Быть женщиной из писем бесплатное чтение

Севастополь. Когда-то давно

Молодая женщина смотрела в окно огромного дома. В саду, медленно, вместе с медсестрами ходили другие пациенты больницы. Она не могла называть это место никак иначе, как больница. А ведь она планировала все не так. Не страшно. Надо всего лишь переписать план. Переписать…

Соня и Ольга 2020. Калининград

В новую жизнь, Соня взяла с собой только два чемодана, старый ноутбук, который прошел с ней огонь воду и медные трубы, и любимую книгу рассказов О.Генри.

А также внушительный список долгов и один большой порок, но с ними Соня надеялась распрощаться навсегда. Обычно в книгах не раскрывают секреты героев на первых страницах, но так как в этой истории много действующих лиц, то истории некоторых из них можно рассказать сразу.

Можно было смело сказать, что вместе с двумя вполне себе физическими чемоданами, Софья несла еще один иллюзорный. С долгами, виной, памятью и всем тем, что каждый из нас носит с собой.

Соне недавно исполнилось сорок пять. И до начала всей этой истории у нее была удивительно насыщенная с точки зрения обычного обывателя, но крайне скучная с точки зрения ее семьи, жизнь.

Чуть более пяти лет Соня работала на руководящей должности в одной крупной компании, куда пробилась зубами и локтями, как хотели за нее бабушка и мама. Им, на тот момент очень хотелось иметь дома компактную и богатую акулу бизнеса. Еще у Софьи был отец, который появлялся на пороге их с мамой дома набегами, очаровательно улыбался, клялся в любви “своим женщинам”, государственному строю и налоговой инспекции (неизменно не платя при этом налоги). Отъедался, отсыпался и исчезал в неизвестном направлении вместе со всей найденной дома у семьи наличностью. Иногда он прихватывал кое-какие украшения, которые сам и дарил своим дамам в хорошие периоды. А потом приходили письма и долговые квитанции, и выяснялось, что про налоги он тоже отчаянно врал.

В такие минуты Соня вспоминала, что в университете собиралась строить карьеру в науке, и надо был ей там и оставаться. Смогла бы нырнуть с головой в историю каких-нибудь скифов и осталась бы там. Только пузырьки на поверхности современности. В год переезда, Софья провернула сразу несколько дел.

Выгорела на работе, получила тяжелую депрессию, долги, проиграв приличную сумму в казино, где она искала спасение от цифр на работе, приютила отца, после чего он исчез, прихватив все их с мамой украшения и Сонин рабочий ноутбук с документацией, и поняла, что жизнь нужно менять. Хотя вначале, как и полагается женщине, которая осознала, что она наделала со своей жизнью, Соня впала в совершенно непродуктивное отчаяние длиной в несколько месяцев. Больше она себе позволить не могла, нужно было зарабатывать деньги.

Они честно поделили с мамой чемоданы и разъехались в разные стороны как можно дальше от кредиторов отца.

Мама к сестре в Болгарию. Сейчас она вязала, работала в небольшом магазине рукоделия и ухаживала за садом, в котором каждому дереву и цветам дала имена-отчества.

Соня приехала в город, в котором не была ни разу, но всегда откладывала, «на потом» мечтая туда сбежать. Тайны древних племен, мрачные подземелья, янтарь, рыцари, кажется, так было написано в путеводителе, который она купила в магазине в аэропорту, провожая маму. На самом деле, Соня мечтала в свободное время ходить по городу до тех пор, пока в голове не станет тихо от физической усталости и еще жить где-то в центре, среди невысоких домов. Где вокруг нее всегда будет жизнь. В спальных районах любого большого города жизнь по ночам засыпает. И, кажется, что вокруг великаны играли в кубики, поставив один на другой. Только вместо букв алфавита и рисунков на кубиках – окна. И в них живут люди со своими новыми, яркими и чистыми жизнями. Хочешь – начинай ее с белого листа, придумав нового себя, с новыми привычками и возможностями, а хочешь – забери все, что нужно из прошлой жизни, поставь цветы на балконе, натяни веревки сушилки и вот уже вроде бы им не уходил никуда из старой жизни, только все вокруг новое, но уже привычное.

Софья хотела старой жизни. Она хотела дом, у которого было много хозяев и теперь будет она. Она хотела нарядных платьев, старого скрипучего кресла, старой посуды. Как если бы предметы, у которых было много своих жизней смогли бы доказать ей, что и ее жизнь никуда не делась и очень важная. У Сони появилась странная фобия: боязнь спальных районов. Ей хотелось жизни, в которой она сможет оставить след: дружить с соседями, сидеть во дворе на скамейке и читать книги на улице. И самое главное – деревья должны быть выше домов. Соне всегда невероятно везло в быту, повезло и здесь и ей удалось за сравнительно небольшие деньги снять квартиру в старом немецком доме, на две двухэтажные квартиры. С крошечной кухней, второй комнатой на чердаке-мансарде и гостиной. Но зато из ее комнаты был выход на открытый балкон, увитый диким виноградом.

На кухне, под столом кто-то оставил клетку с крысой и, когда Соня попыталась найти ее хозяев, оказалось, что ее оставили специально, хорошо, что Соня вселилась в этот дом чудом через день после того, как жильцы съехали. Хозяйка даже не успела там убраться и выкинуть крысу, и животное за это время не страдало от голода. Жильцы не захотели брать старую крысу в новую жизнь. А вот в новую-старую жизнь Сони она вписалась идеально.

Это было действительно счастливое стечение обстоятельств, потому что Хозяйка квартиры была патологической чистюлей и боялась грызунов. Поэтому крыса Дамба поселилась в квартире нелегально, если хозяйка говорила, что планирует зайти, Соня относила грызуна к себе на вторую работу или прятала в шкафу. Про себя Соня звала ее «санкционной». Зато Дамба приучила ее к режиму, и теперь Соня завтракала и ужинала в одно и тоже время, потому что крыса тоже любила трапезничать в это время и всегда так строго смотрела в тарелку к Соне, словно проверяла, правильно ли она питается. Скоро после переезда у них появился еще один «санкционный» сосед. Ольга. Ольга старалась притвориться тенью и улыбалась крайне редко, она хотела быть полезной, но пока не знала чем. Ольга жила на чердаке, ночуя на старом кресле-кровати и именно благодаря ей вся эта история и случилась. Соня пока не говорила, что они живут в квартире вдвоем. Отчего-то она немного побаивалась Хозяйки дома и старалась общаться с ней как можно меньше.

В отличие от Сони, Ольга оказалась в своей новой жизни с одним чемоданом и по-учительски связанной шпагатом стопкой книг. И ей тоже недавно исполнилось сорок пять.

Раньше она жила в такой же старой немецкой вилле только меньше размером, на одну семью, выше по улице и они с Соней подружились, познакомившись в первый день после переезда Сони в город К. , Ольга подсказала ей дорогу к магазину, а Соня показала ей кафе, где она работала по вечерам.

В день, когда Ольга поменяла свою жизнь Соня шла на вечернюю работу и остановилась, решив поздороваться с соседкой и случайно став свидетелем драмы.

– Тебе уже давно нужно было уйти, разве ты не понимаешь? Не дело это, жить так, ты нам мешаешь, – сказал немолодой мужчина и поставил чемодан Ольги перед ней прямо в лужу. Оглядываясь назад, Соня поняла, что она остановилась именно из-за этого равнодушного чемодана и лужи. Она ненавидела равнодушие.

Ольга стояла, держа стопку книг со все той же идеально прямой спиной, с которой шла всю жизнь и неподвижным взглядом смотрела перед собой сквозь ставшего ей внезапно чужим мужа. Вездесущие соседки, которые вроде бы только что шли по своим очень важным делам, тут же начали что-то возмущенно говорить, как будто вся эта сцена была затеяна специально для них, а Ольга неожиданно заметила Соню. Она стояла посреди дороги и смотрела на бывшую семью и спросила, глядя только на Соню, – ты тоже думаешь, что я мешаю всем и мне нужно уйти?

– Нет, – Соня взяла у Ольги стопку книг, а та подхватила чемодан, пошли. У меня на чердаке есть старый торшер с оранжевым абажуром и кресло-кровать. И невероятное количество книг. Меня можно сказать, что пустили в этот дом, с условием, что я разберу все эти книги и коробки. Тебя это не пугает?

– Это идеально, – без улыбки ответила Ольга.

– Тогда я тебя провожу и пойду на работу, а ты дальше занимайся спокойно своими делами, – решила Соня и проводила Ольгу в их теперь уже общий дом. Ранняя весна, это отличное время перемен для всех.

Когда она убежала Ольга села на стул и призналась крысе Дамбе, что даже и не знала раньше, что у нее могут быть «свои дела», ни работа, ни дом, ни семья, а именно дела для нее. Собственные. Хотя тайна, как и положено всем людям в ее возрасте у нее была. Ольга была уверена, что у всех людей к сорока годам должно быть по паре тайн за душой. А те, кто говорит, что у них их нет либо врут, либо еще не накопили. А она как-то отстала от всех, уверенная, что живет очень счастливой жизнью.

