Я слежу за тобой бесплатное чтение

Тереза Дрисколл
Я слежу за тобой

Июль 2015 года

Глава 1
Свидетельница

Я совершила ошибку. Теперь-то ясно.

И все только из-за услышанного тогда в поезде. Послушайте, по правде говоря – каково было бы вам?

До того случая я вовсе не считала себя ханжой. Или наивной. Ладно, ладно, я получила довольно обычное – можете сказать, безмятежное – воспитание, но… господи, посмотрите на меня. Я немало пожила, немало знаю. В плане морального поведения довольно средняя по шкале Рихтера, – поэтому меня так потрясло то, что я услышала.

А ведь казались славными девчушками!

Конечно, не стоило мне слушать чужие разговоры. Но как ничего не слышать в общественном транспорте, скажите на милость? Одни стрекочут в свои мобильники, другие начинают говорить громче, чтобы их расслышал сосед…

Наверное, я не влипла бы в эту историю, будь у меня книга поувлекательней. Увы, к моему величайшему сожалению, я купила книгу по той же причине, по которой купила журнал с ветрогенераторами на обложке.

Я где-то читала, что человека к сорока годам больше должно беспокоить то, что он думает о других, чем то, что думают о нем. Почему же у меня до сих пор все не так?

«Хочешь купить журнал “Хелло”, так покупай, Элла». Плевать, что подумает скучающая студентка за кассой.

Куда там!.. Я покупаю какой-то экологический журнал и поучительную биографию; и к тому моменту, как в Эксетере в вагон входят два молодых человека с черными пластиковыми пакетами, я уже маюсь от скуки.

И вот вопрос. Что придет вам в голову при виде входящих в вагон двух парней, каждый с черным пластиковым пакетом – с неизвестным содержимым? Я сама мать подростка, спальня которого подпадает под закон об охране труда и здоровья; и внутри себя просто скривилась: «Ну, конечно, даже сумок приличных не нашли».

Шумные и возбужденные, парни едва успели на поезд; напыщенный дежурный на платформе уже свистел в свисток с яростным неодобрением. Наигравшись с автоматической дверью – открылась, закрылась, открылась, закрылась; почему-то их это очень забавляло, – они уселись на места у багажных полок. Однако, заметив двух подруг из Корнуолла, многозначительно переглянулись и двинулись по вагону к местам у девушек за спиной.

Я улыбнулась про себя. Понимаем. Я же не зануда, сама была молодой.

Девушки притихли и потупились, потом одна многозначительно взглянула на подругу. Да, один из парней был необыкновенно хорош собой, похож на модель или солиста мальчиковой группы. Невольно вспомнилось особое щекотание в животе. Ну сами знаете.

И я нисколько не удивляюсь, когда парни встают и симпатяга перегибается через разделяющую их спинку сиденья. «Может, принести девушкам что-нибудь из буфета? Раз уж я иду?»

Обменялись именами, немножко похихикали… Спустя два кофе и четыре пива парни пересаживаются к девушкам – и они достаточно близко, чтобы мне все было слышно. Знаю, знаю, не следовало слушать. Но не забывайте, мне скучно. А они громогласные.

Так вот. Девушки повторяют то, что я уже уловила раньше из их болтовни. Поездка в Лондон – первая самостоятельная поездка в столицу, подарок от родителей в честь окончания средней школы. Им заказан номер в недорогом отеле, у них билеты на «Отверженных», и они никогда так не волновались.

– Шутите! Никогда не ездили одни в Лондон? – Карл, похожий на солиста мальчиковой группы, изумлен. – О, Лондон коварный город, девочки. Будьте внимательны. Только такси – никакого метро после театра. Слышите?

Карл мне нравится. Он советует магазины и лавочки – и клуб, где, как он утверждает, совершенно безопасно, можно послушать приличную музыку и потанцевать после спектакля. Он записывает на бумажке название. Там у него знакомый вышибала. «Скажете, что от меня, ясно?»

Анна, та, которая повыше, спрашивает про черные пластиковые пакеты; и я тайком радуюсь, что она поинтересовалась, – мне и самой любопытно.

Выясняется… Двое молодых людей только что вышли из тюрьмы. В черных пакетах их имущество.

Молчание длится недолго. Очень быстро девушки берут себя в руки.

– Прикалываетесь?

Нет. Парни не прикалываются. Они решили быть честными. За прошлые ошибки расплатились сполна, но ничего не стыдятся.

Хотите начистоту, девочки? Карл отбывал наказание в Эксетере за физическое насилие, Энтони – за воровство. Карл просто вступился за друга, понимаете, и – положа руку на сердце – теперь поступил бы так же. К его другу цеплялись в баре, а Карл ненавидит забияк.

Я думаю над парадоксом – забияки против физического насилия; и разве у нас сажают за мелкие потасовки? – но девушки, похоже, очарованы и с милой наивностью говорят, что верность другу – это хорошо и что к ним в школу однажды приезжал парень после тюрьмы и рассказывал, как полностью изменил свою жизнь, отсидев за наркотики. Весь в татуировках. Весь.

– Ух ты. Тюрьма. Каково там на самом деле?

В этот момент я задумываюсь о своей роли.

Представляю, как мама Анны надрывается на кухне у плиты и с беспокойством спрашивает у мужа, как там их маленькая девочка, а он просит ее не волноваться по пустякам. «Они быстро взрослеют. Разумные девочки. Все будет в порядке, милая».

А я думаю, что они совсем не в порядке. Потому что Карл говорит, что правильнее нашим подружкам найти кого-то, кто хорошо знает Лондон и может их сопровождать.

Карл и Энтони намерены остановиться у друзей в Воксхолле и предвкушают грандиозную вечеринку в честь выхода на свободу. Что, если они встретят девочек после спектакля и вместе отправятся в клуб?

И я решаю, что должна позвонить родителям девочек. Они упоминали название деревни. Анна живет на ферме. Не бог весть какая головоломка. Можно позвонить на почту или в местный паб; ну сколько там ферм?

Однако Анна отказывается. Нет. Они, пожалуй, лягут сегодня пораньше, чтобы с утра отправиться по магазинам. Они, видите ли, собираются первым делом пойти в «Либерти», потому что Сара хочет примерить кое-что от Стеллы Маккартни^[1] и сфотографироваться на телефон.

Умница, думаю я, разумница. Можно не вмешиваться.

Увы, возникает осложнение, потому что Сара, похоже, запала на Энтони. Снаряжается вторая экспедиция в буфет, и по возвращении все меняются местами – теперь Анна сидит с Карлом, а Сара с Энтони, который жалуется, как загубил свою жизнь. Он пошел на преступление только от отчаяния, говорит он, – не мог найти работу. Не мог поддерживать сына.

Сына?

Я ошарашена. Меня накрывает тенью стыд за мою жизнь в шоколаде – я буквально съеживаюсь, пока Энтони объясняет, что судится с бывшей за право встреч с ребенком, пока жалуется Саре, как плохо, что он не сможет растить сына, а сын не будет знать отца. «Правда же, это ужасно, Сара? Вырасти, не зная отца?»

Сара меня поражает: сдавленным голосом она говорит, что Энтони действительно молодец, раз так переживает, ведь так много молодых людей не переживают, а просто бегут от ответственности. «Я чувствую себя ужасно. А мы-то про Стеллу Маккартни…»

Теперь я уже ничего не понимаю. Да и откуда мне понимать – мне, женщине, чьи баталии по поводу сына сводятся к запрету фильмов «детям до 18» в местном кинотеатре?

Дальше разговоры на целый час стихают до шепота, и я изо всех сил стараюсь читать – разобраться в преимуществах бесшумных ветрогенераторов. А потом Энтони и Сара снова идут в буфет. Опять пиво, думаю я. Большая ошибка, Сара. И я решаюсь.

Да. Я тоже пойду к буфету – якобы за кофе – и в очереди или в коридоре изображу, что у меня беда с телефоном. Попрошу Сару помочь – чтобы отцепить ее от Энтони для тихой беседы – и предупрежу: если она не прекратит ерунду, я позвоню ее родителям. «Сию же минуту, понимаешь, Сара? Их номер я найду».

Наш вагон – третий от буфета. Во втором вагоне я стукаюсь о сиденья – бьюсь, бьюсь, бьюсь бедрами и нащупываю телефон в кармане жакета, проходя через автоматические двери в тамбур.

И тут слышу их.

Никакого стыда. Даже не пытаются вести себя тихо. Занимаются этим громко и гордо, в туалете поезда. Как животные в брачный период.

Я поняла, что это они, по голосу Энтони. Как долго он ждал. Как он благодарен. Сара, о да, Сара…

Я потрясена до глубины души.

Горю от унижения. От ярости. Задыхаюсь и хочу только одного: ничего не слышать.

И стыжусь своей наивности. Своих нелепых рассуждений.

Бреду по коридору до следующих автоматических дверей, в следующий вагон, взволнованно и растерянно пытаясь уйти подальше от свидетельства моего просчета.

Славные девочки?

В очереди в буфете я снова слышу биение пульса в ушах и думаю: хоть кто-нибудь их услышал? Пожаловался на них?

И повторяю про себя: пожаловался? Кому жаловаться, Элла? Другие сделают в точности то, что тебе следовало сделать с самого начала: займутся своим делом.

Тут мои мысли путаются, и я начинаю размышлять, почему стала такой отсталой, такой замкнутой. Женщиной, которая не имеет ни малейшего понятия о современной молодежи. И вообще ни о чем.

В голове – калейдоскоп воспоминаний. Обрывки картинок. Журналы, найденные в комнате сына. Тот вечер, когда мы пришли из кино рано и обнаружили, что Люк пытается взломать код на телевизоре, чтобы посмотреть порно.

В том злосчастном поезде я поняла, что непременно нужно поговорить с мужем. С моим Тони. Проверить ориентиры. Нужно спросить его: неужели вся проблема не в них, а во мне? Я – сплошное недоразумение, Тони? Нет, серьезно, будь честен со мной. А как мы тогда спорили из-за каналов для взрослых и журналов Люка!

Я что, самая ужасная ханжа?

Я действительно пытаюсь дозвониться до него – из гостиницы, после конференции. Хочу рассказать, что поступила разумно, когда пересела в другой конец поезда. Занялась собой. Девушки вполне способны разобраться самостоятельно.

Но Тони нет дома, и мобильный он с собой не носит, считая его, как некоторые, причиной рака мозга. Так что я поговорила с Люком. Меня странным образом успокоил его рассказ об ужине: он приготовил рагу по скачанному через новое приложение рецепту. Мой Люк любит готовить, а я пошутила насчет состояния кухни: он наверняка использовал всю имеющуюся посуду.

И вот утро в гостинице.

Ненавижу это ощущение: тело словно чужое – из-за кондиционера, незнакомой кровати и неумеренности с мини-баром. Моя норма в гостиницах – стаканчик бренди после утомительного дня. Едва только половина седьмого, и я поспала бы еще… Увы, десять минут мучений, и я сдаюсь, глядя на печальные пакетики в пиале рядом с чайником. Уговариваю себя, что вот на этот раз выпью растворимого кофе, а в результате выливаю его в раковину.

Смотрю на ряд пустых мини-бутылочек, ежась от ужасной мысли. Бросаю взгляд на телефон у кровати и ощущаю укол страха, знакомую дрожь: я сделала что-то стыдное, о чем еще пожалею. Поворачиваюсь спиной к ряду бутылочек и вспоминаю, что вчера после второго бренди решила позвонить в справочную, чтобы разыскать родителей тех девушек. От этого воспоминания меня бросает в дрожь, но память словно в дымке. «Ты в самом деле звонила? Думай, Элла, думай».

Вновь смотрю на телефон и пытаюсь сосредоточиться. Ага. Вспомнила – и напряженные плечи наконец расслабляются. Я держала трубку в руке и, уже почти набрав номер, поняла, что плохо соображаю – и не только от бренди. Мой мир перевернулся. Я хотела позвонить не от беспокойства за девочек, а в качестве наказания – злилась на Сару, которая заставила меня переживать.

Я поступила разумно. Положила телефон, выключила свет и легла спать.

Хорошо. Очень хорошо. Я ощутила такое облегчение, что решила в качестве праздника все-таки отведать растворимого кофе.

Включаю чайник, потом телевизор. И тогда он наступает – тот единственный миг, который растягивается, растягивается за пределы комнаты, за пределы города. Миг, когда я понимаю, что моя жизнь никогда не станет прежней.

Никогда.

Звук в телевизоре выключен – поздно вечером я смотрела фильм с субтитрами, чтобы не беспокоить постояльцев в соседнем номере. Но картинку не узнать нельзя. Фото со странички в «Фейсбуке». Красотка. Зеленые глаза сияют, светлые волосы укрывают плечи. На заднем фоне остров Сент-Майклз-Маунт.

И тут я словно каким-то образом отъезжаю назад – сквозь подушки, спинку кровати, сквозь стену – и вижу экран из далекого далека. А по экрану ползут ужасные, отвратительные слова: «Пропала… Анна… пропала… Анна…»

Чайник пышет сердитым паром на зеркало, а у меня в голове роится громадная черная туча слов.

Для полиции. Для Тони.

«Ну поймите, я собиралась позвонить…»

Глава 2
Отец

Генри Баллард сидит в теплице, старательно не обращая внимания на шум из кухни.

Он знает, что нужно идти к жене – помочь, утешить, – но знает и то, что ничего не может изменить. И не трогается с места. А по-честному – хочет просто сидеть и сидеть, глядя на лужайку. В этом странном пространстве, пристройке к дому, который никогда ему не нравился – то слишком жарко, то слишком холодно, несмотря на жалюзи и на вентилятор с пылеуловителем, установленный за бешеные деньги, – только здесь Генри удавалось впадать в полусознательное состояние, здесь его мысли скитались вне тела, вне времени, уплывали в сад, где он прямо в эту рассветную минуту слушает разговор девочек в их убежище среди кустов. Анна и Дженни.

Тогда у них начался мерзкий розовый период. Розовые одеяльца. Розовые Барби. Розовая палатка, купленная по какому-то каталогу и набитая всякой девчачьей всячиной. Он даже близко подходить отказывался. А теперь ничего так не желал, как забыть про удои и сенокос, про налоги и банки, чтобы разжечь костерок и жарить сосиски дочкам на завтрак. Настоящий лагерь – он много раз обещал им, но так и не устроил…

Могучий грохот на кухне возвращает его к реальности. Упали на пол жестянки – формочки для выпечки всевозможных видов и размеров.

– Да что ты делаешь?

– Сливовый пирог.

– Бога ради, Барбара…

Любимые пироги Анны. Бисквитный корж с начинкой из пряных слив. Генри чует запах корицы: баночка на кухонном столе опрокинулась, и пряность образовала маленький холм.

Ох, Барбара…

Она собирает формочки дрожащими руками.

Генри не выдерживает и, вместо того чтобы помочь, хотя бы проявить сочувствие, отправляется в кабинет и садится у телефона; поэтому минут через пять или десять первый видит, как полицейская машина снова тормозит у них на дорожке.

Страшно скручивает желудок, и Генри даже всерьез подумывает забаррикадироваться. В голове возникает забавная картинка: вся мебель привалена к двери, чтобы не дать войти полицейским. На сей раз их двое. Мужчина и женщина. Мужчина в костюме, женщина в форме.

Когда Генри спускается в холл, жена стоит в проеме кухонной двери, вытирая руки о фартук. Он смотрит на Барбару только мгновение – ее взгляд молит Бога, молит о справедливости.

Он открывает дверь – Анна и Дженни вваливаются в дом со школьными портфелями и теннисными ракетками и бросают всё на пол. Радость. Радость. Радость.

И снова – в реальность.

Правда читается по их лицам.

– Вы нашли ее?

Мужчина в стильном отутюженном костюме только качает головой.

– Это офицер по связям с семьей, констебль Кэти Брайт. Помните, я говорил по телефону?

Генри не в силах выговорить ни слова. Онемел.

– Мы можем войти, мистер Баллард?

Он молча кивает.

В кабинете все усаживаются; раздается странное шуршание: жена потирает ладони. Он берет ее за руку, чтобы прекратить шум.

– Поверьте, лондонская полиция делает все возможное. И постоянно держит связь с нами.

– Я хочу поехать в Лондон. Помочь…

– Мистер Баллард, мы это уже обсуждали. Вы нужны жене здесь, и нам тоже может понадобиться ваша помощь. А сейчас, пожалуйста, давайте сосредоточимся на том, чтобы собрать всю необходимую информацию. Если узнаем что-то новое – что угодно, – обещаю: немедленно сообщим вам и предоставим транспорт.

– А Сара что-нибудь вспомнила? Она что-то рассказала? Мы хотим поговорить с ней. Нам бы только поговорить…

– Сара остается в состоянии шока. Это естественно. С ней работает команда специалистов, и родители рядом. Мы по-прежнему собираем информацию. Полиция в Лондоне просматривает записи камер наблюдения. Из клуба.

– Все равно не понимаю. Клуб? Что они делали в клубе? Не было в их планах никакого клуба. У них были билеты на «Отверженных». Мы об этом ясно сказали…

– Есть новые данные, которые помогут прояснить это, мистер Баллард. Появился свидетель. Из поезда.

В горле образуется ком.

– Свидетель… Что значит – свидетель? Свидетель чего? Не понимаю.

Двое полицейских переглядываются, и женщина отходит к креслу рядом с Барбарой.

Говорит детектив:

– После обращения полиции нам позвонила женщина, которая в поезде сидела недалеко от Анны и Сары. Она слышала, как девушки завязали знакомство с двумя мужчинами.

– Какое знакомство? Какие мужчины? О чем вообще речь? – Жена еще крепче вцепляется в руку Генри.

– Мистер и миссис Баллард, из того, что она слышала, получается, что Анна и Сара подружились с двумя мужчинами. Небезызвестными для нас.

– Мужчины? Что за мужчины?

– Только что вышедшие из тюрьмы, мистер Баллард.

– Нет. Нет. Она наверняка ошиблась… Невозможно. Совершенно невозможно.

– Лондонская полиция собирается еще раз поговорить об этом с Сарой. Незамедлительно. И со свидетельницей. Как я уже сказал, нам просто нужно собрать как можно больше подробностей – что происходило перед тем, как Анна пропала.

– Послушайте, они разумные девочки. Понимаете? Хорошие, разумные девочки. Правильно воспитанные. Мы ни за что – ни за что! – не отпустили бы их в эту поездку, не будь мы…

– Да. Да. Разумеется. И давайте надеяться на лучшее. Как я говорил, мы делаем все возможное, чтобы найти Анну, и будем сообщать вам о каждом шаге. Кэти останется с вами. Ответит на все вопросы, которые возникнут. И еще, если позволите, я хотел бы вновь осмотреть комнату Анны. Вдруг там есть дневник? На компьютер взглянуть. Вы не проводите меня, мистер Баллард? А Кэти пока сделает для вашей жены чашку чая. Хорошо?

Генри не слушает. Он думает, что жена была против поездки. Говорила, что они слишком юные. Слишком далеко. Слишком рано. Это он настаивал на поездке. «Ради всего святого, Барбара, нельзя нянчить их вечно».

А на самом деле? Он чувствовал, что Анне нужно хоть на чуть-чуть вырваться из-под маминой опеки. Уйти от сливового пирога.

Однако дело не только в этом. Господи боже…

А если они узнают, что дело не только в этом?

Глава 3
Подруга

В душном двухместном номере лондонского отеля, по недоразумению названного «Парадиз», Сара слышит, как мама шепчет ее имя, – и не собирается открывать глаза.

Комната другая. Такая же, но на другом этаже. В ту, где они с Анной распаковали вещи, до сих пор нет доступа, и Сара не может понять почему. Анна туда не вернулась. Они что, не верят?

А эта комната пахнет чем-то ужасным. Чем-то, что напоминает пыльную щель за буфетом. И прятки в детстве. Сара с закрытыми глазами мечтает сыграть прямо сейчас: забыть про запах и температуру, про мать и полицию – и сыграть в прятки. Да. В той версии времени Анна сушит голову – плойка для выпрямления волос уже нагрелась – и трещит о том, чем они займутся сегодня. С какого магазина начать? И неужели Сара всерьез хочет пойти к Стелле Маккартни – продавец по их одежде сразу поймет, что они не будут ничего покупать.

Анна. Милая, раздражающая Анна. Слишком худая. Слишком красивая. Слишком…

– Ты проснулась, детка? Ты слышишь меня, дорогая?

Сара, еще не поворачиваясь к матери, открывает глаза, щурясь на лучик света, который, пробившись через щель в шторах, образовал треугольник на стене. Она легла в постель не раздеваясь и не захотела накрываться, уверенная, что вот-вот будут новости. Вот-вот. Анну с минуты на минуту найдут.

– Хорошо, что ты поспала, милая. Хотя бы часок. Я приготовила чай.

– Я ничего не хочу.

– Глоточек. Два кусочка сахара. Нужно что-то проглотить.

– Я говорю, что не могу. Все нормально.

Мама в тех же брюках, что и вчера, но блузку переодела, и Сара думает, что это одновременно и типично, и неправильно – заботиться о свежей блузе.

– Папа приехал. Он внизу, почти все время с полицией. Они хотят еще поговорить с тобой. Когда тебе станет…

– Я уже рассказала все, что могла вспомнить. Целыми часами рассказывала. И я не хочу видеть отца. Не надо было его звать.

Сара с матерью смотрят друг другу в глаза.

– Послушай, я знаю, как тебе тяжело. С папой. Но он ведь беспокоится. А полиция получила звонок, и они хотят кое-что у тебя уточнить. После передачи по телевизору.

– Звонок?

– Да. От какой-то женщины с поезда.

– Женщины? Я не понимаю, о чем ты говоришь. Какая женщина?

Сара чувствует ту же ужасную пустоту в животе, как и в первые часы, когда она с полицейскими ждала мать. Мучаясь после выпивки. Ничего не понимая. «Где ты, Анна? Куда запропастилась?»

Она пыталась рассказать полицейским достаточно подробностей, чтобы они восприняли все всерьез, но недостаточно, чтобы…

Сара быстро поднимается, чувствуя, как морщится на талии льняная блузка, перебирает расчески, косметичку и прочую ерунду на туалетном столике.

– Пульт у тебя? Я хочу посмотреть новости. Что там говорят?

– Лучше не стоит, Сара. Пей чай. Я скажу папе, что ты проснулась. Что они могут заходить.

– Я не буду снова говорить с ними. Не сейчас.

– Послушай, милая. Я понимаю, как это ужасно. Для тебя. Для всех нас. – Мать ходит по комнате. – Но ее найдут, милая. Я уверена. Наверное, пошла на какую-нибудь вечеринку и боится, что ее ждут неприятности. – Мать кладет руку Саре на левое плечо. Сара отстраняется.

– Родители Анны приехали?

– Нет. Не знаю. Я не знаю, что там решили. Полиция собиралась проверить что-то у них в Корнуолле.

– Что проверить?

– Компьютеры или еще что-то. Не помню точно, Сара. Все как в тумане. Они просто хотят собрать всю полезную информацию. Для поисков.

– А я, думаешь, не хочу? Думаешь, я не в полном дерьме?

– Никто тебя не винит, милая.

– Не винит? Зачем тогда говорить о вине, если никто меня не винит?

– Сара, милая, не надо так. Ее найдут. Я знаю. Я позвоню вниз.

– Нет. Я хочу, чтобы меня оставили в покое. Все. Просто оставьте меня в покое.

Мать Сары достает мобильник из кармана и начинает искать в другом кармане очки. Тут раздается стук в дверь.

– Наверное, это они.

Входит тот же детектив, что и в первый раз, но женщина-полицейский другая, и с ними отец Сары.

– Что, есть новости? – встает мать Сары. И вновь садится, когда полицейские синхронно качают головами.

– Тебе удалось отдохнуть, Сара? В состоянии говорить? – спрашивает женщина-полицейский.

– Я была не пьяная. Когда мы разговаривали. Я была не пьяная.

– Да.

Взрослые переглядываются.

– Мы просмотрели записи с камер наблюдения, Сара. Из клуба. – Голос детектива звучит жестче. – К сожалению, не все камеры работали. Но там есть кое-что, чего мы не понимаем, Сара. И нам позвонила свидетельница.

– Свидетельница?

– Женщина с поезда.

