Босс скучает бесплатное чтение

01

Вернулась из командировки, зашла в офис, а там он. Моё сладкое воспоминание. Моё горькое прошлое. Когда-то я подставила его, а теперь он вернулся, и я не знаю, что у него на уме. Ведь он купил нашу компанию, стал моим боссом и ставит условия.

— Что здесь такое происходит?

Словно фурия, я влетаю в свой рабочий кабинет, который ничем не напоминает привычное мне место. Кругом нагромождения коробок, папки с документами разве что не выпотрошены до конца, монитор нагло развёрнут к окну, стеклянные дверцы шкафа распахнуты настежь.

А ещё посреди всего этого безумия стоит он. Нет… ОН! Тот, которого я ожидаю увидеть здесь меньше всего. Преспокойно так стоит и изучает документы в одном из моих файлов.

От удивления я даже слегка спотыкаюсь, но равновесия не теряю и решительно подхожу к НЕМУ, замирая лишь в полутора метрах. Потому что находиться ближе опасно.

И всё-таки меня мутит. Да, определённо мутит, когда твёрдый взгляд тёмно-зелёных как речные омуты глаз впивается в меня. Мутит, потому что последний раз мы расстались при совсем уж неблагоприятных обстоятельствах, а ещё мне не нравится внезапная реакция собственного тела на этого мужчину. Потому что тело помнит то, что разум желает позабыть.

— Что происходит? — повторяю я вопрос, добавляя твёрдости в голос. — И что ты здесь делаешь?

— А что мы снова на «ты», Мельникова?

— Запамятовала, как вас по батюшке, Герман?..

— Маркович.

— Герман Маркович, да, точно.

Вру я, конечно, что запамятовала. Ничего подобного. Ни секунды я не запамятовала. Всё прекрасно помню, как будто вчера было. Хотя прошло уже… сколько лет? Считай, пять? Да, пожалуй, что пять.

— Герман Маркович, не соблаговолите ли любезнейше мне объяснить, какого чёрта забыли в моём кабинете?

С улыбкой, которая никоим образом не отражается в его глазах, он захлопывает папку и бросает её к остальным на стол.

— Я перевожу головной офис в Питер, поэтому, Варвара, если хотите сохранить свою позицию, советую начинать паковать чемоданы.

— Что? — потрясённо выдыхаю я. — Что значит «я перевожу»?

— А то и значит, Варя, — переходит он вдруг на ты.

Приближается ко мне ровно на шаг, раз уж я не осмелилась, и заглядывает в лицо. Глаза в глаза. Прямо и без смущения.

— Я купил эту компанию. Теперь я владелец, понимаешь? И я принял решение о переводе основного штата в Петербург.

— Погоди, что значит «купил»? — я будто бы не слышу его, пытаясь переварить новую информацию.

— Большинство персонала уже согласилось на ре-локацию. У тебя, насколько я знаю, проблем возникнуть не должно.

— Почему в Петербург?

— Навряд ли ты продала свою квартиру на Шпалерной? Офис, кстати, будет в центре. Так что при хорошей погоде сможешь даже пешком прогуливаться до работы.

— С каких это пор ты «продаёшь» и «покупаешь» компании?

Герман будто бы не слышит меня, продолжая гнуть свою линию.

— Я выделю тебе кабинет прямо с окнами на Невский, если хочешь. Это в знак некой компенсации за небольшие неудобства.

У меня вырывается нервный смешок.

— Небольшие неудобства? Шутишь что ли? Ты просишь меня сорваться с насиженного места в столице, бросить налаженную жизнь, забыть…

— Я ничего не прошу, — холодно перебивает Герман, — последний раз, когда я у тебя что-то просил, был очень давно.

Ничего не могу поделать, но краснею после его слов, а затем сдаюсь первой. Отворачиваюсь и отхожу к окну. С удовольствием бы плюхнулась на диван, так как голова ещё идёт кругом от перемен. Только на диване я буду ниже Германа, а чёрта с два позволю ему доминировать. Это пока ещё мой кабинет, не знаю вот, правда, насколько. Всё так неожиданно: новости эти и он, как призрак из прошлого.

— Это деловое предложение, Варвара. Тем более, о тебе отзывались, как о ключевом специалисте. Мне бы не хотелось терять кадры.

— Отзывались обо мне, — огрызаюсь я. — Только не вешай мне лапшу, что не знал, что я здесь работаю.

В следующую секунду я вздрагиваю и бросаю взгляд через плечо. Тишину кабинета разрывает громкий звук смеха. Герман стоит, запрокинув голову, и смеётся. Внезапно искренне. По рукам под плотной костюмной тканью пробегают мурашки… от воспоминаний. Я слишком хорошо помню, как было здорово — смеяться с ним вместе. Когда-то…

— Потрясающая самонадеянность, Мельникова. У меня нет привычки следить за чьей-либо жизнью, в том числе и за твоей.

Эта фраза стирает весь ностальгический эффект.

— Как и у меня, — говорю я, просто чтобы хоть что-то сказать.

— Вот и прекрасно. Ну так что… принимай решение. Завтра жду или подписанное согласие, что с приказом ознакомлена и насчёт перевода не возражаешь, или заявление об увольнении по соглашению сторон. Компенсацию гарантирую.

Гарантирует он…

Ничего не отвечаю, лишь слегка киваю, давая понять, что услышала.

Герман направляется к выходу, но у порога притормаживает и оборачивается.

— Похоже, ты меня изрядно повеселишь. А то я что-то заскучал в последнее время.

Как же… повеселю… Скучать точно не будешь, Герман. Это я тебе обещаю.

02

Едва за новоиспечённым боссом закрывается дверь, мои напряжённые плечи опускаются. Упираюсь ладонями в подоконник, наклоняю голову и делаю долгий глубокий вдох. Спокойствие, только спокойствие, — небольшая личная мантра обычно работает безотказно. Но не сегодня.

— Чё-ё-ё-рт! — всё-таки не сдерживаюсь я и бью кулаками по подоконнику.

И миллион раз «чёрт» следом.

Откуда он здесь взялся? Откуда, мать его?! Мне совсем не нравится, что Герман вызывает во мне хоть какие-то чувства. До сих пор. До сих пор, чтоб его! Столько лет прошло, а всё вернулось на круги своя. Он рядом, и я таю. Не хочу, а таю. Плавлюсь, как пломбир под жарким карибским солнцем. Будто бы мы расстались вчера.

Гораздо раньше, детка… гораздо раньше вы расстались, — шепчет противный голосок собственного «я».

Ещё и квартиру на Шпалерной вспомнил, гад. Да… конечно, я не продала её. Даже не сдавала. Держу, как собственное жильё во время кратковременных наездов в северную столицу.

Прекрасно помню то воскресное утро и Германа… одной ногой стоявшего на узком французском балконе окнами в парк. Одной ногой и в чём мать родила. Помню, как схватила его за талию и утянула обратно в комнату. Помню, как смеялись, заваливаясь на разворошённую после долгой бурной ночи кровать. И что было потом, тоже помню…

Обнимаю себя руками, резко разворачиваюсь и всё-таки иду к дивану. Надо присесть, а ещё лучше прилечь. Работать сегодня точно не получится. По крайне мере, сейчас. Только закидываю ноги на диван, как в дверь стучат, и по ту сторону раздаётся тонкий голосок моей помощницы.

— Варя?

— Да, Алёна, входи.

С неуверенной улыбкой она приоткрывает дверь. Миловидная блондинка с короткой стрижкой и бирюзовыми глазами — обманчивый нежный образ. Алёнка была настоящим профессионалом своего дела: прекрасный исполнитель с окаменевшим комплексом отличницы.

— Ждала, пока новый шеф уйдёт.

— Ты чего мне не написала, по какому поводу тут кипишь? — перебиваю я, думая, что если бы меня предупредили, что у фирмы сменился владелец, когда выдёргивали из командировки в Нижний, я пришла бы на встречу с Германом во всеоружии.

Хотя нет… не пришла бы. К таким встречам не подготовишься.

— Так никто не знал, — разводит она руками. — Этот хрен, как снег на голову свалился. Ты думаешь, Возов нам что-то говорил о продаже компании?

Возов — это наш бывший босс и, видимо, мне стоит отправить ему пару ласковых личным сообщением, чтобы передать всю степень моего негодования. В карты он, что ли, фирму проиграл? Так быстро такие дела не решаются. Обтяпали сделку по-тихому, так, чтоб шито-крыто, и никто ничего не узнал.

— Ты переводишься? — спрашиваю я.

— А ты?

Как только Алёна задаёт этот вопрос, я сразу понимаю, что решение уже принято. Могу говорить Герману всё, что угодно, но… конечно, я перевожусь. И дело не в должности, и в деньгах, и не в нём самом, хотя… тут я, возможно, обманываюсь в какой-то мере.

Мне всё равно… всё равно, где жить, где работать, я не связана обязательствами, не связана семьёй (об этом Герман, наверное, уже узнал, посмотрев в моём личном деле). Питер? Москва? Нижний? У чёрта на рогах? Какая разница…

Хотя… опять же, возможно, Герман готовит мне мой персональный ад, потому что… потому что есть моменты, о которых даже сейчас мне стыдно вспоминать. Я ведь тогда некрасиво поступила. Очень некрасиво. Впрочем, и он хорош!

Что это я всё себя виню? Он первый начал!

— Варя? — голос Алёны возвращает меня в реальность. — Ты куда-то мыслями уплыла.

— Я перевожусь, — твёрдо отвечаю.

— А я нет, — с извиняющимся видом она жмёт плечами. — Так что…

Мне очень жаль терять такую помощницу, как Алёна. Мы хорошо сработались, но у неё в Москве своя жизнь и жених, поэтому, можно сказать, к такому ответу, я была готова.

— Всё нормально, дорогая, я понимаю, — подмигиваю, а затем с заговорщицкой улыбкой предлагаю: — Может, ты приготовишь нам по чашке кофе и… расскажешь, что болтают про нашего нового шефа?

— А как же… я мигом!

Видно, что Алёну отпускает, и она бодро выпархивает из кабинета. А я мысленно потираю ручки. Нет лучшего источника информации, чем внутриофисные сплетни, о да!.. Через час я уже в курсе всех событий, домыслов, слухов и разнотолков.

Герман Маркович Островский, двадцати восьми лет отроду, ну это я и сама знала, а вот дальше… Не женат, детьми не обременен, последние четыре года трудился на одну из крупнейший аудиторских компаний «КМПГ» аж в самой Швейцарии, вернулся и, видимо, решил попытать счастья в самостоятельном плавании, купив уже готовый бизнес. Какое совпадение, что именно тот, где работаю я! Каким образом его выбор пал на фирму Возова, тайна покрытая мраком. В друзьях экс-шефа замечен не был. Тёмная лошадка, словом. Явился с утра пораньше, навёл шороху, организовал экстренное совещание с руководителями департаментов, ликвидировал ненужный балласт, огорошив сообщением о переводе офиса в Питер. Спасибо, что не на Сахалин, как сказала Лерочка из бухгалтерии. Скуп на слова, строг, чувством юмора не наделён, уверен в себе, консервативен до жути и повсюду таскает за собой личного секретаря. Даму неопределённого возраста в очках с высокой кичкой на голове, словно серый кардинал незаметно передвигающуюся по офису и строчащую пометки в толстенном синем блокноте.

— Характер нордический… — добавляю я задумчиво.

Всё это описание напоминает мне Германа, но в то же самое время и противоречит многому, что я о нём знаю.

Как говорится, из песни слов не выкинешь, а общего прошлого — не сотрёшь.

Как не пытайся. Хотя я пыталась… конечно, пыталась. Островский стал моим лекарством после самого тёмного периода в жизни, а потом… потом мне потребовалось уже новое лекарство от самого Островского.

Решая не тянуть кота за хвост, я иду в отдел кадров. Улыбаюсь коллегам, некоторым, уже бывшим, а некоторым, таким, как я сама, согласившимся на перевод. Подписываю все нужные приказы и протоколы и испытываю непреодолимое желание заявиться к Островскому в кабинет лично, чтобы сунуть бумаги под нос. Ты хочешь его позлить или просто хочешь увидеть? — спрашиваю саму себя и не могу быть уверенна, что готова дать стопроцентно честный ответ.

03

До вечера мы больше с Германом не видимся. Упаковка вещей не занимает много времени. В моём кабинете почти нет ничего личного, потому что даже в работе я — перекати поле. Так проще: жить то там, то здесь, не привязываясь к вещам, проводя в дороге большую часть жизни. Хватает одной коробки, чтобы уложить мои пожитки. А папки с бумагами и прочую рабочую макулатуру упаковать могут и без меня.

Мы договариваемся с Алёной завтра посидеть где-нибудь после работы, чтобы «отпраздновать» мой перевод и её увольнение. Странный такой праздник получится, с неким горьким привкусом. Впрочем, иногда перемены к лучшему, даже когда отправляют тебя одним точным ударом в нокаут.

До конца рабочего дня остаётся ещё два часа, но я понимаю, что в офисе уже делать нечего, поэтому решаю сбежать домой. Там дел в два раза больше, да и вещей тоже.

Спускаюсь на скоростном лифте на первый этаж и, отвечая на одно из сообщений в рабочем чате, семеню к выходу, но наталкиваюсь на преграду.

Чья-то рука, придерживающая для меня дверь, одновременно и перегораживает выход.

Приходится прервать своё занятие и вскинуть голову.

И наткнуться на Островского, нацепившего на себя полный «покер фейс».

Он, что, совсем разучился улыбаться за прошедшие годы? Здесь у меня есть возможность чуть лучше разглядеть его, отметить складки в уголках губ и место на левой щеке, где появляется ямочка, когда он смеётся. Но Герман также молча смотрит на меня, не пропуская и ничего не говоря.

— Я пройду? — тихо спрашиваю, затем пытаюсь шагнуть вперёд, и наши тела слегка соприкасаются.

Мы тут же отскакиваем друг от друга, так как даже я не могу игнорировать короткий электрический разряд, будто молния проскакивающий между нами.

— Сбегаешь? — прищуривается Герман.

Меня охватывают странные чувства: я и знаю, и не знаю его одновременно. Смотрю в лицо «того самого парня», но приходится то и дело напоминать себе, что «того самого парня» больше не существует.

— Мой компьютер упаковали для переезда в Питер, ты лишил меня рабочего места, так что я решила поехать домой и провести время с пользой. Например, собрать пару чемоданов со всем необходимым.

— Здравое решение, — соглашается он.

Когда я выхожу из здания, Герман следует за мной.

— Вы, я смотрю, тоже прогулять решили?

— Мы так и будем скакать с «вы» на «ты» и обратно?

— Не знаю, Герман Маркович, не знаю, а вы, что, предлагаете?

— Предлагаю зарыть топор войны с самого начала. Подумал, Варвара, нам эти трудности ни к чему. Мы теперь в одной команде.

Поздно, милый, я его уже вытащила, — думаю, но в ответ лишь улыбаюсь загадочно.

— Что вы, Герман Маркович, какие топоры? Какие войны? У вас богатая фантазия.

— Я слишком хорошо тебя знаю, Мельникова, чтобы игнорировать некоторые сигналы.

Так незаметно мы доходим до моей машины, я достаю брелок из сумочки, но нажимать на кнопку не спешу.

— Интересно, это… какие же сигналы? Нет, вернее, с чего вы взяли, что хорошо меня знаете?

Оборачиваюсь и второй раз за день оказываюсь нос к носу с Островским. Только теперь отскакивать некуда. За спиной белый борт моего опеля, а шаг в сторону будет выглядеть мелкой и трусливой попыткой к бегству.

Герман стоит с зажатой подмышкой папкой, засунув одну руку в карман, и задумчиво смотрит на меня.

— Ты ни капли не изменилась, знаешь.

— Неправда, я очень изменилась, — отрицаю, и голос предательски дрожит, будто я испуганная первой влюблённостью девочка, а не гордая сексуальная двадцатипятилетняя женщина.

— Ну, разве что аэрофобию свою переборола, судя по количеству командировочных листов и авиабилетов на твоё имя.

В его голосе ласка, он смягчается, я вижу это по его глазам. И от этого мне ещё больше не по себе. Такой Герман ещё опаснее для меня. Такой Герман может разбудить давно уснувшие чувства: подавленные и погребённые под грузом обиды и прожитых лет.

Его рука поднимается и замирает в воздухе. Выглядит так, будто он собирается провести костяшками пальцев по моей щеке в незамысловатой ласке. Я невольно поддаюсь вперёд, как бы по инерции, словно внутренний магнит, который сильнее разума, тянет меня вперёд сам по себе.

Островский опускает руку, и я отшатываюсь, нажимая на кнопку брелока.

— От этого я излечилась, — вздёргиваю подбородок и с вызовом смотрю на Германа.

Так, чтобы тому стало понятно: к чему ещё у меня сформировался иммунитет.

— Можно? — взглядом прошу его отойти, и Островский кивает.

— Ладно, Варвара, увидимся уже в Питере.

— Увидимся, — бормочу я и прячусь в машине.

В салоне за закрытой дверью мне намного спокойнее. Сердечный ритм становится ровнее, и глупые мысли не лезут в голову.

Когда большая чёрная машина, наподобие тех, которые я про себя называю «танками», проносится мимо, я понимаю, что это он уехал.

Впервые за день ко мне окончательно возвращается моё душевное равновесие. Всё-таки опасно находиться рядом с Островским. Категорически опасно. Я не знаю, что у него на уме. Герман может строить из себя кого угодно, но я знаю… знаю, что он не забыл. Потому что таких подстав, как я ему устроила, просто так не прощают и не забывают о них. Да, возможно, покупая фирму, он не ожидал найти меня в списках сотрудников. И получилось так, как получилось. Только это не значит, что он не воспользуется предоставленным шансом и не… Что? Отомстит? А если отомстит, то как?

Боже…

Роняю голову на руки, обхватившие руль.

Эти мысли сведут меня с ума.

Да не только мысли сведут, ещё и воспоминания, так настойчиво лезущие в голову.

04

Почти шесть лет назад

Аэропорты всегда наводили на меня ужас. Гигантские пространства, в которых можно заблудиться. Гигантские машины, летящие сквозь хмарь облаков и трясущиеся, словно шейкер в руках бармена. Вот и сейчас я еду от терминала «А» в терминал «С» на чём-то напоминающим вагон метро. Здесь, кроме меня, только парочка немецких пенсионеров. Сидят поодаль под ручку, лопочут на своём. Небольшой самолётик, на котором я прилетела из Питера, молниеносно выплюнул пассажиров. И те разбежались кто куда, оставляя меня абсолютно одну в пустом терминале Франкфуртского хаба.

Даже не зная, куда мне двигаться дальше, я просто пошла вперёд, в надежде встретить кого-то или найти информационное табло с подсказками о пересадке, так оно в итоге и получилось.

Погода за окном сейчас просто мрак. Уже на подступах к аэропорту мой желудок скрутило от страха. Летели, вроде, нормально. Относительно нормально. Но, нырнув под облака, оказались в ливневом апокалипсисе. А ещё, сев у иллюминатора, я во всех подробностях смотрела, как вереницы самолётов целеустремлённо направляются к аэропорту на разных эшелонах. Видеть столько летящих воздушных судов и так близко друг к другу мне ещё не приходилось. Думается, «Полёт валькирии» Рихарда Вагнера стал бы прекрасным саудтреком к разворачивающемуся передо мной зрелищу.

Выйдя в терминале «С», долгим безлюдным коридором я бреду, сама не зная куда. Пока внезапно не возвращаюсь в цивилизацию. Здесь снова светло, много народа, открытые дьютики — транзитная зона, словом. Я будто вынырнула из-подо льда и оказалась на поверхности, где по-прежнему кипит жизнь.

Время до следующего рейса решаю скоротать в «Старбаксе». Кофе тут так се… зато вай-фай отличный.

Не могу ничего с собой поделать, но лезу на страничку в соцсети к Русику. Кажется, у него всё хорошо, даже обнимает очередную блондинку. Вон как она на нём виснет, ещё не знает, дурочка, что её ожидает. Радуется, что такого шикарного парня отхватила. Прям как я когда-то… Ну…он будет шёлковым какое-то время, будет самым внимательным, самым заботливым, самым-самым… даже его гиперопека и как бы наигранная ревность будут казаться ей милыми. До поры до времени. А потом?..

А потом она забудет, что у неё есть иная жизнь, кроме жизни Руслана. Забудет про друзей, родных, про планы на будущее… свои личные планы, а не Руслана устремления. И… а может ей понравится? Тебе же самой когда-то нравилось, так?

С долгим раздражённым «пф-ф-ф» я отбрасываю телефон на столик и смотрю в окно. За ним как раз очередной самолёт-гигант подъезжает к одному из свободных «рукавов» терминала. Может, это даже и мой следующий борт. С трудом сглатываю, даже не желая представлять, что скоро окажусь внутри: беспомощная и напуганная полётом. Проклятая аэрофобия досталась мне от мамы по наследству, слишком часто она рассказывала про ЯК-40, махающий крыльями в полёте, на котором ей пришлось как-то лететь в молодости из Крыма.

Телефон на столике пиликнул, экран зажегся, снова демонстрируя мне страницу Русика в обнимку с блондиночкой.

Так, пора перестать думать о Руслане, — говорю себе твёрдо. — Тебя зачем родители в поездку отправили? Отдохнуть, развеяться, мир посмотреть, забыть о плохом. Вот, что самое главное. Так и отдыхай, развеивайся, смотри мир, о плохом не думай. И что важно: не вспоминай. Папа ведь сказал, выбирай, куда хочешь. И ты выбрала.

Куда подальше, где поменьше соотечественников и… не надо заморачиваться с визами.

Рио — мечта, а не город. Детская, наивная, приправленная воспоминаниями о бразильских сериалах, которые ты так любила смотреть после уроков в школе. Вот и думай о мечтах, а не о Руслане. Пора перевернуть страницу.

По громкой связи анонсируют посадку. Я подхватываю свою ручную кладь, документы и иду к нужному гейту, где встаю почти в самый конец длиннющей, как нотации моей бабули, очередь.

Вокруг сплошь иностранная речь, ни слова по-русски, и это мне нравится. Чувствую себя полным инкогнито. Впервые в жизни путешествую одна и впервые так далеко. Я не боюсь этого одиночества, не боюсь, что будет скучно, да вообще много чего не боюсь после этих больных отношений с Русланом. А вот летать… боюсь… Вернее, я в ужасе. И с каждым шагом, приближающим меня к более чем десятичасовому беспересадочному перелёту, мне становится хуже.

Внезапно взгляд цепляется за парня, стоящего в начале очереди. Цепляется, потому что он смотрит на меня. Не вижу чётко черт его лица, но по спортивному телосложению, небрежной свободной позе и завивающимся волосам могу догадаться, что он симпатяга. Может, француз? Тут их в очереди немало.

Я невольно улыбаюсь, и парень улыбается мне в ответ.

Бах… что такое? Какой-то непривычный жар охватывает щёки. Я, что, краснею? Ой, мамочки.

В смущении смотрю под ноги, затем делаю шаг вперёд, потому что очередь задвигалась.

Волевым усилием приказываю себе не пялиться на парня, потому что эта игра в гляделки меня смущает. Но не выдерживаю и вскидываю взгляд. А его уже нет. Прошёл контроль, видимо, и идёт в самолёт.

Ну да и ладно. Сомнительно, что мы встретимся в этой махине… на сколько там?.. Пятьсот или больше человек?

Всё идет неплохо, даже под ложечкой почти не сосёт, когда я иду по рукаву. Однако стоит мне переступить порог самолёта, всё меняется. Непривычные звуки, толпящийся в проходах народ, шумная система кондиционирования, жующее невнятное бормотание на английском, долетающее из динамиков — и паника тут как тут. Она начинается с лёгкого озноба и какой-то нервной тряски.

Я застываю в проходе, пока лёгкий толчок в спину не приводит меня в чувства.

Очнувшись, я иду вперёд, выискивая нужный ряд и нужное место. Сажусь у окна справа, тут всего два кресла: моё и соседа. Неулыбчивый мужчина под пятьдесят деловито распихивает свои пожитки на багажной полке. Рядом я пристраиваю свою сумку, а сумочку поменьше бросаю в ноги. На спинке уже лежит пледик, я живо заворачиваюсь в него, прикидывая, удастся ли мне поспать ночью? Ведь уже около полуночи, кажется.

Ну, если не будет трясти, то, может, и удастся, если я внушу себе, что всё хорошо и в этом с виду неподъёмном цепеллине мне ничего не грозит. Надо было намахнуть для храбрости перед вылетом… Интересно, а здесь мне продадут алкоголь? Мне ведь только девятнадцать? Или кроме пива ничего нельзя?

Сосед плюхается в кресло. Затем подцепляет мыском ботинка на правой ноге пятку левого, сбрасывает его, потом проделывает ту же манипуляцию со второй ногой, вытягивает обе вперёд и удовлетворённо вздыхает.

Подтягивая плед повыше, я искренне морщусь.

Ну во-о-обще отлично… Фэнк ю вэри мач, так сказать, и инджой. Тем более, вся ночь впереди.

Взлёт проходит по обычной схеме. Я молюсь всем богам сразу, и когда самолёт выравнивается, вздыхаю с облегчением. Состояние более-менее, главное, чтоб не трясло. Хотя нет… трясти всё равно будет, мы же полетим над Атлантикой. Тогда, главное, чтоб сильно не трясло.

Нас поят, кормят, снова поят (только, водой-чаем-кофе, к сожалению), затем гасят свет и все готовятся ко сну.

Мой сосед, видимо, пассажир со стажем, быстро вырубается и начинает тихонько подхрапывать, а я пытаюсь отвлечься просмотром фильма, да прослушиванием аудиокниги. Выбираю самую скучную, чтоб побыстрее заснуть, но разве тут заснёшь?..

Самолёт то качает, то трясёт, мы то набираем высоту, то сбрасываем, я отказываюсь понимать, что за ерунда творится с пилотом… или автопилотом, скорее уж.

Так проходит час-другой, может быть, даже третий, когда я, наконец, решаюсь выбраться в туалет, да и ноги размять заодно. В салоне полумрак, где-то горят экраны редких телефонов, несколько пассажиров шепчутся, увлечённые диалогами, но в основном все спят. Я пробираюсь к ближайшим туалетным комнатам, где в этот час уже нет очереди, и запираюсь изнутри, чтобы умыться, продышаться и взглянуть на себя в зеркало.

Ну, и видок… Провожу ладонями по лицу. Мои светло-русые волосы вдруг резко потускнели, тоже паникуют что ли? Перед вылетом я их собрала в аккуратную «булочку» на макушке, теперь на её месте — извергающийся вулкан. Под глазами тени, в самих глазах — затаившийся ужас полёта, а нижняя губа вся искусана. На взлёте, наверное, перестаралась.

Внезапно самолёт встряхивает.

С совсем не тихим «а!» я пальцами впиваюсь в угол раковины, а ноги ставлю шире для равновесия.

Пластик на стенах потрескивает, а сама машина заходится какой-то мелкой рябью.

В голове темнеет и начинает шуметь. В этом замкнутом помещении ещё страшнее. Мне надо выйти, пока я окончательно не потеряла сознание — хотя я его ни разу в жизни не теряла — выйти и посмотреть, как там люди и стюарды. Если всё спокойно, и никто не бегает в панике по салону, то и мне станет полегче.

Вслепую я нашариваю защёлку и вываливаюсь из туалета.

В спокойно спящий салон самолёта.

Из груди вырывается всхлип, и я съезжаю по стенке вниз, садясь прямо на пол. Под которым тоже что-то стучит, вибрирует и перекатывается. Я знаю, да, умом я знаю, что это не так, но у страха глаза велики, и воображение сейчас рисует огромные фантастические механизмы с шестерёнками, которые крутятся с астрономической скоростью, приводя машину в движение.

— Мисс, с вами всё в порядке? — раздаётся над моим ухом английская речь.

Голос мужской и участливый. Представляю, как странно я выгляжу, сидя прямо на проходе и сжавшись в комок от страха.

Не размыкая век, я киваю, на автомате отвечая по-русски:

— Д-да, всё нормально.

— А… ну отлично, — отвечают мне также на русском, — а то со стороны и не скажешь.

Я даже не успеваю удивиться, но боком чувствую тепло чужого тела, так как незнакомец опускается на пол и садится рядом со мной. Это несколько приводит меня в чувство и помогает заземлиться что ли.

Открываю глаза и вижу его. Того парня из толпы. Моргаю несколько раз, смотря в зелёные глаза. У меня они тоже зелёные, но более светлые, а у него тёмные, как цвет густой листвы в летнем парке. А ещё у него появляется потрясающая ямочка на левой щеке, когда он улыбается и шепчет мне:

— Привет.

05

— Привет, — выдаю я, отмечая, что у него красивый глубокий голос, даже несмотря на шёпот.

Ну вот, никакой он не француз, как я себе насочиняла.

— Ты, что, боишься летать?

— А, что, так заметно? — искоса смотрю на него и снова вижу эту завлекательную ямочку на щеке.

На вид ему чуть больше двадцати, значит мы примерно одного возраста. И путешествует он, видимо, как и я — один.

— Честно? Очень…

Нервно хихикаю, думая, что смотримся мы странно — парочка, сидящая в темноте, пока большинство пассажиров спит. Сейчас точно появится какой-нибудь дежурный стюард и прогонит нас отсюда. Но никого нет, и мы не двигаемся. Механизмы самолёта продолжают активно работать, нас ещё раз качает вверх-вниз, и я на автомате хватаю парня за предплечье, будто бы он сможет удержать, если огромная металлическая птица надумает меня стряхнуть с высоты.

— Всё хорошо, просто небольшая воздушная ямка, — заговорщицки заявляет он.

— Просто небольшая воздушная ямка, — передразниваю я; мне бы его невозмутимость.

— Если полёты тебя пугают, зачем отправилась так далеко?

— А захотелось, — с вызовом бросаю я, но с новым потряхиванием весь вызов сходит на «нет».

Парень участливо накрывает мою ладонь своей. Кожа у него грубая, но тёплая, и от этого тепла мне становится спокойнее. Чужая уверенность — это несколько заразительно, и я решаюсь на откровенность.

— Если честно, — со вздохом признаюсь, — больше всего я боюсь взлётов, хотя сегодня было терпимо. Боюсь, что двигатель откажет или птица в него попадёт, и мы загоримся, или скорость будет недостаточной для взлёта, или угол тангажа превысит допустимую норму, что при развороте крен будет слишком сильным, и мы завалимся, или что закрылки не проверили, что датчики высоты и скорости работают некорректно, или что давление в шинах шасси забыли замерить. Потом боюсь турбулентности, боюсь, что диспетчер вывел нас на один эшелон с другим судном, и мы неминуемо столкнёмся. Пожара на борту боюсь. На посадке — бокового ветра, болтанки, тумана, плохой видимости, в общем. На взлёте я всегда считаю про себя, и если конечная цифра счёта превышает обычное число секунд, а высота всё ещё не набрана и самолёт никак не выравнивается, я тоже паникую. Вдруг что-то сломалось? А?

Всё это я выдаю на одном дыхании, смотря прямо на своего собеседника и не моргая. На его лице нет насмешки, только если лёгкое удивление проскальзывает. Так что, надеюсь, совсем за спятившую он меня не примет.

— Знаешь, это очень похоже на какие-то дурацкие навязчивые мысли, — заключает он. — А все проблемы твоей аэрофобии не от незнания, как у большинства, а от излишней осведомлённости о самолётах.

Тут он, конечно, прав. Я сначала как думала: предупреждён — вооружён, но сейчас совсем не уверена, что идея была дельной.

— Намекаешь, что у меня мозги набекрень?

— Нет, — хмурится он, — но с этим надо что-то делать.

Его лицо светлеет, будто ему в голову пришла замечательная идея, но он никак её не комментирует.

— Но я знаю, как тебя немного отвлечь. Пошли со мной.

— Куда?

— Тут недалеко, я покажу.

Он упирается свободной рукой в пол, готовится подняться, но я его торможу, заявляя с лёгкой ухмылочкой.

— Меня мама учила никуда не ходить с незнакомыми дяденьками.

На мгновение «дяденька» застывает, а потом с неизменной улыбкой представляется:

— Герман, я Герман.

— А я Варя.

Нет, всё-таки я его веселю, определённо веселю, потому что улыбка не сходит с его лица, когда он помогает мне встать на ноги. Ух ты, а он высокий, я едва выше его плеча, а ведь сама не маленькая. Не выпуская моей руки, он ведёт меня почти в конец салона, на последние места.

— Ммм, прям как в кино, — шучу, устраиваясь на центральном ряду, где все четыре кресла свободны.

— Скидывай обувь и накрывайся пледом, а я сейчас, — он бросает в меня флисовым покрывалом и показывает на пальцах «окей».

Я киваю и делаю ровно то, что он мне предложил.

Довольно скоро Герман возвращается

— А ещё чему тебя мама учила? Например, конфеты от незнакомых дяденек не брать?

С этими словами он протягивает мне какой-то предмет, и я на автомате его принимаю. Глаза мои расширяются от удивления. Это же эскимо — тонкое и в блестящей фольге.

— Ну, мы вроде как уже познакомились, — усмехаюсь я, без промедления начиная разворачивать обёртку. — Это ты откуда взял?

У меня начинают закрадываться сомнения, что мне повстречался какой-то волшебник. Мороженое тает на языке, приятно холодит, и отвлекает, надо сказать. А ещё кажется мне самым вкусным лакомством на свете.

— Его ближе к завтраку раздавать будут, а я сейчас попросил, — Герман также с ногами устраивается на сидении напротив меня, и я делюсь краем пледа, хотя у него есть свой.

Некоторое время мы молча поглощаем мороженое. Это просто фокус какой-то, никогда не думала, что в самолётах раздают такие десерты. Тут же я высказываю Герману свои мысли.

— Это «Люфтганза», детка, — отшучивается он, — в общем-то, на «Эйр Франс» его тоже в середине полёта дают.

— Ммм, а ты, смотрю, путешественник со стажем, — я впиваюсь зубами в остатки шоколада на палочке. — Часто летаешь?

— Реже, чем хотелось бы, — пожимает он плечами, забирая у меня мусор и бросая его в бумажный пакет, который он вытянул из сетки впереди стоящего кресла. — Первый раз в Рио летишь?

— Да, можно сказать «за мечтой».

— А чего одна?

— А ты чего один? — тут же нахожусь я, потом мысленно закатываю глаза.

Ну, Варь, куда ты так гонишь: небось, очень хочется узнать про горячую бразильянку ожидающую этого красавчика на своей исторической родине?

— Со мной друг должен был лететь, но он ногу сломал, так что я один, планы менять не хотелось. Следующий год у меня точно спокойным не будет, ну, я так надеюсь, поэтому решил отдохнуть вперёд, — признаётся он, даже ничуть не обижаясь, что я ответила вопросом на вопрос. — Ты где в Рио остановилась?

— Квартиру арендовала на Копе, а ты?

— А я пока нигде…

Герман так многозначительно смотрит на меня, что приходится сглотнуть, прежде чем неуверенно улыбнуться в ответ.

Стоит ли упоминать, что пять часов спустя, прилетев в Рио и выйдя из аэропорта, мы оказываемся в одном такси?

06

Что такое «джетлаг» я узнаю сполна на собственном опыте. Мои внутренние часы сбиты, накатывает безумная усталость, организму совсем не нравится этот неестественный ход времени, когда ты из светлых суток прилетел в те же самые светлые сутки, хотя преодолел аж целую Атлантику. Ведь мой перелёт из Питера начинался днём.

Что я могу сделать? Да ничего, кроме как завалиться спать, едва мы приезжаем в снятую моими родителями квартиру на Копе. Это небольшая студия с кухней в отдельном помещении и окнами на океан.

Едва успеваю бросить короткий взгляд в окно, как, приманенная кроватью, погружаюсь в молниеносный сон. Буквально проваливаюсь в пустоту.

Следующее, что понимаю — я проснулась. Лежу на спине, моргаю, пытаясь сфокусировать взгляд. В комнате всё ещё светло, и поэтому не понимаю, сколько я проспала. Сажусь на кровати и вижу Германа, расположившегося на диване с ноутом на коленках.

— Проснулась? С добрым вечером, путешественница, — отвлекается он на мои шуршания и шевеления.

Герман выглядит так органично в одной комнате со мной, будто мы сотни раз делили с ним дом, а не познакомились всего несколько часов назад. Прошлая я сказала бы: ты с ума сошла, привела в дом практически незнакомца, а новая я лишь махает рукой, пусть всё идёт своим чередом.

— А? С добрым вечером? Как уже с добрым вечером? Это минус один день от путешествия? Я так всё на свете просплю, — начинаю причитать я. — Скажи, что это состояние не навечно? Скажи, что это пройдёт?

Я сжимаю голову в ладонях и… на удивление — она светлая и ясная. Сон помог.

— Уже прошло, так думаю. Кстати, я тоже поспал, не считай, что я киборг какой-то. Просто быстрее, чем ты, восстановился. И… — он кивает на пакет на барной стойке, — сходил в магазин. Он прямо в этом доме, только вход с параллельной улицы. Так что, Варь, у нас есть реальный шанс встретить закат на городском пляже. Предлагаю тебе наведаться в душ, прийти в себя, нацепить что-нибудь полегче, потому что за окном почти тридцать градусов и… ай-да во внешний мир.

Через час мы уже в нём: во внешнем мире. Я смотрю на него широко распахнутыми от удивления глазами. Меня поражает абсолютно всё: незнакомая речь, быстрый ритм города, белоснежные высотные здания вдоль бесконечной набережной, светлый песок и бурлящий океан прямо в черте города. Неужели ещё вчера я была в сером Питере?

Герман хватает меня за руку, и мы перебегаем Авеню Атлантик, чтобы очутиться на пляже. Мой заботливый попутчик расстилает захваченное из квартиры покрывало, достаёт вино и бокалы, так же взятые из кухни студии, а ещё фрукты и сэндвичи, сделанные на скорую руку.

— Ого, вот это пир, — искренне восхищаюсь я и, словно заворожённая, смотрю, как Герман умело откупоривает бутылку.

На нём футболка с короткими рукавами, и я вижу крепкие мышцы и светлые выгоревшие волоски на руках, признак того, что этот парень любит находиться на солнце.

— Погоди, тебе же можно пить, ты совершеннолетний? — с улыбочкой спрашиваю я, принимая наполненный вином бокал.

— Мы же уже выяснили, что я «дяденька», с которыми мамы своим дочерям не разрешают общаться.

— Что, правда? Совсем-совсем не разрешают? Ты настолько опасен?

— Нет, я абсолютно безобиден и бесконечно дружелюбен.

Мы дружно чокаемся и пьём за наш приезд сюда и первый вечер в новой стране.

— Ну, а если серьёзно, сколько тебе лет? — чуть погодя спрашиваю я.

— Двадцать три, — Герман пододвигает ко мне тарелочку с фруктами.

У нас на пикнике нет пластика. Герман прилично опустошил кухню на предмет посуды, чтобы создать этот импровизированный «ресторан на берегу». Я в некотором восторге от этого парня. С ним легко и совсем не страшно. Вспоминаю, как он отвлекал меня разговорами во время посадки, и я почти и не заметила, что самолёт уже приземлился.

— А мне девятнадцать, — зачем-то поясняю я и снова делаю глоток красного вина.

Оно местное: терпкое и богатое на вкус, как все южноамериканские вина, и пьётся удивительно легко.

— На первом курсе учишься? — спрашивает Герман.

— На второй перешла.

— А что за специальность?

— Экономика.

— Красивые у нас финансисты.

Ничего не могу с собой поделать: краснею, как переживающий гормональный взрыв подросток. А всё потому, что Герман мне нравится. И, судя по тому, как он смотрит на меня, я ему тоже нравлюсь.

Всё чаще я замечаю, как его взгляд задумчиво задерживается на мне, как горят его глаза, когда он начинает что-то мне рассказывать, как он смеётся, поддерживая мои шутки, как садится всё ближе и ближе, пока мы не оказываемся совсем рядом друг с другом.

Наконец, в какой-то момент он наклоняет голову, и наши губы оказываются на опасно незначительном расстоянии друг от друга.

Замираю на полуслове и смотрю то на него, то на его рот. Взгляд Германа скользит по моему лицу, он делает короткое движение и наши губы соприкасаются. Сладкие от вина и тёплые от вечернего солнца. Поцелуй этот, скорее, долгое касание, мягкая дегустация, не резкий и не требовательный, но я чувствую, что он может стать таким, если мы и дальше продолжим.

— Не удержался, ты мне очень нравишься, Варя, — говорит Герман, и я понимаю, что за его словами кроется нечто большее.

Например, обещание не останавливаться на одних только поцелуях. С ужасом я внезапно осознаю, что мне бы хотелось, чтобы он не останавливался.

Боже, ты знаешь его без году неделя, — твердит внутренний голос, и тут же сам себе отвечает: — А ну и что?

— Вижу, что и я тебе нравлюсь, ведь так? — продолжает он, и я мгновенно вспыхиваю.

Не привыкла я получать такие вопросы в лоб, поэтому, не зная как реагировать, не нахожу ничего лучше, чем спросить:

— Ты всегда такой откровенный?

— Всегда, — подтверждает он, и мы почему-то хохочем.

Солнце практически село. Мы ещё какое-то время сидим на пляже, но наши мысли уже о другом. И он, и я — оба думаем об одном и том же. О том, что произойдёт, когда мы поднимемся в квартиру. А ведь это обязательно случится. И не надо сейчас говорить, что я не знала, чем всё закончится, когда принимала решение пригласить его к себе.

Ещё выдерживаем полчаса, а потом возвращаемся в студию. Слегка напряжённые поднимаемся в тесном лифте на двенадцатый этаж. Думаю, если бы руки Германа не были заняты вещами и посудой, он бы начал прямо здесь. А так мы доходим до двери, которую я отпираю пляшущим ключом в неуверенно дрожащей руке.

Заходим внутрь, не зажигая света. Герман закидывает вещи на кухню, а потом оборачивается, смотрит на меня, стоящую позади него в темноте.

Пары шагов достаточно, чтобы он оказался рядом со мной. Делаю шаг назад и теперь прижимаюсь к стене. Герман молчит, молчу и я. Только вижу в глубине его тёмных глаз этот вековой мужской взгляд. Я знаю, что сейчас произойдёт, и я соглашаюсь. Я нравлюсь ему, он нравится мне: к чему лишние вальсы? Всё просто: он и она, другой конец света, отпуск и внезапное притяжение. Мы ведь взрослые люди, прочь эти предрассудки!

Цепочку рассуждений прерывают пальцы Германа. Он проводит ими по моей щеке нежно и аккуратно, разжигая занимающийся огонь. Я прикусываю нижнюю губу и с шумом выдыхаю, когда пальцы следуют к шее, мягко поглаживая её, а затем рука опускается к груди.

Голос у Германа хриплый, низкий и глубокий, когда он говорит:

— Если хочешь, скажи «нет».

Несколько секунд я смотрю на его лицо, укрытое тенями, прежде чем ответить:

— Не хочу. Не хочу говорить «нет».

07

Первые три дня мы практически не вылезаем из кровати. Ленивые и разморенные жаркой погодой, а ещё поглощённые друг другом. Мы бродим по пляжу, пытаемся купаться в океане, а по факту лишь барахтаемся в волнах. Катаемся на мега-сумасшедших скоростных автобусах, заглядываем на блошиный рынок хиппи в воскресенье, где Герман спонтанно покупает мне удобные хенд-мэйд шлёпки, в которых так классно таскаться и по улицам, и по пляжам. Мы едим в кафешках, торгующих едой на вес, пробуем все возможные экзотические фрукты, продающиеся на каждом углу, и только наслаждаемся нашей свободой.

Русских туристов пока не встречаем, поэтому, когда местные узнают, откуда мы приехали, они удивлённо и воодушевлённо кричат «Вива Русиа», а мы лишь смеёмся и чувствуем себя какими-то особыми диковинками в этом диковинном государстве.

— Ммм, — очередное моё утро начинается с нежного поцелуя в шею.

— Просыпайся, красавица, у меня сегодня на тебя грандиозные планы.

— Серьёзно?

Мне совсем не хочется открывать глаза, я бы ещё поспала, тем более, мы гуляли большую часть ночи, а потом занимались любовью. Герман неутомим, да и я не лучше, превратилась рядом с ним в какую-то мартовскую кошку.

Мне щекотно, потому что его пальцы блуждают по моему плечу, гладят шею, откидывают волосы и… замирают.

— Что это?

Я напрягаюсь, тут же переворачиваюсь, чтобы он дальше не пялился на меня. Три дня прошло, наверняка, он уже заметил на мне эту отметину, но, вероятно, лишь сегодня разглядел при дневном свете. Обычно я хожу с распущенными волосами, но не потому, что чего-то стесняюсь, мне так самой больше нравится.

— Ничего, — стараюсь говорить ровно и без лишних эмоций.

Прекрасно знаю, что он там увидел. Шрам… он бы не выглядел так ужасно, если бы не был относительно свежим.

— Откуда он у тебя?

— Ниоткуда, — отвечаю и зачем-то натягиваю одеяло повыше, чуть ли не до подбородка.

— Ты, что, внезапно замёрзла? — Герман хмурится, сдергивает покрывало и принимается меня щекотать, предпочитая свести разговор к шутке.

Очень быстро я оказываюсь у него на коленях, задыхаюсь от хохота, пока он не накрывает мои губы своим ртом. Возмущение тонет в глубоком поцелуе. Пальцами ныряю в его тёмные, завивающиеся от жары волосы. Они и мягкие, и жёсткие одновременно, и прекрасно отображают характер самого Германа. Он может быть очень целеустремлённым и настойчивым, но я понимаю, что у него доброе сердце.

Боже… я, кажется, тотально увязла в этом парне. Не хочу говорить, что влюбилась. Просто потому, что не готова думать сейчас о каких-либо чувствах, но я таю и млею, и чувствую себя окрылённой, как никогда. Это даже несколько меня пугает. Эмоции такие сильные, что я практически ощущаю от них боль. Они режут… режут меня, жалят, а секунды, проведённые без Германа, когда он просто спустился в магазин за соком на завтрак, тянутся бесконечно. И паника накрывает, что он… может не вернуться.

— Варя, — он с нежностью прижимает меня к своей груди, — я хочу, чтобы ты рассказала, откуда у тебя этот шрам. Он ведь… появился недавно?

Подушечкой большого пальца он поглаживает основание моей шеи.

Ну вот… приехали.

Шрам небольшой и, надеюсь, со временем станет менее заметным.

— Давай как-нибудь в другой раз, ладно?

Я смотрю на него исподлобья, вкладывая в этот многозначительный взгляд обещание, что мы когда-нибудь вернёмся к этой теме. Сейчас я не готова рассказывать ему про Руса и то, что тот со мной сотворил. Да и в целом не хочу с Германом обсуждать своё прошлое. Так приятно жить в здесь и сейчас, и не думать о том, что было, а ещё больше — о том, что будет. Правда, я знаю, что Герман из Питера, так что в душе надеюсь, что наше маленькое «курортное» (боже, как странно звучит, тут же не курорт) приключение выйдет за рамки пошлого слова «случайный роман».

— Договорились? — повторяю более настойчиво.

— Хорошо, — нехотя отступает Герман.

— А сейчас лучше расскажи, что ты там сегодня придумал?

— Эээ… нет, когда приедем на место, тогда и расскажу, а, вернее, ты сама всё поймёшь, как увидишь.

— Тогда как? Сейчас собираемся?

Я уже готова спрыгнуть с кровати, но Герман ловит меня за талию и притягивает спиной к своей груди.

— Попозже, — чуть ли не мурлыкает мне на ухо, раскрытыми ладонями поглаживая ноги и задирая подол лёгкой сорочки.

Мои бёдра покрываются мурашками, когда Герман кончиками пальцев рисует на них узоры. Наша одежда куда-то быстро исчезает. Он обнимает меня крепко-крепко и переворачивает, укладывая на живот. Ему явно мало нашего ночного забега. Говорю ж, неутомим.

Через два часа мне вовсе не до смеха. Мы забрались, кажется, на самую высокую гору в Рио. Идём по извивающейся тропинке вверх, хорошо, что налегке, сомневаюсь, что выдержала бы такой подъём даже с небольшой поклажей.

— Далеко ещё? — недовольно ворчу.

— Да собственно всё.

Дорожка делает поворот, мы выходим на открытое пространство, и я замираю.

Секунду спустя со словами «эээ… нет» разворачиваюсь, готовая бежать обратно, но Герман быстро ловит меня за руку и тормозит.

— Ты спятил? — приходится на него чуть ли не шипеть. — Что это такое? — мой палец обвинительно указывает на группу людей на краю скалы, а ещё огромный ненадёжный дельтаплан.

— Это? Лекарство от аэрофобии, — с улыбкой Герман притягивает меня к себе, и я утыкаюсь лбом ему в грудь, мотая головой из стороны в сторону.

Сама мысль, что он пусть даже теоретически предполагает, что я соглашусь сигануть вниз на этих «крыльях мотылька», меня удивляет.

— Нет и нет. И ещё раз нет. И нет.

— Тише, — он целует меня в макушку. — Не обязательно лететь сразу. Пошли просто посмотрим.

Герман не давит и не настаивает, и я ему благодарна, но принять предложение не могу.

— Ты точно обалдел, я не собираюсь на это смотреть.

— Варь, ну ты же мне сама говорила, помнишь?

— Что говорила?

— Что твоя аэрофобия от того, что ты не управляешь процессом. То есть, скорее всего, из-за этого. А здесь, — он делает широкий жест рукой, — всё полностью под твоим и моим контролем. Я ведь полечу с тобой, я уже делал это, со мной тебе абсолютно ничего не грозит, я буду рядом, я поддержку.

Его голос такой ласковый, а доводы настолько убедительны, что велико искушение поддаться, согласиться, пойти на поводу.

— Ааа… я… не знаю, — жмурюсь и снова мотаю головой, но Герман опять шепчет своё «тише».

В конце концов, он убалтывает меня посидеть и посмотреть, как это делают другие.

— Ты мне доверяешь? — шепчет мне на ухо.

— Доверяю, — искренне отвечаю, — но это — другое!

Смотрю на довольных улыбающихся людей, предвкушающих приключение, а у самой в животе холодеет, но где-то там… под ледяной коркой страха начинает просыпаться интерес, пока Герман в красках описывает мне, какое это классное чувство — свобода полёта, как здорово ловить потоки воздуха, чувствовать себя птицей, видеть сверху места, где мы гуляем каждый день: Ипанему, Леблон, Сан-Кораду, он практически убеждает меня. Я смотрю на всё его глазами, и, наверное, в какой-то момент страх немного отступает.

08

Наши дни

Очень опасно вспоминать о прошлом. По крайней мере, о том периоде, когда они только познакомились, и всё было безоблачно. Герман подлечил её от последствий токсичных отношений, в которых она увязла достаточно плотно. А затем произошло то, что произошло. Так что теперь приходится напоминать себе, что ностальгировать в её положении непозволительно.

Непозволительно. Именно так. Однако воспоминания то и дело лезут в голову. Жила без Германа и думать не думала о том периоде, на который сама поставила жёсткий блок. С самого начала волевым усилием приказала себе не искать о нём информацию, не «гуглить», не спрашивать общих знакомых, а всех желающих рассказать о его жизни — убрать из круга общения.

К концу недели я уже в Петербурге. Сейчас только середина октября, так что снегом даже не пахнет. Зелени на деревьях ещё предостаточно, а я с детства знаю, что пока всё не спадёт, начала зимы можно не ждать.

Квартира на Шпалерной встречает меня холодом каменных стен. Приходится в спешном порядке включать все батареи и выветривать застоявшийся запах питерских дворов из просторного помещения. Здесь не особо уютно, или это мне так кажется, потому что мой северный город встретил меня мрачным серым небом и призрачной туманной дымкой, висящей над артериями рек. Комната площадью почти в тридцать метров с потолками под четыре метра живо отапливаться не желает, поэтому, как только предоставляется возможность, я сбегаю отсюда, готовая гулять хоть весь день, только бы не возвращаться и не заполнять голову очередными воспоминаниями. Здесь они, по большей части, будут горькими.

Но и в городе, особенно в этом районе, куда не плюнь, всё напоминает о Германе. Вот чёрт же-ж! Не было его на горизонте, и жила себе преспокойно, а теперь я так нервничаю, будто мне снова девятнадцать и мы только познакомились.

Самое неприятное, я не понимаю, что в голове у Германа, не могу поверить, что он не знал, что я здесь работаю. А, может, действительно не знал?.. Кто теперь разберёт… Ситуация поменялась: он мой босс, и надо с этим как-то жить. Только если Островский думает, что я буду покладистым сотрудником, пусть обломится сразу и бесповоротно. Если он, как и говорил, наводил справки, то знает, что покладистость — это совсем не про меня.

Вечер накатывается внезапно, я снова забегаю домой, чтобы переодеться и сходить в «Шляпу». Я знаю, там всегда разношёрстная публика, прекрасный джаз и разнообразный выбор алкоголя. В тесном душном помещении можно без проблем затеряться и перекинуться парой ничего не значащих фраз у барной стойки с каким-нибудь завсегдатаем.

Контрабас звучит заигрывающе, а клавиши под пальцами музыканта за узким видавшим виды пианино выдают шаловливую импровизацию, когда я с бокальчиком красного сухого устраиваюсь в углу стойки. Этот бар на Белинского совсем не меняется: всё те же зелёные стены, всё та же тяжёлая деревянная барная мебель и огромные вытянутые окна, за которыми по улице пробегают ночные гуляки. Такие же одиночки, как и я.

Хныкающие звуки саксофона с каждым новым моим глотком становятся всё веселее. И всё-таки чувствую себя в своей стихии, в своём городе. Боже, мне так этого не хватало. Да-да! В Москве так стремительно, в Нижнем — слишком неспешно, а тут — самое оно. Ритм Северной столицы странным образом со-настроен с моим собственным.

Ловлю заинтересованные взгляды мужчин. Странные, ведь я оделась совсем по-простому: джинсы, толстовка, волосы забраны в хвостик, никакого намёка на интимность и утончённость, но, видать, здесь особая публика.

Притоптываю ногой в такт и допиваю вино. Надо бы повторить, — думаю, и тут же передо мной на стойку опускается наполненный до краёв бокал, будто бы кто-то ждал знака от меня.

Поворачиваю голову и утыкаюсь взглядом в чтеца моих мыслей. В Германа. Отшатываюсь так, что чуть не падаю с высокого барного стула. Неподдельное удивление мелькает на моём лице, и глаза Островского опасно и довольно вспыхивают.

Я ненавижу, когда меня застают врасплох, теперь ещё более ненавижу, если это Герман.

— Преследуешь? — коротко бросаю без всяких приветствий, снова находя равновесие.

Он наклоняется ближе, и до меня долетает его запах — тягучий, мужской. Аромат его кожи, перемешанный с дорогим парфюмом. Мне хочется вдохнуть поглубже, но я сдерживаюсь, лишь смотрю на его щёку, где уже проступает дневная щетина.

Мозг работает на полную, просчитывая все его и мои ходы. Общение с Германом сродни игре в шахматы, я не знаю, какой будет его следующий ход. Сегодня пятница, и, если он не спешит домой, значит, действительно торопиться особо некуда.

А зачем тебе знать: есть ли у Германа кто-то, к кому стоит спешить? — тут же нарисовывается закономерный вопрос.

— Кто виноват, что нам нравятся одни и те же места? — вопросительно вскидывая брови, интересуется он.

Никто, милый. Только если общее прошлое.

Я жму плечом, как мне кажется, вполне себе небрежно. Затем опускаю взгляд на барную стойку.

— Спасибо, но не надо, — отодвигаю вино.

— Не дури, давай уже без привычной принципиальности, — он возвращает бокал на место, в его голосе лёгкое раздражение, будто я маленький ребёнок, который не желает слушаться. — Я хочу тебя угостить.

— Ладно, спасибо, — слегка отступаю, а затем отворачиваюсь, чтобы не искушаться и не продолжать разговор, хотя по спине начинают бегать опасные мурашки.

Нервные окончания так остро реагируют на близость Германа, что вызывают у меня сплошное недовольство. Внутреннее «я» в приказном тоне твердит: обернись, обернись, ну обернись же!

— Как переезд? Удачно? — дыхание Островского касается моих волос.

Это что ж: он, значит, ближе подвинулся?

— Если бы не ты, я бы и не переезжала.

— Если бы не я… — повторяет он медленно, будто пробуя слова на вкус, — Варя, а начало было таким многообещающим.

Возможно, это вечер и расслабляющая обстановка бара так на него действуют, а, возможно, он, как и я, какое-то время предавался горько-сладким воспоминаниям. Кто знает?

Я оборачиваюсь и то, что вижу, совсем мне не нравится. Только сейчас замечаю, что Герман одет повседневно, и от того столичного «босса» в нём мало что прослеживается. Джинсы, тонкий чёрный свитер с треугольным вырезом, кожаная куртка поверх создают совсем другой образ.

Даже интонация его голоса изменилась: мягкая и заигрывающая, что возвращает нас во времена, когда мы познакомились, и он был моим…

Так. Стоп. Очень неправильное направление мыслей. Он теперь мой босс, а то что было прежде — прошло, похоронено и забыто.

— Знаешь, у меня нет привычки тусоваться с начальством, может, ты отсядешь? — эти слова вырываются так необдуманно и слегка внезапно даже для меня самой.

Язык побежал вперёд головы, не совсем удачно, ведь с этим мужчиной надо аккуратнее подбирать слова, а я тут откровенно грублю.

Герман же, ничуть не обидевшись, накрывает лицо ладонью и хохочет, поглядывая на меня.

— И не подумаю, тем более, тут всегда дефицит посадочных мест, ты же знаешь.

Это его «ты же знаешь» действует на меня раздражающе. Знаю, конечно, но предпочла бы не знать. Вернее, не разделять с ним общие воспоминания.

Хмурюсь, соскакиваю со стула, иду в зал. Ладно, тебе лень переместиться, тогда это сделаю я. Но Герман прав, тут яблоку негде упасть, и свободных стульев нет. Замираю на другой стороне бара напротив сцены, в пританцовывающей толпе.

Контрабасист заводит «Город над вольной Невой» в джазовой обработке, и все начинают подпевать. Это такой местный мини-гимн, что ли.

— Ничего не меняется, даже репертуар, — Островский всё же настигает меня, держится позади, и я сдаюсь.

Куда я бегу? Зачем? К тому же это глупо и по-детски. Просто вспомнилось прошлое, вот я и расклеилась, но я ведь не такая, я сильная, смелая, гордая, и никогда не пасую перед трудностями. Пожалуй, стоит это себе почаще напоминать.

Герман стоит прямо за моей спиной. Его ладони ложатся мне на плечи, защищая от неизбежных толчков в толпе. Через неё то и дело, словно волнорезы, снуют люди. А я ничего не замечаю и ни о чём не думаю, кроме горячих рук Германа, оберегающих меня.

Я делаю глубокий вдох и прислоняюсь к его плечу. Ладно, к чёрту, пора расслабиться. Сейчас я не могу держать оборону. А он чего хочет? Может, случайно в «Шляпе» оказался?

Ага, так же случайно, как купил фирму, в которой ты работаешь… Вот, мысли снова бегут по кругу.

Если это какой-то извращённый способ мести, я не хочу быть его целью. Интересно, простого «прости, я переборщила тогда» будет достаточно? Что-то сомневаюсь…

— Варь, — выдыхает он мне в ухо, — я здесь давно не был, а ты?

Мы начинаем перекидываться незначительными фразами о музыке, об атмосфере, которая совсем не изменилась, кажется, болтаем даже об октябрьской погоде. Ох, и на опасную дорожку мы ступили. Ладно, пусть будет только сегодняшний вечер. Потом я подумаю, как поступать дальше, как с ним себя вести, какой тактики придерживаться.

В конце концов, через пару часов мы собираемся по домам, выходим на улицу и бредём по Белинского до перекрёстка с Литейным. В голове немного шумит от выпитого вина, но прохладный октябрьский воздух приводит меня в чувства. Не знаю, куда Герману надо, но мне вперёд, поэтому я быстро бросаю «пока» и спешу к мигающему светофору. Не хочу этих долгих неловких прощаний.

Островский быстренько ловит меня за руку.

— А как же прощальный поцелуй?

Меня прошибает, это сказано так… вот с теми самыми интонациями Германа из самолёта, того самого парня, с которым я познакомилась в отпуске. Это совсем не похоже на Германа-босса, и я боюсь, как бы у меня не случился диссонанс.

— Лучше не стоит, — бормочу я, пытаясь высвободить зажатый в его пальцах локоть.

Герман на секунду замирает, но затем усмехается и наклоняется ещё ниже. Его зелёные омуты маячат совсем рядом с моим лицом. Взгляд невольно опускается к губам. Я помню их мягкость и вкус, и деликатность, и ласку. С трудом мотаю головой, сбрасывая лёгкое оцепенение.

— Не надо, — упорствую и слегка толкаю его в грудь рукой.

А затем разворачиваюсь и ухожу, пока есть силы.

— Давай провожу, — долетает до меня.

— Не надо, — коротко бросаю через плечо.

Тем более, не надо, — уточняю уже про себя.

09

Первый рабочий понедельник, как ледяной душ. Закрадываются мысли, что тот Герман из «Шляпы» мне то ли привиделся, то ли приснился. В офисе меня встречает совершенно другой Островский.

— Зайдите ко мне, Варвара, — бросает он, проходя мимо отдела кадров, куда я заглянула, следуя предписаниям в каком-то дурацком маршрутном листе, кем-то оставленном для меня на ресепшене.

— А куда идти-то, Герман Маркович? — бросаю я ему в спину, но он уже вышел из кабинета и меня не слышит.

— Я вам сейчас всё объясню, — успокаивает меня местный кадровик Анастасия, девушка чуть за тридцать с толстой косой каштановых волос.

Здесь все сотрудники, на первый взгляд, несколько «прибалдевшие». Филиал был неким сонным северным царством, которое то и не трогали без особой надобности. Теперь же на всех свалилось гордое звание головного офиса, и пока местные не понимают: хорошо ли это для них, плохо ли, и в целом, чем грозит.

Когда я слиняла сюда от Варгановых, «Интер-консалт» занимал всего несколько кабинетов в скромном двухэтажном здании на Лиговке. Теперь компания переехала в бизнес-центр премиум-класса с окнами на основную городскую магистраль — сердце города, и планирует оккупировать в перспективе два уровня полностью.

Из невнятного маршрутного листа я не могу понять, где находится мой кабинет. Поэтому пока, по договорённости с Настей, пристраиваю вещи в отделе кадров на временную передержку и иду в указанном ею направлении. Проплываю по коридору мимо бесконечных стеклянных дверей, я будто в аквариуме — вижу всех и вся. Царит лёгкий хаос, и кучи не распакованных коробок ждут своей очереди на разбор. Такое ощущение, что Островский сюда не только Москву перевёз. Интересно, это опыт работы в Европе сказывается или такой у него стиль руководства: экстремальная встряска? А ещё интересно, эти прозрачные стены для красоты или для удобства руководителей, чтобы знать, что их сотрудники не заняты левыми делами в рабочее время?

В целом, я надеюсь, что мой режим «постоянно в разъездах» сохранится, и новая командировка унесёт меня подальше от этого улья и нового босса. А ещё от воспоминаний. Нет ничего лучше, чем быть подальше от объекта моим мыслей.

Кое-где стекло, однако, матовое, это создаёт некое подобие интимности, а дверь, к которой я в итоге прихожу — деревянная и сплошная. За ней офис генерального директора.

— Ну, конечно, — бормочу я, — о своей приватности ты не забыл побеспокоиться, милый.

Вхожу внутрь, ожидая увидеть секретаря, но за столом никого нет, и следующая дверь в кабинете Германа нараспашку.

— Нет-нет, думаю, на следующей неделе мы уже его получим, — доносится до меня голос босса.

Кстати, довольно странно, что слово «босс» так органично приклеилось к Герману, так естественно называть его шефом. Пусть и дальше ходит в своих идеально-скроенных деловых костюмах, это помогает не воспринимать его, как парня из моего прошлого.

— Это было бы замечательно, — отвечает кто-то ему.

Я заглядываю в дверной проём и обнаруживаю Германа и ещё одного мужчину лет пятидесяти с лёгкой проседью в волосах, сидящими за конференц-столом, расположенным перпендикулярно к директорскому. Интересно, кто же этот визитёр, учитывая, что Островский предпочитает решать с ним вопросы на одном уровне?

— Кхм, — обозначаю я своё присутствие, и мужчины синхронно оборачиваются.

Конечно, можно было подождать в приёмной, пока они договорят, но раз уж я заглянула, будет как-то странно молча удалиться. Да и сам Герман приказал зайти к нему, как закончу. Вот, раз приказано, надо исполнять.

На лице Германа возникает дежурная улыбка, глаза смотрят серьёзно, но устало, будто бы он проработал все выходные без просыпу. Если в моей душе и возникает какое-то сочувствие, оно быстро улетучивается, стоит Островскому открыть рот:

— Варвара, приятно видеть, что вы уже закончили, принесите нам, пожалуйста, кофе.

Мои брови удивлённо приподнимаются вверх. Принесите нам, пожалуйста, кофе? Это он с чего взял, что я тут нанялась кофе носить? Ни приветствий, ни представлений, полный игнор делового этикета, и эта просьба о кофе так сбивает меня с толку, что я на автопилоте разворачиваюсь и иду его готовить.

Пока кофе-машина в приёмной жужжит, выдавливая чёрный горький напиток из капсулы, я расставляю на подносе сахарницу, вазочку с печеньем, блюдца и приборы. Голоса мужчин приглушённые, только раз я слышу, как собеседник Островского чуть ли не выкрикивает «нет, нет, что вы!» О чём у них там беседа интересно? В голову закрадывается мысль, что, не специально ли меня выставили из кабинета, чтобы я не услышала лишнего. Впрочем, тогда Герману было достаточно попросить меня подождать за дверью, да и в общем-то не оставлять её открытой.

Через несколько минут с невозмутимым видом заношу поднос в кабинет, а потом удаляюсь, тихонько закрыв за собой дверь.

Ну, и что мне теперь делать? Окидываю взглядом приёмную: тут большой кожаный диван светло-коричневого цвета, фоторамки с видами города на стенах, безликий полупустой стеллаж и секретарский стол с развёрнутым к окну креслом. Ещё в приёмной есть пара дверей, но что за ними и куда они ведут, я не представляю.

Сажусь в кресло, достаю телефон и просто листаю ленту новостей, покачиваясь взад-вперёд, упираясь в пружинистую сетчатую спинку.

В чате в мессенджере сообщения от девочек из Нижнего, грустные смайлики и вопросы, как обустроилась на новом месте. А мне пока и рассказать нечего. Кабинета нет, стола нет, определённости тоже нет.

Через минут десять дверь кабинета Германа распахивается, седовласый незнакомец пулей вылетает в приёмную, невнятно прощается со мной и исчезает в коридоре.

— А кто это был? — спрашиваю у Островского, когда он выходит следом за гостем.

— Неважно, — бросает он, а потом с ухмылкой спрашивает. — Уже обустроилась, смотрю?

— В смысле? Что, значит, обустроилась? — я поднимаюсь из-за стола и теперь стою подбоченившись.

— В смысле это твоё рабочее место. Как будешь готова, заходи, расскажу, что у нас на повестке дня, — кидает Герман и опять уходит к себе, показывая тем самым, что разговор окончен.

А мне это совсем не нравится. Я чуть ли не рычу от досады, готовая броситься за ним и высказать всё, что думаю о нём и его самомнении в это ужасное утро понедельника. Даже не верится, что этот айсберг с океанским самомнением пару дней назад подпаивал меня в «Шляпе», пытался поцеловать и набиться в провожатые до дома. Интересно, чем бы всё закончилось, если бы я позволила? Если вспомнить про Рио, ну… понятно, чем бы всё закончилось, я так думаю. Ледяной душ рабочих отношений прекрасно приводит в чувство, скажу я вам.