Почти всю свою жизнь Ольга работала на исследовательском судне. И когда уходила в плавание всегда знала, что ей есть куда возвращаться. Дом. Сначала там жила ее бабушка, потом тетя, а потом она с мужем и дочкой. Только каждый раз, когда Оля возвращалась из рейса домой, оказывалось, что ее становилось в этом доме все меньше и меньше, словно кто-то планомерно пытался стереть следы Ольги оттуда. Она думала, что ей только кажется, что нужно бывать дома чаще, а не раз в полгода, а то и реже. Что она просто забыла и так далее. Но оказалось, что нет. Ее убрали, стерли, как лишнюю из ее же дома, а бороться совсем не хотелось.

– Их там больше и мне страшно, – честно сказала Ольга вслух самой себе.

А тут оранжевый абажур, кресло-кровать… В самом деле, идеально.

Сама Соня, благодаря двору и соседями отлично знала историю Ольги. Женщина была исследователем. Не кабинетным, а тем самым, кто до сих отправляется в экспедиции в самые дальние края, казалось бы, нашей уже совсем исследованной всеми спутниками, земли.

В очередной раз, отправившись в экспедицию с одним коммерческим, финансируемым крупной нефтепромышленной компанией рейсом, Ольга застряла в плавание в месте, которое она называла «Земля летающих собак», потому что их там сбивало ветром при прогулке, почти на полгода. И вместо семи месяцев вернулась домой через год с небольшим хвостиком, рейсы там не ходили, самолеты не летали и вообще кругом была вечная мерзлота. А может быть, она просто увлеклась и не заметила, как пролетело время? Именно под этот «небольшой хвостик» и пошла ее жизнь. Муж за это время окончательно перевез в их общий дом другую женщину, которая до этого жила там только набегами. Рейсами.

Новая «мама» перебралась в их дом вместе со своей мамой и вдвоем они смогли легко убедить дочь Ольги, что мама ее не любит, и бросила, а новая мама будет ее любить и теперь они крепкая, правильная семья. Все как у людей. Мужа они тоже в этом очень успешно убедили. Тем более, что новая женщина ждала нового ребенка для их новой успешной семьи. Где мамы будут по вечерам дома, и всегда на плите стоит миска с котлетами. Или что там обычно стоит. Ольга готовить не умела и не особо любила, но, наверное, котлеты, да.

Когда Ольга вернулась, у нее не было ни дома, ни семьи, но какое-то время она еще прожила, по инерции, с ними в своем старом кабинете. По главной иронии судьбы этой истории, дом-то был ее. Еще до свадьбы и муж не мог на него претендовать. Что выводило из себя новую женщину ее мужа и ее маму. Которые, следуя животному инстинкту, смогли полностью стереть ее следы из дома так, словно и не было там никогда тихой, но очень твердой женщины по имени Ольга. Привезя с собой с севера в душе кусочек полярного льда, чтобы показать, какой он красивый на ярком солнце, Ольга позволила ему полностью захватить себя и медленно промораживать изнутри. И не поддавалась давлению, не подписывая никаких документов. Вообще никаких. Даже квитанции на оплату коммунальных услуг, она собрала и оплатила сама, расписываясь в своем праве на этот дом.

Первой переменой в жизни неулыбчивой Ольги стало то, что она перестала бояться крыс, а когда она узнала историю Дамбы, то решила, что теперь у них всех, у Сони, Ольги и Дамбы все будет по-другому.

Тем же вечером, когда Соня пришла с работы, в доме стало как-то ярче. Они вышли на балкон устроили ночной пикник, благо обеим не нужно было завтра на работу.

– Я думала, что так только в кино бывает. Север, корабли, – сказала Соня, когда они с Ольгой пили кофе на балконе.

– А. Я думала ты про мою семью в целом, тоже же, как в кино. Думаешь, я правильно ушла? – Ольга и говорила медленно. Она вообще все делала медленнее Сони. Плавно двигалась, медленно и четко говорила.

Соня налила Ольге еще одну чашку кофе.

– Вот смотри. Твой муж в душе и так знает, что поступил несправедливо, но его это устраивает. Он боится новых гарпий, которых привел в свою жизнь и теперь ему с ними жить. До того, как он произнес это вслух, у него всегда была возможность отступить назад и сохранить ваш брак. Что-то вроде запасной гавани. Они тоже все понимают. Поэтому и стирали так старательно тебя из твоего же дома. От страха. И жить будут теперь с этим страхом. Дом, твоя тетя так хитро оформила на тебя, что не подкопаться. Им всем жить там и знать, что ты можешь выставить их в любой момент, просто попросив освободить твою недвижимость. А ты будешь жить здесь, и они будут видеть тебя каждый день. И никто не сможет запретить тебе видеться с ребенком. Во-первых, потому что вы не разведены официально, развода мужу не давай. Во-вторых, ты его богаче. И в-третьих, я так поняла, что они дочери что—то там наговорили и она хочет жить с ними?

– Ей пятнадцать, имеет право решать сама.

– Подростки – это бомба замедленного действия. Завтра она решит, что-то еще. А потом еще. В любом случае, в этом возрасте никакие решения не бывают окончательными.

Ольга кивнула. Деньги за экспедиции ей платили действительно достаточно хорошие, она особо не думала, куда их тратит. Семью обеспечивал муж, не спрашивая сколько она получает, высокомерно думая, что своими «писульками и путешествиями» жена много не заработает, это же не торговое мореходство, а Ольга и не говорила, озвучивая лишь оклад. Потому что там, на корабле осталась другая жизнь. Этот источник дохода от экспедиции они все на корабле считали почти официальным, каждое судно – отдельное государство, живущее по своим правилам и то, что происходило у них, было, с точки зрения Ольги не самым плохим вариантом. Ее маленькая не совсем законная тайна.

Так она осталась жить у Сони, разбирая чердак и греясь на солнце, сидя на балконе. Соня практические не слышала соседку, целыми днями работая дома сводя длинные бухгалтерские отчеты разных небольших фирм и фирмочек, а по вечерам уходя работать в кафе.

Именно тогда, когда начался карантин, Соня и узнала еще одно преимущество жизни в невысоком доме, не спальном районе с балконом и садом – до природы можно дотронуться. Погладить дерево. Выйти на траву. История с пандемией, как и предыдущие мгновения истории, останется ярким следом и письмах, фильмах, творчестве, пусть и мимолетном, но важным. Соня даже думала начать вести дневник. Потому что, когда в мире происходит такое, нужно обязательно записать, человеческая память не самый надежный в мире жесткий диск. Файлы стираются, заменяются и это еще одно естественное свойство многих людей чуть—чуть корректировать свои воспоминания автоматически в угоду настроению и жизненным обстоятельствам. В этом смысле, по старинке, бумага надежнее. Забегая наперед – записи этого удивительного года она будет перечитывать еще много раз.

Кофе в кафе теперь продавался почти подпольно. Навынос и на заказ и это приводило Соню в такой восторг, что даже Ольга начинала немного оттаивать.

«Почти как во времена сухого закона! Только из-под полы мы продаем кофе!»– Смеялась каждый рабочий вечер Соня. То, что происходит вечером и за плотно закрытыми окнами не считается, как считала она. Как игра, которую можно прожить вот так, с удивлением замечая, что это, оказывается жизнь.

Оля продолжала разбирать коробки с книгами и вещами предыдущих жильцов и однажды, когда Соня пришла домой, то увидела, что в гостиной, которая была же и ее спальней и рабочим местом, появился очень удобный стол. А на нем стояла настоящая старинная швейная машинка! Это была старая мечта Сони, шить платья. Такие, как в кино, с пышными длинным юбками, рукавами-фонарикам, длинные со шлейфами и непрактичными разрезами. Все, родом из прошлого, подчеркивающие красоту и изящество. На вопрос почему она не пробует Соня всегда говорила, что у нее нет вдохновения, выкроек, рабочего стола и машинки.

– Обалдеть, какая красота! – Удивилась Соня. Это было как раз то самое «обалдеть» стол стоял у большого окна и за стеклом как раз только—только начал распускаться листьями красный канадский клен.

– Я подумала, что тебе так будет удобнее работать, но, если не понравится…, – засомневалась Ольга, которая сегодня, обнаружив этот стол под коробками книг решила, что он идеален для старой швейной машинки, которую она нашла там же, на чердаке. У ее мамы была точно такая же машинка немецкой марки «Веритас».

– Ты что! – Восхитилась Соня. С ужасом осознав, что теперь, она может заниматься тем, о чем мечтала. Когда тебе разрешают заниматься тем, что ты хотела, то в самом деле может стать… страшновато.

Ольга принесла две коробки, которые нашла на чердаке и поставила на стол, – смотри, тут какие-то письма. Я подумала, что тебе будет интересно, зачиталась первыми письмами так, что с трудом дождалась тебя.