Сару охватывает дрожь. Разоблачение. Мороз по коже.

Кровь отливает от ее лица.

Год спустя…
Июль 2016 года

Глава 4
Свидетельница

Я не обманывала себя.

Я отлично представляла, что за неделя меня ждет. С одной стороны, теплилась надежда, что телепередача по случаю годовщины даст новый толчок расследованию. С другой стороны – страх: на меня снова будут коситься. «Это та женщина. Помнишь? Женщина, которая промолчала. В поезде. Когда пропала девушка. Господи, уже год прошел?»

Но я все равно хочу этой реконструкции в «Криминальном часе» – для семьи. Для бедной матери. Я только не хочу там участвовать.

Понятно, да? То есть я не против, чтобы они спрашивали. Хотя Тони разъярился, поразившись, что у полиции хватает наглости звонить. «Вы раскрыли ее имя. Вы позволили всем осуждать ее и теперь ждете, что она придет на вашу телепрограмму…»

Он все еще убежден, что утечка была намеренной, что мое имя попало в прессу не случайно. Доказательств у меня нет, и я, честно говоря, сама не знаю, что думать; знаю только, что не хочу, чтобы принялись заново все ворошить. Снова копаться в грязном белье. Осуждать меня. Ненавидеть.

Даже постоянные покупатели в магазине бросают на меня странные взгляды. Хотя и не имеют в виду ничего плохого.

Пресс-служба полиции утверждает, что никакой утечки не было; они только сказали нескольким репортерам, что свидетельница в поезде ехала на конференцию. Но, видимо, еще и уточнили – на какую конференцию, иначе откуда у журналистов сведения, что я флорист? Так или иначе, кто-то из писак проверил конференции и семинары флористов, нашел участников из Девона и Корнуолла – и в итоге оказался у нас на пороге.

До сих пор вспоминаю это с содроганием.

Конечно, будь я тогда сообразительней, они ничего не смогли бы подтвердить. Додумайся я сказать «не понимаю, о чем вы», им пришлось бы убраться. Но я не додумалась. А ляпнула – понимаю, как сглупила, – совершенно растерявшись: «Откуда у вас мое имя?»

«Какого черта ты это сказала?! – укорял Тони. – Господи, Элла, ты поднесла им все на блюдечке».

Не совсем так. Я не впускала репортеров. Я ничего не рассказывала, клянусь, но они все же сфотографировали меня и звонили, звонили, звонили, так что пришлось поменять номер телефона.

Это преследование, сказал Тони. «По-вашему, она мало пережила?»

Господи, благослови его. Мой милый, милый муж.

А потом все стало совсем ужасно. Поднялась волна в социальных сетях. В конце концов пришлось даже закрыть на время магазин.

Впрочем… Не думаю, что на мою долю выпало слишком много. Ее еще не нашли – ту несчастную красавицу. И, возможно, она мертва – почти наверняка мертва, – хотя, как я слышала, ее бедная мать все еще цепляется за надежду.

И кто ее осудит? Я бы тоже цеплялась.

Полицейский по связям с общественностью из «Криминального часа» сообщил мне, что миссис Баллард дала душераздирающее интервью для вечернего выпуска. Я даже не уверена, что смогу смотреть его. Она весь год собирала информацию о пропавших девушках, которых все-таки нашли спустя годы. Знаете, несчастная попала в плен к какому-нибудь негодяю, долго страдала и наконец смогла сбежать. Все это, очевидно, пришлось вырезать из интервью, поскольку полиция сосредоточилась на другом. Они явно думают, что Анна мертва. Вопрос только в том, чтобы поймать убийцу, а не придурка с девушкой в подвале.

Для эмоционального воздействия они оставили все истории миссис Баллард о детстве Анны. О ее надеждах и мечтах. Именно после таких штук люди звонят с новой информацией. Но все это чтобы найти тех двух мужчин. И, полагаю, чтобы найти тело. Прямо мороз по коже…

Тони просто с ума сходит. Считает, что не промедли полиция с объявлением о розыске Карла и Энтони после моего звонка, возможно, им не дали бы удрать. Скорее всего, за границу. Насколько я понимаю, задержка была как-то связана с Сарой. Полиция не говорит всего, но легко сообразить, что сначала она, похоже, отрицала, что вообще знакома с теми ребятами. Говорила, что я фантазирую. Только когда проверили камеры наблюдения и нашлись кадры того, как они сходят с поезда вместе, полиция опубликовала фото парней. Слишком поздно.

И тут, конечно, все бумерангом возвращается ко мне.

Если б я сразу позвонила, предупредила. Если б приняла меры. Вмешалась.

– Не нужно так думать. Ты не можешь отвечать за весь мир. Ты не сделала ничего плохого. Ничего, Элла. Виноваты эти парни. А не ты. Не вини себя.

Не вини, Тони?

И теперь не только я виню.

Первая открытка пришла несколько дней назад. Прочитав ее, я была потрясена и бросилась в туалет. Меня вырвало.

Почему я так перепугалась? Полагаю, шок был вызван тем, что сначала открытка показалась такой страшной, такой чертовски отвратительной. А когда я наконец остыла и как следует подумала, то вдруг поняла, кто послал открытку. И ощутила одновременно и облегчение, и давящую вину. Ведь, говоря совершенно откровенно, я такое заслужила.

Здесь просто гнев. Не настоящая угроза; просто плевок.

Первая открытка пришла в конверте. Черная, с наклеенными буквами, вырезанными из журнала.

«Почему ты ей не помогла?»

Совсем как в телесериалах, и сделана не очень аккуратно. Липкая на ощупь.

Я сваляла дурака; порвала открытку на кусочки и бросила в мусорный бак – не хотела, чтобы увидел Тони. Знала, что он позвонит в полицию, а этого я не хотела. Не хотела, чтобы к нам понаехала полиция. И пресса. Чтобы опять началось безумие.

Я не сразу разобралась. Сначала решила, что это случайный псих, а потом подумала: минутку, ведь передачу по поводу годовщины еще не показывали. Дело в том, что про эту историю позабыли. До сегодняшней вечерней программы никто про нее и не вспомнил бы. Так обычно и бывает – поэтому у полиции такие трудности. Сначала говорят все, а через минуту забывают.

А сегодня появилась новая открытка. Снова черная, и надпись еще хуже.

«Сука… как тебе спится?»

Это действительно моя вина. И я расплачиваюсь – не только за то, что не помогла Анне, но и за то, что натворила летом.

Теперь я точно знаю, кто присылает открытки…

Глава 5
Отец

Генри Баллард смотрит на часы и свистом подзывает Сэмми.

Вдали он видит дымок из трубы летнего домика – бывшего амбара, в который его отец заходил каждый вечер. Последняя проверка скота перед ужином.

Теперь каждый вечер на прогулку отправляется сам Генри – с тихой грустью.

Голос Анны преследует его неотрывно. «Папа, это отвратительно…»

Генри закрывает глаза и ждет, когда утихнет этот голос.

Такова экономическая целесообразность. Любимая фраза банковских. И Барбары. «Такова экономическая целесообразность, Генри».

История агрономического чуда – фермы Лэдбрук – длилась четыре поколения. Ферма пережила взлет и разорение местного рудника. Пережила изменение вкусов на потребительском рынке. Получала призы за редкие породы. Однажды даже наладила разведение нарциссов. Но переход от успешно работающей фермы к тому, что коллеги называют «все еще играешься?», свершился в мгновение ока.

Теперь он занимается туризмом, а не сельским хозяйством. И это в самом деле имеет финансовый смысл. Ряд амбаров пришлось перестроить и продать, чтобы расплатиться с громадными кредитами, еще десятилетие назад. Остальные сдаются и приносят доход больше, чем кафе и кемпинг, – и уж точно стабильнее, чем могли мечтать отец и дед.

А по правде… Они пахали, его предки. Оплачивали громадные долги кровью, потом и слезами. А он? Что сделал он?

Он пожинал плоды.

Так что он действительно продолжает «играться». Цепляется за своих овец – доход не покрывает даже кормежку – и за крохотное стадо редких мясных коров.

Много лет одна и та же прогулка с тяжелым сердцем. А после того, как Анна…

Генри снова вздрагивает, вспомнив дочь, сидящую рядом с ним в машине. «Это отвратительно…»

Сэмми тыкается носом ему в ладонь, внимательно глядя в глаза хозяину янтарными глазами. Каждый вечер пес сидит во время ужина под креслом Анны. Невыносимо.

Генри гладит Сэмми по голове и направляется к ферме. Его пугает предстоящий вечер, но он обещал Барбаре, что они посмотрят передачу по поводу годовщины вместе, опаздывать нельзя. Они размышляли, как справиться, как будет лучше для Дженни. Сестра без сестры.

Всего полтора года разницы – такие милые и такие дружные, особенно в раннем детстве. Конечно, бывали и распри, но когда наступало время ложиться спать, они всегда успевали помириться и спали в одной спальне, хотя комнат хватало. Генри вспоминает, как заглядывал в дверь, проверить перед сном дочек, свернувшихся в розовых пижамах на двуспальной кровати.

Дженни еще не спит. Барбара еще не спит. Генри понятия не имеет, как они выдержат телепередачу. Снова под прицелом софитов.

Приглашение приехать в лондонскую студию отвергли без разговоров. Барбара не выдержит интервью в прямом эфире. Все отсняли заранее, у них дома. И нашли видео с Анной-крошкой.

Генри застывает, вспоминая: он держит камеру, Барбара за кадром дает указания. На день рождения собрались друзья, все одеты как на карнавал – в костюмы ковбоев и фей. Громадный шоколадный торт со свечами. «Сними, как она задувает свечи, Генри. Обязательно сними свечи…» Другая Барбара – сияющая и суетливая, счастливая в доме, полном детей, шума и хаоса.

Генри прочищает горло и вновь нагибается погладить Сэмми по голове, чувствуя привычную волну связи. Человека и пса. Человека и пса с землей.

Они дали согласие показать часть того видео – в полиции объяснили, что после трогательных кадров бывает больше звонков. Для чего, собственно, все и устраивали. Первая годовщина, сказали им, это главная возможность подогреть интерес к делу. Найти новые зацепки. Попытаться разыскать мужчин из поезда. Но их с Барбарой очень беспокоила Дженни. Она тоже была на видео, выбранном телепродюсерами, – улыбалась, стоя рядом с сестрой; Барбара и Генри совершенно твердо заявили, что если Дженни почувствует хоть малейшее замешательство, они откажутся и предложат другую запись или попросят затемнить изображение. Однако Генри поразила реакция старшей дочери.

Она словно почувствовала просвет в беспощадных жерновах вины и беспомощности. Ее глаза засияли, она заявила, что совсем не против, чтобы люди увидели ее в костюме феи с крылышками. Боже милостивый. Если б это помогло найти Анну. А потом она отправилась в свою комнату, крикнув, чтобы он шел за ней. В одном шкафу стояли коробки со старыми фотографиями. Дженни принялась разбирать их. Даже хотела позвать полицию. Стопки действительно великолепных фоток. «Помнишь? Мы любили дурачиться в будках фотоавтоматов. Наша шайка. Я, Сара, Анна, Пол и Тим». Дженни нашла снимок – все пятеро корчат рожи – и протянула ему.

Генри втягивает холодный воздух, вспомнив Анну в центре снимка.

«Это отвратительно…»

Он понимал, что полиции эти снимки не пригодятся. И не пригодились. Требовалось только видео. И когда он сообщил несчастной Дженни, что полиция ей очень благодарна – как и папа с мамой – за потраченное на поиски фотографий время, ее глаза вдруг потускнели и стали прежними. Как будто от них осталась только половина.

– Пойдем, Сэмми. Пора.

Снимая в прихожей сапоги, Генри слышит громкий голос жены:

– Точно не хочешь смотреть вместе с нами, Джен? Внизу? По-моему, лучше… Погоди, кажется, папа вернулся.

Он идет по кухне в одних носках.

– Генри, я уже настроила канал и на запись поставила. Нам будут звонить из студии. Сообщать количество звонков.

– Хорошо. Это хорошо.

– Дженнифер по-прежнему твердит, что намерена смотреть в своей комнате. Мне это совсем не нравится, Генри. Попробуешь еще раз с ней поговорить?

– Ты же знаешь, я говорил с ней сегодня утром, милая, и…

– Она вообще не обязана смотреть, если не хочет. Я ей так и сказала. Но если будет смотреть, не хочу, чтобы она была одна. Не понимаю, почему бы не с нами. Нам нужно держаться вместе, правда? Как семья. Вместе.

Генри размышляет, не сказать ли. Ведь очевидно: они больше не семья.

– Милая, Дженни не хочет видеть наших лиц. – Он имеет в виду ее. Лицо жены.

– Не хочет? – Барбара смотрит в зеркало в коридоре и снова – на мужа. – Она так сказала?

– Дорогая, ей даже не надо этого говорить.

Генри продолжает внимательно, очень внимательно глядеть на супругу. Он точно понимает, почему Дженни так тяжело, потому что и ему так же тяжело. Видеть всю глубину – темную и ужасную – в глазах Барбары. Весь день. Каждый день. И неважно, как она старается скрыть все от Дженни надеждой и улыбками. Вырезками о пропавших и найденных. И бесконечной кулинарией.

– Но ты все равно с ней поговоришь? До передачи? – Жена смотрит в пол.

Генри делает шаг и целует ее в лоб. Дежурный поцелуй. Генри даже не трогает жену, потому что знает правила. Нынешние границы. Физическая близость на паузе; а может быть, ушла навеки.

– Только помою руки.

Дженни сидит в комнате на полу, вокруг нее – клочки бумаги. А еще журналы и старые фотоальбомы.

– Мама хотела, чтобы я с тобой еще раз поговорил. – Генри проглядывает альбомы. Множество фотографий двух сестер – как они росли. Вот в одинаковых платьях подружек невесты. Вдвоем в первый день в школе. В последнее время, конечно, большинство фотографий делается в цифре, но Дженни много распечатала – после того как накрылся ноутбук и пропали фотографии за все лето. И с камеры они были стерты. Безвозвратно.

– Да все нормально. Я попросила прийти Пола, Сару и Тима. Можно ведь? То есть мама права, смотреть одной слишком тяжело. Но с мамой я сидеть не могу.

– Господи… – Он глядит на часы. – Просто маме лишние хлопоты, что в доме будет так много чужих людей.

– Да ладно, папа, они не чужие. Они мои друзья.

Генри поджимает губы и смотрит на часы. Еще полтора часа до начала программы. Глубоко вздыхает, пытаясь понять собственную реакцию, прежде чем столкнуться с реакцией жены.

Барбара будет готовить. Бутерброды, пирожные, все прочее. Будет суетиться.

Кто знает, может, ей и вправду помогут все эти хлопоты. По крайней мере, отвлекут.

Странно, что мать Сары, Маргарет, не хочет оставить ее дома, чтобы защитить. Саре пришлось тяжело. Много вопросов без ответа. До сих пор никто не понимает историю о том, как подруги разлучились в Лондоне, и некоторые тычут пальцами.

Впрочем, Генри не слишком их осуждает. Лучше пусть люди сосредоточатся на Саре.

Внизу, пока Барбара ставит тарелки в посудомойку, он объясняет положение дел.

– А, ясно. Понимаю…

– Так что скажешь? Ты не против гостей? Конечно, Дженни должна была сначала обсудить с нами, но я не стал ее ругать. Не сегодня.

Барбара вытирает руки о фартук.

– Не уверена, что это хорошая идея. Нутром чую. То есть понятно, как они все близки… были. – Она выпрямляется и резко вздыхает.

Оба молчат. Теперь никто не знает, какое время использовать.

– Все в последнее время на взводе… – Барбара снимает фартук через голову. – Включая Дженни. Вряд ли ей поможет.

– Дженни хочет собрать друзей.

– Она сама не знает, чего хочет. – Барбара вздыхает. – Хорошо, пускай зовет. – Внезапно бросает фартук на стол. – Будет ужасно в любом случае, кто бы ни находился в доме.

Их разговор прерывает грохот наверху. Дженни топает по спальне – над кухней – и непрерывно кричит в мобильный что-то неразборчивое.

А потом доносится звон разбитого стекла.

Глава 6
Свидетельница

– Вы должны немедленно отнести ее в полицию.

– Ни в коем случае.

– Простите?

Не ожидала от Мэтью Хилла. Новую открытку я вложила в пластиковый файл, взятый из школьной папки Люка. Очень скользкий, с дырочками по краю. Опасные штуки. Однажды я поскользнулась на таком файле, оставленном на полу, и сильно ударилась плечом.

Это послание появилось, как и предыдущие, в простом темном конверте с напечатанным на наклейке адресом. Но оказалось еще более странным и немного более пугающим. Снова на черном фоне наклеенные буквы: «Карма. Ты поплатишься». Сначала я удивилась: при чем тут буддизм, йога или что там еще? Разве все они не о доброте и прощении? Но потом прочитала в Интернете, что некоторые трактуют карму как некую естественную справедливость или расплату – плохие последствия за плохие поступки, – и похолодела…

Надо положить этому конец.

– Я считала, что вы расследуете подобные случаи. Ведь этим занимаются частные сыщики? – Я напряжена, по-прежнему гляжу Мэтью Хиллу прямо в глаза и немного сбита с толку. В его рекламе все было просто. «Частный сыщик в Эксетере. Бывший полицейский». Четко. Ясно. Мне казалось: я расскажу, чего я хочу, и он сделает. Такая у него работа. Как если бы кто-то пришел в мой магазин. «Букет ко дню рождения, пожалуйста. – Разумеется».

– Послушайте, я слежу за расследованием. Это новая улика. Девушку еще не нашли, а пока идет расследование, я не…

– Поверьте, мистер Хилл, это не улика.

– И вы так считаете, потому что…

Я помолчала, не зная, сколько хочу ему поведать.

– Послушайте. Я знаю, от кого открытка. Она от матери той девушки – Барбары Баллард. Она на меня очень сердита. Нет, это слишком мягко сказано. Она зла на меня, и кто бы стал ее винить. Я-то точно не буду. Сама виновата. Когда появилась первая открытка, я, честно говоря, хотела обратиться в полицию. Я была потрясена, испугана. Когда мое имя попало в прессу, мы пережили серьезное давление. Но теперь я понимаю, в чем дело. Вы просто поговорите с ней. Чтобы прекратила это. Иначе узнает муж и заставит меня пойти в полицию, а я не хочу – ради нее. Ей и так досталось.

– Ну, боюсь, я на стороне вашего мужа. Вы ведь можете и ошибаться.

– Слушайте, она ходит к моему магазину. Уже дважды была. Смотрит на меня через окно. Она не знает, что я вижу. Очевидно…

– Понятно. Когда это началось? – Хилл заинтересовался.

– Мы говорим конфиденциально?

– Разумеется.

– Хорошо – потому что об этом я тоже не стала сообщать. Я действительно виновата. И дело не только в поезде. Я ведь поехала туда, в Корнуолл, прошлым летом. Чтобы встретиться с матерью Анны. Муж просил этого не делать – и был прав. Полная глупость. Теперь я понимаю. Еще одна ошибка. А самая ужасная – то, что я не позвонила… не предупредила семью.

– Вы не сделали ничего дурного, миссис Лонгфилд. Главные подозреваемые – два парня.

– Мне от этого не легче, мистер Хилл…

– Мэтью. Пожалуйста, называйте меня Мэтью.

– Мэтью. Муж без конца повторяет то же самое. Что моей вины нет. Не помогает. Я мучаюсь, оттого что ее так и не нашли.

Внезапно в соседней комнате раздается шипение. Я оборачиваюсь на незакрытую дверь, а Мэтью Хилл встает с извиняющейся улыбкой.

– Хотите кофе, миссис Лонгфилд? Я отлично готовлю капучино.

– Просто Элла. Да, спасибо. Судя по запаху, вы знаете, что делаете. – Я расслабляюсь, плечи опускаются. – Люблю хороший кофе.

– Эспрессо-машина. Импортные бобы – готовлю собственную смесь. У меня прямо пунктик…

Я вздыхаю.

– Извините за резкость. Я очень нервничала, когда шла к вам.

– Как и большинство людей…

Его голос затихает, когда он выходит за дверь – полагаю, в квартиру, смежную с офисом. Отсутствует Хилл довольно долго и наконец появляется с подносом, на котором две чашки кофе и молочник со вспененным молоком.

– Расскажите еще о ее матери. И про поездку в Корнуолл. Расскажите все, не надо ничего скрывать.

– Хорошо. Не знаю, как внимательно вы следили за этим делом… Пресса подняла жуткую шумиху. Центральные газеты наприсылали журналистов. Печатали высокоморальные заголовки. «Как бы вы поступили» и прочее.

– Да. Я видел статьи. – Мэтью подается вперед, отпивает кофе.

– У меня цветочный магазин. Дошло до того, что его пришлось закрыть на несколько месяцев. Я не могла смотреть людям в лицо. Друзья относились с пониманием, хотя некоторые вели себя странно. И постоянные покупатели. Даже смотрели на меня как-то…

– Сочувствую. Люди бывают злыми.

– О да. Тони – мой муж – просто был в ярости. Я уже говорила, что он очень помог мне. Такой милый – и просто рассвирепел, когда всплыло мое имя…

– А как в точности это произошло?

– Я так до конца и не поняла. Я ездила на конференцию флористов в Южный Лондон. Обучение и построение бизнес-моделей. Официально полиция утверждает, что журналистам просто повезло – они вычислили меня, поскольку из Девона было всего лишь два делегата. Но Тони подозревает преднамеренную утечку – чтобы подогреть интерес прессы.

У Мэтью вытягивается лицо.

– Вы думаете, такое возможно?

– Очень маловероятно. Вряд ли они захотели бы подвергать вас опасности.

– Опасности? Так вы и вправду считаете, что я теперь в опасности?

– Простите. Не хотел вас пугать. Вы не единственная, кто может опознать этих мужчин. Нет. И я в самом деле думаю, что сознательной утечки не было. Вот случайная… другое дело.

– Так или иначе, теперь знают все. Это я – женщина с поезда, которая ничего не сделала.

– Тяжело было?

– Да. Но не сравнить с тем, что пришлось пережить той семье.

– Так зачем вы туда потащились? В Корнуолл?

Поставив чашку на стол, я обхватываю руками голову.

– Да, дикая глупость с моей стороны. Но дело в том, что когда я увидела миссис Баллард у своего магазина – она просто стояла и смотрела на меня, – я сразу узнала ее по снимкам; их было полно в местных газетах. Неважно. У меня мурашки по коже побежали, и я, все обдумав, решила, что лучше попробовать объясниться. Вбила себе в голову, что если поговорю с ней с глазу на глаз, призна́ю, что считаю ее вправе сердиться, что если она поймет, что я тоже мать и как я сочувствую ее горю…

Я прочитала все по лицу Мэтью.

– Да. Полная глупость.

– И она отреагировала плохо?

– Не то слово. Просто обезумела. Теперь-то мне ясно. Я думала только о себе. Воображала, что стоит ей понять, какая я порядочная и как я сожалею…

– Свидетели вашего разговора были?

– Нет. Только мы двое. Я привезла цветы, большой букет примул – я читала, что Анна их очень любила. Теперь ясно, что цветы и стали спусковым крючком. У нее началась истерика. Кричала, что сыта по горло цветами, что мне тут не место. Что я не имею права. Венок, как будто на могилу ее дочери. А она, между прочим, не верит, что дочь мертва.

Мэтью подливает пенистого молока себе в чашку; предлагает и мне.

– Как по-вашему, такое возможно? Что девушка еще жива?

Мэтью сжимает губы.

– Возможно, хотя статистически маловероятно.

– И мы так думаем. Я и Тони…

Мой голос срывается. Мне хотелось бы чувствовать больше надежды. Вспоминаю недавний телефильм – там пропавших девушек нашли годы спустя. Пытаюсь представить себе Анну, выходящую из подвала или укрытия, завернутую в полицейское одеяло, но не вижу картинку целиком. Кашляю, отвернувшись к стене каталожных ящиков.

– Так вот. В Корнуолле было жутко. Я хотела уйти – извинилась, что побеспокоила. А она сорвалась.

– В физическом смысле?

– Она была сама не своя.

– Она вас ударила, Элла? Если ударила, если она психически неустойчива, вы действительно обязаны пойти в полицию. Они должны знать.

