След предателя бесплатное чтение

Евгений Сухов
След предателя

Часть I
Ставка Гитлера

Глава 1
1943 год. Февраль.
Оберзальцберг

Гитлер проснулся около одиннадцати часов утра. По обыкновению, фюрер спал долго, и нынешний день не стал исключением. После горячей ванны, свежий и надушенный, он оделся, повязал свой любимый синий галстук и, застегнув френч на все пуговицы, подошел к большому окну спальни. Внизу лежал заснеженный Оберзальцберг.

Ночью мела вьюга, снегом засыпало весь двор, и солдаты его личной охраны, вооружившись деревянными лопатами, старательно расчищали дорогу, по которой он любил прогуливаться.

Накануне фюрер хотел пройтись на лыжах и даже отдал распоряжение, чтобы ему подобрали подходящую мазь, но нынешнее ветреное утро показалось ему не самым подходящим временем для прогулок. Придется перенести ее на более благоприятный день.

Оберзальцберг очень напоминал Адольфу Гитлеру родную Австрию (была бы его воля, так он никуда бы отсюда не уезжал!).

Некоторое время он смотрел на заснеженную гряду близлежащих гор, уносясь воспоминаниями в прошлое, затем велел камердинеру позвать доктора Мореля.

В последние недели Гитлер чувствовал себя вялым, испытывал апатию, его спасал только возбуждающий укол, который доктор делал ему перед самым завтраком. Лекарство помогало — весь последующий день он чувствовал себя невероятно бодрым и, не особенно уставая, дважды в день проводил военные совещания.

Еще через несколько минут раздался короткий стук в дверь, и в комнату вошел грузный, невысокого роста, круглолицый человек с мясистым лицом, в очках в тонкой золоченой оправе на слегка вздернутом носу.

Личным врачом Гитлера Теодор Морель стал не случайно. В окружении фюрера вообще не было случайных людей, у каждого из них была своя роль: одни поднимали ему своими разговорами настроение во время ужина, другие прогуливались с ним по Оберзальцбергу, в третьих он видел интересных собеседников.

Прежде чем начать хирургическую практику, Морель получил медицинское образование во Франции и в Германии. В двадцать семь лет защитил докторскую диссертацию и последующие два года был судовым врачом, побывав практически во всех океанах. В Первую мировую войну Морель служил хирургом на Западном фронте и вспоминал этот отрезок своей жизни как самый тяжелый.

С приходом к власти Гитлера он вступил в национально-социалистическую немецкую партию, а еще через три года был приглашен фюрером на аудиенцию в Бергхов, после которой Гитлер доверил ему свое здоровье. Доктору Морелю удалось решить проблемы с желудочно-кишечным трактом Гитлера, и тот назначил его своим личным врачом и неизменно брал с собой даже в короткие поездки.

Доктор Морель завел на Адольфа Гитлера медицинскую карту, которую озаглавил «Пациент А».

— Как чувствуете себя, мой фюрер? — бодро спросил доктор, присаживаясь к столу, за которым сидел Гитлер.

— Вроде бы неплохо, Теодор… Хотя в наше время может случиться все, что угодно.

— Только не с вами, мой фюрер, — объявил Морель.

Взяв запястье Гитлера в свою ладонь, он сосчитал удары пульса и удовлетворенно кивнул:

— Все в порядке. А теперь я сделаю вам бодрящий укольчик. Уверяю, вы будете чувствовать себя как новенький.

Адольф Гитлер вяло улыбнулся:

— По поводу меня нового я крепко сомневаюсь… Но вот если бы чувствовать себя так же, как до войны, было бы прекрасно!

За последние месяцы Гитлер сильно осунулся, мышцы его одрябли. Уже семь лет Гитлер избегал физических нагрузок, что сказалось на его общем состоянии.

Открыв медицинский саквояж из темно-коричневой кожи, Морель вытащил из него небольшой металлический поднос, протер его поверхность спиртом, а затем последовательно положил на него лекарственный аппарат, закрытый алюминиевой крышкой, небольшую клеенчатую подушку и шприц. После чего отогнул пинцетом часть крышки флакона, обмакнул им вату и аккуратно протер резиновую крышку. Привычно, под девяносто градусов, ввел во флакон иглу и, перевернув его вверх дном, стал оттягивать поршень, наполняя шприц лекарством. После этого бережно вытянул иглу из пробки и сменил ее на новую.

Такой укол Теодор Морель делал Гитлеру каждый день последние два года. Все привычно, никаких сюрпризов, но фюрер всякий раз с интересом наблюдал за действиями врача.

— А теперь положите руку на подушку, мой фюрер, — ободряющим тоном произнес доктор, — и максимально расслабьте ее.

Морель уверенно положил жгут на середину плеча Гитлера и пощупал артерию пальцами.

— Сожмите несколько раз кулак. — Фюрер тотчас заработал пальцами. — У вас очень хорошие вены.

Доктор Морель обработал локтевую выемку салфетками, уверенно ввел иглу и медленно стал нажимать на поршень.

— Все, мой фюрер, — сообщил Морель, бережно прикладывая ватку на место укола. — Посидите минут пять, а потом можете идти.

— Что-то не в порядке? Сегодня вы выглядите как-то по-другому, — подозрительно сощурился Гитлер.

— У меня для вас не очень хорошие новости, мой фюрер.

— Что там еще? — раздраженно спросил Гитлер.

— Вы должны беречь себя.

— Куда же больше? Я и так веду малоподвижный образ жизни, а ведь в молодости я был очень хорошим лыжником… Впрочем, как всякий австриец. Что у вас? Говорите!

— Я отправил ваше последнее ЭКГ в Бад-Наухайме в Институт исследования сердца профессору Карлу Веберу. Он сказал, что кардиограмма показывает склеротические изменения в коронарных сосудах, а также нарушение нервной проводимости и гипертрофию левого желудочка.

Адольф Гитлер нахмурился: этого еще не хватало. Утро начинается с дурных новостей о собственном здоровье, это наложит отпечаток на весь последующий день.

— Что вы мне рекомендуете, Морель?

— Я присоединяюсь к мнению профессора Вебера, который рекомендовал вам еще более беречь себя и по возможности не нервничать.

— Я вас понял, — сняв ватку с локтевого сустава, фюрер небрежно выбросил ее в урну. — Что вы мне предлагаете? Взять альпийские палки и пойти прогуляться в горы?

— Мой фюрер, я только призываю вас поберечь себя по возможности.

— Ладно, ступайте, — отмахнулся Гитлер. — Мне еще нужно поработать.

Доктор Морель собрал медицинские приборы, аккуратно уложил их в саквояж и неслышно вышел, аккуратно закрыв за собой дверь.

Адольф Гитлер любил завтракать в одиночестве — самое подходящее время, чтобы собраться с мыслями и подготовиться к предстоящему дню. Кроме обычных двух совещаний у него были запланированы еще три персональные встречи, одна из которых — с генерал-фельдмаршалом Эрихом фон Манштейном, командующим группой армий «Юг», назначенным на эту должность неделю назад. За прошедшее время он успел познакомиться с делами армии, составить свое мнение, которое следовало выслушать. Генерал-фельдмаршал не из тех людей, что способны вести праздные разговоры. Он до корней волос был солдатом.

Потомственный военный, Эрих фон Манштейн родился в семье Фрица Эриха фон Левински, отпрыска прусского офицера. Возможно, он так и остался бы Эрихом Левински, если бы не договор двух родных сестер фон Шперлинг, бывших замужем за фон Левински и фон Манштейном. Средняя сестра, будучи беременной, обещала отдать бездетной младшей сестре на воспитание своего десятого ребенка, и, когда она разродилась мальчиком, ее муж, генерал Левински, верный офицерскому слову, отправил своему свояку генералу фон Манштейну срочную депешу: «У вас мальчик. Мать и ребенок чувствуют себя хорошо. Поздравляю!» Радости бездетной пары не было предела.

Эрих был усыновлен генералом фон Манштейном, чьи предки до шестнадцатого колена по прямой линии были генералами и служили как прусскому королю, так и русским императорам.

В судьбе Манштейна все было необычно, от усыновления до получения чина генерал-фельдмаршала. Первую мировую войну фон Манштейн начинал в Польше, где был тяжело ранен, но прошел ее до самого конца, получив два Железных креста и прусский Рыцарский крест с мечами.

Несговорчивый, дерзкий, самолюбивый, он нередко перечил Гитлеру, не опасаясь навлечь на свою голову неприятности. Но фюрер, имея терпение, всякий раз прощал фон Манштейну прусскую спесь потомственного барона, прекрасно понимая, что без такого стратега, каковым являлся Эрих фон Манштейн, не было бы столь блестящих побед ни в Польше, ни во Франции. В России его тоже ожидал успех: в немалой степени благодаря таланту фон Манштейна был разбит Крымский фронт русских и взят Севастополь, за что стратег получил чин генерал-фельдмаршала.

Эрих фон Манштейн был признанным лидером немецкого генералитета: он обладал даром предугадывать действия противника, к его словам следовало прислушиваться.

Поначалу рейхсканцлер хотел назначить Манштейну аудиенцию в перерыве между двумя совещаниями, но потом подумал, что такое решение будет неразумным. Первое совещание посвящено последствиям Сталинградского сражения и определению направления дальнейшего главного удара. Но для начала следовало удержать Харьков, имеющий важное стратегическое значение. Для русских этот город был не менее важен: он давал ключ к освобождению всей Украины.

А еще весьма скверно складывались дела в Африке. Корпус Роммеля под натиском превосходящих сил американцев вынужден отступить из-за отсутствия резервов, которые срочным порядком должны были быть переброшены на Восточный фронт. Миссия героя славных боевых побед во Французской кампании была завершена. В руках немцев оставался лишь небольшой, но хорошо укрепленный район в Тунисе, который стойко оборонял генерал-полковник Маккензен.

Гитлер пригласил Эрвина Роммеля в Ставку «Оберзальцберг» и увидел, что тот пребывает в крайне мрачном состоянии. Генерал-фельдмаршала следовало убедить, что он по-прежнему нужен Великой Германии и фюреру; дать ему возможность вновь проявить себя с самой лучшей стороны; поручить возглавить подготовку к обороне во Франции на случай высадки на побережье англо-американский войск. А еще необходимо подбодрить его. Рейхсканцлер отдал приказ подготовить документы о награждении генерал-фельдмаршала Роммеля высшей наградой Третьего рейха — Дубовыми листьями с мечами и бриллиантами к Рыцарскому кресту.

На предстоящие разговоры потребуется немало физических и душевных сил. Аудиенция с неуступчивым Манштейном будет весьма некстати. А если учитывать, что практически после нее начнется следующее совещание, где главным выступающим будет начальник штаба Сухопутных войск генерал-полковник Цейтцлер Курт с докладом о положении войск на юге России, то следовало и вовсе поберечь силы.

Предстоит очередное сражение с собственным генералитетом. Гитлер уже познакомился с его обширной запиской, из которой следует, что положение у Нижнего Донца еще более обострилось. А города Курск, Харьков и Ростов буквально на грани захвата русскими. Особо указывалось на положение немецких войск на Кавказе, которые находятся под угрозой быть отрезанными. Следовало принимать серьезное решение. Генерал-полковник Цейтлер пообещал принести на совещание доработанную карту, с учетом последних данных, с участками, которые более всего подверглись нападению русских.

Поэтому лучше всего встретиться с генерал-фельдмаршалом Манштейном сразу после завтрака, когда у фюрера будет достаточно сил для предстоящего спора.

Гитлер уже допивал вторую чашку кофе, когда в кабинет, негромко постучавшись, вошел адъютант по вопросам Военно-морского флота контр-адмирал Путкаммер. Фюрер невольно поморщился: как он мог позабыть, ведь именно сегодня Путкаммер должен докладывать о приговорах военных судов, это было одной из обязанностей адъютанта.

Сразу после отступления на Восточном фронте Адольф Гитлер распорядился отдавать под суд офицеров, уличенных в пораженческих настроениях и которые вынуждены были оставить свои позиции в связи с безнадежностью положения. А таковых в последние недели набралось немало, и контр-адмирал приносил на подпись фюреру такие приговоры практически ежедневно.

Сначала приговоры военных судов представлялись Вильгельму Кейтелю, как начальнику Верховного командования Вермахта, который, не особенно вникая в суть дела, отделывался формальным заключением и передавал их военной адъюнктуре Гитлера для утверждения. Каждый из осужденных втайне надеялся на помилование, но Верховный главнокомандующий утверждал приговоры, даже не всегда пролистывая папки.

Рейхсканцлер отодвинул чашку с недопитым кофе и, глянув на стопку папок, что держал в руках контр-адмирал Путкаммер, хмуро поинтересовался:

— Сколько на этот раз?

— Двенадцать офицеров.

— Двенадцать офицеров, — мрачно повторил Гитлер. — Кто бы мог подумать еще два года назад, в сорок первом! Каждый из них рвался на фронт! Хотел покрыть себя неувядаемой славой. А теперь они бояться поражения… И от кого? От славян, которые созданы Богом для того, чтобы быть рабами! Офицеры совершенно не чувствуют своей вины?

— Трое из них бежали с поля боя, когда линию обороны прорвали русские танки. Остальные были уличены в пораженческих разговорах и открыто говорили о том, что Германии не победить русских. Но все не так просто, мой фюрер, четверо из офицеров имеют Рыцарские кресты и не однажды проявляли мужество и храбрость в боях, показывая пример воинской доблести своим солдатам.

— Что же с ними такое произошло, если они вдруг сделались трусами? — апатично поинтересовался Гитлер.

— Все четверо утверждали, что война будет проиграна, но они до конца выполнят свой долг перед Германией и не изменят присяге, данной фюреру и Третьему рейху.

— Кто они по званию?

— Три капитана и полковник, командир полка.

Обычно Гитлер довольствовался коротким докладом и, не заглядывая в документацию, подписывал приговоры. По его мнению, предатели не заслуживают снисхождения. Каждый из них не только предал Германию, но и отступился лично от него, от идеалов великой расы, а этого Гитлер простить не мог.

На этот раз, вопреки обыкновению, он открыл одну из папок, лежавшую сверху, и принялся аккуратно пролистывать. С фотографии на него смотрел двадцатипятилетний капитан, командир пехотной роты. На его широкой груди красовался Рыцарский крест Железного креста. Просто так его не получают, он вручается за личное мужество. Запечатленный на фотографии офицер с прямым жестким взглядом явно им обладал. Что же он должен был испытать, чтобы с некоторых пор начать думать иначе?

Рейхсканцлер открыл вторую папку. С фотографии на него глянул сухощавый полковник, командир танкового полка, с двумя Рыцарскими крестами: Рыцарский крест Железного Креста и Рыцарский крест с Дубовыми листьями. Офицер имел богатую военную биографию, прошагал от Франции до Сталинграда. До последнего дня не имел ни одного нарекания. Всегда был примером для подчиненных. Отец четырех детей: двух мальчиков и двух девочек. В деле имелись даже фотографии его большого дома в Пруссии, на фоне которого бравый полковник был запечатлен со своим счастливым семейством. Образцовая немецкая семья, каковых в Германии подавляющее большинство. Участвовал в Сталинградском сражении, был тяжело ранен. Излечился и снова был отправлен на фронт. Видно, во время Сталинградской битвы он и испытал большое потрясение, если стал сомневаться в победе. Здесь же в папке лежало прошение о помиловании.

Гитлер вдруг коснулся лежавшей на столе ручки. Контр-адмирал Путкаммер выпрямился. Никогда ранее Адольф Гитлер не пользовался своим правом помилования. Неужели в сознании рейхсканцлера произошли перемены?

Неожиданно Гитлер захлопнул дело и небрежно отбросил его в сторону.

— Меня не интересует их судьба. Они нарушили присягу. Все они солдаты и прекрасно понимают, что бывает с теми, кто не выполнил свой долг перед Родиной. Где смертные приговоры?

— Они здесь, мой фюрер, — открыв папку в кожаном черном переплете, контр-адмирал взял несколько листков и положил их перед Гитлером.

Гитлер без колебания расписался под приговорами военных судов.

— Суровое наказание, примененное к ним, должно послужить уроком для тех, кто хотя бы на секунду позабудет о своем воинском долге и присяге.

— Полностью с вами согласен, мой фюрер! — живо отозвался контр-адмирал, забирая подписанные расстрельные списки.

— И пригласите ко мне Манштейна.

— Слушаюсь, мой фюрер, — произнес Путкаммер и быстро вышел.

Через минуту в кабинет вошел генерал-фельдмаршал Эрих фон Манштейн. Высокий, горбоносый, с пристально-острым взглядом и неестественно прямой спиной.

Его можно было упрекнуть в несговорчивости, в трудном характере, но чего невозможно было у него отнять, так это военного таланта, опиравшегося на опыт поколений его воинствующих предков. Одарен, умен, проницателен. Один из немногих, кто был способен возражать Гитлеру. Едва ли не самые значительные победы в Европе связаны с его именем.

Выбросив вверх руку, генерал-фельдмаршал поприветствовал Верховного главнокомандующего:

— Хайль!

Гитлер хмуро глянул на вошедшего и небрежно вскинул ладонь над плечом.

— Присаживайтесь, Манштейн.

Аккуратно отодвинув стул, Манштейн сел. Гитлер задержал взгляд на его нагрудном знаке «За ранение» 3-й степени, такой же был у него самого, также полученный в окопах Первой мировой войны на Восточном фронте. История повторяется. Теперь тоже Восточный фронт.

Отпрыска прусских баронов невозможно было упрекнуть в трусости. Манштейн был одним из блестящих офицеров своего времени. Он мог спокойно переждать войну где-нибудь при Генеральном штабе, но кровь тевтонских рыцарей толкала его на передовую, там, где стоял запах жженого пороха и разложившихся трупов.

— Что у вас, Манштейн?

— Буду краток, мой фюрер. В настоящее время между войсками групп армий «Юг» и «Центр» образовался значительный разрыв. Именно это место наиболее благоприятное для наступления русских. И поэтому я бы вас просил выдвинуть в разрыв вновь сформированное соединение, которое позволило бы создать сплошную линию обороны, иначе удержать Харьков нам будет весьма сложно.

— Но ведь это соединение должно быть из чего-то создано. А у нас просто нет резервов. Какая армия, по-вашему, там должна находиться?

— Мне представляется, что новое соединение можно образовать за счет Семнадцатой армии из Крыма. Ее действия там неэффективны, а для армий «Юг» и «Центр» это будет весьма своевременно и полезно.

— Вы думаете, Семнадцатая армия для этого ведет бои на Кубани, чтобы потом передислоцироваться на Украину? В группах армий «Юг» и «Центр» вполне достаточно боевых частей, чтобы задержать наступление русских, а впоследствии развить успех.

— Мой фюрер, армии групп «Юг» и «Центр» находятся в неблагоприятной местности, они теряют свою прежнюю мобильность, им требуются дополнительные силы, чтобы противостоять натиску русских. У командующего Воронежским фронтом Голикова мощные соединения, включающие три танковые армии, в случае его наступления противостоять им будет чрезвычайно трудно.

Гитлер выдержал паузу. Было над чем поразмыслить. Манштейн терпеливо дожидался ответа, впившись взглядом в лицо фюрера: кожа на его щеках заметно одрябла, пожелтела. Гитлер вел малоподвижный образ жизни, ему бы почаще бывать на свежем воздухе.

— Какова угроза для наших армий?

— Войска русских могут охватить левое крыло армий «Юг» и продвинуться вглубь, — генерал-фельдмаршал водил рукой по карте, разложенной на столе. Гитлер внимательно наблюдал за его ладонью. — Затем они могут нанести удар по нашим тылам, что, в свою очередь, может привести к окружению наших армий.

— Вы хотите сказать, что у нас все так безнадежно и мы не сумеем остановить наступление русских? — строго спросил Гитлер.

— Я так не говорил, мой фюрер, но могут возникнуть значительные трудности.

— У нас есть генералитет, способный разрешить любые трудности. Но я хочу услышать, что вы намерены делать, как командующий группой армий «Юг»?

У генерал-фельдмаршала Эриха фон Манштейна оставалась уверенность, что Гитлер все-таки позволит ему создать новое воинское соединение на наиболее опасном направлении, но сейчас, переговорив с ним несколько минут, Манштейн понял, что его надежды были иллюзорны и, по мнению Гитлера, не имели под собой серьезных оснований.

Неужели рейхсканцлер не может понять, что с каждым прожитым днем ситуация будет только усугубляться. Положение немецких войск на Кубани шаткое, так или иначе оттуда придется уходить, а находящиеся там дивизии будут разгромлены. Так почему бы вновь образованной армией не залатать дыру между двумя группами?

К такому итогу разговора Эрих фон Манштейн готов не был. Стратег должен учитывать все возможные варианты. Разумеется, хотелось бы иметь подавляющее большинство над противником в живой силе и технике, чтобы маневрировать в наступательных действиях. Но в последнее время немецкое командование испытывает значительные трудности с резервами, чаще всего приходится формировать подразделения из уже потрепанных частей, нуждающихся в отдыхе. Требуется в должной мере и авиационная поддержка, и мощный бронетанковый кулак. Но всего этого нет. Танков катастрофически не хватает, на фронт идут залатанные бронемашины, не однажды побывавшие в бою.

— Я очень надеюсь, что мне будет придано хоть какое-то соединение, способное улучшить положение на фронте, — нашелся что ответить фюреру генерал-фельдмаршал. — А пока у нас нет сплошной линии обороны, я предлагаю создать опорные пункты на основных дорогах, по которым могут прорваться русские танки. Не думаю, что их бронетехника станет продвигаться по болотистой и лесистой местности.

— А если они все-таки рискнут? — неожиданно спросил Гитлер.

— В таком случае это задержит их продвижение, а мы сумеем подтянуть к опасному району свои подразделения. Но русские всегда торопятся, они пойдут таким образом, чтобы в кратчайшие сроки углубиться на нашу территорию как можно дальше. Поэтому мы прекрасно представляем направление их основного удара. Это будут Курск, Белгород и Харьков. То же самое подтверждают и данные нашей разведки. У нас останется достаточно времени, чтобы в случае необходимости перебросить боевые части в район наступления русских и остановить их.

— Какие наиболее слабые места в вашей обороне?

Секундная пауза, после которой генерал-фельдмаршал уверенно ответил:

— У группы армий «Юг» практически не защищен северный фланг. Мы выдвинем туда усиленные подразделения. Снег в этом районе глубокий, пехота в нем увязнет, танки тоже там будут бесполезными.

— А если они задействуют кавалерийские части? — спросил Гитлер.

— Возникнет угроза расчленить армии группы «Юг» на две части… О том же нам сообщает и наш агент, внедренный в штаб Тринадцатой армии русских. Но у нас есть еще время, чтобы поставить на возможных путях их продвижения противотанковые и противопехотные мины.

— Тогда не тяните и установите мины незамедлительно! — Выдержав паузу, Гитлер продолжил: — Я сообщу ваше мнение генералитету. Мы обсудим сегодня на совещании ваше предложение по поводу Семнадцатой армии. Если Ставка сочтет его разумным, вы получите Семнадцатую армию. Кстати, а с самим Руоффом вы разговаривали?

— Разговаривал, — негромко отозвался Манштейн.

— И что же он вам ответил? — с нескрываемым любопытством спросил фюрер.

— Генерал-полковник Руофф сказал, что готов служить там, где это сочтет нужным Верховный главнокомандующий.

— Я понял вашу позицию. О нашем решении в ближайшее время вам сообщит Цейтцлер. Вы свободны, Манштейн.

Генерал-фельдмаршал вскинул руку и вышел из кабинета.

Глава 2
1944 год. Февраль.
Ближняя дача Сталина

Верховный главнокомандующий Иосиф Сталин сидел за покрытым зеленым сукном столом, за которым обычно проходят заседания, и внимательно перечитывал сводки Совинформбюро. Его собственный небольшой стол, стоявший у самой стены, был заставлен папками, уведомлениями, сложенными в аккуратные стопки, дожидавшимися своей очереди приказами. Следовало разобраться со всеми этими бумагами, но сейчас у Сталина на это не было времени.

Обнаруженные в сводках неточности он подчеркивал синим карандашом и писал на полях большими крупными буквами: «Исправить».

Удачнее всего дела складывались на псковском направлении, где было освобождено более семидесяти населенных пунктов. Неплохо складывались дела на Ленинградском фронте, там войска с боями форсировали Нарву, прорвали сильно укрепленную оборону и продвинулись на пятнадцать километров, создав плацдарм для дальнейшего наступления длиной около сорока километров.

На Украине, во Львовской области, активно действуют партизаны: они удачно атаковали немецкий гарнизон в одном из крупных населенных пунктов. В Белоруссии успешно завершена Рогачевско-Жлобинская операция, в результате которой разбиты основные силы немецкой Девятой дивизии группы армий «Центр» под командованием генерал-фельдмаршала Эрнста Буша и созданы благоприятные условия для наступления на бобруйском направлении. Только за один день было уничтожено шестнадцать немецких танков и сбито девять самолетов.

Своего решающего слова еще не сказал командующий Первым Украинским фронтом генерал армии Ватутин. По данным разведки, между немецкими группами армий «Юг» и «Центр» наметилась брешь, которой он намеревался воспользоваться в предстоящем наступлении. На руку должна сыграть распутица, губительная для тяжелой немецкой техники. Для окончательного определения времени наступления командующий фронтом решил объехать позиции Тринадцатой и Шестидесятой армий. В этот раз ему придется сражаться со своим давним противником генерал-фельдмаршалом Эрихом фон Манштейном.

Первое их противостояние состоялось еще в июне сорок первого года в Прибалтике, на подступах к Ленинграду. В то время Манштейн в звании генерала пехоты командовал Пятьдесят шестым моторизованным корпусом Четвертой танковой группы и сумел добиться немалых успехов, пока на его пути не встал начальник штаба Северо-Западного фронта генерал-лейтенант Николай Ватутин, отправленный Ставкой для управления войсками, нарушенного в первые дни войны. Ему удалось нейтрализоваться действия Манштейна и сорвать дальнейшее наступление немецкие войск. Так что первый раунд их встречи генерал-лейтенант Ватутин оставил за собой.

Следующая их заочная встреча случилась в марте сорок третьего в битве за Харьков. В Харьковской наступательной операции генерал армии Николай Ватутин вступил в командование войсками Воронежского фронта, а генерал-фельдмаршал Манштейн стоял во главе группы армий «Юг». Поначалу удача сопутствовала Ватутину. Наши войска более чем на сто километров оттеснили немецкие армии. Немцы оставили Ростов и Новочеркасск. А потом неожиданно Манштейн отдал приказ своей танковой армии перейти в наступление. В результате этого стремительного броска механизированные советские корпуса были окружены, и немцы вновь овладели Харьковом. Этот нелегкий раунд остался за генерал-фельдмаршалом Эрихом фон Манштейном.

Следующая их встреча произошла летом сорок третьего. На этот раз командующему Воронежским фронтом генералу армии Ватутину удалось сорвать замысел Манштейна прорваться к Курску с юга. Однако генерал-фельдмаршал не остался в долгу и организовал два сильных контрудара под Ахтыркой и Богодуховым. Так что лупили полководцы друг друга крепко. В последующем наступлении Ватутин вынудил немцев отойти за Днепр, а самого Манштейна, несмотря на все его усилия, заставил оставить Киев.

Правда, и здесь не обошлось без трудностей. Ватутин, со свойственной ему горячностью, вновь увлекся наступлением, полагая, что уж теперь-то немец будет бежать до самого Берлина. И вновь Манштейн устроил ему ловушку, в результате чего войска Первого Украинского фронта отступили на несколько десятков километров, отдав при этом освобожденный ранее Житомир.

Рассерженный Сталин даже хотел отстранить Николая Ватутина от командования фронтом, отправив Рокоссовскому срочную телеграмму, чтобы тот готовился принимать у Ватутина фронт. Но последующие операции — Житомирско-Бердичевская, Ровно-Луцкая и Корсунь-Шевченковская — доказали, что из Николая Ватутина уже вырос блестящий стратег. В результате крупномасштабных сражений были возвращены утраченные территории и освобождены новые, что всецело вернуло к командующему доверие Верховного.

Именно после Киевской операции в Ставке Гитлера генерала армии Ватутина стали уважительно именовать «Гроссмейстер».

В этот раз старым противникам предстояло сразиться вновь. Каждый из них к предстоящей битве готовился очень тщательно.

На столе у Сталина лежали карты, которые всегда требовались ему для работы. Немного в стороне стояла початая бутылка «Боржоми» и граненый стакан. Открыв бутылку, Сталин налил себе минеральной воды и выпил ее маленькими глотками. В последнее время его одолевала сухость во рту, а газированная вода бодрила.

Иосиф Виссарионович глянул на часы — половина третьего ночи. Через полчаса должны подойти нарком внутренних дел Лаврентий Берия и начальник Главного управления контрразведки Смерш Виктор Абакумов. От начальников военной контрразведки Первого и Второго Украинских фронтов он уже получил подробные записки, в которых они, ссылаясь на данные зафронтовой разведки, утверждали, что немцы намереваются создать в тылу Красной Армии мощное формирование украинских националистов, для чего забрасывают в наш тыл инструкторов из числа сотрудников Абвера и Имперской службы безопасности. Украинские националисты, прошедшие обучение в школах Абвера, активно и повсеместно создавали боевые подразделения, а с помощью специалистов из технического отдела Абвера, занимающихся военным строительством, возводили в лесах бункера и в короткий срок рассчитывали покрыть ими всю Украину, чтобы таким образом замаскировать Украинскую повстанческую армию.

Сталин оценил угрозу — с такой невидимой армией воевать будет крайне сложно. Это не открытый враг, которого можно одолеть на поле боя, это местная армия, пользующаяся поддержкой местного населения.

