Как говорить с детьми, чтобы они учились бесплатное чтение

К решению стать педагогом меня подтолкнули воспоминания о моих собственных учителях – и о тех, кого я любила, и о тех, кого ненавидела.

У меня был огромный мысленный список всего того, чего я не должна никогда говорить своим ученикам и чего не должна делать в классе. Я точно знала, что должна быть бесконечно терпеливой и понимающей учительницей. Во время обучения в колледже я пришла к выводу, что должна учить детей так, чтобы им хотелось учиться.

Но первый же день в «реальном» классе стал для меня настоящим шоком. Я все спланировала, но оказалась совершенно не готова к общению с 32 школьниками. Передо мной сидели 32 ученика: из них ключом била энергия, они имели свои желания и потребности и постоянно орали. Половина первого урока ушла на препирательства: «Кто украл мой карандаш?», «Отстань от меня!», «Заткнись, я хочу послушать учительницу!».

Я притворялась, что ничего не слышу, и продолжала урок, но конфликты не прекращались: «Почему я должен сидеть рядом с ним?», «Я не понимаю, что нужно делать…», «Он меня ударил!», «Она первая начала!».

Мне стало не по себе, шум в классе все нарастал. Слова «терпение и понимание» как-то выветрились у меня из головы. Этому классу нужен был учитель с железной волей и выдержкой. И тут я услышала собственные слова:

– Успокойся! Никто не крал твоего карандаша!

– Ты должен сидеть рядом с ним, потому что я так сказала!

– Мне все равно, кто первый начал! Прекратите немедленно! Сейчас же!

– Почему это ты не понимаешь? Я только что все объяснила!

– Не могу поверить собственным глазам! Вы ведете себя как первоклассники! Немедленно успокойтесь!

Один мальчик не обращал на меня никакого внимания. Он вскочил из-за парты, подошел к точилке для карандашей и начал точить карандаш. Самым строгим голосом я приказала:

– Достаточно! Немедленно сядь на место!

– Вы не можете меня заставить, – ответил он.

– Мы поговорим об этом после уроков!

– Я не могу задерживаться. Мне нужно на автобус…

– Тогда мне придется вызвать в школу твоих родителей.

– Вы не сможете нам дозвониться. У нас нет телефона. К трем часам дня я была полностью обессилена. Дети выбежали из класса и рассыпались по улицам. Слава богу! Теперь за них отвечают родители. Я свой срок отбыла.

Я откинулась на спинку кресла и уставилась на опустевшие парты. Что я сделала не так? Почему они меня не слушали? Что нужно сделать, чтобы достучаться до этих детей?

В первые месяцы моей работы в школе ситуация не менялась. Каждое утро я входила в класс с огромными надеждами, а к обеду чувствовала себя совершенно измотанной. Чтобы пройти требуемую программу, мне приходилось прикладывать все свои усилия. Но больше всего меня мучило то, что я постепенно превращалась в учителя того типа, который был мне неприятен больше всего. Я становилась злой и раздраженной, командовала и унижала своих учеников, а они становились все более упрямыми и бестолковыми. Время шло, и оставалось только гадать, сколько еще я выдержу.

На помощь мне пришла Джейн Дэвис, классный руководитель соседнего класса. Когда я излила ей душу, она принесла мне собственный экземпляр книги «Как разговаривать так, чтобы дети слушали, и как слушать так, чтобы дети говорили».

– Не знаю, поможет ли тебе, – сказала Джейн, – но эта книга буквально спасла меня! Без нее мои собственные дети давно свели бы меня с ума. Да и в классе мне стало легче справляться!

Я поблагодарила Джейн, взяла книгу, положила ее в портфель и забыла о ней. Через неделю я лежала в постели с простудой. Делать было нечего, и я открыла книгу, которую дала Джейн. Мне сразу же бросились в глаза слова, набранные курсивом:

Между чувствами и поведением детей существует прямая связь.

Когда дети испытывают правильные чувства, они правильно себя ведут.

Как же помочь им испытывать правильные чувства? Просто нужно понять и принять то, что они чувствуют!

Я откинулась на подушку и закрыла глаза. Могу ли я принять чувства моих учеников? Я стала прокручивать в голове диалоги с детьми, которые произошли у меня на этой неделе.

Ученик: Я не могу писать.

Я: Это неправда.

Ученик: Но я не могу придумать, о чем бы написать.

Я: Нет, можешь! Перестань жаловаться и начинай писать.

Ученик: Я ненавижу историю. Какое мне дело, что произошло сто лет назад?

Я: Тебе есть дело… Очень важно знать историю своей страны.

Ученик: Это скучно.

Я: Нет, не скучно! Если ты будешь серьезным, тебе будет интересно.

