Страшно близко. Как перестать притворяться и решиться на настоящую близость бесплатное чтение

Donald Miller

SCARY CLOSE

© 2014 by Donald Miller

Published by arrangement with Thomas Nelson, a division of HarperCollins Christian Publishing, Inc.

© И.А. Проворова перевод на русский язык. 2021

© ООО «Издательство «Эксмо», 2021

Предисловие Боба Гоффа

Все мы дилетанты в вопросах любви и отношений. По крайней мере, я никогда не видел профессионалов этого дела в специальной форме с наклейками от спонсоров, как у гонщиков NASCAR[1]. Мы формируем свой взгляд на отношения, полагаясь на статьи в журналах, популярные фильмы и свой неудачный опыт. Неудивительно, что наши представления о самих себе и истинной близости искажены.

Дон Миллер – один из моих самых близких друзей. Я знаю, что он любит меня, потому что он сам говорил мне это. Вместе мы прошли через великую радость, опустошающее горе и вечные сомнения.

Несколько лет назад мы с Доном отправились в угандский город Гулу, где бушевала гражданская война против Господней армии сопротивления[2]. Сотни тысяч людей были вынуждены покинуть свои дома и жить в лагерях. Прибыв в Северную Уганду, мы поселились не в отеле, а в лагере с 38000 переселенцев. В то время было беспокойно: боевики похищали людей, и большинство похищений происходило именно в лагерях.

Одним поздним вечером мы с Доном общались с руководителями лагеря у костра, а затем отправились спать. В темноте мы пошли к нашей хижине. Если бы кто-то захотел нам навредить, мы бы не смогли защититься. Нырнув в хижину, Дон, не сказав ни слова, развернул свой коврик перед входом. Нападавшим пришлось бы пройти мимо него, прежде чем добраться до кого-нибудь еще. Так поступают хорошие друзья: они охраняют друг друга в минуты опасности.

Дон написал эту книгу, чтобы стать тем самым другом, который защитит вас от вредных убеждений об отношениях, которые так или иначе просачиваются в нашу жизнь, как нежелательная почта в почтовый ящик. Эта книга поможет вам по-новому взглянуть на отношения, но не ищите в ней пошаговых инструкций. Дон пишет о своей жизни с интеллигентной честностью и болезненной прозрачностью. Он считает, что честность и прозрачность – его помощники. Дон не просит во всем с ним соглашаться, но ему удалось поставить под сомнение несколько моих убеждений о близости – и это пошло мне на пользу.

За годы нашей дружбы мы с Доном выступили вместе на нескольких мероприятиях. И труднее всего мне дается не общение с залом или само выступление, а представление Дона. Верите или нет, но я ни разу не смог представить его без волнения. Думаю, потому что я люблю его, а любовь делает нас одновременно сильными и слабыми. Мне нравится, кем Дон является и кем становится. Я благодарен парню, который помогает мне справиться со страхами, даже если это ему дорого стоит.

Позвольте представить вам моего друга Дона Миллера.

И да, я плачу.

Предисловие автора

Однажды кто-то сказал мне: невозможно почувствовать себя любимым, пока ты продолжаешь притворяться и отказываешься показать окружающим свое истинное лицо. Уже тогда я сам знал это не понаслышке. Большую часть жизни я прожил как актер, который подпитывается человеческими аплодисментами – и чем больше их было, тем больше мне их хотелось. Но я играл не на театральной сцене или в кино. Я притворялся в настоящей жизни.

Мысль о том, чтобы перестать примерять на себя роли, давила на меня и ужасала. Могут ли окружающие полюбить нас такими, какие мы есть? Никто не выходит на сцену и не получает овации просто за то, что он человек. Вы должны спеть, станцевать или сделать что-нибудь еще. Думаю, в этом и заключается разница между тем, чтобы быть любимым и напрашиваться на аплодисменты. Любовь нельзя заслужить, ее можно только получить. А испытывать ее могут только те, кто готов полностью открыться другому.

Я вовсе не эксперт в этом вопросе. Я женился лишь в 42 года – именно столько времени мне потребовалось, чтобы рискнуть быть самим собой рядом с другим человеком. И вот что я понял, пройдя этот долгий путь: заслужить аплодисменты – дело одной минуты. Для любви нужно гораздо больше времени. Но взамен вы получаете намного, намного больше.

Искренне ваш,Дональд Миллер

Глава первая

Помехи неуверенности

Я даже не задумывался о своих проблемах, связанных с близкими отношениями, пока не провел выходные со своей невестой в Эшвилле. Я арендовал домик в горах Голубого хребта, где пытался закончить книгу до нашей свадьбы. Больше года я ухаживал за Бетси, и даже переехал в Вашингтон, чтобы быть рядом. Но как только кольцо оказалось у нее на пальце, я снова спрятался в лесу. Я хотел закончить книгу, чтобы ей не пришлось выходить замуж за безумного писателя. Вряд ли первый год замужества женщине захочется наблюдать, как ее новоиспеченный муж ходит туда-сюда по комнате в одних трусах и бормочет что-то себе под нос. Жизнь писателя романтична только на бумаге. В реальности же то, что пишут авторы, и то, как они живут, может различаться как алмаз и кусок угля. Жизнь, запечатленная на бумаге, отполирована до обманчивого блеска.

Желание казаться лучше, чем я есть, – одна из моих странностей. Я не верю, что люди могут принять меня таким, каким я бываю в процессе творчества. Я тот человек, который хочет представить миру свое самое честное, подлинное «я», поэтому я скрываюсь за кулисами и репетирую самые честные и подлинные реплики, пока занавес не поднимется.

Я заостряю на этом внимание, поскольку черта характера, которая сделала меня хорошим писателем, сделала меня ужасным в отношениях. Прятаться за кулисами можно очень долго. Но в близких отношениях приходится раскрывать свое истинное лицо. Я научился завоевывать женское внимание, а затем кланяться со словами: «Спасибо, вы были отличной публикой» как раз в тот момент, когда наступало время показать, какой я есть на самом деле. Но я и сам едва знал, кто я такой. И как тут открыться другому человеку?

К тому моменту, когда Бетси приехала в Эшвилл, я практически ни с кем не разговаривал уже несколько недель. Она задавала мне простые вопросы, а я чувствовал себя аквалангистом, которого вытягивают на поверхность.

Мы сидели у озера перед небольшим домиком, и она спросила, как мне удается проводить столько времени в одиночестве. Она сказала, что ее друзья восхищаются моей способностью изолироваться от общества ради написания книги, но сомневаются, что это нормально. Не думаю, что ее это беспокоило. Ей это казалось скорее экзотичным.

Я и сам задумывался об этом и поделился с ней тем, что узнал за год, который я за ней ухаживал. Я понял, что на автомате исполняю определенную роль, и эта функция включается, даже когда я оказываюсь в небольших компаниях. Но когда я один, я восстанавливаюсь. Когда я один, мне не нужно быть в образе.

Она сказала, что рядом с ней я не обязан быть в образе. В этих словах не было необходимости. Я и так знал, что это правда. На ком еще жениться, если не на той, которая уведет тебя со сцены?

На поверхности озера зеленели отражения деревьев – глаза Бетси были такими же зелеными. И настолько же глубокими. Ее внимание было сложно завоевать. Несмотря на нашу помолвку, я знал, что пока она не могла полностью доверить мне свое сердце.

Мне свойственно впечатлять людей, чтобы заслужить их расположение, но Бетси бережет свое доверие до тех пор, пока его окончательно не заслужат. Она делает это неосознанно. Просто под оболочкой этого сильного человека скрывается хрупкость, поэтому она не станет открывать свое сердце первому встречному.

При знакомстве Бетси сказала мне, что ей нужно время, чтобы наладить связь. Это означало, что нам придется провести бесчисленные часы вместе, ничего не делая, чтобы она почувствовала себя в безопасности. Она считала, что любой человек может ворваться в чью-то жизнь и так же молниеносно из нее уйти, но задержаться сможет лишь тот, кто готов построить крепкие отношения, основанные на верности и преданности. И ее окружение подтверждало это. Пока я тратил свою жизнь на то, чтобы заслужить чужие аплодисменты, Бетси закладывала фундамент из надежных друзей и родственников. И тем друзьям она была непоколебимо верна.

За год отношений у нас произошла лишь одна по-настоящему серьезная ссора. Это случилось после того, как я оскорбил одну из ее подруг. Честно говоря, я был довольно объективен и просто обратил внимание, что одна из ее подруг иногда бывает грубовата, и что ее отношения с мужчинами выстраивались бы лучше, если бы она перестала выжимать из них все соки. Я сказал, что больше не хотел бы с ней видеться, если Бетси не против. Как оказалось, она была против.

Это простое замечание чуть не стоило мне наших отношений. Бетси сложила салфетку, которая лежала у нее на коленях, и положила ее на стол. Она сидела молча, но в глазах читалось, что она готова убить меня прямо здесь. Когда подошел официант, чтобы налить нам воды, клянусь, он не оборачиваясь попятился назад.

Ее поразил не сам комментарий, а то, с какой легкостью я мог вычеркнуть из своей жизни другого человека. Для Бетси отношения были делом всей жизни, результатом бесчисленных разговоров и обмена опытом. Разорвать отношения для нее было словно срубить многовековое дерево. В пылу этого спора я понял, что я всего лишь саженец в лесу жизни этой женщины. С тех пор я не говорил ни слова о ее друзьях. Чтобы завоевать ее сердце, мне пришлось посадить себя в этот лес и медленно наращивать кольца, приумножающие доверие ко мне. Именно так она и ее друзья поступали друг с другом.

Тогда я понял, что эти отношения будут не такими, какие у меня были прежде. Я понял, что мне нужно узнать себя и раскрыться перед другим человеком. Это не просто меня ужасало, а казалось абсолютно чуждым. Я не знал, как это сделать. Ставки были высоки: я должен был либо стать здоровым человеком, либо продолжить притворяться всю оставшуюся жизнь. Это был выбор между близостью и публичной изоляцией.

Бог одарил меня не только Бетси, но и тягой к переменам. Долгие годы я провел в одиночестве за кулисами, подбирая слова, чтобы рассказать людям, кто я – точнее, кем мне хотелось быть. Это была мрачная и одинокая жизнь. Конечно, у нее были и свои преимущества, ведь очень приятно, когда вам аплодируют. Но гораздо лучше, когда дома ждет тот, с кем можно обсудить выступление, с тем, кто не впечатлен вами, а любит вас.

Я расскажу вам о своем пути к истинной близости. Я покажу эпизоды года, который я потратил на то, чтобы научиться меньше притворяться, больше быть самим собой и преодолевать этот непростой страх – страх, что тебя узнают. Эта книга о том, как я понял, что для полного счастья мне не обязательно создавать вокруг себя шумиху. Возможно, такая жизнь пройдет незаметно для большинства окружающих, но и тихую жизнь можно прожить достойно. На самом деле, есть что-то благородное в том, чтобы делать в жизни не так много, но иметь возможность предлагать любовь тому, кто готов ответить на нее взаимностью.

В течение этого года я задавался самыми разными вопросами: что, если по своей природе мы – своеобразные чувствительные антенны, рецепторы для получения любви, и тоску по ней мы часто ошибочно принимаем за необходимость впечатлить кого-то? Что, если самые успешные в мире люди добиваются всего потому, что ими руководит неудовлетворенная потребность в любви? Что если люди, которых мы считаем великими, на самом деле самые опустошенные? Что если все это время им просто не хватало истинной близости, потому что они так и не поняли, как ее добиться?

Несколько лет назад я посмотрел интервью с сыном бывшего президента. После долгой паузы и глубокого вздоха тот признался, что провел массу времени с самым могущественным человеком в мире, но понятия не имеет, кем тот был на самом деле.

– Я никогда не знал своего отца, – признался сын. – Никто его не знал.

Лишь несколько раз в жизни мы осознаем важность момента, который проживаем. Сидя с Бетси у озера, я понял, что могу либо позволить ей по-настоящему узнать меня, либо танцевать перед ней джигу, пока не упаду от усталости, как это и происходит с ложной любовью. И мое решение повлияет не только на наши отношения, но и на психическое здоровье наших будущих детей, жизнь наших друзей и, возможно, каким-то таинственным образом, на все сущее.

Я верю: со временем плохое забудется, но в нашей памяти останутся жить истины, к которым мы приходим в общении с другими. Моменты проявления чувств и пугающая ответственность заботы и любви, которую мы на себя возлагаем. А помехи неуверенности и притворства погаснут, как экран телевизора.

Глава вторая

Ты прекрасно справляешься с отношениями

Тот факт, что мы с Бетси оказались помолвлены, сам по себе был чудом. Еще за пару лет до начала наших отношений я был уверен, что способен принести партнеру лишь боль и страдания. До этого я разорвал помолвку, нанес непоправимый ущерб, и единственным плюсом было то, что боль – и ее, и моя – уничтожила мою прежнюю модель отношений. Ведь жить так дальше было невозможно.

Модель была следующая: я встречал девушку, которая, как мне казалось, была слишком для меня хороша. Приглашал ее на свидания, проводил с ней время, мы начинали встречаться, и я становился навязчивым. Мне постоянно нужно было подтверждение ее симпатии ко мне. Не просто нужно, необходимо. Я ломал себе голову, почему она не отвечала на мои сообщения или звонки, почему, как мне казалось, я не нравился ей так же, как она нравилась мне. В юности это лишало меня всех шансов на отношения, но, повзрослев, я научился это скрывать. Я отмечал в календаре, сколько дней прошло с момента нашего последнего общения, и связывался с ней, выждав не меньше десяти дней, чтобы не выглядеть жалким. У меня была система, и эта система работала.

Потом наступал второй этап. Внезапно, после всей этой одержимости, я терял к ней интерес. Меня тянуло к девушкам, которые играли роль жертвы, ведь именно с такими девушками можно почувствовать себя героем. Но в какой-то момент они начинали меня раздражать. Как только это происходило, я становится злым. И говорил злые слова. Потом мне становилось стыдно, я шел мириться, но вскоре они снова начинали меня раздражать. Моя личная жизнь походила на мертвую петлю раздражения и созависимости.

Последние отношения оказались самыми болезненными.

Прекратить все это меня убедил мой друг Боб. Боб – классный адвокат из Сан-Диего, и у него большой опыт в урегулировании конфликтов. С самого начала он чувствовал что-то неладное. Он звонил практически каждую неделю и проверял, как продвигается наша помолвка. И дела всегда были плохи. То мы снова поссорились. То я не спал несколько дней. И вот, она перестала носить кольцо. Мы отменили свадебные приглашения.

– Дон, – сказал Боб. – Думаю, все кончено.

В то время мой офис находился над тайским рестораном. Я откинулся на спинку стула, закинув ноги на подоконник. Взглянул на кучу писем, которые не мог разобрать уже несколько недель. Он сказал это снова. Сказал, что отношения закончились, и мне нужно признать этот факт. Я знал, что он был прав. Все было кончено уже несколько месяцев.

– Хочешь, я прилечу и помогу тебе сказать ей об этом? – спросил он с грустью.

– Нет, – ответил я. – Я справлюсь.

И я сказал. Сейчас это звучит банально. Миллионы пар разрывают помолвку, и почти для всех это только к лучшему. Но когда вы в самом процессе, когда вы произносите все эти слова, а через пару месяцев от них отрекаетесь, вы чувствуете себя полным придурком. Вы спрашиваете себя, стоят ли чего-то ваши слова? И если не стоят, то что вы за человек?

Прибавьте к этому грусть и замешательство, связанные с тем, что вы сделали кому-то больно, что внутри вас живет что-то настолько нездоровое и безрассудное, что оно способно разбить чье-то сердце.

Почти год это не отпускало меня. И снова именно Боб помог мне выкарабкаться. Однажды, когда я сидел у себя в офисе и пытался хоть что-нибудь написать, Боб позвонил мне. Он спросил, как я, и я ответил: «Хорошо». Он спросил, отхожу ли я от произошедшего, и я ответил: «Да». Конечно, все это было неправдой. Я чувствовал себя ужасно. Я был в оцепенении. За Библией на моей книжной полке была припрятана бутылка виски, и, когда все уходили домой, я выпивал по три стакана и слушал музыку, пытаясь хоть что-то почувствовать.

– По голосу не скажешь, что ты в порядке, – сказал Боб.

Я бы поспорил с ним, но боялся, что он заметит мое состояние. Язык заплетался.

– Знаешь, что я заметил в тебе, Дон? – сказал Боб.

– Что, Боб?

– Я заметил, что ты прекрасно справляешься с отношениями.

Я ничего не ответил. Я не был уверен, что правильно его понял.

Затем он сказал это снова, прервав возникшую тишину.

– Ты прекрасно справляешься с отношениями, Дон, – повторил он.

Я ни разу не плакал с тех пор, как разорвал помолвку. Я уже упоминал, что был в оцепенении. Но когда он произнес эти нелепые слова, во мне ожили какие-то чувства, а вместе с ними и вся боль, накопившаяся за это время. Я отвел трубку в сторону, опустил голову на стол и заплакал. И пока я делал это, Боб повторял:

– Дон, ты прекрасно справляешься с отношениями. До сих пор справляешься. И всегда справлялся.

Следующие несколько месяцев между утверждением Боба и моими внутренними ощущениями была зияющая пропасть. Но он продолжал звонить, и при каждом разговоре повторял эти слова.

– Знаешь, Дон, ты великолепно справляешься с отношениями. Помнишь, как ты подбадривал меня? Помнишь того парня, которого мы с тобой встретили в Уганде, и как сильно он тебя полюбил? Помнишь ту девушку, с которой ты встречался много лет назад, которая до сих пор относится к тебе как к брату? Мы не можем позволить нашим неудачам определять, кто мы есть, Дон. Ты прекрасно справляешься с отношениями, и каждый раз выходит еще лучше.

Как адвокат он неделю за неделей отстаивал меня в моей же душе, пока пропасть в ней не начала затягиваться. И я снова начал думать о свиданиях.

Конечно, я еще не был готов к серьезным отношениям. Бетси появилась только через год, и, видит Бог, она все равно почувствовала, что у меня были проблемы. Но боль достаточно утихла, чтобы я снова начал зацикливаться на девушках. Все возвращалось к старой доброй схеме. Но на этот раз я понял, что что-то не так. И решил обратиться за помощью.

Глава третья

У каждого есть история, которую он не рассказывает другим

Уже много лет я слышал о месте неподалеку от Нэшвилла под названием Onsite. Его описывали как терапевтический лагерь для взрослых. Нескольких моих друзей-музыкантов настигал творческий кризис, но после посещения одной из программ Onsite они снова были готовы писать. Моему другу Джейку программа помогла выяснить, почему у него так часто не ладились отношения. По его словам, семинары в значительной степени касались созависимости и стыда.

Я записался, хотя ехать туда не хотел. Я решился, потому что мое расставание стало в некоторой степени публичным событием, и хотелось, чтобы люди знали, что я работаю над своими проблемами. Это было в стиле той старой части меня, которая любила покрасоваться перед публикой. В какой-то степени я верил, что со временем сам во всем разберусь. В конце концов, я написал бестселлеры, которые помогли людям решить их проблемы. Почему же я не справляюсь со своими собственными?

В то время я исследовал структуру сюжетов, которые делают кино захватывающим.

И я понял простую вещь: во многих успешных фильмах одинаковый сюжет. Главный герой всегда слаб в начале и силен в конце, или придурок в начале и добряк в конце, или трусливый в начале и смелый в конце. Другими словами, в начале герой почти всегда неудачник. Но, чтобы стать настоящим героем, ему необходимо побороть сомнения, встретиться со своими демонами и набраться достаточно сил, чтобы уничтожить «Звезду Смерти».

В то же время, я заметил еще кое-что. Самый сильный персонаж в истории – не герой, а наставник. Йода. Хеймитч. Именно наставник направляет героя в нужное русло. Он дает герою план и воодушевляет его на бой. Наставник уже прошел путь героя, и своим опытом и советами он помогает ему справиться с трудностями и преодолеть врага.

Чем больше я изучал такие истории, тем больше осознавал, что мне нужен наставник.

Поездка на автобусе из аэропорта в Onsite была ужасной. Нас было около сорока человек со всех концов страны, и мы сидели слишком близко друг к другу в неловкой тишине. Пусть мне и было под сорок, но я чувствовал себя подростком, которого отправили на реабилитацию. Я оглянулся и начал строить догадки, зачем приехали другие пассажиры. Я пытался классифицировать их: извращенцы, приставалы, ипохондрики, сторонники теории заговора. Производители безделушек, которые продаются в самолетных каталогах, наверняка разбогатели на этих людях.

Когда мы прибыли, я удивился, насколько там спокойно. Onsite располагался в старом особняке на холме. С большого крыльца практически не было видно других домов или ферм. Рядом бродили лошади, а между пастбищем и соседним холмом протекала небольшая речка. Персонал был дружелюбный – как будто притворялся, что у них нет шкафа, набитого транквилизаторами.

У некоторых из нас были соседи по комнате, в том числе и у меня. Я спросил парня на соседней кровати, как он оказался здесь. Он ответил, что разрушил свой брак и свою компанию, потому что все время лгал. Он не мог понять причины такого поведения, кроме желания произвести впечатление на окружающих. Эта ложь привела его к банкротству, и он приехал в Onsite по совету бывшей жены. Странно, но после этого я сразу начал доверять ему. Я чувствовал, что могу поговорить с ним о чем угодно. Не говорил, конечно, но чувствовал, что могу.

Другой сосед по комнате осведомил нас, что он – мастер каратэ. Он сказал, что может одним движением повалить человека на пол и мгновенно сломать ему шею. Затем он решил раскрыть секрет этого удара, сопровождая свой рассказ свистом. Видимо, именно с таким звуком ломается шея.

На инструктаже персонал Onsite попросил нас сдать мобильные телефоны. Они сказали сделать все необходимые звонки, потому что следующие две недели мы будем оторваны от мира. Все бросились звонить или проверять свои акции. Я просто положил телефон в корзину. Кому я мог позвонить? Бобу? Что он мог мне сказать? Наверное, «Дон, ты прекрасно справляешься с реабилитацией».

Когда мы сдали телефоны, появился парень по имени Билл Локи и поприветствовал нас. Это был человек в джинсах и фланелевой рубашке с легким теннесийским акцентом и густыми седыми волосами, аккуратно зачесанными назад. Он походил на прихорошившегося фолк-певца или на парня, который бросил пить много лет назад и теперь увлекся поэзией.

Мы расселись, и Билл объяснил, что несколько лет назад его первый брак разрушился из-за лжи и эмоциональных измен. Как и мы, он пришел в Onsite, где узнал о созависимости и нездоровом поведении людей, которые пытаются почувствовать себя важными и полноценными. Он сказал, что это был долгий путь, но в конце концов ему удалось решить свою проблему. Через несколько лет после лечения в Onsite Билл стал лицензированным психотерапевтом и вернулся, чтобы руководить программами.

Мой первый большой прорыв произошел, когда мы с Биллом обедали в особняке. Я шутил, и он спросил, откуда взялось мое стремление постоянно развлекать окружающих. Невероятно, как быстро он меня раскусил. Я сказал, что не знаю, но всегда чувствовал потребность быть умным или смешным. Он взял салфетку со стола и нарисовал на ней маленький кружок. Внутри него он написал слово «я» и объяснил, что все рождаются «я». Он сказал, что так родился и я – абсолютно здоровым и счастливым маленьким «я». А потом, по его словам, какое-то событие в моей жизни все изменило.

Он обвел маленький круг кругом побольше. Во втором круге он написал слово «стыд». Билл сказал, что в какой-то момент я осознал, что со мной, возможно, что-то не так. Может, я не соответствовал стандартам своих родителей, или же дети в школе смеялись надо мной, но я пришел к выводу, что я хуже других. Стыд, сказал он, заставил меня спрятаться.

– В этом и заключается проблема, – сказал Билл. – Ведь чем больше мы прячемся от других, тем сложнее им нас понять. А для построения отношений нам необходимо взаимопонимание.

Затем он нарисовал еще один круг вокруг второго и сказал, что этот внешний круг был ложным «я», которое мы создаем, чтобы скрыть свой стыд. Он сказал, что именно в этом кругу мы создаем то, что воспринимаем как собственную личность, своеобразного «персонажа», которого мы привыкаем играть в театре жизни. Билл сказал, что некоторые из нас считают себя значимыми, только если они привлекательны, сильны или в чем-то талантливы. У каждого из нас припрятан свой козырь, который, по нашему мнению, делает нас достойными любви.

Билл даже не успел спросить – слово «юмор» само вырвалось из меня. Он вернулся к салфетке и написал это слово во внешнем круге. Не поворачиваясь ко мне, он продолжил водить ручкой над пустующим пространством во внешнем кольце. Я сказал слово «интеллект», и он записал его туда же.

Я добавил еще несколько слов, и мы остановились. Билл развернул салфетку ко мне, и я почувствовал, будто смотрюсь в зеркало. Я был «собой», покрытым стыдом и скрывающимся за юмором и своей игрой. Конечно, все относительно: нет ничего плохого в том, чтобы быть умным или смешным, и я не думаю, что неправильно получать признание за свой талант. Но Билл говорил о чем-то глубоко затаившемся во мне, что нашептывало эти опасные слова: «Я важен, только если…»

Билл показал на центральный кружок со словом «я» и сказал:

– Этот парень – ваше внутреннее «я». Именно он отдает и получает любовь. Внешние кольца – просто спектакль.

Той ночью я ложился спать с мыслью: не была ли моя личность лишь защитной конструкцией, механизмом, который я использовал, чтобы завоевать уважение в этом мире? Другими словами, что если тот, кого я играл, не был настоящим мной?

В ту ночь мне не спалось. Я продолжал спрашивать себя, кем был настоящий «я», похороненный под этими кругами.

Мои соседи по комнате тоже плохо спали. Парень, который назвал себя лжецом, уже попал в одну из маленьких групп, на которые нас всех разделили. Он сказал, что скучал по своей бывшей жене и не мог поверить, что уничтожил все собственными руками.

Я спросил Каратэ, узнал ли он сегодня что-нибудь новое. Он немного помолчал. Наконец, он сказал, что не уверен во всех этих разговорах о чувствах и что он по своей природе боец. Он встал и пошел в ванную, но не закрыл дверь до конца, и свет падал на его кровать. Второй сосед слегка постучал по стене, чтобы привлечь мое внимание. Я оглянулся, и он указал на кровать Каратэ. Без шуток, прямо у его подушки лежал старый, затертый плюшевый мишка. Каратэ спал с плюшевым мишкой. Невероятно. Клянусь, я сразу полюбил этого парня. Иногда история, которую мы рассказываем миру, совсем не так очаровательна, как та, что мы проживаем внутри.

Глава четвертая

Почему некоторые животные хотят казаться больше, чем они есть на самом деле

На следующее утро Билл дал нам задание: вспомнить, когда в нашей жизни появился стыд. Он предупредил, что мы вряд ли вспомним точный момент, – ведь стыд мог сформироваться еще до того, как мы научились говорить. Но чем больше деталей мы восстановим в своей памяти, тем полноценней будет наше исцеление. Он сказал, что нам будет очень полезно сконцентрироваться на первых воспоминаниях о стыде и переписать всю историю с более доброй, взрослой точки зрения.

Мы сидели в просторной комнате на ковриках для йоги, держали в руках блокноты и думали. Но я ничего не мог вспомнить. В молодости я лишь закалялся и становился сильнее. Теперь, полагал я, мои шрамы превратились в мускулы. Поэтому сперва я решил, что все это – бесполезная трата времени. Вдруг на другом конце комнаты кто-то начал плакать и записывать что-то в свой блокнот. За ним последовал еще один. Казалось, когда ты взрослый, давление коллектива не может на тебя повлиять. Но когда и Каратэ начал шмыгать носом, я решил, что пора и мне что-то придумать.

И я начал вспоминать детство. Полагаю, мне было чего стыдиться. Я был полным ребенком. Не умел общаться с девочками. Не умел танцевать. Наша семья была бедной. Несколько моих рубашек были сшиты из кусков ткани, которые бабушка собирала для лоскутных одеял. Но все это казалось мне смешным. Ни одна из этих неловкостей взросления не ощущалась слишком болезненно. Но чем больше я слушал рыдания окружающих, тем больше подозревал, что должно быть что-то еще. И вот я кое-что вспомнил. Этому предшествовало чувство страха – будто мое тело просило разум заблокировать воспоминание.

Именно там, на коврике для йоги, я впервые за несколько десятилетий вспомнил, что большую часть детства я постоянно писался. Серьезно, что-то в моем теле просто отказывалось срабатывать, пока мне не исполнилось двенадцать. Воспоминание было будто не обо мне, а о совершенно другом человеке. Словно я прожил несколько жизней, был несколькими людьми, и один из них рос с маленьким мочевым пузырем и вечно мокрыми штанами. Неужели это правда был я?

Но все было так. Первые пять лет своей социальной жизни я прятался от сверстников. В начальных классах я ходил по коридорам, прикрывая свою промежность книгами, чтобы никто не увидел мокрого пятна. Это действительно был я. И эта история была обо мне. Не о ком-то другом, а обо мне. Я внезапно вспомнил, как одну долгую зиму постоянно натягивал куртку до колен, чтобы никто не увидел мои мокрые штаны.

