Арктический клуб любителей карри бесплатное чтение

1

Самолет летел и летел все дальше на север. Я перегнулась через Райана, чтобы выглянуть в окно.

– Да не на что там смотреть – темно уже, – чуть извиняющимся тоном проговорил он.

Я прижалась лицом к стеклу (не слишком сильно, потому что опасалась, как бы оно не треснуло) и, прищурившись, вгляделась в слабые очертания облаков внизу.

– Интересно, а северное сияние мы увидим?

Райан улыбнулся.

– Поедем кататься на снегоходах и отыщем, обязательно.

– А вдруг у меня не получится на снегоходе?

Райан сжал мою руку.

– Ну конечно, получится. Это проще простого – как на квадроцикле, вот и все.

На квадроцикле я тоже никогда не ездила, но не стала сейчас уточнять. Райан считает, я часто к себе несправедлива, а мне хотелось проявить себя с лучшей стороны в нашем Большом Приключении. Он так упорно трудился, чтобы получить эту позицию, – не стану же я все портить ему нытьем.

– Прямо не терпится заценить тамошние рестораны, – сказала я. – При одном есть собственная теплица с уймой растений. А подают в нем китовое мясо и оленину.

– Вот в первые же выходные и сходим!

Я собиралась ответить, но меня прервал громкоговоритель:

– Мы начинаем снижение к Лонгйиру. Пожалуйста, вернитесь на места и пристегните ремни безопасности.

Странное обрывающееся чувство у меня в животе объяснялось не только резкой потерей высоты.

Когда Райан сообщил, что ему предложили стажировку по наблюдению за полярными медведями в самом близком к Северному полюсу городе мира, я засмеялась. Но он не шутил – он показал мне имейл и сказал: а здорово было бы, если б я поехала с ним. Я представила, как мы с ним жмемся друг к другу в задымленной хибарке, убиваем дубинками тюленей на завтрак и, потихоньку сходя с ума от отсутствия других собеседников, начинаем поедать собственные башмаки. В ответ он заверил меня, что Лонгйир – настоящий маленький городок с супермаркетом, отелями, пабами и ресторанами. Мало-помалу идея перестала казаться такой уж безумной.

Разумеется, жизнь полна примеров, когда ожидания не совпадают с реальностью. Взять хоть платья, которые заказываешь онлайн, увидев на модели гораздо стройнее тебя. Или попытки испечь выпендрежный торт по неопробованному рецепту. Или вот коммунизм…

– Майя? Все в порядке?

Райан встревоженно смотрел на меня.

Я заставила себя улыбнуться.

– Ага. В полном порядке. Совершеннейшем.

– Я же вижу, ты нервничаешь. Что абсолютно понятно. Если тебе от этого будет легче, знай: мне тоже очень не по себе.

– Тебе?

– Ну да. Тащу свою шикарную девушку в самый северный город мира – и не хочу, чтобы она пожалела, что поехала. А еще начинаю новую работу и боюсь оказаться неопытнее всех.

– Ты отлично справишься! Им с тобой повезло, – заверила я.

– А мне повезло, что ты согласилась со мной поехать.

Он протянул руку, и я положила голову ему на плечо. Задница у меня такая объемная, что сидя мы с ним получаемся почти одного роста, так что в этой позе у меня слегка болит шея – зато он такой теплый и крепкий, что я сразу почувствовала себя уверенней.

Шасси ударились об асфальт, самолет затрясся и постепенно остановился. Значки «пристегните ремни» погасли, мы поднялись и подхватили свои вещи. Передо мной в очереди стояло семейство с двумя детьми, и оба ныли.

– Будет очень весело, – усталым голосом сказала мама.

«Весело» – одно из самых обманчивых слов английского языка. Оно включает в себя мини-гольф, корпоративные выезды и вечеринки, на которых ты стоишь в углу, в ушах у тебя звенит, а ты гадаешь, когда будет социально приемлемо уйти.

Вот и дети на него не купились. Заныли, что хотят в Диснейленд. Нашли, куда хотеть!

Я продвигалась вслед за семейством к переднему выходу, пытаясь вспомнить фотографии Лонгйира, которые видела в Сети. Разноцветные деревянные домики на фоне снежных гор. Громады айсбергов и синие тени под ними. Северное сияние, раскинувшееся по небу зелеными и фиолетовыми лентами. Кружки с горячим шоколадом перед ярко пылающим огнем. Но все картинки Арктики, что я рисовала себе в голове, рассыпались, стоило мне лишь выйти из самолета.

Холод ударил меня по лицу, точно пощечина, чуть ноги не подкосились. А еще кругом было темно, совершенно темно, хотя всего три часа дня. Я застыла – и в прямом, и в переносном смысле.

– Детка? Мы всех задерживаем.

В голосе Райана сквозило смущение – очередь позади уже начала пассивно-агрессивно ворчать на нескольких языках. Однако назад пути не было – я сделала выбор в тот миг, когда зашла в самолет.

Я заставила себя двинуться вниз по трапу. Холод пробил мой пуховик в считаные секунды. Он обдирал лицо. Ноздри изнутри словно исполосовало крохотными лезвиями. У каждой страны свой запах – обычно это первое, что замечаешь, выходя из самолета. Англия пахнет дождем и бетоном, горьковато, но свежо. Когда я в прошлом году ездила в Дубай, тамошний воздух, болотистый и влажный, был пропитан выхлопными парами и растительной сыростью. Но здесь я вообще запахов не различала.

Когда мы спустились, Райан обнял меня за плечи.

– Чертовски холодно, а? Надо было балаклавы надевать.

– Я не могу надеть балаклаву в самолет. Меня арестуют, – сказала я.

Лицо у меня занемело, словно покрылось толстым слоем инея. Я бы не удивилась, если бы так оно и было.

– Пойдем скорее внутрь.

Под ногами хрустело несколько дюймов снега. Рабочие в комбинезонах разгружали багаж. Другие – в каких-то машинах – окружили самолет и чем-то его поливали, наверное антиобледенителем.

Я посмотрела за самолет, надеясь разглядеть окрестный пейзаж, но увидела лишь темноту. Тогда я переключилась на освещенное здание терминала впереди. Через стеклянную дверь виднелись другие пассажиры (в основном бородатые белые мужчины) в дутых куртках и тяжелых сапогах, толпящиеся вокруг единственного багажного конвейера.

Когда мы прошли через автоматические двери, температура поднялась так резко, что я застонала вслух от облегчения.

– Ух ты! Крепко пробрало, а, – сказал Райан.

– Не говори!

Мы посмотрели друг на друга. Щеки у него покраснели, глаза слезились от холода, но он улыбался. Я невольно улыбнулась в ответ. А потом мы оба засмеялись, сама не знаю почему. Наверное, от облегчения, что оказались в тепле… а может, и легкая истерика с моей стороны. (Ну типа, что, черт возьми, мы тут делаем, ну правда же?) И все-таки во всем этом мы были вместе.

2

У выхода из терминала пассажиров ждал автобус до Лонгйира. Я поспешно забралась внутрь, предоставив Райану запихивать наши чемоданы в багажное отделение. Со своего места у окна я видела, как он помогает двум тщедушным, закутанным с ног до головы фигуркам управиться с их багажом, а потом еще чуть задерживается, чтобы обменяться с ними парой слов. Он умел завязать разговор с каждым встречным. Я всегда завидовала ему в этом, потому что сама-то не могла и слова сказать, не думая, что любой мой собеседник а) пытается отгадать мою этническую принадлежность, б) хочет, чтобы его оставили в покое, в) считает меня страшно скучной, г) все вышеперечисленное сразу.

– Эй, место свободно?

Я подняла голову и увидела в проходе Райана.

– Запаролено.

– Пищик.

– К вашим услугам.

«Пищик» было одним из слов нашего «лексикона для внутреннего употребления», как выражалась Нина. Нина – моя лучшая подруга, у нее степень по общественным наукам, отсюда и манера изъясняться. Благодаря ей и Райану последние пару лет я общалась практически с одними аспирантами, что, надо сказать, слегка пугает, если сама ты никогда не училась в «приличном университете».

Райан с трудом запихнул свою громоздкую куртку в маленькое багажное отделение над головой и сел.

– Я только что говорил с парой, прилетевшей аж из Таиланда. Дочку навещают. Похоже, тут полно народа из Таиланда.

– Ага, сотни две. Примерно десять процентов населения, – сказала я.

– Ты уже изучила вопрос.

Я кивнула.

– Ты же знаешь, как меня возбуждает, когда ты это делаешь.

Голова у меня полна обрывков бесполезной информации. В разных викторинах я сильна – хотя ищу информацию вовсе не для викторин. Мне нравится весомость фактов, глубокое удовлетворение, которое испытываешь, вспомнив что-то, прочитанное много лет назад. Особенно учитывая, сколько всего я накрепко позабыла.

Динамики автобуса затрещали, и водитель поднялся с места. Он был похож на Санта-Клауса в стиле хеви-метал.

– Добро пожаловать в Лонгйир, самый северный город в мире, расположенный на острове Шпицберген. Надеюсь, вы любите темноту и холод, потому что и того и другого тут вдосталь. И, разумеется, белых медведей. Ни за что не выходите за пределы города без вооруженного сопровождения. А теперь, пожалуйста, пристегните ремни и не расстегивайте их все время поездки.

Автобус медленно покатил от аэропорта.

– Я спрошу, можно ли тебе посещать университетские тренировки по стрельбе, – сказал Райан.

– Не стоит… меня сама мысль стрелять из ружья пугает.

– Ну да, но из города без ружья выходить запрещено.

– Вряд ли я отправлюсь куда-то во льды сама по себе посреди зимы, – резонно указала я. – И вообще, меня будешь защищать ты.

– Ну разумеется. Слушай, а я тебе рассказывал, что папа брал меня маленького с собой на охоту?

– Не-а.

– А он брал. На оленей, уток, опоссумов… Кто подвернется. На природе он чувствовал себя в своей стихии. Только там я и видел его хотя бы приблизительно счастливым.

– Мой папа был больше по части походов в кино с попкорном.

– Оно и видно.

В голосе Райана звучала тоскливая нотка. Его папа ушел из семьи, когда ему было тринадцать, бросил их с мамой и братом. Мы оба росли в семье с одним родителем – именно это, среди всего прочего, нас изначально и сблизило.

Встретились мы так: я работала в университетском отделе по трудоустройству и карьере (ирония судьбы, учитывая, с каким треском я провалила собственную карьеру), а Райан был самым симпатичным из горстки аспирантов, пришедших послушать мой доклад о том, как сохранить оптимальный баланс между работой и личной жизнью во время написания диссертации. Помню, я еще подумала: тоскливо, наверное, живется этим аспирантам, раз они все так хохочут над моими шутками и дурацкими иллюстрациями из мультиков.

Через неделю он записался на индивидуальную консультацию. После этого я так и продолжала периодически с ним где-нибудь сталкиваться. То во время вылазки за кофе. То за ланчем. Потом в студенческом баре, куда мы с Ниной экспромтом заглянули после работы выпить джина с тоником. Он присоединился к нам, и вечер закончился чрезмерно пылким поцелуем с привкусом джина.

Признаю – не самая волнующая история знакомства, особенно по сравнению с моими родителями. Они встретились, когда папа работал в Индии. Он совершенно потерял голову из-за мамы и рассорился со своей консервативной (то есть расистской) семьей, чтобы остаться там с ней. Мамино семейство тоже было не в восторге – он их много месяцев уламывал. Но хотя роман моих родителей и звучит сюжетом для кино, меня совершенно устраивали мои лишенные драматизма отношения.

В те дни было чертовски сложно вообще кого-нибудь найти, а новомодные приложения для поиска партнера, по ощущениям, все только усложняли. Дело в том, что у мужчин появилась иллюзия бесконечного выбора. Мне казалось, они вечно оборачиваются через плечо – не подвернется ли кандидатура получше. А вот свидания с Райаном тяжким трудом никогда не ощущались, а поскольку он переехал в Англию из Новой Зеландии, я стала его консультантом по всему британскому (по типу «Что такое „жаба в норке“, черт возьми?» или «Почему у вас всех такой пунктик, кто в какую школу ходил?»). Приятная перемена после простодушных белых мальчиков, жаждущих узнать побольше о моей «родной культуре». Тьфу!

– Как-то ты притихла. Все в порядке? – спросил Райан.

– Как раз о тебе и думала.

– Как мило. Рада, что мы съезжаемся?

– Еще бы.

– Жаль, что мы в квартире не одни будем. Но глупо было бы отказаться от жилья, спонсируемого университетом. Не думаю, что тут очень уж много других вариантов.

– Не переживай. Спать же мы будем не в общей спальне.

– А вот в сауну, может, придется вместе ходить. Она там в подвале.

– А что, туда надо ходить прямо голыми?

– Бог весть. Пошлю тебя первой проверить.

– Все потом кошмаров не оберутся.

– Детка! Ты же знаешь, я не люблю, когда ты так о себе отзываешься. У тебя роскошная фигура.

– Гм.

Ростом я пять футов три дюйма, а по форме напоминаю грушу. Райану моя задница нравилась, но покупка брюк для меня всегда была кошмаром: задний край оттопыривается, а в бедрах узко. Сам Райан в подростковые годы был пухловат, но в двадцать с небольшим потерял лишний вес и превратился почти в качка. Единственным напоминанием о прежней пухлости остались лишь растяжки на животе и ягодицах – и он никак не понимал, отчего я их так любила.

– Сейчас толком не разглядеть, темно, но вот тот голубоватый огонек слева отмечает расположение всемирного семенохранилища, – объявил водитель по громкой связи. – Со всего света туда присылают семена, чтобы уберечь от природных и гуманитарных катастроф.

Я прижалась лбом к стеклу и вгляделась в темноту. Но только и увидела, что мерцающий голубой огонек вдалеке.

– Печально как, что нам вообще нужны такие штуки, да? – спросил Райан.

– Ага.

Это у нас тоже было общим – ощущение, что мы живем в антиутопии. Мы часто говорили, что надо что-нибудь делать по этому поводу, но, несмотря на все наши благие намерения, от мяса пока так и не отказались.

Мы въехали в город. Я разглядела освещенные прожекторами здания. Никаких дорог между ними не было – лишь снежная целина, расчерченная чернильно-черными тенями, да высокие снежные заносы у стен. До меня вдруг дошло, что толком мы города не увидим до марта, когда над горизонтом снова покажется солнце, знаменующее конец полярной зимы. А вот теперь и в самом деле антиутопия. Хорошо еще, жить нам предстоит не в продуваемой сквозняками хижине среди мглы и льдов. Нас поселят в квартире с двумя другими научными сотрудниками. Я видела фотографии, на них все выглядело вполне удобно, хоть и немного казенно. Не беда, легко исправить цветным постельным бельем и постерами, которые я привезла с собой. А на кухне я расставлю аккуратными рядами баночки специй – и буду готовить, пока стекла не запотеют. Как бы темно ни было снаружи, внутри нам будет уютно как дома.

3

Пока мы пробирались по сугробам вслед за нашим новым соседом Бьорном, пригласившим нас в паб, я крепко цеплялась за руку Райана. Обычно я к нему не липла, но очень уж не хотелось в первый же вечер кувыркнуться кормой вверх и опозориться перед всеми. У нас в Норвиче это стало бы совершенно ненапряжной прогулкой, но при минус двадцати по Цельсию поход куда бы то ни было ощущался для меня эпической миссией. Я натянула поверх всего теплый комбинезон и даже балаклаву надела, уверенная, что, если попробую ее снять, тут же обморожу лицо. Хотя Бьорн, как я заметила, свою балаклаву закатал наверх, чтобы удобнее было разговаривать. Похоже, тестостерон придает морозоустойчивости.

– Это вот наша главная улица, – сообщил он.

Улица тонула под несколькими футами снега, и понять, что она и правда тут, помогали только торчащие из сугробов фонари и два параллельных ряда темных витрин. В одной из них за стеклом маячила огромная белая фигура.

– Ой! – Я вцепилась в руку Райана и второй рукой.

Он подпрыгнул.

– Не дрейфь. Это чучело, – сказал Бьорн.

Я посмотрела в незрячие блестящие глаза белого медведя.

– Ничего себе способ завлечь людей в магазин – выставить в витрине главного местного хищника.

Райан засмеялся.

Мы миновали женщину, выгуливающую двух хаски, потом пару поджарых мужчин в лайкре, кативших посреди улицы на лыжах, словно ничего легче в мире не бывает.

– Непременно надо раздобыть лыжи, – сказал мне Райан.

– Моя двоюродная сестра, Астрид, продает старую пару, – сказал Бьорн. – Можете у нее спросить, она будет в пабе.

Я страшно неспортивна, но, может, лыжи – совсем другое дело? Мне нравилась идея легко скользить по снежной глади. Выглядит куда достойнее, чем брести, проваливаясь в сугробы.

Мы добрались до паба и вслед за Бьорном вошли в маленькую прихожую, вдоль стен которой выстроились уличные сапоги и ботинки. От сырой одежды в воздухе висел резкий запах мокрой псины. Бьорн вытащил из кармана куртки тапочки с флисовой подкладкой.

– Тут есть некоторое количество запасных пластиковых. Внутрь в уличной обуви не заходят.

Я отыскала кроксы своего размера и стянула ботинки и комбинезон. После мучительных раздумий, что носят в бар в Арктике, я остановилась на алом платье-свитере и массивных золотых сережках. Но едва вошла, сразу же поняла, как опростоволосилась. Все остальные женщины были в лыжных штанах и флисках или толстых шерстяных свитерах. Не будь снаружи так, гм, арктически, я бы торопливо метнулась домой, чтобы надеть что-нибудь менее парадное.

– Джин с тоником? – спросил Райан.

– Да, пожалуйста.

– Не переживай, выглядишь просто отпадно.

Райан обладал сверхъестественным чутьем на моменты, когда я начинала из-за чего-нибудь паниковать. То ли так, то ли я а) была суперпредсказуема, б) непрерывно впадала из-за чего-нибудь в панику.

Он пробился к стойке, вдоль которой выстроился ряд подсвеченных сзади бутылок. Я осмотрелась, выискивая, куда бы сесть. Полукабинки, освещенные свисающими с потолка лампами, контрастная черно-белая роспись на стенах. Мир так глобализован, что большинство подобных мест могут находиться где угодно – и этот паб не был исключением. Возможно, именно поэтому все тут сидели в верхней одежде, а мужчины поголовно были еще и небритыми – в доказательство, что они и в самом деле находятся в дикой глуши, даже если и потягивают виски тройной перегонки и пинты «Амстела».

– А вот и Астрид, – сказал Бьорн.

Я посмотрела в ту сторону, куда он показывал, и увидела дружелюбную с виду женщину в вязаном свитере, с неряшливым хвостом песчано-русых волос. Она разговаривала с мужчиной, более чем успешно достигшим того облика бывалого полярника, к которому, похоже стремилась вся местная молодежь. Он сидел с компанией за соседним столом и, разговаривая с Астрид, что-то вязал. Заметив Бьорна, Астрид прервала разговор и помахала нам.

– Это мои новые соседи, Майя и Райан, – сообщил ей Бьорн.

– Привет, – сказала она, подвигаясь, чтобы освободить нам место. – Только приехали? Откуда вы?

– Да, приехали только что. Мы из Лондона, – ответил Райан.

– А акцент вроде бы не британский. Австралийский?

– Почти. Я из Новой Зеландии.

– Ой, простите.

Райан пожал плечами:

– Ничего страшного.

– А вы, Майя? Тоже родом из Новой Зеландии?

– Не, я выросла в Англии.

– Первые семь лет она жила в Индии, – сообщил Райан.

– Про Индию я почти ничего не знаю. Кроме того, что там очень жарко, почему я там никогда и не была, – сказала Астрид.

– Честно говоря, я и сама о ней не то чтобы много знаю. Как там жила – и то почти не помню. Наверное, слишком мала была, – призналась я.

– Что, правда? А вот мои первые воспоминания – как я в два года надул прямо в комбинезон, потому что молнию заело, – сказал Бьорн.

– Спасибо за откровенность. – Астрид легонько стукнула его по плечу.

Я неуютно поежилась под их вопросительными взглядами. Я и в лучшие-то времена не любила оказываться в центре внимания. Бьорн с Астрид были не первыми, кого удивляло, что я не помню детства, но психолог заверил меня, что для иммигрантов совершенно нормально забывать прошлое из-за стресса от переезда в другую страну. У него даже нашелся занятный термин на этот счет – диссоциативная амнезия.

– А вы, Астрид, чем тут занимаетесь? – спросил Райан, бросаясь мне на выручку.

– Катаю туристов на собачьих упряжках.

– Она работала в финансовой корпорации в Осло, – добавил Бьорн. – Я всегда на нее наезжал, что она продалась неведомо кому, а она просто копила на то, чтобы открыть свое дело и заниматься, чем хочется.

– Ух ты, потрясающе, – сказал Райан.

– Если вам интересно, могу взять вас прокатиться. Сейчас у меня затишье.

– Мы бы с радостью, правда, Майя?

– Абсолютно, – согласилась я. Катание на собачьей упряжке входило в список всего того, что мне не терпелось попробовать.

– А сами вы кто? Что тут делаете? – спросила Астрид.

– Работаю в том же проекте по изучению белых медведей, что и Бьорн, – ответил Райан и с жаром пустился в разъяснения.

– А вы, Майя? – спросила Астрид, когда ей наконец удалось вставить слово.

– Я работала в отделе трудоустройства в университете, но тут, боюсь, найти что-нибудь в том же роде затруднительно.

– Майя подумывает податься в повара, – сообщил Райан.

– Ну-у, может быть.

– Она великолепно готовит. Ходила в кулинарный колледж и может приготовить что угодно: хоть суфле, хоть буйабес, хоть дим-самы.

– Вот это да. Я даже не знаю, что это такое, – потрясенно проговорила Астрид.

Райан произнес «бульябез», но я не стала его поправлять. Он потянулся под столом взять меня за руку, но я выдернула ее и поднялась.

– Выйду покурить.

Я опрометью кинулась к куртке. Я знала, что Райан теперь наверняка стыдится за мою резкость, а может, даже слегка задет. Он всегда призывал меня не тушеваться в компаниях, но мне было просто необходимо выйти из этого разговора. Я уже год принимала таблетки от тревожности и несколько месяцев продержалась относительно стабильно, но при одной мысли о возвращении в профессию у меня начались спазмы в желудке.

Мороз на улице стоял такой, что я пошатнулась. О том, чтобы снимать перчатки, и речи идти не могло, так что разжигала сигарету я целую вечность. Но в конце концов справилась и встала у стеночки, глядя, как снежинки вьются и роятся в свете ближайшего фонаря. Курение было для меня единственным железным предлогом удрать с какого-нибудь социального мероприятия и немного передохнуть. А значит, оно входило в мой арсенал приемов избегающего поведения – проще говоря, уменьшало мою тревожность в краткосрочном плане, убирая меня из социально-стрессовой ситуации, но в долгосрочном плане формировало поведенческий паттерн уклонения, не позволявший мне взглянуть своим страхам в лицо, а заодно сформировало и привычку, избавиться от которой мне не удавалось.

Я заранее знала все, что скажет мне потом Райан. Что я не должна позволять тревожности становиться на пути моих желаний. Что иногда приходится как следует потрудиться, чтобы попасть туда, куда тебе надо. И по обоим пунктам он будет прав, но он просто никогда не сталкивался с токсичной обстановкой на иных профессиональных кухнях. Всякий раз, если я вдруг начинала грызть себя за то, что отказалась от мечты стать поваром, я напоминала себе, почему бросила это дело.

Причины, по которым я отказалась от профессиональной кулинарии

– Длинные смены и постоянная работа по вечерам и выходным.

– Перестаешь любить еду. Попробуй приготовь за неделю сотню куриных котлеток по-киевски, и ты скоро смотреть на них не сможешь.

– Мой кошмарный босс, Крейг. Такой урод! Ты битый час возишься, готовишь соус. А он пробует и выливает все в раковину только потому, что соли маловато или консистенция чуть-чуть жидковатая – словом, из-за чего-то легко поправимого.

– Быть единственной женщиной на кухне очень непросто. Постоянные шуточки про мои сиськи или задницу, а стоит мне дать отпор, сразу начинаются вопросы: у тебя что, критические дни?

– Расистский сушеф, Джек, вечно талдычивший, что важны все жизни, не только черные.

Неудивительно, что в совокупности это все вылилось в приступ тревожности, каких у меня в жизни еще, кажется, не случалось.

Уволившись, я совершенно сорвалась. Вернулась в папин дом и провела там несколько месяцев – преимущественно в постели, питаясь томатным супом, медовыми «Чириосами» и чоу мейном со свининой. Я решила найти какую-нибудь стабильную сферу деятельности, в которую можно не слишком вовлекаться эмоционально, и остановилась на работе с кадрами. Когда Нина перебралась в Норвич, там как раз открылась начальная позиция, так что мы стали снимать квартиру вместе. Ко времени нашего с Райаном знакомства мы с ней прожили там уже восемнадцать месяцев и успели обзавестись веселой компанией. Рабочий день у меня заканчивался в пять, что оставляло мне полно времени готовить на всех навороченные ужины, отчего создавалось не вполне верное впечатление, будто я душа и сердце общества. Бедный Райан. В первые дни знакомства он говорил, что я «такая беззаботная». Такое уж дело – начало отношений. Сперва все на себя не похожи. Стараешься проявлять себя с лучшей стороны, а сама гадаешь, долго ли удастся сохранить самое неприглядное под замком.

За спиной у меня открылась дверь, и на улицу вышел тот обветренный полярник с вязаньем. Он вытащил из кармана сигарету и блаженно вздохнул. А потом посмотрел на меня.

– Привет, – сказала я.

Он кивнул в ответ. А потом откашлялся.

– Слышал там внутри, вы ищете работу на кухне?

– Не на полный день, – настороженно ответила я.

– Мне и надо не на полный.

– И я уже разучилась на самом деле.

– Но приготовить суфле, буйабес и дим-самы способны, – заметил он, причем с безупречным произношением.

Хорошо, было слишком холодно, чтобы краснеть.

– Наверное, я… я просто… выжидаю пока. Пока устроюсь. Осмотрюсь по сторонам.

– У меня турбаза за городом. Мы проводим курсы выживания в полярных условиях и однодневные походы. Эти бедолаги весь день барахтаются в снегу. Потом им нужен горячий ужин. Что-нибудь простое, рагу там или суп.

– О, то есть готовить буду я одна?

– Да.

– А какой рабочий день?

– Где-нибудь с трех до пяти? Вы будете готовить ужин и суп, который мы можем разогреть на следующий день на ланч.

Расписание звучало очень разумно, особенно учитывая, что прежде мои смены регулярно заканчивались в два-три ночи.

– Возможно, меня бы это заинтересовало, – осторожно произнесла я.

– На этой неделе я занят, да и вы хотите сперва обосноваться толком. Но почему бы вам не послать мне в ближайшем будущем имейл, и мы договоримся, когда устроить пробный день?