– Она не хотела. А стычка на крыльце – несчастный случай. Маленький синяк у меня на руке.

Мэтью снова качает головой.

– Да ради всего святого! Я сама виновата. Она не вспыльчивая. Мне не стоило появляться там и провоцировать ее. Я, конечно, понимала, что она винит меня, но такая ненависть… Ее глаза…

– И поэтому вы считаете, что открытки шлет мать Анны.

– А вы не считаете?

Он пожимает плечами.

– Жаль, что вы не сохранили все открытки.

– Извините. Мне не хотелось беспокоить мужа. Его ожидает повышение на работе, так что хлопот полон рот. Послушайте, мистер Хилл… извините – Мэтью. Если вы не возьметесь, я их сожгу. В полицию я не пойду.

Мэтью пристально смотрит на меня.

– Я хотела бы, Мэтью, чтобы вы к ней съездили. Вы – лицо незаинтересованное и человек опытный в подобных делах. Надеюсь, что вы сможете все прекратить, не причинив ей лишних страданий. Мягко предупредите ее, не привлекая полицию и не ухудшая ее положения.

– А если вы все поняли неправильно и она ни при чем? Просто мать, у которой сдают нервы?

– Ну тогда я буду думать дальше. И прислушаюсь к вашему совету.

– Хорошо, Элла, договорились. Я съезжу к миссис Баллард, попробую разобраться в ситуации – и если у меня останутся сомнения, вы подумаете о том, чтобы передать все в полицию. Так?

– Вы же не считаете всерьез, что это связано с расследованием?

– Совершенно откровенно – скорее всего, нет. Если не мать, то, скорее всего, какой-то ушлепок. Однако следователям нужно сообщить… Ладно. Решим, когда я съезжу в Корнуолл. – Мэтью встает и хмурится. – Полагаю, вы слышали новости, Элла? Утром.

– Простите?

– Утром, по местному радио. После телеобращения по поводу годовщины.

– Нет. Какие новости? Появился кто-то еще? Я пропустила. Что случилось?

Мэтью морщится.

– Имя они, конечно, не назвали. Но я так понимаю, что речь о второй девушке. Из поезда. О подруге.

– Сара. Ее зовут Сара. Что вы имеете в виду? Что случилось с Сарой?

Глава 7
Подруга

Сара опять делает вид, что спит. Впрочем, теперь притворяться сложнее. Нужно обманывать не только мать, но и медсестер.

– Ну давай же, Сара. Ты должна немного попить. Давай. – Медсестра ласково треплет ее по руке.

Уходите. Уходите.

– Почему вы не поставите капельницу? – Мать кудахтала, суетилась и плакала у кровати почти всю ночь. – Она ужасно выглядит! Даже сесть не может.

– Поверьте, для самой Сары лучше не засыпать.

Все происходило в БИТ – блоке интенсивной терапии. Они хотели точно знать, сколько таблеток она приняла. Сара прислушивалась к разговору медперсонала с матерью. Явно проводятся анализы, чтобы определить количество принятых таблеток, но на это требуется время, и будет гораздо проще, объясняли они, если Сара просто ответит.

Сару охватывает такая усталость и оцепенение, что на чувство вины нет сил. Она уже умаялась чувствовать вину – и хочет только, чтобы ее оставили в покое.

Мать рассказывает медсестрам, что в последний раз они попадали в больницу с подозрением на астму, когда Сара была в начальной школе. И родителям позволяли спать в игровой комнате рядом с детской палатой. Они спали на матрасах прямо на полу, хотя некоторым досталась роскошь – раскладушки.

Теперь нет ни матрасов, ни кровати. Маргарет провела ночь как привидение – каждые несколько часов прохаживалась, чтобы размять ноги, от зеленого пластикового кресла у кровати Сары до закрытого кафетерия с мутным кофе и закусками из автомата.

Хотя теперь Сару тошнит меньше, говорить она все равно не хочет.

«Сколько таблеток, Сара? Нам нужно знать сколько».

– Я не держу в доме много лекарств. Парацетамол. Две полных пачки, – наверное, в десятый раз повторяет мать Сары.

А по правде? Сара не помнит, сколько таблеток выпила. Купила в магазинчике на углу, а потом еще в супермаркете. Есть тупые правила – сколько можно покупать в одном месте.

Всё из-за телепередачи. Новые свидетели. Тупая сучка с поезда.

Она без устали повторяла полиции и родителям, что все это гнусная ложь. Секс в туалете? С первым встречным? За кого они ее принимают? Как они смеют?

А потом запаниковала. Что, если после телепередачи объявятся новые свидетели? Когда затих бурный всплеск эмоций сразу после исчезновения Анны, дело потихоньку затихло. Разумеется, Сара хочет, чтобы люди помогали полиции; разумеется, хочет, чтобы Анну нашли. Не хочет только, чтобы открылась правда о ее роли во всем этом. Нет. Пожалуйста, не надо…

– Вам не кажется, что стоит снова позвать врача?

– Я выполняю четкие указания доктора. Пожалуйста, не тревожьтесь. Сару больше не тошнит, теперь надо уговорить ее попить. Поверьте, для ее же блага. Тогда мы лучше будем понимать, где мы.

– Что значит «где мы»? – встревоженно спрашивает мать.

– Перестаньте, – не выдерживает Сара. Она шепчет еле слышно. – Просто замолчите, пожалуйста. Все.

– Ну вот и она. Умница. Сара. Давай. Открой глазки, и попробуем сесть, хорошо? Скоро придут результаты анализов. Чтобы понять, как твои дела. Но было бы гораздо лучше…

– Я не знаю, сколько приняла. Понятно? Просто не знаю.

– Оставьте ее в покое. Пожалуйста. – Мать начинает плакать, и Сара чувствует слезы и на своих щеках. Жаль, что Лили тут нет, но матери об этом говорить не надо. Еще одна запретная тема.

– Простите…

– Тебе не за что извиняться, милая. Все будет хорошо. Все будет прекрасно. Обещаю. Все шлют горячие приветы. Родители Анны. Дженни, и Пол, и Тим, и все. Желают тебе поправляться.

Сара закрывает глаза. Наверняка неправда. Они винят ее. Они так и сказали.

Вечером накануне ужасной телепрограммы все они собрались, вроде как чтобы поддержать ее, однако всё пошло наперекосяк. Парни разошлись не на шутку. Дженни плакала.

Дело в том, что в Лондон они должны были поехать все. Впятером. Анна и Сара – праздновать прощание со школой и школьной формой; а старшие – просто развлечься. И опять не получилось. Люди такие ненадежные…

Раньше все было иначе. Разница в возрасте казалась совершенно неважной. Дженни и мальчики учились на два класса старше – ну и что? А в средней школе, когда старшие начали подрабатывать, изменилось все. У них вдруг стало больше денег. Они хотели другого. И начали срывать планы.

Сара терпеть не могла тех, кто подводит других; так она и кричала во время ссоры. «Если б вы только не были такими эгоистами, не считались лишь со своими желаниями, может, мне и не пришлось бы следить за Анной в Лондоне одной».

Первым отказался от поездки Пол. Ему предложили пожить неделю в Греции на родительской вилле с бассейном. Следующим откололся Тим. Он без ума от пеших походов. Его позвали в недельное путешествие по Шотландии, и он мечтал посмотреть музей лохнесского чудовища. И не желал быть единственным парнем в девчачьей поездке.

А потом Дженни уехала на выступление группы с ее тогдашним бойфрендом. И остались Сара и Анна.

«Ты должна была присматривать за ней… – Парни были в ярости. – Мы не понимаем, как это вы разделились…» Дженни подлила масла в огонь: мол, почему не договорились, как обычно. «Это же Лондон, бога ради…»

Сара мечтала, чтобы они наконец заткнулись. В любом случае почему именно она должна была приглядывать за Анной? Почему не наоборот, а? Потому что Сара деревенская и у нее должно быть больше здравого смысла? Потому что Анне можно быть принцессой? Так, что ли?

Конечно, у них был уговор. И именно Анна его нарушила, кричала она им. Всем. Тиму с его эгоистичным походом. Полу с его распрекрасной виллой. Дженни с ее гастролями. Она наврала им, как врала полиции.

«Мы договорились, что встретимся в баре в два часа ночи и поедем в отель на такси. Она так и не пришла».

«Анна нарушила уговор, ясно? Анна не пришла…»

«Я вам говорила. Говорила. Говорила».

Мать пыталась успокоить ее после телепередачи. Женщине с поезда не должны были позволять делать такие заявления. Да еще по телевизору. Это была клевета. Вообще тетка явно какая-то ненормальная…

Но Сара окаменела. Что, если объявятся другие свидетели? С поезда или из клуба.

Вспомнилась реакция отца в лондонском отеле «Парадиз». Сначала она не желала с ним говорить. Он ушел из семьи много лет назад, и Сара отказывалась иметь с ним дело. Отец буквально обезумел, когда детектив-инспектор рассказал то, что сообщила свидетельница.

«Вы называете мою дочь шлюхой?»

Сара сидела дома перед телевизором, с ужасом ожидая, что произойдет. Сначала она собиралась поехать к Дженни, в фермерский дом. Все друзья должны были собраться вместе. Потом в голове начали вспыхивать картинки. Клуб. Беспокойство, когда она взглянула на часы… Ссора с Анной. «Не будь ребенком…»

Она рассказала полиции не все, а теперь, год спустя, не могла точно вспомнить, что говорила, а чего не говорила. Не дай бог сейчас, когда принялись заново ворошить прошлое, ошибется и скажет не то.

Поэтому Сара принесла таблетки в ванную. Не то чтобы она приняла твердое решение покончить с собой. Никакой трагедии, ничего черно-белого. Она просто хотела избавиться от паники, от ожидания телепрограммы. От неведения, что еще удалось выяснить…

Медсестра помогает ей сесть, подкладывая подушки за спину. В палату входит еще одна медсестра – в халате другого цвета. Она постарше, выглядит солиднее и разговаривает с матерью Сары. Зловещий шепот. Что-то про анализы…

– Вас ожидает доктор.

– Зачем? Что случилось?

– Вам лучше пройти сюда. Пожалуйста, миссис Хэдли.

Глава 8
Частный детектив

По дороге к Корнуоллу Мэтью дважды звонит домой.

– Это просто схватки Брэкстона-Хикса^[2], Мэтт. Позвоню, если будет что-то новое. Всё нормально.

– Я могу вернуться. Хочешь, побуду дома с тобой? Если ты хоть чуть волнуешься.

– Всё в порядке.

У Салли пошел девятый месяц, и она уверяет, что в этих схватках нет ничего опасного. Все совершенно нормально. Но для Мэтью не осталось ничего нормального. Все вокруг стало пугающе ненормальным после сюрреалистических занятий для будущих родителей. Господи. Почему друзья его не предупредили?

«Ты точно не хочешь делать кесарево, Салли? Некоторые говорят, что это гораздо безопаснее. Стыдиться нечего».

«Тебе страшно, Мэтт? Извини. Уже поздновато трусить».

Они переговаривались шепотом – Салли сидела на йоговском коврике в серых тренировочных штанах и черной футболке, а Мэтт, под руководством инструктора, массировал ей спину, думая, как мило и при этом смешно она выглядит. Сзади она казалась прежней, худенькой… Если б только не громадный пузырь на животе.

На занятиях все завидовали Салли. «Как тебе удалось не распухнуть повсюду?» Остальные демонстрировали раздутые лодыжки, раздутые коленки, щипали жир на спине и на руках.

«Бог его знает. Жру, как лошадь».

Мэтью действительно прежде не видел, чтобы жена столько наворачивала. Бутерброды с рыбными палочками – майонез и соленые огурцы. Пукала она в эти дни очень вонюче.

«Отвянь, Мэтт, я не пукаю. Я – богиня беременности».

Мэтт еще раз проверяет телефон и улыбается. Теперь Салли пукает даже во сне. Телефон подтверждает громкий сигнал. Сообщения нет. Позвонить еще раз?

Нет. Остынь, парень. Она и в прошлый раз ощетинилась. Все будет просто замечательно. Недолго осталось.

Мэтью сверяется с навигатором – до фермы Баллардов меньше четверти мили – и заезжает на автостоянку. Мел уже должна быть в офисе. Хорошо.

Детектив-сержант Мелани Сандерс – надо надеяться, в скором времени детектив-инспектор Мелани Сандерс, – лучший друг Мэтью в полиции. Когда-то – миллион лет назад – он всерьез увлекся, надеялся на что-то большее. Но все это история. И Салли в курсе. Темных пятен не осталось.

Впрочем, не совсем. Он не рассказал Салли, что иногда ощущает странное чувство в животе, разговаривая с Мел. Не страсть; этого больше нет. Просто чувство, которое напоминает совсем о других временах, о совсем другом Мэтью.

Уже три года, как он ушел из полиции, и, надо признаться, до сих пор пытается привыкнуть.

Мэтью нажимает кнопку, слушает гудки.

– Детектив-сержант Мелани Сандерс.

– Сколько кофе ты выпила?

– Мэтт?

– Я повешу трубку и перезвоню позже, если ты еще не получила вторую порцию кофеина.

Она смеется.

– Надеюсь, ты не будешь просить об очередном одолжении.

– Конечно, буду. Но обещаю: ты мне – я тебе.

– Как всегда, Мэтт. Сначала я тебе. А потом опять я тебе.

Теперь смеется он.

– Серьезно. Ты слышала о пропавшей девочке Баллардов?

– От коллеги. Кэти из нашей команды прикрепили к этой семье. Получаем новости из Лондона – когда столичных можно побеспокоить. То есть не часто. Между нами, инспектор на этом деле – просто мелкий задавака. А что?

– Кто-нибудь из семьи замешан, по твоим сведениям? Мама и папа вне подозрений?

– А тебе-то с какой стати знать?

– Просто так.

– Лучше не суйся, Мэтт. Всем нам известно, где…

– Не беспокойся. Если что-то будет для тебя, обещаю, вот те истинный крест…

– И пальцы за спиной скрестил.

Оба ненадолго замолкают.

Каждый раз, как они беседуют, Мелани пытается уговорить его передумать. Вернуться в органы. Она уверена, что это возможно, сколько бы воды ни утекло, и клянется, что, получив высокую должность, его дожмет. А Мэтт всегда оборачивает разговор в шутку, и в итоге они замолкают, дойдя до тупика. Обоим все ясно. Она считает, что он растрачивает талант. А он боится слишком много об этом думать.

– Ладно. Я ничего тебе не говорила, Мэтт, но ходят слухи, что брак родителей не слишком счастливый. Чему тут удивляться… Впрочем, у родных есть алиби. Мы за ними лишь приглядываем. Инспектор – я говорила, что он снисходительный придурок? – нацелен на поиск парней из поезда. Между нами – напортачили, как всегда, в переговорах с европейскими коллегами.

– Так, значит, они за границей?

– Почти наверняка. Здесь вообще никаких зацепок. Никаких улик и ничего полезного с камер наблюдения. Столичные обидчивы. Не сразу притормозили на границе. Однако телеобращение, приуроченное к годовщине, похоже, дало несколько звонков. Нам всего не говорят, но я поднажму. Надеюсь, скоро скажу больше. А тебе-то зачем?

– Ни за чем. Значит, скоро встретимся за кофе. Я тебе напишу.

– Ты действительно лезешь в открытое дело?

– Кто? Я?

Она смеется.

– Ладно. Пока трубку не повесил – как там Салли?

– Пукает солеными огурцами. Поверь мне: беременность – вонючее дело. А если серьезно – она молодец. Красива и безмятежна, как всегда, вот только огурцы… Скоро напишу про кофе.

Все еще слыша ее смех, Мэтью отключается и снова проверяет время на навигаторе.

До фермерского дома Баллардов – полмили однополосной дороги. Странная бетонная колея песчаного цвета возвышается над обочиной, и Мэтью не может не задуматься, что делать, если появится встречная машина. На всей дороге можно разминуться лишь в двух местах. Мэтью очень любит свою машину и представляет, каковы будут последствия, если колесо скользнет с бетонной плиты. Беды не оберешься. Вот что значит «на отшибе».

В конце концов он подъезжает к дому. Жилище впечатляющее: двойной фасад укрыт вьющимися растениями – вне всякого сомнения, волшебными в цвету, хотя Мэтью не садовник и названий не знает. Перед домом недоделанная дорожка расширяется в нормальную дорогу, с большим разворотным кольцом; сбоку впечатляющая лужайка и еще одна дорога, ведущая к далеким амбарам. Мэтью тормозит под деревом напротив входной двери и убирает ключи в карман. Запираться здесь не нужно.

Дверь, к счастью, открывает сама миссис Баллард. На ней непременный фартук в цветочек. Мэтью сразу чувствует себя виноватым – он вынужден глядеть в эти глаза.

– Если вы журналист, то нам нечего больше сказать – до ночного бдения.

– Я не журналист. Мы можем пройти в дом, миссис Баллард?

Иногда это срабатывает. Уверенность и официальный тон. Как у человека, имеющего право.

– А вы кто?

Иногда не срабатывает.

– Я частный детектив, миссис Баллард, и я изучаю материалы, связанные с пропажей вашей дочери.

Выражение лица женщины меняется. От настороженности к удивлению – и новой надежде, такой неуместной, что Мэтью снова чувствует вину.

– Не понимаю. Частный детектив. Так чем вы занимаетесь?

– Может, нам все же лучше поговорить внутри? Пожалуйста…

В коридоре они неловко останавливаются, и Мэтью бросает взгляд на вазы с цветами – как минимум четыре на узком столе под большим зеркалом.

– Не хочу, чтобы люди их присылали. Цветы. Но они от души. У нас будет ночное бдение при свечах – по поводу годовщины… – Она осекается и с усилием берет себя в руки. – Так я не понимаю, мистер…

– Хилл. Мэтью Хилл.

– Вы в частном порядке расследуете исчезновение моей дочери? Но с какой стати? Над этим работает целая команда в Лондоне. К вам обратился мой муж?

– Нет, миссис Баллард. Ко мне обратился человек, затронутый расследованием и получающий неприятные послания. И я хочу лишь прекратить это, чтобы все ресурсы были направлены туда, куда нужно. На поиски вашей дочери.

– Неприятные послания?

– Мы могли бы присесть на минутку?

Она ведет его на кухню. Снова обязательный штамп – громадная синяя плита AGA, на которой сохнут носки. Миссис Баллард теперь явно нервничает, сложив подвижные пальцы на коленях. Никаких напитков она не предлагает.

– Я так понимаю, вы сами не получали неприятных посланий?

– Нет. Напротив. Много славных писем от совершенно незнакомых людей. Несколько дурацких, признаюсь, но от них нет проблем. Все письма мы показываем офицеру по связи с семьей – Кэти. Она постоянно с нами на связи. Так кто получает эти письма? Надеюсь, не Сара… Вам известно, что она в больнице?

– Подруга вашей дочери по поездке?

– Да. Я была у нее утром. В больнице. Ждут результатов анализов. Ужасно. Ужасно. Ее мать совершенно расклеилась. Да и все мы. Словно и без того недостаточно… Так в этом все дело? Гадкие письма Саре?

– Нет. Не ей. – Мэтью смотрит Барбаре Баллард прямо в глаза, ища беспокойство. Нет. Она не отводит глаз. В них только боль загнанной жертвы.

– Я понимаю, что вам будет тяжело, миссис Баллард. Но эту почту получает свидетельница с поезда. Элла Лонгфилд.

– А. – Выражение лица меняется мгновенно, как и ее тон. – Эта женщина.

– Да. Мне известно от миссис Лонгфилд о ваших к ней чувствах, и, уверяю вас, у меня нет ни малейшего намерения добавлять вам неприятностей и ворошить все это. Но Элла очень хочет прекратить поток посланий, не подключая полицию. Не хочет их отвлекать. От главной задачи. Поиска Анны.

– Поздновато она.

– Сочувствую.

Миссис Баллард пожимает плечами.

– Послушайте, я понимаю, как вам тяжело. Но я сам служил в полиции. И уверен: лучшие люди стараются изо всех сил. И обращение по поводу годовщины. Обычно телеобращение помогает…

Она не клюет.

– Эти письма – что бы там ни было… Вам лучше поговорить с моим мужем. – Она встает. – Он не всегда слышит мобильный, и телефон плохо ловит, но я попробую позвонить ему, если хотите.

– Не стоит его беспокоить. Значит, вы не знаете никого, кто мог бы отправлять неприятные послания миссис Лонгфилд? Кто-то знакомый, кто особенно потрясен произошедшим. Вел сердитые разговоры. О том, что она…

– Все потрясены, мистер Хилл. Мою дочь так и не нашли. Ночное бдение состоится завтра. А теперь, если позволите… – Она запоздало спохватывается и строго замолкает, видимо решив, что вообще не обязана с ним разговаривать.

По опыту Мэтью знает, что такое решение обычно незамедлительно выливается в гнев. Он протягивает карточку, которую она принимает и, поколебавшись лишь мгновение, прячет в карман фартука.

– Вы рассказали полиции об этих посланиях? – Миссис Баллард по-прежнему смотрит ему в глаза.

– А почему вы спрашиваете?

Она не отвечает.

– Хорошо. Если услышите о чем-то, что покажется вам относящимся к делу, позвоните? Да?

Она кивает.

– На самом деле миссис Лонгфилд придется пойти в полицию, если послания не прекратятся. А она не хочет обращаться в полицию, считая, что и без того у всех довольно хлопот.

– Неужели?

Мэтью сжимает губы и кивает на прощание.

Снаружи он чувствует: миссис Баллард следит, как он заводит машину, разворачивается и снова выезжает на узкую дорогу.

Мэтью проверяет экран телефона. От Салли – ничего. Он велит себе не оборачиваться. Не поддаваться. И едет дальше, ведя машину очень осторожно и пытаясь стереть из памяти взгляд Барбары Баллард.

Глава 9
Отец

Подъезжавшую к дому машину Генри увидел, когда проверял овец на самом высоком поле фермы, открытом всем ветрам. Под яростными порывами он застегнул куртку до самого подбородка.

С этой частью фермы всегда были сложности. Добраться туда можно только на квадроцикле, а с квадроциклом в горах у Генри то и дело случались приключения. Он несколько раз чуть не перевернулся. Однажды на очень крутом подъеме ему всерьез показалось, что чертова машина сейчас полетит кувырком. Два колеса оторвались от земли, и Генри ощутил, как смещается вес тяжелого аппарата. Было в точности как рассказывают – вся жизнь пролетела перед глазами.

И голос Анны. «Это отвратительно…»

Происшествие с квадроциклом так напугало его, что он немедленно отправился домой, в кабинет рядом с прихожей, и вышел в Интернет, чтобы повысить стоимость страховки. Потом по этому поводу состоялся страшный скандал с Барбарой.

– Мы не можем платить по страховке больше, Генри. И зачем? Не будь таким мнительным!

Он пообещал отменить дополнительные выплаты, а про себя начал думать, не принять ли предложение от соседней фермы – они готовы были забрать неудобные поля, которые лучше подходили их скоту. Но тут взыграла гордость. Генри все еще считал себя настоящим фермером, а не турагентом.

Теперь он наблюдает, как машина едет прочь – водителю явно неудобно на их дороге. Едет медленно. Генри решил не сдавать в аренду и не продавать больше ни клочка земли, которую таким трудом добыли его отец и дед. Что из того, что туризм выгоднее? Летние домики. Лагерь. В душе Генри по-прежнему фермер и поэтому заботится о своих немногочисленных овцах и коровах. Он не узнал мужчину, приезжавшего в дом. Высокий и худой, а лица с такого расстояния не разглядеть. На мгновение Генри думает, не полиция ли, ощущая привычный прилив адреналина.

Прошел год, и Генри, в отличие от жены, не ждет, что дочь вернется живой.

Ага, на дорогу выходит Барбара – проверяет, что визитер уехал. Он уже решает, что нужно спуститься и выяснить, что, черт побери, происходит, когда слышит блеяние за спиной. Повернувшись, Генри видит, как две овцы, скользя по грязи на нижнем краю поля, сползают к потоку. Проклятье, надо спуститься и перегнать их повыше – на безопасный участок.

На промокшей насквозь земле это занимает очень много времени.

Тупые овцы. Безмозглые.

Он подзывает Сэмми, поджавшего хвост. Даже пес не любит это поле и смотрит на Генри как на психа. «Что мы тут делаем? Ты нормальный – тащить сюда квадроцикл?»