Удивительно! Я всегда твердила детям о праве каждой личности на собственное мнение и собственные чувства. Но на практике получалось так, что, как только дети начинали выражать свои чувства, я тут же подавляла их. Начинала спорить с ними. Смысл моих слов заключался в одной простой фразе: «Твои чувства неправильны, поэтому ты должен слушать меня».

Я села в постели и попыталась вспомнить. А не так ли разговаривали со мной и мои учителя? Мне вспомнился один случай в старшем классе, когда я получила плохую оценку и учитель попытался успокоить меня.

– Тебе не о чем беспокоиться, Лиз, – сказал он. – Дело не в том, что у тебя нет способностей к геометрии. Ты просто не сосредоточилась. Тебе нужно было целиком сосредоточиться на задаче. Главная твоя проблема в том, что у тебя неправильное отношение к учебе.

Наверное, он был прав. У него были самые лучшие намерения, но после этого разговора я почувствовала себя глупой и бестолковой. В какой-то момент я даже перестала слушать учителя и просто наблюдала за тем, как двигались его усы, дожидаясь, когда он, наконец, закончит и я смогу уйти домой. Не те же ли чувства испытывают сейчас и мои ученики?

В течение нескольких недель я пыталась более чутко воспринимать чувства своих учеников и реагировать на них адекватно:

– Выбрать тему для сочинения действительно нелегко.

– Я знаю о твоем отношении к истории. Ты не понимаешь, почему людям есть дело до того, что происходило так давно.

Это сработало. Я сразу же заметила, что дети стали вести себя по-другому. Они кивали, смотрели мне прямо в глаза и больше со мной разговаривали. Но однажды Алекс заявил:

– Я не хочу идти на урок физкультуры, и никто меня не заставит!

Этого было достаточно. Я не стала мешкать ни минуты. Ледяным тоном я заявила:

– Ты пойдешь на урок или отправишься в кабинет директора!

Почему признать право ребенка на собственные чувства так трудно? За обедом я задала тот же вопрос вслух. За моим столом сидели Джейн и другие учителя. Я поделилась с ними своими мыслями по поводу прочитанного в книге.

На защиту учителей выступила член родительского комитета Мария Эстер.

– Вы учите столько детей, – сказала она, – и вам нужно научить их очень многому. Как же вы сможете обращать внимание на каждое сказанное слово?

Джейн задумалась.

– Если бы взрослые, – сказала она, – больше думали о своих словах, то нам не пришлось бы теперь от многого «отучаться». Это нужно признать. Все мы – продукт собственного прошлого. Мы разговариваем со своими учениками точно так же, как с нами разговаривали родители и учителя. Я знаю это по личному опыту. Даже дома, с собственными детьми, мне очень трудно отказаться от старого сценария. Чтобы перейти от «Это не больно. Это всего лишь маленькая царапина» к «Да, от царапин бывает больно!», мне пришлось много работать над собой.

Учитель физики, Кен Уотсон, очень удивился:

– Я что-то пропустил? – сказал он. – Не понимаю, в чем разница…

Я задумалась, пытаясь найти пример, который позволит Кену понять разницу, а потом услышала слова Джейн.

– Представь, что ты – подросток, Кен, – сказала она. – И тебя только что приняли в школьную команду – баскетбольную, хоккейную… любую…

– В футбольную, – улыбнулся Кен.

– Хорошо, в футбольную, – кивнула Джейн. – А теперь представь, что ты пришел на первую тренировку, радостный и возбужденный. А тренер отозвал тебя в сторонку и сказал, что тебя уже исключили.

Кен застонал.

– А потом, – продолжала Джейн, – ты увидел в холле своего классного руководителя и решил рассказать ей о произошедшем. Представь, что я – учительница. Я могу отреагировать на твои слова по-разному. Поставь себя на место ребенка и представь, что он почувствует и подумает после моих слов.

Кен усмехнулся, достал ручку и потянулся за салфеткой.

Вот несколько ситуаций, предложенных Джейн.

Отрицание чувств

– Ты расстраиваешься на пустом месте. Мир не перевернется из-за того, что тебя не приняли в команду. Забудь об этом.

Философская реакция

– Жизнь не всегда справедлива, но нужно научиться держать удар.

Совет

– Не стоит зацикливаться на этой неудаче. Попробуй вступить в другую команду.

Вопросы

– Как ты думаешь, почему тебя не приняли? Другие игроки оказались лучше тебя? Что ты собираешься делать дальше?

Защита другой стороны

– Постарайся поставить себя на место тренера. Он хочет создать команду победителей. Ему нелегко решить, кто должен остаться, а кому стоит уйти.

