Запах смерти бесплатное чтение

Глава 1

Кристин Дэк изнывала с похмелья.

Свадебный уик-энд в Чикаго по своей безбашенности бесспорно удался. Ну а как могло быть иначе в кругу старых боевых однокашниц? Хотя Сьерра, заметим, не выбрала ее в подружки невесты несмотря на закадычную дружбу в их далекие, незабвенные универовские дни в Миннесоте. И все знали почему. Все-таки Кристин встречалась с Брэдом почти половину их студенчества (весь второй и третий курсы), и Сьерра, по всей видимости, до сих пор относилась к этой теме слегка щепетильно. Само собой: когда речь заходит о женитьбе, вы уже не «подружки-поскакушки». Или как там у парней: «Мы друзей на телок не меняем». Вуаля.

Да и ладно. С дефиле невестиных подружек случился пролет, но зато высвободилось больше времени на встречи со старыми друзьями, восполнение пробелов насчет того, кто чем живет и дышит, ну и, само собой, на возлияния шампанским… не говоря уже о танцах ночь напролет.

Воскресная рань застала Кристин за возвращением в Миннеаполис. Ее перламутровая «Мазда Миата» неслась по автостраде навстречу понедельнику, на который ее шеф и шефиня шефа назначили семинар-тренинг… и тут Кристин накрыл тошнотный позыв. Свою «Миату» она зигзагом дернула на правую полосу (слава богу, на трассе было свободно и никто не взъелся). Мимо только что мелькнул съезд на Эгг-Ривер; надо было срочно приткнуться к обочине (публичный блев на федеральной трассе – слишком специфичное начало дня), но тут взгляд Кристин ухватил знак зоны отдыха, спасительно плывущий навстречу. «Миата» по свертку скользнула на парковку перед заведением.

Вообще, по-здравому, накануне Кристин не мешало бы урвать несколько часиков сна, но уж больно хотелось возвратиться домой с куском непочатого воскресенья. Предстояло еще подготовиться к понедельничному шоу на арене (то-се, пятое-десятое), а заодно замутить стирку. Ну а потом, на сладкое, остаток дня провести овощем у телика, бездумно поглощая мороженое за отходняком после загула в Городе Ветров[1].

На фоне выпитого ей никогда толком не спалось…

А уж вчера она набралась однозначно.

К концу вечера шампанское хлынуло, как вода. Ударило, можно сказать, фонтаном.

Слава богу, что в такую рань на стоянке нет машин. Не хватало еще опозориться и развеселить зевак, если не получится вовремя добежать до туалета. Шампанское, льющееся внутрь, куда привлекательней, чем когда рвется наружу.

Кристин приперло в женском туалете. На самом деле ей стоило лишь представить, как суется в горло палец, и разжиженный свадебный пир бабахнул наружу, словно вскрытая нефтяная скважина. Позже, за мытьем рук, лица и шеи, Кристин заставила себя как следует хлебнуть из-под крана, чтобы пресечь обезвоживание и перезапустить циркуляцию жидкостей в организме.

Хорошо, если «аш-два-о» задержится внутри, а не пойдет верхом обратно.

«О боже, я что – до сих пор пьяная? И пять часов дерганого полусна не помогли? Это ж еще и копы могут докопаться!»

В автомате Кристин купила бутылочку 7UP, скрутила крышку и припала всем ртом, отхлебнув по максимуму, то есть примерно четверть стакана. Отрыжка колко отдала в нос – ничего, так еще лучше для трезвости. Выйдя наружу, Кристин заметила черный фургон, припаркованный рядом с ее «Миатой»; сейчас он тылом сдавал к проезжей части. Ого: получается, она загибалась довольно долго, если этот фургонщик приехал после нее, успел справить свои дела и теперь уже отъезжает от заведения.

При виде девушки на входе водитель помахал ей рукой. Такие сценки с парнями у Кристин иногда бывали, но сегодня она ощущала себя явно в некондиционном виде.

Затем она заметила эвакуатор, припаркованный на дальнем краю стоянки. За рулем виднелась одинокая фигура. Черты лица на таком расстоянии не различались, но можно было сказать, что он смотрит в свой смартфон, вероятно, пытаясь определить, откуда ему звонит какая-то заблудшая автомобильная душа.

Кристин сделала еще один глоток 7UP, глядя, как на место, только что оставленное черным фургоном, въезжает и останавливается старый трейлер-«универсал». Вот открылись четыре двери, и наружу высыпала семейка – молодая пара и двое крикливых соплезвонов, по виду первоклашек.

Кристин тронулась в сторону пешеходной дорожки – подальше от бензиновой привони и при этом с надеждой, что напиток подправил запах и аромат ее дыхания. Надежда была и на то, что в женском туалете воздух тоже успел очиститься.

Ей повезло, что в зоне отдыха не оказалось других машин, особенно с тетками. И что никто не притащился прямо за ней по пятам. Кристин подумала об этом в тот момент, когда изогнулась над унитазом в своей кабинке между надсадными приступами избавления от того, что она, казалось, выпила за всю свою жизнь. Но из-под кромки не проглядывало никаких посторонних ног. Слава те господи…

Глаз любителей пеших прогулок радовала вывеска о километровом терренкуре по прилегающей природе. Шикарно. Можно спокойно дососать бутылочку, нюхнуть свежего воздуха (если воздух автострады можно считать таковым) и прорыгаться не хуже призовой свиноматки. Никто не услышит, а если разбалансированный желудок пойдет на второй круг, то можно будет беспрепятственно удобрить траву и кустики этого конкретного района Иллинойса своим биоматериалом: берите, не жалко. Этот моцион еще и поможет протрезветь, чтобы никто не дай бог не стопорнул ее на трассе (представляете звонок из какого-нибудь медучреждения Иллинойса на работу? «Я, мол, на презентации завтра не появлюсь, потом все объясню»).

Сойдя с дорожки, Кристин пересекла газон к началу терренкура. И тут воспоминание о том, что произошло на исходе минувшей ночи, шарахнуло ее с гулким грохотом товарняка.

О боже. Боже. Бо-же…

Сердце, ухнув, замерло в горле. Ее снова чуть не вырвало, но теперь не от тошноты, а скорее от воспоминания. Кристин вспомнила, как улизнула из банкетного зала «Ритц-Карлтон», воспользоваться дамским туалетом в одном из коридоров отеля. Выходя, она поймала на себе взгляд Брэда.

Оба улыбнулись, словно заговорщики своей общей тайне.

А когда Кристин вышла из туалета, Брэд стоял и ждал ее.

– Я по тебе скучал, – сказал он.

Кристин без слов подошла и, тронув ему щеку кончиками пальцев, прильнула поцелуем к его губам. Их языки соприкоснулись и ласково сплелись. Она ощутила у себя во рту жар его дыхания.

После нескольких секунд тихой близости Кристин оставила Брэда онемело стоять и направилась обратно по коридору, в конце которого стояла ее закадычная подруга по универу. Сьерра… вся в белом, руки на бедрах, слезы на глазах.

Мимо своей старой подруги Кристин прошла, даже не моргнув; она ее как будто даже не заметила, словно ее там не было, и быстро зашагала к лифтовому холлу, поднявшись оттуда к себе в номер.

Свою прогулку на природе Кристин начинала больной и разбитой сразу в нескольких смыслах. В таком ужасе от своих «припоминаний», что не оглянулась и не заметила, как из эвакуатора на стоянке вышел водитель и направился за ней следом.

В другой раз Кристин, возможно, заметила бы несколько простых деталей.

Мужчина был белым, среднего возраста. Метр восемьдесят или чуть повыше. Килограммов семьдесят пять – восемьдесят. Каштановые волосы, залысины с боков. Намечающееся брюшко.

Общий вид неприметный. Легко забываемый.

«Невидный во всех смыслах этого слова, – заметила бы, наверное, Кристин. – Черт возьми, – сказала бы она, – по мне, так все они на одну морду».

На своем понедельничном тренинге в Миннеаполисе Кристин Дэк так и не появилась.

А ее «Мазда Миата» через пару недель объявилась в Милуоки.

Глава 2

Диспетчер сообщал о самоубийстве.

Формально офицер Киппи Гимм и ее напарник Дэйв Вабишевски направлялись в таунхаус Форест-Глен для проверки бытовых условий, но в дополнительном сообщении от оператора 911 Гимм все прочла между строк. Жильцом таунхауса был некто Скотт Грейнджер – белый, сорока двух лет, рост 183, вес 81,6 (в досье, кстати, два вождения в нетрезвом виде, последнее еще в производстве). Пьянка за рулем – это ладно, а вот статистика самоубийств среди мужчин нынче была почти в четыре раза выше, чем у женщин, причем в последние годы мужчины среднего возраста стали опережать своих более молодых собратьев, как будто намеренно рвались к максимальным показателям.

Но не статистика и не проблемы с алкоголем, и не то, что Грейнджер не брал трубку, отклоняли стрелку от рутинной проверки. Не за этим они с Вабсом отправились к какому-то заброшенному обормоту, хлебающему за полночь свое крепленое в тоскливых раздумьях об упущенной жизни, непройденных дорогах и в эсэмэсках друзьям, с которыми еще не успел разосраться, о желании покончить со всем этим.

Подлинной причиной отклонения Гимм и Вабишевски стал звонок от соседа Грейнджера. Полуночник Менкен, обитающий через стенку, поднялся на ночной шмон своего холодильника с просмотром ночного ТВ, когда вдруг заслышал какую-то гудящую вибрацию – из гаража, что ли… Неужто он лоханулся и не заглушил свою лайбу, возясь с мешками из магазина? Видно, гамбургеры-фигамбургеры так занимали его ум, что он оставил машину включенной. Менкен кинулся проверять – но это оказался не его «Бьюик Спортбэк». Значит, все-таки не сбрендил. Тем не менее жужжание и вибрация по-прежнему доносились; более того, они стали громче и исходили определенно от соседа. Менкен нажатием кнопки поднял дверь своего гаража и выбежал наружу, где вышел на подъездную дорожку Грейнджера и приложил там ухо к его гаражной двери.

Да, машина внутри определенно работала, причем уже бог весть сколько.

А это означало выхлопы угарного газа. Не в силах поднять дверь соседского гаража (не сдвинулась ни на йоту), Менкен еще минутную вечность тарабанил к соседу в дверь, после чего побежал обратно к себе и набрал 911.

Для Киппи Гимм это был как раз последний день ее годового стажерства в ДПЧ – Департаменте полиции Чикаго – так что, безусловно, надо было это дело после смены чуток отметить. Скажем, пропустить по пивку в «Гэмблерс», для настроения. Возможно, что и посостязаться с Вабсом в дартсе. Гимм с Вабишевски патрулировали по 17-му району, от Олбани-парк до Норт-Пуласки, и с поступлением вызова зажгли мигалку и помчались на Форест-Глен, благо ехать было недалеко.

Перед домом их патрульную машину встретил пухлячок в серых трениках и шлепанцах на босу ногу. Взволнованно маша одной рукой, другой он указывал на дверь гаража Грейнджера. После короткого выяснения с полуночником Вабс поспешил к входной двери, а Гимм, обойдя патрульную машину, достала из багажника пожарный ломик.

– Я волнуюсь за женщину с мальчиком, которые там живут. – Менкен кивнул на жилище соседа.

Киппи приостановилась.

– Грейнджер был женат?

– Не знаю… может, типа подружка. Они здесь с сыном уже с месяц квартируют. – Менкен указал на одинокий автомобиль на подъездной дорожке. – Это «мерс» Грейнджера, так что в гараже у него, думаю, стоит старый «шевик», потому так и рычит на холостом ходу. Эти старые пикапы без конвертеров дают выхлоп еще более ядовитый.

В соседе Грейнджера угадывался фанат шестеренок-карбюраторов не меньший, чем отец Киппи Гимм.

– А на чем ездит эта его подружка?

– Синий «Форд Фиеста», – без запинки ответил Менкен. – И я молю бога, чтобы он не стоял в гараже вместе с тем «шевиком».

Орудие взлома входной двери оказалось уже не нужно: вошедший в образ мачо Вабишевски вломился в дом со второго удара ногой в косяк.

Внутри оба копа проскочили по гостиной и мимо ступенек, ведущих на верхний этаж, забежали в пустую кухню. Центральный остров венчала бутылка «Джек Дэниэлс», почти пустая. Раковина напоминала слоновье кладбище, куда уходят умирать отжившие свое бутылки «Короны». Впрочем, кухня оказалась не пуста: возле острова на полу обнаружился хозяин – Скотт Грейнджер, морской звездой распяленный на полу возле опрокинутого табурета.

– Я к гаражу! – бросила Киппи, вся в мыслях о женщине и ее сыне. Грейнджера она переступила, а над простертой фигурой присел на корточках Вабс.

Гимм рывком распахнула дверь, нашарила клавишу выключателя и, включив свет, кинулась к тарахтящему в гараже пикапу (к счастью, «Шевроле» стоял здесь один). В следующую секунду у ближней стены она заметила щенка золотистого ретривера. Собачонка валялась на груде старых одеял, с приоткрытой пастью и пятнами, по всей видимости, рвоты на цементном полу.

Пока дверь гаража, повинуясь нажатию кнопки, ползла вверх, Киппи не сводила глаз с пикапа. Дернув на себя дверцу, она сунула руку в кабину и заглушила мотор. Беглый догляд показал, что машина пуста. После этого Киппи задумчиво остановилась над кремово-золотистым щенком, свившимся и переплетенным с одеялом.

Безмолвный и квелый, ни дать ни взять свалявшееся полотенчико.

Неподвижный.

Аж сердце сжимается.

За год своей работы в полиции Киппи Гимм довелось пару раз быть свидетелем грабежей на дороге (это ж все-таки Чикаго). Однажды она наложила жгут на руку пятилетней девочки, единственной оплошностью которой оказалось сидеть на заднем сиденье пережидавшей светофор машины, когда рядом на полосе остановились бандиты. Видела она и человека, сгоревшего заживо у себя в кабине, когда пожарные из-за жары не смогли пустить в ход «челюсти жизни»[2]. Был еще случай, когда Киппи Гимм с Вабсом прибыли по вызову в дом престарелых, где сочащийся из-под одной из дверей специфический запах проник в коридор, становясь непереносимым для ближних соседей, которые довели это до сведения управляющего. Это была комнатка пожилой женщины, вдовы, которую не видели уже по меньшей мере неделю и которая, понятное дело, не отвечала ни на звонки, ни на стук в дверь, и тогда все жильцы, включая управляющего, поняли, что все это значит.

Сложилось так, что Киппи Гимм с давних пор была неравнодушна к собакам; с того самого дня, когда отец доверил ей дать имя щеночку бульдога (она назвала его Рокко), которого папа принес Киппи и ее старшей сестре в канун Рождества. Загруженность копа с содержанием домашних питомцев, увы, мало совместима, но Киппи рассудила, что если когда-нибудь выйдет замуж, то в их семейном клане непременно будет один или два четвероногих. Стоит ли говорить, как она обожала заботиться о Зи-Зи и Еве, двойняшках-шпицах ее сестры, когда та с семьей уезжала в отпуск.

Пожалуй, если сегодня они с Вабсом успеют в «Гэмблерс» до закрытия, придется принять на грудь что-нибудь покрепче, чем пиво.

Киппи вернулась в дом, по пути обогнув Вабса, который все еще пытался вернуть Грейнджера к жизни, и пробежалась по оставшимся комнатам, превратив обыск в упражнение по кардиостимуляции (как раз способствует снятию стресса после увиденного в гараже). Меньше чем за минуту она прочесала две спальни – хозяйскую и гостевую, – а также гостиную в цокольном этаже и прачечный закуток. Больше в доме никого не оказалось – ни женщины, ни сына. Жилье выглядело в целом опрятным, прибранным, если не считать осколков стекла и россыпи мелочи на деревянном полу в кабинете Грейнджера.

По всей видимости, здесь что-то произошло.

Миновав кухню, Гимм через выбитую переднюю дверь вышла из дома, спустилась по подъездной дорожке и направилась к растревоженному соседу.

– Вы знали, что у них есть собака?

– Собака? – встрепенулся Менкен. – Ах да, ко мне недавно вечером заглядывал мальчонка, показать щенка… Тот у них, видно, недавно появился.

Киппи Гимм поблагодарила его за усилия, сообщила дурную весть о ретривере, а также что к Грейнджеру выехала «Скорая».

Менкен кивнул и залопотал насчет того, что Грейнджер всегда был типом странным – нелюдимым, тихушником, но при этом, если судить по их встречам после заката, ночным гулякой. Пошло бла-бла-бла насчет вредных вибраций и о том, что у Грейнджера что-то то и дело просачивалось на поверхность.

Киппи слушала вполуха, оглядывая двор, подъездную дорожку, улицу – все что угодно, только не открытый гараж Грейнджера. Когда Менкен остановился перевести дух, она повернулась к нему, еще раз поблагодарила за помощь и предостерегла, чтобы тот на обратном пути не заглядывал в гараж Грейнджера, чтобы не видеть ту крайне неприятную – просто жуткую – картину, забыть которую не так-то просто.

Менкен топтался еще с минуту; из-под толстовки у него выглядывал пуп, словно сурок, исподтишка ищущий свою тень. Вид у Менкена был мрачноватый: ясно, что эта деваха-коп дает ему укорот. Тем не менее предостережению он внял и ушел к себе не оглядываясь.

Вообще такой резкости этот добрый самаритянин не заслуживал. Он действительно сделал доброе дело, но уж очень хотелось поскорей услышать о Скотте Грейнджере.

Вабс появился через пару минут.

– Бесполезно. Ничего не смог сделать. Думаю, Грейнджер по какой-то идиотской причине травил собаку газом, но при этом надышался сам: смерть просочилась через дверь.

– Вот и поделом, – буркнула Киппи. – Вселенская справедливость.

Вабишевски ничего не ответил.

Киппи Гимм обернулась и посмотрела на гараж с недвижной грудой одеял и золотистого меха. Уже слышна была сирена приближающейся «Скорой». Гимм провела рукавом по глазам и… чего-чего?.. Там что-то шевельнулось.

– Вабс, – выдохнула она, хватая напарника за плечо. Тот резко обернулся и посмотрел в направлении взгляда Киппи. – О-па. Что за чертовщина?

Сначала было ощущение, что это игра теней. Сама импровизированная подстилка, казалось, извилисто подергивается, но вот картина стала четче: из кучи одеял выпутался одинокий щенок и, повалявшись на боку, кое-как поднялся и заковылял к подъездной дорожке, приближаясь на четырех шатких лапах к полицейским.

Невероятно. Просто отвал челюсти.

Киппи быстрыми шагами подошла к гаражу и присела на корточки, встречая приближение песика.

– Все в порядке, медвежка, – шепнула офицер Киппи Гимм, протягивая руку.

Песик робко лизнул полицейский палец. Гимм взяла щеночка на руки.

– Медвежка, все в порядке, – повторила она, почесывая его за ушами. – Все будет хорошо.

А тут и «Скорая» подъехала.

Глава 3

– Мейс, та дама из полиции все звонит и звонит. – Пол Льюис руководил Чикагским центром по контролю и уходу за животными. – Говорит, что очень загружена по работе, но возьмет того золотистого ретривера, если никто другой не изъявит желания.

Я в ответ кивнул.

Пол не унимался:

– Я сказал ей, что сегодня к нам зайдет заклинатель собак.

Я посмотрел с осуждением:

– Пол, я тебя заклинаю: перестань меня так звать.

Мы с ним вращались на одной орбите собаководства. У меня была школа дрессировки собак, и, наверное, половину моего дохода составляла работа на город.

– Да перестань. Это облекает тебя ореолом таинственности.

– Ага. В форме кондома.

– Не скромничай.

– Так что там, черт возьми, произошло? – спросил я, до этого получив на телефон лишь сжатую информацию о жестоком обращении со щенком ретривера.

Пол протянул мне распечатку скана:

– Вот. В основном это от женщины, которая жила в таунхаусе, ну и, конечно, из полицейского протокола.

На листе было с полдюжины разномастных абзацев. Наблюдая за презентациями Пола в «Пауэрпойнте», я знал о его страсти к подчеркиванию слов и фраз. Если же он был в ударе, то выделял жирным шрифтом, курсивом и подчеркиванием целые предложения – да что там предложения: целые абзацы. Ну а после двух чашек крепкого кофе начинал малевать стрелки-указатели размером с Эверест. Сегодняшняя инсталляция включала обилие жирных шрифтов, но лишь с небольшим количеством подчеркнутых существительных.

Не желая вникать в полутона всех его курсивов и цветовыделенки, я вместо этого выслушал Пола и с его подачи прошел через основные моменты:

– Прежними хозяевами щенка – недолго, с неделю – были мать-одиночка и ее шестилетний сын. Женщина работала секретаршей в той же фирме, что и этот выродок Грейнджер. Мать с сыном ютились в квартирке ее сестры – житье, понятное дело, не сахар. Им оставалось всего два месяца до получения съемного жилья, а потому ни в коем случае не следовало переезжать к этому придурку, но женщина и Грейнджер были меж собой в отношениях. Они, видите ли, встречались. Ну а как только мать с сынишкой переехали к нему, так все и пошло наперекосяк. Грейнджер, оказалось, был классическим Джекилом и Хайдом – учтивым и податливым в рабочие часы, за обедом или в кино, но вечерами пил дома до одури. И чем больше напивался, тем сильнее изолировался от них… от мира… от вселенной. Оставленная на полу в гостиной игрушка оборачивалась тирадой длиною в ночь, с битьем кулаком по столу; флакончик крема в ванной, если поставить не туда, превращался в несносное брюзжание.

– Короче, держал их в черном теле?

– Ходили по струнке, как над вулканом. – Пол мрачно усмехнулся. – И вот последней каплей стал щенок. В начале той недели женщина с сынишкой привезли домой золотистого ретривера – кстати сказать, с позволения Грейнджера. Сестра женщины работала в ветклинике, поэтому они вдвоем придумали грандиозную схему: спарить мать щенка с породистым псом, приплод затем распродать, наличность положить в банк, а одного щеночка оставить у себя. Ты ведь знаешь, кутята рождаются с закрытыми глазками и ушными каналами – в сущности, слепоглухие в первые недели своей жизни. А по законам штата, первые два месяца щенка нельзя разлучать с матерью. И вот ровно на восьмой неделе женщина и ее сын принесли в дом Грейнджера теплый комочек золотистого меха, поместив его в ранее опрятный, незахламленный гараж Грейнджера. Реакция сожителя была такая, будто его дом собрались взорвать.

– Ей бы взять и вернуться к сестре.

– Она уже решила, что будет ждать ровно до сдачи квартиры, а потом уйдет, к черту, от этого долболома. Ее наблюдения за последний месяц эволюционировали от, – Пол посмотрел в какие-то свои записи, – «что-то ты многовато пьешь» до «давай-ка с этим полегче», затем «да у тебя проблемы» и наконец «какой же ты гнусный алкаш». Кульминация, как и следовало ожидать, произошла прошлой ночью: Грейнджер дал ее сыну пинка.

– Вот это кульбит!

– Во всяком случае, это все, что у нее написано, – сказал Пол. – Женщина собрала мальчика, запихнула вместе с чемоданом в машину и довела до сожителя, что у них «амур пердю». Хоть она и собиралась в спешке, но дала понять, что завтра с самого ранья вернется за остальными вещами и за щенком… после того, как этот козлина протрезвится.

– Чего, конечно же, не произошло.

– Остальное тебе известно, – сказал Пол. – Кстати, эта женщина поделилась со мной мелкими психическими зарисовками. Грейнджер никогда не рассказывал о своем прошлом, но, по ее мнению, в детстве он страдал от эмоционального или физического насилия… и это сказалось на его психике. Однако вместо того, чтобы обратиться к психотерапевту, Грейнджер занимался самолечением – топил свою боль в алкоголе, – заключил Пол, бросая тетрадь с записями на стол. – И видимо, после того скандала Грейнджеру спьяну втемяшилось, что надо бы показать ей гнусного алкаша, которого она ввек не забудет.

Слушая рассказ Пола о щенке-ретривере, к которому я и приехал, я дымился, словно овощи на противне. На детство Грейнджера мне было наплевать. В моем уставе жестокое обращение с животными приравнивается к смертной казни. Будь моя воля, то Грейнджеров всего мира я бы с друзьями развешивал на сельских площадях вместо елочных украшений. И если б этот конкретный урод не пробил свой собственный билет – вымер при естественном отборе, – я лично поехал бы в Форест-Глен и там сунул ему в рот разгоряченный ствол.

– А что та женщина с ребенком? – спросил я. – Почему не забирает терьера?

– Она насчет той ночи жутко переживает. Клянет себя, что оставила щенка с умалишенным. Но они тогда перебрались в отель. Она и не думала, что он выкинет что-либо подобное, и… В общем, у них с сыном сейчас весьма затруднительное положение: на подвесе меж двух домов, и сейчас им откровенно не до собачек.

– Что ж, ее вины в этом не вижу.

– Подозреваю, что своему сынишке о том, что произошло на самом деле, она не рассказала. Им и так пришлось несладко, не хватало еще дополнительно травмировать бедного ребенка… – Пол пожал плечами. – Мне она сказала, что, может, возьмет другого щенка из первоначального помета, когда они более-менее обоснуются на новом месте: чтобы ребенок типа поверил, что это та же самая собака. Я же подозреваю, что после произошедшего она боится, что у собаки появятся какие-нибудь отклонения: повреждение мозга или другой какой дефект…

Мы вышли из углового кабинета Пола и направились в южную часть здания, где расположен питомник. Чикагский центр по контролю и уходу занимает пять тысяч квадратных метров на Юго-Западной авеню. Эта служба работает как приют и может одновременно содержать в отдельных вольерах более пятисот животных. Это также командный центр для бригады сотрудников по контролю за животными, с парком из двадцати грузовиков и спецфурой, оборудованной для выездных приемок и вакцинирования.

Из своих друзей близкими я считаю всего нескольких, а Пол среди них занимает центральное место. Он любит собак, а насколько я могу судить, в нашем безумном мире существует лишь два типа людей – те, кто их любит… и просто гуаноиды. Пол старше меня на десяток лет; ему уже под сорок, он исправный католик, и у него четверо или пятеро детей то ли дошкольного, то ли школьного возраста (уж простите мою забывчивость). Жена Пола, Шарла, чертовски хорошо готовит: растущая талия Пола тому подтверждение. Как глава службы, он всегда при костюме и галстуке, в то время как меня вы никогда не застанете вне джинсов, берцов и умеренно свежей футболки. В целом Пола можно назвать ухоженным: к концу дня он никогда не бывает всклокоченным, прическа на подстриженной в салоне голове сидит волосок к волоску. Для меня же вскрывать разовую упаковку с жилеттовским станочком или прореживать после душа пятерней свою каштановую гриву – уже изрядный напряг душевных сил.

– Ну что, твой заход? – сказал Пол, открывая металлическую дверь в один из многочисленных коридоров с решетчатыми вольерами по бокам. Чикагский центр по контролю и уходу содержал в основном собак и щенков, кошек с котятами, хотя иногда среди его постояльцев попадались и койоты, и еноты.

– Мой. – Я кивнул.

По обе стороны длинного коридора, крепко пахнущего мехом, собачьим кормом, звериной мочой и дезинфектантами, тянулись вольеры высотой в полтора метра. Вольеры состояли из клеток – квадратов по метр двадцать, с толстой цементной прокладкой по бокам и сплошной задней стеной из бетона (за все время из питомника не произошло ни одного побега). Прямоугольная щель внизу позволяла просовывать внутрь миски с едой и водой. Перед клетками тянулся узкий слив восемь сантиметров глубиной, идущий в канализацию и облегчающий промыв клеток шлангом.

Как-то раз я критически прошелся насчет тюремного вида всех этих клеток в питомнике; Пол взбеленился, и в итоге мне пришлось быть слушателем десятиминутной лекции о годовом бюджете и острой нехватке волонтеров. Один из них сейчас, кстати, маячил в дальнем конце коридора: проверял животных и наполнял миски из лейки. На полпути по коридору, возле крана, ждало своего часа мятое жестяное ведро – до него черед непременно дойдет, лишний раз доказывая, что без помойного ведра реально никуда.

Коридор полнился разномастным рычаньем, лаем и повизгиванием, звонким тявканьем и скулежом – эдакий швейцарский йодль на все собачьи лады. Интенсивность была несколько слабее, чем в другие мои посещения, хотя все равно довольно бойко. Всякий раз, когда муки совести перед Полом вовлекали меня в волонтерские смены, я находил способ отключаться от шума – по большей части врубая в «ушах» что-нибудь типа «Линирд скинирд»[3].

Всем известно, что собаки десятки тысяч лет назад произошли от волков. С их одомашнивания все и началось, но где-то в пути псовая лингвистика попала на развилку – собаки стали лаять, а волки продолжили выть или молчать. Волчата, само собой, тявкают, но взрослым особям ведомо, что в случае опасности лучше просто умолкнуть и затаиться, пока угроза не минует. А вот лучший друг человека имеет обыкновение на угрозы лаять, пока те не исчезнут.

Однажды по телевизору я застал передачу, где мямлилось что-то о способности по звуку собачьего лая различать шесть различных эмоций – типа гнев, страх, блаженство и всякое такое, хотя мне кажется, что на самом деле этих оттенков гораздо больше.

Новоявленный постоялец Центра находился во второй клетке справа – вероятно, по указанию Пола его разместили ближе к двери. К центру каждой клетки на уровне живота крепились пластиковые пробирки-футлярчики. В них легко вставлялся листок с основными сведениями о транзитере: кличка, пол, возраст, вес, сделанные прививки, темперамент и т. п. Насчет нашего нынешнего героя указывался только возраст – «девять недель +», – и ничего больше.

Я расстегнул свою сумку, достал коврик для йоги и развернул его перед клеткой, подстраховавшись, чтобы тот краешком не обмакнулся в желоб стока (знаком не понаслышке, что за субстанции текут по этой нечистотной речке). Работать с собаками – всегдашний болезненный вызов твоим коленям, поэтому причиндалы вроде коврика и строительных наколенников – мой неразлучный профессиональный антураж. Я растянулся на животе перед клеткой, таким образом поравнявшись глазами с новым обитателем питомника, а Пол, скрестив на груди руки, прислонился к металлической двери и наблюдал.

Я уставился на золотистого ретривера. Несмотря на гам и сдержанную ярость коридора с его ворчанием территориальных споров, лаем приветствий, скулежом тревоги или страха, воем тоски или несчастья, новый жилец лежал неподвижно. Девочка. Бедняжка: свернулась сиротливым калачиком в дальнем конце конуры. Миски с кормом и водой выглядели нетронутыми. Ушастая голова лежала на передних лапах, один глаз тоскливо смотрел в мою сторону. Бедный дитенок – отнята от матери, братьев и сестер; затем бурная акклиматизация в новой чужой семье, быстро завершившаяся тем, что какой-то псих пытался ее удушить…

Какое-то время мы молча изучали друг друга.

– Привет, малышка, – ласковым голосом сказал я спустя минуту. – Меня звать Мейсон Райд, а для друзей я Мейс. Пол все мне о тебе рассказал: как все случилось и как это стремно и чертовски обидно – ведь я вижу, что ты красотулька и заслуживаешь себе лучшего друга.

Из сумки я достал банку арахисового масла и выхватил вкусняшку, которых в моей сумке в изобилии. Печеньку «Милки боун»[4] я обмакнул в масло и сунул в клетку – процедура, которую я проделывал тысячу раз. Отказаться от «молочной косточки», да еще в арахисовом масле? Для животины такое немыслимо.

Щенок даже не пошевелился.

– Я просто оставлю это здесь, можешь угоститься, когда захочешь, – сказал я. – Хотелось бы, конечно, чтобы вкусняшки залечивали все раны, но, к сожалению, так не бывает. – Я покачал головой. – Как бы то ни было, Пол молодец, что позвал меня. Он хороший парень, даром что в блек-джек играет как трехлетка. Ты не поверишь: однажды он продул, имея на руках пару десяток – бесспорный выигрыш; даже гребаный дилер пытался его отговорить.

Реакции ноль; чтобы как-то заполнить пустоту, пришлось дорассказать историю о проигрыше директора Центра в казино.

Пол у двери пожал плечами:

– В тот вечер мне везло.

– Мне было не по себе даже сидеть рядом с человеком, выкинувшим такое. Но Пол тем не менее позвонил, потому что знает, что мне нужен новый лучший друг. Видишь ли, у меня был англичанин-спаниель по кличке Эми…

– «Пьюэ прэйр лиг»?[5] – отвлек вопросом Пол.

– Ага.

– Но это же не кантри.

– Американский кантри-рок, – сказал я. – Я фанатею не только по кантри. Помнишь Джуда, мою австралийскую овчарку?

– Отличная кантри-группа, почти «Битлз».

– Пол хороший парень, – повторил я, – но его познания в кантри вполне умещаются под хвостиком у хомячка. – Я снова сосредоточился на испуганном щенке, наблюдающем за мной из глубины клетки. – Так вот, Эми был спаниелем уровня академика, блестящей собакой-нюхачом. А потом он заболел – почечная недостаточность, ничего не поделаешь. Ему было всего девять. И… В общем, теперь мне нужен новый лучший друг.

К этому моменту голова ретривера приподнялась, и теперь его глаза пристально смотрели в мои.

– У тебя очеса как небеса, – сказал я и еще несколько секунд не отводил от него взгляда. – Эльвира.

– «Статлер бразерс»? – снова блеснул эрудицией Пол.

– Популярной ее сделали «Оук ридж бойз», но написал сельский сквайр по имени Даллас Фрэйзер[6].

Я просунул указательный палец в клетку и пододвинул лакомство на пяток сантиметров в сторону щенка.

– Поедешь ко мне домой – назовем тебя Эльвирой. Ты красивая лапулька, и усыновить тебя каждый будет рад. Бегала бы на выгуле, а вечерами, может, гонялась бы за фрисби. Кто-нибудь из ребятишек даже подворовывал бы для тебя со стола еду, хотя, подозреваю, не меньше времени ты проводила бы в такой же конуре, как эта. Знаю и еще одно собачье вожделение: наделать во дворе и наблюдать, как хозяин наступит в твою кучу. Но учти: такие фокусы удаются только раз, от силы два.

Щенок встал и пару раз тряхнул головой, словно отряхиваясь от паутины.

– Однако если б ты меня приняла, Эльвира, жизнь у нас пошла бы совсем иначе. Мы бы играли с тобой во множество игр – тренировочных, – и каждый раз, когда ты усваиваешь что-нибудь новое, я бы бросал тебе вкусняшку. Так мы бы развили и отшлифовали до блеска твой уникальный нюх.

Щенок сделал ко мне несколько шагов, наклонился и лизнул лакомство.

– Жить ты будешь со мной и еще несколькими друзьями. Уверен, что тебе понравится Сью, который мнит себя Кинг-Конгом. Есть еще пара короткошерстных колли – они, кстати, сестренки – Дельта и Мэгги Мэй. Эти залижут тебя до одури. Угадай, что произойдет еще? После наших тренировочных игр ты станешь СПО – собакой по поиску останков. Знаешь, чем мы зарабатываем на жизнь?

Я сунул обратно в клетку свой палец. Секунду щенок смотрел, а затем лизнул его.

– Поиском мертвых тел.

У каждой собаки бывает свой день.

Джонатан Свифт

Глава 4

Через десять месяцев

Я подумал, что у нее припадок. Дрожа всем телом, она горбилась на куче битого цемента, обвалившихся кирпичей и прочих обломков. При крепком зажмуривании дрожь только усилилась. Ее трясло, словно в цепких объятиях кошмара.

– Вира! – громко окликнул я, встав на колено и поглаживая ей лоб, одновременно теплый и влажный.

Транс нарушился, ушастая голова дернулась в мою сторону. Глаза резко открылись, а затем она села (как я учил ее делать при всякой находке) и начала скрести под собой лапой по разбитому бетону.

Формально назвав собаку Эльвирой, я тем не менее сократил ее имя до «Виры», для удобства подачи команд. Кремово-желтый мех и круглые, ничего не упускающие любопытные глаза – Вира была теперь изрядно выше полуметра в холке, плюс двадцать семь кило неутомимого энтузиазма в мышцах.

Собаки в целом живут в мире обоняния и слуха, а поисковые собаки обучены обнаруживать человеческие останки по запаху соединений – специфических запахов, – выделяемых телами при разложении. Разлагающиеся человеческие останки выделяют почти пять тысяч различных химических соединений. Ученые все еще пытаются расшифровать, какое из многочисленных соединений действительно имеет значение для собак-поисковиков, но какой бы ни была химическая сигнатура, она присутствует в трупах – от свежих, вскоре после смерти, до скелетов, пролежавших несколько лет. Присутствует она и в различных тканях, таких как жир, кровь и кости.

Вира была обучена находить и следовать за запахом разлагающейся человеческой плоти, поднимающимся из почвы. Она обучалась и как ищейка, что следует по запаху, попавшему на землю, и как собака, способная улавливать запах разложения по ветерку и отслеживать его до точки местонахождения. Хорошая собака-поисковик может находить человеческие останки в развалинах землетрясения или пожара, или же внутри неглубокого захоронения. Она способна вынюхивать сложные и слабоуловимые запахи, такие как сухие кости или, скажем так, более влажные субстанции.

Вира, как и большинство ретриверов, умна, как Эйнштейн. Запахи она учуивала, примерно как моя бывшая меняла мужей – со страстью и быстротой. Но сегодня у Виры была первая охота – ее первый выход на поиск опочивших. По мнению некоторых, я начал натаскивать ее чересчур рано, но она прошла интенсивную подготовку и проявила себя превосходной ученицей в выявлении необычных запахов, независимо от того, где я их разместил, на поверхности или под ней.

– Что ты нашла, детка? – спросил я, натягивая кожаные перчатки.

Вира продолжала грести лапой по глыбе бетона.

– Хорошо, я сейчас.

На лапы своих собак я распыляю реагент, образующий защитную пленку для укрепления подушечек. Тешу себя надеждой: какая ни есть, а страховка. В тех местах, где нам доводится бывать, всегда навалом всякого мусора или обломков – режущих, колющих или жалящих, – на которые может наступить собака.

Сейчас я наклонился и покатил перед собой обломок бетона, словно снежок зимой… Тут-то и проглянула лодыжка женщины.

Его зовут Бархатным Чокером[7]: он похищает молодых женщин и держит их у себя, тешась на протяжении нескольких месяцев, пока они его не разозлят, – а это в итоге происходит неизбежно по той или иной причине. Тогда он душит своих пленниц куском веревки или бельевого шнура, надевает поверх следов удушения черное бархатное колье-чокер и оставляет тела для нас как часть своей извращенной игры.

Не уверен, что слово «мы» приобщает нас к полиции Чикаго. Моя команда поисковиков – сектор частный, а не государственный, и ЧУПу[8] мы помогаем только по запросу.

Время от времени (хотелось бы почаще, уж больно хорошо платят) мне выпадает поработать в Кинологическом центре ЧУП в Дес-Плейнсе. Там я занимаюсь в основном тем, что приучаю немецких овчарок искать пропавших или выслеживать подозреваемых, скрывшихся с места преступления. В полицейских подразделениях К-9[9] собаки используются для сопровождения патрульных или для вынюхивания наркоты и взрывчатки. Есть в них толк и при оказании помощи подразделениям спецназа.

Однако разыскные собаки – подвид совершенно иной. Их учат чуять смерть. И, в отличие от более распространенных патрульных собак, собаки-разыскники не используются ежедневно. Мы с Вирой вступаем в игру только в случае трагедии, как сегодня.

Своих собак по обнаружению людских останков я именую «Находчиками» и даже заказал бы футболки с этой эмблемой, если б мы участвовали в турнирах по софтболу или нас приглашали на корпоративы.

Моя собачья программа начинается как игра. По сути, этот свой режим тренировок я называю «трупными играми», и всякий раз, когда мои собачата слышат от меня эти слова, хвосты у них начинают вилять и они выбегают, азартно запрыгивая в пикап, в то время как я хватаю и гружу снаряжение. Своих собак я учу ассоциировать запах смерти – разлагающейся человечьей плоти, крови и костей – с одним из их теннисных мячиков или другой любимой игрушкой.

Для этого я использую искусственные нюхательные трубки для ряда запахов: недавно умерших, разложившихся и утопленников. Пускаю в ход и свою собственную кровь, но пока вы не начали думать, что я двинутый извращенец и похож на упыря, сразу скажу, что это не так; я не вспарываю себе запястье, выплескивая четверть чашки на землю, и надвигаю сверху камень. Нет; с помощью медсестры в местной клинике я время от времени отцеживаю пузырек, почти ничего при этом не чувствуя. Многие кинологи используют свою собственную кровь для придания охоте как можно большей аутентичности, как если б она разыгрывалась в реальном мире. В этот момент мы с собаками, по сути, играем в прятки со своими запашистыми игрушками на разных территориях, при свете дня или в темени ночи, при солнечном свете или под проливным дождем. И я учу своих собак мягко похлопывать лапой или садиться, когда они устанавливают источник запаха. При такой работе прыжки вверх и вниз или копание могут уничтожить улики… Кроме того, нет никакой реальной необходимости прокалывать мяч в штрафной зоне.

В начале недели северней Полиш-Виллидж была снесена старая колбасная лавка – теперь там готовилась открыть свои двери салон-парикмахерская; торжественная церемония намечалась на весну. Бригада строителей поставила вокруг участка ограждение от соседской детворы, чтобы не порасшибались, играя среди обломков, и от ворья, чтобы не растащили строительное оборудование. А когда нынче утром пришел на работу бригадир, то заметил два предмета, которых еще накануне вечером здесь не было.

Менее поразительным из обнаруженного было то, что кто-то ночью прорубился через сетчатый забор в задней части участка – уединенной стороне, окутанной лесом и крутым оврагом. А что действительно поражало, так это летнее платье – голубое, шифоновое с кружевами, примотанное к воротам на всеобщее обозрение.

Для тех, кто был в курсе насчет Бархатного Чокера (собственно, большинство чикагцев), голубое летнее платье являлось последним, что видели три с половиной месяца назад на Кари Брокман в день ее похищения. Но и на этом беды не исчерпывались: в прошлый понедельник, после школы, отправилась в магазин за косметикой шестнадцатилетняя Бекки Грол, да так и не вернулась домой.

Ржавый родительский «Форд Сатурн», на котором Бекки ездила в тот день, нашли брошенным на стоянке шопинг-молла. Описание Бекки Грол соответствовало почерку Бархатного Чокера, что не сулило ничего хорошего и для пропавшей Кари Брокман.

Бригадир строителей немедленно вызвал полицию. Через час из ЧУПа позвонили мне, и мы с Вирой помчались на всех парах.

Мы сидели на бордюре рядом с моим пикапом – восьмилетним «Ф-150» со спецкузовом для собак и полным приводом, чтобы можно было въезжать и выезжать из самых безумных мест, в которых нам приходилось шастать. Я легонько дернул Виру за хвост, а когда она посмотрела в мою сторону, почесал ее за ушами и начал повторять:

– Вира хорошая девочка.

Честно говоря, поведение моей юной воспитанницы ошарашивало. К тому месту, где было спрятано тело Кари, Вира подбежала едва ли не бегом, а затем, не считая своего минутного приступа дрожи (вероятно, от осознания, что на этот раз запах исходит не от теннисного мяча), начала общаться со мной своей сидячей позой и похлопываньем по земле, давая понять, что это определенно то самое место. Мы сидели у обочины и ждали, не захотят ли вдруг следователи сделать кратчайшее в мире заявление о том, что моя новоиспеченная находчица обнаружила первое в своей жизни тело за поразительные две минуты – просто рекорд!

Впрочем, можно было особо и не удивляться. Забрав Виру к себе, я через неделю-другую взял ее вместе с остальной своей бандой на показ новичкам в Шаумбурге. При проходе некоторых основных команд, нужных собаководам, я переключался между Мэгги Мэй и Дельтой. Сью стоял вблизи и взирал на аудиторию и животных с видом суперагента – не хватало только смокинга и темных очков. В то время как Мэгги и Дельта исполняли ряд команд – «рядом», «сидеть», «лежать», «ждать», – по помещению поплыли смешки. Я машинально провел рукавом по носу – не пристала ли там какая-нибудь бяка (слава богу, нет); но когда Мэгги начала показывать навыки переворота на спину, веселье в аудитории стало еще явственней. Я обернулся – и, конечно же, увидел, как там потешно переворачивается Вира. Ясно, что за моей спиной она в точности повторяла команды, которые выполняли Мэгги и Дельта.

– Похоже, у нас тут отсебятина, – сказал я классу, а к Вире наклонился, ласково потрепал и дал вкусняшку. – Молодец, Вира. – В тот момент я еще даже не начинал с ней работать, давая время освоиться в новой семье. – Просто супер.

Вира сердито гавкнула.

– Фу, – сказал я, рассеянно почесывая ей шею.

В середине дня я вел занятие по дрессуре в Баффало-Гроув, еще не располагая списком тех, кто уже проплатил, и тех, кто только зарегистрировался и еще не внес оплату. Все эти вопросы как-то смыло из-за спешки: сразу после звонка из полиции мы с Вирой запрыгнули в мой пикап – и вот теперь предстояло тащить задницу обратно в мой дом в крохотном местечке Лансинг, а оттуда выдвигаться обратно в Баффало-Гроув. Я мысленно прикидывал, какой маршрут быстрее.

Вира глухо зарычала. Я очнулся от своих внутренних экзерсисов и поднял глаза. Невдалеке стояли пять полицейских авто, пара машин с обычными номерами и «Скорая». Вскоре, похоже, должны были пронести тело Кари Брокман в черном мешке. На другой стороне улицы собралась небольшая толпа, сдерживаемая полицейским кордоном, и именно это сборище, казалось, было средоточием растущей встревоженности Виры.

– В чем дело, девочка? – спросил я, не вполне понимая, что происходит. Внимание людей на другой стороне улицы теперь было приковано к нам.

Рычание собаки стало прерывистым.

– Вира, я что-то упускаю?

Она посмотрела на меня долгим вопросительным взглядом, после чего снова обратилась на толпу зевак. Поднялась с тротуара во весь рост; тело ее напряглось, шерсть на загривке вздыбилась. Теперь она непрерывно лаяла на людское сборище.

Я снова посмотрел на толпу, выискивая движение, которое, черт возьми, ее так всполошило. И тут, вырвав у меня из рук поводок, Вира пушечным ядром прянула через улицу. Толпа разделилась пополам; Красное море из пешеходов раздалось в попытке укрыться от взбесившегося пса, упруго прущего вперед. Однако внимание Виры было сосредоточено на одном конкретном объекте – парне в темных джинсах и синей джинсовой рубашке, который споткнулся о собственные ноги и вскинул руку, когда Вира прыгнула к его горлу.

– Вира, фу! Стоять! – рявкнул я, бросаясь через улицу. Одной рукой ухватился за поводок, другой – за ошейник, пятясь назад в отчаянной попытке вытащить Виру из кровавой свары. С огороженной площадки высыпали санитары и понеслись ко мне и мимо, для оказания первой помощи бедняге, что корчился на тротуаре в наплывающей луже собственной крови.

По-медвежьи стиснув свою псину, я пятился к пикапу, превозмогая ужас, свидетелем которого сейчас стал.

Мой ретривер вырвал человеку глаз.

Глава 5

– У меня приказ на ликвидацию.

– Дай мне день, Пол, – сказал я. – Всего один.

– Если б «Скорая» не была уже на месте, Мейс, тот парнишка мог бы боты завернуть.

– Ты же знаешь, она не бойцовая собака. Без агрессивности, хищнических инстинктов, всякой там территориальной хрени… От бешенства привита, и не только. – Я покачал головой. – Здесь что-то не так, Пол. Она что-то увидела.

Он строго взглянул на меня через стол.

– Мы оба знаем о ее прошлом.

Я хлопнул себя по ляжкам:

– Так ей было всего два месяца от роду!

– А сегодня она в хлам ухайдакала того парня.

– В общем, так, – вздохнул я. – Дай мне сутки.

Мы с Вирой были неразлучны с того самого первого дня в питомнике Пола. Возможно, именно поэтому он со мной тогда и связался насчет щенка. Пол знал, каково мне было в тот период; знал, что мне нужен новый питомец, чтобы отвлечься. Вира не только помогла мне пережить безвременную смерть Эми – само по себе чувствительный удар. Но дело в том, что на той же неделе я наконец сдался и заявил, что все кончено, подписав бумаги о разводе со своей женой. На этом настаивала моя бывшая, Микки, которая после нескольких месяцев «испытательного полета» решила, что лучше расстаться на постоянной основе. И я чувствовал себя рыбой, заживо разделанной и брошенной в ведро с кишками – все еще дышащей, но непонятно как, – и тут вдруг появился этот маленький бедный кутенок, который отчаянно нуждался в моей помощи.

Как оказалось, я тоже в ней нуждался. Вместе мы выбрались из темной полосы. И вот бедняга снова оказалась взаперти…

– Послушай, Пол. Если я не смогу во всем разобраться, то я вернусь и… – голос у меня сорвался, – вернусь и сам ее усыплю.

– Вы же знаете, эти уроды любят стоять в толпе и упиваться своей работой, – сказал я. – Типа как в «Серийном убийце 101».

Я находился в полицейском участке по Южному Мичигану и разговаривал со старшим следователем по убийствам, темнокожим детективом Хэнсоном. Речь шла о Бархатном Чокере.

– Мы уже проверяли. Никаких совпадений. Парнишка водит школьный автобус и на полставки развозит пиццу, скапливая на колледж. – Хэнсон был порядком измотан; видимо, его затюкали со всех сторон из-за пробуксовки с делом Чокера. – У нас есть видеокадры зевак на местах преступлений, и он там не зафиксирован. Попытки найти его повторные появления в толпах ничем не увенчались.

– Но это всего лишь спонтанное сборище. А в других случаях этот тип мог сидеть с биноклем где-нибудь в двух кварталах на остановке или в припаркованной машине.

– Вам бы сейчас лучше сосредоточиться на страховой компании, – вымученно съязвил следователь. – Собака ваша покалечила на всю жизнь человека, и вы, как владелец, несете за своего горе-питомца прямую ответственность: счета за лечение, реабилитация, душевные травмы и прочая адвокатская мутотень. Этот парнишка сейчас реально держит вас за задницу.

Детективу Хэнсону очевидно не нравилось, что какой-то собаковод указывает ему, как делать свою работу. Пристальным взглядом я обвел его круглое лицо на исхудалом туловище (бьюсь об заклад, что это результат недавнего сидения на диете). Хэнсон подался вперед, ожидая ответа в расчете, что гость, как обычный лошок, сейчас поблагодарит его за потраченное время и поплетется к выходу.

– Если он развозит пиццу и водит школьный автобус, то с чего ему торчать на стройке, особенно в такой ранний час? – спросил я. – Что-то уж очень это далеко от его привычного маршрута.

Хэнсон откинулся на спинку стула и разочарованным выдохом обдал плакат какой-то бродвейской постановки.

– Вы проверяли его одежду на ДНК? – поинтересовался я.

– Одежду? Вы об одежде, обагренной его собственной кровью?

– Ну а машину? – не унимался я. – Багажник проверяли?

– Ага, прямо первым делом… – Хэнсон раздраженно хмыкнул. – «Эй, парнишка, я знаю, что ты лишился глазика и рука висит плетью, но нам нужно проверить, правильно ли ты припарковался».

– Почему вы все время называете его «парнишкой»? По виду ему уже за тридцать.

– У этого парнишки, – повторил Хэнсон с нажимом, не предвещающим ничего хорошего, – была чертовски тяжелая жизнь. Родители у него погибли в аварии, когда ему было всего четыре года, и с тех пор он живет у бабушки. У него есть сестра – на два года младше, – с которой мы пытаемся установить связь. Честно говоря, похоже, что после школы она сбежала и скрылась.

– А бабушка? До нее вы дозвонились?

– Оставили сообщение, но она не перезванивала.

– Никого нет дома?

– Мы посылали туда машину, но никто не открыл. Бабушке за семьдесят, так что она, скорее всего, куда-то вышла – в магазин, в гости, в церковь – или вовсе умотала на автобусную экскурсию для пожилых… Черт возьми, – Хэнсон рубанул ладонью в воздухе, – да может, она вообще еще работает, но мы этого не знаем, потому что этот чертов потерпевший шляется сейчас по врачам из-за того, что ваша чертова собака выдрала ему глаз!

– Вы заходили, проверяли дом?

– Нет. – Хэнсон поморщился так, словно надкусил лимон.

– Вот как? Почему нет?

– Почему? Вы хотите знать, почему старушка не сидела дома, дожидаясь нас? – Теперь Хэнсон, судя по виду, лимон проглотил уже не один, а целую дюжину. – Потому что идите вы на хер, вот почему!

Я сидел в нависшей тишине, отчетливо ловя на себе взгляды коллег Хэнсона. Мои глаза остановились на столе детектива. Там, в неразберихе материалов по Чокеру, обособленно стояла фотография самого Хэнсона с двумя детьми, снятая в каком-то парке аттракционов. На снимке не было никакой жены, а у Хэнсона – обручального кольца.

Вероятно, разведен, как и я.

– Послушайте, Райд. – Хэнсон перешел на чуть более примирительный тон. – Я понимаю, в каком вы непростом положении, и все это время предоставил вам – а это немалая услуга – из-за всей той хорошей работы, которую вы делали для нас в прошлом. Вы же меня понимаете?