В одной, письма лежали вперемешку со старыми блокнотами и архивными папками. А в другой, аккуратно рассортированные в старых конвертах, перевязанные лентами.

– Если бы я была Шерлоком Холмсом, то сказала бы, что автор этих писем, – Соня ткнула пальцем в перепутанные письма, – где-то нашел и разобрал эти письма.

Ольга кивнула, а теперь ими займемся мы и разберем окончательно. Я очень люблю старые письма, открытки и записки, написанные от руки. Напомни мне, почему ты выбрала для переезда именно Калининград?

– Потому что ни разу тут не была. Я тоже люблю.

– А не потому, что тут открытая игровая зона? Письма отличная альтернатива рулетке. Тот же азарт, только в конвертах, ты и чердак разбираешь так, как-будто где-то там запрятан джек-пот, – Ольга подвинула стопку писем. Она побаивалась игромании Сони. поэтому решила, что попробует ей помочь. У них были в экипажах такие игроманы, кто спускал все деньги и в пылу азарта были готовы поставить на кон собственную жизнь.

Соня фыркнула, гладя кончиками пальцев письма, – я завязала. Но найти клад буду сильно не против.

Это было почти правдой. Почти. В мыслях она часто оказывалась в одном из любимых казино Москвы, Краков, Праги и могла с легкостью напеть, как звучали ее любимые игровые автоматы. Соня отчаянно скучала по казино. Но боролась.

– Именно поэтому ты постоянно вертишь в руках колоду карт? – Пытливо уточнила Ольга.

– Это для вдохновения, – рассеянно сказала Соня, а потом все еще гладя письма, неожиданно спросила, – как ты думаешь, начать новую жизнь же никогда не поздно?

– Конечно, нет. С какой коробки начнем? – Улыбнулась Ольга.

Вечер после насыщенного дня, когда смутно представляешь, что будешь дальше с твоей жизнью, это отличное время, чтобы начать новую жизнь.

Не с понедельника, без диет и попыток сэкономить, без смены стиля и покупки абонемента в спортзал, а именно тут, здесь и сейчас, над коробкой старых писем.

Они склонились над бумагами, чувствуя себя немного кладоискательницами.

Часть писем была написана на обороте старых немецких бланков, Соня и Ольга опознали в них какую-то книгу учета. Может быть бухгалтерия, или что-то около того.

А более старая часть была разложена по конвертам, но не подписана, только проставлены даты на каждом конверте. И писчая бумага вместе с чернилами так головокружительно пахла. Чем-то сладким и нежным. Как пахнут старые книги.

Соня развернула по одному письму из каждой пачки.

Письма постарше были от мужчины по имени Максим и пока еще не было понятно, кому он их писал. Девушке? Жене? Другу или матери? А письма на старых немецких бланках от некой Виолетты и тоже с первых строчек сложно было понять, кому она их писала.

Кто они такие? Где они жили, чем занимались? Соня и Ольга пока еще не знали, как и то, как сильно повлияют эти двое на их жизни.

– Знаешь, есть даже какая—то прелесть в том, что нам обеим не нужно завтра на работу, – неожиданно сказала Соня.

– Твой оптимизм – это дар, но обычно именно таких людей убивают первыми, потому что они всех раздражают, – улыбнулась Ольга и принесла бутерброды.

Это было еще одно, в чем сходились подруги. Если и начинать интересное приключение и новую жизнь, то нельзя делать это на голодный желудок.

Виолетта 1946 год. Калининград

«Меня зовут Виолетта. Надо представиться же в начале. Это мое первое письмо. Я думала, что уже разучилась писать что-то длинное, неспешное, а не просто время на бумажке под жгутом. Знаешь, я думала, что тяжелее всего мне будет справиться с потерями. С воспоминаниями. С мужчинами и женщинами, которых приносили в госпиталь без рук без ног, совсем дети, я каждый раз чувствовала себя виноватой, что я цела. Мне немного стыдно в этом признаваться, но я немного завидовала тем, кто завтра пойдет в бой. Будет страшно и больно, но хоть какое-то движение. А мы замирали и иногда даже не могли присесть много ночей. Одна наша медсестра, Лизонька, она учила меня, что война когда-нибудь закончится, а женщиной нужно быть всегда, так и умерла стоя во время очередного дежурства. И мы не сразу это заметили, что самое ужасное мы не сразу заметили, что ее уже нет.

Но сейчас в мирное время тяжелее всего оказалось справиться со злостью. Она живёт в моем сердце, оставляет внутренности, разъедает словно яд. Я не понимаю, как они живут те, кто делал такое с нами. Многие сдались в плен, многие вернулись к семьям. Сделали вид, что не было этой войны. И живут каждый день. Я тоже стараюсь жить. Но бывают дни, когда я просыпаюсь от ярости. От того, что она раздирает меня изнутри. Наверное, если бы не Максим и его письма я бы сошла с ума.

Есть в моем сердце и антисоветская злость за то, что случилось с этим городом. Мои родители жили в Кенигсберге много лет. И я столько раз с замиранием сердца слушала их рассказы о прекрасных замках, кружеве мостов, фонарях, променадах у моря и теплоходах в Пиллау. О множестве тайн и загадок рыцарей, которые я мечтала разгадать. В моем детстве у Кенигсберга не было вражеского лица, с детства он был моей мечтой. Яркий, красочный, загадочный, я знала названия улиц и могла по памяти перечислить любимые кафе мамы и папы. Могла рассказать, когда были построены замки и про путешествия по железной дороге. Мои родители подарили мне мечту. Моя бабушка рассказывала мне сказки про холодное Балтийское море. И всей душой я ненавижу немцев за то, что они ее отняли. Деревянные променады, беседки, весь этот город был и моим. И вот как они сами то живут теперь, понимая, как много всего уничтожила эта война?

В те дни, когда ярость не даёт мне спать, на утро я иду разбирать завалы. Под грудой камней, каждый из которых мне хочется погладить и заплакать от нежности к разрушенным домам, я пытаюсь найти свой Кенигсберг, город садов и марципана на розовой воде. Город кофеен и путешественников, таким рисовали мне его родители, но каким он был на самом деле, я уже не узнаю.

По утрам на улицы выходят пленные немцы. Они стаскивают технику, разбирают тяжелые завалы под присмотром караульных.

Первым делом нужно освободить дороги.

Разминировать дома и сады.

Проверить устье Преголи.

Зачем я все это пишу? Для истории. Нельзя полагаться на собственную память, этому с детства меня научила бабушка Мария-Тереза. Австрийская немка. Она преподавала русский и французский языки, дед записал ее на русскую фамилию, справил ей русские документы, а говорила она всегда почти без акцента, а после контузии начала еще и заикаться и оставила себе только первое имя – Мария. Бабушка Мария-Тереза всегда все записывала и даже зарисовала, ее дневники, можно читать как иллюстрированные книги.

А войну они вместе с дедом пропали без вести под Калугой. Спасли всех своих учеников, а сами сгинули где-то… Где-то.

Бабушка, вот бы ты удивилась, зная, где я. Я хожу по улицам, о которых ты столько мне рассказывала. Я каждый день прохожу мимо кафе, где познакомились мама и папа. Да, бабушка, я видела тот самый закрытый сад масонов.

Теперь все это наше, бабуль.

Только вот теперь всего этого нет.

Но я упрямо копаю. На земле расстелен брезент. Туда складывают найденные ценности, столовые приборы. Книги.

Посуду можно брать себе.

Поэтому у меня дома собран настоящий сервиз, только разбитый, как и я, как и все, наверное. Все мы разбитые люди.

«Чертова баба» говорит про меня патруль. И я радуюсь, если они произносят это вслух. Мне тоже есть, что им сказать. Спасибо, прихрамывающему сероглазому солдатику, рядовому, который присматривает за мной, в шутку называя меня капитаншей, и я ему это позволяю. Ох, и крепок он на язык. Хотя я тоже не плоха.

Тем более, что капитанша я и есть. Вчера. Да, это было вчера. Под завалами я нашла первое тело. Жаль я не могу посоветоваться с Максимом вслух. Понимаешь, я уверена, что эта женщина погибла не под завалами. Я в этом уверена, во-первых, кровь. Если бы камень упал ей на голову, как это казалось вначале, шла бы кровь. Но кровь на ране уже запеклась к моменту, когда ее ударили камнем и не шла. Кровь идет пока бьется сердце, этому нас учили в полевом госпитале. Здесь камень буквально впечатан ей в висок, но кровь в этот момент уже не текла. Я видела сотни ранений и тысячи убитых. Это я могу сказать точно.

Потом сами камни. Слишком уж любовно они были уложены вокруг нее.

Как если бы кто-то боялся… Повредить тело? Не хотел нарушить гармонии спящей. Рана на виске была сделана слишком… Аккуратно? Наконец-то мне есть о чем подумать. А не обо всей этой новой жизни, о которой нам твердят на каждой листовке и газете».