Жалость

– О, бедняжка! Мне тебя так жаль. Ты так старался попасть в команду, но у тебя не вышло. Теперь об этом узнают все. Наверное, ты умираешь от смущения…

Любительский психоанализ

– Ты никогда не думал о том, что на самом деле тебя исключили из команды, потому что у тебя не лежала душа к этой игре? Думаю, что подсознательно ты сам хотел уйти из команды, поэтому все произошло правильно.

Кен умоляюще поднял руки.

– Стоп! – взмолился он. – Достаточно! Я все понял.

Я спросила у Кена, можно ли посмотреть на его записи. Он подвинул ко мне салфетку, и я прочла вслух:

– Не учите меня, что я должен чувствовать.

– Не учите меня, что я должен делать.

– Вам никогда меня не понять.

– Засуньте свои вопросы… сами знаете куда!

– Вы готовы принять чью угодно сторону, но только не мою!

– Я неудачник.

– Больше никогда не буду ничего вам рассказывать!

– Надо же, – удивилась Мария, – я говорю своему сыну Марко практически то же самое, что Джейн сказала Кену. А что же нужно делать в такой ситуации?

– Нужно признать право ребенка на огорчение, – быстро ответила я.

– И как же это сделать? – спросила Мария.

Я не знала, что сказать, и посмотрела на Джейн в поисках поддержки. Она повернулась к Кену и посмотрела ему прямо в глаза.

– Кен, – сказала она, – наверное, это очень тяжело – быть исключенным из команды, когда ты был абсолютно уверен в том, что тебя приняли. Наверное, ты очень огорчен!

– Да, – кивнул Кен. – Это был тяжелый удар. Я очень огорчен. Честно говоря, мне стало легче от того, что кто-то наконец-то понял эту простую вещь!

После этого всем нам захотелось о многом рассказать друг другу. Мария призналась, что, когда она была ребенком, никто не понимал ее чувств.

– Как же мы сможем дать нашим ученикам то, чего никогда не получали сами? – спросил Кен.

Чтобы новая реакция на чувства детей стала для нас привычной, придется немало тренироваться. Я вызвалась предложить еще несколько примеров того, как можно уважительно отнестись к чувствам школьников. Вот небольшой комикс с изображением моих примеров. Его я показала моим друзьям спустя несколько дней.

Когда чувства ученика отрицаются, он быстро теряет интерес к учебе.

Когда негативные чувства подтверждены и поняты, ученик охотно продолжает учебу.

У учителя были самые добрые намерения, но когда ученика постоянно критикуют и дают советы, ему трудно задуматься над своей проблемой и принять на себя ответственность.

Сочувственная и понимающая реакция на огорчение ученика, кивки и подтверждения помогают ребенку сосредоточиться на своей проблеме и даже самому найти решение.

Когда школьник отказывается прислушаться к здравому смыслу, это очень раздражает. Как же поступить в такой ситуации? Есть ли способ помочь девочке преодолеть свое нежелание заниматься?

Когда мы переводим желания школьника в фантазию, ему легче справиться с реальностью.

Детям трудно изменить поведение, если взрослые полностью игнорируют их чувства.

Детям легче изменить поведение, когда их чувства поняты.

Кен посмотрел на мои рисунки и покачал головой.

– В теории все звучит прекрасно, но мне кажется, что это лишняя нагрузка на учителей. Откуда нам взять время на то, чтобы помогать детям справляться с их чувствами?

Джейн оживилась.

– Время найти нетрудно, – сказала она. – Приходи в школу пораньше, уходи попозже, меньше времени трать на обед и забудь о туалете.

– Ну конечно, – кивнул Кен, – и в перерывах между планированием уроков, проверкой тетрадей, подготовкой расписания и выступлениями на конференциях (ну и между преподаванием как таковым) думай о том, что могут чувствовать твои ученики и как в фантазиях дать им то, чего они не могут получить в реальности.

Слушая Кена, я думала: «Может быть, я слишком многого хочу от учителей…»

Джейн словно прочла мои мысли:

– Я знаю, что нагрузка у учителей очень велика. Но детям очень важно чувствовать, что их понимают. Вы же знаете, что когда дети расстроены, они не могут сосредоточиться. Они не могут усваивать новый материал. Если мы хотим освободить их разум, чтобы они могли мыслить и учиться, то нам нужно уважать их эмоции.

– И не только в школе, но и дома, – понимающе добавила Мария.

Мы повернулись к ней.