Перед наркомом внутренних дел и начальником Главного управления контрразведки Смерш следовало поставить задачу: воспрепятствовать созданию украинско-фашистской армии и в кратчайшие сроки уничтожить бандеровское подполье.

Составленные сводки Сталину понравились. Их значительно оживлял небольшой рассказ пленного немца о том, что в немецких тылах в настоящее время царит полная неразбериха. Эшелоны, идущие на Запад, переполнены ранеными, а в боевых частях царит повальное уныние. В Гитлера и победу Германии уже никто не верит.

Продолжая вчитываться в текст, Иосиф Виссарионович достал из распечатанной пачки «Герцеговина Флор» две папиросы и, разорвав тонкую бумагу, высыпал табак в трубку. Затем сунул ее в уголок рта и на ощупь, не отрываясь от текста, отыскал пальцами спички. Спичечный коробок всегда находился под рукой, лежал с правой стороны на одном и том же месте, и Сталин мог отыскать его даже с закрытыми глазами.

Иосифу Виссарионовичу неоднократно дарили зажигалки: командующие фронтами и армиями — часто простые, сделанные рядовыми бойцами из металла сбитых немецких самолетов, иной раз весьма тонкой работы; дипломаты союзных стран — украшенные драгоценными камнями, они порой представляли собой настоящее произведение искусства. Вот только ни одна из зажигалок у Верховного не задержалась, всегда находился повод, чтобы отдать ее тому, кто нуждался в ней больше. Со спичками было как-то привычнее. А потом, куда приятнее вдыхать смоль горящего дерева, чем запах бензина.

У товарища Сталина была еще одна укоренившаяся привычка, которой он неизменно следовал: трубку курил исключительно среди своих — во время совещаний или при работе, требующей значительного напряжения. Во всех остальных случаях, включая международные совещания, вождь курил папиросы.

Трубка помогала ему выдерживать нужную паузу, не позволяла принимать скоропалительные решения. Любое высказывание при этом всегда получалось более емким и аргументированным.

В кабинет вошел его личный помощник Александр Поскребышев:

— Товарищ Сталин, с Первого Украинского фронта звонит член Военного совета Крайнюков.

Линия бровей Сталина была слегка приподнята вверх от природы. Но сейчас она выглядела несколько выше обычного, что означало крайнюю степень изумления. Членом Военного совета фронта Константин Крайнюков был назначен в октябре прошлого года, ему предоставлялась возможность напрямую связываться с Верховным главнокомандующим. Вот только своим преимуществом он не воспользовался ни разу. Что же такое могло произойти, что заставило его позвонить Верховному главнокомандующему?

— Он не сказал, в чем дело? — спросил Сталин.

— Мне показалось, что голос у него был обеспокоенным. Сказал, что дело очень срочное и ему непременно нужно переговорить с товарищем Сталиным.

— Хорошо. Я с ним поговорю. — Иосиф Виссарионович подошел к своему столу и поднял трубку высокочастотной связи: — Слушаю вас, товарищ Крайнюков.

— Здравия желаю, товарищ Сталин! — послышался взволнованный голос генерал-лейтенанта Крайнюкова. — У нас ранен командующий фронтом Николай Федорович Ватутин.

— Как ранен? Давно? — резче, чем следовало бы, спросил Иосиф Виссарионович, изумленный неожиданной новостью.

— Несколько часов назад. Сейчас он находится в госпитале, в Ровно.

Сталин невольно покачал головой: надо же такому произойти, и это перед самым наступлением!

— Насколько серьезно?

— Ранение в бедро, но похоже, что кость перебита. Николай Федорович испытывает сильнейшую боль, но состояние у него стабильное. Врачи делают все возможное. Но мы все-таки думаем перевезти его в Киев.

— Как это произошло?

— Мы выдвинулись колонной автомашин из Ровно, из штаба Тринадцатой армии в штаб Шестидесятой армии, в Славут. Близ села Милятино нас обстреляла группа бандеровцев… Мы стали отстреливаться, командующий был ранен в бедро.

— У вас что, не было охраны?

— Охрана была… Грузовик с автоматчиками. Но все произошло так стремительно, что никто толком даже не сумел сориентироваться.

— Что вы думаете по этому поводу? Это не было случайностью?

— У меня сложилось впечатление, что бандиты поджидали нашу колонну. Огонь открыли внезапно, действовали слаженно и очень напористо. Таких совпадений не бывает.

— Ну как же вы так! — в сердцах воскликнул Верховный главнокомандующий. — У вас самый многочисленный и самый сильный фронт, и командующий у вас один на всех, а вы не смогли его уберечь.

Сталин был взволнован. В такие минуты его акцент проявлялся сильнее обычного.

— Мы сделали все, что могли, товарищ Сталин. Была охрана, десять автоматчиков, выдвинулись, когда еще было не так поздно, — принялся оправдываться Крайнюков. — Даже не знаем, как так получилось… И сам командующий вел себя очень мужественно, стал отстреливаться вместе со всеми…

— Неужели вам не известно, что в тылу Первого Украинского фронта активно действуют бандеровцы! Прежде чем отпускать туда командующего фронтом, следовало сначала прочесать весь район.

— Нас заверили, что дорога будет безопасной.

— У вас три танковые армии, — продолжал возмущаться Иосиф Виссарионович. — Неужели нельзя было придать вашей колонне хотя бы один танк! Разберитесь со всем этим делом! — строго приказал Сталин. — Выявить всех виновных и, невзирая на звания и должности, предать суду! Район следует зачистить от бандеровцев в ближайшие же часы. Всех, кто участвовал в нападении на командующего, наказать самым строгим образом! Мы не можем допустить, чтобы в нашем тылу бесчинствовали бандиты и убивали наших командиров. Сегодня же я отдам распоряжение созвать комиссию, пусть как следует разберутся в обстоятельствах произошедшего.

Не прощаясь, Сталин положил трубку. Некоторое время он взволнованно ходил по комнате — трагедия, случившаяся с Ватутиным, переживалась как личное горе. Это надо же! Канун наступления, и вдруг такое! Где еще взять такого «Гроссмейстера»? Не сыщешь!

Через несколько долгих минут он поднял телефонную трубку и спросил у Поскребышева:

— Берия с Абакумовым в приемной?

— Да, товарищ Сталин.

— Зови их… Постой… Лучше сначала соедини меня с Жуковым.

— Слушаюсь, — отвечал Поскребышев.

Еще через минуту Сталин поднял трубку:

— Товарищ Жуков?

— Да, товарищ Сталин.

— Мне только что сообщили, что на автоколонну товарища Ватутина совершенно нападение. Командующий фронтом серьезно ранен. Выезжайте немедленно на место и принимайте командование Первым Украинским фронтом, пока Ватутин не поправится. Район вы знаете, в Корсунь-Шевченковской операции вы неплохо потрудились вместе с Ватутиным, не думаю, что для вас это будет сложно.

— Выезжаю немедленно, товарищ Сталин.

— Разберитесь там в тылах как следует… Мы не можем оставить наши тылы незащищенными.

— Есть разобраться, товарищ Сталин!

Глава 3
Предательство или роковая случайность?

Утром следующего дня начальнику Управления военной контрразведки Смерш Первого Украинского фронта генерал-майору Осетрову позвонил комиссар государственной безопасности 2-го ранга Виктор Абакумов.

— Как же это произошло, Николай Алексеевич, как же вы не сумели уберечь командующего? Одной из главных задач военной контрразведки Смерш является контрразведывательное обеспечение Красной Армии, выявление вражеских агентов, диверсантов и разного рода предателей, а также охрана высших должностных лиц. Вы со своей задачей не справились!

Услышав рассерженный голос Виктора Семеновича, генерал-майор Осетров невольно поднялся из-за стола.

Как и большинство его ровесников, Николай Алексеевич Осетров вышел из рабочей среды и прошел едва ли не все ступени карьерной лестницы, прежде чем получил генеральское звание. Поначалу окончил два класса ремесленно-воспитательного училища в Иркутске. Работал жестянщиком в депо, молотобойцем на угольном комбинате, кровельщиком строительной конторы, был даже помощником шофера в Иркутском губвоенкомате. Но после призыва в армию жизнь его круто изменилась. Сначала он окончил Томскую артиллерийскую школу. Длительное время был на командных должностях, а потом был направлен слушателем Артиллерийской академии в Ленинград. Далее было назначение в Москву, а еще через год Осетров был направлен на работу в НКВД.

Выслушав Абакумова, начальник Управления военной контрразведки оправдываться не стал, сообщил то, что ему доложили участники событий:

— Виктор Семенович, я не снимаю с себя ответственности. В этой трагедии есть и моя вина. Но командующий поехал туда не один, а в составе колонны. Мы рекомендовали командующему…

— Мне нужно знать подробно, что там произошло, — прервал его Абакумов.

— Разведка докладывала, что техника у немцев завязла на дорогах в установившуюся распутицу и наступил самый подходящий момент, чтобы нанести рассекающий удар по Манштейну. Командующий с разрешения Ставки начал проводить перегруппировку, чтобы ударить бронированным кулаком прямо по скоплению немцев. Поэтому он решил в скором порядке объехать всех командующих армиями и соединениями, чтобы разъяснить боевую задачу, а также проверить общий уровень боеспособности войск перед предстоящим наступлением. Мы советовали ехать ему автострадой, через контрольно-пропускные пункты. Там безопасно: то и дело следуют наши войсковые колонны. Но командующий решил пренебречь нашими советами и поехал грунтовой дорогой через лес. Мы предупреждали его, что в этом районе недавно слышали перестрелку…

— Ваши действия, когда вы узнали о перестрелке? — вскипел Абакумов.

— Виктор Семенович, как только мы узнали о перестрелке, тотчас выдвинули в опасный район оперативные группы для выяснения обстановки и роту автоматчиков. Об опасности на маршруте мы доложили коменданту колонны, тот, в свою очередь, передал наши опасения командующему. Но Николай Федорович ответил, что у него другие данные, что группу бандитов уже блокировали и дорога расчищена.

— Уверен, что без предательства здесь не обошлось… Со стороны Главного управления уже создана комиссия, скоро прибудет к вам. Оказать ей максимальную помощь. Разобраться с этим делом самым тщательным образом! — кричал в трубку Абакумов. — Мерзавцев найти и уничтожить! Всех до единого. А лучше отловить! Будем судить, а потом повесим на площади.

— Будем исполнено, товарищ комиссар государственной безопасности второго ранга! — громко откликнулся генерал-майор Осетров.

По завершении разговора Осетров устало опустился на место. Расстегнул ворот гимнастерки, показавшийся ему в эту минуту особенно тугим, и набрал номер начальника отдела контрразведки Тринадцатой армии полковника Макария Александрова.

— Полковник Александров!

— Макарий Павлович, только что мне звонил Абакумов, был очень неприятный разговор. Приедет комиссия, будет тщательно разбираться по покушению на командующего… За свое место я не держусь, но и сдаваться тоже не собираюсь. Ты уверен, что мы сделали все, чтобы уберечь генерала? Как так получилось, что ты был не рядом с Ватутиным?

— Николай Алексеевич, в день приезда Ватутина командарм Пухов неожиданно отправил меня в соседней район, где, по данным агентуры, активизировались оуновцы, собиравшиеся напасть на расквартированную в селе воинскую часть. Я должен был проверить, насколько серьезны эти сигналы. На дорогах установили дополнительные КПП, надо было посмотреть, как продвигается работа. На полпути мы остановились, чтобы совершить дозаправку, в это время нас догнал связной из штаба и сообщил, что выезд к КПП откладывается и нужно следовать в расположение штаба Тринадцатой армии. От него я узнал, что Ватутин уже направился в Шестидесятую армию Черняховского… — Выждав паузу, полковник Александров продолжил: — Я вам уже докладывал о сложной обстановке в тылу Тринадцатой армии. Мною была сформирована специальная оперативная группа по наблюдению за обстановкой. Были определены наиболее опасные районы, где была отмечена активная деятельность оуновцев. Этой же группой были выбраны наиболее безопасные маршруты движения, все они проходят вблизи расположения наших частей… Командующий фронтом почему-то выбрал самый опасный маршрут. На всех скоростях мы выехали в штаб, но, к сожалению, не успели. Ватутин попал в засаду и был ранен.

— Работайте, полковник, — устало произнес генерал-майор Осетров и повесил трубку.

* * *

В этот же день в район Милятино — Сиянцы, где произошло нападение отряда оуновцев на автоколонну генерала армии Ватутина, выдвинулся пограничный полк, выполнявший обязанности войскового заграждения в пределах второй полосы. А ближе к вечеру для поисков бандеровцев был привлечен полк НКВД по охране тыла. В населенных пунктах усилилась агентурно-разведывательная работа по выявлению бандитов.

По всему лесному массиву во второй и третьей полосах охраны двадцатью разведывательно-поисковыми группами велась работа по обнаружению бандитских формирований. В течение суток дополнительно к имеющимся было организовано несколько десятков КПП, расстояние между которыми контролировалось патрульными группами.

Первый же день поисков дал результаты. Пограничный полк наткнулся на хорошо организованный отряд оуновцев. В результате боестолкновения было уничтожено около трех десятков националистов. Около сотни бандеровцев попытались прорваться через КПП в третью прифронтовую полосу, но были встречены ожесточенным огнем. Немногие оставшиеся боевики, пытавшиеся спастись бегством, напоролись на засаду разведывательно-поисковой группы, где и были уничтожены.

Следующий этап по поимке и уничтожению бандеровцев заключался в том, чтобы произвести облавы в населенных пунктах и проверить места, где, по агентурным данным, могли скрываться бандиты.

Облавы были проведены одновременно во второй и третьей прифронтовых зонах: в местах наибольшего скопления людей, в общежитиях, на пересечениях дорог, на рынках. Всех, не имеющих документов, отправляли в фильтрационные лагеря для выяснения личности. Только в течение одного дня было выявлено около тридцати оуновцев, пятнадцать дезертиров и восемнадцать бандитов, занимавшихся открытым грабежом.

Полковник Александров вместе с военным прокурором майором Груздевым всю прошедшую неделю проводил следственные действия: они выезжали на места, допрашивали свидетелей случившегося. Понемногу картина трагедии вырисовывалась.

В этот раз под охраной отделения автоматчиков, разместившихся в грузовой машине, они выехали к селу, неподалеку от которого произошло нападение на командующего Ватутина.

«Эмку» мерно потряхивало на ухабах, но она уверенно, положившись на прочность амортизаторов, продолжала двигаться дальше.

— Вот здесь, товарищ полковник, — с заднего сиденья подал голос майор Груздев из военной прокуратуры. — Вон там село Милятино. Обстрел случился где-то около семи часов вечера.

— Останови, — приказал водителю Александров.

Выбрались из автомобиля, прямо в раскисшую грязь.

— Колонна командующего фронтом состояла из четыре автомобилей: три легковые и грузовик. Как только они проехали этот лесной массив и поравнялись с хутором, — показал он на несколько изб, находившихся в отдалении, — по машинам был открыт плотный огонь.

— Неужели они не заметили засады? — угрюмо спросил Александров, думая о своем.

— Видно, не заметили, бандеровцы прятались за домами.

— А во сколько часов это было?

— В полвосьмого вечера, — отозвался майор. — Если бы они были более внимательны, могли бы обнаружить засаду по косвенным признакам.

— Это по каким же?

Майор был въедливый и требовательный, мелочей для него не существовало. Люди другого склада ума в прокуратуре не работают.

— Видите со стороны леса темные пятна? Как раз накануне снег выпал, а потом слегка подтаял. Бандиты выходили на дорогу, посмотреть на подъезжавшую колонну, и натоптали. Конечно, товарищу Ватутину не следовало так рисковать, нужно было ехать с большим сопровождением, а впереди должна была двигаться машина разведки и в случае опасности доложить обстановку коменданту колонны. Были нарушены элементарные правила безопасности.

— Мои люди тоже пытались убедить командующего ехать другой дорогой. Еще утром на этом отрезке произошло нападение на обоз. Бандеровцам удалось захватить шесть подвод с оружием, а потом недалеко отсюда был обстрелян грузовик. Хорошо, что никого не убили, красноармейцы быстро разбежались. Мы ведь об этом доложили командующему…

— А что вы сделали, чтобы поймать напавших на обоз? — в голосе майора вдруг появилась строгость.

Полковник Александров внимательно посмотрел на военного прокурора, но тот стойко выдержал суровый взгляд майора.

— То, что и положено в этом случае… Отправили роту НКВД по охране тыла на их поиски, но, к сожалению, никого из бандитов обнаружить не удалось. Будто сквозь землю провалились! Что там дальше показывает ваше следствие?

— Когда машины поравнялись с хатами, по ним с двух сторон открыли ураганный огонь. Уничтожить хотели всех пассажиров. Причем особенно сильный огонь велся по третьей машине. Нападавшие думали, что командующий находится именно там, а он был во втором автомобиле. Третья машина повернула назад, Ватутин вместе со стрелками выскочил наружу, чтобы прикрыть их, и был ранен в бедро… Сейчас он находится в очень тяжелом состоянии. Все это, конечно, очень странно. Я не могу кого-либо судить, мне поручено только выяснить обстановку, но чем больше я пытаюсь вникнуть, тем больше вопросов у меня появляется. Но я знаю совершенно точно: командующего должны были прикрыть бронетехникой и подразделением автоматчиков. Какое ваше мнение?

Полковник Александров нахмурился. Не далее как сегодня утром он разговаривал с офицером по особым поручениям комфронта полковником Семиковым, который перед приездом Ватутина направил майора Белошицкого из оперативного отдела для освещения обстановки на пути его следования, а также поручил подобрать наиболее удобные пути движения.

Дотошный, дисциплинированный, не пренебрегавший мелочами, майор Белошицкий предложил сразу три маршрута следования, отдавая предпочтение наиболее безопасному: Ровно — Здолбунов — Острог — Славута. Ему же удалось выяснить, что незадолго до приезда командующего в районе, через который впоследствии отправится командующий фронтом, произошло серьезное столкновение между партизанами и бандитами. А еще, по наблюдению местных жителей, в районе курсировало значительное количество оуновцев, о чем и было доложено командарму Пухову. Однако по какой-то необъяснимой причине тот пренебрег рекомендацией майора Белошицкого и не выделил в сопровождение командующего фронтом даже плохонькой самоходки.

— Сейчас пока преждевременно делать какие-то выводы, следует разобраться самым тщательным образом, а виновных примерно наказать, невзирая на должности. — Немного подумав, полковник продолжил: — Знаю одно, командующий не должен был отдавать приказ остановить колонну… Вместо того чтобы быстрее выехать с линии огня, о чем знает любой военный водитель, он отдает приказ своему адъютанту, чтобы тот выяснил, в чем там дело и что за стрельба. Парня убивают первым же выстрелом, колонну берут в клещи и расстреливают сразу с двух сторон.

— Возможно, он подумал, что это по ошибке стреляют свои.

— Думать здесь не приходится, нужно работать на инстинктах.

— Одна машина уехала совсем, ее водитель предан трибуналу. Не случись этого, командующего доставили бы в госпиталь быстрее.

— Товарищ полковник, разрешите обратиться? — к Александрову подскочил молоденький вестовой с медалью «За боевые заслуги» на выцветшей гимнастерке.

— Что у тебя? — невесело отозвался полковник.

— Вам пакет из отдела контрразведки Сто сорок третьей дивизии.

— Давай сюда.

Красноармеец проворно протянул послание. Оторвав пакет, Александров вытащил письмо и быстро прочитал. После чего посмотрел на майора, стоявшего в ожидании, и произнес:

— Что ж, нужно ехать, дела! Поймали тут одного бандита!

Вскинув ладонь к виску, он попрощался и заторопился к стоявшей на обочине машине.

Глава 4
Разговор не закончен

Отдел военной контрразведки Смерш Сто сорок третьей дивизии располагался в деревне Хмуровищи, насчитывающей около трехсот дворов, в просторном каменном доме с высоким порогом из толстых досок. Крыша старая, но крепкая, покрытая почерневшей от времени и сырости широкой осиновой дранкой. На небольших окнах висели пестрые занавеска из синей ткани.

У входа в отдел, как полагается, стоял автоматчик и хмуро поглядывал по сторонам. Возле низкого посеревшего заборчика притулился штабной «Виллис».

Едва кивнув вытянувшемуся автоматчику, полковник Александров прошел по длинным скрипучим половицам в полутемные сени: с правой стороны посередине стены — крошечное окошко; с левой — коротенькая лавка; в самый угол прислонены зимние сани, здесь же — небольшой бочонок с крышкой и две деревянные лопаты для уборки снега. В избу вела одностворчатая низкая дубовая дверь, сделанная из двух досок, скрепленных между собой металлическими скобами.

Потянув на себя обшарпанную деревянную ручку, полковник Александров перешагнул высокий порожек и вошел в хату с хорошо тесанными полами и печью по левую сторону. В красном углу висела божница с иконкой и потухшей лампадкой. Ближе к окну возвышался небольшой квадратный стол, из-за которого, увидев вошедшего, поднялся командир роты разведки капитан Сухарев.

Немного в стороне стояли два автоматчика, между которыми, понуро рассматривая щербины на полу, стоял арестованный.

— Значит, это и есть тот самый бандеровец? — обрадованно произнес Александров. Сняв с головы фуражку, он повесил ее на металлический крюк, торчавший с правой стороны от двери. По-хозяйски прошел в горницу и грузно опустился на лавку под иконами.

— Он самый, товарищ полковник.

— Значит, ты его поймал?

— Мои разведчики. Старшина Щербак со своими людьми.

— Что стоим? Пусть садится и рассказывает, что знает, — распорядился полковник. И, поймав испуганный взгляд арестованного, добавил: — Если жить хочет.

Напротив Александрова расположился капитан Сухарев, спиной к двери боязливо присел арестованный.

— Давай начнем самого начала. Кто ты такой, когда родился, где проживаешь? — Александров всем своим видом демонстрировал серьезность предстоящего разговора.

— Меня кличут Василь Чубарь. Двадцать один исполнилось. На хуторе я живу, близ Сиянцы.

— Хочешь до двадцати двух дожить? — неожиданно спросил полковник.

— А як же, хочу.

— Тогда рассказывай, кто у вас командир, сколько человек в вашей банде, кто надоумил вас напасть на колонну командующего фронтом.

— Тильки мы не бандыты, а паустанцы.

— Повстанцы, значит, — хмуро повторил Александров, едва сдерживаясь. — Вы не с нами воюете, а с такими же украинцами, как вы сами. Три дня назад семью красного командира сожгли в село Митцево. Погибшие женщины и малолетние дети тоже были повстанцами? — устало спросил полковник. — Как давно ты в банде?

— Призвали мяне у прошлом годе.

— И куда же тебя призвали?

— В украинскую паустанцкую армию.

— И за что же вы воюете?

— За свободную Украину.

Перед ним сидел молодой человек, худенький, не успевший вдоволь поесть хлеба, еще не налюбившийся, но с крепким стержнем.

— Вы с нами воюете, а немцам служите.

— Мы з любой властью воюем, акромя украинской.

— Видно, ты не все понимаешь, парень. Все ваши командиры Абвером завербованы. Они еще до войны служили немцам преданнее любого пса! Сейчас таких оболваненных, как ты, толпы по лесам скитаются… Где вы оружие берете?

— В боях добываем.

— Немецкое у вас оружие! Кто ваших командиров подготовил? Опять Абвер. Ладно, у меня нет времени проводить с тобой политбеседу и агитировать за Советскую власть. А потом, это не по моему ведомству, я другими делами занимаюсь.

Полковник Александров обдумывал стратегию предстоящего допроса. В арсенале имелось немало способов, чтобы разговорить арестованного. Для одного достаточно насупленных бровей, на другого возымеет действие повышенный голос, третьего можно просто напугать, четвертого образумит удар кулака по столу. Но особо откровенными арестованные бывают, когда стоят на краю могильной ямы.

В этот раз крайностей следовало избегать. Полковник видел в крупных, слегка навыкате глазах юноши сомнение. Арестованного следовало расшевелить строгостью, попытаться вразумить, как несмышленое дитя. Должно пронять.

— Якими же?

Полковник невольно усмехнулся: в голосе задержанного, еще каких-то несколько минут назад твердо убежденном, слышался перелом.

— Очень полезными… Твое упрямство тебе может стоить дорого. У тебя совсем небольшой выбор: или ты становишься к стенке, если будешь молчать, или появится надежда на спасение, если заговоришь. Кто командир вашего подразделения?

Судорожно сглотнув, парень поднял глаза на полковника Александрова, выглядевшего равнодушным.

За войну полковник допросил не одну сотню таких вот колеблющихся. Каждый из них в итоге заговорил, это вопрос времени, а вот его как раз и недоставало. Открыв блокнот и вытащив из сумки простой карандаш, Александров принялся терпеливо ждать ответа.

— Командир нашей сотни Зелений. Це кличка, а як звать, по правде, не ведаю. Вечором вин сказав, що буде работа. Пойде колонна машин, и мы должны його вбити.

— Он рассказал, кто будет ехать в этих машинах?

— Сказав… Що буде великий войсковий чин. Вот только ми точно не знали, во сколько часов вони заявятся, тому поехали рано утром.

— Сколько вас было человек?

— Хто же их считал? Може, тридцать, а може, и поболее.

— Откуда вы выезжали? — хмуро спросил полковник Александров, продолжая давить арестованного взглядом.

Чего же ему не хватало, что он пошел против Советской власти? Ладно бы за гектар земли бился, а то ведь бедный как церковная мышь! Ни двора ни кола, три класса образования, и таких в рядах бандеровцев — большинство. Людей побогаче в их армии не встретишь.

— Выехали из станицы Дубенци, — вяло продолжал арестованный. — А засаду зробили меж станицами Милятино и Сиянцы. Там лесок е, в ем добре сховаться, а с дороги нас не видно. Пидождали трохи, а потом атаман разведку вислав, щоб машины глянули. Через полчаса они повернулися и сказали, що идуть обоз з двинадцати подвод. Везуть, видать, оружие. Ну ми решили их атаковати. Когда вин поравнялся з нами, мы открыли по ним вогонь. Червонармейцам на шести пидводах удалося утечь в станицу Садки. А остальные пидводы осталися. А еще часа через два грузовая машина заявилася. Ну мы и його обстреляли. А вже ввечери по дорози из станици Тессова показалося чотыре автомашины, одна грузова и три легковых.

— Отряд красноармейцев видели, после того как подводы обстреляли? — хмуро спросил Александров, понимая, что именно сейчас услышит самое важное.

— Видели, — согласился бандеровец. — В лис вони пошли, нас шукать. Тильки мы в ином месте были. В станице.

— Когда появились машины, по какой стали стрелять?

— Атаман Зелений сказал стрелять по третьей машине, там должен быть командир. Одна машина сразу поихала. З другой машини червонармиец вийшел и до нас пишов, ну ми його стриляти стали. Вин сразу назад повернув и полег. А в машини двери открылись, и з ней вискочило трое и по нам вогонь видкрили. В одного з них подранили, це старший был, по погонах було видно. Вони його подхватили и в третю машину потягли.

Слова бандеровца во многом дополнили свидетельские показания, полученные ранее. Обычно комфронта ехал в самом центре колонны, но в этот раз, как будто предчувствовал возможную трагедию, решил пересесть во вторую машину. Его даже не обстреливали, она могла вполне проехать опасный участок, но Ватутин, увидев, что член Военного совета Хрущев находится под огнем, решил вместе с двумя охранниками прикрыть его огнем из автоматов. Следует отдать должное мужеству Николая Федоровича, но на этот раз оно вышло ему боком. Для командующего фронтом такое поведение — непростительная легкомысленность. В первую очередь он должен был думать о сотнях тысяч красноармейцев, что доверили ему свои жизни, а уже потом о себе.

— Как долго продолжался бой?

— Недолго. Несколько минут, потим вони вси поехали, — уверенно ответил бандеровец.

Никто даже и подумать не мог, что такой скоротечный бой, какие даже в глубоком тылу случаются едва ли не каждый день, закончится для командующего так драматически. Охрана перетащила истекающего кровью командующего в крепкий «Додж», и тотчас уехали с места обстрела, оставив в машине командующего все, включая его планшет с секретными картами и шинель.

О том, что не взяли документы, хватились позже. Но возвращаться уже не стали, опасаясь подвергнуть командующего еще большей опасности. Старались как можно быстрее доехать до ближайшего госпиталя. Машину гнали так быстро, что внедорожник на одном из крутых поворотов перевернулся и свалился в кювет, причинив тем самым раненому еще большие страдания.

Командующего со всем бережением извлекли из салона и поместили в «Виллис», но вскоре тот тоже застрял по самое брюхо в грязи на раскисшей дроге. Вытолкать машину так и не удалось, и двое офицеров заторопились в близлежащую станицу за лошадью.

Здесь им повезло. Сани, запряженные коренастой лошадкой, на которых местный старик вез дрова, увидели еще на окраине села. Без долгих разговоров, не теряя времени, сани с лошадью реквизировали, для убедительности помахав перед носом несговорчивого хозяина пистолетом, и помчались к застрявшей машине.

Генерал армии Николай Ватутин к тому времени значительно ослаб, из раны, наспех перевязанной, продолжала сочиться кровь. Иногда командующий впадал в беспамятство, но, терзаемый сильной болью, вновь приходил в себя. Тяжело раненного Ватутина осторожно положили на сани поверх аккуратно устланных шинелей и погнали в сторону танковой бригады, где располагался госпиталь.

Именно там по прошествии нескольких часов он получил первую медицинскую помощь. Рана была промыта, наложена марлевая повязка. Уже на следующий день генерала армии Ватутина отправили в Киев на операцию.

— В машине были карты и документы… Кто их забрал? — спросил полковник Александров.

— Их Зелений забрав. Сказав, що передасть, кому потребно.

— И кому именно?

