Старая контора бесплатное чтение

Неубранная комната с разбросанными вещами сродни потерянной душе,

разорванной в клочья.

Квашнин А. В.

1953 год

Извилистая разбитая колдобинами дорога разделяла деревенскую улицу на две половины. Старые покосившиеся избушки с резными ставнями, обнесённые серым штакетником, заросшие полынью, чередовались с новыми нарядными белыми домами, окружёнными заборами. После страшной войны, надёжно схоронившей на полях сражений нескольких сельчан, народ немного воспрял духом и в надежде на лучшую жизнь принялся строить дома, колхозные склады, корпуса фермы. Деревня по-прежнему жила в нищете, но государство активно финансировало восстановление хозяйственных объектов, в том числе жилья. И вот, одним ранним летним утром, поднимая клубы пыли, подскакивая на кочках, в деревню, чихая и тяжело кряхтя, вкатился старый грузовик. Кузов его был доверху набит новеньким красным кирпичом. В круглой темно-зелёной кабине, подпрыгивая на диване, одной рукой крутя огромную баранку, на ходу курил самокрутку пожилой водитель в грязной замасленной робе. Щёку мужчины украшал багровый шрам – след от поцелуя осколка снаряда, полученный в бою. Ветеран смотрел на оживающую деревеньку из маленького окна кабины и улыбался. Хорошо, легко было на сердце. За эту землю он воевал, за эти зелёные молодые тополя рисковал жизнью, за эти радующие глаз белые хаты, за счастье будущих поколений остались лежать под небом его друзья. Задумавшись, водитель не заметил яму на дороге. Грузовик тряхнуло, мужчина ударился головой о крышу. Он потёр место ушиба и, рассмеявшись, сказал кому-то: «Тьфу ты, поросячье вымя!».

Автомобиль проехал в центр села и остановился возле толпы строителей, сверкавших на солнце загорелыми спинами, заливавших фундамент колхозной конторы. Двое пожилых мужчин в старых костюмах и фуражках стояли немного поодаль и о чём-то спорили. Водитель заглушил двигатель, выпрыгнул из кабины, выбросил окурок и направился к ним:

– Здорово, мужики! Где мне найти председателя Корнеева?

– Я председатель. Пока ещё, – ответил пожилой мужчина с седыми висками, пробившимися из-под картуза. В его серьёзных грустных глазах угадывалось множество перенесённых испытаний. Ветеран со шрамом сразу это прочёл, крепко пожал ему руку.

– Ну, тогда принимай помощь! – водитель указал на грузовик. Председатель мягко улыбнулся и ответил глухим голосом:

– Спасибо.

Лихая тройка мчалась по деревне, бубенцами возвещая всему миру о великой радости. В деревянной подводе позади кучера сидели молодожёны: Григорий и Клавдия Крагины. Молодой супруг, в клетчатой рубахе, крепко сжимал в объятьях сидевшую рядом жену в пёстром платье. В руках она держала душистый букет полевых цветов. Следом за ними неслись в таких же телегах друзья, подружки. Гармонист без пальцев на одной руке, старый дядя Миша, прошедший две войны, похоронивший сына, погибшего под Сталинградом, разливал по улицам села задорные пиликающие мотивы. Ярко светило летнее солнце. Родная деревня встречала влюблённых глянцевыми зелёными листиками тополей, очнувшимися от зимнего сна. Бежали за процессией дети, с лаем догоняли собаки. Казалось, одновременно с сердцами Клавы и Гриши расцвело и засияло всё вокруг: фиолетовые сладкие цветы, зелёная гладкая мурава, синяя волнистая гладь озера. В воздухе витало ощущение праздника. Экипажи останавливались у каждого столика, выставленного на дорогу, принимали поздравления, выпивали. Не умолкала гармонь дяди Миши. Подъехали к памятнику солдатам, не вернувшимся с войны. Музыка затихла. Молодожёны в окружении друзей молча прошли в открытую калитку и остановились у стелы, на которой крупными буквами было выдавлено: «Никто не забыт, ничто не забыто». И ниже: «1941–1945». Из глаз Клавдии потекли по щекам крупные словно бусины слёзы. Тихо стояли по бокам друзья. Девушки положили к памятнику свежие цветы. Одна из них сняла с головы венок из ромашек и оставила его у ног каменного солдата. Григорий сильнее прижал к себе жену. Она плакала и шептала: «Спасибо, спасибо, спасибо…».