– Ого. Да у нас тут детектив! – Вслух сказала Соня, и Ольга подняла голову, услышав ее возглас, – Как ты думаешь, Максим – это кто? Ее муж? Или друг, с которым она познакомилась на войне? Она ставит только год 1946.

– Я думаю, что кто-то ей очень близкий, – тактично высказалась Ольга.

Вопросов было много. Кем работала Виолетта? Кто она вообще? Какое тело под завалами? Почему он так хочет обсудить это с Максимом? Что там вообще происходит и, главное, где?

– Я нашла Максима, – неожиданно сказала Ольга, – прямо у нас с тобой под носом.

Пока Соня перечитывала письмо Виолетты, Ольга протянула ей верхнее письмо из второй пачки. Она прочитала первые письма раньше.

Это была совсем другая история. Женщина поняла это по почерку. Писал мужчина, привыкший к порядку. Чуть наклонные буквы, а сами строчки, они были похожи на море, легкие волны в солнечный день, но при этом буквы были твердыми, ровными, так пишет только очень уверенный в себе человек. Такой почерк Соня видела в первый раз, если наклонить голову и чуть расфокусировать взгляд, то даже крючочки над буквами «б» и «д» были похожи на россыпь бликов на воде, и можно было бы увидеть красоту гармонии в письменных буквах.

– Надо же насколько один только почерк настроил меня на романтический лад, – сказала Соня сама себе, тихонько, хорошо, что играла музыка и никто не слышал ее слов, кроме Ольги, которая, кажется, прочитала по губам и тут же ей кивнула.

Максим 1856. Севастополь

«Мой город. Моя Судьба. Судьба Максима. Я же могу так говорить? Моя судьба остаться в этом городе. Севастополь. Иногда мне кажется, что я видел его во сне. И теперь я живу в этом сне и вот бы мне радоваться. Я удерживаю себя всеми силами от того, чтобы не идти вприпрыжку по улице, но я же офицер, мужчина, не пристало, наверное. Управление выделило мне жилье на последнем этаже на улице Ушакова, у меня большая просторная комната, есть даже ванная и самое главное, из моей комнаты, через окно можно выйти на крышу, там, где наша Нинель разбила сад. Недавно она посадила там небольшие персиковые деревья. Как если бы кроны деревьев защитили бы ее мир, разрушенный войной. Я принес земли, и наша хозяйка разрешила мне бывать в этом саду. Оттуда видно башню Морской библиотеки, это все, что от нее осталось и когда закатное солнце касается ее, кажется, что зефиры, барельефы на ней, оживают. Я могу смотреть на это часами, до тех пор, пока полностью не стемнеет. А потом небо… Такое небо бывает только у нас. Густое варево чернил, звезды такие разные, зовущие, яркие смотрят на разрушенный войной город. Но это камни. А Севастополь – это люди и это мы. Мы снова отстроим его…»

Соня перевернула письмо и присвистнула:18 октября 1856 года, Севастополь Максим Серебряков…

– Он жил девятнадцатом веке! А Виолетта в двадцатом. Кто они? Что они? – Соне было так интересно, что хотелось бросить все и начать читать письма дальше.

– Виолетта жила сразу после Великой Отечественной войны, а Максим после Крымской, – Ольга уже бегло просмотрела остальные письма.

– У меня по истории огромные пробелы, – честно призналась Соня и добавила, – я ее прогуливала.

Ольга улыбнулась уголком губ и допила кофе, – а я в это время была по-детски влюблена в историка и вообще не слушала о том, что он говорит.

– И Максим и Виолетта, оба воевали, были на войне. И после войны она их не оставила. Они продолжили быть там и мыслями и всем. Они оба ставили даты в конце, сделав нам этим большой подарок, я разложила письма Виолетты, она были немного запутаны – Ольга начала первая.

–Оля! – Соня рассмеялась, – ты гений. Я только подумала о том, что даты надо посмотреть. Разложить там и все такое. В этом подруги очень сочетались. Одна жила в центре собственного хаоса, а другая любила порядок. Только одна при этом работала с цифрами, а вторую с натяжкой можно было назвать ученой.

Соня, тем временем читая письмо Максима, вдруг, расхохоталась в голос.

– Ляля! Оля, а где тазик? Тот с фиалками и кувшином?

Ольга, усмехнулась домашнему имени «Ляля», прозвучавшему впервые, но очень естественно, молча показала на кухонный стол, на котором стоял пока еще ни разу не использованный нарядный дуэт. Это был старый умывальный набор начала двадцатого века подруги нашли его на чердаке на прошлой неделе, отмыли и планировали начать использовать в августе, когда пойдут фрукты и овощи и можно будет делать заготовки на зиму. Почему-то обе женщины мечтали начать варить варенье, хотя, ни одна ни другая, пока еще не представляли, как это делается. Да и варенье не особо любили. Соседка дала им несколько банок с яблочным вареньем, оно так и стояло в холодильнике.

Наверное, варенье было для них символом домашнего. Уюта?

– Слушай, – продолжила Соня.

«Севастополь мой удивительный город. До сих пор не знаю, как бы я показывал этот город кому-то из родных. Какие улицы первыми? Какие дома? Хотя показывать пока нечего. Город в руинах. Но я мечтаю. Вчера решил, что надо обживаться. Живу не на квартире, а словно в поле. Ранец и скатка, вроде бы и не нужно ничего больше. А ведь всегда в любом месте я умел быстро создать уют. Давай, я буду обращаться к тебе? Никогда не вел дневника, а тут решил начать сразу с писем и никак не могу понять, как будет лучше. Я буду писать тебе, «Мой дорогой друг». Так вот, представляешь, половину дня я просто гулял. Спустился к морю в районе старого акведука на Ушаковой балке и шел пешком пока не очнулся даже и не понял сразу где. В ноябре, мне кажется, что море делится своими сокровищами. Смеешься и правильно делаешь. Мы оба с тобой знаем, то море только терпит людское присутствие. А в ноябре оно торопливо избавляется от людского присутствия. Сегодня я нашел несколько очень красивых камней и две большие шишки. Шишки в море. Среди камней и пуль. Очень много пуль выбрасывает наше море. Правильно, зачем ему это железо.

Положил шишки на подоконник. Пусть солнце немного подсушит. Да и голо как-то. Наверное, нужны цветы. У нас в доме раньше всегда стояли цветы. Даже и не верится, как-то в то, какой была у меня прошлая жизнь.

Но пока вместо цветов у меня будет умывальный набор. Купил его по случаю в торговых рядах на набережной. Раньше там был рынок, а теперь, торговки просто раскладывают нехитрые товары на старых скатертях и мешковине. Городовые не гонят сами, порой останавливаются и покупают что-то. И еще купил веник… Почему-то мне кажется, что так и должен начинаться дом. Теперь у меня есть тазик, и кувшин, и веник. Вечером я налил в таз самой горячей воды и грел ноги. Мой командир всегда говорил, что от тепла ног и на душе будет теплее. А еще сегодня я понял, что мне тогда, день назад на рынке, не показалось. Куда бы я ни пошел, эта женщина, словно специально показывается мне на глаза. А когда видит, что я заметил ее, замирает и ждет. Она просто ждет, что я ее увижу, дает понять, что эта встреча не случайна, я вижу в ее глазах не насмешку. Голод, желание досадить мне и посмотреть на реакцию. Сегодня я понял, что устал от всей этой истории и просто посмотрел ей в глаза и кивнул. Как старой знакомой, тем более что таковой она и является. Большой привет из моей прошлой жизни. Даже рукой помахал, представляешь».

Ольга с интересом взяла еще одно письмо. Ее не покидало ощущение, что эти двое такие близкие по духу и такие далеки во времени,

Виолетта 1946. Калининград

«Кажется, что уже пора обживаться. Теперь у меня есть светлая комната под самой крышей, но с балконом. Очень красивая. Но я все никак не могу заставить себя добавить туда что-то еще. На войне было не так. Куда бы нас не забросили, я ставила в аптечные склянки цветы. Или полевые, если были рядом. Или просто веточки. Наломаю веток и поставлю. Крошечные букетики. Солдатам нравилось. Я до сих пор помню то февральское чудо, багульник. Я не знала, что так бывает. Но тот солдатик, собрали его по частям буквально, на палки, железо и суровую нитку. Из деревни под Минском родом, я запомнила, потому что фрицы на них погнали коров, а он не смог в них стрелять. Так и рассказал мне, что корова – кормилица, ну как же он ее? Вот им и досталось всем. Я ему пообещала тогда глупо, но пообещала – выберется, выкарабкается, молока ему найду! Нам тогда нельзя было обещать. А он мне оставил веточки в кружке из-под молока, которое я ему принесла. И потом они расцвели. Зима, а они цветут. Но я далеко ушла мыслями, сама удивляюсь, откуда их столько во мне появилось, видимо пришло время думать. Так вот сегодня я купила на рынке веник! Настоящий! И еще умывальник. У немки, она прятала глаза, они все тут прячут глаза, но я увидела и поняла, что не уйду без него. Тазик, керамический, трогательный и кувшин. А потом прочитала про это же у Максима.