И тут в голове возникло одно конкретное воспоминание. Мне до сих пор кажется, что Бог целенаправленно вторгся в мои мысли именно здесь, в Onsite, месте достаточно безопасном, чтобы принять эту болезненную правду. Я вспомнил начальную школу и день, когда мы шли на урок музыки из нашего классного кабинета. Мы выстроились в линейку и пошли так через улицу и игровую площадку в отдельный класс, который я, кстати, любил: он был заполнен инструментами, стойками для хора и огромными плакатами с нотами симфоний, которые из-за своей сложности скорее походили на азбуку Морзе. В тот день это произошло со мной снова. Я описался и очень переживал. В классном кабинете были парты, за которыми можно было спрятаться, но на уроках музыки мы сидели в открытом кругу, и все ученики могли видеть друг друга.

Когда мы выстроились в коридоре, мое сердце забилось так быстро и так сильно, будто перекачивало не кровь, а деготь. На улице было довольно тепло, но я надел куртку и натянул ее как можно ниже, пока мы шли через коридор, внутренний двор и детскую площадку к временной постройке, которая была нашим музыкальным залом. Когда мы вошли, стало так жарко, что все сняли куртки и скинули их в кучу. Я свою снимать не стал. Наша учительница велела нам сесть, но стулья стояли слишком близко друг к другу и было неудобно. Она села за фортепиано, и мы начали разучивать песню. Я не пел. Я боялся, что запах разнесется по всей комнате, если я начну петь. И вот ребенок, который сидел рядом со мной, спросил, может ли он пересесть. Причину он не назвал, но довольно скоро стул рядом со мной опустел, а через несколько минут отсели и с другой стороны. В комнате повисла тишина, некоторые дети начали зажимать носы. Одни начали хихикать, а другие спрашивали, почему они смеются. Я тихо сказал, что дело в моей куртке.

– Мою куртку описала собака, – пробормотал я. Кто-то спросил, почему бы мне просто не снять ее. Но я не хотел ее снимать.

Учительница встала и вышла из-за фортепиано. Вряд ли она знала, что делать. Она тихо произнесла мое имя и спросила, не хочу ли я выйти и поговорить об этом. Я сказал, что все дело в куртке, что ее описала собака. И снова она произнесла мое имя, еще тише, а я встал и сказал всему классу, что на куртку написала собака. Я снял ее и бросил в кучу ко всем остальным, но вдруг понял, что весь класс видит мои штаны. Я выбежал за дверь, пробежал через всю детскую площадку и спрятался за деревом. Учительница вышла из класса, подошла ко мне, встала на колени и говорила со мной, но было уже поздно. Мне было всего семь лет, но моя жизнь была кончена.

Это произошло десятки лет назад. Я знаю, что кому-то эта история покажется даже забавной. Но то ли потому, что мы сидели на ковриках для йоги, то ли из-за того, что все вокруг меня плакали, но, клянусь, я сидел и рыдал, вспоминая об этом. Мне было все равно, что все видят и слышат, я просто рыдал.

Как такое яркое событие все это время оставалось в забвении – загадка. В некотором смысле я понимал, что я все еще тот ребенок. Как сказал Билл, я был большим ребенком в костюме, который скрывает настоящего себя: свои недостатки, свое несовершенство и свою человечность.

Не знаю почему, но осознавать это было очень приятно. Я все еще был тем ребенком. Вместе с тем я понял еще кое-что важное: это был замечательный ребенок. Да, он наврал про собаку, да, он был неуклюжим, но это не мешало ему быть замечательным. Прямо там, в Onsite, я начал плакать не потому, что когда-то описался у всех на глазах, а потому что понял: бегая и прячась, я встал на сторону других детей, я убедил себя, что со мной что-то не так. Но это была неправда. Я мог быть другим, но во мне не было ничего плохого. Я был славным малышом. Иногда мог повредничать, но в основном был славным.

Эта история помогла мне понять, почему я начал притворяться. Как только я нашел чем прикрыть свой стыд, я надел этот камуфляж, хотя и чувствовал, что настоящий «я» скрывается за маскировкой.

На создание моей главной роли – писателя – ушло много лет, но были и другие. Я был невидимкой в начальной и средней школе, просто пытаясь выжить. Иногда я мог столкнуться с хулиганами, но в основном мне удавалось их избегать. Я бы сказал, что это была моя первая роль – роль невидимки. Я никому не показывал свою истинную сущность и потрясающе в этом преуспел.

Некоторым людям удается довести этот фокус с исчезновением до совершенства уже во взрослом возрасте. Много лет назад я встречался с девушкой, которая пропадала всякий раз, когда между нами назревал конфликт. Как только возникало напряжение, она просто исчезала. Рано или поздно мы снова сталкивались, или же я шел к ней, чтобы во всем разобраться, но она делала вид, будто ничего не произошло. Одним вечером она набралась смелости раскрыться и объяснила, что всякий раз, когда ей казалось, что она напортачила, она блокировала эту мысль и обретала внутренний покой, полностью уходя от реальности. Она сводила всех с ума, потому что не умела разрешать конфликты, но в ее ложном мире все было в порядке. И как бы безумно это ни звучало, я ее понял. Думаю, она делала то же самое, что и я в средней школе. Она забиралась внутрь себя и становилась невидимкой.

Я играл невидимку долгие годы. Но потом нашел кое-что получше.

Когда я пошел в среднюю школу, служитель нашей церкви спросил, не хочу ли я написать статью для церковной газеты. Я почувствовал, что кто-то наконец заметил меня и задумался, не происходит ли что-нибудь в моем невидимом мире. Сомневаюсь, что служитель подразумевал именно это, но так я все воспринял.

Целую неделю я писал статью, в которой было всего четыреста слов – пара абзацев. Я показал ее служителю, и тот сказал, что я умный и у меня хороший слог. До сих пор помню свои чувства, когда он произнес слово «умный». Я будто немного опьянел. Потерял почву под ногами. Удовольствие на химическом уровне растеклось по моему телу и, сам того не осознавая, я стал «собакой Павлова». Раз я был умен, значит, я чего-то стоил. Поэтому я хотел быть умным.

Когда статью опубликовали, люди останавливали меня в коридоре, чтобы сказать, как она им понравилась. Моя мама сказала, что ей звонили друзья и тоже хвалили мою статью. Это было все, что мне нужно. У меня появился новый костюм, и мне было в нем удобно. Я мог бы быть умным. Я мог писать, и как писатель становиться значимым. Так я впервые начал читать книги и продолжил писать. Я услышал, как один лектор процитировал стихотворение, поэтому пошел домой и начал заучивать стихи. За следующие два года я написал более тысячи стихов. У меня появилась мечта написать книгу.

Сегодня, когда люди спрашивают, почему я стал писателем, я стараюсь отвечать честно. Я писатель, потому что когда-то в детстве это показалось мне единственным способом заслужить уважение. Постепенно я действительно полюбил слова и идеи, и сегодня мне нравится растворяться в писательском процессе. Но поначалу меня подпитывала и мотивировала лишь необходимость стать человеком, достойным любви.

В Onsite мы разбились на группы для работы над нашими проблемами. Мы говорили о ложном «я», и меня зацепили слова нашего терапевта. Она сказала, что некоторые животные, чувствуя угрозу, пытаются казаться больше, чем они есть на самом деле. То же самое происходит с людьми: они часто стараются казаться лучше, чем они есть, чтобы привлечь других и защититься от опасностей.

Ее слова точно описывали мое поведение даже во время пребывания в Onsite.

Самым сложным правилом в Onsite для меня был не запрет на компьютеры или мобильные телефоны. Тяжелее всего было не рассказывать, чем мы зарабатываем на жизнь. На инструктаже Билл попросил нас держать свою работу в секрете. Если нам необходимо было рассказать о своей работе, даже во время терапии, мы просто должны были притворяться сантехниками или бухгалтерами.

Если задуматься, это гениальное правило. Большинство из нас носит свою работу как костюм, и в Onsite нам с самого начала не разрешили им пользоваться. Вся моя личность, включая искаженное чувство собственной значимости, основывалась преимущественно на том, что я писал книги.

Было пыткой не рассказывать людям, чем я занимаюсь. Я не осознавал, насколько часто я использовал свою работу как социальный костыль, пока этот «костыль» у меня не отобрали. Кажется, я нашел тысячу способов намекнуть, что считаю свою работу важной. Все время повторял: «Я сантехник, и на своей работе я испытываю большое давление». Я сделал все, чтобы подчеркнуть это, разве что не подмигивал. Не уверен, что в те моменты я производил приятное впечатление. Но в глубине души мне отчаянно хотелось рассказать о том, чем я занимаюсь, потому что я знал, что именно так смогу понравиться людям. Я знал, что люди сочтут меня важным. За неделю я осознал, насколько пристрастился к этой оболочке и насколько я уязвим без своего костюма.

Я спросил Билла, сможем ли мы когда-нибудь рассказать о нашей работе. Он ответил, что сможем – в последний день, прямо перед отъездом. Он понимал, что мы в любом случае захотим этим поделиться, но пытался сохранить чистоту в группе как можно дольше. Он также сказал, что ему становилось грустно, когда люди все-таки рассказывали о своей работе. В течение недели люди максимально сближаются, но как только раскрывается, что одни зарабатывают больше других, или что одни известнее других, все сразу делятся на категории. При этом он отметил, что не богатые отделяются от бедных. Люди, которым казалось, что они мало достигли в жизни, чувствовали себя неуверенно рядом с теми, кто чего-то добился. В идеальном мире Билла люди бы никогда не говорили, чем они занимаются. Он верил, что мы бы стали счастливее, если бы лишились возможности носить костюмы.

Любопытно, что за неделю терапии я начал развивать совершенно новую личность. Настолько сильным было мое желание быть кем-то.

Однажды вечером наша небольшая группа собралась, чтобы вместе расслабиться. К тому времени я искренне полюбил эту группу, и очень хотел, чтобы они тоже меня любили. Я привык чувствовать себя особенным, не таким как все, но никто в группе не думал, что я чем-то лучше остальных. И пусть это было правдой, зависимость от внимания есть зависимость от внимания. Но однажды я поймал удачу за хвост. Как-то вечером, когда мы играли в настольные игры в гостиной, я пошутил, и все засмеялись. Они смеялись так, будто пошутил профессиональный комик. Я вновь почувствовал тот знакомый кайф, который получаю, когда кто-то признает мою значимость. Они признали меня. Я выделялся. Я был особенным.

Так что я пошутил еще раз, потом еще, и все пошло как по маслу. Я удивился, насколько могу быть остроумным, когда мне это необходимо, насколько дерзким, если это поможет мне заполучить смех. Вся группа смеялась до колик в животе. Некоторые требовали, чтобы я признался, не комик ли я в реальной жизни. И я задумался, не упустил ли я свое призвание. Я представил, как после Onsite закончу с делами, а может и вовсе оставлю писательскую карьеру, чтобы стать стендап-комиком. Без шуток, настолько опьяняющим было их признание.

А знаете, кто не считает меня смешным? Бетси. Мне удалось ее рассмешить лишь пять раз за все время нашего знакомства, хотя я очень старался. Я становлюсь для нее смешным, только когда она выпьет. Я блистаю, когда она навеселе. В основном она видит в моем юморе защитный механизм, костюм, с которым ей приходится мириться, чтобы быть в отношениях с парнем, который сидит внутри.

Я как-то услышал, что жена и семья Уилла Феррелла[3] не считают его смешным. Это показалось мне прекрасным. Я был счастлив за него.

И все же иногда это пугает. Однажды мы с Бетси встретились с одним парнем, который ей раньше нравился, и она постоянно смеялась над его шутками. Казалось, будто в этой игре ему выпали все козыри. Я робел каждый раз, когда она смеялась. Какой-то туповатый скалолаз, который хотел стать тренером по фэнтези-футболу или кем-то вроде того. Ноль остроумия, но он рассмешил ее четыре раза, а мы даже не успели заказать ужин. Это убивало меня.

Но когда мы сели в машину в конце вечера, она прильнула к моему плечу и взяла меня за руку так, что я понял: ей очень нравился этот парень, но любила она меня. Когда мы ехали домой, она не отпускала мою руку и чувствовалось, насколько мы близки. Будто этот вечер прошел прекрасно и шутки другого парня казались смешными только потому, что все это время она была рядом со мной. И я был даже рад, что не развлекал ее. Кто-то этим вечером возвращался в гримерку и переживал по поводу своего выступления. А я просто ехал домой с девушкой.

Я начал спрашивать себя, какой была бы жизнь, если бы я перестал притворяться. Что, если достаточно просто быть собой, чтобы получить столь необходимую мне любовь?

Глава пятая

Три факта об отношениях от… озера

Вернемся в Эшвилл. Мы с Бетси провели отличные выходные. В городе я арендовал кабриолет, мы съездили в поместье Билтмор и покопались в книжном магазине Malaprop. Мы также побывали в новом ресторане Curate, где научили бармена готовить напиток из виски, вермута и апельсинового биттера. Ему так понравилось, что он захотел включить его в осеннее меню. Если окажетесь в Curate, попросите коктейль «Дон и Бетси».

Все остальное время мы бездельничали у озера, читали книгу нашей подруги Шоны Никвист «Хлеб и вино»[4] и фантазировали, как открыли бы гостиницу с ресторанчиком, где подавали бы все рецепты из книги Шоны. С Шоной все кажется проще: и брак, и семья, и паста.

Я бы соврал, если бы сказал, что наши выходные в горах дались мне легко. Я привык жить в Вашингтоне, где после свидания мог вернуться в свою квартиру, посидеть в одних трусах и посмотреть телевизор. В Эшвилле мы с Бетси никогда не расставались. Больше всего меня беспокоило неловкое молчание. Бетси говорит, что у нее нет с этим никаких проблем, но у меня есть. Когда в разговоре возникает тишина, я чувствую, что обязан ее заполнить. Понимаете, это моя работа. Я старался напоминать себе, что у нас с Бетси есть будущее только в том случае, если я научусь доверять ее молчанию, научусь верить, что она выходит за меня не ради развлечения, а ради любви – той неспешной, скучной любви, которая случается, когда люди молча вместе едят хлопья на завтрак или читают газеты.

Один из минусов писательского ремесла – у вас есть куча времени, чтобы обдумать свою жизнь. Мне нравится, как об этом писал Виктор Франкл: «Нам не свойственно слишком много размышлять о себе, поэтому мы уделяем внимание более важным делам». Но что делать, когда важное дело – это мемуары? Вы только и делаете, что сидите и думаете о себе слишком много.

В Эшвилле у меня был единственный полезный способ отвлечься от написания книги – плавать в озере. Каждый день я плавал, позволяя воде отвлекать меня от мыслей. И вот что я понял, пока плавал в озере.

Факт первый: чтобы добиться близости, придется покинуть зону комфорта.

Однажды в полдень на причале случилось то, что очень помогло мне разобраться с собой. С причала открывался захватывающий вид на горы: вода собиралась в огромной чаше из деревьев и скал, которые обнимали озеро с другой стороны. Поблизости не было ни одного дома, а сильнейшее эхо, отражавшееся от скал, сбивало с толку мою собаку Люси. Почти каждое утро она лаяла в пустоту, разговаривая сама с собой. Это озеро было достаточно глубоким, около восьми метров в центре, и лес отражался в его поверхности – казалось, по воде можно пройти, как по поверхности картины.

Вечер, когда уехала Бетси, был теплым, и мне захотелось искупаться. Но когда я подошел к причалу, то почувствовал страх. Я хотел прыгнуть и одновременно не хотел. Я чувствовал это и раньше, когда мы с Бетси плавали в день ее приезда, но тогда я не обратил на это внимания. Я просто прыгнул с причала, чтобы произвести на нее впечатление. Но на этот раз я прислушался к своим чувствам. Это напомнило мне о страхе, который я испытываю каждый год, когда приезжаю в гости к Бобу. Перед его домом есть утес примерно в восемь метров, и каждый раз, приезжая туда, я заставляю себя спрыгнуть с него в воду. Я никогда не хочу этого делать, но чувствую, что должен. Это мое ежегодное испытание.

Прыгать с утеса – это одно. Но я испытывал такой же страх перед прыжком с края причала, и это сбивало меня с толку. Причал был примерно в метре от поверхности озера. И вода была не очень холодной. Накануне я плавал целый час. Так почему же я не хотел прыгать? Почему у меня были те же чувства, что и на краю утеса, который был в десять раз выше?

И вдруг меня осенило. Я не боялся ни прыгать, ни плавать, ни чувствовать внезапную прохладу воды. Я боялся перемен. На причале мне было тепло, сухо и все было под контролем. И я знал: как только я прыгну, все будет в порядке, мне понравится плавать. Но все же это была перемена. Я подумал о Бетси, которая, скорее всего, уже приземлялась в Вашингтоне. В глубине души я знал, что буду с ней счастливее. Я знал, с ней жизнь будет здоровей, веселей и перспективней той, что я жил раньше. Но также я думал о том, насколько приятно и комфортно мне быть одному, когда моя жизнь подвластна только мне, когда я могу в любое время выйти на сцену и получить аплодисменты, а затем вернуться в гримерку своей жизни, чтобы поедать печенье в ожидании своего следующего выступления.

Я спрыгнул с причала. Вода на поверхности была прохладной и становилась еще холоднее, по мере того, как мое тело опускалось ко дну. Я почувствовал, как вся энергия озера передается в мои мышцы. И вот моя голова вырвалась на поверхность, словно взошло солнце, словно день начался заново. Я вдохнул горы и деревья и услышал, как всплеск воды возвращается эхом с холмов. И ветер заставил деревья поаплодировать мне. В воде я чувствовал себя лучше, чем на причале. Тогда я подумал о том, насколько боюсь перемен, даже перемен к лучшему. Я понял, как обманчив страх и сколько в нем лжи. Что еще мешает нам сделать жизнь лучше, если не страх?

Позже на той же неделе Боб попросил меня присоединиться к его занятию на юридическом факультете университета Пепердайн по Skype. На занятии мы обсудили составленный мной жизненный план. Я позвонил Бобу с причала – позади были горы и домик, но озера видно не было. Я сидел перед студентами в кресле на лужайке. Прочитав лекцию, я напоследок поделился своим последним откровением: для того, чтобы жить осмысленной жизнью, придется столкнуться со страхом окунуться в нее – и это касается не только отношений, но и карьеры, отдыха и всего остального. Затем я поставил свой компьютер на край причала и «бомбочкой» прыгнул в озеро. В одежде. Студентам это понравилось. Не уверен, что это имеет отношение к юридической практике, но какой толк от юридической практики, если мы не любим свою жизнь?

Факт второй: лучшее – враг хорошего.

Я арендовал домик рядом с озером еще и для того, чтобы немного потренироваться. Я хотел привести себя в форму к свадьбе. Пусть я нравлюсь Бетси таким, какой есть, но мне действительно не помешает похудеть, и я решил, что для начала будет достаточно каждый день плавать час или два.

В первый день я был в ужасной форме. После 10 минут плавания у меня началась одышка. Примерно после трех десятиминутных заплывов я понял, что с меня достаточно. Я понял, что переоценивал себя. Мне понадобилось много времени, чтобы осилить полноценную тренировку, но не буду врать – процесс мне не очень понравился. Вы можете подумать, что я был рад прийти в форму, но это не так. Я не люблю заниматься спортом, но не потому, что это больно или утомительно. Я ползал по горам в Перу и проехал на велосипеде всю Америку. У меня полно амбиций. Я не люблю упражнения, потому что где-то в глубине души всегда уверен, что сделал недостаточно. Я никогда не ухожу с тренировки довольным или гордым собой. И если на то пошло, я никогда не прекращал писать с мыслью, что поработал достаточно. То же касается преподавания, деловых встреч и многого другого. Иногда доходило до таких крайностей, что я косил лужайку, а затем ползал по газону с ножницами, подравнивая травинки. Без шуток. Наверное, у меня проблемы.

Для таких перфекционистов есть только два пути. Они могут либо мучиться и постоянно пытаться превзойти себя, либо все бросить. Я склонен метаться между пыткой чрезмерной работы и ленивым отказом что-либо делать.

Но дело в том, что это симптом более серьезной проблемы, той проблемы, которая может повлиять на наши с Бетси отношения. Она заключается в следующем: вечно недовольные своими достижениями втайне верят, что их полюбят, только когда они достигнут совершенства. Вспомните о кольцах, которые рисовал Билл. Во внешнем кольце, за которым прячется стыд, мы пишем слово «совершенство» – и за совершенством пытаемся скрыть свой стыд. У меня была подруга, которая бурчала каждый раз, когда проезжала мимо дома своего школьного учителя по алгебре, потому что много лет назад он поставил ей четверку.

Думаю, все это связано с желанием нравиться другим. Вся ложь, которую мы говорим себе, имеет свойство срастаться в единый корень. Все это идет от убеждения, что человеческая любовь условна. Но человеческая любовь безусловна. Никакая любовь не строится на условиях. Если любовь условна – это просто манипуляция, которая маскируется под любовь.

У нас с Бетси была еще одна ссора, довольно странная. Она сказала, что любит меня, и вместо того, чтобы ответить «Спасибо» или «Я тоже тебя люблю», я как бы самоуничижительно отшутился. Она взволнованно посмотрела на меня и молча продолжила есть мороженое. Мне стало обидно от такой реакции, поэтому я повторил шутку, просто чтобы позлить ее.

– Это не смешно, – сказала она.

– Смешно, – ответил я.

– Нет, Дон. Когда я говорю, что люблю тебя, а ты мне не веришь, ты ведешь себя как придурок. По сути, ты говоришь, что я могу любить только при каких-то условиях. Ты думаешь, что ты самоироничный и забавный, но на самом деле ты говоришь, что я недостаточно хороший человек, чтобы любить тебя при всех твоих недостатках. Это уже надоедает.

Я вспомнил эти ее слова, когда ругал себя за то, что недостаточно поплавал. Если я собирался сделать Бетси счастливой, мне нужно было поверить, что мои недостатки давали мне шанс завоевать ее доверие. Мы не думаем о своих недостатках как о клее, связывающем нас с любимыми людьми, но это так. Мы охотнее доверяем людям, если видим в них недостатки, потому что это делает их такими же несовершенными, как и мы. Те, кто не может принять свое несовершенство, не могут поверить, что их можно любить без условий.

На следующий день я вернулся к озеру. Я прыгнул и проплыл круг за двадцать минут. Каждый мускул моего тела горел. Я закончил пораньше и сел на край причала, чтобы отдышаться. Я слышал внутренний недовольный голос и чувствовал, как растет глубокая неудовлетворенность результатом. Но на этот раз я проигнорировал голос. Бетси не нужны были ни мое самодовольство, ни мой перфекционизм. Это были две крайности и две опасные зоны. Поэтому я просто похвалил себя за то, что пришел на причал и поплавал. Я был честен с собой, и сказал себе, что, если бы я каждый день немного тренировался на протяжении года, я был бы в хорошей форме. Затем я спросил себя, хочу ли продолжать тренироваться. Я не хотел. Вместо этого я просто плавал в озере и бросал Люси теннисный мяч. Я научил ее прыгать с причала в воду и даже ловить мяч в полете. И впервые с тех пор, как приехал сюда, я расслабился. Я просто подумал, что Бетси будет более счастлива в браке с расслабленным человеком, а не с тем, кто постоянно думает, что недостаточно идеален.

Факт третий: добрых людей гораздо больше, чем злых.

Я не рождался со страхом близости. Когда я был моложе, даже в старших классах, я без проблем сближался с людьми. Почти все самые близкие отношения мне посчастливилось построить еще до 25 лет. Но с тех пор все получалось кое-как. Не знаю, как именно это произошло, но думаю, это связано с тем, что некоторые люди подорвали мое доверие. Не было никаких жутких историй: всего лишь пара неудачных бизнес-сделок, несколько отношений, больше похожих на соревнования, и случайная критика в Твиттере. В какой-то момент я просто перестал доверять людям. Я начал верить, что все рассматривают жизнь как состязание, более сложную версию «Голодных игр». И в некоторой степени я поверил в эту ложь. Если человек был мне необходим, я подпускал его к себе, но не слишком близко, и всегда был готов катапультироваться.

Незадолго до отъезда из Вашингтона я понял, что мне предстоит поработать над этой проблемой. Я обедал с моим другом Джоном Коттоном Ричмондом. Джон – прокурор Министерства юстиции США по вопросам о правах человека и торговле людьми. Он главный в стране по борьбе с плохими парнями, которые порабощают детей и беженцев и продают их в сексуальное рабство. Джон также один из лучших известных мне мужей и отцов. Он похож на настоящего супергероя, который днем преследует самых опасных преступников в мире, а вечером гоняет мяч со своими детьми. Жена его обожает. Он один из тех, кого я надеюсь видеть рядом с собой до конца жизни.

Однажды, когда мы ели барбекю в Hill Country недалеко от его офиса, я сказал Джону, что совершил нечто вроде прорыва. Я сказал, что, похоже, у Бетси в отношении меня самые лучшие намерения. Я говорил это серьезно и с невозмутимым лицом, но Джон засмеялся. Он чуть не подавился своим лимонадом.

– Дон, я очень надеюсь, что так оно и есть. Она же собирается стать твоей женой!

И тут я понял, насколько абсурдно это прозвучало. Я не хотел обличить ее в чем-то. Я всего лишь хотел сказать, что на меня снизошло откровение о том, что, возможно, люди не так плохи, как я думал. И вероятно, именно Бетси убедила меня в этом. Я объяснил Джону, что раньше предполагал, будто женщины пытаются контролировать меня и в конечном итоге для чего-то использовать. Но теперь я не был уверен, что люди на самом деле такие. По крайней мере, не все люди. Джон снова засмеялся. Он посмотрел вниз и покачал головой.

– Я рад, что с тобой произошло такое откровение, Дон, – сказал он. – И я согласен с тобой.

На мгновение Джон задумался.

– Знаешь, человеческое сердце – сложный механизм. Я вел дела злых людей, – он грустно посмотрел на меня. – Насильников и убийц. Лидеров группировок, которые продавали детей в сексуальное рабство. И знаешь, что их всех объединяет, Дон?

– Что? – спросил я.

– Все они думают, что люди – их враги. Может, именно недоверие пробуждает в нас все самое худшее? Почти все, кого я посадил в тюрьму, сами подвергались насилию. Для них естественно не доверять другим, потому что они живут по одному сценарию – убей или будь убитым. Но что насчет нас и всех тех, кто сталкивался с проблемой с доверием не в такой крайней форме? Готов ли я время от времени обжигаться и подставлять другую щеку, чтобы иметь долгосрочные и здоровые отношения?

Джон посмотрел мне в глаза и сказал:

– Я думаю, ты уже начинаешь кое-что понимать, и это хорошо. Рискнув довериться Бетси, ты получишь награду в виде настоящей близости.

После разговора с Джоном я заметил кое-что интересное. У самых жестких людей, которых я встречал в жизни, есть две общие черты: они никому полностью не доверяют и рассматривают отношения как средство для достижения цели.

Несколько лет назад я прочитал статью о магазинах Apple и об их службе поддержки. В статье говорилось: в Apple хотят, чтобы члены их команды доверяли «позитивным намерениям» своих клиентов. Когда кто-то приходит с проблемой, члены команды не должны полагать, что тот пытается надуть компанию или получить что-то бесплатно. Они знают, что случайные потери будут компенсированы хорошими отношениями с клиентами, сложившимися благодаря доверию.

Я знаю, что учиться доверять людям – это медленный и естественный процесс. Но он уже дает свои плоды. Чем больше я доверяю Бетси, тем мягче становлюсь сам. Мое доверие к ней меняет меня.

Когда Бетси еще не уехала, мы лежали на причале, глядя на облака и сохраняя то неловкое молчание, которое до сих пор дается мне с трудом. Решив, что нам нужно говорить, чтобы стать ближе, я спросил, где ей больше нравится плавать – в бассейне, озере или океане. Бетси села, свесила ноги с причала и сказала, что ей больше нравится океан. Она выросла во Флориде со своими двоюродными братьями и сестрами, и целыми днями они дурачились в волнах, тыкали палками в медуз и ели бутерброды с арахисовым маслом и желе с песком. Вечерами они лежали в своих кроватях и смеялись, потому что чувствовали, как их тела поднимаются и падают, будто они до сих пор в океане. Это были одни из лучших дней в ее жизни.

Она спросила в ответ, где бы хотел поплавать я. Я ответил, что предпочту озеро. Она спросила почему, и я ответил, что в озере не встретишь медуз, водорослей, акул и всего остального.

Бетси секунду подумала, а затем напомнила мне, что пытаться не попасться медузе – это тоже приключение. Она провела пальцами по моим волосам и поцеловала меня в лоб. Я сказал, что ради нее готов закинуть в это озеро пару медуз.

– Иногда стоит попасться медузе, – сказала Бетси. – Зато ты сможешь покачаться на волнах и повеселиться со своими братьями и сестрами.

Не знаю, понимала ли она, что говорила не только о детских забавах. Ведь страх, который мы испытываем перед новыми отношениями, похож на страх войти в воду, кишащую медузами. Рисковать собой ради любви – значит погружаться в неизвестность, где тебя ждут вполне реальные опасности, но награда того стоит.

Глава шестая

Боязнь сцены реальной жизни

Как я уже говорил, в первую очередь я арендовал домик для того, чтобы закончить работу над книгой. Возможно, я бы и смог закончить ее в Вашингтоне, но не был уверен наверняка. А закончить ее нужно было во что бы то ни стало. Точнее, так считала рана в моей душе. Сейчас все объясню.

После того, как Бетси покинула Эшвилл, я чувствовал себя одиноко и немного напряженно. Книга шла не так, как я хотел. Я смотрел в календарь, и дни испарялись на моих глазах. Я знал: если не закончу книгу за четыре недели, то окончательно потеряю к ней интерес, потому что начнется сезон выступлений. Я согласился провести несколько лекций, чтобы оплатить предсвадебный обед и медовый месяц.