— Не ведаю точно. Но в нашому курени немец все крутився. Хотив при нас бути. Може быть, йому и передав. А може бути, еще кому.

О пропаже секретнейших документов знал лишь ограниченный круг людей. Такое происшествие скрыли даже от самого Ватутина. Контрразведке фронта Ставкой была поставлена задача: отыскать утраченную документацию в кратчайшие сроки.

Оперативники Смерша задержали сотни подозреваемых, связанных с бандитскими формированиями; десятки домов и схронов, где могли скрываться бандеровцы, были самым тщательнейшим образом обысканы, но поиски результатов не дали. Похоже, для советского командования они пропали навсегда.

— Где этот немец может быть?

— Хто ж його знае. Сьогодни он тут, а завтра в Немечину укатит.

— Что еще было в машине?

— Шинель там була генеральська. Так иё Богун потом носив. Вуж боляче вона йому нравилась. И впору як раз припала.

— Кто этот Богун?

— Интендант нашей сотни.

— Что стало потом с командиром вашей сотни?

— З Зеленим? — переспросил Василь, уверенно подняв на полковника взгляд.

За прошедшее время бандеровец освоился и чувствовал себя увереннее. Это неплохо. Пускай расслабится, пусть думает, что гроза прошла стороной. Отрезвление будет у самой виселицы, к которой его подведут с завязанными руками.

— Да, с ним, — ровным голосом ответил полковник.

— Так убили ж його. Перестрелка у лесу була з червоноармийцами. Тогда богато наших загинуло.

Сказанное очень походило на правду. После ранения командующего фронтом оперативники практически сразу принялись за поимку и ликвидацию бандитов. В тылах Тринадцатой и Шестидесятой армий были усилены охранные мероприятия. Силами НКВД были оцеплены пограничные районы Ровенской и Хмельницкой областей; прочесывались лесные массивы, в результате было выявлено немало действующих схронов бандеровцев.

В селах была организована самая тщательная проверка: подозрительные задерживались и отправлялись в фильтрационные лагеря для выяснения личностей. Часть бандитов могла затеряться среди местного населения, а потому проводился усиленный поиск в местах наибольшего скопления людей. Организовывалась самая тщательная проверка документов на дорогах, где скапливался многочисленный люд из самых разнообразных областей.

У бандеровцев была собственная тактика ведения войны. Днем он — вполне обычный украинец, настроенный по отношению к Советской власти и ее военнослужащим положительно; семейный и при хозяйстве, имеющий немалое подворье. По ночам же все эти «положительные» сбивались в банды и нападали на обозы, отставшие от частей.

Поэтому в работе органов в значительной степени использовались оперативно-агентурные данные, проверялись места возможного укрытия бандитов. Выявлялись их родственники, которым потом устраивали дознание.

Оперативно-войсковые операции были проведены на границе Ровенской и Хмельницкой областей и за их пределами. В результате боестолкновений было уничтожено более пяти тысяч бандеровцев.

Значительная часть националистов разбежалась по деревням и хуторам, прикинувшись мирными гражданами. Но сотрудники Смерша терпеливо, не пропуская ни одной хаты, обходили деревню за деревней и отыскивали причастных к нападению на командующего.

В списке, составленном по оперативным данным, значилось восемьдесят девять человек. За неделю было зачеркнуто шестьдесят семь фамилий. Требовалось провести немалую оперативную работу, чтобы выявить личности оставшихся и установить их точное местонахождение.

— Назови имена и клички людей из своей сотни, — потребовал Александров, перевернув заполненную страницу.

— Имена не знаю, только клички… Михась, Боров, Лось, Заець, — принялся перечислять Василь. — Кобура, Балакун…

Неожиданно он умолк.

— Кто еще? — грозно потребовал полковник Александров.

— Феодосий Павлюк из станицы Колесники. Еще был Глеб Маховец из станицы Дривичи… Остальных не знаю — стрельцы из сотни Жука.

— Как зовут Жука?

— Александр Калынюк.

— Откуда он?

— Из села Михалковцы.

Аккуратно, стараясь ничего не пропустить, полковник записывал услышанное.

Василь Чубарь в этом списке значился двадцать седьмым. Его тоже можно вычеркивать, значит, еще на одну фамилию стало меньше.

Это только прямые участники нападения на колонну, кроме них, было еще столько же, прикрывавших основные силы у дороги. Их тоже следовало выявить и уничтожить.

Список боевиков полковник Александров стал составлять с первых же часов нападения бандеровцев на автоколонну командующего. Достоверно известно, что часть из них устремилась за отъезжающим обозом, прибывшим ранее, а другая засела у села Милятино. В списке отъехавших было всего семнадцать фамилий, напротив шести из них уже были поставлены жирные кресты.

Оперативная работа продолжится до тех пор, пока не будет зачеркнут последний бандит. Приказы Верховного командования не обсуждаются.

Чем глубже полковник Александров вникал в дело, тем больше у него возникало вопросов. Так в результате работы родилась версия, от которой просто бросало в дрожь: в окружении командующего фронтом Ватутина действовал влиятельный недоброжелатель. Например, его коллега…

Не секрет, что каждый из командиров весьма ревностно относился к успехам других. За столом у товарища Сталина между ними происходили самые настоящие баталии, в своих речах они нередко переходили грань дозволенного.

У такого успешного человека, как Ватутин, наверняка должны были быть завистники. Он руководил самым сильным фронтом, усиленным танковыми армиями, о его полководческом таланте ходили легенды. Используя многоходовые сложные операции, он неизменно переигрывал на поле боя самых именитых немецких фельдмаршалов, за что и получил прозвище Гроссмейстер.

— Сделаем вот что… Доставьте его в штаб армии, — указал на задержанного Александров, убирая блокнот в планшет. — Разговор с ним еще не закончен.

— Есть, товарищ полковник, — отозвался капитан Сухарев, поднимаясь вслед за Александровым.

Глава 5
Июль — август 1944 года.
Новый командующий

Группу армий «Центр» возглавил генерал-фельдмаршал Вальтер Модель, получивший среди сослуживцев прозвища «Гений обороны» и «Пожарный Гитлера».

От Моделя, как всегда, ждали чуда — остановить наступление русских. После неудачных попыток контратаковать он понял, что Белоруссию окончательно придется оставить, а вот на Висле, достигавшей в ширину двух километров, можно закрепиться и удержать наступающие русские войска.

Первый Украинский фронт могучим катком вошел на Западную Украину и силами Четвертой танковой армии захватил Львов. В это же время на станиславском направлении был освобожден Галич, а еще через три дня Первая гвардейская и Восемнадцатая армии заняли Станислав.

На некоторое время на позициях Первого Украинского фронта установилось затишье. Требовалось подождать отставшее тыловое обеспечение, части, потрепанные в боях, отправить на переформирование, закрепиться на освобожденной территории, восстановить Советскую власть и заняться поиском предателей и фашистских недобитков.

Бойцы понимали, что отдых не затянется. По правилу военной науки наступление следовало развивать, и как только подойдут свежие части и войска будут усилены бронетехникой, фронт двинется дальше на запад.

А впереди была Висла, самая протяженная и широкая река Польши. Типично равнинная, поросшая по берегам густым лесом. Форсировать ее будет непросто. Немцам удалось закрепиться на левом берегу, создать эшелонированную оборону. Следовало сначала пробиться к реке, захватить наиболее удачный плацдарм, а потом начинать переправу. Вряд ли немцы успокоятся, а потому придется вести боевые действия прямо при форсировании реки.

Месяц назад Тринадцатая армия значительно продвинулась на запад, один из корпусов занял красивое местечко Раздольне, в котором совсем недавно размещалась абверовская диверсионная разведшкола, работавшая против Западного фронта. Наступление передовых частей было столь стремительным, что немцы даже не успели эвакуировать архив, в котором хранились дела заброшенных на территорию Советского Союза агентов.

Оставленная документация была настоящим подарком для контрразведчиков. В картотеках значились шестьдесят три действующих агента, удачно перебравшихся через линию фронта, большая часть которых сумела осесть в прифронтовой зоне, а другая — обжилась в глубоком тылу.

Около тридцати человек сумели устроиться на режимных объектах: на железнодорожных вокзалах, обходчиками на путях, стрелочниками, на восстановленных электростанциях, на мостах, имеющих стратегическое значение. Еще двадцать, имея на руках справки о тяжелом ранении, трудоустроились в тылах по гражданским специальностям: работали слесарями, водопроводчиками. Остальные сумели пройти проверку и через запасные полки внедриться в части Красной Армии. От боевых подразделений им удалось уклониться: служили парикмахерами, в сапожных мастерских, несколько агентов работали в медсанчасти. Среди них был даже начальник штаба гаубичного батальона, назначенный на должность буквально накануне разоблачения.

Всех агентов арестовали в течение трех дней. Оставалась неизвестной судьба нескольких немецких шпионов.

Полковник Макарий Александров рассчитывал, что, оказавшись на русской земле и имея при себе надежные документы, они просто растворились в массе советских людей, чтобы начать жизнь с чистого листа. Они скрывались как от Абвера, так и от военной контрразведки Смерш. Если немецкие агенты еще живы, то придется немало постараться, чтобы обнаружить их местонахождение.

Впрочем, существовал и второй вариант: они просто сгинули где-то на просторах Советского Союза, не оставив после себя никакого следа, что в военное время случается нередко.

Теперь полковник Александров понимал, что мог существовать и третий вариант: агентов готовили к глубокой конспирации. Именно поэтому в некоторых делах не обнаружилось даже их фотографий — только скупая характеристика и перечень «заслуг».

Основания думать о таком варианте у полковника Александрова появились после тяжелого ранения генерала армии Николая Ватутина. Это не просчет военной контрразведки. Командующего фронтом берегли, зная, что в прифронтовой полосе активно действуют оуновцы. Именно с целью обезопасить командующего от трагических случайностей полковник Александров и сформировал специальную группу слежения за оперативной обстановкой в тылах армии, обозначив наиболее безопасные маршруты передвижения.

На позиции Тринадцатой армии командующий фронтом приехал по наиболее надежному направлению в сопровождении взвода автоматчиков. Дальше его дорога шла в Шестидесятую армию, к командарму Черняховскому, но неожиданно маршрут поменялся, и автоколонна направилась по наиболее рискованному маршруту, что в дальнейшем и привело к трагедии.

Следствием было установлено, что перед самым отъездом генерала армии Ватутина его перехватил посыльный и передал пакет, в котором, как выяснилось позже, ему было рекомендовано изменить уже утвержденный маршрут. Так командующий фронтом направился по опасному участку, угодив в хорошо организованную засаду.

Поговорить с посыльным, передававшим письмо, не удалось, он был застрелен в затылок вечером следующего дня. Пропало также и само письмо (возможно, оно сгорело в машине командующего). Но один из сопровождающих Ватутина утверждал, что на пакете была печать штаба Тринадцатой армии. Значит, человек, передававший курьеру письмо, имел какое-то отношение к штабу армии и был допущен к его секретам. Докопаться до истины следствию так и не удалось.

Была еще пара эпизодов, указывающих на то, что в штабе армии работает искусно замаскированный абверовский агент. Так, например, не далее как две недели назад в помощь партизанам из резерва Тринадцатой армии был заброшен десант из двухсот человек. Подготовка и сама операция проходили в строжайшем секрете. Конверты с приказами передавались из рук в руки. В журнале велась соответствующая запись, где расписывались как получатель, так и курьер.

Сама операция была отработана до мелочей, летчики до последнего не знали, в каком именно квадрате произойдет высадка десанта. Казалось, неприятных сюрпризов быть не должно.

Однако на месте приземления парашютистов дожидались эсэсовские подразделения. Большую часть десантников расстреляли в воздухе, а те, кому удалось приземлиться, были отловлены и расстреляны после допросов. В живых остались только два человека, сумевшие вернуться в расположение и рассказать о случившемся.

Десять дней назад на позиции Тринадцатой армии обрушился шквальный артиллерийский огонь, сорвав тщательно подготовленное наступление, что тоже никак нельзя отнести к разряду случайностей. А неделю назад была обезврежена группа диверсантов, переброшенных через линию фронта для подрывав эшелона, груженного «БМ-13», причем о прибытии «катюш» знал очень ограниченный круг людей.

И вот теперь пришло сообщение, которое заставляло крепко призадуматься. От фронтовых разведчиков полковник Александров получил донесение о том, что немцы усиливают группировку в направлении города Сташув Свентокшинского воеводства. А по данным воздушной разведки, в обозначенном квадрате сосредоточения войск не наблюдалось. Штаб армии торопил, требовал правдивой информации; что было на самом деле, следовало выяснить в ближайшее время.

Оставалось догадываться, на каком именно этапе происходит утечка совершенно секретных сведений, если распоряжения передавались из рук в руки.

* * *

На смену маршалу Жукову, пребывавшему в должности командующего Первым Украинским фронтом с марта по май, пришел маршал Иван Степанович Конев.

Первую мировую Иван Конев закончил в звании унтер-офицера, далее, после вступления в партию большевиков, комиссарил на Дальнем Востоке и только в конце двадцатых годов проявил себя на командирских должностях.

Войну он встретил в должности командира Девятнадцатой армии, сформированной из подразделений Северо-Кавказского округа. Поначалу армия была направлена на Юго-Западный фронт, затем переброшена на Западный, в район Витебска. Не успев толком прибыть на фронт, она была окружена в результате провального Смоленского сражения и понесла чудовищные потери. Генерал-лейтенанту Коневу удалось вывести из окружения остатки армии вместе с группой управления.

В августе сорок первого Иван Конев принимал участие в Духовщинской операции, в ходе которой удалось освободить Батурино и небольшой населенный пункт Ярцево, за что ему было присвоено звание генерал-полковника, вместе с которым он получил новое назначение — командующего Западным фронтом.

Армии под его началом получили тяжелейшее поражение в Вяземской катастрофе, потеряв убитыми и ранеными сотни тысяч бойцов. Ставкой немедленно была создана комиссия во главе с Молотовым и Ворошиловым с целью разобраться в случившемся провале и показательно наказать командующего фронтом генерал-полковника Конева. Еще через несколько дней комиссией был вынесен вердикт — виновен! От скорого суда и возможного расстрела Ивана Конева спасло личное поручительство генерала армии Жукова, предложившего оставить опального генерала в должности заместителя командующего фронтом. Именно эти несколько дней стали решающими в судьбе Конева — обстановка на фронте на какое-то время стабилизировалась, и Жуков предложил поставить Конева на должность командующего Калининским фронтом.

Уже в этой должности Иван Конев проявил себя при обороне Москвы, затем удачно провел Калининскую наступательную операцию, чем заслужил одобрение Сталина. А затем удача от него отвернулась вновь: череда сомнительных, доставшихся большой кровью побед в Ржевской и Ржевско-Вяземской битвах, за которыми последовало поражение в Холм-Жирковской оборонительной операции.

В июле сорок третьего войска Степного фронта под командованием Конева добились успеха в Курском сражении, в августе были освобождены Белгород и Харьков, в сентябре — Полтава и Кременчуг, в конце сентября был форсирован Днепр, а Степной фронт переименован во Второй Украинский.

Сорок третий год для Конева закончился двумя удачно проведенными операциями — Пятихатской и Знаменской. Столь же удачно начался год сорок четвертый: в результате Кировоградской операции войска вышли к Южному Бугу.

Корсунь-Шевченковская наступательная операция, в результате которой были разгромлены два немецких корпуса, стала для Конева триумфальной. За умелую организацию операции и отличное руководство войсками Ивану Степановичу Коневу было присвоено звание Маршала Советского Союза.

Далее, в результате Уманско-Боташанской операции его войска продвинулись более чем на триста километров и вступили на территорию Румынии. Последующая за ней Первая Ясско-Кишиневская операция не увенчалась успехом: фронт не сумел прорвать оборону немецко-румынских войск, потеряв при этом значительное количество бронетехники.

И вот теперь, после смерти генерала армии Ватутина, длительное время руководившего Первым Украинским фронтом, по приказу Ставки Верховного главнокомандующего Конев был назначен командующим Первым Украинским фронтом.

Новое назначение было далеко не случайным. Именно во время Львовско-Сандомирской стратегической операции определялась дальнейшая судьба Западной Украины и Юго-Восточной Польши. А еще маршал Конев научился противостоять генерал-фельдмаршалу Манштейну, с которым столкнулся во время Корсунь-Шевченковской операции.

В характерах и военной карьере двух командующих Первым Украинским фронтом, Ватутина и Конева, было больше сходства, чем различия. Хотя внешне выходило прямо наоборот.

Конев был широкой кости, крепким, громогласным, любил учинять разносы, был не в меру горяч. Ватутин — росточка невысокого, склонный к полноте. Иван Конев прослыл решительным командиром, а Николай Ватутин зарекомендовал себя как отличный штабист, во многом бравший на себя обязанности начальника штаба, вплоть до того, что, имея отличный почерк, лично писал приказы и редактировал распоряжения.

Каждый из них в полной мере ощутил на себе немилость Верховного: обоих Сталин отстранял от руководства войсками.

Генерал-лейтенант Конев осенью сорок первого едва не попал под суд, а в феврале сорок третьего был отстранен от командования Западным фронтом после неудачно проведенной Жиздринской операции, в результате которой немцам удалось перейти в контрнаступление, разбить Вторую танковую армию и коннострелковую группу и в довершение занять город Севск.

В сорок третьем, уже после взятия Киева, Ватутин решил продолжить наступление, полагая, что теперь немцев можно будет гнать до Берлина, но неожиданно войска группы армий «Юг» нанесли ему поражение, отобрав в течение месяца города Житомир, Брусилов и Радомышль.

В своем письме к Ватутину Верховный главнокомандующий подверг его резкой критике, заявив, что командующий фронтом необоснованно распылил силы и в результате предоставил противнику возможность осуществить контрнаступление с флангов, вследствие чего наши войска понесли значительные и ничем не оправданные потери. Уже в сердцах Сталин приписал, что в ближайшее время командующий будет смещен со своего поста. А еще через час Рокоссовскому телеграммой было отправлено распоряжение: «В случае необходимости вступить в командование Первым Украинским фронтом, не ожидая дополнительных указаний».

Однако до смещения дело не дошло — замечания Сталина генерал армии Ватутин учел и провел по всему фронту сразу три наступательные операции: Житомирско-Бердичевскую, Ровно-Луцкую и Корсунь-Шевченковскую, чем всецело вернул утраченное доверие Верховного главнокомандующего.

В кабинете командующего фронтом за большим столом, на котором были разложены оперативно-тактические карты, собрались четыре командующих: Третьей гвардейской армией — генерал-полковник Гордов; Шестидесятой армией — генерал-полковник Курочкин; Тринадцатой армией — генерал-майор Пухов; Первой танковой армией — генерал-лейтенант Катуков, а также начальник штаба генерал армии Соколовский.

Командармы внимательно всматривались в лицо маршала Конева. В твердости он мало чем отличался от Жукова — за ошибки наказывал строго, без всякого снисхождения. Но вот человечности в нем было побольше. Каждый из присутствующих мог припомнить немало примеров, когда Конев, невзирая на маршальские погоны, без боязни поймать случайную пулю, приходил в первую линию окопов, чтобы поговорить с простыми солдатами.

Бойцы осознавали, что тут не было никакого позерства, какое нередко встречается у высших чинов, все было предельно искренне. Вышедший из простых солдат, Конев прекрасно понимал их психологию, отношение к войне, знал, чем они дышат, о чем говорят. Красноармейцы чувствовали в Коневе родственную душу и нередко делились с ним самым сокровенным.

— Засиживаться не будем, время дорого. Текущую ситуацию мы с вами уже обговаривали, поэтому повторяться не стану. Коротко и по делу… Ставкой поставлена стратегическая задача — продолжить наступление и в кратчайшие сроки выйти к Висле. — Посмотрев на командующего Первой гвардейской танковой армией Катукова, Конев продолжил: — Ваша задача, Михаил Ефимович, через четыре дня ночью на полной скорости выдвинуться к Висле. Вы должны молниеносно зайти к немцам в тыл, ввязываться в местные бои не следует, уничтожить мешающие движению цели и двигаться на полном ходу вперед. В течение одних суток нужно пробиться к реке в районе Сандомир, — командующий провел карандашом по разложенной на столе карте, — и захватить плацдарм для дальнейшего наступления. — Сделав паузу, Конев вдруг спросил: — У вас все готово для возможного форсирования реки?

— Как только дорога будет расчищена, мы сразу выдвигаем Шестой ремонтно-восстановительный батальон, Двадцатый отдельный понтонно-мостовой батальон, а также Семнадцатую моторизованную инженерную бригаду, — спокойно ответил Катуков.

— Не забывайте про связь, — строго напомнил маршал Конев. — Для полного взаимодействия с соседними подразделениями связь должна быть бесперебойной. Дополнительное оборудование получено?

— Так точно! Восемьдесят третий полк связи получил дополнительное оборудование. Оно уже испытано в боевых условиях, действует очень надежно, — заверил Катуков. — У меня вопрос, товарищ маршал: возможно ли усилить авиационную поддержку? Предстоит глубокий рейд в тыл противника.

— Я уже разговаривал с командующим Второй воздушной армией. Можно будет рассчитывать на их поддержку. У вас как, Николай Павлович? — командующий фронтом посмотрел на командира Тринадцатой армии генерал-майора Пухова.

— Будем продолжать наступление в полном взаимодействии с Первой танковой армией. В настоящее время саперные части занимаются разминированием полей для прохода войск. После усиленной артподготовки мы выступаем по всей линии соприкосновения.

— Хочу еще раз предупредить: должно быть четкое взаимодействие между соединениями. Немецкое командование на Висле создает серьезный фронт обороны. По нашим данным, именно сюда перебрасывают из других мест дополнительные резервы. Нужно выявить наиболее слабые участки фронта, чтобы через них провести наступление. А для этого должна хорошо поработать войсковая пешая разведка. Василий Данилович, — обратился маршал Конев к генералу армии Соколовскому, — у нас осталось не так много времени до наступления, разведданные мы должны получить в течение ближайших двух дней, чтобы успешно провести артподготовку и развить наступление. Возьмите это на себя. Свяжитесь с разведкой, пусть отправят толковых ребят в места, требующие дополнительного уточнения. И пусть как следует проверят местность в направлении наших главных ударов.

— Они уже работают, Иван Степанович, — охотно отозвался генерал армии Соколовский. — По направлению наших главных ударов уже отправлены разведгруппы. Получены новые весьма важные данные, я сейчас наношу их на карту, — показал он на несколько значков на оперативной карте. — Намечается несколько мест, где оборона немцев не очень плотная. Особенно это касается позиций в районе деревень Варварка и Ракита. Тут у немцев явно какая-то несогласованность. Направление главного удара может быть смещено на полтора километра южнее, — провел он карандашом по карте. — Я бы хотел обратить внимание танковой армии, что, по данным нашей разведки, немцы намерены применить свои новые тяжелые танки «Королевский Тигр». Танк имеет сложную восьмидесятивосьмимиллиметровую пушку, способную пробивать все существующие танки.

— Серьезная машина, — согласился генерал-лейтенант Катуков. — Но мы в курсе этого нововведения. Танк хорош. У него сильный броневой корпус и башня. Вооружение тоже превосходное. Кроме пушки, имеется вспомогательное вооружение из трех пулеметов. Но у этого танка есть один весьма существенный минус — он очень тяжел и неповоротлив! Мощность двигателя для такой массы недостаточна. Так что наше мнение такое: советские танки могут его уничтожить. Самое слабое место «Тигра» — впереди, под башней, нужно бить именно туда. В целом его надежность невелика. Ну, а на что он способен, мы проверим в бою.

— Ну и вы, Василий Николаевич, — обратился командующий фронтом к генерал-полковнику Горлову. — Мы уже обсуждали вашу задачу. При взаимодействии с другими армиями вы должны овладеть Сандомирским плацдармом на левом берегу Вислы, с ходу ее форсировав. Если пойдет так, как планируется, через день-другой подгоним тридцати- и пятидесятитонные понтоны, а инженерные части уже будут готовы наводить низководные мосты через Вислу. Двигаться нам предстоит стремительно, чтобы не дать немцам опомниться. Форсирование должно быть налажено, как только мы закрепимся на плацдарме. Так что передовым частям придется форсировать реку и одновременно вести бои с отступающими немецкими частями. Если нет ни у кого вопросов, расходимся. Доведите приказ командования до своих частей. Наступление начнется в ближайшие часы. Все подразделения должны быть готовы к бою!

Часть II
Разведка

Глава 6
На фронт хлопцы идут

Из последней командировки Тимофей Романцев вернулся другим: в глазах печаль, на сердце невыстраданное горе, на щеках — трехдневная щетина. Причина тому — гибель Татьяны, в которой он винил исключительно себя. Все последующие дни Тимофей не находил утешения, без конца вспоминал разговор, состоявшийся незадолго до его отъезда, ставший для них последним.

«Мы еще увидимся?» — спросила тогда Таня.

«Конечно. Как же может быть иначе», — ответил он.

В искрящемся взгляде девушки Тимофей видел надежду и радость. С головой окунувшись в нежданную любовь, она не заметила беду, топтавшуюся у порога.

Останься Татьяна живой, возможно, Романцев воспринял бы произошедшее между ними как романтическое приключение, какие нередко случаются между мужчиной и женщиной, испытывающими взаимную симпатию. На войне это чувство особенно острое. Люди быстро сходятся, понимая, что завтра для них может не наступить. В этом сближении есть что-то от отчаяния, есть понимание того, что в мирной жизни кто-то недолюбил, что-то недосказал. Само собой возникает желание наверстать упущенное.

Со временем воспоминания о ней под грузом насущных переживаний потеряли бы остроту, потускнели, а нечаянная встреча воспринималась бы как просто приятный эпизод в биографии.

Теперь его душа была покалечена, Тимофея мучила совесть: терзала, резала без ножа, сыпала на раны соль и не давала утихнуть боли, буквально выворачивающей нутро наизнанку. Навалившееся отчаяние заставляло его глухо рычать от бессилия. Худшее свершилось — Татьяны не стало. Что-либо изменить он был не в состоянии. Должно пройти много времени, чтобы рана зарубцевалась, хотя прежним он уже никогда не станет.

С Татьяной, жившей неподалеку от его дома, он был знаком еще до войны. После окончания школы она поступила в медицинский институт, а он — в Школу красных командиров. Судьба их разделила навсегда безо всякой надежды на встречу. Вот только никак он не мог предположить, что свидеться придется на фронте, в Белоруссии, во второй линии обороны, где она будет служить военврачом в полевом госпитале. И погибнет не от вражеской пули где-нибудь на передовой, а от рук немецкого агента, заброшенного в наш тыл.

Открыв глаза, Романцев стал смотреть в потолок, не в силах успокоиться. Жена Зоя лежала рядом, тихонько посапывая. Она видела тревожное состояние мужа, но, как мудрая жена, с расспросами не приставала, опасаясь услышать откровение, после которого совместная жизнь станет невозможной. И воспринимала Тимофея таким, какой он сейчас есть.

Скорбные мысли блуждали в закоулках его сознания, тревожили, мучили, расчленяли его на маленькие куски, не давали уснуть. Следовало совершить над собой усилие, чтобы помочь горечи выбраться из лабиринтов подсознания и освободить душу от щемящей боли. Вот только ослабленный и потерявший себя прежнего Тимофей не имел для этого ни желания, ни силы.

Пусть будет как есть.

Он закрыл глаза. И почувствовал, как его вязко обнимает тишина, все больше и больше забирая в свой плен. Знал, что пройдет какая-то минута, и усталое растревоженное сознание успокоится. Он погрузится в нервную дремоту. Пусть ненадолго, пусть на короткий час, но так сознание получит долгожданное избавление от тягостных мыслей.

Тимофей проснулся под самое утро. Жена уже собиралась на работу в школу. Вокруг сумерки, слабый свет едва пробивался через плотные занавески. Рядом на кровати смятым призраком морщинилась простыня.

— Ты уже проснулся? — вошла в комнату Зоя.

Ее лицо буквально излучало счастье. Она делала все возможное, чтобы поднять ему настроение. И сейчас, улыбаясь, она хотела растопить своим теплом лед, лежавший на его израненной душе.

Тимофей улыбнулся в ответ. Получилось скупо. Жена не заслуживала такого отношения, следовало поступить как-то сердечнее, что ли… К той мути, что сейчас поднялась темным облаком из лабиринтов его души, Зоя не имела никакого отношения. Нужно быть с женой поприветливее, потеплее, но получалось скверно.

Зоя старательно делала вид, что между ними все по-прежнему ладно. Ничего не выспрашивала, ничего не говорила, не делала внушений, и за этот супружеский подвиг Тимофей был несказанно ей благодарен.

— Мне сейчас нужно убегать в школу. Ты даже не представляешь, какая у ребят тяга к учебе.

— Представляю, — слабо улыбнулся Романцев. — Ты очень дисциплинированна. Уверен, что в школе ты была отличницей.

— А разве ты не был отличником? — наигранно удивилась жена.

— Хочу тебя разочаровать — не был! С гуманитарными предметами у меня всегда был конфликт. Но зато математика мне нравилась.

Глаза женщины засветились лаской — она обрадовалась, что на какое-то время сумела отвлечь мужа от тягостных дум.

— Так не хочется уходить, хочется еще побыть с тобой. Ты даже не представляешь, как я соскучилась.

Романцев притянул к себе Зою. Под его ладонями дрогнуло податливое родное тело. Она уверенно посмотрела ему в глаза — там, в глубине, таилась хорошо запрятанная боль. Ей тоже было несладко, вот только в отличие от него она прятала свою тревогу неумело.

Наклонившись, Тимофей поцеловал жену и ощутил на губах вкус ягод. Некоторое время Тимофей просто держал Зою в своих объятиях, чувствуя, как она своим теплом забирает из его груди застоявшуюся там стужу. Задышалось легче.