Наконец с помощью Сэмми удается отогнать заблудших овец и остальное стадо на участок повыше. Генри ведет их дальше, через ворота на соседнее поле – трава там пожиже, зато ночью безопаснее. Запирает ворота, зовет Сэмми к ноге и наконец направляется по боковой аллее к дому.

Это Аллея Примул. В детстве ее очень любила Анна – из-за высоких живых изгородей; с удовольствием собирала букетики полевых цветов.

«Папа, давай, кто быстрее!»

Генри закрывает глаза, наслаждаясь приятными воспоминаниями, и стоит неподвижно. Он видит дочку в розовой дутой куртке, в розовой шапке с помпончиками и в розовых перчатках. «Давай, папа! Я тебя обгоню!» И букетик примул в руке.

Только ощутив, как Сэмми тычется носом ему в ногу, Генри открывает глаза.

Все хорошо, малыш. Все хорошо. Он гладит голову пса, глубоко вздыхает и идет домой.

В прихожей снимает сапоги, приказав колли, вымазавшейся в грязи, ждать.

– Кто к нам приезжал?

Бледная Барбара выходит с кухни, вытирая руки о фартук.

– Частный детектив.

– Какого черта понадобилось тут частному детективу?

– Он говорит, что Элла – та женщина из цветочного магазина – получает подметные послания.

– И что?

– Не в социальных сетях. Настоящие письма или открытки. Доставляют домой. Гадко.

– А мы тут каким боком?

– По-моему, частный сыщик решил, что их посылала я.

– Он тебя обвинял?

– На словах нет, но смысл был таков. Как будто одолжение мне делает. Предупреждает.

Генри молчит, прищурившись.

– И пока ты не спросил: нет, я их не посылала.

– Ладно, надеюсь, ты сказала ему, чтобы больше не приезжал. Может, позвонить Кэти? Или лондонской команде?

– Незачем. Я попросила его не возвращаться.

– И ты больше ничего не говорила? Никаких глупостей, Барбара? Обо мне?

Она серьезно смотрит на него. Не мигая, холодными глазами.

Генри чувствует, как учащается его пульс.

– Нет, Генри. Я не говорила никаких глупостей.

Он садится на старую церковную скамью, которая служит лавкой в прихожей.

– Дженни дома?

– Поехала в город. Хочет новое пальто на ночное бдение. Что-нибудь теплое и элегантное.

Генри с самого начала очень ясно заявил, как относится к этому ночному бдению. Он не религиозный человек. Идею подал местный викарий. Молитвы и свечи по поводу годовщины. Изначально назначили на четверг… ровно год, день в день. Но когда подтвердилась реконструкция по телевизору, решили перенести на субботу. И людям удобнее – выходной.

Барбара задирает подбородок.

– Мать Сары надеется, что мы сможем отложить бдение, пока Сара не поправится, чтобы присутствовать. Я сказала, что идея не очень удачная и Саре нужно заниматься только здоровьем. Думаю, все устроим, как планировали.

– Ты по-прежнему считаешь затею стоящей?

– Не знаю, Генри. Но люди были так добры, и они как будто ждут чего-то… Журналисты будут фотографировать – это поддержит интерес публики. По словам Кэти, нам важно поддерживать интерес публики.

– А как Сара? Утверждает, что это случайность – с таблетками?

Никто не сочтет передоз случайностью, думает Генри. Хотел бы он относиться к Саре с большим сочувствием, да только не получается.

Глава 10
Свидетельница

– Я сам заварю чай, милая. Отдышись хоть десять минут!

Слышу голос мужа, но не оборачиваюсь. С верхней ступени лестницы гляжу, не отводя глаз, на почту на коврике перед дверью. И среди счетов и писем вижу знакомый черный конверт. Теперь адрес напечатан на кремовой наклейке.

– Я прекрасно себя чувствую. Правда. Ты же знаешь: не люблю присаживаться. – Я спускаюсь, хватаю письма с пола, сжимаю их в руках, ощущая в конверте плотную открытку, и запихиваю ее в середину, пока Тони спускается по ступенькам.

– Ты точно в порядке, Элла?

– Как насчет бутербродов с грудинкой? Скажи Люку: пятнадцать минут. Пропустит автобус, если не поторопится. – Я чувствую, как колотится в груди сердце, и специально не гляжусь в зеркало в холле – не хочу видеть улику: покрасневшие щеки.

Я действительно думала, что, обратившись к Мэтью, все прекращу; честно считала, что не придется беспокоить Тони, который и так всем этим сыт по горло.

На кухне просматриваю почту и отбираю для Тони рассылки из винного клуба и банка. Знаю, что должна рассказать ему, и уже дала себе слово, что скоро расскажу. Очень скоро. Как только поговорю с Мэтью. Но Тони снова расстроится, а он просто завален работой – его ждет повышение. И мне плохо, поскольку он ясно предупреждал меня – не ездить в Корнуолл. Господи… Я так надеялась, что Мэтью разберется с этим делом.

– Что-нибудь стоящее? – Тони смотрит на почту у меня в руках.

– Страховая компания. Скидка при страховке нескольких автомобилей.

Тони корчит гримасу и отворачивается, а я включаю печку и начинаю возиться с хлебом и грудинкой. И тут звонит телефон.

– Возьму, – говорю я. Неужели Мэтью? Я ведь, кажется, просила его звонить в магазин.

– Элла, что-то происходит, а ты не говоришь – что.

– Не сейчас, Тони. Пожалуйста. Все хорошо. – Черт. Если это не мать из Корнуолла, придется нести открытки в полицию. И рассказать Тони.

Одной рукой открывая новую упаковку грудинки, второй беру трубку, намереваясь сказать Мэтью, чтобы перезвонил позже, в магазин.

– Это мама Люка?

– Да, Элла Лонгфилд. Кто говорит?

– Ребекка Хильер, мама Эмили. Я хотела подтвердить договоренность. О встрече.

– Встрече? Боюсь, я не понимаю…

Долгое молчание.

– Люк с вами не говорил?

– Нет. Что-то произошло?

– Послушайте, я ни в коем случае не буду обсуждать это по телефону. Люку я ясно дала это понять. Так вы свободны в эту субботу или нет?

Тони одними губами спрашивает: кто это? В чем дело?

– Ну… Мой муж играет с друзьями в покер, так что…

– Значит, в субботу. Вечером, в половине восьмого. У нас. Люк знает адрес.

И вешает трубку.

– Очень странно. Даже грубо. Позовешь Люка?

– Что происходит?

– Сама не понимаю.

Я начинаю укладывать шесть кусочков грудинки на противень, поворачивая друг к другу спинками. Пока Тони топает по лестнице, быстро открываю ужасный конверт.

«Следи за собой. Я слежу…»

– Элла! По-моему, тебе лучше подняться сюда.

Боже милостивый…

В комнате Люка я сразу понимаю, что все плохо, что ужас переметнулся с открытки на моего сына. Последнюю пару недель он выходит из дому все позже и позже. Три или четыре раза опаздывал на школьный автобус. Из школы написали, что он не выполняет домашнюю работу. Предложили встретиться с наставником. Я хотела сходить, но столько всего навалилось…

– Какого черта тут творится, Люк? – Тони пока что сердится, а не переживает.

Люк свернулся под одеялом; со вчерашнего дня не раздевался. В джинсах и сине-зеленой толстовке. Потный. Вонючий.

– Ты простудился? Заболел? – Я пытаюсь говорить спокойно. Чувствую вину, что не уследила.

– Давай, говори, Люк. Что за дела? – Тони раздвигает шторы.

Сын смотрит темными полуприкрытыми глазами, молчит.

– Я только что говорила с матерью Эмили по телефону. Про какую-то встречу. Похоже, она думала, что я в курсе. Что за встреча, Люк? – Я стараюсь не повышать голос.

Он по-прежнему молчит.

– Люк, в чем дело? – Я впадаю в панику. Наркотики? Воровство? Неприятности с полицией? Нет. Только не мой Люк, точно. Мой отличник, который шел прямой дорогой в Оксфорд-Кембридж, не считая этой ерунды в последнее время. Временный заскок, уверен Тони. Маленький мятеж, потому что выпускной год оказался куда сложнее, чем все представляли. Может, его уже тошнит от экзаменов? Так ведь?

– Пожалуйста, Люк. Расскажи нам, что происходит. Мы постараемся помочь. – Тони старается говорить мягче.

И тут Люк поражает нас обоих – принимается плакать. На него волнами накатывают рыдания. Детские слезы, нелепые и театральные, и в то же время такие пугающие у этого полностью одетого парня ростом шесть футов два дюйма, в синей дутой куртке.

Я сразу понимаю две вещи. Что происшествие очень серьезное и что я слишком отвлеклась на историю Анны Баллард.

Глава 11
Отец

Генри переводит трактор на задний ход. На порог дома выходит Барбара.

– Какого черта ты затеял, Генри?

– Готовлю все к твоему ночному бдению.

– Моему бдению?

– Ну уж точно не я его придумал.

Несколько минут она смотрит, как он гоняет трактор. Сердитые, резкие движения: туда-сюда.

– Все равно не понимаю, что ты делаешь.

– Раскладываю тюки соломы. Чтобы можно было сесть.

– Люди не захотят садиться. Они придут ненадолго.

– Люди всегда хотят садиться. Придут старики – им нужно присесть, Барб. Стулья лучше не выносить. Нечего устраиваться с удобством, а то мы от них в жизни не избавимся.

– Не будь смешным.

Генри вообще был против этого дурацкого ночного бдения. Прошлой ночью они снова шепотом спорили по этому поводу. Можно все устроить перед домом, сказала Барбара, когда пришел викарий. Генри совершенно определенно заявил, что не поддержит ничего церковного – ничего, напоминающего поминальную службу.

Но викарий объяснил, что идея бдения – совершенно противоположная. Люди хотят показать, что не сдались. Что продолжают поддерживать семью. Молиться за благополучное возвращение Анны. Барбара была в восторге и со всем соглашалась. Маленькое событие у дома. Люди пройдут от деревни или парка в промышленной зоне – по дороге.

– Это была твоя идея, Барбара.

– Вообще-то викария. Люди просто хотят выразить поддержку.

– Все это мерзко, Барб.

Он снова ведет трактор по двору, подвозит еще два тюка соломы.

– Вот. Теперь хватит.

Глядя на жену, Генри не понимает, как они дошли до такого. Не только после исчезновения Анны, а за все двадцать два года брака. Неужели все браки кончаются так? Или просто он плохой человек?

Когда Барбара убирает волосы за уши и задирает подбородок, по-прежнему видны полные губы, идеальные зубы и высокие скулы, которые когда-то свели Генри с ума. Хорошо бы отмотать все назад, к Балу молодых фермеров, где она пахла так божественно, где все казалось простым и многообещающим.

Он мечтает вернуться назад и предпринять еще одну попытку. И использовать ее правильно. Сделать все лучше.

Слышен голос Анны в машине. «Это отвратительно, папа».

Генри хочет, чтобы голос замолчал. Отмотался обратно – в то время, когда Анна была крошкой и любила его, собирала букетики на Аллее Примул. Когда он был ее героем.

Барбара смотрит через двор на жаровню.

– Ты хочешь зажечь огонь?

– Будет холодно. Да.

– Спасибо. Я приготовлю суп в кружках. – Молчание. – Ты правда считаешь ночное бдение ошибкой, Генри? Я не сообразила, что это так тебя расстроит. Прости.

– Все нормально, Барбара. Давай теперь сделаем все как нужно.

Он дает задний ход, выводит трактор со двора и загоняет на место в сарае. В полутьме сердце наконец начинает успокаиваться.

Как запасной вариант, ночное бдение могло пройти под крышей сарая – если бы погода испортилась. Однако день выдался хороший, холодно, но небо ясное, так что все состоится на улице. Да, хорошо бы холод быстро погнал всех по домам…

Генри решает посидеть здесь, в сарае, еще. Он вообще не хочет двигаться.

* * *

Так проходит целый час. Дженни заходит на кухню проведать мать, как раз когда Генри снимает сапоги в прихожей.

– Ты справишься, мама?

Барбара помешивает суп в двух больших кастрюлях.

– Все нормально. Только я же не знаю, сколько народу придет.

Генри смотрит ей в спину.

– Прости за то, что наговорил… Я на взводе.

– Все хорошо. – Она не оборачивается посмотреть на него, но касается плеча Джен, словно для поддержки. – А как дела у Сары?

Джен глубоко вздыхает.

– Жалеет, что не сможет прийти. Не хотела пропускать. И по-прежнему уверяет, что все это случайность – с таблетками. Однако нам всем очень плохо.

Что-то в ее голосе настораживает Генри.

– Что значит «нам всем»? Конечно, неприятное происшествие, но твоей вины тут нет.

Джен поворачивается к отцу.

– Вообще-то, может, и есть.

– О чем ты говоришь?

– Мы с ней повздорили перед телеобращением.

– Мы – это кто?

– Все мы. Я, Тим и Пол. – Голос Дженни дрожит. – Мы все были на нервах, с этой годовщиной. А вы без остановки ругались… Не знаю. Мы отправились к Саре – договориться, чтобы посмотреть телеобращение вместе. И погорячились. Как с цепи сорвались.

– Дальше…

– Наверное, мы все переживаем, что не поехали в Лондон. Анна не осталась бы без присмотра.

– Не надо так думать, – говорит Генри.

– Но ведь все равно думаешь, правда? И парни снова насели на Сару: почему девочки не держались в клубе вместе, из-за чего разделились, почему она темнит…

Тут Дженни начинает плакать всерьез.

– Мы не хотели обижать Сару. Мы просто сорвались. Я ведь отказалась от поездки из-за Джона и концерта – а теперь даже не встречаюсь с ним… Поверить не могу, что я так поступила. Тупого парня поставила выше собственной сестры. Мы чувствовали такую вину… за то, что не были там, в Лондоне. Но нельзя было валить все на Сару…

– И когда случился этот скандал?

– Накануне реконструкции по телевизору.

Вот почему она приняла таблетки, осознает Генри.

Барбара обхватила Джен руками.

– Понятно. Вот в чем загвоздка, милая. Но вы не должны себя винить. Обсудите все это с Сарой, объясните, что не вините ее.

– Мы не виним. Действительно не виним. Мы только…

– Расстроены. Как и все. Я поговорю с мамой Сары – узнаю, когда можно ее навестить. И все уладить. А теперь вытри слезы и надевай новое пальто. Скоро начнут собираться гости. Я помогу тебе наладить отношения с Сарой, обещаю. Все будет хорошо. Нам нужно быть сильными сейчас, сегодня – ради Анны.

Генри смотрит на жену, недоумевая, где она научилась этому фокусу. Всегда знает, какие слова найти для девочек.

Для девочек? Он сам вздрагивает от множественного числа.

– Помни, это ради Анны. Чтобы глядеть веселее, когда Анна вернется домой. Да?

Барбара утирает лицо Дженни салфеткой, и тут раздается звонок.

Генри, еще в носках, открывает дверь и обнаруживает викария в прорезиненной куртке и болотных сапогах.

– Входить я не буду. Грязь. – Священник улыбается. – Славно придумали с местами для сидения. Я зашел просто показать вам то, что собираюсь прочитать. Ничего такого церковного, как мы и договаривались. Только доброе и светлое. И еще я подумал: может, вы, Барбара, скажете несколько слов? Ну знаете – поблагодарите всех за поддержку, попросите местную прессу и дальше печатать обращения к свидетелям…

Барбара улыбается, а Генри смотрит, как Дженни исчезает наверху – взять новое пальто. И вдруг она зовет их к окну на лестничной площадке:

– Посмотрите! Посмотрите в окно!.. Поднимитесь.

Викарий, захваченный возбуждением Дженни, снимает-таки сапоги и следом за Генри и Барбарой поднимается по лестнице – оттуда открывается прекрасный вид на узкую дорогу к дому. В темноте зрелище завораживает.

По дороге тянется узкая полоска огоньков: лампы, свечи и даже факелы прокладывают путь через тьму.

Генри чувствует, как задрожали его губы. Он смотрит на мерцающие огоньки – и снова видит Анну, бегущую впереди, в пальто поверх розового школьного платьица, с букетиком в руке.

Скоро придет Кэти, офицер по связям с семьей. И Генри понимает: всё, достаточно.

Ему придется поговорить с полицией.

Открыть всем правду.

Глава 12
Частный детектив

Мэтью складывает маленькие пирамидки из сахарных пакетиков, когда сержант Мелани Сандерс входит в кофейню, глядя на часы. Салли эта его привычка просто сводит с ума. Сейчас он поставил задачу построить сразу три пирамидки. Если одна рухнет, нужно сначала поставить новую, прежде чем приниматься за починку старой. Стол немного шатается, что усложняет задачу, и Мэтью так доволен собой, что обижается как ребенок, поняв, что пора остановиться.

– Прости, что беспокою тебя в воскресенье, Мел. – Он встает и чмокает ее в щечку, стараясь не замечать, как рушатся от движения стола пирамидки.

– Все нормально. Вообще-то я работаю. – Она смотрит, как расползлись по столу сахарные пакетики.

– Органы расщедрились на оплату сверхурочных? – Мэтью возвращает пакетики в сахарницу из нержавейки в центре блестящей поверхности.

– Нет. К нам из Лондона приехал детектив-инспектор Недоумок – по делу, к которому ты проявляешь такой странный интерес. А я при нем нянькой. – Она машет рукой официантке и смотрит за прилавок, прежде чем заказать капучино.

– Ты к нему неровно дышишь.

Мелани, поморщившись, высовывает язык.

Мэтью улыбается. Он рад видеть Мел. В полицейском колледже она была одной из немногих, кто тоже отказывался пить растворимый кофе. В первый же день раздобыла маленький кофейник с прессом. Над ними нещадно подтрунивали. Когда они работали вместе, Мел с помощью приложения в телефоне находила ближайшее кафе с настоящими эспрессо-машинами. Их идеальный завтрак состоял из картофельных сэндвичей и доброго итальянского кофе.

Мэтью смотрит на нее, понимая, как скучает. Не только по работе с Мел. По работе в полиции. По чувству коллектива.

– Ладно, Мэтт. Давай выкладывай, что на самом деле происходит, а то у меня мало времени. – Мел раскрывает глаза. – Инспектор намерен снова поговорить с Баллардами. Полагаю, есть какие-то новости после телеобращения. Мне, конечно, много не рассказывают, но я встречусь с офицером по связям с семьей. Мне и в самом деле нужно знать, в чем твой интерес.

Мэтью оглядывает кофейню и достает из кармана два пакета для улик – в каждом лежит открытка и конверт.

Мелани переворачивает открытки, чтобы прочитать сообщения, хмурится и снова смотрит на Мэтью, ожидая объяснений.

– Их прислали Элле Лонгфилд – свидетельнице с поезда. Хозяйке цветочного магазина. Она обратилась ко мне. Были еще две открытки – к сожалению, она их выбросила. Отправлены из разных мест – Лискерд, Дорсет и Лондон.

– И она не подумала прийти к нам?

– Поверь мне, Мел, я сказал ей то же самое. Она была уверена, что открытки от матери Анны – Барбары Баллард. И не хотела доставлять ей неприятности. Чувствует вину.

Мелани испускает долгий вздох, когда официантка приносит кофе.

– Ты не меняешься. Их нужно было отдать немедленно.

– А ты несправедлива. Я именно это и делаю, Мел. И повторю, ты не получила бы их, если б я не убедил Эллу. В любом случае мы оба понимаем, что это скорее ложный ход, чем какая-то подсказка.

– Твое чутье, Мэтт? Лонгфилд изрядно потрепали в социальных сетях, когда ее имя выплыло наружу.

– Ага, нехорошо вышло, да? – Мэтью следит за лицом Мелани, которая переворачивает пакеты, чтобы прочесть то, что на обратной стороне.

– Мы вправду не знаем, как такое получилось, Мэтт. Честно. Наверху по этому поводу был большой шум. Пресс-служба в ярости. И мы потратили немало времени, расследуя утечку. Чтобы успокоить Эллу. Попытаться все исправить. Однако тогда мы считали, что это, скорее всего, тролли или дети достают Эллу в Интернете. Может, одноклассники Анны. Неприятно, но ничего важного или связанного с расследованием. Или с двумя парнями с поезда.

– Так ты думаешь, продолжается то же самое? Какой-то придурок пытается ее напугать?

– Не знаю. Слишком много усилий. – Она рассматривает открытки внимательней. – Вряд ли найдем какие-то отпечатки, но попробуем. Пробьем по системе. Возможно, просто случайный псих… Ладно, говори. Почему Элла решила, что открытки от матери?

Мэтью рассказывает о поездке Эллы в Корнуолл. О скандале.

– И об этом она тоже не подумала сообщить нам… Великолепно.

– Не думаю, что это мать. Я с ней беседовал, Мел.

– Господи, Мэтт, идет расследование…

– Еще раз повторяю, у тебя ничего этого вообще не было бы без меня.

Мелани макает палец в кофейную пенку.

– А мне объяснять все это инспектору Недоумку… Ты прав. Скорее всего, тролль. Только инспектору не понравится, что его не поставили в известность.

– Непохоже, чтобы он серьезно продвинулся.

– Заносчивый зануда. Выглядит лет на двенадцать. Хорошо бы, хоть вполсилы работал – так он, похоже, отвлекся на какое-то убийство в Сохо. И считает меня своим персональным водителем, когда приезжает сюда. По счастью, не часто.

– Ты могла бы не вдаваться в подробности, когда будешь передавать открытки? Отмазать меня.

– То есть не упоминать твое имя?

Мэтью наклоняет голову и строит щенячьи глазки.

– В сотый раз повторяю: ты должен был остаться в органах.

Мэтью не отвечает. Мелани – одна из немногих, кто знает, почему он на самом деле ушел из полиции.

– Ну, колись. Что ты нарыл на эту мать, Мэтт? Офицер по связям с семьей считает, что она чиста.

– Я тоже. Вряд ли это ее работа. Я говорил о злобных посланиях, и она называла их письмами, а не открытками. И все же что-то здесь не так, Мел.

– О чем ты?

– Она делала вид, что хочет позвонить мужу, а по языку ее тела я читал, что она вовсе не хочет, чтобы он приходил. Немного странно…

Мелани снова щурится.

– Так что с родителями? – спрашивает Мэтью. – Они оба чисты? И что дало телеобращение? Есть польза?

– Давай лучше обсудим, каким ты станешь отцом. Это куда интереснее.

Глава 13
Свидетельница

С Люком-младенцем мне необычайно везло, хотя сначала я этого не понимала: не с чем было сравнивать.

Честно говоря, я ожидала, что не смогу продолжать работать. Когда беременность близилась к завершению, меня засы́пали страшными предостережениями.

«Готовься, – говорили мне. – На себя времени не останется. Некогда будет даже ванну спокойно принять».

И так далее.

«А когда станет легче?» – донимала я, как сейчас помню, подругу – мать трех девчонок. До появления Люка оставалось недели две, и ответ подруги я никогда не забуду: «Ах, Элла, легче не станет никогда. Вот подожди подросткового возраста…»

В тот день, вернувшись домой, я ревела и ревела, накручивая себя, что цветочный магазин придется продать.

Но знаете что?

Все предсказания и близко не были похожи на правду.

Отлично помню, какая паника охватила нас за порогом роддома. Я поразилась, что нам всерьез позволяют забрать этот крошечный сверток, хотя мы ни малейшего понятия не имеем, что творим. И помню, как в первые недели просыпалась по ночам в перерыве между кормлениями, в испуге, что забыла положить сына в переноску и он свалился с кровати.

«Тони, где ребенок? Куда я дела ребенка?»

И поразительно быстро все улеглось.

Люк оказался спокойным улыбчивым младенцем. Легким ребенком. Моя мама приезжала посидеть; я пользовалась ее помощью, чтобы как-то держать магазин на плаву, а к десятой неделе Люк привык спать всю ночь.

Он относился к тем детям, которые, если сыты и умыты, прекрасненько занимают сами себя. Я могла положить его на циновку, под детский мобиль-карусельку, и он улыбался и агукал.

– Ты была другой, – говорила мама. – Это у него от отца.

