Die Kante und das Kind бесплатное чтение

«Ужас приоткрывает ничто. В ужасе земля уходит из-под ног. Точнее: ужас уводит у нас землю из-под ног, потому что заставляет ускользать сущее в целом. Отсюда и мы сами – вот эти существующие люди – с общим провалом сущего тоже ускользаем сами от себя. Поэтому в принципе жутко делается не «тебе» и «мне», а «человеку». Только наше чистое бытие в потрясении этого провала, когда ему не на что опереться, всё ещё тут.»

© Мартин Хайдеггер

[Das Kind]

Этот город был прекрасен.

Даже после трёх минувших этапов, которые превратили город и, по совместительству, Землю, в груду мусора социальной и архитектурной мысли, Розеделц остался великолепной красоты фреской, изображающей индустриальное поселение homo sapiens всех рас, всевозможных сексуальных ориентаций и полов, носителей всех существующих мировоззрений и философско-политических взглядов.

Город идеально устроен, обустроен и развит со всех сторон… но тогда, почему он превратился в груду мусора? Почему уже который день после исполнения последнего, третьего этапа, на территории всех округов и районов не прекращается канонада машинных сэмплов импровизированного ада? Смерть и ужас исполняли роль федерального канцлера и президента, облачая новую формальность в непримечательные оттенки власти… Всё проходило как нельзя лучше.

Формальность пускала в ход Средства, работающие по принципу сломанного телефона и подрастающего ребёнка без мотивации. Ребёнка, страдающего от плохой памяти, не убирая при этом улыбки с лица.

Средства являли собой Цель, которая заключалась в сохранении приемлемой температуры для ребёнка, постоянно вырождающегося внутри Формальности.

До поры до времени, ребёнок варился в собственном соку, явив себя прекрасному городу спонтанно, заставив принимавшую роды, уронить всё, кроме взгляда на окровавленное тельце крохотной девочки.

Это тельце переливалось тёмно-розовым и бледно-серым. До оборота в полотенце, девочка походила на свою маму чаще, чем это когда-либо произойдёт в будущем…

Минуя мелочи, принимавшая роды женщина выкрала малышку, дабы сбросить с сердца колючий ком бесплодия. Она не понесла за это никакого наказания, т.к. у той, что рожала, изначально ожидался сын… и он появился. Закрыв собой всё вокруг для собственной матери, маленький мальчик, сам того, не зная и, так и не узнав позднее, прикрыл уход сестры в чужой дом.

Было ли это ужасно? Учитывая абсолютно все последствия… нет, не было. Даже в сравнении с другими случаями, достойными внимания людей за пределами, случай с разлукой у ещё неостывшей утробы был равнозначен наплыву облаков в обещанный синоптиками голубой небосвод, с ярко-желтым диском тепла по-середине взгляда любого прохожего…

…Пока ноги долга, вопреки агонии, несли ребёнка по грани стебля берёзы карликовой, дитя уборщика улиц, в окровавленной куртке на всеобщее обозрение, точно надрыв…

ВЫРЕЗКИ

***

«В НЮРНБЕРГЕ МОЛОДАЯ ДЕВУШКА БРОСИЛАСЬ ПОД КОЛЁСА ГРУЗОВИКА. СО СЛОВ МАТЕРИ ПОГИБШЕЙ…»

***

«В РОЗЕДЕЛЦЕ РАЗОМ ВЫШЛИ ИЗ СТРОЯ ВСЕ РАДИОПРИЁМНИКИ. ЭТО…»

***

«В ОЛЬСБЕРГЕ! ИЗ ПСИХИАТРИЧЕСКОЙ КЛИНИКИ №1 СБЕЖАЛ ПАЦИЕНТ. УБИТЫ ДВА ЧЕЛОВЕКА…».

***

«В РОЗЕДЕЛЦЕ! ЗВЕРСКИ УБИТЫ МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА. ПОЛИЦИЯ СЧИТАЕТ…».

***

«ДЕНЬ СМЕРТИ В «Strichful». МОЛОДОЙ УБИЙЦА УСТРОИЛ ПОНОЖОВЩИНУ. ИЗВЕСТНО, ЧТО…»

Глава 1

1

21/07/2011

02:33AM

В Розеделцком клубе, который располагался в паре тройке кварталов от гетто, – на 100% заселённого выходцами из Средней Азии, – Матис Дётцер допивал свой последний джин на сегодня. Неважно, что новый день начался всего два с половиной часа назад. Матис знал, что такая моча с примесью ацетона, как джин, сегодня в него уже не залезет…

В клубе было достаточно людно. Достаточно, чтобы с кем-нибудь подраться, познакомиться, заняться незащищённым сексом или сделать всё выше перечисленное одновременно… с одним человеком.

«…Сегодня четверг. День, когда в клубе достаточно людей с крайне правыми взглядами…» – непринуждённо вспоминал Матис. Он даже знал парочку таких кадров, но сейчас, всерьёз он мог думать только о Дитфриде, Адалрике и Джорге.

Дитфрид… Мальчишка, которого Матис нашёл у себя рядом с диваном, на утро, после недельного запоя. Двенадцать лет назад он подумал, что это шутка, но прочитав записку от проститутки, имя которой он (не)благополучно забыл, Матис понял, что это не шутка, а его сын.

В тот же момент он мимолётом вспомнил про гору странных писем, прочитанных им после бутылки хорошего пива. Это мимолётное воспоминание тут же разбило в его голове мысль о том, что проститутки после неосмотрительности клиента, тут же рожают…

Вот, прошло двенадцать лет. День рождения у Дитфрида будет через девять дней, а Матис не знает, что ему делать. Обычно ему везло, тратить деньги на развлечения и при этом не утопать в долгах… Но, так было пока он жил один. С появлением «цветка жизни» понадобилось покупать грунт, горшок и удобрения…

Матис сделал маленький глоточек.

…За Дитфридом, примерно через год появился Адалрик, чья мать, Аделия a.k.a. «Мюнхенская шалава», родила Матису первого ребёнка от себя и второго в общем. В отличии от первой матери, которую Матис даже не запомнил, Аделия разговаривала с «отцом нежеланного ребёнка» как монахиня, порицающая двадцатилетнего сорванца, за то, что он кинул презерватив в открытое окно её монастыря.

Матиса это бесило, и в то же время он понимал, что Аделия не сделала аборт и пожалела ребёнка… Ох, каким же кретином он был! Проститутка повидавшая и попробовавшая явно больше чем сам Матис Дётцер (!), родила ему ребёнка, которого будет воспитывать одинокий двадцатилетний пьяница… Дальновидность, которой позавидует Бисмарк!..

Закончив с бутылкой джина, Матис, едва сдержавшись чтобы не запустить её на пустую маленькую сцену, – похожую на ту, что была в CBGB-OMFUG3, – вспомнил, почему он вообще сегодня пьёт. Не из-за того, что сегодня «день либерта-наци», и не из-за ностальгии.

Сегодня день рождения у дорогих Матису людей… У него самого и его третьего сына, Джорга.

2

– Что и сколько? – спросил Драйц, бармен этого «заведения».

Матис поднял взгляд со стойки, на вопрошающего. Каждый раз, когда он смотрел бармену в глаза, он сразу же вспоминал историю его прозвища…

Как-то пять лет назад, в клуб пришёл панк с ярким зелёным ирокезом, голый по пояс. – Тогда Драйц ещё был не Драйцом. Он был Августом, – Панк заказал бутылку виски и после двенадцати глотков залпом, поднял бутылку и собирался сказать «тринадцать», но вместо этого, упал в обнимку с пойлом и разбил себе голову… и бутылку.

Для Матиса всё ещё оставалось загадкой, как и почему за Августом зацепилось это прозвище… как бы да, звучало оно сносно, но история у него была крайне нелепая.

– Дай мне чего-нибудь… – Матис задумался и вслушался в музыку, играющую с динамиков на сцене. «Второй альбом долбанной Asking Alexandria. Хуже того,» Матис ещё знал английский, – …чего-нибудь, от чего я смогу забыть, что слышу.

Драйц, недолго думая, достал бутылку пива. Матис кивнул, легко – для своих скул, – улыбаясь.

Бармен знал, что Матис терпеть не может пиво и терпеть не может пост-хардкор с электронными семплами.

В проигрывающейся песне призывалось сделать выбор и… говорилось что-то про встречу конца света в одиночку. Матис поймал себя на мысли что пусть Asking Alexandria и была посредственной для него группой, с текстами у них проблем не было и нет…

Он сделал глоток и сморщился.

«…Могло пойти гораздо хуже…» – успокоил он себя.

Пара секунд и Драйца уже не было в поле зрения.

«Он как бог раздолья, появлялся только к концу выпивки!..».

Матис повернулся и осмотрел клуб.

Кто-то сходил с ума от пост-хардкора с электронными сэмплами, кто-то потягивал дешёвое пиво и закусывал чем-то, непонятным и не внушающим доверия. Кто-то беседовал… Где-то молодые парочки смотрели друг на друга пьяными и/или влюблёнными глазами. Кто-то курил и плакал. Кто-то повторял почти всё выше перечисленное в одиночестве или с кем-то…

Матис отвернулся и посмотрел на часы за стойкой.

«…Уже почти три ночи. Скоро стойку начнут заполнять люди и может начаться потасовка.».

Матис через силу сделал три глотка пива и расплатился за сегодняшнюю и вчерашнюю выпивку. Вытирая губы, он стал медленно подниматься из-за стойки и только сейчас, он почувствовал, как просела его задница.

Доковыляв до выхода походкой того, кто наложил в штаны и не скрывает этого, Матис открыл уличную дверь и чуть не выронил собственные глаза.

Помимо свежего июльского ветра со слабым дождём, его тут же окружила беспросветная летняя тьма. Даже перламутрово-зелёное свечение, обозначающие вход в клуб не проходило сквозь эту черноту…

Матис растерялся, пытаясь вспомнить откуда он пришёл сюда и куда ему надо идти чтобы вернуться обратно…

В кармане завибрировал телефон.

Матис тут же почувствовал, как скрутило живот. Пива сегодня он выпил явно больше чем джина и текилы… по ощущениям, точнее не бывает.

Достав из кармана трезвонящий «Samsung Vodafone 360 M1», Матис всмотрелся в имя звонящего… Это был Адалрик.

«Бля, неужели опять с Дитфридом повздорили?..».

По другому поводу, кроме как пожаловаться на старшего брата, Адалрик как правило не звонил.

Живот уже вовсю гудел, предупреждая что не намерен сдерживать в себе то, что было влито в него несколько минут назад.

Матис нажал на кнопку принятия звонка, медленно поднося телефон к уху:

– Алло. – нервным и уставшим голосом, начал он.

– Отец…

Тут Матис похолодел. Отцом его называл только Дитфрид… Который и говорил с ним в данный момент.

– …Дитфрид?.. Почему ты звонишь с этого телефона?!

Теперь, голос Матиса стал выше.

Живот громче предыдущего заявил, что не намерен больше любезничать.

– Плохие новости. Джорг сбежал из дома.

На последнем слове, Матиса вырвало.

3

04:56AM

Матис Дётцер бежал до дома со скоростью грешника, преследуемого церберами. По дороге его несколько раз вырвало и два раза едва не сбила машина… а церберы, до самого конца, не сбавляли темп.

От Розеделцкого клуба до дома, Матис бежал ровно девять километров. Содержимое ног резко заменилось ватой где-то на третьем километре… Там же, Матиса вырвало во второй раз. Прохожие, что попадались ему на пути, отходили как можно дальше от бегущей пьяной туши как от бешеной собаки, брызжущей слюной.

Третий раз, Матиса вырвало уже с болью в груди и лопатках. Он почти утопил спящего кота, который, похоже, решил уснуть около мусорных баков со стеклянным мусором и ждать своего часа охотника-скитальца… Но он явно не ожидал, что его захотят утопить в желудочном соке и почти переваренном алкоголе…

Когда до дома осталось три километра, Матис уже окончательно отчаялся и бежал на автомате. Небыстро и не медленно.

Он много раз прогонял в голове слова Дитфрида: «Джорг сбежал из дома»; «Плохие новости»; «Отец, Джорг сбежал из дома».

В какие-то моменты прокрутки, внутри просыпался и активно протестовал «брат-близнец». Так Матис называл свою сущность, которая активировалась всякий экстремальный раз. Брат-близнец не отличался человечностью по отношению к другим и ставил жизнь Матиса превыше прочих…

Матис пытался заткнуть брата-близнеца, – играющие где-то поблизости The Strokes неплохо в этом помогали, – но тот только напористее твердил, олицетворяя дьявола на левом плече: «Не умрёт твой сын. Эта туша сможет о себе позаботиться.».

Матис отдавал себе пощёчины, когда брат-близнец оскорблял Джорга. Он мог простить своей сущности любое высказывание, кроме плохих, в адрес собственных детей. Когда Матис начинал высказывать свою альтернативу на упрёки брата-близнеца, то слышал в ответ лишь ехидное: «Ты узнал, что они твои дети в самый последний момент, самым последним человеком на этой планете.». Тогда, Матис мысленно посылал брата-близнеца в очень популярное у людей место. Он был уверен, что брат-близнец в курсе, где это…

Матис открыл, залитые потом и пропитанные слезами, глаза. На Schwarzerstraße показались знакомые окна, в которых горел тёплый свет. Сейчас, Матис как никогда был счастлив, что не поменял освещение. Свет горел в трёх окнах на втором этаже…

Матис остановился. Внутри неожиданно распустилось спокойствие. Оно пустило по венам своё безмятежное зловонье, которое в миг уничтожило вату в конечностях… Теперь, Матис чувствовал себя гораздо лучше.

Даже несмотря на то, что его сына возможно, нет в живых.

4

Дойдя до двора, Матис огляделся. Высокий стальной забор, который его отец Абелард построил в начале семидесятых, не мог отпустить полутораметрового упитанного паренька…

«Зато, Джорг мог запросто выбежать через калитку… что он похоже и сделал.». – поджав губы, заключил Матис.

Калитка была аккуратно прикрыта… да, если бы кто-нибудь захотел войти, ему бы не составило никакого труда потянуть за ручку. Матис хотел было позвать Дитфрида, но вспомнил что сейчас не лучшее время чтобы шуметь. К тому же, сейчас светло и, если кто-то захочет в гости, Матис это заметит.

Закончив размышлять, он направился к южной части ограды. Джоргу сегодня исполнилось десять, но он по-прежнему не любил уходить куда-то один. Он всегда боялся потеряться, когда ходил с отцом за продуктами в Rewe4…

«…и сейчас, он вряд ли убежал куда-то далеко.».

Теперь, спокойствие и уверенность шли рука об руку. Матис знал, что сейчас он повернёт за угол и увидит своего младшего сына. Возможно, Джорг скривит лицо от запаха, которым пропитался его отец, но он хотя бы успокоится… Если конечно, причина по которой он сбежал из дома, несерьёзная… Так всё и оказалось.

Джорг сидел в шести метрах от угла ограды, прямо на островке земли, который, как ров, разъединял плитку на территории у дома и асфальтированную дорогу.

На нём была его любимая фиолетовая футболка, с осой на груди, – Матису эта футболка напоминала логотип группы The Prodigy, – спортивные штаны Adidas чёрного цвета, которые были покрыты пылью как давно забытые…

Джорг повернул голову в сторону отца и грустно улыбнулся, от чего у Матиса защемило в сердце. Он сделал несколько шагов в сторону сына, но тот отполз в противоположную сторону.

Матис смутился и спросил:

– Почему т-ты отползаешь от меня?..

– Уходи!.. – сдавленным голосом, проскулил Джорг.

Матис опешил. Он рефлекторно надул щёки в преддверии очередного рвотного состава… Однако, остатки скудной закуски, похоже, передумали и продолжили бултыхаться в, почти пустом желудке.

– …Н-но почему? Я ведь ничего плохого тебе не сделал. – продолжал Матис.

– Сделал. Би-Би сказал, что ты считаешь меня слабаком.

Би-Би (BB) – это прозвище, которое прилипло к Дитфриду, старшему сыну. Как-то раз, за завтраком, Дитфрид очень внимательно наблюдал за тем, как Адалрик уминал овсяную кашу. Матиса это настолько умилило, что он, понизив тон, сказал Адалрику, пытаясь не засмеяться: «Big Brother Is Watching You.». Адалрик вряд ли понял, что сказал отец, но всё равно засмеялся. Потом, он уже без помощи Матиса сократил «Big Brother» до «BB». Дитфрид спокойно реагировал, когда его так называл Адалрик, но стоило так сказать Джоргу, как самый младший получал мощную оплеуху и рассерженный взгляд самого старшего брата.

– Би-Би – повторил Матис, наигранно делая акцент на каждой букве. – может ляпнуть что угодно и не подумать. Ты же знаешь, я не считаю тебя слабаком.

Матис снова попытался приблизиться к сыну, но Джорг был непоколебим.

– Ну хватит тебе. – устало сказал Матис. – Пойдём домой и всё обсудим.

– Би-Би сказал, что вчера ты разговаривал с ним «как мужчина с мужчиной» и по секрету сказал, что я слабый и не достоин есть с вами за одним столом…

Жалость очень резко сменилась гневом. Матис не мог поверить, что его старший сын врёт так глупо – и наверняка делает это уверенно, поэтому ему и верят. – и даже не старается…

Матис сдержал вспышку злобы и глубоко вдохнул…

– Послушай. Я такого не говорил, Дитфрид тебе соврал… – …затем выдохнул. – …Понимаешь? Я не знаю зачем он это сделал, но он тебе соврал.

Джорг поднял свои небольшие и немаленькие, выпуклые, заплаканные карие глаза. Было видно, что он хотел что-то возразить, но, похоже у него закончились аргументы.

– Пойдём, – Матис слегка мотнул головой назад. – приведём друг друга в порядок и разберёмся с кашей, которую заварил твой братец.

Когда речь зашла про разборку с братом, в глазах Джорга блеснул огонёк. Это насторожило Матиса, но и в то же время успокоило, потому что ему удалось убедить Джорга пойти домой.

5

Выглядели что Матис, что Джорг не очень. Матис был в красной кожаной куртке, чёрной футболке, дешёвых серых джинсах и чёрно-белых кедах. Вся одежда была пропитана потом и, местами, блевотиной. Джорг был весь бледным, в фиолетовой футболке с красно-чёрной осой на груди и чёрных спортивных штанах Adidas. Обувью у него были обычные домашние тапки, серого цвета.

Матис был невысоким, по сравнению с сыном. Всего 175 сантиметров, но Джорг, будучи 156 сантиметров ростом, выглядел рядом с отцом самым настоящим малышом. Он шёл, вцепившись в ладонь отца и укая себе под нос. Блондинистая шевелюра до бровей стала похожа на причёску Дональда Трампа с той фотографии, где ветер внёс свои корректировки в укладку.

Матис поправил свои волосы. К счастью, русые локоны до плеч во время опустошения желудка, он не задел…

Джорг открыл дверь с таким целеустремлённым видом, что Матису потребовались усилия, чтобы не засмеяться.

Скинув с себя тапки, младший, медленными шагами, направился на кухню, которая располагалась в дальней части дома, по левую сторону от входа. Матис, не разуваясь прошёл в прихожую, чуть менее аккуратно чем именинник.

6

Открыв дверь на кухню, Джорг себе, и заодно отцу, показал, что там творилось… Разбросанные пачки хлопьев и овсяной каши, валялись на полу в луже молока и кефира.

«Похоже, Дитфрид э-кей Би-Би, решил сделать авангардную овсяную кашу, но что-то пошло не так…» – подумал Матис, состроив брови домиком.

Сам виновник торжества сидел в конце стола скрестив на нём руки. Джорг, мешкая, перебирал пальцы, стоя у холодильника.

Матис повернулся к младшему и сказал:

– Вы двое ещё успеете накидать друг другу льда за шиворот, а пока, иди помойся и переоденься.

Джорг, как будто ожидая что ему это скажут, сорвался и, пулей вылетел из кухни, топая босыми ногами по паркету…

Матис закрыл дверь и подошёл к середине стола. Когда под ногами что-то скрипнуло, он посмотрел вниз.

«…Разбитая тарелка. Похоже, Дитфрид вместе с едой уничтожил немного посуды.».

У ног лежали прозрачные осколки. Из прозрачного стекла, в этом доме, были только стаканы. Снова нахваливая свою лень и бессилие, Матис посмотрел на Дитфрида.

Взъерошенные чёрные волосы стояли на голове вигвамом, а серо-карие глаза намертво вцепились в микроволновку, стоявшую напротив входа в кухню.

– Долго будешь молчать? – не выдержал Матис.

Дитфрид не проявил никаких признаков внимания.

Матис непринуждённо отошёл от стола к раковине, чтобы помыть руки.

– Я никуда не спешу, но мне бы хотелось, чтобы мы как можно быстрее разобрались с вашей проблемой. – проговорил Матис, не жалея жидкого мыла.

– «Вашей»? – удивился Дитфрид, изогнув брови в лёгкой ухмылке.

Матис выключил воду. Ему показалось, что голос сына какой-то очень хриплый. Будто с ним говорит не Дитфрид Дётцер, а Лемми Килмистер.

– Да сын, вашей. – Матис облокотился плечом о надстольную полку, – Что за чушь ты наговорил Джоргу? Когда это я говорил с тобой «как мужчина с мужчиной» и «поделился секретом», что считаю Джорга недостойным есть с нами за одним столом?..

Дитфрид молча смотрел на отца вымученным взглядом, уже без ухмылки. Он всем своим видом показывал, что испытывает раздражение и хочет, чтобы его оставили в покое…

…Но покою не было суждено наступить ещё очень долго. Матис резко схватил первое, что попалось под руку – это была его кружка, – и запустил в стену. Снаряд пролетел в метре от Дитфрида и со звоном, разлетелся вдребезги. Дитфрид дёрнулся, но выражение лица не поменял.

«Даже брови не дёрнулись…» – удивился Матис.

Матис в три шага дошёл до сына и схватил его за воротник клетчатой рубашки-поло. Дитфрид не сопротивлялся.

– Объясни мне доходчиво, – шипел Матис, пытаясь не сделать какую-нибудь глупость, – чего ты хотел добиться своей выходкой. М?!

Дитфрид утробно рассмеялся, не разжимая губ.

Матис недоумённо уставился на сына… затем, что было мочи, откинул его от себя. Сначала он хотел влепить ему пощёчину, но в последний момент понял, что одной пощёчиной дело явно не ограничится.

Дитфрид рухнул со стула, ударившись коленями о его край. Через секунду он лежал рядом с грудой разбитых стеклышек и смеялся. Смеялся, не размыкая губ.

Матис пытался сдерживать себя. Он чувствовал – смотреть не было нужды, – как дрожали его руки. Дрожали чтобы не взять Дитфрида за шиворот и не ударить лицом об стол. Матиса выводило из себя, когда на его претензии отвечали смехом. Он буквально зверел и либо пытался найти что-нибудь потяжелее, либо пытался убежать как можно дальше…

Осколки разбитой посуды частично перетягивали внимание на себя, но только как ещё один вариант, наказать Дитфрида.

Матис сделал несколько шагов назад, топча кедами кефирно-молочно-овсяно-картонную смесь.

Дитфрид же, не переставал смеяться в себя. Казалось, он вот-вот встанет и даст отпор… но он продолжал просто лежать на спине с ушибленными коленями – тот глухой звук, с которым он ударился об стол, был тому подтверждением, – и смеяться… «…из последних сил?..».

Дверь на кухню открылась. В дверях показался Адалрик. Высокий для своих лет мальчик с серыми волосами и того же цвета глазами. Матис всегда забывал его рост, но он знал, что через несколько лет, сын его перерастёт, потому что уже сейчас, Адалрик упирался лбом в отцовский нос.

– …Что здесь происходит? – спросил он ещё не проснувшимся голосом.

Матис стоял как громом поражённый и одновременно готовый действовать. Он моргнул и к своему непонятно откуда появившемуся ужасу, обнаружил, что Дитфрид затих.

– …У отца сегодня плохое настроение. – поднимаясь и сардонически улыбаясь, выпалил Дитфрид.

Адалрик скорчил гримасу недовольства.

– И ты, разумеется, не виноват. – сказал он, со злой иронией в голосе.

– Возможно, частично. – старший не переставал улыбаться, – Все мы трое так или иначе виноваты в том, что у отца плохое настроение…

Адалрик фыркнул… В то же мгновение, Матиса будто подключили к розетке.

– Закрой свой рот, мелкий ублюдок! – рявкнул он.

Дитфрид иронично ухмыльнулся. Его взгляд стал живее.

– Вот видишь, – смотря на брата, усмехнулся Дитфрид, – он не рад что ты проснулся.

– Закрой, свой, поганый, рот! – крикнул Матис, скалясь.

На последнем слове, Матис дал Дитфриду мощную пощёчину, от чего тот упал и приземлился руками прямо на осколки.

Ошарашенный Адалрик подошёл к брату и отцу.

– Эй! Прекратили оба! – вскрикнул он.

Матис вскинул лицо к Адалрику. Его злые глаза говорили сыну о том, что сейчас он отправится за старшим… Пока Адалрик с Матисом играли в гляделки, Дитфрид тихо смеясь и постанывая, поднимался, пачкая кухонный паркет своей густой, тёмно-красной кровью.

Дитфрид поднял голову и притянул внимание Матиса к себе. Смотря ему прямо в глаза, мальчик сказал:

– Иди отдохни, отец…

От этой фразы, Матису стало хуже, чем, когда он услышал, что Джорг сбежал из дома.

В желудке стало невыносимо жарко. Ноги подкосились и, если бы не столешница, Матис бы понял, какого сейчас Дитфриду… по крайней мере, его рукам…

…Злоба из-за Джорга не покинула Матиса. Он всё ещё думал, что недостаточно наказал Дитфрида… но в то же время… он хотел извиниться перед ним. Всё навалившееся на него, похоже, приобрело физическую форму и начало вытеснять едва стоявшее на ногах тело, с кухни.

Шатаясь из стороны в сторону, он вышел с кухни и поплёлся к выходу из дома. За спиной слышался тихий вопрос «Как ты?», а за ним ещё один «Раны серьёзные?». На все эти вопросы, Матис хотел ответить утвердительно, но он понимал, что адресованы они Дитфриду.

Сзади, теперь ближе, послышался вопрос, уже адресованный непосредственно ему.

– Папа, ты куда?

Это был Джорг.

Матис не выдержал и заплакал. Первые слёзы попали прямо на кеды. Остальное «планировалось» выплакать на улице…

Он открыл дверь, всё ещё трясясь и шатаясь. Закрыть было сложнее, но и с этой задачей он кое-как справился. Когда же ему удалось миновать калитку, он уже ни в чём себя не сдерживал. Он облокотился спиной на забор и понурив голову, начал реветь навзрыд.

Глава 2

1

22/07/2011

02:56PM

Дитфрид и Адалрик занимались готовкой и уборкой. По отцовскому графику, сегодня домашними делами должен был заниматься только старший… В связи с чем, Дитфрид с недоверием отнёсся к инициативе Адалрика, когда тот, как суслик из норы, вызвался ему помочь.

– Что-нибудь учудишь, и тебе в голову прилетит кастрюля, доверху наполненная лапшой. – предупредил Дитфрид младшего брата…

Однако, на протяжении порядка 3-х часов, Адалрик только и делал, что помогал. Без язв, уколов и прочих гадостей, чему Дитфрид был удивлён, даже немного расстроен (или обижен). Обычно, Адалрик то и дело показывал свою «взрослость» из-за чего получал черепком или шваброй по голове или спине… Разумееется, после такого он в долгу не оставался…

Когда все дела были сделаны, Дитфрид заметил, что за сегодня ни разу не видел отца, хотя, у того был выходной… а в бар он почему-то не пошёл…

Что до братца, вид его был каким-то уж очень озабоченным. Он будто бы ждал наказания… но за что?..

…и ждал ли?

2

– Будешь? – спросил Адалрик, протягивая старшему брату стеклянную бутылку с апельсиновым соком.

Дитфрид вышел из полудрёмы и взял предложенное. Он удовлетворённо подметил, что Адалрику хватило мозгов не открывать её.

Приподнимаясь, Дитфрид посмотрел на небо. Свинцовые тучи становились всё темнее и темнее, но до солнца, пока не добрались.

Стараясь не раскачивать садовые качели, Дитфрид осушил бутылку с соком почти до дна. Кисло-цитрусовый аромат и вкус, привели мальчика в чувства. Теперь, он и не надеялся продремать во дворике до наступления темноты.

– Грустишь из-за отца?.. – аккуратно спросил Адалрик.

«С чего он взял что я грущу?» – не успел додумать Дитфрид, как услышал из гостиной норвежскую речь.

Он хило улыбнулся. Адалрик знал, что старший брат увлекается, – мягко сказано, – всем, что связано с Норвегией, включая, разумеется, язык.

– Почему ты решил, что я грущу? – спросил Дитфрид, покручивая дно бутылки.

– Просто… я никогда не видел, чтобы у тебя были другие причины выглядеть так. – ответил Адалрик.

Дитфрид едва не хохотнул.

«В проницательности мальцу не занимать, а ведь он всего на 2 года и 2 месяца моложе меня… Да уж, с волками жить, по-волчьи выть.».

…Норвежская речь, тем временем, становилась громче. Похоже, что слово передали «вещателю». Так Дитфрид называл голос, который, следом за ведущим или корреспондентом, появлялся после соответствующего объявления и чётче всех объяснял, что происходит…

Адалрик взглянул на небо.

– …Хотя, возможно на тебя влияет погода. – задумчиво произнёс он.

В этот раз, Дитфрид не выдержал.

– Веришь в эту чушь про влияние погоды на человека?! – спросил он с насмешкой в голосе.

Адалрик вмиг уставился себе под ноги. Ему становилось неловко, когда Дитфрид задавал вопросы в подобном ключе или, когда он хотел услышать пояснения, по поводу услышанного.

Адалрик растерялся и Дитфрид это заметил.

«Какой-то он… другой. Он не похож на себя.» – думал про себя старший, чувствуя нарастающее отвращение к цитрусовым.

3

Дитфрид последовал примеру отца, хоть до конца и не знал, чем тот занимается у себя… «…да и хер с ним.».

Домашние дела были сделаны, братья повылетали из дома в противовес возвращению самого старшего… «Вселенский баланс был достигнут.». Это не могло не радовать, пусть радость никак и не проявлялась внешне. Может, это была и не радость вовсе, а обычное удовлетворение, которое так резко получается почувствовать мальчику последние три года…

Из комнаты отца, что находилась на втором этаже, следующей по левую сторону от комнаты Дитфрида, доносились звуки музыки. Если Матис не преподавал, бухал или закидывался, он ездил в Лейпциг и закупался музыкой. Дитфрид видел эти здоровые пакеты «, под завязку набитые всеми жанрами мира, надо полагать.».

Сейчас, Дитфрид слышал сверху американскую альтернативу или вперемешку, или по отдельности с пост-панком. О последнем жанре он узнал из альбома Closer, группы Joy Division.

Помимо вышеперечисленного, Матис ещё слушал что-то на немецком. Чаще всего это было что-то непонятное и хаотичное как с музыкальной, так и с лирической стороны… Чёрные флаги, голоса, которых кто-то боится, события в Гамбурге в 1943-ьем… За редким исключением, этот хаос чередовался с Rammstein. И, в особых случаях – музыкой без слов. От неё, у Дитфрида по коже бегали мурашки, а в животе начинало урчать… Ныне же, музыка из комнаты отца была более-менее понятна мальчику. Английский он знал скверно, но посыл песни с повторением слова «Zombie» был ему понятен… Вроде бы.

4

Полусонный взгляд Дитфрида перешёл с потолка на компьютерный стол, а точнее, на стопку компакт-дисков и проигрыватель рядом.

Девять дисков, как в один голос говорили ему: «Включи нас! Обещаем, нашу начинку ты уже никогда не вымоешь из своих мозгов!». Дитфрид хотел в это верить. Обложки и названия композиций подталкивали к этой вере, как брошюры подталкивают евреев-атеистов посетить баптистскую церковь… Но в отличии от евреев-атеистов, Дитфрид уже был задет необычной музыкой…

Пусть и нехотя, но он встал с кровати, чтобы выбрать себе на сегодня колыбельную.

«D.o.A: The Third and Final Report of Throbbing Gristle»; «Part Two: The Endless Not» и «The Third Mind Movements» группы Throbbing Gristle.

«…Во-первых».

«The Slim Shady LP» и «The Marshall Mathers LP».

«…Во-вторых».

«2Pacalypse Now».

«…В-третьих».

«Demonocracy» группы Job for a Cowboy.

«…В-четвёртых».

«American Tragedy» группы Hollywood Undead.

«…В-пятых».

«Chelsea Grin» группы, с тем же названием.

«Наконец…».

«…Авангард, хип-хоп, гангста-рэп, ёбнутый дэт-метал, хэви-рэп-рок-метал и страшная ебанина…».

Дитфрид без сил посмотрел на часы.

«Почти половина четвёртого…».

Взяв «страшную ебанину» подмышку, мальчик вставил в проигрыватель «American Tragedy». Наверное, самое невинное из всего.

Когда Дитфрид вернулся в постель, ему стало дурно и грустно. Внезапно и без причин.

«Может, Адалрик был прав на счёт погоды?..».

Мальчик съёжился и отвернулся к стене.

Теперь, глаза стали мокрыми. Он уже хотел громко возмутиться, но силы, также покинули его… Даже для мыслей, сил не было.

5

07:33PM

Дитфрид думал, что просто на минуту прикрыл глаза, но судя по ощущениям и времени на часах, он отключился. Именно отключился, а не уснул.

Он перевернулся и снова уставился в стену. Дрёма уже достаточно плотно окутала его, как в дверь постучали… В миг, мальчика как током ударило. Ясность мыслей вернулась, как и свобода дыхания. Из проигрывателей ничего не звучало, а единственное что работало, это телек в гостиной.

– Да. – ответил Дитфрид стучащему.

Дверь открылась. Мальчик был готов поклясться, что комната в этот момент выдохнула.

– Разбудил? – спросил Матис.

«…Бодро вещает. Уже успокоился?..».

– Частично… – сухо ответил Дитфрид.

Он повернулся к отцу. Тот, слегка поджал губы.

– Голова болит? Может таблетку?.. – спросил Матис.

– Не… Это временно.

– Ну, твоё дело… – Матис тщетно пытался улыбнуться, – Спасибо что убрался и приготовил еду.

Дитфрид слабо кивнул, прикрыв глаза. Проснуться, уже почти получилось.

– Ладно, отдыхай. – бросил отец и вышел из комнаты.

«Чё это он такой любезный?.. Сегодня же всё по расписанию.».

Дверь закрылась… Немного подождав, Дитфрид медленно привстал.

«Как обычно, закрывает не до щелчка…».

Не успел сын доделать начатое отцом, как услышал из гостиной голос Джорга:

– Пап, а этого террориста посадят в тюрьму?

Дитфрид неосознанно замер, всё ещё держась за дверную ручку… Он прислушался. Благо, гостиная была чуть левее его комнаты, и он очень хорошо слышал голоса отца и младшего брата.

– Само собой. – ответил Матис. – Террористов либо сажают за решётку, либо ликвидируют.

– Ликвидируют?! – уже голосом повыше, спросил Джорг.

– Угу. Убивают. – ответил Матис.

Дитфрид сдержал нервный смешок.

«Да что это с ним?.. Такая прямота и сухость в голосе… ещё и любезность.»

– А почему этого… Андерса… Беринга… Брейвикк-а не ликвидировали?

Ноги Дитфрида подкосились. В груди кольнуло. Он знал это имя.

– В Норвегии другие законы, сынок. Там всё работает по-другому.

«…а вот это уже больше похоже на него.».

Простояв у двери ещё какое-то время, Дитфрид наконец закрыл её до щелчка и, рванул к компьютеру.

Напряжение внутри сменилось с «остроты» на «любопытство». Пока компьютер запускался, Дитфрид прыгнул на постель и вынул из-под подушки диск со «страшной ебаниной». Поменяв в проигрывателе пластинку, он сразу же нажал на паузу…

Компьютер загрузился. Дитфрид вошёл в Google и теперь любопытство сменилось ни то трепетом ни то страхом. Новостная лента во весь голос сообщала о двух терактах в городе Осло и на острове Утёйа, что в Норвегии. Имя террориста – Андерс Беринг Брейвик. Он взорвал автомобиль в правительственном квартале города, а затем расстрелял участников молодежного лагеря рабочей партии.

«Первый теракт перед сном,» – говорил про себя мальчик, не заметив, как отходит от компьютера… – «а час назад, его задержали.».

«Андерс Беринг Брейвик» – это имя было знакомо Дитфриду по ролику в интернете, которое имело странное длинное название и цифру «2083» в начале набора слов. Эта цифра плотно и незаметно засела в голове у Дитфрида, хоть он и не понимал, что она значит. Тогда, Дитфрид из любопытства ткнул по ролику, но буквально спустя минуту, ролик завис и при попытке перезагрузки, мальчик смотрел уже на удалённую страницу…

Просидев на кровати пять минут и вслушиваясь в звуки за дверью, Дитфрид вскочил и быстро очистил историю браузера, а затем, выключил компьютер. Он снял с паузы «страшную ебанину» и приготовился…

6

За окном лил дождь и слабо светило солнце. Дитфрид знал, что вряд ли уснёт этой ночью, но попробовать всё же стоило.

«Хотя бы, после полуночи…».

Уже лёжа, Дитфрид давил в себе желание прогуляться. Он всегда выходил подышать свежим воздухом, после эмоционального потрясения, которое либо грозилось случится, либо уже случилось… но сейчас этого нельзя было делать.

…Нет, он не боялся дождя. Дождь никогда не был помехой прогулке. Мальчик просто не хотел, чтобы Матис-параноик начал о чём-то размышлять после просмотра новостей и, после того, как встретит уходящего гулять сына, с лицом чернее тучи…

Дитфрид начал думать и считать. Откладывать прогулку надолго, всё равно что игнорировать мочевой пузырь после двух кружек чая. Уже зная, что в июле и первой половине августа такой возможности не представится, – норвежский сам себя не освоит, – Дитфрид выбрал день, когда школьники, студенты, их надзиратели и педагоги, начнут учиться и учить…

«Страшная ебанина» всё-таки оправдала своё название. Дитфрид слушал и внимал. Разборчивость слов в треках была наравне со знанием английского и это прекрасно. Последнее, чего хотелось мальчику, это внимать «страшной ебанине» до конца.

Глава 3

1

Подобно нашкодившему мальчишке, который услышал возвращение матери домой, Дитфрид, сверхаккуратно закрыл входную дверь, чуть громче добежал до калитки и, также сверхаккуратно, закрыл калитку. Он простоял на месте ещё где-то с полминуты, после чего начал отходить от дома на юг. В сторону леса…

Уэрзтерц спал богатырским сном, в то время как Dnum-Notna-Straße, точно Мюнхен во второй половине сентября, шумела, гремела и напоминала ближайшим соседям о своём существовании самым гнусным образом – шумом.

Этот шум и разбудил Дитфрида. Он проснулся от звука, с которым взрывается пачка не самых мощных петард, попутно снося взрывной волной, почётного возраста секвойю. Взрывается и сносит прямо под ухом… Дитфрид почти успел пожалеть, что открыл окно на ночь.