– Хорошо.

– Вот моя карточка.

На ней было написано: «Миккель Олафссон: проводник и специалист по выживанию». А снизу номер телефона. Спрятав визитку в карман, я смотрела, как он шагает вдаль по улице. Может, как раз что-нибудь в таком роде я и присматривала. Возможность заниматься готовкой профессионально, не страдая при этом от унижений в коллективе. Я потушила сигарету и пошла внутрь – рассказать Райану.

4

Когда Райан поцеловал меня перед уходом, за оконными стеклами еще колыхалась тьма. Я перевернулась на другой бок и снова заснула, а когда лениво выплыла из забытья через несколько часов, чувствовала себя одурманенной. Было уже одиннадцать. Собирая информацию перед поездкой, я узнала, что полярная ночь нередко нарушает циркадные ритмы, и пока что в среднем спала больше двенадцати часов за ночь, что, на мой взгляд, было само по себе даже и неплохо.

Я вылезла из кровати, неторопливо позавтракала и еще более неторопливо приняла душ. А после этого обнаружила сообщение от папы с вопросом, есть ли у меня время поговорить с ним по видеосвязи. Он ответил на мой звонок из кухни, совершенно не изменившейся за двадцать лет. На стенах все еще висели мои детские рисунки, выцветшие от солнца и завернувшиеся по углам от времени.

– Привет, солнышко. Ну как, уже устроилась на новом месте?

– Ага. Очень милая квартира. Мы ее делим с двумя соседями, хотя один сейчас где-то на выезде.

– Хорошо. А погода как?

– Холодно! До того холодно, ты не представляешь.

– В прошлом году я по работе ездил в Санкт-Петербург. Зимой. Мороз стоял лютый. Я из отеля и носа не высовывал.

Примерно в то же время, как я переехала в Норвич, папе предложили работу со множеством командировок. И хотя мне очень его не хватало, но у него и вправду началась совершенно новая жизнь.

– А следующая поездка когда? – спросила я.

– На самом деле я именно об этом и хотел с тобой поговорить.

– Тогда давай.

Он откашлялся и медленно произнес:

– Я тут собираюсь переехать.

– Переехать? Наконец воплощаешь мечту о домике в деревне?

– Не совсем. Собираюсь пока перебраться в Индию.

В груди у меня возникло такое странное, тянущее ощущение, как будто вода утягивается в слив.

– А куда именно в Индии? – Голос у меня звучал куда сдавленнее, чем мне бы хотелось.

– Бангалор. Примерно в десяти минутах от квартиры, где ты росла.

Ни папа, ни я так больше никогда и не были в Бангалоре. Я думала, что тамошние улицы и дома содержат слишком много болезненных для него воспоминаний. Что ж, похоже, за двадцать лет они успели поблекнуть.

– Понимаешь, я тут кое с кем встречаюсь…

– Пап, как здорово!

Он ведь оставался одиноким уже целую вечность – во всяком случае, меня никогда ни с кем не знакомил. Один раз он признался, каким пустым кажется дом теперь, когда меня там нет, и я всегда надеялась, что он найдет, с кем жить в этом доме вместе.

– Она из Индии? – спросила я.

Он кивнул.

– Ну ладно, колись давай. Как ты с ней познакомился? И когда?

– Тебе, наверное, покажется странным, но помнишь Уму?

– Которая мне присылает открытки на день рождения?

– Ага. Она была нашей хорошей знакомой. Но ее муж, Рам, мне никогда не нравился. Он умер лет семь назад. Она принялась налаживать собственный бизнес и написала мне, чтобы посоветоваться, так вот мы и начали общаться. Постепенно возобновили дружбу, а потом наше общение приняло более… романтический характер.

Он смотрел на меня почти испуганно, словно боялся, что я с места в карьер закачусь в истерике. Но, на его счастье, я уже выросла из скандальных подростков. Однако вопросы у меня появились.

– И давно у вас эта романтика?

– Мы несколько раз встречались. Когда меня по работе посылали в Таиланд и Гонконг. Было здорово. Но чтобы из этого вышло что-то настоящее, нам надо жить в одной стране.

Меня слегка задело, что папа никогда прежде не упоминал эту таинственную особу, но я не стала ничего говорить. Наверное, не хотел рассказывать, пока не станет ясно, куда это все ведет.

– Я правда очень за тебя рада, – только и сказала я. – Пожалуй, немножко странновато, что это мамина подруга, но, в конце-то концов, двадцать лет прошло.

– Я собирался все тебе рассказать на нашем прощальном ужине. Честно планировал. Но ты так нервничала из-за поездки, что я решил не грузить тебя еще и этим. Прости, если теперь вышло слишком резко и неожиданно.

– Не переживай, все в порядке. И надолго ты туда собираешься?

– Не знаю еще. Правда, дом пока собираюсь сдавать. Контракт на двенадцать месяцев… для начала.

Смотреть мне в глаза он не мог.

– Но у меня все вещи там остались, в моей комнате.

– Не волнуйся. Я нашел поблизости вполне приличный склад для хранения. Как знать, может, к твоему приезду из Арктики я уже все испорчу, вернусь домой и распакую вещи обратно.

– Папа! Где твой боевой настрой! Какая она вообще, эта твоя Ума?

– Очень независимая, творческая. Любит читать и готовить. Очень привлекательная, во всяком случае на мой взгляд. Я, как принято говорить, слишком высоко мечу.

– Ну вот уверена, что это не так.

– Уж как есть. И хватит обо мне. Расскажи лучше про Арктику. Ты там тепло одеваешься?

Через пятнадцать минут я повесила трубку. Конечно, за папу я очень радовалась, но вообще новости меня ошеломили. На моей памяти папа никогда не совершал ничего настолько спонтанного. Дом в Кройдоне был для него как вторая кожа, я и представить его не могла где-нибудь еще. Интересно, сложится ли там у него. Пусть сложится, он это заслужил, но я не очень-то понимала, что испытываю от перспективы поехать к нему в Индию. Мои мысли понеслись во весь опор, рисуя самые разнообразные сценарии развития событий: что я никогда не увижу папу, потому что побоюсь даже сесть в самолет, что его собьет насмерть машина, как маму, что я поеду туда и все будут презирать меня за британский акцент. На языке психотерапевтов такой стиль мышления называется «катастрофизацией» и считается «контрпродуктивным».

Пожалуй, пора пойти и подышать (предельно) свежим воздухом. Чуть дальше по улице стоит музей, в котором я еще не успела побывать, – это меня отвлечет.

Все, что я надеваю на себя, чтобы выйти из дому в Свальбарде

– Нижнее белье

– Носки (три пары)

– Терможилет

– Рейтузы

– Шерстяное термобелье

– Уличные штаны

– Флиска

– Лыжная куртка

– Балаклава

– Шапка

– Перчатки (две пары)

– Лыжные ботинки на меху

Всегда обожала составлять списки. Они придают тебе целеустремленности, разбивают задачу на посильные шаги. Способ упорядочить хаос.

В одетом виде я стала громоздкой и неповоротливой, как рекламный мистер Мишлен. Но стоило выйти наружу – холод в два счета пронзил все слои. Я заторопилась мимо студенческого квартала, темных зданий, в которых светились лишь отдельные окна. Там – мужчина ссутулился над ноутбуком в спальне, лицо омыто голубоватым светом экрана. Тут – женщина возле плиты на кухне, оконное стекло запотело и размывает очертания, придавая ей сходство с призраком.

Я дошла до конца нашего проезда. В стороне от уличных фонарей стало видно, что тьма кругом вовсе не такая уж и сплошная – небо было темно-кобальтовой синевы, вдалеке проступали слабые силуэты гор. Пройдут месяцы, прежде чем я смогу как следует разглядеть, что вокруг. Я посмотрела в другую сторону. Там и сям виднелись очертания зданий, залитые светом двери и груды снега. Дорог между ними видно не было, так что все казалось обособленным, разобщенным.

Подойдя поближе к университету, я увидела указатель к музею Свальбарда. У меня настоящая музеезависимость в острой форме. Обожаю некачественно выделанные чучела с жутковатыми стеклянными глазами. Муляжи «древних» людей с облупившейся краской на лицах. Стеклянные витрины с обломками неведомых предметов. И, само собой, музеи битком набиты фактами.

Дверь музея открылась в гардеробную. Руки у меня заледенели и не шевелились – пройдет несколько минут, прежде чем они оттают настолько, чтобы я могла хотя бы шнурки развязать. Так что я немного посидела просто так, приходя в себя. С меня капало на пол. Потом – неловкий танец вылезания из многочисленных слоев одежды.

Следующий час я неторопливо впитывала всевозможные факты о Свальбарде. Архипелаг открыт в 1596 году Виллемом Баренцем, но поначалу селиться там никто не стал – слишком холодно и далеко. Во всяком случае, для людей – животных-то здесь водилось в изобилии. Сперва сюда приезжали китобои. Вытаскивали туши на берег и разделывали, добывая ворвань, китовый жир и китовый ус на корсеты. А истребив китов, потянулись за белыми медведями и песцами, которых убивали ради меха. Первой женщиной-траппером, добравшейся до Свальбарда, была Ванни Волстад, водительница такси из Тромсё. Она четыре или пять раз оставалась зимовать на острове – головокружительное безрассудство. Я и представить не могла, как провести тут зиму в продуваемой сквозняками избушке без электричества и водопровода.

Отдельный зал был посвящен исследованиям Арктики, поскольку любым парням, искавшим Северо-Западный проход или Северный полюс, приходилось ехать через архипелаг. Как правило, они терпели неудачу: или пропадали без вести, или погибали. Но даже и в этом случае их считали героями, хотя единственным врагом, с которым им приходилось сражаться, была стихия. Уж верно, Северный полюс с виду ничем не отличается от тысяч миль ледяной пустыни вокруг? Но белым мужикам неймется повсюду понавтыкать флагов.

Я ушла из музея, когда туда явилась большая группа пожилых американских туристов. Глядя, как они толпой втекают в вестибюль, фотографируя чучела белых медведей и морских птиц, подвешенных к потолку, я гадала, переворачивается ли в могиле исследователь Арктики Джон Франклин.

Снаружи валил густой снег. Когда в Великобритании идет снег, все звонят на работу и врут, что у них не расчистили улицы или не завелась машина. В январе мы с Ниной по поводу снега взяли отгулы и пошли с парой подруг кататься на санках, а потом много часов просидели в любимом пабе перед камином, накачиваясь глинтвейном. Но тут снег совершенно другой. Опускавшиеся мне на лицо снежинки прямо обжигали – до того были холодными. Совершенно не верилось, что когда-нибудь я к этому привыкну… а ведь станет еще холоднее и темнее.

Я вспомнила квартирку, в которой мы с Ниной жили в Норвиче, дивный кофейный столик из розового дерева, подаренный нам ее родителями, и кресло из «Икеи», предмет нашего вечного соперничества. Садик во дворе с цветочными горшками и барбекюшницей, купленной нами на «Гамтри»[1] по дешевке. Длинные летние вечера, проведенные в этом дворике за бутылкой дешевого белого вина и болтовней о всякой ерунде. Однако теперь там живет кто-то другой. Скоро и в доме моего детства поселится кто-то другой, а папа уедет за тысячи миль.

А я теперь жила на населенном белыми медведями далеком острове, где температура стремительно опускалась к минус тридцати. Сколько мне потребуется времени, чтобы почувствовать себя здесь как дома?

5

По мере того как мы ехали прочь от Лонгйира, во мне словно что-то разжималось. За все проведенное здесь время я еще ни разу не удалялась настолько от нашего жилья.

– Спасибо, что взяли нас покататься на санях, – сказала я сидевшей за рулем Астрид.

– Да, да, спасибо, – эхом отозвался Райан с сиденья у меня за спиной.

Астрид везла нас в микроавтобусе к своему лагерю вместе с купившей тур американской семьей: супружеской четой и детьми-подростками. Астрид настояла, чтобы я села рядом с ней. Очень мило с ее стороны, но я с первой минуты лихорадочно шарила в голове, что бы такого сказать.

– Миккель о тебе спрашивал, – сказала она.

– Какой Миккель? – вмешался Райан.

– Я тебе о нем говорила – он спрашивал, не интересует ли меня место повара.

– И ты ему ничего не написала?

– Нет. Еще напишу, хорошо? – спросила я куда резче, чем хотела.

С тех пор как мы с Райаном съехались, я заметила, как ему нравится давать советы. Он уже успел объяснить мне, как правильно мыть посуду, как бросить курить и как готовить более здоровые перекусы.

– Он хороший, – сказала Астрид. – Куда дружелюбнее, чем кажется с виду.

Она свернула с дороги к группке деревянных домиков, залитых светом прожекторов.

– Прости, что нарычала, – прошептала я Райану, когда мы все вылезли из автобусика.

– Все в порядке, Пищик, не переживай. Идем, Астрид что-то рассказывает.

Мы присоединились к американским туристам.

– Добро пожаловать в «Приключения на Шпицбергене». Надеюсь, вам понравится наш сегодняшний тур на собачьих упряжках. Все в целом займет около двух с половиной часов, включая короткий инструктаж по технике безопасности и горячий шоколад у камина после поездки. Для начала давайте подберем вам всем, что надеть.

Пока мы шли за ней через двор, я посмотрела наверх. Огромная луна заливала все небо холодным свечением. Как странно видеть луну в середине дня. Я повернулась к Райану, чтобы спросить, как так получается, но он уже ушел вперед. Я заторопилась вдогонку.

Астрид привела нас в небольшой домик. Одну стену занимала вешалка с комбинезонами, а вдоль остальных стояли скамейки и ящики с обувью. Астрид носила броский черно-красный комбинезон с эмблемой ее фирмы. Остальным выдали комбинезоны цвета хаки. В нем я стала похожа на капусту. Впрочем, если это не даст мне замерзнуть, то и пусть.

Лучи наших налобных фонариков дробились на неровных сугробах, очерчивали силуэты строений. Мы шли к саням. Я старалась не думать обо всем том, что таилось во тьме. Меня вдруг пронзило сочувствием к исследователям и первопроходцам минувших веков и десятилетий, что ежились в промозглых избушках, дожидаясь, пока свет вернется. Если хотите – к Райанам былого, отправившимся на поиски приключений. Только они не привозили с собой никаких подруг.

Собак я услышала раньше, чем увидела, – их пронзительный высокий вой разрезал тьму. У снежного холма перед нами стояли будки, а снег пестрел зловонными ярко-желтыми пятнами мочи. Собаки рвались на цепях и были совсем не такими пушистенькими и миленькими, как я представляла. Астрид повела нас мимо них к веренице деревянных саней. Я подобралась поближе к Райану, а он взял меня за руку.

– На сани помещается по два человека, один погоняет, второй сидит впереди. Мои санки чуть побольше, там спереди могут усесться двое, так что, если кому-то не по себе, езжайте со мной.

Я покосилась на Райана, но он покачал головой и кивнул на американских супругов. Через несколько секунд они робко спросили, можно ли им ехать с Астрид.

– Конечно. Кто-нибудь хочет помочь мне с собаками?

– Давайте я, – сказал Райан.

– И я, – вызвалась девочка-подросток.

Они скрылись в темноте чуть дальше по склону, а мы, остальные, остались дрожать тут.

– Надеюсь, мы не заблудимся, – сказал мальчик.

– Береги колено, Дональд, – напомнила американка мужу.

– Я же тебе говорил…

Пока они препирались, я отошла в сторонку и выключила фонарик. Лунный свет отражался от снега, придавая ему чуть зловещий синеватый оттенок. Вдалеке раскинулась равнина, окруженная тонущими в сиреневых тенях горами. В это время, около полудня, темнота становилась самую малость не такой темной и в ней проступали невнятные силуэты, снег казался чуть посветлее, а небо на горизонте бледнело. Навигационные сумерки, вот как это называлось – аллюзия на древнюю старину, когда моряки ориентировались по звездам. Со времени приезда в Арктику я узнала, что есть три разные степени сумерек: гражданские, навигационные и астрономические – и каждые темнее предыдущих.

Астрид, Райан и девочка вернулись вместе с еще одним гидом. Каждый держал за ошейник двух здоровенных хаски. Астрид опытной рукой запрягла своих собак в сани, рядом с которыми я стояла.

– Майя, знакомься, это Буран, а это Радар. Присмотри пока за ними.

Легче сказать, чем сделать! У меня на глазах они начали рычать друг на друга и щелкать зубами. Зачем ставить вместе псов, которые так явно друг друга терпеть не могут? Или они будут быстрее бежать из-за духа соревнования?

– Может, вам попробовать подружиться? – предложила я.

– Нервничаешь? – спросил Райан через несколько минут, когда всех собак запрягли в упряжки.

– Немножко, – призналась я.

– Не переживай, я буду погонять первым. Так ты успеешь слегка пообвыкнуться.

– Спасибо.

Мы присоединились к остальным.

– Управлять санями куда проще, чем кажется с виду, – сказала Астрид. – Особенно учитывая, что собаки знают дорогу. Надо помнить несколько важных вещей. Первое – держитесь за санки, а не то упадете. Второе – чтобы остановиться, нажмите вот этот металлический тормоз. Третье – если вы едете вверх по холму, погонщик может слезть с саней и бежать рядом, чтобы облегчить собакам ношу.

– А как поворачивать налево-направо? – спросил Райан.

– Собаки знают команды. Сейчас я скажу их тихо, но когда правите – кричите во все горло. «Хайк» – вперед. «Воу» – стоп. «Хау» – направо, а «гии» – налево. Но вам помнить хау и гии не обязательно: я поеду первой, так что ваши упряжки просто побегут за моей. Ну что, все готовы?

– Да! – с пылом отозвался Райан.

Я села в сани, а Райан встал у меня за спиной. Астрид убедилась, что американское семейство расселось, и заняла свое место.

– Хайк! – закричала она, и собаки рванули с места.

– Хайк! – завопил Райан вслед за ней.

К моему изумлению, рванув с места, собаки принялись обильно испражняться прямо на бегу. Я отшатнулась назад, чтобы не получить это все прямо в лицо. К счастью, через пару минут шквал экскрементов чуть поутих. При езде шлейки собак позвякивали – единственный звук, если не считать ветра, – а снег тихо мерцал в лунном свете. Наши санки даже отбрасывали что-то вроде намека на тень. Мы мчались по равнине. Казалось, мы перенеслись в совсем иное время и место, в другой мир, безмерно далекий от всех моих обычных занятий и развлечений вроде посиделок с Ниной за вином или тусовок с Райаном. Будь сейчас градусов на десять теплее, я была бы готова ехать так хоть много часов подряд. Однако очень скоро холод пробрался через все многочисленные слои моей одежды. А потом темная туча заволокла луну и повалил снег. Ветер швырял колючие снежинки мне в лицо. Все равно потрясающий опыт, твердо заявила я себе.

Наконец Астрид выкрикнула: «Воу», Райан повторил за ней, и мы остановились.

– Все в порядке? – прокричала Астрид.

– Д-д-да, – отозвался дрожащий голос у нас за спиной.

– Как самочувствие?

– Превосходно! – завопил Райан.

– Сейчас самое подходящее время, чтобы поменяться местами, – сказала Астрид.

– Хочешь махнуться? – спросил Райан.

– Угу, – пробормотала я.

Может, хоть согреюсь.

– Поставь ногу сюда на тормоз. Тогда я отпущу, – сказал Райан.

– А потом?

– А потом – правь. Не дрейфь, малыш, это просто.

Астрид поменялась местами с одним из своих пассажиров.

– Хайк! – закричал он.

Наши собаки рванули за ними, не успела я и команды подать. Нас швырнуло вперед, и я услышала, как Райан чертыхнулся.

– Прости, Пищик! – крикнула я ему.

Сперва я судорожно цеплялась за поручень, а сердце у меня бешено билось от страха, что что-то пойдет не так. Но, несмотря на мою полнейшую неопытность, собаки продолжали плавный бег по снегу. Скоро стало совершенно очевидно: они знают маршрут в мельчайших подробностях. Астрид была права. Куда легче, чем я предполагала. Я управляла собачьей упряжкой в страшенной Арктике – ну круто же!

Однако прелести этого занятия очень скоро поблекли, потому что в стоячем положении арктический ветер продувал куда сильнее. Сказать про него «холодный» – даже близко не описать. Чтобы передать, как себя чувствуешь при морозе ниже минус двадцати, нужно совершенно отдельное слово. Возможно, оно уже и придумано – на каком-нибудь незнакомом мне языке.

Внезапно передние сани резко вильнули влево, а мои собаки за ними. Я потеряла равновесие. Рука у меня соскользнула с поручня. Несколько секунд отвратительного чувства полета – и я тяжело ударилась о заснеженную землю.

Бок пронзило острой болью, такой сильной, что из глаз хлынули слезы. Грудь сдавило железным обручем. Где санки? Неужели собаки умчались вперед без меня? Мне не хватало сил даже приподнять голову и проверить.

Зато мой мозг выбрал именно этот момент, чтобы напомнить: людям случалось умирать от переохлаждения и при более высоких температурах. Я закрыла глаза. Голова у меня словно качалась на волнах. А рядом, мимо меня, плыли прозрачные медузы, обжигая каждый кусочек обнаженной кожи у меня на лице крохотными колючими иголочками.

– Майя? Ты как?

Я открыла глаза. Надо мной стоял Райан. Он нагнулся и сгреб меня в охапку.

– Детка, ты вся дрожишь.

– Наверное, теперь лучше ты погоняй собак.

– Ничего страшного. Всегда лучше после падения сразу снова сесть в седло.

– Я не хочу в седло.

– Уверена? Уникальнейшая же возможность.

– Ничего, – пробормотала я, внезапно осознав, что все остальные тоже остановились и ждут нас.

– Давайте возвращаться в лагерь, – окликнула нас Астрид.

Мы снова заскользили сквозь тьму, казавшуюся еще гуще и унылей, чем прежде. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем я наконец различила впереди огни лагеря. К этому моменту я практически превратилась в сосульку. Я кое-как спустилась с холма за остальными и (при помощи Райана) выпуталась из заледеневшего комбинезона.

Сидя перед огнем с чашкой горячего шоколада, я наконец почти согрелась, хотя все еще не отошла до конца от пережитого. К счастью, в Райане хватало энтузиазма на нас обоих.

– Я об этом столько лет мечтал! Потрясающе было, да?

– Мой дедушка держал собак, так что каждый раз, когда я его навещала, мы ехали покататься, – сказала Астрид. – В марте я собираюсь участвовать в гонке на санях на длинную дистанцию. Половина маршрута – пятьсот километров.

– Звучит впечатляюще. А сколько дней это займет? – спросил Райан.

Они двое погрузились в оживленное обсуждение. Астрид была этакой современной Ванни Волстад – совершенно в своей стихии при температуре ниже нуля, хоть с винтовкой в руках, хоть с упряжкой агрессивных псов. Нетрудно было представить, что когда-нибудь Райан, спортивный от природы (и, кажется, уже свыкшийся с холодом), станет таким, как она.

На обратной дороге Райан уселся впереди с Астрид. Я сидела у них за спиной, таращась в окно, в котором ничего не было видно. Как бы мне хотелось, чтобы тут была Нина! Она бы и двух минут не продержалась бы, прежде чем потребовать, чтобы все возвратились в помещение. Она бы прихватила с собой фляжку, так что горячий шоколад мы пили бы с чем-нибудь покрепче.

– Ты как-то притихла, – заметил Райан, когда мы наконец снова были дома вдвоем и стягивали наши многослойные одежки в тесной спальне.

– Да. Ну так.

– Что стряслось?

– Ничего.

Он легонько приподнял пальцем мой подбородок и заглянул мне в глаза.

– А по-моему, все-таки что-то стряслось. Стесняешься, что выпала из саней?

Я покачала головой. Глаза у меня вдруг защипало.

– Совершенно нечего стесняться. С каждым могло случиться. Вот взялась бы погонять снова, сейчас чувствовала бы себя совершенно иначе.

– Все тут такие спортивные. Когда Астрид или Бьорн заводят разговор о лыжах или ночевках во льду, меня это все совершенно не восхищает, а скорее пугает.

– Малыш, не переживай. Тут нужно время. Просто не теряй терпения и веры в себя.

Я вытерла глаза тыльной стороной руки.

– Ну же, ну не плачь. – Он притянул меня к себе и обнял. – Ты совершенно не должна делать ничего, что не хочешь. Может, пока заняться тем, что ты любишь? Ты с самого приезда почти не готовила.

– Еда тут такая дорогая, а я ничего не зарабатываю, – пробормотала я, уткнувшись ему в плечо.

– Ну и неважно. Жилье нам компенсируют, и что-то непохоже, чтоб нам тут было на что еще тратить деньги.

– Я тебя не заслуживаю.

– Не говори глупостей. – Райан разжал руки. – Ты милая, и веселая, и красивая, и очень-очень талантливая. Просто неудачно упала, вот и расстроилась. А теперь давай ты пока погреешься в душе, а я схожу и принесу нам пиццу и плитку шоколада побольше.

– Ой, правда?

– Ну конечно.

Он снова влез в уличную одежду и поцеловал меня на прощание. Господи, как мне с ним повезло. Я разделась и отправилась в душ. На бедре у меня уже образовался здоровенный синяк. Да, было больно – и от падения, и от стыда, – но все уже прошло. Я сделала воду погорячее и постаралась не думать о произошедшем.

6

В кухне было так тепло, что тесто подошло быстро. Хлеб уже пекся в духовке, по квартире разливался теплый дрожжевой дух.

– Порезать лук и чеснок? – спросил Райан.

– Да, пожалуйста.

Я включила свой плейлист для готовки – всякая всячина типа Отиса Реддинга, Ареты Франклин и Соланж – и, мурлыча под нос, шинковала морковку и сельдерей. Подойдя, чтобы отдать мне нарезанные овощи, Райан ласково ущипнул меня за попу.

– Что теперь?

– Можешь почистить и нарезать пару картошек?

– Конечно.

Я бережно обжарила лук с рыбными головами и костями, оставшимися со вчерашнего ужина. Когда я налила в сковороду кипятка, вода зашипела. Теперь приправы: щепотка соли, пара лавровых листьев и пучок пряных трав, которые я вырастила сама и привезла с собой из Норвича.

– Пора класть картошку?

– Нет, бульон должен сперва настояться. Потом я его процежу и добавлю овощи, а еще потом соленую треску, креветки и сливки.

– Звучит божественно, – заметил Райан.

Кухню заполнили знакомые начальные аккорды «Say a Little Prayer» Ареты Франклин. Райан схватил половник и поднес его к лицу, как микрофон, немелодично подвывая и хлопая ресницами. Я засмеялась.

Он отложил половник и, продолжая петь, сгреб меня в объятия. Мы неуклюже потоптались в танце и только начали целоваться, как дверь кухни отворилась.

– Простите, что помешал, голубки, – сказал Бьорн.

С ним была Астрид. Она старалась не встречаться со мной взглядом. Может, подумала я, ее смущают публичные проявления чувств?