Я молча кивнул, не отводя глаз от его стола.

– Так вот, вам нужно как следует посмотреть на себя в зеркало, а не транжирить здесь попусту мое время, – продолжил детектив. – Скоро адвокат парнишки начнет шерстить страховку ваших коллег-собачников, всю вашу «крышу», или что там у вас в плане ответственности за собак, и все ли у вас с этим в порядке, ну а потом подаст на вас в суд лично. Вы сами можете в противовес нанять адвоката, но присяжные – особенно в рамках гражданского иска – наверняка встанут на сторону потерявшего глаз бедняги. Вот на чем вам нужно сосредоточиться… а не на этом вашем мозголобстве.

Глава 6

«Парнишку» (если такое слово можно применить к моложавому тридцатидвухлетнему мужчине) звали Ники Чампайн. Жил он с бабушкой в одноэтажном домишке Бриджпорта, неподалеку от Баббли-Крик. Уже давно стемнело, когда я наконец подъехал по его домашнему адресу. Расчет был на то, что темнота скроет осуществление моей затеи. Иначе смерть Виры мне придется оплакивать из тюремной камеры. К счастью для моего плана, переулок изгибался и на участке Чампайна заканчивался тупиком с акром травяных зарослей между ним и ближайшим домом.

Наконец-то хоть что-то повернулось в мою сторону. Будем это учитывать.

В небе висел льдистый серп луны. Припарковавшись через дорогу от дома Чампайна, я сидел в мыслях о Вире. Как она все эти месяцы через прыжки, через резвость, через наши занятия помогала мне заполнить зияющую в моем сердце пустоту. Та первая ночь вспоминалась как вчера. В углу того, что считалось в моем трейлере хозяйской спальней, я соорудил для нее постельку. Я тогда крепко заспался – можно сказать, отрубился после пары жестянок «Бада», – а из оцепенения меня затем вырвало тихое поскуливание. Я завозился, неловко встал и, с ворчанием подняв свою питомицу, вместе с ней бухнулся обратно на кровать. А потом как-то так оказалось, что моя рука обвила Виру и стала поглаживать ей затылок.

– Ничего, девчура, – сказал я тогда, почесывая ей шерстку на шее. – Пройдем и это.

При диктате Микки собаки на кровать не допускались, но после первой ночи Вира узурпировала себе ту сторону кровати, где спала моя бывшая. Постепенно Вире начали составлять компанию обе колли – Мэгги частенько, Дельта пореже. Временами сюда наведывался Сью и, строго гавкнув за такое нарушение протокола, величаво уходил к своему тронному дивану.

Моя бывшая говорит, что я интроверт и отщепенец по отношению к своим собратьям – гомо сапиенсам. Не зря же я лучше уживаюсь с четвероногими.

Что ж, с этим сложно поспорить.

Пока детектив Хэнсон распекал меня за инцидент на Саут-Мичиган-стрит, я не поднимал головы и, кивая более-менее впопад, сам при этом сосредоточенно изучал поверхность стола. Там были разбросаны бумаги – материалы дел – таким образом, что в них мог ориентироваться только детектив. Но со своего стула для посетителей я заметил лежащие особняком отчеты по Кари Брокман, а чуть сбоку – небольшой бумажный листик, увеличенную фотокопию водительского удостоверения жертвы, на которую напала сегодня Вира. И, продолжая кивать в такт словам детектива, я сейчас напряженно разглядывал ту бумажку. Читать вверх ногами было непросто, но я справился.

Имя и адрес Чампайна хорошо отпечатались в моем мозгу.

С собой я взял Сью, мою черно-коричневую немецкую овчарку… самца немецкой овчарки. До сих пор жалею, что назвал его Сью, по песне Джонни Кэша[10]. Всякий, кто заглядывал Сью под капюшон, неизменно задавал вопрос: «Ты его что, по дури бабским именем обозвал?» Даже выслушав мою лекцию о Джонни Кэше, они все равно смотрели на меня, как на ненормального.

Видимо, в этом была своя логика.

В отличие от персонажа песни, Сью был альфа-самцом нашей стаи. По моему трейлеру он расхаживал с выпяченной грудью, демонстрируя свое превосходство над остальными членами семьи – всеми нами, «бетами» помельче, – а также над проезжающими машинами, белками и кроликами, почтальонами, дверным звонком и звуком тостера. Для обнаружения человеческих останков Сью, честно говоря, был собакой не самой лучшей, зато пугал вусмерть любого коммивояжера, который по недомыслию притормаживал у моего трейлера.

В общем, для сегодняшней задачи Сью подходил идеально.

Чутье подсказывало, что Вира без причины на Чампайна ни за что не набросилась бы; это исключено. Себе в сотовый я ввел номер домашнего телефона Чампайна и сейчас на него позвонил. Трубку никто не взял, переключения на автоответчик тоже не было. Не зажегся и свет. Никакого движения. Вообще ничего. Мы со Сью выскользнули из пикапа. Со дна кузова я осторожно поднял кувалду. Вдвоем мы бросились через двор и присели под передним окном. Сью посмотрел на меня так, словно я лишился рассудка, но, к счастью, промолчал.

Я снова позвонил по сотовому. На этот раз было слышно, как где-то в недрах дома трезвонит телефон. На двенадцатом гудке я нажал отбой.

Я уже заглядывал в почтовый ящик – по иронии судьбы там была рекламка пиццерии, а также одобренная кредитка на имя Юнис Чампайн. Кстати, где эта старушенция, черт бы ее побрал? Для церкви уже поздновато, а в ночные смены она работает вряд ли. Может, наконец получила известие и помчалась в больницу, чтобы быть рядом с внуком? Или все еще в неведении и шастает бог весть где? Может, и в самом деле на автобусной экскурсии?

Родители у меня были строгими – уж точно не из тех, что жалеют розги на воспитание, – но в семье ходила шутка о том, как мы с братьями и сестрами обожали, когда нас сплавляли к бабушкам и дедушкам – не важно по чьей линии, – которые нас баловали и покрывали наши шалости.

Может, и бабушка Чампайн вот так покрывает своего внучка Ники? Детектив Хэнсон был прав: мне светил финансовый крах, но судьба Виры выглядела куда более неотвратимой. Вместе с тем я ни на секунду не сомневался, что Чампайна она выбрала в толпе не случайно и набросилась на него не с бухты-барахты.

К тому же все еще не была найдена Бекки Грол, последняя жертва Бархатного Чокера.

Я тихо поднялся на крыльцо, позвонил в дверь и прислушался. Сью сидел в паре метров позади, за ночными событиями следя, как сова за мышами. Я позвонил еще раз, потом еще и еще. Затем локтем отстранил сеточный экран и сильно постучал по двери костяшками пальцев. Все это я повторил несколько раз, после чего принялся колотить кулаком. Этим я занимался еще с полминуты, и хотя до соседнего дома было около сотни метров, я начал опасаться, как бы кто-нибудь из соседей Чампайна не вышел на улицу поглядеть, что там за ночной шум.

Я приложил ухо к двери. Внутри никакого движения.

Дом словно вымер.

Глава 7

Ну что ж, пора поднапрячься.

Я поднял кувалду и встал перед дверью, как Бейб Рут, в позе отбивающего[11], с занесенной для удара битой. В дом Чампайна необходимо было попасть с минимальным числом ударов, чтобы соседи не вызвали полицию, не высыпали наружу или, чего доброго, не бросились в погоню. С замаха я что было сил вдарил по засову. Дверь тряско вздрогнула, но осталась в раме. Господи, как громко-то… Мучительно хотелось схватить Сью, ринуться с ним к пикапу и дать отсюда деру, но вместо этого я встал неподвижно и несколько минут стоял, неотрывно глядя через участок на соседний дом – не загорится ли там свет или появится какой-нибудь признак движения.

Дав потенциально чутким спящим еще несколько мгновений для повторного ухода в забытье, я использовал кувалду как таран – меньшее расстояние, меньше звука (скорее стук, чем грохот) – и с силой саданул в зазор между засовом и дверной ручкой. Второго удара дверь не выдержала. Я простоял несколько секунд, вслушиваясь, не гудят ли где сирены, а заодно оглядывал улицу в поисках любопытных прохожих.

От напряжения и страха у меня взмокла спина. Побелевшими костяшками сжимая кувалду, я тихо вошел в дом Ники Чампайна.

Зажатым в зубах фонариком обвел тамбур прихожей и осмотрительно закрыл то, что осталось от входной двери – чтобы с улицы ничего не выглядело подозрительно, – после чего щелкнул ближним выключателем. Гостиная выглядела так, словно я разом перенесся в семидесятые: оранжевые стулья с ворсистым ковром, на стенах коричневая опанелка. Мой верный Сью двинулся впереди; он нервно рычал, словно чуя мое настроение.

Готов драть задницы и выпытывать имена.

Приподняв голову, пес начал принюхиваться (так называемый «запах воздуха» – то, что собаки делают столь же часто, как при обнюхивании земли). Начните жарить к завтраку бекон, и вы убедитесь, что ваша собака делает нечто большее, чем просто нюхает воздух. В момент принюхивания она вбирает в носовые пазухи частицы запаха, и огромное количество обонятельных рецепторов позволяет ей распознавать одновременно тысячи различных оттенков. А когда такой пес, как Сью, идет по определенному запаху, его нос выделяет специфическую слизь, которая помогает улавливать эти самые частицы, и в результате запах чувствуется лучше. И, слизывая ее с носа, Сью впитывает дополнительные частицы запаха через пасть. По сути, такое облизывание помогает собакам максимально обострять свое обоняние. А также очищать нос от прежних запахов, подобно тому, как люди на вечеринках очищают небо крекерами между бокалами вина.

Только сегодня было не до смакования вин.

Я прошагал по ковровой дорожке, обогнул в маленькой столовой складной стол и вошел на кухню. В шкафах не нашлось ничего примечательного – пластиковые тарелки, миски, чашки. В холодильнике – пара бутылок апельсинового сока, остатки покупного черничного торта и пустая баночка из-под горчицы. Морозильник набит упаковками куриных котлет и ничем больше, нет даже замороженной пиццы. В кладовке размером с будку одна полка битком набита кексиками с черникой и банками тушенки.

Семейка Чампайнов разнообразием себя явно не баловала. И бабушкина диета для молодого поколения была явно не самой здоровой – у меня собаки питаются лучше и полезней.

В ванной пол и стены были выложены зеленой плиткой. На перекладине висело одинокое полотенце. Рядом с зеленой раковиной торчала в стаканчике единственная зубная щетка, а рядом с ней – тюбик «Колгейта», через который как будто проехался каток.

Хозяйская спальня (комната бабушки Чампайн?) была в общем-то опрятной, если не считать толстого слоя пыли на комоде и прикроватной тумбочке – пыль такая густая, что можно делать на ней росписи. Кровать аккуратно застелена, шторы задернуты, на полу ничего (опять же кроме пыли). В целом вид у комнаты был нежилой – во всяком случае, здесь не жили долгое-долгое время, – что в значительной мере объясняло неудачи полиции выйти с Юнис Чампайн на связь.

Совсем другое кино представляла собой гостевая с комками влажных полотенец и разбросанных по полу одеял. Меблировка состояла из двухъярусной кровати и потертого ковра – еще пара лет, и кровать развалилась бы сама собой, без помощи всяких термитов. Чампайн, судя по всему, предпочитал спать снизу. Я заглянул под кровать, а также в стенной шкаф. Мятая груда маек, джинсы узлом, но так ничего особенного. В небольшом гараже тоже ничего примечательного; он пустовал, поскольку машина, на которой в тот день ездил Чампайн, отсутствовала. Вероятно, брошена на стоянке в Эйвондейле, в нескольких минутах от того места, где обнаружилась Кари Брокман – в это время «Скорая» мчала бедолагу в медцентр.

Оставалось осмотреть то, чего я сознательно избегал… Подвал.

По коридору мы со Сью двинулись обратно на кухню. Вокруг термостата здесь были пришпилены фотоснимки с более молодым Ники Чампайном – очевидно, из школьного альбома. Видимо, это бабушка хотела побаловать внука. Я начал рассматривать соседние фотки, и тут что-то привлекло мое внимание. В гипсокартоне, на уровне глаз, виднелись многочисленные вмятинки – неглубокие, типа как от кулаков. А с другой стороны стенки – такие же выступы.

Какого черта? Чампайн что, по пути в ванную и спальни молотил кулаком по гипсокартону? Ни одна из вмятин не была такой уж глубокой, но их было столько, что впору купить хорошую банку шпаклевки и все как следует заделать: вид откровенно неприглядный.

Дверь в подвал вела из кухни. Мы со Сью кое-как спустились по деревянным ступенькам, освещенным убогой лампочкой. Подвал Чампайнов, несмотря на солидный возраст дома, оставался недостроенным. В воздухе густо воняло плесенью и липкой сыростью, не знавшей осушителя. Уже на первом этаже я чувствовал себя отвратно – как будто совершаю кражу со взломом и меня из-за нее вот-вот схватят и упекут в тюрягу; но тут, в этом промозглом заплесневелом узилище, я ощутил доподлинный ужас, как в каком-нибудь морге с привидениями. Поглядел на Сью. Тот смотрел широко раскрытыми глазами и глухо рычал. Находиться здесь ему тоже было не в радость.

Но на волоске висела жизнь нашей Виры.

Осмотр я продолжил в закутке для стирки. Здесь, на полу перед стиральной машиной «Вестингауз», годящейся мне в матери, валялась небрежная куча одежды. На плохо натянутой бельевой веревке висела пара футболок, синяя и коричневая. Носком ботинка я поворошил грязное белье – здесь были только мужские белье и джинсы.

Что любопытно, задняя дверь запиралась на два засова. Интересным оказался и датчик движения, включивший свет, стоило мне сделать шаг наружу. Полный контраст тому вопиющему безразличию и запущенности, что царили в этой берлоге. Возможно, свет использовался для отпугивания соседских детей.

Я оглядел задний двор, но не заметил там ни сарая, ни какой-либо другой постройки.

Заперев дверь на засов, я вернулся к лестнице и стал подниматься по ступеням, но на полпути остановился. С подвалом определенно было что-то не так, хотя и не понять, что именно. Черт возьми, этот дом вообще был донельзя странным… не считая той странности, что я в него вломился.

Затем я начал колупать себя сомнениями. Что, если я ошибаюсь? А вдруг единственный проступок Ники Чампайна лишь в том, что он – неухоженный холостяк вроде меня, перебивающийся скудными заработками (уж сколько там может зарабатывать развозчик пиццы или водитель школьного автобуса)? Что, если он просто оказался не в том месте и не в то время, а мою собаку, по какой-то безумной причине, взбесил его непутевый вид? Что, если детектив Хэнсон прав и мне лучше забыть свои замашки сыщика и собраться перед предстоящим юридическим натиском?

Надо было делать ноги прямо сейчас – бросить к чертовой матери все это дело, запрыгнуть в пикап и умчаться из Бриджпорта, – но я решил попытать судьбу еще немного. Все-таки не все еще было досмотрено, и мы вернулись в коридор, где висели фотки. И действительно, слева от термостата обнаружились четыре снимка с Ники Чампайном в его, вероятно, старшие школьные годы. А справа от термостата – четыре снимка его сестры, тоже примерно в старших классах.

Я оглядел ее грубоватые черты лица и темно-каштановые волосы, но не это привлекло мое внимание.

А то, от чего меня чуть не хватил удар. На всех четырех снимках шею сестры Чампайн украшало… черное бархатное колье-чокер – толстое, широкое; совсем как то, что было нынче на шее Кари Брокман, когда полицейские убрали слой щебня, под которым открылась фигура женщины. Колье-чокер, прикрывавшее следы удушения.

Я припал спиной к стене. Сердце бешено колотилось. Тут меня осенило кое-что еще, и я неверным шагом направился на кухню; верный Сью неотступно следовал за мной. Если подвал недоделан, то к чему под лестницей та стена с опанелкой? У Чампайна не так уж много лишнего скарба, который можно там держать. Ведь именно для этого люди обычно устраивают внизу чуланы и прочие закутки для хранения?

В безотчетном порыве я, перепрыгивая через две ступеньки, спрыгнул на бетонный пол, обогнул лестницу и костяшками пальцев постучал по опанелке – понять, что она не крепится к чему-то твердому, вроде балок или цемента. Постучав еще раз, приложил ухо к этой преграде. Мне показалось, что оттуда донеслось что-то потустороннее – то ли тихий стон, то ли плач, – но паника на меня сейчас не действовала, тем более что рядом был Сью.

Я отшагнул назад, глубоко вобрал воздух и взмахнул кувалдой. Куски опанелки посыпались на бетон пола, словно яичная скорлупа; горло запершило от пыли гипсокартонной подкладки. Еще несколько взмахов, и я прорвался, после чего, как и в случае с дверью Чампайна, расширил брешь кувалдой, словно тараном. Отставив кувалду, включил фонарик.

Противоположная стена была оклеена полароидными снимками. Я буквально обмер. Дыхание перехватило. Передо мной был тайник Бархатного Чокера. А слух мне, похоже, изменил. Луч фонарика я направил вниз, оттуда доносилось стенание. Там была койка, а на ней – одинокая фигура с запрокинутой головой. Девушка, превозмогающая действие явно какого-то наркотика.

– Помогиииите…

Я узнал ее по фотографиям, что пестрели нынче в газетах и на экранах ТВ. Это была та пропавшая девушка.

Бекки Грол.

Глава 8

При работе кувалдой моя майка набрякла от пота (эдакий современный Джон Генри[12], ширящий брешь в тюремной стене). Внутри, в дальнем углу этого узилища, обнаружились шарниры: должно быть, Чампайн соорудил себе потайную дверь для легкого доступа. Хуже то, что у Бекки на шее оказался металлический ошейник, двухметровая цепь которого была вживлена в стену.

Я легонько сжал ей предплечье.

– Бекки, теперь тебе ничего не грозит. Чампайна здесь нет, и он больше не посмеет тебя мучить.

Взгляд девушки был затуманен от того препарата, который он ей дал. Она продолжала мотать головой, словно убеждаясь, что это не сон и ее кошмар действительно закончился.

У меня не было с собой ни болтореза, ни хотя бы кусачек, поэтому по металлической пластине на стенке я двинул все той же кувалдой. Времени на процесс ушло больше: мешала теснота этого импровизированного каземата. Я горбился, и не было нормального замаха, да еще и приходилось осторожничать, чтобы не задеть девушку – хватит с нее и того, что она уже пережила. Наконец я все-таки сумел вырвать ту пластину из стены, и цепь со стуком упала. Я схватил Бекки под руки и приподнял ее квелое тело, насколько того позволяли ступени наверху.

Я удерживал Бекки до тех пор, пока она, покачиваясь, не сумела встать на ноги.

– Он больше не будет тебя мучить, – повторял я снова и снова. – Ты теперь в безопасности, Бекки.

Следом за мной в этот каземат пролез и Сью. Пока я занимался цепью, он сидел в сторонке, но теперь, с вызволением Бекки, начал рычать. Несмотря на воинственный вид, происходящее, похоже, пугало его не меньше, чем меня.

Бекки Грол часто и испуганно дышала, лицо ее было измазано грязью вперемешку со слезами. Глаза в сумраке чулана мучительно высматривали меня.

– А второго поймали?

– Второго? – опешил я.

И в ту же секунду рывком обернулся на лай Сью.

На меня метнулась какая-то тень; в свете фонарика я различил что-то блестящее в руке темной фигуры, прежде чем между нами впрыгнул Сью. Я шатнулся назад от того, что «второй» и мой пес дружно врезались в меня. Сью пронзительно визгнул, и мы все кеглями полетели вниз, а фонарик запрыгал по бетону пола. Мой пес с задавленным предсмертным визгом скатился с меня, и я очутился лицом к лицу с тем «вторым»: сальные короткие волосы, рваная фуфайка и что-то вроде нижнего белья. Защищаясь, я вскинул левую руку в тот момент, когда мою шею чиркнуло что-то похожее на тесак. Подставленное предплечье сбило удар, но при этом пострадало; тем не менее я успел схватить негодяя за запястье.

В тусклых отсветах фонарика я вполне сносно видел нападавшего, уже одолевающего мою хлипкую хватку на его предплечье. Кончик ножа скользнул вниз, теперь уже в дюйме от моего горла. Я чувствовал зловонное дыхание, словно от оставленного на солнце мяса, и видел ненависть и решимость, застывшие на его лице. Судя по всему, меня вот-вот готовился убить некто возрастом чуть старше двенадцати лет. Говорят, что шимпанзе, если соразмерять по весу, как минимум вдвое сильнее человека. Вот такое же ощущение у меня было от этого недоростка. Когда лезвие корябнуло шею, я понял, что меня лишает жизни какой-то лютый дикареныш, двинутый малолетний преступник из адова пекла.

В полутьме Бекки Грол каким-то образом прошмыгнула мимо нас, потому что внезапно возникла сзади и над ним: ту цепь, что приковывала ее к стене, она закинула перед его шеей и дернула на себя. Дикареныш заверещал, исступленно дрыгая руками и ногами. Я не без усилия поднялся. Дикареныш по-прежнему сжимал тесак, и было понятно, куда он с ним сунется. Он собирался им ткнуть стоящую позади него Бекки. Я кинулся вперед, обеими руками схватил его за запястье и предотвратил удар. Но тут из ниоткуда появилось колено и двинуло меня в пах, а пяткой дикареныш угодил мне в глаз. Я опрокинулся назад, а он вырвался, и Бекки оказалась беспомощной.

Спустя секунду мы вернулись к тому же, с чего все началось. Я вскинул обе руки, встречая прыгнувшего на меня дикареныша. Правой рукой ухватил его толстовку вместе с кожей, а левой стал колошматить, пытаясь удерживать его нож на расстоянии. А затем из темноты что-то потеснило мне грудь, и я понял, что мой Сью все еще жив. В тот момент, когда моя овчарка впилась негодяю в запястье с ножом, тот зашелся воем. Сил на мощный, выводящий из строя укус псу уже не хватало, но внезапный бросок напугал кровожадного засранца до истерики. Глаза его расширились, и на секунду он замер, отчего Бекки успела петлей набросить ему на шею цепь и дернула ее на затяг.

Через полминуты негодяй обмяк.

А через минуту Бекки отпустила цепь.

Я схватил с пола фонарик и бросился к Сью. Мой верный альфа-самец – овчарка, за эти пару минут дважды спасшая нам жизнь, – лежал на боку в луже крови, надсадно дыша.

Я опустился на колени в кровавую лужу и едва не плакал. Весь пол был в крови; я молился, чтобы бо́льшая ее часть была моей.

Глава 9

Сирены стали слышны, когда я нес вверх по ступеням хрипящего Сью, а сзади, цепляясь за мой ремень, шла дрожащая Бекки Грол. Так вместе мы поднялись и покинули Дом ужасов Чампайна. Во дворе Бекки, разом лишившись сил, тихо соскользнула на лужайку и легла в позе спящей. Я опустился на колени, наклонил голову, и меня вытошнило. Вскоре нас окатил свет двух патрульных машин и «Скорой», подлетевших к участку. Наружу высыпали полицейские, уставив стволы на вашего покорного слугу.

Следом на траву въехала машина без опознавательных знаков.

– Отставить! – вылезая из двери, рявкнул офицерам детектив Хэнсон. – Отставить!

Из «Скорой» появились парамедики и заспешили к Бекки Грол.

Я поднял глаза на Хэнсона:

– Моей собаке нужна помощь, срочно.

– Бог ты мой, Райд, да тебе она самому нужна, – забеспокоился Хэнсон, взмахом подзывая двоих офицеров. – Что, черт возьми, произошло?

– Чампайн орудовал не один, – сказал я, делая попытку встать. – Проверьте подвал.

Детектив с гримасой помог мне подняться.

– После того как ты ушел, мы у себя еще копнули… В прошлом году Чампайн водил школьный автобус в районе, где жила одна из пропавших девушек. Мы нашли его машину – разбитый вдрызг «Понтиак», – а в ней бельевой шнур и рулон полиэтиленовой пленки.

Хэнсон распорядился, чтобы патрульные нашли ближайшую веткликнику и доставили туда мою собаку.

Я сжал мех Сью, препятствуя вытеканию крови из глубоких ножевых ран. Кулаки у меня были алыми, мокрыми и скользкими; в таком виде я доковылял до задней части полицейской машины, где на заднем сиденье ждал полицейский. Здесь я удостоверился, что он зажал на шкуре Сью именно те места, какие надо, после чего патрульная машина понеслась в направлении ближайшей ветеринарки.

Стоило им отъехать, как я шлепнулся на задницу прямо посреди травяных кущ Чампайна. Ко мне подбежали Хэнсон с фельдшером.

– Взлом – моих рук дело, – сознался я, глядя на детектива и не вполне представляя, что будет дальше.

– У нас есть ордер, – сказал он. – В протоколе я отражу все как надо. – Посмотрел на дом Чампайнов, затем снова на меня. – Вид у тебя, прямо скажем, не фонтан.

– Эти ублюдки держали ее там на цепи.

Глава 10

Силуэт в черном стоял молчаливо и недвижно, в зарослях на дальнем краю участка Юнис Чампайн. Он появился за считаные минуты до того, как подкатила первая волна патрульных машин и «Скорых».

Он проклинал себя за опоздание.

Оставаясь статуей среди кустарника, черная фигура наблюдала, как машины полисменов Бриджпорта смыкаются с чикагской полицией; как выползают на шум соседи по улице и, сбиваясь стайками, судачат о ночном происшествии; как к месту преступления подтягиваются фургоны медэкспертов. Вот в дом Чампайнов вторглась бригада криминалистов и следователей со своими приборами, чемоданчиками и камерами. Фигура неторопливо вбирала весь этот официоз – сполохи мигалок, жужжание раций, суету мундиров и штатских, копошащихся словно пчелы вокруг улья. То, как быстро возводится баррикада для создания дистанции от фургонов телевизионщиков и всяческих СМИ.

Час спустя двое в жилетах полицейского управления пронесли на носилках мешок с телом и погрузили его в фургон, судя по всему, судмедэкспертизы.

Выводы можно сделать вполне определенные.

Фигура в черном тяжело опустилась на колени – понятное дело, не для молитвы.

Через пять минут Неприметный исчез в темноте. Словно никогда здесь и не бывал.

Глава 11

Нас с Бекки Грол оперативно доставили в Национальный медицинский центр, где мне наложили четыре шва у основания горла (вид такой, будто я нешуточно переборщил с утренним бритьем). Еще семнадцать швов и четыре скобки на левое предплечье; порванное, изрезанное, оно уже начинало невыносимо зудеть. Детектив Хэнсон и его напарник, коренастый крепыш Марр, брали у меня показания в конференц-зале больницы. Марр обещал отвезти меня к моему пикапу возле логова Чампайна, но навалились дела, и они все время куда-то отлучались. Окруженный кислыми лицами пациентов, я чахнул на диване в коридоре больницы и ждал дальнейших известий от Хэнсона или Марра. Несколько раз я звонил Полу Льюису с апдейтами, затем позвонил моему соседу по улице Дику Уичу, принес тысячу извинений за неурочный час, проинструктировал, как найти ключ от моего трейлера и выпустить Дельту и Мэгги по их собачьим делам.

Сью полицейские отвезли в ближайшую ветклинику Бриджпорта. Тамошний персонал я свел с ума: теребил их каждые полчаса дотошными вопросами, как там идут дела и что домашний ветеринар Сью уже выехала к ним на помощь. Шаг за шагом мне докладывали, что Сью экстренно прооперировали – разрыв селезенки, три сломанных ребра, – а также наложили до полуметра швов от ножа дикареныша. Наконец стараниями доктора Роусон состояние Сью стабилизировали. Моему бедному псу пришлось сделать переливание крови, что, вероятно, спасло ему жизнь. И в обозримом будущем он, судя по всему, будет находиться у Роусон.

Шэрон Роусон была ветеринаром, которого мне с десяток лет назад порекомендовал Пол. Она – ветврач от Бога, а еще руководит больницей для домашних питомцев, куда я таскаю всех своих подопечных. Лучшего специалиста нельзя и представить. В прошлом году Роусон наставляла меня в каждом моем шаге лечения почечной недостаточности Эми. Мы оба рыдали в ее кабинете, когда для моего милого спаниельчика больше уже ничего нельзя было сделать… и оставалось только принять решение. Доктору Роусон чуток за семьдесят, она седовласая – больше похожа на библиотекаря, чем на домашнего доктора, – и я замираю при мысли, что в один ужасный день она усадит меня в кресло и объявит, что уходит на покой и будет теперь сидеть днями в кресле-качалке, пить джин-тоник и глазеть на закаты.

Безусловно, эту ночку мы оба с ней запомним. Я знаю, что разбудил ее: телефон прозвонил десяток раз, прежде чем она взяла трубку, в то время как «Скорая» везла нас с Бекки в медицинский центр. И безотказная, верная доктор Роусон схватила свой саквояж, прыгнула в машину и помчалась в Бриджпорт.

В конце концов я задремал, в мыслях о Вире. Мне вспоминалось, как резко пошло в гору ее образование после того, как я подловил ее на исполнении моих команд на том курсе для новичков в Шаумбурге. Уже вскоре после этого Вира влилась в тренировочную команду, с которой я вел занятия по ориентации. Прошло немного времени, и мы уже приступили к самой сложной части – игровому поиску пахучих теннисных мячиков.

Вира отыскивала все, что я ей только предлагал, и охотно шла на большее.

Первое, что я узнал от разбудившего меня Хэнсона, – это что Ники Чампайн «поплыл» и сознался, как только ему сообщили о ночных находках в его жилище. Известие он воспринял тяжело и, пуская слезы из уцелевшего глаза, начал рассказывать, как все было. Тот дикареныш был его сыном от любимой сестры, которая двенадцать лет назад умерла при родах в ванне их дома-логова. Признаваться в инцесте им было стыдно, и они решили никому ничего не говорить, полагая, что смогут принять роды сами, как это делают в телешоу: накипятят воды, заготовят чистые полотенца и всякое такое.

На поверку оказалось, что сестра Чампайна никогда не покидала их жилища; даже после смерти она отдалилась от него всего на полсотни метров в каком-то самодельном гробу из фанеры и упокоилась в леске, занимавшем половину участка Чампайнов.

По словам Ники, ни одну из похищенных им девушек он убивать не хотел, просто ни одна из них не оказалась достойной заменой его любовнице-сестре.

– Господи боже, – выдохнул я.

– Вот именно, – вздохнул Хэнсон.

– Погоди-ка. – Что-то не давало мне покоя. – Я ведь обошел весь дом, комнату за комнатой. Где, черт возьми, прятался тот зверенок?

– У них есть небольшой чердак – в основном балки стропил и утеплитель. Чампайн сделал там место, где его чадо могло прятаться, на случай если кто-нибудь заявится, когда его нет дома. В общем, Чампайн сделал там городушку из листов фанеры, а в ней – топчан, чтобы его отродье могло там сидеть, – сказал Хэнсон. – По его словам, малышу там нравилось, как в какой-нибудь крепости.

– А в потолке прихожей был люк наверх?

Хэнсон кивнул, и тогда я понял насчет тех вмятин в стенах: они сформировались от ударов ног отпрыска по гипсокартону, когда тот подтягивался в проем на чердак.

Меня обдало холодком. Дикареныш находился в каком-нибудь метре над моей головой, вслушиваясь, как я слоняюсь по коридору и разглядываю всякие там стенные вмятины и снимки. При открытом люке ему ничего не стоило бы полоснуть меня сверху по горлу своим тесаком.

Во второй раз детектив разбудил меня около пяти утра, когда у них с Марром наконец появилась возможность подбросить меня к моему пикапу. На обратном пути в Бриджпорт Хэнсон сообщил, что бабка Чампайна страдала болезнью Альцгеймера и умерла в этом же доме шесть лет назад. Из-за страха лишиться дома, а заодно и сына Чампайн не стал уведомлять официальные инстанции. Тому была и еще одна причина: на текущий счет бабки продолжали поступать пенсия и пособия по старости, а к тому счету он имел совместный доступ.

– Про Виру я указал, будто мы ее усыпили, – прошептал Пол, хотя вокруг никого не было. – Так не будет никакого дерьма ни от копов, ни от суда.

Добравшись наконец до дома, я никак не мог заснуть. Пол же оказался настолько добр, что позже утром привел ко мне Виру. Стоило мне открыть дверь, как та влетела в мои объятия, чуть не опрокинув меня и улизав всего дочиста. После пяти минут бурной радости я наполнил Вире миску вкуснячим кормом, кусочками бекона и порядочным куском арахисового масла.

– Не знаю, как и благодарить тебя, дружище, – пожимая Полу руку, повторил я чуть ли не в седьмой раз.

– Да перестань. Ну а если кто спросит, скажи, что она просто очередной золотистый ретривер: ты же кинолог, мало ли их у тебя… Назови ее Энджи, по песне «Стоунз»[13].

– А что, классная вещь.

Пол посмотрел на Виру долгим взглядом.

– Ты думаешь, она учуяла на нем запах той бедной женщины? Кари Брокман?

– У собак в носу до трехсот миллионов обонятельных рецепторов. У людей, для сравнения, этих миллионов всего пять. А некоторые породы, вроде Виры, распознают мир в основном через обоняние.

– По-твоему, она учуяла на убийце ее запах?

– Может быть. – Я пожал плечами, чувствуя внезапную усталость. – Бог его ведает. В самом деле не знаю, что и думать.

Глава 12

Я сидел рядом с тем местом, где год назад захоронил прах Эми, – на отлогом косогоре, метрах в двадцати за задней стенкой моего трейлера. Здесь много солнца, и моего родного спаниеля здесь окружало все, что было ему близко и дорого. Скучал я и по Сью, который теперь выздоравливал у доктора Роусон. Скорей бы уж моя овчарина вернулась домой, к своему главенству над всеми нами, простолюдинами.

Дом у меня, кстати, вовсе не маленький – три комнаты, знаменитая серия трейлеров без колес – и расположен на просторном лесистом участке в Лансинге, южном пригороде Чикаго. Этот дом я купил за год до того, как мы с Микки поженились. Одним из счастливейших дней в моей жизни был тот, когда я на руках внес ее сюда через порог. Ну а печальный, соответственно, тот, когда я помог ей съехать.

У нас с Микки любовь была еще со школы. Говорят, такие отношения непрочны, но не это разрушило наш брак. Я ее люблю, и это, похоже, навсегда, пусть даже она предъявила нашему семейному психологу целый список моих причуд и странностей, в то время как у меня на нее значилась всего одна.

Микки любила собак.

Звучит, понятное дело, странно при моем к ним отношении в плане и заработка, и подавляющей части досуга, так что я это, пожалуй, перефразирую. Микки собаки всего лишь нравились. Хотя между «нравиться» и «любить» лежит пропасть величиной с Большой каньон. Черт возьми, собаки нравятся почти всем – ровно до тех пор, пока не приходится иметь дело с их какашками, ссаньем, прорезыванием зубов, когда они вусмерть изгрызают ваши любимые вещи; назойливым лаем, драньем мебели, кусачими счетами от ветеринара, полуночными хождениями в туалет и черт знает чем еще.

Так что по жизни я усвоил одно: если мне все же выпадет когда-нибудь снова жениться, то непременно на ком-нибудь, кто собак действительно любит.

Кстати, о повторных узах: спустя месяц через общего знакомого я услышал о помолвке Микки и предстоящей свадьбе. В тот вечер я, понятно, принял лишку (что поделать, мужики так устроены) и, конечно же, поймал себя на том, что в предрассветный час набираю ее номер. Никаких «отлучек налево» мы на протяжении нашего брака не допускали – ни за мной, ни за Микки такого не водилось, – и тем не менее сейчас я был полон желчи, уксуса и изрядного запаса ненормативной лексики. Возможно, дело было в раннем часе, или она увидела, кто ей звонит, по определителю, но гудки длились, казалось, целую вечность. Вот-вот должен был включиться автоответчик, но тут Микки наконец взяла трубку.

– Привет, Мейс, – сказала она голосом скорее усталым, чем сердитым.

– Надеюсь, в этот черед тебе повезет больше, – после секундной паузы сказал я и положил трубку.

С тех пор мы не общались.

Шел четвертый день после того происшествия в бриджпортском логове. Мое заявление, при содействии детектива Хэнсона, вышло коротким и благозвучным: «Я прибыл туда первым. Дом казался пустым, но когда я приложил ухо к окну, мне показалось, что я слышу стон, как будто кто-то страдает от сильной боли. Я подумал, что это Бекки Грол или, может быть, Юнис Чампайн, и, зная, что подкрепление уже в пути, принял решение войти. Идя на звук стона, я попал в потайную комнату, находящуюся в подвале, и занимался освобождением Бекки Грол, когда на нас было совершено нападение».

Вряд ли Чампайн – убийца-серийщик – станет привлекать меня к суду из-за Виры: у него самого теперь проблемы с законом такие, что не развязаться. А мои старания проникнуться хоть каким-то сочувствием к сыну Чампайна – дикаренку, которому в жизни не оставалось иного шанса, кроме как попасть в водоворот безумия своих родителей – меркнут всякий раз, стоит мне вспомнить, что он выделывал своим тесаком со Сью: поделом ему, засранцу. Что до Бекки Грол, то она теперь дома со своими родителями, и хотя пресса не докучает их семье своим вниманием, она таки стала медиаперсоной, учитывая то, как разделалась с одним из двух своих мучителей. При прощании в больнице Бекки меня крепко обняла.

Полагаю, у семейства Грол я попал в список кандидатов на рождественскую открытку.

Лично я, к счастью, засветился в новостях всего лишь как анонимный полицейский агент. Меня это более чем устраивает – не только потому, что в любом телеинтервью я смотрюсь настолько неуклюже, что впору посостязаться с кем-нибудь из «Тупой и еще тупее»; но и, что более опасно, я мог увлечься и ненароком спалить Пола и детектива Хэнсона, а также – страшно вообразить – поставить Виру в первый ряд на смертельную инъекцию.

Я щелкнул крышечкой «Курс лайт» (пол-литра, а не ноль три) и погрузился в размышления, наблюдая, как по веранде сзади дома, между шезлонгами и столиком для пикника, бесцельно слоняются Дельта, Мэгги Мэй и Вира. Из двоих колли Мэгги сразу же взяла на себя роль приемной мамаши Виры, а Дельта – ее всезнающей тетушки. Сью, понятное дело, был наполовину патриарх, а наполовину – комендант лагеря. Но сегодня мои собаки вели себя тихо. Своих девочек я возил к доктору Роусон навестить Сью, но тот был напичкан снотворным и едва мог поднять голову, вслед за чем опять ушел в сон. Девочки понимали, что что-то произошло, и над всей троицей висело чувство печали.

Вира глянула в мою сторону и побрела ко мне. На пути она остановилась у того места, где я захоронил прах Эми; трава здесь наросла немного с другим оттенком нефрита. Вира с чуть заметным движением, похожим на кивок, подошла и присела рядом со мной.

– Привет, Вирчик, – сказал я, притрагиваясь к ее макушке.

Мгновение спустя Вира уже была у меня на руках и, бойко вихляясь всем телом, облизывала мне лицо и старалась всячески подбодрить. Пришлось ее сдерживать, чтобы она не лизнула швы на моей шее.

Через минуту она успокоилась, и я переложил ее себе на колени.

– Безумная неделя, Вира… – Вздохнув, отхлебнул пива. – Совершенно безумная.

Как раз когда я вынимал цыпленка для гриля, подняли лай мои собаки, а затем я услышал, как к дому подъезжает машина. Случайные посетители у меня появляются редко, особенно после ухода Микки, и я отодвинул занавеску поглядеть, кто там пожаловал. За моим пикапом остановилась полицейская машина. Это был явно не Хэнсон – если только он за последние день-два не поменял пол, а также расу, потому как за рулем сидела белая женщина-полицейский.

Должно быть, что-то произошло и им нужны собаки-поисковики… Впрочем, эту мысль я немедленно отбросил. Посылать ко мне эскорт для прибытия полиция никогда не утруждается. ЧУП просто звонит, а я пулей вылетаю на указанное место. Женщина-офицер вышла из машины. Молодая брюнетка, волосы средней длины, наверняка дружит со спортзалом, среднего роста и… я поймал себя на том, что пятерней провожу по своим лохмам; прихорашиваюсь, стало быть.

И тут до меня дошло. Я вспомнил, как Пол Льюис что-то болтал насчет женщины-копа, которая живо заинтересовалась Вирой после того, как еще щенком нашла ее живой в гараже, где какая-то пьяная мразь пыталась ее удушить. Пол сказал, что та дама готова забрать Виру, если за ней больше никто не придет. В считаные секунды я через раздвижную стеклянную дверь выпроводил свою троицу на задний двор: пускай побудут там.

– Сидеть здесь, – строго указал я им всем, но поглядел на Виру.

Было начало вечера: валяйся не хочу на солнышке или дремли под столом.

Секунду спустя я уже открывал входную дверь, надеясь, что наспех брызнутый дезодорант проявляет себя благим образом (надо было, наверное, еще и лицо сбрызнуть). На улицу я вышел с объяснениями, что, мол, горничная у меня приболела, и мы начали болтать под моим навесом.

– Красивый у вас бланш, – улыбчиво заметила она, представившись офицером Киппи Гимм и подтвердив подозрение, что именно она обнаружила тогда Виру в груде одеял и подушек.

– Да вот, пригнуться забыл, – сконфузился я, поднося палец к месту над глазом, куда меня пнул дикареныш.

– Надеюсь, я вам не помешала? Просто хотелось спросить о той вашей собачке.

– О собаке? ЧУП усыпил ее после того, как она набросилась на Чампайна. Они даже не успели разобраться, что это она и поймала убийцу девушки.

Я чувствовал, что начинаю краснеть от собственного вранья: бездарный актеришка с репликами, комкающими диалог.

Офицер Гимм поглядела на меня, как на амебу под микроскопом, и сказала:

– Боже, какая жалость… Такая милая была девчурка. Я таких еще не встречала.

Я бессловесно кивнул, стараясь хоть как-то держать свое вранье в узде.

Офицер Гимм посмотрела на мой пикап, обвела взглядом двор.

– Значит, вы тренируете собак-поисковиков?

Я снова кивнул.

– А можно на них посмотреть?

– В целом можно, – нехотя сказал я. В мыслях у меня мелькнул поникший Пол Льюис в очереди безработных. Только пособий он не получал бы, потому что был бы уволен по статье. Я тоже потеряю свои приработки по городу и, вероятно, закончу тем, что начну водить школьный автобус и развозить пиццу, как Ники Чампайн. Я демонстративно, с расстановкой посмотрел на часы. – Так что в целом можно, но у меня через час в Линкольншире занятие по дрессуре.

– Не хочу вас задерживать. – Офицер Гимм тоже посмотрела на свои часы. – Может быть, я посмотрю на них как-нибудь в другой раз?

– Можно будет созвониться, и что-нибудь придумаем, – ответил я (господи, хоть бы она поскорей села в свою машину и уехала).

Она снова оглядела мой двор, а затем вопросительно посмотрела мне в глаза:

– Все в порядке?

– Абсолютно, – ответил я, изобразив удивление такому вопросу. При этом я предательски краснел лицом и неловко переминался с ноги на ногу, как школяр, ждущий переменку для рывка в сортир. – Просто уже слегка запаздываю.

Прошло несколько секунд, а она все не двигалась. У меня было ощущение, что я начинаю подтаивать.

Как-то в старших классах Микки обманом втянула меня в постановку «Мышьяк и старые кружева»[14]. Сама она, разумеется, играла одну из кровожадных старых тетушек, ну а я получил мелкую роль полисмена, который все болтает и болтает о пьесе, которую, дескать, написал. Все, кто участвовал в постановке, были очаровательны – играли точно в цель, оставались в образе, читали свои реплики с большим энтузиазмом – все, кроме меня. Стоило мне выйти на сцену и посмотреть в зал, откуда на меня глазели лица учеников, как я… застыл. Кто-то из-за сцены прошептал мою реплику, чтобы привести меня в чувство. Намек я понял, но стоял совершенно неподвижно, как ледяная скульптура, а потом пронесся сквозь свои реплики на такой скорости, что вся моя роль продлилась секунд пять. Или даже четыре.

Во время занавеса зрители хлопали громко и долго; однако когда к рампе, спотыкаясь, на поклон вышел я, аплодисменты заметно поредели, к тому же в них прорезались смешки.

После нынешнего представления в меня наверняка бросались бы яйцами и помидорами.

– Ну ладно. Я вам позвоню, чтобы еще раз заехать и посмотреть ваших собачек, – сказала наконец офицер Гимм. А обойдя машину к водительской двери, внезапно остановилась, заметив что-то сбоку моего дома. – Кто это?

Я поглядел в ту сторону. На дальнем углу тихо сидела Вира и глядела на офицера Гимм.

– Это Энджи, – выдавил я после неловкой паузы. Этому нежданному аду не было конца и края. Мучительно хотелось взять и жахнуться лбом о стену моего трейлера.

– И тоже золотистый ретривер?

– Золотистые ретриверы – порода, из которой получаются исключительные поисковики останков, – сказал я напыщенным профессорским тоном. – У них очень острый нюх.

– Понятно, – отозвалась офицер Гимм, не сводя глаз с Виры.

Секунды тянулись с медлительностью тысячелетия. Очень соблазнительно сейчас было бы дать деру к лесу, остаться там и прожить всю оставшуюся жизнь в землянке, питаясь червями и кроликами.

– Значит, я проделываю весь этот путь сюда, – заговорила наконец Гимм, в упор глядя на Виру, – а ты даже не собираешься подойти и поздороваться? А? Медвежка!

На «медвежку» Вира подлетела как Супермен в мультике и через секунду была уже в руках Гимм, радостно нализывая ей лицо. Киппи Гимм опустилась на колени и обняла мою собаку.

– Я знала, что это ты, Медвежка. – Улыбка Киппи была шире Мичиганского озера. – Я знала, всю дорогу знала, что это будешь ты!

Глава 13

– Прошу прощения: соврал, – виновато улыбнулся я.

Хотя мы и сидели за моим кухонным столом, отчего-то казалось, что я сижу в директорском кабинете и жду прихода родителей.

– У тебя это не очень получалось, – непринужденно сказала Киппи. – Думала тебе об этом намекнуть, но уж очень забавно было наблюдать, как ты роешь себе ямку все глубже.

– Просто некоторые мои знакомые, включая Виру, могли бы нажить большие неприятности.

– Не волнуйся. – Киппи почесала Виру за ушами. – Хотя могу и пошантажировать: например, чтобы ты в следующий буран расчистил мне подъездную дорожку.

– Заметано.

Я налил кофе в чашку, пододвинул ее к Киппи и указал на миску с наперсточками сливок и пакетиками сахара, горсть которых с неделю назад прихватил из ближнего «Макдоналдса».

– Кстати, если ты поняла, что я лгу, значит, не так уж я и лгал.

– Конечно, котик, – ответила Киппи. – Как скажешь.

Мне понравилось, как Киппи назвала меня «котиком», – так тепло, по-свойски… Но тут же внутри ревниво кольнуло: она со мной так заигрывает или это словцо для нее в порядке вещей и она использует его при общении с мужчинами каждый день? Не могу сказать, что сам я флиртую так уж часто, и уж тем более удачно. Мы и с Микки-то начали встречаться лишь после того, как она подослала свою лучшую подругу перемолвиться с одним из моих приятелей. И он скрупулезно сообщил мне, что сказала ему посланница от Микки: «Передай твердолобому, что Микки скажет “да”, если он когда-нибудь поднимет свою задницу и пригласит ее на танец».

Иногда парней – и прочих иных «твердолобых» – приходится водить за кольцо, вделанное в нос.

– Да здравствует Мейсон Райд! – воскликнула Киппи. – Ау, ты здесь или где?

– Извини, от обезболивающих башка слегка набекрень. – Вообще-то по выходу из больницы я не принимал ничего сильнее ибупрофена. Просто окунулся в глупые размышления после того, как Киппи назвала меня «котиком», и упустил ее последние слова. – Ты что-то сказала?

– Хотела поблагодарить за то, что ты пошел ради Виры на риск, спас ей жизнь.

– Да просто повезло, что Пол согласился. Иначе пришлось бы чертовски долго его уламывать.

– Мы могли бы пустить в ход мои наручники, если б я знала, что происходит.

После получашки кофе я рассказал Киппи о том, что произошло, когда Вира отыскала на стройке тело Кари Брокман.

– Вира, конечно, собаченция каких поискать, но на что ты намекаешь? – спросила Киппи. – Что у нее сверхъестественные способности?

Было приятно, что кто-то, проявляющий к Вире участие, озвучил это настолько мягко, что я не смотрелся явным сумасбродом… пусть и сумасбродом, но не настолько конченым.

– Понимаешь, я занимаюсь собаками всю свою жизнь. Я думал, что перевидал все. Не знаю, готов ли я погружаться в метафизику или что-то в этом роде… Но если, допустим, рассуждать о Вире так же, как рассуждают о людях, то на каждый миллиард фриков и напыщенных показушников действительно приходится хотя бы по одному настоящему вундеркинду. Как Эйнштейн или Моцарт. – Я почесал щеку. – Так почему такого же не может быть и у собак?

– А ты знаешь, что в ту ночь на Форест-Глен она проявила себя героинькой?

– Это как?

Основную часть той истории Киппи услышала от первой хозяйки Виры – женщины, которая жила с тем мерзавцем-алкашом. Она рассказала Киппи, что за ту неделю с небольшим, что щенок был у них, его больше интересовало, кто он, этот Грейнджер, чем он занимается; вместо того, чтобы хвостиком ходить за женщиной и ее сынишкой, собачонка наблюдала за ним – смотрела, принюхивалась, подглядывала, причем настолько пристально, что Грейнджер однажды пробурчал, будто эта мелкая сволочь за ним шпионит – молча заглядывает в душу и по-своему выведывает, что у него там на уме.

В этом сомнений быть не могло.

А в ту роковую ночь Вира действительно проявила себя храбрым щенком. Очевидно, Грейнджер по ночам укрывался в своей офисной берлоге – шарился по интернету и прихлебывал виски, оставляя двух своих постояльцев возиться с собакой, гори они все синим пламенем. На верхней полке у него стоял большой стеклянный кубок, в который Грейнджер скидывал мелочовку, скапливающуюся в карманах за день. При переезде гостей он пообещал мальчику, что, когда кубок наполнится, они пропустят монетки через счетную машину и он отдаст тому всю выручку. И потому все монетки, которые попадались малышу на глаза или перепадали от матери, тот теперь тащил в кабинет Грейнджера и сбрасывал в сокровищницу.

В тот вечер мать из прихожей смотрела, как ее сын без оглядки влетает в кабинет Грейнджера, сжимая в кулаке медяки. Вот он потянулся, хватая кубок за ножку, и сдернул его с полки, но не учел, что тот теперь на три четверти полон мелочью, и из-за этого утратил равновесие. Секунду ей казалось, что ребенок сейчас выправится, в то время как тот пытался устоять, словно средневековый рыцарь в попытке сказать пьяный тост, но кубок все же повело в сторону, и, вместе с водопадом мелочи, бедняжка выронил его совсем.

По ламинату звонко разлетелись осколки стекла и тысячи центов с четвертаками.

Ребенок ошалело воззрился на Грейнджера, который сейчас глыбой высился возле стола, и, увидев что-то в его глазах, пустился наутек. Но прыти малолетке не хватило, и носок грейнджеровой туфли лупанул по детской попке так, что мальчонка вылетел через открытую кабинетную дверь и приземлился в прихожей возле ног своей матери.

И тут, откуда ни возьмись, на помощь малышу бросилась собачонка, пронзительным щенячьим тявканьем выказывая Грейнджеру свое отношение.

Ну а вслед за этим – торопливые сборы и отъезд.

– Вот так. Знай наших, – веско сказал я, любуясь своей золотой находчицей. Со стола я ногтем пульнул претцель, и Вира азартно за ним погналась. – Узнаю свою Вирку, стопроцентно.

Киппи прихлебнула кофе.

– Ума не приложу, как она вообще выжила в боксе, где весь вечер работал грузовик. Сам Грейнджер умер от угарного газа. Сидел на кухне с закрытой дверью, но дым из гаража просочился и его убил – настолько сильным был угарный газ. Я когда только заметила Виру, – продолжала Киппи, содрогнувшись от припоминания, – она уж и не шевелилась. Лежала как тряпочка.

– То есть, по-твоему, Вира в ту ночь вроде как умерла и вернулась к жизни или у нее был какой-то предсмертный опыт… и из-за этого у нее открылись специфические способности?

Почесывая Вире шею, офицер Гимм пожала плечами.

– Просто я знаю, что моя девчурка одарена и редкостная умняга. Она же моя Медвежка, – улыбнулась Киппи, придвигая по столу вынутую из кармана визитку. – Если Виру когда-нибудь будет не с кем оставить, звони. Или, – она перевела взгляд с моего фингала на швы возле шеи, – позвоните оба, если вдруг опять куда-нибудь вляпаетесь.

Через пять минут Киппи крепко обняла Виру, вышла на улицу и направилась к своей патрульной машине. Скоро должна была начаться ее смена, но походка женщины, казалось, была бодрей и энергичней, чем когда она только что приехала расспросить меня о Вире.

– Эй! – выпалил я, когда офицер Гимм открывала водительскую дверцу. Киппи оглянулась в мою сторону. – Может, как-нибудь выпьем по кофейку?