Неприятный холод мельком, словно молния, прошипел в мальчике и утонул в его крови. Этого мгновения было достаточно, чтобы Дитфрид оделся и направился в своё место медитаций… В Розеделцкий лес.

2

Ветер приятно щекотал тело. Дитфрид специально надел свою старую, немного неудобную, коричневую кофту из замши, на голый торс. Ощущение лёгкого, но плотного тепла и почти ежесекундный холодок – финальный десяток гвоздей для крышки в гроб сонливости.

На подмогу ветру, пришёл моросящий дождь. Эта деталь была лишней, но к счастью, мальчик уже почти вышел из посёлка и добрался до дороги в лес.

Лес мог укрыть его даже от грозы. Даже от наводнения. Будь такая возможность, Дитфрид жил бы в этом лесу. Если бы у него были деньги выкупить кусочек земли там… или весь лес, в идеале. Самый опасный зверь в лесу – это обыкновенный уж. Дитфрида там даже никто не тронет… «…а вот и он.».

Мальчик вышел на усыпанную тёмно-серым гравием дорогу и смотрел в лес… и на лес. Ветер, тем временем, перестал щекотать и перешёл к избиениям… но мальчик был только рад. Сонливость была похоронена без почестей и уступила место трепету. Ещё немного, и в организме забурлит адреналин…

Дитфрид сжал челюсти и кулаки. Сделав несколько тяжёлых вдохов и выдохов через нос, он сорвался и со всех ног устремился в изумрудно-малахитовый дом.

3

После попадания в лесные владения, мальчик пулей пролетел в левую сторону от дороги, мимо деревьев…

Всё, он на месте.

Здесь дождь уже практически не чувствовался. Холод стал чуть острее и от того, ещё приятнее.

Дитфрид несколько минут стоял неподвижно, после чего направился вглубь. Мховое одеяло под ногами успокаивало. Лёгкий шаг гарантировал спокойную прогулку. Этой прогулки должно было хватить, чтобы глаза мальчика привыкли к темноте, после короткой пробежки. Когда же они привыкнут, мальчик пойдёт на поиски… чего-нибудь.

«Наверняка удастся набрести на что-то интересное и таким образом, провести время с тройной пользой…» – размышлял Дитфрид.

Мох сменился на выползающие из-под земли, древесные корни. Дождь продолжал усиливаться, продираясь даже сквозь хвойные варежки. Вода несколько раз ослепила Дитфрида, но он продолжал углубляться. Одежда прилипла к телу, руки и ноги замёрзли и побелели. Дрожь то и дело разряжала тело в ритме метронома… мальчик, тем не менее, шёл вперёд как заведённая игрушка. Такой же механизм он использовал, когда совсем ребёнком ловил ящериц, чтобы откусить им хвост.

Он ходил около ближайшего оврага и по лужайке, в поисках рептилий. Змей ловить ему не хотелось, так как они жутко воняли и обвивали своим обоссаным телом руку… Ящерицы же были практически безобидными. Они кусались, но Дитфриду было от этого только щекотно.

Сейчас же, Дитфрид почувствовал себя этой самой ящерицей. Вот только его никто не хотел поймать и уж тем более не хотел ему что-то откусить. Сейчас он был охотником…

Затылок резко пронзила острая боль. Дитфрид рефлекторно схватился за место удара, потеряв тем самым равновесие. Он упал лицом вперёд, но успел спастись локтями. В попытке обернуться и понять, что поспособствовало боли и падению, мальчик взвыл. Поднятая левая рука разразилась болью, как и затылок. Она вмиг покраснела, когда секундами раннее, была белее души образцового католика.

…Вой от боли плавно перешёл в рёв. Дитфрид вытер губы больной рукой и, на несколько секунд зажмурился… Когда он открыл глаза, время вокруг него остановилось.

Перед ним было лицо… или, морда. Что-то посередине между мужским человеческим лицом и мордой, увеличенной стократ, прыткой ящерицы. Кислотно-желтые глаза со зрачками в форме крестика, которые обычно заменяют глаза умершим нарисованным персонажам… Этот нереальный и мёртвый взгляд вонзился Дитфриду в мозг и в сердце.

Вся боль с затылка и руки перешла в грудную клетку, культивируясь во взрыв. Пелена появилась именно в тот момент, когда Дитфрид попытался осмотреть существо полностью, благо, оно отошло на несколько шагов… Единственное, что он мог видеть, это бордовую кожу… этот трупно-бордовый цвет.

Дождь залил уши и нижнюю часть тела. Дитфрид лежал рядом с деревом на правом боку. Он смотрел ослепшими от боли глазами на существо, попутно выплёвывая грязную воду. Выплёвывать получалось только изо рта, в то время как нос нещадно затапливался.

Жжение, чихи, острая боль в носоглотке, носовой полости и… глотке. Мальчик взревел как раненый медведь… в последний раз.

4

Тишина.

Обычно, тишина была для Дитфрида составляющей общей атмосферы для плавного засыпания… Однааако, сейчас, тишина как комариный писк, заполонивший всё пространство, не давал возможности хотя бы держать глаза закрытыми… Дитфрид подавил тремор и резко распахнул веки.

«…Белизна».

Перед глазами, неизвестно как высоко, – или далеко?.. – была белизна. Дитфрид начал медленно подниматься, обнаружив, что прежняя боль и бессилие покинули его…

Осматриваться было неуютно. То, что находилось под ногами, было похоже на текстуру из какого-нибудь автомобильного симулятора. Светло-серый, на ощупь как пластиковый, бетон… в широкую сеточку.

Чуть впереди, поодаль, находились сферы. Другого названия, Дитфрид подобрать не смог. Сферы представляли из себя обычные геометрические фигуры самых разных цветов: Шар (насыщенно-красный); круг (бледно-жёлтый); прямоугольник (ярко-коричневый); трапеция (точно чёрная дыра); квадрат (синий); ромб (оранжевый); цилиндр (бледно-зелёный); параллелепипед (бежевый); призма (ярко-жёлтый); эллипс (розовый); фрактал (матово-золотой) и конус (пурпурный).

Все эти сферы, как и их цвета, не просто приковывали внимание и взгляд, но и без спроса хозяина, побуждали мозг к раздумьям. Он с повышенной сосредоточенностью пытался разглядеть в цветах… людей…

Дитфрид умеренным шагом направился к фигурам. Только подойдя ближе, он увидел, что все сферы так или иначе на что-то опираются. Даже ромб, который, издалека, казалось, словно заледенелая юла остановилась на трапеции, а та, в свою очередь, зависимо от угла обзора, меняла свою форму и размеры… мальчик быстро заметил, что с другими фигурами была та же история. Он уже стоял в пустом пространстве, окружённый ими. Фигуры пахли резиной. Не тем ядовитым дерьмом, которым пахли резиновые ящерицы в киосках Московского зоопарка, а обычной резиной.

Дитфрид подошёл к фракталу, который находился под квадратом. Несмотря на матовый окрас, мальчик видел во фрактале своё отражение, и, отражение за спиной.

Он обернулся. Страха больше не было. Из трупно-бордового, оно превратилось в бордово-красный. Этот цвет был смесью засохшей артериальной крови и покраснений от прыщей, когда самих прыщей почти нет. Выглядело оно как нарисованное, с цензурой в междуножной зоне. Благо, – ну, наверное, «благо», – цензура была в том, что у него попросту ничего не было. Ни мошонки, ни пениса, ни клитора, ни вагины.

– Ты знаешь моё имя. – сказало существо.

Дитфрид не знал его имени, но откуда-то знал, что сейчас существо с ним заговорит.

– Циннат. – скрипучим баритоном произнёс Дитфрид.

Он дёрнулся. Это был не его голос… а это он откуда знает?

– Циннат, Лайд, Челс, Кальт5. Да, это всё мои имена, которые прекрасно тебе известны.

…Дитфрид вспомнил. Он не знал, где услышал это впервые, но он вспомнил.

– Твой голос будет таким. – как машина, говорило существо.

Дитфрид сглотнул и чуть не оглох от этого звука. Сейчас, он заметил, что не шевелится.

– Детский лепет не всегда бессмысленный… – продолжало существо. – и разговор с самим собой, тоже.

Дитфрид хотел что-то сказать, но в то же время, он знал, что существо скажет это за него.

– Внутри. Ты хочешь побывать внутри и что-то увидеть. – всё тем же машинным голосом, вещало существо.

Дитфрид всё понял. Слова про детский лепет и разговор с самим собой не просто набор слов. Особенно последнее. Сейчас он разговаривал сам с собой и неважно, как это произошло. Это просто факт, ничего не поделаешь.

– Фрактал. Ромб. Квадрат. «?».

Существо смогло произнести «?» не открывая рта. Почему бы и нет…

– Квадрат. – ответил Дитфрид.

5

Всё та же сеточка. Только в разы меньше света… которого, и «на улице» то не было, как такого.

Дитфрид – как ему казалось, – смотрел в угол. Там стояла детская кроватка, рядом с которой, находилась женщина, в одной ночной рубашке.

«Светло-русые волосы до бёдер, тонкие руки и ноги. Не болезненно тонкие, но близкие к этому…».

– Колыбель. – раздалось над головой.

Zinnat & etc. «Это снова он… а он разве уходил?».

Женщина что-то шептала ребёнку, которого Дитфрид не видел, но очень хорошо слышал. Мерное сопение и другие привычные для младенцев звуки, когда они не орут, как варящиеся в адском котле грешники.

– Колыбель прошлого. Карапуз – это ты. Женщина – это твоя мать.

Мальчик не успел понять, удивился он или нет. Его больше интересовал силуэт над кроватью. Так как она прилегала к углу, силуэт… был частью стены. «Как симбиот из человека-паука… Только щупалец не хватает.».

Пока Дитфрид смотрел на силуэт в верхнем углу, женщина успела сильно измениться. Светло-русые волосы заметно побелели, а на руках и ногах очень хорошо стали заметны вены, капилляры… и артерии.

Ребёнок, тем временем, кажется, уснул.

– Всё стандартно. – заговорило существо. – Ты находишься во сне сна. Как в том фильме. Только сейчас, ты невидим для матери.

Дитфрид мысленно выдохнул. Факт невидимости успокаивал его и придал какой-никакой уверенности…

…От размышлений о своём положении, Дитфрида отвлекла его, так называемая, мать.

Она обернулась и посмотрела в угол впереди себя. Всё бы ничего, вот только у неё не было живота. Тот слой кожи, подкожного жира и мяса был почти полностью вырезан. Нетронутая часть была своеобразными петлями и делала из оставшегося шматка дверцу, открывающуюся только в одну сторону…

Дитфрид смотрел на мать, боясь задеть взглядом лицо. К счастью, – да, к счастью, – он увидел позвоночник. Кишок, желудка, почек и прочего добра в животе не было. Был только позвоночник. Белый, как у скелета в кабинете биологии. Даже непонятная субстанция, цвета нефти, не пачкала его.

6

Вот теперь, глаза сами добрались до лица. Округлое, с заметными скулами, восходящими, средней густоты, бровями и маленьким подбородком. Светло-жёлтые глаза. Большие, впалые глаза… или веки. Короткий нос, как и губы, с пирсингом. Большие, обескровленные… но ещё чуть-чуть, розовые губы.

…Дитфрид заплакал. Обычно этот процесс начинался с боли в груди. Иногда сильной, иногда нет… Сейчас же, он просто заплакал. Даже если это не его мать. Даже если в кроватке лежит не он. Ему было грустно… Ему было жаль её.

Женщина – скорее, молодая девушка, – опустила руки и что-то выронила. Дитфрид не увидел, что, но это «что-то» было из чёрного стекла. Она наступила на осколки и несколько раз подпрыгнула на месте, постепенно разражаясь смехом. «Очень мягким смехом…» – думал Дитфрид.

Её тело моргнуло пунцовым цветом, как моргает голограмма. Затем, она запустила руки в живот и схватила себя за позвоночник. Субстанция, цвета нефти, залила ей руки и… зашипела. Как шипит вода, соприкасаясь с раскалённым камнем.

Дитфрид заметил, что Циннат молчит. Как и ребёнок.

Девушка, тем временем, не двигалась… Только сейчас, всепоглощающая тишина, несколько раз прерванная девушкой и ребёнком, зазвенела…

…Звон начал искажать пространство, точно горячий воздух. Дитфрид уже не понимал, двигается девушка или нет. Он понимал только то, что его сейчас вырвет от звона и «помех» перед гла…

Раздался хруст. Не над ухом, а в голове, как голос Цинната.

Дитфрид увидел, что девушка сломала себе хребет. Звенящая тишина, после хруста, превратилась в секундный писк и затихла. Теперь был слышен только звук течки и сдавленного дыхания.

Девушка подняла лицо на Дитфрида. Капилляры в глазах полопались, вмиг испачкав радужку и зрачок. Дитфрид видел это так чётко, словно стоял к ней впритык. Её руки, тем временем, всё ещё держали позвоночник, уже разделённый надвое, но по-прежнему держащий на себе плоть и другие кости…

…Короткое, тихое мычание…

Ребёнок проснулся. Дитфрид открыл рот и снова заплакал. Как ребёнок. Без слёз, вопя, как завёрнутый в колючую проволоку щенок…

Она посмотрела на Дитфрида. Не в его сторону, а на него. Она отпустила позвоночник и вытянув окровавленные и испачканные субстанцией руки, быстрым шагом направилась к мальчику.

Она двигалась как поломанная кукла.

Дитфрид вжался в стену и не шевелился. Он надеялся, что затемнённый угол не выдаст его… Он имел право надеяться…

Девушка подняла лицо Дитфрида и направила его на себя… В этот самый момент, мальчик отключился.

7

Во рту было сухо как в пустыне, что не мешало языку намертво присосаться к нёбу. Дитфрид знал, что проснулся. Знал, что он теперь в том же Розеделцком лесу, в котором отключился… судя по всему давно, раз перед глазами была краснота.

«Что мешало остаться здесь навсегда?..»

Грязь прилепила его тело к земле, а выгибающий спину корень, уже не казался таким неудобным, когда Дитфрид перевернулся на него, перед тем как попасть в демоверсию ада.

Остаться здесь было бы хорошей идеей, если бы не одно «но» – беримбау. Открытый, закрытый и шуршащий. Они менялись как замедленный калейдоскоп…

Приближаясь и отдаляясь…

Подняться Дитфриду удалось без труда только тогда, когда звук раздался прямо за его деревом.

8

Уже около посёлка, мальчик попытался остановиться, но получилось только упасть. Причём, не самым лучшим образом.

С вывернутой кистью левой руки, Дитфрид смотрел на небо.

На нормальное голубое небо, а не на бездонную белизну… Вот только там он не чувствовал боль… а сейчас, эта боль гулко пульсировала в лёгких. Печень грозилась взорваться, а желудок опорожниться… Дитфрид перевернулся на бок, не сдерживая ручьи слюны.

«Это лучше рвоты… Это не отключит от внешнего мира.».

Светлое утро середины третьей недели августа погладило Дитфрида потоком прохладного воздуха. Ветром это было сложно назвать…

…Её лицо, как и она сама, не покидали мысленный взор. Мальчик не хотел закрывать глаза, но не моргать было тяжелее, чем не плакать. Слёзы стояли в горле, заняв очередь чуть раньше рвоты… ещё у дерева.

Дитфрид думал о ней. Ничто не говорило ему о том, что она его мать. Ничто, кроме существа… и её лица. От него, мальчику было больнее всего.

«Такое мягкое, милое, красивое и измученное…».

…Дитфрид начал очень медленно, каждую третью секунду замирая, подниматься. Сил, как и желания возвращаться, не было. Единственный плюс возвращения, это душ. Душ и чистое бельё. Для телесного комфорта, Дитфриду большего не требовалось.

9

Пока ватные ноги несли «высушенное» тело до дома, глаза несколько раз видели багровое существо. Снова с трупным оттенком. Всего на долю секунды… Мозг же, игнорировал это, сосредоточившись на цели – «Дойти до дома».

Параллельно, лицо – матери, – снова и снова показывалось перед глазами. Сейчас, Дитфрид намеренно закрыл глаза, предварительно остановившись. Теперь она была такой же, какой он увидел её до выворачивающего звона.

«Это лицо ангела… Падшего ангела… Падшего, потому что она связалась с Матисом. Падшего, потому что умерла – Дитфрид не сомневался, что его мать мертва, – не естественным путём. Падшего, потому что оказалась никому не нужна. Ни Матису…»

Рука схватилась за калитку и потянула её на себя.

«Странно, я же закрывал…».

Ноги медленно, с лихорадкой в коленях, добрались до ванной комнаты.

Выбросив одежду в угол душевой, – такой слой грязи кидать в стиральную машинку, было самоубийством и для мальчика, и для машинки, – Дитфрид включил воду… Тёплый, почти горячий душ, расслабил мышцы тела.

Дитфрид чувствовал себя так, словно выполз из туго затянутого рулона колючей проволоки… а это почти так и было.

10

В третий раз, проснуться оказалось не страшно… и практически не больно.

Несмотря на то, что теперь мальчик чувствовал, что это у него по кругу вспорот живот, а по позвоночнику течёт, как он наконец-то вспомнил, густая венозная кровь. Несмотря на то, что лицо матери вызывало всю ту же жалость, боль и тоску, мальчик был рад проснуться в мягкой, чистой постели, будучи чистым.

«Ещё бы Throbbing Gristle включить и можно быть на какое-то время полностью довольным…» …Но Дитфрид не хотел вылезать из-под одеяла.

На часах было почти два часа дня. Домой он пришёл в семь часов и сколько-то минут утра. В это время все спали, и никто не услышал возвращения старшего… Как, собственно, и ухода.

Дитфрид повернулся лицом к компьютерному столу. Тело практически не болело, за исключением грудной клетки и затылка. На первый взгляд вывихнутая кисть левой руки, теперь спокойно выгибалась во все стороны без намёка на неудачное, утреннее пикирование.

«…Неудивительно.».

После всего произошедшего, «исцелённая» кисть это самое меньшее, чему стоило удивляться. А вот абсолютная тишина в доме, вызывала куда больше вопросов…

11

Толчки в спину прервали слепой сон. Резкий поворот отозвался жгучей болью в шее и боках… Дитфрид громко зашипел, проклиная всё и вся.

– Кончай шипеть. – прошипел Адалрик, выпрямляясь.

Дитфрид оскалился, всё ещё шипя от боли.

– Ты?! – его глаза налились кровью, – Хули ты забыл в моей постели, мудень?

– Клад ищу, ебантяй. – съёрничал Адалрик, – Давай, поднимай свою задницу, разговор есть.

– Не умрёшь, утром изложишь. – раздражённо плюнул Дитфрид, медленно поворачиваясь лицом к стене.

…От боли остались лишь тёплые следы на нервах. Можно было вернуться ко сну, что Дитфрид и начал делать, укутываясь в одеяло…

Только ему удалось найти удобную позу для сна, как за одеяло потянули. Потянули с такой силой, что Дитфрид отдёрнулся вместе с ним, (не)благополучно рухнув на пол.

Не дожидаясь изречений «сверху», Дитфрид вскочил, почти угодив в подбородок нарушителю покоя.

– Да чтоб тебя. – шикнул Адалрик, – Успокойся же!

Он сделал несколько шагов к двери, выставляя руки перед собой.

– После этой… – Дитфрид поднял одеяло и броском вернул на кровать, – …хуйни, я успокоюсь только если ты выйдешь отсюда! – уже в полный голос, проговорил он.

Братья стояли друг напротив друга, являя собой противоположности. Спокойный на вид Адалрик и взведённый, как бензопила, Дитфрид. Последний знал, что они оба рады наброситься друг на друга, просто стоящему напротив удаётся скрывать это намерение… Именно поэтому, Дитфрид, урезая моргания, смотрел исключительно в глаза оппоненту.

– Дитфрид. – подал голос Адалрик. Он всё ещё говорил спокойно, – Успокойся, шуметь ни к чему… – он медленно поднял правую руку, указывая на стул рядом с братом и, также медленно, сказал, – …и ради Христа, сядь и выслушай меня.

Дитфрид слегка прищурился.

«Мудаку явно нужно что-то важное, иначе, он бы не ограничился сбрасыванием с кровати…».

– Быстро ты остыл, братец. – выходя из стойки, тихо сказал Дитфрид, – Я в душе не ебу сколько сейчас времени, но надеюсь, повод того стоит.

Повисла пауза. Адалрик ожидал, что брат сядет, но тот лишь выпрямился и со слегка склонившейся набок головой, дал понять, что слушает.

– Тебе всё-таки стоит присесть. – сказал Адалрик.

– Не сто́ит. – парировал Дитфрид.

«Он согласился выслушать…» – заключил Адалрик. Этого было для него достаточно.

«Мудак не должен считать себя главным в ситуации!..» – говорил себе Дитфрид.

Адалрик вздохнул, поджав губы. Старший сдержал улыбку.

– Ладно, пропустим твоё упрямство… – сдался младший.

Пока он выдвигал стул из-за стола, Дитфрид медленно опирался рукой о край этого же стола и позволил себе улыбнуться. Пока что, уголком рта и без глаз.

Адалрик повернул стул спинкой вперёд и выдохнув, начал:

– Я хочу поговорить об отце.

Дитфрид кротко кивнул.

Адалрик снова выдохнул.

– Он переживает за тебя. Между вами много неоговорённых моментов и он прекрасно помнит каждый из них.

Дитфрид не понимал тон брата. Он словно подводил его к ответу на вопрос, который ещё никто не озвучил.

– Говоря глобальнее, он переживает за каждого из нас.

– Странные дела. – сухо ухмыльнулся Дитфрид.

– Угу. – Адалрик сжал губы и уставился в ночную темень за окном, – Сам удивляюсь. Понимание того, что мы такие же живые люди, доходит до него ни как белка, а как факт, с которым ничего не поделаешь. То же самое касается и его прошлых выходок, когда он, например, едва не сдетонировал здесь газовый баллон, находясь под жуткой смесью героина и ещё какой-то синтетической дряни…

– Ты экспертизу проводил? – с иронией, спросил Дитфрид.

– Что? – опешил Адалрик.

– На все сто уверен, что дрянь была синтетической? – на лице старшего растянулась ухмылка.

– Господи, Дитфрид! Сейчас не время ёрничать!..

– Sorry, не удержался.

«Чья бы корова мычала о неуместности глумления…».

Адалрик посмотрел в пол и выдохнул. С таким настроем, Дитфриду он нравился больше.

– Сейчас, все всё понимают… Ты, я, Джорг, отец. Все всё понимают, но никто ничего не делает.

Дитфрид раздражённо вздохнул. Одна из причин, – Дитфрид был уверен, что их несколько, – почему Адалрик разбудил его, вырисовывалась.

«Теперь, он будет мусолить её до полного обескровливания…».

– Я хочу быть тем, кто сделает первый шаг… а ещё я хочу, чтобы со мной этот шаг сделал ты.

Дитфрид хотел было съязвить, но промолчал. Слова брата странным образом утихомирили злобу и пробудили желание докопаться до сомнительной истины. Он всё ещё не верил в чистоту намерений младшего, однако, накормить пробудившееся желание он сможет только в том случае, если уступит. «Несомненно, так и следует поступить… Оно того стоит.».

– Ну не знаю, – нарочно произнёс Дитфрид, разрушив повисшую в комнате тишину, – уж слишком много пафоса и ни миллиграмма конкретики.

Адалрик усмехнулся.

– Конкретика будет в лесу, на озере.

Дитфрид замер, едва слышно выдохнув. Мотивы брата теперь были видны как на ладони. С этой секунды, нужно было слушать очень внимательно и действовать хладнокровно.

«Никакой доброты по отношению к ублюдку, решившему начать избавляться от семейных проблем у заледенелого озера около центра Розеделцкого леса. Посреди ночи. В скрипучий мороз.».

– Ты меня совсем за идиота держишь?! – спросил Дитфрид, выпрямляясь.

Адалрик очень тихо усмехнулся. Лицо его, тем не менее, оставалось каменным.

– Я думал, ты хорошо знаешь отца. Его пристрастие к наркоте и разбавленному спирту наиболее живописно выражалось вне стен этого дома. Когда я говорил, что он всё понимает, я не говорил, что он перестал употреблять. – ответил Адалрик, на вопрос раздражённого брата.

Дитфрид слегка прищурился. Веры к брату не прибавилось, зато желание свернуть ему шею, возросло в разы.

«Скорее Христос явится в этот дом, чем слова Адалрика перестанут работать на него абсолютно во всём. В детстве и сейчас, эта скользкая гадина работала языком на пример любому молодому политику… этот язык никогда не подводил своего владельца… но, всё ведь бывает в первый раз, верно?..».

– Ну так что? Сделаем первый вклад в общее благо? – спросил Адалрик, уже, кажется, теряя терпение.

Дитфрид про себя рассмеялся.

«Мудозвон даже слова использует те же, что и «выходцы из народа». Будь моя воля, я бы взял время на подумать, но братец выгодно подстроил ситуацию под себя таким образом, чтобы времени на подумать осталось очень и очень мало… Что ж, это была твоя предпоследняя удача.».

Последнюю, Дитфрид увидит на озере… Он это знал.

– Сделаем. – ответил Дитфрид, скривив губы.

Адалрик быстро встал со стула и, также быстро вернув его под стол, он, уже менее энергично, но не менее целеустремлённо, вышел из комнаты и направился ко входной двери в дом.

Дитфрид наблюдал за братом, как старик за новорождённым котёнком, который не в состоянии использовать свой язык как ложку, чтобы лакать молоко.

«Волнение на грани со страхом, трепет на грани с истерией, дрожь от предвкушения на грани с дрожью от появления иного сценария будущих действий. Грань, грань, грань, грань…».

Неумело, но Адалрик умудрялся балансировать на ней. Дитфриду было приятно за этим наблюдать. Также приятно ему было думать о самом брате. Высокий, имеющий вес в глазах потенциальных любовников, – изредка любовниц, – умный, с рабочим языком… уебан. Уебан, который скоро окоченеет, уже будучи трупом.

12

Первая догадка Дитфрида нашла подтверждение в его же костном мозге. Именно до туда, в кратчайшие сроки, добрался уличный мороз, игнорируя зимний комплект одежды. Пикантности в мировосприятие, добавляла стопроцентная сухость мороза, из-за чего, Дитфриду несколько раз, на какое-то время, казалось, что он находится где угодно, только не в реальности.

Выходя из дома, Дитфрид успел увидеть на уличном термометре ровно сорок градусов ниже нуля. Уместно, учитывая, что на улице был двадцать седьмой день декабря… Но несмотря на боль, Дитфрид находил мороз неплохим преимуществом.

В отличии от тёплой комнаты, газообразный лёд не тормозил мыслительный процесс, из-за чего мальчику меньше всего сейчас хотелось говорить с братом… а вот Адалрик, был настроен по-другому.

– Ты своим зубьим стуком всех дятлов разбудишь. – съязвил он.

Дитфрид хмыкнул.

– Я знаю, что ты моешься под ледяным душем, уже порядка года, но это не значит, что другие питаются от тебя равнодушием к холоду. – нехотя ответил Дитфрид.

– Кто по-твоему счета оплачивает? И потом, я видел, как ты подачу горячей воды отключал, когда пиздошил в ванну. – ответил Дитфрид, не дожидаясь полного вопроса или, его продолжения, – Ты мне лучше скажи, – начал он, когда Адалрик повернулся лицом к дороге, – старик-то, в ледяную глыбу ещё не превратился? Сколько времени он там вообще обитает?..

– Из-за депрессии… Его организм плохо реагирует на отрицательную температуру, из-за депрессии…

После смеха про себя, Дитфрид подумал: «Какой же ты мудааааак, сукааааааа. Идиотище, каких поискать. Спасибо хоть, что не «полностью игнорирует отрицательную температуру.»».

– …а сидит он там… даже не знаю. Я пришёл тебя будить сразу же, как поговорил с ним о том, о чём потом поговорил с тобой.

Дитфрид кивнул. Он слышал, что Адалрик уже пожалел о том, что завёл разговор.

«Тем лучше. Оставшийся путь минуется молча… и это прекрасно.».

13

Несколько лет назад, Дитфрид услышал песню «Cowboys from Hell» с одноимённого альбома группы Pantera. Звук, который издавала гитара в начале песни, был очень похож на нынешний треск в голове, который не давал Дитфриду полностью открыть глаза, дольше чем на три секунды… Он уже начал думать об утоплении брата в сугробе, если бы в поле зрения не попала жёлтая точка, справа от лесного озера.

…Они наконец-то пришли.

Спускаясь, Дитфрид слышал начало песни «Harder, Better, Faster, Stronger». Это вызвало бы смех, если бы не сжатые от боли челюсти и внешний вид отца.

Когда ноги всё-таки донесли тело до костра, Дитфрид посмотрел на отца внимательнее. Он лежал, раскинувшись около толстого дерева. Его правая рука почти доставала до огня. Сам же он, размеренно дышал и, казалось, не чувствовал подступающего жара и всепоглощающего мороза.

Из хлипкого транса, Дитфриду помог выйти короткий хруст снега под ногами. Теперь он слышал треск костра, который был не тише хруста боли в голове. Ещё раз взглянув на спящего отца, Дитфрид опустил взгляд себе под ноги…

Он чуть не захохотал. Именно в этот момент сзади раздался едва слышимый, на фоне треска, щелчок затвора. Ситуация стала ещё комичнее, потому что теперь Дитфрид был окружён оружием как нечисть солью… Что ж, маленькая промашка младшего, подтвердила вторую догадку старшего.

В голове мелькнула кроткая мысль, что даже если сегодня не получится вернуться домой, в умирающем мозгу будет тлеть радостный выкрик: «Я ЗНАЛ!!!».

– Подними. – сказал Адалрик.

Дитфрид молча подчинился. Вместо размышлений о причине дрожи в голосе брата, Дитфрид хотел узнать расстояние его пистолета до своей головы. Желательнее всего, без выстрела в затылок.

– Ты знаешь, что нужно сделать. – раздалось за спиной.

– Нет. – ехидно ответил Дитфрид.

В ответ на насмешку, Дитфрид получил удар пистолетом по макушке. Теперь он знал, что Адалрик стоит практически вплотную.

Дитфрид медленно поднялся, пытаясь выудить момент для контратаки. К его изумлению, Адалрик теперь стоял справа от него, костра и отца.

– Ты хочешь, чтобы я убил его или себя? – спросил Дитфрид.

Страх, злоба и радость смешались воедино и сотрясали тело вместе с морозом.

Пока брат молчал, в голове тихо начинала играть «No Pity for a Coward» группы Suicide Silence.

– Тебя убьёт мой пистолет, а наркошу, убьёшь ты. – прошипел Адалрик.

Дитфрид уже хотел сказать: «Пощади!» из-за слишком большого количества причин для смеха.

А именно: Четырнадцатилетний пацан угрожает расстрелом и, этот же пацан положил болт на все меры предосторожности, бросив старшему брату пушку… «…конченный идиот!..».

– Ты это сделаешь. – снова прошипел Адалрик.

Дитфрид кивнул, поглаживая место удара.

– Да. В кое-то веки ты всё верно понял, конечно же с выгодой для себя. Я давно хотел убить этого ублюдка… да, ты всё верно понял.

На эту реплику, Адалрик лишь скривил губы.

– Что ж, – Выдохнул Дитфрид, не спеша, нарочито дёргаясь, поднимая руку с пистолетом. – приятных кошмаров тебе, педрила.

Слегка надавив на курок, Дитфрид прыгнул спиной вперёд и резко повернув руку, дожал. Первый в жизни выстрел дался не так легко, но он дался…

…Пуля попала Адалрику в руку. Дитфрид это понял по резкому движению руки с пистолетом…

…Дитфрид попытался прицелиться и встать одновременно. Скользя и щурясь отвыкшими от темноты глазами, он приблизительно нацелился на тело и выстрелил во второй раз. Песня в голове играла так, словно под ушами были колонки, из-за чего мальчика не глушило от выстрелов… так он думал…

…Адалрик кричал как новорожденный:

– СУЧИЬЯ БЛЯЯДДДЬ МУДААК ЁБАННЫ ГАНДОН!!!!! – плевками воздуха, ругался он.

Младший резко отдёрнул простреленную руку от бедра и выстрелил в сторону брата… Он не знал попал ли. Из-за боли и ярости, он практически ослеп…

…Дитфрид не успел отреагировать на рывок брата, за что получил пулю в ключицу, которая… изменила чуть меньше чем ничего. От эйфории, выплёскивающейся из-за всех щелей, Дитфрид не почувствовал бы и очередь из автомата Калашникова, прямо в грудь.

Он выстрелил два раза в то место, где находилась селезёнка и поджелудочная… Адалрик издал тот же звук, что издаёт кипящий, густой гороховой суп. Стеклянные глаза вцепились в Дитфрида, всей своей влагой желая видеть дыру от пули меж его глаз…

…Дитфрид уже практически нажал на курок, как в месте от первого выстрела вспыхнула боль, тут же расплываясь воспламенившимся газолином по всему организму, выгнав ссаными тряпками боль от мороза.

Мальчик рухнул на колени, за что получил продолжительную вспышку в глазах и, раскрошенный от натиска челюстей, зуб…

…Адалрик стоял на руках, копя силы для поднятия на ноги.

«Дитфрид не задел печень, а значит, шанс выжить ещё оставался.»

Зрачки Адалрика расширились, когда он увидел брата, вспомнившего о попадании в него, пули.

Стоя на коленях, в луже собственной крови, которая только-только начала образовываться под ним, Дитфрид сжимал рану. Адалрик понимал, что приложи он усилия и сдохнут оба. Старший и отец… «…а затем и самый младший. Надо было только встать и…».

…песня продолжалась, несмотря на боль. Скорее даже, боль увеличивала напористость и громкость гитар, барабанов и скрима6.

«SECONDS FROM THE END

WHAT’S IT GONNA BE?

PULL THE TRIGGER BITCH»

Как мантра.

«SECONDS FROM THE END

WHAT’S IT GONNA BE?

PULL THE TRIGGER BITCH»

Дитфрид уставился на брата, напрягаясь всем телом. В глазах сверкало, а в голове звенело. Рука еле-еле выпрямилась, как раз, когда Адалрик смог подняться на ноги…

«PULL THE TRIGGER BITCH!!!»

Дитфрид вскинул приподнявшуюся руку и окончательно ослепнув от боли, вжал гнущийся палец в курок…

Выстрел выбил пистолет из руки. Дитфрид сбалансировал, и вместо падения на спину, свернулся раненным червём.

Он видел, как из правого глаза младшего брата, на него смотрит хвойное дерево.

«Последний выстрел пришёлся в глаз…».

…Он только что убил брата.

«Наконец-то…».

14

Тело ещё дёргалось. Дитфрид видел это и улыбался. Он наконец-то избавился от ублюдка. Наконец-то мразь сдохла, к (не)счастью, зацепив своего убийцу…

Парень убрал руку от раны и попытался встать. Ночь и мороз теперь служили ему помощниками. Он встал и, дрожащими ногами, подошёл поближе к костру.

Уже прямо у огня, Дитфрид рухнул на бок, головой в сторону трупа Адалрика.

Ему было очень жарко… но отнюдь не от огня.

Сколько крови он потерял? Литр точно наберётся.

Умирает ли он? Да, определённо.

Расстроен ли он? Ничуть. Он сделал всё, что хотел, заодно облегчив жизнь младшим братьям и отцу…

«…кажется, начинает постепенно просыпаться. Конечно, после пяти-то выстрелов… Тем лучше для него. Наконец-то он увидит на лице незапланированного первенца истинное счастье…».

15

Как оказалось, сегодня был вторник. Дитфрид был единственным ребёнком, который не учился в школе, вследствие чего, он не следил за днями недели.

На улице постепенно начиналась последняя неделя августа. Обычно в это время все, включая отца, налегают на учёбу/образование… До первых дней октября, как правило. Уже пять лет «как правило».

Оставшись наедине с собой и домом, Дитфрид не знал, чем себя занять. Выходить на улицу вновь, не хотелось. Аппетита или желания слушать музыку, тоже не было… Хотя, в постели что уши что желудок, голодно урчали…

«…Оставалось только бродить по дому.» – тоскливо заключил Дитфрид.

Уже с меньшей эмоциональностью, но с прежним удивлением, мальчик спрашивал себя: «Как он, будучи законченным алкашом и наркошей, смог заполучить такой дом?.. Да, он был умён как Ломоносов и как Ломоносов, имел ахуевший нрав. Хороший преподаватель, следовательно, педагог и такой хуёвый отец, не способный понять своего сына… Только одного!..».

Пока в душе витал мятеж, ноги приволокли тело на второй этаж. Три комнаты, одна из которых отцовская. Она интересовала Дитфрида своей неизвестностью. Родившись пятнадцать лет назад и сразу же попав сюда, мальчик ни разу не был в комнате отца…

16

«…Вот и она… «Берлога вожака».».

Напротив, двери, примкнув к стене, стояли книжные полки. Почти без книг, а если какие там и были, то выглядели, они мягко говоря, непригодными для чтения.

Прямо у стены, уже напротив полок, стояла кровать. Небольшая одноместная кроватка, больше похожая на разложенный диван.

По правую сторону от кровати – вешалки. Справа – шкаф, напротив которого, примыкая к книжным полкам, стоял компьютерный стол.

На противоположной от входа стене, по центру, было большое окно… Не панорамное, но тут уже зависит от определения.

Дитфрид вошёл в комнату, прикрыв дверь. Он ничего не ожидал и поэтому находился в небольшом замешательстве. Он узнал, что хотел… но уходить было ещё рано.

Вместо этого, он подошёл к компьютерному столу. Только сейчас он увидел на книжной полке магнитофон, а рядом компакт-диски.

«Gold» группы The Cranberries, был первым. Вторым, – диски лежали как книги, прилегая друг к другу, а не друг на друге, – «Hot Space» группы Queen. Затем «Super Extra Gravity» группы The Cardigans и «The Open Door» группы Evanescence.

На секунду, Дитфриду захотелось что-то из этого включить, но так как он не знал, когда прибудет кто-то из троих, он оставил эту затею. К тому же, ни одна группа не была ему знакома. Может, он когда-то и слышал от них, что-либо… но даже если и так, название группы в начале трека не объявлялось.

Мальчик почти отошёл от шкафа, как его взор зацепился за маленькую книжечку… Кажется, записную.

Он немедля схватился за неё, словно именно за этим сюда и пришёл… Это и в самом деле оказалась записная книжка его отца.

Дитфрид пролистывал страницы друг за другом, стараясь не читать текст. При всей нелюбви к отцу, даже он имеет право на личные записи…

Это оказался дневник. Дитфрид игнорировал текст, но не смог игнорировать даты. В том числе, дату своего рождения… тем более, дату своего рождения.

«28/11/1996. Нюрнберг, Германия.

Мне 21 год, меня зовут Матис Дётцер и сегодня у меня родился сын. Я узнал об этом от своей знакомой, котоаря которая рпиходится ему матерью. Увы, я уже на полпути к тому, чтобы в полной мере распробовать последствия незащищённого секса. Опять же, увы, Мирела не имела венерических заболеваний. И, вроде, не имеет до сих пор. Она хорошая и умная девочка, но уже мать. В 18 лет. Уму непостижим!о.»

