Академия мрака бесплатное чтение

Том Пиккирилли
Академия мрака

* * *

Часть первая. Однодневки

Посвящается Мишель, девушке в первом ряду.

И Винсу Харперу, сокурснику.

…Однодневки,

Что – мы? Что – не мы? Сон тени —

Человек^[1].

Пиндар. Пифийские оды^[2]

1

Урока этики было достаточно, чтобы пробудить в Калебе желание убивать.

За трибуной из красного дерева вещал профессор Йоквер, расхаживая по кабинету, как сумасшедший священник, проповедующий о страшном суде и адском пламени, в ожидании, когда ангел ораторского искусства овладеет им. Он воздел свои тонкие, похожие на проволоку руки и начал дико жестикулировать. Его пальцы дергались, как маленькие щупальца, когда он вопрошал:

– Что есть зло, мальчики? Что есть зло и что есть добро, вам известно-о-о?

Он долбанул по доске кусочком мела, чтобы придать вес словам.

Все на паре, похоже, наслаждались представлением.

– Вы знаете, ребята? Зна-а-аете?

Новичок в первом ряду строчил конспект так быстро, что смахивал на бойскаута, пытающегося разжечь огонь трением двух веточек друг о дружку. Сосредоточенный на том, чтобы записать каждое слово Йоквера, парень высунул язык и чуть ли не задыхался. Что он мог писать?

Калеб взглянул на свои пустые страницы.

Вопрос-то хороший, а знает ли он на него ответ?

На другом конце класса сидела Кандида Селеста, улыбаясь той чувственной, так и сочащейся медом ухмылкой, от которой у Калеба до сих пор сводило внутренности; бывало, раз – и застанет врасплох, показав свои идеальные зубки. Она знай себе поправляла черные, цвета ночного неба волосы; ее кардиган в чирлидерском стиле был расстегнут аж до четвертой пуговицы, по старой-доброй моде, устоявшейся еще на первом курсе, и пальчик Селесты с игриво-розовым ноготком так и норовил от ключицы спуститься куда-то пониже, нырнуть прямо между загорелых (не иначе как во Флориду на Рождество гоняла) грудей. С внезапной, пугающей ясностью Калеб осознал, что профессор Йок ее заводит; осознание настолько бредовое, что Калеб резь в глазах ощутил. Он прокашлялся, тряхнул головой, глянул на часы. Четверть девятого утра. Еще целый час и двадцать минут терпеть эту утреннюю децимацию.

– Похоже, у вас назначено чрезвычайно важное свидание и мы вас оч-чень задерживаем, так, мистер Прентисс? – спросил Йок, поворачиваясь на полпути к доске и прохаживаясь по кабинету – раз, другой, третий. В роли пастыря-южанина он был небывало хорош – знал, как себя подать так, будто он персонаж из книг Фланнери О’Коннор или Карсон Маккаллерс.

Встав перед столом Калеба, Йок наклонился, чтобы осмотреть нерадивого студента с безрадостной улыбкой.

Калеб перевел взгляд влево, и они с профессором уставились друг на друга на такой близкой дистанции, что их подбородки почти соприкоснулись. Профессорский галстук в горошек висел криво, аккуратно подстриженная бородка торчала под странным углом, а длинные волосы, стянутые в хвост, доходили Йоку почти до середины спины. Меловая пудра окутывала его аурой. Профессор яростно тряс своими тощими руками, и по всему телу от них расходилась столь сильная дрожь, что очки съехали с носа и полетели на пол. Но Йок оказался не лыком шит – их он успел поймать до того, как наземь грохнулись, изящным таким факирским движением, будто нож подкинутый ловил. Калеб невольно впечатлился.

– Что ж, не имеем права вас задерживать, мистер Прентисс. Ха-ха. Ха-ха-ха! – Йоквер подул на линзы, вытер их о лацканы. Вычурный узор на легком пиджаке профессора на мгновение загипнотизировал Калеба, попытался затянуть в свои кольца. Нырнешь так – и все: глубже, глубже, глубже, никогда не вынырнешь на поверхность. – Ну, и где же вы были? Какое чудное виденье похитило ваш милый ум?.. Хм-м?..

Головная боль ненадолго разжала клешни, а затем набросилась вновь. Алые лучи первого утреннего солнца, ярче улыбки Кандиды Селесты, стрелами вылетали сквозь щели жалюзи и разили прямо в лицо. Калеб моргнул и отвернулся от света. Все повернулись на своих местах и теперь пялились на него. Ну, бывает иногда. А на что, собственно, смотреть? Будто кто-то и впрямь собирался встать, наставить палец и крикнуть: «J’accuse!»^[3]

В такой обстановке, как эта классная комната, было легко обзавестись целой кучей комплексов, и Калеб чувствовал, что к тому дело и движется. Новичок в первом ряду наконец-то унял свое пламенное борзописчество, повернулся на стуле и тоже уставился на Калеба.

Кандида Селеста усмехнулась, когда Йок повторил свое «хм-м-м», и то же самое сделал парень футбольной комплекции в рубашке без воротника, сидевший наискосок и изо всех сил пытавшийся дотянуться до ног девушки своими ногами. Он так расстарался, что Калеб услышал, как лодыжки парня громко хрустнули. Еще двое парней сочли нужным подхватить это «хм-м-м», вторя тону Йока и подстраиваясь под него. Вилли и Роза добавили еще более растянутое «хм-ммм» от себя; Вилли маятником качался на своем месте, немного походя на Стиви Уандера. Они продолжали в том же духе до тех пор, пока не настроились на тональность фа-бемоль, и Калеб почти нашел в себе силы выдавить улыбочку. А вот девушка, сидевшая прямо перед Кандидой Селестой, встретилась с ним взглядом и вдруг улыбнулась по-настоящему, всерьез. Правда, лишь на пару секунд – а потом еще и подмигнула, напугав этим до чертиков.

– Ну так что, мистер Прентисс? Где вы там?

– Здесь. С вами. Сижу вот… – ответил Калеб.

– Честно-честно?

– Чесслово.

– Не похоже на то.

– Ладно, ваша взяла. Меня тут вообще нет.

Возможно, так и было на самом деле. Иногда точно казалось. В любом случае, Йоку явно понравилась эта смешная пикировка – было над чем подумать. А Калеб если чего и хотел сейчас, то только встать и дать деру. Паранойя этим утром зашкаливала, кровяное давление – все сто шестьдесят на девяносто, и это в двадцать два-то года. В мыслях все перепуталось, на уши давил какой-то призрачный кошачий вой. Подошвы ботинок, казалось, чересчур легко скользили, будто кафельный пол только что натерли воском и любая попытка вскочить и сорваться с места неминуемо бы закончилась разбитой головой. Йоквер чуял любую нервозность, с особо нервничающими студентами он прямо-таки обожал играть в кошки-мышки.

– Нет меня, – повторил Калеб и попытался пустить все на самотек, зная, а отчасти даже и надеясь, что так просто не отделается.

– Хм-хм-хм! Хм-хм-хм! – гудели на пару Вилли и Роза, шкодливо переглядываясь; они понятия не имели, как воздействуют сейчас на Калеба.

– А? – полуспросила Кандида, сверкнув резцами, такими белыми и красивыми.

Йок разинул рот. Его глаза наполнились гордостью, но была в них и какая-то печаль вкупе с огромной благодарностью за внимание. Калеб знал, что Йокверу нравилось к нему придираться, потому что это сближало остальную группу. Может, они выяснят, что есть добро, а что – зло, прямо здесь и сейчас.

Калеб сглотнул, надеясь на полный рот слюны, но в горло будто песок набился.

– Извините, профессор, – сказал он, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал искренне. Неужели на этом все кончится? Сможет ли он сорваться с крючка? Попытка неплохая, да шансы маловаты.

Ну да, Йоквер никуда не делся.

Подобно деревянной марионетке на нитках, профессор выписал спотыкливый круг у своего кресла, подбоченившись. Не стоило обманываться – старик был способен двигать телом с грацией танцора, шагать пружинисто, по-спортсменски.

– Я вас не расслышал, мистер Прентисс. Вы извиняетесь? – Вот он перестал растягивать слова, без южного акцента звуча и вполовину не так приятно. – И за что же?

«За многое, – подумал Калеб, устремив взгляд на крапчатый галстук Йока. Среди крапинок он приметил нечто выбивающееся – пятнышко – и невольно фыркнул: Что это у него там, чесночный соус?»

Подняв глаза, Калеб понял, что Йоквер и в самом деле ждет ответа. Смысл? Зачем продолжать давить на того, кого и так уже приперли к стенке? Театральщины ради? Чтобы произвести еще больше впечатления на Кандиду? Скорее нет, чем да. Такие причины – слишком самоочевидные, чересчур человечные.

Калеб уже твердо решил, что прогуляет следующую пару по современной поэзии. Ему просто хотелось съесть яичницу с беконом в столовке, вернуться к себе в комнату и поспать еще несколько часов. Вечером, может быть, закинуться пивком. Постирать вещи и порыться на «иБэй», дочитать книжку, позаимствованную у Вилли…

Да, он дождется ночи, прежде чем осмелится украдкой проскользнуть в подвал университетской библиотеки и заняться настоящей работой.

Прочистив горло, Калеб попытался улыбнуться, но не смог заставить губы двигаться правильно.

– Извините, что отвлекся в середине вашей лекции. В тот конкретный момент я не думал ни о чем особенном, профессор Йоквер, сэр. – На этом стоило закончить, боже. Но иногда Калеб просто не мог остановиться. В нем закипало желание огрызнуться в ответ, росла острая необходимость хоть немного сорваться с поводка. Калеб не мог сказать, дышит ли еще, и очень надеялся, что не начал задыхаться. – Ну, разве что с нежностью вспоминал, насколько удобна и безопасна материнская утроба…

Йок поднял свои бледные руки над головой, растопырив костлявые пальцы.

– Молодой человек, я вас понял. Не извиняйтесь.

– Не буду. – Калеб кивнул.

– В смысле?

– Я не извиняюсь.

Он услышал, как Джоди, сидящая за партой аккурат позади, издала один из тех раздраженных вздохов, значащих что-то типа «о-пожалуйста-Калеб-не-навлекай-на-нас-еще-большие-несчастья». Эти вздохи были отточены до совершенства. Джоди лучше, чем кто-либо другой, знала, как он боялся этого курса, но все равно считала, что Калеб справится, возлагала на него слишком много надежд, и он не понимал, с чего вдруг. Джо была причиной, по которой Калеб записался на курс Йоквера по философии в первую очередь. При обычных обстоятельствах одного факта начала занятий в восемь утра было достаточно, чтобы отпугнуть Калеба от курса, но в последнее время они с Джоди проводили так мало времени вместе, что парень решил записаться в любом случае. А еще время было удобным, чтобы ночевать у Джоди в комнате, – пусть совместные ночевки и не всегда проходили так, как он надеялся.

Дружеский огонек, заплясавший в глазах Йоквера на прошлой неделе, когда Калеб бросил заявление об уходе на профессорский стол, показал, сколь большое удовольствие доставил студент преподавателю, обличив свою неприязнь к нему и к его предмету. Температура воздуха между ними будто резко упала в тот момент – Калебу почти казалось, что он видит клубы пара у себя изо рта. Молча скомкав листок, профессор Йоквер швырнул его в корзину для мусора и вернулся к вычеркиванию больших фрагментов из «Сумерек богов» Ницше.

Десять дней назад Йоквер читал лекцию о том, что такой вещи, как движение, не существует. В качестве примера он привел стрелу, сказав, что в каждый промежуток времени она остается неподвижной, затвердевая в пространстве, занимаемом в данный конкретный момент. Чем-то подобным, наверное, можно было удивить детей, прогуливавших уроки физики в школе. Йок подкрепил тираду еще одним убийственным примером, кружась перед классом с воплями: «Я неподвижен!» – если пересказывать, вроде и забавно, а на деле смотрелось очень тупо и даже как-то уродливо.

Позже Калеб настучал декану, обладателю докторских степеней по физике, химии и (подумать только) теологии, о выходках Йока. Парень молил, чтобы декан закрыл глаза на правила принятия заявлений от учащихся и освободил его от этой пытки. Но декан лишь бросил на Калеба долгий взгляд, говорящий: «Даже не пытайся свалить ответственность за собственные промахи на меня, взрослого занятого человека». Ни словом не обмолвился – такому и взгляда хватало.

Но ведь и у Йока есть хорошие стороны, в конце концов.

Вот сейчас он улыбается, забавно шевелит бровями, разыгрывает очередное шоу.

– Вы, значит, не извиняетесь? Ну, другого от вас и не ждал, молодой человек… но скажите мне, почему тогда…

«У любого есть свой предел, о’кей? Так что хватит…»

– Значит, говорите…

«…рвать меня на лоскутья…»

– …что вы не извиняетесь…

«…старый ты стремный черт!»

– …Кальвин?

Да, вот до чего дошло. Этот издевательский, насквозь водевильный акцент, с которым Йоквер назвал его Кальвином – с абсолютно хулиганской интонацией, с такой зовет тебя полным именем школьный задира, держа коробку с завтраком над головой, чтобы зарядить под дых, когда пытаешься дотянуться. Акцент чуть не стал последней каплей. Калеб – так его звали, никакой не Кальвин, так что дешевая подколка улетела в молоко… но дело даже не в этом. Неужели ситуация настолько вышла из-под контроля? Неужто Йок взялся всерьез крутить Калебу нервы или это у него шарики за ролики помаленьку закатываются?

– Я подумал, так… – Калеб чувствовал, как сбивается его дыхание, – так… будет вежливо… намекнуть вам, чтобы вы от меня отвязались.

Он закрыл пустую тетрадь. Так, ну что там у нас по плану – «неуд»? Все что угодно, лишь бы убраться отсюда к чертовой матери.

Сняв очки театральным жестом, как Кларк Кент в момент невзгоды – река выходит из берегов, школьный автобус без тормозов скользит по горной дороге, словно вот-вот сорвет рубашку и обнажит синеву лайкры с алой литерой S, – Йоквер помассировал переносицу и лихорадочно почесал морщинку между глазами. Конский хвост перекинулся сперва через левое плечо, а затем – через правое, когда профессор покачал головой и громко закудахтал.

– Видимо, вы считаете, что уже знаете все ответы, и поэтому не желаете вникать в истинную суть моего курса. Итак, Кальвин, почему бы вам не рассказать мне и всей группе, что на самом деле творится у вас в голове?

Калеб улыбнулся, и брови Йока слегка опустились. Улыбаться было куда приятнее. Что-то жидкое и кипящее внутри вдруг затвердело. Он больше не чувствовал биения пульса на запястьях, но голова все еще немного болела. Откинув волосы со лба, Калеб сказал:

– Если бы я хотел посмотреть на клоуна – пошел бы в цирк.

– Вот как?..

– Да, каких-то там десять долларов – и мне покажут потешного карлика, умеющего жонглировать велосипедными шинами, и даже предложат в подарок маленькую лазерную указку, чтобы пируэты чертить в темноте. Ну и еще – пудели танцующие, знаете же… все веселее, чем ваши попытки объяснить скорость.

Джоди, подавив смешок, прошептала:

– О, Калеб…

Кто-то из парней откликнулся неопределенным мычанием – звук такой, будто церковный хор вышел на разогрев. Господи, как школьники из младших классов – неужели этим людям до сих пор доставляет удовольствие зрелище чьей-то публичной выволочки? «Ну-ка в угол, негодный вы мальчишка!» – неужто всем настолько скучно, что даже такое в кайф?

Ну да, само собой. Всегда так было, всегда так будет.

– Я думаю, что социально приемлемый термин в наше время – это «маленькие люди», а не «карлики», Калеб.

– Я уже три недели посещаю ваши занятия, и вы до сих пор ни на секунду не сменили свое амплуа уличного факира, чтобы обсудить что-нибудь действительно важное. Какие-нибудь этические, моральные или социальные дилеммы, а также такие сложные вопросы, как загробная жизнь, расизм, цензура, порнография, аборты или… – Он подыскивал что-то подходящее, и все сошлось в одной длинной вспышке образов, о которых в отдельности почти никогда не думал. – …проституция, джихадизм, инцест, Руби-Ридж^[4], гедонизм, войны или те умники, что хотят устроить для больных СПИДом концлагерь в пустыне. – Калеб сглотнул слюну, собравшуюся во рту, – гуще сиропа. – Новые законы о социальном обеспечении… теракт в Оклахоме… и са… самоубийства.

– М-хм.

На ум пришли и другие словечки, но тирада уже подошла к концу, и снова перед глазами замаячил образ сестры, протягивающей к нему окровавленные руки.

– Вы громите Ницше, оскорбляете Камю, принижаете Сартра и…

Йок на мгновение вытянул губы в дудочку, дав Калебу прекрасную подсказку.

– …и плюетесь в Бертрана Рассела и Сократа. – Калеб знал, что до последнего, самого болезненного удара не хватает лишь малости. Да! Давай! Аккурат по мягонькому! – И еще вы совершенно точно пялились на грудь моей девушки.

Джоди застонала, будто ее пырнули ножом, а Йоквер перевел взгляд точнехонько на ее грудь, и его улыбка расширилась до совсем уж некрасивых пределов: уголки губ почти доползли до мочек ушей. Калеб задумался, сможет ли когда-нибудь выкинуть эту сцену из головы.

Парень футбольной комплекции в рубашке без воротника спросил у Кандиды:

– Джихадизм – это кто?

Она пожала плечами и бросила на Калеба напряженный взгляд, в котором сквозило нечто ободряющее, безумное и донельзя чувственное. Профессор Йоквер хихикнул, изображая панику, дергая себя за волосы с открытым ртом, затем жестом попросил поддать еще жару: «Так держать, Кальвин». Его лицо стало чересчур красным, а где-то в мутных глазах мерцало дьявольское зарево.

– Но, помимо всего этого, ты не позволил мне уйти с курса по собственному желанию, сукин ты сын, и я больше не собираюсь тратить ни секунды своей жизни в этом аду.

– Значит, – спросил Йок, – где-то вас ожидает ад получше?

– Возможно, – ответил Калеб. – А еще у тебя какая-то дрисня на галстуке. Я ухожу отсюда, короче. Всем хорошо провести время.

Он схватил пальто, выбежал за дверь и спустился на два лестничных пролета, и только потом красная пелена чуть спала с глаз, а следом пришло осознание серьезности совершенного поступка. Возможно, Джоди придется за него отдуваться. Если дисциплинарное взыскание наложит запрет на посещение занятий, Калеб не сумеет закончить последнюю часть своей работы – просто не будет возможности.

Уголки рта, казалось, вот-вот треснут от напряженного рыка, удерживаемого где-то в гортани. В холле, обливаясь с ног до головы испариной, Калеб смотрел на лица других профессоров, которые проводили занятия с открытыми дверями – и чьи голоса, переполняющие коридоры, будто бы даже имели смысл. Акустика на кафедре была отменная, каждое слово эхом отдавалось в груди. Калеб немного успокоился и вышел на улицу, где его обдало утренней прохладой – от февральского ветерка по коже пошли мурашки. Пришлось сделать лицо попроще – потребовалось осязаемое усилие, чтобы сдержать волну злости и разочарования, ведь Джоди не вышла следом.

Часы на башенке пробили половину девятого.

Значит, сегодня Калеб был живым всего лишь сорок пять минут.

Чертова этика.

Боженька праведный, этика точно доведет его до ручки.

2

На ум пришла фраза из учебника по психологии о китайских пытках водой: «Сердце жертвы, сидящей в удобном кресле, разрывалось, предвосхищая падение очередной капельки».

Звучало не слишком научно, если подумать, но факт оставался фактом.

Вернувшись в гостиную общежития, Калеб лег на диван и попытался смотреть утренние новости. Кинескоп до сих пор не отошел от того случая, когда Рокки, охранник, припечатал местного дилера марихуаны головой о верхнюю панель, и картинка каждые несколько секунд неспешно выцветала до полного мрака. Калеб поймал себя на том, что предвкушает каждый новый «цикл выцветания»: колени дрожали, как у спринтера, готового рвануть вперед, ноздри болезненно широко раздувались.

– Хос-спаде, – прошипел он, кладя потрепанную подушку на колени. – Этим утром чайник нехило так свистит, да?

Время текло неуклюже, боком, будто сороконожка, ползущая вдоль шеи. День уже обещал быть длинным.

Спортивный диктор закончил обозревать матчи недели:

– Слово предоставляется нашей неподражаемой Мэри Гриссом, ведущей прогноза погоды!

Сверкнули зубы в коронках. Мэри Гриссом расправила плиссированную юбку на бедрах и поднесла руку к карте.

– Спасибо, Фил. Не казните меня за плохие прогнозы – я всего лишь глашатай. Итак, дорогие телезрители, остаток сегодняшнего дня и весь завтрашний день пройдут не лучшим образом. Снегопад сменится ледяным дождем завтра к полуночи… – Разделенная пополам колеблющейся линией, которая медленно перекатывалась через фигуру телеведущей, точно преданный любовник, Мэри продолжала указывать на изогнутые синие стрелки ползущего холодного фронта.