Снова опускаюсь на стул и подъезжаю к столу.

— А как же обещанный отдельный кабинет с окнами на Невский? — фыркаю я. — Врун!

Ну да, тут есть одно окно, оно тоже смотрит на проспект, но, видимо, мои заслуги для компании столь ничтожны, что меня перевели на должность секретаря в приёмной директора. Плакали мои командировки и инновационные технологии, внедрением которых я до недавнего времени занималась.

Выдвигаю верхний ящик стола и натыкаюсь на груду всякой всячины: тут и ежедневник, и помада, и расчёска, и стикеры, перетянутые резинкой, а ещё отрывные листы накладных курьерской службы и прочая дребедень.

Хлопком задвигаю ящик и решительно вскакиваю на ноги.

— Там в тумбочке чьи-то вещи, — обвинительно кидаю я, заходя к Герману в кабинет без стука.

Он уже сидит за столом и что-то быстро набирает на компьютере, уставившись в монитор.

— Это моего секретаря.

— Ах, всё-таки у тебя есть секретарь, — не без сарказма отвечаю я.

— Есть.

Островский лаконичен и даже не смотрит на меня, словно у него есть дела куда важнее, чем бессмысленный разговор с сотрудником. Нет, милый, придётся оторваться. Я приближаюсь к рабочему столу и прислоняюсь бедром к его краю. Герман переводит на меня задумчивый взгляд. Я жду, пока он пройдётся от бедра выше и остановится на моём лице. Надеюсь, он удовлетворён своим коротким осмотром. Мускул на его щеке дёргается, и я почему-то прихожу с заключению, что он доволен. Сегодня я надела зелёное платье по фигуре, и знаю, что оно чертовски мне идёт.

— И где же он, твой секретарь, позволь узнать?

В моих глазах вызов, а в голосе — лёгкая претензия. А что? Имею право.

— В отпуске на три недели по семейным обстоятельствам, — снисходит он до ответа, и я киваю.

— И ты решил…

— Что ты пока её заменишь, — заканчивает босс за меня.

Герману не удаётся сохранить серьёзность до конца, потому что я вижу эту его чёртову ямочку на щеке, и мне совсем не нравится, что наглец тут развлекается за мой счёт. Сказал же, что скучает.

— Прекрасно, но у меня, Герман Маркович, другая должность. Я далека от ассистентского функционала.

— Пока у нас идут перестановки в филиалах, ты вполне можешь помочь мне. Уверен, ты справишься.

В целом, он прав, но я не хочу уступать ни миллиметра, пока это возможно.

— Помочь? Взяв на себя обязанности твоего секретаря?

Герман разворачивается ко мне, чуть качнувшись на спинке кресла. Если я обойду стол и сделаю два шага, то имею все шансы прямиком приземлиться к нему на колени. И отчасти мне очень хочется это сделать. Наверное, так будет удобнее вцепиться ему в волосы и стереть эту ухмылочку с лица.

— Как вариант. В деньгах ты ничего не теряешь.

— При чём здесь деньги, я…

Что я? Не рождена для секретарской работы? Вернее, для секретарской работы на тебя, милый… Вот что мне хочется ему сказать, но я лишь делаю глубокий вдох и держу язык за зубами.

— Я не могу быть твоим секретарём.

— Это ещё почему?

Потому что ты неправильно на меня действуешь. Потому что я не хочу слишком часто с тобой контактировать. Потому что мне не нравится собственная реакция на твоё появление в моей жизни. А ещё, потому что я боюсь этой реакции, очень боюсь. Давай встречаться на совещаниях и держаться на расстоянии друг от друга? И больше никаких внерабочих встреч. Прекрасный вариант, ты так не думаешь? Всё это проносится в моей голове за секунду, но, конечно, Островскому я говорю совсем другое:

— Потому что у меня есть свои должностные обязанности. Моя работа сама себя не сделает.

— Мы наймём тебе помощника, — откидывает мои возражения одной фразой.

Приехали.

— А почему бы тебе не найти временного помощника себе?

Логично же, так? Но, видимо, у Германа своя логика.

— Можно найти, но… я хочу, чтобы это сделала именно ты. Насколько помню, ты прилежна и исполнительна.

Помнит он… лучше бы не вспоминал, а то и я следом, ещё чего, тем же займусь.

После таких слов мне нечего добавить. Удовлетворение, плескающееся в его взгляде, можно разливать по флаконам и продавать за бешеные деньги. Что ж, хочет себе секретаря в моём лице, значит, получит. Только со всеми отсюда вытекающими последствиями.

10

Своей самой сильной стороной я всегда считала стрессоустойчивость. Только вот работа под началом Германа доказала мне полную несостоятельность этого моего убеждения. Началось всё со звонков, вереницей потянувшихся через мой рабочий стол в кабинет шефа. Когда я работала преспокойно в своём пространстве на своей отдельной должности, да ещё и большую часть года пребывала в командировках, я не особо часто общалась с коллегами по телефону, предпочитая формат электронной почты или обмена сообщениями в мессенджерах. Тут же оказалось, что я являюсь первым барьером, неким пограничным пунктом, через который не каждому абоненту суждено пройти.

Мало того, что звонили много и по всякой ерунде, так у большинства самомнение оказывалось размером с известный дубайский небоскрёб. Как там его? Не помню. Такое ощущение, будто они ожидали, что я буду стелиться перед ними ковровой дорожкой.

— Варя, где контракт с «Берингом»? Мне нужны эти документы, — Герман выглядывает в приёмную, так как дозвониться до меня не представляется возможным.

Я с очередным зам замом зама на телефоне.

— Сейчас, — киваю я, продолжая сшибать возражения раздражённого мужчины на том конце провода, считающего, что я срочно ему что-то там должна. В то же время на телефоне бешено мигает кнопка второй линии — вместо красной точки, кажется, вижу знак бесконечность.

Я, в общем-то, ещё плохо ориентируюсь в документах, так как половина их находится в коробках, и точно не понимаю, где какой контракт лежит. А подать их Герману всегда нужно «пять минут назад».

А ещё Островский замучил меня просьбами приносить ему и его визитёрам кофе. Как там говорят, жена с годами может превратиться в кухонный комбайн? Тогда я на временной должности секретаря уже с первого дня превращаюсь в кофе машину.

Когда Герман отправляет меня с поручениями в другие отделы, я напоминаю себе Алису в Зазеркалье, бродящую по стеклянному офису и точно не знающую, что её ждёт в конце пути. Хорошо, хоть народ у нас добрый: всегда поможет, всегда направит. Ещё и поболтать с новым лицом не прочь, было б только у меня время!

В какой-то момент меня начинают раздражать эти его приказы «принеси-подай» или «иди туда, сама не зная, куда», и я начинаю закипать.

Потом торможу себя. Пфф… что же это такое? Надо сделать вдох-выдох, ещё раз вдох и сосредоточиться на деле. А то Островский слишком довольный ходит, видя, что у меня практически мозг кипит от его заданий.

Во вторник утром я на офисной кухне. Приехала пораньше, чтобы спокойно начать день и просмотреть свою собственную почту и решить свои собственные дела по своим собственным прямым обязанностям. А то с поручениями Островского мне больше ни на что времени не остаётся.

Решаю пока не показываться в его приёмной, поэтому сижу тут за столом и гружу свой небольшой рабочий ноут. Мой почтовый ящик ломится от писем. Боже-ж, я ведь весь вчерашний вечер потратила на его разгребание. Раньше этим частично занималась Алёна, а теперь всё-привсё на мне. Может, действительно поговорить с Германом, пусть возьмёт её на удалённую сдельную работу, пока его секретарь в отпуске, и я за него пашу, как ненормальная.

Иду к раковине сполоснуть кружку и кидаю взгляд на двух девушек, о чём-то шепчущихся за столом у окна. Мало кого я тут знаю по имени и должностям, да и визуально тоже. Только вот лицо, высвечивающееся на экране смартфона одной из них, мне безмерно знакомо. Я теперь его лицезрю ежедневно.

— Это Герман на экономическом форуме, — говорит одна, — в прошлом году приезжал.

Это её «Герман» звучит так небрежно, будто они миллион лет на короткой ноге. Ничего не могу с собой поделать, но тихонько закипаю.

— Слушай, ну он ничего так, — отвечает ей подруга-коллега.

Мысленно закатываю глаза и сдерживаюсь, чтоб не фыркнуть в голос. Ничего так… оценили.

— Да более чем ничего.

Обе тихонько хихикают, и я невольно скептически поднимаю бровь. Как-то странно, что их ни капли не смущает обсуждать новое начальство прямо на работе. Более чем ничего, это на сколько баллов, кстати, тянет?

— Более чем? Я бы по-другому сказала, — вторит моим мыслям девица.

— И?

— Да он просто бомбический.

— Ты хочешь сказать: секс ходячий?

— Ну, у меня таких секси-директоров ещё не было.

— У меня тоже, — признаётся следом её подружка.

— Я тут ещё его фоток нашла, смотри.

— Специально искала?

— Ну, да, надо же знать, под чьё крыло мы теперь попали.

Блондинка, в чьих руках телефон, прыскает от смеха и прикрывает рот ладонью. Сразу понятно, что она была бы не прочь попасть не только под «крыло» шефа. Без вариантов девочка. Я со стуком опускаю чашку на столешницу.

— Жаль он из своего кабинета почти не выходит, — вздыхает блондинка. — Серёжа то был ближе к народу, когда приезжал, всегда уделял всем нам время.

— Серёже уже под пятьдесят или даже за, а Герману и тридцати нет.

Меня опять передёргивает от их фамильярного «Герман», да и наш бывший шеф, Возов, на Серёжу ну никак не тянет.

А что это ты так разволновалась? — тут же просыпается внутренний голос. — Будто тебе одной из всего женского пола позволено его Германом называть.

Ну, почему же одной, — мысленно отвечаю себе же. — Ещё маме, бабушке, ну и тёте, если есть таковая.

— Привет, — невинно хлопаю ресницами и делаю шаг к столу девушек, — а кто это у вас тут такой?

Наклоняюсь чуть ниже, чтобы рассмотреть Островского. В тёмно-синем костюме, в прекрасном галстуке в красную полоску, стоит, улыбается, вроде даже ни капли не скучает.

— Так это наш новый босс, не видела разве ещё? Ой, а ты сама, наверное, новенькая, из Москвы перевели? Да? — говорит миловидная блондинка на одном дыхании.

— Да, из Москвы, — коротко подтверждаю.

— Ну, вот, я так думала! — она покачивает телефоном в руке. — Симпатичный, правда?

Не знаю, с чего она вдруг решила, что со мной можно посплетничать? Может быть, стиль жизни у неё такой?

— Ага, — без лишних охов и подробностей выдаю я. — И, правда, симпатичный.

— Надеюсь, что контактный, — с усмешкой продолжает она.

— Ну, это мы только на каком-нибудь корпоративе сполна проверить можем, в неформальной, так сказать, обстановке, — вставляет её подруга.

— А скоро… корпоратив-то? — тут же интересуюсь.

— Нет, — вздыхает блондинка и разводит руками, — ближайший только зимний. До него ещё вон сколько времени.

— Хм, — поджимаю губы и решаю выдать им здравую мысль. — А мне бывший шеф говорил, что корпоратив — это тоже работа. В старой фирме после каждого корпоратива по компании прокатывалась волна увольнений.

— А где ты раньше работала? — тут же интересуется блондинка.

— В «Варганов и сыновья», — отвечаю честно.

— А… понятно, — тянет она и в её взгляде зажигается интерес. — Там Кирилл начальник, но у него невеста есть. Вон в новостях часто мелькают. А раньше он только моделями интересовался.

Ну, допустим, не только моделями, так-то Ксения у него в подружках ходила довольно долго. Но меня удивляет осведомлённость этой девицы, любительницы светской хроники, о личной жизни перспективных питерских холостяков.

— О, у него же ещё младший брат был. Паша, вроде, — лицо блондинки светлеет.

— Там без вариантов, девочки, — качаю головой.

— Женат? Не слышала.

— Обручен, — вскидываю многозначительно бровь, думая про Нику и веря, что с младшим Варгановым у них всё сложится наилучшим образом.

Когда-то я пыталась с помощью Паши вытравить Германа из головы, потому что личная жизнь после фиаско с Островским была поставлена на паузу чуть ли не на два года, но затея изначально была обречена на провал.

Девушки продолжают шушукаться, а я возвращаюсь к своему ноуту и, пока сижу, раздражённо выстукиваю ногой под столом. Нет, я, конечно, не ослепла. Герман был привлекательным парнем, а стал притягательным мужчиной, кто же виноват, что он до сих пор меня привлекает и притягивает?

А это странное чувство… что это? Ревность? Откуда? Я не интересуюсь Германом и не ревную его. Нет-нет. Вот так. Буду чаще это повторять, сама быстрее поверю.

Когда минутная стрелка на круглых настенных часах опускается к половине десятого, я подрываюсь и бегу на своё место. Так увлеклась ответами на письма, что совсем про время забыла.

Сегодня в офисе спокойнее и, кажется, горы коробок слегка поуменьшились. Очень надеюсь, что к пятнице помещения фирмы перестанут напоминать макулатурный склад.

Дверь в кабинет шефа закрыта, но я слышу приглушённые голоса оттуда, а на собственном столе обнаруживаю стопку папок и записку, с просьбой снять копии с определённых страниц и раздать. Этим я и занимаюсь следующие десять минут, а потом захожу в кабинет Германа, прерывая оживлённый разговор своим появлением.

Ого, да тут настоящее совещание. За длинным столом расположились двенадцать человек, а Островский во главе всех — тринадцатый. Настоящая чёртова дюжина. Почему этой встречи не было в его рабочем календаре? Импровизация?

Я одариваю всех милой улыбочкой и начинаю раздавать откопированный материал. В этой странной тишине я даже начинаю ощущать лёгкое неудобство. Его усиливает тяжёлый взгляд Германа, следящего за каждым моим движением.

Ну, секси-босс, знал бы ты, как сотрудники надеются, что ты у нас контактный, а я вот, надеюсь, что нет.

— Варвара? — привлекает он моё внимание.

Заканчиваю со своим коротким поручением и оборачиваюсь к нему.

— Варвара, организуйте нам что-нибудь, — он ровно смотрит на меня, а в глазах пляшут черти. Наверное, прекрасно догадывается, как меня раздражает эта игра в официантку. — Пожалуйста, — будто бы спохватившись, добавляет он.

Значит, организуйте нам кое-что… Кое-что просит, кое-что и получит… Прищуриваюсь в ответ, и с улыбкой киваю.

— Конечно, сейчас организую.

11

Когда почти через пятнадцать минут я широким жестом распахиваю дверь в кабинет и впускаю внутрь вереницу официантов, недоумение и недовольство на лице Островского невозможно не заметить.

— Кофе-брейк, — заявляю перед всеми, бодро хлопая в ладоши. Я уже привлекла внимание, просто хочется позлить хозяина этой деловой обители. — Проходите, ребята, — по-свойски подгоняю я, — расставляйтесь тут и принимайте заказы, если таковые будут.

Придерживаю дверь, пока двое замыкающих вкатывают столик с бойлером, чайным набором, кофе-машиной, разнообразной выпечкой и нарезкой для бутербродов.

— Если кто-то проголодался, можно сделать заказ посерьёзнее.

Так и хочется добавить «не надо стесняться», но я сдерживаюсь.

Затем киваю официантам, мол, работаем, и одариваю присутствующих мужчин своей лучезарной, как надеюсь, улыбкой.

— А вы знаете, — заявляет какой-то наглец примерно моего возраста, развалившийся на стуле и с вызовом поглядывающий в мою сторону, — я вот только за.

— И я, и я, и я бы не отказался, — раздаётся со всех сторон.

— Ну так что? Примите у меня заказ? — поднимая бровь, интересуется хамоватый брюнет.

— Конечно, — елейно улыбаюсь и делаю знак свободному официанту.

Кажется, я спутала Герману все карты и превратила деловую встречу в деловой завтрак. Ох, уверена, никто из присутствующих такого не ожидал. Да и мой «начальничек» тоже.

Перевожу взгляд на Островского, а тот в упор смотрит на потерявшего берега парня. Боссу точно не нравятся заигрывающие интонации в мой адрес. Так и хочется его успокоить: не волнуйся, милый, я на такое давно не реагирую.

А зачем мне его успокаивать? — тут же спрашиваю саму себя.

Потом Герман и сам не промах, вон как смотрит: таким взглядом можно прибивать к стене. Внутри разливается приятное тепло от его… чего? Ревности?

Не сочиняй! — тут же одёргиваю, но ощущаю удовлетворённость: чуть ранее меня посетило это раздражающее чувство, теперь Островского. Возможно… только возможно.

Мне не хочется оставаться внутри и находиться на линии огня, поэтому убегаю к себе.

В итоге кофе-брейк затягивается, а я жду шефа, готового свалить мне на голову всё, что он думает по поводу моей самодеятельности. Подобные мероприятия оговариваются заранее и закладываются в бюджет. Но Герман и носа из кабинета не кажет.

Когда встреча заканчивается, я откладываю в сторону все дела и встаю, чтобы попрощаться с покидающими офис визитёрами. Один из них притормаживает, чтобы поблагодарить.

— Спасибо вам?.. — мужчина вопросительно поглядывает на меня.

— Варвара, — тут же нахожусь, понимая, чего он ждёт.

— Спасибо вам, Варечка, — кивает он с улыбкой. — Утро было внезапно непростым и затянувшимся. Вы скрасили нам совещание своим вниманием.

Он ещё какое-то время продолжает рассыпаться в благодарностях, а я лишь стою и развожу руками. Мол, не стоит, вот совсем не стоит, это всего лишь моя работа.

Ну, всё, теперь я точно могу чувствовать себя секретарём по полной. Это фамильярное «Варечка» от полного мне незнакомца окончательно навешивает на меня кадровый ярлык. Когда я вхожу в переговорки в должности руководителя отдела инновационных технологий, Варечкой меня никто не называет. Да, иногда я принимаю деловых партнёров и могу сама им приготовить чашку чая или кофе, ничего зазорного в этом не вижу. Герман же специально выводит меня из себя, знает, как меня это злит. Теперь вот ещё и «Варечкой» стала.

Но, что не прокатит с менеджером высшего звена, то позволено по отношению к секретарю.

Пока теряюсь в размышлениях: то ли оскорбиться, то ли умилиться, так и стою с улыбкой, молчаливо принимая похвалу. Ещё думаю про Германа и его реакцию, которую я, безусловно, буду наблюдать, когда все уйдут.

Однако босс удивляет меня. Запирается в своём кабинете и не выходит, по крайней мере, пару часов. Я тоже сосредотачиваюсь на делах, коих у меня великое множество. Признаться, мне немного жаль. Жаль, что он не вышел, не накричал на меня. Вернее, не наворчал. Всё-таки кричащий Островский как-то не укладывается в моей голове. С другой, ах как здорово было бы вывести его из себя. Этого айсберга.

Ну, какой же он айсберг, — твердит внутренний голос, — ты ведь знаешь, что это не так.

Да, было не так. Когда-то было. Даже теперь, вспоминая о его поцелуях, о его внимании и ласке, по телу проносятся горячие волны неуместного возбуждения. В постели Герман всегда больше давал, чем брал, и моему сердцу и телу, покалеченным после отношений с Русланом, эта терапия пришлась как никогда кстати.

А сейчас о парне из прошлого мне напомнил разве что Герман из «Шляпы» в минувшую пятницу. На работе Островский совсем другой. Признаться честно, меня это даже несколько задевает. Будто бы реакция на меня у этого мужчины просыпается только в неформальной обстановке, а тут я всего лишь рабочий предмет интерьера.

А тебе, что, хочется, чтобы у него на тебя проснулась реакция? — прилетает в голову очередной вопрос. — Э-э-э, не уверена.

Наконец, где-то после обеда босс выходит из своего кабинета и направляется прямиком к моему столу.

— Меня не будет до вечера, — бросает он, — отмени все встречи, пожалуйста.

— Ладно, — киваю я.

Когда же Островский без дополнительных комментариев устремляется к выходу, я не выдерживаю.

— А тебе понравилось сегодняшнее обслуживание? Я быстро созвонилась с кафе на первом этаже нашего центра, они оперативно среагировали. Счёт, конечно, пришлют в бухгалтерию для оплаты. Может быть, даже немаленький. Извини, что не удалось сэкономить ресурсы компании. Зато перед партнёрами в грязь лицом не упали. Не хочешь ли похвалить меня за находчивость, кстати?

Сижу, сложив ладони под подбородком, и вопросительно смотрю на обернувшегося Германа.

— Хвалю, — без энтузиазма бросает он. — Если заключить с ними договор на постоянное обслуживание, тарифы можно обговорить. Займись этим, кстати.

Улыбка гаснет. Ну вот, только лишней работы себе подкинула. Ладно, перепоручу кому-нибудь из договорного отдела. Улыбка снова расцветает.

— Значит ли это, что с меня сняты обязанности по личному кейтерингу твоего кабинета?

Уголок рта босса ползёт вверх в усмешке.

— О, нет, хочу, чтобы кофе для меня готовила лично ты.

Он выуживает из кармана куртки ключи от машины, зажимая их в свободной руке.

— Это, что, фетиш какой-то? — с вызовом бросаю я.

— Можно и так сказать. Из твоих рук он вкуснее, — совершенно внезапно Герман мне подмигивает, а затем скрывается в коридоре.

Пока я всё ещё сижу и хлопаю ресницами от его внезапного признания.

Вот же, хотела позлить, а, выходит, сама напросилась. То ли на комплимент, то ли на внезапное признание.

Его слова мне кое о чём сказали. Например, о том, что и он вспоминает то, что между нами было.

Да он не может не воспоминать! — тут же вопит дерзкая девчонка внутри меня.

И я даже не знаю: хорошо ли это, плохо ли. Отвечать могу только за себя, а Герман до сих пор тёмная лошадка. Хотя пять лет назад мне тоже казалось, что я его знаю, а вышло-то вон оно как.

Вечером сижу на кровати, зарывшись в одеяло, и штудирую присланные из Твери документы. Кажется, мой рабочий день никак не заканчивается. Когда я с утра до вечера разгребаю дела Островского, на собственные почти не остаётся времени. Всё-таки мысль привлечь моего бывшего помощника не такая уж неверная.

Я настолько возмущена, что решаю позвонить Герману здесь и сейчас, и высказать всё, что накопилось. Реально, завтра только среда, а у меня ощущение, что пятница была уже вчера. Такой уж у меня характер, действую под влиянием импульса. Вот и сейчас вместо того, чтобы отложить разговор до нового дня, я звоню Островскому и слушаю долгие протяжные гудки.

Ничего страшного, — настаивает внутренний голос, — если занят, отвлечётся.

— Слушаю, — коротко бросает он без всяких лишних слов.

На заднем фоне лёгкий шум и ненавязчивая музыка, Герман то ли в ресторане, то ли где-то в гостях.

— Отвлекаю? — зачем-то спрашиваю.

— Говори.

— Мне нужна моя Алёна. Помощник мой бывший. Уже десятый час, а я всё работаю.

Боже, это звучит так ужасно. Я и сама это осознаю. Вероятно, стоило продумать речь заранее или остыть, дождавшись утра. Проклятая моя импульсивность.

— Да. Непорядок.

— В общем, как знаешь, а я возвращаю её на сдельную работу. Не успеваю обслуживать и себя, и тебя, — всё-таки высказываюсь, чувствуя, что ещё больше закипаю от его дурацкой лаконичности в ответах.

— Без проблем, — отзывается Островский.

Больше тут добавить нечего.

— До завтра.

— До завтра.

— Гера, кто это? — раздаётся за секунду до того, как связь обрывается.

И звук этого высокого женского голоса где-то там, в отдалении заставляет меня скрипнуть зубами.

12

В шесть тридцать, когда я только варю себе кофе на кухне окнами во двор, приходит сообщение от Германа. Оказывается, у нас сегодня с ним деловая встреча где-то в городе.

— Мистер Спонтанность, — фыркаю я.

Он вполне себе оправдывает это прозвище, потому что за несколько дней, что я работаю с ним бок о бок, замечаю, что Герман чертовски прилично отклоняется от своего рабочего расписания.

Чей бы голос я не слышала вчера на заднем фоне, это никоим образом не повлияло на его распорядок дня. Ещё нет и семи, а он уже раздаёт указания.

Отправляю короткое «принято» и готовлю завтрак. Приоткрываю окно, чтобы впустить свежий воздух. В кухню врывается звук капель дождя, барабанящих по карнизам и скатам унылого двора-колодца. Очень надеюсь, что это привычная утренняя морось октября, и дождь не зарядит на весь день.

Я не хочу думать про женщин в жизни Островского, но любопытство и какая-то досада раздирают меня изнутри. Кто она? У них всё серьёзно? Давно ли? Это точно не должно меня волновать. Но вместе с воспоминаниями о прошлом вернулось и неприятное чувство, что история повторяется.

Ты ведь тоже монашкой не была, — подключается внутренний голос.

Ну, да, не была… не была… да, мы взрослые люди, что же мне оставалось — сохнуть по Герману до конца дней своих после нашего расставания? Почему-то сейчас после более чем пяти лет врозь мне кажется, что я рубанула с плеча, да и он был неправ. Приходит осознание нелепости произошедшего. Но дел мы оба наворотили, чего уж там скрывать.

Ладно, с кем там спит Островский, с кем проводит своё внерабочее время, меня уж точно не касается. Тогда почему мне неприятно даже просто об этом думать?

Следом отписываюсь Алёне с просьбой связаться сегодня, но чуть позже. Уверена, она мне не откажет, а, может, даже будет рада помочь. Даю в общем чате указаниям сотрудникам: моя команда инновационного офиса раскидана по разным филиалам, и у нас достаточно слаженная работа. Обычно мы встречаемся раз в неделю, но из-за загруженности у Островского, сообщаю, что конференцию перекинем на утро пятницы, то есть на завтра.

Ровно в восемь я выхожу из дома, и дождь перестал. Прекрасно. Но прогуляться не получится. На мне туфли на высоких шпильках, и я вызываю такси. Тащиться сейчас на машине в сторону работы совсем не хочется. Я одела темно-бордовый брючный костюм и серое пальто в тон моему настроению.

Герман уже на месте, и я с усмешкой кидаю ему «может, чашечку кофе», но он лишь с рассеянной улыбкой качает головой. Прекрасно, я знаю, когда надо отъехать. Он весь в делах и мыслях, и ему явно не до шуток. О моей вчерашней выходке с официантами тоже никто из нас не вспоминает.

Чуть позже просит меня накидать аналитику по нескольким последним проектам фирмы. Я с огромным удовольствием этим занимаюсь. Всё-таки цифры — это моё. Прогнозирование, планирование, анализ — тут я как рыба в воде. Да и, в общем, ориентируюсь в минувших проектах фирмы лучше Германа. Он то, считай, новичок.

— Может, поедем уже? — вырастает Островский перед моим столом, и я поднимаю голову от таблицы.

— А не рано? — посматриваю на часы на мониторе.

— Если раньше приедем, зайдём куда-нибудь, кофе попьём.

Предложение звучит и заманчиво, и пугающе. Однако я широко усмехаюсь и отодвигаюсь от стола, нашаривая ступнями туфли, которые успела скинуть.

— Вау, ну наконец-то, кто-то приготовит его для меня. Этот расчудесный кофе. Хотя бы бариста, — тяну с сожалением.

Герман улыбается в ответ, и в его глазах зажигается знакомый огонёк. Небось, уже приставил, как готовит кофе для меня в постель? Как когда-то…

Чёрт, Мельникова, отбрось ты эти фантазии. Это моя внутренняя ехидна играет словами и образами.

А дальше меня ждет настоящее испытание — я, Герман и напряжение между нами в замкнутом пространстве автомобиля.

— Я хоть в каком качестве с тобой еду? В качестве стенографистки?

Островский бросает на меня короткий взгляд.

— Ага, машинистки. Сейчас как раз по дороге заедем в какую-нибудь антикварную лавку, купим доисторический аппарат для работы.

— Супер, мечты сбываются, — я приподнимаю брови, демонстрируя весь свой неподдельный восторг. — А там никого не смутит, что я буду сидеть в уголке и стучать по клавишам этого «динозавтра»?

— И со звоном передвигать каретку? — вливается он в поток моей иронии.

— О да, обязательно со звоном.

Герман пропускает меня вперёд, когда мы выходим из здания, и более ровным тоном поясняет:

— Ты едешь по своим прямым должностным обязанностям, как руководитель отдела. Прости, что сразу не предупредил. Встреча организовалось слишком внезапно. Вчера уже поздно было созваниваться. Я как раз по дороге собирался всё тебе пояснить. В общем, тебе сейчас главное поприсутствовать и понять, чего от нас требуется. Говорить в основном буду я.

— Если думаешь, что меня обрадует такой расклад, глубоко ошибаешься. Я не из молчаливых.

Мои руки сами собой складываются на груди в защитную позу.

— Варвара, я лишь хотел тебя подстраховать, прекрасно понимаю, что о таких мероприятиях предупреждают заранее.

— Хорошо, давай, вводи меня в курс дела, — чуть остываю, не обнаружив никаких подтекстов в его словах. — Я готова слушать.

Мы забираемся — в прямом смысле слова забираемся — в «танк» Германа.

— Нравится смотреть на всех свысока? — усмехаюсь я, пристёгивая ремень безопасности.

— В смысле? — он реально не понял или делает вид, что не понял.

Машина быстро заводится и Герман без промедления трогается с места.

— А, не обращай внимания. Давай лучше к делу.

Ехать нам недалеко, но мы медленно ползём в пробке, поэтому у Островского достаточно времени, чтобы более-менее подробно мне всё рассказать. Я задаю вопросы, прошу рассказать подробнее, спрашиваю его мнение, делюсь своим. Удивительно, но это выходит так органично, что я на какое-то время забываю, что передо мной Герман. Забываю о своей болезненной реакции на него. Забываю о подозрительности.

Забываюсь настолько, что когда мы паркуемся на Большой Конюшенной, я выхожу из машины как-то неудачно. Ступаю на крышку люка, и тонкий каблук шпилек встаёт аккурат в небольшое круглое отверстие, уезжая вниз наполовину.

— Ой! — восклицаю, взмахивая руками.

Я бы упала, если бы не подоспевший Герман. Он ловит меня на полпути к земле.

— Ай, блин!

Слезы мигом брызжут из глаз, потому что острая боль в лодыжке на секунду затмевает разум.

— Варь? Ты как? — раздаётся над ухом.

Утыкаюсь носом Герману в плечо, а пальцами впиваюсь в ткань пальто.

— Я… Я… — глотаю воздух, не в силах продолжать от острой боли, но вздох за вздохом становится легче. — Моя нога. Мои туфли.

— Сейчас.

Герман впихивает меня обратно в машину, усаживая на пассажирское сиденье. Правая нога сама собой выскальзывает из застрявшей туфельки.

— Сейчас пройдёт, — обещает он.

Герман массирует мою ступню очень нежно и деликатно. Обхватывает подъем горячей ладонью, растирает кожу и пытается слегка покрутить стопой, проверяя, больно мне ещё или нет. Если бы не знала, что он финансист, заподозрила бы в нём склонность к спортивной медицине.

— Так нормально? Или болит? — в его голосе беспокойство и участие.

Смотрю на его склонённую голову, тёмные волосы легли волной от влажной мороси, висящей в октябрьском воздухе.

— Н-нормально, — заикаюсь я уже даже не от боли. Потому что она под волшебными манипуляциями Германа отступает.

Близость и прикосновения Островского туманят разум. Впервые мы так близко. Он присел, осматривая меня, и я смотрю на него сверху вниз. Эти прикосновение не похожи на касания руки или плеча, более интимные, более интенсивные.

— Ты все ещё плачешь, — замечает он, свободной рукой смахивая покатившуюся слезу с моей щеки.

— Это нечаянно и уже не от боли. Чувствую себя глупо, если честно. Спасибо, что не дал мне упасть.

— Зря благодаришь, — ворчит он, — это ведь я так неудачно припарковался.

— У твоего «крузака» высокая подножка. Слышала, что мужчины меряются… автомобилями. У кого больше, тот и круче, всё в таком духе. Да? Ну, судя по размерам… этой машины, можно сделать кое-какие выводы. Ну и я могла бы посмотреть под ноги, когда вылезала. Ещё есть желание взаимно посыпать голову пеплом в знак раскаяния? — вот так: то ли напала, то ли сгладила, ума не приложу, почему рядом с Германом так сложно прикусить язык вовремя?

Островский усмехается и убирает от меня руки. Поток чудодейственных прикосновений, увы, окончен.

— Давай посмотрим, что там с твоей обувью.

Прищурившись, наблюдаю, как он аккуратно выкручивает шпильку из дырки в люке. Только чуда не происходит. Каблук поломан к чертям, а я расстроена. День неудач какой-то, начиная с погоды.

— М-да… — забираю обувь из его рук. — Тут нужен конкретный ремонт.

— Или новая пара, — веселеет Герман и обводит бульвар взглядом. — Пошли в магазин зайдём. До встречи ещё есть время. А кофе придётся перенести на другой раз.

Последнюю фразу он произносит с такими ласкающими интонациями, что я не знаю, куда мне посмотреть, чтобы не на него, а то ещё краснеть начну.

— Да я даже не знаю, — как-то мнусь. — Может, ты без меня, а?

— Куда? В магазин? Нет, прости, обувь очень индивидуальная штука.

— Да не, на встречу.

Кажется, я превращаюсь в настоящую девочку: одна поломка, и я сбита с толку. Но не могу же я как в той известной рекламе открутить оба каблука и пройтись с широкой улыбкой по улице. А так у меня будет время вызвать такси, сгонять домой и вернуться с небольшим опозданием.

— Тут тоже без вариантов. Нет.

Кое-как на поломанной туфле поддавшись уговорам Островского, я ковыляю в магазин.

Стоит нам подойди ближе, как мои пальцы на его локте сжимаются. Герман притормаживает, вопросительно смотря на меня.

— Ну куда ты меня ведёшь? — недовольно ворчу я.

— Внутрь.

— Это же ДЛТ!

Фраза эта звучит, как обвинительный приговор.

— И что дальше?

Он опять тянет меня к входу, не слушая никаких возражений. Мы заходим в ДЛТ, где помимо нас, считай, нет народа. Да и те, кто праздно шатается по магазину, скорее похожи на экскурсантов, чем на покупателей.

— Слушай, может, не надо? Я как-нибудь сама перекантуюсь.

— Это ещё почему? Не надо?

— Здесь это… Цены как номера телефонов, — повторяю заезженную шутку. — Не думаю, что поломанный каблук стоит того, чтобы покупать новую пару именно здесь.

Следующие слова Германа дают понять, что платить за туфли намерен он сам.

— Ты думаешь, меня цены тут пугают?

— Нет, не думаю, что пугают. Не после того, как ты купил фирму у Возова. Кстати, напомни, а зачем ты её купил?

Мой вопрос остаётся без ответа. Я получаю лишь тяжёлый молчаливый взгляд. Наконец, мы доходим до обувного отдела, и я очень стараюсь не думать о ценниках, вот честно.

— Я тебе потом все верну.

— Ты серьёзно?

— В общем-то да.

Мы сверлим друг друга взглядами, у Германа на щеке появляется опять эта его завлекательная ямочка, от которой я, оказывается, таю.

— Считай, это подарок.

С барского плеча? Хм? Прищуриваюсь, смотря на него.

— В честь чего? До нового года далеко, до моего дня рождения тоже.

— Не в честь чего, а в качестве. В качестве извинения.

Я думаю, что извиняться ему все же не в чем, но качаю головой и неожиданно сбалтываю.

— Кажется, у тебя вошло в привычку покупать мне обувь.

Герман вскидывает взгляд, и оба мы знаем, о чем сейчас думаем. О том дне в Рио на рынке хиппи, и о шлепках. Они, кстати, до сих пор пылятся в моем шкафу, ждут следующего лета, когда я опять не решусь их надеть. А выкинуть как-то рука не поднимается. Да и удобные они, чего уж врать.

— Пойдём, — сметает он любые мои возражения одним коротким словом и тянет за руку за собой.

13

Когда утром открываю глаза, вижу чёрные туфли на высоких каблуках. Классические, идеальные, подходящие практически под любой наряд. Они стоят на столике возле окна. Видимо, я вчера была совсем не в себе, что примостила обувь на столешнице, а не под ней.

Эти туфли словно немое доказательство моей неосмотрительности. Опасно ступать на новый уровень взаимоотношений. Боссы не покупают обувь своим подчинённым. А подчинённые не принимают таких личных подарков, как предметы одежды, от своих руководителей.

Я будто нарушила негласное правило. Вернее, два. Два правила. Второе — не сближаться с Германом ни при каких обстоятельствах. Эти четыре дня бок о бок, кажется, показали, что мы вполне сносно можем общаться, оставаясь в рамках деловых отношений.

Только вот моё несостоявшееся падение спутало все карты. Он прикоснулся ко мне. Утешал меня. Заботился. И я… растаяла, как обычная девчонка.

Как когда-то уже таяла и млела от него.

Похоже, и до сих пор таю. И ни его поступок, ни моя небольшая месть никоим образом этого не изменили.

Ничего себе… небольшая… Она могла бы сломать ему жизнь, но, видимо, не сломала. Раз уж были в биографии Германа и Швейцария, и карьера, и успех.

На часах почти восемь, и так неохота вылезать из кровати, но я делаю над собой усилие, попутно отписываясь Островскому, что буду к полудню. Решение провести региональное совещание не из офиса приходит внезапно, да я уже сотни раз это делала. Вся необходимая информация есть на моём ноуте. Нет надобности нестись прямиком на работу.

Вслепую нашариваю тапочки у кровати, подхватываю ноут подмышку и иду на кухню. Заодно и позавтракаю без спешки.

Моё белое царство встречает меня идеальной чистотой. Когда-то я тут сделала прекрасный ремонт, накупила дорогой техники, всяких прибамбасов для кухни. Да, раньше, бывало, я что-то себе готовила. Последнее же время питаюсь едой исключительно на вынос или предпочитаю ужинать в многочисленных заведениях Питера. Мне всё ещё странно возвращаться в пустую квартиру. В командировках я постоянно была окружена людьми, а тут — предоставлена самой себе. Родителей несколько лет назад отправила на ПМЖ к морю. У отца больные суставы, а там он вполне чувствует себя человеком. Да и мама расцвела, ухаживая за собственным домом и садом, а не замуровывая себя заживо в одной из каменных многоэтажек Питера. Друзей у меня тут тоже маловато осталось, это ещё Руслан постарался, а мне потом было не до налаживания контактов. За исключением Риты. Только она в курсе моей истории, и встреча с ней — лишнее о том напоминание.

Алёнка подключается самая первая к конференц-звонку и также, как и я, сидит с чашкой кофе в своей гостиной.

— Привет, спасибо, что согласилась помочь, — искренне благодарю я.

— Привет, да всё нормально, я очень рада, на самом деле. Хотя, — мой помощник загадочно улыбается, — меня никто из компании не выгонял, представляешь. Всё хотела тебе написать, да к родственникам Денчика в гости ездили. А его родня, как чёрная дыра — засасывает. Я сейчас в отпуске, но раз такое дело, решила выйти из него досрочно.

— То есть не выгонял? — повторяю то, что уловила из болтовни Алёнки. Я аж выпрямляюсь и приближаю лицо к монитору.

— Ну, мне предложили должность в другом отделе. Наш Нью-Островский не такой уж зверь, как тут все думали. Никого выпирать из компании не собирается. Другое дело, что некоторых не устраивает эти, как бы выразиться… пертурбации. А я поразмышляла, взвесила за и против и решила согласиться, но я с тобой, пока нужна.

— Слушай, ты очень нужна, — бормочу я, всё ещё думая над словами Алёнки, — а ты можешь оставаться моим помощником, но с выходом с офис, как думаешь? Я поговорю с шефом.

— Ага, могу, но, Варь, мне и на удалёнке очень нравится, — она смеётся, поднимая чашку с кофе и салютуя мне. — Главное не надо нестись через половину города, да и к началу рабочего дня не опаздываешь.

Мы тихонько посмеиваемся, пока подключаются остальные, и я начинаю наше короткое, как обычно, совещание. У меня нет цели мариновать всех часами, обсуждая текущие задачи, эфемерные «кипиай», и раздавать приказы. В моём небольшом отделе каждый занят своим делом, находится в зоне своей ответственности и не нуждается в контроле. Идеально, в общем.

К полудню, как и обещано, я в офисе. Герман куда-то уехал, и почему-то я облегчённо выдыхаю. Будто бы встреча с ним мне грозит лишним нервяком.

Вчерашнее «знакомство» с перспективными клиентами прошло успешно, и сейчас я решаю накидать небольшой отчёт по этому поводу. В первую очередь, он нужен мне самой. Да и Герману не будет лишним предоставить список дел, который у нас образовался. Строчу ему письмо по электронной почте. Нумерую пункты, по которым у нас остались незакрытые после встречи вопросы. И последним, что уж чистой воды ребячество, добавляю от себя: «выпить по чашечке кофе». Мы же вчера так этого и не сделали.

Ой, кажется, кто-то нарывается, — подключается мой внутренний голос, но я с ним абсолютно не согласна. Я ж Островскому не вечер с бокальчиком вина предлагаю, распитие кофе — такое невинное занятие.

Ещё в сегодняшнем дне есть что-то странное. Я никак не могу понять, что именно, когда снисходит внезапное озарение — телефон заткнулся. Ну, да, кажется, он ни разу не звонил с момента моего прихода. Хмурюсь, тянусь к трубке. Вроде, есть гудок. Встаю с кресла и приседаю на корточки, желая проверить, всё ли в порядке и подключён ли второй кабель к телефонному каналу. В этот момент в офис вваливается Герман. Шумно распахивает дверь, принося с собой свежесть осенней улицы и собственную харизму, мигом заполнившую приёмную.

— Здравствуй, — бросает он мне со своей улыбочкой, покачивая папкой в руке.

Смотрю на него из-под края стола и выдаю ответное приветствие.

— Ты там от кого прячешься?

— От надоедливых директоров, — с сарказмом бормочу я.

Герман улыбается ещё шире, демонстрируя сексуальную ямочку на гладко выбритой щеке. Кажется, он в хорошем расположении духа. Выспался. И чем бы не занимался в это утро, не растерял бодрости.

— Тебе помочь?

— Не надо. Я уже проверила шнур и он в порядке.

— А был не в порядке?

— Не знаю, телефон молчит с того момента, как я пришла.

Я снова сажусь на кресло, а Герман бросает своё пальто и папку на диван, затем подходит к столу.

— А… ну, это легко объяснимо.

Я вопросительно приподнимаю брови: раз легко, пусть объясняет.

— Сегодня должен был заработать секретарский департамент во всём своём составе. Теперь они перераспределяют звонки. Мимо них никто не проскользнёт, блокируют любой спам и ненужные запросы.

— Красота, где ж он раньше был, — фыркаю с небольшим возмущением, — когда я тут помирала всё начало недели.

— Это к эйчарам вопросы.

Повисает секундная тишина, когда мне больше нечего добавить. Наше дыхание почему-то кажется мне особенно громким. Может, всё дело в близости Германа? Он стоит так рядом со мной. Телефон на моём столе внезапно оживает, и я вздрагиваю от неожиданности. А Герман зачем-то обходит стол, встаёт позади меня и тянется к трубке. Совершенно внезапно его левая ладонь ложиться мне на плечо. Дистанция порушена окончательно. Хотя жест совсем не интимный, скорее дружеский. Может быть, даже неосознанный.

Ага, ага, сама ты в это веришь? — опять альтер-Варя иронично сдувает пылинки со свежего маникюра.

— Да? Да, — Островский внимательно слушает, посматривая на меня. Я тихонько выдыхаю, потому как задержала дыхание. — Нет. Да. Хорошо. Да. — Пауза. — Отлично.

Кладет трубку и улыбается.

А мне не до улыбок, ведь его горячая ладонь все ещё лежит на моем плече. Обжигает через ткань блузки. Чувствую, ещё секунда, и тело предательски задрожит от его близости. Неужели Герман не понимает, какой эффект производит на меня? Его касание как бы ненарочное, но на самом деле, ни черта оно не ненарочное, конечно. Самое ужасное, мне некуда деться. Встал со спины и заблокировал все отступы.

Если бы могла, отъехала бы на стуле назад. Вот сделаю и прокачусь по ногам босса. Мне хочется повести плечом, но я не решаюсь, потому что до конца не знаю: а хочу ли я, чтобы Герман убирал руку? Но Островский первым прерывает контакт и выпрямляется, когда раздаётся стук в дверь.

Застыв, я продолжаю сидеть прямо. Герман коротко и громко бросает:

— Входите.

В приёмной появляется пара рабочих.

— Мы это…

— Уже в курсе, — кивает Островский. — Вон та дверь, — указывает он.

Автоматически поворачиваю голову в указанном направлении. Знаю, что за дверью большой кабинет, и он пустует. То есть не кабинет, а помещение без всего. Думала, что рассчитан он, вероятно, на дополнительную переговорку, только пока не обставлен.

— Пошли ко мне, — командует Герман, подхватывая свои вещи с дивана, и я следую за ним без лишних слов. Потому что в приёмной уже завязывается хаос, а я больше всего в этой жизни ненавижу две вещи: ремонты и переезды.

— Что там будет? — спрашиваю, притворяя дверь и оставляя болтовню рабочих за нею.

— Твой кабинет. С мебелью вот только запоздали почти на неделю. Но ты и сама видишь, какой у нас хаос творится. Я ведь не могу всё сам контролировать.

Островский стоит по центру комнаты, не спеша садиться или предлагать присесть мне.

— Мой кабинет? — переспрашиваю слегка шокированная.

С чего бы ему, выражаясь фигурально, вдруг помещать меня в одно с собой помещение? Не зная, как реагировать, выбираю привычную тактику сарказма.

— Больше похоже на кабинет заместителя. Может быть, меня ждут головокружительные перепады карьеры за такой короткий период? Сначала меня разжаловали в секретари, теперь все-таки я дождалась своего отдельного кабинета.

— Варя, — он приближается ко мне, и я делаю шаг назад, внезапно испугавшись его близости.

Сегодня Герман какой-то странный, и эти его перемены — они слегка пугают меня. Потому что я не понимаю, как к этому относиться.

Островский надвигается как туча, готовый накрыть меня своим тёмным крылом. Его руки ложатся мне на плечи, сжимая их слегка. Чувствую электрический импульс, коротко проскакивающий между нами. Ну вот, Герман второй раз за день нарушает дистанцию и позволяет себе более близкий контакт. Не может быть, чтобы он сам этого не понимал! Директора не трогают своих подчинённых просто так без повода.

Все изменилось со вчерашнего дня, когда он впервые за долгое время так интимно дотронулся до меня. Теперь же словно спусковой крючок сработал. Он трогает снова и снова. А я ничего не говорю и никак не показываю, что мне это неприятно.

— Варь? — он наклоняет голову, пытаясь заглянуть мне в глаза. А я отвожу взгляд, потому что боюсь. Боюсь смотреть на него, когда он так близко. — Ты очень мне помогла и помогаешь. Думаешь, я не ценю это? В любом случае, ты знаешь работу изнутри. В курсе большинства проектов. Ориентируешься в данных лучше меня.

Этот ласковый Герман, с которым не надо бороться, будто эхо далёкого прошлого. Он настигает меня, не смотря на все усилия держать дистанцию, не смотря на все попытки забыть.

— Ну неправда, — смущаюсь слегка. — Ты очень хорошо втянулся в процесс управления.

— Спасибо, что оценила, — усмехается он и придвигается ещё ближе.

В голову врываются образы, в нос — запахи. Аромат Германа дурманит и кружит голову. Я не хочу поддаваться, я не поддамся.

Происходит что-то странное. И со мной, и с ним. С моей решимостью, с моей памятью, с моим здравомыслием.

Ни он, ни я не двигаемся, оба молчим. Слова закончились. Только его пальцы до сих пор обхватывают мои руки. Я не знаю, чего он хочет: притянуть или оттолкнуть? И не знаю, чего хочу сама.

Магию разрывает звонок сотового. Мы отскакиваем друг от друга. Я невольно обхватываю себя руками и пячусь к выходу. Когда Островский говорит «алло», выскакиваю за дверь. И мне хочется оказаться как можно дальше от Германа. В другом кабинете, в другом здании, в другой стране, а может быть, даже на другом континенте.

14

Суббота — отсыпной. Это я всегда так думала. Только не Герман. Его звонок будит меня, чёрт дери, когда на часах нет и восьми. Не то чтобы я любитель долгого валяния в постели, но я бы отсюда ещё пару часов не вылезала. Обязательно бы поленилась и посмотрела какое-нибудь глупое утреннее ток-шоу с чашкой кофе и бутербродом. Да-да, я ем в постели. Знаю, что так нельзя, но каждый из нас ведь имеет право на небольшие слабости?

Островский оказывается в аэропорту, летит куда-то. Куда именно — не уточняет. Да, и не важно, в общем-то. Зато я получаю чёткую схему действий. Надо передать архиважные документы архиважному партнёру. Какой-то швейцарец с личным переводчиком прилетел на несколько дней раньше, чем Герман ожидал. И раз Островский удаляется из города, ответственность перекладывается почему-то на меня.

Со скрипом вылезаю из кровати и без захода на кухню собираюсь в офис. Он пустой, тут нет ни души, ни привычного жужжания голосов, правда, у охраны на входе не возникает вопросов, с чего это я появилась здесь в субботу.

Я слегка на нерве, потому что голодна, и нестись куда-то сломя голову совсем не в моём ритме жизни. Хотя нет, обманываю себя. Раздражена я отъездом Германа, раздражена его как ни в чём не бывало тоном, раздражена фактом, что стоит ему коснуться меня, каждый раз переживаю настоящий эстрогеновый взрыв. Если это не прекратится, нам будет сложно общаться в дальнейшем. Может, с ним поговорить, очертить границы, так сказать? Например, прямо заявить, чтобы он больше меня не трогал.

Ты такая смешная, деточка, — подключается внутренний голос, который как всегда не вовремя. — И как ты себе это представляешь?

— Шеф, у нас проблемы, — первым делом говорю я, набрав Германа. Хорошо, что он ещё не в небе. — Белой папки нет.

— А в ящике ты смотрела? — спокойно уточняет он.

— Смотрела.

— А в нижнем?

Выдвигаю нижний: девственная пустота.

— Ничего.

Сижу за столом Островского, закинула ногу на ногу, а очень хочется бухнуть щиколотки на столешницу — чисто из чувства противоречия.

— Ну, я так и думал, — выдаёт Герман.

— Что? — я даже выпрямляюсь. — Ты так и думал? Скажи, я ослышалась?

— Нет.

Начинаю закипать уже не на шутку. Более всего раздражает приподнятый тон Германа. Будто ситуация его крайне забавляет.

— Зачем меня в офис отправил?

— Проверить-то надо.

— Проверил? Доволен?

— Да, — спокойно подтверждает он, — а теперь тебе надо заехать ко мне домой. Если папка не в офисе, она в квартире. Лежит на рабочем столе.

— На рабочем столе? — передразниваю с утрированным сарказмом. — У тебя, что, так много рабочих столов, что ты их путаешь? Герман Маркович, заведите один на все случаи жизни и больше никаких проблем. Гарантирую! А если виртуальный с удалённым доступом — так удобства не обберётесь.

Мне очень хочется вывести этого айсберга из себя, но он лишь смеётся. Словно я для него лишь забавная подчинённая. Ну, хоть скучать перестал, вроде бы. Впрочем, мне повезло. Будь на месте Германа кто-то другой, я бы не стала так часто острить. Он же и мой босс, и парень из прошлого. Всё смешалось, даже не знаю, а хорошо ли это?

— Что за прошлый век — везде таскать с собой распечатки? Берегите лес, Герман Маркович.

— Мельникова, я его очень даже берегу. Но на этих документах уже моя подпись и они нужны в оригиналах.

— Понятно, — тяну я. — Ладно, куда ехать?

Не то чтобы мне очень хочется побывать у Германа дома, но некая доля любопытства меня раздирала. Как выглядит его дом? Где он живёт? С кем? Ну, если передать документы некому, явно, ни с кем.

Не факт, не факт, — снова просыпается внутренний голос.

— Я сброшу адрес сообщением, — поясняет Островский, а после небольшой паузы добавляет: — но сначала тебе надо заглянуть к моей маме за ключами.

Настроение падает резко, будто бы меня головой окунают в ледяную воду.

— На Всеволода Вишневского? — охрипшим голосом уточняю я.

— На Всеволода Вишневского, — подтверждает Герман. — Адрес я сброшу.

— Я помню, где это, — бормочу я. — Сейчас займусь, — и даю отбой.

Если бы документы не были нужны так срочно, как утверждал Герман, я бы к нему ни под каким предлогом не поехала. Это ещё один пласт воспоминаний, который мне совсем не хочется вскрывать. Ещё и предстать перед лицом Лидии Васильевны после того, что я сотворила с жизнью её сына — выше моих сил. Куда проще заползти в нору и тихо шипеть оттуда на Германа, совсем другое — встретиться с человеком, который относился к тебе, как к родной дочери, а ты его по факту — предала. Сделала больно её сыну.

Но ведь и он сделал тебе больно?

Неважно… сделал, но не сломал.

Подношу руки к щекам и кладу ледяные ладони на горячие щёки. Что это? Стыд? Стыд и страх.

Мне нужно время собраться с мыслями и с силами. Чтобы Герман не говорил про срочность, время ещё есть. Встречусь я с его швейцарцем и этим переводчиком попозже. Пока же зайду в кафе, позавтракаю и спокойно проиграю про себя все возможные сценарии встречи с матерью Островского.

Через почти два часа я на Петроградке. Стою у шестиэтажного жёлтого здания и мнусь. Ещё зачем-то ругаюсь на Германа. Какой нехороший сын, — думаю про себя, — деньги есть, а мать до сих пор живёт в коммуналке.

Ох, сколько времени мы тут с ним проводили. У семьи Германа здесь было две комнаты из четырёх. Одна такая большая, что в ней поместилась бы вся моя квартира на Шпалерной. Только в те дни мы по очереди зависали то у него, то у меня. Занимались всякой ерундой, которой занимаются влюблённые пары, отсыпались после ночных прогулок по городу, строили планы на будущее: например, как рванём на будущий год в Рио опять. Только не было у нас ни Рио, ни будущего, планы рассыпались в прах, а дорогу в этот район я предпочла забыть. Только каждый раз проезжая по набережной Карповки мимо знакомого перекрёстка, чувствовала, как у меня сосёт под ложечкой, и горькое чувство ностальгии перерастает в беспросветное отчаяние.

Парадная ни капли не изменилась. Всё та же облупившаяся синяя краска, истёртые гранитные ступени и старый громыхающий лифт. Разве что звонки жильцов на косяке двери поменяли своё положение. Никаких опознавательных табличек, к какому номеру какой из звонков относится, я не обнаруживаю. Поэтому нажимаю наугад. Долго жду, пока по ту сторону не начинают возиться с ключами. Дверь мне открывает незнакомая женщина неопределённого возраста. Вопросительно глядя на меня, уточняет, к кому я.

— Добрый день, а я к Лидии Васильевне.

— К Островской что ли? Так уже давно здесь не живёт, — приглаживает седые волосы. С постели я её что ли подняла? — Года как три, наверное.

— Как не живёт?

— Ну, вот так, не живёт, — раздражённо повторяет хозяйка. — Простите, у меня времени нет тут с вами болтать.

— Извините.

Дверь перед моим носом захлопывается. Ничего не понимая, я выхожу на улицу. И где мне теперь искать мать Германа? Ах, да, он же говорил, что пришлёт адрес сообщением. Расстегиваю сумочку и нашариваю телефон. Улица в эсэмэс та же, только дом другой. Тринадцатый. Так это ж напротив!

Взгляд упирается в десятиэтажное совершенно другого формата здание. Светлое, с округлыми балконами и мансардной надстройкой.

Значит, всё-таки перевёз мать из коммуналки. Да, странно ожидать, что теперь при его деньгах и влиянии он оставил бы её в прежнем доме. Только Лидия Васильевна, видимо, район менять не захотела. Вот и нашёл вариант поблизости.

Дом добротный, с консьержем, у которого я прохожу настоящий допрос: кто, к кому, куда, по какому случаю, да чуть ли не паспорт с отпечатками пальцев предъявляю. Затем на лифте поднимаюсь на пятый и замираю у двери, ругая себя за нерешительность. Надо просто сделать шаг. И я его делаю: жму на звонок.

Дверь вскоре открывается, а я стою, опустив взгляд.

— Варечка, — раздаётся ласковый голос Лидии Васильевны. — Гера предупредил, что ты заедешь. Заходи.

15

Следующие полчаса являются самыми неловкими в моей жизни. Мне совсем не хочется заходить в квартиру к его матери. Не потому, что мне это неприятно, а потому, что чувство упущенного счастья слишком остро.

Я всячески мнусь и отнекиваюсь, пока Лидия Васильевна чуть ли не силой втаскивает меня в светлую прихожую, чтобы провести дальше и усадить за стол, где уже всё накрыто к чаю.

— Да я ненадолго, — что-то там бормочу себе под нос.

— Это я прекрасно понимаю, но никакие дела не пострадают, если мы немного поболтаем.

Вот этого «поболтаем» я очень боюсь.

Матери Островского немного за пятьдесят. Она не растеряла ни своей моложавости, ни бодрости духа. Да и настойчивость при ней. В её тёмной копне густых волос совсем немного седины, а в зелёных, как у сына, глазах — острый ум и любопытство.

— Вот ключи. Убери сразу, чтобы не забыть.

Я прячу ключи в сумочку и расправляю плечи. Надо собраться с силами, что это я тут закисла? Правда, одно дело — бодаться с Германом, другое — держать марку перед Лидией Васильевной.

— У вас тут уютно, — начинаю с дежурной фразы.

Хотя это истинная правда. Квартира просторная и светлая, обставленная современной мебелью, а из окна видны купола собора Иоанновского монастыря на другом берегу реки.

— Спасибо. Герман уж расстарался устроить меня с комфортом. Честно говоря, большевато тут для меня одной, но я уже привыкла. Да и из района этого не хотелось уезжать, понимаешь? — подтверждает она мои догадки.

— Понимаю.

— Как у тебя-то дела, расскажи?

А я даже не знаю, с чего начать. Чувствую себя, будто на языковом экзамене или на собеседовании, когда просят рассказать о себе, а ты и не понимаешь, о чём говорить, потому что не готовился.

— Да… у меня всё хорошо. Я в Москву переехала несколько лет назад, сейчас обратно вернулась. Основную часть года провожу в командировках, — благодарно киваю, когда Лидия Васильевна наливает чай и пододвигает ко мне кружку.

Я плотно позавтракала в кафе и совсем не хочу пить, да и кусок в горло не лезет, но отказаться будет совсем невежливым.

— А у вас как дела?

— Да у меня тоже всё отлично. Грустно было, когда Гера в Европу уехал. — Она досадно вздыхает. — Жаль, что у него с аспирантурой не сложилось.

Я вскидываю взгляд, смотрю ей в лицо, но не нахожу никакого осуждения. Впервые у меня закрадывается подозрение: а может быть, она не в курсе?

— А то если б с аспирантурой вышло, может, и у вас что-то тоже б вышло, а? Отношения на расстоянии — это не всякий выдержит, так?

Её вопросительный взгляд впивается в меня.

Аспирантура? Не вышло? Отношения на расстоянии? Я уже отказываюсь что-либо понимать.

Лидия Васильевна всё ещё ждёт ответа.

— Так, — хрипло подтверждаю я, а она кивает вполне себе довольно.

— Но он меня к себе забирал на какое-то время, — тем временем продолжает Лидия Васильевна. — Только мне там не прижиться, не мой ритм. Подруги просто обзавидовались. Я здесь живу полгода, считай, и в Цюрихе полгода. Шикарно по их мнению.

— Могу представить, — киваю я.

— Вот, Варя, так они и думают. А мне то, что шикарного? Работу оставила, сижу и бездельничаю. Да и знаешь, как говорят, тот, кто вырос в Петербурге, нигде больше жить не сможет. Нет другого такого города, как наш. Я люблю путешествовать, но жить. Нет. Только здесь. Так что это точно про меня. Я так рада, что Герман решил вернуться.

— Да, это точно. Я тоже рада, — говорю и внезапно осекаюсь, — ну, что, я тоже решила вернуться рада, я имею в виду.

Не рада я, конечно. Вернее вернуться рада, а что именно Герман вынудил меня это сделать — вот нисколечко ни рада.

Однако моя, как говорится, оговорочка по Фрейду не ускользает от внимания Лидии Васильевны. Она смотрит на меня и улыбается. Приходится прятать взгляд за чашкой с чаем.

Она ведь сейчас думает, что я рада видеть Германа. А рада ли я? Когда первый шок прошёл, можно сказать, что отчасти рада. И боязно, и радостно. Странные какие-то ощущения, в общем-то. В любом случае, Островский меня равнодушной не оставляет.

Мы ещё немного болтаем. Лидия Васильевна не поднимает болезненных тем, поэтому я расслабляюсь потихоньку. Всё-таки я ужасно приятно её видеть. Она ведь особо не изменилась. Всё такая же — родная и знакомая. Бывают люди, с которыми не виделся целую вечность, а встретился и продолжил ровно с той же ноты, на которой вы расстались. Без скованности, без напряжения и излишней неловкости. Вот мать Германа как раз из такой породы людей.

Когда я прощаюсь и выхожу из её гостеприимного дома, моё настроение разительным образом меняется. Это не ощущения из серии: отмучился, наоборот — приятная встреча с прошлым. Приятная, а не мучительная, как я думала.

Вот на этой приподнятой ноте я и открываю сообщение Островского, чтобы уточнить его адрес и застываю. Ничего не могу поделать, но нервный смешок вырывается сам собой. Интересно, почему меня даже особо не удивляет, что мы с Германом, оказывается, практически соседи.

Таврическая улица дом пять. Чудно. Чудно. Помню этот классный вековой дом с террасами на пятом этаже. Как-то мы прогуливались мимо и фантазировали: вот здорово было бы там жить, попивая кофе поутру на личном просторном балконе. Выходит, кто-то осуществляет свои мечты, которые когда-то были нашими. Пускай и встречались мы с Германом совсем недолго, зато нафантазировали на целую жизнь вперёд.

Завожу машину и стартую с места. Что ж ехать мне так уж далеко, тем более субботний Питер в полдень пока не так уж переполнен транспортом.

Меня понемногу отпускает от встречи с прошлым, а ещё просыпается любопытство, что же я обнаружу в квартире Германа, кроме необходимой мне белой папки с документами? Какие-то таинственные подсказки, намёки на его отношение?

В целом, неделя прошла, а я уже перестала ждать от Островского подвоха. Ну, хотел бы отомстить, уволил бы, пустил мою деловую репутацию под откос. Шепнул там, намекнул здесь, и я бы мигом оказалась в чёрных списках работников.

Хотя даже Пашка не особо обиделся, когда я увела следом за собой несколько сотрудников из конторы Варгановых. Кстати, они все так и работали на Возова эти несколько лет, и сделала я это не из вредности, а из практичной заинтересованности. Во всяком случае, никакие слухи Павел обо мне не распространял, да и в Нижнем мы, кажется, окончательно стёрли остатки недопонимания между нами.

Путь до дома Германа оказывается ещё короче, чем я ожидаю, а подъём на пятый этаж так и вообще незаметен. Поворот ключа и я в обители Островского. В квартире высокий современный потолок, выложенный бежевой плиткой пол, мебель под старину, стены местами под кирпичную кладку и масса заполненных разной литературой книжных полок: от бизнес справочников до художественных произведений. Я ожидала увидеть какой-то намёк на европейский минимализм что ли, но тут личный стиль вперемешку с традиционно питерским. А ещё совсем не чувствуется женской руки. Почему-то последняя мысль приносит мне облегчение. Странное такое чувство в нашей ситуации.

Кабинет я нахожу достаточно быстро. Письменный стол у широкого окна и белую папку на нём. Мне немного не по себе, я колеблюсь. Не хочу уходить, но и шастать по квартире, удовлетворяя собственное любопытство, тоже не могу.

В коридоре поворачиваю на кухню, думая, что уж стакан воды я выпить заслужила. Помещение просторное, и чем-то напоминает традиционные итальянские «cucine» с их большим очагом, деревянными шкафчиками и характерной плиткой с фруктовым орнаментом.

В сушилке над мойкой нахожу чистый стакан и наливаю воды из фильтра. Делаю глоток, поворачиваюсь, прислоняясь поясницей к столешнице и… замираю.

Фото…

Фото на дверце холодильника. Одно единственное фото.

16

Почти шесть лет назад

— Так откуда у тебя всё-таки этот шрам? — Герман ласково проводит кончиками пальцев по моему затылку и шее, скользит вдоль позвоночника, будто рисует морозный узор. По крайней мере, от его прикосновений по телу пробегают приятные мурашки.

После того утра в Рио он больше меня о шраме не спрашивал. Видимо, ждал, что я сама начну разговор. Только я его всё не начинала.

Может, пора уже ухнуть окончательно в омут с головой, да и рассказать ему всё. Дело даже не в том, что моё прошлое выставляет меня в таком слабом и неприглядном свете. Скорее мне неприятно об этом вспоминать. Хотя наша история с Русланом — не одномоментный роман, а отношения длиной почти в четыре года.

— Боюсь, ответ тебе не понравится, — бормочу я, — да и мне мало приятного об этом рассказывать.

Мы лежим на кровати в моей квартире на Шпалерной. Сейчас раннее утро, и так лень выбираться из вороха одеял, чтобы просто дойти до кухни и нажать на кнопку кофеварки. Конец июня совсем не жаркий. Вчера на целые сутки зарядил дождь, а утро, как оно и бывает в Питере в такие дни, солнечное и свежее. Знаю, что уже к полудню небо снова затянет, и дождь вернётся с новыми силами в город. Жаль, что часто мощи солнца на восходе не хватает, чтобы разогнать эти дурацкие тучи к чертям до самого позднего вечера. Надо бы вытянуть Германа на прогулку, пока снаружи так хорошо.

По улице с громким визгом шин проносится машина. Рамы в квартире старые, ещё деревянные и совсем не глушат шумы. Герман хмыкает, побуждая меня хоть как-то ответить на вопрос. А я так тяжко вздыхаю, будто чувствую, что утро уже безнадёжно испорчено.

— А мне совсем не нравится, что ты избегаешь этой темы, словно в ней скрыто что-то страшное, — Герман аккуратно переворачивает меня на спину и внимательно смотрит в лицо. Знал бы он, что с какой-то стороны мне действительно страшно вспоминать. — Варь, что с тобой случилось?

Сжимаю губы, делаю очередной глубокий вдох, отчасти недовольный, потому что путей к отступлению нет, и чуть ли не выплёвываю.

— Случилось, что кое-кто дёрнул слишком сильно за цепочку.

— Кое-кто? — взгляд Германа твердеет.

— Не надо так на меня смотреть, — тут же комментирую я, — а то испугаюсь и убегу.

Поднимаю голову и коротко целую в сжатые губы. Они тут же становятся мягкими и нежными и ловят мои в ответном поцелуе, который слегка затягивается.

— Ты чего такой недовольный? — спрашиваю, когда отстраняюсь.

— Варя, даже не пытайся уйти от ответа.

— Чёрт, — я закатываю глаза, упираюсь ладонями в матрас и сажусь на кровати. Тщательно взбиваю подушки в изголовье и устраиваюсь на них. — Ну ладно, — сложив руки на груди, смотрю на Германа.