Дитфрид едва не рухнул на спину.

«Мирела».

Это имя его матери.

– …Мирела. – едва слышно прошептал мальчик.

Он родился в Нюрнберге?.. Похоже на то, потому что Матис никогда там не жил, только учился…

«…Нет, учился он в Мюнхене, а в Нюрнберге жил у тёти… чтобы не расходоваться на общежитие. Только на транспорт…».

Дитфриду резко стало холодно. Имя матери уже никогда не пропадёт из его головы. Он это прекрасно понимал. Также, он понимал, что одна прочитанная запись, сулит за собой прочтение других…

«…Если грешить, то на полную…».

«15/12/1996. Нюрнберг, Германия.

Дитфрид пока живёт у тёти Саши. Теперь у моего сына есть имя и временное жильё. Это хорошо, лучше, чем могло быть.

Мне жаль Мирелу. Её мать хочет моей смерти, буквально. Я не хочу писать сюда её имени, чтобы мне было легче забыть его. Она сделала Миреле очень больно, назвав дочь тупой шлюхой.

Я в ахуе. Это произошло почти сразу, как мы стали родителями. Мы позвонили в Португалию и почти сразу же пожалели об этом. Увы, уже ничто не изменишь. Разговор с ебанутой католичкой изначально был обречён.

Пока что, мы с Мирелой живём вместе. В её квартире. Точнее, она её снимает. Владелец пошёл на милость, не выселив нас, когда Мирела стала матерью. Она скучает по Дитфриду, но я надеюсь, скоро мы будем вместе. Все трое. Моя работа приносит большие деньги, и я уже приметил один домик в Северном Рейне. Надеюсь, до приезда матери Мирелы, мы успеем. У нас 7 месяцев.»

Дитфрид механически перевернул страницу. Всепоглощающая дрожь уверенно подступала со спины.

«18/12/1996. Нюрнберг, Германия.

Сегодня Мирела очень долго плакала. Я сначала подумал, что из-за матери. Но она плакала из-за меня и извинялась. Она извинялась за Дитфрида и за то, что якобы испортила мне жизнь.

Ахуй и злость. Только это я смог испытать в тот момент. Благо, меня хватило только на утешения. Эта сука, что зовётся матерью Мирелы, довела свою дочь до нервного срыва. Эта ёбаная сука поплатится! Я сделаю с ней что-то гораздо более худшее, чем легионеры с христом. Такое уёбище не должно иметь детей, как и жнизь.»

Дрожь впиталась в организм Дитфрида, заставив его тело трястись и холодеть.

Трясущимися пальцами, Дитфрид перевернул страницу. Она оказалась вся в разводах… Дитфрид, с щелчком захлопнул рот.

«04/02/1997. Розеделц, Германия.

Эта книжка, которую я купил в киоске в Мюнхене, уже не помню где, стала моим дневником. Так вот, дневник, я вернулся.

Новости более чем ужасные. Да, как видишь, я переехал в домик, который хотел купить страницу назад. Я его купил. Да. Владелец почему-то сбросил цену после нового года, и я купил его.

Теперь здесь живут Матис и Дитфрид Дётцер. Мирела умерла. Она бросилась под грузовик, когда возвращалась с университета. Моя малышка Мирела, умерла. Из-за этой суки, которая никак не отреаигровала на смерть дочери. Она видимо уеж и н считаола её дочерью. Мирела, мо солнышко. Она сказала что сама дойдёт до дома, чтобы я не забирал её, когда у меня будет обеденный перерыв. Я не могу винить её, она просто солмалась. Моё маленькое слонышко сломалось и всме родным насрать. Никто с её стороны не захотел даже вид делать, что знает её. Монстры. УБлюдкпи монстры и ёбаные уроыд.

Я не заю, как мне в будущем сказать об этом Дитфриду. Я кажется с ума схожу. Но это неважно. Лишь бы сынок вырос и выжил. Мы не бедствуем, главное, мне много не пить, иначе будем бедствовать. Благо, хоть одно, тётя Саша жива, здорова и сочувствует смерти Мирелы. Хоть кому-то в этом ёбаном мире не насрать.»

Мальчик трясся всем телом и громко всхлипывал, оборванной задней мыслью надеясь, что задохнётся.

«04/02/1997. Розеделц, Германия.

Я понимаю, теперь, какого было Миреле, когда она плакала без остановки несколько часов подряд. Меня трясёт, но я хочу записать это.

Я был беспечным и то ещё будет. Да, я говорю это сейчас. Я чувствую что не выдерживаю и не смогу просто так бросить алкоголь.. дёрнул оещё попробовать опиаты, недавно. Это было первое что я съел, когда узнал, что произошло с Мирелой. С моим маленьким солынкшмо солнышком.

Так вот. Я сделаю всё, чтобы мой сынок ни в чём не нуждался. Буду я пьяницей, умру от передоза мне похуй. Дитфрид, мой хороший, он сплотил меня и Мирелу. Благодаря Дитфриду, я полюбил Мирелу. Ей я нравился и раньше, иначе бы мы не трахались, но лично я к ней чувств не испытывал. Я не хотел на что-то или кого-то отвлекаться во время учёбы или работы. Но Дитфрид всё иизменил.

Мирела, солнышко моё любимое. Я дал твою фотограцию нашему сыну. У меня есть ещё одна, такая же. Когда он подрастёт, я расскажу ему о тебе. Он должен знать про свою мать и как с ней обошлись.

Любимая, прости. Я виноват в том, что не уберёг тебя. Я недоатстатчоно уделял тебе времени, когда твоя мать доводила тебя. Прости, меня дорогая. Я не знаю, есть ли рай или призраки, но я надебсю ты обрела покой. Солнышко, мы любили, любим и будем любить тебя. Мы ни в чём тебя не виним.

Я люблю тебя, Мирела и не смогу полюбить ещё кого-нибудь так. Полюбить вообще. Я сделаю всё, ради нашего сына.

Тебя нет с нами уже две недели. Я сделаю как ты и скзала в тот вечер. Я оплачу кремацию.

Спи спокойно, радость моя. Ты дала сыну жизнь и имя. Я дам ему любовь, за нас обоих. Обещаю.

Я люблю тебя.»

Эта была последняя исписанная страница, но сама книжка едва находилась на половине.

Дитфрид стоял посреди отцовской комнаты как манекен. Его уши заложило от слёз, которые нескончаемым потоком выливались из глаз. Ледяными от ужаса руками, он перевернул страницу в некой слепой надежде…

…И вот она: Фотография его матери.

Дитфрид вынул её, выронив книжку. Точно такое же лицо, как и во сне. Те же глаза, лицо, волосы и взгляд…

Мальчика прошиб холодный пот, ноги круто подкосились… «…У неё был такой же взгляд, как и во сне. Эта улыбка…».

Дитфрид рухнул, сложившись как бумажная гирлянда. Всё ещё ничего не чувствуя, он смотрел на фотографию и плакал. Плакал также, как, наверное, плакал его отец, тогда, четырнадцать лет назад.

16.1

…Он потерял очень много крови…

…Но ведь шанс есть, верно?..

…Как и всегда, господин Дётцер, но на вашем месте, я бы побыл в одиночестве…

…Что?..

***

…Ты можешь слышать, сынок… Это радует… Скоро, тебе должно полегчать… Твоё сердце очень слабое, но моя кровь тебе поможет… должна помочь…

***

…Seconds from the end…

…What’s it gonna be?..

…Pull the trigger bitch…

17

Дитфрид медленно открыл глаза. Сейчас приложить едва воспринимаемые усилия оказалось проще. Он находился в больничной палате. Видимо, отец всё-таки успел его увезти.

Вокруг было темно, но тепло и тихо, в отличии от леса.

Парень не сразу заметил дремлющего отца, справа от себя… а вот отец, как осой разбуженный, бросился к койке, стоило Дитфриду двинуть глазными яблоками.

– Сынок… – занесся руки для объятий, Матис осёкся. Быстро сообразив, он нежно погладил сына по макушке, – …сынок… ты очнулся!..

Делая короткую паузу после каждого слова, Дитфрид спросил:

– Я, блять, в, больнице, что-ли?

Матис тихо посмеялся. Только это и нужно было парню.

– Да. – ответил Матис, поднимаясь, – Скорая подъехала к озеру и забрала нас…

Его прервал испуганный взгляд Дитфрида.

– …да, я знаю. – Матис заговорил очень тихо, – Я знаю, что сделал Адалрик. Но сейчас обсуждать это вредно. Ты только начал подавать признаки жизни.

– Он жив?!.. – не помня себя от стремительно подступающего страха, сдавленно пропищал Дитфрид.

– Нет-нет-нет. – замотал головой Матис, – С таким не живут.

Дитфрид судорожно выдохнул и нервно усмехнулся…

Матис поджал губы и осматривая сына с головы до пят, грустно сказал:

– Ладно, я поеду домой. Буду навещать тебя каждый день, пока не встанешь на ноги.

Стоя в нерешительности, Матис разомкнул губы и, дрожащим голосом, на прощание сказал:

– Я горжусь тобой, сынок.

…Дитфрид почувствовал ком в горле. Когда отец вышел, мальчик услышал вместе с отдаляющимися шагами, звук падения слёз, на свою больничную рубашку.

– …Стой!.. – едва слышно, пропищал он.

18

Дитфрид слушал мини-альбом «Evolve» группы Chelsea Grin.

Deathcore – так называл отец, этот жанр. Ревущие гитары вперемешку с нечеловеческим рыком разной степени низости.

«Прямо как на озере…».

– Можно? – раздалось за спиной.

Дитфрид испуганно обернулся.

– Д-да. – ответил он, нажимая на кнопку паузы.

Матис без, вероятно, прежней уверенности вошёл в комнату, прикрыв дверь.

Дитфрид положил руку на спинку стула… как это сделал Адалрик, несколько дней назад. Теперь, он немного понимал младшего брата.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил отец, усевшись на застеленную постель.

«Такой молодой…». Дитфрид неоднократно задумывался об этом. Такой молодой парень, стал отцом примерно в том же возрасте, в котором Дитфрид убил человека… Своего брата. Об этом ещё предстояло подумать…

– Нормально. – расслабленно ответил Дитфрид.

Матис кивнул.

– Я хочу поговорить…

– Об Адалрике? – также расслабленно, с тенью безразличия, спросил Дитфрид.

– Да. Если ты, в состоянии… – с прежней неуверенностью, ответил Матис.

– В состоянии. Чем быстрее, тем лучше, я считаю.

– В таком случае, – с едва заметным облегчением в голосе, продолжил Матис, – перейду сразу к сути.

Он вздохнул.

– Как он привёл тебя на озеро?

– Начал говорить о тебе. Что ты меры не знаешь и что ты внезапно понял это.

– «Понял» что?

– Свою зависимость, и что она губительна не только для тебя, но и для окружающих.

Матис замер. Через несколько секунд он проморгался и сделал жест, чтобы Дитфрид продолжал.

– Он сказал, что хочет сделать первый шаг для прихода ко всеобщему благу в доме. Сказал, что ему очень пригодился бы я.

– Та-ак… – сосредоточенно протянул Матис.

– Я спросил где ты, он сказал, иии… добавил, что ты, попросил сходить за мной. Как видишь, я согласился, и тогда мы пошли к тебе.

Лицо Матиса вмиг потеряло прежнюю заинтересованность. Теперь, он выглядел как подросток, перед которым зиял открытый финал горячо любимой им истории. Лицо, на котором через секунду вспыхнет гнев.

– Пооо-дожди. – начал Матис, потирая пальцами лоб и смотря в пол, – Ты сказал, что он передал тебе, что я попросил его, чтобы он пришёл за тобой и вы пришли ко мне.

– Да… – в лёгком смятении, настороженно, подтвердил Дитфрид.

Матис кротко засмеялся.

– Ты либо врёшь мне, либо врёшь и не договариваешь. – бросил он и уставился на сына.

Дитфрид нахмурился.

– Я не понимаю… – откровенно недоумевал Дитфрид.

– А вот я понимаю. – пережившим гнев голосом, сказал Матис, – Адалрик в своих словах дважды повалял дурака, а ты и не заметил! Сначала он, как ты говоришь, что-то говорил о моих зависимостях. Говорил о том, что он хочет – Матис изобразил пальцами кавычки, – «принести в дом всеобщее благо», а потом сказал тебе, что это я! – он указал большими пальцами на себя, – Я! Попросил ТЕБЯ! – теперь, он указывал на Дитфрида, – Через него, прийти ко мне.

Дитфрид сглотнул.

Матис умолк. Когда он сделал несколько вдохов и выдохов, Дитфрид, сквозь зубы, спросил:

– …Ты мудак?..

Лицо Матиса растянулось.

– Не переспрашивай. Я к тебе обратился. – сказал Дитфрид, стараясь не замахнуться стулом под собой и, не влепить отцу пару древесных пощёчин.

– Дитфрид, – начал он. Его голос был похож на шипение рыси, загнанной в угол браконьерами, – я понимаю, что ты меня не уважаешь и, возможно, я того заслуживаю. Но ты не должен…

– …тебе ничего. – закончил за отца Дитфрид. Гнев сменился накатывающейся яростью, которая может ударить через минуту-две, – Ты, подонок, защищаешь своего любимчика, – Дитфрид сглотнул, не замыкая губ, – или одного из любимчиков, даже сейчас. Даже сейчас, когда эта сука сдохла, фактически убив меня.

Дитфрид увидел, как Матис сглотнул, благополучно пропустив тот момент, когда он встал и подошёл к стулу.

– В моих словах не было противоречий, пап. – На «пап», Матис содрогнулся, – Ты к чему-то зацепился и хотел застать меня врасплох. Я на секунду и вправду подумал, что меня облапошили, ведь этот ублюдок буквально сбросил спящего с кровати… – Матис отошёл от Дитфрида и медленно сел обратно на кровать. Суженые от гнева губы, теперь раскрылись и завершили гримасу злобного непонимания, – …но потом я вспомнил, что пошёл с ним только ради одного: Я хотел убить его.

Глаза Матиса округлились.

– Да, хотел. И убил. – закончил Дитфрид и выдержал паузу, которой хватило, чтобы глаза Матиса налились слезами, – Мы были похожи. Очень похожи в своих намерениях в ту ночь. Ему не хватило одного рывка… хотя нет, хватило. Я убил его, когда он поднялся… а когда в тебе только что, побывали три пули, подняться, равно воскреснуть. Я знаю о чём говорю, папа.

Матис издал сдавленный стон. Первые слёзы упали на нижнюю челюсть, скатившись затем к шее… губы, пока держались.

– Знаешь, – понизив тон, заговорил Дитфрид после ещё одной паузы, – я думал, все эти дни о произошедшем. Сейчас я вижу, что Адалрик был сам за себя, хотя по пути к озеру, я подозревал, что вы вдвоём избавитесь от меня.

Матис поднял заплаканное лицо на сына в немом вопросе.

– Я не верил ему изначально. Почему? Ты не узнаешь. – Дитфрид облизнул губы, – Как я уже сказал, Адалрик действовал ради себя одного. В четырнадцать-то лет, но да ладно. Его возраст не важен. – Парень слегка дёрнул головой, – Ведь Джорг тоже отличился.

Не дав отцу повторить имя самого младшего, Дитфрид повысил голос:

– ДА! Этот мелкий говнюк вызвал тебя домой, потому что не захотел есть ебучие хлопья с молоком. Или ты думаешь, что я просто так достал их с полок?! Тарелку туда же!..

На последнем слове, Дитфрид резко встал со стула и пнул его в сторону двери, сдержавшись, и, не ударив второй раз по голове отца, который, сейчас, кажется, переживал все доступные себе эмоции.

– Ты меня даже слушать не стал, а я и не сопротивлялся. – натянуто улыбнувшись, заговорил Дитфрид, – Ты, мудак, никогда меня не слушал. Зачем?!.. Должен же быть тот, на ком можно отыграться за полученную боль. Этот кто-то должен быть старшим, потому что старшие, становятся главными по вопросам денег, оплат, ухода за домом, других членов семьи и, если повезёт, ухода за собой. Ведь старшие преисполнены чувством ответственности и мудачьё вроде тебя, что сняло с себя полномочия сразу после окончания ебли со шлюхой, знает об этом. Такие как вы, – Дитфрид указывал пальцем на отца, пока тот медленно ложился на лопатки, – знаете, что преисполненный чувством ответственности старший, никогда не покинет семью, ведь тогда… – воздух со свистом прошёл сквозь его зубы и нос, – ОН БУДЕТ УБИТ ЧУВСТВОМ ВИНЫ, ЧТО НЕ СМОГ ПОМОЧЬ СВОЕЙ СЕМЬЕ, КОГДА ОНА ТАК НУЖДАЛАСЬ В НЁМ!!!

От крика, Дитфриду стало легче. Многолетний груз некогда проглоченной обиды, лопнул, как гнойник… Дитфрид смотрел на Матиса, который вот-вот утонет в этом самом гное.

…Отдышавшись, Дитфрид продолжил:

– Я слышал, – он снова сглотнул, – что ты дал мне свою кровь. – услышав это, Матис побелел. «Ха! Только сейчас!» – подумал Дитфрид, широко раскрыв глаза, – Это даёт мне основания полагать, что сегодняшняя попытка в очередной раз принизить меня, вызвана твоим психическим расстройством…

Дитфрид снова облизнул губы, затем, резко схватил Матиса за воротник рубашки. Он был лёгок, как ткань из-под соломенного чучела.

– А теперь слушай очень внимательно, отец. – голос у Дитфрида стал ниже, из-за чего Матис на какое-то время забыл, как дышать. – У тебя год. Ты меня слышишь? Год. Год на то, чтобы завязать и на то, чтобы повидать психиатра с психотерапевтом.

Дитфрид слегка прищурился. Матис начал очень медленно дышать.

– Я буду работать над тем, чтобы уйти отсюда. Вам от этого хуже не будет, я знаю. За год я что-нибудь да сделаю. И вот тебе моё предупреждение, папа. Если за этот год, я не увижу прогресса в твоей завязке и твоём лечении, я накажу тебя.

Дитфрид притянул к себе лицо отца ещё ближе.

– Наказание будет очень болезненным. Во всех смыслах… ТЫ МЕНЯ ПОНЯЛ?!!

Матис дёрнулся, из-за чего, воротник рубашки, в руках сына, немного порвался.

– Д-даа… – едва слышно, прошипел он.

Дитфрид разжал ладони. Матис полетел на пол и, с глухим стуком, приземлился.

– Убирайся отсюда… – шикнул Дитфрид, – СЕЙЧАС ЖЕ!

Матис дёрнулся, будто в него пустили ток. Затем, он на руках и ногах выполз из комнаты, словно избитая собака.

Дождавшись ухода, Дитфрид с ноги захлопнул дверь. Она была достаточно новой, чтобы не треснуть от удара…

…Парень чувствовал себя просто великолепно. Это подтверждали слёзы, которые бесконтрольно полились из его глаз, после удара по двери. Он испытал те же чувства что и тогда, перед сном у костра… Только тогда, его слёзы столкнулись с морозом с одной стороны и с пламенем с другой, так и не вылившись в полноценный поток.

Глава 4

1

Без десяти одиннадцать вечера. Unterirdischstraße заполнилась мраком…

Тёплый свет из окон хрущёвок на первых этажах, лишь на толику отгонял от себя непроглядную черноту, которая делала убийство или принятие дозы, самым безопасным действием на планете. Это был единственный район Розеделца, где обитал героин. Здесь, за героин могли покалечить, но не убить. Принять, но не продать. Именно в этом и в остальных девяти дворах во все стороны горизонта и между ними…

…Дитфрид шёл наощупь. Прогулка «по работе» становилась втройне опаснее, если было известно о вскопанных ямах, протягивающихся вокруг двора. Они служили своеобразным рвом. С этим были солидарны и местные жители, установившие мостики из скреплённых досок, которые позволяли детям не совершать горизонтальный прыжок веры, прежде чем повозиться в песочнице. Для Дитфрида, песочницы могли когда-нибудь стать уборкой на скорую руку.

«…Всего-навсего! …но это потом.».

Сейчас, мысли и глаза Дитфрида надеялись только на одно – найти розовую хрущёвку. С первого по пятый этаж зарисованная граффити, словно её выдернули из Берлина. Цвет хрущёвки, Дитфрид должен был распознать по свету из окон…

Так ему и сказали. Прийти за час до полуночи, найти розовую хрущёвку и третий подъезд в ней. Позвонить и представиться. Только тогда будет шанс на диалог. Если же проделать всё вышеперечисленное при дневном/вечернем/утреннем свете, на его звонок в домофон попросту не ответят…

Прыгая мимо луж, с привыкшими к тьме глазами, Дитфрид, резко остановился и медленно поднял взгляд с земли на стены пятиэтажек… Где-то поблизости играла «Porno Creep». Знакомая музыка оказала на парня расслабляющий эффект. Даже внезапно появившееся крысы под ногами, ничуть не смущали его. Дитфрид продолжал идти, уже не беспокоясь о том, что его кеды намокнут… В конце концов, лужи здесь, едва превышают уровень «над подошвой».

Теперь, слышался мотив «Good God».

Дитфрид вновь опустил голову и теперь, старался идти по местам, где проглядывалась слегка влажная глина.

Асфальта здесь не было, видимо, никогда. Оно и неудивительно, учитывая, что слева, хрущёвка стояла к Дитфриду задом, а к соседнему двору передом.

«Находится на заброшенной территории в заброшенном месте, та ещё радость…».

По пути к асфальтированной дороге, Дитфрид успел разбить мордочки восьми грызунам. Одного из них даже пришлось раздавить, настолько неугомонный он был. Пройдя через это, Дитфрид вышел на асфальт, залитый водой, почти по щиколотку.

Ругаясь и закатывая глаза, парень сделал пару шагов назад и начал высматривать островки суши. Нацелившись на ближайший, он прыгнул… Едва не поскользнувшись, Дитфрид выпрямился и посмотрел вперёд. Сначала он не поверил своей удаче, но потом, он сделал ещё несколько прыжков и, балансируя на скользкой глине, присмотрелся к окну на втором этаже. Там горел свет, а над оконной рамой, виднелся розовый цвет.

Подойдя ближе, Дитфрид рассмотрел и граффити, которые были непросто непонятными иероглифами, а полноценными рисунками. Одним из них, был тёмно-красный дракон, с золотыми усами, когтями и шипами на спине.

«Судя по всему, этого дракона рисовали с китайского образца.».

Также, помимо дракона, здесь были кролик, медведь и пчелиная стая, сложенная в слово «Nihil7».

«Талантливые люди здесь обитают… Эх, как всегда. Как всегда, прекрасное зарождается из грязи… а может, люди здесь просто пытаются разнообразить вечный постапокалиптический вид?.. Ну, в любом случае, мне этого не узнать… а хотелось бы, на самом-то деле!».

Подавив в себе желание рассматривать в кромешной тьме местные художества, Дитфрид добрался до третьего подъезда и набрал заветный номер «49».

Ответили ему, почти моментально:

– Кто?

Несмотря на свою высоту, голос звучал грубо.

– Ангер. – ответил Дитфрид.

– А, шкет… Входи.

Когда сигнал был подан, Дитфрид резко потянул на себя дверь и буквально взлетел на третий этаж. Минуя сюрреалистично чистые стена, лестницу и лестничные площадки, парень остановился на нужной. К сюрреалистичному внешнему виду, прибавлялся чистый воздух… Даже свежий, в какой-то мере!

Едва Дитфрид занёс руку для стука, как дверь открылась. На пороге стоял брюнет. Его блестящие от себума локоны до плеч, вернули Дитфриду уверенность в своей комплекции. Брюнет был выше парня на голову и выглядел гораздо стройнее. Это выдавали чёрная, местами дырявая от сигарет водолазка и узкие штаны цвета: «городской камуфляж».

– Падай. Ты как по расписанию, в отличии от поездов. – сказал постоялец, освобождая парню дорогу.

Только перешагнув порог, Дитфрид вспомнил, кого ему напоминало лицо мужчины: «Нил Эндрю Мегсон8, только круглолицый и с настоящими, большими губами и карими глазами…».

Дитфрид сглотнул. Квартира, казалось, выглядела ещё чище, чем лестничные пролёты. Такое впечатление складывалось, скорее всего, из-за большого количества мебели, оккультных приблуд на туалетном столике прямо в прихожей и… чего-то ещё.

– Не разувайся! – всё тем же хрипящим тенором, сказал брюнет, – Надолго ты здесь всё равно не задержишься.

Дитфрид сконфузился. Что бы это значило? Ему сегодня же позволят участвовать в деле или выкинут из окна?..

– Бруно в гостиной. Шуруй. – снова раздалось за спиной.

Дитфрид двинулся к короткому проходу, который вёл в гостиную.

По левую сторону стояли шкафы, сделанные из чёрного дуба и стали… Так они выглядели, по крайней мере. Массивная, грубая древесина и сталь. Почти «индастриал».

Справа же, стояли кресло и диван. На них и сидели остальные члены банды «Девять кругов Кали Юги». Двое громил, один как спичка и он… Бруно Оствальд. В центре комнаты.

– Свежая кровь… – полушёпотом, поприветствовал парня главарь.

Он стоял, скрестив руки на груди и слегка прищурившись, словно целясь, чтобы нанести удар… или выстрелить. Дитфрид не хотел выяснять точно. Пока что он знал только то, что Бруно Оствальд австриец. Очень сильный акцент с примесью чего-то…

– Тебе это точно нужно, парень? – спросил Бруно.

– Да. – ответил Дитфрид, к своему удивлению, уверенным голосом.

– Это был риторический вопрос. – слегка приоткрыл глаза Бруно, – Разумеется, нужно. Иначе зачем тебе сюда являться.

Дитфрид молча уставился на главного. Совсем чуть-чуть выше его самого, бледно-зелёные глаза, пепельно-белые волосы. С виду, обычный мужичок лет сорока, у которого наверняка уже есть старший и младший ребёнок и жена.

«Так и выглядят лидеры. Неприметно, как все. Прямо как убийцы…».

– Скажи мне, парень. Почему ты хочешь стать одним из нас?

Дитфрид ответил, как на духу:

– Я не хочу, чтобы ублюдки заселяли этот город и указывали мне, коренному жителю, как мне жить.

На несколько секунд повисла тишина. Дитфрид видел краем глаза и ощущал переглядывание двух с дивана и того брюнета, что впустил его… Всё это выглядело устрашающе. Когда приходишь к нацистам, которые своим духовным наставником выбрали Генриха Луитпольда Гиммлера9, последнее о чём думаешь, это об анализе обстановки.

Бруно смотрел Дитфриду прямо в глаза.

Теперь, полностью открытыми. Оценивающе, с тенью ухмылки.

– Присядь-ка. – предложил Бруно, показывая на табурет рядом с диваном, позади.

Сделав шаг назад, Дитфрид сел.

Бруно расцепил руки, и теперь стал в полтора раза шире. Дитфрид ещё раз убедился в том, что комнаты в этой квартире узкие… «…даже слишком».

– Твоя… цель, если можно так выразиться, – начал Бруно, – совпадает с нашей.

Бруно посмотрел на брюнета, который стоял позади, в трёх метрах от Дитфрида.

– Мы тоже не хотим, чтобы нелегалы здесь устраивали беспорядки и диктовали свои условия нам, другим жителям и тем, кто называет себя премьер-министром земли Северный Рейн-Вестфалия и… тому, кто называет себя федеральным канцлером Федеративной Республики Германия.

Он облизнул губы.

– До правительства нам не добраться. – он развёл ладонями, – Не до местного, не до, уж тем более, федерального. Единственное, на кого мы можем положиться, это на самих себя, а надеяться мы можем на таких как ты. – он сомкнул ладони, указывая на Дитфрида, – Молодых ребят, которых, как и нас, остоебенило количество мусора с ближнего востока.

Он выдержал паузу.

Парень слушал и слабо улыбался. Бурно словно прочёл его переживания. Вскрыл грудную клетку, разрезал сердце и прочёл в них то, что так гложет Дитфрида последние 2 года.

– Но, – Бруно слегка наклонил голову влево, – говорить можно что угодно. И думать тоже. Ублюдками можно называть также, кого-угодно… – он вздохнул, – так что, пока, я тебе не верю от слова совсем… и не поверю, пока ты не докажешь, что твои слова сопрягаются с твоими действиями.

Дитфрид сомкнул передние ряды зубов. «…Наконец-то!».

– Сейчас мы поедем в одно место, где ты сможешь проявить себя. Если ты справишься – ты с нами… а если нет, Уэнделл покажет тебе что будет, если пиздеть просто так.

Чуть нагнувшись вперёд, так, чтобы затмить своей головой свет сквозь дешёвую, бесцветную люстру, Бруно спросил:

– Тебе всё понятно, Дитфрид Ангер?

– Да. – ответил парень.

Повисла короткая пауза, резко оборвавшаяся.

– Отлично. – Бруно сделал два шага назад и громко хлопнул в ладони, – Парни, выдвигаемся. – не менее громко, скомандовал он.

Дитфрид едва не рухнул с табурета.

Во-первых, из-за чрезмерной воодушевлённости, а во-вторых, из-за синхронного подъёма троих справа.

2

В машине тихо играл Rammstein, песня «Engel».

Дитфрид уже успел задним числом понадеяться, что сюрреализма на сегодня хватит… но, кажется, всё только начиналось.

Изношенный, чёрный Mercedes-Benz W201 остановился на краю тротуара в середине гетто. Дитфрид не знал, на какой они улице и скорее всего, никто из присутствующих не знал. Этот район, видимо, так и назывался – Гетто.

Здесь обитали, – не жили, а именно обитали, – выходцы из Туниса, Египта, Алжира, Нигера, Сирии, Словении (исключительно цыгане), Албании… а также, румынские цыгане.

Все кроме водителя, вышли из машины. Дитфрид вылез и вытянулся, стараясь не запищать.

Придя в себя, он вдохнул полной грудью… Пахло дымом.

«Такой запах обычно доносится из самодельной коптильни в виде бочки из ржавых листов металла. Так обычно пахнет копчённый угорь…».

Дитфрид не понимал, откуда ему известно, как пахнет копчёный угорь и какая нужна коптильня для такого специфического запаха, заполнившего всю улицу, кажется, даже физически…

– Тджарк, Аджид. – прошипел Бруно, – Вы первые. Прямо. – и указал ладонью на арку, напротив которой, стоял их бэби-Бенц.

Двое мужчин в чёрных комбинезонах, с синхронной скоростью, бесшумно, исчезли во тьме внутренних двориков.

– Ссышь? – ехидно поинтересовался Бруно у Дитфрида.

– Just a little bit10. – ответил Дитфрид, – Уж очень быстро меня взяли на важное мероприятие.

Бруно слегка присвистнул и тихо рассмеялся.

– Всегда держи ухо востро. – уже серьёзно, сказал он, – Крыса всегда готова нанести ответный удар, стоит ей только набраться сил.

Дитфрид медленно закивал, пока в конце дворика не показался один из членов команды. Он жестом позвал Бруно и Дитфрида к себе.

– Так, ну попёрли. – шикнул Бруно и, подобно рыси, двинулся вперёд.

Дитфрид же, догонял трусцой.

3

– Просто потрясающе! – с искренней радостью произнёс Бруно, полностью забыв о конспирации. – Редко нам так везёт…

Он смотрел в грязное окно, за которым стоял бородатый мужчина с очень смуглой кожей. Нелегал с особым энтузиазмом осушал… кажется, Jägermeister и, вроде бы смеялся… или истерил.

– Уёбак склизкий. – процедил один из мужчин. – И эта хуи-ии-йня, которую называют человеком ещё и пособие получаетц!

Дитфрид в очередной раз удивился разнообразию речевых особенностей в команде. Мужчина говорил с польским акцентом. Таким же сильным акцентом, как у Бруно.

– А ну захлопнись. – рявкнул Бруно таким чётким hochdeutsch11, что Дитфрид чуть не залил улицу смехом, – Ты сюда приехал не любоваться, а убираться.

– Действуем, как и договорились? – спросил второй мужчина.

«Рейнский акцент… Уже неплохо.».

– Да. – ответил Бруно, – Эй, – он повернулся к Дитфриду, – твой экзамен сейчас плачет от того, что поддался искушению. Поможешь ему избавиться от страданий?

– С удовольствием. – спокойно ответил парень.

Прежнее волнение сменилось умеренным нетерпением.

– А ой, бля. Постой. – Дитфрид заметил рюкзак на спине главаря только сейчас. Бруно расстегнул самый большой карман и достал пистолет, – Здесь одна пуля. Чтобы ты не сделал слишком много глупостей если захочешь дать заднюю. Промажешь или не убьёшь цель с первого выстрела, будешь добивать тем, что под руку попадётся. Уяснил?

– Да. – ответил Дитфрид, аккуратно принимая ствол.

– Мне говорили, тебе уже доводилось стрелять в людей. – продолжал Бруно, раздавая всем, и себе в том числе, глушители, – Но об этом после… а сейчас, мы должны очистить этот дом, хотя бы на одну ячейку.

Когда все экипировали глушители, Бруно тихо и чётко скомандовал:

– Вперёд!

4

Пока один взламывал замок, трое почти вплотную прижимались к двери, напротив.

Бруно сказал, что, если кто-то захочет выйти – стрелять. Дитфриду нравился настрой лидера, но его возможная причина, Дитфриду нравилась чуть меньше.

«Такой матёрый homecleaner12, дёргается из-за оступившегося араба?.. Нет. Это всё из-за меня. Бруно, вероятно ожидает, что я сделаю что-то против плана…».

– Аджид, мы не в гости пришли. Шуруй глазёнками. – прошипел Бруно.

– Я не летучая мышь чтобы в темноте ориентироваться, подожди ты… – ковыряясь в замке, прошептал взломщик.

Спустя несколько щелчков и секунд, Дитфрид облегчённо вздохнул. Аджид обернулся и поднял большой палец вверх.

– Так, входим тихо. Ложем всех, устраиваем барбекю и по съёбам. – продиктовал Бруно на идеальном австрийском.

Ровно на секунду, повисла тишина.

– Начинаем. – скомандовал лидер.

Аджид резко и бесшумно открыл дверь. Прохожая оказалась настолько просторной, что все четверо смогли попасть в квартиру без скрипов и ругани друг на друга, за непреднамеренные подножки.

Дитфрид, как загипнотизированный таращился на почерневший от влаги потолок, пока из комнаты чуть впереди, по правую сторону, трещоткой не послышались хлопки.

Отряхнувшись, Дитфрид в полшага добрался до света, где его ждал экзамен. Когда он оказался на кухне, слева от него стоял араб… Дитфрид посмотрел вправо. Телевизор на стене, три дивана буквой «C» и ковёр, закиданный окурками. Несколько, вроде, даже дымились…

Переведя взгляд на отступника, Дитфрид, на выдохе поднял пистолет и выстрелил мужчине в хребет на уровне лопаток. Вот так быстро и даже не моргнув.

Мужчина упал на спину и затрясся так, будто его ударили полицейским электрошокером… ожидаемо, трясло его недолго.

Дитфрид помнил про одну пулю, поэтому, чтобы добить отступника, он занёс над его горлом свою массивную ногу, обутую в красный кед и резко опустил её… Послышался мокрый щелчок. Дитфрид, для уверенности повторил удар дважды, после чего, влепил носом кеда по виску араба как по футбольному мячу на пенальти.

– Нихуя себе… – послышалось за спиной.

Дитфрид разминочно поводил пяткой по лбу уже почти мёртвого араба, словно прицеливаясь и, с размаху вдарил прямо по середине… «…Теперь, он точно был мёртв.».

– В чём дело? – плюнул Бруно, подоспев именно в тот момент, когда стажёр нанёс последний удар.

Дитфрид обернулся к лидеру и взломщику, с улыбкой от уха до уха. Лицо Аджида в этот момент стало серьёзнее, как у раздолбая за партой, когда учитель сделал ему замечание. Бруно же, смотрел то на Дитфрида, то на труп у его ног… с облегчением. Он как будто радовался победе в игровом автомате или онлайн-казино, где выиграть в принципе невозможно.

– Ну и ну, – улыбаясь уголком рта, сказал Бруно, – неплохо ты его… куда ты выстрелил?

– Хребет на уровне лопаток. – лицо Дитфрида в миг стало обычным, а говорил он как охранник в продуктовом, уходящий со смены, – Он рухнул, не успев даже пискнуть. Ногами же, я затоптал ему горло и раскроил череп.

– Неплохо. – кивая, сказал Бруно, всё ещё осознавая, какой кадр ему попался.

Дитфриду на пару секунд показалось, что лидер даже готов зааплодировать.

– Всё готово! – непривычно громко раздалось из прихожей.

– Джентльмены, – тоном кёльнера, начал Бруно, потирая ладони, – нам пора домой.

Когда Аджид и Тджарк уже сбежали к двери в подъезд, Дитфрид прошёл мимо стоящего напротив входа в квартиру Бруно и обернулся.

Лидер, сейчас чем-то напоминал Роя Батти, только чуть ниже и округлее.

– Вперёд, солдат. – скомандовал Бруно, кинув непонятно-когда-зажжённую зажигалку «Zippo», вероятнее всего в первую комнату.

5

Дитфрид рванул что было мочи и, спустя шесть секунд, – он отсчитал, – вновь почуял запах дыма из самодельной ржавой коптильни…

Долго «наслаждаться» запахом не пришлось. Бруно пролетел за спиной как оса и также быстро пролетел по тому же пути, по которому они пришли сюда. Дитфрид не знал, как они это делают, поэтому просто побежал.

Когда он оказался у арки, то услышал вопль. Замерев на месте, он плавно обернулся. Вопили из той квартиры…

– Прыгай, копуша! – пробасил водитель так резко, что Дитфрид, против воли посмотрел в его сторону, не оборачиваясь.

Как замороженный, парень доковылял до машины и медленно открыл дверь. Он не знал, вопль был в реальности или в его голове.

Завалившись в машину, Дитфрид словно проснулся. Именно в этот момент, в квартире раздался оглушительный взрыв… К счастью, водитель уже отъехал от арки, ведущей во дворы.

Дитфрид смотрел на спинку водительского сиденья и не понимал, почему его остановил вопль. Он же знал, что там женщины и дети. Он знал, что, если потребуется, он сам задушит ребёнка, в знак преданности делу…

Прийти в себя, Дитфриду удалось только тогда, когда машина завернула во дворы на Unterirdischstraße.

6

Бруно и Дитфрид сидели в комнате с балконом. За дверью, слева, остальная команда играла в шахматы и слушала новости по радио.

«Здесь работало радио…».

Дитфрид уже смирился с тем, что сюрреализм не покинет его, пока он здесь…

Пока Бруно возился в шкафу в поисках крепкого алкоголя, Тджарк во всеуслышание вещал о том, как заклеивал рты женщинам и детям, после не совсем удачной попытки отключить их тряпкой с хлороформом. Дитфрида это слегка покоробило. Он уж было думал, что станет здесь главным фанатиком…

– Эх, ребятня. – сказал Бруно, вынимая из шкафа бутылку водки, – Ваша кровь такая горячая, что и ослепнуть можно.