Закрыв лицо подушкой, Калеб попытался прислушаться. Остальная часть общежития уже принялась готовиться к завтраку и началу занятий в девять тридцать. Фены, смывы в душевых кабинах, трубы сортиров и стереосистемы, настроенные на университетскую радиостанцию ХЛОП, глушили звук телевизора. Планы сводить Джоди на зимнюю ярмарку сегодня вечером казались сорванными в полете. В последнее время им с девушкой нормально побыть вместе никак не удавалось.

– Ура-ура-ура, – пробормотал Калеб. – Славно поживает моя и без того богатая на потрясения личная жизнь.

Явилась пара девиц с третьего этажа, озарив Калеба сочувственно-милыми ухмылками. Ладно, значит, он снова болтал сам с собой. Вошло уже в привычку. Что ж, она даже добавляла Калебу обаяния. По крайней мере, иногда.

– Болезнь Альцгеймера, дамы, – пояснил Калеб. – Начинается как раз под сдачу выпускной диссертации.

В шерстяных халатах и пушистых тапочках, девушки проплелись мимо парня, посмеявшись над ним, переключили канал, сели и начали смотреть «Семейку Брейди». Кажется, их даже не особо раздражала «плавающая» картинка. С первых секунд Калеб понял, что крутят эпизод, где Синди теряет куклу Китти-Котомку, удивительно похожую на миссис Бисли из «Семейного дела» – разве что без бабушкинских очков, которые юная Баффи одержимо таскала у себя на поясе. Калеб не мог вспомнить настоящее имя актрисы, исполнившей роль Баффи. Брат, Джонни Уайтакер, снялся в «Томе Сойере», «Зигмунде и морских чудовищах», а затем вступил в Корпус мира – чтобы не повторить плачевную судьбу многих детей-актеров.

«Баффи» покончила с собой. «Передозировка наркотиков», – вспомнил Калеб.

Иногда просто ничего хорошего на ум не идет, в какую сторону ни повернись – хоть бы и в сторону «Семейки Брейди». В коридоре где-то в радиаторе лязгала льющаяся вода, по верхотурам окон тек конденсат. Калеб уставился на покрытые инеем кусты снаружи.

На занятиях его только и тянуло, что вернуться сюда и позаниматься чем-нибудь в свое удовольствие, но сейчас не хотелось ни читать, ни спать, ни стирать (а уж стирку-то затеять точно стоило). Одни стайки студентов маршировали вверх по склону к корпусам биологии и физики, другие пересекали лужайки, направляясь на гуманитарные факультеты в Кэмден-холле или в тренажерный зал. Калеб не мог взять в толк, как кто-то в принципе может бежать тренироваться с самого утра, хотя Вилли часто так делал.

Где-то поблизости зазвонил телефон.

Может, пойти и поболтать с Лягухой Фредом? Калеб посмотрел на часы. Стекло над циферблатом тоже отчего-то запотело.

Хотя напрягаться не стоило. Шансы на то, что Лягуха поднялся в такую рань, были нулевые. Впрочем, насчет его режима вообще нельзя быть уверенным. Парень мог дрыхнуть по шестнадцать часов в сутки, если не больше, – он называл это «сновидческая терапия» и относился к делу серьезно, с благоговением. Когда Лягуха рассказывал о своих похождениях на боковой, у Калеба часто возникало ощущение какой-то тоскливой тяжести в груди.

– Если ты управляешь сном о мире, ты управляешь миром, – однажды ленно бросил Лягуха Фред в эфире ХЛОП, прежде чем заснуть прямо за пультом управления. Угрюмая песня Doors – When The Music’s Over – прозвучала в тот вечер четыре раза без перебивки, а потом Рокки с охранниками заявился в студию, отперев дверь, и настучал Фреду по башке.

Пять минут десятого… шесть.

Калеб подумал о том, чтобы дождаться Джоди и уговорить прогулять оставшиеся занятия – зная, что нечего и пытаться. Она всегда серьезно относилась к оценкам – даже слишком серьезно, даже в начальной школе. О ней писали в местных газетах – что-то вроде «девушка не пропустила ни дня занятий вплоть до выпуска». Калеб понимал, что за причины двигали Джоди, но просто хотел, чтобы хоть раз все сложилось иначе. К глазам, откуда ни возьмись, подкатили слезы.

Джоди верила, что должна быть целеустремленной, если хочет иметь шанс избежать участи нищего белого отребья, поглотившей остальных членов ее семьи. Два брата и две сестры, все младше Джоди, уже обзавелись собственными семьями, прирастающими, точно снежный ком: с детьми, на чье содержание не было денег, бесконечными судимостями за наркоторговлю, проституцию и пальбу по собакам, парочкой умственно отсталых младенцев, никогда не получавших должного ухода, в котором так нуждались.

Ее брата Джонни шесть раз резали ножом, дважды в него стреляли, но парень все еще угонял машины – будто и не удаляли половину тонкой кишки этому молодчику. Второй брат, Рассел, был домушником, он любил карабкаться по водосточным трубам и шпалерам по ночам – подсматривать за ужинающими семейками, будто за каким-нибудь сраным ситкомом. Рассела уже пять или шесть раз арестовывали, но полиция не могла упечь его надолго, потому что тот никогда не крал ничего дороже пятидесяти баксов. В основном – копилки, женские трусики, радиочасы, старые черно-белые фотографии и любые выпуски «Ридерз Дайджест», которые только попадались под руку. Калеб прекрасно понимал, что братец Рассел – скорее фетишист, нежели воришка.

У Калеба также было нехорошее предчувствие, что братья, возможно, когда-то подвергли Джоди сексуальному насилию. Их коричневые зубы, татуировки и пивные животы наводили на исключительно дурные мысли. Сама Джоди ни в чем таком не признавалась, хотя иногда брыкалась и плакала во сне. Калеб задавался вопросом: а смог бы Лягуха Фред, эксперт по части сновидений, порыться в ее спящем подсознании и добраться до правды?

Особенно неуместным оказалось то, что мать-алкоголичка до сих пор хранила альбомы с вырезками первых попыток Джоди писать от руки и считать, с наклеенными повсюду золотыми звездочками и смайликами. Калебу доводилось листать эти альбомы – даже самый мелкий детсадовский шрифт в них казался идеальным. Каждый школьный проект был безупречен: пищеварительный тракт нарисован в точном масштабе, как и лимбическая система, карты погоды подробнее, чем у Мэри Гриссом, все такое до безумия тщательное и дотошное, и так – из года в год. Много ли известно миру пятилетних девочек, не допускающих в прописях ни единой ошибки?

Теперь, на последнем семестре их выпускного курса, Джоди еще больше погрузилась в учебу. А между ними ведь так много недомолвок и недосказанности. Чем дальше в лес, тем только больше. Дантист прописал Джоди такую странную штуку из пластика, чтобы вставлять в рот по ночам, – уж слишком сильно девушка скрежетала зубами во сне. По-научному эта хворь звалась бруксизмом. Скрежет не давал Калебу толком высыпаться, да и днем, бывало, чертовски отвлекал. Но Джоди уже даже не воспринимала звук, производимый челюстями, на слух – настолько он стал частью ее самой.

Ее высокий средний балл, охапка рекомендательных писем, хорошие отношения с преподавателями, исследовательская работа, озаглавленная «Шизофрения как стимул и средство выражения расовой памяти, первобытного страха и рептильного мозга»… Калеб мало что из этого понимал. Однажды Джоди пустилась в очень подробные объяснения, но кончилось это тем, что они с Калебом переспали. Так вышло даже лучше.

Десять минут десятого.

Калеб грудью навалился на подоконник, наблюдая за настоящим, покуда оно еще не стало прошлым. В следующем году Джоди должна была поступить в медицинскую школу, и как бы ни обещала, что это не повлияет на их отношения, взгляд девушки выдавал всю без утайки правду. Сказочке конец. Оставалось лишь надеяться, что с его стороны ложь звучала не столь вопиющим образом, – хотя Калеб подозревал, что с притворством у него дела обстоят еще хуже.

Телефон в конце коридора продолжал звонить, и парень задумался, поднимет ли кто-то трубку. Радиатор щелкнул, выключаясь. Примерно на сороковом гудке до Калеба дошло, что звонит его собственный телефон.

Калеб вытащил свой ключ и помчался по коридору, почти уверенный, что тот, кто так долго висел на линии, вероятно, подождет еще минуту. Поскользнувшись на мокром кафельном полу, парень едва не вписался головой в стену, но добрался-таки до комнаты, вогнал ключ в замочную скважину и повернул ручку. Кому он так сильно понадобился?

Дверь подалась гораздо охотнее, чем ожидалось, ручка выскользнула из потной ладони, и инерция занесла Калеба в комнату слишком уж быстро. Запнувшись о коврик, парень с трудом удержал равновесие, но чуть не упал, когда спинка стула, за которую он ухватился, выскочила из-под руки. Господь Всемогущий, так упадешь – и костей не соберешь! Стопка книг, громоздившаяся на стуле, рассыпалась по полу, а стоявшая на ней бутылка пива разбилась вдребезги.

– Черт. – Калеб выхватил телефон из подставки. – Алло? – Он принялся осторожно сгребать осколки в кучку краем стопы. – Эй, есть кто на проводе? Только трубку прямо сейчас не бросайте, лады? Я тут! Я слушаю!

Ни гудков, ни треска помех из-за плохого соединения.

Один лишь мертвый эфир – столь стылый, что из трубки чуть ли не холодом веяло.

– Алло?..

Пустота. Тишина. И так – еще пять ударов сердца. Восемь ударов… десять… строго говоря, не было причины считать их, но Калеб считал. Ни намека на свист дыхания на другом конце провода, ни шума машин или любых других фоновых звуков, на что-либо указывающих, не было слышно. Никакого намека на человечность – и именно поэтому Калеб до сих пор не положил трубку. Ведь нечто по ту сторону телефона так долго ждало ответа.

Когда Калеб еще сильнее прильнул к трубке, ему показалось, что он почувствовал чье-то присутствие. Нечто гораздо большее, чем он сам, пыталось втянуть его внутрь. Калебу не хватило духа сказать в трубку что-то еще – тяжелая тишина была такой всепроникающей, что казалось, будто у него в руке нет телефона, нет даже уха, внемлющего звукам.

Семнадцать, девятнадцать, двадцать пять ударов сердца… продолжать ждать ответа было бессмысленно, да только холодный пот потек вдоль хребта, по подмышкам бежали мурашки. Нет, это не чей-то ошибочный дозвон. Кто-то отчаянно желал, чтобы Калеб взял эту проклятую трубку. Но кто, черт его дери, и смысл ему сейчас играть в молчанку?

Наконец, когда Калеб открыл рот, чтобы произнести что-то – он понятия не имел, что именно, – звук, похожий на хруст ломающегося льда, резанул по уху.

Сминающийся пластик? Кто-то жует? Звук перешел в монотонное гудение, за ним последовал пронзительный визг – не то далекий смех, не то какая-то странная сирена, а может, последний вскрик забиваемой свиньи или помехи на линии; так или иначе, Калеб вздрогнул и отдернул трубку от уха, успев уловить что-то вроде резкого прерывистого кашля, сухого, точно осенние листья, дробными крупинками гречи высыпавшегося из динамика.

Калеб держал телефон в паре сантиметров от уха. Слабый и далекий голос что-то неразборчиво прошелестел.

– Есть… там кто-нибудь?

В груди шевельнулось что-то чешуйчатое, беспокойное.

– Эй! – почти крикнул Калеб. – Ну же, не молчите. Я слушаю!

Еще один странный всхлип – чуть более четкий, но все еще не отчетливый, все еще настолько далекий, что кончики ушей зачесались, когда Калеб напрягся, тщась разобрать и опознать этот звук. Язык прилип к небу, отказываясь выдавать новые слова.

«Призраки желали его смерти».

– Кто это? – шепотом спросил Калеб, думая о том, что дверь в комнату открылась слишком уж легко, и сознавая, что кто-то еще успел побывать в ней и ушел, не заперев.

Калеб швырнул телефон через все помещение. Трубка грянула о стену там, где сквозь тонкий слой персиковой краски проступали пятна крови.

3

Ему пришлось рискнуть и спуститься в подвал библиотеки при свете дня.

Не то чтобы кто-нибудь мог заметить, а если бы и заметил – кому какое дело, что какой-то парень прячется за завесой ветвей, чтобы проскользнуть в заляпанное грязью окно со сломанной защелкой? Что он собирался там красть – собрание сочинений Джордж Элиот? «Цветы зла»? Первое издание «Мертвого отца» Дональда Бартелми или его же «Белоснежку»? Едва ли кто-то сильно пекся о пыльном имуществе книгохранилища.

Да и потом, как-то раз в прошлом году, около четырех утра (стоял конец марта) Калеб проснулся от странного пыхтения и еще каких-то подозрительных звуков за окном (второго этажа), подошел туда, раздвинул шторы (снова снилась сестра, ее заляпанные кровью руки) и завопил, взвившись в воздух на добрую треть метра, – глазам его предстала млечно-бледная задница, ясно сияющая в лунном свете, все сто пятьдесят килограммов веса Лягухи Фреда, изображающего Человека-паука на стене (на самом деле, весьма проворно для парня его комплекции). Лягуха, встав на цыпочки на карниз и вцепившись в выемки между кирпичами, смахивал на скалолаза, только вдобавок был вымазан чем-то скользким и поблескивающим – может быть, детским маслом, или вазелином, или кленовым сиропом, или даже медом; как оказалось, эта туша взбиралась по стене, увитой густым плющом, для того, чтобы вернуться в запертое общежитие, – девчонка, у которой Фред остался на ночь, его прогнала, так как обещанный секс ей не перепал, а вот громкий храп заснувшего Лягухи она терпеть не захотела.

Пытаясь разбудить Фреда, девчонка натерла его разогревающей интимной смазкой.

Вот это уже по-настоящему странная фигня. Но даже полуголый Лягуха Фред, вися на стене посреди ночи, умудрился не наделать шуму. Значит, и у Калеба были все шансы остаться незамеченным.

И все-таки ему не нравилась идея лезть в подвал поутру. Плечи от нервного напряжения будто ярмом стянуло, воображение распалилось не на шутку. Снова пришла на ум сестра, а это никогда не было хорошим знаком. Уставившись на свои руки, Калеб все-таки продолжил идти. Едва уловимое, но сильное чувство страха кольнуло в живот, когда парень вышел из общежития и пересек широкую лужайку за зданием. Холодный февральский воздух омыл лицо.

Калеб не мог взять в толк, когда успел закрутить роман с мертвой незнакомкой и куда это новое увлечение могло завести. Чем больше парень надеялся облечь обстоятельства в слова, тем болезненнее становились мысли. Когда сам начинаешь подмечать такое – значит, дела, без шуток, плохи. Калеб всегда старался быть осторожным и не перегибать палку, когда дело касалось вопросов о некоторых семейных предрасположенностях. Жил ли он с этим? С потаенной нуждой в один прекрасный день залезть в полную ванну с чем-нибудь острым в руке?

Шагая по тропинке под неспокойным, напоминающим разодранную белую марлю небом, Калеб думал: «Таких, как я, запирают в палатах с мягкими стенами».

Через какое-то время мысль развилась:

«Да, но вся беда в том, что нас не держат там вечно. Нас всегда выпускают».

Знай Джоди больше о теме его диссертации, она бы завалила терминологией: навязчивый невроз пространственных табу, биполярность «тревога-истерия», стрессовый энурез, либидинозный катексис^[5] кастрата… или еще чего похуже.

Она бы сделала Калеба главной темой одной из своих статей по патопсихологии. Взяла бы интервью, записав разговор на диктофон, заставила бы смотреть на чернильные кляксы, по форме напоминающие задницы девочек-подростков. Потом Калеба показали бы на местном утреннем шоу, ну а впоследствии Джоди возила бы парня по стране в клетке, вырядившись в цилиндр и помахивая хлыстом, а детишки кидали бы ему, лежащему на охапке сена, нечищеный арахис…

Нет, все-таки Калеб зашел слишком далеко, чтобы бросить. Диссертация переросла в книгу, а книга обрела собственную причудливо-загробную жизнь. Та затхлая комната, спрятанная в извилистых темных недрах подвальных туннелей библиотечного хранилища, стала частью Калеба, и та девушка – тоже.

Ветер подул сильнее, и парень поглубже засунул руки в карманы, сжимая клочья рваной подкладки со сложенными заметками и бумажками. Часы на башне пробили один раз.

Половина десятого.

Сильвия Кэмпбелл умерла в возрасте восемнадцати лет.

Убита шесть недель назад во время зимних каникул, в комнате Калеба, под окном, куда переставила кровать – вероятно, чтобы волны жара от радиатора не мешали спать. Сам Калеб ничуть не возражал против того, чтобы горячий воздух обдувал ночь напролет, но по какой-то причине оставил кровать на том же месте, куда ее сдвинула девушка.

«И кто же?..»

Удобства ради, университет оставил открытыми на полный рабочий день только два общежития – этого вполне хватало, чтобы разместить четыре сотни студентов, посещавших зимние курсы, которые проходили в течение пяти промежуточных недель между осенним и весенним семестрами. Калеб подумывал о том, чтобы отчислиться или сменить общежитие – ну или просто выкинуть какой-нибудь фортель в пику миру. Парень съехал и сложил свои пожитки в кладовку, задаваясь вопросом, вернется ли когда-нибудь за ними.

За четыре года Калебу ни разу не доставалось одной и той же комнаты дважды. Ему это даже нравилось – так в жизни были хоть какие-то перемены, – но в последний семестр парня не стали переселять. Не по его желанию – просто новую комнату назначить не удосужились. Все свелось к тому, что на время зимних каникул в его комнате поживет кто-то еще. Ничего хорошего… но, по сути, плевать. Не стоит беспокойства.

«Зачем же столько лжи?»

За день до Сочельника, примерно через час после своего последнего экзамена, Калеб поцеловал Джоди на прощание и ушел, сказав, что останется на каникулы у школьного друга в Монтане. Ни в Монтане, ни где-либо еще школьных друзей у Калеба не было, но он не хотел, чтобы девушка его жалела, и еще сильнее не хотел провести целый месяц с ее семейкой. Калеб уехал с мыслью побродить по стране в стиле Джека Керуака, может, найти себе непыльное дельце и не нарваться в процессе на какого-нибудь маньяка. Парню казалось, что он все еще переполнен подростковым энтузиазмом и стремлениями, оставшимися от бурного пубертата, превозмочь которые, похоже, уже никогда не получится.

Путешествуя автостопом по автомагистралям между штатами, Калеб узнал, что даже водители грузовиков в наше время неохотно подбирают попутчиков. Он их не винил. В конце концов Калеб взял напрокат старую «Мазду» и пронесся мимо всех мест, которые, по его мнению, могли показаться интересными. Умудрился застрять на Западном побережье аж на две недели, хотя планировал посетить Новую Англию. «Мазда» сломалась в Аризоне, и парень оказался на заднем сиденье пикапа с примерно пятнадцатью индейцами навахо. Высадила его эта ватага в городке под названием Синева – местечке, от края до края насчитывавшем метров пятьдесят. Калеб с трудом понимал, как кривая вывела его в такую глушь.

Запои начались, когда Калебу было пятнадцать, но вот уже как два года в его горле не было ни капли спирта – ну или так казалось. Парень не мог вспомнить, чтобы делал хоть глоточек, но дыхание с тех пор постоянно пахло ромом.

Отчаяние вновь приняло в свои шелковистые объятия, приветствуя радостным смехом. Прежде его заслоняли гротескные родительские фигуры – и вот оно вновь на коне или, если точнее, на двухголовом теленке. Чтобы добраться до калифорнийских пляжей, у Калеба ушла неделя, и к тому моменту он проспиртовался до такой степени, что пот стал вонять как выпивка. Когда слабость или боль обгоревшей кожи не доканывали слишком сильно, Калеб открывал ноутбук и пробовал писать. Зеркало периодически сообщало, что волосы у парня на голове выгорели до тусклого песочного оттенка.

Калеб пришел в себя в середине января с вывихнутыми коленями и осколками от разбитой бутылки рома Bacardi 151, застрявшими в руках после падения кувырком с насыпи у Спаркса, штат Невада. Три дня прошли как в бреду, а потом парня подобрали и спровадили в бесплатный травмпункт. Медсестры там Калеба игнорировали, а врачи относились с нескрываемым пренебрежением. Почти никто не удосужился сказать ни слова, о чем бы Калеб ни спрашивал. Что с ним было до этого, он толком вспомнить не мог, а то, что всплывало в памяти, хотелось поскорее забыть.