Такое давление не идет мне на пользу. Лучше всего я пишу, когда расслаблен, когда сижу напротив читателя и веду с ним непринужденную беседу. У меня не выходит выдавливать из себя слова.

Так случилось, что в тот день, когда я переживал по этому поводу, Бен Ректор[5] выпустил новый альбом. Бен – наш с Бетси любимец. Мы его безумные фанаты.

Так вот, я скачал альбом Бена и решил послушать его на крыльце. Вдруг заиграла песня, которую я никогда раньше не слышал. Она называлась «Делать деньги». Она походила на старую песню Билли Джоэла[6], как будто Бен сел за пианино перед сном и набросал мысли, пришедшие к нему за день. Недавно он добился успеха, и его жизнь поменялась. Он задавался вопросом, стоила ли новая жизнь своих жертв.

«Нам непросто делать деньги,

 И они не дарят счастья.

 Почему же

 Всех нас так волнуют деньги?

 Деньги не излечат душу,

 Деньги не вернут любовь,

 Но какой ценой

 Мы тратим жизнь на деньги…»[7]

Возможно, виной всему стакан виски, или сильный дождь, который надвигался со стороны гор, а может я просто ужасно скучал по Бетси, но эта песня отозвалась в моем сердце. Я просто сидел и понимал, что нахожусь очень далеко от женщины, которую люблю. Я был далеко от нее, потому что втайне верил: если я не закончу книгу и не стану более знаменитым, если я не заработаю больше денег и если другие люди не будут считать меня успешным, у нее не будет причин любить меня.

Я знал, что это неправда, но наши чувства часто борются с тем, что признает разум. Мое волнение, моя торопливость, мои полуночные переживания о том, когда уже будет готова книга, – все это имело конкретный источник, а именно грандиозное желание впечатлить, чтобы заслужить любовь.

Но правда в том, что Бетси было наплевать на деньги, а мой статус известного писателя был скорее преградой к началу наших отношений. Она считала меня самовлюбленным. Думаю, отчасти это было правдой.

Если весь наш брак я буду уверен, что она любит меня только за мои достижения, он обернется катастрофой. Бог явно хочет поскорее выявить мои изъяны, потому что это подтолкнет меня навстречу настоящей близости.

В какой-то момент жизни многие из нас ведутся на эту ложь, что мы важны «только если…». Мы важны только если мы сильны, умны, привлекательны или что-то еще.

Иногда я задумываюсь, не в этом ли причина моего страха сцены? Я говорю не о том страхе, который возникает перед произнесением речи или чего-то в этом роде. Я говорю о том, что скорее предпочту побыть один или с близким другом, чем принять участие в светской беседе на вечеринке. Меня это утомляет, и каждый раз, когда мне приходится это делать, я чувствую себя будто в каком-то спектакле.

Я могу проследить свою потребность скрываться за ролью и производить впечатление на окружающих к самым ранним воспоминаниям. Папа ушел от нас, когда я только начинал взрослеть, и мы с мамой и сестрой чувствовали себя отвергнутыми и брошенными. Оставшись единственным мужчиной в семье, я чувствовал, что должен быть немного лучше, чем я был на самом деле. Это, конечно, было глупо, но дети не воспринимают реальность объективно.

Именно тогда у меня появилась странная потребность убеждать людей в том, что я умный. По какой-то причине мне было необходимо доказать маме и сестре, не говоря уже о друзьях семьи, что я очень смышленый и могу со всем справиться.

Но я не был особо умен. Я ненавидел школу, не интересовался книгами, никогда не делал уроки.

Я помню, как в «60 минутах»[8] рассказывали о ребенке-аутисте, который мог сыграть на пианино любую мелодию, услышав ее лишь один раз. Я безумно завидовал. После нескольких громких и неудачных попыток играть на пианино в церкви я понял, что лучше мне поискать другой путь.

Иногда мне задавали вопрос, и вместо того, чтобы ответить сразу, я закатывал глаза, будто пытаясь прочесть в голове какую-то информацию, хранящуюся в фотографической памяти.

– Какой сэндвич ты хочешь? – спрашивала няня.

Я широко раскрывал глаза, демонстрируя ей свой невероятный интеллект.

– С арахисовым маслом и желе, – говорил я, вернув глаза на место. Она стояла и смотрела на меня так, будто прямо здесь произошло что-то очень важное, что я не до конца понимал. Некоторые думали, что я одержим бесом.

Однажды утром, в день рождения сестры, я прибирался в своей комнате и нашел в шкафу старый магнитофон. Пока никто не пришел на вечеринку, я достал отвертку из ящика с разным хламом, разобрал магнитофон и разложил его детали по всей кровати. Я понятия не имел, как назывались эти детали или как из всех них получался магнитофон, но выложил их так, как будто все понимал, и когда пришли милейшие друзья моей сестры, я сделал вид, что собираю магнитофон. Я брал деталь, и они спрашивали что это, а я вертел отверткой, притворяясь, что они мне мешают. Я говорил, что им не понять, что это связано с электроникой. Они пожимали плечами и убегали, и лишь краем глаза я видел, как исчезают их прекрасные лица.

Это одно из первых воспоминаний о том, как я примерил ложную идентичность. С тех пор я ношу ее не снимая, с годами становясь все изощренней. Сегодня я на несколько недель запираюсь в хижине, где… где пишу и переписываю главы, чтобы они выглядели так, будто дались мне легко.

Частично в этом и заключается работа писателя. На самом деле писательство – это всегда тонкая форма манипуляции, не обязательно злонамеренная, но обычно предназначенная для двух целей: донести идею и произвести впечатление, чтобы показаться умным.

Намного больше о корнях моей боязни сцены я узнал благодаря психотерапевту, к которой ходил после Onsite. Билл сказал, что очень важно продолжать работать с тем, чего мы добились, и я продолжил.

Эту очаровательную женщину порекомендовал мне друг. Она была уже достаточно взрослой и вполне могла выйти на пенсию несколько лет назад, но любила людей и свою работу, поэтому брала столько клиентов, чтобы они с мужем могли ездить в круизы несколько раз в год. На каждой нашей встрече она едва сдерживалась, чтобы не говорить о предстоящем круизе. Они были в Терксе и Кайкосе, в Аляске, на Бермудских островах и четыре раза на Гавайях. Когда мы встретились во второй раз, она даже принесла мне брошюру. «Вы будете лет на тридцать моложе остальных пассажиров, – сказала она, – Но это правда того стоит». Честно говоря, звучало неплохо. Провести неделю в море, есть все, что захочется, играть на мелочь в блэкджек и ложиться спать в полдесятого – разве не чудесная жизнь? Особенно так, как она это описывала. Она и ее муж за свою жизнь достаточно поработали, физически и эмоционально, и будто наконец осознали тот факт, что мы родились для наслаждения жизнью, а не для борьбы с ней.

Как бы то ни было, когда мы перешли к терапевтической части, она помогла мне совершить прорыв. Психотерапевт повесила на стену огромный кусок плотной бумаги и нарисовала фигурку человека с большой головой и большим телом. Затем она нарисовала еще бо́льшую фигурку вокруг первой. Она сказала, что они представляют мое внутреннее и внешнее «я». Затем она попросила меня написать несколько прилагательных внутри каждой из них. Внутри меньшего себя я написал «нежный, спокойный, знающий, ответственный, мудрый» и так далее, и меня поразило, насколько позитивными были эти слова. Оказывается, у внутреннего меня все в порядке. А потом во внешнем человечке я написал «напыщенный, отчаявшийся, тревожный, забавный, очаровательный, уставший» – эти слова тоже меня удивили. Оказывается, мое внешнее «я» испытывало сильный стресс. Неудивительно, что одному мне было комфортнее, чем с людьми.

Я сел, и мы вместе посмотрели на рисунок. Казалось, она прекрасно понимала, на что мы смотрим. Она сказала:

– Разве ты не видишь, как это интересно?

Я ответил, что понятия не имею, что это значит.

Она встала, взяла два стула и повернула их лицом друг к другу. Она сказала, что один стул представляет меня внутреннего, а другой – внешнего. Она предложила мне сесть на стул, олицетворяющий внутреннего меня, и рассказать о своих ощущениях. Я сказал, что чувствую себя прекрасно, что я спокоен и умиротворен. Она спросила, сколько мне лет – не мой настоящий возраст, а который я ощущал, сидя на этом стуле. Я подумал пару секунд и сказал, что чувствую себя примерно на 35, достаточно взрослым, чтобы разбираться в жизни, и достаточно молодым, чтобы создать что-то, над чем можно работать десятилетиями.

– Отлично, – сказала она. – Потрясающе.

Затем она попросила меня пересесть на стул, который олицетворял внешнего меня. Я встал и сразу заметил, что чувствую тревогу, смятение и давление, и сказал ей об этом. Она спросила:

– Дон, сколько тебе лет на этом стуле?

– Мне девять, – ответил я. – Девять лет.

Она села и дала мне несколько секунд все обдумать. Я знаю, это звучит странно и глупо, но на одном стуле я действительно чувствовал себя полноценным взрослым, а на другом – напуганным ребенком.

– Дон, – сказала она, – ты понимаешь, что на сцену отправляешь именно девятилетнего ребенка?

Это не было лишено смысла. С самого детства, с тех пор, как я ошибочно решил, что должен быть взрослее и умнее, я пытался играть и убеждать людей, что я способен на большее, чем мог в действительности. Я выгонял на сцену того девятилетнего мальчика, который показушно разбирал магнитофон, чтобы говорить, играть роль и общаться с людьми.

Она попросила меня вернуться на стул со взрослым и сказать девятилетнему ребенку, что я о нем думаю. Я не знал, что сказать. Она предложила мне представить, как он выглядит, и я сразу вспомнил пухлого мальчика из фильма «Балбесы»[9]. Я улыбнулся. Парень мне понравился. Он был забавным и беззащитным, и ему было всего девять лет. Он казался одиноким и испуганным мальчиком, который нашел единственный способ привлечь внимание – убедить всех вокруг, что он умнее и сильнее, чем он есть на самом деле.

Терапевт снова попросила меня что-нибудь ему сказать. Я посмотрел на него, и он тоже смотрел на меня ищущими, широко раскрытыми глазами. Наконец, я заговорил и сказал, что он мне нравится. Я сказал, что считаю его забавным, обаятельным и умным.

– Что-нибудь еще? – сказала терапевт.

– Да, – ответил я. – Я также хочу попросить прощения. За то, что выталкивал тебя в мир, чтобы ты впечатлял людей за нас, сражался за нас и зарабатывал деньги за нас, пока я сидел тут и читал книги.

Это было мощно. Я полностью отделился от парня, который разобрал свой магнитофон. Я почти не знал его. Я не позволил ему вырасти, и последние тридцать лет он провел в одиночестве и отчаянно нуждался во внимании. Неудивительно, что я прятался от мира. Неудивительно, что вечеринки утомляли меня, выматывала и необходимость говорить с кем-то. Неудивительно, что я не воспринимал критику и слишком остро реагировал на неудачи. Думаю, что часть меня, которую я посылал взаимодействовать с миром, еще не успела достаточно развиться и пыталась казаться больше и умнее, чтобы выжить.

Я обожаю итальянский фильм Нанни Моретти «У нас есть Папа!». Это красивый неспешный фильм, действие разворачивается в Ватикане. В начале истории Коллегия кардиналов собирается вместе, чтобы выбрать нового Папу, поскольку нынешний скончался. Одно за другим идут голосования, но кардиналы не могут прийти к согласию. Наконец, они выбирают кардинала по имени Мелвилл, и в трогательной сцене он робко, почти неохотно, принимает на себя эту ношу.

Обремененный чувством собственной неполноценности, он отказывается выходить на балкон, где его официально должны объявить новым Папой. Вместо этого он едет домой, чтобы помолиться. Стотысячной толпе на площади Святого Петра сообщают, что объявление переносится на следующий день. Но новый Папа отказывается покидать свою квартиру. Его парализовал страх.

Кардиналы одевают нового Папу в обычную одежду и тайно вывозят его из Ватикана к психоаналитику, женщине, которая понятия не имеет, кто он такой и какая ответственность возложена на него.

Сцена очень деликатная, но потрясающая. Консультанта просят помочь этому человеку, но Папе Мелвиллу при этом не разрешают раскрыть свою истинную личность или свое положение. Она спрашивает, чем он зарабатывает на жизнь. Мелвилл молчит, пока не находит способ объяснить, чем он занимается, не раскрывая себя. Он говорит: «Я актер». Его ответ прекрасно передает суть его работы – уверенно играть роль, которая может иметь или не иметь отношения к его личности.

Сложно передать словами, насколько этот ответ подходит мне самому. Я актер. Я играю роль.

Выйдя из кабинета, Мелвилл сбегает от представителей Ватикана и ходит по улицам Рима. Он оказывается на открытом рынке и удивляется сложности мира, которому вскоре ему предстояло служить. Он пытается сбежать из пугающей реальности и идет на спектакль, но его находят. Представители Ватикана входят в театр, где он прячется, останавливают спектакль и выхватывают кардинала из толпы, чтобы вернуть его обратно.

В напряженной обстановке кардиналы готовят нового Папу к выходу. Они одевают его и перечитывают строки, которые ему предстоит произнести с балкона. Его руки дрожат. Остальные кардиналы молятся. Он не хочет идти.

Затем внезапно мы видим, что он успокаивается. На него снизошло откровение.

Толпа на площади Святого Петра – это океан прихожан, полных надежд. Новый Папа выходит на балкон, и толпа взрывается. Им оказался Мелвилл! Некоторое время он стоит молча, наблюдая за происходящим, а затем убирает свои записи, наклоняется к микрофону и отказывается от сана. Он говорит, что кардиналы выбрали не того лидера.

Остальные кардиналы шокированы и возмущены таким заявлением, но кардинал Мелвилл спокоен. Его решение ясно: он не хочет быть актером и не считает необходимым играть, чтобы служить Богу.

Нанни Моретти получил признание за этот фильм по всей Италии. Некоторые решили, что это критика папства. Но я так не считаю. Для меня это была человеческая история о том, какую цену нужно заплатить, чтобы быть собой, и какую награду за это можно получить. Быть самобытным нелегко, но взамен ты получаешь целостность, и под этим я подразумеваю душевную гармонию, когда между человеком и его поступками нет противоречий. Быть целостным – значит быть тем же человеком внутри, что и снаружи. Без этого жизнь становится тяжким грузом.

Многие люди соглашаются играть роль, запирая внутри настоящего себя, потому что это дает им определенные привилегии. Поначалу можно казаться больше и умнее, и какое-то время это работает, но потом все рушится. Действительно, людей привлекают ум, сила и даже деньги, но влечение – это не близость. То, что нас привлекает, не всегда нас связывает. Не сосчитать, сколько моих друзей, которых считают сексуальными, могущественными или очаровательными, бывают одиноки в отношениях. Одно дело впечатлять людей, а другое – любить их.

В Эшвилле, сидя на причале, смотря на дождь и слушая Бена Ректора, я понял, что Бетси нужен был именно я. И я должен был поверить, что меня достаточно. Ей не нужны были мои деньги, могущество или что-то еще. Кое-что из этого может быть временно привлекательным, но ничего из этого не создаст близости. Ей нужен был я.

Помню, как мы с Бетси впервые заговорили о помолвке и поняли, что должны строить планы, назначать даты и обдумывать весь следующий год. В этот серьезный момент Бетси сказала, что ей все равно, какое кольцо я куплю и как я сделаю предложение.

– Но, – сказала она, – пожалуйста, даже не думай делать мне предложение на стадионе.

Я засмеялся и сказал:

– Никогда.

Она улыбнулась и облегченно выдохнула.

После этого мы много раз оказывались на стадионе, и даже попали на игру Сихокс[10], когда те приехали поиграть против Редскинз[11]. Я всегда шутил, что в любой момент готов встать на колено. Она закатывала глаза и отвечала:

– Надеюсь, чтобы завязать шнурки.

Забавно, но, оглядываясь назад, я понимаю, что эти шутки на стадионе многое мне рассказали о женщине, на которой я собирался жениться.

Ей не хотелось превращать романтику в шоу. Она не играла. Бетси хотела близости. Любовь определялась для нее не деньгами, властью или славой. Скорее утренним звонком с пожеланием удачи в грядущем дне; сообщением, где я признаюсь, что не могу перестать о ней думать; открытками из городов, куда я уезжаю по работе; тем, что я знаю ее любимый напиток в баре; заинтересованностью в том, как дела у ее друзей, и отсутствием попыток отшутиться, когда дело доходит до серьезного разговора. На самом деле все это не сложно. Просто нужно быть вдумчивым и смотреть на мир, по крайней мере частично, ее глазами. Для этого не нужно притворяться. Для этого просто нужно быть собой и не бояться показать настоящего себя.

Я напрасно тратил так много времени, чтобы произвести впечатление на людей. В некотором смысле я благодарен этому времени, потому что моя неуверенность подпитывала мою карьеру, но я начинаю понимать, что взрослой и детской части меня нужно объединиться и создать целостного человека, способного к близости. Все это заставляет задуматься, не были ли беспокойство и сомнения в том, будут ли меня любить, беспочвенными.

Реальность такова, что людей впечатляют самые разные вещи: интеллект, власть, деньги, обаяние, талант и многое другое. Но в долгосрочной перспективе мы по-настоящему любим тех, кто справляется с тем, чтобы любить нас в ответ.

Глава седьмая

Кого мы выбираем любить

От Джона Коттона Ричмонда, моего друга из Министерства юстиции, я узнал одну простую истину – некоторые люди небезопасны. У Джона эмоционально сложная работа: он сажает в тюрьму серьезных преступников, но и эти преступники когда-то в своей жизни были жертвами. И хотя он сочувствует их историям, он также понимает, что должен защищать от них общество.

Я понятия не имею, почему один человек преодолевает трагическое прошлое и становится здоровым, пока другой выплескивает свою боль на других. Большинство самых прекрасных и бескорыстных людей, которых я встречал, пережили личную трагедию. Они напоминают мне деревья, которые я иногда вижу в каньоне реки Колумбия: они начинают расти под валунами и медленно огибают камень, чтобы найти свой путь к солнцу. Намного сложнее понять тех людей, которые сами становятся этими валунами. Они наверняка не безнадежны и могут исправиться, но это не меняет того факта, что они опасны.

Моя жизнь стала меняться к лучшему, когда я понял, что здоровые отношения лучше всего складываются между здоровыми людьми. Речь не только о романтике, но и о друзьях, соседях и людях, с которыми мы решаемся вести бизнес. Помню, как однажды я разговаривал со своим другом Беном о человеке, который меня обманул. Мы вместе работали над проектом, и этот человек солгал о некоторых финансовых аспектах. Бен на десять лет старше меня – это кинооператор с добрым сердцем, парень, которым, на первый взгляд, легко воспользоваться. Но когда я рассказал ему о своем друге, Бен ответил:

– Дон, я понял, что в жизни есть те, кто дает, и те, кто берет. Я стараюсь избавляться от тех, кто берет, и это приводит только к лучшему, – сказал он и продолжил. – Хорошо, если они начинают играть по правилам, тогда я снова открыт для них. Но мое сердце всегда будет начеку.

Поначалу было трудно действовать согласно заветам Бена. Я чувствовал себя придурком из-за того, что пытался избавиться от того друга. Но потом я осознал: наши отношения были нездоровыми с самого начала. Когда кто-то из двоих лжет, отношения нельзя назвать близкими. Я понял, что это не я уходил от друга – это мой друг не хотел играть по правилам и не подходил для здоровых отношений. И, что странно, после того, как я отдалился от него, он стал мне больше нравиться. Я держался от него подальше, и мой гнев ушел. Как только он перестал причинять мне боль, я, наконец, пришел к состраданию и прощению.

Это заставило меня задуматься: сколько людей навредили сами себе, используя отношения с другими исключительно ради личной выгоды?

Я помню, как несколько лет назад услышал в церкви библейский рассказ о супружеской паре, которая пыталась обмануть свою общину. Человек по имени Анания продал землю и пожертвовал часть прибыли церкви, но солгал и сказал, что отдал им все. Бог убил его на месте. Серьезно, он упал замертво сразу после того, как солгал общине. Позже, не зная о смерти мужа, вошла его жена, провернула ту же аферу и тоже упала замертво. Проблема была не в том, что они не отдали всю свою прибыль – многие люди, вероятно, этого не делали. Они солгали своей общине – вот в чем дело.

Недавно я увидел выпуск программы «60 минут», где Морли Сейфер брал интервью у актера и иллюзиониста Рики Джея – очень ловкого парня. Увидев его, вы бы сразу его узнали: он снялся в десятках фильмов, в основном в эпизодических ролях. Лучше всего он умеет сбивать людей с толку. Рики способен взорвать ваш мозг с помощью одной лишь колоды карт. Он собирает полные залы, выполняя один трюк за другим со своими 52 помощниками. В интервью Морли Сэйферу он заявил, что предсказал скандал с Берни Мейдоффом[12]. Он вытащил из папки какой-то листок и объяснил, что передал его властям за несколько месяцев до того, как Мейдоффа поймали. Он сказал, что посоветовал властям обратить внимание на три факта: на доходы с инвестиций, которые были намного выше среднего и приходили так часто, что инвесторы не торопились забирать свои капиталы; на предпринимателей, которые во многом полагались на религиозную, этническую или географическую общность со своими инвесторами; и, наконец, на тех, кто, притворяясь незаинтересованным в прибыли, манипулировал и заставлял людей самих нести им деньги.

Задолго до разоблачения Мейдоффа этот ловкач все предсказал. Почему? Потому что он был мастером манипуляций. Он знал уловки. Забавно, что Морли Сэйфер купился на это. Он решил, что Рики Джей – гений. Но Рики Джей поспешил признаться, что обманул Морли Сэйфера: он написал все это в ночь перед интервью, распечатал на листе бумаги и положил в файл. Рики Джей вовсе не предсказывал преступлений Берни Мейдоффа. Обманщик есть обманщик. Но Рики Джей хотя бы признался. Я уважаю Рики Джея, но не за талант проворачивать аферы. Я уважаю его, потому что он всегда хочет признаться, хочет раскрыть свои трюки и наладить связь с людьми.

Манипулятор – самый одинокий человек в мире. По степени одиночества за ним следует тот, кем манипулируют. Если мы не будем честны друг с другом, мы не сможем общаться, не сможем быть близки, не сможем построить здоровые отношения. Только Бог может проникнуть в сердце манипулятора, но даже Бог не проявит себя, пока тот не покончит со своим обманом.

Примерно год назад я прочитал статью, в которой говорилось, что через пять лет мы превратимся в смесь из тех людей, с которыми общаемся сегодня. Согласно этой статье, наш круг общения определяет будущих нас намного больше, чем спорт, диета или наши любимые медиа. Если задуматься, это имеет смысл. Пусть мы и независимые существа, идеи и опыт, которыми мы обмениваемся с другими, обвивают нас словно плющ и проявляются в наших манерах, языке и взглядах на жизнь. Прочитав эту статью, я стал внимательней относиться к тому, с кем провожу время. Я хотел быть рядом со скромными и целеустремленными людьми, которые строили здоровые отношения и работали над созданием нового и лучшего мира. Я хотел стать здоровым человеком.

Помню, как однажды я зашел в ресторан, чтобы поработать, и наткнулся на моего старого приятеля Тэда Кокрелла. Он рок-звезда или вроде того. Солист группы под названием League – мы с Бетси любим их музыку. Я подошел, поздоровался и спросил, как у него дела. Он был честен и сказал, что дела идут не очень.

– Почему? – спросил я. Тэд жестом пригласил меня присесть. Он вздохнул, усмехнулся и сказал:

– Дон, мне одиноко.

– Одиноко?

– Да, одиноко.

Это было немного странно. У парня была куча подружек, и он наверняка мог уйти с любой девушкой из этого ресторана. Но он сказал, что хочет большего, что хочет остепениться и найти кого-то, о ком нужно заботиться. Но это не так легко, сказал он. Большинство его отношений потерпели полный крах, и он оставался с разбитым сердцем.

– Это полезно для творчества, но очень болезненно для души, – сказал он.

Ситуация была мне знакома. Он был как я всего пару лет назад.

– Тэд, – сказал я, – могу я тебя о чем-то спросить?

– Конечно, – ответил он. – Только если это не попадет в твою книгу.

– Я поменяю твое имя на Ральф, – пообещал я.

– Спрашивай.

– Ральф, ты любишь драматизировать?

Едва я задал этот вопрос, он засмеялся.

– Это настолько очевидно?

Я сказал ему, что это не очевидно, но иногда, когда у человека раз за разом рушатся отношения, это может говорить о том, что он склонен драматизировать. Затем я сказал ему то, что однажды сказал мне мой друг Джон Коттон Ричмонд: человек может предотвратить 90 % своих проблем, если начнет доверять свое сердце только здоровым людям.

Ральф с любопытством посмотрел на меня.

– А что такое здоровый человек? – спросил он.

Я сказал, что сам до сих пор пытаюсь в этом разобраться, но я не встречал здоровых людей, которые любят драматизировать. Такова реальность: нездоровый человек вместе со здоровым образуют нездоровую пару.

Кое-что о нас с Бетси я вам еще не рассказал. Когда мы впервые встретились, я ее совсем не заинтересовал, потому что она чувствовала, что я нездоров. Без шуток. Мы знали друг друга почти пять лет до того, как начали встречаться. Она мне сразу понравилась. Время от времени мы переписывались по электронной почте, а когда я был в Вашингтоне, мы встречались выпить кофе. Она была милой со мной, но никогда не обнадеживала, что я ей интересен. Потому что это было не так.

Только когда я начал меняться, Бетси начала воспринимать меня не только как друга. Как-то вечером мы вместе решили поужинать, и я рассказал ей о Onsite, о работе, которую я проделал, и о том, как я отдыхал от свиданий. Я сказал ей, что пытаюсь понять, что значит быть в здоровых отношениях. Не такими разговорами обычно привлекают женщин, но Бетси была заинтригована. Я думаю, что ее окружало столько парней, которые пытались произвести на нее впечатление, что правда пробудила в ней интерес.

Наконец, я решил закончить свой перерыв, позвонил ей и пригласил на свидание. Она согласилась. Несколько месяцев у нас были отношения на расстоянии. Один месяц я прилетал в Вашингтон на выходные, другой – она ко мне в Портленд. Но через некоторое время ко мне стали возвращаться старые привычки.

Когда-то я манипулировал женщинами, заговаривая о браке задолго до того, как эти отношения становились достаточно крепки. Я делал это, чтобы заманить девушку и почувствовать себя в безопасности, после чего терял к ней интерес. Но Бетси не попалась на это и не позволила напугать ее. Она лишь объяснила, что нам пока рано говорить о браке. Было искушение начать защищаться и драматизировать, но я понял, что она права. Рано или поздно все, что я узнавал о здоровых отношениях, оказывалось правдой. Я решил просто довериться этому плавному и естественному процессу, где учился по-настоящему любить и быть любимым другим человеком.

Не буду врать и утверждать, что наши отношения были такими же захватывающими, как мои прошлые нездоровые отношения. Но я потерял вкус к драме. Обратная сторона голливудских страстей – разочарование и одиночество, а еще обида и циничное отношение к самой природе любви. Мы с Бетси сочиняли не хит, а симфонию.

Не поймите меня неправильно – любовь прекрасна. Но чтобы полюбить друг друга, нам пришлось долго возделывать землю. Такова настоящая близость. Это урожай, который можно вырастить только на подготовленной почве. И, как и ко многим другим полезным вещам, к этому нужно привыкнуть.

Глава восьмая

Мания контроля

Осознав, что мы становимся похожи на людей, с которыми проводим время, я решил общаться только с самыми лучшими. На другом конце города жил мой друг по имени Дэвид Прайс, который был женат на замечательной женщине и имел собственный бизнес по анализу данных для крупных компаний. До анализа данных он работал на писателя из Колорадо по имени Джон Элдридж. Элдридж пишет книги о мужчинах и маскулинности, и я фанат его работ. То ли из-за того, что Дэвид работал на Джона, то ли просто в силу своего характера, Дэвиду были не интересны пустые разговоры, и мне это нравилось. Дэвид воспринимал жизнь как духовный путь, и его интересовало, куда направлялась моя душа. Если честно, иногда наши беседы меня утомляли. Но я знал, что уставал лишь потому, что пытался спрятаться. Я предпочитал поговорить о футболе или погоде, но не о своей душе. В конце концов, я сдался и начал открываться этому парню.

Мы не стали лучшими друзьями, но он был лучшим среди моих друзей. Он был лучшим человеком, с которым я мог поговорить. Каждый раз, когда я возвращался домой после нашего совместного обеда или похода в бар, я становился более сосредоточенным. Он никогда не позволял мне перенаправлять беседу. Он просто смеялся надо мной и повторял вопрос, от которого я пытался уйти.

У Дэвида только что родились близнецы, и он искал офис рядом с домом. Я понимал: чтобы наладить свою жизнь, мне следовало уделять Дэвиду больше времени. Поэтому я снял офис через дорогу от его квартиры, купил дополнительный стол и предложил ему это место бесплатно. Я знал, что мне нужно проводить больше времени с людьми, на которых я хотел стать похожим. И я решил действовать смелее.

