Я спас СССР. Том IV бесплатное чтение

Разработка серийного оформления В. Матвеевой

В оформлении переплета использована работа художника А. Липаева

Глава 1

Время льется, как вино,
сразу отовсюду,
но однажды видишь дно
и сдаешь посуду.
И. Губерман

Внутренняя тюрьма Лубянки… Не думал я, что когда-нибудь окажусь в ней, да еще в качестве заключенного. Но как мудро говорят в народе: от тюрьмы и от сумы не зарекайся. Вот и меня не минула чаша сия. Теперь лежу в одиночной камере, накрывшись до ушей колючим шерстяным одеялом, и мелко трясусь, стуча зубами. Нет, вовсе не от страха. От ледяного озноба. Потому что к ночи у меня снова подскочила температура, и подозреваю, что на градуснике было бы сейчас под сорок. В камере довольно прохладно, но второе одеяло мне никто выдавать не собирается. Так что лежу, натянув на себя всю одежду, что у меня есть. Шерстяная водолазка, пиджак, джинсы – в чем был на момент ареста, в том в камеру и отправился. Остальное у меня отобрали при досмотре, даже из карманов пиджака и джинсов все до последней булавки повытряхивали. И мятую, полупустую упаковку аспирина тоже, конечно, конфисковали, а на мой возмущенный протест последовало равнодушное: «Не положено». Короче, мне ясно дали понять, что мое здоровье никого здесь вообще не волнует. Подозреваю, если я подохну, особой трагедии из этого никто делать не станет.

Допрашивать меня вечером после ареста тоже никто не торопился. А зачем? Я теперь никуда от них не денусь. Надеются, наверное, что за ночь я себя сам так накручу, что утром начну петь как соловей.

Посреди ночи проснулся в ледяном поту, мокрый как мышь. Зуб на зуб не попадает, хоть водолазку выжимай. Но сухая одежда мне, видимо, тоже не положена. Мысли путались, перескакивая с одного на другое, в голове стоял непрерывный гул, словно за стеной какой-то невидимый агрегат работает. Еще и грудина ноет, бугай зарядил мне локтем от всей души. И я понял четко: если сейчас не получу медицинскую помощь, до утра могу и не дотянуть. Так сурово я еще ни разу в жизни не болел. Полное ощущение, что эта реальность изо всех сил пытается от меня избавиться, как от инородного тела.

Из последних сил поднялся на ноги и с трудом добрел до двери. Начал стучать в нее кулаком, пытаясь привлечь внимание дежурного по отсеку. Теряя последние силы и надежду на то, что кто-нибудь меня здесь услышит. Стучал я долго. А когда все-таки пришел дежурный, я просто уже не устоял на ногах и сполз кулем на пол камеры, теряя по дороге сознание. Дальше – темнота…

Очнулся на кровати, когда надо мной кто-то громким шепотом отчитывал охранника.

– Совсем сдурел?! Неужели еще вечером не было понятно, что у подследственного высокая температура? Почему дежурного врача не позвал?

– Не было распоряжения.

– А сам совсем без мозгов?!

– Я же доложил следователю! Тот сказал, что ничего с ним до утра не случится. Парень крепкий, спортивный, сам выздоровеет. Симулянтом его назвал.

– Симулянтом? А гематома на полгруди у этого «спортивного» откуда?! Кто-то из наших руки распускал?

– Не могу знать. Может, при задержании оказал сопротивление?

– Это черт знает что такое! Есть же стандартное правило – фиксировать травмы и побои при поступлении арестованных во внутреннюю тюрьму. Чтобы потом не было претензий, что здесь к подследственным применяют меры физического воздействия. Так что прости, сержант, но мне придется написать рапорт. Я не собираюсь отвечать за вашу самодеятельность, и мне здесь трупы не нужны.

Воцарилась тишина, к моей обнаженной груди прикоснулось что-то холодное. А на меня вдруг напал такой приступ кашля – думал, что свои легкие сейчас выхаркаю. Я долго сотрясался всеми внутренностями и никак не мог остановиться. Наконец прокашлялся с грехом пополам и без сил откинулся на подушку. Вытер трясущейся ладонью испарину со лба и с трудом приоткрыл слезящиеся глаза. Рядом стоял дежурный по отсеку и усатый седоватый мужик в белом халате.

– Простите, доктор… – Вместо слов из моего рта вырвался только нечленораздельный хрип.

– Молчи уже… Без твоих извинений как-нибудь проживу, – ворчливо ответил мне врач и снова приложил к моей груди металлический кругляшок стетоскопа. Долго слушал хрипы, потом покачал седой головой. – Везите его к нам, ему срочно под капельницу нужно.

– Но…

– Сержант, ты вообще слышишь, что я тебе говорю, а?! Я майор медицинской службы, будь любезен подчиняться приказу старшего по званию! Отправь кого-нибудь за каталкой и быстро его в лазарет. Исполняй!

– Есть!

По коридору протопали сапоги, грохнула решетка отсека, и кто-то начал накручивать диск телефона. В ночной тишине все звуки раздавались особенно отчетливо.

– Что ж ты, парень, себя до такого состояния довел? И где такую заразу подцепил?

– Заразу? Да я вроде два дня назад еще здоров был. Простыл, гуляя ночью по городу, а потом на самолете долго летел.

– Нет, на простую простуду это не очень похоже… – пожилой врач задумчиво потер подбородок, – скорее уж грипп какой-то мудреный. И, похоже, он тебе уже осложнение дал. Лекарства какие-нибудь принимал?

– Аспирин. Да и его отобрали.

– Аспирин? – усмехнулся доктор. – Нет, здесь уже нужен курс сильных антибиотиков, без этого не выкарабкаешься. А для начала давай-ка мы укольчик амидопирина сделаем, чтобы сбить твою температуру.

Амидопирин? Это тот, который пирамидон? Помню такое лекарство. Очень популярное было до 80‑х годов, и жаропонижающее, и противовоспалительное. В армии нам его кололи при простуде, бронхитах и даже при солнечных ожогах. Что на юге было совсем не редкостью среди новобранцев.

– Как вас зовут? – Я попробовал сесть на шконке, но усатый придавил меня рукой обратно.

– Андрей Николаевич.

– А я Алексей. Русин.

– Знаю, – покивал доктор, простукивая мою грудь пальцами. – Был сигнал, что к нам заехал поэт очередной.

– А что, еще были?

– Вообще не положено на такие темы говорить. – Андрей Николаевич нахмурился, сурово посмотрел на меня:

Неужели все-таки приняли Синявского с Даниэлем? Не утерпели?

– А на какие темы положено? – Я опять закашлялся.

– Стихи у тебя хорошие. Да и «Город не должен умереть» отлично получился. – Взгляд доктора подобрел. – Всем управлением зачитывались. Эх… вспомнили боевую молодость.

Я присмотрелся к усатому повнимательнее. Вроде не старый, крепкий еще. Но полтинник точно есть, значит, успел повоевать.

– Андрей Николаевич! – шепотом взмолился я. – Объясните толком, что происходит! Я же не преступник… Хватают прямо у трапа самолета, молчком тащат на Лубянку и сразу без объяснений в камеру…

– Вообще не положено нам разговаривать с подследственными, – тяжело вздохнул доктор и тоже перешел на шепот: – Дали команду освободить целый продол под новых арестованных. Скоро начнется внеочередной пленум, видимо, будут аресты.

– Хрущев уже снят?

– Говорят, что снят. Вроде бы он в «Кремлевке» лежит с инфарктом. Слышал еще, что в Москву военными бортами начали прилетать члены ЦК.

Я вытер рукой испарину со лба, закрыл глаза. Если военные самолеты – это Малиновский. А раз министр обороны в деле, значит, в игру вступила армия. Тут рыпаться бесполезно. Бронетехники в аэропорту и по дороге в Москву я вроде бы не увидел, но ввести войска в столицу – это минутное дело. Значит, спасти уже ничего нельзя. Ложись и помирай, Русин, закончились твои приключения. Историю изменить нельзя. А если и можно, то только к худшему. Алкоголик Малиновский у руля самой большой страны мира?

Я снова закашлялся, потом устало отвернулся к стене. Иди оно все к черту! Хаос победил. В очередной раз. Разрушать всегда легче, чем строить.

– Эй, Русин, – доктор потормошил меня за плечо, – ты же боевой хлопец! Не смей сдаваться, борись за свою жизнь. У нас на войне еще и не такое случалось.

– Так то на войне. Там понятно было, где свои, где враги. И когда на границе служил, сомнений не было. А здесь…

Наш разговор прервал нарастающий шум в коридоре. Видимо, прибыла моя «карета»…

* * *

Утром просыпаюсь от того, что кто-то безжалостно трясет меня за плечо:

– Больной, подъем!

Первые секунды даже не могу понять, где я нахожусь. Кругом все белое, в воздухе витает запах лекарств, глаза слепит безжалостный свет люминесцентных ламп. Первое, что приходит на ум – Викин рабочий кабинет. Но здесь к знакомым «медицинским» запахам примешивается еще какой-то казенный. И неистребимый запах карболки, витающий в воздухе, – ее раствором сейчас в больницах все подряд обрабатывают: и полы, и инструменты. Дальше у окна, забранного решеткой, стоит еще одна кровать. Пустая. За окном, кстати, еще темно, значит, сейчас никак не позже семи утра.

На женщине, которая меня разбудила, белый халат, шапочка и маска, скрывающая пол-лица. Судя по голосу, медсестре лет сорок. В уголках ее карих глаз лучиками расходятся морщинки, но взгляд холодный и голос равнодушный, как у робота.

– Температуру меряем, – мне под мышку пихают градусник.

Движения скупые, вымеренные, профессиональные. Медсестра закатывает из коридора медицинскую тележку на колесиках, гремит крышкой металлического бокса для стерилизованных инструментов. Достает оттуда стеклянный шприц и набирает в него лекарство, ловко отломив кончик от большой ампулы. Я уже и забыл, как шприцы раньше выглядели, весь цивилизованный мир в конце 80‑х перешел на одноразовые. Не хватало мне здесь еще гепатит В через грязный шприц подхватить! В палате снова запахло пенициллином. Ну, да… Андрей Николаевич ночью «порадовал», что мне его пока каждые четыре часа колоть будут. И раз в сутки кварцевать палату. А это как раз неплохо, только запах от кварцевых ламп тоже довольно специфический. Все эти медицинские звуки и запахи сейчас действуют на меня умиротворяюще, я снова прикрываю глаза. Но меня тут же безжалостно выдергивают из дремоты:

– Не спим, больной. Отдаем градусник, переворачиваемся на живот.

– Что колоть-то будете?

– Пенициллин.

Возвращая градусник, успеваю заметить, что серебристая ртуть остановилась на отметке 37,5. Ну, это еще по-божески, ночью по ощущениям она почти до 40 добралась. А вообще, ночные события я помню как-то выборочно. Смутно припоминаю, как укладывали меня на каталку, потом везли по бесконечным коридорам, гремя ключами и дверьми. Кто-то помог мне перебраться на кровать, застеленную хрустким сероватым бельем, и переодеться в фланелевую пижаму. Тело попеременно то сковывало холодом, то обдавало жаром. Губы, помню, страшно пересохли, а горло словно обмотали колючей проволокой. Меня заставили что-то выпить, кажется, это был горячий чай, затем вкатили лошадиную дозу пенициллина, а потом веки мои словно свинцом налились, и я провалился в сон. Последняя моя связная мысль была – все-таки есть какая-то насмешка судьбы в том, что Хрущев недавно велел вновь эту тюрьму открыть. Будто для меня ее специально готовил…

Болезненный укол выдергивает меня из воспоминаний, по палате плывет резкий запах медицинского спирта. Невольно приходят на ум ласковые Викины руки. Нет, ну какое же счастье, что я не послал ей телеграмму из Хабаровска! А ведь у меня была такая идея поискать в аэропорту почтовое отделение, но не успел. И сейчас бы бедная Вика с ума сходила от неизвестности, обзванивая всю ночь отделения милиции, больницы и морги. А так…

Использованный шприц с грохотом летит в эмалированную кюветку, место укола щиплет от спирта.

– Больной, таблетки.

Я послушно запиваю пару таблеток водой из маленького стаканчика. Смиренно прошу строгую медсестру:

– А чая горячего нельзя мне? Горло болит.

– Скоро завтрак. Там будет чай.

Медсестра под строгим взглядом охранника удаляется, громыхая своей тележкой, я снова откидываюсь на подушку и прикрываю глаза. Удивительно, но сегодня чувствую себя значительно лучше. Да, противная слабость, небольшая температура, горло побаливает – все это еще есть. Но со вчерашним ужасом ни в какое сравнение уже не идет. И даже страшно представить, в каком бы плачевном состоянии сегодня я проснулся, если бы не принципиальность Андрея Николаевича, поместившего меня в тюремный лазарет и принявшего экстренные меры. Похоже, удалось перехватить болезнь в самом ее начале, и надо бы поблагодарить мужика за свое спасение.

* * *

Когда я открываю глаза в следующий раз, за окном уже светло. Громко щелкает замок, медсестра заносит в палату поднос с завтраком. Вместе с ней приходят запахи больничной еды. Первое, что я делаю – жадно выпиваю чай. Медсестра, покачав головой, выходит за дверь и снова наполняет мой стакан из большого алюминиевого чайника. Я благодарно киваю ей, и она уходит. В углу палаты находится небольшая дверь, ведущая в санузел. Никаких задвижек на двери естественно нет. Как и зеркала над раковиной. Мне остается только догадываться, как я сейчас выгляжу. Да и не все ли теперь равно… Умывшись, неторопливо приступаю к еде. На завтрак сегодня кусок хлеба и пшенная каша, кажется, она даже на молоке. Есть можно, но вкуса ее я совсем не чувствую. Заставляю себя проглотить всю порцию, запиваю хлеб чаем. Желудок благодарно урчит, и только сейчас я понимаю, как давно не ел – последний мой завтрак был еще в Олимпийской деревне.

Вроде бы только сутки прошли, а Япония и Олимпиада вспоминаются уже как чудесный сон. Видимо, они были последним моим полезным делом в этой жизни и этой реальности. О журнале и МГУ теперь придется забыть. Из универа меня выпрут, а студенческий журнал тем, кто придет к власти, не нужен. Да и все статьи мои комитетчики наверняка уже изъяли, будут теперь в каждой строчке выискивать крамолу и антисоветчину. «Москвиных» в этой конторе хватает. Жалко, конечно, свой труд, статьи ведь действительно получились неплохими. Но больше всего мне жалко сейчас Когана-старшего, которого я на старости лет втравил в авантюру с журналом. Работал бы он сейчас в «Правде», продолжал писать свои фельетоны и горя бы не знал. Может, даже и про снятие Хрущева доверили отписаться – дескать, самодур и волюнтарист. Я с улыбкой вспомнил, как объяснял термин школьникам.

А теперь Когана затаскают по партсобраниям, всю душу из бедного еврея вытрясут, и ни одна ведь тварь за него не заступится! Прошлые заслуги никого не волнуют.

Мои невеселые размышления прерывает приход Андрея Николаевича. Утренний обход. Мои легкие снова тщательно прослушивают, простукивают и довольно кивают головой.

– Ну, кажется, обошлось без самого худшего. Организм молодой, борется. Курс лечения оставляю прежним, только раствор фурацилина для горла добавлю. – Врач косится на открытую дверь, за которой явно стоит охранник, тихо интересуется: – Жалобу на побои писать будешь?

– А стоит? – так же тихо отвечаю я. – Свидетелей нет, скажут, что это я сам пару раз о самолет ударился.

Врач хмыкает, ободряюще похлопывает меня по плечу.

– Ну, выздоравливай. И не унывай – все в жизни бывает. А за одного битого, сам знаешь, двух небитых дают.

На этой оптимистичной ноте мы с ним прощаемся. И я уже снова собираюсь вздремнуть, как в палату заходит новый персонаж.

Мужчина среднего возраста и роста, в очках, интеллигентной наружности, под распахнутым белым халатом виден строгий костюм-тройка. В руках портфель. Я грешным делом даже подумал, что это кто-то из ЦК или МГУ ко мне пожаловал, уж больно он был похож на одного из наших профессоров. Ан нет…

– Доброе утро. Я ваш следователь – полковник Комитета государственной безопасности Измайлов Юрий Борисович.

Пока я приходил в себя от удивления, кагэбэшник скромно примостился на стул рядом с койкой, снял свои очечки и принялся протирать их стекла белым носовым платком. И все это как-то спокойно, буднично, умиротворяюще, я бы сказал. Но весь мой жизненный опыт подсказывал, что заблуждаться на его счет не стоит. Этот матерый волк будет похлеще нагловатого, но простого, как пять копеек, щенка Москвина. А вот кстати…

– Прям целый полковник?! Какая честь! А как же лейтенант Москвин, который меня арестовывал?

– Ну… его перебросили на другое дело. А ваше буду вести я. Давно хотел с вами познакомиться, да все не судьба как-то. То вы в Крым мчитесь. – Измайлов тонко улыбается, – то в Японию улетаете. Кстати, почитал я ваши статьи, присланные оттуда, и должен признать, что пишите вы отлично! Да… за компьютерами – будущее.

Мягко стелит. Чего ж в гости не заглянул, если так познакомиться хотел? В общаге бы и поговорили.

– Так это моя профессия, я просто выполнял свой журналистский долг. За этим меня на Олимпиаду страна и посылала, – не поддался я на тонкую лесть следователя. – А ваше это «давно хотел познакомиться» мне как нужно расценивать? Как то, что вы давно за мной следите?

– Не то чтобы следим, но присматриваемся к вам, да. Уж больно вы необычный молодой человек.

– А генерал Мезенцев вообще в курсе, что вы меня арестовали, содержите в тюрьме и допрашиваете без предъявления обвинений? Лейтенант Москвин что-то такое говорил мне про подозрения в государственной измене. Но ведь это все несерьезно, да? И насколько я знаю, перед началом допроса арестованному всегда выдвигают официальное обвинение, а сам допрос ведут под протокол.

Измайлов едва заметно морщится, и мне почему-то вдруг кажется, что этот придурочный Москвин и его порядком достал. Да и абсурдность обвинения в госизмене полковник тоже прекрасно понимает.

– Зачем вы так, товарищ Русин? Это пока ведь еще не арест, а задержание и не допрос, а простая ознакомительная беседа. Допрашивать ваше здоровье не позволяет.

Ого! Значит, все еще «товарищ»? Не гражданин пока и не арест? Но про мое здоровье – явная отмазка. Надо будет – они и полуживого меня допросят. Похоже, просто сами до конца не понимают, что со мной дальше делать.

– Тогда что я здесь делаю?

– …Болеете? – добродушно улыбается мне Измайлов.

В юморе полковнику не откажешь. И от неудобных вопросов он мастерски уворачивается. Придется немного поднажать:

– И все-таки. Что насчет Степана Денисовича?

– Генерал Мезенцев отстранен от должности и. о. председателя КГБ и находится под домашним арестом. – Измайлов сочувствующе на меня смотрит: – Алексей! Степан Денисович не поможет. Иванов тоже.

Ладно, сделаю вид, что поверил. Правды он мне все равно не скажет.

– Так о чем вы со мной поговорить хотели, Юрий Борисович?

– О многом. Например, об этом.

Мне показывают фотографию, где я в хаки и в лихо заломленном берете сижу на броне бэтээра на фоне особняка Брежнева. Вид у меня на фото геройский и, я бы даже сказал, слегка бандитский, хоть сейчас на Кубу к Че Геваре. Просил ведь Димона спрятать понадежнее эти фото! Так нет – или ума не хватило, или же кто-то хорошо знал, где искать. Индус, что ли, сволочь?

– Об «этом» мне сказать нечего. Я под подпиской.

– А если в общих чертах?

– Если в общих, то как сержант запаса я выполнил прямой приказ председателя Совета обороны товарища Хрущева, который по факту является Верховным главнокомандующим ВС СССР. Приказ был направлен на защиту конституционного строя нашего государства. Все строго в рамках закона, превышения полномочий допущено не было. Генеральный прокурор Руденко вам это подтвердит. Дело в отношении меня закрыто.

Измайлов удивленно смотрит на меня, видимо, не ожидал такой подкованности от студента. А я спокоен.

– Хорошо… А зачем вы, Алексей, встречались с Никитой Сергеевичем в Крыму?

– В этом тайны нет. Меня попросили помочь одному ВИА с репертуаром, чтобы вывести ребят на достойный уровень.

– Ансамбль? И что, вывели?

Я кашляю, вытираю одеялом пот со лба. Нас прерывают – приходит медсестра для укола пенициллина. Затем «беседа» продолжается.

– Пока нет, это так быстро не делается. Но несколько песен мною уже написано, и первое прослушивание в Минкульте состоялось. Результат министра Фурцеву вполне устроил.

– Понятно… а с новым журналом чья идея? И какова цель?

Я опять сморкаюсь, тянусь за стаканом, что остался после завтрака. Ну все, полковник, ты конкретно попал! Вот только горло промочу. О своем любимом детище я могу говорить часами – учительский опыт не пропьешь, – а уж после недавней поездки в Японию у меня теперь столько новых тем появилось, что держись!

И дальше я с воодушевлением начинаю вещать Измайлову об острой необходимости студенческого журнала. В красках, с яркими примерами и с кратким пересказом статей, написанных в Японии.

Измайлов сначала слушал с интересом и даже задавал наводящие вопросы, потом уже, видимо, притомился и замолчал. Снова принялся протирать свои очечки. Привычка, что ли, такая? А я все рассказывал и рассказывал, пока опять горло не разболелось и меня не накрыл жуткий приступ кашля.

Полковник тут же воспользовался моментом и, сославшись на неотложные дела, свалил. Предупредив правда, что ближе к вечеру он снова меня навестит. А я что? Я завсегда поговорить с умным человеком! Тем более я уже понял главное – ничего конкретного у них на меня нет, одни доносы и сплетни, не подтвержденные фактами. Так что прокашлялся хорошенько и пошел снова полоскать горло.

* * *

После обеда, приняв лекарства, я снова завалился спать. А что еще делать? Мучить себя мыслями о Вике и о друзьях? Или строить догадки, не имея представления о том, что же сейчас происходит в верхах? Пустое занятие. Меня даже больше не беспокоит полная потеря связи с Логосом – что-то случилось, а сообщить забыли. Или не смогли.

Который день уже нет связи с высшими силами? Недели полторы точно прошло. И что мне теперь делать? Хоть отосплюсь для начала.

Часа в четыре, вскоре после очередного укола, снова пришел Андрей Николаевич. И снова начал меня тщательно простукивать и прослушивать. Похоже, это единственный человек, которому есть дело до моего здоровья.

А когда в конце моего осмотра в палату заглянул полковник Измайлов, хмурый доктор вдруг напустился на него:

– Товарищ полковник! Пациенту нужно срочно сделать рентген. У нас его в лазарете нет, значит, придется его везти в наш госпиталь на Пехотном переулке.

– А почему именно в госпиталь, а не в Лефортово?

– Потому что случай у него сложный, есть подозрение на вирусную пневмонию, и нужен специалист высокой квалификации. Сомневаюсь, что в Лефортове у нас есть пульмонолог, а в госпитале он точно есть.

– Не знаю… – Полковник поморщился. – А вы уверены, что рентген так уж необходим?

– Уверен! Я не могу с помощью одного стетоскопа точно сказать, что у пациента творится в легких. Поэтому тут нужен рентген. И в истории болезни я это отдельным пунктом указал. Если вы возражаете и готовы взять на себя ответственность, подпишите мне официальный отказ. Но тогда здоровье и жизнь этого пациента будет уже целиком на вашей совести.

Измайлов растерянно потер подбородок и уставился на меня, словно прикидывая в уме, сколько я еще протяну. На всякий случай я сделал грустную мину, что при таких печальных новостях было естественно, и снова принялся натужно кашлять, труда особого это тоже не доставило. Ох, тяжко мне!..

– Ему и правда так плохо? – неуверенно переспросил Измайлов

– Да. Мы делаем все что возможно, но без результатов рентгена я даже не могу быть на сто процентов уверен в правильности выбранного лечения.

Доктор при этом незаметно подмигнул мне, и от неожиданности я снова закашлялся. Это что сейчас было?! Андрей Николаевич шантажирует моего следователя? Святой человек! Плевать он хотел на все их интриги, главное для врача – вылечить пациента.

– Ладно, – соглашается полковник, – я решу этот вопрос с начальством. Но в любом случае поездка в госпиталь будет только завтра.

– Плохо, что только завтра, – хмурится доктор, – но лучше уж так, чем никак.

Андрей Николаевич уходит, но в дверях оглядывается:

– И позаботьтесь, пожалуйста, о верхней одежде для больного. А то этот юноша, по его словам, из Японии в одном болоньевом плащике прилетел. Все модничает молодежь, а мы, врачи, потом лечи их от пневмонии.

Выдерживает паузу и уже ледяным тоном добавляет:

– Надеюсь, товарищ полковник, после завтрашней поездки на теле моего пациента не добавится синяков и ссадин? Довольно было вчерашней гематомы в районе солнечного сплетения.

Вот это мужик, сразу чувствуется фронтовая школа! Так ловко макнул следователя, что даже не придерешься. А про верхнюю одежду – вообще пять баллов! Я даже и не помню, что такое ему говорил. Хотя я вообще мало что помню из событий сегодняшней ночи, может, в бреду и говорил.

– Ну, что же вы, Русин, так беспечно? – Измайлов держит лицо, но видно, что врач его смутил.

– Так, когда улетал, еще тепло в Москве было. А в Токио вообще нам с погодой повезло.

Нет, не буду я ему жаловаться на захаровских дуболомов, хотя, может, он и ждет этого. Все равно полковник с ними ничего не сделает – ворон ворону глаз не выклюет.

– Ладно, завтра сам отвезу тебя в госпиталь. – Полковник застегивает портфель. – Отдыхай пока.

Нет, какие вежливые следователи пошли! И это внутренняя тюрьма Лубянки, где все стены пропахли болью и страданиями.

Измайлов и Андрей Николаевич уходят, а через час в мою палату привозят на каталке нового персонажа. Худой, молодой парень закутан в простыню, подкашливает в кулак. Я разглядываю его лицо, и меня опять кидает в жар – сломанный нос, оттопыренные уши… Да это же Айзеншпис! Юрий Шмильевич. Собственной персоной.

Мысли начинают метаться, словно потревоженные рыбки в аквариуме. Почему он? Зачем сюда?? Неужели они знают, кто устроил ограбление валютчиков?!

– Больные! Поворачиваемся на живот, – в палате появляется медсестра, делает нам уколы. После процедуры Айзеншпис переодевается в пижаму, подходит ко мне и протягивает руку:

– Юрик.

– Леха.

Я отвечаю на рукопожатие, сажусь на кровати.

– Че-то кашель поднялся, затемпературил. – Айзеншпис садится рядом, еще раз кашляет, но как-то не очень натурально. – Перевели подлечиться. А ты чего?

– Воспаление легких, – коротко отвечаю я и задумываюсь. Все это выглядит ну очень подозрительно. Неужели Изаймалов о чем-то догадывается и решил подсадить ко мне жертву ограбления, чтобы посмотреть, как я отреагирую? Но ведь мы все были в масках – опознать нас Айзеншпис все равно не может. Тогда зачем?

– По какой статье сидишь? – интересуется мой… сокамерник. Его явно тянет поговорить.

– Без понятия. – Я пожимаю плечами. – Обвинения еще не предъявили.

– Ни хрена себе! – возбужается Юрий. – Вот это беспредел! Давай стучи в дверь, пусть прокурора зовут. Без обвинения только на 48 часов задержать могут!

– А они еще и не прошли, меня вчера вечером арестовали. Когда хватали, сказали, «государственная измена».

Айзеншпис протяжно свистит, участливо на меня смотрит.

– Серьезная статья. Сочувствую.

– А тебя за что взяли?

– Да ерунда. – Будущий продюсер машет рукой. – Валюту толкал.

Угу, так уж и ерунда. Всего несколько лет назад за такое расстреляли Рокотова. Причем приговор задним числом изменили. Нет, это совсем не ерунда. И я, кажется, начинаю догадываться о подоплеке дела.

– Приболел, значит? – интересуюсь я. – Врач сказал проверять температуру каждые два часа. Вон градусник. – Я киваю в сторону стола. – Давай меряй.

– Мне ничего пока не говорили, – занервничал Айзеншпис. – Да сейчас может ничего и не быть, ночью подскочит.

Юрик пересел на свою кровать, завздыхал.

– Валюта – это бабочка, – я продолжил давить на наседку, – 88‑я статья. Что тебе там следак, интересно, обещает? Двадцатку?

– Да у меня ничего интересного, – еще больше занервничал Айзеншпис. – Лучше ты расскажи, с кем родине изменил?

Угу, теперь мне все окончательно ясно. Но сил разбираться с этим подсадным не было, меня снова прилично знобило. И я лег обратно на кровать, придал своему голосу побольше трагизма.

– Меня цэрэушники вербанули, когда я в Монте-Карло казенные деньги проиграл в рулетку.

– Да ладно?! – «Продюсер» открыл рот, уставился на меня. – А что обещали?

– С Мэрилин Монро свести. Нравится она мне. Можно даже сказать влюблен. – Я сонно зевнул, вытер пот со лба. Достал уже, скорее бы ужин.

– Не может быть! Она же погибла два года назад?

– Это, Юрик, версия для лохов. Ее просто цэрэушники прячут. Она же важный свидетель.

– Чего свидетель?

– Как чего? Убийства Кеннеди. Она спала с ним.

– Да ладно?!

Наконец до Айзеншписа доходит комизм ситуации, и он начинает злиться:

– Ты меня чего, за лоха держишь?! Да я в Лефортове центровой, меня там все знают!

Барыга ты валютный, а не центровой! На Лубянке что тогда делаешь? Вот сам себя и раскрыл, дурилка картонная.

– Я, Юр, вздремну. А как проснусь, расскажу тебе как все было на самом деле. Лады?

– О'кей, сказал Пантелей. – Айзеншпис вздыхает, тоже ложится в постель.

Нет, мало его Димон отварил. Надо было еще и сотрясение мозга ему устроить…

Глава 2

Жизнь – серьезная, конечно,
только все-таки игра,
так что фарт возможен к вечеру,
если не было с утра.
И. Губерман

Ужин проходит в полном молчании. Выслушав еще несколько моих смешных и не очень баек, «продюсер» резко теряет ко мне интерес, и мы ложимся спать. Всю ночь меня бросает то в холод, то в жар – я кашляю как заведенный, – но это никак не нарушает бодрый храп Айзеншписа. А утром его сразу забирают. Якобы на «процедуры». Вслед за этим у меня в палате появляется сначала доктор с обходом, а потом сразу Измайлов.

– Скоро сорок восемь часов закончатся, – с ходу приветствую я следователя. – Так что либо отпускайте меня, либо официально предъявляйте обвинение.

– Ну, и куда вы, Русин, пойдете? – ненатурально удивляется полковник. – Вы же на ногах еле держитесь. Вот мы вас подлечим, рентген сделаем…

– И без вас найдется кому подлечить. – Я сажусь на кровати. – Мне прокурора требовать?

– Зря вы так, Алексей. – Измайлов качает головой. – Будет вам к вечеру обвинение. Но сначала…

В дверь без стука заходит невысокий круглолицый мужчина в штатском. Залысины блестят, будто бильярдный шар. Измайлов мигом подскакивает со стула, поедает глазами вошедшего. Ясно. Пожаловало начальство.

– Юрий Борисович, – мягко, с полуулыбкой произносит вошедший мужчина. – Сходи-ка, перекури. Мне с нашим «пациентом» надо пообщаться.

– Так точно, Денис Филиппович! – Измайлов моментально испаряется из палаты.

Я вглядываюсь в «Филиппыча». Это же Бобоков! Знаменитый глава 5‑го Управления КГБ. Борец с диссидентами, антисоветчиками и националистами. Так боролся, так боролся, бедный, что Союз сгинул в истории. Зато сам генерал очень неплохо примкнул к одному из членов Семибанкирщины.

– Заместитель начальника 2‑го Главного управления КГБ генерал Бобоков, – представился борец с антисоветчиками, усаживаясь на освободившийся стул. Я вглядывался в лицо Дениса Филипповича, и на меня начало накатывать что-то инфернальное. Сердце сильно забилось, меня окатило жаром. В палате почему-то резко потемнело. Лицо Бобокова подернулось дымкой, расплылось, потекло. Неподвижными оставались только его глаза – черные провалы без зрачков. Будто в бездну заглянул.

– Какой слабенький посланник, – хмыкнул «генерал». – Что, без Слова-то растерялся?

– Кто вы? – Я едва смог выдавить из себя вопрос.

– Да и монада твоя, Вика, кажется? – Бобоков приблизил ко мне свое лицо, бездна в его глазах затягивала и лишала воли. – Тоже слабая. Даже не чувствует ничего.

Генерал провел рукой в воздухе, и прямо в палате открылось пульсирующее окно-портал. Моя красавица, перескакивая через лужи, куда-то шла под красным зонтиком. Кажется, что-то даже напевала. В универ торопится? Я сжал зубы, рывком сел на кровати. И откуда только силы появились… Потом, преодолевая сопротивление, встал, покачиваясь. Воздух в палате заискрил, портал рассеялся.

– Ого! – Бобоков удивился. – Тандем у вас сильный. Ну, тем интереснее будет.

«Генерал» тоже встал, вытянул вперед руку. На кончике указательного пальца заискрился багровый огонь.

– А это тебе мой знак, чтобы не забывал, кто правит этим миром. – Бобоков ткнул меня острым ногтем в распахнувшуюся на груди пижаму. Тело пронзила сильная боль, я застонал сквозь зубы и упал обратно на кровать. Закашлялся.

– Да, так даже интереснее будет. – «Генерал» встал, провел ладонью по лицу, «собирая» его в горсть. Потом сам вдруг покачнулся и глубоко выдохнул.

– Что тут происходит?!! – Бобоков затряс головой. Глаза его стали самыми обычными, карими. Вся инфернальность внезапно пропала. Даже в палате как-то посветлело.

– Вам плохо стало. – Я рукой прикрыл ожог на груди, вот Андрею Николаевичу сюрприз-то будет! – Душно тут.

– Да… душно. – Генерал неловко плюхнулся обратно на стул, закрыл глаза, потирая пальцами виски. – Как странно… будто я не я был…

Это точно. Судя по всему, эту реальность навестила одна из аватар Люцифера. И для своего вселения она выбрала генерала Бобокова. Я тайком покосился на свою грудь. Ожог трансформировался в черную пятиконечную пентаграмму, напоминающую татуировку. Вот это номер…

– Денис Филиппович! – Я опять сел на кровати, запахнув пижаму. – Вы о чем поговорить-то со мной хотели?

– Я? О чем? – Генерал удивленно распахнул глаза, непонимающе уставился на меня. В палату, постучавшись, заглянул обеспокоенный Измайлов.

– Вы тоже чувствуете это запах?

Я принюхался. Сильно пахло озоном. Такое ощущение, что рядом ударила молния.

– Юрий Борисович, – Бобоков устало потер глаза, тяжело встал, – я что-то неважно себя чувствую, мне нужно на свежий воздух. Вы дальше сами, хорошо?

– Конечно, Денис Филиппович! – Полковник обеспокоенно посмотрел на генерала. – Мы сейчас на рентген с Алексеем в наш госпиталь, машину я уже вызывал…

– Да, да, – рассеянно произнес Бобоков и, покачиваясь, вышел за дверь.

– Что у вас тут случилось? – тихо поинтересовался Измайлов.

– Кажется, у генерала голова от духоты закружилась. Бывает…

Измайлов оглянулся вслед вышедшему начальнику. Неуверенно тряхнул головой, словно отгоняя наваждение, перевел взгляд на меня.

– Сейчас твою одежду вернут, и я куртку принес.

– Спасибо, Юрий Борисович.

Моя благодарность полковнику была вполне искренней. Другой бы не упустил случая покочевряжиться и показать свою власть – езжай раздетым. А он вроде даже сочувствует мне, понимая, что я стал жертвой чужой мстительности. Да. Я вдруг отчетливо осознал, что самому Измайлову вся эта ситуация вокруг меня жутко не нравится. Не хочет он становиться пешкой в чужих играх. По-человечески брезгует.

Я присмотрелся к полковнику. После визита Люцифера мои чувства странным образом обострились. Да… Измайлов все-таки правильный мужик. Умный, вежливый – чувствуется в нем нужное воспитание. Со всякими «москвиными» не сравнить. Даже жалко, что мы с этим человеком по разные стороны баррикад.

Потом я, отвернувшись, переодеваюсь в свою одежду, сверху накидываю куртку. Мы проходим через все посты и решетки, спускаемся на лифте на первый этаж. Нас трое: я, Измайлов и сопровождающий, который на самом деле конвоир, только переодетый в штатское. Видимо, чтобы не привлекать лишнего внимания к моей персоне в госпитале.

Садимся в санитарную машину – белую «Волгу» с круглым фонарем на крыше. Конвоир отправляется на переднее сиденье, Измайлов рядом со мной на заднее. Полковник сразу же демонстративно защелкнул на моей руке стальной браслет наручников. Второй надел на свою руку.

– На Пехотный, – отдал он короткий приказ водителю, и машина тронулась.

Пехотный – это у нас, кажется, где-то на северо-западе столицы, в районе Щукино. Значит, путь не близкий. Я откидываюсь на спинку сиденья, смотрю в окно. Мы выруливаем к «Детскому миру» и явно держим путь в сторону улицы Горького. Видимо, дальше поедем по Ленинградке, а потом по Волоколамскому шоссе. За окном все выглядит как обычно, город живет своей жизнью. Никакого напряжения не чувствуется и бронетехники на улицах не видно. В этот раз заговорщики сработали на опережение, и все у них прошло гладко. Интересно, где сейчас Иванов и чем он занят? Надеюсь, что его не арестовали прямо в Кремле, в рабочем кабинете.

Сворачиваем на шумную улицу Горького, провожаю глазами небольшую компанию стиляг, тусующихся рядом с «Националем». Ничего эти ребята не боятся, беззаботные – живут одним днем. Интересно, как там Фред? На свободе еще или попал в очередную облаву? Вся прежняя жизнь кажется мне сейчас такой далекой, словно и не со мной это было. Жаль, что так нелепо все закончилось, в любом случае в Москве мне теперь точно не жить. Если и не посадят меня, то за 101‑й километр вышлют железно. Но, скорее всего, какой-то срок мне все-таки впаяют. Был бы человек, а статья найдется.

Чувствую небольшой толчок в бок и слышу тихий голос Измайлова:

– Не оборачивайся. Продолжай смотреть в окно и слушай меня внимательно. Сейчас приедем в госпиталь, сразу на рентген. Охранник останется стоять за дверью. У тебя будет всего несколько минут, чтобы исчезнуть. Ключ от наручников лежит в левом кармане куртки, в правом немного денег. Кабинет на первом этаже, окна выходят в парк, решеток нет. Дальше сам сообразишь. Пересиди где-нибудь пару дней, потом уезжай из города. Больше ничем помочь не могу, извини. Если услышал, кивни.

Я осторожно склоняю голову, пытаясь понять, что сейчас было. Подстава? Чтобы поймать меня при попытке к бегству и впаять уже по полной программе?! Или хотят проследить? Кошусь краем глаза на Измайлова. Тот невозмутимо наблюдает за дорогой. И что мне делать? А если это все-таки провокация? Хотя нет… мое обостренное восприятие не чувствует гнили в Измайлове.

Свободной рукой нащупываю в кармане небольшой ключ. Мой пропуск на свободу.

Хорошо. Предположим, сбегу я. А дальше-то что? Понятно, что мне нужно любой ценой попасть в особую службу. Но где гарантия, что там уже не пасутся «семерочники»? Своим появлением в секретном бункере я ведь распишусь в своей причастности к службе Иванова. С другой стороны, если бы люди Захарова и Бобокова добрались до Пятницкой, у них в руках было бы содержимое моего служебного сейфа, и разговор сейчас у нас шел бы совсем другой. И скорее всего, не с Измайловым. Черт, как все сложно. Я закрываю глаза, прислушиваясь к звучанию Вселенной. Слова у меня уже нет, но хотя бы какой-то намек должен быть? Начинает болеть и ныть пентаграмма на груди. Неужели именно эта «печать» не дает мне соединиться с Логосом? Но Слово пропало еще до встречи с дьявольским аватаром…

Ладно, рискну, нельзя упускать такой шанс. Но действовать буду крайне осторожно. Замечу хвост – на Пятницкую не сунусь. Буду тогда прорываться за город, к Асе Федоровне.

На «Соколе» машина притормаживает на светофоре. Перед нами неожиданно глохнет грузовик. Пока наш водитель чертыхается и пытается его объехать, а соседние машины раздраженно гудят, я тихо спрашиваю у Измайлова:

– Где держат Мезенцева?

Полковник молчит несколько секунд, потом все же отвечает:

– Сенеж. База ГРУ.

Я благодарно киваю. Надеюсь, полковник сделал свой выбор и понимает, на что идет. Теперь главное, чтобы побег прошел удачно, должно же мне хоть изредка везти…

Главный корпус госпиталя представляет собой серое вытянутое здание постройки 40‑х годов. Что объект режимный, становится понятно еще на въезде. Прежде чем пропустить нас, охрана проверяет документы, и только потом мы попадаем на территорию госпиталя. Машина подъезжает ко входу со скромной вывеской «Приемный покой», Измайлов снимает с себя наручник, застегивает его на руке охранника, и мы заходим в здание. Предъявляем дежурному врачу направление, нам объясняют, где сидит нужный нам доктор. Мы идем по длинному коридору, мимо многочисленных кабинетов и наконец останавливаемся у нужного нам. Я незаметно оглядываюсь, пытаясь заранее сориентироваться.

– Так, сначала делаешь рентген и забираешь свой снимок. Потом пойдем на прием к пульмонологу. Это на другом этаже.

Измайлов сухо отдает распоряжение, заглядывает в кабинет. Пока он разговаривает с врачом, мы с охранником ждем за дверью. От быстрой ходьбы я снова начинаю кашлять, отвернувшись к стене и прикрывая рот рукой. На лбу выступает испарина. Но расслабляться теперь некогда, нужно собраться. Дверь открывается, полковник выходит и размыкает браслет на руке конвоира. Отрывисто командует мне:

– Заходи.

Потом оборачивается к охраннику:

– Проследи, чтобы в кабинет никто больше не входил. Арестованный не должен ни с кем контактировать.

В кабинете нас только трое: Измайлов, я и пожилая женщина-врач.

– Больной, раздеваемся до пояса и становимся к аппарату, командует врачиха.

Измайлов тактично отходит к окну и отворачивается. Я скидываю куртку и водолазку, складываю их на диванчик рядом с дверью. Встаю на указанное врачом место. Сама процедура, похожая на обычную флюорографию, происходит быстро, а вот снимок нужно немного подождать. Врачиха уходит в соседнее помещение, я в это время быстро одеваюсь и сажусь на диван, сиденье которого обито серым дерматином. Полковник молча приковывает мою руку к металлическому подлокотнику и выходит. Слышу, как за дверью он говорит охраннику:

– Никого не впускать. Задержанный посидит пока в кабинете, в коридоре слишком много людей. Нам не нужно, чтобы его кто-то видел.

Охранник заглядывает и видит, как я послушно сижу, прикованный наручником к подлокотнику диванчика. Проверив для вида крепость металлического подлокотника и наручников, молча исчезает. И как только дверь за ним закрывается, я тут же начинаю действовать. Времени у меня совсем мало. Свободной рукой дотягиваюсь до куртки, лежащей рядом, достаю ключ. Наручники, тихо звякнув, отправляются в карман вместе с ключом. Надеваю куртку. В правом кармане обнаруживаю мятую пятерку, две трешки и еще несколько рублевых купюр. Измайлов – красава и об этом позаботился.

Стараясь не шуметь, открываю одно из окон. Старые деревянные створки, покрытые несколькими слоями белой краски, отлипают с большим трудом, приходится приложить усилия, но верхние щеколды не закрыты, и окно все-таки поддается. А когда на мое счастье за стеной громко заработало какое-то оборудование, я последним рывком распахиваю его и лихо перемахиваю через подоконник. Приземляюсь на перекопанную к зиме клумбу и, уже не обращая внимания на грязные руки, выскакиваю на дорожку парка, засаженного высокими голубыми елями и какими-то кустами, с которых давно облетели листья.

Через несколько метров натыкаюсь на гуляющую по парку компанию из трех мужиков, которые с интересом на меня поглядывают. Они хоть и в верхней одежде, но у всех из-под пальто торчат одинаковые фланелевые пижамные брюки – ясно, это пациенты госпиталя. Направляюсь прямиком к ним, на ходу отряхивая ладони от земли.

– Мужики, не подскажите, где здесь ближайший магазин или хотя бы табачный ларек? Замучили меня эти «айболиты»! Этого нельзя, того нельзя. А я без курева сдохну быстрее, чем от него!

Словно в подтверждение своих слов я закашливаюсь. Мужики понятливо хмыкают и кивают мне на кусты, растущие вдоль ограды.

– Вон за теми кустами, видишь, в ограде прутья разогнуты? Дальше по тропинке и к жилым домам. А там уже у кого-нибудь спросишь – местные подскажут. И не задерживайся долго – врачи здесь строгие, узнают – могут телегу на работу накатать за нарушение режима.

– Не узнают, – радостно заверяю я мужиков, направляясь бегом к дыре в ограде, – обход уже был, а я мигом обернусь.

Протискиваюсь между прутьями на свободу и быстрым шагом иду в указанном направлении. Но до домов не дохожу, сразу сворачиваю к дороге. А подойдя к проезжей части, бросаюсь под колеса первой же попутной машины. И плевать, что это грузовик. Мне сейчас надо побыстрее и подальше отсюда убраться, а где я здесь такси найду? Шустро забираюсь в кабину и, пока пожилой водитель приходит в себя от моей наглости, на ходу сочиняю для него жизненную историю:

– Отец, будь человеком, выручи! Довези до ближайшего метро, а? Я из больницы сбежал, мне срочно домой нужно попасть, чтобы до вечернего обхода вернуться. С братом попрощаться надо, он завтра в армию уходит.

– Ладно, но только я в сторону Филей еду, – скупо роняет седой водила и трогает машину с места.

Я тихо выдыхаю, благодаря про себя всех богов, что меня не высадили. Но народ сейчас по большей части отзывчивый, не озлобленный и легко помогает, узнав о чужих трудностях. Мой рассказ, что младшему брату неожиданно пришла повестка из военкомата, вызывает у водителя живое сочувствие.

– И ведь уже призыв вроде закончился, ноябрьские на носу, – удрученно качаю я головой, – думали, теперь до весны его оставят, а оно вон как получилось.

– Ничего, все в армии были, – пожимает плечами дядька, – а кто не служил, тот считай и не мужик.

– Да это понятно… – вздыхаю я. – Сам на границе оттрубил, теперь вот и до младшего очередь подошла.

– На границе? – оживляется дядька. – У меня сын тоже на финской служил. А ты где?

– В Молдавии, на румынской.

– Повезло тебе, там зимой тепло.

– Это да…

Мы замолкаем, исчерпав тему для разговора, я постоянно с опаской кошусь в боковое зеркало. Не знаю, как скоро объявят перехват и объявят ли его вообще, но поджилки у меня трясутся. В подземку спускаться я на самом деле не собираюсь – это не лучший вариант, да и рядом со станциями метро частенько дежурят наряды милиции – мне там появляться не стоит. Поэтому, когда на обочине я вижу такси с зеленым огоньком, тут же прошу дядьку притормозить. Что удивительно – деньги он у меня брать наотрез отказывается.

– Иди уже, самому еще пригодятся!

От встречи с хорошим человеком на душе у меня становится немного теплее. А следующий водитель и вовсе становится кладезем информации – в такси у него работает радио. Стоит нам только отъехать, как по недавно начавшему работать «Маяку» начинается выпуск новостей, из которого я узнаю, что состояние здоровья у Хрущева «стабильное», а завтра в Кремле начинается внеочередной Пленум ЦК, на котором будет избран новый генеральный секретарь. Таксист тут же пускается в глубокомысленные рассуждения о политике, найдя в моем лице благодарного слушателя.

– Никиту не жалко, давно пора ему на пенсию. Такого натворил, что теперь не год и не два разгребать придется…

– Кукуруза, звезда Нассеру? – поддакиваю я, чтобы поддержать разговор

– Да черт бы с ней, с кукурузой! – Водитель бьет руками по рулю. – Фронтовиков жалко! Я вот войну прошел, до майора дорос, и на тебе… вали на гражданку. Хорошо что еще в такси пристроился. А так иди на завод болванки точить…

Радио продолжает невнятно вещать про внеочередной пленум и о повышенных обязательствах, которые решили в это непростое время взять на себя трудовые коллективы страны. Никакой конкретики.

– Слышал новую частушку? – Таксист бибикает зазевавшемуся пешеходу:

С неба звездочка упала,
Чистая хрусталина.
Мы Хрущева пролюбили,
Как родного Сталина.

Водитель смеется, я кашляю в кулак. По ощущениям у меня опять поднимается температура, и когда теперь мой измученный организм получит свою законную дозу пенициллина, вообще непонятно. Да еще слабость во всем теле от неожиданной физической нагрузки. Как бы не отдать концы в такси этого весельчака…

Выслушав по дороге от таксиста все сплетни, что гуляют сейчас по Москве – «точно тебе говорю, главным будет армяшка этот, как его… Микоян! Хитрый, как сто евреев», – я все-таки добираюсь до места назначения. Расплачиваюсь и смело вхожу в здание Радиокомитета. Так будет безопаснее. Если я и привел за собой невидимый хвост, так хотя бы на работу, в родную редакцию. Для простого парня, не сведущего в шпионских играх, это вполне естественный поступок.

Вахтеры после визита космонавтов относятся к нашей редакции с большим пиететом. Ребят в лицо узнают, а нас с Коганом-старшим вообще по имени-отчеству величают. Не все, правда, но везет мне по этой жизни на любовь вахтеров. Вот и сейчас меня приветствует пожилой дядька, имени которого к своему стыду я даже не знаю:

– О, Алексей! Что-то давненько вас видно не было. Командировка?

– Ага, она самая – на Олимпиаде был.

– Да ну?! И как там японцы поживают?

– Неплохо вроде. Потом как-нибудь расскажу. А сейчас можно мне пройти без пропуска? Дома забыл.

– Ну, иди. Что ж с тобой делать. Но завтра чтобы пропуск был, у нас с этим строго.

Благодарно киваю и делаю вид, что направляюсь к лифту. А сам ныряю в ту самую неприметную дверцу, что ведет в подвал. Здесь все без изменений, по-прежнему пахнет машинным маслом и стоит гул от работающих агрегатов. Отсчитываю седьмую дверь и, открыв ее, спускаюсь в коллектор. Посмотрев на мутную воду, вздыхаю и подворачиваю джинсы до колен. Ботинки, конечно, жалко, и здоровью это на пользу не пойдет, но свобода дороже. Поморщившись, ступаю в холодную воду, погружаясь в нее по самую щиколотку, и, не теряя времени, отправляюсь в путь. Путаться в этой части коллектора особо не приходится, до ржавой лестницы дома Нирнзее я добираюсь без труда и очень быстро. Задерживаюсь у нее на всякий случай, внимательно прислушиваясь, нет ли за мной погони, и только потом ныряю в старую часть коллектора.

А вот здесь уже приходится напрячь память и вспомнить все повороты и развилки, которые показывал мне Иванов. И выдыхаю я, только оказавшись у скрытого входа в подвал Особой службы. Отдышавшись, запускаю руку за старую кирпичную кладку и нащупываю там небольшой рычаг, открывающий нужную мне дверь. Механизм скрытого в толще стен устройства тихо щелкает после нажатия, и я бросаюсь к лестнице. Осторожно поднимаюсь по ней, потом с усилием тяну на себя тяжелую дверь. Бронированная она, что ли? И наконец-то попадаю в освещенный коридор, прикрывая рукой глаза от яркого, слепящего света. А когда привыкаю к нему, вижу направленный на меня ствол автомата и суровое лицо Николая Демидовича – моего учителя шпионского мастерства. Впрочем, суровое выражение быстро сменяется на изумленное:

– Лешка, Русин! Ты, что ли?!

– Я…

– Нашлась пропажа!

Выдыхаю и, кивнув ему, без сил сползаю по стене. Все. Я дома.

27 октября 1964 г., вторник

Москва, Кремль

Президиум ЦК собрался сразу после обеда в бывшем кабинете Сталина. В узком кругу посвященных. Первым пришел Рашидов. Затем появились под руку Кириленко с Микояном. Анастас Иванович, улыбаясь, что-то нашептывал на ухо куратору всего Военно-промышленного комплекса СССР. Самыми последними в кабинет зашли Малиновский с Сусловым.

– Пленум откроем завтра в десять. – Михаил Андреевич в отсутствие Хрущева взял слово первым. Переглянулся с министром обороны, кивнул ему в сторону кресла председательствующего.

– Разве все члены ЦК успеют собраться? – удивился Микоян, устраиваясь по правую руку от Малиновского, и покосился на окно, за которым разыгралась непогода. Капли дождя колотили в стекло и стекали по нему прозрачными струями.

– Я разрешил ночные рейсы военной авиации, так что все успеют к завтрашнему заседанию, – буркнул маршал, доставая из кармана очки. – Ну что, давайте с вами обсудим самое важное. Кого мы поставим вместо Никиты?

– Может, сначала дождаться остальных членов президиума? – осторожно произнес Рашидов.

– Козлов опять лежит в больнице, совсем уже плох, – пожал плечами Суслов. – Мазуров с Косыгиным и Ефремовым все-равно будут против наших решений. Кворум есть, чего нам их слушать? Сами все решим, кулуарно. А Пленум завтра утвердит.

Присутствующие согласно покивали, принялись обмениваться записками.

– Чего тянуть кота за яйца? – произнес грубый Кириленко. – Предлагаю назначить первым секретарем Президиума ЦК Родиона Яковлевича. Лучшей кандидатуры нам не найти.

– Голосовать будем? – Суслов внимательно посмотрел в лицо каждому. Все промолчали.

– Значит, единогласно. Что с постом Председателя Совета Министров решим? Родиону Яковлевичу будет трудно совмещать две эти должности. И вообще, пора уже давно разделить их.

Члены президиума опять начали перебрасываться записками. Наконец Кириленко озвучил общее мнение:

– Можно подумать, есть желающие на себя это ярмо примерить! Вон Анастасу Ивановичу, наверное, до сих пор Совмин в кошмарных снах снится. По уму, надо бы оставить на этом посту Косыгина, и вся недолга!

Министр обороны прихлопнул рукой по сукну стола:

– Согласен. Равнозначной кандидатуры нам сейчас все равно не найти. Не еврея же этого, Либермана, на место Косыгина сажать. Есть возражения?

Суслов откашлялся и вновь взял слово:

– Здесь, товарищи, вот еще какое дело… Сегодняшнее заседание Президиума ЦК – это наша победа. Но если мы разделяем посты главы партии и правительства, а глава КПСС и Президиум ЦК будут при этом выполнять руководящую роль, не мешало бы им придать больший вес. Предлагаю главу КПСС снова назвать Генеральным секретарем ЦК КПСС, а наш Президиум переименовать в Политбюро ЦК КПСС. Думаю, это будет правильно.

Все одобрительно загудели, Суслов скупо улыбнулся:

– Возражений нет. Видите, как легко работается, когда в Политбюро собрались одни единомышленники! А Мазурова вон из Политбюро, пусть едет фабрикой руководить.

– Товарищи, – подал голос Микоян, – мне стало известно, что Фурцева бегает по членам ЦК, хочет нам завтра дать бой…

– Прощай, скука, прощай, грусть, – засмеялся Малиновский. – Я на Фурцевой женюсь! Вот же баба неугомонная. Нашла кого защищать, мало ее Никита гонял!

– Боюсь, она потребует письменного заявления Хрущева, – продолжал Анастас Иванович.

– Какого заявления?! – покраснел министр обороны. – Он уже двое суток как овощ после инсульта!

– Эх, как неаккуратно получилось… – вздохнул Рашидов. – А у этого яда есть противоядие? Давайте вернем его в сознание, заставим подписать, а потом… – Первый секретарь Узбекской ССР неопределенно повел рукой в воздухе.

– Шараф Рашидович! – с упреком произнес Суслов. – Ну нельзя же вот так вслух!

– А что я такого сказал? – забеспокоился узбек. – Кабинет же чист? КГБ на нашей стороне?

– На нашей, на нашей, – успокаивающе произнес Малиновский, протирая очки. – Назначим вместо Мезенцева на пленуме Бобокова. Я уже с ним поговорил, человек проверенный. Помог нам с арестом Литвиненко и захватом Мезенцева…

– Может быть, стоит ввести армию в Москву? Хотя бы на центральные площади, а? – спросил Кириленко. – Я, конечно, тебе, Родион, доверяю, но на дивизии Дзержинского все еще человек Хрущева стоит. А армии она не подчиняется.

– Хватит июльских танков в городе, – резко произнес Суслов. – Мы с Родионом Яковлевичем договорились не тревожить народ и общественность. Партия нас, конечно, поддержит, но вот москвичам волноваться не нужно. Только что Олимпиада закончилась, мы там первое место заняли – у людей эйфория и гордость за советский спорт, за свою страну. А будут танки в городе – смажем весь пропагандистский эффект.

– Да и зачем они, эти танки? Только Запад ими пугать. Хрущев нам уже не опасен, других сильных кандидатов у оппозиции нет. – Микоян покрутил в пальцах ручку. – Да и самой оппозиции в партии тоже нет. Давайте без танков. Пленум и так проголосует, как нам нужно.