Гуляли на славу. Половицы в доме ходили ходуном. Звала снова и снова в отчаянный пляс дяди Мишина «чертовка». Молодые танцевали, старые пели грустные песни о былом, о войне. Стол украшало обилие домашней закуски: варёный картофель, солёные огурцы, маринованные грибы, копчёное сало, домашний хрустящий испечённый в русской печке хлеб, жареные караси, свежий зелёный лук. Гости пили сладкий и вонючий самогон, добросовестно сваренный Семёнычем, братом дяди Миши. Каждый раз, когда кричали «горько», молодые поднимались со стульев, краснели, смущённо и быстро целовались.

Стемнело. На крыльцо вышли покурить Григорий и двое его самых близких друзей: Анатолий Бондарь и Андрей Расмус. Они знали друг друга чуть ли не с пелёнок, выросли в одной деревне, ходили в одну школу, жили в одном краю. Гриша и Толя уже отслужили, работали в колхозе, Андрей учился в городском институте на агронома. Друзья оторвали клочки от газеты, насыпали на них из мешочка рубленого табаку, свернули самокрутки. Закурили. Темнота окутала улицу. Где-то в соседнем дворе брехала собака. Ярко светили на чистом небе жёлтые звёзды. Жужжали над ухом назойливые комары. Тяжёлый дым на мгновение разогнал их. Первым тишину нарушил задумчивый Анатолий:

– Вот так, Гришка! Новая жизнь началась. Ты только подумай! Щас немного и дети пойдут.

– Да, не успели оглянуться, детство пролетело, – ответил Григорий. – Вчера сами босыми бегали по деревне, а завтра, глядишь, Григорич маленькими ножками пойдёт по земле-матушке…

– Дай бог только нашим детям жить не в такой нищете, в какой мы росли, – после паузы выдал всегда по-детски весёлый, а сейчас вдруг повзрослевший Андрей. – Мы должны сделать так, чтобы у них всё было. Чтобы наши отцы видели, за что воевали. Чтобы наши дети гордились нами, – будущий агроном посмотрел на тёмные силуэты друзей. Они смотрели на него молча некоторое время, затем Крагин придвинул обоих парней к себе, прислонился к их головам широким лбом и сказал:

– Мы сделаем. Обязательно сделаем. Это наш долг.

1954 год

Тёплая ранняя весна наградила тополя блестящими маленькими листьями. Сияло новенькими белыми стенами только что возведённое здание конторы. Что-то неуловимое, завораживающее скрывалось в этих стенах. Не похожа она была на обычный дом-коробку с квадратными окнами. Выступающий массивный фундамент, тяжёлый нависающий фасад, резные наличники придавали постройке вид прочной и надёжной крепости. Вход украшало огромное крытое деревянное крыльцо в виде прямоугольной террасы с пришитыми внутри к стенам лавочками. Снаружи оно было обшито орнаментом из дерева.

В воскресный день открытия конторы собралась вся деревня. Старый председатель под звуки гармони дяди Миши торжественно разрезал красную ленточку. Народ захлопал в ладоши, радостно закричал. Руководитель поднялся на одну ступеньку нового крыльца и обернулся к односельчанам. Сразу же наступила тишина. Даже маленькие дети смотрели на него с открытыми ртами. Пожилой ветеран окинул грустным взглядом всех собравшихся и заговорил:

– Дорогие товарищи, земляки, братья! Мы долго и упорно сражались за нашу землю, за свободу, за новую жизнь. Мы отвоевали потом и кровью право на достойное существование. Пришло время облагородить наше село, подарить нашим детям радость – жить в развитом хозяйстве. Исполнив это, мы отдадим честь погибшим нашим братьям, героям. Пусть спят они спокойно и знают, что всё было не зря, что мы не подвели их и своим трудом и достижениями благодарим за совершённый подвиг. Уже сделано немало, но предстоит ещё большая работа. Мы сдали три корпуса фермы, сегодня закончено строительство здания конторы, ведутся работы по созданию центрального отопления для общественных учреждений. В планах строительство нового клуба. Я знаю, что наш уровень жизни на сегодняшний день оставляет желать лучшего. По-прежнему работаем за трудодни, не видим денег, нет хорошей одежды и мебели. Но я верю, не за горами то время, когда оправдается наш тяжёлый труд, наши лишения и испытания. Нашим детям пожинать плоды и продолжать наше дело. Я знаю, они не подведут нас. Да здравствует светлое будущее, да здравствует социализм! Ура! – было заметно, как горело яркое пламя в глазах председателя.