– Так мы ж только что вроде пили! – отозвалась она, села в машину, захлопнула дверцу и уехала, помахав на прощание больше Вире, чем мне.

Я съежился как внутренне, так и внешне.

Если б врачи могли хирургически вывернуть мне одну из ног, я бы с удовольствием пнул ею себя по заднице. Свиданий с девушками я не назначал со времен Микки, когда мне было шестнадцать безрассудных лет, и вот сейчас я выставил себя полным идиотом. Офицер Киппи Гимм появляется из своей любви к Вире; она надеется, что я каюсь в своем грехе за подрезание у нее собаки, дает мне индульгенцию за действия в обход «приказа об убийстве» – наша с Полом общая заслуга, – и после воссоединения, которое заставило бы прослезиться самого Эбенезера Скруджа[15], этот идиотина неуклюже приглашает Киппи Гимм на свидание…

Будь у меня десяток мешков извести, я бы залез в ванну, обсыпался этой дрянью и застрелился. А через несколько дней от меня, глядишь, на этой планете и следа не осталось бы.

Все это время, как ни крути, я убеждаюсь в своем кретинизме. Ну кто мог знать, что так все будет?

Глава 14

Несмотря на мрак ночи и на то, что вокруг был глухой участок леса, Неприметный носил черную лыжную маску, чтобы скрыть свои черты. Мейсон Райд – Человек-Собака по всем своим признакам – увидит настоящее лицо Неприметного, только если представится случай, то есть если Неприметному повезет в его первой вылазке… и то узрит лишь на мгновение.

В левой руке у Неприметного был зажат маленький фонарик, который он держал скользящим пятнышком света книзу, чтобы не споткнуться о какую-нибудь выщербину или впадину. В правой руке он держал «ЗИГ-Зауэр», тоже направленный вниз. Ботинки, джинсы и толстовка были такими же черными, как и лыжная маска. За все свое время в Городе Ветров заглянуть в местечко Лансинг Неприметный никак не отваживался и проводил день, разъезжая по окрестностям округа Кук, все ближе к месту обитания Собачника Райда. Устроился Собачник, надо сказать, неплохо, на укромном кусочке земли вблизи большого города.

И прежде чем сунуться в Лансинг, утро Неприметный провел за зумингом «Гугл»-карты, где сверху открывался дом Собачника и план участка с постройками.

Когда лес начал редеть, Неприметный взял резко влево, желая осмотреть фасад трейлера Собачника. Он замедлил шаг, стараясь двигаться как можно тише и размышляя о том, что привело его сюда… что заставило его отправиться на эту полуночную охоту.

В первую же ночь надо было прикончить обоих Чампайнов. Это было бы самым логичным и поистине гуманным деянием. По две пули в голову каждому, той девице тоже.

Это уберегло бы всех троих от грядущей боли и страданий.

Ники Чампайн на своей первой охоте неимоверно облажался. Небрежность потрясающая – просто засада, иного слова нет, – и Ники повезло, что его не застукали на месте. Ржавый «Фольксваген Кабрио» той девахи был брошен на зоне отдыха у шоссе – к северу от Канкаки, – а ее сумочка забилась под машину. Обалдую Чампайну следовало возблагодарить свою счастливую звезду за то, что Неприметный добрался туда первым, иначе расцветающая карьера Ники пресеклась бы в зародыше руками местных шерифов.

Неприметный знал о слепых пятнах. Он в них жил и на них промышлял. А Чампайн не смыслил ни хрена.

Неприметный прошелся по зоне отдыха, убеждаясь, что водители других машин, останавливаясь отлить и размять конечности, не проявляют интереса к «Кабрио». И когда другие машины отъехали, он взялся выправлять чужие косяки. Слава богу, что бедная женщина во время короткой схватки выронила сумочку, которую Чампайн, прежде чем нырнуть в свой «Понтиак» и удрать, в панике запнул под машину. А то сейчас надо было бы рассверливать личинку замка, затем вставлять в зажигание плоскую отвертку, и все это на глазах у публики… Палево в чистом виде.

Лайбу той девахи получилось отогнать в Энглвуд и бросить у задрипанного шопинг-молла, где торговля больше шла снаружи на тротуаре, чем внутри в помещении. Двери машины он оставил незапертыми, ключ – в замке зажигания, а сумочку – на приборной доске на всеобщем обозрении.

По итогам машину должны были угнать еще до того, как он запрыгнет в проходящий автобус.

Затем небольшое состояние ушло на такси, чтобы добраться до своей машины на зоне отдыха. Он купил канистру, наполнил ее на заправке, куда подъехало такси, а шоферу сказал, что выручает своего долболоба-племянника, у которого кончился бензин и который добирался до зоны отдыха на своих пердухах. Водиле было наплевать, а Неприметный положил ему сверху сорок «баков», чтобы все было пучком.

Поэтому, близясь тем вечером к жилищу Ники Чампайна в Бриджпорте, Неприметный имел твердое намерение порешить в доме всех до единого за то палево, которое пережил сегодня днем… За то, что ему пришлось устранять косяки, хамски наделанные Чампайном на его территории. Свою машину с поддельными номерами Неприметный припарковал в квартале отсюда, неторопливо обошел лачугу Чампайна, заглянул в окна и в три часа ночи проник в дверь, как горячий нож сквозь масло.

Свою пушку он сунул в рот Чампайну за мгновение до того, как тот распахнул глаза. В это время в коридоре, откуда только что влез Неприметный, послышался топот быстрых ног. В дверном проеме возник низкорослый силуэт с чем-то острым и блестящим в руке. Силуэт гибко метнулся вперед, и палец Неприметного напрягся на спусковом крючке, когда Ники Чампайн рявкнул с кровати что-то невнятное.

Силуэт застыл посреди комнаты.

Неприметный одним тревожным глазом следил за новым соперником, другим – за Чампайном, который возился с лампой на прикроватном столике. Наконец комната осветилась, и Неприметный получил свой второй сюрприз на дню: одетый в мотню и серую футболку пацанчик в центре спальни выглядел лет на десять.

– Малого не трогай, – взмолился Чампайн. – Не тронь моего сына.

– Тогда, может, малому лучше бросить нож и лечь на пол, – сказал Неприметный.

За черничными кексиками и вишневой колой (кофе для гостей у них не водился) Неприметный решил не убивать отца и сына Чампайнов. Слушая рассказ Ники, он местами едва сдерживал язвительный смех (все-таки это было бы невежливо) и в конце концов убрал свой пистолет в кобуру.

В этом мире эти двое были друг для друга всем, поскольку мать/бабушка и сестра/мать у них умерли. «Такое нельзя выдумать», – подумал Неприметный, до этих пор считавший, что повидал все. Про себя он знал, что мозгоправы проведут с ним в психушке не один день, но эти… Эти двое «шампиньонов», папаша и сын, побивали его по всем параметрам.

Ну а поскольку Неприметный носил блондинистый парик, темные очки Бадди Холли[16], кепку «Джон Дир» и толстую коричневую куртку, они ни за что не опознали бы его ни в одном из фотороботов, которые им могла предложить полиция.

Чампайны не представляли собой никакой угрозы.

Ночь минула быстро, и к тому времени, как взошло солнце, Неприметный обнаружил, что дает Чампайну советы и рекомендации. Лучшие лайфхаки, как не попасться, а также чего изо всех сил следует избегать (то есть все, что Ники Чампайн отмочил на той зоне отдыха). Непонятно, пощадил ли он эту парочку из чистого восхищения их причудливой природой, из-за того, что они были в некотором роде родственными душами, или же из памяти, каким дурачиной он был сам, когда начинал.

А начал Неприметный давным-давно… еще в колледже.

Первый раз все чуть не сорвалось, немногим лучше, чем у Чампайна. Неприметный корчил из себя частного детектива, следуя из торгового центра домой за пожилой четой. Он узнал, где они живут, и вернулся в их дом среди той же ночи. Хотя огни в домах были погашены, первой ошибкой Неприметного было припарковаться через дорогу, как будто он приехал к соседям в гости. Второй ошибкой был грохот, с которым он ломиком взламывал боковую дверь гаража. К счастью, сбоку дом был огорожен плотным деревянным забором, скрывающим мусорные баки; вскрыв наконец дверь, Неприметный спрятался в ближайших кустах и добрых десять минут высматривал, не зажжется ли в доме свет, а также не послышатся ли полицейские сирены. Лишь после этого почувствовал, что можно безопасно продолжать.

Через вскрытую боковую дверь он вошел в гараж той пожилой четы.

Несмотря на спешку или, наоборот, из-за нее, при открывании кухонной двери шума было примерно столько же, сколько при штурме гаража. Из спальни в коридор выбрался старый хрыч и включил свет как раз в тот момент, когда Неприметный двинулся на него с заведенным над головой ломом.

Все произошло так быстро, что Неприметный не успел ощутить удовольствия. Это было не так, как он ожидал или хотел бы.

Не было насыщения.

С супругой он это дело малость растянул.

Потом на Неприметного накатила паранойя – насчет отпечатков, волосинок, брызг крови и следов в кустах. Насчет случайных свидетелей-соседей. До него дошло, каких косяков он понаделал, как гнусно облажался. Он полез в гараж, нашел там несколько бутылок с жидкостью для розжига и, начиная с подвала, стал пятиться по дому, опрыскивая деревянную лестницу, ковры, диваны, креслица, шторы, стол, стены… в общем все, что могло гореть. Потом поджег клок газеты, бросил ее на ступеньки, убедился, что все в порядке, после чего выскочил из гаража, пересек улицу и запрыгнул за руль своей машины. Сердце колотилось так, что, казалось, каюк. Но он еще подождал, пока через передние окна дома рванулось пламя, и только тогда дал по газам из этого квартала.

Содеянное сладко волновало… забирало… наверное, именно так ощущается прилив адреналина. А позднее в тот день Неприметный узнал новости. Из-за внезапного пожара трагически оборвалась жизнь пожилых супругов – Уильяма и Джорджии Донован, – живших в этом доме. Происшествие было расценено как ужасная случайность – пока патологоанатом не произвел вскрытие и не обнаружил, наряду с прочими нелицеприятными деталями, что в легких обоих Донованов не было дыма.

А следователи пожарной службы вскоре обнаружили все признаки того, что на месте вовсю использовался катализатор горения.

Те полгода Неприметный жил как на иголках, ожидая, что полиция в любую секунду выдернет его с занятия или из его комнаты в кампусе. Оказывается, кто-то из соседей действительно видел, как отъезжала его машина, но, слава богу, сообщил копам, что, по его мнению, это бывший сын Донованов – нарик и дрянь, десятилетиями превращавший жизнь родителей в сущий ад. Соседи пришли к общему мнению, что молодой Донован прикончил их ради бог весть какого наследства, которое ему предстояло получить. А поскольку алиби у молодого Донована не нашлось – кроме разве что очередной ночи, проведенной в отключке, – полиция взялась за него крепко.

В конце концов обвинения с молодого Донована сняли за отсутствием улик, примерно в то время как Неприметный получил в колледже свой почетный диплом.

Фонарик он выключил, как только вышел из-за деревьев. В окулярах ночного видения предстал пикап Райда – похоже, единственное транспортное средство на площадке из ровной травы и гравия, заменяющей Собачнику гараж. Хотя отсутствие других машин еще не означало, что Собачник сейчас один; что жена, подруга или, черт возьми, бойфренд не делят с ним постель. Сайт Собачника отличался минимализмом – в основном размытые фотки разных дворняг, расписание его занятий по дрессуре и контактная информация – телефон и имейл – на случай, если вы захотите организовать тренинг или частные уроки с вашей собакой.

Опустив очки ночного видения, Неприметный отступил на десяток метров обратно в лес и снова включил фонарик. Отсюда наискосок оставалось не так уж далеко до заднего двора Собачника. Неприметный погасил свет и снова поднес к глазам очки – в окулярах поплыли стол для пикника, разбросанные по двору пластиковые стулья и кривобокий газовый гриль, дышащий на ладан. Двор Собачника шел вверх по наклонной, где на протяжении полусотни метров постепенно выпрямлялся к лесу, где сейчас и стоял Неприметный.

Дом Человека-Собаки располагал небольшой, приподнятой на полметра террасой – с единственной раздвижной стеклянной дверью, препятствующей вторжению ночи. Очки Неприметный оставил болтаться на шее и впился взглядом в заднюю часть трейлера. Щель между шторами на раздвижном стекле демонстрировала, что внутри горят один или два светильника.

А все остальное указывало на то, что дом не выказывает признаков жизни… Спит без задних ног.

Это была та самая возможность, на которую рассчитывал Неприметный: попадание с первого раза. Раздвижная стекляшка-дверь кажется детской игрой. Эту преграду можно будет пройти, не сбиваясь с шага. Ну а оказавшись в трейлере – точнее, в хозяйской спальне, – завалить гостя любого пола, если Собачник с кем-то из них решил провести ночку. Это, конечно, неизбежно разбудит Собачника, но ничего страшного. Как раз тогда Райд и расплатится за то, что произошло в лачуге Чампайна.

Надо будет, чтобы Человек-Собака увидел его лицо – его истинное лицо, – прежде чем получит выстрел в рот.

Неприметный поднял ствол «ЗИГа» и вошел на задний двор Мейсона Райда.

Глава 15

Пробуждение было резким, одним толчком.

Во сне я каким-то образом сполз по дивану, голова свесилась с подушки… Сердце неистово колотилось. Глаза сфокусировались на телевизоре, у стены напротив. Какое-то домашнее шоу для полуночников (меня на них подсадила Микки) приглушенно бубнило на малой громкости. Я несколько раз кликнул пультом, пока на экране не высветилось: «2:30».

Последнее время мне досаждали кошмары, странные и реально сюрные. Нечто или некто – мешанина из каких-то вурдалаков, зверья и прочих тварей – неотступно меня преследовало, дыша в шею и алчно протягивая гигантские обвислые руки, или паучьи лапищи, или щупальца, или черт знает что еще. Все эти сны были абсолютно бессвязны и проистекали явно из моего общения с Ники Чампайном и его доморощенным ублюдком; тем не менее меня как-то сморило на диване, где я, видимо, грел местечко под своего Сью при включенном телике и непогашенном свете на кухне.

Рядом зарычала Вира – низко и утробно, своим предупреждающим тоном. Оказывается, меня разбудил вовсе не кошмар.

Прыжком вперед я выглянул в окно и врубил на крыльце свет: снаружи никого.

– Ты что, Вира? – спросил я.

Моя золотая сделала оборот на сто восемьдесят, повернулась к двери для питомцев и стала лаять. Из спальни к ней выбежали Дельта и Мэгги и, повернувшись к задней двери, хозяйски присоединили свои голоса к какофонии.

– Тихо, – скомандовал я, выключая свет и телевизор. В комнате тотчас стало темно, а значит, защищенней от посторонних глаз. Там, снаружи, действительно что-то было – сзади дома, где-то рядом с лесом, в котором я, бывало, натаскивал своих собачек на поиски останков. Иногда нам попадались олени и опоссумы. А не так давно Сью загнал на дерево енота. Практика показывает, что моей ребятне по большому счету плевать на всяких там белок, бурундуков и кроликов – если только эти тварешки сами не лезут на рожон.

А они особо и не лезут, тем более к Сью.

Но больше меня обеспокоило, когда несколько лет назад я здесь видел койотов – и не одного. С той поры дверь для питомцев у нас запирается на ночь. Койоты во время голодухи становятся коварными до крайности. Они могут выманивать собак из дома, уводить подальше на открытое место, а там окружать их всей стаей и нападать как на добычу.

Такая односторонняя борьба заканчивается, как правило, быстро и с одним исходом.

Я включил свет на веранде, скользнул в заднюю спальню и, слегка отодвинув занавеску, в обе стороны оглядел двор. Ни на веранде, ни на лужайке ничего не различалось. Возможно, лай спугнул какого-нибудь оленя. Или енот, узнав, что Сью нет на месте, остановился скорчить рожицу и показать средний пальчик… Я перевел взгляд через двор к зубчатой линии деревьев, от света в темноту.

Мэгги и Дельта стояли в дверном проеме, глядя на меня, в то время как моя золотая бдила у двери для питомцев. Вот Вира снова издала гортанный рык со своего пятачка у раздвижной двери. Она давала знать: учуянное ею точно никуда не делось. Будто в подтверждение опять залаяла, и две сестренки-колли побежали обратно в гостиную, присоединяясь к хору.

На этот раз я их не затыкал.

Ум посреди ночи блуждает по непроглядным коридорам, по темным извивам улиц, над которыми в ясном свете дня впору рассмеяться. Я был напуган. И не было рядом Микки, которая помогла бы от этого страха отмахнуться. Честно говоря, я хотел, чтобы кто-нибудь или что-нибудь там, во мраке, услышало лай и рычание моих девочек и вобрало их в себя с громкой, недвусмысленной отчетливостью – словно неоновую вывеску в черной ночи Лас-Вегаса с кричащей надписью: «БЕРЕГИСЬ СОБАК!»

Мои глаза вернулись к сумраку, рассматривая линию деревьев на внешнем крае участка. О койотах, стремящихся выманить моих детишек наружу, мне больше не думалось. Вообще непонятно было, что и думать, но я продолжал разглядывать свой участок земли в надежде на ответ, который бы заставил меня хихикать и дразнить моих девочек за то, что они вызвали такой переполох, но… Господи Иисусе! Я чуть не отпрыгнул назад, но вцепился в подоконник. Бесшумно растворяясь в затенениях, там удалялась и истаивала фигура, которую я изначально принял за какой-нибудь куст или корявое дерево.

К тому времени, как я наконец снова обрел дыхание, мои собаки поуспокоились, рычание пошло на убыль.

И хотя я включил все наружное освещение, позакрывал и позапирал все окна, перепроверил все двери, и несмотря на наличие целых трех отборных сторожевых собак, я всю оставшуюся ночь не сомкнул глаз.

Глава 16

При первых же рыках Неприметный отступил в лес.

Он стоял неподвижно, слушая, как рычание все нарастает, а затем спереди трейлера еще и вспыхнул свет. Он знал, что сынишка Чампайна прирезал одного из псов Собачника; интересно, сколько их там еще осталось? Собаки Неприметного не волновали: на свой «ЗИГ» он полагался вполне. Можно было разобраться и с двумя псинами Райда, но существовал риск, что третий в конечном счете достанет до артерии.

Особенно если у Райда еще одна овчарка вроде той, что куролесила в доме Чампайна…

Словно в ответ на этот вопрос, раздался лай вначале одной, а затем сразу двух или трех псин. После этого в трейлере погас свет, а Неприметный сделал еще один шаг назад. Собачья свора унялась, а на веранде, заливая светом двор, вспыхнул свет. Однако Неприметный к этому времени уже отошел достаточно далеко, углубившись в черные провалы теней.

«Ты меня видишь?» Неприметный знал, что Человек-Собака Райд будет зыркать из окна направо и налево в попытке выяснить, что там вызвало шум-гам, и в конце концов прищурится в его сторону.

«Человек-Собака, ты видишь меня?»

Тем утром Неприметный был там, в разрушенной колбасной лавке севернее Полиш-Виллидж. Он воочию видел, что ретривер Собачника сделал с Чампайном. Видел и последствия того, что Человек-Собака и его овчарка учинили в том доме у Баббли-Крик, в Бриджпорте.

Тот день складывался поистине отвратительно.

Неприметный ехал в офис, надев обычную для себя маску – свое настоящее лицо, – когда у него в машине зазвонил перехватчик полицейских частот. Там обнаружили привязанное к воротам летнее платье из голубого шифона с кружавчиками. Копы насторожились, что это дело рук Бархатного Чокера.

Это было в стороне от маршрута, но у Неприметного на работе имелась определенная свобода действий, поэтому на светофоре он выехал на поворотную полосу и сделал крюк. Теперь он сидел в конце квартала и наблюдал из машины за собирающейся толпой. На его глазах к стройплощадке подлетел пикап, из которого выскочил парень с золотистым ретривером на поводке; их внутрь ограждения приняли двое копов в синем.

И тут Неприметный не поверил своим глазам.

В толпе зевак, глазеющих на полицейскую возню, маячил этот хренов Ники Чампайн! В нарушение первейшего из предостережений Неприметного!

Бог ты мой, да этого кретина следовало в самом деле укокошить, в ту же первую ночь у него в хибаре.

Неприметный сидел и буквально дымился от ярости. Он был так взбешен, что и сам чуть не сморозил глупость: подумал, а не подойти ли сейчас к долболобу Ники и силой вытащить его из этого сборища. Но тот вряд ли узнал бы настоящее лицо Неприметного. Он-то знал его только по широкополой шляпе, белобрысому парику и темным очкам.

Через мгновение стало ясно, что хрен-то он покажет Чампайну свое истинное лицо.

Так что Неприметный сидел и наблюдал за тем, как разворачивается сцена. Вначале вышел со своим ретривером Собачник и объявил, что им только что обнаружен труп девушки. Затем заметался и начал безудержно лаять поисковый пес. А затем он сорвался с поводка и бросился через улицу.

На глазах у толпы псина принялась рвать Ники Чампайна.

«Ну вот и финита», – подумал Неприметный после того, как «Скорая» повезла Чампайна в ближайшую больницу. Он порулил на работу и остаток утра бездумно просидел перед монитором, хлебая безвкусный кофе. Сомнения нет: в скором времени власти решат вскрыть лачугу Чампайна, где их ждет много интересного. Впрочем, на нем это не отразится, так как Чампайны знали Неприметного только по дурацкой маскировке, в которой он всякий раз к ним являлся. Конфиденциальной информацией, да и вообще сведениями о себе он никогда не делился, а заходя в гости, всегда надевал перчатки, даже во время еды. Что же до подарков, которые он им иной раз приносил, то все они при покупке оплачивались налом и с крайней осторожностью обрабатывались на предмет отпечатков.

Жаль только, с пацанчиком все скверно. По здравом рассуждении, мальчонка в разы умнее своего папаши. Черт возьми, только он и удержал Неприметного от того, чтобы порешить этого долбаного клоуна еще в первый вечер.

Неприметный покачал головой. Действительно, для пацанчика все оборачивается очень плохо.

А потому к обеду Неприметный послал все к херам и двинул за ним.

У своего дома он остановился ровно настолько, чтобы надеть шляпу и очки; париком на этот раз поступился. Подъезжая по укромному проулку к халупе Чампайна, даванул на тормоз. Возле дома стояла патрульная машина, а в переднюю дверь стучался полицейский. Неприметный свернул на соседскую подъездную дорожку, дал задний ход и проехал обратно по улице. Там он пристроился в кофейне в нескольких милях от дома Чампайнов.

Неприметный знал, что дверь пацаненок не откроет ни за что. А также, что если у копов есть что-нибудь на Чампайнов, то одного патрульного офицера они никак не пошлют. Но причиной для скрытности был не только полицейский. Как назло, мужик по соседству взялся сгребать у себя на дворе листья, а еще одна соседка и два ее малыша пинали на улице мяч.

Слишком много глаз, черт бы их побрал. Совсем нехорошо для человека, обитающего в слепых пятнах. И Неприметный отправился домой, где в раздумьях залег на диван.

Пацана надо будет вытащить из дома под покровом темноты. Рассказать, что отец у него ранен, лежит в больнице, а через несколько дней, когда разгорится сыр-бор в новостях, можно будет показать ему эту историю по телевизору.

«Черт возьми, – подумал Неприметный, – может, пацана хоть к дантисту свожу, пока суд да дело…»

В Бриджпорт он вернулся в половине первого ночи и – что за хрень? – через дорогу от дома Чампайнов увидел пустой припаркованный пикап. Отчего-то это не давало ему покоя, и пока Неприметный разворачивал машину, до него дошло. Драндулет подозрительно походил на тот, на котором утром в Эйвондейл приезжал тот собачник.

Значит, тут замешаны копы.

Должно быть… Но где они, черт возьми?

Неприметный припарковался там же, где в ту первую ночь несостоявшегося убийства – в соседнем квартале, – и уставив фонарик в землю, наискось через лес вышел на закраину участка Чампайнов. Очки ночного видения были здесь бесполезны. В эту минуту из лачуги донесся шум… драки, что ли? «Что за херь?» – в который уж раз за сегодня подумал Неприметный и потянулся за своим «ЗИГом».

«Собачника убью, когда буду отбивать пацана…»

Додумать помешал близящийся вой сирен, и Неприметный быстро отступил в лес. Ускоряясь, он побежал через подлесок на шум, чтобы лучше рассмотреть. На лужайку перед домом выскочили две фигуры. Та, что впереди, держала что-то… обмякшую собаку. А затем на улицу одна за другой ворвались несколько патрульных машин, и Неприметный отступил в лес еще на несколько шагов. Теперь там было так много огней, что очки ночного видения оказались не нужны. Из-за дуба он наблюдал за происходящим – неподвижно, вбирая в себя все, вплоть до того момента, когда из дома вытащили укрытое мешком тело пацана.

«Ты чувствуешь меня, Собачник?»

Страха как такового Неприметный не испытывал, хотя чувствовалось, что волосы на затылке встают дыбом. Это было… волнительно, покалывало игривыми иголочками. С каждым очередным шагом назад его губы разъезжались в улыбке. «Думаю, ты знаешь, что я здесь, Райд».

Сейчас Неприметный жалел, что не предвидел такой отпор и не принес для своры собак Райда угощение – что-нибудь такое, что можно забросить во двор, а они бы нашли вместо завтрака. Приятный закусончик вроде крысина или, скажем, гамбургеры с толченым стеклом. А можно курятинки со стрихнином…

Неприметный отвернулся от трейлера и направился обратно в лес. Спустя десяток осторожных шагов он достал фонарик. А к моменту возвращения в машину у него уже вызревал еще один план для Мейсона Райда.

Эдакий исполненный иронии. Неприметный любил ироничность.

Глава 17

Через три дня домой вернулся Сью.

Его отсутствие отзывалось в доме огромной пустотой. Не было того, кто мог бы держать нас, черную кость, в надлежащей узде. Сью я доставил из питомника Шэрон Роусон и бережно снял с пассажирского сиденья пикапа. Он бросил на меня взгляд Бенито Муссолини, вздернув подбородок и неодобрительно косясь, словно спрашивая, почему для него здесь нет красной дорожки с оркестром. Левый бок у Сью был выбрит под ноль, с длиннющей бороздой шва в том месте, где нож ударил его по ребрам и продрал вдоль. Шрам, надо признать, смотрелся весьма внушительно. Да и сам Сью тоже. Чуть пошатываясь, он важно проковылял мимо строя дам, собравшихся на подъездной дорожке: пусть смотрят на его заслуженные раны.

Хорошо, что нет клубов заслуженных собак-ветеранов, иначе пришлось бы возить туда Сью вечерами на бинго, танцы и покер.

Я продолжал давать ему антибиотики, подмешивая их в его корм, плюс мазь по следам швов перед сном – из раза в раз, из раза в раз. Почти сразу я понял, как нелегко приходится моей бедняге-овчарке. Передвигался Сью медленно, и ему теперь не хватало энергичности, которой у него до этого было в избытке. Гулять он больше не гулял, а днями лежал на диване в гостиной, уставившись в телевизор. Сью не пролезал – точнее, не мог пролезать – через дверь для питомцев, поэтому приучил меня отодвигать ему дверь всякий раз, когда он подходил, чтобы выйти наружу по своим собачьим делам. Доктор Роусон предупредила, что на восстановление ему могут понадобиться месяцы… и что, возможно, он уже никогда не будет прежним. В этом не было ничего удивительного – не только из-за тяжести его травм, но и потому, что Сью из моих подопечных был самым старшим; в ноябре ему должно было исполниться десять.

Вне сомнения, он ожидал какого-нибудь бала-маскарада и фейерверка, чтобы отметить это событие.

Сущим адом было обрабатывать его швы из проволоки, которые он зализывал и расцарапывал. В конце концов я перестал с этим бороться, сунул ему лапы в пинетки и пристегнул вокруг шеи «конус позора». Я надеялся, что этот унизительный опыт наконец отучит его царапать швы. Однако Сью, вопреки всему, по-прежнему умудрялся смотреться королем и сидел на диване с видом Генриха VIII, раздумывающего, какую из жен обезглавить.

Мне нравится думать, что моя овчарка выжила благодаря ветеринарному волшебству доктора Роусон или потому, что у Сью есть финты, которым позавидовал бы черной завистью раннинг-бэк из НФЛ[17], или же что умереть ему не дала природная стойкость, но правда на самом деле скромнее. Если б в логове Чампайна на нас напал не малолетка, а взрослый мужик с мясорезом, то нас всех троих вытащили бы из того подвала в мешках для трупов.

Вчера вечером мы со Сью сидели на диване. Почесывая его между ушами, я спросил:

– Старина, а что ты думаешь о пенсии?

Он посмотрел на меня, а затем обиженно отвернулся на экран, где «Кабс» только что заняли три базы в конце восьмого иннинга[18]. Я продолжал почесывать ему спину, глядя, как наши готовятся к решительной атаке.

– Да это я так, к слову, – примирительно сказал я. – Просто подумай на досуге.

Мне швы уже сняли; вид, к сожалению, был вовсе не крутой. Пока похвастать можно было разве что тонким белым шрамом у основания горла (место, куда любовники ставят на память засосы; у меня, увы, таких предложений на столе не лежало). Кроме того, вокруг правого глаза еще оставались следы от фингала. Пол предложил к моим услугам тюбик тонального крема своей жены. Я вежливо отказался.

Под вечер я в основном вел занятия по «послушке»[19]; выезды с Вирой были нечастыми и в основном малопродуктивными. Среди них поиск пропавшего малыша, в ходе которого мы прочесали чуть ли не гектар местности за домом, где он затерялся. Человеческая смерть, безусловно, имеет свой характерный запах, а следовательно, поисковые собаки могут различать останки человека и животных. Но Вира все равно за время поисков преподнесла мне целый ряд интересных, но посторонних находок с останками всевозможных зверят (соответственно, не людей).

К счастью, оказалось, что ребенка увез отлученный от семьи папаша, и через несколько дней тот возвратился домой целый и невредимый.

Прежде чем ехать после работы домой, к заботливой жене и посаженному в духовку мясному рулету, Пол заскочил ко мне пропустить пивка. Первым делом он угостил мою ребятню пригоршней собачьих галет, явно умыкнутых с работы, а затем присоединился ко мне за кухонным столом, где нас ждал холодный «Курс лайт». Дельта и Мэгги после угощения ушмыгнули в приоткрытую дверь играть на заднем дворе, а Вира вскочила на диван посмотреть телевизор рядом со Сью.

– Сью у меня на больничном. Подумывает, не раскрыть ли ему свой пенсионный «золотой парашют» или типа того, – сказал я. – У тебя есть какие-нибудь соображения по этому поводу?

– Новый кандидат в находчики? – Пол усмехнулся. – Пока никаких игр с останками, а то будет тебе на поле пухлый увалень-мопс, пукающий как ежик.

– В таком случае я пас.

Потягивая пиво, Пол то и дело посматривал на Виру.

– А с этой подругой ты у доктора бываешь?

– Да, доктор Роусон прогнала ее через чек-лист. Все прививки на сегодня есть; глаза и уши без выделений; темперамент как у счастливого туриста; ни рвот, ни поносов; аппетит отменный.

– Ты не рассказывал ей, как Вира во всей толпе выбрала Чампайна?

– Она согласилась, что это необычно, хотя и не настолько уж странно. Ведь Кари Брокман была в заточении у Чампайна больше трех месяцев. Этот подонок что только с ней не выделывал – бедная женщина была вся в его вони, – и Вира, по мнению доктора, уловила этот запах.

– То есть никакой экстрасенсорики? И всей этой мистической хрени?

Я смешливо хмыкнул такому совпадению мыслей.

– Я тут вчера вечерком ради забавы порылся в интернете и самое близкое, что смог откопать, – это статья о чувствительности медиумов. Речь, понятно, шла не о собаках, просто некоторые особо чувствительные люди могут каким-то образом служить проводниками для… психической коммуникации.

– Коммуникации с кем? – спросил Пол, по-прежнему глядя через комнату на Виру. – С мертвыми, что ли?

– Да бог его ведает.

– Ты думаешь, это как-то обусловлено обстоятельствами, при которых той ночью нашли Виру?

– Пол, я всего лишь дрессирую собак, – отмахнулся я. – Хотя именно это имела в виду она.

– Кто? Та деваха в униформе?

– Для тебя офицер Киппи Гимм, – посмурнел я.

– Ты с ней снова разговаривал?

– После того оскопления – нет.

Я рассказывал Полу о том, что произошло у меня в трейлере. Как я в конце предложил Киппи встретиться, а она меня безжалостно отбрила. Что печальнее, последнее время я много о ней думал, и чем дальше, тем горше.

– Жаль, что в цирках нет больше спроса на уродцев. А то я бы там выступил, хоть в роли копрофага.

– Во-первых, ты должен перестать себя истязать, – сказал Пол. – Во-вторых, наконец-то с возвращением тебя в страну живых. А то мы с Шарлой весь прошлый год о тебе переживали, после того как… ну ты знаешь.

– После развода?

– Да, развода, – деликатно согласился Пол. – Ты тогда стал затворником, ушел в свою раковинку, замкнулся. Я понимаю, в тех твоих перипетиях приятности не больше, чем чпокаться об асфальт, но Мейс годичной давности в ответ на любой намек о свидании просто послал бы подальше. А теперь глянь-ка – уже думаешь о встрече с какой-то няшечкой…

– Эта няшечка меня отчекрыжила, типа ни за что.

– Ты бы знал, сколько раз меня чекрыжила Шарла, прежде чем поняла, какой я вежливый и обходительный, и в конце концов уступила. – Пол допил пиво и встал. – Тебе действительно имеет смысл ей позвонить. Сделай вид, что речь идет о Вире.

Уважаемый офицер Гимм.

Я хочу проинформировать вас насчет Виры, продолжающей в настоящее время подготовку в качестве собаки по ОЧТ (обнаружению человеческих останков). Но сначала я должен извиниться за то, что пригласил вас в такой хамской манере. Это было неуместно, и я глубоко сожалею, что сейчас между нами возникла некоторая неловкость.

Вытаращившись на свой имейл, я нажал на удаление. Пол был прав: надо перестать себя изводить. С Киппи Гимм я ощутил внутреннюю связь и дал ей добро. Конечно, может статься, во мне больше от Петера Лорре, чем от Кэри Гранта[20]… Ну так подайте на меня в суд. Извините, что приоткрыл карты. Но я же не подошел и не щелкнул бретелькой ее лифчика «заместо здрасте».

Была почти полночь, когда я, по совету Пола, решил все же связаться с Киппи Гимм. В визитке, которую она мне оставила, указывались ее телефон и имейл; можно было позвонить, но я пошел по этому дурацкому обходному маршруту. Решил, что лучше написать о недавней тренировке Виры, без упоминания каких-либо странностей, что могли или не могли иметь место между нами. И тут зазвонил мой сотовый.

Номер я узнал – еще бы, – тем более что он лежал передо мной на столе. В горле застыл комок с бильярдный шар, но тем не менее я крякнул в трубку:

– Алло?

– Помнишь наш разговор о Вире? – без обиняков спросила офицер Гимм.

– Да.

– Насчет того, что она в определенном смысле особенная?

– Ну да, – повторил я.

– У меня для нее есть тест. Прямо сейчас.

Глава 18

Никогда еще я не проезжал через Корейский квартал в час ночи. Мы с Вирой ехали по Лоуренс-авеню, прозванную моими соотечественниками-чикагцами «Сеул-драйв» из-за корейских магазинов, теснящихся по обе стороны улицы. На Пуласки я повернул направо, после чего поехал на поводу у телефонного навигатора, рассчитывая с его помощью прибыть по адресу на Северном Мейфэре (какое-то бунгало, судя по присланной эсэмэске от Киппи). Каким-то чудом я умудрился втиснуть свой пикап на единственный свободный пятачок – через улицу и две двери от места назначения. В зазор между бампером моего пикапа и припаркованным впереди «Субару» мог бы протиснуться разве что новорожденный.

Перед бунгало, о котором шла речь, стояли два патрульных авто. Между полицейскими машинами виднелся невзрачный белый фургон – судя по всему, муниципальная труповозка. После того как детективы и криминалисты закончат здесь свою работу, она повезет жертву в судмедэкспертизу на вскрытие. А те две машины, что в этот час перегородили проезд в Северном Мейфэре, принадлежат, видимо, детективам 17-го округа. В тот момент, как Вира у меня спрыгнула на тротуар, на переднем сиденье «Субару» я заметил пару теней – должно быть, детективы в штатском.

Вообще-то являться на место преступления, где никаких останков искать не надо – вот они, – да к тому же без официального пропуска, у меня не заведено. Я посмотрел на Виру с мыслишкой, а не сигануть ли нам обратно в пикап и не убраться ли отсюда куда подальше, пока соседний детектив не начал задавать вопросы, на которые у меня нет ответа. Но тут на ступеньках бунгало я разглядел Киппи Гимм, смотрящую в нашу сторону, и мы направились к ней навстречу. Я неохотно надел на шею Виры тесный ошейник и пристегнул его к поводку. Приходилось сводить к минимуму проявления ее излишней живости (хватит с меня броска на Чампайна), поэтому, когда мы среза́ли путь между спецфургоном и одной из машин, я нервно вздрогнул, когда заметил на заднем сиденье фигуру, мешком сидящую с укрученными за спину руками.

Мы с Вирой пересекли тротуар навстречу Киппи, которая по ступеням спустилась к нам. Она положила руку на голову Виры и, приветливо ее почесывая, за пару минут нашептала усеченную версию событий. Сидящий на заднем сиденье патрульной машины Том Нуньес был в хорошем подпитии, хотя машину не вел, и вообще не это было причиной его задержания. А причина, по которой Том Нуньес сидел в наручниках в патрульной машине, лежала сейчас в соседнем бунгало на полу кухни, в луже собственной крови.

Двухэтажное бунгало принадлежало миссис Никомейн Окампо – филиппинке, в середине девяностых эмигрировавшей вместе с мужем, доктором Джоном Окампо, в Соединенные Штаты – сначала в Оаху, а затем в Чикаго. Ее муж работал хирургом в Северо-Западном институте ортопедии, но рано и быстро ушел из-за рака поджелудочной железы, оставив жену в одиночестве растить сынишку, Джона Окампо-младшего. Бунгало она приобрела на деньги от страховки мужа, все это время работая помощницей налогового бухгалтера, но главной ее заботой десятилетия кряду было воспитание сына, которого она растила без родных и близких.

Окампо-младший, возрастом чуть за двадцать, с отъездом в колледж стал жить сам по себе, а Никомейн на какой-то соседской тусовке, что ли, встретила Тома Нуньеса, и у них завязались отношения. Женщина так долго была одинока, что роман оказался бурным и скоропалительным – через несколько месяцев они поженились. Поначалу Джон-младший за мать радовался, пока не понял, что она для отчима – основной источник подпитки. С работой Нуньес не усердствовал: был от случая к случаю разнорабочим, а чаще всего просто сидел на пособии. Свои чеки по безработице он сдабривал продажей марихуаны и экстази. В своем заявлении полиции Джон-младший стыдливо признался, что и сам иной раз разживался у Нуньеса «косячками» на возмездной основе и что, судя по разговорам с отчимом, тот наторговывал куда больше, чем лежало на поверхности. Ранее Нуньес уже дважды попадался с продажей наркоты, но количества были небольшие. С «Лицом со шрамом»[21] или кем-то достойным по рангу ему не сравниться, но рекреационные наркотики были вполне его темой, и клиентура была им довольна.

Вскоре брак Нуньес – Окампо начинает давать сбои. Оказалось, что Нуньес еще и алкоголик, и почти каждую ночь напивается до беспамятства. Такое падение мужа в брачной иерархии вызывает у Никомейн недовольство. У пары начинаются раздоры. А в пьяном угаре горячий латино еще и дает волю рукам – оплеухи, тычки, иногда и с прихватыванием за горло. Выходит даже судебный запрет, но по прошествии времени они его сами нарушают. Де-юре муж должен держаться от жены в тридцати метрах, но де-факто происходит обратное: женщине становится одиноко, она чувствует себя местами виноватой, а то и, откровенно говоря, вызывает своего идальго просто для секса.

Это, очевидно, и было той роковой ошибкой, что произошла сегодня вечером.

Приходит Нуньес. Они занимаются сексом. Потом ужинают. За столом он начинает пить. У них завязывается ссора. Нуньес, опустошенный и злой, решает, что хватит терпеть от бабы это бесконечное дерьмо, и всаживает в нее кухонный нож. Тут до него доходит суть содеянного, он пьет еще и в конце концов отключается на диване. В себя приходит часа через два или три, видит безжизненное тело… и звонит в 911.

Нуньес не отрицает, что убил Никомейн, но утверждает, что ничего не помнит; при этом нож он держал в руке, а алый след вел прямо к нему на диван. Учитывая уровень алкоголя в крови, к прибытию полиции на место Нуньес все еще не протрезвился.

– Нуньеса уже готовят транспортировать в участок, – сообщил резковатого вида коп, подошедший с улицы.

– Вабс, ты можешь удержать их там минут на пять? – спросила его Киппи.

Состоялось четырехсекундное представление меня напарнику Гимм, офицеру Вабишевски (для своих «Вабс»). Мы с ним были примерно одного роста – плюс-минус метр восемьдесят, – только он, похоже, все свободное от службы время проводил в спортзале. Для него я «своим» не являлся, это было ясно по колючести его взгляда.

– Как же мне их задержать? Вынуть ствол?

– Неси что угодно: бейсбол, хоккей… это же Чикаго, – дала направление Киппи. – А еще лучше о сиськах и жопах, зная вас, говнюков.

– Три «серых гуся»[22], – выдал Вабишевски цену, как на блошином рынке.

– Еще чего. За «серых гусей» я сама на столе станцую, – парировала Киппи. – Три стопаря домашнего.

Вабишевски со вздохом кивнул, скрепляя сделку, развернулся на каблуках и двинул обратно к машине с Нуньесом, крича что-то восторженное насчет «Блэкхокс»[23].

– Между прочим, могу раскошелиться на «гуся», – неловко пробросил я.

– Что?

Судя по интонации, время для Киппи имело сейчас решающее значение.

– Да так, ничего.

– Ты готов к заходу?

Внутренне я бежал во весь дух, бросив Виру и норовя укрыться где-нибудь за мусоркой в Корейском квартале. А внешне – посмотрел в карие глаза Киппи (вот бы сейчас взять и провести кончиками пальцев по изгибу ее шеи), секунду помолчал и произнес:

– А то.

Глава 19

– Еще не хватало, чтобы эта шавка изгадила мне тут место преступления, – возмутился детектив Алан Триггс, едва выслушав представление. – Держись от нас подальше и, если не обнаружишь наркоты, то катись к чертовой матери, а там поговорим.

– Понято, – ответил я.

Киппи повела нас с Вирой по коридору, держась возле стены. Пройдя гостиную, мы остановились в нескольких шагах от кухни, оглядывая драматичную картину, что сейчас разворачивалась там. Детектив Триггс, невысокий лысач, явно нуждался в стрижке седин в носу. За спиной Триггса виднелись разбросанные по полу розовые тапочки; ноги, которые когда-то в них обувались, лежали рядом с посудомоечной машиной из нержавейки. Розовый халат снизу набряк алым, кафель был усеян брызгами крови размером с монету, а вокруг ныне покойной Никомейн Окампо-Нуньес горбились несколько медэкспертов из ЧУПа. Место происшествия усердно снимал фотограф-криминалист.

– Эй, что там выделывает твоя собака? – отвлек мое внимание вопрос Триггса.

Я посмотрел на Виру. Несмотря на то что от тела нас отделял десяток метров, она напряженно покачивалась, широко раскрыв пасть и поводя мордой из стороны в сторону, словно «дворник» на ветровом стекле.

А затем перестала.

Я посмотрел на детектива:

– Вникает в положение. Нащупывает ориентиры.

– Ориентиры? – Триггс усмехнулся. – А я думал, у нее хвост застрял в розетке.

– Сэр, может, осмотрим верх? – вмешалась Киппи. – Посмотрим, нет ли у Нуньеса в одной из спален тайника?

– О’кей. Подвал тоже посмотрите, только не вздумайте соваться в кухню и гостиную. А то испортите мне кровяной след.

– Ты же видела? – спросил я, когда мы с Киппи стояли одни в спальне на втором этаже.

– Да.

– Вира может улавливать запах, или изображение, или что там у нее еще на расстоянии десяти метров.

– Это началось, как только она увидела лежащую на полу Никомейн Окампо, – сказала Киппи. – Как ты думаешь, что с ней происходит?

– Вопрос на миллион «баков», – ответил я. – Имей в виду, для нее все это в новинку. Как поисковик останков Вира еще лишь новичок, а теперь перед ней поставили что-то другое… Задачу, цель, выбор… Она словно вбирает в себя все это, вдыхает или что-то еще; исчезает на мгновение внутри себя, в каком-то неведомом месте, а потом возвращается с каким-то… инсайтом.

– Озарением?

Я пожал плечами.

– Можешь подобрать слово покрасивей. Что будем делать теперь?

– Теперь? Проведем Виру возле патрульной машины. Пусть как следует разглядит, обнюхает или что там еще можно сделать с подозреваемым. Только держи ее за поводок крепче: этот мерзавец Нуньес зарезал свою жену. Вира при виде его может слететь с катушек и подтвердит нашу гипотезу.

Вабишевски стоял, прислонясь к водительской дверце, ухмылялся и трещал в окно без умолку, как будто они с водителем были однополчанами, не видевшимися аж со времен высадки в Нормандии. И лишь на приближении сзади к тому месту, где сидел в наручниках Нуньес, я заметил, как Вабс из-под век смотрел на свою напарницу колючим взглядом. Было заметно и то, как коп за рулем то и дело поглядывает на часы – вероятно, за десять минут десятый раз. Киппи стала обходить спереди машину, чтобы отыграть мне несколько секунд, и я тоже не стал терять время.

– Вира – он? – шепнул я, присев рядом с собакой у задней пассажирской дверцы. Большим пальцем указал на Нуньеса, который медленно перевел на нас тяжелый взгляд. Маслянистые затуманенные глаза налиты кровью; что и говорить, набрался убийца основательно. И даже не основательно, а крепко. – Это он, Вира?

Вира, вскочив, припала к задней пассажирской двери. Несколько секунд они с Нуньесом вплотную смотрели друг на друга через стекло. Ни один из них не произнес ни звука… Ни слова, ни рыка.

– Эй, а ну-ка! – повернувшись в мою сторону, сердито крикнул из-за руля водитель. – Убери этого пса от машины! Мне вообще-то ехать надо!

Мы с Вирой отошли, и патрульное авто без промедлений понеслось к Пуласки-роуд.

Спустя секунду Вабишевски сварливо спросил:

– Кто-нибудь из вас объяснит, что вся эта хрень значит?

– Да ну, чушь собачья, – сказал Вабишевски, глядя исключительно на свою коллегу.

Киппи пожала плечами.

– Не хочешь, не верь. Это была проверка.

– Не понимаю, – продолжал недоумевать Вабишевски. – То есть чую, что здесь какой-то подвох, но не могу понять в чем.

– Это был не Нуньес, – произнес я, опускаясь на колено рядом с Вирой, чтобы снять с ее шеи жесткий ошейник.

Вабишевски уставился на меня так, будто видел впервые:

– Да ты вообще кто такой, черт возьми? – и повернулся к Китти за подмогой: – Может, ты расскажешь ему о статистике судебных запретов?

– Это был не он.

В своей золото-собаке я не сомневался ни на йоту: она отпустила Нуньеса, едва на него взглянув… или нюхнув.

– Если что-то случается с какой-нибудь бедной бабенкой, всегда хватай ее говнюка, на котором висит запрет. Это он, к гадалке не ходи. Бац, и дело в шляпе.

– Это был не он, – твердо повторил я. – Нуньес не убивал свою жену.

Вабишевски тягостно вздохнул. Киппи с задумчивостью рассматривала Виру.

На другой стороне улицы хлопнули две автомобильные двери. Виру словно подкинуло – она метнулась на улицу, сдавленно рыча. Пальцами я все еще отцеплял ошейник и от неожиданности полетел вперед, упав грудью на бордюр. Хватку на ошейнике я потерял, но приземлился на поводок и сумел в него вцепиться, как раз когда тот дернулся под моими джинсами и толстовкой. Я схватился за ремень обеими руками, как за якорь в состязании по перетягиванию каната, и Вира остановилась, хотя и продолжала натягивать поводок, рыча и злобно гавкая.

– Вира, нет, – сказал я ей на ухо командным голосом, прочно сжимая ее золотистые плечи, чтобы она не рвалась как шальная. – Сидеть.

Вира замерла, а затем села, внезапно успокоившись, но целиком сосредоточившись на машине, припаркованной по другую сторону улицы. Я поднял глаза и увидел темные фигуры, которые поначалу принял за сотрудников в штатском в «Субару», непосредственно за которым припарковался я. Выйдя из машины, те двое остановились у проулка, но теперь они смотрели в нашу сторону. Их можно было различить в свете фонаря. Первая – женщина с волосами цвета соли с перцем, лет пятидесяти – прижимала к груди сумку, словно защищаясь от буйного зверя. Стоявший рядом мужчина был гораздо моложе, в темном поло и брюках цвета хаки. Он также выглядел ошеломленным этой внезапной суматохой вблизи.

– Кто это? – спросил я у подошедшей Киппи.

– Сын, – ответила она вполголоса. – Джон Окампо-младший.

Глава 20

– Я был дома, сидел в «Нетфликсе», – обиженно отвечал Джон Окампо. – К чему вообще эти расспросы? Пьяный ублюдок, убивший мою мать, вами уже арестован.

От Виры я добился, чтобы та столбиком сидела у переднего колеса моего пикапа, в нескольких метрах от того места, где Киппи пронырнула вперед, столкнувшись с младшим Окампо. Поводок Виры я на всякий случай держал обеими руками. Вначале она бросила на меня вопросительный взгляд, но успокоилась и после этого не сводила глаз с Джона, внимательно следя за каждым его неверным движением.

– В самом деле, зачем вы задаете Джону эти вопросы? – вставая между Киппи и Окампо, запальчиво спросила Эвелин Шерцер, психолог-соцработник с важной обязанностью помогать Окампо-младшему справляться с массой связанных с тяжелой утратой проблем – скорбью, сожалением, гневом, – а также помощью в тысяче и одном мероприятии, которые в ближайшие дни предстояло провести. – Вы даже не детектив.

– Что здесь, черт возьми, происходит? – Дорогу торопливо переходил детектив Триггс, а следом – отлучившийся за ним Вабишевски (получался как бы катерок, тянущий за собой на буксире корабль покрупнее). – Сначала я слышу что-то вроде фильма про оборотня, затем офицер… – детектив указал на Вабишевски, безуспешно пытаясь припомнить его имя, но быстро сдался, – потом приходит этот парень и тащит меня на какой-то шум здесь на улице…

– Мы здесь с юношей обсуждаем различные стадии скорби от тяжелой утраты, особенно той, что произошла при столь удручающих обстоятельствах, – энергично заговорила Шерцер, – и вдруг нас с ног чуть не сбивает собака. А потом налетает эта дамочка и начинает чуть ли не шить бедному юноше статью. Вот что у вас здесь происходит!

– У нас нет уверенности, что жертву зарезал Нуньес, – сказала Киппи детективу. – А значит, нужно рассмотреть и других подозреваемых.

Несколько секунд Триггс смотрел на Киппи примерно так, как смотрят на свежую кучу чего-то, во что Вира могла вляпаться по дороге. Затем он перевел взгляд на Вабса.

– Немедленно уберите этого вашего напарника. – Опять повернулся к Киппи. – И ждите разговора с вашим начальством.

В моих руках туго натянулся поводок. Вира в неожиданном волнении подобралась сзади к «Субару» и, положив передние лапы на задний бампер, гавкнула. При этом она неотрывно смотрела на багажник. Через секунду принялась нетерпеливо постукивать по нему лапой.

Я поднял глаза и увидел пять пар уставившихся на нас глаз. Триггс, Вабишевски и Шерцер смотрели в растерянном недоумении. Взгляд Киппи был полон праведного негодования. А в глазах Джона Окампо-младшего стоял страх.

– Она что-то чует в багажнике, – сказал я.

– У вас нет ордера! – заерепенился Окампо.

– Что-то ты мне кажешься подозрительным, козлик, – посуровел Триггс.

– Я вам не козлик. Между прочим, это дело принципа… Речь идет о гражданских свободах. Я, между прочим, активный участник протестов по этому поводу.

– Этого мне еще не хватало среди ночи! – Детектив хлопнул себя по бокам. – Протестуны!

Где-то в этой неразберихе взял и растворился Вабишевски. Еще минуту назад он стоял, уставившись на Виру с разинутым ртом – ни дать ни взять на приеме у дантиста, – и тут вдруг раз – и нет его! Вообще-то странный момент для отлучки в уборную… Но уже через считаные секунды бугаистый коп снова возник и сообщил:

– Машина зарегистрирована на Никомейн Окампо-Нуньес.

Голова Окампо-младшего чутко дернулась.

– Машина моя! Как только рассчитаюсь с матерью за кредит, право собственности сразу перейдет на меня.

Триггс язвительно ухмыльнулся. От Вабса он услышал, кому на самом деле принадлежит машина – трупу на кухне.