– Согласен, – кивнул Суслов, – давайте лучше обсудим кандидатуры на места Хрущева, Мазурова и Ефремова. И прошу вносить свои предложения по кандидатам в члены Политбюро.

Сидящие за столом тут же оживились…

Глава 3

Моя игра пошла всерьез —
к лицу лицом ломлюсь о стену,
и чья возьмет – пустой вопрос,
возьмет моя, но жалко цену.
И. Губерман

– Алексей, ты не ранен? – обеспокоенно склоняется надо мной Николай Демидович.

– Нет, со мной все в порядке. – Я с трудом поднимаюсь на ноги. – Устал просто…

– Какой «в порядке»? Ты себя в зеркале давно видел?!

– В тюрьме на Лубянке зеркал нет! – вырывается у меня хриплый смешок.

И вслед за этим я на несколько минут захожусь в сильном приступе кашля. Откашлявшись, спрашиваю:

– А Иван Григорьевич здесь?

– Нет, но он скоро будет… У‑у, парень, – качает головой коллега, рассматривая меня, – да тебе в больницу бы надо, к врачу.

– Был я уже, и в больнице, и у врача. Еле ноги оттуда унес. А у нас пенициллин и шприц найдутся?

– Конечно, найдутся. Пойдем…

Николай Демидович подхватывает меня и ведет в глубь подземелья. В разные стороны расходится целая сеть коридоров и скрытых за дверями помещений, прямо катакомбы какие-то! А вообще неплохо здесь успели поработать. Приличный ремонт, крепкие солидные двери, на полу ковровые дорожки, на которых я оставляю мокрые следы своими хлюпающими ботинками. Не берусь даже представить, что находится во всех этих закрытых помещениях. Мы заходим в дверь со скромной табличкой «Медпункт». Открывшееся глазам помещение большое, сверкающее идеальной чистотой, с характерным медицинским запахом. В полстены стекло, за которым виден настоящий операционный блок, оборудованный по последнему слову техники. В Особой службе явно готовы к любым событиям, даже самым непредвиденным.

– Так, скидывай свою одежду и отправляйся для начала в душ. Коллектором от тебя за версту несет! – смешно морщит нос Николай Демидович. – Я схожу, попрошу кого-нибудь принести тебе чистую одежду, а самому на пост надо возвращаться, вдруг еще кто-то из наших через этот подземный ход придет.

Он толкает одну из белых дверей – за ней находится полноценный санузел.

– Вот здесь простыни, полотенца, бритвенный станок, – кивает он мне на высокий металлический шкафчик с прозрачными стеклянными дверцами, – короче, все, что может понадобиться, бери и не стесняйся!

Вхожу, оглядываюсь. В большом зеркале напротив отражается взъерошенный помятый мужик с бледной небритой физиономией. Даже не сразу понимаю, что это я сам. Господи… и меня с такой мордой узнали, да еще и в Радиокомитет пустили?! Да этот дядька-вахтер сама доброта! Небось решил, что я с глубокого бодуна на работу явился. Раздеваюсь, еще раз разглядываю пентаграмму на своей груди. Она уже не болит и все больше выглядит как какая-то… не знаю, печать, что ли? Похоже, меня не зря так пометили. Заблокировали возможности? Я пытаюсь вспомнить хоть что-то из своего прошлого, пролистать прожитые дни прежней жизни. Бесполезно.

В совершенно разбитом состоянии залезаю под душ. С удовольствием подставляю тело под горячие струи воды, с ожесточением смываю с себя запахи тюремной больницы и коллектора. Чувствую, как постепенно оживаю и возвращаюсь в нормальное состояние. Будь моя воля, я еще бы пару часов здесь простоял.

Потом замотавшись, как римлянин, в белоснежную накрахмаленную простыню, бреюсь перед зеркалом, стараясь не обращать внимания на свои впалые щеки и темные круги под глазами. Ничего… сейчас еще получу ударную дозу пенициллина, и будет полегче.

В дверь деликатно стучат, за ней стоит взволнованная Ася Федоровна со стопкой одежды в руках. В глазах женщины слезы. Обнимаемся с ней как родные.

– Лешенька, как же мы за тебя все переживали!

– Да все обошлось, Ася Федоровна! Вот только, кажется, пневмонию подцепил.

Про то, что я «подцепил» на грудь, умалчиваю. Лишь подтягиваю выше простыню.

К возвращению Иванова я уже был уколот в мягкое место, сытно накормлен, напоен чаем с малиновым вареньем и переодет в чистую одежду. Да, не в джинсы с водолазкой, но зато все новое и по размеру. Я уже даже начал немного клевать носом, когда в кабинет, где я дожидался начальство, входит Иван Георгиевич. За ним еще трое незнакомых мне мужчин. Все среднего возраста, поджарые, с короткими характерными стрижками. Волевое лицо с крупным носом одного из них кажется мне смутно знакомым, но теперь без доступа к знанию так быстро и не вспомнишь, кто бы это мог быть.

– Ну, здравствуй, герой! – Иванов крепко жмет мне руку, одобрительно похлопывает по плечу, потом представляет остальным: – Знакомьтесь: Алексей Русин – один из наших самых молодых сотрудников, крестник Степана Денисовича. Это он у нас отличился в июльских событиях. Да и сейчас, похоже, геройствовал. Ну, рассказывай давай: как тебе из лубянских застенков удрать удалось?!

Все улыбаются, но как-то так слегка… снисходительно. Словно они хорошо знают эти «застенки» и реально оценивают шансы сбежать оттуда. Я скромно пожимаю плечами:

– Да моей заслуги в этом нет, просто люди порядочные попались. Сначала врач в тюремной больнице, потом следователь. Собственно полковник Измайлов и дал мне возможность сбежать – подложил ключ от наручников в карман и деньги на дорогу. Оставалось только добраться сюда и проверить, нет ли хвоста.

– Нет, наружку за собой не привел, молодец. И ничего подозрительного у Радиокомитета сейчас тоже не происходит. Видимо, тебя и не сильно ищут.

– Так сегодня же 48 часов истекает, а предъявить им мне нечего. Может, поэтому и дали сбежать?

– Ну… был бы человек, а что предъявить – они нашли бы.

– Главное не это. Полковник Измайлов сообщил мне, где держат Степана Денисовича.

Все четверо мужчин тут же подбираются, и снисходительные улыбки исчезают. А у меня аж холодок по спине пробежал от их острых взглядов. Ух, а товарищи-то какие… опасные.

– И где же?

– В Сенеже, на базе ГРУ.

Один из мужчин, тот самый со смутно знакомым лицом, крякнув досадливо, хлопнул ладонью по столу.

– Я же говорил, что нам надо до конца проверить все объекты ГРУ! А вы мне что? «Какой дурак будет держать Мезенцева так далеко от Москвы?» Где Малиновский и где ум? Родион его пропил давно!

– Павел Анатольевич, не кипятись, – Иванов обращается к «носатому». – Это ведь может быть и ловушка.

Все замолкают, обдумывая ситуацию. Потом начальник Особой службы решительно отодвигает стул.

– Нет. Измайлова я знаю, сталкивался с ним по работе. Он, конечно, карьерист, но человек осторожный и до такого, как его начальник Бобоков, никогда не опустится. Надо проверить информацию и ехать туда.

– Я с вами, – резко вскакиваю, но меня тут же ведет в сторону. Черт, ненавижу уже эту слабость!

На меня снова снисходительно смотрят четыре пары глаз. Вот просто читаю в них: мальчик, не мешай взрослым дядям работать!

Иванов качает головой:

– Нет, Алексей. Ты отправляешься отдыхать. И, судя по твоему состоянию, лечиться. Не хочешь спать – садись, пиши отчет по Японии. – Увидев мое обиженное лицо, мягко добавляет: – Знаю, что парень ты у нас смелый, но к штурму базы ГРУ я тебя не допускаю. Оставь это дело специалистам.

Все уходят, оставив меня в гордом одиночестве. А до меня наконец доходит, почему лицо Павла Анатольевича показалось мне знакомым – это же легендарный Судоплатов!

* * *

Беру из стопки бумаги чистые листы, кладу их перед собой. Пытаюсь сосредоточиться на отчете. Но мысли разбегаются, как тараканы, то и дело перескакивая с одного на другое. Тру лицо, заставляя себя думать про встречу с Мацурой Танто, про компьютеры, интернет, но нет… писатель из меня сейчас никакой.

Снова приходит Ася Федоровна, приносит мне горячий чай и градусник.

– Леш, ну что ты мучаешь себя? Ляг, поспи. Смотри, какие глаза воспаленные!

В глаза и правда словно песок насыпали. И поспать пару часов мне сейчас точно не помешает.

– Ладно, согласен на любой продавленный диван и даже на скрипучую раскладушку!

– Да где ж я тебе их возьму, – смеется женщина. – А что, обычная кровать не подойдет?

Неподалеку от медпункта, за дверью без какой-либо таблички оказалась небольшая комната, похожая на обычный номер гостиницы. Кровать, тумбочка, стол с двумя стульями – вот и вся ее обстановка. При входе стенной шкаф и дверь в санузел. По словам Аси, здесь есть еще несколько таких же «спален» для дежурных сотрудников, ночующих в здании службы. Прошу ее разбудить меня часика через два, чтобы не пропустить очередной укол.

Чувствовал ли я сейчас себя лучше? Ну… смотря с чем сравнивать. Если с первой ночью, то однозначно да. А вот по сравнению со вчерашним днем разница пока не так заметна. Температура все так же держится, и градусник упорно показывает 37,6. Может, чуть легче стало дышать, и горло уже не так зверски болит. Но неизвестно, как мне теперь аукнется путешествие по коллектору по щиколотку в холодной воде. Ладно, будем надеяться на лучшее, дома, как говорится, и стены помогают. С этой успокаивающей мыслью я и засыпаю…

…Когда меня будит стук в дверь, я долго не могу сообразить, где нахожусь. Лежу на удобной кровати, уютно пахнет свежим накрахмаленным бельем, но кругом кромешная темнота. Лишь из-под двери выбивается тоненькая полоска света. Пытаюсь восстановить в голове порядок последних событий. Больница – поездка в госпиталь – побег – Пятницкая. С души сваливается камень – я на свободе!.. Просто сейчас в подземном бункере Особой службы.

В дверь снова стучат, и в номер заглядывает Ася Федоровна, в ее руках медицинская кюветка.

– Леш, давай укол сделаем, нельзя их пропускать. А потом снова ляжешь.

Но я чувствую себя на удивление отдохнувшим, после очередного укола и таблеток спать больше не хочется. Поэтому идем пить чай с «Грушей», поднимаясь наконец из подземелья наверх. За окном уже темнеет, идет сильный дождь. В опустевшем здании службы стоит оглушающая тишина. По словам Аси, еще утром здесь было много сотрудников, а сейчас никого почти не осталось – мы с ней да несколько охранников на постах, все остальные уехали на спецоперацию.

– Ася Федоровна, а как же так получилось, что Степана Денисовича гэрэушники арестовали?

– Внимание грамотно отвлекли, – вздыхает она, – ты, наверное, даже и не знаешь, что у нас три недели назад в Дагестане беспорядки вспыхнули? В газетах-то про это не было. Так Хрущев Ивана Георгиевича в Хасавюрт отправил, чтобы он негласное расследование провел. Уж больно мутная история там получилась – массовые драки словно на ровном месте вспыхнули, никаких причин для этого не было. Ну, и Степан Денисович тоже своих людей туда направил, а сам в срочную командировку на Кубу улетел. Так что, когда он вернулся, Иванова в Москве не было. А сторонники Захарова и Семичастного времени зря не теряли, тем же вечером его дома и арестовали.

Ну, да… не додавили гидру, не все щупальца заговора в июле отсекли. И Малиновского тоже сильно недооценили.

– А что с Хрущевым?

– В реанимации, инсульт. Все подозрительно в одно время случилось. Литвиненко арестован, всю личную охрану заменили, ближайшее окружение отстранено от работы.

– А где сейчас мой «подельник» Андрей Литвинов, не знаете?

– Нет, Леш, не знаю. Только про Аджубея слышала, что его тоже сняли. Видимо, заговорщики ждут завтрашнего Пленума ЦК, а потом сразу чистки начнутся.

Да уж… веселые времена настали. А я сижу здесь, чаи распиваю. Может так статься, что никому мои отчеты и донесения уже не понадобятся. Про статьи свои вообще молчу. Если Аджубея завтра на пленуме попрут из членов ЦК и снимут со всех постов, то о журнале можно навсегда забыть. Интересно, где мои друзья сейчас? Вот как-то не верю, что они тихо по домам сидят. Прогуляться, что ли, до редакции, проверить, не там ли они? А то ведь с ума, поди, сходят от неизвестности…

Ася Федоровна мою идею, конечно, не одобрила, но я пообещал ей проявить максимальную осторожность. Пока она ходила на склад искать для меня куртку подходящего размера, я взял у дежурного ключи от своего кабинета. Здесь за время моего отсутствия ничего не изменилось, пишущая машинка все так же сиротливо стоит на окне. Залез в стол. Из нижнего ящика достал запасной ключ от сейфа. Перебрал его содержимое.

Ордена, сценарий «Города», отпечатанные на машинке экземпляры рукописей, документы на дачу и на квартиру, которые я успел получить перед самым отъездом в Хабаровск. Покрутил в руках хрущевскую индульгенцию. Кому она теперь нужна – эта филькина грамота. Долго решал, стоит ли взять с собой трофейный пистолет. А потом подумал – зачем? Чтобы устроить перестрелку в коридорах Радиокомитета? И дать Бобокову стопроцентный повод посадить меня? Тогда уже никакой Измайлов и Руденко не помогут. Так что взял половину из пятисот рублей, что остались у меня после покупки дачи, сунул в карман свою записную книжку, пропуск, несколько отмычек и решительно захлопнул сейф.

Иду под зонтом по Садовническому переулку. На улице ни души, дождь льет как из ведра. Но если бы я снова сунулся в коллектор, то идти мне пришлось бы уже не по щиколотку, а по колено в воде. Так что отступление через коллектор – это только на самый крайний случай. Проверяюсь заодно – наружки действительно нет. Вахтер сменился, я показываю пропуск и спокойно попадаю в здание Радиокомитета. Прислушиваюсь к вечерней тишине в здании, направляюсь к лестнице. По пустому коридору подхожу к дверям редакции. Там явно кто-то есть, за дверью неразборчиво слышны голоса. Ну… была не была!

Рывком открываю дверь и сразу же прикладываю палец к губам, призывая всех находящихся внутри к молчанию. Потом показываю друзьям на потолок, давая понять, что наша редакция может прослушиваться. Выражение их лиц дорогого стоит – глаза все вытаращили, словно привидение увидели. Девчонки рты руками зажимают. Молча показываю всем рукой на выход.

– Пошли, перекурим, что ли? – первой находится умная Юлька.

– Да, – громко соглашается с ней Лева, – пора и покурить.

Все разом отодвигают стулья и гурьбой высыпают в коридор. Каждый, проходя мимо, старается выразить мне свою радость. Девчонки улыбаются, Левка крепко пожимает мою руку, Димон со всей дури стискивает меня в своих медвежьих объятиях. Я показываю ему кулак и веду всех за собой к лифту, чтобы подняться на последний этаж. Ключ от чердака лежит там, где его в последний раз оставил Иванов, так что вскоре мы уже обнимаемся с друзьями и расцеловываемся с девчонками.

– Тихо вы, черти! – смеюсь я и захожусь в очередном приступе кашля. – Я болею, меня беречь надо. Ну, рассказывайте, как у вас дела?

– Да что мы! Когда тебя выпустили?

– Меня никто не выпускал. Я сам сбежал с Лубянки и теперь нахожусь на нелегальном положении. В бегах я, короче. А вы откуда знаете, что меня арестовали?

– Москвин мне похвалился, что лично тебя арестовал в аэропорту, – скривилась Юлька.

– Еще что сказал?

– Что тебя теперь железно посадят, а Димку за пособничество врагу выпрут из универа и комсомола.

– Рано радуется, сволочь! Это мы еще посмотрим – кто кого и откуда выпрет. Но никто в университете не должен пока знать, что я на свободе, слышите? Все должны думать, что я по-прежнему сижу на Лубянке.

– А Вике-то можно сказать?

– Нет. Не нужно ее в это впутывать. Да и следят за ней теперь, – привожу я решающий аргумент. Друзья согласно кивают.

Я откашливаюсь и задаю резонный вопрос:

– А вы что в редакции вечером делаете?

– К митингу готовимся, – радостно докладывает Лева.

– К какому еще митингу? – офигеваю я.

– В твою защиту! Мы уже и плакаты нарисовали. Завтра утром у Кутафьей башни Кремля встанем, так чтобы нас депутаты пленума увидели.

Теперь уже у меня глаза на лоб лезут:

– Совсем сдурели?!

– А ты думал, что мы тебя бросим? Нет уж! У нас завтра весь журфак на митинг собирается.

– Да вас там скрутят и по «воронкам» распихают!

– Ничего, «воронков» на всех не хватит!

– Пусть колонной по всему проспекту Маркса на Лубянку проведут! И мы все продумали. Нас сам Гагарин обещал поддержать.

– А его-то вы зачем привлекли?

– Чтобы шуму больше было. Да не переживай, Лех, он сразу согласился, как мы позвонили.

Час от часу не легче! Вот так сидишь на Лубянке и не знаешь, что за ее стенами происходит. Из дальнейшего их рассказа я узнаю, что Москвин заловил вчера утром Юльку прямо в университете. Начал похваляться, какой он крутой, как меня прямо у трапа скрутил. Потом стал требовать, чтобы Прынцесса ему подписку дала на сотрудничество с КГБ. Ага… нашел кому угрожать! Заноза послала его в дальние дали, а сама тут же помчалась к ребятам. Через полчаса уже весь университет знал, что Русина вчера арестовали злобные комитетчики. Ну, и понеслось…

Сначала всей гурьбой отправились к Заславскому с требованием вмешаться, тот пообещал ребятам позвонить Федину. Потом они пошли в партком. Там предложили подождать немного, пока все прояснится на пленуме. Поняв, что так им ничего не добиться, девчонки нашли Светлану Фурцеву, и та сразу же помчалась к матери в министерство. А уже вечером здесь в редакции собралось экстренное заседание нашего клуба. На нем и решили устроить митинг в мою защиту. Кто-то из ребят предложил подключить Гагарина. Телефон Юры в редакции был, Левка тут же начал ему звонить.

А сегодня с утра Оля «Пылесос» с Леной поехали по столичным вузам, предлагая комсомольцам присоединиться к митингу студентов университета. Коган-старший отправился в Союз журналистов, а Вика в Союз писателей, чтобы встретиться с Фединым и Шолоховым, который кроме того, что депутат Верховного Совета, еще и член ЦК КПСС, а значит, будет принимать участие в завтрашнем пленуме.

В общем, друзья развили такую бурную деятельность по моему освобождению, что мама не горюй! Приятно, конечно, чего уж там говорить, но не хотелось, чтобы ребята из-за меня пострадали. Нужно их подстраховать. А позвоню-ка я англичанину Джону Муру из Evening Standard. Пусть подежурит с другими репортерами у Кутафьей башни – глядишь, и не рискнет новая власть арестовывать студентов на глазах зарубежной прессы. Им сейчас международные скандалы ни к чему. Только нужно обязательно проконтролировать содержание их плакатов и транспарантов. Чтобы никакой диссиденщины! Исключительно цитаты из классиков марксизма-ленинизма и Программы КПСС. Можно еще из Кодекса строителя коммунизма чего-нибудь надергать.

Об это я и сообщаю своим друзьям. Смотрю – пригорюнились мои орлы и орлицы…

– Вы что, уже какой-нибудь антисоветчины понаписали? – с подозрением оглядываю я друзей.

– Ну… не то чтобы антисоветчины, – мнется Левка, – но перца, конечно, добавили.

– Так, сейчас возвращаемся в редакцию, покажете. А то знаю я вас – опять в Молодую гвардию играть начнете!

Парни виновато опускают головы. Ясно… Не сидится им на заднице ровно, в герои рвутся.

– Леш, а ты где ночевать будешь? – спохватывается Лена.

– Не переживай, я уже нашел где перекантоваться. Будем надеяться, что эта заварушка долго не продлится.

– Так может и митинг теперь не очень нужен?

– Нет, митинг лишним не будет. И дело не во мне. Наша власть должна понять, что время заговоров и кулуарных решений прошло. Люди больше молчать не будут.

Ребята серьезно закивали. Прониклись, так сказать, моментом.

– Ладно, а теперь идем смотреть ваши плакаты. – Я тяжело вздохнул – как бы все это плохо не закончилось. – Те, что я велю, уничтожите без разговоров. Геройствовать тоже с умом нужно.

Как и ожидалось, плакатов в духе «Свободу Алексею Русину!» было предостаточно. Самые агрессивные пришлось убрать. Оставил только те, что помягче и нейтральнее. Например: «Требуем честного расследования дела коммуниста Алексея Русина», «Товарищ Руденко! Возьмите дело Русина под свой контроль!».

Написал им на листе новые лозунги: «Требуем соблюдать Конституцию и законы СССР», «Государство сильно сознательностью масс», «КПСС – честь, ум и совесть советского общества», «Генеральная прокуратура – гарант соблюдения советских законов». Пусть теперь ЦК попробует против своей же пропаганды выступить. Посмотрю я, как милиция посмеет тронуть платы с такими цитатами из партийных документов. Ленина тоже полезно процитировать: «Честность в политике есть результат силы, лицемерие – результат слабости». Ну, и по заговорщикам нужно обязательно пройтись: «Террористы не должны уйти от ответа!», «Пособников военных преступников к ответу!». И все в таком духе.

Внизу списка цитат на двух листах сделал приписку для друзей: «Никакого диссидентства и антисоветчины, все строго по делу и про соблюдение законов, понятно?»

– Понятно, – кивают головами друзья.

«И вести себя культурно, не бузить. Там будут иностранные журналисты, осторожно!»

Я обнимаю всех на прощание, строго угрожаю им на всякий случай пальцем и тихо покидаю редакцию. Все, пускай работают, черти. Противодействие Иванова заговорщикам надо подкрепить политической акцией. На одном Судоплатове и силовых акциях далеко не уедешь. Эту старую гвардию уже не переделать, а вот самую активную часть населения – молодежь – надо выдвигать на первый план. Им же в XXI веке жить.

А мне сейчас нужно срочно позвонить англичанину. Выхожу из Радиокомитета, раскрываю зонт над головой. Вспомнить бы еще, где здесь у нас ближайший таксофон?

Сворачиваю в ближайший переулок, перепрыгиваю через большую лужу. Слышу за спиной:

– Стоять!

Я замираю и медленно оборачиваюсь, неверяще всматриваясь в темный мужской силуэт.

– Андрей?! Как ты здесь оказался?

Литвинов ныряет под мой зонт и, схватив меня за локоть, тащит подальше от перекрестка и ярких фонарей.

– Хотел твоего Кузнецова найти, чтобы узнать, где ты и что с тобой. А тут такая удача – сам мне попался!

– Андрюх, да я в бегах. И, наверное, уже объявлен в розыск. А ты как?

– И я в бегах… Ночую у старого знакомого, о котором на службе вряд ли известно. Пойдем где-нибудь поговорим, не под дождем же стоять.

Я веду его в пельменную неподалеку. Сейчас вечером она практически пустая, лишь несколько мужских компаний ведут свои разговоры под пельмени, запивая их водкой, втихаря разлитой по стаканам под столом. Берем пару порций и чай, уходим в дальний зал, который не просматривается с улицы. Андрей жадно набрасывается на пельмени, я пододвигаю ему и свою тарелку. Меня-то Ася Федоровна недавно покормила. Догадываюсь, что с деньгами у него негусто, домой ведь за заначкой не сунешься. Ну, сколько там ему друг мог одолжить – пятерку, десятку? Достаю из внутреннего кармана деньги, оставляю себе полтинник, около двух сотен протягиваю Андрею. Тот пытается отказаться, но вяло. Понятно, что деньги ему позарез нужны.

– Ну, рассказывай…

– А чего рассказывать. – Литвинов сделал большой глоток чая, запивая пельмени. – Подъезжаю утром к особняку Хрущева, а там уже военные. Сделал вид, что просто проезжаю мимо. Служебную черную «Волгу» бросил у метро. Приметная она, да и понятно, что в перехват объявлена.

– Понятно… А меня прямо у самолета взяли и сразу на Лубянку отвезли, во временную тюрьму.

– А как же ты сбежал оттуда? – поражается комитетчик.

Рассказываю ему свою эпопею с побегом. Литвинов качает головой.

– И что теперь делать будем? Алексей, я всю жизнь бегать и прятаться, как заяц, не собираюсь. А Хрущеву они выздороветь не дадут, он им живым не нужен.

– Это понятно…

И вот стою я на распутье. Что делать? Тащить Литвинова без разрешения Иванова на базу? Я не имею на это права. Поговорить сначала с начальством? А когда теперь Иванов в офис вернется и вернется ли? Может, сразу дивизию Дзержинского после Сенежа помчится поднимать. Эх… Как бы кровь не пролилась! Первый-то заговор мы на опережение раскрыли. Со вторым так не получится.

С другой стороны, Степан Денисович Андрею доверяет, поставил своим порученцем к Хрущеву. Я и сам Литвинову верю, через такую заваруху вместе прошли. И после перестрелки на Лубянке он ведь в том же черном списке у заговорщиков, что и мы с Мезенцевым. Рискнуть, что ли? Ну, кому-то же в этой жизни верить надо?

– Андрей, подожди меня здесь. Срочно позвонить нужно, а потом решим, что нам делать.

– Жду. Только надолго не пропадай. – Литвинов кивает и придвигает к себе вторую тарелку с пельменями.

Нахожу таксофон в ста метрах от забегаловки. Снимаю трубку – телефон слава богу работает. Порывшись в мелочи, выданной мне кассиром, нахожу две монетки по 10 копеек, они совпадают по размеру с двушками и тоже годятся. Первой звоню Асе.

– Это я. Нашелся потеряшка, о котором я вас спрашивал. Сейчас его приведу. Знаю, что нарушаю правила, но не могу я его бросить, да и лишние руки нам пригодятся.

Ася Федоровна молчит некоторое время, потом вздыхает:

– Ну, что с тобой делать, приводи… Но только через тот же вход, вас там встретят. И на первый этаж ни ногой, будете внизу ждать.

Фу-х… камень с души. Не знаю, что бы я делал, если бы она запретила Андрея приводить. На всякий случай я перехожу в таксофон на другой стороне улицы, телефон англичанина ведь точно прослушивают, лишняя предосторожность не помешает. Достаю записную книжку, нахожу нужный телефон. Прикрываю трубку носовым платком, чтобы прослушка голос мой потом не опознала, звоню. Джон подходит сразу. Я выдаю заранее продуманный текст на английском:

– Джон, это знакомый Глории. Завтра утром у Кутафьей башни Кремля будет митинг студентов МГУ. Прошу вас, приведите репортеров. Иначе ребят арестуют.

Кладу трубку, не дожидаясь ответа. Англичанин не дурак – сам поймет, что митинг приурочен к завтрашнему пленуму. На Западе любят писать о демократии? Вот вам советская демократия в действии, окажите ей моральную поддержку.

Застываю на секунду в раздумьях. Может, еще Евтушенко позвонить? Нет. Во‑первых, его куратор – сам Бобоков, и гарантии, что Женька не уведомит генерала о митинге, нет никакой. Во‑вторых, поэт обязательно что-нибудь учудит – или сам перед репортерами выступать начнет, или с собой каких-нибудь диссидентов притащит. А нам этого не нужно. Поэтому протираю хорошенько трубку и ручку двери носовым платком. А теперь самое сложное…

Вернувшись в пельменную, застаю там нервничающего Литвинова. Видимо, он допускал, что я исчез по-английски.

– Прости, Андрюх, телефон рядом не работал, пришлось искать исправный. Пойдем.

– Куда?

Вот что я должен сейчас ему ответить? Тяжело вздыхаю, пристально смотрю ему в глаза:

– Андрей, или ты мне доверяешь, или мы сейчас прощаемся. А если все-таки доверяешь, то вопросов пока не задаешь. Ты идешь со мной?

– Гад ты, Русин! Знаешь же, что у меня выбора нет.

– Выбор есть всегда. Сейчас вопрос о доверии.

– Ладно, веди.

Конечно, хорошо бы его провести через Радиокомитет. Но в той части коллектора воды сейчас по колено, да и светиться там больше не хочется. Третий заход за полдня – это перебор. И через подъезд Ася вести гостя запретила. Остается подвал дома Нернзее. К тому подземному входу больше никак не добраться.

Как мы с Литвиновым пробирались в подвал этого «тучереза» – отдельная история. Один ржавый замок на двери чего стоил. И ведь здоровый, сволочь, – не собьешь! Наверное, еще с царских времен там висит. Еле открыл его своими отмычками. Пока добрались до знакомой лестницы, сто потов сошло. Андрей на меня уже коситься начал, как на вора-домушника. А когда понял, что мы сейчас еще по старому коллектору пойдем, не выдержал:

– Леш, твоя фамилия точно Русин?

– Сомневаешься?

– Да, сдается мне, что ты Сусанин. Ты куда меня завел?

– Помолчи лучше, юморист. Я за тебя головой, между прочим, поручился.

Литвинов фыркает, но дальше идет молча. Не знает он, что это ему еще повезло: старый отрезок коллектора практически сухой в отличие от нового, проходящего прямо под переулком и полного сейчас сточных вод. У самого входа в офис заставляю его отвернуться к стене, чтобы он не увидел, где расположен рычаг. Дверь со щелчком открывается, я машу рукой:

– Проходи.

Андрей, не ожидая подвоха, поднимается по лесенке. И за дверью тут же попадает по дуло автомата Николая Демидовича.

– Парень, руки подними. У нас здесь строгие порядки. Если есть оружие, придется сдать.

Деваться Литвинову некуда. Табельный пистолет переходит к Николаю Демидовичу. И лишь после того как его тщательно обыскивают, я веду злого как черт Андрея в комнату отдыха, соседнюю с моей.

– Русин, ты точно гад! Куда ты меня притащил?

– Успокойся, а? Это Особая служба при ЦК КПСС. Слышал поди? – Дождавшись кивка, продолжаю: – Приедет начальство, само тебе все расскажет. А сейчас если хочешь в душ – вон он за дверью. Чай нам тоже скоро принесут.

Не обращая внимания на зло пыхтящего Литвинова, иду к себе, снимаю пальто, ботинки, плюхаюсь на постель, устало прикрываю глаза. Слышу в коридоре шаги, приглушенные ковровой дорожкой, и характерное позвякивание шприца о стенки кюветки. А вот и моя доза пенициллина! Ася, постучав, заходит в комнату:

– Опять геройствовал? – «Груша» прикладывает холодную руку ко лбу. – Ох ты боженьки мой, да ты весь горишь!

– Врагу не сдается наш гордый «Варяг», – хрипло пропеваю я.

– Подставляй попу, варяг. – Ася набирает шприц. – Где твой спутник?

– В соседней комнате. – Я поворачиваюсь на живот, получаю свой укол. После медицинских процедур мы идем знакомится с гэбэшником.

– Ася Федоровна, это Андрей Литвинов – доверенный сотрудник Степана Денисовича. Андрей, это Ася Федоровна – добрый ангел и хозяйка этого… дома.

«Груша» смущенно улыбается:

– Скажешь тоже, «хозяйка»! Голодные?

Наевшийся пельменей Литвинов пожимает плечами.

– Мы недавно перекусили, а вот от чая с плюшками точно не откажемся.

После чая и лекарств меня разморило и клонит в сон. Расходимся с Литвиновым по своим комнатам…

Просыпаюсь от легкого похлопывания по плечу. Ася пришла.

– Леш, укол и температуру надо бы померить.

– Как там наши, не приехали еще? – спрашиваю я спросонья и послушно переворачиваясь на живот.

– Нет пока…

Ртуть на градуснике как приклеенная держится на отметке 37,6. Ну, спасибо хоть вверх не ползет. Зато сухой кашель перешел в кашель с мокротой, и, наверное, это хорошо. Но Ася все равно недовольно качает головой:

– Отлежаться бы тебе недельку, а ты по лужам под дождем бегаешь.

– Покой нам только снится… Вот наведем порядок в стране, тогда и отлежусь.

Полежав и поняв, что не усну, одеваюсь и выхожу в коридор. Тишина… Только Литвинов похрапывает за соседней дверью.

– Не спится? – скупо улыбается мне Николай Демидович.

– Не спится… Все думаю, как там наши. Хоть бы все обошлось.

– Ты правда думаешь, что они эту базу ГРУ штурмовать будут? – хмыкает он. – Да бог с тобой! На базе не меньше двух тысяч бойцов, никто там войну развязывать не будет. И вообще, давно прошли те времена, когда конфликты среди разведчиков доходили до… – Коллега глубокомысленно замолкает. – Встретятся, посидят за рюмкой чая, вспомнят старые времена, поговорят да миром и разойдутся. Ивану Георгиевичу сейчас есть что рассказать гэрэушникам.

Даже не сомневаюсь. Но вот в благостную картинку с рюмкой чая что-то верится с трудом. Если бы было все так просто, Степан Денисович и сам давно бы с гэрэушниками договорился. Но армия и все спецслужбы настолько настроены против Хрущева, что защищать его никто не станет. Хотя для ГРУ алкоголик Малиновский тоже сомнительный подарок. Их скорее маршал Гречко устроит – первый зам нынешнего министра обороны.

– Ты, Алексей, не забывай, что Петр Иванович Ивашутин ГРУ возглавлять из КГБ перешел, семь лет первым замом председателя КГБ был – и с Шелепиным, и с Семичастным поработал. Они со Степаном Денисовичем, можно сказать, давние соратники.

– Но держать под арестом Мезенцева это ведь ему не помешало?

Николай Демидович разводит руками. Мол, «политика, брат, что ты хочешь…» Пока мы тихо беседуем с ним, где-то вдалеке раздается долгожданный шум. Слышится приглушенный топот множества ног и гул мужских голосов.

– Ну, вот, кажется, и наши приехали, а ты переживал.

…Уснуть этой ночью мне уже не удалось. Обнявшись с похудевшим и осунувшимся Мезенцевым, я принялся рассказывать о своей эпопее с побегом, потом пришлось признаться ему в завтрашнем митинге.

– Молодежь, вы совсем сдурели?! – возмутился генерал. – Какие еще митинги рядом с Кремлем? Алексей, ты вообще о чем думал, почему не остановил своих друзей?!

– Степан Денисович, это тот самый случай, когда остановить и отменить уже ничего нельзя. – Я увидел, как Судоплатов осуждающе качает головой. – Можно только возглавить, чтобы они не натворили чего похуже. Плакаты изготовлены, другие вузы оповещены – хотим мы или нет, молодежь там все равно утром соберется. Ребята обещали соблюдать порядок и всех бузотеров гнать с митинга взашей.

Неожиданно на мою защиту становится Иванов:

– Степан Денисович, а может, и правда с митингом даже лучше получится? Студенты отвлекут на себя все внимание, там журналисты будут, Гагарин. Если Алексей ручается, что никаких антисоветских лозунгов на митинге не будет…

– Иван Георгиевич! Да как можно за такое ручаться? – устало потер глаза Мезенцев. – Вы уверены, что там провокатора или просто дурака какого-нибудь не найдется? А Алексею самому показываться никак нельзя, иначе митинг в его защиту теряет всякий смысл.

Начальство замолкает, обдумывая непростую ситуацию. Я осторожно предлагаю:

– А давайте Литвинова задействуем? У Андрея есть удостоверение, если до столкновения с милицией дело дойдет, он вмешается. Вряд ли заговорщики его уже во всесоюзный розыск объявили и фотографию всем милиционерам раздали, не тот уровень. Литвинов будет присматривать за студентами и контролировать ситуацию, а в случае необходимости поможет ребятам задержать провокаторов и сдать их милиции.

– Может, Алексей и дело говорит… – задумчиво трет подбородок Иванов. – Там на этой площади напротив Манежа стоит здание, где раньше бывший исполком Коминтерна находился. Четыре этажа, окна двух подъездов прямо на площадь выходят – очень удобное место для наблюдательного пункта. Вот Андрей с Алексеем там засядут, будут оттуда наблюдать за митингом и при необходимости Литвинов вмешается. Все равно в основной операции их использовать нельзя.

– Почему это нельзя? – возмущаюсь я.

– Потому что для всех ты сидишь на Лубянке, – недовольно отрезает Степан Денисович. – И вообще, хватит уже геройствовать! Ладно… иди, буди Андрея. Сейчас обсудим вместе, что можно сделать…

Глава 4

Хотя живем всего лишь раз,
а можно много рассмотреть,
не отворачивая глаз,
когда играют жизнь и смерть.
И. Губерман

28 октября 1964 г.

8:00, Москва, Особая служба при ЦК КПСС

Утром поднимаюсь в свой кабинет, с тревогой вглядываюсь в окно. День выдался хмурым, но дождя нет. Значит, ребятам не придется мокнуть под дождем и плакаты тоже не раскиснут. По офису деловито снуют мужчины, скажем так, специфической наружности, которые обмениваются со мной на ходу короткими кивками. Никого из них я не знаю и даже не уверен, что мне это положено. Да и не до знакомств всем сегодня. Но за время моей командировки народа в Особой службе явно прибавилось. Слышу, как в коридоре то и дело хлопают двери соседних кабинетов – жизнь на этаже кипит. Хотя сам временный штаб расположен, конечно, в подземном этаже, именно туда сходятся все нити управления операцией по нейтрализации заговорщиков.

Ночью Литвинова посвятили в наш план. Не сказать, чтобы он ему шибко понравился, но в комитете парню уже успели привить навыки дисциплины – партия сказала: «Надо», КГБ ответил: «Есть».

Когда спускаемся в подземный гараж и садимся в неприметную серую «Победу», Андрей не выдерживает:

– Под статью ведь своих ребят подставляешь.

– Подставляю, – кивнул я, открывая водительскую дверь. – У тебя есть другие предложения?

Литвинов молчит.

– Критикуя, предлагай. – Я кашляю, вытираю испарину со лба. Когда уже эта чертова болезнь закончится?! – Ну, что? Не передумал? Ты со мной?

– Куда же я денусь с этой подводной лодки, – вздыхает Литвинов, усаживаясь в машину.

Я потер зудящую под рубашкой печать. Такое ощущение, что кто-то пытается меня вызвать по «небесному ВЧ», а пентаграмма мешает, не дает пройти «звонку».

– Андрей, и лучше забудь все, что здесь видел. И о том, что я сотрудник Особой службы, тоже забудь.

– Угу… забудешь такое, пожалуй.

До Библиотеки им. Ленина мы доехали быстро. Припарковались. Перешли на другую сторону проспекта Маркса, быстренько занырнули в интересующий нас подъезд и поднялись на площадку между третьим и четвертым этажами. Расчехлили полевой бинокль и внимательно осмотрели окрестности. Место для наблюдения выбрано идеально – Сапожковская площадь сейчас перед нами как на ладони.

Пленум ЦК открывается в десять, начало митинга назначено на девять. У Кутафьей башни прогуливались несколько милиционеров, на ступеньках Манежа уже стояла небольшая группа студентов, среди которых я увидел Леву, Лену и Вику. Впрочем, милиция пока не обращала на них никакого внимания. Но по мере того, как к группе подходили все новые и новые люди, милиционеры начали поглядывать на них с беспокойством. Наконец к ребятам направился усатый сержант. Не знаю, что сказал ему Коган-младший, но вел он себя при этом очень уверенно. Показал студенческий билет и начал что-то спокойно объяснять милиционеру. Выслушав Леву, сержант пожал плечами и отошел, временно потеряв к ребятам интерес.

На другой стороне проспекта Маркса, у приемной Верховного Совета вижу Димона и Юльку с еще одной группой студентов, это наши ребята из клуба – метеориты. А со стороны университетской библиотеки навстречу им движется толпа студентов во главе с Ольгой – я узнаю ребят со старших курсов журфака.

– Слушай, Андрей, может, дойдешь до Кузнецова, – я киваю в сторону массивной фигуры друга, – узнаешь у него, как обстановка?

Литвинов уходит, а через несколько минут я уже вижу, как он разговаривает с Димоном. Вскоре Андрей возвращается на наш наблюдательный пункт, а обе группы студентов переходят Моховую, чтобы присоединиться к тем, кто стоит на ступенях Манежа.

– Ну, что там? – нетерпеливо спрашиваю я своего «подельника».

– Уже собралось больше ста пятидесяти человек. И это только из университета. А еще должны подтянуться студенты из МИСИ и Первого меда.

Ну, да. Я же там выступал со стихами, вот Ольга и подняла их на мою защиту. Но беда в том, что площадь под окнами слишком маленькая для такого количества народа. Надо митингующих как-то грамотно рассредоточить, чтобы милиции не к чему было придраться. Задумчиво просчитываю лучший вариант передислокации людей.

– Слушай, Андрей, мне кажется, часть народа нужно поставить справа, на площадке перед лестницей в Александровский сад. Там они никому мешать не будут, зато члены ЦК, подходящие к Кутафьей башне, отлично будут видеть и митингующих, и их плакаты. А вторая часть ребят пусть стоят на ступеньках Манежа.

– Мысль хорошая, – кивает Литвинов. – Иначе милиция их точно разгонит, ссылаясь на то, что машины проехать не могут. А ребятам нужно обязательно продержаться до приезда Гагарина.

Ага… И до подхода иностранных журналистов, о которых я «забыл» рассказать Иванову и Мезенцеву. Вот за них мне бы точно по башке дали. Литвинов снова исчезает, а я с тоской вглядываюсь в стройную фигурку Вики, стоящей рядом с Левой и Леной. Обнять бы ее сейчас… Она сегодня в теплом новом пальто и коротких сапожках, на голове шерстяная вязаная шапочка. Волнуясь, Вика постоянно посматривает на часики и крутит головой по сторонам – видимо, ждет появления Шолохова и Гагарина. За Вику я сейчас боялся больше, чем за себя. Она моя вторая половина. И мы явно находимся в какой-то большей связи, чем просто мужчина и женщина. Разорви эту связь, и я стану даже не вдвое слабей.

Четверть десятого… Стоит группе студентов под руководством Ольги переместиться к ограде Александровского сада и развернуть свои транспаранты, как на площади появляются первые участники пленума, идущие в Кремль. Тут же плакаты поднимают и на ступеньках Манежа. Члены ЦК ошалело смотрят на молодых демонстрантов, не понимая, что происходит. Видимо, первая их мысль, что это митинг в честь Пленума ЦК – ВЛКСМ нагнал комсомольцев из московских вузов. Но улыбки быстро сходят с их лиц, стоит им вчитаться в написанное на самодельных транспарантах. А уж когда студенты начали скандировать «Свободу Алексею Русину!», морды их и вовсе скисли.

А дальше события начинают стремительно развиваться. Вскоре к Манежу подъезжает автобус с милицейским усилением. Но стоит им рассыпаться цепью и начать теснить митингующих с площади, как оживились репортеры, стоявшие до этого спокойно у стены нашего дома и у выхода из метро. Засверкали вспышки фотокамер. Милиция тут же сбавила обороты и стала вести себя более «культурно», уговаривая студентов освободить площадь для проезда машин. Ребята благоразумно отступили на несколько шагов, и стражи порядка тут же образовали живой коридор для прохода участников пленума. Но митингующие все прибывали и прибывали, заполняя площадь. Мало того, к ним начали присоединяться любопытствующие граждане со стороны.

Возвращается расстроенный Андрей.

– Леш, там мои «коллеги» подъехали, я увидел пару машин с конторскими номерами – пришлось уйти…

– Значит, больше не высовывайся, не хватало еще, чтобы тебя замели.

– Ты не понимаешь – они ведь сейчас что-нибудь обязательно придумают. Малейшая оплошность, и ребят начнут арестовывать.

Над площадью раздался голос, усиленный мегафоном. Кто-то их милицейского начальства потребовал от митингующих разойтись и очистить площадь. Грозился, что не подчинившиеся требованиям милиции будут задержаны. Обстановка постепенно накалялась, было понято, что нервы у начальства на пределе и уговоры долго не продлятся.

– Где же Гагарин, а? – Я уже сам начал в нетерпении постукивать ладонью по подоконнику

– Слушай, смотри! – дернул меня за рукав Литвинов. – Кажется, это Шолохов!

– Где?!

– Вон видишь, с Коганом и твоей Викой разговаривает.

Ребята окружили писателя, наперебой ему о чем-то говорят. Через пару минут за спиной Шолохова уже нарисовался какой-то милицейский чин. Влез в его разговор с ребятами, начал что-то всем доказывать, размахивая руками. Но как-то очень быстро заткнулся. Похоже, Шолохов его резко осадил, показав ему на транспаранты над головами студентов. Эх, услышать бы мне, о чем они сейчас говорят!..

Время шло, Шолохов продолжал разговаривать со студентами, милиционеры нерешительно топтались чуть в стороне. Разгонять митинг на глазах классика советской литературы, депутата Верховного Совета и члена ЦК они не решались. Тем более что тут же рядом крутились зарубежные журналисты, непрерывно ослепляя всех своими фотовспышками. Прибытие будущего Нобелевского лауреата вызвало ажиотаж в их рядах.

– Леш… а это, кажется, кто-то из американского посольства.

Трое мужчин действительно резко выделялись своим внешним видом на фоне скромно одетой публики, собравшейся на площади. Подошли к репортерам, потом с интересом начали прислушиваться к Шолохову и показывать друг другу на транспаранты. Вот только этой любопытной саранчи здесь и не хватало, и так у всех нервы на пределе…

– А наши-то парни задергались! – злорадно усмехнулся Андрей, кивнув на группу «товарищей», похожих между собой, как братья-близнецы.

И вот словно в довершение всей этой кутерьмы к Манежу подъехала «Волга», из которой вышел Юрий Гагарин. Спокойно осмотрелся и, увидев на возвышении перед входом в Манеж студентов с плакатами, бодро направился к ним.

– Андрюх, окно чуть приоткрой, сейчас начнется светопреставление…

Пока Литвинов возится с заевшим шпингалетом, Гагарин быстрым шагом прошел по «коридору» из милиционеров и неожиданно для них на середине пути свернул к демонстрантам. И теперь рядом со студентами стоял не только классик советской литературы, но и первый космонавт планеты. На площади тут же началось что-то невообразимое, весь народ в едином порыве качнулся к Манежу, чтобы увидеть Гагарина и услышать, что он будет говорить. Из-за невысокого роста, да еще и за спинами рослых милиционеров его трудно было разглядеть, и тогда люди просто начали подпрыгивать, чтобы увидеть всенародного любимца. А Гагарин тем временем поднялся по ступенькам и уже пожимал руки Шолохову и ребятам. А с одной из девушек, в ярко-голубом платке в горошек, он и вовсе обнялся, как со старой доброй знакомой. Приглядевшись, с удивлением узнал в девушке Светлану Фурцеву, которая тут же начала что-то с жаром объяснять Гагарину.

– С кем это он там разговаривает? – вытянул шею Андрей, наконец справившись с окном.

– С дочерью Фурцевой, Светланой.

– Во дает! А ее мать-то в курсе, что дочь в митинге участвует? А если ее загребут вместе с остальными?!

Я пожимаю плечами. Но если честно, смелый поступок Фурцевой-младшей приятно удивил меня. Понятно ведь, что даром ей участие в митинге в любом случае не пройдет. Мать ей голову открутит за такое своеволие.

Тем временем через оцепление милиции к Гагарину прорывается пожилой мужчина, на ходу распахивая старенькое пальто. На груди его несколько медалей и орденов. Ветеран с жаром начинает что-то говорить Юре, показывая на плакат с лозунгом «Пособников военных преступников к ответу!». Даже сюда доносится его громкий возмущенный крик, раздавшийся над площадью:

– Мы за это кровь свою на войне проливали?! Чтобы эти негодяи от ответа ушли?!

Усатый милиционер пытается успокоить разбушевавшегося деда, но тот выхватывает плакат из рук одного из парней и сует его под нос стражу порядка.

– Ты кого от народа охраняешь, майор?! – продолжает кричать он. – От генералов, совесть потерявших?!

Гагарину с трудом удается утихомирить деда, майор быстро исчезает, милиционеры смущенно отводят глаза. А репортеры все это азартно снимают. В руках одного из американцев даже появляется ручная кинокамера. Я только удивленно качаю головой – сам не ожидал, что плакаты про пособников вызовут такой резонанс. И откуда этот дед только нарисовался? Может, кто-то из родственников студентов? Наконец Гагарин с Шолоховым уходят, перед этим громко обещая народу на площади обо всем рассказать участникам Пленума ЦК.

Время близится к одиннадцати, и похоже, никто из ЦК больше здесь не появится, многие из них ведь в Кремль на служебных машинах заехали – через Спасские или Боровицкие ворота. Наш митинг свою задачу выполнил – возмущение студенческой общественности до участников пленума донес, внимание иностранных репортеров к беззаконию властей привлек, к тому же оттянул на себя часть милиции. Сейчас еще постоим минут сорок, и можно расходиться – дальше мучить ребят в общем-то бессмысленно. Милиция теперь мирных студентов трогать побоится, но провокаций нам лучше избежать.

Но интересные события на этом не заканчиваются. К ребятам через милицейский заслон пробираются какие-то пожилые женщины. Наши их точно знают – видимо, это кто-то из библиотеки МГУ – она ведь совсем рядом, буквально в двух шагах, только проспект Маркса перейти. Сердобольные тетушки принесли с собой термосы и свертки с бутербродами. Пока одна раздает ребятам еду, две другие разливают по стаканчикам горячий чай, от которого на холоде поднимется пар. Журналисты тут же бросаются снимать и эту трогательную сцену. Я им даже по-хорошему завидую, репортаж может получиться – закачаешься! К таким кадрам, да если еще классный текст написать – это же можно Пулитцеровскую премию отхватить! Весь мир снимки обойдут – прямо как тот студент, стоящий напротив танков на площади Тяньаньмэнь.

– Я бы сейчас тоже от чая не отказался, – мечтательно вздыхает Литвинов.

Но ответить ему я уже не успеваю. Где-то вдалеке раздается надрывный рев двигателей бронетехники, а потом вдруг воздух сотрясает удар и последовавший за ним треск ломаемого железом дерева.

Началось! Народ на площади дружно бросается к ограде Александровского сада, пытаясь рассмотреть, что происходит у Боровицкой башни. Кагэбэшники срываются на бег первыми, следом за ними громыхает подковами сапог по брусчатой мостовой доблестная милиция. Туда же, к Боровицкой башне, понеслись журналисты и часть наших парней. Мы с Литвиновым, не сговариваясь, взбираемся по железной лестнице на чердак, а потом вылезаем через слуховое окно на крышу дома. Успеваем увидеть, как один из пяти бэтээров, развернув орудийный ствол назад, разгоняется и снова налетает на ворота, закрывающие проезд в Боровицкой башне. С третьего удара ворота наконец сдаются, и колонна БТРов врывается в Кремль.

– Ни хрена себе… – тихо офигивает Литвинов, – кому рассказать – не поверят!

– Угу… Ни в сказке сказать, ни без мата обойтись…

Нет, я, конечно, уже все понимал про Мезенцева еще с прошлого раза, но чтобы так… борзо штурмовать бэтээрами Кремль?! Ну, Степан Денисович жжет!

Похоже, генералы настроены решительно и пойдут до победного конца. Да уж… у иностранных журналистов сегодня точно звёздный час!

Андрей неожиданно хмурится:

– Русин, а ты чего все за грудь держишься? Сердце пошаливает или дышать трудно?

– Да нет… это что-то другое. Не переживай.

На самом деле чертова печать жжется, как свежий горчичник. Рука так и тянется потереть грудь, а лучше и вовсе разодрать ее ногтями. С трудом справляюсь с собой, тяну Литвинова за руку вниз:

– Так, Андрей, пока все глазеют в ту сторону, мы с тобой должны пройти в Кремль.

– Как ты себе это представляешь?

– Да просто. Подойдем к посту, ты предъявишь удостоверение, скажешь, что нам срочно нужно в комендатуру Кремля. Они сейчас растеряны, у их начальства паника – им вообще не до нас. Рискнем?

В конце концов, у меня с собой «индульгенция» Хрущева. Покажу и ее.

– Ну, давай…

Мы бодро спускаемся по лестнице и выходим из подъезда. Я на ходу достаю из кармана лыжную шапочку и натягиваю ее до самых бровей. Хотя мог бы в принципе и совсем не маскироваться – все настолько увлечены происходящим, прилипнув к ограде сада, что на нас с Литвиновым никто даже внимания не обращает. Мы с деловым видом подходим к молоденькому милиционеру, стоящему на посту в Кутафьей башне, его напарник в это время с озабоченным видом разговаривает по рации. Литвинов предъявляет свою ксиву, небрежно кивает в мою сторону:

– Это со мной, мы в комендатуру.

– Что там творится? – шепотом спрашивает нас милиционер.

– Да, непонятно ничего, – вздыхает Литвинов, – кажется, дивизия Дзержинского опять нагрянула.

Мы торопливо проходим по мосту и ныряем под своды Троицкой башни. Здесь еще один пост, но, увидев удостоверение Литвинова, нас даже не останавливают. Довольно переглянувшись, мы быстрым шагом направляемся к зданию Совета Министров – Сенатскому дворцу, в Свердловском зале которого и проходит внеочередной Пленум ЦК. Это тот самый зал, над куполом которого на флагштоке развивается главный государственный флаг страны. И, по словам Литвинова, в Сенатском дворце помимо Совета Министров СССР расположен рабочий кабинет Хрущева, зал заседаний Президиума ЦК КПСС и, кстати, официальное рабочее место Иванова как главы Особой службы.

Судя по бэтээрам, стоящим перед центральным портиком здания, наши отцы-командиры уже здесь. А увидев на входе знакомых бойцов дивизии Дзержинского с автоматами наперевес, мы понимаем, что «смена караула» тоже, видимо, уже произошла. Литвинов попытался мимо них пройти, нахально предъявив свою ксиву, но здесь этот номер не прошел. Нас мягко, но завернули. На наше счастье, вскоре в дверях показался Северцев.

– Ба! Знакомые все лица! – улыбается Иван, машет рукой солдатам. – Это свои. Пропустите.

Обмениваемся крепкими рукопожатиями. Литвинов, глядя на погоны Северцева, подмигивает:

– Что Иван, в майоры скакнул? Все как Хрущев тебе обещал?

Северцев улыбается, тоже подмигивает в ответ:

– Может, за этот раз подполковника дадут?

Мы дружно смеемся.

– Угу… – фыркаю я. – За Мезенцевым не заржавеет. Ну что у нас тут? Вторая часть марлезонского балета?

Улыбаюсь уже сквозь силу – печать не просто печет под рубашкой, а горит, как после сильного ожога.

Заходим вслед за майором в вестибюль. Рядом со светильниками, украшающими основание великолепной мраморной лестницы, ведущей наверх, стоят еще два бойца с автоматами.

– Ну, что там слышно? – интересуется у них Северцев, кивая на лестницу.

– Да тихо вроде.

– Знаете, парни, давайте-ка сам провожу вас к генералу, – предлагает майор, – а то его сегодня такие серьезные мужики сопровождают, не чета нам. Они хоть и в штатском, но…

Мы с Андреем переглядываемся и от комментариев воздерживаемся. Молча поднимаемся по лестнице, отделанной мрамором и гранитом. В пролетах установлены скульптуры богини правосудия – весьма символично для сегодняшнего дня. У высоких дверей, ведущих в Свердловский зал, вижу коллег из Особой службы. Нам с Литвиновым кивают, мы скромно подходим к ним.

– Степан Денисович просил подождать его здесь, если ты вдруг появишься.

Дверь в зал чуть приоткрыта, и я заглядываю в нее, обводя взглядом интерьер, знакомый любому советскому человеку. Сам сто раз видел по телевизору этот круглый зал с высокими колоннами и грандиозным куполом. Только не думал, что мне когда-нибудь доведется сюда попасть. Весь зал заставлен рядами кресел, в которых сейчас сидят члены ЦК, правда, лиц людей не рассмотреть – видны одни лишь затылки. Штук триста затылков, не меньше. В дальнем конце невысокое возвышение типа сцены со столом президиума. За ним неглубокая ниша с высокой аркой, в которой стоит бюст Ленина. Перед сценой трибуна, с которой сейчас выступает Мезенцев. Мне его слышно плохо, но видно, что зал слушает генерала внимательно.

Я отступаю от дверей, прислоняюсь затылком к стене и прикрываю глаза, пытаясь отрешиться от жгучей боли в груди. Что ж так хреново‑то?! Хотя понятно… Печать же не просто так начала ныть с самого утра. События снова пошли поперек исторической реальности, а это не может радовать Люцифера – весы опять качнулись в пользу порядка и усилили его. Вот только боль терплю-то я уже с большим трудом, не хватало мне еще застонать при всех или грохнуться в обморок. Боль накатывает по нарастающей, и когда я с трудом открываю глаза, перед ними вьются стаи черных мушек. Оказывается, меня тормошат за плечо.

– Русин, тебя зовут в зал.

Пытаюсь встряхнуться и принять бодрый вид. Сейчас я им все скажу, что обо всем этом думаю!