– Ура-а! – закричал народ. Подбрасывали в воздух детей, целовались на радостях влюблённые. По улице полилась ручейками гармонь дяди Миши. Руководитель, сопровождаемый толпой, направился в старое здание клуба, где скоро должен был начаться праздничный концерт, организованный самими же селянами. Ярко светило солнце, разгоняя редкие облачка. На языке любви пели ожившие птицы. Радостно лаяли во дворах собаки.

В прохладном мраке позднего вечера на крыльце конторы едва различался силуэт мужчины. Он время от времени маячил вспыхивающим и гаснущим огоньком самокрутки. Толя Бондарь назначил в этом необычном, ещё новом и поэтому романтичном месте, встречу своей возлюбленной Ольге. На небе ярко светили жёлтые звёзды. Парень в нетерпении не находил себе места, кочевал по крыльцу из стороны в сторону, курил. Наконец из темноты отделился чёрный образ, неслышно взмахнул на крыльцо. Анатолий подхватил девушку и радостно закружил, они обнялись и целовались, будто не виделись много лет. Черты лица плохо различались, не видно было глаз, но молодые люди чувствовали, как слёзы счастья текут по щекам. Влюблённые танцевали. Пьяные от сладкого запаха друг друга они возносились к звёздам, пролетали над спящей землёй, над родными лесами и полями, над своим домом. Хотелось лететь и никогда не спускаться вниз.

Прошло два или три часа. Белая луна, выйдя из-за деревьев, выхватывала из черноты фигурки молодой пары, сидевшей, молча обнявшись, на свежей лавочке пахнувшей деревом. Словно крылом закрывая влюблённых от внешнего мира, гордо и величаво смотрела на село белая крепость. Новая контора.

1960 год

Бескрайнее синее небо и бесконечная жёлтая степь сошлись в знойной летней тишине. Нарушало её лишь редкое жужжание оводов. Старая пегая лошадёнка обливаясь потом, отмахиваясь хвостом от мух, из последних сил тянула за собой деревянную подводу. В ней сидел молодой грузный мужчина в старых чёрных брюках, бежевой сорочке и сером картузе на голове. Высохшая под беспощадным солнцем дорога тихонько пылила под копытами кобылы. Григорий свернул лошадь с дороги к лесу, возле которого рос невысокий костёр. Крагин тяжело выбрался из телеги, провёл несколько раз камнем по лезвию и начал косить траву. Тёк ручьями пот по спине, на лице выступили капли. Пересохло во рту. Косарь не сдавался. Свистя литовкой, он обошёл берёзовый колок вокруг. Остановился. Перед ним ровными параллельными дорожками лежало скошенное сено. Григорий собрал его в телегу, обвязал вожжами. Сбоку приторочил косу. Затем он вошёл в лес. Приятно было зайти туда: прохладный свежий воздух, запах цветущей травы принесённый лёгким ветерком, шуршащая прошлогодняя листва под ногами. Прозрачный дом притихших одиноких берёзок. Мужчина сел на землю у одной из них, прислонился спиной к дереву, вынул из кармана мешочек с табаком и кусок газеты. Закурил. Неподалёку он заметил муравейник. По земле, отчаянно упираясь, тащил крохотную палочку трудяга-муравей. Григорий Крагин вдруг ясно почувствовал, что из всех возможных мест на огромной планете, где он бы мог находиться, выбрал бы именно этот лес. Эту родную землю. Здесь он родился и здесь нужен. Так же как это насекомое – маленькое, но такое необходимое. Мужчина улыбнулся, втянул сладкий тяжёлый дым и клубами выдохнул его. Где-то вдалеке начала отсчитывать года кукушка. Григорий не захотел верить ей и, не дожидаясь пока она замолчит, сел на телегу, стеганул вожжами лошадь. Старая кобыла с немым вопросом в глазах «Ну, куда тебе ещё надо в такую жару?!» смиренно и устало тронулась вперёд.

Когда подвода въехала во двор, на крыльцо вышла жена Клавдия с кувшином в руках. Лошадь остановилась, мужчина тяжело спрыгнул с телеги. Взял у женщины квас и жадно сделал несколько глотков. Затем он поцеловал жену и спросил:

– Где Саша?