– Ну-ка открой багажник, сынок.

Свой пикап я сдал задом настолько, насколько это было возможно, пока не поцеловал задним бампером «Ниссан Альтиму», припаркованную сзади меня. Вире на сиденье я сыпанул пригоршню мясных чипсов. «Да ты че, серьезно?» – выражал ее изумленный взгляд.

– Ты их заработала, детка, – сказал я, после чего выпрыгнул к остальным.

Поворотом ключа Окампо-младший открыл крышку багажника, отступил в сторону и вытянул обе руки в красноречивом жесте: «А я что вам говорил?»

Багажник был пуст.

Триггс удостоил меня лишь косого взгляда:

– Ну и псина у тебя…

Не говоря больше ни слова, он через улицу направился обратно к месту преступления.

Киппи принялась методично, дюйм за дюймом, с фонариком прочесывать свободное пространство багажника «Субару». Я полез обратно в кабину пикапа и включил фары, чтобы облегчать ей задачу. С обочины я наблюдал, как Киппи Гимм осматривает коврик на дне багажника. Через несколько секунд она прекратила это занятие и выпрямила спину.

– Детектив, – окликнула Киппи, не сводя глаз с грузового отделения. – Здесь пятна крови, капли размером с десятицентовик.

Триггс, который уже поднимался по ступеням крыльца, трусцой побежал обратно. Неизвестно как, во время спринта на носу у него появились очки. Он посмотрел туда, куда указывала Киппи, взял ее фонарик и наклонился в глубь багажника.

– Выглядит свежей! – сказал он громко, хотя мы все стояли рядом, и распорядился: – А ну-ка, Полин мне сюда, и пусть захватит свои причиндалы!

Киппи побежала в бунгало вместо него, за криминалистом по имени Полин.

Триггс разогнулся, встав к багажнику спиной.

– Получается, собака учуяла это через запертый багажник?

– Я натаскивал ее на наркотики, – приврал я, а затем подбавил порцию правды: – Хотя изначально она была поисковиком останков.

– Вот те раз!

Из кабины пикапа залаяла Вира, и все головы повернулись в ее сторону. Шерцер не сдвинулась ни на дюйм. Свою сумку она так крепко прижимала к груди, что казалось, сама не на шутку нуждается в утешении. Джон Окампо-младший, напротив, пользуясь возможностью, мягко отступил назад и находился теперь в двух автомобилях от меня, на краю видимости луча от фар.

Впрочем, его не упускал из своего бдительного внимания Вабишевски:

– Малый, не заставляй меня за тобой гоняться.

Глава 21

– Значит, ваша мать по-прежнему вполне активна? – спросила Шелли Федорчак, директор дома престарелых «Серебряные годы».

– Да, слава богу, – ответил звонящий. – Со смертью папы, понятно, уже не так, но мы с Морин – моей женой – все время следим, чтобы она чем-нибудь себя занимала; любой, знаете ли, активностью в кругу друзей.

– Очень заботливо с вашей стороны, – похвалила директор Федорчак. – У нас в «Серебряных годах» мы ставим целью вовлекать всех наших жителей – гостей, как мы их называем – в тот или иной вид деятельности, не важно, большой или малой. Вы видели список досуговых мероприятий на нашем сайте?

– Да, весьма впечатляет, – сказал звонящий.

– У нас не заведено давить на наших гостей. В идеале мы бы хотели, чтобы они участвовали в общественной жизни по своей воле. Но мы беспокоимся о любых затворниках и работаем с их семьями – сыновьями, дочерями и даже внуками, – чтобы те пытались помогать им принимать участие, пытались заставлять их выходить из их раковин.

– Насчет замкнутости мамы вам переживать не придется, – заверил звонящий. – Главное, о чем мы с Морин беспокоимся, – это чтобы мама была в форме.

– О, у нас есть тренажерный зал с занятиями по фитнесу, под руководством сертифицированных тренеров.

– Звучит здорово, – согласился звонящий. – Только, знаете, даже с уходом отца мама по-прежнему любит прогулки по природе, на свежем воздухе. В «Серебряных годах» есть что-нибудь подобное?

– Да прямо-таки смешно, что вы спрашиваете, – чуть ли не обиделась директор Федорчак. – Парк Гомсруд от нас всего ничего по улице, в нескольких минутах ходьбы, а в нем полно и пешеходных, и велосипедных дорожек!

– Пешеходных, говорите?

– С уверенностью скажу, что их здесь по меньшей мере километра два или три, – заверила директор. – Вьются и пересекаются в обрамлении деревьев, цветов и листвы. Да еще и, если мне не изменяет память, скульптуры студентов-искусников из Торнтона – Торнтонской местной школы – стоят на каждом углу.

– Ух ты.

– Если ваша мама любит пешую ходьбу, я уверена, ей здесь понравится. У нас один из гостей – душевнейший человек, зовут Уэстон Дэвис, – так он считай что половину своего дня проводит на тех тропках в Гомсруде. Уходит после завтрака, и хорошо, если мы видим его снова в обед. Я знаю, Уэстон охотно познакомил бы вашу маму со всеми закоулками и уголками парка.

– Было бы очень мило со стороны мистера Дэвиса.

– Могу я назначить время, когда вы с мамой заедете к нам, так сказать, на экскурсию? – поинтересовалась директор Федорчак. – Я считаю, наши «Серебряные годы» – лучшее заведение для престарелых, которое только может предложить наш маленький Лансинг; да что там Лансинг – весь Чикаго!

– Мы с Морин на следующей неделе в Орландо, но я с вами свяжусь, как только мы вернемся, – сказал звонящий. – Лично я полагаю, что ваш дом престарелых ей отлично подойдет.

– С нетерпением буду ждать встречи с вашей мамой!

– Благодарю. Ваши дорожки для ходьбы меня решительно пленили, – сказал директору Неприметный.

Глава 22

Мои собаченции подняли лай – греческий хор, возвещающий скорое прибытие. Я выглянул из-за жалюзи. На моей подъездной дорожке припарковался белый «Шевроле Малибу». Через секунду из него вышла Киппи Гимм в джинсах и денимной рубашке, на этот раз не на дежурстве.

– Привет, – поздоровался я, выходя наружу.

– Привет, – ответила она. – Извини, что так рано. Просто подумала: может, Вира и остальные соберутся погулять…

– Думаешь, что сможешь совладать со всеми моими девчонками?

– Еще как.

Едва Киппи и взволнованная троица скрылись за углом моей подъездной дорожки, как я бросился обратно в дом, заскочил в ванную, выдавил на зубную щетку кусок пасты размером с гусеницу и с минуту шлифовал бивни. Затем провел рукой по волосам – дважды, трижды – и стал рыться в нижнем ящике, где, помнится, пристроил флакончик одеколона, который мне когда-то подарила Микки. Само собой, тот лежал боком и истекал последними каплями. Я побрызгал оба запястья, а также шею спереди и сзади, прежде чем заметил Сью, который сидел в коридоре и неотрывно смотрел на меня.

– Чего? – спросил я.

Сью повернулся и направился обратно к своему дивану, но, клянусь как на полиграфе, что, прежде чем удалиться, он скептически покачал головой.

Я подбежал к шкафу с бельем, выдернул из сушилки чистую рубашку и напялил ее на себя, старую бросив в корзину.

Через двадцать минут вернулась Киппи с троицей своих амиго.

– Он прятался под кроватью? – Я удивленно покачал головой.

Киппи рассмеялась. Сегодня у нее был выходной, и она позвонила заранее, спросила, нельзя ли заехать – покидать по двору фрисби с Вирой, а заодно рассказать, как там дальше развивалось с убийством Окампо; о том, что никогда не попадет в вечерние новости.

Ну кто я, спрашивается, такой, чтобы отказываться?

Я даже соорудил кофеек.

– Окампо-младший знал, что его мать и Нуньес думают снова зажечь, несмотря на судебный запрет. Знал он и то – этот избалованный гаденыш, – что бунгало матери стоит небольшого состояния. Северный Мейфэр, между прочим, внесен в Национальный реестр исторических мест. Он также знал, младшенький, что у матери в банке есть кое-какие сбережения, солидный пенсионный вклад и страховка жизни по линии работы. Так что, если Нуньес сядет за убийство, весь горшочек золота достанется сынуле.

– Но… прятаться под кроватью?

Киппи опрокинула в чашку пару украденных мной из «Макдоналдса» наперсточков со сливками.

– Окампо ушел с работы пораньше, припарковал «Субару» в паре кварталов и пролез в бунгало до того, как Никомейн вернулась с работы. Здесь он притаился под кроватью размером с лежбище в хозяйской спальне. Мать приходит домой, делает для себя и Нуньеса тайского лосося с имбирем. За ужином при свечах они немного выпивают, милуются и устраивают вибромассаж на кровати, фактически над головой у малыша.

– Брр.

– Прямо-таки «брр»?

– Ну а как еще…

– Действительно «брр», – согласилась Киппи.

– И где же был Нуньес, когда его жена погибла от ножа?

– Нуньес ведь и в самом деле алкоголик. Он допил оставшееся от ужина вино, догнался парой бокалов чего-то покрепче, а затем взялся за бренди, после чего вырубился на диване перед телевизором, пока жена прибиралась на кухне. Малышок же заблаговременно размельчил седативное – а именно ресторил, основанный на бензодиазепине[24] – и подсыпал в бренди, чтобы Нуньес не пришел в себя, если борьба как-то выйдет из-под контроля.

– Восхитительно.

– После содеянного юноша нежно подкладывает нож Нуньесу и делает ноги. Тот через пару часов очухивается, полуживой от одури, находит нож, плетется на кухню, видит там свою жену и делает звонок в полицию. Пьяный, дурной, чуть живой, в полном беспамятстве насчет того, что было.

– Как же кровь оказалась в багажнике этого мерзавца?

– В этом-то все и дело, Райд.

– Для тебя – Мейс.

– Мейс, в этом-то все и дело. В жадности и недалекости. Принеси он с собой магазинный пакет или прихвати его прямо здесь на кухне, сидел бы сейчас дома чистенький. А он снял с себя свой худи с капюшоном – внизу была майка, – сложил вдвое, и получился как бы сумарь. В него он запихивает свою маску и перчатки, несет к себе в «Субару» и кидает в багажник, а кровь матери начинает потихоньку просачиваться.

– Получается, мать жертвует всем, растит ребенка одна… А он в итоге вырастает в психованного засранца и подлеца, который убивает родную мать из-за того, что позарился на ее добро? – Я удрученно покачал головой. – Просто кошмар.

– А главную жуть хочешь услышать?

– Как, это еще не все?

– Детективу Триггсу он поплакался, что хотел бы вернуть все назад. Что капюшон и глухую маску надел, чтобы мать его не узнала – пусть бы думала в последние секунды жизни, что это какой-нибудь вор или грабитель. А она с каждым ударом ножа шептала его имя.

– Узнала, кто это.

– Видимо, по глазам сквозь маску.

Вира лежала у Киппи в ногах, отдыхая перед следующим раундом фрисби.

Дельта и Мэгги сидели по краям старенького кожаного дивана и смотрели перед собой; Сью посередке в легкой задумчивости. Каждый из троицы напоминал меня самого за просмотром воскресного матча «Беарз»[25] – не то что я сам, в своем театральном прикиде.

С собой Киппи привезла няшек и вкусняшек столько, что хватило бы по кругу на три раза, а потому в глазах Дельты и Мэгги стала своей в доску. А треть банки арахисового масла – подношение для Сью – сделало его верным другом и союзником.

За сливками я потянулся как раз в тот момент, когда Киппи брала пакетик с сахаром. Вышло неловко, и я отдернул руку.

Она посмотрела на меня с улыбкой:

– За мной, кстати, одно объясненьице.

– Насчет чего?

– Помнишь, как ты приглашал меня на кофе?

– Я? – Моему притворному изумлению не было предела. – Совершенно вылетело из головы.

Киппи снова улыбнулась.

– Хочу, чтобы ты знал: тот мой отказ – не что-то личное, – сказала она. – Просто я сторонюсь парней.

– Сторонишься парней? – произнес я, и тут меня печально осенило. – А, понял. Ну ладно.

– Да нет, я не лесбиянка, – поправила Киппи. – Хотя, может, так было бы даже лучше. Просто у меня не так давно завершился роман с грустным окончанием.

– Очень жаль все это слышать, – сказал я, хотя не очень опечалился, узнав об отсутствии у нее в настоящее время отношений.

– И под «грустным» я на самом деле имею в виду «дерьмово», – продолжила она. – Просто душераздирающе. Он реально сделал мне больно. Так что теперь у меня тайм-аут.

– Эмоциональное выгорание? Но он не причинил тебе конкретной, физической боли?

Киппи улыбнулась, хотя на этот раз не от души.

– Да уж лучше бы физически. Тогда его можно было бы пнуть, чтоб улетел в Мексиканский залив.

Помнится, после событий прошлого года – то есть в мою эпоху без Микки – я был с Душевной Болью на короткой ноге. Именно она, Душевная Боль, заставила меня оборудовать свободную комнату под спальню. С Душевной Болью мы планировали с нуля восстановить «Форд Мустанг» шестьдесят восьмого года выпуска. С ней же всерьез подумывали о создании гаражной группы. И просто для заметки: Душевная Боль не проходит никогда.

Спустя некоторое время я спросил:

– И надолго у тебя это добровольное изгнание?

– Не знаю. Думаю, я просто почувствую, когда можно будет спокойно вернуться в плавание.

– Что, все было настолько плохо?

– Тебе не терпится узнать, что же он такое сделал?

– Вообще-то не имею привычки соваться в чужие дела.

– Я тогда подумала, что нашла своего мужчину. Действительно так решила. Мы даже начали разговаривать так, будто отношения у нас всерьез и надолго. И вот как-то в воскресенье я выскользнула из постели, принять ванну. Он еще спал, поэтому я оставила дверь приоткрытой, на случай если он захочет присоединиться ко мне. И вот я лежу в этой ванне – типа марафон, кто кого перележит, – а он наконец просыпается. Просыпается и думает, что я ушла и вернулась к себе домой, поэтому спокойно звонит своей хрюшке-подружке, а я лежу в ванне и слушаю, как этот сукин сын бахвалится ей всем, что он якобы со мной проделывал – в сексуальном плане, включая с полдесятка штук, которых мы с ним ни разу не делали. Засранец даже говорил о том, что я почти так же хороша, как какая-то телка, которую он снял после софтбола недели две назад. Я выскользнула из ванной и тихо-тихо вытерлась, пока он болтал со своей хрюней о моей… анатомии. Он даже использовал новояз, который я раньше от него никогда не слышала, для описания нашей половой жизни.

– Как рассказку из «Пентхауса»?

– Ты почитываешь «Пентхаус»?

По правде сказать, я этой прессы не видел с тех пор, как Микки застукала меня за листанием «Хастлера», принесенного приятелем в класс еще в школе, то есть десять с лишним лет назад.

– Да боже упаси.

Киппи пожала плечами.

– Думаю, он сам придавал этому такое звучание.

– И как ты поступила? – спросил я, уводя разговор от «Пентхауса».

– Оделась, собрала в пакет вещи и ушла.

– А он что-нибудь сказал в свое оправдание?

– Ну он, понятно, был ошеломлен, когда я вышла из ванной, – это точно. Сразу дал отбой, забыв про свою хрюшку-подружку, и пытался что-то там мямлить: «Ну милая, ну сладкая»… как будто я идиотка. Потом стал рассказывать, что, мол, все парни так разговаривают, хотя самое путное, что он сделал за последние десять минут, – это описание окружностей моих сосков.

Я попытался подавить улыбку в ее младенчестве, но с треском провалился.

– Вот видишь, – сказала она. – Ты посмеиваешься. Все вы, игрек-хромосомы, одинаковы[26].

– Вот тут ты ошибаешься, – возразил я. – Не все. Я бы сначала убедился, что твоей машины нет на месте, и уже потом звонил друзьям.

– Очень мило с твоей стороны.

– Послушай, Кип, – сказал я, мгновенно поняв, что сокращением ее имени проявляю фамильярность. – Может статься, твой посыл верен и все парни свиньи. Но тогда тебе нужно найти одного такого, кто может это в себе подавлять, прятать и маскировать. Взять мою бабушку: она, например, стала открывать в деде свинство только уже к семидесяти, когда уже поздно было что-либо менять и накопленная привязанность к старому чудаку этого не давала.

Киппи сделала глоток кофе, поставила чашку и спросила:

– А почему ты никому не попался? Живешь такой весь вольный, на природе, в походных условиях…

– Не так уж часто я в походы и выбираюсь. А ты считаешь, что я грубый, привязанный к кочевой жизни мужлан?

– Я разве сказала «грубый»?

– «Вольный» и «грубый» идут рука об руку. Это данность.

– Но тебе все же понадобилась девушка, чтобы совладать с тем недоростком.

Я поставил свой кофе.

– Тот дикареныш был силен, как бес. А нож у него – чистый мачете.

– Да расслабься, Мейс, я пошутила, – сказала она примирительно. – Только ты не ответил на мой вопрос. Почему тебя никто не заглотил?

Я пожал плечами.

– Заглотить-то заглотил, да с некоторых пор как бы выплюнул.

– Ты разведен?

Я кивнул.

– Но сам ты этого не хотел?

Неловко поерзав, я покачал головой. Несколько секунд мы сидели молча.

– Ты сделал что-нибудь хреноватое?

– «Хреноватое»… – Я с грустинкой усмехнулся. – Да нет, ничего хреноватового я не делал. Просто отдалились друг от друга. Точнее будет сказать, Микки отдалилась. Я даже не знаю, что произошло. Мы дружили, ходили влюбленными еще в школе… Говорят, такие браки недолговечны.

– Мне жаль. Извини.

Я откинулся на спинку стула.

– Вообще-то выплюнут я довольно давно. А Микки, кажется, снова выходит замуж.

Мы опять углубились в молчание. Я уже жалел, что мое воспоминание бросило тень на весь разговор. Хотелось брякнуть какую-нибудь шутку, но тут встала Вира и, подойдя к лежащей у двери тарелочке фрисби, взяла ее в зубы и положила на колени офицеру Киппи Гимм.

– Опа! Получите повестку.

Киппи рассмеялась. Рассмеялся и я. Мир выправился.

Глава 23

Да будь он неладен, этот фиксированный доход.

Страховые выплаты поступали Уэстону Дэвису на банковский счет в третью среду каждого месяца, не важно, на какую дату приходилась эта среда. Понятно, что львиная доля отсюда шла на проживание в этой дыре. И независимо от того, как Дэвис планировал свой бюджет, кризис всегда наступал за неделю до того, как деньги поступали на депозит.

Это означало, что сушь наступала в середине месяца, и Дэвис обнаруживал почти полную невозможность обрести здесь живительную влагу в виде напитков. Особенно после того, как бухгалтерия «Визы» заморозила ему кредитку и периодически слала письма с угрозами, подхлестывая их еще и телефонными звонками с суровым голосом диктора. Уэстон Дэвис хихикал – он был должен «Визе» двенадцать тысяч с гаком или около того.

Идея пришла ему вчера днем, за просмотром телика в общей гостиной. Кто-то в «Серебряных годах» (скорее всего, родня одного из здешних старперов) привез и оставил полную коробку имбирных печенюх размером с блюдце. Убедившись, что никто не смотрит, Дэвис ухватил целую дюжину – по шесть в каждую руку – и бегом-бегом притащил их к себе в комнатку. Затем спустился на кухню и попросил у работника пакет на молнии. Отсюда он отправился в мастерскую, где стайка старперов-сплетников сутулилась день-деньской за вышиванием, аппликациями и прочим дерьмом, как в детсаде. У наименее трухлявого он разжился лентой. Плюс плотной бумагой, скотчем и парой цветных фломастеров.

Тогда Дэвис пристроился за угловым столом, взял пакет на молнии и соорудил красочный ярлык с надписью «Благотворительная распродажа выпечки».

Это была легкая часть. Хотя утро обещало быть многотрудным.

Надо сказать, что Уэстона Дэвиса не раз вызывали в кабинет директора Шелли Федорчак для предъявления ему ноты недовольства от кого-нибудь из жильцов «Серебряных годов». А тут еще в начале года случилась неприятность, когда Дэвису сообщили, что эти самые «Годы» (или «гады») не принимают отныне передач из винных магазинов. Или они обрубают конкретно его передачи? Изначальную причину переполоха он уже позабыл, но по сей день гадал, кто же из этих маразматиков на девятом десятке настучал директорше и раздул все это дело до размера вселенского. Это вполне могли быть те склочники-поделочники, или вон те сидящие за шашками хрычи с нижнего этажа, или другой какой мудозвон.

Дэвис надел свою единственную рубашку и черные брюки. Зачесал свои седины на пробор и с минуту смотрелся в зеркало, вслед за чем провел расческой по косматым бровям. Не раз то один какой-нибудь проклятый дуралей, то другой подмечал, что с его белыми космами и бровями, с его румяно-красными щеками ему недостает лишь фальшивой бороды, чтобы выдавать себя за схуднувшего Криса Крингла[27]. И действительно, в свое первое Рождество в «Серебряных годах» он услышал от директора Федорчак предложение вырядиться на их, видите, праздничную вечеринку старым весельчаком, святым угодником Ником. Нашли ряженого.

Стоит ли говорить, что он отказался.

Итак, Уэстон Дэвис, прехорошенный как никогда за последний десяток лет, держал сейчас в руках декоративный пакет на молнии и бдительно озирался перед тем, как направиться в крыло заведения, где обитали те, кто больше не мог жить самостоятельно – кому нужны дополнительная забота и внимание при приеме лекарств, помощь в посещении туалета или душа; те, кто теперь прикован к инвалидному креслу, – словом, то старичье, что в жизни уже на финишной прямой. Делать в том крыле Дэвису было абсолютно нечего, а потому случайная встреча с кем-нибудь из персонала «Серебряных годов» была сродни попаданию в гестапо: не дай бог – сразу капут.

Дэвис постучал уже в три двери, пока услышал за одной из них ворчание, которое истолковал за приглашение войти. На дверной табличке значилось «Барри Анклан» (должно быть, тот колясочник в грязном махровом халате).

– Барри, – Дэвис засиял улыбкой, – печенье прибыло.

– Чего? – сварливо спросил колясочник.

– Наконец-то приехало печенье с благотворительной распродажи. – Дэвис вошел и протянул Анклану пакет на молнии. – Имбирное, не какая-нибудь фигня. Верно?

– Печенье? Я не заказывал никакого печенья.

Дэвис выглядел растерянным.

– А я-то вызвался помочь с доставкой… Мне сказали, для Барри дюжину.

– Имбирные? – Анклан взял протянутый пакет. – Так они ж вроде перестали принимать передачи. Это все бесплатно?

– Если бы, – вздохнул Дэвис. – Мне мои четыре дюжины обошлись в сороковку, но чего не сделаешь ради доброго дела.

– А что за дело такое?

– Что? – Дэвид сделал вид, что недослышит. Ему не хотелось углубляться в эту тему.

– При чем здесь печенюшки? – Анклан подозрительно покосился.

– Ну как… Благотворительность.

Анклан нахмурился.

– Какая благотворительность?

Мерзкий старикашка. Дэвиса этот допрос уже утомлял, но он держался:

– Тут для больницы хотят прикупить аппарат диализа…

Анклан, похоже, озадачился.

– Больница распродажей выпечки хочет купить аппарат для диализа?

Дэвис, оглядев комнату, сказал:

– Я думаю, это чтобы бедные тоже могли поучаствовать и получить лечение. Что-то вроде этого.

– Ладно, – буркнул Анклан. – Сколько с меня?

– Десять долларов.

– Ого.

Анклан развернул коляску боком, подкатился к комоду и выдвинул средний ящик, набитый бельем и носками. При этом он резанул Дэвиса взглядом.

– Ой, извини. – Тот поспешил отвернуться.

«Отличное место для нычки, старый хрен», – подумал он. Сомалийским пиратам заглядывать сюда и в голову не придет.

Подъехав к Дэвису, Анклан протянул новенькую хрусткую десятку и сказал:

– Скажи Шелли, в первый и последний раз. Пускай вычеркивает меня из списка к чертовой матери.

При упоминании директрисы Дэвис поднапрягся.

– Да ты че, бро. Я всего-то вызвался помочь, бесплатно, в свободное время… Они ж с меня тоже сбрили сорок баксов. Ты ведь понимаешь, что это за проклятое место. – Дэвис обвел руками комнату. – Черная дыра.

– Я поговорю с Шелли.

– Лучше давай я этим займусь, Барри. Зачем тебе с этим утруждаться. – Он указал на коляску старика. – Уж я до нее доведу, будь спокоен. Всю эту хрень надо прекращать.

Он уже почти выбрался из крыла «усиленной помощи», когда вдруг очутился лицом к лицу с директоршей «Серебряных годов». Федорчак, по счастью, торопилась – возможно, ночью дал дуба кто-нибудь из ее гостей. Сердце Дэвиса пугливо екнуло, но он осклабился и продолжил движение, в душе молясь, чтобы рейхсфюрерша не заметила, как он выскользнул из комнаты Барри Анклана, и, паче чаяния, не отправилась ничего вынюхивать.

У Дэвиса во фляжке оставалось еще несколько глотков – но с десяткой, которую он выудил у Барри Анклана, и еще пятеркой из заначки может хватить еще на ноль семь дешевого пойла в магазинчике Дина. Тот, пожалуй, будет еще открыт, если махнуть напрямую через парк. Хорошо, если там сегодня нет толстой кассирши. Она всегда взъедается, когда он прихватывает монетки из лотка с мелочью у кассы, как будто это ее собственный медный рудник. Корова…

С этими мыслями Уэстон Дэвис, довольный собой, направился к выходу из дома престарелых.

Глава 24

Директриса «Серебряных годов» не соврала в обоих случаях. Протяженность троп в Гомсруд-парке действительно составляла больше полутора километров. То же самое и про того седовласого джентльмена: он действительно каждое утро, в начале десятого, как заведенный разгуливал по дорожкам (Неприметный последние два дня ходил за ним тенью и мог это подтвердить). Со своего места на парковой скамейке, обращенной к дому престарелых, Неприметный наблюдал, как пожилой господин вышел из парадного входа «Серебряных годов». Он встал и направился к ближайшей из парковых дорожек, мимо абстрактной скульптуры, похожей на потомство пьяного кота, и двинулся вперед, чтобы можно было из кустов засечь, как пожилой мистер Дэвис пройдет мимо.

О своих визитах Неприметный Чампайнов никогда не предупреждал, хотя в их халупе появлялся еще четыре раза. Первый раз вскоре после своего первого визита с коробками детских витаминов, яблоками, апельсинами и бананами для двоих, пакетами замороженных овощей, а еще с полудюжиной тюбиков зубной пасты и парой зубных щеток для не знакомого с дантистом подростка (во время первого визита Неприметный вдумчиво рассмотрел его зубы). Он также привез бруски антибактериального мыла, бутылки шампуня, стиральный порошок, несколько книжек с картинками и аптечку первой помощи. Банально, но когда Неприметный вернулся на Рождество, он притащил с собой жареную индейку со всеми прибамбасами. В следующий раз появился весной – снова с припасами, книжками-раскрасками и головоломками – посмотреть, как эти двое пережили зиму.

В последний раз Неприметный был у Чампайнов в июле, снова вручив малому книжки-раскраски, цветные карандаши… и охотничий нож.

Пока мальчик орудовал карандашами, они с Ники Чампайном судачили о жизни. Неприметный спрашивал, как дела у мальчика, постигает ли он что-то новое, соблюдает ли гигиену. При этом он никогда не заговаривал с Чампайном о гостях, которых они вдвоем могли прятать у себя в подвальной комнате.

Хотя он в новостях и послеживал за похождениями Бархатного Чокера, это было не его дело.

Мальчик мог говорить, но в основном отвечал лишь «да» или «нет» насчет еды или в ответ на прямой вопрос. Свои слова он сопровождал кивками или качанием головой, а на что-нибудь для него интересное указывал пальцем. Парнишка не собирался в ближайшее время декламировать Геттисбергскую речь[28], но было видно, что свет у него на чердаке горит.

Когда Неприметный в конце своего последнего визита встал, чтобы ехать домой, мальчик подбежал и крепко его обнял – вероятно, за подаренный нож.

От такого нежданного проявления чувств Неприметный погладил малого по голове.

Обычную дешевую психиатрию Неприметный на дух не переносил. В самом деле, он не душил соседских кошек и собак, не отрывал в детстве ножки паукам (может, раз или два, но никак не больше, чем свойственно обычному соплезвону). Родители у него были относительно нормальными. В школе он даже дорос до нашивки старшего бойскаута, пока вожатая в порядке борьбы с детским онанизмом и педерастией изводила его отряд трудовыми повинностями. Зарождение своих сексуальных аппетитов он не стал бы приписывать внеклассному общению, хотя в ретроспективе и этому, пожалуй, находилось место.

Нет, это было нечто, что присутствовало в нем всегда; нечто первородное, с чем он родился. Река, тихо и глубоко текущая под поверхностью, разрезая его психику без конца и без края. Определить это можно как внутренний голод, грызущий, неотступный и неутолимый; зуд, от которого невозможно избавиться… Его влекло и притягивало, словно металлическую стружку к магниту… пока он уже не мог более отрицать этой своей истинной природы.

С другой стороны, Неприметный задавался вопросом, способен ли он на человеческую привязанность.

И вообще, способен ли так или иначе любить.

А впрочем, вся его жизнь была ответом на этот вопрос.

Как раз во времена своего зависания в Хьюстоне Неприметный получил то самое прозвище, которое ему досконально соответствовало. И появилось оно в результате его чудовищного провала (пожалуй, вторая причина, по которой он сжалился над Чампайном). В те дни, когда камеры наблюдения еще не были вездесущи, маскировкой ему служили кепка-бейсболка, старые очки и плотная куртка. Задумкой в тот раз было просто «взять и поиметь» на подземной парковке одного мегамаркета. Она была птичкой-невеличкой, которую он пас уже неделю или две, – юная брюнеточка, метр пятьдесят росточком и субтильного сложения. А на цепочке для ключей у нее, помнится, болтался малюсенький газовый баллончик, который она накручивала, как заправский пращник. Потребовалось несколько часов ожидания, пока Неприметный сумел пристроить свой старый фургон рядом с ее машиной. Через полчаса невеличка вышла из дверей с пакетами и направилась к водительской двери.

Неприметный исподтишка оглядел стоянку. Вроде бы никаких свидетелей. Идеально.

Выскочив из раздвижной двери, он схватил девчонку поперек горла, потянул назад и уже почти заволок в фургон, как она вдруг врубила Уайатта Эрпа[29] и брызнула перцовым баллончиком.

Хорошо еще, что невеличка просто бросила пакеты и удрала обратно в магазин, кинув его беспомощного, на коленях и всего в слезах. До него тогда даже не сразу дошло, что нужно срочно давать деру.

По сей день остается загадкой, как он выгнал свой фургон с парковки, не цепанув на пандусе с десяток машин. В квартале от мегамаркета Неприметный припарковался, возблагодарив бога, что в подстаканнике оказался бутылек с минералкой, которой кое-как удалось промыть глаза, и только после этого ощупью выбрался из кабины.

Что касается девчонки, то описание, которое она дала хьюстонской полиции и которое попало в газеты, выглядело примерно как: «Не знаю, все случилось так быстро… Ни худой, ни толстый. Ни низкий, ни высокий. Кажется, в очках. Волосы то ли русые, то ли еще какие. В общем, похож на всех сразу. Неприметный».

«Неприметный»… Это имечко пристало.

Местные похищения и убийства, к большинству которых он никаким боком не стоял, все равно возлагались на него – Неприметного. Безликого. «Такого-как-все». «Будьте осторожны, – звучал мем того влажного лета, – иначе достанетесь Такому-как-все». Какой-то газетный писачок с замашками литератора даже сочинил подобие староанглийского моралите[30] – «Катехизис Такого-как-все», – где некий профан-бедняга, представляющий человечество, оказывается вынужден держать перед богом ответ за свои деяния, мучаясь в загробной жизни.

Сложно и представить, насколько аховым было бы положение человека двадцать первого века, возьмись он оправдываться перед Всевышним за свои поступки.

К счастью, Неприметный в бога не верил и через месяц сделал из Хьюстона ноги.

Когда-нибудь он надеялся туда вернуться и разыскать ту девчонку из мегамаркета; узнать, как у нее дела. Он знал ее имя – в конце концов, оно же мелькало в тогдашних газетах. Конечно, невеличка могла выйти замуж (если память не изменяет, она была симпатяжкой), но в век «Гугла» и «Фейсбука» можно найти и выследить ее по крошкам из буфета.

Она видела его истинное лицо, которое, кстати, не сильно изменилось. В основном такое же, как прежде. Хотя стало чуть больше морщин, чуть больше обвислости. Не мешало бы подержать перед ней баллончик с газом, чтобы она восстановила связь.

Потом они познакомятся заново… и наверстают упущенное.

Неприметный заметил Уэстона Дэвиса, шагающего по тропе Гомсруд-парка. Житель «Серебряных годов» прошествовал шагом весьма бодрым для человека, стрелка которого перевалила за восемьдесят. Неприметный не делал никаких попыток замаскироваться. Если б Дэвис смотрел как следует, он вполне мог бы видеть его стоящим неподвижно среди листвы, но старик был сосредоточен только на тропе перед собой.

Впрочем, не важно, видел он его или нет.

Конец здесь предусматривался только один.

Когда Дэвис прошел мимо, Неприметный ступил на тропу, прибавил скорость и вскоре нагнал пожилого гуляльщика.

– Мистер Дэвис! – громко окликнул он, теперь уже в каком-то десятке метров позади старика; слишком далеко, чтобы вызвать паническую реакцию. – Мистер Дэвис, будьте добры!

Дэвис остановился и обернулся; лицо его сморщилось знаком вопроса.

– Мы с вами что, знакомы?

Неприметный приблизился, делая вид, что запыхался от бега.

– Я веду в «Серебряных годах» бухгалтерию и сейчас был на встрече у директора.

– У Федорчачки?

Неприметный припомнил фамилию (Федорчак – украинская, что ли?) и кивнул.

– Ей звонили насчет вашего сына.

– Сыновей у меня нет, – парировал Дэвис.

– В смысле, зятя, – вильнул Неприметный.

– Джерри? – спросил Дэвис, сморщившись лицом еще сильнее. – Они с Пегги уже больше десяти лет со мной не разговаривают.

«Интересно, почему?» – язвительно подумал Неприметный.

Вблизи у Уэстона Дэвиса была физиономия пьяницы – красные щеки и нос с сеточкой свекольных прожилок. Можно даже поспорить: если обыскать, при старике точняк отыщется выпивка.

– Тогда, наверное, все действительно серьезно. – Неприметный сдвинул брови. – Директор Федорчак сказала, что вы гуляете по парку, и я побежал сюда за вами.

– Да? И какого черта им от меня нужно?

Как там по телефону говорила директор «Серебряных годов» Шелли Федорчак? Что этот Уэстон Дэвис – душевный человек? Ничего себе. Персонал этой богадельни, наверное, прыгает от радости, что этот старый хрыч ежедневно исчезает на полдня, чтобы в лесу тайком приложиться к горлышку. А остальные престарелые обитатели только и уповают, что он вернется после восьми, когда они все уже будут благополучно спать по кроваткам.

Черт возьми, надо бы и впрямь оказать жителям «Серебряных годов» добрую услугу.

– Поставить вас в известность, что случилось с Джерри, – траурным голосом сказал Неприметный. – А возможно, что и обсудить организацию похорон.

– За каким хреном мне обсуждать организацию? – спросил сварливо Дэвис. – Этот Джерри однажды схватил меня за грудки.

У Неприметного мелькнула мысль уделать Уэстона Дэвиса прямо здесь и сейчас, но не хотелось тащить труп две сотни метров через подлесок к оврагу, к присмотренному месту на полянке. Вместо этого он решил тешиться пока предвкушением, как поступит с этим старым мудаком; гораздо круче, чем когда-либо представлял себе зять Джерри… Это намного интересней, чем просто схватить старого ублюдка за грудки.

– Весьма прискорбно. – Неприметный развел руками. – Но я хотел передать, что они сообщали вам детали предстоящих похорон Джерри… Ну вы знаете: день, время, в какой церкви…

– Христос на костылях, – буркнул Дэвис и посмотрел на часы, как будто известие о кончине зятя обременяло его и без того перегруженный распорядок. – Мне еще надо было по дороге кое-куда заскочить.

– Если это недалеко, я могу подбросить вас туда после разговора с дочерью.

Дэвис поглядел на Неприметного с обновленным интересом.

– А что… Если Джерри ушел, надо это дело крепко обмыть. Вы, случайно, не поднесете мне водки, граммов сто?

Невероятно. Неприметный снова подумал, не разделаться ли с этим нахалом прямо здесь и сейчас, но вместо этого сказал:

– Мне кажется, миссис Федорчак может не одобрить.

– Ну тогда пинту пенного?

Неприметный пожал плечами.

– Готов сходить за водкой, пока вы будете разговаривать с дочерью.

– Джерри вас отблагодарит, – крякнул Дэвис, даже не пытаясь изображать растроганность.

– Позвольте мне показать вам короткий путь к северной тропе, мистер Дэвис, – сказал Неприметный. – Это срежет нам минут десять.

Глава 25

Директор «Серебряных годов» Шелли Федорчак находилась в библиотеке на книжном кружке. Сегодня был день приглашенного автора, но Неприметный сказал работнику, или секретарю, или просто тому, кто взял трубку, что ему крайне необходимо говорить с миссис Федорчак – сию минуту, время не ждет! – и работник побежал за директрисой. В порядке ожидания Неприметный выводил на клочке бумаги каракули в мыслях о зиме, о том, что до нее осталось всего ничего и она неминуемо нагрянет. Говорят, разлука смягчает сердца… Ложь это все. Сердца оттаивают только в отсутствие снега и кусачих холодов.

И он с приязнью вспоминал свои дни на Западном побережье.

Возможно, когда-нибудь он туда вернется…

Там, в Сан-Франциско, Неприметный отточил свое мастерство, довел его до реальных высот. Больше никаких дурацких просчетов вроде того случая с баллончиком в Хьюстоне. Перед выходом на дело он теперь накладывал грим и парики из театральной лавки на Хайт-стрит. Таким образом, внешность его сообразно менялась – иногда в сторону реалистичности, иногда до абсурда, так что он напоминал кого угодно, кроме себя. Ничего, что напоминало бы Неприметного… по крайней мере до последних мгновений, когда он являл свое подлинное лицо. Было правильным, чтобы они его узнавали. Напоследок.

Воздавать им за мучения хотя бы этим.

В Сан-Франциско Неприметный работал специалистом по сбыту – до того, как лопнул пузырь доткомов[31], испортивший многим вольготное житье, – и его местами обитания были люксовые «Хайятты», «Шератоны», «Рэдиссоны», «Фэйрмонты», «Марриотты» и «Хилтоны» в даунтаунах Чикаго, Сиэтла, Далласа, Лос-Анджелеса, Нью-Йорка и Торонто. Но не крах пресловутого «пузыря» привел к тому, что Неприметный вырвал из почвы свои корешки; скорее это был его босс Юджин Нокс, исполнительный директор «Скринком софтвер» и обаятельнейший человек.

Неприметный вращал мир Нокса, исправно предоставлял шефу отчетность и пользовался у него доверием; за годы у них сложилось теплое взаимопонимание. Хотя шеф был и педантичен, и остер, как гвоздь. От Юджина Нокса не укрывалось ничего. И это было тем более огорчительно, когда по возвращении с лондонской конференции Неприметный, прибыв из аэропорта прямиком в офис, расположенный в центре Сан-Франциско, вдруг обнаружил, что Нокс его там ждет (слегка необычно, учитывая ночной час). У Неприметного в планах было сверстать отчет о представительских расходах и список новых контактов, а тут на́ тебе: столь неожиданное свидание…

Шеф пригласил Неприметного к себе в кабинет и предложил бокал бурбона.

Поначалу Нокс был как-то наигранно весел; сказал, что у него есть кое-какие сумасбродные соображения, которыми он хочет поделиться. Но Неприметный знал о масках все и различал ту, что была той ночью на Ноксе. За неспешным потягиванием «Мейкерс марк» он давал своему боссу высказаться и слушал не перебивая.

Неприметный всегда пунктуально передавал свои отчеты о командировках Ноксу – учетчику по натуре и по профессии, – и что-то там в новостях запустило в Ноксе триггер; звонок клерку в «Шератон» Сиэтла насчет копии неразборчивого счета, что перешло затем в выяснение казуса, совпавшего с пребыванием там Неприметного. Что же, собственно, там произошло?

А произошло то, что какая-то бедная женщина провела изрядную часть вечера за распитием коктейлей в баре отеля, что в общем-то свойственно для бизнес-гастролеров: согласитесь, с кем не бывает. По возвращении к себе в номер та женщина до краев наполнила горячей водой ванну и, по всей видимости, была настолько пьяна, что потеряла сознание, ушла головой под воду и захлебнулась.

Неприметный был поражен тем, как в мозгу Юджина Нокса работали синапсы. Как выстраивались связи, и как он, словно ищейка, неотступно шел по следу. Не человек, а коммутатор. Все инструменты были разложены прямо перед ним: отчеты о расходах располагались под его подушечками пальцев. Там же находились точные даты и города. Войдя в Сеть, Нокс провел поиск по сайтам различных газет в тех городах, которые наиболее часто посещал Неприметный. Взяв произвольно лаг в полтора года, он вычертил каждый из тех тур-графиков в мельчайших подробностях. Ну просто архивариус всего чего надо и не надо. Судите сами.

В номере отеля «Хайятт Ридженси» в Вашингтоне, округ Колумбия, при уборке была найдена мертвой горничная. Задушена шнуром от шторы, обвязанным вокруг горла и прикрепленным к основанию потолочного вентилятора, отчего девушка медленно кружилась, как в некоем искаженном медленном танце, незряче уставившись выпученными глазами на столицу страны за окном.

Еще одна статья, из «Даллас морнинг ньюс»: некая женщина вышла из итальянского ресторана и направилась к подземной парковке, где у нее стояла машина. На следующее утро эту женщину нашли сидящей за рулем, с ремнем безопасности, туго захлестнутым вокруг шеи – настолько, что была раздавлена гортань. Отчет о расходах Неприметного, взятый из электронной базы, указывал, что в тот же самый вечер он ужинал как раз в том ресторане. Что странно, в квитанции об ужине значилось, что за тот конкретный поход он рассчитался наличными.

На него это как-то не походило.

Далее – «Лос-Анджелес таймс», и снова похожая история. Наслаждавшуюся ночной жизнью бизнес-леди схватили сзади, затащили в темный проулок и удушили кожаным ремнем ее собственной сумочки. Тело запихнули в мусорный бак. В те же самые дни в отеле «Марриотт» проживал Неприметный, приехавший на четырехдневную выставку в Лос-Анджелесе, откуда привез несколько перспективных контактов.

В отеле «Софитель» Миннеаполиса, где Неприметный, по совпадению, проводил конференцию совместно с «Ханиуэлл групп», в морозильнике была обнаружена повар ночной смены кафе, задушенная собственным фартуком.

В торонтском «Хилтоне» во время спонсируемого «Скринкомом» съезда лоббистов, который возглавлял Неприметный, произошло еще одно утопление, очень схожее с тем, что произошло в Сиэтле. Тогда это сочли несчастным случаем. Никакой подозрительной возни. Никакого ограбления. Дверь была заперта изнутри. Но, с другой стороны, много ли нужно, чтобы стереть следы короткой борьбы в ванной отеля, а затем аккуратно защелкнуть за собой дверной замок и бесшумно ускользнуть по полуночному коридору?

В нью-йоркском отеле «Эмеральд Плаза» как раз в тот день, когда Неприметный присутствовал на подписании контракта с «Хекскон индастриз», официантка в баре отеля вышла на короткий перерыв, чтобы позвонить своему парню, и обратно уже не вернулась. Ранним утром уборщики нашли ее в пустынном коридоре первого этажа. Тело было запихнуто в одну из старомодных телефонных кабин из дерева. Диагноз: удушение телефонным шнуром.

И этот список продолжался. Всего за полтора года таких казусов произошло двенадцать. Двенадцать случаев, когда Неприметный находился в тех самых городах, в непосредственной близости от зафиксированных убийств. Впечатление такое, будто исполнительный директор Нокс проштудировал каждую строчку из его командировочных.

– Да ты прикалываешься, Юджин, – произнес Неприметный, ставя пустой бокал на подставку рядом с собой на столе Нокса. – Чернуха, она всегда нарасхват… Чем еще промышлять газетчикам, как не трепотней об убийствах в мегаполисах? Чем гаже, тем дороже.

– Да знаю я. – Нокс вяло кивнул. – Как не знать.

– К тому же со всеми этими продажами для тебя по всему миру, – Неприметный криво усмехнулся, – к девяти я уже в постели, выжатый как лимон. Тут до туалета дойти и то проблема, а ты мне о чем – о серии убийств? Вздор!

– Вот я и сам говорю: наверное, глупо все это. – Нокс с неуверенной ухмылкой взболтнул фужером, где оставалось на глоток бурбона.

Через минуту эргономичное кресло шефа вдребезги вышибло стекло кабинета и ухнуло вниз на улицу. А следом, секунды через три, вылетел и сам исполнительный директор «Скринкома» Юджин Оливер Нокс.

Назавтра в его компьютере обнаружилась лаконичная записка: «Без нее я ничто».

Хотя он был уже год как разведен, по собственной инициативе.

А через месяц после похорон шефа Неприметный уехал в Денвер.

– Шелли Федорчак, – прорезался в трубке запыхавшийся голос директрисы «Серебряных годов», вернувшейся из своего кружка. – Чем могу помочь?

– Привет, Шелли, – сказал Неприметный. – Вы, наверное, меня помните. Я звонил несколько дней назад, насчет места для моей матери.

– Конечно, конечно, помню, – заворковала Шелли. – Но я думала, вы сейчас во Флориде…

– Сорвалось.

– Какая жалость, – посочувствовала Шелли. – Ну что, тогда обсудим дату встречи с вашей мамой?

– Гм. Шелли, мне нужно вам кое в чем признаться. Можно сказать, исповедоваться. И честно сказать, я немного нервничаю.

– Уверяю вас, это ни к чему.

– Вы, надеюсь, не записываете входящие звонки? – спросил Неприметный с нервным смешком.

– Конечно, нет. – Директор дома престарелых тоже хохотнула, показывая свое чувство юмора. – Мы ценим конфиденциальность наших гостей.

– Хорошо, Шелли. Очень хорошо. Видите ли, я был не настолько откровенен с вами, как следовало бы, – сказал он. – То есть совсем не откровенен.

– Почему же так? – Директриса перешла на более деловитый тон.

– Однако мне кажется, Шелли, что и вы со мной были недостаточно откровенны.

– Я не совсем понимаю, о чем вы, – директорский юмор сразу потускнел.

– Ой ли? А мне кажется, что вполне. Кажется, в тот раз вы говорили, что Уэстон Дэвис был у вас душевнейшим – подчеркиваю это слово – человеком. Однако в Уэстоне Дэвисе я обнаружил много чего, но только не прекраснодушие. Только не оно, Шелли. И его дочь согласилась бы со мной. Мы оба это знаем.

– Откуда вам известен мистер Дэвис? – Тон директора был теперь прямым и жестким.

– Я столкнулся с ним на тех самых тропах, Шелли. Тропы, о которых вы мне рассказывали. Разве не помните? Те самые, что в Гомсруд-парке.

Многозначительная пауза.

– Как, вы сказали, ваше имя?

– Шелли, ваши «Серебряные годы» пересчитывают у себя за обедом головы? Сомневаюсь, потому что если б вы это сделали, то заметили бы, что Уэстон на спагетти не явился, – сказал Неприметный. – И скажу откровенно: мистер Дэвис не будет больше присутствовать ни на ваших обедах, ни на занятиях в кружках. Можете его смело вычеркнуть.

– Это не смешно. – В голосе директора звучали строгость, неуверенность, но в основном испуг. – Я сейчас же звоню в полицию.

– Конечно, Шелли. Вам даже придется это сделать. Между тропами такое большое расстояние, что я даже не упомню, куда засунул нашего дорогого друга, – сказал Неприметный. – Уж извините, но мне кажется, без этих, как они… поисковых собак вам не обойтись. Тех, что ищут трупы.

Собака – единственное существо на земле, которое любит вас больше, чем себя.

Джош Биллингс

Глава 26

– Старый чертяка всю свою пенсию просаживал на барном стуле, ржал до упада и проставлялся любому алконавту, который устраивал для него телефонные розыгрыши, – рассказывал мне Эннис после того, как мы с ним состыковались на парковке у детской площадки Гомсруд-парка. Эннис был копом из Лансинга, по виду человек-гора с лысой макушкой. – В девяностых Дэвиса лишили прав из-за систематической пьянки за рулем, – продолжал он вводить меня в курс дела, – поэтому, наверное, он всю эту хрень с ходьбой и освоил. Плюс пару лет назад заработал штраф за то, что возымел привычку садиться здесь на качельки и сосать шнапс с десяти утра. Наверное, потому и наладился разгуливать по тропкам или, что более вероятно, просто подыскивал там уединенную скамейку, усаживался и спокойно заливал за воротник.

Я выехал по вызову пятнадцать минут назад. Полиция Лансинга связалась с ЧУПом Чикаго, получила мое имя и номер, и вышла на меня по мобильному. Я был порядком ошарашен, узнав, что работенка случилась практически на моем заднем дворе. Таких ближних выездов и столь изученной местности у меня еще не бывало. Свою троицу девчонок я погрузил в пикап и через восемь минут был на месте, в Гомсруд-парке. Офицер Эннис припарковал свою патрульную машину на траве позади детской площадки, у начала северной тропы.

– Хотя чего я взъелся на старикана… Может, и я буду выделывать то же самое, если доживу до его лет. Все лучше, чем просиживать в одной из этих богаделен сутки напролет, чередуя трик-трак с головоломками в ожидании костлявой. – Эннис продолжал посвящать меня в детали поиска пропавшего постояльца. – Сейчас второй офицер шерстит местные бары – вдруг старикан забурился туда, – ну а мне досталась короткая соломинка, так что я здесь с тобой. Без обид. Сам понимаешь: звонок в дом престарелых – полная хрень. Если ты кого-то мочканул и утащил в лес, разве станешь ты заморачиваться и звонить насчет этого хозяевам? Так что все это ерунда, пустая трата времени. Но есть должностная инструкция… – Эннис раздраженно поскреб щеку. – Я, видимо, пройдусь по тропинкам, погляжу в лесу налево и направо: кому захочется тащить на себе тело дальше, чем нужно?

– Годится, – сказал я. К чему спорить с парнями, у которых бицепсы крупнее твоей головы. – Я пойду за собаками в лесной массив, и мы проберемся до оврага в том месте, где он упирается в холм Ноб.

– Хорошо, что ты знаешь этот район.

– Я в свое время с той горки на покрышках катался. – В самом деле, когда-то зимней порой мы часто ходили туда с Микки. Хорошие были времена. Можно сказать, лучшие дни. – Если ничего не найдем, то срежем через другую сторону и тронемся вдоль троп обратно.

Мы с Эннисом обсудили логистику. Он звякнул мне на сотовый, чтобы у нас зафиксировались номера друг друга, на случай если один из нас что-нибудь найдет или вспомнит какой анекдот. Я показал ему свой свисток из нержавейки, который носил на шее, как рефери, – чертовски громкий, я его использую для оповещения на более крупных охотах, – на что Эннис скептически покачал головой.

– Замаешься искать источник звука. – Он показал свою трубку. – Звони лучше на смартфон и сообщай координаты: типа, подножие холма или середина оврага.

– Хорошо. – Я кивнул. – Если тело где-то там, собаки его найдут.

Глава 27

Неприметный залег под одной из многочисленных сосен, обступивших поляну. Сосны обозначали то место, где в Гомсруд-парке заканчивался лес. За счет изгиба деревья выходили из тени и могли получать столь нужное им солнце.

Для засады место было идеальным.

Неприметный был весь в черном, совсем как тогда в ночном лесу, возле трейлера Собачника, – черные джинсы, ботинки, толстовка и лыжная маска. Рядом в плоском рюкзаке лежали кепка «Джон Дир», короткий парик и темные очки, в которых он пришел с того места, где оставил арендованную машину – за парковкой жилого комплекса, меньше километра от холма Ноб, откуда он с одноразового телефона позвонил директрисе Федорчак. Телефон после этого был раскурочен каблуком и выброшен в ливневку.

Аренда машины требовала водительских прав и кредитки. И вот в ходе своих странствий Неприметный наткнулся на одного чертовски одаренного художника из Манилы – парня, которого он прежде не встречал и теперь уже никогда не встретит, – чьи ксивы убедили бы даже ваших собственных родителей, что вы не тот, кого они растили с рождения. И хотя тот парень с Филиппин снабдил его сразу несколькими айдишками и кредитными картами, которых хватало для бронирования номера или проката машины в те дни и ночи, когда Неприметный расслаблялся, – тем не менее он всегда рассчитывался наличностью.

Так надежней.