Переступаю порог зала, иду к трибуне по центральному проходу. Кажется, Мезенцев сразу заметил, что со мной что-то не так. Я пытаюсь улыбнуться, делаю еще пару шагов, и… вдруг грудь простреливает дикой болью. Хватаюсь за нее рукой и чувствую, как по пальцам течет теплая кровь. Пытаюсь зацепиться за трибуну, но не дотягиваюсь и падаю, теряя сознание. Перед глазами мелькают лица, и последнее, что я слышу, корчась от боли, – испуганный женский крик:

– Убили!!! Смотрите, у него вся грудь в крови!!!!

А дальше проваливаюсь в темноту, и в голове мелькает последняя мысль: наверное, я выполнил задание, теперь не страшно и умереть. Но как же Вика без меня?..

Глава 5

Намного проще делается все,
когда пуста бутылка на столе;
истории шальное колесо —
не пьяный ли катает по земле?
И. Губерман

– Руки в гору!! Я сказал в гору!

На третьем этаже Сенатского дворца две группы мужчин наставили в коридоре друг на друга оружие. Справа столпились охранники Малиновского, защищавшие вход в бывший кабинет Хрущева. Слева вскинули автоматы сотрудники Особой службы.

Покрасневший Иванов водил дулом «АК», выцеливая главного охранника.

– Пистолеты на пол! Или мы открываем огонь!

– Открывайте! – крикнул ему в ответ грузный седоватый мужчина в офицерской форме, но без кителя, зато сразу с двумя пистолетами «ТТ» в руках. – Сами тут все ляжете!

– Емельян! – Иванов обратился к седому. – Кремль уже захвачен дивизией Дзержинского – сопротивляться бесполезно. Ни Кремлевский полк, ни сотрудники «девятки» в конфликт вмешиваться не станут и вас не поддержат.

– Откуда меня знаешь? – зло удивился охранник.

– Забыл, как вместе на Втором Украинском фронте воевали?

– Ты Иванов из СМЕРШа, – утвердительно произнес Емельян.

– Узнал? А со мной люди из Особой службы. Слышал про нас? – Генерал повернулся к Судоплатову. Тот стоял с пулеметом «ПК» в руках. – Паша, выйди вперед, покажись Емельяну.

Судоплатов сделал шаг вперед, демонстративно поднял ствол вверх, выдал короткую и оглушительную очередь в потолок. Гильзы попадали на ковровую дорожку, в коридоре едко запахло порохом.

Обе группы отшатнулись назад, но побелевшие пальцы главного охранника по-прежнему сжимали «ТТ».

– Емельян, не дури. Тут уже бронетехника, здание окружено, – продолжил увещевать Иванов. – Выгляни в окно!

Охранник сделал один шаг назад, другой. Бросил быстрый взгляд в окно, которое выходило во внутренний двор Сенатского дворца. Там и правда стояла пара бэтээров, нацелив стволы на фасад здания.

Из дверей приемной вышел, покачиваясь, Малиновский. Хмуро осмотрел коридор. Встретился взглядом с Ивановым.

– Емельян, кладите стволы, – глухо произнес министр обороны. – Мы проиграли. Говорил же я этому трусливому мудаку, что надо вводить войска в Москву! – Малиновский со всей злости ударил кулаком в дубовую панель стены.

Охранники начали осторожно опускать пистолеты на пол, сотрудники Особой службы по одному обыскивали людей из личной охраны министра, надевали на них наручники. Последним оружие сдал сам Малиновский, от которого сильно пахло водкой. Судоплатов шагнул к нему с наручниками, но Иванов отрицательно качнул головой, и тот отступил. Потом под охраной нескольких бойцов повел бывшего министра обороны в сторону лестницы.

Иванов толкнул дверь в приемную Хрущева. Тут было непривычно тихо и сумрачно. Тяжелые плотные гардины полностью закрывали окна, место секретаря пустовало.

Начальник Особой службы в окружении автоматчиков прошел в кабинет Хрущева и огляделся. Огромное помещение, размером 100 кв. метров, имело какой-то необжитой вид. Дубовые панели, все загромождено множеством сувениров, некоторые из которых были совершенно безвкусными, здесь же стояли модели спутников, самолетов, паровозов… Короче, все то, что Хрущеву в изобилии преподносили советские граждане и иностранные гости. А еще многочисленные вазы, в том числе с портретами самого Никиты. На одной из них Никита Сергеевич был изображен в форме генерал-лейтенанта.

Во главе длинного стола для совещаний расположился массивный рабочий стол хозяина кабинета. За ним сейчас, вжавшись в кресло, сидел бледный Суслов.

– Ну что, Михаил Андреевич? Испужались? – Иванов присел на краешек стола, положив автомат перед собой.

– Что теперь будет со мной? – глухо спросил главный идеолог страны, косясь на автомат Иванова.

– Это уже пленуму решать, мое дело доложить членам ЦК сложившуюся обстановку, – пожал плечами Иванов. – Пойдемте, покажем вас народу.

– Да я вовсе…

– Вот это сейчас пленуму сами и расскажете, Михаил Андреевич. А мы с генералом Мезенцевым вас поправим, если вы вдруг чего забыли.

* * *

За полчаса до этого…

– Здравствуйте, товарищи!

В Свердловский зал вошел Юрий Гагарин в сопровождении Михаила Шолохова. Оба были серьезны, словно принесли дурные вести. И зал, громко обсуждавший до этого последние новости, замолк. Первый космонавт мира прямиком направился к трибуне, но не поднялся на нее, а просто остановился в проходе у подножия сцены так, чтобы его все видели.

– Товарищи! Прошу прощения, что явился незваным гостем. Но поскольку открытие пленума все равно задерживается, я прошу несколько минут вашего внимания. Поверьте, меня на это толкнули чрезвычайные обстоятельства.

В президиуме уже сидели несколько человек – Микоян, Кириленко, Гришин, Рашидов, Ефремов, Косыгин. Но некоторые места были свободны.

– Товарищ Гагарин! – нахмурился Кириленко. – Вы нарушаете регламент пленума!

– Нарушаю, – кивнул космонавт. – Но, поверьте, у меня для этого есть веские основания.

– Да дайте уже человеку слово сказать! – возмутилась из зала Екатерина Фурцева.

Обведя взглядом притихший пленум, Гагарин, который без своей «фирменной» улыбки выглядел несколько непривычно, продолжил:

– Многие из вас, идя сегодня в Кремль, увидели студенческий митинг у его стен. Но не все знают, что толкнуло студентов МГУ на такой отчаянный шаг. Позвольте вам рассказать то, что мы с Михаилом Александровичем, – Гагарин повернулся к Шолохову, – услышали от самих студентов. Вы все знаете молодого талантливого писателя и журналиста Алексея Русина. Все, наверное, успели прочитать его роман «Город не должен умереть», а многие и видели в «Известиях» его замечательные репортажи с Олимпиады в Токио. Но не все знают, что он учится на четвертом курсе журфака Московского университета и сегодняшний митинг проводят в его защиту друзья и сокурсники. Три дня назад Русин был арестован в аэропорту Внуково прямо у трапа самолета, прилетевшего из Токио. Арестован на глазах нашей олимпийской сборной. И с тех пор о нем больше ничего неизвестно. Друзья даже не знают, жив ли он.

– Компетентные органы с этим разберутся, – попытался оборвать космонавта Рашидов. – Товарищи, давайте не будем подменять их собой…

– Не разберутся! – Из зала к трибуне вышел бледный, похудевший Аджубей. – Товарищи! Я тоже прошу вас срочно вмешаться в дело Русина. Поверьте, у меня есть серьезные основания опасаться за его жизнь. Один из моих сотрудников, журналист Герман Седов, летевший вместе с Русиным из Японии, рассказал, что Алексей заболел еще в Токио и очень плохо чувствовал себя в тот день. Но особое беспокойство вызывает тот факт, что задержанием Русина почему-то руководил генерал Захаров, который сейчас сам должен находиться под арестом по делу об организации теракта и покушении на жизнь Первого секретаря ЦК КПСС товарища Хрущева.

В зале зашумели, раздались нестройные выкрики.

– Тише, товарищи! – повысил голос Гагарин. – Алексей Иванович еще не закончил.

В президиуме обеспокоенно переглянулись Кириленко с Микояном.

– Так кто же подписал ордер на освобождение генерала? – продолжил главный редактор «Известий». – Это точно не Генеральный прокурор Руденко, я звонил Роману Андреевичу. И кто тогда дал подследственному генералу, лишенному всех постов и полномочий, право арестовывать людей? И где сейчас находятся Русин и исполняющий обязанности председателя КГБ генерал Мезенцев, предотвративший тот июльский теракт? Кто у нас в стране обнаглел настолько, что посмел арестовать генерала КГБ и к тому же члена Президиума ЦК КПСС?

Аджубей тоже обвел тяжелым взглядом зал. И члены ЦК прекрасно поняли его намек – журналист Русин фигура мелкая, но если уж арестовали всемогущего Мезенцева, то и их собственное положение настолько шатко, что не стоит и ломаного гроша. Да и сам вопрос главного редактора «Известий», в общем-то, был чисто риторическим – понятно же, что в отсутствие заболевшего Хрущева все это можно было провернуть только с согласия кого-то из верхушки КГБ, министра обороны Малиновского, и Суслова, естественно. А отсутствие двух последних в зале заседания наводило на серьезные размышления.

Воцарилась тишина. Кто-то, как Фурцева, возмущенно качал головой, но были и такие, кто отводил взгляд в сторону. Вставать на пути Суслова и становиться его следующей жертвой никто не хотел. А смелость Аджубея была скорее жестом отчаяния – понятно, что сегодня их с Фурцевой выведут из состава ЦК, и вскоре они потеряют свои посты.

– …Здравствуйте товарищи! Простите за опоздание.

В распахнутые двери вошел генерал Мезенцев с портативной рацией в руке и бодрым шагом направился к трибуне. На лице Фурцевой расцвела улыбка, когда он, проходя мимо них, пожал по очереди руки Гагарину, Шолохову и Аджубею. Взошел на трибуну, положил на нее рацию и внимательно посмотрел на президиум. Микоян и Кириленко отвели взгляды, начали перешептываться.

– Думаю, вам, товарищи, будет интересно узнать о событиях, произошедших в столице за последние пять дней…

Рассказ генерала Мезенцева о его аресте и содержании в старой казарме военной базы под охраной особо доверенных людей Малиновского поверг присутствующих в шок. Всем казалось, что времена, когда военные могли арестовать председателя КГБ, а уж тем более поднять руку на главу КПСС и правительства, безвозвратно канули в Лету.

– …Ну а о том, что произошло с Алексеем Русиным, я думаю, он вам расскажет сам, – закончил свой рассказ генерал и махнул рукой.

На пороге зала появился виновник сегодняшнего переполоха и направился к трибуне. Но, не дойдя нее, вдруг покачнулся, схватился рукой за грудь и начал медленно оседать, хватая ртом воздух. Когда он упал в проходе рядом с трибуной, все увидели на его рубашке в районе груди расползающееся пятно крови

– Убили!!! Смотрите, у него вся грудь в крови! – раздался испуганный крик Екатерины Фурцевой.

– Врача! Позовите немедленно врача!

* * *

Очнулся я оттого, что мне на лицо капало что-то. Я открыл глаза и увидел Вику. Растрепанная, заплаканная. Но такая милая и родная!

– Викуся, любимая!.. – прохрипел я.

– Боженьки! Очнулся! – Вика бросилась мне на грудь, и я застонал от боли.

– Ой! Какая же я дура. – Моя девушка отстранилась, озабоченно положила руку на лоб. – Ты весь горишь!

– Из искры возгорится пламя! – Я откашлялся, приподнялся на локте. Лежал я на кушетке в каком-то обычном чиновничьем кабинете, правда, большом. Ореховая мебель, шкафы с томами классиков…

– Где я?

– В Кремле.

– А ты как тут оказалась? – Я сел, ощупал голую грудь. Она была туго перевязана бинтами.

– Меня Гагарин провел. Его пленум к нам парламентером отправил, они хотели, чтобы мы разошлись. Но ребята твердо решили не сворачивать митинг, пока все не закончится. И тогда Степан Денисович разрешил Юре меня к тебе провести.

За дверью кабинета раздался какой-то шум, а затем громкая пулеметная очередь. Я подскочил, покачнулся. Вика подхватила меня под руку, и мы кинулись к окну. Окно выходило во внутренний дворик Сенатского дворца. Во дворике стояло несколько БТР, солдаты Северцева смотрели вверх, тихо переговариваясь. У одной из боевых машин пулемет в башне был направлен прямо на фасад здания. Ага, значит, совсем рядом идет пленум, и меня принесли сюда из Свердловского зала.

– Ужас какой, – нахмурилась Вика. – Неужели дойдет до гражданской войны?

– Не дойдет, – в кабинет в сопровождении пожилого доктора в белом халате зашел осунувшийся Мезенцев. В руках Степан Денисович нес рацию «Урал», ворот его сорочки был небрежно расстегнут.

– Все, спекся Родион! – Генерал повернулся к врачу. – Семен Семенович, что скажете по Русину? Вы его осмотрели?

– Осмотрел, – кивнул пожилой доктор. – У него странная рана на груди, из нее сочится кровь. И обширная гематома. Сделал пальпацию вокруг раны – не исключена трещина в грудине. Я наложил тугую повязку, но надо его на рентген везти.

– Собирайся, – кивнул мне Мезенцев. – Поедешь в больницу.

– Давайте в Первую градскую его отправим, – предложил врач, – я договорюсь об отдельной палате.

– На Ленинский? – спросила Вика. – А можно мне с ним?! Я его одного теперь не оставлю!

– Езжай, конечно, красавица, – устало улыбнулся генерал, – я распоряжусь.

– Степан Денисович, на два слова! – Я кивнул в сторону коридора.

Мы вышли из кабинета, я без сил прислонился к стене.

– Алексей, мне некогда! Там, на пленуме, первые секретари орут, вот-вот ситуация выйдет из-под контроля.

– Родион – это же Малиновский? Он арестован? – Я пытался собрать мысли в кучу, но получалось плохо.

– И Суслов тоже. – Мезенцев посмотрел на часы.

– И кто теперь станет Первым секретарем ЦК?

– Микоян, наверное, – пожал плечами генерал.

Этот интриган и хитрец?! Тот самый Микоян, что «счастливо» избежал расстрела по делу 26 бакинских комиссаров?? Да на нем же клейма ставить негде – непотопляемый Анастас! Такой человек скорее сам страну потопит. Продаст быстрее, чем Горбачев с Ельциным.

– Степан Денисович! Ну, нельзя Микояна делать Первым секретарем ЦК!

– Много ты понимаешь! – раздраженно ответил Мезенцев. – В ЦК большинство у секретарей обкомов. А Микоян с ними со всеми «вась-вась», уже небось раздает обещания да посулы…

– И пусть раздает. А вы сломайте ему игру!

– Да как?! Микоян – старейший член партии и ЦК, у него все нити в руках!

– Дайте пленуму другую удобную кандидатуру.

– Какую?! В ЦК интриган на интригане.

Кого же предложить? Я вижу, что Мезенцев уже совсем потерял терпение. Сейчас уйдет. Косыгина? Но «золотой пятилетки» еще не было – у Алексея Николаевича просто еще нет того авторитета экономиста мирового класса, который он заработал в «моей» истории. Мазуров? Та же история. Отличная кандидатура – воевал среди белорусских партизан, был ранен, честный и прямой человек. Но у чиновников не пройдет. Он ведь из своих, из первых секретарей обкомов, и те будут завидовать – из принципа не проголосуют.

– Товарищ Мезенцев, – из кабинета выглядывает доктор, озабоченно на меня смотрит, – Русина надо уже везти. На нем же лица нет.

За спиной доктора я вижу обеспокоенную Вику.

– Все, Русин, спускайся во двор и езжай в больницу. Я пошел.

Кого же предложить-то?! Поврежденная печать на груди отзывается сильной, пронзительной болью, я слышу где-то совсем далеко грохот Слова. Да неужели?!

– Степан Денисович! Предложите им Гагарина!! – Слово в голове отзывается космическим рокотом одобрения, печать раскалывает грудь дикой болью, и я падаю на пол. На меня вновь накатывает беспросветная чернота.

* * *

На какое-то время я зависаю в непонятной, но довольно уютной темноте. То прихожу в сознание, то теряю его, даже слышу отрывочные фразы окружающих, только глаза открыть нет сил. Судя по тряске и слабому запаху бензина, меня куда-то везут на машине. Совсем рядом тихо всхлипывает Вика, ее рука нежно гладит меня по щеке. Хочу улыбнуться ей, успокоить, что со мной уже все в порядке, но… даже пальцами не могу пошевелить, не то что губами. В какой-то момент сквозь гул мотора до меня начинает доноситься какой-то шум, как в радиоэфире, когда пытаешься настроиться на нужную волну. Мне почему-то кажется, что это со мной разговаривает Логос, только слов я никак не могу разобрать. Я напряженно вслушиваюсь, но от бесплодных попыток понять божественную речь начинает ломить виски. Быстро устаю и наконец сдаюсь, проваливаюсь в крепкий сон…

Очнулся я уже под вечер. Судя по знакомым медицинским запахам и белым стенам, снова в больнице. Правда, теперь в небольшой отдельной палате кроме меня никого нет. Осторожно приподнимаюсь на локте, чтобы оглядеться. Рана на груди отдает тупой болью, но теперь она вполне терпима, не то что днем. Только вздохнуть глубоко по-прежнему не могу. Поглядываю на грудь – тугой повязки там больше нет, а бывшая печать Люцифера прикрыта только маревой нашлепкой, закрепленной пластырем.

На тумбочке за моей спиной горит настольная лампа, очерчивая на полу ровный круг. Где-то далеко за дверью еле слышны людские голоса. Тишина и покой… И есть очень хочется. Вспоминаю, что последний раз ел еще рано утром, когда нас с Литвиновым Ася Федоровна накормила завтраком. Сколько же времени с тех пор прошло? Такое ощущение, что вечность.

Дверь в палату открывается, на пороге Вика, в белом халате и медицинской шапочке. Серьезная такая, в руках кюветка – ну, настоящий медицинский работник. На губах моих расплывается улыбка…

– Лешенька!.. Ох, наконец-то ты очнулся!

Вика бросается ко мне, обдает таким родным запахом! Я аж зажмуриваюсь от счастья. Но ненадолго. Ведь в приоткрывшемся халатике Вики видны два упругих полушария в бюстгальтере. Таких знакомых и любимых.

Вика перехватывает мою шаловливую руку, забавно хмурит брови:

– Ожил!

Я счастливо киваю. Кровь забурлила, дыхание участилось. Я и правда ожил.

– Ну что ж ты никому не сказал, что у тебя воспаление легких, а?! – строго отчитывает меня моя персональная медсестричка. – А если бы тебя сегодня не повезли на рентген? Разве можно так безалаберно относиться к своему здоровью?

Я осторожно беру Викину ладонь и подкладываю под свою щеку. Умиротворенно вздыхаю. Пусть ругается сколько захочет, все стерплю. Господи, да ради этого родного голоса я готов на любые испытания!

– Викусь, – виновато вздохнув, начинаю оправдываться, – свет ведь не без добрых людей. Меня же лечили, делали уколы, я принимал лекарства. И даже на рентген меня возили.

– Это на тот, с которого ты сбежал? – Острый ноготок упирается мне грудь. Почти рядом с повязкой.

– Ага…

На большее моего терпения не хватило, и я мягко притягиваю ее к себе, укладывая голову на подушку и вдыхая любимый запах Викиных волос.

– Соскучился, сил нет… Каждый день о тебе в Японии думал.

– И я места себе не находила. Так скучала, что считала дни, а в конце уже и часы… А когда узнала, что тебя арестовали, думала, с ума сойду. Куда бежать? Что делать?!

– И ты помчалась к Федину!..

– А куда мне еще было идти?! Кого я еще в Москве знаю? Тем более уже слухи поползли, что Хрущев при смерти, а Степан Денисович арестован. Решила – буду биться за тебя до последнего. Сяду на Лубянке перед дверью – пусть меня тоже арестовывают!

Я тихо смеюсь, уткнувшись носом в висок своей красавицы. Мой смелый, маленький мышонок. Она даже не понимает, какие силы сейчас вступили в борьбу.

– Нет, а разве ты бы за меня не вступился? – возмущенно сопит «мышонок» в ответ на мой смех.

– Викусь, я бы просто стер с земли всех твоих обидчиков. И меня бы ничего не остановило. Веришь?

– Верю…

Тонкие руки обвивают мою шею, Вика целуют меня. Внутри опять просыпается вулкан. И тут же у двери раздаются мужские голоса, подруга шустро вскакивает с кровати, на ходу поправляя свою белую, накрахмаленную шапочку и одергивая халат. А в дверь уже заходят двое врачей – пожилой мужчина и женщина средних лет. Включается верхний свет.

– Ну, как здесь наш больной, пришел в себя? А то мне уже весь телефон оборвали – из Кремля раз пять успели позвонить!

– Это Сергей Леонидович, заведующий нашим отделением общей терапии, – улыбается женщина-врач, – а я Тамара Семеновна, ваш лечащий врач.

– Алексей Русин, – представляюсь я в ответ.

– Наслышаны… Внизу целая делегация митинг устроила, требует немедленно пропустить их к вам.

– Всех сразу, что ли? – поражаюсь я нахальству друзей. – Нет, это точно лишнее!

– Вот и я им сказала, что лишнее, – смеется Тамара Семеновна, – но ведь не уходят, настырные! Что делать будем, Алексей?

– А можно только двоих пропустить?

– Двоих можно. Сейчас мы осмотром займемся, а ваша… э… невеста, – лечащий врач тепло улыбается Вике, – пока сходит за ними, да?

Моя радость кивает и тут же скрывается за дверью.

– Хорошая у вас невеста, Алексей, самоотверженная – настоящий медик! Заявила нам, что сама за вами ухаживать будет, чтобы персонал не отвлекать. Аж до главврача дошла, чтобы ей позволили здесь находиться! Ну, давайте-ка теперь послушаем вас…

Дальше меня по очереди «выстукивают» и слушают стетоскопом, подробно расспрашивают о самочувствии, рассматривают на свет рентгеновские снимки в двух проекциях. Видимо, их успели сделать, пока я был без сознания. Судя по спокойным лицам врачей, ничего экстраординарного на снимках они не видят.

– Ну-с, батенька, спешу вас «обрадовать», – добродушно улыбается Сергей Леонидович, – следующую неделю вы точно проведете в нашем отделении, а дальше будем смотреть по состоянию. Первоначальный диагноз полностью подтвердился – пневмония у вас типичная, односторонняя, очаговая. Плюс в грудине обнаружена трещина. Плюс в наличии поверхностная, неглубокая рана в области солнечного сплетения. Странная какая-то, – пожевал губами доктор, – первый раз такую вижу. Как будто с кожи что-то сорвали…

Врачи на меня выжидательно смотрят, но я благоразумно молчу. Расскажи им про Люцифера, борьбу сил света и тьмы – мигом в дурку уедешь.

– Трещина и рана большой опасности не представляют, – вздохнул Сергей Леонидович, так и не дождавшись моих комментариев. – Организм молодой – все быстро само заживет. Но, к сожалению, тугую повязку пришлось снять – при пневмонии больной должен дышать свободно, а у вас явная дыхательная недостаточность. Возможно, даже придется давать кислород. Повезло еще, что лечение было начато вовремя.

Ну… что-то подобное я и ожидал, большой новостью диагноз врачей для меня не стал. Если честно, то могло быть и хуже, особенно после моей вчерашней прогулки под дождем и по щиколотку в воде по дну коллектора. Но вот Андрея Николаевича мне поблагодарить точно стоит – если бы не его принципиальность, все могло закончиться совсем по-другому.

– И хочу сразу предупредить, Алексей: с пневмонией шутить не стоит, – строго произносит Тамара Семеновна, – вам придется пройти серьезный курс лечения. И после выписки из больницы будете наблюдаться у терапевта по месту жительства, пневмония часто дает осложнения.

Врачи, застращав меня, уходят, а в палату тут же врываются Кузнецов на пару с Коганом-младшим. В сетке у них апельсины, яблоки, лимоны и трехлитровая банка какого-то сока.

– Старик, ты как?!

Удостоверившись, что я пока еще не при смерти, друзья немного успокаиваются, рассаживаются вокруг. Потом, перебивая друг друга, с жаром начинают докладывать мне последние новости. От которых я слегка офигеваю.

Поняв, что сажать в кутузку их никто не будет, студенты совсем перестали бояться милиции. Митинг решено продлить до окончания пленума, иначе есть опасение, что партийцы по традиции все спустят на тормозах и виновные снова уйдут от ответа. Плакаты с призывами освободить меня больше не актуальны, их решено заменить на лозунги в стиле «Карателей Русина к ответу!», все остальные лозунги пока останутся на месте. Завтра у нас день рождения ВЛКСМ, и это тоже хороший повод напомнить коммунистам, что у них подрастает достойная смена. Она, вон, раздраженная и злая стоит за Кремлевской стеной.

Помитинговать у стен Кремля в свой праздник подтянутся комсомольцы из многих столичных вузов.

– Парни, вы только следите, чтобы крикунов и «борцов с режимом» не было. Обидно будет ни за что пострадать.

– Лех, не дрейфь! – смеется Димон. – Мы своих от чужих завтра сразу отличим. Девчонки красной шерсти закупили, сегодня все женское общежитие будет вечером шарфы вязать.

– И кроме метеоритов – нашей боевой дружины, от каждой группы из других вузов тоже кто-то за порядком следить будет, – добавляет Лева, – так что провокаторов мы быстро вычислим и милиции сдадим.

Я качаю головой. Надо же, боевая дружина, блин! Но с красными шарфами это они здорово придумали. Ага… Восстание красных шарфов. Как бы это все не закончилось плохо… Хрен потом народ удержишь, когда все вразнос пойдет.

– Ребят, я еще раз убедительно вас прошу – никакой политики! – Я тяжело вздыхаю, внимательно смотрю на парней. – Все строго по делу и в рамках законности.

– Мы что тебе, маленькие? – обижается Лева. – Да Ольга с Ленкой и Юлькой каждый новый лозунг по сто раз обсуждают, прежде чем на плакате написать!

– Вот и молодцы.

– А еще ребята из клуба решили завтра стихи читать. И твои, и про комсомол, и всякие патриотические…

– Тоже дело хорошее. Но громко не орите, а то за нарушение общественного порядка влетит.

Дальше нам поговорить не удалось, потому что часы посещений закончились. И санитарки начали ужин по палатам развозить. Так что Вика быстро выставила парней за дверь. Лева только успел крикнуть на прощание:

– Завтра тоже обязательно придем, жди!

* * *

Просыпаюсь от легкого поцелуя в щеку. Вика склонилась надо мной, словно и не уезжала ночевать домой. Я вчера уснул рано, так что не видел, как она уходила. Да и уходила ли вообще?

– Ты что, всю ночь просидела рядом со мной? – сонно возмущаюсь я

– Нет, просто я уже вернулась, а ночевала в общежитии.

– Но посетителей так рано не пускают?

Прислушиваюсь к себе. Вроде бы чувствую себя неплохо, сильного жара нет, кашель тоже особо не донимает.

– А мне главврач пропуск подписал! – Вика показывает мне серую картонку с затейливым автографом. Невеста улыбается, но чувствуется в ней какая-то обеспокоенность и даже тревога. И это явно не результат бессонной ночи.

Смотрю в окно – там еще даже не начало светать. Ну да… подъем в больницах ранний, «с первыми петухами». Распорядок дня и темп жизни сейчас у людей вообще другой – рано вставать, рано в кровать… Получив из любимых рук укол и таблетки, снова затихаю с градусником под мышкой. Вика тем временем убегает в сестринскую, чтобы вернуть туда кюветку с использованным шприцем. Теплый, уютный свет настольной лампы навевает мысль подремать еще немного. Но возвращается моя строгая медсестричка и развивает бурную деятельность: приоткрывает фрамугу, чтобы проветрить помещение, делает влажную уборку, разводит таблетку фурацилина в стакане теплой воды, чтобы я потом прополоскал горло. Из спортивной сумки извлекаются моя зубная щетка, тюбик болгарского «Помарина» и пластмассовая мыльница. Спортивный шерстяной костюм, нижнее белье и даже домашние тапочки. Моя хозяйственная невеста, кажется, предусмотрела все!

Как выяснилось еще вчера, санузел у меня в палате расположен прямо за дверью в небольшой прихожей. Так что ходить в общий душ и туалет мне не придется. И это очень хорошо – так я смогу сохранить хоть какую-то приватность. Иначе, зная повышенное внимание нашего народа к известным личностям, потом о моем пребывании в больнице будут слагать целые легенды. Ну, не хочу я, например, пока бриться, хожу в больнице со щетиной – почему я должен стыдиться своей небритой физиономии? Болею я или как?

По выходе из душа меня ожидают стакан сока и очищенный апельсин. Вика ловко орудует небольшим кухонным ножиком, явно принесенным из дома, мелко нарезая яблоко в большую фарфоровую чашку.

– Вот сейчас залью яблоко кипятком, потом добавлю туда дольку лимона и чайную ложку меда – получится очень полезный напиток. Нам с сестрой мама всегда так делала, когда мы болели. Но сначала анализ крови натощак сдашь.

– Викусь, ты хоть толком поспала сегодня? Смотрю, вечером еще и на Таганку заезжала?

– Успею потом выспаться, – машет рукой моя красавица, – мне сейчас главное тебя на ноги поставить. Скоро придут кровь брать на анализ, через полчаса завтрак, потом обход врача. Температура у тебя небольшая, думаю, Тамара Семеновна еще какую-нибудь физиотерапию в дополнение к уколам и таблеткам назначит.

Да уж… жена-медик это вам не фунт изюма, веселая меня семейная жизнь ожидает.

Я смотрю в лицо Вике и решительно отставляю чашку:

– Рассказывай, что случилось.

Невеста отводит глаза, но потом все-таки сквозь силу произносит:

– В общаге девчонки болтали, что Хрущев вчера вечером умер…

Я тянусь к радиоточке, щелкаю выключателем. Играет подозрительно траурная музыка. Кажется, что-то из Бетховена.

– Соседка рассказывала, – Вика взяла чашку с взваром, помешала ложкой кусочки яблока, – что парни «голоса» ночью слушали…

Черт! Неужели уже и на Запад утекло?!

– И что там говорят?

– Ничего конкретного: в Кремле обострилась борьба за власть, Хрущев умер, не приходя в сознание.

Я погружаюсь в тяжелые раздумья. Выходит, я своими действиями, можно сказать, убил «волюнтариста». Если бы не мое вмешательство в историю, Никиту мирно бы отправили на пенсию и он прожил бы еще семь долгих лет в окружении семьи и внуков. Да, его бы прослушивал комитет, сидел бы Хрущев на даче фактически под домашним арестом. Но это все лучше, чем умереть вот так, даже не попрощавшись с родными. Стоят ли быстрые перемены в судьбе страны жизни пусть и плохого ее правителя, но все же живого человека?

– О чем ты, Леша?

– Так, о своем, наболевшем. – Я даже не заметил, как произнес вслух последнюю мысль.

– Все, хватит о плохом. – Вика машет градусником. – Приступаем к лечению!

Вся первая половина дня наполнена у меня больничной суетой. Только и успеваю, что выполнять распоряжения врача. Тамара Семеновна в Вике души не чает – все ее назначения выполняются безукоризненно и в срок, пациент Русин находится под строгим и неусыпным контролем. Заметно, что моей невесте все это привычно, в больнице она чувствует себя как рыба в воде. С детства рядом с мамой-врачом, да и сама Вика медик от бога.

Днем выглянул в окно, посмотреть, как там погода, и обомлел – в парке под окнами растянут большой транспарант из белого полотнища: «Русин, выздоравливай, мы тебя ждем!» Приятно, конечно, чего уж говорить… Но перед другими пациентами все же неудобно, теперь вся больница будет знать, что здесь лежит «тот самый Русин».

А ближе к обеду ко мне пришел первый посетитель – Марк Наумович. И конечно, не с пустыми руками. Разве Мира Изольдовна могла допустить, чтобы «бедный, больной мальчик» умер с голода?

В ярком китайском термосе, укутанном в пуховый платок, мне был доставлен живительный «еврейский пенициллин» – душистый куриный бульон, сваренный из домашней курицы с различными кореньями и специями. Вика радостно расцеловала Когана в обе щеки и тут же налила мне полную чашку божественно пахнущего супа. К бульону прилагались слоеные пирожки – бурекасы. С начинкой из картофельного пюре вперемешку с грибами.

– Такая вкусная домашняя еда самого тяжелого больного на ноги поставит! – Я пытаюсь улыбаться, но Марк Наумович в ответ только тяжело вздыхает. – Так это правда? – спрашиваю, откладывая ложку. – Никита Сергеевич умер?

– Да, на пленуме вчера вечером объявили.

– Кто назначен председателем похоронной комиссии? – тут же задаю я наиважнейший вопрос

– В корень зришь, – печально кивнул Коган. – Пока никто. Рашидов предложил Микояна. Мезенцев – Гагарина.

Вот собственно и сразу все ясно. Тот, кто станет председателем похоронной комиссии, тот и возглавит потом партию и страну. Так было и так будет. Значит, борьба на пленуме сейчас в самом разгаре, медлить с назначением им нельзя – времени уже нет.

– Идея с Юрой – твоя, что ли? – в лоб интересуется Марк Наумович

Я скромно киваю, снова набрасываясь на бульон.

– Ну, ты… даешь! – Коган никак не может подобрать слова.

Марк Наумович начинает рассуждать вслух: Юра, конечно, не член ЦК, зато депутат Верховного Совета и любимец народа. А главное, фигура нейтральная, не участвовавшая в партийных дрязгах – у него хотя бы врагов нет. А Микоян, может, и мягко стелет, но у него большая оппозиция на пленуме – Фурцева, Аджубей, Косыгин, Мазуров…

– Если вы общаетесь с Алексеем Ивановичем, – подаю идею, – посоветуйте ему сразу же вытаскивать все эти подковерные договоренности на трибуну пленума. И не надо особо агитировать за Гагарина – на него работают имя и репутация честного, открытого человека. А вот на интригане Микояне пробы ставить негде – сто раз уже успел своих сторонников предать и поменять. Только на интригах и может пролезть.

– Да, открытость сейчас – наше главное оружие, – закивал Коган. – Поговорю с Аджубеем вечером. Ладно, что мы все о политике… Как твое здоровье?

Обсудив успехи моего лечения, главред переключается на журнал. Первый номер нашего «Студенческого мира» практически сверстан. Как только пленум закончится и Аджубей вернется на свое рабочее место, журнал запустят в печать. К ноябрьским он уже появится в продаже.

Коган открывает свой потертый кожаный портфель, и мы тщательно просматриваем макет. Я вношу несколько мелких поправок, но в целом мне все нравится. Номер получается классным, а в профессиональном плане еще и вполне революционным – в том смысле, что и рубрики в нем необычные, и подача материала очень живая, а уж обложка… Такая фотография советской серфингистки вызовет фурор даже на пресыщенном Западе. Теперь бы только Аджубея не сняли, а то ведь врагов у него в ЦК и без Суслова хватает.

Время утреннего посещения закончилось, всех посетителей просят на выход. Тепло прощаемся с Коганом, прошу передать огромное спасибо Мире Изольдовне за ее заботу. Марк Наумович, вспомнив что-то, хлопает себя по лбу и лезет в портфель за конвертом – в нем мое новенькое служебное удостоверение заместителя главного редактора и первая зарплата. Сердечно благодарю его – деньги сейчас очень пригодятся. Я на мели, а до абабуровской заначки еще добраться нужно. После ухода Когана пытаюсь вручить эти деньги Вике. Та отмахивается:

– Леш, я еще не потратила те, что ты мне оставлял до Японии, – потом задумчиво поправляет накрахмаленную шапочку. – Слушай, а это, правда, что Гагарин может возглавить президиум?

– Может. – Я откашливаюсь и решительно вкладываю деньги в руку невесты: – Вик, ну ведь непредвиденные траты сейчас будут!

– Отстань, у меня тоже зарплата есть.

Еле уговорил упрямицу взять хотя бы половину. Ну, какая теперь у нее зарплата, если невеста с октября перешла на полставки? А сейчас и вовсе со мной сидит – значит, на неделю заявление за свой счет успела написать. Надо что-то делать с этой не в меру самостоятельной девушкой… Впереди первая сессия – как она собирается ее сдавать, одновременно работая?

После обеда в палату неожиданно заходят Иванов в компании Измайлова. Да уж… вот это тандем нарисовался!

Вика тревожно смотрит на обоих, но успокаивается, когда они, подмигнув мне, начинают выгружать на тумбочки апельсины и яблоки. Весело им! Значит, не все так плохо.

– Пойду помою. – Подруга, забрав фрукты, исчезает из палаты, плотно прикрыв за собой дверь. А представители конкурирующих спецслужб рассаживаются на стулья у кровати.

– Ну как поживаешь, Алексей? – первым начинает разговор Иванов.

– Да хоть сейчас в бой. – Я лезу под матрас и достаю свой «ТТ», с которым я вышел из офиса Особой службы.

– Выпороть бы тебя, Лешка, за самодеятельность! – Иванов решительно забирает пистолет, прячет себе за пояс. – Я тебе что сказал? Сидеть тихо на базе! А ты что устроил? Знаешь сколько народу уже собралось у Кутафьей башни?!

– Да они и так собирались бы! – не очень натурально возмутился я. – Я просто направил все в правильное русло.

– Какое русло правильное, – вздохнул Измайлов, снимая очки, – еще не известно. Станет ясно через пару дней. Кстати, Алексей, позвольте принести вам официальные извинения за причиненные неудобства. Вот документ, подтверждающий, что у КГБ к вам претензий больше нет.

Мне протягивают какой-то официальный бланк с печатью. Я, улыбаясь, кладу его на тумбочку.

– Большое человеческое спасибо! – ерничаю я. – Какая радость знать, что КГБ я ничего не должен.

Измайлов передает мне также рентгеновский снимок и выписку из медицинской карты. Это уже явно Андрей Николаевич постарался. Прошу передать ему большущее спасибо. Мужчины начинают прощаться. Вот так быстро? Я внимательно смотрю на Иванова. Тот едва заметно качает головой – не сейчас…

– Передавайте мой пламенный привет лейтенанту Москвину, Юрий Борисович.

– Боюсь, Алексей, я не смогу этого сделать. Сегодняшним приказом Москвин переведен на новое место службы.

– Да вы что?! А далеко ли, если не секрет?

– На Камчатку.

– Да уж… – зависаю я от таких новостей. И надо бы заслать поганца подальше, да уже некуда. Дальше только Аляска. Но заслужил лейтенант свою ссылку, тут уж ничего не попишешь – А что генерал Бобоков?

– Отстранен от службы, – скупо роняет Измайлов, потом добавляет: – Начато внутреннее расследование.

Скор на расправу Степан Денисович. Молодец, так с этими заговорщиками и надо! Один раз пожалел, не додавил гадючник, теперь пришлось возвращаться к этому. Надеюсь, что впредь таких рецидивов больше не будет. Хотя… борьба добра со злом – процесс вечный.

После ухода Измайлова с Ивановым спать не хотелось, поэтому решил внимательно просмотреть все принесенные Коганом-старшим газеты. В «Правде» лишь традиционная фотография из Свердловского зала, на которой ничего не разобрать, и небольшая передовица про пленум. Товарищ Сатюков явно осторожничает, решил отделаться общими словами и привычными штампами. О митинге студентов у стен Кремля – ни слова, как будто и нет его. Ниже дано официальное заявление правительства о состоянии здоровья тов. Хрущева. Правда, от вчерашнего числа.

Сообщается, что Первый секретарь ЦК перенес инсульт, для непонятливых добавлено – кровоизлияние в мозг – и сейчас он находится под неусыпным контролем врачей, которые делают все возможное, но прогнозы даются неутешительные. Кажется, народ заранее готовят к худшему сценарию.

Зато Аджубей сразу пошел ва-банк. «Известия» сообщают, что на пленуме в Кремле развернулась острая, конструктивная дискуссия между членами ЦК о путях дальнейшего развития страны и партийного строительства. Один перечень фамилий выступивших вчера партийцев занимает пару абзацев. Но какой-то конкретики тоже мало. Видимо, члены ЦК такого друг другу наговорили с трибуны, что даже Алексей Иванович не решился это напечатать. На фото крупным планом Косыгин, выступающий с трибуны, но по его спокойному лицу трудно что-либо понять. И лиц членов президиума за его спиной практически не видно, поди догадайся, кто там сейчас сидит.

В самом низу первой страницы небольшая статья о митинге московских студентов. Ага… оказывается, он прошел «в поддержку пленума»! Ну-ну… Есть даже две небольшие фотографии – на одной студенты с транспарантами с самыми безобидными лозунгами. На второй группа людей, оживленно беседующих со студентами, – Шолохов, Гагарин и пожилой ветеран. Все выглядит довольно безобидно… Ладно, для начала и это уже неплохо, «Известия» хотя бы митинг не замалчивают.

Сразу после тихого часа ко мне началось настоящее паломничество. Сначала пришла Ася Федоровна. Принесла мои джинсы с водолазкой, чистые и выглаженные (!). Наконец-то познакомил их с Викой, рассказал, что именно Ася Федоровна приютила меня сегодня ночью. Где – не уточнял. Женщины явно понравились друг другу, но Ася пробыла у меня совсем недолго, удостоверилась, что я в надежных руках, и, сославшись на неотложные дела, ушла. Понятно, что сейчас в офисе остро требуется ее присутствие: кто-то же должен помогать Иванову координировать работу Особой службы в такое неспокойное время. Попросил ее узнать судьбу моего багажа. Намекнул, что там вещи, интересующие Георгия Ивановича.

Следующим появился Федин. Приход Константина Александровича вызвал целый переполох в отделении. Пока он сидел у меня, в палату только ленивый не заглянул в надежде увидеть живого классика. Федин смог мне рассказать только то, что узнал от Шолохова – на пленуме настоящая свара. Стоило всем услышать об отставке Суслова, как первые секретари целый бунт подняли, требуя от президиума навести порядок в партии и Комитете – боятся, что теперь их возьмут под контроль. Хрущев ведь успел отменить запрет на прослушку, только трогать кого-то побоялся. Зато, судя по всему, у Мезенцева теперь целый вагон компромата на всех членов ЦК. А «красные директора» в ответ потребовали запретить обкомам и горкомам вмешиваться в производственные вопросы. Косыгин всех еле успокоил.

Из всего конструктива, что удалось вчера добиться на пленуме, – это единогласное голосование за предложение разделить посты Председателя Совета Министров и Первого секретаря ЦК. Косыгина дружно выдвинули на пост главы Совмина, даже воздержавшихся не было. Но в прессе сообщат об этом только завтра, вместе с рядом других решений, потому что все организационные вопросы типа выборов нового президиума, Оргбюро ЦК, секретариата и Комиссии партийного контроля было решено из-за смерти Хрущева перенести на следующий день. Так что первый день пленума прошел довольно сумбурно. На прощание Константин Александрович обещал завтра подъехать к Кремлю, чтобы поддержать ребят на митинге.

Ну а ближе к шести в палату завалились мои друзья, и небольшое помещение сразу наполнилось гомоном.

– Привет симулянтам и тунеядцам! – шутливо приветствует меня Юлька.

– Но-но, попрошу без инсинуаций! У меня история болезни есть! – так же шутливо огрызаюсь я. – Даже две! И куча рентгеновских снимков.

– Фальшивки! Судя по твоему бодрому цветущему виду, ты здоров. Значит, просто скрываешься здесь от обеспокоенной комсомольской общественности и нещадно эксплуатируешь будущую жену.

– Ишь ты как заговорила, уволю! – грожу я Юльке кулаком.

– Попробуй! Я, между прочим, теперь ответственный редактор молодежного журнала, и у меня удостоверение есть. А тебе и предъявить нечего, кроме пропуска в Радиокомитет!

Я тянусь за конвертом и достаю свое удостоверение. На это Занозе возразить уже нечего, и она шутливо поднимает руки вверх. Вот то-то же.

– Отец приходил? – догадывается Левка, принюхиваясь к знакомому запаху еды в палате.

– Ага. Принес обалденные пирожки от Миры Изольдовны, сейчас угощу вас, а то небось голодные как бобики.

– Это они-то голодные?! – ехидно усмехается Юлька. – Да эти проглоты целый день что-то жуют. Их тетки из нашей библиотеки закормили. То чай с булками, то бутербродов им принесут. Я тетушек спрашиваю: «А вы не боитесь, что вас уволят?» А они мне: «Эх, милая, мы-то свое уже отбоялись! Дальше пенсии не сошлют». Потом кто-то из девчонок сгонял на Горького и притащил несколько пакетов пирожков с повидлом. Так что голод парням не грозил!

Может, и не грозил, но пирожки они быстро расхватали. Молодые организмы постоянно требуют еды. Юлька и сама не утерпела, увидев, как парни трескают бурекасы.

– Сегодня вообще народа много было, – заглотнув пару пирожков, переходит на серьезный тон Лева, – и приключений тоже хватало.

– Точно, – смеется Димон. – Утром приходим, а вся площадь оцеплена милицией. И мы такие красивые, все в красных шарфах, впереди транспаранты «С днем рождения, Ленинский комсомол!», «ВЛКСМ – главная опора КПСС». Стоим с милицией смотрим друг на друга. А народ все прибывает и прибывает, уже из метро выйти невозможно – и все мы как один в красных шарфах! Полковник мялся-мялся, побежал на пост звонить начальству. Ну, ему, видимо, там команду и дали: пропустить, митингу не препятствовать. А для прохода в Кремль они снова живой коридор выставили.

– Но митинг отличным получился! – мечтательно вздыхает Юлька. – Сначала мы просто стояли, к нам даже несколько участников пленума подходили, расспрашивали, чего мы добиваемся. А потом ребята из клуба стихи читать начали. И твои читали, и свои, и чужие. А к обеду Евтушенко с Рождественским приехали. Тоже стихи читали, пока не стемнело. Олька Пылесос чуть от счастья не умерла, когда ее Женя с Робертом познакомил. А студенты после занятий все приезжали и приезжали со всей Москвы…

– Боюсь, завтра этой площади мало уже будет, – потирает лоб Лева. – Андрей нам говорит: завязывайте, а как ты народ остановишь? Попросили, конечно, ребят, чтобы младшие курсы их вузов на митинг не приезжали, но разве тех удержишь?

– Не остановишь! – машет рукой Димон. – Еще и несколько ветеранов к обеду подтянулись. Давайте, говорят, нам плакаты про военных преступников. Мы поближе к Кремлю встанем, чтобы нас лучше было видно, а вы здесь пока свои стихи читайте.

– А провокаторы были?

– Да, даже и не знаю за кого этих дураков считать, – чешет в затылке Кузнец, – два парня, по виду из рабочих, притащили водку, начали всем предлагать выпить за день рождения ВЛКСМ. Но у нас с порядком строго, чуть что – наши дружинники сразу просят предъявить студенческий билет, а нет его – до свидания! Так что и этих они сдали милиции, пусть сами разбираются…

За дверью раздается шум голосов, как будто все люди в отделении разом заговорили. Вика выглянула за дверь, узнать что случилось, и вскоре вернулась с растерянным лицом

– Ребята… там по радио сейчас передали – Хрущев умер.

Ну вот… Теперь уже официально.

* * *

Получив вечерний укол после ужина и отправив Вику домой отсыпаться, я долго лежу при свете настольной лампы, уставившись в потолок. Никак не могу заснуть. В голове роятся мысли. Думаю о Хрущеве, которого мне искренне жаль, о милой Нине Петровне и об их семье. Размышляю о завтрашнем, завершающем дне пленума – удастся ли Степану Денисовичу и его сторонникам продавить назначение Гагарина генсеком? Еще неплохо было бы узнать, чем сегодняшнее заседание закончилось. Да и закончилось ли оно?.. Время только около десяти вечера, члены ЦК вполне еще могут быть в Кремле. Торг – дело непростое и долгое, биться за посты партийцы будут не на жизнь, а на смерть. Возможно, всю ночь.

Эх, как же не вовремя у меня пропало Слово! Прорыв в Кремле, попытка установить контакт в машине скорой помощи, а после потери сознания снова тишина. Так надо понимать, что и в «иных» сферах решающего перевеса сил пока нет. Но ведь печать-то сорвана? Пусть я не могу пока «достучаться до небес», но к своей собственной памяти расширенный доступ у меня хотя бы должен был восстановиться?!

Захваченный жизненно важной идеей, я делаю несколько глубоких вздохов, чтобы успокоиться и прийти в уравновешенное состояние. Прикрываю глаза и настраиваюсь. Господи, как давно я не делал проколов в памяти!.. Когда же это было в последний раз? Наверное, еще в Японии, после конфликта с американскими пловцами. Но сейчас начать лучше с чего-то легкого, но вот что конкретно мне поискать в памяти – может стихи, которые я знал когда-то давно?.. Вот, например эти:

…Покроется небо пылинками звезд,
и выгнутся ветки упруго.
Тебя я услышу за тысячу верст.
Мы – эхо, мы – эхо,
Мы – долгое эхо друг друга…

«Эхо любви» – Роберт Рождественский. Вспоминаю слова, тут же детали стихотворения. Когда написано? В 1973 году. Погружение в собственные закрома памяти прошло так легко, что я сначала даже не поверил. Но… ведь я не помнил этих стихов еще недавно? И уж тем более забыл, когда они были написаны! Рукой непроизвольно коснулся носа… крови не было. Не теряя времени, схватил карандаш, оставленный Викой, и поскорее начал записывать слова прямо на газете. Пришлось писать мелким почерком по всей кромке страницы. Еле уместил.

Я перевел дыхание и отложил исписанную газету. Приготовился еще раз проколоть память. Теперь нужно что-то посложнее попробовать. Кем, например, можно заменить Малиновского на посту министра обороны, кто сейчас его первый зам? Начальник Генштаба маршал Бирюзов, кажется? Делаю прокол… но оказывается, он погиб совсем недавно – 19 октября, пока я был на Олимпиаде в Японии. Авиакатастрофа в Югославии. Какая горькая потеря… отличный был бы министр. Так, кто еще у нас сейчас в замах у Малиновского? Снова легкий прокол – маршал Гречко. Главнокомандующий Объединенными Вооруженными силами Варшавского договора. Ага… И организатор ввода советских войск в Чехословакию в 1968 году. А еще он начал призыв на срочную службу лиц с уголовным прошлым, из-за чего потом в армии расцвела пышным цветом «дедовщина». Нет уж, не надо нам таких министров… Это тот же Суслов, только в военном мундире, такой же черствый сухарь.

Что радует, и этот прокол дался мне легко и бескровно. Я даже вздохнул от облегчения. Мой доступ к глубинам собственной памяти точно восстановился. И за то спасибо. Иначе с писательской деятельностью пришлось бы завязывать, и долго потом объяснять Федину, куда пропал мой «талант». Ладно… значит, еще поборемся. Продолжу теперь завтра, а на сегодня хватит.

С этой мыслью я тушу свет и, окончательно успокоившись, закрываю глаза.

Глава 6

И думал я, пока дремал,
что зря меня забота точит:
мир так велик, а я так мал,
и мир пускай живет как хочет.
И. Губерман

Утром Москва просыпается в трауре. По радио передают биографию Хрущева, дикторы рассказывают о его достижениях на посту главы государства. «Верный сын партии и народа». Газеты тоже вышли с некрологами и портретами на полстраницы. Даже в нашей больнице в холле выставлен траурный портрет Хрущева, перед которым стоят живые цветы. Врачи Никиту Сергеевича жалеют. Новочеркасск, звезда Нассеру, ядерные ракеты на Кубе, кукуруза – не, не слышали… Все его грехи разом забыты. Вот такой у нас сердобольный народ. Теперь все только и говорят о том, какой он был простой, веселый и человечный. И конечно, люди очень переживают: что же теперь будет со страной? Все теряются в догадках, кто станет новым первым секретарем. Слухи в Москве ходят самые невероятные.

Все это мне пересказывает Вика, придя утром в больницу. А у нас в отделении в каждой палате на полную громкость работает радио – все ждут новостей и боятся пропустить сообщение об итогах пленума. Лица и у пациентов, и у медперсонала встревоженные. Я и сам в раздрае, хочется уже какой-то определенности. Асе, что ли, позвонить, может, она уже что-то знает? Но по телефону ведь о многом не спросишь.

Отвлекшись от своих мыслей, замечаю, что моя красавица снова чем-то смущена – то и дело нервно поправляет прядь, выбившуюся из-под шапочки. Наконец она решается:

– Леш, вчера мама до меня дозвонилась… Они с отцом и сестрой хотят на ноябрьские праздники приехать в Москву, чтобы познакомиться с тобой. Мы же вроде собирались сами в Воронеж, но куда ж теперь тебе ехать.

– Хорошо. Познакомимся наконец с будущими родственниками.

Стараюсь, чтобы мой голос звучал бодро, но на самом деле никакого оптимизма я не испытываю. Знакомство с родственниками будущей жены – то еще испытание для любого нормального мужика. Не то чтобы я их заранее не люблю, но как пожившего человека меня напрягает сам факт, что рядом существуют люди, искренне считающие, что имеют моральное право вмешиваться в мою семейную жизнь. Одна радость – живет Викина семья далеко, а значит, видеться мы будем нечасто. Надеюсь.

– Я зря согласилась? – расстроенно спрашивает Вика. – Ты еще… не готов?

– Ну, что ты! – спешу я ее успокоить, заключая в объятия. – Просто немного не ко времени, сама знаешь, что сейчас творится в Москве.

– Два выходных дня на эти ноябрьские праздники получилось, вот они и решили сейчас выбраться. До Нового года у них вряд ли получится.

– Прекрасно! Очень разумное решение. Теперь главное, чтобы меня выписали к празднику, а то как-то неудобно будет принимать их в больнице.

Целую Вику в висок, и она вроде успокаивается. Вздохнув, кладет голову мне на плечо.

Ладно, ради любимой невесты я готов многое вытерпеть, даже ее родственников. Конечно, правильнее было бы съездить самим в Воронеж, но сейчас мне точно не до этого.

– А где они остановятся?

– У отца фронтовой друг в Москве живет. Ну, на Таганке их троих даже положить некуда.

Некуда. Да, честно говоря, и неправильно это – приглашать пожить Викиных родственников в служебную комитетовскую квартиру. Может, Степан Денисович и промолчит, но…

– Нет, Вик. Это нехорошо. Зачем им стеснять чужих людей? Давай лучше забронируем им номер в гостинице и оплатим его. Так будет правильнее.

– Ой, Леш, это же дорого! – распахивает глаза моя бережливая невеста.

– Не дороже денег. И подумай, наверное, еще подарки им нужно купить? Ну… в честь знакомства, как это принято. Они ведь тоже не с пустыми руками приедут.

Вика смущенно кивает, а я, пользуясь моментом, тут же вручаю ей на расходы оставшуюся половину своей зарплаты, принесенной Коганом-старшим. А это больше ста рублей! На следующей неделе в универе стипендия, а там аж за два месяца накопилось. Да, еще и в Особой службе меня зарплата ждет – выкрутимся.

– Викуль, ты бы мне про свою семью рассказала что-нибудь, а то ведь я даже их имен не знаю.

– Ну… маму мою зовут Елена Семеновна, отца Тихон Федорович, сестру Ирина.

– Подожди… а почему тогда ты у меня Виктория Сергеевна?

– А Тихон Федорович на самом деле мой отчим. – Невеста смущенно разглаживает пододеяльник. – Просто я еще маленькая была, когда они с мамой поженились, вот и привыкла с самого детства звать его папой. Настоящий мой отец на войне погиб, как и твой.

Что ж, вполне обычная послевоенная история. При других обстоятельствах и я бы мог называть Мезенцева отцом. Но не сложилось.

– Но ты не думай, с отчимом мне повезло! – заверяет меня Вика. – Он хоть и строгий у нас, но никогда между нами с сестрой разницы не делал. Ей даже больше всегда попадало потому, что характер у нее такой же взрывной, как и у отца. А я вся в маму, покладистая.

– Да ты у меня вообще золото! А какая разница в возрасте у вас с сестрой?

– Три года. Ей в мае восемнадцать будет, она у нас школу оканчивает.

Вика еще что-то рассказывает мне, но в дверь осторожно стучат, и на пороге я вижу своих гнесинских «соловьев», которые теперь гордо именуются «Машиной времени».

– А вы здесь какими судьбами? – удивляюсь я, пожимая ребятам руки.

– Да вся Москва уже знает про митинг эмгэушников в твою защиту! – улыбаются «машинисты». – Мы были там вчера, нам Кузнецов объяснил, где тебя искать. Кстати, сейчас снова к Кремлю поедем.

– Так меня вроде как уже освободили, – усмехаюсь я, – не поздно защищать?

– Ну и что?! – возмущается саксофонист Федор. – Поддержать брата-студента никогда не поздно.

Понятно. Этим лишь бы помитинговать… Нашли себе развлечение.

Знакомлю их с Викой, представляю ее как свою невесту и музу по совместительству. Муза смущенно краснеет, парни незаметно показывают мне большие пальцы за ее спиной. А то я сам не знаю!

– Вы вот что, парни: как к Манежу подойдете, сразу доложитесь ребятам-дружинникам, кто вы и откуда, узнаете их по красным шарфам. И не забывайте, что в стране объявлен траур, никакой веселухи, пожалуйста.

– Что, совсем не петь? – расстроился Николай. – А мы гитару с собой взяли…

– Патриотическое и военное – можно. Но тихо, не горлопанить.

– Ладно, – соглашаются машинисты, – поняли. Расскажи лучше, как в Японию съездил?