Его отросшая чёлка лезет в глаза, а волосы на затылке кудрявятся. Буйные, как и он сам. В хорошем смысле буйные. Иногда мне кажется, что рядом с Германом мне всё нипочём. Ни прошлое, ни будущее, ни дурные страхи, иногда заползающие в душу. Мои первые нетоксичные отношения. Даже не верится, что парни могут быть такими идеальными. Сначала мне казалось — притворяется. Но вот ведь уже почти месяц, как мы вернулись, а Герман ни капли не изменился. Рамок не ставит, ничего не требует и не утверждает, что его жизнь и всякие там грёбанные приоритеты важнее моей.

Вот и сейчас он садится напротив, берёт за руку, руша мою оборонительную позу и тихо говорит.

— Это ж с какой силой надо дёрнуть, чтобы шрам остался?

— Вопрос, так понимаю, риторический?

— Нет. Вполне конкретный.

— Да с нормальной силой, — отвожу взгляд и добавляю: — дёрнуть и протащить по полу несколько метров, как упирающуюся собачку на поводке, — последние слова вырываются против воли: со злостью, агрессией, неприятием.

Вот так, а ведь думала, что уже пережила.

Даже смотреть на Германа не хочу, но всё-таки вскидываю взгляд. Осторожно так. Готовая держать оборону, если потребуется.

— Варя, ты сейчас говоришь какие-то страшные вещи.

— Мне тоже было страшно, когда вроде как родной человек превращается в чудовище.

Герман всё-таки садится рядом и пристраивает меня к себе на колени. Я сначала сопротивляюсь, потому что не уверена, что в его объятьях смогу рассказывать о своём прошлом, только все попытки выпутаться пресечены. Он прижимает меня к себе так крепко и так сильно, что я замираю. Цепляюсь за его плечи и прячу лицо в изгибе его шеи, вдыхая такой уже родной запах.

Спокойно, дыши, не злись.

Но как не злиться, если он хочет заставить меня вспоминать?

На мне тонкая ночная сорочка, и я почему-то начинаю дрожать. Тогда Герман укрывает меня одеялом, словно коконом. Мне становится совсем тепло и безопасно.

— Знаешь, почему родители отправили меня в Рио?

— Ты не говорила.

Киваю коротко.

— Вернее, я сама туда хотела, но поездка как-то внезапно организовалась. Папа решил меня спонсировать. Я ведь только на второй курс должна была перейти. Договорилась о досрочной сдаче сессии, кое-кому ещё должна в универе, потом с этим разберусь… Но в итоге — уехала.

Теперь кивает Герман. Я отстраняюсь и смотрю в его лицо, выражение которого совсем не вяжется с тоном голоса. Тянусь и провожу кончиками пальцев по тёмным, сведённым вместе бровям. Рано он хмурится, ох рано.

Откашливаюсь и начинаю нехотя.

— Когда мне было шестнадцать, я начала встречаться с одним парнем. Он был на четыре года меня старше, весь такой из себя популярный, и мне безумно льстило его внимание. Ну, как встречаться. Всё было невинно, чинно и благородно, если можно так выразиться, — быстро поясняю я, чтобы отсечь ряд вопросов. — Я была такая вся девочка-девочка, в школе отличница, и мало думала о романтических отношениях. Хотя, кому я вру, — приподнимаю плечи и опускаю их с разочарованным стоном, — думала, конечно. Ох, этот юношеский романтизм, ха-ха-ха, — смеюсь совсем невесело. — Понимаешь?

— Наверно, — коротко бросает Герман, уже, вероятно, чувствуя, что рассказ простым не будет.

— Пока мне не исполнилось восемнадцать, мы с Русланом только за ручку гуляли, а потом я переехала к нему. Вот такая я дурочка была. Хотела побыстрее стать взрослой. Свалить из семейного гнезда и… выпорхнуть в самостоятельную жизнь. Понимаешь?

— Наверно.

Выражение лица у Германа сосредоточенное, а ещё ему, кажется, не нравится тон моего голоса. Я как бы сейчас вкладываю массу иронии в рассказ, хотя, конечно, ничего смешного в нём нет.

— Руслан оказался… как два разных человека. С друзьями и моими родителями он был крайне дружелюбен и общителен, уверен в себе и своём обаянии. О, да, оно у него точно было безграничным. Папа с мамой его обожали, доверяли ему всецело, позволяли мне ездить к нему в гости, отпускали под честное слово практически куда угодно. Он стал для них сыном, которого у них никогда не было, но которого они бы хотели. Знаешь, есть такая порода людей — свои. Вот и Руслан практически в любой компании и в любой ситуации становился своим.

На несколько секунд замолкаю, мыслями укатываясь назад по времени. Удивляюсь, какой наивной дурочкой я была, и тут же делюсь этими соображениями с Германом.

— А когда мы оставались вдвоём, всё менялось. Я ведь его любила. Обожала безмерно. Такой крутой взрослый парень решил со мной встречаться. Да, чёрт возьми, у меня голова кружилась от восторга. Потом в мозгах у меня был какой-то собственный образ идеальной пары, и я вела себя так, как от нас ожидали наши друзья и родные. И только наедине мы становились самими собой. И настоящий Руслан… был не так уж идеален, как все считали.

Я ведь всего лишь вспоминаю о том, что прошло. Знаю, что мне больше не грозит встретиться с Русланом. Знаю, что он не осмелится ко мне подойти, а сама я встречи искать не буду. Его аккаунт в соцсетях я больше не проверяю по дурацкой привычке. Почему же мне так холодно, что я начинаю дрожать? Даже в объятьях Германа. Даже закутанная в одеяло.

Опускаю взгляд и теряюсь в воспоминаниях. Они мелькают, как кадры на белом полотне простыни.

— Его ревность мне сначала казалась даже милой какой-то, — сбивчиво продолжаю. — Ну, словно доказательство, что я не безразлична ему. Что он заботиться, да? Когда мы были в компании и другие парни со мной заговаривали, Руслан тут же подходил, обнимал меня, заявляя свои права. Отпугивал их взглядом. Мне даже льстило это, — я морщусь от собственной наивности. — Глупо сейчас звучит, я знаю.

Интересно, это нормально, что каждый раз, когда я оглядываюсь назад, даже с шагом в полгода, кажусь себе наивной дурочкой? Бросаю быстрый взгляд на Германа, но он молчит и по его лицу ничего не прочитать. Вероятно, я сейчас предстаю перед ним совсем наивной и глупой.

— Знаешь, время шло, а становилось всё хуже и хуже. Сначала мне не позволялось разговаривать с парнями без его присутствия, потом все мои друзья мужского пола оказались под запретом. Я должна была проводить с ним каждую свободную минуту, отлучиться по личным делам, чтобы встретиться с подружкой — нет, это воспрещалось. Он упрекал тем, что мои друзья мне дороже его, и я чувствовала себя виноватой. Как будто это на самом деле было так. Он говорил, если б я действительно его любила, не стала бы шататься по гостям и кафе. В конце концов, круг моего общения начал уменьшаться. Ну, а кому понравится, что мы договариваемся о встрече, а я потом срываюсь и лечу успокаивать Руслана? Подружки пытались со мной поговорить, объяснить, как всё выглядит со стороны. Ненормально, конечно. Они-то уже поняли, кто такой Руслан и чего он стоит, а я по-прежнему была слепа, — делаю тяжёлый вздох, потом другой и завершаю мысль. — В конце концов, я оборвала все связи. А он радовался, потому что достиг своей цели.

Герман слушает молча, никак не перебивает, видимо, ждёт, когда я доберусь до сути. А я застываю, потому что до неё не так уж долго осталось.

— И вот прошлым летом я осознала, что у меня почти никого не осталось, кроме него. Себя же Руслан ни в чём не ограничивал. Зависал с друзьями, когда хотел, выпивал. Ему было позволено, а мне нет. К концу лета он убедил меня переехать к себе. Меня как раз зачислили на первый курс, и родители подарили эту квартиру. Я сюда не стала въезжать, осталась у Руслана. В его захламлённой студии в Мурино. И внушила себе, что я счастлива.

Герман слегка сжимает объятья, то ли рефлекторно, то ли даёт понять, что слышит и понимает. А у меня лишь холодный озноб вьётся по позвоночнику и давно подавленные эмоции бомбардируют душу.

— Учёба меня очень увлекла. Группа подобралась хорошая, да и студенческая жизнь отличается от школьной, ты же это и сам понимаешь. Так что я училась, а Руслан так и зависал с друзьями в барах. В курсе же, что в Питере они на каждом углу. Барная, блин, столица нашей Родины, — я набираю побольше воздуха в лёгкие, чтобы продолжать рассказ. — Руслана выперли с последнего курса, даже деньги папочки не помогли. Так что я постоянно видела его пьяным. Утром, когда собиралась в Универ, он только возвращался навеселе. Вечером, когда приходила после занятий, он сидел и надирался у компа или телека. Всякая нежность между нами исчезла, а я быстро превратилась в причину всех его бед и неудач.

— Почему ты не ушла сразу? — Герман впервые прерывает молчание, и я вздрагиваю, так как совсем не ожидаю вопроса.

Я словно бы ушла в себя, погрузилась в собственное порушенное «я», где до сих пор пыталась оправдаться за малодушие и нерешительность.

— Думала… люблю его. Думала, он любит меня, — пожимаю плечами. — Думала, он изменится. Думала, что никто меня больше не полюбит, так как он. Он же часто говорил, что я ничего не стою, что я обычная, что я должна быть благодарна, что он со мной.

— Варя… — руки Германа вокруг меня снова слегка сжимаются.

Может, он сдерживается? Наверное, ему хочется встряхнуть меня как следует. Сама сейчас осознаю, как нелепо звучат эти годами внушаемые мне слова.

— Прости, я знаю, что это совсем неприятно, слушать истории о бывших, — чуть заикаюсь я.

— Не в этом дело, — отмахивает он. — Ты потрясающая. И не должна в этом сомневаться.

— Я знаю, — коротко киваю, — сейчас знаю. Тогда не знала. Вернее, знала, конечно, но если родной человек убеждает тебя в обратном, то невольно начинаешь сомневаться.

Я подвисаю на время и, видимо, пауза затягивается, потому что Герману приходится подтолкнуть меня продолжить:

— И что же случилось потом?

Я сглатываю горечь во рту, меня начинает подташнивать, когда я подхожу в своём рассказе к тому самому вечеру. Я, конечно, никогда ангелом не была, но то, что позволил себе Руслан, выходило за допустимые рамки.

— Мы последнее время часто ругались с ним. И когда мы ссорились, искры летали всегда. Слова на грани оскорблений, действия, чуть ли не доходящие до жестокости. Вот в тот вечер… мы до неё и дошли.

Я морщусь, потому что шрам на шее, будто начинает пульсировать. Хочется протянуть руку и потрогать его. Еле сдерживаюсь.

— Сначала он старался быть осторожным, схватил меня, встряхнул, старался не бить по лицу, но в меня будто бес вселился. Я выкрикивала очень гадкие слова. Все обиды, которые носила слишком долго в себе. Все мысли, которые день за днём гнала п-прочь.

Запинаюсь, потому что не в силах продолжать.

Я не могу, просто не могу рассказать Герману, что было между мной и Русланом в ту ночь. Никаких подробностей. Мозг их просто стёр. Осталась лишь лёгкая дымка. Обида, боль и подавленная злость.

— Не знаю, сколько длился его приступ агрессии. Я даже не отбивалась, потому что было б только хуже. А потом решила, что с меня хватит. Даже вещи не собрала. Дождалась, когда он уснёт и ушла. Поехала к подруге, потому что… не могла к родителям. Просто не могла тогда домой ехать… И одна быть тоже не могла. — Мне надо ещё кое-что сказать, чтобы он понял. — Мне было стыдно… я выглядела беспомощной и бесполезной, именно такой, как обо мне говорил Руслан. Наутро он протрезвел, звонил, умолял вернуться, плакал, говорил, что я нужна ему.

— А ты? — голос у Германа хриплый и даже какой-то чужой.

— А я уже вернулась из травмы, где всё зафиксировали и… меня подлатали.

В ту ночь боль в груди была такая жуткая, я думала, Руслан сломал мне рёбра, но обошлось. Кости оказались целы, а на теле лишь множественные ушибы и синяки. И этот шрам на шее. От цепочки, за которую он мне схватил. Хорошо, что звенья не выдержали и она порвалась.

— Ты его видела после этого? — вопрос Германа возвращает меня в настоящее.

— Да… один раз. Пришёл, чтобы поинтересоваться, как я себя чувствую, попытался уговорить вернуться, но я не слушала. В конце концов, моя подруга заставила меня позвонить родителям, и те вмешались. На случай, если я передумаю.

— Но ты не передумала?

— Даже никогда не хотела передумывать, — заверяю я. — Во мне что-то переключилось. И зависимость эта пропала. А чтобы я не забывала, как опасно позволять парню контролировать твою жизнь, у меня на память есть этот шрам, — всё-таки тянусь и трогаю собственную шею, под подушечками пальцев выпуклый бугорок, мне уже не больно. Физически не больно.

— Нельзя так говорить.

Жму плечами и решаю, что настала пора выбираться из уютного кокона. Рассказ окончен. И не уверена, что хочу ещё обсуждать эту тему.

— Ну, что? Рад, что добился своего? Услышал мою грустную историю? Только давай без осуждений, ладно?

— Не уверен, что рад, но… спасибо, что поделилась.

— Как будто у меня был вариант «не делиться»?

Герман глубоко вздыхает: не знаю, чего он ожидал от меня услышать, когда спрашивал. Возможно, совсем другую историю. Вышло, как вышло. А у меня будто камень с души упал. Рассказ не был исповедью, но почему-то стало легче.

— Мне очень жаль, что в твоей жизни был этот подонок.

— Мне тоже жаль, но… случилось так, как случилось.

— Если увидишь, что он где-то околачивается рядом, только…

— Нет, — я качаю головой. — Этого точно не будет. Там всё.

Знаю, что отец позаботился об этом. И Руслан в курсе, если приблизится ко мне — сядет. Глубоко и надолго. Моя семья подключит все имеющие связи, а военное прошлое отца и его брата и хорошие знакомства в верхах, перекроют даже власть денег семьи Руслана. У моего бывшего теперь новая жертва. Или не жертва. Для кого-то это стиль жизни. И он вполне себе нормален. А, может, у него в новых отношениях всё иначе? Так даже лучше. Я не из тех, кто будет желать счастья бывшим. Да и после такого его не желают. Но пусть к нему придёт спокойствие, пока он не покалечил кого-то или того хуже.

— Эй, — Герман хватает меня за руку, когда я всё-таки поднимаюсь с кровати. — Ты куда?

— На кухню. Кажется, пора завтракать.

— Надеюсь, ты больше не сомневаешься, что ты потрясающая?

Он целует мою раскрытую ладонь горячими губами, и по ледяной коже пробегают лучики тепла.

— Я? Сомневаюсь? Да ни капли?

17

После того разговора с Германом меня ещё какое-то время лихорадит. Какое-то — это относительное понятие, потому что растягивается оно недели на две. Исподволь я всё ещё выискиваю признаки, что он во мне разочарован. Ищу и не нахожу. Отношения по-прежнему у нас прекрасные, мы не отдалились друг от друга, и тема эта оказывается похороненной и забытой. Мне так, по крайней мере, кажется.

Ещё мне кажется, Герман становится более нежным и более внимательным. Хотя куда уж больше.

Рядом с ним чувствую себя особенной. Это чувство не покидает меня с самого первого дня нашего знакомства. Мы так сроднились, будто вместе уже целую вечность. Очень хочется верить, что я не обманываюсь. Безусловно, я влюблена в него. Так дико, так самозабвенно, что иногда становится страшно. Даже не подозревала, что я способна на такие всепоглощающие чувства. Уже не понимаю, где кончается «мы» и начинаюсь «я».

Мы гуляем ночами, хотя они уже давно не белые. Ходим на репетиции средних курсов театральной академии. Слушаем джаз с «Шляпе». Кормим голубей в Катькином садике.

Мы поглощены друг другом. Нам больше никто не нужен. Мне мои друзья, ему — свои. Мы будто два единственных человека на Земле, всё остальное — декорация к нашей истории.

Лето постепенно клонится к закату. Во второй половине августа, как оно и случается в Питере, происходит резкий поворот к сентябрю. Вечера всё холоднее, а дыхание осени всё явственнее. Ещё меня убивает, что скоро универ и учёба, а значит, львиную долю времени я буду находиться вдали от Германа. Хотя у него тоже будет аспирантура, а это покруче моего несчастного второго курса, кто ж спорит!

Сегодня вторник, и я стремительно залетаю в «Пьер» на Белинского, пока не растеряла всю свою уверенность. За столиком у окна, по которому стекает бесконечный водопад, сидит моя Ритка.

Та сама подруга, которая удержала, не дала совершить глупость, а ещё оказалась умнее меня. Ведь именно Рита позвонила родителям и смогла уговорить меня позволить им вмешаться. Свидетельница моих слабостей и неспособности управиться с жизнью.

Очухавшись, я не хотела с ней видеться, потому что в какой-то степени злилась на неё. Пускай злостью пустой и необоснованной, но она была. А затем… затем мне просто было стыдно, что этот человек видел меня в таком состоянии: побитую морально и физически. Я боялась осуждения. Боялась, что она скажет мне: как ты могла дойти до такой жизни? В компании я всегда была «звездой», как бы нелепо это не звучало. Не то чтобы подружки на меня ровнялись, но кое-кто копировал. А тут… какая уж из меня «звезда», разве что с отпечатками от рук Руслана на шее. Сомнительная слава.

— Варя-я-я, — Рита подлетает, как маленький вихрь и чуть ли не душит в своих крепких объятьях. — Я так рада, что ты позвонила.

— Я тоже, — неловко улыбаюсь и всё ещё сдержанно отвечаю на её приветствие.

— Ты куда так пропала надолго?

— Не знаю, — мы устраиваемся за столиком, и Ритка тянется к меню. — Вроде, никуда не пропадала.

— Ага и в соцсети у тебя единственная фотка с какого-то потрясного пляжа.

— Это Рио, — смущённо признаюсь.

— Мечта… А кто фотограф, кстати? — лукаво прищуривается Рита, и я почему-то краснею. — Ага, значит, я в правильном направлении рою.

— Не надо ничего рыть, — хлопаю её по руке. — Я всё сама расскажу.

— Чудесно! Я как раз настроена выпить кофе и послушать.

В следующие полчаса я начинаю свой неловкий рассказ про Германа, который постепенно обрастает подробностями, которыми я готова поделиться.

— Ну прям идеальный какой-то, — вздыхает Рита после второй чашки капучино. — Такого быть не может.

— А я тоже так сначала думала, но, кажется, всё-таки может.

— Боже, а брата у него нет случайно? — Рита поправляет стопку браслетов на тонком запястье.

Подружка моя учиться на дизайнера, и её стиль выдаёт в ней с головой креативную натуру. Худенькая блондинка с волосами, забранными в как бы небрежную причёску, массивными аксессуарами и одеждой свободного кроя. Собственного пошива уже, по всей видимости. Рита свободолюбива, непокорна и в вечном поиске «родной души», как она любит выражаться.

— Брата нет.

— Эх, жаль. Вот так я очередной раз в пролёте.

— Встретишь ещё своего Аполлона.

— Не трави душу.

Она внезапно становится серьёзной и наклоняется над столом ближе ко мне.

— И что вы дальше думаете делать?

— Ты о чём?

— Ну, съезжаться-то будете?

— Мы об этом не говорили, — медленно соображая, отвечаю Рите.

Мы действительно это не обсуждали. То есть какое-то отдалённое будущее обсуждали. Путешествие на будущий год планировали. Про учёбу говорили. Герман познакомил меня со своей семьёй, а вот я его со своими ещё нет. Мне почему-то казалось, что мать с отцом тут же захотят забраться в мои новые отношения и всё там проконтролировать.

— А ты чего хочешь?

А я пока не знаю, чего хочу. Действительно не знаю. Мой единственный опыт проживания с парнем настолько плачевен, что и опытом-то его сложно назвать.

— Так чего хочешь ты? — повторяет Рита.

— Чтобы лето не кончалось, — отмахиваюсь я.

Но по сути слова становятся пророческими. Потому что как только лето заканчивается, становится понятно, что сказки со счастливым концом — это не про меня.

Где-то через час Ритка уходит, я остаюсь в «Пьер» ждать Германа. Он уже написал, что скоро будет, и я отправила подругу домой пораньше, чтобы они не сталкивались. Не знаю почему, но я не хочу знакомить его ни с кем. Пока не хочу. Пусть моё счастье будет только моим. Пока что будет.

Разговор принёс мне облегчение в каком-то смысле. Ведь я уже успела привыкнуть полагаться только на себя и обходиться без огромного количества друзей вокруг. Что очень странно, ведь в школе я была той ещё «звёздочкой». В университете у меня есть подруги, но близкими могу их назвать с огромной натяжкой.

Такое ощущение, что из самых близких людей в моей жизни сейчас есть только Герман. Что, в общем-то, странно, учитывая, что знаю я его без году неделю. Глубина собственных чувств меня немного пугает, просто потому, что я знаю, как больно бывает падать. Приходится гнать от себя эти дурные мысли подальше и повторять, что Герман уж точно не даст мне упасть.

Дверь кафе открывается и в зал заходит моё личное божество. Мне хочется вскочить и кинуться ему на шею с поцелуями, ведь уже чёрт знает сколько часов, я его не видела. Только Герман меня опережает, садится на диванчик рядом, нависает надо мной, что я невольно прижимаюсь спиной к краю подоконника и целует так долго и глубокого, чтобы мы могли бы спалить этот маленький уютный уголок дотла.

— Извини, соскучился, — он отстраняется, с улыбкой смотря на меня.

А я дрожу, и чтобы скрыть эту дрожь, кладу руки ему на грудь, разглаживая мнимые складки на футболке. Это всего лишь повод дотронуться до него лишний раз.

— Как всё прошло? Удачно? — спрашиваю коротко.

— Да, вполне, ознакомили со списком дисциплин, которые мне придётся вести. Честно, не думал, что меня сразу в бой кинут на студентов.

Я не особо хорошее представление имею у о том, как работает аспирантура, но на первом курсе у нас уже какой-то предмет вела девушка, практически окончившая её.

— Ты молодец, ты справишься, — улыбаюсь ободряюще, а потом обнимаю за талию и прижимаюсь к Герману, опуская голову на плечо.

Боже… это рай.

В моей голове какой-то туман от близости Германа. Мне просто хорошо. В голове какой-то хор чувств и эмоций. Не знаю, это сложно описать. Хочется сжать этого парня покрепче и растворится в нём.

Горячие губы Германа целуют мой висок и чиркают по щеке, пока не опускаются до рта. И мы снова целуемся. Кажется, нам это никогда не надоест.

Наконец, мы делаем заказ — просто две чашки кофе, после которых решаем прогуляться. Солнце ещё высоко и погода, как говорится, шепчет. Пока Герман оплачивает счёт, я сижу у окна, по которому стекают потоки воды — встроенный между двумя стёклами бесконечный водопад — и вожу по нему кончиком пальца. Пытаюсь отследить траекторию струй.

— Завораживает? — со смешком интересуется Герман.

— Да. Я просто люблю «Пьер» вот за эту фишку, знаешь?

— Да, мне тоже нравится. Кажется, что ты в вечно дождливом Петербурге, но сегодня это точно не так.

— Хочу такую штуку домой, — хихикаю я.

— Да ладно! Ты устанешь, если у тебя дома будет постоянный ливень на окнах.

— Ну, можно хотя бы на одном. На кухне, например. Хотя нет, на кухне на надо. Мне нравится моё окно во двор.

Герман берёт меня за руку и коротко целует ладонь.

— Лучше будем сюда приходить, наслаждаться дождливой улицей в солнечный день. Пошли?

Киваю и поднимаюсь следом за ним.

— Ты слышала что-то про объединение институтов? — спрашивает Герман, когда мы, не сговариваясь, поворачиваем в сторону Фонтанки.

— Нет. Ничего. А кто объединяется?

— Да твой и мой по ходу. Может ещё третий какой-то.

Я удивлённо приподнимаю бровь.

— Ты в Инжэконе, я в Финэке, что у нас общего?

— Экономика, — он пожимает плечами.

— Это плохо или хорошо?

— Не знаю, возможно, статус поменяют. Поступала ты в институт, а заканчивать будешь академию, например.

Перекидываю ремешок сумочки через плечо и беру Германа за руку.

— Мне всё равно, что закончить, главное закончить.

— Ну, да, логика есть, — усмехается он. — А что это вы, студентка Мельникова, хотите так быстро сбежать из своей альма-матер? Гранит науки вам не по зубам?

— Ну, почему же, по зубам. Меня просто всякие горячие аспиранты отвлекают от дела.

— Что значит всякие? — наигранно хмурится Герман, а затем усмехается и, что уж совсем неожиданно, мельком хватает меня за ягодицу, так что я с визгом подскакиваю.

Хорошо, что на набережной мало народу. Герман так удивлённо смотрит на меня, словно для него огромный секрет, в чём причина моего короткого вскрика.

Возмущённо смотрю на него, но Островский — сама невинность.

Мы останавливаемся на середине моста, чтобы помахать проплывающим по Фонтанке корабликам. Одно из наших любимых развлечений — обмениваться приветствиями с туристами и отдыхающими. Герман сказал, что в Европе это обычное дело, вот и у нас тоже в жизни вошло. Прекрасная традиция, дарящая массу позитивных эмоций обеим сторонам.

Герман стоит позади, опустив ладони по обе стороны от меня на кованое ограждение моста. Я плотно прижимаюсь к его груди спиной и наслаждаюсь короткими поцелуями то в макушку, то в шею. Мы не можем перестать трогать и целовать друг друга, словно помешательство какое-то. Мне уже даже особо не хочется гулять, думаю, а не утащить ли его к себе под каким-либо предлогом раньше времени. Только Герман путает все карты.

— Хочешь покататься на кораблике? — шепчет он мне на ухо.

— Да я уже каталась много раз.

— Со мной не каталась.

— Звучит так, будто мне предстоит нечто особенное.

— Может так оно и будет.

Я заворожённо смотрю на светлые барашки на поверхности воды, на которых блестят лучи солнца и согласно киваю.

— А давай.

Когда он тянет меня за руку следом за собой, думаю, что готова пойти за Германом куда угодно. От этой мысли мне становится немного страшно. Непонятное чувство в груди так давит, что уже дышать сложно. А ещё мне страшно как-то обозначить это чувство. Дать ему определение. Хотя я, кажется, прекрасно понимаю, что это такое.

Тут же накатывает лёгкое разочарование, омрачающее этот солнечный день. Герман ведь сам ни разу не заговаривал о чувствах. Да, я могу ощущать, что небезразлична ему — через прикосновения, через поцелуи, через то, как он занимается со мной любовью. Любовью… Но о любви он пока не заговаривает. Может быть, я жду слишком много, слишком быстро, слишком рано? Может быть.

18

В старом здании института мне нравится всё. То, как скрипит пол, когда идёшь один по бесконечному коридору с поворотами, а занятия уже начались. Ощущение огромного пространства под высоченным метров этак шесть потолком. Длинные вытянутые полотна дверей лекционных залов. Стенгазеты, демонстрирующие студенческую жизнь во всей красе, а ещё желание одной кафедры перещеголять другую. Гранитные лестницы с коваными периллами и широкими ступенями, по которым можно спускаться даже с закрытыми глазами. Небольшие студенческие кафешки на этажах, где можно быстро перекусить. А ещё в здании пахнет как-то по-особенному. Наукой и знаниями что ли, хотя это, наверное, смешно звучит. Дух места с практически вековой историей. И то, что ты соприкасаешься с этой историей, с прекрасными традициями, пропитываешься атмосферой высшей школы, неимоверно мне импонирует. Это здание, как замок, в котором я чувствую себя в безопасности.

Сейчас университет напоминает жужжащий улей, часть пар уже закончилась, и свободные счастливчики студенты выпархивают из сот лекториев на свободу. У моей же группы ещё остаётся финальная дисциплина на сегодня. На первом курсе её не читали, так что я сама не подозреваю, чего от неё ожидать. Наверное, очередного оглушительно сложного зачёта или экзамена.

— Что там ещё, кто в теме? — мой сокурсник Мелёхин влезает между мной и Аней с таким выражением лица, будто пятница на первой учебной неделе является истинным концом света.

Мы идём по коридору третьего этажа, выискивая нужный кабинет. Моя приятельница Анечка всего лишь второй год в Питере, переехала из Нижнего, хотя по мне это странно, там ведь у них прекрасный университет, но родителям Ани хотелось направить её именно в северную столицу. Теперь она постоянно жалуется на противный холодный климат и нормальной зимы ей тоже не хватает. Если это был способ перебазировать дочь в город перспективнее Нижнего Новгорода, то он провалился. Дочь планирует возвращаться обратно после окончания учёбы, хотя всё ещё может измениться. Мелёхин-то, например, у нас местный.

— А тебе не всё равно, на каком предмете спать? — Аня двигает в него плечом, чтобы зарвавшийся хам освободил пространство. — Сядешь подальше, впадёшь в анабиоз и переживёшь полтора часа в полудремотном состоянии. Тебе же не впервой.

Мелёхин кладёт Ане руку на плечо, но та её стряхивает. Потом его блондинистая голова пытается пристроиться следом, но Анька отскакивает, так что Серёга зависает в воздухе на долю секунды.

— Ань, ты жестока. Варь, ну скажи ей.

— Серый, ты бы так не страдал, — хихикаю я, — если б гулял в строго установленные для гулянок дни. Кто под пятницу тусует всю ночь?

Знаю я, где Мелёхин накануне прохлаждался, видела его эпические фото с вечеринки в соцсетях, закончившейся аккурат под утро.

— Я тусую, когда удобно, к тому же у меня летний режим ещё не вырубился, — бурчит он недовольно.

— Ну так давай переводи его в осенний срочно, — мне очень хочется дать Мелёхину по шее, но приходится сжалиться над главным тусовщиком курса.

Мы заходим в лекционный зал, куда уже потихоньку стягивается народ. Преподавателя за кафедрой ещё нет. Обычно мало кто из них приходит заранее. Зачастую даже опаздывают. В прошлом году кто-то из сокурсников пытался пробить тему: двадцать минут опоздания без предупреждения и вся группа может уйти. Часть даже свалила и получила огромный выговор, вплоть до угрозы отчисления. Такие шутки и штуки здесь не проходят. Поэтому если придётся прождать и час, лучше делать это молча.

Мы с Аней не садимся далеко, ряд на третий. Мелёхин пытается пристроиться рядом, но Анечка какой-то меткой фразой отправляет его на самую галёрку. Это правильно, в таком полусонном виде ему лучше не высовываться. В общем-то, удивительно, что он пришёл сегодня на пары, а не предпочёл отсыпаться где-то там у себя. Впрочем, это не моё дело.

Как прилежная ученица я достаю тетрадь для свежего конспекта, кто-то из моих сокурсников — ноутбуки, но мне, если честно, неудобно таскать ноутбук с собой, поэтому уже второй год приходится тренировать скоро-писание. Может, я тоже в один прекрасный день сдамся?

— У тебя есть расписание? — Аня роется в своих бумажках, но не может найти нужной.

На стол перед нами летят ручки, карандаши, тетради, фантики от конфет и кучка чеков.

— Я в телефоне сохраняла, сейчас.

— Это не смешно и не из-за Мелёхина, но я действительно не помню, какой сейчас предмет, а как-то невежливо по отношению к преподавателю прийти сама не зная куда.

Ох уж эта её обязательность, меня эта сторона Ани даже немного смешит. Если и есть комплекс отличницы, то это про неё.

— Анализ рисков в малом бизнесе, — читаю я на открывшемся расписании.

— Ох, спасибо, — с благодарной улыбкой кивает она. — Что-то интересное.

— А мне в том году про стартапы, кстати, очень понравилось.

— Да мне тоже, — соглашается Аня.

Пока пара не началась, я осматриваюсь и, не находя ничего интересного, за что мог бы зацепиться взгляд, перевожу его на окно.

Окна в этой аудитории находятся как-то странно высоко. Если подойти к ним вплотную, то подбородок окажется на уровне подоконника. Что за ерунда! Да и через стёкла я вижу только чистое сентябрьское небо, совсем ясное и без облаков. Оно манит, словно голубая бесконечность, в которую хочется упасть. Здесь с земли оно совсем не страшное. Я невольно улыбаюсь, думая о Германе и о том, как он боролся с моей аэрофобией в Рио.

Вот, я снова подумала о нём. Это происходит постоянно. Он то и дело возникает в моих мыслях. Вернее, каждая мысль, возникающая у меня в голове, оказывается связанной с ним. Это вообще нормально? Как это называется?

Герман в моих мечтах что-то мне говорит, серьёзно так, с нажимом, этот тон в жизни он использует крайне редко. Его голос в моём сознании звучит так чисто и живо, что я не сразу понимаю, что слышу его наяву.

Моргаю, возвращаясь в здесь и сейчас, и перевожу взгляд на преподавательскую кафедру. За которой стоит мой Герман, что-то коротко объясняя и раскладывая свои вещи.

Смотрю и глазам своим не верю. Как? Почему? Что за ерунда?.. В голове квадриллион вопросов, а в груди теплеет, потому что я всегда счастлива, когда Герман рядом. Хотя ситуация, соглашаюсь, странная. Это снова напоминает мне о моих размышлениях на тему чувств и зависимости, и о превратностях судьбы немного.

Приходится повести плечами, чтобы стряхнуть оцепенение и наклониться к Ане, что-то настойчиво нашёптывающей мне под ухом. Однако взгляда от Германа я отвести не могу. Он выкладывает лекционные материалы на стол. Раздавать нам что-то будет?

— Ань, ты что-то сказала?

— Какой красавчик, я сказала, нам сегодня достался, — хихикает она. — Знаешь, первый раз его вижу, хотя к методистам на кафедру регулярно захаживаю. Боже, у нас каждый год молодые аспиранты что-то вести будут? Я ж уже в предвкушении.

Аня у нас ещё и почётная староста. Роль непростая, очень ответственная и нежелательная для большинства студентов досталась ей в прошлом году случайным жребием, но Аня смирилась и приготовилась нести сей крест до конца обучения.

— Красавчик? — бормочу единственное, что запомнила из её речи, и поворачиваюсь, выпуская Германа из вида.

Понимаю, что Аня шутит, но почему-то становится неприятно. Хочется в ответ бросить какую-то гадость, и я уже думаю, а не прикусить ли язык на всякий случай, пока он ничего лишнего не сболтнул.

Видимо, моё выражение лица совсем не такое, каким его ожидает увидеть Аня, потому что она, приподнимая левую бровь интересуется:

— Ты чего так скуксилась, Варь?

— Скуксилась?

Я накрываю горящие щёки ладонями, будто могу стереть шокировано недовольную мину с лица. Удивлена я по понятным соображениям, ну а отсутствие радости — из-за комментария Ани. Если уж она назвала его красавчиком, что среди наших остальных девочек сотворится?

Перемещаю взгляд на группу местных звёзд, а те уже шушукаются. Лиля вон сидит, откинувшись на спинку и раскинув свои руки-крылья по сторонам, и глазами стреляет, ну ещё и грудь выдвинулась вперёд на несколько сантиметров, а там есть что демонстрировать.

С задних рядов до меня долетает чей-то восторженный отзыв: похоже, пара не будет такой уж скучной…

— Что там у нас за тема, ты говорила? — снова оживает под боком подруга. — Риски? Ммм… вероятно, желающих рискнуть будет много.

Это всё, конечно, пустое. Молодые специалисты у нас просто непробиваемые. В прошлом году на стартапах тоже был ажиотаж, но быстро поутих, когда преподаватель всех чрезмерно активных аккуратно осадил. Уверена, что и Герман всем всё популярно объяснит, но это не значит, что они не будут пытаться. Просто так, ради спортивного интереса. Второй курс вроде, а мозгов, как у детей из средней школы.

Чуть ли не стону в голос. Это что, и есть то самое объединение университетов, о котором Герман говорил? Почему он вдруг оказался преподавателем, читающим лекции на моём потоке? А мне почему ничего не сказал? Точно не потому, что хотел сделать сюрприз. Он, видимо, и сам не в курсе, что я в этой группе. Что ж недолго ему пребывать в неведении.

Краем глаза смотрю, как Герман поглядывает на часы, проверяя, сколько до начала пары и можно ли уже всех приветствовать. С экрана телефона его взгляд перемещается на ряды и скользит выше — первый, второй и… третий. На котором сижу я и во все глаза пялюсь на него. На Германе тёмные джинсы и футболка с длинным рукавом, да и сам он выглядит как студент, скорее, а не лектор. Какой там к чёрту анализ рисков, а? Я сама очень рискую.

Особенно сильно, когда наши взгляды встречаются. В его глазах мелькает узнавание и удивление. Да, похоже, он такого тоже не ожидал. По тому, как горят щёки, я понимаю, что сижу красная, как рак. Чувствую, будто нас связывает маленькая тайна. Секрет, о котором никто из присутствующих не знает. От этой мысли я улыбаюсь Герману, а Герман в ответ… нет, не улыбается. Стоит со странным видом, а в голове будто кипит огромная работа. Его губы плотно сжаты, а взгляд продолжает осмотр зала, потом снова возвращается ко мне.

Посылаю ему целый вал удивления, он слегка пожимает плечами и приподнятым краем губ даёт понять, что всё в порядке. Вот это уже больше похоже на моего Германа.

А чего это он так напрягся в первый раз? Неужели думал, что брошусь ему на шею, как какая-то восторженная поклонница. Или усядусь на стол, обведу сокурсниц взглядом и заявлю: это мой парень, знаете ли, — и многозначительно добавлю: — так что…

Знает же, что я не из таких. Я умею держать себя в руках. Иногда…

Приходится уронить лоб на сложенные ладони и резко вскинуть голову, когда Герман снова заговаривает и в аудитории становится тихо.

Поначалу его слова не до конца доходят до меня, я сбиваюсь и путаюсь. Вместо того чтобы настроиться и слушать, я шпионю за сокурсницами, выискиваю, кто ещё, кроме Лили, проявляет к Герману интерес. Потом убеждаю себя, что ревновать в данном случае — очень смешно и нелепо, и каким-то чудом включаюсь в процесс.

Герман не просто отчитывает лекцию, он рассказывает с увлечением. Где уместно, разбавляя юмором, где надо — сыпет фактами и цифрами. Всегда понимала, что он — прекрасный рассказчик, теперь осознаю, что завладеть вниманием аудитории ему удаётся без особого труда.

Пара пролетает незаметно, и все радостные, что на сегодня всё, быстро прощаясь, собираются к выходу.

— Ань, ты иди, у меня ещё дела есть, — бормочу, кидая вещи в сумку.

— Какие дела?

— Ну, дела… разные. В библиотеку вот надо, продлить книги.

— Так давай я с тобой схожу, потом можно…

— Не, я лучше одна, там ещё кое-что надо… ну, вот, времени много займёт.

— А-а-а, — понимающе тянет она, — ну потом расскажешь.

— Ага.

Не знаю, что Анька себе там напридумывала, потом разберусь, но мне это на руку.

— Пойдём, Серёженька, — она берёт под руку зависшего у нашего стола Мелёхина и ведёт его к выходу и многозначительно добавляет: — У Вари дела.

Я сижу за столом и наблюдаю, как Герман не торопится покидать лекционный зал. Тянет время, как и я, собирается крайне медленно и прощается с каждым, кто решает поблагодарить его за лекцию, а таковые находятся. Обычно меня не раздражает, когда сокурсники задерживают преподавателя бесконечными вопросами о содержании курса, порядке сдачи зачёта и рекомендуемой литературе. Только сегодня, вот серьёзно, всех хочется порвать или порезать на мелкие квадратики.

Наконец, последний человек покидает аудиторию. Остаёмся только мы с Германом. Подхватываю сумку и подхожу к нему. Пока иду, его взгляд прикован ко мне, и каждый мой шаг оказывается короче и медленнее предыдущего. Робею с каждым сантиметром, а отчего — сама не знаю.

— Привет, — здороваюсь первой и встаю так близко; ближе, чем кто-либо другой сегодня.

А, что? Никто ведь не видит.

— Привет, Варь, — Герман улыбается, но обнимать не торопится.

Наоборот, стоит с засунутыми в карманы джинсов руками и смотрит на меня.

— Не ожидала тебя здесь увидеть.

— Не ожидал, что вообще здесь сегодня окажусь.

— То есть? — вопросительно смотрю на него.

— Приехал к себе в институт, а меня в Финэк с какими-то записульками отправили. Ещё и дисциплину всучили другую, я думал, у меня у самого сегодня лекции. — Он тяжело вздыхает, и я осознаю, что Герман устал.

Ещё бы! Оттарабанил перед полной аудиторией полтора часа без подготовки, и до нашей группы, наверное, тоже что-то ещё отвёл.

— Ну, да, риски они такие.

Теперь мне становится более понятен его вольготный внешний вид. Не могу сказать, что исключительно все преподаватели ходят в костюмах и при галстуках, но в большинстве своём так и есть.

— И не говори, — его рука пробегается по волосам, откидывая их назад. — Считал, что мне только после нового года читать предмет доверят, а тут кинули в свободное плаванье и греби. Наверное, я и не воспринимаюсь, как кхм… педагог, — он одёрнул подкатанные рукава своей футболки.

— Почему же? Ты так как-то даже ближе к народу. Мне нравится.

Я делаю ещё один короткий шаг.

— Секунду, — усмехается Герман и уходит к двери, чтобы прикрыть её.

Я жду его у стола, стою, прикусив нижнюю губу, а в животе разливается тепло, потому что знаю, что сейчас произойдёт.

Герман не разочаровывает. Возвращается, обнимает меня своими ручищами и притягивает к себе для поцелуя. Его язык прямо и без прелюдий врывается в мой рот, и я стону что-то невнятное, вступая с ним в игру. Руки сами поднимаются, и пальцы тонут в его волосах, сжимая их в горсти. Один вдох и лёгкие наполняются родным обалденным запахом, который невозможно описать. Меня немного штормит, Герман бережно придерживает меня за талию, пока поцелуй затихает.

— Так больше похоже на «привет»? — шепчет он, прижимаясь губами к моему виску.

— Больше, — трусь носом о его футболку и снова глубоко вдыхаю.

— Всю лекцию об этом мечтал.

— Да? Даже незаметно было, — удивляюсь я, хотя понимаю, что он, конечно, шутит.

— Если б было заметно, как я скучаю, то… — Герман не договаривает, и я нервно хихикаю, затем шлёпаю его по плечу.

— Ты ведь уже всё? Домой вместе поедем?

— Ммм, — его руки путешествуют по моей спине, поглаживая её, будто в попытке успокоить, а я вся дрожу от его близости. — Ты, что, хочешь перед всеми проафишировать, что мы вместе? Если честно, не думаю, что это хорошая идея, да и у меня ещё есть кое-какие дела.

— Кое-какие дела — это дела… — побуждаю его рассказать.

Однако Герман ничего не успевает ответить, и наш момент единения внезапно оказывается прерван. Мы отскакиваем друг от друга, наверное, на метр, когда дверь приоткрывается и в аудиторию заглядывает один из преподавателей кафедры.

Женщина чуть за тридцать чиркает по мне взглядом и обращается к Герману.

— Герман Маркович, как у вас сегодня всё прошло? — она подходит ближе, продолжая говорить о каких-то там списках и нагрузке, а я вопросительно смотрю на Германа, не зная, что мне дальше делать, но женщина решает за меня. — Вы, кстати, можете уже идти, если всё уже выяснили.

Что я там выяснила, никто не уточняет, но я, пожав плечами и поймав подбадривающий взгляд Германа, ухожу, не уверенная, ждать ли мне его или отправиться домой. Поколебавшись, я решаю уйти, думая, что наберу Германа чуть позже.

19

Мой звонок остаётся без ответа, а чуть позже приходит короткое «Варя, перезвоню». Мне остаётся лишь вздохнуть и смириться, и не беспокоить Германа. Понимаю, что на него тоже многое навалилось, и сейчас не лучшее время бомбардировать его телефон звонками.

Я всё-таки захожу, как и говорила Ане, в библиотеку, тяну время, всё ещё надеясь дождаться Германа, но потом решаю, что это бессмысленно, и покидаю университет, в который как раз начинают подтягиваться вечерники. Может, у Германа ещё вечером пары? Он ничего не говорил. Может, не знал? Ах, в голове только лишь карусель из вопросов.

До квартиры решаю прогуляться. Да, путь не близкий, но и я никуда не спешу. Тем более, погода чудесная и дождя нет. По дороге, чтобы отвлечься, болтаю с Риткой, звоню родителям, делюсь последними новостями. В общем, заполняю пространство миллионом разных дел, только бы не думать о Германе.

Возвращаюсь домой, сажусь за ноут, чтобы сделать небольшую работу по статистике, которая в итоге засасывает меня на несколько часов. Поэтому когда я поднимаю голову от клавиатуры, осознаю, что Герман так и не позвонил; а тем временем, прошло уже больше четырёх часов.

Интересно, он сегодня ко мне приедет или нет? Не то чтобы это было обязательным — ночевать у меня каждый день. Мы же не съезжались и не проживали вместе, хотя часто оставались то у него, то у меня. У меня больше, так как квартира отдельная и это комфортнее, чем комната, хоть и огромная, в коммуналке.

Германа воспитывала одна мама, отец умер, когда ему было чуть больше десяти лет, и с финансами, как говорил Герман, у них всегда было ровно. Ровно — это не значит хорошо, потому что работать он пошёл сразу после окончания школы, попутно успевая учиться в университете на бюджете. Сейчас писал работы на заказ и зарабатывал больше мозгами, чем физическим трудом. Никогда особо его об этом не расспрашивала, почему-то было неудобно влезать в эту финансовую сферу.

В любом случае, он тоже никогда её не затрагивал и, вроде как, с деньгами проблем у него не было. Что ещё раз доказывало, что он взрослый и самостоятельный парень.

Вытягиваю руки над головой и выгибаю затёкшую спину. Да уж, зарядка бы не помешала.

И перекусить бы тоже не мешало.

А ещё бы не помешал звонок другу.

Всё-таки хватаю телефон и падаю вместе с ним на кровать, думая, какого чёрта, это мой парень! Отвлеку его на секунду, может же он сказать: да или нет, приедет или увидимся завтра. В голове бьётся неприятная мысль: а уж не навязываюсь ли я, но я отмахиваюсь от неё, как от назойливого насекомого.

Герман отвечает после второго гудка.

— Тебя ждать? — начинаю без лишних приветствий.

— Сегодня нет, я домой, завтра к восьми на лекции.

Судя по звукам улицы и извечного трафика, Герман только вышел из университета.

— К восьми! Это шок! А что так рано? — разочарование у меня ничем не прикрытое, да и я не стремлюсь сдерживаться.

— У меня безумное расписание, милая, — его голос какой-то делано недовольный, — и я понял, что мне надо выспаться.

— Так приезжай, выспишься, — я начинаю водить кончиком пальца по покрывалу, отслеживая машинную строчку.

— С тобой и выспаться? Это из разряда фантастики, — усмехается он.

— Обещаю, я не буду приставать.

— Ты-то, может, и обещаешь, только я за себя не отвечаю, — игривые нотки в его голосе заставляют меня вспыхнуть тотчас же.

— Вот это заявления!

— А ты, что, думала? — подшучивает он, а потом внезапно становится серьёзнее. — Нам стоит поговорить, Варь, из-за всей этой ситуации.

— Какой ситуации? — естественно понимаю, о чём он, но ничего страшного в этой странной иронии судьбы не вижу. — Обычная ситуация. Ты не знал, я не догадывалась, так сложились обстоятельства.

— Да, знаю-знаю. Мне правда сообщили, что я у вашей группы эту дисциплину год вести буду. В зимнюю сессию зачёт, а в летнюю — экзамен. Конфликт интересов выходит.

— Да какой конфликт интересов, а? Меня только одно беспокоит: надеюсь, ты не скуп на хорошие оценки, — вздыхаю и переворачиваюсь на спину, изучая лепнину вокруг люстры.

— Я не знаю, ещё ни одного экзамена в своей жизни не принимал, — смеётся он, слегка шокировано.

Видимо, Германа несколько забавляет ситуация. Из вчерашнего студента в молодого преподавателя.

— Приезжай завтра ко мне, проведу инструктаж по лояльности к студентам. Напомню, каково это — учиться в универе, если ты уже забыл.

В моём голосе бездна обаяния и обещания, и Герман поддаётся ласковым уговорам, впрочем, вполне себе охотно.

Когда мы прощаемся, я задумчиво прикусываю губу. Вроде, и расстались на хорошей ноте, а в груди засело неприятное тяжёлое чувство. Почему Герман первый мне не перезвонил? Может, не успел просто? Что это за дурацкое «нам стоит поговорить»? Я терпеть не могу таких фраз, больше похожих на угрозы. Начинаю ощущать, что моё хрупкое счастье пошатнулось. Боже, ну что я так загоняюсь? Ничего же не произошло?!

Может, я лишь не вижу проблемы в «этой ситуации», которую видит Герман? Нет-нет, мы поговорим, и всё снова вернётся на круги своя.

Вот с этой мыслью я сегодня и засыпаю в своей постели, хоть и уютной, но бесконечно одинокой без Германа.

Всё-таки я влюбилась в него без памяти, пора бы уже признаться в этом хотя бы самой себе.

Когда вечером следующего дня заезжает Герман, на меня накатывает вполне логичное облегчение. Мы созванивались с утра — но это уже как традиция, а после я не беспокою его своими предложениями провести время вместе. У меня нет ощущения, что я навязываюсь, но кому охота слышать «нет, не сегодня» каждый раз, предлагая что-то.

Да и я не стремлюсь выглядеть жалко, прося его уделить мне крупицу своего времени, словно я дитя неразумное и требующее постоянного внимания.

— Кофе будешь? Я как раз варю, — ничем не показываю своего слегка паршивого настроения.

Герман выглядит довольно бодро, даже не скажешь, что его рабочий день начался сегодня в восемь утра. Он бросает куртку в прихожей и с улыбкой оборачивается ко мне.

— Конечно, спрашиваешь, я о нём весь день мечтал.

Герман ловит меня на полпути в кухню, обнимает со спины и целует в шею. Шутливо вырываюсь и кивком приглашаю его следовать за мной.

— Что нового? — бросаю через плечо.

Мы теперь, оказывается, учимся с ним в одном экономическом университете, образованном путём слияния наших институтов. Мне эта информация ни о чём не говорит, кроме того, что в дипломе у меня будет написано более звучное название вуза, но Герман не на шутку встревожен, а мне, честно говоря, совсем непонятна его реакция.

— Чего ты так напрягаешься? — обхожу стол и сажусь к Герману на колени, его руки тут же обнимают мою талию. — Это нас вообще не должно касаться. Ничего же страшного не произошло.

— Ничего, — кивает он, — кроме того, что я теперь твой преподаватель.

— Ну, и что? — я, правда, не понимаю.

— Конфликт интересов, — опять произносит он таинственное словосочетание.

Если б я училась на юридическом, оно мне, может, что-то и сказало.

— Какой ещё конфликт интересов? В чём конфликт? Какие интересы? Что ты мне ответы на экзамене сольёшь?

— Типа того.

Герман задумчиво постукивает пальцами по столу.

— Но это бред, мы, что, первые преподаватель и студентка, кого связывают близкие отношения? Да ты и не преподаватель в прямом смысле этого слова, аспирант, и то, что ты читаешь лекции — это лишь практика твоя, — я наклоняюсь и заглядываю Герману в глаза. — Вот представь, если бы у меня лекции вёл, например, мой отец, это тоже был бы конфликт интересов?

— Нет, тут другое, — качает он головой, — помимо конфликта ещё и вопрос этики.

— Какая этика! — взрываюсь я, затем вскакиваю и бегу к плите, снимать шипящий кофе с конфорки. — У нас двадцать первый век, а не каменный.

— Думаю, в каменном всё было намного проще, — оборачиваюсь и вижу, как Герман смеётся, накрыв лицо ладонью и поглядывая на меня сквозь пальцы.

— Ага, вдарил дубиной по голове и утащил в пещеру.

— Я б тебе сейчас тоже куда-нибудь утащил, — лукаво прищурившись, бросает он.

Когда я с чашкой кофе подхожу ближе, замечаю, что Герман сидит на стуле в вольготной позе. Ноги широко расставлены, а плечи расслаблены. Кажется, его слегка отпустило.

— Ваш эспрессо, — подмигиваю я.

Когда делаю шаг обратно к плите, то что-то не даёт мне отойти. Опускаю взгляд и вижу, что Герман ухватил меня за край юбки и не пускает.

— Хм? — вопросительно смотрю на него.

— Я всё ещё размышляю насчёт пещеры. Там ты будешь только моя.

— Я всегда твоя, — уверяю я, нервно сглатывая.

Почему-то от его слов внутри всё замирает. Это, конечно, не признание в любви, но очень похоже на что-то в том духе. Проявление собственничества? От Германа я его ещё ни разу не видела.

Его взгляд тускнеет, и я понимаю, что разговор ещё не окончен.

— Всё же я бы предпочёл не афишировать, что мы вместе, Варь.

— Ты предлагаешь мне делать вид, что я тебя не знаю? Ладно, на лекциях я могу соблюдать дистанцию, а в жизни? Это значит, мы больше никуда не ходим вместе, нигде не появляемся, как пара?

— Ты усложняешь…

— Нет, — перебиваю я, внезапно разозлившись, — я не усложняю, лишь развиваю твою мысль. Если нас где-то увидят, чик-чик, пара фоток, мы в соцсети и всех на потоке рвёт от нежданной новости. У аспиранта Островского роман со студенткой Мельниковой. А дальше следуют твои комиссии по этике и конфликты интересов, и ещё бог знает что.

Я что-то ещё болтаю в том же духе, меня не остановить.

— Варь, ну, Варь, — я вижу, что Герману не нравится моя пламенная речь.

Он отодвигает кофе в сторону и снова притягивает меня к себе на колени.

— Ты чего так завелась? Я лишь прошу быть тебя осторожнее. Я ещё подумаю, как поступить, чтобы не навредить ни тебе, ни мне.

«Навредить»? Мне совсем не нравится это слово, и я не понимаю, что вредного может быть в наших отношениях, но если Герман считает, что нам лучше не выставлять отношения на показ, наверное, стоит его послушать.

20

Следующая пара недель проходит очень странно. Вроде, у нас с Германом всё хорошо, но будто бы что-то и изменилось. Мне хочется увериться, что это я накручиваю себя, что ничего странного в том, что мы не афишируем наши отношения, нет, но не получается. Вот мне уже кажется, что и выходные мы проводим вместе реже, и что Герман по какой-то причине отдаляется от меня.

Наедине у нас всё по-прежнему прекрасно. Только вот я дошла до состояния, когда готова кричать о собственных чувствах на весь мир, тогда как Герман совсем не рвётся ответить мне тем же.

В университете проходит научно-практическая конференция, на которой каким-то образом в один из дней спикером оказывается Герман.

— Ты блатной, что ли? — я вклиниваюсь в его подготовку с чашкой кофе и бутербродами наперевес.

Ставлю всё аккуратно рядом с ноутом, на котором рождается его речь, и наглым образом плюхаюсь Герману на колени. Ничего — отвлечётся! Ему даже полезно. Сидит уже часов пять без перерыва на сон, еду и меня.

Герман ничуть не сердится, откидывается на спинку стула и обнимает меня за талию, побуждая наклониться и поцеловать его долгим поцелуем. Пальцы зарываются в волосы на моём затылке и мягко массируют кожу.

— Эй, а как же речь? — киваю я, когда его свободная пятерня ложится мне на ягодицу.

— Речь почти готова, — этот его взгляд из-под полуприкрытых век говорит о голоде совершенно другого рода.

Вместо того чтобы перекусить нормальной едой, Герман решает прерваться на куда более приятное занятие, и не то чтобы я возражала. Между нами постоянно искрит, и мы никогда не отказываем друг другу в близости.

Уже позже, когда мы лежим в темноте, я слушаю ровное дыхание Германа и смотрю на так и не погасший монитор компьютера, понимаю, что на мой вопрос Герман так и не ответил.

Для меня до сих пор загадка, как парень без связей и из простой семьи прокладывает себе дорогу в научной сфере. Герман совсем не похож на заумного ботаника. Да, мозги у него работают, как надо, и знания на уровне. Может, всё дело в его неоспоримых талантах. Герман может найти общий язык с любым человеком, он умеет очаровывать и располагать к себе. Да я и сама довольно быстро утонула в бездне его обаяния.

Во вторник, когда я сижу в большом зале и смотрю, как он выступает с докладом на конференции, невольно думаю, а многим ли первогодкам аспирантам позволено держать речь на таком знаковом для вуза мероприятии. Кажется, Герман единственная молодая звезда в этом метеорном потоке. Внимание аудитории он держит, а на вопросы, которые следуют после речи, отвечает нешаблонно и быстро.

После выступления я решаю пробраться за сцену и в прямом смысле слова запрыгнуть на Германа, я не видела его уже четыре дня, а короткие разговоры по телефону совсем меня не удовлетворяют. Да, знаю, он был занят, подготовка и все дела, а я эгоистка. Но иногда так хочется ей побыть.

— Привет, — я выхожу из-за горы аппаратуры в тёмном углу за сценой, как раз когда Герман направляется к спуску.

Я тут знаю всё, как свои пять пальцев, в прошлом году готовили в этом зале межфакультетское мероприятия, и я принимала участие в той жуткой самодеятельности. Здесь рядом ступеньки и выход из закулисья. И ни души, потому что основная часть народа покидает сцену с другой стороны, а Герман, на мою удачу, выбрал противоположное направление.

— Привет, — он улыбается легко и свободно, и через пару шагов оказывается рядом, подхватывает и прижимает к себе. — Отличный сюрприз, а то я видел тебя в зале, а потом ты куда-то пропала.

После его короткого, но крепкого поцелуя на душе теплеет.

Мне кажется, что я себя накрутила. Ну, конечно, вот он здесь, мой хороший, усталый и довольный, что всё получилось. Он просто готовился к выступлению, а я уж себе бог весь чего насочиняла.

Обнимаю его и с силой прижимаю к себе. Лбом утыкаюсь в плечо и закрываю глаза, чувствуя, как горячие ладони скользят по спине.

— Отлично выступил. Мне понравилось. Я, правда, мало что поняла, но это и не важно. Ты говорил очень уверенно.

— Я могу повторить специально для тебя, и ты точно всё поймёшь, — посмеивается он.

— Ммм… приватная лекция, а почему бы и нет.

Мы тихонечко смеёмся и снова целуемся, кажется, даже Герман позабыл, что нам лучше не показываться на публике. Ведь мы рискуем, даже здесь за сценой.

Открывая глаза, краем улавливаю движение и слегка поворачиваю голову. Герман не видит, он обнимает меня и целует в висок, а я всё замечаю.

Фигуру, мелькнувшую внизу лестницы, но не решившуюся прервать нас.

Не придаю этому значения, но на следующий день, когда возвращаюсь из библиотеки и иду в деканат за какими-то бумажками, которые меня попросила забрать Аня, торможу и быстро возвращаюсь за угол.

Там в коридоре мой Герман говорит с какой-то женщиной. Я могу пройти мимо, в этом нет ничего предосудительного. Абсолютно ничего. Только вот почему её ладонь лежит у него на плече столь небрежно. Так, будто имеет на это право.

До самого вечера, пока на пороге дома не появляется Герман, я мечусь по квартире, как тигрица по цирковому загону. В моей голове сотни вопросов и десятки теорий. Женское чутьё подсказывает, что не всё здесь так просто. Пазл складывается, а мне совсем не нравится картина, которая предстаёт предо мной.

Герман бросает ключи на стол и набирает из фильтра стакан воды, чтобы выпить его залпом. Да, у Островского теперь есть ключи от моей квартиры, с его новым ненормальным графиком я решила, что так будет лучше. Хотя причина, на самом деле в другом. Отчего-то мне показалось, что если у него будет ключ, он с большей вероятностью после всех дел вернётся ко мне, а не поедет в свою квартиру.

— Варь, что такое? — Герман сгребает меня в охапку и целует, и я позволяю ему сделать это.

Закрываю глаза и проклинаю саму себя за малодушие. Не могу молчать, не могу делать вид, что всё хорошо. Ну, вот такое я импульсивное существо, мне нужно решить проблему сразу, как только она появляется. И задать вопрос в тот же момент, как он возник.

И прикосновения Германа я не могу отклонить, потому что безумно жажду нашей близости и тактильных ощущений.

Мы на кухне, я складывала фрукты в вазу, но так и застыла с апельсином в руке, когда Герман подвалил со спины.

— Ты чего так напряжена? — как назло шепчет он мне на ухо, обдавая жарким дыханием и прикусывая мочку. — Тебе требуется помощь, чтобы расслабиться?

По телу проходит приятная дрожь ожидания, но я думаю, что это всего лишь физиология. Реакция тела. Голова-то занята совершенно другим.

— Ты чего так поздно? — вместо ответа выдаю я, никак не поддерживая его слегка игривое настроение.

— Что? — Герман отстраняется, а потом разворачивает меня к себе, хочется заглянуть в глаза, но я отвожу взгляд. — Странный вопрос.

— Почему странный. Уже начало девятого, вечерников ты не учишь, насколько знаю, ты где был?

— Варь, — Герман отстраняется и наклоняется ко мне, чтобы наши взгляды оказались на одном уровне.

Его руки крепко держат меня за предплечья, а я по-прежнему отказываюсь глядеть на него.

— У меня у самого лекции были, я ведь тоже учусь.

— А-а-а, ну, прости, я совсем забыла, — тяну с деланным разочарованием.

— Это, что, ревность? Если так, стоило взять скалку в руки или сковороду и встречать меня в полной боевой готовности.

Он так усмехается, будто ожидает, что я засмеюсь следом, поддержу его шутку, но мне совсем не смешно.

— Хм, — по голосу слышу, что хмурится, — серьёзно, Варь?

— Серьёзно, Варь, что? — я развожу руки в стороны и отхожу, вырываясь из его хватки, а потом по-деловому и с важным видом начинаю зачем-то чистить апельсин.

Липкий сок стекает по пальцам, я тихо ругаюсь, бросаю фрукт в раковину и включаю воду, чтобы смыть сок с рук.

— Ты чего так завелась? Знаешь же, что у меня расписание, хочешь, мы его на холодильник повесим?

— Нет, — отрезаю коротко, вытираю руки полотенцем и оборачиваюсь, впервые смотря на Германа с того момента, как он зашёл.

Его чёлка зачёсана назад, открывая широкий умный лоб, через который сейчас пролегла морщинка непонимания. Летний загар с лица почти исчез, и, если честно, выглядит Герман безумно уставшим. Всё-таки у него действительно много разных дел: учёба, лекции, конференция ещё эта.

Вторая женщина… — тут же любезно подкидывает внутренний голос.

Приходится стиснуть зубы, чтобы не взболтнуть лишнего, дерзкого и резкого.

— А чего хочешь?

Чего хочу? Хороший вопрос…

Хочу перестать скрываться, хочу, чтобы ты развеял все мои сомнения, хочу, чтобы ты сказал, наконец, что любишь меня. Ведь я уже давно поняла, что чувствую к тебе, а ты?

Но, конечно, этого я не произношу. Мысли так и остаются моими потаёнными желаниями, которые озвучить у меня не хватает смелости.

Прислоняюсь поясницей к столешнице и набираю в грудь побольше воздуха.

— Кто та женщина из деканата?

Герман застывает: если он и ожидал что-то услышать, то точно не это. Может, думал, я буду канючить, что мы мало времени проводим вместе, просить его куда-нибудь сходить вместе, ещё миллион просьб, которые нормальны для заскучавшей без парня девушки.

— Какая женщина?

На лице Германа непонимание, и мне кажется, что искреннее. Так мне кажется ровно несколько секунд, потому что потом непонимание уходит.

Ах, догадался. За эти месяцы я научилась-таки читать его. Вот и сейчас я кристально ясно понимаю, что Герман осознаёт, о ком мой вопрос.

— Какая женщина? — ровным тоном повторяет он.

— Та, что лапала тебя в коридоре, — выплёвываю я с накопившимся ядом всё разочарование и злость, которые множились во мне за день.

Если он надеялся, что я оставлю тему, то тщетно. Я намерена выяснить этот момент раз и навсегда.

— Что? — сказано резко и с чувством, Герман недоверчиво смеётся. — Варь, ты о чём вообще?

Я не знаю, что такое ревность, никогда никого не ревновала. Руслана так точно. А вот с Германом беда какая-то. Это чувство собственности по отношению к нему убивает меня, и мне совсем не нравится то, как я реагирую, и как себя веду. Правда, понимаю, что не скрывайся бы мы сейчас, половина моих подозрений ушла. А так я просто вынуждена проявлять мнительность. Из-за всей нелепой ситуации с этикой и конфликтами интересов.

Когда начинаю говорить, понимаю, что звучат мои слова отчасти смешно.

— Я сегодня видела, она лапала тебя посреди коридора. Герман, кто она? Я уже видела её раньше, вот сейчас вспоминаю. Она заглядывала в аудиторию, была на конференции. Она…

— Конечно, видела, она же зам декана, — перебивает он, — и присутствует на всех важных мероприятиях.

— И заходит после лекций к своим аспирантам, — горько усмехаюсь. — Значит, всё-таки понимаешь, о ком я, — киваю и лишь сильнее обнимаю себя руками.

Герман стоит напротив и не делает попытки приблизиться. Вот и правильно. Не стоит. Мы ещё не всё прояснили.

— Понимаю, о ком ты, но никто меня, как ты выразилась, не лапал.

— Всё выглядело именно так, — подчёркиваю я.

— Варь, — Герман протягивает ко мне руку, но я отрицательно мотаю головой.

От его попытки выставить так, будто мне там что-то показалось, мне становится дурно. Почему я должна выглядеть смешно со своими чувствами, почему он хочет внушить мне, что я накручиваю себя?

Может, всё так и есть? — раздаётся внутренний голос и тут же сам себе противоречит: — Но ты видела, видела, видела же!

— И давно это у вас? — пока бормочу, но уже потихоньку закипаю.

— Что «это»? Ничего нет, Варя. Никакого «этого».

Герман пытается меня вразумить, но я уже сняла ногу с тормоза. Меня несёт, и я не хочу останавливаться. Выплёскиваю в жёстких, гневных словах всё своё разочарование. Им. Собой. Нашими подпорченными отношениями.

— Голову мне морочил своей этикой и конфликтами. А у тебя просто роман с ней.

— С кем?

— Хватит делать вид, что ты не понимаешь! — взрываюсь молниеносно. — С ней! С женщиной этой.

— Нет у меня никакого с ней романа.

— Ой, не надо врать. Я видела, как она тебя оглаживала. Я твоя девушка, — тыкаю себя пальцем в грудь, — я всё вижу, и всё чувствую! Она тебя хочет!

— Ты сочиняешь, — спокойно говорит он, но за эти почти полгода вместе я Германа изучила.

— Ты моргнул, — обвиняю я.

Он моргает снова и позволяет себе усмехнуться, а мне совсем не до веселья. Если он хочет тем самым дать понять, что мои опасения беспочвенны, то эффект обратный. Я лишь сильнее раздражаюсь.

— И что? Все моргают.

— Нет, ты врёшь. У вас точно что-то было.

— Не было у нас ничего, я тебе по десятому разу повторяю одно и то же.

— Но она пыталась.

— Она пыталась, — внезапно подтверждает он. — Но! — Герман выставляет руки перед собой, — но это не значит, что у неё что-то получилось или получится.