Ну что ж.

Проверим.

Согреется ли душа, если ногам будет тепло? Да хоть бы и жарко, пальцы отморожены, тепла не чувствуют только кипяток. Но, вдруг?»

– А теперь, начни читать с начала, – Ольга протянула письмо и посмотрела на Соню, – просто читай.

Виолетта 1946. Калининград

«Сегодня прочитала письмо Максима, захотелось почитать побольше про Крымскую войну. Запишусь в библиотеку. А там я прочитала о том, что за ним, толи кто-то следил на рынке, толи он сам. Я пока еще не очень поняла. Но лучше я буду думать, наверное, про Севастополь прошлого века, чем о веке нынешнем. Тем более, что этот далекий, но в мыслях ставший мне родным город снова разрушен почти под основание. Сколько же боли может выдержать один город? Вчера меня вызвали на мое первое официальное дело. Вернее, не так. Я сама отвела отдел на место, которое и стало моим первым делом. Первым официальным делом.

Около развалин замка, я срезала дорогу по пути на работу. А там … В общем с того места, это же холм, в общем оттуда всегда самый красивый рассвет. Я как раз и хотела посмотреть его, а потом увидела, что из-под той груды кирпичей, где я всегда смотрю рассвет, выглядывали мужские ботинки.

Наш следователь сначала подумал, что его завалило, караульные же подумали, что я подложила всему отделу большую свинью. Они видят меня здесь часто и только убийств нам тут всем сейчас и не хватает. Все дело в том, что я много раз рисовала именно это место. На кусках старых обоев. Кто бы подумал, что будет дефицит с бумагой? Но на обоях рисовать легко. И грифель карандаша не рвет ее также легко как бумагу.

Я показала эти рисунки – груду двигали, у меня много рисунков именно этой груды. А тело под них подложили. И теперь он лежит у меня на столе.

Вместо прозекторской у меня помещение старого бассейна. Знал бы кто.

Я не боюсь мертвых людей. Они тихие. И только от меня зависит, захотят ли они говорить…»

Соня встала, она всегда вставала и начинала расхаживать по комнате. История города, в котором они сейчас жили, оживала в прямом смысле этого слова у нее под пальцами, все то, что было вокруг них вот же оно, только совсем другое.

«Его ударили чем-то в затылок и получить такую травму, если тебя завалит нельзя. Я проверила это несколько раз, нанося удары по портновскому манекену. Значит, убили и нашего неизвестного. И первая жертва, тоже, скорее всего, была его.

А я вот убила манекен. Пришлось аккуратно снять с него голову, и теперь я часто шучу, что наш морг охраняет безликий доктор. На нем висит мой халат. Грозный такой безликий доктор. Жду вечера. Кажется, у Максима там наметилось что-то интересное. А у меня наметился на ужин картофельный суп с сухарями. Так себе угощение для голодного мужчины в Севастополе, кажется, я оставила его где-то старых районах, он помог нести корзины с едой своей квартирной хозяйке. Жаль нельзя дотянуться до Севастополя прошлого века и подсказать ему, что за небольшую денежку она с удовольствием будет готовить ему. Хотя может он уже? Интересно так. Наверняка он и сам умеет готовить? Они же там, в полях точно кашеварили себе. Решила попробовать способ Максима выжить после войны. Узнать себя, как незнакомого человека. Вот стою, смотрю на себя. Кто я? Что я люблю? Как одеваться? Как есть? Люблю греть ноги в горячей воде, люблю мой удивительный веник, это я уже знаю».

Соня улыбнулась. Суп с сухарями. Рынок Севастополя. И еще и корзинки с провизией. Какие удивительные разные миры. Как удивительно жили люди!

– Это была моя мечта. Чтобы, денег хватало на все. Не на путешествия там, первым классом и пятизвездочные отели, а вот, например, читаю про Севастополь, хочу туда, собралась и полетела, – сказала она Ольге.

Почти как у них. Соня сразу почувствовала это, когда переехала в Калининград. Многие приезжали в Калининград в поисках старого Кенигсберга, почему-то думая, что старое немецкое, несомненно, победит советское. Вопрос был, конечно же, спорный. Соня и Ольга пару раз обсуждали это с их соседом пожилым мужчиной девяноста семи лет, которого и стариком не поворачивался язык назвать. Он прошел войну подростком, брал Кенигсберг, прошел Керчь, Минск и мог очень много рассказать, если бы его спросили. Соня и Оля спрашивали. Собственно говоря, наверное, именно с этих бесед, в саду у деда Саши и бабушки Веры и пошло их желание сварить варенье.

Бабушка Вера, всегда с аккуратно уложенными волосами, ухоженными руками и яркой улыбкой редко рассказывала о том, что выпало на ее долю в войну. Но всегда помогала, если к ней обратиться за помощью. Сколько спасла жизней и душ эта хрупкая женщина, в войну вытаскивающая с полей сражений раненых было страшно представить. И сейчас, несмотря на всю свою иллюзорную хрупкость, Вера Сергеевна острым языком и безжалостной логикой могла уложить любого на лопатки. А еще она была диагностом от Бога и разбиралась в травах лучше любого гомеопата. Так Сонины мигрени она вылечила чаем из розовых бутонов, шиповником, который рос на побережье, подсоленным водой и сном, хотя, впрочем, последнее было самым редким лекарственным ингредиентом из всех.

И именно Александр Алексеевич обратил внимание подруг на то, что так привлекало людей в старых немецких домах и кварталах. Города, улицы, дома, все было продумано не для того, чтобы приходить с работы и ночевать, а утром снова уходить, как было принято в советское время, а для жизни. На своем месте была каждая деталь. Например, улицы. Они не пересекали друг друга под прямым углом, заворачиваясь удобными загогулинами, чтобы было приятно гулять.

– Вот выключатели. Вы обращали внимание, как у нас вешают выключатели, – спросил как-то раз Дед Саша за чаем.

Все, кто был за столом, недоуменно пожали плечами. Да как-то не особо, если честно обращали внимание. Висит себе, где пришлось, наверное.

– А мне это бросилось сразу. Нам тогда доски и простыни нужны были для госпиталя, вошли в подвал дома какого-то, с башенками, красивого, сам-то дом без одной стены стоял. Дверь в подвал открыли, а выключатель висит так, чтобы одной рукой открыл дверь, а другой сразу нашел его и включил свет. Хорошо они жили. Все было. И кафель, и плитка, и свет везде. А на наши сараи и плошки из жести позарились.

Он всегда заканчивал разговор о немцах и войне этой фразой. И, наверное, не было более точного описания войны со стороны человека, который прошел ее.

Вот и у них в городе все было именно так. Разные миры. Миры тех, кто жил в Кенигсберге до войны, тех, кто пришел сюда во время Восточно-прусской операции и остался. Миры тех, кто приехал после войны навсегда и сразу знал, что будет жить в тех домах, что им достались, стараясь сохранить их именно, потому что все в самом деле было продумано для жизни и тех, кто приехал как они думали ненадолго и безжалостно замазывали яркую плитку шпаклевкой и выламывали ванны вынося их в огороды. Они не строили дальнейшие планы на жизнь, отдавая детям для игр марки и серебряную посуду.

А, казалось бы, купи веник, налей в таз горячей воды, свари суп картофельный, с сухарями, да разложил ракушки и камни на подоконнике. Чего уже проще? Вот твоя новая жизнь и началась.

Соня достала следующее письмо от Виолетты и стала читать.

Виолетта 1946. Калининград

«Сегодня, за вскрытием и заполнением отчета я думала о том, что Максиму бы, наверное, понравился бы пирог с ягодами, тот, что пекла моя бабушка. И вот я поймала себя на том, что мысли о руке, которая могла бы нанести такие удары и том, где бы достать кусок сливочного масла, идут одновременно. Хотя бы грамм тридцать, чтобы, такое как до войны, желтое. Наверное, там, в Севастополе прошлого, не разрушенном призраке Города, что сейчас, Максим легко нашел бы и масло, и ягоды и даже три яйца для безе. Нет. Пять! Пять яиц, чтобы хватило ещё и сварить нам по яйцу и с горячим хлебом, таким, когда корочку натирают чесноком, как делал папа. Наверное, я слишком много времени уделяю этим письмам, но в них прячется тишина. Разрушенный город все время как-то звучит. Кто-то говорит где-то, ходят патрули, осыпаются стены, разбирают завалы, переговариваются солдаты, что-то тащат, кто-то едет, где-то стреляют прощальным салютом над телами погибших друзей. Мы почти не спим, вернее, не так. Мы разучились спать. Мы падаем от бессилия, отключаемся или лежим каждый на своем месте и слушаем осторожно то, что за окном. Если окна, конечно, есть. С жильем с целыми окнами в городе сложно. Самое страшное время – после войны. Ты так и не можешь заставить себя поверить, что эта тишина настоящая, а не просто затишье. Сестры часто спрашивают в письмах, не боюсь ли я жить здесь? В Кенигсбергском военном округе. Тут же кругом могут быть шпионы, мы живем среди немцев, и кто знает, что у них на уме. Разве можно так жить и бояться кому-то довериться? А мне хочется рассмеяться. Мы тут живем хорошо. Дело не в недоверии окружающим. Какие там шпионы. Мы сами себе не доверяем. Лежим по ночам и слушаем – тишина или затишье?»