– Все в порядке. – Райан отстранился от меня. – А вы чем сегодня занимаетесь?

– Готовимся к лыжному марафону, – сказал Бьорн.

– Отличный план.

– Идемте с нами, – позвала Астрид.

– У нас еще лыж нет.

– Я как раз продаю две пары. Можете попробовать – они у меня в квартире.

– Да ничего, мы вообще-то готовим… – начала я, но ровно в ту же секунду Райан ответил:

– Было бы здорово…

Мы оба осеклись и переглянулись. Вообще-то предполагалось, что сегодняшний день мы проведем только вдвоем, мы уже много общались с Бьорном и Астрид на неделе. Но мне не хотелось выступать в роли требовательной капризули.

– Тогда я останусь и присмотрю за едой, – сказала я.

– Да ладно, я тоже охотно останусь.

– Нет-нет, иди. Все равно я хочу поговорить с папой. А это суп – он не испортится.

Райан поцеловал меня.

– Детка, ты просто чудо. Я ненадолго, честное слово.

Когда они ушли, я задумалась, не считают ли Бьорн и Астрид меня неженкой, раз я осталась дома. Но мысль о том, чтобы провести на улице хоть сколько-то продолжительное время, меня откровенно не радовала, а для катания на лыжах требуется куда больше атлетических способностей, чем для езды на собаках. Астрид и Бьорн очень дружелюбно отнеслись к нам обоим, но с Райаном у них было куда больше общего, чем со мной. Где в этом городе женщины, которым нравится готовить затейливые ужины, пить красное вино в большом количестве и смотреть кино?

Слегка приуныв, я позвонила по фейстайму папе. Он сидел на диване – судя по всему, в гостиной Умы. Лившееся в окна солнце подсвечивало стеклянный столик, ковер земляных тонов и узорчатые покрывала со множеством мелких деталей. Под потолком тихонько жужжал вентилятор. Таким счастливым я папу уже давным-давно не видела. Однако на лице его очень быстро отразилась тревога.

– Солнышко? Ты чем-то расстроена?

– Нет-нет. Правда.

– Уверена?

– Мне тут как-то сложнее, чем я думала. На улице такая холодрыга, что и выходить не хочется. Райан как раз пошел кататься на лыжах с нашими друзьям, хотя там около минус тридцати, – сказала я, снова ощущая себя плаксивым подростком.

– Они совсем спятили? Надеюсь, он о тебе заботится.

Папа не очень-то жаловал Райана, что в целом неудивительно – он про большинство моих кавалеров считал, что они для меня недостаточно хороши.

– Он очень меня поддерживает, правда.

– Если вдруг будет надо, звони мне в любое время.

На заднем плане у него послышался какой-то шум.

– Я вернулась! – окликнул папу женский голос. – Ну и пробки сегодня на дорогах! Мне сорок пять минут потребовалось, чтобы только… ой.

– Это я просто с Майей разговариваю. Иди сюда, присаживайся.

Я увидела тонкую седовласую женщину с элегантной короткой стрижкой и густо подведенными глазами. На ней была туника цвета охры. Папа прав – она и в самом деле очень привлекательная.

– Майя? Ты меня помнишь?

Я смущенно помотала головой:

– Простите, не помню. Ничего личного. И спасибо за все открытки.

– Ничего страшного. Так ты ей еще не сказал?

– Не успел. – Папа смотрел на меня как-то опасливо.

– Что не сказал?

– Понимаешь, вчера вечером мы с Умой ужинали…

– И я сделала ему предложение! – перебила она.

– И я сказал – да! Само собой!

Они, сияя, смотрели друг на друга. В ушах у меня зазвенело от потрясения.

– Поздравляю, – слабым голосом выговорила я.

Ума подалась вперед:

– Майя! С тобой все в порядке?

– Конечно. Я правда очень рада за вас.

Я попыталась улыбнуться, но в голове еще гудел белый шум.

– Только знай, пожалуйста, я никогда и пытаться бы не стала заменить твою маму.

– Это совсем другое. – Я судорожно сплетала руки на коленях.

– Майя всегда нервничает, если что-то вдруг резко меняется. Чувствует, что теряет контроль над событиями, – объяснил папа.

– Но я знаю, что это хорошая перемена. Не переживай, я всецело за.

– Приедешь на свадьбу? – спросил папа.

– Ну конечно! А когда?

– Через месяц. Сразу после Рождества.

– Так скоро?

– В Индии не принято рассылать свадебные приглашения слишком заблаговременно, – объяснил папа.

– Ну да, потому что, если приедут все, сложно тебе придется, – добавила Ума.

– Ну я-то уж точно приеду.

– Я куплю тебе билет, – пообещал папа. – А то добираться сюда из Свальбарда наверняка выйдет очень дорого, учитывая, как скоро уже надо брать билет, не хочу тебя разорять.

Когда я через несколько минут разъединилась, в висках у меня пульсировало, а онемевшие пальцы начало покалывать. Распознав опасные сигналы, я закрыла глаза и сделала несколько глубоких вдохов. А когда снова открыла глаза, попыталась унять смятение, фокусируясь на звуках с кухни. Жужжание вентилятора над духовкой. Побулькивание бульона в кастрюльке. Слабое посвистывание ветра за окном. Я вынула из духовки хлеб и помешала бульон – чисто чтобы руки занять. Над поверхностью вдруг высунулась рыбья голова и злобно уставилась на меня.

– Знаешь, я правда за него рада, – сообщила я ей. – Но это все так внезапно.

Ответа, что неудивительно, не последовало. Я процедила бульон и выкинула кости в мусорное ведро.

Жизнь переменится. Снова. Каково это будет – обзавестись мачехой? Так-то Ума казалась очень милой, но, сколько я себя помнила, у нас с папой всегда были только мы, никого больше. Папа и я. Однако и я уже выросла из подросткового возраста, и папа заслуживает счастья. Что меня на самом деле больше всего волновало – теперь от поездки в Бангалор не отвертишься. При одной мысли об этом у меня начинала кружиться голова, а живот скручивало узлом. И никакие упражнения, чтобы жить моментом, тут не помогут. Это ощущение я про себя называла «школиками», потому что именно так себя чувствовала в первый день в «Файрфилд-праймари».

Помню, как цеплялась за папину руку, пока мы шли через заасфальтированную детскую площадку. Лил дождь (по ощущениям, тогда все время лил дождь и я всегда, всегда мерзла), мы брели от лужи до лужи. Резинки носков впивались мне в лодыжки, школьное платье кололось. За дверью папа оставил меня на попечении мисс Джеймс, поцеловав перед уходом в макушку. Стоило ему скрыться, я заревела, мисс Джеймс изо всех сил пыталась меня утешить, но я не переставала рыдать. А вдруг с папой по дороге на работу что-то случится, как с мамой? Вдруг я сейчас видела его в последний раз? В конце концов мисс Джеймс удалось заткнуть меня пакетиком «Смартис» и несусветным враньем, что папа ходит на работу по специальной дорожке для пешеходов, где не ездят машины. А потом она отвела меня в класс. Когда я вошла, ко мне повернулось три десятка любопытных лиц, а мисс Джеймс велела мне представиться.

– Меня зовут Майя, я приехала из Индии, – сказала я, внезапно остро осознавая, до чего же мой выговор не похож на ее.

Но как раз об этом можно было не переживать – через десять лет я и сама разговаривала точно так же.

Овощи дошли до полуготовности, так что я добавила соленую треску и креветки, а потом отмерила две чайные ложки сливок. Нет ничего успокоительнее, чем готовить строго по рецепту – отмерять муку в граммах, а сливки – чайной ложкой, так что все идет в точном соответствии с планом. Даже когда ты уже запомнил, как готовить то или иное блюдо, ты всегда знаешь, что в его основе, обеспечивая структуру, лежит рецепт, совсем как кости под кожей.

Мой пульс медленно вернулся к норме.

Через месяц я впервые вернусь в Индию. Когда я была маленькой, папа боялся, что это будет для меня слишком травматично. Подростком я отрицала свою индийскую половину. Именно она делала меня не такой, как все, а мне отчаянно хотелось ничем не выделяться. Другие индийские дети в школе не хотели со мной дружить. Что я понимала в их жизни – я-то, с белым отцом и белыми друзьями? А потом я познакомилась с Ниной. Она водила меня в лучшие индийские ресторанчики на Брик-лейн, заставляла вместе с ней мерить сари, вытащила на первый сеанс эпиляции рук. Она много лет приставала ко мне с уговорами поехать вместе в Индию на каникулы, но я находила себе отговорку за отговоркой.

– Просто не понимаю, чего ты так боишься! – как-то раз с досадой воскликнула она.

– У меня повышенная тревожность – я всего боюсь.

– Ерунда! Ты любишь всякие поездки на каникулы. Чего конкретно ты боишься?

– Что еда окажется слишком острой для моего западного вкуса…

Она возвела глаза к небу.

Мне потребовалось немало времени (и немало психотерапии), чтобы понять природу моей нерешительности. Я привыкла ощущать себя инопланетянином, попавшим на вражескую планету. И ассоциировала это ощущение со своим индийским наследием. Но что, если я попаду в Индию – и там меня сделает белой вороной моя британская сторона?

7

Райан оставил рядом с моей стороной постели стопку бумажных крон и записку с просьбой приготовить на ужин что-нибудь вкусное. Скрытый подтекст сообщения был ясен: он хочет, чтобы я непременно вышла сегодня из дому. Но моя тяга к исследованиям поутихла. Я уже побывала в двух музеях, нескольких кафе, ресторанах и даже в спортцентре – и после каждой такой короткой вылазки изнемогала от холода. Каждый день температура опускалась еще ниже, а темнота становилась еще непрогляднее. Я начала понимать, почему депрессия – такое частое дело на высоких широтах. В полном душевном раздрае я позвонила Нине.

– Здравствуйте, это Нина Пател, чем могу служить?

– Ты на работе?

– Совершенно верно, мадам. – Она перешла на шепот: – Перезвоню тебе через пять минут из туалета.

Пока я ждала, боль в груди у меня усилилась. Нина спросит, как я тут, в Арктике, развлекаюсь, и по моим ответам сразу же все поймет. Что бы она подумала, узнай, что к двенадцати часам пополудни я еле-еле выскребаю себя из постели? Почти все мои знакомые работают, не жалея себя, а я тут бездарно убиваю время.

Телефон зазвонил. Я так и подпрыгнула.

– Прости. Я еще на испытательном сроке – нельзя расслабляться.

– Все в порядке. Как оно тебе? – спросила я.

Нина пустилась с жаром описывать новую работу – как ей там интересно, но как она постоянно боится ошибиться и сесть в лужу.

– В соседнем отделе работает один парень, невозможно секси. Так и подмывает его куда-нибудь пригласить. Как ты считаешь? Можно немного поохотиться рядом с домом – или испорчу себе репутацию?

– Не знаю, – тускло отозвалась я.

– Что с тобой? Ты же всегда готова со мной поболтать на такие темы.

– Извини. Просто… тревожность сегодня совсем разыгралась.

Мой голос звучал как будто издалека. Зрение начало затуманиваться по периферии.

– Черт, Майя. Как бы я хотела быть сейчас с тобой. Ты там к себе побережнее, ладно? Переезд в другую страну всегда тяжело дается, а уж тем более в гадскую Арктику. Я бы совсем расклеилась. Да и любой бы.

– Только не Райан, – угрюмо отозвалась я. – Ему тут нравится.

– Он же столько лет Арктикой бредил, а ты бы сама по себе, без него, туда ни ногой. Кроме того, он слишком занят, ему бояться некогда. Ты с ним об этом говорила?

– Угу. Но я же не хочу обгадить ему всю мечту.

– Мне можешь плакаться, сколько душа пожелает. А северное сияние ты уже видела?

– Не-а.

– Ох, детка. Ты такая храбрая, что туда поехала. И не забывай об этом. Все устаканится. У тебя там есть какие-нибудь варианты познакомиться с интересным народом? Какие-нибудь занятия языком, или клуб-ресторан, или еще что-нибудь?

– Наверное.

– Мы тут с несколькими девочками устраиваем индийский книжный клуб по «Зуму». Присоединяйся! Первой книжкой взяли «Пенджабских вдов»[2].

– Звучит прикольно.

– Слушай, мне пора бежать. Через пять минут у нас большое рабочее собрание. Но я тебе позвоню после работы, и мы все толком обсудим. Обещаю.

– Конечно.

– Люблю тебя! Держись.

Когда она повесила трубку, я с трудом подавила желание забраться обратно в постель. Нина, разумеется, была совершенно права. Мне не следовало так себя загонять. Надо выбираться из дому, завести друзей. Хотя бы написать этому самому Миккелю. Последнюю неделю Райан каждый вечер осторожно спрашивал, не дошли ли у меня руки до письма. И сегодня я отвечу: дошли. Но сперва, конечно, надо принять душ, съесть здоровый завтрак и сходить в магазин за продуктами.

Через какое-то время, одолев полпачки печенья и миску «Чоко-попс», я прокладывала себе дорогу сквозь сугробы к единственному городскому супермаркету. Ветер набирал силу, гнал снег почти горизонтально, идти было тяжело, но я стиснула зубы и не сдавалась. Наконец впереди засветились стеклянные двери супермаркета, за которыми тянулись аккуратные ряды полок с товарами – привычное и знакомое зрелище казалось в окружающей тьме и снежных вихрях почти нереальным, даже слегка зловещим.

Я прошла в двери мимо объявления, что ружья следует оставлять снаружи. Когда мы с Райаном впервые добрели сюда вскоре после приезда, он деловито складывал продукты в тележку, а я еще не разобралась с курсом обмена и не могла толком оценить, что сколько стоит. Зато теперь уже полностью осознавала, как все безумно дорого – например, оранжевый перец за семь гиней. Добрая половина овощей была недозрелой, а выбор специй просто удручал. Слава богу, я привезла свои. Я медленно зашагала вдоль полок, выбирая все самое дешевое: консервированный картофель, растительное масло, сосиски и ингредиенты для домашней пиццы.

К тому времени, как я расплатилась за покупки, снег усилился. Я стояла под защитой стены, глядя, как он валит уже не отдельными хлопьями, а сплошными наклонными полотнищами.

– Лучше вам поторопиться. Будет только хуже, – сказала женщина рядом со мной, натягивая толстые перчатки и балаклаву.

Через несколько секунд она уже исчезла в буране. Осознав, что я не могу стоять тут вечно, я последовала ее примеру.

Ветер швырял охапки снега в лицо, буквально сбивал с ног. Напрягаясь всем телом и крепко держась за перила, я спустилась с крыльца. Кругом почти ничего не было видно, но я знала, что надо свернуть направо. Ориентируясь на редкие проблески освещенных витрин, я медленно двинулась по улице, но когда добралась до ее конца, ориентироваться стало не на что. Дальше надо было двигаться прямо до «Рэдиссон-Блю», а потом налево. Но «Рэдиссон» полностью поглотила вихрящаяся тьма.

Пошатываясь, я побрела вперед, надеясь, что иду в правильную сторону. Снег валил так густо, что я очень скоро потеряла какое бы то ни было ощущение направления. Сложно было отличить верх от низа, право от лева.

Осознание ударило меня точно молотом.

Я заблудилась.

В Арктике.

В буран.

– Помогите!

Ветер унес мой крик.

Паника подступила к горлу, как желчь. Если я остановлюсь, замерзну насмерть. Необходимо найти укрытие. Я знала, что надо вернуться тем же путем, как пришла, – но, когда я повернулась, улица пропала. Вокруг не было ничего, кроме снежной круговерти и тьмы.

Я потянулась за телефоном. Обхватила его ладонью, загораживая от ветра. Экран почти мгновенно погас – не выносил холода, совсем как я. Я заставила себя двинуться вперед, против ветра. Глаза слезились. Я лишь отчаянно надеялась, что иду в правильном направлении. Через несколько минут в темноте, словно мираж, проступили огни. Я чуть не заплакала от облегчения. Каким-то чудом я нашла отель. Можно зайти туда и переждать метель. А когда прояснится, вызвать такси. Но стоило мне подойти к отелю поближе, внутри вдруг что-то переключилось.

Когда я войду в такое место, все будут на меня смотреть. А вдруг напитки там слишком дорогие и мне придется растягивать один бокал на много часов, выдерживая многозначительные вопросы, не хочу ли я чего-нибудь еще? А вдруг девушка за стойкой окажется заносчивой сучкой и не поможет мне вызвать такси? Или шофер не будет говорить по-английски? Во рту у меня пересохло, желудок скрутило судорогой, так что думать стало еще сложнее.

Тревога!

Тревога!

В таком состоянии я уж точно не могла никого видеть. Так что выбрала то, что сейчас казалось меньшим злом, – метель.

С трудом шагая вперед, я размышляла, какая же я чертова дура. Зайти в «Рэддисон» было самым безопасным вариантом. Однако из-за моей тревожности это казалось ничуть не менее опасно, чем спрыгнуть с крыши или зайти за незнакомым человеком в пустой дом. Разум меня предал. Опять.

Каким-то образом я все же добрела до музея, а там уж сумела отыскать нужную улицу. Наконец впереди замаячили огни нашего дома. Я вытащила из кармана карточку-пропуск и практически ввалилась в дверь. Потом мне потребовалось несколько минут, чтобы попасть в нашу комнату: руки озябли настолько, что толком не держали ключ. Наконец дверь щелкнула и отворилась. С обледеневшей одежды и волос капала вода. Я кое-как разделась, нырнула в постель и попыталась согреться. Когда конечности у меня снова начали хоть что-то чувствовать, вместе с физическими ощущениями накатил стыд.

Я даже в магазин не могу сходить, не заблудившись! Так психую, что боюсь зайти в отель – в заведение, где персоналу в самом прямом смысле слова платят за доброжелательность, – и попросить о помощи! Такой хилячке и трусихе в этих краях не место. Кончится тем, что я совсем перестану выходить из дому, превращусь в человеческого слизня, который лишь понапрасну занимает место и расходует кислород. Потянувшись к телефону, я послала Райану сообщение:

«Приди, пожалуйста. Совсем распсиховалась. Заблудилась в снегах».

Ответ пришел почти немедленно.

«Держись, скоро буду. XXXX».

Я зарылась поглубже под одеяло и свернулась калачиком.

Когда через пять минут дверь отворилась, у меня уже вовсю разыгралась гипервентиляция.

– Пищик? Ты себе ничего не отморозила?

Райан стянул с меня одеяло и посмотрел на меня расширенными от волнения глазами. Мне не хватало дыхания, чтобы ответить, так что я просто посмотрела на него и покачала головой.

– Что стряслось? Ты меня пугаешь.

Не такой реакции я ожидала. Я повернулась на другой бок, лицом к стене.

– Майя! Что я такого сказал? Я примчался сюда в перерыв, чтобы проверить, как ты.

Я ничего не могла с собой поделать – расплакалась. Райан сел рядом и принялся поглаживать меня по спине.

– Прости. Не хотел тебя расстраивать.

– Ты что. Это мне надо прощения просить. Я такая дура, простого снега испугалась.

– Глупости. Там сейчас и правда скверно.

– Но ты-то справился – и ничего.

– Да ладно, Пищик.

Я услышала звук расстегиваемой молнии, и Райан забрался ко мне в кровать. Я повернулась и закинула на него руку. Прижалась ухом к его груди и услышала, как бьется его сердце – ровно и размеренно, как метроном. Я начала потихоньку успокаиваться. Сейчас я дома, в безопасности – и никуда не выйду, пока метель не уляжется.

– Ну что, получше? – спросил он через пару минут.

– Угу. Немножко.

– Часто с тобой такое вот?

Я вытерла глаза и села. Райан смотрел на меня с выражением, расшифровать которое я не могла. Жалость? Отвращение? Я сказала себе, что это во мне разыгралась тревожность, что я всматриваю, чего нет.

– У меня было несколько панических атак с тех пор, как я перестала пить таблетки. Обычно в районе месячных. Ничего страшного.

– Я тебя такой еще не видел.

– Случается иногда. Не надо было мне тебе писать.

– Ну разумеется, надо. Не могу думать, что тебе приходится так страдать в одиночестве.

– Спасибо, что пришел.

– Даже в голову не бери – тут же два шага. Но теперь мне правда пора обратно – в два часа у нас встреча всем коллективом. С тобой все будет в порядке?

Я попыталась улыбнуться.

– Конечно. Буду отлеживаться.

– Очень жаль, что тебе все это так тяжело. Мы что-нибудь придумаем, обещаю.

Он поцеловал меня на прощание, взял куртку и вышел. Я сползла обратно на подушки. Меня восхищал оптимизм Райана, но моя тревожность не относилась к разряду того, что можно починить, как неисправные часы. Она свернулась внутри меня огромной змеей и снова и снова поднимала уродливую голову.

8

Через несколько дней глаза у меня саднило, а голова раскалывалась от просмотра двух романтических комедий подряд: «Когда Гарри встретил Салли» и «Простушки». Просто поразительно: то, над чем радостно смеешься, когда тебе хорошо, в плохой день добивает еще сильнее. Могла бы я громко изображать оргазм в кафе, демонстрируя на публику уверенность в себе и сексапил? Ходить с гордо поднятой головой, став героиней противного вирусного видео? Публично признаться в любви, хотя не уверена, как объект моих чувств ко мне относится? Нет, нет и нет, черт возьми. Конкретно сейчас мне даже вылезти из постели было практически не под силу.

«Иногда надо быть добрее к себе», – говорил мой последний психотерапевт. Так что сегодня я позволила себе расслабиться под фильмец-другой. И теперь чувствовала себя бесполезным мешком навоза. Когда я стала собирать остатки энергии, чтобы подняться, мысль о том, что я искала забвения в эскапистских фильмах, зазвучала с новой силой.

Лучше бы выходила из дому почаще, знакомилась с людьми, поддерживала физическую форму. Для чего ты вообще приехала? Тебе тут не место. Райана начинает раздражать, что ты так расклеилась, вот почему его так тянет тусоваться с Бьорном и Астрид…

Самое частое сердцебиение в мире у карликовой многозубки: в среднем 1511 ударов в минуту. Мое сердце, кажется, колотилось примерно с такой же скоростью – быстро-быстро, до колющей боли в груди. Я в невесть какой раз задумалась, возможно ли умереть от страха? Распознав начало панической атаки, я выползла из-под одеяла и сосредоточилась на успокаивающем дыхании. А когда более-менее взяла себя в руки, потянулась за телефоном. Там оказалось сообщение от Нины.

«Сколько фоточек ты запостила в Инсте[3] за последние дни! Надеюсь, тебе получше! Или ты это специально постишь без передышки, чтобы никто не догадался, как тебе фигово? Поговори-и-и-и-и со мной! XXXX».

Я просмотрела свои посты в Инстаграме. Селфи у витрины магазина с чучелом белого медведя. Видео вихрящихся в свете фонаря снежинок – я сняла его, пока курила на крыльце нашего домика. Кружка горячего шоколада со взбитыми сливками, а рядом книжка про исследования Арктики. В картинках моя жизнь выглядела потрясающе. Но Нина была права. Едва докурив, я бросилась в дом и захлопнула за собой дверь, сгребла сливки с шоколада (я тут уже набрала килограмм), вернула книгу на полку и забралась обратно в постель.

Бедный Райан. Он так терпеливо переносил это все. Вечером после моей панической атаки он пришел с работы раньше обычного, набив карманы шоколадками из университетского автомата. Вообще-то мы собирались куда-то с Бьорном и Астрид, но Райан сказал им: мне нездоровится, – а сам сделал хот-доги, и мы тихо-мирно просидели весь вечер у себя за просмотром «Бруклин 9–9». Но мне все равно казалось, что я испытываю судьбу. Ну сколько всего можно навьючить на одного человека? Я не хотела тянуть его вниз, как гиря. Но руки и ноги у меня так отяжелели, а стоило приподняться, сразу же закружилась голова.

Я хорошо знала, что такое тревожность, – жила с ней уже лет пятнадцать. В далекие дни моего раннего пубертата, пришедшегося на эру телефонного Интернета, мне разрешалось провести в сети пятнадцать минут за вечер. Предполагалось, что это мне для домашки, но я, конечно, сразу же выходила в инстант-мессенджер «Майкрософта» и общалась с незнакомцами. Каждый разговор начинался с одного и того же: «В-П-М» – возраст, пол, место. И как-то я разговорилась с flirtyunicorn666 (13 лет, Ж, Питтсбург). В отличие от прочей мелкой сетевой сошки, ей и вправду было что сказать о книгах, фильмах и школьной жизни. Мы договорились о времени, когда сможем пообщаться снова. Она спросила, не хочу ли я увидеть ее фотографию. Конечно, сказала я. Изображение грузилось до того медленно, что все части появлялись по очереди. Лицо. Хвост темно-русых волос, бледная кожа, на зубах скобки. Голые плечи. А потом – две совершенно взрослые сиськи. Я немедля оборвала разговор. И тут же начала паниковать.

Сама-то я теперь с ней ни за что говорить не стану. А вдруг она со мной попытается?

Я увидела чужие сиськи. Получается, я лесбиянка? Извращенка? Но ведь наверняка же нельзя посылать по Интернету такие вещи? Наверняка же кто-то там сидит и проверяет все отправленные файлы? Наверняка же ОНИ узнают, приедут и найдут меня?

Я дышала так часто и глубоко, что начала задыхаться. В глазах потемнело, а в груди словно иголками закололо. Шатаясь, я спустилась вниз.

– Я умираю, – сказала я папе.

Оказалось, это просто паническая атака.

На сцену выходит когнитивно-поведенческая терапия. Выходит лекарство от тревожности, от которого меня тошнило и трясло. Выходит другое лекарство от тревожности, от которого у меня начались приливы. В двадцать с небольшим меня посадили на нечто, называемое избирательным ингибитором обратного захвата серотонина – эсциталопрам, – наконец-то я нашла хоть что-то работающее. И на сцену выходят теории. У мужчин, с которыми я встречалась, всегда возникала тьма-тьмущая идей о моем психическом здоровье, и они охотно делились этими идеями. В качестве первопричины наибольшей популярностью пользовалась потеря матери в раннем детстве.

– Попасть из ситуации полнейшей безопасности в ситуацию утраты – ну конечно, у тебя психика вразнос пошла, – заявил мне один из бывших со всей безапелляционностью человека, который пару часов порылся в поисковиках.

Тогда я жарко запротестовала против его теории, но, может, зерно истины в ней и было. Послушать папу, мама была само совершенство, другой такой в целом мире не найти. Читала мне на ночь сказки, играла со мной в сложные ролевые игры. А уж на кухне – богиня. После ее смерти я две недели не разговаривала. При одной мысли об этом внутри у меня стало как-то пусто, хотя маму я совсем не помнила, ни самой мелочи.

Я любила представлять, как она бы справлялась с теми или иными ситуациями, если бы не умерла. Что сказала бы, позвони я ей прямо сейчас?

«Отлежись как следует, золотко. Не вставай из постели, наберись сил».

А может, практиковала бы строгую и требовательную любовь.

«Прогулка пойдет тебе на пользу. Не раскисай».