— Всё понятно. Теперь мне всё понятно.

— Что тебе понятно?

— Всё!

Умом я прекрасно осознаю, что это звучит, как бред, но ничего поделать не могу. Повторяю одно и то же, а когда Герман, наконец, обнимает меня, чтобы раз и навсегда прекратить этот бессмысленный разговор, закрываю глаза и утыкаюсь лбом ему в грудь.

Но это совсем не прогоняет видения из недавнего прошлого. По-прежнему вижу её взгляд, когда она заходит в аудиторию после занятий. Помню мелькнувшую фигуру за сценой, когда я целую Германа, который даже не подозревает, что у моментов нашей нежности есть свидетель. А ещё — её руку на его плече. Лежащую небрежно, но в то же время основательно.

Меня начинает трясти. Я будто вижу себя со стороны. Нападающей на Германа. Всё повторяет. Всё повторяется, как с Русланом. Когда мы ругались, между нами тоже искры летали. О, нет, Герман, в отличие от бывшего спокоен. Я не ощущаю агрессии, мне точно ничего не грозит. Быть униженной морально и физически уж точно. А вот собой я недовольна. Взорвалась как петарда и понеслась.

Чему я удивляюсь? Я ведь не слепая. Конечно, Герман привлекательный парень, конечно, на него западают девчонки. Но даже охи-вздохи одногруппниц так сильно не раздражают меня, как одна настырная взрослая женщина, положившая руку на плечо моему парню.

Отворачиваюсь от Германа, закрывая ладонями лицо, и тихонько вздрагиваю, когда он отводит волосы в сторону, наклоняется и нежно целует меня в шею. Как раз в то место, где у меня шрам бывших отношений.

Мне становится холодно, и я начинаю дрожать. И очень хочется, чтобы Герман согрел меня, успокоил и сказал, что я глупая, придумавшая всё девчонка. Что он любит меня и никто ему больше не нужен. Но, конечно, я этого не слышу.

21

Между мной и Аней по доброй традиции вклинивается Мелёхин.

— Держи, — пихает он Ане какую-то бумагу, за которой по её поручению бегал в деканат.

— Спасибо, Серёженька, ты просто чудо, — благодарит она и ловит мой нарочито удивлённый взгляд.

Когда «Серёженька» уходит к друзьям, которые его окликают, она пожимает плечами и комментирует:

— Ну, а что? Надо же похвалить человека.

— Смотри, Ань, заиграешься. Он же знаешь какой.

— Да, знаю-знаю я. Гуляка он ещё тот.

— И бабник, — добавляю я. — Сейчас перехвалишь, он воодушевится твоим расположением. На какое-то время, конечно.

— Нет ничего более постоянного, чем временное, — изрекает Аня и принимается с деловым видом расправлять принесённый Серёгой документ.

— Красивые цитаты работают только на фото в интернете и для статусов в социальных сетях, — говорю я, начиная уже слегка переживать за подругу.

Может, это из-за своего состояния я стала такая мнительная и подозрительная. Аня не знает всего, что происходило между мной и Русланом, только в курсе была, что я рассталась с каким-то подлецом в прошлом году. К нашим токсичным отношениям тоже можно было много статусов прилепить. Как и к ситуации между мной и Германом, о котором, кстати, вообще никто не подозревает.

У меня язык чесался хоть с кем-то поделиться. Да, расскажи я об этом Ане, дальше бы точно ничего не пошло. Но я пока себя притормаживала. Да и выглядело бы это странно: знаешь, мы с нашим горячим преподом по рискам встречаемся, только т-с-с, никому, ага?

— Варь, ерунда какая-то, — Аня хмурится и опускается на скамейку в коридоре.

Я бросаю сумку рядом с ней и тоже сажусь.

— Варь, мне жаль.

— Что такое?

— Вот, — она разворачивает листок ко мне, — это курсовые по теории предпринимательства, все приняты, кроме твоей.

— Дай взгляну, — я забираю список из её рук.

Да, точно, у всех принято, а напротив моей фамилии — пустое поле без каких-либо пометок.

— Может, ошиблись? Я отправляла курсач на проверку, вопросов встречных не поступало, просьб о доработке тоже.

— Может, и ошиблись. Тебе лучше сходить в деканат, всё самой узнать.

— Когда сходить?

— Да сейчас иди, по горячим следам.

Аня подталкивает меня, внушает, что затягивать не стоит. И я сдаюсь. Фотографирую ведомость и плетусь в деканат.

Делаю я это без всякого энтузиазма. Моя голова последнее время больше забита вопросами личной жизни, чем учёбой. Это угнетает. Серьёзно. Я слышала о девочках, которые переставали учиться, вылетали из университетов, потому что начинали жить жизнью своих парней. Ничем хорошим это не оканчивалось, как правило. Я, конечно, не из таких, и остаётся надеяться, что между мной и Германом всё прояснится в ближайшее время.

После того разговора между нами будто кошка пробежала. Мысль, что кто-то там проявлял к нему свой интерес, даже пусть и безрезультатно, меня ни капли не вдохновляла.

Дверь деканата открывается без скрипа, когда я вхожу туда и задаю методисту свой вопрос. Взглядом обвожу просторное помещение с десятком столов, половина из которых пустуют, и натыкаюсь на знакомую фигуру у окна.

Сидит. Перебирает бумажки. Она. Та самая.

На вид ей всё же чуть за тридцать. Тёмные волосы распущены, на плечи накинут модный травянисто-зелёного цвета пиджак. Периодически клацает пальцем по клавиатуре. То ли делом занята, то ли делает вид, что занята.

— Нет, это не ошибка, — методист перетягивает своё внимание на себя, и я отвожу взгляд от той самой женщины. — У вас и в электронной ведомости пробел. Работа отправлена на корректировку. Новый срок сдачи — начало следующей недели.

— А что корректировать-то надо? Я комментариев никаких не получала, — интересуюсь я.

— А ваш педагог на больничном со сломанной ногой. Сейчас курсовыми занимается Юлия Сергеевна, — методист указывает на брюнетку у окна.

Та поворачивает в нашу сторону голову, окидывает меня изучающим взглядом холодных серых глаз.

— В конце недели можете ко мне зайти, я вам расскажу, что надо исправить.

— В конце недели? — вскидываю я удивлённо бровь. — Но срок финальной сдачи в понедельник, как я поняла.

— Вот и отлично, значит, у вас будут целые выходные на корректировку. Сейчас я занята.

Она снова отворачивается и возвращается к своим документам. Мне остаётся только клацнуть сжатыми зубами, чтобы ничего лишнего не взболтнуть, и вылететь из деканата.

Она специально. Она всё специально. Она всё знает. Как и то, что без курсовой нет допуска к сессии. Но там же не к чему придраться! Я идеальна в письменных работах! Всегда была.

Десятки идей и нецензурных выражений бродят в моей голове. Приходится напомнить себе, что нет смысла плевать против ветра. Надо просто успокоиться, дождаться пятницы и там уже будет видно.

Внутри меня всё кипит, и вечером я делюсь ситуацией с Германом.

Мы лежим на кровати в моей квартире, смотрим глупую комедию по телеку и бросаемся друг в друга попкорном, захваченном по пути из универа в кинозале.

Конечно, я не говорю, кто виновник моего потенциального недопуска к сессии, но Герман, может, и сам догадывается.

Он предлагает посмотреть содержание курсовой, но я отклоняю его щедрое предложение о помощи.

— Да, я сама разберусь. Мне кажется, там всё идеально.

— Раз ты так считаешь.

Герман задумчиво перебирает мои волосы, накручивая пряди на пальцы. Не знаю, что у него в голове, одно могу сказать точно — мыслями сейчас он где-то очень далеко. Так далеко, что мне с каждым разом всё труднее дотянуться до него.

К концу недели университет лихорадит. На одного из деканов пришла огромная пачка кляуз и грядёт глобальная проверка из прокуратуры. С расписанием творится чёрт знает что, половина пар вылетает, как и моя консультация по курсовой. Методист передаёт мне короткую записку, когда я прихожу в опустевший деканат. Всех здесь будто ветром сдуло. Смотрю в записку, там написано, какие моменты мне надо подправить. Быстро пробегаюсь глазами. Отлично. Вроде, ничего глобального. Какие-то мелочи, я бы даже сказала.

— Погодите, — тормозит меня методист, когда я уже готова выйти за дверь.

— Да? — я что-то вопросительно бормочу, засовывая записку между тетрадных листов.

— Вы же Мельникова, так?

— Да-да.

— Вот, у вас тут в ведомости не хватает зачёта по статистике за прошлый курс.

— Что? — я разворачиваюсь и обхожу стол, пытаюсь что-то разглядеть на мониторе компьютера, куда смотрит методист. — Где не хватает?

— Вот, видите, пробел.

Я издаю разочарованный и раздражённый вздох.

— Что ж у вас одни пробелы. С курсовиком пробел, здесь пробел. Я ведь всё сдавала.

— Ну, видите, в ведомости ничего не написано, нет информации, что вы вообще явились на зачёт, — разводит молоденькая девушка руками.

— Зато у меня в зачётке всё стоит, завтра принесу, — обещаю я.

— Это ничего не значит, — она как бы извиняется и смотрит на меня с лёгкой ноткой жалости. — Ведомость — документ главнее.

— Главнее, чем зачётка с подписью преподавателя?

— Да, — она слегка сжимается под моим напором.

Для меня это ещё одна глобальная катастрофа, а для неё лишь неприятный разговор с проблемным студентом. Я делаю глубокий вдох и считаю до десяти.

— Я подойду к Петру Ивановичу, мы решим этот вопрос.

— Если вы о Лапуновском, то он больше в вузе не работает.

— Как? — мои глаза шокировано округляются. — На той же неделе статистика была.

— Ну вот так. Это его решение. Спонтанно как-то, правда, вышло.

— Понятно, а что мне делать? — я складываю руки на груди и начинаю притопывать ногой.

— Пересдавать? — ответ выходит и не ответом каким-то, а вопросом.

— Так вам виднее, вы же методист, — огрызаюсь я и тут же жалею.

По сути, девушка не виновата, она всего лишь доносит до меня информацию. Не по её же вине, в моей ведомости нет оценки.

А по чьей? — тут же возникает закономерный вопрос.

Я не знаю на него ответ, понимаю лишь одно, что я в полной беспросветной дыре. С Лапуновским я договаривалась о досрочной сдаче до своего отлёта в Рио. Может, он забыл проставить зачёт в ведомость, а я не проконтролировала этот момент, так как не подозревала, что могут возникнуть трудности. Нет, не трудности, а катаклизм глобального масштаба. Зачёт был промежуточным, в зимнюю сессию у нас экзамен, а без резолюции Лапуновского по зачёту меня до сдачи просто не допустят. Либо я буду отращивать хвосты, либо одной ногой перешагну за порог университета. Всем ведь известно, чем грозят долги по учёбе.

— Кто вместо Петра Ивановича? К кому я могу обратиться? — спрашиваю, взяв себя в руки.

— А, ну пока его замещает Юлия Сергеевна, с ней можно договориться.

— Понятно, — цежу сквозь зубы, разворачиваюсь на каблуках и иду к выходу из кабинета.

Да уж, с ней мы точно договоримся. До того, что я как-нибудь вцеплюсь ей в волосы.

Теперь у меня нет никаких сомнений, откуда и у этой моей проблемы ноги растут. Кажется, кто-то решил отсыпать мне неприятностей.

Как это по-женски!

К вечеру я до такой степени накручиваю себя, что готова выплеснуть раздражение на голову Германа. Если бы он только появился. Но Германа нет, и его телефон молчит. Звоню ему пару раз, пишу сообщение. Тишина. Наглею до той степени, что ставлю телефон на автодозвон, наборы которого один за другим тонут в сбросах.

Что это такое? Что происходит? Я ничего не понимаю. Вечер пятницы, где он? Где Герман? С кем он?

Мои руки трясутся, из них всё падает. Пытаюсь налить себе чай, но кружка летит в раковину и разбивается. Собираю осколки, чтобы выкинуть, и внезапно плачу. Первый короткий всхлип перерастает в долгое захлёбывающееся рыдание. Говорю себе, что это, наверное, из-за любимой кружки, но нет. Конечно, не из-за неё. Реву, как давно не ревела. Потом плетусь в ванную, долго умываюсь, смотрю на своё покрасневшее лицо, поддавшись импульсу, набираю воду в ладонь и брызгаю на зеркало. Из-за капель на стекле на меня глядит девушка, в которой я совсем не узнаю себя.

После Руслана я обещала быть себе сильной, поклялась никогда не сдаваться, не становится зависимой от кого-либо. Только появился Герман и всё. Установки рухнули.

Телефон по-прежнему молчит. Малодушно я держу его под рукой, хотя в глубине души абсолютно уверена — звонка не будет.

Думаю, что сегодня я не усну, но далеко за полночь проваливаюсь в пустой сумбурный сон. То выныриваю из него, то снова падаю, ни черта не высыпаюсь. Да и спокойнее не становится.

Где-то к полудню, когда я сижу и пялюсь в монитор на титульный лист курсовой, телефон пиликает, оповещая, что пришло сообщение.

«Через час подъеду. Ты дома?» — вот и всё, что я, видимо, заслужила.

Отвечаю коротким «да» и жду, когда в замочной скважине провернётся ключ.

22

Герман звонит в дверь. Я вздрагиваю. Почему звонит? То, что это он, сомнений нет. У него своя манера звонка, если можно так выразиться. Так на кнопку жмёт только он.

Я взвинчена, вся на нервах. Ночь толком не спала, кусок в горло не лезет. Неминуемое приближение беды витает в воздухе. Знаю, что ничем хорошим этот разговор не закончится. Просто знаю, и всё.

Внезапно становится холодно, я захватываю кофту с кресла, кутаюсь в неё и плетусь в прихожую. Дрожащими руками открываю дверь и бросаю короткое «привет».

Мне хочется прижаться к Герману, спросить, а всё ли хорошо? Хотя ответ очевиден. Но он уже воздвиг между нами стену, и невидимый барьер не даёт мне этого сделать.

Возвращаясь в комнату, не понимаю, куда мне себя деть. Сесть на кровать? Опуститься в кресло? Забраться на широкий и низкий подоконник? Потому что ноги уже почти не держат. Мне же надо взять себя в руки, чтобы не разрыдаться здесь и сейчас. Чувствую, что выгляжу жалко. Словно попрошайка на обочине. Пытаюсь думать обо всём хорошем, что было между нами с Германом, но ничего не выходит. Я злюсь на него, хотя он ещё ничего не сказал. Злюсь, потому что он уже принял решение. За нас двоих принял. Не посоветовался со мной. Всё продумал сам.

— Варь.

Оказывается, он уже зашёл в комнату и смотрит на меня.

— Что? — оборачиваюсь и натыкаюсь на взгляд: абсолютно больной и ни капли не равнодушный. — Что?

— Варь, я, — он пытается взять меня за руку, но я отшатываюсь.

— Не стоит, — отрезаю я.

— Вот, — он достаёт ключи из кармана, подходит к столу и бесшумно опускает их сверху.

Слежу за его движениями и сглатываю горечь, скапливающуюся во рту.

— Это, значит, всё? — не выдерживаю напряжения.

Хотя уже вчера всё поняла, когда он не отвечал на звонки и не выходил на связь. Молчание было красноречивее любых объяснений.

Герман лишь кивает, а потом коротко добавляет.

— Так будет лучше. По крайней мере, сейчас.

Вздрагиваю всем телом, впериваю в него взгляд, пытаясь увидеть больше, чем он показывает.

— Что значит «по крайней мере, сейчас»?

Следом Герман тяжело вздыхает и проводит пятернёй по своим вьющимся волосам. Они в полном беспорядке, будто он всю ночь мусолил их, размышляя, как же поступить.

— Нам лучше не общаться… остановиться. На какое-то время…

Моргаю, не веря собственным ушам. Он издевается? Нет, не так. Он. Издевается!

— На какое-то время? — я усмехаюсь, хотя мне совсем не весело. — Сначала «давай не афишировать», а теперь расстанемся на время?

Складываю руки на груди и смотрю на него, вскинув выше подбородок.

— Ты бы сам себя со стороны послушал! — в моём голосе и злость, и обида и миллион других разъедающих изнутри эмоций. — Ты кем меня считаешь? Можешь то заканчивать, то начинать, то ставить на паузу по собственной прихоти? С чего ты вообще взял, что тебе это позволено? А я должна покорно принимать все твои условия?

Он хмурится и отрицательно мотает головой. Мой выпад остаётся без ответа. Внутренний голос говорит, что я сама рою себе могилу. Можно прогнуться, согласиться с ним, кивнуть, быть самой понимающей и всё принимающей. Но тогда это буду не я.

— Ничего ты не должна, Варя. Поэтому… поэтому я решил, что лучше так.

— Он решил! — я взмахиваю руками и срываюсь с места.

Подхожу к окну и смотрю на парк на противоположной стороне улицы. Он не такой многолюдный, как летом, но даже сейчас по дорожкам курсируют прилично народа. Жизнь не останавливается, хотя мне кажется, что моя… уже замерла.

— Кто-то должен принять верное решение, — спокойно заявляет Герман.

Кто-то — это, видимо, он. Хотя между нами нет огромной разницы в возрасте, нет социальной пропасти, но почему-то правом принимать решение он наделил себя за нас двоих.

Мне хочется обернуться, вцепиться в него и вытрясти это спокойствие к чёрту, вывести на эмоции.

— А с чего ты взял, что оно верное? — давлю я.

Паркет тихо скрипит, когда Герман приближается ко мне. Спиной чувствую тепло его тела, и невольно закрываю глаза, когда он наклоняется и носом утыкается мне в висок. Коротко. На секунду. Небольшой тактильный контакт. А потом всё. Только замер близко-близко. Если откинуться назад, есть шанс прижаться к нему. Но я лишь прямее держу осанку и не двигаюсь. Жмурюсь сильнее, сдерживая наворачивающиеся слёзы, готовая рассыпаться на осколки и жаждущая ещё. Пусть ещё коснётся. Пусть я передумаю. Пусть он передумает. Пусть время вернётся в август. Пусть…

— Я не хочу, чтобы ты вылетела из университета по моей вине, — шепчет он с нежностью.

С проклятой нежностью, от которой мне хочется вцепиться ему в одежду и зарыдать.

Но я беру себя в руки и лишь фыркаю:

— Благородный какой… кто бы подумал.

— Это не благородство, я… я… — кажется, Герман впервые за всё время нашего знакомства теряет своё хвалёное красноречие.

Повисает тишина: ни он, ни я никак её не нарушаем. Мне отчаянно хочется, чтобы он передумал, но понимаю, что просить не стану. Хотя я, наверное, готова пасть на колени и умолять его передумать. Я даже готова скрываться ещё тщательнее и видеться только под покровом ночи, но… умом я понимаю, что звучит это как бред.

А потом…

У этого его решения есть какие-то мотивы. Не пришло же оно ему в голову просто так.

— Неужели всё настолько серьёзно? — спрашиваю, медленно выдыхая, так как последнюю минуту я стояла, набрав в лёгкие воздуха на паузе.

— Очень, Варь. Всё очень серьёзно.

— Но ты мне ничего не станешь объяснять?

— Верно. Но я тебе ничего не стану объяснять.

— Уходи… — шёпотом, а потом уже громче. — Уходи! Проваливай!

Оборачиваюсь и со всей силы толкаю его грудь. Злость снесла все остальные эмоции. Я высушена до дна. Ночь меня доканала. Не могу больше держаться, когда он рядом. Сил почти не осталось.

— Уходи! Уходи! Уходи! — с каждым моим толчком решимости прибавляется.

Я не чувствую сопротивление. Герман просто сдвигается назад, позволяя мне вымещать на себе злость и выталкивать себя в прихожую.

— Я не собираюсь ждать, пока ты там решишь проблемы. Я не собираюсь быть с парнем, который сам без меня принимает решения!

Обвиняю его снова и снова, но замираю, когда он внезапно хватает меня за плечи. Делаю судорожный вздох, вскидываю голову, натыкаюсь на потемневший взгляд зелёных глаз. Рот Германа приоткрывается, будто он что-то собирается мне сказать. Но слова не идут. И мой запал пропал.

Я лишь стою и дрожу под его пальцами. Желая, чтобы он ушёл. Желая, чтобы не уходил. Всё внутри на разрыв.

Разве он не понимает?

Но нет… конечно, всё он понимает.

Пальцы на моих плечах сжимаются сильнее, будто Герман борется с самим собой.

А потом принимает решение.

Отпускает меня и разворачивается к выходу. До порога два шага. Хлопок двери и тишина.

Закрываю лицо трясущимися руками, теми самыми, которые выталкивали Германа из моей квартиры и жизни.

Навсегда.

Боже. Это навсегда.

Только сейчас до меня до конца доходит, что это на-все-гда!

23

Дни и ночи сливаются в одну сплошную полосу, я не понимаю, где начинаются выходные, где кончаются будни. Живу от среды до среды. Как последний мазохист хожу на лекции Германа. Смотрю, как он читает материал, слушаю его голос, с некоторым удовлетворением отмечаю, что тени под его глазами становятся всё более глубокими, да и сам он, вроде как осунулся. Может, тоже переживает? Без понятия. Каждый раз, когда заканчивается лекция, Герман стремиться покинуть аудиторию раньше всех. Поймать его, чтобы задать вопросы, теперь можно разве что в коридорах университета.

Да я и не стремлюсь.

Он больше со мной не пытается заговорить. По сути — точка была поставлена.

Когда его взгляд скользит по аудитории, никогда не останавливается на мне. Кажется, он даже старается не смотреть в ту часть зала, где сижу я.

Моя проблема с курсовой каким-то боком решается. Также как и фантастическим образом в ведомости оказывается проставленным зачёт. Не знаю, что бы меня ещё ждало, если бы Герман не решил эту проблему за нас двоих. Только кому легче? Мне уж точно нет.

Делаю всё на автомате. Живу, сплю, питаюсь, хожу с девочками в кафе, чтобы отвлечься, только не особо получается. Даже если днём удаётся занять мысли какими-то другими вопросами, ночью они возвращаются. Они — это воспоминания. Ничего не могу поделать. Их слишком много. Хорошие и счастливые. Маленький кусочек счастья длиною в полгода. Только мне не хочется о нём думать. Хочется стереть всё, чтобы не вспоминать. Жаль не получится.

Я уже привыкла, что проблемы приходят в конце недели. Вот и сегодня середина дня пятницы, а Аня садится рядом со мной и трясётся, как лист на ветру.

— Что случилось? — интересуюсь я, хотя мне совсем не интересно.

Просто знаю, что надо спросить.

— Я из деканата, вернее… не совсем из деканата, — она судорожно вытаскивает письменные принадлежности на стол, у неё всё валится из рук.

Ручки и карандаши раскатываются в разные стороны по столу, мы их вместе ловим.

— Ну и что там? — уже ничего хорошего от этого места не жду.

— Там… там… — Аня поднимает на меня свои огромные испуганные глаза. — А ты никому не скажешь?

— Я? Нет, конечно.

Приходится пожать плечами и сделать заинтересованное лицо. Надо же как-то поддержать Аню, она же не виновата, что моё сердце и душа в таком раздробленном состоянии. Странно, что она ещё не заметила этого, может, списывает на проблемы с учёбой.

— О таком не говорят, наверное. Я… я не знаю.

— Ань, — дотрагиваюсь до её руки. — Выкладывай давай, что там случилось.

— Она попросила… попросила меня посматривать и рассказывать всё ей. Это, блин, на вербовку похоже какую-то. Сказала… сказала, что будет мне стипендию доплачивать.

— Стипендию? Каким образом? У тебя и так повышенная.

— Ну, — Аня смущённо опускает взгляд, — от себя что ли… сверху.

— Интересное кино, — тяну я и хмурюсь. — А она — это кто?

— Ну, Юлия Сергеевна, — нервно бормочет Аня, — я не понимаю, что у них там происходит. Война какая-то. Я так поняла, борьба за кресло декана. Я, правда, не понимаю, что ей от меня надо. Что полезного я могу ей притащить с собраний и лекций? Рассказывать, как ведут себя преподаватели? Не говорят ли что-то про неё плохого? Не собирают ли петиции? Не готовят ли революцию? А отчёт в зашифрованном виде писать? — смешок у Аньки выходит тоже нервным. — Самое ужасное, я не могу отказаться. Иначе всё, — она проводит ребром ладони по горлу. — Дала понять, что «нет» даже слышать не желает. Господи, лучше б я на этот разговор вообще не соглашалась. Вот, что, мне теперь делать, а?

— Явно не отказываться, — задумчиво кидаю я.

Это и есть та самая «серьёзная ситуация», о которой говорил Герман? А он тут каким боком? Личный интерес, ну да… он же сам мне об этом сказал.

Сжимаю кулаки, ногти впиваются в кожу ладоней. Ревность всё равно меня разъедает. Она как кислота. Нет, как аэрофобия. Такая же прилипчивая и наводящая ужас.

Все выходные я погружена в собственные мысли, даже успеваю убедить себя, в какой-то мере убедить, что Герман прав. Может, так оно на самом деле лучше? Может, он так заботится обо мне? Из института же меня теперь никто выпереть не пытается.

А сам он кто? Невинная жертва, попавшая в жернова кулуарных интриг? Точно. А главная интриганка ещё и глаз на него положила. И руку ему на плечо.

Может, и ещё куда залезла? — подсказывает мне внутренний голос.

Меня мутит от этих мыслей, от этих накатывающих без спросу фантазий. Стоит закрыть глаза, а перед ними картинки мелькают одна за другой. Герман и она… воображение дорисовывает всё, что может произойти между ними.

Я знаю, каким Герман бывает наедине, какой он умелый любовник в постели, каким он может быть нежным и страстным. Может, теперь это известно и ей?

А что? Она молодая симпатичная женщина. К тому же опытная и со связями.

Мысли текут уже совсем в другом направлении.

Когда же в воскресенье в группе университета в социальной сети появляются фотографии с прошедшей два дня назад международной конференции, мне остаётся лишь скрипнуть зубами.

Очень тщательно я просматриваю фото за фото, и то и дело нахожу их. Стоят рядом. Беседуют. Вот с каким-то швейцарцем расшаркиваются. А вот вписались в диалог с делегацией из Берлинского университета Гумбольдта. Да, круг знакомств Германа явно расширился. Так всегда происходит, если можешь заручиться протекцией в правильной компании. Юлия, мать её, Сергеевна на «шугар мамочку» не тянет, ещё слишком молода, но связей у неё, наглости и самоуверенности выше небес.

Он не хотел, чтобы я вылетела из университета по его вине. Что ж… я не вылетела, зато и он взлетел.

Я мечусь по квартире, ставшей моей клеткой, и думаю, что не могу просто так это оставить. Действительно, говорят, отпусти ситуацию, но Герман поставил меня в такое положение, которое никак не желает отпускаться.

Не могу… не могу… да и не хочу, в общем-то.

Если он опрокинул меня на лопатки, это не значит, что я буду и дальше лежать. Лежать и смотреть, как он строит свою жизнь и карьеру.

Потом появляется желание прощупать границы дозволенного. Насколько ему всё сходит с рук? Раз он в любимчиках.

Решение приходит под вечер воскресенья. Глупое, женское, замешанное на обиде и ревности. Желание сделать хоть что-то, чтобы выбить Германа из колеи. Насколько хватит моих жалких сил и возможностей.

Чтобы не растерять запала, ещё раз просматриваю фото в официальной группе. И плевать, что похожа на сталкера.

Плевать, что дальше будет. Сделаю это и всё.

Как бы мне хотелось придумать какой-нибудь изощрённый план мести. Только те ресурсы, которыми я располагаю, этого не позволяют. Да и не стратег-то я в общем-то. Ударю по больному, хоть и мелкой картечью. Он так трясётся над своим положением в вузе, что не лишним будет снова о нём поволноваться.

Только бы всё получилось, только бы удалось.

Я понимаю, что всё получится, ровно в тот момент, когда мне удаётся зайти в почту к Герману. Оставаясь у меня, он то и дело пользовался моим компьютером в личных целях, поэтому его сохранённые пароли и незавершённые сессии позволяют мне пробраться в личный электронный ящик и облако с документами, где он хранит, если не всё, то практически всё.

Прекрасно. У этого «педанта с потенциалом» всё по папочкам. Мне сложно приводить собственные ресурсы в такой порядок. Зато у Германа всё чётко, ясно и понятно. Хотя нет, не всё.

Хмурюсь, смотря на ряд папок с одинаковыми названиями, различающимися только одной цифрой в конце. Все они, вроде, относятся к курсу, который он нам читает. И все, опять же вроде, содержат материал по пред аттестационной работе, которую мы сдаём практически в середине семестра. То есть уже завтра.

И как в этом разобраться?

А плевать, качаю всё. Кому надо, тот разберётся.

Так я и делаю. Махом выбираю несколько папок, скачиваю архивом и сохраняю к себе на диск.

Ничего круче, чем слить результаты по тесту, мне в голову не приходит. Попахивает дешевой мелодрамой или клишированным поворотом сюжета из молодёжной комедии про студентов. Чёрт, но ведь работает! Хорошо, что в наш век передовых технологий достаточно кликнуть мышкой и получить информацию, а то пришлось бы пробираться к нему в кабинет за результатами, если б кабинет у Германа был.

Руки трясутся, но я на большом адреналине. Мне совсем не хочется светить свою личность в сети, когда я пульну эти материалы в общую группу нашего потока. Поэтому следующее, что я делаю — поднимаю старый аккаунт, которым давно не пользуюсь и меняю там практически всё, чтобы никак не выдать себя.

Конечно, это я делаю для ребят с потока, а не для Германа, потому что когда правда раскроется, а она, конечно, раскроется, у него сомнений не останется, кто тут постарался.

Кусаю нижнюю губу и вскакиваю на ноги, начинаю опять нервно расхаживать по комнате. В голову лезет неприятная мысль, которая мне совсем не нравится.

А уж не способ ли это привлечь к себе внимание, милочка? — вещает внутренний голос.

В моей фантазии Герман уже на пороге моего дома или просит задержаться после лекций, когда все покинут класс. А потом что?

А потом я выведу его на эмоции, и гори оно всё огнём.

Плюхаюсь обратно в кресло и стучу по клавишам с астрономической скоростью, захожу в группу и гружу весь архив в беседу по дисциплине со словами «и не благодарите» от Милы Милой. Никакой более креативный псевдоним в голову мне не приходит.

Вот и всё. Дело сделано.

Выхожу из сети, чтобы не передумать и не удалить сообщение, и убегаю в душ.

Всего лишь хороший способ занять себя и смыть негатив последних дней.

Стою под струями воды и плачу. Почему? Не знаю. Просто хочется, и всё.

На следующий день я даже не заглядываю в группу, потому что меня подташнивает от одной лишь мысли, что я сотворила. Бессонная ночь подсказала, что никакая это не месть, а так — мелкая пакость с привкусом предательства. Никогда не позволяла себе шастать по чужим личным аккаунтам, а теперь вот — опустилась ниже некуда.

Стараюсь особо не думать на эту тему и не смотреть на однокурсников, которые, наверняка, подготовились к письменной защите лучше меня. Я-то в эти архивы даже не заглядывала. От одной мысли сделать это — мутило.

Анька поддевает меня локтём, когда я сажусь рядом с ней. Утром её на парах не было, как и Мелёхина, кстати, а вот сейчас на аттестацию пришла. Ещё бы, такое же не пропускают.

— Ты слышала? Новость дня? — заговорщицки шепчет она.

Ей явно лучше. От бледной девушки, потрясённой предложением быть ушами и глазами Юлии Сергеевны, не осталось и следа. Кажется, за выходные она пришла в себя.

— Какую? Ту, что кто-то выкинул материал аттестации в группу? Видела. Слышала.

— Ой, это тоже интересно, но не так пикантно, — Анька хихикает, вворачивая это старое словечко и делая кавычки пальцами в воздухе.

— Что там пикантного? Интимные подробности взаимоотношений между Альфредом Маршаллом и Артуром Пигу? — равнодушно тяну я.

— Вот именно! Интимные подробности! — опять хихикает Аня.

Я вопросительно смотрю на неё, а она фыркает и утыкается в свой телефон, что-то быстро пролистывает и поворачивает экран ко мне.

Перевожу взгляд, застываю, а затем втягиваю в себя воздух с громким сипом.

— Да, он секси, я тоже не слепая, — нервно хохочет Аня и что-то там ещё добавляет, только я её не слушаю.

Вернее, не слышу. Смотрю на фото Германа. Моё фото. Точнее, фото, которое делала я. Фото из Рио. Мы тогда здорово подурачились. Он лежит на узком диванчике возле окна, а я сижу у него на бёдрах. На обнажённых бёдрах. Руки Германа тянуться ко мне, чтобы отобрать камеру. Бицепсы напряжены, волосы растрёпаны, губы приоткрыты, язык игриво высунут, так как я дразнюсь, и Герман дразнится в ответ. А ещё мы оба голые, это я помню точно.

— Так, там ещё есть, — влетает в мои уши голос Ани.

— Сколько? — хриплю я, потому что во рту пересохло от… испуга?

Паники.

Которая уже накатывает на меня.

— Ой, да штук с десять и везде он такой красавец. Все фото на грани фола, а одно аж через грань. Но не то чтобы кто-то возражал. Девочки, так точно в восторге. Хочешь посмотреть? Я тоже себе сохранила.

Я сглатываю, кажется, понимая, о чём идёт речь. В то же время приходит осознание, что, кажется, яма, которую я вырыла Герману, превращается в могилу.

Вскидываю голову и обвожу аудиторию взглядом. Со своим нервяком я даже не заметила, как взбудоражена женская половина курса. Наверное, со вчерашнего вечера эта новость перетирается в общем чате и группе, но я была настолько занята собой, что не читала никаких сообщений. Теперь же мне становится всё очевидно.

Видимо, вчера я ненароком скачала и загрузила не только материал для пред аттестационных работ. Одно лишнее движение мышкой превратилось в форменную катастрофу.

— Все уже предположили, что у него роман с кем-то с нашего потока, — радостно заявляет Аня. — И это очевидно. Такие фото и материал аттестации в одном сообщении. Теперь огромная загадка: кто же она — та самая, и что там за бразильские страсти между ними кипят, раз всплыли и фоточки, и ответики.

От прилагательного «бразильские» я моментально вздрагиваю. Отбираю телефон у Ани и быстро пролистываю скаченные снимки.

— Ещё есть? — по-деловому интересуюсь я.

— Не-а, это всё.

Что ж, прекрасно, я там нигде не засветилась. А ведь могла бы. На снимках из того жаркого бразильского утра я тоже присутствовала.

Когда хлопает дверь аудитории и в зал входит Герман повисает гробовая тишина. Он спокоен и собран. Как всегда.

Он не знает. Он ещё не знает, — осеняет меня.

Господи, пусть он не узнает. Пусть никто больше не узнает, — молюсь про себя и понимаю, что этому не бывать.

Новость и материалы настолько «пикантны», как выразилась Аня, что очень скоро станут достоянием общественности института.

— Я сам раздам каждому вопросы, — говорит Герман, и я осознаю, что уже пропустила часть информации, но замечаю, что все убирают лишнее со столов, оставляя себя наедине с листком бумаги и ручкой. — О, нет, конспектом можете пользоваться, возвращайте конспекты, — добавляет Герман с улыбкой. — Пусть каждый получит бонус авансом за посещаемость.

Тяжело сглатываю, думая, что все уже в воскресенье получили свой бонус к основному подарку.

Вот Герман равняется с моим столом, и я опускаю взгляд в пол и задерживаю дыхание, позволяя себе посмотреть на обрывок бумаги с темой, когда Герман удаляется к последним рядам.

Буквы пляшут перед глазами, а в голове мысли о чём угодно, только не о финансовых рисках. Но я что-то пишу. Строчка за строчкой заполняю лист предложениями.

Первой сдаю свою работу, не глядя бросаю ответ на стол Герману и быстро покидаю помещение. Потому что мне кажется, ещё секунда и меня вырвет. Приходится купить в автомате бутылку питьевой воды и влить её в себя, чтобы как-то остановить этот панический приступ удушья. А после спрятаться в кафетерии, чтобы самой заглянуть в группу и пролистать фотографии, которые теперь красуются на главной странице с пометкой «жаркие новости от жаркого препода».

24

Я вываливаюсь из парадной на Шпалерную в темноту туманного ноябрьского вечера. Не могу оставаться дома. Боюсь, что он придёт. Так странно, вчера я даже этого хотела. Чтобы он заявился и стал выяснять отношения. А сейчас — нет. Не хочу, не желаю.

Только колесо рулетки раскручено и там выпало что-то явно не в мою пользу. Фотки с обнажённым Германом уже красуются в официальной группе университета. Какой-то умник запостил их прямо на общую стену. Вернее, уже не красуются. Модерация потёрла. Но народ успел и посмотреть, и оценить. Местечковый скандал превратился в глобальный. Герман, небось, уже на ковре у своей дорогой Юлии Сергеевны, объяснятся, как это его так угораздило вляпаться.

Вот и пусть объясняется, пусть покрутится на горячей сковородке. Если он ей нужен, она ему всё простит, — пищит мой противный внутренний голос, — наверное, простит.

А он меня простит?

А тебе нужно его прощение?

Ответов на эти вопросы у меня не находится.

Иду сквозь Таврический сад к Кирочной улице. В парке застыла мрачная красота под стать моему настроению. Мягкий свет жёлтых фонарей пробивается через туманную дымку и между черными росчерками голых ветвей залегли глубокие тени. Летом здесь кипит жизнь: гуляют семьями, утром йога на свежем воздухе, днём пикники и сахарная вата рулонами, прожорливые утки и назойливые велосипедисты. А сейчас ни души. Кроме моей. Пропащей. Хочется присесть на скамейку и слиться с этим тёмным царством. Тут меня Герман точно искать не станет.

Может, он тебя вообще искать не станет, — очередной раз прилетает от моего внутреннего «я».

Может, и не станет. Но что-то подсказывает, что мы ещё поговорим.

Когда выхожу в живой мир, становится чуть легче, тут я не одна и есть, между кем затеряться. Ноги сами собой несут меня вперёд и через Литейный к Белинского.

В «Шляпе» в этот час уже битком и шумно. Тут вечеринки семь дней в неделю. Если нужна ненавязчивая компания и место, где всегда будешь своим, так это сюда.

Скидываю утеплённую кожаную куртку на крючок у входа и жду, когда за барной стойкой освободится место. Прошу бокал вина и молча утыкаюсь в него, двигая ногой в такт новой мелодии. Джаз он разный, но в «Шляпе» какой-то родной. Меня здесь музыка никогда не раздражает. Она не визгливая и не занудная, а низкое звучание контрабаса всегда вызывает желание щёлкать пальцами в ритм. Мне кажется, тут маленький мир, этакая Америка, которую мы потеряли. Наверное, в Нью-Йорке таких мест полно, по крайней мере, если верить фильмам Вуди Аллена.

Я допиваю вино и прошу повторить.

Мы сюда любили ходить с Германом. Можно сказать, «Шляпа» одно из наших мест. И от дома не далеко, и атмосфера комфортная, и вход-выход свободный. Интересно, я даже через пять и через десять лет продолжу ходить по «местам нашей памяти», как одна из тех жалких страдалиц, которые не способны примириться, что их кинули?

Память здесь не при чём, — успокаиваю я себя, — тебе здесь удобно, вот и весь секрет.

— Привет, — раздаётся слева.

Искоса смотрю на незнакомого парня, устроившегося за стойкой. Он просто встал рядом. Втиснулся между мной и ещё одним человеком. Да, здесь такое в порядке вещей, даже стул не обязателен, тем более, их тут дефицит.

— Привет, — киваю я, — подвинуться?

— Нет, сиди спокойно, — он жестом подзывает бармена и просит себе, что покрепче. — Угощу? — интересуется у меня, но я указываю на свой бокал, на половину полный.

— Спасибо, у меня есть.

— Тогда позже?

— Договорились.

Не знаю, о чём мы с ним ещё договорились одной этой фразой, но когда он заводит беседу, я не отворачиваюсь и включаюсь в игру. Ладно, надо же как-то развеяться. Ни к чему не обязывающий трёп за барной стойкой прекрасно отвлекает от проблем. Всё как обычно: кто ты, где учишься, чем занимаешься, интересы, путешествия и прочая ерунда. Первый разговор всегда как интервью.

Мой второй бокал сменяет третий. Я верчу между пальцами ножку и смеюсь над очередной шуткой своего собеседника.

Когда сама говорю, активно жестикулирую. На душе даже вроде как становится легче, проблемы улетают всё дальше с каждым новым глотком и с очередной шуткой парня, имя которого я даже не запоминаю. Вот где-то на середине моего красочного описания одного интересного местечка на Рубинштейна, которое просто обязательно к посещению, если ты недавно переехал в Питер, моё запястье перехватывают и крепко сжимают.

— Что за?.. — оборачиваюсь я.

— Потанцуем? — рядом вырастает Островский, оживляя мой самый ужасный из кошмаров.

Я пикнуть не успеваю, как мой бокал оказывается на стойке, а случайный собеседник растерянным взглядом провожает нас.

Пальцы Германа больно впиваются в мою спину, а рука, держащая мою ладонь, сжимает так сильно, что вырваться не предоставляется возможным.

Голова идёт кругом, и это вовсе не от вина. Адреналин начинает зашкаливать. Я чувствую волны агрессии, исходящие от Германа. Конечно, он видел фото и понял, кто это сделал.

Ненавижу себя. Ненавижу, потому что мне хочется сказать «прости, я не этого добивалась». Но это так мелочно, так наивно, так по-детски. Чего-то же я всё-таки добивалась…

— Ну как? Довольна? — голос у него ледяной, абсолютно чужой.

Думала, я видела Германа всяким, но таким, нет, не видела.

Он слегка встряхивает меня и прижимает крепче. Я вдавливаюсь в его телом своим, будто детали от мозаики мы повторяем стороны друг друга.

Губы Герман прижимает к моему уху вплотную, чтобы у меня не осталось и шанса не услышать.

— Ты довольна, спрашиваю?

Мы двигаемся в такт мелодии Сэма Кука. Герман ведёт умело и непреклонно. Со стороны мы, наверное, выглядим идеально. Влюблённая пара, слившаяся в танце. На деле же — чувствую себя кроликом в силках или бабочкой в липкой паутине.

Не могу и слова вымолвить, хотя Герман непреклонно требует ответа. Мои пальцы на его руках лишь сжимаются сильнее. Наклоняю голову и утыкаюсь лбом ему в плечо. Закрываю глаза и плыву. Далеко от настоящего и от реальности. Чувствую лишь его твёрдое тело и запах — такой родной и уже чужой одновременно.

Я ведь его люблю. Как мы могли дойти до подобных мерзких сцен за такой короткий отрезок времени?

Внутри, вопреки здравому смыслу, рождается тихая радость. Герман рядом и то, что я касаюсь его, словно глоток свежего воздуха. Только и это ощущение быстро исчезает.

Герман наклоняет голову и утыкается лицом в мои распущенные волосы, его горячее дыхание касается шеи, и реакция в виде дрожи не заставляет себя ждать. На мгновение я дезориентирована и сбита с толку, а Герман опять требует ответа, а я даже не знаю, что ему сказать.

— Варвара?

— С ума сойти, называешь меня полным именем, — взбудоражено бормочу я. — Наверное, поговорить серьёзно хочешь?

Что ж, нападение — лучшая защита; это правило ещё никого никогда не подводило.

— Наверное, хочу.

— А извиниться передо мной не хочешь?

Вскидываю голову, прямо встречая его сердитый взгляд. Герман резко разворачивает нас, почти на сто восемьдесят, и мы двигаемся в другую сторону в толпе таких же танцующих.

Если скажу ему, что не хотела сливать его фото, будет звучать крайне глупо. Да и не поверит он, в общем-то. Хотела или не хотела — значения уже не имеет, это просто случилось и всё.

— Извиниться? Варвара, ты ничего не путаешь? Кто из нас двоих должен извиняться?

— Ты! Пришёл сюда, вцепился в меня, требуешь чего-то. Как пещерный человек! По какому праву?

— По тому же самому, по которому ты залезла в мои личные документы.

Мы перестаём двигаться, хотя мелодия ещё играет. Так и застываем друг напротив друга.

— Надо было удалить все данные с моего компьютера. — Ничего умнее мне в голову не приходит.

— Надо было, — кивает он, соглашаясь.

— Тогда бы я никуда не залезла.

Герман горько усмехается.

— Так, значит, по-твоему, я сам виноват?

— Сам, — киваю и убираю руки с его плеч.

Это заявление звучит, наверное, смешно, но мне не до смеха, как и Герману. Он больше меня не держит. Я сжимаю кулаки, чтобы не сделать глупость и не броситься ему обратно на шею, потому что мне безумно хочется ещё раз, напоследок прижаться к нему.

— Супер, — цедит он сквозь зубы.

Я скорее читаю это по его губам, чем слышу, потому что затихшая, было, музыка, взрывается новым ритмом.

Чувствую, что пора выбираться отсюда, ни к чему хорошему этот разговор не приведёт. Мы либо будем швыряться обвинениями, либо как два упрямых барана бодаться и передёргивать ответы друг друга. Он взвинчен, я взбудоражена, стоило бы сразу понять, что диалога не будет.

Герман, как скала, мне его не сдвинуть, поэтому я могу лишь обогнуть его и пойти к двери, чтобы сдёрнуть куртку с крючка и на ходу надеть её.

— Ты куда? — он снова хватает меня за руку, а я снова выворачиваюсь.

— Домой, — бросаю коротко и выхожу на улицу.

Тут свежо, но по-прежнему туманно. Большие старые часы на одном из домов показывают почти полночь. Герман выходит из «Шляпы» следом за мной.

— Я тебя провожу, — давит он.

— Джентльмен нашёлся.

Я могу лишь фыркнуть и пойти в сторону дома. Он нагоняет меня, но я отворачиваюсь, не принимаю его руку, не реагирую на обращения и всячески его игнорирую. Может, тогда он отстанет. Не хочу, чтобы он видел, как я не владею собой. Меня начинает колотить: верный знак, что напряжение отступает, но я-то себя знаю. За эмоциональным всплеском всегда следуют слёзы. И они уже готовы пролиться. Слёзы обиды и непонимания, досады на саму себя и гнева на Германа и судьбу. Остаётся лишь один отчаянный метод — язвить. Ох, ну это я умею.

— Я с тобой ещё не закончил.

Мы уже на Шпалерной, и до дома тут рукой подать. Всё-таки проводил, не отступил.

— Я уже всё сказала. Хотите ещё что-то уточнить, Герман Маркович? Так будьте любезны обратитесь ко мне в университете. Я уж, так и быть, сделаю над собой усилие, задержусь после лекции и отвечу, может быть, на ваши вопросы.

— Это навряд ли, — тянет он. — Варя, навряд ли.

Пытаюсь захлопнуть дверь парадной перед его носом, но Герман быстро вставляет ногу в проём и не позволяет мне сделать это. А потом впихивает меня глубже в темноту между лифтом и чёрной лестницей. Опомниться не успеваю, как его губы накрывают мой рот и принимаются терзать его. Мне бы оттолкнуть Германа, крикнуть, чтобы он ушёл, съязвить что-нибудь напоследок, но я не могу. У меня нет сил: ни душевных, ни физических. Зато эмоции льют через край. Словно сумасшедшая, я зарываюсь пальцами в тёмные волосы Германа, принимаюсь мять их и гладить, набрасываюсь на его рот с ощущением, что всё это в последний раз. Пальцы уже пытаюсь прорваться под его куртку и тонкий свитер: шея, спина, талия, твёрдый пресс, тёплая кожа под моими ладонями. Я не владею своими движениями, тело живёт по собственным законам. Я, словно завязавший человек с пагубной зависимостью, обещаю себе, что это только сегодня, только сейчас. Герман толкает меня в стену, и я приподнимаюсь на носочках, когда он вдавливается в меня, стремясь стать ещё ближе. Его пальцы также пробрались в мои волосы и сжали голову, не позволяя сдвинуться под напором его языка ни на миллиметр.

В лифте и на этаже мы не отлипаем друг от друга, вслепую открываем дверь, шатаясь и спотыкаясь, вваливаемся в комнату, сдёргиваем надоедливую мешающую нам одежду. Мы целуемся, будто обречённые, доведённые до отчаяния, и никто не собирается ни о чём говорить. Наше тяжёлое дыхание и неловкие путанные шаги по скрипучему паркету — единственные звуки в тишине. Слова уже лишние. Одна неосторожная фраза может всё разрушить. Сработать, выставит блок. А останавливаться ни я, ни Герман не планируем. Правильно было бы оттолкнуть его, влепить пощёчину, наорать, воскликнуть: да как ты посмел! Но дело в том, что я не хочу ни о чём думать, не хочу поступать правильно. Уже и так сполна дров наломала. Пусть ещё одной ошибкой станет больше.

Когда мы оказываемся на кровати, и Герман ложится сверху, накрывая меня своим телом, я зажмуриваюсь и отдаюсь ощущениям. Кончиками пальцев исследую мышцы на его спине, и кожу покалывает от знакомых чувств. Сегодня Герман совсем не ласков. Терзает меня, не позволяя лишних движений, хотя в какой-то момент и он окончательно теряет контроль.

Когда всё заканчивается, я лежу под весом Германа и возвращаюсь в реальность. Мы оба тяжело дышим: вымотанные и опустошённые. Чувствую, как его мышцы напрягаются, и он начинает подниматься, но теперь сама первой ловлю его за запястье. Долго смотрю в потемневшие, бездонные, как зелёные омуты, глаза в поисках так необходимых мне ответов. Но Герман будто отгородился от меня, ведя с самим собой одному ему известную борьбу. Наконец, словно что-то решив, он возвращается в постель.

За первым разом следует второй. Большая часть ночи похожа на сражение. Ярости меньше, но и нежность не возвращается. Мы будто что-то потеряли. Что-то, чего уже не вернуть.

25

Наши дни

Надо ли упоминать, что после той ночи я больше Германа не видела? Он ушёл тайком, когда я ещё спала. Растворился в сумраке ноябрьского утра, чтобы больше никогда не возвратиться. А я… я была слишком гордой, чтобы позвонить или написать, хотя очень хотелось.

Сейчас со стыдом вспоминаю, как прорыдала целый день, пряталась в своём доме, как в башне из слоновой кости, лелея надежду, что Герман вернётся. Но нет, принц спасать меня не пожелал. Так что, когда разочарование поутихло, а я немного пришла в себя, утёрла беспомощные слёзы и пообещала, что больше никогда не буду зависеть от мужчины. Никогда не буду зависеть. Никогда. Ни от одного.

Оставалось лишь поклясться себе в этом. И повторять почаще, чтобы не дай бог не забыть.

Именно этим я и занималась все прошедшие пять с половиной лет после той ночи.

Не подпускала к себе никого. Не доверяла мужчинам. У меня даже желания такого не возникало. Держала их на расстоянии. Пользовалась, когда считала нужным. Хорошо проводила время, но чувства к таким отношениям старалась не подключать. Свою любовь к Герману я похоронила глубоко и надолго. Навсегда, как мне казалось. А теперь что? Герман вернулся и я растаяла? Как та наивная доверчивая девчонка, в которую я всегда превращалась рядом с ним.

Встаю с глубокого мягкого кресла, в котором придавалась своим невесёлым воспоминаниям, и подхожу к дверце холодильника, чтобы прицепить фотку обратно.

Фото из той самой серии, которую я ненароком слила в общий доступ.

Только на ней мы вдвоём. Камера снимает с оттяжкой наши силуэты напротив окна. Я наклоняюсь, чтобы поцеловать Германа, его руки на моих бёдрах, а в кадре слишком много обнажённого тела, хотя на мне накинута рубашка, а его ноги частично прикрыты полотенцем. Прекрасно помню этот момент, а также то, чем мы занялись после импровизированной фотосессии.

Если бы и это фото было слито, всё могло бы развиваться совершенно по другому сценарию. А так — Германа попросили из университета, видимо, не договорились они с Юлией Сергеевной, а, может, скандальчик, который завертелся из-за снимков, был слишком неудобен для заведения, чтобы его заминать и закрывать на произошедшее глаза.

Помню, как шла на трясущихся ногах на очередную лекцию по рискам, а там, за кафедрой, меня ждал уже не Герман. Суховатая и прямолинейная женщина за пятьдесят сразу заявила, что скупа на пятёрки и дала понять, что демократии от неё не дождешься.

— Островского уволили, слышала? — шепнула мне Аня, как только я села рядом.

— Из-за чего?

— Ну как, из-за снимков этих и загруженных ответов по аттестации, наверное. Это тоже вскрылось. Тайное стало явным. Полностью.

— Подумаешь, снимки, — пожала я плечами, надеясь, что равнодушно, хотя руки уже похолодели и нервно дрожали.

— Я тоже так считаю, но, чёрт, Варь, у нас учителей из-за фото в купальниках в открытом доступе уволить могут, а тут… — она многозначительно замолчала.

— Но мы не в школе.

— И что? Это же педагогическая этика.

Меня невольно передёрнуло от этого словечка.

— А ещё в деканате просто искрит, — продолжила нашёптывать Аня, — Юлия Сергеевна рвёт и мечет.

Юлия Сергеевна рвала и метала практически до самого моего окончания университета, а потом ушла на повышение в Москву, попутно успев выпихнуть из кресла старого декана, по протекции которого и попала в наш вуз. Так ненасытные кукушата расправляются с другими птенцами, выталкивая их из гнезда и борясь за удовлетворение своих первичных инстинктов. Больше я о ней ничего не слышала.

Тогда же в ноябре, поняв, что не могу спокойно учиться, я уехала к родителям на некоторое время, чтобы залечить раны, которые не только Герман, но и сама нанесла себе. Решила, что мне надо разобраться с образованием, потому что за полтора года в университете драмы в моей жизни оказалось порядочно. Через пару недель вернулась в свою пустую квартиру и затеяла ремонт. Перво-наперво переложила скрипучие полы и стёрла все, что могло напоминать мне про Германа.

В вузе все пошумели, да заткнулись, даже Аня больше не поднимала эту тему. Всё-таки хорошо, что я ей ничего не рассказала тогда. Пусть тайное иногда так и остаётся тайным. Хотя сейчас было бы с кем поделиться. Правда, жизнь у Ани тоже круто вильнула после ночи выпускников и гадкой истории с Мелёхиным, которая доканала её окончательно. Сейчас Аня жила в Нижнем, под крылом заботливых родителей, в дочернюю фирму Варгановых я её пристроила, надо же было ей как-то помочь. Перед моим поспешным отъездом из командировки она шепнула, что и в личной у неё всё, вроде, налаживается, но подробности обещала предоставить попозже. Чтобы не сглазить.

Интересно, чтобы она сказала на моё заявление, что я теперь работаю на того самого Островского?

Шлёпаю магнит сверху фотки, наклоняю голову к плечу и думаю, зачем же Герман поместил её сюда? На одно из самых видных мест? Давно ли она тут висит? Или только к моему приходу появилась? Не намёк ли это, что ничего не забыто? Боже, вопросов целый ворох. Сойду с ума, если буду думать об этом.

Забираю белую папку с ценными документами и пихаю её в сумку, плотно застёгиваю молнию и хлопаю ладонью по боку сумки. Дело сделано, поводов задерживаться в квартире у меня больше нет. Закрывая дверь, думаю, надо ли мне обратно завозить ключи Лидии Васильевне? Нет, второго напряжённого чаепития за день я не выдержу. Да и завтра тоже повторять опыт желания мало. Отдам Герману, пусть сам возвращает.

Выхожу на улицу, бреду к машине, а потом очень медленно еду к себе. Тут, в принципе недалеко: прямо-прямо и налево. Что за ирония судьбы!

Однако около парадной меня ждёт сюрприз, который не предугадаешь. Возов. Мой бывший шеф, взбудораженный и взъерошенный. Пропавший с радаров, как только продал фирму, он вырастает передо мной, как выпрыгивающий чёрт из табакерки. Вид у него взъерошенный, как у воробья, вдоволь потрёпанного котом, и в глазах «психинка».

— Варь, — хватает он меня за руку, — нам надо поговорить!

— Привет, — осторожно высвобождаю руку из его цепких пальцев.

— Да-да, привет, — торопливо добавляет он, словно считает лишним расшаркиваться в ненужных приветствиях. — Слушай, давай к тебе зайдём, а?

Вопросительно вскидываю брови. С чего это вдруг такие предложения? Если честно, Возов всегда казался мне нормальным адекватным начальником, особенно после работы на Кирилла Варганова, хотя и с тем можно было найти общий язык. Однако так, как он поступил со своими теперь уже бывшими сотрудниками, пункт про адекватность ставило под вопрос. Общались мы всегда сугубо по работе, и это предложение зайти ко мне, сбивает с толку. Прекрасно понимаю, что ему нужно место, чтобы поговорить без лишних ушей и глаз, но я в таком настроении, что обсуждать ничего не хочется.

— Нет, — отрезают твёрдо.

— Варя, вопрос очень важный.

— Не важнее, чем предупредить сотрудников, что в скором времени у нас сменится владелец фирмы. Так? Или я не права? Сергей, ты считаешь это нормальным: заявиться ко мне со своими сверхсрочными разговорами, когда ты кинул фирму? — всё-таки не выдерживаю и высказываю ему всё, что накопилось.

— Я никого не кидал, Варвара. Это бизнес. Ты же сама понимаешь. Мы можем с тобой хоть в дёсна целоваться и пить на брудершафт, но бизнес есть бизнес, — заводит он любимую присказку всех начальников. Где-то я уже её слышала.

— Только человеческие отношения никто не отменял. Не ожидала, если честно, не ожидала. Мог бы сделать общее собрание или снизойти до пояснительного письма по корпоративной почте.

— Оставь уже свои разочарования при себе, — заявляет он и повторяет. — Никого я не кидал.

— Нет, ты кинул, — повторяю твёрже и тычу ему пальцем в грудь, наплевав на субординацию.

В целом, Возов мне больше никто, хотя и не последний человек в этой сфере. Потом его слова хлёстко бьют по больному. Разочарований в моей жизни итак было предостаточно. Думала, уж на работе меня ничего из колеи не вышибет. Теперь же мало того, что владелец продал фирму втихушку, так и новый начальник у меня мой же бывший, которому я по крупному насолила.

— Продал и слился, даже напоследок прощай и прости никому не сказал. Дела так не делаются. Люди на тебя годы работали, мог и предупредить, что фирма выставлена на продажу и что нас ждёт в скором будущем.

Думаю про то, как Герман асфальтовым катком проехался по московскому офису, и что многие пострадали.

— Ладно-ладно… — отмахивается Возов от моей отповеди. — Я поговорить хочу.

Тон его голоса меняется, и я смягчаюсь. Ладно, может, даже отвлекусь ненадолго. К тому же мне слегка любопытно, что нового сообщит мне бывший директор.

— Есть много других мест для разговоров, кроме моей квартиры. Кстати, по твоей вине я снова в Питере живу. Не скажу, что очень рада этому.

— Опять «по моей вине», да что ж такое! Варвара!

В свете последний событий это истинная правда. Переезд сюда и работа бок о бок с Островским сковырнули и вытащили на свет слишком много болезненный воспоминаний.

— Пошли, кофе попьём? — Возов меняет тактику и предлагает уже с улыбкой.

— Вот, другой разговор, — киваю я, — пошли в кофейню на углу дома, вон, метров сто отсюда.

Разворачиваюсь и иду первой, даже не беспокоясь, где там экс-шеф. Только не понимаю, с чего он вдруг приехал и просит о разговоре.

Возову под пятьдесят и сколько я его помню, он всегда был одет и напомажен с деловой иголочки, сейчас же в повседневной одежде он совсем не напоминает опытного управленца и бывшего владельца крупной компании. Хотя, как крупной? Часть наших филиалов уже закрыта, теперь мы средние, если можно так сказать. Оптимизировались по полной.

— Как дела-то? — кивает он, когда перед нами ставят две чашки: капучино для меня и чёрный крепкий эспрессо для него.

— Сносно, — улыбаюсь, думая, что рассказывать про близкие контакты с Германом не буду, но, кажется, Возов уже и сам в курсе, так как следующая фраза от него ставит все точки над «ё».

— Мне сказали, ты теперь правая рука Островского. Как тебе с ним работается?

Я чуть ли не выплёвываю кофе обратно в кружку. Правая рука? Это шутка такая?

— Скорее, девочка на побегушках, — усмехаюсь с глубочайшей иронией. — Интересно, это кто же в фирме у нас такой разговорчивый?

— Да есть парочка, — подмигивает Сергей.

— Даже парочка? — я складываю руки под подбородком. — И много ли ты ушей и глаз за собой оставил, когда уходил? И спрашивается, для чего?

Возов посмеивается, а затем одним махом осушает свою чашку.

— Ты всегда была умной. Сама можешь догадаться.

— Боюсь, этот пазл слишком сложен.

— Ладно, давай ближе к делу, — он отодвигает пустую кружку в сторону, кладёт ладони на стол и наклоняется ко мне. — Мы с Островским, честно сказать, не все дела закрыли, когда расставались.

— Погоди-погоди, — я поднимаю вверх указательный палец. — Если у тебя есть какие-то незакрытые дела с Островским, то это стоит обсуждать исключительно с Германом Марковичем.

— Согласен, — кивает Возов, — но это невозможно. На данный момент уже невозможно.

— Тогда я тут тоже тебе не помощник, — развожу руками. — Потом это ты ему фирму продавал, у вас с Островским явно больше точек соприкосновение.

Это как посмотреть, — просыпается мой внутренний голос, иронично добавляя: — у кого с ним больше точек соприкосновения и в каких местах.

— Помощник, ещё какой, Варь, — тем временем, говорит Возов.

Вопросительно поднимаю брови, ожидая продолжения.

— Ты же имеешь доступ к документам.

— А твои «глаза и уши», Сергей, доступ к ним не имеют?

— К этим нет, — разочарованно произносит он. — Мы сейчас боремся за контракт.

— Мы?

— «Марин-групп». Я теперь там директор по развитию. Это проще, чем грести в своей лодке одному. Фирма крупная, возможностей море, да ты и сама понимаешь. И нам очень нужно выиграть тендер. Я им сам занимался перед тем, как продал фирму. Думал, убрал всю информацию по сделке из документов. Она Островского не касалась. Но этот чёрт откуда-то её нарыл и вступил в игру. Что очень нам мешает. Очень, Варь.

— Это свободный рынок, Сергей, — заявляю я, откидываясь на спинку кресла, — а то, о чём ты просишь — смахивает на промышленный шпионаж.

— Боже, это простая информация. Циферки, Варя.

— Эти циферки могут дорого мне обойтись. Да и с чего мне тебе помогать?

Кофе уже остыл и допивать его, если честно, даже не хочется. Во рту поселилась неприятная горечь.

— Ну а я, скажем так, могу замолвить за тебя слово в «Марин-групп», вернёшься в свою столицу на тёпленькое местечко с хорошими премиальными.

— Ты понимаешь, о чём говоришь? — на всякий случай уточняю я.

Глаза у Возова блестят.

— Конечно.

— И почему, по-твоему мнению, я должна согласиться?

— Уже говорил: ты всегда была умной девочкой. К тому же я помню, как ты ко мне попала.

Закатываю глаза и невольно складываю руки на груди, принимая защитную позу.

— Пытаешься оскорбить? Всё было честно, сотрудники от Варгановых ушли сами по собственному желанию.

— Но не ушли бы, если бы ты не подтолкнула.

— Не факт. — На секунду замолкаю. — И я просто не могу сделать то, о чём ты просишь. Это не народ переманить, это всё гораздо серьёзнее.

— Варь, — он наклоняется и опускает свою ладонь на моё предплечье. — Варь, ты не знаешь, чем занимается Островский. Он выжмет всё из фирмы и закроет её. Ты хочешь себе такое будущее? Сделай, что я прошу, и уходи сейчас.

— Почему выжмет и закроет? — спрашиваю, хотя какой-то здравый смысл в словах Сергея есть. Герман уже скинул лишний балласт.

— Потому что именно этим он занимался в Европе. Проводил аудит. Покупал для своей организации и уничтожал, крупная рыба поглощала мелкую. Бум, и мокрого места от конторы не оставалось. Вашу фирму он тоже кому-нибудь продаст в итоге, наварив на этом кучу бабок. Сейчас только контрактов эффективных побольше намотает перед поглощением, чтобы привлекательнее выглядели.

Следующие пару минут Возов объясняет, что ему надо, а я слушаю и отрицательно мотаю головой.

— Нет, Сергей, нет. Я этого делать не буду.

— Но ты подумай.

Когда встаю, он ловит меня за руку.

— Надо ли упоминать, что разговор только между нами?

— Не стоит, — улыбаюсь ему на прощание — Я ведь умная девочка.

26

Герман возвращается во вторник. Входит в офис, как ни в чём не бывало, и запирается у себя, бросая мне на ходу: «отмени на утро все встречи».

— Да без проблем, — говорю я закрытой двери и отворачиваюсь к монитору.

Даже не спросил, как всё прошло, отдала ли я его бесценную белую папку с документами адресату. А ведь вполне возможно, что её содержимое могло уйти в совершенно другом направлении.

Чего я такая раздражённая? На это есть ряд причин. Например, головная боль, не отступающая со вчерашнего вечера, даже долгий сон и таблетка не помогли. Я могу обвинять кого угодно в своей мигрени: Германа и тот снимок на дверце холодильника, поднявший неприятные воспоминания, Возова со своими щедрыми предложениями, да хоть питерскую переменчивую погоду.

После разговора с Возовым напряжение меня не отпускает, оно даже усиливается. До той степени, что вечером в воскресенье я всё-таки лезу в Интернет и ищу информацию про Германа. Брожу по сайтам европейских финансовых издательств, которые по большей части на немецком языке, и через переводчик выискиваю упоминания о Германе.

Информации мало, она довольно скудная, но всё-таки кое-что мне удаётся уловить. Островский на хорошем счету в этой сфере, и ряд успешных сделок закрепил за ним определённую репутацию и флёр успеха. Помимо фотографий с официальных мероприятий, я выуживаю репортажную съёмку с так называемых «афтепати» и благотворительных вечеров. Что ж… в спутницах у него исключительные красавицы. Высокие, раскованные, породистые девицы модельной внешности, умеющие представать перед камерой с профессиональным отрепетированным оскалом.

Неприятное чувство больно колет меня, и я с некоторым удивлением и досадой осознаю, что ревную. Ощущение такое позабытое, что я даже сразу не понимаю, что это оно. Мне не нравится, ох, как это не нравится. Герман начинает пробуждать во мне страсти, способные порушить душевное равновесие по щелку пальцев.

А ты думала, он обет воздержания принял? — нашёптывает внутренний голос. — Ты ведь тоже под берёзкой в одиночестве слёзки не лила.

Отмахиваюсь от неприятных мыслей, как от назойливых насекомых, но они то и дело возвращаются обратно, чтобы ужалить побольнее.

К обеду моя головная боль становится ещё острее. Перед глазами уже всё плывёт, и строчки в контрактах налезают одна на другую, превращая текст в сплошную неразборчивую мешанину.

Закрываю глаза, наклоняю голову, сжимаю пальцами виски. «Бум-бум-бум» — неприятно пульсирует в них.

— Мельникова? — раздаётся над ухом.

— Ммм? — у меня даже нет сил разлепить веки.

— Что с тобой? — голос Германа кружит по комнате.

— Голова.

Сил хватает лишь на короткий ответ. Всё-таки это мигрень, такая мощная у меня была лишь однажды. Мне точно не хотелось бы повторять тот печальный опыт, когда ты весь день лежишь пластом, не способный пошевелить даже пальцем. А ещё может накатить тошнота. Тошнить перед Островским мне тоже не очень-то хочется.