– Плодотворно. Привез вам из Японии свежие диски, включая обещанную «Хали-гали». Выйду из больницы – будем новые песни учить.

Глаза у «машинистов» мгновенно загорелись нездоровым блеском. И чувствую, не уйдут они теперь, пока хоть одну новую песню с меня не стрясут. Придется кинуть им пару хитов, засвеченных мною среди олимпийцев, пусть ребятки делом займутся. Безделье плохо влияет на неокрепшие умы.

– Так, орлы. Все слышали хит японских сестричек Пинац «Каникулы любви»? – «Машинисты» заинтригованно кивают. – Вот вам для начала русский текст на их музыку, записывайте.

Федор с готовностью достает из сумки общую тетрадь для конспектов и ручку. Я начинаю постукивать по столешнице ладонью, задавая ритм, и тихо, вполголоса напеваю:

У моря, у синего моря
Со мною ты, рядом со мною,
И солнце светит лишь для нас с тобой,
Целый день шумит прибой…

– Ой, это же прямо про наши летние каникулы! – пораженно шепчет Вика. – Когда ты успел стихи написать?

– В Японии, – я отвожу глаза и чувствую как слегка краснею, – там эти «Каникулы…» из каждого окна звучат. Так, и еще одна песня будет про летний отдых. Федь, дописал?

Саксофонист кивает и переворачивает страницу. Поехали.

…Hа недельку, до второго,
Я уеду в Комарово
Поглядеть отвыкшим глазом
Hа балтийскую волну…

– Слушай, слова какие легкие, прямо с первого раза запоминаются!

– Только прошу сегодня у Кремля это не петь. Проявите уважение к умершему человеку. Успеете еще.

– А ребятам в Гнесинке можно?

– Ребятам можно. Все, бегите. А то митинг без вас закончится.

Выпроводив счастливых «машинистов», устало откидываюсь на подушку. Нет, петь мне еще точно рано, даже вполголоса. Дыхалка сбивается.

– Ой, Леш, а это что? – Вика держит в руках вчерашнюю газету, исписанную перед сном моими каракулями. Крутит ее и так, и эдак, пытаясь найти начало.

– Стихи ночью написал. Называется «Эхо любви».

– Это… про меня? – восхищенно выдыхает Вика, быстро читая строчки вслух. В карих глазах стоят слезы. – Ты правда меня так любишь?

Скромно киваю. Да, люблю. Эти стихи и про Вику, потому что я подпишусь под каждым словом этого стихотворения Рождественского. И прозвучит оно на девять лет раньше срока. Прости, Роберт.

Невеста бросает газету на столик, кидается мне на шею. И тут же награждает порцией поцелуев. Некоторые становятся ну о‑очень жаркими!

И тут нас снова прерывают. В коридоре поднимается шум, потом раздается уверенный стук в дверь. У меня невольно закрадывается мысль – неужели Мезенцев с новостями? Но в дверях вижу всего лишь своего довольного отца:

– Можно? Привет, Алексей!

– Денис Андреевич, а вы откуда узнали, что я в больнице?!

– А у нас у одного сотрудника сын учится в МГУ, только на юридическом, он и рассказал. Но я не один, гостя вот к тебе привел.

Вслед за отцом в палату входит… Эдуард Стрельцов. Подтянутый, в хорошем отечественном костюме. Вот так сюрприз! Отец знакомит нас, передает мне привет от всех сотрудников ЗИЛа. Стрельцов смущенно вручает трехлитровую банку меда. От неожиданности я чуть не роняю ее – тяжеленная, собака!

– Мед из самой Башкирии! Самый лечебный, самый полезный.

– Спасибо!

– Тебе спасибо, Алексей, за то, что поучаствовал в судьбе Эдуарда, – подмигивает мне отец. – Он теперь снова в «Торпедо». В новом сезоне наколотит спартачам и армейцам…

Мы улыбаемся, в палату заглядывают заинтересованные лица врачей и медсестер. Стрельцова знает вся страна.

– Я очень рад за вас, Эдуард.

Вот даже не знаю, что мне еще сказать футболисту. Нет моей особой заслуги в том, что он вернулся в строй и занял свое место в первом дивизионе. Ну, передал я письмо зиловцев Хрущеву, так ведь он им тоже был должен за июльский митинг в свою поддержку. Даже неловко как-то, стоим теперь оба смущенные. Но отец молодец – тут же начал рассказывать мне про дела их КБ.

Сноуборд они уже мне смастерили, а сейчас доделывают экспериментальную партию досок для серфинга. Начальство завода даже задумалось о том, чтобы наладить их малосерийное производство, план-то по товарам народного потребления никто заводу не отменял. Написали недавно запрос в министерство, ждут теперь решения. Отец, показывая пальцем вверх, опять просит меня поддержать инициативу завода.

Ага… Значит, нужно еще одно официальное письмо. И я даже знаю, кто его мне может подписать.

Мы еще немного болтаем ни о чем, я расспрашиваю о семье, об успехах в школе себя, молодого. Учебный год уже начался – отец хвастается пятерками сына. Да… не припомню, чтобы в 64 году у меня были хорошие отметки. Ну хоть что-то в этой реальности к лучшему поменялось.

Толком договорить мы не успеваем, в дверях еще один посетитель нарисовался – Герман Седов. Нет, у меня здесь сегодня просто аншлаг! Отец со Стрельцовым понимающе улыбаются и начинают прощаться. А за дверью Эдуарда уже поджидает толпа поклонников из числа медперсонала и пациентов, слышу их восторженные возгласы и просьбы дать автограф. Герман провожает футболиста ошарашенным взглядом:

– Это ведь Стрельцов?! С ума сойти! Ты слышал, что он недавно в «Торпедо» вернулся?

– Слышал, конечно…

– «Кукурузник» напоследок доброе дело сделал.

Я согласно киваю, но никак не комментирую. Не хочу афишировать свое участие в этом деле. Герман вдруг неожиданно делает виноватое лицо.

– Лех, ты прости, что про митинг только такая куцая заметка получилась. Мы просто боялись как бы тебе и ребятам не навредить. И Алексей Иванович лично распорядился, чтобы материал нейтрального характера был. Неизвестно еще, как там – журналист смотрит в потолок, – все обернется.

– Герман, тебе не за что извиняться! – Я чищу апельсин, подвигаю коллеге несколько долек.

– Передай известинцам спасибо за поддержку, другие газеты вообще не рискнули про митинг написать. И отдельное тебе спасибо за то, что рассказал всем про мой арест в аэропорту. Если бы не ты, про него вообще бы никто не узнал.

– Да ладно… – смущается Седов, – какая в этом смелость? А вот друзья твои – настоящие герои! Надо же такое придумать – перед Кремлем встать да еще с такими правильными лозунгами! У нас вся редакция угорала, рассматривая фотографии.

– Напечатаешь потом для меня фотки?

– Хочешь для истории оставить?

– Хочу. Но ты мне лучше расскажи: что там сейчас за Кремлевской стеной происходит?

Герман сразу подобрался, улыбка сошла с лица:

– Судя по тому, что утечек практически нет, бьются они там не на жизнь, а на смерть. Вчера, говорят, чуть ли не до полуночи заседали.

– А что Аджубей?

– Утром сегодня Алесей Иванович в редакцию звонил, голос усталый, но настроение боевое. Злой, говорят, как сто чертей! А когда наш Аджубей сильно гневается, с ним лучше не связываться – танком пройдется, костей потом не соберешь.

Прямо как тесть его покойный… Эх, только бы он второй инфаркт не заработал на этом пленуме!

– И знаешь, что странно? – Седов трет подбородок, рассеянно смотрит в окно. – Ходят упорные слухи, что Козлов вчера письмо на пленум прислал с предложением включить Гагарина в состав ЦК. А он хоть в последнее время и не вылезает из больницы, авторитет в партии у него еще о‑го-го! До болезни Козлова Хрущев ведь его на свое место прочил, и к тому времени он уже все к своим рукам прибрал: и военную промышленность, и КГБ, и Вооруженные силы, не говоря уже о кадрах, – считай, вторым человеком в стране был после покойного Никиты. И Козлов до сих пор главный враг Микояна, с которым они терпеть друг друга не могут. Так вот скажи мне – с чего вдруг такая внезапная поддержка Гагарина? Нет, конечно, он хорошо Юрия знает, как-никак сам отвечал за программу первого полета человека в космос и даже Героя Соцтруда за это получил, но странно все как-то…

Герман, задумавшись, замолкает, а я мысленно потираю руки. Та-ак… Вот и тяжелая артиллерия в ход пошла! Нет, это даже ракетные войска скорее, если Мезенцев больного Козлова умудрился задействовать в своей борьбе против Анастаса Микояна. Или это уже Екатерина Фурцева так расстаралась? Отношения-то со сватом у нее всегда были отличные.

После ухода Седова, который куда-то сильно торопился, долго стою у окна, переваривая обнадеживающую новость. По радио непрерывным потоком идет классическая музыка с минорно-траурным оттенком. Ну, только что «Лебединого озера» не хватает. Уж лучше бы про пленум народу что-нибудь новое сообщили. Пойду-ка Асе позвоню, может, она чего скажет.

Выглядываю в коридор – вижу, как пациенты всем отделением обступили Стрельцова. Ох, нескоро еще ему удастся вырваться от своих поклонников! Ну, и хорошо. Пусть знает, что любовь народная не угасла, в отличие от любви властей. Пока все заняты звездой советского футбола, быстро дохожу до кабинета завотделением и стучусь в дверь. Сергей Леонидович сидит за рабочим столом, увидев меня, отрывается от чьей-то истории болезни.

– А, Алексей! Проходите. Что же вы, голубчик, парализовали мне работу всего отделения? – добродушно улыбается доктор. – Вчера Константин Федин был, сегодня Стрельцов, а кто завтра придет?

– Даже не знаю что сказать. Может, Гагарин? – поддерживаю я шутку врача. А чем черт не шутит? Может, еще и заглянет.

– Ну, тогда уже во всей больнице работа встанет! А вы что-то хотели, Алексей?

– Сделать пару звонков, если можно. Внизу есть телефон-автомат, но…

– Никаких прогулок, из отделения ни шагу! – строго обрывает меня доктор. – Там кругом сквозняки, только осложнений нам сейчас и не хватает. Тамара Семеновна утром хвалила вас как образцового пациента, а вы решили все ее лечение насмарку пустить? Нет уж, садитесь и звоните отсюда сколько вам нужно. А я пока пойду разгоню пациентов по палатам, иначе они бедного Стрельцова до самого вечера не отпустят.

Благодарно киваю Сергею Леонидовичу и подтягиваю к себе телефон. Первым делом звоню Асе. Но новостей у нее тоже нет. Иванов заезжал, завез обратно «боевиков» во главе с Судоплатовым, забрал какие-то документы и снова уехал в Кремль. Ага… дела-то налаживаются! Забрал Иван Георгиевич наверняка какой-нибудь компромат. А боевики не нужны, ибо все вырулило обратно в политическое русло. Попугали пленум Судоплатовым с пулеметом, теперь какую-нибудь морковку покажут. Ну и «кнут» Микояну. В специальной папочке на завязочках.

Размышляя обо всей этой кухне, на автомате прошу Асю забронировать номер в хорошей гостинице на предстоящие праздники на семью Селезневых.

– «Пекин» подойдет? – интересуется Ася.

– Вполне.

– Лешенька, за свой багаж не переживай, вчера доставили, все в целости и сохранности. Вещи ждут тебя в твоем кабинете.

Благодарю ее за заботу и хорошую новость, прощаюсь. Отлично! Будем надеяться, что комитетчики не сильно порылись в моих вещах и ничего не тронули. Главное, конечно, чтобы батарейки-контейнеры не повредили, остальное-то бог с ним – дело наживное. После Аси звоню своей соседке Ольге Мироновне узнать, как там ремонт в квартире продвигается. Добрая женщина сообщает, что за рабочими она лично присматривает и Никанор Алексеевич частенько к ним заглядывает, проверяет качество работы. Он, кстати, и сейчас там – за стеной слышен его голос.

– Ольга Мироновна, они не сильно шумят? – беспокоюсь я. – В коридоре грязь не развезли?

– Да что ты, Леша! Все хорошо. Штукатурщицы были молодые, уважительные, за собой сами все убирали. Да и Марина Сергеевна часто на наш этаж техничку присылала, чтобы общий коридор протереть. Сейчас у тебя электрик работает, шумит немного, но терпимо. Никто из соседей пока не жалуется. До праздников обещал управиться. Я сейчас Алексеича позову к телефону, пусть он лучше сам тебе расскажет, как ремонт идет.

Пока соседка ходит за техником-смотрителем, я вспоминаю, каких ему заданий надавал. В сейфе на работе ведь даже список остался. Но Алексеич, оказывается, и без меня все прекрасно помнит, не смотри что уже в возрасте дядька.

– У нас все идет по плану! – бодро докладывает он. – Все стены девчонки идеально выровняли, дверные коробки в комнатах столяры сняли, оконные рамы от краски зачистили. Электрик проводку тоже уже переделал, сейчас розетки и выключатели переносит на новое место, как вы и велели. Чудно, конечно, что выключатели теперь так низко от пола, но хозяин – барин, вам там жить.

– Никанор Алексеевич, а денег-то хватило? – беспокоюсь я.

– Хватило, еще осталось немного. Марина Сергеевна спрашивала: плиту вам заменить на новую, более современную? Но только заплатить придется.

– Конечно, меняйте! Я уже в Москве, но приболел тут немного, а после праздников обязательно появлюсь в домоуправлении и все оплачу. И еще, Алексеич, мне бы краснодеревщика хорошего, нет у вас никого на примете?

– Поищем. Знакомые-то есть, но вам же самого лучшего нужно! – посмеивается дядька.

– Желательно. А как Витек там? – интересуюсь я поведением скандального соседа-«захватчика». – Не бузит больше?

– Присмирел. Не видно и не слышно его в последнее время.

Прощаюсь с веселым дядькой. Ну, хоть с ремонтом квартиры дело движется. Не терпится уже увидеть лицо Вики, когда я ее в наш высотный «шалаш» приведу.

– Ты чего такой довольный? – удивленно встречает меня Вика, когда я, насвистывая, возвращаюсь в палату.

– Э‑э… багаж мой наконец нашелся, – отмазываюсь я, – а там сувениры для ребят и подарки для тебя.

В любимых глазах-вишенках вспыхивает жгучее женское любопытство, но воспитание не позволяет моей красавице прямо спросить, что я привез из Японии – это же совсем неприлично! Со стороны довольно забавно наблюдать, как любопытство и представление о приличиях борются в Вике. Воспитание все-таки побеждает, и она, незаметно вздохнув, набирает в тарелку яблок и апельсинов, чтобы перемыть их под краном. Фруктов гости уже притащили мне столько, что на месяц вперед хватит, поэтому мы решили угостить медсестер, врачей и пациентов из числа тех, к кому никто не приходит.

Пока Вика собирает для мытья плоды природы, я раздумываю. Облегчить, что ли, немного девичьи страдания по поводу подарков?

– Малыш, я бы с радостью рассказал тебе обо всех своих японских покупках, но совершенно не уверен, что на Лубянке что-нибудь не покорежили, не сломали или не разорвали. Обидно ведь потом будет, правда? – Вика, снова вздохнув, кивает. – Вот… Поэтому давай лучше дождемся, когда я привезу все домой, и мы с тобой вместе убедимся, что там все в целости и сохранности.

Конечно, то, что предназначено для обустройства нашего семейного гнездышка, останется лежать на работе, ровно до того момента, когда после ремонта поедет сразу на площадь Восстания. Шикарный свадебный наряд я Вике тоже пока не покажу – сначала нужно подать заявление в ЗАГС и назначить время свадебного торжества. А вот все остальное – пожалуйста. Сам с нетерпением жду момента, когда Вика примерит нижнее белье и чулки с поясом. Думаю, меня ждет много радостей во время этой примерки.

До вечера больше ничего не происходит, а траурная музыка и некрологи уже засели в печенках. Но выключить радио нельзя – боюсь пропустить новости с пленума и официальное заявление властей о дате похорон Хрущева. Ну, и по закону подлости важные объявления начинаются ровно в тот момент, когда в дверях моей палаты появляется сияющий Евтушенко. Ага… размахивая традиционной авоськой с яблоками и апельсинами.

– Героям больничного фронта физкульт-привет!

– Тс-сс… – дружно шикаем мы с Викой, прикладывая палец к губам. Я тянусь прибавить громкость у радио. Женя молча плюхается на стул рядом с нами и тоже напряженно прислушивается к новостям. Прямо как к сводкам Информбюро во время войны.

Диктор скорбным торжественным голосом сообщает, что в Кремле сегодня закончился внеочередной Пленум ЦК КПСС, созванный в связи с кончиной Первого секретаря Никиты Сергеевича Хрущева. В адрес пленума поступают многочисленные телеграммы со всего света со словами соболезнования советскому народу, партии и правительству. Весь прогрессивный мир скорбит, компартии скорбят, братские соцстраны скорбят. Минут на пять растягивается перечисление тех, кто именно печалится вместе со всем советским народом. Потом долго перечисляются названия предприятий и учреждений страны, приславшие коллективные соболезнования ЦК КПСС, правительству, родным и близким Никиты Сергеевича. Мы все это нетерпеливо выслушиваем, боясь пропустить самое главное.

Наконец диктор переходит к итогам прошедшего пленума. Их он сообщает монотонно, не акцентируя внимания на чем-то отдельном и словно специально создавая впечатление, что никакой заварушки на пленуме не было, ничего особенного там не произошло. Сначала сообщается о том, что по многочисленным предложениям трудящихся и членов партии Президиум ЦК КПСС отныне переименован в Политбюро ЦК КПСС. В него избрано 11 членов. Я в ожидании их перечня даже привстаю на кровати в нетерпении. Диктор произносит эти фамилии строго в алфавитном порядке – видимо, чтобы подчеркнуть равенство всех членов Политбюро.

Первым идет Юрий Гагарин. Я облегченно перевожу дух. Мысленно вытираю пот. Сдвинулась махина истории!

Рядом охают Евтушенко и Вика.

За Гагариным идут: глава ВЦСПС Гришин, секретарь Ставропольского крайкома Ефремов, Косыгин – теперь уже Председатель Совмина, маршал Крылов – главком РВСН, белорусский «генсек» Мазуров, Мезенцев, Председатель Президиума Верховного Совета Микоян, Первый секретарь ЦК КП Латвии Пельше, секретарь Ростовского обкома Соломенцев, зам Косыгина по ВПК Устинов.

Я быстро прокручиваю в голове расстановку сил. Ага… Микояна убрать не удалось, но это понятно – за ним стеной стоят старая гвардия и весь Верховный Совет – хрен пока его сдвинешь. Гришин тоже его человек – это фигура явно компромиссная, пришлось уступить. В противовес им Косыгин как будущий реформатор и его первый зам по ВПК Устинов Д. Ф. – достойная замена выбывшему Кириленко. Ефремов и Соломенцев представляют сельскохозяйственные регионы страны. Последний еще недавно был вторым секретарем ЦК КП Казахстана, т. е. считай, интересы среднеазиатских республик через него тоже учтены, несмотря на удаление Рашидова. Еще два ярких представителя республиканских элит – Мазуров и Пельше – ничем не худший вариант. Ну, и силовики – маршал Крылов, который, видимо, станет новым министром обороны, и Мезенцев. Грубо говоря, «всякой твари по паре», а во главе списка стоит политический новичок Гагарин – и он как бы вообще над схваткой всех этих опытных тяжеловесов. Представляю, каких титанических усилий стоило Степану Денисовичу согласовать клановые интересы всех заинтересованных и противоборствующих сторон – просто ювелирная работа!

Председателем похоронной комиссии назначен Гагарин – что ж… Ожидаемо. Кто рулит похоронами, занимает в итоге пост генерального секретаря.

Похороны Хрущева назначены на понедельник, 1 ноября. Закрытое заседание Политбюро, на котором и должны будут «выбрать» и назвать имя нового Генерального секретаря КПСС, состоится во вторник. Всем абсолютно понятно, что на пленуме сегодня все уже окончательно согласовано и решено, дальше будут только постепенно озвучиваться и оформляться постановлениями ранее принятые решения.

Уже вполуха слушаю фамилии двенадцати кандидатов в Политбюро: Аджубей, Громыко, секретарь ЦК Демичев, секретарь Горьковского обкома Ефремов, маршал Захаров – начальник Генштаба, посол в Чехословакии Зимянин, предсовмина Белоруссии Киселев, зав с/х отделом ЦК Кулаков, министр внешней торговли Патоличев, маршал Соколовский, зампред Госплана Тихонов и вишенкой на торте Фурцева. Понятно лишь, что усилено представительство военных и МИДа – всем сестрам по серьгам. И полностью отстранена от власти украинская группировка. Вопрос только – надолго ли?

– Леш, ты чего такой недовольный? – радостно интересуется Евтушенко. – Все ведь отлично! Гагарин… Это же о‑го-ого!

Женя закатывает глаза, впадая в поэтический экстаз:

– Я землянин Гагарин…

– Эй, стой! – Я больно хлопаю Евтушенко по плечу, выводя его из «игры на публику». – Дело-то еще не решенное!

– Ты про что? – удивляется поэт.

– Микоян, – коротко поясняю я причину своего расстройства.

– Старик, это фигня на фоне того, что убрали Суслова! Я слышал, что Микоян к этому тоже руку приложил.

– Да ладно?..

– Правда, правда! А раз убрали Суслова, теперь и остальных его клевретов задвинут. Ильичев – первый на выход. Может, Бог даст – еще и идеологическую комиссию при ЦК скоро расформируют.

Ну, кто о чем, а вшивый о бане. Экономика Женю мало волнует, ему идеологическую свободу подавай. Ох, чувствую, наша интеллигенция прямо сегодня отмечать и начнет – первая рюмка за упокой Хрущева, вторая – за снятие Суслова. Третья за скорую отмену цензуры. Нет, с цензурой мы так быстро не расстанемся. Иначе сразу и за упокой страны пить придется – система без тормозов мигом пойдет вразнос.

– Жень, а я слышал, твоего куратора тоже отстранили.

– Какого куратора? – настораживается Евтушенко.

– Генерала Бобокова из 2‑го Управления КГБ.

– А почему сразу «мой куратор»?! – негодует поэт. – Он много с кем из нашей интеллигенции общался.

Я примирительно поднимаю руки. Видимо, злые слухи о том, что Женя плотно контактирует с КГБ, его не на шутку бесят.

– Давай лучше рассказывай, как тебе удалось удрать с Лубянки? – меняет щекотливую тему Евтушенко. – Уже вся Москва гудит о твоем героическом побеге!

– И что же говорит людская молва? – усмехаюсь я.

– Якобы ты разоружил конвоира и, приставив пистолет к его затылку, заставил вывести тебя на свободу.

Я только шутливо закатываю глаза – представляю, что еще наш народ напридумывает в отсутствие достоверной информации.

– Жень, не верь ты этим сказкам. Все было совсем не так.

Рассказываю официальную версию своего побега из госпиталя, которую я уже отработал на друзьях. Просто череда счастливых случайностей и ничего более. Судя по недовольному лицу Евтушенко, такая приземленная версия ему совершенно не нравится. В его восторженном представлении мое пусть и короткое, но пребывание в лубянских застенках тянет как минимум на терновый венец и причисление к сонму невинно пострадавших страстотерпцев. А здесь как-то все просто, скучно и совсем не интересно.

– Сдается мне, старик, ты что-то подвираешь и скрываешь… – проницательно прищурившись, цедит поэт.

– Ничего не скрываю, – развожу я руками, изображая предельную искренность, – все было именно так!

– Знаешь, слухи на пустом месте не рождаются…

Ну, да… Где же, спрашивается, лихие погони, где перестрелка, где пытки несчастных жертв кровавой гэбни? Представляю, какие еще фантастические версии появятся после моего фееричного появления на пленуме в окровавленной рубашке. Хотя Судоплатов с пулеметом тут вне конкуренции.

От Жени мне удается очень удачно отделаться – вскоре меня приглашают в кабинет физиотерапии на вечерний сеанс облучения ультрафиолетом, и мы быстро с ним прощаемся. А когда я через полчаса возвращаюсь, Вика, смеясь, рассказывает, что Сергей Леонидович ласково выставил нашего поэта из отделения за то, что он собрал вокруг себя толпу почитателей и начал читать им свои стихи. Бедный, бедный доктор… Зато довольные пациенты всего за три дня имели счастье повидать кучу знаменитостей. Ох, чувствую, зав. отделением меня отсюда тоже выставит при первой же возможности. Во избежание, так сказать, дальнейших массовых беспорядков…

* * *

Очередной вечерний визит друзей на этом фоне проходит практически незамеченным. Их лица, слава богу, никому пока не известны, поэтому и внимания на них никто не обращает. Пациентам в отделении сейчас и так есть о чем поговорить. Во‑первых, все бурно обсуждают стремительный взлет всенародного любимца Гагарина на вершину власти, дружно одобряя его. Во‑вторых, общественность никак не оправится от визита Евтушенко – наш поэт действительно умеет произвести впечатление на публику и очаровать ее.

– Леха, у нас такая новость, закачаешься! – выпуливает Лева, едва переступив порог и поздоровавшись со мной и Викой. – Краськова написала донос на тебя. Ну, и на нас заодно.

– Это куда же? В партком? Или в деканат?

– Не. Бери выше – в КГБ!

– Смешно. – Вот так и вижу полковника Измайлова, изучающего кляузу Крысы. – И в чем же она нас обвиняет?

– В антисоветчине, конечно! – смеется Димон. – Ираида Сергеевна сначала пыталась заставить Заславского отчислить всех участников митинга за прогулы, а когда он ее вежливо отшил, села строчить доносы во все инстанции: в Министерство образования, в ЦК ВЛКСМ, в горком партии и в КГБ заодно. Заславскому в ее кляузах тоже досталось, и Солодкову за потерю партийной бдительности.

– …И даже бедным библиотекаршам за потакание несознательной молодежи, – добавляет Лена.

– Слушайте, прямо 1937 год какой-то…

– И не говори! – подключается к разговору Юлька. – Совсем рехнулась Крыса на старости лет.

– Ага, вспомнила боевую молодость, – хмыкает Лева, – привычки-то остались.

Я лишь качаю головой. Грешно было бы не воспользоваться декану удобным моментом и не выпереть на пенсию скандальную тетку. С другой стороны – она ж по судам потом его затаскает. Ну что за мерзкая баба!

– Ладно, пусть пишет, найдется потом и на нее управа. Лучше расскажите, как последний день прошел?

– Да отлично! – сияет Коган. – Народу собралось – тьма. Такие классные ребята подтянулись из разных институтов. Мы договорились продолжить наше знакомство, после праздников будем встречаться.

– Народ в гости на заседание нашего клуба просится, – добавляет Лена. – Позовем?

– Конечно, позовем. Но сейчас, когда митинг закончился, у нас в приоритете выпуск первого номера журнала. Все силы бросим на это и сразу начнем готовить второй номер, благо часть статей для него у нас уже есть. Подумаем еще, посоветуемся с Марком Наумовичем и Алексеем Ивановичем, но видимо, стоит устроить официальную презентацию нашего журнала.

Ребята недоуменно смотрят на меня:

– …Что устроить?

Я чертыхаюсь про себя… опять унесло меня в дальние дали! Какое же слово‑то подходящее подобрать?

– Ну… официальное представление, что ли… понимаете? Находим большой зал, приглашаем людей: коллег из разных изданий, студенческую общественность, героев наших статей.

– А! Так это как премьеры фильмов сейчас устраивают, – быстро соображает Юлька. – Тогда можно эту… презентацию провести в ДК МГУ на Герцена, Заславский нам точно не откажет.

– Или, например, в одном из залов кинотеатра «Россия», – скромно добавляю я.

Кузнец от неожиданности поперхивается долькой апельсина. Добрый Лева стучит ему по спине, помогая откашляться.

– Дим, нечего чужие апельсины точить, для тебя, что ли, их принесли? – попрекает его подруга.

– Юль, да пусть ест. Куда мне их столько, солить?

Димон наконец приходит в себя:

– Рус, у тебя после Японии замашки просто наполеоновскими стали. Тебя там случайно не подменили?

Ребята весело смеются над шуткой друга. Я лишь печально улыбаюсь. Подменили, дружище. Еще как подменили. Только ты об этом уже никогда не узнаешь…

А поздним вечером, уже после ухода Вики, на пороге появляется Андрей Литвинов. Кивнув мне, как-то по-деловому осмотрелся и, широко распахнув дверь, пропустил в палату Степана Денисовича.

– Ну, как ты здесь? – Мезенцев присел на стул, откинулся на его спинку, устало потер глаза. – Прости, что мы с Андреем так поздно и без гостинцев, заехали буквально на минуту.

– Все нормально. Иду на поправку, – по-военному четко докладываю я, – к праздникам врачи уже обещали отпустить домой.

– К праздникам? Это хорошо… – задумывается генерал, – тогда у меня будет для тебя задание. Седьмого ноября после парада на Красной площади в Кремле состоится торжественный прием по случаю годовщины Октябрьской революции. Сходи-ка ты туда, покажись людям. Хотя бы на час-другой. Пусть все убедятся, что ты жив и здоров, заодно пообщаешься со своими старыми и новыми знакомыми. – Мезенцев протягивает мне по-государственному – с серпом и молотом – оформленный пригласительный билет.

– А кто там будет? – проникаюсь я моментом.

– Легче сказать, кого не будет. Олимпийцы, творческая интеллигенция, космонавты, военные…

– Если нужно, схожу. А вы-то как? Выглядите, если честно, не очень.

– Устал как собака. Этот пленум меня просто убил. Радио слушал сегодня? – кивает Мезенцев на приемник. – Тогда все главные новости уже сам слышал.

– Слышал. И новости в целом хорошие. Но Микоян…

– Плевать на Анастаса! – машет рукой Степан Денисович. – Сейчас не до него. Твой начальник провел с ним воспитательную работу, показал ему кое-какие документы. Человек проникся. Главное – нам удалось поладить с военными и получить их поддержку. Кандидатура маршала Крылова всех устроила, у него безоговорочный авторитет в Вооруженных силах.

– А что с партийцами из Секретариата ЦК?

– Вот с ними-то и основная проблема, – последовал тяжелый вздох. – Хрущев их распустил, дал слишком много власти в последние годы. А когда недавно попробовал снова прижать, они начали огрызаться и плести против него интриги. Гнездо всех заговоров находилось именно в ЦК. А уж после ареста Шелепина и Брежнева дело и вовсе до тихого саботажа секретарей ЦК дошло, при полном попустительстве их покровителя Суслова. Так что пока аппаратчики деморализованы потерей своих идейных вождей, нужно срочно менять соотношение сил между партийной и государственной ветвями власти. Иначе профукаем мы дело Ленина.

Я внимательно смотрю на Мезенцева. Да, правильно генерал понимает момент. Ну, что сказать? Радует, что Мезенцев реально смотрит на вещи и понимает корень нынешних бед. Но хватит ли у него сил окоротить партийный аппарат и вернуть центр власти из ЦК КПСС в Совет Министров?

– Разве ж это дело, – поддакиваю я, – чтобы секретари ЦК сконцентрировали в своих руках решение всех политических и экономических вопросов?

– Только, Алексей, – строжает голос генерала, – ты в политику пока не лезь! Просто поверь: в верхах сейчас такой передел власти начнется, такая борьба за влияние, что лучше тебе это время пересидеть в сторонке. Журналом вон своим занимайся, заодно и авторитет в журналистской среде приобретешь. А лет в тридцать, когда заматереешь немного, начнем и тебя продвигать наверх.

Ага… А эти шесть лет я буду со стороны смотреть, как реформаторы под руководством Косыгина себе шишки набивают, отбиваясь от ретроградов и спуская в унитаз самый благоприятный момент в истории страны – рекордные цены на нефть и предстоящую войну США во Вьетнаме…

Нет уж! Где смогу, постараюсь вмешаться по-тихому. Или по-громкому – это уж как получится.

– Степан Денисович, а Аджубея с Фурцевой нельзя было сразу в состав Политбюро ввести? Они же наши союзники, сильно помогли на пленуме!

Мезенцев снисходительно смотрит на меня, как на несмышленыша.

– Ты знаешь какой на них зуб у всех в ЦК? Вот, например, Аджубей, будучи всего лишь редактором популярной газеты, лез во все дела, начиная с МИДа. Встречался с Кеннеди, папой римским, выполнял тайные поручения Хрущева в Египте… Счастье, что он сейчас вообще смог усидеть на «занятых высотах», после смерти тестя многие требовали его головы. Так же и с Фурцевой – она могла бы легко лишиться всех постов. Оба они это прекрасно понимают, поэтому так отчаянно и сражались против Суслова и заговорщиков, поэтому и готовы подождать.

– Но у вас ведь есть планы на Аджубея? Хотите его на идеологию поставить?

– Соображаешь… – усмехается генерал.

Ага… Если Аджубей у нас стал кандидатом в члены Политбюро, то имеет теперь право принимать участие в заседаниях с совещательным голосом и вполне может участвовать хотя бы в обсуждениях. Суслов ведь тоже не имел официального поста главного идеолога партии, а всего лишь отвечал в президиуме за идеологию и внешнюю политику, формально оставаясь одним из секретарей ЦК. Т. е. по сути, он был настоящим серым кардиналом. Так и с Аджубеем потом можно устроить такой же финт. Умеренный либерал Аджубей – не самый плохой выбор для человека, отвечающего за идеологию СССР. А еще его можно назначить на пост, который сейчас занимает Ильичев – секретаря ЦК и председателя Идеологической комиссии. Пусть он это осиное гнездо разворошит.

Мы еще немного обсуждаем судьбу вновь арестованных Семичастного и Захарова, перспективы Суслова с Малиновским. Но никакой конкретики Мезенцев мне не сообщает – я так понимаю, что он сам еще не знает, как все повернется в новом Политбюро.

Вскоре мы прощаемся, Степан Денисович с Литвиновым тихонько уходят.

* * *

Ночью меня будят женские крики и запах едкого дыма. Путаясь в штанинах и на ходу натягивая олимпийку от спортивного костюма, я выскакиваю в коридор и сразу же начинаю кашлять. Пахнет чем-то химическим, ядовитым. В коридоре тускло мигают лампочки, санитарки с безумными глазами тащат куда-то каталки с лежачими больными.

– Звоните же ноль один! – кричит молодая дежурная докторша пожилому врачу. Тот трясущимися руками крутит диск телефона на медицинском посту.

– Что случилось? – Я хватаю знакомую санитарку за рукав халата.

– В щитовой полыхнуло. Общая эвакуация, – женщина подтолкнула меня в сторону выхода, – быстрее, товарищ Русин…

– На каком этаже?

– На третьем. – Санитарка металась, не зная, кого эвакуировать сначала. В коридоре уже собралось с десяток больных, половина из них лежали на каталках. А лифт обесточен.

Что же делать? Чем помочь? Я схватил рулон марли со стола медицинского поста, заскочил в свой туалет. Сунул марлю под кран умывальника, намочил, быстро обмотал вокруг носа и рта.

Теперь бегом на третий этаж по задымленной лестнице, по которой навстречу еще спускались сотрудники больницы и пациенты. Здесь я сегодня был – в этом отделении находятся рентген и разные процедурные кабинеты, включая кабинет физиотерапии. Дыма тут было больше, он уж полз в сторону открытого окна по потолку. Молодцы! Пустили кислород в помещение.

Кашляя, я добрался до очага возгорания. Щитовая располагалась в конце коридора в какой-то комнатушке, заставленной разным хламом: старыми столами, тумбами и стеллажами. Здесь искрило, стены покрылись тонкой черной копотью. На полу лежал человек, лицом вниз, рядом с ним опрокинутое пустое ведро с подтеками воды на полу вокруг. Я выругался про себя – тушить замыкание водой и так захламить щитовую… Слов нет!

Перевернув мужчину в спецовке на спину, вытащил его из щитовой в коридор, усадил, прислонив спиной к стене. Заскочил обратно. Тут уже изрядно полыхало, языки пламени плясали на мебели и шторах, обдавая болезненным жаром. Где же рубильник?!

– Горим! Горим! – издалека раздавались громкие женские крики и, слава богу, вой пожарных сирен. Прибыли бравые советские огнеборцы. Но пока они добегут, развернут рукава…

Я наконец нашел выключатель и, обжигаясь, дернул его вниз. Искрить перестало, зато пламя выплеснулось через открытое окно на улицу. Выскочив обратно в коридор, откашлялся, сдернул со стены огнетушитель. Перевернул его, ударил о пол. Огнетушитель чихнул и тут же выдал мощную струю пены, которую я направил в проем двери щитовой. Тушить очаг возгорания или тащить прочь потерявшего сознание техника? К счастью, решать эту дилемму мне не пришлось – в коридоре забухали ботинки пожарных, и я отступил к стене, давая людям возможность сделать свою работу…

Глава 7

Я ни в чем на свете не нуждаюсь,
не хочу ни почестей, ни славы;
я своим покоем наслаждаюсь,
нежным, как в раю после облавы.
И. Губерман

7 ноября 1964 г., суббота

14:00 Москва, Кремль

6 ноября меня наконец выписали из больницы и с почетом выпроводили домой. Думаю, Сергей Леонидович мысленно перекрестился, когда я отправился долечиваться по месту жительства – такого проблемного пациента и врагу не пожелаешь. Кто у меня только не перебывал в больнице за оставшуюся неделю, и каждый раз начинался нездоровый ажиотаж в отделении. Одно неожиданное появление Орловой с Александровым чего стоило, а про визит Аджубея вообще молчу. Ну, и мадам Фурцева тоже наделала переполох. Короче, все разом обо мне вспомнили, стоило новости о моем пребывании в 1‑й Градской разнестись по Москве, как пожару. Кстати, о пожаре…

Особого ущерба он не нанес, кроме щитовой толком ничего загореться не успело и сильно не пострадало. Было только сильное задымление на этажах. Поэтому вскоре все пациенты вернулись в свои отделения, проветрили палаты, и утром кроме слабого запаха дыма уже ничего не напоминало о ночном происшествии. Правда, к обеду в больницу нагрянула высокая комиссия из горздрава и устроила разнос сотрудникам – нарушения-то всегда найдутся, особенно если знать, что искать и искать это как следует. Пожарные тоже провели свое расследование. И меня потом благодарили за проявленный героизм и спасение человеческой жизни. Хотя какой там героизм? Просто не растерялся и проявил здравый смысл, а электрика, потерявшего сознание, пожарные через несколько минут и сами бы нашли, без моей помощи. Еле уговорил их не сообщать журналистам о моем «подвиге», хватит уже шумихи вокруг моего имени. Еще и Вика у меня чуть не расплакалась, когда узнала, что я полез в самый эпицентр пожара, пришлось клятвенно пообещать ей, что «никогда и ни за что».

Седьмое ноября для нашей молодой семьи началось с радиотрансляции митинга и парада. Пока завтракали, слушали Левитана, который вел трансляцию с Красной площади. От голоса всемирно известного ведущего прямо мурашки по коже бежали.

Перекусив, я начал одеваться – пора было собираться в Кремль на прием. Буду в КДСе выгуливать сегодня свой новый французский костюм. А вечером мы с Викой ждем визит ее родственников. Поэтому моя хозяйственная невеста на прием сопровождать меня наотрез отказалась – ей требуется подготовится к приезду родни.

– Ой, Лешка, какой ты у меня красавец! – восхищенно восклицает Вика, когда я захожу к ней на кухню попрощаться.

– Ты у меня тоже ничего! – смеюсь я, чмокая невесту в нос. – Моя прекрасная королева Виктория.

– Скорее уж я Золушка, – улыбается она, отряхивая руки от муки, чтобы поправить узел на моем модном галстуке, купленном в Японии.

– Так Золушка в результате и стала королевой, – привожу я весомый аргумент.

– Мне сначала еще до должности принцессы дорасти надо, мой сказочный принц.

– Вот, а я о чем? А для того чтобы ты побыстрее стала женой принца, нам нужно срочно отправиться в ЗАГС.

– Обещаю, что на следующей неделе обязательно сходим.

– Точно? – строго спрашиваю я.

– Точно! – смеется она. – Пока ты опять с головой не ушел в свою работу.

Ага… это она сейчас имеет в виду журнал, потому что о второй моей работе невеста по-прежнему не знает.

Садясь в заказанное такси, я погружаюсь в воспоминания… Вчера, после выписки из больницы, я успел заехать и в редакцию, и в штаб-квартиру Особой службы. Наконец-то сдал Ивану Григорьевичу контейнеры с пленкой и написал подробный отчет по встрече с Мацурой Танто, который продумал до мелочей еще в Японии. Как и планировал, добавил в отчет от себя лично информацию про закон Мура и особую важность развития микроэлектроники, производства микропроцессоров, ПК и программ для них. Ну, и про израильского шпиона Камиля, внедренного в сирийское Министерство обороны и готовящего провокацию, которая приведет к войне. Проверить источник этой информации теперь все равно нельзя. Обещал Иванову попозже написать обзорный доклад по Японии: куда движется наш сосед (в еще более тесные объятия со Штатами), чем он дышит (рекордными темпами роста промышленности, в первую очередь радиоэлектроники, машиностроения).

Мне еще две недели сидеть дома на больничном, так что свободное время все обмозговать как следует у меня будет.

Заодно забрал с работы часть подарков и сувениров для друзей. Но что-то оставил в столе. Какая-то зараза на Лубянке разобрала приемник в виде глобуса, купленный в подарок Когану-старшему. Наверное, секретное шпионское оборудование там искали. Оставил его нашим спецам в Особой службе, пусть проверят на всякий случай – вдруг эти умельцы чего лишнего в приемник напихали – с них станется. Еще эти умники распотрошили оба рулона обоев и картонный тубус с фотообоями. Чего искали, не понятно. Наверное, спрятанную там валюту. Ага… вот такой я идиот, что йены и доллары прячу в обоях. Порвать они их не порвали, но местами помяли, не свое же. А может, просто посчитали, что я теперь не скоро на свободу выйду и с моими вещами можно вообще больше не церемониться. Одна радость – комитетчики проявили все мои фотопленки, что я успел нащелкать в Японии. И даже снова аккуратно разложили их по подписанным мною коробочкам. Фигею я с их бдительности! Спасибо хоть Викину одежду и белье не тронули. Хотя кто их знает, затейников.

Собрался уже уходить, как на пороге моего кабинета неожиданно нарисовался Судоплатов. Бритый начисто, благоухающий одеколоном.

– Привет, Алексей. Не сильно занят?

– Нет, заходите, Павел Анатольевич.

Да даже если бы и был занят, все равно не признался бы. С таким легендарным человеком пообщаться – за счастье.

– В этой кутерьме мы с тобой так толком и не познакомились, – вздыхает он, – а из Кремля ты прямиком в больницу отправился. Но сейчас вижу, тебе уже полегче?

– Все оказалось не так страшно. А если честно, с врачом на Лубянке мне очень повезло. Если бы не он…

– Ну, тогда, может, по пятьдесят грамм за знакомство? – лукаво улыбается Павел Анатольевич и достает из внутреннего кармана пиджака серебряную фляжку. Явно трофейную – какие-то немецкие псы-рыцари в латах, кресты…

– Если только по пятьдесят! – смеюсь я. – А то у меня невеста – медик, с ней не забалуешь.

– Да и мне тоже много нельзя. – Судоплатов отвинтил крышечку фляжки, разложил ее на две маленькие серебряные рюмочки. – Все-таки два инфаркта.

– Вы же во Владимирской тюрьме сидели? – Я осторожно принюхался. Коньяк. Хороший, душистый.

– Да, рядом с Эйтингоном. В соседних камерах отбывали. Знаешь, кто такой Наум Эйтингон? – внезапно спросил меня Павел Анатольевич.

– Что-то слышал, – уклончиво ответил я. – Наш разведчик, разработал операцию по ликвидации Троцкого.

– Разбираешься в нашей специфике, – покивал сам себе Судоплатов. – Мезенцев ведь тебе дал доступ к архивам? Ты извини, конечно, – разведчик насмешливо покачал головой, – но не верю я в вашу случайную встречу с «Грушей».

Я пожал плечами, никак не комментируя его предположения. Вот как раз доступ в архив мне Мезенцев пока и не дал.

– За победу?

– За нашу победу!

Мы подняли рюмки, чокнулись. Коньяк теплой волной скользнул в желудок. Эх… как бы потом Вика не учуяла! По шее ведь надает за то, что я антибиотики со спиртным мешаю.

– Кстати, а как все прошло с Мезенцевым? – Я решил соскочить со скользкой темы Краковской спецоперации. – Как вам все-таки удалось его освободить?

Судоплатов пожевал губами, внимательно на меня посмотрел:

– Ладно, парень ты проверенный. Надеюсь про секретность и нарушение подписки ничего объяснять не надо?

Я молча кивнул.

– Иванов достал баллон с оксидом азота. Я забрался ночью на крышу караулки и через вентиляцию закачал туда газ.

Так это же прямо мини-операция с освобождением заложников «Норд-Оста» получилась! Только там, кажется, какой-то другой газ использовали…

– Хитро, – покивал я. – Охрана сразу отрубилась?

– Да они вообще не заснули, – засмеялся Судоплатов. – Сидели за столом, хихикали как дети. Когда мы вскрыли дверь и вошли, они даже на нас внимание не обратили.

– Ну, сейчас им, думаю, не до смеха. – Я вопросительно посмотрел на флягу. – Еще по одной?

– Давай. – Разведчик разлил коньяк по рюмкам. – Дай бог не последняя!

…От воспоминаний меня отвлек таксист:

– Товарищ, приехали.

– А? Спасибо. Сколько там с меня?

Молодой водитель смотрит на счетчик – один рубль, сорок копеек.

Мой взгляд упирается в Кутафью башню, через которую поток нарядных людей идет в Кремль. Некоторые женщины даже в выходных туфельках, несмотря на холодную погоду. Такси наше действительно стоит рядом со входом в Манеж. Водитель с интересом разглядывает через лобовое стекло площадь перед ним, крутит головой по сторонам.

– Слышали, что студенты здесь недавно устроили?

– Слышал, – лезу я в карман за деньгами.

– Да… – вздыхает таксист. – А Юра-то как высоко взлетел. Выше космоса! Падать больно будет…

– Мне пора! – Я открываю дверь, бегу к проходной Кремля в Кутафьей башне.

…В Кремлевском дворце съездов многолюдно, играет музыка, вокруг веселые лица нарядно одетых гостей, отовсюду слышится смех. Настроение у всех приподнятое. Праздник Октября хоть и официальный, но очень любим народом, все его с удовольствием отмечают. Да и не так много в стране сейчас праздников, выходной день – и тот пока один. И здесь во дворце царит сегодня особая приподнятая атмосфера, чувствуется даже какая-то общая эйфория, связанная с происходящими в стране переменами. Все как будто встрепенулись и, сбросив с плеч неприятный груз последних лет, с надеждой смотрят в будущее.

Хрущева в понедельник похоронили, траур в стране закончен, и о прежнем главе государства стараются больше не вспоминать, руководствуясь сомнительным правилом – о мертвых или хорошо, или ничего. Быстро все забыли, как дружно пели Никите дифирамбы и чуть ли не каждый день печатали в газетах его фотографии. Все. Отныне он вычеркнут из памяти и забыт. Теперь в каждом чиновничьем кабинете рядом с портретом Ильича вешают фотографию Гагарина. Хорошо хоть Юру наш советский народ любит искренне, а не на показ. Надеюсь, народная любовь к нему не будет такой короткой, как к Хрущеву.

Замечаю, что среди гостей сегодня много военных в парадных кителях, увешанных орденами и медалями. Мезенцев молодец – не только добился их поддержки, сделав своими союзниками, но и возвращает военным заслуженную любовь народа. Журналисты и телевизионщики с камерами вьются вокруг прославленных военачальников и генералов. Вижу в толпе седой ежик маршала Жукова.

Судя по разговорам вокруг, Георгий Константинович впервые за долгое время был приглашен руководством страны на сегодняшний парад и гордо стоял вместе с остальными маршалами на трибуне рядом с Мавзолеем Ленина. Вот давно бы так… Может, еще и Парад Победы вернут? Ведь почти двадцать лет не отмечала страна 9 Мая так, как должно.

Я протискиваюсь дальше и замечаю у колонны группу знакомых спортсменов-олимпийцев. Их легко заметить по одинаковой парадной форме нашей сборной. На прием сегодня позвали не только руководство делегации, но и всех медалистов. Здесь сейчас вся гордость советского спорта. Лариса Латынина заразительно смеется над чьей-то шуткой, рядом улыбается смущенная Галя Прозуменщикова. Для молодой девчонки все в диковинку, она то и дело таращится на известных людей, проходящих мимо. А знаменитостей здесь сегодня действительно хватает – и артисты, и писатели, и космонавты. Надо бы подойти, поздороваться с девчонками… Направляюсь в их сторону, но дорогу мне преграждает молодой, коротко стриженный парень с типичной для «девятки» внешностью.

– Алексей Русин? Пройдемте со мной, вас ждут.

Направляемся не в тот закрытый зал для руководства, где меня знакомили с Хрущевым, а идем к эскалатору, чтобы подняться в большой банкетный зал на четвертом этаже. Сегодня все происходит более демократично, и это не может не радовать! Народа здесь тоже немало, но ощущения толпы нет – банкетный зал огромный, все гости небольшими группами равномерно расположились за многочисленными столами. Звучит ненавязчивая музыка, слышен звон хрусталя и столовых приборов. И вокруг тоже улыбающиеся лица людей. Встречаются, конечно, и хмурые физиономии, но их совсем немного. Ловлю себя на том, что и сам начинаю улыбаться, заряжаясь общим приподнятым настроением. Мне почему-то приходит на ум фраза «съезд победителей». Да, вот именно так сегодня и ощущается удивительная атмосфера в Кремле.

Меня ведут в ту часть зала, где повышенное количество охранников явно указывает на присутствие руководства страны.

– А вот и наша героическая молодежь! – громко говорит Фурцева, первой заметившая меня. – Если кто еще не знаком, представляю вам молодого талантливого поэта и прозаика Алексея Русина.

Я коротко киваю присутствующим. Всего за столом сидят человек пятнадцать, не больше, но знаю я здесь далеко не всех.

Вижу Гагарина, Степана Денисовича, Косыгина, даже Аджубея… А вот насчет двух незнакомых мне маршалов могу только догадываться – видимо, это новый министр обороны Крылов и начальник Генштаба Захаров. За столом присутствует и Микоян – сидит, радостно улыбается, непотопляемый ты наш…

– …А еще он заместитель редактора нового молодежного журнала «Студенческий мир», – добавляет Аджубей. – Уже вышел из печати первый номер. Прошу любить и жаловать!

Присутствующие улыбаются и смотрят на меня с узнаванием. Если кто раньше и не знал меня в лицо, то после моего феерического появления на пленуме хрен теперь забудешь Алексея Русина!

Аджубей на правах моего шефа приглашающе хлопает по стулу рядом с собой, и мне ничего не остается делать, как подсесть к нему. Еще и полгода не прошло, как я вот так же подсаживался к Хрущеву и Брежневу на Сессии Верховного Совета, а сколько событий произошло с того времени. Иных уж нет, а те далече… И нынешняя компания за столом, если честно, поприятнее прежней будет. Хотя кто их знает… Но хотя бы никто из них не лебезит перед Гагариным.

– Алексей Иванович, как Нина Петровна себя чувствует, как Рада Никитична? Передайте, пожалуйста, всей вашей большой семье мои искренние соболезнования. Я ведь в больнице лежал, не смог прийти на похороны Никиты Сергеевича.

– Спасибо. Передам. Женщины наши стараются держаться, но сам понимаешь…

Аджубей подзывает официанта, обращается ко мне:

– Алексей, ты что пить будешь?

– Сегодня здесь такая праздничная приподнятая атмосфера, даже не хочется ее портить спиртным, – улыбаюсь я главному редактору «Известий», – да и врачи мне пока запретили.

– Пф-ф! – насмешливо фыркает он. – Мне тоже запретили! Ну и что? Они постоянно всем что-то запрещают. Тебе коньяк или…

– Тогда лучше красного вина.

Пока официант наполняет мой бокал, я осматриваюсь. И тут же натыкаюсь на внимательный взгляд Косыгина. Одариваю его широкой искренней улыбкой – ну, хоть что-то здесь осталось неизменным. Давайте, тезка, не подведите теперь страну, мы на вас надеемся!

Беру в руки фужер с вином, понимаю, что надо бы сказать тост, поскольку все смотрят в мою сторону. И я обращаюсь к Гагарину:

– Юрий Алексеевич! Я хочу поздравить вас с избранием на этот высокий пост и пожелать вам… – делаю вид, что задумался, – адского терпения и выдержки! Легко вам точно не будет. Но мы, студенческая молодежь, как и весь советский народ, с огромной надеждой смотрим на вас и на вновь избранное Политбюро. Вы всегда можете рассчитывать на нашу поддержку. За вас! И за всех вас, товарищи!

Все присутствующие чокаются, Гагарин улыбается персонально для меня:

– Спасибо, Алексей, за добрые слова! Постараюсь оправдать надежды и не подвести всех.

А мне почему-то его улыбка в этот момент кажется немного грустной. И чудится за ней несказанный упрек: «И ты, Брут?..»

Виновато опускаю глаза. Сочувствую Юре, но ничем помочь не могу. Каждый порядочный человек должен внести свой посильный вклад в спасение страны, и каждому придется нести персональный «крест». А потом, Гагарин ведь даже не догадывается сейчас, что я спасаю ему жизнь. Да, он рвется летать. Но разве не отступил бы сам, зная, что погибнет в 68‑м? Неужели променял бы семью и возможность видеть, как растут его дочери, на очередной рядовой полет?

– Хотел поблагодарить тебя за митинг и за Гагарина, – тихо говорит Аджубей, отвлекая меня от процесса самобичевания. – Это ведь ты его вызвал к Кутафьей башне?

– Нет, это заслуга моих друзей, – мотаю головой я, – и с митингом вообще-то тоже они придумали, когда узнали, что Захаров меня арестовал. Я всего лишь присмотрел, чтобы они сгоряча дел не натворили.

– Молодцы. Если бы вы шум не подняли, все эти микояны нас бы точно сожрали. И с красными шарфами у вас красиво получилось. А вот ходят слухи, что это ты предложил Мезенцеву идею с Гагариным? Это правда?

Аджубей внимательно на меня смотрит. Я тяжело вздыхаю, утыкаюсь в тарелку с салатом «Столичный».

– Правда. Но это было скорее от отчаяния, просто не знал, кого еще можно Микояну противопоставить.

Главный редактор «Известий» понимающе кивает головой. А в наш тихий разговор включается Фурцева, пересаживаясь поближе:

– Мужчины, вы о чем тут секретничаете?

– Да вот, вспоминаем недавний пленум…

– Ох, Алексей, ты меня так напугал! Я когда тебя в окровавленной рубашке увидела, подумала, что в тебя кто-то выстрелил.

– Ваш крик – это последнее, что я услышал, – сознаюсь я и спешу переменить тему, пока Фурцева про мою странную рану и кровь не начала расспрашивать: – Екатерина Алексеевна, а я ведь собрался к вам в министерство ехать. У нас возникла идея устроить публичную презентацию первого номера журнала. Но нам нужен большой зал – слишком много желающих прийти на нее. Наш университетский ДК на Герцена точно маловат. Что скажете?

– А насколько большой зал нужен?

– Ну, зал кинотеатра «Россия» нам бы вполне подошел.

– Алексей, ты от скромности не умрешь! – смеется министр культуры. – Этот зал на две с половиной тысячи мест, куда тебе столько?!

– Студентов в Москве раз в сто больше. Так что в самый раз будет. И если вы не против, ВИА «Машина времени» тоже у нас выступит.

– Это уже не презентация, – морщится Фурцева. – Кстати, что за дурацкое западное слово?

Я молчу, ожидая продолжения.

– Это уже целый концерт у тебя будет. Ладно, я не против. Хороший должен праздник получиться.

– Студенты заслужили! – поддакивает мне Аджубей.

– Но программу мероприятия будь любезен ко мне на утверждение, – жестко заканчивает министр культуры. – Недели тебе хватит?

– Конечно!

Фурцева качает головой, потом обращается к Аджубею:

– Алексей Иванович, а ты слышал, что по его пьесе «Большевики» в Кирове спектакль поставили?

– Русин, ты еще и пьесы умудряешься писать?!

– Да это еще по весне было, до всей шумихи с «Городом…», – отмахиваюсь я. – Мы с друзьями каждый по пьесе написали на тему Ленинианы, можно сказать, это проба пера была в рамках литературного клуба.

– Очень удачная проба! У меня сотрудники отдела драматургии в полном восторге. И из Кирова мне вчера звонили – хвалились, что постановка «Большевиков» получилась выше всяких похвал.

Ай да Ларинский, ай да сукин сын этот Сергей Евсеевич! Ловко режиссер подсуетился к праздничной дате. Теперь, глядишь, и другие театры зашевелятся.

– Алексей, хорошие сценарии и пьесы очень нужны! Ты даже не представляешь, как их не хватает на телевидении и в театре. Пишите, ребята, в своем клубе побольше таких произведений.

Наш важный разговор прерывает первый звонок, приглашающий гостей в зал. И нам приходится сменить банкетный зал на зрительный. Ладно, мне и так сегодня многое удалось сделать, теперь придется потерпеть торжественную часть приема…

Я честно отсидел в партере первое отделение правительственного мероприятия, слушая приветственные выступления, которые звучали со сцены. В перерыве раскланялся со всеми знакомыми, которых я здесь встретил, а знакомых у меня в Москве теперь, оказывается, немало. Шолохов, Федин, кого только не было в Кремлевском дворце. Вся советская элита собралась в КДС.