Соня отложила это письмо. Кажется, что-то похожее она читала и у Максима.

Женщина быстро нашла то письмо. Точно, вот оно.

Максим 1856. Севастополь

«Непривычно спать на этой кровати. Вот уж не думал, что буду обращать внимания на такое, но действительно непривычно, она слишком мягкая и немного проваливается и прежде, чем заснуть нужно выбрать такое положение, чтобы ноги не поднимались выше головы. Надо будет положить доски. Пока я стаскиваю постель на пол и лежу, слушаю дом. Это очень непривычная тишина. Еще вчера, кажется, что вокруг меня жил и дышал целый мир. Шуршала трава, вздыхали и фыркали лошади, караульные переговаривались не громко. Спать надо было быстро. Лег, отдохнул и завтра весь день в седле. Плотно спать. Я научился этому, а тут я лежу и смотрю, как луна двигается по доскам пола, как скрипят ступени, как город живет внизу. Севастополь удивительный город. Я научился засыпать, представляя, как фигуры на башне ветров оживают. Но сложнее всего мне привыкнуть к другому. К тому, что именно тут, в городе, где я мечтал жить и ходить ничего не боясь, мне приходится быть настороже. Разве можно так? Получается, что самое страшное время наступает не на войне, а сразу после нее. Именно тогда ты понимаешь, как же далеко еще до мира!

Тогда знаешь, что я делаю? Не кори меня в это слабости. Но я зажигаю свет и читаю книги. Читаю книги, ем шоколад, смотрю на город и могу так до рассвета. Вот это и есть настоящий кусочек мира. Когда ты можешь ночью зажечь свет. Встать во весь рост, читать книги и есть шоколад. Почему-то иногда сложно найти свежие яйца, молоко, мясо, а вот шоколада откуда-то много».

– А говорит, что не сластена, – сказала удивительно к месту в такт своим мыслям Ольга. Иногда она говорила так, немного невпопад, Соня уже привыкла не обращать внимание.

Мало ли какие мысли сейчас не поместились в ее голове.

Соня сидела, забравшись в кресло с ногами и читая письмо Максима, с каждой строчкой понимала, что все, о чем она думала раньше про него, может быть немного другим. Кажется, они с Ольгой нашли себе интересное приключение. То ли книга, то ли сериал, героев нельзя потрогать, но, тем не менее – вот же они. Живые! Жили!

– Виолетта уничтожили часть страниц, – неожиданно сказала Ольга, она читала письмо Виолетты, сидя на полу и когда Соня усилием воли она вырвалась из истории Максима, Ольга продолжила, – слушай.

«Все больше думая об истории Максима я пришла к выводу, что он бы не хотел, чтобы часть его истории попала к кому-то ещё. Мне кажется, что это личное. Но не поднимается рука. Наверное, правильнее всего будет разделить. Убрать первые страницы».

– Она молодец. Но только, где нам их теперь искать! Хотя я уже привыкла, что многие письма Максима начинаются с середины разговора. Послушай, что придет Максим тут такое, я еле дождалась, чтобы рассказать тебе! – Когда Соня волновалась, она не замечала, что начинала сильно тараторить. А тут! Тут было такое, что хотелось бежать сразу в разные стороны. А потом обратно, в одну. Чтобы собраться и прочитать, что же там было дальше.

– Ты забыла, что я тут и тоже читаю, – заметила Ольга.

Максим 1856. Севастополь

«Я никогда и никому не смогу рассказать про Рамбакан. Не поделюсь с товарищами историей путешествия, не расскажу жене и детям о своих приключениях. Пусть он останется грезой, страной моих снов, где не смог остаться. Ради долга. Ради долга я бросил свой полк и стал никем в Рамбакане. Ради долга я последовал за ней и в каждом порту, а их было пятнадцать, пятнадцать портов и столько же открыток, которые я отправлял своей «Матушке». И только в последнем получил весточку о том, что я должен вернуться. И ради долга я вернулся домой, оставив ее там, где, как я надеялся, ее похоронили.

Наверное, это зима. Наша зима мягкая, но иногда на место снега и холода снаружи, приходит тоска и холод внутри. Но кроме них внутри меня есть множество всего, всего то, что не могут себе даже представить некоторые люди.

Минута меланхолии. Пять-шесть минут тщеславия, когда я снова и снова вспоминаю все эти истории. Имею право. Я слишком тщательно забываю, кто я, каждый день на людях, чтобы не вспоминать об этом наедине с сами собой.

А теперь Максиму пора переодеться и отправиться на рынок, очень хочется яблок и спелых груш. Я никогда и никому не смогу рассказать, но значит так и будет».

– Я сделаю бутерброды.

– А я сварю кофе.

Подруги, не выпуская писем, пошли в сторону кухни, чтобы такая необязательная часть дня, как завтрак больше не отвлекала их от удивительной истории, которая с каждой строчкой становилась все интереснее. Вчера они так зачитались, что кажется так и уснули, каждая в своей комнате, но мыслям там, в старых историях.

– Не знаю, хорошо это или плохо то, что она убрала часть писем Максима, получается, что мы не узнаем всей истории, – заметила Соня. Она решила начать блокнот, куда будет записывать все, что знала о Максиме и Виолетте и теперь, не зная начала, понять, какие они? Их друзья из прошлого?

Ольга постучала чайной ложкой по обратной стороне передних зубов и посмотрела на кухню, отраженную в оконном стекле. Обе барышни быль внешне похожи. Только у Сони волосы были светлые с еле заметной коньячной рыжиной. И она клятвенно обещала подруге дать адрес салона, где эту рыжину ей помогли сделать, а у Ольги темно-русые, с проседью. Они обе были невысокого роста, чуть полноватые, миловидные, подвижные, с темными глазами и уже обозначающими морщинками вокруг глаз, обе любили улыбаться и носили очки. Почти сестры, соседки по новым жизням.

– Каждый имеет право на прошлое. И у нас с тобой обеих тоже оно есть. И может быть Виолетта, помня свое прошлое, решила дать возможность Максиму сохранить свое. Может быть, там было что-то, что могло бы бросить на него тень.

Соня зябко повела плечами, – тогда правильно. Пусть он побудет пока идеальным мужчиной.

Про свое прошлое, она не забывала. Оно обеспечило ей богатый опыт, умение быстро считать и не только карты и привычку не брать трубку на незнакомые номера.

Все равно те, кто может позвонить, вряд ли предложат тортик и покататься на лошадке, как в известном анекдоте про оптимиста и пессимиста.

Прошлое Ольги, то, о котором бы она, пожалуй, никому не говорила, но и не забывала, началось, во время ее второй экспедиции. В первой к ней приглядывались, изучали, думали, можно ли доверять, а во время второй ее пригласили в кают-компанию и положили на стол небольшой конверт

– Контрабанда?? – Удивилась Соня, когда Оля рассказала ей. Контрабанда была в духе ее отца, но никак не спокойной и чуть отстраненной от мира вокруг Ольги, которая не видела необходимости скрывать от подруги, чем она занималась в плавании.

Та снова чуть улыбнулась уголком губ, – ничего запрещенного на самом деле. В экспедициях мы часто находили ископаемые. Чаще всего кости динозавров. Пару раз мне попадались наконечники стрел кремневые, это не по моей части, но я была в курсе, потому что они провозились у нас на корабле. Уже достаточно давно в моде украшать дома костями динозавров или делать какие-то сувениры из разных древностей. Настоящих. Вот этим мы и занимались. Однажды, даже несколько кусков метеорита вывезли под видом находок. Геология для непосвященного очень расплывчатая наука.

Геологоразведовательное судно, вместительное, с огромным количеством уголков, где можно припрятать то, что можно обозвать «образцами». А так как все бумаги заполняла я, то так и получилось, что мне пришлось остаться. Ты осуждаешь меня, да?

Соня весело рассмеялась, – Оль, это мне тебя осуждать? Напомню, что я игроман со стажем, пошла в папеньку и спустила в казино то, что он не доспускал. И теперь я каждый день живу как на пороховой бомбе, в долгах, как шелках и судорожно думаю, чем запомнить спущенную мною за полгода неудачного замужества в Праге в казино, семейную кубышку, хранителем которой я была.

Ольга улыбнулась уголком губ, чуть оттаивая, – подожди, ты была замужем?