— Все, я пошла, — сказала Зоя, отстраняясь. — Мне действительно нужно идти. Ты пойдешь сегодня на службу?

Тимофей Романцев нахмурился, вспомнив свой последний разговор с полковником Утехиным. Прибыв из командировки, капитан обстоятельно, со многими подробностями, доложил ему о проведенном расследовании. Обратил внимание, как полковник нервно закурил, когда речь зашла о трагической судьбе Татьяны.

Георгий Валентинович человек мудрый: от него не ускользнуло, как изменился голос Тимофея в этом месте его рассказа. Полковник догадался, что с Татьяной Романцева связывало нечто большее, чем служебные дела.

— Отдохни три дня и напиши мне отчет. — Задержав на Тимофее внимательный взгляд, Утехин добавил: — Заслужил… Сходи куда-нибудь с женой, развейся… Людей тяжело терять, особенно если это женщина. По себе знаю. А когда успокоишься окончательно, приходи. Здесь у нас тоже работы невпроворот.

Сегодня пошел первый день…

Отдых предстояло как-то пережить. Освободить голову от всех скорбных мыслей и хотя бы на последующие трое суток опять стать обычным человеком, для которого главное — личное счастье.

Романцев подошел к окну. Ветки липы тянулись к стеклу, как будто хотели его поприветствовать. Совсем недавно прошел дождь, на широких листьях застыли крупные капли дождя… как слезы. Природа тоже оплакивала Татьяну. Тимофей невольно сжал зубы: что же его так мучает, просто нет возможности отдышаться.

Внизу по команде «вольно» прошел батальон красноармейцев с переброшенными через плечо скатками. На фронт идут хлопцы…

Глава 7Пешая разведка

После отъезда капитана Романцева старшину Щербака вернули в полковую разведку. Так что все последующие дни он занимался привычным для себя военным ремеслом. Известное дело, разведка — это глаза и уши армии, и чем точнее она будет проведена, тем меньше будет потерь. Разведка — даже не военная специальность, это образ жизни, поведение в быту, характер. Нужно быть наблюдательным, смекалистым. Там, где иной просто пройдет мимо, разведчик заметит вражий след; там, где пехотинец заляжет, пережидая пролетающий снаряд (авось пронесет!), разведчик поползет навстречу, чтобы перехитрить смерть.

Нужно много знать и много уметь: на ровном поле заприметить замаскированную огневую точку, в небольшом пригорке распознать блиндаж, на лугу, на первый взгляд совершенно безобидном, увидеть минное поле.

Дней десять назад для вскрытия огневых точек взвод разведки вынужден был вызвать огонь на себя. Все было по-серьезному: когда бойцы пошли в наступление, немцы так шандарахнули из всех орудий, что в Бога уверовали даже самые прожженные атеисты. Командир разведвзвода, совсем еще молодой парень, с тех пор, совершенно не стесняясь политрука, стал носить крестик, заявив: «Обещал Богу, что, если останусь в живых, уверую окончательно».

За последнюю неделю Богдан Щербак дважды взял «языка». Один был помощником повара, отправившимся за водой, второй оказался офицером, правда, не из штабных, а всего лишь командиром взвода, но о своем месте базирования рассказал немало интересного. А еще поделился слухами, среди которых один впоследствии подтвердился: из соседней армии в ближайшее время в их район должен передислоцироваться гаубичный артиллерийский полк.

Фронтовые будни тянулись одинаково. Наши войска значительно продвинулись вперед, заняли Станислав, чтобы сделать небольшую передышку. Но уже никто не сомневался, что Красная Армия будет двигаться вперед и дальше.

Едва ли не ежедневно разведчики выходили в тыл к немцам. В один из дней просто чудом удалось уцелеть: там, где обычно переходили нейтральную полосу, через глубокий болотистый овражек, поросший тиной, немцы установили растяжку. Акимыч, один из опытнейших разведчиков, сумел рассмотреть в кромешной темноте тонкую проволоку, замаскированную в траве, один конец которой был привязан к кольцу гранаты.

А вчера, переходя через линию фронта, Щербак должен был перейти вброд реку и пройти более короткой дорогой, но какое-то внутреннее чувство подсказало ему пройти дальше и поискать переход в другом месте. Уже возвращаясь, Богдан решил проверить свои опасения, и, как оказалось, интуиция не подвела — у самого брода затаилась засада.

Немцы воевали с умом, прекрасно просчитывая наши действия. Умело подмечали закономерности в действиях противника, в местах прохождения разведки устанавливали смертельные сюрпризы. Поэтому Богдан Щербак старался не повторяться, искал обходные пути, о которых не подозревал враг.

Местность, как свою, так и на стороне противника, старшина знал хорошо — он прополз на брюхе едва ли не каждый ее метр. Но немцы в последний год научились грамотно обороняться, то и дело удивляли замысловатыми бетонными конструкциями, а тропки, ведущие в их расположение, оберегали, как последнюю надежду на спасение.

Оставались еще три участка, требующих доразведки. Именно они были самыми сложными. Четыре разведгруппы, отправленные в глубокий тыл к немцам, пропали, а еще две остались лежать на нейтральной полосе, не дойдя до первой линии вражеской обороны метров двадцать.

Наступление должно было начаться сразу по всей линии фронта. Его ждали с часу на час. В случае получения приказа «Выступать!» движение вперед затормозят долговременные огневые точки, расположенные в глубине леса и контролирующие значительную часть нейтральной полосы. Их следовало нейтрализовать. Еще мешали пехотные пушки, замаскированные в чаще, на что немцы были большие мастера. Их предстояло выявить и ликвидировать.

Последние несколько дней Богдан Щербак исполнял обязанности командира разведвзвода вместо старшего лейтенанта Старикова, убывшего по ранению. Командир полка обещал замену, но по какой-то причине медлил. Понятно, что несведущего на такую должность не поставишь, нужна соответствующая подготовка, знание специфики службы разведчика.

Прошла неделя, вполне подходящий срок, чтобы присмотреть подходящую кандидатуру, а назначения так и не было. И ответственности за личный состав со Щербака никто не снимал.

В блиндаж вошел посыльный, совсем безусый солдат, прибывший из последнего пополнения:

— Товарищ старшина, вас срочно вызывает зам-комполка по разведке.

Слегка нахмурившись, старшина произнес:

— Хорошо. Уже иду.

Боец мгновенно удалился — лишь колыхнулась шинель, висевшая у входа.

С начальником разведки полка майором Карнауховым у старшины Щербака отношения складывались не лучшим образом. В отличие от его предшественника подполковника Иваненко, в разведке Карнаухов был человеком случайным, оставалось только удивляться, какой такой неладный ветер занес его на такую должность. За все время он не был на передовой, не стоял с биноклем в руках, не осматривал немецкие позиции, наоборот, остерегаясь снайперской пули, велел вырыть себе блиндаж в двух километрах от передовых позиций.

На прежней службе он был политруком и воспринимал новое назначение как понижение в должности. Знаний для такого серьезного дела у него явно не хватало. Было бы лучше, если бы он и дальше комиссарил в каком-нибудь подразделении.

До его блиндажа предстояло топать целых полчаса. Путь не только не близкий, но еще и опасный: в трех местах работали снайперы. Выявить их пока не удалось, просто углубили окоп и нарастили бруствер. Но, так или иначе, снайперу удавалось ежедневно собирать свой кровавый урожай.

Старшина Щербак вышел из блиндажа и, пригнувшись, заторопился по окопам. Этот кусок земли уже не однажды был перепахан снарядами, немецкими и советскими. Здесь проходили бои локального значения, небольшая территория черноземного поля с залесенной высоткой в течение недели трижды меняла хозяев. Закрепившись на отбитой позиции, усилив оборону и даже выдвинувшись на километр вперед, полк намеревался удержаться, опоясавшись со всех сторон минными полями и проволокой Бруно.

Протопав метров сто, старшина выглянул из-за бруствера, выложенного аккуратно из битого кирпича, на немецкие позиции, на чернеющий вдали лес. По обе стороны тянулись гиблые места — болотина, трясина, а еще овраги, начиненные минами. И повсюду, куда ни глянь, — колючая проволока! Она опутывала пространство словно колючая, не по размеру, одежда.

Сразу за лесом начиналась вторая линия обороны — такой же густой лес, а за ним уже будет река Сана с заросшими берегами.

При следующем переходе нужно будет двигаться через болото, там меньше всего вероятность встретить дозорных. Важно без шума пройти нейтральную полосу. Позапрошлой ночью дивизионные саперы-разведчики на этой полосе обезвредили двадцать четыре мины: вывернули взрыватели, а сами мины оставили на месте. Утверждали, что вывели даже определенную закономерность: немцы установили мины в шахматном порядке. Возможно, что так оно и есть: фрицы народ педантичный, любят порядок, и, если предположения саперов верны, поле можно будет разминировать даже без минной карты.

С шуршанием над головой пролетел снаряд и, воткнувшись в разбитую самоходку, рванул так, что машина подпрыгнула. Старшина кожей почувствовал жар взрывной волны и невольно присел.

Тут же в бруствер, расщепляя его в куски, заколотили пули от тяжелого пулемета. «Этого еще не хватало», — невесело подумал Щербак.

— Вы бы поберегли себя, товарищ старшина! — крикнул ему сержант-наблюдатель, прислонившийся плечом к дощатой стенке окопа.

— Обойдется, — отозвался Щербак и заторопился дальше.

Он прошел мимо глубокого окопа, в котором стоял тщательно замаскированный латаный-перелатаный танк «Т-34». Открытого боя ему не выдержать — будет подбит первым же снарядом (уж сколько бед пришлось на его горемычную броню), а вот палить из укрытия, зарывшись по самый ствол, для него — в самый раз.

Вот и блиндаж начальника разведки полка — небольшой, но очень крепкий: рельсы в два ряда укреплены огромными булыжниками, а сверху еще насыпан трехметровый слой земли. Просто так до жильцов не добраться. Будь такой у бойцов, они чувствовали бы себя куда увереннее. Вот только на первой линии такой блиндаж не построить — немцы не дадут! Спрятались от пуль в окопе или землянке — и на том спасибо.

У входа, как и положено, — часовой. Начальство не любит незапланированных визитов.

Уставившись на старшину, боец не спешил отступать от двери, смотрел на подошедшего прямо и спокойно — пусть сам скажет, по какой надобности явился.

— Майор Карнаухов на месте? Он меня вызывал.

— Здесь. Он вас ждет, — часовой сделал шаг в сторону.

Старшина толкнул дверь, обитую жестью, и вошел в уютный блиндаж. Под потолком ярко светила лампочка, работающая от аккумуляторов; в углу разместилась сколоченная из досок тумбочка, на ней патефон, здесь же лежала стопка пластинок; на деревянной стенке красовался плакат с Клавдией Шульженко.

Майор сидел за столом и потягивал чай из закопченной кружки. В небольшой стеклянной вазочке лежало смородиновое варенье, рядом — каравай хлеба.

Щербак бодро вскинул руку:

— Товарищ майор, старшина Щербак по вашему приказанию прибыл.

— Прибыл, значит, — как-то недобро произнес начальник разведки полка. — Проходи. Садись. — Щербак сел подле стола и выжидающе глянул на майора. Сделав очередной глоток, тот спросил: — О наступлении слышал?

Богдан ответил не сразу, воспринял вопрос майора настороженно:

— Сейчас все об этом говорят. Мы наступаем, значит, и дальше вперед топать.

— Все так, — охотно согласился майор. — Причем наступаем в ближайшие дни. Три часа назад было оперативное совещание, командарм так и сказал. Участок наступления нам достался сложный: тут и леса, и болота. А еще мощный защитный рубеж с тремя полосами обороны и многочисленными огневыми сооружениями, растянувшимися по всему фронту, плюс минные поля. Добавь к этому противотанковые и противопехотные преграды… Тем не менее приказ нужно выполнять во что бы то ни стало! Задача такая: нужно узнать, где именно инженерным частям удобнее наладить переправу через Сану. Наступление будет проходить широким фронтом. — Подняв карандаш, майор обвел на карте залесенный участок. — Мы не знаем, что творится вот здесь. Предполагаю, что там стоят пушки. Нужно выяснить, где именно. Пускать людей на неизвестную территорию я не могу. Тут за одну минуту целый полк можно потерять. У тебя есть мысли, как все это осуществить?

— Мы уже переходили Сану — места для переправы могу подсказать сразу. Здесь и здесь. — Щербак ткнул карандашом в карту, лежащую на столе. — Вот только немцы эти места нам перекрыли. Сейчас там дозоры стоят.

— Где будете переходить?

— Река неширокая, должен быть брод, тем более сейчас засуха, вода сильно упала. Поищем… Думаю, лучше всего здесь… Камышами все поросло. Как перейдем реку, легче будет, лес сразу у воды растет.

— Хорошо, — согласился майор. — Утром возвращаетесь обратно, за это время важно как можно глубже проникнуть на немецкую территорию. Тут авиационная разведка доложила, что немцы в семьдесят первом квадрате, — показал майор на карте, — усиленно стягивают к берегу войска. Есть предположение, что на нашем участке немцы собираются совершить прорыв. Совершенно непонятно, каким образом, потому что наземная разведка докладывает нам прямо противоположное — что там нет никаких немецких частей. Ситуацию нужно прояснить. Действительно ли немцы затевают на нашем участке что-то серьезное или просто создают видимость, отвлекают от основного удара. Хочу предупредить: от полученных вами результатов будет зависеть исход предстоящей операции. Вам все понятно?

— Так точно, товарищ майор!

— Если понятно, тогда выполняйте! Кого думаете отправить в разведку?

— Пойду сам и еще двоих возьму.

— Хорошо. О результатах буду незамедлительно докладывать в штаб фронта. Все. Свободны.

* * *

В разведку старшина решил пойти небольшой группой. Трех человек для выполнения поставленной задачи будет вполне достаточно. Это не тот случай, когда нужно идти с группой захвата и, затаившись на немецкой передовой, дожидаться подходящего случая, чтобы взять «языка». Нужно незамеченным перейти линию фронта, разведать в немецких тылах обстановку и вернуться без приключений обратно.

С собой старшина решил взять Строева, потомственного охотника из Сибири, научившегося выслеживать зверя раньше, чем читать. Несмотря на молодость, при розыске диверсантов боец сумел зарекомендовать себя с самой лучшей стороны. А за последнюю операцию по розыску бандеровцев под Червоноармейском Строев был отмечен командованием. Нужен еще радист, без связи никак нельзя! Лучше всего для такой задачи подойдет младший сержант Калмыков.

В полковой разведке каждый из них около года, так что дополнительно разъяснять ничего не нужно. Сами понимают, что к чему.

Вернувшись в подразделение, Щербак сообщил Строеву и Калмыкову о своем решении взять их с собой в разведку, освободил от второстепенных дел. Пусть малость поспят, в дороге силы пригодятся, а потом понадобится еще немного времени, чтобы написать весточку близким. Кто знает, как оно там сложится.

Разложив на столе карту, при свете едко коптящей керосиновой лампы Богдан Щербак принялся тщательно разрабатывать маршрут.

Большая часть реки Саны до тридцать девятого года принадлежала Польше и протекала через Свентокшиское воеводство. А с первого сентября тридцать девятого года река стала пограничной между Советским Союзом и Германией.

Первой танковой армии уже удалось захватить на правом берегу реки небольшой плацдарм, который значительно укрепила вовремя прибывшая пехота. Но это было единственное, чего удалось добиться за последние дни, остальная часть реки оставалась за немцами.

Одна из главных задач — пробиться на левый берег через укрепленный плацдарм, но немцы, ожидая на этом участке генерального наступления, укрепили его артиллерией, понастроили дотов, понатыкали мин. Каждую ночь в район прибывали новые стрелковые подразделения. Немцы внимательно следили за нашими передвижениями на этом берегу и при малейшей опасности открывали шквальный артиллерийский огонь.

Командование решило наступать на тот берег несколькими коридорами, для чего подогнало инженерно-строительные части для наведения низководных мостов.

Старшина Щербак всегда детально прорабатывал предстоящий маршрут. В таких делах, как разведка, мелочей не было. Он зрительно представлял дорогу: окружающий лес, тропинки, знал почву, по которой предстояло идти. Разрабатывал запасные пути, безопасную дорогу для отхода.

Вариантов было несколько, на разные ситуации. Щербак знал, даже этого будет недостаточно, потому что ни один рейд не был похож на другой, обязательно в запланированную операцию вмешивались случайности, которые мгновенно перекраивали все, что было до этого тщательно спланировано.

Разведчики решили выдвигаться ночью, когда позиции скроет темень. Вряд ли обессиленное бессонницей охранение станет стрелять по смутным теням. Так ведь и своих положить можно.

А там сразу к реке. В ранний рассвет (час самого глубоко сна) в тумане предстояло пересечь реку. Разливаясь в долине, она текла медленно, сильно заболачиваясь в некоторых местах. Так что при должной сноровке можно перейти ее незамеченными.

Надвигались густые сумерки. Видимость заметно упала. А тут вдруг неожиданно стал стелиться клочковатый туман и, подвластный ветру, ложиться прямо на позиции немцев, словно путаясь в колючей проволоке.

Самое время еще раз взглянуть на немецкие окопы. С наблюдательного пункта, блиндажа, укрепленного бетонированными плитами, приникнув к стереотрубе, старшина без труда различил среди плывущего тумана первую линию обороны — длинные траншеи, упирающиеся в овраг, наполовину залитый водой. Перед ними несколько рядов проволоки Бруно, обвешанных консервными банками и всем, что могло предательски задребезжать и застучать даже при легком прикосновении.

На позициях было тихо. Казалось, легкий ветер обходил сейчас спящих немцев стороной, опасаясь потревожить.

Оборона была эшелонированной и глубокой, в три ряда траншей, каждая из которых огораживалась колючими изгородями. И все-таки эти позиции были не такими основательными, как в сорок третьем. Тогда на первом рубеже располагались многочисленные бронированные огневые точки с различного рода фортификационными сооружениями: броневыми колпаками, танками, зарытыми в землю, усиленными пулеметными гнездами, противотанковыми и минометными опорными пунктами.

Тем не менее оборона в этом месте по-прежнему была мощной и тщательно продуманной. У строительных батальонов просто не хватало времени, чтобы должным образом укрепить позиции — слишком уж быстро продвигалась Красная Армия. Во многих местах немцы едва успевали соорудить земляные валы, чтобы хоть как-то сдержать наступление русских. Правда, фашисты всегда удачно пользовались естественными преградами, реками и оврагами, создавая за ними надежные долговременные рубежи.

Старшина Щербак поворачивал стереотрубу и удовлетворенно хмыкал: на его военном пути встречалась и более глубокая оборона, здесь же, с нынешними возможностями Красной Армии, немцам не продержаться и несколько суток.

— Проволоку везде подрезали? — повернулся старшина к лейтенанту, командиру взвода саперов.

— Почти до самого леса.

Проволока — штука коварная, выдает без разбора. Если кто-то зацепился, немцы реагируют мгновенно — сразу палят из всех видов стрелкового оружия. В прошлый раз из группы в пятнадцать человек в живых осталось только двое.

— Как вам это удалось? — невольно подивился Щербак.

— Соседи помогли, артиллерийский полк. Они стали сопку обстреливать, вон ту, под тридцать градусов, — показал рукой лейтенант. — Немцы туда и двинули. Думали, что прорыв там будет. Так что им не до нас было, а мы в это время мины обезвреживали и проволоку для вас резали.

— С меня причитается, — улыбнулся Богдан.

— Как вернешься, рассчитаемся, — усмехнулся в ответ минер. — Но большой группой сложно будет пройти.

— Нас всего трое будет.

— Тогда другое дело.

Старшина повернул стереотрубу. Удобная штука: сам находишься в укрытии, запрятанном под бетонными плитами, а поле видно как на ладони. Такого обзора в бинокль не получишь, и увеличение будет поменьше.

Внимательно, стараясь не пропустить ни единой детали, старшина рассматривал поле. Изрытое минными осколками, побитое разрывами, осложненное небольшой низиной, переходящей в глубокий овраг, оно было не самым удобным местом для прохода. Но на их стороне дубнячок, забиравшийся острым уголком прямо в середину нейтральной полосы.

Ближе к первому проволочному ряду стояла подбитая почерневшая немецкая самоходно-артиллерийская установка, возле которой лежало три изрядно истлевших трупа. Вот только кто они — немцы или свои, — понять было невозможно.

В бронированном наблюдательном пункте старшина не чувствовал тошнотворного трупного запаха разлагающейся человеческой плоти, но на позициях он ощущался всегда, буквально преследовал всю войну, начиная с ранней оттепели и заканчивая заморозками. К нему привыкаешь, он становится неотъемлемой частью происходящего — как грязь или как рваные куски проволоки, торчащие из земли.

Этот сравнительно небольшой пятачок, изрытый взрывами, с возвышением на окраине лиственного леса, несколько раз в течение последних дней переходил из рук в руки. Оставалось только удивляться упорству фрицев, державшихся за него, как за свое последнее пристанище.

Нейтральная полоса была изрыта многими ломаными линиями траншей, уже изрядно засыпанных разрывами; повсюду из осыпей суглинка сломанными и расщепленными ребрами торчали бревна блиндажей и землянок. Черными обгоревшими глыбами, потерявшими первоначальную строгую геометрию, стояли повсюду подбитые бронемашины. По правому флангу, где располагалась советская батарея, валялись изуродованные взрывом некогда грозные, наводящие ужас штурмовые орудия. Их развороченные и помятые лафеты с раскоряченными ногами станин нелепо попирали почерневшую землю, покореженные стволы незряче пялились в посеревшее небо. Возле позиций, покрывая землю железным слоем, валялись огромные потускневшие гильзы от артиллерийских орудий. В нескольких метрах от них, едва присыпанные землей от разрывов, лежали убитые. Это уже свои. Вот только похоронить их по совести не было пока возможности.

По левому флангу находились бывшие немецкие позиции. Повсюду щедрой россыпью валялись пулеметные и автоматные гильзы. Бой был нешуточный — стоил жизни целому взводу бойцов.

Такую картину старшина Щербак наблюдал повсеместно начиная с сорок первого года, вот только рельеф бывал другим и трупов на нейтральной полосе лежало поболее.

Оторвавшись от стереотрубы, Богдан произнес:

— Большую работу провел. Молодец, хвалю.

Лейтенант-сапер едва кивнул: мое дело разминировать, а твое — в разведку идти. Но по его довольному лицу было заметно, что одобрение ему по душе.

— Будьте все-таки повнимательнее, немцы тоже не дураки. Сутки уже прошли, могли снова мин наставить.

— Как-нибудь прорвемся, — пообещал старшина и, открыв бронированную дверь, вышел в окоп.

Вернувшись в землянку, старшина Щербак достал бумагу, карандаш и начал писать:

«Здравствуй, моя милая Настя!

Особенно писать нечего. Потихонечку воюем, немцы драпают от нас со всех ног. Так что мы едва за ними поспеваем. А когда догоняем, поддаем им по первое число! А в остальном все обыкновенно. Сидим в землянке и слышим, как где-то вдалеке стреляют орудийные расчеты. В целом, конечно же, скукотища, даже не знаю, куда себя деть. Был бы дома, так непременно сходил бы на луг, покосил бы. А то руки тоскуют по настоящей работе. Хотя, конечно же, мы сюда не танцевать пришли, а немцев бить. Вот жалко, что тете Клаве не успел печку сложить. Но ты ей обязательно скажи, как только воткну осиновый кол в гроб фашисткой гадине, так сразу же возвращаюсь обратно и обязательно сделаю ей печь. Такой в нашей деревне ни у кого не будет! От одного полена жара хватит на целую ночь. Ага, кажись, зовут на ужин, а вроде бы недавно только обедали. Вот так и живем, не успевает закончиться один прием пищи, а мы уже на другой торопимся. Так не замечу, как и война закончится.

Обнимаю тебя крепко, твой Богдан».

Сложив письмо треугольником, надписал адрес.

Обычно письма Щербак писал перед выходом в разведку, что-то накатывало, хотелось поделиться наболевшим. А там кто знает… Может так случиться, что и не вернешься. Пусть улыбнется Настюха разок, вспомнит своего бесталанного, сейчас в тылу тоже несладко, все на бабьих плечах держится.

Заканчивая письмо, Богдан всякий раз думал о том, что очень бы не хотелось, чтобы оно стало последним. А если что… Так пусть письмо останется памятью о нем.

Одевшись в маскхалат, сшитый из тонкой темно-зеленой пятнистой материи с разводами, и натянув на голову капюшон, старшина вышел из землянки.

Строев с Калмыковым дожидались его на позиции. Сосредоточенные, серьезные. Ни шуток, ни пустых слов. Каждый из них понимал, что может не вернуться, так что зубоскалить перед выходом в немецкий тыл — примета скверная. Но и повода, чтобы раскисать, тоже не было, смерть — дело привычное. Если не сегодня, то завтра она может забрать любого из них, а потому к ней привыкаешь и внутренне подготавливаешься.

До рассвета еще часа четыре, вполне достаточно, чтобы под покровом ночи преодолеть нейтральную полосу, а там как судьба рассудит…

Все трое терпеливо стояли в окопе у бруствера и дожидались сигнала: сначала должна взмыть в небо красная ракета, за ней ударят пушки артиллерийского дивизиона, отвлекая на себя внимание противника. На некоторое время, позабыв о нейтральной полосе, попрячутся в окопы даже наблюдатели на переднем крае, а затем в ответ заголосят немецкие пушки.

Сначала нужно быстро проползти первые пятнадцать метров, а далее, спрятавшись в воронку, переждать, осмотреться и двигаться дальше.

Осветительная ракета. Залп. Выждав несколько секунд, старшина Щербак коротко скомандовал:

— За мной! — и, проворно перекатившись через бруствер, пополз в зияющую бездонную черноту. Огибая препятствия, за ним устремился Строев; с рацией на спине пополз Калмыков.

Снова где-то впереди, взмывая вверх, зашипела осветительная ракета, через мгновение она полыхнет, ударив ярким светом по глазам. Нейтральная территория. Ты здесь как на ладони.

Старшина Щербак быстро сполз в ближайшую воронку, полную грунтовой воды. По телу пробежал неприятный холод. За ним в яму плюхнулись Строев и младший сержант Калмыков.

В тот же миг над нейтральной территорией ярким белым светом вспыхнула ракета. На какое-то время, удерживаемая парашютом, она зависла в воздухе, заставляя все живое искать укрытие, потом медленно стала опускаться на землю, постепенно угасая.

Старшина увидел, что стоит по колено в воде, поверхность которой покрылась болотистой зеленой ряской. Рядом, вжавшись в темно-коричневый глинистый склон воронки, замерли разведчики.

Раздались автоматные очереди, пытавшиеся сбить осветительные ракеты. Брызнув искрами, одна из них погасла и погрузила позиции в темноту, показавшуюся еще более непроглядной. Скоро должна вспыхнуть следующая.

Не теряя драгоценных секунд, Щербак скомандовал:

— Вперед!

Подавая пример, он пополз по направлению проволочного заграждения. Добравшись до первого ряда, аккуратно приподнял проволоку, увешанную консервными банками, металлическими лентами и прочим гремящим хламом, и протолкнулся в лаз. Следом, так же аккуратно, прошмыгнул Строев. Сняв рацию, Калмыков сначала протиснул в дыру ее, а потом пролез сам.

Преодолев еще метров двадцать, старшина остановился, поджидая отставших разведчиков. Немного в стороне по правому флангу находился окоп боевого охранения немцев, с которого те наблюдали за нашими позициями. До них было недалеко, метров тридцать, и это был самый ответственный участок.

С правого фланга, отвлекая внимание, вот-вот должен заработать крупнокалиберный пулемет. Вжавшись в землю, старшина Щербак терпеливо ждал, когда это случится, и пулеметчик не подкачал. Тяжело и часто сначала затарахтел станковый пулемет, разбивая в щепы бруствер передних окопов. Затем раздались минометные разрывы, осыпая мелкими осколками немецкие позиции. Небо прорезали трассирующие пули. Но все это было немного в стороне, отвлекая внимание противника от ускользающих к лесу разведчиков.

Точно так же, под минные разрывы, преодолевая вторую линию обороны, разведчики миновали разбитую самоходку с разбросанными по земле траками и скатились в глубокий овраг, дохнувший на них прелой болотиной.

Понемногу рассвело. Со дна оврага разрывы артиллерийских снарядов казались далекими и не такими страшными. Впереди темной полоской с заросшими берегами показалась река, над которой легким белесым облачком поднимался туман. За рекой стоял густой влажный лес. Это уже глубокий немецкий тыл, где расположились подразделения обеспечения, полевые госпитали, склады. Там следует быть особенно внимательными.

Отчего-то возникла уверенность, что ничего не случится. Так бывает: колотят пушки, разрываются мины, строчат беспрерывно пулеметы — даже головы не дают поднять, — а в сознании вдруг возникает уверенность, что на этот раз ты останешься жив. Такое чувство придает уверенности, позволяет действовать правильно, что в конечном итоге и уберегает от беды.

Нечто подобное произошло и сейчас. Легкий туман, поднявшийся над рекой, заворожил, успокоил окончательно и вселил надежду.

Время для разведки подходящее — еще не рассвет, его отблески только проглядываются на горизонте, но для сна самый час.

Бодро сбежали по оврагу, его устье, пряча разведчиков в густом высоком папоротнике, упиралось прямо в песчаный берег, заросший густыми прутьями ивняка. Раздвинув ветки, старшина внимательно посмотрел на гладкую речную поверхность: ни вспышки, ни движения, не слышно даже щебетания птиц. Все умерло в предрассветную рань, чтобы через несколько часов вновь воскреснуть, наполнить окружающее пространство звуками.