Веселое зимнее приключение закончилось тем, что Калеб на костылях, забинтованный с головы до пят и прихрамывающий, добрался до полуразваленного крыльца Джоди. Ее брат Рассел листал черно-белые фотографии, посмеиваясь про себя. Джонни ошивался на поляне неподалеку – красил свои новые четыре «Тойоты» в лимонно-желтый цвет, вооружившись ведерком эмали и малярной кистью. Умственно отсталые малыши ползали и мяукали во дворе. Воинственный отец и пьяная мать трясли перед лицом Калеба дробовиками. Такое внимание к его скромной персоне даже льстило. В конце концов парню разрешили разбить лагерь на заднем дворе, где Калеб каждый день нянчился с ребенком, страдающим гидроцефалией. Джо лишних вопросов не задавала. По-своему это было как лучшей, так и худшей частью происходящего.

Почти исцеленный – по части ног – Калеб вернулся в универ и обнаружил, что стены комнаты недавно покрасили в персиковый цвет, который едва скрывал факт, что недавно здесь кого-то жестоко убили. Тяжелый затхлый дух стоял в помещении, даром что все окна были раскрыты настежь, да и холодно было – как в мясной лавке.

Пока Калеб разглядывал пятна, вошел Вилли, чтобы спросить, как прошла поездка в Новую Англию. Калеб промолчал – знай себе таращился на стену.

В некотором смысле он не мог отвести от нее взгляд до сих пор.

Калеб подставил лицо пронизывающему ветру, когда выходил с поля.

Девять сорок три.

Порванные клочья подкладки карманов налипли на вспотевшие ладони.

Джоди была прямо-таки раздавлена, когда узнала, что ярмарку в тот вечер закроют из-за сильной метели. О ярмарке девушка трещала всю минувшую неделю, исполненная той легкомысленной блажи, какую Калеб редко за ней замечал. Это почти пугало – возможно, в Джоди Калеба привлекала как раз чрезмерно серьезная сторона, уравновешивающая хаос в его душе.

Было настоящим облегчением обнаружить, что их нежное взаимопонимание никуда не исчезло и нет-нет да и давало о себе знать и что Калебу не всегда приходилось любить Джоди вопреки неизбежному, точно прилив, расставанию.

– Выиграешь мне мягкую игрушку? – спросила она вчера.

– Конечно, не вопрос, – ответил Калеб, а что еще оставалось? Он никогда прежде не выигрывал мягкую игрушку для девушки, и его беспокоила мысль, что он забыл учудить нечто подобное в принципе. Ведь каждый парень должен хоть раз в жизни выиграть симпатичной девчонке игрушку на ярмарке. Метко выстрелить, лихим броском набросить обруч на палку, сбить бейл с крикетной калитки – и вот он, приз, огромный розовый слон.

«Интересно, – подумалось Калебу тогда, – а моих-то предков не такая вот оказия вместе свела? Надеюсь, что нет».

Калеб трусцой сбежал вниз по крутому склону, который переходил в овраг, и вышел на крошащуюся мощеную дорожку с северной стороны библиотеки. Ухватившись за сетку забора, окружавшего заднюю часть здания, парень подтянулся. Холодный металл обжег ладони.

Если идти через парадную дверь с другой стороны библиотеки, придется миновать турникет на пути к книжным полкам, столам с микрофильмами и справочной службе. Двери в подвал, три штуки, держались запертыми.

Поскольку библиотека и культурно-спортивный комплекс соединялись «мостом» – поперечным крытым переходом, встроенным в склон крутого холма, – Калеб уже сошел ниже уровня земли. Несколько общежитий были возведены таким же образом, да и в целом кампус заполняли выступы и уклоны, перелески и луга, порой – довольно дикие на вид. Цветущая пасторальная местность была здешним предметом гордости и упоминалась чуть ли не в каждой брошюре учебного заведения.

Вскарабкиваясь, Калеб наблюдал за студентами, проходящими перед окнами над ним. На вершине забора он перекинул ноги, готовый спрыгнуть вниз, но в середине прыжка пальто зацепилось за колючку, и Калеб брякнулся оземь. Он на мгновение задумался, не пил ли снова, сам того не сознавая. Попытавшись встать, Калеб припал на травмированное колено, придушенно вскрикнул и рухнул лицом на холмик влажной земли.

– Эй! – окрикнул его кто-то.

Сердце Калеба ушло в пятки. Он сразу же пожалел о том, что его физическая форма оставляет желать лучшего – ни тренированных мышц, ни ловкости, ни скорости. Господи Иисусе, упитанный Лягуха Фред забрался по стене на высоту третьего этажа, будучи целиком перемазанным скользкой жижей, и умудрился ни разу не потерять опору. Стоило взять у этого пройдохи пару уроков. Пусть покажет, как правильно распределять вес, куда ставить ноги.

– Эй!

Черт возьми, что происходит? Калеб снова почувствовал вкрадчивый интерес мертвых к нему. Сердито, по-лошажьи, фыркнул и чуть не прикусил язык. Воображение последние полчаса рисовало самые мрачные картины: ЦРУ, Моссад, семерка ангелов из Откровения Иоанна Богослова, кто еще у него на хвосте? Чей голос взывает к нему сейчас?..

– Эй.

Повернувшись, Калеб увидел девушку, подмигнувшую ему сегодня утром на уроке этики. Она стояла, небрежно привалившись к забору.

– Привет, – сказала она и состроила насмешливую гримасу. – Ты в порядке? Головой не стукнулся?

– Ага, – сказал Калеб ей. – Ну, то есть… Я в порядке. Мне не больно.

Девушка продела пальцы одной руки в проволочные клеточки забора, другой помахала Калебу.

Темные волосы, подстриженные «под кувшин», идеально обрамляли ее луноподобное личико. Вполне себе милая брюнетка, миниатюрная, с мелкими губами и карими глазами, на диво выразительными. Над уголком левой брови была родинка, еще сильнее подчеркивающая пристальность взгляда; хоть куда смотри – все равно «магнитит» назад, к зрачкам. Девушка моргнула, и Калебу показалось, будто он слышал щелчок хлыста от ударивших по воздуху длинных ресниц. Голос у нее звучал чуть грубовато, с щепоткой кремня – когда к тебе таким обращаются, не проигнорируешь.

– Что ты там делаешь? – спросила девчонка.

– А…

– Крутое ты сальто выписал, – сказала она и тихонечко усмехнулась.

– Научился всему, что знаю, у летучей семейки Валленда^[6], – пояснил Калеб, надеясь, что на лице не проступает адский напряг. Парень приподнял брови, убедившись, что не щурится, и добавил: – Но не у тех ее членов, что расшиблись в лепешку.

– О как. Ну славно.

Калеб не мог уловить, что незнакомка о нем думает.

– Только не говори мне, что с пары сегодня отпустили пораньше. Она закончилась всего десять минут назад. Ты бы не успела сюда добежать из другого корпуса. Да и потом, Йоквер любит тянуть свое шоу до последней минуты.

Девушка пожала плечами. Края волос коснулись ее подбородка.

– Я его шоу больше не смотрю. Бесит неимоверно. Я ушла из класса сразу после тебя.

– Не шутишь? – Калеб искренне удивился. – Я думал, мне одному Йок не по душе.

– Да все остальные – просто терпилы. От его занятий никакого прока. – Она поджала губы и рассеянно облизала их, видимо, пытаясь подобрать слова. Их влажный блеск точно понравился бы Йоку – столь же чувственный, как отблескивающий лак на розовых ногтях Кандиды Селесты, теребящей передок блузки. – Сам по себе курс слишком уж, как бы это сказать… детсадовский. Для тех, кто не хочет напрягать мозги до обеда. Можешь считать меня предвзятой…

– Я и сам предвзят, – сказал Калеб абсолютно искренне.

– Думаю, на занятиях я все время чувствовала то же, что и ты, просто никак не могла решиться. Йоку если что и нужно, так только чтобы в классе находились какие-то тела. Если им нечего спросить у него, нечего обсудить или добавить – ему по барабану. Пустая трата времени – эти его занятия. Просто перейти с курса на курс – всегда морока, а если на тебя уже накатила апатия, просто думаешь: ладно уж, досижу, чем-нибудь себя займу. – С губ девушки срывались маленькие белые облачка пара – по форме точь-в-точь «пузыри» для выражения мыслей собачки Снупи из комикса. – Повезло тебе все-таки, что не свернул шею. Зачем ты туда полез, не скажешь?

– Подумал, что срежу дорогу до студсовета, – ответил Калеб, глядя на ее родинку.

– Это ты зря. Тут же тупик. Обойди корпус с другой стороны, через холм.

– Я не знал, что здесь тупик.

– Теперь знаешь.

Калеб одернул полы пальто, убедился, что записи на месте, и перелез через забор во второй раз. Не торопясь, осторожно – не хотелось снова выставить себя неуклюжим олухом, да и как-то боязно было за ушибленные коленки. Девушка подняла большой палец, когда Калебу удалось аккуратно спрыгнуть наземь:

– Вот это я понимаю – грация.

Калеб поклонился, она одарила его шутливыми аплодисментами. На ее улыбку ну никак нельзя было не ответить – и плевать на дурное настроение. У людей вроде нее самый банальный позитив превращался в реальную силу – поди воспротивься такой.

Калеб протянул незнакомке руку:

– Я Калеб Прентисс.

Без предупреждения девушка ухватила его за запястье и притянула слишком близко, подавшись вперед, пока их носы не соприкоснулись. «Ну дела», – подумал Калеб, приоткрывая губы для поцелуя и гадая, как так вышло, что они с незнакомкой миновали все условности и сразу запрыгнули на столь высокую ступеньку межличностного общения. Язык парня свесился изо рта, когда ожидаемого соприкосновения не последовало.

– Кальвин! – выпалила девушка. – Мистер Пр-р-рентис-с! Теперь я вижу, из какого теста вы слеплены. Куда-то торопитесь, хм-м? Хм-м! ХМ-М-М?!

Калеб разразился смехом, больше похожим на рев слона, прозвучавшим странно и по-идиотски, но, по крайней мере, это было забавно. Озорница, тоже посмеиваясь с ним на пару, прислонилась спиной к забору, сжала руку парня в своей и произнесла:

– Меня зовут Мелисса Ли.

– Прекрасная имперсонация. Ты, часом, не дочка Йока?

– Она самая, – выдала девушка серьезно, убирая краешек черного локона от рта.

Калеб застыл соляным столбом, чувствуя, как краснеет. «Она не шутит, что ли?»

– Только не хватайся за сердце. Шучу я, шучу. Моя фамилия – Макгоуэн. Да что с тобой? Расслабься немного.

Да уж, стоило хоть попытаться.

– Подленькая шуточка, – пробурчал Калеб, потирая шею.

– Я смотрю, профессор Йоквер тебя порядочно запугал, – заметила Мелисса Ли.

Почему до сегодняшнего дня она не попадалась ему на глаза? Почему он не познакомился с ней раньше? Неужто Йок и впрямь так тяжко оттоптался на душевном равновесии?

«Я что, до такой степени уязвимый?..»

– Не припомню, чтобы ты много говорила на занятиях, Мелисса.

– А что, хоть кто-то у Йока трещал без умолку?

Она была права. Никто никогда много не говорил – даже тот одержимый писаниной новичок, которому занятия по этике были будто бы взаправду небезразличны.

– Хотя от других студентов в сторону Йока я не слышала ничего, кроме лести, – тем временем продолжила Мелисса Ли. – Мол, оценку получаешь с феноменальной легкостью, за здорово живешь. Стоило уже тогда понять, что дело – пшик. Мне говорили, что его признали самым популярным преподавателем за последние шесть-семь лет, но уже после первых пар поняла, что захватывающий курс философии утащит мой и без того паршивый средний балл в канаву.

– Пошла бы сразу к декану…

– Вот этого точно не хотелось. Сама не знаю почему. Этот тип меня бесит больше, чем Йоквер. Есть в нем что-то… в том, как он смотрит на людей. Будто у него всегда что-то еще на уме, понимаешь?

– О да.

– Не слушает тебя – и ты хоть раз слышал, чтобы он говорил? Жуть как раздражает.

Калеб тоже чувствовал это всякий раз, когда приходилось иметь дело с деканом. Они с девушкой двинулись назад к корпусам и плацу. Ее улыбка, как он подметил, уже не была наполнена лишь мимолетной иронией. Кажется, эта подруга к нему чуть оттаяла.

– Итак, – продолжила Мелисса Ли, – когда ты утром высказал этому индюку все как есть, я чуть взбодрилась и взглянула на вещи в перспективе. До меня дошло, что вот за это я плачу деньги. Ну я и побродила немного по кампусу, подумала… Знаешь, возможно, это мой шанс отправиться куда-нибудь еще.

– А куда?

– Кто знает? Я еще не решила. – Девушка продолжала улыбаться, но на ее лицо пала тень. Оно и понятно, переход в новый университет – задачка почище эмиграции в другую страну. Снова становишься чужаком, приходится разучивать новый сложный язык, знакомиться с новым укладом. Именно это останавливало и самого Калеба.

– Ну, вообще, мне пора в общежитие. Реферат по «Эпиталамиону» сам себя, увы, не допишет. – Будто извиняясь, девушка забавно развела руками.

– Специализируешься на английской литературе? – спросил Калеб.

– Да, и немного – на испанском. Besa mi culo!^[7]

– Ясно. «Эпиталамион»… это же Спенсер^[8], да? Он мне никогда особо не нравился.

– Да и мне. Да и никому, в общем-то, так что, возможно, профессору не придется читать девять других работ на ту же тему, как это было с «Кубла-Ханом» Кольриджа, «Одой греческой вазе» Китса и «Вороном» Эдгара По.

Говард Мурхед, преподаватель английской литературы, ценил сонеты Шекспира превыше всего, а о них никто никогда не писал, так как все они были обманчиво друг на друга похожи. Калеб хотел обсудить это с девушкой, одолжить пару книжек, поделиться некоторыми соображениями, но она, похоже, торопится, а он ее зазря тормозит.

– Что ж, тогда – удачной работы. Было приятно с тобой пообщаться.

– Взаимно. Бывай.

Он смотрел, как девушка пересекает поле высохшей травы скорой, но несколько тяжеловатой, лишенной воздушности поступью. Ее волосы чуть трепал ветерок. Тут Калеб понял, что уже довольно долго думает кое о чем, и голос разума тут же взялся осаждать: «Нет-нет, не делай этого, чувак, ты опять сядешь в глубокую лужу», – но голос был всего лишь голосом – ничто другое не препятствовало. Поэтому, когда уже пятьдесят добрых метров разделили парочку друг с другом, Калеб окликнул:

– Эй, Мелисса, раз завтра у нас нет занятий, не хочешь позавтракать вместе?

Она повернулась к парню лицом и отступила еще на несколько шагов.

– Ладно, я согласна! Сможем вдоволь поговорить о джихадизме, порнографии, Руби-Ридж, цензуре и карликах.

– Ну да. Значит, в кафетерии – в восемь?

Она махнула рукой в знак согласия, будто говоря: «Бог с тобой».

Когда Мелисса Ли скрылась из виду, Калеб полез в карман пальто, чтобы убедиться, что записи не потерялись. Бумаги агрессивно зашуршали от прикосновения. Он сложил их еще тщательнее, чем прежде, снова медленно перебрался через забор, остерегаясь на сей раз колючек, и осторожно приземлился с другой стороны.

Прячась за тонкими ветвями, Калеб прокрался к грязному окну. Ладони снова вспотели, и парень понюхал свои руки, чтобы убедиться, что они не смердят этиловым спиртом. Прижавшись всем весом к краю рамы, Калеб надавил на петли. Защелка, которую он сломал неделей ранее, открылась.

Переступив с ноги на ногу, Калеб сел на корточки и уставился в темноту уединенной комнаты, располагавшейся внизу, впервые ясно осознав, насколько же она смахивает на склеп.

«Ну, что же сегодня снится ангелам?»

4

Спрыгнув с подоконника в тень, Калеб споткнулся о плетеный диванчик Сильвии.

Диванчик этот здорово огорошил. Почти так же, как в свое время – ее смерть.

Присев на краешек, парень почувствовал, как плетеные узелки впились в спину.

– Итак, я снова здесь, – пробормотал Калеб сквозь стиснутые зубы. Сама обстановка этого места вынуждала понижать голос до полушепота. Тяжелая атмосфера наваливалась живым, священным грузом.

Итак, он сидит на диване мертвой девушки.

Совсем-совсем мертвой, прямо как жертвы Теда Банди и Ричарда Спека. Осознание вызревало в мозгу, давя то на беспокойство, то на чувство абсурдного уюта: диванчик-то удобный, да еще и предназначен для двоих. Может, что-то между ними все-таки было и это не греза? Возможно, они и впрямь с Сильвией были здесь вдвоем, внизу, в темноте… и пытались узнать друг друга получше. Своего рода свидание вслепую.

Пробираясь сквозь темноту наугад, Калеб нашел выключатель рядом с дверью, щелкнул им, осмотрел крошечную комнату. Нет, не такой уж это и склеп. Скорее просто гроб.

«Комната-могила».

Единственная лампочка наверху освещала затхлую кладовку, набитую остатками жизни Сильвии Кэмпбелл: немного одежды, косметика, ветхий ящик из-под апельсинов, набитый книжками в мягкой обложке. Неплохой литературный вкус: Джон Ирвинг, Джойс Кэрол Оутс, Жозе Сарамаго, Уильям Берроуз, Дональд Бартелми, Джон Фаулз. Как и Калеб, Сильвия предпочитала литературу с нестандартными сюжетами. Розовая зубная щетка была засунута в коробку с книгами, поверх всего покоилась пачка бумаги с отрывными листами, на которых Калеб теперь от руки писал свою диссертацию.

Это было все, что оставила после себя Сильвия. Килограммов двадцать с небольшим имущества, если подсчитать. Умри Калеб завтра – его пожитки и до такого объема не доскребли бы.

Он снял свое потрепанное, видавшее виды пальто и уселся на корточки посреди вещей девушки. Стал касаться их, на ощупь угадывая, что попалось ему в полумраке. Калеб представлял себе, как звучат голос и смех Сильвии, какие жесты за ней водились; фантазия рисовала богатые на детали сценарии о жизни хозяйки всего этого скарба. Скарба, заставшего ее смерть.

В начале своего… исследования… Калеб проверил матрас на наличие вмятин, выискивая вдавленные очертания тела Сильвии и, возможно, ее мужчин, пытаясь отличить любые неровности от тех, которые сам вместе с Джоди оставлял на своей кровати. Крови на матрас много не попало – ожидалось всяко больше. Калейдоскоп мыслей и образов завихрился в мозгу, подталкивая к новым поискам. Девушке было восемнадцать, так? Вполне еще могла быть девственницей. Кто знает, кто знает.

Может, ее дружок остался в какой-нибудь среднезападной глуши – у кукурузного поля, как сколоченное крест-накрест пугало. А может, ее парень жил в кампусе и это не он ходил к ней в комнату, а она – к нему. Калеб постучал по пружинному матрасу, прислушался к вибрирующему гудению тугих металлических витков.

Может, это разгневанный бойфренд отнял у девушки жизнь? Вот бедняга сидит за столом, на дворе далеко за полночь, перед глазами – логарифмы, дифференциалы, гиперболические функции. Матан выносит мозг, как говорится. Неважно, сколь долго пацан еще просидит над этими закорючками, – понимания ему не видать, и на экзамене ждет завал, а там недалеко и до отчисления. Отец будет метать разочарованные взгляды исподлобья, поджатые бледные губы матери – красноречивее всяких упреков… Двоюродный дядька, мануальный терапевт, попробует вовлечь в свой бизнес, конечно: научит делать массаж, аккуратно проведет пальцами от позвонка к позвонку, а там, глядишь, рутина согнет хребет…

И вот наш Карлини^[9] оглядывается… смотрит на Сильвию, свернувшуюся калачиком под одеялом… та спит себе, не зная забот. А он сейчас бьется за их будущее: за дом мечты, троих детей, о которых она всегда говорит как бы в шутку, но в то же время серьезно, за кокер-спаниеля и пару ленивых кошек, пруд с рыбками и маленький пирс, семейный фургон для поездок на природу. Пацан тут над знаньем чахнет, а девка, ни капельки не страдая, просто лежит, сопит во сне. Как такое вынести? Разве не понимает она, как ему сейчас тяжело? Неужто в кампусе никто не услышит твой крик?..

«Кто ты, убийца?»

Этот самый важный, самый основной из всех вопросов распустился в тишине причудливым безымянным цветком. Ох, как же распалял он Калеба, как сильно дразнил! Ступая на тропу своих изысканий, парень с самого начала испытывал небольшое разочарование, зная, что никогда не сможет связать накрепко все ниточки этого дела. Как далеко ни зайди, сколько сил ни посвяти – крах всегда возможен. Грааль далек, и в дело все еще может вмешаться смерть. На этот раз его собственная.

– Заткнись, – осадил Калеб внутренний голос вслух.

Эхо заиграло под сводами тесной комнаты.

В первый же день после возвращения с каникул Калеб увидел персиковую краску, кое-как скрывающую кровь на стене. А Вилли все расспрашивал тогда, хорошо ли Калеб отдохнул. И первая мысль: «Господи, да тут кто-то дуба дал».