Соня беспечно махнула рукой и решила, что надо, наконец, встать с ковра, где она так хорошо устроилась, играя с Дамбой, которая категорически не шла в руки, но очень любила сидя в свой клетке наблюдать за людьми, – это был глупый брак. Фарс. Мужчина, известный музыкант, любил другого мужчину. Тоже музыканта. Таким музыкантам нужны жены. Это социальный заказ. Поэтому я была женой-прикрытием. В новой стране все было хорошо, кроме меня. Я оказалось в жесткой депрессии. И казино было очень кстати. Лучше бы я ела, ну честное слово! Стала бы обаятельной пышечкой. А тут даже гастрит себе заработала. Хотя нет, точно. Лишние килограммы тоже были. Ну… Сказать по правде, с бывшем мужем мы до сих пор хорошие друзья. Это было очень мило. Не считая того, что я постоянно чувствовала себя там лишней. Я до сих пор люблю Прагу. Но большего символа красивой, но не настоящей, а такой… Открыточной жизни для меня нет. Но казино там, было шикарное. На Целетной площади.

Ольга взяла с кресла маленькую подушечку и тоже легла на ковер, так как доме было очень жарко. Отопительный сезон начался раньше, и как-то с разгона перейдя в режим адского котла и так было всю зиму и начало весны. Поэтому все три дамы сидели на полу. Там, хоть немного тянуло свежим воздухом из открытых окон. За окном уже вовсю цвели деревья, а отопление еще работало. И силнее всего от этого страдала Дамба. Ей было жарко в клетке на подоконнике, а на столе неудобно и дуло.

– Продует, – лениво сказала Соня, водя пальцем между прутьями клетки Дамбы.

– Да, наверное. То есть ты считаешь, что обжорство лучше игромании?

– Ну, вес можно сбросить.

– Деньги заработать.

– Да, но сложнее. И пока ты их зарабатываешь можно или заработать лишний вес на стрессе и плохом питании или похудеть… Тоже и от того же.

Они устроились на полу каждая, думая о своем. Хотелось снова уткнуться в истории Максима и Виолетты, но лучше сделать небольшой перерыв «на подумать».

– Но ведь это же еще не все? – Спросила Ольга, неожиданно.

Соня повела плечом, – ты о чем?

– Еще не вся твоя история. Было что-то еще? Я заметила, что ты иногда оставляешь телефон, так, словно боишься его и на улице, тоже. Ты боишься кого-то? Кредиторов отца?

– Не совсем. У отца была другая семья. Жена с маленьким ребенком.

Соня встала и поежилась, вспоминая ту историю.

– Отец задолжал действительно большую сумму денег. К его жене его кредиторы не пошли. А вот ко мне, как уже к человеку самостоятельному да. Кирилл придумал, как он считал идеальное решение. Он стал бомжом. Продал квартиру, машину, деньги отдал молодой жене с ребенком, а сам стал жить на улице. На меня переписал вторую машину. И когда мне позвонили его… Так называемые бывшие коллеги, то не оставалось ничего другого как взять его долги на себя.

– Зачем??

– Ну, чтобы не пришли к маме, и чтобы не убили его. Я тогда неплохо получала, была большим руководителем и думала, что я быстро все выплачу. Глупая была. Сейчас бы подумала. Но, знаешь, наверное, у меня и выбора-то особого не было. В общем, первым делом, я продала его машину. И еще у меня оставались украшения, остались от бабушки, фамильные. Стоили достаточно дорого, их я тоже продала и все деньги перевела. Папаша отчего-то думал, что я как сыр в масле катаюсь и денег у меня много. А потом поняла, что просто боюсь. Боялась всего. Телефонных звонков, шагов на лестнице. Это был какой-то психоз. Я начала играть, потом проснулась какая-то шопомания, покупала просто… ну вот пришла в магазин и там покупала самую глупую ерунду, которая мне нафиг не была нужна. Но делала. Вместо того, чтобы погасить долги, как ты понимаешь, я только увеличила их.

Соня вспомнила себя тогда. Это было странное время, когда она вроде бы была собой, но, в тоже время, нет. Жила в каком-то странном полусне, тратила деньги легко вместо того, чтобы скопить деньги и вернуть долги она тратила все больше и больше, постоянно думая о том, что раз теперь она много получает, то заработает еще.

– В общем, все странное. Но в этом плюсы нашего возраста.

– В том, что к этому времени уже можно накопить много всего странного?

– И в этом тоже. И в том, что нам все еще говорят на улице «девушка», но мы уже со знанием толка можем критиковать молодежь за аморальный образ жизни, – рассмеялась Соня, переводя тему.

Не то чтобы ей не хотелось говорить о прошлом. Скорее ей просто не хотелось говорить вообще. Тратить внутренние силы на слова. Она столько думала в последнее время. О том, что они живут во время удивительных перемен. Точно так же, как жили герои найденных ими писем.

Ольга и Соня сегодня работали из дома. Наверное, год, когда вирус, прошагал по планете семимильными шагами останется надолго не только в памяти людей, но и на страницах книг и историй. Если можно так сказать нашим героиням повезло. потому что этим апрелем они увлеклись настолько, что даже не заметили, что стали временно невыездными.

Когда наступает весна, то хочется ощущать ее прикосновениями. Свежей листвы, теплого солнца, пения птиц. Всего сразу. Сад, пусть и небольшой, но все же был спасением, через забор можно было поболтать с соседями. Но подруги специально не ходили в гости к старикам, хотя те постоянно их звали, боясь принести им болезнь.

Жить в постоянной тревоге, сонном оцепенении карантина, когда ты привыкла гулять до позднего вечера не так легко.

Соня и Ольга представляли, что они плывут на плоту. Течение в этой реке было невероятно сильным и непредсказуемым. Им обеим было страшно и страшно интересно одновременно. Страх человека, который пока еще не знает, куда выплывает его жизни. И им помогают выплывать Максим и Виолетта. Виолетте на ее плоту помогает выплывать Максим.

А вот кто помогает Максиму?

– Представляешь, все это происходит одновременно. Максим в Севастополе, Виолетта, после войны тут в городе, и мы с тобой тоже тут.

– Я ее понимаю, Виолетту, и, наверное, Максима. У нас в семье было принято вести дневники и мы тоже вели, – сказала Ольга, – вот они и пишут все это в письмах. Поэтому так получается, обрати внимание, что в первых письмах они еще сами не знают, как правильно обращаться к тому, кому они пишут. Из таких письменных источников можно узнать очень много всего нового. Например, моя бабушка кроме дневника вела еще и бухгалтерскую книгу и у нее собраны все чеки. Представляешь. Она подкалывала их в кожаные тетради.

– Вот это терпение, – отозвалась Соня.

Обе дамы решили, что лучше они сначала возьмутся за чердак и разберут хотя бы одну коробку, потом уже поработают, а потом письма. Потому что иначе… Иначе день так и пройдет, а они ничего не сделают.

– Я все думаю, что там за дама следит за Максимом.

– А я про дело Виолетты. Понимаешь, она же первая поняла, что это не несчастный случай, а именно убийство.

Соня методично пыталась развязать не меньше сотни узлов на старой бечевке, которой была опутана огромная коробка, пока Ольга не закатила глаза и не разрезала веревки большим канцелярским ножом, который, кажется, был у нее с собой всегда. Во всяком случае, Соня уже много раз видела, как подруга, кажется, достала его из ниоткуда.

– Походная привычка, – отшучивалась Ольга, когда замечала, что подруга вопросительно приподнимает брови всякий раз, когда она доставала свой строительный тесак.

– Ого… вот это сокровища!! – Восхищенно пробормотала Соня, когда они открыли коробку и сняли первый слой газет.

– Были. В сорок первом году это были невероятные сокровища, – сказала Ольга рассматривая дату на бруске коричневого мыла.

В коробке, которую они хотели сегодня разобрать лежали фабрично нарезанные бруски мыла. Плотно подогнанные друг к другу, некоторые из них слиплись и почти все усохли до очень твердых кирпичиков, но на всех красовалась печать «Мыло банное»или «Солдатское»и на обратной стороне всех брусков была гордо пропечатана подпись «Бизорюк». Еще один привет из прошлого, который было очень удобно держать в руках.

– А я помню, – неожиданно сказала Ольга. И быстро куда-то ушла. В письмах она продвинулась немного дальше Сони, потому что читала их первая, но получилось так, что те два письма, которые она принесла, шли почти порядку, ей даже не пришлось их раскладывать по хронологии для подруги.

– Начни с письма Максима, оно мне показалось интереснее, а потом Виолетты. Я пока газеты сложу, они тоже сами по себе очень интересные. Потом почитаем их.

Ольга стала аккуратно вытаскивать газеты, которыми были проложены кусочки мыла, на некоторых брусках даже стоял штамп с годом, а Соня взялась за письма, решив не спорить сама с собой, тем более что коробку они открыли, а значит, можно поставить галочку, что одну коробку они разобрали и можно отдохнуть.