Потом нашел Степана Денисовича, уже переместившегося в составе Политбюро из президиума на сцене в правительственную ложу, объяснил ему, что приехали родители Вики и я должен уйти.

Наш разговор с Мезенцевым услышал Гагарин, махнул мне рукой, подзывая:

– Уже уходишь? Даже поговорить нам сегодня не удалось.

– Да будет еще время… – успокаиваю я его, – успеем наговориться.

– Ох, боюсь, что времени-то теперь у меня совсем не будет, – вздыхает новый генсек, потом оживляется: – А знаешь что, Алексей? Приезжай в гости к нам домой как-нибудь вечером! Скажем, в эту среду. Сможешь?

– В Звездный?

– Что ты… – грустно машет он рукой. – Мы уже три дня, как на Ленинских горах живем. Знаешь, где это?

Я киваю. Еще бы мне не знать.

– Вот… Наш дом номер 11.

Брови мои удивленно лезут на лоб. Это их в особняк Брежневых заселили, что ли?! Хотя чему я удивляюсь – прежние хозяева, конечно, давно съехали оттуда, уж почти четыре месяца прошло с июльских событий. А особняк этот очень неплохой, чего же ему зря стоять пустым. Договариваемся с Юрой на семь вечера, и я поскорее сбегаю с приема, пока еще не началось выступление артистов. Правительственный концерт – удовольствие тоже еще то…

* * *

Наше гнездышко на Таганке встречает меня запахом свежеиспеченных пирогов. Моя кудесница времени зря не теряла. Сопротивляться бесполезно – как магнитом меня тянет на кухню, только ботинки и успеваю скинуть в прихожей. Захожу, обнимаю свою запыхавшуюся хозяюшку, нежно целую ее в висок. Рука невольно падает на приятные округлости сзади, лишь формально прикрытые халатиком. Заодно пытаюсь за спиной Вики стянуть пирожок с блюда, накрытого полотенцем.

– Лешка, а раздеться, а руки сначала помыть, а? – возмущается невеста, отталкивая меня пятой точкой.

– Поздно, любимая!

Еще тепленький пирожок мгновенно исчезает в пасти оголодавшего тигра. Маленький он какой-то оказался, всего на пару укусов. Но страшно вкусный – с капустой! А вот второй пирожок мне уже так легко стащить не удается – я назван поросенком и безжалостно выдворен с кухни.

Зато когда я переоделся и отправился мыть руки в ванную, Вика сама нарисовалась в дверях и засунула мне в рот другой кулинарный шедевр, теперь уже с мясом. Нет, ну мне явно повезло с будущей женой! Такие вкусные пироги и не у каждой опытной хозяйки удаются.

– Как там лучшие люди страны? – интересуется Вика о приеме в Кремле.

– Нормально. Празднуют, веселятся.

– А Гагарин как?

– Грустный.

– Оно и ясно, – вздохнула подруга. – Он теперь как в золотой клетке будет сидеть.

– Думаешь, раньше за ним охрана из КГБ не ходила? – Вытеревшись полотенцем, я попытался поймать в объятия невесту, но безуспешно.

– Ты хоть поел там что-нибудь? Поди деликатесами в Кремле надегустировался? – Вика убегает на кухню, я иду за ней.

– Не-а… как-то не до того было. Половинку яйца с черной икрой зацепил на ходу, и на этом все.

– Понятно… – укоризненно качает головой невеста, – и там работу себе нашел. Пойдем, хоть покормлю тебя, а то до прихода родителей еще целый час.

– Червячка заморить не откажусь!

Мне накладывают полную тарелку аккуратно накрошенного оливье, ставят на плиту чайник.

– Всех повидал, кого хотел?

– И даже сверх того, – отвечаю я, жадно набрасываясь на салат. И тут же от удовольствия издаю стон: – Господи… вкуснотища-то какая! К черту все эти банкеты, Викусь, ты у меня просто волшебница…

– Ну, скажешь тоже… – скромно отмахивается она, – это ты еще маминой стряпни не пробовал. Вот кто у нас умеет хорошо готовить.

– Все. Я уже заочно люблю свою будущую тещу. Женщина, которая божественно готовит, априори не может быть плохим человеком.

– Это правда. Она у меня очень хорошая, – с нежностью в голосе произносит Вика.

Салат я быстренько умял, вылизав тарелку до идеального состояния, и, теперь, сыто щурясь, пью чай с еще одним пирожком. Этот оказался с яблочным повидлом.

– Слушай, Вик… все хотел спросить, но забываю: ты вроде говорила как-то, еще в начале нашего знакомства, что мама воспитывала тебя одна. А откуда тогда сестра?

– А Ира – дочь Тихона Федоровича, отчима. Он тоже к моменту знакомства с мамой вдовцом был, с ребенком на руках. Отчим отставник. Бывший артиллерист.

– Понятно…

А что тут еще скажешь? Не только в войну, но и после нее много мирного населения в стране выкосило. И женщин, потерявших здоровье в тылу, умирало в это время ничуть не меньше, чем бывших фронтовиков от ран, полученных на войне. Мать Алексея Русина вон тоже в 47‑м умерла, в мирное, казалось бы, время… А после войны женщины – вдовы и с детьми мужчин расхватывали, лишь бы одной не остаться.

– С сестрой у вас хорошие отношения?

– Да. Нормальные.

По легкой заминке Вики понимаю, что непросто у них все. Не зря, видимо моя красавица из Воронежа в Москву сбежала. Помнится, она недавно вскользь заметила, что характер у ее младшей сестрицы взрывной. Похоже, неприязнь или ревность к старшей сестре и мачехе все-таки у Ирины есть, какими бы хорошими они обе ни были. Ладно, попробуем расположить ее к себе подарками. Пару разноцветных складных зонтиков я для женщин из своего стратегического запаса выделил, жидкая тушь и колготки тоже сейчас пригодятся. Это для Воронежа вообще что-то запредельное, из области фантастики. Тестю будущему я презентую модный галстук, и Вика еще ему на днях красивое шерстяное кашне в ЦУМе купила. А матери и сестре по отрезу ткани на летние платья. Для первого знакомства вроде бы неплохо.

Вика уходит переодеваться, а минут через двадцать и родственники уже пожаловали. Услышав звонок, Вика побежала в прихожую, ну и я вслед за ней из кухни вышел.

Елена Семеновна оказалась невысокой, миловидной женщиной, очень похожей на Вику. Если моя красавица будет так подтянуто выглядеть лет в сорок пять – пятьдесят, я совсем не против. А отчим Тихон Федорович был, напротив, высоким, плотного телосложения с крупными чертами лица. Седые волосы его коротко подстрижены, чувствуется военная выправка, несмотря на возрастную полноту. Короче, типичный такой отставник. Ирина на своего отца была мало похожа, если только высоким ростом. А так… круглое простоватое лицо с довольно мелкими, невзрачными чертами, острый носик, как птичий клювик, на голове высокий начес из светлых волос. И серые глаза с хитрым прищуром. Моментально окинула меня цепким оценивающим взглядом и лишь потом расплылась в радостной улыбке:

– Приветик, Вик! Это и есть твой жених?

– Алексей, – представился я и протянул руку сначала отчиму, потом смущенной Викиной маме и лишь в конце Ирине.

Вика сразу засуетилась, стала помогать родителям снять пальто, я же перехватил у отчима тяжелые сумки и, выполняя его приказ, потащил их на кухню.

– Оголодали, поди, бедные студенты! Вот привезли вам, шиши-мыши, пару шматов сала, кусок окорока, квашеной капустки собственного засола, – забасил Тихон Федорович. – Бочковые соленые огурчики и помидоры – это уже от твоей бабки, Вик. Она вам даже картошки передала.

Громкий голос отчима эхом разносится по всей квартире. Ага… командный такой бас у мужика, им только приказы на полигоне и раздавать.

– Что за шиши-мыши? – тихонько поинтересовался я у невесты.

– Это мама так отучает Тихона материться, – покраснела девушка.

Ага. Слова-субституты. Я с уважением посмотрел на будущую тещу.

– Ой, ну что же вы так нагрузились-то?! – всплеснула руками Вика. – Ведь тяжело было все это тащить!

– Ничего, зато свое, не покупное, – веско возразил ей отчим. – Разве это можно сравнить с тем, что у вас в Москве, шиши-мыши, в магазинах продают, гнилье ведь, поди, одно!

Ну… не такое уж и гнилье, мы едим и не умерли пока, но спорить я с ним не собираюсь. А зачем? Тихон Федорович явно из тех людей, что имеют на все свое собственное мнение, и оно для них единственно верное. Приглашаю всех пройти в большую комнату, где Вика уже накрыла стол, но они с мамой сразу принимаются разбирать сумки на кухне.

– Хорошо устроились, шиши-мыши… – одобрительно кивает отчим, стоит мне вернуться с кухни в комнату. Ирина тем временем по-простому распахнула дверь в нашу спальню и рассматривает ее:

– От родителей досталась квартира?

Я некоторое время раздумываю как ответить. Вот не нравятся мне с ходу такие вопросы.

– Нет. Я сам из Нового Оскола, сирота. Сюда нас знакомый пустил пожить, но только до Нового года. Квартира служебная, поэтому живем мы здесь на птичьих правах, в любой момент могут турнуть отсюда.

– И куда же тогда? – недовольно хмурится Тихон Федорович.

– В общежитие, по месту временной прописки. Но как только мы с Викой поженимся, нам обещали сразу комнату выделить в семейном секторе, – гордо сообщаю я ему, – так что на ближайшие пять лет жилищный вопрос у нас решен.

– В общаге?! – брезгливо поднимает бровь Ирина.

Лица отца с дочерью заметно скисают. Что-то я не понял… Они что, имели планы на эту квартиру?! Думали, что она моя? Ладно, сейчас осторожно проясним этот интересный вопрос:

– Ирин, а ты после школы тоже в институт будешь поступать?

– Больно надо! – фыркает девушка. – Чтобы потом, как вы с Викой, пять лет по общежитиям мыкаться? Да еще по распределению в какую-нибудь дыру отправят.

– Тогда какие планы на жизнь? – вежливо интересуюсь я.

– В Москву приеду летом. Хочу в ГУМ или какой другой хороший магазин продавщицей устроиться, – с апломбом заявляет Викина сестрица.

Неожиданно… но объяснимо. Девушка жаждет красивой столичной жизни. Красивой, конечно, по ее личным представлениям и по воронежским меркам.

– А жить где будешь? Насколько я знаю, общежитий для иногородних у них нет. Зарплаты у продавцов маленькие, на них в Москве даже комнату не снимешь.

Ирина смущенно поправляет рукой челку, отводит глаза.

– Ну… я думала в первое время у вас поживу, а теперь даже и не знаю.

Ах, вон оно что… оказывается, у нас она собралась жить. Теперь понятно, почему они с отцом так внимательно осматривали квартиру. Примеривались, так сказать…

– Ну а как ты хотела? В Москве с жильем очень туго, – спокойно расставляю я точки над i. – Даже если нас с Викой на очередь поставят после университета, то квартиру еще лет десять ждать придется, не меньше, но комнату в коммуналке нам, наверное, дадут.

– Неужели вы как-то Ире не поможете с жильем, Алексей? – вклинивается Тихон Федорович. – Я слышал, что ты писатель, шиши-мыши. Вам же что-то там положено от Союза писателей?

А отчим-то подкованный, даже о писательских привилегиях успел разузнать…

– Чем помочь? Дать Ирине денег? Так у нас с Викой сейчас всех доходов – две стипендии. Когда это мое писательство станет стабильным заработком! Мне еще два года учиться, а Вика хоть и работает на полставки, но вечно это продолжаться не будет – в университете довольно тяжело учиться и совмещать учебу с работой мало кому удается. От Союза писателей тоже квартиру сразу не дают – там своя очередь из заслуженных, а я пока только начинающий.

Боже, какое удовольствие смотреть, как постепенно вытягиваются лица у отца с дочерью, вмиг становясь удивительно похожими. Именно в этот момент что-то неуловимо меняется в Тихоне Федоровиче и Ирине – я окончательно перестаю им нравиться. А у меня резко пропадает желание вообще раскрывать свои планы этим чужим людям. Вика, судя по всему, очень мало им раньше обо мне рассказывала, так и я теперь не стану этого делать. И вообще, прав был герой Миронова Дима Семицветов: жениться надо на сироте. Фильм «Берегись автомобиля» еще не снят, но повесть Брагинского и Рязанова уже опубликована в журнале «Молодая гвардия». Знаменитая фраза пошла в народ.

Неловкую паузу в разговоре прерывает появление Вики и ее мамы. Две хлопотуньи принесли с кухни салатник с оливье и блюдо с селедкой под шубой, Вика приглашает всех садиться за стол. Я начинаю разливать гостям водку и вино.

Напряжение, исходящее от родственников, моя невеста почувствовала сразу. Перевела взгляд с отчима на меня, вопросительно приподняла ровную бровку-ниточку. На ее немой вопрос я лишь пожал плечами. Крушение наполеоновских планов Викиной сестрицы меня ничуть не тронуло. И уж тем более я не собираюсь финансировать ее проживание в столице. Хочет – пусть сама ищет на это деньги, но ноги ее в нашем доме не будет. Это станет первым правилом нашей будущей семейной жизни, и вечером я озвучу его Вике. Потому что по мере узнавания о моих реальных доходах аппетиты этой ушлой сестрицы будут только расти и расти. Я готов всячески помогать Викиной маме – теща у меня вроде бы ничего, – но вот на ее мужа и падчерицу моя благотворительность не распространяется. Не с того вы начали знакомство, граждане.

Елена Семеновна тоже заметила напряжение за столом и начала тактично расспрашивать меня о жизни, о моей службе в армии, о том, как я поступил в МГУ. Я вежливо отвечаю ей, но без особых подробностей. Начинаю подозревать, что планы сестрицы не были для Вики секретом, но разобраться с ней она, видимо, решила сама. Поздно, любимая! Я уже отстоял неприкосновенность нашего семейного гнезда от лихих захватчиков.

– Что-то колечко обручальное у невесты бедновато, – ехидно замечает Ирка, – на золотое денег не хватило?

– Да оно и не обручальное, – вспыхивает Вика. – Это Леша мне просто на нашу помолвку подарил.

Я молчу и улыбаюсь. Жду, что будет дальше. А вот у сестрицы точно недержание, так из нее и прет:

– А вы чего вдруг вообще жениться-то собрались? Вик, ты залетела, что ли?

– Ира, как ты с сестрой разговариваешь?! – ахает Елена Семеновна и мило краснеет, как школьница.

– Подумаешь… Что я такого сказала-то? Здесь же все свои.

Вика тоже вспыхивает как маковый цвет и откладывает вилку в сторону.

– Ир, ты считаешь, что замуж только поэтому и выходят?

– В вашем случае да. Чего нищету-то плодить, правда, пап?

– Ясен пень, шиши-мыши. – Отчим сам себе наливает рюмку водки, залпом выпивает.

– А если мы просто любим друг друга?

– И долго она продлится, эта ваша нищая любовь?!

Глаза Вики наполняются слезами, губы начинают дрожать. Но усилием воли она берет себя в руки. А я уже еле сдерживаюсь из последних сил, чтобы не задать этим двум хамам трепку.

И тут опять вылезает отчим:

– Виктория, по сути, Ирина права. Я в этой свадьбе тоже не вижу никакого смысла. Потратиться на приглашение гостей, чтобы потом через год разбежаться, не сумев справиться с безденежьем? В любой армии что в первую очередь важно?

Мужик изображает из себя генерала. Интересно, кем он был в войсках? Старшиной? Прапорщиком?

– Тыл, папочка! – заканчивает за отца Ирина.

– Натюрлих, шиши-мыши! – кивает отчим.

– Тихон, ну что ты такое говоришь?! – не выдерживает Елена Семеновна.

– А что я неправильно говорю?! – повышает он на нее голос. – Это только ты, Лена, шиши-мыши, потакала ее дурацким мечтам учиться на микробиолога. Скажите мне – это что еще за профессия такая?! Почему нельзя было после училища просто остаться в Воронеже и работать медсестрой? Зачем нужно было тратить столько времени на поступление в МГУ, когда можно было поступить у нас в медицинский и получить профессию врача? Что за блажь такая?!

Вика пытается что-то сказать, но отчим рявкает на нее:

– Хватит! Довольно я терпел твои причуды. Хочешь замуж за этого нищего голодранца – твое дело. Но я на эту свадьбу не дам ни копейки!

– А мы с Лешей разве у вас что-то просили?! – взрывается Вика. – Хотели вас как людей на собственную свадьбу пригласить, а в ответ только оскорблений дождались.

– Вик, да какая свадьба? У него на костюм приличных денег нет! – снова влезает сестрица. – Встречает будущих родственников в потертых штанах.

– Ир, ты бы помолчала лучше! Его «потертые штаны» как два нормальных костюма стоят. И не твое дело, где мы и на что будем свадьбу отмечать. Не хотите – не приезжайте, но отменять мы ее не будем!

– Ну, и живи в нищете в своем общежитии! Попомнишь потом мои слова – он тебя бросит с ребенком, и приползешь ты назад домой, сядешь на шею к родителям.

Все. На этом мое терпение лопается. Я со всей дури бью по столу кулаком, отчего тарелки с грохотом подскакивают, а пара рюмок падает набок, заливая белоснежную скатерть вином. Воцаряется тишина…

– Тихон Федорович, я не хочу вас видеть на нашей свадьбе. И в нашем доме с этой минуты вы нежеланный гость. А ты, дрянь малолетняя, – поворачиваюсь я к испуганной сестрице, – если еще раз откроешь свой рот на Вику – пожалеешь об этом. Все, попрошу вас на выход.

Выхожу из-за стола и распахиваю дверь в прихожую. Потом беру за руку свою вконец расстроенную тещу и с теплотой смотрю ей в глаза.

– Елена Семеновна, а вам мы с Викой всегда будем рады. О дне свадьбы заранее сообщим, гостиницу вам закажем, встретим и проводим до поезда на такси. Только приезжайте! Но одна, без них.

– Ирина, уходим, – командует Викин отчим, вставая. Мы меряемся взглядами. Мужик явно в прошлом был не дурак подраться – сломанные уши, огромные кулаки. Но его победы – в прошлом. Тихон и сам это понимает. Отводит взгляд, идет в прихожую одеваться.

Сестрица, как собачонка, выбегает вслед за отцом. Интересно, а если показать ей приготовленные подарки, она ослушается его? Думаю, что да. Но делать этого я точно не собираюсь, найду еще кому их подарить. Встаю за спинами Вики и Елены Семеновны, успокаивающе кладу свои руки на женские плечи. Понимаю, что для Вики очень важно, чтобы ее мама сейчас осталась с нами.

– Елена, ты идешь? – грозно интересуется отчим, глядя на наше сплоченное трио.

– Мама останется! – дерзко говорит Вика. Я одобрительно сжимаю ее тонкое плечо.

– Ну, как хочет…

Громко грохает входная дверь, мы остаемся одни. Словно гора падает с плеч, и даже дышать в доме становится легче после ухода неприятных людей. Так, теперь надо срочно встряхнуть моих грустных дам.

– Девушки, предлагаю включить музыку, праздник у нас сегодня или нет?!

– Праздник! – поддерживает меня Вика. – Давайте попьем чай, а потом пойдем на улицу смотреть салют.

– Не пойдем, а поедем. Я отвезу вас на машине на Красную площадь, посмотрим на салют с Москворецкого моста, а потом на обратном пути мы забросим Елену Семеновну в гостиницу.

– Ой, Лешенька, да я и на метро прекрасно доберусь! Зачем вас так стеснять?

Я укоризненно качаю головой… ну теперь окончательно понятно, в кого моя Вика такая скромная и деликатная – в маму.

Ставлю диск с европейской эстрадой, привезенный из Японии, под приятную музыку мы дружно убираем со стола, заменяем скатерть, приносим с кухни чашки, пироги, мед, конфеты, варенье… Приглушаем свет в гостиной, и наше семейное застолье сразу становится по-домашнему уютным. К произошедшему мы больше не возвращаемся, я рассказываю женщинам о Японии, они дружно охают, слушая мои байки про японские чудеса…

Короче, оставшийся вечер провели очень душевно. И мы с Викой наконец вручили ее маме приготовленные подарки. Яркий складной зонтик произвел на Елену Семеновну неизгладимое впечатление, она радовалась ему, как маленький ребенок. Было понятно, что муж бедную женщину подарками особо не балует. Я бы ей с радостью и второй комплект подарков подарил, только ведь наглая сестрица обязательно отберет. Елена Семеновна и сама, видимо, что-то такое подумала, потому что даже коробочку с колготками вернула, заверив, что к такому она непривычная и Вике это больше пригодится.

Потом мы посмотрели салют с Москворецкого моста и покатались немного по центру на машине, рассматривая праздничную иллюминацию. Сейчас она, конечно, еще очень скромная, в основном это гирлянды разноцветных лампочек, растянутые между столбами вдоль дороги, да разные светящиеся инсталляции, как на Центральном телеграфе. Но улица Горького все равно выглядела нарядно.

Попрощались мы с будущей тещей очень тепло. Я ей явно понравился, как и она мне. Жалко, что эта милая женщина такому грубому солдафону досталась. Трудно ей там теперь в Воронеже без Вики, похоже, отчим с сестрицей совсем ее в домашнюю прислугу превратили. Невеста всю обратную дорогу грустная была и даже пару раз носом тихо шмыгнула. Ладно… мы что-нибудь придумаем, дайте только с навалившимися делами немного разобраться…

Глава 8

Свирепые бои добра со злом
текут на нескончаемом погосте,
истории мельчайший перелом
ломает человеческие кости.
И. Губерман

Утром, поцеловав спящую Вику, я отправился на работу. Да, я знаю, что нормальные люди в воскресенье не работают. Только где вы в нашей редакции нормальных-то видели? Друзья же еще и учатся параллельно, им завтра в институт на пары. Время на подготовку презентации нам Фурцева отпустила мало, надо спешить, поэтому объявлен срочный сбор редколлегии. Сегодня в общих чертах обсудим план, завтра-послезавтра утвердим и сразу же начнем готовиться.

Паркую «Волгу» на стоянке перед Радиокомитетом, подхватываю с заднего сиденья сумку с подарками. Пора уже вручить их друзьям, и так затянул с этим делом.

Вахтер, увидев меня на проходной, укоризненно качает головой:

– И что вам, молодежь, дома не сидится в выходной день? Поспали бы лучше.

– Так всю жизнь проспать можно! На пенсию выйдем – тогда и отоспимся.

Все наши уже в сборе. Здороваюсь со всеми и сразу же вываливаю на стол подарки, распределяю их по кучкам. Лева возмущается, подгребая к себе складной мужской зонтик и яркий галстук, но скорее для приличия:

– С ума сошел, Рус? Ты же кучу денег на все это потратил!

– Да ладно тебе… На нас с Седовым гонорар в местной валюте упал за статью о расистах-американцах, так что могли себе позволить шикануть. Должен же я вас немного побаловать.

– Уй-и‑и! – пищат девчонки от счастья и бросаются наперегонки меня целовать.

Дальше на несколько минут коллектив становится совершенно неработоспособным. Девчонки щелкают разноцветными зонтиками, бегут примерять перед зеркалом очки от солнца, потом дружно красят ресницы новой тушью и пробуют цвет лака на ногтях. Хорошо еще колготки при нас не натягивают. Хотя мы с парнями не отказались бы на стройные женские ножки посмотреть. Димон с Левой снисходительно наблюдают за женской кутерьмой, но морды у самих довольные.

– А, вот еще вам на десерт! – вспоминаю я о биговских ручках.

– Все, народ, давайте делом уже займемся!

Самой сознательной оказалась, конечно, Ольга. Но и Юлька с Леной быстро попрятали добычу в сумки и чинно расселись за столом, стоило Марку Наумовичу постучать карандашом по чашке.

– Итак, начнем. Во‑первых, поздравляю всех с выходом первого номера нашего журнала. Лева, раздай всем по экземпляру…

Ух ты! Вживую наш журнал оказался еще лучше, чем его макет. Форматом и толщиной он получился похожим на популярный журнал «Вокруг света», и с такой же яркой фотографией на обложке. Чем выгодно отличался от нашего ближайшего конкурента – «Юности» с его блеклой невзрачностью. Средств и сил Аджубей явно не пожалел, чтобы переплюнуть детище Бориса Полевого – «Студенческий мир» выглядел очень солидно. И тираж первого номера впечатлил – 200 000 экземпляров – вдвое больше, чем когда-то у «Юности» на старте, и ведь это только еще начало! Наличие цветных вкладок тоже украшало номер, пусть и не весь он был цветным. Зато цена у «Студенческого мира» была очень щедрой – всего 30 копеек. Это при том, что «Юность» сейчас стоила 40 копеек, а сравнимый с нами по уровню печати «Вокруг света» все 60. Так что для студента, живущего только на стипендию, – это подарок.

Пока все листали журнал и восторгались яркой обложкой, на которой девушка Юля в бикини эффектно рассекает по волнам на доске – вот даже не сомневаюсь, что обложку выдерут и будут массово клеить на стены, я с молчаливого одобрения шефа приступил к изложению стоящей перед нами задачи:

– Коллеги, я же говорил вам о презентации? – Все заинтригованно кивают. – Так вот, поздравляю! Министр культуры выделила нам под это мероприятие главный зал кинотеатра «Россия».

– Рус! Так ведь там больше тысячи мест! – ужасается Димон.

– Две с половиной, – скромно уточняю я.

– Да где же мы столько народа найдем?

– А вот давайте считать. Оль, бери ручку и лист, начинай записывать гостей.

Я встаю из-за стола и начинаю прохаживаться по кабинету Когана. Так легче думается. И цифра в две с половиной тысячи пугает чуть меньше. Не буду же я признаваться друзьям и шефу, что у меня тоже слегка поджилки трясутся от затеянной авантюры.

– Пункт первый. Родной журфак. Приглашаем деканат, преподов и как минимум 3–5‑й курсы. Пункт второй. Всех членов нашего клуба. Сколько у нас уже метеоров? – Я смотрю на Когана-младшего, тот моментально поднимает три пальца. – Триста человек уже? Ого! Пункт третий. Нужно позвать всех, кто поддержал нас на митинге. Оля, у тебя остались координаты?

«Пылесос» кивает и достает из сумки сложенный лист бумаги, протягивает мне. На нем аккуратный список вузов и контакты активистов. Пробежав глазами внушительный перечень, передаю его Марку Наумовичу.

– Отлично! Потом прикинем, сколько у нас под конец останется пригласительных билетов, и, может, еще им увеличим квоту. А может, и младшие курсы журфака пригласим.

– Не, ну так мы, пожалуй, наберем этот зал! – на глазах веселеет Димон.

– Наберем. Еще и не всем хватит пригласительных, – соглашается с ним Лева.

– Оля, запиши четвертым пунктом известинцев, – добавляет шеф. – Надо обязательно позвать всех коллег, которые участвовали в выпуске журнала. Начиная с Алексея Ивановича, его замов и заканчивая техническими работниками. И еще нужны иностранцы. Мне уже в ЦК намекнули, что первый номер требуется перевести на английский и напечатать тираж специально под западную публику.

– Позовем иностранных корреспондентов, – решаюсь я. – В том числе тех, что освещали митинг.

Все согласно кивают.

– Теперь об особых гостях, – говорю я. – Во‑первых, приглашаем старших коллег, которые нам помогали и поддерживали на митинге. Шолохов, Федин, Носов, обязательно Женя Евтушенко и Роберт Рождественский со своей компанией. Во‑вторых, Фурцева и как минимум отдел драматургии, который, кстати, в восторге от наших трех пьес.

– Еще какие-нибудь знаменитости нужны, – задумчиво добавляет Юлька, – мы же мою рецензию на спектакль Дыховичного напечатали, так может, артистов из Театра сатиры пригласить?

– Хорошая мысль, – одобряет Марк Наумович, – возьми переговоры с театром на себя, Юля. Популярные артисты в зале нам точно не помешают. Какие еще будут предложения?

Ребята переглядываются, Лена несмело тянет руку:

– Космонавты? Гагарин теперь вряд ли к нам придет, но может, Леонов с кем-нибудь еще?

– Андрея Литвинова не забудьте, – напоминает Ольге Димон.

– Из горкома комсомола ребят надо позвать обязательно! – это уже сама Ольга.

– Тогда уж и из ЦК кого-то… – вздыхает шеф, – куда ж без них.

– Давайте это я лучше с Фурцевой обсужу, она сама скажет, кого из чиновников нам стоит позвать.

– Может, еще олимпийцев? У нас же в этом номере твое интервью с Латыниной! – вспоминает Лена.

– Хорошо, – подводит итог Коган-старший. – Пока хватит, но если кого-то еще вспомним, то добавим по ходу дела. Теперь давайте предварительно обсудим программу вечера. Алексей, тебе слово как зачинщику.

Я сажусь на свое место, сосредоточенно тру лоб:

– Наверное, должны будут выступить Аджубей, Заславский и вы, Марк Наумович, со вступительным словом как главный редактор. Я сам могу рассказать гостям о Токийском университете и Олимпиаде.

– Женя свои стихи с удовольствием почитает. Главное – его вовремя остановить, – ехидничает Юлька.

– Группа «Машина времени» исполнит несколько песен, – радую я народ, – Фурцева уже их разрешила.

– И ты сам обязательно спой свой «Десятый батальон»! Народ оценит.

– И тоже стихи, стихи свои почитай, – шумят ребята. – Чего только этот «Тушенка»… И так он везде…

Тут все начинают галдеть. Ну, не знаю… Это все-таки не мой творческий вечер, а презентация журнала. Договариваемся, что решим со стихами уже в процессе, останется время – обязательно почитаю.

– А вообще, мне кажется, что многие гости тоже захотят сказать приветственное слово от своих организаций – газет там, радиостанций! – горячится Лева. – Все-таки не каждый день в стране новые журналы появляются, да еще такого уровня.

– Я тоже на это надеюсь, – соглашается с сыном Марк Наумович и подводит итог: – Алексей составляет программу вечера и утверждает ее у Екатерины Алексеевны, Оля занимается гостями, остальные ей помогают. Я беру на себя печать приглашений.

– Марк Наумович, а можете договориться с Аджубеем, чтобы он бесплатно выделил нам нужное количество журналов для раздачи гостям при входе? – прошу я. – Понятно, что две с половиной тысячи экземпляров это немало, но согласитесь – выглядело бы это очень достойно.

– Попробую.

Потом мы плавно переходим ко второму, декабрьскому номеру журнала.

– Часть материалов для него у нас уже есть. Во‑первых, моя статья о Токийском автосалоне, – начинаю я перечислять. – Во‑вторых, о Хабаровском институте инженеров железнодорожного транспорта… Материал про компьютеры.

– Погоди, Алексей, – останавливает меня Марк Наумович, – насчет советских вузов. У нас тут появилась еще статья о Ленинградском университете. Посмотри, мне в пятницу через Леву передали.

Беру несколько машинописных листов, пробегаю текст глазами. Очень толково написано про кузницу кадров российской элиты из моей прежней реальности. Но писала явно не Ольга и даже не кто-то из наших ребят – стиль совершенно незнакомый. Я поднимаю удивленный взгляд на шефа:

– А это кто у нас такой талантливый?

– Понравилось? Мне тоже. Но с автором я пока незнаком, это тебе друзья расскажут, откуда он.

Парни словно по команде начинают наперебой нахваливать мне нового сокурсника, который перевелся на наш факультет из Ленинградского университета, пока я был в Японии. Антон Пилецкий. Умница, спортсмен, КМС по волейболу. С ходу включился в общественную жизнь, пишет отличные статьи и уже записался в наш клуб болидом.

Я перевожу взгляд с одного на другого, слушая своих друзей. Все они от него в полном восторге, а Ольга аж зарумянилась, в глазах нездоровый блеск появился. У‑у… кто-то, кажется, сменил предмет обожания, забыла про свою любовь ко мне. Ну, и слава богу. Только Юлька у нас почему-то подозрительно помалкивает.

– Юль, а ты что об этом Антоне скажешь?

– Мажор, – кривится она, – и к тому же мутный какой-то.

О как. С чего бы такая разница во мнениях об одном и том же парне?

– Не слушай ее! – смеется Левка. – Просто он остался равнодушным к ее чарам.

– Зато… – ехидно начинает Юлька и вдруг замолкает.

Но я успеваю заметить предостерегающий взгляд Димона, брошенный на подругу. А вот это уже интересно… Что за тайны мадридского двора в нашем узком кругу? Надо будет потом поговорить с Юлькой, только без свидетелей. Она конечно девушка у нас с гонором и большим самомнением, зато наивностью, как некоторые товарищи, не страдает.

– Ладно. Статья мне эта понравилась, я совсем не против ее публикации в ближайшем номере. А одну из моих можно тогда отложить, ничего страшного. Взамен напишу материал про советскую интеллигенцию в продолжение интервью со Сноу, плюс выберем что-то из рецензий метеоритов на его лекцию. Эту важную тему мы будем продолжать. Что у нас еще есть?

– Юлька написала рецензию на новый фильм. В октябре в прокат вышел, «Добро пожаловать, или Посторонним вход запрещен» называется, – просвещает меня Димон.

Да неужели?! Отличный фильм, как по мне – одна из лучших комедий 60‑х. Нужно потом будет почитать, что о нем наша Заноза написала.

– А я обзор книжных новинок подготовил, – докладывает Лева. – В прошлый раз «Советский писатель» был, теперь издательство «Молодая гвардия».

– Отлично, что еще?

– Оля пишет статью про митинг, – вздыхает шеф, – но как ты понимаешь, статья сложная, там должно быть выверено каждое слово.

– Понимаю… но промолчать нельзя. Поставим ее в рубрику «Панорама». В рубрику «XXI век» дадим второй фантастический рассказ – победитель конкурса. «Героем номера» предлагаю дать Жаботинского.

– А мы на открытие памятника «Покорителям космоса» собираемся на следующей неделе. Грандиозный монумент получился! Димка уже весь исчесался, не дождется, когда его сфотографировать можно будет.

– Так сначала же четвертого собирались открыть, – оправдывается Димон на Юлькину насмешку, – а из-за траура в стране открытие перенесли на целую неделю. Заметка у нас с Юлей практически готова, теперь фотография хорошая нужна.

– Сноуборд тоже готов, – сообщаю я, – ко мне в больницу Андрей Денисович приезжал.

– Когда испытывать будем? – загораются глаза у Димона и Левы.

– Ждем снега. Чертежи для «Кулибина» уже есть, статью можно начинать писать, с тебя, как всегда, отличное фото.

– А ты еще новую головоломку с цифрами обещал, – напоминает Лена.

Я задумываюсь над тем, не пришло ли еще время Кубика Рубика. Не так уж трудно его сделать у зиловцев, а страна кучу валюты заработает.

– Обещал – сделаю. А у тебя как дела?

– Пара кулинарных рецептов для начинающих, пара неплохих полезных советов. В рубрику «Мировая вещь» дописываю статью про историю лыж. Вроде ничего получается.

– Ле-еш… – начинает ныть Юлька, – а помнишь, ты говорил, что у тебя знакомая есть в Доме моды на Кузнецком Мосту?

– И?

– Познакомь, а? Хочу статью написать про новые модные тенденции, но туда так просто не зайдешь.

– А удостоверение редактора тебе на что?

– Тебе жалко, что ли?

– Юль, времени катастрофически не хватает, а телефона у меня ее нет. Ладно, попробую через Женю достать.

К обеду голова уже пухнет с непривычки. Расслабился Русин, потерял былую сноровку. Нужно срочно форму восстанавливать.

Уже после планерки, на выходе ловлю подходящий момент и отвожу Юльку в сторону:

– Юль, колись, что с этим Антоном Пилецким не так?

– Ну… – мнется Заноза, хотя ей это совершенно не свойственно, потом решается: – Этот Антон сначала к твоей Вике подкатил. Вроде как случайно увидел и запал на нее. Начал осаду по всем правилам – подкарауливал, пытался дарить цветы. Вика его отшила.

– Вот это да… – Я удивился. – А мне Вика ни слова не сказала.

– Да, там не о чем беспокоиться! – махнула рукой прЫнцесса. – Но он начал снова круги вокруг нее наматывать, тогда уже наши парни его отловили и провели разъяснительную беседу. Клялся, божился, что не знал о вашем романе. Веришь?! Если весь курс только про вас и говорит? А эти олухи ему поверили. Теперь он уже с ними решил отношения наладить – все про клуб их выспрашивал, в болиды записался, потом вон статью про свой ЛГУ накатал. Кстати, действительно хорошая статья, не спорю. Так мало того, он теперь к Ольке Пылесосу аккуратно клинья подбивает, а эта дуреха и растаяла. Хотя по мне – его цель наш журнал.

– Может, ты преувеличиваешь?

– Пообщаешься с ним – сам поймешь. Он столичный лощеный красавчик, зачем ему Олька-простушка?

– А почему мажором его назвала?

– Так он мажор и есть. Отец его какая-то шишка, живут на Горького. Антоша там постоянно вечеринки устраивает. Нас тоже звал пару раз, но я парней не пустила и сама не пошла. Мутный он…

* * *

В том, что Антон Пилецкий действительно далеко не прост, я смог убедиться на следующий день, когда заехал на родной журфак уладить свои дела с учебой. Сначала получил в кассе стипендию за два месяца, потом сдал в деканат справку из больницы и взял там расписание зачетов и экзаменов на зимнюю сессию. Оценил объем предстоящей зубрежки, мысленно взвыл и пошел к Заславскому договариваться о досрочной сдаче в удобное для себя время – зачеты начинались уже через месяц. Свободное посещение он мне еще в сентябре разрешил, так что теперь нужно договориться об экстерне. Заодно с ребятами ситуацию уточнить – можно ли им тоже зимнюю сессию раньше времени сдать?

Ян Николаевич был занят, секретарь предложила мне погулять где-нибудь минут двадцать, и я недолго думая отправился к куратору нашего курса – Степану Николаевичу. Кто лучше него знает, что происходит сейчас на 4‑м курсе журфака?

– Ну, рассказывай, главарь бунтовщиков, как до такой жизни докатился? – смеясь, пожимает он мне руку.

– А чего сразу главарь-то? – делаю я шутливо‑обиженное лицо. – Я так, рядом стоял, патроны подносил.

– То есть про бунтовщика даже и не отрицаешь?

– Кто я такой, чтобы спорить с товарищем Краськовой? Раз она указала в своей телеге – бунтовщик, значит, так оно и есть.

– Да уж… – сразу переходит на серьезный тон куратор. – Совсем Ираида мозги растеряла. Донос писала на тебя, но метила-то она явно в Заславского.

– Я тоже так подумал.

– И что делать собираешься?

– Не знаю, всю голову уже сломал. И промолчать нельзя, и со скандальной бабой связываться не хочется. А на плечи Заславского это все перекладывать как-то не по-мужски.

Мы помолчали немного, обдумывая непростую ситуацию.

– А здоровье-то как?

– Иду на поправку. Дома сейчас долечиваюсь.

– А что с журналом вашим? – поинтересовался Степан Николаевич и потянулся к электрическому чайнику, втыкая его в розетку.

– С этим полный порядок!

Гордо достаю из портфеля первый номер «Студенческого мира», выданный нам вчера в редакции. Размашисто подписываю разворот «На добрую память нашему дорогому куратору Степану Николаевичу от благодарных студентов. А Русин», вручаю с шутливым поклоном.

– Считайте, вы одним из первых в МГУ его увидели. И ваш вклад в этот журнал тоже есть, Степан Николаевич.

– Да ладно тебе… – Мужик по-настоящему растроган, явно не ожидал от меня таких слов. С удовольствием разглядывает девчонок в бикини на обложке.

– А кто нас, желторотиков, опекал три года? От скольких ошибок уберегли?

– Что-то вы больно быстро из желторотиков в зубастиков у меня превратились! Я вас этому точно не учил.

– Вы про митинг? А что нам еще оставалось? Промолчали бы – и еще неизвестно чем бы все закончилось.

– Это да…

Степан Николаевич, не спрашивая, наливает мне чай, достает из стола бумажный пакет и высыпает на тарелку разноцветные куски постного фруктового сахара. Забытая с детства сказка… а когда-то я за него душу готов был продать, так любил это незамысловатое лакомство. Сидим, умиротворенно пьем чай… Хороший все-таки мужик наш Степан Николаевич, хоть и простоват без меры. Вспоминаю, какие над ним наши студенты каверзы учиняли – от стыда кровь к щекам приливает. Да и сам я не без греха – одна майская шутка про сына Кеннеди чего стоила, мужик-то все за чистую монету принял. И хоть бы раз он что кому припомнил. Посмеется вместе со всеми, пальцем погрозит, и на этом все. А шутникам потом и самим стыдно становилось за свои розыгрыши над простодушным куратором.

– Слышал, ты жениться собрался?

– Собрался. Чего время терять, уведут еще.

– Виктория девушка серьезная, одобряю… А заявление на комнату в семейном корпусе вы написали уже? – забеспокоился сердобольный Степан Николаевич. – Срочно пишите! Пока еще места свободные есть.

– Да у нас вроде есть где жить. Пока не гонят, – и тут же перевожу разговор на интересующую меня тему: – А что я слышал, у нас на курсе неожиданное пополнение случилось?

– Ты про Пилецкого, что ли?

– Ну, да. Что за парень?

Куратор молчит некоторое время, видимо, обдумывая свой ответ. И это настораживает меня еще больше. Обычно у Степана Николаевича все ребята поголовно хорошие. Единственным, кого он на моей памяти откровенно не жаловал, был Петров, как это ни странно. И чутье отставного старшину в тот раз не подвело.

– Не знаю, что тебе сказать про него… – наконец чешет затылок куратор, – вроде бы правильный паренек. И спортсмен, и активист, и с посещаемостью за прошедший месяц полный порядок. А там кто его знает…

«Вроде» и «кто его знает» из уст Степана Николаевича звучит практически как призыв быть поосторожнее с этим «пареньком». Неужели наша заноза Юлька права? Ладно, не буду больше мучить мужика своими вопросами. Смотрю на часы, спохватываюсь и благодарю его за чай. На очереди у меня Заславский.

Ян Николаевич встречает меня радушно, на мою попытку вручить ему свежий номер журнала машет рукой и кивает на свой экземпляр, страницы которого заложены карандашом.

– Опоздал, Русин. Я уже половину номера прочел. Интересный журнал у вас получился. И актуальный!

Ага… Это явно работа Марка Наумовича. Наверное, Лева с утра успел от него журнал Заславскому передать.

– Ну, как? – замираю я в ожидании оценки Заславского.

– Очень даже прилично. Особенно для студентов.

Я выдыхаю и расплываюсь в улыбке. Похвала от нашего декана дорогого стоит. Он миндальничать не станет, всю правду в глаза скажет, и никакие недочеты от его острого взгляда не укроются.

– Алексей, но первый номер – это только начало. Главное теперь – заявленную планку удержать.

– Мы это и сами понимаем.

– Понимать мало. Придется постараться, чтобы занять достойное место среди других московских журналов. А в этом уже и авторитет Аджубея не поможет, если сами не будете жилы рвать. Марк Наумович, конечно, зубр в журналистике, но журнал – работа командная, это тебе не романы в одиночку по ночам писать.

– А что про статьи скажете?

– Я еще до конца журнал не прочитал, но скажу сразу – Лесневская и Быкова меня порадовали. Из девушек крепкие журналисты получатся. Лесневская вообще очень смело пишет, не боится высказывать свое мнение и отстаивать его. Молодец Юля! Ей по плечу и более серьезные темы, не ограничивайте ее рамками культуры и спорта. Из Кузнецова хороший фоторепортер получился, чувствуется, у него это в крови. Про Когана-младшего и Антонину пока говорить не готов, но от Левы жду большего. Ты же у нас пока вне конкуренции, я и твои статьи из Японии в «Известиях» с удовольствием читал. А вообще, вам нужно срочно привлекать в журнал свежие силы, на одних своих плечах вы такую махину не вытянете.

– Уже привлекаем. Во второй номер пойдет статья про ЛГУ Антона Пилецкого.

– Это того, который к нам из Ленинграда перевелся?

– Да. Я, правда, сам еще с ним не успел познакомиться…

– Когда ж тебе! – смеется Заславский. – Ты то романы пишешь, то в Японии с американскими расистами сражаешься, то в Кремле заговорщиков разоблачаешь. Уже и в тюрьме на Лубянке успел побывать.

– А разве настоящий журналист не должен на своей шкуре все попробовать? Вон Федин – и в Гражданской войне участвовал, и специальным корреспондентом на Нюрнбергском процессе был.

– Да, Константин Александрович у нас везде побывать успел, – усмехается декан и тут же переходит на серьезный тон: – И что теперь с учебой?

– Пришел как раз поговорить про нее. Ян Николаевич, можно мне экстерном зачеты и экзамены сдать?

– А осилишь? Ты же в новом семестре ни дня еще не учился.

Я скромно киваю. Можно подумать, у меня выбор есть. Чувствую, сейчас такие события начнут разворачиваться, что не до лекций с семинарами мне будет.

– Ладно, что с тобой делать… – вздыхает декан и кладет передо мной чистый лист бумаги, – пиши заявление. Сразу же его и подпишу, чтобы тебе лишний раз не приходить. И ребятам своим передай: пусть тоже зайдут.

Достаю ручку, пододвигаю лист поближе:

– Ян Николаевич, а что с товарищем Краськовой делать будем? Грех ведь такой случай упускать.

– Что-то конкретное предлагаешь? – заинтересованно щурится декан.

– А давайте сделаем так. Вызовете ее к себе и сообщите, что я приходил к вам по ее душу. Хочу, мол, на нее в суд подать за клевету, показывал вам ее донос в КГБ. Советовался, как лучше сделать – ограничиться товарищеским судом в МГУ или же сразу в народный районный суд заявление отнести?

– Думаешь, она испугается?

– Человек, который пишет тайные доносы, заведомо труслив. А теперь, когда я был приглашен на пленум и на торжественный прием в Кремль, ситуация вообще в корне изменилась. К тому же у меня есть официальная бумага, что КГБ ко мне никаких претензий не имел и не имеет. Скажите ей, что единственный способ для нее спасти свой партийный билет – это уйти тихо на пенсию. Иначе я добьюсь ее исключения из партии на основании решения суда.

– Хороший план. Но ты сам готов пойти до конца?

– Готов. Довольно она нашей кровушки попила.

– Ладно, давай попробуем, – кивает Заславский и помечает себе что-то в ежедневнике.

Убрав в портфель подписанное деканом разрешение на досрочную сдачу сессии, прощаюсь с ним и отправляюсь к аудитории, где у нашего потока сейчас идет лекция. До звонка еще пять минут, я даже успеваю по-быстрому съесть бутерброд, который мне утром с собой выдала Вика. На столовую сегодня времени точно не хватит. Мое появление вызывает ажиотаж. Сокурсники окружают меня, интересуются здоровьем, спрашивают, когда будет вечер, посвященный первому номеру «Студенческого мира». Укоризненно смотрю на Леву с Димоном: растрепали уже?

– Да ладно тебе! – улыбаются друзья. – Добро наверху все-равно уже дали. Давай мы тебя лучше с Антоном познакомим, вон он у окна стоит, ждет, когда ты освободишься.

– Ну, давайте, знакомьте…

* * *

– …Я Антон, – подает мне руку высокий, симпатичный парень. Лицо у него с правильными, славянскими чертами, располагающая улыбка, волосы темно-русые, слегка вьющиеся. И одет парень со вкусом – не в дешевый костюм, как многие здесь, а в брюки и модный джемпер, в вырезе которого виден воротник белой рубашки и галстук в тон джемперу. Фигура у Пилецкого не сказать чтобы накачанная, но парень со спортом явно дружит, поджарый такой. Ростом он пониже нас с Кузнецом будет, но выше Левы. И столичный лоск в нем действительно чувствуется, тут Юлька права. Понятно, почему девушки от него млеют.

Мы с улыбкой рассматриваем друг друга, не разрывая нашего рукопожатия, и оно с каждой секундой становится все крепче, парень будто мерится со мной силой. Детский сад какой-то…

– Ты всем руки при знакомстве выкручиваешь? – вежливо интересуюсь я.

– Ой, извини! – притворно спохватывается он и быстро отпускает мою руку.

– Какими судьбами к нам в МГУ занесло?

– Отца по работе в Москву перевели, мать за ним поехала, ну а мне тоже смысла не было одному в Питере оставаться.

– И кто у нас отец?

– Ответственный работник в Совмине. Мать косметолог, в Институте красоты работает.

Я усмехаюсь. Бедные девчонки! «Красавчег», мажор, да еще с такой полезной мамой. Вот покажите мне хоть одну женщину, которая была бы довольна своей внешностью и не хотела бы в ней что-нибудь поправить?

– Ну, и как тебе у нас, в Первопрестольной?

– Интересно! В ЛГУ все больше на учебе зациклены, а у вас жизнь прямо ключом бьет.

– Ага… по голове. – Я окидываю его оценивающим взглядом. – Ладно. Статью я твою прочитал, написано отлично. Пойдет в наш второй номер. Подпишем с тобой договор, выплатим гонорар за статью.

С таким парнем надо держать ухо востро – оформлять все строго официально.

Пилецкий довольно улыбается, явно ждет от меня продолжения похвалы или каких-нибудь новых заманчивых предложений. А я замолкаю задумчиво. Конечно, можно было бы засчитать его статью за испытание для статуса метеора в клубе, но не слишком ли просто будет? Чай, у нас не проходной двор, чтобы с порога всех подряд принимать. Хотя все равно уже под три сотни членов набралось.

Осторожно прокалываю память… что там у нас в ближайшее время намечается? Угу… В прошлой жизни через неделю после отставки Хрущева в «Известиях» был анонсирован экономический эксперимент на основе хозрасчетных идей Косыгина – Либермана. Начнется «золотая» пятилетка СССР. Бурный экономический рост, подъем благосостояния народа.

Теперь все, видимо, немного сдвинулось, но буквально на пару недель. Это вот-вот напечатают. Сама реформа давно уже разработана, сворачивать с выбранного пути никто не собирается. Хочешь не хочешь – и мне придется в эту тему влезть.

– Пойдем-ка, отойдем к окну, – говорю я Пилецкому. Он заинтригованно кивает и послушно следует за мной. – Скажи, ты в экономике разбираешься?

– Ну… волоку немного. Вообще-то у меня отец профессиональный экономист, так что определенное представление имею, – гордо кивает он.

– А сентябрьскую статью Либермана в «Правде» читал: «Ещё раз о плане, прибыли, премии»?

– Читал, но особо не вникал. Просто отец сильно бухтел за завтраком, вот я и поинтересовался потом.

– Отлично. Напиши рецензию на эту статью и считай, что стал метеором.

– Зачем тебе это?

– А ты думаешь, мы только про театры и спорт в нашем журнале пишем? – усмехаюсь я. – В стране начинается крупная экономическая реформа, нужно держать руку на пульсе.

– Ты хочешь положительную или отрицательную рецензию?

– Я хочу объективную. Не «чего-с изволите?», а нормальный вдумчивый анализ этой статьи. Плюсы, минусы…

Парень задумывается, потом спрашивает:

– И я могу с отцом проконсультироваться?

– Естественно, я именно на это и рассчитываю. А вторую рецензию хочу получить от кого-то из наших старшекурсников с экономического факультета. Найди там студента потолковее, объясни, что это в журнал пойдет.

– Непростые у вас задания…

– Это тебе еще повезло! Другие болиды перепечаткой и рассылкой пьес по театрам страны занимались. И ничего, все справились.

– Слушай, Алексей… я в эту пятницу народ у себя собираю на вечеринку, не хочешь прийти?

– Прости, но дел сейчас выше крыши. Пока в больнице лежал, подзапустил все, теперь нужно наверстывать. Может, как-нибудь в следующий раз…

Ага… больше мне делать нечего, как развлекать там гостей и поднимать его рейтинг среди факультетских барышень! Прощаюсь со всеми, Юлька еще раз напоминает мне про телефон манекенщицы, а я ей про обещание заглянуть в Театр сатиры и поговорить с артистами. На этом и расстаемся.

Следующим пунктом у меня идет Федин. Но в Союзе писателей я управляюсь сравнительно быстро. Обещаю через неделю завезти рукопись сборника стихов для издательства «Молодая гвардия», которая у меня почти готова. Константин Александрович рассказывает, что Бродский усиленно работает над переводом «Города…» на английский, к Новому году обещает его сдать. А до конца зимы его планируют издать в Британии. Роман оперативно выдвинут Союзом писателей на Госпремию…

– Подставляете меня, Константин Александрович, – тяжело вздыхаю я.

– Это почему же? – Федин чуть не роняет трубку изо рта.

– Студент получает Госпремию… Да меня живьем наши мэтры сожрут. Просто из зависти. И так на факультете донос за доносом. А тут еще это…

– Русин, пойми меня и ты. – Глава Союза писателей начинает разминать табак из пачки. – В этом году совсем пусто с патриотической прозой. Толковых романов раз-два и обчелся. Мне просто некем тебя заменить. Да и Фурцева мозг выедает маленькой ложкой: «Где борьба за умы молодежи?»

Ага, а еще руководство в стране поменялось. Художественные вкусы нового генсека неизвестны, куда он завернет салазки советской литературы, тоже не понятно. С Никитой Хрущевым было все просто – крестьянин. Хитрый, изворотливый, но не семи пядей во лбу. Твардовский почитал стишки на даче – ему уже хорошо. А Гагарин? Поди пойми.

– А с меня… ну, что хочешь? – продолжает уговаривать Федин. – Сборник твоих стихов и так влет напечатают, тут даже звонить не придется. «Советский писатель» на одной только допечатке «Города…» тысяч сто рублей сделает. Давай я тебе загранкомандировку организую? Ты же со Сноу подружился? И приглашение он тебе выслал? Беру на себя всю организацию.

* * *

От Федина выхожу в растрепанных чувствах и, сев в машину, погружаюсь в раздумья. Это выдвижение на Госпремию несколько нарушает мои планы на ближайшее время. Я и правда хотел по совету Мезенцева немного притормозить со своим внезапным продвижением наверх, чтобы никого не нервировать. Надо же сначала освоить те позиции, на которые уже взлетел, – осмотреться, окопаться, заработать авторитет в литературных кругах. А то так и останусь в истории советской литературы автором одного-единственного романа. И журналом нужно бы основательно заняться – планов‑то громадье, а когда писать? Про учебу и личную жизнь вообще молчу – в ЗАГС с невестой и то сходить некогда. Только вроде вынырнул, а меня уже словно тащит на гребень следующей волны. Быстро, все слишком быстро…

Громкий сигнал проезжающего мимо грузовика заставляет вздрогнуть от неожиданности и вернуться к действительности. Вздохнув, завожу машину и отправляюсь дальше по делам. Теперь мне нужно на площадь Восстания, посмотреть, как продвигается ремонт в квартире, и встретиться с мастерами – Алексеичем и неведомым пока краснодеревщиком, которого он нашел для меня. А вот к возвращению Вики мне бы уже желательно быть дома, чтобы не вызывать лишних вопросов и подозрений.

Квартира встречает тишиной и запахом свежей краски. Шаги отдаются гулким эхом в пустом помещении, которое сейчас пока без мебели и из-за светлых стен кажется очень просторным. Вот и не будем его захламлять. Алексеич должен вот-вот подойти, а я пока проверяю качество работ. Ну, что… стены и потолки выровнены идеально и готовы под финишную отделку. Выключатели и розетки находятся ровно в тех местах, где я их и нарисовал на стене. Окна и балконная дверь приведены в порядок. Начинается самый сложный и ответственный этап – отделочные работы, а они, боюсь, потребуют моего постоянного надзора.

На кухне тоже уже потолок побелили, оконную раму покрасили и даже новую плиту, смотрю, подключили. Метлахская плитка, выложенная на полу кухни трехцветным ковром, выглядит вполне прилично, а вот с мебелью… с обновлением кухонной мебели, наверное, придется повременить. Пока поживем с тем, что есть. Потому что благоустройство кухни нужно начинать с покупки нового холодильника. Завод имени Лихачева уже выпускает свою знаменитую модель «ЗИЛ-Москва» объемом 240 литров, но в свободной продаже их естественно нет, москвичи пишутся на них в очередь, а потом месяцами ждут открытку из магазина. Хотя… зиловцы ведь крупно мне задолжали: и за доску для серфа, и за Эдика Стрельцова. Звякну-ка я отцу – наверняка подскажет, к кому нужно обратиться.

Так что, думаю, с холодильником проблем не будет. А этот можно потом отправить на дачу в Абабурове вместе со всей старой кухонной мебелью.

Звонок в дверь оторвал меня от обдумывания спецоперации по добыче дефицитного холодильного агрегата, и я иду встречать мастеров. Краснодеревщиком оказывается молодой мужчина лет тридцати пяти по имени Матвей. Невысокого роста, крепкий, весь какой-то основательный и, что приятно, смекалистый. Мы быстро нашли с ним общий язык. Я достаю цветные журналы, привезенные из Японии, и начинаю показывать, что хочу получить в идеале. Мысль моя предельно проста – с помощью темных деревянных планок на светлых матовых стенах сымитировать японские традиционные перегородки – сёдзи. Несколько сложнее с дверями – они теперь должны быть раздвижными, и бумагу вагами в них заменит матовое стекло. В гостиной за такими же «сёдзи» будет прятаться вместительный стенной шкаф, расположенный во всю стену, по обеим сторонам от дверного проема – по сути, это привычный мне шкаф-купе. Но своим новаторством я и здесь внедряю новое понятие в советскую действительность.