Строгая мама была бы права. Очень важно успеть чем-то себя занять – пока не скатишься слишком далеко. Но стоило мне посмотреть в окно, я вспоминала, как заблудилась, и внутри у меня что-то обрывалось. Как же быстро я вся развалилась без подруг и привычного распорядка! Мне даже снова начал сниться Тот Самый Сон. Всякий раз один и тот же. Я на пляже, босые ноги в песке. Море бьется о скалы вокруг. Одежда промокла от соленых брызг. Я вся дрожу. Солнце пылает огнем – красное, огромное, пугающее. Скользит по небу вниз, за горизонт, заливая волны зловещим сиянием.

В пересказе не похоже на сон, от которого просыпаешься в слезах. Но именно так я от него себя и чувствовала – как будто была свидетелем чего-то жуткого, непостижимого, а мир теперь стал темнее и неприютнее.

Как-то я погуглила, что значит, когда снятся большие волны. Значит это, что ты, видимо, являешься свидетелем чьих-то чужих эмоций, бурных и необузданных. Для меня этот ответ ничего не прояснил, поскольку из всех, кого я знаю, самые бурные и необузданные эмоции как раз у меня. Хотя, может, мы все про себя так считаем. Мне-то нравится думать, будто абсолютно все внутри психуют и переживают, но поди пойми, правда ли это. Интересно, умей я читать мысли, чувствовала бы себя более похожей на окружающи или наоборот?

Стукнула входная дверь. Услышав уверенные шаги, я торопливо выползла из кровати. Когда Райан открыл дверь в комнату, я сидела за письменным столом перед ноутбуком.

– Привет, малыш. – Он поцеловал меня в макушку. – До сих пор в пижаме?

– Я ходила немного пройтись. Потом переоделась обратно. Работаю над резюме.

Он тяжело опустился на кровать. Я немедленно перебралась к нему.

– Боже, ну и устал же я. Даже в зал идти сил нет.

– Может, и не ходи никуда? – с надеждой спросила я.

– Нет-нет, надо. Целую неделю туда не выбирался. Пойдем со мной?

– Да не, как-то не хочется.

Райан взял меня за руки и посмотрел мне в глаза. Хотела бы я знать, что он видит. Соблазнительную, но ранимую красавицу? Сомнительно.

– Ну слушай, мне так хочется побыть с тобой. Честное слово, выберешься – почувствуешь себя гораздо лучше. Главное – двигаться. Потихоньку, маленькими шажками.

Маленькими шажками, ага, щас! Как минимум двести шагов в кромешной темноте при минус двадцати. Это же промерзнуть до корней волос, до соплей. И ради чего? Сплошных унижений спортзала. Валики жира над поясом тренировочных. Трясущиеся при беге ляжки. Через две минуты – потоки пота из каждой поры. Да, чисто теоретически спорт приносит плоды – только мне редко удавалось их пожинать.

– Я как-то не создана для физкультуры.

– Ерунда! – почти рявкнул Райан. – Всем нужно поддерживать форму.

У меня задрожала губа.

Он вздохнул.

– Ну прости. Слушай, у меня был нелегкий день. Хочется хотя бы напряжение сбросить.

Надо брать себя в руки. Ради нас обоих. Я с нечеловеческим усилием спустила ноги на пол. Пересиливая отчаянное внутреннее сопротивление, встала.

– Ну ладно. Я с тобой.

На лицо его вернулась улыбка.

– Вот здорово!

Он наскоро чмокнул меня в губы, тут же отвернулся и принялся собираться. Меня кольнуло чувство легкого раздражения. Он и понятия не имел, что только что ради него я взошла на моральный Эверест.

По дороге в зал он рассказывал мне про свой день. Какие у него все сплошь страшно умные коллеги и как на следующей неделе он начнет отслеживать перемещения белых медведей при помощи радиодатчиков. Райан всегда тянулся за мечтой, а я – за ним. И вот теперь он был счастлив, а я чувствовала себя совершенно потерянной. Надо было мне лучше планировать. Все случилось так быстро. Подруги, собственное жилье, работа – все исчезло в мгновение ока.

Когда мы добрались до спортзала, я уже совершенно расклеилась. И в лучшие-то времена терпеть не могу спортзалы. Нарциссам, может, и хорошо, когда от пола до потолка сплошные зеркала, но всем остальным деться некуда от лицезрения своих физических недостатков. Бежать было некуда, так что я воспользовалась второй доступной опцией: как можно дольше возиться в раздевалке.

– Ваш друг просил поторапливаться, – сказала мне какая-то женщина с кубиками пресса.

Учитывая, что основное население Лонгйира составляют преимущественно юные исследователи и искатели приключений, местный спортзал напоминал выставку культуристов и оружия. Райан уже растягивал мышцы на матах, так что я присоединилась к нему и начала с наклонов – но коснуться пальцев ног не смогла. Две недели, проведенные практически целиком и полностью в постели, на пользу моей гибкости не пошли. Но минут через пять мускулы у меня разогрелись, и я почувствовала себя капельку лучше. Ну что ж с того, что я не собираюсь пробежать много миль или поднимать штангу? Я гордилась собой уже за то, что вообще сюда добралась.

– Я на беговую дорожку, а потом на силовой, – сказал мне Райан.

– А мне куда?

– Давай для начала на эллипс? А потом на гребной тренажер?

Я забралась на эллипс. Краем глаза я видела Райана на беговой дорожке – он уже разогнался вовсю. Он поймал в зеркале мой взгляд и улыбнулся. Может, я и не такая спортивная, как он, но все же молодец, выбралась в зал. Через несколько минут ходьбы мысли мои тоже стали более размеренными. И недавняя моя паническая атака, и заметно нарастающее нетерпение Райана говорили об одном: мне необходимо собраться. В отличие от животных, люди не могут переждать зиму в спячке. Как только вернемся из зала, сразу же напишу Миккелю, договорюсь про пробную смену на кухне.

9

Я нервно расхаживала по кухне, а Райан пытался меня подбадривать:

– Ну правда, ты отлично справишься. Сколько там народа работает?

– На кухне – я одна.

– Вот и здорово. Некому тобой командовать.

– Но если что пойдет не так, неприятности будут у меня.

– Астрид говорит, Миккель очень славный.

– Ну от нее чего еще и ждать? Она оптимистка.

Райан вскинул брови.

– Ты так говоришь, будто это что-то плохое.

– Ну-у-у, да.

– Не понимаю, с чего ты так взвилась?

В пылу момента мне сложно было объяснить, что именно меня так раздражает. Поэтому я переключилась на другой повод для недовольства:

– Ты еще не смотрел рейсы в Индию?

– Даже самый дешевый стоит несколько тысяч как минимум. А я не могу взять больше недели отпуска.

– Так ты не едешь?

– Прости, Пищик. Я бы с таким удовольствием погрелся на солнышке, поел приличного карри и посмотрел, как твой папа идет к алтарю. Но он и правда предупредил нас в последний момент.

– То есть я еду одна?

– Ну не могу же я тебя всю жизнь за ручку водить?

К нашему обоюдному удивлению, я залилась слезами. К тому времени, как Райан меня утешил, вытер слезы и сто раз заверил, что раскаивается в своей нечуткости и вообще не нарочно, он уже опаздывал на работу. И хотя он клялся, что ничего страшного и он совсем не переживает, но скорость, с какой он ретировался, его выдала. Надо бы мне с ним полегче. Не его вина, что билеты такие дорогие. Тем более в глубине души я знала: папа предпочел бы, чтобы я приехала одна. Но прошлой ночью я очень плохо спала – металась и ворочалась в лихорадочном кошмаре о том, как сожгла на новой работе обед.

– Ты испортила мою сковородку! – возопил Миккель-моего-сна.

Он открыл окно и вытолкал меня на потрескавшуюся шаткую доску. Я сделала несколько неуверенных медленных шагов, увидела внизу черную бурлящую воду – и у меня закружилась голова. Иногда людям снится, что у них есть суперспособности или они сногсшибательно красивы. А вот я во сне не стала ни ловчее, ни привлекательнее обычного. Камнем полетела вниз – и проснулась в момент удара о ледяную воду. Нашарив в теплой темноте спальни Райана, я прижалась к нему всем телом и так и лежала, пока не успокоилась и не сумела снова заснуть.

Звук дверного звонка вернул меня в настоящее.

Вся трясясь, я схватила громоздкий уличный анорак и натянула ботинки. Уже прикидывала, не сказать ли Миккелю, что мне нездоровится, но, отворив дверь, увидела, что он вернулся в свой джип. Мотор джипа легонько урчал.

– Снова привет, – сказал Миккель, увидев меня в дверях.

При свете лампочки в кабине я лучше разглядела его лицо. Он оказался моложе, чем мне показалось в прошлый раз – борода и копна нечесаных волос добавляли ему как минимум лишний десяток лет. А еще он выглядел гораздо добрее, чем в моем сне. Может, и не стоит отказываться. В конце концов сплошь да рядом ожидание куда страшнее реальности. А раз уж я прошла через стадию ожидания…

– Не стой так, холода напустишь.

– Ой. Простите.

Я забралась на пассажирское сиденье и захлопнула дверцу. Свет в кабине погас. Миккель медленно повел джип по улице мимо студенческого жилья, а потом на шоссе, ведущее из города.

– Можно я закурю? – спросил он.

– Только если и мне можно.

– Само собой. Возьми у меня сигаретку. В бардачке лежат.

Он нажал кнопки и опустил окна на пару дюймов.

Я вытащила покореженную папиросницу. Внутри лежало несколько аккуратно скрученных сигарет и зажигалка. Я раскурила две сигареты и протянула одну ему.

– Ну и как тебе тут? – спросил он.

Мы уже выехали из полосы домов. В окна я видела лишь кружащие в лучах фар снежинки.

– Очень нравится, спасибо.

– Хреново ты притворяешься.

Я попыталась снова:

– Место совершенно уникальное, но вся эта темнота меня немножко удручает.

– Это и есть классическое британское преуменьшение?

Я вспомнила, сколько плакала за последние две недели.

– Пожалуй. Чуть-чуть.

– У меня есть друг британец. Когда говорит, что у него что-то слегка побаливает, считай, он уже при смерти. Темнота может вогнать в депрессию. Зато это хорошее время, чтобы наобщаться с друзьями. Туристов меньше. И северное сияние. Из моего лагеря его отлично видно, вдали от огней большого города.

– Вы давно тут живете? – спросила я.

Почему-то меня смешило, что он называет Лонгйир большим городом.

– Тринадцать лет.

– Серьезно? Ух ты. И как вы… – начала я, но не закончила фразы.

– Я вырос на севере Норвегии. Неподалеку от вашей Астрид. Там все почти то же самое – мой городок тоже за Полярным кругом. Я работал на грузовом судне, ходившем между Лонгйиром и Тромсё. А потом услышал, что тут открывают туристическую компанию. Стал одним из первых гидов. Планировал остаться на год, но чем-то это место меня зацепило. До сих пор иной раз дыхание перехватывает. Ничего лучше нет, чем отъехать на снегоходе куда-нибудь подальше, вырубить мотор и сидеть слушать.

– Что слушать?

– Иногда слышно, как ветер воет или крачки кричат. Иногда – как снег трещит и поскрипывает. А иногда вовсе ничего. Начинаешь свои мысли слышать.

А я и так все время слышу свои мысли. Да еще как громко. Вот уж чего мне в жизни совсем не надо, так это тишины. Мой беспрестанный внутренний монолог показался бы еще громче обычного.

– Звучит потрясающе.

Я думала, что на этот раз лучше сумела изобразить в голосе энтузиазм, но Миккель лишь рассмеялся.

– Ничего, это место в тебя еще врастет.

Мы миновали аэропорт и начали подниматься на холм. Так далеко от Лонгйира я еще не уезжала. Свет фар выхватил из тьмы деревянный дорожный знак «Лагерь у конца дороги».

– А дорога тут и в самом деле кончается? – спросила я.

– Метров через двадцать.

Мы медленно, рывками ползли по заснеженной колее. Я ощутила, как меня снова скручивают школики. Мы все удалялись и удалялись от цивилизации. Есть ли тут водопровод и центральное отопление? Электричество? Чадящий костер и железный котел вместо кухни? Я нервно сжимала и разжимала во тьме кулаки.

– Чуть-чуть осталось, – сказал Миккель.

Вдалеке виднелись огни. Когда мы подъехали ближе, я различила очертания строений. Пара уличных туалетов и несколько деревянных избушек. Окна избушек янтарно светились.

Мы остановились и вылезли из машины.

– Вот главный домик. Кухня тут. Но сперва я тебе покажу, как тут что вокруг.

Он включил мощный фонарь и быстренько провел меня по своим владениям: обветшалые деревянные домики, в каждом несколько кроватей и именных шкафчиков, домик со снаряжением и душевая.

– У нас тут два уличных туалета, но есть еще один, со смывом, в главной хижине.

Потом он показал мне вольеры для собак, поменьше, чем у Астрид, и, соответственно, заметно потише.

– Иной раз мы устраиваем выезд на санях на пару дней, ночуем во льдах. В таких ситуациях нам нужен с собой выездной повар.

– Э… ну-у-у… по-моему…

Только тут я заметила, что он улыбается этой своей кривоватой улыбкой.

– А-а. Ха-ха.

– Готова приступать?

– Ага.

Он провел меня внутрь главного домика – в просторную комнату с деревянными панелями на стенах. Перед пылающим камином стояли старенькие потертые диванчики и кресла. Антресоли были битком забиты незнамо чем, а длинный деревянный стол завален бумагами. По всей комнате валялись лыжные очки, палки для ходьбы и фонарики. Как правило, беспорядок меня сразу бесит. Но здесь, в глуши, любое свидетельство того, что тут живут люди, внезапно радовало. Вообще-то в Лонгйире большинство ресторанов и отелей пытались имитировать стиль старых охотничьих хибарок, но всегда ощущалась некоторая нарочитость – только для туристов. Здесь же все было взаправду.

– Славное место, – сказала я.

– Угу. Посмотрим, что ты скажешь о кухне.

В углу виднелся дверной проем, занавешенный поеденным молью стеганым одеялом. Миккель отодвинул его и жестом пригласил меня заходить.

– Сюда.

Я обвела взглядом крохотное помещение. Плита с газовыми горелками. Почти такая же модель стояла у меня в первом самостоятельно снимаемом жилье. Газ в ней имел обыкновение гаснуть посередине готовки. Древняя микроволновка, чайник. А больше – практически ничего. Да еще и холодрыга. Я видела клубы пара от своего дыхания.

Миккель покосился на меня.

– Пойду принесу нагреватель.

– Спасибо. Что вы хотите, чтобы я приготовила?

– Там есть какая-то колбаса. Может, поджаришь с картошкой.

– Только и всего?

Он пожал плечами.

– Готовь, что захочешь. Бери все, что есть в холодильнике.

Через пятнадцать минут я стояла в кухне, а сзади мне грел ноги переносной обогреватель. Я решила, что предложение Миккеля как-то не вдохновляет. Зато я нашла полбутылки сидра и банку горчицы. В меню значилась тушеная колбаса с горчичным пюре.

Нож, которым я рубила лук, все время слегка уводило в сторону, так что кусочки выходили неровными. Оставалось только надеяться, что никто не заметит. Я нарезала яблоки, мелко нарубила чеснок и подрумянила лук на старой гнутой сковородке. Недавние страхи, стоит ли сюда ехать, казались сейчас просто смехотворными. Это блюдо я могла приготовить хоть во сне. Никто не подгонял меня, не отпускал ехидных замечаний. Вся кухня была в полном моем распоряжении – все равно что дома готовить. К тому времени, как тушеная колбаса побулькивала на плите, я пришла в такое солнечное расположение духа, какого не помнила со дня приезда в Арктику. Я послала эсэмэску Райану:

«Все идет отлично. Прости, что закатила истерику утром. XXX».

На кухню просочились звуки басовитых мужских голосов. Через минуту Миккель отодвинул одеяло на входе.

– Ну как обед?

– Готов.

– Давай раскладывать по тарелкам прямо тут. Иначе все враз сметут. Парни прожорливы, как волки. И ты с нами поешь.

– Вы уверены? – Как-то неуютно стало при мысли о том, что придется обедать с полчищем слюнявых мужиков.

– Вполне. Чего ради прятаться на кухне, словно Золушка какая.

Через несколько минут я сидела за столом среди мужчин с обветренными ветчинно-красными физиономиями и загорелыми почти дочерна руками. Такого типажа я обычно побаиваюсь, но не успела я сесть, меня забросали комплиментами.

– Вы нас просто спасли. Вчера у нас была баночная ветчина и горелые гренки. Хуже школьных обедов, – сказал один молодой человек напыщенно. – А в понедельник Миккель замахнулся на спагетти карбонара. Вывалил пакет сливок на переваренные макароны, а сверху накидал нарезанной ветчины. Ни приправ никаких, ничего.

– Я дарю вам бесценный арктический опыт голода и лишений, – сказал ему Миккель.

– О да, не сомневаюсь, во время зимовок трапперы питались именно что дерьмовой карбонарой, – ответил Напыщенный Юнец.

Миккель отмахнулся от него вилкой:

– Следи за выражениями, а не то будешь завтра собачьи вольеры чистить.

На лице юнца отразился такой ужас, что я засмеялась.

– Кстати, я Адам. Один из четырех гидов-проводников, – внезапно сообщил мой сосед по столу.

Он ел основательно и молча и подскреб с тарелки все дочиста.

Я обернулась посмотреть на него. Широкоплечий, черноволосый, за сорок пять.

– А я Майя. Вы из Англии?

– Из Йоркшира. А вы?

– Из Кройдона.

– Мне и показалось, выговор южнолондонский. Что вас привело в Арктику?

– Мой парень. Он здесь, вот и я здесь. Знаете, как оно бывает.

– А то.

– А вас что привело?

– Долгая история.

– Я бы послушала, – улыбнулась ему я.

– В молодости я любил ходить в горы. Чем опаснее маршрут, тем лучше. Ну и разбился, причем довольно серьезно, а пока выздоравливал, от нечего делать много читал. Кто-то дал мне книгу про экспедицию Шеклтона. Захватывающее чтение! Я начал читать про Арктику все подряд. А как выздоровел, просто знал, что должен сюда приехать. У нас при университете были курсы проводников. Я их закончил. А потом как раз случилась работа у Миккеля. С нашего потока подались все, но он выбрал меня, бог весть почему.

– Может, ты ему приглянулся, – предположил кто-то из остальных.

Он и его приятели захохотали.

– Нет, потому, что он служил морпехом, – рявкнул Миккель.

– Вы тут и живете? – спросила я Адама.

Он покачал головой:

– Снимаю квартиру в городе. Хотя все равно чаще всего ночую тут.

– Майя, так вы будете для нас и дальше готовить? – спросил кто-то еще.

– Это зависит от Миккеля.

– Ну йа, конечно. Ты сама-то хочешь?

– Да, – торопливо сказала я. Кто бы не согласился на такую работу? Рисков никаких, расписание удобное, клиенты благодарные. – Только на Рождество я собиралась в Индию.

– Насчет этого не переживай. У нас две недели перерыва, без групп.

– Ваши родители из Индии? – спросил Адам.

– Мама.

– А индийскую еду вы готовить умеете? Убить готов за хороший карри.

От Нины я выучилась готовить несколько основных блюд – тарка дал, сааг панир, алу гоби, – но куда меньше, чем стоило бы (индийские блюда слишком трудоемки, говорила она, от них она сразу чувствует себя своей матерью). А сама по себе я предпочитала чистые и свежие нотки средиземноморской или средневосточной кухни.

– Не очень, – сказала я.

– Я год после школы провел в Индии, – сообщил Напыщенный Юнец. – Можете приготовить нам масала доса?

Я обвела взглядом кольцо выжидающих лиц. Совершенно не хотелось признаваться, что я понятия не имею, что такое масала доса вообще.

– Простите. Вот этого не умею.

– Но вы же так здорово готовите. Если я раздобуду рецепт, вы по нему сумеете? – спросил Напыщенный Юнец.

Что-что, а следовать рецепту я умела. Кое-кто из моих однокурсников в колледже прославился творческими сочетаниями ароматов и новаторскими технологиями. Только не я. Зато я умела следовать рецепту дословно и получать на выходе ровно то, что надо. Только для этого нужен правильный рецепт. Что-нибудь сытное, теплое и острое чтобы побороть холод. Наверняка Ума сумеет направить меня в нужную сторону.

– Ну ладно, мне пора, – сказала я. – Но я подыщу рецепт.

10

Рецепты профессиональной кухни – это глянцевые и совершенные произведения искусства. В них приводится точная температура готовки, а продукты отмеряются с точностью до грамма. Однако рецепт Умы оказался наброском, а не законченной картиной. Первым пунктом там стояло указание «поджарить лук». Сколько жарить и на каком огне? Я прищурилась, вглядываясь в экран телефона, нет ли карандашных пометок на полях. Она прислала мне фотографию записанного от руки рецепта. Почерк неразборчив, бумага вся в жирных пятнах. Название наверху гласило: «Баттер чикен».

– Там всего несколько специй и очень легко готовить. И всем всегда нравится, – пообещала Ума, когда я позвонила им с папой и попросила рецепт.

Как она и сказала, из приправ туда только и требовалось, что гарам масала, молотые тмин и кориандр и кашмирский чили. Каким-то чудом я привезла с собой кашмирский чили – он придает соусам богатый красный цвет, но сам по себе не очень острый, так что я часто им пользуюсь. Однако точного количества для приправ в рецепте не было указано. Оставалось полагаться лишь на свою интуицию.

За следующий час я сделала, что могла. Поджарила лук, чеснок и имбирь, добавила нарезанных помидоров. Протерла и процедила эту смесь через сито. Добавила приличный кусок масла, чуточку сливок, а потом мед, чтобы убрать помидорную кислинку. Потом стала разбираться с приправами. Сперва осторожно положила по чайной ложке каждой, но, попробовав, поняла, что поскупилась, и удвоила, а затем и утроила исходное количество. Обжарила курицу на отдельной сковородке и закинула в кипящий на медленном огне соус. Вообще-то это блюдо полагается подавать с роти, индийскими лепешками, но по опыту жизни с Ниной я знала, что их и на двух человек готовить умучаешься, не то что на двенадцать. Так что сварила рис.

Пока я мыла посуду после готовки, меня начали одолевать сомнения. Эти люди, верно, разбираются в индийской кухне гораздо лучше меня. Я лишь надеялась, они не станут демонстрировать свою образованность, указывая мне, как «неаутентично» у меня получилось. Я сама поразилась, как сильно разнервничалась – точно если не справилась с блюдом, всей моей карьере сразу конец. По крайней мере, баттер чикен моего изготовления уж всяко вкуснее того, чем приходилось питаться полярным исследователям в былые времена. Чтобы хоть немного успокоиться, я мысленно набросала список.

Меню Исследователя Арктики

– Пеммикан (иначе известный как вяленое мясо). Любой, читавший Энид Блайтон или Артура Рэнсома, слыхал о нем. Иногда нам давали его в школе на ланч. Гадость редкостная, и это вам говорю я, выросшая на стряпне моего папы.

– Галеты. И я имею в виду не нежные рассыпчатые печенья. Здоровенные твердые диски из муки, куда щедро примешали молочного белка, чтобы было покалорийней.

– Похлебка. Жидкая овсянка на растопленном снеге с добавлением мясных обрезков или запекшейся крови, иногда с накрошенными галетами.

– Съедобный лишайник. Это что-то вроде мха, который растет на камнях. Из него полярники получали витамин С. Но на вкус он страшно горький и нередко вызывает несварение желудка или понос.

– Ездовые собаки. Ну что, отчаянные времена требуют отчаянных мер.

– Консервы. Считается, именно из-за консервов погибла экспедиция капитана сэра Джона Франклина. В 1845 году технологии консервирования были еще в новинку, банки делали из свинца, который попадал в еду и вызывал галлюцинации, тревожность и паранойю.

– Товарищи по экспедиции. Скорее всего, именно вызванные свинцовым отравлением помутнения рассудка и довели команду Франклина до каннибализма (см. выше). Ну или они там слишком уж оголодали.

По сравнению со всем этим баттер чикен моего приготовления внезапно стал выглядеть куда как аппетитнее. Да и вообще, я еще даже не попробовала, а уже спешу выносить приговор. Я окунула ложку в соус, поднесла к губам. Бархатистость масла, острота помидоров. Я ощутила на языке перчинку чили, густые нотки тмина и гарам масалы.

Я сижу за столом среди каких-то незнакомых людей. На столе стоит синяя миска, я тяну к ней маленькие ручки. Рокот общего смеха, мне в миску кладут новую порцию курицы…

И все. Исчезло.

Я замерла, так и держа ложку у рта.

Несколько смутных секунд – и все же я была глубоко потрясена. Я попробовала взять еще ложку. На этот раз – ничего. На меня накатило глухое разочарование. Может, у Райана найдется объяснение?

– Привет, малыш. А я думал, ты на работе? – сказал он, взяв трубку.

– Так и есть.

– Все в порядке?

– Со мной только что приключилось что-то ужасно странное. Я приготовила этот индийский карри, а когда попробовала, как вышло, вдруг вспомнила Бангалор. Как сижу и ем с какими-то людьми.

Из трубки не раздавалось ни звука.

– Алло? Ты еще тут? – спросила я.

– Да.

– И? Как по-твоему, почему я это?

– Понятия не имею.

– Должно же быть какое-то научное объяснение.

С Райаном всегда и на все есть научное объяснение.

Он кашлянул.

– Я знаю, как ты хочешь вспомнить то время, но…

– Но это все шутки подсознания?

– Я этого не говорил.

– Зато подумал.

– Ну… ты ж и сама понимаешь, звучит как натяжка. Что бы ты мне сказала, заяви я тебе вдруг, что во время еды внезапно вспомнил что-то, что произошло двадцать лет назад?

– Ну да, пожалуй.

– Прости, Пищик, не хотел тебя огорчать.

– Ты и не огорчил. – Я изо всех сил старалась придать голосу хоть немного энтузиазма.

– Это хорошо. А теперь не буду больше отрывать тебя от работы. Я в зал.

– Хорошо тебе там время провести.

– Тебе тоже.

Я отключилась, чувствуя, что вся словно сдулась. Райан не самый подходящий человек для таких разговоров. Он называет себя рационалистом – человеком, не верящим в чудеса, инопланетян и привидения и даже не заигрывающим с мыслью об их существовании. Пожалуй, когда я рассказала все вслух, звучало оно и вправду притянутым за уши. Я знала, что он скажет, попробуй я поднять эту тему опять: то, что два события случились одновременно, еще не значит, что они взаимосвязаны. И все же я не могла отделаться от чувства, что да, и вправду связаны.

Снова взяв телефон, я написала Уме:

«Откуда этот рецепт?»

Занавеска на двери качнулась, и в кухню шагнула женщина примерно моего роста, с короткими кудрявыми волосами и кольцом в носу. Она была все еще в уличной одежде, на лбу у нее сидели лыжные очки с золотыми ободками в виде шестеренок.