И образ сестры снова замаячил где-то на краю поля зрения.

Вилли был тяжелоатлетом – сто девяносто восемь сантиметров крепкой мускулатуры. Но даже этот шкаф, склонившийся над Калебом в тщетной попытке привлечь к себе внимание, не помог отвести от стены взгляд. Пятна крови Калеб бы ни с чем не перепутал. Вилли все расспрашивал о зимних праздниках, о красивых девчонках из Новой Англии, о какой-то еще не имеющей никакого смысла чепухе, сетовал на то, что у Калеба-то видок бледный, понурый, будто и не отдыхал тот вовсе. Вилли то ли не замечал, то ли намеренно игнорировал новый цвет стен комнаты. Похоже, он ни капли не возражал и против ужасного затяжного запаха разложения, раздиравшего носовые пазухи друга.

На подоконнике скопился иней.

Теряясь в догадках о произошедшем в его отсутствие, Калеб стоял зачарованным столбом и таращился на уродливый участок стены, вдыхая мясную вонь.

В этот момент парень услышал голос умершей сестры так ясно, будто она стояла у него за спиной.

Вздрогнул всем телом, как если бы по почкам рубанули топором, развернулся туда, где уже никого и ничего не было, – испуганный, возмущенный, смертельно бледный. Пришлось прикусить язык, чтобы загнать сестру назад в детство – туда, где обретались все знакомые ему призраки, ну или бо́льшая их часть. Вилли продолжал молоть какую-то чушь, становясь все более раздраженным, – игнор всегда был бедняге в тягость. Ладони Калеба объял зуд, как будто он сунул их в муравейник. Он смотрел на стену, зная о крови, осознавая, почему сестра возвратилась, связывая все воедино, пока мир за пределами головы равнодушно отсчитывал секунды.

– Калеб? Калеб! – повторял Вилли, теперь уже скорее взволнованный, нежели чем-то недовольный. Он взял приятеля за плечи, встряхнул легонько. – Эй, ты в порядке? Что с тобой, чувак?

Пульс громко-громко стучал у Калеба в висках, когда он думал: «Итак, на стене моей комнаты чья-то кровь… С чего бы? Чья?.. Кровать передвинули…»

Тот факт, что бордовые разводы все еще проступали из-под слоя персиковой краски, доказывал, что кровь свернулась и пробыла там долгое время. Два или три дня, возможно. Нашли жертву не сразу – значит, одиночка, друзья не волновались. Но почему же никто не почувствовал запах?..

Калеб отчего-то сразу предположил две вещи: умерла здесь девушка и самоубийцей она не была. Ко второй догадке худо-бедно вязалась логика: никто не разбрызгал бы столько крови на стену, даже если бы выстрелил себе в рот. Возможно, догадка была верной. Казалась правдивой.

Вилли к тому времени уже натурально закипел и занес свою большую, сильную руку, чтобы отвесить Калебу пощечину – возможно, шутливую, а может, и не очень.

– Эй! Да что с тобой не так?

В этот момент в комнату вошла Роза, а за ней вприпрыжку – Лягуха Фред с какой-то потертой книжкой под мышкой: если память не подводит, «Жернова неба» за авторством Урсулы Ле Гуин. Дежавю захлестнуло Калеба, и все, что прежде казалось разрозненным, вдруг идеально встало на свои места.

Роза сказала:

– Я слышала, ты поломал ноги. Как сейчас, в порядке? Калеб? В чем дело? Что у вас здесь происходит? – Она подобралась, будто испуганный барсук: голова нырнула в плечи, руки напряглись, став похожими на лапы. – Что за фигня?

Вилли закончил отводить свою массивную руку назад, и его ладонь, разогнавшись, понеслась к щеке Калеба, но цель так и не нашла – припав на костыль, парень юрко увернулся. Чистый автоматизм, инстинкт. И все равно выпад застал Калеба врасплох. Он прикусил язык.

«Убийца еще не найден», – пульсировало в голове.

Лягуха обнял Калеба, что-то пробормотал на ухо, лег на кровать и тут же заснул. Под его весом матрас продавился почти до пола. Калеб присмотрелся повнимательнее и понял, что матрас-то вовсе не его старый, проверенный; этот – совершенно новый. Куда же делся прежний? Куда они его отволокли?

Вилли расслабился, обнял приятеля за плечи и сказал:

– Ты, должно быть, чертовски весело провел время, раз до сих пор не очухался. Мне вот Герби Джонсон недавно рассказал, что…

Роза закрыла окно и помогла Калебу распаковать вещи.

– Ну и холодрыга тут, – пожаловалась она. – А ты, смотрю, загорел. Придешь сегодня на вечеринку? А что с твоими руками? Джоди не говорила, что тебя так сильно потрепало. Срань господня, тебе бы повязку на это дело наложить. Эх, Калеб…

– Я порезался о разбитую бутылку рома, – сообщил он. Собственный голос показался чертовски далеким, звуча будто бы из тех недр, куда отправилась сестра. Из мест дьявольски отдаленных, где-то там, в потустороннем мире. – Ничего страшного, друзья.

– У тебя кровь идет, – заметил Вилли.

Калеб опустил взгляд, увидел свежие тонкие потеки на ладонях.

– Пустяки, дело житейское. – Он попытался выдавить из себя улыбку, но на губы будто побрызгали стоматологическим анестетиком. – Ладно, гм… как прошли без меня праздники?

Под аккомпанемент мягкого похрапывания Лягухи Вилли и Роза рассказали, что они получили в подарок на Рождество и что подарили сами, на каких тусовках побывали и что нового выведали, как поживают их семьи. Все их слова, влетев в одно ухо Калебу, тут же через другое и вылетели – он ни черта из болтовни друзей не запомнил.

Комната все еще пахла Сильвией.

Ветви сердито царапали окна этого гроба, треплемые усиливающимся ветром.

Калеб сел на любимый диванчик Сильвии Кэмпбелл, достал свои заметки, расправил их и в тусклом свете принялся читать. Раньше заметки будто бы выглядели как-то иначе, и он сейчас не мог уловить ни слова из написанного. Столько страниц, а Калеб даже не знал, с чего когда-то начал и на чем остановился. Тени отказались говорить с ним на этот раз.

Пока Калеб не обнаружил маленький карандашный рисунок-автопортрет, он не знал, как выглядит Сильвия Кэмпбелл. В ее вещах не было ни одной фотографии. Он нашел ее кошелек, громоздкий, из потрескавшегося кожзама цвета винограда, но там не оказалось ни водительских прав, ни студенческого билета, ни даже наличных, если уж на то пошло. Копы или кто-то еще, должно быть, все забрали.

До того, как ему попался рисунок, Калеб был вынужден пользоваться чертами Джоди в качестве отправной точки для создания образа Сильвии. Чем больше парень думал об этом, тем сильнее осознавал, что без визуального «якоря» не обойтись, иначе как писать о девушке? Нужно было вернуть Сильвию к жизни, если Калеб хотел по-настоящему ощутить ее своим нутром, разворошить угасший костер и найти там еще тлеющие угли. Парень разгладил несколько морщинок на лбу Джо, удлинил и завил ее светлые волосы, изменил цвет глаз с голубого на светло-карий и немного поправил форму носа. Вышел совершенно новый персонаж, хотя истоки его все еще угадывались. Когда нет возможности или способности творить, остается лишь переосмысливать и приукрашивать.

Пришлось полюбить эти черты – почти столь же сильно, как образ Джоди, – чтобы приблизиться к пониманию того, кем Сильвия была, в том смысле, что имел для Калеба значение. Поначалу было трудно удержать новое лицо, чтобы оно снова не растворилось в чертах Джо, но немного ментальной гимнастики – и псевдо-Сильвия, эта чудна́я кукла-марионетка, стала подавать признаки жизни, ну или хотя бы имитировать их. Конечно, порой ниточки запутывались, и тогда Сильвия становилась его сестрой: кукольный рот двигался, силясь сообщить нечто попросту неподвластное пониманию.

Рисунок карандашом был сделан на обороте карточки, которую девушка использовала в качестве закладки на странице триста девяносто пять книги Джойс Кэрол Оутс «Сага о Бельфлерах». Калеб всегда хотел прочитать этот роман, но пугали семьсот страниц мелкого убористого шрифта. Карточка выпала из книги, когда Калеб шерстил ее – он дотошно пролистал все тома из походной библиотеки Сильвии, – и бабочкой с одним жестким крылом спланировала на подоконник. К тому времени парню уже снились навязчивые сны о смерти девушки, полные крови и боли, липкие, нехотя отпускающие из своих объятий. Дошло до того, что как-то ночью перепуганная Джоди стала трясти Калеба, умоляя перестать, потому что он жутко скулил во сне. Первое, что парень увидел залитыми испариной кошмара глазами тогда, – ее лицо; ему привиделось, что все черты с него исчезли, осталась лишь черная дыра в самом центре, и Калеб закричал во весь голос, прежде чем осознал, где находится.

– Сильвия, – выдохнул он на излете крика, и Джоди, кажется, не услышала.

Сильвия Кэмпбелл совсем не походила на марионетку, которую парень себе представлял, хотя по какой-то смутной причине Калеб надеялся, что она будет именно такой. В любом случае, он допустил ошибку, проявив умеренность в визуализации, – оказалось, что Сильвия была гораздо красивее его фантазий; столь непохожая на химеру, мучительной поступью волочащуюся через сны! Набросок был подписан «С. К.», карандаш слегка смазался по краям. В стороне от рисунка – еще один лаконичный росчерк: «Это я».

Наконец-то их встреча состоялась. Хоть так.

Плавные штрихи и монохромность графита придали Сильвии реальность, которой прежде Калебу так не хватало. Он вцепился в карточку с такой силой, что и сам испугался порвать или погнуть новообретенное сокровище. Он знал, что угодил в беду; осознал, что слишком часто улыбается, постоянно обводя взглядом контур глаз девушки, держа ее лицо в своих ладонях. Плохи дела.

Она не стеснялась себя. Длинные локоны, черные и закрученные, спадали ей на один глаз. Сильвия улыбалась ему в ответ, в ее нарисованных глазах искрилась какая-то озорная безуминка. Калеб почти мог поверить, что она наблюдала за ним из могилы, взывала к нему.

– Заткнись, – пробубнил он обреченно. Хотел вложить в слово силу, эмоцию, но у него, конечно же, не вышло. Калеб вздохнул слишком громко для комнаты и разложил свои записи, постукивая по колену шариковой ручкой.

Когда Вилли и Роза ушли, Калеб уселся прямо на пол, пытаясь разобраться в противоречивых импульсах под звуки храпа Лягухи Фреда, который во сне крутился и безостановочно шевелил губами – Калебу даже стало интересно, с кем там приятель ведет столь напряженный диалог. Он склонился над спящим, напряг слух – ни слова не разобрать.

Итак, в комнате произошло убийство, но никто не счел нужным Калебу об этом сообщить. Ни желтой полицейской ленты над дверью. Ни официального заявления от декана. Калеб подошел поближе к стене, изучил свежую скверную покраску. Запах, мучивший парня все это время, был слишком хорошо ему знаком.

После того, как его сестра решила (на последней неделе послушничества, накануне принятия окончательного обета) не становиться-таки монахиней, она пошла в социальные работники – в те времена, когда само словосочетание «социальный работник» не звучало полной банальщиной. В ту пору, когда отзвуки войны во Вьетнаме еще не стихли и детишки солдат от азиатских проституток приплывали на лодках в поисках отцов, когда кубинцев держали в клетках в подземных переходах и депортировали обратно к Кастро, когда через Южную Америку в пригороды маршировали эскадроны смерти, а наивные белые девицы считали Гарлем своего рода Меккой для становления черного движения… когда мало кто в принципе понимал, что за чертовщина творится… сестра стала социальным работником. Крэк и СПИД пропитали сам воздух, надрывая ткань мироздания в ожидании последней диско-вечеринки в истории человечества.

Благодаря сестре у Калеба в жизни появился буквально неиссякаемый (и, более того, непрошеный) источник ужасных историй. Она, конечно, не желала брату зла и уж точно не рассчитывала, что он поймет столь много из того, о чем бормотала в перерывах между рыданиями, но даже в пять лет у Калеба уже проявлялась склонность впитывать, подобно губке, человеческую тьму.

В конце концов, однако, он забыл бо́льшую часть подробностей из этих рассказов и стал часто ловить себя на мысли, что это – утрата, что он гонится за мимолетными воспоминаниями и все еще отказывается воспринимать ее в негативном ключе.

Чаще всего, держа Калеба на коленях перед экраном старого телевизора, где крутили мультфильмы, сестра рассказывала о крысах. О том, как они обгладывали бедра беспризорных детей и выедали глаза валяющимся в беспамятстве бездомным. О том, как порой эти твари могли прогрызть еще живому человеку горло и втиснуться в дыру. Но были и другие случаи. Как-то раз сестра пыталась впихнуть кишки в живот какой-то девочки, подстреленной во время ограбления винного магазина на Джером-авеню. Однажды видела застрявшего вниз головой в унитазе младенца, утопленного собственной двенадцатилетней матерью. Один мужчина вышиб своей жене мозги из ружья за то, что та пережарила котлету. А еще сестра рассказала Калебу, что ее изнасиловали трое парней, затащив в зеленый фургон, – после того, как она призналась им, что одно время хотела стать монахиней.

Пасмурным днем, когда Калебу было семь, сестра, накануне уволившаяся с работы в Бронксе и нянчившая его вместо матери, сидела в ванне. Дождь лил как из ведра, барабаня по окнам. В тот день сестра перерезала себе вены – вертикально, по всей длине от запястий до предплечий. Ответственный подход для действительно отчаявшихся – только так и надо с собой кончать. Перед самым концом она вдруг позвала Калеба к себе, оторвав от просмотра телевизора, и попросила прочесть отрывки из Библии. Калеб делал так раньше, пока сестра мылась за шторкой, и даже находил в этом своеобразное детское удовольствие.

Калеб вспомнил алые струи, извивающиеся под водой. Вспомнил, как рванул к ванне и поскользнулся на разбавленной до розового оттенка крови, которую сестра расплескала по кафелю, когда слабым жестом подозвала поближе к себе. Она улыбнулась Калебу, и это было худшим зрелищем в его жизни. В розоватой воде надувались пузыри, кровь походила на сироп, который зачем-то вылили в наполненную пеной лохань. Калеб был босиком, потому и поскользнулся, когда протянул руку и почти коснулся волос сестры.

Картина оказалась столь ясной, что Калебу пришлось широко распахнуть глаза, чтобы вернуться в настоящее. Он тогда был впечатлен размером обнаженной груди сестры, пришел в дикий ужас и стал задыхаться, совершенно не веря в реальность происходящего – и что этот поток алого сиропа все это время взаправду циркулировал где-то внутри нее.

«Калеб…»

Его имя в ее устах прозвучало как предсмертный крик или древнее проклятие. Это помешало подойти еще ближе.

Две струи брызнули по сторонам, когда сестра подняла руку из воды, чтобы схватить Калеба. Кровь ударила в зеркало и стекла вниз, собравшись лужицей в подставке для зубных щеток.

Приложившись головой о кафель, Калеб раскроил кожу на лбу. Лежа на боку, он видел, как поток крови сестры и его собственная мелкая струйка перетекают друг через друга. В этом действительно было что-то прекрасное – будто они мчались вперед, чтобы помочь друг другу. Кровь совершила то, чего не мог сам Калеб.

Когда он очнулся в больнице, у него оказалось сотрясение мозга, а сестра уже два дня как лежала в земле.

И вот что забавно…

В какой-то момент Калебу почудилось, что и он порезал себе руки. Только не так, как сестра, нет. Он каким-то образом умудрился проткнуть по дыре в центре каждой ладони. Парень отчетливо помнил, как растопыривал пальцы – где-то и когда-то в перерыве между тем, как отключился в залитой кровью ванной и очнулся на белой больничной кровати, – и на глазах эти дыры, вроде отметин от гвоздей на Христовых руках, становились глубже и шире.

Но вот в чем загвоздка: на руках не было никаких ран. Ни шрамов, ни отметин. И никто не поверил, когда Калеб пытался рассказать, что произошло. Никто не поверил тому, что он до сих пор чувствует запах крови, прилипший к языку, обмаравший горло глубоко внутри.

Калеб не стал сильно переживать по этому поводу, так или иначе. С тех пор он еще дважды страдал от стигматов – рваных дыр, раскрывавшихся в ладонях подобно нечестивым цветам. Он задавался вопросом, почему такие же не появляются на ступнях, почему не кровоточит бок в том месте, где римский солдат пронзил копьем Спасителя на Голгофе, где ссадины на лбу от тернового венца? Если уж что-то древнее и сакральное стало воплощаться через тело, почему бы не воплощаться целиком, как надо?

Калеб изучил это явление. Узнал, что стигматы встречаются только у самых набожных, ортодоксальных последователей. Так почему же он? И почему тогда? Какое-то безумие.

Парень сидел на уроке математики в старшей школе, когда мать погибла в автокатастрофе, не доехав до дома всего пару километров. Ладони стали кровоточить прямо в процессе решения дифференциальных уравнений. Это случилось снова, когда Калебу стукнуло девятнадцать. Он принимал душ после очного турнира по ракетболу – в тот день, когда больное сердце отца наконец не выдержало.

Калеб узнавал, что кто-то из родных умер, еще до того, как ему сообщали об этом.

…Массируя колени, он уставился на стену, окрашенную в персиковый цвет, и Лягуха Фред, громко захрапев, проснулся, поднял глаза и произнес:

– Ты все поймешь, чувак, ты все для себя склеишь.

Затем перевернулся на другой бок и снова заснул.

Да, Калеб знал, что такое кровь.

Дойдя до офиса службы безопасности кампуса, парень обнаружил, что узнать о том, что произошло в его комнате во время рождественских каникул, оказалось гораздо легче, чем предполагалось. Он-то ожидал, что ложь начнется сразу.

За порядок в кампусе отвечали двое братьев: Майкл, по прозвищу Рокки, и Уоллес, по прозвищу Буль, Винклы^[10]. Каждому – за сорок, седые волосы подстрижены коротким ежиком, вздутые желваки, похоже, никогда не сходят с лиц, хмурые взгляды прикованы к одному месту. Они казались злыми, как цепные псы, не притворно-злобными, а по-настоящему бешеными, ждущими малейшего повода на ком-нибудь оторваться. Да будь они даже добрейшей души парнями – при такой внешности никто не дерзнул бы испытывать их терпение.

Эти парни знали, что такое кровь.

Калеб был уверен в этом. Что-то из прошлой жизни хорошенько научило этих двоих.

И сам факт того, что на вверенной им территории кто-то жестоко убил студентку, очень раздражал братцев-мордоворотов. Когда Калеб приковылял к ним на костылях, и без того зловещий прищур охранников стал совсем уж тяжелым, весящим пуд.

Буль решительно взмахнул рукой, давая понять, что разговора не состоится.

– Слышь, в первый день учебы у нас и без тебя забот полон рот.

Калеб вопросительно уставился на охранника.

– А что со мной не так?

– Я знаю, о чем ты хочешь спросить, и могу понять твои чувства, но сейчас ты только хуже все сделаешь.

– Я?

– Верхушка универа тесно сотрудничает с местной полицией. Мы тоже стараемся не мешать. Это дело будет раскрыто, приятель. Вот и все, что тебе следует знать.

По его тону слишком уж легко считывалось скрытое оскорбление: «Не можешь спать спокойно в своей комнатушке, вот же сопляк». Калеб с трудом подавил закипающий внутри гнев.

– У тебя друзей нет, что ты тут с нами торчишь? На что уставился?..

– Как ее звали? – спросил он.

– Послушай, дружок, – подал голос Рокки. – Ты пойми, на каникулах тут скучно. Весь кампус, считай, пуст, нигде ничего не происходит – вот и маешься тут, расхаживаешь от одной двери к другой, убеждаешься, что ребята на КПП проверяют студенческие билеты или хотя бы водительские права. Надеешься, что уж тебя-то поставят в известность, ежели кого-то сюда запустили. – Рокки говорил это будто бы с облегчением, хотя вопрос Калеб задал совсем о другом. – Но бывает и так, что пустят кого попало, посмотрят на дело сквозь пальцы, а ты даже и не в курсе.

– Я знаю. – Калеб пожал плечами.

– Да ни хрена ты не знаешь, – бросил Буль. – Думаешь, что у тебя все ходы записаны лишь потому, что уже четвертый год здесь торчишь, но ты, поверь, еще многого тут не видел. Что, поспорить хочешь? Это место – наш дом в той же степени, что и ваш, и мы относимся к нему с уважением. Не забывай об этом.

Калеб не ставил сказанное под сомнение. А еще он понял, что история смогла пробрать до мурашек даже этих двоих. Спесь с братьев Винклов явно пооблетела.