В самом широком месте реки Щербак заприметил, как гладь воды чуток зарябила, вздулась. Так бывает, когда течение обходит какую-то подводную преграду — камень или остатки давней запруды.

— Глянь туда, — показал старшина Строеву. — Похоже, там брод. Видишь, вода бурунами пошла.

— Так оно и есть, товарищ старшина, — согласился Строев. — Думаю, по грудь будет.

— Тогда пошли… За рацией смотри, а то без связи останемся, — наказал Щербак слегка отставшему Калмыкову.

— Как же иначе, товарищ старшина, — едва слышно отозвался радист. — Конечно, смотрю.

— Может, помочь? — предложил Строев.

— Не нужно, я за рацию отвечаю, я ее и понесу.

— Надеть немецкие каски, кто знает, как там. — Они достали из вещмешков каски, застегнули их под подбородком. — Потопали.

Подняв над головой вещмешок с патронами и автоматом, старшина осторожно, прощупывая ногами дно, стал переходить реку. За ним, ступая след в след, пошел радист, крепко держа в руках рацию; Строев шел замыкающим, внимательно всматриваясь в примолкший лес, отчего тот казался подозрительным и враждебным.

Вдруг неожиданно, разорвав тишину, закуковала кукушка. На душе немного полегчало. Вода добралась до пояса, затем поднялась по грудь. Сейчас, когда тело стало почти невесомым, старшина почувствовал течение, которое силилось его приподнять и уволочь за собой. Приостановившись, Богдан принял устойчивое положение и маленькими уверенными шажками двинулся прямо по направлению к лесу. Вышел на берег и, юркнув под куст, присел на корточки.

Связист преодолевал брод осторожно. На одном плече рация, в другой руке — автомат. В какой-то момент показалось, что он потерял равновесие, — колыхнулся, отошел на шаг, потревоженный течением, но потом снова зашагал крепко и уверенно.

— Уф-ф! — выдохнул Калмыков, шагнув на берег. — Струхнул малость, яма там была, думал, не удержусь.

Щербак вытащил из-за пазухи подробную карту, бережно развернул. Повертев головой, выбрал ориентиры — устье реки, излучину — и привязался на местности.

— Мы находимся вот в этой точке. А теперь идем в семьдесят первый квадрат, все время лесом. На этом участке будут три проселочные дороги. Нужно быть осторожнее. Посмотрим, что там делается, и обратно. У нас всего сутки. Сейчас выжимаемся по-быстрому и — побежали!

Рассвело совсем. Теперь стало заметно, что земля оделась в густую зелень, украсилась желтыми и голубенькими пятнами распустившихся цветов. На небе исчезли поблекшие звезды, только одна из них, самая яркая, еще пробивалась через бледную синеву тусклым малахитовым светом.

Пахло цветами и свежей травой. Еще каких-то несколько минут назад вокруг была настораживающая тишина, а теперь вдруг все зашевелилось, застрекотало, зачирикало — оказалось, что каждая пядь земли наполнена жизнью.

Где-то совсем поблизости назойливо заверещал кузнечик, за ним энергично и очень весело засвистела какая-то птаха.

Старшина Щербак невольно заслушался, на какое-то мгновение даже забылся на чужом берегу реки. Вспомнилось родное Полесье: пернатые там такие же громкоголосые, как здесь. Складная птичья мелодия вдруг заполнила все пространство, приобрела объем, форму и так ладно легла на сердце, что оно сладостно заныло.

Щербак повел головой: нужно сбросить это наваждение — на вражеской ведь территории находимся.

Старательно выжали намокшую одежду. Поправив резинку на влажных брюках и заправив куртку с капюшоном, Щербак сказал:

— Посмотрите, чтобы ничего не стучало, ничего не терло. До квадрата нам бежать километров семь.

Легкой рысцой, перепрыгивая через сухие ветки, разведчики заторопились в глубину леса.

Передохнуть решили в темной густой лещине. Старшина не без удовольствия снял рацию.

— Все, привал… Сделаем вот что. Калмыков, передай в Центр: без происшествий подходим к семьдесят первому квадрату. А мы сейчас осмотримся на местности. Майор сказал, что в этом районе наблюдается какое-то подозрительное движение.

— Есть, товарищ старшина, — с готовностью отозвался радист и принялся распаковывать рацию: вытащил из кармашка ранца антенну с грузом и, задрав голову вверх, стал примериваться, на какую бы ветку ее закинуть.

Старшина со Строевым углубились в лес. Первым шел Строев, внимательно всматриваясь в следы, оставленные на земле, — а вдруг свежие? Ступали осторожно, прислушиваясь к шорохам, они всегда разные: один получается при шуршании бумагой, другой — при ходьбе по листьям; шорох может создавать ветер, забравшийся в дупло. Так что разведчик должен иметь музыкальный слух.

Строев остановился и показал ладонью на звериную тропу.

— Кабаны натоптали, — присев на карточки, он потрогал пальцами землю. — Совсем недавно. Может, час назад, а может, чуть поболе. Кабан — зверь очень осторожный, хорошо слышит, просто так его не увидишь, людей сторонится.

— Значит, здесь давно никого не было.

— Получается, так.

— Пойдем дальше.

Утренний туман оставил на высокой траве обильную росу. Поляны обходили, шли лесом, подолгу всматриваясь в даль. На лугу, затерявшемся среди хвойного леса, заприметили дорожку сбитой росы.

— Кто-то здесь прошел.

— Да. Подходим к месту, — предупредил старшина, присев за ствол дерева и показав на дальний просвет: — Квадрат наш там. — Вытащив карту, он нанес на нее пройденный маршрут. — Что-то мне не нравится все это. Нутром чую, здесь какой-то подвох. Подойдем поближе, осмотримся.

Место выглядело натоптанным, через него проходили не единожды. Осторожно, от ствола к стволу, от куста к кусту, стараясь двигаться совершенно бесшумно, разведчики почти вплотную подошли к нужному квадрату.

Засекли вдали дозор из четырех немецких автоматчиков, присели. Не заметив разведчиков, немцы прошли в опасной близости от них. Вытащив из вещмешка бинокль, Щербак приник к окулярам. В одном месте он заприметил нечто похожее на ДОТ. Смущали лишь стены и крыша, сделанные из хлипких досок. Несколько пехотинцев обмазывали его серой глиной. «Что это еще за маскировка?» — невольно подивился Щербак. Немцы народ серьезный, свои огневые точки строят основательно, а тут попахивало ложной маскировкой.

— А вон там еще один, — Строев, обладавший острым зрением, показал куда-то в густую тень леса.

Старшина увидел возвышавшуюся над поляной долговременную огневую точку, сколоченную из досок. Оседлав крышу, двое немцев крепили на ней фанерные листы. Походило на то, что на этом участке фрицы пытались ввести в заблуждение советскую разведку и строили фальшивый огневой рубеж.

— Ну и мастера, — усмехнулся Щербак.

По периметру огороженного колючей проволокой участка стояли часовые, охраняя построенные декорации как особо важный объект.

По грунтовой накатанной дороге, негромко тарахтя, подъехала грузовая машина. Четверо немцев проворно взобрались в кузов и стали сбрасывать на траву рулоны колючей проволоки. А потом ловко, как люди, знающие свое дело, принялись натягивать на врытые столбы второй ряд колючей проволоки, закрепляя его скобами и забивая гвоздями. Работа двигалась споро. Немцы торопились. Декорации точно вписывались в огороженную площадь.

Приложив бинокль к глазам, Щербак стал изучать глубину поля, где две дюжины солдат в полевой немецкой форме, растянувшись в шеренгу, дружно копали траншею. Не углубившись в землю даже до колена, они принялись сооружать брустверы из земли и фанеры. Едва замаскировав отрытый объект, двигались дальше.

Шестеро пехотинцев подтащили в глубину поля короткие бревна и принялись сооружать нечто похожее на блиндаж. Другие копали линии сообщения — такие же узкие и неглубокие.

Подъехал еще один грузовик, из которого повыскакивали военные строители и тотчас же, не теряя времени, принялись под командованием тощего майора копать новые траншеи, сооружать наблюдательный пункт и блиндажи.

Старшина Щербак, усмехнувшись, передал бинокль Строеву:

— Посмотри, что они надумали. Строят ложные огневые позиции.

Разведчик приладил бинокль к глазам:

— Товарищ старшина, так они еще и каски на палки вешают, как будто кто из окопов выглядывает. Для чего это они?

— Не догадываешься? Наши на этом участке в наступление пойдут и захотят закрепиться на первой линии обороны. Занять немецкие позиции не сумеют, потому что их нет, и в чистом поле так и останутся. Спрятаться будет негде, тут на них немецкая артиллерия и обрушится. Всю пехоту в куски разорвет. Ориентиры тут у них пристреляны, пушки где-то за лесом стоят. В июле сорок второго под Сталинградом именно так наша рота полегла. Только восемь человек осталось. Повезло просто…

— А где настоящие окопы?

— Где-то метров за пятьсот отсюда.

Старшина вытащил карту и пометил на ней ложные окопы.

— Возвращаемся назад, нужно передать эти сведения в штаб.

Ползком добрались до густых зарослей, за ними, распрямившись в рост и соблюдая осторожность, направились к радисту.

Затаившись под кустом, Калмыков посматривал по сторонам. Автомат наготове, лицо сосредоточенное — того и гляди, полоснет очередью по любому, кто выйдет из чащи. Строев ухнул филином, Калмыков опустил автомат.

— Долго вас пришлось ждать, товарищ старшина, я уже переживать начал.

— Если бы что-то случилось, ты бы выстрелы услышал. Неужели думаешь, что нас без боя можно взять? — заметил Щербак.

— Кто знает, как там может получиться. Война штука такая… На ней всякое случается.

— Давай рацию распаковывай, передавай в Центр: в квадрате семьдесят один обнаружена ложная огневая позиция. Немцы роют неглубокие окопы, устанавливают фальшивые ДОТы и блиндажи. Готовят для нашей пехоты ловушку. Место, по всей видимости, пристреляно артиллерией и минометами. Постарайся в эфире не задерживаться, чтобы нас не засекли.

— Есть, товарищ старшина! — бойко ответил младший сержант и снял со спины ранец с рацией. Вытащив из кармана блокнот, быстро зашифровал сообщение.

Щербак глянул на небо. Хмурилось. Солнце, ясное всего лишь час назад, теперь скрывалось за серой пеленой. Не исключено, что будет дождь. Для разведчика лучшей погоды не придумаешь: размоет все следы, выбираться будет сподручнее.

Надев наушники, радист повертел ручкой настройки — в ушах раздался треск. Отыскав нужную волну, передал позывные и, дождавшись ответа, принялся быстро передавать шифрограмму.

Где-то совсем далеко, проникая сквозь лесной массив, послышалось всхлипывание паровоза. Ветер метался среди деревьев, шумно теребил кроны. Мерно, напоминая работу дятла, издалека доносились удары молотка. Невыносимо хотелось курить, но Щербак взял за правило: табак с собой не брать. Курево — вещь заразная, прилипчивая, может отвлечь и расслабить, а нервы в рейде должны быть обнажены, как оголенный провод, чтобы яснее чувствовать ситуацию. Вот вернемся, можно будет курить хоть до одури!

Богдан с некоторой завистью посмотрел на некурящего Строева. Тот даже не подозревал, каким мукам сейчас подвергается старшина.

— Все, передал, — объявил радист, снимая наушники.

— Ждем ответа.

Вынужденное ожидание — время, когда есть возможность поразмышлять, подумать о приятном, но в голову лезла только одно: Настя! Сердце вдруг защемило, словно в самую его середку попал осколок. Вот он зашевелился, закровоточил, мешает вздохнуть полной грудью.

Что за напасть его одолела! Как же ему вырвать эту занозу! Думал, вернется на фронт, все пройдет, все уляжется, да не тут-то было, не отпускает.

Щербак, как и многие другие, ушел на фронт в сорок первом добровольцем, через три недели после свадьбы. Кто бы мог тогда подумать, что война затянется в многолетнюю кровавую бойню, что немецкие войска будут стоять под Москвой. И что он сам, оказавшись в окружение подо Ржевом, будет считаться погибшим. Едва выбравшись из одного окружения, тотчас попал в другое. Добрался до своих в составе небольшого отряда только в октябре сорок первого года. Вряд ли кто верил тогда в его воскрешение, да и он сам воспринимал спасение не иначе как чудо. Вроде бы не верующий, креста не носил, иконы не целовал, однако сумел уцелеть в таком аду, из которого, казалось, и выхода другого нет, кроме как умереть. В какой-то момент Богдан даже сам поверил в свою неуязвимость, пока однажды его не контузило взрывной волной от взорвавшегося рядом снаряда.

Но по-настоящему его убила Настя, когда на его письмо из госпиталя написала ответ, что вышла замуж после того, как на него пришла похоронка. Чтобы не умереть от горя, решила не оставаться одной. Человек, который сейчас находится рядом с ней, пусть и не заменил бывшего мужа, но помог почувствовать себя живой и необходимой.

Выписавшись из госпиталя, Богдан получил пятидневный отпуск. Немного, конечно, но вполне достаточно, чтобы навестить родных, одним глазком глянуть на бывшую суженую. А потом и в обратную дорогу можно.

Уже подходя к дому, Щербак укрепился в желании вытряхнуть из мундира нового муженька (наверняка какой-нибудь тыловик) своей бывшей жены. Вытащить во двор и там без свидетелей поговорить с ним по-мужски. Богдан даже представил, с каким затаенным испугом на него будет таращиться поверженный враг.

Но вместо этого рядом с Настей он увидел молодого мужчину в гимнастерке, тяжело опиравшегося на трость. Шел он неуверенно, как бы пробуя перед собой землю, и, только убедившись в ее прочности, неловко подгибал покалеченную ногу и тяжело совершал следующий шаг. На левой стороне груди у него были два ордена Боевого Красного Знамени, в петлицах — танк. На правой стороне груди — две желтые полоски за тяжелое ранение.

Почувствовав на себе направленный взгляд, мужчина посмотрел на Богдана и, признав в нем фронтовика, приветливо улыбнулся.

Настя, готовая в любой момент броситься на помощь мужу, внимательно следила за неуверенными шагами танкиста и не заметила постороннего. Богдан был благодарен случаю, что бывшая жена так и не заметила его застывшую в смятении фигуру.

Всю ночь он не спал, осмысливая увиденное: что же заставило красивую молодую женщину сделать выбор в пользу покалеченного войной солдата? И только много позже понял: сострадание, присущее всякой русское бабе, к больному и увечному.

— Передают, товарищ старшина, — радостно сообщил радист.

Взяв карандаш, Калмыков принялся записывать в блокнот. Через несколько минут протянул ответ старшине.

«Определить местоположение минометных расчетов и артиллерийских батарей», — прочитал старшина.

Чиркнул зажигалкой, бумага занялась скупым колеблющимся пламенем. Бросив горящий листок на землю, Щербак проследил, как огонь уничтожил остатки записки, разметал носком ботинка серый пепел и сосредоточенно произнес:

— Задача понятна, будем действовать. — Развернув карту, продолжил: — Думаю, нам нужно искать легкое пехотное орудие. Гаубицу сюда не затащишь, оно и не нужно, для нее цели поважнее найдутся, а вот пехотное орудие — самое то! Осколочно-фугасным снарядом зарядят, а потом как лупанут целой батареей… — Разгладив карту, продолжил: — Легкая пушка до трех с половиной километров бить может из-за какой-нибудь господствующей высотки. Мы должны отыскать эту батарею! Высота двести шесть метров, — старшина показал на сгущение изолиний. — Так, сколько же до нее будет? Для такой пушки оптимальная дальность. Это у нас самый запад… А это что за безымянная высотка на северо-востоке? До нее километра полтора… Тоже вполне удобное место для размещения батареи. Тут вот еще сосенки растут, просто так сюда не подойдешь и не уничтожишь. Где еще можно спрятать пехотные пушки? Юго-запад, самый уголок квадрата. Высотка двести восемь. Не гора, конечно, но местность с нее видна как на ладони. — Повернувшись к младшему сержанту Калмыкову, старшина спросил: — Ты свою шарманку упаковал?

— Так точно, товарищ старшина.

— Ну и ладно, двигаем на юго-запад, а потом еще две высотки захватим: на западе и на северо-востоке. Вот этой дорогой пойдем… Тут лес. Укрыться можно. А там и до дома будет недалеко.

Набросив на лицо сетку, Щербак неслышно ступил в мягкий густой мох. За ним осторожно двинулись бойцы. Прошли метров триста, вдруг старшина поднял руку, давая сигнал остановиться. Присев, стал всматриваться в просеку, откуда послышалась приглушенная расстоянием немецкая речь.

Впереди, примерно в пятидесяти метрах, на поваленной березе сидели три немецких пехотинца и с аппетитом хрустели галетами, запивая их водой из фляги. Пройти мимо немцев незамеченными не представлялось возможным — впереди на тропе виднелся настил из сушняка. Придется ждать, пока они отобедают.

Старшина Щербак покрутил головой — самое главное, они не на виду, кругом заросли. Место неприметное, спокойное, так что никто их не увидит.

Немцы не торопились — побросав пустые консервные банки, они о чем-то энергично разговаривали. Потом один из них, тощий, как оглобля, и длинный, как коломенская верста, извлек из кармана губную гармошку и запиликал что-то очень знакомое.

— «Катюшу» наяривает, — хмыкнул старшина.

— А похоже, — согласился Калмыков.

— Придется этот концерт до конца дослушать.

— А может, он еще и «Барыню» сыграет?

Немцы ушли только минут через сорок, отозвавшись на грозный окрик унтер-офицера. Расторопно похватали автоматы, лежавшие в сторонке, и скрылись в лесной чаще.

Некоторое время разведчики выжидали — не вернутся ли. Убедившись в полной безопасности, старшина Щербак скомандовал:

— Вперед!

Далее посадки заметно поредели. Передвигаться приходилось короткими перебежками от одного лесочка к другому.

Сопка показалась из-за леса неожиданно — широким ровным склоном, основательно затоптанным, на котором кое-где сочными голубыми глазками росли васильки.

Между кустами, покрытые маскировочной сетью, стояли четыре орудия. Для пущей маскировки на сеть была набросана трава, закреплены свежие ветки. Так что с самолета распознать батарею нелегко.

У подошвы сопки была натянута колючая проволока, по периметру которой нес службу караул.

— Геометрию учил? — неожиданно спросил у младшего сержанта Щербак.

— Доводилось, — сдержанно отвечал тот, пытаясь сообразить, куда клонит старшина.

— Это хорошо. Мне вот в школе она очень нравилась. Хотел на мехмат поступать, мечтал учителем стать, да как-то все иначе сложилось. Особенно мне нравилось теоремы разные доказывать. А в конце всегда такая фраза была: «что и требовалось доказать…». Видишь, высотка есть, пушки тоже на месте, значит, и артиллерийский расчет должен быть где-то поблизости. А стволы направлены туда, где немцы ложные позиции роют. Нужно пометить, — вытащил он из-за голенища карту.

— Товарищ старшина, а вон с правой стороны еще две пушки стоят, — подсказал Строев.

Глянув в указанном направлении, Щербак довольно хмыкнул:

— А ты глазастый, я вот не сумел заприметить, а ты сразу увидел. Вот что значит охотник! И поставили они пушки в ложбинке, так что сразу и не увидишь. Со всех сторон кусты, а сетка до самого верха между ветками растянута. А как заметил-то?

— Тропиночка от нее идет.

— Ишь ты, верно, только ведь и тропиночка-то не шибко приметная.

Достав карту, старшина пометил крестиками немецкие позиции.

— Теперь пошли к другой высотке. Шуметь не надо, а вот двигаться нам предстоит быстро. Нужно управиться до ночи, нам еще через реку перебираться.

Старшина шагнул к кустам барбариса. Строев с перекошенным от страха лицом, голосом, готовым сорваться на крик, прохрипел:

— Мина!

Щербак невольно застыл и глянул себе под ноги, осознавая, что следующий шаг мог быть для него последним. У самых ног на высоте десяти сантиметров виднелась натянутая тонкая зеленая, как раз под цвет травы, проволока.

Старшина почувствовал, как по спине неприятной струйкой побежал холодный пот. Прямо перед ним росла ольха с гладким матовым стволом, невольно подумалось о том, что ее колыхающиеся листья были бы последним, что он увидел бы в своей жизни.

— Поживем еще, — проговорил Щербак и аккуратно перешагнул через проволоку. — Ну, Строев… что б я без тебя делал.

Пригнувшись, они добежали до березовой рощицы, обошли по низине холм и направились к другой высотке.

Дважды повстречали дозоры; то и дело дорогу загораживали сооружения из колючей проволоки, не иначе, какие-то запасные рубежи и скрытые огневые позиции. Щербак то и дело доставал карту и скрупулезно фиксировал увиденное.

Ожидания оправдались — на второй высотке также стояла замаскированная немецкая батарея, подле которой артиллеристы сгружали ящики со снарядами. Немцы всерьез готовились противостоять скорому наступлению Красной Армии. На подступах к высотке были оборудованы минные поля, о чем извещала желтая табличка, закрепленная на невысоком столбике: «Achtung! Minen!»^[1]

— Крепко они тут засели, — скрипнув зубами, произнес старшина. На волевом красивом лице немного выше переносицы углубилась складка, отчего Щербак стал выглядеть несколько старше. — Ничего, мы вас и тут достанем. Теперь вы никуда не денетесь.

Сунув карту за голенище сапога, старшина зашагал дальше. Не обернулся, знал, что бойцы идут следом.

Ожидание скверной погоды не оправдалось. Выглянувшее солнышко растопило низко нависшие облака и теперь палило нещадно. От сухой земли к небу поднималось зыбкое колыхающееся марево, искажая далекую полоску леса и петлю реки, едва заметную через широкий распадок.

Спустились в небольшой овражек. Тихо и сыро. Солнце сюда не заглядывает, так что раскисшая грязь на дне продержится до конца лета. Птицы тоже эти места не жалуют. Вот разве что совы, привычные к мраку, переждав день, с наступлением сумерек прилетят в лесную чащу, богатую грызунами.

— Отсюда нам идти до следующего пункта километров десять. Если повезет, часа за три-четыре дойдем. Немцев здесь немного, они все у реки. Как задачу выполним, с темнотой уходим к себе. А сейчас немного перекусим и отдохнем малость.

Вскрыли по банке тушенки и дружно заработали челюстями.

— Дичи здесь полно, — отметил Строев, всматриваясь в следы. — Особенно кабанов и косуль. Только у нас в Сибири все равно побогаче будет. Зверь у нас непуганый, любопытный, вот так уйдешь в тайгу на недельку, чего только не насмотришься. Помню, как-то мы с батей перед самой войной на охоту пошли, так к нам в гости медведь пожаловал. Уху почуял. Батя — за ружье, а медведь сел в сторонке и стал ждать, когда мы его угостим…

— Тихо! — прервал его старшина.

Сначала послышался треск сучьев, потом сквозь заросшие кустарником склоны показались четыре немецких пехотинца в полевой форме, сжимавшие в руках лопаты. Громко споря, они некоторое время осматривали овраг, потом принялись копать склон.

Прячась за кустами, разведчики стали осторожно спускаться вниз по дну оврага. Удары лопат о твердый слежавшийся суглинок становились все глуше и, наконец, затерявшись среди густых крон, стихли совсем.

— Землянку роют, — предположил старшина. — Рассчитывают здесь надолго обосноваться.

— Зря стараются, — произнес Строев.

— Где-то здесь должна проходить вторая линия обороны. Не нравится мне все это. Ждут они нашего наступления, готовятся. Я вот что предлагаю… Мы можем, конечно, где-то здесь отлежаться до самой ночи, а потом назад пойти. Того, что мы узнали, вполне достаточно, чтобы доложить командованию. Вот только мы не командованию служим, а родине. Где-то чего-то недосмотрим, где-то чего-то не увидим, какую-то огневую точку проскочим впопыхах, а бойцы пойдут там в наступление и полягут! Чего же грех на душу брать! Пойдем по-тихому, посмотрим, что там к чему. Заросли здесь густые, авось проскочим.

Из оврага вышли к небольшому полю с густой травой, поделенному на две неровные половины гусеничным танковым следом.

— Товарищ старшина, посмотрите туда, — Строев показал на небольшой гребень с непонятной пипкой на самой вершине.

— Похоже, танк, — предположил Щербак.

— А в подлеске еще один такой же стоит.

Танк, стоящий в окопе, среди деревьев, замаскированный густыми длинными ветками и мохнатым лапником, сливался с окружающей местностью. Для пущей убедительности на его башню была повалена молоденькая ветвистая береза, только ствол с набалдашником торчал через ворох листьев.

Окоп танка соединялся с траншеей, по которой двое пехотинцев волокли бревно.

— Бруствер будут укреплять, — предположил Калмыков. — Вот где их настоящие позиции.

— Крепко они за оборону взялись, — покачал головой старшина. — Только зря все это… Мы их из Сталинграда выбили, погоним и отсюда… Теперь нам об обратной дороге нужно подумать. Как бы на дозор не напороться. — Вытащив бинокль, Щербак долго изучал немецкие укрепления: всматривался в лес, разглядывал редкий пролесок, изучал широкое поле. Потом, уложив бинокль обратно в мешок, уверенно сказал: — Сейчас пойдем вдоль этого овражка, затем сразу на северо-восток, к вершине. А уж оттуда к реке. Отсидимся там до вечера — и к своим. Что-то мне подсказывает, что это не последнее, что мы здесь увидели.

Двинулись неслышно, как это могут делать только люди, привычные к ежедневной опасности, осознающие, что от ветки, треснувшей под ногой, зависит их жизнь. Несколько раз останавливались, терпеливо пропуская проходящий мимо дозор, потом шли дальше. В последний раз немцы прошли на расстоянии вытянутой руки. Спрятавшись в зарослях боярышника, старшина Щербак хорошо рассмотрел их лица: один совсем молодой, не старше шестнадцати; другому было далеко за пятьдесят, наверняка прибывшие с последним пополнением. Богдан даже ощутил запах их тел, замешанный на неприятно пахнувшем одеколоне.

Ни боевого опыта, ни умения вести наблюдение в дозоре. Именно поэтому этих новобранцев определили в тыловую часть, обходить вверенный периметр. Пусть походят в охранении, попривыкнут к оружию, а там и на передовую!

Обмундирование сидело на них мешковато, явно не по размеру, образовывая глубокие большие складки на груди и по бокам. Ремень, по их мнению, был и вовсе лишним предметом — невозможно ослабленный, он висел ниже пояса.

Окажись на их месте опытные бойцы, привыкшие на передовой прислушиваться к каждому шороху, обратили бы внимание на дрогнувший неподалеку куст (младший сержант Калмыков, замыкавший группу, присел в самый последний момент и чуть было не выдал себя). Старшина уже вскинул «ППШ», чтобы одним махом разрешить возможный спор, но беспечные дозорные прошли дальше, продолжая делиться впечатлениями о первых днях службы.

Лишь когда патруль удалился на значительное расстояние, старшина облегченно выдохнул:

— Считай, второй раз родился. В следующий раз может не повезти.

— Ранец зацепился за ветку, товарищ старшина. Только на секунду и отвернулся, чтобы отцепить, а тут немцы.

— Ротозеем не нужно быть! — сурово рыкнул Щербак.

— Так точно, товарищ старшина!

Богдан вновь глянул на карту и поставил небольшой значок.

— Что-то они здесь стерегут… Разберемся. Все, уходим! Вот она, высотка, — старшина показал на небольшое возвышение, поросшее лесом.

Уже приблизившись к сопке, разведчики заприметили наезженную грунтовую дорогу. У основания сопку в два ряда опоясывала колючая проволока, тут же ходили часовые. За проволокой угадывались длинные деревянные строения, напоминающие амбары.

— Что они здесь такого напридумывали?

— Склад какой-то, — предположил Строев.

— Возможно… Это ведь польская сторона была до тридцать девятого. На этом месте бои шли, наверное, склад с того времени остался. Пора возвращаться. Иначе до утра не успеем.

Надвигались вечерние сумерки. Поначалу они накрыли полупрозрачной пеленой горизонт, затем, сгущаясь, укутали лиственный лес, ставший сразу темным и враждебным. Потом мрак навалился на широкое поле, оставив только узкую красную полоску заходящего солнца. Через несколько минут пропадет и она, и тогда ночь всецело вступит в свои права.

До реки оставалось метров пятьсот, когда на грунтовой дороге послышался гул двигателя приближающейся грузовой машины.

Старшина внимательно наблюдал за приближением автомобиля, в кузове которого, разместившись вдоль бортов, находилось около двадцати автоматчиков.

— Это что за дела? Куда это они на ночь глядя поехали?

— Никак, на передовую.

Неожиданно грузовик остановился, немцы поспешно повыпрыгивали на дорогу. По команде офицера, вышедшего из кабины, организованно развернулись в цепь и быстрым шагом, держа автоматы наготове, направились прямо в сторону затаившихся разведчиков, охватывая их с двух сторон.

— Мать честная, они же по нашу душу! — невесело произнес Калмыков.

— Отходим! — скомандовал старшина.

Затрещали сухие очереди, в бешеном танце завращались сбитые листья.

— Заметили, гады! — зло произнес старшина и, прицелившись, ответил короткой очередью. Один из немцев дернулся, словно от сильного удара, и повалился на землю.

Рассерженным треском ударили новые автоматные очереди, прижимая разведчиков к траве. Группа захвата действовала грамотно, стараясь окружить противника, использовала рельеф местности, пряталась за деревья, совершала стремительные рывки, сокращая расстояние.

— Отходим к реке! — приказал Богдан. Выпустив короткую прицельную очередь, он отскочил назад и спрятался за могучий ствол липы.

Немцы уже вошли в лес, растянулись по флангам.

— Быстрее! Уходим! — торопил старшина замешкавшегося Калмыкова.