В жизни растения наступает момент, когда его нужно подрезать. В жизни человека тоже бывают такие моменты. Оглядываясь назад, могу сказать, что наибольший рост происходит как раз после такой подрезки. Дэвид нашел самый искренний и добрый способ подрезать меня. Не думаю, что он делал это специально, но он был как зеркало, в котором всегда отражалась правда о том, кто я такой. Сомневаюсь, что без него я научился бы здоровым отношениям.

До того, как я научился серьезно относиться к отношениям, я использовал женщин для самоутверждения. Перебегал от одной девушки к другой, слишком быстро насыщаясь, пока, наконец, не терял способность что-либо чувствовать. Дэвиду не потребовалось много времени, чтобы заметить эту закономерность. По утрам, прежде чем мы приступали к работе, я слушал его рассказы о кормлении близнецов среди ночи, а он слушал мои – о любовных похождениях. Довольно скоро он раскусил меня.

Мы обедали в индийском ресторане, и я рассказывал ему о девушке, которую встретил в Мичигане. Но вместо того, чтобы расспросить о ней как обычно, он задал вопрос: помогает ли манипулирование этими девушками в поиске идентичности. Он сказал, что я действую слишком поспешно для влюбленного человека.

Я был ошеломлен и защищался.

– Не думаю, что я манипулирую. Может, она мне правда нравится.

– Возможно, но большинство мужчин не испытывают такие чувства к такому количеству девушек в год, Дон, – сказал он. – Буквально в прошлом месяце ты говорил то же самое о ком-то другом. Мне кажется, ты используешь этих девушек как обезболивающее для своих ран. Ты затерялся в какой-то романтической фантазии, но не можешь взглянуть в глаза реальности, где для любви требуется сделать выбор и придерживаться его.

Обезболивающее для ран? Дэвид не был злым, он просто говорил откровенно. Но все равно было больно. Особенно неприятно было то, что он не считал меня сильным или мужественным, глядя на мое поведение с девушками. Он считал меня слабаком. И он был прав.

Во всех отношениях, которые у меня были, я фантазировал о других женщинах. Одной женщины всегда было мало. Я хотел их всех. Отчасти это, конечно, были сексуальные фантазии, но многие из них были просто романтическими, вроде тех, где я завоевывал ее, покупал дом, и мы заводили детей.

Я встречал девушку, быстро влюблялся, а затем начинал мечтать о том, как стану ее героем. Это ужасно неловко признавать, но, клянусь, в моем мозгу всегда была камера, снимавшая воображаемое телешоу, где я играл роль весельчака и всеобщего любимчика. Участники могли меняться: иногда это была женщина, с которой я пересекся в кафе, или же девушка, которую я встретил на автограф-сессии. Но, к сожалению, ни одна из них ничего не значила для меня в реальной жизни. Я использовал их только как участниц моих фантазий. В тот момент я не осознавал, что делаю, но совесть меня точно не тревожила. Теперь я понимаю, как это ужасно. Я бы расстроился, если бы один из моих сыновей пошел по моим стопам.

Ежедневные утренние беседы с Дэвидом помогли мне понять, что девушки, в которых я влюблялся, были одинаковыми: похожими на девочек, которых я не интересовал в старшей школе. Вот что я делал – возвращался назад в прошлое и переписывал неудачи, которые претерпел в юности. Я рос в бедности, поэтому большинство девушек, в которых я влюблялся, были из солидных семей. Я никогда не был крутым и не занимался спортом, поэтому девушки, в которых я влюблялся, обычно были популярными или чирлидершами. И я не узнавал этого о них, пока мы не начинали встречаться, но что-то во мне чувствовало это и охотилось на них. Будто в поисках потерянной идентичности я пытался соотнести себя с определенным классом людей.

Конечно, ничего из этого не срабатывало. Мои проблемы с идентичностью превратили меня в манипулятора, и моя личная жизнь выглядела как одно из тех телешоу о рыбалке, игра в «поймай и отпусти»: я держал девушку совсем недолго, только чтобы сделать победоносное фото.

Однажды утром Дэвид заметил, что мне стоит прекратить эти короткие отношения. Как только он это произнес, прямо за столом у меня началась небольшая паническая атака. Сомневаюсь, что он заметил. Я продолжал двигать мышкой и смотрел на пробковую доску, параллельно представляя, как Дэвид, его красавица-жена и их дочки машут мне из окна космической станции, где болеют за сумасшедшего дядю Дона, который плавает посреди холодного космоса в белом мешковатом скафандре одиночества.

– Возможно, тебе будет полезен своего рода детокс, – сказал он. – Очиститься от всей этой драмы.

Детокс? Я что, наркоман? Я не сказал этого вслух, но мечтал запустить в него степлером.

В конце концов, я последовал совету Дэвида. Я решил прожить без свиданий полгода. Не буду врать – было нелегко. Несколько недель спустя я был на автограф-сессии и встретил симпатичную девушку из светских кругов, дядя которой был сенатором. Она наклонилась ко мне и сказала, что у нас очень много общего. Губы, которыми она это произнесла, были для меня словно доза для наркомана. Все, что я мог сделать, это перестать пожимать ее руку. Я пялился на ее затылок, когда она пошла к выходу, и надеялся, что мы таинственным образом встретимся снова, как только я освобожусь из тюрьмы, в которую меня заточил Дэвид.

В ту ночь в своем гостиничном номере я мечтал об этой девушке, как бы ее ни звали. Буквально за полчаса мы поженились, у нас родились дети, и однажды, когда нам было уже за шестьдесят, мы с ее дядей сидели в моей шикарной библиотеке, потягивали скотч, и он предложил мне баллотироваться на его место в сенате. Блестяще.

Я так сильно ненавидел Дэвида. Он все разрушил.

Но в то же время я чувствовал, как все это нелепо. Большинство моих романтических свершений происходило в моей голове. В этих фантазиях я ничем не рисковал, и не было никаких волнений, только сладостный комфорт. Именно поэтому мой персонаж не эволюционировал. Изменения происходят только когда мы лицом к лицу сталкиваемся с трудностями жизни. Фантазии ничего не меняют в реальности. Вернувшись в реальность, мы чувствуем, будто лишились всего достигнутого.

Я отдыхал от свиданий больше полугода. Прошел почти год, прежде чем я снова начал с кем-то встречаться. В каком-то смысле детокс сработал. Через несколько месяцев у меня появились силы бороться с искушениями. Но только когда я начал встречаться с Бетси, я осознал, насколько моя вымышленная жизнь вредила отношениям.

Вот что произошло. Я переехал в Вашингтон, чтобы ухаживать за Бетси, и тут же начал расписывать нашу историю любви в своей голове. Бетси в ней играла красивую, утонченную девушку, которая считала меня героем, а я был милым, трудолюбивым и очень влиятельным.

В прошлом, как только девушка не подходила под ту роль, в которой я себе ее представлял, эти отношения начинали казаться мне слишком сложными, и я переключался на очередную недолговечную фантазию. Бетси была не такой, какой я ее себе представлял. У нее была чудесная семья и она работала с конгрессменами и сенаторами на Капитолийском холме, но у нее не было особого желания выходить замуж за кого-либо из них. Она считала их слишком занятыми и видела, как нелегко им эмоционально поддерживать свои семьи. А больше всего на свете она хотела здоровую семью. Для нее отношения были больше связаны с общими воспоминаниями и ценностями, чем со стратегическим партнерством и помощью друг другу на пути к успеху. Меня это убивало.

Я спрашивал, почему мы идем на какую-то странную встречу с какими-то людьми, а она отвечала, что они не виделись уже сто лет. Однажды они с друзьями не спали всю ночь, курили сигареты на лужайке и болтали о парнях. Такой вид дружбы не вписывался в мои категории. Я не понимал, какой в ней смысл. Что они пытались построить? Против кого сражались? Какие были правила игры и как они собирались побеждать? Это ведь важные жизненные вопросы, верно?

– Не спать всю ночь, курить сигареты и болтать о парнях – это пустая трата времени, – ласково сказал я. Бетси закатила глаза.

– Иногда настоящая дружба возникает из разговоров ни о чем, Дон, – сказала она. – Иногда желание говорить ни о чем показывает, как сильно мы хотим быть друг с другом. Это мощная штука.

Возможно, она права. Не хочу говорить наверняка. Видит Бог, сейчас я не готов обменять сон на посиделки на лужайке и болтовню ни о чем. Бетси сказала, что я пойму, если у нас появятся дети. Наверное, так и будет. Забавно, что с тобой происходит, когда часть твоего сердца перерождается в нового человека. Я верю, что буду совершать безумные поступки родителей, и они не будут казаться мне безумными.

Однажды я прошел тест DISC, который оценивает стиль работы человека и дает понять, как с ним лучше взаимодействовать. В моем отчете говорилось: «Никогда не говорите с Доном о том, что не способствует достижению его цели». С таким же успехом можно было бы сказать: «Дон – чудовище. Не смотрите ему в глаза». Но было что-то прекрасное в том, что делала Бетси. Она вела меня к чему-то. Я знал достаточно пожилых мужчин, которые посвятили карьере всю свою жизнь, и в конце у них оставалась лишь куча денег, власти и одиночества. Поэтому Бетси была права. Отношения важны. Они важны, как упражнения и правильное питание. И не все отношения помогают нам достичь наших целей. Бог дает нам детей, кричащих и писающихся, не для того, чтобы карьера лучше продвигалась. Он дает их нам по той же причине, по которой перепутал все языки в истории о Вавилонской башне, – чтобы создать хаос и не позволить нам тратить слишком много энергии на прожорливых идолов самолюбования.

Так что на этот раз мне пришлось остаться. Я не мог убежать от Бетси как от всех остальных девушек. Мне пришлось столкнуться с реальностью, где я никогда не стану режиссером собственной искаженной истории любви. Я должен был понять, что Бетси никогда не станет актрисой, читающей мой сценарий. Она была собой со своими желаниями, влечениями и страстями, и я ничего не мог сделать, чтобы контролировать ее.

У меня есть друг-пастор, который говорит, что грех коренится в желании контроля. Думаю, в этом есть доля правды. Я бы добавил, что желание контроля коренится в страхе. Моя жизнь была полна богатых фантазий отчасти потому, что это давало мне чувство контроля. В фантазиях не было риска, а риска я боялся больше всего. В конце концов, любить кого-то – значит давать ему возможность причинить боль, и никто не сможет причинить вам боль, если вы единственный, кто пишет сценарий. Но это не работает. Люди, которые все контролируют – самые одинокие люди в мире.

Некоторые удовлетворяют свою необходимость в контроле за счет запугивания или агрессии. По крайней мере, я так делал. Эта же необходимость подталкивала меня выдумывать жизнь, быть автором чужого сценария и контролировать все аспекты истории. Грустно. Даже Бог не контролирует истории людей, а он единственный, кто действительно способен на это.

Было время, когда мое желание все контролировать чуть не стоило мне отношений с Бетси. Это был наш самый мрачный период. Вот что произошло: мы с Бетси обручились в Вашингтоне и планировали переехать в Нэшвилл после свадьбы в Новом Орлеане, где живет ее семья. Мы начали говорить о покупке дома, и я, поскольку знал Нэшвилл лучше нее, ограничил районы теми, в которых хотел бы жить сам. Не спрашивая мнения Бетси, я встретился с риелтором и попросил его уведомлять нас о тех вариантах, которые я предварительно одобрил. Я начал строить свою железную дорогу: то есть проложил длинные, стальные, несгибаемые пути в наше будущее, которые она никогда не сможет изменить. Я бы получил тот дом, который хотел, а она бы в нем жила.

Конечно, все разрушилось, когда мы с Бетси поехали в Нэшвилл, чтобы лично посмотреть дома. На карте были целые участки, куда я не заезжал. Я делал все, разве что не придумывал истории о свалках ядерных отходов или охраняемых территориях обитания редких птиц.

– В том доме произошло двойное убийство, – говорил я.

– Это совершенно новое здание, – возражала Бетси. – Здесь не могли кого-то убить!

Но правда была в том, что я уже нашел дом. Довольно большой дом в нескольких километрах от моего офиса. Там был хороший внутренний двор, а за ним – огромная лужайка для собаки. Было два отдельных гаража, и я намеревался превратить один из них в домашний спортзал. В нем был большой офис, который можно было использовать как домашнюю библиотеку, и гостиная, оборудованная для большого телевизора, где можно было смотреть спорт. Гостевые комнаты были достаточно далеко от основных, так что мне бы не пришлось сталкиваться с друзьями Бетси. И дом был новым, так что мне не пришлось бы тратить остаток жизни на просмотр роликов о том, как починить протекающие трубы. Идеально.

Риелтор сначала показал нам дом поменьше, оставив тот, который я хотел, напоследок. Все остальные дома были намеренно ущербными, чтобы «мой» выглядел лучше всех. Моя стратегия была безупречна.

Во время прогулки по дому моей мечты я продолжал говорить о мелочах, которые могли понравиться Бэтси. Здесь много места для гостей. Двор достаточно большой для сада. Старые деревья. Крыльцо, на котором можно ужинать, держась за руки. Она тихо прошла по дому, заглянув во все уголки. Она не замедляла шаг, как это обычно делают люди, когда с ними происходит что-то особенное. Я начал беспокоиться. Я жестом попросил нашего агента отойти и дать нам посовещаться. Он вышел на задний двор, а мы с Бетси стояли на кухне.

– Мне здесь не нравится, – сказала она.

– Ты с ума сошла, – ответил я.

– Я не сошла с ума. Я думаю, нам следует вернуться к нашему списку. Это не то.

– То, – сказал я. – Это именно то, что нужно. Тут есть все, что тебе нужно, Бетси, раковина на кухне и все такое.

– Ты даже не спрашивал, чего я хочу, – прямо сказала она.

– Что же, скажи на милость, ты такого хочешь, чего нет в этом доме? Вертолетную площадку? Водные горки? Да что с тобой не так?

В глазах Бетси было такое выражение, которого я раньше не видел. Она тихо стояла, положив руку на кухонный стол. Во взгляде точно не было гнева. Это было больше похоже на печаль, смешанную со страхом. Это был взгляд пойманного в ловушку животного, гадающего, что собирается сделать его похититель и не будет ли его жизнь в клетке хуже смерти.

– Я хочу, чтобы ты сказала, что не так с этим домом, – потребовал я. В этот момент я потерял способность к эмпатии. Все шло не так, как должно было, и я чувствовал, что мой план разрушают.

– Я не знаю, что не так с этим домом, Дон. Не могу точно сказать, – ее рука на стойке дрожала. Она спрятала ее в карман флисовой куртки. – Ты ведешь себя как тиран.

– Тиран, – сказал я с нажимом, как бы обвиняя ее в драматизировании.

Бывают моменты в жизни мужчины, когда он произносит слова, которые уже никогда не сможет вернуть. Это правда, что иногда слова имеют физическую силу. Словами можно оглушить. Слова могут сработать быстро, как ловушка в лесу, и заставить жертву неделями корчиться от боли.

– Когда у тебя будут деньги на первоначальный взнос или ипотеку, твое мнение будет значить немного больше, – сказал я.

Глаза Бетси наполнились слезами. Она повернулась и вышла за дверь.

Ей понадобилось много времени, чтобы простить меня. Уверяю, я больше никогда не говорил таких слов. Это было нечестно и несправедливо. Я рассказал эту историю, чтобы покаяться. Я был неправ. Кроме того, Бетси занимала важную должность в большой компании в Вашингтоне. Ее карьера только начиналась, но ни я, ни мои деньги ей не были нужны. Больше всего она боялась, что в отношениях со мной потеряет свою свободу и идентичность. Она была готова пожертвовать карьерой ради семьи, но идентичность терять не хотела. Она хотела быть Бетси, хотела иметь свою одежду, свои вещи и свой дом, и она хотела всего этого как со мной, так и без меня.

Когда вы с самого рождения помешаны на контроле, никто не предупреждает, что это может стоить вам здоровых отношений. Но это правда. Вы не можете контролировать кого-то и одновременно быть с ним близки. Да, люди могут оставаться рядом с вами, потому что боятся вас, но настоящая любовь не уживается со страхом.

Мы с Бетси больше не чувствовали близость, пока не уехали из Вашингтона и не переехали в Новый Орлеан, чтобы подготовиться к свадьбе. Потребовалось много времени и разговоров, чтобы залечить ту рану, которую я ей нанес. Я должен был найти ее в лесу и аккуратно выпустить из ловушки. Невероятно, но она не заставила меня поплатиться за мою ошибку. Она не играла жертву, и это позволило мне заняться рефлексией.

Какое-то время я скучал по контролю. Это напомнило мне разницу между написанием книги и съемкой фильма. Когда вы пишете книгу, вы контролируете каждое слово, но снимая фильм, вы разделяете контроль с продюсером, оператором и даже с актерами. Каждый, кто прикасается к сценарию, интерпретирует его по-своему, и к тому моменту, когда фильм попадает в кинотеатры, он уже выглядит не так, как вы себе представляли. Тем не менее, во многих отношениях он выглядит лучше. Режиссеру удалось сгладить ваши недостатки, а актеры перенесли ваших персонажей в новое измерение, сделав их живыми и прекрасными.

Но я не знал, смогу ли разделить свободу действий с Бетси. Готов ли я не иметь точного представления о том, как будет развиваться наша история? Смогу ли я отказаться от своей мечты, чтобы считаться с ее мечтами, успокоиться и, возможно, быть готовым к сюрпризам совместной жизни?

В итоге мы с Бетси нашли дом, который подошел нам обоим. Гараж был недостаточно большим, чтобы превратить его в домашний спортзал, а офис был меньше, чем я хотел, но гостевые комнаты были достаточно далеко от основных, чтобы обеспечить уединение для наших гостей. И мы оба хотели, чтобы гостей было много. Нашлось и место для гигантского телевизора, немного большего, чем хотела бы Бетси, но, знаете ли, все мы чем-то жертвуем. Зато Бетси понравился задний двор. Здесь нашлось достаточно места для сада. Она хочет научиться готовить из того, что мы будем выращивать в собственном дворе. Я нашел место недалеко от города, где продаются железнодорожные шпалы, и посмотрел на YouTube видео о том, как сделать приподнятую грядку для овощей. И вы не поверите, но та же компания, с которой она работала в Вашингтоне, наняла ее удаленно на проектной основе, так что она основала собственную компанию, консультируясь со старыми коллегами.

Мы оба независимы и свободны, но мы независимы и свободны вместе. Парадокс, но это работает. Все это напомнило мне слова моего друга Генри Клауда: когда два человека полностью и абсолютно разделены, они, в конце концов, становятся единым целым. Ничья самооценка не зависит от другого человека. Близость означает, что мы независимы друг от друга.

Не знаю, почему любить женщину страшнее, чем взбираться на гору или плавать в океане, но это так. Гора может уничтожить ваше тело, а океан – утопить, но, в конце концов, вы все равно останетесь мужчиной, который их покорил. Живой или мертвый, вы все еще мужчина. А женщина может лишить вас всего мужского и превратить вас в мальчика в мгновение ока. Неудивительно, что мы все пытаемся контролировать друг друга. Иногда отношения ощущаются так, будто мы пытаемся эмоционально прижаться друг к другу и в то же время разорвать друг друга на кусочки.

Но любовь не знает контроля, и поэтому, я полагаю, в ней заключается высший риск. Нам приходится надеяться, что человек, которому мы отдаем свое сердце, не разобьет его. А если и разобьет, то нам придется простить его точно так же, как мы бы хотели, чтобы он простил нас. В по-настоящему близких отношениях нет диктаторов. Любовь – это изменчивая, сложная и уникальная приключенческая история, которая предлагает целый мир, но ничего не гарантирует. Возможно, именно поэтому настоящая близость так пугает: это единственное, чего мы все хотим, но для получения чего придется отказаться от контроля.

Глава девятая

Пять видов манипуляторов

Глава десятая

Люси на кухне

В прошлом месяце мы с Бетси поехали в Лос-Анджелес к моим друзьям Маршаллу и Джейми. Это уже вторые наши друзья, у которых родились близнецы. Дети родились слишком рано, поэтому после родов им пришлось остаться в больнице. Малыши были такими невесомыми, что их могла бы поднять связка гелиевых шаров, и медсестры следили за развитием их легких.

– С близнецами такое постоянно случается, – сказал Маршалл. – Пока они набираются сил, и есть все признаки, что процесс идет успешно.

В тот день я простудился, поэтому не мог взглянуть на детей. Бетси пришлось продезинфицироваться и надеть чуть ли не защитный костюм, чтобы подержать их. Она вышла и сказала, что они похожи на крошечных розовых хомячков и что они невероятно хрупкие.

Наши Марш и Джейми сильно устали. Оба были актерами телешоу, но взяли отпуск, чтобы не отлучаться из больницы. Все вместе мы дошли до ближайшей забегаловки, и даже в ста метрах от новорожденных молодых родителей тянуло к больнице. У них был такой усталый вид, будто они хотели лишь вернуться, лечь на кровать рядом с младенцами и смотреть сны под звуки их дыхания.

Мы ели тако – родителям необходимо есть. Мы говорили о жизненных этапах, и Джейми извинилась за то, что выглядела уставшей. Она пошутила, обращаясь к Бетси, что именно здесь ее жизнь берет курс на тако, спортивные штаны, молокоотсосы и бессонные ночи. Все обаяние влюбленности, красивых жестов, цветов и прогулок под луной – это путь, ведущий к тревожным молитвам и сну в машине возле больницы, сказала она. Джейми улыбнулась, как будто именно жертвенность делает эту историю прекрасной. Тяжелой, но прекрасной.

Мы традиционно поговорили о том, каково это – стать родителями, как меняется восприятие жизни и все такое, но затем Джейми сказала то, что я никогда раньше не слышал от родителей. Она сказала:

– Знаешь, Дон, я очень внимательно слежу за тем, что люди говорят моим детям. Удивительно, как много людей уже хотят их кем-то обозначить.

Я не совсем понял, и она объяснила.

– Они берут моего сына на руки и говорят что-то вроде: «Ой, посмотрите-ка, кто тут станет маленьким бунтарем? Кто тут скоро начнет портить всем жизнь? Кто тут маленькая бомба замедленного действия?».

– Ну, и? – сказал я, слышавший, как тысячи людей говорят это тысячам младенцев. Джейми ответила, что это ее раздражало.

– Никто не будет навешивать ярлыки на моих детей, – сказала она. – Их даже не успели выписать из больницы, чтоб они успели испортить кому-то жизнь.

Джейми рассказала, что как только кто-то начинает так делать, она аккуратно забирает ребенка и после ухода этого человека шепчет малышу, чтобы он его не слушал, что он может быть кем хочет, и никто, кроме Бога, не может сказать ему, кто он такой.

Маршалл согласился. Он сказал, что до рождения близнецов он думал о себе как о кормильце и защитнике, как о ком-то, кто несет ответственность за физическую защиту своих близких. Но после рождения детей он понял, что это только 10 % успеха, и больше всего он должен защищать их идентичность. Он сказал, что у него появилось подсознательное желание встать между своими детьми и всем миром, чтобы бороться против лжи, которая может на них обрушиться.

Все это напомнило урок, который мне преподала моя собака Люси. Люси – шоколадный лабрадор с робким сердцем. Незадолго до ее появления я как раз прочитал книгу «Марли и я»[16], где Джона Грогана научили выбирать себе щенка: нужно крикнуть, чтобы увидеть, какие собаки робкие, а какие храбрые. Отец Джона сказал, что ему следует выбрать самую храбрую собаку – альфа-пса, вожака стаи. Джон так и сделал, и в итоге взял Марли, который, хотя и был милашкой, погрыз всю мебель и вырыл половину заднего двора. Дошло до того, что в какой-то момент Джон ходил за Марли попятам, тщательно выискивая его фекалии, чтобы найти в них украшения своей жены.

Прочитав книгу, я решил поступить наоборот. Мама Люси жила в бревенчатом домике в каньоне реки Колумбия, прямо у подножия водопада. Я сел рядом с щенятами и почесал их маму за ухом. Щенки подошли ко мне, вставая лапами мне на ноги, и кусали мои шнурки. Я крикнул, и они разбежались, но никто не бежал быстрее Люси. Она обернулась, посмотрела на меня и описалась.

– Вот моя собака, – сказал я владельцам.

Я ни разу об этом не пожалел. Люси даже не нужно наказывать. Достаточно лишь подумать о ней с разочарованием, как она тут же чувствует это и скулит у ваших ног, будто извиняясь. Лишь несколько раз мне приходилось использовать поводок во время прогулки.

К чему я это говорю: несколько лет назад я уехал на выходные и оставил свою подругу присмотреть за домом. Она, в свою очередь, пригласила в гости нескольких друзей, и кто-то из них что-то сделал с Люси.

Несколько дней все было нормально, но однажды вечером я готовил ужин и понял, что Люси нет рядом. Обычно она лежит на кухонном полу, ожидая упавшего кусочка еды, но ее привычное место пустовало. Я проверил гостиную и столовую, но ее нигде не было. Наконец, я нашел ее в спальне: она дрожала и пряталась за подушками. Я сел рядом с ней, гадая, что ее так напугало, но ничего не приходило на ум. Примерно через час она успокоилась, но на следующий день, когда я снова готовил ужин, все повторилось. Вскоре я понял, что всякий раз, услышав, как вытаскивают сковородку из ящика под плитой, она бежала в спальню и пряталась. Каждый вечер я приходил и сидел рядом, поглаживая ее и успокаивая, но у нее явно была травма.

Не знаю, что именно произошло. Полагаю, что один из друзей моей подруги решил научить Люси держаться подальше от кухни. Наверное, он хотел похвастаться на вечеринке известным трюком: если напугать собаку, можно заставить ее делать все, что захочешь.

Это беспокоило меня. Мне не нравилось, что к моей собаке приставали и дрессировали ее. Мне не нравился тот факт, что каждую ночь ей приходилось испытывать напрасный ужас. Конечно, Люси всего лишь собака, но я задумался: скольких людей запугивают только из-за того, что это кому-то нужно?

С собакой все просто: вы пугаете ее, а она убегает и прячется. С людьми гораздо сложнее. Манипуляторы дрессируют людей, атакуя их идентичность. Они шумят этими кастрюлями и сковородками лжи о том, какие те ужасные, и заставляют своих жертв в ужасе бежать в спальню.

Как писатель я иногда чувствую подобное на собственной шкуре. Некоторые из моих книг посвящены моему пути веры, а вы определенно заходите на чью-то кухню, когда говорите о религии.

Я считаю себя консервативным, но все же открытым человеком. Новые идеи меня не пугают. Даже страшные идеи меня не пугают. Каждые несколько лет находится недовольный мной рассерженный теолог. И это всегда выглядит глупо. Подозреваю, они пытаются не навесить на меня ярлык, а напугать. Если я с ними не согласен, я отправлюсь в ад. Если я с ними не согласен, я ужасный человек. Это довольно жуткие люди. Одного из недовольных мной теологов даже выгнали из семинарии из-за проблем, связанных с гневом.

Но некоторые люди верили им. Они приходили на автограф-сессии и раскидывали листовки с информацией, что я состою в группировке, которая пытается уничтожить Америку. Они создали движение, которое переросло в веб-сайты, блоги и группы в Facebook. Внезапно меня смешали с либеральными теологами, о которых я даже никогда не слышал. Они были уверены, что все мы тайком встречаемся и строим заговоры.

Но печальнее всего то, что я действительно начал сомневаться, кто я на самом деле. Может, я плохой человек? Может, мои идеи опасны? Может, в мире есть всего две команды, хорошие парни и плохие парни, и я играю за вторых?

Эти ярлыки не только мешали мне чувствовать себя хорошим человеком, но и затрудняли общение с людьми. Я встречал кого-нибудь и задумывался, что означает его взгляд, не считает ли он меня плохим человеком. Так продолжалось примерно год, и все это время я просто хотел держаться от всех подальше. Я стал похож на Люси, которая убегает в спальню. Тактика запугивания сработала. Меня выгнали из общества. Как я говорил ранее, когда мы не верим, что мы хорошие и все нас любят, мы прячемся.

У меня есть друг, на которого больше месяца нападал известный человек с кабельного телевидения. Мой друг написал книгу, призывающую христиан встать на путь социальной справедливости, а ведущий ток-шоу назвал его социалистом. Он сказал, что мой друг – один из врагов Америки. Он многих напугал и называл его антихристом. Ведущий обсуждал его в своем шоу почти месяц и внес его имя в черный список.

В самый разгар этих событий мой друг пришел ко мне и пожаловался, как ведущий все переврал и как сильно это навредило его семье. Введенные в заблуждение и разгневанные фанаты шоу писали ему письма с угрозами расправы, его жена беспокоилась за безопасность семьи. Но мой друг поступил верно и отвечал ведущему только по поводу затронутых вопросов, цитируя Библию и никогда не переходя на личности. Ведущий продолжал преследовать его, но мой друг снова подставлял другую щеку, пока, наконец, тот не успокоился.

И дело не только в том, что люди консервативного мышления навешивают на других ярлыки и драматизируют. Когда я был в Вашингтоне и ухаживал за Бетси, я оказался на барбекю на Капитолийском холме. В основном там были друзья Бетси, и в итоге я заговорил с парнем, который тоже мало кого знал на этой вечеринке. Он оказался политтехнологом из демократов. Он снимал рекламу для сенаторов и кандидатов в губернаторы, по сути нападая на их оппонентов. Вы могли представить его высокомерным, язвительным парнем, но это не так. Он оказался внимательным и чутким и даже немного сожалел о том, что зарабатывал на жизнь именно так. Конечно, он верил, что все это во благо, но чем больше мы говорили, тем больше раскрывалось его отношение к их тактике.