– Тяжкие времена бывали, когда брошенные бойфренды приходили искать себе на жопу неприятностей, их пропускали – и кто-то страдал. Число изнасилований выросло на тридцать пять процентов. Угрозы расправой – это уже классика. А бывает и так, что у кого-то из студней едет крыша и он бросается на преподавателя. Шесть случаев такого рода за последние пару семестров. И с каждым годом только хуже.

– Я знаю, – мягко сказал Калеб.

Рокки продолжил; ему явно хотелось снять камень с души, выговориться – вот Калеб и стал пусть нежеланным, но очень удобным поводом.

– В общем, пошел я через тот коридор, вижу – дверь приоткрыта. Стучу – ответа нет, вхожу – вижу ее. И никого кругом. Не за кем гнаться, некого за руку хватать. Только она там и лежала. Мертвая.

– Как ее звали? – прошептал Калеб. Он даже сам себя не услышал, пришлось задать вопрос громче. Парню казалось, что он движется по кругу, видит себя то впереди событий, то далеко в хвосте и в целом направляется в одно большое «никуда».

– Сильвия Кэмпбелл, – ответил Рокки.

– И что с ней сделали?

Буль скорчил раздраженную гримасу, как бы говоря: «Больной ублюдок».

– А тебе зачем знать? – спросил он.

Рокки попытался создать такой же образ, но у него ничего не получилось.

– Убирайся отсюда, Прентисс.

– С чего бы?

– Давай, шуруй.

– Нет. Почему никто не оставил мне записку?

– Что, мать твою, ты несешь? Ты за этим пришел – за запиской?

– Меня могли хоть как-то проинформировать.

Буль сделал резкое движение рукой, будто хотел напугать мелкого зверька. Все мозоли на его набрякшей ладони проступили – рельефнее некуда.

– А еще что нужно было сделать, а? – недовольным голосом спросил он.

– Что случилось с той девушкой?

Так могло продолжаться еще какое-то время, но, возможно, охранники уже что-то знали о парне – на каждого студента где-то было заведено личное дело, – и Калеб встал покрепче на костылях, готовясь в случае чего защищаться. Он спросил себя, насколько далеко готов зайти, если Винклы попытаются вышвырнуть его силой: сумеет ли достаточно сильно махнуть костылем и нанести точный удар по одному из братьев или дальнейшая конфронтация все же обречена на провал?

– Ее распотрошили, – сказал Рокки, продолжая хмуриться, больше ради Буля, чем в интересах кого-либо еще. – Ну так что, все еще хочешь записку? Может, тебе подробности на ней расписать? Подсунуть под дверь или просто на скотч налепить?

Потные ладони Калеба то и дело соскальзывали с костылей.

– Как долго она была мертва, прежде чем ее нашли?

– Эй, следаки перед нами не отчитываются. Мы просто парни из частного охранного предприятия, у нас нет официального статуса блюстителей порядка. Но я скажу так: денек она там точно провалялась.

– Господи, – вымолвил Калеб, гадая, как же вышло, что так долго в незапертую дверь никто не сунул свой нос. Добрых две сотни человек посещают зимние курсы – не могут же все как один быть настолько порядочными и нелюбопытными. – И где репортеры? Где съемочная группа с «Третьего канала»? – Ему живо вспомнилась Мэри Гриссом в окружении своих погодных кривых и Баффи с Китти-Котомкой под мышкой. – Как заткнули глотки всем остальным студентам? Почему еще никто об этом не раструбил?

Рокки сверкнул глазами.

– А что, у тебя уже и интервью намечено, Прентисс?

Буль недовольно повел плечами.

– У занятых людей и житуха напряженная, – бросил он. – У них свободного времени поменьше, чем у тебя, оболтуса. А нашли ее так поздно потому, что никого не колышет, что у соседа лазанья в микроволновке стухла.

Циничная ремарка холодом отдалась в животе Калеба. Перед глазами поплыло.

– Буль, гнилой ты сукин сын, – процедил он.

– Пошел на хер, Прентисс. Ты что, знал ее лично? Где ты праздновал Рождество, а? Тебе ведь некуда возвращаться. Прятался где-то здесь, в кампусе? Вернулся чуть пораньше? А тут – оп, еще и девчонка в кровати. Миленькое дельце! – Вены на висках Буля пульсировали, будто какой-то жук тщился расправить крылья прямо под кожей. – Уж не думаешь ли ты, что тут какой-то заговор, как в кино, и все в курсе, кроме бедного тебя? Записку ему подавай. Да кто ты, на хрен, такой? Ты газет не читаешь? Там про случай писали.

– Не читаю, Буль.

– И телик не смотришь, да?

– Я…

– Тогда как, мать твою, ты узнал, что убили девушку? Ты два раза спросил: как ее звали?

– Я просто предположил.

– Ага, так я тебе и поверил. Где ты был на каникулах?

Рокки встрял в диалог, видимо, желая разрядить обстановку. Вовремя – Калеб уже чувствовал, что чайник внутри готов засвистеть.

– Чувак, мы мелькали на «Третьем канале» и во всех прочих местах. Даже мою рожу по местному телевидению успели показать. Просто шумиха уже спадает. Режим безопасности, правда, до сих пор повышенный. Скажи спасибо, что по кампусу больше не разъезжают тачки с мигалками. Или тебе внимание копов подавай?

– Почему меня не допросили? Это же моя комната.

Буль пристально уставился на Калеба исподлобья.

– Твоя? Да тамошнюю кровать добрая сотня студентов жопами обтерла. Ты, малыш, тут просто учишься.

Он был, в общем-то, прав. Учеба, ничего личного.

– Да ты погоди, сейчас всего лишь первый день, – сказал Рокки. – Полиция упадет тебе на хвост, будь спокоен. Так отдопрашивают – еще пожалеть успеешь. А то, что пока никто особо не шумит, – ну, знаешь ли, люди праздновали. Пекли рождественские пироги, ездили во Флориду… кому охота в первый же день слушать про чье-то убийство?

И в этих словах тоже был резон. Конечно, никому не уперлась эта мертвая девушка.

– Так что все в курсе, – подвел черту Буль. – Кроме тебя. Так где ты был?

Хороший вопрос. Со стороны могло показаться, будто Калеб сам и придал роковой оттенок этому злосчастному повороту событий. Будто парень оплошал больше остальных – ведь следовало остаться здесь, никуда не уезжать. Ведь это была его комната.

– Сплетни все равно уже бы разлетелись по всему кампусу или, по крайней мере, по общежитию, – произнес он. – Все бы заглядывали ко мне просто потому, что там место реального преступления. А мои друзья даже не знали, что случилось.

– Ты уверен? – уточнил Буль. – Думаешь, будто сам знаешь обо всем, что творится в городе? В этом кампусе?

– Послушай, Буль, я просто хочу…

– Сколько похорон посетил в прошлом году? Сколько открыток с соболезнованиями отправил? Знаешь, кого на днях сбил автомобиль недалеко от универа? А знаешь студента, который недавно умер от лейкемии? Тебе такое действительно интересно?

– Я знаю, кто умер… – начал Калеб, чувствуя, как необъяснимо пересыхает во рту.

– Нет, не знаешь. И никогда не интересовался. Ты даже девчонку эту, Сильвию Кэмпбелл, не знал. И сейчас тебе не наплевать лишь потому, что комната, где девчонку вдоль и поперек исполосовали, была твоей. Приятные мурашки по коже, скажи? Это ведь страшное дело, и оно случилось у тебя под носом…

– Не у меня. Я-то в отъезде был. У тебя под носом, Буль.

– Пошел ты, Прентисс.

– Я знаю, как здешний декан привык решать вопросы. Он наверняка замнет дело.

– А чего ты ожидаешь? Что он по всему кампусу объявления расклеит? Расскажет про убийство на дне открытых дверей? Так бы тебе понравилось? Можешь у себя повесить вывеску над дверью, Прентисс, бери по пять баксов с посетителей. Я тебе разрешаю.

Калебу казалось, еще немного – и рукоятки костылей начнут трескаться в пальцах, так сильно он их сжал. Эх, было бы место для замаха…

– Полиция считает, что у преступника были к Сильвии личные счеты, – сказал Рокки. – «Единичный инцидент» – так они это называют. Может, ссора. Может, она кого-то в городе подцепила, провела тайком к себе, а оно вон как некрасиво вышло. Говорю ж тебе, тут в праздники так пусто было – мало ли что кому в голову взбредет…

У Калеба подкосились ноги, и он понял, что нужно быстро убираться из офиса, пока еще выходит сдерживать себя.

– А что, если все не так, Рокки? – спросил Калеб вполголоса, поворачиваясь, чтобы уйти. – Спасибо, что хоть ты не темнил, так это, знаешь, приятно. Вот только… что, если этот убийца все еще неподалеку? – Про себя Калеб уже задавался вопросом, а не было ли других нападений во время зимних каникул. Других жертв, о которых он пока не знал.

– Что, боишься сам подставиться под удар? – спросил Буль. – Думаешь, кто-то зуб на тебя возымел, решил, что она твоя девушка, и такой: «Ну, раз не убью этого Прентисса, хоть его бабу почикаю», – так, что ли?

– Нет, – честно ответил Калеб. О таком варианте он еще не думал. Вообще.

– Ну смотри там… Ходи – оглядывайся.

– …Заткнись, – снова сказал Калеб себе, проводя тыльной стороной ладони по глазам и ерзая на диване Сильвии Кэмпбелл.

Словно когти, ветки снаружи снова зацарапали окно в мизерную келью, возвращая внимание парня к окружающей действительности. Он достал визитную карточку из бумажника и уставился на прелестное лицо Сильвии Кэмпбелл, когда ледяной дождь начал хлестать по стеклу.

«Это я».

5

«Зачем же столько лжи?»

Калеб взглянул на свои записи, не читая их, в ожидании, когда появятся зацепки.

Тишина, которая раздражала его всего несколько минут назад, теперь оказывала успокаивающее действие, убаюкивая под дребезжание окон. Ветер стонал вдалеке в кровожадном бреду. На ум пришел «Макбет»: «Слетайтесь, вы, смертельных мыслей духи, измените мой пол и от главы до пят меня жестокой злобой напоите^[11]». Калебу не нравилась часть про «измените мой пол», но в остальном Шекспир звучал уместно.

Неделю назад парень заснул здесь, в узкой комнате-могиле, и пробудился с нервным ощущением, что ему приснился длинный непрерывный цикл снов, сюжеты которых никак не упомнить. Забвение, впрочем, лучше ярких подробностей кошмаров.

Калеб осторожно положил набросок Сильвии обратно в карман. Принюхался, ища ее запах, неважно какой – духов, кожи, волос.

На матрасе остались следы лака для ногтей, три пряди каштановых волос и слабый аромат цветов. Хризантемы или фиалки. Выцветшие духи или модное мыло, благовония или освежитель воздуха? Калеб не мог быть уверен.

«Дункан в могиле; горячка жизни кончена – он спит…»

Страницы заметок полетели на пол. Они были скорее частью Сильвии, чем Калебовой собственностью. Перевернувшись на спину, он посмотрел на распечатки из личного дела девушки, засунутые между глав его диссертации.

Последние пару семестров Роза работала в регистрационном офисе. Иногда Вилли и Калеб навещали ее там. Читали досье на самих себя, смеялись над самыми язвительными комментариями преподавателей. Вилли всегда воспринимал такие штуки с легким сердцем, но Калеб смотрел на бумаги и видел, как сильно искажается образ студента в призме простой неуспеваемости.

– Говард Мурхед, препод английской литературы, считает, что у меня с «пониманием прочитанного» хуже, чем у девятиклассника, – заметил Вилли.

– Он тебя еще пощадил.

– А что такое «Над пропастью – поржи»?

– Э-э-э… хороший вопрос.

– Да ладно, объясни. Девятый класс – не пятый, правда ж? Вдруг пойму.

Несмотря ни на что, Роза все равно относилась к Вилли с глубочайшим уважением и любовью, зная, что такого парня в литературный клуб записывать бесполезно.

«Хризантемы или фиалки».

После разговора с Рокки и Булем в тот первый день Калеб часами разглядывал персиковую краску, изредка отвечая на вопросы Вилли и Розы. Он гадал, долго ли сможет продержаться в своей комнате, если она когда-то хоть в какой-то степени вообще принадлежала ему. Да и хватит ли выдержки? Когда друзья наконец ушли и час неумолимо клонился к полуночи, Калеб заставил-таки себя прикоснуться к пятну на стене – осторожно протянул руку и провел пальцами по нечеткому контуру под краской. Глядя на него, можно было часы напролет угадывать какие-то образы… совсем как при взгляде на облака.

В воздухе мерещились ножи. Все еще лежащий на кровати Лягуха Фред что-то забормотал в беспокойном сне. Он трепыхался с редкостной настойчивостью, бормоча и ощупывая воздух руками, умоляя, как будто слал Калебу загадочные предупреждения. Под тушей Лягухи новый матрас смотрелся слишком белым. Калеб задумался о том, что сделали со старым.

Зазвонил телефон. Это была Джоди, и прежде чем парень смог решить, что ей сказать касательно вони в комнате и того, как мир внезапно принял новые очертания, девушка вдохнула так глубоко, что стало понятно – она собирается наорать. Было приятно иметь возможность подготовиться к этому. Калеб немедленно извинился и пообещал заглянуть позже.

– Позже?! – выкрикнула Джоди. – Уже почти полночь! Я искала тебя весь день. Где ты пропадал?!

– У себя.

– Ты врешь. Я приходила, дверь была заперта. И еще за последние пару часов я раз шесть тебя набирала.

– Боже, серьезно? – Звонков он не услышал. Похоже, если бы не возня Лягухи, Калеб бы и не сообразил снять трубку.

– Это могла бы быть наша первая нормальная ночь вместе – без моих предков где-то неподалеку, без ухода за их детьми… в чем дело? У тебя странный голос.

– Правда? А… все в порядке. – Джоди тоже не знала ни о каком убийстве. – Чем ты сегодня занималась?.. Извини, правда.

– Это ты извини. Но мне всегда приходится извиняться за то, как предки обращаются с тобой. Да и со мной, чего уж там.

– Им не обязательно было оставлять меня на постой тогда, но они оставили. Это кое-что да значит.

Калеб научился быть благодарным тем, кто проявлял к нему хоть какую-то доброту, даже если приходилось присматривать за увечными отпрысками проституток и наркоторговцев, чтобы заслужить такое отношение.

– Может, и значит, но не хочу я такой помощи, после которой тяжко тебе в глаза посмотреть. Ужасный это был новый год. А еще сегодня пришло уведомление, что мне заменили две дисциплины. Какая-то ошибка, видать.

– Туда этика, часом, не входит? – поинтересовался Калеб. Это была единственная их общая дисциплина. Профессор Йоквер, насколько парень слышал от студентов, был славным малым. С этикой проблем возникнуть не должно. Можно позволить себе последний легкий семестр, перед тем как пуститься во все тяжкие в большом мире, ожидающем за стенами университета.

– Нет, так что по утрам мы все равно будем вместе. – Хрипловатый разгоряченный голос девушки ласкал ухо, но в нем слышался и потаенный гнев – из-за Калебовой безынициативности. Они не занимались этим уже больше месяца. И Джоди хотела знать, почему, черт возьми, он не притаился за ее дверью, обезумев от похоти, сразу, как только вернулся в кампус. Но Калеб в принципе мало что делал, чтобы заставить девушку чувствовать себя нужной.

– Я приду через пять минут, – сказала она.

Калеб высунул голову из окна – немного продышаться от вони морозилки с мясом. Лягуха снова что-то забормотал во сне, кажется, упомянув имя Джоди, а затем издал кряхтящий звук, будто снова висел на стене общежития голышом.

– Гм… давай лучше я к тебе приду, Джоди.

Он почти увидел, как она нахмурилась на том конце линии.

– Почему? – спросила она нерешительно, перебирая возможные причины в уме.

«Контрольный список» был длинным. Наверняка она сейчас шерстила его, вспоминая, как Калеб, пошатываясь, вскарабкался на ее крыльцо на костылях с порезанными руками. Как двенадцать часов тому назад отец запрыгнул в пикап и отвез ее в университет, не сказав Калебу ни слова, так и бросив его на лужайке в окружении обглоданных блохами псов и ревущих детей. Просто такова уж была манера этого человека указывать Калебу на подобающее ему место.

Джонни тогда как раз закончил красить «Тойоты» в лимонно-желтый цвет, и они так ярко, так гордо сверкали на солнце; Рассел, по обыкновению своему, сидел во дворе, листал «Ридерз Дайджест» и читал анекдоты самому себе вслух.

Калебу разрешили пожить во дворе, но это не было приглашением: это была демонстрация власти. Мать Джо пару раз приставала к парню с сальными намеками, вот отец, видимо, и решил показать гостю, что не все коту масленица. Джоди уселась на пассажирское сиденье, ее отец завел двигатель и, заложив по грязи круг, выехал со двора. Все умственно отсталые детишки бросились за машиной.

– Что-то не так, Калеб? – спросила Джоди, и ее голос внезапно показался жестяным, дребезжащим прямо в ухе.

– Нет, Джоди. – Собственный голос был тверд и монотонен, заглушал даже храп Лягухи. Странно, что не звучал так, будто его хозяин на грани умопомешательства. – Все в порядке.

– Ты уверен?

…Вновь осиротев, он принялся ковылять три километра до автобусной станции, пока дети-гидроцефалы, прислонив свои опухшие головы к облупившейся краске перил крыльца, ухмылялись вослед. Джонни закинулся чем-то и растянулся на крыльце. Рассел все еще силился дочитать первую страницу анекдотов – с таким себе успехом.

– Просто Лягуха Фред заснул у меня. И не похоже, что он в состоянии вернуться к себе в комнату сегодняшним вечером.

– Что ж, просто вытолкай его жирную задницу за дверь.

– Видишь ли… он болен, и я хотел бы убедиться, что с ним все будет в порядке.

– Проводи его в медкабинет. Это как раз по пути.

– Джоди, ты же знаешь… разбудить его – все равно что прервать полуночную мессу. Его сон – священный ритуал.

– Мне наплевать. С каких это пор ты сторожевой пес для этого зомби?

– Да ладно, не называй его так.

Джоди отказывалась понимать, что Лягуха Фред путешествует во сне в самые разные места.

– Он – полный отброс, а ты зачем-то возводишь его на пьедестал, будто он какой-то мистик, Будда собственной персоной или гуру медитации, но на самом деле…

– Послушай…

– …на самом деле у него нарколептический психоз – то, что происходит, когда весишь за сто восемьдесят кило и социально закрываешься даже от тех немногих друзей, что еще остались. Ему следовало бы принимать лекарства и соблюдать строгую диету, а тебе – не нянчиться с ним. – Джоди попыталась успокоиться и глубоко вздохнула через нос. – Ладно, забудь. Просто приди, пожалуйста. Пожалуйста, давай не будем ссориться.

Когда Калеб добрался туда и увидел Джоди, то любовь и тоска, после всей этой крови, новой и старой, которой была забита голова, нахлынули разом. Странным образом подкрепленные еще и унижением. Калеб помнил свои печали, и печали помнили его. Джоди выключила свет и обняла парня, и сияние луны присоединилось к ней. Он швырнул свои костыли в угол и позволил себе прильнуть к девушке всем телом.

– А я уж подумала, ты злишься на меня, – прошептала она. – За что-то.

Прикусив нижнюю губу, Джоди приняла позу, как ей казалось, надутой маленькой девочки, только в выражении ее лица не было ничего детского. И это заводило.

– Нет, Джоди, не злюсь.

– Даже за ужасные каникулы у меня дома?

– Не так уж это было и плохо.

– Спасибо, что не сдал моих братьев копам.

– Они и без меня когда-нибудь получат свое.

Джоди пропустила эти слова мимо ушей. Может, она и сама желала, чтобы за родню взялись власти штата. В конце концов, родственники пугали ее до чертиков.

– Так что все-таки стряслось?

– Ничего.

– Я тебе не верю.

– Почему?

– Ты – весь себе на уме. Даже меня не впустил. Пойми, наследство родителей не сможет вечно держать тебя на плаву.

Что ж, что правда, то правда.

– Хм, – глубокомысленно отозвался он.

– Напиши резюме, устройся на работу. Сними квартиру. У тебя есть хоть какие-то планы на жизнь после окончания универа? Где и как ты собираешься жить?

– Хм…

Калеб подумал было, не собирается ли она добавить, что он не сможет жить в доме ее родителей.

«А жаль. Мне понравились умственно отсталые детишки».

Вдруг Джоди вздрогнула всем телом, сдерживая громкие рыдания.

– Иногда приходится уступать, Калеб, – простонала она. – Просто сдайся уже.

– Сдайся?..

– Нельзя постоянно воевать со всем миром. Выходить за рамки дозволенного.

– Ты драматизируешь. – Калеб усмехнулся, чтобы оградить себя от женской интуиции или, возможно, защитить саму Джоди. Разве он выходил за рамки? Хоть когда-то? Увы, Джоди все еще видела в нем пациента. Томограммы мозга. Тесты Роршаха. – Все у меня будет нормально. Выплыву.