Дитфрид устало улыбнулся. Его похвалили, но сил радоваться этому, у него практически не было.

Бруно поставил на стол бутылку и две рюмки. Стол стоял посреди маленькой комнаты, а по обе стороны от него, располагались два кресла. Бруно сел с видом довольного выполненной работы, в то время как Дитфрид находился между ощущением уюта и непонятной тревоги.

«Ну, по крайней мере, водка должна как-то ослабить тревогу… а через шесть часов можно будет привести себя в форму кружкой крепкого заварного кофе без добавок…».

– Почему не выстрелил в голову? – спросил Бруно, открывая бутылку.

Дитфрида словно разбудили.

– Не хотел рисковать, а у него был пистолет. – ответил он на одном дыхании.

– Угууу… Они не до конца идиоты. Если обороняются, то основательно. Им не чужд тот факт, что они могут убить кого-то.

Дитфрид кисло усмехнулся.

Водка уже была разлита по рюмкам. Откладывая бутылку на край стола, Бруно сказал:

– Далеко пойдёшь. С таким рвением тебя только на вылазки и отпускай… Ты только не увлекайся и, самое главное, не светись.

Лидер и новобранец подняли рюмки, чокнулись и выпили. Дитфрид впервые в жизни попробовал водку и, к прежней тревоге, прибавилось разочарование. В фильмах и прямо перед ним, люди морщатся, когда опрокинут стопку… Для него же, водка оказалась просто горьковатой водой.

– Можно вопрос? – поинтересовался Дитфрид, отставляя рюмку.

Бруно кивнул, запивая водку апельсиновым соком, пакет которого, он только что достал из-под стола.

– Зачем вы использовали хлороформ?

После сока, глаза Бруно прояснились… или после вопроса… Дитфрид так и не понял.

– Для отключки баб и мелких. А что?

Дитфрид слегка поджал губы и на секунду отвёл взгляд.

– Он ведь, действует не так быстро, как это в фильмах показывают. – с тенью упрёка, сказал Дитфрид, переводя взгляд на лидера.

– Пока что, – пожёвывая язык, начал Бруно, – это единственное оружие такого типа, которое мы можем себе позволить. Точнее, Уэнделл может позволить. Он его в подвале соседнего дома готовит… а на счёт эффективности… эти овцы отключились достаточно быстро. Хотя, раньше с этим и вправду были проблемы…

– Ну вот!.. Следует использовать более действенные соединения. – сказал Дитфрид, слегка улыбнувшись.

– Это говори Уэнделлу. Он у нас за химию. – ответил Бруно и наполнил рюмки.

Они снова чокнулись и выпили.

– Можно ещё один вопрос?

– Валяй.

Дитфрид лёг спиной на кресло и обнаружил, что хочет курить. Очень сильно хочет курить, хотя прежде, даже не пробовал.

– …в чём смысл вашего наименования? – спросил он, потирая костяшки.

Бруно шумно выдохнул, улыбаясь так, словно этот вопрос он и хотел услышать.

– Девять кругов, – начал он, – это круги ада Данте. Кали Юга же, это последняя из четырёх эпох в индуистском временном цикле. – он остановился, протирая глаза, – Кали Юга характеризуется падением нравственности, если мы говорим об исконном значении. В контексте же нашего имени, падение нравственности тесно переплетается с адом Данте. Всеми девятью кругами. Можно сколько угодно искать здесь вездесущий библейский сюжет, даже в Кали Юге, но суть в следующем…

Бруно подался вперёд. Теперь, они с Дитфридом были как два оловянных солдатика, замерших друг напротив друга.

– Розеделц, – с горечью начал Бруно, – стал настоящим адом. Здесь перемешалось всё. С виду это обычный немецкий городок, вполне себе прогрессивный, не средневековая деревня… Только, фабрики и заводы здесь, прямиком из послевоенной ФРГ и, даже, времён правления Гитлера. С заброшками та же история. Все заброшенные здания здесь стали таковыми в период с семидесятых до середины девяностых. Убийства, наркоши, алкоголики, сношающиеся малолетки… заброшки стали их домом… Но ведь они есть везде, верно?.. И мёртвые здания, и почти мёртвые идиоты… Но здесь, они другие. Я не знаю… людям здесь абсолютно насрать друг на друга. Буквально!.. – он всплеснул руками, чудом не задев бутылку с пакетом, – Этого нельзя увидеть на главных улицах, там царит «Берлин» в своём лучшем виде… Но вот когда ты оказываешься от центра, километрах в десяти… индустриальная архитектура. Как во Франкфурте, девяносто лет назад, только без фабрик…

Дитфрид слушал. Слушал с интересом, позабыв об акценте лидера.

– …Ад в Розеделце был ещё с Бисмарка. Обострение же началось перед падением стены. Где-то, в восемьдесят седьмом. Я не знаю, как это объяснить, но город будто озверел. Стал новым организмом и… перестал быть городом для всех.

– В смысле? – с искренним интересом спросил Дитфрид.

– Я периодически покидал город, навещая родителей. Они живут в Риме. И когда я выезжал за пределы города, во мне… как будто бы появлялись силы. Я становился свежее и бодрее… и то же самое со мной случалось, когда я возвращался обратно. Чрезмерное пребывание за пределами и внутри, плохо на мне сказывалось, первое время… Потом я привыкал, спасибо водке… – он откашлялся, – Так вот, на счёт «города не для всех». – он тяжело вздохнул. – Ни один человек не знает о существование Розеделца, за пределами этого самого Розеделца.

Дитфрид застыл. Он уже было хотел задать очередной вопрос, но слова ушли в желудок вместе со слюной.

– Никто. Буквально. Родители спрашивали, где я живу, я называл им город и ни один из них не понимал, о каком именно городе идёт речь. Мой отец хорошо знал север и центр Германии, но про Розеделц услышал впервые, но ты подожди. – он уселся поудобнее, – Когда я садился в такси, уже будучи в Германии, я говорил таксисту город и он без проблем знал, куда надо ехать. Ему, мне не нужно было объяснять, где находится город. – он снова откашлялся. – …Поэтому мы и называемся так, как называемся.

Его лицо выражало удовлетворение. Дитфрид смотрел на него с тем же лицом, с каким на него год назад смотрел Матис.

– Вижу, ты не понял. – улыбнулся Бруно только губами, – Ещё раз. Кали Юга – это падение нравственности, последняя эпоха. Про ад Данте, ты знаешь. Мы назвались так, потому что ни ада, ни Кали Юги не существует, как не существует и этого города.

Снова улыбка. В этот раз, шире.

Дитфрид сглотнул и нахмурился. Он пытался переварить ещё трезвым мозгом сказанное и у него это получалось… из рук вон плохо!..

– О! Пока не забыл… – сказал Бруно и встал из-за стола.

Дитфрида как током ударило. Он все ещё думал о рассказе Бруно про встречу с родителями…

«…Эта водка точно не палёный спирт?..» – спрашивал он пустоту, косясь на пробку.

– Вот, возьми.

Дитфрид посмотрел на Бруно, стоявшего справа. Он протягивал книгу в чёрной, кожаной обложке. Дитфрид взял её, жестом поблагодарив и что-то промычав.

– Я написал её три года назад. – сказал Бруно, садясь в кресло, – Здесь изложена наша философия. Философия, существующая в девяти кругах Кали Юги, как небо над нашими головами.

Пока Бруно открывал бутылку и наливал уже третий состав, Дитфрид, с трепетом ребёнка, поймавшего крысу, осматривал книгу.

…Недолго. Он отложил переплёт на правый подлокотник. В ближайшее время, – возможно даже сегодня, за кофе, – он прочтёт её. Всю или нет, зависит от сил…

Бруно приподнял рюмку и, жестом, предложил Дитфриду. Дитфрид незамедлительно поднял свою. Они чокнулись, выпили и запили соком…

…Дитфрид начинал ощущать себя частью всего этого. Частью ада. Частью последней эпохи. Частью, в какой-то мере, для кого-то, несуществующего города…

7

Городской ветер приятно высушивал лицо, делая тоже самое с душой. Он пришёл в город ради воздуха. Этот городской смрад свободы и раскрепощённости… Несмотря на свой устрашающий вид, свобода в Розеделце была. Здесь же она становилась наглядным примером последствий своего доминирования. Со всех сторон.

Розеделц всё ещё был и мог быть тем местом, где чувствовалась идиллия, истекающая дымом фабрик, как пробитый бензобак бензином. Здесь, он иногда чувствовал себя гораздо лучше, чем в собственных мыслях…

Дитфрид покинул улицу, по которой бродил уже около двух часов и оказался в квартале эмигрантов. Здесь находились крайне презентабельные места жительства, отправляющие мимо проходящего, прямиком в прошлое… Так далеко, насколько позволяет осведомлённость оного.

За исключением шести квартир, расположившихся зигзагом от середины и до конца квартала, все квадратные метры здесь, были выставлены на продажу. Что не имело практического значения, так как маленькие и средние квартирки стоимостью от пятисот тысяч до миллиона евро, не были в ходу у жителей Розеделца. Даже состоятельные граждане, заканчивали свой выбор жилплощади на двух-трёх комнатах в отделанных «муравейниках».

Внешне, «муравейники» были либо крайне современными потомками брутализма, либо что-то среднее между модерном и модернизмом. Чуть реже встречались образцы конструктивизма. Постмодернизм и хай-тек приходился на приближённые к окраинам районы и, собственно, центр города.

Что же до квартала эмигрантов, здесь стиль зависел от количества квадратных метров. Либо кирпичная, либо просто готика. Вокруг квартала же, царил деконструктивизм, как и, собственно, практически везде в городе, за исключением Unterirdischstraße, где были обычные хрущёвки и за исключением гетто, где дома были построены в стиле северного модерна…

Он углубился в квартал, рассматривая пустеющие квартиры и домики, как ребёнок в зоопарке рассматривает вольер с ягуаром.

Он любил архитектуру. Эта любовь нашла его там же, где и любовь к Норвегии. Нельзя смотреть на Норвежские домики с тихим сердцем. С такой же чистотой были и здешние постройки… Дитфрид прикусил нижнюю губу. Пробудившееся восхищение архитектурой напомнило ему, почему он сюда пришёл.

– Джорг… – едва слышно вырвалось у него.

Когда у Дитфрида возникали проблемы с самым младшим, он уходил сюда. В квартал эмигрантов.

В этот раз, Дитфрид хотел понять, что ему мешает найти точки соприкосновения с увлечениями младшего брата. Энтомология и всасывание всеми фибрами, информации о докембрийском эоне, – пока что, только о нём, – едва-ли имели что-то общее с архитектурой. Будь то архитектура Ура, Вавилона или Кёльна… и тем не менее, при желании, можно было привить друг другу интерес к личным увлечениям. Зачем? Чтобы не воспринимать брата как засидевшегося гостя…

Он повернул. Мысли переключились на другого человека. На Адалрика. У Дитфрида были «целительные» места из-за каждого члена семьи.

Отец, сам того не зная, выгонял Дитфрида в лес. Джорг, в квартал эмигрантов… а вот Адалрик… пока что не навёл Дитфрида на третье место. Не навёл, потому что с ним нельзя было напороться на серьёзные проблемы. Его стоически-индифферентное отношение к жизни поражало, немного бесило и, иногда, слегка пугало.

Припоминая беседу с отцом, в тот день, когда Дитфрид нашёл записную книжку, он пришёл к выводу, что мировоззрение Адалрика стало таким после потрясения в детском доме. Там он узнал от молодой воспитательницы, что его мать была шлюхой и дабы избежать ответственности, она отдала сына в детский дом.

Адалрик родился четырнадцатого января 1999-го года, здесь, в Розеделце. Здесь же его и забрал к себе Матис, как он сам говорил, приняв перед этим свою последнюю дозу героина. Тогда, Адалрику было шесть. Ровно шесть.

Он дошёл до переулка.

«Да уж, что только люди не делают под наркотиками… Но вот Матис как обычно превзошёл всё и вся. Усыновить ребёнка под героином… декаданс во плоти, ебать его…».

Переулок окончился двориком. Такие дворики, Дитфрид помнил из книг Достоевского. Теперь, условный Олесунн стал Санкт-Петербургом.

Здесь было чисто, но пахло смесью строительной краски и настоявшегося алкоголя, вылитого в лужу газолина.

Дитфрид осмотрелся. Как и ожидалось, никого здесь не было и не будет.

«Значит, можно начинать…».

Найдя самый чистый из всех пахучих участков, Дитфрид опустился на асфальт и свернулся калачиком. Не испытывая абсолютно никаких эмоций, он начал слайд-просмотр всплывших по дороге сюда тем и мыслей.

Быстро, рвано и глупо.

8

(Спустя какое-то время, он открыл глаза. Дрёма в здешних местах сделала своё дело, наполнив силами, как физически, так и морально. Всё прошло бы просто идеально… если бы правая часть бедра не изнывала от бесконечных вибраций.).

Дитфрид прищурился и увидел его. В этот раз, трупно-бордовый цвет потемнел, а глаза стали серебристо-коричневыми.

– Или палач или вожак и наставник. – всё тем же машинным голосом, произнесло существо.

Дитфрид затаил дыхание и сконцентрировался на существе и его словах. Здешняя вонь медленно подступала, норовя высосать из глаз всю влагу и плотно заткнуть слёзные канальчики.

– Ты сам себе Бог. Ты можешь стать Богом для них. Ты можешь стать проклятьем для них. Для всех. – существо изогнулось, – Так действуй же!

Шум за пределами дворика становился всё ближе и, как только он достиг барабанной перепонки вплотную, парень дёрнул ногой, как это иногда делает человеческий организм перед засыпанием…

…Существо исчезло.

9

Дитфрид начал очень медленно подниматься. Хоть он и любил эти места, ночевать здесь, не входило в его планы. Как никак, через две недели уже декабрь.

Выйти из переулка оказалось в разы сложнее, чем войти.

Дитфрид, непонятно как, сумел не поддаться желанию прилипнуть к стене и застыть в таком положении до первой оттепели. Аналогично, ему удалось проигнорировать неудачные попытки встать. Оставаться в месте встречи с существом, ему тоже не хотелось.

«Останься. Тут тебе хорошо. Зачем уходить?.. Дома всё равно никакого спокойствия, а здесь хотя бы запах приятный!.. Этот двор может стать жилым в ближайшее время, так что не глупи и как следует насладись одиночеством именно здесь и именно СЕЙЧАС…».

Дитфрид вывалился из переулка как пьяница из кабака. Трилинка не была такой мягкой, как хотелось бы, но по крайней мере, она была чистой… Парень перевернулся на спину и сполз настолько, чтобы бордюр касался шейных позвонков.

«…Рельс здесь нет, а машин и подавно. Можно (не)беспокоиться…».

Дитфрид вынул из кармана мобильник и, насколько позволял замах, бросил его за себя.

«Ты сам себе Бог.»

– Я сам себе Бог.

«Ты можешь стать Богом для них.»

– Я могу стать Богом для них.

«Ты можешь стать проклятьем для них.»

– Я могу стать проклятьем для них.

«Для всех.»

– Для них всех.

«Так действуй же!»

Парень… выдохнул. Он сделал выбор.

10

Дверь в дом была приоткрыта.

Ежу понятно, что телефон разрывался от «беспокойства» домашних. Старший возвращался с готовностью выслушать порицания на повышенных тонах, как минимум от Адалрика… Однако, открытую дверь он увидеть не ожидал.

Войдя в дом, Дитфрид быстро снял с себя куртку и кеды, несмотря на смертельную усталость. Как физическую, так и моральную. Сейчас она была как раз кстати, потому что, когда в тебе есть силы и там, и там, ты способен на ответ… а когда сил нет, тебе просто похуй.

Только дойдя до двери в свою комнату, Дитфрид заметил, что повсюду в доме горит свет. Повсюду, кроме коридора второго этажа… Он вошёл к себе. На кровати, как только что сделанная кукла, сидел Адалрик. Джорг стоял у компьютерного стола… Дитфрид чувствовал, что бессилен, но руки почему-то загудели… и ноги тоже.

– Ты, безусловно имеешь право шляться где попало, но не без свяжи же. – со сдерживаемым гневом говорил Адалрик, поднимаясь, – Ты где был, мать твою?!..

Дитфрид слегка оттолкнул от себя дверь, надеясь, что та не захлопнется. Пока он об этом думал, он услышал быстрые шаги в коридоре…

Пулей отбежав к окну, он уставился на дверь. Ему уже было не похуй.

Дверь приоткрылась. В комнату вошёл Джорг.

– Пришёл, наконец-то! – странно высоким голосом произнёс самый младший.

Старший чуть не застонал. «…а кто несколько секунд назад был у стола?..».

Адалрик повернулся к Дитфриду.

– Ты кого испугался, братик? – язвительно спросил он, слегка ухмыльнувшись.

«БРАТИК?!».

Дитфрид вцепился в Адалрика глазами и зашипел. Он уже знал, что влепит ему не по лицу, а по голове и в грудь.

– Хватит пыхтеть, – продолжал Адалрик, – мы поговорить хотим.

«…Он уже не так злобен, как когда я вошёл. Это слышно в голосе. Но верить этому нельзя. Он же похуист! Даже перед горой трупов будет стоять с каменным лицом и сердцем.».

– Как же, – выпалил Дитфрид, – сначала злился, как нянька, а теперь на диалог подбиваешь?

Джорг встал у двери, как гном-страж, скрестив свои ручонки на груди.

– Я всё ещё зол на тебя, как и мы все. Но мы сможем успокоиться… только, после диалога. – уверенным тоном, ответил Адалрик.

«Надо же!.. Это не спокойствие, а уверенность. Он уверен, что я пойду навстречу… Что ж, это мы ещё посмотрим!».

Раздался щелчок. Это был дверной замок.

Дитфрид сглотнул, не спуская глаз с брата. Теперь, усталость окончательно покинула его.

– Даа-а. Диалог. – улыбаясь и кивая, начал он, – За закрытыми дверьми, полагаю?..

Адалрик начал приближаться к окну, на что Дитфрид встал в стойку. Младший вздохнул, закатив глаза.

– Ёбаный идиот. – заговорил он, сквозь зубы, – По-хорошему стоило бы отлупить тебя, но мы не в детском доме… Ты можешь хотя бы выслушать нас?..

«Испугался… Сейчас скажет, что запирание двери – это предосторожность. Чтобы я не убежал.».

– Давай же, – тихо сказал Дитфрид, – нападай. Я как раз хотел узнать, какого это, выдавливать людям глаза.

Адалрик замер. Дитфрид увидел, как младший брат по-настоящему испугался.

Впервые, Дитфриду удалось увидеть в этих серых глазах испуг. Дитфрид не видел Джорга, но был уверен, что тот тоже удивился… «…Ещё бы блять…».

…Адалрик отошёл от старшего брата, разочарованно развернулся и зашагал к двери. Джорг, пружинкой освободил ему дорогу.

– Ты псих. – с сожалением в голосе, сказал Адалрик вынимая из кармана мобильник.

Дитфрид опешил. Что-то в нём замкнулось…

«…Мобильник».

…Джорг успел снова посмотреть на Дитфрида, когда тот, с вытянутыми вперёд руками, летел на Адалрика.

11

Мобильник улетел под диван, точно испуганный кот.

Дитфрид всем телом толкнул Адалрика, в надежде, что тот сломает себе хоть что-нибудь… «…Хотя бы шею.».

Адалрик же, всего-навсего приложился лицом о стену. Он не успел как следует рассмотреть старшего брата, который только благодаря своему секундному расчёту, кубарем не улетел на кухню.

Адалрик убрал руки от носа, чтобы хоть как-то остановить старшего брата и, хоть они и были примерно одинакового телосложения и роста, Дитфрид, сейчас, был сильнее.

…Джорг с ужасом и грустью смотрел на то, как Дитфрид, словно упавшая на спину пантера, поднимается и прыгает на Адалрика… Раньше, он видел такое, только в аниме.

Дитфрид толкнул Адалрика плечом, использовав всю силу своего тела. Когда младший брат, – точнее, его грудная клетка, – оказался с двух сторон зажат ногами Дитфрида, последний замахнулся и нанёс первый удар.

Верхняя губа лопнула как наевшийся комар. Дитфрид замахнулся снова и, в этот раз, угодил Адалрику в переносицу. Только сейчас, Дитфрид почувствовал, что кровь, попала ему на лицо и на язык… «М-едь».

Джорг, не в силах пошевелиться от увиденного, издал сдавленный стон, чем спровоцировал на себя бешеный взгляд Дитфрида.

«…с ним попозже…». – блеснуло в голове самого старшего.

Дитфрид поднялся и вцепился брату в шею, попутно поднимая его… Адалрик вмиг пришёл в себя и задёргался. Когда его пятки коснулись пола, он увидел последний замах Дитфрида… Который летел в солнечное сплетение.

Дитфрид оттолкнул его от себя. Мальчик сполз по спинке дивана, размазывая по нему свою кровь… Старший слышал, как брат задыхается и сквозь прерывистый злобный смех, произнёс:

– Ах ты ж, грязнуля. Запачкал диван в крови. – он подошёл к Адалрику и пнул его в живот. Затем, схватил за волосы и в упор прорычал, – А ты знаешь, что кровь невозможно отстирать?!! Что на это скажет папочка, а?!..

Он впечатал лицо задыхающегося Адалрика в спинку дивана и встал.

За спиной опять раздались быстрые шаги…

«Джорг!..».

Дитфрид перепрыгнул через согнувшегося Адалрика и резко обернулся, за что получил неприятное жжение в затылке и короткую боль в районе шейных позвонков.

Джорг хотел оглушить старшего стулом, но вместо этого угодил ножкой этого самого стула по колену Адалрика… Адалрику на это, было уже абсолютно похуй. Ему нужно было восстановить дыхание и убедить себя, что Дитфрид не наградил его грудную клетку трещиной.

– Ах ты ж, говна кусок! – рявкнул Дитфрид приближаясь.

Джорг посмотрел сначала на стул, затем на Дитфрида. Ему показалось, что он обмочился… или не показалось…

– Тебя надо бы наказать за такое, – переводя дыхание, начал Дитфрид, – но мы не в детском доме…

Отчеканив последний слог, он улыбнулся. От этой улыбки, Джорг, уже абсолютно был уверен, что пора менять бельё.

Он выпустил спинку стула из рук и сел к стене, куда минуту назад угодил Адалрик. Он не плакал. Ему было слишком страшно, чтобы плакать.

12

Дитфрид недолго ждал, пока Адалрик более-менее придёт в чувства.

– …З-аа что?.. – были его первые слова.

– За всё. – ухмыльнулся Дитфрид.

Он облокотился на угол стены, держа в голове мысль, что избитый зверёныш может напасть на него.

«Сзади была дверь на улицу, а там двор. Или посёлок… город… лес…».

Глаза Адалрика были мокрыми. Капилляры в них лопнули.

Он был похож на тряпку. Теперь, Дитфрид имел наглядное представление о человеке, которого называют тряпкой.

– Я ведь, – начал Адалрик, пытаясь облокотиться на диван, для начала, сидя, – просто хотел, предупредить отца, что ты вернулся…

Дитфрид смотрел на него, со всё той же ухмылкой.

Адалрик выдохнул.

– Ты жесток… – сказал он, прежде чем всхлипнуть.

Дитфрид кивнул.

«Недостаточно…».

– Мы могли, просто… поговорить.

– Я сыт по горло вашим пиздежом. – Дитфрид уже не ухмылялся. В нём говорил гнев, – Вы все так цените «диалог», который не приводит ни к чему. Для вас.

Адалрик сглотнул.

– Потому что в этом заинтересованы только мы. – тихо сказал он, – Если бы ты хотел, ты бы тоже разговаривал с нами… но ты выбрал силу… Насилие.

Дитфрид слегка прищурился. Адалрик был прав. Он был так прав, как может быть правым тот, кто видел Дитфрида сегодня в квартале эмигрантов…

Дитфрид кивнул, улыбаясь уголком рта.

– Рад что помог вправить тебе мозги. – сказал он.

Адалрик хило улыбнулся.

– Я всегда знал, что ты ищешь кратчайший путь. – он выдержал паузу, затем посмотрел на своего карателя, – Только, запомни одну вещь. – вновь хилая улыбка, – Я не буду мстить тебе за сегодняшнее… Себе дороже.

Дитфрид с упоением смотрел на брата. Весь в крови, поту, слезах и соплях. Он лгал, и Дитфриду это было очень хорошо известно.

«Такие как Адалрик никогда не забудут своё поражение, как бы они не разговаривали.».

13

Дитфрид сидел на садовых качелях и ждал Матиса. Ему было сложно определиться, как думать о нём: «Как о Матисе или как об отце?».

Было бы проще, если бы одно из двух было ненастоящим… Но он был его отцом. И он был Матисом…

– Замёрзнешь.

Дитфрид плавно перевёл взгляд с неба на калитку.

«…Лёгок на помине.».

Матис подошёл к качелям и вполголоса спросил:

– Можно?

– Можно. – кивнув, ответил Дитфрид.

Матис аккуратно сел, стараясь не раскачивать качели.

– Я сквозь темноту вижу, что что-то случилось. – начал он, – если хочешь, я выслушаю…

– Всё нормально. – выдохнул Дитфрид. – У меня всё нормально… а вот у Адалрика и Джорга не очень.

Дитфрид смотрел за забор. На белый дом на углу деревни. На том углу, от которого можно попасть на Dnum-Notna-Straße… Даже в таком положении, он знал, как поменялось лицом Матиса после его слов.

– А что с ними? – обеспокоено спросил глава семейства.

– Адалрик позволил себе слишком многое, за что был «отлуплен». Джорг пытался вмешаться, но смог лишь обоссаться.

Качель начала медленно раскачиваться. Сейчас, Дитфрида это не раздражало. Как раз наоборот. Кипящую кровь нужно было успокоить, а так как огонь был потушен, оставалось просто ждать… Ждать и мирно раскачиваться.

После небольшого затишья, Матис выдохнул.

– Я не знаю кто из вас начал, но вы оба хороши. – тихо сказал он, понурив лицо.

– Да. Тут ты прав. – ответил Дитфрид, сложив на коленях, руки в замок.

– Ты сильно его избил? – поднял голову Матис.

Дитфрид повернулся лицом к отцу.

– Достаточно, чтобы он захотел мне как следует отомстить.

Дитфрид услышал, как Матис сглотнул.

«…Теперь меня боятся все в этом доме… а это значит, что надолго мне здесь задерживаться не стоит.».

– Что ты ему сделал? – тон Матиса не менялся.

– Разбил губу, влепил в переносицу, а также в солнечное сплетение и пнул в живот. Джорг, под конец избиения едва не шибанул меня стулом, но я увернулся, и ножка стула ударила Адалрика по колену… – Дитфрид перевёл пустой взгляд на домашнее окно, в пятнадцати метрах, напротив себя, – Нооо, я думаю, на случайный удар Джорга ему было уже всё равно.

Дитфрид был доволен собой. Он уже успокоился и при разговоре с отцом не испытывал того трепета, который какое-то время присутствовал в диалоге. (Это началось после разговора в отцовской комнате… разговора о матери).

– Джоргу досталось от тебя?.. – жалобно спросил Матис.

– Нет. – Дитфрид резко повернул голову, в сторону отца. – Избивать ребёнка я бы не стал. Максимум, влепил бы щелбан, но он уже прижался к стене, обоссавшись…

Тишина. Дитфрид готовился к пощёчине, но Матис, похоже, намеренно упустил момент… Проще говоря, сдержался.

– Ты жесток. – наконец выпалил он.

Дитфрид подавил смешок. «Чем больше мне об этом говорят, тем больше я в это верю.».

– Я бы не хотел в очередной раз слушать твои нравоучения, если бы на месте Адалрика оказался я. – ухмыляясь, сказал Дитфрид.

Матис прикрыл глаза и громко выдохнул.

– Не вздыхай так. – сказал Дитфрид, пока Матис, отвернувшись, смотрел в сторону калитки, – Если страдает младший, ты начинаешь разговаривать со мной как священник с прихожанином. Как, что, когда и как долго мне надо что-то там делать. Зато, когда пиздюлей отхватываю я, ты с каменным лицом того же священника говоришь мне: «Такова жизнь, сынок.».

Матис не шевелился. Дитфрид уже было пожалел, что начал этот разговор. Потушенный огонь вновь начинал медленно, но разгораться…

– Ты эгоист. Жестокий эгоист. – едва слышно процедил Матис, всё ещё смотря в сторону калитки.

– Такова жизнь, отец. – ловко парировал Дитфрид.

…Всхлип. Сдавленный всхлип. «Снова.».

Дитфрид услышал приближение дождя. Это было идеальным штрихом перед сном, – а Дитфрид не собирался возвращаться в дом, – осталось только, дождаться последних слов и ухода Матиса.

– Я не буду ничего тебе говорить. – опустошённо произнёс Матис. – Ты всё равно не послушаешь. – он повернулся к первенцу лицом, – Да и потом, ты уже достаточно взрослый, чтобы принимать решения без моей помощи.

Спустя несколько секунд молчания, Матис продолжил:

– Ты всегда таким был, Дитфрид. До того, как ты сказал своё первое слово, ты всё хотел делать сам… Сейчас, в тебе это полыхает…

Матис сжал губы и кисло улыбнулся.

– Ты сделал так, как считал нужным. Я хотел, чтобы вы трое относились друг к другу, как брат к брату. – он прикусил нижнюю губу. С правого глаза упала маленькая слеза, – Но, видимо, не суждено… Ты прав… такова жизнь.

Дитфрид слушал отца без эмоций, но с интересом.

«Этот разговор закончится на интересной ноте…».

– После нашего разговора… полтора года назад… я пытался до конца убедить себя в том, что я не тот, кто имеет право осуждать тебя… – он посмотрел на верхушки лесных деревьев, чёрными колючими щупальцами развивающиеся над первыми домами. – Такое право имела только Мирела…

Глаза Дитфрида вмиг стали мокрыми, чего он никак не ожидал. Он понимал, что мать так или иначе будет упомянута, но, видимо, он ещё не был готов.

– …а я – нет. Я дал столько обещаний своим близким… и не выполнил ни одного.

Матис медленно встал с качель. Из-за угла обзора, Дитфрид видел, как капли дождя не касаются его отца… или проходят сквозь него.

– Делай то, что считаешь нужным. – сказал Матис и развернулся.

– Стой!.. – сдавленно прикрикнул Дитфрид.

Матис остановился, не успев сделать и пяти шагов.

– Ты сказал, что я был таким ещё до того, как сказал первое слово… что я сказал?..

Дитфрид нечётко видел лицо отца. Из-за темноты, из-за усилившегося дождя и из-за слёз… большие сомнения на счёт реалистичности отца, обнимали мозг как восьмипалая обезьяна.

– «Мамочка». – твёрдо ответил Матис, – Мы сидели на диване в гостиной этого дома, – он мотнул головой на дверь, – ты наматывал мои волосы себе на пальчик… и произнёс: «Mutti».

Недолго простояв в самодельной паузе, Матис заливисто рассмеялся. Горько или от потрясения, Дитфрид уже не смог разобрать. Ком в горле заложил уши и поселил в руках тошнотворный тремор.

Глава 5

1

Матис бродил по тёмным улицам Розеделца с бутылкой жижи, в состав которой входили: водка, пиво, медицинский спирт.

Жижа бултыхалась в полторашке, которая была завёрнута в бумажный пакет. Этот пакет, вероятно, уже использовался кем-то, потому что даже держа бутылку у бедра, Матис чувствовал запах сладкого хмеля и режущий глаза, запах спирта…

Когда прогулка по переулкам и мокрому асфальту проезжей части, привели накачанное алкоголем тело, к зданию городской ратуши, сие, через себя, осушило бутылку. На это ему потребовалось 5 больших глотков, после которых, из замаринованного в этиле рта раздался протяжный рык…

Сосуд благополучно упал в мусорный бак на углу переулка.

Матис вышел на проезжую часть и бодро зашагал вдоль улицы. Февральский мороз приятно облеплял собой вспотевшее тело и взмокшую одежду, от чего желание выпить ещё чего-нибудь, со спиртом в составе, увеличивалось… В то же время, в голове юлой вертелась мысль о сексе. Мысль о незащищённом сексе, во время которого можно получить не только отличные от секса с презервативом ощущения, но и мысль о правильной расстановке приоритетов, к моменту эякуляции. Мысль о наркотиках, чей лёгкий вариант можно приобрести хоть сейчас…

Матис шёл и радовался. Он радовался своему положению. Красивый, умный, весёлый и немного ёбнутый.

«…Лучше и не придумаешь!..».

Одарённость буквально во всём, и не важно, что «всё» заканчивалось на двух вещах, а именно на знаниях и на развлечениях. Плевать! Только на этих двух столпах можно было жить припеваючи… Ведь, именно это и необходимо для жизни в нынешнее время? Будь умным, не будь идиотом, имей знания и, умей разговорить в себе и в других дух развлечения…

«…Скамейка.».

Матис сел на покрытую инеем скамейку, которая стояла спинкой к ограде, расположенной по всему периметру территории близ ратуши.

Приятным дополнением к, уже пьяному организму, были сигареты.

Winston Grün, который куча малолеток курит друг перед другом, предварительно сказав, что вместо табака, здесь содержится марихуана… Может когда-то она там и была. В начале нулевых, когда цветовые модификации марки «Winston» заполонили табачные прилавки города… Но сейчас, точно нет. Скрученный укроп, который туда мог быть добавлен потенциальным покупателем – да… Но не марихуана.

В правую сторону легонько подул ветер. Матис полностью расслабился и немного «съехав», прикрыл глаза.

Щиплющий табачный дым вводил в сонное состояние быстрее, чем обычно. Матис сопротивлялся сну, потому что не хотел себе что-нибудь отморозить, в 11 градусов мороза… Его крайним желанием, в данный момент, были наушники. Наушники в которых играла бы «Vanished» от Crystal Castles. Играла бы до рассвета и дольше, если бы день начинался и продолжался под толстым облачным пледом…

– Можно? – спросил мужской голос.

Матис мысленно дёрнулся. Тело так сильно расслабилось, что не успело за мозгом.

– Да пж-ж-жжжлста. – ответил Матис, махнув кистью правой руки, словно приглашая.

Он не видел, но был уверен, что мужчина коротко кивнул.

«Они все так делают. Внезапные гости по скамье или просто проходящие мимо, кто бы они не были, мужчины, женщины, трансгендеры, дети, подростки и далее по списку человеческих наименований на основе пола, возраста или… гендера…».

Ветер давно стих, но морозное дыхание всё ещё приятно циркулировало под курткой, которую Матис против воли, всё-таки, застегнул. Он не хотел утонуть в тепле, который выделял его организм чтобы не опьянеть окончательно… но ещё меньше, он хотел замёрзнуть. Если бы на улице было на восемь градусов теплее, можно было бы не беспокоиться. Можно было бы спокойно заснуть прямо здесь. Прямо рядом с этим незнакомцем, который так ни разу и не заговорил…

В какие-то моменты, Матису начинало казаться, что он здесь один, а незнакомец – это галлюцинация, вызванная большим количеством спирта в организме и слабости этого самого организма перед этим самым спиртом и алкоголем в принципе.

– Что есть топологическая особенность пространства-времени, представляющая собой в каждый момент времени «тоннель» в пространстве? – спросил незнакомец.

Теперь, Матис дёрнулся всем своим естеством… и духом, и телом.

– …Чи-то?.. – промямлил он.

Незнакомец повернулся лицом к Матису и повторил вопрос слово в слово. Только тогда, Матис увидел, что незнакомец сидит перед ним в чёрной фетровой шляпе, сером пальто, бордовым кожаных перчатках, – которые, наверняка, изнутри покрыты мехом, – и обуви, чьё название Матис не знал.

«Типичная обувь, которую носят мужчины за 60… а этому мужчине явно было не меньше шестидесяти пяти…».

– Мммм… – задумался он, смотря перед собой и изредка поглядывая на носы кроссовок. – кротовая нора?

Мужчина улыбнулся.

– А что есть деление ядра эукариотической клетки с уменьшением числа хромосом в два раза, происходящие в два этапа и, – незнакомец поднял указательный палец правой руки, – образующее гаметы, споры и другие зародышевые клетки?

– Мейоз. – уверенно ответил Матис.

Биология нравилась Матису гораздо больше астрофизики.

Мужчина буквально засиял, а его улыбка простёрлась от уха до уха.

Он протянул руку Матису.

Немного помедлив и тем не менее, не до конца понимая свои действия, Матис пожал руку мужчине.

– Адольф. – представился мужчина.

Матис представился в ответ.

– Я счастлив иметь дело с умным человеком, Матис. – проговорил Адольф, уделяя внимание каждому слогу.

Тем же полушарием, что давало ответы на вопросы, Матис пытался догадаться, на каком акценте разговаривает Адольф. Он точно был не местным, маловероятно даже, что его акцент принадлежал к диалектам немецкого языка…

– Спасибо за комплимент. – сдерживая зевок и отрыжку одновременно, ответил Матис.

– Ну что вы. – Адольф хлопнул руками по своим коленям, – Если человек умный, это не дар, за который стоит сделать комплимент и тихо позавидовать, что тебя такое счастье обошло стороной… Ум человека, в первую очередь – это его жизнь. Находя выход из жизненных ситуаций, человек оттачивает свой ум, и в вашем случае, вы заслуживаете исключительно похвалы, но никак не комплимента…

Веки приподнялись. Матис почувствовал, как речь нового знакомого потихоньку отрезвляет его.

– …Забавно, что этот самый ум, при оттачивании доходит до инстинктивной и рефлекторной стадии, которой обладает, условно, дикий зверь… – продолжал Адольф, – …Вы не находите, Матис?

– По правде говоря, я сейчас не готов к рассуждениям. – увернулся тот.

Адольф ехидно улыбнулся.

– О да, это точно. Вам повезло, что сейчас ранее утро, да и зона не особо патрулируется. Хотя, казалось бы, ратуша… Но нет. Я чаще около школ и университета патрули вижу, нежели здесь. Это кое о чём говорит, не так ли?

– Вероятно… – потирая переносицу, ответил Матис.

Адольф кротко кивнул и осмотрелся… Посмотрев за спину, он вновь повернулся лицом к Матису и спросил:

– Вам нужна помощь?

Матис непроизвольно резко открыл глаза:

– Что? – трезвым тоном спросил он.

– Вам нужна помощь или вы в состоянии изменить своё положение?.. – повторил Адольф, слегка приподняв брови.

2

Адольф подсел чуть ближе. Матис хотел было отодвинуться, но поясница уже упиралась в ручку скамьи.

– Здесь вы не в безопасности, Матис. Я может и стар, но «преследование» от «по пути» могу отличить. – вполголоса, заговорил Адольф.

– Ты, мать твою… – попытался возразить Матис.

– На твоём месте, я бы молча слушал. – перебил Адольф.

Матис выдохнул. Из-за высокой концентрации алкоголя в крови, он не до конца поддавался всему сказанному и в то же время, из-за того же алкоголя, Матис чувствовал странную панику. Она как будто ходила вокруг да около, но всё не вступала в свои полные права.

– Нам нужно идти. К углу сейчас подъедет такси, мы сядем в него и тогда любой ваш вопрос, перестанет быть таковым спустя пару секунд.