– Моя работа – пугать до чертиков стариков из южной Флориды и убеждать их, что у них отберут медицинские льготы, – сказал он.

– Это правда? – спросил я.

– Не совсем, – сказал он с грустью в глазах. – Но это еще не самое худшее. Когда кампания выходит на национальный уровень, она становится безжалостной. С обеих сторон. Вы можете подумать, что эти кандидаты – большие шишки и им все равно, что о них говорят другие, но это не так. Представьте, что каждый день где-нибудь по телевизору о вас лгут. Вас хотят уничтожить. В магазинах люди от вас отворачиваются и держатся от вас подальше. Они не подпускают к вам детей. Я видел очень влиятельных людей, доведенных до слез. Я видел, как это происходило с моими кандидатами, и должен признаться, что собственноручно портил жизнь другим людям.

Мы говорили почти два часа. Он сказал, что в молодости это было почти весело. Как побывать в бою. Но теперь он был достаточно взрослый, чтобы увидеть всю опасность таких методов. Больше всего меня напугали эти слова моего нового знакомого:

– Дон, ты удивишься, насколько легко убедить американский народ в том, что совершенно порядочный человек – демон во плоти.

И вот что я хочу добавить к этим словам: я верю, что Бог хочет, чтобы люди были вместе. А его враги хотят, чтобы люди разбивались на параноидальные племена. И им на руку, когда звон кастрюль и сковородок на кухне пугает людей и вынуждает их бежать с территории, которую мы считаем своим долгом защищать. Я думаю, что религиозная и политическая тактика, которая базируется на пристыжении и запугивании, не делает людей свободней, а изолирует их друг от друга. И мне это не нравится.

На прошлой неделе я работал в кофейне, и в нее зашел мой старый друг. Я не виделся с ним почти год, но до меня дошли некоторые слухи о его личной жизни. Он изменил жене и проходил через бракоразводный процесс. Хуже того, женщина, с которой он изменил, тоже была замужем, поэтому он оказался зажат между справедливо разгневанными супругами и армией юристов.

Он подошел, и я обнял его. Он сел и спросил, знаю ли я. Я ответил, что кое-что слышал. Он сказал, что, скорее всего, все, что я слышал – правда. Сказал, что сожалеет. Сказал, что не знает, чем все закончится, не знает, действительно ли он раскаивается, и вообще ничего больше не знает.

Иногда наша идентичность искажается, когда люди лгут о нас или пугают, а иногда – когда мы действительно что-то натворили. Но результат тот же. Мы попадаем в изоляцию от общества.

Друг рассказал мне отрывки из этой истории, и вместе с тем описал, насколько это разрушительно – предавать чье-то сердце. Чем сильнее вы срастаетесь душами, тем болезненней разрывать этот союз. Многие не хотели с ним разговаривать. Он понимал их гнев и не играл жертву. Он казался человеком, который ничем не гордился и ни о чем не жалел, а просто был сбит с толку. Возможно, раскаивался, но был сбит с толку. И кто из нас не залегал на дно хотя бы на пару месяцев после того, как облажался?

Я не знал, что сказать, но знал, что в его душе бушует война – война за его идентичность. Я знал, что он либо станет напуганной Люси в спальне, либо другой собакой, кусающей за ногу парня, который гремит кастрюлями.

Раньше я злился на парней, которые допускали подобные ошибки. Их жизни казались такими мрачными и даже зловещими, что мне не хотелось с ними видеться. Я так относился к ним до тех пор, пока один мой знакомый не совершил такую же ошибку. Все мы начали его избегать и уже почти забыли про этот случай, когда появилась новость о его самоубийстве.

Кто я был такой, чтобы осуждать? Когда мой друг Боб звонил и подбадривал меня после всех ошибок, которые я совершил в отношениях, он не осуждал. А ошибок было много. Но Боб звонил и становился лучиком света в этой тьме, на который хотелось идти. Так что я сказал своему другу то, что сказал мне Боб.

– Не знаю точно, что ты натворил, – сказал я ему. – Но знаю, что некоторые люди тебя ненавидят. И я думаю, ты прекрасно справляешься с отношениями.

Мой друг посмотрел на меня с недоумением. Он улыбнулся, а затем вздохнул и расплакался.

– Это правда, что сейчас у тебя в отношениях все плохо, – сказал я, – но в то же время, ты прекрасно с ними справляешься. Это правда, старина.

Я напомнил ему обо всех людях, которые его любят и которых любит он. Я сказал ему, что считаю несправедливым, что человека судят по мгновению, по небольшому периоду из всей жизни. Мы намного сложнее.

Конечно, моему другу придется столкнуться с последствиями своих действий, и эти последствия будут серьезными. Сейчас ему обрубают связи, лишают возможностей. Но я надеюсь, что он переживает свои неудачи не так, как это делают многие. Я надеюсь, что эти жестокие лишения помогут создать сильного и любящего мужчину, который будет понимать себя, людей и природу любви намного лучше, чем когда-либо прежде. Я верю в такие чудеса.

Не знаю почему, но люди, которые прекрасно знают и о своих лучших качествах, и о своих недостатках, лучше всего подходят для построения близких отношений. Люди со здоровой самооценкой в глубине души верят, что дают другим лучшее, на что способны. И это прекрасно, когда кто-то пробуждается и осознает, что Бог создал его, чтобы другие люди могли наслаждаться взаимодействием с ним, а не просто его терпели.

Бетси так хорошо справляется с отношениями в том числе потому, что она искренне верит, что делает для людей лучшее. Это не высокомерие: никто из знающих Бетси не сможет назвать ее гордой. Но она знает, что, сблизившись с кем-то, она сделает его или ее жизнь лучше. Я могу привести много личных примеров. Она научила меня вовремя держать язык за зубами. Она помогла мне перестать драматизировать. Она помогла мне понять, что жизнь – это налаживание связей с людьми, а не соревнование с ними. И она не учила меня этому напрямую. Она не пытается кого-то изменить, а просто знает: когда люди проводят вместе достаточно времени, они становятся похожими друг на друга. Мне кажется, она сама не понимает, насколько лучше делает людей вокруг себя.

Один из наших лучших с Бетси разговоров произошел, когда я спросил, что полезного я делаю для нее. Я много думал об этом, но никогда не поднимал эту тему. Я мог назвать кучу всего, что она делает для меня, но понятия не имел, какую пользу могу дать ей я.

Когда я спросил ее об этом, мы прогуливались с Люси. Бетси рассмеялась.

– Ты серьезно? – спросила она. – Ты правда не знаешь?

– Кажется, не знаю.

Я рад, что задал этот вопрос. Ответ Бетси изменил меня. Она помогла мне поверить, что я не просто полезен для людей, а делаю их жизнь намного лучше. Она сказала, что я умею не нервничать, когда обстановка накаляется, и это успокаивает ее. Она сказала, что я люблю приключения, и без меня ее жизнь не была бы такой захватывающей. Она сказала, что с тех пор, как мы начали встречаться, она перестала сомневаться в своей красоте, потому что я напоминал ей об этом каждый день. Она продолжала и перечисляла причины, по которым я делаю ее жизнь и ее саму лучше.

Вскоре после этого разговора я заметил, что мне стало гораздо больше нравиться общаться с людьми. Раньше мне не хотелось даже выпить с кем-то чашку кофе, а теперь я с удовольствием делился историями с другими. Я понял, что изолировался раньше лишь потому, что искренне не верил в свою пользу для людей.

Разрушение нашей идентичности влияет на способность к общению. Может, мы все намного полезней друг для друга, чем кажется на первый взгляд? Конечно, все мы несовершенны, но сколько людей прячут свою потенциальную любовь, просто потому что думают лишь о своих недостатках.

Все это напоминает мне сцену из фильма «Человек, который изменил все»[17], где генеральный менеджер бейсбольной команды «Окленд Атлетикс» борется с кризисом идентичности. Билли Бин и его друг Питер полностью перестроили команду, используя модель, где при расстановке игроков на поле они полагались на статистику, а не инстинкты. Новая система отлично сработала. Постепенно «Атлетикс» совершенствовались и выиграли свой дивизион, включая рекордную серию из двадцати игр. Билли Бин навсегда изменил подход менеджеров к игре.

Но в Мировой серии им победить не удалось, и Бин почувствовал себя неудачником. Он считал, что, если ты не самый лучший, то ты вообще никто. Он был очень разочарован. И даже когда его вызвали из «Бостон Ред Сокс» и предложили контракт на двенадцать миллионов долларов за ведение команды, это не убедило его в своем успехе. Наконец, его друг Питер позвал его в видеозал и попросил сесть.

– Я хочу кое-что тебе показать, Билли.

– Я не хочу смотреть кино, – сказал Билли.

– Просто смотри, – ответил Питер и включил ролик о стокилограммовом инфилдере[18] команды «Даймондбэкс» класса АА, известном не только как сильный нападающий, но и как слишком медлительный и боязливый для того, чтобы обойти первую базу.

В ролике молодой бейсболист сильно ударяет по мячу и так уверен в этом ударе, что решается бежать ко второй базе. Но случается трагедия. Обойдя первую, он спотыкается и падает на живот. Сбылся его худший кошмар. Он попытался, но потерпел неудачу.

Питер приостановил запись, отмотал ее назад и снова включил, чтобы Билли мог видеть, как нелепо выглядел споткнувшийся парень.

– Это грустно, – сказал Билли. – Над ним все смеются.

Но Питер не останавливал видео и попросил Билли продолжать смотреть. Когда камера приблизилась к ползущему игроку, чтобы проверить, не сильно ли тот ушибся, первый бейсмен[19] наклонился и сказал, чтобы тот встал и продолжал бежать. Парень в замешательстве поднял голову, его шлем почти закрывал глаза.

– Ты сделал хоумран[20], – закричал первый бейсмен. – Мяч упал в 20 метрах от заднего забора.

Билли ничего не сказал. Он просто сидел и думал о ролике, который все еще проигрывался на компьютере Питера. Его друг хотел сказать, что, несмотря на неудачи, его может ждать светлое будущее.

Время от времени я вспоминаю эту сцену, когда встречаюсь с кем-то, кого оболгали или кто совершил какие-то ошибки, из-за чего пострадала их идентичность. Они даже не подозревают, что выбили хоумран. Они не подозревают, что еще могут жить, любить и общаться. Они не подозревают, кто они на самом деле и на что способны. Они не подозревают, как полезны могут быть для окружающих.

Глава одиннадцатая

Риск осторожности

Прежде чем переехать в Вашингтон ради Бетси, я двадцать лет прожил в Портленде. Несколько лет мы были друзьями и полгода встречались на расстоянии.

Никогда не думал, что уеду из Портленда. Я любил этот город. В Портленде царит дух свободы, которого нет почти нигде. Чуть меньше его можно ощутить в Остине и Боулдере, зато он процветает в Нэшвилле. Иногда мне кажется, что всех в стране загнали в угол, где они могут купить всего несколько видов одежды, немного пластинок и смотреть одни и те же телешоу, в то время как в таких редких городах, как Нэшвилл или Портленд, в этих бастионах свободы люди выключили свои телевизоры, чтобы понять, что они не обязаны выбирать из двух вариантов. Здесь не нужно быть ни консерваторами, ни либералами, ни верующими, ни атеистами или делиться на какие-то другие категории. Здесь люди могут быть самими собой, смесью более сложных убеждений и взглядов.

Поэтому попрощаться с Портлендом было очень нелегко. Я отправил вещи на склад, купил дом на колесах Volkswagen и отправился на восток в разгар редкой портлендской метели. Я соорудил для Люси подстилку на пассажирском сиденье, накрыл ее бабушкиным одеялом, и вдвоем мы отправились в путь как Джон Стейнбек в «Путешествии с Чарли в поисках Америки»[21].

План был такой: отправиться в Вашингтон, остаться там на год, а затем переехать в Нэшвилл, желательно уже с Бетси. Мне нужно было оказаться именно в Нэшвилле, потому что моя компания росла, а весь персонал жил в этом городе. Поэтому, что бы ни случилось, я бы все равно оказался там.

По правде говоря, я сомневаюсь, что выжил бы в Вашингтоне, если бы не мысль о Нэшвилле. Поначалу я не заметил в городе ничего необычного. Несомненно, Вашингтон красивый город. Я никогда не забуду ночь, когда мы с Люси въехали в него. Мы спустились по авеню Конституции, и купол Капитолия светился вдалеке, как свадебный торт. Музеи мелькали за окном Люси как греческие храмы, и даже она была зачарована их величием. Ведь когда мрамор правильно освещен, он будто светится изнутри, замечали? Пробыв в дороге несколько недель, проехав через столько маленьких городков и разбив лагерь в стольких парках, признаюсь, я растрогался и вспомнил, что именно здесь зародилось чудо Америки.

Конечно, было здорово увидеть Бетси. Услышать ее голос, почувствовать запах ее волос и вспомнить, что дом – это в первую очередь место, где тебя кто-то ждет. Я встретился с ее соседками по квартире, которые задали мне ряд простых вопросов и, как я позже узнал, одобрили меня. Да, у меня была работа. Нет, я больше ни с кем не встречался. Да, я пил виски и любил Иисуса. Нет, я не продавал травку из своего фургона.

Тем же вечером мы с Бетси проехали на фургоне десять улиц, где она нашла мне съемную квартиру. Это был особняк, разделенный на три части. У кирпичной стены в гостиной хозяева оборудовали кухню, превратили чулан в прачечную, а кровать придвинули к стене. Помещение было унылым, но оно стоило почти вдвое больше моей старой ипотеки. Квартира была всего в паре кварталов от Капитолия, и именно здесь сенаторы арендовали место для ночлега, когда приезжали в Вашингтон на несколько дней. На каждом углу стояли черные джипы, всегда с включенными двигателями и мужчинами в костюмах, выглядывающими из тонированных стекол. С фонарных столбов глядели камеры.

Мы перенесли мою одежду, одеяла и коробки с книгами в квартиру, и у нас с Бетси началась типичная вашингтонская жизнь. Конечно, это были отличные деньки. Бетси звонила мне каждое утро перед уходом на работу, а затем я принимал душ, работал и прогуливался с Люси к кафе Ebenezer, где пил кофе, пока она делала свои дела на лужайке напротив Комиссии по ценным бумагам и биржам. Затем я демонстративно все убирал, опасаясь, что парни из джипов меня арестуют.

Поработав еще какое-то время, я отводил Люси к берегу реки Потомак, где она плавала за теннисным мячиком, который я кидал с причала. Когда Бетси заканчивала работу, она присоединялась к нам. Я уже сбился со счету, сколько дней мы провели, сидя в походных стульях у реки.

Прошел еще месяц, и вдруг я начал замечать что-то странное. Дело было точно не в Бетси. Дело было в самом городе. Но это повлияло на наши с Бетси отношения. Я не мог понять почему, но людей в Вашингтоне было сложнее узнать поближе. Впервые я заметил это, когда был в компании, пошутил, и люди начали смотреть друг на друга, чтобы понять, можно ли смеяться. Один из них как бы усмехнулся и сменил тему, будто помогая мне сохранить лицо, но я не хотел сохранять лицо, точнее, я его даже не терял. Все это напомнило мне религиозную среду, в которой я рос, где закон был превыше всего.

И дело было не только в шутках. Все выглядело так, будто люди хотели есть только в одобренных ресторанах, слушать только ту музыку, которую другие люди считали популярной, или, что уже проще понять, выражать политическое мнение, которое привлекало большинство. Люди здесь будто пренебрегали самовыражением. В метро не было никакого творчества, на автобусах – стихов, и в целом местное искусство не заходило дальше картин с цветами. А гардероб у всех, похоже, был украден из Белого дома времен Рейгана.

За несколько лет до этого я работал в Вашингтоне, так что у меня был друг в городе. За обедом я спросил, почему люди в Вашингтоне не хотят делиться своими мыслями. Мой друг работал в Белом доме и в ответ на мой вопрос кивнул в сторону окна. Я повернул голову и увидел купол Капитолия, возвышающийся над лужайкой.

– Подумай вот о чем, Дон, – сказал он. – Каждый день пятьдесят тысяч человек вылезают из этих зданий и ползут в твой район. И каждый из них работает на кого-то, кто не может самовыражаться. Это город, в котором ты продвигаешься вперед лишь по точному сценарию. Ты становишься тем, кем тебя хотят видеть люди, или остаешься без работы.

После этих слов я начал улавливать суть этого города. Меня она не устраивала, поэтому в разговорах с Бетси мне пришлось стать осторожнее. Как я говорил ранее, если вы хотите разозлить Бетси, критикуйте дорогих ей людей. Своим друзьям она лучший охранник и адвокат. Однажды мне разрешили критиковать Вашингтон, но вскоре мне пришлось придержать свой язык за зубами. Этот разговор начался с критики города, а закончился обсуждением, какую роль чувствительность и самовыражение играют в отношениях.

Мне легче всего общаться с двумя типами людей: творческими и теми, кто не стесняется выражать свои чувства. И мне кажется, эти люди имеют общую черту – готовность рисковать.

Многие скажут, что я слишком много внимания уделяю самовыражению. Другие скажут, что чувствительность – это еще одна характеристика, которую я развил, чтобы нарисовать впечатляющее внешнее кольцо вокруг своей личности. И, вероятно, будут правы. Иногда я бываю слишком откровенным, чтобы показаться интересным. Так получается. Особенно откровенным я бываю в книгах, и это играет мне на руку, ведь люди покупают их не из-за картинок.

Искреннее выражение чувств для меня – это один из немногих способов найти общий язык с другими людьми, в том числе с читателями. Не сосчитать, сколько писем я получил от них с признаниями, что они испытывают то же самое. Они говорили, что чувствовали себя одинокими в этом мире, пока не прочитали мою книгу. И, разумеется, благодаря этим письмам я тоже чувствовал себя не так одиноко. Ведь книги не пишутся в окружении друзей. Все те слова, которые так глубоко отозвались в их сердце, я написал, сидя дома в трусах и в одиночестве.

Но в Вашингтоне чувствительность и самовыражение перестали срабатывать. Я всегда ощущал действие пары стаканов виски, но все мои собеседники были безупречны как ведущие новостей. Я оглядывался в поисках камер.

Это правда, что люди могут быть настолько чувствительными, насколько захотят. Нет правильного способа проявления чувств, но мне кажется, что политическая карьера не стоит того, чтобы всю жизнь играть спектакль и притворяться. Как сказал бы Билл Локи из Onsite, как мы можем честно общаться с людьми, если не даем им узнать себя настоящих?

В прошлом году я прочитал статью о медсестре из Австралии по имени Бронни Уэр, которая провела большую часть своей карьеры в паллиативной помощи, ухаживая за пациентами, которым осталось жить не больше трех месяцев. Неудивительно, что у большинства ее пациентов были свои радости и сожаления по поводу уходящей жизни. По словам Бронни, за последние несколько недель до смерти пациентам становилось предельно ясно, что для них было важнее всего. Больше всего умирающие жалели о том, что у них не хватило смелости прожить жизнь так, как хотелось им самим, а не так, как от них ожидали.

Читая о пациентах Бронни, я задумался, сколько раз я хотел высказать свое мнение, но боялся критики; сколько раз хотел признаться в любви, но молчал из страха быть отвергнутым; сколько стихов и рассказов не публиковал, потому что считал их недостаточно хорошими для публикации.

Это правда, что несколько раз я открывался и мне делали больно. Есть люди, которые подстерегают чувствительных и используют их, чтобы ощутить свою силу. Но Бог их простит. Я готов снести удар сегодня, чтобы завтра найти того, кто станет мне близок. Готовы ли вы подойти к концу своей жизни в окружении любящих вас людей и понять, что они никогда не знали вас по-настоящему? Можете ли вы представить себе тот момент, когда станет слишком поздно? Готовы ли вы прятаться всю жизнь, чтобы на смертном одре пожалеть об этом?

Осознание того, что я должен был рискнуть и раскрыться, чтобы любить или быть любимым Бетси, пришло ко мне окольным путем. Это произошло, когда я признался своему другу, психологу Биллу Локи, что боролся с писательским тупиком. Эти явления в чем-то схожи. Боязнь любить и ступор за клавиатурой – это все страх совершить ошибку, страх оказаться недостойным, боязнь обнажить свою душу и раскрыться по-настоящему.

Я написал свою первую книгу всего за восемь месяцев. Это был потрясающий опыт. Я курил трубку, гулял по горам Орегона и фантазировал о новом сюжетном повороте, а тем же вечером писал страницу за страницей, уверенный, что получу Пулитцеровскую премию. Я, конечно, ее не получил, но мне было все равно. Я любил писать. Любил это ощущение, когда слова слетали с моих пальцев и создавали новые миры.

Вторую книгу мне тоже нравилось писать. Я написал ее тоже за восемь месяцев, и опыт был таким же приятным, как и первый. Но пока я писал третью книгу, вторая стала бестселлером. И внезапно все изменилось. Люди в интернете писали о своей любви и ненависти к ней, и я обнаружил ужасное давление читательских ожиданий.

Я сидел за клавиатурой, в голове звучала их критика, и в каждой главе я находил столько недочетов, что слова перестали литься. Что еще хуже, вместе с критикой меня преследовала их похвала, и я до жути боялся, что никогда не оправдаю их ожиданий. На написание третьей книги у меня ушло больше года, а на следующую – два. Пятая заняла почти четыре года.

Все зашло слишком далеко. Как я уже сказал, разобраться помог Билл. Я пожаловался на проблемы в творчестве, и он сказал, что заметил, как изменился мой стиль письма.

– Что ты имеешь в виду? – спросил я.

– Я имею в виду, что ты стал осторожен, – сказал он.

– Осторожен, – повторил я вслух. Слово прозвучало подозрительно правдиво.

– Осторожен. Я много чего у тебя читал, и в твоих ранних книгах мне больше всего нравилось, что ты говорил то, чего никто из нас не хотел говорить. Простые истины, ничего нового, но все же большинство из нас скрывает это, опасаясь, что его разоблачат.

Сомневаюсь, что Билл осознавал, какую роль эти слова сыграют в моей жизни. Он был прав. После успеха, пусть и небольшого, у меня сразу появилось, что терять. Более того, теперь от меня чего-то ждали. Это связывало по рукам и ногам. Внезапно просто быть собой стало рискованно.

Позже в том же году мне довелось прочитать книгу доктора Нила Фьоре, которая подтвердила подозрения Билла о моей чрезмерной осторожности. Книга называлась «Легкий способ перестать откладывать дела на потом»[22] и была посвящена борьбе с прокрастинацией. Доктор Фьоре предположил, что развитие в карьере похоже на хождение по канату. Чем больших успехов мы достигаем, тем выше над пропастью поднимается веревка. Когда мы что-то приобретаем, нам есть что терять. Успех разрастается ущельем под нашей карьерой, которое внушает опасность и страх. Страх подвести людей – одна из главных причин, по которой мы откладываем дела на потом.

Может ли что-то сильней отравить любое начинание, чем страх осуждения? Осуждение пугает нас и заставляет прятаться. Оно мешает нам быть самими собой, что, в свою очередь, не дает налаживать связь с другими людьми.

В прошлом месяце я прочитал в газете статью о мужчине, который за 27 лет говорил только с одним человеком. Он жил в палатке в лесу штата Мэн, читал книги и слушал старое транзисторное радио. Примерно раз в месяц он пробирался в город, чтобы залезть в ресторан или в дом престарелых и украсть еду с кухни. В конце концов, его поймали на краже банок фасоли из детского лагеря. Он рассказал полиции, что за три десятилетия произнес лишь одно слово – он сказал его туристу, которого встретил в лесу десятью годами ранее. Не считая этого, он уже много лет ни с кем не разговаривал.

Я рассказал своим друзьям об этой статье, и у них просто отвисла челюсть. Как вообще можно жить в полном одиночестве три десятилетия? Хотя мои друзья были ошарашены, я, как ни странно, все понимал. Мне ни на секунду не хочется становиться отшельником, но я искренне понимаю, почему кто-то решился жить в лесу в полном одиночестве, свободный от опасностей общения с другими людьми. Не потому ли месяцы писательства в одиночестве так меня умиротворяли, что хоть ненадолго я прятался от гнетущих переживаний о том, что подумают обо мне другие.

Встречали ли вы когда-нибудь абсолютно свободного человека? Готового сказать все, что он думает? Я говорю не о тех, кто хочет намеренно шокировать всех и привлечь внимание, а кто не осознает, что люди склонны к осуждению, и верит, что их примут такими, какие они есть.

Я встречал такого человека, и он был невероятен. Много лет назад я познакомился с парнем, который уже взрослым получил травму головы. На первый взгляд он казался нормальным, но после пяти минут общения впечатление менялось. Он нормально ходил и нормально разговаривал, но после травмы стал отталкивающе прямолинейным. Например, он мог отметить у кого-нибудь наличие лишнего веса, но без осуждения, просто проявляя любопытство.

– Влияет ли твой вес на самочувствие после долгой прогулки? Тебе теплее зимой с этим дополнительным слоем жира?

Признаюсь, были моменты, когда мне хотелось его задушить. И все же я завидовал ему – не потому, что он был груб, а потому что он не осознавал свою грубость. У него не было злого умысла, только странная черта – говорить именно то, что он думал.

После травмы он начал одеваться как художник. Носил красивые шарфы и копил деньги на очаровательную шляпу с широкими полями, лентой и маленьким перышком. Он носил яркие носки и любил долгие разговоры за ужином – насыщенные, веселые разговоры, которые с легкостью могли заменить десерт. Если в диалоге наступало затишье, он указывал на вас и говорил, что настала ваша очередь говорить:

– Теперь ты скажи что-нибудь интересное!

Сколько раз с тех пор мне хотелось указать на кого-нибудь пальцем и потребовать сказать что-нибудь интересное. С ним беседа никогда не останавливалась.

Я вспомнил о своем друге, потому что задумался, не единственный ли это человек среди моих знакомых, который проживет жизнь без сожалений. Это напоминает о том, что говорила Бронни Уэр: умирая, мы сожалеем о чувствах, которые остались заперты внутри нас.

Когда Билл отметил мою чрезмерную осторожность, я решил вернуться к старому себе, который чувствовал доверие и возможность выражать свои мысли и чувства. Чтобы построить карьеру, мне было необходимо столкнуться с фанатами и критиками. Каждый из нас рано или поздно должен принять решение, останется ли он самим собой или будет следовать ожиданиям других. Я знал, что меня не примут полностью. Риск раскрыть себя – это тоже решение, которое понравится не всем. Судьи ждут за каждым углом. Но для меня это больше не имело значения. Я не мог позволить себе бояться писать, а моя душа стремилась раскрыться и выйти из подполья. Я был голоден как профессионально, так и лично.

Так что я писал. Писал так, будто сам Бог сказал, что мой голос имеет значение. Я писал, потому что верил, что человеческие истории прекрасны, каким бы маленьким ни был человек. Я писал, потому что не я создал себя, а Бог. И я писал так, будто Он предложил мне поделиться своим истинным «я» с миром.

Я чувствовал, что стою уверенней на своем канате. Пока я писал, земля будто еще сильней отдалялась от меня, но я продолжал, зная, что все это был мираж, что нет ни веревки, ни риска, ни смерти от падения. Я писал статьи о политике, зная, что оттолкну некоторых из своих читателей. Я писал о лидерах, которые, по моему мнению, заблуждались, – зная, что их последователи обрушатся на меня. Будучи христианским писателем, я писал о том, что не ходил в церковь более пяти лет. Я писал свою историю. Я вышел наружу и показал людям себя, без вызова, но так, чтобы найти настоящую связь с людьми.

Конечно, меня осуждали. Меня критиковали. Чтобы показать себя, надо быть готовым к обстрелу. Но параллельно с моим исцелением произошло кое-что странное, оно вылилось из рефлексии во время работы над собой. Я научился заранее прощать. Еще в Onsite мне объяснили, что люди нападают из-за страха. Для многих жизнь – это игра в «царя горы», и когда вы встаете, они хотят сбить вас с ног.

Но вот что я заметил. Величайшие лидеры – самые влиятельные люди в мире – каким-то образом умеют подставить другую щеку. Словно они настолько верят в прощение и любовь, что у них есть силы прощать и даже любить тех, кто нападает на них.

Несмотря на всю критику, обрушившуюся на меня, оно того стоило. Я начал объединяться с людьми через блоги и эссе, как будто годами был один. На каждого, кому мне приходилось подставлять другую щеку, приходилось десять человек, которые эту щеку целовали. Все это того стоило.

Чтобы никогда больше не позволить себе возвращаться к осторожности, я составил список новых правил, которые должны были сделать меня свободнее. Выглядел он так:

Я готов казаться глупым.

Я готов ошибаться.

Я готов помешаться на чем-то некрутом.

Я готов озвучивать теории.

Я готов признаться, что боюсь.

Я готов противоречить тому, что говорил раньше.

Я готов импульсивно реагировать, даже если не прав.

Я готов извиняться.

Я полностью готов быть настоящим человеком.

А дальше произошло самое удивительное. У моего блога стало в три раза больше читателей, и я почти закончил черновик книги всего за четыре месяца. Так быстро я еще никогда не писал. Писательский кризис прошел, и моя карьера больше не страдала из-за страха быть искренним и честным.

После всего этого я задумался, не зря ли мы пытаемся стать кем-то, кого полюбят окружающие, если самый могущественный, самый привлекательный человек, которым мы можем стать, – это мы сами. Мы, которые постоянно меняемся, постоянно становимся кем-то, побеждаем, проигрываем и многому учимся на своем пути.