Уэстон Дэвис спокойно лежал в каких-нибудь сорока метрах. Местом упокоения ему было плоское дно подлеска по центру поляны, за которой земля начинала спуск в овраг. Застылые руки обхватывали чекушку с водкой, которая, конечно же, обнаружилась в правом переднем кармане старого пьяницы. Дэвис в смерти смотрелся почти безмятежным, если не задерживать взгляда на торчащем из грудины ноже или на черном бархатном колье, облегающем сейчас его шею.

Окаменелые глаза безучастно взирали на солнце.

Последние минуты старика Неприметный слегка продлил.

В сравнении с кончиной Дэвиса Человек-Собака уйдет сравнительно легко.

Рядом с правой рукой Неприметного лежал неизменный «ЗИГ». Возле левой – увесистый баллончик спрея от медведей. Если таким можно с десяти метров нейтрализовать трехсоткилограммового гризли, то нежелательное поведение собак Райда можно пресечь тем более.

Если те действительно хороши, то хозяина они выведут прямиком к останкам Уэстона Дэвиса. И пока Человек-Собака будет прикидывать, что это за нож торчит из груди мертвеца и что значит чокер вокруг его шеи, а в голове у него будет царить сумятица насчет сличения с почерком Чампайнов, Неприметный сделает свой ход.

Он выскользнет из-под древесной сени и подберется как можно ближе, прежде чем внимание собак переключится с мокрой крови убитого на незнакомца, близящегося к ним сзади. Он опрыскает все вокруг, включая Райда (средство устрашения медведя возбудило потребительское любопытство Неприметного), и пока Человек-Собака и его клыкастая свора будут кататься и корчиться, исходя соплями, слюнями и кашлем, он перебьет всех собак, которые посмели хотя бы на свой животный манер проявить к нему непочтительность.

Ну а затем настанет черед их хозяина: он выстрелит ему в живот.

И, стоя над дергающимся, околевающим Райдом, он снимет с себя маску, являя Человеку-Собаке свое подлинное лицо…

Вот какая будет ему награда.

Глава 28

Вира шла посередине, Мэгги – в полусотне метров слева, Дельта – на таком же расстоянии справа. Я держался позади, неторопливо наблюдая, как мой золотистый ретривер и две колли работают в команде. Они бывали в Гомсруде и раньше, на акрах леса за парком – все те разы, когда мне было лень таскать их в какие-нибудь более сложные места для тренировок.

Я люблю этих моих сестренок колли, несмотря на то что иногда они из кожи вон лезут, чтобы свести меня с ума. Эти двое настолько не разлей вода, что им впору было родиться сиамскими близнецами. Временами я подлавливаю их на том, как они на что-то пялятся, затем искоса бросают друг на дружку взгляд и возвращаются к изначально заинтересовавшему их предмету. Это превращает меня в параноика, заставляя думать, что их собачий дуэт знает намного больше, чем показывает внешне. Скажем, на прошлой неделе я по дороге домой прихватил на ужин пару хороших гамбургеров. Нырнув на минуту в туалет, вернулся на кухню за стол, но сестрички уже сидели там с хитрыми лисьими улыбками и как будто перемигивались, когда я подносил свой первый гамбургер ко рту. Мешок с едой находился у меня вне поля зрения всего минуту или две, но я встревожился и бдительно изучил булку на нетронутость, прежде чем откусить.

Мы продолжили идти в тени вязов и дубов, ясеней и кленов.

Говорят, в процессе эволюции человек утратил бо́льшую часть своего обоняния, делая основной упор на зрение. Я не уверен, что это так. Клянусь: пропустив завтрак и обед, запах хот-догов я учую хоть на другом конце «Ригли-филд»[32].

Углубляясь в чащобу Гомсруда, состоящую из деревьев и подлеска, я смотрел, как мои собаки все активней обнюхивают землю. И вот три морды приподнялись, а на поверхность вышли три чутких поплавка. Почти неощутимый ветерок донес до собак какое-то дуновение. И уже через секунду, сойдясь воедино, они неистовым рывком помчались к оврагу. Их радар уловил запах разложения… Они нацелились на след смерти. Мне же оставалось получать кардиостимуляцию, пытаясь поспеть за ними.

Я наспех ткнул кнопки смартфона. С Эннисом надо было поспорить: старого чертяки не нашлось ни на барном стуле, ни хохочущим до упаду.

– Как дела? – взял трубку коп из Лансинга.

– Собаки вышли на след.

– Да ты что! – подивился он. – Уже?

– Уже бегут.

– Труп видел?

– Дай хоть минуту, – взмолился я. – Я же не спринтер – поспевать за своими девками.

– И куда ты держишь курс?

– Знаешь такой травяной пятачок, полянку, которая сразу уходит в овраг? С полсотни метров перед холмом?

– Вот черт… А я-то начал с южной тропы, самой дальней, – расстроился Эннис. – Если сейчас побегу, а они там будут гоняться за белкой, я ведь и разозлиться могу.

– Не разозлишься, – успокоил я. – Они на пустяки не отвлекаются.

Рванувшись вперед на втором дыхании, я ускорился и наконец врезался в сорную траву в пятнах солнечного света из-за сосен. Мэгги и Дельта сидели неподвижно, в трех метрах друг от друга, уставившись на траву перед собой. Ближе к Мэгги сидела и Вира, осторожно похлопывая лапой по земле. Труп я еще не видел, но уже знал о нем.

Мои собаки обнаружили источник запаха.

– Ай, молодцы, – сказал я своим довольным голосом, подходя к ним. – Какие у меня хорошие девочки…

Вон оно, тело. Я уставился на него. Что за хрень?

В центре груди старика торчал нож, один в один как тот, которым меня вжикал дикареныш. А на шее старика был туго застегнут черный чокер вроде тех, что был на шее Кари Брокман.

Сердце яростно забилось. Рядом зарычала Вира.

Глава 29

Я отступил на шаг назад, оторопело уставившись на линию сосен, откуда сам появился всего несколько секунд назад и куда Вира теперь направляла свое низкое подвывающее рычание. Туда же, осмотревшись, повернулись сестры колли и присоединились к Вире – подозреваю, больше из командной солидарности, чем из-за предполагаемой угрозы.

– Девочки, девочки, – сказал я приглушенно, хотя моя реакция «дерись или беги» взывала скорее уносить отсюда ноги.

А затем через зазор между двумя соснами медленно вышагнула фигура, одетая с ног до головы в черное.

Я замер как соляной столп, от испуга забыв даже дышать, но мой ретривер рванулся как ракета, стремглав несясь на темную фигуру. Вместо того чтобы отступить, фигура сделала шаг вперед. Левая рука поднялась (у него там что-то было, какая-то трубка), и это вывело меня из оцепенения.

– Нет! – провопил я.

Метров с семи в Виру пшикнуло облачко тумана – густая воронка. Моя собака, взвизгнув, упала на плечо, перекатилась вбок и исступленно закружилась по кругу – эдакий дервиш кашля, скуления и звонкого тявканья.

– Вира, гулять! – Я шагнул вперед. – Гулять!

И мой ретривер понесся, кособоко и некрасиво. Не знаю, как Вире это удалось – ослепшей и задыхающейся от слезоточивого газа, – но она пробежала по диагонали под сосной. Послышался глухой удар и пронзительный визг, когда она врезалась в пикап, затем еще секунда шороха… И Вира исчезла.

– Бросил баллон, мразь! – рявкнул офицер Эннис, выходя на поляну с пистолетом, нацеленным на черную фигуру. – Бросил, я кому сказал!

Фигура выпустила цилиндр из левой руки, и тот упал на землю.

Я совсем забыл про копа из Лансинга; слезы облегчения выступили у меня на глазах… И тут произошло нечто скверное – ну просто из рук вон скверное.

Эннис подходил сбоку, там, где тропа огибала поляну. В шаге от рядка сосен он заметил темную фигуру – прямо-таки в черном, да еще и в лыжной маске, как будто этот тип собирался грабить банк. Эннис еще и стал свидетелем того, как тот прыснул в Виру газ из баллончика. Тут действительно было нечто гораздо большее, чем лежащий в траве мертвец.

Офицер Эннис приближался медленно, осторожно, двумя руками держа перед собой пистолет. Единственным минусом было то, что темная фигура стояла к нему боком, по-прежнему глядя на меня, и Эннис мог видеть ее только в профиль.

– Руки вверх, и чтобы я их видел, подонок! – Голос офицера Энниса был непререкаемым воплощением власти.

Левая рука фигуры, где раньше был баллон, начала неуверенно подниматься. А правая, теперь уже не укрытая тенью деревьев, качнулась внутрь.

И я увидел, что он там держит. У меня отвисла челюсть.

– Эннис! У него там…

Это напоминало кадры убыстренной съемки. Все было настолько быстро, что я даже не успел разглядеть, как темная фигура припала и рывком крутнулась к полицейскому, выкинув вперед правую руку. Один за другим стеганули три выстрела; секунда, и Эннис рухнул на землю.

– Гулять! – гаркнул я своим сестрам колли. – Гулять!

Времени на раздумья и дебаты не было.

Я или дотяну до оврага – или мне конец.

Глава 30

Неприметный изумился, как псина Собачника так быстро взяла его на мушку. Он еще даже не успел выскользнуть из-за дерева, как пес уже оповестил хозяина рыком. Неприметный читал про собак, ищущих человеческие останки, и знал, что они реагируют на запахи разложения – кровь, кости и гниющую плоть. А потому нарочно расковырял Уэстону Дэвису грудь, чтобы держать тех проклятых дворняг в их гадком раю.

Золотистый пес Райда, конечно же, спутал все планы – Неприметный рассчитывал подобраться ближе, гораздо ближе, чуть ли не вплотную, – но все равно оно того стоило, чтоб хотя бы окатить тварь медвежьим спреем. Этот ком золотого меха был исполнен таких высоких надежд и устремлений – лелеял мечту порушить день человеку в черном, – но все эти потуги пошли прахом или, точнее, утонули в облаке капсаицина[33].

Когда мохнатая тварь как подкошенная упала на землю и завертелась волчком, а затем юркнула под сосну, шибанувшись при этом о ствол, Неприметный был в шаге от того, чтобы поднять ладонь и предложить Райду перемирие, чтобы можно было вместе пойти и выпить пивка, вновь и вновь смакуя это зрелище со всех сторон.

К несчастью, беспечность и благодушие сыграли с Неприметным злую шутку; более того, едва не сгубили его. Из-за них он вовремя не заметил неуклюжую гориллу-копа, когда тот стал подбираться к нему со стороны. Разумеется, Неприметный выронил баллончик со спреем и начал поднимать левую руку. При этом краем глаза он наблюдал за приближением копа. Чтобы сделать хороший выстрел, нужно было подпустить его ближе; он бы так и поступил, но Райд заорал предупреждение, и Неприметный выстрелил без задержки.

Потом Райд рванулся бежать, и два колли впереди него уже сигали в овраг. Неприметный ринулся следом, лишаясь возможности выстрелить: понятно, что с такого расстояния на бегу в еще одного бегущего не попасть. Но это была поляна, достаточно плоская, поэтому Неприметный принял позу стрелка – ноги на ширине плеч, опорная чуть впереди, локти сведены, двуручный хват с опорой на центр массы, – и нажал на спусковой крючок как раз в тот миг, когда Человек-Собака перекидывался через край оврага.

Попал. Должен был попасть.

Глава 31

Что-то крепко ткнуло меня под мышку, откинув в сторону по склону оврага. Около трех метров ниже я отпружинил от грязевой корки, кое-как поднялся и припустил за своими колли. В это время года ручей бежал тонкой струйкой. Я держался в стороне, рядом с искореженными ветвями и торчащими корневищами, надеясь, что они обеспечат укрытие, и чертовски обрадовался, когда за первым извивом поворота понял, что по мне не ведется огонь.

Постепенно до ума дошло, что меня подстрелили. Каждый шаг жалил будто пчелиный рой. Правой рукой я прижимал к груди непослушную левую и, весь в поту, как мог бежал, спотыкаясь на выщерблинах среди грязи. Тяжело, навзрыд дыша, мысленно прикидывал, сколько же мне еще до Коэнси (одной из окольных дорог, что делит Гомсруд-парк) – метров сто, двести? Может статься, что и вдвое больше, если ручей на пути не удастся перелезть.

Ко мне возвратились и льнули мои колли, но я их легонько подтолкнул:

– Гулять, девочки. Гулять.

А затем я расслышал сирены – свербящие и пронзительные – где-то в передней стороне Гомсруда; вероятно, машины влетали на стоянку, где я припарковал свой пикап. Может быть, Эннис дал сигнал о наличии трупа или полиция Лансинга запеленговала в его рации ту стычку, а может, это начали поступать сообщения о выстрелах.

В голове сполохом мелькнули нож в груди Дэвиса и колье-чокер на его старческой шее. Я поглядел на свое плечо, где рубаха запунцовела и набрякла от крови, и снова побрел вперед.

Когда я добрался до Коэнси, в голове у меня плыло и я как будто соскальзывал в жар, а рука занемела и будто отнялась. Через Коэнси я пробрел как пьяный, через прогалины в движении, ведя с собой моих девчонок. Глазами я тревожно искал Виру и тут вспомнил, что она по-прежнему в парке и ей плохо, дай-то бог восстановиться от перечного газа; хорошо, если она забралась в какое-нибудь укрытие и пережидает, бедняжка, когда газ как-нибудь выветрится.

Я зашел в ближайший «Севен-Илевен» и влез в начало очереди. Парень, который собирался сделать покупку, сначала было возбух, но, поглядев на меня – в грязище, в кровище, – как-то сразу засох, а затем слинял.

– Звоните «девять-один-один»! – крикнул я работникам, которые сейчас сгрудились с той стороны прилавка, прознав, что вся полиция Лансинга сейчас скопилась в Гомсруд-парке (как в подтверждение, сюда в магазин доносились трели сирен). – А это мои собачки, – съезжая на пол, указал я на входную дверь, за которой сидели Мэгги и Дельта. – Смотрите, чтобы с них волос не упал.

Опасаясь в любую секунду лишиться чувств, я продолжал повторять «чтобы с них волос не упал» всем, кто проплывал у меня на уровне глаз. Вскоре прибыли две патрульные машины и «Скорая». Свою мантру я повторял и парамедикам, которые отрезали мне рукав, осмотрели рану, перевязали и сделали стабилизирующий укол.

Ранение они, должно быть, сочли некритическим, и я продолжал капать на мозги еще и офицерам, которые составили с моих слов куцый протокол: «Офицер Эннис и я были атакованы в поле на северной тропе, между соснами и оврагом, перед подъемом на Ноб-Хилл. Нападение произошло возле места, где мы обнаружили тело пропавшего пожилого гражданина».

Офицеры хотели знать о своем друге и соратнике.

– Наверное, он мертв, – с трудом выдавил я, чувствуя, как глаза жгут слезы. – Боюсь, что так.

Прежде чем меня закрыли в задней части «Скорой», я мельком углядел Виру, стоящую рядом с Мэгги и Дельтой, – болезненно моргая, она глядела в мою сторону.

«Боже, спасибо тебе, – успел подумать я. – Спасибо».

Глава 32

В безумном рывке к краю оврага Неприметный сорвал с себя маску в надежде, что Собачник успеет увидеть его истинное лицо, прежде чем испустит последний вздох. На самой кромке обрыва он резко забалансировал, чуть сам не навернулся вниз и… Черт возьми, никакого Мейсона Райда там не было.

Неприметный цепко поглядел направо, ведя по линии обзора ствол своего «ЗИГа», и увидел там Человека-Собаку, ковыляющего по излучине ручья. Этого сукина сына он все же зацепил – вон они, следы крови в слякотной грязи, куда приземлился этот выродок, – но в целом выстрел оказался несмертельным. Неприметному потребовалась вся сила самообладания, чтобы не прыгнуть в русло ручья и не броситься вслед за этим недобитком-везунчиком. Наверняка через минуту с небольшим его получилось бы нагнать и заглянуть ему в глаза; заставить его узреть истинное лицо своей смерти – и уже тогда вырвать его из жизни раз и навсегда.

Но все обломали полицейские сирены, будь они неладны.

Неприметный кинулся назад, схватил рюкзак, баллончик и маску, в считаные секунды пересек овраг и помчался к холму. Подходя к заградительному тросу с табличкой «парк закрыт», он был уже в кепке «Джон Дир» и очках Бадди Холли. Еще три метра, и на нем уже красовалась ветровка «Чикаго беарз». Все остальное ушло в рюкзак, теперь прикрытый той самой ветровкой. Любой свидетель, который попался бы под руку копам, мог бы единственно упомянуть, что видел на входе в Гомсруд какого-то беспечного хмыря, нырнувшего под трос, – видимо, кто-нибудь из местных.

Убивать копа Неприметный не хотел, надеясь, что полиция Лансинга не отнесется к анонимному звонку в дом престарелых так уж серьезно (во всяком случае до тех пор, пока не обнаружится труп), но пошлет Райда с его собаками прочесывать гребаный парк. А убийство копа заставит кучку детективов отложить свои сэндвичи и начать допросы с пристрастием.

Убийство полицейского офицера неминуемо поддаст поискам жару.

Патрульные машины наверняка уже стоят при въезде в парк, заполонив главную гостевую стоянку. Скоро, если не уже, они сообразят, что машинами можно перекрыть все тропы, пешеходные и для велосипедистов. Убитый коп, скорее всего, успел передать по рации точку, где был найден Уэстон Дэвис – поляна перед оврагом, – а это значит, что на отход остается от силы минута. Неприметный ускорил шаг. В гору он не побежал, так как это стало бы верным знаком того, что именно по нему воют полицейские сирены, и привлекло бы внимание случайных свидетелей; он лишь двинулся убыстренным, целеустремленно-энергичным шагом туриста. Возле вершины холма оглянулся назад. Надо признать, с высоты холма Ноб вид открывался действительно впечатляющий, а патрульные машины на поляну еще не въехали. С возвышения Неприметный мог видеть и дело своих рук – оба тела: мертвого копа, Уэстона Дэвиса и… Вот же черт!

У подножия холма сидел тот сволочной ретривер и неподвижно глядел на Неприметного. Даже с такого расстояния было видно, что это именно тот чертов пес, которого он опшикал медвежьим спреем. Неприметный встал, уставившись на собаку – совсем как в той детской игре в гляделки, – пока не допер, какой глупостью занимается, и снова включил заднюю передачу.

На вершине холма он оглянулся. На поляну въезжала патрульная машина – осторожно, опасаясь застрять или испортить место преступления, – а этого сатанинского ретривера уже нигде не было.

Через три минуты Неприметный уже сидел за рулем каршеринговой машины. А через пять – выезжал из Лансинга.

Глава 33

– Райд, логика здесь на нуле! – с порога рявкнул детектив Хэнсон, вваливаясь ко мне в палату ровно в девять вечера; его напарник, детектив Марр, встал в дверном проеме. – Черт возьми, я бы тебя арестовал, если б знал, как тебе удалось пальнуть себе сзади в подмышку.

На ночь меня оставили в больнице Мюнстера, пять минут езды на восток от Индианы. До этого у меня на левом предплечье уже отметился своим ножом Дикареныш, а теперь еще вот пуля в левую подмышку… Единственное утешение – это что я, слава богу, правша. Возле моей палаты дежурил полицейский (прямо как в кино), а в больнице несли вахту свои охранники. Для меня это, впрочем, не имело значения: я был слишком «обсажен», чтобы бояться. Врачи на период отходняка вкололи мне морфий, и я, несмотря на сонную одурь, силился по возможности отвечать на допытывания следователей Лансинга, которые шарами вкатывались и выкатывались из моей палаты.

В какой-то момент кто-то – вероятно, эсэмэской – направил сюда двух чуповцев.

– Вы уже связывались с Гролами? – пьяным размазанным голосом справлялся я насчет Бекки Грол у каждого копа, который только возникал на моей орбите. В самом деле, если все эти дела как-то связаны с Чампайном и его сынком, то Бекки Грол тоже могла находиться в опасности.

– Они уже едут к своему другу в Орегоне, – сообщил Хэнсон. – Мы прибыли к ним сразу по следам происшествия. Марр даже принес им в минивэн отцовское ружье.

Марр помахал мне от двери:

– Единственное, что я мог для них сделать.

– Судя по лицу Грола-старшего, они собирались топить педаль в пол.

– Вы видели тело убитого старика?

Детективы дружно кивнули, и Хэнсон сказал:

– Нож той же марки и модели, что у Чампайна-младшего. Черное бархатное колье вполне новое, по крайней мере внешне, так что вряд ли оно из коллекции сестры Чампайна.

– Но речь здесь не об очередной пропавшей девушке, – напомнил я сквозь хмарь. – Почему старик?

– Нет суеты, нет маеты. – Хэнсон пожал плечами. – Уэстон Дэвис жил в богадельне на той самой улице и каждое утро шлялся по тем тропинкам. А значит, более чем годился для этой цели.

– Какой такой цели?

– Я думал, ты догадался, – детектив с укором посмотрел на меня. – Чтобы заманить тебя в лес, Райд. Заманить и убить.

И тогда я поделился со следователями, как кто-то перед рассветом на прошлой неделе шарился в лесу возле моего трейлера и как Вира и две колли словно обезумели – разбудили меня, предупредили рыком. И как мне перестало казаться, что это игра света… Как я действительно видел, что кто-то исчез в тени деревьев и кустарника.

– Эти собаки спасли тебе жизнь, – определил Хэнсон. – Примерно так же, как сегодня.

Глава 34

Из Лансинга Неприметный выехал по I-94. Он держался правой полосы, а скоростной лимит соблюдал свято, как Писание. В Роузленде заехал в «Макдоналдс» и заказал в машину три бигмака, большой пакет картошки и кофе.

Убийство вызывало в нем голод.

Припарковавшись на самом удаленном от входа месте, между глотками кофе Неприметный наспех заказал еще один гамбургер и порцию жареной картошки. Все это, а также два оставшихся бургера и соус он замесил на манер теста со своей лыжной маской и умял всю эту горку в пакет принесенного заказа. После этого зашел внутрь ресторана, сунул пакет в ближайший бачок для отходов, прошел в туалет и вымыл руки.

Хотя оплату он сделал наличными, но тем не менее разорвал чек и смыл его. Затем снова сел в машину и стал разбирать «ЗИГ»: извлек магазин, очистил патронник, отделил от рамы ствол и рукоять. Во второй раз пройдя через парковку, налил себе еще кофе и прикупил пару мелочей из меню. Эти мелочи он разбросал по пассажирскому сиденью, а части от «ЗИГа» сгрузил в пакет «Макдоналдса». Вначале думал открыть багажник и подложить пакет к запасному колесу, но затем послал все нахрен и выехал с парковки.

Направился Неприметный прямо в город. Свернул на Лейк-Шор-драйв и подыскал место для парковки возле Чикагского яхт-клуба. Здесь он надел кепку – на этот раз не «Джон Дир», а «Кабс» – и темные очки. Пакет с частями «ЗИГа» сунул в боковой карман своей просторной ветровки и отправился на променад вдоль озера.

Через милю стаи гуляющих в лучах послеполуденного солнца начали редеть. И вот за поворотом открылось место, которое искал Неприметный. Он приблизился к берегу (нефритовый оттенок воды был прекрасен), улыбнулся на солнце и начал играючи бросать в озеро камешки разной величины. Шествуя вдоль берега, стал подмешивать к камушкам еще и детали «ЗИГа» – раму, ствол, пружину, магазин, – пока пакет из «Макдоналдса» не опустел.

На обратном пути к машине он сунул его в придорожную урну.

Зачем сорить лишнего.

Оперативно вернув машину в прокат (расчет опять же наличными), он зашел в туалет. Здесь тщательно омыл баллончик медвежьего спрея, вытер его бумажными полотенцами и положил обратно в рюкзак. А через несколько кварталов, на пути к ближайшей автобусной остановке, перекинул баллончик через забор пустой детской площадки. После обеда его найдут детишки, начнут с ним играться и доиграются. Тут и сказке конец.

В дороге Неприметный размышлял о том, как в фильмах все злодеи предстают призрачными и всемогущими. Никогда не промахиваются до последней минуты, а в сериалах с продолжением так и вовсе. В тех фильмах никогда не бывает сотен случайных очевидцев, запечатляющих убийцу на свои мобильники, а злодей никогда не оставляет на месте преступления отпечатков или ДНК, а будучи загнанным в угол, способен биться, как помесь Брюса Ли и Годзиллы. Поездка в автобусе обратно к «родной» машине навела Неприметного на философский лад: убивать, в сущности, достаточно легко – шпана из подростковых банд делает это постоянно, – а вот скрыться с места преступления куда как сложней.

Неприметный был «левым полушарником» с развитой аналитикой, логикой, способностями к математике и естественным наукам. Хоть левое, хоть какое другое, но все равно это не скрывало общей неисправности проводки. О себе подобных Неприметный читал исследования – много лет назад, когда ощущал в себе потребность знать то, что известно узким специалистам; когда еще считал, что это знание имеет какое-нибудь значение или пользу. Он прочел столько трудов об аномальной психике, что это уже стало его утомлять. Неприметный знал, что эмоции в нем выражаются не как у других. Страх и любовь для него пустой звук, простые абстракции – конструкты, – иначе он никогда не смог бы осуществлять того, чего на сегодня достиг.

Само собой, Неприметный не хотел попасться и делал все от него зависящее, чтобы этого избежать… Тем более что тюремная кухня никак не соответствовала его вкусам.

Масштабных ощущений, которые так или иначе ему импонировали, существовало всего два. Во-первых, колоссальный выброс адреналина от того, что он творил. Возможно, именно в этом и состояла вся суть – в аддитивном пристрастии к острым ощущениям. И эта зависимость каким-то образом соседствовала с полной анархией, которую Неприметный открыл для себя в убийствах.

Вторым масштабным ощущением был гнев.

Он являлся нечасто – слово «гнев» здесь, пожалуй, слишком слабое, – и те несколько раз, что он на него накатывал, сотрясая нутро и затопляя все чувства, были несравнимы ни с чем. Это было нечто до изнурения необузданное. Рассудок покидал его.

Вместо этого он видел перед собой нечто красное. Кровавое.

Примерно как в ту ночь в Бриджпорте, когда на его глазах медэксперты вынесли в мешке мальчишку Чампайна. Просто уму непостижимо, как Неприметный сумел тогда сдержаться и не бросился во двор Чампайна, разряжая свой «ЗИГ» в каждого встречного копа, криминалиста и водителя, а затем ножом приканчивая всех остальных.

Понятное дело, в живых он при этом не остался бы.

Но тогда, одолевая сверлящую мигрень ярости, он заставил себя опуститься на колени и с тоскливой злобой слушал, как кровь толчками шумит в ушах. Неприметный был ошеломлен, обнаружив в себе такой накал чувств – возможно, некую привязанность к маленькому выродку, – когда сгибался там на коленях, искореженный яростью из-за смерти мальчонки. Стоял минут пять, а то и дольше, пока сам собой не пришел ответ, вместе с которым рассеялась багровая дымка перед глазами.

В мешок для трупов мальчонку упек Человек-Собака – следовательно, его и надлежало убить.

Как раз это и произошло бы сегодня, если б Райда не спасли его собаки. Спасли уже дважды… трижды, если считать ту ночь в подвале чампайновской лачуги.

Ну да ладно, времени впереди предостаточно. Особенно при доминировании левого полушария.

Четвертого раза не будет.

Глава 35

– Мейс… Мейс, ты меня слышишь?

Я приоткрыл веки и, вероятно, пробормотал что-то вроде: «Гдзлыжу».

– Мейс, – надо мной нависло тревожное лицо Киппи, – ты не спишь?

– Да проснулся уже, – выговорил я невнятно, слыша себя как будто со стороны. – Киппи, меня тут подстрелили…

– Я знаю, Мейс, – ответила она. – Доктор сказал, с тобой все будет в порядке.

Я глядел на нее несколько секунд или, может, десятилетие, после чего выдавил:

– У тебя самые красивые глаза.

Он улыбнулась:

– Да, целых два. Я пришла сказать, что твои собаки у нас. Хорошо? – Кивком Киппи как бы подталкивала меня въехать в смысл ее слов. – Мы с Вабсом сегодня вызволили их из полицейского участка Лансинга.

Часы на стене показывали четверть двенадцатого (утра или вечера?). Я изо всех сил пытался сосредоточиться на том, что говорит мне Киппи, но она как будто то появлялась, то исчезала в темном туннеле, или, может, в этом самом туннеле плавал я. После того как ушли Хэнсон с Марром, мне здесь увеличили дозу обезболивающего и (или) дали какого-то снотворного.

Наконец я произнес:

– Девчонки в порядке?

– Их там в полиции вконец испортили. Пичкали человеческой едой.

– Тот козлина пшикнул в Виру газом, – помедлив, выдавил я.

– Она в порядке. Я позвонила в ветеринарию, и мне сказали, что делать. Вабс Виру держал, а я промывала ей глаза физраствором. – Киппи пристально вглядывалась в мое лицо, пытаясь понять, проникают ли хотя бы частично ее слова в мой обдолбанный череп. – А еще весь флакон собачьего шампуня, который был у тебя под ванной, я израсходовала на очистку ее шерсти.

– Как вы попали ко мне в дом?

– Мейс, мы же копы.

Мою осоловелость прорезал красный сполох.

– Этот гад знает, где я живу, – сказал я. – И наверняка хочет моей смерти.

Эта мысль отчего-то показалась мне ужасно забавной, и я закудахтал, как курчонок – все громче и продолжительней, – пока не увидел, что Киппи смотрит на меня без малейшего намека на улыбку. Откудахтав, я потратил еще десятилетие на рассказ про того наблюдателя в лесу и о том, что я точно знаю: это тот самый тип, что прятался под соснами в Гомсруд-парке.

– Не волнуйся, – приободрила она, выслушав мои бредни. – Если кто-нибудь попробует к тебе сунуться, то Вабс влепит ему пулю прямо в морду. А я сейчас возвращаюсь к твоему трейлеру, и патрульная машина будет там дежурить всю ночь.

– Киппи?

– Да, Мейс?

Я забыл, что хотел ей сказать, но в конце концов брякнул:

– А ты дашь мне как-нибудь поводить патрульную машину?

– Конечно, Мейс. А сейчас тебе пора баиньки. О’кей? – сказала она. – Я просто заехала сказать, что твои собаки в безопасности.

Не помню, сказал ли я ей, но хотелось думать, что я ее поблагодарил.

– Киппи? – снова окликнул я.

– Что, Мейс?

– Какие красивые глаза… Самые-самые.

Глава 36

С той стрельбы минуло три дня.

После второго из них, проведенного в больнице за тыканьем, щупаньем и кормлением таблетками, Хэнсон и Марр отвезли меня на конспиративную квартиру в Парк-Форест – трехкомнатную, двухуровневую. Вечерами сюда заезжал Хэнсон, посвятить меня в ход расследования. Со мной он, к сожалению, не засиживался, но по крайней мере привозил пиццу (и хоть бы раз мне удалось отговорить его от ананасовой начинки!).

А на следующее утро навестить меня приехала Киппи, привезя с собой Сью и моих дамочек. При виде своей ребятни я буквально прослезился. Уж я и обнимал их здоровой рукой, и тряс им лапы, и чесал за ушами и подбородками, а затем повел их на новую игровую площадку (у конспиративной квартиры был просторный задний двор, окруженный цепью). Вся эта возня с собаками причиняла нешуточную боль, так что я неустанно благодарил каждого из офицеров, которые облегчали мне это бремя.

Вабишевски, и тот в знак приязни мягко похлопал меня по плечу.

Рана была неглубокой; пуля отщипнула лишь небольшой кусочек плоти. По мнению одного из хирургов, мне сильно повезло: если б меня саданули в подмышку ножом, я бы запросто истек кровью или захлебнулся ею. Врачи промыли рану, простерилизовали, наложили тридцать стежков шва, не считая жидкого кожного клея, и накачали меня антибиотиками. За это везение весь мой левый бок тяжко пульсировал при каждом толчке и ударе моего сердца. Причем, в отличие от киногероев, я сомневался, что после короткой рекламной паузы смогу ходить. Сегодня утром мне сменили повязку. Доктор хотел, чтобы она оставалась сухой еще несколько дней, прежде чем мне можно будет начать мыться тем странно пахнущим жидким мылом, которым меня снабдили.

Но другой раной – настоящей, которая, видимо, не заживет никогда, – было мое чувство вины перед офицером Родом Эннисом. Этот человек в одиночку спас мне жизнь. Если б он шел к той поляне прогулочным шагом, я был бы уже покойником. Если б Эннис решил повисеть в «Фейсбуке», ожидая прибытия в Гомсруд своих коллег, я был бы опять-таки трупом.

Род Эннис предотвратил мое убийство.

Я читал и перечитывал его некролог. У Энниса остался двухлетний сынишка, и на подходе был еще один. Теперь двоим детям никогда не узнать своего отца, а жена никогда больше не увидит мужа. Где-то на уровне нутра, интуиции я понимаю иррациональность всего этого; возможно, это некая форма вины выжившего, как указала Киппи, когда привела ко мне собак.

– Ты был жертвой, Мейс, – сказала она. – Офицер Эннис знает, что это не твоя вина. Это тот мерзавец в лыжной маске… И мы его поймаем.

Когда я поделился новостью, что у Виры после обнаружения трупа на поляне случился еще один эпизод, в этот раз с предупреждением о чудовище, затаившемся среди сосен, Киппи восприняла это как должное. Пожалуй, она и так была бо́льшим адептом таинственных способностей Виры, чем я; в конце концов, именно Киппи первой заприметила в ней такие свойства. А вот Вабса пронять было не так-то просто. Он вообще противился уникальности Виры и не продвигался дальше позы Фомы Неверующего. Успокаивало то, что Вабс был скептиком почти во всем. Он, пожалуй, не испытывал доверия ни к кому, кроме тех, кого по паспорту звать Киппи Гимм или Дэйв Вабишевски.

После моего рассказа о проявлениях Виры на поляне Вабишевски оглядел комнату, выдохнул щеками и сказал:

– Ну да. Тебе впору бежать к Хэнсону с Марром и на вопрос, как ты узнал, что тебя сейчас шлепнет убийца, сказать: «Детектив Хэнсон, охренеть! Тут все дело в ясновидящей собачке! Да это просто малышка Фидо из «Секретных материалов»[34] – экстрасенс в чистом виде, а может, и вообще знается с богом! Именно через нее мы раскусили и Чампайна, и убийство женщины в бунгало, и того придурка в лесу!»

Язвительность Вабса мы выслушали молча.

– Я вам вот что скажу, – продолжал горячиться он. – Меня бы здесь не было, если б я лично не видел, что произошло в Северном Мейфэре. В эту хрень можно верить, можно не верить, но как вы убедите собрание начальственных циников без того, чтобы вас не упекли в «Лейкшор»?[35]

– А вот гляньте, – сказал я, выкладывая на кухонный стол страницы из принтера, привезенного Хэнсоном и Марром ко мне сюда на квартиру. – Это я нашел в интернете, хотя мы знаем, насколько в нем все правдиво.

В какой-то статье я читал, что любую презентацию следует начинать шуткой или какой-нибудь забавной выходкой. К сожалению, Киппи не захохотала, да и Вабишевски не стал кататься по проходу, поэтому пришлось продолжать как есть.

– Предупреждаю: звучит интригующе, но говорить об этом вслух на публику, знаете, как-то неловко. Может, и вправду стоит проверить, не место ли мне в психушке… Но вы уж потерпите. Мое домашнее задание было коротким и приятным – попытаться выяснить уникальность способностей Виры.

– Мы уже касались медиумической чувствительности, когда некоторые люди в силу своей сенситивности могут служить проводниками психической коммуникации. Но есть еще один феномен, известный как клерофакция – одна из форм ясновидения. Это когда человек способен открывать свои медиумические каналы через обоняние.

Вабишевски, цыкнув, ехидно усмехнулся.

– Да погоди ты, – взмахнул я ладонью. – Я понимаю, звучит как из задницы чревовещателя, но мы же говорим о собаке… Которые и в нормальном мире уже владеют своим, по нашим меркам, абсурдно острым обонянием.

– «Чуую, чуую мертвецов», – забубнил Вабишевски голосом мальчика-ясновидца из «Шестого чувства»[36].

– Помолчи, Вабс, – одернула Киппи. – Вира – поисковичка, она на этом выросла.

– «Википедия» тоже приводит кое-что интересное. – Здоровой рукой я вспушил стопку листов и перелистнул на другую страницу: – Вот скажем, ретрокогниция – это когда человек знает о прошлом событии, но не может вскрыть его в памяти обычными способами.

Помолчав секунду, я пожал плечами и сердито спихнул стопку листов на пол.

– Короче. Меня жутко тянет напеть вам тему из «Сумеречной зоны»[37], так что давайте лучше вернемся в страну живых. Я всю жизнь занимаюсь дрессировкой собак, изо дня в день. Их через меня прошла тьма. Так вот, Вира – самая умная, самая тонко чувствующая из всех, что мне попадались. Девчонка общается глазами и, черт возьми, всем своим собачьим телом лучше, чем любой мим на манеже или по телику, – с жаром сказал я. – Она распознает голоса и, кажется, даже слов понимает больше, чем я. Это несопоставимо с собачьими пределами различения жестов или выполнения простых команд. Сигналы друг друга мы тоже понимаем моментально. Вира все считывает по моему лицу; она может сказать, болен ли я, знает мое настроение – со всеми моими дурацкими перепадами, на которые я ох как горазд.

– Это может сказать любой собаковод про свою ненаглядную Жучку или Бобика, – вставил Вабишевски.

– Да ты пойми: Вира не идет ни в какое сравнение. Она гений, черт ее дери!

– Ну тогда забудь о сверхъестественном – скажи лучше, что она собачья мадам Кюри[38]; так понятней.

– Не знаю. Интеллект в конечном счете сводится к размеру мозга, пропорциональному размерам тела – кстати, поэтому наличие мозга в одну пятидесятую массы тела ставит нас на вершину пищевой цепи, – сказал я, пораженный тем, что припомнил эту самую пропорцию. – Но собаки тоже не промах: их мозг от массы тела составляет одну сто двадцать пятую, причем это распространяется на все породы. Большинство других животных в сравнении с ними просто неучи.

Я видел, что зря морочу их цифирью: это отвлекает.

– Напоследок скажу: вы двое были в том гараже, где Вира чуть не угорела, в тот самый первый вечер. Может быть, причиной тому какой-то всплеск нервной активности, собачьего интеллекта или еще чего-то, вызванного тяжелой травмой в таком раннем возрасте?

Вабишевски снова ухмыльнулся.

– Ты ее знаешь лучше всех, Мейс, – Киппи всмотрелась в меня, – так что давай уже без зауми. В чем, по-твоему, одаренность Виры?

Мне было трудно вынести ее взгляд. Уж лучше «Лейкшор» – там проще.

– ДНК запаха.

– Запах ДНК? – Лицо Вабса сморщилось как мятое белье.

– Я нынче не смыкал глаз, все ворочался с боку на бок, и около трех часов ночи мне вот что пришло в голову. Убийство – это ведь интимный акт, верно? И убийцы оставляют всевозможные образцы ДНК, которые затем анализируются криминалистами. А теперь внимание. Почему на месте преступления не может оставаться ДНК запаха – какой-нибудь ароматической ауры? Безусловно, что-нибудь да остается. Взять, скажем, Бархатного Чокера: Чампайн продержал Кари Брокман в своем подвале целых три месяца, в конце концов задушил ее и запихнул в багажник. Примерно то же и сын Никомейн Окампо, зарезавший свою мать на кухне. – От волнения голос у меня дрогнул. – И вот Вира – а возможно, и все поисковые собаки – улавливает эту лавину раздражителей, этот шведский стол данных о запахе, только она выводит их на следующий уровень. Серьезно. Оказываясь на месте преступления, Вира пытается обработать этот шведский стол, сопоставить данные, провести некий анализ различных ароматов – своеобразная ДНК запаха – и расшифровать их.

Когда это более-менее отложилось, я продолжил:

– Нужен Стивен Хокинг или еще кто-нибудь на пару парсеков умнее, чтобы объяснить, к чему я клоню, но обонятельные рецепторы в собачьем носу действительно поразительны. Хотите сверхъестественного – эти самые рецепторы сверхъестественны настолько, что позволяют собакам распознавать тысячи и тысячи различных запахов, а в случае Виры, я думаю, еще и анализировать. Она создает связи, устанавливает отношения… Соединяет меж собой точки, – заключил я. – Думаю ли я, что Вира – некая собака-призрак из иного мира? Нет, черт возьми. Вира – это просто Вира; Леброн Джеймс[39] от собак-находчиков.

Глава 37

– Почему она все время гавайская? – спросил я вежливо – настолько, насколько того позволяли мои вкусовые рецепторы. Вместе с детективами Хэнсоном и Марром мы сидели за кухонным столом и пластиковыми вилками ели с бумажных тарелочек пиццу. Собаки скучали в других комнатах. Думаю, один и тот же запах изо дня в день утомил даже их.

– Он каждый вечер пытает тебя канадским беконом и ананасами? – спросил детектив Марр.

– Ты полегче, – сказал Хэнсон, шлепая себе на тарелочку третий кусок. – Тот, кто покупает пиццу, выбирает и начинку.

– Но расходы-то несет департамент, – уточнил Марр.

Я посмотрел на Хэнсона.

– Хорошо: тот, кто физически забирает пиццу и привозит ее на конспиративную квартиру, выбирает и начинку.

В ЧУПе объяснили, почему мне не дают заказывать еду на квартиру самостоятельно. Им нежелательно, чтобы я разглашал этот адрес кому бы то ни было, даже своим родителям. Так что мне еще повезло, что Киппи и ее напарнику позволили время от времени ко мне наведываться. Честно говоря, я ждал их с минуты на минуту (надеюсь, с пивом).

– Ты сообщишь малышу, что сказала та мадам из «Серебряных годов»?

Хэнсон перестал жевать.

– Малышу и без того есть о чем волноваться.

– Но я ведь теперь здесь, у вас за пазухой? – уточнил я.

– Когда стрелок первый раз позвонил в «Серебряные годы» с этой своей уловкой насчет жилья для матери, директор черкнула себе в ежедневнике его имя.

– Интересно, какое?

– Райд Мейсон, ни больше ни меньше.

– Отрадно знать, что у моего убийцы есть чувство юмора, – невесело хмыкнул я, отодвигая недоеденный кусок. Есть как-то расхотелось. – Парни, я тренирую собак и стараюсь быть для вас полезным всякий раз, когда что-нибудь всплывает. А теперь вот хожу с эдакой мишенью во всю спину… Чертовски досадно.

– Вот видишь, что ты наделал? – Хэнсон укоризненно посмотрел на Марра. – Взял и расстроил человека… – Он снова повернулся ко мне: – Пока мы с Марром здесь, ты в безопасности. Даже эту свою герлфрендшу можешь привечать.

– Она мне не герлфрендша.

– Да ты что! – вскинулся он. – А вот теперь ты меня чертовски расстроил.

– Я поотменял все свои занятия. На звонки по работе вынужден отвечать отказом, – посетовал я. – Хотя у самого на счету осталось всего шестьсот баксов.

– Ничего. Можно соорудить страничку на «ГоуФандМи»[40], – рассудил Марр. – Фото тебя и собак с припиской: «Пожалуйста, не дайте нас убить».

– А она точно разойдется по Сети? – усомнился Хэнсон.

– Если я займусь страницей, малыш, могу я рассчитывать на десять процентов?

– Да не вопрос, – оживился я, толком не зная, всерьез они это или по приколу. – Что нового на сегодня?

– Кое-что ободряющее для тебя, – сказал Хэнсон. – Когда я общался с той дамой из «Серебряных годов», она мне сказала, что у человека на том конце провода был «белый» голос. Я уверен, у меня она распознала мой «черный». Даже не знаю, обижаться или нет.

– Обижаться тебе не положено по старости, – заметил Марр и повернулся ко мне. – А еще жаль, что у тебя ноги не как у пигмея.

– То есть?

– У тебя размер сорок два, и такой же отпечаток обуви найден в лесу возле твоего дома. И на почве возле тех сосен в Гомсруде тоже сорок второй.

– Это нам что-то дает?

– У нас есть кое-какие фотографии, гипсовые слепки, – ответил Марр, – но не думаю, что наш преступник настолько глуп, чтобы на двойное убийство напяливать ботинки индивидуального пошива.

– Послушай, малыш, я понимаю, для тебя это все удар ниже пояса – но поверь, ты первый, кому я позвоню, если у нас что-нибудь проклюнется, – сказал Хэнсон. – Мы опрашивали и перепроверяли соседей Чампайна. Никто не помнит, чтобы у него на подъездной дорожке или на улице перед домом стояли другие машины, кроме его «Понтиака», который он всегда держал в гараже. Мы сняли отпечатки с каждого дюйма его лачуги. Но, за вычетом отпечатков Чампайна и его сынка, твоих и пленниц, – детектив покачал головой, – мы пока в тупике.

– Скоро что-нибудь да проявится, – сказал Марр. – Погиб полицейский, и хотя мы одинаково стараемся раскрывать все убийства, но это уж слишком близко к дому. И если тебе от этого легче, то когда мы его поймаем – а мы это сделаем, – то пятьдесят на пятьдесят его вынесут вперед ногами.

– И здесь задействованы не только мы, – добавил Хэнсон. Эти двое объединились, чтобы поднять мне настроение. – Если ты видел заголовки, то этот во всех передовицах. Мы работаем с полицией Лансинга, с их детективами. Свою помощь предложило даже ФБР, их чикагское отделение.

– Конечно, все эти парняги – кучка мудозвонов, – оговорился Марр, – но они дают нам пользоваться их базой данных.

– А нельзя сделать фоторобот? – поинтересовался я.

Марр, подумав, сказал:

– Фоторобот, малыш? Белый мужчина между тридцатью и – на основе того, что мы видели и как все было им проделано – шестьюдесятью. Лично я склоняюсь к последнему: мне самому пятьдесят пять, и я был бы чертовски хорошим серийщиком, если б захотел. Наш парень, кажется, среднего роста и среднего веса; черт возьми, у него даже средний размер обуви.

– Пятьдесят на пятьдесят, что он служил в армии, исходя из умения так пользоваться и пистолетом, и ножом.

– И хитрый, сучара, – продолжал Марр. – Глянь, как он свел все кусочки в единое целое, чтобы заманить тебя в Гомсруд. Я бы даже не исключал, что он закончил колледж – просто так, забавы ради.

Я промолчал.

– А главное, убивать для него легко и просто, – подвел резюме Хэнсон.

– Это точно, – согласился Марр, – как два пальца об асфальт.

– Есть такое распространенное заблуждение, что среди афроамериканцев не бывает серийных убийц, – задумчиво произнес Хэнсон, меняя тему. – Но это неправда – мы тоже те еще…

Насчет детектива Хэнсона я, оказывается, был прав. Он уже три года как разведен, и после того как я немного рассказал о своем семейном положении, он посмотрел на меня и вынес вердикт:

– Если разрыва не хочешь ты сам, твоя рана никогда не заживет.

Тревог у меня и так уже было хоть отбавляй; оставалось надеяться, что Хэнсон говорит больше для себя, чем для меня.

От детектива Хэнсона я утаивал, пожалуй, одно (мы с ним сблизились, но все же я не очень хорошо его знал) – это что он уже состоял в несколько ином браке. Связь, которую он имел со своим партнером, была ощутимой. Если кто-нибудь противостоял детективу Марру, ему предстояло держать удар Хэнсона, ну а если кто-то связывался с Хэнсоном… то, само собой, наоборот.

Для меня это такое же четкое определение брака, как и любое другое.

Я понимал, что своими вечерними визитами и новостями детективы стараются поднять мне настроение, и мне нравилось наблюдать, как они подначивают и подтрунивают друг над дружкой. Так что если я в ближайшие недели не окажусь по ту сторону травы, то, видимо, партнеры делают свою работу хорошо.

– Имейте в виду, я здорово на вас обоих выбешусь, если стану сюжетом в документалке на Эн-би-си или каком-нибудь кабельном канале, – сказал я. – Типа, «после рекламы мы вернемся и расскажем вам, где нашлись обугленные останки Мейсона Райда».

Марр, ухмыльнувшись, успокоил:

– Не волнуйся, на камеру мы будем говорить о тебе только хорошее.

– «Жаль, что убийца тайно ехал за нами от станции до конспиративной квартиры Райда, – голосом диктора провещал Хэнсон. – В ретроспективе мы поступили бы иначе».

Марр с той же ухмылкой спросил:

– Когда же сюда нагрянут твои друзья-копы и что им, черт возьми, понадобилось от нас?

Поскольку вся нагрузка моей левой руки была перераспределена, часы у меня были на правом запястье. Я посмотрел на циферблат и сказал:

– С минуты на минуту. Киппи кое-что собрала и хотела состыковать это дело с вами.

Конечно, это было не все – далеко не все, – но мне хотелось этих своих подельников дождаться и вместе с ними обсудить, какие предпринять шаги.

Конспиративная квартира меня попросту доканывала.

Если у меня спускает колесо, я его меняю. Протекает крыша – я ее чиню. Если моя собака ловит серийного убийцу и сама оказывается среди приговоренных, я делаю все возможное, чтобы ее спасти. Но все эти ожидания-выжидания сводили меня с ума. Это решительно не для меня: днями слоняться без дела, изнывать на диване и подсаживаться на дневные мыльные оперы, хрупая леденчики. Это не в моей ДНК. Где-то я читал, что акулы должны пребывать в постоянном движении, иначе им смерть. И я начинаю понимать, что они в себе чувствуют.

За каких-нибудь пятнадцать минут я перешел от отрицания к принятию. Смирился с тем, что некий незнакомец – хладнокровный убийца – хочет моей смерти; пусть и не совсем там, где я себе по жизни намечал. Но я преодолел принятие и теперь перешел к финальной фазе своего… чего? Раздраженного «что-я-могу-сделать»?

Конечно, психиатры могут настаивать, что я никогда не разлучался с фазой гнева, но, не желая спорить с Американской психиатрической ассоциацией, скажу, что и «гнев», и «что мне делать» привели нас к истинной цели сегодняшней встречи.

– Ты что-то все время гримасничаешь, малыш, – заметил Хэнсон. – Как твоя рука?

После инцидента в Гомсруд-парке прошло пять дней, и мое обезболивание теперь сводилось к парацетамолу и пивку.

– Да ничего, заживает помаленьку. Вот бы месяц мелькнул за секунду…

– Ты только скажи – я посмотрю, можно ли из шкафчика для улик умыкнуть немного фентанила[41].

– Приятно слышать.

– Серьезно, малыш. Ты выглядишь так, будто все твои собаки поубегали из дома, – сказал Хэнсон. – Мы можем что-нибудь сделать, чтоб тебя подбодрить?

Я поглядел на него и ответил:

– Пепперони с черными оливками.

Глава 38

– В общем и целом серийных убийц принято воспринимать как одиноких психопатов, изгоев, движимых неутолимой жаждой воплощать свои извращенные фантазии в реальность, – сказала Киппи и показала набитую бумагами папку. Она пришла подготовленной. – Однако исследования показали, что свыше двадцати процентов серийных убийц, а может, и больше, охотятся парами. То есть больше одной пятой.

– Подумать только, – шумно вздохнул Хэнсон. – К каждым четырем Дамерам плюсуется еще и пара выродков вроде «Убийц под кайфом»[42].

Оба детектива вели себя с достоинством, никто не перетягивал одеяло на себя. А может, просто были заняты дюжиной «Хайнекена», которую им с порога вручил Вабишевски.

– История изобилует примерами, когда убийцы работали в единой спайке, – продолжала Киппи. – Леопольд и Леб, Бонни и Клайд. Леонард Лейк и Чарльз Нг – убийцы из «Операции “Миранда”», которые собирали женщин в качестве сексуальных рабынь, после чего убивали. Анджело Буоно и Кеннет Бьянки – двоюродные братья, известные как «Хиллсайдские душители» – не к ночи будь помянуты. Бьянки хотел даже стать полицейским, но, к счастью, получил по уху от местного шерифа.

Киппи раздала ксерокопии своего исследования. В то время как остальные разглядывали распечатки, я просто наслаждался ее присутствием. Пожалуй, ученики старших классов ее обожали бы и с удовольствием записывали все, что она говорит.

То, над чем я никогда не заморачивался.

– Существовали также бисексуальные дуэты. Все вы, без сомнения, слышали о Чарльзе Старкуэзере и о том, сколько народа он поубивал вместе со своей четырнадцатилетней подружкой Кэрил Фьюгейт. Другая пара, Пол Бернардо и Карла Хомолка, тоже жили душа в душу – похищали девочек-подростков, занимались с ними сексом, а затем убивали. – Киппи посмотрела на свою распечатку, чему-то нахмурилась, но продолжила: – А вот еще одна история родного города – некий Робин Гехт с подельниками, вместе известные как «Чикагские потрошители», поскольку насиловали, истязали и убивали проституток, просто одиноких женщин и домохозяек. Их я привожу только для иллюстрации, что партнеры по убийству могут выходить за рамки пар.

– Гехт и его злыдни были сатанинской сектой, – вмешался на этот раз детектив Марр. – Думаю, как и Мэнсон, Гехт умел подчинять своей воле других.

Киппи кивнула.

– По делу Бархатного Чокера мы знаем вроде как все: и о Ники Чампайне, и о его ублюдке-сыне. Но что, если там был еще и третий соучастник? – перешла к сути Киппи. – Что, если этот третий и есть тот, кто устроил Райду ловушку в Гомсруд-парке?