Джоди уткнулась носом в плечо Калеба, провела пальцами по его волосам – небрежно-ласково, неспешно.

– Ты такой… отстраненный.

– Прости.

– Не извиняйся. Да, понимаю, нам обоим тяжело, но я хочу, чтобы ты поговорил со мной.

– Я говорю тебе обо всем, что только могу сказать, Джо, – посетовал Калеб.

Джоди прошла через комнату к своему столу.

– Это не вполне адекватный ответ, Калеб.

– Но другого у меня нет.

Может, другой и был, но на тарелке их взаимопонимания не поместился бы. Иные секреты лучше доверить тьме. У Джоди такие тоже были – наверняка связанные с ответом на вопрос, почему у дошкольницы, родившейся в семье скатывающихся в первобытное состояние инцестуальных деревенщин, приятная внешность и идеальный почерк. Калеб чуял, что девушка прячет скрытые чувства под другими, более открытыми эмоциями. Это его не могло не беспокоить… но и переломить ситуацию он никак не мог.

Джоди села в кресло, закинув ноги на подоконник, и принялась отстукивать по окну в приятном ритме сальсы. По всему этажу гремели вечеринки, радио ХЛОП врубило певицу Зенит Брайт на полную катушку. В холлах звучали крики и смех. Слышались громкие брызги пива и девчачий плач. Студенты собирались отрываться в честь конца каникул еще несколько дней.

Джоди завела свою обычную песню о том, как страшно потерять стипендию, как изматывает мандраж перед поступлением в медицинский колледж. Калеб знал: на самом деле она ждет не дождется тамошних занятий. Именно он представлял для нее реальное бремя. Подошвы босых ног девушки шлепали по оконному стеклу.

«Просто скажи уже, – подумал Калеб. – Скажи, что все кончено».

Но этот шаг она никогда не предпринимала. Разговор вновь вернулся к оценкам.

Джоди села рядом с Калебом на кровать. Ее рука скользнула по его ноге, прочертила линию вдоль внутренней стороны бедра. На втором курсе Калебу пришлось препарировать поросенка для лабораторной работы по биологии, и парень знал, что на следующий год в медколледже Джоди будет заниматься тем же самым с человеческими трупами. Странно, какие приходят порой на ум ассоциации. Лунный свет отразился от лица девушки.

– Калеб, все серьезно, – сказала она.

По соседству разразились криками радости, а плач становился громче. Джоди склонилась к уху парня, ее голос стал будничным – таким она обычно обращалась к детишкам-гидроцефалам.

– Я ведь рассказывала тебе… – Да, конечно, рассказывала, и он сам повидал доказательства правдивости ее историй вблизи: и про то, как отец изуродовал мать, разрезав ей нос надвое чуть выше кончика, и о том, как много в ее семье пили; братья воровали пиво для матери, запаивали и отца, надеясь, что он поскорее отключится и никому не навредит. Как бы плохо все это ни звучало, Калеб все еще задавался вопросом: не лучше ли хоть такая семья, чем быть сиротой? – Я не могу вернуться в семью после того, как забралась так высоко, – подвела Джоди черту.

– Думаешь, я хочу, чтобы ты возвращалась?

– Нет, но я не живу в трейлере исключительно из-за стипендии, и если я ее потеряю – только там меня и ждут. А я так близка к тому, чтобы выбраться…

– Ты уже выбралась.

– Нет. Пока что – нет.

У Калеба не нашлось нужных слов.

– Джоди…

Она задрожала, когда он обнял ее.

– Не хочу жить и умирать, как они все, – сказала она, будто заранее зная, как будет жить и как умрет. Тогда Калеб подумал было рассказать девушке о крови в своей комнате… но ему не хватило духу.

Нежно коснувшись его щеки, Джоди уткнулась лицом парню в грудь, и все ее тело без единого звука заходило ходуном. Нечто подобное случалось в те редкие моменты, когда Джоди испытывала оргазм, и Калеба это завело. Она подняла голову и начала говорить что-то еще, но он устал от разговоров и накрыл ее рот своим.

Вскоре они остались без одежды, и их страдания перечеркнула похоть. За тот год с небольшим, что они были любовниками, Калеб никогда не чувствовал себя настолько беззащитным, как сейчас. Мысль о том, что он может потерять Джоди, сводила с ума, как некогда сводил с ума голос сестры, молящейся в темноте.

Длинные светлые волосы каскадом ниспадали Калебу на грудь, когда Джоди садилась на него верхом, и присутствие смерти отступало куда-то на второй план, оттесненное прикосновением рук. Джоди застонала и подалась вперед, ее волосы стали куполом, за которым парочка скрылась лицом к лицу. Джоди укусила Калеба за шею и размазала кровь уголком губ. Покрытые струпьями руки Калеба оставляли на коже девушки розовые следы. Боль в травмированных коленях сделалась адской. Темп стал быстрее, чем хотелось бы Калебу, он кончил слишком рано – страсть утихла, так и не разгоревшись в полную силу, но обоюдные спазмы их тел продолжались какое-то время, пока Джоди не скатилась с него.

С плотно сомкнутыми веками она повернулась к Калебу, ее пальцы слабо скользили по его потным рукам. Она яростно присосалась к нему, и он прижал ее к себе. Ее волосы были повсюду – в его глазах, на его губах, щекотали ему ноздри. В ее пупке собрался пот. Час назад от нее пахло духами, а теперь – только Калебом Прентиссом.

«Хризантемы…»

В комнате-могиле становилось все холоднее, и в окно по-прежнему барабанил дождь. Калеб потянулся и собрал разбросанные по полу бумажки, перечитывая заметки, раз за разом пересматривая сюжетную линию. Поднял диссертацию и ощутил ее значительный вес, сознавая иронию того, насколько тонко может быть нарезана жизнь. Должно быть, Калебу было что сказать… но он не знал что.

Узлы на плетеном сиденье терзали спину, пока парень смотрел на листы в папке. Имя – Сильвия Кэмпбелл. Номер телефона, средние баллы по школьным предметам… Стенограммы подтверждали, что межсессионный курс Сильвии включал в себя три часа классных и еще шесть часов самостоятельных занятий в неделю. В таком расписании был смысл – если девушке по какой-то причине пришлось пропустить осенний семестр, то она, возможно, захотела бы наверстать упущенное за счет межсессионного периода перед началом семестра весеннего.

Но почему Сильвия посещала всего один класс? Да, межсессионные курсы сложные, но, если учиться в кампусе на зимних каникулах придется все равно, почему не пройти сразу два или даже три курса? Такое возможно при условии, что декан даст свое разрешение.

…Покинув Джоди на следующее утро, Калеб ощутил прилив целеустремленности, которой ночью не было и в помине. Преподаватели и сами не спешили начинать занятия, нагрузка была небольшой, да и с большинством профессоров Калеб умудрялся сохранять более-менее теплые отношения. Никто не кричал о лютующем маньяке, ни один студент-кинематографист с камерой наперевес не постучался к Калебу в комнату с предложением снять там фильм ужасов. Никто не пришел посмотреть, где умерла Сильвия Кэмпбелл, и это слегка печалило.

Калеб направился в библиотеку и просмотрел микрофильмы с прессой за прошлую неделю, чтобы узнать о Сильвии как можно больше. Инцидент был описан относительно подробно, хотя имя жертвы нигде не называлось – родственники еще не были проинформированы. Странно, что Рокки все разболтал просто так, за здорово живешь. Имя не упоминалось даже в более поздних выпусках. Неужто на семью так и не вышли? Или ее у Сильвии не было?

У них с Вилли состоялся небольшой разговор в тренажерном зале. Руки у Калеба все еще кровоточили, но после встряски даже больным ногам стало лучше. Только колени все еще ныли, а так – парень чувствовал себя в лучшей форме, чем когда-либо.

– Что за херня творилась прошлой ночью в твоей комнате? Я за тебя реально переживал, чувак. – Мышцы груди и живота Вилли сходились-расходились, будто тектонические плиты. – С тобой что-то случилось на каникулах, так? В смысле, ты довольно странно себя ведешь. Вы с Джоди даже не пришли к Розе на вечеринку. Есть проблемы на личном фронте?

Никто не заметил пятна на стене, никто не учуял зловоние крови – вот что стало для диссертации Калеба отправной точкой. Она посвящалась тому, как легко проигнорировать чью-то гибель. Никто не уделял миру должного внимания, за исключением, быть может, Лягухи Фреда.

– Можно сказать, что да.

– А, вот оно что. – Вилли сразу как-то расслабился. – Ну тогда забей.

– Вот что я в тебе ценю – природную способность давать дельные советы.

– А хочешь реально дельный совет?

– Ну его на хер.

– Так и знал. – Торс Вилли взбугрился: очередное подкожное землетрясение. – Итак, избавлю тебя от занудных литаний и сообщу: если твое сердце разбито, ты явился аккурат по адресу.

– Откуда парень с «пониманием прочитанного» хуже, чем у девятиклассника, знает слово «литания»?

– Раз все так плохо, почему меня до сих пор не числанули?

«Резонно, Вилли».

– Мурхед просто слишком ко мне придирается. Итак, хочешь получить рецепт для решения всех проблем? Я могу его тебе дать, сечешь?

«Даром не надо».

С какого-то рожна Вилли считал себя чуть ли не дипломированным психологом и сексопатологом до кучи, даже хотел выбить себе эфирное время на студрадио и доставать всех своим «Фрейд-шоу».

– В самом деле?

Что странно, Вилли в тот момент производил впечатление человека, который настроен серьезно.

– Слушай доктора, когда он с тобой разговаривает. Просто забудь о том, что было во время каникул, и о стрессе, который вызывает у тебя предстоящий выпускной. Что нужно сделать, так это безнадежно обезуметь и воспользоваться преимуществами, которые дают первые несколько дней после начала занятий, когда все еще немного не в форме.

– А что, есть какие-то преимущества?

– Так и знал, что ты не в курсе. Никогда ни на что не обращаешь внимания, знай себе клювом щелкаешь! Давай-ка рассмотрим случай одной особы, с которой у меня назначено этим вечером свидание.

Калеб, скрипя зубами, выполз из-под штанги. Бицепсы горели, волосы слиплись от пота. Все-таки он не атлет. Бесполезно даже пытаться нарастить мышцы.

– Господь всемогущий, – прошептал он, щурясь и тем самым прогоняя с глаз мутные пятна. «Никогда ни на что не обращаешь внимания», значит. Почему тогда обратил-таки его на Сильвию?

Вилли показно рассмеялся, самонадеянно полагая, что Калеб гордится и восхищается другом – шутка ли, ведь тот спит с обаятельной Розой, а теперь еще и с какой-то загадочной «особой».

«Хорош гусь».

– Если Роза тебя поймает, – пригрозил Калеб, – стальные мускулы не спасут от хорошей взбучки.

– Она не собственница.

– Не говори ерунды.

– У нас свободные отношения.

– Глупее вещи я от тебя не слышал. Если не считать тех случаев, когда ты берешься рассуждать о литературе. Это реально край, дружище.

– Эй, возможно, ты знаешь ее дольше, но я знаю ее лучше. Я люблю ее, чувак, но мы никогда не позволяли нашим отношениям зайти слишком далеко. Трахаться здорово, и мы оба прекрасно проводим время, хорошо ладим… но она мне просто подруга. Я люблю ее, без шуток тебе говорю. Но мы гораздо больше трахаемся, чем болтаем по душам. И у нас нет серьезных планов на будущее. – По интонации Вилли можно было подумать, будто это не он собрался изменять, а ему изменяют.

– Не будешь болтать по душам – не сможешь ее узнать. Конечно, какие тут планы.

– Послушай, не начинай…

– Я не начинаю.

– А вот и начинаешь. Тебе лишь бы кого-то осудить. Ты всегда был таким. – Вилли слез с тренажера и принялся делать жим с таким весом, что у большинства парней на его месте сломался бы позвоночник. Капли пота, скатываясь с Вилли, шлепались на мат с глухим звуком. – С новой девчонкой все интересно, дружбан. Вот и все, что мной движет.

– Как скажешь. И кто она?

Вилли ухмыльнулся.

– У меня есть право хранить молчание.

– С чего бы вдруг?

– Ну, так для тебя лучше.

– Если это Джоди, я тебя убью. Не голыми руками, конечно. Но найду способ, мин наставлю.

С невинным, точно у бассет-хаунда, лицом, мягко нахмурив брови, Вилли спросил:

– Думаешь, я обошелся бы с тобой так? Даже не отвечай, параноик несчастный. Она сама не стала бы предавать тебя, тем более с другом. Нет, я не о Джоди. Я о другой особе. Чье имя тебе знать совсем не обязательно.

Ну и ладно. Не то чтобы Калебу было реально интересно.

– Как ты можешь так много болтать, параллельно поднимая штангу?

– А что, это трудно? – Ну да, ни следа напряжения: для Вилли тягание железа было просто еще одним способом повеселиться. Он несколько раз медленно поднял штангу над головой; его лицо покраснело, но глаза оставались предельно ясными. – Правильное дыхание и позитивный настрой, вот что решает. – Он делал глубокие вдохи, и через всю верхнюю часть его тела проступали, являя причудливую топографическую карту, вены. – Итак, как я уже говорил ранее, девушка, с которой я хочу встретиться, – особенная. Причем до такой степени, что, узнай кто о нашем любовном гнездышке, – шумиха поднялась бы та еще. Понимаешь, о чем я, амиго?

– Ты что, влюбился в малолетку?

– Нет, – сказал Вилли, и за этим ничего не последовало. Штанга поднималась вверх, опускалась вниз; и так – двадцать раз. Мускулы спины и плеч парня могли по рельефности дать фору какой-нибудь древнегреческой статуе. – Знаешь, если хочешь позабавиться с Розой, – я не против.

Калеб уставился на него.

– Я не шучу, – сказал Вилли.

– Какого хрена?

– Говорю же тебе – я не из ревнивых. Повеселись. Просто будь добр к ней. Не сходи с ума слишком сильно. Я знаю, тебе это трудно, но ты уж постарайся.

«Что у него на уме? Это такой способ узнать друг друга получше?»

– Знаешь, мне это не нужно.

– Нам всем что-нибудь да нужно.

– Вот это верно.

– И ты не скажешь, что нужно тебе? Зажимаешься?

– В наши дни только и остается, что зажиматься. Сдерживать позывы.

Вилли вздохнул в знак согласия.

– Да, современное общество предает мужские желания анафеме.

«Анафема» – еще одно лихое словечко не из обихода парня, в литературном восприятии застрявшего на уровне девятиклассника. Похоже, Говард Мурхед и впрямь был к Вилли несправедлив.

– В любом случае, у нас осталось несколько месяцев, и я намерен воспользоваться ими на полную катушку. А ты, Калеб?

– Я… – начал он было.

И так и не закончил.

Они приняли душ, вышли из спортзала и отправились навестить Розу в регистратуре. Пока парочка смеялась и целовалась, прислонившись к столу, Калеб сел за компьютер и просмотрел студенческие файлы в поисках личного дела Сильвии Кэмпбелл. Для того чтобы найти в ворохе папок один простой документ, никаких хакерских навыков не требовалось. Мягко касаясь клавиш, Калеб набрал имя в поиске по всем директориям; процесс пошел, по верхней части экрана пополз ленивый зеленый ползунок.

«Какой-то ты в последнее время самонадеянный, – как бы говорил Калебу ползунок. – Подожди, не спеши. Успокойся, в конце концов, это не твое гребаное дело, и ты даже получил новый матрас – так кем же ты, черт возьми, себя возомнил? Смотри, будешь совать нос туда, куда не надо, глядишь, и тебя найдут выпотрошенным. Просто окажись в нужном месте в неподходящее время… спи там, где она спала, уткнув голову в подушку, в подушку на кровати, на кровати у стены, у стены, которую окрасила… маленький засранец, ты точно уверен, что хочешь продолжить?»

Файл, озаглавленный СИЛЬВИЯ КЭМПБЕЛЛ, отобразился в результатах поиска.

Калеб вывел его на печать, не открывая, выгреб из лотка офисного принтера листки, сложил и сунул в карман, пока Роза и Вилли продолжали лобызаться, не замечая, чем парень там занят. Наблюдая за ними, он гадал, чем все может для него закончиться. Кажется, куда ни ткнись – неприятностей ждет полное лукошко. Почему-то очень живо представилось, как Вилли опрокидывает Калеба на пол и наматывает кишки на кулак, пока за плечом стоит Роза, кровожадно полосуя воздух канцелярским ножом и торжествующе крича: «А ты думал, это свободные отношения, придурок?!»

Вернувшись к себе в комнату, Калеб впился в скомканные бумажки, как голодающая обезьяна – в свежий банан. Итак, Сильвия Кэмпбелл окончила местную школу с весьма средними успехами. Она прожила в городе всю свою жизнь – зачем, интересно, ей понадобилось пропускать осенний семестр? Денег не было, пришлось найти работу? На каникулярную учебу ее привело некое «независимое исследование»…

…под руководством профессора Йоквера.

Калеб думал, в менторские проекты берут только со второго курса. Он разыскал домашний адрес Сильвии, сверившись с картой, и обнаружил, что это примерно в получасе ходьбы от кампуса. Калеб проделал этот путь ровным шагом, без костылей.

Что он вообще мог сказать родителям Сильвии?

«Миссис Кэмпбелл, вы меня не знаете, но… что-что, мэм? Нет, я не коммивояжер; нет-нет, не полицейский и не репортер; нет, не ее друг. Я просто хотел бы поговорить с вами о вашей дочери. О вашей жестоко убитой дочери, мэм. О мертвой девушке. Видите ли, мы делили одну кровать. Нет, мэм, ничего подобного, понимаете, просто…»

Он много думал о безумии и наследственности, пока шел по засыпанным мокрым снегом улицам к дому девушки.

Связывались ли копы с ее родителями? Имя Сильвии все еще не светилось в газетах, насколько Калеб смог найти. А вдруг прямо на пороге дома он застанет ее мать, только что возвратившуюся из мирной поездки к тетушке Филомене в Уэйкроссе, штат Джорджия, с двумя чемоданами у ног и телефоном в руке? Пора позвонить доченьке, узнать, как учеба проходит… Хватит ли парню духу смотреть этой женщине в глаза?

Забавно, но, добравшись до нужного адреса, Калеб не нашел никакого дома – одну лишь стоянку для фур дальнобойщиков в километре от главной магистрали, ведущей из города, да и той явно давно не пользовались. Если бы Калеб посмотрел на карту повнимательнее, то понял бы это. Но он не посмотрел.

Когда Калеб возвращался в университет в тумане, холодный ветер нещадно хлестал по коленям. Парень вошел в свою комнату, и его поприветствовал запах крови. Записанный в личном деле домашний номер привел Калеба к равнодушному голосу в телефонной трубке: «Набранный вами номер не обслуживается».

«Хризантемы».

Сильвия Кэмпбелл (восемнадцатилетняя, согласно набитому ложью документу в руках) прочно поселилась – и зажила снова – в его памяти.

Итак, если в полиции начнут искать зацепки, то непременно обнаружат, что девушка как-то подделала личные данные и никто в университете не потрудился их проверить. Этого должно вполне хватить, чтобы инициировать как минимум журналистское расследование. Но в газетах это обстоятельство дела упомянуто не было.

Калеб вернулся в библиотеку, проверил еще кое-что и нашел три связанные статьи, которые пропустил в первый раз. Там рассказывалось о том, как подделка личных данных студентов становится довольно распространенным явлением по всей стране, особенно в бедных школьных округах, где компьютерные системы защищены слабо. Статьи попрекали Сильвию главным образом в том, что она спутала карты, и теперь полиции гораздо сложнее расследовать ее смерть; были выдвинуты осторожные предположения насчет туманного прошлого девушки, в котором, возможно, и крылись мотивы убийства.

Борзописцам лишь бы писать.

Калеб допрашивал завхоза долго и упорно, пока не выведал-таки имя человека, которому поручили убрать комнату и покрасить стену. Парень также обнаружил, где хранят невостребованное имущество студентов. Чтобы туда попасть в первый раз, пришлось включить пожарную сигнализацию. Спустившись в подвал библиотеки, Калеб недолго бродил по запутанной сети складских помещений, проверяя номера комнат, пока не добрался до места, где, по словам уборщика, лежали личные вещи Сильвии.

Когда Калебу потребовалось выбраться наружу, он стал пинать оконную раму изнутри до тех пор, пока планки не погнулись и защелка не вылетела из паза. Кто-то избавился от всего, что составляло жизнь девушки и сопроводило ее в смерти, как от мусора, непригодной чепухи. Но Калеба удивило в первую очередь то, что вещи к рукам не прибрали полицейские. Улики как-никак.