– Шкаф-купе… интересная задача. Никогда такого не делал, – трет подбородок Матвей. – Зато понятно, где можно нужные детали достать. А я смогу забрать журналы с собой?

– Конечно. Только дерево сразу не покрывайте морилкой. Я завтра поеду мебель смотреть, надо чтобы все по цвету и оттенку потом совпало.

Матвей кивает и начинает сосредоточенно чертить в школьной тетради всю раскладку, делая точные замеры и скрупулезно внося их в свои записи. Тщательный товарищ…

– А кровать такую можете сделать? – показываю я на одну из фотографий. – Чтобы внутри под матрасом в этом подиуме было еще и место для хранения?

– Сделаем, такой короб сколотить вообще легче легкого. Только вы уверены, что кровать совсем без ножек должна быть? Непривычно как-то.

Алексеич тоже смотрит на меня с удивлением.

– Конечно. Вся мебель в этом доме вообще будет без ножек. И еще бы мне жалюзи на окна из широких деревянных ламелей.

– Сам этим не занимаюсь, но хорошего мастера подскажу. Когда с цветом дерева окончательно определитесь, я вас с ним сведу.

К концу обсуждения я начинаю понимать, что с мастером мне крупно повезло: Матвей схватывает все идеи на лету и общую концепцию этого необычного интерьера понимает. Обойдется удовольствие недешево, зато все в моем доме будет именно так, как я хочу. Вношу сразу задаток, обещаю подъехать по указанному адресу, чтобы оформить квитанцию на выполнение работ. Конечно, многое в квитанцию не войдет, потому что на такие работы даже и расценок не существует, а окончательная сумма станет известна только в самом конце.

– А что со сроками?

– Не меньше месяца точно, еще же матовые стекла для дверей и полок нужно будет заказывать.

– Тогда давайте и зеркала сразу закажем.

Мы снова возвращаемся к замерам, я показываю Матвею, где будет располагаться несколько зеркал в полный рост и как они будут крепиться на стены.

– Хорошо, я пока начну заниматься шкафом, кроватью и решетками на батареи, а вы здесь красьте стены, клейте свои обои и циклюйте полы. Но главное – побыстрее определяйтесь с оттенком мебели.

Легко сказать определяйтесь… а где ее вообще сейчас брать – эту мебель? Мне нужны низкие тумбы – и в спальню, и в гостиную, а также диван в гостиную и кресла. Стол со стульями. Матвей, увидев мою нерешительность, успокаивает:

– Не найдете, сделаем на заказ, только это снова время. И тумбы, которые вы хотите, лучше действительно купить готовыми. На ножки не обращайте внимания – мы их уберем, можем даже и на подиумы их поставить, чтобы с кроватью все в одном стиле было.

Отличная мысль, кстати! Мне подсказывают несколько адресов больших мебельных магазинов, и с Матвеем мы на этом прощаемся. Дальше обсуждаем с Алексеичем покраску и циклевку полов – для потолков выбираем белую водоэмульсионку, для стен он обещает принести какую-то матовую, импортную краску. Говорит, что цвет у нее подходящий – оттенок слоновой кости. Чего только нет в закромах нашего родного домоуправления. Девушки-малярши к работе приступят в среду, договариваемся, что сначала я приеду посмотреть выкраску – вдруг оттенок меня не устроит? Потом отциклюем и покрасим полы, в самую последнюю очередь поклеим обои отдельными фрагментами. В гостиной – по бокам от дивана, в спальне – фотообои в изголовье кровати. И после за дело возьмется уже Матвей – будет наводить здесь «японщину», как метко выразился Алексеич.

Отдаю ему деньги за новую плиту, добавляю еще на текущие расходы. Мои финансы тают просто на глазах. Видимо, придется временно залезть в «экс», пока я не получу деньги за сборник стихов в «Молодой гвардии» и за сценарий «Города». А что еще делать? Время не ждет, а красота требует крупных финансовых жертв.

Забегаю на минутку к Ольге Мироновне. Радую ее тем, что работы теперь будут в основном «тихие» и до Нового года они точно закончатся. А как только закончатся, я сразу же заселюсь в свою квартиру. Все, теперь домой…

К приходу Вики успеваю сварить на ужин картошки и пожарить котлеты по-киевски, купленные в кулинарии гастронома на площади Восстания. Гастроном там и впрямь оказался отличным.

За проявленную инициативу я был на радостях расцелован Викой и назван мужчиной ее мечты. За ужином она мне сообщает, что позвонила сегодня маме на работу и узнала последние новости.

– Нет, Леш, ты представляешь, – хмурится Вика, – отчим сказал, что лучше бы ты в Японии чего путного купил, чем всю эту женскую ерунду.

– Викусь, не расстраивайся. Глупо обижаться, его уже не переделать. Главное – мы порадовали твою маму, и она меня одобрила. А с поддержкой такой тещи мы с тобой все невзгоды преодолеем.

– Леш, ну мне же тоже за нас обидно! Зачем он так? Я от него материально давно уже не завишу. Как только пошла учиться в медицинское училище, тут же стала получать стипендию. Да еще и в больницу устроилась подрабатывать санитаркой. Какое право отчим имеет указывать, как нам с тобой жить?

Я успокаивающе глажу свое сокровище по голове. Ранимая она у меня… Другая бы давно плюнула на таких родственничков и забыла, поддерживала бы отношения только с матерью. А Вика наивная – все еще надеется, что они по-человечески вести себя начнут. Но тещу мне заранее жалко… Отчим с дочуркой точно сожрут ее, когда узнают про нашу с Викой новую квартиру и финансовое благополучие.

– Ой! Я же тебе забыла рассказать, как Ирка опозорилась вчера в гостинице! – смеется вдруг Вика. – В «Пекине», оказывается, по праздникам организуют для постояльцев специальный буфет на завтрак. И там все бесплатно, представляешь?

– Шведский стол, что ли?

– Ну… да, наверное. Короче, Ирка от жадности наелась там так, что ей потом плохо стало! Напихала в себя все подряд. А на столе и ананасы были, и свежие огурцы с помидорами, и фрукты разные. На другом все мясное: колбасы, паштеты, сыры… И еще один стол как бы чайный – самовары, кофейники с кофе и какао, а главное – куча разных пирожных и всякой выпечки. Ешь что хочешь и сколько хочешь, только уносить с собой в номер ничего нельзя. Так наша дурища все без разбора и метелила, одних пирожных штук пять проглотила.

Я тут же представил себе эффект от одновременно съеденных свежих огурцов, паштетов и пирожных с кремом и от души расхохотался. А если это все еще потом «какавой» с «кофеем» полирнуть… да с молочком? Сцена прямо в какой-нибудь роман просится.

– Викусь, мы с тобой отомщены!

– Не то слово, они чуть на вокзал из-за нее не опоздали! Ирку и тошнило, и несло, еле от унитаза оторвалась. А номер-то тоже пора сдавать, время уже подошло. И потом в поезде она всю дорогу животом мучилась и стонала, ночью никому спать не давала. А уж как отчим на нее орал!

– Бог шельму метит!

– Точно!

Нет, вот все понимаю – девушка из провинции, такого изобилия в жизни не видела, но мозги хоть какие-то у нее есть?

Глава 9

В нас много раскрывается у края,
и нового мы много узнаем
в года, когда является вторая
граница бытия с небытием.
И. Губерман

Во вторник я всю светлую половину дня просидел за пишущей машинкой. Сначала доделал сборник стихов, включив в него все «написанное» и добавив свежее «Эхо любви». А пораскинув мозгами, создал в сборнике еще один дополнительный раздел – «Тексты песен». Все равно к тому моменту, как сборник напечатают, большинство «моих» песен уйдет в народ благодаря выступлению «Машины времени» на презентации «Студенческого мира». Так что нечего скромничать, пусть будет.

Потом начал печатать обещанный развернутый отчет по Японии для Иванова. Долбил по клавишам и думал: как будто все это в другой жизни было, хотя всего-то две недели прошло… В больнице я себе примерный план этого обширного отчета набросал, так что писался он быстро и сравнительно легко. С его первой частью – «идеологической» – я к полудню уже расправился. Без прикрас описал все цековские провалы при формировании олимпийской делегации. Про то, с каким трудом порой удавалось сохранять лицо страны, заставляя чиновников от спорта исполнять свои прямые обязанности. Дал высокую оценку нашему послу Виноградову, не забыв упомянуть про слабое взаимодействие с посольством «политгруппы» и остальных дармоедов из делегации, которые постоянно пытались откосить от работы и незнамо чем в Японии занимались. Хотя о чем это я? Ясно чем. Дорвались до иностранного алкоголя да шмотками закупались. Впрочем, насчет последнего я и сам не без греха.

Автоматически потер на груди «дьявольскую» печать. Она практически выцвела, была почти незаметна, но от Вики приходилось шифроваться. Как говорится, темнота – друг молодежи. Но печать продолжала мне мешать – доступ к памяти восстановился, пусть и частично, а вот мои предчувствия, видения – как отрезало.

Успокоив свои угрызения совести тем, что для себя лично в Японии мало что купил, в основном все для друзей и любимой, я глубоко вздохнул и снова погрузился в отчет. Отдельное внимание уделил спортивным проблемам. Написал про наших олимпийцев, отправленных в Японию без своих тренеров. Про нервотрепку и про то, что только чудом нам удалось обойти американцев по количеству золотых медалей. А чего мне скрывать? Я кому угодно это и в глаза повторить могу, только кто меня слушать станет. А ведь не успеешь обернуться, как уже в Гренобль пора будет ехать в феврале 1968‑го. И там все эти проблемы снова повторятся. В лыжных гонках, например, следующая зимняя Олимпиада станет самой неудачной за всю историю советского спорта, нашим лыжникам не удастся взять ни одной золотой медали. И закономерный итог – позорное второе место в общем зачете. И это у страны, где снега как грязи.

Вздохнул, выдохнул, попил чайку с калорийной булочкой и взялся за описание и анализ японских технических новшеств. Увы, всю информацию из своей головы пришлось строго фильтровать и дозировать. Всему свое время. А сейчас мне приходится старательно изображать из себя любознательного студента, живо интересующегося техническими новинками и сунувшего в Японии свой длинный нос повсюду, куда только допускали его вежливые японцы.

Добавляю к отчету свою статью про современную связь в Японии и спутники. По этой теме мне Иванову прибавить особо нечего. Лишь выражаю «наивное» удивление, почему у СССР такое огромное техническое отставание по спутникам связи? Где они – наши спутники на геостационарной орбите? Мы вообще космическая держава или как? При том, что NASA все наращивает и наращивает свое присутствие в космосе, делая такие спутники явлением обыденным. А вот про посещение передающей площадки Японской радиовещательной корпорации в пригороде Токио пишу уже более подробно, чем в своей статье, описываю свои личные впечатления. И ссылаясь на разговорчивость японских сотрудников, добавляю новых деталей в «их» рассказ, как ВМС США модифицировали свой коммуникационный объект в Японии. И еще немного информации про их подводный кабель связи даю. Опять дозированно, чтобы не вызвать лишних подозрений. А то ведь и вражеского агента могут во мне заподозрить – шпиономания сейчас в полном разгаре.

Зато более подробно написал в отчете о своем визите в токийское подразделение IBM. Ссылаясь на радушие его японских сотрудников, вкладываю в их уста массу интересной информации по IBM System‑360, которую на самом деле мне добровольно вряд ли кто сообщил бы. Но так поди теперь проверь… Короче, изворачиваюсь как могу. В конце просто уже прямым текстом пишу, что эта тема настолько важна, что заслуживает самого пристального внимания наших спецслужб и нашего правительства. Судя по тому, как японцы и американцы носятся с IBM System‑360, в самое ближайшее время у них ожидается новый прорыв в этой сфере, который резко увеличит наше отставание от Запада. Пишу, что по моему мнению Особая служба должна выйти в Политбюро и Совмин с предложением срочно провести пленум по научно-техническому прогрессу. Как иначе еще нашей промышленности можно дать пинка с компьютерами и связью?

Приложил до кучи к отчету свои статьи про Токийский автосалон и японский синкансен. Рано или поздно в СССР ведь тоже придется строить высокоскоростные магистрали, хотя пока особой нужды в них нет – плотность населения в стране еще не та. Прежде нам предстоят массовая электрификация железных дорог и развитие скоростного движения. Здесь отставание тоже колоссальное. В стране только-только организовано движение локомотивных скоростных поездов по маршруту Москва – Ленинград. Еще и двух лет не прошло, как она была электрифицирована на всем протяжении и первый поезд прошел весь этот путь на электрической тяге. А регулярные рейсы скоростного поезда «Аврора» с максимальной скоростью в 160 км/ч начались и вовсе полтора года назад. Общее время в пути следования около шести часов. Какие уж здесь «Сапсаны» в ближайшие годы… Но проблемы, которые сопровождали организацию высокоскоростного движения в Японии, я тщательно в отчете перечисляю. Авось пригодится нашим будущим разработчикам.

Когда отчет закончил, за окном уже стемнело. Скоро ужин готовить к приходу Вики, а я еще и не обедал даже. Тру уставшие глаза, усилием воли отрываюсь от пишущей машинки. Расправляю затекшую спину, делаю несколько упражнений и иду на кухню. Капустный салат, что ли, для начала сделать? Достаю из овощного ящика вилок капусты, начинаю ее шинковать. Потом тру морковь на терке, руками все перетираю с солью и сахаром в большой миске. Заправляю салат уксусом и маслом, убираю его на холод за окно. Начинаю чистить картошку. Вся эта работа чисто механическая, она позволяет не загружать мозг, он в это время живет своей отдельной жизнью и думает совсем о другом.

Размышляю о том, что нужно бы начать писать еще какой-нибудь роман, а лучше сразу сценарий. Потому что одного «Города» явно будет маловато. И плацдарм для новой «нетленки» мне теперь надо готовить заранее, фокус с напечатанной за несколько дней рукописью больше не пройдет. Что же выбрать? А вот, например, телефильм «Адъютант его превосходительства».

Судьба у сценария этого фильма непростая. Сначала Игорем Болгариным был написан приключенческий роман на основе мемуаров некого Павла Васильевича Макарова, опубликованных еще в 1927 году, – «Адъютант генерала Май-Маевского». Но… написан роман без разрешения и без согласования с прототипом главного героя. Который, между прочим, пострадал за эти свои мемуары и был репрессирован в 1937 году. Потом его, правда, все-таки восстановили в партии, и он даже возглавлял партизанский отряд в Крыму в 1941‑м. После войны о книгах Макарова вспомнили снова, переиздали их. Но суть не в этом. Болгарин обошелся очень вольно с изложенным в мемуарах материалом, в результате чего случился скандал после выхода повести в 1968 году в журнале «Вокруг света». Отбоярившись от претензий Макарова тем, что якобы образ Павла Кольцова у него собирательный, Болгарин сразу же засел за сценарий фильма. Но на этом скандалы не кончились. Сценарий получился «ужасным и графоманским» по словам режиссера Ташкова, которому пришлось самому полностью переписывать его. Он даже не хотел указывать автора в титрах, но здесь уже Болгарин поднял такой шум, что режиссеру легче было оставить его фамилию.

То есть у меня в принципе есть сейчас возможность сразу написать этот сценарий набело и безо всяких скандалов согласовать его с прототипом главного героя Павлом Васильевичем Макаровым. Бывшим сотрудником ВЧК, на минуточку, и героем партизанского движения в Крыму. Что опять-таки дает мне возможность действовать через Мезенцева. А ворон ворону, как известно… Художественные расхождения с первоисточником и в сценарии Ташкова, безусловно, тоже есть, но Кольцов у него намного более симпатичен, чем у Болгарина в его сомнительном романе. Перед таким реверансом Павлу Макарову трудно будет устоять. И есть у меня задумка «написать» потом к этому фильму песню «Русское поле». Да, споет ее под гитару тоже белогвардеец, как и в фильме Кеосаяна, но белогвардеец-то теперь будет «нашим», поэтому все идеологи в ЦК будут довольны. Живет сейчас Макаров в Симферополе, так что созвониться с ним не проблема. А нужно будет, так и слетаю к нему одним днем. Ну, что… звоню Мезенцеву.

Степан Денисович на месте, но мне может уделить только минут пять, не больше. Так что я сжато излагаю свою просьбу. Якобы еще в школе я прочитал книгу Макарова «Адъютант генерала Май-Маевского». Очень тогда впечатлился приключениями нашего разведчика-чекиста. Хочу написать сценарий для фильма, а для этого нужно сначала переговорить с автором мемуаров. Он после войны вроде бы в Симферополе проживал, как бы мне узнать, жив ли еще старый чекист?

– Не сидится тебе ровно, Алексей, – вздыхает Мезенцев, – сразу предупреждаю: в архив допуск не дам, тебя потом оттуда не выкуришь.

– А я и не прошу. Пока.

– Вот именно, что пока… – Мезенцев задумывается, – что-то такое крутится у меня в памяти про этого героя-«адъютанта»… Там ведь, кажется, целая комиссия до войны работала, и она признала, что часть фактов в его книге вообще вымышлена.

– Ну, и бог с ним. У моего героя и фамилия будет другая, и сам фильм будет художественным, а не документальным. Я его даже многосерийным хочу сделать.

– Вообще тема хорошая, – соглашается генерал, – через четыре года у нас пятидесятилетие основания ВЧК. Как раз пока ты сценарий напишешь да пока телевизионщики фильм снимут… Ладно, попрошу своих узнать про этого Павла Макарова. Сам-то как?

– Да ничего вроде. Вчера у Федина был в Союзе писателей, он хочет мой «Город» на Госпремию выдвинуть.

– Как по мне, так и премии Ленинского комсомола с тебя вполне хватит. Не нужно, Алексей, гусей дразнить, это не тот случай.

– Согласен. Я и сам не рвусь, но ведь Федин настаивает.

– Ну раз настаивает… А как встреча с родственниками Вики прошла? – проявляет осведомленность Мезенцев. Ах да… я же сам ему в больнице про них рассказывал.

– Не очень хорошо. Теща у меня оказалась отличная, с остальными отношения не задались. Отчим обозвал меня нищим голодранцем, благословения своего нам не дал.

– Чего? – рассмеялся Мезенцев. – Голодранцем?!

– Ага! Они же ни про дачу, ни про квартиру ничего не знают. Вика им вообще мало что про меня рассказывала. Студент, начинающий писатель. Круглый сирота из детдома без кола и двора. Все.

– Виктория у тебя молодец! А она про твою… вторую работу так и не знает?

– Нет. Зачем женщину лишний раз волновать? Ей и без того недавно досталось, – вздыхаю я.

– Правильно. Женщин своих надо беречь. Завтра к Гагарину собираешься?

– Ну, да…

– Поаккуратнее там со своими новаторскими идеями. Юрию и так сейчас нелегко, не нужно ему голову забивать всякой ерундой и отвлекать от важных государственных дел.

– А я что? Я ничего…

– Вот и уймись.

Угу… так я тебя и послушал. А через кого мне тогда еще действовать? Застолбив тему с «Адъютантом» и получив от главы КГБ все ЦУ на завтра, я быстренько прощаюсь с генералом. Ну, раз принципиальное добро на новый сценарий получено, можно и «Русское поле» смело включать в сборник…

* * *

Утром после завтрака моя красавица надолго зависает у зеркала, наводя марафет, а потом и у открытого шкафа. Я ее даже не тороплю, девушка и так вся в волнениях со вчерашнего вечера. У нас с ней сегодня крайне ответственное мероприятие – мы идем подавать заявление в ЗАГС. Сам я спокоен как удав, главное – не дать Вике сбежать по дороге, а то ведь она снова найдет какую-нибудь уважительную причину. Трусишка… Моя невеста вчера попыталась перенести поход в ЗАГС на следующую неделю, но я эти ее пораженческие настроения пресек на корню. Хватит откладывать, хочу уже жениться!

Поэтому терпеливо жду Вику, сам в это время бегло просматриваю вчерашние газеты. В «Известиях» натыкаюсь на статью о завершении визита китайской делегации во главе с премьером Госсовета КНР Чжоу Эньлаем. Кажется, я даже видел издалека этих китайцев на праздничном приеме в Кремле. В статье практически прямым текстом выражается обоюдная надежда на восстановление добрососедских отношений между двумя братскими народами. Шустры китайцы… В СССР Хрущева только-только успели закопать, а они уже тут как тут. Или это они на похороны и прилетали, а потом задержались слегка в Москве, дожидаясь, чем у нас внеочередной пленум закончится? А ведь еще в июле ЦК КПСС направлял письмо КПК с предложением встретиться в Москве и обсудить нарастающие противоречия между братскими компартиями. Но тогда китайцы прислали весьма резкий ответ. Мао с Хрущевым никаких дел иметь не хотел.

Вспоминаю вдруг, что в прошлой реальности именно на приеме в Кремле 7 ноября произошел конфуз, похоронивший любую возможность нормализовать отношения с Китаем, появившиеся после смещения Хрущева. Тогда пьяный министр обороны Малиновский по-военному в лоб спросил у маршала Хэ Луна: «Когда же вы избавитесь от своего Мао, как мы избавились от Хрущева?» Можно себе представить реакцию китайцев, потрясенных прямотой нашего министра-дуболома! Теперь же ситуация складывается совсем по-другому – и Хрущева больше нет, и глава военного ведомства в СССР нынче абсолютно вменяемый. Может, удастся Косыгину наладить отношения с Китаем? Хотя… в Пекине ведь разворачивается своя борьба за власть, у них на пороге Культурная революция. Тот же Чжоу Эньлай усидит на своем посту, а вот маршал Хэ Лун станет одной из ее многочисленных жертв.

Кого же поддержать? Для СССР более выгодны договороспособные Эньлай и Лю Шаоци, чем фанатик Мао. И уж совсем нам не нужен Дэн Сяопин, который «унаследует» власть от китайского «Сталина». Этот наследничек продастся с потрохами американцем, совершив глобальную сделку с Картером, и превратит Поднебесную в мировую капиталистическую фабрику в обмен на укрепление собственной власти. Мало кто понимает, но развал СССР и крушение всего коммунистического блока были предопределены еще и быстрым обуржуазиванием Китая. Запад получил огромные рынки сбыта, дешевую рабочую силу, снижение издержек. Его экспансия продолжилась. А экспансия СССР прекратилась.

– Я готова! – заглядывает на кухню Вика. – А ты?

– Почти. – Я показал большой палец, оценив на ней обновки, привезенные из Японии.

Задумчиво сложил газету. Пока с китайцами делать ничего не требуется – Культурная революция на годы ввергнет страну в хаос. А во внутрипартийной борьбе нам нужно негласно поддерживать Чжоу Эньлая и Лю Шаоци, возможно, даже сообщив им про некоторые планы Мао, связанные со скорым возвращением к власти. Но подыгрывать «банде четырех» тоже слишком сильно не стоит – они не должны победить быстро.

С Даманским островом нужно что-то решать. Руководство СССР ведь было готово пойти на пересмотр советско-китайской границы, и в нынешнем году проводились консультации с МИДом КНР по этому вопросу. Но закончились они безрезультатно, хотя разведка своевременно предупреждала Хрущева о готовящейся вооруженной провокации в районе Даманского. В моей истории Брежнев тоже потом не захотел изменить несправедливое положение на границе по Уссури и Амуру, при котором советско-китайская граница проходила не по фарватеру этих рек, а по китайскому берегу. Хотя всем было понятно, что неустойчивое течение этих рек постоянно подмывает именно китайский берег и приводит к образованию маленьких, средних, а то и довольно крупных островов. Претензии китайской стороны, конечно же, вполне обоснованны, это существенно затрудняет и рыболовный промысел, и судоходство Китая на пограничных реках. Но наши партийцы уперлись как бараны! А ведь это хороший шанс нормализовать отношения с КНР. Ладно, Даманский пока тоже терпит… Я тяжело вздохнул и, взяв Вику под руку, направился к выходу.

* * *

Главный Московский загс расположен на улице Грибоедова, в доме под № 10. И это не просто рядовое заведение, это настоящий Дворец бракосочетаний, открытый три года назад в красивом старинном особняке. Здесь все организовано по высшему разряду, в прошлом году именно в грибоедовском ЗАГСе прошло бракосочетание звездной пары – космонавтов Валентины Терешковой и Андрияна Николаева. Говорят, тогда на торжестве присутствовало более 200 гостей, среди которых была и семья Юрия Гагарина. Но нам такой размах не нужен. Хотя выбрал я этот ЗАГС именно за наличие зала, где можно устроить небольшой фуршет для важных гостей, которых я не могу не пригласить. А вообще, наша с Викой свадьба будет чисто студенческой и пройдет в актовом зале МГУ. Но туда ведь важные гости не поедут, им не по чину веселиться среди простых студентов. Так что приходится как-то выкручиваться.

С недавних пор родное государство, видимо, заботясь о приросте населения, стало уделять особое внимание молодоженам. Во‑первых, придали максимальную торжественность самой процедуре заключения брака – теперь присутствие свидетелей со стороны новобрачных стало обязательным. В качестве фона во всех ЗАГСах звучит вальс Мендельсона, регистратор произносит торжественную напутственную речь, штатный фотограф снимает весь процесс, потом печатает фотографии. Правда, уже за отдельные деньги. И с улицы теперь не забежишь по-быстрому оформить отношения. С этого года по всей стране установлен единый срок ожидания – минимум месяц со дня подачи заявления.

Во‑вторых, два года назад в Москве появились специальные службы для новобрачных, максимально облегчающие людям организацию свадьбы. Подвенечное платье или костюм теперь без очередей можно купить в магазинах фирмы «Весна», там же и обручальные кольца – в особых секциях Ювелирторга. В Управлении автотранспорта можно заказать машины для свадебного кортежа, а в специальных секциях гастрономов – продукты для застолья. Да и другие вещи, необходимые для обзаведения хозяйством молодой семьей, в этой «Весне» тоже можно купить – например, постельное белье и другие принадлежности.

Вот такую книжицу с талонами на приобретение всякой всячины нам и выдали с Викой, после того как мы с ней заполнили бланк заявления и зарегистрировали его у сотрудника ЗАГСа. Дату бракосочетания нам предложили выбрать самим, но не раньше 11 декабря. Остановились мы на пятнице, 18 декабря.

– Господи, Лешка, это уже через месяц! – ужаснулась Вика. – Когда же мы все с тобой успеем?!

– А что нам успевать? – спокойно пожимаю я плечами. – Деньги на свадьбу есть, костюм у меня хороший, свадебный наряд я тебе еще в Японии купил.

– Как купил?! И ты до сих пор молчал? – возмущается Вика. – А я с ума схожу, ночами думаю, где мне платье взять!

– А вдруг ты бы отказалась за меня замуж выходить?

– И что? Отдал бы это платье другой кандидатке?! – смеется она.

– Ну… ты же знаешь, я теперь жених завидный, – ехидно подмигиваю Вике. – Без невесты точно не остался бы.

– Ах ты, негодяй какой! – Мне достается шутливый подзатыльник от невесты. А я пользуясь моментом, заключаю ее в объятия и целую.

Все, теперь никуда не денется моя красавица! Осталось только уладить еще один важный вопрос.

– Вик, ты же помнишь, что твой будущий муж сатрап и диктатор? – вкрадчиво начинаю я важный разговор, стоит нам сесть в машину.

– Это ты к чему сейчас? – с подозрением прищуривается моя невеста.

– К тому, что с декабря ты больше не работаешь, а только учишься. И не спорь, пожалуйста.

– Ну, Лешка! – Моя красавица аж притоптывает ножкой от негодования

– Викусь… кто у тебя жених? – захожу я с козырей.

– Студент и писатель. А еще журналист.

– Да. А еще член партии и отличник 4‑го курса журфака МГУ. А теперь представь, что скажет университетская общественность, если его невеста окажется двоечницей и завалит первую же сессию?

– Это почему еще «завалит»?! – искренне возмущается Вика.

– Потому что к зачетам и экзаменам моей невесте готовиться будет некогда, она же все рвется деньги зарабатывать! А еще нам теперь нужно будет к свадьбе готовиться, по Москве мотаться.

– Но…

– А меня потом жмотом назовут. Скажут, что мало ему повышенной стипендии и зарплаты в журнале, так он еще и бедную жену-студентку работать заставляет. Хотя она у него тоже стипендию получает, между прочим! Викусь, ты хоть понимаешь, как это со стороны все выглядит?

Вика растерянно замолкает под моим вопросительным взглядом. Да, я демагог с большим стажем. А вы поработайте в школе с мое, еще и не таким иезуитским приемам научитесь. Ушлые современные детишки, их родители – хамы и комиссии из РОНО любого нормального учителя в демагога и иезуита превратят.

– Ладно… – нехотя сдается моя красавица под напором аргументов, – напишу заявление сегодня. Но мне все равно еще месяц отрабатывать придется.

– Отрабатывай. Как раз к зачетам по зимней сессии управишься.

– Шантажист ты, Лешка! За что я только тебя люблю?

– За то, что я симпатичный, умный и жутко деловой.

– А еще хвастун!

– Да, – соглашаюсь я и скромно добавляю: – Но обаятельный!

Вика заливается смехом. А у меня отлегло от сердца, потому что даже не надеялся на такую легкую победу, думал, с долгими боями придется увольнять с работы эту упрямицу. Но никакого месяца отработки точно не будет – приложу все усилия, дойду до ректора, а с 1 декабря я это безобразие прекращу. А то она так из цветущей красавицы скоро у меня в сушеную воблочку превратится. А ведь сейчас в разгаре сезон гриппа! Нахватается от студентов вирусов…

И вот за что люблю свою невесту – нет в ней женской капризности, когда вынь, да положь. И стяжательства нет. Привез из Японии какие-то вещички – спасибо! А не привез, и слова бы не сказала. Никаких тебе упреков и списков длиной в километр: «А вот в следующий раз привези мне…» Сокровище просто, а не жена!

Высаживаю ее около университета, целую на прощание, напоминаю, что я вечером приглашен к Гагариным и буду поздно. Теперь срочно нужно на новую квартиру – посмотреть выкраску и пообщаться с маляршами. Заодно и в гастроном на первом этаже загляну – куплю там в кулинарии Вике что-нибудь на ужин, а себе на обед. А то дел на сегодня еще столько, что голова кругом.

…Малярши оказались молодыми девчонками, видимо, только недавно закончившими училище, но очень старательными. Глазками в мою сторону стреляют, но со мной исключительно на «вы». Подозреваю, Алексеич провел с ними разъяснительную работу и застращал тем, что парень я непростой. Оттенок краски меня устроил, теперь можно на несколько дней с ремонтом расслабиться – циклевка полов запланирована на субботу, и с этим справятся без меня. А новую встречу мы назначили на понедельник. В кулинарии набираю еды на пару дней, чтобы завтра не бегать по магазинам, для Вики всяких вкусняшек на ужин. Любимую нужно баловать, она у меня и так исхудала с этой нервотрепкой – то мой арест, то митинг, то больница, а потом еще и отчим с сестрицей со своими закидонами.

Дальше по плану у меня идет товарищ Фурцева. Смотрю на часы – полдень, все утренние совещания, по идее, должны уже закончиться. Ну, что ж, держим курс на Арбат.

Екатерина Алексеевна принимает меня сразу, без задержки, хотя в приемной толпится народ. Похоже, секретарь Зоя заранее предупреждена о визите.

– Привез свой план? – сразу переходит министр к делу после приветствий.

Киваю и выкладываю перед ней машинописный лист. Я над ним сегодня полночи просидел, всю голову себе сломал, как нам соблюсти разумный баланс между торжественной и развлекательной частью. Дойдя до пункта № 3, под которым идет ее собственное приветственное слово, и № 4, под которым у меня выступление Аджубея, Екатерина Алексеевна усмехается и качает головой:

– Ну ты, Русин, и хват! Все уже за нас решил, распланировал…

– А как же иначе? Вы с Алексеем Ивановичем, можно сказать, крестные нашего журнала. Кому, как не вам, напутственное слово говорить?

Фурцевой возразить нечего, она углубляется дальше в чтение.

– А вот выступление молодых артистов Театра сатиры – к чему оно здесь?

– Так у нас в первом номере журнала рецензия на их премьеру. Хвалебная. Это как бы ответное слово артистов. А еще они обещали немного помочь нам с оформлением сцены.

– Ладно, согласна. Оживить молодежное мероприятие действительно не помешает, а то одни приветственные речи останутся.

В моем плане все вроде нормально, но вишенки на торте не хватает. Я сделал это умышленно, хочу, чтобы и сама Фурцева пришла к такому же выводу. Реакция Екатерины Алексеевны не заставляет себя ждать.

– Не коротковато получилось? Это план мероприятия часа на два, на три, а дальше что?

– Хотел с вами посоветоваться, – начинаю я плести свою интригу. – Что, если в конце показать какой-нибудь новый премьерный фильм?

– Например?..

– Я думал о «Заставе Ильича».

Фурцева морщится, откладывает лист с планом в сторону.

– Неудачный выбор. Фильм откровенно слабый, к тому же спорный. И вообще у него уже другое название. Покажем лучше «Я шагаю по Москве».

– Да его уже все посмотрели в кинотеатрах, и не по одному разу! Нужно что-то совсем новое.

– «Женитьбу Бальзаминова» возьми, отличный фильм!

– Екатерина Алексеевна, это же Островский! Слышал, что фильм очень хороший и смешной, но какое отношение он имеет к студентам? А «Застава Ильича» как раз в тему, про молодежь.

– Нет. Этот фильм даже не проси. Достаточно мы с ним в ЦК намучались. А главный герой вообще какой-то тюфяк. Ну, что за пример для молодежи?!

– Так это и прекрасно, что фильм такой спорный! Я, например, и сам от главного героя не в восторге. Нужно этот фильм поскорее в прокат запускать и поднимать дискуссию в молодежной прессе!

– Алексей, а где ты этот фильм успел посмотреть? – настораживается Фурцева.

– Так на юге, когда был в гостях на даче у покойного Никиты Сергеевича, – выкручиваюсь я. – И между прочим, по некоторым пунктам мы с ним даже сошлись во мнении.

Фурцева явно колеблется, но, тряхнув головой, все же отказывает:

– Не стоит. Картина сырая, неоднозначная. Весь ажиотаж вокруг этого фильма только из-за съемок в Политехе с вечера поэзии. В ЦК вообще не знают, что с ним теперь делать.

Ну, нет! Так просто вы от меня не отмахнетесь, Екатерина Алексеевна. Молодежь жаждет увидеть этот фильм, он буквально у всех на слуху – никто его еще не видел, но зато все уже о нем слышали. Оттого и такие завышенные ожидания в народе царят. Наутро после нашей презентации вся Москва будет говорить о новом журнале и о показе на вечере в «России» опального фильма. Пойдет волна повышенного интереса к «Студенческому миру», и тираж нашего издания взлетит с нового года до небес.

Но что касается самой этой картины, то, на мой взгляд, до звания «главного фильма хрущевской оттепели» она явно не дотягивает. Давайте честно: пересматривать фильм второй раз желания не возникает никакого. Художественная ценность этого «шедевра» тоже весьма переоценена – на весь фильм всего две яркие, запоминающиеся сцены, которые по-настоящему отражают эпоху 60‑х: Политех и демонстрация на 1 Мая. Про актера в главной роли, которого Хуциев нашел в народном театре ЗИЛа, я вообще лучше промолчу. Да и все остальные молодые актеры, впоследствии ставшие известными и очень популярными, именно в этом фильме не блеснули. Возможно, потому, что проблемы у их героев какие-то надуманные, словно высосаны авторами из пальца. И сама жизнь героев показана на удивление серой, безрадостной, вечно они с кислыми лицами. Но ведь это неправда – молодежь 60‑х вовсе не такая, теперь я точно это знаю, поскольку вижу ее вокруг себя каждый день. Никто не ноет и не изводит себя пустым самокопанием. Это как раз любимое занятие интеллигентской тусовки, которое она навязывает всем остальным.

И как по мне, то фильм «Я шагаю по Москве» снят гораздо профессиональнее. И сюжет там интереснее, и герои намного симпатичнее. Так кто у нас по совести заслуживает звания «главный фильм хрущевской оттепели»? Вот то-то и оно! Об этом мы напишем потом в рецензии к фильму, называя вещи своими именами и не давая интеллигентам-страдальцам пудрить мозги молодежи всякой ерундой. Талантливых мы будем хвалить, посредственных заслуженно ругать. История рано или поздно все расставит по местам.

Я достаю свой последний козырь из рукава:

– Екатерина Алексеевна, а давайте так. Я вот написал вчера новую песню, молодежно-патриотическую. Если она вам понравится, то вы нам разрешите этот фильм показать.

– Русин! – возмущается министр. – Это ты со мной торгуешься, что ли?!

– Ну, похоже на то…

– Наглец какой!

– А какая песня замечательная! – голосом змея-искусителя продолжаю я. – Называется «Мой адрес – Советский Союз».

Фурцева тут же делает стойку. Ага… Зря, что ли, я ее вспомнил, это же вообще одна из лучших песен о советской молодежи. Начинаю отбивать ладонями ритм на столешнице министерского стола.

– Представьте, что на музыкальное вступление будет наложена фонограмма перестука колес поезда и гудков тепловозов…

…Колеса диктуют вагонные,
Где срочно увидеться нам.
Мои номера телефонные
Разбросаны по городам.

Я повышаю голос, пою громко, свободно и прямо затылком чувствую, как в приемной все замолкают, прислушиваются к доносящейся из министерского кабинета песне.

Заботится сердце, сердце волнуется,
Почтовый пакуется груз…
Мой адрес не дом и не улица,
Мой адрес – Советский Союз!
Мой адрес не дом и не улица,
Мой адрес – Советский Союз!

Когда доходит дело до слов:

Я там, где ребята толковые,
Я там, где плакаты «Вперед!»,
Где песни рабочие, новые,
Страна трудовая поёт… —

…по загоревшимся глазам Фурцевой понимаю, что дело в шляпе. Кто ж от такой песни-то откажется?! А дослушав ее до конца, министр и вовсе расплывается в довольной улыбке.

– Ладно, твоя взяла, Русин! Но пусть премьера этой песни тоже состоится в «России». Успеют твои ребята ее подготовить?

– Конечно, успеют. Я с них живых не слезу. Но вообще потом надо бы с Александрой Пахмутовой поговорить насчет хорошей аранжировки. И записать эту песню с оркестром. Будет у советской молодежи свой гимн. Согласны?

– Ох, Алексей… умеешь ты уговаривать!

Это она еще не знает, что по моей задумке со сцены только «Мой адрес Советский Союз» и прозвучит. Ну, может еще «У деревни Крюково» до кучи. А вот чтобы молодежь не ушла разочарованной после просмотра фильма – что неизбежно для любого умного, критически настроенного человека, – мы потом устоим в фойе небольшие танцы. Взрослые наши гости после фильма разойдутся, немногочисленные чиновники, скорее всего, свалят еще до него, поскольку все они уже видели «Заставу Ильича» на закрытых показах. Вот тут-то мы твист и станцуем под «Машину времени»! Главное проконтролировать, чтобы эти паршивцы хали-гали там не исполнили, а то Фурцева меня потом со свету сживет!

– Да, и вот что еще… – спохватывается она, и дальше мы переходим к обсуждению моих издательских дел.

Сценарий «Города» принят, можно ехать получать за него деньги. Ура! Значит, снова без залезания в экс обошлось и на «раскопки» в Абабурово ехать мне не нужно. Кроме того, Фурцева предлагает нам с ребятами издать отдельным сборником все три наши пьесы Ленинианы. Юбилей Владимира Ильича на носу, министр торопится, чтобы успеть к сроку. ЦК тоже не возражает. Свое согласие даже дал главный идеолог из ЦК – Ильичев. О как! В план издательства «Молодая гвардия» нас ориентировочно поставили на январь, так что нужно срочно готовить и сдавать им рукописи пьес. Вот и отлично! Все равно повезу туда сборник стихов, заодно уточню и по пьесам. Парни, конечно, снова возбухать начнут, что это не ими написано, но кто ж их теперь слушать станет?

У секретаря Зои прошу разрешения напечатать текст новой песни, чтобы сразу добавить его в сборник стихов, и лихо исполняю соло на ее машинке. Народ в приемной затихает и провожает меня ошалелыми взглядами, слышу, как за спиной шелестит: «Русин… это же тот самый Русин». Ага… тот самый. Учитесь, товарищи, как быстро решать свои дела и экономить драгоценное время министра! Теперь мне нужно попасть в издательство «Молодая гвардия», расположенное на Сущевской улице, и я снова отправляюсь в путь.

* * *

– Товарищ Русин, ну что же вы без звонка-то! – всплескивает пухлыми ручками директорская секретарша Людочка. – А Владимир Иванович недавно в министерство уехал!

– Cам только из министерства, – развожу я руками, – видимо, мы разминулись.

– А он так хотел с вами познакомиться! Ладно, что ж теперь делать. Пойдемте, я вас сразу к Анне Арсеньевне отведу.

Людочка шустро выбирается из-за стола, хватает меня за рукав и, не дав опомниться, тащит за собой по коридору. Рот ее при этом не закрывается ни на минуту. За короткое время я успеваю узнать, что товарищу Осипову звонили насчет меня и из Союза писателей, и из Министерства культуры, и даже из ЦК. Все настойчиво просят оказать содействие молодому талантливому автору и не затягивать с изданием его стихов и пьесы. Я пытаюсь задать ей вопросы, вставив хоть слово, но куда там! Не умолкая, пышечка несется по коридору на крейсерской скорости, успевая при этом отвечать на приветствия встречных сотрудников, сделать замечание рабочим, вешающим на стену стенд, и дать на ходу распоряжение уборщице, чтобы та срочно заменила пыльные шторы в кабинете начальства. Энергии в этой кругленькой, невысокой женщине столько, что ее хватит на целый секретариат.

Пятиэтажное здание «Молодой гвардии» внутри похоже на огромный муравейник, чьи узкие коридоры заполнены снующим в разных направлениях людьми. Я несусь за Людочкой по коридору, как бумажный кораблик, подхваченный мощным течением. Если бы не секретарша, перед которой все спешно расступаются, как яхты перед эсминцем, меня давно унесло бы куда-нибудь в сторону этим водоворотом. Найти нужный кабинет в подобном лабиринте коридоров задача просто нереальная, и теперь я понимаю, почему она сама вызвалась меня проводить. Наконец она резко тормозит и распахивает передо мной какую-то дверь, обитую дерматином, со скромной табличкой «Ильина А. А.».

– Анна Арсеньевна, я к вам Алексея Русина привела! – радостно сообщает Людочка хозяйке кабинета. – Владимир Иванович в министерстве, сдаю вам на руки нашего молодого автора.

Меня ловко заталкивают в кабинет и плотно закрывают за мной дверь, отрезая от внешнего мира. Наступает тишина. Только где-то на грани слышимости за дверью раздаются звуки, говорящие о том, что бурная жизнь в коридорах редакции продолжается. Пожилая женщина с короткими седыми волосами сочувственно улыбается мне из-за стола, заваленного грудой папок.

– Проходите, Алексей, не стесняйтесь!

– Как у вас…

– Шумно? – вздыхает она. – Привыкайте. Издательство у нас большое, одно из крупнейших в стране – народа работает много. Одних только отделов сколько!

Анна Арсеньевна выхватывает несколько папок из общей груды, которые я сразу же узнаю – это «наша» с парнями Лениниана. Похоже, пьесы переслали в издательство из Министерства культуры, но до этого они уже успели пройти долгий путь, побывав во многих чиновничьих кабинетах – на титульных листах рукописей стоит по несколько штампов и резолюций чиновников. Советская бюрократия бдит! Но хорошая новость – нам с парнями не нужно снова перепечатывать их.

Мне дают подписать два экземпляра договора, спрашивают, когда подъедут остальные авторы. Обещаю, что в самое ближайшее время – может быть, даже завтра успеют. Анна Арсеньевна звонит кому-то в бухгалтерию, спрашивает, могу ли я зайти сейчас за деньгами. Могу. Конечно, могу! Деньги мне сейчас позарез нужны.

– А что со сборником моих стихов? – уточняю я. – Теперь нужно в другой отдел идти?

– Зачем? – удивляется женщина. – Если рукопись у вас с собой, давайте ее мне. Вы теперь вообще по всем вопросам будете в нашем издательстве только со мной общаться. Надеюсь, у нас с вами, Алексей, впереди долгое и плодотворное сотрудничество.

Отдаю ей свежую рукопись, задумчиво смотрю, как редактор достает новую папку и выводит на ней крупными буквами мою фамилию. Как интересно… Получается, она здесь не просто рядовой сотрудник, а кто-то типа литературного агента при издательстве. И теперь все мое творчество в ее руках? Ну, надо же, какая честь… Так, нужно срочно воспользоваться моментом. В служебных целях, так сказать.

– Анна Арсеньевна, не знаю, в курсе ли вы, но мы с ребятами – сотрудники нового молодежного журнала «Студенческий мир». И Лева Коган – автор одной из пьес – как раз готовит для нового номера обзор книжных новинок вашего издательства. Поможете завтра ему?

– Конечно! Почему же не помочь молодым коллегам?

– Вот спасибо! Сегодня же обрадую Леву.

Подписываю новый договор и отправляюсь в бухгалтерию. Анна Арсеньевна заверяет меня, что туда я доберусь без проблем – сначала надо свернуть за угол, потом подняться по лестнице на третий этаж, пройти до конца по коридору, а там уже любой подскажет. Ага… легко сказать. Это не «Молодая гвардия», это настоящий Вавилон! Я, конечно, не то чтобы заблудился, но сразу вспомнил, как незабвенный Остап Бендер в мыле бегал по лестницам редакции газеты «Станок». Наконец бухгалтерия найдена, аванс в кассе по двум договорам получен, и я счастливый выскакиваю на улицу. Но времени я здесь угрохал порядочно, все остальные планы на сегодня побоку. Если только в один из мебельных магазинов заскочить по дороге успею, деньги-то уже в кармане – целые 1700 рублей. Я теперь богат! Прямо советский Крез!

Мебельный магазин в 60‑е – это очень странное заведение. Больших Домов мебели в столице пока еще нет, зато есть обычные «шопы», расположенные в первых этажах жилых домов. Тесные, темноватые залы, и мебель в них – вроде бы она и есть, но в то же время ее нет, потому что чуть ли не на всех образцах висит бумажка «Продано. Доставка». Ладно, хоть с ассортиментом того, что «продано», ознакомлюсь. Хожу по залу среди таких же неудачников, как и я, с грустью рассматривая образцы. Тоска зеленая…

Вот уже пару лет в стране пытаются наладить массовый выпуск современной мебели. Ключевое слово – пытаются. Потому что мебельные фабрики бездумно копируют европейские образцы, но лепят их исключительно из отечественных материалов. Из Европы пришла мода на полированные поверхности, и она теперь задержится в СССР лет на 15–20, не меньше. Считается, что все эти полированные шифоньеры и трюмо, серванты и книжные шкафы выглядят солидно, т. е. на отечественный взгляд – «богато». Да о чем говорить, если даже радиолы и телевизоры выпускают теперь в корпусах исключительно из полированного шпона.

Иду смотреть диваны, кресла и стулья – и там та же беда. Все деревянные детали блестят, ножки тонкие, как у рахитов. Про обивку вообще молчу – где только такую дрянь берут? И ведь тоже все распродано… Причем люди, похоже, здесь с ночи дежурят, чтобы мебель купить. Нет, машина у меня есть – в принципе можно и подежурить у магазина, не вопрос. Но я эту полировку с детства ненавижу. Еле-еле уговорил родителей в 80‑х от нее избавиться. Так она потом долго мне еще глаза на даче мозолила, куда ее свезли из московской квартиры. И что теперь – все снова здорово? Ну уж нет, хватит мне прошлого раза!

Иду в дальний зал посмотреть, а что здесь хотя бы по записи сейчас продают. Сама запись проходит раз в полгода, сколько потом открытку придется ждать, одному богу известно. Но эта мебель уже, так сказать, предел мечтаний – импорт из соцстран. Ага… та же ДСП и та же полировка, только классом чуть повыше и качеством получше. Главный предмет вожделения всех новоселов – «Хельга», это такой симбиоз серванта со шкафом, прообраз будущих «стенок». А кухонные гарнитуры представляют собой простой комплект из стола со стульями и буфета из окрашенного ДСП. Понятно, почему так скромно – на стандартных пяти с половиной метрах нынешней кухни особо не разгуляешься. Там ведь еще тумба с раковиной стоит, плита и если повезло достать – холодильник.

Я расстроенно обозреваю зал магазина, понимая, что все это «богачество» мне и даром не нужно. Дома надо отдыхать душой, а не раздражаться каждый раз, упираясь взглядом в полированную мебель. Иначе дальше по списку неизбежно будет приобретен ковер на стену и поставлен хрусталь за стекло серванта. Чур, меня!..

– Что-нибудь ищете, молодой человек? – вкрадчиво раздается за моей спиной.

Я оборачиваюсь и вижу крепкого невысокого мужичка лет пятидесяти. Судя по всему, это коллега Фреда и Боба, только специализация другая – мебельная, и выглядит он иначе – попроще. У меня в руках ключи от машины, так что его интерес к моей персоне тоже понятен – потенциальный клиент с деньгами. Связываться с этой публикой мне не очень хочется, но надо хотя бы выяснить у него, бывает ли вообще в продаже хоть что-то стоящее. А то, может, и искать нечего – придется все на заказ делать. Объясняю мужику свои пожелания и озвучиваю главное требование: никакой полировки. Тот удивленно качает головой:

– Ты чего на нее так взъелся? Полировка сейчас – самое оно, народ за этим давится.

– Пусть давится. А я не хочу.

– Парень, длинные тумбы, которые ты ищешь, называются подсервантниками, но они редко в продаже бывают, в магазине ты их не найдешь. Их в основном для ресторанов или для гостиниц делают. Вот помню, три года назад наш комбинат делал большой заказ для Дворца съездов – там они точно были.

Мужичок хорошо информирован, в мебели действительно разбирается, но наш с ним разговор ни к чему не приводит. И я четко понимаю, что не там ищу себе обстановку. Мне или на крупную оптовую базу нужно, или сразу на мебельный комбинат – иначе все бесполезно. Ухожу из магазина несолоно хлебавши. Хватит время терять, пора ехать домой. Поесть, переодеться и к Гагариным. Но прежде надо будет сделать несколько важных звонков…

* * *

Пока убираю продукты в холодильник и пишу записку для Вики, успеваю между делом поставить разогреваться на плиту плов, купленный в кулинарии гастронома. По-быстрому обедаю и берусь за телефон. Первый звонок Евтушенко, пока тот не свинтил куда-нибудь тусоваться.

– О, Русин, привет, старик! Ты по делу или как? А то мне скоро уходить.

Вовремя я позвонил, как знал.

– Жень, у тебя нет случайно телефона Наташи, с которой мы у Аннеты познакомились?

– Манекенщицы? – уточняет Женя и тут же подкалывает меня: – А как же Вика?

Вот кто о чем… Всех женщин этот дамский угодник воспринимает лишь в одном контексте. Ну, на то он и поэт.

– Жень, это строго по делу, для журнала. И с ней Юлька поедет встречаться.

– Где-то был, сейчас поищу. А я уже хотел напроситься с тобой за компанию. У нее одна подружка есть, такая знойная девчонка – закачаешься!

– Я вообще-то женюсь скоро, мне теперь не до девчонок. Кстати, мы с Викой приглашаем тебя на свадьбу.

– Да ладно?! И когда?

– Восемнадцатого декабря в Грибоедовском. Там сначала днем фуршет будет для солидных людей, а вечером мы студенческую вечеринку для друзей в МГУ закатим. Приглашение пришлю.

– А меня в какую кучку определил? – смеется эта ехидна. – Если в первую, то я приду с женой, а если во вторую, то исключительно с Робертом!

Эх, если придет еще Рождественский – жди эпохальной пьянки.

– В обе. Так что готовься днем чаровать чиновников, а вечером студенток. И Роберта с собой обязательно бери, а то я даже не поблагодарил его за митинг.

– Да какие счеты, старик? Одно дело делаем. Аннета, кстати, очень обижалась на тебя за то, что давно не заглядывал к ней. Не хочешь в четверг заехать? У нее опять вечеринка.

– Жень, ну что я забыл в этом псевдосветском салоне, а? Потешить самолюбие Аннеты?

– Ты зря так, Леш. Там иногда можно познакомиться с очень интересными людьми.

– Ключевое слово «иногда». Боюсь, я сопьюсь, пока они у Аннеты появятся.

– Ну, я же не спился! Ладно, скажу Аннете, что ты к свадьбе готовишься и тебе некогда. – Возникает пауза, слышно, как он шуршит страницами записной книжки. – Карандаш под рукой? Записывай телефон Наташи…

Следующий звонок отцу на работу. Договариваюсь, что завтра днем заеду к ним на ЗИЛ забрать готовый сноуборд. Осторожно интересуюсь у отца возможностью приобрести холодильник их производства в обход магазина.

– Конечно, поможем! Ты же у нас теперь, считай, что свой человек, – смеется он, – практически внештатный сотрудник КБ по внедрению спортивных ТНП. Скоро прогрессивки платить будем.

– Вы меня так совсем захвалите, Денис Андреевич! С меня тогда всесторонняя поддержка вашему спортивному направлению, причем на самом высоком уровне. Я сегодня с Гагариным встречаюсь, что там у вас с досками для космонавтов?

Слышу в трубке почтительный вздох:

– Огромный привет ему от нас передавай! И скажи, что их доски тоже уже готовы.

Что ж, несколькими проблемами меньше. И сноуборд готов, и холодильник новый, считай, у меня есть. Значит, можно и кухонную мебель менять. Только где ж ее опять-таки найти?

Так, теперь пора бежать в душ. Мне еще по дороге в офис Особой службы и в редакцию заскочить нужно, одному своему шефу сдать исправленный отчет по Японии, другому – готовые статьи. И не забыть снова провериться со слежкой на Пятницкой. Бумага об отсутствии претензий ко мне со стороны КГБ – это, конечно, хорошо, но верить на слово я никому не собираюсь. Пусть сначала Мезенцев наведет порядок в своем ведомстве и искоренит там до конца сторонников прежнего руководства.

…В Особой службе Иванова на месте нет, как по секрету сообщает мне Ася, он вообще сейчас с утра до вечера в разъездах. Оно и понятно – столько сразу дел навалилось после пленума. Прошу передать шефу папку с развернутым отчетом и статьями, обещаю через пару дней еще заскочить. Получаю от Аси конверт с очередной зарплатой. В кабинете по-быстрому закидываю договоры с редакцией и часть денег в сейф, забираю починенный нашими спецами японский приемник в виде глобуса. Теперь бегом в редакцию.

Марк Наумович, в отличие от Иванова, на рабочем месте, наших никого еще нет. Вручаю шефу многострадальный сувенир из Японии, все статьи для новых номеров журнала и утвержденный Фурцевой план нашей презентации журнала. Со смехом рассказываю ему про свою маленькую победу.

– Видел эту «Заставу» на закрытом просмотре в ЦК, – ворчит шеф, – и почему все с этим фильмом носятся? Вон, мой Левка даже его и не видел, но утверждает, что это шедевр.

– Я тоже, если честно, не понимаю. Но согласитесь, что сейчас для привлечения внимания к журналу нам именно такой спорный фильм и нужен.

– Так интеллигенция же будет ждать от нас, что мы его расхвалим.

– А в ЦК – что мы вдрызг его раскритикуем. И что нам теперь – разорваться?! Мы же им не Труффальдино из Бергамо! – с иронией развожу я руками и добавляю уже серьезно: – Напишем такую рецензию, которую мы сами посчитаем честной. Наша главная задача – формировать непредвзятое мнение в молодежной среде. Почему мы должны прогибаться под одних или под других? Я и с интеллигентской тусовкой заигрывать не собираюсь, не только с ЦК.

– Как ты сказал – «тусовкой»?! – смеется Коган-старший. – Забавное слово, но их суть оно передает отлично.

Вот опять меня занесло… Засоряю я нормальный русский язык своими словечками, а они ведь к молодежи как жвачка липнут, ребята из клуба даже бравируют ими. Пока шеф, нацепив на нос очки, пробегает взглядом мой план, я рассказываю про идею с танцами в финале мероприятия. Коган согласно кивает и ставит на плане свою подпись. Утвердил и одобрил. Потом уже он показывает мне образец приглашения, присланный сегодня с курьером из типографии. В левом углу лаконичный логотип нашего журнала, в правом – хорошо узнаваемый силуэт «России», ниже идет сам текст приглашения, набранный курсивом, и начинающийся со слов «Дорогие друзья…». Выглядит вполне достойно, о чем я и сообщаю шефу.

Рассказываю Марку Наумовичу про идею со статьей об экономической реформе в стране, которую я поручил написать Пилецкому. Он задумывается, потом с сомнением качает головой:

– Алексей, а нужно ли нам встревать в экономическую дискуссию, идущую в прессе? Уж больно у нас широкий охват тем в журнале получается.

– Вы правда так думаете? Но ведь реформа Косыгина определит развитие страны на ближайшее десятилетие, молодежь же должна иметь представление, что ее ожидает. Да и в случае неудачи кому потом придется все это расхлебывать? Старшее-то поколение реформаторов к тому моменту на пенсию уйдет, тому же Либерману уже под семьдесят.

– А ты ведь не очень веришь в успех этой реформы, да? – проницательно прищуривается Коган.