– Чампайн и его детеныш выглядят откровенными дегенератами, – рассудил Вабишевски. – От таких, как Джеффри Дамер, тоже мороз по коже, но Чампайн вряд ли был способен подчинять других своей воле.

– Можно представить это и в ином ракурсе. – Хэнсон встал рядом с Киппи – довольный профессор с «Хайнекеном» в руке – и повернулся лицом к аудитории, то есть к нам. – Рассматривая эти тандемы убийц, можно порассуждать и о тех, кого называют доминантными хищниками. У них есть невероятное чутье на вербовку и взращивание потенциальных сообщников. Они способны улавливать в них определенные черты – скажем, молодость, нужду, неуверенность в себе, психическую нестабильность, низкий интеллект – и воздействовать на них, манипулируя, обводить вокруг пальца и натаскивать как своих сообщников.

– И что, если в зарослях прячется доминантный хищник? – воспользовалась последним словом Киппи. – У него что, имеется зуб на Мейса?

Я вел однорукую битву с тюбиком тайленола (черт бы побрал эти защитные колпачки) и в итоге вытряхнул себе на тарелку сразу две сильнодействующие таблетки. Затем поднял глаза на Хэнсона и Марра:

– Ребята, могу я вас попросить о большом одолжении?

– Спросить, конечно, можешь.

– Я знаю, что вы его уже допрашивали, – сказал я детективам. – Но можете устроить мне еще одну встречу с Чампайном?

Глава 39

Главный посыл состоял в том, что обвинения, выдвинутые штатом против Ники Чампайна, вопросам подвергаться уже не будут. Бархатного Чокера обвинили в четырех тяжких убийствах, четырех похищениях со смертельным исходом и сексуальном насилии. По данным Департамента исправительных учреждений Иллинойса, Чампайн сидел под усиленной охраной в Стейтвиллской тюрьме.

Что-то решать здесь и не требовалось: в освобождении под залог Ники Чампайну было отказано.

И что бы тот сегодня ни сказал и ни сделал – даже если бы взял и выдал имя, адрес и слабые места убийцы старика Дэвиса, офицера Энниса и имевшего затем виды на меня, – сделки с прокурором у него не состоялось бы. Единственно, что ему светило бы – и Хэнсон делал на это ставку, – что Чампайн таким образом мог ненадолго вырваться из своей камеры в изоляторе Крест-Хилл[43].

Меня детектив снабдил личным набором правил. Я должен был сидеть в углу тише воды ниже травы (существенный прогресс по сравнению с изначальной реакцией Хэнсона на мою просьбу пообщаться с Чокером лично. Первой реакцией детектива было: «Ты что, чокнулся?»).

Эту тему мы муссировали раз за разом, пока бомбу не подбросила Киппи:

– А на Чампайна не может как-то подействовать присутствие в комнате женщины?

Хэнсон хотел было возразить, но осекся, отшагнул назад, торопливо хлебнул из банки и поглядел на Киппи, как на давно потерянную, но вдруг нашедшуюся родственницу. Колесики завращались, шестеренки защелкали.

– Офицер Гимм, а вы можете распустить волосы?

– Да пожалуйста. – Киппи пожала плечами. – Можно поработать с макияжем, прикупить юбку в «Холлистере»…

– Быть Пеппи Длинныйчулок для нас необязательно, но… Ага, – на ходу соображал Хэнсон. – Центральный кастинг: девушка-соседка знакомится с первокурсником колледжа.

Ныне покойная сестра Чампайна смотрелась на фотографиях невзрачной квеленькой пухляшкой, но ее братец, начав похищения, начал постепенно поднимать планку.

Детектив посмотрел на своего напарника; Марр чуть заметно кивнул.

А что, могло и сработать. В первый раз детективы вернулись из Крест-Хилл с пустыми руками. Хэнсон рассказывал, что от тех разговоров не было никакой пользы; Ники Чампайн если что-то и бормотал, то всякую невнятицу. К происшествию в парке Гомсруд он отнесся с некоторым интересом, но только из любопытства узнать что-нибудь, выходящее за рамки теленовостей. В целом же Бархатный Чокер разыгрывал из себя скромнягу-молчуна, на расспросы о своих друзьях – давних и новых, по развозу пиццы и среди шоферов, соседей или знакомых – отвечая куце и односложно.

В конце концов Ники Чампайн попросился через своего адвоката обратно в камеру, малость вздремнуть.

Киппи видела, что я беспокоюсь. Все наши разговоры вращались вокруг предположения, что Чампайну досконально известно об организаторе той засады в Гомсруде. Мое имя в заголовках не фигурировало, так что я был никем. И тут вдруг, среди ясного неба, кому-то взбрело мне отомстить – да не просто, а через убийство.

«Логика здесь на нуле», – сказал мне Хэнсон в тот первый вечер в больнице.

Как сказал Вабишевски, никто из нас не верил, что Чампайн – харизматик, способный подчинять других своей воле. Ни за что на свете. И тем не менее Бархатный Чокер однозначно был в каком-то смысле связующим звеном.

Вечером после смены заехала Киппи. Мы жевали холодную пиццу, опять разбирая дело, в то время как я в бессчетный раз прокручивал статьи о Ники Чампайне. В онлайн-версии «Чикаго трибьюн» публиковались снимки четырех жертв Чампайна; все молодые – старшеклассники, первокурсники, – и, безусловно, привлекательные.

– Лет на пять моложе, и ты бы ему подошла, – машинально брякнул я и тут же спохватился.

– А и в самом деле, – согласилась Киппи, вместо того чтобы пульнуть в меня куском корки. Сев рядом на кухонный стул, она подвинула к себе мой ноутбук и прокрутила статью, подолгу разглядывая каждую фотографию. Тогда у нас и начал проклевываться план.

До этого мы с Киппи перемолвились, что надо бы соблюдать с детективами осмотрительность: пусть Хэнсон и Марр в ходе разговора думают, что блестящая идея пришла в голову им, но, как говорится, ни один боевой план не выдерживает первого контакта с врагом. Поняв, что хитрость ни к чему не приведет, Киппи включила передачу сразу на форсаж и двинула ею Хэнсона по голове.

Однако надо отдать детективу должное за то, как быстро он усвоил информацию… и адаптировался. Возможно, присутствие в комнате молодой женщины, поддразнивание Чампайна красотой представительницы прекрасного пола, примерно соответствующей его идеалу через прическу, макияж и молодежный прикид, заставит его открыться – выражаясь словами Марра, «разговорит мешок с дерьмом».

Мне, в свою очередь, не надо было менять наружность или даже причесываться. От меня, как неоднократно повторил детектив Хэнсон, требовалось лишь сидеть в углу и молчать в тряпочку. Дорогу в Крест-Хилл я провел на заднем сиденье хэнсоновской «Импалы» без опознавательных знаков; Марру предстояло пересидеть здесь второй раунд с Бархатным Чокером. Против никчемного многолюдства в допросной Марр был категорически против: не хватало, чтобы Чампайн через это напрягся и замкнулся в себе. И теперь, катясь на юг к Стейтвиллской тюряге, я слушал, как старшие на коповском жаргоне снова «перетирают» свою стратегию.

Быть может, где-нибудь по дороге мне от них перепадет десертик или мороженка.

В интернете я прочел, что Стейтвилл занимает площадь около 900 гектаров и вмещает 3800 человек, из которых 1200 грешных душ на самом что ни на есть строгом режиме. Помимо «строгача» здесь есть также общий режим, следственный изолятор, спецблок и так называемые «временщики» (что значит этот термин, я убей не пойму). Но все эти факты и цифры ничего не значили, пока, по мере нашего приближения, на горизонте не начала расти десятиметровая стена с вкраплениями сторожевых башен.

Внезапно все это обрело черты реальности.

– Если б меня сюда когда-нибудь определили, – подал я голос в напоминание, что здесь на заднем сиденье кто-то есть, – я бы через месяц стал хозяином этого места.

Когда я нервничаю, шутки у меня выходят неважнецкие, но все равно я почувствовал себя слегка уязвленным тем, как усмехнулись эти двое.

– Может, если б с тобой была Вира, – отсмеявшись, сказала Киппи.

Вообще визиты в «строгую» зону заканчивались в два тридцать, но в Стейтвилл мы прибыли по официальной следственной процедуре. Тем не менее для прохода на территорию нам понадобились пятнадцать минут, четыре пары суровых глаз и один металлоискатель, а в моем случае еще и два ай-ди. Внутри нас провели по пустому коридору в сторону, противоположную крылу семейных посещений. Здесь наш проводник – отстраненного вида тюремный службист с бейджиком на имя Кента Холла, – открыл дверь и ввел нас в глухую, без окон допросную, отведенную для сегодняшней встречи.

Киппи и детектив Хэнсон устроились за столом. Ну а у дальней стены стоял, само собой, голый деревянный стул для вашего покорного. Хэнсон указал мне на него, можно сказать, подчеркнуто: мол, знай свое место.

Через несколько минут дверь открылась, и тюремный офицер Холл ввел еще одного посетителя – адвоката Ники Чампайна. После ареста Чампайн получил назначенного судом общественного защитника, который пробыл таковым минут пятнадцать, а затем в процесс ввинтился Дж. Сидни Райс, хорошо известный в юридических кругах Чикаго; он и взял на себя дальнейшую защиту Бархатного Чокера. Райс сел напротив детектива Хэнсона, который, в свою очередь, представил офицера Киппи Гимм, а затем, подумав, посмотрел в мою сторону и сказал, что я их присяжный заседатель, а имя-фамилию переиначил на односложное «Рид».

Подозреваю, что он сделал это нарочно. Со своего островка у дальней стены я наблюдал за их спаррингом. Не думаю, что между детективом Хэнсоном и защитником Райсом царила любовь. Сидни Райс был бессменным реквизитом местного телевидения, все время обжалующим мотивы и действия Чикагского управления полиции. Наоборот, он их постоянно шерстил. Помнится, даже кричал в СМИ о том, что обыск «Понтиака» Чампайна был незаконным и что это плевок на Четвертую поправку[44]. Хотя, возможно, все это было игрой. Хэнсон мне сказал, что «Ники Чампайн пойдет ко дну независимо от того, каких кур Сидни вытянет из воздуха или из своей жадной до сенсаций задницы». Любой судья, который выпустит Бархатного Чокера на свободу из-за какой-нибудь идиотской бюрократической зацепки, вскоре окажется без друзей, без работы и, возможно, в дегте и перьях.

Меня подмывало спросить, что означает у Дж. Сидни начальная буква J, но это было бы вопиющим нарушением данной мне директивы «молчать в тряпочку». Наверное, какой-нибудь инициал, причем заурядный, вроде «Джона» или «Джима». Детектив Хэнсон говорил, что Райс носит все эти тысячедолларовые «тройки», но я вежливо умолчал, что не знаю, чем отличается темный костюм, который сейчас на Райсе, от тех, которые видишь на складских распродажах с ярлыком «2+1». И если он поднимает такие деньги на судебной защите своих подопечных, то почему на нем паричок из тех, которые Говард Коссел[45] отмел еще в 70-х? Райсу на вид было слегка за шестьдесят, но это гнездо у него на голове было черным, как ворон Эдгара По, и выглядело так, будто линия волос у него начинается в сантиметре над бровями.

– Второй раз за неделю, детектив, – ехидно напомнил Райс после знакомств. – Мой «Мерседес» из-за вас вынужден работать на износ.

– Разве у вас нет множества других клиентов, которых вы здесь можете попутно навещать? – парировал Хэнсон.

– Если они прописались в Стейтвилле, то вряд ли будут мне рады.

Оба рассмеялись, а я призадумался о двуличности нашей правовой системы. Сидни Райс представлял интересы Ники Чампайна на безвозмездной основе, но это было не настолько альтруистично, как казалось. Аттикусом Финчем Райс не был, хотя и пытался разыгрывать из себя Грегори Пека[46]. Разумеется, Дж. Сидни будет колотить по столу и вопить о незаконных обысках и арестах; при этом Чампайн все равно получит около дюжины пожизненных сроков, а Райс отожмет свой интерес в СМИ, получив на раскрученном деле кучу дармовой рекламы. Это укрепляло его статус медиаперсоны, и, как сказал Хэнсон по дороге в Стейтвилл, этот кликуша, по всей видимости, уйдет из дела как минимум с издательским договором. Ну а нынешнее ответвление от дела Бархатного Чокера – без малого тройное убийство в Гомсруд-парке – станет лишь бонусом к карьере Райса-беллетриста.

Пять минут спустя другой исправительный офицер, на этот раз с габаритами вождя неандертальцев, ввел Ники Чампайна в голубом комбезе и тапочках и усадил его на стул рядом с адвокатом. Наручники Чампайна охранник проворно примкнул к металлическому кольцу на столе, не особо отличающемуся от того, на котором Чампайн держал у себя в логове прикованных девушек. Сейчас, чтобы вырваться из своих оков и что-нибудь учинить, ему потребовалось бы быть Гудини[47].

Возможно, в Стейтвилле такие меры вменял тюремный устав или же детектив Хэнсон специально не хотел подвергать Гимм риску со стороны маньяка.

При обоих раскладах однозначно ставлю на Киппи.

Первым делом в глаза бросалась нашлепка телесного цвета, плотно закрывающая впадину на месте правого глаза Чампайна. Второе я заметил спустя минуту: ему не мешало помыть голову и проверить ее на вшивость. У него была или от природы жирная кожа, или же он в своем новом обиталище еще не успел привыкнуть к общим душевым.

Чампайн был грязен и небрит. Ростом выше, чем я помнил его по прошлой встрече; под метр девяносто. Что неудивительно: ведь я видел его скрюченным на тротуаре, в луже натекшей крови, когда оттаскивал от него Виру. По комплекции он был скорее рыхлым, чем пухлым. На фоне четырех похищенных и замученных им девушек Чампайн, конечно же, смотрелся массивней.

Устроившись на стуле, Ники Чампайн принялся подергиваться и вертеть головой – безостановочно, туда-сюда, оглядывая допросную. Уцелевший глаз Чампайна юрко перемещался со стола на Киппи, на тыльную сторону его ладоней, снова на Киппи, на пол, снова на Киппи, на стену, затем на грудь Киппи, на выходящего и закрывающего за собой дверь охранника, снова на Киппи, быстро и вскользь на меня, на детектива Хэнсона, снова на Киппи, мельком на адвоката и снова на Киппи.

Подобно стрелке компаса, ищущей север, все его дороги сходились обратно к Киппи.

Это его рысканье вызывало нервозность. Подобные стреляния глазками, возможно, красили бы какого-нибудь шалуна-подростка – но не серийного убийцу, все свободное время отдающего своему маньяческому хобби.

– Джентльмены, а также офицер Гимм! – нарушил молчание Райс. – Позвольте еще раз озвучить наш главный постулат: данная дискуссия никак не касается дела, возбужденного против моего клиента штатом. Очевидным является тот факт, что на момент, когда в парке Гомсруд произошли известные нам трагические события, мой подзащитный уже пребывал в стенах этого заведения – Райс перевел взгляд с Чампайна на детектива Хэнсона, сидящего по другую сторону стола. – Откровенно говоря, я не уверен, что Ники может сказать нечто больше по сравнению с тем, что он уже говорил здесь ранее. И тем не менее давайте начнем…

Глава 40

– Буду вот теперь носить эту хрень, – сказал Ники Чампайн после взгляда, брошенного на Хэнсона, затем на Киппи, а затем на стену.

Голос у Бархатного Чокера был тихий и вязкий. Такой почти невозможно расслышать при любой командной игре, а постоянное верчение черепом заставляло задуматься, способен ли такой тип следить за любой активностью на поле или корте. Я слегка подался на стуле, концентрируя внимание, и мой отдаленный остров таким образом стал чуть ближе к материку.

– А не было мыслей о стеклянном глазе? – спросил Хэнсон, ободренный уже тем, что этот тип разговаривает (значит, разговор все же может состояться; надо его поддерживать). – Как, ты говорил, называется та штука?

– Глазной протез. Только его носить неудобно и не очень гигиенично, – ответил Чампайн, переводя взгляд со своих рук на настенные часы и снова на Киппи. – А на каждом новом пластыре, если охота, можно малевать картинки – конечно, перед тем, как присобачить на глаз.

– А повязку у тебя нет желания завести? – поинтересовался детектив.

– Да ну. Че я, пират, что ли. – Плечи Чампайна задрожали, и я понял, что он про себя хихикает. Его взгляд перекочевал с пола на портфель адвоката, а с него опять же на Киппи, где и задержался. – А ты очень даже ничего.

Хотя ощущение от похвалы маньяка исходило жутковатое, оспаривать его было сложно.

Не думаю, что Киппи нуждалась даже и в пяти граммах косметики, но у нее было также каре до плеч, прозрачный розовый блеск на губах, а из одежды – белая рубашка на пуговках и серая полосатая юбочка, прикупленная на распродаже в «Уотер-Тауэр-Плейс».

В совокупности это скрадывало несколько лет. Киппи смотрелась лет на двадцать с небольшим.

И, похоже, имидж, который она проецировала, довольно точно укладывался в профиль Чампайна.

– Спасибо, – сказала Киппи с чопорным видом. Перед собой она поправила желтый блокнот, что-то черкнула в нем и пытливо подняла глаза. – Как уже упоминал в прошлом разговоре детектив Хэнсон, некоторые факторы в Гомсруд-парке указывают на существование убийцы-подражателя.

Единственный глаз Чампайна скакнул с подбородка адвоката на мои ноги, на ручку в руке детектива Хэнсона, повторно на грудь Киппи, а затем на закрытую дверь.

– Я перечислю факторы, которые детектив Хэнсон уже озвучил во время прошлого визита во вторник. Удушение бельевым шнуром; колье-чокер непосредственно на следах от удушения; удар охотничьим ножом, а также кадровое содействие, установившее почерк Бархатного Чокера.

Все это Киппи произнесла таким тоном, будто злодеяния совершал как бы и не он, а его жестокость была чем-то метафорическим, не имеющим отношения к плоти и крови. В ее тоне не было осуждения. Словно Киппи была здесь не для того, чтобы клеймить и обличать сидящую перед ней нелюдь.

Ее задача была обольщать.

Киппи пододвинула к Чампайну лист бумаги.

– Здесь три столбца, – указала она. – В первом – имена менеджеров и сотрудников, с которыми вы работали в пиццерии. Во втором указаны ваш директор и помощники водителей автопарка. В третьей колонке перечислены соседи – как ближайшие, так и те, кто за последние десять лет переехал.

С полминуты Чампайн разглядывал список своих знакомых, после чего, по-птичьи отрывисто дернув головой, глянул на угол стола, на пол, на меня и снова на Киппи. Опять его плечи мелко затряслись в беззвучном смехе над какой-то одному ему известной шуткой.

Киппи, кашлянув, выложила перед Чампайном еще один лист.

– У вас дома в Бриджпорте следователи нашли альбом вашего выпускного класса. В этом списке – имена всех одноклассников, оставивших в вашем альбоме свои подписи.

Те материалы я просматривал; этот список был самым коротким.

Киппи, подняв взгляд от документа, спросила:

– Это список ваших старых друзей, Николас?

В комнате нависла тишина.

Когда Киппи назвала Чампайна его полным именем, он дернулся в ее сторону и замер. Словно циклоп из греческих мифов, своим единственным глазом он таращился на нее через стол.

– Друзей у меня никогда не было, – выдавил он наконец, сидя все так же неподвижно. – А моя сестра и сын мертвы.

Киппи молитвенным жестом свела у груди ладони и вновь посмотрела на Бархатного Чокера.

– Очень жаль это слышать.

– А ты похожа на Кари, – добавил Чампайн.

У Киппи и в самом деле замечалось некоторое сходство с Кари Брокман.

– Ники, – бдительно вмешался Райс, тронув своего подзащитного за предплечье. – Эти люди здесь не для того, чтобы обсуждать это.

– Кари Джо была моей самой любимой, – как в забытьи продолжал Чампайн. – Мы с ней рассуждали, как можно будет все построить, но позже, спускаясь, я вдруг услышал, как она плачет.

– Они здесь не затем, чтобы об этом говорить, Ники. – Райс уже открыто сжимал Чампайну предплечье.

– Кари не знала, что я вернусь. Не знала, что я слышу ее плач. – Чампайн перевел взгляд с меня на Хэнсона и снова остановился на Киппи. – Если ты плачешь, то в тебе нет любви. – Он печально покачал головой. – Нет и не будет.

В комнате снова воцарилась тишина. Возникало опасение, что наш гамбит сработал слишком уж хорошо. Чампайн намеревался объяснить «астральному двойнику» Кари, почему их роман вдруг оборвался… И почему она должна была умереть. Неужели мы довели его до той самой грани?

И тут голова Чампайна дернулась в мою сторону.

– Я тебя знаю. – Он двумя пальцами коснулся телесной нашлепки у виска. – Это ведь ты был там в то утро?

Я промолчал.

– Ты был с собакой, которая вытворила это со мной. – Чампайн скользнул указательным пальцем по повязке к углублению, где должен был находиться правый глаз.

Сидни Райс выпрямился, щелкнул кнопкой своей ручки и нервно глянул в мою сторону.

– Еще раз: кто это, черт возьми?

– Успокойся, Сидни, – сказал детектив Хэнсон. – Это наш человек. По контракту с ЧУПом занимается поисковыми собаками.

– И это его собака напала на моего клиента?

Хэнсон нехотя кивнул.

– Так. С меня довольно. – Райс с суровым видом начал собирать бумаги в свой кейс. Приостановившись, он обличительно ткнул пальцем в Хэнсона. – Это возмутительно, детектив! И вы знаете, что я этого так не оставлю! Будет скандал, большой и шумный.

Чампайн, на протяжении всей этой сцены не сводивший с моего лица свой единственный глаз, спросил:

– Это ты, что ли, и был тем «кадровым содействием» в Гомсруде?

– Что? – растерянно переспросил я, тем самым нарушая установку.

Голова Чампайна дернулась к Киппи, затем снова ко мне:

– Она сказала, что несколько факторов в Гомсруде были связаны с Бархатным Чокером… и один из них – «кадровое содействие».

Я посмотрел на детектива Хэнсона, который, откинувшись на спинку стула, вскинул руку.

– Ну я был в Гомсруде, – признался я.

– Это там у тебя случилась эта хрень с рукой?

Я в ответ кивнул. Плечевая перевязь мне уже особо не требовалась – еще день-два и я думал ее выбросить. Но она помогала стабилизировать руку: меньше движений, меньше боли.

Чампайн с гнилостной ухмылкой произнес:

– Это он посчитался за моего сына.

Комната затихла в третий раз.

– За кем приходит мой гость, – вкрадчиво прошелестел Чампайн, – тому жить остается недолго.

Глава 41

– Он приходил к вам пять раз, а ты так и не узнал его имя?

– Я знал, что лучше не спрашивать, а он все равно не сказал бы, – ответил детективу Ники Чампайн. – Имейте в виду, в ту первую ночь он пришел меня убивать.

– Но этому помешал твой мальчик.

– Я был бы уже мертв, если б мой сын не вошел.

После прорыва голова Чампайна сосредоточилась на его поднятых коленях, откуда он лишь изредка взглядывал на Киппи. С открытием шлюзов Хэнсон снова взял допрос под контроль. Киппи едва успевала делать пометки, в то время как детектив проводил Ники Чампайна через каждый из пяти визитов его таинственного гостя. Дж. Сидни Райс также что-то увлеченно строчил, но, подозреваю, эти аннотации держали ориентир скорее на его следующее появление на телевидении. В голове адвоката, вероятно, кружились в танце видения международного бестселлера.

Что до меня, то я сидел и слушал, как Бархатный Чокер развертывает свое повествование.

Хэнсон заглянул в записи Киппи.

– «Зеленая кепка “Джон Дир”, темные очки, плотная коричневая куртка, ботинки». Он в каждый свой визит наряжался одинаково?

– Ну да. Длинные светлые патлы, хотя не думаю, что они принадлежали ему, – рассудил Чампайн. – Иногда были усы песочного цвета, но, скорее всего, тоже фальшивые.

– Ты говорил, что он пришел в ночь твоей первой вылазки, когда была похищена Эшли Мюллер, – но как он узнал о тебе? Как нашел твой дом?

Чампайн вскинул на Киппи взгляд «шаловливого мальчишки», но затем снова упал головой себе на колени.

– Думаю, что он тоже искал, а наткнулся на меня. Или, может, сам выслеживал Эшли, а потом увидел, что случилось… и поехал следом за мной до дома.

Я где-то читал, что кодировка «серийный убийца» присваивается после трех убийств. За Чампайном их значилось четыре. Бекки Грол была бы пятой, если б их с сыном не остановили. Значит, Эшли Мюллер стала первой жертвой Бархатного Чокера.

– Ты сказал, что похитил Эшли с зоны отдыха, – Хэнсон снова заглянул в записи Киппи, – за столбом с маркировкой триста тридцать три, к северу от Канкаки. Но ее «Фольксваген Кабрио» был найден на южной окраине Чикаго. Ты перегнал ее машину?

Из жертв Чампайна Эшли Мюллер была единственной, кто не родился и не жил в Чикаго. Его она огибала по пути домой в Декейтер, когда черт дернул ее остановиться у I-57 за столбиком «333».

– Нет, – сказал Чампайн. – Я машину не трогал.

– Тогда он это сделал?

– Не знаю.

– После того как вмешался твой сын, а ваш гость решил оставить вас в живых, ты сказал, что вы сидели за кухонным столом и он давал тебе советы о том, как лучше промышлять?

Чампайн кивнул.

– А какие советы он тебе давал?

– Стеречься видеокамер и исходить из того, что они повсюду. Что нужно носить маскировку, какой бы глупой она ни была, для камер или любых зевак, что ходят мимо. – Рассказывая, Чампайн постоянно смотрел вниз. Должно быть, стеснялся поднять глаза из страха, что Киппи – его копия Кари Брокман – будет взирать на него с неумолимой суровостью. – Говорил «не сри там, где жрешь», но мне больше некуда было отвозить своих новых друзей. И тогда он сказал, чтобы я на выходе всегда менял машины на что-нибудь неуловимое, но я не знаю, как это делать, – посетовал Чампайн. – А еще говорил, чтобы я никогда не торчал на местах преступления и не глазел, как копы делают свою работу. – Он мельком глянул на меня. – А я, дурак, не послушался…

Мне пришла мысль, которая наверняка уже приходила в голову Киппи и детективу Хэнсону. Ники Чампайн, скорее всего, был бы пойман еще на старте – на той самой зоне отдыха у столба «333», – если б туда не явился его гость… и не принял участия в происшедшем. Вместо звонка в полицию гость Чампайна за ним прибрался – вероятно, перегнал «Фольксваген» Эшли Мюллер в другое место и бросил его там. Если б не гость, полиция штата обнаружила бы брошенную машину через день или два, и серьезные поиски Эшли Мюллер начались бы гораздо раньше.

Чампайн удерживал девушек живыми – в плену своего подвала, подчас по нескольку месяцев кряду, – пока в конце концов не менял пленницу на следующую. Так что, если б не гость, Чампайна, скорее всего, взяли бы уже в первую неделю – не набив еще руку на этих делах, он точно что-нибудь напортачил бы, и Эшли Мюллер была бы освобождена.

И следующие три жертвы Бархатного Чокера остались бы живы.

И Ники Чампайн никогда не вошел бы в пантеон серийных убийц.

– Ты сказал, что твой гость подзапал на твоего сына, – подал я голос, заметив, как Хэнсон недовольно нахмурился. – С чего бы вдруг?

– Кажется, поначалу он удивился. Для него все это было в новинку. А потом стал привозить нам еду, подарки, всякие там шампуни, книги, даже охотничий нож – и все в основном для моего мальчика, все для него одного. – Чампайн горестно мотнул головой. – Я подозреваю, что внутри он очень одинок. Что у него нет семьи… да и вообще никого.

– Значит, в тот день его сердце выросло на три размера, как в «Гринче»?[48] – спросил я и заметил, что Хэнсон нахмурился еще сильней. Если б на входе в Стейтвилл у него не забрали пистолет, он, пожалуй, применил бы его против меня.

– Не знаю, про что ты, – ответил Чампайн. – Но в последний его приезд, перед расставанием, мой сын подбежал к нему и крепко-крепко обнял. Я был рядом, и мне показалось, что его глаза увлажнились. – Бархатный Чокер сфокусировал свой единственный глаз на мне. – Ты был в Бриджпорте в ту ночь, когда не стало моего мальчика?

– Да, – сказал я откровенно.

– Мне никогда об этом толком не рассказывают. Только что он набросился на легавых со своим любимым ножом, – произнес Чампайн. – Он умер без мучений?

– Да, – соврал я.

Умоляю, сэр, скажите: чья вы собака?

Александр Поуп

Глава 42

– Бернт Ландвик, – представился нам (то есть Киппи, Вабсу и мне) гуру безопасности транспортной службы Иллинойса, когда мы цепочкой втянулись в небольшой конференц-зал на втором этаже ЧУПа на Саут-Мичиган. – Это на норвежский манер, а для вас я просто Берни.

Он пожал нам руки и указал на молодого парня с зачесанными назад волосами, колдующего над двумя ноутбуками по ту сторону стола для совещаний.

– Это Джейк Сондерс, технический инженер. Он и делает настоящую работу, пока я сижу на нем свесив ноги и попиваю «Доктор Пеппер».

Сондерс в ответ поднял оба больших пальца и вновь погрузился в свое священнодейство.

– Мы с Джейком работаем у себя в офисе на Уэст-Вашингтон, но раз в месяц совершаем паломничество к нашим патронам в Спрингфилд. Не волнуйтесь, – шутливо успокоил Ландвик, – нас размещают в «Мотеле номер шесть», где удовлетворяются все наши причуды насчет кофе и кабельного ТВ.

Я наконец-то узнал имя детектива Хэнсона – Эрик, – но мне пока еще не хватало смелости к нему так обращаться. Хэнсон и Марр – все еще на адреналине после интервью с Ники Чампайном – позволили нам троим прийти на презентацию. Следователи усадили нас в кресла вокруг Сондерса, а Ландвик – средних лет, в костюме, галстуке и металлической оправе – сделал глоток, видимо, своей любимой газировки и начал презентацию. В целом речь транспортника о камерах наблюдения была информативной, незатянутой и в меру живой, но складывалось ощущение, что эту свою презентацию, одну и ту же, он дает еженедельно, а может, и через день, стремясь удерживать в ней дух свежести.

Оказывается, Иллинойс был самым первым во всей федерации штатом, который оборудовал свыше полусотни своих зон отдыха камерами видеонаблюдения, а также системами аварийной сигнализации и связи. Сюда же можно приплюсовать освещенные дорожки для обеспечения безопасности на междугородних трассах как для заезжих туристов, так и для жителей Иллинойса.

Эти установки наблюдения транспортники рассматривали как ключевой фактор сдерживания преступности: их оборудование уже приводило к арестам автоугонщиков, грабителей, карманников, предотвращало разбои, сдерживало граффитистов и вандалов, не считая широкого спектра других преступлений, таких как домашнее насилие (семейный отдых – разве не терапия, выявляющая все самое лучшее в человечестве?), не говоря уже о ДТП и, увы, изнасилованиях. В ряде случаев записи камер наблюдения в зонах отдыха оказывались полезным инструментом для отслеживания подозреваемых в убийствах. Сломанные торговые автоматы, разбитые витрины и разгромленные туалеты – все это уходило в прошлое.

– Джейк вошел в Сеть, чтобы показать вам запись в реальном времени с камер слежения в нескольких наших зонах отдыха. – Ландвик посмотрел на своего молодого ассистента. – Так, Джейк?

– Ага. – Сондерс, коротко взглянув на Киппи, Вабса, меня и двоих детективов, указал на правый монитор. – Я подключился к шести отдельным видеокамерам в зоне отдыха Ренд-Лейк, столб 79, трасса I-57. Обратите внимание, что наши камеры расположены по центру на автостоянках, парковках для грузовиков, а также внутри здания. У нас есть и камеры, нацеленные на обе двери, чтобы снимать панораму всего холла.

Само собой, экран на правом ноутбуке был поделен на шесть квадратов, каждый из которых показывал видео с зоны отдыха Ренд-Лейк в различных ракурсах. На одной картинке были видны въезжающие на стоянку машины, на другой – то, как они выезжают. Еще одна камера охватывала холл (там сейчас кто-то пил из фонтанчика воду, другие стайкой теснились возле настенной карты, а еще кто-то в стороне делал приседания). Еще один квадрат фиксировал дорожку и припаркованные машины, в то время как другой охватывал длиннющие фуры, выстроенные на противоположной стороне парковки.

Через несколько секунд Сондерс продолжил:

– На моем левом мониторе семь камер слежения в зоне отдыха трассы I-90, дорожный столб два. Ракурсы примерно те же, что и на Ренд-Лейк.

Киппи с напарником и детективы ЧУПа изучали каждый монитор так, словно те были порталами в другую вселенную. Я пытался воссоздать их напряженность от наблюдения за бесконечной вереницей въезжающих и парадом выезжающих машин, за спешащими по нужде водителями и пассажирами и теми, кто неторопливо, уже более расслабленно, возвращался оттуда к своим машинам.

– Эти камеры фиксируют изображение на цифровые видеорегистраторы, – пояснял по ходу Ландвик. – Мы можем получать удаленный доступ к провайдеру – полиции штата Иллинойс, – а также к другим правоохранительным органам, – Ландвик указал на детективов Хэнсона и Марра, – таким как Чикагское управление полиции. По инструкции мы можем контролировать ту или иную зону отдыха на регулярной основе – как ту, которую нам сейчас продемонстрировал Джейк, – или получать доступ к определенным камерам, скажем, при активации вызова из телефонной будки.

– То есть если мою машину обчистят или угонят, пока я буду в туалете, – сказала Киппи, – то я смогу воспользоваться вашей будкой или «девять-один-один» на моем сотовом, а вы – удаленно войти и получить цифровую запись того, кто ее угнал?

– Совершенно верно. – Ландвик кивнул. – А поскольку мы можем еще и фиксировать номерные знаки машин на скорости выше шестидесяти километров в час, мы также способны получать номерные знаки автомобиля, который высадил вашего лихого угонщика.

– Как долго вы храните свои видеозаписи? – спросил Хэнсон, кивком указывая на ноутбуки Сондерса.

– Обычная практика – шестьдесят дней до того, как система начинает перезаписывать старые кадры. В идеале хотелось бы сохранять видео год, но это непомерно дорого. Честно сказать, нам еще повезло, что это не тридцать дней, учитывая количество используемых камер, а также соответствующие настройки качества. Чем выше качество видео – разрешение, тип сжатия и прочее, – тем больше места для хранения оно требует. Считается, что двух месяцев более чем достаточно для того, чтобы преступная деятельность была выявлена и о ней было сообщено куда следует.

Ландвик отхлебнул своей шипучки.

– Имейте в виду, что конкретные инциденты – неприятные инциденты – экспортируются и, как следствие, хранятся отдельно. Например, при срабатывании сигнализации или сигнале тревоги мы можем оперативно переслать видео в запрашивающие органы, и это станет, – он снова указал на двоих детективов, – постоянной частью вашего расследования. Продолжая пример офицера Гимм насчет угнанной машины: если ваш «Порше Бокстер» будет угнан, когда вы находитесь в туалете, а мы получим сигнал в разумный промежуток времени – то есть незамедлительно, – значит, жизнь удалась и мы, вероятно, зафиксируем кражу на цифровой носитель. Но если вы со своей вестью о пропаже объявитесь через три месяца, то тогда… будем считать, что вам чертовски не повезло.

– Если у вас уходит три месяца, чтобы сообщить о пропаже «Порше», – сказал Марр, – вам нужно серьезно проверить голову.

– Совершенно верно, детектив. И Джейк, вероятно, скажет то же самое.

Киппи прилежно подняла руку, как на уроке.

– А эти камеры можно как-то обойти?

– Ну, скажем, прийти пешком. Допустим, вы выходите из леса или откуда-нибудь со стороны, садитесь на травку и ждете, когда подъедет «Порше». Затем натягиваете на голову мешок или влезаете в костюм для Хеллоуина, уж сколько на это уйдет времени… – Ландвик на секунду задумался. – Правда, через пять минут полиция штата уже будет знать номер угнанной машины и выедет на ее поиски.

– А бывает такое, что вам звонят о ком-нибудь подозрительном? Что кто-нибудь слоняется там с неясными намерениями или к чему-то присматривается?

– Полиция штата, конечно, на подобный звонок отреагирует и вышлет машину. И если что-нибудь подтвердится или если преступление действительно имело место, они свяжутся с нами, ну а уж мы, как судьи на футбольном матче, будем обязаны поднять архив записей.

– А как насчет случаев похищения? – задала новую траекторию Киппи. Оставалось надеяться, что Хэнсон и Марр сумеют подхватить развитие этой линии. – Вот скажем, приезжает девушка на внешне безлюдное место, и тут ее хватают – либо увозят на ее собственной машине, либо у похитителя есть сообщник, который уезжает на машине девушки…

– К сожалению, такая ситуация вполне может произойти. Но, повторяю, в этих местах поддерживается постоянная циркуляция транспорта, а значит, и постоянный поток очевидцев – девяносто девять процентов с мобильными телефонами наготове. К тому же на многих таких зонах отдыха стоят грузовики, припаркованные днем и ночью по нескольку часов.

– Но если свидетелей не окажется, а пройдет шестьдесят дней, – вмешалась Киппи, – то видеозапись перепишут, и никто ничего не узнает.

– Если исчезает человек, а офицеры вроде Хэнсона или Марра имеют основания полагать, что он мог быть похищен при проходе через некую зону отдыха, мы непременно поднимем архив записей.

Ландвик вновь отхлебнул свой «Доктор Пеппер» и оглядел помещение: нет ли дополнительных вопросов.

– Интересно, а какие из ваших записей были самыми неординарными? – спросил наконец и я, полагая, что эта мысль сейчас занимает всех, но взгляды, которые я получил от Киппи и остальных, предполагали скорее обратное.

– Расскажи-ка ему про секс-видео, – усмехнулся Сондерс.

– Ах да. Спасибо, Джейк, – Ландвик неловко улыбнулся. – Ты думаешь, надо? Ну ладно… Гм. Как бы странно ни звучало, но мы неоднократно сталкивались с некоей парой, предающейся пылкой страсти прямо в вестибюле одной из зон отдыха. Возле санузла.

– Вы шутите, – удивился Марр. – А я-то по наивности считал, что это моветон…

– Как видно, сердцу не прикажешь. – Ландвик развел руками.

– Съемки были не очень откровенны, – Сондерс хихикнул. – Никаких крупных планов или чего-нибудь в этом роде. Не три креста, а один слабенький.

– Мы с Джейком подумывали сбыть видео «Синемакс» или «Шоутайм» в категории «ночных», но поняли, что рейтинг они не потянут. – Ландвик поставил баночку на стол. – Увы, люди, предающиеся сексу в уборных, выглядят именно как люди, которым в уборных самое место.

Глава 43

– Давайте вернемся, произвольно, на три года назад. У меня здесь список из четырнадцати автовладельцев, объявленных пропавшими без вести. Заметьте – не девочек-подростков, сбежавших в Лос-Анджелес или Нью-Йорк. Все четырнадцать ехали по делам, но так и не добрались ни до мест назначения, ни обратно. Что общего у этих четырнадцати вояжеров? – Над этим вопросом Киппи с перерывами работала весь истекший день, и теперь пришло время поделиться. Перед Вабсом и мной легло по двухстраничной распечатке. – А то, что каждый из них проезжал через Иллинойс.

Было уже за полночь. Киппи с Вабсом подъехали ко мне на квартиру после смены, с дюжиной пива. Вместе мы разместились на кухне (в пять раз крупнее моей трейлерной) и, заедая «Хайнекен» претцелями, стали слушать Киппи.

– Насобирала ты много, – признал Вабишевски.

– По полицейским сводкам, опросам друзей и родственников, а также последним исходящим звонкам, все четырнадцать проезжали или собирались вскоре проезжать через тот или иной пункт в Иллинойсе.

– «Земля Линкольна»[49] – это сколько? – скептически перебил Вабс. – Около ста тысяч квадратных километров? Можно разделиться и прочесать: лет через сто, глядишь, снова встретимся на этом самом месте.

– Не ерничай, Вабс, – одернула Киппи. – Ты вполне понимаешь, о чем я.

Киппи по натуре была застрельщицей и, в отличие от своего служилого напарника, естественным продвижением по карьерной лестнице тяготилась: тащиться год за годом от полевого офицера к сержанту, а там, глядишь, и до лейтенанта дорастешь – это не для нее. Конкретных разговоров на этот счет у нас с ней не было, но однажды Киппи упомянула, что не прочь стать детективом.

Мне кажется, из нее на самом деле вышел бы толковый следователь.

В какой-то момент на кухню забрел Сью и лизнул Киппи руку, припоминая полученную когда-то от нее банку арахисового масла. Удивительно, но еще одной порции она из-за пазухи почему-то не достала. Слизнув с ладони Киппи претцелек, Сью подошел к Вабсу и приподнял брови, словно спрашивая, нельзя ли у него одолжиться пистолетом. Получив отказ, грустно побрел обратно к кушетке в гостиной.

Некоторые вещи никогда не меняются, где бы вы ни жили.

Киппи подняла указательный палец:

– Позапрошлой зимой Эмметт и Роза Томпсон, две перелетные птицы из Висконсина, отправились по I-57 на юг во Флориду, думая там перезимовать, и по дороге должны были проезжать зоны отдыха на отметках «268», «222» и «165» в Грин-Крик, плюс еще несколько при проезде через Иллинойс. С той поры их никто не видел и не слышал, а через несколько дней их «Хэнде Санта-Фе» обнаружился у торгового центра «Аврора стрип». – Киппи подняла второй палец. – В мае прошлого года по трассе I-70 из Индианаполиса в Канзас выехала Джеки Кепп, на собеседование по вакансии арт-директора агентства в Канзас-Сити. Кепп считала, что работа у нее без пяти минут в кармане, и отправилась на машине разведать, где лучше снять жилье. По дороге она проехала зоны отдыха на Камберленд-роуд, отметка «149», и Силвер-Лейк, отметка «27», но на собеседовании так и не появилась. А ее «Купер Мини» на следующей неделе «всплыл» в Луисвилле.

– Ты просто берешь отчеты о пропавших без вести и связываешь все точки со своими предположениями.

– Неправда, Вабс, – возразила Киппи. – Чампайн связал свою первую точку, когда пересекся со своим «гостем» на I-57, при похищении Эшли Мюллер. Отметка «333». Рассуждая по-твоему, некоторые из этих точек могли быть чушью, другие – совпадением, но не все же четырнадцать!

Нам с Вабсом хватило ума промолчать.

Мэгги и Дельта делили какой-то общий секрет. Обе наладились тайком ускользать через низ двухуровневой квартиры, а возвращаясь, всякий раз исподтишка, с легким смущением переглядывались. Раз или два я их обнюхивал (не приложились ли к чему где не следует), но запах подозрений не вызывал. Опять какая-нибудь им одним известная каверза, сводящая меня с ума… С уходом полицейских я снова спустился выяснить причину этого скрытничества. Может, сестры-колли обнаружили игрушку, оставленную предыдущим жильцом?

Или скрытую собачью площадку?

Или портал в ад?

– Примерно половина машин исчезает вместе с водителями, как в Бермудском треугольнике, – продолжала Киппи, – но другая половина всплывает в разных городах.

– Если у нашего мерзавца оказывается машина жертвы, он вряд ли захочет светить с ней связь, – высказал я банальность, словно троечник, добирающий баллы за участие в занятии. – Скорее всего, он бросит ее в каком-нибудь злачном районе, да еще и с ключами в замке: пускай природа забирает свое. Разве не так?

– Это же Чикаго, – в тон мне сказал Вабишевски, – рай запчастей. Здесь пруд пруди авторазвалов, где эти машины теряются без следа. А кто-то на такой бесхозной может просто погонять вдоволь и кинуть.

Вира была единственной из моих, кто оставалась с нами на кухне и лежала возле Киппи, слушая вполуха разговор и не сводя глаз с претцелей в надежде, что кто-то, потеряв от выпитого сноровку, опрокинет на нее град из солененьких вкусняшек.

Фишки Виры были явно поставлены на меня.

– Я в основном и сама так думала, – сказала Киппи. – Список в целом можно продолжать, но я лучше сосредоточусь на конкретной путешественнице, пропавшей без вести… Зовут ее Кристин Дэк. Возвращалась в Миннеаполис со свадьбы своей подруги здесь, в Чикаго, и по дороге домой проезжала зону отдыха Эгг-Ривер, трасса I-90. Сама Дэк пропадает, но ее машина позже обнаруживается в Милуоки. Теперь причина, почему я вспоминаю Дэк и те прошлогодние события. Они так или иначе связаны с тем, что произошло шесть недель назад.

– Дениз Ниланд? – прочел я из распечатки Киппи.

– Точно. Дениз Ниланд. Возвращалась домой в Чикаго из Мэдисона, а значит, тоже ехала по I-90 мимо зоны отдыха Эгг-Ривер. У Кристин Дэк, к сожалению, срок хранения видеозаписи давно истек. Никаких обращений в прошлом году не поступало, и та запись удалена или перезаписана. А вот у Дениз Ниланд срок в пятьдесят дней еще не истек, так что, возможно, следы еще сохранились. И нужно как можно скорее добыть тот материал по Эгг-Ривер.

Я уже вызвался – честно говоря, даже потребовал для себя это самое задание. Детективы, а также Киппи и Вабишевски предпочли бы, чтобы я продолжал пылиться на конспиративной квартире, но я не мог вот так целыми днями сидеть и жухнуть, как баклажан. Приходилось доказывать, что риск для меня минимален, если я бесконечно разъезжаю на машине. А иначе, если убийца вдруг меня заприметит и начнет тайно пасти хотя бы до автомойки или «Бургер Кинга», то это означает, что и тайная квартира будет для меня не так уж безопасна.

Я кивнул Киппи и спросил:

– Ты что-нибудь предприняла в обход Хэнсона?

– Так, в урезанном виде. – Она пожала плечами. – Почин он одобрил и даже просил дать знать, если что-нибудь начнет вырисовываться. Хотя, по-моему, он просто забавлялся.

Формально они оценили нашу помощь в том, чтобы разговорить Чампайна, но в официальном расследовании мы участия не принимали. А неформально они не могли указывать Киппи или Вабсу, чем им заниматься в свободное время. Еще более неформально Хэнсон и Марр хотели быть в курсе наших шевелений, просто ради спокойствия, что мы не наступаем на пятки детективам ЧУПа или следователям из Лансинга.

По словам Киппи, мы их забавляли.

– Хэнсон сказал, что надо осторожней увязывать статистику – вроде того, что сейчас сказал Вабс, – и что многие из тех неувязок, возможно, просто результат неудачных угонов машин.

– Хотя угонщики обычно не убивают, – сделал оговорку Вабишевски, – и не тратят время на то, чтобы прятать трупы.

– На практике оно обычно как? – предположил я, рискуя показаться дураком. – Скажем, я прячусь в кустах, карауля возможность, – и вот к туалету подруливает старикан, справить нужду, а вокруг никого нет, потому что утро вторника, и я каким-то образом его оглушаю и отвожу в свое логово на его же машине.

– Отвозишь в свое логово? – неприкрыто усмехнулся Вабс.

– Я насчет… ну, типа, где я вершу свое грязное дело. А по итогам, что бы я со стариком ни сделал – связал, ударил дубинкой, вообще укокошил, ну в общем все что принято, – я теперь примотан к рулю его тачки, на которой еду в Детройт, а оттуда домой на долгоиграющем автобусе. Либо так: я кидаю его машину в каком-нибудь срачном месте, оставляю двери открытыми, ключи на сиденье и домой еду на автобусе маршрутом покороче.

– Наш преступник знает, что у него есть минимум сутки до того, как местные копы и полиция штата объявят пропавшую машину в розыск, – сказала Киппи. – Но, учитывая гемор с телодвижениями, машину было бы разумнее бросить в городе.

– А он, из этих соображений о геморе, оставил свою машину в зоне отдыха, – предположил я. – И вот на такси или каршере он возвращается к месту похищения, чтобы забрать оттуда свою машину.

– Это могло выдать его с головой, – заметила Киппи. – Любой патрульный выпишет штраф или отбуксирует любое транспортное средство, которое покажется бесхозным или подозрительным. И как раз это может заставить транспортников обратиться к цифровым записям для выяснения, что там, черт возьми, произошло.

– Он был бы идиотом, если б кидал там свою машину на все то время, что ему требуется на возвращение за ней, – Вабс критически глянул на меня, – из своего логова. Если же он проделывал это неоднократно, то, стало быть, не идиот.

– Такие места отдыха, наверное, чаще всего окружены лесом или рощей? – поинтересовался я. – Разумнее всего было бы вообще не загонять машину на стоянку, а свернуть куда-нибудь на окольную дорогу и припарковаться среди деревьев. А оттуда можно наблюдать за объектом – скажем, через бинокль, – пока не появится нужный вариант, и припустить к месту трусцой. Тогда свое авто можно будет забрать позже, в удобное для тебя время.

– Если на такси заехать в укромное местечко под деревьями, то половина таксистов, едва отъехав, тут же вызовет полицию, – сказала Киппи. – А окольными дорожками вовсю пользуются местные жители, которые при виде брошенной в лесу машины тоже позвонят куда следует.

– А если у него велосипед или мотоцикл? И то и другое проще укрыть в лесу, а позже можно за ними вернуться на грузовике или минивэне.

– Ну да, – хмыкнул Вабишевски, – наш серийщик успешно скрестил два своих хобби: любоваться с велика природой и душить проезжих.

– Не знаю, – вяло отмахнулся я. – Что-то я не замечаю на автострадах стай велосипедистов.

– Вот тут теория и разваливается, – вздохнул Вабишевски. – Возврат за тем, на чем ты к месту прибыл – машина, велосипед, да хоть гребаный кий, – сопряжен с риском, и немалым. Избавляться от машины жертвы, а потом еще переться за своей собственной – это же сводить к нулю весь кайф от умерщвления!

– Если только ты не забираешь машину жертвы одновременно со своей собственной, – возразил я.

– Это каким же образом?

– Убийцы-тандемщики вроде тех, про которых рассказывала Киппи. Один уезжает с похищенным, а другой – на машине похищенного. – Я рассмеялся, хотя было вовсе не смешно. – Если тот персонаж водил шашни с Чампайном и его сынком, то, может, в лопухах сидел кто-нибудь еще?

– Ты не забывай, что ночной визитер у Чампайна был всего один, – напомнил Вабишевски. – Не два. Как и один стрелок в Гомсруде. Если б их там было двое, ты даже пукнуть не успел бы. Единственно толковый способ, который мог бы здесь сработать, – это какой-нибудь буксир. Или эвакуатор.

– Эвакуатор на зоне отдыха не вызвал бы никаких вопросов. – Киппи оживленно посмотрела на своего напарника. – Дорожная помощь – это святое. Мы сами работаем с этими ребятами каждый день.

– Или, скажем, буксировочная штанга для трейлера? – вспомнил я. – У всех кемперов они входят в комплект.

– А разве автодома не должны въезжать и парковаться вместе с грузовиками?

– Это если они огромные, как фуры. А так никому нет дела, если рядом с легковушкой стоит фургон от мелкого до среднего. И ни у кого не возникнет вопросов к парню, цепляющему машину к домику на колесах.

– Но ему нужно как-то быстро перетащить жертву в свой фургон, минивэн или грузовик, – засомневалась Киппи. – Или упихнуть на пол или в багажник ее собственной машины. Как, по-твоему, он их обездвиживает?

– Удушающий захват, – стал задумчиво перечислять Вабишевски. – Парализующий удар под дых, хук с правой в челюсть…

– Помните, он обдал Виру струей перечного газа? – напомнил я. – А тут, наверное, можно использовать какой-нибудь хлороформ…

– Хлороформ как анестетик действует минут пять, – развеяла миф Киппи. – Это только в кино он – сонное зелье.

– Пять минут – чертовски много, – рассудил Вабс. – Если на стоянке между машинами я замечу парня, который прижимает кому-нибудь тряпку ко рту, то агрессору не поздоровится гораздо быстрее.

– А если «Тазер»?[50] – задала вопрос Киппи. – При электрошоке человек на пару минут становится твой.

Глава 44

Новая сущность Неприметного скрывалась в стене.

В буквальном смысле.

Свидетельство о рождении, паспорт, водительские права (даром что истекшие) лежали в водонепроницаемом огнеупорном ящичке за выкрашенным в лавандовый цвет гипсокартоном миниатюрной гостиной. Полиции пришлось бы разбирать его дом на куски – гвоздь за гвоздем, шуруп за шурупом, – прежде чем им открылась бы металлическая коробка с его следующей жизнью. Тащите сюда хоть всех ваших собак. Никакого пластита или тола для ищеек взрывчатки, никаких запретных субстанций (хотя бы завалящей пачки сигарет) для ищеек наркотиков; а самое главное, ни трупа, ни даже дохлой крысы для находчиц Мейсона Райда.

Век ищите – ничего не отыщете. Дом Неприметного был чист. В том числе и гараж.

Даже сарай на заднем дворе не содержал ничего подозрительного.