Не до конца понимая, почему это так для него важно, Калеб начал писать дипломную работу: «УБИЙСТВО АНГЕЛА». Это название пришло на ум случайно, и парень не вполне мог его объяснить. Может, так сказалась общая семейная религиозность, бдения с Библией у задвинутой душевой шторки сестры и прочее в таком духе. Может, Калеб немного влюбился в эту Сильвию и поторопился заочно окрестить ее Ангелом, хотя в жизни она вполне могла быть насквозь порочна и даже, кто знает, заслуживать смерти. А может, всему виной тот фильм Алана Паркера с Микки Рурком в главной роли^[12]. Всякое искусство – метафора, как говорил Роберт Фрост, и порой от этого никуда не деться.

Калебу не удалось найти ничего, что Сильвия написала бы от руки, – ни дневников, ни писем, ни стихотворений, ни рефератов, ни даже просто тестовых самостоятельных работ. Кажется, все, что вышло из-под ее пера, – тот набросок. Копам здесь ловить было нечего.

Но Калеб понял: он должен выяснить, кто и зачем ее убил.

Серый цвет неба отражал его собственное душевное состояние.

«Ложь – это новая честность, а честность – новая ложь».

Новый цикл полудремотных размышлений подошел к концу. Калеб даже не сразу сообразил, что проспал в узкой кладовой почти три часа, полулежа на плетеном диванчике.

«Что тебе снилось, ангел?»

Калеб был уверен, что девушка ответит ему, если он спросит достаточное количество раз.

Поэтому спросил снова.

И снова.

И еще раз.

Так и не получив ответа, Калеб покинул комнату-гроб.

6

К тому времени, как он вышел на улицу, дождь превратился в снег.

Калеб перемахнул через забор и зашагал вверх по насыпи лицом к ветру – обратно к Кэмден-холлу, гуманитарному корпусу, где и проходила бо́льшая часть занятий. Снег валил достаточно сильно: через считаные минуты следов, уводящих от расшатанного окна, было уже не видать.

Проходя перед Кэмден-холлом, Калеб буквально столкнулся с деканом и его женой.

Погруженный в свои мысли, парень не заметил две приближающиеся фигуры, пока не стало слишком поздно. Он повернулся и попытался уклониться, выполнив сложный пируэт, но ноги подкосились, и декан налетел на Калеба, больно толкнув под ключицу. Калеб полетел лицом в снег.

Маневрируя, парень скользнул руками по норковой шубе жены декана. Мягкость шубы была такой теплой и гостеприимной, что Калеб на секунду к ней прижался. Какого черта деканша надела норковую шубу в такую погоду? Лицо Калеба почти коснулось шерсти, когда его шатнуло вперед, и он издал странный вздох облегчения, прозвучавший как что-то наподобие «хм-м-м». Шуба жены декана распахнулась, когда она сделала шаг назад, и ладонь Калеба со смачным шлепком опустилась женщине на грудь.

Температура упала еще на десять градусов. Ледяные пристальные взгляды жестко пронзили Калеба, когда он перекатился на бок и увидел, что стал объектом внимания.

Декан был самым странным мужчиной в кампусе, по части внешнего вида уж точно, но каким-то образом ему все еще удавалось казаться красивым или почти таковым. Некоторые девицы, правда, ссылались на его привлекательность как на «демоническую». Зрелище его изможденной, костлявой фигуры в движении и будто обтекающего ее снега почти завораживало. Росту в декане было под два метра, а развевающиеся на холодном ветру длинные черные волосы делали его еще на пару сантиметров выше.

В свои пятьдесят декан был живым воплощением ходячего скелета: истощенный до такой степени, что походил на узника Освенцима, с длинными гладкими пальцами, изогнутыми, как мясные крюки. Всякий раз, когда Калеб пожимал декану руку, по коже пробегали мурашки. А как декан курил – глаз не оторвать: вот он подносит руку с сигаретой все выше и выше к губам, процесс занимает какое-то время просто в силу роста этого человека, и, когда он наконец-то затягивается, дым рассеивается еще до того, как достигает собеседника… что-то в этом было не от мира сего. Из декана бы получился очень хороший Гуттаперчевый Человечек в каком-нибудь шоу уродов – тот самый парень, который собственную руку узлом завяжет на раз плюнуть.

И сейчас этот человек-фонарный столб навис над Калебом. «В нем костей, наверное, на два полноценных скелета наберется», – пришла в голову абсурдная мысль.

Калеб слабо улыбнулся, потирая саднящую коленку.

– Здравствуйте, – громко сказал он.

Жену декана, как парень с трудом припомнил, звали Клара. Для описания выражения лица этой женщины было трудно подобрать подходящие слова. За четыре года учебы Калеб ни разу не видел, чтобы она смеялась, улыбалась или проявляла сколько-нибудь достоверные человеческие эмоции. Все у нее выходило каким-то искусственным, мертворожденным, так и не выпущенным в мир. Странно думать, что она могла казаться такой невзрачной, когда на самом деле была чрезвычайно привлекательной – в противовес своему импозантному уроду-супругу. Она была еще и явно моложе декана – лет на десять-пятнадцать, по прикидкам Калеба, – и, может, поэтому взгляд ее казался озлобленным. Не поймешь даже, реально ли она питала столь сильное презрение ко всем встречным или просто пыталась расположить к себе потенциальных мазохистов.

Или тех, кто был способен услышать ее безмолвную мольбу о помощи.

– Привет, Калеб. Давно не виделись, – сказала деканша. – Приятно знать, что ты все еще с нами. Жаль, что так неуклюже столкнулись.

Она взяла его за руку и увела из-под снега под каменную арку главного входа в Кэмден. Декан молча последовал за ними, но на его впалом лице читалось, что ему есть что сказать.

– Ага, – выдал Калеб. Ему-то как раз говорить было нечего.

– Так как это твой последний семестр и ты скоро нас покинешь, – продолжила Клара, – позволь сказать: твоя компания была нам крайне приятна. – Она будто хотела добавить что-то еще, но осеклась и загнала слова назад. Калеб искал в ее лице искренность, но вернулся с пустыми руками. – Не подумай, будто конец учебы – это конец света. Уйдешь от нас, а там, снаружи, – целая жизнь, новые вызовы, новые возможности…

– Может, я попробую получить степень магистра, – сказал Калеб. – А там недалеко и до докторской.

На самом деле не существовало ни единой вещи, которой он желал бы меньше встречи с «целой жизнью», ее вызовами и возможностями.

– Что ж, для молодых ученых у нас всегда найдется место, – заметила деканша, стараясь, чтобы это прозвучало искренне. Сарказм не был ее сильной стороной. – Зайдешь к нам сегодня вечером?

– К вам? В смысле… домой?..

– Да, у нас пройдет неформальная встреча. Ничего особо экстравагантного, не бойся.

– Я не боюсь.

Декан приподнял бровь, глядя на свою жену, и на миг изобразил удивление, которое мелькнуло и тут же исчезло. В следующее мгновение его тонкие, будто ниточка, губы уже тронула улыбка. Очаровательная с одного ракурса, она вполне могла повергнуть в дрожь, стоило взглянуть с другого. Двоякость собственного образа, похоже, не укрывалась от декана, наоборот, он вел себя в полном согласии с нею, взвешивая каждый свой жест. Все будто бы на виду – и вместе с тем в тени. Прочесть может каждый, да вот только что именно он прочтет? Ни в чем нельзя быть уверенным.

Клара попыталась улыбнуться, но потерпела такую явную неудачу, что Калебу даже стало немного жаль женщину.

– Хотелось бы и с тобой пообщаться с глазу на глаз, Калеб. Зайдешь как-нибудь?

Это прозвучало не совсем как вопрос.

– Ну, попробую найти время.

– И, пожалуйста, приведи с собой ту очаровательную леди. – Деканша задумалась на мгновение, поднесла перламутровый ноготь к губам. Несмотря на то, что Джоди оставалась убежденным интровертом и в целом презирала академический круг общения, она все равно чертовски хорошо играла в местные игры. Она получала именную деканскую стипендию четыре года подряд, выиграла почти все доступные в университете награды – имени столь выдающейся студентки Клара просто не могла не знать. – Дженни?..

– Джоди.

– Да, точно. Как я могла забыть. – Ноготь отлип от губ, перст не то маняще, не то угрожающе качнулся Калебу навстречу. – Джоди. А давай сегодня же? Скажем, часиков в семь?.. Или в половине восьмого. – Спокойный тон Клары не принимал возражений.

– Ладно, хорошо.

– Замечательно.

Калеб кивнул и проводил царственно удаляющуюся за завесу метели чету взглядом, а когда они совсем исчезли из виду, отправился в общежитие, где жила Джо.

Когда Калеб вошел, громко хлопнув массивной металлической дверью, парень за стойкой охраны даже не поднял глаз от учебника по математике. Уравнения на странице учебника напоминали те, над которыми Калеб корпел, когда умирала мать.

Геометрические сравнения топологических свойств функции со свойствами ее линейной аппроксимации, задачка о том, почему кубический корень из (x³ – 3xy²) не является дифференцируемым. Калеб задумался, как сложилась бы его жизнь, будь он производным от какой-то другой заданной неявно функции.

Все-таки Рокки и Буль Винклы не слукавили, обвинив охранников на пропускном пункте в халатности. Убийцы могли ворваться в любое время – и никто бы не узнал, пока реально не запахло бы жареным. Калеб уже перелез через турникет, а консьерж еще даже глаз не поднял. Можно было пронести с собой автомат, или мачете, или даже дюжину динамитных шашек на груди – реакция едва ли отличалась бы. Хмуро воззрившись на коротко стриженную макушку горе-соглядатая, Калеб задумался, стоит ли закатывать сцену. Слишком уж это походило на отношение профессора Йоквера к такой важной дисциплине, как этика.

Положив студенческое удостоверение поверх математических формул, Калеб сообщил предельно вежливым голосом, будто обращался к деканше Кларе:

– Ваша работа – проверять личность входящих в общежитие. Установите зрительный контакт и сличите фотографию в студенческом удостоверении с моим лицом, сэр!

Парень поднял на Калеба ошалелый взгляд, было видно, что заполняют его векторы и матрицы.

– Что? Тебе чего надо?

– Пожалуйста, сэр, не облегчайте им задачу.

– Задачу? Кому?

– Им. Ему.

– О чем ты, а?

– Будь начеку и делай свою работу, оболтус.

– Какую работу? Слушай, пацан, у тебя какие-то проблемы? Я не обязан слушать, как ты херню несешь. Ты к кому это лыжи навострил? Назови номер комнаты! Эй!..

Калеб направился к лестнице, проскользнул три пролета до этажа, где жила Джоди, и выстучал на ее двери замысловатый джазовый мотивчик костяшками обеих рук. Девушка тут же открыла. На лице у нее читалось явное беспокойство, волосы беспорядочным пушистым водопадом сбегали на плечи. Блузка была частично расстегнута – один рукав закатан до локтя, другой свободно болтался вокруг запястья. Лет через двадцать пять Джоди в таком прикиде и той же позе, скорее всего, напоминала бы свою пьяную мать, но пока что беспорядок в одежде и прическе казался вызывающе-чувственным, а напряженность во взгляде – вполне себе милой.

Убрав прядь волос со щеки, Джоди спросила:

– С кем это ты весь день болтал по телефону? Или опять не слышал ничего?

Калеб вспомнил звук, с которым трубка ударилась о выкрашенную стену комнаты.

– Я в библиотеку ходил, читал.

Прошло несколько неловких секунд. Он видел, как в глазах Джоди одна за другой вспыхивали одни и те же давнишние эмоции: разочарование из-за внезапного ухода парня посреди пары Йоквера, боязнь спасовать перед взрослой жизнью и не стать достойным человеком, сомнение в собственных достижениях на ниве самоотдачи.

– Ну, ничего такой вариант досуга. Ладно.

Калеб закрыл дверь.

– Вставь ключ в замок, а? Студент внизу даже не поднимает глаз от учебника, когда кто-то входит. Мало ли кто сюда забредет.

– Забавно, что ты пользуешься словом «студент» там, где надо сказать «идиот».

– Я просто говорю…

– Я знаю, что ты говоришь.

– И все же, Джоди, держи дверь закрытой.

Спутанные локоны упали девушке на лицо, и она снова откинула их.

– Как скажешь.

Было неясно, что ей нужно сейчас – отчитать его или похвалить. Калеб надеялся, что Джоди хотя бы к его решению сбежать от Йоквера отнесется с уважением. Стараясь не зацикливаться на мысли, что и она пострадала от Калебовой выходки или была ей публично унижена. Возможные последствия явно занимали мысли девушки, а неудача во всех проявлениях приводила Джоди в ужас.

– У тебя все хорошо?

– Я не знаю, Калеб. – Новая пауза. Затяжная, бессмысленная. Что проку от пауз, что они в себе несут, помимо пустоты? Вместо прямого ответа Джоди состроила гримасу, будто собиралась чихнуть.

– Просто скажи, что у тебя на уме.

– А у тебя, Калеб? Скажи честно, ты ведь задумал уйти по-английски еще до Рождества? Или даже раньше. А со мной об этом и словом не обмолвился.

Джоди сидела на рабочем стуле, скрестив руки на коленях, словно защищаясь от ударов, готовых вот-вот посыпаться градом.

– Мне жаль, – продолжила она, – что я убедила тебя записаться на этот дурацкий курс этики. Я-то думала, нам понравится проходить его вместе.

– Да я и сам хотел взять именно его, – отмахнулся Калеб. – Рассчитывал на халявный зачет.

«Оценку получаешь с феноменальной легкостью», как сказала Мелисса Ли; и он тоже на это повелся.

– Нетрудно понять, что у тебя огромный зуб на профессора Йоквера… да и в последнее время на всех остальных. – Джоди фыркнула – вышел грубый и уродливый звук, вроде тех, что ее мать издавала, когда опустошала полбутылки джина за один заход. – Отчасти это связано с тем, что произошло на зимних каникулах, а отчасти – с моими родителями, но…

– Дело не в этом, – перебил ее Калеб.

– А в чем? Я расстроила тебя, не отказавшись от курса вслед за тобой?

Что-то сжалось в груди, побуждая не говорить правду, но Калеб ничего не мог с собой поделать. Он редко мог сдержаться.

– Конечно расстроила. Я-то думал, меня там хоть кто-то поддержит. Но нет, ты пошла по пути наименьшего сопротивления.

– Продолжай.

– Но я… – Он запнулся, понимая, что уже совершил чрезвычайно серьезную ошибку. Глупо было вот так начинать разговор. Упреки в сторону Джоди звучали до ужаса параноидально – в духе шизофреника, утверждающего, что соседская собака надоумила его расстрелять посетителей «Волмарта», а фольга на голове – чтобы зловредные сигналы инопланетян с Нептуна не затуманивали разум.

Лицо Джоди вытянулось, и она устремила на парня тот пристальный взгляд, который абсолютно ничего не выражал, как будто на самом деле рассматривала предметное стекло под микроскопом, поперечный срез кишечника трупа.

– Но ты?.. – спросила она.

Калеб смолчал.

Пришлось ей самой продолжать мысль:

– Но ты знаешь, как сильно я забочусь об оценках, и понимаешь, что если бы я повторила твою выходку, то по моим успеваемости и репутации был бы нанесен точно такой же суровый удар, как и по твоим. Ты завалил курс, Калеб.

«Нет, ничего подобного».

– И твой средний балл сейчас загублен. То же самое случилось бы и с моим. Но тебе ведь все равно. Для тебя это просто развлечение – все годы учебы.

Она не понимала, а Калеб не мог ей этого объяснить. Он не завалил курс. Йоквер никогда бы так себя не унизил. Он бы выбрал другой способ прижать Калеба – поставил бы ему пятерку, чтобы преподать еще один жизненный урок; все равно что козла отпущения по спине похлопать, опосля как тот получит пирогом в лицо. Джоди бы никогда в такое не поверила: слишком долго жила с золотыми звездами перед глазами. Ей Йок, вероятно, поставит четверку – просто чтобы продемонстрировать, насколько эфемерна борьба за оценки, как мало ученая степень значит в масштабах великого замысла.

Но Калеб не мог сказать Джоди об этом.

– Да, меня волнуют такие вещи, а тебя – нет, – продолжала она. – Тебе в университете слишком комфортно, чтобы всерьез думать о выпуске.

– Ну…

– И при этом ты все еще хотел, чтобы я поддержала твой демарш?

– Да, – ответил Калеб, слегка пожав плечами. Он все еще мог быть честен с Джоди в таких вещах, раз уж она продолжала спрашивать.

– Ты слишком зациклен на себе.

Калеб выдохнул, но это было и близко не так приятно, как пыхтеть в норковую шубу жены декана.

– Все люди в какой-то мере зациклены на себе.

– Ах, какой ты у нас умный.

– Я…

Снова повисло молчание. Этакий «брейк» в их боксерском поединке.

– Одна девчонка устроила в классе настоящий ад, сразу как ты ушел, – сказала Джоди, доставая банку содовой из холодильника. Она осушила ее в четыре глотка и выбросила в мусорное ведро. Жестянка падала в корзину как-то уж слишком долго, будто во сне – как если бы тщательным подбором слов Джоди повлияла на ход времени в комнате. – Я видела, как она подмигнула тебе, когда ты начал ссориться с Йоквером. Она красивая.

– Я не заметил, – отмахнулся Калеб.

– Интересно, она ушла, потому что тоже ненавидит профессора Йоквера или потому что ей понравился ты, как думаешь?

Калеб уставился на ямочки на щеках Джоди без своего обычного прищура, сильно удивленный тем, что она стала выглядеть иначе, будучи не в фокусе. Интересно, а как она сама видит сейчас его? В их паре кому-то одному надлежало со временем исчезнуть. Джоди было слишком поздно притворяться ревнивой, она знала, что Калеб никогда бы ей не изменил.

Джоди протянула ему руку, и парень придвинулся, сел рядом, обняв за плечи. Сказал:

– Знаешь, ни к чему этот разговор.

– Даже несмотря на то, что мы не всегда сходимся во взглядах… да что там – почти никогда… я все равно хочу, чтобы ты знал: я всегда поддерживаю тебя, во всем. И неважно даже, во всем ли ты со мной честен. Я принимаю и это. Как часть того, что между нами есть.

Липкая паника закипела у Калеба в голове. Теперь они с девушкой двигались совсем в другом направлении.

– Джоди, Христа ради, не говори так.

– Ты меня понял? – Она потянула парня за костяшки пальцев, нежно коснувшись запястья и взяв его руку в свою. – Важно, чтобы ты верил мне, когда я говорю, что не держу на тебя зла. И ты не можешь держать его на себя.

– Джоди, – начал было Калеб и на какое-то время замолчал, не уверенный, что сказать, кроме ее имени. Смерть Ангела стояла по одну сторону, а чья-то другая, куда более лютая, – по другую. – Джоди…

– Тс-с-с. Хватит.

– Может быть, было бы лучше, если бы мы кое-что выяснили открыто. – Калеб не верил, что из такого предложения выйдет что-либо дельное, но кто-то должен был сделать первый шаг. Простое предложение могло помочь.

Снегопад сменился метелью, нарисовав на окнах картины в стиле импрессионизма. Некоторое время Калеб наблюдал за тем, как кристаллы льда перестраиваются за серой дымкой их дыхания на внутренней стороне стекла. Вихрь снежинок бесновался в окне бледным пламенем, причудливым и мстительным.

– А может быть, и нет. – Джоди прижала палец к губам парня. – Тихо, Калеб Прентисс. Я люблю тебя. И я могу принять то, чего никогда не будет между нами. Ты человек очень сумрачного нрава, весь в своих мыслях, полон странных тайн, которые никогда не выйдет разгадать, и так оно и должно быть.

– Как-то это легкомысленно звучит, если тебя послушать.

– Порой так оно и есть. Это одна из причин, по которой ты всегда меня так привлекал.

– Почему? – спросил Калеб, он не был против поэтичных ответов, но сейчас рассчитывал на чертовски прямой. Была ли Джоди так уклончива, как ему казалось? Любовь, ненависть – не было смысла подробно описывать все это, чтобы прийти к консенсусу. Девушка поцеловала Калеба в подбородок и снова шикнула на него. Это начинало выводить из себя.

– Внутри тебя есть что-то завораживающее и опьяняющее, нечто такое, что царапает мои чувствительные места. Прямо как щетина на подбородке или твои израненные руки. Я ведь у тебя ни разу не спрашивала, да?..

– О чем? Нет-нет. Не спрашивала.

– Когда ты уходил в свои запои… когда чуть не сломал себе ноги… когда пропадаешь на несколько часов подряд, утверждая, будто читаешь книги… я знаю, ты реализуешь другую сторону себя, ту, которую я попросту не понимаю.

– Давай не будем про это.

Она толкнула парня на кровать, упершись ладонями ему в грудь, тем самым тоже явив ту сторону себя, которую Калеб ни за что на свете не смог бы принять.

– Йоквер тоже это знает, – сказала она. – Знает декан, знают другие профессора. Ты разве не видишь, как часто они тебе подыгрывают? Тебя в их среде уважают. И все оттого, что ты на них так похож.