– Ну наконец-то тут появилась еще одна женщина, – сказала она с американским акцентом.

– Майя, – представилась я.

– Рита.

– Вы тоже тут работаете?

– Да, от случая к случаю, вожу группы. Пришла посмотреть, не надо ли вам помочь раскладывать.

– Спасибо, было бы здорово.

Мы щедро разложили по мискам курицу с рисом и отнесли на стол.

Я села рядом с Ритой, глядя, как все дружно навалились на еду. А когда наконец попробовала и сама, никаких воспоминаний на меня не нахлынуло. По всей видимости, как явно считал Райан, я это все просто вообразила.

– Умопомрачительно, – сказал Адам.

– Даже лучше, чем я думал, – прибавил сидевший рядом с ним Миккель.

– Боже, как приятно попробовать что-то не пресное, – сказала Рита.

– Эй, Рит, а ты сама откуда? – спросил кто-то из проводников.

– Родилась в Монтане, но потом переехала в Нью-Йорк. А вот мама у меня пуэрториканка, ты ведь об этом, да?

Он кивнул без тени смущения.

– А когда вы сюда переехали? – спросила я у нее.

– Всего два года назад. Прошла те же курсы, что Адам, а потом так и осталась работать.

– И ходила в экспедицию, – добавил Миккель.

– Экспедицию?

– Ага. Мы вдвоем доплыли на пароходе до северной оконечности Свальбарда, а оттуда вернулись в Лонгйир на лыжах. Ночевали в палатках или в старых охотничьих домиках, если удавалось найти. Офигеть эпично было.

– Звучит не то слово как, – согласилась я.

– А вы тут пока много разведать успели? – спросила она.

Я покачала головой.

– Совершенно не умею стрелять, да и, говоря начистоту, темнота меня несколько угнетает.

– Ничего, в два счета привыкнете, – сказала Рита. – Но покамест тут есть и несколько приличных баров. Надо как-нибудь сходить вдвоем выпить.

– Спасибо, – благодарно отозвалась я.

Рита производила впечатление человека, с которым тусоваться весело.

Адам уже доел свою порцию.

– Майя, сегодня домой вас повезу я. Рита, могу и тебя подбросить, если тебе неохота ехать на снегоходе.

– Спасибо, отлично.

– А я думал, ты сегодня тут ночуешь, – сказал ему Миккель.

– Надо стирку поставить.

– У нас же тут есть стиралка.

Рита закатила глаза.

– А сушилки нет. Да и вообще хочу наконец выспаться толком.

– Ну ладно, – буркнул Миккель.

Я доела, помыла посуду и к концу этого времени окончательно вымоталась. Мечтала наконец добраться домой и завалиться в постель в обнимку с киндлом – впервые за долгое время я чувствовала, что это заслужила. Я вытерла руки, потянулась за телефоном и обнаружила, что Ума уже ответила на мою недавнюю эсэмэску:

«Это рецепт твоей мамы».

У меня перехватило дыхание. Сама того не зная, я приготовила одно из блюд своей мамы. Я знала, что она любила готовить, но папа никогда не упоминал, что она записывала рецепты. С бешено бьющимся сердцем я настучала ответ:

«А еще там есть?»

11

Ума прислала мне второй мамин рецепт – чикен бирияни. Стоя на кухне в лагере, я не знаю в какой раз всматривалась в фотографию. Мамин почерк меня завораживал. Я даже попыталась было проанализировать его по графологическому сайту в Интернете. Крошечные буковки предполагали, что она была интровертом, а наклон вправо означал, что она отличалась сентиментальностью и ценила друзей и семью. Но больше ничего мне выжать не получилось, потому что почерк у мамы был удивительно непостоянен. Одни буквы соединены между собой, другие – нет, написаны с разным нажимом, петельки, что внизу, что вверху, разного размера. И хотя я сказала себе, что графология – чушь собачья, но все равно в глубине души осталась раздосадована.

Для бирияни курицу надо было сперва мариновать в специях, потом потушить в йогурте, а затем накрыть сверху полуотваренным рисом и оставить томиться и пропитываться. Хотя в теории звучало довольно легко, однако следовать этому рецепту оказалось сложнее, чем с баттер чикен. Чернила местами выцвели, а указания были довольно расплывчаты. С ингредиентами тоже вышло не очень гладко. Миккель не сумел раздобыть в магазине свежую мяту, а вместо басмати купил дешевый быстро варящийся рис. В результате я получила кастрюлю комковатого и водянистого риса, в котором барахтались, словно утопающие, куски анемичной курицы. Когда я попробовала это блюдо, оно никуда меня не перенесло.

– Чего ты такая недовольная? – спросил меня Миккель за ужином.

– Вышло неправильно.

– А мне все норм.

– Такое необычное ризотто, – сказал Адам. – И ты здорово туда индийские специи добавила, мне нравится.

– На самом деле это бирияни.

– Ой. Прошу прощения.

За ужином я изо всех сил старалась смеяться вместе со всеми, но не могла отделаться от разочарования. Я знала, что могла бы справиться лучше. И лишь уже оставшись одна, за мытьем посуды, поняла, что меня больше всего задело. Мне казалось, не справившись с маминым рецептом, я подвела и ее саму, и память о ней. Может, в гостях у Умы мне удастся получить какие-нибудь полезные советы.

Мой телефон загудел. Сообщение от Райана:

«Привет, малыш. Еду смотреть северное сияние с Бьорном и Астрид. Смотри на небо! Сегодня прогноз что надо. XX».

Ну почему он раньше-то не предупредил? Неужели нарочно хотел пойти без меня? Я прогнала эту мысль из головы. Райан бы ни за что так не поступил – наверное, они втроем спонтанно собрались. И все же мне бы хотелось, чтобы он позвал и меня. Могли бы заехать сюда и забрать меня по дороге.

«Приятного вечера!!! XXXX», – ответила я.

Что толку было бы жаловаться. За последние две недели он наслушался моего нытья.

Я вернулась в гостиную. Пара человек играла за столом в карты. Адам с Миккелем сидели на диване. Адам читал, а Миккель, водрузив на орлиный нос очки-полумесяцы, вязал рыжевато-коричневый шарф с темно-синей каймой.

– Какой симпатичный шарф, – сказала я.

– Меня крестная научила. В детстве я любил вязать, но, как подрос, начал стесняться. А теперь уже слишком стар, мне плевать. Надо же чем-то заниматься зимой.

– А по-моему, очень круто. И показывает, что вопросами имиджа ты не озабочен.

– В чем, в чем, а в этом его никто не обвинит, – вставил Адам.

– Так зачем ты тогда вяжешь? Телок клеить? – спросил кто-то из ребят.

– А то, – ответил Миккель, переглянувшись с Адамом смеющимися глазами.

На коленях у них лежал шарф, и я заметила, что бедра их под шарфом соприкасаются друг с другом довольно-таки тесно.

Миккель посмотрел на меня.

– Закончила?

– Да.

– Парни собираются в город выпить. Заказали такси-микроавтобус, будет тут через двадцать минут. Могут и тебя подбросить, если хочешь, – сказал Адам.

– Отлично, спасибо.

Я вдруг почувствовала себя третьей лишней.

– Пойду пока покурю.

Миккель поднялся.

– Я тоже.

– Миккель… – начал Адам.

– Да, Адам? – ответил Миккель тоном, не допускавшим возражений.

Адам нахмурился и снова уставился в книгу.

Мы выдыхали облачка дыма, которые скользили над освещенным крыльцом и таяли в темноте.

– И давно вы вместе? – спросила я.

Миккель покосился на меня исподлобья.

– Что-что?

– Вы с Адамом.

– Откуда ты знаешь?

– Просто догадалась. А это тайна?

– Нет. Но не рассказывай никому. Мы пытаемся оставаться профессионалами, только и всего. Рита в курсе.

Голос у него зазвучал басовитее и как-то грубоватее. Уж не смущался ли он? Если хочешь что-то про кого-то узнать, назойливость не помогает. А вот если промолчишь, твой собеседник сочтет своим долгом заполнить паузу. Я затянулась сигаретой. Завыла собака. Из одного из домиков доносился приглушенный гул радио. Кто-то подпевал, не попадая в ноты.

– Около года.

– Здорово, что вы сумели найти любовь в такой глуши.

– Это не любовь, – резко перебил меня Миккель.

– Ой, прости.

– Он хочет, чтобы я бросил курить. Побрился и постригся.

– Тут я с ним соглашусь, – признала я. – У тебя очень славное лицо. А курить вредно для здоровья. Может, попробуешь все-таки? Любые отношения – про компромиссы. Ну то есть вот, посмотри на меня. Я бросила работу и друзей и приехала сюда со своим партнером, Райаном.

– Но это же никакой не компромисс.

– Эй, вы там! Тушите свет и выходите сюда! – завопил кто-то.

– Почему? – проорал Миккель в ответ.

– Северное сияние.

– Пойду позову Адама.

Он скрылся внутри. Через несколько секунд во всем лагере погас свет. Я спустилась с крыльца и задрала голову.

– С ума сойти! – выдохнула я, обращаясь в пространство.

Надо мной нависало восхитительно ясное небо, а в нем – тысячи звезд и яркая горбатая луна. Когда мои глаза привыкли к темноте, я различила светящуюся тускло-зеленую ленту. Она мерцала в небе и с каждой секундой делалась все ярче и ярче. Вскоре к ней присоединились и другие цвета – разрезающие тьму волнистые полосы фиолетового и синего.

– Красотища, – произнес чей-то голос позади меня.

Я обернулась. Адам с Миккелем сидели на нижней ступеньке крыльца и смотрели в небо. На меня накатила острая тоска по Райану. Так здорово было бы любоваться северным сиянием вместе с партнером – точно салютом. В прошлом году мы ходили смотреть на салют; Райан стоял у меня за спиной, обвив руками мою талию. А сейчас был где-то за мили от меня, в темноте. И ведь сама виновата, зачем я постоянно отсиживалась дома. Вот вернусь из Индии и буду лучше стараться. Буду ездить с народом кататься на лыжах. Перестану стонать из-за погоды. Может, как станет теплее, мы даже сами вдвоем куда-нибудь съездим на снегоходе. Я знала, что Райан оценит, если поймет, что я стараюсь.

Я глубоко вздохнула и снова подняла взгляд к полярным огням – танцующим в небесах полосам чистого света. Они были до того немыслимо прекрасны, что я вдруг поняла, отчего много-много лет назад люди считали, будто они означают присутствие иного мира совсем рядом с нашим. Мира, видимого лишь в проблесках, недосягаемого и недоступного. Огни разгорались ярче, а на душе у меня вдруг стало легче. На меня накатило ощущение нереальности. Прошлый месяц был очень сложным. Но я преодолела его, прошла до конца – и вот теперь сидела тут, любуясь северным сиянием. Может, Арктика не так и ужасна.

12

В самолете до Бангалора я почти не сомкнула глаз. В голове роился вихрь хаотических мыслей, я судорожно перебирала все, что знаю об Индии, то есть все, что почерпнула из разговоров с папой и Ниной, а также болливудских фильмов, которые она периодически заставляла меня смотреть. Население: примерно 1,38 миллиарда. Разделилась в 1949-м. Славится любовью к крикету, огромным разнообразием специй и самыми высокими горами в мире. Хиппи из белого среднего класса боготворят ее за религиозные праздники, храмы, ашрамы и вечеринки при полной луне. Все эти полубессвязные обрывки сведений лишь заставили меня полнее осознать, как мало я знаю, и меня тут же затошнило от мысли о тысячах ошибок, которые я могу совершить. Если я надену подаренную Ниной синюю курту и буду вести себя тихо-тихо, сумею сойти за свою? Или все кругом сразу опознают во мне чужую? Ах, если бы я не уезжала оттуда так надолго! Если бы папа преодолел мое подростковое упрямство и свозил бы меня туда. Но, полагаю, у каждого из нас были свои причины не ехать, и с каждым годом они становились все сильнее и несуразнее.

Где бы я ни жила, на столике в изголовье кровати у меня всегда стояла одна и та же фотография в рамочке: наша семья.

Папа, долговязый, в плохо сидящем костюме, и мама в вышитой юбке и красной короткой кофточке, с фигурой, которую я, к сожалению, от нее не унаследовала: эта тонюсенькая талия, эти шикарные бедра. Они казались выходцами из двух разных миров. Или казались бы, если бы между ними не стояла я: кожа темнее, чем у папы, светлее, чем у мамы, глаза мамины, нос папин. Я столько раз гладила пальцем ее лицо, что стекло на этом месте засалилось, а черты маминого лица стали размытыми и нечеткими.

Как бы мне хотелось хоть что-то о ней помнить! А я даже не помнила, как забывала. Знала только то, что мне папа рассказывал.

Что папа рассказал мне про маму

– Она выросла в Дели и уже совсем было собралась замуж за свою детскую любовь, но семья жениха внезапно разорвала помолвку. А поскольку они принадлежали к одному и тому же кругу, то постоянно сталкивались на всех социальных сборищах, и это было так неловко, что мама сбежала в Бангалор пожить у тети, пока все не уляжется. Большая ошибка. Там она пошла работать стенографисткой в фирму по импорту-экспорту и познакомилась с папой. Он приехал туда в командировку на полгода. И ему не потребовалось особых уговоров, чтобы там и остаться.

– По папиным словам, мама любила животных. Особенно местных уличных псов. Каждую неделю ходила на рынок и покупала там кости и обрезки. Готовила их с рисом, получалось псино-яни (бирияни для собак). А потом выносила на улицу в здоровенном корыте и кормила все двадцать с хвостиком уличных собак.

– Мама была избалованной богатенькой девочкой – ну то есть до того, как ее практически выгнали из семьи за то, что она вышла за папу, – и до приезда в Бангалор вообще не умела готовить. Но когда соскучилась по блюдам своего детства, уговорила тетю научить ее пенджабской классике. Потихоньку она привыкла и к кухне Южной Индии и начала вызнавать рецепты у соседей и друзей. Тогда папа стал ей рассказывать, к какой еде привык с детства и по чему скучает, а она пробовала готовить по его описаниям. «Всякий раз получалось что-то новое, но иногда даже лучше, чем в оригинале. Как-то раз к нам приехала в гости моя мать и привезла пачку спагетти. Мама приготовила их с соусом болоньезе. От доброй порции чили они вышли гораздо вкуснее обычного», – сказал папа как-то, и глаза у него затуманились.

Мама умерла незадолго до своего сорокового дня рождения. Попала под машину. В индийских городах дело нередкое. Вышла вечером купить кебаб на ужин, сказал папа, и не вернулась. Мы с ним оба постоянно жалели, что в тот день не решили ограничиться ужином домашнего приготовления.

Таковы были воспоминания, которыми я вооружалась, когда самолет пошел на посадку в Бангалоре. От нервного возбуждения, что изводило меня в полете в Лонгйир, сегодня не было ни следа. Лишь тошнотворная, выворачивающая наизнанку тревожность.

Нередко, чтобы успокоиться, я повторяю в голове какие-нибудь факты (знаю, что это, скорее всего, просто вариант самоотвлечения, но у всех свои недостатки), так что снова двинулась по нынешнему списку.

Индия – вторая по количеству населения страна в мире после Китая.

Индия – вторая по количеству населения страна в мире после Китая.

Там находится самый влажный и дождливый город в мире – Черапунджи.

Там находится самый влажный и дождливый город в мире – Черра-пуунд-жи.

Черт, даже я не знала, как правильно его выговаривать.

Преодолевая тошноту и слабость, я, пошатываясь, вышла из самолета. На пограничном контроле встала в очередь для иностранцев. Когда я протягивала паспорт чиновнику, на меня вдруг накатил легкий приступ школиков. До сих пор я ни разу не пользовалась картой гражданина Индии, проживающего за рубежом, и мне внезапно ясно представилось, как меня разворачивают на границе.

– Майя… Рид-Каур?

– Да.

Он ухмыльнулся и принялся разглядывать мой паспорт – по ощущениям, куда дольше необходимого, но наконец протянул его обратно.

Первое мое впечатление по выходе из аэропорта – до чего же тепло! Половина шестого утра, а мне было нормально в легинсах и тонком свитерке. Воздух был дымнее, чем в Лонгйире, и как-то слаще: пахло пыльной свежестью остывшего за ночь асфальта. Я обвела взглядом людское море за ограждениями и скоро высмотрела неистово машущего мне папу. При виде его тугой комок у меня внутри словно бы чуточку разжался.

– Папа!

Я обхватила его обеими руками, как в детстве.

– Как долетела, солнышко? – спросил он, осторожно высвобождаясь.

– До чего же хорошо наконец выйти из самолета.

– Наверняка ты зверски устала. Надо скорее везти тебя домой. Ума пошла за чаем.

Мы миновали ряд залитых светом продуктовых прилавков, потом перешли дорогу и прошли мимо стоянки такси, где толпились в очереди пассажиры с тележками, нагруженными горами багажа. Я праздно гадала, из каких стран они прилетели и куда направляются теперь.

– Умина квартира тебе понравится, – сказал папа. – В гостевой спальне есть вентилятор, но нет кондиционера. Надеюсь, ты не очень зажаришься.

Да он же ужасно нервничает, поняла я вдруг.

– Наверняка все просто отлично, – сказала я.

Мне больше всего на свете хотелось поддержать папу. И я вовсе не собиралась капризничать, точно взбалмошный подросток.

Ума стояла у машины, прихлебывая чай из бумажного стаканчика. В безразмерной вязаной шапке и жилете она казалась гораздо миниатюрнее, чем по Скайпу.

– Здрасьте, – неловко сказала я.

– Майя! – Она обняла меня. – Ты, верно, совсем замерзла.

– Да не то чтобы. В Свальбарде сейчас минус пятнадцать.

Она вскрикнула во весь голос, точно ужаленная.

– Как там люди вообще выживают при этакой холодине?

– Ума не приложу, кому хочется туда ехать и жить в таком нечеловеческом климате, – добавил папа.

Про себя я отметила легкий выпад в сторону Райана, но решила не реагировать.

Мы сели в машину, и Ума повезла нас из аэропорта. Небо едва-едва начинало светлеть, но дороги уже были забиты битком. Сплошной поток машин, горящие фары, яростные гудки. Разметки между рядами на шоссе не было, все так и норовили втиснуться в любой кусочек свободного места – самоубийцы какие-то. По обеим сторонам дороги торчали, точно грибы, многоквартирные дома – многие еще недостроенные, призрачные силуэты в рассветном тумане. На меня вдруг навалилось уныние и смертельная усталость. Не знаю, что я ожидала увидеть, но явно не это.

– Вообще ничего не узнаю.

– В твоем детстве ничего этого тут и не было. Даже аэропорт был другой, на окраине города. Теперь-то эта окраина, считай, в центре, – сказал папа.

– Когда ты тут жила, население города составляло миллион человек, – добавила Ума. – А теперь двенадцать миллионов. Погоди, вот увидишь утреннее движение на дорогах.

– Как отдохнешь немножко, можно втроем сходить куда-нибудь на ланч, – предложил папа. – Тут совершенно фантастические новые рестораны. Любая кухня, чего ни пожелай: гоанская, итальянская, японская.

– Заранее предвкушаю, – слабым голосом проговорила я.

Голова у меня начала гудеть. Усталость наконец вытеснила тревожность, сейчас мне хотелось лишь одного – как можно скорее оказаться в удобной постели. Я закрыла глаза и начала куда-то уплывать…

– Майя?

Я открыла глаза.

– Приехали, солнышко.

Ума припарковалась возле многоэтажного дома с нежно-розовым фасадом. Балкон первого этажа был весь увит какой-то растительностью, отбрасывающей на стену сложный узор теней. Вслед за папой и Умой я прошла через унылый коричневый вестибюль в скрипучий лифт. Когда мы наконец оказались в квартире, я вся так и обмякла от облегчения.

– Вот это гостевая спальня. – Ума показала на первую дверь.

– Вы не против, если я сразу в кровать? – еле ворочая языком, спросила я.

– Ну конечно же нет.

Я оказалась в комнате с двумя односпальными кроватями, белыми стенами и мраморным полом. Занавески на окнах и покрывала на постелях были оттенка зеленоватой морской синевы. На полу лежал плетеный ковер с абстрактным узором бирюзовых, синих и белых тонов. Я краем глаза поймала в зеркале свое встрепанное после долгой дороги отражение.

– Хочешь есть или пить? – спросила от двери Ума.

– Просто воды, если можно.

Словно в тумане, я почистила зубы и умылась. Когда я вернулась в комнату, на столике возле кровати стоял стакан с водой, а вентилятор под потолком был включен. Я рухнула на кровать и натянула одеяло до подбородка. На миг меня одолела та сюрреальная паника, какая возникает, когда наконец попадаешь в место, о котором грезил многие годы. Я рисовала себе узкие лощины, женщин в ярких разноцветных нарядах, клубы оранжевой пыли. А вместо этого получила полутемное шоссе среди строек. Может быть, завтра я увижу тот Бангалор, который ожидала найти. Но сейчас все надежды почувствовать себя дома пошли прахом. Меня выбросило на берег, где все выглядело и звучало чужим. Однако, несмотря на разочарование, удивляться тут было нечему. Окончательно побежденная усталостью, я закрыла глаза, и жужжание лопастей вентилятора в два счета меня убаюкало.

13

Проснувшись, я обнаружила на подушке маленькую лужицу слюны. Сквозь щель между занавесками струился яркий свет. Я раздвинула их и увидела напротив соседний дом. Стены так и сверкали на солнце – и это зрелище вызвало у меня странный наплыв чувств. Никогда больше я не смогу воспринимать дневной свет как что-то само собой разумеющееся. Я открыла окно и высунула руку, подставляя кожу ласковому теплому воздуху.

В дверь постучали. Я отдернула руку.

– Входи.

На пороге вырос папа с чашкой чая в руках.

– Ты так москитов напустишь. Опусти сетку.

Я закрыла окно и взяла чашку.

– Спасибо. Сколько времени?

– Полдень. Ума разговаривает с клиентом по телефону. Мы думали после этого пойти на ланч.

– Конечно. Только душ приму.

– Придется подождать, пока колонка нагреется, – предупредил он по дороге к ванной.

– Что за колонка?

– Электронагреватель. Тут нет централизованной горячей воды. Вот включатель. Это минут двадцать.

Пока я ждала, папа показал мне квартиру. Все тут было выдержано в том же стиле, как в комнате, где я спала: белые стены, темная деревянная мебель и светлый мраморный пол. Множество книг – и на полках, и грудами на столах. Обивка мягкой мебели вибрировала разнообразием цветов и текстур. Узорные ковры. Подушки ручной работы. Переливающиеся гобелены на стенах. Каждая комната была оформлена в своей цветовой гамме: теплые земляные тона в гостиной, голубой и синий в спальне хозяев.

Мы вернулись в гостиную, я села на диван, а папа – в кресло напротив. Я прихлебывала охлаждающий чай – слаще, чем я привыкла, но чертовски вкусный.

– Ну и как тебе квартирка?

– Шикарная, – сказала я. – Но ты тут не скучаешь по саду?

Папин сад был его гордостью и отрадой. Совсем крошечный, но папа умудрился вместить в него овощную грядку, на которой выращивал картошку, горошек, лук и листовую свеклу. У забора высились заросли чертополоха, подсолнухов и маков. И как раз хватало места для площадочки патио с маленькой скамейкой для пикников, на которой папа летом по утрам читал газету.

– Иногда приходится что-то потерять, чтобы обрести что-то иное, – ответил он.

– Или кого-то. – Я кивнула на дверь кабинета Умы.

Отсюда слышно было, как Ума тараторит на языке, которого я не знала – или знала, но забыла.

– Надеюсь, тебя эта вся ситуация не очень напрягает, – сказал папа.

– Если ты счастлив, я тоже.

– Так хочется, чтобы ты узнала Уму получше. Потрясающая женщина. Когда мы с ней только познакомились, она была очень робкой, но после смерти мужа буквально расцвела.

– Прямо очень много говорит о ее первом браке.

Папа бросил на меня взгляд, который я перевела как «давай не будем больше это обсуждать», и спешно переменил тему:

– Расскажи лучше, как тебе в Лонгйире.

Я помолчала, думая, как бы так сформулировать, чтобы он не начал за меня волноваться.

– Очень ко многому надо привыкать. Особенно к темноте. И снег еще. Кажется, до сих пор я недооценивала возможность просто взять и выйти из дому.

– Представляю. Крайне негостеприимные края. Ума не приложу, о чем Райан… – Он не договорил. – Словом, как там Райан? Надеюсь, он о тебе заботится.

– Ну еще бы! – Я тотчас же вскинулась на защиту. – Но, знаешь, я и сама могу о себе позаботиться. Я взрослая женщина.

– Ну конечно, милая. Я просто…

В этот момент дверь кабинета отворилась. На пороге появилась Ума – в синих полотняных брюках и свободной узорчатой рубашке.

– Привет, Майя. Хорошо спала?

– Да, спасибо. А ваш день как?

– Пока что неплохо. Джон, кажется, я нашла нового поставщика.

– Великолепная новость.

– А чем вы занимаетесь? – спросила я.

– А ну попробуй отгадай.

Она жестом пригласила меня в кабинет, тонувший в грудах лоскутков и длинных отрезов тканей. Пробковая доска для записок изнемогала под множеством приколотых к ней бумаг.

– Пошив одежды?

– Это само собой. Но теперь я расширила бизнес до закупки и экспорта тканей. Твой папа очень мне с этим помогает.

– Но ты же совершенно не разбираешься в тканях, – сказала я папе.

– Он помогает иначе. Он эксперт по части растаможивания и сбыта, – гордо сообщила Ума.

– Ума – мозги и креатив всего предприятия, а я просто грубая сила.

– В следующем году мы собираемся проехаться по деревням, познакомиться там с ткачами и красильщиками. Покупать непосредственно на местах, платить по справедливости. Ну и, конечно, много всего узнаем про узоры и технологии изготовления. – Лицо Умы пылало энтузиазмом.

Папа смотрел на нее с таким выражением, словно сам не верил своей удаче. Видеть на его лице столь откровенные чувства было так непривычно, что я смущенно отвернулась.

Через полчаса мы вышли из дому. Лучи солнца струились сквозь кроны разросшихся деревьев в соседском парке, расчерчивая улицу полосами света и тени. На мостовой валялась, греясь на солнышке, стая тощих собак. Чем дальше мы отходили, тем пыльнее и шумнее становилось вокруг. По обеим сторонам улицы высились новостройки, на фоне которых старые домишки казались карликами. Один из этих домишек выглядел заброшенным: красная краска потемнела от времени, сквозь трещины в камне проросли сорняки.

– Очень скоро и этот участок наверняка тоже выкупят и застроят, – сказала Ума.

– А я бы этот домик с удовольствием отремонтировал бы, – отозвался папа. – Представь только садик посреди такого города – настоящий оазис.

– Ну, когда продашь… – начала было Ума, но тут же умолкла.