Матис пытался переварить сказанное, но специфическая манера речи Адольфа, точно ржавчина, мешала механизму понимания работать исправно, без запоров.

…Спустя, наверное, полминуты, Матис краем глаза заметил, что Адольф смотрит ему за спину. Не успев испугаться, он услышал:

– Подъём.

Испуг всё-таки произошёл, потому что у Адольфа резко поменялся тембр голоса. Он стал ниже. Гораздо ниже старческого тенора минуту-две назад.

Вполсилы следуя за стариком, Матис старался не оборачиваться. В любой момент, он ожидал толчка в спину и не хотел видеть лица толкающего…

– Прыгай. – скомандовал Адольф, открыв пассажирскую дверь такси.

Матис послушно, пусть и бессознательно, ввалился в салон. Он был готов дать голову на отсечение, что вот сейчас Адольф, – который явно не «Адольф», – закроет дверь и на пассажирские места откроется стрельба…

Но всё обошлось. Человек, называющий себя Адольфом закрыл дверь и сказал:

– Двигай, Карстен.

– Есть, фрау Зеттерберг! – отозвался водитель.

Матис почувствовал липкий холод в груди. Он начал испуганно бегать глазами по салону… и, только спустя почти пять минут, до него дошло, что он не в такси.

3

После того, как «65+» Адольф трансформировался в тридцати девятилетнюю Ивон Зеттерберг, Матис перестал следить за происходящим вокруг, не желая выдать жёлтое за чёрное, кофе за мартини и чернила за латышский бальзам.

«Несколько человек обращались к ней, «Оберштабсфельдфебель».».

– Господин Дётцер, проходите. – сказала фрау Зеттерберг, приоткрыв дверь.

«…И на кой, такому высокому чину полиции, вылавливать в мороз, какого-то алкаша, пусть и с регалиями…».

Матис встал и, перебарывая себя, зашагал в сторону кабинета.

Войдя, он без разрешения, сел на один из стульев.

– Манерам вас не учили, я смотрю. – безэмоционально сказала Ивон, подходя к концу стола.

Матис сидел в трёх стульях от противоположного конца. Он не был уверен, что подчинится, если Ивон скажет ему сесть ближе… Эта неуверенность окрыляла и, в то же время, вгоняла в тоску.

– Ваше счастье, что именно сейчас, манеры это не главное. – также безэмоционально вещала Ивон, усаживаясь на своё место, – Я задам вам несколько вопросов, а потом поведаю пару интересных фактов о вашей жизни, про которые вы ни сном, ни духом.

Матис усмехнулся.

– Я думал, полиция более строгая. – сказал он, улыбчиво подняв брови.

– Все думают о полиции разное. Кто-то думает так, как пишут в детективах, кто-то, увидев избиение нарушителя полицейским, загоняет всех сотрудников под этот образ карателя. Думают всякое, – Ивон подняла глаза на Матиса, – и в большинстве случаев, думают ошибочно.

Матис отметил про себя, что роль болтливого старика очень шла Ивон Зеттерберг, в отличии от личности безэмоционального сухаря.

– Тем не менее, – Ивон взяла тонкую тетрадь и ручку, – я здесь ради информации, а не разговоров не по теме.

– Разумеется, да-да. – кивая, хило согласился Матис. Он едва сдерживался, чтобы не закурить.

– Рада вашему пониманию. Так как возражений я не услышала, я начну. Вы Матис Дётцер, профессор Розеделцкого университета, и вы преподаёте химию, биологию и… пробуете преподавать медицину?

Матис кивнул.

– Что ж, ожидаемо. – вздохнула Ивон, – Вы отец трёх детей: Дитфрид, Адалрик, Джорг. – главный капитан полиции с дополнительными полномочиями, подняла глаза на профессора. – Никого не пропустила?

– Адалрик умер три месяца назад. – сказал Матис.

– Мне это известно. И всё-таки, он был вашим сыном?

– Да.

Ивон кивнула, что-то записывая. Матис, в последнюю очередь хотел, чтобы его расспрашивали о детях. Особенно об Адалрике.

«…Ещё хуже, если фрау Зеттерберг спросит о том, как Адалрик умер.».

– Вы женаты?

Матис тихо выдохнул и ответил:

– Нет и никогда не был.

– Ваши дети приёмные?

– Мои дети были рождены от проституток. – он уставшим взглядом посмотрел в лицо женщины, чеканя каждое слово, – Каждый, мой, сын, родился, от, проститутки, и, каждая, проститутка, родившая, мне, сына, сейчас, мертва.

Матис не заметил ни одного колебания на лице Ивон, несмотря на явную насмешку над просмотром его дела, днями раннее.

Ивон, с озадаченным лицом, слегка прикусила нижнюю губу и опять что-то занесла в свою тетрадь. Матис игнорировал её отыгрыш, зная, что «Адольф» способен почти на что угодно.

– Хооорошо, с вопросами у меня всё. – Ивон закрыла и отодвинула тетрадь в сторону, – Теперь, мне нужно сказать вам несколько важных вещей.

– Насколько важных? – спросил Матис, чувствуя подступающее раздражение и почти полное «исцеление» от пьянства.

– Жизненно важных. – отрезала женщина.

– Ну… – тяжело вздыхая, Матис выдавил любезность, себе на губы, – В таком случае, я слушаю.

Выдержав паузу, Ивон сложила руки на столе и, сцепляя их в замок, начала:

– Мне было известно обо всём, о чём я вас спрашивала. Мне нужно было убедиться, что вы будете честны со мной и далее, и… я довольна вашими ответами.

Она тихо откашлялась, не размыкая губ.

– Что же на счёт информации. Мне известно, что ваш старший сын, Дитфрид, вращается в кругах неонацистских группировок, что последние два года проявляют широкую активность в северо-западной части города. Конкретно, «Девять кругов Кали Юги» что называется «приютили» Дитфрида Дётцера к себе, после испытательной вылазки… – её брови слегка приподнялись. – я вижу, у вас есть вопросы.

Матис сидел белый как мел. Он окончательно протрезвел и проснулся. Ему хотелось перебить Ивон, чтобы переспросить, но во рту наступила смертельная засуха после фразы «…ваш старший сын, Дитфрид, вращается в кругах неонацистских группировок…». Об этом, Матис не мог и размышлять.

– Я вам не верю… – выдавил он из себя.

– Я вас понимаю. – слукавила Ивон, – Я предоставлю вам все доступные данные, если вы попросите…

– Пожалуйста!.. – надрывным тоном произнёс Матис.

– …после того, как я договорю. – (не)закончила Ивон.

Матис закрыл глаза и зашевелил губами. Нетрудно было догадаться, что это было: «Сука, блять, сука».

– Дитфрид в группировке на хорошем счету. Об этом нам известно из инсайдов. Со слов двух членов, Дитфрид выполняет задания лучше всех… с «особым аппетитом».

…Матис начал дрожать и бегать глазами по кабинету. Он сцепил руки на коленях, чтобы не затрястись вместе со стулом…

– Дитфрид подозревается в двадцати трёх убийствах. – продолжала Ивон, – Это всё, что нам известно, пока что.

Она встала и направилась к кулеру.

– И это всё, что я хотела вам сказать. – добавила она, набирая воды в стакан.

Матис глотал слёзы, – безуспешно, – и пытался не раскрошить зубы, сжимая челюсти. То, что сказала ему эта женщина, намертво пригвоздило его к чему-то шероховатому и ледяному.

– …Я вам верю. – выдавил из себя Матис, – У меня всего один вопрос…

Ивон развернулась и отпила из стакана.

– Что могло произойти у ратуши?

Постучав мизинцем по стакану, Ивон вернулась к своему месту.

– За вами следили. – она поставила стакан рядом с тетрадью, а сама опёрлась руками о край стола, – Йохан Абель, который, как и ваш сын состоит в группировке «Девять кругов Кали Юги». Там он называет себя «Уэнделл». К слову, в их компании никто не говорит о себе дальше имени.

– И они тоже шифруются? – спросил Матис и тут же пожалел об этом, вспышкой ноющей боли в голове.

– Сложнее. Йохан Абель вообще не находится в одной плоскости с другими. У всех членов есть идея «очистить» северо-запад города, а Йохан Абель… нам даже не удалось узнать, как он попал туда.

– Я не понимаю… – растерялся Матис.

– Мы подозреваем, – начала Ивон, вздыхая, – что Йохан Абель чей-то информатор, но не знаем чей.

Уже почти не слушая, Матис коротко кивнул и спросил:

– А почему он хотел меня убить?

Ивон горько ухмыльнулась уголком рта.

– Ни я, ни остальное следствие не знает.

– …У-уу вас есть фотография Йохана Абеля? – с ноткой предвкушения, спросил Матис.

– Этим материалом я не могу поделиться.

Матис откинулся на спинку стула и вздохнул.

«…Более чем ожидаемо, но попытаться, блять, стоило!..».

– В таком случае, я могу идти?.. – неуверенно спросил он.

– Да. – доброжелательно ответила главный капитан.

Матис встал и направился к выходу.

Выйдя из здания «PVR», он больше всего хотел, чтобы Йохан «Уэнделл» Абель прирезал или застрелил его… или, пусть это сделает Дитфрид. Уж очень маловероятно, что его идея об «очистке» не соприкасалась с идеей о вендетте своему отцу… У него были все основания.

Матис шёл домой с мыслью, что под боком живёт человек с ножом и этим человеком, является его сын… От этих мыслей, он горько заплакал.

…Брат-близнец, изредка мелькая перед мысленным взором, то и дело показывал язык и всячески гримасничал, бесшумно шевеля губами.

Матис игнорировал его, концентрируясь на асфальте под ногами и ртутно-свинцовом прессе со стороны туч.

4

Дитфрид стал чувствовать себя гораздо лучше с того дня, когда впервые перешагнул порог этой квартиры. Регулярные чистки в гетто, бок о бок с единомышленниками и ночные посиделки с Бруно Оствальдом за бутылкой польской водки, привносили в серое полотно бытия новые оттенки. Оттенки крови врагов и слёз собственной радости.

Можно ли было мечтать о чём-то подобном, Дитфрид не знал. Да и, честно говоря, он об этом не задумывался. Он знал только одно, что после хорошего всегда идёт плохое… но думать о плохом ему хотелось меньше всего.

Квартира на Unterirdischstraße стала его вторым домом. А иногда, она становилась единственным местом, где он чувствовал себя в своей тарелке. Здесь, среди хрущёвок, окружённых в редких местах заасфальтированными тропинками, а где-то просто грунтовкой, была квартира. Квартира, где Дитфрида принимали как своего и относились с уважением. Здесь, Дитфрид чувствовал себя полноценным и это ощущение только укреплялось, когда ему удавалось, в суете просвещения и ритуальных жертвоприношений, пообщаться с другими участниками Девяти кругов Кали Юги.

Несмотря на свои первые мысли об Аджиде и Тджарке как о накачанных идиотах, чье мозги благополучно превратились в пластилин… со временем, Дитфрид изменил своё отношение к этим парням.

На это повлияло множество посиделок, когда Аджид начинал рассказывать о таких вещах, в которых Дитфрид абсолютно ничего не понимал. Восточный мистицизм и его влияние на самого Аджида, а также на философские концепции двадцатого века. Разговоры о японской религии и невероятное помешательство на Японии, периода второй мировой. Аджид был настоящим фанатиком философии, религии и… музыки.

Спустя два месяца работы напарниками, Дитфрид получил в подарок от Аджида два CD-диска. Это были «Semper Fidelis» от Nargaroth и «Zebra» от Yello. Музыкальный разброс крайне удивил Дитфрида, хотя он и сам был тем ещё меломаном…

В конце концов, после многих обсуждений, Дитфрид нашёл общий язык с Аджидом.

Фанату блэк-метала и электроники было 34 года. Короткие чёрные волосы и постоянно грязная голова, за которую он получал и получает возмущение от Тилло. Маленькие, светло-карие глаза и около 180-ти сантиметров роста. В плане комплекции, Аджид был обычным «домашним спортсменом», который занимался спортом только ради «разгона крови», как он сам говорил. Но это не помешало ему заиметь мощные бицепсы и ещё более мощные ноги, которыми, без преувеличения можно было ломать толстые стены из гипсокартона… Дитфрид знал об Аджиде практически всё, что ему хотелось узнать, кроме фамилии.

«Мы все из детских домов и каждый, кто здесь находится, рот ебал возможность вспомнить хоть что-то из того прошлого.» – сказал как-то Бруно на одной посиделке, когда Дитфрид был ещё «зелёным».

Спустя время, Дитфрид понял, что это была отговорка, не имеющая ничего общего с правдой… Но «копать» дальше, ему не хотелось…

5

Дитфрид чётко отметил про себя каждого члена Девяти кругов Кали Юги. Не настолько чётко, чтобы манипулировать… так, для общего понимания.

Итак, Бруно Апсель Оствальд. Коренастый мужичок, сорока двух лет с бледно-зелёными глазами и средней длины пепельно-блондинистыми волосами. Округлое лицо с идеально прямым носом, который выглядел крайне неестественно на таком лице.

Со слов самого Бруно, его родители были боснийцами. Родословная матери состояла целиком и полностью из боснийцев, в то время как отец, – непонятно зачем, при переезде в Рим, взял себе немецкое имя, – имел в роду Норвежцев и Эстонцев.

Всё с его же слов, Бруно переехал в Германию в середине девяностых и начал самостоятельную жизнь в городе Киль.

Там Бруно не везло ни с чем. Ни с работой, ни с социальной адаптацией. Эти и другие обстоятельства, – какие конкретно, он не уточнял, – неоднократно провоцировали на размышления о возвращении в Рим или в ближайший к нему город… Однако, «очень удачно» он познакомился с Тилло, ныне водителем и членом группировки. Знакомство произошло во время Кильской недели13, на которой Тилло предложил Бруно, – после монолога последнего, конечно же. – собрать имеющиеся средства в одну большую кучу и уехать в Розеделц.

Дальше Бруно не рассказывал, мол «неинтересно».

Точно также свой рассказ заканчивали остальные четверо. Для Дитфрида это не было чем-то странным, ведь сам Бруно объяснил, почему они говорят «не всё».

…и тем не менее, Дитфрид видел здесь другую причину: «Никто, ни разу не сказал о себе правду.».

Например, Аджид, самым молчаливый из всех, говорил, что попал в Розеделц из южных земель.

«Южных земель относительно какой? Земли Северный-Рейн Вестфалия или из южных земель Германии? То есть, он из Баварии? Или из Баден-Вюртемберга? Или он вообще имел ввиду ЮАР?..».

Дитфрид не знал и не пытался узнать. Было понятно, что за излишнее любопытство ему прилетит как минимум оплеуха и как максимум, с ним сделают тоже самое, что он сделал с Адалриком, до того, как впервые в жизни, дожал пистолетный курок…

Тилло, Тджарк и Уэнделл по информативности ничем не отличались от Аджида. Тилло говорил, что первые десять лет своей жизни жил в Швейцарии, откуда с родителями переехал в Розеделц. Тджарк говорил, что его из детского дома забрала пара лесбиянок, когда ему исполнилось 18. Уэнделл вообще игнорировал вопросы Дитфрида, касаемо своего прошлого…

Пусть Дитфрид и чувствовал себя нужным здесь, его сильно удручали противоречия или полное молчание со стороны соратников.

«Какой смысл собирать группу людей и совершать, с точки зрения местного законодательства, особо тяжкие преступления, зная при этом, что тебе придётся ещё не один раз совершить это самое преступление с этими же самыми людьми? Одно дело – ограбление. Вы собираетесь, планируете, совершаете, расстаётесь. Либо добровольно и навсегда, либо ты убиваешь сообщников… но вы всё равно расстаётесь. Навсегда…».

Думать об этом, Дитфриду было тошно. Он изначально понимал, что не будет находиться здесь до конца своей жизни, – если под смертью подразумеваются «естественные причины», – но… не так же быстро!

…Он закусил нижнюю губу. Бетонный балкон, – разумеется незастеклённый, – был неплохой снайперской площадкой… Был бы. Но стрелять здесь можно было только из рогатки и только по крысам…

Размышлять, Дитфриду расхотелось…

«С другой стороны, я ведь точно такой же. Я рассказывал о себе ровно столько, сколько могу, а это немного… Возможно остальные, видя это, дают мне информацию, пропорционально той, что от меня же и получили?..»

…но остановиться не получалось.

Дитфрид выдохнул…

«Надо сменить тему, а то я ёбнусь…».

…и ещё раз.

«…и, надо как-то закончить с «родным» домом.».

6

…в доме было тихо. Почти неуютно… Дитфрид, мысленно уже видел, как оформит прощание с этим местом.

«Раз… и навсегда.».

Дитфрид приоделся на сегодняшнее прощание почти как солдат, явившийся проводить боевого(-ых) товарища(-ей) в последний путь.

Солдат, с вольным нравом, всё же. На нём были чёрные берцы и такой же чёрный комбинезон, который ему выдали три месяца назад за «образцовую службу», скажем так. Из оружия у него был охотничий нож и два пистолета модели Glock 24. Ну и конечно же, белые резиновые перчатки и кабельные стяжки.

Он тенью прошёл гостиную и начал медленно подниматься по лестнице на второй этаж. После всего, что было, ступать по лестнице было тошно. Масла в огонь подливала тишина… «Затишье перед похоронами…».

Дойдя до комнаты Джорга, Тень набрала в грудь воздуха. «Ну, начнём…».

Дитфрид слегка наклонил голову набок. Сначала он подумал, что ему показалось, но подойдя ближе, он убедился в обратном. Последний младший брат лежал, свернувшись калачиком, и тихо всхлипывал.

Не тратя время на выключатель, Дитфрид схватил Джорга под руку и сбросил с кровати.

Мальчик с глухим стуком приземлился на пол. Не успев возмутиться, он получил пинок под зад новеньким берцом.

– Дитфрид ты чт… – почти возмутился Джорг, но Дитфрид заткнул его ударом ноги по бедру.

Он присел, держа брата за загривок, стреляя словами, как из пулемёта:

– Веди себя тихо и будешь жить. У меня нет в планах убивать тебя, но ты можешь их изменить если не заткнёшь своё ебало. Всё понял?

Дитфрид злобно улыбнулся. Джорг, уже не в силах сжимать челюсти от боли, молча кивнул.

– Отлично. – понизил голос Дитфрид. – Давай, попёрли.

7

Джорг сидел, примотанный скотчем к дивану. Для пущей уверенности, Дитфрид привязал его к правой стороне, что была рядом с кухней.

Он уже вынес под телевизор стул и устройство для пыток электрическим током. На кухне, тем временем, ожидали своего часа алюминиевые вёдра, до краёв наполненные кипятком и ледяной водой.

Устройство для пускания тока, Дитфрид купил у одного человека, по наводке Уэнделла, а вёдра, он нашёл в импровизированной кладовой, на земельном участке соседнего дома.

– Если ты солгал мне о времени, – Дитфрид посмотрел на брата, – четверть страданий достанется тебе.

Снова улыбка хищника.

Джорг, понурив голову, тихо сопел, ни то шокированный, ни то обиженный… Даже когда входная дверь хлопнула, знаменуя о прибытии отца, Джорг и бровью не повёл…

…в отличии от старшего брата.

8

Дитфрид едва сдержал смешок. Улыбку он был сдержать не в силах, даже несмотря на то, что сегодняшнее прощание было худшим исходом того, что началось ровно год назад.

– Эй! – прикрикнул он.

Матис подпрыгнул на месте, выронив ключ.

«Дверь он уже закрыл. Великолепно!..».

…Дитфрид включил свет.

Матис посмотрел на сына так, словно перед ним стоял Иисус.

– Дитфрид… – смердящим от ужаса, полушёпотом, произнёс он.

«Вряд-ли он пил… видимо, шатается из-за страха.».

– Опять пил? – надзирательским тоном спросил Дитфрид.

– Что?! – недоумевая и возмущаясь, вскрикнул Матис, – Н-нет!.. Я просто гулял!

«Пил… но не как обычно.».

– Что-то ты запозднился с прогулками, – чеканил Дитфрид, приближаясь к отцу, – ведь, в это время, – он медленно кивнул в сторону часов, висящих над телевизором, – ты обычно вваливаешься домой вдрызг.

– Ты меня отчитывать вздумал? – уже более уверенно, возмутился Матис.

Дитфрид остановился.

«А вот за это, Poppy14-папочка, я сделаю на твоей груди розетку.».

– Давно пора, на самом деле… – спокойно, отвечал Дитфрид, – …а то ты совсем из рук вон выбился.

Лицо Матиса зардело.

Теперь, смешок вырвался наружу.

– Да как ты сме…

Матис приблизился к Дитфриду и уже замахнулся, – для удара или пощёчины, неясно, – но получил ответ раньше, чем успел задать вопрос. Дитфрид ожидал, что одного апперкота будет мало, но, ему сегодня, похоже, очень везёт…

От грохота и налившегося басом голоса старшего брата, Джорг выпал из дрёмы.

Он посмотрел в сторону входной двери и заскулил… Ответом ему был очень убедительный рёв:

– ЗАТКНИСЬ БЛЯТЬ!!!

9

– Вставай, говна кусок!

Матис не чувствовал ничего ниже шеи, а что выше, не воспринимал. Три стопки водки испарились из него, прихватив с собой все силы. Любая попытка движения откликалась слабым нытьём, либо не откликалась вовсе. Матис вообще не был уверен, что его попытки двигаться были реальностью, а не галлюцинацией…

…Левая щека разразилась огнём.

– Просыпайся, сучье отродье!

Глаза распахнулись сами собой. Второй выкрик звучал в разы чётче первого… и, громче…

…Пришёл черёд гореть правой щеке.

Зрение отчаянно фокусировалось, а слух пытался определить источник рыданий.

– ДОЛГО ДРЫХНУТЬ БУДЕШЬ, СУКА?! – взревел Дитфрид.

Вот теперь, Матис пришёл в себя окончательно.

10

– Wake up son of a bitch wake up! 15– нараспев горланил Дитфрид.

Было почти восемь. Джорг всё ещё был приклеен к дивану, а прямо напротив него, на стуле, по рукам и ногам, был связан его любимый папа.

«Стяжки… стяжки никогда не подводят.» – улыбался про себя Дитфрид.

Он, с наслаждением, – жалость, давно испарилась из него, – наблюдал за приходящим в себя Матисом.

«Он даже понятия не имеет, что его ждёт… прямо сейчас.».

Он начал одаривать Матиса пощёчинами, окончательно для себя решив, что «Матис», лучшее «имя» для человека, напротив.

«ДА ХВАТИТ, НУ ХВАТИТ, ХВАТИТ УЖЕ!» – мысленно взмолился Матис.

– Ну уж нет, – Дитфрид схватил Матиса за подбородок, – когда я скажу, тогда и хватит. – и прошипел отцу в глаза, зная, что ему нужно.

…Матис умолк. Теперь, Дитфрид был уверен на все сто, что отец пришёл в себя.

– Перед тем, как мы начнём, кратко разъясню свои намерения. – нарочито растягивая слова, заговорил Дитфрид.

Матис молчал… и внимал.

– Год назад, я дал тебе срок. Ты должен был разобраться в себе как человек и как зависимое от смесей существо…

Дитфрид выдержал паузу… Матис поднял глаза на сына. Тот подошёл к нему вплотную и пролепетал на ухо:

– …Ты не справился. Даже не хотел, как я вижу. Я уж было подумал, что дал тебе слишком мало времени, но знаешь, за год можно было хотя бы прийти к выводам!.. Каким-никаким, но выводам… – он сделал короткую паузу, – …но, тебе, похуй.

Матис сглотнул. Он слышал ровное дыхание сына и с разгорающимся ужасом смотрел на его одежду.

– Сегодня, – Дитфрид продолжил шептать, – я прошпарю тебя ледяной водой, отшлепаю по замёрзшей коже и пущу в тебя ток. Сие трио просто обязано выбить из тебя все мысли об алкоголе. Такая комбинация заставит тебя раз и навсегда забыть о коньяке, водке, виски и дерьмо-коктейлях.

Он выпрямился…

– Наркотики туда же.

…и снова улыбнулся, но лишь уголком рта.

– А самое прекрасное, что за всем этим, будет наблюдать Джорг. – он кивнул в сторону брата, – Он будет наблюдать за перевоспитанием папы.

Дитфрид в темпе ретировался на кухню и уже через пару секунд вышел с алюминиевым ведром в правой руке и чёрным пакетом в левой.

Матис увидел маленький белый ковшик, барахтающийся в ведре, как кораблик на волнах… Он медленно замотал головой.

– Брось, – с насмешкой сказал Дитфрид, – я же не резать тебя собрался.

Матис захотел крикнуть, но… только сейчас, он понял, почему всё это время не мог дышать ртом…

11

Дитфрид поставил вёдра и тут же набрал первый ковш. Подойдя ближе к телу, он расстегнул воротник джинсовой рубашки и наклонил орудие. Ледяная вода стремительно полилась по позвоночнику, впитываясь в грубую и плотную ткань рубашки, создавая неудобства на будущее.

Матис резко выпрямился, за что поплатился выстрелом боли в спине и лопатках. Дёрнувшись, он краем глаза посмотрел под ноги. И без того привязанные, они были обвиты скотчем. От него шли грубые плетения, на конце которых были, обвитые им же, булыжники.

Матис попытался вырваться сначала ногами, но уже за это, получил ковшом по затылку. После этого удара, Дитфрид замер. Холод от воды медленными и очень болезненными трещинами облеплял спину, проникая под кожу… Челюсти начали слабо постукивать, а глаза ускоренно моргать.

Подавив желание заплакать, Матис выдохнул через нос. Он понимал, надеялся на милость, но понимал, что это только начало…

Дитфрид отбросил ковшик в сторону и принялся лупить Матиса ладонями по лицу, голове, шее, груди, плечам, лопаткам, ключице, спине и ногам. Он делал это вполсилы, но делал часто. Ему просто нужно было «зарядить» всё тело…

Закончив, спустя пару минут, Дитфрид достал из чехла на поясе, свой охотничий нож.

«Действовать надо аккуратно. Этот нож, в разы острее кухонного, сколько бы последний не точили…».

Он перехватил взгляд отца, который наверняка подумал, что это – конец.

Дитфрид, в свою очередь, спокойно приблизился и начал максимально аккуратно, но быстро, резать одежду. Матис во время процесса, кажется, даже перестал дышать, что было Дитфриду на руку. Оставлять раны нужно будет «чуть-чуть попозже…».

Когда ткани на теле больше не осталось, Дитфрид принялся чиркать по телу отца, отдавая ситуацию в руки его страха. Порезы были неглубокими, но кровь из них лилась энергично. Из-за сдавленного прыжка связанного, Дитфрид оставил самый глубокий порез под правой лопаткой. Парень был на все сто уверен, что кончик лезвия задел мышцы.

Чем-то походя на главного персонажа фильма «Страсти Христовы», Матис скулил и дёргался, не оставляя надежду вырваться и сбежать… или отомстить.

Дитфрид протёр куском рубашки нож и вернул его в чехол. Затем, он без особых усилий поднял ведро ледяной воды и, целясь на макушку, вылил содержимое. Матис на это, издал короткий утробный звук, с которым коты обычно сблёвывают проглоченную шерсть. Он снова попытался разлепить губы и закричать, но клей был сильнее. Даже фиксаторы на сосках, сжимающие те до крови, не прорубили крику дорогу.

…Однако, Матису всё-таки удалось очнуться от боли ран и холода. В этом ему помог вид ведра воды, от которого шёл пар.

12

Матис чувствовал, что ещё немного и его вырвет. Так как рассчитывать на милосердие сына не приходилось, Матис сглотнул и попытался восстановить дыхание. Дрожь, как и попытки расклеить губы, не отпускали его. Более-менее удавалось игнорировать второе, но только более-менее…

Дитфрид сидел на диване рядом с Джоргом и со злой радостью смотрел на почти униженного Матиса. Смотрел как на безвольное дерьмо, давшее обещание и не выполнившее его.

– Как себя чувствуешь, Poppy-папаня? – спросил он, не пропуская эмоции на лицо.

Матис резко выпрямился от ужаса. Его тело, напряглось без его ведома.

Дитфрид резко поднялся и подошёл к телу. Схватив одной рукой за волосы, второй, он начал отвешивать пощёчины. Тыльная сторона наносила самые больные удары…

Закончив спустя почти минуту, он шлёпнул Матиса по лбу, – словно там был комар, – и спросил:

– Может стопку налить, а?

Не дождавшись какого-либо ответа, Дитфрид зажал нос Матиса между средним и безымянным пальцем и сжал его, на что Матис приглушённо застонал, жмурясь.

Быстро разжав пальцы, Дитфрид, не сводя глаз с Матиса, зачерпнул кипятка.

– Сколько пощёчин тебе надо отвесить, чтобы ты забыл вкус спирта, хмеля и прочей дряни?! – спросил Дитфрид, скалясь.

Матис замотал головой, сдавленно скуля.

Дитфрид вздохнул и, кисло улыбнулся.

– Видимо, помимо пощёчин, тебя придётся избить другими способами. – сказал он тоном врача-циника, сообщающего мужу о кончине его жены, во время родов.

Дитфрид плеснул кипяток в лицо. Теперь, оно выглядело как сваренный рак… «…Свистящий сваренный рак».

Дитфрид обернулся. Наконец, от криков Матиса проснулся Джорг, щедро накачанный хлороформом. «Спасибо Уэнделлу», что разрешил Дитфриду забрать остатки и заняться разработкой нового, более сильного вещества.

13

– Имей ввиду, Poppy, что кипяток поможет твоим губам разлепиться. – приговаривал Дитфрид, стоя у воплощения страха Матиса в данный момент.

Парень готовился пустить ток.

Щипцы лежали рядом и ждали своего времени. Матис смотрел на них как ребёнок на стаканчик мороженого. Он хотел, чтобы они добили его. Добили до той черты, чтобы он не смог восстановиться. Больше никогда не смог восстановиться. Когда Дитфрид снял их, Матис хотел попросить вернуть их обратно. Если бы он мог…

– И ещё. – произнёс Дитфрид. – Ты не подумай, что я тут свою якобы садистскую натуру насыщаю, нет. Я хочу, чтобы ты больше никогда не ставил приоритет в пользу яда, который подарил тебе в том числе и то, что сейчас пустит ток…

Матис ждал, когда Дитфрид продолжит. Однако он не был уверен, что хочет услышать это.

– …и то, что подарило тебе то, что сейчас пустит ток. – закончил Дитфрид.

Матис сдавленно заплакал. Он не верил Дитфриду, когда тот утверждал, что не получает удовольствие от происходящего, и в то же время, его слова били в самое сердце, которое вот-вот испытает ещё одну волну боли… Хотелось надеяться, последнюю.

– Даже если твои губы расклеятся, – Дитфрид подошёл, к отцу, держа щипцы наготове, – твои крики никто не услышит.

– Дитфрид, пожалуйста прекрати! – внезапно раздался с дивана голос Джорга.

– Слишком поздно, братишка. – не шелохнувшись, размеренно отвечал Дитфрид, – Слишком поздно…

Он нацепил щипцы на прежнее место. Кровь вокруг сосков уже успела чуть-чуть подсохнуть… Матис резко подался вперёд и, с растянутым лицом затрясся. Спустя пять секунд, отсчитывая каждую, Дитфрид отсоединил щипцы.

Матис обмяк. Парень отложил щипцы и посмотрел на брата.

– Вот что бывает с людьми, которые ценят то, что их убивает. – сказал Дитфрид, шагая на кухню и не сводя глаз, уже с Джорга.

14

Джорг сглотнул. Он пытался не смотреть на голого отца, но это было выше его сил.

Боль, страх, отвращение и грусть – они переполняли Джорга, смешиваясь в один коктейль. Он пытался не дрожать, хотя и знал, что Дитфриду он не сделал ничего и никакое обещание ему не давал. В отличии от отца, как он понял…

…Дитфрид вышел из кухни с ведром ледяной воды. Это было понятно по конденсату, который, как тонкий слой инея на стали, игнорировал лучи света с дешёвой люстры…

Парень снова одним махом опрокинул ведро, сдерживаясь, чтобы не влепить им по макушке виновника торжества.

Матис мычал, но теперь сбивчиво. Силы, практически покинули его. Со стороны казалось, что моргать и дышать одновременно он не в состоянии, из чего следовало, что он скоро полностью перестанет соображать…

– Это я ещё быстро их убрал. – начал Дитфрид, – Не хочу, чтобы ты обосрался или залил тут всё мочой. Да и смерть твоя мне не нужна. Джорг!

Обладатель имени подпрыгнул чуть ли не до потолка вместе с диваном. Если бы не стяжки, такой исход был бы единственно правдивым.

– Я вижу, как ты трясёшься и бегаешь глазами, – Дитфрид смотрел брату прямо туда, не моргая, – наверное боишься, что я и тебя сегодня «пытать» буду?

Джорг смотрел на брата затаив дыхание. На несколько секунд, время для него будто остановилось.

– Нет. Тебя это не ждёт. Я просто хочу, чтобы ты увидел «очищение» нашего папочки. – улыбаясь краем губ, говорил Дитфрид.

Джорг снова задышал. Но менее круглыми, его глаза не стали.

Когда односторонняя беседа братьев подошла к концу, Матис уже мог прерывисто, но всё же мыслить…

Именно в этот момент, Дитфрид разразился смехом. Раскатистым и плотным, как усы Ницше, смехом. Он смотрел на Джорга и смеялся. Джорг не видел реакцию отца, но сам он готов был провалиться под землю…

Это был нечеловеческий смех.

– Ток, он как антибиотик. – развернувшись к отцу, резко начал Дитфрид, не убирая улыбку с лица, – Я буду использовать его до тех пор, пока ты не признаешь все свои ошибки и… – он обхватил лицо Матиса и вцепился своим взглядом в едва не потухшие глаза, – пока не поклянёшься в своей завязке, сука. – процедил он.

Резкое окончание смеха облегчило Джоргу мочевой пузырь, но ему было уже абсолютно всё равно… Как и Матису.

Он надеялся, что его сердце, что-то в мозгу или где-нибудь ещё не выдержит и убьёт его, оборвав важную нить внутри… Он надеялся, но не верил.

Дитфрид наступил Матису на пальцы ног и начал двигать ступнями, как паук двигает брюшком, чтобы выстрелить дерьмом в надоедливого хозяина, решившего погладить за это самое брюшко… Когда Дитфрид слез со стоп, Матис открыл глаза. Он видел свои пальцы, превратившиеся в испачканные собственным мясом и кожей обрубки. Кровь текла в первую очередь из ранок чуть выше, до куда, странным образом, добрались осколки сломанных ногтей.

– Что ж, – вынув нож из кармана, сказал Дитфрид, – а теперь, мы взойдём на Голгофу.

Он снова схватил Матиса за волосы и шёпотом процедил:

15

– Дёрнешься, больнее будет.

С этими словами, Дитфрид острием ножа расклеил губы.

Матис, не веря, на несколько секунд снова перестал дышать. Он смотрел на сына, который, колоссом, сверлил его взглядом. Светящаяся позади лампочка создавала ещё более жуткий эффект.

Матис вдохнул ртом, его грудь поднялась, а он сам выпрямился.

– Кричать, – Дитфрид убрал нож обратно, – бесполезно.

– Я и не хотел. – не слыша своего голоса, произнёс Матис.

С дивана послышался тихий скулёж…

– ЗАТКНИСЬ, ЁБ ТВОЮ МАТЬ!!! – обернувшись, заорал Дитфрид.

…Джорг тут же проглотил свой скулёж, издав звук, похожий на падающую каплю.

Дитфрид резко развернулся к отцу и выдохнул.

«Вот и настал момент.».

Он смотрел на отца, как воин смотрит на лежащего перед ним боевого товарища. На его лице была видна только ярость и насмешка, но в груди кипели слёзы. Он знал, что поступает правильно, оставляя товарища истекать кровью… Ожидать и истекать кровью.

Пути назад не было. Уже много лет, пути назад не было.

– Ты признаешь свои ошибки и дашь клятву? – процедил Дитфрид.

– Да. – на вздохе ответил Матис.

Дитфрид кивнул.

«Сейчас и до конца…».

– Ты признаёшь, что твоё пристрастие к алкоголю губительно?

– Да.

– Ты признаёшь, что твоё пристрастие губительно для тебя и твоей семьи?

Матис сглотнул.

– Признаю.

– Ты признаёшь, что нашим рождением ты обязан алкоголю?

Матис зажмурился и сжал губы.

– Отвечай! – прикрикнул Дитфрид.

– Признаю. – чуть громче обычного, ответил Матис, смотря перед собой.

– Ты признаёшь, что ты сломал жизни матерям каждого из нас, из-за алкоголя?

– Дитфрид, они не… – Матис почти поднял глаза на него…

– ОТВЕЧАЙ!

– Признаю, признаю! – …затем, резко опустил, зажмурившись.

– Ты осознаёшь, что твои дети, всю сознательную жизнь жили с мыслью, что они нежеланные?

Матис сквозь слёзы вдохнул воздух.

– Осознаю…

– И признаёшь?

– Да. – навзрыд ответил он.

– Ты осознаёшь, что из-за своего пристрастия, твой второй ребёнок, хотел убить тебя, затем старшего ребёнка и наконец, убить себя?

Матис опешил. Не веря своим ушам, он, заплаканными глазами посмотрел на Дитфрида.

– Что ты…

Он не успел договорить. Дитфрид ударил его в лоб, отчего Матис на мгновение увидел космос.

Джорг позади, сдавленно пискнул.

– Я повторяю вопрос. – выровняв стул левой ногой, продолжил Дитфрид, – Ты осознаёшь, что из-за своего пристрастия, твой второй ребёнок, хотел убить тебя, твоего старшего ребёнка и затем, убить себя?

Матис не верил в услышанное. Он хотел спросить, но задней мыслью понимал, что находится не в том положении, чтобы спрашивать. Поэтому, понурив голову, он ответил:

– Да.

– Ты осознаёшь, что из-за твоего пристрастия, а значит, по твоей вине, один твой ребёнок погиб от рук другого?

Дитфрид думал, что на этом вопросе его голос дрогнет, но обошлось.

– Да. – сквозь слёзы, ответил Матис.

– Ты осознаёшь, что из-за твоего пристрастия, чуть не умер я?

– Да.

– Ты осознаёшь, то что твой младший ребёнок получит психологическую травму, после твоего, сегодняшнего раскаяния?

– Да.

«…Оставалось самое сложное.».

Дитфрид не должен был поддаться эмоциям, однако, это представление уже высосало из него все силы и надежды, на хорошее окончание.

– Ты признаёшь, – как молотом по металлу, начал он, – что облажался перед Мирелой?

Впервые за час, в доме повисла тишина. Дыхание затаилось у всех, даже у Джорга, которому оно помогало жить всё это время, после пробуждения от хлороформа.

Матис снова поднял глаза на Дитфрида, отчего тот едва не отступил. Это были глаза боли. Настоящей боли и раскаяния.

Дитфрид смотрел в них, слегка сжав челюсти, стараясь не делать это слишком заметно.

– Признаю. – тихо ответил Матис, не моргая.