– Когда мне было девять лет, – сказала она, – наша семья переехала в другой город, и мне пришлось идти в новую школу. У меня была очень строгая учительница. Когда я делала задание по арифметике, она возвращала мне тетрадку, где все неправильные ответы были перечеркнуты большими черными крестами. Она заставляла меня снова и снова переделывать упражнение, пока я не делала все правильно. Я так нервничала на ее уроках, что не могла думать. Иногда я даже пыталась списывать ответы у других детей. Накануне экзамена у меня всегда болел живот. Я говорила: «Мама, я боюсь». А она отвечала: «Бояться нечего. Просто постарайся все сделать как можно лучше». Отец тоже говорил: «Если ты все выучила, тебе нечего бояться». Но от этих слов мне становилось еще хуже.

Кен с интересом посмотрел на Марию.

– А если бы ваши родители сказали: «Похоже, этот экзамен действительно беспокоит тебя, Мария»? Вы почувствовали бы себя по-другому?

– Ну конечно! – воскликнула Мария. – Потому что тогда я смогла бы рассказать им о черных крестах, о том стыде, который испытывала, когда мне приходилось снова и снова все переделывать на глазах у всего класса.

Кен все еще был настроен скептически.

– Но разве вы смогли бы избавиться от беспокойства и лучше справиться с заданием по математике?

Мария задумалась.

– Думаю, да, – медленно ответила она, – если бы родители прислушались ко мне и позволили рассказать о своих страхах, то я набралась бы смелости и мне захотелось бы учиться лучше.

Через несколько дней после этого разговора мы снова обедали с Марией. Она улыбнулась и вытащила из сумочки маленькие свернутые листочки бумаги.

– Послушайте, что сказали мне на этой неделе мои дети, – сказала она. – Представьте, чего я не стала говорить своим детям после нашего разговора. Первая записка от моей дочери Аны Рут.

Мария развернула бумажку и прочитала: «Мама, учитель физкультуры заставил меня пробежать лишний круг за то, что я слишком медленно переодевалась, и все смотрели на меня».

Первым отозвался Кен:

– Ты не стала говорить: «А что должен был сделать учитель? Похвалить тебя? Вручить тебе медаль за то, что ты такая копуша?»

Все засмеялись, а Мария продолжила:

– А вот что сказал мне мой сын Марко: «Ма, пожалуйста, не злись, я потерял новые перчатки».

– Теперь моя очередь, – вызвалась Джейн. – «Что?! В этом месяце ты теряешь уже вторую пару. Ты думаешь, я печатаю деньги? В будущем, снимая перчатки, клади их в карман. А выходя из автобуса, проверяй сиденье и пол, чтобы они случайно не выпали!»

– А что в этом плохого? – удивился Кен. – Ты приучаешь ребенка к ответственности.

– Неправильно выбрано время.

– Почему?

– Когда человек тонет, не время давать ему уроки плавания.

– Гмм, – проворчал Кен. – Мне нужно над этим подумать… Хорошо, теперь твоя очередь, Лиз.

Мария взглянула на следующий листочек и сказала:

– Это тоже от Аны Рут: «Не знаю, хочу ли я и дальше играть в оркестре».

Я чуть не подпрыгнула на месте:

– Вы не сказали: «Мы столько денег потратили на уроки скрипки, а теперь ты говоришь, что хочешь все бросить! Твой отец очень расстроится, узнав об этом!»

Мария посмотрела на нас с изумлением:

– Откуда вы все узнали, чего я чуть было не сказала?

– Это очень легко, – улыбнулась Джейн. – Именно это говорили нам наши родители. Я постоянно ловлю себя на том, что говорю детям то же самое.

– Мария, – сказал Кен, – не томи нас. Что же ты действительно сказала детям?

– Когда Марко не смог найти новые перчатки, – ответила Мария, – я не стала ругать его. Я просто сказала: «Терять вещи очень неприятно… Как ты думаешь, не мог ты оставить перчатки в автобусе?» Он посмотрел на меня так, словно не мог поверить собственным ушам, и сказал, что на следующий день спросит у водителя.

Мария продолжала:

– А когда Ана Рут сказала, что учитель физкультуры заставил ее бегать перед всем классом, я ответила: «Ты, наверное, очень неловко себя чувствовала». Она ответила: «Да, да!» – а потом сменила тему, что для нее очень характерно, потому что она никогда мне ничего не рассказывает.

Но самое удивительное случилось потом, – рассказывала Мария. – После урока музыки дочь сказала, что не знает, хочет ли и дальше играть в оркестре. Она просто убила меня этими словами, но я сдержалась: «То есть ты и хочешь играть в оркестре, и не хочешь?» Ана Рут задумалась. А потом заговорила, и мне все стало ясно. Она сказала, что играть на скрипке ей нравится, но репетиции отнимают слишком много времени. Она почти не общается с друзьями, ей никто не звонит. Наверное, у нее вообще не осталось друзей. А потом она заплакала, а я стала ее утешать.