– В том виде, каком задумал ее Евсей Либерман? Нет, не верю. Там изначально заложено слишком много противоречий, он не учитывает всех реалий. И боюсь, что Косыгин выбрал этот вариант реформы лишь из-за его мнимой простоты и дешевизны. Во‑первых, все очарованы примитивной логикой этой реформы, доступной людям без экономического образования, во‑вторых, Алексей Николаевич элементарно сэкономить решил, поскольку он скуп по натуре. Поэтому новую волну критики нужно бы поднять именно сейчас, еще до того, как они реформу успели начать. Но критики конструктивной!

– Совмину и Госплану такие выпады со стороны молодежного издания могут и не понравиться, нас обзовут дилетантами.

– Критикам из Совмина мы предложим свои страницы для аргументированного ответа «дилетантам». А к своей статье добавим интервью и с другими ведущими экономистами страны, которые тоже эту реформу давно обсуждают. В споре рождается истина. А если совсем уж точно переводить с латыни, то «в столкновении мнений являет себя истина».

Марк Наумович задумчиво крутит карандаш в руке, потом вдруг произносит:

– Насколько я знаю, за спиной Либермана стоят академик Немчинов с экономического факультета МГУ и академик Румянцев. Последнего, кстати, сейчас прочат на место Сатюкова, главредом «Правды».

– И что с того? Наш Немчинов, увы, умер неделю назад, а Румянцев еще при Сталине отошел и от науки, и от преподавания. Три года журнал «Коммунист» возглавлял, потом шесть лет «Проблемы мира и социализма». Да, он партийный либерал. Но если и имеет сейчас авторитет, то скорее в сфере общественных наук, но уж никак не в экономике.

Удивленный взгляд шефа немного остужает мой пыл. Да, историю этого вопроса я очень хорошо изучил, работая еще историком в школе. Специально сидел в библиотеке и перечитал статьи многих специалистов. Потому что реформа Либермана – действительно один из ключевых, поворотных моментов в истории СССР. И в этой реальности нам необходимо избежать всех подводных камней – в первую очередь «голландской болезни» советской экономики. Слишком уж будут сильны соблазны у власти не рисковать, а заткнуть дыры в бюджете нефтяными доходами и свернуть реформы с хозрасчетом.

Мои мысли перескочили на Румянцева… Я вообще с большим подозрением отношусь к коллегам из международного журнала «Проблемы мира и социализма», редакция которого располагается в Праге. Все эти «пражские социал-демократы», может, и были неплохими людьми, и даже увлечение идеями либерализма, конвергенции и еврокоммунизма было у них вполне искренним. Но именно они потом и расшатали основы социализма своими «новаторскими» идеями, в конце концов доведя его до полного демонтажа.

– Марк Наумович, мне потом еще в командировку нужно будет съездить, – закидываю я удочку на будущее, – в Киев, к академику Глушкову.

– Ох, Алексей, не сидится тебе ровно… Неужели ты правда считаешь все эти ЭВМ и АСУ панацеей?

– Не то чтобы панацеей, но за этим будущее. И каждая минута промедления ведет нас ко все большему отставанию от Запада. Нужно биться за глушковский вариант реформы. Косыгин плюс ОГАС – это сила!

В глазах Когана-старшего вижу скепсис. Так, все с ним понятно. Придется потом провести ликбез по реформе Либермана и внедрению ОГАС Глушкова, причем не для одного Марка Наумовича, а и для всей нашей редакции. Ребята тоже должны хорошо понимать всю важность экономических реформ, а главное – острую необходимость их широкого обсуждения в прессе. Иначе опять правильные идеи завязнут в кабинетах Совмина и ЦК.

– Марк Наумович, – решаю я перевести разговор на совершенно другую тему, – а не подскажете мне, где сейчас в Москве можно найти приличную мебель?

– На помойках, – невозмутимо выдает шеф.

– Что?! – Я обалдело смотрю на Когана-старшего. Не сошел ли с ума наш главред?

– Тебе нужна помойка, потому что именно туда сейчас отправляется хорошая мебель при переезде в новую квартиру, – терпеливо объясняет он. – Во‑первых, она, как правило, не умещается в хрущевках, ибо рассчитана совсем на другой размер комнат. Во‑вторых, пресловутая погоня за модой – а в моде сейчас козлоногий минимализм.

Я выпадаю в осадок, пытаюсь переварить идею Когана.

– Понятно… а если мне не нужны все эти антикварные вензеля и позолота? И если я сам не готов караулить мебель на помойке?

– Поверь, там попадаются варианты с разными стилями, на любой вкус. И есть люди, которые специально занимаются поиском и реставрацией такой мебели.

– А как мне на них выйти?

– Изе позвони. У него точно есть связи в этих кругах.

– Спасибо за совет…

Смотрю на часы – пора бежать. Оставляю у шефа Наташин телефон для Юльки, прошу Марка Наумовича назначить на завтрашнее утро общий сбор в редакции, чтобы всем вместе потом поехать на открытие памятника Покорителям космоса. А теперь вперед, на Ленинские горы…

По дороге пытаюсь переварить услышанное от шефа. Нет, неужели люди действительно выкидывают старинную мебель на помойку? Хотя… кто в этой старине сейчас особо-то разбирается? Музейного уровня мебель, может, в комиссионные магазины и попадает, а вот везти туда мебель попроще – морока еще та. Да, пожалуй, нужно будет позвонить дяде Изе и использовать этот шанс. Тем более что антикварные гарнитуры в стиле Людовика меня ну совершенно не интересуют…

Глава 10

Одиноко бренчит моя арфа,
расточая отпущенный век,
и несет меня в светлое завтра
наш родной параноев ковчег.
И. Губерман

Знакомое шоссе встречает меня привычной тишиной и милицейскими «Волгами» на обочине… Паркуюсь рядом с особняком под номером 11, выхожу из машины, достаю букет роз с заднего сиденья. Цветы для хозяйки дома – это, пожалуй, единственное, что гость может привезти сюда. Все остальное будет подвергнуто тщательному досмотру, а бутылка вина, фрукты или традиционный торт на стол хозяев вообще не попадут. Жесткие правила здесь диктует охрана из «девятки», и продукты неизвестного происхождения в доме семьи генсека категорически исключены. Так что цветы и только цветы. Да, и те сейчас охрана распотрошит для порядка.

– Какие люди! – раздается знакомый голос за моей спиной

– О, Андрюха! – жму я руку улыбающемуся Литвинову. – Ты теперь здесь работаешь?

– Нет, по службе заезжал, – коротко информирует меня Андрей. Понятно. Значит, продолжает исполнять особые поручения Мезенцева.

– А кто у нас теперь здесь за главного?

– Полковник Литовченко.

– О как… Никифор Трофимович снова в деле?

Хм… не думал, что главный охранник Хрущева «достанется по наследству» Гагарину. Обычно новый генсек перетряхивает всю «девятку». И уж тем более «личников».

– А кому еще Мезенцев может доверить Юрия Алексеевича? – Литвинов смотрит на наручные часы.

И то правда. В том хаосе, что творится сейчас в верхах, людей, которым можно безоговорочно верить, раз-два и обчелся. А уж Литовченко точно из их числа, как и Литвинов.

– Слушай, Андрей… – в голову неожиданно приходит мысль, которая давно не дает мне покоя, – можешь найти для меня адрес одного человечка?

– Смотря кого.

– Был у нас такой философ – Даниил Андреев, сын известного писателя Леонида Андреева. Но он умер лет пять назад. А мне бы надо его вдову найти.

– Для журнала материал готовишь?

– Ну, да… – Я мнусь, не хочу врать Литвинову, но делать нечего. – Он еще и стихи хорошие писал. Так поможешь?

– Помогу, – кивает порученец. – Дело не трудное. Как только найду, сразу звякну.

Вот и славно. А то я уже голову сломал, как мне эту вдову найти. Их московский адрес мне раньше не встречался, так что вспомнить я его технически не могу. Конечно, можно было воспользоваться услугами «Мосгорсправки», но при такой распространенной фамилии замучаешься потом по списку адресов однофамильцев бегать. Прощаюсь с Андреем и уже у дверей особняка вспоминаю, что забыл позвать его на свадьбу. Оглядываюсь, но он уже сел в подъехавшую служебную машину. Ладно, с этим еще успеется.

Нескольких ребят из объектовой охраны я узнаю и первым протягиваю им руку. Легкое замешательство на их лицах быстро проходит – парни явно оценили, что я не зазнался за прошедшие четыре месяца. Здороваемся с ними, как со старыми знакомыми. Но обыскивают они меня все равно тщательно, с розами обращаются не в пример почтительнее. А через пару минут за мной приходит полковник Литовченко.

– Оклемался, герой? – улыбается Никифор Трофимович, пожимая мне руку.

– На больничном пока еще. А вы здесь как?

– Тащим службу помаленьку. Ребятам Рогова работы вот добавилось, они теперь сразу два особняка охраняют.

Да… особняк Хрущевых-то по соседству, буквально через забор.

– Никифор Трофимович… а можно мне потом приехать Нину Петровну навестить? Я ведь в больнице лежал, даже на похороны Никиты Сергеевича не смог попасть.

– Позвони только заранее. И молодец, что ее не забываешь, – вздыхает полковник, – а то ведь многие знакомые пропали после смерти Никиты Сергеевича. Я слышал, ты теперь у Аджубея работаешь?

– Ну, да. Наш молодежный журнал входит в состав его издательства, и формально мы ему подчиняемся.

Мы с полковником проходим через чисто выметенный внутренний двор, мимо опустевшей большой клумбы, на которой сейчас остались лишь кусты роз, укрытые мешковиной для зимовки. Голые деревья тоже стоят, как призраки в свете фонарей, зато английский газон и огромные ели продолжают зеленеть как ни в чем не бывало. Хоть и поздняя осень, а садовники работают на пятерку.

Заходим в главный дом. В холле ничего не изменилось с лета, и сверкающая хрустальная люстра все так же отражается в большом настенном зеркале. Только ковровая дорожка протянулась теперь по мраморному полу от входных дверей через весь холл да яркая детская машина примостилась у стены. Я отдаю свое пальто Литовченко, поправляю один цветок, выбившийся из букета. А из дверей навстречу мне уже спешит новый хозяин особняка.

– Ну, здравствуй, Алексей!

Что за улыбка у него, так и хочется улыбнуться в ответ! Вот видно же, что человек устал, а все равно лучится добродушием.

– Добрый вечер, Юрий Алексеевич!

– Леш, ну дома-то давай по-простому, без отчества? – укоризненно качает головой Гагарин. – Мы же не старики с тобой, и ты младше меня всего-то лет на пять.

– Нет, Юрий Алексеевич, так нельзя. Привыкайте теперь к новым порядкам. – Заметив, что генсек нахмурился, спешу пояснить свою позицию: – Возраст здесь ни при чем, вы теперь руководитель огромной страны, и если каждый знакомый начнет вам тыкать, то добра не жди. Никому же не придет в голову тыкать Косыгину или Микояну? Вот и в отношении вас теперь должна действовать строгая субординация.

– А сегодня нельзя сделать исключение? – снова улыбается мне Юрий. – Хочется ведь поговорить по душам.

– Если только сегодня, – нехотя сдаюсь я. – Иначе потом в самый неподходящий момент «тыкну» и опозорюсь я на всю страну.

Гагарин заразительно смеется, хлопает меня по плечу и ведет по коридору в гостиную. Да-да, в ту самую, где мы беседовали с Брежневым и где потом с Литвиновым арестовывали его. Обстановка в комнате немного изменилась, и стало чуть уютнее – на полу перед камином вместо медвежьей шкуры теперь лежит ковер, и шторы на окнах совсем другие. Но в целом вся прежняя мебель осталась на своих местах. Стол уже накрыт к ужину, видимо, ждали только меня.

В коридоре слышится топот детских ног, и в гостиную забегают две девочки – одной лет пять, второй не больше трех. Обе светловолосые, с косичками и большими бантами.

– Папа, папа! – кричит с порога младшая и с разбега запрыгивает на отца. Юра со смехом подхватывает ее на руки и кружит. – Мама сказала, что Лене скоро пианино привезут и она будет играть на нем! Я тоже хочу!

– Нет, сначала придется долго учиться этому.

– А сразу нельзя?!

Тут девочка замечает меня, скромно стоящего с букетом за спиной отца, и немного тушуется. Потом с любопытством выглядывает из-за его плеча:

– Ты кто?

– Я Алексей Русин, можно просто Леша. А ты?

– А я Галя, – важно говорит егоза, потом показывает рукой на сестру. – Это моя сестренка Лена. И еще мама сейчас придет.

В гостиную и правда следом за девочками заходит невысокая, скромно одетая женщина в очках. Ее темные волнистые волосы собраны в пучок, лицо простое и симпатичное, на губах приветливая улыбка.

– Валентина, моя жена, – представляет мне Юра свою вторую половину, – а это тот самый Алексей Русин, из-за которого и начался весь переполох.

– Очень приятно, – улыбается Валентина и принимает от меня букет. – Спасибо за цветы, Алексей! Жаль, что мы раньше не познакомились, ребята из отряда много хорошего о вас рассказывали.

– Они меня перехваливают, – скромно улыбаюсь я в ответ, – у Жени Евтушенко стихи гораздо лучше.

– Леша, а на пианино ты умеешь играть? – не дает свернуть с животрепещущей темы младшая дочка.

Развожу руками:

– Нет, красавица, только на гитаре.

В детских глазах вижу полное разочарование. Гитара у младших Гагариных совсем не котируется. Интерес ко мне резко пропадает, и Галя снова переключается на отца. Смотреть на Юру в окружении семьи очень приятно – они с женой удивительно подходят друг другу. И маленькие дочки – логичное продолжение этой дружной семьи. Младшая непоседливая, ни секунды спокойно не сидит на руках отца, а вот старшая характером больше похожа на маму, уже сейчас в ней чувствуются серьезность и основательность. Интересно, и в этой реальности она станет историком, а потом и директором Музея Московского Кремля?

– Давайте сначала поужинаем, – предлагает Валентина, – а потом уже и про музыку и про стихи поговорим.

Девочки тут же послушно усаживаются за стол, мы, взрослые, следуем их примеру. Валентина, как гостеприимная хозяйка, сама накладывает и детям, и мне на тарелку салат, Юра берет в руки бутылку вина, вопросительно смотрит на меня.

– Мне если совсем немного, чисто символически за встречу.

– Ну и хорошо, мы и сами с Валей не особо любим спиртное, – улыбается Гагарин. – И вечером с ней едим совсем немного, так что не обращай на нас внимания.

– Продолжаешь сидеть на диете?

– Продолжаю, – вздыхает он. – а жена со мной за компанию. Килограмм восемь скинуть бы мне точно не помешало. Хотя кто ж мне теперь даст летать…

– Тебе бы и так летать не дали, – грустно усмехается Валентина, – никто бы не позволил рисковать жизнью Первому космонавту Земли.

– И что теперь, навсегда забыть про небо, про космос?!

В голосе Гагарина слышится плохо скрываемое отчаяние. Без неба он как рыба без воды. Но ведь всем приходится поступаться чем-то важным и жертвовать. Валентина успокаивающе гладит его по руке.

– Зато у тебя наконец-то появятся нормальный режим и время на спорт. Теперь не нужно будет выпивать на бесконечных банкетах, не нужно будет давать автографы и выступать перед людьми, рассказывая об одном и том же.

Мудрая женщина. Но ее слова Юру ничуть не успокаивают. Видно, что этот разговор о наболевшем возникает у них не первый раз.

– Да не хочу я быть свадебным генералом, понимаешь?! А меня именно в него и превращают.

– Так и не будь им, – прихожу я на подмогу Валентине, чем заслуживаю ее благодарный взгляд. – Да, в экономике ты не силен, но ведь для этого есть Косыгин и Совмин. Речи писать не умеешь – для этого есть специалисты по публичным выступлениям. По внешней политике у тебя теперь тоже отличный помощник – Олег Трояновский.

– И чем же тогда мне остается заниматься?

– Для тебя есть и другие важные области применения сил.

– Например?

– Поддержка массового спорта в стране и продвижение идей здорового образа жизни, вопросы научно-технического прогресса, культуры, истории и образования. Идеология в самом хорошем понимании этого слова. То, чем и должна по идее заниматься партия – определять основные пути развития страны и нашего общества.

Даю Юрию время обдумать сказанное и продолжаю убеждать его:

– Ты же прекрасно разбираешься в вопросах космоса и авиации. Просто станешь почетным командиром отряда космонавтов, будешь помогать Королеву, оказывая ему поддержку в ЦК и Совмине.

– Да, Юра, взгляни на все по-другому, – приходит мне на помощь Валентина. – Ты же проблемы космонавтики знаешь изнутри, представь, сколько сил и времени удастся теперь сберечь?

– …и нервов своих товарищей, – тихо добавляю я.

Юра шутливо поднимает руки вверх:

– Хорошо, сдаюсь! Убедили. Но вдвоем на одного – это нечестно.

Мы с Валентиной довольно переглядываемся. Убедили. Только надолго ли? Вон хозяйка и сама напрягается, когда в гостиную входит помощница с подносом в руках. Не привыкла эта милая простая женщина к прислуге, и я ее очень хорошо понимаю. Весь день терпеть в своем доме присутствие посторонних людей – испытание не из легких. И тащить на своих плечах огромный дом невозможно – этого просто никто не поймет. Выход? Он в принципе есть всегда – например, переехать жить в квартиру в один из правительственных домов. Но это разумнее сделать, когда старшая дочь пойдет в школу, а пока для детей конечно лучше жить на свежем воздухе.

– Алексей, а что ты имел в виду, когда говорил про историю?

Сработало! Клюнул генсек на мою наживку.

– На пороге 20‑летие Победы, – начал я, пригубив очень неплохое грузинское вино, – а что делается в стране для того, чтобы с честью встретить этот день? Сколько безымянных солдатских могил найдено на подступах к столице, сколько из них навсегда так и останутся безымянными? Думаю, нужно у Кремлевской стены сделать монумент, к которому люди придут поклониться и принесут цветы. Все, кто не знает, где лежат их родственники, друзья и однополчане. Неужели это так трудно – достойно почтить память всех погибших и не обретших даже братской могилы?

– Хороша мысль! – неожиданно горячо поддерживает меня Валентина. – Вот тебе и будет первая инициатива генерального секретаря Гагарина.

– Боюсь, времени до мая не хватит, – сомневается Юра.

– До 9 Мая время есть, и если сейчас объявить конкурс на памятник, вполне успеем. А нужно будет, мы организуем письмо в ЦК и соберем подписи трудящихся и студентов города Москвы.

– Памятник – дело долгое…

– А не нужно создавать помпезных монументов, они на фоне Кремлевской стены будут смотреться крайне неуместно. Все должно быть сдержанно и торжественно. Главное в этом памятнике – Вечный огонь в честь павших героев. И сделать его нужно в таком месте, чтобы к нему в любое время был открытый доступ, например при входе в Александровский сад.

– Так там вроде бы памятник стоит в честь революционеров?

Ага… в честь революционеров, как же! Да большевики его из обелиска в честь 300‑летия Дома Романовых переделали. Видно, решили: не пропадать же было добру.

– Ну, и что? Обелиск можно перенести чуть дальше на площадь перед гротом – это большого труда не составит.

Гагарины переглядываются. Да, идея кажется настолько простой, что даже удивительно, как никто раньше не додумался. А все потому, что сердцем страны и столицы привыкли считать Красную площадь, а Александровский сад никто в качестве подходящего места для важного монумента всерьез не рассматривал.

– Вы только представьте, какая торжественная церемония получится! Провести ее 8 мая, за день до юбилейного парада на Красной площади, с участием всех маршалов Победы и героев‑фронтовиков. Незабываемый праздник будет. А потом Парад Победы!

– Парад Победы?! – Гагарины выпадают в осадок.

– А почему бы нет? – пожимаю плечами я. – Был же Парад Победы на Красной площади. Почему бы не сделать 9 Мая выходным, пронести по площади Знамя Победы…

Ход беспроигрышный. Собственно, это то, что первым делом сделал Брежнев, свергнув Хрущева. Приказал в 1965 году организовать грандиозный парад на День Победы. Помирился с фронтовиками и военными, показал еще раз всему миру мощь Советской армии. Ну и напомнил кое-кому на Западе про «можем повторить».

– Юра! – Валентина аж зарумянилась. – Замечательная идея. Звони министру Крылову. Прямо сейчас!

Ага… так вот кто у нас в семье «серый кардинал»!

– Разве удобно? – засомневался Гагарин. – Вечер уже. Хотя вроде еще не поздно…

– Генеральному секретарю удобно, – поддакиваю я Валентине.

Как себя с подчиненными поставишь, так тебя и будут дальше воспринимать. Юре, конечно, не позавидуешь – теперь в подчиненных генералы да министры старше его по возрасту раза в два. Гагарин зовет помощника, просит принести ему телефон правительственной связи.

Поужинавшие девочки начинают шалить, но Валентина их быстро утихомиривает, предлагая пойти в другую комнату и посмотреть «Спокойной ночи, малыши!». Через секунду и след их простыл – какой же ребенок откажется от ежевечерней порции мультиков!

Наконец телефон с гербом СССР на длинном шнуре приносят, и Первый космонавт просит его соединить с министром обороны.

– Николай Иванович, Гагарин беспокоит.

Я качаю головой, Валентина вздыхает. Нет, ну почему он такой скромный? Ведь эта та ситуация, когда надо проявить властность или хотя бы строгость!

Гагарин замолкает, вопросительно на меня смотрит.

– Есть мнение… – тихо суфлирую я знаменитую сталинскую фразу.

– Есть мнение, – послушно повторяет Юра, – что наши доблестные ветераны недостаточно отмечены партией и страной.

Гагарин напряженно прижимает трубку к уху, слушая собеседника.

– Да? Вы тоже согласны? Да, читаю мысли. У нас, космонавтов, есть специальный прибор.

Теперь уже смех Крылова в трубке слышим все мы.

– Что предлагаю? – Генеральный на меня уже не смотрит, сам говорит как по писаному. – Провести 9 Мая Парад Победы. Вынести знамя, которое водрузили над рейхстагом… Да, знаю, что 1 Мая у нас уже есть военный парад. Но в этот раз можно ограничиться только демонстрацией трудящихся. А девятьго будет совсем другое торжество. Какое? Военно-историческое!

Теперь уже мы с Валентиной с удивлением поглядываем на Гагарина.

– Жукова? Да не можно, а нужно позвать! Завтра жду ваших конкретных предложений в виде записки для Политбюро, – властно заканчивает разговор Юра и победно улыбается нам. Вот он, еще один первый полет Гагарина. Теперь в космосе властных коридоров.

* * *

Почти сразу же после разговора Юры с Крыловом в гостиную возвращаются девочки. Младшая забирается на колени к отцу и с восторгом пересказывает ему только что увиденный по телевизору мультфильм про Серебряное копытце. Старшая изредка поправляет сестренку. Сам Гагарин с огромным удовольствием слушает дочерей, к месту и очень натурально удивляется и ахает, хотя сказ Бажова ему, конечно же, знаком, поскольку давно входит в программу младшей школы. Дочки Гагариных и правда очень смышленые и забавные, особенно младшая. Валентина терпеливо дает им до конца пересказать мультик и тут же строго напоминает, что пора идти готовиться ко сну.

– Мужчины, мы вас оставляем, девочки, попрощайтесь с Алексеем.

Стоит им уйти, как в гостиной появляется домработница и начинает убирать со стола посуду. Я завожу разговор на нейтральную тему:

– Слушай, сегодня разговаривал с зиловцами, они просили передать, что ваши две доски для серфинга готовы. Можете в любой момент подъехать за ними и забрать.

Гагарин загорается, но тут же печально вздыхает:

– Алексей, ну какой теперь серфинг… Боюсь, мне и Федерацию водного спорта придется оставить.

– А на отдыхе? Летом же у тебя будет законный отпуск. Махнете с семьей на море и доску с собой прихватишь. Обещаю вырваться из Москвы и провести для тебя персональную тренировку. Через неделю будешь рассекать по волнам не хуже нас. А зиловцы к лету еще и парус на мою доску поставят, так что будем с тобой первыми в Союзе, кто освоит виндсерфинг.

– Твои бы слова да Богу в уши! А что у вас там с доской для снега? – вспоминает Юра про сноуборд.

– Завтра забираю. Потом дождемся нормального снежного покрова и начнем ее осваивать.

– Может, прямо здесь, на склонах Ленинских гор? – снова загорается он.

– Не вопрос. Обязательно опробуем местные склоны.

Домработница тактично дожидается паузы в разговоре, спрашивает, можно ли накрывать стол к чаю. Потом она уходит, и мы наконец остаемся вдвоем.

– Юр, наверное, тебе уже тысячу раз задавали этот вопрос, но я себя не прощу, если тоже не спрошу. Вот каково это – управлять огромной ракетой?

– Тебе официально ответить? – усмехается Гагарин. – Или по правде?

Я пожимаю плечами – по правде.

– Представь себе десятиэтажный дом. И всё это – горючее. А наверху сидишь ты в маленьком железном шарике. Внизу поджигают горючее со словами: «Юра, ты обязательно вернешься, мы все хорошо посчитали!»

Мы молчим какое-то время, думая каждый о своем. И как никогда я понимаю: все эти отважные ребята – смертники. Они действительно изначально готовы к любому повороту событий. И тот, кто их отправляет в космос, к сожалению, тоже.

– Леш, я тоже хотел спросить тебя… – поколебавшись, произносит Гагарин. – Это ведь была твоя идея – выдвинуть меня в первые секретари?

– Моя.

– Ну, ты и удружил мне!

– Юра, пойми – в тот момент не было другого выхода. – Я тяжело вздыхаю. – Этот пост должен был занять человек, не входящий ни в одну из группировок внутри ЦК. Иначе они бы там еще неделю торговались и неизвестно кого бы выбрали. А так ты всех их устроил как компромиссная фигура, за которой никто не стоит. Поверь, быть над схваткой тяжеловесов, когда ты никому из них ничем не обязан – не самая плохая позиция для начинающего политика.

– Только они меня всерьез не воспринимают.

– И что? Это вполне нормально, пока ты авторитет как генеральный не заработаешь, они и не должны каждое твое слово ловить. Начнешь с малого, а потом втянешься постепенно и привыкнешь вникать в каждую ситуацию.

– И с чего бы ты сам начал?

– Я? Наладил бы личные контакты с каждым из членов Политбюро, поискал к каждому подход. Вот сегодня у тебя хорошо получилось с министром обороны Крыловым. Теперь попробуй так же с Микояном. С чего начинают новое дело разумные люди? С работы над ошибками. Я бы поговорил с Анастасом Ивановичем о возможности отмены некоторых законов, принятых за последние 10 лет. Этот вопрос все равно ведь неизбежно встанет, так почему бы тебе не сыграть на опережение? Микоян у нас кто? Глава законодательной власти в стране! Вот пусть теперь и разбирается с наследием Хрущева в этой области. Они ведь старым Политбюро много чего лишнего напринимали, и далеко не со всем сам Микоян был согласен. Кое-что покойный Никита Сергеевич просто прожимал, давя всех своим авторитетом. Потом, наверное, стоит переговорить с Косыгиным и попросить его прислать краткое экспертное заключение специалистов Совмина по всем этим ненужным законам, чтобы тебе самому лучше представлять, о чем идет речь. И в завершение вынести обсуждение этого вопроса на заседание Политбюро, чтобы затем отменить их одним пакетом.

Я внимательно посмотрел на Гагарина. Не слишком ли круто такое советовать? Генеральный задумчиво крутит в руках фужер с так и не выпитым вином.

– То есть разумная инициатива должна исходить от меня, но всегда должен быть назначен ответственный за ее реализацию.

– Да. И я бы сразу взял за правило всегда выслушивать оппонента, который не согласен с этой идеей или не совсем согласен. Даже в Верховном Совете и Совмине никогда нет полного единодушия по большинству вопросов. Вот, например, неплохо бы поскорее собрать пленум по научно-техническому прогрессу…

Только я открываю рот, чтобы перейти к животрепещущей теме ЭВМ, как в гостиную снова вплывает домработница с сервировочной тележкой. Нет, при посторонних лучше эту тему не поднимать, иначе протечет, и мне потом Мезенцев опять всю плешь проест за мою самодеятельность. Гагарин, кажется, тоже понимает, почему я так резко замолчал, и предлагает:

– Леш, а не прогуляться ли нам немного по саду перед чаем?

– С огромным удовольствием!

Мы выходим в коридор, идем в сторону холла. Но у одной из дверей Гагарин неожиданно останавливается.

– Хочу тебе кое-что показать… – толкает он рукой дверь и включает свет в комнате.

В ней вдоль стен столы и стеллажи, которые заставлены коробками разных размеров и какими-то свертками. Склад, что ли?..

– Вот скажи, что я со всем этим должен делать, а? – Он обводит комнату рукой, потом достает наугад из ближайшей коробки искусно сделанный макет ракеты «Восток‑1». – И таких здесь найдется штук десять, не меньше. Меня просто завалили подарками, с которыми я теперь просто не знаю как поступить! Макеты всех космических кораблей и спутников, шкатулки, настенные панно, картины, какие-то детские поделки… Шлют со всего мира. И все эти подарки после проверки привозят сюда.

– Сочувствую… А я знаешь что бы сделал? Что-то забрал бы в Кремль украсить служебный кабинет. Но совсем немного, чтобы не превращать рабочее место в свалку. Во‑вторых, открыл бы на ВДНХ павильон «Космос» и все эти макеты передал туда. Космонавтика давно уже превратилась в самостоятельную отрасль народного хозяйства, так почему на ВДНХ у нас до сих пор нет отдельного павильона? Если еще сделать несколько макетов ракет и спутников в натуральную величину и выставить там, народ валом повалит на них посмотреть.

– Точно! – заулыбался Гагарин. – Можно еще космические скафандры поставить, центрифугу…

– А еще я бы организовал музей в Центре подготовки космонавтов, – покивал я. – Все равно туда тоже скоро начнут водить экскурсии, так пусть гости увидят это народное творчество.

– Слушай, это мысль! Ты не против, если завтра я озвучу ее на открытии памятника и сошлюсь на тебя?

– Буду только за. Но мое имя не упоминай, пожалуйста. Неудобно. Просто скажи как-то нейтрально: «Советская молодежь предлагает».

– Хорошо. А про музей в Центре подготовки я, пожалуй, с генералом Кузнецовым поговорю. У наших ребят из отряда тоже много таких сувениров скопилось. Новое оборудование, конечно, не разрешат в музее показывать, но какие-то устаревшие тренажеры и приборы вполне можно будет там выставить, гостям будет интересно.

Дорожки парка, куда мы выходим через второй выход, ярко освещены фонарями. Пышные клумбы, среди которых я гулял летом, опустели, с деревьев и кустарников облетели листья, отчего и сам сад, и другой берег реки стали хорошо просматриваться от дома. И все тот же шикарный вид из сада на Москву-реку и Лужники. Впрочем, сейчас, вечером, очертания реки только угадываются, создавая границу между ее темными водами и огнями столицы на другом берегу.

– Ты ведь хотел поговорить со мной о чем-то серьезном и без свидетелей?

– Да, хотел. Но тема такая важная, что даже не знаю, как к ней подступиться…

– А ты выскажи главную мысль без обиняков и потом аргументируй ее.

– Ну, если так… – Я останавливаюсь под фонарем и разворачиваюсь лицом к Гагарину. – Товарищ генеральный секретарь, вы осознаете, что наша страна начала резко отставать в развитии ЭВМ от Запада? И чем дальше, тем пропасть эта становится все глубже и глубже. Через пять лет процесс станет необратимым, мы пройдем точку невозврата и никогда уже не сможем догнать буржуазные страны.

– Леш, ты не слишком драматизируешь ситуацию? – удивленно поднимает бровь Юрий.

– Нет. На деле все обстоит еще хуже. Я просто не хочу сразу пугать тебя.

– Но с чего вдруг такие мрачные выводы?!

– Я месяц пробыл в Японии. Она, как ты понимаешь, пока далеко не первая страна мира в области передовых технологий. Но даже по сравнению с этой Японией мы уже здорово отстали. В Токио я увидел американскую компьютерную систему IBM System/360, которую США поставили японцам на Олимпиаду. И это ЭВМ совершенно нового, третьего поколения на интегральных схемах. Только задумайся, какие возможности открывает эта машина в области научных разработок и управления предприятиями! Про оборонную промышленность и космонавтику я вообще промолчу, ты их потребности лучше меня представляешь. Но я даже не знаю, что меня сильнее поразило: эта американская ЭВМ или оснащение лабораторий Токийского университета. Я несколько дней не мог прийти в себя, осознав реальный размах нашего отставания. И это при том, что у нас в СССР есть несколько центров, которые серьезно занимаются ЭВМ и с мозгами у наших ученых полный порядок, они еще и фору дадут американцам.

– И тогда в чем лично ты видишь причины отставания?

– В первую очередь в косности мышления нашего руководства. Это в основном пожилые люди, они просто в силу возраста, образования и личного опыта не понимают, что через десять-пятнадцать лет ЭВМ станут обыденной и крайне необходимой вещью во всех отраслях народного хозяйства, появятся персональные компьютеры. Это сейчас они им кажутся непонятной дорогостоящей игрушкой, блажью ученых. Но ты-то понимаешь, что за ними будущее? Развитие ракетной отрасли уже сейчас невозможно без ЭВМ, а мы и здесь начинаем отставать – спутник на геостационарную орбиту вывести не на чем, позор!

Я перевожу дыхание, пытаясь успокоиться. Снова разошелся, а нервными воплями делу не поможешь. Только как мне пробить эту глухую стену, если Гагарин не поддержит меня? Где тогда искать сторонников? Кто будет меня слушать? Если в прошлой реальности даже наши военные не смогли переломить ситуацию.

– А вторая проблема, – продолжаю я, немного успокоившись, – разобщенность наших ученых, занимающихся вычислительной техникой. Они попросту дублируют работу друг друга, и каждый создает свою собственную прекрасную ЭВМ, которая в результате совершенно не совместима с другими, такими же прекрасными. Штатовцы же пошли иным путем – они стандартизируют все что только можно, создавая программно совместимые модели. Да, объем памяти у разных моделей отличается, но при этом набор периферийных и внешних запоминающих устройств у них общий. И система стандартных структур данных и команд единая – нет необходимости переписывать приложения. А у нас кто в лес, кто по дрова, зато все наши ученые сплошь гении!

– Послушай, но тогда нам тоже нужно ввести стандарты на вычислительную технику!

– Нужно. Но чей именно вариант принять за стандарт? Какой из наших разработок отдать предпочтение, если все они неплохи? В прошлом году создали Межведомственный совет по внедрению вычислительной техники в народное хозяйство. Заметь, на уровне Госкомитета по науке и технике при Совмине! Вот год прошел. Где результаты?! Их нет. И они там еще пять лет будут договариваться, пока мы окончательно не отстанем от США. Тогда тайком закупим у них ЭВМ и начнем, как идиоты, ее копировать. Юра, ты понимаешь, что копирование – путь в никуда?!

Воцаряется молчание. Гагарин напряженно хмурится, обдумывая мои слова. Пусть думает. У него теперь безграничные возможности повлиять на ситуацию, с моими жалкими связями не сравнить.

– Юр, я уже написал несколько статей по теме ЭВМ про Японию, теперь в конце месяца хочу съездить в Киев к академику Глушкову, который и возглавляет этот межведомственный совет. Останавливаться я не собираюсь. В нашем журнале будут печататься все новые и новые статьи по этой теме, целый цикл статей. Как видишь, я бью во все колокола, пользуюсь любой возможностью, чтобы взбудоражить народ и не дать чиновникам от науки замылить эту важнейшую тему.

– Что ты хочешь от меня, что конкретно предлагаешь?

– Возьми под личный контроль эту тему. Поговори для начала с Глушковым и Китовым, его замом. Потом с другими ведущими учеными этой отрасли. Осознай для себя, что я вовсе не преувеличиваю глубину проблемы, а скорее даже недооцениваю ее. Время, время, Юра!!! Всем почему-то кажется, что впереди у нас вечность, а времени уже сейчас катастрофически не хватает – оно утекает, как вода сквозь пальцы! На счету не то что каждый день – каждый час, каждая минута. Мы все засиделись на печи. Мир ускоряется и ускоряется, а мы еще живем по старинке, как во сне. Мы так проспим все на свете!

– Ладно! – решительно встряхивает головой Гагарин. – Я тебя понял. Можешь для начала прислать мне журнал со своими статьями?

– Завтра он у тебя будет, привезу на открытие памятника космонавтам. И статьи, которые войдут в наш второй номер, тоже привезу. А ты поговори, пожалуйста, еще с Крыловым, военные как никто заинтересованы в развитии ЭВМ, особенно ракетные войска.

– Согласен.

Дальше мы возвращаемся в дом пить чай. Валентина уже ждет нас, на столе стоят разные вкусности. К теме ЭВМ больше не возвращаемся, все главное было сказано в парке. Нельзя перегружать Гагарина наболевшими проблемами, иначе у него могут опуститься руки от их обилия. Будем освещать эти проблемы по мере их важности и срочности, по мере невозможности откладывать их и дальше в долгий ящик.

Зато мы снова увлеченно обсуждаем, как должен выглядеть памятник Неизвестному солдату. Ненавязчиво подвожу к идее надгробия, выполненного в виде простой квадратной плиты из красного гранита. И скромной бронзовой композиции – солдатской каски и лавровой ветви, лежащей на складках боевого знамени. Гагариным тоже такая лаконичность по душе. Лозунг «Никто не забыт и ничто не забыто», увы, уже использован на мемориальной стене Пискаревского кладбища в Ленинграде. Нужно придумать что-то равноценное. Осторожно предлагаю: «Имя твоё неизвестно, подвиг твой бессмертен».

Гагарин тут же записывает все идеи на бумагу. Вот и отлично. Часть оставшегося до мая времени на создание памятника нами сегодня сэкономлена, и в таком виде мемориал точно успеют возвести ко Дню Победы. Юра обещает завтра же переговорить с 1‑м секретарем МГК Егорычевым. Собственно, в моей реальности именно этот человек и продвигал идею с памятником, так что возьмется он за ее осуществление с огромным удовольствием. А нам только того и надо…

* * *

На следующий день чуть ли не вся Москва собралась у станции метро «ВДНХ» на торжественный митинг в честь открытия монумента Покорителям космоса. На площади не протолкнуться от людей, которые пришли поглазеть на огромный памятник, нового генсека и своих обожаемых героев космонавтов. Митинг снимают сразу несколько кинооператоров, тут и там в толпе снуют коллеги журналисты, освещая фотовспышками радостные лица москвичей и гостей столицы. День сегодня выдался пасмурным, но довольно теплым для ноября, сильного ветра или дождя пока нет. Хмурую серую погоду расцвечивают яркие флаги, установленные по периметру площади, транспаранты и живые цветы, украшающие временную трибуну у основания монумента.

Сам памятник выглядит просто великолепно! Сейчас этот монумент высотой в 107 метров – самый высокий в СССР и долго еще будет им оставаться. Он выполнен в виде взлетающей ввысь ракеты, за которой с земли тянется длинный шлейф выхлопных газов. 250‑тонная стальная конструкция была вручную собрана и облицована на земле, а затем поднята с помощью специальных тросов. Снаружи монумент полностью, за исключением основания, отделан отполированными титановыми пластинами, в которых отражается небо. Поставок дефицитного титана для памятника добился лично Королев, он даже переехал жить в Останкино, чтобы лично следить за ходом строительства. В основании монумента размещены бронзовые горельефы, изображающие людей, которые внесли важный вклад в освоение космоса: ученых, конструкторов, инженеров и рабочих. Не обошлось и без советской символики: серпа и молота, а также Ленина, застывшего в характерной указующей позе. Потом, через несколько лет, в стилобате памятника собираются разместить Мемориальный музей космонавтики.

Среди серой массы москвичей, одетых в основном в одежду темных тонов, всполохами выделяются ярко-красные шарфы на студенческой молодежи. Мода на них распространилась со скоростью лесного пожара, говорят, в магазинах Москвы разом смели с прилавков всю пряжу красного цвета. Ну, для кого-то, может, и мода, а для меня сейчас еще и острая необходимость. Я сразу попросил Вику связать мне о‑о‑очень длинный шарф и теперь обматываю им горло несколько раз, давая концам свободно болтаться на груди. А что?! Надо же мне как-то выделяться среди «метеоритов»? Кому, как не мне, ловить восторженные взгляды однокурсниц? Шутка. Но, судя по тому, как сейчас заинтересованно посматривает молодежь на мой длинный шарф, красная пряжа и дальше будет в большом дефиците в столице.

Пользуясь журналистскими удостоверениями, мы с друзьями пробиваемся через толпу и милицейские кордоны в первые ряды, поближе к трибуне. На груди у Димона висит новый фотоаппарат с какой-то навороченной оптикой, он то и дело смотрит в видоискатель, надеясь сделать удачный кадр. На трибуну сейчас как раз поднимаются официальные лица. Первым идет Гагарин в парадной военной форме, за ним несколько членов нового Политбюро, космонавты, военные, ученые… Митинг открывает глава Москвы Егорычев. За ним выступает знатный сталевар завода «Серп и молот» Клюев, потом академик Келдыш – нынешний президент Академии наук СССР. Понятно почему. Он же руководил Научно-техническим советом по созданию первого искусственного спутника Земли, внес большой вклад в осуществление программ пилотируемых полетов в космос и проведение исследований околоземного пространства.

А вот роль Келдыша в развитии отечественной вычислительной техники хоть и велика, но не так однозначна. Да, в 1962 году именно он привел к Косыгину Глушкова с его идеей ОГАС. Но он же и считал нецелесообразным создание советских суперкомпьютеров, потому что «такие замечательные математики, как Канторович, смогли и без компьютеров вычислить всё, что было им нужно для советского атомного проекта». Странная логика для такого большого ученого. И именно Келдыш несет значительную долю ответственности за решение ГКНТ и Академии наук СССР в 1969 году копировать американскую ЭВМ серии IBM‑360. Оно и предопределило потом все дальнейшее развитие советской компьютерной отрасли, а вернее, тупиковый путь ее развития.

Надеюсь вмешаться и заранее исправить ситуацию, первый шаг к этому вчера я сделал.

Среди стоящих на трибуне безошибочно узнаю Королева – главного конструктора советской космонавтики. Он стоит во втором ряду, его волевое лицо словно высечено из гранита, но выглядит он нездоровым. Не щадит Сергей Павлович ни себя, ни других. И с коллегами-конкурентами беспощаден. Cреди гостей на трибуне не наблюдается ни Челомея, ни Глушко, ни Янгеля. Такое впечатление, что Королев единолично всю нашу космонавтику вперед двигал. И тому же Челомею вообще теперь тяжко придется без поддержки покойного Хрущева. Это тоже тема для беспокойства и размышлений, «Протон» нужно спасать.

– Привет, молодежь! – выводит меня из задумчивости знакомый голос.

– Здравствуйте, Алексей Иванович! – дружно приветствуем мы подошедшего Аджубея. А вот по главреду «Известий» и не скажешь, что он недавно перенес инфаркт. Похудел, румянец на щеках.

– Статью в новый номер готовите? Молодцы, дело хорошее!

Мы с Аджубеем чуть отступаем в сторону, чтобы не мешать ребятам слушать академика.

– А я к вам сегодня собирался заехать. Хотел обсудить наше мероприятие в «России».

– Заезжай. – Алексей Иванович прислушивается к выступающим. – Но только вечером, после шести. Раньше меня в редакции не будет.

Наш разговор прерывают громкие аплодисменты, которыми народ провожает академика. Слово предоставляется Гагарину, вся площадь, как и мы, замирает, прислушиваясь к своему любимцу. Он произносит небольшую речь, потом, улыбаясь, сообщает, что именно ему, как Первому космонавту СССР, ЦК КПСС поручило открыть монумент покорителям космоса. Все гости спускаются с трибуны к подножию памятника, где уже натянута символическая лента, чтобы принять участие в ее перерезании. Мы с ребятами подаемся вперед, чтобы увидеть этот исторический момент и запечатлеть его на фото. Начинается толчея даже среди журналистов – все, как и мы, хотят подобраться поближе. Милиция и ребята в штатском с трудом сдерживают напор толпы.

Ко мне неожиданно подходит Андрей Литвинов, оказывается, все это время он тоже был здесь.

– Леш, Юрий Алексеевич сказал, ты должен передать ему что-то?

– Да, все привез, как и обещал, но папка у меня в машине лежит. Пойдем прогуляемся, я здесь недалеко припарковался.

Выбравшись из толпы, мы с Андреем быстро идем в сторону метро, где стоит моя «Волга».

– Тебе еще нужен адрес вдовы Андреева?

– А что, уже нашел, так быстро?! – удивляюсь я.

Андрюха снисходительно улыбается. Ну, да… с его-то нынешними возможностями – пробил по картотеке КГБ, и всех делов. Мне тут же протягивают бумажку с написанным от руки адресом. Ага… конец Ленинского проспекта, если не ошибаюсь, район станции метро «Университет». Далековато…

У машины передаю в руки Литвинова папку, в которой лежат журнал и копии некоторых моих статей. Он просматривает содержимое.

– Первый еще просил тебя на пару слов подойти, поговорить о чем-то хотел.

Ого. У Гагарина теперь уже и свое уважительное имя есть среди приближенных.

– Если проведешь к нему, то я с радостью.

Пока мы добираемся до трибуны, торжественное открытие уже состоялось и митинг фактически закончился. Официальные гости собираются отбыть восвояси и направляются к служебным машинам. Подозреваю, впереди у них по плану банкет где-нибудь в Кремле или на Ленинских горах в Доме приемов. Гагарин уже стоит рядом со своей служебной «Чайкой», о чем-то разговаривает с Королевым и Келдышем. Мы с Андреем останавливаемся чуть в стороне, чтобы не мешать охране, но в то же время так, чтобы Гагарин нас увидел. С удивлением замечаю, что вблизи Королев выглядит еще хуже. Землистый цвет лица и мешки под глазами – явные признаки обострения хронической болезни, а не только вечной усталости. Понятно, что он работает на износ, но за здоровьем-то следить тоже нужно. Иначе быстро наступит закономерный конец, в этой реальности он может и двух лет не протянуть.

Наконец генсек заканчивает разговор и машет мне рукой. Охрана беспрекословно пропускает меня к «Чайке». Краем глаза вижу, как Андрей передает мою папку одному из охранников для досмотра, что-то объясняет ему.

– Юрий Алексеевич, а почему Королев так плохо выглядит? – невольно вырывается у меня. И замолкаю тут же с виноватым видом, понятно ведь, что не мое это дело. Но слово‑то не воробей, уже вылетело… – Я ведь не ошибся, это сам Королев? Мне его на приеме в Кремле показывали.

– Да не слушает он никого! – возмущенно восклицает Гагарин, похоже, у него тоже нагорело. – Сколько раз уже просили его заняться своим здоровьем, но ему же всегда некогда!

– Простите, что лезу не в свое дело, – понижаю я голос, – но неужели нельзя проявить государственную волю?! Вы же теперь глава партии! Поставьте вопрос ребром: либо он немедленно ложится на обследование, либо вы отстраняете его от работы. Не послушает – пригрозите, что вынесете вопрос об отстранении на ближайшее заседание Политбюро. Проявите вы уже коллективную жесткость, разговор же о его жизни идет! А если там что-то серьезное, если он прямо на рабочем месте?..

– Наверное, придется так и сделать, – решительно кивает генсек, стоит мне замолкнуть. – Луна и космос от нас никуда не денутся, а вот здоровье главного конструктора не вернешь.

– Да и нужен ли нам так сильно этот пилотируемый полет на Луну? – осторожно замечаю я, оглядываясь. Рядом никого нет, все деликатно отошли в сторону. – Помните, мы уже обсуждали это с ребятами в Звездном? Что даст нам конкретно для науки и для страны это полет? А если из-за вечной спешки что-то опять пойдет не так? Представляете, какой удар по репутации нашей космонавтики?! Может, разумнее какой-нибудь луноход послать туда для забора грунта? А огромные средства на что-то другое важное потратить. Например, на сеть геостационарных спутников для гражданских и военных нужд. У меня вот вообще складывается впечатление, что американцам гораздо важнее нас разорить на космонавтике, чем самим первым достичь Луны.

– Косыгин с Микояном тоже мне недавно про это говорили…

Гагарин трет подбородок, тяжело вздыхает.

– Так это самые разумные люди в Политбюро, – поддакиваю я. – Они знают, о чем говорят. Это только в ЦК вечно стремятся американцам нос утереть, как будто у нас в стране других забот нет. Да, черт с ними, пусть летят на Луну!

– Ладно… я так понимаю, журнал и статьи ты уже отдал моим ребятам?

– Да. Если нужны будут пояснения, готов снова встретиться.

– Хорошо. А я вчера после твоего ухода еще раз обдумал идею с памятником Неизвестному солдату и решил прямо сегодня встретиться с Егорычевым и товарищами из ЦК. Чего откладывать? Надо сразу действовать, не терять время. А вы у себя в журнале подумайте, какие еще памятники нужны столице. Я вот, например, считаю, что пора восстановить Триумфальную арку в честь победы над Наполеоном в 1812 году. Что думаешь?

– Давно пора! И на Бородинском поле порядок надо навести. Мы летом с ребятами в поход туда ходили, так могила Багратиона до сих пор разорена и не восстановлена.

– Непорядок! Поднимайте эти вопросы в печати, а мы вас на Политбюро поддержим.

* * *

После митинга мы с ребятами прощаемся у метро и собираемся разъехаться в разные стороны. Юля отправляется в Дом моды на Кузнецкий Мост, а Димону уже не терпится проявить пленку и посмотреть, что же он наснимал у трибуны. Поэтому он спешит в известинскую фотолабораторию. Лева же едет в «Молодую гвардию» – знакомиться с Анной Арсеньевной и править статью о книжных новинках. Заодно и гонорар за пьесу получит.

– Лева, – я придерживаю стремительного друга за рукав, – у них там в этой редакции заблудиться можно. В случае чего обращайся к секретарю Осиповой Людочке, она тебя сама отведет к Анне Арсеньевне или хотя бы даст сопровождающего, чтобы ты там не потерялся.

– Леша, не делайте больно моей репутации… – произносит друг с характерной интонацией, явно передразнивая кого-то из своих родственников. Отчего я сразу вспоминаю, что надо бы позвонить дяде Изе насчет мебели. – Леву язык до Киева доведет.

– Смотри, чтоб он тебя до цугундера не довел, остряк! – ржет Димон. Потом задумчиво чешет репу. – А может, мне тоже сначала за деньгами съездить, а потом уже в «Известия»?

В результате я обоих закидываю по дороге в «Молодую гвардию», а потом еду на ЗИЛ – забирать сноуборд и оплачивать свой новый холодильник. Дел на сегодня опять запланировано много, до вечера нужно успеть еще в несколько мест. Вика ворчит на меня, что я мотаюсь целыми днями по Москве, но что тут поделаешь. Времени как всегда катастрофически не хватает, а на носу презентация в «России».

На ЗИЛе меня встречают как родного, по дороге в КБ со мной уважительно здороваются даже совершенно незнакомые люди, особенно мужчины. Оно и понятно – их обожаемый Эдик Стрельцов снова в строю. А на проходной меня вообще ждал сюрприз: я собрался паспорт вахтеру предъявить, а он с улыбкой протягивает мне заводской пропуск, выписанный на мое имя. И не какую-нибудь одноразовую или временную бумажку, нет! Самый настоящий постоянный пропуск, надо только в него свою фотографию 3x4 вклеить.

С проходной, видимо, предупредили КБ о моем приезде, и меня там уже ждут. А вслед за мной и руководство пожаловало – пришел отец в сопровождении начальника Первого отдела Александра Ивановича.

– Ну, смотри, Алексей, что у нас получилось, – гордо показывают мне свое творение инженеры.

Сноуборд у зиловцев вышел просто на загляденье! Это симметричная многослойная конструкция длиной 160 см и шириной примерно 30 см, сердечник которой сделан из древесины березы, а сверху и снизу оклеен двумя слоями стекловолокна. Скользящая поверхность пластиковая, со стальным кантом по периметру нижней части. И хвостовая, и носовая части доски одинаково плавно закруглены и слегка загнуты вверх. У сноуборда есть небольшой прогиб, как у лыжи, и плавные боковые вырезы по краям доски, имеющие форму 8-метрового радиуса. Может, «талия» и лишняя пока, но грешен – не удержался и спижонил, зато как она выглядит эффектно! Заодно и проверил технические возможности зиловских конструкторов. Сверху сноуборд покрыт несколькими слоями ярко-красной нитроэмали, на носу гордое название первого советского сноуборда – «Восток‑1». Прямо Гагарину в новый музей можно отправлять. Только вот мне кажется, что сноуборд туда не доедет, Юра сразу реквизирует его. Так сказать, для личных нужд.

Конечно, сейчас я могу оценивать только внешний вид своей доски, целесообразность технических решений и характеристик выяснится теперь только при испытаниях. Но уже сейчас понятно, что штатовцев мы сделали – заложенные в наш сноуборд технические идеи опережают свое время лет на пятнадцать как минимум.

Что сейчас есть в США? А ничего. В 1965‑м появится детский снерфер – монолыжа с веревкой, закрепленной на носу. Только в 1966‑м – первая нормальная доска. Но она будет ровная, без прогиба и боковых вырезов, лишь нос задран как у прародительницы – обычной лыжи. А креплением для ног вообще послужат металлические скобы, набитые по поверхности доски и дающие минимальное сцепление с подошвой обуви. Потом вместо скоб в некоторых моделях появятся уже шипы из дерева или пластика да резиновые накладки. И такие незамысловатые идеи будут доминировать до начала 70‑х. Следующие десять лет будет меняться только форма доски да пластиковых и резиновых рифленых накладок – на этом практически все. Главное ноу-хау – появятся мягкие фиксирующие ремешки для ног.

А все почему? Боялись травмировать ноги, если они будут пристегнуты к доске более жестким креплением. И только в начале 80‑х додумались поставить на сноуборд крепление, похожее на то, что использовалось в водных лыжах. Тут-то и выяснилось, что падать, наоборот, стало намного безопаснее. Это тебе не горные лыжи – фиксированное положение ступней на сноуборде резко снижает количество травм. И, наконец, только в 1982‑м применили в креплении ремень, обхватывающий пятку, а крепления для обеих ног – и переднее, и заднее – стали одинаково жесткими.

Вот на этой конструкции из 80‑х мы пока и остановимся. Нам как начинающим и этого за глаза хватит. Берем паузу, а все дальнейшие технические усовершенствования будут уже после первых испытаний доски на местности.

– Ребят, а вы не перемудрили? – Александр Иванович с сомнением рассматривает первый советский сноуборд. – Не проще его целиком из дерева было сделать, как лыжи?

На него тут же обрушивается целый шквал негодования:

– Так вес же какой у доски будет, а ее парням в гору на себе таскать придется! Три кило это предел. И еще такая доска совершенно кондовой будет.

– Ну… а если потоньше ее сделать?

– Если «потоньше», то дерево коробить начинает, слишком большая площадь.

– Вы бы еще фанеру предложили, Александр Иванович!

Да… На ЗИЛе тут своя атмосфера. Вон аж от дальних кульманов сбежался народ посмотреть на чудо и поучаствовать в дебатах.

– Нет, а крепления для ног вы как на тонкой фанере устанавливать будете?! – горячится отец. – Короткие шурупы при первой же большой нагрузке вырвет. Спортсмены же на этой э‑э‑э… снежной доске не по прямой линии с горы спускаться будут!

– А здесь что?

– А здесь специальные закладные для креплений есть!

У‑уу… Кажется, инженеры КБ нешуточные мозговые штурмы устраивали, обсуждая конструкцию сноуборда, прежде чем дружно признали мой вариант наиболее оптимальным. И у них уже на все возражения свои аргументированные ответы есть. Молодцы! Конечно, идея удешевить изготовление изделия крайне заманчива. Выточил доску целиком из дерева по принципу широкой лыжи – и вперед. Но как правильно заметил отец, такой примитивный вариант годится только на пологих склонах при минимальных скоростях. Для детей и подростков, короче. И отличаться такая доска от настоящего сноуборда будет, как детские лыжи от горных. Мы, конечно, такой вариант для начинающих в своем журнале обязательно дадим, чтобы сама идея побыстрее ушла в массы. Но зиловское экспериментальное производство нужно изначально нацеливать именно на высококлассное спортивное оборудование. Это ведь какие заманчивые экспортные возможности откроются, а?! Так, нужно им сказать, чтобы срочно патент на изобретение оформляли, и за границей тоже. А потом можно будет на досуге еще и об усовершенствовании горных лыж подумать, до следующей зимней Олимпиады мы с этим как раз управимся.

На фоне горячих обсуждений сноуборда покупка нового холодильника происходит совершенно обыденно. Руководство завода пытается вручить его бесплатно, в качестве премии за мои новаторские предложения, но здесь я проявляю твердую принципиальность. Нет. Никакой халявы. Потом обязательно какая-нибудь сволочь стукнет в ЦК, что я беру с завода за свои идеи «борзыми щенками». Поэтому только через бухгалтерию и кассу, никак иначе. Отец даже, кажется, немного обиделся за то, что я отказался от такого щедрого подарка, а вот Александр Иванович посмотрел на меня с уважением. Единственное, что я попросил их – подержать холодильник немного на складе, пока у меня ремонт в доме не закончится.