Щербак перекатился в яму, дал короткую очередь, нырнул за дерево, еще одна прицельная очередь…

Строев двигался на расстоянии пятнадцати шагов от старшины. Щербак мимоходом отметил, что, несмотря на молодость и небольшой боевой опыт, парень действует грамотно. Если удастся выбраться из этой передряги, у Строева есть все шансы вырасти в классного разведчика. Вот он юркнул в низинку, совершил кувырок, быстро поменял позицию и, постепенно отступая, увеличивал дистанцию с преследователями, боковым зрением не упускал ни одну из целей, точным огнем заставляя фрицев залечь.

Река была близко, до нее оставалось метров двести, но сейчас это было невероятно много.

От илистого берега потянуло свежестью и прохладой. В самой низине через редкий ряд деревьев просматривалась темно-серая полоска воды, подсвеченная багрянцем заходящего солнца.

Не отставая от старшины, с другой стороны бежал Калмыков: на его спине подпрыгивала рация, мешавшая совершать сложные маневры. Двигался он угловато, но уверенно: вовремя ложился, быстро вставал, прицельно отстреливался. На его стороне молодость и боевой опыт. Пригнулся, залег, пальнул в наседающих фрицев и побежал дальше. Двое самых настырных карателей бежали за ним, не отставая. Один из фрицев, неосторожно высунувшись, тотчас получил пулю в лицо (еще один готов!), второй, оказавшись расторопнее, спрятался за бугорок и перекатился за дерево, выискивая подходящую позицию.

— Бросай рацию! Беги налегке! — крикнул старшина.

— Как я без нее?!

— Бросай, иначе не уйдешь!

На некотором отдалении с правой стороны рванула ручная граната. Деревья, стоявшие поблизости, мужественно приняли на себя разлетевшиеся осколки, кроны крепко тряхнуло.

Немцы залегли — не иначе, готовились к решительному броску. Взять разведчиков с наскока не получилось, теперь они задумали что-то похитрее. Просто так от немцев уйти не удастся — слишком плотно опекают. И офицер у них настырный — спрятавшись за пригорок, машет руками, отдавая приказы, заставляет подняться. Живыми хотят взять, гады…

При отступлении польской армии на этом месте шли жестокие бои. Ближе к реке, перевернутые на бок, лежали остовы двух проржавленных грузовиков. До них никому не было дела, немцы не взяли их даже на металлолом. Позабытые, заросшие со всех сторон высокой травой, оплетенные паутиной, они понемногу уходили в землю. До грузовиков можно добраться в два коротких рывка, а далее под прикрытием железа попытаться войти в воду и переплыть реку. Шанс небольшой, но на стороне разведчиков все более сгущавшиеся сумерки.

Короткими перебежками немцы стремились отсечь группу от воды. «Ничего у вас не выйдет», — скривился Щербак. Вырвав чеку гранаты, он швырнул ее в немецкого унтера, бежавшего прямо на него. Тот проворно, как это мог сделать только искушенный в боях вояка, юркнул за дерево. В ожидании скорого разрыва залегла вся цепь, над лесом на какое-то время повисла угрюмая тишина.

Старшина, осознавая, что эти несколько мгновений — последняя возможность вырваться, устремился к остову машины. Взрыв бабахнул в тот самый момент, когда он был на полпути. Щербак почувствовал, как в спину упруго ударила взрывная волна. Кувыркнувшись, он свалился в неглубокую яму. В воздух столбом поднялся едкий дым, на зубах захрустела пыль. Приподняв голову, старшина увидел, как Калмыков с рацией на спине устремился к могучей липе с огромным выжженным дуплом. Щербак невольно сжал челюсти, понимая, что сейчас может произойти самое худшее, подался вперед, приговаривая:

— Давай! Быстрее!

У самого уха, обжигая раскаленным воздухом, просвистела пуля, заставив непроизвольно упасть в разросшийся багульник. Щербак почувствовал во рту сладковатый вкус пыльцы.

Прозвучала короткая очередь, заставившая старшину приподнять голову. Он увидел, как пуля ударила в рацию. Младший сержант на какую-то секунду остановился, словно размышляя, следует ли бежать дальше. В какой-то момент они повстречались взглядами: у старшины — полный ожидания и надежды, у радиста — удивленный и раздосадованный. Потом Калмыков упал на грязный песок, придавленный разбитой рацией.

— Ах вы гады!

Метнув гранату, старшина заставил наступающих залечь и, не теряя ни секунды, кинулся к корпусу машины. Рядом просвистели пули, одна из которых, ударившись в металлический корпус, взметнулась куда-то вверх, а другая пробила трухлявую доску и ушла в землю. Щербак понял, что успеет спрятаться прежде, чем ударит прицельная очередь. Так оно и произошло: закатившись за колесо, он услышал, как диск стойко выдержал запоздалую автоматную очередь.

— Мы еще повоюем, гады!

Заняв позицию между двумя соснами, яростно отстреливался Строев. Позади метрах в двадцати чернела взволнованная река, вот только как до нее добраться? А ведь еще нужно переплыть, обойти на той стороне немецкие позиции… Наверняка, спрятавшись там в кустах, их поджидает группа захвата. Значит, нужно уходить далеко в сторону по реке, затеряться среди камышей, а когда все утихнет, выбираться на берег и выходить к своим.

Даже если удастся затаиться среди густых рогоз и тростника, переродившегося на мелководье в настоящий лес, и уйти от погони, предстоит еще пробраться через линию фронта, где их могут по ошибке пристрелить свои. Вот это обиднее всего…

Старшина понимал, что вдвоем им не выбраться. После того как они израсходуют весь боекомплект, их можно будет брать голыми руками. Один должен пробираться через реку, а второй ценой собственной жизни — прикрывать его отход.

— Строев, ко мне! — крикнул старшина.

Разведчик, швырнув гранату, бросился к старшине и умело спрятался за металлический каркас грузовика. Запоздало в разъеденный ржавчиной металл немилосердным дождем застучали рассерженные пули.

— Сделаем вот что… — Щербак вытащил из-за голенища карту. — Возьми вот. Передашь майору Карнаухову.

— Я без вас не пойду, товарищ старшина, — запротестовал Строев.

— Выполняй приказ!

— Не могу! — решительно ответил Строев.

— Послушай меня… Что толку от нашей разведки, если мы сгинем вдвоем! Я тут все отметил, что нужно. Если потребуется объяснить, расскажешь, что видел. Ты парень головастый, справишься… Ах вы гады! — выстрелил Щербак в подскочившего немца. Увидел, что попал: глухо зарычав, немец закатился за ствол ивы. — Все, иди! Больше ждать нельзя!

Взяв карту, Строев сунул ее за пазуху и, вытащив из кармана две гранаты, передал старшине:

— Возьмите, товарищ старшина.

— Иди! — прикрикнул старшина на замешкавшегося Строева, забирая гранаты.

— Есть!

Укрываясь за перевернутой машиной, разведчик устремился к реке.

Между немцами и Строевым было метров сто — расстояние ближнего боя. Л�

Часть I

Ставка Гитлера

Глава 1

1943 год. Февраль.

Оберзальцберг

Гитлер проснулся около одиннадцати часов утра. По обыкновению, фюрер спал долго, и нынешний день не стал исключением. После горячей ванны, свежий и надушенный, он оделся, повязал свой любимый синий галстук и, застегнув френч на все пуговицы, подошел к большому окну спальни. Внизу лежал заснеженный Оберзальцберг.

Ночью мела вьюга, снегом засыпало весь двор, и солдаты его личной охраны, вооружившись деревянными лопатами, старательно расчищали дорогу, по которой он любил прогуливаться.

Накануне фюрер хотел пройтись на лыжах и даже отдал распоряжение, чтобы ему подобрали подходящую мазь, но нынешнее ветреное утро показалось ему не самым подходящим временем для прогулок. Придется перенести ее на более благоприятный день.

Оберзальцберг очень напоминал Адольфу Гитлеру родную Австрию (была бы его воля, так он никуда бы отсюда не уезжал!).

Некоторое время он смотрел на заснеженную гряду близлежащих гор, уносясь воспоминаниями в прошлое, затем велел камердинеру позвать доктора Мореля.

В последние недели Гитлер чувствовал себя вялым, испытывал апатию, его спасал только возбуждающий укол, который доктор делал ему перед самым завтраком. Лекарство помогало – весь последующий день он чувствовал себя невероятно бодрым и, не особенно уставая, дважды в день проводил военные совещания.

Еще через несколько минут раздался короткий стук в дверь, и в комнату вошел грузный, невысокого роста, круглолицый человек с мясистым лицом, в очках в тонкой золоченой оправе на слегка вздернутом носу.

Личным врачом Гитлера Теодор Морель стал не случайно. В окружении фюрера вообще не было случайных людей, у каждого из них была своя роль: одни поднимали ему своими разговорами настроение во время ужина, другие прогуливались с ним по Оберзальцбергу, в третьих он видел интересных собеседников.

Прежде чем начать хирургическую практику, Морель получил медицинское образование во Франции и в Германии. В двадцать семь лет защитил докторскую диссертацию и последующие два года был судовым врачом, побывав практически во всех океанах. В Первую мировую войну Морель служил хирургом на Западном фронте и вспоминал этот отрезок своей жизни как самый тяжелый.

С приходом к власти Гитлера он вступил в национально-социалистическую немецкую партию, а еще через три года был приглашен фюрером на аудиенцию в Бергхов, после которой Гитлер доверил ему свое здоровье. Доктору Морелю удалось решить проблемы с желудочно-кишечным трактом Гитлера, и тот назначил его своим личным врачом и неизменно брал с собой даже в короткие поездки.

Доктор Морель завел на Адольфа Гитлера медицинскую карту, которую озаглавил «Пациент А».

– Как чувствуете себя, мой фюрер? – бодро спросил доктор, присаживаясь к столу, за которым сидел Гитлер.

– Вроде бы неплохо, Теодор… Хотя в наше время может случиться все, что угодно.

– Только не с вами, мой фюрер, – объявил Морель.

Взяв запястье Гитлера в свою ладонь, он сосчитал удары пульса и удовлетворенно кивнул:

– Все в порядке. А теперь я сделаю вам бодрящий укольчик. Уверяю, вы будете чувствовать себя как новенький.

Адольф Гитлер вяло улыбнулся:

– По поводу меня нового я крепко сомневаюсь… Но вот если бы чувствовать себя так же, как до войны, было бы прекрасно!

За последние месяцы Гитлер сильно осунулся, мышцы его одрябли. Уже семь лет Гитлер избегал физических нагрузок, что сказалось на его общем состоянии.

Открыв медицинский саквояж из темно-коричневой кожи, Морель вытащил из него небольшой металлический поднос, протер его поверхность спиртом, а затем последовательно положил на него лекарственный аппарат, закрытый алюминиевой крышкой, небольшую клеенчатую подушку и шприц. После чего отогнул пинцетом часть крышки флакона, обмакнул им вату и аккуратно протер резиновую крышку. Привычно, под девяносто градусов, ввел во флакон иглу и, перевернув его вверх дном, стал оттягивать поршень, наполняя шприц лекарством. После этого бережно вытянул иглу из пробки и сменил ее на новую.

Такой укол Теодор Морель делал Гитлеру каждый день последние два года. Все привычно, никаких сюрпризов, но фюрер всякий раз с интересом наблюдал за действиями врача.

– А теперь положите руку на подушку, мой фюрер, – ободряющим тоном произнес доктор, – и максимально расслабьте ее.

Морель уверенно положил жгут на середину плеча Гитлера и пощупал артерию пальцами.

– Сожмите несколько раз кулак. – Фюрер тотчас заработал пальцами. – У вас очень хорошие вены.

Доктор Морель обработал локтевую выемку салфетками, уверенно ввел иглу и медленно стал нажимать на поршень.

– Все, мой фюрер, – сообщил Морель, бережно прикладывая ватку на место укола. – Посидите минут пять, а потом можете идти.

– Что-то не в порядке? Сегодня вы выглядите как-то по-другому, – подозрительно сощурился Гитлер.

– У меня для вас не очень хорошие новости, мой фюрер.

– Что там еще? – раздраженно спросил Гитлер.

– Вы должны беречь себя.

– Куда же больше? Я и так веду малоподвижный образ жизни, а ведь в молодости я был очень хорошим лыжником… Впрочем, как всякий австриец. Что у вас? Говорите!

– Я отправил ваше последнее ЭКГ в Бад-Наухайме в Институт исследования сердца профессору Карлу Веберу. Он сказал, что кардиограмма показывает склеротические изменения в коронарных сосудах, а также нарушение нервной проводимости и гипертрофию левого желудочка.

Адольф Гитлер нахмурился: этого еще не хватало. Утро начинается с дурных новостей о собственном здоровье, это наложит отпечаток на весь последующий день.

– Что вы мне рекомендуете, Морель?

– Я присоединяюсь к мнению профессора Вебера, который рекомендовал вам еще более беречь себя и по возможности не нервничать.

– Я вас понял, – сняв ватку с локтевого сустава, фюрер небрежно выбросил ее в урну. – Что вы мне предлагаете? Взять альпийские палки и пойти прогуляться в горы?

– Мой фюрер, я только призываю вас поберечь себя по возможности.

– Ладно, ступайте, – отмахнулся Гитлер. – Мне еще нужно поработать.

Доктор Морель собрал медицинские приборы, аккуратно уложил их в саквояж и неслышно вышел, аккуратно закрыв за собой дверь.

Адольф Гитлер любил завтракать в одиночестве – самое подходящее время, чтобы собраться с мыслями и подготовиться к предстоящему дню. Кроме обычных двух совещаний у него были запланированы еще три персональные встречи, одна из которых – с генерал-фельдмаршалом Эрихом фон Манштейном, командующим группой армий «Юг», назначенным на эту должность неделю назад. За прошедшее время он успел познакомиться с делами армии, составить свое мнение, которое следовало выслушать. Генерал-фельдмаршал не из тех людей, что способны вести праздные разговоры. Он до корней волос был солдатом.

Потомственный военный, Эрих фон Манштейн родился в семье Фрица Эриха фон Левински, отпрыска прусского офицера. Возможно, он так и остался бы Эрихом Левински, если бы не договор двух родных сестер фон Шперлинг, бывших замужем за фон Левински и фон Манштейном. Средняя сестра, будучи беременной, обещала отдать бездетной младшей сестре на воспитание своего десятого ребенка, и, когда она разродилась мальчиком, ее муж, генерал Левински, верный офицерскому слову, отправил своему свояку генералу фон Манштейну срочную депешу: «У вас мальчик. Мать и ребенок чувствуют себя хорошо. Поздравляю!» Радости бездетной пары не было предела.

Эрих был усыновлен генералом фон Манштейном, чьи предки до шестнадцатого колена по прямой линии были генералами и служили как прусскому королю, так и русским императорам.

В судьбе Манштейна все было необычно, от усыновления до получения чина генерал-фельдмаршала. Первую мировую войну фон Манштейн начинал в Польше, где был тяжело ранен, но прошел ее до самого конца, получив два Железных креста и прусский Рыцарский крест с мечами.

Несговорчивый, дерзкий, самолюбивый, он нередко перечил Гитлеру, не опасаясь навлечь на свою голову неприятности. Но фюрер, имея терпение, всякий раз прощал фон Манштейну прусскую спесь потомственного барона, прекрасно понимая, что без такого стратега, каковым являлся Эрих фон Манштейн, не было бы столь блестящих побед ни в Польше, ни во Франции. В России его тоже ожидал успех: в немалой степени благодаря таланту фон Манштейна был разбит Крымский фронт русских и взят Севастополь, за что стратег получил чин генерал-фельдмаршала.

Эрих фон Манштейн был признанным лидером немецкого генералитета: он обладал даром предугадывать действия противника, к его словам следовало прислушиваться.

Поначалу рейхсканцлер хотел назначить Манштейну аудиенцию в перерыве между двумя совещаниями, но потом подумал, что такое решение будет неразумным. Первое совещание посвящено последствиям Сталинградского сражения и определению направления дальнейшего главного удара. Но для начала следовало удержать Харьков, имеющий важное стратегическое значение. Для русских этот город был не менее важен: он давал ключ к освобождению всей Украины.

А еще весьма скверно складывались дела в Африке. Корпус Роммеля под натиском превосходящих сил американцев вынужден отступить из-за отсутствия резервов, которые срочным порядком должны были быть переброшены на Восточный фронт. Миссия героя славных боевых побед во Французской кампании была завершена. В руках немцев оставался лишь небольшой, но хорошо укрепленный район в Тунисе, который стойко оборонял генерал-полковник Маккензен.

Гитлер пригласил Эрвина Роммеля в Ставку «Оберзальцберг» и увидел, что тот пребывает в крайне мрачном состоянии. Генерал-фельдмаршала следовало убедить, что он по-прежнему нужен Великой Германии и фюреру; дать ему возможность вновь проявить себя с самой лучшей стороны; поручить возглавить подготовку к обороне во Франции на случай высадки на побережье англо-американский войск. А еще необходимо подбодрить его. Рейхсканцлер отдал приказ подготовить документы о награждении генерал-фельдмаршала Роммеля высшей наградой Третьего рейха – Дубовыми листьями с мечами и бриллиантами к Рыцарскому кресту.

На предстоящие разговоры потребуется немало физических и душевных сил. Аудиенция с неуступчивым Манштейном будет весьма некстати. А если учитывать, что практически после нее начнется следующее совещание, где главным выступающим будет начальник штаба Сухопутных войск генерал-полковник Цейтцлер Курт с докладом о положении войск на юге России, то следовало и вовсе поберечь силы.

Предстоит очередное сражение с собственным генералитетом. Гитлер уже познакомился с его обширной запиской, из которой следует, что положение у Нижнего Донца еще более обострилось. А города Курск, Харьков и Ростов буквально на грани захвата русскими. Особо указывалось на положение немецких войск на Кавказе, которые находятся под угрозой быть отрезанными. Следовало принимать серьезное решение. Генерал-полковник Цейтлер пообещал принести на совещание доработанную карту, с учетом последних данных, с участками, которые более всего подверглись нападению русских.

Поэтому лучше всего встретиться с генерал-фельдмаршалом Манштейном сразу после завтрака, когда у фюрера будет достаточно сил для предстоящего спора.

Гитлер уже допивал вторую чашку кофе, когда в кабинет, негромко постучавшись, вошел адъютант по вопросам Военно-морского флота контр-адмирал Путкаммер. Фюрер невольно поморщился: как он мог позабыть, ведь именно сегодня Путкаммер должен докладывать о приговорах военных судов, это было одной из обязанностей адъютанта.

Сразу после отступления на Восточном фронте Адольф Гитлер распорядился отдавать под суд офицеров, уличенных в пораженческих настроениях и которые вынуждены были оставить свои позиции в связи с безнадежностью положения. А таковых в последние недели набралось немало, и контр-адмирал приносил на подпись фюреру такие приговоры практически ежедневно.

Сначала приговоры военных судов представлялись Вильгельму Кейтелю, как начальнику Верховного командования Вермахта, который, не особенно вникая в суть дела, отделывался формальным заключением и передавал их военной адъюнктуре Гитлера для утверждения. Каждый из осужденных втайне надеялся на помилование, но Верховный главнокомандующий утверждал приговоры, даже не всегда пролистывая папки.

Рейхсканцлер отодвинул чашку с недопитым кофе и, глянув на стопку папок, что держал в руках контр-адмирал Путкаммер, хмуро поинтересовался:

– Сколько на этот раз?

– Двенадцать офицеров.

– Двенадцать офицеров, – мрачно повторил Гитлер. – Кто бы мог подумать еще два года назад, в сорок первом! Каждый из них рвался на фронт! Хотел покрыть себя неувядаемой славой. А теперь они бояться поражения… И от кого? От славян, которые созданы Богом для того, чтобы быть рабами! Офицеры совершенно не чувствуют своей вины?

– Трое из них бежали с поля боя, когда линию обороны прорвали русские танки. Остальные были уличены в пораженческих разговорах и открыто говорили о том, что Германии не победить русских. Но все не так просто, мой фюрер, четверо из офицеров имеют Рыцарские кресты и не однажды проявляли мужество и храбрость в боях, показывая пример воинской доблести своим солдатам.

– Что же с ними такое произошло, если они вдруг сделались трусами? – апатично поинтересовался Гитлер.

– Все четверо утверждали, что война будет проиграна, но они до конца выполнят свой долг перед Германией и не изменят присяге, данной фюреру и Третьему рейху.

– Кто они по званию?

– Три капитана и полковник, командир полка.

Обычно Гитлер довольствовался коротким докладом и, не заглядывая в документацию, подписывал приговоры. По его мнению, предатели не заслуживают снисхождения. Каждый из них не только предал Германию, но и отступился лично от него, от идеалов великой расы, а этого Гитлер простить не мог.

На этот раз, вопреки обыкновению, он открыл одну из папок, лежавшую сверху, и принялся аккуратно пролистывать. С фотографии на него смотрел двадцатипятилетний капитан, командир пехотной роты. На его широкой груди красовался Рыцарский крест Железного креста. Просто так его не получают, он вручается за личное мужество. Запечатленный на фотографии офицер с прямым жестким взглядом явно им обладал. Что же он должен был испытать, чтобы с некоторых пор начать думать иначе?

Рейхсканцлер открыл вторую папку. С фотографии на него глянул сухощавый полковник, командир танкового полка, с двумя Рыцарскими крестами: Рыцарский крест Железного Креста и Рыцарский крест с Дубовыми листьями. Офицер имел богатую военную биографию, прошагал от Франции до Сталинграда. До последнего дня не имел ни одного нарекания. Всегда был примером для подчиненных. Отец четырех детей: двух мальчиков и двух девочек. В деле имелись даже фотографии его большого дома в Пруссии, на фоне которого бравый полковник был запечатлен со своим счастливым семейством. Образцовая немецкая семья, каковых в Германии подавляющее большинство. Участвовал в Сталинградском сражении, был тяжело ранен. Излечился и снова был отправлен на фронт. Видно, во время Сталинградской битвы он и испытал большое потрясение, если стал сомневаться в победе. Здесь же в папке лежало прошение о помиловании.

Гитлер вдруг коснулся лежавшей на столе ручки. Контр-адмирал Путкаммер выпрямился. Никогда ранее Адольф Гитлер не пользовался своим правом помилования. Неужели в сознании рейхсканцлера произошли перемены?

Неожиданно Гитлер захлопнул дело и небрежно отбросил его в сторону.

– Меня не интересует их судьба. Они нарушили присягу. Все они солдаты и прекрасно понимают, что бывает с теми, кто не выполнил свой долг перед Родиной. Где смертные приговоры?

– Они здесь, мой фюрер, – открыв папку в кожаном черном переплете, контр-адмирал взял несколько листков и положил их перед Гитлером.

Гитлер без колебания расписался под приговорами военных судов.

– Суровое наказание, примененное к ним, должно послужить уроком для тех, кто хотя бы на секунду позабудет о своем воинском долге и присяге.

– Полностью с вами согласен, мой фюрер! – живо отозвался контр-адмирал, забирая подписанные расстрельные списки.

– И пригласите ко мне Манштейна.

– Слушаюсь, мой фюрер, – произнес Путкаммер и быстро вышел.

Через минуту в кабинет вошел генерал-фельдмаршал Эрих фон Манштейн. Высокий, горбоносый, с пристально-острым взглядом и неестественно прямой спиной.

Его можно было упрекнуть в несговорчивости, в трудном характере, но чего невозможно было у него отнять, так это военного таланта, опиравшегося на опыт поколений его воинствующих предков. Одарен, умен, проницателен. Один из немногих, кто был способен возражать Гитлеру. Едва ли не самые значительные победы в Европе связаны с его именем.

Выбросив вверх руку, генерал-фельдмаршал поприветствовал Верховного главнокомандующего:

– Хайль!

Гитлер хмуро глянул на вошедшего и небрежно вскинул ладонь над плечом.

– Присаживайтесь, Манштейн.

Аккуратно отодвинув стул, Манштейн сел. Гитлер задержал взгляд на его нагрудном знаке «За ранение» 3-й степени, такой же был у него самого, также полученный в окопах Первой мировой войны на Восточном фронте. История повторяется. Теперь тоже Восточный фронт.

Отпрыска прусских баронов невозможно было упрекнуть в трусости. Манштейн был одним из блестящих офицеров своего времени. Он мог спокойно переждать войну где-нибудь при Генеральном штабе, но кровь тевтонских рыцарей толкала его на передовую, там, где стоял запах жженого пороха и разложившихся трупов.

– Что у вас, Манштейн?

– Буду краток, мой фюрер. В настоящее время между войсками групп армий «Юг» и «Центр» образовался значительный разрыв. Именно это место наиболее благоприятное для наступления русских. И поэтому я бы вас просил выдвинуть в разрыв вновь сформированное соединение, которое позволило бы создать сплошную линию обороны, иначе удержать Харьков нам будет весьма сложно.

– Но ведь это соединение должно быть из чего-то создано. А у нас просто нет резервов. Какая армия, по-вашему, там должна находиться?

– Мне представляется, что новое соединение можно образовать за счет Семнадцатой армии из Крыма. Ее действия там неэффективны, а для армий «Юг» и «Центр» это будет весьма своевременно и полезно.

– Вы думаете, Семнадцатая армия для этого ведет бои на Кубани, чтобы потом передислоцироваться на Украину? В группах армий «Юг» и «Центр» вполне достаточно боевых частей, чтобы задержать наступление русских, а впоследствии развить успех.

– Мой фюрер, армии групп «Юг» и «Центр» находятся в неблагоприятной местности, они теряют свою прежнюю мобильность, им требуются дополнительные силы, чтобы противостоять натиску русских. У командующего Воронежским фронтом Голикова мощные соединения, включающие три танковые армии, в случае его наступления противостоять им будет чрезвычайно трудно.

Гитлер выдержал паузу. Было над чем поразмыслить. Манштейн терпеливо дожидался ответа, впившись взглядом в лицо фюрера: кожа на его щеках заметно одрябла, пожелтела. Гитлер вел малоподвижный образ жизни, ему бы почаще бывать на свежем воздухе.

– Какова угроза для наших армий?

– Войска русских могут охватить левое крыло армий «Юг» и продвинуться вглубь, – генерал-фельдмаршал водил рукой по карте, разложенной на столе. Гитлер внимательно наблюдал за его ладонью. – Затем они могут нанести удар по нашим тылам, что, в свою очередь, может привести к окружению наших армий.

– Вы хотите сказать, что у нас все так безнадежно и мы не сумеем остановить наступление русских? – строго спросил Гитлер.

– Я так не говорил, мой фюрер, но могут возникнуть значительные трудности.

– У нас есть генералитет, способный разрешить любые трудности. Но я хочу услышать, что вы намерены делать, как командующий группой армий «Юг»?

У генерал-фельдмаршала Эриха фон Манштейна оставалась уверенность, что Гитлер все-таки позволит ему создать новое воинское соединение на наиболее опасном направлении, но сейчас, переговорив с ним несколько минут, Манштейн понял, что его надежды были иллюзорны и, по мнению Гитлера, не имели под собой серьезных оснований.

Неужели рейхсканцлер не может понять, что с каждым прожитым днем ситуация будет только усугубляться. Положение немецких войск на Кубани шаткое, так или иначе оттуда придется уходить, а находящиеся там дивизии будут разгромлены. Так почему бы вновь образованной армией не залатать дыру между двумя группами?

К такому итогу разговора Эрих фон Манштейн готов не был. Стратег должен учитывать все возможные варианты. Разумеется, хотелось бы иметь подавляющее большинство над противником в живой силе и технике, чтобы маневрировать в наступательных действиях. Но в последнее время немецкое командование испытывает значительные трудности с резервами, чаще всего приходится формировать подразделения из уже потрепанных частей, нуждающихся в отдыхе. Требуется в должной мере и авиационная поддержка, и мощный бронетанковый кулак. Но всего этого нет. Танков катастрофически не хватает, на фронт идут залатанные бронемашины, не однажды побывавшие в бою.

– Я очень надеюсь, что мне будет придано хоть какое-то соединение, способное улучшить положение на фронте, – нашелся что ответить фюреру генерал-фельдмаршал. – А пока у нас нет сплошной линии обороны, я предлагаю создать опорные пункты на основных дорогах, по которым могут прорваться русские танки. Не думаю, что их бронетехника станет продвигаться по болотистой и лесистой местности.

– А если они все-таки рискнут? – неожиданно спросил Гитлер.

– В таком случае это задержит их продвижение, а мы сумеем подтянуть к опасному району свои подразделения. Но русские всегда торопятся, они пойдут таким образом, чтобы в кратчайшие сроки углубиться на нашу территорию как можно дальше. Поэтому мы прекрасно представляем направление их основного удара. Это будут Курск, Белгород и Харьков. То же самое подтверждают и данные нашей разведки. У нас останется достаточно времени, чтобы в случае необходимости перебросить боевые части в район наступления русских и остановить их.

– Какие наиболее слабые места в вашей обороне?

Секундная пауза, после которой генерал-фельдмаршал уверенно ответил:

– У группы армий «Юг» практически не защищен северный фланг. Мы выдвинем туда усиленные подразделения. Снег в этом районе глубокий, пехота в нем увязнет, танки тоже там будут бесполезными.

– А если они задействуют кавалерийские части? – спросил Гитлер.

– Возникнет угроза расчленить армии группы «Юг» на две части… О том же нам сообщает и наш агент, внедренный в штаб Тринадцатой армии русских. Но у нас есть еще время, чтобы поставить на возможных путях их продвижения противотанковые и противопехотные мины.

– Тогда не тяните и установите мины незамедлительно! – Выдержав паузу, Гитлер продолжил: – Я сообщу ваше мнение генералитету. Мы обсудим сегодня на совещании ваше предложение по поводу Семнадцатой армии. Если Ставка сочтет его разумным, вы получите Семнадцатую армию. Кстати, а с самим Руоффом вы разговаривали?