Я сделала вид, что не услышала.

Мы свернули на улицу с более шумным движением. Гудки машин, льющаяся из баров и ресторанов музыка. Неоновые вывески предлагали дешевое пиво и скидки на ланч-буфет. По обочине, чудом уворачиваясь от рикш и мотоциклов, процокола каблуками группка девочек-подростков. По другую сторону босая женщина совала двум прохожим мужчинам охапку роз, уговаривая купить хоть цветочек. Они осторожно выпутались из роз и двинулись дальше.

– Ну вот и пришли, – сказала Ума.

Перед нами стояло узкое здание с белеными стенами. Внутри ресторан оказался таким же непритязательным: два ряда жмущихся друг к другу столиков, на стенах ни картин, ни украшений. Посетителей за столами было всего ничего. Я с сомнением покосилась на папу.

– Это один из самых тайных секретов Бангалора, – сказал он.

Когда мы вошли, человек за стойкой на входе заметно просветлел. Официант, поспешивший к нашему столику с меню, тоже.

– Не торопись, Майя. Выбирай, что хочешь, – сказал папа.

Меню меня всегда завораживают. Конкретно это оказалось особенно интересным, я просто зачиталась. Моих друзей иногда раздражает, как долго я выбираю, что буду есть, но Ума с папой обсуждали расстановку цветов на свадьбе и, судя по всему, ничуть не переживали, так что я никуда не спешила. В конце концов я заказала на закуску три мини-шашлычка: ягненка в перце, рыбную тикку и мург пешавари (то есть, как подсказало мне меню, курицу, маринованную в соусе из орехов кешью, сыра и сливок). А в качестве основного блюда выбрала дал махани – черную чечевицу в масле и сливках – и палак панир – кубики сыра, тушенного в шпинатной подливке.

– Давайте возьмем румали роти. Они тут фирменного приготовления, – сказала Ума.

– Звучит заманчиво.

– Твоя мама любила дал махани и палак панир, – продолжила она, когда официант отошел.

– Я пробовала их в Англии.

– Это из пенджабской кухни, как баттер чикен. Кстати, как тебе рецепт?

– Насколько могу судить, отличный. У меня сложилось впечатление, что когда-то я это уже пробовала. Я даже как будто почти что-то вспомнила.

– Твое любимое блюдо было, – сказал папа. – Ты его так часто ела, что меня совершенно не удивляет, что ты вспомнила вкус.

– А его подавали в синей миске? – спросила я.

Они переглянулись, а потом снова повернулись ко мне.

– У твоей мамы была синяя керамическая миска, она ей часто пользовалась, – сказал папа. – А что-нибудь еще ты вспомнила?

Я покачала головой. Настала моя очередь недоумевать: у папы на лице читалось чуть ли не облегчение.

– А бирияни как вышло? – спросила Ума.

– Не так удачно. Какое-то клеклое. А можно мы приготовим еще какой-нибудь из маминых рецептов?

Ума согласилась – после короткого взгляда на папу.

– Откуда вдруг этот интерес к индийской кухне? Раньше ты ничего индийского готовить не хотела, – заметил папа.

Чистая правда. Несмотря на все его старания, я не хотела даже учиться. В мои подростковые годы весь мой опыт по части индийских блюд ограничивался невозможно острым карри изготовления мамы моей подруги, папиными жалкими попытками и тонущими в масле блюдами навынос из местной забегаловки. Но меня больше всего волновало, что у меня одежда пропитается характерным запахом и все будут меня дразнить. Я слышала, в школах так бывает – хотя на самом-то деле, конечно, совершенно не обязательно и вправду чем-то пахнуть, чтобы о тебе начали распускать всякие слухи.

– Похоже, я не единственная, в ком разгорелся интерес к Индии, – сказала я. – А вы, как поженитесь, останетесь тут или переберетесь обратно в Англию?

– Уме не очень-то нравится Англия.

– Слишком холодно. Слишком дождливо. И люди слишком грубые. Все слишком дорого.

– А когда вы приезжали?

– В прошлом году, встретиться с твоим папой.

Так вот почему он отвечал так уклончиво, когда я спросила, давно ли у них начался роман. Почему же он ждал до последнего, буквально пока не собрал вещи для переезда, а только потом упомянул? Я пристально посмотрела на него, но он разглядывал салфетку с таким видом, будто во всем мире ничего интересней не видывал.

Появление шашлычков предотвратило назревающую сцену. Я со вчера ничего не ела и мгновенно отвлеклась на дымящиеся тарелки, с горкой нагруженные кусочками жаренной на гриле курицы, баранины и рыбы, к которым подали тоненько нарезанный сырой лук и маленькие горшочки мятного чатни. Нечеловеческим усилием я сперва послала фотографию Адаму, желавшему знать решительно все о том, что я тут буду есть, а уже только потом со стоном сунула в рот первый кусочек рыбной тикки.

– Не помню, когда в последний раз пробовала такую нежную рыбу. А какой букет специй.

– Попробуй курицу, – посоветовала Ума.

Второй раз просить меня не требовалось. Я отдала должное и курице, обмазанной и пропитанной густой сливочной пастой, и баранине с идеально закарамелизованными корочками жира. Следом официант принес основное блюдо: металлические тарелки для карри с сочащимся сливками далом и внушительными ломтями панира в пряном зеленом соусе. И сравнивать нечего с тем, что я пробовала в Англии: дал сочный и маслянистый, а мягкий сыр идеально сочетается с чуть горьковатой шпинатной заправкой. По примеру Умы и папы вместо ложки я зачерпывала маленькие порции карри кусочками тонких, как бумага, лепешек. Под конец ланча я откинулась на спинку стула и потихоньку расстегнула верхнюю пуговицу на брюках.

– Теперь десерт, – заявила Ума.

– По-моему, нам уже не надо, – возразила я, потирая раздутый живот.

– Может, кулфи? Там как раз по дороге продают.

Ума умела уговаривать. Через десять минут мы стояли у маленького киоска близ обочины оживленной дороги. Я уже успела вспотеть от жары и, получив свою порцию мороженого, жадно развернула его. Холодная, воздушная и мягкая сладость на языке. Привкус фисташек и кардамона.

Мое кулфи тает на полу. По нему уже снуют муравьи, но меня это не пугает. Надо скорее подобрать, пока не растаяло. Я наклоняюсь. Чья-то рука ложится мне на плечо. Я поднимаю взгляд и вижу мальчика чуть старше меня, темный силуэт на фоне яркого солнца. Он качает головой. Я начинаю реветь. Тогда он присаживается рядом со мной на корточки и протягивает мне свое кулфи.

Я чуть было не уронила мороженое.

– Что с тобой? – спросил папа.

– Ничего… просто… кажется, я уже это ела. В детстве. И уронила. Но какой-то мальчик отдал мне свою порцию.

– И ты только сейчас вспомнила?

Я кивнула.

Папа с Умой снова быстро переглянулись.

– Фантастика! – Голос Умы звучал чуть напряженно.

– Как ты думаешь, что это был за мальчик?

– Скорее всего, Джобин. Он всегда тебя опекал, – сказал папа.

– Сын наших друзей, Саджи и Тересы, – добавила Ума.

– Как странно. Интересно, почему я вспомнила его, а не маму?

– Ума не приложу, – сказал папа.

Я удивленно уставилась на него. Казалось бы, вся эта ситуация должна была куда больше его взволновать.

– Ладно, идемте домой, – позвала Ума.

Пока мы стояли у дороги и ждали возможности перейти, подтаявшее кулфи потекло по моей руке и начало капать на землю.

14

– Поверить не могу, что меня нет с тобой на твоем Великом Возвращении, – простонала Нина.

– Слушай, я ж не стареющая поп-группа. Тоже мне событие, – сказала я.

– Еще какое событие. И как тебе там?

– Иначе, чем я представляла. Многолюднее и суетливее. Все говорят: мол, Индия такая красочная, но я даже прям и не знаю.

Она засмеялась.

– Ну там точно не «Гимн выходных» и не ежедневный фестиваль. Сдается мне, «красочность» тут скорее состояние ума. Там столько жизни.

Прижимая к уху телефон, я подошла к окну. На балконе напротив сидела ворона и громко каркала. На балкон вышла женщина и насыпала у стены немного риса. Ворона принялась жадно клевать. Я видела, как шевелятся губы женщины – она что-то говорила птице.

– Кажется, понимаю, о чем ты, – сказала я. – Но мне всю дорогу как-то неловко. Как будто все на меня смотрят, чего-то ждут.

– Скорее всего, так и есть, – согласилась Нина.

– Ну спасибо.

– Да нет, не в том смысле. Просто Индия – высококонтактная культура, так что тут не считается невежливым стоять близко к другому человеку или разглядывать в упор, если тебе любопытно. А Британия – низкоконтактная, так что тебе это кажется навязчивым.

– Пожалуй, звучит логично.

– И чем ты там занимаешься?

– В основном помогаю по мелочам с подготовкой к свадьбе.

– Что ж, по крайней мере на свадьбе тебе красочности хватит. Как там Качок?

– Ты же знаешь, я терпеть не могу, когда ты называешь Райана Качком.

– Ну да, – без тени раскаяния сказала Нина.

– Но спасибо, у нас все отлично. Я с ним толком еще не говорила пока из-за разницы во времени, но мы уже назначили встречу в Скайпе. А ты как? Позвала того твоего коллегу на свидание?

– Амира? А то, конечно, позвала. Клевый чувак. Мы уже пару раз встречались, и пока никаких пугающих качеств у него не вылезло.

– Здорово, очень рада.

– Я пытаюсь пока не слишком обнадеживаться. Сама знаешь, из такого сплошь да рядом ничего не выходит.

От моего компьютера донеслись звонки – Скайп.

– Нина, слушай, мне надо бежать. Райан звонит, наверное, неправильно рассчитал время.

– Так вот кто тебе дороже, да?

– Ну ладно тебе, ничего подобного. Я потом перезвоню, хорошо?

– А я не подойду, буду голову мыть.

– Пока, Нина.

Я приняла звонок Райана. Он сидел за письменным столом в нашей комнате. Занавески были раздвинуты, а за ними – непроглядная темень. Я невольно передернулась.

– Привет, Пищик. Приятно видеть твое личико.

Я подалась к экрану.

– Я по тебе соскучилась. У меня ощущение, что мы сто лет не общались.

– Это из-за меня. На работе завал, а потом я все в зал ходил. Как ты там? Как тебе твоя будущая мачеха?

– Очень милая. И вовсю старается узнать меня получше.

– Здорово. Говорил же, все будет хорошо. Тревожность не мучает?

– На самом деле нет, совсем нет. Мне тут нравится – и мы все время едим. Еда тут потрясающая!

– Один мой друг, как приехал из Индии, бредил тамошней уличной едой.

– Уличную еду я еще особо не пробовала. Только кулфи – индийское мороженое. И знаешь, когда я его ела, опять произошло то же самое.

– Ты о чем?

– Когда я попробовала кулфи, то вспомнила, как в детстве ела его и уронила на землю. А какой-то мальчик отдал мне свое. Наверное, мы с ним были знакомы.

– Правда?

– Ага! А папа с Умой как-то так странно отреагировали. Как будто ничуть не обрадовались… – Я осеклась. У Райана было такое выражение, словно я говорила про исцеляющие кристаллы или иглоукалывание. – Ты мне не веришь?

– В жизни ни о чем подобном не слышал.

– Прочти ты такое в каком-нибудь журнале по психологии, даже не поморщился бы, а как я рассказываю, сразу впадаешь в скептицизм.

Он заерзал на стуле.

– Ну ладно, малыш. Ладно, я тебе верю. Меня просто волнует…

– Что волнует?

– Не хочу, чтобы ты себе слишком много надумала, а потом расстраивалась, если ничего больше не вспомнишь. А вот это все про твоего папу и Уму – уверен, это тебе так просто кажется из-за повышенной тревожности.

– Хочешь сказать, у меня паранойя?

Он вздохнул:

– Я не это имел в виду. Просто хочу, чтобы ты получала удовольствие от поездки.

– А я и собираюсь, – огрызнулась я.

Мы оба замолчали. В голове у меня начинало гудеть. Я так радовалась его звонку, но разговор складывался совершенно иначе, чем я рассчитывала, вышел из-под контроля и грозил вот-вот обернуться ссорой, после которой ни один из нас не сможет и вспомнить толком, с чего началось. Надо выруливать обратно в безопасное русло.

– А как там Арктика? – спросила я.

– Вчера снова было потрясающее северное сияние. А в город, говорят, забредал белый медведь. Я сам его, к сожалению, не видел.

– Вот и хорошо. Не хотелось бы, чтобы тебя задрали насмерть, пока я в отъезде.

Райан засмеялся.

– Не волнуйся, когда ты вернешься, я все еще буду тут. Какие у вас планы на Рождество?

– Не знаю. Мы еще не обсуждали.

– Ты ведь помнишь, что оно уже завтра? Мы всю неделю готовимся.

– Мы?

– Мы с Астрид. Традиционный норвежский рождественский ужин, потом ночное катание на снегоходах. А потом вечеринка.

Он говорил с таким энтузиазмом, что у меня внутри что-то сжалось.

– Бьорн тоже с вами, да?

– Нет. Он на Рождество уехал домой. Вернется, кажется, через пару дней после тебя.

– Так что, вы просто вдвоем?

– Не, еще народ будет: несколько ее знакомых, несколько человек из лаборатории и бог знает кто там на еще.

– А, хорошо. Весело, наверное, будет.

– Ага. Так и задумано. Хотя с тобой было бы куда веселее.

Он улыбнулся, а мне вдруг страшно захотелось быть там сейчас с ним.

– Ладно, слушай. Мне надо бежать. Ничего?

– Конечно, ничего. Но мы ведь скоро еще поболтаем?

– Само собой. – Он послал мне воздушный поцелуй.

Когда он разъединился, я вдруг задумалась, куда это он так торопится. В зал, наверное. Но когда я проверила по Интернету, оказалось, что в канун Рождества спортзал закрыт. Может, Райан встречался с кем-нибудь выпить. Или, хуже того, предпочитал сидеть в комнате в одиночестве, чем говорить со мной. От Бангалора до Лонгйира 4594,19 мили – но мне вдруг показалось, что куда больше.

Услышав взрывы хохота из гостиной, я пошлепала по коридору посмотреть, в чем дело. Папа завернулся в отрез полупрозрачной ткани, и они с Умой так и покатывались со смеху. При моем появлении оба замерли и уставились на меня, точно напроказившие дети.

– Я тут примерил свадебный наряд Умы, – пояснил папа, торопливо выпутываясь из ткани.

Немногие оставшиеся у него волосы стояли дыбом, Ума ласково пригладила их.

– Тебе идет, – сказала я.

– Солнышко, с тобой все в порядке?

– Ага, я разговаривала с Райаном.

– Вы не поссорились? – спросила Ума.

Я покачала головой:

– Все отлично. Я в полном порядке.

Наверное, Райан прав. Это во мне говорит тревожность – вот я и выдумываю лишнее, анализируя их реакцию и его.

15

По дороге домой с какого-то очередного околосвадебного дела мы застряли в еле ползущей пробке и проторчали в ней, как мне показалось, несколько часов. Кондиционер в машине Умы не работал, так что я опустила окна и вдохнула полную грудь теплого, пронизанного мелкими пылинками воздуха. По крайней мере, вокруг было на что посмотреть. Какая-то женщина в бурке проехала перед нами на велосипеде прямо на красный свет, чудом не попав под поток текущего на нее транспорта. Совсем рядом со мной колыхался под тяжестью семейства из четырех человек хрупкий мотоциклетик. На тротуаре вокруг чайного прилавка толпились мужчины с картонными стаканчиками и сигаретами в руках, а школьники выстроились в очередь к уличному торговцу, который продавал чаат из жестяного ведерка. Мне было даже стыдно, что я смотрю на место, когда-то бывшее моим домом, глазами иностранца и нахожу отличия, а не сходства. Сколько требуется, чтобы незнакомое снова сделалось знакомым? Или разорванную связь уже не восстановить?

Я совершенно не представляла, как могла бы вписаться в этот лихорадочный, бурно разрастающийся город. Я постоянно ощущала на себе чужие взгляды. И что бы там ни говорила Нина, что, мол, Индия – страна с высококонтактной культурой, под этими взглядами мне было постоянно неловко. Вот по чему типично английскому я скучаю больше всего, внезапно поняла я, – по отсутствию любопытных взглядов. Там я могла провести целый день – ходить за покупками, ехать на автобусе на работу, – не привлекая к себе ни малейшего внимания, просто потому что я знала, как все устроено. По крайней мере, почти всегда.

И все равно сюда стоило приезжать – хотя бы ради одной только еды. Перекусы, которые мы покупали на ходу между бесконечными портными, флористами и поставщиками, становились для меня самыми яркими впечатлениями дня. Сегодня, например, мы взяли у торговца на углу кокосы. Огромные, зеленые, до краев полные жидкостью – свежей-свежей, почти искрящейся. А когда мы ее выпили, торговец разрубил орехи напополам, чтобы нам удобнее было выскребать ложками нежную, вязкую мякоть. На ланч я выбрала масала доса – хрусткие рисово-чечевичные блинчики с острой картофельной начинкой, а к ним кокосовое чатни и самбар. А потом мы устроились в залитом асфальтом дворике в тени баньяна и съели дахи папди чаат – жаренные в масле кольца теста, посыпанные сырым луком, хрустящим севом[4], свежим кориандром и политые йогуртом и тамариндовым чатни. Сложность и глубина вкуса потрясли меня. Но никаких новых воспоминаний во мне не пробудилось. Наверное, потому что мама редко готовила южноиндийские блюда.

– Как там на заднем сиденье, ничего? – спросил папа.

Он сидел за рулем. И если не считать неприятных десяти минут, когда мы застряли на напряженном перекрестке, справлялся очень даже неплохо.

– Жарковато.

– Пускай Майя завтра посидит дома. Или можно свозить ее в клуб поплавать, – предложила Ума.

– Поплавать – это отличная идея.

Ума вдруг хлопнула себя по лбу.

– Джон, мы забыли забрать у портного твой костюм. Давай завтра тогда?

– Это нам совершенно не по дороге. Завезу вас домой и съезжу.

Ни я, ни Ума возражать не стали.

Когда двери лифта перед квартирой закрылись, я поняла, что мы с Умой впервые остались наедине. Меж нами еще висела легкая поволока преувеличенной вежливости. К счастью, в Уме, похоже, от рождения не было ни капли неловкости.

– Чем хочешь заняться теперь? – спросила она.

– Сперва принять душ. А потом, может, приготовим какое-нибудь мамино блюдо?

– Хорошо, если ты не очень устала после разъездов. Не хочется тебя переутомлять, особенно учитывая, что ты еще после смены часовых поясов в себя не пришла.

– Выпью чашечку чая – буду как новенькая.

– Тогда договорились.

Я чувствовала, что она от этой идеи не в восторге, но притворилась, что ничего не заметила.

– Давай что-нибудь такое, что я потом могу приготовить на работе? Сытное и не очень острое.

– Алу парати? Роти с картофельной начинкой.

– Звучит заманчиво.

Отмыв с кожи город, я отправилась на поиски Умы. Она готовила чай на кухне – маленькой аккуратной комнатке с белыми шкафчиками и мраморными столешницами. Я нетерпеливо ждала, пока Ума добавляет сахар и молоко, помешивает и процеживает чай. Наконец она протянула мне чашку и начала медленно прихлебывать из своей. И лишь потом вытащила из шкафчика и протянула мне записную книжку в черном кожаном переплете.

Я с бешено бьющимся сердцем открыла ее. На титульном листе было написано: «Рецепты Рену». А снизу накорябаны три паука. Приглядевшись получше, я поняла, что это детский рисунок: три человечка с палочками рук и ног, без туловищ, зато с огромными головами. Мои каляки. Кто-то – скорее всего, я же сама – яростно исчеркал голову среднего паучка. Я за что-то на нее рассердилась? Я перевернула страницу. Бумага под пальцами казалась мягкой, как шелк, так часто эти страницы листали и перечитывали. Рецепт был написан четким угловатым почерком, но, судя по всему, на панджаби. Я вдруг ощутила, как на плечи мне ложится весь груз традиций, которых я толком даже не понимала, точно самозванец, завладевший рукописью на чужом языке. От одного вида этого почерка у меня заныло в груди.

– Я не понимаю, – сказала я, протягивая записную книжку обратно Уме.

– Большинство более поздних рецептов записаны на английском. До знакомства с твоей мамой я никаких пенджабских блюд даже не пробовала. Зато взамен научила ее готовить кое-что из каннадигской кухни. Она и мои рецепты тоже записывала в эту же книжку.

– А кухни разных штатов и правда так сильно отличаются друг от друга?

Ума выразительно закивала:

– Да! В каждой области свои основные излюбленные продукты, ну и разные колонизаторы были разными. Гоа с Карнатакой, например, соседи, но в Гоа много сотен лет правили португальцы, так что там кухня совсем другая. В наши-то дни, благодаря Интернету, можно готовить блюда любой части мира.

– Так здорово, что у тебя есть ее поваренная книжка на память, – почти с завистью протянула я.

Лучше бы мама ее сохранила! Разве такие семейные реликвии не должны переходить от матери к дочери?

– Моему мужу предложили работу в Мадрасе – а я, узнав об этом, так расстроилась, что она отдала мне свою книжку с рецептами на прощание. С тех пор я на них не нарадуюсь.

Я начала невольно смягчаться.

– Должно быть, ты была ей очень дорога.

– Да, думаю, да.

Ума быстро пролистала книжечку и снова протянула ее мне.

– Вот рецепт алу парати.

Он был записан карандашом. Я поднесла книжечку поближе к глазам.

Первая строчка гласила: «Приготовить атта (2:1 или больше, при необх.)».

– Что такое атта?

– Тесто. Из цельнозерновой муки, – пояснила Ума. – Для начала возьми две чашки муки и чашку теплой воды. Скорее всего, для правильной консистенции воды понадобится добавить чуть больше.

– А это как?

– Чтобы липковатое. Но тянущееся.

Вмешивая воду в муку, я представляла себе маму – как она стоит на кухне, совсем как эта, с белыми от муки пальцами. О чем она думала, пока месила тесто? Ускользали ли ее мысли сами собой ко мне и папе? Мечтала ли она о поездках и домах, которые были ей не по карману? Или, что вероятнее всего, в голове у нее воцарялась пустота, а вся она сосредотачивалась лишь на консистенции теста, обретавшего форму под ее руками.

– Кажется, надо чуть больше воды. Подлить? – спросила Ума.

– Да, пожалуйста.

К тому времени, как я закончила с тестом, она уже чистила и резала картошку.

– Варить до второго свистка, – прочитала я. – В скороварке, да?

– Да. Ты умеешь?

Я кивнула:

– На старой работе у нас была.

– Если собираешься у себя там готовить индийские блюда, тебе и там понадобится. Мы ими постоянно пользуемся для всего на свете.

Ума закинула картошку в скороварку, крепко закрыла и включила огонь.

– Ну вот. Пять минут.

У нее зазвонил телефон. Она посмотрела на экран, и все лицо у нее вдруг преобразилось.

– Привет, Джон. Нет, у нас все отлично. Готовим парати… Хорошо, увидимся через двадцать минут, пока.

Она отложила телефон, все еще улыбаясь.

– Наверное, тебе очень странно, что твой папа так внезапно женится.

– Ну, да. Но он уже так давно один. Я правда страшно рада за вас обоих.

– А ты знала, что это он научил меня писать по-английски?

– Нет, не знала. Как мило.

– Да, твой папа очень милый. И смешной. Еще до того, как мы с ним и твоей мамой познакомились, я через стенку слышала, сколько они смеются.

Скороварка выпустила в кухню струю горячего, шипящего пара.

– Теперь надо нарезать лук, – сказала Ума, когда шипение стихло.

Она положила на стол передо мной лук и доску для резки. Я снова заглянула в рецепт – там требовался мелко нарезанный лук, зеленый перец чили и свежий кориандр. Скороварка выпустила пар во второй раз, и Ума сняла ее с огня. Подцепив деревянной ложкой крышку, она спустила давление, а потом слила воду и растолкла картошку в пюре.

– Вот.

Я добавила туда лук, чили и кориандр.

– Приправить солью и амчуром, – прочитала я. – Амчуром?

– Порошок из сушеного манго. Тайный ингредиент твоей мамы.

Когда я закончила, Ума достала выстоявшееся тесто.

– Раскатать тесто на кружки. На середину положить начинку. Сложить. Тоненько раскатать, – прочитала я.

– Смотри, я тебе покажу. Так будет проще.

Она оторвала кусочек теста и раскатала в кружок толщиной в пару миллиметров. Положила на серединку ложку пюре, а потом завернула тесто сразу с четырех сторон и плотно защипнула. Получился аккуратный толстенький квадратик с картофельной начинкой, который она раскатала заново.

– Твоя очередь.

В исполнении Умы это казалось проще простого. Но когда я попробовала повторить, тесто у меня порвалось, а начинка высыпалась. Я чувствовала себя, как когда только начинала учиться готовить – словно бы все годы практики вдруг взяли и растаяли без следа.

– Попробуй еще, – сказала Ума.

Вторая моя попытка вышла не лучше, зато третья уже туда-сюда, хотя лепешка все равно получилась толще и комковатее, чем у Умы, которая за это время успела сделать три идеальных парати.

– С тех пор как твоя мама меня научила, я их пеку раз в месяц, а то и чаще.

Через несколько минут мы навертели лепешек на ужин с запасом. Ума нагрела большую плоскую сковородку-таву, положила на раскаленную поверхность парати и смазала бока и верх маслом. От жара тесто начало пузыриться. Ума перевернула лепешку голой рукой и повернулась к холодильнику.

– Маринад, творог и гхи, – сказала она, выкладывая это все на стойку.

При виде пластикового лоточка с гхи меня кольнула странная ностальгия. Наверное, в моем детстве у нас такое тоже было. Вкуса я не помнила. Надо думать, похоже на масло. Когда Ума отвернулась к плите, я обмакнула ложку в вязкую желтую субстанцию. Она оказалась восхитительно ароматной, зернистой и чуточку маслянистой, растекающейся по нёбу.

Я сижу на краешке столешницы на кухне с красно-белыми шкафчиками. Полки уставлены пряностями и керамическими тарелками. У плиты стоит женщина с красным родимым пятном на щеке. На стойке рядом со мной большая банка с гхи. Я торопливо сую в рот полную ложку. Потом вторую, третью… Женщина поворачивается и видит меня, рот ее округляется от удивления. Она вырывает у меня банку.

Я поразилась четкости и ясности этого воспоминания. Кто эта женщина с родимым пятном? На всех виденных мной фотографиях у мамы никаких пятен на лице не было. Может, она научилась замазывать тональником или всегда поворачивалась к камере другим боком.

– У мамы было родимое пятно? – спросила я Уму.

Она повернулась ко мне:

– Нет. Зато у ее служанки было.

– Ой.