Совсем иное дело, конечно же, Пруд. Его можно называть каким угодно, только не чистым. Первые годы в Чикаго выдались у Неприметного разухабисто фривольными; он даже первоначально назвал Пруд на французский манер «Шато Вю сюр Ле»: «Замок с видом на воду». Само собой, в этой куртуазности сквозила легкая ирония, но по мере того как Неприметный пристраивал в своем замке все больше избранных гостей, игривости в нем поубавилось… и чувствовалось, что название звучит насмешкой над всеми его славными деяниями.

А потому, обосновавшись, он стал называть это место просто Прудом.

Над таким никто не посмеется.

Как раз к моменту переименования Неприметный начал думать о Пруде как о некоем присутствии со своим собственным, развившимся в самодостаточность сознанием… Постепенно он словно сделался разумным существом. А учитывая то, что Неприметный скармливал Пруду на протяжении всех своих лет в Чикаго – то, что водоем безропотно сглатывал, – а также учитывая то, что время от времени происходило на береговой линии Пруда… то почему бы и нет?

Призрачные дуновения ветра в деревьях и кустарнике; расходящиеся по воде звуки, похожие на сиплое дыхание, необъяснимая рябь и всплески были словно знаками… Пруд давал Неприметному знать… Давал знать, что он знает.

И что ему нет до этого дела.

Пруд – а скорее, миниатюрное озеро – занимал площадь в два десятка километров, а к ним еще за сотню болот и топей. Вся эта земля принадлежала округу и считалась заболоченной, так что на нее давно махнули рукой. На обозримое будущее здесь не планировалось никакого развития. Как раз то, что надо. А посередине Пруд был глубиной метров пять (Неприметный лично замерял). Теоретически солнечный свет мог достигать дна, но четкой уверенности не было.

Нырять для замера в гидрокостюме он не счел нужным.

Если не считать неизбежных брызг от всплесков, воды Неприметный старался максимально избегать; брезговал к ней даже прикасаться. Он знал, что лежит там, внизу.

На озере были кувшинки и лилии, попадались лягушки, а иногда и черепахи, но и всех их Неприметный чурался.

На руку было еще и то, что окружавшая Пруд земля находилась чересчур далеко от города, а также изобиловала гнусом, клещами, всякими колючками, чертополохом и тиной, так что засранцы-дети не лезли сюда заниматься своими обычными пакостями – курить, распивать и играть в больницу.

А потому свидетелей на Пруду считай что не водилось.

Наличие вблизи такой местности и повлияло на решение Неприметного купить здесь старый дом. И хотя Пруд с участком не граничил, Неприметный проложил к нему тропу – точнее, полосу из примятой сорной травы, по которой можно с полкилометра толкать тележку до южного берега, где лежала ветхая перевернутая лодка.

А под лодкой – пара весел.

А за ней – кучка из оставшихся ландшафтных плиток: тяжелых, килограммов по пятнадцать…

Глава 45

Пульсирующая боль в боку никак не давала заснуть («нет мучения – нет лечения», как мне вчера ответил в трубку доктор на вопрос, нормально ли это), поэтому мы с Вирой запрыгнули в пикап и направились от «кукушки» на Парк-Форест к трассе I-90, ведущей на запад. Мне важно было продолжать движение – как нашей подруге акуле, – даже если толку от этого было не больше, чем в кидании мячика о стену сарая.

Власти предержащие были в курсе моей предстоящей поездки к транспортникам, но я даже не представлял, что мой предрассветный вояж к Эгг-Ривер начнется из-за бессонницы, когда я уже устал ворочаться и делать вид, что снова засыпаю. Звонить на предмет разрешений и допусков было еще слишком рано, и не хотелось провоцировать в трубке негодующие тормозные возгласы. Ну а патрульное авто, курсирующее мимо моей конспиративной квартиры каждый час, пускай предполагает, что я там внутри крепко сплю вместе с моим «Фордом 150», припаркованным в гараже на две машины.

Лучше не рисковать, а то, того и гляди, получишь лингвистическую порку.

На зону отдыха Эгг-Ривер мы въехали, когда из-за горизонта уже выглядывало солнце. Единственным намеком на жизнь здесь был двуспальный «Питербилт», одиноко дремлющий на стоянке грузовиков. Не сумев вкусить за ночь сна, Мейсон Райд-демон жаждал ворваться в этот сектор, подлететь к восемнадцатиколесному мастодонту и придавить клаксон – пускай сучара вздрогнет и лежит наяву разбуженный, – но Мейсон Рид-ангел сказал «нет». Тем более что Мейс-человек рассудил, что в таком случае придется топить педаль в пол и жечь к дьяволу резину, иначе не миновать под зад пинка от взъяренного дальнобойщика.

Вире я дал пройти с собой в вестибюль и, памятуя о презентации Ландвика насчет безопасности в зонах отдыха, чуть не помахал рукой туда, где под потолком предположительно гнездилась одна из их скрытых камер. Сомнительно, чтобы кто-то наблюдал за мной с того конца, а если и наблюдал, то вряд ли взял на себя труд послать сюда наряд полиции, сделать мне замечание насчет собаки в помещении. В тамбуре входа стояла пара торговых автоматов с попкорном, чипсами и конфетками по VIP-цене аэропортов. Внутри на дальней стене висела карта со стикером «Вы здесь»; вдоль углов стояли четыре скамейки для нетерпеливых путешественников, обычно сидящих в притворно безмятежном ожидании своих отпущенных в санузел близких («ты еще долго, черт тебя дери? пора рвать когти!»). Рядом с дверями входа находилась запертая служебка с какими-нибудь щетками, моющими средствами и туалетной бумагой. Интерьер довершал питьевой фонтанчик из нержавейки, над которым жаждущим можно слегка остудить шок от огнедышащих цен.

Оставив Виру караулить вестибюль, я зашел в мужской туалет, быстренько отлил, подошел к раковине и намылил руки. В санузлах камеры отсутствуют, но если б водитель «Питербилта» был экстрасенсом и взбеленился, скажем, от идеи Мейсона-демона насчет побудки, то он ворвался бы в сортир, разбил мою башку о раковину или о зеркало и так бросил. А следующий, кто пришел бы в туалет и нашел то, что от меня осталось, позвонил бы в 911, и по его запросу оперативники получили бы видео дальнобойщика, входящего и выходящего из санузла примерно на момент моей смерти, а также зафиксировали номер его фуры… И теоретически под делом можно будет подводить черту.

Примерно это же можно сказать про Кристин Дэк и Дениз Ниланд, когда те посещали женский туалет.

Мы с Вирой вышли наружу, где я заметил знак, указывающий в сторону прогулочной тропы, змеящейся через лес вокруг объекта. Обычно после туалета я даю своей маленькой команде оросить траву, после чего все сигают обратно в пикап, все остальные остановки в пути сокращая максимум до пяти минут, но если поездка действительно длительная, то тогда выход на природу – отличный способ поразмяться и избавиться от муравьев в ногах. Если же на терренкуре нет камер, а с любителями побродить и так-то негусто, а уж особенно на тропинке, то это вообще идеальное место для засады или, что еще лучше, для неторопливого преследования.

Я подумал, не гуляли ли таким образом на природе Кристин Дэк и Дениз Ниланд.

Мы с Вирой побрели по направлению указателя. Уже метров через десять до меня дошло, что ширины тропы хватает для проезда автомобиля, в том числе и крупногабаритного. Черт возьми, это, вероятно, сполна использовали ландшафтные дизайнеры, садоводы или кто там еще отвечает за поддержание этих троп для терренкура. Что ж, вполне логично. И если Кристин Дэк и Дениз Ниланд подверглись нападению на этих лесных тропах, преступник мог запросто стащить их тела с тропинки, укрыть за кустами, а затем вернуться за ними либо на их же собственных машинах, либо на своей, а не утаскивать безжизненное или бесчувственное тело с тропинки перед потенциальными свидетелями, у которых, несомненно, возникло бы множество вопросов и подозрений.

Это можно было осуществить несколькими способами.

Вира вскинула голову. Я подумал, что она уловила в воздухе какой-нибудь оттенок запаха, но Вира вслед за этим разгребла лапой мульчу с землей и понюхала между какими-то растениями почву. Затем развернулась резко, волчком – на все триста шестьдесят – с таким видом, какой бывает у меня, когда я целенаправленно вхожу за чем-то в комнату и вдруг забываю, чего мне здесь надо. Чутко замерев, она смотрела снизу на меня.

– Что такое, девочка?

Я сам уловил над землей какой-то неясный, еле уловимый запах – что-то почти призрачное, – и Вира пыталась его вынюхать. Если Кристин Дэк и Дениз Ниланд были зарезаны прямо на тропе, там осталось бы много крови, если только убийца не перерыл бульдозером место убийства, натащив свежей земли; Вира все равно привела бы меня туда, где это произошло. Но если женщин задушили или ударили по голове… Вире уцепиться было бы не за что. Порезы на лбу могут кровоточить довольно сильно, но оглушающий удар, как в боксе, не обязательно вызывает кровь. И для убийцы было бы безумием копать здесь могилу, пусть даже мелкую, поскольку это заняло бы время, на протяжении которого он оставался бы незащищенным и уязвимым, а любая артель садоводов-ремонтников заметила бы бугорок при своем следующем выходе на прополку или мульчирование.

К тому же в случае Кристин Дэк минуло уже больше года с той поры, как она исчезла вместе с дождем, а зима и весна успели скрыть все мельчайшие улики.

Вира, впрочем, не села и не захлопала лапой по поверхности. Вместо этого она уставилась на меня, не желая делать что-то определенное.

Когда мы вышли на терренкур с противоположной стороны объекта, водитель грузовика уже пробудился и сейчас делал растяжки, или что-то из йоги, перед своим восемнадцатиколесным монстром. Я мельком ему кивнул, срезая с собакой путь к нашей стороне парковки.

Так и не осведомившись о том, что (если вообще что-то) произошло на зоне отдыха Эгг-Ривер, мы с Вирой запрыгнули в пикап и двинули обратно в Чикаго.

Глава 46

В кубических сотах ТСИ я решительно заблудился.

После мотаний по закоулкам я спросил у парня, мудрящего над приложением для айфона, не может ли он дать мне координаты директорского кабинета. Парень отреагировал так, будто я вытаскиваю его из туалетной кабинки.

– Большой офис у кофемата, – буркнул он нехотя.

– А кофемат где?

В ответ – тягостный вздох и тычок пальцем в дальний угол этажа.

За все время он даже не удосужился приподнять со стула задницу. Гребаные миллениалы…

На краю очередной кубической загородки я свернул налево, и – о чудо! – в конце коридора там стоял Бернт Ландвик. А слева от него, само собой, был тот приснопамятный кофемат. Мое появление директор встретил пристальным взглядом, а затем приветственно поднял руку. Меня внезапно пробило дежавю, будто я уже бывал в этом офисе раньше – быть может, из-за решения несколько лет назад, что такой вот жизнью офисного планктона с девяти до пяти я не смогу и не буду жить никогда.

– Прошу извинить, – сказал Ландвик в явном облегчении, что ему не пришлось формировать для меня поисковую группу. – Мне, пожалуй, надо было встретить вас на ресепшене.

– Да ничего, – успокоил я. – Парень, которому платят за серфинг на «Фейсбуке», мне ужасно помог.

– Томми Би? Придется, видно, еще раз с ним поболтать. – Ландвик с сокрушенным вздохом пожал мне руку.

– От меня ему привет.

Наверное, я становлюсь старым брюзгой, однако эта неделя у меня выдалась прямо-таки адская. Я начал ходить без повязки, но ощущение при ходьбе было как у пробитого тореадора. Парацетамол я глотал как «Эм-энд-эмс» (подозреваю, что от плацебо эффект и то лучше).

До этого я провел мучительный час в транспортном потоке к центру Чикаго. А тут еще этот Томми Би…

Ландвик предложил кофе, а из снеков я, порывшись в корпоративной корзинке, выбрал «ванильный крем-брюле», который поставил на разогрев. После того как приготовился кофе, директор пригласил меня к себе в кабинет. Я сел на один из двух стульев перед декоративным письменным столом, которые нынче в тренде и где места хватает разве что на ноутбук, баночку «Пеппера» и пару чашек. Усевшись, оглядел скромную мебель, шкаф и большие окна с хорошим естественным освещением и заметил:

– Угловой офис. Благодать.

– Не уверен, что это берется в учет, если он на первом этаже. Когда смотришь на улицу, парни из пробки оглядываются, – сказал Ландвик. – Некоторые показывают мне палец.

– Чикаго есть Чикаго.

Ландвик улыбнулся, но возникало ощущение, что игра окончена.

– Значит, вы работаете по данному делу с теми детективами? – спросил он.

Я ограничился простым кивком. То, чем мы занимались с Киппи и Вабсом, было в общем-то не вполне официально; все решалось положительным заключением транспортников по Дениз Ниланд или ее «Киа Сорренто». Тогда дело моментально становилось официальным и подлежало передаче детективам Хэнсону и Марру. Сам Ландвик в общении казался вполне приятным, но если начать докучать ему подробностями насчет какого-то недоделанного молчаливого соглашения, которое было у нас с Бюро детективов, то это могло разбудить в нем бюрократа. А это рискованно.

– Звонила офицер Гимм и сказала, что вы привезете досье на пропавшую девушку.

– Да, – сказал я. – Дениз Ниланд пропала седьмого числа прошлого месяца. Она ехала домой с вечеринки – был день рождения ее сестры, – так что ее маршрут из Мэдисона обратно в Чикаго в тот день неизбежно проходил по I-90, шестого числа прошлого месяца.

– Понятно. – Ландвик оценивающе кивнул. – Подпадает под шестидесятидневный срок хранения.

– Совершенно верно. Сестра мисс Ниланд рассказала, что та уехала в половине десятого, специально чтобы разминуться с утренним потоком. С вечера она заправилась и домой рассчитывала вернуться к часу или к двум, если где-нибудь на дороге будет ремонт.

К сожалению, как частенько бывает, выбор меня подвел. «Крем-брюле» оказался чем-то приторным, вроде восточных сладостей.

– И вот с того дня Дениз Ниланд никто не видел, а ее кроссовер спустя неделю нашли брошенным в Рокфорде.

– Плохо.

– Да уж хуже некуда.

Чашку с крем-брюле я поставил на угол стола. Хорошо бы на обратном пути пульнуть ее в мусорку у стойла Томми Би.

– Между тем Киппи подсчитала, что Дениз Ниланд могла попасть на зону отдыха Эгг-Ривер самое раннее часов в одиннадцать. Так что, если б вы могли проверить цифровую запись между одиннадцатью утра и, скажем, четырьмя вечера, это была бы ценнейшая помощь.

– Дорожный ремонт ни в коем случае не задержал бы ее на три часа, но мы прокрутим до четырех пополудни. – Ландвик порылся в папке Киппи. – О’кей, вижу ее недавнее фото с водительских прав, показания роста и веса, а также номер ее «Киа Сорренто». – Он посмотрел на меня. – Если Дениз Ниланд была на Эгг-Ривер, я дам вам знать. Она будет на нашей «цифре».

– Во сколько мне вам позвонить?

Киппи указала все конкретно. Надо было, чтобы все шло на переднем плане. Именно по этой причине один из нас должен был приехать сюда лично. Не хватало, чтобы бюрократы в своем сонном царстве продвигались со скоростью ледников.

– Я бы занялся прямо сейчас, но у меня в Томпсон-центре тягомотина на весь день… – Ландвик вздохнул. – Обещаю, что сегодня вечером проверю видео на Эгг-Ривер. С хронометражом всех прибытий. Возможно, придется посидеть ночку… Как насчет завтра в это же время?

– Было бы здорово. – В запасе оставалось еще две недели срока. – Спасибо.

– Вы готовите собак для полиции, верно?

– Делал кое-что в этом плане для чикагской полиции, а вообще специализируюсь на поисковых. Собаки по обнаружению человеческих останков.

– Но вы, я понимаю, закладываете в собачек основы, верно?

– Веду курсы послушания, в основном по вечерам и выходным.

– Я тут подумываю взять у соседа щенка лабрадора, бесплатно…

– Даже не думайте, – сказал я. – Берите, и все.

– У Джима их тьма, и все такие милые чертенята… – Ландвик улыбнулся и встал. – Давайте я вас провожу, чтобы не блуждали.

– А для меня у него один найдется?

– Можно поуламывать, – подмигнул Ландвик, когда мы мимо загородки Томми Би проходили в сторону ресепшена.

Ландвик шел впереди, а потому я благополучно закинул чашку крем-брюле в мусорную корзину и последовал за своим провожатым в вестибюль, а оттуда на стоянку.

– Я вечно в разъездах, и мне очень хотелось бы брать с собой собаку, – поделился Ландвик. – Только побаиваюсь, как бы она во время пробки не сбежала. Никаких ищеек мне не надо – не хочу, чтобы Снупи вынюхивала мертвечину и всякое такое. Мне бы какие-нибудь основные команды, чтобы удерживать собаку от улицы…

– Тогда вот вам вишенка на торте: я еще и даю частные уроки. За несколько часов хозяин обучается необходимым основам.

Ландвик остановился у черного «БМВ» на служебной парковке возле входа.

– А сколько это стоит?

– Обычный тариф от двухсот до миллиона за сеанс.

– А можно за бесплатно, если я раскручу Джима на черного лабрадорчика?

– Теперь я вижу, как вы дослужились до директора.

Набирая по мобильнику Киппи, из припаркованного возле стоянки пикапа я услышал неожиданно злобное рычанье и лай Виры: заждалась, наверное.

– Иду, иду, девочка, – сказал я вполголоса.

– Слушаю, – послышался голос Киппи.

Держа телефон возле уха, я отпер дверцу и с нежной силой умял Виру на пассажирское сиденье. Ее это отчего-то не устраивало, и она стремилась выбраться наружу. Чтобы как-то успокоить ее, я поднес к собачьему уху трубку с голосом Киппи.

– Спасибо, Мейс! – воскликнула та секунд через десять.

– Вира по тебе истосковалась.

– Передай ей привет. Значит, папка у Ландвика на руках?

– Да. Завтра примерно в это время он выдаст результат.

– Завтра? – Судя по тону, Киппи была обескуражена: ей хотелось, чтобы «уже вчера».

– Ландвик парень занятой, – сказал я в свое оправдание. – У него угловой офис.

Глава 47

– Значит, это ты новый съемщик? – окликнул через сетку забора сосед.

Я стоял спиной и от неожиданности подпрыгнул, сумев каким-то образом обуздать свой мочевой пузырь.

Этим утром я кидал фрисби с Вирой – неплохая тренировка, которая удерживала меня от лазания по стенам. Утренняя поездка на Эгг-Ривер и в ТСИ ощутимо меня раззадорила. А теперь, когда начало понемногу оживать плечо (хотя еще и побаливало при движениях), возня на заднем дворе помогала справляться с мандражом в четырех стенах. Сестренки колли довольствовались тем, что лежали на солнышке в качестве зрителей – их годы беготни за тарелочками остались позади. Ну а когда я разок запустил фрисби в сторону Сью, тот лишь удостоил меня снисходительного взгляда – дескать, «ну-ну», – после чего, приподняв лапу, оросил один из столбиков террасы.

А что еще важнее, фрисби отвлекало меня от моих финансовых неурядиц. Конечно, я вспушу чуток «гринов» на учебных занятиях, которые организовал, но в силу известных причин не смог их провести; хорошо, что кое-кто из моих братьев-кинологов подставил плечо и частично провел их за меня. Кроме того, надо будет пройтись по списку неплательщиков – тех, кто был на моих прошлых занятиях, но так и не удосужился сделать проплату. Обычно счет отправлялся тем, кто уклонялся от оплаты на месте, и через месяц следовал второй запрос. Я делал так: отправлял им счет с небольшой пеней, на что они в конце концов отзванивались и неловко бормотали насчет того, что электронный платеж типа не прошел, надо будет продублировать. Ну а если и после этого театра оплата не производилась, я их включал в «черный список» – а как иначе?

К сожалению, если такая ситуация затянется надолго, я сам начну всплывать в нескольких черных списках.

Если повезет, то свой следующий платеж по ипотеке я как-нибудь сделаю. Правда, тогда придется поиграть в прятки с коммунальщиками и прочими кредиторами. Что касается пропитания, то здесь мы с детишками как-нибудь перебьемся: будем искать корочки или ковырять угольки из духовки. А если станет совсем уж туго, то с трейлером придется расстаться, а сам я обоснуюсь в этой конспиративке навечно, хотя за это придется ежевечерне лопать пиццу с ананасами.

– Привет, – сказал я, приземлившись на твердую опору. Слава богу, на соседе не было лыжной маски, иначе похороны можно назначать на субботу. Врать человеку мне было поперек души, но детектив Марр настрого велел затвердить легенду, да и, в конце концов, это была их конспиративная квартира.

– Рик Джексон, – назвался я.

Сосед тоже представился, и мы пожали друг другу руки.

– Извини, что напугал. – Он виновато улыбнулся. – Люблю пообщаться с новыми съемщиками, если есть возможность.

Выдав должный комплимент моим собакам (получается, они с хозяйкой почти ничего не слышали), он сказал:

– А что поделываешь, Рик?

– Да так, сисадмин. – Марр заверял, что называние заколупических должностей вызывает отток всех не в меру любопытных соседей. – А здесь по контракту на месяц.

– Правда? – У соседа загорелись глаза. – А я сетевой архитектор.

Очевидно, это был его день на удаленке. Он заговорил о всякой всячине, и через минуту с небольшим я упихнул своих девчонок и Сью обратно в квартиру, сказав новому знакомому, что мне нужно на конференцию.

Замечательно. Мало мне было мандража в четырех стенах, так теперь еще и придется выглядывать в окошко, нет ли там кого-нибудь на соседском дворе, прежде чем помаячить на террасе или выпустить на прогулку детвору. Сью, понятно, что-то в этом учуял и уже через несколько минут стоял перед сеточной дверью в молчаливом требовании, чтобы его выпустили. Терраса конспиративки подходила ему идеально: всего шаг вниз, и он на лужайке. После своего выздоровления Сью вымуштровал меня в образцового швейцара, только без чаевых. Я пожал плечами и открыл сеточную дверь. Тот хозяйски вышел на улицу, улегся посреди двора и стал глядеть в мою сторону.

Тот компьютерщик стоял рядом с нашим общим забором, замедленно поливая какую-то клумбу. Вообще последнее, чего бы мне хотелось, – это следить за каждым своим шагом и пуком, в то время как кто-то рядом пустозвонит о локализациях серверов.

– Сью, – позвал я шепотом. – Иди сюда.

Он отвернулся, хотя при этом отлично меня слышал.

– Сью, – повторил я настойчиво, – Дельта заняла твой диван. Дельта там сидит.

Это подействовало. Сью встал и вальяжно направился обратно – завуч, идущий наводить порядок в бунтующем классе. Я закрыл за ним дверь и вернулся в гостиную, где Сью обнаружил, что его нагло обманывают и никакой диван не занят. Он поглядел на меня с неприкрытым укором – показал бы средний палец, если б знал как.

– А что? – Я развел руками. – Ты первый начал.

Позвонил детектив Хэнсон и сообщил:

– Одна женщина в квартире на Ноб-Хилл – ну ты знаешь, на вершине холма – из-за воя сирен вышла на балкон и заметила, как на дальнем конце парковки – она у нее как раз возле дома – в машину усаживается парень в кепке «Джон Дир».

Меня пробрало волнение.

– У нее есть номер машины?

– Да нет. Ей тогда это не пришло в голову, да и вряд ли она разглядела бы его с балкона.

– А описание машины?

– Тоже не помнит. Сказала только, что это была серая четырехдверка.

– Но помнит, что кепка была «Джон Дир»?

– Представь себе. Говорит, что ее бывший муж-сволочь был в «Джон Дире» дилером… – Хэнсон вздохнул. – В общем, это подтверждает наши подозрения один в один. Он испарился как раз с верхушки того холма. Умен, зараза. Копы оцепили холм в рекордное время, но стрелок загодя припарковался в другой части Лансинга, откуда можно свободно уйти. Все продумал, гад.

Волнение во мне пошло на убыль, сменяясь тихой досадой.

– А в том доме есть какие-нибудь камеры слежения?

– Да так, одна в подъезде, в нашем случае абсолютно бесполезная. Ты знаешь Лансинг лучше, чем я, но у меня впечатление, что вершина Ноб-Хилл – не самая шикарная часть города.

Здесь он был прав.

– А у тебя есть что-нибудь? – осведомился Хэнсон.

Я рассказал о своей поездке в офис транспортной службы, опустив экскурсию на Эгг-Ривер, а затем добавил:

– Скажи Марру, что его легенда – отстой. Парень по соседству – навороченный компьютерщик. При первом же разговоре меня раскусит.

Хэнсон глумливо гоготнул; пришлось нажать на отбой связи.

Глава 48

– Джейк? – удивился Бернт Ландвик, завидев на пороге своего сельского дома всклокоченного подчиненного. – Одиннадцатый час! Ты ехал сюда для рассказа о жарком свидании?

– Если бы. – Сондерс проскользнул мимо босса на кухню и уже ставил на стол ноутбук. – У тебя еще осталось то канадское пойло?

– «Молсон»?

– Давай сразу два.

– Ты для начала не расскажешь, что стряслось?

Сондерс жил в городе. А Ландвик хотя и приглашал его время от времени к себе выпить и закусить, но понятия не имел, что могло подвигнуть сослуживца на марш-бросок в округ Кейн (до Батавии из города как-никак сорок минут пути).

– Вообще-то есть такое изобретение, как телефон. И даже его мобильная версия, с которой можно было мне позвонить.

– Помнишь ту красотку в униформе, которая домогалась, чтобы мы проверили цифровую видеозапись с зоны отдыха на Эгг-Ривер?

– Да, прошлый месяц, день исчезновения Дениз Ниланд, – вспомнил Ландвик. – Сегодня утром ко мне заезжал Мейсон Райд и передал всю информацию – дату, ориентировочное время, фото мисс Ниланд, ее машину и номер. Я сказал, что займусь сегодня вечером или непосредственно с утра. Каким здесь боком ты?

– А таким, что ты, наверное, медленно шевелил задницей, поэтому она позвонила мне.

– Позвонила тебе?

– Помнишь, мы все на той встрече обменялись визитками?

– И ты поднырнул, чтобы произвести на нее впечатление?

– Сдуру. – Сондерс удрученно кивнул. – И вот теперь жалею, что не оставил это занятие тебе. Потому что по Эгг-Ривер вышел полный обсер.

– Ты о чем?

– Сейчас дойдем, я все покажу. Видеозапись того утра с отметки «11:42» перескакивает сразу на «13:07». На всех камерах. Эти восемьдесят пять минут на зоне Эгг-Ривер пропали… Исчезли… Стерты.

– Ты шутишь? – Ландвик в тревожном недоумении уставился на своего помощника. – Цифра сама себя отредактировать не могла.

– А получается обратное.

– Погоди, я за «Молсоном». – Ландвик озадаченно пошагал в угол кухни, а Сондерс включил ноутбук, собираясь войти в Сеть.

– Ты нашей леди об этом сказал?

Сондерс горько усмехнулся:

– Как же я посмею, в обход начальства…

– Вот это верно. Ценю. Там сидят человек шестьдесят, у которых полный или частичный доступ независимо от того, используют они систему или нет. Придется устроить проверку, выяснить, кто входил и что делал, прежде чем начать жать на тревожную кнопку.

Возле холодильника Ландвик приостановился, снял с печи старинную сковороду – чугунную, с плоским дном (больше декоративная, чем для готовки), – и шарахнул ею Джейка Сондерса по голове. Умный ассистент Ландвика тяжело рухнул с табурета на пол.

Во втором замахе надобности не было, поэтому Неприметный вернул сковороду на печь, вынул из холодильника бутылочку «Молсона» и вырубил ноутбук.

Глава 49

Я пробудился как от знобкого толчка.

Ночами по-прежнему приходилось тяжелее всего, и не было рядом Микки, которая утешила бы после дурного сна. Только это был не сон. Он надвигался медленно, как туман на озеро. Понятно, звучит нелепо, но шел третий час ночи – время, когда разум начинает блуждать в тех местах, где ему не следует. Местах, где представляется немыслимое. И тем не менее я совершенно не спал, цепенея от страха и кружась в одном таком омуте сумрака.

– Прости, Вира, – сказал я своей собаченьке, которая лежала от меня наискосок – в ногах на противоположной стороне кровати – и смотрела в мою сторону. Возможно, я ее разбудил. А может, моя Вира вообще не спит. В любом случае она посмотрела на меня. «Ты чего, папаша?» – говорили ее пристальные, умнющие глаза. – Прости меня, девочка.

Ум фокусировался на боли в плече. На моем провальном бизнесе и как я собираюсь отскакивать финансово после житья в безопасном доме, с отменой ряда занятий и частных тренингов. Что скоро нам с детворой останется варить суп из камешков. Но больше всего я был сосредоточен на Киппи, на рассказе ей о встрече в ТСИ… Правда, этим рамки не ограничивались. Все выходило далеко за пределы. Понимаю, это звучит сентиментально и слащаво, идет вразрез с моим мужским имиджем мачо, но я хотел бы знать о Киппи все. Мне хотелось затеряться в ее мелочах. Какой у нее в детстве был любимый костюм на Хеллоуин? Какие любимые хлопья на завтрак? Спала ли она в пижамках или в свитерах и футболках, как я?

Мне хотелось окунуться в эти карие глаза и утонуть в них безвозвратно.

Именно поэтому я не распознал упреждающий рык Виры сегодня на служебной парковке.

Он гудел у меня в голове, как пчелы в улье. Конечно, моя золотая собаченция была заперта внутри пикапа, с сантиметровой щелкой приопущенных окон. А я, дурачина, был отвлечен и по уши влюблен в Киппи… Вира же делала все возможное, чтобы мне сказать… Все, на что была способна.

Только я не услышал, не придал значения.

Вспомнилось и ощущение дежавю в коридоре офиса, когда стоящий у кофейного автомата Бернт Ландвик впился в меня взглядом.

Дежавю? Какого черта! Да я за всю жизнь ни разу не переступал порога того офиса.

Но мне отчетливо помнился силуэт в черной одежде и черной маске; человек без примет, стоящий меж сосен и неотрывно смотрящий в мою сторону на поляне Гомсруд-парка.

Та же поза. Точно такая же поза и манера держаться.

Конечно, при свете дня над всем этим можно было похохотать, но на той служебной стоянке Вира нажала тревожную кнопку. А мысли у меня витали где-то слишком высоко, чтобы я это вовремя осознал.

Я потянулся к телефону.

Глава 50

Все кончено.

И это было чертовски обидно. Надо же – именно тогда, когда все отладилось и встало на свои места, как кусочки в головоломке. Когда на ТСИ вышел некий детектив Хэнсон из Чикагского управления полиции, выразивший интерес к работе видеонаблюдения на зонах отдыха, Неприметный был только рад сделать шаг навстречу, добровольно предложив органам услуги себя и своего заместителя. Но уже в конференц-зале службы он ошеломленно открыл для себя, что, спустя столько времени, власти наконец сумели повернуть голову в нужном направлении.

Конечно, с Бернтом Ландвиком («просто Берни») в роли посредника Транспортной службы эти чуповцы ничего не нашли бы.

Никогда и ни под каким соусом.

Чуть большее замешательство у Неприметного вызвало столкновение лицом к лицу с самим Человеком-Собакой, когда тот вместе с леди-копом и ее напарником вошел в конференц-зал. Хотя Неприметный был в костюме, галстуке и брендовых очках, весь из себя улыбчивый и светски общительный – иными словами, в своей стихии. Честно говоря, это была одна из наиболее удачных его презентаций за долгое время.

Джейк даже подбросил ему лестное словечко.

Но эта бабенка-коп с ее каверзными наводящими вопросами все-таки продавила Сондерса, и тот сделал то, на что якобы подрядился он, его начальник. Джейк, всю свою трагически короткую жизнь не умевший говорить «нет» смазливеньким бабенкам, вошел в систему и раскопал тот разрыв в видео на Эгг-Ривер.

Убивать Джейка Сондерса он ну никак не хотел. Точно так же, как и тысячу лет назад Юджина Нокса в Сан-Франциско, когда тот увязал слишком много точек… в общем, подлетел слишком близко к солнцу. Вот и вылетел из окна небоскреба.

А что поделать: надо было как-то держать удар.

Дошло до того, что Собачник Райд даже заявился к нему на работу, вручить досье по Дениз Ниланд, которое, что уж говорить, надо было сразу, не рассусоливая, сжечь и смыть пепел в унитазе, сообщив следакам и той бабе-копу, что в архиве нет ничего – ни-че-го! Впрочем, как ни крути, он тогда действительно был связан серией встреч в Центре Томпсона.

Но бабенка оказалась прыткой – гляди-ка, подтолкнула Джейка к непоправимому… Сволочь.

Он даже убедил Собачника, что спроворит ему липового щенка лабрадора от вымышленного соседа по имени Джим. Из живущих по соседству Неприметный не знал никого – ни Джима, ни кого-то другого, – а старый сельский дом на окраине Батавии купил, наряду с прочим, как раз для того, чтобы не иметь среди живущих рядом никого, кому можно было помахать или кивнуть.

Вот бы заманить Человека-Собаку к себе – это было бы покруче фантастики…

Неприметный ловил себя на ощущении, какое, должно быть, испытывает паук – прядет тенета, точит ядовитые клыки… Сидит в «Нефликсе» и ждет, когда задергаются ниточки.

Возможно, у него будет некоторое пространство для маневра. Можно будет, скажем, позвонить Райду ближе к выходным и спросить, не желает ли тот приехать в Батавию на урок послушания с новым лабрадором. Боже милостивый, как у Собачника вспыхнули глаза, когда Ландвик предложил ему себя в потенциальные клиенты; как взыграла жажда хапнуть по двести баксов за несколько частных уроков, как будто наш собаковод был звездой мирового тенниса! Черт возьми, пилюлю можно будет даже подсластить, предложив Райду обед и заправку бензобака за проезд.

Через онлайн Неприметный подметил, что свои учебные занятия в этом месяце Человек-Собака раскидал по другим инструкторам. Немного удивительно, что полиция отменила Райду пару занятий по ориентации, хотя их можно было использовать как приманку для заманивания стрелка из Гомсруд-парка. Детективы Хэнсон и Марр, вероятно, сочли, что на таких мероприятиях слишком людно и есть риск возможных эксцессов… По всей видимости, чуповцы не хотели жертвовать Райдом.

Хотя Неприметный на такую приманку и сам не клюнул бы.

Зачем это, когда Мейсон Райд сам пожалует к нему?

Утром сотрудники Транспортной службы Иллинойса узнают от Ландвика печальное известие: у бедняги отца Сондерса случился обширный инсульт, и Джейк вылетел в Скоттсдейл, чтобы быть рядом с родителем, и пробудет там ровно столько, сколько потребуется. А на следующей неделе у него сплошная удаленка – так что, пожалуйста, уважайте частную жизнь Джейка. Отпишет он и той сучке в мундире: мол, на цифровом видео из Эгг-Ривер ничего не зафиксировано – ни Дениз Ниланд, ни машина с ее номером, ни вообще похищение. С утра пораньше он зайдет в свой банк и из практических соображений очистит свой счет до нуля. Само собой, банк в конце концов пришлет отчет о сумме наличности в Налоговое управление, но к тому времени он уже будет далеко-далеко, а к той поре как что-то до кого-то дойдет, Бернта Ландвика никто и нигде больше не встретит. Эти восемьдесят четыре штуки можно добавить к ста сорока, что лежат в кабинетном сейфе. Завтра он уедет пораньше (что вполне обычно для пятницы) и скажет секретарше, что в понедельник утром ему к дантисту, а судя по самочувствию, он, скорее всего, будет работать из дома.

Пройдут дни, за ними месяцы, и к тому времени как последует серьезная попытка найти Бернта Ландвика, искать будет уже некого.

Он словно исчезнет, растворится в эфире.

Неприметный знал, что этот день рано или поздно настанет. Хотя к нему вел долгий путь.

Даже если он останется в офисе и будет изображать потрясенность исчезновением Сондерса, детективы из полицейского управления все равно начнут копать. Красные флажки тут же взовьются на флагштоках Хэнсона и Марра – и, бесспорно, на шесте, вокруг которого пляшет эта сучка-коп. Хронометраж исчезновения Сондерса пойдет с момента подачи запроса насчет видеозаписи из Эгг-Ривер. Другие обнаружат в ней пробел и сообщат следователям, что Джейк Сондерс, скорее всего, помчался с этой новостью к своему начальнику Ландвику.

В конце концов буксировщик добровольно расскажет, как Бернт Ландвик не только использовал автомобили и ремонтные фургоны с эмблемой ТСИ, что имело смысл, но и периодически заимствовал самый малогабаритный из эвакуаторов машинного парка.

Да, для директора Бернта Ландвика все было кончено.

А вот для Теда Краузе все только начиналось. Тед Краузе, с короткой стрижкой и голубыми глазами. Бородка, усы и – черт, почему бы и нет? – серебряная серьга. Тед Краузе, которому, понятно, не мешало бы сбросить несколько килограммов с боков и живота. Тед Краузе, который заработал кучу денег на взлете биткоина и которому хватило ума скинуть эти инвестиции в «разреженном воздухе» перед их обрушением.

Весь мир лежал у его ног, и при первом же взгляде было ясно, что Краузе прекрасно проводит время в Рино, Альбукерке или Сэйнт-Питерсберге.

Прохладному климату Тед Краузе предпочитал теплый.

Тед Краузе рвался вперед. Но пока – вне биткоинов и банковских транзакций – он жил в коробке за гипсокартоном комнаты Бернта Ландвика…

Неприметный обвел взглядом кухню. Вот незадача: ближе к ночи придется волочь старого доброго Джейка к Пруду. Занятие не из легких, черт бы его подрал. А до этого надо периодически «проветривать» своего горячо любимого коллегу ножом, точь-в-точь таким, какой Неприметный дарил мальчишке Чампайна, и таким, какой всадил в грудь старому придурку Уэстону Дэвису. Втыкать нож было необходимо, иначе трупные газы раздували ткани тела, делая любимого коллегу легче воды и препятствуя затоплению.

А Джейку надлежало оставаться на месте – там, на дне Пруда, в стылом сумраке среди остальных – всех тех безвестных, утомленных дорогой странников, которых Неприметный встречал на остановках у трасс и закоулков своих охотничьих угодий, на протяжении семи лет директорства в ТСИ.

Неприметный посмотрел на своего молодого помощника, его помятый череп и лужу крови на кухонном полу.

Вот черт: теперь придется использовать отбеливатель…

Джейк Сондерс, тебя будет не хватать.

А еще он будет скучать по Транспортной службе Иллинойса. Еще бы: он имел полный доступ к служебным фургонам ремонта и замены на разных объектах; неограниченное пользование парком автомобилей, из которых можно было выбирать любой для ежемесячных поездок к зданию «Хэнли» в Спрингфилде. Но больней всего было расставаться с неограниченным владением эвакуаторами, которыми пользуются буксировщики и ремонтники.

Одна из привилегий высшего руководства состояла в том, что самые нижние при тотемном столбе – буксировщики – не донимали его вопросами. Если он заимствует один из небольших эвакуаторов (вместо того, чтобы использовать в зоне отдыха ремонтный фургон), то так тому и быть. На тыловой парковке техники оставалось более чем достаточно.

А если директор после ночного ремонта забирает эвакуатор домой – ничего страшного, он его утром железно вернет. С буксировщиками Неприметный ладил. Черт возьми, Бернт Ландвик был одним из тех самых «своих парней»: что ни Рождество или Четвертое июля, он тут как тут – вручал начальникам ящички с их любимым пивом…

Машины ТСИ были символом надежды. Прибегающая к их сервису общественность чувствовала невольное облегчение, замечая фургон ТСИ темной ночью или эвакуатор ТСИ ненастным днем. Гости зон отдыха и бровью не вели при виде фургона ТСИ, припаркованного где-нибудь за туалетом или медленно дрейфующего вдоль променадных дорожек. А посетителям, чьи автомобили или минивэны имели несчастье сломаться, ремонтные машины ТСИ внушали ободряющую мысль, что помощь близка.

И, конечно же, у вас вызывал симпатию улыбчивый человек в комбинезоне ТСИ, даже если ему требовалась от вас небольшая помощь – ну скажем, выгрузить из фургона коробку или прихватить кое-что из бытовки.

В такие поездки Неприметный всегда брал с собой ноутбук, чтобы блокировать потенциальных мониторщиков зон отдыха, которые он посещал в свободное время. При этом, отъехав от зоны, он обязательно проверял, что его присутствие там удалено с любой цифровой записи.

А взятые машины ТСИ всегда возвращал даже чище, чем когда их брал.

Самое правильное решение – и безопасность, и опять же пример.

Глава 51

– Мейс, как-то слишком уж хлипко, – выразила сомнение Киппи. – Мы же не можем бежать к Хэнсону с Марром только из-за того, что у тебя Вира залаяла в машине, а ты вроде как узнал позу Ландвика в коридоре ТСИ. Поза – еще не доказательство.

– Гомсруд-парк мне вспомнился скорее из-за его манеры держаться. А рычание Виры – это сработка ее красной кнопки после того, как я оставил Ландвика у его машины и стал набирать твой сотовый.

– Я понимаю. – Киппи кивнула. – Только Хэнсон с Марром спишут твои мысли на ночное время суток или решат, что у тебя ку-ку. Пэтээсэр[51].

Втроем мы сидели снаружи за столиком «Старбакса». Вокруг шевелилась Батавия – пригород, где жил директор ТСИ Бернт Ландвик. Киппи заказала чашку «большого черного», я – «маленький со сливками». Вире принесли бумажную миску воды (назовем это «без добавок»), а Киппи положила ей на салфетку ломтик своего черничного скона.

– Нет у меня никакого пэтээсэра.

– Да я знаю. От твоего первого звонка я, правда, напряглась, но затем две вещи меня реально торкнули. Во-первых, угадай, что есть в распоряжении у Транспортной службы Иллинойса?

– Бесплатный кофе?

– Это само собой. А еще – целый парк машин, ремонтных фургонов и эвакуаторов.

Я вспомнил наш мозговой штурм о том, как тот друган мог перевозить и свою машину, и машину жертвы.

– Ты считаешь, у Ландвика есть ко всему этому доступ?

– Не забывай, под ним целый транспортный филиал. Ты вон сам говорил, что у него угловой кабинет.

– Черт. – Я тряхнул головой. – А ведь укладывается.

– Эвакуатор ТСИ или ремонтный фургон – это же вообще шапка-невидимка. А вдобавок Ландвик запросто может манипулировать цифровыми записями – удалять любые фрагменты, которые касаются его, а по истечении шестидесяти дней, если не будет обращения, можно все легально и бесшумно удалить.

– Лиса, сторожащая курятник. Хмм… А что тебя еще торкнуло?

– Я загуглила адрес Ландвика. Нелюдим, живет в сельском доме на самом отшибе Батавии, где заканчивается пригород и начинается глушь: буераки, лес и болото.

– Логово, – определил я, памятуя, как Вабишевски высмеивал меня за использование этого словца. – Там-то он и вершит свои дела.

У Киппи зазвонил сотовый. Она поговорила буквально несколько секунд, отключилась и сказала:

– Это Вабс. Ландвик только что подъехал к ТСИ.

– Нам пора.

Глава 52

Первое, что сделал Неприметный, – это хапнул себе из холодильника «Доктор Пеппер» (теперь уже не на завтрак), рядом с кофематом возле своего офиса.

Второе: оставив дверь кабинета открытой (он ее никогда не закрывал), Ландвик бросил сумку и сел на свое место за столом, откуда послал на номера офицера Гимм и Мейсона Райда текстовое сообщение:

«С Джейком сделан хронометраж видео на Э-Р. Ни мисс Ниланд, ни кого-либо на нее похожего. Никакого “Киа Сорренто” с запрошенными номерами. Никакой подозрительной деятельности. Извиняюсь, Б. Л.».

Далее Неприметный достал карточки, врученные ему в тот роковой день презентации систем наблюдения ТСИ в полицейском здании на Саут-Мичиган, и отправил чуть более официальную версию того же сообщения на имейлы Хэнсона и Марра, а также Гимм и Вабишевски.

И затем разослал по всей Транспортной службе электронный циркуляр об отце Джейка Сондерса, у которого случился обширный инсульт, по причине чего Джейк вылетел в Аризону, чтобы быть рядом с ним в трудную минуту. Ниже следовала инструкция, что любые вопросы, требующие участия или подписи Джейка, необходимо переадресовывать другим коллегам.

После всей этой напряженной работы Неприметный прихватил сумку и направился с ней в свой офисный закуток, где находился цифровой сейф – огнеупорный, шестьдесят на пятьдесят, проплаченный несколькими годами ранее из госбюджета (спасибо, господа налогоплательщики). И хотя в сейфе действительно лежала пара официальных документов, несколько связанных с работой флешек и служебные ключи от конференц-залов, которыми Бернт Ландвик сроду не пользовался, в эти последние дни его интересовали только два предмета.

Неприметный ввел код своей даты рождения (настоящей, а не Ландвика), и дверь сейфа с тихим щелчком приоткрылась.

Прежде всего он выгрузил в сумку сто сорок тысяч, что копил все эти годы, – солидные надбавки к зарплате без вложений в пенсионный план, который ему никак не светил. Пачки стодолларовых банкнот легли аккуратно, и вполне еще оставалось место для восьмидесяти тысяч с его накопительного счета и четырех с лишним с текущего, которые он снимет в банке примерно через час.

Эта заначка наличности плюс небольшое состояние в биткоинах обеспечивали Теду Краузе лакомый комфорт на период размеренного планирования следующей главы его жизни.

Прежде чем взяться за второй предмет своего интереса, Неприметный секунду помедлил. С осторожной ласковостью взял оружие, положил поверх денежных пачек и застегнул сумку. Это был нож с фиксированным лезвием, из высокоуглеродистой стали ESEE-6P-B с режущей кромкой 5,75 дюйма. Острый как бритва, не знающий противодействия.

Таким можно наносить ох какие раны (можно не сомневаться: проверено на практике).

В тот момент когда Неприметный возвращался к своему месту, айфон на столе внезапно заиграл вагнеровских «Валькирий». Это означало одно: активация скрытых камер слежения, установленных в знаковых точках его участка в Батавии. Эти камеры реагировали на движение (примерно как те, что наблюдали за машинным парком ТСИ).

Неприметный вошел в приложение айфона. Из шести квадратиков на дисплее один показывал активность – две фигурки, стоящие на крыльце дома. Движением пальцев он увеличил изображение – и тревожно прикусил губу.

Перед его дверью стояли Собачник Райд с той леди-копом.

Глава 53

– Основные данные у нас с водительских прав. Права действующие. Никаких взысканий, приводов, нарушений ПДД или чего-то еще, – сказала Киппи, нажимая на кнопку звонка. Двухэтажный сельский дом не откликался.

– А как насчет жены, детей?

– По чужим базам данных мы с Вабсом лазить не стали, чтобы никого не всполошить. – Теперь Киппи не только звонила, но еще и колотила в дверь. Если там кто-нибудь есть, то может и взбелениться. – У Ландвика, насколько мне помнится, нет обручального кольца, но надо убедиться, что дом пустой, прежде чем мы начнем шерстить его.

Я стоял на крыльце чуть позади Киппи. Вира пристально смотрела на нас с лужайки, а затем отправилась исследовать дальнюю сторону двора. Я переминался и нервничал, как магазинный воришка, к которому приближаются продавцы. В какой-то момент я поймал себя на том, что украдкой поглядываю на редкие машины, проносящиеся по шоссе мимо гравийной подъездной дорожки Ландвика, идущей изгибом и делающей «стоп» на равном расстоянии между его домом и обособленным гаражом. Не знаю, почему я так волновался: стук в переднюю дверь вряд ли считается тяжким преступлением. И даже при маловероятном раскладе, что кто-нибудь возьмет да откроет, у нас была наполовину или хотя бы на треть правдоподобная отговорка: мы, мол, взаимодействуем по проекту с директором ТСИ, и время для нас крайне важно.

Для себя мы, разумеется, знали (от Вабса, который не спускал глаз с директорского «БМВ» на служебной стоянке в центре города), что открывший нам дверь никак не будет Бернтом Ландвиком.

Но и эта наша «легенда на одну треть», рассчитанная на растерянного супруга или отпрыска, устарела к тому времени, как Киппи припарковала свой «Шевроле Малибу» у бровки. Нам обоим пришло недвусмысленное сообщение от Ландвика, что зона Эгг-Ривер чиста как стекло. Эту новость мы обсуждали в дороге, а Вира подслушивала с заднего сиденья.

Киппи звонила Джейку Сондерсу в общей сложности трижды, и все три раза без ответа. Первый раз – вчера под конец рабочего дня, затем еще поздно вечером, и наконец, когда мы кофейничали возле «Старбакса». Все три звонка переключались на голосовую почту.

– При нашем вчерашнем разговоре он так хотел помочь, – недоумевала Киппи. – Он знал, что Ландвик загружен встречами, и говорил, что займется всем сам… А теперь просто отмахивается от нас.

Я указал на сообщение в моей трубке:

– Может, это и есть его ответ?

Киппи пожала плечами.

– Это от Ландвика. А Джейка Сондерса даже нет в рассылке.

Когда мы вылезали из «Малибу», смартфон Киппи пиликнул во второй раз. Мы с Вирой стояли во дворе, а Киппи, молча прочитав эсэмэску, сказала:

– Снова от него, и практически то же самое. – Она еще секунду смотрела на экранчик. – Адресовано мне, Вабсу, Хэнсону и Марру.

Я проверил имейл у себя на смартфоне:

– А меня что-то обошли…

– Джейка Сондерса тоже.

Киппи закончила стычку с дверью Ландвика и проверила дверную ручку… заперто плотно. Повернулась ко мне и сказала:

– Пойдем глянем, что у него в гараже.

Глава 54

«Вы, два ублюдка, разве не смотрели свои текстовые сообщения?»

Но за первой реакцией сразу последовала вторая:

«Они у меня дома!»

На визитках, которые он им вручил, указывался рабочий адрес Бернта Ландвика, а это значит, что для поиска его домашнего адреса они задействовали другие ресурсы – коповские. И черта с два они бы поехали в Батавию, чтобы опросить его насчет Эгг-Ривер: для этого хватило бы и звонка. Он невольно поднял голову посмотреть, не высыпают ли в коридор полицейские, рассеиваясь по направлению к его кабинету.

Неприметный торопливо тронул все другие камеры наблюдения по участку. Патрульных машин, выстроившихся вдоль подъездной дорожки, нет. Нет и Хэнсона с Марром, направляющих своих подчиненных. Ни команды спецназа, затаившейся в засаде. Только женщина-коп и Собачник. Какого, извините, хрена?

Неприметный вышел из своего кабинета, поднялся этажом выше и прошелся по переходу с окнами, выходящими на стоянку ТСИ. Отсюда тоже не просматривалось ни патрульных машин, ни спецназовцев. Служебная стоянка начинала постепенно заполняться (было половина девятого утра), а гостевая почти пустовала – всего три машины и еще одна, прижатая к обочине. «Додж Чарджер», а в нем вроде кто-то сидит за рулем… Неприметный бросился обратно в кабинет, выхватил там из ящика шкафа компактный бинокль и побежал обратно. В переходе второго этажа примостился у окна, что напротив «Чарджера», и поднес бинокль к глазам. Подкрутив резкость, он сразу же узнал напарника Гимм; того здоровяка с заковыристой польской фамилией.

Неприметный опустил бинокль и призадумался. Киппи Гимм и этот непроизносимый были патрульными копами – немногим лучше тех же постовых. А Человек-Собака вообще невесть кто – помесь шавки-подрядчика и поисковика трупов. В том первом разговоре, кажется, всплыло, что эти «санитары природы» трудятся сверхурочно? Эдакие Нэнси Дрю и Братья Харди[52] на фрилансе? Лезут не в свои дела, которые им отнюдь не по зарплате, в надежде… на что? Что-нибудь выкопать? Если так, то у него на участке все чисто. Ну разве если…

Если они не проверят его гараж, где стоит «Форд Эскейп» Джейка Сондерса. Теоретически, если порыться в базе данных Управления транспорта по Иллинойсу – черт, у него в ТСИ такой доступ имелся, – то можно будет найти домашний адрес, а по нему наверняка установить машину покойного Джейка.

Словно в подтверждение этой тревожной мысли, айфон вновь ожил «Полетом Валькирий». Неприметный вошел в приложение. На этот раз сигнал тревоги доносился как раз от гаража. На видеотрансляции офицер Гимм что-то высвечивала фонариком в боковом гаражном окне.

Глава 55

Киппи попыталась открыть боковую дверь гаража, а я – поднять планку ролл-двери. Куда там… Обе надежно заперты.

Киппи заглянула в окно.

– Там что-то припарковано, – сказала она, всмотревшись.

– Эвакуатор?

Вместо ответа она достала из бардачка своего «Малибу» фонарик, вернулась и посветила в окно.

– Всего одна машина, на дальней стороне. Не эвакуатор. Внедорожник. – Еще раз с прищуром вглядевшись, сообщила: – По-моему, это «Форд Эскейп».

– По базе данных у Ландвика вроде «бэха».

Киппи взялась звонить своему напарнику, а мы с Вирой перешли перед домом лужайку в поисках какого-нибудь окна – любого, – не задернутого изнутри шторами. Увы, дом директора ТСИ был обернут, как рождественский подарок. Мы вернулись к Киппи, все так же дежурящей у гаража.