Герман ничего не отвечает, а через несколько секунд, я чувствую, как он берётся за спинку моего кресла и откатывает его от стола.

— Идти-то можешь? — спрашивает Островский.

— Не знаю, — честно отвечаю я.

— Тебе такси вызвать?

Я представляю, как трясусь по дневным пробкам до дома, и мутить меня начинает ещё сильнее. Навряд ли сейчас это выдержу. Надо чтобы чёрные мушки перед глазами чуть развеялись.

— Не-е-е-т.

— Понятно, — слышу, как Герман вздыхает. — Иди сюда.

Очень бережно он поднимает меня с кресла и ведёт куда-то. Я иду вслепую, но по направлению понимаю, что в его кабинет.

— Садись, — с этим коротким приказом, я устраиваюсь на диване, откидываюсь на спинку и закрываю глаза.

В висках после короткой дороги стучит ещё быстрее.

— Я сейчас за тобой поухаживаю, — с лёгкой усмешкой сообщает Островский, когда его руки внезапно нежно и бережно обхватывают мои запястья, чтобы мягко потереть кожу, под которой бешено бьётся пульс. — Придётся выпить немного кофе.

— Ты с ума сошёл, — сбивчиво бормочу я, — какой кофе…

— Вопреки расхожему мнению, кофе не повышает, а нормализует давление, — его голос отдаляется, так я понимаю, что Герман идёт к двери.

Через минуту мне в руки попадает чашка свежезаваренного чёрного кофе.

— Не могу, — морщусь я.

— Маленькими глоточками, — настаивает Герман, придерживая чашку, чтобы ничего не расплескалось.

Мне немного не по себе, что я перед ним в таком виде. И как эта тупая головная боль так быстро переросла в зверский приступ мигрени?

— Слушай, да не стоило, — неуверенно добавляю я.

— Стоило-стоило.

От крепкого напитка во рту приятная горечь, а от веса руки Германа на моих плечах — тепло.

— Всё, больше не могу, — я возвращаю ему чашку с недопитым кофе.

— И этого достаточно, — в голосе Германа небольшая улыбка.

Его руки теперь в моим волосах, быстро вытаскивают невидимки и разматывают небрежную «булочку», которую я соорудила с утра.

— Разве можно так сильно стягивать волосы, — комментирует Герман.

— Нормально они, ничего не стянуты, — возражаю я, а сама невольно вздыхаю от удовольствия, когда волосы оказываются на свободе, а пальцы Германа начинают аккуратно массировать кожу головы.

В опустившейся тишине вдохи-выдохи Германа кажутся мне дальним эхом моего собственного дыхания. Он мягко потирает мою кожу и перебирает пряди, подушечками пальцев находит именно те точки, на которые следует нажать. Движения у него бережные, но чёткие и сильные.

Слегка приоткрываю глаза, и вижу лицо Германа совсем рядом со своим, он присел так, что мы оказались на одном уровне. Так близко я давно его не видела. Он такой сосредоточенный на своём деле, что я бы, наверное, даже усмехнулась, если б мне не было так дурно.

— Тебе надо прилечь, — заявляет Герман, пока я его разглядываю.

С трудом мне удаётся не застонать от разочарования, когда упоительные движения прерываются, а сам он встаёт, чтобы сходить за пальто, висящим в шкафу.

— Не бог весть какая подушка, но сойдёт, — сматывая в рулон пальто и укладывая меня на него, заявляет он.

Прямо в туфлях я закидываю ноги на диван и делаю глубокий вдох, чувствуя, как аромат Германа, затерявшийся в складках мягкого кашемира, окутывает меня.

Руки Островского снова в моих волосах, пальцы продолжают бережную работу. Кажется, боль потихоньку отступает, а я сама уплываю куда-то на тёплых волнах, которые качают меня на своих гребнях.

Следующий раз, когда открываю глаза в кабинете темно. В ноябре солнце садится рано, поэтому сказать, сколько сейчас точно времени, сложно. В висках уже не бьётся острая боль, она переросла в тупую и отдалённую, напоминающую о себе, когда я пытаюсь повернуть шею.

Тёплый кашемир под щекой уютно греет, а тело укутывает непонятно откуда взявшийся флисовый плед.

Мягкий перестук клавиатуры привлекает моё внимание, и я смотрю в сторону стола Германа. На лицо Островского падает тусклый свет монитора, и я думаю, сколько же я проспала, пока он тут работал. Обстановка даже какая-то домашняя. Как в те вечера, которые мы проводили у меня дома, когда он составлял конспекты и планы занятий, а я дремала после дня в университете.

Нет. Неправильные мысли. Об этом лучше не вспоминать.

— Ну, как, тебе получше? — отвлекаясь от своего занятия, спрашивает Герман.

Вероятно, моё пробуждение не ускользнуло от его внимания.

— Да, — голос чужой, словно бы и не мне принадлежащий.

— Отлично, не хотел тебя тревожить. Но если ты готова, давай отвезу тебя домой.

После его слов я тихонько усмехаюсь.

— Что смешного я сказал? — тут же спрашивает Герман.

— Если ты готова, — повторяю. — А если бы я так и спала, сидел бы тут до утра? Без сна?

— Очень даже может быть, — пожимает плечами Герман, а затем добавляет, чтобы меня обескуражить: — Или прилёг бы рядом.

Мне и хочется, и не хочется представлять, как Герман ложится рядом. Даже не смотря на своё плачевное состояние — тело почему-то реагирует на его слова. В животе наливается приятным жаром, а бледные щёки начинают гореть. Спасибо, что тут темно, и Островский этого не видит.

— Ну так что? — усмехается Герман. — Поехали? Или…

Возможное окончание повисает в воздухе знаком вопроса.

— Поехали, — поспешно соглашаюсь я и готовлюсь подняться.

— Полежи ещё пару минут, — останавливает он меня, — я закончу письмо.

— Ладно.

Прикрываю глаза, но сама тайком из-под ресниц наблюдаю за ним. Герман слегка хмурится, когда обдумывает ответ, потом быстро набирает что-то на клавиатуре, потом снова застывает. Пиджак он снял, а рукава рубашки закатал до локтей. Руки у него сильные и загорелые, словно он с пляжа вернулся. Кто знает, куда он теперь летает на выходные. Денег у Островского за последние годы прибавилось, может себе позволить. Вот мы и в разной весовой категории. Но так и должны было быть, наверное. При его светлой голове и гибкости мышления. К некоторым вопреки всему приходит успех. Он был неизбежен и в случае Германа. Несмотря на печальную историю с институтом, в которой я сыграла свою роль.

Он уже не мальчишка, а привлекательный мужчина, к которому я по-прежнему испытываю болезненную тягу. Пора бы уже это признать. Сегодня мы оба преодолели физический барьер. Так долго и так интимно Островский меня не касался ни разу с момента своего возвращения. И это его «поухаживаю за тобой» возымело ни один лишь лечебный эффект.

— Я всё, — сообщает Герман, встаёт и подхватывает пиджак со спинки кресла, только не надевает его.

— Отлично, я воды выпью и умоюсь, — опускаю ноги на пол и ищу туфли в темноте.

Он и обувь мою снял, какая забота.

Пошатываясь на высоких каблуках, я иду в ванную комнату, наклоняюсь над раковиной и плескаю себе пару пригоршней прохладной воды в лицо. Чудесно, может быть, это остудит огни на скулах.

Пытаюсь как-то навести порядок во взъерошенных Германом волосах, но с небольшим успехом. Ах, да ну их к чёрту. Остаётся только ходить с прямой спиной и сильно шеей не крутить, иначе боль резкими толчками бьёт по вискам.

В бизнес-центре уже пусто и включен вечерний дежурный свет. Цоканье моих каблуков кажется самым громким на свете звуком. Я бросаю короткий взгляд на круглые настенные часы на первом этаже. Боже, уже начало двенадцатого. Проспала, считай, весь день.

В машине Германа быстро становится тепло и уютно, мягкая подсветка приборной панели — единственный источник света в салоне. Островский кидает пиджак и пальто на заднее сиденье, а я как заворожённая смотрю на его обнажённые предплечья, словно это самая привлекательная часть мужского тела, которую я когда-либо видела в своей жизни.

— Возьми завтра выходной, — нарушает Герман молчание, выезжая со стоянки.

— А можно и послезавтра заодно, — шучу я.

— Не наглей, — тихо посмеивается Островский.

— Должна была попробовать, — жму плечом, а потом, вспомнив кое-что, принимаюсь рыться в сумочке. — Вот, — выуживаю ключи. — Возвращаю.

— Положи в бардачок.

Островский сосредоточен на дороге: она, в общем-то, относительно свободная, но в такой поздний час на центральной магистрали города всегда полно лихачей, желающих погонять по историческому проспекту.

Кидаю ключи в указанное место и смотрю на профиль Германа, желая и не желая задавать вопрос, крутящийся у меня на языке. В итоге — решаюсь. На меня снисходит какой-то странный пофигизм. Может, моё состояние тому виной, может, излишне интимные касания Германа, может, то, что я проспала добрую часть суток в его присутствии.

— У тебя на кухне… То фото… оно… его… зачем его сохранил? — наконец, нахожу я правильную фразу.

— Перебирал после возвращения вещи и нашёл.

Наверное, если бы я не смотрела так пристально на руки Германа, то пропустила бы момент, когда его пальцы сильнее сжали руль. Но я всё же заметила, как на несколько секунд побелели костяшки.

— Ты их, что, печатал тогда?

— Пару-тройку, — неопределённо отвечает он.

Герман молчит, больше ничего не добавляет, и мне становится неловко.

— Ты когда-нибудь ещё в Рио был после того раза? — зачем-то спрашиваю я.

Может, мне хочется полоснуть по больному. Иногда это помогает прийти в себя, потому что сейчас я явно куда-то не туда заруливаю. Помню, как мы мечтали о повторном совместном путешествии, которому не суждено было состояться, а теперь мне интересно, ездил ли он ещё когда-либо туда или возил кого-нибудь по нашим местам.

— Нет.

Ответ короткий и лаконичный. Зато разом снимающий ряд вопросов. Я не жду никакого продолжения, но Герман внезапно добавляет:

— Мне хотелось запомнить город таким, каким он был с тобой, — после этих слов он притормаживает у тротуара и быстро бросает: — У тебя лекарство дома какое-нибудь от головной боли есть?

— Эм… да… нет… не знаю… было какое-то, — отвечаю невнятно, так как Герман меня своей короткой ремаркой сбил с мысли.

— Схожу-куплю, я быстро.

Когда остаюсь в салоне машины одна, медленно выдыхаю. Оказывается, находиться рядом с Германом так долго чревато неконтролируемым перекрытием кислорода.

А ещё подруги часто мне говорили, что я мастер неудобных вопросов. Видимо, сейчас был один из таких.

Почему же мне кажется, что мы с Германом выглядим, как два человека, зашедшие в тупик?

27

Четверг приносит новые сюрпризы и неожиданности. Островский снова куда-то укатил, а меня оставил с ворохом новых поручений. Интересно, он отправился по делам или просто скрылся, чтобы меня лишний раз не видеть? Не думаю, что это так, ведь Герман не похож на человека, сбегающего от трудностей. Пусть даже эти трудности предстают перед ним в виде собственной сотрудницы, делающей намёки о совместном прошлом.

Вообще наши взаимоотношения так сильно напоминают фехтование: то я его уколю, то он меня, то я вспомню о былом, то на него накатит. Всё хорошо, пока мы держим дистанцию, но как только она сокращается — идём по острию лезвия. И тут два выхода — либо режься, либо балансируй. Шрамы от отношений с Германом у меня уже есть. Не физические, конечно, но и душевных достаточно.

В новом терминале Пулково как-то безлюдно. В старом здании всегда была толкучка, а здесь пассажиры концентрируются кучками и много неохваченных бесконечно пустых территорий. Стою с табличкой «Inter-consult» жду очередного партнёра. Информация о нём минимальна. Прилетает из Москвы. Представитель российского отделения «Масумы». Моё дело — встретить человека, доставить в офис, свести с руководителями финансового и тендерного отдела, — те уже полируют переговорку с клининговой службой, — и составить компанию на официальной части, помогая с коммуникацией.

Вот эта формулировка «помогая с коммуникацией» как-то сразу меня смущает. Чем я там могу помочь?

А ещё меня смущает обилие иностранных партнёров, внезапно появившихся у «Интер-консалта». Вернее, потенциальных партнёров. Уж не те ли это фирмы, о контрактах с которыми говорил Возов? Ведь у всех, как один, представительства на территории России.

Мне не хочется влезать во всё это. Положа руку на сердце, я бы вообще предпочла забыть тот разговор с Возовым и больше никогда с бывшим шефом не встречаться. Только шестое чувство подсказывает, что это был не последний наш с ним контакт.

По громкой связи несколько минут назад сообщили, что прибыл нужный мне борт из Москвы, и вот теперь первые пассажиры начинают появляться на выходе вместе с багажом. Встаю ровнее и выискиваю взглядом замешкавшихся людей, которые озираются по сторонам в поисках встречающих.

Накатывает небольшая злость: на самом деле, Островский мог бы дать о партнёре чуть больше информации, чем содержалось в записке. Там даже имени не было, так — общие фразы. В общем, было ощущение, что Герман писал её на бегу и не закончил мысль. Утром я хотела уточнить несколько моментов, но снова до Германа не дозвонилась. Что ж, если ненароком пропущу, у меня есть телефон визитёра, наберу тогда.

Не знаю, что со мной случилось: может, моргнула, может, выпала из реальности на несколько секунд, поглощённая гневными мыслями в сторону Германа, но когда фокусирую взгляд, перед собой вижу довольно рослого японца с вежливой улыбкой смотрящего на меня.

— Добрый день, вы из «Масумы»? — вежливо интересуюсь, пока по-русски, а сама думаю, что не ожидала такого поворота, если это он.

— Здравствуйте, да, «Масума», — с жутким акцентом подтверждает мужчина и с не менее вежливой улыбкой и протягивает мне руку, представляясь. — Такаши Миура.

А дальше всё. После обмена любезностями я осознаю, что резерв слов на русском исчерпан. Пытаюсь заговорить с ним на английском, он у меня практически свободный, но выходит так, что господин Миура меня отчасти понимает, а я его выговор абсолютно нет.

Это не первая моя встреча с представителями Востока, на которой у меня возникают «трудности с коммуникацией». У них своё представление об английском и произношение специфическое. Остаётся скрипнуть зубами и попросить следовать за собой к выходу и на стоянку.

Закидываем его вещи в багажник, и я словами и жестами прошу подождать господина Миуру в машине, сама же, горя желанием оторваться хоть на ком-нибудь, набираю Германа. Конечно, не на ком-нибудь, а на нём, организаторе этой жёсткой «подставы», иначе и не скажешь.

Как ни странно, в этот раз Островский отвечает почти сразу, на втором же гудке. Что ж раньше молчал?

— Герман Маркович, вы издеваетесь? — без всяких прелюдий вступаю я.

На том конце возникает секундная заминка.

— Что случилось, Варвара? — в его голосе огромный вопрос.

— Во-первых, краткость, — конечно, сестра таланта, но не в нашем случае. Какую информацию я должна была подчерпнуть из вашей записки. Нулевую?

— Я всё подробно изложил.

— Это у вас называется подробно? Почему было не написать письмо по электронной почте?

— Я решил, что так быстрее.

Замолкаю, чтобы сделать несколько возмущённых вздохов в трубку и побарабанить пальцами по багажнику.

— Во-вторых, тут японец, — обвиняю я. — Что мне с ним делать?

— Как «что»? — недоумевает Герман и, кажется, искренне. — Разговаривать. Проявлять вежливость и внимание, а…

— Если б я знала японский, я бы с ним поговорила, и вежливость, и внимание выразила, а вот с английским у нас как-то не очень наладилось.

— Что значит, «если б я знала японский»? Согласно твоему личному делу, ты его знаешь.

Слова Германа вводят меня в полный ступор.

— Что?! — с подлинным возмущением восклицаю я. — Вы меня, Герман Маркович, с кем-то путаете. Мой словарный запас заканчивается на первом и единственном слове «аригато», а, ну ещё «харакири» знаю, и я бы сейчас с пребольшим удовольствием вам бы его сделала.

Мы оба на мгновение замираем, а затем в трубке раздаётся мягкий смешок Германа.

— Технически, ты можешь сделать его только себе.

— Ага. Не дождёшься.

— Варвара, я серьёзно. В твоём личном деле так и написано, я ничего не сочиняю. Потом, откуда мне знать, какими талантами ты обросла за эти годы? Может, выучила уже шесть иностранных языков.

Меня внезапно озаряет: я понимаю, откуда в моём личном деле эта информация. Попала из резюме, которые мы с Риткой смеха ради вдвоём составляли, перед моим уходом из компании Варгановых. Рита тогда меня затащила на языковые курсы при японском культурном центре, на которые я и месяца не отходила, а вот подруга потратила долгие четыре года и сейчас неплохо изъяснялась на этом странном для моего уха языке. Но для веса мы тогда так и написали: изъясняюсь на японском. Какая-то злая и нелепая шутка.

— Нет, у меня только английский, — заявляю я, — и до сегодняшнего дня, я считала, что его вполне достаточно.

— Ладно, я попробую найти профессионального переводчика, — гасит моё возмущение Герман. — Только не знаю, как быстро это возможно. Всё-таки восточные языки… задача не из простых.

— А я пока любителя приглашу, — решаю спасать положение самостоятельно.

— Я сегодня вернусь на Сапасане, вечером присоединюсь к вам, — добавляет он. — Сообщением сброшу адрес ресторана, куда можно будет отвести нашего гостя после деловой части.

— Принято, — с бездной сарказма отвечаю я и жму отбой.

Ну, и задачка!

Устало потираю лоб, и быстро набираю Ритку. Надеюсь, она свободна, в городе и не против небольшой языковой практики.

Чуть больше часа спустя мы в офисе. Я стараюсь донести до господина Миуру, что переводчик скоро будет, оставляю его с чашкой чая и на попечении улыбающихся сотрудников смежных отделов, а сама спускаюсь на первый этаж встречать Ритку.

Коллеги провожают меня шокированными и отчасти безнадёжными взглядами. Да, чувствую, надо будет двинуть идею в отдел кадров насчёт организации хоть каких-нибудь групповых курсы иностранного языка. Раз Островский нацелился на работу с представительствами иностранных компаний, пожалуй, следует пересмотреть должностные инструкции по некоторым позициям.

Сквозь просторные окна первого этажа в здание заглядывает редкое для ноября солнце. День просто прелесть, вот бы и закончился он удачно. Пока что всё, вроде, идёт нормально.

Не проходит и пары минут, как через крутящиеся двери входа моя подруга влетает в холл, словно маленький разноцветный фейерверк. На ней ярко-голубое платье и розовый вырви-глаз жакет, а через локоть перекинуто сливового цвета пальто. Спасибо, хоть не один из тех странных дизайнерских нарядов, в которых она частенько разгуливает.

— Привет, ну и где он? — с ходу в карьер срывается Ритка.

Она оглядывается, словно где-то в углу притаился необработанный никем японец.

— Слушай, спасибо, что согласилась выручить. А он, как ты выразилась, наверху в переговорке. К сожалению, коммуникация у меня с ним односторонняя. Он мой английский понимает, вроде… — неуверенно добавляю я, — а я его нет.

— Это нормально. Сейчас всё будет, — успокаивает она. — У меня большой опыт.

— Общения?

— Просмотра сериалов в оригинале, — подмигивает подруга, и когда я напрягаюсь, она хохочет и легонько хлопает меня по спине. — Варь, расслабься. Протянем как-нибудь до появления твоего профессионального переводчика-синхрониста, я всё-таки несколько лет жизни на дружбу с культурным центром потратила, и до сих пор на их встречи таскаюсь.

— Ага, аукнулся мне твой культурный центр. Не надо было этот бред в резюме тогда писать.

Ритка закатывает глаза, но я беру её под локоть и веду к лифту.

— Это ж филькина грамота была, сущая формальность, — бросает она, — ты же сама тогда говорила, помнишь? Тебя итак брали, а резюме — чисто ради регламента просили составить.

Щелкаю кнопкой вызова, просто так, без цели, чтобы слить раздражение.

— Да-да, так и было, — подтверждаю. — Кто же знал, что они это в личной карточке работника зафиксируют?

— Но у тебя тоже шеф хорош, мог бы и уточнить, так ли это, прежде чем запускать в клетку к тигру.

В этом была вся Рита — со своими странными аллегориями и сравнениями.

— Думаю, с тигром бы я быстрее договорилась, — пропускаю подругу вперед, прямо в распахнутые двери лифта и захожу следом.

— Почему вы с боссом заранее всё не обсудили, раз клиент такой важный?

— Знала бы я сама. Он просто взял и сорвался в Москву. Без предупреждения. А в графике эта командировка точно у него не стояла.

Эта безалаберность Германа тоже мне кажется странной. Чёткий как часы, на этот раз он дал сбой.

— Ладно, воспринимай это как опыт.

— А что мне ещё остаётся? — развожу руками. — Ты, кстати, бизнес лексикой владеешь?

— Разберёмся, и, если надо, овладею по ходу пьесы. Потом там, наверняка, много англицизмов, не пропадём.

Мне бы Риткину невозмутимость. Иногда я подруге и её оптимизму в любой, даже самой патовой ситуации, слегка завидую.

Когда мы заходим в переговорку, и Ритка открывает рот, из которого буквально льётся поток замысловато закрученной речи, меня чуть-чуть отпускает. Тем более, когда я вижу, как оживляется наш потенциальный партнёр. Всё-таки одними сериалами её практика явно не обошлась.

— Слушай, ты не говорила, что он такой красавчик, — быстро шепчет мне Рита, одергивая жакет.

Красавчик? Окидываю господина Миуру более внимательным взглядом. Ну, да, брюнет, широкий такой в плечах, мужчина в самом расцвете сил, привлекательный по-своему, и рослый, как я заметила с самого начала.

Когда начинаются переговоры, Рита будто окунается в свою стихию. Даже не думала, что подруга обладает такими талантами. Она всегда была далека от сухого мира бизнеса, хотя общение с партнёрами — одна из самых приятных его частей.

Во время короткого перерыва я выхожу, чтобы набрать Германа, от которого мне пришло сообщение несколько минут назад.

— Докладываю: мы справляемся, — начинаю я, чтобы он не переживал, да и хочется его позлить слегка, показав своё превосходство и спокойствие.

Островский, кажется, и не особо переживает.

— Да я в тебе и не сомневался.

Вот и как понимать: это комплимент или шпилька?

— Я уже сажусь на Сапсан и мчу обратно в Питер, — продолжает он. Судя по внезапным громким звукам на заднем фоне, он вышел на улицу. — Ты же получила адрес, куда его доставить на ужин?

— Конечно.

— Я и сам к вам подъеду, как буду в городе.

Ага, значит, результаты встречи его тоже волнуют.

— Конечно, — в той же манере добавляю я и двигаюсь в обратном к переговорке направлении.

— Я пришлю номер синхрониста, как только окончательно договорюсь. Всё-таки сложное это дело — найти специалиста в моменте, — признаётся Герман. — Созвонишься и скажешь, куда ехать.

— Конечно, — повторяю я. — Очень жду.

— А меня ты не ждёшь?

От этого вопроса я невольно спотыкаюсь и мешкаю секунду.

— Жду.

Смех Германа обрывается в трубке, а я делаю глубокий вдох и возвращаюсь к остальным.

28

К вечеру могу с уверенностью утверждать, что день удался. Переговоры прошли успешно, а завтра будет второй этап, уже в присутствии Германа. Сегодня всё было больше похоже на первое свидание. На нас посмотрели, мы в ответ поглядели, рассказали о наших возможностях, выразили готовность к сотрудничеству. Сложилось первое впечатление, и оно, могу смело заявлять, было вполне себе позитивным. Не без Риткиных стараний.

Смотрю на подругу и Такаши, опять же, благодаря Рите, всё как-то само собой после офиса двинулось в сторону неформального общения.

Вероятно, наш партнёр был поражён её познаниями о традициях и истории его страны, творческой профессией и рассказами о культурном центре при питерском консульстве.

Герман так и не вышел на связь, я ещё пробую набрать его пару раз, но утыкаюсь в сообщение «абонент недоступен». Так что ни профессионального переводчика, ни помощи шефа у меня пока что нет. Ужин прошёл, и сейчас надо дождаться Островского. Надеюсь, он, как и обещал, подъедет к нам. Судя по расписанию из интернета, Сапсан уже прибыл. Если всё удачно, Герман сейчас на полпути к ресторану.

Громкий смех отрывает меня от экрана телефона.

В дальнем углу заведения вижу развеселую компанию за круглым столиком. Празднуют что-то, тосты произносят. Прищуриваюсь, так как один из мужчин кажется мне смутно знакомым. Даже слегка привстаю со своего места, чтобы разглядеть лучше, подаюсь всем корпусом вперёд.

Мелёхин! Да, точно он. Не видела его с самого выпуска. Я не большой ходок на общие встречи курса. Если честно, так ни на одной и не была. Вообще все эти посиделки по барам с бывшими выпускниками не для меня. С некоторыми ребятами из группы мы до сих пор сталкиваемся по делам, так как крутимся в одном бизнесе. Со многими даже. Но не с Мелёхиным. Его след затерялся с тех «давних» студенческих времен.

Повинуясь импульсу, хочу вскочить с места и сразу броситься к нему, но притормаживаю. Нет, беспокоить это развесёлое разгуляево сейчас нет смысла. Поэтому дожидаюсь, когда Мелёхин поднимется из-за стола. Наконец, он наклоняется к одной из девушек, наверное, к своей спутнице, целует её в плечо — как мило, — и встаёт, чтобы выскочить на улицу и перекурить.

— Я на минуту, — говорю Такаши, совсем забывая, что он меня не понимает, но тот кивает и снова поворачивается к Ритке, с которой у них продолжается увлеченная беседа.

— Серёж! — окликаю я, и Мелёхин, уже почти дошедший до двери, разворачивается.

Спешу к нему навстречу. Недоумение на его лице сменяется узнаваемостью, а затем и радостью.

— Варя, привет, тысячу лет не виделись.

— Не преувеличивай, года три всего.

Я пытаюсь улыбнуться, но лицемерить я никогда не умела. Да, в душе что-то шевельнулось, всё-таки немало пережили бок о бок вместе, но то, как он поступил с Аней, накладывает свой отпечаток на моё отношение к Серёге.

Он, кажется, даже готов меня обнять, только я держу дистанцию.

— Ты чем занимаешься? — спрашивает он.

— Я? — оборачиваюсь к нашему столику.

Ритка с Такашей чокаются маленьким рюмочками, видимо, поднимая очередной тост. — Ммм… Финансами. Я по профилю пошла. Не пропадать же диплому!

— Интересный у тебя профиль, — усмехается Мелёхин, проследивший за моим взглядом.

— Очень, — слегка раздражаясь его иронии, киваю. — А ты чем занимаешься?

— Да всяким, — хмыкает он, поигрывая зажатой между пальцами зажигалкой. — Свожу нужных людей с нужными людьми.

Он неопределённо встряхивает рукой.

— Ммм, круто, — я прочищаю горло, прежде чем задать вопрос, ради которого, собственно, поднялась из-за стола. — Ты Аню давно видел?

Прекрасно знаю, что давно, но решаю спросить в лоб, чтобы посмотреть на реакцию.

— Аню? — Серёга вопросительно вскидывает брови. — Хм, да с выпуска и не видел.

Отлично. Хоть помнит её. Вздыхаю невольно.

— Ты чего? Устала? — Серёга даже как-то участливо наклоняется ко мне. — Хочешь, посиди с нами, я тебя с людьми познакомлю, — предлагает он.

— С нужными? — усмехаюсь я.

— Да, с ними самыми, — смеётся над моей шуткой Мелёхин.

— Пожалуй, откажусь.

Я снова внимательно смотрю на него. Серый, вроде, и другой, а, вроде, и не изменился. Заматерел чуть-чуть, мышцы подкачал, хотя он никогда доходягой не был.

— Интересно так, — говорю я.

— Что интересно?

— Как отсутствие общих интересов разводит людей. Ты же всегда поблизости от нас с Аней околачивался в вузе.

— Ну, я всегда знал, с кого можно списать.

— Это никогда не было секретом. Мы, Серёж, насчёт тебя иллюзий не питали.

— Вот так, три года спустя, узнаю, что был не убедителен и раскрыт практически сразу.

— Сразу, без всяких «практически».

Мы снова смеёмся.

— Зааай, — раздаётся слева, и рядом с Мелёхиным вырастает брюнетка с бесконечными ногами.

Она по-собственнически кладёт ему руку на плечо и прижимается грудью к локтю. Я про себя закатываю глаза и фыркаю. Кажется, меня приняли если не за угрозу, то за потенциальную проблему, и решили сразу подойти, пометить, фигурально выражаясь, территорию.

— Я ещё на улице не был, Альбина. Вот Варю встретил. В универе вместе учились, — он покровительно похлопывает брюнетку по опущенной на его плечо ладони.

— А-а-а, понятно, ну ты не задерживайся, а то я заскучала без твоего внимания и без твоих глазок, за-а-а-я, — снова тянет она, и я невольно думаю, где Мелёхин откопал это чудо.

— Да, у Сергея красивые глаза, — внезапно даже для самой себя, ввинчиваю я. — За все время, что я знаю Сергея, такие только у двоих людей видела.

— Они у меня от мамы, — выдаёт Мелёхин.

— Да, между родственниками это обычное дело. Но я не знакома с твоей мамой, — пожимаю плечами и многозначительно смотрю на него.

— Я тоже, — включается брюнетка. — Серёж?

— Может быть… когда-нибудь… — отвечаю за Мелёхина, у которого в голове происходит дозагрузка. — Ладно, вернусь, к своим. Приятно было поболтать.

Опять же, повинуясь импульсу, и неожиданно для себя самой, шагаю вперёд и коротко целую Серёгу в щеку. Хочется немного позлить его спутницу.

Надо ж такому случиться, что ровно на этом моменте дверь ресторана внезапно распахивается и внутрь практически влетает Островский. Вот не меньше, не больше — вовремя.

Отхожу от сладкой парочки к Герману.

— Это что такое было? — он хмурится, препарируя Мелёхина взглядом.

Тот смеряет его ответным, надо сказать, не менее тяжёлым. Кажется, оба понимают, что виделись когда-то, но вспомнить где и при каких обстоятельствах, не могут. Серый не был частым гостем на лекциях, а если приходил, обычно дремал на последнем ряду после ночных гулянок.

— И вам привет, Герман Маркович, — тихо здороваюсь я.

— Вижу, вы справляетесь.

— О-о-о, вы даже не представляете насколько. Кстати, а почему я не могла до вас дозвониться?

— У меня что-то с телефоном. Пришлось новый купить на вокзале. Кстати, мне надо извлечь из старого сотового номер синхрониста и перезвонить ему.

Он расстегивает сумку, чтобы достать телефон и коробку с новым аппаратом.

— А я-то все думала, где ваш хваленный профессиональный переводчик.

— Не успел передать адрес, телефон навернулся до этого.

Прикусываю нижнюю губу, чтобы не рассмеяться. Мелёхин со своей спутницей позабыты. Всё моё внимание сосредоточено на Германе, ворвавшимся в ресторан с видом супер-героя, готового спасать планету.

— Можешь дать отбой своему синхронисту.

Киваю, чтобы шёл за мной. Герман чуть хмурится.

— Почему? Уже не нужен? Ты не говоришь по-японски, я не говорю по-японски.

— Скажем так: мы с мистером Такаши уже нашли общий язык.

В этот момент мы оба смотрим, как Рита и Такаши поднимают очередной тост.

— Ты, что, напоила мне партнёра? — шокировано уточняет Герман.

— Почему сразу напоила? — возмущаюсь я. — Правильнее сказать: мы культурно отдыхаем. Тем более, переговоры уже завершили, теперь неофициальная часть. А что? Справляюсь, как могу, и, кажется, неплохо. Лучше бы похвалил, чем критиковать.

Когда Такаши замечает меня и вновь прибывшего Германа, он пытается встать, чтобы поприветствовать Островского. Рите приходится отодвинуть часть посуды подальше от края стола, на который довольный японец шлёпает пятерню для поддержания равновесия.

— Да и зачем эти профессиональные синхронисты, когда я вон, какого любителя тебе нашла. Вернее, любительницу.

Краем глаза замечаю, что плечи Германа трясутся, и когда поворачиваю голову, понимаю, что это от смеха.

— Варя, — только и способен произнести он. — Варя…

— Она и тебе будет переводить, не переживай. Можешь не благодарить, что я сэкономила нам бюджет, — подмигиваю я и тут же добавляю. — Нет, погоди, боюсь, визит в ресторан затянулся, и излишки придётся включить в смету расходов.

— Не бойся. Я это как-нибудь переживу, — усмехается Островский и идёт здороваться с Такаши.

29

В ресторане мы надолго не задерживаемся. Герман, так сказать, свидетельствует своё почтение, но я понимаю, что с Такаши они уже знакомы, по крайней мере, вскользь.

Островский выражает сожаление, что не мог присутствовать на встрече, но обещает завтра со своей стороны наверстать упущенное и восполнить все пробелы.

Я больше не смотрю на столик своего бывшего сокурсника и его друзей, не до этого. Хотя, нет, один раз бросаю взгляд в их сторону, и меня догоняет задумчивый взгляд Мелёхина. Надеюсь, он сделает правильные выводы. Очень надеюсь. Серый мог быть каким угодно оболтусом, но идиотом не был никогда.

От взгляда Германа не ускользает мой странный интерес к дальнему левому углу, но он ничего больше не спрашивает. Лишь посылает следом несколько тяжёлых взглядов в адрес шумной компании.

Вскоре Герман вызывает машину с водителем для господина Миуры, который прихватывает с собой Риту. Они, вроде как, на одной волне. Наверное, потому что для моей подруги это не работа, а больше развлечение или способ развеяться. Ведь когда я ей тихонько предлагаю оплатить её услуги переводчика, взгляд, которым она меня награждает, выражает всё, что она об этом думает.

— С ума сошла! — тихо шепчет она. — Это я тебе приплатить могу сверху. Один из самых интересных дней в моей жизни.

— Всё хорошо, что хорошо кончается, — бормочу я.

— О, мне кажется, это далеко не конец.

Она с улыбочкой посматривает то на меня, то на Германа. Когда мы перед выходом мнёмся с ней у зеркала, она совсем шёпотом добавляет:

— Это же он? Я не обозналась?

— А? — делаю вид, что не понимаю.

— Брось, я не так уж пьяна, глаза на месте и провалами в памяти не страдаю.

Официально я тогда Ритку с Германом не знакомила, но она видела наши совместные фотографии и знала часть той печальной истории.

Теперь я смотрю на неё с убийственной многозначительностью.

— Ладно-ладно, — примиряюще произносит она. — Потом посплетничаем.

Ничего не отвечаю, но понимаю, что от допроса мне не отвертеться. С одной стороны, я надеюсь, что никакого «потом» не будет. С другой, думаю, может, идея обрисовать ситуацию Рите не такая уж плохая, вдруг подскажет что толковое. Например, как сохранить самообладание и придерживаться сугубо делового этикета. Хотя подруга с большей вероятностью порекомендует меньше думать и просто наслаждаться моментом.

Мы с Островским смотрим вслед отъехавшей от тротуара машине, и между нами повисает какая-то странная неловкость. Почему-то внутри меня рождается непонятная дрожь, которая совсем мне не нравится. Германа становится слишком много. Он и на работе, и вне её. Живёт в моих воспоминаниях и мыслях. Чувствую неясное раздражение, но оно скорее имеет привкус упущенной возможности и направлено не только на него, но и на себя саму. Понимаю, что мы оба виноваты в том, что случилось почти шесть лет назад, только мне всё равно не по себе, потому что близость Германа то и дело возвращает меня в состояние, которое я стремилась забыть. Запахи и звуки — сильные психологические якоря, и это регулярное дежа вю, возникающее у меня в голове, выбивает почву из-под ног.

— Я пойду, — бросаю поспешно. — Завтра увидимся.

Но Островский меня притормаживает. Практически перегораживает путь, не давая пройти.

— Пошли, нам всё равно в одну сторону, как ты уже поняла.

Герман предлагает мне свой локоть, и я, слегка поколебавшись, всё-таки беру его под руку.

— Да, неожиданное соседство, — с деланой иронией замечаю я.

— Почему? Я всегда любил центр.

— Как и я, — зачем-то добавляю.

Только не говорю, что центр-то большой, и существует множество других районов, где бы он мог осесть. Поближе к матери, например, на родной Петроградке.

— По набережной? — с улыбкой уточняет Островский, игнорируя моё лёгкое недовольство, и вот мы уже поворачиваем на Фонтанку.

Шаг за шагом меня отпускает. Раздражение само собой развеивается.

Город окутан в дымку, мрачные фасады старых зданий, словно стены крепостей, тянутся вдоль реки. В этой части всегда малолюдно: только машины несутся по дороге, да речные трамвайчики с ночными экскурсиями курсируют от пристани до Невы и обратно.

Мои пальцы тонут в мягком кашемире пальто, и это проклятое дежа вю опять бомбардирует нервные окончания. Сколько раз вот так мы гуляли в прошлом? Великое множество. То и дело сбегали ночью пошататься по городу. Да, конечно, мы веселились, шутили, то и дело целовались, и забредали в странные места, слушали уличных музыкантов, катались на корабликах по Неве, шли на пляж у Петропавловки и сидели у воды, размышляя о жизни.

— Покатаемся? — врывается в мой разум голос Германа, и я невольно сильнее сжимаю его предплечье.

Мы тормозим у спуска к воде, где как раз готовится отойти в рейс очередной речной трамвайчик. На боку золотыми буквами выведено «Геркулес», и усталый зазывала с вежливой улыбкой поглядывает в нашу сторону, попутно подгоняя припозднившихся пассажиров.

— Завтра на работу, — зачем-то напоминаю я.

— А мы недолго, сойдём на следующей швартовке.

— Я не уверена…

— Варь, — Герман встаёт напротив меня и наклоняет голову, чтобы заглянуть в лицо. — Это был грёбанный долгий безумный день. Уверен, ты тоже вдоволь набегалась.

— Твоими усилиями… — отвожу взгляд, только бы не смотреть на него.

Сердце безумно ухает в груди, потому что Герман заполнил собой всё пространство вокруг. Не вижу ни зданий, ни города, ни людей, только лицо Германа и его бездонные зелёные глаза, в которых так хочется утонуть.

— Но ты же справилась. И за это тебе огромное спасибо. Если б я не был вынужден так срочно уехать в столицу, сам бы всем занялся.

Это его «огромное спасибо» топит лёд в моей душе. Я уже не так твёрдо уверена, что откажу ему, гордо развернусь и уйду к дому. Потом, что плохого случится, если мы немного отдохнём? Когда я последний раз любовалась на город с воды? Да ещё и ночью. Уже ноябрь. Навигация прекратится двадцать пятого. Мы, можно сказать, прыгаем в последний вагон, ловим финальный шанс покататься в этом сезоне.

— Ну, хорошо, пошли, — киваю и подхожу к гранитным ступенькам набережной вперёд него.

Спустившись, не гляжу на Германа, иду по трапу, пока он покупает билеты и проходит на кораблик следом. Народа мало, в этом бизнесе бешеная конкуренция, но и морозить носы в ноябре желающих мало. Люди попрятались в закрытой части речного трамвайчика, но мне хочется проветрить голову, на которую всегда падает морок от близости Германа. Поэтому я иду на корму, даже не проверяя, где находится виновник моего состояния.

Но когда поднимают трап и судно с лёгким урчанием боком отшвартовывается от понтона, я спиной ощущаю близость Германа, а затем краем глаза вижу его руки, сжимающие перила на борту кораблика.

На палубе, кроме нас, ещё несколько энтузиастов, но и они вскоре уходят внутрь, где потеплее. В закрытом помещении играет музыка, а тут слышен лишь плеск воды и звуки города. Чёрная поверхность Фонтанки кажется бездонной, хотя там на самом деле местами глубина лишь чуть больше трёх метров. Я слегка заворожена тенями и бликами от вечерней иллюминации… а ещё непонятным мужчиной из моего прошлого, устроившимся по соседству и погружённым в свои собственные думы.

— Я так поняла, ты уже был знаком с Такаши до его сегодняшнего приезда? — решаюсь первой нарушить молчание.

— Такаши? — Герман поворачивает голову в мою сторону. — Вы уже на «ты» успели перейти?

Жму плечами с невинной улыбкой.

— Можешь назвать это клиенто-ориентированностью.

— Я запомню, — усмехается он и всё же отвечает на мой вопрос: — Да, мы встречались на предварительных переговорах в Москве.

— Зачем ты перевёл головной офис в Питер, если постоянно мотаешься в столицу?

— Суетно там. Не мой это город, — поясняет Герман.

— А какой твой?

— Вот этот, — он делает широкий жест рукой. — Но и он изменился. Раньше в это время уже снег везде лежал.

— Да, с конца октября, наверное, — тихо соглашаюсь я, тоже отмечая, что в городе моего детства и юности много что изменилось, даже климат. — Еврозима.

— Ну, до еврозимы нам далеко.

Поворачиваю голову и смотрю на его губы, изогнутые в лёгкой усмешке.

— А, ну да, ты-то про еврозимы всё знаешь.

— Несколько застал, пока жил в Швейцарии, — жмёт Герман плечами. — А климат слегка изменился, потому что Гольфстрим поменял течение, теперь в Питере его влияние больше ощущается.

— Почему ты вернулся? — внезапно спрашиваю я.

Герман застывает, потом разворачивается полностью и встаёт напротив меня, я теперь спиной упираюсь в край борта, стараясь не думать, что позади ледяная масса речной воды.

— Пора было что-то менять, — просто поясняет он.

Его глаза таинственно и многозначительно мерцают. Мне становится не по себе. Хочется отвести взгляд, но я почему-то не могу.

— И как? Получается?

— Иногда кажется, что да.

Невольно вздрагиваю и обхватываю себя руками.

— Замёрзла? — Герман наклоняется ко мне, и от его близости вопреки всему к щекам приливает жар.

— Слегка. Тут у воды слишком свежо.

— Согласен.

Он не предлагает мне пойти внутрь, где тепло. Видимо, и самому не особо хочется. Просит лишь обождать и быстро возвращается с пледом, который без лишних слов накидывает мне на плечи.

Немного странно стоять во флисовом покрывале, и ветер, гуляющий по палубе, всё равно пробирается в мои не по сезону лёгкие сапожки.

— Теплее стало? — вежливо уточняет Герман.

— Немного.

— А так?

Островский хватает края моего пледа и тянет на себя. По инерции я делаю шаг вперёд и прижимаюсь к его телу. Всякие барьеры и дистанции порушены. Мы вторгаемся уже даже не в личное, а в интимное пространство друг друга, и не я одна это осознаю и понимаю.

Кажется, знаю, что сейчас будет, и, кажется, даже не намерена возражать. Чёрт, наверное, даже точно понимала, что произойдёт, когда шла сюда по трапу. Почему? Интересный вопрос. Может, даже за прошедшие годы я не растеряла способности «чувствовать Германа». Видеть его настроение и понимать, каким будет следующий шаг. А, может, это просто искры, которые осыпаются вокруг нас каждый раз, как мы соприкасаемся.

— Варя, — Герман наклоняет голову и губами касается моей щеки. — Варя?

След от короткого поцелуя горячий и горит, как от удара хлыста.

Что это? Вопрос? Просьба? Разрешение? Навряд ли мой ответ так важен сейчас. Потому что время откатывается назад. Мы будто снова в полумраке той квартиры в Рио, где наши взгляды ведут свой собственный диалог. Я могла бы как-то возразить, могла бы оттолкнуть его с холодным «что вы делаете?», возвращая нас в рамки делового этикета, но мне этого не хочется, да и Герман не позволит. Ведь он всегда получает желаемое. Всегда.

Начинаю дрожать уже совсем не от холода, но Островский лишь крепче прижимает меня к себе, проводя руками по спине под пледом, желая и согреть, и перехватить меня получше, будто бы я собираюсь вырываться.

Я обезоружена и податлива, и когда его губы накрывают мой рот, прерывая короткий всхлип на середине, коленки подгибаются. По телу проносится практически болезненная волна желания. И воспоминаний… сметающих все остальные эмоции и чувства на своём пути.

Герман быстро берёт инициативу на себя. Терзает и мучает ритмичными толчками языка, показывая, чего он на самом деле хочет, предлагает себя. Ведёт, позволяя мне лишь следовать за собой. И я следую. Ныряю с головой. Думая, что уж несколько секунд слабости я заслужила.

Боже, как давно это было. Мои пальцы, зарывающиеся в мягкие волосы на его затылке. Его вкус, его запах, его нежные ласки, которые я помню даже через много лет. Сладость его рта и дурманящая горечь.

Наши губы живут своей жизнью, двигаясь в унисон, подстраиваясь друг под друга. Это снова мы и не мы одновременно.

Всё прерывается также резко, как и началось. Даже не понимаю, кто отстраняется первым. Нас покачивает на особо сильной волне, когда кораблик выходит в акватории Невы, и приходится схватиться за поручень при развороте.

Качаю головой, прогоняя вязкий туман, и отхожу от Германа на пару шагов. Тот уже стоит, заложив руки в карманы, и посматривает на меня насторожено.

— Что ты себе позволяешь? — ничего умнее у меня не находится.

— А зачем ты мне позволила?

Не только позволила, но ещё и с энтузиазмом ответила. Так что вопрос логичный, я же его не оттолкнула. А теперь пытаюсь читать высокопарные нотации.

— Это неважно, — бросаю я, — и это ничего не меняет.

— Как знать, — тянет Герман, и мне почему-то становится страшно от его заявлений.

Потому что я не понимаю, что важно и хочу ли я что-то менять. Могу ли я это себе позволить? Герман и так порядком встряхнул мою жизнь, и уже не раз. В действительности, я боюсь, что из очередной катастрофы я просто не выберусь невредимой.

— Варя, — зовёт он меня.

Я моргаю и смотрю на его протянутую руку. Герман будто предлагает сделать выбор. Прямо сейчас. Довериться ему. Только я знаю, чем закончится этот вечер, если я приму его руку. А вот что будет на утро — это вопрос. Возможно, пустая постель и молчание, как в наш последний раз. Возможно… я отрицательно качаю головой.

— Я сойду у Петропавловки.

Его протянутая рука опускается, а плечи слегка поникают. Или мне показалось?

— Если хочешь, — коротко отвечает он и отворачивается, словно я ему больше не интересна.

А я ни черта не знаю. Но когда корабль швартуется, сбегаю. Потому что однажды я уже с этим мужчиной рискнула. И что-то вышло? Ничего… Тогда ведь мне даже казалось, что я его знаю. Сейчас же вижу, что не знаю о нём совершенно ничего. Об этом новом вернувшимся из небытия Германе.

Мы не можем начать с того, на чём закончили. И нового пути для нас пока нет.

Меня одолевают сотни беспокойных мыслей, пока я еду до дома в такси, пока брожу по тёмной квартире, залезаю в душ и пытаюсь там окончательно отогреться. Когда же стою с чашкой чая у окна комнаты и смотрю на полуголые деревья парка и улицу, замечаю мужскую фигуру в теневой зоне между зажжённых фонарей. Силуэт такой знакомый, что я невольно задерживаю дыхание, чувствуя и страх, и трепет, и ожидание.

— Герман, — невольно вырывается у меня, когда я поддаюсь вперёд, а потом испуганно отпрыгиваю от окна.

На фоне освещённой комнаты, я беззащитна и как на ладони.

Стоит мне отвернуться, чтобы поставить кружку на стол и подкрутить свет на минимум, тень исчезает, и я даже не понимаю: привиделось ли мне это.

Всё-таки жду, когда дверной звонок оживёт, но ничего не происходит. Возможно, всё к лучшему. Потому что мне отчасти страшно представить, как бы я поступила, если бы он пришёл.

30

Надо ли говорить, что в эту ночь я почти не спала. Кажется, Герман, как и раньше, становится причиной моих многочисленных бессонниц. Утром приходится влить в себя литр кофе, не меньше, и отправиться в офис. Где, наверняка, меня уже поджидает возмутитель моего спокойствия.

До головной боли меня мучает один вопрос: чтобы было, если бы я не оттолкнула Германа? Приняла его руку? Как там говорят: лучше сделать и жалеть, чем не сделать и жалеть? Только ли сработает эта формула в отношении Островского? Уж слишком больно он мне сделал в прошлом.

Бизнес-центр только просыпается, а на нашем этаже привычная беготня. Хорошо хоть завалы коробок разгребли — растащили по архивам и пока что пустующим кабинетам. Интересно, что будет, когда Герману, наконец, удастся полностью укомплектовать штат и взять в аренду второй этаж? Как быстро это случится? Да и случится ли вообще? Если верить словам Возова, Островский фирму, в конце концов, продаст. И что тогда? Я его больше никогда не увижу?

Почему-то от этой мысли внутри всё неприятно сжимается, а моё внутреннее «я» отрицательно мотает головой. Нет. Такой вариант развития событий меня совсем не устраивает. Потрясённая я понимаю, что хочу видеть Германа рядом как можно чаще. Я буду тосковать по нему, если он опять исчезнет из моей жизни.

И думать об упущенных возможностях, — поддакивает внутренний голос.

Но как я могу протянуть ему руку в ответ, если он так сильно обидел меня? Это он должен прийти с объяснениями. Ничего не выйдет, если мы не поговорим о прошлом. И тут — инициатива за ним.

Сама хороша, — внутри меня опять какое-то презрительное фырканье, этот мысленный диалог с самой собой немного утомляет, — ты ведь тоже его обидела.

— Так они и ходили… обиженные на весь белый свет, — бормочу я, распахивая дверь в директорский офис.

И не сразу выпускаю ручку двери из пальцев.

За моим столом. Ну, то есть место за секретарским столом, где я обычно работаю, занято.

— Здравствуйте, вы Варвара? — женщина за пятьдесят с тёмными, забранными в аккуратную причёску-ракушку волосами, глядит на меня поверх очков.

Она ещё стройна и моложава, и у меня не остаётся никаких сомнений, кому принадлежит термоядерного цикломенового цвета помада, которая всё это время валялась в верхнем ящике стола.

— Здравствуйте, — отмерзаю я. — Да, я Варвара, а вы?

— Секретарь Германа Марковича. Лариса Ивановна Скорая. Очень приятно.

Мне почему-то становится весело, и я боюсь, что прысну от смеха в самый неподходящий момент. Приходится маскировать смешок внезапным кашлем.

Сразу на ум приходит небезызвестная крылатая фраза, которая вкупе с необычной фамилией секретаря, делает мой день.

— И мне приятно, — прихожу я в себя окончательно, — мои…

— Вещи. Ваши вещи я переместила к вам в кабинет, — она указывает на дверь, где должен быть мой офис, куда я, по видимому, сегодня и переезжаю. — Если бы вы пришли раньше, могли бы и сами этим заняться, — слегка неодобрительный взгляд поверх золотистой оправы очков пронзает меня коротким уколом.

Мой взгляд невольно скользит к часам на стене. Чуть больше восьми. Куда уж раньше? Я итак глубоко заранее явилась.

— Спасибо, а Герман…

— Маркович. Он у себя, но занят, — она как-то строго смотрит на меня, будто одновременно пытается оценить степень угрозы и уровень айкю в моменте.

Ещё эта её странная манера заканчивать фразы за собеседником.

— Хорошо, я…

— Звоните мне, если что-то понадобится, — опять ненавязчиво перебивает она. — Я и в вашем распоряжении также.

— Вот как, — с неподдельным удивлением киваю я. — Хорошо, благодарю, Лариса.

— Ивановна, — напоминает она и даёт понять, что на «вы», но по именам с ней не перейти.

Киваю и иду к двери своего собственного кабинета.

Какой-то цербер, и ощущение, что это я у неё в распоряжении, а не наоборот, прочно застревает в моей голове.

Боже, это ж три недели пролетели, как один миг.

Я падаю на кресло и включаю компьютер. Тот с кряхтением запускается. Это ещё мой старый московский блок, перекочевавший в питерский офис. Полгода назад мне пытались его заменить, но я воспротивилась, так может, уже пора?

На душе отчасти становится грустно. Доступ в кабинет босса теперь только через Ларису, мать её, Ивановну. И почему-то мне кажется, что прорваться к Герману будет теперь совсем нелегко.

Подключив ноут, захваченный из дома, я погружаюсь в работу. Оказывается, у меня высвободилась уйма свободного времени. Правильно, ведь с этого момента делами Островского занимается исключительно Скорая, а я могу сосредоточиться на собственных обязанностях. Мне немного грустно. И немного странно. Раньше, до того как Герман купил фирму, считала, что тону под грудой задач. Что я там не успевала-то? Теперь же могу успеть всё и даже больше.

И, вот ужас, мне бы хотелось быть полезной Герману, помочь ему в чём-то, но… этого больше не требуется. По крайней мере, в том количестве, как было последние три недели.

От Германа приходит сухой короткий запрос на планирование в первом квартале следующего года работы моего отдела. Как банально.

А чего ты ожидала? — тут же оживает голос внутри меня. — Что он начнёт письмо со строк: «я помню вкус вчерашнего поцелуя, моя рука всё ещё протянута, бери её, если хочешь»?

Откидываюсь на спинку кресла и разворачиваюсь к окну. Там внизу шумит центральный проспект, а мне с нашего этажа видны металлические крыши и балконы с балюстрадами, классическая лепнина на карнизах доходных домов. Всё, как и обещано — выделил кабинет прямо с окнами на Невский.

Значит, надо наслаждаться привилегией. Сейчас попрошу чашечку кофе у Скорой и…

Мне даже странно и нелепо такое представить. Нет, не попрошу, конечно.

Вон и кофе-машина в углу на столике притулилась. И набор с капсулами разных видов. Всё сама.

Приходится прекратить этот внутренний бесполезный разговор и вернуться к делам, но сначала решаю набрать Германа по внутренней связи, даже предлог какой-то глупый придумываю. Однако через гудок трубку снимает «Ларисавана».

— Всё вопросы можно через меня, — с сахарной любезностью заявляет она.

Это означает: я отфильтрую и отделю зёрна от плевел, и если ваш вопрос не так уж важен, звонок не переведу.

Бормочу там что-то про накладные расходы, и Скорая уверяет, что всё уже передала в бухгалтерию.

— Приехали, — положив трубку, произношу в голос.

Это мне и в кабинет к Герману не войти и по телефону не набрать, если он даже внутренний номер на секретаря переключил.

Из чистого любопытства можно попробовать позвонить ему на сотовый, но повод не тот. И ещё я боюсь нарваться на равнодушие Германа.

Как будто бы это не он сегодня ночью стоял под твоими окнами?

Может и не он… Может, это игра света и тени. И моего воспалённого сознания.

Скорее, распалённого. Страстными поцелуями на палубе речного трамвайчика.

Вспоминаю, как он крепко держал меня, не давая ни малейшего шанса отстраниться.

Так, пора прекращать! Совсем нерабочие мысли.

Скрипнув зубами, решаю, что попозже соображу, как мне до него добраться в случае необходимости, а пока составляю графики со своими девочками, провожу короткий конференц-колл с Алёнкой, которая всё-таки дошла до офиса, прошу её подбить план квартальных командировок и прислать на согласование.

— Сделаем, леди-босс, — кивает она с улыбочкой.

— Ты что такая весёлая? — спрашиваю, пытаясь разглядеть за её спиной офис. — Ты где сейчас?

— В переговорной. Нас переселили в проклятый опен-спейс. Теперь, когда десять человек сразу говорят по телефону или по конференц-связи, тут гул стоит, как в пчелином улье. Я сбежала, где тише.

— Переехали все?

— Да.

Задумчиво стучу пальцами по верхней губе, подбородок положила на раскрытую ладонь. С Алёнкой можно расслабиться и сесть, как угодно. Не обязательно держать деловую марку.

— Так вот почему Островский так стремительно вчера сорвался в столицу, — произношу я, но Алёна мотает головой и пожимает плечами.

— А он точно к нам приезжал? Я его давно не видела. Да и не слышала, чтобы кто-то упоминал о визите биг-босса.

Всё становится ещё интереснее.

— А Возова ты не видела? — поддавшись импульсу, спрашиваю я.

— Нет, — удивление у моей помощницы искреннее, — а что такое?

— Да просто так. Любопытно.

— Говорят он теперь в «Марин-групп».

Это я уже и сама в курсе, но делаю заинтересованное лицо, на случай, если Алёнка что-то ещё сообщит. Боже, ощущение, что обманываю младенца. Алёна всегда была искренней и слегка наивной, зато исполнительной и надёжной.

— Кто говорит?

— Пал Саныч из планирования. Ты же знаешь, он постоянно фильтрует информацию. Кто-то в пасьянсы на работе рубится, а кто-то за конкурентами следит.

— Ценный кадр, — заявляю и сворачиваю разговор. — Жду информацию, в общем.

— До шести пришлю.

Когда выхожу на обед чисто из вредности отвлекаю «Ларисувану» от дел, интересуясь, где шеф. По её словам он на встрече с японским партнёром. Мне становится ещё неприятнее. Хотя куда уж больше. Вот так, значит. Кто вчера выкрутился из безвыходной ситуации? Я. Кого сегодня не позвали на продолжение переговоров? Меня. Хороша благодарность.

Поджимаю губы и бреду к лифту, стараясь отогнать мысль, что это я сама своей дурацкой припиской в не совсем правдоподобном резюме эту ситуацию создала.

Ровно без пяти шесть вечера, как и обещано, на почту сваливается график командировок от Алёнки. Листаю его и не понимаю, что меня смущает. Январская часть уже даже условно согласована и составлены необходимые документы. Когда дохожу до конца, осознание прошибает меня, словно удар молнии.

Искренне негодуя и чувствуя, что мне срочно надо вылить на чью-то, — нет, не чью-то, а на конкретную, — голову своё раздражение, я вскакиваю на ноги и вылетаю в приёмную.

— Герман Маркович уже у себя?

— Да, но…

— Одного «да» вполне достаточно, — на этот раз перебиваю первой.

Игнорируя возмущённый возглас Скорой, иду прямо к кабинету Германа и распахиваю дверь.

В комнате полумрак, потолочный свет выключен, стол освещается монитором и лампой. За три недели я уже поняла, что Островского раздражает яркие люминесцентные лампочки. Даже днём, если солнечного света достаточно, он будет работать при нём, не зажигая искусственный.

Герман вопросительно смотрит на меня, прижимая трубку сотового к уху. Опять скинул пиджак и заката рукава рубашки до локтей, галстук за ненадобностью ослабил, переходя в режим «рабочий день почти закончен».

— Ладно, давай, мне пора, — сворачивает он разговор. — Да, звони, если надо.

Что «давай»? Куда «пора»? Почему-то кто-то может звонить ему «если надо», а я теперь этой привилегии лишена?

Мои ладони сжимаются в кулаки, хочется потрясти ими в воздухе от возмущения.

Дверь за моей спиной приоткрывается. Невозмутимая Скорая с прискорбием сообщает, что не успела предупредить шефа о моём визите. Она застывает в дверях. Лопатками чувствую, что секретарь готова остаться и присутствовать при нашем разговоре, но Герман кивает ей и отсылает со словами:

— Всё нормально, Лариса Ивановна, можете идти. Уже шесть и сегодня вы мне уже не понадобитесь.

Как только дверь за ней закрывается, я возмущённо хмыкаю.

— Где ты эту «Ларисувану» откапал? К тебе теперь только по предварительной записи через реестр аудиенций попасть возможно?

Герман смотрит на меня снизу вверх, но его ничуть не смущает мой грозный вид. Напротив, с недовольством замечаю, как на его левой щеке проступает треклятая ямочка. Чёлка лезет Герману на глаза, и в этом тусклом свете он выглядит на все двадцать три, как будто прошлое вернулось. Раскинулся в кресле, как какой-то хозяин жизни, и с ленивой улыбочкой взирает на меня. Меня почему-то потряхивает, и я не совсем чётко осознаю причину этой дрожи.

— Ты хотела обсудить моего секретаря?

— Нет! — возмущённо выдыхаю я. — Себя!

Делаю пару дополнительных шагов, и теперь мы изучающе смотрим друг на друга через стол.

— Ты хочешь обратно на место в приёмной? Серьёзно? — заявляет этот наглец, специально поддразнивая.

— Нет! Я хочу обратно свои должностные обязанности в полном размере, — поясняю уже спокойнее. — Почему в графике командировок сотрудников моего отдела нет ни одной поездки для меня?

— Потому что предполагается, что ты больше не ездишь в командировки. Ты нужнее здесь.

Он уже как-то говорил «ты нужна мне здесь», а теперь я всего лишь «нужнее», только кому, не понятно. Если бы Герман снова сказал ту фразу, я бы, может, и успокоилась, но он молчит, считая, что дополнительных пояснений не требуется.

— Я всегда была вовлечена в дела своего отдела. И ездила в регионы.

Борюсь с желанием то ли положить ладони на столешницу и нависнуть над Германом возмущённо, то ли сложить руки на груди и одарить презрительным взглядом. Выбираю второй вариант.

— В регионах и без тебя разберутся. Я так считаю.

— Я так считаю, — передразниваю с бездной яда. Его отказ я воспринимаю с болезненной остротой. — Герман Маркович, мне ли не знать, что важнее и перспективнее для успешной работы моего подразделения!

— А я вижу, что перспективнее для всей фирмы в целом, — с ехидной улыбкой подчёркивает он.

Островский в этот момент такой далёкий, совсем не похож на себя вчерашнего. Я точно его на палубе целовала?

Может, эта мысль мелькает на моём лице, потому что Герман наклоняет голову к плечу и, нахмурившись, изучает меня.

— Ты пойми, я не могу сидеть на одном месте. Это меня убивает, — захожу я с другой стороны. — Мне эти командировки нужны как воздух.

Я делаю шаг в сторону, тру ладонью лоб. Усталость даже изображать не приходится. Я действительно выбита из колеи событиями последних дней, и этот контрольный в голову меня практически приканчивает.

Герман молчит. Смотрю в его сторону, а он уже, оказывается, поднялся с кресла и опускает рукава рубашки, сосредоточено застёгивает пуговицы на манжетах.

— От кого ты бежишь, Варь? — спрашивает он через несколько секунд нашего молчания.

— Ни от кого.

— От себя?

Я фыркаю и заявляю:

— От себя не убежишь.

— Вот именно, — отвечает он и смотрит на меня с теперь уже немного грустной улыбкой. — Но от кого ты вчера сбежала?

Я вздрагиваю: и от его внезапных слов, и от его близости. Герман подходит вплотную, а я будто приросла к полу. Не могу сдвинуться ни на миллиметр. Его раскрытые ладони ложатся мне на предплечья. Опускаю взгляд, смотрю, как сильные пальцы обхватывают мою руку, слегка сжимая, затем проходятся вверх-вниз по тонкой ткани бежевой блузки. Сто процентов Герман чувствует мою дрожь, и меня эта демонстрация собственной слабости перед ним совсем не вдохновляет.

— От кого сбежала? — повторяю его слова.

— Да, от кого? От меня или от себя? — пальцы Германа скользят к шее, поднимаются выше, обводят скулы. Тёплая слегка шершавая кожа его рук — рук мужчины, который лишь одним лёгким касанием может разжечь во мне миллиарды обжигающих искр, — воздействует на нервные окончания, и, если он хотел меня успокоить, то нет. Дрожь лишь усиливается.

Только бы он перестал трогать меня. Только бы не переставал…

Ощущения, как всегда, на контрасте противоположностей.

— Я ни от кого не… — снова пытаюсь отрицать очевидное.

— Врунишка, — усмехается Герман, а затем наклоняет голову.

Мои глаза потрясённо распахиваются, потому что я ничего не вижу, кроме лица Германа: его чувственных улыбающихся губ. Он загородил собой остальной мир.

— Ещё и боишься, — добавляет он и привлекает меня к себе.

Послушная в его руках, я совсем не сопротивляюсь. Лишь закрываю глаза, когда наши губы соприкасаются. Ничего не слышу — стук собственного сердца, эхом отзывающийся в голове, глушит все прочие звуки. Однако сдавленный стон Германа пробивается сквозь преграду. Его язык хозяйничает в моём рту, а руки перемещаются с лица на талию, спину, грудь, плечи и обратно. Он будто пытается обнять меня всю, и я понимаю, что сама вцепилась в полы его пиджака мёртвой хваткой. Не хочу, чтобы он прекращал.

— Я хочу тебя, — шепчет Герман, и внизу живота поселяется приятное тепло, будто тело вперёд меня предвкушает последствия его слов. — Я не обижу.

Мы снова целуемся, и протяни он мне руку сейчас, я бы без промедления её приняла.

Наверное… Какая-то часть меня всё ещё сомневается в здравости подобного действия.

Но Герман первым приходит в себя. Отстраняется с таким видом, будто это решение далось ему непросто. Или он сболтнул лишнего.

— Сегодня уже лучше, — внезапно заявляет он.

— Сегодня уже лучше? — потрясённо повторяю я, всё ещё ошеломлённая силой его поцелуя.

К этому поддразнивающему Герману я также не привыкла.

— Как минимум, ты не пытаешься сбежать, — жмёт он плечами, а после предлагает: — Тебя подвезти? Мне потом домой заскочить и в аэропорт, — делится своими планами.

Он отходит за пиджаком обратно к столу и мне вмиг становится холодно. Так бывает, когда не понимаешь, что же будет дальше. Общение с Островским, как езда на американских горках. Он, вроде, и берёт меня за руку, но, проехав крутой вираж, тут же отпускает.

— Снова улетаешь?

— Да, — кивает Герман без лишних пояснений, но всё ещё ожидает моего ответа.

Я отрицательно качаю головой и с некоторой досадой осознаю, что продолжения не будет.

По крайней мере, не сегодня.

31

Утром в субботу меня будит нервная трель телефона. Я уж думаю, что это опять Герман со своими сверх срочными поручениями, но нет. Видимо, для поручений у него теперь Скорая. К лучшему, скорее всего.

Вглядываюсь в имя абонента. Ох, это ж моя студенческая подруга. Не могу сказать, что не ожидала её звонка. Но не так быстро, уж точно.

— Ань? Привет, — сиплю в трубку, всё ещё не до конца проснувшись.

Весь вечер пятницы изводила себя навязчивыми фантазиями, а на утро у меня тяжёлая голова. Пыталась анализировать поведение Островского. Но это дохлый номер. И теперь, когда он от слов перешёл к поцелуям, всё стало ещё запутаннее и непонятнее.

— Привет! — в голосе Анюты проскальзывают короткие истерические нотки. — Варь, Серёжа объявился.

— Серёжа? Мелёхин что ли?

Ныряю глубже под одеяло, потому что в комнате прохладно. Видимо, я не до конца прикрыла окно вчера, когда пыталась остудить голову от жарких откровенных картин с участием Островского.

— Да! И не сказать, что я этому очень рада. Ты случайно не в курсе, чего это он в Нижний припереться собирается?

— Погоди, он приехал к тебе?

— Ещё нет! — практически выкрикивает Аня и чуть тише добавляет: — Но сказал, что мы скоро увидимся. Разговор у него ко мне есть. Какой разговор, Варь?

— Он что-то про меня говорил?

— Нет, — в голосе подруги уже неприкрытое подозрение. — А должен был?

Пару секунд слушаю сердитое сипение в трубке.

— Прости, — бормочу я, думая, что, наверное, не имела права вмешиваться в чужую личную жизнь, но как всегда, импульс оказался сильнее разума. — Мы тут с ним виделись, и я…

— Ты, что, ему всё рассказала? — Анька перебивает в ужасе.

— Да нет-нет, спокойно, — уже сажусь на кровати, наплевав на холод.