Я постаралась сдержать разочарование. Почему я увидела не маму? Видимо, воспоминания – это тебе не автобусы, которые довозят ровно туда, куда ты хотел.

– Что ты вспомнила? – спросила Ума.

– Как сижу на кухонной стойке и ем гхи. Служанка делала парати. Вот странно, а я-то думала, обычно у нас готовила мама.

– Когда могла.

– Ты о чем? Я думала, она не работала?

– Совершенно верно.

Чем же она занималась весь день, хотелось спросить мне. Неужели присмотр за мной был полноценной работой?

Входная дверь открылась, Ума дернулась от неожиданности. Через несколько секунд папа вошел на кухню.

– Парати? Обожаю.

– Сейчас тебе положу, – сказала Ума.

Она тут же начала болтать с папой и чуть громче необходимого смеяться его несмешным шуткам. Словно нарочно не оставляя мне возможности вмешаться в разговор и рассказать о произошедшем. Странная реакция Умы совершенно выбила меня из колеи.

– Майя, ты есть будешь? – спросил папа.

– Сперва зайду в ванную.

Громко топая, я прошла в свою комнату, а потом развернулась, на цыпочках вернулась обратно в коридор и остановилась за углом, откуда меня не было видно с кухни.

– Опять то же самое. Теперь она вспомнила служанку, – приглушенным голосом сказала Ума.

– Зачем ты дала ей готовить по рецепту Рену?

– Не смогла отвертеться. Ну и потом, она тут много всего разного ела, а воспоминания возвращались всего пару раз.

– Пока.

– Если ты так переживаешь, скажи ей.

– У нее сейчас в жизни и без того всяких перемен хватает, очень боюсь, как это на нее повлияет.

– Чем дольше ты тянешь…

– Давай потом поговорим, она вот-вот вернется.

Я торопливо прокралась обратно в ванную и спустила воду, чтобы им в кухне было слышно. От подслушивания ответов на мои вопросы у меня больше не стало, зато самих вопросов поприбавилось. От чего папа пытается меня защищать? Так странно было думать, что ответ кроется где-то в чернильных глубинах моего подсознания. Так близко – и так недоступно далеко.

16

Саджи и Тереса когда-то жили в том же доме, где и мама с папой, и Ума со своим мужем. Теперь у них был свой просторный дом с высокими стальными воротами и охранником на входе. В гостиной, куда нас провели, сразу же бросалась в глаза изысканная резная мебель, расшитые подушки и золотые распятия.

– Выпьешь что-нибудь? – спросил меня Саджи.

– А что у вас есть?

– На выбор: виски, вино, пиво, водка, джин…

– Джин с тоником, пожалуйста.

Джин был такой крепости, что обжигал рот, но я даже не поморщилась. Может, хоть меньше буду переживать, слушая рассказы о напрочь забытой странице моей жизни.

– У меня была квартира посередине, – сказала Ума. – Твои родители и Саджи с Тересой приходили к нам выпить в компании, а тебя, Джобина и его старшую сестру оставляли спать – так мы бы услышали, если кто-то из вас проснется.

– Такие были чудесные вечера, – добавила Тереса.

– Помните, как Амит зашел да так и остался? С виски? – спросил Саджи.

Все дружно заверили, что помнят, но Саджи все равно принялся рассказывать – «для Майи», пояснил он. Тереса закатила глаза. По ходу истории я поняла, что ее реакция более чем оправданна. Сколько часов она провела, слушая, как ее муж на вечеринках несет скучный вздор?

– Майя, а как тебе Арктика? – внезапно спросила Тереса.

Все уставились на меня.

– Я там готовлю для одной туркомпании.

– И сама ходишь в экспедиции?

– Слава богу, нет. На улице сейчас минус двадцать. И круглосуточная темнота.

– Молодец, Майя! – прогудел Саджи. – Сиди дома, в тепле.

Однако Тереса нахмурилась:

– Звучит просто ужасно. Может, тебе поискать работу поваром где-нибудь в другом месте? Ну хоть у нас, в Индии?

– У моего партнера там исследовательский проект.

– Партнер? Вы не женаты? – спросил Саджи.

Я покачала головой.

– Значит, есть еще время подобрать тебе хорошего индийского мужа.

Я чуть не подавилась джином.

– Не дразни бедную девочку, – укоризненно сказала Тереса.

– А где Джобин? Он сегодня придет? – спросила Ума.

– Придет. Опаздывает, как всегда. Вечно он работает, этот мальчишка. Ему бы хорошую индийскую жену завести! – заявил Саджи с деликатностью летящего в лицо кирпича.

– Смотри. – Тереса протянула мне фотографию. – Я подумала, ты захочешь увидеть.

На первом плане, разумеется, позировали Саджи и Тереса в невероятно крикливых одеждах. Ума, в простом синем сари, стояла рядом с непримечательным седым мужчиной в очках. Папа выглядел таким же долговязо-неуклюжим и дерганым, как обычно. Рядом с ним стояла мама – такая элегантная в белой длинной рубашке и бирюзовых легинсах. Смотрела она не на камеру, а куда-то назад, точно на что-то за рамками снимка.

– Это ваш муж? – спросила я Уму про седого мужчину.

Она кивнула.

– А на что тут мама глядит?

– Ой, да, наверное, как вы с Джобином играете, – предположила Тереса.

– Простите, что опоздал. Задержали на работе.

В комнату вошел молодой человек примерно одних со мной лет. Пониже и покостлявей Райана, с большущим носом и широкой обаятельной улыбкой.

– Тетя Ума, как я рад тебя видеть! Дядя, мама, папа, привет.

Тут он поравнялся со мной.

– Майя? Майя! Сто лет тебя не видел!

Мальчик с кулфи. Глаза у него остались точно такими же добрыми.

– Джобин? Какая приятная встреча.

– Ого-го, ты прямо как настоящая британка!

– Ну я ж и есть.

Наступила пауза.

– Держи! – Он сунул руку в карман пиджака и вытащил здоровенный стручок. – У меня для тебя подарок.

Я повертела стручок в руках. Коричневый, вздутый. В трещине между створками проглядывали семена.

– Что это?

– А ты попробуй, и увидишь, – подначивающе улыбнулся Джобин.

Я очень надеялась, он со мной не заигрывает. Его семья бы точно одобрила. Отвернувшись от остальных, я раскрыла стручок. Семена внутри были обмазаны липкой коричневой мякотью.

– Мякоть едят, а семена выплевывают, – подсказал Джобин.

Я сунула одно семечко в рот, щеки тут же обволокло пряной терпкостью. Цитрусовая кислинка, но со сладким привкусом.

– Это тамаринд.

Ума смотрела на меня, точно я вот-вот взорвусь, но я, не обращая на нее внимания, повернулась к Джобину.

– Мне нравится… такой терпкий. Так… гм. А где ты работаешь?

– Джобин – психотерапевт. Хорошо зарабатывает. В наши дни все уверены, что больны на голову, – сообщил мне Саджи.

– Папа…

– А на самом-то деле, если уж они так переживают, им только и надо, что подготовиться как следует. Если опасаешься не успеть вовремя в аэропорт – встань пораньше. Боишься делать доклад на работе – потренируйся.

Воздух в комнате внезапно сгустился.

«Не хвастайтесь своим невежеством!» – хотелось заорать мне. У меня аж скулы свело, так старательно я сдерживалась.

– Пап, мы же это с тобой уже обсуждали, – сказал Джобин.

– Да-да, психические заболевания не имеют никакого отношения к отсутствию самодисциплины, – продекламировал Саджи без малейшего убеждения в голосе.

– Пойдем на кухню аппамы делать? – предложил Джобин.

Я кивнула. Мне вдруг отчаянно захотелось вырваться отсюда.

– Прошу прощения, – тихонько сказал он, когда мы выходили из гостиной.

Я пожала плечами, не зная, что ответить так, чтобы не прозвучало оскорбительно.

– У папы пунктик по поводу психических заболеваний. Я уже столько лет пытаюсь его переубедить.

– Хорошо, что пытаешься, – сказала я.

– Раньше я страшно злился, но чем больше узнаю людей, тем отчетливее понимаю, до какой степени представления о жизни у них зависят от окружения. Крайне сложно переписать убеждение, сформированное средой за много десятков лет, пойти против того, во что верят все твои родственники и сверстники.

– Очень понимающий подход, – сказала я.

Он улыбнулся и повел меня на кухню. Там мне сразу же стало гораздо уютнее и спокойнее на душе. На полках стояли медные кастрюльки и стеклянные баночки с приправами. Миниатюрная седая кухарка резала манго, за ней наблюдала другая женщина, гораздо моложе. На плите сбоку от них побулькивала кастрюлька, исходивший из нее пряный аромат смешивался со сладким запахом манго.

– Что там? – спросила я Джобина.

– Тушеная курица со свежим кокосовым молоком. Подадим к столу с аппамами.

Младшая женщина протянула Джобину фартук с очертаниями пышного женского силуэта. Они с кухаркой дружно засмеялись, когда он повязал фартук и демонстративно закатал рукава. А потом взял миску с густым белым тестом для блинчиков.

– Это из перемолотого риса с кокосовым молоком. В прежние времена для закваски брали пальмовый сок, но мы используем дрожжи. Так гораздо быстрее.

Он поставил на плиту изогнутую сковородку, налил туда немного масла. Обе женщины не сводили с нас глаз. Что, интересно, они обо мне думали? Я даже представить себе не могла, как это – когда целый штат прислуги убирает твой дом и готовит еду. Однако Джобин в их обществе, похоже, чувствовал себя легко и непринужденно. Он вылил на сковородку большую ложку теста, повертел, чтобы растеклось до краев, и накрыл крышкой.

– А вы у себя в Британии что едите?

– По воскресеньям – ростбиф в каком-нибудь ресторане. Рыбу с картошкой. Типичное британское блюдо – «жаба в норке», но, на мой вкус, пресновато.

– Оно упоминается в одной из книжек про Гарри Поттера. Но я не знаю, что это.

– Сосиски в тесте, которое раздувается при запекании.

Джобин приподнял крышку сковородки.

– Когда-то ты обожала аппамы. А потом вдруг внезапно разлюбила. Не знаю почему.

– Хм-м, я тоже не знаю.

Он взял лопаточку и одним ловким движением переложил аппам на тарелку.

– Любишь готовить? – спросила я, чтобы сменить тему.

– Научился перед отъездом в Америку, в университет. Мама боялась, что, если не научит меня хотя бы самым основам, я так и буду питаться одними гамбургерами. Но ты же это изучала профессионально, да?

– Ага. Только не индийскую кухню. В этом отношении я полный новичок.

– А тут уже выучилась каким-то блюдам?

– Вчера мы пекли парати. Я подумала, отлично подойдут для турбазы, где я работаю, и относительно дешево выходит.

– Тебе непременно надо сходить на Фуд-стрит. Там множество всякой южноиндийской еды. И все сплошь вегетарианское.

– Отличная мысль. Не хочешь сходить со мной? Показать, что там и как?

– С радостью! – Джобин поперхнулся и откашлялся. – То есть, ну да, почему бы и нет.

Очень трогательный энтузиазм. Но мне не хотелось, чтобы у него возникали ложные идеи.

– Моего парня я бы на вегетарианский фастфуд в жизни бы не уговорила. Такой мясоед.

– У тебя есть парень?

– Ага. Райан. Мы с ним уже почти два года. Собственно, я и в Арктику поехала из-за него. – Я тоже откашлялась. – А можно я попробую поджарить следующий аппам?

– Валяй. – Он протянул мне ложку.

Я вылила тесто на сковородку, но распределить по ней тесто, наклоняя ее, у меня вышло плохо.

– И какой-то нехрустящий, – заметила я через минуту.

Джобин пожал плечами.

– На вкус то же самое. Попробуй еще раз.

– Ну ладно. Первый блин всегда комом.

Я повторила попытку.

– Мои родители говорят, ты жизни тут совсем не помнишь?

Наверное, стоит ему рассказать. Он же, в конце концов, психотерапевт.

– На самом деле, с тех пор как я приехала в Индию, несколько воспоминаний ко мне вернулось.

– Ух ты, правда? А каких?

– Как я уронила кулфи. А ты мне отдал свое.

– Ты вспомнила меня? Я прямо польщен. – Он с притворной застенчивостью захлопал ресницами.

– Ха! Не просто тебя. Еще я помню, как сижу на кухонной стойке и ем гхи. И еще баттер чикен. Такое ощущение, что будто воспоминания всегда завязаны на то, что я ем. Очень по-дурацки звучит?

– Воспоминания о еде – дело совершенно обычное, потому что они же запечатлеваются всеми пятью чувствами. Гиппокамп, та часть мозга, которая отвечает за память, очень сильно связана с пищеварительной системой. Ну и, наверное, что ты вернулась в знакомое окружение, тоже свою роль играет.

– Так ты мне веришь?

– А почему бы вдруг нет?

– Не знаю, просто все это звучит немножко… странновато.

– Ты когда-нибудь с кем-нибудь обсуждала, отчего подавляешь воспоминания о детстве?

Я кивнула.

– Психотерапевт говорит, это травма, связанная с переездом в другую страну и потерей мамы.

– Я помню тебя на похоронах. Ты ни слова не проронила и даже не посмотрела на меня.

– Боже, правда? Прости, мне ужасно стыдно. У меня самой-то ни тени воспоминаний – совершенно не помню мамины похороны. Ты там был в тот день? Когда это случилось?

Он покачал головой.

– Мы переехали примерно за год до гибели твоей мамы. Прости, что меня тогда с тобой не было.

– Эй, ты чего, даже в голову не бери. Сколько тебе тогда было, одиннадцать?

– Двенадцать.

Он сочувственно смотрел на меня. Я сама себе удивлялась, что говорю с ним о таких личных вещах. Но с Джобином откровенность давалась на диво легко. И мы ведь дружили в детстве. Хотя я и не помнила нашей истории, но все равно чувствовала, как прошлое словно бы растворяет пространство меж нами.

– Ох, черт, что-то горит? – сказал он.

Мы посмотрели на дымящуюся сковородку на плите. Джобин вывалил обугленный аппам на тарелку, а кухарка произнесла несколько резких коротких слов. Он засмеялся.

– Она хочет, чтобы мы валили отсюда и дали ей закончить. Пойдем-ка и правда подобру-поздорову.

Через десять минут мы все сидели за обеденным столом. Перед нами стояла тарелка со стопкой аппамов, миска с тушеной курицей и салат из помидоров, сырого манго и лука. В желтоватой от турмерика подливке проблескивали зеленые листочки карри. Джобин ложкой положил немного себе на аппам, взял прямо в руку и начал есть. Я последовала его примеру. Аппам был хрустящим по краям и воздушным посередине, рагу – свежим и островатым. После всех щедро сдобренных гхи карри и кебабов, которые я ела за последнее время, это было приятное разнообразие.

– Знаете, Майя начинает вспоминать кое-что об Индии, – сказал родителям Джобин.

– Как замечательно-то! – воскликнула Тереса.

– А меня помнишь? – спросил Саджи.

Я не могла посмотреть ему в глаза.

– Нет.

– И воспоминания, судя по всему, завязаны на еду, – сообщил Джобин всем присутствующим.

– Кулфи. И гхи, – уточнила я.

– Все сплошь молочные продукты. Потом, наверное, вернутся воспоминания о мясе, – заметил Саджи.

– Или о чем-нибудь южноиндийском, – сказала Тереса. – У твоей мамы был чудесный рецепт расама.

– Ладно, ладно, не будем опережать события, – перебил папа.

– Ты хочешь, чтобы она так и оставалась в неведении? – прошептала Ума во внезапно воцарившейся за столом тишине.

Я посмотрела на папу, но он буравил взглядом свою тарелку. Саджи с Тересой тоже старательно не встречались со мной глазами. Джобин недоумевающе переводил взгляд с одного на другого. Я откусила еще кусочек стынущей курятины.

Я сижу за этим же столом в гораздо меньшей комнате. Более юные версии Саджи, Тересы, Джобина и папы тоже все здесь. Папа ест чисто механически, вид у него несчастный. А у женщины сбоку от него и того несчастней. Я наблюдаю, как она медленно возит ложкой по тарелке с нетронутой едой.

– Мам, – говорю я.

Она не отвечает.

– МАМ, МАМ, – повторяю я.

Папа отрывает взор от тарелки.

– Майя, хватит.

Я выдохнула – и только сейчас поняла, что задерживала дыхание. В груди у меня саднило – отзвуком боли, что испытывала маленькая я из-за того, что на меня не обращали внимания. Слово «несчастная» даже и близко не описывает того, как выглядела моя мама. Что же ее так огорчило? Может, я перед ужином плохо себя вела, отказывалась делать домашку или мыть руки? Или – вот хорошо бы – я была совершенно ни в чем не виновата. Может, они с папой поругались. Или у нее умер кто-то близкий. Узнать было неоткуда, а спрашивать сейчас – не время. Кроме того, они ведь запросто могут и не знать.

Вокруг меня снова текла нормальная беседа. Ума с папой, видимо, благоразумно помирившись, рассказывали Саджи с Тересой, как движется подготовка к свадьбе. Мне следовало бы за них радоваться. Но я вообще ничего не чувствовала. Все казалось далеким-далеким, словно я смотрела на них с обратной стороны подзорной трубы. Я онемело подцепила на вилку еще кусочек курицы с аппамом. Но еда словно бы разбухла у меня во рту. Едва не задохнувшись, я с большим трудом умудрилась проглотить – и отложила вилку. И только тогда заметила, что Джобин внимательно наблюдает за мной.

17

Звонок в дверь раздался сразу после восьми. На Джобине была нарядная рубашка с джинсами, волосы зачесаны ежиком. Обняв его, я ощутила запах цитрусового геля для душа.

– Готова?

– Ага.

– Это Джобин? – окликнула из гостиной Ума.

– Да, тетушка, это я.

– Хорошо вам там развлечься! Только привози ее обратно не слишком поздно.

У ворот нас ждал блестящий черный автомобиль. Мы сели на заднее сиденье, и водитель произнес что-то на незнакомом мне языке. Джобин рассмеялся и ответил ему, а я вдруг почувствовала себя чужой и неуместной.

– Вы это на каком?

– На малаялам.

– А сколько языков ты знаешь?

– Малаялам, потому что мои родители дома на нем говорят, и хинди, потому что мы учили его в школе. Теперь я еще довольно бойко могу на каннада, потому что на нем разговаривают многие мои пациенты. А, да, и еще я учу французский, потому что в феврале еду в Париж.

– Ого! Пять языков. Вот это талант!

– Ну ты и сама знаешь хинди и немножко каннада.

– Я и их забыла вместе со всем остальным.

– Должно быть, очень трудно вот так вот вернуться. Но вот увидишь, если проживешь тут чуть дольше, начнешь чувствовать себя как дома.

– Может, – с сомнением протянула я.

– Я прекрасно понимаю, что ты чувствуешь. Когда я вернулся из Америки после университета, то увидел Индию другими глазами. Мне все казалось невозможно шумным и неэффективным – само собой, я быстро забыл все недостатки Штатов вроде дорогой медицинской страховки. У приятелей, с которыми я общался до университета, были довольно-таки незрелые взгляды на женщин – и они их практически не переросли. И после всего, что я выучил, родительские уничижительные замечания о душевных расстройствах довольно-таки сильно задевали, даже когда в шутку. Я совершенно не хочу сказать, что после знакомства с западным миром стал весь из себя такой просвещенный или самоактуализированный, – скорее просто чувствовал себя чужим и потерянным. Это очень трудно объяснить так, чтобы не показаться заносчивым козлом.

– Я помню, какой странной казалась мне Англия, когда мы туда только приехали. Так холодно, так непохоже на все, к чему я привыкла. Но мне очень жаль, что ты себя так ощущал. Я помню, что твой папа сказал за ужином про тревожность. В Англии со старшим поколением это тоже частое дело. Хорошо, что хоть сейчас положение начало исправляться.

– Здесь тоже. Но психические болезни до сих пор довольно-таки сильно стигматизированы.

– А как тебе в Бангалоре теперь? – спросила я.

– Я снова вписался. Город стал куда более космополитичным, рестораны великолепные. У меня прогрессивные друзья и любимая работа.

– А в отпуск ты ездишь в Париж, к высотам утонченности.

– Это не отпуск. Полугодовая стажировка. К психотерапевту, который специализируется на межкультурной терапии для беженцев. Буду учиться, чтобы потом работать с трудовыми мигрантами, неприкасаемыми и прочими, кому сложно получать квалифицированную помощь.

– Очень благородно с твоей стороны.

– Ну просто… ты же видела наш дом. Моя семья… я сам… у нас настолько больше ресурсов, чем у миллионов людей в этом городе. Я живу настолько другой жизнью, чем люди, мимо которых хожу по улицам каждый день.

– У всех людей есть нечто общее. Люди повсюду влюбляются друг в друга или ненавидят друг друга до мозга костей. Все едят и испражняются, а в конце концов умирают.

Джобин засмеялся.

– У тебя теперь такое типично британское чувство юмора, с ума сойти!

– Не знаю, что ты подразумеваешь под «типично британским».

– Суховатое остроумие.

– Что ж, спасибо. Наверное.

– Никак не могу привыкнуть к тому, что мы снова встретились через столько лет. Твой акцент, манеры – все совершенно иное.

– Но хоть что-то же осталось прежним?

– Ну ты и в детстве задавала много вопросов.

– Ха-ха. – Я пихнула его локтем.

Через пару минут автомобиль остановился перед узкой пешеходной улочкой, вдоль которой выстроились продуктовые прилавочки с источавшими пар кастрюлями и сковородками. Народу там было как на рок-концерте, и почти так же шумно. Я четыре раза бывала на многолюдных концертах. Результат: два тяжелых похмелья после всего, что я выпила, пытаясь справиться с собой, одна паническая атака и одно бегство в слезах с середины действа. Может, надо сказать Джобину, что я бы предпочла ресторан.

– Обычно я начинаю есть с одного конца и методично двигаюсь до другого, – сказал он.

Кто бы удивлялся.

Он легко пробирался через толпу, а вот мне приходилось сложнее: то я кого-нибудь случайно толкну, то меня кто-нибудь толкнет. Неоновые вывески полыхали, точно сирены. Повсюду – плотная стена тел. Люди орали друг на друга во весь голос. Я застряла, пытаясь просочиться мимо какого-то многочисленного семейства.

– Простите…

Никто даже не шелохнулся.

– Майя!

Джобину пришлось вернуться за мной. Я ухватилась за протянутую руку, и он протащил меня через затор.

К тому моменту, как мы добрались до начала ряда, нервы у меня уже были на взводе. К счастью, толпа вокруг чуточку поредела.

– С чего начнем? – спросил Джобин.

Я посмотрела на меню. Единственным знакомым мне словом было «доса».

– Я тут ничего не знаю.

– Выбери наугад. Если не понравится, купим что-нибудь еще.

– Э-э-э… Ладно, тогда пусть будет оббатту.

– Тогда я еще и уттапам куплю.

Уттапам оказался чем-то средним между досой и аппамом – толстый пористый блинчик, посыпанный мелко нарезанным луком, зеленым чили и кориандром. А оббатту – щедро смазанной гхи желтой лепешкой роти с начинкой из тур дала с пальмовым сахаром. Я сфотографировала их для Адама.

– После целого дня в снегах им бы там такой перекус понравился.

– И то и другое готовится целую вечность, – предупредил Джобин. – Идем, покажу тебе кое-что попроще.

У следующего лотка мы попробовали пав бхаджи – по словам Джобина, типичное блюдо мумбайской кухни. Острое и густое овощное пюре с промасленными рогаликами, лимоном, кориандром и сырым луком. Идеальное сочетание жирности, пряности и кислинки – самое то для арктической турбазы. К тому времени, как я доела свою порцию, желание бежать куда-то испарилось.

Потом мы ели жаренные во фритюре перчики в обсыпке из нутовой муки, потом чанна батура – тушеный нут с пури, большими плоскими лепешками, которые обмакивают в кипящее масло, где они раздуваются и становятся хрустящими.

– Я объелась, – сказала я, поглаживая себя по животу. – Знаешь, на всю эту еду мы потратили меньше, чем стоит один перец в Лонгйире.

– Безумные цены.

– Не то слово. Поэтому-то я стараюсь тут есть как можно больше.

– Тебе обязательно надо попробовать еще что-нибудь. На сладкое. Джалеби.

– Мы их ели в Англии на праздник Дивали.

– Свежими они вкуснее. Поблизости от нашего дома была одна палатка, где их продавали, ты любила смотреть, как их готовят. Ты еще их называла загогулинками.

– Приятно знать, что и я когда-то была смешной и милой.

– Да ты и сейчас, – сказал Джобин.

Он застенчиво покосился на меня – будь я одинока, мне бы польстило. Но я же не была одинока. А вдруг я ему голову морочу? Он знал, что у меня есть парень, но все тут, кажется, придерживались мнения, что отношения без кольца – не в счет.

Я отвернулась от Джобина и посмотрела на толпу. Сколько же народа! Колышущаяся масса рук, ног, глаз и зубов.

Вот тут-то мое тщательно выстроенное ощущение «все в порядке» и рухнуло.

В животе забурчало. К горлу поднялась едкая кислота. Грудь словно бы сжало железной рукой.

– Идем, купим джалеби, – позвал Джобин.

Людское месиво в два счета поглотило его. Он уходил от меня все глубже и глубже в толпу. Я рванулась вдогонку.

Кто-то схватил меня за руку – тощая девочка в рваном нарядном платье. В другой руке она держала пучок роз и что-то быстро-быстро мне говорила, пронзительно и резко.

– Простите. Я не понимаю.

В глазах девочки вспыхнула злоба. Она все так же тянула меня к себе. Волоски у меня на руках встали дыбом. Я выдернула руку. Слишком сильно. Девочка качнулась назад и уронила розы. Люди вокруг начали оборачиваться на нас, во всех глазах читалось осуждение. Толпа обступала нас со всех сторон, все теснее и теснее, поглощая весь воздух, все пространство.

ТРЕВОГА! ТРЕВОГА!

КОД КРАСНЫЙ! КОД КРАСНЫЙ!

Ты не умираешь, не умираешь, не умираешь.

Вспышки света и голоса сливались в одно тошнотворное фантасмагорическое пятно.

Я бросилась бежать.

Казалось, я бежала целую вечность, проталкивалась через толпу без конца и без края, тревожные колокола и гудки сирен раздирали мне голову изнутри, каждое случайное соприкосновение с другим человеком било разрядами электротока. Наконец через несколько минут – а может быть, лет – я добежала до конца улицы, завернула за угол и увидела какие-то бетонные ступеньки. Рухнув на них, я забилась в тень, как можно дальше от толпы, шума, огней.

Горло у меня перехватило. Я не могла дышать.

Ты можешь, можешь, уговаривала я себя.

Грудь пронзало острой, точно игла, болью.

Это пройдет. Всегда проходит.

Но на сей раз мне казалось – я и в самом деле умираю.

Тебе всегда кажется, что ты умираешь, а ты еще ни разу не умерла. Ну же, дыши поглубже.