Не буду врать и говорить, будто мне абсолютно комфортно быть самим собой, но я работаю над этим. Мне становится только лучше, и я уже готов работать над книгой год, а не четыре. Что еще важней, я готов показывать написанное, а не прятать в долгий ящик. Это большой шаг вперед. И поклонники, и критики теперь вносят свой вклад в мой труд, а не препятствуют ему.

Мне нравится мысль танцовщицы Марты Грэхэм, что каждый из нас уникален, и не будь кого-то из нас, мир бы стал уже другим. Мне интересно, почему мы так охотно избегаем возможности быть собой, и сколько мир из-за этого потерял. Уильям Блейк сказал об Иисусе, что Он «нес добродетель и действовал импульсивно, не по правилам». Если мы хотим быть похожими на Него, разве мы не должны говорить, двигаться и действовать так, чтобы вносить свой вклад в мир и открывать все новые возможности? Что, если вы – часть послания Бога миру? Настоящий и истинный вы?

Вчера у нас с Бетси переночевал мой друг Джейми. Точнее говоря, он живет у нас уже пару дней. Джейми руководит некоммерческой организацией «Написать любовь на ее руках»[23]. Организация выступает голосом обездоленных и выпускает свою линию одежды.

Помню, как однажды я засиделся допоздна, чтобы послушать речь Джейми на рок-концерте. Группа попросила его сказать несколько слов между их выступлениями, и Джейми пришел в этот душный темный зал, заполненной подростками, и сказал им, что в мире есть столько всего, ради чего стоит жить: есть песни, мечты и надежды, которые еще предстоит воплотить. Он напомнил им, что каждый из них пришел на концерт с кем-то, наверняка с другом, и вместе они могут поддерживать друг друга и жить надеждой, что самые тяжелые времена преодолеют вместе.

Честно говоря, я не сразу осознал важность этих слов. Я не мог понять, что он сейчас сделает – раздаст этим детям цветы или что-то еще. Но он просто оставил все как есть и ушел со сцены. Подростки собрались вокруг него, просили автограф, а он неловко подписывал их футболки и плакаты.

Прошло десять лет с тех пор, как я познакомился с Джейми. С тех пор бренд, который он основал, стал легендой. Он выиграл кучу грантов и наград и появился во всех возможных телешоу. Люди его любят. И клянусь, этот парень не изменился. Он просто продолжает говорить то же самое, мягко, будто он с другой планеты. Он говорит, что мы нужны друг другу, и нет причин осуждать других. Люди более хрупкие, чем кажется.

Сейчас я считаю Джейми одним из своих самых близких друзей. Он звонит мне, когда я говорю что-то недоброе в Интернете. Он напоминает мне, что это доставляет людям боль, и что мы должны быть выше дарвиновских игр, которые подстрекают нас. И не только он звонит по поводу ахинеи, которую я иногда несу, но и я звоню ему, когда кого-то обижаю.

Мы сидели с ним на задней веранде прохладным вечером. Бетси была дома и готовилась ко сну. Люси гонялась за теннисным мячом, который мы с Джейми по очереди ей бросали. Я думал тогда, что Джейми до сих пор остается для меня загадкой. Он не столько рассказывает историю, сколько сам является ей. Он вкладывает все свое сердце в работу и приносит помощь людям. Однако иногда Джейми спрашивает себя, имеет ли смысл то, чем он занимается. Может ли нечто столь абстрактное как любовь, принятие, доверие, терпимость и прощение создать лучший мир?

Там, во дворе, мне пришло в голову, что сила Джейми – в нем самом. Он без страха отдает свое сердце беспощадному миру. Он точно не раз ломался. Он рискует собой, искренне рассказывая о своих чувствах, и противостоит темным силам конформизма. С момента встречи с Джейми я слышал бесчисленное количество историй от людей, которые были больны, одиноки, сбиты с толку и даже думали о самоубийстве, но смогли найти опору в его словах. Они любят его, потому что он принял их такими, какие они есть, сказал им, что им не нужно притворяться, и дал им понять, что без их истории не будет красоты мира.

Я знаю, что ни вы, ни я, возможно, не похожи на Джейми, но вы похожи на себя так же, как и я – на себя. Чем ближе мы сами с собой, тем больший вклад мы можем внести в жизнь. Играя, мы можем заполучить желаемые аплодисменты, но, рискнув открыться перед другими, мы встаем на единственно верный пусть к истинной близости. А близость, та взаимная любовь между двумя людьми, которые честны с собой и друг перед другом, всегда приносит свои плоды.

В то утро, когда Джейми уехал, я оставил ему записку. Я сидел на кухне, пока все еще спали, зная, что я уйду рано и уже не увижусь с ним. Я сидел за столом и гадал, что сказать моему другу. Как сообщить человеку, что без него мир стал бы мрачнее? Поэтому я помолился и попросил слов у Бога. Я написал их и вставил записку в его ботинок. Думаю, это хорошие слова, но я хочу, чтобы они относились и к вам тоже. И, раз на то пошло, ко мне самому. Я не верю, что мы случайно оказались в этом мире, и не верю, что мы должны играть в нем роли. Я думаю, что мы должны быть самими собой, ведь сами по себе мы – чудо.

Джейми,

Крепись сердцем. Ведь именно сердцем ты пишешь на полотне мира стихи, которые изливаются в тысячу песен.

С любовью,

Дон

Глава двенадцатая

Как это делают хорошие родители

Для близости необходимы искренность, открытость чувств и вера в то, что другие люди примерно в той же мере хорошие и плохие, как и мы. И со временем я понимаю, что это основополагающие качества не только для хороших романтических историй, но и для создания здоровой семьи и воспитания здоровых детей.

Больше всего я боюсь, что мы с Бетси заведем детей и они не будут меня любить. Я женился довольно поздно, и к тому времени, когда мое пристрастие к печенью даст о себе знать, у моих детей начнется бунтарский период. Мне снится один и тот же страшный сон: один из сыновей говорит, каким ужасным я был отцом, я хватаюсь за грудь и падаю замертво.

Бетси ненавидит, когда я говорю об этом, но я считаю свой страх обоснованным. Люди должны рано жениться, чтобы пережить максималистские периоды жизни своих детей, пока у них есть на это силы. Но мои дети будут одеваться в кожаные вещи и прокалывать себе пупки, катая меня в инвалидном кресле.

Мне хочется уговорить Бетси завести кошек вместо детей, но она уверена, что нам дано быть родителями и мы справимся. Бетси думает, что мы можем все. Она считает, что большинство моих опасений необоснованны. Я постараюсь воздержаться от слов «я же тебе говорил», когда дети привяжут нас к журнальному столику и устроят одну из своих безумных вечеринок.

Но один факт меня утешает: у нескольких моих друзей действительно замечательные дети. Это подростки и уже взрослые люди, которые все еще любят и уважают своих родителей. У моих друзей Джона и Терри Макмюррей трое детей, которые их любят. Казалось, хотя бы с одним из них что-то должно было пойти не так. У других моих друзей Пола и Ким Янг шестеро детей, они уже взрослые и до сих пор навещают родителей вместе с внуками, и пока никому не приходилось оттирать от стен граффити. Дети моих друзей Бена и Элейн Пирсон часто приходят к нам на ужин и ни разу не украли столовое серебро. Все это я вижу. Я вижу примеры, что здоровая семья возможна, что наши дети могут вырасти и не использовать нас в качестве живых щитов в череде ограблений банков.

При этом у здоровых семей я отметил одну общую черту: дети, чьи родители честно признают свои недостатки, кажутся успешней в жизни. Если родители не пытаются быть идеальными или притворяться идеальными, их дети больше доверяют им и уважают. Как будто искренность и открытость – это почва, в которой произрастает безопасная среда. Именно чувство безопасности я чаще всего замечаю в детях честных, открытых родителей.

К сожалению, я заметил, что верно и обратное. Дети родителей, не признающих свои недостатки, имеют больше проблем и чаще эмоционально нестабильны, будто они втайне хотят освободиться от своих семей и стать самими собой.

Конечно, нет никакого точного показателя, преуспеет ли ребенок в жизни. Слишком много переменных. Но я считаю, что эмпатия при выполнении родительских обязанностей приумножает шансы, что ребенок вырастет здоровым и довольным жизнью. Если задуматься, открытые и честные со своими детьми родители создают среду, в которой детям позволено быть людьми. А родители, которые неосознанно скрывают свои недостатки, создают среду, где дети чувствуют необходимость прятаться. И это чувство необходимости скрыть от мира свое истинное лицо редко бывает здоровым.

Я знаю множество людей с кучей проблем, которые выросли в фундаменталистской среде – их родители чувствовали необходимость притворяться более праведными, чем они были на самом деле. Даже не припомню, встречал ли я кого-нибудь из подобной семьи, кто не испытывал трудностей. Среда, в которой нас поощряют скрывать свои ошибки, токсична.

Только после помолвки мы с Бетси начали говорить детях и о том, как долго нам стоит прожить в браке, прежде чем создать семью. Ей нравилось говорить об этом немного больше, чем мне. Но все же я не мог не задуматься: как мне стать хорошим отцом?

Однажды, когда я бросал Люси теннисный мяч на реке Потомак, я позвонил своему другу Полу Янгу. Пол – это парень, который написал книгу «Хижина»[24]. Я познакомился с ним, когда он работал начальником склада и продавал свою книгу из багажника машины. С тех пор он продал почти двадцать миллионов копий и превратился в литературный феномен мирового масштаба. И все же как человек он мало изменился. Он просто Пол. Скромный, честный, гениальный Пол.

Я позвонил ему, потому что у Пола невероятная семья. Я уже упоминал его. У него и его жены Ким шестеро детей, и я не встречал более открытой и честной семьи. Их дети сильны и независимы и, если не считать повседневных человеческих проблем, душевно здоровы. В прошлом, когда я ужинал с ними, я удивлялся, насколько свободно и открыто они обсуждали все проблемы. Как будто их семья была убежищем, местом, где каждый мог побыть самим собой, не боясь осуждения.

– Так у тебя все серьезно с той девушкой? – спросил меня Пол.

– Да, – подтвердил я. – Она особенная, Пол. Думаю, это надолго.

– Хорошо, Дон. Я рад за тебя. Давно пора.

Я сказал ему о причине моего звонка. Сказал, что больше всего боялся стать плохим отцом. Пол вздохнул. Он ответил, что не видит во мне качеств, которые помешают мне стать хорошим отцом. Но я настоял. Я сказал, что хочу знать секрет. Я хотел понять, как он подошел к отцовству и почему дети так любят его и Ким.

Пол немного помолчал.

– Что ж, – сказал он, наконец. – это далось нелегко. Мы и сейчас не идеальны, но теперь все намного лучше. Для меня большая честь, что наша семья для тебя пример.

Пол снова помолчал, а затем открылся мне. Он согласился, что действительно в их семье главными были честность и понимание.

– В нашей семье нет тайн, – сказал Пол. – Мы ничего не скрываем. Но добиться этого было непросто. Это требует работы, и, возможно, придется пройти через боль.

Пол объяснил, что много лет назад, когда большинство детей были маленькими, у него был роман с другой женщиной. Он сказал об этом открыто и честно, будто исповедался. Это была трагическая ошибка, самообман, но это была его ошибка и Пол заплатил свою цену.

Я встречал много звездных авторов, но далеко не все они открыто говорят о своих ошибках. Большинство писателей, особенно религиозных писателей, чувствуют необходимость улучшить свой нравственный облик, и неважно, соответствует ли он действительности. Пол же признался, что из-за его интрижки их семья перенесла много трудностей, но вместе с тем обрела то, в чем они отчаянно нуждались, – правду. Он сказал, что завел этот роман отчасти потому, что в их семейные отношения прокрался необходимый для выживания навык – жить во лжи. После этого Пол и Ким поняли: ради будущего семьи им придется быть честными, до боли честными.

Четверо из шести детей Пола и Ким были слишком маленькими, чтобы объяснить им всю правду. Старшие дети знали, но Пол подождал несколько лет, прежде чем рассказать младшим. Когда пришло время, он и двое старших мальчиков взяли третьего сына в поход в тихое место, где он признался, что творил, когда они были маленькими. Он сказал, что процесс признания был мучительным. Прошло еще несколько лет, и настало время рассказать самым младшим. Ким была рядом с ними, пока Пол изливал правду.

– Знаешь, Дон, есть разница между извинениями и просьбой о прощении, – сказал он. – Извинение – это формальное заявление, пресс-релиз, но просьба о прощении подразумевает наделение властью человека, у которого вы просите прощения. Я должен был дать своим детям возможность выбора, хотят ли они быть со мной близки, готовы ли простить меня. Это ужасающий и очищающий момент.

– Они тебя простили? – спросил я, думая, что, хотя искренность и болезненна, она обладает какой-то магической силой.

– Не все и не сразу, – сказал он. – Я плакал вместе с ними и искренне чувствовал себя ужасно, но каждый из них должен был пережить это по-своему. Представь, что ты узнал об измене отца маме, при этом вся семья уже была в курсе. Ты бы почувствовал, что живешь во лжи. Это уничтожило бы твой мир.

– Как же вы добились того, что имеете сейчас? – спросил я.

– У каждого из моих детей и у моей жены своя история, – сказал Пол. – Мой сын сначала простил меня сразу, но годы спустя, когда его лучший друг погиб в результате несчастного случая, он начал обижаться. Он понял, что в жизни есть темная сторона, в которую поместил и меня. Он решил, что мир может быть несправедлив, и я тоже был несправедлив. Пришлось работать над этим заново. Я снова просил прощения, позволяя ему пережить это по-своему. Прощение – забавная штука. Оно не обязательно дается раз и навсегда. Но со временем он простил меня, и мы снова стали близки.

– А остальные? – спросил я.

– Одна наша дочь любит всех защищать, хотя тоже не справилась с этим сразу, а другая восприняла эту новость тяжелее всего. Она беспокоилась, что, если я изменил ее маме, то мог обидеть и ее, когда она была слишком маленькой, чтобы помнить об этом. Она подумала, что я мог оказаться каким-то извращенцем. Не описать, как больно было такое слышать. Я никогда не причинял ей вреда. Когда она рассказала о своих страхах, я рыдал.

Я не мог поверить, что Пол рассказывает мне все это, но в каком-то смысле понимал, что именно это делало его особенным. Именно это сделало его сильным. Он был предан идее честности. Она была в его руках. Он не хотел прятаться от детей и не хотел прятаться от меня. Он не хотел ни от кого прятаться. Он хотел сохранить близость.

Пол вздохнул.

– Я сказал, что не причинил ей в детстве никакого вреда, но она не знала, верить ли мне. Она уехала из дома, переехала в дом моего сына в городе. Была Страстная пятница. Мой сын оказался в трудном положении и какое-то время ему пришлось выступать в роли защитника своей сестры, но он сделал все возможное, чтобы мы помирились. На следующий день, в субботу, мы собрались в их доме, и целый день я отвечал на ее вопросы, которые она задавала в безопасной среде – рядом со своей семьей. Я просто сидел и отвечал. Это было мучительно. Иногда меня просили уйти, чтобы семья могла поговорить без меня, – Пол плакал, вспоминая тот день. Было видно, что он все еще ненавидел себя за то, что сделал. – Я ходил по району под дождем и так сильно рыдал, что даже не видел дорогу перед собой. Я молился и просил Бога о помощи, – сказал он.

– Очевидно, теперь она тебя простила. Вы, ребята, очень близки, – сказал я.

– Да. Но было время, когда не были. В тот день я пошел домой и чувствовал себя совершенно измотанным и несчастным, и моя жена и другая дочь решили прогуляться. Едва они вышли за дверь, как она позвала меня. Я вышел на крыльцо, и увидел, что над домом сияет прекрасная радуга. Идеальная и законченная арка от одной стороны нашей улицы до другой. Я действительно верю, что это Бог дал мне знак, Дон. Он будто обещал, что поможет восстановить то, что казалось безнадежно разрушенным. Через пару недель моя дочь снова вошла в наш дом. Я никогда этого не забуду. Я сидел на диване, а она прошла через гостиную и обняла меня. Мы просто сидели, обнимались и плакали. Она прошептала мне: «Я все понимаю». Бог был добр ко мне, Дон. Я не заслужил прощения. Когда я попросил прощения, я дал своей дочери власть, но она не воспользовалась ей, чтобы причинить мне боль. Она отказалась от нее. Она простила меня.

Затем Пол вспомнил библейские строки из Первого послания Иоанна. Он сказал, что Иоанн, обобщая все, что он узнал о Боге, сказал следующее: «Бог есть свет, и нет в Нем никакой тьмы».

– Когда ты с Богом, – сказал Пол, – нет ни тьмы, ни тайн, ни притворства. Когда ты с Богом, у тебя есть свобода и смелость быть собой.

Не помню, чтобы после разговора я чувствовал себя настолько свободным. Речь шла не только об отцовстве или страхе стать отцом. Мы действительно говорили о свободе, свободе быть человеком, честным и правдивым, какой бы мрачной ни была правда, о близости не только с семьей, но и с собой, и с Богом.

Но от этого не становилось менее страшно. В некотором смысле жизнь похожа на игру в покер. В центре стола – принятие, сила и любовь, и мы… крепко держим свои карты, пытаясь выиграть. Кажется, глупее всего было бы показать их.

В том же году я встретил еще одного парня, еще одного замечательного отца, который придерживался того же принципа: здоровый человек – это человек, открытый для других. Он сказал, что мы должны стать такими, чтобы и другие рядом с нами чувствовали себя в безопасности и не боялись открыться. «Если люди рядом с вами не будут чувствовать себя в безопасности, близости не будет», – сказал он.

Я встретил этого отца, когда был на небольшом ретрите с группой писателей и мыслителей на калифорнийском побережье. Моим соседом по комнате оказался человек по имени Марк Форман. Сыновья Марка, Джон и Тим – фронтмены группы Switchfoot. Я был знаком с Джоном, но никогда не встречал его отца. Джон – один из самых мудрых людей, которых я знаю. Из вечера в вечер он стоит на сцене, тысячи людей скандируют его имя, но едва вы садитесь с ним за завтраком, то сразу понимаете, насколько это гармоничный человек. Он больше слушает, чем говорит, а его советы всегда попадают в самую точку, будто исходят из мудрости тысячелетий. Такие парни, как Джон, для меня загадка. Или, по крайней мере, были загадкой… пока я не встретился с его отцом.

Ретрит был совсем маленький, поэтому мы с Марком делили небольшую комнату с двумя односпальными кроватями рядом с кухней. Каждую ночь мы лежали в постели и подводили итоги дня. Как и его сын, Марк в основном задавал вопросы и вместо того, чтобы давать советы, рассказывал истории из своей жизни. Его я тоже спросил о детях. Я спросил, как он вырастил сыновей, которые стали рок-звездами и умудрились сохранить в себе гармонию.

– Здесь важны многие факторы, Дон, – сказал мне Марк. – Я горжусь своими детьми, они исключительные люди. Если в этом есть мое участие, я рад. Но я также считаю, что они просто исключительные люди. На самом деле они одни из моих лучших друзей.

– Что вы имеете в виду под «друзьями»? – спросил я. – Что вы им доверяете?

– Совершенно верно, – сказал Марк. – И они тоже доверяют мне. Мы можем рассказать друг другу все, что угодно. Абсолютно все.

– Как вам удалось к этому прийти? – спросил я. Я стараюсь как можно чаще задавать этот вопрос тем, чьи отношения с другими кажутся мне здоровыми.

– О, – усмехнулся Марк. – Это было нелегко. Но это связано с единственным решением, которое я принял с самого начала: я решил, что не буду осуждать своих детей. Что бы они мне ни говорили, я не собирался их осуждать. Возможно, мне придется их дисциплинировать, но так, чтобы из-за своих ошибок они не чувствовали себя плохими людьми. И благодаря этому они научились доверять мне свои самые сокровенные мысли.

– Серьезно? – спросил я, искренне задаваясь вопросом, насколько откровенными могут быть отношения между отцами и сыновьями.

– О да, – подтвердил Марк. – Не сосчитать, сколько раз во время серфинга, когда мы просто сидели на досках в ожидании волны, один из моих сыновей рассказывал мне о своей жизни, и мне приходилось прикусывать язык. Я должен был сидеть и смотреть ему в глаза и слушать, а не кричать «О чем ты думал?» – засмеялся Марк. – Да уж, чего только не услышишь от этих мальчишек! Но я слушал, а затем рассказывал им историю из своей жизни или делился какой-нибудь мудростью, а после просто пытался вытряхнуть все это из себя, катаясь на волнах.

– Это потрясающе, – сказал я.

– Ну, так было, когда они уже стали старше. Сначала мы научили их базовым ценностям. Не то, чтобы мы их не наказывали. Но чем старше они становились, тем больше я слушал без осуждения, пока они учились применять мудрость в своей жизни. И у них все получилось. Я ими горжусь. Как я уже сказал, эти двое – мои лучшие друзья. Мы можем рассказать друг другу все, что угодно.

Идея о том, что искренность ведет к глубоким и здоровым отношениям, надолго засела во мне. Я убежден, что честность – это та почва, в которой растет близость. Раздумывая над этой мыслью, я позвонил Биллу Локи.

Билл тоже мне помог. Он сказал, что полпути к исцелению души можно пройти с помощью безопасного места, где люди имеют возможность рассказать правду о себе. Он сказал, что лучше всего, когда это место создается внутри семьи, а именно в раннем детстве. Он прислал мне статью из New York Times, в которой резюмировались выводы пары психологов по этому вопросу.

Оказалось, что психолог из Университета Эмори Маршалл Дьюк искал общие черты здоровых семей. Его жена Сара, психолог, работающая со сложно обучаемыми детьми, заметила, что те, кто много знает о своих семьях, как правило, лучше справляются с трудностями.

Еще в этой статье говорилось, что чем больше дети знают об истории своей семьи, тем сильнее у них развито чувство контроля над собственной жизнью, выше самооценка и тем успешнее, по их мнению, их семья справляется с неудачами. Фактически, ответ на вопрос «Что вы знаете о своей семье?» оказался лучшим и главным показателем эмоционального здоровья и счастья детей. Продолжая мысль, доктор Дьюк отметил, что не только честность в отношении проблем семейной истории подпитывала здоровье ребенка. Положительное влияние оказывали истории побед и поражений, которые семьи переживали вместе и держались друг за друга, несмотря ни на что.

Когда я прочитал эту статью, у меня появилась надежда. Если для воспитания здоровых детей нужно говорить правду о семейной истории, я способен это сделать. Это потребует некоторой практики и большого мужества, но я справлюсь. Я почувствовал облегчение. Если честность – ключ к близости, то нам не нужно быть идеальными и даже не нужно притворяться идеальными.

Все эти разговоры о том, что надо быть самим собой, напоминают мне ту сцену из «Волшебника страны Оз», где Дороти и ребята натыкаются на Волшебника – гигантскую дымовую машину, которая управляет Оз своим глубоким, устрашающим голосом. Но пес Тото обнаруживает человека за ширмой и раскрывает всем обман. Волшебник страны Оз – всего лишь человек. Просто парень, который притворялся, что он лучше, чем есть на самом деле. Его даже немного жаль.

Но больше всего мне нравится сцена, где этот человек искренне пытается помочь всем вернуться домой. Он вышел из укрытия и стал обыкновенным, но у него все еще осталась сила, настоящая сила. Это – сила воодушевлять, и он напоминает ребятам, кто они на самом деле. Он вручает Льву медаль за храбрость, а Чучелу – диплом доктора думанья. Железный Человек получает тикающие часы, которые напоминают ему, что сердце – это больше, чем просто бьющийся кусок плоти. Ничего бы из этого не произошло, если бы Волшебник остался у рычагов за ширмой. Это правда: если мы живем за маской, мы можем произвести впечатление, но никогда не сможем сблизиться с другим человеком.

Эта сцена из «Волшебника страны Оз» напоминает мне о том, что мой друг Пол сделал для своих детей. Он вышел из-за ширмы и отдал свое сердце, пусть и разбитое. Так между ними наладилась связь, и семья начала воссоединяться.

После всего этого во мне теплится надежда. Я надеюсь, что мои дети вырастут и будут не столько восхищаться мной, сколько будут близки со мной. И я надеюсь, что мои дети примут меня таким, какой я есть, со всеми моими недостатками, так же, как я приму их.

Думаю, это реально – построить здоровую семью. Может быть, не так сложно дать детям то, что им нужно. Может быть, им просто нужен кто-то, кто покажет, что достаточно просто быть человеком.

Глава тринадцатая

Мастерство осмысленной жизни

Если у Бетси и есть соперник в борьбе за место в моем сердце, то это работа. Как я уже говорил, в молодости я верил, что никто не полюбит меня, пока я не добьюсь успеха. В это легко поверить, когда ты растешь в Америке. И хотя я не имею ничего против успеха и все еще получаю удовольствие от его достижения, потребность в успехе могла легко подорвать мой шанс на истинную близость.

Было много причин, по которым я не женился до сорока, но одна из них заключалась в том, что я не хотел отказываться от своей потребности в накоплении денег, признания и влияния. Я верил, что со всем этим никто бы не захотел меня бросить, но моя преданность безумному графику делала невозможными здоровые отношения. Чтобы добиться успеха, я зимовал в хижинах на далеких островах и уединялся, чтобы написать книгу. Другими словами, чтобы заставить людей полюбить меня, я вообще уходил от людей. Я жил в абсурдно нездоровом парадоксе. И хотя это делало меня известным, я не жил полной жизнью.

Но несколько лет назад ситуация начала меняться. Все началось с моей надгробной речи человеку, который был мне как отец. Он неустанно поддерживал меня с самого детства, но я не осознавал ценность его вклада, пока он не ушел. Только на его похоронах я заметил огромную империю, которую он искусно выстроил, ежедневно трудясь на благо других.

Его звали Дэвид Джентилз, и когда я был ребенком, он был пастором в моей церкви. Мама заставляла меня туда ходить, но я был только рад. Как я уже говорил, я был скрытным ребенком, а Дэвид был одним из немногих взрослых в моей жизни, которые замечали меня.

В старших классах Дэвид пригласил меня в книжный клуб к себе домой. Мы встречались рано утром и обсуждали классическую литературу. Я хотел понравиться группе, поэтому целую неделю читал, делал заметки и готовился. Именно Дэвид первым сказал мне, что я ловко управляюсь со словами, и даже предложил мне писать для школьной газеты. Сомневаюсь, что начал бы писать без его поддержки.

Дэвид погиб в результате несчастного случая. Иногда нам кажется, что наши близкие никогда не покинут этот мир, потому что те, кто приносит в нашу жизнь любовь, не похожи на простых смертных. Возможно, их любовь – это божий дар, и мы интуитивно признаем любовь как единственное, что должно быть сильнее смерти. Я не знаю. Как бы то ни было, я не осознавал, сколько места Дэвид занимал в моем сердце.

Я жил в Портленде, когда узнал о случившемся, поэтому сразу купил билет на самолет. Я хотел приехать в Остин пораньше, чтобы встретиться с дочерями Дэвида и людьми, с которыми он служил помощником пастора. Дэвид развелся за несколько лет до смерти и с тех пор решил жить простой жизнью. Хотя его приглашали на влиятельные должности в больших церквях, он предпочел остаться в своей крошечной. В некотором смысле Дэвид прожил свою карьеру наоборот. Его талант рос, но каждый раз, когда у него появлялась возможность подняться по карьерной лестнице, он намеренно спускался вниз. Этого я никогда не понимал. Церкви, в которых он служил, становились все меньше.

В Техасе, если вы церковный служащий, вы почти что рок-звезда. Пасторы крупных церквей получают большие заказы на книги, их фотографии висят на рекламных щитах, их выбирают для наставничества президентам и участия в утренних ток-шоу. Я летел в Техас и размышлял, почему Дэвид не пошел по этому пути. Он был потрясающим оратором и писателем, обладал большим обаянием и был самодостаточной личностью, в отличие от большинства знаменитостей.

Хотел бы я сказать, что высоко ценил решение Дэвида прожить обыкновенную жизнь, но это было не так. Я хотел, чтобы о нем знал весь мир, а не только я и еще несколько человек, выросших в одной из его молодежных групп.

Во время подготовки к похоронам меня пригласили встретиться с служащими его церкви. Мы говорили о его финансах и о том, как церковь может позаботиться о его дочерях. Мы очень удивились, узнав, что на момент смерти у Дэвида было совсем немного денег и имущества. Последние несколько лет он снимал дом, куда бесплатно пускал людей, которым было негде остановиться. У него остался старый дешевенький грузовик, а все его вещи было проще выбросить, чем продать.

Опять же, я восхищаюсь его образом жизни, но жалею, что у него не было хотя бы немного денег и рабочей машины. Я хотел, чтобы он наслаждался радостями жизни, которых заслуживал своим талантом. Было такое ощущение, что этот парень мог выбить хоумран в любой момент, как только бита оказалась бы у него в руках, но он даже не пытался играть. Когда он был жив, я десятки раз уговаривал его написать книгу. Он начинал, потом ему становилось скучно, и он терял интерес. Вместо этого он запускал программу помощи наркозависимым.

День перед похоронами Дэвида я провел в отеле за составлением речи. Не знаю, плакал ли я когда-нибудь больше, чем в тот день. Я осознал, что в моем друге сосредоточилось поразительной глубины великодушие, которое редко можно отыскать в этом мире. Он был тихим, скромным человеком, который считал, что любовь сильнее личной славы. И он доказал свою правоту, по крайней мере, мне. Если бы он был известен, я бы не почувствовал и половины своей боли из-за его смерти. Именно его любовь ко мне создала эту пустоту и тоску в душе после его ухода.