– В песочнице играется. Ты обедать будешь?

– Да, собери чего на стол. И после обеда сходи к Семёнычу, возьми бутылку. Сегодня Толя Бондарь возвращается из города. Диплом получил. Никак, председателем будет у нас. Корнеев-то всё, на пенсию уходит. Здоровье хворает. В общем, вечером жди гостей, Андрюша Расмус тоже придёт.

– Хорошо, Гриша.

Отец нашёл пятилетнего сына, тихо играющего с самим собой. Он рыл какие-то каналы, наводил из прутиков мосты. Сам себе отдавал распоряжения – что нужно дальше делать, сам кивал головой и отправлялся рыть очередную канаву. Григорий неслышно подкрался сзади, схватил сына руками и стал подбрасывать его вверх, радостно крича:

– Попался, Александр Григорич! Поедешь с батей на тракторе кататься?! А, Григорич?!

– Папка, отпусти, папка! Я щекотки боюсь! – смеясь, звонким голосом заверещал мальчик.

– Терпи, ты же мужик! Ты же мужиком будешь, Григорич!

В тени под деревьями сидели и выпивали два местных мужика. Специально, чтобы никто не увидел их, они выбрались подальше от деревни, в лесок, и сейчас, спрятавшись в тени кудрявых берёз, спокойно бездельничали. Напротив леса, через дорогу, раскинулась огромная жёлто-зелёная нива. Вдруг вдалеке послышался треск мотоцикла. На дороге показался ездок. Он остановился неподалёку от выпивох, поставил мотоцикл на подножку и пошёл по полю, аккуратно раздвигая колосья. Потом остановился, взял колос, растёр в ладони. Нагнулся, схватил горсть земли, смотрел на неё, нюхал.

– А, помощник агронома Расмус заявился! Принесла его нелёгкая!

– Чего он забыл-то тут?!

– Ну, так что ты?! Учёный! Умного из себя строит. «Я, дескать, учился, образованный! А вы тут бараны деревенские! Знайте, значит, своё место!». Вот и вся арихметика!

– Ага, ишь, какой важный! Навешать бы ему, чтобы носа не задирал!

– Навешаем. Придёт время. Мы ему покажем, поросячье вымя!

Будущий агроном ещё некоторое время постоял в поле, затем прыгнул на мотоцикл и с треском двигателя исчез в пыльной завесе. Алкашей он не заметил.

Поезд замедлил ход, некоторое время тянулся мимо маленьких старых изб. Проплывали за окном огороды, косые постройки, сараи. Вдоль железной дороги змейкой вилась полоска дороги. Вся в ямах и колеях, земля на ней потрескалась от засухи. Показалось зелёное здание вокзала. Состав замер. С грохотом открылись двери вагонов, измученный жарой народ начал тяжело выгружаться на перрон. Анатолий Бондарь, одетый по-городскому, в рубашке с коротким рукавом и брюках, с огромным чемоданом в руке сошёл на родную землю. Некоторое время он постоял, полюбовался на новое двухэтажное здание вокзала, дымя папиросой. Затем направился к рейсовому автобусу. Пропетляв по тихим улочкам райцентра, водитель, наконец, вывез пассажиров на шоссе. Анатолию открылась картина, такая дорогая и милая сердцу, виденная им столько раз во сне на чужбине. От радости защемило сердце, на глаза навернулись слёзы. «Вот она, матушка! Кормилица-степь! Родные просторы. Дар Господа. Моя любимая земля!». Сразу вспомнились все места: поля, озёра, леса, где, будучи босоногим пацаном, вместе с друзьями провёл он самые радостные детские годы. Вспомнил, как работали во время войны с утра до ночи, отдавая последние силы за победу. За свободную жизнь. За свою землю. Всё памятно и близко в ней: яркий красный закат над озером, ночной костёр на берегу, шалаш из веток в лесу, озорные глаза друзей, тёплая рука девушки. Камыши зелёной стеной. Тихая гладь ночного озера. Гармошка дяди Миши…

Мужчина вытер платком лицо и, прогнав нахлынувшую грусть, стал радостно смотреть вперёд. А щербатое шоссе уходило вдаль, сливалось с горизонтом, и, казалось, не будет ему конца.