– Ну это уже удар ниже пояса, – пробурчал Калеб. Он попробовал сесть, но Джоди прижала его к простыням. А сил ей, как оказалось, было не занимать – на девичьих руках проступили неплохие мускулы. Правда, как ни крути, была хоть отчасти на стороне Джо. Просто настораживал этот тон. О чем-то она все же умалчивала, говоря с ним предельно откровенно, – на редкость эффективный, рабочий приемчик.

Джоди расстегнула рубашку Калеба, припала к его груди во влажном, голодном поцелуе. За последние пару месяцев она хотела страсти чаще, чем за все время их знакомства.

– В этом есть смысл, Калеб. Охотник не преследует сурков. Он ищет встречи с тем, кто бросит ему реальный вызов.

– Я не понимаю, о чем ты.

– И не надо понимать. Береги себя, милый, держись подальше от ночных джунглей.

Калеб принюхался к дыханию Джоди, пытаясь определить, есть ли в нем привкус ликера или травы. Но чувствовал лишь свой запах, и этого было достаточно.

– Сегодня вечеринка у декана. Ты на нее намекаешь?

Джоди напряглась, а может быть, – и он сам от резкости тембра собственного голоса. Нервная энергия пробежала по ним обоим, и Калеб не мог сказать, был ли сейчас зол или взволнован и чувствовала ли то же самое девушка.

– Кто тебе рассказал? – спросила Джоди.

– Почему ты спрашиваешь?

На сей раз он схватил ее за запястья, сел и заставил лечь к себе на колени. Они прижали друг друга к кровати. Будь обстоятельства другими, такой расклад бы порадовал Калеба.

– А кто тебе рассказал про вечеринку? – настоятельно спросил он.

– Да все о ней знают.

– Не все. Не наткнись я сейчас на декана и его жену – остался бы в неведении.

– И что? Неужели ты туда так рвешься?

– Тут кто-то что-то скрывает. – Калеб никогда не рассказывал ей об убийстве в своей комнате, и Джоди никогда о нем бы не узнала. Парень не мог удержать свой разум на каком-то одном направлении мыслей. Ее соски затвердели, их темные очертания отчетливо выделялись на фоне блузки. – Почему ты не сказала мне, Джоди?

При таком освещении угол наклона ее грудей был идеальным, и Калеб увидел мягкий пушок в ложбинке между ними.

Прижавшись к нему лицом, он вдохнул ее запах.

– Не попадайся на их удочку, – сказала ему девушка. Ее губа поползла вверх, обнажая клыки. Эта озорная ухмылка была так на Джо не похожа, что Калеб начал искать веснушки, родимые пятна и шрамы, чтобы убедиться, что она – все та же. У него пересохло во рту.

– Научи меня, Калеб.

– Тебя? Чему?..

– Прости.

Холодный пот струился у него по лбу.

– Простить тебя за что, Джоди?

– Пожалуйста.

Он попытался заговорить, но ничего не вышло. Она засунула свой язык ему в рот, затем отстранилась, а после – набросилась вновь.

– Тебя сожрут, – сказала она с жадностью. Он почти не узнал этот голос, настолько он был похож на голос ее матери. – Съедят живьем.

Ее губы скользнули ниже, по груди – к животу, показались острые кончики зубов.

«Наверное, права», – подумал он, привлекая Джоди к себе.

И тогда где-то позади сестра искаженным до жути голосом тоже произнесла одно-единственное слово, ничего не значившее после ее смерти и имеющее еще меньше смысла сейчас:

«Прости».

7

Быть может, он действительно прощал ее в кошмарах, когда еще мог себе это позволить.

Джоди храпела и что-то тихо бормотала во сне, совсем как Лягуха Фред. Она сдула с носа спутанные пряди волос.

Когда-то их с девушкой связывали любовь, нежность, трепетное и взаимное вожделение. А теперь – лишь похоть да какая-то извращенная преданность. Было бы намного разумнее просто покончить с этими отношениями, но кто вообще способен поступить разумно в моменты, когда это необходимо? Калеб догадывался, что добрая часть нежности Джоди была подавлена его бесперспективностью, принесена в жертву его бесчестию. Он испытал жгучее чувство вины. В их отношениях не осталось ровным счетом ничего из той романтической чепухи, что связывала другие парочки, и это тяготило.

Часы в кампусе пробили три.

Всего три часа дня, а бо́льшая часть жизни Калеба за сегодня словно бы уже прожита. И вся эта часть – сплошь промедление, ожидание, отстраненное созерцание незнамо чего. Как и сестра, Калеб не мог до конца принять то, что предлагал ему мир. Может, стоило поддаться блажи и заняться крысами? Сделаться крысоловом и разъезжать в фургоне с ядами, иногда находить трупы, в которых эти вредители будут копошиться. Крысоловом можно работать и в Голливуде, в конце концов, травить серых бедняг где-нибудь на задворках студии «Юниверсал». Ну или просто стать заводчиком крыс…

Забавно сознавать, но Калеб пока что ни на йоту не сворачивал с пути, который проторила по жизни его покойная сестра, несмотря на все предупреждения. Как и у нее, его настроения были преимущественно ретроградными и очень переменчивыми. И уже не казался чем-то удивительным тот факт, что сестра позвала маленького мальчика в ванную – понаблюдать за смертью.

Калеб дважды ударил головой о подушки, тщась выбить поганые мысли. Джоди проснулась. Она посмотрела на парня, улыбнулась и сонно прошептала:

– Приветик.

– И тебе привет.

Калеб сдавил ее щеки пальцами, пощекотал у Джоди под подбородком и за ухом, она стала отпихиваться, захихикала. Все еще мило, спасибо, Боже. Пальцы Калеба исследовали тонкую карту лица девушки, находя щербинки и шрамы, пересчитывая ресницы. Тени от снежинок, летающих за окном, гуляли по ее животу. Ее черты вырисовывались в уме все яснее, но Калеб умышленно изменял их, обкрадывал, обкусывал, пока вновь не увидел ту первую версию Сильвии Кэмпбелл, которую изначально создал.

Калеб почувствовал себя дурно, когда понял, чем занимается.

Нежная струна, звучащая в его сердце, оборвалась с почти слышимым звуком.

– Кто рассказал тебе о вечеринке у декана? – спросил он.

– Нам обязательно об этом сейчас говорить, а? Почему ты такой зацикленный.

– Я не зацикленный.

– Именно что зацикленный.

– Ладно, пускай. И все же?

– Что, если я не хочу про это говорить? – спросила Джоди, и в ее голос, скорее всего, невольно, проник ощутимый холодок.

– Но почему? Что в этом такого?

– Прекрати, Калеб. Пожалуйста.

– Мы что, не пойдем с тобой вместе?

– Никогда не сдаешься, я погляжу? Лишь бы надавить! – Плотно сжав губы до бледной синевы, она смотрела на Калеба целую минуту. Возможно, это была самая длинная минута в его жизни, и для этого не было никакой причины.

– Почему ты так расстраиваешься из-за таких несущественных вещей?

– Несущественных?..

– Тривиальных! Почему ты либо до боли безрассуден, либо напрочь выбит из колеи?

– Что, все реально настолько плохо? – устало уточнил он. Да, судя по глазам девушки, – настолько. Калеб отстранился и врезался плечом в один из ее плакатов с Робером Дуано^[13] в рамке, висевших над кроватью. Париж пятидесятых годов стал раскачиваться взад-вперед; неясные затемненные фигуры, вышагивающие по булыжной мостовой, замельтешили, как помехи на экране телевизора.

– Да, все плохо, – пробурчала Джоди.

– Почему бы тебе просто не ответить мне?..

Она сгребла простынь, стала мять ее.

– Я не помню. Может быть, Роза. Может, она и сказала, что их с Вилли пригласили.

– Даже их? Тогда почему никто не пригласил меня?

– И тебя – тоже!

– Но…

По комнате прокатился громкий стук в дверь, и Калеб с Джоди дружно спрятались под одеяло, отпрянув друг от друга. Потом Джоди, вскочив, быстро оделась и принялась в спешке приводить прическу в порядок, пока Калеб натягивал штаны.

Еще один яростный стук. Дверь заметно содрогнулась в проеме. Похоже, у кого-то за ней были самые серьезные намерения попасть внутрь. Джоди пошла открывать, и Калеб едва не окрикнул ее с просьбой остановиться. Тот дурень на пропускной мог впустить кого угодно. Убийца вернулся. Чтобы еще один матрас обагрился кровью.

В коридоре стояла Роза и безудержно плакала, вся в снегу. Ее тушь растеклась, губы мелко дрожали. Девушка пронеслась мимо Джоди и ворвалась внутрь с решимостью ястреба, приметившего полевку. Калеб еле сдержал ругательства. Он-то понимал, в чем причина визита.

Ох уж этот Вилли и его «свободные», мать их, «отношения».

Калеб даже всерьез подумывал сигануть из окна. Три этажа – не так уж и высоко. Можно выжить. По крайней мере, прецеденты были.

Но спасительный момент был безбожно упущен.

– Мне надо поговорить с тобой, Калеб, – отчеканила Роза, шмыгнув носом.

Застыв в шаге от парня, она уставилась на него, будто бы сквозь зрачки, прямо в мозг. Выражение ее лица менялось по всему спектру эмоций: ужас, унижение, негодование, боль. Калеб чувствовал бы себя точно так же. Лицо Розы казалось твердым, словно камень, бело-голубым от холода; кристаллики льда в волосах еще не успели растаять. Она бежала через двор, сквозь метель, даже не надев пальто. Брови Розы блестели от пота, размазанного макияжа и слез, так что у нее был дикий, бандитский видок взбешенного енота.

– Я хочу знать правду, – сказала она.

– Конечно, – бездумно брякнул Калеб.

– С кем он сейчас? Я давно подозревала… но теперь знаю наверняка. – Пар шел с лица Розы дугообразными струйками. – Пожалуйста, даже если ты ему что-то пообещал, – не лги мне сейчас. Никогда бы не подумала, что он вообще на такое способен! Скажи мне… я прошу тебя, черт возьми!

Она опустилась перед Калебом на колени, мокрая и дрожащая, вся такая потасканная, будто нейлоновый чулок, который вот-вот даст «стрелку». Парень вздрогнул, его сердце ухнуло куда-то влево, будто в попытке вырваться из грудной клетки и смотаться ко всем чертям. Калеб отступил на шаг, затем еще на один, пока почти не прижался к окну.

– Прошу тебя! – повторила Роза, плача.

– Я не знаю. Я… правда не знаю.

Она стиснула зубы и фыркнула. С длинных каштановых кудрей стекал тающий снег, слезящиеся глаза казались липкими от комочков туши.

– Ты мой друг. – Роза взяла руку Калеба и повлекла к своей груди – медленно, слишком медленно, чтобы жест обрел сколько-нибудь вызывающий характер. Калеб развернул к лицу Розы ладонь, и девушка уставилась на нее, будто желая прочесть в линиях будущее.

«Интересно, что она видит».

– Да, Роза, я твой друг.

В одно ужасающее мгновение Роза перестала плакать, как будто невидимое лезвие опустилось ей на шею и перерезало голосовые связки. Калеб попытался отдернуть руку, но девушка держала крепко.

– Ты был моим другом с тех самых пор, как мы встретились на собрании группы. Ты всегда смешил меня, всегда был чутким и добрым, с тобой я даже забывала про то, что хочу бросить все и сбежать назад к родителям. Ты – слишком большая часть моей жизни, хоть сам и не знаешь. И даже при том, что мы не всегда ладили, я люблю тебя, и мне нужна твоя помощь прямо сейчас.

На лицо Джоди, все еще стоящей у двери, легла тяжелая тень.

– Я правда не знаю, – мягко повторил он.

– Не лги!

– Я не лгу, Роза.

Калеб продолжал пытаться вернуть свою руку, Роза не отпускала, а только дергала все сильнее и сильнее, пока не стало казаться, что несчастная конечность вот-вот вылетит из сустава.

– Вы с ним много о чем болтаете, Калеб. Я понимаю, что-то должно оставаться между вами. Но ты не только его друг, ты и мой тоже!

– Я, Роза, я…

Весь ее макияж превратился в одно размазанное пятно, будто девушке разбили лицо.

– Господи, как же мне паршиво, Калеб. Мне будто нож в спину всадили. Да лучше бы он меня убил, чем такое выкинул!

Калеб понял, что с него женских смертей достаточно.

– Клянусь, Роза, я не знаю.

– Прошу-у-у-у-у! – взвыла она протяжно и жалобно, совершенно по-детски. Ему все же удалось вырваться из ее хватки, и теперь так и подмывало заткнуть уши. – Я ведь не дура!

По мере того как ее ненависть иссякала, уходила и его оторопь; каждый мало-помалу возвращался в привычное русло. Калеб погладил Розу по щеке, будто это взаправду могло чем-то помочь.

– Он не делится со мной такими подробностями. – Это прозвучало бессмысленно, но другие слова попросту не шли на ум.

– Но…

– Я не лгу тебе, Роза. Вилли – скрытный сукин сын. Ему бы быть здесь лично и перед тобой хорошенько объясниться. Вот же мачо недоделанный…

– Ты гребаный кусок дерьма, Калеб. Ты лжешь, – прошипела Роза. – И ты всегда был именно таким. Лгуном!

«Нет, – подумалось ему, – не всегда».

– Вали отсюда, Калеб! Убирайся! Прочь с глаз моих!

Оставив Розу стоять на коленях, он схватил лежащее на кресле пальто. Джоди, чуть посторонившись, пропустила Калеба к двери, заблаговременно отвернувшись, давая понять, что поцелуев на прощание не надо. Невнятные звуки преследовали Калеба, когда он спустился на три лестничных пролета и прошел мимо стойки регистрации. Парень на проходной все так же сражался с математикой. Он не поднял глаз, когда Калеб, помахав студенческим билетом, вынырнул наружу, в метель.

Какое-то время Калеб просто бесцельно кружил в ореоле снежинок. Снег бил по глазам и обжигал не хуже песка, которым дьявольский ветер засыпал во время рождественских каникул. Так прошло добрых пятнадцать минут – четверть часа в блуждании по чьим-то следам, тянущимся через весь двор, стремительно исчезающим под наносами.

Не вполне отдавая себе отчет, Калеб направился к культурно-спортивному комплексу и поднялся к студии радиовещания, на лестнице отряхнув, насколько возможно, снег со своих ботинок. ХЛОП сегодня в эфире. Калеб не был уверен, должен ли здесь находиться, но уж лучше посидеть в тишине с дремотствующим Лягухой Фредом, чем одиноко томиться в комнате, библиотеке, посреди бури, или выискивая Вилли.

Калеб даже не выведал, как Роза узнала, что Вилли ей изменяет.

На станции крутили концертную запись Alice’s Restaurant Massacree. Пронзительный голос Арло Гатри^[14] периодически тонул в смехе аудитории, потешающейся над комической двадцатиминутной отповедью о войне и мире, хиппи и горестях жизни на свалке.

Шишка Боб, сидевший на корточках в углу и рывшийся в стопке потертых обложек альбомов и футляров для компакт-дисков, поднял глаза. Его ярко-розовая лысина мерцала, жидкие усы находились словно бы в непрестанном движении.

– Ого, Дедушка Мороз пожаловал, – усмехнулся он. – А подарки-то принес?

Калеб увидел свое отражение в зеркале за стеллажами позади Боба. Волосы и куртка стали совершенно белыми, обветренное лицо раскраснелось. Калеб осмотрел себя под разными углами, зная, что скоро именно так и будет выглядеть – слишком рано поседеет.

– Давненько не видел тебя и Вилли-боя, – сказал Боб. – Что за дела?

– Ты поверишь, если я скажу, что на нас свалилось много работы?

– Только в том случае, если докажешь, что записался волонтером в детский дом, сдал пол-литра крови и собрал три тонны алюминиевой фольги для ежегодной акции по утилизации.

– Хороший ты человек, Бобби.

Шишка Боб пожал плечами.

– Напомни, на каком альбоме Дилана песня Lily, Rose

* * *

Часть первая. Однодневки

Посвящается Мишель, девушке в первом ряду.
И Винсу Харперу, сокурснику.

…Однодневки,
Что – мы? Что – не мы? Сон тени —
Человек[1].
Пиндар. Пифийские оды[2]

1

Урока этики было достаточно, чтобы пробудить в Калебе желание убивать.

– Что есть зло, мальчики? Что есть зло и что есть добро, вам известно-о-о?

Он долбанул по доске кусочком мела, чтобы придать вес словам.

Все на паре, похоже, наслаждались представлением.

– Вы знаете, ребята? Зна-а-аете?

Калеб взглянул на свои пустые страницы.

Вопрос-то хороший, а знает ли он на него ответ?

Встав перед столом Калеба, Йок наклонился, чтобы осмотреть нерадивого студента с безрадостной улыбкой.

– Ну так что, мистер Прентисс? Где вы там?

– Здесь. С вами. Сижу вот… – ответил Калеб.

– Честно-честно?

– Чесслово.

– Не похоже на то.

– Ладно, ваша взяла. Меня тут вообще нет.

– А? – полуспросила Кандида, сверкнув резцами, такими белыми и красивыми.

Калеб сглотнул, надеясь на полный рот слюны, но в горло будто песок набился.

Ну да, Йоквер никуда не делся.

Прочистив горло, Калеб попытался улыбнуться, но не смог заставить губы двигаться правильно.

Йок поднял свои бледные руки над головой, растопырив костлявые пальцы.

– Молодой человек, я вас понял. Не извиняйтесь.

– Не буду. – Калеб кивнул.

– В смысле?

– Я не извиняюсь.

Но ведь и у Йока есть хорошие стороны, в конце концов.

Вот сейчас он улыбается, забавно шевелит бровями, разыгрывает очередное шоу.

– Вы, значит, не извиняетесь? Ну, другого от вас и не ждал, молодой человек… но скажите мне, почему тогда…

«У любого есть свой предел, о’кей? Так что хватит…»

– Значит, говорите…

«…рвать меня на лоскутья…»

– …что вы не извиняетесь…

«…старый ты стремный черт!»

– …Кальвин?

– Если бы я хотел посмотреть на клоуна – пошел бы в цирк.

– Вот как?..

Джоди, подавив смешок, прошептала:

– О, Калеб…

Ну да, само собой. Всегда так было, всегда так будет.

– Я думаю, что социально приемлемый термин в наше время – это «маленькие люди», а не «карлики», Калеб.

– Я уже три недели посещаю ваши занятия, и вы до сих пор ни на секунду не сменили свое амплуа уличного факира, чтобы обсудить что-нибудь действительно важное. Какие-нибудь этические, моральные или социальные дилеммы, а также такие сложные вопросы, как загробная жизнь, расизм, цензура, порнография, аборты или… – Он подыскивал что-то подходящее, и все сошлось в одной длинной вспышке образов, о которых в отдельности почти никогда не думал. – …проституция, джихадизм, инцест, Руби-Ридж[4], гедонизм, войны или те умники, что хотят устроить для больных СПИДом концлагерь в пустыне. – Калеб сглотнул слюну, собравшуюся во рту, – гуще сиропа. – Новые законы о социальном обеспечении… теракт в Оклахоме… и са… самоубийства.

– М-хм.

– Вы громите Ницше, оскорбляете Камю, принижаете Сартра и…

Йок на мгновение вытянул губы в дудочку, дав Калебу прекрасную подсказку.

Парень футбольной комплекции в рубашке без воротника спросил у Кандиды:

– Джихадизм – это кто?

1 Сном и тенью называли человека в своих произведениях разные греческие поэты, но «сон тени» – уникальное сочетание, которое использовал только Пиндар. – Здесь и далее прим. пер.

2 Перевод М. Л. Гаспарова.

3 «Я обвиняю!» (фр.). Именно так была озаглавлена статья французского писателя и публициста Эмиля Золя, напечатанная в ежедневной газете «Аврора» 13 января 1898 года. Статья была написана в форме открытого письма, адресованного президенту Французской республики Феликсу Фору, и обвиняла правительство в антисемитизме и противозаконном заключении в тюрьму французского офицера и политического деятеля Альфреда Дрейфуса.

4 Руби-Ридж (англ. Ruby Ridge) – местность, расположенная в северном Айдахо. В 1992 году стала местом одиннадцатидневной осады, начавшейся 21 августа, когда представители властей США инициировали действия по задержанию и аресту некоего Рэнди Уивера на основании судебного ордера после его неявки по обвинению в сбыте и хранении огнестрельного оружия. Уивер отказался сдаться, и члены его семьи, а также друг семьи Кевин Харрис, также оказали сопротивление федеральным маршалам, в результате чего погибли жена Уивера Вики и его четырнадцатилетний сын Сэмми.

Продолжение книги

Академия мрака бесплатное чтение

Том Пиккирилли Академия мрака

* * *

Часть первая. Однодневки

1

2

3

4

5

6

7

Часть первая. Однодневки

1

Том Пиккирилли
Академия мрака