Благодаря невозмутимости Люка я начала работать в магазине гораздо раньше, чем собиралась. Мы укрепили на потолке крючок, и я купила сыну прыгучее креслице. Он часами сидел в своих маленьких качелях, качался вверх-вниз, наблюдал, как я собираю заказы, гукая на всех покупателей. Качнулся. Гукнул. Качнулся. Улыбнулся…

Мой прекрасный Люк прошел через ад, а я и понятия не имела. Я так отвлеклась, думая об Анне, о ее семье, о чертовых открытках, что не замечала того, что творится под носом. Не видела, как рушится жизнь моего бедного сына.

Я была потрясена, когда он наконец вывалил все. Опять же, какая наивность! Я даже не подозревала, что у них был секс…

– Ты готова, милая? – Тони стоит на пороге комнаты. – Люк внизу.

– Да. Конечно.

В гостиной я снова повторяю Люку то, что говорила столько раз за последние двадцать четыре часа. Что время сожалений и всяких «ах, если бы» прошло и пора смотреть правде в лицо. Напомнила ему, что теперь он не один. Если она захочет родить, мы окажем поддержку. Как семья. Люк не должен чувствовать, что они обязаны жить парой. Или остепениться. Они чересчур юны. Но он должен участвовать в жизни малыша. Оказать поддержку. Принять то, что произошло. А мы поддержим его. Их. Ребенка.

Люк бледен. Тони бледен. Интересно, только одна я думаю, насколько тяжелее сейчас родителям Эмили? Ей шестнадцать…

Мы едем в молчании. Двадцать минут. На последней миле Люк показывает дорогу. То, что мы даже не знаем, где живет его подружка, много говорит о ситуации. Я подвозила его до кинотеатра. Они встречались в городе. Ехали на автобусе.

Интересно, где они занимались сексом…

Эта мысль возвращает меня в поезд. К Саре и тому парню. Как они могли. В туалете поезда. Какая ирония – особенно если вспомнить мою высокомерность…

Я включаю радио, но Люк просит выключить.

– За почтовым ящиком налево. Второй поворот направо. Вон там. Особняк в конце тупика.

Славный дом. Красный кирпич, крыльцо увито растениями. Рамы на окнах свежеокрашены, перед домом безукоризненный садик. Аккуратно постриженная лужайка, клумбы с розами и море садовой герани. Не знаю, почему я так долго все это рассматриваю. Наверное, просто не хочу выходить из машины.

– Ну, готов, сын? – Тони первый открывает дверцу.

Люк пожимает плечами. Я смотрю на него в водительское зеркало и вижу, что мальчик так и не пришел в себя. Он постоянно повторяет, что они предохранялись.

«Мы пользовались презервативом. Я не понимаю».

– Я уже говорила, милый. Что есть, то есть. Мы здесь ради тебя. А теперь пошли.

Родители Эмили представляются, но рук мы друг другу не пожимаем.

Эмили сидит, сжавшись, в широком кресле, прижав к животу подушку, бледная, как Люк.

– Эмили не хотела этой встречи, но мы решили – с учетом их возраста, – что встретиться нужно. – Ребекка словно отрепетировала эту речь.

Я замечаю, что ее муж уперся взглядом в Люка. Могу только представить, что происходит у него в голове.

Он ведь хороший парень, мой Люк. Ну да, он напортачил, но ведь и она тоже. Жаль, что мне не хватает духу сказать ее отцу, чтобы прекратил так пялиться на моего сына.

– Нам нужно определиться, в каком положении сейчас две семьи. И куда мы движемся. – Ребекка глядит на меня.

– Думаю, вы правы. Важно поговорить. И прежде всего хочу сказать: мы безмерно сожалеем, как, наверное, и вы – несомненно, куда больше, – что они очутились в таком положении в столь юном возрасте. – Чувствую на себе взгляд Тони; он чуть склоняет голову – поддерживает меня знаком, прежде чем заговорить.

– Как я понял, они пытались проявлять благоразумие. – Тони поворачивается к отцу Эмили, однако встречает ледяной взгляд.

– Ей шестнадцать.

– Папа, пожалуйста… – Эмили искоса смотрит на все еще бледного Люка, который уставился в пол.

– Что хотелось бы прояснить… – Я обращаюсь к родителям Эмили. – Мы готовы сделать все возможное для поддержки Эмили.

– Эмили отказалась от аборта. Но возможно, она решит отдать ребенка на усыновление.

Меня словно под дых ударили. Наш внук…

Ребекка смотрит дочери в глаза.

– Это мы всё еще обсуждаем. Нужно о многом подумать. Выпускные. Колледж… – Голос Ребекки прерывается, а я чувствую ужасную бурю в животе.

– А не удастся ее отговорить? – Тони пришлось прочистить горло.

– Эмили самой решать. – Теперь Ребекка глядит на своего мужа. – Она, конечно, посоветуется с Люком. Нам же надо определить, чего мы все хотим. С точки зрения поддержки.

– Я уже сказал Эмили, что поддержу ее. – Люк смотрит прямо на Эмили. – Я ей говорил.

– Тебе бы стоило подумать о последствиях до того…

– Папа! Пожалуйста, не надо. Пожалуйста. – Голос Эмили еле слышен.

– Вы ожидаете услышать от нас что-то еще? Помимо того, что Эмили и Люк получат нашу полную поддержку? – Я чувствую, как сжался от напряжения левый кулак.

– Нет. – Ребекка задирает подбородок. – Я… Просто было необходимо убедиться, что всем понятно, какая сложилась ситуация.

Она встает, намекая нам, что пора уходить. И что вся эта встреча – только проверка, что Люк во всем нам признался.

Я протягиваю Ребекке карточку с моим личным адресом электронной почты.

– Спасибо.

Мы расстаемся в молчании. Рук не пожимаем. Говорить больше не о чем.

Домой едем тоже молча. В свои семнадцать лет Люк станет отцом. Я хочу высказаться, сказать, что выращу внука. Они ни в коем случае не должны отказываться от ребенка. От ребенка Люка…

А когда мы въезжаем на дорожку перед домом, меня поджидает еще один сюрприз. Из почтового ящика торчит новая открытка. На сей раз без конверта. Черная, с яркими буквами.

Сейчас восемь вечера. А значит, тот, кто этим занимается, был у нашего дома.

Я ошарашенно стою у крыльца, представляя, как на этом же самом месте стоял чужой человек, и боюсь представить, что это значит. Для меня и для моей семьи. Понимаю, что должна была с самого начала отправиться в полицию. Рассказать Тони. А еще понимаю, что сегодняшняя ночь – не обо мне, не об Анне и не о том, что значат, а чего не значат эти открытки.

Сегодняшняя ночь – о Люке.

Я слежу…

09:00

Мне нравится, что ее грызут сомнения.

Вот почему мне нравится следить за людьми. Вот почему я должен это делать.

Даже не помню, как все началось. Только знаю, что это важно. Нужно следить, потому что это крайне важно – понять разницу в поведении человека, знающего, что за ним следят, и не знающего о том.

Понимаете, некоторые люди почти не меняются, следят за ними или нет. Однако большинство – совсем иные. Этого не поймешь, пока не последишь продолжительное время.

Иногда – и это тоже важно – многого и не требуется. Люди просто начинают понимать. Выдают себя. Тогда следить становится еще интереснее, потому что они вдруг поворачиваются. К окну. Закрывают ставни или шторы. Включают свет. Проверяют дверь.

А иногда приходится немного им помочь. Взбаламутить. Чтобы появился взгляд, который я научился понимать и который, пожалуй, нравится мне больше всего.

Когда человек чувствует, что за ним следят, но уверенности в этом у него нет.

Глава 14
Подруга

Сара сидит в кровати, глядя на чашку холодного чая на тумбочке. Зачем мать продолжает приносить ей чай? Саре не нравится больничный чай. Он странно пахнет.

Рука еще болит после капельницы. Сначала Сара не понимала, почему вся кутерьма тянется так долго. Она-то думала: промыть желудок, поблевать как следует. Извиниться. Пойти домой. Но нет.

И никто не говорит правду. Любой, кто прибыл с передозом, считается самоубийцей. Хуже всего, понимает Сара, все еще глядя на холодный чай, что она даже не помнит, чтобы ей всерьез хотелось умереть. Не помнит вообще, о чем думала, принимая таблетки. Просто перепугалась – что может всплыть на новом телеобращении. И всем станет известно, что случилось в поезде. Что на самом деле произошло в клубе…

Да. Просто запаниковала. Хотелось все прекратить. Но не было сознательного желания умереть. Покончить с собой. Нет. И уж точно она не хочет умирать сейчас. Поэтому так страшно сталкиваться с деталями. Беспокойство о ее печени. Анализы. Шепот. Консультант, читающий ее карту с пугающе серьезным видом.

Сара чувствует, как дрожат руки. Зря она читала столько в Интернете. Интересно, каково умирать? Это действительно больно? Ты все понимаешь?

На мгновение вспыхивает мысль об Анне, но Сара запрещает себе думать. Нет. Ее найдут. Ее должны найти. Она хочет, чтобы Анна вернулась, только не хочет, чтобы обо всем узнали…

Мать пытается говорить про анализы небрежно и своим певческим голоском повторяет, что все будет хорошо. А анализы по-прежнему на грани. Наступил четвертый день.

Саре вернули телефон, так что да, она посмотрела в Интернете. Очень многие умерли – отказала печень – на четвертый день. Получается, что выжить после передоза парацетамолом – еще не всё.

«Мам, у меня откажет печень?»

«Перестань, Сара. Все будет хорошо».

Неправда. Результаты анализов такие… пограничные, что может понадобиться пересадка. Как пойдет. С печенью не угадаешь.

Она принимала уголь, лежала под капельницей. Лекарства должны помочь печени справиться. Однако гарантий никаких. Только ждать…

Больше всего Саре нужна ее сестра. Лили. Однако мама не желает и говорить о ней. Удалось послать ей сообщение в «Фейсбук». Лили пока не ответила. И статус не обновляла веками… и последнее фото из какого-то странного йоговского убежища…

Звук сдвигаемой ширмы. Мать вернулась из магазинчика внизу.

– Вот, я тебе купила. – Она держит в руке два журнала и стандартное больничное угощение – виноград.

Сара смотрит на мать, переживая знакомые смешанные чувства. Любовь. Гнев.

– Я бы позвонила папе. Расскажи ему, как дела.

– Нет. Не буду. Я не хочу, чтобы он приходил. Хочу Лили.

– Перестань, Сара. Он имеет право знать, и если решит прийти…

– Нет. Я сказала, что не хочу. Я серьезно. Почему ты не желаешь говорить о Лили?

– Лили сделала свой выбор. У нее теперь своя жизнь. А папа… он очень переживал.

Сара отворачивается. Очень плохо, что он настоял и приехал в лондонский отель. И поговорил с полицией. И продолжает звонить. Проверяет.

Наверное, беспокоится, что она может рассказать полиции.

Мать возится с виноградом и журналами. Переставляет упаковку салфеток и капает себе сердечные капли из пузырька.

Сколько раз Сара пыталась начать разговор. Поговорить с матерью. Выдернуть чеку из гранаты. Увы, кончается всегда одинаково. Она сдается. Замолкает. Чека возвращается на место. Продолжают делать вид, что у них обычная расколотая семья. Все очень просто. Печально, но ясно. В конце концов, разводятся очень многие.

«Хотя твой папа ушел, с нами все будет в порядке. Мы оба по-прежнему тебя любим…»

Иногда Сара подумывала поделиться правдой с Анной. Но у той была совсем другая жизнь. Прекрасная Анна. И ее прекрасная жизнь.

Сара откидывается на взбитые подушки и закрывает глаза.

– Вот так, милая. Поспи немножко. А я почитаю.

Они с Анной познакомились в третьем классе начальной школы. Тогда отец Сары был дальнобойщиком и подолгу отсутствовал. Мать всегда мечтала жить в деревне, и они купили маленький современный домик на две комнаты с террасой и с небольшим участком на краю поселка.

Сара помнит, как безмерно поразилась, когда Анна впервые пригласила ее домой к чаю. Поездка по узкой дорожке к громадному дому с его хаосом, с его собаками и рядом болотных сапог в прихожей… прихожей, которая была больше маминой кухни. Представьте, рассказывала она маме, громадная комната для обуви и для собак. С ума сойти.

После первого визита в фермерский дом Сара лежала вечером в постели ошеломленная. Для нее вечерний чай означал спагетти из банки или бутерброды с хрустящим картофелем. Только по выходным бывало разнообразие – да и то консервы.

В доме Анны все было нереально. Ее мама приготовила невероятное жаркое – богатое и вкусное, с пряными клецками – и яблочный пирог с домашним заварным кремом. Была среда, и Сара решила, что все эти сказочные приготовления ради нее, но Анна сказала: Обычный чай. А что?

С полей пришел поесть с ними отец Анны; очаровательный и веселый, он шутил, сидя за столом в толстых шерстяных носках, и предложил подругам взглянуть на новорожденных ягнят.

Оглядывая стол, обстановку, дом, Сара как будто смотрела внутрь волшебного пузыря и понимала, что это действительно их версия нормального. Вовсе не спектакль для гостя. Нормальная для Анны жизнь.

Анна отличалась и в других отношениях. Была красивой, доброй и терпеливой. Она первая подошла подружиться к Саре, которая застыла на игровой площадке – новенькая. Анна позвала ее играть в скакалки. А потом – в «два мяча», когда нужно по очереди петь стишки и жонглировать мячами, не давая им упасть.

В «два мяча» они играли лучше всех в школе. Именно так началась их дружба. Анна и Сара. Лучшие подруги на всю жизнь.

Сара не сразу осмелилась пригласить Анну в ответ. Она уже приходила в гости в фермерский дом дюжину раз или больше. Жаркое и пироги, лазанья и всяческие деликатесы – и всегда десерт. Анна больше всего любила сливовый торт – корж с начинкой из печеных слив. Запах был невероятный; она говорила, что это корица. Иногда ели пирог холодным, на перекус, когда играли в «два мяча» в саду, а иногда мама Анны разогревала пирог и подавала на десерт с топлеными сливками или заварным кремом.

К Дженни, сестре Анны, тоже часто приходили друзья, и тогда за столом собиралась шумная компания, настоящая тусовка. Неизменно приходили Тим и Пол. Саре было приятно: Тим жил в муниципальной квартире, а значит, не только у нее была совсем не похожая жизнь. Больше того, мать Тима, похоже, вообще не готовила и позволяла ему заботиться о себе самому. Поэтому миссис Баллард и баловала его, да и всех остальных, гостеприимством, жарким и кексами.

Очень скоро они превратились в шайку, а фермерский дом стал их игровой площадкой. Они устроили лагерь в кустах у амбаров. В теплые дни миссис Баллард включала разбрызгиватели на лужайке перед домом, и дети бегали в купальниках до самого чая. Мистер Баллард возил их всех в прицепе за квадроциклом, и мальчишки кричали: «Быстрее, быстрее!»

В то лето ферма стала вторым домом для Сары. Она была безмерно счастлива.

А потом вдруг, незадолго до Рождества, Анна спросила напрямик:

– Сара, а не могла бы я прийти к тебе в гости, как ты думаешь?

– Пожалуй.

Сару обуревали смешанные чувства: тревога, смущение и вина; она хотела гордиться своей семьей, но боялась представить, что может подумать Анна. Непонятно было, как кому-то, кто живет в таком прекрасном доме, захочется пойти куда-то еще. Впрочем, если Анну и поразил их крохотный домишко и разогретые готовые бобы с печеной картошкой, виду она не показала.

– Тут тепло, – сказала Анна, когда они уселись перед телевизором под покрывалом, которое предложила им мать Сары. – Твой дом такой теплый, Сара… Наш всегда промерзает зимой.

Они оставались лучшими подругами и в средней школе, где Сара открыла о себе нечто неожиданное – что она гораздо мудрее, чем думала. В начальной деревенской школе Сара всегда была первой в диктантах, ее сочинения вывешивали на стене, и по математике она неизменно получала «отлично». В средней школе ее звезда вспыхнула куда ярче. Высшие отметки по всем предметам, даже по математике, которая Анне давалась с трудом.

И Сара получила новую роль в их дружбе; она ощущала гордость и собственную важность и могла предложить что-то полезное в ответ семье, которая была так добра к ней. Она помогала Анне с домашними заданиями по математике. С сочинениями.

Пол тоже блистал, и в шутку их с Сарой прозвали знатоками. Пол был сыном друзей миссис Баллард, и когда он вдруг вытянулся и похорошел, Сара ждала его визитов с еще большим нетерпением. Мама и папа Анны продолжали держать двери нараспашку, даже когда дети подросли. И ели больше. И шумно гонялись друг за дружкой, лазали по деревьям, играли в прятки среди амбаров. У других родители жаловались на шум, на непомерный аппетит, на музыку и беспорядок, и только миссис Баллард, похоже, нисколько не беспокоилась.

Шло время, Сара и Пол помогали остальным делать домашнюю работу над тарелками с пиццей, пирожными и лепешками. Все было чудесно. Они делились чем могли. Счастливые и довольные.

Да. Сара вспоминала этот период, первый год средней школы, как самое счастливое в жизни время.

Не считая самого окончания года. Летний семестр. Саре двенадцать – скоро тринадцать. Мать уехала в гости к старой школьной подруге, а тут, как гром среди ясного неба, у Сары начались месячные.

Сестра Лили отправилась к подруге с ночевкой, так что Сара принялась рыскать по ящикам сестры, пытаясь отыскать прокладки. В память запали «с крылышками», виденные в рекламе, – вроде бы очень простые в использовании.

Удалось найти только коробочку маленьких тампонов. В ужасе Сара начала читать инструкцию, пытаясь разобраться. И тут пришел отец.

Очень быстро Сара залилась слезами, смущенная и совершенно растерянная. Он уговаривал ее не глупить: совершенно не о чем беспокоиться и нечего смущаться. Все совершенно нормально. Конечно, будут некоторые неудобства. И ему очень жаль, что мать уехала на ночь, но не нужно бояться и расстраиваться. Просто девочка взрослеет.

Он приобнял ее, и на мгновение Сара почувствовала радость и облегчение, оттого что у нее такой отец, который не впал в панику, который может поговорить о таких вещах, не делая из них кошмара. А потом он взял у нее из рук инструкцию к тампонам. И сказал: дело в том, что они предназначены для девушек постарше, а для нее, возможно, пока не годятся. Сара собиралась попросить его отвезти ее в аптеку, чтобы купить липучие прокладки, когда отец сказал, что необходимо проверить. «Чтобы не нанести вреда».

«Извини?»

«Ну, мне нужно посмотреть. Насколько ты взрослая. Знаешь, там, внизу. Нужно выяснить, можно ли тебе сейчас пользоваться тампонами».

«Ладно. Я подожду, пока мама вернется».

«Не глупи. Совершенно нечего стыдиться. Все нормально».

Теперь-то Сара понимает – да в глубине души и тогда чувствовала, – что ничего нормального не было. Но она впала в ступор. И не было времени разобраться.

Она совершила ужасную вещь – позволила ему посмотреть. Проверить, достаточно ли она выросла. И он сказал – нет, тампоны еще рано. Он смотается в магазин и привезет что-нибудь другое. «И незачем стесняться».

Она сидела на кровати; салфетки в трусах пропитались кровью – спекшейся. Не могла шевелиться. Просто сидела в ужасной тишине. Казалось, вся жизнь съежилась до маленького тугого комочка, пронизанного болью.

И проблема в том, что она до сих пор не знает, что делать и даже что думать. Она так и не рассказала матери. Вообще никому не рассказала. Даже Анне. Никому.

Чека до сих пор в гранате.

Когда родители внезапно разошлись, она отказалась навещать отца.

* * *

– Ты не пила чай. – Мать переставляет чашку на тумбочке, чтобы освободить место для винограда, с которого сняла целлофан.

Сара смотрит на маму, на чашку остывшего чая в ее руке. Не может выбросить из головы, как ее отец без устали повторял, какая Анна красивая. На школьных концертах. На родительских собраниях. Честно говоря, так говорили все, но за долгие часы, проведенные в больнице, где нечем было заняться, Сара поняла, что он говорил это чаще, чем следовало бы.

«Она очаровательна, твоя подруга Анна. Очаровательная девочка».

– Звонила мама Анны, Барбара; хотела узнать, как у тебя дела. Все шлют приветы. Похоже, ночное бдение прошло хорошо. Показывали в местных новостях. И вся шайка спрашивает, могут ли они навестить тебя. Подбодрить.

– Шайка?

– Да. Дженни, Тим и Пол. Они явно очень беспокоятся и хотели бы прийти.

– Нет. Пока – нет.

– Ясно. Хорошо. Раз ты еще не готова… Хотя, возможно, тебе это пошло бы на пользу. Барбара все время спрашивает. Ты же знаешь, как она тебя любит.

– Пока нет. Всё. Может, когда буду дома.

Сара не хочет сейчас об этом думать. Она думает о множестве других более важных и тревожных вещей.

О том, что не сказала полиции правду о случившемся с Анной в клубе.

И никому не рассказала о сообщении от своего отца в ту ночь.

Глава 15
Свидетельница

Иногда меня спрашивают: Элла, почему цветы?

Честно говоря, я не могу припомнить, когда в моей жизни не было цветов. С самого младенчества я любила собирать цветы. Гуляла с бабулей, зачарованная цветами, запахами и тем, как можно изменить настроение, по-разному составив букет. Берешь простое веселое солнечное пятно примул, а потом смягчаешь эффект, добавив несколько колокольчиков для контраста. Смесь голубого и желтого – намек на Средиземноморье.

Я очень любила, когда мама разрешала мне выбирать в супермаркете цветы – чтобы дома расставить их по вазам и наблюдать, как они вянут. Узнавать, что тюльпаны смотрятся лучше всего в вазе нужной высоты, когда головки склоняются через край.

Мне не забыть, какой восторг я ощутила, научившись оживлять розы, меняя воду и подрезая стебель очень острым ножом под углом. И как розы чудесным образом вновь задирали головки, словно говоря «спасибо».

Неудивительно, что когда пришла пора выбирать, где подрабатывать по субботам, я уже знала, чем займусь. В моем родном городке был маленький цветочный магазин. Каждый день, проходя мимо по дороге в школу, я останавливалась проверить ведерки нарциссов на витрине. Честно говоря, выглядело все не слишком вдохновенно: стандартные букеты, стандартные витрины и слишком много гвоздик. Но никогда я не испытывала такой гордости, как когда мне предложили постоянную шестичасовую смену по субботам. Приходила я ранним утром, чтобы разобрать новое поступление, вдыхая божественные ароматы. Сверкающие ленты, шуршание целлофана. Я быстро привыкла мириться с традиционными вкусами – все те же ужасные гвоздики и уродливый папоротник. Я очень старалась никого не обидеть. Однако по мере того, как накапливала опыт и знания, я начала делать предложения постоянным покупателям. Хотите подсолнухи? Лилии? Что-нибудь новенькое для разнообразия?

И вскоре менеджер Сью разрешила мне заказывать новые цветы и самой составлять готовые букеты.

«У тебя острый глаз, Элла. Тебе надо учиться».

Так я и поступила. Курс для начинающих, потом второй – продвинутый курс по оформлению свадеб, третий – по современному дизайну. Затем я приняла участие в конкурсе и попала в местную прессу, получив региональную награду. Призом стала неделя работы у главного флориста Лондона. Цветочные рынки на рассвете. Ужасно. Изнуряюще. Возбуждающе. Божественно…

А дальше – невероятно! Окончив среднюю школу, я год проучилась в колледже: флористика и бизнес. Умерла бабушка; неожиданное наследство поделили между пятью внуками.

Поехали путешествовать, говорили друзья. Потрать на автомобиль. Или на круиз.

Нет. Лежа ночью в постели, я сияла. Я точно знала, чего хочу.

Я сумела договориться об аренде. Мой собственный магазин. Родители считали, что я сошла с ума. «Ты представляешь, сколько маленьких предприятий прогорают в первый год?»

В каком-то смысле они оказались правы. Чтобы встать на ноги, потребовалось гораздо больше времени, чем я полагала. В первый год после всех выплат мне оставалось чуть больше минимальной зарплаты, не говоря уже о том, сколько приходилось пахать. Но я не прогорела.