Пользуясь моментом, звоню из отцовского кабинета дяде Изе. Подробно объясняю ему, что мне нужно. Ага… тумбы, подсервантники, желательно безо всяких финтифлюшек и полировки. Совсем замечательно, если они еще и в японском или китайском стиле будут. Дядя Изя явно озадачен моими странными запросами, но обещает обзвонить знакомых – в Москве у старьевщиков чего только не встречается. Даю ему свой домашний телефон на Таганке, прошу звонить в любое удобное для него время, сроки-то уже поджимают…

* * *

В Гнесинке нахожу своих «соловьев» в репетиционном зале. Занятия только закончились, и они сразу же помчались к гитарам.

– «Машинистам» физкульт-привет! – стараюсь я перекричать громкую музыку.

– О, командир пришел! – Музыка обрывается, и гнесинцы окружают меня. – С чем сегодня пожаловал?

– Принес вам радостную весть. Через две недели у вас первое важное выступление.

– Как выступление?! Где?!

Ох, сколько же от них шума… Галдят, перебивают друг друга. Я поднимаю руку, призывая их к тишине и вниманию:

– Так, сначала по месту и дате выступления. В двадцатых числах ноября в киноконцертном зале «Россия», что на Пушкинской площади, состоится вечер, посвященный выпуску первого номера журнала «Студенческий мир». Министр Фурцева дала добро нам там выступить. Со сцены должны прозвучать две песни патриотического содержания, а в конце вечера, после торжественной части и кинопремьеры нового фильма, в фойе будут еще и танцы. Там вы уже сможете исполнить весь свой любимый «танцевальный» репертуар.

– Леш, так у нас песен раз-два и обчелся!

– Не надо прибедняться, я считать еще не разучился! – сразу осаживаю я этих «сирот казанских». – У вас сейчас в репертуаре уже семь песен. Одна патриотическая и шесть танцевальных.

– Это очень мало! – горячится Федор. – Надо хотя бы до десяти добрать.

– Хорошо, – делаю вид, что сдаюсь, – сейчас еще две новые песни получите.

Я еще договорить не успел, а этот торопыга уже за тетрадкой и ручкой помчался. Остальные столпились вокруг меня с горящими глазами:

– Как называется?

– «Мой адрес Советский Союз».

– Ну… давай послушаем, – энтузиазм «машинистов» резко теряет в градусе, – может, и ничего песня.

Вот поросята неблагодарные, им бы только все твист да битлов играть! Я обвожу кислые лица парней строгим взглядом и беру в руки гитару.

– Этой песне попрошу уделить особое внимание, Фурцевой она очень приглянулась. И именно под эту песню я выбил для вас выступление в «России».

Начинаю петь. Лица «машинистов» понемногу светлеют, Петя даже пытается подыгрывать мне на ударных. Николай на слух записывает ноты, Федя строчит слова в тетрадку, постукивая ногой в ритм. К концу песни хорошее настроение к парням возвращается. Понравилось значит. Перехожу ко второй песне.

– А теперь признавайтесь, орлы: Адамо с его «Снегом…» пробовали перепеть?

– Ну… на ноябрьские у нас вечер отдыха в Гнесинке был, так что пришлось разучить – свой-то репертуар совсем маленький.

– И что, прямо на французском её спели? – ехидно интересуюсь я.

«Машинисты» смущенно отводят глаза. Что-то я даже слушать боюсь этот их «шедевр». А если они еще и хриплый голос Адамо пытались копировать, тогда вообще страшно представить, что у них получилось!

– Так, давайте больше не будем пугать людей вашим французским прононсом. И изображать из себя Адамо тоже. Заводите свою шарманку, но исполнять эту песню мы будем спокойно, хрипеть и горло драть не станем. А ты, Федь, записывай русский текст.

Ну… мелодию они уже играют более или менее сносно, и на том спасибо. Но до совершенства далеко. Дожидаюсь начала куплета и вступаю:

Холодный вечер,
В сердце лед и зима.
Снег лег на плечи,
На асфальт и дома.
Точно так же шел он,
Когда мы встречались,
Что горе, что счастье —
Ему все равно…

После первой части припева у меня нет никаких завываний, как у Адамо, просто идет проигрыш. А вот в начале второго куплета я тоже повторяю его прием с речитативом. И вот, ей-богу, получается у меня ничем не хуже, чем у француза. А по сравнению с более поздним магомаевским вариантом даже и получше, пожалуй. Все-таки текст и настроение этой песни изначально не предполагают такого надрыва в исполнении.

Парни довольно переглядываются, Федя радостно показывает нам большой палец.

– Вот так и будем ее теперь петь. А чтобы вы могли услышать «Снег…» в нормальном качестве, вот вам диск со звездами зарубежной эстрады. – Достаю из портфеля пластинки, привезенные из Японии, по очереди вручаю их «машинистам». Опять взрыв бурного восторга.

– Переписать себе разрешаю, но диски вы должны вернуть в идеальном состоянии. Незапиленные! Иначе больше никогда и ничего вам не принесу.

– Я лично за этим прослежу, – клятвенно обещает мне Николай, прижимая к груди яркий конверт с пластинкой.

И они тут же дружно утыкаются носами в список песен на обратной стороне. Дальше слышны только их громкие восторженные вопли: «Парни, здесь Хали-гали есть!», «О, черт, и Холлидей, и битлы!», «Далида»!

– Парни, смотрите… у него еще битлы! – с придыханием произносит новый член группы – басист Игорь, заметив в моих руках следующий диск в ярко-красной обложке.

– Это вам для ликвидации безграмотности и повышения вашего мастерства. Самый последний диск битлов. Ну, и «Каникулы любви» на десерт.

Вручив пластинки, смотрю на часы – надо бежать.

– Теперь покажите, что у вас получилось с «Каникулами…» и с «Комарово», а то мне уже ехать нужно.

«Машинисты» с готовностью демонстрируют разученные песни, с гордостью сообщают, что они пользуются огромным успехом в Гнесинке. Студенты друг у друга слова списывают, просят на магнитофон все их песни записать.

– Нет, вот это пока нежелательно.

– Почему? – В голосе ребят сквозит искреннее недоумение.

– Во‑первых, вам еще репетировать и репетировать до нормального уровня, потом самим будет стыдно за такую спешку. А во‑вторых, если завтра записи наших песен по рукам пойдут, то через неделю их уже в ресторанах петь начнут. И потом фиг докажешь, что мы были первыми исполнителями. Наша задача – сначала пластинку на «Мелодии» выпустить, ясно?

Парни неуверенно кивают. Но, кажется, до них все равно не доходит, почему нельзя бесцельно распространять свои записи в народе. Кому-то точно популярность Высоцкого и прочих «самодельщиков» покоя не дает…

Глава 11

Есть нечто выше бытия —
оно смягчает будни быта
и дарит радость забытья,
отъемля мысли от корыта.
И. Губерман

С улицы Воровского мчусь на Ленинский проспект, время уже поджимает. По дороге внимательно посматриваю в зеркало заднего вида. Не то чтобы я остерегаюсь хвоста, просто самому интересно – приглядывают ли за мной? Степан Денисович, скорее всего, уже в курсе моего интереса к вдове Андреева, Литвинов по службе обязан доложить. Да и не просил я его держать это в тайне. А зачем? Ну, готовлю статью про покойного философа-эзотерика для журнала, и что? Андреева еще в 1957‑м реабилитировали. Может, я хочу о пагубном влиянии лженауки на умы молодежи написать. Официальный атеизм и материализм со смертью Хрущева в СССР отменять никто и не думает – пропаганда продолжает прессовать любителей потустороннего. А вот не отвлекайся от строительства светлого будущего на всякие глупости – пустое это и даже вредное!

Но судя по всему, хвоста нет, никто мной сегодня не интересуется. Пролетел весь Ленинский, обнаружил, что нужный мне дом стоит вдоль проспекта. Так что во двор я заезжать не стал, а свою «Волгу» припарковал прямо на проезжей части напротив магазина. На улице темнеет, на часах начало шестого. Надеюсь, Андреева в такое время уже дома. Проходя мимо ярко освещенного киоска «Союзпечати», не сдержал любопытства и поинтересовался у киоскера:

– Извините, а «Студенческого мира» в продаже нет?

– Ох уж мне этот «Мир»! – ворчит пожилой мужчина. – Вчера привезли пачку, так журнал за пять минут раскупили, устроили здесь давку. А сегодня с раннего утра замучили меня вопросами: когда еще привезут?

– Что, такой интересный журнал? – улыбаюсь я довольно.

– Да я и почитать-то толком не успел, расхватали все! А журнал совсем новый, только первый номер вышел.

– А чего тогда такой ажиотаж?

– Так там шикарная обложка – и вся молодежь как с ума посходила. Здесь же у нас недалеко общежитие институтское и школа рядом, – охотно поясняет киоскер.

Вот! А я говорил Когану-старшему, что обложка – это беспроигрышный вариант. Ведь главное для нового журнала что? Чтобы его для начала купили. А потом, когда люди начнут журнал читать, их уже и самих за уши от него не оттянешь.

– И когда теперь новый завоз ждать?

– Сказали, только в следующем месяце. Этот номер уже распродан, на складе его не осталось. Страна-то у нас огромная, а тираж у журнала пока небольшой. Молодежь на меня ругается, а я что поделаю? Пишите, говорю, жалобы Аджубею.

– А Аджубей-то при чем?

– Так журнал-то в типографии его «Известий» печатают, вот пусть он вам тираж и увеличивает.

Посмеиваясь про себя, прощаюсь с ворчливым киоскером. Да, 200 000 экземпляров – тираж небольшой даже для города с 6‑миллионным населением, а часть его наверняка еще и в регионы ушла. Это же капля в море для такой огромной страны. И пусть наш журнал никто пока особо не знает, но это же только пока. Пара месяцев уйдет на раскрутку, а с Нового года мы глядишь – и тираж увеличим, и в лидеры выбьемся.

…Дверь в квартире Андреевых мне открыла немолодая женщина лет пятидесяти, с чахоточным румянцем и горящими глазами. Волосы на голове напоминали «взрыв на макаронной фабрике».

– Вы на сеанс?! От Петра Федоровича? – Хозяйка не дала мне даже рта раскрыть, затащила за рукав внутрь. – Очень вовремя, сейчас уже начинаем.

Я прошел за ней через заставленный какими-то вещами коридор коммуналки в небольшую полутемную комнату. Люстра на потолке была завешена черной тканью, окно тоже задрапировано плотными шторами. Посредине комнаты круглый стол с четырьмя венскими стульями. На одном из них сидела сухощавая старуха в черном платке, повязанном на голове в виде чалмы.

– Милости просим! – бросился пожимать мне руку лысый толстяк в засаленном костюме. – Ксаверий Антонович! Ученик медиума. Да, да, имя у меня необычное, батюшка в святках вычитал.

– А вы? – повернулся я к женщине с «макаронной» прической. – Мадам Андреева? Я не ошибся?

– Ах, какой галантный юноша! – Вдова подала мне для поцелуя руку. – Как замечательно, что в этой варварской стране еще сохранились настоящие рыцари. Елена Никаноровна, смотрите, какое в наших рядах пополнение.

– Молодая кровь! – радостно вставил толстяк.

– Шарман, Аллочка! – раздался каркающий голос старухи. – Ах, какого духа мы сейчас вызовем! Может, даже последнего императора удастся услышать!

– Нет, лучше давайте все-таки на убиенном Павле Первом остановимся, – поморщилась хозяйка.

Я всмотрелся в лицо Андреевой. Да, судьба и время ее не пощадили. В 1947‑м арестована вместе с мужем по обвинению в антисоветской агитации и организации покушения на Сталина. Долго сидела в тюрьме, потом моталась по ссылкам и билась за освобождение мужа. А ведь она не такая уж и старая. Полтинника даже нет.

– Чего же мы ждем? – вновь влез Ксаверий Антонович. – Давайте уже начинать, молодой человек!

– Да, собственно, я хотел переговорить насчет рукописи Даниила Леонидовича. – Я снял пальто, бросил его на ворох верхней одежды, что лежал на старинном диване. Вешалка, видимо, эзотерикам не положена.

– «Роза Мира»? – Андреева внимательно на меня посмотрела. – Даниил завещал опубликовать труд своей жизни на Западе, о чем нам с вами говорить?

– Разве оценят большевики подобное мистическое прозрение? – прокаркала мрачная старуха. – Они могут только разрушать церкви да талдычить цитаты из своего Маркса. А вы знаете, юноша, что этот Маркс был страшным русофобом? «Существование такой державы, как Россия, уже дает основание всем другим странам сохранять свои армии» – вот что ваш Маркс говорил про нас!

При чем тут основоположник и почему он именно «мой» – до меня так не дошло. Я лишь неопределенно пожал плечами.

– Елена Никаноровна, – набросилась на старуху вдова Андреева, – неужто нужно обязательно вести эти политические споры именно здесь и именно сейчас?!

– Дамы! – молитвенно сжал руки Ксаверий Антонович. – Давайте уже начинать! Сумерки – пограничное время, сосредоточение всех потусторонних сил. Упустим же благоприятный момент!

– Я лучше посижу посмотрю, – отперся я, усаживаясь на диван рядом с кучей одежды, – если вы не против.

– И правильно! – кивнула старуха. – Вы, юноша, – неофит. В высшие сферы вам еще рановато заглядывать…

– Елена Никаноровна! – Толстяк плюхнулся рядом на стул. – Либо начинаем, либо расходимся. Неужели вы не понимаете, как мы все рискуем?! За всеми нами следит КГБ!

Старуха в ответ поджала свои тонкие губы и резким движением руки сдернула со стола темную ткань. Под ней оказалась потемневшая от времени доска для спиритических сеансов, или Уиджа, как ее еще раньше называли. И доска эта явно была старинной, дореволюционной – в алфавите, нанесенном на нее, букв было больше тридцати двух, а слово «нет» – с твердым знаком на конце. Сверху на доске лежала треугольная деревянная плашка – указатель, в центр которой была вставлена круглая линза.

– Господа! – Андреева извиняюще посмотрела на меня. – Что о нас подумает… кстати, мы даже не соизволили поинтересоваться именем юноши.

– Алексей, – коротко представился я. – Мешать вам не буду, лишь посмотрю.

Если коротко, то смотреть было не на что. Цирк в исполнении старухи продолжался около получаса. Сперва тишина, потом тихое, мерное постукивание. Услыхав его, вдова и толстяк испуганно застыли. Опять тишина. Потом неясный голос, похожий на старушечий…

– Ду-ух? Ты здесь?

Тук-тук.

– Ду-ух, кто ты?

– Им!

Тук… Тук, тук…

– Им-пе-ра! О‑о! Господа…

– Император Николай!

Неужели Андреева и толстяк не понимают, что старуха просто дурит их? Елена Никаноровна закатила глаза и утробным голосом медиума, вошедшего в транс, вещала от имени последнего русского императора. Тот просил их найти его могилу и похоронить по-христиански. Законное желание, кстати.

– Дух императора, – прерывисто и взволнованно спрашивал Ксаверий Антонович, – скажи, стоит ли мне переходить из НИИ‑2 в Главхим? Или нет?

Я чуть не выругался матом вслух. Все с ними ясно… Зря я только потратил свое время. И рукопись Андреева мне не увидеть, и на мои вопросы здесь некому ответить. Шарлатаны. Я тихонько поднялся, взял свое пальто и вышел в коридор. Моего ухода никто даже не заметил. Из приоткрытой двери соседней комнаты выглянул вихрастый, конопатый паренек в школьной форме. Залихватски подмигнул мне.

– Заходи!

Я, поколебавшись, вошел. Комната очень напоминала соседнюю – круглый стол, диван, несколько стульев. По стенам на вешалках висели вещи. Бедно.

– Кто ты? – Я присмотрелся к пареньку. Лет четырнадцать, простое русское лицо. А вот глаза… Опять как в вечность заглянул. Ага, ясно, проходили мы уже такое.

Парень достал из портфеля дневник, с интересом заглянул в него.

– Тезка твой – Алексей Ермолаев. Дверь-то прикрой.

Я вернулся к двери, поплотнее закрыл ее. Потом уселся за стол.

– Угостить, кажется, нечем, – почесал в затылке тезка, разглядывая скудную обстановку комнаты.

– Да и не надо, я так понимаю, время вам дорого. Прошлый раз…

– Сейчас немного проще, – прервал меня «тезка Ермолаев», усаживаясь рядом. – Нашли наконец проход в эту реальность. Но время терять не будем. Раздевайся до пояса.

Я снял пиджак, затем водолазку. Рука паренька слегка засветилась и легла прямо на остатки «печати Люцифера». Меня словно пронзило ударом тока в солнечное сплетение, аж в глазах потемнело! Я судорожно вздохнул, оперся рукой на стол, приходя в себя.

– Вот и все, печать снята окончательно, – сообщил посланник, стряхивая ладони. – Теперь постепенно разблокируются все твои умения.

– Тоже научусь вызывать духа Николая Второго? – закашлялся я, натягивая обратно водолазку.

– Зря смеешься. Андреев был великим провидцем. Всего один шаг до монады Логоса оставался. Жаль, что этот шаг ему сделать не дали. Жене его тоже была отведена определенная роль в истории этой реальности. – «Ермолаев» кивнул в сторону двери.

– По мне, так вокруг нее какие-то мошенники да сумасшедшие крутятся.

– Не без этого, – согласился паренек.

Когда руки посланника погасли, в комнате воцарился полумрак. За окном вовсю хлестал начавшийся дождь. Я встал, поискал на стене выключатель для люстры. Не сразу, но нашел его. Включил свет, потом, дойдя до подоконника, налил себе в стакан кипяченой воды из чайника. Жадно выпил, припав к стакану дрожащими губами. Ноги еле держали меня, и я поспешил снова сесть за стол.

– Ситуация сейчас выглядит так, – принялся объяснять «Ермолаев». – Эта реальность временно заблокирована для вмешательства высших сил. Из спасателей – здесь только вы с Викой.

– Вика тоже?! – только и смог выговорить я.

– Нет, она местная. Но теперь вы единая монада. Советую все-таки забрать у Андреевой копию рукописи – вам обоим не помешает ее почитать.

– Я не отказался бы и от вашего ликбеза.

– Если коротко, то Большой взрыв породил не одну Вселенную, – тезка посмотрел на настенные часы-ходики, вздохнул, – а бесконечное множество. Это и есть Веер Миров, который описывал Андреев. В каждом из слоев время течет не одинаково, а как бы под углом к вселенным в соседних слоях. Веер Миров раскрылся, и в каждом началась своя эволюция. В некоторых появилась разумная жизнь, которая…

– …развивалась везде по-разному, – подсказал я.

– Совершенно верно, – согласился посланник. – И в некоторых вселенных эволюция разума достигла уже такой стадии, когда ее носители сами стали, по сути, демиургами или, по-другому, – сверхтворцами.

– Логос из таких демиургов?

– И Люцифер тоже. – Посланник еще раз посмотрел на часы. – Дело в том, что слои, где зародилась разумная жизнь и соответственно со временем может появиться сверхразум, крайне редки. За них идет бесконечная борьба. Ведь вырастить своих сверхтворцов – это значит обрести дополнительную мощь, возможность подчинить себе еще несколько новых реальностей.

И здесь борьба. Везде и всегда вечная борьба. А мы в ней только пешки и средство достижения чужого могущества и величия.

– Демиурги, – продолжал тем временем ликбез «тезка», – образуют Вселенский Совет, который устанавливает правила для реальностей, да и для всего Веера. На уровне физических законов. Совет огораживает вселенные от чужого вмешательства, иногда прекращает существование бесперспективных миров…

– Это как та реальность… – замешкался, подбирая правильные слова, – откуда я родом?

– Именно так. И такое случалось неоднократно. Андреев об этом много рассуждает в своей книге, но до конца всю суть происходящего он так и не понял.

– Посланники и спасатели – это…

– …войска, – закончил мою мысль «Алексей», – которыми корректируется та или иная реальность. Сначала в слой приходит Вестник. За ним спасатели. Их души наделены особыми свойствами.

– Моя улучшенная память… – опять замялся я.

– …одно из таких сверхкачеств. Первое, но далеко не последнее. Поэтому посланник Люцифера и попытался наложить на тебя печать, блокирующую их развитие. Но сегодня я печать снял. Теперь постепенно в тебе откроются новые способности.

Мн-да… Как там у «Статус Кво»: «You are in the army now»? Призвали душу на службу и вперед, корректируй реальность по своему разумению. Но не отклоняясь от генеральной линии сверхтворца. Шаг в сторону…

– И каков же приказ по войскам?

У меня все больше стало закрадываться сомнений в том, что и посланников, и спасателей используют в каких-то возвышенных целях. Вот руку даю на отсечение – мы нужны лишь для захвата слоя и его корректировки в пользу того или иного демиурга. Я потер уставшие за день глаза. Неужели только ради этого мою душу и выдергивали после смерти в тело Русина? С другой стороны, мне ли жаловаться и жалеть о выпавшем шансе, изменить этот мир к лучшему и спасти от участи моей реальности?

– Я понимаю ваши сомнения, Денис Трофимович, – обратился ко мне по моему «прежнему» имени «тезка». – На все вопросы со временем будут даны ответы. Но высшее знание нельзя получить сразу. Его надо заслужить. С нашей стороны уже были сделаны некоторые «авансы»…

Парень внимательно на меня посмотрел. Ага, это он мне на сверхпамять намекает. Пошла торговля.

– Будут еще подарки. Но их надо отработать.

– Надеюсь в этой реальности? – Я встал, прошелся по комнате, отмечая что дрожь в ногах уже прошла. – Я тут уже, так сказать, обжился, выработал стратегию…

– Пока в этой, – успокаивающе кивнул посланник.

– Пока?!!

Свет в люстре неожиданно начал мигать и погас на несколько секунд. А когда вновь загорелся, на меня уже смотрел испуганный подросток:

– А вы кто? Как вы сюда попали?

Блин… Опять двадцать пять!

* * *

Как доехал до Пушкинской, лучше не вспоминать. Слабость в теле такая, словно я только что в себя пришел после тяжелой болезни. Хотя… я на самом деле и есть «после тяжелой болезни». Воспаление легких явно даром не прошло, а здесь еще и вмешательство высших сил в мой ослабленный организм. Нашли, блин, себе оловянного солдатика – один ставит свои адские печати, другой походя срывает их! И крутись дальше как хочешь. Но, судя по всему, сегодня я получил от Логоса более высокую степень доверия и самостоятельности. Ага… был рядовым, потом, наверное, стал прапорщиком после того, как на юге меня чуть не утопили, а теперь и до младшего офицерского чина дослужился. Получи «медаль» в грудную клетку. С повышением вас, товарищ Русин!

Припарковавшись у «Известий», перевожу дух и прикрываю на минутку глаза. После визита к вдове Андреева и общения с эмиссаром Логоса пришлось забить на все мелкие дела из сегодняшнего списка и ехать сразу к Аджубею – на большее сил уже точно не хватило бы. И с вдовой я так больше и не пообщался. А зачем? По словам посланника доступ к «божественной википедии» у меня вот-вот полностью восстановится, так что через несколько дней «Роза Мира» будет в полном моем распоряжении. Распечатаю ее на машинке и отдам Вике, пусть тоже почитает на досуге.

Алексей Иванович уже на месте, и секретарь сразу же пропускает меня к нему в кабинет, видимо, выполняя распоряжение шефа.

– О, Алексей! Проходи, присаживайся. Сейчас с документами закончу и поговорим. Может, пока чай?

– А вот не откажусь! И бутерброд к нему, если можно, – наглею я.

– Без обеда весь день? – понятливо прищуривается Аджубей. – Смотри, гастрит так быстро заработаешь, а там и до язвы недалеко. Профессиональное заболевание журналистов, кстати.

Угу. Если не брать в расчет алкоголизм. Сам-то главред отхватил инфаркт явно не после одной рюмочки белой.

Аджубей тем временем по селектору просит секретаря принести мне чай с бутербродами и снова утыкается в свои бумаги. А у меня появляется несколько лишних минут на то, чтобы собираться с мыслями и еще раз обдумать, как лучше построить разговор с шефом и преподнести ему одну интересную идею.

Наконец Алексей Иванович ставит под каким-то документом свою размашистую подпись и откладывает его в сторону. Морщится, глядя на оставшуюся стопку папок.

– Веришь, текучкой совсем некогда стало заниматься. Весь рабочий день уходит на какие-то встречи и переговоры.

– Чего ж удивляться? – философски замечаю я. – Такие перемены в верхах, конечно, люди беспокоятся.

– Беспокоятся они… – ворчит Аджубей, – за кресла свои они переживают! Ты хоть представляешь, какие сейчас сражения развернулись на уровне ЦК и Совмина?!

– Догадываюсь…

– Нет, тезка, даже и не догадываешься. В Совмине хотя бы все понятно – Косыгин получил карт-бланш и твердой рукой расставляет там сейчас своих людей, убирая тех, кто давно засиделся благодаря покровительству покойного Никиты Сергеевича. А в ЦК? Полная неразбериха! Гагарин же не привел за собой своих людей, их у него просто нет. И вроде бы смена кадров в ЦК неизбежно должна произойти, но как именно? Кто будет принимать окончательное решение? Еще и Суслова убрали, который много лет лично контролировал кадровые вопросы.

– Люди Железного Шурика бузят?

– Бывшие комсомольцы? Нет, этих-то все как раз устраивает, они свято уверены, что перед ними теперь огромные перспективы открываются. При такой резкой смене кадров можно в карьере и через ступеньку перепрыгнуть, а то сразу и через две.

На мой недоуменный взгляд Аджубей снисходительно поясняет:

– Гагарин ведь в ЦК ВЛКСМ до недавнего времени был, так что они его назначение генсеком поддержали с большим воодушевлением. «Шелепинские» не дураки, тоже понимают, что ему особо неоткуда черпать кадры, а с ними он хотя бы знаком по работе Секретариата ВЛКСМ. Так что нет, с этими товарищами пока проблем не предвидится, они просто терпеливо ждут своего часа. А вот со стариками, которые построили карьеру лишь благодаря личным связям с Хрущевым, – беда. Думаешь, кто-нибудь из них на пенсию рвется?

– Так ведь все равно придется. Другие времена, другие требования к кадрам, – пожимаю плечами я, – сейчас во власти как никогда нужны крепкие, образованные люди.

– Это ты старикам расскажи! – усмехается Аджубей. – Никита Сергеевич-то гордился тем, что сам высшего образования не имеет, и других в этом мнении поддерживал. Ну, да ладно… рассказывай, как в журнале дела?

Докладываю ему о текущей ситуации и наших планах на декабрьский номер СМ.

– Да уж, наделали вы шума со своим журналом. Недели еще не прошло, как «Союзпечать» распространять первый номер начала, а уже первые телеграммы от читателей пошли. Сходи вниз, в отдел корреспонденции. Там целый мешок уже собрался.

Прилично! Но то ли еще будет, когда журнал до регионов дойдет…

– Ругают или хвалят? – спрашиваю с замиранием сердца.

– В основном хвалят, конечно. Но есть и те, кто возмущен девушкой в бикини на обложке.

– Так, Алексей Иванович, она же не просто там лежит на пляже, а спортом занимается! Как еще нам было ее на доске для серфа показать, в длинной юбке и кофте, что ли?!

– Да я‑то все понимаю. Но старшему поколению такое трудно объяснить, вот и ругаются.

– А вид олимпийцев в коротких трусах и майках-борцовках их не смущает? – горячусь я. – Это же не блажь наша, это спорт! Вот обложка второго номера будет посвящена новому спортивному снаряду – снежной доске. Естественно, там уже на фото человек будет в зимнем спортивном костюме.

– Это хорошо, что вы пропагандируете спорт. Очень хорошо! Я тебе, кстати, тоже подарок хотел сделать…

Аджубей дотягивается до книжного шкафа и достает из нижнего отделения теннисную ракетку в ярком импортном чехле. Заметив мое удивление, интересуется:

– В теннис не играешь? А зря. Надо будет обязательно освоить.

– Зачем? – недоумеваю я.

– Гагарин у нас заядлый теннисист, – многозначительно говорит шеф, – научишься играть, сможешь составить ему компанию на тренировках. Дальше объяснять надо?

Ох и премудрый этот Алексей Иванович… Все рассчитал. Наверняка и о моем визите на Ленинские горы уже знает. Интересно только, чья это идея? Сам он додумался или они с кем-то вместе решили аккуратно ввести меня в окружение нового генсека? Ненавязчиво так, через спорт… В любом случае за ценный подарок ему спасибо. И за открывшиеся перспективы пообщаться с Гагариным на постоянной основе тоже низкий поклон. А то я уже всю голову сломал, как мне с ним поддерживать тесный контакт.

– Спасибо за прекрасный подарок! Постараюсь не подвести вас.

– Да, уж постарайся не подкачать, – смеется Аджубей и сразу переходит на серьезный тон. – Поверь, тебе эта ракетка в высокие кабинеты двери откроет. Теннисом у нас многие товарищи увлекаются, да я и сам грешен. Правда, после инфаркта пришлось резко снизить нагрузки, но бросать это дело не собираюсь.

Аджубей передает мне папку, в которой лежат несколько писем и телеграмм.

– Изучай. Всю следующую корреспонденцию я велю сразу переправлять вам в редакцию. А с журналом мы поступим так. Для начала сейчас быстро допечатаем тираж первого номера – тысяч сто еще смело можно добавить. Из него тысячи три выделим на рекламные цели, в том числе и на презентацию в «России», как просил Марк Наумович. Второй номер по просьбе Союзпечати будет уже тиражом 500 000, фонды мы изыщем. Ну а с нового года можно будет замахнуться и на 700 000 или даже на миллион экземпляров, потому что журнал ваш вошел еще и в каталог почтовой подписки «Союзпечати». А там объемы совсем другие. И с января журнал станет переводным, будем распространять его за рубежом.

– А давайте еще два первых номера издадим одним дайджестом, а? Я слышал, за рубежом так часто делают.

– Посмотрим. Но мысль дельная. Мы к ней вернемся после выпуска второго номера.

Я собираюсь с духом и выдаю Аджубею еще одну идею, которая поважнее дайджеста будет:

– Алексей Иванович, а вам не кажется, что было бы целесообразно организовать на постоянной основе журналистскую группу для освещения деятельности глав партии и нашего правительства?

– Это как у американцев White House Pool?

– Ну, да. У нас же тоже журналисты постоянно сопровождали Никиту Сергеевича в его поездках по стране и миру, просто люди в этой группе менялись. А разумнее выбрать человек тридцать проверенных журналистов и фотографов, хорошо зарекомендовавших себя, и выдать им постоянную аккредитацию. Генеральный теперь у нас молодой, ездить по стране и миру будет часто и много, да и количество пресс-конференций с его участием, видимо, увеличится. Рядом с ним должны быть настоящие профессионалы.

– Идея хорошая… Многообещающая. Но нужно сначала переговорить с МИДом, с ЦК и с Мезенцевым. Такие важные вопросы с кондачка не решаются. А ты сам-то в эту группу пошел бы? – улыбается Аджубей.

С подначкой такой вопрос.

– Почему нет, если мне доверят? Не только же маститым коллегам освещать поездки первых лиц. Я бы еще и при председателе Совета Министров такую же группу создал. Только туда должны войти не журналисты-международники, а те, кто хорошо разбирается в экономических темах.

– Притормози-ка, Алексей! Тоже мне реформатор нашелся. Ты сначала университет окончи да в нашей журналистской среде поварись, а потом свои идеи предлагай.

Эх, а я только хотел ему предложить реформировать заодно и всю пресс-службу при генеральном…

* * *

26 ноября 1964 г., четверг

Москва, ул. Таганская

Звонок телефона отозвался в голове болезненной, раздражающей трелью. Поморщившись, но так и не открыв глаза, я резко сел на кровати. Спустил на пол ноги, пытаясь нащупать ими тапки, а потом, плюнув на это дело, босиком побрел к телефону. Все это время чертов аппарат трезвонил не переставая. Кто-то хотел меня с ураганной силой, совсем люди забыли о приличиях! Нет, ну неужели не понятно, что человек еще спит?!

– У аппарата… – буркнул я, нащупав рукой трубку и поднеся ее к уху. Из горла почему-то вырвался звук, больше похожий на воронье карканье.

– Дрыхнешь еще? Всю жизнь проспишь! Жду у себя в шесть. – В трубке раздались короткие гудки.

Это что вообще сейчас было?!

Сонный мозг, поразмышляв немного, выдал единственно верный ответ: шеф. Который Иванов. А времени у нас сколько? Глаза попытались приоткрыться и найти взглядом будильник. Ага… без трех минут десять. Ну, это еще по-божески. Можно вздремнуть немного и через часик проснуться в более вменяемом состоянии. Надо только будильник завести, чтобы снова не проспать… Так стоп. А почему я вообще в таком плачевном состоянии? Я что, напился вчера?!!

В ответ тишина и слабенький поток каких-то неясных образов. О боже… с чего вдруг меня так понесло-то?!! Да я не надирался лет тридцать точно! Глаза распахиваются сами собой, и сон моментально улетучивается. Но голова отзывается на это насилие новым взрывом боли. Надо срочно восстановить в памяти все события вчерашнего вечера, а то, может, мне пора уже харакири делать или утопиться в Москве-реке? Прямо напротив Кремля. Нет. Скромнее нужно быть. Хватит с такого алкаша и Яузы.

Наливаю в чайник свежей воды из-под крана, ставлю на огонь, а сам отправляюсь в душ. Что-то меня сильно напрягает во всей этой истории, ну не мог я с бухты-барахты взять и надраться – не было у меня такого в планах! Прохладные струи воды, льющиеся на голову, постепенно приводят мой мозг в более или менее адекватное состояние. Но память восстанавливается урывками. Так, надо начать с того, когда я еще был трезв как стекло.

Вот торжественная часть. Помню. Зал «России» полон радостных, воодушевленных лиц. Почти у каждого в руках журнал, который «метеориты» раздавали на входе. И огромное количество красных шарфов на молодежи. Это теперь как бы такой признак твоей сопричастности с митингом у Манежа. Был ты там или не был – неважно. Главное, ты всецело разделяешь взгляды и лозунги нового молодежного движения. Вроде бы и фронда, но без малейшего оттенка диссидентства. Скорее демонстрация молодежью готовности вести конструктивный диалог с властью.

В первых двух рядах зала сидит высокое начальство, как им и положено. Аджубей и Фурцева меня с кучей народа перезнакомили еще до начала торжественной части, вспомнить бы теперь, с кем именно.

После торжественной части, во время которой прозвучало много теплых напутственных слов в адрес нового журнала, выступали уже мы – рассказывали гостям о дальнейших планах редакции и отвечали на многочисленные вопросы гостей. Журнальный стол на сцене просто завалили записками из зала. И пусть многие вопросы в них повторялись, на некоторые мы даже не успели ответить. Коган-старший хозяйственно прибрал их в свой портфель. Пригодится.

Евтушенко с Рождественским читали свои стихи со сцены, потом Женя заставил меня петь «Десантный батальон». Судя по тому, как быстро нашлась гитара, имел место банальный сговор с моими ближайшими друзьями. Предатели…

А дальше выступала «Машина времени». Это я тоже хорошо помню. И «Крюково», и «Советский Союз» зашли народу на ура. Кажется, Фурцева и Аджубей хлопали громче всех. «Машинистов» долго не отпускали со сцены, пришлось успокаивать гостей, что ребят они еще обязательно сегодня услышат. Но чуть позже, после премьеры фильма. Саму «Заставу…» тоже помню. И легкое разочарование в глазах друзей и публики. Видимо, все ожидали от фильма чего-то гораздо большего. А вот получите прививочку! Запретный плод не всегда сладок, иногда он и пресноватым бывает.

Вот так, кадр за кадром, моя память постепенно подбирается к самому интересному. Начальство свалило еще перед фильмом, я лично проводил их до дверей. После фильма еще часть гостей ушла, из числа тех, кто постарше и кому добираться далеко. До этого момента я все еще абсолютно трезв. Потом, во время показа молодежной моды, о чем договорилась пробивная Юлька, я выпиваю с друзьями шампанского в холле. Совсем немного. Мне же еще за руль. Затем я немного отвлекся на «машинистов». Еще раз уточнил, чтобы медленные песни чередовались у них с быстрыми. Помню, Федя все ворчал, что песен для полноценного выступления по-прежнему очень мало.

Все. Дальше идет полный провал в памяти, и вот я уже сам пою на сцене. И почему-то «Хали-гали». Ага… на итальянском. Уу-у… блин! Я что, теперь его тоже знаю?!! Не, ни фига. Сейчас я и слова вспомнить не могу. Значит, экспромт был чистой воды. А затем я вообще спрыгиваю со сцены к друзьям, осушаю по-гусарски лихо еще один бокал шампанского и громко, на весь зал заявляю, что сейчас покажу всем, как надо правильно танцевать новомодный танец шейк. И выдаю на танцполе такое, что сам Тони Литл отдыхает. Ой, позорище!

От расстройства и стыда я закрываю глаза рукой, другой опираясь на стену. Задеваю при этом кран, и меня неожиданно обдает ледяной водой. Взвыв от досады, вихрем вылетаю из ванны, поскальзываюсь при этом на мокром полу и больно ударяюсь локтем о стену. Матерюсь, как последний биндюжник. Вот так тебе и надо, алкаш позорный!

На кухне, заварив себе крепкого чая, усаживаюсь за стол. Мрачно уставившись в окно, рассматриваю голые ветви деревьев. Какая-то мысль свербит на задворках мозга и не дает смириться с открывшийся картиной моего вчерашнего срама. Нет, ну странно это, согласитесь! Со спиртным у меня отношения ровные, и фужер шампанского – это вовсе не то, что может вывести из равновесия мой здоровый, крепкий организм. На юге мы с парнями легко по литру вина за вечер выпивали, и все было нормально, а здесь…

Сделав себе пару бутербродов внушительного размера, я добавляю в чашку горячего крепкого чая пару чайных ложек сахарного песка. Подумав, насыпаю еще и третью – она сейчас не помешает. С каждым обжигающим глотком в голове постепенно проясняется. Так. Надо еще раз прокрутить кусок воспоминаний от начала танцев и до того момента, когда я окончательно пошел в разнос. Непонятной по-прежнему остается причина такого моего резкого «ухода в нирвану».

Ну, шампанское. Так ведь я первый бокал даже не до конца выпил, сразу пошел к «машинистам». А когда вернулся со сцены, допил его. Точно. Ребята уже поют «Любите, девушки» Сюткина, я стою рядом с Викой и довольно наблюдаю за тем, как народ в зале лихо отплясывает твист. Вечер наш однозначно удался, теперь можно и расслабиться. Мы чокаемся бокалами с Викой, допивая их содержимое, и тоже идем танцевать. Все. А дальше уже провал и сразу «Хали-гали». Что было еще, хоть ты убей, не помню!

О чем это говорит? Что дело, похоже, в том самом недопитом бокале шампанского. Расслабился, старый дурак, в этих славных 60‑х и забыл, что нельзя оставлять свой бокал без присмотра среди незнакомых людей. В 90‑е мне бы в ночном клубе и в голову такое не пришло – чревата, знаете ли, была бы такая оплошность самыми непредсказуемыми последствиями. Вот, похоже, и вчера кто-то из гостей зло подшутил надо мной. Или не подшутил, а того хуже – решил подставить. Что-то крепкое долили в фужер, а может, и вообще что-то подсыпали. Скажете, у меня паранойя опять взыграла? Нет… не паранойя. Вон и Слово в голове согласно тренькнуло.

Слово?!!! Я недоверчиво прислушался к своим ощущениям и в ответ получил новое тихое «треньк». Ну, здравствуй, Слово, давно не виделись… Хоть одна хорошая новость за все утро.

Немного повеселев, я допиваю чай и иду собираться на службу. Перед этим выглядываю в окно – моя «Волга» стоит прямо напротив нашего подъезда. Значит, Лева или Димон довезли нас с Викой на ней до дома. Вот что значит настоящие друзья!

Напевая вполголоса «хей, хей, хей, хали-гали…», я для начала застилаю постель. Армейская привычка не позволяет мне оставить ее неприбранной. Встряхиваю одеяло и замолкаю на полуслове – из пододеяльника на пол вдруг выпадает красивый женский бюстгальтер. Это что за?!! Я с минуту тупо гляжу на женское белье, потом опасливо поднимаю бюстгальтер, держа двумя пальцами за тонкую лямочку. А в голове только один вопрос бьется: я с кем вообще сегодня спал?!

Потому что в памяти моментально всплывает очередное вчерашнее воспоминание: мы повздорили с Викой по поводу моего «гусарства», и она отправилась ночевать в общагу за компанию с Ленкой. Лева повез их туда на такси. Так… Что-то мне уже не по себе от таких стремных находок. Может, я тоже вчера на такси домой вернулся… с кем-то? Неужели с Ольгой-Пылесосом?! Или с какой-нибудь студенткой-первокурсницей, что массово начали вступать в наш клуб?

Господи… Вика же мне никогда не простит такого…

Что делает мужчина в подобной непростой ситуации? Молодой и зеленый сразу впадает в панику. А умудренный прошлым опытом, трижды женатый и трижды разведенный, прячет хладнокровно улику в карман и приступает к тщательному осмотру предполагаемого места преступления. Хорошо бы еще и свидетелей допросить, но мои парни сейчас на лекциях и переговорить с ними можно будет не раньше чем часа через три.

Поэтому для начала я методично перетряхиваю постель, но больше никаких улик, слава тебе, Господи, там не нахожу. Ни других предметов нижнего белья, ни шпилек, ни сережек. Потом как Мухтар обнюхиваю вторую подушку – та слабо пахнет духами. Но духи точно Викины – я сам ей их покупал и этот аромат знаю. Заправив постель, выдвигаю ящик комода с Викиным бельем и осматриваю его содержимое в надежде найти там вторую часть комплекта. Все-таки нельзя исключать вероятность, что моя находка вовсе не «криминального» характера – это белье Вика могла купить совсем недавно. Конечно, не в ее привычках разбрасывать свое бельишко по спальне – она у меня аккуратистка, но ведь всякое бывает… Спешила, например, вчера, собираясь в «Россию», а ночью я мог его и не заметить. Но трусиков в комплект к моей находке среди ее белья нет.

От поисковой операции меня отвлекает еще один телефонный звонок. С опаской снимаю трубку.

– Алло…

– Добрый день, Алексей. Это Павел Слободкин. Мы с вами договаривались созвониться, вчера в «России» неудобно было разговаривать.

Я недоуменно замираю. Какой еще Слободкин? Это кто вообще?! Хотя фамилия кажется мне знакомой. Слово в голове, одобрительно тренькнув, выдает очередную мелкую порцию воспоминаний о вчерашнем вечере. В памяти всплывает лицо совсем молодого парня лет 20 – невысокого роста, круглолицый, улыбчивый. До недавнего времени был музыкальным руководителем эстрадной студии МГУ. Собственно, и в «Россию» он пришел с кем-то из наших старшекурсников. Теперь в Москонцерте работает. Хотел поговорить со мной насчет «Машины времени».

– А да, помню. Здравствуй, Павел, слушаю тебя.

Парень предлагает мне сотрудничество, чтобы вывести нашу «Машину времени» на настоящий профессиональный уровень, говорит, что группа очень перспективная. А то я сам не знаю! Что ж, дело хорошее… Я уже начинаю тяготиться обязанностями, возложенными на меня Хрущевым и Мезенцевым. Ведь одно дело просто песни для «машинистов» писать, а совсем другое – организовывать им концертную деятельность. Мне есть чем и без этого заняться. Но самостоятельно я такое решение принять не могу, нужно сначала доложить наверх. О чем я и сообщаю предприимчивому молодому человеку. Договариваемся с ним созвониться на следующей неделе.

И только положив трубку, до меня доходит, с кем я сейчас разговаривал. Это же будущий руководитель «Веселых ребят»! А что? Слободкин очень талантливый руководитель и аранжировщик неплохой. Мало того, хоть он и профессиональный музыкант, но ни разу не композитор, а значит, не будет навязывать песни собственного сочинения, и на репертуар группы я смогу по-прежнему влиять. Просто останусь штатным автором песен для группы, а выступления, записи, репетиции – все это теперь будет заботой Слободкина. Но при этом в любой момент я могу с ними и на гастроли отправиться, «автор песен» – отличное прикрытие для сотрудника Особой службы. Только надо будет утвердить его кандидатуру у Мезенцева, у Фурцевой и у Иванова.

Ладно… для начала нужно сегодняшний день пережить. Подхожу к зеркалу, внимательно проверяюсь на наличие свежих засосов, царапин и прочих свидетельств женской страсти. Их полное отсутствие все больше вселяет в меня уверенность, что тревога была ложной. А еще через несколько минут тщательного поиска трусики из злополучного комплекта находятся на балконе – сохнут, заразы, на веревке вместе с остальными постиранными накануне Викой вещами. Аллилуйя!!!

Теперь бы еще выяснить, какая тварь приложила руку к моему вчерашнему позору…

Настроение резко взмывает вверх, становится «боевым». Сейчас кое-кому прилетит! И не слабо. Я быстро собираюсь и выезжаю в университет – пора показаться преподавателям. Плюс расспросить ребят, что же со мной вчера произошло.

* * *

Как и рассчитывал, я успел к самому началу большого перерыва, и теперь меня чуть не снесло шквалом вырвавшихся из аудиторий студентов, мгновенно заполнивших коридоры шумом и громкими разговорами. Добираться приходится, как в трамвае в час пик, протискиваясь и напирая, при этом еще и отвечая на приветствия, несущиеся со всех сторон. А «болиды» норовят прочесть мне свои новые стихи прямо на ходу… Да, у моей известности есть и весьма обременительная сторона.

Ребят ловлю на выходе из аудитории и вместе с ними иду в столовую. Есть пока не очень хочется, но лишать своих друзей обеда совесть мне не позволяет. Димон весело подмигивает мне:

– Ну, ты вчера и дал, Рус! Я тебя таким еще никогда не видел.

– Понравилось представление?

– Ага!

– А мне нет. Теперь хочу узнать, какая тварь меня так подставила.

Димон замедляет шаг и озадаченно чешет свою репу:

– Хочешь сказать…

– Кузнец, ты на самом деле считаешь, что меня с шампанского так развезло? – зло возмущаюсь я. – Что вот прямо с одного бокала я на итальянском запел и в пляс пустился?

– Мне тоже вчера показалось это странным, – соглашается со мной Левка. Ну, хоть у кого-то с логикой в порядке. – Что собираешься делать?

– Найти виновного. Спускать такое нельзя.

Парни кивают и тут же оттаскивают меня в сторону, к окну.

– Подозреваешь кого-нибудь?

– Пока нет. Хочу для начала услышать ваши соображения.

Лева задумчиво трет переносицу, прикрывает глаза, пытаясь восстановить в памяти ход событий:

– Так, шампанское мы открыли, когда показ мод в холле начался. Кузнец еще схохмил, что за такую красоту срочно выпить нужно.

– Точно! – кивает Димон. – А Юлька, зараза, сразу отобрала у меня бокал и велела идти манекенщиц снимать.

– Фотографировать! – поправляю я друга под дружный смех парней.

– И когда ты, Рус, пошел к музыкантам, – продолжает Кузнецов, – свой недопитый фужер, наверное, на столе оставил.

– Парни, до этого момента я тоже все хорошо помню. Меня перемкнуло, когда я вернулся и допил это шампанское. Давайте вспоминайте, кто рядом с вами крутился, когда я ушел.

Димон только разводит руками – его, как и меня, в этот момент там не было. Лева смотрел на красивых манекенщиц, демонстрирующих одежду, девчонки, естественно, тоже. Т. е. мой бокал в тот момент фактически оставался без присмотра.

– Хорошо. Но кто-нибудь к вам подходил, пока меня не было?

– Не помню. Девчонок нужно спросить, – вносит разумное предложение Коган.

Юльку с Леной мы находим в столовой. Они заняли на всех очередь и призывно машут нам. Пока мы набираем тарелки с едой, Лева успевает ввести их в курс дела.

– А чего здесь думать? – уверенно заявляет Юлька. – Пилецкий с Ольгой подходили. И до конца показа стояли рядом с нами. Еще Марк Наумович, но его же можно исключить из списка подозреваемых.

– Пилецкий? – задумчиво переспрашиваю я.

– Антон не мог! – протестует Лева.

– Еще как мог! Я бы на твоем месте не была бы в нем так уверена! Пока мы все отвлеклись, он вполне мог сделать какую-нибудь гадость.

– Юль, ты к нему предвзято относишься!

– Да ничего подобного. Это ты, Лёв, слишком доверчивый!

Оба насупились, уступать никто не хочет.

– Не спорьте, – пресекаю я зарождающуюся ссору друзей, – сейчас пообедаем, найдем его и спросим.

Обед проходит в тягостном молчании. Каждый из моих друзей остался при своем мнении. Димон поддерживает Леву, Лена – Юлю. Арбитром могла бы стать Вика, но у нее сегодня занятия на Ленинских горах.

Я же ни в чем не уверен, но проверить Юлькину версию нужно.

Пилецкого с Ольгой мы находим в аудитории, где скоро начнется лекция для нашего потока. Пылесос с карандашом в руке читает какой-то текст, напечатанный на машинке. Антон напряженно следит за ее реакцией. Увидев нас, он вскакивает, подходит к нам и радостно сообщает:

– Ребят, я дописал свою статью про реформу! Сейчас Ольга дочитает и сдам Алексею.

Я решаю использовать фактор внезапности и спокойно интересуюсь у него:

– Статья это хорошо. А ты зачем меня вчера подставил, Пилецкий?

– Я?!!

В голосе парня столько искреннего негодования, что я, пожалуй, и сам поверил бы ему. Если бы не мой многолетний педагогический опыт. А нынешним «пилецким» ой как далеко до циничных старшеклассников из двухтысячных… Фальшь в его возмущении я чувствую за версту. Не научился он еще достоверно лгать, да и бегающие глаза его выдают. Ольга удивленно отрывается от статьи, Лёва что-то хочет сказать. Но я жестом останавливаю наивного защитника:

– Антон, отпираться бесполезно. Несколько человек видели тебя с моим бокалом. Просто объясни – на хрена ты это сделал? Опозорить меня хотел на всю Москву?

– Да, ладно тебе, Рус! Ты что, шуток не понимаешь?! – тут же меняет он тактику.

– Шуток?!! – шипит Юлька. – Совсем идиот? Ты же чуть не сорвал нам мероприятие!

– Ну, ты и сволочь, Пилецкий… – растерянно шепчет Ольга.

Но самая правильная реакция была, конечно, у Димона. Он отодвигает меня в сторону и резко, со словами «Ах, ты гад!» бьет парня без размаха правой в живот.

* * *

На встречу с начальством я приезжаю в мрачном расположении духа. Совершенно не ясно, чем для Димона, да и для нас всех обернется этот инцидент в универе. Будет ли раздувать Пилецкий скандал или утрется и спустит все на тормозах? С одной стороны, никаких следов на нем нет, да и свидетелей, кроме ребят, не было. С другой стороны, Оля… Староста курса просто не может спустить драку в аудитории. Как она поступит?

Николай Демидович встречает меня как родного. А вот дежурный на входе в контору документы все равно проверяет, хотя давно в курсе моей личности. Ну а Ася Федоровна продолжает у нас хорошеть. О чем я ей и сообщаю.

– Ой, Лешка, совсем меня смутил! – смеется она. – Проходи быстро, а то Иван Георгиевич уже спрашивал о тебе.

– Так я вроде вовремя, не опоздал? – удивляюсь я нетерпеливости начальства. Что за спешка такая?

– Хорош любезничать! Заходи уже, – раздается в селекторе недовольный голос шефа.

Я с притворным испугом округляю глаза и прикрываю ладонью рот, Ася Федоровна тихо прыскает в ладошку.

– Разрешите войти, Иван Георгиевич? – вежливо стучусь я в кабинет шефа.

Иванов молча кивает мне на стул и без предисловий, сразу переходит к делу:

– Хочу тебя, Русин, в срочную командировку отправить.

Я аж подпрыгиваю на стуле!

– Иван Георгиевич… У меня же свадьба через три недели, ну побойтесь бога, какая командировка? Меня невеста из дома выгонит!

– Не пуржи. Это ненадолго, всего на два-три дня. И говорю сразу – больше мне сейчас послать туда некого, у нас каждый человек на счету и каждый при деле. Я и так вошел в твое положение: дал тебе выздороветь и прийти в себя после болезни. А до сегодняшнего дня не трогал, зная, что у вас была запарка с журналом.

Я вздыхаю, покорно смиряясь с неизбежным. Служба, и ничего с этим не поделаешь. Но Вика меня точно убьет, я ведь обещал ей сразу после презентации заняться свадебными приготовлениями. Теперь же снова все откладывается на несколько дней. А время идет, 18 декабря неумолимо приближается. Да еще и вчерашняя наша размолвка…

– А куда хоть отправляете?

– Во Львов. – Иванов пристально на меня смотрит, барабанит пальцами по столу. – Тут такое дело… Про секретность я тебе объяснял повторять не буду. Короче… Пришла прослушка верхушки КПУ. Товарищи берега потеряли. Петр Шелест активно агитирует сторонников в ЦК против нынешнего состава Политбюро. Дескать, слишком много там русских. Великодержавный шовинизм и все такое прочее.

Начальник Особой службы тяжело вздыхает.

– К сожалению, на Украине поднимает голову самый махровый национализм. А так как в составе ЦК очень много выходцев из КПУ… Дальше объяснять?

Опачки… Никак Иванов с Мезенцевым за украинский клан вплотную взялись? Ну, немудрено. Хрущев, конечно, им много воли дал и порой такое позволял, за что других бы выпорол нещадно. Крым опять же подарил. А что в результате? Черная неблагодарность. В моей истории Петр Шелест активно выступил против Хрущева, обрушившись на него с критикой на Октябрьском пленуме, и рьяно поддержал Брежнева с Подгорным. За что и был потом введен ими в состав нового Политбюро. Иудушка… Нет, действительно пора привести Шелеста и Ко в чувство.

– Что там нужно будет сделать?

– Смотрю, ты не сильно удивлен местом командировки. Значит, представляешь, какая борьба сейчас в ЦК развернулась. Шелест крайне недоволен последними перестановками и падением своих единомышленников. Подгорного за тридевять земель сослали, Брежнев под арестом, а теперь еще и Кириленко из Политбюро убрали. Шелеста предупреждали, но Петр Ефимович продолжает мутить воду в Киеве, настраивая местных коммунистов против Москвы. Поэтому нужно убирать его, менять на более вменяемого человека.

– Моя задача?

– В Киев скоро собирается комиссия из членов ЦК КПСС, и мы, конечно, снабдим их документами, показывающими несоответствие товарища Шелеста занимаемой должности. Но лишние аргументы не помешают. Надо бы сделать так, чтобы на стенах Львовского университета в самое ближайшее время появились националистические лозунги. – Иванов делает много значительную паузу и продолжает: – Ну, там, «Смерть москалям», «Слава Украине» и так далее. А вот Степану Денисовичу пока не нужно знать, что это твоих рук дело. Никому не нужно. Об этом будут знать только двое: я и ты. Именно поэтому я не хочу привлекать к делу местных.

– Боитесь протечет?

– Да. А у Мезенцева должно быть полное право заявить на Политбюро, что КГБ не имеет никакого отношения к произошедшему, понимаешь? Мы ему потом признаемся, когда все уже будет закончено.

О как. Нет, понятно, конечно, что для дела так лучше будет, но…

– Задача ясна. Только мне же где-то нужно будет остановиться, а в любой гостинице потребуют паспорт. Вся наша конспирация пойдет насмарку.

– Слушай, Алексей, – усмехается Иванов, – а тебя, кроме этого, совсем ничего не смущает?

– А должно?

– Ну, все-таки, как ни крути, это самая настоящая провокация.

– Нет, не смущает, – твердо говорю я, хотя понимаю, что этим заданием начальник меня окончательно привязывает к Особой службе – компромат. Коготок увяз – птичке конец. – Национализм нужно сразу и жестко пресекать. Урон, который он наносит государству, даже страшно представить. Поэтому сейчас совесть моя абсолютно спокойна.

– Хорошо. Тогда по поводу гостиницы и твоего прикрытия. Ты ведь, кажется, ждешь снега, чтобы испытать свое новое изобретение? Спешу тебя обрадовать – в Карпатах снег уже выпал. А от Львова до того же Славского всего лишь два часа на машине. Путевку на турбазу мы тебе с друзьями организуем, останавливаться в гостинице Львова вам не придется. Друзья, естественно, не должны быть в курсе происходящего, просто скажешь им, что тебе нужно передать во Львове посылку. И постарайся уложиться в график – часов в семь вечера быть у стен университета, а после выполнения задания город немедленно покинуть. Времени вам как раз хватит, чтобы ночевать уже на турбазе.

Иванов расстилает на столе карту Львова, показывает, где можно остановить машину, чтобы не привлекать к ней лишнего внимания, и с какой стороны лучше подойти к зданию. В принципе все вроде легко осуществимо – воскресенье, вечер, темно. Университет уже закрыт. Рядом жилых зданий нет, напротив огромный пустынный парк.

– А с краской что?

Иванов молча ставит передо мной на стол аэрозольный баллон с краской. Она что, уже у нас выпускается? Ага… польского производства. Как предусмотрительно!

– В субботу утром вы должны выехать из Москвы. И вот еще что… На всякий пожарный.

Иванов открывает сейф, достает кобуру с пистолетом. Протягивает мне. Я вынимаю из кобуры вороненый «макаров», выщелкиваю обойму. Патроны боевые. Да уж… Вот оно как все обернулось…

Конец 4‑го тома

Продолжение книги