Думать о Дэвиде и сравнивать его жизнь с моей было настоящим испытанием. Мое имя знали многие, но гораздо больше людей знали его самого. Я спрашивал себя, что лучше: иметь все, что, как кажется, заставит людей любить нас, или иметь любовь как таковую? У Дэвида была именно любовь.

Дальше произошло что-то поразительное. В маленькой церкви, где он был пастором, не уместились все желающие попрощаться с ним, поэтому похороны Дэвида перенесли на бейсбольный стадион за городом. Когда я добрался туда, на стоянке были припаркованы грузовики с высокими антеннами, возвышающимися над прибывающей толпой. Парковка была переполнена, поэтому люди оставляли машины вдоль улицы. И все это ради человека, который умер помощником пастора церкви, насчитывающей не более ста прихожан.

Я сидел возле основной базы вместе с семьей Дэвида, смотрел на толпу и чувствовал себя очень маленьким, незначительным в своих достижениях. Я знал, уже как факт, что любовь победила. Тысячи людей были глубоко любимы человеком, который не искал ни известности, ни славы. Дэвид не пытался впечатлить людей. Он их просто любил.

Для меня плохая и хорошая история отличаются по эмоциям, которые испытываешь после. Если публика сидит в кинозале и смотрит титры, это была хорошая история. Как будто никто не хочет вставать из уважения к тому, что только что пережил. Если бы мне пришлось назвать эмоцию, которую я испытывал тогда, сидя на бейсбольном поле среди людей, которые любили Дэвида так же, как и я, я бы ответил: «Благодарность». Благодарность не только за историю жизни Дэвида, но и за сам факт его присутствия в жизнях других. Я благодарен, потому что история Дэвида напоминает, что жизнь может быть одновременно болезненной и прекрасной, даже волшебной. То же я могу сказать про похороны Дэвида. Каким бы болезненным ни было для всех нас это прощание, в воздухе витало чувство благодарности. А когда служба закончилась, никто не ушел. Мы сидели, разговаривали и чувствовали благодарность не только за Дэвида, но и за то, насколько прекрасной может быть жизнь. Интересно, не в этом ли весь смысл жизни – быть благодарным за нее и жить так, чтобы другие были благодарны за свою.

Мой путь от желания впечатлять к умению любить повлиял не только на отношения с Бетси. Он повлиял на мою карьеру. Смена парадигм сказалась на моих амбициях и том, чем я хотел заниматься в жизни. В каком-то смысле моя жизнь теперь казалась менее значимой. После смерти Дэвида, и после того, как моя скомканная идентичность начала постепенно восстанавливаться, отношения стали важнее. Много лет я работал в одиночку, но, увидев результаты жизни Дэвида, я снял офис и нанял сотрудников. Я проводил конференции, поэтому смог собрать команду и попытался сделать так, чтобы она росла. Честно говоря, я просто хотел получить возможность быть с группой людей. Я хотел быть в сообществе.

Моя писательская карьера, конечно, пострадала. Писательство требует вашего полного внимания. Трудно одновременно управлять компанией и писать книгу. Но мне было все равно. Я стал зарабатывать меньше денег и потерял некоторое влияние, но отношения в офисе начали меня менять. И эти перемены мне нравились.

На одной бизнес-конференции я понял, что, хотя принципы эффективности управления могут быть полезны, они не совсем подходят для меня. Я не хотел, чтобы члены моей команды были винтиками в механизме. Я и сам не хотел быть винтиком в механизме. Мы могли вести бизнес по-другому. Так что я вернулся в свою комнату и написал манифест. Наша компания будет существовать, чтобы помогать воплощать мечты своих сотрудников, бросать вызов друг другу внутри сообщества, чтобы совершенствоваться, и делать это, превосходно обслуживая наших клиентов. Я также написал о любви, о том, что нет ничего плохого, если люди в одной компании любят друг друга.

На следующее утро эти идеи ужаснули меня. Я подумал, не слишком ли они сентиментальны, вдруг ребята потеряют ко мне уважение. Я задумался о собственных мотивах: может я играю ложного героя или пытаюсь угодить людям? Но кое-что я точно знал: я не хотел обычную компанию. Я хотел чего-то другого. Все это было не только ради прибыли.

На следующий вечер я поделился этими ценностями с руководством, которое присоединилось ко мне на конференции. Мы сидели в гостиной съемного дома, и я спрашивал одного за другим, почему мы не можем вести дела по-другому? Конечно, нам нужно зарабатывать деньги для стабильного существования, но целью должны быть не деньги, а построение здорового сообщества.

Команда сидела молча. Я не понимал их реакции, пока кто-то не сказал, что это прекрасно. Другой признался, что именно о такой работе он всегда мечтал. А третий предупредил, что, если об этом станет известно, вокруг офиса вырастет очередь из соискателей, и попросил нас не избавляться от него, если появится кто-нибудь получше. Мы рассмеялись.

Когда мы вернулись в офис, наш дизайнер сделал плакат с новыми ценностями. Мы верили, что в наших силах осуществить профессиональные мечты друг друга. Мы считали, что проделанная работа влияет не только на наших клиентов, но и на нас самих. Мы верили, что доверие важнее ошибок, и что любой может стать великим, если ему бросят вызов внутри сообщества. Внезапно мы стали больше, чем просто компания, мы стали новой и лучшей культурой. Наш бизнес стал прикрытием сбора средств для импровизированной семьи.

Результат, конечно, был предсказуем. Компания росла в геометрической прогрессии. Все хотели прийти в офис первым и уйти последним. Мы начали понимать, как приятно помогать друг другу. Мы хорошо платим членам нашей команды, но люди хотят работать не только из-за денег. Они работают, чтобы создавать и поддерживать важное для них сообщество. Поскольку мы делились своими мечтами друг с другом, я работал не только для достижения собственных целей, но и ради команды, в которой мы все объединили наши мечты.

Примерно тогда же, когда умер Дэвид, я читал книгу Виктора Франкла «Человек в поисках смысла»[25]. Франкл был венским теоретиком личности времен Фрейда. Но между ними были различия: Фрейд постулировал, что одно из главных желаний человека – получать удовольствие, что мы каждый день ищем комфортную или приятную жизнь. Франкл возражал ему, говоря, что на самом деле человек ищет глубокий смысл. Человек просыпается, желая почувствовать благодарность за полученный опыт, найти цель, миссию и принадлежность.

По его словам, человечество отправляется на поиски удовольствий, когда не может найти смысла. Если у человека нет ощущения смысла, говорил Франкл, он использует удовольствие как обезболивающее. Его теория сама по себе достаточно интересна. Но мне, на моем пути к близости, он позволил увидеть, что мои эгоистичные амбиции – мое желание аплодисментов – никогда не смогут излечить мои раны.

Чувство смысла по Франклу – экзистенциально, мы ощущаем его подобно красоте или благодарности. И он считал, что жизнь может быть устроена таким образом, чтобы люди всегда ощущали смысл. Его путь к глубокому чувству смысла был в высшей степени прагматичным. Он дал три рекомендации:

1. Найдите или создайте проект, над которым нужно работать, какую-нибудь причину вставать с постели по утрам и, желательно, чтобы это было полезно для других людей.

2. Смотрите на вызовы жизни как на возможности. Когда происходит что-то трудное, осознайте, как эта трудность может послужить вам.

3. Разделяйте свою жизнь с человеком или людьми, которые безоговорочно любят вас.

Франкл назвал это лечение логотерапией или смысловой терапией. Удивительно, но это сработало. Его назначили ответственным за психиатрическое отделение венской системы лечебных учреждений, потому что слишком много пациентов заканчивали жизнь самоубийством. Когда Франкл приступил к работе, на его попечении оказалось более тридцати тысяч пациентов с суицидальными наклонностями. Задача была феноменальной.

Франкл разделил пациентов на группы и научил консультантов определять проекты, в которые те могли бы внести свой вклад, где они занимались бы серьезным и важным для мира трудом, ради которого стоит вставать с постели по утрам. Франкл также попросил пациентов рассказать о своих самых больших проблемах и, не мешая им переживать по этому поводу, попросил перечислить преимущества, которые они могли вынести из этой ситуации. Его программа показала совершенно новый уровень терапии. Ни один из пациентов под надзором Франкла не покончил с собой.

Я вспомнил Виктора Франкла, но даже без знания его теории наследие Дэвида наряду с отношениями с Бетси и новым сообществом, сформировавшимся в нашей маленькой компании, стали орудиями, которые помогли мне ощутить глубокий смысл. Я все меньше был одиноким писателем, ищущим аплодисментов, и все больше – командным игроком, который работает в сообществе, где все безоговорочно поддерживают друг друга. Я прошел через логотерапию, и она сработала.

Я начал испытывать глубокое чувство смысла. У меня не оставалось времени на грусть. Я нужен был ребятам, чтобы создавать контент для клиентов и определять, куда мы движемся. Эгоистичным я тоже больше быть не мог. У Бетси были свои потребности, и, не удовлетворяй я их, ее жизнь была бы не такой приятной. Я был кому-то нужен.

Недавно я прочел отрывок из Библии, в котором Иисус молился за своих учеников. Он молился, чтобы они любили друг друга, как Он их учил. Чтобы они взяли на себя миссию научить других людей создавать сообщества, в которых они тоже будут любить друг друга. Я по-новому взглянул на этот отрывок. Он не просто призывал их к жертвенной жизни. Он призывал их к осмысленной жизни, пусть этот смысл и предполагал страдание. В конце концов, страдание с искуплением – это не страдание.

Теперь я понимаю, почему Дэвид так много жертвовал собой, почему по земным оценкам его жизнь шла по наклонной, пока духовно он возносился. Он руководствовался тем, что я только начинал испытывать – глубоким чувством смысла.

Глава четырнадцатая

Что значит близость для мужчины?

Вот что я недавно услышал: «Мужчины тянутся туда, где чувствуют себя уверенно». Я сразу с этим согласился. Каждый знакомый мне мужчина стремится к чему-то, что позволяет ему почувствовать свою силу и контроль. Если это работа, он проводит на ней больше времени, если спорт, он не выходит из тренажерного зала. Но немногие из знакомых мне мужчин чувствуют себя уверенными в близких отношениях. Возможно именно поэтому они не любят обсуждать, насколько ладят или не ладят со своими любимыми.

И все же я не думаю, что мужчины так плохи в близких отношениях, как может показаться на первый взгляд. Просто часто нас заставляют подходить к этому вопросу традиционно женским способом – просят обсуждать отношения и делиться своими чувствами. Мы действительно не хотим этого делать. Даже эту книгу мне трудно писать. Она не такая уж сложная, но я устаю все время говорить о своих чувствах. Каждый раз, когда приходит время браться за текст, у меня в животе возникает какая-то сосущая пустота, как в те моменты, когда кто-то хочет серьезно поговорить по душам. Я делаю это, но неохотно.

Но чем старше я становлюсь, тем спокойней к этому отношусь. Я понимаю, что рискованно делать обобщения по поводу пола, ведь каждый человек уникален. Но я с уверенностью могу сказать, что большинство женщин сближаются с людьми иначе, чем большинство мужчин. Я думаю, что мужчины по-другому относятся к близости, и это нормально.

Прежде чем понять, что мы с Бетси проявляем близость совершенно по-разному, я чувствовал себя плохо, если не хотел что-то обсуждать. Теперь я понимаю, что так устроен и не должен винить себя за это. Я говорю о своих чувствах и не переживаю, если при этом ощущаю себя некомфортно. Я знаю, что многие мужчины испытывают то же самое, когда речь заходит о разговорах по душам. При этом большинство мужчин прекрасно проявляют себя в близких отношениях, в то время как нас убедили в обратном. Уверен, эта путаница нам дорого обходится.

Год назад я работал в правительственной целевой группе, изучая отцовство и здоровые семьи. Когда мы встретились в Вашингтоне, я узнал, что одной из главных причин распада американской семьи стала промышленная революция. Когда мужчины покидали свои дома и фермы, чтобы работать на сборочных конвейерах, их чувство собственной значимости стало зависеть не от благополучия жен и детей, а от эффективности и производительности. Хотя промышленная революция отлично послужила миру, она стала маленькой трагедией в нашей социальной эволюции. Воспитание здоровых детей превратилось в исключительно женскую задачу. Еду уже не выращивали на заднем дворе, ее покупали в магазине на деньги, заработанные на вынужденной разлуке с отцом. Таким образом, за несколько поколений ответственность за близость в семейных отношениях легла на женские плечи.

На мой взгляд, из-за этого несколько поколений мужчин пережило кризис идентичности. Из-за отчаянных попыток отыскать и доказать свою ценность мужчин тянет рассматривать карьеру как путь к маскулинности. К сожалению, дети легко могут стать препятствием на этом пути. Я знаю немало мужчин, которые избирают этот способ подтверждения своей мужской идентичности, но не приходят ни к чему хорошему. Они кажутся одинокими и отчаявшимися. Многие мои знакомые, как и я раньше, стихийно ходят на свидания, перебегают от одной женщины к другой, одновременно встречаясь с тремя-четырьмя. Из страха отвлечься от карьеры они не задумываются о том, чтобы выбрать одну и довериться ей.

Но в последнее время наблюдаются исключения. Может быть, именно мои отношения с Бетси помогли мне их заметить, но это правда. В мире есть хорошие мужчины. В прошлом году я нанял исполнительного коуча по имени Дэниэл Харкави. Моя компания выросла втрое за восемнадцать месяцев, и мне нужна была помощь в управлении ростом. Дэн руководит организацией Building Champions, которая предоставляет коучей людям, пытающимся найти баланс между работой и личной жизнью. Если честно, я нанял его только потому, что хотел снова утроить размер своей компании. Я руководствовался лишь своим эгоизмом, и я знал, что Дэн поможет мне достичь желаемого.

Когда мы с Дэном встретились в третий раз, он пригласил меня в бар с ним и его сыном. Сын только что закончил колледж и пытался пробиться в киноиндустрии. Мы говорили о фильмах, о том, как трудно проникнуть в индустрию, и тут я заметил, что между Дэном и его сыном происходит что-то необыкновенное. Это было что-то вроде воодушевления, но глубже и значительнее, чем похлопывание по спине. Дэн снова и снова напоминал сыну, какой он. Он обращался ко мне и рассказывал о том, каким талантливым был его сын, каким мужественным. Он рассказывал истории о его поездках, приключениях и о навыках, которые он развил. Во время беседы Дэн упомянул и свою жену, насколько она здорова и как она развила свою философию питания еще за десять лет до того, как это вошло в моду. Я понял, что Дэн, нежный и любящий свою семью, подходит к обязанностям отца и мужа тоже как коуч. Я понял, что он делал: он что-то строил. Выстраивал что-то в сердце каждого члена своей семьи. Этот подход заворожил меня. Мне нравится строить.

Во время работы с Дэном меня кое-что удивило – когда пришло время строить мой бизнес, мы начали не с бизнес-плана. Мы начали с жизненного плана. Дэн сказал, что я обречен, если у меня нет здоровых отношений. Он сказал, что под его началом работают тридцать коучей, и они тренировали сотни руководителей, состояние которых составляло миллиарды долларов, и ни один из них не добился бы успеха без здоровых отношений в семье.

– Какой брак ты хочешь с Бетси? – спросил меня Дэн.

– Что ты имеешь в виду? – спросил я.

– Как ты хочешь, чтобы выглядел ваш брак? – повторил он.

Я никогда об этом не думал. Я провел бесчисленные часы, подробно описывая свой бизнес-план, стратегию своего бренда и даже план личной жизни, но никогда не пытался разработать концепцию наших с Бетси отношений. Дэн сказал, что при следующей встрече он хотел бы увидеть краткое описание того, какими я вижу наши с Бетси отношения через пять лет.

Все это напомнило мне один разговор с моим другом Элом Эндрюсом. Эл – консультант, практикующий в Нэшвилле. Однажды мы ехали в машине, и я признался, что на прошлой неделе тусовался с девушкой, с которой мне, похоже, не стоило тусоваться. В ее браке начались проблемы, а я стал слишком много для нее значить. И мне это нравилось. Мне нравилось играть роль мудрого, доброго психолога, но в то же время это казалось неразумным и даже неправильным. Эл кивал, и на его лице не было ни малейшего осуждения. Наконец, когда я закончил свой бессвязный рассказ, он сказал:

– Дон, все отношения телеологичны.

Я спросил, что означает слово телеологичный.

– Это значит, что они к чему-то ведут, – сказал Эл. – У всех отношений есть своя жизнь, и они куда-то движутся, чтобы к чему-то привести. И я хочу спросить тебя, – серьезно сказал Эл, – о том, к чему ведут ваши отношения с этой женщиной?

Мне не пришлось слишком долго думать. Они не вели ни к чему хорошему. Через несколько месяцев я стал бы суррогатным мужем этой замужней женщины, мужчиной, с которым она могла бы поговорить, и как мужчина, я, вероятно, превратил бы это во что-то физическое. Я бы стал известным писателем, втянутым в интрижку с замужней женщиной. Несомненно, к этому все и шло, и однажды я бы признался, что именно этого и хотел. Я немедленно прекратил это. Потом я слышал, что они с мужем работали над своей проблемой и у них неплохо получалось. Я бы, наверное, разрушил их брак, если бы не решил поступить честно.

В колледже у меня был тренер по теннису, который на каждой тренировке поучал нас: если вы двигаетесь по инерции, то вы катитесь по наклонной. То есть, если мы не тренируемся, мы регрессируем. Я думаю, это верно и для отношений. Если мы не поймем, что именно мы строим, какие отношения взращиваем и развиваем, то мы можем начать откатываться назад.

Попросив расписать будущее моего брака, Дэниэл пытался заставить меня взять на себя ответственность за то, к чему этот брак ведет. Я совершил ошибку, пустив на самотек собственную жизнь. Я позволял дружбе, деловым отношениям и даже моим отношениям с Бетси развиваться естественным путем, вместо того, чтобы целенаправленно вести их к чему-то лучшему.

Примерно в то же время я оказался на бизнес-ретрите. Нам с Бетси удавалось лишь недолго поговорить по телефону вечером, поскольку весь день я сидел на лекциях и семинарах. Однажды ночью, гуляя по полю для гольфа, разговаривая с Бетси по телефону и обсуждая уходящий день, я заметил в ее голосе напряжение. Она была расстроена чем-то, из-за чего обычно не расстраивалась. Я бы даже сказал, что она немного рассердилась на меня.

Надо понимать, что мы с Бетси не драматизируем. Бетси мастерски снимает напряжение, и это ее умение – подарок для меня на всю оставшуюся жизнь. Я повесил трубку, не понимая, что сделал не так. Я чувствовал, что со мной грубо обошлись и в чем-то обвинили.

На следующий день я посетил семинар по созданию 90-дневного бизнес-плана. Руководитель дал нам форму, которую надо было заполнить, концентрируясь на команде и направляя ее на путь повышения производительности. Я заполнил форму для своего бизнеса всего за несколько минут, но потом у меня появилась идея. Я попросил еще одну форму, вычеркнул слово «бизнес» и написал слово «брак». Затем я расписал видение нашего брака. Я хотел, чтобы наш брак был направлен на восстановление, и записал некоторые базовые ценности, по которым мы с Бетси могли жить. Я написал, что наша пара не будет заниматься расчетами в отношениях, то есть мы будем избегать соблазна обдумывать, кто кому что должен. Я записал цель – создать дом, куда люди могли бы прийти и восстановиться, такое место, где мы чувствовали бы себя в безопасности и комфорте, не только из-за мебели, но и из-за искреннего желания восстановиться, что бы мир ни сделал и как бы ни пытался разрушить нас. Я написал, что при трате денег мы бы всегда спрашивали, поможет ли эта покупка восстановить друг друга или других людей. Все в нашем браке будет связано с восстановлением.

Я сфотографировал листок и отправил его Бетси по электронной почте. Я попросил ее рассказать, имеет ли смысл такое планирование брака, и что она хотела бы изменить. Сам план меня не сильно волновал, но теперь я понимал, что без него шансы на успех ограничены.

Отправив ей это письмо, я почувствовал себя тупым. Она всего лишь хотела близости, и тут я отправляю ей план замужества, как будто отношения работают как бизнес. К моему удивлению, Бетси сразу же ответила. Она была в восторге. Она почувствовала облегчение и благодарность.

Позже, когда мы с Бетси говорили об этом, я понял, что не подумал обо всех страхах, с которыми она столкнулась после нашей помолвки. Она переезжала из Вашингтона в Новый Орлеан, где через два месяца мы собирались пожениться. Она покидала свое сообщество, которое строила восемь лет. Она оставляла свою работу, свою мебель, свой распорядок дня, свой банковский счет и своих невероятных соседок по квартире, которые стали ей почти как сестры. И ради чего она бросала все это? Ради какого-то парня, в которого влюбилась, какого-то писателя, которого читали ее друзья. Она понятия не имела, как будет выглядеть ее новая жизнь. Она понятия не имела, куда я ее веду. Она была напугана до смерти.

Я бы никогда не зашел в свой офис без плана. Я – руководитель компании, моя команда зависит от меня, ведь именно я знаю, куда мы идем и насколько важен каждый из них для этого пути. Не могу поверить, что чуть не вступил без плана в брак, который намного важнее бизнеса.

Все это напоминает мне урок, который я усвоил во время курса для получения прав на вождение мотоцикла. Наш инструктор сказал, что во время проблем с управлением мотоцикл возвращается к устойчивости, если вы поворачиваете на себя правую ручку и увеличиваете скорость. Он сказал, что в нестабильной ситуации нужно выбрать безопасное место, прибавить газу и позволить мотоциклу снова обрести равновесие. Он может стабилизироваться под действием тяги.

Думаю, именно это нужно моим отношениям с Бетси. Мы попали в момент нестабильности и напряжения, потому нам нужно было выбрать точку на горизонте и начать двигаться к ней. Это отличный совет для пары, которая хочет создать здоровую семью: выбрать точку, к которой она хочет двигаться, а затем нажать на газ и воплощать свою концепцию в жизнь. Отношения могут стабилизироваться в движении. А до тех пор они ощущаются как путь в никуда. Эл был прав: отношения телеологичны.

Пример сообщества близких людей, которое мужчины строили наравне с женщинами, существовал для Бетси с детства. Она старшая из семи детей в своей семье, для которой важны связь и общение. В первый раз я встретился с ее родственниками на ужине в честь Дня Благодарения. Бетси ни разу не приводила парней на семейное торжество, и теперь все были в восторге. Она встретила меня у въезда в гараж, и мы пошли к задней части дома. Их участок в несколько акров был плотно засажен деревьями и находился неподалеку от северного берега озера Понтчартрейн, пересеченного дамбой до самого Нового Орлеана. Теперь все дети выросли: один брат – пилот ВВС, ее младшие сестры – специалисты в крупной страховой фирме, а два младших брата заканчивали колледж. Как я уже сказал, Бетси – старшая из семи детей, ее отец и мать тоже вышли из больших семей. Казалось, повсюду были люди. Счастливые люди.

Мы немного пообщались – беседа, как я узнал позже, строго регламентировалась инструкцией, которую Бетси дала семье перед моим приездом. Не было разговоров о моих книгах, о политике и абсолютно никаких вопросов о моих намерениях, по крайней мере, пока. Думаю, мальчики ее дразнили. Однако все прошло отлично, через пару часов мы вытащили складные столики с заднего двора и разложили тарелки и салфетки для большой семьи. Цветы из сада перекочевали на столы. Дверной звонок начал звонить, и, кажется, это не прекращалось целый час. К тому времени, когда мы помолились перед едой, к нам присоединилось более пятидесяти членов большой семьи. Каждому из них хотелось увидеть мужчину, которого выбрала Бетси, и каждого из мужчин щипали за бок их жены, если те были чересчур любопытны.

Меня поразило, что в семье, где было больше женщин, за каждым столом сидел мужчина – отец и муж. Дедушка Бетси благословил нас, а ее отец разрезал индейку. У каждого кричащего ребенка был отец, который его успокаивал. За столом говорили об охоте, неудачных выстрелах, пойманной рыбе, опрокинувшихся лодках. Женщины были красивыми, а мужчины – сильными. Закончив обед, мы поиграли в волейбол на заднем дворе и в футбол – на переднем. Старики играли против молодых, и молодые, возможно, победили бы, но старики их подстрекали и у них хорошо получалось.

Все, что я любил в Бетси, начало обретать смысл. Я видел, откуда пришли ее красота, терпение и мудрость. Теперь казалось логичным, что она мастерски сглаживала конфликты: сначала с уважением делала замечание, а затем, в подходящий момент, снова поднимала эту тему. Казалось логичным ее ожидание, что я буду уважать и защищать ее. Казалась логичной ее надежда, что я буду заботиться об отношениях, о примирении и идейной общине. Это была почва, в которой она выросла.

Я сам погрузился в эту почву, когда, наконец, переехал в Новый Орлеан перед свадьбой. Семья Бетси позаимствовала у друга жилой прицеп и поставила его в нескольких сотнях метров от дома. Я жил в нем шесть недель до нашей свадьбы, пользовался ванной в доме, но возвращался каждую ночь в свою кровать – выдвижную палатку, торчащую из люка трейлера. Мы с Люси лежали там по ночам, гадая, во что мы ввязались. Я прикасался ладонью к крыше палатки, чтобы почувствовать капли дождя, и спрашивал себя, смогу ли создать такую же крепкую семью.

За эти шесть недель я успел понять, что станет основой нашего брака. Отец Бетси, Эд, верил в силу отношений. До того, как открыть домашний бизнес, он работал вице-президентом в одной из крупнейших компаний региона. Он построил успешную карьеру, развивая отношения и заботясь о клиентах. Но ни одно из его деловых отношений не было важнее сообщества, которое действительно сделало его сильным – его семьи и его друзей.

И я еще не рассказал о самом потрясающем: родители Бетси недавно удочерили пятнадцатимесячного ребенка. Они были опекунами с момента ее рождения, и полюбив ее, решили удочерить. Их младший сын уже учился в колледже, но, почувствовав близость с ребенком, они решили начать все сначала. Это было нелегкое решение, но она стала частью семьи, и они не могли ее отпустить.

Честно говоря, самый богатый новый опыт я получил именно от этого ребенка. Я увидел в этом ребенке все, что было во мне самом до начала сложного пути работы над собой: и желание близости, и погоню за аплодисментами. Она извивалась как червяк, кричала и смеялась. Всегда была в чьих-то руках и хватала всех за носы. И она ненавидела быть одна. Ей было необходимо ваше внимание, и без него она кричала так громко, что успела получить прозвище Чайник.

Я встречал людей, которые, даже будучи взрослыми, обязательно должны быть в центре внимания. Они словно младенцы, которые хватают тебя за лицо, смотрят тебе в глаза и говорят: «Посмотри на меня! Я здесь! Ты видишь меня? Важен ли я? Стою ли я твоих жертв?»

Но за те шесть недель, что я провел в доме родителей Бетси, мы начали замечать, как ребенок успокаивается. Она кричала уже не так громко и не так часто. И она могла сама выйти на крыльцо, исследуя свой мир и забывая на несколько минут, что не находится в центре внимания. Любовь исцеляла, и благодаря ей она менялась. Вскоре она вырастет в ребенка, который сможет не только получать любовь, но и отдавать ее тем, кто задает те же вопросы: «Имею ли я значение? Стою ли я твоих жертв?»

Не знаю, существует ли более подходящее место для получения ответов на все эти вопросы, чем дом, в котором выросла Бетси. Двери в нем не закрывались, потому что туда постоянно приезжали дети или родственники. Отношения были настолько важны для ее отца, что, пока я был там, он арендовал пространство в местном ретрит-центре и пригласил спикера, чтобы тот провел курс об отношениях. Все дети приехали домой на этот ретрит, и к ним присоединились около двадцати друзей семьи. Кто еще так делает? Кто устраивает собственный ретрит, чтобы улучшить отношения с друзьями и семьей?

Вы могли подумать, что все эти разговоры об отношениях создавали сентиментальную, слащавую атмосферу, но это не так. Они создавали невероятную силу, которую каждый член семьи мог направить на построение отношений. У братьев и сестер Бетси все было хорошо. Они были здоровыми и влиятельными в своих сообществах. Семья работала. Она делала то, что должна была делать семья, превращая потенциально брошенных детей в разумных и удовлетворенных взрослых, способных дать что-то людям и создать лучший мир.

С тех пор, как я впервые обнаружил, насколько замечательной была Бетси, я почувствовал определенную ответственность. Я больше не верю, что где-то за кулисами Бог работает над тем, чтобы сделать меня могущественным, богатым или знаменитым. Теперь я думаю, что сам должен что-то сделать для окружающих меня людей и создать среду, в которой будут процветать здоровые отношения.

Не побоюсь сказать, что близость и семья стали ощущаться скорее как проект, и чем больше я воспринимал ее как проект, как что-то значимое, что нужно построить, тем больше меня это восхищало. Как я уже сказал, мужчинам нравится созидать, творить и ощущать свою силу, и, если они не вкладывают эти амбиции во что-то здравое, все заканчивается плохо. Я увидел империю богатых, здоровых отношений и теперь хотел построить собственную.