Я научилась зарабатывать на хлеб с маслом со свадеб и праздников. День матери. День святого Валентина. Но дьявол точно кроется в деталях. Чтобы конкурировать с супермаркетами, нужно было предлагать что-то особое. Моей фишкой стал неформальный стиль «потертый шик» с ручными самоделками. Я начала готовить связанные вручную букеты еще до того, как их стали делать все. Я использовала необычные шнурки и изготовленные вручную этикетки, украшенные прессованными цветами. Я научилась работать без отходов. Уценивала букетики, если заказала больше, чем нужно, остатки пускала под пресс. Вскоре я начала продавать маленькие открытки и этикетки не только с букетами. Очень полезный дополнительный источник прибыли.

Здесь, в моем магазине, я ощущаю себя на вершине блаженства. Это мое творение.

Здесь, в магазине, я не слишком беспокоюсь, что обо мне думают – мол, я старомодная или что на юных плечах старая голова.

Здесь – в шесть утра, пока весь мир только начинает ворочаться, – я в своем мире, наедине с заказами, которые нужно приготовить до разговора с полицией. В реальном мире, где Анну пока не нашли и где открытки начали пугать не только меня, но и Тони.

Я работаю аккуратно. Букет на день рождения должны забрать в полдень. Шесть украшений на стол для местного отеля. Две чашки кофе. Три.

Работаю своим любимым секатором: ярко-красные ручки и самые острые на рынке лезвия. Супер.

А потом происходит что-то странное. Примерно в шесть тридцать или в шесть сорок пять я ставлю на прилавок последнее столовое украшение, почти законченное, и иду в туалет – крохотную пристройку позади здания. Когда возвращаюсь к рабочему столу, секатора нет.

На улице – шум автомобильного мотора, и, признаюсь, я в ужасе. Я ведь всегда так аккуратно обращаюсь с секатором – не только потому, что он опасен, но и из-за его дороговизны. Не хочу, чтобы он падал на пол. Ручка может расколоться. И потом, секатор – это как любимый нож шеф-повара. Талисман. У меня есть в шкафу два запасных секатора, но с другими я чувствую себя не так уютно. Они хуже ложатся в руку.

Подхожу к передней двери и смотрю на парковку. У единственной машины включен дальний свет фар; кто внутри, не видно. Проверяю дверь. Не заперта. Обычно я об этом не беспокоюсь. Раз я здесь, я считаю магазин открытым. Если кто-то явится спозаранку, я готова принять заказ. Но сегодня, только сегодня, я запираю задвижку. Стою неподвижно, чувствуя, как колотится сердце. Жду. Две минуты. Больше.

«Не глупи, Элла. Не накручивай себя».

Наконец машина уезжает, и я чувствую, как расслабляются плечи; напоминаю себе, что над соседними магазинами есть квартиры, так что удивляться нечему. Просто человек уехал на работу.

Возвращаюсь в мастерскую в задней части магазина, где озадаченно застываю. Секатор лежит на кассе. Честное слово, не помню, чтобы я его туда положила. Я вообще никогда его туда не кладу – верх кассы покатый, и секатор может сползти.

Оглядываю магазин – так оглядываешь кухню, когда потерялся ингредиент, который точно уже достала из холодильника.

«Ты устала и зря себя накручиваешь, Элла. Тони был прав: следовало остаться дома». Слишком много мыслей роятся в моем мозгу. Я быстро заканчиваю работу и убираю все в кулер в задней комнате – своего рода холодильник для цветов.

* * *

Тони в халате сидит на кухне.

– Я беспокоился. Надо было взять меня.

– Всё в порядке. Я хотела, чтобы ты остался дома и поговорил с Люком.

Муж уже спокойнее, хотя по его позе и теням под глазами я вижу, что он тоже плохо спал. Тони отреагировал так, как я и ожидала: больше переживал, чем сердился. «Элла, почему ты мне не рассказала? Больше ничего от меня не скрывай».

И я чувствую себя ужасно. Открытки-то я ему показала, а про Мэтью еще не говорила…

– Не знаю, что теперь думать по поводу твоей работы в одиночку. Пока не разберемся в точности, что происходит… Лучше бы ты меня послушала: осталась дома или взяла с собой.

– Нужно было выполнить заказы, Тони. Да и, скорее всего, это какой-нибудь дурачок. Прыщавый подросток, который не нашел занятия получше. – Получается не слишком убедительно; ведь я уже сама не знаю, во что верить. И чего бояться.

– Они были у дома, Элла. Кто бы ни писал эти открытки, он был здесь, у дома.

– Да. Ты прав – это все меняет. Мне следовало рассказать тебе все в самом начале, прости. Полиция будет здесь через полчаса; я сделаю все, что они скажут, Тони. Я не слишком беспокоилась, потому что честно считала, что открытки от ее матери.

– А можно сделать так, чтобы тебе не работать с раннего утра?

– Если тебе станет легче, я попробую что-то придумать. – Смотрю ему прямо в лицо. – Так ты поговорил с Люком?

Вчера ночью именно Тони поднял эту тему. «Ты не сочтешь меня психом, если я скажу, что ребенка должны усыновить мы?» Я заплакала и крепко обняла мужа за то, что он думал в точности как я. Мы согласились, что уже немолоды и что все это чистейшее безумие, но мы никому не можем доверить растить ребенка Люка, если у семьи Эмили не хватит сил.

– Он ответил, что поговорит с Эмили позже. У нее срок всего десять недель, еще рано принимать решения. – Тони кладет ладонь мне на щеку. – Мне показалось, что он испытал облегчение… Впрочем, трудно сказать. Парень слишком потрясен.

Тони добавляет, что Люк хотел бы больше не помогать в магазине. Для него это чересчур, со всеми заботами. Найти замену будет непросто – мало кто хочет начинать работу в такую рань. Но Люк – прежде всего, так что придется что-нибудь придумать.

– Хорошо. Тогда послушаем, что скажет полиция, да? А потом уже поговорим и про Люка, и про магазин. – Я беру его ладонь со своей щеки и целую.

Честно говоря, я удивлена, что к нам пожаловал инспектор из Лондона. Видимо, он ездил к Баллардам в Корнуолл, а нас посетил на обратном пути.

Мэтью сообщил мне новости. Он передал подруге из полиции две предыдущие открытки. Эксперты ничего не нашли, никаких отпечатков. Но они хотят посмотреть и последнюю. Мне предоставят настоящие пакеты для улик и специальные перчатки – на случай, если появятся новые открытки. Мэтью просил не называть его имя. Чтобы подразумевалось, что открытки я передала Мелани сама.

Тони ищет что-то под раковиной – думаю, спрей от насекомых; у кухонного окна жужжит навозная муха. В конце концов он сдается и, открыв окно, выгоняет муху прочь кухонным полотенцем; потом снова поворачивается ко мне и наклоняет голову.

– У тебя усталый вид, Элла. Все хорошо, милая?

– Хорошо. Я рада, что теперь ты знаешь про открытки.

Глава 16
Отец

От реки поднимается легкий туман, овцы в безопасности, Сэмми доволен. Вот в такие моменты, глядя на утреннее солнце, прожигающее влажную дымку, Генри ощущает полнейший покой, думается легко и свободно. Хорошо бы поставить дополнительно ограду на самом большом поле, чтобы уберечь овец от скользкого откоса к реке. Но ограда – это дорого. А Барбара против затрат на ферму.

Новые кухни и новые душевые комнаты для летних домиков? Пожалуйста! Заплатить какому-то веб-дизайнеру за дополнительную поисковую оптимизацию их сайта, что бы это ни значило? Конечно, здесь есть финансовый смысл. Но ограда? Корм? Ремонт трактора?

Пес, высунув язык, громко дышит и оглядывает границы поля. Для Генри именно это и имеет настоящий смысл. Пес, который радостно обегает по периметру каждое поле и возвращается к хозяину, торжественно виляя хвостом и глядя в глаза: все границы проверены.

– Пошли, малыш.

Генри нарочно выбирает кружной путь; сегодня ему не хватит сил пройти по Аллее Примул. Придя домой, он вешает прорезиненный плащ в прихожей, когда появляется Барбара.

– Где ты был? Давай еще раз поговорим – до того, как приедет полиция. Я беспокоюсь, каких еще невзгод мне ждать. Нам нужно думать о Дженни.

На кухне она садится к большому тесаному сосновому столу и принимается барабанить пальцами. Генри смотрит на чайник на плите, потом на жену.

– Я могу попасть в серьезные неприятности. Знала ведь, что нельзя было соглашаться и лгать полиции. – Она раскручивает рукав свитера, вытягивает его и снова загибает манжету.

– Не волнуйся, Барбара. Мы всё выложим напрямик. Они поймут.

– Поймут? Уверен?

Генри закрывает глаза. Ему жаль, что он расстроил жену. Ему жаль, что ей придется вдобавок ко всему пройти через такое. Жаль, что он плохой муж. А еще он устал миллион раз извиняться, потому что извинения ничего не меняют.

– Извини, Барбара.

– Не обижайся, но уже поздновато извиняться. Ведь врать полиции – лжесвидетельство?

– Думаю, только в суде, милая.

Генри смотрит на пол. На свои толстые носки из серой шерсти.

«Это отвратительно». Снова голос Анны. Дочь на пассажирском сиденье и не глядит ему в лицо.

И тут он понимает, что ни Барбара, ни полицейские не скажут ему ничего такого, от чего станет хуже, чем сейчас.

– Все равно не понимаю, зачем нам понадобилось врать. То есть ты можешь представить, Генри, каково мне было в ту ночь? Дочь пропала. А я тут совсем одна…

Генри молчит, повесив голову.

– Кстати, я хочу, чтобы ты съехал.

– Перестань, Барбара. Подумай о Дженни. И как я буду заниматься фермой, если съеду?

– Нет никакой фермы, Генри. Фермы нет уже несколько лет.

Он поднимает глаза.

– И ты удивляешься, почему ничего не вышло, Барбара? Ты выходишь за фермера, а потом решаешь, что не хочешь быть замужем за фермером.

– Так нечестно.

– В самом деле?

Несколько минут они сидят, не произнося ни слова.

– Хорошо. Поговорим с полицией вместе, Барбара. Я объясню, почему попросил тебя солгать о той ночи, когда пропала Анна. Все будет хорошо. Мы все уладим. Прости, что расстроил тебя, но если ты действительно хочешь, чтобы я съехал, то, при всем уважении, чем я буду заниматься с завтрашнего дня – больше не твое дело. А теперь мне надо принять душ, пока они не приехали.

Наверху, под струями воды – он нарочно включил погорячее, – Генри впервые ощущает облегчение. Наконец-то свободен. Годами он тешил себя иллюзией, что все может продолжаться по-прежнему.

А теперь?

Генри подставляет лицо под струи воды – и начинает делать то, чего не делал со дня смерти матери. Под струями горячей воды, от которых краснеет кожа, Генри Баллард плачет.

Он плачет по Анне, которую никогда не найдут. И которая знает о нем худшее.

«Это отвратительно, папа».

Потом Генри снова бреется, надевает синюю ковбойку, чистые джинсы и темно-синюю толстовку. Все машинально, на автопилоте. Он уже отказался от мысли предугадать дальнейшее. Будь что будет.

Приезжают трое. Местный детектив-сержант Мелани Сандерс – они встречались пару раз, похоже, очень славная; Кэти – офицер по связям с семьей; и высокий тощий инспектор из Лондона, которого Генри сразу невзлюбил.

С самого начала настроение совсем не такое, как раньше. Кэти соглашается на кофе – Барбара приносит на подносе, – а инспектор отказывается.

– Вы хотите поговорить с нами, мистер Баллард?

– Да. Простите меня. Мне очень неприятно, но я должен пояснить кое-что про ту ночь, когда пропала Анна. Я должен кое-что рассказать.

Детектив бросает взгляд на женщин-полицейских и снова поворачивается к Баллардам.

– Интересно. Видимо, у нас телепатическая связь, мистер Баллард. Ведь я ехал сюда поговорить с вами именно об этом. – Он даже не пытается скрыть сарказм в голосе, прокручивая нож в ране. – Понимаете, нам поступило несколько очень интересных звонков после телеобращения. Странных звонков.

Генри смотрит на Барбару – ее лицо застыло.

– Ну, начинайте, мистер Баллард.

– Ох… Я лгал про ночь, когда пропала Анна, и просил Барбару прикрыть меня, потому что мне было ужасно стыдно. И я не хотел отрывать вас от расследования.

Генри ощущает на себе обжигающий взгляд жены.

– Это целиком моя вина. Не жены. Я немного перепил. И меня не было дома.

– Не было дома?

– Нет.

– И теперь вы утверждаете, что меняете показания, – и без всякой связи с тем, что у нас появилась новая информация?

– Нет. Конечно, нет. Откуда мне про это знать?

– Ладно, мистер Баллард. Какова же новая версия того, где вы были в ночь пропажи вашей дочери? Она каким-то образом объяснит, почему вашу машину видели в тот вечер у вокзала?

– Простите?

– Дело в том, мистер Баллард, что я ехал сюда спросить вас: почему вашу машину видели в вечер исчезновения Анны у вокзала в Хекстоне? А не здесь, на ферме, как утверждали изначально вы и ваша жена. У вокзала, откуда ходит скорый до Лондона. Вы ездили в Лондон в ночь, когда пропала ваша дочь, мистер Баллард? Об этом вы хотите нам рассказать?

– Просто смешно. Конечно, нет! Я был дома на следующее утро. Когда мы связывались с полицией. Это невозможно. Слишком далеко. Как бы я мог…

– Знаете, мистер Баллард, я думаю, лучше нам продолжить в более формальной обстановке. В местном полицейском участке. Наверняка сержант Мелани Сандерс предоставит нам славную допросную комнату.

Генри чувствует нарастающую панику. Словно волна прокатывается по телу. Мысли в таком беспорядке, что он даже не может понять, бросает его в жар или в холод. Одежда липнет к коже. Как будто он вылез из-под душа мокрым.

Охваченный паникой, Генри смотрит на жену, но не видит поддержки. Только жуткое непонимание в ее глазах.

– Ну что, идем, мистер Баллард?

Генри приходит в голову, что следует спросить – есть ли у него выбор. Иначе арест? Попросить Барбару позвонить их адвокату?.. Но он быстро берет себя в руки, понимая, что нужно быть очень, очень осторожным. Неверно сказанное слово или отказ сотрудничать обернется против него. Это неверно поймут.

Генри Баллард встает и, выходя, принимает решение ничего – по крайней мере, пока – не говорить.

Глава 17
Свидетельница

Я лежала в постели, размышляя о карме. Глупо, конечно, но не могу забыть о последней открытке.

Мне по-прежнему снятся сумбурные сны. Анна в поезде. Голоса Сары и ее приятеля из проклятой туалетной кабинки. И шок из-за Люка и его подруги.

Ирония очевидна. И впечатление такое – даже не знаю, – будто все в моей жизни старается преподать мне жуткий урок, а мозг просто не справляется.

Иногда по ночам становится так плохо, что начинает щемить в груди. Приходится вставать и готовить чашку чая. Разумеется, встает и Тони – страшно обеспокоенный, – а этого мне хочется меньше всего. Только множит вину. Я пытаюсь справиться сама, в одиночестве, – прокручиваю и прокручиваю в голове, чтобы разобраться, сколько моей вины в том, что случилось с бедной девочкой. И мечтаю, чтобы можно было вернуться и все переиграть.

А потом? Положа руку на сердце, сколько бы я ни возвращалась в прошлое, меня повергает в ужас мысль о том, что та девушка и тот парень занялись сексом в туалете, едва познакомившись.

Если б я могла обсудить это с людьми… Спросить напрямую, как бы поступили они. Подобное привело бы их в смятение – или в ярость? Штука вот в чем: полиция объявила лишь, что «свидетельница» слышала, как девушки заигрывали с парнями, только что вышедшими из тюрьмы, и что меня поразило, как быстро они сдружились. Как скоро начали строить неразумные совместные планы. Опасные планы.

Меня осуждали за это, и только за это. Что не вмешалась, когда двух деревенских девочек выбрали мишенью два парня-уголовника. Вот о чем рассуждают в социальных сетях и таблоидах. Как бы вы поступили? Занимались своими делами? А там шестнадцатилетние девочки…

Полиция не обнародовала подробности про секс в туалете, и меня просили не распространяться – в интересах следствия, – так что я могла рассказать только Тони. Он говорит: понятно, почему я ошалела, – и что люди не лезли бы, если б знали подробности.

Теперь вскрылась история с Люком и его подругой. Тони говорит, что тут совершенно другое. Юная девушка занимается сексом с совершенно незнакомым человеком в общественном туалете, а Люк с Эмили допустили ошибку в ходе романтических отношений. Я знаю, что он прав, но все же чувствую некоторое лицемерие в своем порицании Сары.

Сегодня Тони уехал на работу рано. Он тоже работает в торговле, но совсем в другом секторе – поставляет в супермаркеты хлопья. Сейчас он исполняющий обязанности регионального менеджера и официально займет эту должность, если продажи выйдут на нужный уровень. Я очень им горжусь. И сейчас, когда его так часто не бывает дома, я пообещала, что сдвину свои рабочие часы, чтобы не оставаться надолго одной в магазине. Хотя бы пока не услышим новостей от полиции и не успокоимся.

Вторая чашка кофе в постели. Восемь утра, для флориста – разгар рабочего дня. Я лежу и думаю.

О карме.

И о том, лицемерка ли я. То есть я признаю, что немного отстала от жизни. По наивности думала, что у моего семнадцатилетнего сына еще не было секса. Снова и снова спрашиваю себя, не ханжески ли я отнеслась к тому, что случилось в поезде. Или это гендерный шовинизм? Потому что первое, что пришло мне в голову: Сара, видимо, не такая славная девушка, как мне представлялось; поэтому я и сбежала. Ну а если бы там был Люк? Нет. Наверное, не такая уж я все-таки ханжа, потому что я была бы в таком же ужасе, если бы мой сын или любой молодой человек уединился в туалете с девушкой, с которой едва познакомился.

Не поймите меня неправильно: дело не в сексе как таковом. Дело скорее в приватности. Секс – это не что-то мимолетное; об этом не говорят с незнакомцами на вечеринках. И этим точно не занимаются со случайным попутчиком в туалете поезда.

Звонит мобильник – высветилась фамилия Мэтью Хилла. Смотрю на часы. Десять минут девятого.

– Привет, Мэтью. Как раз собиралась сообщить вам, что разговор с лондонским инспектором отложен. Ему пришлось задержаться в Корнуолле. Сказал, какие-то подвижки в расследовании. Надеюсь, это значит прогресс.

– Очень не хочется вас разочаровывать, но, боюсь, лучше не надеяться. Я только что говорил с моим человеком в Корнуолле – напротив, расследование неожиданно рассыпалось. Зашло в тупик. Но не в этом дело. Мне только что позвонили. Жена рожает. Еду ее забирать. Голова кругом… просто хотел вам сказать, что несколько дней могу быть недоступен.

– Несколько дней? – Я смеюсь. – Вы преуменьшаете, Мэтью. Но какая прекрасная новость! Пожалуйста, держите меня в курсе. Мальчик или девочка?

– Нет. Господи, мы даже не…

– Хорошо. Удачи. Ведите машину аккуратно и постарайтесь успокоиться.

– Буду на связи.

Я отключаюсь. Мэтью Хилл понятия не имеет, что его ждет, и это, возможно, очень даже неплохо.

Когда становишься родителем, понимаешь, что любовь подразумевает больше страха, чем тебе когда-либо представлялось, и ты уже не будешь смотреть на мир прежними глазами. И именно поэтому я не могу смириться со своей ролью в исчезновении Анны.

Глава 18
Подруга

– Так я их позову, милая? Минут на пять-десять? Вдруг тебе станет веселее? Сестра говорит, что может пустить их в виде исключения – если ненадолго…

Сара смотрит на мать и понимает, что это вовсе не вопрос. Мать частенько облекает в форму вопроса рекомендацию. При этом чуть подается вперед, не моргает и поднимает брови, намекая, что должен прозвучать единственно правильный ответ. «Да». Ребенком Сара протестовала против такой тактики, но уже давно поняла, что сопротивление бесполезно.

– Ладно. Только я очень устала, так что ненадолго.

Идет шестой день, и Сару заверили, что работа печени улучшается. Консультант, появившись у ее койки, смотрит уже не таким озабоченным взглядом, а сестры повторяют, что «все идет в нужном направлении». Психиатры перестали нависать над душой и поговаривают, что скоро ее выпишут домой.

Сара сама не знает, хочет ли домой. Она до сих пор изумляется, как быстро меняется ее настроение – буквально от часа к часу. Как стремительно она прошла от страха смерти до нетерпимости – к больнице и к матери.

Вернулась и еще одна страшилка – вдруг что-нибудь вылезет после телеобращения.

Друзья набиваются в комнату с испуганным видом. Сара лежит в боковой палате рядом с общим детским отделением. В семнадцать не положено занимать взрослую палату; предложили эту, чтобы она чувствовала себя не так неуютно. Не рядом с младенцами. Сестры сказали, что ей повезло, что эта палата оказалась свободна.

«Повезло»?

– Мы не могли решить, что принести, и принесли сладкое. Твоя мама будет коситься… – Тим протягивает маленькую пачку печенья и коробку сливочной помадки.

Сара решает не прощать их как можно дольше и не смотрит никому в глаза.

Прошлой ночью ей приснилась вечеринка на ферме, которую миссис Баллард устроила на день рождения Тима. Ему исполнилось десять или одиннадцать. Мама Анны пришла в ужас, узнав, что мать Тима не дает себе труда устраивать ему праздники, и затеяла форменный переполох – большой чай и шоколадный торт в форме звезды. Тим и Пол принесли воздушные шарики для моделирования – скручивать из них такс, мечи и шляпы. Шагая по узкой дороге – Сару провожали домой после праздника, – она несла под мышкой ярко-желтую надувную таксу. Прекрасный был день, и Сара расстроилась, когда он закончился. Мальчишки искоса поглядывали на нее. «Всегда тяжело возвращаться домой, да?» Она не помнит, кто это спросил, Тим или Пол, но помнит, с каким чувством кивнула в ответ – печаль пополам с виной. Знала, что неправильно предпочитать семью Анны своей, однако ничего не могла поделать.

А теперь? Сара наконец поднимает лицо и оглядывает одного за другим. И не может понять: что же случилось с ними со всеми? Когда они перестали быть друг для друга тем, кем были прежде?

Дженни бледна, и Саре хочется, чтобы подруга помнила ужасные вещи, что наговорила во время их ссоры. Жестоки были не только мальчики. Затем в памяти вспыхивает образ Анны; Сара закрывает глаза и откидывается на подушки.

– Прости. Как ты себя чувствуешь? Сестру позвать? – спрашивает Дженни.

– Я в порядке. Просто устала.

– Да, конечно. Мы обещали твоей маме, что не будем задерживаться надолго; мы просто хотели… – Голос Дженни затихает, и она вдруг резко втягивает в себя воздух.

– Послушай, мы пришли, потому что хотели попросить прощения. За то, что наговорили, – продолжает Тим.

Сара открывает глаза и снова оглядывает всех. Тим. Пол. Дженни.

– Мы чувствуем себя виноватыми. В том, что занялись своими делами. Вот в чем правда. – Пол теребит пряжку ремня. – Мы не должны были всё наваливать на тебя.

– Вам жаль, что вы все это говорили… но по-прежнему считаете, что виновата я?

Сара смотрит на мальчишек. Во время ссоры они говорили больше всех.

– Это все те парни. Если б их только нашли… – робко произносит Дженни.

Наконец Сара глубоко вздыхает.

– Ну, как прошло телеобращение – много звонков? Телефон мне отдали, но не знаю, где смотреть.

Лед тронулся, друзья начинают рассказывать, как помогла передача. Похоже, звонков куча. Сара снова лжет и говорит, что таблетки – чистая случайность, беспокоиться не о чем.

– Больше не повторится? – Голос Дженни звучит тревожно.

– Нет. Я обещала маме быть поаккуратнее, чтобы ей не пришлось еще раз пережить такое. Так скажите мне, насчет этого телеобращения, что там показывали?

Дженни понравилось, что показали милое видео Анны и одну из фотографий, что прислала продюсеру программы Дженни, однако мама расстроилась, что ее интервью зверски порезали.

– Они убрали все кусочки, где она говорила про других пропавших девушек, которых нашли, про то, что не нужно терять надежду, что малейшая информация поможет найти Анну живой.