Когда я поспешно уезжала из Нижнего в Москву, где меня ожидали глобальные перемены, у Ани в жизни всё налаживалось семимильными шагами. На черта я заговорила с Мелёхиным? Намёками швырялась? Впервые думаю, что Аня спасибо мне не скажет, если её тихий устоявшийся мир, который она так долго выстраивала по кирпичикам, всколыхнётся с появлением Сергея.

— Если рассказывать, то это должна ты. А мы… поговорили просто, и я… ну…

— Ну? — давит она.

Сдаюсь и передаю наш диалог с Серым.

— Варь, ты влезла туда, куда не просят, — холодно отвечает Аня, я такого тона в жизни от неё не слышала.

— Опять я куда-то влезла, да что ж такое! — мне становится обидно, и следующие слова я кидаю бездумно. — Иногда нужно просто поговорить, а не стоять, изображая двух упрямых баранов. Потом я решила, что так лучше.

— Кому лучше-то? — ноет Анька, и отчасти я могу её понять.

Мы ведь с Германом сами такие. Ходим вокруг да около, когда уже давно могли прояснить прошлое и обсудить всё, не позволяя недомолвкам и больному воображению додумывать ситуацию за нас. Наделяя скрытым смыслом то, что его не несёт.

— Считай, что тебе, — отвечаю спокойно. — Гордость и обида не позволяют тебе сделать первый шаг.

— Варь, я уже его делала, ты же в курсе. А сейчас… всё стало ещё сложнее.

После разговора с Аней у меня неприятное послевкусие. Знаю, что вмешиваться в отношения между бывшими не лучшая идея, но и остаться в стороне я тоже не могла. Пусть лучше поговорят сейчас, а то могут пройти годы до их следующего разговора или встречи. Они всё-таки живут в разных городах. Теперь. Да и Серёжа имеет право знать, какие последствия имела одна единственная совместная ночь в их жизни.

Весь день я провожу дома. Никуда не хочется идти. Декабрь подкрадывается незаметно, а вместе с ним и сумрачные ранние вечера. Можно было бы позвонить Рите, зависнуть в каком-нибудь ресторане или клубе, найти приключений на пятую точку. Но желания нет…

В «Шляпу» прогуляться? Так там всё теперь напоминает о Германе. Да, навряд ли, я его там встречу. Он ведь опять улетел. Наверное, снова в столицу. И, наверное, снова не по делам фирмы.

По личным?

Что за личные дела у него? А главное — с кем?

Пытаюсь напомнить себе, что меня это не касается. Но тщетно. Тонкая острая игла ревности уже начинает жалить прямо в сердце.

Ой, опасный признак.

Мой телефон оживает прямо в моих руках, когда я бездумно листаю ленту социальной сети, и имя виновника моего плохого настроения высвечивается на экране.

Я практически выпускаю сотовый из рук, неловко пытаюсь поймать его и подхватываю уже с дивана, между подушками которого он чуть не затерялся.

— Герман? — вместо «привет» говорю я, будто не могу поверить, что он сам звонит мне.

— Привет, Варя.

Последнее время я для него снова стала «Варей», не «Варварой» и не «Мельниковой», как в начале. От собственного имени, произнесённого его богатым голосом, в груди теплеет.

— Что-то случилось? — живо спрашиваю я, исправляя оплошность.

Не хочу, чтобы он чувствовал моё смятение.

— Что-то обязательно должно случиться, чтобы я тебе позвонил?

— Не знаю, ну… ты же мой босс, — со смешком отвечаю.

На душе как-то странно: я очень рада слышать Германа и вместе с тем не понимаю, как мне вести себя.

Мы перешли границы, а толком не поговорили. С другой стороны, пара поцелуев — ещё ничего не значит. Мне ли этого не знать! Я ведь взрослая девочка.

— Да, собственно, ты права. Кое-что случилось.

Настроение резко падает. Вот так — я это знала с самого начала. Никакой фантастики — просто бизнес.

— Забыл тебя предупредить в пятницу насчёт мероприятия.

— Какого мероприятия?

— Тебе, наверное, больше известно, чем мне. Я первый раз туда отправлюсь. Приглашение прислали три недели назад, у меня как-то совсем вылетело из головы, что там надо быть, — вздыхает он так, словно ему особо не хочется никуда идти, а на плечах у него стотонный груз.

Где бы не находился Герман, там очень тихо. До меня не долетает никаких посторонних звуков. Интересно, он в номере отеля? Или у него есть квартира в Москве? Стоило ли перевозить офис в Питер, если он постоянно мотается в столицу? Или он и не в Москве вовсе?

— Хотел, чтобы ты составила мне компанию.

Удивлённо вскидываю брови, как хорошо, что Герман меня сейчас не видит.

Ладно, он говорит — это деловое мероприятие? Конференции, бизнес встречи, деловые завтраки, воркшопы — это моя стихия. За годы работы я как следует поднаторела в неформальном общении после официальных частей.

— А что это и когда будет?

Герман поясняет, и я потрясённо сажусь на диване, уже отрицательно мотая головой.

— Что? Нет… исключено. Я не могу! — последняя фраза уже даже больше для меня, чем для него.

— Почему? — спокойно спрашивает Островский.

А у меня для него нет нормального объяснения. Да и не совсем деловое мероприятие это в общем-то.

— Ты, что, опять изучал моё резюме в личном деле? — вместо ответа кидаю я.

— Мне достаточно было прочитать его один раз, и я всё запомнил, — заявляет Герман. — Варь, подумай хорошенько, ты мне там понадобишься.

— Я… не знаю.

От его «понадобишься» моя решимость пошатывается. Это, конечно, не «нужна», но уже кое-что.

— Ладно, как узнаешь, сообщи. Желательно до среды.

Смех Германа тает в трубке, оставляя меня наедине с самой собой.

32

Когда мы с Германом подъезжаем к «Президент Отелю», стоянка уже забита под завязку, но на ней никак не может оказаться меньше мест, чем рассчитано для гостей. Дворники на лобовом стекле работают на полную мощность, потоки дождя хлещут со всех сторон. Погода сегодня, прямо скажем, отвратительная. На Приморском шоссе мы встретили несколько аварий, пока добирались сюда.

— Нам здесь понравится? — интересуется Герман, окидывая взглядом вытянутое трёхэтажное здание, вдоль которого мы медленно проезжаем.

— Смотря, какие цели ты преследуешь, — ровно отвечаю я.

Взвесив все за и против, я всё-таки решилась составить ему компанию. Вопрос: почему он пригласил меня, до сих пор оставался открытым. Я в курсе, что приглашение он получил на две персоны — оно всегда было на двоих. Вторым приглашённым мог бы быть любой человек, даже не связанный с нашей сферой деятельности. Герман позвал меня, потому что ему так захотелось или потому что он посчитал, что это выгодно для фирмы?

Знаю, на этом сборище обязательно будут люди, с которыми я совсем не хочу встречаться. Ещё и потому, что они могут ненароком сказануть какую-нибудь ерунду в мой адрес, и если это дойдёт до ушей Германа, не знаю, как он к этому отнесётся.

Тебе ли не всё равно?

Оказывается, что не всё равно.

Одно дело пересечься на конференции или выставке, а здесь — на ежегодной встрече, приуроченной к двадцать первому ноября — дню аудитора и бухгалтера, весь флёр официоза теряется. Вечерний банкет и обильные возлияния, которые крайне успешно способствуют налаживаю неформальных связей, их же, эти связи могут и подпортить.

— По сути — большинство здесь наши конкуренты, но и потенциальные партнёры тоже присутствуют. Возов большое внимание налаживанию связей не уделял, насколько я понял.

— Да, наша фирма обычно справлялась сама, — киваю и наблюдаю, как Герман паркуется.

— И зря, могу тебе сказать.

Несколько уверенных манёвров, и автомобиль занимает пустующее место.

Думала, что по дороге сюда буду чувствовать неловкость, но её не было и нет. Лишь лёгкая нервозность никак не отступает. Островский не бросается намёками и с поцелуями больше не пристаёт. Сейчас это точно всё усложнит. Всё-таки нам надо сначала поговорить, а потом, если он снова начнёт нежнижать, в лоб спрошу, чего он добивается.

А если он больше не начнёт нежничать?

Об этом я даже думать не хочу.

На крайний случай, начну нежничать первой.

От этой мысли мне становится смешно, и я, не сдержавшись, хихикаю.

— Что такое? — Герман поворачивается ко мне, в его ярких зелёных глазах я вижу удивление. — Что так рассмешило?

В салоне разом становится трудно дышать, будто воздуха не хватает.

— Эм… это нервное, — говорю полуправду. — Оценила силу дождя. У тебя зонтик есть?

— Боюсь, придётся пробежаться.

— Тогда… побежали? — сжимаю ручку двери пальцами.

— Беги первой, я захвачу вещи из багажника.

Зрительный контакт потерян, и я снова могу дышать.

В просторном холле уже установили ёлку и украсили всё к Новому году, хотя до него ещё больше месяца. Кажется, с каждым годом город и торговые центры украшают всё раньше и раньше. Когда я была ребёнком, часто с родителями мы наряжали ёлку прямо тридцать первого декабря. Теперь же проклятый маркетинг прокрался и прочно обосновался в наших жизнях. Атмосфера праздника заставляет потребителей начинать тратить деньги задолго до привычного сезона закупки подарков. Да, приём работает безотказно.

Впрочем, сейчас я подхожу к ёлке, чтобы поглазеть на замысловатые «пряничные» игрушки и скоротать время до прихода Германа.

— Варя! — знакомый голос окликает меня, и я вздрагиваю, затем медленно оборачиваюсь.

За стойкой лобби бара сидит не кто иной, как Возов. Потягивает чай или кофе, и широко мне улыбается. Его тут ещё не хватало. Не думала, что он припрётся сюда из самой Москвы. Хотя Сергея в Питере хорошо знают, а эта ежегодная встреча собирает некоторый народ и из регионов, и из столицы.

— Варвара, рад видеть, — он с улыбочкой машет рукой, как бы приглашая подойти, но я знаю, что скрывается за его приветливостью.

Слишком хорошо помню наш разговор и услугу, о которой он меня попросил.

Возову надоедает ждать, пока я отомру. Он встаёт с барного стула, чтобы самому подойти ко мне.

В ту же минуту двери отеля распахиваются, и в холл входит Герман с нашими вещами.

Отворачиваюсь от Возова. Наверное, это совсем не вежливо. Но с его стороны было еще менее вежливо делать мне двусмысленные деловые предложения.

Герман кидает нейтральный взгляд на Сергея, который ждёт, когда Островский подойдёт ближе, чтобы протянуть ему руку, неспешно опускает на пол вещи и приветствует Возова. Особого энтузиазма или радости у этих двоих я не замечаю.

— Как дела? Наблюдаю за фирмой по старой привычке, всё-таки моё детище, — широко улыбается Возов. — Ты хорошо справляешься.

Выглядит, как похвала маленькому мальчику, виртуозно исполнившему этюд Шопена перед гостями.

Герман вскидывает брови, никак на реагируя на замаскированную грубость. Всё же между этими двумя не всё так гладко, как они демонстрируют. В очередной раз задумываюсь: каким же образом Островский прикупил ту самую фирму, в которой тружусь я. Совпадение? Случайность? Игры судьбы?

Может, набраться наглости и ещё раз спросить об этом у Островского? Что если он снова скажет, что не следит за моей жизнью? Или что повторные вопросы его утомляют? От Германа можно ожидать, чего угодно, он что в двадцать три за словом в карман не лез, что в двадцать восемь последний комментарий стремится оставлять за собой. Вот и сейчас смотрит на Возова, будто решает, стоит уделять тому своё внимание или нет.

— Твои бывшие сотрудники хорошо справляются, — бросает коротко, видимо, решив, что промолчать будет уж совсем странным. — В компании собралась прекрасная команда специалистов.

— Если ты о Варваре, — Сергей улыбается мне, — то она ценный кадр. Ты ведь, наверное, в курсе, от кого она ко мне пришла, да и не одна. За ней ручеек специалистов потянулся. Да, Варя, не случайность же, — он подмигивает мне, будто мы с ним на короткой ноге.

Дьявол его дери! Сколько мне ещё будут тыкать уходом от Варгановых?! Красиво это было или нет, у меня на то имелись свои причины.

Потом, чего добивается Возов? Дискредитировать меня перед Германом? Коряво и двусмысленно похвалил, попутно намекая на мою ненадёжность. Отлично, Серёженька. Думаешь, если новое начальство не будет мне доверять и станет смотреть косо, я быстрее приму твоё предложение? Даже не смешно, знал бы ты, что перед Германом можно не стараться. Ему прекрасно известно, как я бью исподтишка, и чем это обычно заканчивается.

Вскидываю подбородок, решая, что буду молчать. Пусть говорит всё, что ему вздумается.

— Что-то слышал по этому поводу, — Герман кидает взгляд в мою сторону, и я не совсем любезно отворачиваюсь и делаю вид, что заснеженный домик на ветке ели мне более интересен, чем этот пустой разговор.

Однако Возов уже входит в раж.

— Варвара Андреевна переманила к нам ключевых специалистов, Гришу Семёнова вот например, Левона с Ириной из отдела сопровождения. Ох, ты бы знал, каким ядом плевался в нашу сторону старший сын Варганова! — Возов внезапно хмыкает. — А вот, кстати, и он. — Мой бывший шеф поднимает раскрытую ладонь в знак приветствия и громко произносит: — Кирилл Максимович!

Резко оборачиваюсь, вижу, что в холл спускается Кирилл со своей спутницей. Лизой, кажется. Она пришла в компанию Варгановых уже после меня, так что мы не знакомы. Новость об их неожиданном романе прокатилась по светским новостям, где Лизу выставляли чуть ли не прожжённой карьеристкой, которая увела состоятельного бизнесмена у знаменитой модели. Хищницей она не выглядит, но и, судя по внимательному цепкому взгляду, которым она обводит холл, робкой девицей её не назовёшь. В принципе, такая Кириллу и нужна. Он тот ещё засранец, характер глубоко не сахар, да и как начальник дерёт с три шкуры.

Варганов смотрит в нашу сторону: на Возова, Германа, потом на меня. На лице ноль эмоций, лишь линия губ слегка напрягается. Он коротко кивает и отворачивается.

Вот — Варганов ещё одна причина, почему я не хотела сюда ехать. Этот владелец «заводов-пароходов» так же и хозяин загородного клуба, в котором проходит мероприятие. Выкупил его года три назад, и теперь «Варганов и сыновья» совершенно официально на постоянной основе организуют в «Президент отеле» празднование нашего профессионального праздника.

Когда Возов отходит от нас, говорю Герману, что надо взять ключи от номеров и программу мероприятия на стойке регистрации. В принципе, я его по пути сюда уже просветила, как всё обычно проходит. Не думаю, что в этом году что-то глобально поменяется.

Герман достаёт приглашение из кармана куртки и идёт на ресепшн. Впервые закрадывается будоражащая воображение мысль: а вдруг нам предоставили один номер на двоих? Фантазия уносится вскачь: подкидывая одну картинку за другой. Будет ли он джентльменом и ляжет на диване или мы могли бы разделить кровать? Интересно, спокойным сном дело бы не обошлось? А хочется ли мне, чтобы он был джентльменом?

Но нет, Скорая, подававшая данные об участниках мероприятия, промашки не совершила. Герман возвращается с двумя наборами электронных карт. Забираю у него свой и наклоняюсь за сумкой с вещами, но Герман меня опережает.

— Я провожу, — отрывисто бросает он, пропуская меня вперёд.

Мы молча поднимаемся на второй этаж пешком по узкой лестнице. Коридоры пустынные, видимо, народ уже приехал и отдыхает, либо ещё в пути. Герман никак не комментирует сцену в холле или слова Возова обо мне, хотя мог бы. Позволяю себе расслабиться и тихонько выдохнуть. Очень надеюсь, что сегодняшний день обойдётся без новых язвительных реплик в мой адрес. Например, от Кирилла Максимовича. Вараганов может, с него станется, легонько так, паровым катком проехаться по неугодным личностям.

Наконец, я торможу у двери своего номера, провожу по слоту магнитным ключом и, когда замок с тихим щелчком открывается, поворачиваюсь к Герману забрать свои вещи.

— Я занесу, — без лишних слов он придерживает распахнутую дверь рукой, пропуская вперёд.

Сумка у меня совсем не тяжёлая, я бы и сама не надорвалась, но не возражать же ему, устраивая комедию на пороге.

— Спасибо, — жму плечами, проходя в номер. — Можешь поставить на кровать, — киваю коротко.

Я здесь не первый раз, так что всё мне знакомо: номер в дачном стиле в бледно-голубых тонах совсем не соответствует названию загородного клуба, но сантехника, мебель и ремонт только лишь внешне обманчиво просты. Обстановка здесь дорогая и эксклюзивная, над дизайном трудились настоящие специалисты, на оплату которых владелец не поскупился.

Скидываю пальто с плеч и в упор смотрю на Островского. Потому что он застыл у окна, отведя тонкую молочного цвета тюль в сторону. Делаю пару шагов в его направлении и тоже выглядываю в окно.

Там под стенами загородного клуба уже кипит бурная деятельность. Гости попрятались под прозрачными тентами-шатрами, попивая глинтвейн — знаю, что именно его, это что-то вроде традиции, — и набирая закуски с импровизированного шведского стола. На разливе по доброй традиции сам Варганов. Изображает радушного хозяина, чтоб его.

— Глинтвейн здесь вкусный, рекомендую, — комментирую происходящее. — С добавлением виски, кстати. Я такой только в Швеции пила на рождественских ярмарках. Когда работала на контору Варгановых, несколько раз каталась в Стокгольм. У них плотные связи с русским домом, который они спонсируют, попутно налаживая взаимовыгодные отношения с другими спонсорами и партнёрами, — делюсь информацией, но Германа, кажется, интересует нечто иное.

— Как ты к ним на работу устроилась?

Смотрю, как парочка вновь вышедших на террасу гостей бежит под навес, чтобы укрыться от дождя.

— На последнем курсе на стажировку попала и осталась. Отец Кирилла Максимовича увидел во мне потенциал, — с лёгкой иронией заключаю я. — Так что я работала с младшим братом вот этого человека, — не совсем вежливо указываю пальцем на хозяина отеля.

— А ушла почему?

И почему так некрасиво? — этот невысказанный вопрос, кажется, повисает в воздухе.

Но не рассказывать же ему, что я пыталась окончательно вытряхнуть его самого из головы, закрутив первый после нашего болезненного расставания роман. Отношений не получилось, и склеить разбитое сердце до конца тоже не вышло. Поэтому говорю полуправду.

— Работа у Возова в «Интер-консалт» предполагала переезд в Москву. Подумала, в столице больше перспектив.

— И вот ты снова в Питере.

— Твоими стараниями.

Разговор затихает, я перевожу взгляд на Финский в туманной дымке. Он серый и унылый, как всегда в ноябре. Гораздо приятнее тут будет зимой, когда залив замёрзнет, и можно будет гулять по льду, уходя подальше от берега в белую бесконечность.

— Спустимся? — нарушает молчание Герман, и я невольно вздрагиваю, поднимая взгляд на него.

Мы снова слишком близко друг к другу. Я даже могу чувствовать аромат его кожи и видеть, как блестят невысохшие капли дождя в его тёмных волосах, которые опять стали завиваться аккуратными полукольцами от влажности. Так хочется провести по его шевелюре пальцами, смахнуть воду, навести порядок или, скорее, беспорядок.

С трудом сглатываю и отшагиваю обратно к сумке с вещами.

— Нас не смоет, как думаешь? Дождь сегодня конкретный.

— По-моему тише стал, — утверждает Герман. — Кстати, что у нас в программе?

— Какой-нибудь командный спорт, что-то вроде перетягивания каната или бега в мешках, и у нас есть уникальная возможность пропахать ноябрьскую грязь носом до самого залива, — с деланным воодушевлением отвечаю я.

Герман усмехается, затем смотрит на меня с этой своей дерзкой ямочкой, внимательно изучая из-под нависшей чёлки.

Меня опять прошибает разряд. Я, что, блин единственная из нас двоих, кто так реагирует? Островского будто и не смущает, что мы наедине в номере отеля.

— Отлично. Тогда переодевайся и пошли к остальным гостям. Познакомишь меня с какими-нибудь интересными людьми.

— Уверена, ты и без меня некоторых знаешь, — наклоняю голову к плечу и смотрю на Германа с пристальным вниманием. — Кстати, я тут подумала: странно, что мы раньше с тобой не пересекались, раз ты с Возовым знаком.

— С Возовым я познакомился перед самой покупкой фирмы. Знал, что компания выставлена на продажу, но с владельцем до этого не сталкивался. Но как выставлена… он не афишировал, официально нигде не объявлял, слухи ходили, кому-то предлагал он, по своим в основном.

Объяснение, вроде, логичное, но что-то меня смущает.

Я закладываю руки за спину и снова делаю осторожный шаг к Герману.

— Познакомился перед самой покупкой фирмы? Хм… кстати, напомни, почему ты её купил?

— Ты, кажется, уже как-то меня спрашивала, но я повторю. Это было выгодное вложение, — приподнимая брови, отвечает он.

— Серьёзно? Такое выгодное, что ты тут же принялся оптимизировать текущие процессы? Перекроил структуру, ужал офис, закрыл пару филиалов?

Я загибаю пальцы по каждому пункту, и Германа, как будто, это забавляет.

— Если бы я не купил «Интер-консалт», Сергей бы вас начал банкротить через какое-то время. Через какое-то очень короткое, давай начистоту, время.

Тут же вспоминаю слова бывшего шефа, что Герман сам нас продаст или обанкротит, выжав перед этим выгоду по максимуму. Кому же верить?

— Так ты благодетель значит? — утрированно с шоком смотрю на него. — И нам всем повезло…

— Вероятно, так и есть, — ухмыляется Герман, а затем меняет тему. — Тебе сколько времени потребуется, чтобы собраться и выйти?

— Не меньше получаса, — нехотя отступаю я.

— Тогда встретимся внизу через сорок минут, — с барского плеча он накидывает десятку сверху.

— Ага, — только и успеваю ответить, потому что Островский уже устремляется к двери.

Что ж, надо приводить себя в порядок и выходить в свет, даже если очень не хочется.

33

Когда спускаюсь вниз и выхожу на улицу, дождь действительно как будто поутих. Теперь с неба падает мелкая противная морось. Меня она бы совсем не раздражала, если бы не ледяной ветер с залива. Думаю, что стоило бы захватить из дома свитер потеплее. На мне спортивный костюм для сноубординга — штаны и куртка. Купила его пару лет назад, но так и не воспользовалась. Поездка на гору отменилась, и на доску я так и не встала. Зато вот для активных игр на воздухе одежда, что надо. Правда, надо двигаться, а не стоять на месте.

Быстренько ныряю под тент, хотя часть гостей из-под него уже выбралась. Осматриваюсь, выискивая Островского. И нахожу его. В компании незнакомой девушки. Стоят себе в отдалении у горячего бассейна, в который можно выплыть прямо из СПА. Беседуют. Герман ко мне вполоборота, а девицу я могу разглядеть очень хорошо. Не знаю её. Всё-таки я успела выпасть из питерской «бизнес-тусовки», и, пока моталась между регионами и столицей, в ней появились свежие незнакомые лица.

Интересно, Герман только что вышел или уже давно спустился?

Мог бы и подождать. В холле, например, — с обидой затягивает внутренний голос.

Мне не нравится эта лёгкая обида. Герман снова делает меня уязвимой. А я гордая и независимая, и всегда знаю себе цену. Страдать в уголке — это не про меня. Мучиться ревностью — это тоже не про меня.

И испытывать чувства к бывшему — также не про тебя?

Не про меня.

Но и стоять в стороне, принимая судьбу — это тоже не про меня!

Подхожу к чану с глинтвейном, где на разливе колдует сам Варганов. Они с Лизой стоят рядышком, болтают о чём-то, пока желающих обновить напитки нет.

— Добрый день, — вскидываю подбородок для храбрости повыше. Беру два бокала и протягиваю Кириллу Максимовичу. — Спасибо за организацию, всё как всегда на высоте.

Он хмыкает и наливает мне глинтвейн. Всё-таки я давно ушла из компании Варганова, а реакция на бывшего шефа на уровне рефлекса. Напряжённость. Ожидание публичной порки. Смешно аж от самой себя.

— Привет, Варвара. Надеюсь, устроилась с комфортом. И спасибо, нам тут тоже нравится, — он бросает короткий взгляд на свою спутницу, а потом снова на меня. — Вижу у тебя всё хорошо, и ты опять вернулась в Питер.

— Да, тут как-то… привычнее.

— И даже компанию не сменила: неожиданное постоянство.

Конечно, он не мог не вставить эти пять копеек.

— Иногда постоянство — залог успеха, — с милой улыбочкой киваю я, надеясь, что это был последний раз за сегодня, когда меня ткнули носом в прошлое.

— Конечно, к тому же все мы здесь партнёры и можем быть полезными друг другу, — заговаривает Лиза, дотрагиваясь до локтя Варганова. — Как хорошо, что у нас есть профессиональный праздник, который объединяет, правда, Кирилл?

— Точно. — Если Варганов и собирался очередную колкость бросить, то, видимо, уже передумал. — Надеюсь, Варя, увидеть тебя в спортивных мероприятиях.

«Надеюсь» от Варганова равняется «даже не надейся отвертеться».

— Куда ж я денусь. Обязательно буду.

— Уже скоро начнётся, — улыбается Лиза. — Будем делиться на команды.

Мы обмениваемся ещё парой реплик, а затем я подхватываю бумажные стаканчики с напитками и иду в сторону Германа и девицы.

— Привет, — спокойно начинаю я, ловя на себе изучающий женский взгляд. — Я для тебя захватила, — вручаю Герману глинтвейн.

— Спасибо, но я не буду, — несмотря на свой отказ, он всё-таки принимает стаканчик из моих рук, но держит так, будто не знает, что с ним делать. Затем внезапно протягивает своей собеседнице.

— Ух ты, а я не откажусь, — со смешком заявляет она, отхлёбывая глинтвейн, пока в моей душе поднимается огромная, нет, гигантская волна возмущения.

Ничего не могу поделать, но, видимо, разочарование и злость написаны на моём лице.

— Я же не представил, — Герман тут же исправляется.

Ещё и смотрит на меня со своей неизменной усмешкой. Есть ли шанс, что он не замечает, насколько я взбешена?

Согласно его словам, с этой «Настей» они вместе начинали учиться в аспирантуре. В той самой, из которой его выперли моими стараниями. И вот с тех пор не виделись. «Настя» короткий период времени преподавала в университете, а потом ушла в бизнес, решив, что академическая среда не для неё.

— Очень познавательно, — против воли сквозь зубы выдаю я.

Настя высокая, даже выше меня, голубоглазая и блондинка, если судить по волосам, выглядывающим из-под шапочки. Ещё и ведёт себя так, будто они с Германом вчера расстались и до сих пор на короткой ноге. Это её «а помнишь…» то и дело проскакивает в речи. Знала бы ты, «Настя», нам с Островским тоже есть, что вспомнить. Что-то более интимное и личное, чем твои студенческие байки.

Наконец, всех зовут на старт, и Настя увязывается за нами. Может, мы её ещё и в свою команду возьмём?

Но методом жеребьёвки мы с Островским оказываемся в разных группах. Зато Настя попадает к нему. И мне чуть ли не физически больно, когда я смотрю, как он клеит ей забавный стикер на спину, а затем пишет на нём название «Победители».

Ну, я тоже не лыком шита, когда предлагаю своей команде назваться «Победители победителей» и чувствую небольшое моральное удовлетворение, выходя на промокшее скользкое поле, где нам предстоит короткий поединок в пятнадцатиминутном матче.

Меня ставят на ворота. Вот и прекрасно. Не думаю, что выдала бы какой-нибудь профит — бегая по мокрому вязкому газону. Да и играют в командах в основном мужчины, девушки двигаются вяловато и у них редко оказывается мяч.

Другим группам достался волейбол и эстафета — они «развлекаются» на отдельных полях, и я очень надеюсь, что в связи с плохой погодой мы не будем проходить все виды соревнований в обязательном порядке.

Первый мяч я каким-то чудом отбиваю. Может, потому что он был неуверенно послан женской ногой. Мои «Победители победителей» радостно улюлюкают и кричат «круто!». Я воодушевляюсь, пинком отправляя мяч на середину поля и стирая капли дождя с лица тыльной стороной руки. Далее игра большую часть времени ведётся на другой половине поля. Забивается гол, другой, и я расслабляюсь, приваливаясь плечом к штанге ворот. Надо сказать, что ворота маленькие и узкие, как раз для мини-футбола, и «охранять» их не так уж тяжело.

Однако вскоре ситуация меняется, и я вижу Германа перехватившего мяч и ведущего его в мою сторону. Он, видимо, пробивать собрался. Что ж, я должна принять его, во что бы то ни стало. С серьёзным настроем я занимаю позицию, пристально следя за мячом. Наперерез ему бросается игрок моей команды, и Герман пасует своему товарищу. Тот не возвращает мяч, сам мчится на меня. У меня складывается ощущение, что этот незнакомый мужчина собирается, словно таран, вбежать в ворота вместе с мячом. Но нет, он бьёт. Бьёт сильно. И я ловлю. Только мяч, врезавшийся в мою грудную клетку, вышибает весь воздух из лёгких.

На меня спускается какая-то странная тишина. Я слышу только, как скрипят качающиеся сосны, и плеск волн на заливе, да ещё мягкую дробь мелких капель дождя о плотную ткань спортивной куртки.

— Варь? — обеспокоенный голос Германа звучит откуда-то сверху.

Вскидываю голову. А я оказывается упала. Боль в груди такая сильная, что перекрыла боль в бедре, на которое я шлёпнулась. Вот так и лежу, в обнимку с мячом.

— Ты как? — Герман наклоняется, чтобы обнять меня за плечи и помочь подняться.

За его спиной вижу ещё пару обеспокоенных глаз и виноватое лицо того самого мужика, который вбил в меня этот мяч.

— Всё хорошо, — выдыхаю я, поднимаясь на ноги с помощью Германа.

— Точно? — уточняет он.

— Точно, — подтверждаю уже более ровным голосом.

Холодные пальцы касаются моей щеки, то ли стирая налипшую грязь, то ли размазывая её еще сильнее, потому что тихий недовольный вздох от Германа долетает до моих ушей.

Контакт резко прерывается. Судья свистит, ведь игра ещё не окончена.

Смотрю, как Герман уходит к своим, всё-таки пару раз неуверенно оглядываясь на меня.

Матч в итоге заканчивается нашей победой. Радостные крики и поздравления постепенно сходят на нет. И моё воодушевление тоже. Особенно когда вижу «Настю», спешащую утешить и обнадёжить Германа. Даже её дружеское объятие кажется мне подозрительно интимным. Хочется крепко вцепиться в её блондинистую голову и… это странно. Никогда за собой такой склонности к агрессии не наблюдала. Да и глупо это — ревновать мужчину, с которым меня ничто не связывает.

Серьёзно? — поднимает голову моё второе «я».

Серьёзно… серьёзней некуда.

И пара поцелуев, которыми мы обменялись несколько дней назад, ещё ни о чём не говорят.

Стаскиваю с рук промокшие перчатки, которые нам выдали перед матчем, и думаю, что остаток игрищ на свежем воздухе я, пожалуй, пропущу. Там ещё предусмотрено бросание мяча в кольцо и какая-то шуточная викторина на эрудицию, но мне хватило пятнадцати минут. Извиняюсь перед своей командой и отчаливаю подальше от развесёлой толпы.

На полпути к зданию меня притормаживает мужчина, чересчур сильно пробивший мяч по нашим воротам.

— Я хотел извиниться, — сразу начинает он. — Заигрался и не рассчитал силу. Серьёзно, я не со зла.

Приятный брюнет чуть за тридцать с таким виноватым видом поглядывает на меня, что я невольно улыбаюсь.

— Ещё бы вы со зла, — хмыкаю в ответ и картинно прищуриваюсь, — тогда бы я заподозрила вас в чём-то не совсем законном.

— В чём?

— В попытке убрать конкурента не просто из игры, а из бизнеса.

— Вы настолько ценный кадр? — подхватывает он мою волну.

— О, вы даже не представляете насколько, — хлопаю его сложенными перчатками по груди.

— Тогда, может, мне не стоит вас устранять, а есть смысл попытаться вас переманить, — его улыбка становится шире.

Вероятно, он, действительно, пытается извиниться, потому что его неказистый флирт даже в таком положении выглядит весьма милым.

— Попытка не пытка.

— Каждая попытка — это шаг вперёд, — посмеивается он, теперь уже с интересом поглядывая в мою сторону, — с конкурентами принято поддерживать дружеские отношения и взаимовыгодное сотрудничество. Кстати, может ли мою вину скрасить чашечка кофе или чая?

Смотрю на него уже с определённым подозрением: вежливость или желание склеить?

Видок у меня, наверное, ещё тот, но и он сейчас не в деловом или вечернем костюме.

— Вечером перед гала-ужином… почему нет?

Мы «расшаркиваемся в любезностях» и расходимся.

— Кстати, — окликает он меня, и я смотрю через плечо, — Я Саша, — представляется он.

— Варя, — улыбаюсь ему, делаю новый шаг вперёд, оборачиваюсь и…

Врезаюсь в кого-то.

— Прости… те? — вскидываю голову и утыкаюсь взглядом в Германа. — А, это ты… — вздыхаю, отстраняясь, и его руки, рефлекторно придержавшие меня за плечи, когда мы столкнулись, отпускаются.

— Да, это всего лишь я, — констатирует он, тогда как в глазах плещется лёд.

Затем берёт меня за руку и тянет обратно к резвящимся под ноябрьской моросью игрокам.

— Я уже хотела уходить. Кажется, на сегодня игр достаточно.

Упираюсь я и притормаживаю, не желая возвращаться к остальным.

— Игр точно достаточно, — резко бросает Герман.

Наклоняюсь, пытаюсь заглянуть ему в глаза, чтобы понять, о чём это он.

— Я собиралась уходить, — повторяю медленно.

— Я заметил, — с каменным выражением лица отвечает Островский. — Давай ещё партию в дартс и на этом закончим.

— Дартс? Не-е-ет. Терпеть его не могу, — морщу носик совершенно искренне.

— Придётся перебороть себя, а то невежливо как-то с нашей стороны уйти в самом начале, — настаивает Герман с какой-то маниакальной упёртостью.

Интересно, ему реально так охота играть в этот грёбанный дартс? Хотя, надо признать, это лучшая альтернатива атлетическим этюдам на стадионе.

Его рука сильнее сжимает мою прохладную ладонь, и от тепла его кожи я немного начинаю согреваться.

— Ладно, чем чёрт не шутит, пошли, — зачем-то произношу я, хотя мы и так направляемся к очереди желающих метнуть дротик.

Встаём в самый конец, но внезапно от толпы отделяется «Настя», машет нам рукой и восклицает:

— А я на всех заняла!

Снова скриплю зубами, но иду следом за Германом. Надо чуть-чуть потерпеть, и я окажусь в тишине своего номера.

Перед гала-ужином у всех есть чуть больше трёх часов отдохнуть и привести себя в порядок. Поэтому, когда я поднимаюсь в свою комнату, первым делом иду принимать душ, чтобы расслабиться под горячими струями и выдавить все глупые разрушающие мой покой мысли из головы. Мне всегда это помогало: подставить затылок под струю и представить, как вода смывает накопившийся негатив. Как ни странно, даже сегодня это безотказно срабатывает. Главное сделать напор посильнее.

Когда вылезаю из ванной, занимаюсь причёской. Оставлю сегодня волосы распущенными, не буду сооружать сложных укладок, да и Герману так всегда больше нравилось.

А какая тебе разница, что нравилось и что до сих пор нравится Герману?

А что такого в том, что я хочу нравиться мужчинам?

Тогда уж не мужчинам, а конкретному мужчине?

Хмурюсь, осматривая своё лицо в зеркале, и зачем-то передразниваю Германа, думая о его сегодняшних словах.

— Да, это всего лишь я… — сдвигаю брови посильнее. — Игр точно достаточно…

Но мы никак не можем перестать играть друг с другом. Он, наверное, до сих пор скучает, а я… всего лишь забавная девчонка из прошлого, с которой был связан короткий неприятный эпизод, да и тот, видимо, открыл новые перспективы, ими-то Герман и воспользовался.

Приходит неприятная мысль, что на дворе конец ноября и пять с половиной лет с момента нашего расставания плавно начинают превращаться в шесть. Зачем я до сих пор считаю?

С тягостным вздохом плюхаюсь на кровать и тянусь к тумбочке за телефоном, чтобы потратить часок на бездумное листание ленты социальной сети. Но мобильника нет.

И в сумочке нет. И в кармане пальто.

Наверное, оставила его у Германа в машине. Другого объяснения не нахожу. Ведь я точно по дороге сюда телефон доставала.

С ещё более тягостным вздохом, накидываю одежду, в которой приехала, и плетусь на первый этаж к номеру Островского. Подсмотрела цифры на ключ-карте, когда заселялись. Все директора живут в более высоких категориях, вот и у Островского какой-нибудь люкс или сьют.

И возможно сейчас он там не один…

От подобной мысли я аж спотыкаюсь.

Дурацкое воображение и проклятая ревность рисует картинки двух переплетённых тел на кровати размера кинг сайз. Что ж… придётся их прервать, если так.

Боже… я больна. Нет, я точно больна. Такое ощущение, что мяч влетел мне не в грудь, а в голову и вышиб остатки мозгов.

Быстро стучу в дверь, чтобы не передумать и топчусь на пороге, слыша звук шагов в номере.

— Варя? — выглянувший Герман выглядит сонным.

Прилёг отдохнуть что ли и задремал? Ну, по крайней мере, он тут не развлекается с «Настей», как мне казалось.

— Я телефон в машине забыла, — быстро поясняю.

— Понятно. Давай, заходи, — он махает рукой, приглашая в номер, отворачивается и, проводит ладонью по лицу, стряхивая остатки сна, — сейчас ключи возьму.

Делаю пару неуверенных шагов, а Герман усмехается.

— Да заходи, я тебя на кровать бросать не собираюсь.

— Да? Я, может, только поэтому и пришла, — отвечаю в тон, и Островский награждает меня каким-то странным взглядом, впрочем, никак не комментируя.

Номер у него раз в пять больше моего. Три окна выходят в лес. Стены обшиты дорогими деревянными панелями. Кровать, на которую меня «не собирались бросать», может уместить пятерых, а если поперёк, то и семерых.

— Держи, — Герман протягивает мне ключи от машины, а я вздрагиваю и отвожу взгляд от его постели. — Сама откроешь?

— Конечно.

— Вот на эту кнопочку надо нажать, — со смешком поясняет он.

— Ну, я уж не совсем блондинка, — поднимаю правую бровь и подставляю раскрытую ладонь, на которую он опускает брелок.

Герман медлит, будто что-то ещё хочет добавить, и я вопросительно смотрю на него.

— Я за тобой зайду перед ужином? — наконец, спрашивает он.

— Как хочешь, — жму плечами, потом замираю, — хотя нет, я же договорилась на чашечку кофе в качестве извинения. Так что давай встретимся уже внизу.

Выхожу из номера я с непонятным горьким привкусом маленькой победы. Только вот над чем? Нет, всё-таки игр точно достаточно.

34

Саша оказывается милым собеседником. Я даже практически прощаю ему тот прицельный удар. Не со зла он так, а от азарта. К тому же все рёбра на месте и следов не осталось. Игра — есть игра.

Наша лёгкая и ни к чему не обязывающая беседа в любой другой день бесконечно бы меня развлекла.

В любой другой. Но не сегодня.

Мысли то и дело утекают в сторону. Не могу собрать себя вместе, распадаюсь на фракции и теряю нить разговора, бесконечно переспрашивая.

Мы устроились за стойкой лобби бара, и я пью уже вторую чашку кофе. Хотя, думаю, что зря. Кофеин меня взбудоражил. Я будто чувствую внутреннюю «чесотку». Мне не сидится на месте. Если бы не вежливость и необходимость держать себя в руках, я бы вскочила и металась по холлу, заламывая руки, сама не зная отчего.

Хотя нет… зная. Конечно же, зная.

Всё из-за Германа. И этой его «Насти». Потому что когда они спускаются в холл вместе — считай, что под ручку, горящий огнем шар в моей груди мигом превращается в ледышку. Холодная и острая она давит на желудок, и если меня пять минут назад всего лишь мутило от нервов, сейчас тошнота становится сильнее.

К тошноте присовокупляется неприятное чувство обиды. Я словно маленькая девочка, у которой отобрали желанный подарок.

Только кто? Быть может, я сама — когда так опрометчиво махнула на предложение Германа зайти за мной перед ужином.

Вильнула хвостом, сказала бы Ритка. Только самодовольство давно испарилось, и его место прочно заняла досада и тоска.

«Настя» вышагивает, словно королева. Яркое алое платье выигрышно подчёркивает все её изгибы, а грудь, то и дело ненавязчиво трущаяся о локоть Островского, практически выскакивает из чашечек-ракушек лифа. Может мне кажется, но на лице её застыла бездна самодовольства и уверенности.

Герман обводит взглядом холл, натыкается на нас с Александром, но смотрит только на меня. Медленно кивает, приветствуя. Когда же получает от меня ответный кивок, отворачивается и уводит свою спутницу в банкетный зал, куда уже стекается народ.

И чёрт с ними! Вот серьёзно!

«Нервная чесотка» никуда не исчезает.

Почему-то внутри поселяется лютая уверенность, что сегодняшнюю ночь я буду лить слёзы в одиночестве собственного номера, пока Герман будет кувыркаться с этой «Настей». Я же не слепая, вижу, как она на него смотрит. Дожмёт же…

Хотя, в принципе, Герман не из тех, кого можно дожать, — тут же оживает внутренний голос.

Ну… был не из тех. Чёрт его знает, какой он сейчас.

Люди не меняются, — выдаёт «эксперт» внутри меня.

Точно. Люди не меняются. Вас просто перестают беспокоить их поступки. Только вот я до сих пор остро реагирую на любое действие Островского. По сей грёбанный день и час.

Когда мы с Сашей подходим к дверям банкетного зала, оказывается, что за столами предусмотрена рассадка. Прежде чем отойти, Саша уточняет:

— Может, потанцуем позже?

— Обязательно, — с мягкой улыбкой киваю и иду к своему месту.

Не могу сказать, что ехала в этот загородный отель с какими-то надеждами, но мне почему-то казалось, что у нас будет время поговорить и, возможно, объясниться. Всё-таки — залив, сосны, природа — обстановка как бы располагает к откровенности. Только игра слишком затянулась. Да, чересчур.

Германа не вижу, но когда хочу отодвинуть стул и сесть за стол, он вдруг возникает по левую руку.

— Позволь, — коротко отстраняет и пододвигает стул для меня.

— Спасибо, — ровным тоном благодарю и замираю, когда пальцы Германа будто бы небрежно смахивают мои распущенные волосы с правого плеча.

На мне длинное тёмное платье с запАхом. Оно и скромное, и фривольное одновременно. Платье с секретом, как говорится. При ходьбе приоткрывается разрез чуть ли не до середины правого бедра. Я знаю, что мне оно идёт, и мягкий шёлк ткани струится по фигуре, а разрез подчёркивает бесконечность ног в туфельках на высоких каблуках. Конечно, от внимания Германа не могло ускользнуть, во что я одета. Также как сверху ему приоткрывается прекрасный обзор треугольного выреза: намного глубже, чем я обычно себе позволяю.

Островский присаживается на соседний стул, а вот «Насти» поблизости не вижу, хотя с неё бы сталось подменить карточки рассадки так, как ей выгодно. Впрочем, это всё мелочи, ведь итак знаю, что как только официальная часть вечера перетечёт в неофициальную — все разбредутся и разобьются по интересам.

— Ты очень хороша сегодня, — долетает до моих ушей, и я чуть шокировано вскидываю голову, поворачиваюсь и в упор смотрю на Германа.

— С-спасибо, — слегка заикаюсь под его потемневшим взглядом.

Он смотрит мне в лицо, но такое ощущение, будто в самую душу, словно может прочитать любую мою мысль и догадаться о самых потаённых желаниях. Впрочем, они, наверное, и не такие уж потаённые.

Его взгляд — отражение моего собственного. Чёрные зрачки становятся шире — отбирая у радужки всё больше места.

Кажется, он хочет сказать что-то ещё, но внезапно гаснет потолочный свет и зал погружается в приятный полумрак. Начинается небольшое представление, под которое совсем неудобно разговаривать. Смотрю на импровизированную сцену и не понимаю, что там происходит, потому что мысли полностью заняты Германом.

«Ты очень хороша сегодня», — опять как далёкое эхо из прошлого.

Не могу вспомнить, говорил ли он хоть раз мне комплименты с тех пор, как мы снова встретились. Или привычно раздавал приказы и раздражал своими просьбами принести кофе? «Ты очень хороша» — это не «спасибо за хорошую работу» и не «ты нужна мне, как незаменимый специалист». Это что-то более личное. Более интимное.

Вскоре передо мной оказывается наполненный до краёв бокал. Беру и слегка пригубляю белое сухое. Посматривая украдкой на Германа.

В нём будто идёт какая-то внутренняя борьба, причины которой я не понимаю. Вроде, всё просто. Ему надо только сказать… Что сказать? Найти правильные слова.

А хочет ли он их искать? Это другой вопрос.

Официанты разносят блюда, и я пытаюсь пропихнуть в себя хоть кусочек чудесной изысканной еды. У Варганова — этого любителя-ресторатора — всегда всё по высшему разряду. И кухня отменная.

Только я будто потеряла вкус к жизни. Так случается, когда планы и мечты внезапно разбиваются о реальность.

После развлекательной части нас уносит водоворот делового — да-да, делового — общения.

Время налаживать новые связи и укреплять уже имеющиеся. Я представляю Германа нескольким людям, подошедшим к нашему столу. Деловая беседа сегодня мне кажется особенно скучной. Мне совсем не хочется говорить о работе, перспективах, возможностях, даже слушать мысли Германа насчёт того, как всё устроено в Швейцарии, тоже не тянет. Хотя в любой другой день я бы внимала каждому его слову.

— Твой новый босс — тёмная лошадка для многих, — Возов снова нарисовывается рядом со мной, когда я возвращаюсь из дамской комнаты и притормаживаю у отдельного стола с закусками.

Он словно чёрт из табакерки: только я расслаблюсь — тут как тут.

— Завидуешь? Ты же, Сергей, уже для всех, как раскрытая книга, — не сдерживаюсь я.

Возов морщится.

Нас обтекает снующий туда-сюда народ. В зале стало как-то слишком оживлённо и многолюдно, а ещё душно. Запахи еды и дорогого разношёрстного парфюма — перемешиваются в неприятные для меня ароматы. Чувствую, как не хватает кислорода.

— Варь, любой, кто давно в этом бизнесе — как раскрытая книга.

— Но почему же, посмотри на Варганова — он давно в этом бизнесе, но тоже та ещё тёмная лошадка, — жму я плечом и собираюсь уйти, но Сергей перегораживает мне дорогу.

— Твой Островский сейчас переговорит с доброй дюжиной потенциальных покупателей бизнеса. Выиграет пару крупных тендеров. Один, как я слышал, у него уже практически в кармане, да и выставит фирму на торги. Так всё и будет, Варь. А ты плавно перескочишь в статус безработной. Хотя, если судить по его первоначальному интересу к тебе, может, Островский тебя и с собой заберёт. Например, на вольные хлеба в Швейцарию.

Сжимаю губы в прямую линию, замечая в дальнем конце зала «Настю», направляющуюся в сторону Германа. Она, как ищейка, взявшая след. Или как французский бульдог, вцепившийся в сахарную косточку мёртвой хваткой.

— Он не мой, — отрезаю я, будто это единственное, что я уловила из речи Возова.

Сергей смеётся, а я фыркаю, как девчонка, и ухожу к стеклянным дверям на террасу. Надо проветриться.

На улице штиль: влажно и внезапно тепло. Дождь прекратился, а температура поднялась. Даже привычный бриз с залива не дует. Я отступаю от дверей, обхватываю себя за предплечья и иду в сторону тёплого открытого бассейна, от которого поднимается лёгкий пар. Голубая подсветка делает воду матовой, как будто бы молочной в этом тумане. Думаю, что неплохо бы завтра сходить с утра поплавать. Давно я не тренировалась. Гости, наверняка, будут отсыпаться после обильных возлияний, и всё СПА клуба будет в моём распоряжении.

Боже, как тут хорошо. Делаю вдох, другой, в голове чуть-чуть проясняется.

Одна мысль не даёт мне покоя. Сергей что-то такое обронил, что меня задело. Только я не могу понять, что именно. Его короткий монолог крутится в моей голове. Снова и снова. Я ищу те самые слова, за которые зацепилось сознание.

Ищу и нахожу.

— Варь! — голос Германа звучит резко и внезапно.

Оборачиваюсь и вижу его у выхода из зала.

— Ты куда пропала? — хмурится он.

В прекрасно сшитом тёмно-синем костюме он выглядит будто сошедшим с обложки журнала «Форбс». Островскому, конечно, пока далеко до тех, о ком там печатают, но он мужчина целеустремлённый, дайте ему несколько лет, и он сколотит приличное состояние: с его-то светлой головой, чёткими мозгами и умением завязывать отношения.

Сейчас я не вижу в нём ни капли от загорелого нагловатого парня в футболке и шортах, устраивающего мне пикник на пляже в Рио или уговаривающего сигануть с рампы на дельтоплане.

Интересно, я тоже так изменилась?

Исподволь я всегда помнила о нём. А он обо мне? Помнил?

— Так ты не просто так купил фирму Сергея? Знал, что я здесь работаю? — вместо ответа я задаю вопрос, когда Герман подходит ближе.

Он хмурит брови и закладывает руки в карманы брюк. Не нравится, что я снова об этом заговорила. Пытается скрыть настоящие эмоции. Конечно, он повторяет то, что я уже слышала.

— Я не следил за твоей жизнью.

Голос у него грубый — как гравий на пыльной дороге.

Делаю шаг ему навстречу, одариваю мягкой ироничной улыбкой и медленно произношу:

— Ложь.

Одно слово провисает между нами. Оно почти физически осязаемо. И мне очень хочется, чтобы Герман перестал отрицать то, что очевидно.

Возов сказал: «если судить по его первоначальному интересу к тебе». Теперь я точно знаю, что интерес был, а это значит…

— Ой, а тут так мило!

Высокий голос «Насти» рушит магию момента. Мы с Германом синхронно вздрагиваем. Блондинка энергично цокает острыми шпильками по плиткам двора.

— Давай сфотографируемся на память. Смотри, — она машет рукой сверху вниз, указывая на фасад здания в праздничной иллюминации, — какая красота! Её надо запечатлеть. А ещё лучше нас на её фоне, — широкая улыбка этой блондинки становится какой-то хищной, и, кажется, с «Насти» слетает этот её образ «той ещё милашки».

«Нас» — это, безусловно, ко мне не относится.

— Сфотографируемся? — скептически тянет Герман. — Я не большой любитель фотографироваться. Тем более, на память.

— Ну да, — соглашается Настя, — звучит так, будто мы ещё долго не увидимся. Мне это тоже совсем не нравится.

Ого, кто-то хлебнул больше положенного, — проносится у меня в голове.

— Хотя мы ведь обменялись контактами, — она берёт Островского под руку и с улыбкой смотрит на него.

Кажется, я вообще перестала для неё существовать. Но нет, «Настя» оживает, протягивает мне телефон.

— Сфоткаешь?

— Я? — переспрашиваю и на автомате принимаю сотовый.

Он уже включён и камера готова к съёмке. Выставляю перед собой навороченную модель, ловя фокус.

— Хорошо, — отрезает Герман. — Пару кадров можно.

Я делаю шаг назад, пытаясь не завалить горизонт справа, где темнеет лес. Или без леса взять? Тогда надо полностью развернуться к зданию. Аккуратно пячусь, несколько маленьких шагов улучшают экспозицию.

Только то, что я должна фотографировать эту «Настю» с Германом, настроение не приподнимает. А ещё она разрушила магию момента между нами. Очень надеюсь, что мы с Германом продолжим там, где остановились. Я намереваюсь выяснить всё! Пусть даже не надеется отвертеться!

— Пару кадров? — Настя качает головой. — Что ты такой принципиальный? — внезапно её лицо светлеет. — А… ну, да… ты же…. А-а-а… я помню ту историю с фотками, — как-то слишком громко хихикает «Настя», щелкая пальцами и затем потрясывая указательным в воздухе.

Герман поворачивает в её сторону голову с непрошибаемым видом и ждёт, когда она ещё что-то скажет, и я понимаю, какую именно «историю с фотками» она имеет в виду.

Ничего не могу поделать, но краснею. Так откровенно эта ситуация ещё не всплывала. Вот надо же — рвануло давно, а эхо слышно до сих пор!

— Сейчас, по-моему, всё прилично, — подмигивает она и после поворачивается, чтобы посмотреть в камеру.

А я злюсь. Хочется топнуть ногой.

Надоело сдерживаться. Я топаю. Промахиваюсь и… оступаюсь.

Наверное, я даже успеваю несколько раз взмахнуть руками в воздухе, потому что вода не сразу смыкается над моей головой. Только вынырнув, всё равно делаю большой глоток воздуха и цепляюсь за край бортика, пытаясь сморгнуть воду с ресниц.

— Варь! — пальцы Островского впиваются в мои плечи. Он встал на колено на краю бортика бассейна и вознамерился меня никуда не выпускать.

Интересно, если бы я не вынырнула так быстро, он бы полез меня спасать?

Мысль греет душу, а вот гордость — в клочья.

— Всё в порядке, — я повожу плечами, — отпусти меня, я сейчас.

Герман отпускает, я хмурюсь и смотрю на него. За заднем фоне «Настя» причитает над, наверняка, разбитым телефоном, который я в последний момент выронила из рук.

С водой я на «ты». Это не высота — ею меня не напугаешь. Единственное — во мне закипает злость на саму ситуацию. Я такое только в глупом кино видела.

Изворачиваюсь, снимаю туфли и по очереди ставлю их на край бортика. Жаль, хорошие были. Может, если просушить, то и ничего.

Боже… о чём я вообще думаю?!

— Руку? — Герман усмехается, протягивая мне ладонь.

— Если не перестанешь, я приму её и дёрну на себя. Хочешь? — зло бурчу я, а затем, сделав пару движений вверх-вниз, подтягиваюсь на руках и сажусь на бортик, затем встаю.

Меня начинает колотить, потому что контраст между уличной температурой и горячей водой делает своё дело.

А Островский — своё.

Скидывает пиджак и укутывает мои плечи.

— Пойдём, а то простудишься, — он подхватывает мои туфли и обнимает за плечи, пытаясь согреть.

— Я испорчу тебе пиджак, — бурчу под нос, всё-таки немного согреваясь.

— Поверь, мне плевать.

— Там дверь есть, — указываю в нужном направлении. — Или ты хочешь предложить мне возвратиться через банкетный зал и центральный холл?

— Только если сама желаешь, — уже откровенно издеваясь, усмехается он.

— Нет-нет, конечно не желаю.

Герман увлекает меня за собой. Словно парочка воров, мы украдкой входим через чёрную лестницу. Подол платья волочится и хлещет по босым ногам, туфли я у Германа так и не забрала. Иду практически на носочках.

— Не надо, ко мне ближе, — тормозит он меня, когда я пытаюсь подняться на свой этаж. — Ты уже как ледышка.

Серьёзно? Потому что я чувствую себя некомфортно и неудобно в мокром облепившем фигуру платье, но не дрожу от холода. Вовсе нет. Что в принципе странно, потому что на дворе конец ноября, а я только что искупнулась в бассейне при полном параде, пусть даже в тёплом.

Герман буквально впихивает меня в номер, потому что я опять мнусь на пороге.

— Сюда, — командует он, распахивая очередную дверь и заводя внутрь.

В ванной мягкий потолочный свет, но для меня слишком ярко после полумрака коридора и темноты улицы.

Поднимаю свободную руку и отжимаю капающую с волос воду прямо на идеальный пиджак Германа и мягкий ворсистый коврик, в котором тонут голые ступни.

— Тебе надо согреться, давай-ка в ванну, — Герман обходит меня, включает кран, и тишина прерывается громким шумом воды.

Украдкой бросаю взгляд в зеркало. Выгляжу словно мокрая кошка. Точнее: очень растерянная мокрая кошка. Вся злость куда-то испарилась. Осталась лишь неуверенность и тяжесть незавершённого разговора.

Герман тем временем приносит пару огромных полотенец из номера. Кидает на край раковины и подходит ко мне со спины.

— Позволь? — он берёт свой пиджак за воротник, и я отпускаю лацканы, которые до этого сжимала в руках.

Всё ещё одетая в мокрое платье, чувствую себя обнажённой. Особенно, когда Герман замирает, больше ничего не говоря. Вся его кипучая деятельность куда-то испарилась. Время замирает, проходит секунда, другая, но ничего не происходит. Я не двигаюсь, Герман тоже. Мне даже страшно пошевелиться, но я всё-таки вздрагиваю, потому что совершенно внезапно его горячие губы касаются задней части шеи. Именно того места, где всё ещё белеет тонкий, уже почти неразличимый след от шрама.

Поцелуй короткий. Прикосновение лёгкое. Но место жжёт, как от искры костра. А я начинаю дрожать, до конца не понимая, как унять этот озноб.

Закрываю глаза, пытаясь отгородиться от реальности, взять под контроль эту болезненную тяжесть внизу живота, тогда как всё тело тоскует по прикосновениям Германа. Каждая клеточка помнит и хочет узнать, не обманчива ли эта память.

Но Островский больше меня не касается, и я, с трудом ворочая языком, первой нарушаю молчание.

— Я… я… я забыла сумочку у бассейна. Там телефон и ключ от номера. Мне надо… я…

— Я принесу, — прерывает он мои попытки объясниться. — Залезай в ванну, ты вся дрожишь.

Даже не успеваю усмехнуться, потому что Островский вылетает из ванной со скоростью ветра. Словно я открыла ему путь на свободу своей небольшой просьбой.

Что же с нами происходит?

Какого чёрта?

Стягиваю мокрое платье и бельё, забираюсь в ванную и чувствую, как кожу начинает покалывать от горячей воды.

Не хочу ни о чём думать. И не буду.

Опускаю затылок на бортик ванной и зажмуриваюсь, уплываю от реальности, не желая больше ни о чём задумываться.

Хотя минуту назад я сама первая готова была сбежать.

Входная дверь номера хлопает. Так быстро?

Открываю глаза, не поднимая головы с бортика ванной. Натыкаюсь на больной, практически полный муки взгляд Германа. Он молча смотрит на меня.

Стоит в дверях и не двигается.

Невольно подтягиваю ноги к груди, сажусь, обнимаю себя за коленки. Пытаясь спрятаться от его откровенного изучающего взгляда.

Но, конечно, Герман уже успел всё рассмотреть.

В нём всё ещё идёт внутренняя борьба.

Даже когда пальцы несколькими резкими движениями развязывают и сдёргивают галстук с шеи, а затем принимаются расстёгивать ровный ряд мелких белых пуговиц на рубашке.

Взгляд Германа поднимается выше. Останавливается на моём лице. Если он ждёт возражений, то их не будет.

Когда ремень выезжает из петель брюк, я всё ещё не могу отвести от Островского глаз. Смотрю на него прямо и откровенно. Пока не касаюсь, но ласкаю взглядом. Как и он меня.

Впрочем, это длится недолго.

Герман забирается в ванную и устраивается позади меня, обнимает и привлекает к себе. Дрожь возвращается.

— Не согрелась? — шепчет Герман, проводя раскрытыми ладонями по моим рукам и плечам, затем ниже по груди.

У меня вырывается то ли стон, то ли всхлип.

— Ещё нет, — закрываю глаза и позволяю ему делать то, что он хочет.

Наслаждаясь каждым прикосновением, каждым долгим поцелуем, подставляю губы под его жадный рот, даже его силой, когда, не сдержавшись, он сжимает меня так крепко, что воздуха уже не хватает.

И позже, когда он уносит меня в номер, на королевских размеров кровать, я принимаю каждую его ласку и отвечаю с не меньшей страстью. Потому что нам снова надо узнать друг друга. Потому что последний раз был так давно. И так неправильно.

Когда Герман ложится сверху и его ладони в привычном движении накрывают мои, наши пальцы переплетаются, на мои глаза наворачиваются слёзы, потому что всё так знакомо.

Потому что мы всегда так делали…

35

Герман не спит. Лежит, обняв подушку руками, и смотрит на меня. Да и я не могу на него налюбоваться. Не думала, что ещё когда-нибудь увижу его с собой на одной кровати, даже не говоря о большем. В мягком свете прикроватных ламп его загорелая кожа представляет потрясающий контраст с белоснежным постельным бельём. Мне хочется трогать Островского: кажется, я вошла во вкус. Стоит только дать себе волю.

От этой мысли я улыбаюсь.

— Тебе смешно? — от внимания Германа это не ускользает. — Почему?

Он приподнимается и подпирает голову ладонью.

По телу невольно пробегают мурашки. Потому что отголоски недавнего удовольствия ещё звенят в каждой клеточке, а ещё я знаю, что расслабленная поза Германа — только видимость. Он может атаковать в любую минуту, и я уже со сладким трепетом жду новой атаки.

— Без причины, — пожимаю плечами и делаю аккуратный глоток горячего чая. — Просто хорошо, — признаюсь я.

Сижу, облокотившись о спинку кровати, бережно завёрнутая Германом в отельный безразмерный халат. И пью чай, который он приготовил для меня, воспользовавшись чайным уголком над мини-баром.

Сказал: тебе надо согреться. Но я вообще-то уже согрелась. Его же стараниями.

От этой мысли краска наползает на мои скулы за секунду.

Герман перемещается и самовольно устраивает голову на моих коленках, щекой прижимаясь к бедру.

— Мне тоже. Хорошо.

Вижу ямочку на левой щеке и, не сдержавшись, дотрагиваюсь до неё кончиками пальцев. Затем ныряю пальцами в волосы, наводя беспорядок по своему вкусу.

— Рискуешь, Варя, — смеётся он.

— А? — я залпом допиваю чай и ставлю пустую кружку на тумбу.

Лучше убрать лишние предметы из рук, потому что Герман начинает водить носом по моему бедру, постепенно смещая ткань халата, под которым у меня ничего нет, и добираясь до кожи.

Ласки сменяются поцелуями — соблазняющими и всё более требовательными. Кожа горит от горячих обжигающих губ. Ладонями он властно обхватывает меня за бёдра, не давая и шанса вывернуться, и тащит вниз, побуждая лечь.

— Я хочу тебя, — шепчет Герман, — опять хочу.

А дальше… все связные мысли вылетают из головы.

Чуть позже мы лежим, обнявшись, но спать никому не хочется, хоть мы и порядком утомили друг друга. В самом приятном смысле слова утомили.

Герман, конечно, уже не тот импульсивный парень. В его ласках отточенное мастерство искушённого мужчины, знающего, как обращаться с женским телом. Но одно остаётся неизменным — он помнит всё и то, как мне нравится, и теряет от меня голову. По-прежнему теряет. Я это чувствую. Он сам мне об этом говорит всем своим видом и действиями.

Я прижимаюсь спиной к груди Германа, и мне так комфортно и спокойно, как не было уже, кажется, целую вечность.

— Хочешь поговорить? — спрашивает Островский, когда я вздыхаю громче обычного.

— Да. Нет. Наверное. Не знаю. Надо. Скорее всего, — выдаю следом и улавливаю его мягкий смешок.

Герман разворачивает меня к себе лицом. Свет мы так до конца и не потушили, но даже он не помогает мне разобраться в настроении Островского. Его мысли — тайна для меня. Впрочем, мне никогда не удавалось читать его, как раскрытую книгу. Герман — как старинный фолиант за семью печатями.

— Начистоту? — его брови иронично приподнимаются.

— А по-другому никак, — заявляю, а затем коротко целую его, но не позволяю увлечь себя в более глубокий поцелуй. — Предлагаю продолжить с того самого момента, на котором мы прервались у бассейна, — по деловому начинаю я, словно мы на совещании, и мне выпала обязанность озвучить повестку дня.

— Если продолжать с него, то надо уйти ещё дальше.

— Как-то слишком таинственно звучит.

— Да нет никаких тайн, Варь. Ну, кроме той, где я до сих пор схожу по тебе с ума. Как оказалось, — добавляет он с усмешкой.

— Ты как будто шокирован?

— Да нет, я уже смирился. Ты ужасно на меня действуешь. Ужасно возбуждающе.

Вот что он творит? Мне ведь теперь кажется, что разговор можно и ненадолго отложить.

— Ладно, отомри. — Островский мягко и долго целует меня, прежде чем мы возвращаемся к подробностям.

Герман, как и обещал, переносится на несколько месяцев назад до момента нашей первой встречи. К июльскому инвестиционному форуму, проходившему в Москве. Где, как выясняется, и он, и я — оба присутствовали.

— Не видела тебя там, — качаю головой.

— А я тебя рассмотрел очень хорошо, — Герман внезапно хмурится, и я слегка напрягаюсь.

— Что такое? Кажется, я вела себя прилично на этом мероприятии, — пытаюсь пошутить, но Островский лишь кивает со своим серьёзным видом.

— Конечно, Варя, это была… неожиданная для меня встреча. Не могу сказать, что я совсем не думал о тебе с того момента, как мы расстались. Думал, конечно. Всё так неправильно закончилось, и я, кстати, приходил к тебе после той ночи, но дома не застал. Если бы мы поговорили, не было бы этого странного многоточия. Наверное.

— Я уехала к родителям, — пряча взгляд за ресницами, отвечаю, даже не понимая, что конкретно чувствую от его признания.

Тепло. Да, точно. Мне становится тепло. И досадно одновременно. Так всегда, когда думаешь о превратностях судьбы, которая может пойти в разных направлениях, лишь наткнувшись на странную цепочку случайностей.

— А почему ты не позвонил мне?

— Во-первых, я всё ещё очень злился, — признаётся Герман. — А ещё мне казалось, ты не станешь меня слушать. Да и сам до конца не понимал, что могу тебе сказать. И дальше в университете всё так закрутилось, что пришлось разгребать новые, довольно серьёзные для меня проблемы.

Мне становится трудно дышать, чувство вины возвращается. Невольно прикладываю руку к центру груди, потирая место, где образовался нервный комок.

— Потом я отправился в Европу. Мне предложили стипендию. Один из инвесторов в «КМП», с которым меня познакомили на университетской конференции, кажется, впечатлился моими научными изысканиями. Поскольку с аспирантурой не сложилось, я решил бросить всё и попытать удачи на новом месте.

Понимаю, что за кратким, сухим изложением стоит гораздо больше, чем Герман озвучивает. Могу лишь отдалённо представить, с чем он столкнулся. Все эти годы я гнала подобные мысли от себя, а сейчас — они вернулись, и чувство вины с новой силой наваливается на меня.

— Боже, мне так жаль. Я ужасно виновата, — не сдержавшись, закрываю лицо ладонями, но Герман отводит мои руки.

— Всё в порядке.

— Нет, не в порядке, — мотаю отрицательно головой и выпаливаю на одном дыхании. — Я не хотела, чтобы всё так получилось. Я не собиралась посылать твои фото, это случайно вышло. Нечаянно их скачала и не проверила, прежде чем загрузить файл с ответами аттестации. Это тоже было ужасно с моей стороны. Отвратительный поступок, я…

— Сейчас это не важно.

Герман проводит ладонями по моему лицу, пытаясь успокоить, затем гладит по волосам.

— Нет, это важно, — я даже приподнимаюсь и порываюсь сесть на кровати, но Герман укладывает меня обратно. — Это очень. Очень важно, — настаиваю я.