– Вабс проверяет, но на Ландвика действительно зарегистрирован только «БМВ».

Через секунду у нее опять зазвонил сотовый, и Киппи поднесла трубку к уху.

– Это точно? – проронила она через секунду.

По всей видимости, было именно так. Киппи убрала телефон и сказала:

– На «Эскейпе» ездит Джейк Сондерс.

– У него машина только одна?

Она кивнула.

– А здесь-то Сондерс что делает? – От Чикаго до Батавии примерно сорок минут езды, и то если на дорогах свободно. – Ведь он живет где-то в центре?

Киви неопределенно пожала плечами:

– Так указано в базе данных.

– И… что все это значит?

– После того, как ты сказал про загруженность Ландвика, я позвонила Джейку узнать, может ли тот посмотреть запись по Эгг-Ривер. Он охотно согласился, весь такой на позитиве… А потом как сгинул – дозвониться невозможно, на звонки не отвечает, а теперь еще и «Форд Эскейп» обнаруживается в гараже у начальника…

– Так. А может, Сондерс углядел что-нибудь на записи и опрометчиво обратил на это внимание Ландвика?

– Если б он что-то увидел, то позвонил бы мне, – отчеканила Киппи. – Извини, Мейс, но если б я наткнулась на видео, где ты душишь попутчицу, я не поехала бы к тебе выслушивать версию случившегося, а пошла бы прямиком к копам.

– Справедливо. Но Ландвику, наверное, хватало бы ума не давать таким записям залеживаться по два месяца.

Киппи оглядела двор и сказала:

– Ландвик по работе имеет дело с видеозаписями, манипулирует ими. Может даже при желании вообще стереть неблаговидный эпизод.

– Прямо как в изречении: «Смотрящий за смотрящими».

– А потом появляется Джейк Сондерс и выявляет пробел или пропущенный день. Его это, вероятно, сбивает с толку и тревожит, тем более что запрос идет из полиции, – и он приносит тему на обсуждение своему боссу.

– А теперь его «Форд Эскейп» стоит у того босса в гараже, – в тон ей добавил я.

– На сотовый я ему позвонила только потому, что этот номер указан в визитке.

Киппи вошла в «Гугл», нашла номер и набрала его. Спустя секунду она сказала:

– Будьте добры, Джейка Сондерса.

Прошло с полминуты (видимо, перевод звонка оператором).

– Джейка Сондерса, пожалуйста, – повторила Киппи.

Я наблюдал, как она напряженно слушает. Подошла Вира и лизнула ей кончики пальцев. Наконец Киппи произнесла:

– Нет, не нужно. Я подожду, пока он вернется.

– Что там такое?

– Мейс, ты представляешь? – Она посмотрела на меня. – Секретарша спросила, не хочу ли я, чтобы разговор перевели на его босса, Бернта Ландвика.

– Это почему?

– Потому что Джейк Сондерс сейчас в персональном отпуске, до дальнейшего уведомления.

Глава 56

За происходящим Неприметный наблюдал в реальном времени со своего айфона. Чтобы понять предмет обсуждения, не нужны были никакие субтитры. Скорее всего, сучка-коп пыталась связаться с Джейком Сондерсом – безуспешно, так как на дне Пруда телефонная связь неважнецкая. Однако теперь они обнаружили внедорожник Сондерса.

В принципе ничего ужасного. Выкрутиться можно в два счета. «Да, конечно, Джейк заезжал ко мне вчера вечером; поведал о том, что его отцу стало хуже. Мы выпили пивка, посудачили о вечной теме отцов и детей. Джейк заночевал на диване, а рано утром я его подвез до аэропорта».

Все, что нужно, – это на пяток минут попасть в гостиную. Проломить гипсокартон, достать водонепроницаемую огнестойкую коробку с новой идентичностью – фактически следующей жизнью – и с легкой душой в путь-дорогу. Так что пускай Нэнси Дрю с Собачником поразвлекаются, а как только уедут, он вернется к себе в Батавию и уже через пять минут оставит свой дом.

И тут Неприметный завидел собаку – райдовского золотистого ретривера. Этого трупного пса; эту гнусную дворнягу, что унюхала в Гомсруде Уэстона Дэвиса, а затем предупредила Райда о присутствии среди сосен угрозы. Проклятущую тварь, что сумела ускользнуть от облака перечного газа; которая преследовала его и наблюдала, как он взбирается на холм, чтобы унести ноги.

Пруд был не на его территории. До него километр по болоту, грязи и терновнику – но что, если Райд выпустит свою собаку искать след?

Едва первый водолаз вынырнет на поверхность, как даже сверхлиберальный магистрат тут же выпишет ордер на обыск.

Черт по-бе-ри! Взор Неприметному застлала багровая дымка. Аж в голову вступило.

Если б Райд и эта сучка-коп сунулись к нему в офис, он поднял бы их на нож – глубоко и быстро. А затем бросился бы на свою кубическую ферму, на своих треклятых коллег-сотрудничков, и кромсал бы их до тех пор, пока каким-то образом не остановился. Виски сверлили длинные и острые буравчики. Нереальная мука. Куда несносней, чем той ночью в Бриджпорте, когда на его глазах из лачуги Чампайна выносили мальчонку в мешке для трупов.

Неприметный упал на колени, изо всех сил превозмогая свою первобытную природу. Крепко, до слез зажмурился, но буравчики продолжали сверление. Если когда-нибудь и был момент чистой рассудочности, то именно сейчас.

«К черту все», – подумал Неприметный, вставая, и порывисто вышел из кабинета.

– Эй, Томми Би, – остановился он в проеме куба своего наименее любимого сотрудника. Все свои имейлы этот выскочка подписывал не иначе как «Томми Б. Джонсон», словно компенсируя этим свою вопиющую заурядность. – Пойдем перетащим в фургон пару компьютеров?

Томми поднял глаза, словно размышляя о прорыве Декарта через дебри алгебры с геометрией, и наконец соизволил кивнуть.

Вдвоем они направились к Ландвику в кабинет. «Надменный, ковыряющий в носу придурок, весь день раскачивается в кресле за имитацией работы», – злобно думал, шагая, Неприметный. Этот Томми Б… дь Джонсон не внес в жизнь ничего ну хоть бы мало-мальски ценного, но при этом был из тех, кто даже на собственных похоронах встанет и чванливо раскланяется. Да, Томми Би – совершенно зряшное, худшее решение Ландвика о найме на милю вокруг. При этом всем известно (в том числе и самому Томми), что с приемом на должность избавиться от госслужащего в щедром штате Иллинойс уже почти невозможно.

Хотя есть идеи.

Несмотря на то что Неприметный и сам использовал службу для удовлетворения некоторых своих приватных потребностей, к своим обязанностям он относился серьезно и даже ревностно. В идеале Томми Би должен был возместить Транспортной службе Иллинойса каждый цент штата, потраченный на его зарплату и бонусы с той поры, как этот бездельник начал филонить в офисе, – возместить любым путем, вплоть до извлечения органов Томми и их продажи на черном рынке.

– Коробки у меня в закутке. – Неприметный указал Томми на стенной шкаф у себя в кабинете. – Надо перетащить их в гараж.

Пропустив Томми вперед, он запер за собой кабинетную дверь, опустил жалюзи, прихватил отрезок телефонного шнура и последовал за своим подчиненным.

– Что-то я коробок не вижу…

– Посмотри в углу, – указал Неприметный.

Томми недоуменно наклонился, гадая, что за ахинею несет босс – секундная пауза, которая и была нужна Неприметному. Шнур обвился вокруг шеи подчиненного, своим мгновенным натягом сокрушая гортань и выбивая из легких последнюю порцию кислорода. Тычком колена в спину Неприметный сшиб Томми на пол. С иссиня-багровым лицом тот попытался приподняться, но босс с силой его опрокинул.

Все пошло быстро, по накатанной. Неприметный подался к Томми Би с чувственной интимностью, словно собираясь куснуть его за мочку уха.

– Немного поспешно, Томми, но ничего, – прошептал он. – Надеюсь, этого достаточно.

И в эту секунду, вместе с жизнью Томми Би Джонсона, красная хмарь перед глазами развеялась как не бывало. Даже удивительно.

Неприметный испытал неимоверное облегчение… и снова смог ясно мыслить.

Теперь надо пойти и убить женщину-полицейского, Собачника и его золотистого песика.

И скормить всю эту троицу Пруду.

Останки Томми Би он запер в стенном шкафу. За все годы Ландвика в ТСИ уборщики сюда не заглядывали. Нужна будет еще пара секунд, чтобы выключить компьютер Томми. Как будто он сегодня вообще не появлялся на работе.

«Чертов Томми Би, – подумают сослуживцы, если вообще о нем вспомнят, – вообще ни в чем на него нельзя положиться».

Вытащив из сумки нож, Неприметный переложил его в карман пиджака, застегнул молнию и поставил сумку на стол. Затем позвонил в гараж с указанием, что ему понадобится машина ТСИ – предпочтительно «Субару Форестер»: неожиданный вызов из штаб-квартиры в Спрингфилде.

И что он выезжает немедленно.

Глава 57

Втроем мы тронулись вдоль задней стены двухэтажного дома Ландвика, с тыла больше похожего на трехэтажный. Как и спереди, все шторы здесь были плотно задернуты. Киппи по деревянным ступеням поднялась на террасу и попробовала заглянуть в раздвижную стеклянную дверь, но лишь безнадежно махнула рукой. Ручка двери, разумеется, тоже не поддалась.

Затем наш скромный поисковый отряд набрел на садовый сарай Бернта Ландвика – ржавую развалюху два на четыре, на бетонной плите в дальнем углу участка. Возможно, во времена Джимми Картера[53] он был новеньким и блестящим, но теперь смотрелся как место, куда в плохих фильмах ужасов прячут изувеченных.

Я провел Виру по периметру сарая, наблюдая, не уловит ли она какой-нибудь запах.

Увы, ничего.

– У него здесь несколько стоп ландшафтных плиток, – дал я знать Киппи. – Резаный такой камень, обычно используется для подпорных стенок.

Пару лет назад Пол Льюис подбил меня провести у него несколько уик-эндов – якобы за летним отдыхом помогая возводить ярусный сад; ох мы тогда с ним замаялись таскать по участку эти херовины с заднего двора, где он их складировал, – пару сотен, не меньше. Я оглядел двор Бернта Ландвика, но не увидел ни намека на ярусы, подпорные стенки или… А почему у него здесь только плитки, а ландшафтных блоков к ним нет?

Киппи повезло больше: под ее нажимом с тягостным скрежетом раздвинулись металлические створки сарая.

Изувеченных освободить не получилось, но зато там нашлось множество лопат, мотыг и грабель (похоже, всерьез ими никто не пользовался), а также мешки с мульчей и удобрениями плюс галлонный бак гербицида. В центре сарая по иронии судьбы стояла газонокосилка «Джон Дир», на которой директор ТСИ накашивал, должно быть, целые стога.

Я посмотрел на трактор и невзначай спросил:

– Ты как думаешь, могли ему с покупкой дать бесплатную зеленую кепку?

Киппи молчала.

В углу за трактором я заметил пару буров для льда.

– Ого… Он, наверное, занимался подледным ловом.

И тут залаяла Вира. В какой-то момент, пока мы разбирали садовые принадлежности Ландвика, собака вышла у нас из поля зрения. А теперь она стояла в противоположном углу заднего двора, всей своей позой указывая на лес и болото.

Повернувшись к нам, она снова настойчиво залаяла. Хотя можно было и не утруждаться.

Я отлично понимал, что она нам говорит. Вира учуяла запах смерти.

Глава 58

Неприметный гнал под сто тридцать – на запад, в Батавию, по трассе I-88. На дверях «Форестера» красовались эмблемы Транспортной службы Иллинойса, а полиция к подобным транспортным средствам относилась нарочито мягко, в том числе, скажем прямо, и при нарушениях скорости.

Уже в который раз Неприметный клял себя за то, что не грохнул козлину Чампайна в ту же первую ночь или, что еще лучше, вообще участвовал в его дилетантском дебюте – просто он не хотел привлекать внимание или засвечивать какую-либо из зон отдыха, подконтрольных ТСИ. Он тогда как раз обновлял ПО на нескольких объектах, что и привело его на ту злополучную, как оказалось, зону возле шоссе I-57. Неприметный был не на охоте, а совершенно законно выполнял свою работу (ему вообще была больше по душе работа в поле, чем унылое бдение за столом), когда вдруг заметил под невзрачным «Фольксвагеном Кабрио» женский клатч. Он предположил, что хозяйка, должно быть, на нервах вытаскивала из машины свою малышню, и сумочка у нее незаметно выпала и осталась под машиной. Неприметный даже подогнал к «Кабрио» свой спецфургон, чтобы никто не заметил сумочку и не смотался вместе с ней.

Спустя полтора часа, когда работа над проверкой безопасности подошла к концу, он погрузил оборудование обратно в фургон, но тот «Фольксваген Кабрио», чтоб его, так и стоял на месте. Неприметный бдительно прошелся по пустому травянистому пятачку со столиками для пикника, проверил и вестибюль, а затем послал всех к хренам, достал ноутбук и вошел в систему.

Конечно же, он увидел, как похититель с выпученными глазами и открытым ртом схватил борцовским захватом молодую женщину, возвращавшуюся из туалета, и запихнул ее в багажник своего блевотно-зеленого «Понтиака». На это у него ушло не более пяти секунд. Надо было отдать парню должное за скорость и жесткость; тем не менее Неприметный без труда увеличил изображение и получил номерной знак похитителя. Еще пять минут – и посредством базы данных (одной из многих привилегий его профессии) и манером, аналогичным тому, каким он впоследствии вычислил по номеру пикапа Человека-Собаку, Неприметный заполучил имя Ники Чампайна и его адрес.

Вот так и начался весь этот грязный бардак.

И теперь Неприметный мчался в Батавию, чтобы со всем этим покончить. Одним глазом следя за дорогой, второй он не сводил с айфона. У него было две дополнительных камеры – одна на крыше дома, другая на гараже, – которые охватывали весь задний двор. Собачник Райд и офицер Гимм в данный момент возились в его садовом сарае. И вот, когда они рассматривали его удобрения для сада, произошло то, чего он ожидал.

На картинке трансляции ретривер Райда медленно пробирался через акры заднего двора к тому месту, где начинались леса и болота и где брала начало та самая тропа. Снова посмотрев туда и обратно, Неприметный увидел, как Собачник и сучка-коп внезапно повернулись к этой своей ищейке. Звуков видео на таком расстоянии не различалось, но это и не важно. Понятно было, что лай собаки привлек внимание их обоих.

Известил, что смерть нужно искать в этом направлении.

Райд и сучка-коп двинулись через лужайку заднего двора.

Неприметный кинул свой айфон на пассажирское сиденье и сосредоточился на езде. Времени оставалось еще достаточно. Треклятая псина может лаять и указывать на Пруд хоть весь день… Своих секретов он так просто не выдаст.

Нет – чтобы извлечь то, что покоится на дне, Пруд потребует водолазов и лодок.

А значит, времени поставить точку в этом деле еще предостаточно.

Неприметный пожалел, что выбросил свой «ЗИГ» в озеро; будь он при нем, это ускорило бы события. Надо будет скормить этой парочке похожий на правду сценарий; рассказать, что Джейк Сондерс, мол, уже с год как арендует у него дом и что на записи из Эгг-Ривер, которую Джейк должен был отсмотреть, обнаружился разрыв без малого в полтора часа. Якобы Джейк позвонил – что-то там насчет немедленного отпуска, – и он, Ландвик, поехал в Батавию для встречи со своим сотрудником. Конечно же, у него как домовладельца были ключи от дома, и если машина Сондерса стоит в гараже, он чувствует себя обязанным зайти внутрь и проверить, как там Джейк и что с ним.

Дальше надо будет завлечь их в дом.

Джейка внутри, понятное дело, не окажется, но он включит его ноутбук и покажет Нэнси Дрю и мальчику Харди достоверный материал из Эгг-Ривер. Завидев пробел в видеозаписи, они впадут в ступор, оказавшись как бы под гипнозом – ненадолго, но и нескольких мгновений окажется достаточно.

Это будет последнее, что они увидят.

Пока Человек-Собака и сучка-коп будут неотрывно следить за кадрами, боясь упустить момент обрыва, он вынет из кармана сталь и за две секунды чиркнет по двум глоткам.

Понятное дело, ничто не идет как запланировано, но когда это произойдет, он отбросит нож, словно микрофон, кидаемый лауреатом звездного конкурса.

Ну а затем, забрав новое удостоверение личности, на выходе впустит внутрь собаку Райда.

Глава 59

На пути за Вирой через заросли я хлопнул себя по загривку – примерно двадцатое верное убийство в стычке с неотступным роем комаров, которые, похоже, из нас с Киппи остановили свой гастрономический выбор на мне. Жаль, что мы приехали на ее «Малибу», а не на моем пикапе, где в бардачке всегда валяется пара цилиндриков репеллента.

Особенности ремесла.

Вире все было нипочем, однако в скором будущем ей светила серьезная проверка на клещей.

Мои походные ботинки были в плачевном состоянии, но это ерунда – на то я их и ношу в рабочих целях. Новенькие бруксовские кроссовки Киппи тоже заляпались, но ее это особо не занимало. Примечательно, что всякий раз, когда тропа становилась труднопроходимой, кто-то (готов поспорить, что Бернт Ландвик) укладывал на пути лист-другой фанеры в качестве ступеньки или мостка.

С очередным извивом тропы подлесок поредел, а Вира перестала бежать и села. Она обернулась на нас от илистого берега огромного пустынного пруда, где возле уреза воды лежали перевернутая лодка и тачка; оглянулась и похлопала лапой по красноватой грязи у себя под лапами.

Солнечное утро пятницы как-то враз подернулось пасмурной серостью. Пруд смотрелся эдаким супом из тины и водорослей. И хотя вода казалась спокойной – гладкая как тяжелое стекло, с едва заметной рябью посредине, – она словно давила своей бесприютной, гнетущей унылостью. И я прекрасно знал, на что указывает похлопыванье Виры по береговой линии.

– Пропавшие души, – задумчиво промолвила Киппи скорее чащобе, чем мне. – Машины позже иногда появляются, а вот странники – уже никогда.

Слегка продвинувшись вперед – ненамного, чуть больше метра, – Вира присела и снова поскребла лапой по грязи. Затем встала, прошла еще и повторила свои действия. С оглядкой на нас зашла в траву, опоясывающую кромку воды, – и снова то же самое.

– Да, Вира, – вздохнул я. – Хорошая девочка. Мы все знаем. Мы понимаем тебя.

К Вире подошла Киппи, присела в траве на корточки и обнял нашу собаку.

– Может, они были еще живы, а может, уже мертвы, но именно сюда их притаскивал Ландвик.

Я направился к перевернутой тачке и лодке.

– Ничего не трогай, Мейс, – остерегла Киппи. – Это место преступления.

– Листы фанеры на топких участках тропы предназначались для тачки, – оглядевшись, сказал я. – И глянь, у него здесь возле лодки свалены в кучу камни с участка.

– В воде мертвые всплывают, – понимающе добавила Киппи. – Трупные газы раздувают их, как шары, и они всплывают на поверхность. Стало быть, он их утяжелял.

– Думаю, да. Но подозреваю, что он делал несколько больше. Возможно, для удобства протыкал им грудь и внутренности, чтобы удерживать их там… внизу.

Киппи какое-то время смотрела на середину пруда. После чего повернулась ко мне:

– Вот почему Вира то здесь, то там стучала по береговой линии. Он понаделал трупов столько, что нет им числа. Здесь вся земля этим духом пропитана.

– Господи Иисусе… – Я посмотрел на другой берег. – Те буры у него в сарае были не для подледной рыбалки. А чтобы поддерживать все это круглый год.

Киппи встала.

– Мотаем отсюда, да поскорее.

Возражать я не стал.

На обратном пути Киппи минут пять разговаривала с детективом Хэнсоном, разъяснив, что мы нашли и что это на корню меняет все правила игры. Они с Марром засобирались без проволочек прыгнуть за руль, лететь в Батавию и максимально быстро подтянуть водолаза. Еще она перемолвилась с Вабсом, велев своему напарнику не спускать с директорского «БМВ» глаз.

Через несколько минут мы уже были на углу владений Ландвика. По диагонали срезали путь через его задний двор, обогнули дом – и увидели, как на гравийную дорожку въезжает и паркуется внедорожник с эмблемой ТСИ, прямо возле «Малибу» Киппи.

Из машины вылез Бернт Ландвик.

Глава 60

Вира глухо зарычала. Я наклонился, положил руку ей на затылок и прицепил к ошейнику поводок.

– Чш-ш, девочка. Мы знаем.

Бернт Ландвик остановился на цементной дорожке перед крыльцом. Одной рукой он придерживал под мышкой ноутбук, в другой были ключи. Поза не угрожающая, только вид слегка удивленный.

– Интересно, Джейк дома? – поинтересовался он и повернул к крыльцу.

– А ну, стоять, – стегнула Киппи голосом копа. Хрустнув липучкой на своем оливково-зеленом подсумке, она сунула туда руку.

Ландвик недоуменно обернулся.

– Что, черт возьми, происходит?

– Хэнсон с Марром сюда уже выехали, – сказала Киппи. – Так что будем ждать их прибытия здесь.

– Зачем? – Неприкрытая враждебность ее голоса, казалось, озадачивала Ландвика. – Вы там с Джейком ничего не сделали?

– С Сондерсом? – спросила Киппи. – А что ему здесь делать?

– Как «что»? Он в этом доме живет, – сухо заметил Ландвик. – Арендует его у меня уже больше года.

– Даже теперь? – Голос Киппи сочился сарказмом.

– Джейк звонил сегодня утром, просился срочно в отпуск. Сказал, что у него болен отец и он во второй половине дня к нему вылетает. – Ландвик бочком двинулся к крыльцу.

– Ни с места, – осадила Киппи, уставив на него пистолет. В неурочное время она носила с собой субкомпакт[54] («детский Глок», как она назвала его в ответ на мои приставания в кафе, что там у нее в модном подсумке).

У Ландвика отвисла челюсть. Он перевел взгляд с меня на моего вздыбленного ретривера, а затем обратно на Киппи.

– Вы думаете застрелить меня за то, что я приехал задать Джейку вопрос?

– Ни шагу, – упорно повторила Киппи.

– У меня везде камеры, как в зонах отдыха, – настойчиво зачастил Ландвик. – И от пожизненного срока, если что, вас отделяет самый скорый суд в мире.

Это отвечало на мой непроизвольный вопрос: зачем было Ландвику ехать на работу в центр, а затем разворачиваться и мчаться обратно на другой машине.

Потому что мы запустили его камеры.

– Послушайте, я знаю, зачем вы здесь, – взмолился Ландвик. – И слава богу, что настоящие детективы уже в пути. Это видео им посмотреть просто необходимо. Как и вам.

– Какое видео? – задал я вопрос.

– Эгг-Ривер, какое же еще. – Ландвик оглядел двор. – Джейк сейчас весь в семейных проблемах, вот я и просмотрел его отрезок видео сразу после того, как отправил вам утром свои сообщения. И представляете что? Там на объекте наблюдается скачок во времени, по хронологии больше часа. Меня чуть удар не хватил. Такое Джейк пропустить не мог никак, поэтому я выехал поговорить с ним об этом. А тут вы, да еще и целитесь мне в грудь…

– На живот, и руки за голову, – скомандовала Киппи.

– Извините, дорогуша, но мне надо зайти внутрь и узнать, все ли там в порядке с Джейком. – Глядя на декоративное основание крылечного фонаря, Ландвик заговорил в ту сторону громко и часто: – Офицер Киппи Гимм направила на меня пистолет. Она уже дважды грозилась в меня выстрелить, – он глянул в нашу сторону, – нет, трижды! Как видите, я безоружен. Офицер Гимм находится на арендованной мной территории. Ее сюда не приглашали, и она здесь без ордера или надзорных полномочий. – Ландвик повернулся к Киппи. – У этой системы превосходное аудио; на ваших судебных слушаниях оно будет подобно голосу из могилы.

– Очень мило, – не уступала Киппи. – Она же зафиксирует, как Джейк Сондерс приезжал к вам с вечера, но так никуда и не уехал.

Ландвик ничего не ответил.

Мексиканское противостояние продолжалось. Вира рычала, не сводя злобных глаз с главы Транспортной службы Иллинойса.

– Бросьте ключи на крыльцо и встаньте у боковых перил, – сказала наконец Киппи. – Мистер Райд откроет дверь.

– Как скажете. – Ландвик со вздохом бросил связку ключей на крыльцо.

Он попятился к перилам – правая нога на ступеньке, левая еще на дорожке – с неуклюже поднятыми руками, под одной из которых был зажат ноутбук. Киппи вторила каждому его движению – линейный танец, где один партнер отступает назад, а второй в это время делает повороты. «Детский Глок» при этом был стойко направлен в директорское туловище. С такого близкого расстояния Киппи промахнуться фактически не могла и вместе с тем была достаточно далеко, если б Ландвик вдруг вздумал нанести удар.

Киппи мы с Вирой обошли со спины, а она все это время не спускала с прицела Ландвика. К ступеням мы подошли с левой стороны. Вира грозно зарычала; при подъеме на крыльцо я крепко сжал ее поводок.

– Вира, ждать, – сказал я, обматывая на один раз поводок вокруг перил.

Держа Ландвика в поле зрения, нагнулся за ключами, затем распрямился и несколько раз утопил кнопку звонка, словно Джейк Сондерс только что вылез из ванны и вытирался, не слыша, как Киппи последний раз сотрясала входную дверь.

Дело дошло до связки ключей.

– Не спутайте с ключом от машины, – подал голос Ландвик.

– Вы хоть минуту можете без трепотни? – вспылила Киппи.

– Не уверен, – ответил он. – Под дулом пистолета я, видимо, становлюсь Душкой-Болтушкой.

Я повернул ключ в замке и проделал то же самое с дверной ручкой; приоткрыл дверь на ширину ладони и заглянул внутрь. В прихожей уходила вверх лестница, а слева был вход в просторную гостиную. Свет внутри не горел, шторы были задернуты – в жилище стоял сумрак.

– Место, – скомандовал я Вире.

Оставлять Киппи мне не хотелось, но я привязал собаку неплотно и знал, что она рванется с поводка, даже если Ландвик просто чихнет.

К тому же долго задерживаться я не собирался.

– Джейк! – позвал я со входа металлически строгим голосом копа, перенятым у Киппи. – Джейк Сондерс, вы в доме? – Я посмотрел наверх и громко добавил: – Джейк, полиция уже здесь, и Бернт Ландвик задержан!

Ландвик с крыльца скабрезно фыркнул, но я не отреагировал. Вместо этого прислушивался, не раздастся ли где скрип, звук шагов или возглас.

Но дом словно вымер.

Я ступил в полумрак гостиной, и только тут до меня дошло, что ведь можно включить свет в прихожей. Я прошел в столовую, где уныло ждали званого ужина деревянный стол и шестерка стульев, посиделки на которых, скорее всего, не состоятся никогда. У стены позади стола я повозился с несколькими шнурами и отыскал цепочку, которая раздвигает шторы; через раздвижную стеклянную дверь в комнату пролегли лучи дневного света.

С террасы второго этажа открывался вид на дальний угол владений Ландвика и брала начало тропа, ведущая к пруду. При осмотре этажа я понял, почему столовая казалась такой нежилой. Напротив стола находилась масштабная кухня с пространством посредине и табуретами, которых хватило бы, чтобы усадить хоть дюжину гостей (вероятно, где-то при очередной смене собственников дому была сделана перепланировка).

В отличие от лачуги Ники Чампайна, дом Ландвика был относительно модерновым… и удивительно опрятным. В раковине не громоздилась грязная посуда, не валялось где попало почты, вскрытой или нераспечатанной, не виднелось забытых кружек из-под кофе или жестянок из-под «Доктора Пеппера» в ожидании, когда их помоют или выбросят. Кухонные столешницы блестели как свежевытертые. Я даже, кажется, уловил запах моющих средств.

Бернт Ландвик поддерживал в быту неукоснительный, если не сказать жесткий, порядок.

Проходя через гостиную, я взглянул на часы. Детективы Хэнсон и Марр, видимо, будут отсутствовать еще минут десять – возможно, больше, и хорошо, если меньше.

– Там никого нет, – доложил я Киппи, вернувшись на крыльцо.

Глава 61

Сучка-коп, надо сказать, была непрошибаемой – такие стреляют не колеблясь или их самих грохают. Если сейчас опрометчиво дернуться или сделать шаг, то точно конец. Вторая угроза – это собака с ее неумолчным нутряным рычанием: сидит жалеет, что хозяин запретил ей нападать и рвать жертву зубами… Хорошо хоть, что она оставалась на верхней ступеньке крыльца. А плохо то, что Собачник лишь примотал, а не привязал поводок к перилам.

А вот Мейсона Райда, этого Человека-Собаку, он недооценил. Райд безусловно оказался умней и смелее, чем можно было предположить по его скромному уделу в жизни. Тем не менее он не коп и не спецназовец… и уж явно не убийца. При нем нет и не было оружия, а без своих собак он загнулся бы еще задолго до того, как понял, что и откуда ему прилетело.

Неприметный полагал, что одержит верх, пока эти трое не унырнули за угол его фермы. Конечно, неплохо было бы иметь под рукой свой «ЗИГ», но в дороге появился план Б: достать из шкафчика в подвале винтовку и поджидать, когда они вернутся с болот. Он дал бы им пройти до середины двора, а затем первым делом всадил пулю в лоб этой сучке – расплата за все неурядицы, которые она ему создала. Затем убрал бы ретривера, и в заключение выстрелил бы Мейсону Райду в лицо. После этого оставалось только извлечь из стенки пакет с новой идентичностью, заехать в ближайший филиал своего банка за деньгами со счетов, а потом гнать и гнать «Субару» ТСИ за сотни миль в любом направлении, а там бросить и его.

Но уже совсем на подъезде к своей гравийной дорожке, заглянув в айфон, он увидел, как они втроем выходят из леса. Уже вернулись.

Бл…

План А – его изначальный план – состоял в том, чтобы не мытьем так катаньем попасть в дом. Здесь он досконально знал расположение всех комнат, все повороты и закоулки… Знал все слепые зоны, а главное, где лежит оружие. Если заманить их обоих в дом – желательно без дворняги, – то разделаться с ними можно будет быстро. Но надо пошевеливаться: с кавалерией детективов и водолазов, да еще с тем жлобярой-поляком у себя на пути скрыться будет непросто. Нельзя терять ни минуты.

По идее, его должен был сковывать ужас, но вместо этого Неприметный чувствовал в себе звериный жадный восторг.

– Что-то рука затекла, – улыбчиво посетовал он сучке-копу. – Как бы не выронить ноутбук.

– Ничего, поте́рпите, – бросила она в ответ.

О, как ему не терпелось ее прикончить…

Глава 62

– Вы не проверили весь дом, – съехидничал Ландвик. – Джейк не мог обо что-то стукнуться в одной из комнат наверху?

– Он все не заткнется. – Киппи едко усмехнулась. – А я идиотка.

– Это почему?

– Как только усадим его в кресло, срочно звони «девять-один-один», – сказала она. – Вызывай полицию Батавии, хватит уже цацкаться.

– Прекрасная идея, – осклабился Ландвик. – Мы с шефом Юлленом как раз старые друзья.

– Мейс, идем обратно в гостиную, – распорядилась Киппи. – Держись от него на дистанции, но если попытается что-нибудь выкинуть, будь готов пнуть его по яйцам.

– Это неспортивно, – обиделся Ландвик.

Пятясь, я постепенно добрался до обеденного стола и оттуда наблюдал, как Киппи препровождает Ландвика в дом, который, по его словам, теперь снимал Джейк. Как только за Киппи захлопнулась сеточная дверь, я понял, что совершил ошибку.

Вира осталась снаружи.

– Сейчас я поставлю ноутбук на стол, а потом сяду, – сказал Ландвик, пересекая гостиную в направлении стола. – Хорошо?

Киппи не откликнулась, но ее «детский Глок» со всей красноречивостью отслеживал каждое его движение.

Бернт Ландвик, с пытливостью глядя на Киппи, медленно выпростал из-под мышки чехол с ноутбуком и поместил его на обеденный стол. Потряс рукой, словно приводя ее в чувство, и с видом преподавателя, собирающегося начать утреннюю лекцию, стал расстегивать на чехле молнию.

– Мейс! – выкрикнула Киппи.

Я сразу все понял. Опасность: нельзя давать Ландвику запускать руки в чехол.

А следом – моя вторая оплошность: встать между ними в попытке завладеть чехлом. Эта блокировка зрения Киппи длилась всего секунду, но для Ландвика ее оказалось достаточно. Как раз ее он и подгадывал.

Мгновение, и Ландвик метнулся на кухню.

Глава 63

Неприметный с бесстрастным лицом наблюдал за тем, как судьба делает ему пас. Злобный пес Райда остался на неодолимой стороне сеточной двери. Теперь, если только чертова дворняга не отрастит себе за секунду на лапах пальцы, реальная угроза остается только одна… та сука с пистолетом. Но действовать нужно быстро, потому как Райд может вот-вот броситься к входной двери, впустит собаку – и тогда снова восстановит свой перевес.

Неприметный с деловым видом подошел к столу и устроил целое представление из того, как он поставил ноутбук и начал реанимировать свою левую руку (дескать, затекла, нужна разминка), а затем расстегивать на чехле молнию, словно ни в чем не бывало стоял у себя в офисе. За такую игру впору вручать «Оскар» или как минимум «Золотой глобус». Говоря языком театралов, «артист сегодня в ударе».

Он уже успел тайком глянуть на кухню и заметить, что там, словно поджидая хозяина, с печи торчит ручка литой чугунной сковороды с плоским дном, весом около трех кило: «Хозяин, воспользуйся мной!» И уж он ею воспользуется. Еще накануне вечером он тер ее отбеливателем и даже загружал в посудомоечную машину.

Сковорода, несомненно, припечатала Джейка Сондерса как надо. Сучка-коп, видя, что Бернт Ландвик кинулся наутек, рванется следом. Но убегать он и не думал.

Когда он начал расстегивать чехол, баба ожидаемо всполошилась, а Человек-Собака – тоже ожидаемо – потянулся на перехват, при этом туловищем загородив сучке обзор… И Неприметный нырнул на кухню – за чугунной сковородкой.

Глава 64

Киппи кинулась в угол, в обход кухонной стены, что отгораживала ее от Ландвика. Тот схватил с духовки сковороду и размахнулся ею движением теннисиста. «Детский Глок» был уже наведен на цель… Но Киппи не успела.

Верх одержал Ландвик.

Плоское дно сковородки шарахнуло Киппи о холодильник, сокрушив ее боевую стойку. Пистолет выпал и под пинком Ландвика полетел в столовую, а Киппи от удара в грудь грянулась поясницей прямо на чайник.

Я подскочил и сделал хук правой, отскочивший от его лба, и дал слева, оцарапав ему щеку. Внутри что-то хрустнуло, но я был полон решимости воздать этому ублюдку за то, что он сейчас сделал с Киппи. Остья боли пронзили мне левый бок, как будто в недавнюю рану ткнули острым колышком; ну да сейчас было не до этого. Плечом я блокировал Ландвику замах сковородой, и он выронил ее на пол. Боксер из меня так себе, но я вырос с двумя братьями – и пока рос, с каждым из них прошел выучку, а это кое-что да значит.

Всю силу я вложил в апперкот, но он лишь скользнул Ландвику по уху. Этот гад умел уворачиваться и парировать удары, но он опустил правую руку, и я двинул что было сил. Левый кулак саданул ему в ребра.

Ландвик сморщился; было видно, что этот удар попал в цель. Где-то на заднем плане заполошно лаяла Вира, беснуясь на крыльце, но не в силах влезть в эту бучу. Еще один удар с правой пришелся Ландвику в челюсть… Но неожиданно он бросил меня и кинулся в столовую, к Киппи.

Меня как-то пренебрежительно бросили – исключили из школьной команды, – но вскоре я обнаружил, что почти не могу двигаться.

Меня будто коротнуло.

Глава 65

Неприметный применил классическую обманную тактику: отпрянув назад, выронил сковороду и вызвал у Мейсона Райда иллюзию преимущества, вовлекая его, заставляя подбираться все ближе, пока Райд не облепил его, как афиша тумбу. В глазах более молодого Собачника читалась злая уверенность. Все-таки он был выше и тяжелее, а где недоставало точности, Райд добирал силой.

Увернувшись от нескольких ударов и больно получив по ребрам, Неприметный изловчился вытащить из кармана нож. И вот, как заправский хирург, каким он, возможно, мог бы стать, вогнал его Райду в живот, чуть ниже пупка; в глазах Человека-Собаки что-то дрогнуло. Неприметный обошел его, как какого-нибудь неуклюжего старика на углу людной улицы.

Нож он оставил торчать в брюшине Человека-Собаки. За ним вернется позже – если еще останется к чему возвращаться, – а пока ему предстояло умертвить сучку-копа. К сожалению, для забавы времени не оставалось, так как она уже оправилась от падения, и хотя рука у нее была обагрена, а пара пальцев торчала под несуразным углом, эта дрянь норовила схватить пистолет.

Глава 66

Я, как краб, попятился в столовую, с трудом соображая, что, черт возьми, происходит. Почему тело меня не слушается? Если меня вырубили, то почему я не лежу на полу? Взгляд поплыл вниз, и я увидел зверского вида рукоять зверского на вид ножа, торчащего у меня из живота. Я был оглушен, растерян и не имел ни малейшего понятия, как это произошло и что он там делает… И почему у меня по ногам стекает на пол кровь.

Киппи снова завладела пистолетом, хотя это было непросто: ее левая рука побагровела, а два пальца были уродливо скрючены. Она поднималась, но на нее надвигался Ландвик.

Слышно было, как Вира – теперь каким-то образом на задней террасе – бросается вне себя на раздвижную стеклянную дверь. Должно быть, она металась вокруг дома, взлетела по деревянным ступеням и теперь пыталась вломиться. Внезапно наши роли поменялись; команды теперь отдавала Вира.

Пускай я едва мог вспомнить свое имя, но зато свою золотую слышал громко и ясно:

«Дай… Мне… Пусти… Пусти меня…»

Спотыкаясь, я пробирался к ней, стукнувшись плечом о дверной косяк; метания Виры воспринимались так, словно она находилась от меня за мили, а не в паре шагов. Я отодвинул щеколду и толкнул дверь. Та не подалась ни на дюйм. Оказывается, внизу был шпингалет – как у моих родителей, – уходящий в порожек пола (у меня его замещала отпиленная клюшка). Можно запросто открывать и закрывать дверь нажатием ступни. Чертовски просто для тех, кто в порядке, но для меня сейчас это было все равно что штурмовать в непогоду Эверест.

На резиновых ногах я шагнул вперед и попробовал подсунуть носок ботинка. Защелка открылась, но ноги подкосились, и я начал падать. Обеими руками ухватился за ручку и в падении за счет своего веса сумел-таки отодвинуть тяжелую стеклянную дверь.

Упав на колени, я тяжело перевалился на задницу и теперь видел, как Киппи сражается с Ландвиком – вплотную, ожесточенно, пуская в ход локти и голову, – но по силе она уступала. Левой рукой я схватился за сеточную дверь, пытаясь ее открыть, но уже не получилось. Силы иссякли, и кулак бессильно разжался. Между нами оставалась сеточная дверь немногим толще бумаги и с непредсказуемыми последствиями. Вира всем своим телом ударилась о сетку, потом еще и еще раз. В сетке образовалась вмятина, а снизу она сантиметров на десять оторвалась – видимо, Вира пускала в ход зубы. В следующую секунду моя золотая находчица, чуть сдав к перилам, пружиной метнулась вперед.

Я повернулся к Киппи. Ландвик выдирал из ее сломанных пальцев пистолет, разворачивая ствол ей в лицо. Она, как могла, удерживала маньяка за запястье, но дело было безнадежное. «Детский Глок» находился в считаных дюймах от ее лица и неуклонно приближался.

И тут сетка с треском лопнула: в дом ворвалась Вира. Вихрем пронесшись через столовую, она повисла на руке с пистолетом, безжалостно теребя ее. Ретривер обратился в полноценного питбуля – под тридцать килограммов исступленных клыков и мышц; воистину кусачий смерч.

Справиться с таким было нереально.

«Глок» снова шлепнулся на пол, и его подхватила Киппи. Ландвик кое-как сумел стряхнуть с себя Виру; из его руки хлестала кровь. Отпихнув собаку, он увидел, что оружие снова в руках у копа, и, крутнувшись, ринулся к прорванной сеточной двери.

С наседающей сзади Вирой Ландвик перемахнул через перила террасы и, спрыгнув с высоты трех метров, помчался через двор к углу своих владений, откуда змеилась его рукотворная тропа смерти.

Вира соскочила по ступеням лестницы, преследуя его по пятам.

Я начал было проседать, но снова встрепенулся, когда Киппи вслед за Ландвиком выскочила через экран и остановилась у перил, целясь одной правой рукой поверх раненого предплечья.

– Вира! – пронзительно крикнула она.

Повернув голову вбок, сквозь балконные планки я видел, как моя золотая девчонка замерла, будто вкопанная. Через долю секунды Киппи выстрелила, затем еще и еще. Неизвестно, пришелся ли какой-то выстрел в Бернта Ландвика, но на расстоянии вроде как пыхнул туманно-розовый всполох. Ландвик запнулся, но продолжил бежать – вероятно, все же задело.

Вира снова принялась наседать ему на пятки… лаяла и кусала, кусала и лаяла.

Я сморгнул; рядом была Киппи. Она смотрела на меня с искренними, теплыми слезами на глазах. «Не уходи, останься», – твердил этот взгляд. Снова моргнув, я увидел обеспокоенных Хэнсона и Марра, а еще – команду парамедиков с их причиндалами.

А потом все потемнело.

Глава 67

Неприметный судорожно продирался сквозь колючие заросли, по спутанной траве и слякоти, иногда перескакивая с листа на лист фанеры, но в основном просто не разбирая дороги.

Одну за другой он потерял в полужидкой грязи обе свои фасонные туфли.

На бегу поминутно притрагивался к своей голове; там произошло что-то не вполне понятное. Пальцы скользили в крови по голой кости… и чему-то еще, не вполне понятному.

Он больше не был ни Неприметным, ни Бернтом Ландвиком, ни какими-либо другими именами, под которыми жил последние десятилетия, а просто обыкновенным организмом, бегущим прочь по самому незамысловатому и вместе с тем первородному из инстинктов – инстинкту самосохранения; каким-то образом он интуитивно чувствовал, что при данном раскладе является добычей.

За ним неотступно гналось оно – то существо. И настигало. Чувствовалось, как оно рычит и хищно дышит, а если он хоть на секунду замедлялся, то чувствовал, как икры, бедра и руки угрожающе покусывают острые зубы.

Если б Неприметный все еще был здесь, с ним, то он понял бы, что его сзади куда-то ведут, загоняют к определенному месту.

Но Неприметный исчез. Он умер.

А оборачиваться он не смел. Было слишком страшно.

Так он и вбежал в Пруд. И продолжал бежать без остановки, пока илистое дно не вынудило его споткнуться и упасть на колени. Он втянул в себя воздух и уставился вперед, туда, где в блеклом небе уже скрытно сгущался сумрак.

У него оставалась последняя мысль или, точнее, последняя интуиция.

Он знал это место.

Наверное, оно станет его укрывищем.

И он упал в веере брызг, уходя головой под воду.

Глава 68

Вира сидела на полоске прибрежной травы, подальше от красной грязи. Сидела и смотрела.

Вскоре двуногий, за которым она гналась, плюхнулся среди мелководья, уйдя по пояс в водоросли и тину.

А вскоре он с плеском рухнул в зеленоватую воду.

Какое-то время там шли пузыри, но затем перестали.

Посидев еще немного, Вира встала и направилась обратно к дому.

Глава 69

Спустя две недели

Меня в срочном порядке доставили в клинику «Делнор», где сделали срочную операцию, чтобы пресечь кровотечение и ушить толстый кишечник. Позже врачи рассказали, что я потерял одну пятую от общего объема крови. Было бы больше, не получи я первую помощь на месте (хвала офицеру Киппи Гимм). На второй день моего пребывания в клинике мне сделали еще одну операцию – на этот раз по устранению аппендицита.

Паутину шрамов у себя на животе я назвал «моим кесаревым сечением».

Киппи в больнице вправили два вывихнутых пальца (один из них она вправила сама в столовой у Ландвика, когда носилась между звонками и прикладыванием полотенечных компрессов к вашему покорному слуге). Ее левая рука приняла всю тяжесть удара чугунной сковородой Ландвика. Киппи наложили две дюжины швов и поставили свежую прививку от столбняка.

Вопреки всему, мне как-то удавалось держать рот на замке, но я ловил себя на мысли, что рука у Киппи, даже перебинтованная, выглядит довольно мило.

В первый вечер она заглянула ко мне и немного посидела в палате. О том визите Киппи я ничего не помню, но она утверждает, что телевизор в палате хотя и был выключен, а пульт лежал рядом на полке, я сильно переживал, где же он, и без удержу об этом бормотал, обвиняя в краже в том числе и ее.

Наверное, она перепутала меня со Сью.

На следующий день, через несколько часов после второй операции, Киппи снова зашла ко мне, и мы поболтали чуть более содержательно.

Коллеги из Олбани-парка вместо похвалы поначалу взялись ее критиковать. По мнению начальника, ей следовало уложить Ландвика и взять его в наручники сразу, как только он вышел из машины ТСИ, на что Киппи резонно заметила, что в тот день она вообще была не на дежурстве, а в доме подозреваемого находилась неофициально, не имея на руках ни ордера, ни каких-либо доказательств о совершении преступления. К тому же у нее не было никакой поддержки, кроме кретина-собаковода, умудрившегося встать между ней и Ландвиком, дав ему последний шанс на убийство.

Киппи была права и в том, что держалась от Ландвика подальше. Капитан был не прав. Подозреваю, что попытка надеть на Ландвика наручники увенчалась бы тем, что не мне, а ей довелось бы отведать того боевого ножа.

К счастью, детективы Хэнсон и Марр в своих отчетах удостоили Киппи самой высокой оценки; то же самое и в интервью прессе. А ее начальника из Олбани-парка они проинформировали лично, что да, офицер Гимм работала с ними вне рамок своей службы и кропотливо держала их в курсе насчет своей гипотезы, что вся эта цепочка исчезновений была опосредованно связана с зонами отдыха вдоль трасс, проходящих через Иллинойс.

Ну а вскоре после того, как из ландвикского пруда начали выуживать тело за телом, всякое критиканство моментально прекратилось.

Если б парадом командовал я, то Киппи у меня стояла бы первой в очереди на повышение. Надеюсь, в ЧУПе есть великие умы, мыслящие аналогично.

В ходе моего восьмидневного курорта в «Делнор» заехали Хэнсон с Марром. Хэнсон, разумеется, привез с собой ту беконово-ананасовую пиццу. После двух дней жидкой диеты и еще двух того, что мне вменяла есть больница, разрешенный медсестрой единственный ломтик я заглотил по-волчьи, а детективу полиции поклялся, что впредь никогда не буду ругать гавайцев.

– Ты бы видел физиономию водолаза, когда он подплыл к берегу, – поделился Марр. – Белый, что твой снег. Сказал, что там, внизу, целое кладбище.

Довольно скоро их прогнала медсестра, чтобы дать мне отдохнуть. Забирая оставшиеся полкоробки пиццы, Хэнсон сообщил:

– Твоя герлфрендша все же зацепила Ландвика в голову, сбоку.

– Она мне не герлфрендша.

– А вот это, не устаю повторять, стыд и позор. – Укоризненно пильнув меня взглядом, Хэнсон продолжал: – От пули у него отлетел осколок черепа. Судмедэксперт не может взять в толк, как он вообще добрался до пруда.

– Ну а как иначе, если ему на пятки наседала Вира.

– Вира-задира, – детектив задумчиво усмехнулся. – Надо же. Сама игривая, детишек любит, но если прознает, что у нее кого-то обидели… то лучше сматываться из города ближайшим поездом. – Он пытливо посмотрел на меня. – Ты когда-нибудь вернешься к дрессировке собак, Райд? И оставишь серийных убийц нам?

Все те восемь дней и ночей я лежал на больничной койке, глядя в потолок, и гадал: почему Ландвик оставил меня в живых, почему не пришил сразу? Чтобы дернуть свой десантный нож кверху, ему требовалась всего-то доля секунды. И уж тогда я точно не добрался бы до раздвижной двери, не говоря уж о том, чтобы открыть ее для Виры. И развязка его поединка с Киппи Гимм была предрешена, в этом сомнения нет.

Но, мне кажется, я догадывался.

Бернт Ландвик (или кто он там на самом деле; полиция все еще пыталась собрать воедино его подлинную сущность) хотел, чтобы я стал свидетелем того, как он вышибает мозги Киппи. А потом – чтобы я видел, как он пристреливает Виру.

Тогда, и только тогда, он пришел бы прикончить меня, ну или оставил истекать кровью.

Вновь и вновь я чувствовал себя в неоплатном долгу перед Киппи и ее напарником за их заботу о моих девчонках и Сью, пока лежал в «Делноре». Мою банду они успешно переправили из конспиративки на Парк-Форест обратно в мой трейлер в Лансинге. После этого они связались с Полом Льюисом и его командой, а также с Диком Уичем – моим безотказным надежным соседом по улице, чтобы согласовать время кормлений и прогулок, а также досуга во дворе и запирания на ночь.

Когда меня наконец выпустили домой, детишки столпились вокруг, как будто я был рок-звездой на гастролях. Не чувствуя в себе сил держать бразды, я чесал их родные головы и щедро разбрасывал вкусняшки. Я даже показал Сью свои шрамы. Тот кивнул, как мне показалось, с истинным уважением мачо.

А затем я долго сидел на полу, обняв свою золотую находчицу, прежде чем сумел выговорить:

– Знаешь, Вира, нет в мире столько чипсов и претцелей, чтобы хватило тебя отблагодарить.

Она посмотрела на меня так, словно ей все это побоку, ткнулась мокрым носом мне в локоть и отправилась подсматривать, что там втихую замышляют Мэгги с Дельтой.

Трудно поверить, что без малого три десятилетия своей жизни я карабкался только для того, чтобы на протяжении всего одного месяца быть застреленным и заколотым – слава богу, не до конца.

Вообще я парень не наполовину пустой, я наполовину полный… И сегодня меня ждала встреча с Киппи Гимм.

День, надо сказать, необыкновенный. Особенный.

Киппи собиралась вывести моих девочек на прогулку. Сью хоть и находился в несравненно лучшей форме, чем был, но прогулки и прочие светские рауты продолжал бойкотировать. Не могу сказать точно, но подозреваю: он обеими лапами был бы за то, чтобы я оформил ему подписку на «Телегид».

У Киппи это было первое посещение с тех пор, как я вернулся домой. И я не чаял дождаться с ней встречи.

Видеть Киппи Гимм мне всегда в радость.

Пожалуй, мы могли бы посравнивать свои шрамы.

Сью был не единственным, кто наблюдал за ритуалом «К нам едет Киппи». Четверка мушкетеров ходила за мной по всему дому, когда я переоблачался из парадной рубашки в обычную, а затем из нее снова в парадную; заныривал в ванную, чтобы провести рукой по волосам и пшикнуться дезодорантом; проверял, чтобы все грязные тарелки были вымыты до скрипа, столешницы надраены, а кухня и санузел благоухали освежителем.

Мои находчицы чуяли, что что-то происходит, и когда «Малибу» Киппи наконец заехал на участок, они с радостным волнением заметались, понимая, что скоро предстоит выезд на прогулку. А Сью, воссев на верхней ступеньке крыльца, с высокомерной ленцой вещал глазами: «Ну я же говорил».

– А я пиццу привезла, замороженную, – выйдя из машины, объявила Киппи и приподняла пакет.

– Шикарно!

– Гавайскую.

– Почему бы и нет, – не стал роптать я.

– Да я прикалываюсь. – Она рассмеялась. – Колбаса с оливками подойдет? Без пепперони.

– Колбаса тоже годится.

Я наблюдал, как Киппи гладит, почесывает и дружески общается со всей моей детворой, вместе и порознь; даже у Сью проснулась к Киппи безудержная любовь, едва она бахнула ему в миску кус арахисового масла размером с айсберг, потопивший «Титаник».

Пиццу я кинул на стол, а сам вслед за Киппи и девчонками вышел наружу.

– Кип, – робко окликнул я.

– Что, котик?

В горле предательски застрял комок, но я его переборол.

– Тут Вира интересовалась: ты ведь… ну, типа… больше не связана ни с кем из парней?

– Такой вопрос могла задать только она, – смешливо согласилась Киппи. – Месяц выдался сумасшедший, Мейс. Даже пыль еще не осела. Мне, честно говоря, надо как-то сориентироваться. – Она протянула поводки Дельте, Мэгги и Вире – все трое оживленно их подхватили, предвкушая фееричную вылазку. – Наверняка знаю одно: к прогулке я готова. А ты с нами идешь? – спросила она, ласково улыбаясь глазами.

Какое-то время я, не отрываясь, любовался этой улыбкой, а затем сказал:

– Пойду притащу свой поводок.