– ТЫ РАСКАИВАЕШЬСЯ?! – выстрелом, вырвалось у Дитфрида.

– ДА!.. – ответным залпом, с хлопками стоп по мокрому полу, вылетело у Матиса.

Дитфрид плавно подошёл к отцу и резко схватил того за подбородок.

«Самое сложное позади…».

Въедаясь своим взглядом в заплаканные и опухшие глаза, Дитфрид спросил:

– Клянёшься ли ты, навсегда забыть об алкоголе и прочем дерьме, пагубно влияющим на тебя?

– Клянусь. – дрожа, ответил Матис, – Я клянусь…

Дитфрид медленно закивал, скривив губы.

– Хорошо.

Он отпустил Матиса и отошёл в сторону. Некогда подающий надежды отец дрожал, плакал и, всхлипывая, едва не взмолил Дитфрида об убийстве.

– Ты потерял свободу, когда появились они и родился я. – стоя спиной к стулу с гвоздём программы, заговорил Дитфрид…

Выждав паузу, он обернулся и дождался, пока Матис не поднимет на него взгляд.

– …Ты потерял двух сыновей. Всех двоих, спровоцировав меня.

Матис недоумённо посмотрел на Дитфрида.

– Твоя клятва, это в первую очередь клятва последнему, – он посмотрел на Джорга, – третьему сыну… я ведь прав?

Джорг быстро закивал.

– Ты хочешь остаться с отцом или пойти со мной? – спросил он младшего брата.

Этот вопрос поставил в ступор обоих. Пауза длилась около минуты. Дитфрид всё это время терпеливо выжидал, пока Джорг наконец не ответил.

– Я хочу остаться с папой. – жалобно произнёс он.

Матис тихо застонал и вновь заплакал.

Дитфрид кивнул и зашагал по тонкому водяному слою, покрывающему пол. Когда он дошёл до части дивана, где сидел Джорг, он вынул маленький перочинный нож из кармана и кинул его рядом с рукой Джорга со словами:

– Прощай, братец. Освободи себя и отца.

Выдохнув, Дитфрид мысленно гордился, что его голос так и не дрогнул.

Он вышел из дома, проигнорировав Матиса, который кричал ему вслед:

– Сынок! Сынок, нет! Пожалуйста, вернись! Сынок! СЫНО-О-О-О-О-О-О-О-ОК!!!

Закрыв за собой калитку, Дитфрид вынул пакет с дисками и проигрывателем из куста, растущего с лицевой стороны забора и, навсегда покинул дом, где когда-то жила его семья. Кровная семья…

– …Я отомстил за тебя, мама. – глотая боль, тихо прошептал мужчина.

Его поступь была непоколебима, в то время как сердце и мозг обливались кровью и спинномозговой жидкостью. Он сделал всё, что должен был сделать со своим прошлым.

Он всё сделал медленно, методично и милосердно.

16

К своему удивлению, забыть плохое, оказалось не так уж сложно. На это даже не пришлось тратить слёзы, а такой расклад не мог не радовать…

В квартире тем временем, всё было как обычно. Рейды были временно прекращены из-за участившегося патрулирования в кварталах гетто. Всё-таки, массовые убийства, поджоги квартир и взрывы газовых баллонов в них же, достаточно веский повод для городских властей, установить там несколько пар ушей и глаз.

К этому факту, у всех было разное отношение. Уэнделл и Тилло, например, предлагали сделать подставу для местных, подорвав несколько полицейских машин, с полицейскими внутри. Аджид и Тджарк, с Бруно во главе, отвечали, что это слишком рискованно и небезопасно для них самих, в первую очередь, даже если минирование пройдёт успешно… Дитфрид же просто слушал соратников и не высказывался.

Он пытался осознать своё положение до конца, что очень хорошо понимал Бруно, который окликал Уэнделла, когда тот задавал Дитфриду вопросы по горячо обсуждаемой теме.

Несмотря на отсутствие ощущения уюта, отношения с Бруно становились только крепче. С приближением 2013-го года, группировка «Девять кругов Кали Юги» увеличила количество зачисток на 30, чем выбила себе отпуск на месяц-три, под конец которого, и началось патрулирование…

В связи с появлением свободного времени, Бруно проводил его с Дитфридом за разговорами и размышлениями о будущем группировки. Он высказывал опасения, что их рано или поздно найдут, т.к. они не меняли своего местоположения с самого основания и любой местный житель, пусть и только после того как зароется в свою память далеко-далеко, сможет опознать их и показать вопрошающим сотрудникам полиции, где обитают искомые душегубы.

Дитфрид отвечал на опасения Бруно так:

– Нас никто и никогда не видел. Да и потом, ни у одного из нас нет даже татуировки, которая могла бы говорить о наших взглядах больше, чем слова. На улице мы такие же грязные местные, не более.

Бруно соглашался с Дитфридом, и в то же время честно признавался:

– Вероятно, я старею и поддаюсь страхам всё больше и больше. Я всегда боялся и это нормально… а когда в деле всегда всё проходит гладко, страх облажаться растёт пропорционально радости за успех.

Дитфрид соглашался с таким рассуждением, не в состоянии ничего добавить… или, он просто не хотел говорить…

17

– Войдите. – лениво протянул Дитфрид, когда в дверь постучали.

Дверь открылась.

На пороге показался Тилло. Его большие и густые усы, – гуще и больше, чем у Ницше, – вероятно, скрывали за собой неприлично маленький и смешной рот.

– Здарова. – помахал рукой Дитфрид.

Тилло кивнул, приветственно улыбнувшись.

– Есть разговор. Тебя напрямую касается. – пробасил Тилло.

Дитфрид почувствовал, как на затылке встали волосы. Не от страха или удивления голосу Тилло. Они встали от воздушных волн, которые этот голос нагнал.

Привстав, Дитфрид только сейчас понял, что на шествие правых уехали все кроме Тилло… «…Он ведь был водителем.».

– Я весь внимание. – сказал Дитфрид.

Тилло сел в конец, на край кровати.

– Есть два момента, начну с первого. – заговорил Тилло, – Во-первых, мне, как и всем здесь известно, что ты убил своего брата. Убил, обороняясь, однако… – он усмехнулся, – учитывая, что произошло три дня назад, я начинаю убеждаться в том, что в убийстве был личный мотив.

Дитфрид обмяк.

– …Но, как?.. – спросил он.

– Уэнделл. – спокойно ответил Тилло, – Он видел всё, что ты сделал со своим отцом. Он видел, как ты вытолкал этого мелкого парнишку. – Тилло посмотрел на Дитфрида, который теперь был похож на тающий лёд, – Он даже дал твоему отцу пистолет, но Матис Дётцер оказался слепым… даже после трёх стопок водки.

Пока Тилло укладывал пальцами усы, Дитфрид старался не паниковать.

«…Ты знал куда шёл… в конце концов, ты не дослушал.» – успокаивал он себя.

– Мы с Уэнделлом думали, что ты убьёшь его, – Тилло вздохнул, – однако, ты оказался умнее, чем мы предполагали.

– Я изначально не собирался никого из них убивать. Кроме того, на озере… – сказал Дитфрид, быстро подавив тревогу и не дав разлиться панике.

– Честно говоря, – начал Тилло, – мне неинтересно, почему ты так поступил. Ты не глупый, у тебя наверняка был повод. Да и потом, – он прикрыл глаза, – сюда приходят не от хорошей жизни и мозги друг другу здесь не ебут, по поводу обоснованности поступков.

Дитфрид горько ухмыльнулся, без глаз.

– Но скоро, – Тилло прищурился, – здесь будет ещё хуже, чем было у каждого из нас, в какой-то мере. Может быть… некоторые, наоборот, даже возрадуются.

Дитфрид молча посмотрел в пол.

– Всё ещё Уэнделл. Он не хочет видеть тебя здесь. – закончил Тилло.

– Уэнделл хочет меня выгнать или убить?.. – спросил Дитфрид.

Тилло повернулся к мужчине.

– Тебя эта новость, похоже не напугала. – сказал он.

– Это не ответ.

Тилло улыбнулся.

«Он далеко пойдёт… дальше многих.».

– Он хочет тебя подставить. – отвечал Тилло, – Через неделю будет рейд на один участок, где расположены четыре домика, соединяющиеся в одну огромную крепость. Уэнделл вызовет туда полицию, а потом… вас убьют.

– …Значит, он хочет смерти ещё троих. – задумчиво проговорил Дитфрид.

«Прямо как в книгах. В банду приходит новенький… и начинается веселье…».

– Да, но я полагаю, что и меня он видеть не хочет. – добавил Тилло, – Он просто хочет уйти, но ему известно, что из группы уходят только на тот свет… при условии, что умерший верил в него.

– …Хмм… а почему я вообще тебе верить должен?.. – спросил Дитфрид.

– Не должен. – ловко парировал Тилло, – Я просто предупредил тебя, а дальше сам.

«Что ж, это вполне себе аргумент…» – растерянно заключил Дитфрид.

– Ну и напоследок… Ты ещё в состоянии слушать?

Дитфрид кивнул.

Тилло дважды кашлянул и начал:

– Ты, как и все жители этой страны, есть в базе данных. Твой брат, который Адалрик, тоже там… До сих пор.

Глаза Дитфрида медленно округлились.

– Он мёртв и это факт, да… но он в базе и, это тоже факт.

Тилло подсел чуть ближе.

– Это ошибка. Человеческий фактор и всего то. Но нам с тобой на руку, что его не убрали оттуда.

Дитфрид не понимал, к чему всё это.

– Прямо говоря, – Тилло смотрел Дитфриду в глаза, – фотографию твоего брата можно поменять, оставив другие данные в изначальном виде. Его фотографию можно поменять… на мою.

Дитфрид застыл.

– Я знаю человека, который способен это провернуть. Мне от тебя только согласие нужно, а то, как-то не этично и в случае чего, твоё удивление может быть не кстати.

– В случае чего именно? – с искренним недоумением, спросил Дитфрид.

– Ну, вдруг мы задумаем внести свои имена в базу, а «мёртвых» людей не будет… а сейчас есть шанс, для меня, по крайней мере, интегрироваться в общие списки.

Дитфрид недоверчиво посмотрел на Тилло. Он понял, что тот от него хотел, но не решался согласиться. Мысль Тилло имела смысл… как и расчёт.

Немного подумав, Дитфрид ответил:

– Хорошо, Тилло. Используй данные Адалрика под себя.

Усы около-Ницше слегка приподнялись по краям рта.

– Молодец, парень. – сказал носитель баса и встал.

– Когда приедут остальные, обсудим это все вместе, и я дам добро. – добавил он.

Дитфрид кивнул вслед водителю.

– Да и кстати, – Тилло обернулся, уже в дверях, – остальные сейчас не на демонстрации. Они как раз на участке, где будет совершена облава.

Договорив, Тилло вышел…

…Дитфрид смог выдохнуть, только когда дверь за водителем захлопнулась.

«Уэнделл» и «База данных» – Вот что прочно засело у него в голове.

Он встал с кровати и вышел на балкон. Днём, вид на улицу был приятнее, чем ночью. Нет, не потому, что ночью ничего не было видно. Дитфриду просто не хотелось вглядываться в темноту и что-то увидеть в ней.

Также ему сейчас не хотелось думать об Уэнделле и о правдивости слов Тилло.

«…из группы уходят только на тот свет…»

«…Ни один человек не знает о существование Розеделца, за пределами этого самого Розеделца…»

«…Ты признаёшь, что облажался перед Мирелой?..»

«…Мирела умерла. Она бросилась под грузовик, когда возвращалась с университета. Моя малышка Мирела, умерла…»

Парень, с короткими чёрными волосами и болотно-зелёными выпуклыми глазами, чьё имя Дитфрид Ангер, сжал челюсти до невыносимой, пульсирующей боли и заорал во всю силу, вскинув голову к смогу, выдающему себя за тучи на здешних небесах…

…И по всем головам разнёсся гул, издаваемый ребёнком уборщика улиц…

Глава 1

1

Из портативной колонки, под телевизором, прямо напротив сконфуженного тела, играл безымянный релиз «TG».

42 минуты 13 секунд музыкальной эйфории. Именно той эйфории, которую он так долго искал… а помогла ему в этом, она.

Гигант лежал на полу в гостиной, скрючившись в форму серпа. Он наконец узнал (имя молота) её имя. Имя девушки, которая на протяжении месяца жила с ним в одном доме, изредка, – как она сама говорила, – отлучаясь к себе домой, чтобы, – как опять же, она объясняла, – принести интересной музыки «в эту берлогу реверсивного говнарства.».

После «безымянника», должен быть «Harmony Corruption» от Napalm Death. Пока, шла девятая минута индастриала… Гигант то скручивался, то выпрямлялся, упираясь костяшками пальцев в стену, а ногами в диван…

«…После расслабления должна идти вакханалия, хаос и немного какофонии. А что потом?..». Он не знал… но был уверен, что она знает.

«Ооо… она всё знает…». Такая умная девушка и всего на 2 года моложе его! Наверняка выросла в другой среде… а может с детства была любопытной и в отличии от других, на самом деле была не такой как все…

Сейчас, она была на чердаке. Выбирала книги и пополняла итак забитые полки, новой литературой. Гигант не хотел любопытствовать, что это за литература, так как она несла её на чердак с крайне недружелюбным видом… «…Но, вроде бы, там было что-то про механику…».

Раздался рокот грома.

Гигант дёрнул головой в сторону окна. На улице было солнечно, а на небе ни тучки… «…Может, на чердаке что-то повалилось?.. Да нет, точно гром… О! Вот, опять! «Пятью волнами» как говорил Хелмудт.».

Хелмудт… давно Гигант не видел его. С пятнадцати лет… а сейчас, ему двадцать три!

«…а сколько сейчас Хелмудту?».

Если его жене Джиселе, на момент их знакомства с Гигантом, было 26… а Хелмудт старше Джиселы на 5 лет…

«…Так, 26 + 5 = 31… Верно.».

Гигант, как и остальная родня, познакомился с Джиселой 8 лет назад. Ему на тот момент было 15. Хелмудту – 31.

«31 + 8 = …39!».

«Поразительно!.. Неужели Хелмудт скоро разменяет полтинник?..».

А он?

«Нееет…» – Гигант усмехнулся, «играя» пальцами по воздуху. Он ещё даже до двадцати пяти не дожил… до четвёртого десятка ему ещё существовать и существовать.

2

Пошла двадцать первая минута «CD1».

На улице становилось всё темнее и темнее.

Гром грохотал где-то далеко, в то время как в Уэрзтерце, вовсю сверкала молния. Бывшему хозяину даже пару раз показалось, что она задерживается в небе на несколько секунд… «…но это ведь невозмо…».

– БЛЯТЬ!..

Он почти подпрыгнул. Ему редко доводилось слышать, как она кричит. Если её обычный голос был просто баритоном, с нотками баса, то крики иногда могли доходить до черты профундо… Гигант всегда был в этом уверен, хоть и не слышал таких проявлений.

Он медленно поднялся на локтях, и также медленно, но амбициозно, поднимаясь, поплёлся к двери на чердачное помещение, откуда слышалась ругань…

Гигант приоткрыл дверь и начал осторожно подниматься по лестнице, как вдруг ему в лицо прыгнула мышь.

В этот же момент, гигант получил удар носком кроссовка в переносицу. Этот удар так сильно его оглушил, что он не успел понять: Это хрустнул позвоночник мыши или его нос?

– Ёбанный в рот, а ты тут чё забыл? – рявкнула она.

Гигант, как попавшийся воришка, капитулируя, поднял руки над головой, не переставая жмуриться, чтобы ошмётки раздавленной и убитой на его носу мыши, не залили глаза. Он что-то пробубнил и оступившись, полетел вниз.

Падение остановила ручка двери, об которую Гигант, – успев перевернуться в воздухе, – ударился лбом… На этот раз, он услышал хруст и треск.

– Бляяяяяяять какой же ты неуклюжий хуесос, сукааа… – злясь, протянула она.

Гигант хотел было что-то возразить, но его сознание уже на 81%, выпало из этого мира.

3

– А-А-А-А-А-А-А-А-А!!!

– Тихо, блять! – прикрикнула она, – Прольёшь эту хуйню на кровать, и будешь на полу спать.

Гигант попытался приоткрыть глаза, но снова почувствовав жгучую боль, бросил эту затею. Он почти успел потеряться в догадках, что заливает его глаза, – мышиные кишки, кровь вперемешку с перекисью или слёзы, – но она выдернула его из бессмысленного рассуждения и оценки последствий, своего неосторожного любопытства.

– Надо было тебе встать и забраться ко мне… я ведь тебя не звала! – злостно недоумевала она.

– Ты крикнула… я подумал, что что-то случилось. – жалобным басом, оборонялся Гигант.

– Случилось. В уголке библиофила были сгнившие переплёты Бальзака и мышиное гнездо. Эти мелкие ублюдки наверняка поумнели, пожиная плоды трудов этого француза, потому что мозги у них разлетались как куча говна, в которую бросили мощную петарду.

Гигант разразился утробным смехом. Он хотел выпустить его, но непонятная боль в глотке, мешала это сделать. Из-за чего, он издавал звук, похожий на попытку завести бензопилу.

– Можешь сам проверить. Часть мозгов осталась у тебя в волосах. – уже более снисходительно, но не менее язвительно, сказала она.

Гигант дёрнулся.

– Не ссы… Только на лобной части. Может и залили собой какое-то пространство… – она чуть не уронила ёмкость с перекисью, – …блять… какое-то пространство головы, но это смываемо.

Гигант выдохнул. Он почти расслабился, когда она нажала на место удара.

Он тихо застонал.

– Ты самое везучее существо на этой ёбанной планете. Получить с ноги в переносицу и лбом выломать дверную ручку… с куском двери блять…

– Я её сломал? – испуганно, давя стон, спросил он.

– Видимо, ты давно в зеркало не смотрелся… что занимательно, перелома вроде нет, просто пробил кожу. Повезло тебе, иначе лишился бы моего соседства, пойдя к врачу.

Гигант хотел спросить, но вспомнил, что «…она не жалует врачей, после Ольсберга…».

– Ручку чинить не стоит, нет смысла. Всё равно я планировала подпереть дверь, чтобы читать и слышать, что ты ещё вздумаешь сломать в этом доме.

– Я же не специально… – оправдывался мамонтёнок.

– Специально, не специально. Ты здесь как слон в посудной лавке. Тебя только в амбаре содержать.

Мамонтёнок почувствовал комок в горле. Носоглотку сдавило… Он почти заплакал.

– Почему ты так со мной разговариваешь?.. – чуть ли не скуля, спросил мамонтёнок.

– Потому что ты этого заслуживаешь. Когда настанет время, я скажу в чём ты провинился и тогда ты ещё будешь меня благодарить… – она отвернулась и нервно выдохнула, – сука… что я была с тобой такой мягкой.

…Гигант заплакал. Он пытался, но не мог понять, почему он так хорошо относится к ней, а она его даже не воспринимает.

– Я долго был в отключке? – спросил он, слипающимися от слёз губами, каким-то образом сохранив ровность голоса.

– Если бы твою отключку измеряли концертами грайндкор-групп, ты бы проспал четыре феста.

Глаза Гиганта округлились, насколько это было возможно под марлей.

– Я пропустил альбом после Си-Ди-Уан?.. – уже без надежды, спросил он.

– Ты и Хаосферу проспал. Можешь посчитать, пока, сколько часов ты давился пустотой… а я, пока, доделаю начатое в библиотеке.

Она встала с кровати, забрав перекись, ватные диски и марлю.

У входа в спальню она развернулась и спросила:

– Ты в Бога, – она подняла глаза к потолку, слегка ухмыляясь, – веришь, Мамона?..

– Вв-ввверю. – со странным для себя страхом, ответил Гигант.

Она хмыкнула.

– Тогда послушай. Ради всего святого что у тебя есть и ради господа твоего Иисуса Христа, не уничтожь здесь, – она обвела пальцем комнату и остальную часть дома, – ещё что-нибудь, пока я буду занята. Ты можешь приготовить поесть или заказать еду, когда сможешь ходить, не собирая углы… ты меня понял?

Мамона кивнул.

– Надеюсь. Всё, ciao!

Она махнула рукой и пошла в ванную.

Гигант посмотрел в окно, продолжая плакать. Слёзы обжигающими ручьями текли по вискам, затекая в уши и встречаясь на затылке…

На улице шёл дождь. Сверкала молния. Гром, кажется, гремел прямо над домом, но высоко-высоко…

4

На улице уже давно наступила ночь. Он так и не встал. Он хотел включить ночник, но не хотел нарушать состояние, достигнутое им, при положении лёжа и смотря в потолок, изредка в окно.

Она варила уже шестую кружку кофе. Крепкого, растворимого кофе. Вроде, она заваривала пять глубоких чайных ложек… «…и как она способна пить настолько крепкий напиток такими дозами…».

Мамона прислушался.

Из гостиной, тихо, наверное, на 25% громкости, играла «Rundgang um die transzendentale Säule der Singularität». Любимая композиция Гиганта, которая выручала в трудные моменты, не поддающиеся хоть какому-нибудь исправлению даже руке Вагнера или Бетховена.

«Этот эмбиент… среди собратьев из дисторшна… а что играло до этого?». Мамона слышал в начале предыдущей композиции пронзительный, нарастающий писк.

«Должно быть это была Unsuccessfully Coping with the Natural Beauty of Infidelity. Да, вероятнее всего… а у неё хороший вкус» – думал про себя Мамона, ощущая, как нагревается его голова, а по спине, свернувшись в каштаны, катаются три десятка маленьких ежей.

Ему почему-то становилось стыдно, когда он думал о ней в оценивающем тоне. Он заключил, где-то 15 дней назад, что она либо заслуживает исключительно положительной оценки, либо не заслуживает её вообще… от такого, как он.

Гигант не знал, за что она так поступила с ним ровно 33 дня назад. С её слов, он что-то сделал с ней. Что-то испортил. Испортил так сильно, что уже ничего не исправить… и испортил он это с тем же аппетитом, с каким она «выдавила» из него семя, вперемешку с кровью. Мамона пытался, напрягал память до боли в солнечном сплетении, но никак не мог вспомнить, что же он сделал, чтобы заслужить такое.

Она весь месяц помыкает им, эксплуатирует… и несмотря на всю боль, сдавленную и проглоченную злость, несмотря на все слёзы и сгрызённые – от истерики, – в кровь ногти, Мамона чувствовал, что заслуживает этого…

…Гигант затаил дыхание. Он услышал, как она что-то мурлычет себе под нос.

«О Падшие… её голос стал чуть выше и как же он прекрасен!.. Всё ещё!!!».

Этот тон в одночасье смыл с Гиганта все травмирующие размышления. Он не мог разобрать слов, но оно ему и не нужно было. Просто этот тон… Пусть до его ушей доходит только он, сливаясь с ветром на улице, который щекочет его тело. Вместе с голосом…

…Гигант облизнул губы и закусил нижнюю. Затылок внезапно потяжелел, только его хозяин задумал подняться. Он хотел посмотреть на неё, когда она напевает. Несмотря на каштановых ежей, жар, страх и выжженное в мозжечке чувство стыда, он хотел этого. Хотел посмотреть и может быть застать. Застать её в добром положении духа. Ведь она была такой, в некоторые из этих тридцати трёх дней, добровольно-принудительного заточения…

Композиция всё ещё играла. Мамона мысленно благодарил всех Падших планеты, что кровать в спальне его умершей матери не скрипит… Постояв прямо и смотря в окно несколько секунд, Гигант тихо выдохнул, и обойдя кровать, подкрался к дверному проёму.

Он высунулся лишь одним глазом и увидел её. Она буквально светилась в темноте, как будто состояла только из фосфора и… стали. Сталь, которая отблёскивала в глазах, от её кожи. Этой сталью можно было убить, если бы в одной из рук, была её заточенная, двоюродная сестра.

Она что-то… судя по движениям рук… «…что-то вышивала?». Гигант, кажется, не заметил, как перестал дышать. «Чем-то подобным она, по-моему, и занималась…».

Композиция неожиданно закончилась и на её месте заиграло… Гигант не успел распознать, что именно он услышал. Правая стопа заскользила, и он рухнул, ударившись виском о пол…

Она же вскочила и обернулась так резко, что в груди у Гиганта вмиг похолодело. Поджав губы, она в четыре шага настигла его и пнула в нос.

Мамона взвыл и начал хило барахтаться. Адская боль ослепила его. Заблокированный проход кислороду, посеял первые семена паники.

Мамона почти перешёл на вопль, чувствуя, как ладони наполняются кровью… и тут, он увидел в её руке пистолет.

– Ну что ж, ёбанное ты животное, – она присела. Мамона замер в испуге, забыв про кровь, – теперь ты как следует выспишься…

…Сказала она и трижды ударила мамонтёнка пистолетом по голове.

5

Прошло 18 дней.

Мамона чувствовал себя Полом Шелдоном. «Вроде, в романе «Мизери», главного героя звали так…».

Она уже полностью была хозяином этого дома. «Наверняка она что-нибудь сделала с документами на собственность, наверняка!». Если она ударила его пистолетом… «…если у неё есть пистолет!!!» Она может всё… и она это наверняка знает… и она доказала ему это.

Он это заслужил. Этот факт, если раньше он горел и зудил, то сейчас он просто грел. Он странным образом успокаивал боль в ранах, которые Мамона сам себе нанёс…

Вина. Чувство вины клокотало в груди, но размеренно, приятно гудело в голове. Мамона понимал и не хотел признавать свою вину. Он всё ещё не вспомнил, за что он должен её испытывать!.. и должен ли? Если с ним так обращаются, тут уже никакое раскаяние не поможет…

Гиганта покоробило от собственных мыслей.

«Раскаяние, как и… как и что угодно ещё… не помогут мне. Ничто, что могло бы задобрить… нет. Исключено. Её ничем нельзя задобрить.».

Он закрыл глаза и проглотил стоящий в горле ком.

У него нет шансов искупить свою вину. Он может только принимать боль, которая даст ему… она.

Что хуже того, он понял, зачем она так мягко обошлась с ним тогда. В затемнённом помещении, напротив парка…

Слёзы слабым потоком полились на грудь. В челюстях заскрежетало. Мамона до крови прикусил язык и дал организму возможность самому распорядится своим же соком. Организм, в свою очередь, часть крови опрокинул в горло, часть, сквозь губы, туда же, куда и слёзы.

Он знал, что она снова его изобьёт… «…и правильно сделает.».

Глава 2

1

[ ]/[ ]/[ ]

04:21AM

Гигант ожидал чего угодно, но только не этого… Он спокойно шёл себе по Gegenstraße и думал о том, как бы продуктивно провести свой первый выходной. Эта мысль была немного сюрреалистичной, учитывая, что он находился в шести километрах от своего дома, где обычно брал и выполнял заказы, после чего вкладывался в различные предприятия или просто занимался дилетантским инвестированием с мыслью «А вдруг повезёт…».

Вот и сейчас, раздумывая о ценных бумагах, чьё название начиналось на «Q», он уже начал проходить один из подъездов, как оттуда кто-то выбежал. Гигант не сразу понял, что произошло и как-либо он отреагировал только тогда, когда внезапно появившийся силуэт уже скрылся за углом здания, из которого только что появился…

Гигант вынул руки из карманов и почувствовал, как ему скручивает живот. Казалось, что он только что упустил что-то важное… однако сам пока не понимал, что именно…

…Он решил не начинать преследование. Он просто ускорил шаг, пытаясь вспомнить (без Google Maps) где находится ближайшая автобусная остановка… но тут же осёкся. Он не понимал почему после такой внезапной и странной встречи с неизвестно кем, он резко испугался и подумал, что упустил свой счастливый билет, даже не зная, как выглядит приз и в каком конкурсе он принимает участие…

Гигант остановился и присел на скамейку. На стене дома через дорогу виднелись три вывески, одна из которых пестрела арабскими иероглифами… Гигант сдержано зашипел. Нужно было собрать все мысли в кучу и попытаться что-нибудь разобрать. Он ненавидел подобные процедуры… но иного выхода не было…

Он повернул голову влево и, наблюдая за тихо проезжающими машинами, почувствовал, как в груди похолодело.

Появилось ощущение déjà vu.

На улице никого не было и Гигант нисколько не постыдился про себя, когда словно обожжённый, взлетел со скамейки и в потоке лихорадочно летящих мыслей, с неприятным жжением в районе затылка, задержал одну единственно верную «СРАБОТАЛ ТРИГГЕР!!!».

Ровно год назад, но на несколько часов раньше, он точно так же шёл по Gegenstraße и думал о перспективах на поприще фриланса… и точно так же, на середине уже позабытого рассуждения… из подъезда выбежала высокая девушка, с блестящими глазами, которые прорезали темноту и казались просветом из самой преисподней…

…Гигант огляделся и направился к Letztestraße, с твёрдым намерением добраться до дома и запереться в своей комнате.

2

[ ]/[ ]/[ ]

06:18AM

Мамона достал из пачки Winston Gold одну сигарету и закурил. Металлическая зажигалка, покрытая узорами и знаками, походившими на скандинавские руны, была неотъемлемой частью каждого периода, когда Мамона решал притормозить, и, как он говорил сам «сделать передышку».

«Gold» сигареты были самыми дорогими, хотя Мамона больше любил «Blaue» версию, но сегодня он достал из резерва именно «Gold».

В Marshall Acton II играл EP шведской группы Marduk, «Fuck Me Jesus», который Мамона приобрёл в Розеделцком клубе, где собирались риветхеды, фанаты грайндкора и иногда, фанаты движения «Oi!». Которые годились вышеперечисленным в отцы, из-за чего, Мамона частенько смеялся про себя…

Ему очень нравилось интро с EP, а также факт того, что проигрываемая пластинка, была запрещена в семи странах, включая Германию…

Своей очереди в колонке дожидались «Lammendam» от Carach Angren и «The Link» от Gojira.

…Мамона докурил сигарету и приоткрыл окно.

День обещал быть солнечным, и рассасывающаяся облачность была тому подтверждением. Гиганта раздражала нестабильность погоды, но от собственных мыслей, его это, к счастью, не отвлекало.

Он сел за чёрный кухонный стол и отпил крепкого кофе. Недавно Мамона пытался начать пить кофе с сахаром, но ему в этом помешали два фактора:

Во-первых, такой кофе провоцирует рвотные рефлексы.

Во-вторых, такой кофе очень любила мама.

Она была противоречивой женщиной. Мамона увидел это в ней спустя год жизни в её домике в загородном посёлке Уэрзтерц… После известия о смерти папы, Мамона, как ему тогда казалось, на время оказался между внешним миром и собственным подсознанием. Эйфория поглощала его всё больше и больше, а потом он просто разрыдался от радости до такой степени, что ещё два дня с небольшим, мучился болью в горле…

Первое время жизни с мамой, Мамона не помнил и это его раздражало.

После самоубийства, которое он всё ещё считает беспричинным, многие события, связанные с мамой, померкли в памяти. Он легко находил что разбить или сломать, когда вспоминал об этом и когда ещё одним бонусом для раздражения, в голову лезли сравнения с сюжетами из книг…

Пожалуй, эта вещь была второй, после его речевых дефектов, которая не давала спокойно жить. Всякий раз, после задевающего его события, в голове всплывали абсурдные, неуместные, а иногда и психоделические сравнения.

…После кремации, Мамона решил окончательно поставить крест на воспоминаниях, связанных с папой и мамой… Иии, этому не суждено было сбыться, так как к несчастью, кроме отца и матери, у Гиганта осталась ещё одна родственница. Сестра мамы – Зузанне Окерфельдт. Кареглазая женщина сорока пяти лет с длинными пышными волосами и упитанным телосложением.

Зузанне давала представление типичной домохозяйки, которая либо уже пережила, либо ещё готовится пережить кризис среднего возраста. Когда Мамона смотрел на фотографии Зузанне в молодости, у него на лице растягивалась широкая улыбка, ведь на него смотрел самый настоящий кибер-гот, который всем своим видом показывал всю «трушность» и вовлечённость в субкультуру… Правда, сейчас, мысли о беззаботной молодости Зузанне не занимали его.

Ему нужно было срочно встретиться с ней или хотя-бы поговорить по видеосвязи… «…Нет, лучше встретиться…».

Прямо сейчас, было ещё рано, поэтому Мамона решил прочесть пару глав начатой им книги, которая пусть и не была для него чем-то фантастически интересным, но раз он за неё заплатил, то должен был дочитать до последнего слова.

3

[ ]/[ ]/[ ]

01:49PM

Его мутило. Он уже подумывал о том, чтобы развернуться и отправиться обратно домой на следующем автобусе.

«Это было бы логично…».

Он банально не знал, как объяснит причину своего появления!..

Мамона был на грани глобальных и глубоких раздумий, но с силой отстранялся от этого. Почувствовав неприятный укол в груди, он ровным шагом направился на Horizontstraße, оглядывая здания вокруг с таким ощущением, будто находился здесь впервые…

Это с натяжкой можно было назвать déjà vu. Ему уже приходилось посещать Франкфурт-на-Майне с целью подработки или рассмотрения других вузов… Эта часть Розеделца была похожа на отдельные места Франкфурта, лишь с тем изменением, будто по ним прошлась датско-норвежская перестройка, затронувшая, тем не менее, не всё.

Во Франкфурте же, была своя индустриальная романтика. Он конечно не выглядел как английский Бирмингем в начале двадцатого века, – только обновлённый, – но этого и не требовалось… Гигант на несколько секунд представил, как идёт по улицам Франкфурта, в середине двадцатых годов прошлого века и погружается во всеобщую атмосферу чего только можно, от грохота фабрик и криков прохожих, разной степени тревожности до…

В наушниках играла «Heresy» от Lustmord.

Изрядная облачность заменяла сумерки. Мамона вышел на Horizontstraße и пробежал глазами по зданиям.

Улица была сплошь усеяна четырёхэтажными постройками, с редкими экземплярами с пятью или даже девятью этажами. Гигант уже было хотел достать Google Maps, как увидел нужный ему дом и подъезд.

Вторая ересь сменила первую.

Теперь, Мамона почувствовал, как его окутывает настоящее déjà vu. Внешний вид зданий был тем же что и пять лет назад, но что-то было не так… Он подошёл к нужному подъезду и осмотрел дверь. Домофон был другим, нежели в тот раз, когда Гигант был здесь… но и не удивительно, ведь подобные вещи быстро меняются.

Однако, дело было не в домофоне… Мамона не продумал момент с попаданием в подъезд, но к счастью, к нему приближалась пожилая женщина, которая аккуратно оглядела его оценивающим взглядом и, как ему показалось… слегка улыбнулась.

Он хотел было поблагодарить незнакомку, но его что-то остановило. Гигант на секунду подумал, что стесняется, хотя это было не в его манере… Женщина исчезла из его поля зрения так быстро, что он не успел пожалеть о своей внезапной «невежливости».

Третья ересь сменила вторую.

Мамона поправил наушники и начал подниматься на третий этаж. С каждым шагом, его сердце, почему-то билось всё чаще и чаще.

Добравшись до нужного этажа, он закрыл глаза и поторопил себя мыслью, что из соседних квартир могут выйти люди. Он ещё раз мысленно сверил воспоминания с тем что видит… и нажал на кнопку звонка.

Услышав звон за дверью, Мамона напрягся. У него – «ПОЧЕМУ?!..», – сжалось сердце. Он подозревал что имеет какой-то невроз, связанный с сигнальными звуками, будь то автомобильный гудок, звонок/стук в дверь или вибрация на телефоне, извещающая о входящем звонке…

…Он не слышал шагов, но знал, что они приближаются. Когда раздался звук открывающегося замка, Мамона вспомнил что у Зузанне есть муж Абелард, который работает на дому и не выходит из квартиры без крайней необходимости… Не успев придумать приветственную фразу, Гигант увидел, как к нему приближается дверь.

Когда он увидел Зузанне, его настигло облегчение. Он сам не понял, что его вызвало. Приветливое лицо тёти, которое обычно было наполнено задумчивостью… или несостыковка её внешности с образом из его памяти?

Не вдаваясь в долгий анализ, Мамона поздоровался и спросил можно ли войти.

4

02:13PM

Темы для разговоров находились сами собой и развивались с невероятной быстротой. К концу обсуждения прошлого Зузанне, Мамона уже окончательно сформировал собственную – как ему показалось, – цель, по которой он пришёл сюда. Он почти полностью отделался от липкой теплоты, которая окутывала его во время оживлённой беседы с тётей… В такие моменты он радовался, что собеседник видит его либо в первый раз, либо впервые за долгое время. Он называл это: «Контроль поступления сахара.».

– Мне бы хотелось кое-что узнать у тебя. – начал он, закрыв губы костяшкой указательного пальца правой руки.

Зузанне допила воду и посмотрела на племянника со смиренным удивлением.

– Ты помнишь тот день, когда разбился папа? – спросил Мамона.

Зузанне на несколько секунд замерла, но после, вспомнила что он всегда называл папу по имени. Ни «отец», ни, хотя бы, «папа».

…Это её озадачивало.

– А как же, – пытаясь унять удивление, начала она, – твоя мать позвонила мне буквально сразу как узнала об этом. Мы собирались с ней встретиться и устроить что-то вроде паломничества в алкогольные края, но всё пришлось отменить…

Зузанне усмехнулась.

– …Твой отец даже после смерти, успевал подпортить людям жизнь.

Мамона улыбнулся про себя и, на секунду даже восхитился собой.

Они с Зузанне никогда не общались натянуто или формально. Скорее, как редко встречающиеся знакомые, которые как бы не друзья, но беседуют абсолютно свободно… а сейчас, Зузанне, казалось, была предрасположена как никогда. У Гиганта даже пролетела мысль, что в её стакане была не вода, а какая-то замаскированная водка или что-то типа того.

– Портить жизнь другим он всегда умел, – улыбаясь уголком рта, ответил Мамона, – но мне хотелось бы узнать, как тогда вела себя мама?

Зузанне почувствовала, как к горлу подступает ком. Она понимала, что в любом случае расскажет про тот вечер, но её напряг тон, с которым племянник задал вопрос. Она слышала в нём что-то инородное, будто её спрашивает собственный внутренний голос.

– Она была уставшая, – начала Зузанне, наполнив свой голос безразличием, – но в то же время, она была на взводе. Оно и понятно… но мне кажется, то возбуждение было вызвано не тем, что она увидела твоего отца в искромсанном состоянии…

Мамона молчаливо подался вперёд. Улыбка исчезла с его лица, отчего Зузанне немного успокоилась.

– Мне кажется она была рада тому что увидела. – закончила Зузанне и встала из-за стола.

Она подошла к столешнице и наполнила стакан.

Мамона молча смотрел перед собой, перебирая пальцы. Чувствовал он примерно то же самое что и в школе на сдаче экзаменов. Мнимое волнение и уверенность в собственной правоте, которая, пока, ничем не подкрепилась.

– …а как ты отреагировала на известие о его смерти? – внезапно спросил он.

Теперь, Зузанне полностью потеряла контроль над эмоциями и едва не задохнулась от радостной мысли, что её лица не видно. Она через силу взяла себя в руки и произнесла всё тем же безразличным тоном, который уже начинал потихоньку перерастать в паническое лепетание:

– …Ты же знаешь, как я реагирую на новости о смерти людей.