— Варя, — он сжимает мои запястья, притягивая ближе. — Мне тоже надо быть до конца честным с тобой. Ведь когда покупал фирму у Возова, на тебя у меня были совершенно другие планы.

Островский внимательно смотрит на меня. Наверное, думает, с чего бы начать, чтобы я не испугалась и не сбежала. Но нет, мне надо всё выслушать до конца. Потому что сейчас между нами именно тот самый честный разговор, который был нужен нам двоим.

— Другие планы? Какие планы? — слова Германа всё же несколько меня напрягают.

Конечно, я понимаю, раз он прицельно купил фирму Возова, зная, что я здесь работаю, значит, какие-то личные мотивы у него были.

— Разные, — он снова проводит кончиками пальцев по моему лицу, будто изучает заново. — Выгнать тебя. Наказать тебя. Унизить тебя, — перечисляет Герман, слегка поморщившись в конце.

Слушаю спокойно, его слова даже не вызывают во мне злости. Да и Герман говорит их ровным тоном.

— Потом решил, буду злить тебя, выводить из себя приказами, прямо до белого каления, пока сама не сбежишь. Мне хотелось слегка пошатнуть твою привычную жизнь переводом в Питер, только оказалось, Варя, что ты итак постоянно в командировках, этакое перекати-поле «Интер-консалта» и переездом твою жизнь не пошатнёшь.

— Не пошатнёшь, — подтверждаю я.

— Но самое ужасное, Варь, — Герман внимательно изучает меня, следя за реакцией на слова. Может, думает, что я буду возмущаться, кричать, обвинять, плакать. Но я спокойно лежу и жду продолжения. — Самое ужасное, когда увидел тебя на форуме, понял, что ещё больше, чем наказать тебя, я хочу… саму тебя.

Он обнимает меня за талию и привлекает ближе. Кладу ладони ему на грудь, чувствую, как гулко бьётся сердце. Может быть, даже чуть быстрее обычного. В голове начинает дребезжать неприятная мысль.

— Понял, что ни черта у меня не остыло.

На какое-то время повисает тишина. Звенящая и давящая. Номер Германа в самом дальнем конце коридора и окнами в лес. Сюда не долетает ни шум шоссе, ни голоса подвыпивших гостей. Кажется, самый громкий звук — это наше дыхание.

Прикусываю нижнюю губу, стараюсь подавить возникшую панику, но Герман всё чувствует. Видимо, я каменею и даже пытаюсь отстраниться. Он проводит руками вверх-вниз по моей спине, пытается успокоить.

— Ты чего?

— Так это что, — дрожащим голосом спрашиваю я, — ты с самого начала собирался… всё это…планировал?

— Нет, нет, Варь, не собирался, не надо так думать, — он снова целует меня. Его губы нежно уговаривают меня поверить, и мне очень хочется этого. — Я не играю в грязные игры. Никогда бы так с тобой не поступил. Ты вспомни, как я от тебя бегал, старался свести контакты к минимуму, боялся, что не сдержусь.

— А целовал зачем тогда?

— Так не сдержался в итоге, — в зелёных глазах Германа мелькают ироничные искорки.

Островский выглядит несколько комично, признавая собственное поражение передо мной. Он будто бы сам удивлён тому, что мы в итоге оказались в одной кровати, а его сдержанность окончательно испарилась.

На душе снова теплеет, я облегчённо выдыхаю и даже умудряюсь усмехнуться.

— Я не хочу выходить за дверь этого номера утром и всё терять. Ты теперь со мной, поняла? — добавляет он, а потом растерянно смеётся, видимо, над самим собой. — Кажется, я опять занимаюсь тем же самым. Отдаю приказы, говорю за тебя.

Не успеваю ответить, что я, в общем-то, совсем не возражаю быть с ним, когда он снова касается прошлого.

— Я тоже некрасиво себя вёл, Варя. Думал, имею права решать за двоих. Но тогда мне действительно казалось, что так лучше. Тем более, ты не представляла всю мощь, кхм… Юлии Сергеевны,

— Боже, ты ещё помнишь, как её зовут! — в притворном ужасе громким шёпотом восклицаю я.

— Сложно забыть человека, подпортившего тебе жизнь.

Моя улыбка тут же гаснет. Аналогия очевидна.

— Например, такую, как я.

— Да что ты опять за своё! Варь, всё хорошо, — он лишь крепче меня обнимает, наверное, не зная, какие ещё слова найти, чтобы успокоить.

Да и нет их — этих слов.

— Потом ты — это другое, — говорит Герман.

Островский одним резким движением переворачивается на спину, укладывая меня на себя. Ох, провокационная поза, учитывая, что оба мы обнажены. Герман гладит мои ноги, пальцами шагает по позвоночнику, от чего по коже пробегают мурашки. В конце концов, его ладони замирают на моих ягодицах.

— Хватит уже терзать себя дурными мыслями, — заявляет он, лениво полуприкрыв веки. — Лучше поцелуй меня.

— С удовольствием, — киваю, но он меня опережает, набрасываясь на мой рот.

Герман определённо намерен повторить, а у меня, если честно, нет никаких возражений. Тем более, спать не хочется. Мы оба жадные до ласк, поцелуев и прикосновений. Словно пытаемся наверстать всё, что упустили.

Пальцы Германа ныряют в мои растрёпанные волосы, мягко отводят голову в сторону, открывая доступ к шее. Дорожка коротких жалящих поцелуев следует к плечу. Я едва дышу, но всё же нахожу силы прервать его.

— Погоди, у меня ещё вопрос, — мой голос какой-то чужой и хриплый, приходится откашляться, чтобы вернуть его, а перед глазами всё плывёт в возбуждённой дымке. — Почему ты постоянно мотаешь в Москву? У тебя там кто-то есть?

Пальцы Германа разжимаются, отпуская мои волосы, а затем подхватывают снова, перебирают пряди, будто играют с ними.

— Нет никого, — наконец, отвечает он. — И давно уже никого серьёзного не было. — Герман мягко улыбается. — Хотя, теперь, наверно, есть?

Это не утверждение, это вопрос, и он обращён ко мне. Несмотря на свои предыдущие слова, Герман теперь ждёт ответа. Моего подтверждения.

— Есть, — киваю я. — Без всяких наверно.

36

В СПА с утра ни души. В огромном помещении с высоким стеклянным потолком гуляет гулкое эхо. Большой бассейн на четыре дорожки манит. Часть его — уже более декоративная, выходит на улицу. Та самая часть, в которую я вчера так нелепо плюхнулась. Правда, вот в данный момент я ни капли об этом не жалею. Исход оказался таким, на который я даже не смела надеяться.

Сейчас около восьми, и гости ещё отсыпаются после вчерашнего банкета. Наверняка, он затянулся далеко за полночь. Вот и прекрасно, значит, бассейн и сауны будут в нашем полном с Германом распоряжении.

Мы договорились встретиться здесь, только мне пришлось прежде сбегать к себе за купальником и прочими принадлежностями.

Не знаю, сомкнули ли мы вообще глаз этой ночью? Кажется, только и делали, что занимались любовью и разговаривали.

На слове «любовь» я запинаюсь.

Никакими признаниями мы не обменивались, а это чувство опять витает в воздухе. Возможно, оно даже никуда не пропадало. Просто спало во мне все эти годы.

Я не буду, не стану думать о Германе и его «любви или влечению» ко мне. Это опять ни к чему не приведёт. Только нервничать начну и раздражаться. Пусть всё идёт так, как идёт, то есть — своим чередом. Если влюблён, признается.

Взгляд скользит к большим чёрно-белым часам, потом ко входу в СПА. Островский так и не появляется. Можно воспользоваться лежаком и подождать его, а можно искупнуться.

Выбираю второй вариант. Встаю у края бассейна. Знаю, что в этой части глубина больше двух метров. Ровным аккуратным прыжком отправляю себя в воду, рассекая поток ладонями.

Здесь вода прохладнее, чем на улице. Дух вышибает. Проплыв несколько метров под водой, я выныриваю, стряхивая капли с лица, а потом ложусь на спину и широкими гребками продвигаюсь вперёд.

Не знаю, сколько я так медитировала, перемещаясь от одного края до другого. Наблюдая, словно загипнотизированная, за проплывающими серыми облаками сквозь стеклянный потолок. Пока моё приятное, стоит сказать, оцепенение не прерывается громким шумом воды.

Мигом переворачиваюсь, думая, что Герман пришёл. Но это кто-то другой, не он — подставляет спину под струю гидромассажа.

Ну вот, уединения не будет, — чуть печально размышляю я.

Плыву к открытой части бассейна, которая на улице. Здесь тоже тишина, нарушаемая лишь звуками ноябрьского леса. Вода становится теплее, как парное молоко. И сущая нега ощущать контраст прохладного утреннего воздуха по отношению к этой подогретой воде.

Когда возвращаюсь в помещение, сеанс гидромассажа оказывается уже оконченным, и чья-то крепкая рука хватает меня за плечо.

— Эй, — выворачиваюсь я и утыкаюсь взглядом в Возова. — Ты, что, меня преследуешь?

Мне уже действительно так начинает казаться.

Мы сейчас в бассейне одни, а Герман почему-то капитально запаздывает.

Возов расправляет широкую грудь. Для своего возраста он вполне себе подтянут и спортивен. То-то девочки из фирмы на него неоднократно западали. Я совсем не думаю, что с годами мужчины себя запускают, нет. Видела и парней чуть за двадцать, уже махнувших на свою физическую форму.

— Ты надумала? — начинает он без всяких приветствий. — Вчера не услышал от тебя никакого ответа.

Раздражённо выдыхаю и цепляюсь за поручень, протянутый по бортику бассейна. Странным образом романтическое утро в СПА с любимым человеком, превращается чёрте во что.

— А мой ответ тот же самый, Сергей. По-прежнему «нет», — чуть подумав, добавляю. — И хватит меня преследовать. Ответ не изменится.

— Очень жаль, — прищурившись, сообщает он. — Как странно всё оборачивается. Да, Варя?

В его голосе слышна неприятная издёвка и какое-то завуалированное презрение.

— Что именно?

— Думаешь, один я заметил, как вы с Островским синхронно вчера исчезли из поля зрения?

Возмущённо восклицаю.

— Думаю, никому до этого нет дела. И тебе не должно быть. А Герману я всё про твои планы расскажу.

— На твоём бы месте, я не рисковал, проверяя границы его благосклонности.

Напоминаю себе, что Возов ни черта про нас с Германом не знает. То есть, он не в курсе нашей истории и наших взаимоотношений. Он может пытаться испугать меня как угодно. Только это ничего не изменит.

— Спасибо за совет, — язвлю открыто, — только я в нём не особо и нуждаюсь. Продолжайте ваши водные процедуры, господин бывший директор.

С этими словами луплю по кнопке гидромассажа и скрываюсь под водой, тогда как на Возова обрушивается тяжёлая водная масса, бьющая прицельно из высокого крана.

Не могу отрицать, что его слова вывели меня из себя. Это надо ж так испоганить такое прекрасное утро!

И где Герман, чёрт его дери?

Как ответ на мои вопросы, Герман тут же является. Махаю ему рукой и снова устремляюсь к той части бассейна, которая ведёт на улицу.

— Эй, нимфа, притормози!

Островский каким-то немыслимым способом быстро меня нагоняет. Сгребает в охапку и привлекает к себе. Я тут же верхом устраиваюсь на нём, поддерживаемая водой и его ладонями под ягодицы. Ноги скрещиваю у Германа на талии и обнимаю руками за шею.

Он стоит, касаясь ногами дна. Эта секция совсем неглубокая. Наши головы и плечи над водой, а по поверхности плывёт дымка, и мы будто окутаны туманом.

— Так, мы же плавать собирались, — усмехаюсь, а сама провожу носом, а затем губами по его свежевыбритой щеке. — Ой, кто-то красоту наводил, поэтому и опоздал.

— Для тебя старался, — усмехается он, — а то я итак ночью порядком поколол тебя.

— Ммм… не помню, чтобы я возражала.

Руки Германа лишь крепче сжимаются на моих бёдрах, и мне кажется, я точно сошла с ума. Мне уже совсем не хочется тут с ним плавать. Хочется наплевать на всё, выбраться из бассейна и вернуться в наш номер.

В наш номер?

Рот Германа, требовательно и непреклонно накрывает мой. Мне снова не хватает воздуха, потому что забываю, как дышать. Наши поцелуи сладкие, глубокие, но мы не позволяем страсти слишком сильно захватить нас.

На чтобы там не намекал Возов, мне абсолютно всё равно, если нас увидят с Германом и о чём-то там подумают. Пусть видят все. Серьёзно. Мне плевать.

Судя по открытому поведению Герману, ему тоже плевать.

Значит ли это, что на работу в понедельник мы явимся, как пара? Опять эти неправильные вопросы.

С трудом отлипаю от Германа, но он не выпускает меня из рук.

— Мы плавать-то будем? — уточняю на всякий случай.

— Возможно… — таинственно тянет он, а через секунду наш громкий смех синхронно разрезает утреннюю тишину.

Обратно в город мы отчаливаем после пяти. За окном стремительно темнеет, а расслабленное состояние, лично у меня, сменяется лёгкой сонливостью. Мы пропустили ранний завтрак, завалившись поспать пару часов после СПА, а в районе полудня спустились на небольшой бизнес-ланч. По сложившейся традиции за ним прошла заключительная официальная часть мероприятия.

Возов меня больше не беспокоил. Лишь пару раз я ловила косые взгляды в свою сторону.

— Можно вопрос? — начинаю я, хотя про себя думаю, что, возможно, сейчас не лучшее время для расспросов.

— Конечно, — кивает Герман, не отрывая взгляда от дороги.

— Сергей мне уже несколько раз пытался намекнуть, что ты собирался или собираешь продавать «Интер-консалт». Оптимизировать все процессы и продать.

— Ты о Возове? Ну, я не исключал и такой исход, — кивает он. — Именно этим в Европе и занимался. Проводил аудит, создавал с командой план оптимизации и продавал или присоединял компанию к более крупной.

Герман бросает короткий взгляд на меня.

— Но не в этот раз.

— Не в этот раз? — я снова повторяю его слова, как идиотка.

Эта странная манера наших разговоров закрепилась с самого начала. А я то всего лишь хочу, чтобы он прояснил ситуацию.

— Да, не могу сказать, что мыслей таких у меня не было, но планы меняются.

Молчу, ожидая продолжения. Герман чуть мне улыбается, потом берёт за руку и подносит её к губам, чтобы коротко поцеловать. От его лёгкого касания по телу проносится дрожь. Я всё ещё остро реагирую на него, несмотря на нашу бурную совместную ночь, которой, по всей видимости, пока недостаточно.

— Решил пока, что задержусь в России.

— А ты собираешься уезжать? — тут же выпаливаю я.

— Если предложат что-то достойное, от чего мне будет сложно отказаться. Почему нет?

У Германа всё так просто, а у меня на смену приятной возбуждённости приходит оглушающая ледяная волна. Мне совсем не хочется, чтобы он уезжал. А могла бы я уехать вместе с ним? А меня приглашают?

Островский опять смотрит только на дорогу, и приходится прикусить губу, чтобы внезапно не выдать: а как же я?

— Возов просил меня достать информацию по будущему тендеру, — говорю, наконец, то, что собиралась. — Но я, конечно, отказала.

— Чего-то такого я ожидал.

— От кого? От меня? — в шоке смотрю на него.

— От «Марин групп». Чем мы можем их перебить, если они влезут в тендер? Только ценой. Они крупняки и у них больше опыта в аудите представительств зарубежных компаний. Возов в «Интер-консалте» этим не занимался, что странно.

— Жалко было тратиться на услуги по аутсорсу… — пожимаю плечами.

— Но всё, что касается работы по российскому законодательству, легко исполнимо действующим штатом фирмы. Это просто лень, Варя. Зачем развиваться, если бабки и так капают.

Мне тут нечего ответить, я ведь не владелец фирмы. У меня никогда не было своего дела, поэтому разглагольствовать на тему, как управлять бизнесом, я не могу, ведь никакого опыта не имею. Герману виднее.

— Ладно, разберёмся, — отмахивается он, а меня больше беспокоит его гипотетическое возвращение в Европу.

— И когда ты уезжать собрался? — против собственной воли эти слова вырываются у меня, прежде чем успеваю заткнуться.

Чёрт… Хочется закатить глаза. Кто меня за язык тянул.

Взгляд, которым меня одаривает Герман, полон и удивления, и иронии.

— А куда я уезжать собрался? — отвечает вопросом на вопрос.

— В Европы свои, — не выдерживаю.

Островский усмехается и качает головой, а потом снова берёт меня за руку и целует ладонь.

— Когда соберусь, ты узнаешь об этом первая.

— Какая честь, — фыркаю я.

— И тут же начнёшь паковать чемоданы.

— Что? — хмурюсь и переспрашиваю. — С чего бы это?

— Я тебя с собой заберу.

Приподнимаю бровь и смотрю на Германа. С одной стороны мне приятно, и в тело возвращается лёгкость, даже дышать становится свободнее. С другой — кто-то опять командует и принимает решения за двоих.

— Очень интересно. А меня, значит, уже не спрашивают, хочу ли я, планирую ли.

— Варя, ну что ты раньше времени так напрягаешься. Когда момент настанет, мы всё обсудим. Если сомневаешься, я сейчас приторможу на обочине и начну тебя убеждать очень действенным способом, — рассуждает Герман с нахальной улыбочкой.

А у меня от его рассуждений уже печёт в груди. Горячий поток устремляется вниз живота и закручивается спиралью. Всего лишь несколько слов, а я уже потеряла волю. Боже, мне даже хочется, чтобы он реально притормозил, я абсолютно точно нуждаюсь в убеждениях.

Конечно, мы не будем создавать аварийных ситуаций, поэтому я лишь кладу руку ему на колено и легонько сжимаю, как бы говоря: я всё поняла. Но Герман прочищает горло и ёрзает на сиденье, а потом одаривает меня таким взглядом, что я осознаю — ещё одно движение с моей стороны, и мы точно затормозим. Или свернём в какой-нибудь пролесок.

На подъезде к городу Герман уточняет:

— Поедешь ко мне или к себе?

Даже так? Я снова с удивлением смотрю в его сторону. Как бы мне не хотелось остаться у него, но сегодня воскресенье, а завтра первый рабочий день новой недели, и я, чёрт возьми, нуждаюсь в нормальном сне. Да и приличной офисной одежды у меня нет с собой.

В конце-концов, принимаю решение, и высаживает меня Герман уже на Шпалерной.

— Давай в среду поужинаем с моей мамой, — внезапно предлагает он и с улыбкой добавляет: — Она будет рада, что мы снова вместе.

— Так сразу… — его слова греют душу, но всё так быстро закрутилось. Чтобы не разочаровывать Островского, я киваю: — Я буду рада, давай.

Домой я даже не вхожу, а влетаю. Окрылённая и на пике воодушевления. Мне хочется закружить по комнате и с разбегу плюхнуться на кровать. Ощущение такое, будто мне шестнадцать лет и парень, по которому я давно и тайно вздыхала, обратил на меня внимание.

Но мне не шестнадцать, и Герман уже не парень, а мужчина, да и история у нас не из самых простых, и мне страшно, что я моргну или проснусь на утро, а всё окажется сном, мороком.

Надо было всё-таки ехать к нему, а с утра до работы заскочить к себе, переодеться.

Отрицательно качаю головой. Вот что за глупости!

После того, как разгребаю одежду из сумки, сон разом накатывает на меня, но я заставляю себя пойти в ванну и после приготовить гардероб на завтра. Знаю, если с вечера этого не сделаю, утром потрачу слишком много времени на одевание.

Телефон пиликает. Забираюсь в кровать и читаю сообщение от Германа. Не могу сдержать улыбки, когда пишу ответ. Герман тут же реагирует. Можно было бы и созвониться, но мы просто перекидываемся сообщениями. Завтра новая неделя, и не понятно, что ждёт меня на работе. Может быть, шёпот за спиной, когда все пронюхают, что я вернулась после выездного мероприятия и теперь с боссом в более чем личных отношениях.

Я всё чаще зеваю, гоню от себя негативные мысли, тону в мягких подушках и засыпаю с телефоном в руке.

37

В офис я приезжаю практически раньше всех. Я не специально, просто дома не сиделось. Утром собралась со скоростью света, даже не позавтракала, просто вылетела на уже оживлённые улицы города. Привычная суета охватывает меня, но даже она не убирает лёгкое приятное возбуждение от скорой встречи с Германом.

В приёмной пока ещё нет Скорой. Надо же, а я всех обогнала. Бросаю вещи в кабинете, смотрю на свою кофе машину, а потом решаю выскочить на улицу до ближайшей кофейни. Хочется чего-нибудь необычного, как моё настроение. Оно такое приподнятое, будто сегодня праздник, а не обычный будний день.

На углу перехватываю капучино с кедровыми орешками, прошу добавить туда сироп с новым для меня вкусом. Почему бы и не подсластить этот понедельник?

Глюкоза растекается по венам. В ещё более приподнятом настроении перехожу улицу, но буквально в трёх шагах от входа меня тормозит, ну, кто бы вы думали, Возов! Суёт мне какую-то папку, которую я на автомате принимаю. Так и стою — с кофе в одной руке и с папкой в другой. И возмущённо взираю на бывшего директора.

— Всё-таки преследуешь?

— Нет, — улыбается Сергей широкой деланной улыбочкой. — Решил применить последний аргумент.

Прихожу в себя и пытаюсь всучить ему папку обратно.

— Представь, мне даже неинтересно.

— Да, загляни-загляни, — усмехается он, подталкивая папку ко мне.

Скептически смотрю на него, однако приоткрываю края молочного цвета папки. Там какой-то контракт.

— И что это? И почему должно быть мне интересно? — кислым тоном уточняю я, потом вздрагиваю и прихожу в себя окончательно. — Хотя нет, не говори. Мне в действительности всё равно.

— Это трудовой договор на твою новую прекрасную должность, — будто не слыша меня, настойчиво внушает мне Возов. — Посмотри четвёртый параграф, может быть цифры оклада и премиальных тебя впечатлят.

— Нет, не впечатлят, — отрезаю я и чуть ли не швыряю папкой в Возова. — Сергей, ты становишься назойливым. И, кстати, я всё рассказала Герману.

Сергей качает головой, жмёт плечами и с какой-то гадкой усмешкой шепчет:

— Се ля ви, но попробовать стоило.

Отворачиваюсь первой и иду в здание, но Сергей снова окликает меня.

— Я бы такие надежды на Островского не возлагал.

И что он собственно имеет в виду? Вот гад! Испортил такое чудесное утро.

Пока я ходила за кофе на работе появилась «Ларисаванна». Сидит за своим столом, уже что-то набирает на компьютере одной рукой, второй — накрыла стопку скопившейся корреспонденции.

— Доброе утро, — сегодня я с ней сама вежливость. Она сдержанно здоровается в ответ.

Злость куда-то пропала. Наверное, потому что нет надобности воспринимать её, как заслон или преграду на пути к Герману. Даже коротко улыбаюсь ей, но ответной улыбки не получаю. Ну и чёрт с тобой. Ледышка.

Работа совсем не лезет в голову. Может, когда увижу Германа, меня слегка отпустит. Пока же сёрфю в интернете, выискивая фото с мероприятия, где мы были. А вот и они. Куда же без светской хроники. Плюс по почте всем участникам традиционно рассылают ссылку, где можно скачать фото архивом, но я письмо пока не получила.

Активно щёлкаю мышкой, посмеиваясь над кадрами вымученного тим-билдинга под дождём. Даже себя нахожу на воротах. Такое ощущение, что я прохлаждаюсь. Стою, плечом прислонившись к стойке и скучаю, пока мужчины и кучка женщин ведут борьбу за мяч на другом конце поля.

— Что за веселье? — мои думы прерывает вопрос Германа.

Он собственной персоной стоит на моём пороге. Такой красивый, а ещё выспавшийся, отдохнувший. Словом, посвежевший. На голове, правда, бардак. Волосы слегка отрасли и аккуратная причёска, которую положено носить генеральному директору, представляет собой растрёпанные вихры, подзавитые привычной ноябрьской моросью.

Островский заходит в кабинет и тихонько прикрывает за собой дверь. Не могу и слова вымолвить, лишь моргаю и смотрю, как он идёт ко мне, чтобы наклониться и поцеловать.

Вот чего мне не хватало!

Надо было всё-таки ехать к нему вчера, тогда утренний поцелуй настиг бы меня на пару часов раньше обычного.

По коже будто разносится приятная щекотка, мои губы сами по себе приоткрываются, позволяя Герману несколько углубить контакт.

Когда он отстраняется, моё дыхание кажется мне тяжёлым и чересчур громким.

— Можно посмотреть? — Он аккуратно разворачивает монитор к себе. — Да ты мотай.

Прочищаю горло и щёлкаю мышкой, зачем-то поясняя очевидное.

— Фото с выходных.

— Ты тут мило вышла, — указывает он на снимок, где я, высунув язык, прищуриваюсь, чтобы метнуть дротик. — Такое лицо сосредоточенное.

— Ужас, надо попросить их удалить этот кадр, — теперь я кликаю мышкой в два раза быстрее, чтобы мы ещё на что-нибудь не наткнулись.

И я натыкаюсь: на Германа под ручку с «Настей». Они остановились попозировать для снимка перед входом в зал.

— Можешь дальше, кхм… пролистывать, — замечает Герман, но я подзависла.

— Знаешь, — с нажимом начинаю я, — не ожидала, что ты с ней спустишься на гала-ужин, когда всего час назад предлагал зайти за мной.

— Но ты же мне отказала, — усмехается Герман, и я вскидываю взгляд, чтобы посмотреть на ехидное выражение его лица.

— Какой вы ветреный, Герман Маркович, просто… — ищу правильное слово, — питерский… нет, европейский ловелас.

— Ловелас, — повторяет он следом, будто пробуя слово на вкус. — А мне даже нравится.

Мне даже хочется стукнуть его прямо сейчас, но я лишь откидываюсь в кресле, складываю руки на груди и возмущённо смотрю на него.

— А мне не нравится.

— Варь, — уже другим тоном тянет он, — да я никуда её не приглашал. Мы встретились в коридоре по пути в зал. Она просто взяла меня под руку.

— Руки твои отныне заняты, — уточняю я, наигранно сводя брови на переносице.

— Да заняты-заняты, — Герман снова наклоняется, чтобы поцеловать меня и успокоить.

Надо сказать, мне действительно становится спокойнее. А уж когда мы в обед спускаемся на первый этаж бизнес-центра в кафе и Герман берёт меня за руку, крепко переплетая мои пальцы со своими, на лице моём написана полнейшая невозмутимость.

Особенно, когда я ловлю удивлённые взгляды некоторых коллег, устремлённые в наши стороны.

Хорошо, что в питерском офисе я так хорошо всех не знаю, как в московском. Но разве убережёт это от сплетен?

В среду мы ужинаем у Лидии Васильевны, как и предлагал Герман. Мне всё ещё неудобно перед ней, и я даже не понимаю, пройдёт ли это чувство когда-нибудь. Очень надеюсь, что пройдёт. Иногда больнее не из-за вины перед человеком, а из-за вины перед его близкими. Особенно родителями. Которые страдают вдвойне из-за неприятностей, сыплющихся на головы их детей.

В районе десяти мы выходим на Петроградскую сторону и идём в сторону площади.

— Давай в метро спустимся? — со смешком предлагает Герман.

Он сегодня без машины, и пару бокалов вина за столом его слегка расслабили.

— В метро? — озадачено переспрашиваю я. — Ну, давай, только зачем?

Мы могли бы вызвать такси или прогуляться до Петропавловки, а там нырнуть в маршрутку до дома.

— Может, у меня ностальгия по студенческим временам, и я хочу урвать пару поцелуев на эскалаторе? — на его щеке расцветает моя любимая ямочка.

— Грандиозные у вас планы, Герман Маркович.

Мне действительно смешно и немного волнительно. Потому что даже простая мысль о поцелуях с Германом меня будоражит.

Мы, не сговариваясь, едем к нему на Таврическую. Знаю, что сегодня он меня домой не отпустит, да и я сама не рвусь. Пока поднимаемся в квартиру, сотовый Германа оживает.

— Работа, — тянет он с недовольством. — Хотел бы я позволить себе не брать трубку. Но, к сожалению, если ты владелец фирмы, эта практика не работает, — усмехается он и, зайдя в квартиру, скрывается в кабинете.

Я лишь провожаю его удивлённым взглядом, вот уж не ожидала услышать от Островского подобные комментарии.

Мне ничего не остаётся, как заглянуть в ванную, потом стянуть плед с дивана и выйти на просторную террасу. Это просто сказка — терраса выложена резной плиткой, и я могу представить, как тут хорошо летом, когда кроны деревьев в парке шелестят листвой.

Через минут десять или чуть больше ко мне присоединяется Герман.

— Слава Богу, короткий звонок. Завтра с утра пораньше совещание с отделом координации, будем двигать тендер, партнёры решили проводить его закрытым. А это, чтоб его, как кот в мешке!

— Тендер? А по какой фирме?

— По «Масуме».

— Ого, — мне становится смешно, приходится прикусить язык, чтобы унять хихиканье.

Герман вопросительно смотрит на меня, а потом берёт за руку и утягивает на плетёную уличную мебель, чтобы закутать в плед и устроить у себя на коленях.

— С чего вдруг веселье?

— Да Ритка до сих пор с Такаши на связи. Кажется, уже гоняла к нему в Москву и снова собирается на выходных. Допереводилась, шалопайка, — меня потряхивает от смеха, и Герман улыбается в ответ.

То ли ситуация его забавляет, то ли моя реакция.

Но мысли его всё ещё заняты работой. Островский вздыхает и преувеличенно сетует:

— Вот так окучиваешь несколько контрактов, вроде уже и условия понятны, а потом, раз, и ситуация меняется. Теперь мне даже наши шансы не ясны. Самое ужасное, всё надо срочно. Так что придётся встать в районе шести и поработать из дома. Чёрт… закрытый… это, значит, полностью менять все условия на ещё более невыгодные.

— Так всё серьёзно? Я, если честно, далека от отдела продаж.

— Есть свои нюансы, — кривит рот Герман, — ладно, что мы всё о работе? Забудь о ней.

— Ага, забудешь тут.

— До утра?

— До утра, — соглашаюсь и звучно целую Островского в щёку.

Мы ещё какое-то время сидим, обнявшись, потом Герман возвращается в квартиру, чтобы заварить нам чай. Я плетусь следом за ним, подхожу прямо к холодильнику, где на дверце до сих пор висит наше фото.

Беру снимок и разглядываю его, хотя и помню в деталях.

— Специально его тут оставил, признавайся?

Я провожу кончиком пальца по нашим фигурам на фото, думаю, что взглядом, которым Герман смотрел на меня в Рио, он меня одаривает и по сей день.

И по сей день от этого взгляда у меня подгибаются колени.

— Конечно, специально, — он приобнимает меня за талию и ласково целует в шею.

Боже, я плавлюсь. Какой чай? Я как мартовская кошка, готова утянуть его в спальню, позабыв про всё на свете.

Но мы возвращаемся на терассу.

— Не вечер, а мечта, — подмигиваю я, грея руки о чашку. — Ещё и в середине недели.

Мне хочется сказать больше — мечта это засыпать и просыпаться рядом с Германом, и чувствовать, как всё налаживается. До сих пор хочется себя ущипнуть — вдруг очнусь.

Мы так и сидим, обнявшись. Мой взгляд приковывает бледный диск луны на затянутом туманной дымкой небе. Не вечер, а мистика, волшебство.

Ещё больше ощущение усиливается, когда Герман начинает целовать меня за ухом, попутно разматывая плед, и, прижавшись губами, тихо шепчет: — Любимая.

Это в конец меня обезоруживает. Я замираю, и слова застревают в горле.

Скажи. Скажи. Скажи, — стучит в моей голове.

Я так долго ждала, так сильно хотела услышать хоть какое-то производное от слова «любовь», что, даже услышав, думаю, мне показалось.

Эта немота, напавшая на меня, какая-то странная, а ещё нерешительность. Обычно я более импульсивна. Когда Герман уводит меня в спальню, понимаю, что импульсивность никуда не пропала. Она в ласках, в движениях, во взаимных объятьях, но лишь мне одной сложно озвучить чувство, которое так давно живёт в моём сердце.

На грани сна меня снова настигает шёпот Германа.

— Я люблю тебя.

Так просто. И так естественно соскальзывает с его губ.

И я тебя… и я тебя люблю… — думаю я, а потом и говорю с задержкой в несколько минут.

Мне кажется, Герман уже спит, но то, как крепче сжимается кольцо его рук, сообщает мне об обратном.

38

Говорила же — под конец недели я всегда жду какой-нибудь подставы. Вот и на этот раз в офисе затишье. Иду по пустым коридорам, где обычно наблюдается характерная беготня, но коллеги попрятались по своим норкам… прошу прощения, кабинетам. И сидят там, носа не кажут. Заглядываю в отдел сопровождения, но девочки опустили головы к клавиатурам и что-то активно набирают. Ладно, решаю не мешать и зайти позже, потому что их руководителя ещё нет, а её заместитель как-то вяло на меня реагирует.

— Позвоните, — прошу я, — как Ольга Витальевна подойдёт.

Герман с утра уехал на встречу, ещё и Скорую с собой прихватил. Для каких целей тоже непонятно. Как только она узнала, что нас с шефом связывают более чем деловые отношения, стала ещё более подчёркнуто-вежливой. Только отчего-то в её ровном тоне мне слышалась издёвка.

Утром у меня короткая видео-конференция с Алёной, та тоже смотрит на меня, будто узнала секрет на миллион.

— Так понимаю, сплетни у нас распространяются со скоростью лесного пожара? — уточняю, приподнимая вопросительно бровь.

— Ну, я не хотела слушать, если честно…

— Серьёзно? — теперь в моём голосе глубокий скепсис.

— Но Леруня из бухгалтерии… ты же сама её знаешь. Пока все не расскажет, её не заткнешь, — вздыхает моя помощница, хотя глаза её смеются. — Она ведь хорошо общается с Павлом Петровичем вашем, по АХО который. Ну, вот он ей первый и… донёс.

— Чёрт, — покусываю губы от досады, — всегда знала, что мужики те ещё сплетники.

— Да ладно… наслаждайся, — подмигивает Алёнка, и мы, наконец, переходим к делам.

Перед обедом звоню Герману, но телефон его выключен. Он не звонил и не писал с самого утра. Да нет, даже со вчерашнего вечера. С того момента, как мы расстались. Отвёз меня домой на Шпалерную и умотал куда-то, досадуя, что это очень важно. И с тех пор не выходил на связь. Я старалась не нервничать и сейчас тоже стараюсь. Знаю, что мы, женщины, умело себя накручиваем, даже если основания нет. Поэтому приказываю себе дышать ровнее и не сочинять небылиц.

Если помнишь, он признался тебе в любви, — подключается мой внутренний голос.

И по телу тут же разливается приятное тепло и от нежности щемит сердце. Я ведь тоже призналась, но он спал… или не слышал. Или слышал?

Как бы то ни было, решаю, что на выходных скажу ему эти три слова глядя в лицо. Хватит. Больше не могу держать их в себе. Мы договорились сходить в «Шляпу», что прекрасно. Место, которое нас связывает, почему бы и не там?

В обед спускаюсь на общую кухню за запасами кофе, потому что мои — иссякли, а бдительная «Ларисаванна» почему-то не обеспокоилась их восполнить. Как только захожу в помещение, голоса тут же замолкают, а внимательные изучающие взгляды то и дело стреляют в мою сторону.

Изображаю из себя полную невозмутимость, иду к шкафчику, чтобы достать новую пачку капсул для кофеварки. Хотя складывается ощущение, что обсуждали именно меня, пока я не появилась.

Ловлю убивающий на повал взгляд блондинки за крайним столиком у окна. Ох, это ж та самая, которая назвала Германа «сексом ходячим». Видимо, тоже вспомнила, как откровенно выражала восхищение новым владельцем в моём присутствии. Холодный взгляд светлых глаз вознамерился меня исполосовать, но я отворачиваюсь, хотя очень хочется передёрнуть плечами.

Да ну! Глупость какая! Меня совсем не трогает их мнение! И их мысли!

Однако сжимая упаковку с кофе в руках, чувствую, что невольно ускоряюсь, идя на выход.

К трём часам я вконец измучена неизвестностью.

— Где же ты? — телефон в моей руке опять сообщает, что до абонента не дозвониться.

Накатывается непонятная усталость, обречённость, а ещё раздражение. Будто без голоса Германа я даже работать не могу. Надо собраться, а то совсем расклеилась. Хочется положить голову на рабочий стол, закрыть глаза и… не знаю, что ещё сделать. Нет, это всё кофе. Проклятые четыре чашки подряд!

Господи, Островского всего-то полдня нет.

Ну, как… полдня. Если отмерять с прошлого вечера, то больше, — поясняет мой внутренний голос, — да и обед уже давно закончен.

Телефон на столе оживает, и я аж подскакиваю, настолько глубоко ушла в свои мысли. Просят подойти в отдел сопровождения, а я и рада отвлечься. Правда получасовая борьба за командировочные и экономию в конец меня выматывает.

— Герман Маркович, мне уже всё согласовал, — твёрдо отрезаю я, и ловлю короткий смешок за спиной.

А ещё короткое «согласовал мда…» произнесённое таким гаденьким тоном, будто бы нет никаких сомнений, каким образом и в каком виде происходило это самое согласование.

Оборачиваюсь и впиваюсь взглядом в малохольную брюнетку. Вчера что ли из школы только выпустили? Распрямляю плечи и кидаю взгляд свысока. Девчонка под ним будто съеживается. Приземлять без слов я прекрасно умею, однако добавляю следом с тонной льда в голосе.

— Я что-то смешное сказала?

— Н-нет, — бормочет она, вконец растеряв всё своё веселье.

— Или вы оспариваете решения владельца компании? — мой голос становится твёрже и практически звенит от возмущения.

— Н-нет, — ещё более тихо и сбивчиво вырывает у неё.

Кажется, девушка готова забраться под стол и отвечать оттуда.

— Ольга Витальевна, — оборачиваюсь к начальнику отдела, — мы всё прояснили?

— Всё, — она устало махает рукой, будто отсылает прочь.

Остаётся лишь и её одарить возмущённым взглядом. Все действительно растеряли привычную вежливость или это нервы?

Хватаю папку с документами и решительным маршем отправляюсь обратно в свой кабинет. В коридоре до приёмной в кармане юбки вибрирует сотовый. Выхватываю его спешно, надеясь, что это Герман.

Но нет. Это странное сообщение от Возова.

«Осторожно. ДЭБ».

— Чего? — невольно вырывается у меня.

О чём это вообще?

Не успеваю оторвать взгляд от экрана, когда меня внезапно толкают в плечо.

— Эй! Смотри-те, куда…

— Прошу прощения, — та самая блондинка, с которой мы утром скрестили взгляды на кухне, пролетает мимо меня.

Недовольно вздыхаю и плетусь к себе. Даже маленькая победа над отделом сопровождения и Ольгой Витальевной в частности не приносит удовлетворения. Хорошо, что к этому времени поспевает аналитический отчёт от моей команды, и я могу отвлечься на цифры. Но через какое-то время понимаю, что просто так, от нечего делать, я строю ненужные сводные таблицы на вкладках документа. Я даже уже не пытаюсь дозвониться до Германа. Легче изводить себя без постоянного набора его номера. Так хоть есть шанс внушить, что он просто занят, и это работа, а не игнорирование.

Лёгкое дежа вю всё-таки накатывает. Как в те времена, когда он пропадал в университете, а я ждала его дома до глубокой темноты. Та же паника, то же отчаяние и невыносимость ожидания, когда время тянется, превращаясь в бесконечность. Когда смотришь на часы и, кажется, что стрелки идут не в ту сторону.

Уличные тени становятся длиннее, поток машин на проспекте возрастает. Люди постепенно начинают покидать офисы и разъезжаться по домам. Я то стою у окна, то сижу за столом. То срываюсь на придуманные задачи, то просто смотрю в стену, понимая, что что-то происходит.

Резкие голоса в приёмной выводят меня из транса. Я подскакиваю из-за стола, но успеваю лишь сделать шаг в сторону двери, когда она сама распахивается, и в кабинет первым входит Герман, а за ним ещё несколько людей. Мужчин. И Скорая, замыкающая шествие. Она закрывает дверь и прислоняется к ней спиной, будто суровый стражник.

— Добрый вечер, — дрожащим голосом, чёрт его возьми, произношу я и пытаюсь вымученно улыбнуться.

Но Герман не улыбается в ответ. Он даже не смотрит на меня. Вернее, смотрит, но как будто бы сквозь. В точку чуть пониже шеи, где соединяются ключицы.

Мне хочется спросить: что-то случилось? Нет, что-то же определённо случилось?

Но я не слышу чужих голосов. Смотрю только на Германа, пытаюсь поймать взгляд, но это нереально.

От группы отделяется мужчина. Он чуть выше меня ростом, коренастый и самый серьёзный из всех. Седоватые кустистые брови чуть нахмурены. Подходит к моему столу, и я невольно отступаю в сторону.

— Ну что, сами укажите? Или искать будем? — уточняет он.

В его голосе нет угрозы, лишь какая-то усталость и недовольство.

— Что искать? — ничего не понимая, я смотрю на него.

— Значит, искать, — всё с тем же спокойствием кивает он. — Ребят, — кивает своим.

На меня нападает оцепенение, когда раздаётся хлопанье ящиков. Один из мужчин направляет в сторону стеллажа, пока ещё пустого. Что он там собрался искать?

— Герман… Маркович? — я оборачиваюсь к Островскому, но он теперь хмурится и смотрит на мужчину, по очереди открывающего ящики моей тумбочки.

Выдвинув самый нижний, он довольно хмыкает.

— Возьмите, пожалуйста, сами, — мужчина указывает на мягкий почтовый пакет.

Я на автомате наклоняюсь и беру его. Он не особо тяжёлый, что-то там лежит. Так и стою с пакетом в руке, не зная, куда деть.

— Что? Куда мне…

— Положите на стол, — спокойно просит мужчина.

Я следую его приказам, но смотрю только на Германа. Его взгляд строгий и напряжённый. Он перескакивает с меня на пакет и обратно. Мои пальцы разжимаются, а Островский размашистым шагом подходит к столу и приоткрывает пакет.

Лицо его окончательно превращается в маску. Теперь уже почти безразличную и ничего не выражающую. Я даже не узнаю его голос, когда он обращается ко мне:

— Что это? Ты можешь объяснить?

39

Герман повторяет свой вопрос, наверное, потому что я никак не реагирую, слишком потрясённая разыгрываемой передо мной сценой. Всё будто в страшном кино и мне не по себе, хотя ничего плохого, видит бог, я не совершила.

— Это? — нахмурившись, уточняю я и наклоняюсь, чтобы заглянуть в пакет, который всё ещё держит Герман.

— Это-это, — подталкивает он вещь ко мне.

Смотрю и с трудом сглатываю. В пакете деньги. Много денег. Несколько пачек пятитысячных, если быть точной.

— Я не знаю, — дрогнувшим голосом отвечаю, наконец. Это всё, на что меня хватает.

Хотя, кажется, начинаю понимать, куда он клонит. Вернее, куда они все… все, кто в этой комнате присутствуют, клонят. Воздуха катастрофически не хватает. Вот бы открыть окно!

— Это деньги, Варя, если ты заметила. Около полумиллиона, если быть точным. И как они попали в ящик твоего стола, ты тоже знаешь? — следом спрашивает Герман, по его лицу скользит то гнев, то глубокая задумчивость, но интонация голоса остаётся ровной, будто бы отстранённой.

Словно он сам предпочёл бы оказаться за много километров отсюда.

— Не знаю.

— Точно не знаешь?

— Определённо нет.

Хотела бы я тоже говорить ровно и спокойно, но удушающая паника, волной накатывающая на меня, мешает. Кабинет начинает раскачиваться перед глазами. Приходится сделать шаг назад и вцепиться в спинку кресла, чтобы стоять ровно.

— А я вам, Варвара Андреевна, расскажу, — интонация его вдруг резко меняется.

— Да уж, будьте добры, Герман Маркович, просветите, — огрызаюсь, потому что внутри всё опускается.

Понимаю, что Герман всё уже решил для себя. Без суда и следствия. По его поведению, по тому, как он сейчас со мной разговаривает, мне становится всё понятно. Он уже ознакомился с материалами дела и вынес приговор. А мне лишь остаётся то бледнеть, то краснеть под его тяжёлым, как гранитная плита, взглядом.

— Всеволод Иванович, пожалуйста, — Герман обращается к мужчине, который всё ещё стоит сбоку от меня.

Он словно живой заслон, чтобы я никуда не сбежала, если вдруг додумаюсь до такого.

Тот достаёт телефон из кармана, проводит какие-то манипуляции, а затем напряжённую атмосферу кабинета разрывает запись.

«Я курьером передам, почтовой службой. Доставят сегодня», — это голос Возова.

«Хорошо», — это уже мой.

«Отдашь ему папку. Только ты сейчас не дёргайся. Можно спалиться».

«Конечно, я ведь умная девочка».

Запись короткая, но Всеволод, мать его, Иванович, смотрит на меня с таким видом, будто он выиграл миллион на скачках, а я — та самая тёмная лошадка, на которую он ставил.

— Это бред! Это ложь! Омерзительная грязная ложь! — срываюсь и восклицаю я, хотя до этой секунды собиралась говорить ровно и по возможности невозмутимо, взывая к голосу разума. — Этого разговора не было! И ни с каким курьером я не встречалась! И пакетов от него не принимала!

— И голос не ваш? — мужчина говорит твёрдо и холодно.

— Мой, но…

— Прогресс! Хоть признали, что…

— Это просто какая-то бездарная нарезка из разных разговоров. Монтаж! — перебиваю я, не намеренная ни секундой больше выслушивать лживые обвинения от начальника службы безопасности, если я правильно поняла, или кто он там по должности. — Откуда это у вас?

— Из надежных источников, — лаконично и несколько вальяжно заявляет он.

— Тогда, вероятно, ваши источники не столь надёжны, — мой взгляд мечется между ним и Германом. — Да, я говорила с Сергеем несколько раз и кто-то… Хотя почему кто-то? Вот сам Возов записал и склепал эту запись.

— Ещё добавьте: с целью дискредитировать вас? — прищуривается он.

— Нет, — поднимаю подбородок на сантиметр выше, — с целью выгородить своего человека. Он упоминал, что у него везде есть свои глаза и уши.

— Как вы, например… А вы знаете, по какой статье…

Шум в голове усиливается, у меня даже нет сил выслушивать этот бред дальше. Всё, что я чувствую: ужас, потрясение, неверие.

— Всеволод Иванович, — холодный голос Германа вклинивается между нами, и начальник службы охраны осекается. — Это уже лишнее.

Тот кивает, не смея возражать шефу.

— И возьмите слова Варвары Андреевны в работу, — добавляет Островский, — возможно, мы что-то упускаем. — Он оборачивается к своему секретарю. — Лариса Ивановна?

Та вкладывает чёрную папку в его протянутую руку. Меня начинает трясти. Понимаю, что экзекуция ещё не окончена. Боже, где взять сил? Весь этот народ в кабинете своей массой, своим негативом, своим предвзятым отношением давит на меня.

Я бы всё выдержала. Вот честно. Ответила бы на всех их вопросы: спокойно и ровно, как и подобает невиновному человеку, которому нечего боятся. Всё это выдержала, только бы Герман верил мне. Но это не так. Чем больше я вглядываюсь в его лицо, тем чётче это понимаю.

Господи… почему? Что такого произошло, что он так переменился?

— А теперь выйдете! — короткий чёткий приказ от Германа прерывает нарастающий гул в кабинете. — Все! — подчёркивает он, обращайся к своим.

Все, кроме меня.

Его тёмный взгляд прикован к моим глазам. Он словно ищет в них что-то. Правду? Но правда вот она… я ни в чём не виновата.

Когда дверь закрывается за последним человеком, мы остаёмся один на один.

Возможно, он видит, что меня потряхивает. А возможно, хочет побыстрее закончить с неприятным ему разговором.

В груди пульсирует тупая боль.

— Это всё из-за тендера?

— А есть что-то ещё? — с угрозой уточняет Островский, и я на автомате качаю головой.

— Ты же умный проницательный человек, как ты можешь верить, что я пошла против тебя?

— Варя, — с какой-то безнадёжностью осуждённого на казнь выдыхает он, — рядом с тобой я теряю весь свой ум и проницательность.

Качаю головой, всё ещё не до конца веря, что мы в действительности это обсуждаем. Ведёт себя со мной, будто я коварная лгунья.

— В игру вступил «Марин-групп», и мне теперь сложно оценить наши шансы на успех, — пускается Герман в пояснения. — Даже если по цене мы их перебиваем, что теперь сомнительно, по техническому оснащению, опыту и другим параметрам они могут оказаться впереди. Также как и по опыту аудита зарубежных филиалов на территории страны. По опыту, который у нас минимален. Можно сказать, практически отсутствует. Это многомиллионный контракт, и он нам позарез нужен.

Мне это совсем неинтересно. Не хочу слушать про тендер и конкуренцию. Зачем Герман мучает меня? Всё, что мне надо — прояснить наши отношения. Услышать: я тебе доверяю. Но навряд ли он произнесёт эти слова.

— Ты же не веришь? — перебиваю его на полуслове, потому что не выдерживаю напряжения. — Это какая-то ерунда. У меня не было этого разговора с Возовым. Он не присылал мне денег. Не знаю, как они тут оказались. Я не сливала информацию о тендере. Это… монтаж! Ты веришь мне?

— Варя, если бы только это… — на секунду он бессильно закрывает глаза.

Герман выглядит усталым и выпотрошенным эмоционально. Ясно это вижу. И даже сейчас мне хочется подойти и обнять его. Прижать к себе и успокоить. Сказать всё, что он хочет услышать, только бы не сомневался в моей верности. В моей любви к нему.

Островский бросает папку на стол и кивает.

— Это тоже посмотри.

Перевожу взгляд на похоронного цвета файл и кончиками пальцев, будто боясь подцепить заразу, приподнимаю. Папка распахивается, и на стол выпадают несколько фото. Везде я и Возов. Кто-то заснял нас в тот день, когда он пытался подсунуть мне договор на новую должность. Видно, что мы разговариваем, а ещё на нескольких кадрах держимся за одну и ту же папку. Кажется, то ли я передаю ему что-то, то ли он мне.

— Тоже монтаж? — хрипло уточняет Герман.

— Нет, это… было.

— Было, — бросает он следом.

— Да он меня подловил возле офиса, пытался предложить мне должность в «Марин-групп» за сведения, но я отказалась.

— Серьёзно?

Руки трясутся, а голова идёт кругом, пока я перебираю разложенные на столе фотографии. Если не знать, о чём был разговор, всё в действительности выглядит весьма подозрительно.

— Да.

Герман резко выдыхает, толи разочарованно, толи раздражённо. Если бы он сейчас сыпал обвинениями или кричал, было бы легче. Только не эта холодная отрешённость. Только не это напускное равнодушие, сквозь которое то и дело прорываются его истинные эмоции. Всё-таки Герман не так непробиваем, как пытается показать.

— Мой инсайдер в «Марин-групп» кое-что прислал мне.

Островский недрогнувшей рукой достаёт телефон, пара секунд и перед моим лицом оказывается экран со скриншотом. Это письмо с корпоративной почты, по всей видимости.

Коллеги, доброе утро!

Разрешите представить вам нового руководителя отдела инновационных технологий — Варвару Мельникову.

До прихода к нам Варвара долгое время работала на лидирующей позиции в «Интер-консалт», начинала свою карьеру в крупной питерской аудиторской компании «Варганов и сыновья». Сейчас Варвара передаёт дела и со следующей недели полностью вступает в свои обязанности.

Непосредственным руководителем Варвары будет Сергей Возов. Приветствуем Варвару в нашей команде.

И моё фото — крупным планом. Как вишенка на торте.

— Со следующей недели, Варя.

Герман убирает телефон обратно в карман, видя, что я дочитала.

— Это бред!

— Этот бред разослали по внутренней почте крупной компании всем сотрудникам. Может, нам на сайт «Марин-групп» заглянуть? Вдруг твоя мордашка уже красуется в разделе о ключевых специалистах? — слова Островского бьют хлёстко и больно, но ещё больнее от его неверия.

Я грустно улыбаюсь. А Возов не дурак — со всех сторон подстраховался. С отвращением отшвыриваю фотографии от себя. Парочка даже летит на пол. Хочется вдавить в них каблук, порвать, сжечь, швырнуть в лицо бывшему директору. Какая же он редкая сволочь!

— Да даже если так, я не приняла предложение Сергея. Через неделю может быть разослано опровержение. Мол, передумала к нам идти.

— Нет, Варя, — Герман опускает ладони на стол, но они быстро сжимаются в кулаки. Резкий стук, от которого я вздрагиваю, словно выстрел в тишине. Это Островский ударяет по столу, а потом с разочарованным вздохом отстраняется. — Через неделю твоё имя будет в заголовках новостей. Я уже потружусь и обелять твою репутацию не стану.

Вот и всё. Комната начинает вращаться.

— Ты говоришь: аудио — монтаж, фото — встреча была, но все не так как ты думаешь, деньги — не мои и как оказались в этом кабинете я понятия не имею, новая должность — обман. Как все гладко выходит. И на любой вопрос у тебя уже заготовлен идеальный ответ.

Островский точно знает, в какое место воткнуть нож, фигурально выражаясь. Мне плевать, если честно, где там и в каком виде я появлюсь. Плохо, что он мне не верит. Даже не хочет попробовать. Возможно, и этому есть причины?

— Это твоя извращённая месть? — решаюсь уточнить.

Он ведь упоминал, что на меня у него были свои особые планы. Может, это он и есть — его особый план?

— Нет, — отрезает Герман, — но, наверное, с самого начала стоило поступить так, как было задумано. А не позволять эмоциям брать верх над разумом.

Разумом? Именно сейчас я пытаюсь к нему воззвать.

— Герман, послушай, — устало выдыхаю, чувствуя, что сил совсем не осталось, хорошо хоть кабинет перестал кружиться. — Я же сама тебе рассказала, что Возов приставал ко мне со своими предложениями, просил собрать сведения по тендеру, но я не согласилась. Герман… пожалуйста, поверь мне.

— Рассказала… безотказный способ отвести от себя подозрения — поделиться частью информации.

— Герман, но есть же разница между глупой необдуманной выходкой и предательством!

— Что для одного человека измена, то для другого шалость.

Я пытаюсь ему что-то возразить, но Островский будто бы меня не слышит.

— Что там про тебя говорят? Переманила персонал? Ушла со скандалом? Да, всё правда. Я ведь и сам прекрасно знал, какая ты. Это в твоём стиле, Варя, наворотить дел, а другие пусть разгребают. Теперь ты пошла дальше. Сливаешь сведения конкурентам. Это, моя дорогая, чистой воды промышленный шпионаж. Знаешь, сколько тебе светит? А главное, зачем тебе это? Ты, вроде, ни в чём не нуждаешься. Я насколько тебе противен? Мести хочешь?

— Нет, — в отчаянии я делаю шаг к нему на встречу, но Герман отрицательно качает головой, как бы предупреждая, чтобы я не смела приближаться. — Нет, Герман, нет, я лю..

Это моя последняя отчаянная попытка, но меня перебивают на полуслове.

— Нет!.. Варя, ради бога, замолчи… — на его щеке от напряжения дёргается мускул.

Взгляд у Островского совсем безумный. Ярость, направленная на меня, на себя, на начальника по безопасности, на всех — сметает, словно разрушительный фатальный смерч. Мои колени подкашиваются, приходится вцепиться в край столешницы, чтобы устоять и не упасть Островскому в ноги.

И умолять поверить мне.

— В этом мире миллионы людей, но я как последний идиот зациклен на тебе. Вот и весь секрет. Даже после всего, что было… Я думал о тебе, боролся с собой, внушил себе, что прошлое — это всего лишь недоразумение, но нет… Ты ни капли не изменилась. Всё такая же лживая…

Закрываю глаза и хочется зажать уши руками, чтобы не слышать этих хлёстких незаслуженных слов.

— Помнишь, — еле ворочаю языком, — помнишь, что ты говорил мне всего лишь пару вечеров назад.

— Варя… не надо, — перебивает Герман с болезненной одержимостью.

— Что у тебя не остыло, что ты хочешь целовать меня…

— Замолчи! — пальцы Германа внезапно впиваются в мои плечи, он повторяет, но уже чуть тише. — Замолчи…

— …что между нами никаких грязных игр, что ты никогда бы так не поступил…

Островский сжимает руки ещё сильнее, и мне кажется, ещё секунда и он начнёт трясти меня, как куклу.

— Хватит!

Всё же он отпускает меня и отходит к двери, желая сбежать и не слушать, про что ещё я ему напомню. Может быть, боится сломаться?

Но нет, когда он поворачивается, по моему телу проходит озноб. Я видела Островского всяким, но никогда таким непроницаемо спокойным и решительным. До жестокости решительным.

Если я что-то ещё и собиралась ему сказать, то слова застревают в горле. Холодная усмешка Германа окончательно придавливает к земле.

— Береги себя и других от себя, — бросает он. — И деньги забери. Ты их заслужила. Каждую копейку.

40

Захожу в квартиру, даже свет не зажигаю. Всё повторяется, как проклятое колесо бытия. Я приползаю домой зализывать раны. Состояние больше похоже на транс. Ноги, руки двигаются сами по себе. Хорошо, что можно перейти в режим автопилота и совершать привычные действия, не включая голову.

Потому что сейчас думать больно. О Германе. Обо всей этой ситуации. О порушенной надежде. О собственном малодушии.

Да-да, малодушии. Потому что мне хочется выбежать на улицу и нестись до дома Островского. Благо, тут недалеко. Вцепиться в Германа и умолять поверить мне, умолять не делать этого с нами.

У меня даже нет сил исходить яростью на Возова, на его проклятый расчётливый ум, благодаря которому я потеряла доверие дорогого мне человека. Или не потеряла? Мне всё ещё больно думать, что это так. Может быть, ему просто не хватило времени, или мне не хватило времени. Понять. Разобраться. Что прошлое — это прошлое. Что он не такой, и я не такая. Мы же другие. Мы выросли. Мы изменились.

Так что на Островского я тоже сердиться не могу.

Как я могу осуждать Германа? Как бы я поступила в подобной ситуации, если бы факты говорили сами за себя? Я не знаю. Ответа действительно нет. Не могу забраться к нему в голову и понять, что происходит, что ещё он знает, о чём ещё ему доложили? Может, он не обо всём мне рассказал?

Может быть, я бы поверила в его невиновность безоговорочно, а, может быть, и усомнилась.

Это вереница ошибок, которые мы совершали в прошлом — она как пресс — тяжёлый, стальной, давит на сердце. А ещё как живое напоминание того, что мы оба неидеальны.

Ему больно, — понимаю я, — вот он и наговорил много ужасных ранящих слов. Больно не меньше, чем мне. На самом деле он так не думает. Я же видела его, и от его привычного самообладания мало что к концу разговора осталось.

Если бы я была ему безразлична, он бы так себя не повёл и не выгнал бы всех, чтобы договорить наедине. Не разрывался бы от желания прибить и обнять меня одновременно. Вопрос доверия слишком тонкий. Могу ли я сама безоговорочно Герману доверять? А он мне?

После его ухода, никто за мной не явился. Не увёл меня под руки со скандалом. Не требовал покинуть помещение и офис фирмы. Возможно, я слишком долго просидела за столом, уставившись в одну точку — на пакет с пресловутыми деньгами. Он, кстати, так и остался в моём кабинете.

Когда уходила, не встретила никого. Я была одна в тёмном безлюдном здании. С пустотой внутри себя. И эта пустота разъедала похлеще любого яда, любой кислоты.

Утро приходит внезапно.

Я просто открываю глаза и сажусь на постели. За окном привычная питерская темень. Сейчас почти начало декабря, но ночь по минуте продолжает отщипывать у дня время, солнце уже раньше десяти не встаёт. Так что трудно понять, сколько сейчас, не посмотрев на часы.

У стресса есть потрясающая особенность — вгонять в анабиоз. Я так и заснула в одежде. Прилегла, обняла подушку, зажмурилась и провалилась в сон.

Сегодня суббота. Вечером была бы ровно неделя, как мы снова с Германом вместе. Боже, наше воссоединение оказалось фатально краткосрочным. Только то ощущение счастья, в котором я купалась целых шесть дней, довольно сложно забыть.

Я очень надеюсь, что и Герман его не забыл. Надеюсь, что он испытывал те же чувства, что и я, и что как только он включит голову, поймёт, что натворил.

Где-то в районе полудня меня настигает порыв позвонить Возову, только что я ему скажу, кроме серии ругательств? Возможно, он скажет, что я большая молодец и всё сложилось лучше, чем он ожидал, и также предусмотрительно запишет наш разговор на телефон, чтобы было что предъявить. В изменённом виде, конечно.

Гадство редкостное! Но как… как эти чёртовы деньги оказались в моём рабочем столе? Их мог подкинуть любой, потому что вчера руководства не было в офисе, а я сидела практически безвылазно в кабинете, покидая его только во время обеда и визита в отдел сопровождения. А, может, их подложили ещё раньше? В конце концов, не так уж часто я заглядываю в нижний ящик тумбы.

А кто подложил? Камер в директорском офисе нет. Но они есть в коридорах и человека можно отследить на подступах к административной части. Только если это был не невидимка.

Полмиллиона сказал Герман? Видимо, тендер действительно важный, раз Возов может позволить себе выкинуть такую сумму в никуда. Хотя чего я удивляюсь? Для некоторых размер средней зарплаты — это стоимость одного ужина в ресторане не самого высокого класса.

Приходится бить себя по рукам, когда желание позвонить Герману становится слишком острым. Может быть, он не возьмёт трубку? Может быть, добавил мой номер в чёрный список? Может быть, накричит или окатит ледяным презрением?

Лучше бы накричал.

Хоть какая-то реакция, а это предпочтительнее, чем равнодушие.

Вечером мой телефон оживает, а имя, высвечивающееся на экране, вгоняет в непонятый ужас. Лидия Васильевна. Боже. Первая мысль — не отвечать. Если шесть лет назад Герман ни о чём не рассказал матери, не значит, что и в этот раз промолчал. Возможно, напротив, поделился подробностями во всех красках, заодно и ввёл её в курс событий многолетней давности. Руки дрожат, когда я всё-таки жму «принять».

— Варенька, милая, здравствуй, Герман не у тебя? — первой начинает она, когда я осиливаю выдать лишь короткое «алло».

Судя по её ласковым интонациям, Островский и на этот раз оставил мать в неведении. Или ещё не успел просветить. Боже, мы же ужинали у неё три дня назад. А будто в прошлой жизни было.

— Нет, Лидия Васильевна, не у меня. Если честно, я не в курсе, где он, — тут же добавляю, чтобы снять остальные вопросы.

Говорю быстро и сбивчиво, тороплюсь, чтобы голос не подвёл.

— А ты его сегодня видела?

— Нет. В-вчера, — заикаюсь, потому что телесная память оживляет ощущения безысходности, и каждый мускул напряжён до боли.

Вчера — это было накануне или миллион лет назад? Кажется, я проживаю свой персональный ад, и он бесконечен.

— Ладно, я просто на удачу позвонила. Думала, вдруг застану. Ты только ему специально не дозванивайся, чтобы предупредить, что я его искала, — сообщает она. — Не хочу отвлекать, да и вопрос не срочный. Пока, Варенька.

— Д-до свиданья, Лидия Васильевна.

Когда я кладу трубку, естественно на меня накатывает непреодолимое желание набрать номер Германа под предлогом. А что? Позвоню, скажу, что его мать ищет. Не пошлёт же он меня с ходу? Благовидный предлог? А там слово за слово, ещё раз скажу, как он не прав.

Да ну…

Отшвыриваю телефон подальше. Борюсь с искушением. И говорю себе решительное нет!

Это не выход. Тем более, Островский сразу поймёт, чего я добиваюсь. Во что я скатываюсь? Выдумывать и выискивать предлоги — разве это метод?

Если человек не хочет слышать, он и не услышит, сколько не долбись в закрытую дверь, — думаю я.

Думаю…

И в дверь внезапно звонят.

Не успевает трель звонка затихнуть, а я чувствую тонкий вибрирующий импульс, проходящийся по всему телу. Волоски на затылке словно встают дыбом. Абсолютно чётко понимаю, кто сейчас стоит за моей дверью. Это на уровне флюид, на уровне шестого чувства.

Нападает нерешительность и трусливая мысль, а что если притвориться, что меня здесь нет? Но шебаршение по ту сторону снимает морок. Оказывается, ноги уже сами собой принесли меня в тёмную прихожую, а пальцы держатся за ручку замка.

К чёрту! Открываю дверь, пока не передумала.

На пороге Герман. Взглядом быстро пробегаюсь сверху-вниз и обратно. Вид у него какой-то потерянный, словно из него разом откачали всю энергию. Глаза красные и взгляд из-под бровей. Совсем безумный, опустошённый и… смирившийся. Герман будто что-то долго думал, решал для себя. И примирился с итогом, к которому пришёл. А ещё он выпил, будто ему нужен был допинг, чтобы явиться сюда, ко мне. Или забыть то, что случилось вчера.

Несколько долгих секунд мы изучаем друг друга. А я всё жду, что он первым начнёт, но Островский онемел. Лишь пожирает меня глазами. И под этим его взглядом мне становится не по себе.

— Чего тебе? — с вызовом бросаю я, хотя сначала не собиралась грубить.

Грубость — лишь защитная реакция, ещё и внутри всё клокочет. Я даже не помню, рыдала ли вчера, возможно, что и да. Всё как в тумане. Но глаза горят, будто в них песка насыпали, значит, всё-таки плакала.

Мой короткий вопрос становится тем импульсом, которого Герману не хватало.

— Боже, я так низко пал. Я хочу тебя… даже такой. Даже лживой. Мельникова, я болен.

— Ты не болен, Островский. Ты пьян. Уходи.

Захлопываю дверь перед его носом. Но через секунду Герман начинает барабанить по металлической двери, игнорируя звонок. Стучит так громко, что я боюсь, может разбудить соседей.

— Ну что ещё? — я снова распахиваю дверь.

— Не смей… — язык Германа заплетается. — Не смей закрываться от меня. Я никуда не уйду.

Дыра в груди, которая, я уверена, ещё не скоро затянется, начинает ныть сильнее. Не в силах смотреть на Германа, отворачиваюсь и ухожу в комнату. Пусть делает, что хочет.

Дверь со стуком закрывается, а Островский идёт за мной в спальню.

Не знаю, что он собирается мне сказать. Может быть, снова будет обвинять, как вчера, так как кажется, извиняться и просить прощения он не планирует.

Хочет даже лживой, вот так он сказал. Что ж… достижение, можно сказать. Или признание моей власти над ним, по мнению Германа.

Смотрю, как этот наглец подходит к кровати и ложится на неё.

— Ты ко мне поспать пришёл? — смело шагаю к нему и кладу руки себе на талию.

На самом деле, мне физически больно видеть его разбитым, хочется обнять и утешить. Я боюсь новых резких слов, которыми Герман может ранить меня, но ещё больше я боюсь быть отвергнутой им.

— Я не могу спать, когда ты не со мной. — Герман накрыл лицо ладонью. — Выключи чёртов свет. Раздражает.

Удивлённо приподнимаю брови, но подхожу к выключателю, и комната погружается в сумрак. Только свет уличных фонарей проникает сюда.