Все замолкают.

Сара снова закрывает глаза.

И тут в палату входит ее мать и выпроваживает гостей, объясняя, что персонал и так сделал послабление, не стоит испытывать судьбу.

Друзья прощаются и еще раз просят прощения.

Мать Сары садится на зеленый пластиковый стул и начинает ерзать, нервно разглаживает юбку.

– Мама, что случилось?

– Ничего не случилось.

– Нет, случилось.

Мать наливает сердечных капель в пустой стакан Сары и доливает воды из пластикового графина. Потом долго смотрит на коробку сливочной помадки, как будто читает описание на обороте.

– Ладно. К нам опять пришли полицейские. Доктора, разумеется, сказали, что ты слишком слаба для общения с ними. Но, похоже, завтра мы едем домой, и они, конечно, захотят побеседовать с тобой. Наверное, тебе нужно знать. Подготовиться.

– О чем? О чем они хотят со мной поговорить?

– Вроде бы объявились еще свидетели из клуба. После телепередачи.

– Я уже все им рассказала. Все, что могла.

– Знаю, милая.

– Нет. Я не хочу снова разговаривать с ними.

– Хорошо, милая. Я понимаю. Не нужно расстраиваться. Я попытаюсь объяснить им, что тебе требуется отдых.

Сара откидывается на подушку, закрывает глаза и вновь пытается избавиться от голоса Анны в голове. От отчаянного выражения ее лица той ночью в клубе.

«Пожалуйста, Сара. Мне не по себе. Прошу тебя. Пожалуйста…»

Глава 19
Свидетельница

По поводу моего обещания Тони не появляться больше одной в магазине в ранний час, пока не установят новую сигнализацию… Ага. Попробуйте-ка вытащить охваченного депрессией подростка из постели с первыми лучами солнца.

Люк обещал, что не уйдет с работы, пока не найдется замена, но в последние дни бродит словно зомби. Вид жутко усталый. Мы разрешили ему не ходить в школу еще несколько дней. Прямо и не знаю, как быть.

С самого утра я стучала ему в дверь, но ответа не получила. Позже заглянула – смотреть страшно. Попросила приехать, когда сможет. Тони в Бристоле, и у меня привычная дилемма: верность покупателям против безопасности и моего обещания Тони. Единственный плюс в том, что полиция очень предупредительна. Наверное, чувствуют вину, что мое имя стало известно. Теперь раз в день мимо дома и мимо магазина проезжает патрульный автомобиль – просто обозначить «присутствие». Они, похоже, совершенно уверены, что дело в каком-то придурке, но мы все равно ставим в магазине новую сигнализацию, и я пытаюсь убедить себя, что всё в ажуре.

А минус в том, что я решила поехать с утра одна. Люк недавно сдал на права, и Тони купил ему малолитражку, так что сын сразу подскочит, когда будет готов.

Пока я доехала до магазина, отправила Люку еще два сообщения. Ответа нет. Честно говоря, жаль, что он хочет бросить работу. Люк помогает мне по субботам лет с четырнадцати; он всегда обходителен и мил с посетителями. А потом, и дополнительные деньги Люку, и дисциплинирует. Помогает понять, что такое почасовая оплата – и упорная работа, и удовлетворение в конце трудового дня.

Тони отправился в Бристоль на важную встречу – решают, необходим ли ребрендинг хлопьев. Лучше ничего ему не говорить, а то расстроится и будет переживать, каково мне тут в темноте.

Так. Элла, соберись, время поджимает. Шесть украшений на стол к обеду в мэрии. Хорошая реклама и вполне регулярный заказ через службу кейтеринга, не хотелось бы их подводить. В этом проблема регулярного бизнеса: с одной стороны, ты благодарен и польщен, а с другой – боишься, что попадешь в зависимость.

Обычно я рисую наброски и эскизы и согласовываю их по электронной почте с менеджером по доставке питания – Кейт. У нее у самой острый глаз, и она размещает фотографии моих украшений в социальных сетях – в наши дни это очень полезно. Кейт помогла мне заслужить репутацию оригиналки. Так что я не хочу оступиться и не хочу впадать в самодовольство.

Экспозиция приготовленного образовала строй ваз и подставок, чтобы можно было охватить все одним взглядом. Иногда я жалею, что маловато пространства для склада, хотя, если начистоту, я, пожалуй, трачу слишком много на презентации. Впрочем, уверена, что инвестиции в оборудование приносят регулярные заказы, а еще клиентов важно постоянно удивлять. И тогда будет больше фото в социальных сетях. Сегодня я предложила красные антуриумы, белые розы и эустомы в оцинкованных ведерках на фоне глянцевой зелени. Будет выглядеть эффектно при белых скатертях и нейтральной комнате.

При каждом заказе я надеюсь, что гости начнут спрашивать: «А кто составлял такие букеты?» Кейт очень добра, и у нее всегда наготове мои карточки. Единственное, что расстраивает, – когда делегаты конференций размещают новые заказы из дальних краев, а я могу организовать доставку лишь на определенное расстояние.

Господи! Уже почти полседьмого, а от Люка ни словечка.

На улице пока темно; я раздумываю насчет еще одной чашечки кофе – и тут снова слышу снаружи шум мотора. Не Люк ли приехал, думаю я, но звук не похож на двигатель малолитражки. Машина тормозит и затихает.

Смешно. Элла, это же просто машина. Успокойся.

Я стою неподвижно, жду, что машина уедет. Не уезжает. Фары гаснут.

Подождав минуту-другую, я снова пишу сообщение Люку. Ответа нет. Все звуки стихли, и я велю себе сосредоточиться на цветах. А потом… о господи!

Кто-то пытается повернуть ручку входной двери. Дверь, конечно, заперта. Боже…

У Люка свой ключ. Это не Люк.

Я хватаю мобильник, готовая звать на помощь. Если тот, кто снаружи, взломает дверь, я убегу через заднюю комнату, по дороге набирая полицию. Прокручиваю этот план в голове – и смешно, и страшно.

Снова гремит дверная ручка. Кто там – мне не разглядеть, жалюзи на двери закрыты.

Во всем магазине свет горит только в задней комнате – мастерской. К двери я не пойду. Ни за что. Очень хочется верить, что это Люк, что он просто забыл ключ.

Шаги. Да. Наконец-то я слышу, как кто-то ходит снаружи. Хорошо. Хорошо. Слава богу. Фары автомобиля снова вспыхивают. Машина уезжает.

Приходит мысль позвонить Тони, но я вспоминаю, что мне вообще не следовало находиться здесь одной.

Удивительно бывает: стоишь на месте, где обычно ощущаешь радость и безопасность, и вдруг чувствуешь себя совершенно другим человеком.

Я не хочу быть этим человеком. Я ненавижу этого человека.

На моих щеках слезы. Ах ты, тупая, тупая бабища! Почему ты не сделала сразу то, что было нужно, год назад? Не позвонила родителям из поезда – и не перевалила ответственность на них… Почему, почему, почему? Почему ты не сделала такую простую вещь, Элла?

Не знаю, сколько я уже стою на месте, но большие настенные часы подсказывают, что чересчур долго. Тут звонит мобильник, и я чуть не подпрыгиваю. Звонит Люк.

– Это ты только что был у двери?

– Нет. У какой двери? Я звоню сказать, что выезжаю. Мам, а что ты такая испуганная?

– Ничего. Давай приезжай скорее. Наобещал с три короба…

Я отключаюсь – и сразу жалею о своем тоне. Проклятье… Посылаю сообщение: «Извини. Устала. Кофеварка включена».

И теперь окончательно погружаюсь в цветы, пытаясь пропитаться яркими цветами и ароматом. Сосредоточиться на работе.

На мгновение мелькает мысль – не промахнулась ли я с ведерками. Не лучше ли было выбрать зеркальные кубические подставки? Нет, не лучше; и в любом случае уже поздно.

На улице светлеет, и мне становится легче, ведь я прекрасно вижу проезжающие и паркующиеся машины. Больше нет нелепого ощущения, что за мной следят – как будто я рыбка в аквариуме.

Почти семь, и снова гремит входная дверь. На сей раз сообщение от Люка подтверждает, что это он. И он действительно забыл ключ.

– Мам, чего ты запираешься? Ты же рада неожиданным покупателям.

– Папа сказал, что так лучше. Ну после тех открыток.

– Я думал, полиция считает, что это случайный придурок.

– Считает. И, вероятно, правильно считает. Просто лучше проявлять некоторую осторожность. Знаешь – соломки подстелить… Как голова?

– Прошла. Так ты будешь с ними еще разговаривать? С полицией? – Взгляд у Люка тревожный; напрасно я столько наговорила.

– Не знаю. Может, и нет. Я уверена, все уляжется.

– Вот узнаю, кто посылал эти открытки, я им устрою…

– Брось, Люк. Пусть разбирается полиция. А не мы.

– Папа так не считает.

– Прости?

– Ничего… – Люк смущен. – Так ты хочешь кофе, мам? Кстати, я голодный. Найдешь что-нибудь пожевать?

Глава 20
Отец

Генри было девять, когда он впервые взял в руки оружие.

Отец потребовал дать обещание – не говорить матери. В тот день с ними был еще дядя Джордж. Они взяли мальчика с собой на нижние поля – стрелять кроликов.

Вредители, объяснил отец. Семь кроликов съедают столько же, сколько овца. Просто кошмар для урожая. А их норы опасны и для скота. Отец рассказывал, как ребенком собственными глазами видел теленка, который чудовищно вывихнул ногу. Конечно, его пришлось пристрелить, но теленок страдал безумно, кричал от боли, пока не принесли ружье. Гадкие кролики…

На том первом уроке по стрельбе много говорилось о законах и о безопасности. О лицензии и законах. Генри узнал, что ему позволят иметь свой дробовик, когда он подрастет, – после того как докажет, что готов к ответственности и согласен досконально выполнять все правила до единого.

Отстреливать кроликов разрешено, а барсуков нельзя, так что следовало соблюдать осторожность. Отец и дядя втолковывали азы безопасности. Только при свете дня. Всегда проверяй, нет ли впереди других стрелков. Точно знай, где находится каждый из команды.

Лежа в траве, отец зарядил для Генри ружье и показал, как стрелять. Предупредил, что будет сильная отдача, так что нужно быть готовым.

Первый выстрел – и чистое везение. Наповал. Кролик будто подпрыгнул, потом рухнул. Изумление отца, и тут же – шумное торжество, которое ну никак не вязалось с бурей в животе самого Генри. Во рту появился вкус желчи, и он испугался, что его сейчас вырвет.

– Молодец, сынок. Правда молодец. Прирожденный стрелок! Господи, Джордж, ты видел? Снайпер!

Теперь оружейный ящик стоит в маленьком кабинете рядом с прихожей. Ящик соответствует всем требованиям, хотя Генри жалеет, что не заказал модель с кодовым замком. Его базовый вариант закрывается на ключ, который положено хранить отдельно. Строго говоря, он не должен говорить никому, где хранится ключ, и обязан регулярно менять место хранения. А на практике Генри уже не раз забывал «новое» секретное место для ключа и носился по дому, кляня Барбару и дочек. Так что теперь он держит ключ в ящике с носками – в паре красных регбийных носков, которые никогда не носит. Это легко запомнить, а вор – уверяет себя Генри – не станет копаться в носках.

Только иногда в новостях проносится – ребенку удалось добраться до оружия, – и тогда Генри в панике проверяет красные носки.

Охваченный мутной печалью, сегодня он просыпается в отдельной комнате. Барбара настояла на отселении из их общей спальни, как только он вернулся из полиции. Его новую версию проверяют, но Барбара потребовала, чтобы он съехал совсем, и Генри понимает, что сделал все только хуже.

«Почему твоя машина стояла у вокзала? Ты ведь убеждал меня, что был пьян, спал на стоянке у паба… Какого черта ты не говоришь мне, что происходит, Генри?»

Он смотрит на часы. Пять тридцать утра. Надевает вчерашнюю одежду, брошенную на кресло, и кладет ключ в правый карман – забрал из носков накануне вечером, пока Барбара готовила ужин. Раздвигает шторы и морщится на небо, слишком яркое для такого дня. Для такого настроения. Для такого плана.

Какое-то время прислушивается к собственному дыханию, разглядывая облака. Перисто-слоистые. Об облаках ему тоже рассказывал отец. Фермеру необходимо читать по облакам. Перисто-слоистые – как тонкие, почти прозрачные простыни на веревке. Очевидно, близится дождь.

Генри спускается, стараясь ступать по лестнице как можно тише; перешагивает через третью снизу ступеньку – она скрипит громче всего. Через кухню проходит в прихожую, где Сэм пышет энтузиазмом, виляя хвостом.

Под взглядом теплых янтарных глаз гладит пса по голове – «лежать» – и идет в кабинет, доставая ключ из кармана. Выбирает самое старое ружье, берет патроны из глубины картотечного ящика в углу (строго говоря, это не совсем соответствует требованиям безопасности), снова запирает стальной ящик и идет через прихожую, где Сэмми вновь встает, просительно наклонив голову.

– Нет. Не сегодня, малыш. Ты остаешься.

Пес смотрит, озадаченно навострив уши.

– Я сказал – лежать. На место. Сейчас же.

Их взгляды снова встречаются. Сэм пятится к подстилке, садится, щурится и тяжело дышит, высунув язык, а Генри уходит.

Снаружи прохладнее, чем он ожидал. Генри смотрит на маленькую лужайку за дорогой, снова вспоминая палатки и веселый визг девочек из их берлоги в кустах. Как любила маленькая Анна, чтобы он раскручивал ее, ухватив за ноги, в центре лужайки!

«Ты уже слишком большая».

«Ну папа, пожалуйста…»

Вспоминается удивительное ночное бдение. Очень трогательно, пришло много людей. Свечи. Пение. Барбара и Дженни стоят, обнявшись, слишком подавленные, чтобы подпевать. Стиснули губы, чтобы не заплакать.

Генри оглядывается на дом – шторы наверху еще задернуты – и шагает как можно тише по гравийной дорожке к соседнему амбару. Входит в маленькую боковую дверь, оставив ворота для трактора запертыми – и на верхний, и на нижний засовы. Идет в дальний угол на тюки соломы, оставшиеся после ночного бдения.

Кладет ружье на землю и чувствует, как участился пульс. Он боится?

Ответа нет.

Зато перед глазами проносится целая галерея картинок – словно тасуется и сдается колода. Они с Барбарой в медовый месяц… Такие разные девочки-крошки: Анна со светлыми волосами, Дженни с темными…

Похоже, подсознание нарочно подсовывает сентиментальные воспоминания, чтобы заставить его передумать. Ну нет. Очень скоро полиция выяснит, что он вовсе не спал пьяный в машине. Очень скоро и полицейские, и Барбара узнают правду.

Всплывает новая мысль.

В доме услышат выстрел. Проклятье. Придут и найдут его. И увидят. А если первая явится Дженни? Какого черта он не подумал об этом раньше?

Генри вынимает мобильник из кармана, пытаясь разработать стратегию. Можно позвонить в полицию. Сказать, чтобы приехали. Да. Можно запереть изнутри и дверь – полиция взломает. Сработает? Или лучше отойти подальше от дома. До горы?

Тогда его найдет кто-то другой. Невинная бедняжка.

Только теперь Генри понимает, что не продумал все как надо.

Он нащупывает в кармане листок бумаги. А ручка?.. Удается найти только какие-то старые квитанции, кусочек проволоки и пустой пакетик от жвачки.

Генри закрывает глаза и хмурится, подумав о подруге Анны, Саре, и ее таблетках. Она понимала, на что идет? Написала записку? Как все объяснить, если не оставить записку?

Сердце колотится отчаянно, до боли в груди. Генри заряжает ружье, подняв его двумя руками, и упирает в пол.

В какой-то телепрограмме гример рассказывал, что для реалистичного изображения крови и растекающегося мозга используют печенку. Генри представляет, что уже спустил курок. Интересно, что дальше. Пустота? Или нечто? Генри – человек неверующий, так что не знает, чего ожидать. Но на удивление боится боли.

Записку не написать – поэтому придется звонить. Да. В его мобильник забит номер сержанта Мелани Сандерс; с ней первой он и поговорит. Она ему нравится. Открытая. Славная. Куда приятнее столичного зазнайки.

Гудок. Второй. Третий. Пусть она ответит. Пять. Шесть. Сердце по-прежнему стучит, и Генри зажмуривается, молясь, чтобы не включился автоответчик.

Глава 21
Подруга

В машине, по дороге домой, Сара молчит, а мать стрекочет и стрекочет. В школу можно не ходить столько, сколько потребуется. Набираться сил. Мать повторяет, как рада, что Сара помирилась с друзьями – они должны оказать ей поддержку. Никто никого не обвиняет. И никакой больше чепухи. Почему бы не устроить вечеринку с пиццей? Не посмотреть кино?

Как ни странно, Сара чувствует слабость в ногах, проходя по саду. Наверное, слишком много времени провела в постели. На трех розовых кустах под окном гостиной она замечает раскрывшиеся бутоны. Когда Сару забирала «Скорая помощь», ее несли на носилках мимо клумб перед парадной дверью. Бутонов еще не было. А теперь – пять. Нет – шесть. Как быстро все изменилось…

– Идем, милая. Я приготовлю чай.

В доме Сара стоит посреди гостиной в каком-то оцепенении, пока мать кладет на кушетку маленькую сумку. Внутри – косметичка, которой Сара так охотно пользовалась в Лондоне. Карандаш для глаз, тушь для ресниц и ее любимый блеск для губ. Сара смотрится в зеркало над кушеткой. Сегодня никакой косметики. Глазки маленькие. Губы сухие.

В зеркале отражаются фото в разнообразных рамках на противоположной стене. Там есть фото самой Сары – она сидит в «лягушатнике», пуская пузыри. На другой фотографии Сара делает стойку на руках; юбка, задравшись, открывает белые, в розовый горошек, трусики. Сара хмурится, пытаясь вспомнить, кто делал фотографию.

На полке она видит снимок сестры Лили на скамейке – она проводила каникулы во Франции. Лили выглядит печальной. Нет, не печальной, не то слово. Она выглядит далекой и отстраненной.

Через дверной проем Сара слышит шум закипающего на кухне чайника.

– А почему Лили на самом деле уехала?

– Извини. Не слышу тебя за чайником. – Мать выходит из кухни.

Сара не сводит глаз с фотографии сестры.

– Почему Лили на самом деле бросила нас?

– Вряд ли сейчас подходящее время для таких разговоров. Тебе надо отдохнуть, милая.

Сара наклоняет голову и поворачивается, чтобы посмотреть матери в лицо. На глаза наворачиваются слезы, нижняя губа начинает дрожать.

– Из-за папы, да? Потому и он ушел?

Кровь отливает у матери от лица.

– Зачем ты так говоришь? Ты знаешь, почему папа ушел. Мы не очень ладили… и когда с Лили все всплыло, все пошло немного…

– Что всплыло?

Сестру Сара не видела уже три года. Иногда Лили звонит – узнать, всё ли в порядке, – но уже давненько не звонила. По страничке в «Фейсбуке» Лили не узнать. У нее сейчас какая-то хипповая стадия. Пряди волос выкрашены в странные цвета. Чудна́я одежда. Живет в Девоне, в странной коммуне. Публикует посты про кристаллы и целительство. С

Июль 2015 года

Глава 1
Свидетельница

Я совершила ошибку. Теперь-то ясно.

И все только из-за услышанного тогда в поезде. Послушайте, по правде говоря – каково было бы вам?

А ведь казались славными девчушками!

«Хочешь купить журнал “Хелло”, так покупай, Элла». Плевать, что подумает скучающая студентка за кассой.

Я улыбнулась про себя. Понимаем. Я же не зануда, сама была молодой.

Выясняется… Двое молодых людей только что вышли из тюрьмы. В черных пакетах их имущество.

Молчание длится недолго. Очень быстро девушки берут себя в руки.

– Прикалываетесь?

– Ух ты. Тюрьма. Каково там на самом деле?

В этот момент я задумываюсь о своей роли.

Однако Анна отказывается. Нет. Они, пожалуй, лягут сегодня пораньше, чтобы с утра отправиться по магазинам. Они, видите ли, собираются первым делом пойти в «Либерти», потому что Сара хочет примерить кое-что от Стеллы Маккартни[1] и сфотографироваться на телефон.

Умница, думаю я, разумница. Можно не вмешиваться.

Сына?

И тут слышу их.

Я поняла, что это они, по голосу Энтони. Как долго он ждал. Как он благодарен. Сара, о да, Сара…

Я потрясена до глубины души.

Горю от унижения. От ярости. Задыхаюсь и хочу только одного: ничего не слышать.

И стыжусь своей наивности. Своих нелепых рассуждений.

Славные девочки?

В очереди в буфете я снова слышу биение пульса в ушах и думаю: хоть кто-нибудь их услышал? Пожаловался на них?

Я что, самая ужасная ханжа?

И вот утро в гостинице.

Я поступила разумно. Положила телефон, выключила свет и легла спать.

Никогда.

Чайник пышет сердитым паром на зеркало, а у меня в голове роится громадная черная туча слов.

Для полиции. Для Тони.

«Ну поймите, я собиралась позвонить…»

Глава 2
Отец

Генри Баллард сидит в теплице, старательно не обращая внимания на шум из кухни.

– Да что ты делаешь?

– Сливовый пирог.

– Бога ради, Барбара…

Ох, Барбара…

Она собирает формочки дрожащими руками.

И снова – в реальность.

Правда читается по их лицам.

– Вы нашли ее?

Мужчина в стильном отутюженном костюме только качает головой.

– Это офицер по связям с семьей, констебль Кэти Брайт. Помните, я говорил по телефону?

Генри не в силах выговорить ни слова. Онемел.

– Мы можем войти, мистер Баллард?

Он молча кивает.

– Поверьте, лондонская полиция делает все возможное. И постоянно держит связь с нами.

– Я хочу поехать в Лондон. Помочь…

– А Сара что-нибудь вспомнила? Она что-то рассказала? Мы хотим поговорить с ней. Нам бы только поговорить…

– Есть новые данные, которые помогут прояснить это, мистер Баллард. Появился свидетель. Из поезда.

В горле образуется ком.

– Свидетель… Что значит – свидетель? Свидетель чего? Не понимаю.

Двое полицейских переглядываются, и женщина отходит к креслу рядом с Барбарой.

Говорит детектив:

– Какое знакомство? Какие мужчины? О чем вообще речь? – Жена еще крепче вцепляется в руку Генри.

– Мужчины? Что за мужчины?

– Только что вышедшие из тюрьмы, мистер Баллард.

– Нет. Нет. Она наверняка ошиблась… Невозможно. Совершенно невозможно.

Однако дело не только в этом. Господи боже…

А если они узнают, что дело не только в этом?

Глава 3
Подруга

Анна. Милая, раздражающая Анна. Слишком худая. Слишком красивая. Слишком…

– Ты проснулась, детка? Ты слышишь меня, дорогая?

– Хорошо, что ты поспала, милая. Хотя бы часок. Я приготовила чай.

– Я ничего не хочу.

– Глоточек. Два кусочка сахара. Нужно что-то проглотить.

– Я говорю, что не могу. Все нормально.

– Папа приехал. Он внизу, почти все время с полицией. Они хотят еще поговорить с тобой. Когда тебе станет…

Сара с матерью смотрят друг другу в глаза.

– Звонок?

– Да. От какой-то женщины с поезда.

– Женщины? Я не понимаю, о чем ты говоришь. Какая женщина?

– Пульт у тебя? Я хочу посмотреть новости. Что там говорят?

– Лучше не стоит, Сара. Пей чай. Я скажу папе, что ты проснулась. Что они могут заходить.

– Я не буду снова говорить с ними. Не сейчас.

– Родители Анны приехали?

– Нет. Не знаю. Я не знаю, что там решили. Полиция собиралась проверить что-то у них в Корнуолле.

– Что проверить?

– А я, думаешь, не хочу? Думаешь, я не в полном дерьме?

– Никто тебя не винит, милая.

– Не винит? Зачем тогда говорить о вине, если никто меня не винит?

– Сара, милая, не надо так. Ее найдут. Я знаю. Я позвоню вниз.

– Нет. Я хочу, чтобы меня оставили в покое. Все. Просто оставьте меня в покое.