– Разговаривал, – негромко отозвался Манштейн.

– И что же он вам ответил? – с нескрываемым любопытством спросил фюрер.

– Генерал-полковник Руофф сказал, что готов служить там, где это сочтет нужным Верховный главнокомандующий.

– Я понял вашу позицию. О нашем решении в ближайшее время вам сообщит Цейтцлер. Вы свободны, Манштейн.

Генерал-фельдмаршал вскинул руку и вышел из кабинета.

Глава 2

1944 год. Февраль.

Ближняя дача Сталина

Верховный главнокомандующий Иосиф Сталин сидел за покрытым зеленым сукном столом, за которым обычно проходят заседания, и внимательно перечитывал сводки Совинформбюро. Его собственный небольшой стол, стоявший у самой стены, был заставлен папками, уведомлениями, сложенными в аккуратные стопки, дожидавшимися своей очереди приказами. Следовало разобраться со всеми этими бумагами, но сейчас у Сталина на это не было времени.

Обнаруженные в сводках неточности он подчеркивал синим карандашом и писал на полях большими крупными буквами: «Исправить».

Удачнее всего дела складывались на псковском направлении, где было освобождено более семидесяти населенных пунктов. Неплохо складывались дела на Ленинградском фронте, там войска с боями форсировали Нарву, прорвали сильно укрепленную оборону и продвинулись на пятнадцать километров, создав плацдарм для дальнейшего наступления длиной около сорока километров.

На Украине, во Львовской области, активно действуют партизаны: они удачно атаковали немецкий гарнизон в одном из крупных населенных пунктов. В Белоруссии успешно завершена Рогачевско-Жлобинская операция, в результате которой разбиты основные силы немецкой Девятой дивизии группы армий «Центр» под командованием генерал-фельдмаршала Эрнста Буша и созданы благоприятные условия для наступления на бобруйском направлении. Только за один день было уничтожено шестнадцать немецких танков и сбито девять самолетов.

Своего решающего слова еще не сказал командующий Первым Украинским фронтом генерал армии Ватутин. По данным разведки, между немецкими группами армий «Юг» и «Центр» наметилась брешь, которой он намеревался воспользоваться в предстоящем наступлении. На руку должна сыграть распутица, губительная для тяжелой немецкой техники. Для окончательного определения времени наступления командующий фронтом решил объехать позиции Тринадцатой и Шестидесятой армий. В этот раз ему придется сражаться со своим давним противником генерал-фельдмаршалом Эрихом фон Манштейном.

Первое их противостояние состоялось еще в июне сорок первого года в Прибалтике, на подступах к Ленинграду. В то время Манштейн в звании генерала пехоты командовал Пятьдесят шестым моторизованным корпусом Четвертой танковой группы и сумел добиться немалых успехов, пока на его пути не встал начальник штаба Северо-Западного фронта генерал-лейтенант Николай Ватутин, отправленный Ставкой для управления войсками, нарушенного в первые дни войны. Ему удалось нейтрализоваться действия Манштейна и сорвать дальнейшее наступление немецкие войск. Так что первый раунд их встречи генерал-лейтенант Ватутин оставил за собой.

Следующая их заочная встреча случилась в марте сорок третьего в битве за Харьков. В Харьковской наступательной операции генерал армии Николай Ватутин вступил в командование войсками Воронежского фронта, а генерал-фельдмаршал Манштейн стоял во главе группы армий «Юг». Поначалу удача сопутствовала Ватутину. Наши войска более чем на сто километров оттеснили немецкие армии. Немцы оставили Ростов и Новочеркасск. А потом неожиданно Манштейн отдал приказ своей танковой армии перейти в наступление. В результате этого стремительного броска механизированные советские корпуса были окружены, и немцы вновь овладели Харьковом. Этот нелегкий раунд остался за генерал-фельдмаршалом Эрихом фон Манштейном.

Следующая их встреча произошла летом сорок третьего. На этот раз командующему Воронежским фронтом генералу армии Ватутину удалось сорвать замысел Манштейна прорваться к Курску с юга. Однако генерал-фельдмаршал не остался в долгу и организовал два сильных контрудара под Ахтыркой и Богодуховым. Так что лупили полководцы друг друга крепко. В последующем наступлении Ватутин вынудил немцев отойти за Днепр, а самого Манштейна, несмотря на все его усилия, заставил оставить Киев.

Правда, и здесь не обошлось без трудностей. Ватутин, со свойственной ему горячностью, вновь увлекся наступлением, полагая, что уж теперь-то немец будет бежать до самого Берлина. И вновь Манштейн устроил ему ловушку, в результате чего войска Первого Украинского фронта отступили на несколько десятков километров, отдав при этом освобожденный ранее Житомир.

Рассерженный Сталин даже хотел отстранить Николая Ватутина от командования фронтом, отправив Рокоссовскому срочную телеграмму, чтобы тот готовился принимать у Ватутина фронт. Но последующие операции – Житомирско-Бердичевская, Ровно-Луцкая и Корсунь-Шевченковская – доказали, что из Николая Ватутина уже вырос блестящий стратег. В результате крупномасштабных сражений были возвращены утраченные территории и освобождены новые, что всецело вернуло к командующему доверие Верховного.

Именно после Киевской операции в Ставке Гитлера генерала армии Ватутина стали уважительно именовать «Гроссмейстер».

В этот раз старым противникам предстояло сразиться вновь. Каждый из них к предстоящей битве готовился очень тщательно.

На столе у Сталина лежали карты, которые всегда требовались ему для работы. Немного в стороне стояла початая бутылка «Боржоми» и граненый стакан. Открыв бутылку, Сталин налил себе минеральной воды и выпил ее маленькими глотками. В последнее время его одолевала сухость во рту, а газированная вода бодрила.

Иосиф Виссарионович глянул на часы – половина третьего ночи. Через полчаса должны подойти нарком внутренних дел Лаврентий Берия и начальник Главного управления контрразведки Смерш Виктор Абакумов. От начальников военной контрразведки Первого и Второго Украинских фронтов он уже получил подробные записки, в которых они, ссылаясь на данные зафронтовой разведки, утверждали, что немцы намереваются создать в тылу Красной Армии мощное формирование украинских националистов, для чего забрасывают в наш тыл инструкторов из числа сотрудников Абвера и Имперской службы безопасности. Украинские националисты, прошедшие обучение в школах Абвера, активно и повсеместно создавали боевые подразделения, а с помощью специалистов из технического отдела Абвера, занимающихся военным строительством, возводили в лесах бункера и в короткий срок рассчитывали покрыть ими всю Украину, чтобы таким образом замаскировать Украинскую повстанческую армию.

Сталин оценил угрозу – с такой невидимой армией воевать будет крайне сложно. Это не открытый враг, которого можно одолеть на поле боя, это местная армия, пользующаяся поддержкой местного населения.

Перед наркомом внутренних дел и начальником Главного управления контрразведки Смерш следовало поставить задачу: воспрепятствовать созданию украинско-фашистской армии и в кратчайшие сроки уничтожить бандеровское подполье.

Составленные сводки Сталину понравились. Их значительно оживлял небольшой рассказ пленного немца о том, что в немецких тылах в настоящее время царит полная неразбериха. Эшелоны, идущие на Запад, переполнены ранеными, а в боевых частях царит повальное уныние. В Гитлера и победу Германии уже никто не верит.

Продолжая вчитываться в текст, Иосиф Виссарионович достал из распечатанной пачки «Герцеговина Флор» две папиросы и, разорвав тонкую бумагу, высыпал табак в трубку. Затем сунул ее в уголок рта и на ощупь, не отрываясь от текста, отыскал пальцами спички. Спичечный коробок всегда находился под рукой, лежал с правой стороны на одном и том же месте, и Сталин мог отыскать его даже с закрытыми глазами.

Иосифу Виссарионовичу неоднократно дарили зажигалки: командующие фронтами и армиями – часто простые, сделанные рядовыми бойцами из металла сбитых немецких самолетов, иной раз весьма тонкой работы; дипломаты союзных стран – украшенные драгоценными камнями, они порой представляли собой настоящее произведение искусства. Вот только ни одна из зажигалок у Верховного не задержалась, всегда находился повод, чтобы отдать ее тому, кто нуждался в ней больше. Со спичками было как-то привычнее. А потом, куда приятнее вдыхать смоль горящего дерева, чем запах бензина.

У товарища Сталина была еще одна укоренившаяся привычка, которой он неизменно следовал: трубку курил исключительно среди своих – во время совещаний или при работе, требующей значительного напряжения. Во всех остальных случаях, включая международные совещания, вождь курил папиросы.

Трубка помогала ему выдерживать нужную паузу, не позволяла принимать скоропалительные решения. Любое высказывание при этом всегда получалось более емким и аргументированным.

В кабинет вошел его личный помощник Александр Поскребышев:

– Товарищ Сталин, с Первого Украинского фронта звонит член Военного совета Крайнюков.

Линия бровей Сталина была слегка приподнята вверх от природы. Но сейчас она выглядела несколько выше обычного, что означало крайнюю степень изумления. Членом Военного совета фронта Константин Крайнюков был назначен в октябре прошлого года, ему предоставлялась возможность напрямую связываться с Верховным главнокомандующим. Вот только своим преимуществом он не воспользовался ни разу. Что же такое могло произойти, что заставило его позвонить Верховному главнокомандующему?

– Он не сказал, в чем дело? – спросил Сталин.

– Мне показалось, что голос у него был обеспокоенным. Сказал, что дело очень срочное и ему непременно нужно переговорить с товарищем Сталиным.

– Хорошо. Я с ним поговорю. – Иосиф Виссарионович подошел к своему столу и поднял трубку высокочастотной связи: – Слушаю вас, товарищ Крайнюков.

– Здравия желаю, товарищ Сталин! – послышался взволнованный голос генерал-лейтенанта Крайнюкова. – У нас ранен командующий фронтом Николай Федорович Ватутин.

– Как ранен? Давно? – резче, чем следовало бы, спросил Иосиф Виссарионович, изумленный неожиданной новостью.

– Несколько часов назад. Сейчас он находится в госпитале, в Ровно.

Сталин невольно покачал головой: надо же такому произойти, и это перед самым наступлением!

– Насколько серьезно?

– Ранение в бедро, но похоже, что кость перебита. Николай Федорович испытывает сильнейшую боль, но состояние у него стабильное. Врачи делают все возможное. Но мы все-таки думаем перевезти его в Киев.

– Как это произошло?

– Мы выдвинулись колонной автомашин из Ровно, из штаба Тринадцатой армии в штаб Шестидесятой армии, в Славут. Близ села Милятино нас обстреляла группа бандеровцев… Мы стали отстреливаться, командующий был ранен в бедро.

– У вас что, не было охраны?

– Охрана была… Грузовик с автоматчиками. Но все произошло так стремительно, что никто толком даже не сумел сориентироваться.

– Что вы думаете по этому поводу? Это не было случайностью?

– У меня сложилось впечатление, что бандиты поджидали нашу колонну. Огонь открыли внезапно, действовали слаженно и очень напористо. Таких совпадений не бывает.

– Ну как же вы так! – в сердцах воскликнул Верховный главнокомандующий. – У вас самый многочисленный и самый сильный фронт, и командующий у вас один на всех, а вы не смогли его уберечь.

Сталин был взволнован. В такие минуты его акцент проявлялся сильнее обычного.

– Мы сделали все, что могли, товарищ Сталин. Была охрана, десять автоматчиков, выдвинулись, когда еще было не так поздно, – принялся оправдываться Крайнюков. – Даже не знаем, как так получилось… И сам командующий вел себя очень мужественно, стал отстреливаться вместе со всеми…

– Неужели вам не известно, что в тылу Первого Украинского фронта активно действуют бандеровцы! Прежде чем отпускать туда командующего фронтом, следовало сначала прочесать весь район.

– Нас заверили, что дорога будет безопасной.

– У вас три танковые армии, – продолжал возмущаться Иосиф Виссарионович. – Неужели нельзя было придать вашей колонне хотя бы один танк! Разберитесь со всем этим делом! – строго приказал Сталин. – Выявить всех виновных и, невзирая на звания и должности, предать суду! Район следует зачистить от бандеровцев в ближайшие же часы. Всех, кто участвовал в нападении на командующего, наказать самым строгим образом! Мы не можем допустить, чтобы в нашем тылу бесчинствовали бандиты и убивали наших командиров. Сегодня же я отдам распоряжение созвать комиссию, пусть как следует разберутся в обстоятельствах произошедшего.

Не прощаясь, Сталин положил трубку. Некоторое время он взволнованно ходил по комнате – трагедия, случившаяся с Ватутиным, переживалась как личное горе. Это надо же! Канун наступления, и вдруг такое! Где еще взять такого «Гроссмейстера»? Не сыщешь!

Через несколько долгих минут он поднял телефонную трубку и спросил у Поскребышева:

– Берия с Абакумовым в приемной?

– Да, товарищ Сталин.

– Зови их… Постой… Лучше сначала соедини меня с Жуковым.

– Слушаюсь, – отвечал Поскребышев.

Еще через минуту Сталин поднял трубку:

– Товарищ Жуков?

– Да, товарищ Сталин.

– Мне только что сообщили, что на автоколонну товарища Ватутина совершенно нападение. Командующий фронтом серьезно ранен. Выезжайте немедленно на место и принимайте командование Первым Украинским фронтом, пока Ватутин не поправится. Район вы знаете, в Корсунь-Шевченковской операции вы неплохо потрудились вместе с Ватутиным, не думаю, что для вас это будет сложно.

– Выезжаю немедленно, товарищ Сталин.

– Разберитесь там в тылах как следует… Мы не можем оставить наши тылы незащищенными.

– Есть разобраться, товарищ Сталин!

Глава 3

Предательство или роковая случайность?

Утром следующего дня начальнику Управления военной контрразведки Смерш Первого Украинского фронта генерал-майору Осетрову позвонил комиссар государственной безопасности 2-го ранга Виктор Абакумов.

– Как же это произошло, Николай Алексеевич, как же вы не сумели уберечь командующего? Одной из главных задач военной контрразведки Смерш является контрразведывательное обеспечение Красной Армии, выявление вражеских агентов, диверсантов и разного рода предателей, а также охрана высших должностных лиц. Вы со своей задачей не справились!

Услышав рассерженный голос Виктора Семеновича, генерал-майор Осетров невольно поднялся из-за стола.

Как и большинство его ровесников, Николай Алексеевич Осетров вышел из рабочей среды и прошел едва ли не все ступени карьерной лестницы, прежде чем получил генеральское звание. Поначалу окончил два класса ремесленно-воспитательного училища в Иркутске. Работал жестянщиком в депо, молотобойцем на угольном комбинате, кровельщиком строительной конторы, был даже помощником шофера в Иркутском губвоенкомате. Но после призыва в армию жизнь его круто изменилась. Сначала он окончил Томскую артиллерийскую школу. Длительное время был на командных должностях, а потом был направлен слушателем Артиллерийской академии в Ленинград. Далее было назначение в Москву, а еще через год Осетров был направлен на работу в НКВД.

Выслушав Абакумова, начальник Управления военной контрразведки оправдываться не стал, сообщил то, что ему доложили участники событий:

– Виктор Семенович, я не снимаю с себя ответственности. В этой трагедии есть и моя вина. Но командующий поехал туда не один, а в составе колонны. Мы рекомендовали командующему…

– Мне нужно знать подробно, что там произошло, – прервал его Абакумов.

– Разведка докладывала, что техника у немцев завязла на дорогах в установившуюся распутицу и наступил самый подходящий момент, чтобы нанести рассекающий удар по Манштейну. Командующий с разрешения Ставки начал проводить перегруппировку, чтобы ударить бронированным кулаком прямо по скоплению немцев. Поэтому он решил в скором порядке объехать всех командующих армиями и соединениями, чтобы разъяснить боевую задачу, а также проверить общий уровень боеспособности войск перед предстоящим наступлением. Мы советовали ехать ему автострадой, через контрольно-пропускные пункты. Там безопасно: то и дело следуют наши войсковые колонны. Но командующий решил пренебречь нашими советами и поехал грунтовой дорогой через лес. Мы предупреждали его, что в этом районе недавно слышали перестрелку…

– Ваши действия, когда вы узнали о перестрелке? – вскипел Абакумов.

– Виктор Семенович, как только мы узнали о перестрелке, тотчас выдвинули в опасный район оперативные группы для выяснения обстановки и роту автоматчиков. Об опасности на маршруте мы доложили коменданту колонны, тот, в свою очередь, передал наши опасения командующему. Но Николай Федорович ответил, что у него другие данные, что группу бандитов уже блокировали и дорога расчищена.

– Уверен, что без предательства здесь не обошлось… Со стороны Главного управления уже создана комиссия, скоро прибудет к вам. Оказать ей максимальную помощь. Разобраться с этим делом самым тщательным образом! – кричал в трубку Абакумов. – Мерзавцев найти и уничтожить! Всех до единого. А лучше отловить! Будем судить, а потом повесим на площади.

– Будем исполнено, товарищ комиссар государственной безопасности второго ранга! – громко откликнулся генерал-майор Осетров.

По завершении разговора Осетров устало опустился на место. Расстегнул ворот гимнастерки, показавшийся ему в эту минуту особенно тугим, и набрал номер начальника отдела контрразведки Тринадцатой армии полковника Макария Александрова.

– Полковник Александров!

– Макарий Павлович, только что мне звонил Абакумов, был очень неприятный разговор. Приедет комиссия, будет тщательно разбираться по покушению на командующего… За свое место я не держусь, но и сдаваться тоже не собираюсь. Ты уверен, что мы сделали все, чтобы уберечь генерала? Как так получилось, что ты был не рядом с Ватутиным?

– Николай Алексеевич, в день приезда Ватутина командарм Пухов неожиданно отправил меня в соседней район, где, по данным агентуры, активизировались оуновцы, собиравшиеся напасть на расквартированную в селе воинскую часть. Я должен был проверить, насколько серьезны эти сигналы. На дорогах установили дополнительные КПП, надо было посмотреть, как продвигается работа. На полпути мы остановились, чтобы совершить дозаправку, в это время нас догнал связной из штаба и сообщил, что выезд к КПП откладывается и нужно следовать в расположение штаба Тринадцатой армии. От него я узнал, что Ватутин уже направился в Шестидесятую армию Черняховского… – Выждав паузу, полковник Александров продолжил: – Я вам уже докладывал о сложной обстановке в тылу Тринадцатой армии. Мною была сформирована специальная оперативная группа по наблюдению за обстановкой. Были определены наиболее опасные районы, где была отмечена активная деятельность оуновцев. Этой же группой были выбраны наиболее безопасные маршруты движения, все они проходят вблизи расположения наших частей… Командующий фронтом почему-то выбрал самый опасный маршрут. На всех скоростях мы выехали в штаб, но, к сожалению, не успели. Ватутин попал в засаду и был ранен.

– Работайте, полковник, – устало произнес генерал-майор Осетров и повесил трубку.

* * *

В этот же день в район Милятино – Сиянцы, где произошло нападение отряда оуновцев на автоколонну генерала армии Ватутина, выдвинулся пограничный полк, выполнявший обязанности войскового заграждения в пределах второй полосы. А ближе к вечеру для поисков бандеровцев был привлечен полк НКВД по охране тыла. В населенных пунктах усилилась агентурно-разведывательная работа по выявлению бандитов.

По всему лесному массиву во второй и третьей полосах охраны двадцатью разведывательно-поисковыми группами велась работа по обнаружению бандитских формирований. В течение суток дополнительно к имеющимся было организовано несколько десятков КПП, расстояние между которыми контролировалось патрульными группами.

Первый же день поисков дал результаты. Пограничный полк наткнулся на хорошо организованный отряд оуновцев. В результате боестолкновения было уничтожено около трех десятков националистов. Около сотни бандеровцев попытались прорваться через КПП в третью прифронтовую полосу, но были встречены ожесточенным огнем. Немногие оставшиеся боевики, пытавшиеся спастись бегством, напоролись на засаду разведывательно-поисковой группы, где и были уничтожены.

Следующий этап по поимке и уничтожению бандеровцев заключался в том, чтобы произвести облавы в населенных пунктах и проверить места, где, по агентурным данным, могли скрываться бандиты.

Облавы были проведены одновременно во второй и третьей прифронтовых зонах: в местах наибольшего скопления людей, в общежитиях, на пересечениях дорог, на рынках. Всех, не имеющих документов, отправляли в фильтрационные лагеря для выяснения личности. Только в течение одного дня было выявлено около тридцати оуновцев, пятнадцать дезертиров и восемнадцать бандитов, занимавшихся открытым грабежом.

Полковник Александров вместе с военным прокурором майором Груздевым всю прошедшую неделю проводил следственные действия: они выезжали на места, допрашивали свидетелей случившегося. Понемногу картина трагедии вырисовывалась.

В этот раз под охраной отделения автоматчиков, разместившихся в грузовой машине, они выехали к селу, неподалеку от которого произошло нападение на командующего Ватутина.

«Эмку» мерно потряхивало на ухабах, но она уверенно, положившись на прочность амортизаторов, продолжала двигаться дальше.

– Вот здесь, товарищ полковник, – с заднего сиденья подал голос майор Груздев из военной прокуратуры. – Вон там село Милятино. Обстрел случился где-то около семи часов вечера.

– Останови, – приказал водителю Александров.

Выбрались из автомобиля, прямо в раскисшую грязь.

– Колонна командующего фронтом состояла из четыре автомобилей: три легковые и грузовик. Как только они проехали этот лесной массив и поравнялись с хутором, – показал он на несколько изб, находившихся в отдалении, – по машинам был открыт плотный огонь.

– Неужели они не заметили засады? – угрюмо спросил Александров, думая о своем.

– Видно, не заметили, бандеровцы прятались за домами.

– А во сколько часов это было?

– В полвосьмого вечера, – отозвался майор. – Если бы они были более внимательны, могли бы обнаружить засаду по косвенным признакам.

– Это по каким же?

Майор был въедливый и требовательный, мелочей для него не существовало. Люди другого склада ума в прокуратуре не работают.

– Видите со стороны леса темные пятна? Как раз накануне снег выпал, а потом слегка подтаял. Бандиты выходили на дорогу, посмотреть на подъезжавшую колонну, и натоптали. Конечно, товарищу Ватутину не следовало так рисковать, нужно было ехать с большим сопровождением, а впереди должна была двигаться машина разведки и в случае опасности доложить обстановку коменданту колонны. Были нарушены элементарные правила безопасности.

– Мои люди тоже пытались убедить командующего ехать другой дорогой. Еще утром на этом отрезке произошло нападение на обоз. Бандеровцам удалось захватить шесть подвод с оружием, а потом недалеко отсюда был обстрелян грузовик. Хорошо, что никого не убили, красноармейцы быстро разбежались. Мы ведь об этом доложили командующему…

– А что вы сделали, чтобы поймать напавших на обоз? – в голосе майора вдруг появилась строгость.

Полковник Александров внимательно посмотрел на военного прокурора, но тот стойко выдержал суровый взгляд майора.

– То, что и положено в этом случае… Отправили роту НКВД по охране тыла на их поиски, но, к сожалению, никого из бандитов обнаружить не удалось. Будто сквозь землю провалились! Что там дальше показывает ваше следствие?

– Когда машины поравнялись с хатами, по ним с двух сторон открыли ураганный огонь. Уничтожить хотели всех пассажиров. Причем особенно сильный огонь велся по третьей машине. Нападавшие думали, что командующий находится именно там, а он был во втором автомобиле. Третья машина повернула назад, Ватутин вместе со стрелками выскочил наружу, чтобы прикрыть их, и был ранен в бедро… Сейчас он находится в очень тяжелом состоянии. Все это, конечно, очень странно. Я не могу кого-либо судить, мне поручено только выяснить обстановку, но чем больше я пытаюсь вникнуть, тем больше вопросов у меня появляется. Но я знаю совершенно точно: командующего должны были прикрыть бронетехникой и подразделением автоматчиков. Какое ваше мнение?

Полковник Александров нахмурился. Не далее как сегодня утром он разговаривал с офицером по особым поручениям комфронта полковником Семиковым, который перед приездом Ватутина направил майора Белошицкого из оперативного отдела для освещения обстановки на пути его следования, а также поручил подобрать наиболее удобные пути движения.

Дотошный, дисциплинированный, не пренебрегавший мелочами, майор Белошицкий предложил сразу три маршрута следования, отдавая предпочтение наиболее безопасному: Ровно – Здолбунов – Острог – Славута. Ему же удалось выяснить, что незадолго до приезда командующего в районе, через который впоследствии отправится командующий фронтом, произошло серьезное столкновение между партизанами и бандитами. А еще, по наблюдению местных жителей, в районе курсировало значительное количество оуновцев, о чем и было доложено командарму Пухову. Однако по какой-то необъяснимой причине тот пренебрег рекомендацией майора Белошицкого и не выделил в сопровождение командующего фронтом даже плохонькой самоходки.

– Сейчас пока преждевременно делать какие-то выводы, следует разобраться самым тщательным образом, а виновных примерно наказать, невзирая на должности. – Немного подумав, полковник продолжил: – Знаю одно, командующий не должен был отдавать приказ остановить колонну… Вместо того чтобы быстрее выехать с линии огня, о чем знает любой военный водитель, он отдает приказ своему адъютанту, чтобы тот выяснил, в чем там дело и что за стрельба. Парня убивают первым же выстрелом, колонну берут в клещи и расстреливают сразу с двух сторон.

– Возможно, он подумал, что это по ошибке стреляют свои.

– Думать здесь не приходится, нужно работать на инстинктах.

– Одна машина уехала совсем, ее водитель предан трибуналу. Не случись этого, командующего доставили бы в госпиталь быстрее.

– Товарищ полковник, разрешите обратиться? – к Александрову подскочил молоденький вестовой с медалью «За боевые заслуги» на выцветшей гимнастерке.

– Что у тебя? – невесело отозвался полковник.

– Вам пакет из отдела контрразведки Сто сорок третьей дивизии.

– Давай сюда.

Красноармеец проворно протянул послание. Оторвав пакет, Александров вытащил письмо и быстро прочитал. После чего посмотрел на майора, стоявшего в ожидании, и произнес:

– Что ж, нужно ехать, дела! Поймали тут одного бандита!

Вскинув ладонь к виску, он попрощался и заторопился к стоявшей на обочине машине.

Глава 4

Разговор не закончен

Отдел военной контрразведки Смерш Сто сорок третьей дивизии располагался в деревне Хмуровищи, насчитывающей около трехсот дворов, в просторном каменном доме с высоким порогом из толстых досок. Крыша старая, но крепкая, покрытая почерневшей от времени и сырости широкой осиновой дранкой. На небольших окнах висели пестрые занавеска из синей ткани.

У входа в отдел, как полагается, стоял автоматчик и хмуро поглядывал по сторонам. Возле низкого посеревшего заборчика притулился штабной «Виллис».

Едва кивнув вытянувшемуся автоматчику, полковник Александров прошел по длинным скрипучим половицам в полутемные сени: с правой стороны посередине стены – крошечное окошко; с левой – коротенькая лавка; в самый угол прислонены зимние сани, здесь же – небольшой бочонок с крышкой и две деревянные лопаты для уборки снега. В избу вела одностворчатая низкая дубовая дверь, сделанная из двух досок, скрепленных между собой металлическими скобами.

Потянув на себя обшарпанную деревянную ручку, полковник Александров перешагнул высокий порожек и вошел в хату с хорошо тесанными полами и печью по левую сторону. В красном углу висела божница с иконкой и потухшей лампадкой. Ближе к окну возвышался небольшой квадратный стол, из-за которого, увидев вошедшего, поднялся командир роты разведки капитан Сухарев.

Немного в стороне стояли два автоматчика, между которыми, понуро рассматривая щербины на полу, стоял арестованный.

– Значит, это и есть тот самый бандеровец? – обрадованно произнес Александров. Сняв с головы фуражку, он повесил ее на металлический крюк, торчавший с правой стороны от двери. По-хозяйски прошел в горницу и грузно опустился на лавку под иконами.

– Он самый, товарищ полковник.

– Значит, ты его поймал?

– Мои разведчики. Старшина Щербак со своими людьми.

– Что стоим? Пусть садится и рассказывает, что знает, – распорядился полковник. И, поймав испуганный взгляд арестованного, добавил: – Если жить хочет.

Напротив Александрова расположился капитан Сухарев, спиной к двери боязливо присел арестованный.

– Давай начнем самого начала. Кто ты такой, когда родился, где проживаешь? – Александров всем своим видом демонстрировал серьезность предстоящего разговора.

– Меня кличут Василь Чубарь. Двадцать один исполнилось. На хуторе я живу, близ Сиянцы.

– Хочешь до двадцати двух дожить? – неожиданно спросил полковник.

– А як же, хочу.

– Тогда рассказывай, кто у вас командир, сколько человек в вашей банде, кто надоумил вас напасть на колонну командующего фронтом.

– Тильки мы не бандыты, а паустанцы.

– Повстанцы, значит, – хмуро повторил Александров, едва сдерживаясь. – Вы не с нами воюете, а с такими же украинцами, как вы сами. Три дня назад семью красного командира сожгли в село Митцево. Погибшие женщины и малолетние дети тоже были повстанцами? – устало спросил полковник. – Как давно ты в банде?

– Призвали мяне у прошлом годе.

– И куда же тебя призвали?

– В украинскую паустанцкую армию.

– И за что же вы воюете?

– За свободную Украину.

Перед ним сидел молодой человек, худенький, не успевший вдоволь поесть хлеба, еще не налюбившийся, но с крепким стержнем.

– Вы с нами воюете, а немцам служите.

– Мы з любой властью воюем, акромя украинской.