— Я бы никогда тебя не предал, Варя. Никогда. Ты вот здесь, — он ударяет себя по груди, — забралась мне под кожу. С самого первого момента нашей встречи.

— Но и я не предавала, — отчаянно бросаю я.

— Если честно, мне плевать: предавала или не предавала. Я просто не могу без тебя. Не могу, Мельникова. Я прощу тебе всё, даже если ты расклеишь мои ужасные фото на всех столбах города или разошлёшь конференциальную информацию по всем нашим конкурентам.

Он продолжает что-то бормотать, я слышу и понимаю не полностью, так, отдельные фразы, но смысл один: он устал бороться с собой.

— Ты простишь мне всё? — голос почти меня подводит, потому что слова Германа проникают под тонкую защитную скорлупу, которую я уже успела отрастить за одну ночь. Они разбивают её и окутывают своим странным теплом.

То, что он говорит и ужасно, и прекрасно одновременно.

— Ты простишь мне всё, а я прощаю тебе, что ты мне не веришь. Я даже прощаю вчерашний отвратительный спектакль, который ты устроил. Хоть ты и не извиняешься за него.

Герман садится на кровати, его глаза мерцают в темноте, по лицу скользят тени и свет от фар, когда по улице проезжает транспорт. Я осознаю, что не так уж он и пьян, скорее устал, измучен и давно уже не спал.

— Иди сюда, — приказывает он.

Приказывает, а не просит. Ни ласки, ни нежности, но я подчиняюсь. Опять тело живёт собственной жизнью. Вот так всегда — он поманит, я иду. Медленно приближаюсь и встаю между его разведённых ног. Он хватает меня за талию, притягивает к себе, утыкается лицом мне в живот. Горячее дыхание опаляет даже сквозь одежду. Один вдох, другой, глубокий, сильный, отчаянный. Я сама дрожу из-за этого контакта. Мне ведь казалось, Герман уже никогда меня не обнимет.

— Целая вечность, — выдыхает он.

Борюсь с собой, но руки уже ложатся Герману на плечи, мягко обнимая, на контрасте с его безнадёжными тисками.

— Мне стоило поступить иначе, я знаю, но начальник службы безопасности убеждал, что деньги надо изымать только при свидетелях. Я не хотел унижать тебя.

— Ты меня не унизил, — вот, что я ему говорю, — ты меня растоптал. Уничтожил своим недоверием.

— Я хочу тебе верить, — Герман вскидывает голову, смотря на меня из-под полуприкрытых век.

— Ну так верь. Просто так верь, без доказательств моей невиновности.

Герман что-то отвечает, но голос у него такой сиплый, что невольно закашливается.

— Я принесу тебе воды.

Нехотя Герман разжимает объятья, а я на подкашивающихся ногах бреду на кухню за стаканом. В голове полный сумбур. Я живу на адреналине, если бы не он — сдалась, упала замертво.

Островский пьёт жадно, а потом снова ложится на кровать и устало трёт виски.

— Служба безопасности просматривает записи с камер за несколько прошедших дней. Если кто-то передавал сведенья Возову и подкидывал деньги в твой кабинет, они это увидят. Запись разговора передали на экспертизу, но это нарезка сообщений в мессенджере. Такое подделать — дело нескольких минут, а доказать практически невозможно. Но письмо о твоём назначении подлинное, со мной уже связалась пара коллег из их холдинга, мы знакомы по работе в Европе, спросили, почему я разбазариваюсь ключевыми специалистами. Тебя, Варя, действительно ждут на новой работе в следующий понедельник.

— Чушь! — отрезаю я и, вздохнув, добавляю. — Вот Возов мне сказал, что ты продашь фирму, а нас всех пустишь по миру. Почему я ему сразу не поверила и не побежала увольняться, спасая свою шею?

На самом деле, тогда мне было плевать, что Островский будет делать с фирмой, меня больше заботил вопрос наших с ним личных взаимоотношений. Только информацию от Возова я всегда делила на несколько частей, подспудно понимая, что с реальностью там мало общего.

— Теперь, может, и продам, — заявляет вдруг Герман. — Я совершил фатальную ошибку. Сделал то, что никогда и не под каким предлогом не должен был делать. Нарушил первое правило предпринимательства. Вложил в покупку фирмы собственные деньги, а не банковский заём. Этот тендер нам нужен позарез. Иначе… Ладно, что я тут тебе об этом рассказываю. Решал я другие проблемы и эту тоже решу.

Мы никогда не говорили, на каких условиях он купил фирму у Сергея и сколько за неё заплатил, но, видимо, немало. Фирмы задаром не отдают, тем более, такие раскрученные, как наша.

— Я вчера получила странное сообщение от Возова, что-то там про «осторожно ДЭБ». Сейчас, думаю, может, он номером ошибся. Или это снова какая-то игра, которую он решил использовать против меня.

— ДЭБ? Департамент экономической безопасности?

Интонация Германа меняется. Оказывается, мы до сих пор можем разговаривать нормально.

— Не знаю, — жму плечами, — а ещё… — мне вдруг в голову приходит мысль, которую за прошедшие сутки я прокручивала в голове ни раз. — Он говорил, что у него есть в фирме глаза и уши. Когда только я переехала в Питер, в столовой парочка девушек называли его Серёженькой и выражали восхищение, а вчера я одну из них встретила в управленческом секторе, а раньше там никогда её не видела. Она так быстро шла по коридору, что налетела на меня. Впрочем, у нас многие носятся из кабинета в кабинет. Я не хочу наводить поклёп…

— Проверим, — коротко бросает Герман. — Сядь, пожалуйста, — просит он, похлопывая по покрывалу, — мне сложно смотреть на тебя, когда ты стоишь.

Жму плечами и подхожу к изголовью. Сажусь с ногами и откидываюсь на спинку, думая, что, возможно, разговор ещё не окончен и затянется надолго. Но Островский перемещается ближе, обнимает мои ноги и устраивает голову на коленях. Как тогда, неделю назад в номере отеля. И также как неделю назад я ныряю пальцами в его взъерошенные волосы, чтобы погладить и успокоить.

Это уже сильнее меня, на уровне рефлексов, что ли.

Несмотря на гадкие слова, что он тут наговорил, мне на какую-то тысячную долю процента становится спокойнее.

Я вспоминаю, что передо мной тот самый мужчина, который любил меня много ночей подряд, который целовал мои шрамы, помогал перебороть страхи, был нежным, добрым, понимающим. Он ведь всё ещё здесь. И он страдает. Ему больно и именно поэтому он хочет сделать больно мне.

— Варя, мы с тобой поговорим, ладно? Только завтра, хорошо? — он закрывает глаза, пока я нежно глажу его по волосам. — Я чертовский устал, не спал уже двое суток. — Глубокий усталый вздох. — Но я тебя никуда не отпущу, понимаешь?

— Понимаю… — тихонько отвечаю следом.

Когда его дыхание выравнивается, я так и сижу в темноте, боясь шелохнуться. Руки Германа каждый раз, когда я пытаюсь пошевелиться, рефлексивно сжимаются сильнее, не желая меня никуда отпускать.

Оставляю всякие попытки выбраться. Да и пока не стремлюсь, если честно. Мне надо подумать. Переварить всё, что я услышала. А ещё — решить, как мне помочь Герману. Потому что чувствую, я могу это сделать. Мысль такая тонкая и эфемерная, но она уже рождается на задворках моего сознания, хотя пока и не формируется в конкретный план.

Мне не хочется, чтобы он второй раз терял всё и был вынужден начинать с нуля. С чего он взял, что мне известно что-то о его положении? Почему решил, что я второй раз ударю по самому больному?

Теперь же он атаковал первым, будто желал тем самым избежать ещё большего разочарования. Один раз я уже разрушила его привычную жизнь. Да он обидел меня, но это ни на что не повлияло, кроме моей гордости и моего разбитого сердца.

Неделю назад мы во многом признались, обсудили прошлое, оба пожалели, что поступали неверно, часто под влиянием импульса, без оглядки на мнение друг друга, но мы не сделали главного. Не сделали ничего, чтобы заслужить взаимное доверие. Вот и весь секрет. Я подсознательно не доверяю Герману, а он — мне. И мы ни черта не сделали, чтобы это исправить.

Можно беспрестанно повторять, как тебе жаль, но слова без дел — пустой звук.

41

Утро вползает в комнату мрачной медлительной тенью. Ровное дыхание Германа сообщает мне, что он ещё спит. Если, как и говорил, не спал больше двух суток, то организм может добирать часы отдыха сверх обычной меры. Но сейчас это мне даже на руку. Я долго сидела, обдумывала план. Даже провалившись в небытие, то и дело выныривала из него, барахтаясь в сумбуре сна и бодрствования.

Очень осторожно поднимаюсь с кровати, укрываю Островского пледом с кресла, сама иду в ванную, чтобы плеснуть воды на лицо и привести себя в порядок. Мне нужно спокойное место, чтобы сделать то, что я задумала. Поэтому тихонько одеваюсь и тайком выбираюсь из дома.

Кафе на соседней улице уже работает, я беру капучино, половину которого с трудом вливаю в себя, и еле дожидаюсь восьми утра, чтобы сделать звонок. Сегодня воскресенье и, честно говоря, так рано беспокоить Пашу мне не хочется, но если я что-то решила, мне надо это сделать срочно.

Варганов берёт трубку на втором звонке. Раньше бы он меня сбросил, но наши взаимоотношения заметно потеплели за минувшее лето и осень.

— Кое-что меняется, — усмехаюсь я, скорее нервно, чем искренне. — Раньше бы до полудня в выходной я до тебя навряд ли дозвонилась.

— И тебе привет, Варь.

— Привет, Паш, — не могу удержаться и тяжело необдуманно вздыхаю.

— Что-то случилось? — тут же спрашивает он. — Глупый вопрос. Точно что-то случилось, раз ты звонишь мне, а не Нике.

Мы закрыли недопонимание между друг другом и вполне сносно общаемся, а с Никой, его девушкой, мы даже сдружились. Ну, сдружились мы ещё до того, как она стала его девушкой, но это к делу не относится.

— Да, — подтверждаю, — думаю, Ника тут мне не поможет. Как она, кстати?

— Как ни странно — ещё спит.

— Привет ей там от меня передавай, как проснётся.

Набираю побольше воздуха в лёгкие, решая переходить к сути звонка.

— Мне нужно, чтобы ты организовал мне встречу со своим братом.

— С Кириллом?

— А у тебя другой брат есть?

— Эм…

— Ладно, извини, — я взбалтываю пластиковой палочкой кофе в чашке. — На аудиенцию в офис к нему записываться загодя надо, да и не уверена, что он меня примет. А переговорить хотелось бы сегодня. Я бы подъехала, куда он скажет. Пожалуйста, — добавляю в конце с некоторым отчаянием.

Если дело касается Германа, я готова и просить. Даже для моих ушей эта просьба звучит, словно бред. Но я не знаю никого круче и влиятельнее Кирилла Варганова, кто мог бы как-нибудь исправить ситуацию тем способом, который пришёл мне в голову. Призрачная такая надежда, маленькая, но вдруг он согласится? Мне бы хотелось попробовать.

— А повод какой? — следует логичный вопрос от Паши.

— Личный, Паш, личный повод. Надо с ним потолковать об одном деле.

Мне почему-то кажется, что если Пашка попросит за меня, Кирилл не откажется. Хотя он до сих пор злится за то, что я внезапно ушла из компании, увела людей и парочку контрактов прихватила. А что поделать? Я их долго обрабатывала. Партнёры уже привыкли работать со мной, поэтому и ушли следом. Личные отношения в бизнесе решают многое.

Я коротко обрисовываю Паше ситуацию, и он обещает перезвонить чуть позже.

— До полудня управишься?

— Раньше. Жди, — лаконично обещает он.

С Пашей у нас сложились странные отношения. На работе всё было прекрасно, пока не закрутился глупый никому не нужный роман. С моей стороны — отчаянная попытка забыть-таки, наконец, Германа. Но не забылось. Из фирмы Варгановых я ушла по собственной инициативе, чем, кстати, немало удивила Пашу. Никто меня не гнал, а то, что народ потянулся за мной, так прессовать сотрудников надо меньше. Кирилл Максимович мастерски этим занимался — наводил ужас и приводил в трепет одновременно.

И обладал внушительной властью и влиянием в городе и за его пределами. Именно на власть и влияние, а ещё на огромный опыт сотрудничества с международными компаниями я и рассчитывала.

Паша перезванивает минут через пятнадцать.

— Вот это скорости у вас.

— Кто рано встаёт…

— Тот к двенадцати уже устаёт, — заканчиваю я. — Кирилл согласился?

— Кто рано встаёт, тому ночью делать было нечего, — поправляет меня Паша, и в этом весь он: двусмысленные шуточки у него в крови. — Согласился, Варя. Только подъезжай прямо сейчас.

— Не вопрос. Диктуй адрес.

Мне же на руку, потому что на месте всё равно не усидеть. Я такой с детства была. Терпение — не моя добродетель. Мне нужно прояснить ситуация прямо сейчас и сразу. Хорошо, что Кирилл Максимович человек слова и дела, и тоже не любит откладывать дела в долгий ящик. А ещё может поступиться утром воскресенья, если брат попросит.

— Паш, спасибо, ты очень меня выручил, — благодарю я, прежде чем повесить трубку.

И опускаю голову на сложенные ладони. Тру лоб, где пульсирует тонкая ниточка боли — отголосок напряжения последних двух суток.

Трусливая Варя немного радуется. Получила отсрочку. Можно съездить к Варганову, а разговор с Германом, если он, конечно, будет, отложить до другого времени. Почему-то с наступлением утра мне всё сложнее представить, что он, разговор, у нас сложится. Гораздо проще было говорить вчера в темноте.

Поэтому когда выхожу из кафе, направляюсь к машине, без захода в квартиру. Сначала надо привести план в исполнение, а потом уже решать остальные проблемы. Лишние эмоции сейчас ни к чему. Чувствую, мне предстоит провести настоящую презентацию «плюсов и преимуществ» мероприятия, которое я задумала.

Дорога до загородного дома Кирилла Варганова занимает больше часа. Я еду на юг области, куда-то за Ломоносов. Мчу вдоль залива, а сама думаю про Германа. Спит ли он или уже проснулся? Останется или уйдёт? Позвонит или не решится? Вопросов тьма. И сомнений тоже. А ответов — нет.

Наконец, я в точке назначения, если верить навигатору. Виляю по дорогам коттеджного посёлка, пока не нахожу нужный номер. Высокие тёмно-вишнёвого цвета ворота раскрываются, пуская на открытую территорию перед внушительным домом.

Оказывается, меня пригласили в семейное гнездо. Приходится потупить взгляд и кивнуть главе семейства в знак почтения.

Максим Александрович — рослый статный и не менее властный, чем его старший сын, когда-то разглядел во мне потенциал, взял вчерашнюю студентку к себе в фирму и поставил работать в паре со своим младшим сыном. Я его уже несколько лет не видела и под его внимательным взором мне немного не по себе.

— Здравствуй, Варвара. Проходи. Кирилл тебя ждёт.

Это даже хорошо, что он не стал расспрашивать, как у меня дела, чем привёл бы в ещё большее смущение.

— Да-да.

Исчезаю в доме, и Максим Александрович, зашедший следом, помогает мне скинуть пальто.

— Вот сюда, — указывает он.

Захожу в большую кухню-гостиную. Лиза, невеста Кирилла и, как я понимаю, его мать стоят у «островка» и пьют чай, а сам Варганов, одетый в джинсы и тёмную футболку, опускает капсулу в кофе-машину. Первый раз я вижу его в неформальной обстановке, так странно, мне казалось, он так и родился в деловом костюме-тройке. От этих мыслей уголки губ невольно приподнимаются, но Варганов смотрит на меня без тени улыбки. Небось, ещё и думает, чего я так развеселилась?

Положение спасает его мать, которая оживляется при моём появлении.

— Привет, я Валерия, чаю хотите? — тут же вежливо предлагает она. — Или кофе?

— Добрый день, спасибо за предложение, но я воздержусь.

— Мама, у нас с Варварой срочный разговор, — вступает Кирилл и кивает мне в сторону коридора, мол, пойдём.

— Так идите, разговаривайте, я вам в кабинет всё принесу, — мягким прикосновением к плечу, она выпроваживает сына из кухни.

Кабинет здесь у Варганова совсем небольшой, на столе минимум для работы, видимо, в этой семье не принято нести дела домой. Мне чуть-чуть неловко, что я нарушаю их традиции.

Как только мы располагаемся по разные стороны стола, Кирилл окидывает меня задумчивым взглядом и, наконец, даёт сигнал, что можно начинать разговор.

— К делу?

— К делу, — киваю я.

Но к делу сразу не удаётся приступить, потому что в кабинет входит Лиза с двумя чашками кофе: для меня и Варганова. Чувствую, что сегодня по моим венам будет струиться чистый кофеин, вкупе с адреналином прошедших двух суток — убийственная смесь. Мне же нужен спокойный ум и стальные нервы, чтобы изложить свой план.

— Я останусь? — уточняет Лиза у Кирилла.

Они обмениваются долгими взглядами. Затем Варганов внезапно с усмешкой у неё спрашивает:

— Подслушивала?

— Сложно было не подслушать, лёжа на своей половине кровати, когда Паша позвонил в такую рань.

Обычно хмурое лицо Варганова озаряется широкой ироничной улыбкой.

— Присаживайся.

— Спасибо, Кирилл Максимович, — подмигивает она, а потом поворачивается ко мне. Глаза Лизы смеются. — Извини, ничего, что я на «ты»? Мы только ночью с рейса, летели через несколько часовых поясов. Так то мы обычно не такие засони, чтобы в восемь утра в безделье прохлаждаться.

— Ой, — выпрямляюсь я, абсолютно точно проникаясь к Лизе моментальным дружеским расположением, — теперь я чувствую ещё большую неловкость.

— Ерунда, — отрезает она мои извинения.

Следующие десять минут я излагаю свой план. Я уже коротко обрисовала его Паше, чтобы он передал брату, хотя бы уточнив, может ли он теоретически взяться за это или нет. Знаю, что у «Варганов и сыновья» больше опыта в аудите, в том числе международном, плюс у них огромный бухгалтерский отдел, работающий на аутсорсе именно с филиалами зарубежных компаний на территории России. Их задача вести дела согласно стандартам международного финансового учёта и в согласованности с внутренним законодательством нашей страны. Кирилл же ещё какой-то там супер-почётный член русского благотворительного общества в Швеции, и связи по всей Европе помогают ему брать контракты один за другим.

Не вдаваясь в глубокие подробности, я рассказываю, что информация о документах на тендер для «Масумы» ушла к «Марин-групп» через бывшего директора и прошу Варганова вступить в игру, так как уверена, что с его опытом, даже при средней ставке за услуги, он легко возьмёт победу. А дальше… дело за малым. Передать по контракту субподряда аудит «Масумы» нам.

— Насколько знаю, азиатский регион вами ещё не охвачен. Контракт с «Масумой» может стать первым взаимовыгодным шагом в этом направлении, — привожу я весомый аргумент.

— Тогда я мог бы забрать контракт полностью себе, зачем вы мне в качестве субподряда?

Я мягко ему улыбаюсь. Всё-таки хорошо, что мы в менее формальной обстановке, чем офисная, там бы Варганов лютовал без лишнего смущения.

— Могли бы, но не станете.

— Почему ты так думаешь?

— Не хотела бы тут распинаться о профессиональной этике, но, насколько я знаю, ни в каких подковёрных играх компания ни разу замечена не была.

— Да, — Кирилл уверенно кивает, — для отца очень важно вести кристально чистый бизнес. Как и для меня.

Он откидывается на спинку кресла, задумчиво поворачивается в одну-другую сторону. Лиза, сидящая рядышком, внимательно наблюдает за ним.

Кирилл теперь окидывает меня оценивающим взглядом.

— Не то, чтобы я сомневался, но всё же. Вдруг вы не потянете?

Руки Варганова лежат на столешнице, и я смотрю, как его ладони раскрываются в мою сторону. Кирилл их разводит и снова соединяет, задавая этот вопрос. Боже… внутри у меня загорается огонёк надежды, крепнущий с каждой секундой. Если я верно читаю жесты, то он уже принял решение и согласен помочь. Может быть, даже заранее обсудил его с Лизой? Всегда важно наблюдать за собеседником, именно этим и занимаются хорошие переговорщики вроде меня.

Однако я не могу оставить вопрос без ответа.

— У Германа… Марковича большой личный опыт, он ведь работал в «КМП».

— Про это я уже справки навёл, — усмехается Варганов и так смотрит на меня, словно точно знает, что нас с Островским связывают более чем деловые отношения директора и подчинённой.

— Тогда знаете, что у «Интер-консалта» его, опыта, нет, но как-то же надо нарабатывать, — логично продолжаю я. — Если будет спокойнее по репутационным рискам, можно приписать к нам специалистов из вашей компании.

— К чему мне лишние затраты?

— Это временно, как только рекомендации будут соблюдаться в регулярном режиме, надобность в консультантах отпадёт.

Кирилл забрасывает меня новой серией возражений, но понимаю, это не что иное, как желание прощупать и оценить. Доминирование вполне в его стиле.

Меня удивляет, что Варганов приводит мне целый список доводов против предложенной идеи, но ни разу не намекает на мою неблагонадёжность, как бывшего сотрудника, ушедшего из компании с налётом лёгкого скандала.

— Хорошо, — наконец, выдаёт он, — но вынужден сказать, что цифры договора будут не столь выгодным для «Интер-консалта» как вам бы хотелось.

Ни на что другое я и не рассчитывала. Это же деловое мероприятие, а не благотворительность.

— Понимаю, это нормально, главное, чтоб контракт вообще к нам попал.

Наконец, решение окончательно озвучено.

— Лиза, эскалируешь задачу на тендерный отдел?

— Конечно, — кивает она и одаривает меня улыбкой, будто бы не меньше меня рада, что Кирилл согласился помочь. — Можешь меня с Варей оставить, я уточню у неё детали, хорошо?

Когда Кирилл уходит, я говорю ей, что времени мало, и подача заявок на тендер до среды.

— Не переживай о времени, Кирилл поможет. И я помогу. К тому же Паша очень его просил посодействовать по возможности, — она подтягивает рукава светло-серого тонкого свитера и усмехается. — Если честно, я не считаю промышленный шпионаж чем-то ужасным. Это нормальное явление в современном мире. Но надо при любых обстоятельствах оставаться людьми и не вредить партнёрам, даже если они конкуренты, — пожимает плечами Лиза.

Тут я с ней полностью согласна.

— Ещё один момент, Лиза, — я мешкаю, подбирая слова, — это моя личная инициатива. Герман Маркович не в курсе… пока.

Она смотрит на меня долго и внимательно. Может, от её глаз не ускользнули наши взаимоотношения с Германом во время прошлых выходных в загородном отеле.

— Я всё понимаю, но тебе придётся ввести его в курс самой.

— Конечно.

42

Домой я возвращаюсь уже к вечеру. Близится шестой час, и мой сотовый телефон так ни разу и не зазвонил. Навряд ли Островский ещё спит. А это значит, он ушёл. Даже не знаю, хотелось бы мне, чтобы Герман меня дождался? Может, мы бы новых дров наломали?

И точно: в квартире темнота и пустота. Только след от головы на подушке и свисающий с кровати плед, да ещё кружка, которой я сто лет не пользовалась, на мойке.

Ладно, в конце концов, это я первая сбежала. Хоть и по важному для нас обоих делу.

В квартире как-то необычайно пусто и холодно. Мне крайне сложно согреться с пятницы, и мороз, пробирающийся даже под кожу, скорее отголосок нервного напряжения, чем реальное ощущение.

Наливаю себе стакан воды, но, делая глоток, замираю. Насмешка, намёк или обещание? На дверце холодильника та самая фотография. Висит одна по центру, прижатая весёленьким магнитиком из Нижнего.

Герман, что, носит… носил её с собой? Чтобы помнить о моём поступке или чтобы помнить, как нам когда-то хорошо было вдвоём?

Подхожу и обвожу кончиком пальца наши фигуры, и в груди так болит. Дыра начинает ныть с новой силой. Нет, это всё-таки невыносимо.

Возвращаюсь в комнату, опускаюсь в кресло и ставлю ноутбук на колени. На меня нападает легкая нерешительность, почему-то впервые мелькает мысль, что Герман может разозлиться на меня за вмешательство. Может, подумает, что я влезла туда, куда не просили. Что ж, отчасти так и есть. Инициатива наказуема, но надеюсь, не в данном случае.

Интересно, намерение Германа продолжить разговор с утра сохранилось после пробуждения? Или он проснулся и сбежал? Судя по использованной кружке и некоторым переставленным вещам, Островский какое-то время слонялся по моей квартире. Позвонить не позвонил, но ждал, а, не дождавшись, уехал.

Следующий час я трачу на составление письма. Странно, мой доступ к корпоративной почте не заблокировали. Я легко могу подключиться по удалённому доступу к офисному компьютеру и при желании качнуть всё, что мне угодно, из базы документов, содержащих конфиденциальную информацию.

Какая недальновидность со стороны отдела безопасности, а, может, Герман им не позволил самовольничать?

Описываю Островскому свой план в подробностях, оставляю контакты Варганова и Лизы, прикрепляю шаблон договора по субподряду так, будто выигрыш компании Кирилла в тендере уже дело решённое. Письмо ставлю на отложенную отправку. Пусть он прочитает его завтра в самом начале рабочего дня.

Дня, когда я не приду в офис.

Я теперь совсем не приду в офис. Ни завтра, ни через неделю. Никогда.

С этими мыслями отставляю ноутбук в сторону и иду за чистым листом, чтобы написать заявление на увольнение. Уйду по собственному. Навряд ли, конечно, меня попрут по статье, чтобы там не говорил Герман в пятницу, и дело даже не в моей чистой совести. Я просто больше туда не вернусь. Не могу. Как бы больно не было. Эта нить, которую надо оборвать, перерезать, и, вероятно, мне с самого начала стоило так сделать. Уйти из компании, когда он купил её.

Возможно, наши пути тогда бы насовсем разошлись, а, возможно, Герман пришёл бы ко мне просто так, как к девушке, которая всё ещё ему небезразлична, а не как к фигуре из своего прошлого, и всё сложилось бы иначе.

Возможно…

Пока не передумала, подписываю заявление. Фотографирую, набираю письмо и отправляю в отдел кадров.

Надеюсь, две недели отрабатывать не заставят? — возвращается ироничная Варя, она опять мысленно сдувает пылинки со свежего маникюра. — Да меня даже на порог не пустят, скорее всего. Так что облегчу им жизнь.

С Германом мы поговорим позже, когда я приведу свои мысли в порядок, и ситуация с тендером разрешится. Сейчас же мне хочется забраться в нору поглубже, закрыться в себе, чтобы никто не трогал и не беспокоил и устроить себе без эмоциональный вакуум, потому что я на изломе сил и возможностей.

А ещё я очень боюсь, что он позвонит или снова придёт и начнёт барабанить в мою дверь и сердце. Я пока не готова. Пока нет.

Поддавшись импульсу, звоню Лизе, та довольно быстро отвечает, и я сразу же объясняю, что вопрос к тендеру не относится. Она выслушивает меня, а я думаю, не слишком ли много я прошу у этих людей, но сейчас этот путь кажется мне единственно возможным.

Напоследок отправляю Паше сообщением короткое «спасибо» и с силой нажимаю на боковую кнопку телефона. Смотрю, как кружится логотип и темнеет экран, пока не отключается совсем.

43

Телефон я решаюсь включить только через неделю. Мне нужен был этот — как там звучит новомодное словечко? — цифровой детокс, чтобы прийти в себя. Помогло, наверное, в какой-то мере.

Прохлада Финского и терпкий аромат сосен на берегу тоже своё дело сделали. Сейчас межсезонье, пора корпоративных предновогодних выездов ещё не настала и в курортном районе необычайно спокойно. Можно целый день бродить по берегу, можно читать книгу, сидя в кафе у уличной горелки, а можно проваливаться в сон без сновидений и копить силы для нового дня.

Первые сухие снежинки — крупа — то и дело летят с неба, и ветер с залива с каждым пройденным днём декабря становится всё злее и суровее.

Может, этот конец недели станет другим? Принесёт мне что-то хорошее, наперекор злостной традиции? Кажется то, что случилось неделю назад, было так давно, а уж наше воссоединение с Германом, так совсем в прошлой жизни.

Сажусь на скамейку на берегу и достаю сотовый. Вероятно, пора возвращаться в реальный мир.

Стоит телефону поймать сеть, как на экране возникает пулемётная очередь из пропущенных от Островского. Не проходит и нескольких секунд, как Герман звонит мне сам.

— Да? — снимаю трубку, а собственный голос кажется мне чужим и далёким.

— Варя, я приеду?

Боже, от его бархатного баритона внутри на разрыв. Можно скучать по человеку, а можно тосковать по интонации его голоса, по его запаху, по тактильным ощущениям. Шесть лет назад расставание с Островским далось мне нелегко, но я пережила, а сейчас переживу ли, не уверена.

— Приеду? Можно? — снова спрашивает Герман.

Он говорит так, будто точно знает, где я нахожусь. Всё-таки я уточняю.

— А ты знаешь, где я?

— Знаю.

— Откуда?

— Я приезжал уже. Видел тебя. Но решил не беспокоить.

Против воли усмехаюсь.

— За эту неделю, Островский, ты стал чересчур деликатный.

— Я и деликатность, Мельникова, — понятия мало сочетающиеся. Всего-то решил, что не могу прийти с пустыми руками.

Без понятия, о чём он, но киваю как бы сама себе.

— Приезжай.

У меня есть ещё почти два часа, чтобы подготовится к встрече с Германом. Я не боялась спорить с ним, не боялась защищать себя, впустить его в свой дом и своё сердце снова, не боялась просить Кирилла помочь, и увольняться я тоже не боялась. А вот сейчас боюсь.

Очередной звонок Островского и его короткое «спускайся, я приехал» подрывают меня с места. Приходится даже напомнить себе: куда я спешу? Незачем же.

Иду по лестнице на первый этаж в лобби бар загородного клуба, где всего какие-то две недели назад была так счастлива.

Герман не меряет шагами холл, застыл по центру зала и с напряжением изучает меня, пока я приближаюсь к нему.

— Привет, — здороваюсь первой.

Как там говорят: натянутая атмосфера, что сложно дышать? Вот точно: каждый вдох даётся мне нелегко.

Герман гладко выбрит, выглядит хорошо, только скулы слегка заострились. От его кожаной куртки исходит прохладная свежесть улицы и мне так хочется обнять его, уткнуться носом в шею и утонуть в таком родном аромате.

Конечно, я этого не делаю. Лишь потуже затягиваю пояс пальто и киваю в сторону выхода к заливу.

— Прогуляемся?

Мы медленно бредём плечом к плечу по дорожке до узкой набережной, где садимся на скамейку, развернутую к воде. Тучи над заливом разошлись, и воздух слегка морозный. Может, к вечеру снова засыпет?

Так странно, чувство смешанные. Знала бы я как себя вести? Герман тоже не облегчает задачи. С другой стороны, он приехал, ему и начинать разговор. Вот такой у меня ход мыслей, но заговариваю я первой.

— Ты сказал, что уже приезжал. Как ты меня нашёл?

Вытягиваю ноги перед собой, скрещиваю лодыжки, потом меняю положение, ставлю ровно. Ну что я всё ёрзаю?

— У меня свои методы, — таинственно улыбается Герман.

— Методы и источники?

— Конечно.

— А источник твой не Лиза случайно зовут?

Опять вижу ямочку на его левой щеке.

— Ладно, — качаю головой. — Я так понимаю, что с тендером всё хорошо?

— Благодаря тебе.

— Уверена, ты бы и сам что-нибудь придумал.

— Придумал бы, но ты придумала лучше. В данной ситуации. Плюс работа с фирмой Кирилла нам только на руку. Да, как оказалось, и я могу ему кое в чём посодействовать.

Островский не углубляется в объяснения, они тут ни к чему, но я рада, что они с Варгановым нашли общий язык. А ещё его короткая похвала, как бальзам на мою потрёпанную душу. Надо же, Герман даже не сердится на мою самодеятельность. Прекрасно, что всё получилось. Можно, наконец, облегчённо выдохнуть.

— Варя, — тон его голоса меняется.

Я бросаю короткий взгляд на Островского и, замираю, когда он тянет ко мне руку, кончиками пальцев касается щеки, чтобы смахнуть выбившийся из причёски локон.

У меня вырывается судорожный вздох. Нет, это всё-таки невыносимо.

И наша «проблема», как огромный белый слон в комнате. Она как бы есть, но ни Герман, ни я не заговариваем о ней. Ведём тут какую-то светскую беседу.

— Ты не забрала те деньги, — внезапно выпаливает Герман.

— Конечно, — я возмущённо округляю глаза, — потому что «те деньги», как ты выразился, не мои.

— Знаешь, там не хватило почти пятидесяти тысяч, когда пересчитали.

Мне очень хочется скрестить руки на груди, но я сдерживаюсь. Мне не от кого и незачем защищаться.

— Без понятия, где они. Если ты намекаешь, что это я их взяла…

— Нет, — быстро прерывает Герман, — нет. Мы знаем… я знаю, кто их взял. — Он коротко хмыкает, иронично поднимая уголок рта. — У этой дурочки хватило ума расплатиться пятитысячной купюрой прямо внизу в кафе. Серийники совпали с банкнотами из пачек. А учитывая, что почти все предпочитают пользоваться картами, крупный номинал привлёк внимание. Я дал приказ отслеживать оплаты на всякий случай, на удачу. Она, видимо, вынула деньги из пакета, пока подбрасывала его. А всё жадность!

— Она?

— Твоя догадка оказалась верна. Одна из сотрудниц состояла в сговоре с Возовым, и им нужно было отвести подозрения от финансовый службы, потому что там также сидел его человек. Но на камерах её нет. Не знаю, как ей это удалось, только если в здании имеются потайные ходы прямо в административную часть и офис директора. Надеюсь, она нам всё-таки про это расскажет, пока упирается.

Не знаю, что я чувствую после его слов. Да ничего, наверно! Пустота, огромная чёрная дыра без эмоций и чувств. Ни радости, ни горечи. Справедливость она такая — всегда молчаливая.

— Я в принципе понимал все риски, покупая фирму, знал, что и бывшему директору, и бывшим сотрудникам будут доносить о состоянии дел. Сплетни — это нормально. В крови, можно сказать. Не мог же я сократить весь штат и набрать новых людей?

Всего лишь киваю и опускаю взгляд к земле.

— Варя, — он берёт меня за руку, буквально тянет, чтобы я посмотрела на него.

А мне и хочется, и нет.

Но я смотрю. Взгляд Германа «путешествует» по моему лицу, от глаз к губам и обратно. Иногда он смотрит мне за плечо, потом снова в лицо. Подбирает слова, наверное.

— Я хочу тебе кое-что показать. Посмотришь?

Киваю коротко. Может, если бы отказалась, он бы привязал меня к скамейке и всё равно заставил смотреть? Зная напор и решимость Германа, такого варианта развития событий нельзя была бы исключать.

Герман отвлекается, достаёт что-то из папки, которую принёс с собой.

С первой полосы «Делового Петербурга» на меня бросается целый ряд фото — Варганова, Островского, моё собственное и гигантский заголовок «Кто есть кто: объединение — лучший ресурс».

— Почитай, — предлагает Герман.

Я пробегаюсь по статье наискосок, пропуская лишнюю воду и ненужные мне цифры. Кажется, к концу моя персональная чёрная дыра чуть-чуть подзатягивается.

— Автор так расстарался, — говорю, надеясь, что голос не подведёт, — будто я консолидатор двух крупных игроков.

— Но ведь так и есть.

Прекрасно понимаю, что Герман хочет донести до меня, да я и сама не глупая, догадалась. Эта статья, реальная или заказная, сделанная по дружбе или службе несколько обеляет мою репутацию. По крайней мере, из неё видно, что компания Варганова зла на меня не держит. Может быть, теперь те, кто в курсе моего ухода от них, подзаткнутся.

Я пытаюсь вернуть газету Герману, но он отрицательно качает головой.

— Оставь себе. — Подвигает её ко мне обратно. — А ещё хочу сообщить, что господин Возов пойдёт под суд по 152-ой гражданского кодекса и 128-ой уголовного.

— Прости, я не очень сильна в статьях.

— Защита чести, достоинства, деловой репутации. И клевета, — поясняет Островский. — Он не мог беспрепятственно использовать твоё имя в своих целях. Ну, и следом ещё чего-нибудь навесим. Сейчас мои юристы работают над этим. Думаю, после такого фееричного провала в «Марин-групп» он не задержится. Навряд ли они будут рисковать имиджем и дальше.

Прикусываю нижнюю губу и перевожу взгляд на тёмные воды залива. Чайки с каким-то оголтелым безрассудством носятся вдали. Очередной порыв ветра обдаёт меня ледяной свежестью. Возов, тендер, сцена в кабинете со службой безопасности, появление Германа на моём пороге — всё такое далёкое, такое неважное. Несущественное, словом. Но Варя внутри меня как бы наклоняет голову к плечу и одобрительно кивает. Выходит, Островского заботит моё доброе имя, раз он первым делом бросился его отстаивать. Возов же получит по заслугам.

— Ты знаешь, мне его совсем не жаль, — озвучиваю мысли.

— Мне уж подавно, — смотрю на Германа и замечаю, как его лицо на секунду искажается от боли. — И дело не в тендере, Варь. А в тебе.

Я молча жду продолжения, потому что вот, кажется, мы и подобрались к самому основному.

Герман снова заглядывает в свою папку и достаёт из неё моё заявление на увольнение. Фото, распечатанное на листе, именно его он мне и предъявляет.

Смотрю, как листок гуляет под внезапным порывом ветра, пытаясь вырваться из пальцев Германа. Если б вырвался, то улетел бы далеко и канул в залив. Но ведь это моё решение, обдуманный выбор. Почему же так больно?

— Ты же не думала, что я это подпишу, — хрипло произносит Островский.

Я опускаю голову, жму плечами. В его голосе нет ни угрозы, ни обиды, простая констатация факта.

— Так будет лучше, — говорю то, что думаю.

— Лучше? Кому, Варь? Мне уж точно нет. Тебе? Сомневаюсь. Ты же любишь эту работу.

Я снова пожимаю плечами и настойчиво повторяю.

— Так будет лучше.

Ёжусь под новым шквалом ветра, а он крепчает, и небо уже не такое ясное. Всё-таки будет снег.

До меня долетает глубокий вдох Германа.

— Я понимаю, почему ты его написала, но… я не могу тебя отпустить. Уж точно не так.

Пусть от этих слов в груди сладко ноет, но приходится ему напомнить.

— Ты же с самого начала хотел, чтобы я ушла. Разве не в этом был весь смысл?

— Нет. Не так.

— А как?

— А вот так.

Наблюдаю, словно зачарованная, как Герман складывает лист пополам и рвёт моё заявление на две аккуратные части, как бы говоря, что спорить, доказывать и отстаивать свою точку зрения тут бесполезно.

А потом достаёт из папки очередной документ и отдаёт мне. На автомате я его принимаю.

— Что это?

Почему руки дрожат? Точно не от холода.

— Это приказ о твоей командировке. Ты же не хотела быть привязанной к одному месту. Сама ведь говорила, что разъезды «нужны тебе как воздух». Так дыши, Варя. Я не могу и не хочу привязывать тебя к одному лишь офису. И к себе. Да и не имею права, наверное. Не после всего, что я тут нагородил.

Он качает головой, будто самому сложно представить, что это действительно случилось между нами.

— Я уже всякого передумал за эту неделю. Даже дела с тендером шли сами по себе, без моего участия. Хотел сорваться к тебе и сорвался, а, приехав, понял, что так снова ничего не выйдет. Чтобы ты ко мне вернулась, мне надо тебя отпустить. Наверное. Если любишь, отпусти, да?

Я помню, ты сказала, что прощаешь меня, хотя я и не просил прощения. Так вот, Варя… я прошу прощения. Я бы хотел сказать тебе больше, но боюсь, что сейчас это будет звучать фальшиво.

Он берёт меня за свободную руку, наклоняется, прижимает тыльную сторону моей ладони к своему лицу. Меня прошибает, словно током. Хочется прильнуть к Герману, заключить его лицо в ладони и целовать. Вот как он действует на меня.

Островский смотрит на меня из-под бровей. В его тёмно-зелёных глазах написано всё… абсолютно всё, что он чувствует. Всё без слов понятно. Кажется, я начинаю дрожать, а дыхание сбивается.

Пока Герман говорит, в моей голове начинает биться мысль: я не хочу, чтобы ты меня отпускал… я не хочу, чтобы ты меня отпускал… Мне надо ему сказать это. Надо… что я не хочу, чтобы он отпускал меня.

Но другая Варя, более здравомыслящая, более взрослая, та, что живёт не эмоциями, а разумом говорит: он прав, отпустите друг друга. Вам обоим нужно время и пространство.

Ты дала пространство ему, теперь он даёт тебе его. Так бери.

Взгляд опускается в приказ о командировке.

— Далеко, — сглатываю я. — И уже скоро, — обращаю внимание на дату.

— Заодно японский подтянешь, — внезапно усмехается Герман.

— Было б что подтягивать, — в тон ему отвечаю я. — Но… почему я?

— Потому что тендер перешёл к нам благодаря тебе. Это твоя победа, Варя. И я, правда, безмерно благодарен. Даже не смотря на то, что я сделал, ты помогла.

Замираю. Вот они, те слова, которых я даже не ждала. В груди начинает печь, сердце ухает, снова бьётся неровно и торопливо.

— Я помню всё, что я тебе сказал той ночью. Я действительно не могу без тебя. Я буду скучать.

И я тоже… — бьётся в висках. — И я тоже…

— До Токио тринадцать часов лёту. Выдержишь? — Герман одаривает меня скептическим взглядом, но в глазах плещутся ироничные искры.

Усмехаюсь, но киваю.

— Конечно. Курс борьбы с аэрофобией… я проходила у лучших.

Конечно, он помнит. И я помню.

И такое сложно забыть, когда жизнь то и дело сталкивает нас. Это не насмешка, не издёвка, не ирония. Судьба в самом кристально-чистом её проявлении.

Мы оба встаём со скамьи и поворачиваемся лицом друг к другу. Ладони Германа ложатся мне на предплечья и поднимаются выше, обхватывая руки. Он словно бы пытается меня согреть, хотя, может, на самом деле, ему просто хочется трогать меня. Как и мне его.

Осмелев, я провожу кончиками пальцев по свитеру в вырезе куртки. Хватаюсь за собачку молнии и тяну вверх. Ветер что-то совсем разбушевался.

— Отвезти тебя домой? — спрашивает он. — Поедешь… со мной?

Мне хватает пары секунд, чтобы кивнуть.

44

Выхожу из парадной. На Шпалерной уже ждёт такси. Мой рейс из Пулково практически в половину седьмого. Мысленно настраиваюсь на короткую пересадку в Москве и долгий полёт до Токио.

Может быть, даже хорошо, что голова занята. Так больше возможности не думать о Германе.

Но как о нём не думать, когда забравшись в тёплый салон такси, получаю короткое сообщение: «Хорошей дороги и спокойного полёта. Я буду ждать тебя».

Мы не виделись уже пару дней. Герман уехал в московский офис по делам и, честно говоря, мне его жутко не хватает. Мы сталкиваемся только на работе, иногда, если я не на машине, он подвозит меня до дома. И я замечаю, как сильно сжимаются его пальцы на руле, что аж костяшки белеют. Может, держится из последних сил, чтобы не сорваться и не напроситься в гости? Честно говоря, я уже сама готова пригласить его на чашечку кофе.

С продолжением? — спрашивает мой внутренний голос, и я мысленно закатываю глаза.

Прошедшая неделя была заполнена встречами с сотрудниками Кирилла Максимовича и подготовкой к командировке. Я вновь окунулась в круговерть рабочих задач, коротких брифов и конференц-коллов. Всё привычно, всё как всегда. И присутствие Германа рядом, его поддержка и забота много для меня значат. Он постепенно накидывает мне новой информации, выходящей за рамки моих основных обязанностей. Даже закрадывается подозрение, а уж не к новой ли должности он меня готовит? В любом случае то, что он готов делиться опытом и знаниями, меня окрыляет.

Такси едет по заснеженной улице, даже удивительно видеть в начале декабря такое безобразие на дороге. Это первый густой снегопад зимы. Надеюсь, вылет из-за него не отложат. В воздухе беснуются мириады белых хлопьев, метель стелется, скользя потоками по асфальту.

А я снова перечитываю сообщение от Германа. И от этой короткой приписки «Я буду ждать тебя» щемит в груди. Я бы ответила: «Я буду ждать, когда вернусь к тебе».

Островский держит слово, он даёт мне пространство и не давит. Хотя я уже сама готова сдаться. Потому что желание обнять его, уткнуться носом в шею, обхватить руками плечи, прижаться всем телом и вдохнуть поглубже — просто нестерпимо. Это мой мужчина. От и до. И он нужен мне, а я нужна ему.

Мне хочется просто любить его, без всяких за что-то или вопреки, и чтобы он… любил меня. Чтобы всё было так же горячо и искренне, как много лет назад и несколько недель до сегодняшнего дня.

У всех своя история, а у нас вот такая. Неидеальная. Но в наших руках и возможностях что-то исправить.

Я всё ещё помню его «я не могу без тебя» и «ты у меня под кожей», и то, что он держит расстояние, наверное, стоит ему многих усилий. А мне мыслей — хочу ли я, чтобы он и дальше это расстояние удерживал?

Вещей у меня с собой немного. Я быстро прохожу предполётный досмотр и сижу на ряду кресел возле гейта, ожидая, когда объявят посадку.

Когда самолёт отрывается от взлётно-посадочной полосы, за иллюминатором кружит снег, а я спокойна, как некогда. Смотрю на этот безумный нескончаемый хоровод и огни города, растворяющиеся в матовой бесконечности.

Сердце стучит ровно. Мне не хочется зажиматься от страха или читать молитвы всем богам сразу, или перебирать в уме факты, свидетельствующие о безопасности воздушного транспорта над любым другим способом передвижения. Да и при взлёте я давно уже не считаю. Кое-кто когда-то славно потрудился над моим спокойствием.

Перелёт до Москвы совсем короткий, я даже не замечаю, как проходит этот час, и на пересадку мало времени. В отличие от первого части маршрута, здесь много иностранцев, они шумные и вылет под ночь. Но мы движемся навстречу солнцу, так что в Токио я прибуду в разгар дня.

Половину полёта я не сплю, смотрю пару новинок в мультимедийной системе. В кино я редко хожу, а все новые релизы обычно захватываю в дороге. Вот сейчас навёрстываю то, что пропустила. Моей соседке, правда, совсем не нравится, что экран светится, мешает, поэтому приходится вскоре отключиться и попытаться подремать.

В четырнадцать пятнадцать по местному я в Токио. За бортом почти десять градусов тепла. А меня забавит мысль, что я так и не удосужилась обзавестись хотя бы минимумом фраз для более вежливого общения. Не до этого было. Сегодня, пока буду прохлаждаться в отеле, обязательно подготовлюсь усерднее. Надо будет перечитать все записи, которые взяла с собой и пройтись по списку ценных указаний и советов от Германа.

Хватит уже думать про Островского, пора сосредоточиться на работе. Ближайшие две с половиной недели я проведу в Токио, и у меня есть целых полтора дня, чтобы прийти в себя. Чем займусь сегодня? Определённо сном, — приходит тут же ответ, — всё-таки спать в самолётах я так и не научилась.

Выхватываю багаж с ленты, двигаюсь к выходу. Аэропорт, словно улей. Он не только гудит от голосов и объявлений по громкой связи на трёх или даже больше языках, он будто вибрирует от перемещающихся по нему масс народа. Теперь в этом рое мне надо найти табличку со своим именем. Невольно вспоминаю, как в ноябре собственноручно встречала Такаши в Пулково, теперь же сама в роли делового туриста и мне полагается индивидуальный трансфер.

В зоне прибытия, кажется, случился небольшой Армагеддон, потому что разом приземлились несколько международных рейсов, и вся толпа хлынула наружу. Иду вперёд, взглядом перескакивая с таблички на табличку. Не то. Не то. Не то.

Взгляд цепляется за родные буквы, даже сразу не понимаю, что написано кириллицей. Меня просто смущает, почему вместо Варвары, там Варюша Мельникова и пририсованное сердечко в левом уголке.

Вскидываю взгляд вверх и замираю.

Я буду ждать тебя… Я буду ждать тебя… Я буду ждать тебя…

Это всё, о чём я сейчас могу думать.

Ноги сами собой несут меня навстречу Герману. Это будто странный сон. Может, я всё ещё в полёте и до сих пор сплю? Но нет, земля под ногами вполне материальна, а мир вокруг — реален.

Меня потряхивает, когда останавливаюсь рядом с ним.

— Ты… — это и обвинение, и удивление, всё сливается в одном коротком слове «ты».

Герман кивает, но молчит. Зато взглядом буквально пожирает меня, словно мы не виделись целую вечность, а не несколько дней. Под этим взглядом мне резко становится жарко. Куда же подевалось всё его красноречие? А моё?

— Варя, Варюша… — наконец, его прорывает.

— Что это? — я чуть усмехаюсь, показывая на табличку и пририсованное сердечко.

— Немного романтики не помешает. — К Герману возвращается его лёгкая усмешка и ямочка на левой щеке тут как тут. — Хотел встретить тебя с букетом цветов, но потом подумал, а вдруг ты будешь не рада видеть меня и отходишь этим самым букетом?

— Что ты, — улыбаюсь в ответ, — я бы никогда так не поступила с… цветами.

Островский полностью сдаётся. Смеётся звучно, а затем тянется ко мне, чтобы обнять. Вещи сыплются из наших рук, когда мы, позабыв обо всём, прижимаемся друг к другу.

— Варь… я не могу без тебя, — его ладони повсюду: на моей спине, плечах, сейчас сжимают волосы, пока губы жарко шепчут прямо в ухо. — Я не хотел мешать… я не буду мешать. Это поездка только твоя. Хочешь, шли меня к чёрту.

— Ещё чего! — выдыхаю, чувствуя, как меня охватывает дрожь.

— Весь твой график командировок уже согласован. Клянусь, это единственная, где я навязываюсь.

Сказать, что я рада видеть Германа, это ничего не сказать. Это он удачно «навязался». Я уже переболела ситуацией, в большей мере за ту неделю, что отсутствовала. Теперь ощущаю небывалый прилив сил, мне многое хочется делать, но ещё больше хочется, чтобы Герман был рядом. Поддерживал и направлял. Любил меня…

— Любимая, — снова шепчет он, — мне всё кажется, сколько бы раз я не сказал прости, будет мало. Я хочу, чтобы у тебя… у нас всё было хорошо.

— Я тоже этого очень… очень хочу.

Мы слегка отстраняемся, и наши взгляды пересекаются, а дальше всё — пропасть, куда мы летим оба, стоит нашим губам соприкоснуться. Это будто электрический разряд, нет, цунами, сметающее всё на своём пути. Последний раз был так давно и уже даже стёрся из памяти. Мягкими ласкающими движениями языка Герман приоткрывает мой рот, спрашивая, можно или нельзя. Я не хочу его отталкивать и, конечно, не оттолкну, потому что сама с ума схожу от накала эмоций и чувств. Его вкус, запах, острые пронизывающие вспышки внизу живота, подкосившиеся коленки, когда во всём мире единственный надёжный ориентир — его широкие плечи, в которые я вцепилась, как в спасательный круг. И мне хочется тонуть, я готова тонуть, и тону в нём. И в нашем мире, который снова оживает, стоит поцелую лишь слегка затихнуть.

— Ты сумасшедший! Сейчас… полиция прибежит. Это преступление — целовать «так» среди бела дня и толпы.

— Ага, полиция и комитет по этике, — усмехается Герман и подмигивает мне.

Прикрываю рот ладонью и сдерживаю рвущийся смех.

— Убери, — просит Островский, целуя тыльную сторону моей ладони, и я убираю.

Он снова добирается до моих губ. Продолжая их целовать крепко и глубоко. Его руки лишь сильнее стискиваются вокруг меня. Такое ощущение, что я готова раствориться в Германе.

— Я люблю тебя… — несколько коротких нежных поцелуев в губы.

— Любую? — не могу удержаться я.

— Всю, — с большой серьёзностью отвечает он, а затем с особой бережностью заключает моё лицо в свои горячие ладони. — Я бы хотел сказать: начнём всё заново, но я не хочу забывать о нашем прошлом, даже о неприятных моментах. Об этом надо помнить, чтобы никогда их не повторять больше.

Я понимаю, что он хочет сказать. У меня на этот счёт есть и своё мнение. Хотела бы я выбросить что-то из нашего прошлого? Только самую малость. Наше прошлое делает нас нами. И более сильными тоже.

— У меня кое-что есть для тебя, — таинственно заключает Герман.

— Интересно, что же это, — в тон отвечаю я и чуть ли не разочарованно стону, когда он отстраняется, чтобы наклониться и поднять подарочный пакет, стоящий у наших ног.

— Подумал, что не будем нарушать принятых традиций.

Со смешком он достаёт какие-то смешные сандалии из дерева с двумя параллельными планками на подошве.

— Это?..

— Это называется гэта. Примеришь позже? Хотя, по-моему, с размером я не прогадал.

Ещё бы! Кажется, Герман столько раз покупал мне обувь, что с закрытыми глазами выберет нужный.

— Боже, а как на них передвигаться? — осматриваю странную конструкцию.

— Сейчас в отель приедем и покажешь.

В голосе Островского столько скрытого обещания, которое невозможно проигнорировать. Ничего не могу поделать, но румянец сам бросается на мои щёки. Чтобы скрыть смущение, задорно бросаю в ответ.

— А кимоно ты не захватил? И эти… как их там, спицы такие для причёски. Чтобы образ был законченным.

— Ммм… нет, но если надо, я сейчас всё быстро организую.

— Нисколько не сомневаюсь в твоих организаторских способностях, но, наверное, это всё же лишнее.

Герман собирает наши вещи, часть ставит поверх моего чемодана, часть закидывает себе на плечо, меня обнимает свободной рукой и ведёт к выходу, рассекая толпу суетящегося народа. Все заняты своими делами, спешат куда-то, бегают, беспокоятся, а я чувствую небывалый подъём и тёплые волны счастья, в которые ныряю с головой.

Кажется, у Германа схожие чувства, потому что именно их он и озвучивает.

— Боже… так странно, Варь… кажется, только с тобой я чувствую себя по-настоящему счастливым. Ни одно из моих достижений, ни одна из побед мне такой радости не приносили. Как ты.

Даже не знаю, что теперь дороже для меня «я тебя люблю» от Германа или это своеобразное признание. Или констатация факта, что я «у него под кожей». Также как и он у меня.

Раньше я боялась полётов. А теперь, рядом с Германом, чувствую себя окрылённой.

Я готова лететь вперёд.

Только бы он всегда держал меня за руку.

Эпилог

Восемь лет спустя

— Мам, ну так что? Ты согласилась?

Мы сидим в гостиной нашего дома на Таврической и перебираем коробку с фотографиями. Да-да, они в коробке, потому что у меня никогда не хватает времени оформить всё в красивый семейный альбом. Обычно я по привычке выбираю самые удачные и отсылаю в печать, а дальше — они оседают вот в этой огромной картонке. До лучших времён, как я надеюсь.

Мы убирали новогоднюю мишуру в кладовку, наткнулись на фотографии и зависли, как всегда, за разглядыванием.

Сейчас Олежка достал снимок с самого дна. Там как раз расположились фото из нашей поездки в Рио, той самой, когда мы с Германом только познакомились. Чудесный вид с вершины на город и треугольники дельтапланов, кружащих над заливом. И разговор как-то сам собой скатился к моей аэрофобии. Пришлось, правда, объяснять шестилетнему ребёнку более подробно, что это такое.

— А ты как думаешь, я согласилась?

— Ну… мы же летаем на море… и ты не боишься, вроде… я думаю, что да, согласилась.

Я ерошу тёмные кудри сына, с любовью глядя в его зелёные глаза. Они не похожи ни на мои, ни на Германа, это ещё одна третья вариация красивого изумрудного цвета. А ещё мне нравится, что сын не уклоняется от моих ласк, хотя все говорили: вот подрастёт, будет бегать от тебя. Но Олежка не такой. Он даже не терпит. Просто он ласковый ребёнок, растущий в любви. Когда сын улыбается, на его щеках расцветают ямочки — совсем, как у отца.

— Правильно думаешь, родной, — подмигиваю и удивлённо округляю глаза. — Только я сама до сих пор в шоке, что согласилась.

Мой мальчишка хихикает, отдавая мне снимок.

Помню, что прежде чем я решилась, Герман долго уговаривал меня, таскал на эту гору ни один день. Это была тяжёлая кропотливая работа с его стороны, но она возымела результат. В моей памяти навсегда сохранилась та секунда — осознанный шаг в пропасть, и миг восторга от первого, пойманного крылом потока ветра. Собственно, было и не так уж страшно с таким инструктором как Герман, вот точно.

Если честно, я по жизни такая. Когда боюсь чего-то, мне надо дойти до последней степени отчаяния, чтобы страх преодолеть.

— О чём задумалась? — поцелуй в макушку от мужа возвращает меня в реальность.

Сын уже убежал к себе в комнату уложить книги и игрушки для поездки к бабушке на выходные, а я так и сижу с коробкой на коленях.

— О том, что надо найти время и, наконец, привести вещи в порядок.

Киваю на снимки.

— Свежо преданье, — хмыкает Герман.

— Нет-нет, в этот раз я решительно настроена.

— Я запомнил, — подмигивает он. — Отвезу мелкого и вернусь. Или хочешь с нами?

— Лучше ужином займусь.

И собой… — мысленно добавляю я.

Хотя до квартиры Лидии Васильевны совсем недалеко, но, может, Герман останется у мамы на чай, и у меня будет чуть больше времени.

Провожаю своих мужчин, долго обнимаюсь с Олежиком. Вот так всегда. Мы будто не на пару дней расстаёмся, а на целую неделю.

— Поцелуй меня? — сын показывает на свою щёку, и я улыбаюсь.

Это маленькая традиция привязалась к нам, когда ему было года четыре. Нельзя уйти из дома без поцелуя.

— С удовольствием, — киваю и наклоняюсь чмокнуть его в щёчку.

Боже, это ж всего-то несколько лет пройдёт, и мой малыш будет выше меня ростом. Судя по тому, как он вымахал за последний год, сын станет таким же высоким, как и папа.

— А меня? — наклоняется уже ко мне Герман с ироничной улыбочкой.

— Обязательно, — шепчу и тянусь к нему, касаясь чуть шершавой от дневной щетины щеки.

Только за ними закрывается дверь, я лечу на кухню, гремлю посудой, хлопаю дверцей духовки, вываливаю овощи для салата в раковину. Скорость просто астрономическая.

Пока еда готовится, я уже в ванной. Привожу себя в порядок. Облачаюсь в новый шикарный комплект нижнего белья, который купила пару месяцев назад для особого вечера вдвоём. Вот как сегодня. Ощущения странные какие-то, будто тесноват. Чёрт, это всё новогодние праздники и вереница гостей. Даю себе обещание, что со следующей недели по четыре вечера буду тратить в бассейне.

Ага, обещай… было уже, — подключается мой внутренний голос. — Как там Герман сказал? Свежо преданье.

Дела в фирме устойчивой всё это время идут в гору, и работы только прибавляется. Три года я честно просидела в декрете, хотя и рвалась выйти раньше. Хорошо, что Герман уговорил не торопиться, и я рада, что послушала его. Время, проведённое с ребёнком, бесценно. Как можно было бы променять его на офис? Думаю, что сложно быть и мамой маленького мальчика, и супер-деловой женщиной, хотя я очень стараюсь. Но совместить всё это без потерь нереально.

Надеваю лёгкое синее платье, которое так полюбилось Герману ещё и потому, что его очень легко снимать. Оно с запáхом, и мужу нравится разворачивать меня из ткани, будто я — новогодний подарок.

Когда Герман возвращается, у меня уже почти всё готово. Стол сервирован на двоих. Осталось только разложить приборы и достать бокалы.

Муж подходит и обнимает со спины. Поворачиваю голову, чтобы прижаться губами к прохладной после январского уличного мороза щеке. Объятья у Германа всегда крепкие и надёжные, и мне так приятно таять под его руками. Ладонями он проходится по моим бёдрам, животу и выше, задевая грудь. Эти маленькие как бы ненавязчивые касания, которыми мы одариваем друг друга в течение дня, словно долгая прелюдия к ночи.

— Всё хорошо? — спрашиваю о поездке.

— Прекрасно. У них там свой мир, сама же знаешь. Любимый внук и бабушка в действии. Когда уходил, сборка нового конструктора была в самом разгаре.

— Точно, — киваю. — Кстати, Олежка отрыл фото из Рио. А давай… ещё раз туда съездим? — озвучиваю то, что давно крутится в моей голове.

После этих слов взгляд Германа вспыхивает и затухает. В Рио мы летали в наше свадебное путешествие и решили, что обязательно ещё вернёмся. Только круговерть дел и забот всё никак не отпускает.

— Не уверен, — аккуратно начинает Герман, а затем, чтоб смягчить свои слова коротко целует меня в висок. — Не уверен, что долгий трансатлантический перелёт сейчас хорошая идея.

— Почему? — губы сами собой недовольно поджимаются.

Наверное, я сейчас напоминаю маленького ребёнка, у которого в новогоднем подарке оказалась совсем не та игрушка, которую он рассчитывал получить. Обычно я более спокойна к отказам, даже готова выслушать разумные доводы в пользу, почему сейчас не стоит этого делать. Только вот прямо в данный момент на глаза внезапно наворачиваются слёзы. Видимо, я рассчитывала на более бурную и согласную реакцию мужа. Почему мне так по острому обидно?

— Ты чего, Варюш?

Кажется, Герман немного удивлён моими близкими слезами. Приходится моргнуть несколько раз, чтобы собраться и ещё раз спросить:

— Почему?

— Ну… — Герман пытается подобрать слова, — мне так кажется.

— Ему так кажется, — бросаю я, — отличное объяснение. Сказал бы лучше как есть — некогда.

— Время для семьи я всегда найду, — подмигивает он, когда замечает, что я чуть успокоилась. — Давай позже слетаем.

— Позже — это когда? — требую ответа.

— Годика через два. Нет… лучше через три.

— Ничего себе, — потрясённо говорю я, — ну, ладно.

Это «ну, ладно» получается каким-то чересчур обиженным. Чтобы отвлечься, я достаю бутылку с красным сухим, ставлю на стол и берусь за штопор. Герман смотрит на вино, затем на меня, вопросительно приподнимает брови, потом подходит и аккуратно забирает у меня штопор.

— Сам откроешь?

Он медлит.

— Может быть, давай без алкоголя? Хочешь… сока сделаю? Я вчера вкусные апельсины купил. Как ты любишь.

Смотрю на него с подозрением. Какой-то Герман странный вернулся.

— Тебе же за руль потом не надо. Или… ты куда-то ехать собрался? — с подозрением интересуюсь я.

— Нет, — просто отвечает он. — На этих выходных я весь твоя. А ты моя, — опять подмигивает он с огромным обещанием во взгляде.

И от этого обещания по телу проносится электрический разряд. Может, к чёрту его, этот ужин, а?

Герман убирает бутылку вина со стола, и память тут же услужливо подкидывает, что муж не только сегодня такой странный. Даже на праздниках в моём бокале всегда оказывалось что-то безалкогольное, лишь под бой курантов я выпила шампанское, да и то не до конца.

— Герман, в чём дело? — тут же выпаливаю я.

Я вижу какую-то безграничную нежность в его взгляде, когда он разворачивает меня к себе лицом, чтобы поцеловать.

— Как ты себя чувствуешь?

— Прекрасно! — восклицаю я. — А что случилось?

— Думал, ты мне скажешь, — улыбается он ещё шире. — Ты стала немного рассеянной, спишь подолгу, плачешь над лирическими песнями по радио. Когда мы занимаемся любовью, у тебя каждый сантиметр кожи откликается на ласку. А ещё на неделе перед новым годом, пока отдыхали на Финском, мы немного потеряли голову, помнишь?

Вспыхиваю моментально. В общем, это удивительно, что даже после, считай, восьми лет брака, мой муж порой вгоняет меня в краску, как невинную девочку. То своими откровенными словами, то двусмысленными комментариями.

— Островский, ты на что намекаешь? — подозрительно прищуриваюсь, хотя в словах мужа есть резон.

Если задуматься, я уже какое-то время чувствую некоторые изменения в своём теле. Только я их удачно игнорировала, списывая на суету праздников, семейных и рабочих дел. Заданный Германом прямой вопрос шансов на дальнейшее игнорирование не оставляет.

— Я не намекаю, — разводит он руками, — думал, ты мне точно скажешь.

— Точно скажет только тест, — отрезаю я, а потом громко ахаю.

Потому что Герман без всякого предупреждения, мягким рывком притягивает меня к себе и целует так глубоко и нежно, что тело моментально откликается на его призыв.

Секунду спустя я оказываюсь подхваченной на руки.

— А ужин? — с некоторой растерянностью между поцелуями бормочу я.

Но муж уже выбрал свободную поверхность в комнате, куда и несёт меня.

— Позже, — отрезает Герман, начиная разматывать замысловатый поясок платья. — Нам же надо позаботиться, чтобы тест показал правильный результат?

Тест, конечно, показал бледную вторую полоску, но удостовериться всегда лучше у специалиста. Так что две недели спустя я у гинеколога, и Герман напросился со мной. Ждёт в машине, пока идёт приём.

Где-то с лета мы с Германом снова начали заговаривать о детях. Ещё до начала всех этих разговоров, я видела, что ему очень хочется ещё одного, да и мне, честно говоря, тоже. Никогда не понимала, когда женщины заявляют: мой просит ребёнка. Мне всегда такая формулировка казалась странной. До той поры, пока Герман не начал «просить». Ну, как, просить? Бросать иногда фразы, что вот здорово было бы нам подумать о дочке. Или вспоминать, как прекрасна я была в первую беременность. Да уж… прекрасна. Округлившаяся, неповоротливая, мыслями уходящая в себя. Но Герман был так трогательно терпелив и предусмотрителен, не пылинки сдувал, конечно, но что-то вроде. Так что, вспоминая тот период, я уже и сама начала подумывать, а почему бы и не повторить?

Вот на этой волне мы всё чаще теряли бдительность. Как в ту неделю перед новым годом.

Счастливая выпархиваю из дверей клиники в первую январскую оттепель. Герман отрывается от машины и спешит мне на встречу.

— Да? — с надеждой спрашивает он, хотя мой сияющий вид, я так думаю, и есть самый лучший ответ.

— Да, — счастливо смеюсь я.

В бережных объятьях мужа тепло и радостно. Ловлю губами его горячие губы, поцелуями покрывающие моё лицо.

Когда мы слегка отстраняемся друг от друга, Герман расстёгивает пальто и опускает руку во внутренний карман.

— А я тут, пока ты была у врача, кое-что прикупил.

Редко вижу, когда Герман смущается, но сейчас, кажется, как раз тот самый момент.

Он берёт меня за руку, разворачивает ладонь кверху и ставит на неё белые вязаные пинетки.

— Самая лучшая обувь для моих девочек.

— Погоди, — смеюсь я, но воздух выходит из лёгких маленькими короткими рывками, потому что от вида детской, нет, младенческой обуви в больших мужских руках, в груди всё замирает, стискивается с многотонной силой. — Погоди… девочка или мальчик… это же ещё неизвестно.

— Очень хочу, чтобы была девочка, — отвечает Герман и с безграничным глубоким чувством во взгляде добавляет: — А ты, любимая, всегда даёшь мне то, чего я хочу.