Мать Сары достает мобильник из кармана и начинает искать в другом кармане очки. Тут раздается стук в дверь.

– Наверное, это они.

Входит тот же детектив, что и в первый раз, но женщина-полицейский другая, и с ними отец Сары.

– Что, есть новости? – встает мать Сары. И вновь садится, когда полицейские синхронно качают головами.

– Тебе удалось отдохнуть, Сара? В состоянии говорить? – спрашивает женщина-полицейский.

– Я была не пьяная. Когда мы разговаривали. Я была не пьяная.

– Да.

Взрослые переглядываются.

– Свидетельница?

– Женщина с поезда.

Сару охватывает дрожь. Разоблачение. Мороз по коже.

Кровь отливает от ее лица.

Год спустя…
Июль 2016 года

Глава 4
Свидетельница

Я не обманывала себя.

До сих пор вспоминаю это с содроганием.

«Какого черта ты это сказала?! – укорял Тони. – Господи, Элла, ты поднесла им все на блюдечке».

Это преследование, сказал Тони. «По-вашему, она мало пережила?»

Господи, благослови его. Мой милый, милый муж.

И кто ее осудит? Я бы тоже цеплялась.

И тут, конечно, все бумерангом возвращается ко мне.

Если б я сразу позвонила, предупредила. Если б приняла меры. Вмешалась.

Не вини, Тони?

И теперь не только я виню.

Здесь просто гнев. Не настоящая угроза; просто плевок.

Первая открытка пришла в конверте. Черная, с наклеенными буквами, вырезанными из журнала.

«Почему ты ей не помогла?»

Совсем как в телесериалах, и сделана не очень аккуратно. Липкая на ощупь.

А сегодня появилась новая открытка. Снова черная, и надпись еще хуже.

«Сука… как тебе спится?»

Теперь я точно знаю, кто присылает открытки…

Глава 5
Отец

Генри Баллард смотрит на часы и свистом подзывает Сэмми.

Теперь каждый вечер на прогулку отправляется сам Генри – с тихой грустью.

Голос Анны преследует его неотрывно. «Папа, это отвратительно…»

Генри закрывает глаза и ждет, когда утихнет этот голос.

А по правде… Они пахали, его предки. Оплачивали громадные долги кровью, потом и слезами. А он? Что сделал он?

Он пожинал плоды.

Много лет одна и та же прогулка с тяжелым сердцем. А после того, как Анна…

Генри снова вздрагивает, вспомнив дочь, сидящую рядом с ним в машине. «Это отвратительно…»

Генри втягивает холодный воздух, вспомнив Анну в центре снимка.

«Это отвратительно…»

– Пойдем, Сэмми. Пора.

Снимая в прихожей сапоги, Генри слышит громкий голос жены:

– Точно не хочешь смотреть вместе с нами, Джен? Внизу? По-моему, лучше… Погоди, кажется, папа вернулся.

Он идет по кухне в одних носках.

– Хорошо. Это хорошо.

– Ты же знаешь, я говорил с ней сегодня утром, милая, и…

Генри размышляет, не сказать ли. Ведь очевидно: они больше не семья.

– Милая, Дженни не хочет видеть наших лиц. – Он имеет в виду ее. Лицо жены.

– Не хочет? – Барбара смотрит в зеркало в коридоре и снова – на мужа. – Она так сказала?

– Дорогая, ей даже не надо этого говорить.

– Но ты все равно с ней поговоришь? До передачи? – Жена смотрит в пол.

– Только помою руки.

Дженни сидит в комнате на полу, вокруг нее – клочки бумаги. А еще журналы и старые фотоальбомы.

– Господи… – Он глядит на часы. – Просто маме лишние хлопоты, что в доме будет так много чужих людей.

– Да ладно, папа, они не чужие. Они мои друзья.

Барбара будет готовить. Бутерброды, пирожные, все прочее. Будет суетиться.

Кто знает, может, ей и вправду помогут все эти хлопоты. По крайней мере, отвлекут.

Впрочем, Генри не слишком их осуждает. Лучше пусть люди сосредоточатся на Саре.

Внизу, пока Барбара ставит тарелки в посудомойку, он объясняет положение дел.

– А, ясно. Понимаю…

Барбара вытирает руки о фартук.

Оба молчат. Теперь никто не знает, какое время использовать.

– Дженни хочет собрать друзей.

А потом доносится звон разбитого стекла.

Глава 6
Свидетельница

– Вы должны немедленно отнести ее в полицию.

– Ни в коем случае.

– Простите?

Надо положить этому конец.

– Поверьте, мистер Хилл, это не улика.

– И вы так считаете, потому что…

Я помолчала, не зная, сколько хочу ему поведать.

– Ну, боюсь, я на стороне вашего мужа. Вы ведь можете и ошибаться.

– Понятно. Когда это началось? – Хилл заинтересовался.

– Мы говорим конфиденциально?

– Разумеется.

– Вы не сделали ничего дурного, миссис Лонгфилд. Главные подозреваемые – два парня.

– Мне от этого не легче, мистер Хилл…

– Мэтью. Пожалуйста, называйте меня Мэтью.

– Хотите кофе, миссис Лонгфилд? Я отлично готовлю капучино.

– Эспрессо-машина. Импортные бобы – готовлю собственную смесь. У меня прямо пунктик…

Я вздыхаю.

– Извините за резкость. Я очень нервничала, когда шла к вам.

– Как и большинство людей…

– Расскажите еще о ее матери. И про поездку в Корнуолл. Расскажите все, не надо ничего скрывать.

– Да. Я видел статьи. – Мэтью подается вперед, отпивает кофе.

– Сочувствую. Люди бывают злыми.

– А как в точности это произошло?

У Мэтью вытягивается лицо.

– Вы думаете, такое возможно?

– Очень маловероятно. Вряд ли они захотели бы подвергать вас опасности.

– Опасности? Так вы и вправду считаете, что я теперь в опасности?

– Так или иначе, теперь знают все. Это я – женщина с поезда, которая ничего не сделала.

– Тяжело было?

– Да. Но не сравнить с тем, что пришлось пережить той семье.

– Так зачем вы туда потащились? В Корнуолл?

Поставив чашку на стол, я обхватываю руками голову.

Я прочитала все по лицу Мэтью.

– Да. Полная глупость.

– И она отреагировала плохо?

– Свидетели вашего разговора были?

Мэтью подливает пенистого молока себе в чашку; предлагает и мне.

– Как по-вашему, такое возможно? Что девушка еще жива?

Мэтью сжимает губы.

– Возможно, хотя статистически маловероятно.

– И мы так думаем. Я и Тони…

– Так вот. В Корнуолле было жутко. Я хотела уйти – извинилась, что побеспокоила. А она сорвалась.

– В физическом смысле?

– Она была сама не своя.

– Она не хотела. А стычка на крыльце – несчастный случай. Маленький синяк у меня на руке.

Мэтью снова качает головой.

– И поэтому вы считаете, что открытки шлет мать Анны.

– А вы не считаете?

Он пожимает плечами.

– Жаль, что вы не сохранили все открытки.

Мэтью пристально смотрит на меня.

– А если вы все поняли неправильно и она ни при чем? Просто мать, у которой сдают нервы?

– Ну тогда я буду думать дальше. И прислушаюсь к вашему совету.

– Вы же не считаете всерьез, что это связано с расследованием?

– Простите?

– Утром, по местному радио. После телеобращения по поводу годовщины.

– Нет. Какие новости? Появился кто-то еще? Я пропустила. Что случилось?

Мэтью морщится.

– Имя они, конечно, не назвали. Но я так понимаю, что речь о второй девушке. Из поезда. О подруге.

– Сара. Ее зовут Сара. Что вы имеете в виду? Что случилось с Сарой?

Глава 7
Подруга

– Ну давай же, Сара. Ты должна немного попить. Давай. – Медсестра ласково треплет ее по руке.

Уходите. Уходите.

– Поверьте, для самой Сары лучше не засыпать.

Хотя теперь Сару тошнит меньше, говорить она все равно не хочет.

«Сколько таблеток, Сара? Нам нужно знать сколько».

Всё из-за телепередачи. Новые свидетели. Тупая сучка с поезда.

– Вам не кажется, что стоит снова позвать врача?

– Что значит «где мы»? – встревоженно спрашивает мать.

– Перестаньте, – не выдерживает Сара. Она шепчет еле слышно. – Просто замолчите, пожалуйста. Все.

– Я не знаю, сколько приняла. Понятно? Просто не знаю.

– Простите…

Сара закрывает глаза. Наверняка неправда. Они винят ее. Они так и сказали.

А потом Дженни уехала на выступление группы с ее тогдашним бойфрендом. И остались Сара и Анна.

«Мы договорились, что встретимся в баре в два часа ночи и поедем в отель на такси. Она так и не пришла».

«Анна нарушила уговор, ясно? Анна не пришла…»

«Я вам говорила. Говорила. Говорила».

Но Сара окаменела. Что, если объявятся другие свидетели? С поезда или из клуба.

«Вы называете мою дочь шлюхой?»

– Вас ожидает доктор.

– Зачем? Что случилось?

– Вам лучше пройти сюда. Пожалуйста, миссис Хэдли.

Глава 8
Частный детектив

По дороге к Корнуоллу Мэтью дважды звонит домой.

– Это просто схватки Брэкстона-Хикса[2], Мэтт. Позвоню, если будет что-то новое. Всё нормально.

– Я могу вернуться. Хочешь, побуду дома с тобой? Если ты хоть чуть волнуешься.

– Всё в порядке.

«Ты точно не хочешь делать кесарево, Салли? Некоторые говорят, что это гораздо безопаснее. Стыдиться нечего».

«Тебе страшно, Мэтт? Извини. Уже поздновато трусить».

«Бог его знает. Жру, как лошадь».

«Отвянь, Мэтт, я не пукаю. Я – богиня беременности».

Нет. Остынь, парень. Она и в прошлый раз ощетинилась. Все будет просто замечательно. Недолго осталось.

Уже три года, как он ушел из полиции, и, надо признаться, до сих пор пытается привыкнуть.

Мэтью нажимает кнопку, слушает гудки.

– Детектив-сержант Мелани Сандерс.

– Сколько кофе ты выпила?

– Мэтт?

– Я повешу трубку и перезвоню позже, если ты еще не получила вторую порцию кофеина.

Она смеется.

– Надеюсь, ты не будешь просить об очередном одолжении.

– Конечно, буду. Но обещаю: ты мне – я тебе.

– Как всегда, Мэтт. Сначала я тебе. А потом опять я тебе.

Теперь смеется он.

– Серьезно. Ты слышала о пропавшей девочке Баллардов?

– Кто-нибудь из семьи замешан, по твоим сведениям? Мама и папа вне подозрений?

– А тебе-то с какой стати знать?

– Просто так.

– Лучше не суйся, Мэтт. Всем нам известно, где…

– Не беспокойся. Если что-то будет для тебя, обещаю, вот те истинный крест…

– И пальцы за спиной скрестил.

Оба ненадолго замолкают.

– Так, значит, они за границей?

– Ни за чем. Значит, скоро встретимся за кофе. Я тебе напишу.

– Ты действительно лезешь в открытое дело?

– Кто? Я?

Она смеется.

– Ладно. Пока трубку не повесил – как там Салли?

Все еще слыша ее смех, Мэтью отключается и снова проверяет время на навигаторе.

– Если вы журналист, то нам нечего больше сказать – до ночного бдения.

– Я не журналист. Мы можем пройти в дом, миссис Баллард?

Иногда это срабатывает. Уверенность и официальный тон. Как у человека, имеющего право.

– А вы кто?

Иногда не срабатывает.

– Я частный детектив, миссис Баллард, и я изучаю материалы, связанные с пропажей вашей дочери.

– Не понимаю. Частный детектив. Так чем вы занимаетесь?

– Может, нам все же лучше поговорить внутри? Пожалуйста…

– Хилл. Мэтью Хилл.

– Неприятные послания?

– Мы могли бы присесть на минутку?

– Я так понимаю, вы сами не получали неприятных посланий?

– Подруга вашей дочери по поездке?

– А. – Выражение лица меняется мгновенно, как и ее тон. – Эта женщина.

– Поздновато она.

– Сочувствую.

Миссис Баллард пожимает плечами.

Она не клюет.

– Вы рассказали полиции об этих посланиях? – Миссис Баллард по-прежнему смотрит ему в глаза.

– А почему вы спрашиваете?

Она не отвечает.

– Хорошо. Если услышите о чем-то, что покажется вам относящимся к делу, позвоните? Да?

Она кивает.

– Неужели?

Мэтью сжимает губы и кивает на прощание.

Глава 9
Отец

И голос Анны. «Это отвратительно…»

– Мы не можем платить по страховке больше, Генри. И зачем? Не будь таким мнительным!

Прошел год, и Генри, в отличие от жены, не ждет, что дочь вернется живой.

На промокшей насквозь земле это занимает очень много времени.

Тупые овцы. Безмозглые.

«Папа, давай, кто быстрее!»

Только ощутив, как Сэмми тычется носом ему в ногу, Генри открывает глаза.

Все хорошо, малыш. Все хорошо. Он гладит голову пса, глубоко вздыхает и идет домой.

В прихожей снимает сапоги, приказав колли, вымазавшейся в грязи, ждать.

– Кто к нам приезжал?

Бледная Барбара выходит с кухни, вытирая руки о фартук.

– Частный детектив.

– Какого черта понадобилось тут частному детективу?

– Он говорит, что Элла – та женщина из цветочного магазина – получает подметные послания.

– И что?

– Не в социальных сетях. Настоящие письма или открытки. Доставляют домой. Гадко.

– А мы тут каким боком?

– По-моему, частный сыщик решил, что их посылала я.

– Он тебя обвинял?

– На словах нет, но смысл был таков. Как будто одолжение мне делает. Предупреждает.

Генри молчит, прищурившись.

– И пока ты не спросил: нет, я их не посылала.

– Ладно, надеюсь, ты сказала ему, чтобы больше не приезжал. Может, позвонить Кэти? Или лондонской команде?

– Незачем. Я попросила его не возвращаться.

– И ты больше ничего не говорила? Никаких глупостей, Барбара? Обо мне?

Она серьезно смотрит на него. Не мигая, холодными глазами.

Генри чувствует, как учащается его пульс.

– Нет, Генри. Я не говорила никаких глупостей.

Он садится на старую церковную скамью, которая служит лавкой в прихожей.

– Дженни дома?

– Поехала в город. Хочет новое пальто на ночное бдение. Что-нибудь теплое и элегантное.

Барбара задирает подбородок.

– Ты по-прежнему считаешь затею стоящей?

– А как Сара? Утверждает, что это случайность – с таблетками?

Глава 10
Свидетельница

– Я сам заварю чай, милая. Отдышись хоть десять минут!

– Ты точно в порядке, Элла?

– Что-нибудь стоящее? – Тони смотрит на почту у меня в руках.

– Страховая компания. Скидка при страховке нескольких автомобилей.

– Возьму, – говорю я. Неужели Мэтью? Я ведь, кажется, просила его звонить в магазин.

– Элла, что-то происходит, а ты не говоришь – что.

– Это мама Люка?

– Да, Элла Лонгфилд. Кто говорит?

– Ребекка Хильер, мама Эмили. Я хотела подтвердить договоренность. О встрече.

– Встрече? Боюсь, я не понимаю…

Долгое молчание.

– Люк с вами не говорил?

– Нет. Что-то произошло?

Тони одними губами спрашивает: кто это? В чем дело?

– Ну… Мой муж играет с друзьями в покер, так что…

– Значит, в субботу. Вечером, в половине восьмого. У нас. Люк знает адрес.

И вешает трубку.

– Очень странно. Даже грубо. Позовешь Люка?

– Что происходит?

– Сама не понимаю.

«Следи за собой. Я слежу…»

– Элла! По-моему, тебе лучше подняться сюда.

Боже милостивый…

– Какого черта тут творится, Люк? – Тони пока что сердится, а не переживает.

– Ты простудился? Заболел? – Я пытаюсь говорить спокойно. Чувствую вину, что не уследила.

– Давай, говори, Люк. Что за дела? – Тони раздвигает шторы.

Сын смотрит темными полуприкрытыми глазами, молчит.

Он по-прежнему молчит.

– Пожалуйста, Люк. Расскажи нам, что происходит. Мы постараемся помочь. – Тони старается говорить мягче.

Глава 11
Отец

Генри переводит трактор на задний ход. На порог дома выходит Барбара.

– Какого черта ты затеял, Генри?

– Готовлю все к твоему ночному бдению.

– Моему бдению?

– Ну уж точно не я его придумал.

Несколько минут она смотрит, как он гоняет трактор. Сердитые, резкие движения: туда-сюда.

– Все равно не понимаю, что ты делаешь.

– Раскладываю тюки соломы. Чтобы можно было сесть.

– Люди не захотят садиться. Они придут ненадолго.

– Не будь смешным.

– Это была твоя идея, Барбара.

– Вообще-то викария. Люди просто хотят выразить поддержку.

– Все это мерзко, Барб.

Он снова ведет трактор по двору, подвозит еще два тюка соломы.

– Вот. Теперь хватит.

Он мечтает вернуться назад и предпринять еще одну попытку. И использовать ее правильно. Сделать все лучше.

Слышен голос Анны в машине. «Это отвратительно, папа».

Барбара смотрит через двор на жаровню.

– Ты хочешь зажечь огонь?

– Будет холодно. Да.

– Все нормально, Барбара. Давай теперь сделаем все как нужно.

Генри решает посидеть здесь, в сарае, еще. Он вообще не хочет двигаться.

* * *

Так проходит целый час. Дженни заходит на кухню проведать мать, как раз когда Генри снимает сапоги в прихожей.

– Ты справишься, мама?

Барбара помешивает суп в двух больших кастрюлях.

– Все нормально. Только я же не знаю, сколько народу придет.

Генри смотрит ей в спину.

– Прости за то, что наговорил… Я на взводе.

Джен глубоко вздыхает.

Что-то в ее голосе настораживает Генри.

– Что значит «нам всем»? Конечно, неприятное происшествие, но твоей вины тут нет.

Джен поворачивается к отцу.

– Вообще-то, может, и есть.

– О чем ты говоришь?

– Мы с ней повздорили перед телеобращением.

– Мы – это кто?

– Дальше…

– Наверное, мы все переживаем, что не поехали в Лондон. Анна не осталась бы без присмотра.

– Не надо так думать, – говорит Генри.

Тут Дженни начинает плакать всерьез.

– И когда случился этот скандал?

– Накануне реконструкции по телевизору.

Вот почему она приняла таблетки, осознает Генри.

Барбара обхватила Джен руками.

– Мы не виним. Действительно не виним. Мы только…

Для девочек? Он сам вздрагивает от множественного числа.

– Помни, это ради Анны. Чтобы глядеть веселее, когда Анна вернется домой. Да?

Барбара утирает лицо Дженни салфеткой, и тут раздается звонок.

Генри, еще в носках, открывает дверь и обнаруживает викария в прорезиненной куртке и болотных сапогах.

– Посмотрите! Посмотрите в окно!.. Поднимитесь.

По дороге тянется узкая полоска огоньков: лампы, свечи и даже факелы прокладывают путь через тьму.

Скоро придет Кэти, офицер по связям с семьей. И Генри понимает: всё, достаточно.

Ему придется поговорить с полицией.

Открыть всем правду.

Глава 12
Частный детектив

– Все нормально. Вообще-то я работаю. – Она смотрит, как расползлись по столу сахарные пакетики.

– Ты к нему неровно дышишь.

Мелани, поморщившись, высовывает язык.

Мэтью оглядывает кофейню и достает из кармана два пакета для улик – в каждом лежит открытка и конверт.

– И она не подумала прийти к нам?

Мелани испускает долгий вздох, когда официантка приносит кофе.

– Ты не меняешься. Их нужно было отдать немедленно.

– Твое чутье, Мэтт? Лонгфилд изрядно потрепали в социальных сетях, когда ее имя выплыло наружу.

– Так ты думаешь, продолжается то же самое? Какой-то придурок пытается ее напугать?

Мэтью рассказывает о поездке Эллы в Корнуолл. О скандале.

– И об этом она тоже не подумала сообщить нам… Великолепно.

– Не думаю, что это мать. Я с ней беседовал, Мел.

– Господи, Мэтт, идет расследование…

– Еще раз повторяю, у тебя ничего этого вообще не было бы без меня.

Мелани макает палец в кофейную пенку.

– Непохоже, чтобы он серьезно продвинулся.

– Ты могла бы не вдаваться в подробности, когда будешь передавать открытки? Отмазать меня.

– То есть не упоминать твое имя?

Мэтью наклоняет голову и строит щенячьи глазки.

– В сотый раз повторяю: ты должен был остаться в органах.

Мэтью не отвечает. Мелани – одна из немногих, кто знает, почему он на самом деле ушел из полиции.

– Ну, колись. Что ты нарыл на эту мать, Мэтт? Офицер по связям с семьей считает, что она чиста.

– О чем ты?

Мелани снова щурится.

– Так что с родителями? – спрашивает Мэтью. – Они оба чисты? И что дало телеобращение? Есть польза?

– Давай лучше обсудим, каким ты станешь отцом. Это куда интереснее.

Глава 13
Свидетельница

С Люком-младенцем мне необычайно везло, хотя сначала я этого не понимала: не с чем было сравнивать.

«Готовься, – говорили мне. – На себя времени не останется. Некогда будет даже ванну спокойно принять».

И так далее.

В тот день, вернувшись домой, я ревела и ревела, накручивая себя, что цветочный магазин придется продать.

Но знаете что?

Все предсказания и близко не были похожи на правду.

«Тони, где ребенок? Куда я дела ребенка?»

И поразительно быстро все улеглось.

– Ты была другой, – говорила мама. – Это у него от отца.

1 Стелла Нина Маккартни (р. 1971) – английский модельер, дочь участника группы «Битлз» П. Маккартни.

2 Схватки Брэкстона-Хикса – ложные схватки, появляющиеся у некоторых женщин после 20-й недели беременности.

Продолжение книги

Я слежу за тобой бесплатное чтение

Тереза Дрисколл Я слежу за тобой

Июль 2015 года

Глава 1 Свидетельница

Глава 2 Отец

Глава 3 Подруга

Год спустя… Июль 2016 года

Глава 4 Свидетельница

Глава 5 Отец

Глава 6 Свидетельница

Глава 7 Подруга

Глава 8 Частный детектив

Глава 9 Отец

Глава 10 Свидетельница

Глава 11 Отец

* * *

Глава 12 Частный детектив

Глава 13 Свидетельница

Глава 14 Подруга

* * *

Глава 15 Свидетельница

* * *

Глава 16 Отец

Глава 17 Свидетельница

Глава 18 Подруга

Глава 19 Свидетельница

Глава 20 Отец

Глава 21 Подруга

Июль 2015 года

Глава 1Свидетельница

Глава 2Отец

Глава 3Подруга

Год спустя…Июль 2016 года

Глава 4Свидетельница

Глава 5Отец

Глава 6Свидетельница

Глава 7Подруга

Глава 8Частный детектив

Глава 9Отец

Глава 10Свидетельница

Глава 11Отец

Глава 12Частный детектив

Глава 13Свидетельница

Тереза Дрисколл
Я слежу за тобой

Глава 1
Свидетельница

Глава 2
Отец

Глава 3
Подруга

Год спустя…
Июль 2016 года

Глава 4
Свидетельница

Глава 5
Отец

Глава 6
Свидетельница

Глава 7
Подруга

Глава 8
Частный детектив

Глава 9
Отец

Глава 10
Свидетельница

Глава 11
Отец

Глава 12
Частный детектив

Глава 13
Свидетельница

Глава 14
Подруга

Глава 15
Свидетельница

Глава 16
Отец

Глава 17
Свидетельница

Глава 18
Подруга

Глава 19
Свидетельница

Глава 20
Отец

Глава 21
Подруга

Глава 1
Свидетельница

Глава 2
Отец

Глава 3
Подруга

Год спустя…
Июль 2016 года

Глава 4
Свидетельница

Глава 5
Отец

Глава 6
Свидетельница

Глава 7
Подруга

Глава 8
Частный детектив

Глава 9
Отец

Глава 10
Свидетельница

Глава 11
Отец

Глава 12
Частный детектив

Глава 13
Свидетельница