– И тем не менее…

Зузанне почувствовала, как глаза начинают слезиться.

«Если он хотел что-то узнать, он будет давить до тех пор, пока не услышит хруст или ответ…».

– Меня это шокировало, но в хорошем смысле. – ответила женщина, нормализуя дыхание. – Я перестала испытывать симпатию к твоему отцу, когда родился ты.

Зузанне осеклась и мысленно отругала себя за то, что завела разговор так далеко.

– Что ты имеешь в виду?.. – сдержанно удивился Мамона.

Женщина нахмурилась и… осмелившись, обернулась.

– Ты же знаешь про историю, произошедшую после твоего рождения. – почти пролепетала Зузанне.

Она отпила воды чтобы перевести дыхание.

Мамона сидел в недоумении около полуминуты, после чего, хлопнул себя ладонью по лбу.

– Точно! – с ноткой торжественности воскликнул он, – Из головы почему-то вылетело…

5

Зузанне думала, что к концу разговора схватит инсульт. Она аккуратно попыталась перевести тему, но к её облегчению, гость стал медленно и в то же время торопливо, собираться…

– Было приятно увидеть старых друзей. – сказал он с тёплой улыбкой, стоя на лестничной площадке.

Она помахала ему рукой и увидев взаимный жест, закрыла дверь и дождавшись, пока причина нервозности спуститься на первый этаж, быстро задвинула все замки и направилась в спальню.

Мухой оглядев окна, она убедилась, что те закрыты и рухнула на кровать. «Дружеская» беседа высосала из ней все силы… Перед глазами у неё всё ещё стоял он, чьи зелёные глаза налились синим холодом, от которого у неё засосало под ложечкой.

Мамона вышел из квартиры с облегчением. Он не знал из-за чего, но почему-то, в квартире чувствовался странный… сладкий запах.

«Может, пирог сгнил?..».

6

«Нужно выпить этот чёртов кофе!..».

Мамона снова сидел на кухне и осматривал плиту со столешницей и полками, которые своим крохотным – по сравнению с плитой, – видом, протягивались вдоль всей стены. С рациональной точки зрения, Гигант был счастлив что у него с матерью были плюс-минус одинаковые вкусы в вопросах обстановки жилплощади… но в то же время, он чувствовал, как мебель, кухонные принадлежности, элементы декора в гостиной и двух комнатах, давят ему на виски. Из-за острого ощущения давления со стороны ещё и чайного сервиза, Мамона заглушался кофеином. Это было безопаснее, чем алкоголь. К тому же, Мамона не очень любил алкоголь, а если и напивался, то до такого состояния, чтобы, в крайнем случае, умереть как Джон Бонэм16…

В Marshall Acton II заиграла «This Cold Life» от Paradise Lost. Когда послышался припев, Мамона взял в руки кружку и принялся вливать в себя напиток. На середине кружки он вспомнил что не ел уже больше десяти часов. В эту же секунду, из дыхательных путей вышел воздух, но Мамона, неизвестным ему самому образом, предотвратил возможность подавиться и проглотил воздух вместе с последним глотком.

Вливая в рот последние пузырьки, Мамона отодвинул кружку и зажал рот руками. Рвотных позывов не было, но живот очень громко заурчал. Возможно, полгода назад, ему пришлось бы сдерживать рвотные рефлексы, но сейчас, он, судя по всему выработал некий механизм, благодаря которому рвота не выйдет до тех пор, пока он сам этого не захочет…

Кружка зелёного чая стояла по левую руку и через двадцать минут должна была также осушиться в несколько глотков, как и кружка кофе.

Мамона встал из-за стола и, чувствуя, как в желудке плещется его источник энергии на ближайшие шесть часов, направился к выходу из кухни.

Плюхнувшись на диван, он принялся вспоминать всё произошедшее с ним за последние сутки. Утреннее déjà vu занимало его не меньше, чем странное поведение тёти… Они всегда общались как закадычные друзья, пусть и виделись редко. У них не было каких-то запретных тем для разговоров, но, когда он спросил её о матери, ту словно подменили.

«Причём, очень неумело. – У Гиганта тогда сложилось впечатление, что перед ним кто-угодно, но не Зузанне Окерфельдт, – После того, как она услышала имя покойной сестры, её глаза блеснули… на мгновение, но это было заметно… потом эта маскировка волнения и желание спрятать лицо под предлогом внезапно нахлынувшей жажды…».

Мамона не знал, что и думать. Тем не менее, он понял, что Зузанне ничего не знала и не знает о мотивах матери. Пусть её встревоженность и могла указывать на это, но Мамона почему-то был более чем уверен, что она ничего не скрывает…

«Пусть так, но это не облегчало задачу.».

Ему нужно было поговорить с тем, кто мог обладать нужной ему информацией. Почему его мама, в тот момент, когда её жизнь начала постепенно идти в гору, решила повеситься?..

…Вдруг, он подумал о ней. Она пришла ему в голову с первым аккордом песни «This is Deutsch» от Eisbrecher. Всё бы ничего, но эта, казалось бы, спасительная мысль, осложнялась тем, что она представляла для Гиганта опасность. Она не говорила ему об этом, но он прекрасно это чувствовал. Он видел, как блестела сталь в её глазах, когда он разговаривал с ней… и тем не менее, выбор у него был невелик…

На часах было почти пять вечера. Мамона зашёл в Telegram и, найдя её контакт, написал, что хочет встретиться.

«…Желательно, как можно быстрее».

Разговаривать через мессенджер было нельзя. Только живые встречи давали ответы на вопросы и Мамона это знал так же хорошо, как и то, что она ответит ему уже спустя две секунды.

7

…Её сейчас раздражало всё. Даже безмятежная однотонность стен, щекотали её терпение ежовыми пальцами. Она нервничала из-за учёбы, хотя с ней всё было более чем хорошо. Семестр заворачивал на финишную прямую. Ещё пару месяцев такой же усердной работы и можно уходить на законный отдых, ещё больше развиться во фрилансе и научиться виртуозно работать с Python и C#. Всё это было вопросом времени и сил… Последнего у неё было чрезвычайно мало. Серия кошмаров и странных провалов в памяти, бесили и не давали сконцентрироваться даже на заваривании чая… Она чувствовала панику, но не поддавалась.

Раздалось короткое жужжание.

Она дёрнулась и схватила телефон с желанием уничтожить его… но чуть ли не с опозданием взяв себя в руки, она разблокировала мобильник и просмотрела уведомления. Помимо оповещений из Facebook и YouTube, на панели виднелось уведомление из Telegram.

«Это был, сука, он.».

Она услышала, как скрипят её зубы. Внезапное желание встретиться, было последним чего она хотела. В принципе, это касалось абсолютно всего. Сейчас она хотела просто рухнуть со стула и пропасть из внешнего мира, хотя бы на три дня…

Она почувствовала, как запульсировали виски.

Она ненавидела чистый кофе, но он был единственным лекарством от тошнотворной пульсации. В то же время он мог расшатать её нервную систему до предела и спровоцировать нервный срыв… а этого она хотела так же сильно, как и всего, чего угодно.

Она отложила телефон и попыталась нормализовать дыхание. Будь у неё хронические заболевания, её бы либо хватил удар, либо настигло бы обморочное состояние. Это было первое, что её успокоило. Отсутствие видимых заболеваний обнадёживали и давали возможность, совершать небольшие безрассудные действия со своим организмом…

Нормализовав дыхание и работу мыслей, она принялась анализировать. Встреча с живым человеком могла пойти ей на пользу, но понимание того, что прямо во время, или после встречи, её начнёт выворачивать или трясти, или всё вместе… удручало. В то же время, он был, пожалуй, единственным человеком, в присутствии которого, она не боялась улыбаться и быть человечной хотя бы внешне…

…Вместе с тошнотой, к горлу подкатило послевкусие воспоминаний.

Она вспомнила свою мать и её желание постоянно быть рядом с дочерью. Гиперопеку, она обрывала моментально и Алину это раздражало. Девочка это замечала, но никак не комментировала. Алина была одной из тех людей, к которым применима поговорка: «Я ей слово, она мне десять».

Отмахиваясь от мыслей о матери, она снова вспомнила о нём… и зашла в Telegram.

– Привет, мы можем встретиться? – отображалось в диалоге.

Она поджала губы и неторопливо начала набирать ответ:

– Привет. Тебе повезло что я сейчас в состоянии приходить на встречи…

Девушка усмехнулась про себя… ведь это была чистейшая неправда.

– Что ж, отлично. Где?

Она сначала не поняла вопрос, но только поднеся пальцы к экрану, увидела следующее сообщение.

– Место не имеет значение, если что.

Она напряглась, не понимая, что её насторожило в этом сообщении, и почему странный страх, полминуты считал её рёбра…

Придя в себя, она быстро написала, трижды исправляя ошибки в словах:

– Давай у тебя, если можно.

…Она хлопнула себя по лбу. «Сказано же, что место не важно!..».

Она выругалась про себя, но увидев ответ, успокоилась.

– OK, тогда давай во… во сколько?

– Завтра в шесть вечера. – быстро написала она.

– OK. Надеюсь я тебя не оторвал от дел.

«Вообще-то да, но я конечно же тебе об этом не скажу… но возможно, следовало бы… а потом я бы отрубила тебе голову, уёбок…».

– Нет, всё нормально. До завтра.

– До завтра :*

Она закрыла мессенджер и раздражённо фыркнула. Она ненавидела себя за мягкотелость… хотя, работала над этим даже усерднее, чем над предметами для диплома.

Девушка встала из-за стола и плюхнулась на кровать. Мягкость и свежесть постельного белья, тут же вернули её к жизни.

«Может вздремнуть?..» – напрашивалась мысль.

Она взглянула на часы. Уже как три минуты, пять вечера.

«Если я посплю пять часов, то проснусь в десять и не собью режим, да и доделать мне нужно только социо-экономику… которой, конечно нет. Значит, спать нужно в любом случае… Сейчас. Прямо сейчас.».

Сдержанно улыбнувшись, она быстро сняла с себя одежду и заползла под одеяло. Почувствовав, как постельное бельё соприкасается с кожей, девочка выдохнула и легла на спину… Уснула она, уже через пару минут.

8

Она чувствовала себя опустевшей тучей.

Кофеиновая поставка неслась по организму уже третьей кружкой, но девочка по-прежнему чувствовала себя сонной. Даже не смотря на уже как восемь часов бодрствования и обильное питание… Последнее удивляло больше всего.

Сейчас, она была чем-то средним между подтянутой и худощавой. Во времена подросткового хаоса, через который проходит каждый ребёнок, она отличалась от практически всех ровесников тем, что восхищалась своим телом. Несмотря на прогрессирующее акне, которое преследовало её ещё с шести лет, не обращая также внимания на сухие с виду волосы. Она никогда не переживала из-за внешнего вида. Акне она поборола спустя несколько месяцев приёма препаратов, выписанных ей дерматологом, а вопрос с волосами был вовсе проигнорирован и спустя время, они сами, начали приобретать более живой вид…

…но вот проблемы ментального характера были для неё настоящей напастью. Она панически боялась психиатров или психотерапевтов и лишь однажды, после уговоров Алины, собралась с силами и перешагнула порог Ольсбергской психиатрической клиники. Пожалуй, единственным плюсом стационарного лечения, было то, что девочка лишилась страха перед врачами и даже ненадолго расстроилась, когда услышала от персонального врача, новость о скорой выписке…

Вроде как.

Она оказалась ментально здорова. Такой вердикт успокоил её, но озадачил мать. Алина всеми силами хотела продлить пребывание в стационаре, но врач каждый раз говорил, что в этом нет необходимости. Спустя время, девочка задумывалась, а не хотела ли её собственная мать, упечь её в психушку насовсем?.. Возможно, это подозревали и сами врачи, когда слышали недовольные возгласы Алины, которые очень контрастировали с её примерным поведением в повседневной жизни.

В конце концов, дочь закончила на том, что мать стала помешанной…

Девочка подошла к зеркалу. Почти белоснежная кожа не грозила покрыться высыпаниями, а синяки под глазами ещё не обрели чётких очертаний… полностью лысая голова покроется ёжиком, только через три месяца, а затем, будет обрастать в геометрической прогрессии… Пока что, о внешности тела, думать было не к месту.

Она надела чёрную водолазку и того же цвета джинсы. Несмотря на выпирающие из-под водолазки соски, девочка не хотела надевать лифчик. Она вообще избегала носить нижнее бельё, чем иногда привлекала некоторых прохожих, так как любила носить в меру – или не совсем, – обтягивающую одежду…

Она посмотрела на часы. Время приближалось к назначенному… Ей резко захотелось отменить встречу.

Она ожидала от себя подобного, но до последнего надеялась, что нервы выдержат…

Лучшим решением, было выйти из дома… что она и сделала.

Несмотря на волны беспокойства, раскачивающие из стороны в сторону, она держала себя в руках и не сходя с курса, шла к его дому…

…Подойдя к калитке, девочка увидела хозяина прямо на пороге.

9

Мамона не верил, что проблему можно решить только одним способом. Того же мнения была, и она… но сейчас, оба находились в состоянии, когда нужно наслаждаться моментом удовольствия.

Она сразила его своим видом, стоило их взглядам пересечься. Чёрная водолазка с чёрными джинсами, кроссовками и бледной кожей… Иногда Мамона улавливал в одежде этой женщины, намёки на её состояние.

«Сегодня она была настроена решительно… и в то же время, давала понять, что силы на исходе.».

Секс с ней, был для него обыденной вещью, которую он считал одним из видов времяпрепровождения. Она считала также и к удаче обоих, каждая встреча сопровождалась очень приятными ощущениями в начале предстоящего обсуждения. Особенно экстренных ситуаций ещё не было и не смотря на её стальной взгляд сегодня, Мамона знал, что всё пройдёт по старой схеме…

…теперь, лёжа в обнимку, в одной постели, как двое зародышей в утробе, Он и Она подбирали слова. Это была ещё одна вещь, которая сблизила их, без их непосредственного участия. Они понимали друг друга раньше, чем кто-то успевал произнести первый слог. Он опасался, что влюбился в эту женщину… но она была иного мнения.

Тогда они разговорились, чувствуя друг в друге неуверенность. Она призналась ему в том, что чувствует с ним душевное родство. Когда она это произнесла, прогуливаясь по Übersaphirenstraße, то опасалась, что он неправильно поймёт её слова и сочтёт это признанием в романтических чувствах… но увидев в его глазах дружелюбие, она успокоилась про себя, а позже улыбнулась, узнав, что он разделяет её чувства…

10

После той прогулки, они ни разу не встречались на людях. Они всегда гостили друг у друга, но чаще всего у младшего… а когда старшая, впервые пришла в дом, то тут же открыла рот от удивления.

Поражало не столько колоссальное сходство в планировке с её домом, как обустройство: Прихожая была минимально обставленной, с серыми стенами и тёмно-серым паркетом. В четырёх местах, стена прерывалась дверными проёмами. Дверь, с одноимённой коробкой, была полностью чёрной и в темноте выглядела проходом в бездну.

Все комнаты были плюс-минус в одинаковых тонах, с небольшими оговорками в мебели и элементах декора.

Так, например, в комнате, которую он называл «эстетической обителью», висел флаг нацистской Германии. Её удивил подобный декор, но он без тени в голосе объяснил, что ему просто нравится внешний вид флага. Услышав такой ответ, она тоже стала разглядывать во флаге привлекательные черты.

«Иногда красивые вещи, ассоциируются с плохими людьми.» – сказал он, когда они выходили из комнаты.

Помимо пёстрого флага, в комнате была ещё куча эмблем различных организаций и флагов уже несуществующих стран. Она саркастично спрашивала младшего, почему у него нет флага СССР, но есть флаг нацистов. На это он отвечал, что в том месте, где он брал эти флаги, эмблемы Советского Союза не было. Она догадывалась что он брал всю эту атрибутику из того же места, где она купила нашивку с печатью Бафомета…

11

…Она провела рукой по его щеке и приподнялась. Затем, села, скрестив ноги. Он смотрел на неё и даже спустя шесть месяцев периодических встреч, не мог понять, как можно иметь такую ослепительную – во всех смыслах, – внешность, и это при том, что он сам имел довольно заметный внешний вид.

По большей части, виной тому были сто девяносто шесть сантиметров роста. Уже потом, люди обращали внимание на вытянутое лицо с носом, как у Эдриана Броуди и буро-жёлто-зелёный цвет глаз, который идеально сочетался с чёрными волосами, с проблесками рыжего. По началу, Мамона не жаловал свой внешний вид, но в один прекрасный день, он задался вопросом: «Зачем я должен подгонять себя под что-то нереальное?.. Я уникален тем, каким есть и рад этому.». Да, это оказалось настолько просто, пусть помогло и не сразу… Далеко не сразу.

Между собой, они лишь краем слога касались внешнего вида друг друга, зато периодически, – зачастую, после секса, – отпускали в сторону друг друга комплименты…

Вот и сейчас, после удачного начала разговора, он смотрел на неё, и она на него… но взгляд каждого из них, имел разный мотив.

– Так о чём ты хотел поговорить? – спросила женщина.

Он мысленно восхитился её низким голосом, который заставлял сердце биться с перерывом.

– У меня возникло пару вопросов к своему прошлому… – начал он, – …и я хотел бы кое-что узнать у тебя.

Она потянулась к пачке Winston Grün, которая, казалось, лежала без дела несколько недель… Она недоумевала, зачем чуточку младший, покупает так много сигарет и курит их на протяжении, наверное, года.

– Выкладывай. – сказала она, кладя пепельницу перед собой и зажигая сигарету.

Он пытался перестать любоваться ею и сосредоточиться на словах. Получалось не очень, но в конце концов он собрался, и спросил:

– Алина знала мою маму?

Он увидел, как в её глазах промелькнула искра недовольства. Он знал, что она всё ещё идёт по пути привыкания к его крайне резкой прямоте в изложении мыслей… и с каждым обсуждением, он старался ускорять этот процесс.

– Ты знаешь ответ. – сухо ответила она, после чего затянулась.

На кухне заиграла «Oh Mama mach Kartoffelsalat» от WBTBWB.

– Верно, просто хотел убедиться. – немного помедлив, он продолжил, – Просто я подозреваю что знакомство наших матерей, может помочь мне с ответом на мой вопрос.

Чуть-чуть старшая продолжала выпускать дым. Зная его интонацию, она терпеливо слушала. Его манера повествования с периодическими паузами, были бальзамом после просмотра новостей… «…хоть что-то хорошее, пусть и такое же ядовитое.».

– Я недавно посещал мамину сестру, Зузанне Окерфельдт. Мне не понравилась её реакция на расспросы о том дне, когда папа погиб в аварии… – он немного приподнялся в кровати, стараясь не перевернуть пепельницу, – Я думаю, она что-то скрывает. – закончил он.

– Хочешь поговорить с моей мамой? – спросила она, туша окурок.

Она едва сдержалась, чтобы не потушить его о глаз собеседника.

– Я почти уверен, что моя мама что-то ей рассказала… мне нужно знать, что.

– А какой у тебя собственно вопрос? – продолжала спрашивать она, ставя пепельницу на тумбочку, подавляя дрожь.

– Почему мама повесилась. – сухо ответил он.

Она встала с кровати и вытянулась, ощущая на коже холодный, солнечный свет.

– Неужели это так волнует тебя?.. – отстранённо спросила девочка.

Он посмотрел на неё так, будто услышал что-то несуразное. Затем, снова уставился на шкаф напротив кровати и выдохнул:

– Если бы этим всё ограничилось…

Она подняла бровь. Увидев это, он тут же захотел обнять её.

– Четыре дня назад, я видел маму около университета. – произнёс он мёртвым голосом.

На последнем слове, голос младшего слабо дрогнул. Старшая заметила это и вместе с крайней степенью недоумения, почувствовала к нему жалость. Она тут же забралась на кровать и обняла его. Пусть внешне он не проявлял никаких признаков эмоциональной нестабильности, лицо его подрагивало.

Она поцеловала его и примерно на полуминуты, они застыли в этом положении. Когда на кухне послышались ноты «Oh No» от BMTH, она медленно отпрянула и произнесла с сочувствием и любопытством в глазах:

– Расскажи мне всё сначала.

12

Лежание на кровати под объятиями друг друга затянулось. Это было непохоже ни на него, ни на неё, но потребность в прикосновениях, поцелуях и взглядах, была невообразимой. Они оба понимали, что это связано с их травмами, которые среди прочего и объединяли их, пробуждая внутри призрачное ощущение родства…

Он стоял в одних трусах, – уткнувшись задницей в столешницу, справа от которой, в стол была вмонтирована духовка, – и неторопливо осушал кружку крепкого кофе, без сахара и молока.

Она же стояла полностью голая и он видел в этом что-то превосходное. Смотря на человеческие тела, как на произведения природного искусства, он всё же отдавал предпочтения любованию стройным, женским телам. Он был на 98% уверен, что такое решение было принято им в виду полового влечения именно к противоположному полу. Остальные два процента представляли из себя отвращение, с которым он смотрел на пенис. Он как будто бы казался лишним, на пути плоского тела. Что-то вроде бородавки переростка с виноградным листом в придачу… Разумеется, он рассуждал исключительно в художественном ключе и тешил себя мыслью что «ещё не дорос» до того уровня познания красоты человеческого тела, чтобы его не смущали пенис и мошонка…

…она была идеальна. Он знал, что будет в меньшинстве людей, которые разделят его мнение на счёт внешности этого чуда природы, но ему было плевать. Она не имела атлетичного телосложения и скорее находилась посередине между эктоморфом17 и эндоморфом18. Да, у неё прослеживались мускулы на руках и на ногах, но из-за жира, который выглядел как тот, что необходим любому человеческому организму, женщина выглядела более… настоящей?

Даже сейчас, когда она пила «Кофе Глясе», от неё веяло чем-то инородным. Причиной была даже не её бледнота, из-за которой, тем не менее, не были видны вены или в глазах не пестрил альбинизм… Это было похоже, скорее, на её редкое появление на солнце. Банальное сверхзатворничество… По крайней мере так думал он. Эта мысль его успокаивала, но в то же время, словно что-то недоговаривала.

В Marshall Acton II, стоящем между холодильником и серией полок, играла «Possibilities of an Impossible Existence» группы Whitechapel.

Он допил содержимое кружки и потянулся к пачке Winston Gold. В его доме было как минимум четыре вариации сигарет «Winston», но чаще всего он курил именно «Gold». Скорее из-за названия, чем из-за вкуса.

– А тебе не приходило в голову, что это могла быть какая-нибудь галлюцинация? – резко отрезала женщина.

Он чуть не обжог пальцы. Теперь её низкий голос был пугающим… и пленяющим одновременно.

– Такая мысль приходила мне в голову, – он зажёг сигарету, – и тем не менее я уверен, что мне не показалось.

Она пила кофе маленькими, редкими глотками и несмотря на уже как пять минут готовый напиток и почти пол-литровую кружку, содержимое было почти выпито.

– А если – она поставила кружку на столешницу, – у твоей матери были хронические проблемы с психикой?

Теперь голос звучал скорее, как упрекающий. Будто она издевалась над скудоумием младшего, что он не подумал о подобном.

– И об этом я тоже думал. – он медленно затянулся и лишь затем продолжил, – Как мне кажется, этот вариант самый многообещающий. Именно поэтому мне и нужно увидеться с Алиной и расспросить её. Может, мама страдала каким-нибудь биполярным аффективным расстройством или… да даже тревожным расстройством!

Она слегка поджала губы. Его голос балансировал между дрожью и уверенностью… если ты зарыдаешь, я кончу.

– Алина верующая? – спросил он, выдыхая дым.

– Атеистка. Нет, она не будет против если ты захочешь поговорить об умершем. Моя мать из тех, кто подобные суеверия игнорирует.

– Отлично… – сказал он и аккуратно улыбнулся.

– Ну хватит тебе! – неожиданно ласковым тоном, произнесла она.

Он поднял бровь.

– Нормальная у тебя улыбка, улыбайся во весь рот. – Она подошла к нему и провела рукой по щеке, после, поглаживая висок, – Не надо сдерживаться.

В динамике послышалась «Pračnuŭšysia» от abyiakavasć.

«До чего ж символично.» – подумал он и обхватил её талию свободной рукой.

Они стояли около минуты со сцепившимися губами и будь у кого-то из них хоть немного ускоренное дыхание, всё закончилось бы сексом… но этот поцелуй был финальным штрихом кухонного кофепития.

Она отпрянула и сделав губы «уточкой» улыбнулась и вышла из кухни.

На её месте остался маркер инородности. Мамона буквально видел эту бледно-серую дымку, переливающуюся синим, едва заметным глазу, оттенком.

Докурив сигарету, Гигант встал и, вытягиваясь, побрёл к холодильнику. Достав банку зелёного липтона, он вышел из кухни и краем глаза увидел её, лежащую в спальне и что-то проговаривающую… Как бы он не напрягал слух, он не смог расслышать что она говорила.

…Присмотревшись, он понял, что она просто шевелит губами, словно что-то повторяя.

13

[ ]/[ ]/[ ]

11:33PM

У Гиганта сохло в горле. Сейчас конечно было полегче, чем после выпускного и сейчас не приходилось всасываться в бутылку до такой степени, что дно той, уже проваливалась в горло… но, необъяснимо сильная жажда была.

Он не знал, что с этим делать. Если его аномалии, связанные с настроением ещё можно было объяснить научным языком, то о причинах жажды стоило только догадываться. Не очень разумно сейчас пить зелёный чай с манго… но воды, просто не хотелось. Мамона был убеждён в том, что от воды его начнёт мутить. Возможно, какой-нибудь врач сказал бы ему, что пить нужно столько-то и тогда-то, но Мамона не ходил к врачам. В этом не было острой необходимости…

…В данный момент, его волновало только одно – ГДЕ СЕЙЧАС ОНА? «Бумажный дом» был интересен, но не настолько чтобы не задаваться вопросами. Возможно если бы он смотрел «Очень странные дела», «Острые козырьки», «Тьма», да даже сраный «Ривердейл», тогда бы у него не возникло бы вопросов…

…Из ванны донёсся звук всплесков.

«Она принимает ванну?.. Что блять?!».

За все разы, когда она приходила к нему, она ни разу не принимала ванну. Возможно в этом нет ничего такого… но сегодня слишком много совпадений.

Отложив бутылку с чаем, он поднялся с дивана. В конце концов она вряд ли будет против если он зайдёт. У них же нет между собой никаких тайн.

Подходя к ванне, Мамона услышал, как Брайан Хью Уорнер поёт из динамика: «But I'd die for your sins, if you don't kill me while I'm trying, baby. Let me show you where it hurts, let me show you where it hurts, let me show you where it hurts, more than one way to make you cry…».

На «…you're as pretty as a swastika», Мамона начал слушать только то, что происходило за дверью в ванной…

Мироразрушающая тишина привела его в бешенство.

…Он коснулся ручки двери и опустив её, легонько потянул на себя. Сначала ему показалось что дверь заперта, но потом он зацепил краем глаза футболку, которая заполняла собой щель между полом и дверью. Мысленно ругаясь, Гигант потянул на себя дверь во всю силу и уставился в открывшийся проём.

Он увидел, что шторка ванной задёрнута… и она, судя по всему, была там.

«Но почему она не издавала никаких звуков? В ванне была великолепная акустика и даже немного учащённое дыхание было бы слышно не хуже проезжающего под окном болида…»

…Только сейчас до Гиганта дошло, что на кухне играет динамик. Сжав губы, он медленно вошёл, делая вид что хочет справить нужду.

Дойдя до унитаза, стоявшего в каких-то полуметрах от ванной, Мамона встал с повёрнутой на сто восемьдесят градусов головой. Мысль о том, что она в ванне, подтвердилась… но что-то было не так.

Разумеется, ему не хотелось отлить и быстро устав от театра одного актёра, он сделал три неполных шага к ванне и отдёрнул штору.

14

Ожидая увидеть недоумённое выражение лица, Мамона первые несколько секунд не понимал, что видит перед собой… Когда до него-таки дошло что она лежит на дне ванной и не дышит, у него засосало под ложечкой.

– Какого хрена… – начал он и тут же понял, что падает.

Хлопнув правой рукой об ободок, Мамона в очередной раз порадовался своему высокому росту и длинным конечностям… но в ту же секунду поднялся и уже занёс руки над водой… как заметил, что поверхность воды гладкая как штиль, а грудь лежащей на дне вздымается с той же – только чуть-чуть помедленнее, – периодичностью что и у него, три минуты назад…

Гиганта переполняли противоречивые эмоции. С одной стороны, его атаковал шквал воплей: «ВЫНИМАЙ ЕЁ ИЗ ВОДЫ, ТУПИЦА!!!» в то время как с другой раздавалось: «ДАЖЕ НЕ ДУМАЙ КАСАТЬСЯ ЕЁ!!!».

…Затем, между этими двумя шквалами появилась трещина, которая переросла в ущелье, являвшее собой непонимание… Почему он так боится дотронуться до неё?..

Глава 3

1

[ ]/[ ]/[ ]

03:00AM

Уже наступивший понедельник пусть и слабо, но едко, отравлял самочувствие Гиганта. С первого по двенадцатый класс, он не любил понедельники исключительно из-за надобности начинать учебную неделю. Где-то к классу третьему, у него развилась настоящая фобия на понедельники и будние дни в принципе. Даже пятница, которая одним своим наступлением наполняла сердца многих, радостным настроем: «Последний рывок», для Гиганта была скорее финальным забегом перед неизбежным прыжком в яму с кипящей сталью. Полностью успокоиться он мог только, придя домой и убедившись, что мышка от компьютера в его правой руке более чем реальна.

…Из динамика доносился альбом «Low» Дэвида Боуи. Сейчас, Мамона пусть и продолжал отвыкать от мысли, что рабочие понедельники для него превратились в рабочие среды, неприятным осадком, из головы всё не пропадало лицо женщины, лежавшей в мутной луже, которая чуть ли не напором выходила из ванной и тянулась до самой середины коридора.

В тот момент, Гиганту показалось, что её врождённая, почти молочная кожа, стала мертвенно-бледной. Именно в тот момент он впервые увидел её вены и пульсирующие жилы на шее и лбу. Она задыхалась и тем же заразила его… к счастью, на более короткое время. Мамона был не из тех, кто после происшествия думал «А если бы…». Но теперь, он всеми силами пытался отогнать мысль о возможном исходе, если бы её погружение в его ванной не произвело на него такое впечатление…

Мамона повернулся на другой бок и едва не простонал. Ему так хотелось, чтобы она была здесь, рядом с ним… Сейчас, в довершении всем роящимся в голове размышлениям, он вспоминал свою бывшую девушку, которая страдала хронической депрессией и редко, когда безболезненно, оставалась дома наедине с собой…

«Прогоняй это дерьмо из головы, нытик» – закостенелая фраза папы, которого она похоже тоже бесила, но он повторял её как мантру либо из вредности, либо из лени придумать что-то новое. Теперь, Мамона часто пользовался этой фразой, и она на удивление помогала ему… или, ему хотелось так думать…

Он потянулся к своему новенькому «Samsung Galaxy S10» и миновав уведомления и рассылки, склонил палец над мессенджером. Он пытался вспомнить, в какие дни она посещает пары и в какие дни она становится «закрытой».

…Как назло, он ничего не мог припомнить и просто отложил телефон, сдерживаясь чтобы не запустить его в стену. На короткое мгновение он представил, как она смотрит на него обиженным и злым взглядом, вопрошающим «Почему ты считаешь меня беспомощной?..».

«Может потому, что ты сегодня почти задохнулась собственной блевотиной?!.. – мысленно отвечал Мамона вопросом на вопрос, – Может потому, что ты решила сделать посмертный трибьют Джону, мать его, Бонэму?!..».

Гигант закусил губу и раздосадовано ударил подушку. Он сам не понимал почему так разволновался. Такие всплески он называл «искренним переживанием» и ловил себя на мысли что это слишком завуалированное чувство, которого он так избегает уже два с половиной года… Любовь.

Это была не романтическая любовь, которую он испытывал к той, брюнетке с зелёно-карими глазами и татуировкой розы на правом виске, который – как говорила обладательница, – «Был пострижен электрическим током». Гигант любил красно-чёрную розу и был счастлив взаимности… они познакомились на спортивном кружке в университете, на котором Мамона решил попробовать себя в плавании. Помимо него, из парней туда ходили ещё четверо, двое из которых были французами, один испанец и один британец, который, как понял Мамона, встречался с испанцем.

Он запомнил имя только одного француза, которого, вроде бы… звали Джорг, но фамилии он не называл. Мамона тогда отметил про себя, что Джорг, будучи французом, говорит со слабо заметным, но всё же акцентом… Правда, Мамона так и не понял каким именно, но он точно запомнил, что в нём слышались нотки немецкого, но не hochdeutsch, а какого-то другого…

Мамона не пытался углубляться в это и просто посещал кружок плавания, чтобы не выбираться в Гамбург, на озеро Альстер, куда он обычно уезжал между будними и выходным днями… И вот, именно там, на этом самом кружке, одним майским вторником, он познакомился с девушкой со второго курса, медицинского факультета.

2

[ ]/[ ]/[ ]

01:33PM

Отказавшись от предложения Джерта Имхофа, прийти на вечеринку в общежитие, Мамона предвкушал сегодняшние занятия, запирая шкафчик с верхней одеждой. Пусть его расшибёт молния прямо сейчас, если он знал, что ещё четверо парней, среди общего числа – которых, ему успешно удавалось теряться, – согласятся на предложение Джерта Имхофа и пропустят вторничные занятия.

«Чтоб они подавились своим пивом!» – авансом проклинал уже (авансом) бывших соратников Мамона. С одной стороны, он с ними никак не коммуницировал и не ставил их в курс дела о своей стеснительности и нелюбви к женским взглядам… но ему всё равно было обидно, пусть он и понимал, что лишь попусту тратит нервы… Бело-серая раздевалка давила на Гиганта, а освещение выжигало глаза. Он побыстрее хотел окунуться в бассейн, наполненный прохладной водой и хлоркой.

Мамона посмотрелся в зеркало и увидев своё отражение, немного сбавил обороты и перестал злиться на весь белый свет, за то, что его не озвученные требования не были выполнены. В такой смене настроения, ему помог собственный внешний вид. Он стремительно рос и уже вытянулся на сто восемьдесят пять сантиметров. «Дальше, больше.» – сказал он про себя и, кинув быстрый взгляд на часы, побрёл к бассейну.

Он почему-то не любил тот корпус, где находился бассейн, но вспоминая Гамбург, он быстро успокаивался. Наверняка инструктор Кёхлер уже начинает подготовку к занятиям, а те семь девушек, – три из которых, как он понял, были с факультета католической теологии, ещё три, с протестантской, и одна с медицинского. «Что ж, Господа восхвалят большинство, но к жизни вернётся лишь одна», – тихо мирно разминаются.

Подходя к нужному помещению, Мамона радовался, что сегодня так мало людей. Обычно сюда приходят несколько человек, но только не во вторник… Открыв дверь, Мамона удивлённо оглядел помещение, испытав уже привычный, но от того не менее неприятный дискомфорт.

В помещении помимо него была только инструктор Амелинда Кёхлер и девушка с бритым виском, на котором красовалась роза с переливающимся красным и чёрным…

Бассейн должен будет пройти реконструкцию, в скором времени, но пока что, Мамона оставался свидетелем нового, лишь на вид, помещения. Высокий потолок и трибуны по правую сторону нервировали, пусть и были пусты, а потолок вовсе был дальше небес… Снова посмотрев на инструктора и незнакомку, Мамона понадеялся, что его растерянность и подступающее раздражение, никто из них не заметил.

Он подошёл к ним и, поздоровавшись, спросил у инструктора:

– А где остальные?

Амелинда посмотрела на него гордым взглядом, будто он только что проплыл отведённое расстояние наполовину меньше назначенного времени. Выждав странную паузу, инструктор выдохнула и, уже ухмыляясь, ответила:

– Джерт-весельчак-Имхоф соблазнил почти всех моих пловцов, но похоже вы – она мельком бросила взгляд на девушку, – не фанаты выпить пива и отдохнуть перед трудовым буднями?..

Мамона на какое-то мгновение почувствовал себя чудовищно неловко, понимая, что сегодня, он и девушка с розой на выбритом виске, будут делить этот бассейн за игрой или – «Только не это…», – вместе что-то придумывать.

«Да вы издеваетесь надо мной мать вашу?..» – возмущался про себя Мамона.

– Мне больше нравится брасс, нежели Гозе19. – нарочито позитивно ответил Гигант.

Инструктор кротко посмеялась и сказала:

– Что ж, начинайте разминку и выбирайте между собой, чем будете сегодня заниматься. Если ничего не придумаете, будем плавать баттерфляем, пока в этом бассейне – она кивнула головой вправо, – не пропадёт вода.

Женщина отошла к трибунам, и оставила студентов наедине.

Мамона почувствовал, как под шапочкой собирается пот, с аппетитом кусающий его голову. Переведя взгляд на девушку, Мамона сжал челюсть чтобы не издать серию из «ай».

– Ну что, разомнёмся? – убедительно весёлым тоном, спросил Мамона.

Девушка посмотрела на него и, ухмыльнувшись, как инструктор, секундой раннее, ответила:

– Любишь брасс? Готова поспорить у тебя не хватит сил обогнать меня.

Мамона не успел обработать ответ как почувствовал лёгкий толчок кулаком в грудь. Девушка была ниже его всего на голову, и вполне логично что для неё брасс, это более привычный стиль, нежели баттерфляй, – который так любит Амелинда Кёхлер, – или кроль, от которого Мамона всё ещё не отвык…

Он смотрел вслед девушке, которая, почти переходя на бег, отошла к своей линии старта. Затем, он перевёл взгляд на сидевшую на нижней линии трибун инструктора, которая, похоже, едва сдерживала смех…

«Что ж, теперь ему не отвертеться.» – вероятно, думала она.

3

Закончив разминаться, Мамона подошёл к краю бассейна и натянул на глаза плавательные очки. Даже теперь, видя всё в более тёмном цвете, он жмурился от белого потолка.

Девушка, тем временем, уже находилась в полной боевой готовности. Амелинда Кёхлер стояла в углу бассейна, готовая дать команду.

Студенты встали в положение «На старт» и устремив взгляды вперёд, ждали команды.

Инструктор Кёхлер начала:

– Итак, плавание брассом, сто метров на первенство. По свистку ныряем и плывём до конца бассейна, после чего отталкиваемся от края и плывём в обратном направлении. Первым будет тот, кто коснётся края бассейна обеими руками.

Выждав двухсекундную паузу, инструктор спросила:

– Готовы?

Пловцы синхронно ответили «да» и, как показалось Гиганту, дрогнул только он.

– Милый мой, не дрожи, вода под стать тебе.

«Не показалось…».

– Итак, Три… Два… Один!

Свисток.

Мамона нырнул с таким рвением, что уже готовился услышать «фальц-старт», но, с небольшим усилием, не останавливаясь на раздумья, поплыл вперёд.

Первые сорок метров он не мог смотреть, на какой позиции находится, но уже приближаясь к половине бассейна, он выцепил взглядом правую сторону и в ужасе обнаружил, что отстаёт от соперницы на десять метров.