Письмо Максима начиналось не сначала. Первая страница стала налогом, данью времени, либо его съели мыши, либо просто потерялось или спрятала Виолетта.

Максим 1856. Севастополь

«…ман часто снится мне в кошмарах. Я лишь могу сказать, что никто из нас. Ни мы, ни вражеские солдаты не повели себя бесчестно в этот миг. Но сегодня я расскажу не об этом.

Сегодня я получил список мест, в которых мне следует проверить, не осталось ли следов английского льва.

И первым пунктом в этом списке оказались купальни. Баню я всегда любил, а вот это увлечение купальнями пока мне не очень понятно. Но дело есть дело. Так что я отправился туда.

Внутри Купальня похожа на модный салон. Низкие оттоманки, последнее время стало входить в привычку ставить их на первом этаже. Зачем не знаю, может быть, для шляпных коробок? Сидеть на них неудобно, а вставать тем более.

Вместе с номерком молчаливая рыжая девушка выдала мне брусок мыла, полотенце таз и корзинку для вещей. Я не смог пока себя пересилить и пойти в Купальню, а отправился в баню. Это два разных здания. Первое – просто баня. Общая, с парилкой.

Вторая – большой зал с мраморным бассейном, наполненным теплой водой. Я пока не очень понял, как ее подогревают, но ароматный пар, поднимаясь должен создать настроение расслабленности.

Придется мне и туда.

Ну, утешает то, что купальня все-таки не общая, как я слышал, у англичан есть город Бат: целый город, сплошные лечебницы и купальни и там много общих, где и мужчины и женщины вдыхают целебные пары в одном помещении.

Мне пришлось сделать вид, что мою знакомицу с рынка, ставшую уже моей тенью за эти дни, я не заметил. Было даже жалко оставлять ее за воротами, день сегодня выдался промозглый, а внутри тепло и надо сказать, что в бане я отлично согрелся.

Лежа на деревянном настиле, я неожиданно поймал себя на мысли, что во время войны есть вещи, которые становится дороже денег. Я не говорю сейчас о невещественном. Нет. А о простом. Вот просто кусок мыла. Я забыл его в бане на настиле. В то время, как в поле, под Инкерманом, я хранил кубик мыла, как сокровище. Он и мир, и порядок, завернутый в ветошь на дне солдатского ранца. И тогда же я так мечтал просто помыться всему в горячей воде».

– Вот зараза! А что за список? Следы британского льва. Это он шпионов, что ли ищет? И почему в письме так мало! Я хочу подробностей!

Соня так искренне возмущалась, словно Максим специально не дорассказал ей что-то.

На самом деле и Соня, и Ольга, к своему стыду, не так много знали о Крымской войне, поэтому прочитали ее краткую историю, чтобы не краснеть, слушая то, о чем рассказывал им крымский офицер на страницах своих писем.

Ольга кивнула, – скорее всего. Я думаю, что хоть и был подписан мирный договор, шпионов никто не отменял. А Максим, похоже, работал в каком-то ведомстве против них. Но как я правильно поняла, всего сослуживцы погибли.

– Отменишь их как же.

Шпионы почему-то более или менее примирили Соню с собственной исторической безграмотностью, и она открыла письмо Виолетты. Ольга была права, письма в самом деле шли почти по порядку.

Виолетта 1946. Калининград

«Третий труп нашли у моста, который раньше назывался Грюнбрюке. Тут много мостов, часть разрушена, если утром идти на работу, то в тумане, который приходит с реки, кажется, будто сваи мостов – это кривые пальцы, тянутся из воды, хотят что-то. Я люблю мосты и не важно, кто их строил. Дома, мосты и деревья не должны быть частью общей ненависти. Товарищ из комендатуры не успела запомнить его имя и звание считает, что подложили, специально, в насмешку вроде бы как убийца уже не стесняется. Но я думаю – нет. Его спугнули. Камни под телом были разложены очень аккуратно. И вокруг головы тоже и рядом, он собрал их явно завалить часть тела с головой, но кто-то отвлек и остальными камнями он просто закидал тело.

Я подумаю об этом. Сегодня я точно могу сказать, что подумаю об этом потом, потому что получила настоящий подарок! Утром нам выдали паек: две банки консервы, сухари, яичный порошок, соль, спички, склянку керосина и мыло! Два бруска настоящего мыла. Большой примерно с пол ладони хозяйственного и маленький, легкий, пахнущий фиалками и апельсином – туалетный. Я весь день боролась с собой, чтобы не достать и не прижать его к носу. Сегодня утром прочитала, как Максим ходил в купальни. Ну зачем он перед этим пошел в эти ужасные пещеры! И ведь не докричишься, не скажешь, не ходи! Развернула мыло и положила его в карман халата, чтобы отбить рабочие запахи. Именно сейчас поймала себя на том, что стала сильно чувствовать все тяжелые запахи. Вообще все. Проснулась утром и обнаружила, что весь город пахнет. Он пахнет головокружительно, травой, дождем, гарью, вчера пришла домой и прижалась носом к обоям. Оказалось, что они до сих пор тонко тонко пахнут фиалками. Подушка пахнет пылью, кровать – железом. Книги пахнут детством. Главное не забыть…»

– Вот о чем была первая половина письма! – Соня так возмутилась, но потом посмотрела на мыло и рассмеялась, – ну ладно мы знаем, что все хорошо закончилось, и из пещер он вышел. Но что там было?

Ольга развела руками, – во всяком случае, мы можем порадоваться очередному совпадению, но труп у Виолетты уже третий.

Пока они обсуждали письма, пока сделали какие-то домашние дела, ответили на все сообщения и неожиданно наступил вечер.

Ольга мыла посуду, а Соня пыталась сосредоточиться на очередном заказе в комнате.

Женщина посмотрела на пачку бумаги, которая лежала на столе. И карандаш. Вытерла руки. Подумала немного.

Нет. Она никогда не была склонна к эпистолярному жанру, и точно не будет писать письмо.

Или все-таки написать? У Ольги было много всего за спиной, о чем бы она могла рассказать. О грузах, которые они перевозили. О капитане, который оказался невероятно интересным и хоть он никогда ни разу не говорил ей о своих чувствах, он отлично умел сказать «люблю» сотней других способов. В заботе, в продуманности ее быта на корабле. Даже в планах и картах экспедиций и составленных маршрутов. Это был немного старомодный, но очень теплый способ ухаживать и Ольга часто ловила себя на мысли о том, что, может быть, ради Старика она и отправлялась в эти рейсы, хотя уже давно накопила достаточно денег, чтобы не работать.

Ольга всегда была очень расчетливой и умела думать трезво. С раннего детства она любила цифры и буквы больше, чем людей и стала бы гораздо лучшим бухгалтером, чем Соня, наверное. И тогда, на корабле она сразу объяснила Старику, что не примелет измены. Как оказалось, он тоже. Но душевное тепло, нужно каждому. И именно его они и дарили друг другу.

– Но ведь вся моя родня вела дневники. Почему бы и нет, – сказала сама себе Ольга.

Виолетта 1946. Калининград

«Все думаю о Максиме. В своем письме он ищет способ, как передать документы, которые хранил еще со времен войны. А я так мало знаю про ту войну, но думаю, что это шпионские документы. У нас так все сейчас. Ищут шпионов. Вот мне рассказали Зина, наша санитарка, как поймали шпиона в больнице. Так и хочется поделиться с моим другом. Старым-старым другом, который стал моей тайной. А поймали его по ботинкам. На ноги посмотрели, а они такие чистые, ухоженные. У редкой дамочки такие будут. И ботинки были грязные, но новые.

Но я не об этом. Я все думаю, эх, жалко нельзя написать весточку в прошлое. Я бы посоветовала ему положить документы в книгу. Выбрал бы какую-нибудь… Хорошо, если бы это была бы какая-нибудь поэзия. Такая простая, про лютики, цветы. И облака… А книгу поставить в библиотеку. Ведь, наверняка у него там была библиотека.

После войны не до стихов, поэтому документы точно будут в безопасности».

Соня сидела на полу, на ковре ерзала от нетерпения, пока Ольга копалась в коробке в поисках письма того, от Максима, где она как раз читала про эти документы.

– Вот, смотри, я же говорила, что видела это, – Ольга протянула Соне письмо, – мне кажется, что он ее точно знает.

Максим 1856. Севастополь

«Эта мысль не выходит у меня из головы. Кажется, что я даже суеверно не произношу ее имя. Но, с другой стороны, исходя из того, что мне удалось найти, у нее не меньше сотни имен. А сколько жизней на ее счету, мне страшно представить.

Кажется, что я даже вычислил ее способ убивать. След. Если я прав, то мне нужно приложить все усилия к тому, чтобы не дать ей убивать дальше, не дать ей узнать, что правда, а что нет и дать ей выйти на мой след.

Такая война мне совсем не по душе.