Ночью, пообщавшись с семьей Бетси, я шел по тропинке к своему прицепу и разжигал костер в яме под навесом. Люси лежала у огня, высматривая белок и других животных, направляющихся к пруду напиться. Папа Бетси выходил и выпивал со мной по стаканчику виски перед сном. Однажды ночью, когда мы сидели там, он сказал кое-что об огне. Он сказал, что если мы возьмем полено из огня и выкинем его в поле, оно потухнет за час. Просто будет лежать там и остывать. Он сказал, что по какой-то причине бревна нужны друг другу, чтобы гореть и оставаться в тепле.

Не думаю, что он говорил о чем-то, кроме огня. Но я смотрел на его дом в другом конце поля и понимал, насколько прекрасно то, что они построили с женой, и как много они работали, чтобы поддерживать огонь их домашнего очага. Я хотел развести такой же, только свой собственный.

Глава пятнадцатая

Ты не дополняешь меня

Помню, еще ребенком я посмотрел фильм «Джерри Магуайер». Там есть известная сцена, где Джерри Магуайер говорит Дороти Бойд, что она дополняет его. Тогда эта сцена обрела бешеную популярность – парочки повсюду говорили это друг другу. Даже мне это чувство казалось прекрасным. Но теперь, когда я стал старше и умнее, у меня есть для него новое название: созависимость.

Я ничего не знал о созависимости, пока не побывал в Onsite. И даже услышав этот термин, я не понял, что сам страдал от созависимости. Но это было так. И это стоило мне многих отношений.

Созависимость возникает, когда ваше чувство самоутверждения или безопасности слишком зависит от кого-то другого. Теперь, зная об этом, я могу довольно легко распознать созависимость. Если кто-то зацикливается на том, нравится ли он другому человеку, отвечают ли ему по электронной почте или что-то в этом роде, это симптомы созависимости, хотя и легкие. Более пугающее проявление того же процесса – преследование.

Мой близкий друг зависим от любви. Он переходит от девушки к девушке, душит отношения и разрушает их. Но вот чего он не понимает – никакая любовь, которую дают эти девушки, не залечит дыру в его сердце.

К слову об Onsite, наш групповой терапевт продемонстрировала потрясающий визуальный пример того, как выглядят здоровые отношения. Она положила три подушки на пол и попросила двоих из нас встать на те, что по краям – средняя осталась нетронутой. На подушку встали я и незнакомая мне девушка. Терапевт указала на мою подушку и сказала:

– Дон, это твоя подушка, твоя жизнь. Ты – единственный человек, который может на нее вставать. Никто другой. Это твоя территория, твоя душа.

Затем она указала на подушку моей партнерши и сказала, что это ее подушка, что она принадлежит ей и что это ее душа. Средняя, сказала терапевт, символизировала отношения. Она сказала, что мы оба можем встать на среднюю подушку в любое время, когда захотим, потому что договорились об отношениях. Однако ни в коем случае нельзя наступать на подушку другого человека. То, что происходит в душе другого человека, не наше дело. Все, за что мы несем ответственность – это наша душа, и ничья другая.

Что касается средней подушки, то перед тем, как встать на нее, мы должны понять, чего хотим от отношений с другим человеком. Если наши с партнером интересы совпадут – это прекрасно. Если нет – стоит отправиться дальше. Но терапевт подчеркнула, что мы ни в коем случае никогда не должны пытаться изменить другого человека. Лучше знать, кто мы есть и чего хотим от отношений. Мы должны позволить людям быть самими собой.

Хотел бы я услышать это, когда мне было двадцать. Не могу сказать, подушки скольких девушек я истоптал, пытаясь заставить их измениться. И сколько провел бессонных ночей в размышлениях, о чем они думают, насколько я им нравлюсь, достаточно ли я хорош для них. Сколько времени я потратил впустую…

В какой-то момент на занятиях с нашим групповым терапевтом я упомянул, что, если я делал то-то и то-то, моя девушка могла подумать то-то и то-то. Она остановила сеанс и спросила меня, почему я трачу так много времени, чтобы гадать, что думают другие люди.

– Это сведет тебя с ума, Дон, – сказала она. – Спроси себя, счастлив ли ты и чего хочешь от отношений, вот и все. То, что происходит в головах других людей, – не твое дело.

Внезапно я почувствовал себя духовным вуаеристом, бродящим по окрестностям, заглядывающим в окна душ чужих людей, гадая, что они там делают. Вот так привычка, которую я вырабатывал десятилетиями, начала казаться жуткой.

Отчасти, именно этим отличаются мои отношения с Бетси от отношений со всеми остальными девушками. Поскольку я знаю, какая подушка моя, а какая – ее, я не держу ее на коротком поводке. Если она захочет уйти, она может уйти. Я несу ответственность за свое здоровье и счастье, и я несу ответственность за то, чтобы говорить, чего я хочу в отношениях, и стараться сделать среднюю подушку удобной и безопасной для нее. Но это все. Конечно, на свадьбе мы будем стоять и давать обещания друг другу, но даже в браке любовь человека к вам не будет расти, если вы будете слишком крепко его держать.

И мне это нравится. Я никогда не интересовался, где Бетси и с кем она, хотя в других отношениях я делал это постоянно. Я никогда не заглядывал в ее телефон и никогда не заходил на ее страницу в Facebook. Ее жизнь – это ее жизнь, моя – моя, а то, что у нас вместе – это отношения. И это здорово.

Не поймите меня неправильно: я люблю Бетси больше, чем любую другую женщину, которую когда-либо встречал. И верю, что всегда буду любить. Но это здоровая любовь, а не любовь из необходимости, которую я испытывал в прошлом. Раньше я пытался контролировать любимую, чтобы она не могла уйти. По большей части это был пассивный контроль, но он все же был. Я использовал страх, вину и стыд, чтобы стиснуть в пальцах сердце моей девушки, и тем самым уничтожал абсолютно все, что могло бы вырасти из этой любви.

Теперь я знаю, что делал это по двум главным причинам. Первая: я пытался использовать женщин для лечения старых ран. Вторая: я верил, что какая-то из этих женщин изначально могла меня дополнить.

Осознание того, что я использовал женщин для лечения старых ран, помогло мне понять, откуда взялась склонность к созависимости. Я понял это, когда прочел книгу доктора Харвилла Хендрикса «Как добиться желанной любви»[26]. Это более научная книга, чем может показаться по названию, но теория Хендрикса попала в точку. По сути, он утверждает, что на подсознательном уровне нас привлекают отрицательные качества тех, кто нас воспитывал. Когда мы были детьми, у нас были родители, старшие братья и сестры, бабушки и дедушки и, возможно, даже учителя, с которыми мы связывали наши основные потребности для выживания. Другими словами, если мы не нравились нашим родителям, бабушкам и дедушкам, наша еда, кров и любовь оказывались под угрозой.

По Хендриксу, когда мы вырастаем и встречаем кого-то с негативными качествами этих первых и важнейших для нас людей, наше подсознание узнает в них маму или папу, с которыми мы так до конца и не разобрались. Наш мозг буквально привязывается к этому случайному человеку, чтобы мы решили свои прошлые проблемы, сделав работу над ошибками в новых отношениях. Вот почему парней, которые выросли с властными матерями, часто тянет к властным женщинам, а девочек, которые выросли с жестокими отцами, часто привлекают мужчины, которые обращаются с ними таким же образом. Честно говоря, это довольно печальная теория.

Но как бы безумно это ни звучало, в этом есть смысл. Меня всю жизнь тянуло к женщинам, которые проявляли некоторые из моделей поведения, свойственных моей матери. Я неверно принимал это за любовь или страсть, и где-то в глубине души ощущал, что все мои старые раны затянутся, если отношения сложатся. Другими словами, я не столько любил этих девушек, сколько хотел использовать их, чтобы починить что-то сломанное внутри меня. И из-за этой неисполнимой потребности я вторгался в их души, опасаясь потерять отношения.

Интересно, что даже простое осознание такой тенденции начало менять характер моих отношений. Внезапно я научился понимать, почему меня тянет к человеку, и отслеживать, не отвлекают ли меня фейерверки в моем подсознании, и приведет ли это к здоровым отношениям. В большинстве случаев ответ был неутешительный. У меня внезапно появилась сила вовремя уходить, пока никто не пострадал. И довольно скоро этот старый механизм притяжения почти полностью исчез. Меня больше не тянуло к одним и тем же женщинам.

Как ни странно, утверждает Хендрикс, чем больше партнер демонстрирует отрицательные качества тех, кто растил нас, тем больше страсти мы испытываем в отношениях. Сначала я согласился с этой печальной реальностью, но со временем начал замечать обманчивость тех первых эмоций, которые мы часто принимаем за любовь. Когда я встречал пары, чьи браки процветали по тридцать или сорок лет, ни одна из них не каталась на эмоциональных американских горках страстей и обид. Их любовь друг к другу была скорее сознательным волевым актом. Они контролировали свою любовь, а не любовь – их.

Вот почему я думаю, что нам с Бетси потребовалось немного больше времени, чтобы влюбиться. У нее просто не было ни одной из отрицательных черт, которые меня когда-то подсознательно влекли. Я помню, как сидел напротив нее на одном из наших первых свиданий, любуясь ее невероятной красотой, но также задаваясь вопросом, сложится ли у нас, ведь я не чувствовал любви. Я решил, что просто знал ее недостаточно долго, чтобы успеть влюбиться. Я не говорю, что не существует любви с первого взгляда. Просто рано или поздно любви приходится столкнуться с неопровержимыми фактами реальности. Есть ли у этого человека все необходимые качества, чтобы ваши отношения сработали? Это настоящая страсть или партнер просто пытается залечить свои старые раны?

Со временем мои чувства росли, но это были не старые чувства одержимости. Они больше походили на уважение, восхищение и влечение. Казалось, у Бетси было все необходимое для длительных отношений. Она была красивой, вежливой, сильной и доброй. Она мастерски разрешала конфликты и совершенно не умела манипулировать. На самом деле, по-настоящему я влюбился в нее по довольно практичным причинам: я понял, что на планете нет другой девушки, с которой я был бы более совместим для здоровых отношений. Если и есть другая девушка, я бы никогда не хотел с ней встречаться.

Еще один парадигмальный сдвиг, который позволил мне, наконец, создать здоровые отношения, был теологическим. Я понял, что в моем сердце было подсознательное желание, которое никогда бы не смог удовлетворить другой человек. Конечно, Бетси могла бы разрешить мою тоску по близкому человеку, но я говорю о чем-то более глубоком. Некоторые люди думают об этом как о тоске по Богу, и я думаю, что они не далеки от истины. Однако, на мой взгляд, это стремление никогда не будет удовлетворено при нашей жизни. Другими словами, я убежден, что у каждого человека есть жажда, которая никогда не будет удовлетворена, и наша задача – позволить ей жить, дышать и страдать, пока мы сами развиваемся.

Я рос в церковной среде и слышал о том, что в наших сердцах есть дыра, которую может заполнить только Иисус. Но позже, уже став последователем Иисуса, я продолжал испытывать тоску. Он просто ничего с ней не делал. Я так разочаровался, что чуть не отошел от веры. Однако позже я прочитал в Библии о небесном браке и о том, как однажды мы воссоединимся с Богом. Библия рисует прекрасную картину: лев возляжет рядом с агнцем, все наши слезы будут смыты, воцарится мир, и наш правитель будет мудр и добр. Язык Библии часто расплывчат, но нет никаких сомнений – что-то в наших душах исцелится или даже дополнится, как только мы соединимся с Богом, ни секундой раньше. Истинное христианство отличается от чепухи, на которую часто ведутся люди, тем, что Иисус никогда не предлагает завершения здесь, на Земле. Он только просит нас довериться ему и следовать за ним к метафорическому браку, который мы заключим на небесах.

Чем больше я думал об этом, тем больше смысла находил в Библии. Первые последователи Иисуса испытывали боль и разочарование, что вряд ли можно назвать романтичной жизнью. Но они утешали друг друга, заботились друг о друге и подбадривали друг друга в тоске.

Мне кажется, поиски Бога в других людях причинили многим сильную боль. Возможно, некоторые из моих ошибок в отношениях связаны с тем, что я стремился избавиться от тоски с помощью женщины и взваливал на нее бремя, которое не должен нести любимый человек. В начале наших отношений мы с Бетси говорили об этой тенденции и решили, что не поддадимся ей. Мы знали, что каждый из нас испытает тоску, которую другой не сможет удовлетворить. Мы пришли к выводу, что это скорее хорошо, чем плохо. Теперь мы не могли обижаться друг на друга за то, что один не залечивал самые глубокие раны другого. Благодаря этому наши отношения не стали похожи на все те, что разрушались и сгорали.

Я никогда не забуду вечер перед нашей свадьбой, когда попытался объяснить эту идею нашим друзьям и семье. Я чуть все не испортил. На репетиционный ужин пришло более ста человек. Когда пришло время произнести последний тост, я встал перед нашими близкими и признался Бетси, что я не верю, будто мы дополняем друг друга. Я не рассчитал, как странно это прозвучит: в зале повисла тишина и все смотрели на меня так, будто я объявлял о разрыве.

Я быстро объяснил, что наши отношения казались мне здоровыми, потому что никто из нас не возлагал друг на друга несправедливых ожиданий. Некоторые женщины в комнате смотрели на меня как на самого чопорного в мире мужчину. Бетси же взглянула на меня и засмеялась. Я пытался вернуть свое доброе имя, мямля о том, что наши самые сокровенные желания когда-нибудь будут удовлетворены Богом. Я говорил, как всегда испытывал тоску – тоску по принятию, чтобы быть единым с чем-то, что больше меня, что отражается в красоте океана или величии гор. Я говорил о том, что всегда чувствовал тоску, и Бетси тоже.

– Мы с Бетси изо всех сил постараемся не переложить бремя этой тоски друг на друга, – сказал я. – Вместо этого мы будем утешать друг друга в этой тоске и даже любить ее за то, чем она на самом деле является – обещанием, которое Бог однажды исполнит.

Я не знаю, сколько людей действительно поняли мой тост. Наверняка некоторые задавались вопросом, почему мы с Бетси женимся, если не собираемся дополнять друг друга. Но для меня ответ был прост: у нас обоих есть с кем разделить тоску по Богу. Я не знаю, есть ли у двух людей более здоровый способ сохранить любовь, кроме как перестать использовать друг друга для удовлетворения этой тоски и начать крепко держаться друг за друга в ее переживании. Я не против тоски – она прекрасна. Я просто не хочу больше чувствовать ее в одиночестве. Я хочу разделить ее с Бетси.

Глава шестнадцатая

Место, где призраки исчезли

Для кого-то обрести близость так же сложно, как сбросить сотню килограмм. Для этого необходимо избавиться от старых привычек, преодолеть желание нравиться людям, говорить правду и научиться довольствоваться ежедневной порцией истинной любви. На протяжении года до нашей свадьбы я чувствовал себя так, словно сбросил сорок из этих ста килограмм, а впереди был еще долгий путь. Но за несколько месяцев до этого дня одно событие поселило во мне надежду.

Место для нашей свадьбы выбрала Бетси: это был старый заброшенный загородный клуб на берегу реки Чефункт. Она выбрала его, пока я был на писательском ретрите. Она объяснила по телефону, что цена подходящая, но предстоит потрудиться, много потрудиться. Я спросил, почему она хотела выйти замуж в таком неидеальном месте, и она ответила, что идеальное – субъективно. Она сказала, что с этим местом у нее связаны семейные воспоминания: ее бабушка и дедушка жили неподалеку, возле поля для гольфа, а мама все детство плавала в бассейне за банкетным залом. Она больше внимания уделяла истории этого места, а не обстановке. Она сказала, что мы можем пожениться на большом пространстве рядом с бассейном напротив столетнего дуба. Вдоль края бассейна будут фонари, ведущие к длинному причалу. Я спросил, можем ли мы уехать со свадьбы на лодке, и идея ей понравилась.

Когда я вернулся в Новый Орлеан, Бетси привела меня на это место. Мы ехали по извилистому пути между домами, расположенными на участках в одну пятую гектара, разделенных скорее из интересов древних дубов, чем равномерного распределения земли. По бокам ворот в старый клуб стояли высокие бетонные колонны с готическими статуями. Дубы простирались вдоль серых стен и роняли листья, которые хрустели под нашими колесами. Сломанные и открытые ворота грузно навалились на парковку, будто все еще гордясь защитой, которую они когда-то обеспечивали. По пути я прочувствовал историю этого места. И стало ясно, почему Бетси захотела вписать нашу свадьбу в эту историю. На другом берегу реки в болоте росли деревья-гиганты. Мне очень нравилось это в Новом Орлеане. Было ощущение, что в нем обитают добрые призраки. Даже на стоянке стоял древний дуб, а его ниспадающие пряди мха напоминали длинные мягкие бороды старцев.

Но когда мы вошли во двор, ощущения стали совсем другими. Все было гораздо хуже, чем она описывала. Бетси шла молча и надеялась, что я увижу то же, что видела она. Но я не мог. Я видел, как сквозь трещины в бетоне проросли сорняки, а в цветниках валялись битые кирпичи. На скамейке возле большого дуба не было досок, а бассейн, где когда-то плавала ее мать, практически почернел. Головастики размером с сома бросились в центр, когда мы подошли, а черепаха качнула своим панцирем, оттолкнулась ногой от берега и скрылась в воде.

Я постарался скрыть свой шок и начал продумывать стратегию, как отказаться от этого места. Поскольку я не хотел показывать свое разочарование, я попросил Бетси рассказать, что она думает. Она шла медленно и говорила мягко. Она сказала, что бассейн, конечно, очистят. А между бассейном и бальным залом установят шатер, где люди могли бы удобно сидеть возле обогревателей. Она сказала, что у ее тети была сотня фонарей, и она показала, как они, опоясывая бассейн, будут освещать путь к причалу. Она показала, где мы будем стоять и давать клятву – гости будут видеть нас рядом с дубом на фоне реки, уходящей за деревом вдаль. Она сказала, что за дубом будет садиться солнце, а муж ее сестры будет играть возле него на гитаре. И еще она сказала:

– Здесь твоя мама произнесет молитву, а здесь Мэтт и Боб исполнят церемониал.

Часть меня хотела объяснить, что исправлять придется слишком много. Но Бетси кое-чему меня научила: никогда не стоит чрезмерно волноваться. Она – королева смягчения драмы. Она увидела беспокойство на моем лице, поэтому с трепетом рассказывала о том, какое это было место и каким оно снова может стать, если мы вложим в него немного любви. Она рассказала историю о том, как ее дядя еще мальчиком ходил в этот бассейн, хотя у него не было денег на плавки. Он плавал в джинсовых шортах, а местные девушки хихикали над ним. Много лет из-за этого он чувствовал себя неполноценным. Так было до тех пор, пока он не женился на одной из этих девушек. Я улыбнулся. Забавно, как история может изменить место.

Когда я думал о наших гостях, о предстоящей проповеди Боба, о родителях, которые молились за наше счастье еще до нашего рождения, стало трудно отказаться от этой задачи. Разве существует такая стадия отношений, когда уже не нужно творить чудеса друг для друга? Почему бы не поучаствовать еще в одном?

Бетси посмотрела на меня с надеждой, и я неохотно согласился, что мы должны пожениться именно здесь. Она подошла, положила голову мне на плечо и взяла меня за руку. Мы стояли и смотрели, как солнце садится за бассейном, Бетси вспоминала прекрасные сцены из своего детства, пока я принюхивался и пытался понять, не используют ли местные бродяги этот бассейн как туалет.

Каждый раз, когда мы возвращались к этому месту, бассейн становился все чище, сорняки пропадали, и убавлялась еще одна партия мусора. Нам все еще требовалось чудо, но теперь было видно, как придуманная нами история начала воплощаться в реальность. Создавалось что-то новое.

И я был частью этой истории. Как-то Бетси разговаривала с управляющим или свадебным координатором, и я внезапно ощутил глубину всего этого. Я говорю «ощутил», потому что у такого рода эмоций нет рационального объяснения. Возможно, иногда мы случайно проделываем маленькую дырочку в ткани нашей реальности, и через нее просачивается свет, разоблачающий тьму нашей жизни. Не раз, когда мы посещали загородный клуб, мне приходилось уходить от Бетси и координатора, потому что у меня на глазах появлялись слезы.

Мой друг Эл Эндрюс был прав. Отношения телеологичны. Они все куда-то ведут и превращают нас во что-то, надеюсь, во что-то лучшее, что-то новое. То, что Бетси делала с этим местом, ничем не отличалось от того, что наши отношения делали со мной. Что еще меняет человека, если не история, которую он переживает? И разве желание изменить все к лучшему не лежит в основе каждой хорошей истории? Если бы в определенный момент жизни я не достиг дна, оказавшись в одиночестве, я бы никогда не проделал столько работы, чтобы построить близкие отношения.

Думаю, в наши дни браку приходится сложнее, чем когда-либо. Всем нам сейчас нужно чудо. Парни взрослеют намного позже, и привыкают к нездоровым моделям поведения. У меня оставалась доля сомнения, каким будет этот брак, даже когда мы выбрали свадебный торт, меню и галстуки для шаферов. Было ясно, что он принесет много радости, но, когда писатель, склонный к самоизоляции, выбирает в партнеры экстраверта, который любит приглашать гостей, намечается неплохой сюжет для истории. А все истории – о конфликтах.

Между действительным и желаемым всегда пролегает тернистый путь, и нужно приложить немало усилий, чтобы его пройти. Я уже ступил на эту дорогу. Старая версия меня постепенно перерождается в нового меня, способного к близости. Эта медленная смерть и воскрешение, вероятно, будут происходить в моей душе до конца жизни.

Я больше не верю, что любовь похожа на сказку. Она скорее напоминает мне фермерство. Надо рано вставать и обрабатывать почву, а затем молиться о дожде. Но если мы будем прилагать эти усилия, вполне возможно, что однажды мы проснемся и обнаружим целое поле урожая, уходящее за горизонт. И это больше, чем чудо. Награда, которая ожидает в конце долгого и трудного пути, всегда радует больше, чем выигрыш в лотерее.

Бассейн дочистили как раз вовремя. Черепах запустили обратно в реку, головастиков выловили сетями, и одному Богу известно, сколько часов его отмывали под высоким давлением, чтобы он засиял как новый. Парень, который присматривал за этим местом, спрятал шланг за готическим фонтаном, чтобы он выглядел так, будто еще работает. Мы поставили лампы у сломанных скамеек возле дуба, чтобы никто на них не сел. У Чарли, дяди Бетси, были свои теплицы, и он привез сотню деревьев и кустов, а ее братья прикрыли ими битые кирпичи и потертую краску. Другой дядя Бетси пришвартовал к причалу лодку, а тети украсили ее лентами и знаками, объявляющими о нашем браке. Мои шаферы и братья Бетси купили фейерверки и поставили их на причал, чтобы запустить во время нашего побега. Приятно наблюдать за тем, как люди делают свой вклад в нашу историю любви. Как будто мы все признаем, что этот союз душ стоит всех затраченных усилий.

Мой друг Джон однажды рассказал о том, сколько времени ему потребовалось, чтобы сделать предложение своей жене. Они встречались девять лет, прежде чем он наконец сдался. Дело не в том, что он не хотел на ней жениться. Он всегда хотел. Просто он ждал, когда почувствует, что настал тот самый момент. Дважды, когда он шел в ювелирный магазин за обручальными кольцами, у него начиналась паническая атака, и он выползал наружу, схватившись за грудь. В конце концов, его друг, который был терапевтом, отвел его в сторону и объяснил, что любовь – это решение. Она в равной степени происходит с человеком и творится им. Джон признал, что и холостая, и супружеская жизнь имели свои преимущества, но все-таки он хотел быть со своей женой. Он сказал, что принял решение, и день его свадьбы был самым счастливым в его жизни.

Я чувствовал то же самое. Наша свадьба стала концом чудесного приключения, которое провело меня через тьму к большему свету. Конечно, это будет началом гораздо более тяжелого приключения. Моя вера учит, что путь к объединению душ в любви проходит через распятие, и я думаю, что в этом можно увидеть метафору брака.

Говорят, задача мужчины – спасти женщину, но в тот день я не чувствовал, что спасаю кого-то. Я чувствовал, что спасали именно меня. Меня избавили от страха и неуверенности, которые делали все мои отношения пугающе несчастными, избавили от изоляции и от сказочных иллюзий о том, что такое любовь. И меня спасла не только Бетси. Ей помогли Бог, мои друзья, мои терапевты и все остальные, кто хотел, чтобы любовь победила.

Примерно за час до свадьбы Боб подошел ко мне и положил руку мне на плечо. Он посмотрел на меня и сказал:

– Дон, ты прекрасно справляешься с отношениями.

Я до сих пор не могу до конца поверить в эти слова. Нам с Бетси предстоит еще много трудиться, потому что отношения – это непросто. Но слова Боба в этот раз прозвучали как никогда правдиво. Я действительно стал лучше справляться с отношениями.

Мы никогда не станем экспертами в вопросах любви, но в отношениях мы можем становиться все ближе. И чем больше мы раскрываемся друг другу, тем здоровее становимся. Любовь – это не игра, в которой есть победитель и проигравший. Это просто история, которую нужно проживать с наслаждением. История, которую вы пишете вместе.

Мы редко думаем о том, как наши любовные истории влияют на мир. Я верю, что дети, наблюдающие за здоровыми отношениями, смогут понять, ради чего стоит жить и умирать. Я хочу научить наших детей добиваться близости и быть храбрыми. Я хочу показать им, что любовь стоит своих жертв.

Большую часть нашей свадьбы я до сих пор не могу осознать до конца. Я помню бороды дубов-стариков, прислонившихся к нашему шатру, чтобы посмотреть на церемонию, и сияющие лица наших друзей и семьи. И помню Бетси: как она вышла из дверей загородного клуба в своем платье, и как от нее исходил тот редкий свет, сияющий сквозь разорванную ткань мира. Редкий проблеск доверия.

И я был так благодарен за все.

Посмотреть фотографии со свадьбы Дона и Бетси можно здесь:

Благодарности

Я благодарен Бетси Миллер за то, что она решилась стать моим партнером в этом бесконечном путешествии к близости, и за риск, вложенный ею в «черный ящик» человеческой любви. Я также благодарен ее невероятной семье – Мильтенбергерам. Я благодарен ее родителям, Эду и Лори, которые пустились в это опасное приключение – не покорение океанов и горных вершин, а создание семьи. Вы построили нечто настолько глубокое, широкое и высокое, о чем завоеватель-одиночка не может даже мечтать, и нам невероятно повезло увидеть результаты ваших трудов. Также спасибо моей маме, которая создала для меня безопасную среду, без которой мне было бы некомфортно раскрыть себя и свою историю миру.

Очень много друзей одолжили мне свои истории и мудрость. Я благодарен Полу и Ким Янг, Марку, Джону и Тиму Форманам, Генри Клауду, Джону Коттону Ричмонду, Маршаллу и Джейми Оллману, Дэвиду Джентилсу и его дочерям, Элу Эндрюсу, семье Милтенбергеров, доктору Харвиллу Хендриксу, Дэниелу Харкави, Бену и Элейн Пирсон, и Джону и Терри МакМюррей.

Я благодарен редакторам за помощь в написании этой книги – Джоэлу Миллеру, Дженнифер Стэр и Хезер Скелтон. Их неустанная работа над устранением недочетов в рукописи была для меня бесценной. Я также благодарен команде маркетологов Thomas Nelson. Спасибо Белинде Басс, Чаду Кэннону и всем остальным. Я хочу поблагодарить Шону Никвист, которая внимательно прочитала рукопись и дала неоценимый фидбэк, а также Брайана Нормана, замечательного литературного агента, который внимательно прочитал книгу и сделал более 100 страниц «заметок на полях». Я искренне благодарен.

Я также хотел бы поблагодарить Брайана Хэмптона, моего издателя, с которым я работаю уже много лет. Брайан всегда остается терпеливым, мудрым и добрым, и я думаю, его советы повлияли на многое в этой книге.

Мы с Бетси благодарим наших друзей из Onsite и их программы «Сосредоточенная жизнь». Без их уникального способа помогать людям и невероятной дружбы, которую мы завязали с Майлзом Адкоксом, Биллом и Лори Локи, я бы, вероятно, все еще блуждал в потемках.

Без сотрудников StoryBrand у меня бы никогда не было времени написать эту книгу. Они позволяют мне не стоять на месте. Спасибо Тиму Шурреру, Кайлу Риду, Кайлу Хиксу и Каденс Терпин за то, что с ними я чувствую себя в офисе как дома.

Спасибо нашим друзьям, предложившим свои прекрасные песни в качестве саундтрека. Спасибо, что поделились своими талантами и подарили нам гимны, которые каким-то образом помогают нам вместе ощущать красоту.

Я также хочу поблагодарить Боба Гоффа, который постоянно говорил мне, что я прекрасно справляюсь с отношениями, и без которого мой персонаж в этой истории не развивался бы. Спасибо, что столько лет ты был мне верным другом. Ты тоже прекрасно справляешься с отношениями.

И, наконец, я благодарен вам, дорогие читатели. Я посвятил творчеству значительную часть своей жизни, но без вас ничего бы не смог. Хоть я и пишу голосом мемуариста, моя цель – рассказать нашу общую историю. Надеюсь, каким-то таинственным образом она откликнется в вас. Связь с вами исцеляла меня, и за это я вам бесконечно благодарен.

Об авторе

Дональд Миллер – писатель, автор книг, в том числе бестселлеров «Грустный, как джаз»[27] и «Миллион миль за тысячу лет»[28]. В своей компании StoryBrand он помогает людям улучшать их бизнес. Дональд живет в американском штате Теннесси со своей женой Бетси и их шоколадным лабрадором Люси.