Он направил всю концентрацию в тело и загрёб руками с большей скоростью, чувствуя себя лягушкой под спидами… Кротко усмехнувшись про себя от ассоциации, он вспомнил песню группы Die Krupps и почувствовал, как руки и ноги начали ускоряться.

Переулочный канат был для Гиганта сродни колючей проволоке под напряжением, но несмотря на устрашающее и, крайне убедительное сравнение, он всё ещё чувствовал, как его немного кренит в сторону. Скорость и ритм, засевший в голове делали своё дело, но длинный бассейн начинал качаться как ванна в океане и несмотря на хорошую координацию, которую Мамона довёл до совершенства, занимаясь плаванием, его начало потряхивать… Подавшись вправо, он почувствовал, как вода вокруг утепляется и пусть это была лишь иллюзия, он снова поплыл прямо…

Тем временем, соперница приближалась к последним десяти метрам, а Мамона, только-только начал хлестать её по пяткам. Он ускорился почти до предела и поравнялся с красно-чёрной розой, таким образом, что его голова была на одном уровне с её бёдрами.

«Тебя Нереиды плавать учили?..» – думал Мамона, всё ещё чувствуя себя лягушкой под спидами.

Он увидел, как девушка уже разворачивается и плывёт ему навстречу. Добив последние пять метров, Мамона коснулся края бассейна и, развернувшись, ринулся в обратном направлении.

«…Похоже, она вообще не напрягается!..».

В ушах стояла стена брызг и собственного дыхания. Слева, Мамона слышал только водяные всплески. Он ни разу за эти сто метров не видел, чтобы красно-чёрная роза меняла положение головы. Пусть это и было образцовым брассом, но Мамона не мог взять в толк, как ей удаётся плыть, точно заведённая лодка…

Мамона чувствовал поражение уже сейчас… Однако, сдаваться он не собирался.

Заместо Юргена Энглера, в ритм-машину ворвался Макс Кавалера с ускоренной – казалось, именно для этого случая, – версией песни «Attitude».

Мамона постепенно догонял свою соперницу и рывком достигнув положения «ноздря в ноздрю», почувствовал, как из груди беззвучно вырвался, синхронно с Максом Кавалерой рёв, а в руки поступил адреналин. Ноги уже на автомате двигались подобно всё той же нездоровой лягушке.

Мамона увидел, что до финиша осталось чуть меньше… примерно тридцати метров. Вместо «Can you take it?», он слышал «Can you do that?». Теперь, Кавалера поменял для него и текст песни.

«Спасибо» – мысленно поблагодарил Макса Гигант и продолжил плыть вперёд, уже обогнав красно-чёрную розу.

До конца заплыва и победы, Гиганта отделяло пятнадцать метров. Ритм в голове стал единым целым с силами и двигал тело вперёд.

«Do what you feel! Give me blood» – звучало в голове.

«Десять метров…».

Мамона видел, как инструктор с невозмутимым видом готовится нажать «стоп» на секундомере.

Девушка была позади.

«Я почти победил…».

«…Пять метров.».

Мамона уже вытянул руки…

«Give me Pain. These scars won’t heal»

…и резко остановился.

Он уставился в оставшиеся четыре метра воды перед собой и застыл на несколько секунд. Оглушительные брызги раздались за спиной и, долетая до него, всё быстрее уносили его из этого места…

Он слышал дождь. Громкий дождь и раскаты грома, которые синхронизировались с всплесками и теперь били его по всему телу. Он не успел увидеть перед собой более-менее чёткие очертания, как услышал оглушающий свист, как ему показалось, над ухом…

Он поднял свои черепашье глазки на инструктора и чувствуя, как по телу прокатывается шторм стыда, подался вперёд и коснулся конца бассейна. Он проиграл, но сейчас ему было не до гонки… В его голове застряли слова: «These scars won’t heal».

Макс Кавалера в голове уже вопил, но продолжал повторять эту строчку… Затем, закономерно, песня подошла к концу и Мамона окончательно пришёл в себя.

Он смотрел на недоумённые взгляды инструкторши и девушки, на чьём выбритом затылке, под шапочкой, была татуировка розы с переливающимся красным и чёрным.

Его губы онемели… Гиганта успокаивала мысль, что его слёзы сейчас закрывают очки.

– Что-то я сегодня не в форме… – рассеяно выдавил он.

– Почему ты остановился перед финишем?!.. – с недоумением и нотками грусти, спросила инструктор Кёхлер.

– Не знаю… – он вылез из воды, – Я хочу закончить занятия.

Он подошёл к сопернице и показав большой палец, сказал:

– Молодец, уделала чемпиона группы. Мои поздравления!

На последнем слове его голос едва не дрогнул. Амелинда хотела остановить его, но решительность проигравшего пригвоздила её к резиновому покрытию и наполнила руки свинцом, а рот водой.

Девушка же, с искренним недоумением на лице, кричащим на нём же вопросом: «Что это было?», проводила проигравшего взглядом до выхода и, как только звук захлопнувшейся двери раскатился по помещению подобно грому, они, вместе с инструктором, вышли из общего оцепенения.

4

03:09PM

Если бы он любил алкоголь, он сейчас напивался бы до беспамятства.

Ему было одновременно жутко неловко и до боли в груди страшно, когда в его мозг основательно вонзилась строчка «These scars won’t heal» из песни «Attitude» группы Sepultura.

С одной стороны, перевод мог и подойти под ситуацию в бассейне, но Гигант был абсолютно здоров и не подвержен травмам… Ему уже было плевать на поражение той, чьё лицо он запомнил хуже татуировки. Казалось, эта роза покрыла собой его мозг и впрыскивала своим градиентным переливанием красного и чёрного, фразу: «These scars won’t heal».

Мамона сидел в кофейне «Coffee Fellows», которая находилась по правую сторону от университета, через дорогу… и к несчастью, Мамона видел то место, откуда, чуть больше часа назад, поспешно ретировался…

Перед ним был кружка эспрессо, которая уже шестикратно отправляла содержимое себя в желудок клиента. Мамона просто хотел, как следует взбодриться после мозговой встряски, чтобы затем сесть в автобус и вернуться домой… а потом завалиться в кровать и дожидаться среды, которая теперь заменяла понедельник.

Он осмотрел кофейню. Графитовые стены, типичного дизайна стойка, и несколько столиков в другой части помещения, были заняты одним гиком и двумя парами, одна из которых, состояла из двух женщин… Мамона зажмурился и быстро открыв глаза, залпом осушил кружку с эспрессо. Поморщившись от горькости, он снова зажмурился и, когда снова открыл глаза, остолбенел на месте, рефлекторно сдержав рвоту, не прикрыв рта.

Красно-чёрная роза стояла напротив его столика и, с каменным лицом, всё-таки пропускающим нотки беспокойства, спросила, указывая взглядом на стул:

– Можно?

Гигант не понял, то ли это официант поставил напиток на соседний стол, то ли это его сердце рухнуло куда-то в глубь. Тщетно сохраняя самообладание, он жестом разрешил бывшей сопернице сесть, а сам попытался сделать вид, словно увидел старого знакомого… но ничего из этого не вышло.

Девушка дождалась официанта и заказала эспрессо-коретто, отчего Мамона также не слабо удивился, хотя не понял, что такого в том, что его – уже бывшая, – соперница заказывает себе эспрессо приправленный коньяком?..

«Меня сейчас удивит даже новость о том, что на дворе весна…» – подумал Мамона и сглотнул.

Не сильно противясь, он посмотрел на девушку пристальнее обычного. Она выглядела ещё привлекательнее, чем в бассейне. Хотя, в бассейне Гиганта больше волновало, почему там так мало людей… здесь же его глаза принялись разглядывать внешность девушки, уже практически бесстрашно. Одета она была в бордовую кожаную куртку и футболку с принтом альбома «Elephant», группы The White Stripes. Также, на ней, вроде бы были джинсы и… «…вроде, серо-белые кроссовки.».

Мысленно оценив одежду девушки, Мамона принялся разглядывать её волосы, которые притягивали взгляд своими зелёными прядями, гармонируя с основным тёмно-каштановым цветом. Та самая тату была очень экстравагантным решением, как и выбритый под чистую, участок головы от правого виска, до того места, где постепенно начинается середина затылка…

Официант приближался к столику. Мамона смотрел на него, и, боковым взглядом, пытался сосредоточиться на глазах девушки.

«Карего цвета, не очень большие и не очень маленькие, выпуклые, очень выразительные и также, как и всё остальное, идеально вписывающиеся во внешность этой пловчихи…».

– Возможно это не моё дело, но почему ты поддался мне? – спросила девушка.

Мамона дёрнулся, но девушка, похоже, этого не заметила… Он тихо выдохнул…

– Поддался? – переспросил он, подавляя нервозность.

– Ну а как это ещё назвать? Лучший пловец факультета поддаётся девушке, которая взяла его на слабо и в итоге выиграла только после того как он остановился в пяти метрах от финиша…

Мамона почувствовал жжение в желудке и горле от переизбытка эспрессо, которое соединилось с нервозностью.

Официант поставил эспрессо приправленный коньяком, и девушка поблагодарила его.

– У меня… резко пропала энергия… – отвечал Мамона, подбирая слова как участник выступления, забывший текст, – …сам не понимаю, что на меня нашло.

– Звучит неубедительно… – ответила девушка с тенью насмешки.

– Да хватит тебе! Просто не рассчитал силы и оплошал.

– Как же ты их не рассчитал, что не смог доплыть пять метров, уверенно двигаясь до этого?

Гигант незаметно сжал губы и отметил что пловчиха разговаривает с ним также, как он начал разговаривать с мамой, после смерти папы.

– Shit happens… – ответил Гигант.

Девушка тихо засмеялась.

– О’кееей. – ответила она, протягивая каждый слог.

Теперь, пусть и очень кисло, улыбался он.

– Пришла чтобы посмеяться над проигравшим? – спросил Мамона с лёгкой ухмылкой.

Улыбаться полностью, он не хотел.

– Это было придаточное. Главенствующую позицию занимало моё желание, познакомиться с затворником, которого я знаю с детского сада.

Девушка отпила из кружки и посмотрела в глаза собеседника, над одним из которых медленно поднималась бровь.

– Да-да, видимся мы с тобой уже порядка… сколько тебе лет?

– Двадцать два… – ответил Мамона, с недоверием в голосе.

– Да, видимся мы с тобой уже около семнадцати лет. Мы ходили в один сад, в одну школу и о чудо, – она откинулась на спинку стула, – ходим в один университет.

Мамона облизнул губы… Что-то в пловчихе показалось ему знакомо.

«Она так похожа на маму, особенно эти глаза…».

– Miracles happen… – ответил Мамона.

Девушка широко улыбнулась.

– Это действительно чудо. – продолжал Гигант, изобразив сдержанный интерес – Потому что я помню каждого бывшего однокашника… ну с детского сада не всех, так как я его не любил, но это было лучше, чем Kinderkrippe20 или Tagesmutter21!..

Последние слова, Мамона произносил с отвращением.

– Я была незаметной… Слушаешь TON? – спросила девушка, смотря на грудь собеседника.

Он сбился со счёта, сколько раз за последние пару минут растерялся.

– Et cetĕra… – ответил Гигант.

Девушка нахмурила брови и нарочито задумчиво закатила глаза. Затем, снова широко улыбнулась и указала на собеседника пальцем.

– Лингвист?

Мамона быстро попытался нащупать связь между парой тройкой произнесённых им фраз, которые использует каждый первый и лингвистикой.

– Просто ты говоришь без акцента. – словно прочтя на лице недоумение, пояснила девушка.

– Несмотря на то, что эти фразы очень популярны, ты угадала мой факультет.

Пловчиха вскинула брови. Мамона отметил про себя, что выглядело это слегка фальшиво.

– Miracles happen! – широко раскрыв глаза и улыбаясь, сказала девушка.

Он ухмыльнулся.

– Чем занимаешься помимо зубрёжки языков? – спросила она.

Едва уловив суть вопроса, Мамона заказал то же что и пловчиха и принялся в своей типичной манере рассказывать о себе… Он находил общение с красно-чёрной розой на удивление приятным и после пары удачных шуток, он окончательно перестал едва заметно елозить по стулу.

…После своего рассказа он задал такой же вопрос собеседнице. В отличии от его монолога, девушка рассказывала о себе в отстранённом ключе, из-за чего Гиганту в некоторых моментах казалось, что она ведёт рассказ от третьего лица только что придуманного человека.

Под конец беседы, Гигант отметил что жизнь у пловчихи не очень богата на яркие события как приятного, так и плохого содержания. Он чувствовал, как внутри растёт зудящий шар, напичканный подозрениями в духе: «Она чего-то недоговаривает»; «Вот так просто оборваться на середине истории?..»; «Как это вообще связано?..».

Гигант посмотрел на дисплей своего мобильника.

«Судя по времени, я здесь уже час…».

– Куда-то торопишься? – наигранным тоном спросила девушка.

Мамона поднял глаза и только сейчас заметил её правильные черты лица, от которых у него стало тепло на сердце.

«Со мной разговаривает такая красивая девушка. Miracles do happen!22..».

– Через полчаса у меня автобус, нужно ещё зайти в несколько магазинов… – будничным тоном ответил он.

Пловчиха надула губки. Гигант же, едва удержался чтобы не захохотать.

– О’кееей – снова протягивая каждый слог, ответила девушка, но уже раздосадованным тоном.

Гигант в третий раз почувствовал фальшь в голосе собеседницы.

5

Когда они вышли из кафе, Мамона обернулся и убедился, что автобус уже подъезжает к остановке, до которой было порядка ста метров. Плевать что его автобус был только через три часа… «…главное, чтобы эта липучка не захотела поехать со мной.».

– Ну, я пойду. – сказал он, развернувшись.

Девушка подняла кулак костяшками вперёд. Мамона сделал тоже самое и они стукнулись.

– В следующий раз наберись сил, ведь мы поплывём не только на глазах инструктора Кёхлер. – с задором в голосе сказала девушка и, развернувшись, направилась в сторону Jenseitsstraße…

– А, кстати… – не сделав и пяти шагов, девушка обернулась, – Меня зовут Камилла. Камилла Блок.

Произнося имя и фамилию, девушка встала в стойку Джеймса Бонда и, нарочито посерьёзнела. Продолжалось это не больше пяти секунд, по окончанию которых, Камилла двинулась в раннее намеченном направлении.

Мамона ещё несколько секунд провожал Камиллу взглядом.

«Сколько же фальши… но зачем?». Он подумал, что больше не хочет общаться с Камиллой… но не успел окончательно обдумать своё решение, потому что вспомнил про автобус и про то, что врать надо до конца и с уверенностью в движениях, мимике и голосе…

6

03:24PM

Мамона очень хотел узнать где сейчас Камилла. Конечно, он не был готов отдать за это всё что у него есть… он испытывал к Камилле помимо любви ещё одно странное чувство, которому до сих пор не мог дать название.

Он уже неоднократно видел сходство Камиллы с мамой.

«Эти глаза…»; «…Это тело…».

Последнее, ему пришло в голову только что… пусть он и видел маму голой, но это было один раз, со спины и то, это было случайно!.. Тело Камиллы же, он видел вплотную и чувствовал его…

Теперь, Мамона задумался ещё больше.

Он почему-то был уверен, что знал тело мамы так же хорошо, как и тело Камиллы… «…но каким нахуй образом?!!». С Камиллой, ответ был простой – они часто занимались сексом. С мамой, было сложнее. Даже мысленно представив секс с ней, в голове Гиганта возникали десятки неточностей в размере бёдер, груди, гладкости кожи, комплекции, ощущений…

Он громко выругался… но мысли этим, он не отогнал.

Представление о том, как он занимается сексом с матерью было довольно ярким и Мамона соврал бы с три короба если бы сказал, что никогда не представлял это ранее. Мама выглядела моложе своих лет и не была обделена природой вообще нигде… Немаловажную роль играл также тот факт, что мама почти всегда ходила без лифчика, в футболке и шортах.

«Великолепный сюжет для порно в жанре «Инцест» и «Милфы» но блять, это не смешно!!!».

Мамона перестал сопротивляться, так как в мыслях сейчас происходило самое интересное. Он представлял, как делит кровать с мамой и Камиллой…

«Ну хватит уже!»

…как слышит их стоны…

«Хватит думать об этом мать твою!!!»

…они просят его не останавливаться….

«ЗАТКНИСЬ НАХРЕН!!!»

…Кадр поменялся, теперь он занимается сексом с мамой на кресле. Она сверху…

«ПОЖАЛУЙСТА ХВАТИТ!!!»

…четвёртый размер груди и возбуждающая улыбка матери приближают его к окончанию соития…

«Да чтоб тебя, сука…».

Он вцепился в простыни, сопротивляясь желанию подрочить.

– Oh yeah son, I like it so much, I like it so much… *громкий стон*.

«МАМА МАТЬ ТВОЮ, ОТКУДА ТЫ ЗНАЕШЬ АНГЛИЙСКИЙ?!!»

…теперь он подхватывает стон матери и переходя на рёв кончает внутрь…

«СУКА НУ НЕЕЕЕЕЕЕТ!!!»

Мама удивлённо и наигранно смотрит на сына…

– Шалунишка, оплодотворил мамочку и лежит довольный…

«НЕТ-НЕТ-НЕТ НЕ НАДО!!!»

…Она встаёт и проводит ладонью по промежности…

«НЕЕЕ-ЕЕЕЕ-ЕЕЕЕЕЕТ!!!»

…она слизывает сперму с пальцев и оставив кончик одного на губах, игриво подмигивает сыну…

…Этот самый сын почти взлетел над кроватью и завопил во всю глотку:

– НЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ!!!!!

Одеяло вспорхнуло и упало сначала в конец кровати, затем на пол. Гигант знал, что после продолжительного целибата, у него начинается ломка, а после сопротивления эротическим фантазиям, подкашиваются ноги и слегка трясутся руки… но сейчас он чувствовал, как всё его тело горит. Горит от злости и возбуждения.

Самовоспроизводящееся порно поменяло партнёршу. Теперь вместо мамы, на члене благ земных, прыгала Камилла.

Хуманизация термина из Евангелие, видел эту сцену скомкано, так как она в отличии от первой была на самом деле… оно помнит её подтянутое тело, грудь второго размера и лицо – прямо как у ма… – во время оргазма…

Гигант ударил себя по лицу отчего, глаза в секунду намокли.

В динамике играла «African Night Flight» от Дэвида Боуи.

Мамона повернулся на звук… Он всё ещё чувствовал, что его член просится в добрые руки из тряпочного плена.

«Нет, я вынесу!..» – повторял он себе, приводя в порядок дыхание.

«…Она сверху…»; «…Игривая улыбка…»; «…Стоны…»; «…Её пальцы в твоей сперме…».

Мамона с размаху стукнул подушку, едва не скользнув кулаком по прикроватной тумбочке.

– ПОХУЙ!!! – воскликнул он и полез в трусы.

7

04:09AM

Гигант хотел блевать и смеяться одновременно. При лучшем раскладе эти два желания могли слиться воедино и устроить ему весёлую ночку… Однако сейчас, он горько плакал. Плакал не потому что не смог удержаться перед фантазиями о сексе с мамой, – во время мастурбации перед глазами мелькало её бледное лицо, перед её последним выстрелом, – он плакал, потому что был истощён.

Если после секса он лежал в обнимку с партнёршей – последние три месяца это была она, – то сейчас, он мог обнять разве что подушку, которая была всё ещё обижена на него, после того шквала ударов, без объяснения причины…

Истощение носило больше ментальный характер. Оно буквально отрезало Гиганту желание взаимодействовать с внешним и своим, внутреннем миром. Сейчас он смотрел мокрыми глазами в белый потолок и видел в нём океан молока, пахнущего смегмой и по консистенции напоминавшего гной. Маленькие лужицы, от стекающих слёз, ассоциировались с купанием во фритюре, а сбивчивое истеричное дыхание с побегом от стаи бешеных собак…

В динамике теперь играл альбом «Reinventing the Steel» группы Pantera. Пусть и отдалённо, но это радовало. Гиганту нисколько не нравилась перспектива плакать под «Low»; “Heroes” или «Station to Station», не говоря уже об альбомах Tin Machine.

…Руки дёргались, а ноги налились холодным сиропом, растекающемся по всему телу, иногда провоцируя судороги. Если бы пять лет назад Гиганту сказали, что после дрочки – неважно на кого, – он будет чувствовать себя так, будто прячется под кроватью от всех брошенных «BKA23» сил на его поимку, он бы смог неплохо накачать пресс от смеха…

Но сейчас живот надрывал кто-то другой. Тот, кто наблюдает за ним – а Гигант знал, что за ним кто-то или что-то наблюдает, – и жалеет, что не заключил с ним спор: «После дрочки ты будешь думать, что у тебя лихорадка.».

Играла «It Makes the Disappear».

…Мамона облизнул губы и почувствовал на языке безвкусие… и медь. Безвкусие напомнило ему несколько эпизодов из детства, когда он съедал столовую ложку барсучьего жира, после чего запивал это крепким чёрным чаем и из-за всех сил старался не рыгать и случайно не срыгнуть то, что проглотил. В один из таких эпизодов он всё-таки рыгнул и сдержал самый сильный напор рвоты в своей жизни…

Медный привкус был понятен, но от того не менее странен. Либо Гигант прокусил губу, либо она треснула от сухости… «…но медь на вкус была слишком… сладкой?..».

Мамона сглотнул и посмотрел на часы. Какое счастье что сегодня ему никуда не надо, и он может валяться в кровати… ещё двое суток…

Он вспомнил её и фритюрное масло снова начало растекаться по затылку и впитываться в простыни. Мамона чувствовал, что она ему сейчас необходима, но написать ей просто не было сил. Частично, он чувствовал себя обузой, что ещё больше усиливало нежелание открыть мессенджер…

Сколько бы она не говорила ему, что всегда рада ему и обузой он не является, он не верил. Это его бесило… и одновременно тешило одну из гнилых составляющих его личности, а именно, жалость к себе.

Он «унаследовал» это от папы. Тот любил сделать что-то само собой разумеющееся и несколько лет восхвалять себя, одновременно повторяя: «Я слишком много сил потратил на то, чтобы приготовить курицу, поэтому ещё как минимум три года я не притронусь к свиным рёбрышкам!» или «Что значит купи машину? Я девяносто дней назад купил микроволновку, вам что мало?!..».

…Мамона поцарапал себе грудь, и только тогда, немного успокоился…

8

Мартовское утро обещало быть холодным. По окнам стекали капли ночного дождика… Внезапно, Мамона ощутил прилив сил. Он не успел подумать, что это мог быть короткий приступ эйфории, как уже натягивал на себя спортивные штаны и кофту с изображением «Op under Fjeldet toner en Lur24» на голое тело.

Телефон разразился короткой вибрацией, но Гигант не обратил на это ни малейшего внимания. Он чувствовал, что ему жизненно необходимо выбежать на улицу и дойти до большого луга, располагавшегося вдоль южной части посёлка…

Он чувствовал себя христианином, заставшим пришествие Иисуса, пусть и не веря в него. Определённо, будь он верующим, он бы восхвалил Господа… или его сына… или их обоих.

Телефон снова завибрировал. На этот раз, Мамона подошёл к нему, но не захотел узнать, кто ему пишет на E-Mail или в Telegram.

«Просто уведомления из соц. сетей.» – молнией пролетела мысль.

Он зашёл в Spotify и нажал на EP «Kénôse» группы Deathspell Omega.

Теперь он не сомневался, что неожиданный прилив жизненных сил, это не эйфория, а внезапно прорвавшаяся плотина, из которой, с оглушающими всплесками и грохотом, высвободился серотонин и дофамин…

Мамона вытащил из верхнего ящика прикроватной тумбочки Bluetooth-наушники и забросил их в карман штанов вместе с телефоном.

Фил Ансельмо говорил что-то о любви и губах, но Мамона не слушал.

Он спешил.

9

04:13AM

Мамона стоял у двери, словно ожидал свистка и команды «Марш!», так же, как и в тот майский день, когда он внезапно – в первую очередь для Камиллы и инструктора Кёхлер, – проиграл заплыв и остановился в пяти метрах от финиша. Тогда его решимость граничила с возможностью познакомиться с девушкой, на чьём выбритом затылке красовалась тату прекрасной розы, переливающаяся тёмными тонами и создающая контраст яркости и черноты. Разумеется, он не планировал проигрывать. Он просто хотел подразнить её, но уже на старте понял, что работать поршнями придётся в полную силу…

Сейчас же, он чувствовал, как поршни тихо находятся на своей прежней позиции и дожидаются прилива… Прилива эйфории.

Это была не та эйфория, которую Мамона ощущал после периода сильной апатии на пару с подавленном настроением, которое, в свою очередь, стабильно корректировало весь жизненный распорядок по собственному желанию, не руководствуясь логикой или чем-то, имеющим обоснование в принципе. Тогда главенство брали чувства, сопровождаемые альбомом «CALIGULA», исполнительницы Lingua Ignota.

Сейчас было так же. Только Гигант знал, что совершит поступок, достойный как минимум похвалы и как максимум ремиссии. Думать об исцелении было равносильно тому, чтобы верить во «всемогущего Бога» или в то, что обидчикам воздастся…

Он прикусил губу и начал открывать замки. В голове было чисто как в коробке, до краёв наполненной чернотой… Эта чернота совмещала в себе сладость сна и боль внезапного пробуждения. В итоге выходило нечто такое, от чего в носоглотке становилось холодно, а в груди высвобождалось пространство под проглоченные слёзы…

Замки щёлкнули в последний раз. Мамона навалился на ручку и открыл дверь, выпадая во двор.

Вымощенная серым кирпичом дворовая площадка, почернела от начинающегося дождя. Внутри Гиганта горела уверенность, что моросящий дождь сейчас, станет ливнем позже…

Гигант толкнул дверь и услышал громкий стук, будто на скреплённую в несколько слоёв паутину из жести, упала массивная корова… Он обернулся и прошипел пару ласковых в адрес двери.

Замок каким-то образом вывернулся в обратную сторону, и теперь ригели стукались о дверную коробку, не давая двери закрыться.

Мамона на несколько секунд замешкал. Ему слышался, где-то в дали, мужской голос, который пел что-то на французском. Ещё ему по-прежнему казалось, что за ним следят… но не прямо, а откуда-то издалека.

«Большой Брат смотрит на тебя» – пусть фраза, зачастую, использовалась в другом ключе, Мамона часто повторял её про себя, когда его настигала мания преследования…

Дверь медленно раскачивалась вперёд-назад. …Гигант достал ключ и провернул замок влево, после чего, ригели пропали из виду.

Выдохнув, будто совершив что-то спасшее мир, Мамона снова навалился на дверь как магнит. Дверь не закрылась, хотя не было видно ничего, что могло ей в этом помешать… Мамона вспылил и стукнул дверь ногой. Та, рассекая воздух захлопнулась, с неприятным треском.

Грохот расплылся по посёлку, пародируя раскаты грома… Мамона не слышал небесного грохота, но вибрацию ощущал отчётливо, как и истошный вопль Кристин Хейтер.

Наконец, он выбежал со двора словно грабитель, не привлекающий к себе внимания и, выйдя на асфальт, начал разбегаться. К концу своей территории, он двигался уже в припрыжку. Мамона обожал так делать всё своё детство, отчасти потому, что никто из окружения так не умел и, ещё и потому, что это что-то активировало в нём. Что-то похожее на чувство резкой остановки при активации ручного тормоза.

Он «пропрыгал» шесть домов и уже приближался к перекрёстку. В голове, уже в жидком состоянии бултыхалась эйфория, стекая прямиком в грудь и разливаясь по грудной клетке как кровь. Мамона двигался вперёд и кротко посмеялся, представив лица внезапных прохожих, которые увидят надвигающийся на них, чёрный силуэт под два метра ростом…

Проскочив перекрёсток, Мамона захотел оглянуться, но списал ощущения «взгляда со стороны» на свою беспочвенную паранойю.

…Он совершенно забыл про свои Bluetooth-наушники. Мелодии сами играли в голове, сливаясь воедино. Ритм блэк-метал композиций смешивался с поп-музыкой, рэпом, индастриалом и классикой. Шлягеры сменяли этнические мотивы и подпитывали растекающуюся эйфорию, заставляя её светится точно фосфор. Короткий скрежет наждачной бумаги под ногами был частью всей этой анархкестры. Он не имел названия как жанр и описывался бы скорее, как «конкретная музыка» или сэмпл каких-нибудь «полевые фолк-записи».

Мамона добрался до дома откуда – как он понял и тут же забыл, – играл Жак Брель…

…Мотивы Lingua Ignota; Rotting Christ; Metallica; Behemoth; Queen; Caliban; Chelsea Grin; The Prodigy; Alice in Chains; Deathstars; и Heldmaschine, импульсами отдавались в конечности и наполняли их жизнью. Предвкушение чего-то грандиозного сливалось с засевшими мелодиями и доводило эйфорию до предела.

Мамона за долю секунды пересёк просёлочную дорогу, которая вела прямиком в лес, в восточной стороне и в город в западной, и, шаркнув ногой о землю полетел вниз, не сгибаясь… Приземление было безболезненным, что не отвлекало на раздумья «А не хрустнуло ли у меня ниже поясницы?..».

Кроссовки и концы штанин безнадёжно наполнились влагой. В некоторые короткие моменты, Гигант чувствовал, как в ногах раздаётся хлюпающий звук.

Теперь, под грудью охлаждались лёгкие. Холод на улице был далёким от мороза… всего шесть градусов тепла по шкале Цельсия. Всё пространство от глотки до, непосредственно, лёгких, медленно обрастало изнутри, застывающей жидкостью. Где-то больше, где-то меньше… Мамона хотел откашляться, но ноги уже перешли в режим «автомат». Поэтому, пришлось дожидаться конечной остановки…

Он остановился. Это далось ему нелегко, пусть тормозной путь и был всего пару метров. Из горла так и норовил выйти клубок воздуха, щекочущий гортань, но не подходящий под определение «отдышка» или «кашель». Чуть подгибаясь, Мамона осмотрелся.

«До восхода солнца ещё далеко…» – …но нынешнее освещение уже позволяло увидеть перед собой кусочек бездны, от которого веяло усыпляющим холодом.

10

Мамона прошёл небольшое расстояние влево и всмотрелся в темноту, что разлилась перед ним.

Бездна округлой формы выдавала в себе озеро. Капли изначально моросящего дождя стали более увесистыми, пусть и не перешли в полноценный дождь.

Мамона рухнул на колени и снова не почувствовал боли. Лишь короткий импульс ледяной волны в коленных чашечках.

Теперь вода виднелась отчётливо и… даже проглядывалось дно. Гиганту было не очень интересно, воображает он себе это или реально видит на дне чей-то силуэт…

Лицо источало жар и принимало холод. С носа не текло и пусть это всё было как минимум неестественно, Мамона полез в карман куртки.

Достав нож в форме когтя, он медленно прокрутил его в руке и скинул с лезвия чехол… Сталь, выкрашенная в чёрный цвет, облитая таким же чёрным пластиком под место рукоятки, стала продолжением руки.

Мамона переложил нож в левую руку и в его голове сложился пазл. Он снова загордился собой и, не выпуская нож, начал закасывать рукав на правой руке.

Вместо набирающего силу дождя ему слышалось начало «Alan’s Psychedelic Breakfast». Все эти звуки воды, шагов и слова о тостах, варенье, кофе… звук спичек, вспыхивающего огня и гитары… он видел перед собой только темноту, нож… и, бледную руку.

Не вдаваясь в долгие и неуместные рассуждения, Гигант коснулся кожи кончиком ножа и через долю секунды, вогнал его ровно до туда, где начиналась полноценная плоть.

В мысленном проигрывании раздался свист чайника…

«…да, он всё делает правильно.».

…Мамона повёл лезвие к груди, зная, что у локтевого сгиба он разожмёт пальцы и выпустит коготь, а дальше, произойдёт то, что должно.

Снова ласкающий слух гитарная мелодия и звук как кто-то поедает хлопья и запивает это то ли кофе, то ли чаем. Звуки завтракающего стали идеальным сопровождением не менее идеального движения лезвия. Кровь ровно покидала руку, стекая по ладони, доходя до среднего пальца и падая в озеро бездны. Боль была на грани терпимой и блаженной.

Дойдя до локтевого сгиба, Мамона выпустил коготь из рук и не сомневался, что лезвие покинет руку так же легко, как ломтик хлеба покидают тостер…

Он увидел, как полностью чёрное лезвие падает в такую же чёрную пустоту под мелодию из песни и шум дождя, который он уже не слышал… он закатил глаза и вскинул голову, так дёшево пародируя страдальца и так искренне пародируя человека, переполненного блаженного удовольствия.

Постояв так около минуты, он почувствовал, как к затылку более интенсивно приливает холод, а капли крови перестают капать с пальца. Прямо как в песне… приближался финал.

Лёд с затылка разлился по всей спине. Гигант знал, что резко выпрямился, однако, он не почувствовал, что его тело дёрнулось…

Он открыл глаза и увидел темноту, отдельную от той из которой пришёл.

Мелодия всё не выходила из головы. Он рассматривал окружавший его мрак с искреннем умилением, подобно маленькому ребёнку… он всё чувствовал, как маленький ребёнок.

Звуки, окружавшие его, заползали в уши, словно маленькие пауки и щекотали голову изнутри. В темноте он видел очертания вещей, от которых помимо умиления он чувствовал то, от чего намеревался когда-нибудь избавиться… ностальгия.

11

Ностальгия была ядом и самым настоящим искушением оглянуться назад, забыть нынешние проблемы и любоваться тем, как раньше было хорошо. Ностальгия провоцировала стагнацию, от которой у Гиганта буквально болели кости и зубы.

В окружающем его мраке чувствовался душновато-сладкий запах – и частично, привкус, – ностальгии по прошлому. Далёкому детству, когда палитра ощущений ещё не потускнела и не сократилась только до чёрного и белого.

Палитра была первой проблемой.

Разнообразие красок провоцировало на разнообразные эмоции. Эмоции смешивались, и в конечном итоге выдавали то же, что получится если смешать все цвета в палитре – дерьмо.

Изначально, Гиганту нужен был лишь один цвет, для жизненной гармонии.

Его нынешнее ментальное здоровье регулировалось только его собственными суждениями и никаким психологам, психиатрам и психотерапевтам, не удалось должным образом восстановить его. Потеря частей себя и заранее выросшее разочарование в будущем, крепли в ментальной атмосфере как дым из труб заводов и, из подсознания, отравляли сознание, откуда уже начинали втекать в вены, артерии и капилляры, пачкая кровь, как бензин воду…

Он поднял голову.

Перед ним была радуга. Только в ней были чистые цвета, которыми можно было броско и не вдаваясь в мелочность, описать ощущения… Радуга отличалась от его последождевого аналога в реальном мире.

Первым цветом был жёлтый.

То, что Гигант мог видеть при рождении, теперь тускнело и больше походило на белые простыни, пропитанные светлой мочой.

Этот цвет был мёртв, – на что указывал запах, – пусть и означал жизнь.

Вторым цветом шёл оранжевый.

«Послевкусие рождения.».

Более насыщенный цвет всегда нравился Гиганту гораздо больше ослепляющего жёлтого… но теперь, оранжевый стал похож на волдырь, появляющийся после ожога.

Волдырь, внутри которого жидкость имеет свойство разъедать и окислять.

Теперь, по запаху становилось ясно, что тот, кто обоссал простынь, явно пил по одному стакану воды в день…

Третьим цветом шёл зелёный.

Зелёный цвет быстро заменял красный, из-за яркой вспышки, который нёс цвет крови.

Зелёный цвет зарождал беспокойство, обусловленное правильностью. Он был как человечек в светофоре, который пусть и даёт тебе разрешение на шаг, но в то же время не сохраняет твою жизнь от внезапных «Mercedes-Benz» или «BMW» за углом.

Зелёный цвет был ненадёжен и годился только для ложа, которое станет для него единственным смягчением падения, после потери крови.

Четвёртый цвет – синий.

Синий цвет был лаской для взглядов меланхолии и, как следствие, лаской для тех, кто меланхолией страдает.

Гигант с наваждением вглядывался в синий цвет, который, невзирая на покрывающую его темноту, контрастно наполнялся густотой, в то время как ранее явившееся цвета, бессмысленно блестели.

Синий цвет внушал спокойствие для одних, и беспокойство для других. Тех, кто смотрел на тех, кто видел в этом цвете спокойствие.

«Синий…» – сказал Гигант делая акцент на «B» и «U»25.

Постепенно, радуга начала меркнуть, резко скрыв неосмотренные цвета и, словно с ехидной жестокостью, скрыв проигнорированные цвета.

Синева, тем временем, благоухала холодом.

Гигант приблизился к ней – или она к нему, – и коснулся…

Как только он это сделал, веки закрыли глазные яблоки не удосужившись предупредить об этом своего носителя.

Через несколько секунд, они также самопроизвольно открыли их и Гигант увидел коридор.

Коридор, в котором он был бесконечное количество раз и, который покинул для того, чтобы вновь вернутся… Только, ментально.

12

Он бегло осмотрелся.

Всё было точно так же, как и… пять лет назад.

Те же стены, на которые липла темнота дождливых месяцев и морального застоя. Та же атмосфера холода, заполняющего носоглотку и кусающая носовую полость, не давая сделать полный вдох. Та же женщина, стоявшая в гостиной и смотрящая себе в ноги.

Гигант медленно подошёл к ней и, не замечая, как часть дома позади постепенно распадается, коснулся ногой кресла.

Женщина смотрела своими большими, светлыми глазами в колени, на которых лежали исцарапанные ладони. Её волосы, похоже, только-только высохли. Тёмно-синяя – от воды, – футболка становилась светлее.

Мамона коснулся её плеча и ожидая, что рука провалится в пустоту, ужаснулся, когда ощутил под пальцами ткань…

Женщина подняла глаза и улыбнулась. Улыбнулась искренней материнской улыбкой, от которой Гиганту хотелось кричать. Она погладила руку сына и, бросив взгляд за спину, проговорила:

– …я не справилась, так ещё и тебя подставила…

После этих слов, Мамона обернулся и увидел, как вместо коридора появляется та самая чёрная бездна, что является озером, в котором была его кровь…

Он снова посмотрел на женщину и, не чувствуя, что его лицо что-то выражает… разорвался изнутри.

На несколько мгновений всё перед глазами было синим. Изначально густой синий, стал переходить в тёмно-синий… На границе этих превращений, Мамона почувствовал, как его затылок ударяется о что-то твёрдое и холодное.

13

Он попытался открыть глаза, но не поимев успеха, начал ждать, когда веки распахнуться сами собой.

Как только он об этом подумал, его глаза открылись, и он увидел перед собой реальный мир…

Теперь, дождь достиг своей нормы и стал полноценным. Гиганту потребовалось пару секунд – которые длились вечность, – чтобы разглядеть лицо стоявшего перед ним… силуэта.

Он понял, что находится во сне и закричал во всю мощь своих охлаждённых лёгких… и не переставал кричать, одновременно, стараясь присмотреться.

«…похоже этот человек держал у уха телефон…».

Гигант умолк и, не успев понять, что вместе с криком, выплюнул свои последние силы, потерял сознание.