– Видно, ты не все понимаешь, парень. Все ваши командиры Абвером завербованы. Они еще до войны служили немцам преданнее любого пса! Сейчас таких оболваненных, как ты, толпы по лесам скитаются… Где вы оружие берете?

– В боях добываем.

– Немецкое у вас оружие! Кто ваших командиров подготовил? Опять Абвер. Ладно, у меня нет времени проводить с тобой политбеседу и агитировать за Советскую власть. А потом, это не по моему ведомству, я другими делами занимаюсь.

Полковник Александров обдумывал стратегию предстоящего допроса. В арсенале имелось немало способов, чтобы разговорить арестованного. Для одного достаточно насупленных бровей, на другого возымеет действие повышенный голос, третьего можно просто напугать, четвертого образумит удар кулака по столу. Но особо откровенными арестованные бывают, когда стоят на краю могильной ямы.

В этот раз крайностей следовало избегать. Полковник видел в крупных, слегка навыкате глазах юноши сомнение. Арестованного следовало расшевелить строгостью, попытаться вразумить, как несмышленое дитя. Должно пронять.

– Якими же?

Полковник невольно усмехнулся: в голосе задержанного, еще каких-то несколько минут назад твердо убежденном, слышался перелом.

– Очень полезными… Твое упрямство тебе может стоить дорого. У тебя совсем небольшой выбор: или ты становишься к стенке, если будешь молчать, или появится надежда на спасение, если заговоришь. Кто командир вашего подразделения?

Судорожно сглотнув, парень поднял глаза на полковника Александрова, выглядевшего равнодушным.

За войну полковник допросил не одну сотню таких вот колеблющихся. Каждый из них в итоге заговорил, это вопрос времени, а вот его как раз и недоставало. Открыв блокнот и вытащив из сумки простой карандаш, Александров принялся терпеливо ждать ответа.

– Командир нашей сотни Зелений. Це кличка, а як звать, по правде, не ведаю. Вечором вин сказав, що буде работа. Пойде колонна машин, и мы должны його вбити.

– Он рассказал, кто будет ехать в этих машинах?

– Сказав… Що буде великий войсковий чин. Вот только ми точно не знали, во сколько часов вони заявятся, тому поехали рано утром.

– Сколько вас было человек?

– Хто же их считал? Може, тридцать, а може, и поболее.

– Откуда вы выезжали? – хмуро спросил полковник Александров, продолжая давить арестованного взглядом.

Чего же ему не хватало, что он пошел против Советской власти? Ладно бы за гектар земли бился, а то ведь бедный как церковная мышь! Ни двора ни кола, три класса образования, и таких в рядах бандеровцев – большинство. Людей побогаче в их армии не встретишь.

– Выехали из станицы Дубенци, – вяло продолжал арестованный. – А засаду зробили меж станицами Милятино и Сиянцы. Там лесок е, в ем добре сховаться, а с дороги нас не видно. Пидождали трохи, а потом атаман разведку вислав, щоб машины глянули. Через полчаса они повернулися и сказали, що идуть обоз з двинадцати подвод. Везуть, видать, оружие. Ну ми решили их атаковати. Когда вин поравнялся з нами, мы открыли по ним вогонь. Червонармейцам на шести пидводах удалося утечь в станицу Садки. А остальные пидводы осталися. А еще часа через два грузовая машина заявилася. Ну мы и його обстреляли. А вже ввечери по дорози из станици Тессова показалося чотыре автомашины, одна грузова и три легковых.

– Отряд красноармейцев видели, после того как подводы обстреляли? – хмуро спросил Александров, понимая, что именно сейчас услышит самое важное.

– Видели, – согласился бандеровец. – В лис вони пошли, нас шукать. Тильки мы в ином месте были. В станице.

– Когда появились машины, по какой стали стрелять?

– Атаман Зелений сказал стрелять по третьей машине, там должен быть командир. Одна машина сразу поихала. З другой машини червонармиец вийшел и до нас пишов, ну ми його стриляти стали. Вин сразу назад повернув и полег. А в машини двери открылись, и з ней вискочило трое и по нам вогонь видкрили. В одного з них подранили, це старший был, по погонах було видно. Вони його подхватили и в третю машину потягли.

Слова бандеровца во многом дополнили свидетельские показания, полученные ранее. Обычно комфронта ехал в самом центре колонны, но в этот раз, как будто предчувствовал возможную трагедию, решил пересесть во вторую машину. Его даже не обстреливали, она могла вполне проехать опасный участок, но Ватутин, увидев, что член Военного совета Хрущев находится под огнем, решил вместе с двумя охранниками прикрыть его огнем из автоматов. Следует отдать должное мужеству Николая Федоровича, но на этот раз оно вышло ему боком. Для командующего фронтом такое поведение – непростительная легкомысленность. В первую очередь он должен был думать о сотнях тысяч красноармейцев, что доверили ему свои жизни, а уже потом о себе.

– Как долго продолжался бой?

– Недолго. Несколько минут, потим вони вси поехали, – уверенно ответил бандеровец.

Никто даже и подумать не мог, что такой скоротечный бой, какие даже в глубоком тылу случаются едва ли не каждый день, закончится для командующего так драматически. Охрана перетащила истекающего кровью командующего в крепкий «Додж», и тотчас уехали с места обстрела, оставив в машине командующего все, включая его планшет с секретными картами и шинель.

О том, что не взяли документы, хватились позже. Но возвращаться уже не стали, опасаясь подвергнуть командующего еще большей опасности. Старались как можно быстрее доехать до ближайшего госпиталя. Машину гнали так быстро, что внедорожник на одном из крутых поворотов перевернулся и свалился в кювет, причинив тем самым раненому еще большие страдания.

Командующего со всем бережением извлекли из салона и поместили в «Виллис», но вскоре тот тоже застрял по самое брюхо в грязи на раскисшей дроге. Вытолкать машину так и не удалось, и двое офицеров заторопились в близлежащую станицу за лошадью.

Здесь им повезло. Сани, запряженные коренастой лошадкой, на которых местный старик вез дрова, увидели еще на окраине села. Без долгих разговоров, не теряя времени, сани с лошадью реквизировали, для убедительности помахав перед носом несговорчивого хозяина пистолетом, и помчались к застрявшей машине.

Генерал армии Николай Ватутин к тому времени значительно ослаб, из раны, наспех перевязанной, продолжала сочиться кровь. Иногда командующий впадал в беспамятство, но, терзаемый сильной болью, вновь приходил в себя. Тяжело раненного Ватутина осторожно положили на сани поверх аккуратно устланных шинелей и погнали в сторону танковой бригады, где располагался госпиталь.

Именно там по прошествии нескольких часов он получил первую медицинскую помощь. Рана была промыта, наложена марлевая повязка. Уже на следующий день генерала армии Ватутина отправили в Киев на операцию.

– В машине были карты и документы… Кто их забрал? – спросил полковник Александров.

– Их Зелений забрав. Сказав, що передасть, кому потребно.

– И кому именно?

– Не ведаю точно. Но в нашому курени немец все крутився. Хотив при нас бути. Може быть, йому и передав. А може бути, еще кому.

О пропаже секретнейших документов знал лишь ограниченный круг людей. Такое происшествие скрыли даже от самого Ватутина. Контрразведке фронта Ставкой была поставлена задача: отыскать утраченную документацию в кратчайшие сроки.

Оперативники Смерша задержали сотни подозреваемых, связанных с бандитскими формированиями; десятки домов и схронов, где могли скрываться бандеровцы, были самым тщательнейшим образом обысканы, но поиски результатов не дали. Похоже, для советского командования они пропали навсегда.

– Где этот немец может быть?

– Хто ж його знае. Сьогодни он тут, а завтра в Немечину укатит.

– Что еще было в машине?

– Шинель там була генеральська. Так иё Богун потом носив. Вуж боляче вона йому нравилась. И впору як раз припала.

– Кто этот Богун?

– Интендант нашей сотни.

– Что стало потом с командиром вашей сотни?

– З Зеленим? – переспросил Василь, уверенно подняв на полковника взгляд.

За прошедшее время бандеровец освоился и чувствовал себя увереннее. Это неплохо. Пускай расслабится, пусть думает, что гроза прошла стороной. Отрезвление будет у самой виселицы, к которой его подведут с завязанными руками.

– Да, с ним, – ровным голосом ответил полковник.

– Так убили ж його. Перестрелка у лесу була з червоноармийцами. Тогда богато наших загинуло.

Сказанное очень походило на правду. После ранения командующего фронтом оперативники практически сразу принялись за поимку и ликвидацию бандитов. В тылах Тринадцатой и Шестидесятой армий были усилены охранные мероприятия. Силами НКВД были оцеплены пограничные районы Ровенской и Хмельницкой областей; прочесывались лесные массивы, в результате было выявлено немало действующих схронов бандеровцев.

В селах была организована самая тщательная проверка: подозрительные задерживались и отправлялись в фильтрационные лагеря для выяснения личностей. Часть бандитов могла затеряться среди местного населения, а потому проводился усиленный поиск в местах наибольшего скопления людей. Организовывалась самая тщательная проверка документов на дорогах, где скапливался многочисленный люд из самых разнообразных областей.

У бандеровцев была собственная тактика ведения войны. Днем он – вполне обычный украинец, настроенный по отношению к Советской власти и ее военнослужащим положительно; семейный и при хозяйстве, имеющий немалое подворье. По ночам же все эти «положительные» сбивались в банды и нападали на обозы, отставшие от частей.

Поэтому в работе органов в значительной степени использовались оперативно-агентурные данные, проверялись места возможного укрытия бандитов. Выявлялись их родственники, которым потом устраивали дознание.

Оперативно-войсковые операции были проведены на границе Ровенской и Хмельницкой областей и за их пределами. В результате боестолкновений было уничтожено более пяти тысяч бандеровцев.

Значительная часть националистов разбежалась по деревням и хуторам, прикинувшись мирными гражданами. Но сотрудники Смерша терпеливо, не пропуская ни одной хаты, обходили деревню за деревней и отыскивали причастных к нападению на командующего.

В списке, составленном по оперативным данным, значилось восемьдесят девять человек. За неделю было зачеркнуто шестьдесят семь фамилий. Требовалось провести немалую оперативную работу, чтобы выявить личности оставшихся и установить их точное местонахождение.

– Назови имена и клички людей из своей сотни, – потребовал Александров, перевернув заполненную страницу.

– Имена не знаю, только клички… Михась, Боров, Лось, Заець, – принялся перечислять Василь. – Кобура, Балакун…

Неожиданно он умолк.

– Кто еще? – грозно потребовал полковник Александров.

– Феодосий Павлюк из станицы Колесники. Еще был Глеб Маховец из станицы Дривичи… Остальных не знаю – стрельцы из сотни Жука.

– Как зовут Жука?

– Александр Калынюк.

– Откуда он?

– Из села Михалковцы.

Аккуратно, стараясь ничего не пропустить, полковник записывал услышанное.

Василь Чубарь в этом списке значился двадцать седьмым. Его тоже можно вычеркивать, значит, еще на одну фамилию стало меньше.

Это только прямые участники нападения на колонну, кроме них, было еще столько же, прикрывавших основные силы у дороги. Их тоже следовало выявить и уничтожить.

Список боевиков полковник Александров стал составлять с первых же часов нападения бандеровцев на автоколонну командующего. Достоверно известно, что часть из них устремилась за отъезжающим обозом, прибывшим ранее, а другая засела у села Милятино. В списке отъехавших было всего семнадцать фамилий, напротив шести из них уже были поставлены жирные кресты.

Оперативная работа продолжится до тех пор, пока не будет зачеркнут последний бандит. Приказы Верховного командования не обсуждаются.

Чем глубже полковник Александров вникал в дело, тем больше у него возникало вопросов. Так в результате работы родилась версия, от которой просто бросало в дрожь: в окружении командующего фронтом Ватутина действовал влиятельный недоброжелатель. Например, его коллега…

Не секрет, что каждый из командиров весьма ревностно относился к успехам других. За столом у товарища Сталина между ними происходили самые настоящие баталии, в своих речах они нередко переходили грань дозволенного.

У такого успешного человека, как Ватутин, наверняка должны были быть завистники. Он руководил самым сильным фронтом, усиленным танковыми армиями, о его полководческом таланте ходили легенды. Используя многоходовые сложные операции, он неизменно переигрывал на поле боя самых именитых немецких фельдмаршалов, за что и получил прозвище Гроссмейстер.

– Сделаем вот что… Доставьте его в штаб армии, – указал на задержанного Александров, убирая блокнот в планшет. – Разговор с ним еще не закончен.

– Есть, товарищ полковник, – отозвался капитан Сухарев, поднимаясь вслед за Александровым.

Глава 5

Июль – август 1944 года.

Новый командующий

Группу армий «Центр» возглавил генерал-фельдмаршал Вальтер Модель, получивший среди сослуживцев прозвища «Гений обороны» и «Пожарный Гитлера».

От Моделя, как всегда, ждали чуда – остановить наступление русских. После неудачных попыток контратаковать он понял, что Белоруссию окончательно придется оставить, а вот на Висле, достигавшей в ширину двух километров, можно закрепиться и удержать наступающие русские войска.

Первый Украинский фронт могучим катком вошел на Западную Украину и силами Четвертой танковой армии захватил Львов. В это же время на станиславском направлении был освобожден Галич, а еще через три дня Первая гвардейская и Восемнадцатая армии заняли Станислав.

На некоторое время на позициях Первого Украинского фронта установилось затишье. Требовалось подождать отставшее тыловое обеспечение, части, потрепанные в боях, отправить на переформирование, закрепиться на освобожденной территории, восстановить Советскую власть и заняться поиском предателей и фашистских недобитков.

Бойцы понимали, что отдых не затянется. По правилу военной науки наступление следовало развивать, и как только подойдут свежие части и войска будут усилены бронетехникой, фронт двинется дальше на запад.

А впереди была Висла, самая протяженная и широкая река Польши. Типично равнинная, поросшая по берегам густым лесом. Форсировать ее будет непросто. Немцам удалось закрепиться на левом берегу, создать эшелонированную оборону. Следовало сначала пробиться к реке, захватить наиболее удачный плацдарм, а потом начинать переправу. Вряд ли немцы успокоятся, а потому придется вести боевые действия прямо при форсировании реки.

Месяц назад Тринадцатая армия значительно продвинулась на запад, один из корпусов занял красивое местечко Раздольне, в котором совсем недавно размещалась абверовская диверсионная разведшкола, работавшая против Западного фронта. Наступление передовых частей было столь стремительным, что немцы даже не успели эвакуировать архив, в котором хранились дела заброшенных на территорию Советского Союза агентов.

Оставленная документация была настоящим подарком для контрразведчиков. В картотеках значились шестьдесят три действующих агента, удачно перебравшихся через линию фронта, большая часть которых сумела осесть в прифронтовой зоне, а другая – обжилась в глубоком тылу.

Около тридцати человек сумели устроиться на режимных объектах: на железнодорожных вокзалах, обходчиками на путях, стрелочниками, на восстановленных электростанциях, на мостах, имеющих стратегическое значение. Еще двадцать, имея на руках справки о тяжелом ранении, трудоустроились в тылах по гражданским специальностям: работали слесарями, водопроводчиками. Остальные сумели пройти проверку и через запасные полки внедриться в части Красной Армии. От боевых подразделений им удалось уклониться: служили парикмахерами, в сапожных мастерских, несколько агентов работали в медсанчасти. Среди них был даже начальник штаба гаубичного батальона, назначенный на должность буквально накануне разоблачения.

Всех агентов арестовали в течение трех дней. Оставалась неизвестной судьба нескольких немецких шпионов.

Полковник Макарий Александров рассчитывал, что, оказавшись на русской земле и имея при себе надежные документы, они просто растворились в массе советских людей, чтобы начать жизнь с чистого листа. Они скрывались как от Абвера, так и от военной контрразведки Смерш. Если немецкие агенты еще живы, то придется немало постараться, чтобы обнаружить их местонахождение.

Впрочем, существовал и второй вариант: они просто сгинули где-то на просторах Советского Союза, не оставив после себя никакого следа, что в военное время случается нередко.

Теперь полковник Александров понимал, что мог существовать и третий вариант: агентов готовили к глубокой конспирации. Именно поэтому в некоторых делах не обнаружилось даже их фотографий – только скупая характеристика и перечень «заслуг».

Основания думать о таком варианте у полковника Александрова появились после тяжелого ранения генерала армии Николая Ватутина. Это не просчет военной контрразведки. Командующего фронтом берегли, зная, что в прифронтовой полосе активно действуют оуновцы. Именно с целью обезопасить командующего от трагических случайностей полковник Александров и сформировал специальную группу слежения за оперативной обстановкой в тылах армии, обозначив наиболее безопасные маршруты передвижения.

На позиции Тринадцатой армии командующий фронтом приехал по наиболее надежному направлению в сопровождении взвода автоматчиков. Дальше его дорога шла в Шестидесятую армию, к командарму Черняховскому, но неожиданно маршрут поменялся, и автоколонна направилась по наиболее рискованному маршруту, что в дальнейшем и привело к трагедии.

Следствием было установлено, что перед самым отъездом генерала армии Ватутина его перехватил посыльный и передал пакет, в котором, как выяснилось позже, ему было рекомендовано изменить уже утвержденный маршрут. Так командующий фронтом направился по опасному участку, угодив в хорошо организованную засаду.

Поговорить с посыльным, передававшим письмо, не удалось, он был застрелен в затылок вечером следующего дня. Пропало также и само письмо (возможно, оно сгорело в машине командующего). Но один из сопровождающих Ватутина утверждал, что на пакете была печать штаба Тринадцатой армии. Значит, человек, передававший курьеру письмо, имел какое-то отношение к штабу армии и был допущен к его секретам. Докопаться до истины следствию так и не удалось.

Была еще пара эпизодов, указывающих на то, что в штабе армии работает искусно замаскированный абверовский агент. Так, например, не далее как две недели назад в помощь партизанам из резерва Тринадцатой армии был заброшен десант из двухсот человек. Подготовка и сама операция проходили в строжайшем секрете. Конверты с приказами передавались из рук в руки. В журнале велась соответствующая запись, где расписывались как получатель, так и курьер.

Сама операция была отработана до мелочей, летчики до последнего не знали, в каком именно квадрате произойдет высадка десанта. Казалось, неприятных сюрпризов быть не должно.

Однако на месте приземления парашютистов дожидались эсэсовские подразделения. Большую часть десантников расстреляли в воздухе, а те, кому удалось приземлиться, были отловлены и расстреляны после допросов. В живых остались только два человека, сумевшие вернуться в расположение и рассказать о случившемся.

Десять дней назад на позиции Тринадцатой армии обрушился шквальный артиллерийский огонь, сорвав тщательно подготовленное наступление, что тоже никак нельзя отнести к разряду случайностей. А неделю назад была обезврежена группа диверсантов, переброшенных через линию фронта для подрывав эшелона, груженного «БМ-13», причем о прибытии «катюш» знал очень ограниченный круг людей.

И вот теперь пришло сообщение, которое заставляло крепко призадуматься. От фронтовых разведчиков полковник Александров получил донесение о том, что немцы усиливают группировку в направлении города Сташув Свентокшинского воеводства. А по данным воздушной разведки, в обозначенном квадрате сосредоточения войск не наблюдалось. Штаб армии торопил, требовал правдивой информации; что было на самом деле, следовало выяснить в ближайшее время.

Оставалось догадываться, на каком именно этапе происходит утечка совершенно секретных сведений, если распоряжения передавались из рук в руки.

* * *

На смену маршалу Жукову, пребывавшему в должности командующего Первым Украинским фронтом с марта по май, пришел маршал Иван Степанович Конев.

Первую мировую Иван Конев закончил в звании унтер-офицера, далее, после вступления в партию большевиков, комиссарил на Дальнем Востоке и только в конце двадцатых годов проявил себя на командирских должностях.

Войну он встретил в должности командира Девятнадцатой армии, сформированной из подразделений Северо-Кавказского округа. Поначалу армия была направлена на Юго-Западный фронт, затем переброшена на Западный, в район Витебска. Не успев толком прибыть на фронт, она была окружена в результате провального Смоленского сражения и понесла чудовищные потери. Генерал-лейтенанту Коневу удалось вывести из окружения остатки армии вместе с группой управления.

В августе сорок первого Иван Конев принимал участие в Духовщинской операции, в ходе которой удалось освободить Батурино и небольшой населенный пункт Ярцево, за что ему было присвоено звание генерал-полковника, вместе с которым он получил новое назначение – командующего Западным фронтом.

Армии под его началом получили тяжелейшее поражение в Вяземской катастрофе, потеряв убитыми и ранеными сотни тысяч бойцов. Ставкой немедленно была создана комиссия во главе с Молотовым и Ворошиловым с целью разобраться в случившемся провале и показательно наказать командующего фронтом генерал-полковника Конева. Еще через несколько дней комиссией был вынесен вердикт – виновен! От скорого суда и возможного расстрела Ивана Конева спасло личное поручительство генерала армии Жукова, предложившего оставить опального генерала в должности заместителя командующего фронтом. Именно эти несколько дней стали решающими в судьбе Конева – обстановка на фронте на какое-то время стабилизировалась, и Жуков предложил поставить Конева на должность командующего Калининским фронтом.

Уже в этой должности Иван Конев проявил себя при обороне Москвы, затем удачно провел Калининскую наступательную операцию, чем заслужил одобрение Сталина. А затем удача от него отвернулась вновь: череда сомнительных, доставшихся большой кровью побед в Ржевской и Ржевско-Вяземской битвах, за которыми последовало поражение в Холм-Жирковской оборонительной операции.

В июле сорок третьего войска Степного фронта под командованием Конева добились успеха в Курском сражении, в августе были освобождены Белгород и Харьков, в сентябре – Полтава и Кременчуг, в конце сентября был форсирован Днепр, а Степной фронт переименован во Второй Украинский.

Сорок третий год для Конева закончился двумя удачно проведенными операциями – Пятихатской и Знаменской. Столь же удачно начался год сорок четвертый: в результате Кировоградской операции войска вышли к Южному Бугу.

Корсунь-Шевченковская наступательная операция, в результате которой были разгромлены два немецких корпуса, стала для Конева триумфальной. За умелую организацию операции и отличное руководство войсками Ивану Степановичу Коневу было присвоено звание Маршала Советского Союза.

Далее, в результате Уманско-Боташанской операции его войска продвинулись более чем на триста километров и вступили на территорию Румынии. Последующая за ней Первая Ясско-Кишиневская операция не увенчалась успехом: фронт не сумел прорвать оборону немецко-румынских войск, потеряв при этом значительное количество бронетехники.

И вот теперь, после смерти генерала армии Ватутина, длительное время руководившего Первым Украинским фронтом, по приказу Ставки Верховного главнокомандующего Конев был назначен командующим Первым Украинским фронтом.

Новое назначение было далеко не случайным. Именно во время Львовско-Сандомирской стратегической операции определялась дальнейшая судьба Западной Украины и Юго-Восточной Польши. А еще маршал Конев научился противостоять генерал-фельдмаршалу Манштейну, с которым столкнулся во время Корсунь-Шевченковской операции.

В характерах и военной карьере двух командующих Первым Украинским фронтом, Ватутина и Конева, было больше сходства, чем различия. Хотя внешне выходило прямо наоборот.

Конев был широкой кости, крепким, громогласным, любил учинять разносы, был не в меру горяч. Ватутин – росточка невысокого, склонный к полноте. Иван Конев прослыл решительным командиром, а Николай Ватутин зарекомендовал себя как отличный штабист, во многом бравший на себя обязанности начальника штаба, вплоть до того, что, имея отличный почерк, лично писал приказы и редактировал распоряжения.

Каждый из них в полной мере ощутил на себе немилость Верховного: обоих Сталин отстранял от руководства войсками.

Генерал-лейтенант Конев осенью сорок первого едва не попал под суд, а в феврале сорок третьего был отстранен от командования Западным фронтом после неудачно проведенной Жиздринской операции, в результате которой немцам удалось перейти в контрнаступление, разбить Вторую танковую армию и коннострелковую группу и в довершение занять город Севск.

В сорок третьем, уже после взятия Киева, Ватутин решил продолжить наступление, полагая, что теперь немцев можно будет гнать до Берлина, но неожиданно войска группы армий «Юг» нанесли ему поражение, отобрав в течение месяца города Житомир, Брусилов и Радомышль.

В своем письме к Ватутину Верховный главнокомандующий подверг его резкой критике, заявив, что командующий фронтом необоснованно распылил силы и в результате предоставил противнику возможность осуществить контрнаступление с флангов, вследствие чего наши войска понесли значительные и ничем не оправданные потери. Уже в сердцах Сталин приписал, что в ближайшее время командующий будет смещен со своего поста. А еще через час Рокоссовскому телеграммой было отправлено распоряжение: «В случае необходимости вступить в командование Первым Украинским фронтом, не ожидая дополнительных указаний».

Однако до смещения дело не дошло – замечания Сталина генерал армии Ватутин учел и провел по всему фронту сразу три наступательные операции: Житомирско-Бердичевскую, Ровно-Луцкую и Корсунь-Шевченковскую, чем всецело вернул утраченное доверие Верховного главнокомандующего.

В кабинете командующего фронтом за большим столом, на котором были разложены оперативно-тактические карты, собрались четыре командующих: Третьей гвардейской армией – генерал-полковник Гордов; Шестидесятой армией – генерал-полковник Курочкин; Тринадцатой армией – генерал-майор Пухов; Первой танковой армией – генерал-лейтенант Катуков, а также начальник штаба генерал армии Соколовский.

Командармы внимательно всматривались в лицо маршала Конева. В твердости он мало чем отличался от Жукова – за ошибки наказывал строго, без всякого снисхождения. Но вот человечности в нем было побольше. Каждый из присутствующих мог припомнить немало примеров, когда Конев, невзирая на маршальские погоны, без боязни поймать случайную пулю, приходил в первую линию окопов, чтобы поговорить с простыми солдатами.

Бойцы осознавали, что тут не было никакого позерства, какое нередко встречается у высших чинов, все было предельно искренне. Вышедший из простых солдат, Конев прекрасно понимал их психологию, отношение к войне, знал, чем они дышат, о чем говорят. Красноармейцы чувствовали в Коневе родственную душу и нередко делились с ним самым сокровенным.

– Засиживаться не будем, время дорого. Текущую ситуацию мы с вами уже обговаривали, поэтому повторяться не стану. Коротко и по делу… Ставкой поставлена стратегическая задача – продолжить наступление и в кратчайшие сроки выйти к Висле. – Посмотрев на командующего Первой гвардейской танковой армией Катукова, Конев продолжил: – Ваша задача, Михаил Ефимович, через четыре дня ночью на полной скорости выдвинуться к Висле. Вы должны молниеносно зайти к немцам в тыл, ввязываться в местные бои не следует, уничтожить мешающие движению цели и двигаться на полном ходу вперед. В течение одних суток нужно пробиться к реке в районе Сандомир, – командующий провел карандашом по разложенной на столе карте, – и захватить плацдарм для дальнейшего наступления. – Сделав паузу, Конев вдруг спросил: – У вас все готово для возможного форсирования реки?

– Как только дорога будет расчищена, мы сразу выдвигаем Шестой ремонтно-восстановительный батальон, Двадцатый отдельный понтонно-мостовой батальон, а также Семнадцатую моторизованную инженерную бригаду, – спокойно ответил Катуков.

– Не забывайте про связь, – строго напомнил маршал Конев. – Для полного взаимодействия с соседними подразделениями связь должна быть бесперебойной. Дополнительное оборудование получено?

– Так точно! Восемьдесят третий полк связи получил дополнительное оборудование. Оно уже испытано в боевых условиях, действует очень надежно, – заверил Катуков. – У меня вопрос, товарищ маршал: возможно ли усилить авиационную поддержку? Предстоит глубокий рейд в тыл противника.

– Я уже разговаривал с командующим Второй воздушной армией. Можно будет рассчитывать на их поддержку. У вас как, Николай Павлович? – командующий фронтом посмотрел на командира Тринадцатой армии генерал-майора Пухова.

– Будем продолжать наступление в полном взаимодействии с Первой танковой армией. В настоящее время саперные части занимаются разминированием полей для прохода войск. После усиленной артподготовки мы выступаем по всей линии соприкосновения.

– Хочу еще раз предупредить: должно быть четкое взаимодействие между соединениями. Немецкое командование на Висле создает серьезный фронт обороны. По нашим данным, именно сюда перебрасывают из других мест дополнительные резервы. Нужно выявить наиболее слабые участки фронта, чтобы через них провести наступление. А для этого должна хорошо поработать войсковая пешая разведка. Василий Данилович, – обратился маршал Конев к генералу армии Соколовскому, – у нас осталось не так много времени до наступления, разведданные мы должны получить в течение ближайших двух дней, чтобы успешно провести артподготовку и развить наступление. Возьмите это на себя. Свяжитесь с разведкой, пусть отправят толковых ребят в места, требующие дополнительного уточнения. И пусть как следует проверят местность в направлении наших главных ударов.

– Они уже работают, Иван Степанович, – охотно отозвался генерал армии Соколовский. – По направлению наших главных ударов уже отправлены разведгруппы. Получены новые весьма важные данные, я сейчас наношу их на карту, – показал он на несколько значков на оперативной карте. – Намечается несколько мест, где оборона немцев не очень плотная. Особенно это касается позиций в районе деревень Варварка и Ракита. Тут у немцев явно какая-то несогласованность. Направление главного удара может быть смещено на полтора километра южнее, – провел он карандашом по карте. – Я бы хотел обратить внимание танковой армии, что, по данным нашей разведки, немцы намерены применить свои новые тяжелые танки «Королевский Тигр». Танк имеет сложную восьмидесятивосьмимиллиметровую пушку, способную пробивать все существующие танки.