Вдох…

Выдох…

Вдох…

Выдох…

Медленно, но ровно дышать становилось легче, паника начала отступать.

Ко мне постепенно возвратилось осознание себя, где я и кто я, а вместе с тем и глубочайший стыд. Бедная девочка всего-то-навсего хотела продать мне розу, а я в буквальном смысле слова отшвырнула ее от себя. Ну почему я не способна справиться с такой простой задачей, как сходить куда-то поесть? Случится ли в моей жизни хоть один-единственный день без школиков, день без боли в груди и спазмов в животе, день, когда мне будет так же легко справляться с простейшими делами, как и всем окружающим?

Считалось, что моя тревожность находится где-то в диапазоне от «легкой» до «умеренной». Ни то ни другое определение я бы к своим паническим атакам не применила. Во всяком случае, до тех пор, пока я не присоединилась к группе поддержки для людей, страдающих от повышенной тревожности. Никогда я не видела в одном месте столько дерганых. Кто часто-часто моргал, кто ерзал, кто вертел что-нибудь в руках. Никто не мог посмотреть другому в глаза. Кладезь материала для какого-нибудь комика. Кстати, один из участников, Ти-Джей, как раз и хотел стать комиком, но не выступал, потому что, сколько ни пытался, перед выходом на сцену с ним приключалась паническая атака. Пару раз даже до обмороков. А он был одним из самых забавных людей, которых я только встречала.

Эта группа вознесла тревожность на новые, граничащие с одержимостью высоты. Энни всегда волновалась, как одеться на прием к врачу. Если она будет выглядеть слишком хорошо, врач, чего доброго, решит, что ей лучше, и не выпишет таблетки от тревожности, которые она глотала одну за другой, точно чипсы. Но если она будет выглядеть слишком больной, вдруг ее запрут в больницу или отберут ребенка. Она никогда не назначала себе время приема раньше четырех, потому что не успевала собраться. Другой участник, по имени Билл, так боялся приступа спонтанной эрекции в общественном месте, что зимой и летом носил толстое шерстяное пальто. Но стоило ему завести роман (что случалось довольно часто, потому что он постоянно торчал в «Тиндере»), он начинал переживать, вдруг у него не встанет. Что, конечно, было самосбывающимся пророчеством. Дженни переживала из-за того, что переживает по слишком многим поводам. В конце концов в мире ведь миллионы людей, которым живется гораздо хуже, чем ей, – у нее был прекрасный муж, а работала она дизайнером на фрилансе, – так чего же она постоянно из-за всего волнуется?

Мысли о группе разогнали последние остатки моей паники. Я не одна такая. По всему миру полным-полно людей, которым трудно выйти из дому, назначить прием у врача, удержаться на работе. Людей, изо дня в день ведущих борьбу с незримыми демонами. Боже мой, до чего же эти битвы изматывали! Какую вызывали досаду! Сколько ни ходи на терапию, тревожность никуда не денется, неизменно будет следовать, точно тень, за тобой по пятам. И единственный путь вперед – найти в своем унылом ничтожестве хоть крохи смешного. Кстати говоря о том, что надо найти, – надо бы поискать Джобина.

Это не заняло много времени. Он стоял перед выходом на улицу с парой бумажных тарелок в руках и лихорадочно озирался по сторонам. При виде меня он весь так и обмяк от облегчения.

– Где ты была? Все в порядке?

– Вполне. Просто там слишком уж людно.

Я повела его за собой к ступенькам, он протянул мне тарелку. После панических атак мне всегда хочется сладкого.

Джалеби – пропитанные сахарным сиропом горячие, хрустящие спиральки сладкого теста, поджаренного во фритюре, – не разочаровали.

– Майя, прости, – внезапно произнес Джобин.

– За что?

– Надо было мне спросить. Твоя мама тоже терпеть не могла толпу.

– Не бери в голову, я сама должна была предупредить. Кстати говоря, Джобин, сколько тебе лет?

– Тридцать три.

– На четыре года старше меня. Ты должен ее помнить.

– Ну разумеется. Она была очень славной. Кормила всех бездомных…

– Да, да. Но она когда-нибудь, не знаю, казалась расстроенной?

– Все время от времени расстраиваются.

– Когда я была у вас в гостях, то тоже кое-что вспомнила. Как ем аппамы. А мама на меня даже не смотрит. У нее был такой несчастный вид.

– Я такого не помню.

– Наверняка бывали и другие случаи. Ты же наверняка что-то видел?

Он прятал глаза.

– Прости. Я тоже был совсем мальчиком – и взрослые дела меня не интересовали.

В первый раз за все это время он тоже, похоже, занервничал.

– Джобин, ну пожалуйста.

– Кажется, я припоминаю, что настроение у нее иногда гуляло – вверх-вниз, – наконец произнес он.

– И насколько вниз?

Джобин пожал плечами. Я с трудом сдерживала желание хорошенько его встряхнуть.

– Со слов папы у меня сложилось впечатление, что счастливей нее во всем мире никого не было.

– Ну разумеется, он вспоминает только самые лучшие моменты. Но…

– Но что?

– Слушай, почему бы тебе не остаться в Индии подольше? Вдруг ты еще что-то вспомнишь.

– Меня там работа ждет. И парень.

– Ах да. Ты говорила.

Джалеби закончились. Тарелка размокла от сиропа. Джобин сложил ее и выбросил в переполненную урну. Мы вымыли руки водой из его бутылки. Я пристально посмотрела на него, не скажет ли он что-нибудь еще, но он молчал.

18

Сестра Умы забронировала комнату в «Бангалор-клабе», и мы воспользовались ей, чтобы подготовиться к приему. Я накладывала последние штрихи макияжа в уединении ванной комнаты. Сегодня я надела подаренное Умой стильное розовое сари и сейчас, посмотревшись в зеркало, оценила, как оно льстило фигуре, скрывая выпирающий живот. Пока я восхищалась собой, зазвонил телефон.

– Привет, незнакомец! – сказала я.

Мы с Райаном очень коротко поболтали утром на Рождество, а с тех пор – ничего.

– Привет, Майя. Прости, что я так пропал.

Голос его звучал покаянно.

– Все в порядке, – заверила я. – Ты был занят, я была занята. Да и вообще я через несколько дней вернусь.

– Ну да.

– Так жду встречи! Ужасно по тебе соскучилась.

– Слушай, ты сейчас свободна? Можешь разговаривать?

– Не очень. Сегодня же свадьба. Через пять минут начало. Кажется, папа хочет произнести речь.

– А… Ну ладно тогда.

– Послать тебе фотографии? Хочешь увидеть меня в свадебном наряде?

– Конечно.

– Райан, ты сегодня какой-то сам не свой. Что-то случилось?

– Все нормально. Просто устал. Ладно, не буду тебе мешать.

– Давай поговорим…

Он повесил трубку, оборвав меня на полуслове. Обычно он таким резким не был. Я постаралась выбросить это из головы, а не то так и буду проигрывать в голове нелепые и пугающие сценарии, не имеющие под собой ровным счетом никаких оснований. Сегодня неподходящий день для приступов тревожности. Сегодня – время праздновать, и я собиралась праздновать на всю катушку.

Ума в спальне разглядывала себя в зеркале.

– Я выгляжу такой старой, – пожаловалась она.

Меня пугает, когда женщины за пятьдесят все еще переживают из-за внешности, особенно такие уверенные в себе, как Ума. Я надеялась, что сумею прийти в гармонию с собой задолго до этого возраста.

– Что за глупости?! Прекрасно выглядишь, – сказала я, причем совершенно искренне.

Ее сари переливалось вышитыми узорами: лазурными, бирюзовыми и золотыми. Кожа – ровная и гладкая, лишь еле заметные тени под глазами: ее семейство подняло нас всех ни свет ни заря для обряда пуджа.

– Тебе надо побольше макияжа, – заявила ее сестра.

– Майя, можешь найти своего отца? Скажи, я через пять минут.

– Конечно.

Солнце только что село, теплый вечерний воздух ласкал кожу. Я быстро шагала через клуб, остро помня, в каком я красивом сари. Но папа, похоже, изводился еще сильнее, чем я. На нем был костюм с галстуком цвета морской волны, в тон наряду Умы.

– Нервничаешь? – спросила я.

– Есть немножко.

– Ну все вышло и правда стремительно.

– Да я не про женитьбу на Уме. Просто волнуюсь, узнаю ли всех, кого она наприглашала.

– А, ясно.

Наступила пауза.

– Тебе это все должно казаться слегка скороспелым, я понимаю. Но в нашем возрасте уже твердо знаешь, чего хочешь. И знаешь, что, если проявишь нерешительность, все может ускользнуть из пальцев.

– Что ж, горжусь, что ты отважился.

– А я горжусь тем, как ты здорово справляешься там, в Арктике.

В этот момент к папе приблизилась какая-то пожилая пара, и он приветствовал их, точно старых друзей.

– О боже мой, – пробормотал он, когда они отошли. – Понятия не имею, кто это. Надеюсь, Ума там не задержится.

Однако до ее появления успело прийти еще некоторое количество гостей. На женщинах были яркие разноцветные платья и сари, в ушах покачивались массивные золотые серьги. Большинство мужчин пришли в костюмах, хотя несколько человек надели курты, а пара престарелых родственников Умы – дхоти. Когда Ума наконец спустилась, их с папой быстро затянуло в круговорот приветствий и позирования для фотографий. Я сидела за столом с тетей Эммой, папиной сестрой, и моей кузиной Милли, которая прилетела из Англии только вчера утром.

– Не знаешь, что на ужин? – поинтересовалась тетя Эмма.

– Фуршет.

– Индийская еда?

Я кивнула.

– Ох же ты боже мой! Надеюсь, будет не слишком остро.

– У меня последнее время такой чувствительный желудок. Кажется, развивается непереносимость лактозы, – подхватила Милли.

– Может, от стресса.

– Ты права. У меня последнее время минутки свободной не было с этими экзаменами на коуча.

Мне хотелось кричать. Но стоять сейчас одной в уголке с горящими ушами, воображая, что думают при виде меня окружающие, было бы еще ужаснее.

Когда Милли с тетей Эммой добрались до марок санитайзера для рук и диет с ограничением короткоцепочечных углеводов, я окончательно отключилась от их разговора. Лужайка перед отелем напоминала волшебную сказку. С деревьев свисали разноцветные огоньки. За накрытыми крахмальными белыми скатертями столиками болтали и смеялись нарядные женщины. Деловитые официанты разливали напитки и подносили новые припасы к белым тентам с угощением. С краю лужайки располагалась небольшая эстрада, увитая гирляндами из бархатцев. Около нее стояли, приветствуя новых гостей, Ума с папой. Группка мужчин среднего возраста как раз столпилась вокруг папы, дружески похлопывая его по спине. Кто-то протянул ему стакан с виски, папа что-то такое сказал, что всех рассмешило. А ведь я никогда до сих пор не видела, чтобы он просто так общался с ровесниками. Когда я была маленькой, он проводил все вечера дома, со мной. Должно быть, эта привычка укоренилась – даже когда я покинула дом, все осталось по-прежнему. Он словно бы провел последние двадцать лет в стазисе, выжидая, пока жизнь начнется снова. Может, он ждал как раз возвращения в Индию, которая, кажется, предлагала ему несравненно больше, чем мне.

Джобин в отлично скроенном темно-синем костюме пробивался ко мне через толпу.

– Ух ты, какой ты нарядный!

– Ты тоже. Тебе идет розовый.

– Спасибо. Мне, правда, в нем слегка неудобно. Как-то культурной апроприацией попахивает.

– Ты, конечно, англичанка, но индийская кровь в тебе тоже течет. Твоя мама любила носить розовое.

– Правда?

Он кивнул, а я подумала, правду ли он говорит или просто пытается меня успокоить?

Кто-то кашлянул в микрофон, и я увидела, что папа с Умой уже поднялись на сцену.

– Кхм. Привет. Здравствуйте. Меня слышно? Угу, хорошо. Гм. Отлично даже. Ну в общем. Хочу поблагодарить вас всех за то, что пришли, – особенно моих друзей и родственников из Соединенного Королевства. Как вы уже догадываетесь, у нас тут не совсем традиционная свадьба. Но мы совершим для вас церемонию, которая называется мангалсутра. – Он покосился на Уму, правильно ли выговорил. – А потом принесем друг другу обеты – очень британская традиция. А потом – ужин и танцы.

Он шагнул назад, явственно радуясь, что говорить больше ничего не надо. К его несчастью, все-таки было надо – ему пришлось претерпеть ритуал, по словам Умы, символизирующий, как отец передает невесту жениху. За отсутствием отца или брата Уму отдавала замуж сестра, испепелявшая папу свирепым взглядом, пока он неловко завязывал на шее Умы ожерелье, путаясь пальцами в узлах. Кажется, ему полагалось при этом произносить гимн или что-то в этом духе, но он лишь бормотал что-то себе под нос заплетающимся языком.

Потом папа с Умой обменялись кольцами и, произнося обеты, смотрели друг на друга глазами влюбленных подростков. Я попробовала вообразить, как стою тут с Райаном. Вообще-то он никогда не заговаривал о браке. Иногда мужчинам просто требуется чуть больше времени. Вот вернусь домой, все у нас устаканится, пойдет своим чередом – тогда как-нибудь выясню, что он на этот счет думает.

Сбоку кто-то всхлипнул. Обернувшись, я увидела, что по лицу Джобина катятся слезы.

– Всегда плачу на свадьбах, – сказал он, вытирая глаза. – Так чудесно, что они нашли друг друга уже не юными. Дает мне надежду, что и для меня еще не все потеряно.

– Уж конечно, ничего не потеряно. Ты же мужчина. Ты не стареешь, а достигаешь новых высот. И можешь стать отцом хоть в шестьдесят.

– Одна индийская женщина родила в семьдесят. Уме и твоему папе всего чуть-чуть за пятьдесят – может, у них тоже еще есть шанс.

– Не говори гадостей! Лучше пойдем. Надеремся как следует.

– Ты это серьезно?

– Конечно. Я же наполовину англичанка, не забыл? На свадьбах мы всегда напиваемся вдрызг.

– Кто я такой, чтобы становиться на пути культурных традиций.

Он протянул мне руку, и мы вместе влились в толпу.

Все томившие меня опасения оказаться чужой и неуместной в два счета растаяли. Конечно, основным помощником тут стал мой старинный приятель, мистер Джин, но и атмосфера вокруг царила крайне доброжелательная. В Англии гости сбивались бы в группки, да так и держались бы, пока не напились настолько, чтобы устроить общую потасовку или просто передраться между собой. Здесь же народ радостно знакомился. Джобин знал довольно многих из собравшихся и развлекал меня сплетнями.

– Надо что-нибудь съесть. А то меня уже здорово ведет, – наконец сказал он.

– Я с тобой.

Мы отошли в ту часть, где подавали угощение. Первым мне на глаза попалась стойка, за которой повар жарил оранжевую от специй курицу тикка. Нагрузив тарелку едой, я отправилась вслед за Джобином к свободному столику. И в первую очередь попробовала курицу. Острая, слегка подпекшаяся на краях, сочная – небо и земля по сравнению с тем картоном, который называют тиккой в Англии.

Все тут. Ума с мужем. Саджи с Тересой. Папа. И напротив меня – мама. Я слышу стук ножей и вилок, гул разговоров. Пахнет мясом на гриле и табачным дымом. Однако мы словно бы отрезаны от тепла и смеха вокруг. Весь столик смотрит на маму. Волосы у нее немытые, свалявшиеся, верхние пуговицы блузки расстегнуты, так что видны торчащие ключицы. Она берет кусок курицы-тикка и медленно раздирает его на волокна. Трет руками лицо, оставляя подтеки жира.

– Клочки и ошметки, клочки и ошметки… – снова и снова бормочет она.

Я захлебываюсь слезами.

Я выронила зажатый между большим и указательным пальцами недоеденный кусок на тарелку и резко поднялась.

– Что такое?

– Ничего… просто… просто… мне надо в туалет.

Запершись в кабинке, я рухнула на сиденье унитаза. Руки у меня тряслись, стенки кабинки то расплывались перед глазами, то снова вплывали в фокус. И это вот мама? Я вспомнила, какой она была на фотографиях, которые показывал мне папа. Яркая, сияющая, в длинных нарядных платьях. Улыбающаяся ребенку на руках. Женщина, мельком представшая мне в воспоминаниях, не напоминала ее даже отдаленно. Неужели это все было сплошным притворством? Та, кого сейчас вспомнила я, и о себе-то позаботиться не могла, не то что о ребенке. В груди у меня стоял огромный, физически ощутимый комок. Я потянулась к рулону туалетной бумаги – под моими пальцами расплывались жирные оранжевые следы.

Удивительно, но, когда я наконец выбралась из кабинки, в дамской комнате никого не было. Я вымыла лицо и руки, выпрямилась перед зеркалом и заставила себя улыбнуться. Недавно я смотрела образовательное видео о силе улыбки. Она активирует нейропептиды, которые уменьшают стресс и высвобождают эндорфины. Однако мое тело со всей очевидностью знало, что я притворяюсь, потому что ничуточки лучше мне не стало. Наверное, от сигареты сейчас будет больше толку.

Джобин ждал меня под дверью дамской комнаты.

– Майя, ты в порядке?

– Все нормально. Просто хочу покурить, – бросила я на ходу.

– Можно и мне сигаретку?

– Не знала, что ты куришь.

– Изредка.

– Хорошо, – сказала я резко.

Мы отошли в сторонку. Перед лобби отеля начиналась дорожка под пологом увивших шпалерную решетку виноградных лоз. Посередине дорожки стоял узорный фонтан без воды. Я присела на каменный край и закурила. Джобин взял у меня сигарету, затянулся и закашлялся.

– Что произошло за столом? – спросил он.

– Просто живот схватило, очень внезапно.

– Ты очень плохо умеешь врать.

Я ждала, он будет расспрашивать дальше, но он ничего не сказал. Я слушала, как потрескивает тлеющая обертка сигареты при каждой затяжке, смотрела на горящий во тьме кончик. Чуточку успокоившись, я осознала, что нет ничего плохого в том, чтобы все рассказать. В конце концов Джобин тоже был тогда тут. Может быть, он сумеет пролить на мои воспоминания хоть немножко света.

– Еще один приступ воспоминаний. Мы ужинали. Ты, я, наши родители, Ума. И мама со всеми. Она ужасно выглядела. Разрывала курицу на волокна и… – Я не договорила фразы, боясь, что заплачу.

– Я помню, – тихо произнес Джобин.

– Зачем она это делала?

– Слушай, я же был совсем ребенком, как ты. Обычно она еду на кусочки не раздирала.

– Не отшучивайся. Лучше расскажи, что было до и после этого.

– Не знаю, стоит ли, правда.

– Но я уже видела самое худшее. Надеюсь. Просто хочу хоть какой-то контекст.

– Не очень помню, с чего все началось, но твоя мама держалась как-то тише обычного. А потом вы очень быстро ушли. Я спросил, что такое с тетей. Папа сказал – просто такая шутка. Но Ума взяла меня немножко пройтись. Сказала: иной раз взрослым становится очень грустно, и из-за этого они делают всякие странные вещи. А я сказал: когда мне грустно, я ничего подобного не делаю. А она сказала: представь себе радио на кухне. Твоя печаль – это когда звук выставлен тихо-тихо. А тетина – когда выкручен до максимума, так громко, что приходится зажимать уши руками и думать ни о чем другом не можешь.

– То есть… депрессия? – спросила я.

Джобин кивнул:

– Думаю, да.

– Чего ж ты мне раньше-то не сказал?

Он ответил не сразу. Я докурила сигарету и растоптала ее носком туфли.

– Ну же, выкладывай.

– Я… Слушай, Майя, может, тебе лучше твоего папу спросить.

– Это он тебе сказал?

– Перед тем вечером, когда вы у нас были, он позвонил моим родителям и попросил не упоминать «плохие дни Рену». Сказал, хочет сам с тобой поговорить.

– То есть все в сговоре, – сердито заметила я.

– Двадцать лет назад в Индии не принято было в открытую обсуждать психические расстройства. Даже сейчас их сплошь да рядом стараются скрыть.

– Но папа британец!

– Не хочу придумывать для него оправдания, но я вполне понимаю, почему он так поступил. Это была для него возможность вспоминать лишь хорошее. Переписать прошлое, выкинуть все, о чем он предпочел бы забыть.

– Я хочу домой.

– Я скажу всем, что тебе стало нехорошо. Сейчас позвоню своему шоферу, он нас отвезет.

– Тебе совершенно необязательно тоже уходить.

– Все в порядке я сам хочу.

Когда он ушел, я вышла из-под шпалеры и задрала голову. Небо переливалось глубокой мерцающей синевой. Над головой кругами носились здоровенные летучие мыши. Все тело у меня словно свинцом налилось. Я вспомнила объяснение Умы – что грусть как звук, который можно включить громче или тише. У самой у меня громкость сейчас была выкручена довольно-таки высоко – меня тошнило, и, хотя вечер стоял теплый, я вдруг замерзла. Папа изобрел новую маму, склеил ее из тщательно отредактированных воспоминаний и фотографий. За двадцать лет он ни разу не упомянул ее депрессию. Очень трудно было поверить, что он оказался способен на столь долгосрочный обман.

– Майя? Готова?

– Да.

Я в оцепенении просидела всю дорогу домой на заднем сиденье, не обращая внимания на скрежет и шум машин вокруг.

– Хочешь, я поднимусь с тобой?

Я кивнула. Джобин поднялся со мной в квартиру. Едва оказавшись внутри, я разразилась слезами. Я словно бы потеряла маму еще раз – мою Лучшую в Мире Маму подменили на женщину, не способную даже взглянуть в глаза собственной дочери.

– Иди сюда.

Джобин обнял меня. Я уткнулась ему в грудь и ревела, пока все глаза не выплакала.

– Прости, – сдавленно выговорила я.

– Не извиняйся.

Я высвободилась из его объятий. Глаза у меня опухли, из носу текло.

– Представляю, как я выгляжу, – пробормотала я.

– Какая разница. Сейчас принесу тебе воды.

Пошатываясь, я добралась до своей спальни и рухнула на постель. Голова у меня кружилась. Через минуту я услышала стук стакана, поставленного на столик рядом.

– Вот. Бумажных салфеток принести?

– Да, пожалуйста.

– Держи, – сказал он еще через минуту, всовывая мне в руки рулон туалетной бумаги.

Я вытерла глаза и громко высморкалась.

– Спасибо. И еще раз – прости. За вот это вот все.

Джобин мялся в дверях. Я думала, хочет ли он вернуться на праздник. Он ведь даже поесть толком не успел.

– Мне лучше уйти? Или посидеть пока в гостиной?

– Останься тут.

Он неловко присел на вторую кровать.

– Можешь полежать со мной?

– Ты уверена? – спросил он.

– Ага.

Мне хотелось ощутить рядом тепло другого тела. Что-нибудь успокаивающее. Настоящее. Я повернулась набок. Матрас просел под тяжестью залезающего на кровать Джобина. Он лежал поверх одеяла рядом со мной, неловко обнимая меня за талию. Я лишь очень смутно осознавала его рядом с собой. Мысли мои носились хаотическими кругами. Почему папа так трясся над этой тайной? Кому-кому, а мне психические проблемы вовсе не казались какой-то стигмой. Попросил ли он и Уму мне ничего не рассказывать? Наверное, она как раз об этом и хотела рассказать, когда мы пекли парати.

Я закрыла глаза и попыталась успокоиться. Понемногу в голове стало проясняться, я ощутила тепло и тяжесть тела прижавшегося ко мне Джобина, его ровное, размеренное дыхание. Рядом с ним мне становилось полегче, и я тоже начала потихоньку проваливаться в сон.

…Я стою на пляже. Небо пылает болезненно-красным заревом, заливает огнем гребни огромных волн. Я так дрожу, что не могу тронуться с места, не могу вернуться домой. Не могу – после того, что видела. Я опускаюсь на землю, забиваюсь в трещину между скал, прячусь между зазубренных острых краев. Мир вокруг медленно тонет во мгле. Через пляж протягиваются глубокие тени. Найдет ли меня тут хоть кто-то или уволочет прилив?..

Снова этот сон. Я ощущала в груди сосущую пустоту утраты, хотя сама не знала, что именно потеряла. Голова гудела, на душе было пусто, словно меня выскребли изнутри. Джобин ушел, оставив свет зажженным. Я была все еще в сари, но он снял с меня босоножки. Хорошо, что ушел – спас меня от неловкости. Я выключила свет и легла, слушая, как жужжит вентилятор под потолком. Лишь очень нескоро мне удалось заснуть…

19

До отъезда в аэропорт оставалось несколько часов. Я была в спальне одна, заканчивала складывать вещи. Со дня свадьбы мне так и не выпало случая нормально поговорить с папой. Вокруг всю дорогу кишела толпа друзей и родственников, они сгорали до волдырей в бассейне отеля, бесконечно требовали съездить с ними за сувенирами: безвкусными статуэтками, восточными шароварами или «настоящим индийским чаем». Иные из них обращались с папой и Умой точно с турагентами, которые должны распечатывать для них билеты и вызывать им такси. Даже выход в город поесть превращался в целое испытание. Милли бесконечно жаловалась на свою воображаемую аллергию, дядя Джордж требовал «приличную отбивную», а папин друг, Джо, хотел есть только в «аутентичных местах». К вечеру я так уставала, что даже говорить не могла. При всех я очень старалась оставаться в рамках учтивости, но папа с Умой, кажется, догадывались, что что-то не так, и постоянно допытывались, все ли со мной в порядке.

Молчать о своем открытии про маму было тяжелее всего. В обычных условиях я бы хоть чуть-чуть отводила душу, жалуясь Райану, но он вечно пропадал то на работе, то в библиотеке, то в спортзале. Его и самого явно что-то терзало. Я вспомнила, что на прошлое Рождество с ним тоже приключился приступ меланхолии, потому что он был далеко от мамы и брата. В конце концов я решила, что с рассказами лучше подождать до моего возвращения. Зато Джобин тем временем ровно наоборот – пылал желанием поговорить. Всякий раз, как на экране телефона вспыхивала очередная эсэмэска от него, я корчилась от смущения. Ясное дело, отвечать ему я не собиралась.

В дверь неуверенно постучали.

– Входи.

Ума вошла в комнату, пряча что-то за спиной.

– Как сборы?

– Почти закончила.

– У меня для тебя тут еще кое-что.

Чемодан у меня уже еле застегивался от ее подарков: дал, специи, тамаринд, здоровенная глыба пальмового сахара. Даже скороварка. Еще чуть-чуть, и мне придется доплачивать за перевес.

– Ты мне уже и так столько всего надарила.

Она вручила мне черную записную книжку в кожаном переплете. У меня оборвалось дыхание, я торопливо положила записную книжку на кровать.

– Но мама отдала ее тебе.

– Знай она, как ты любишь готовить, наверняка захотела бы, чтобы она досталась тебе.

– Очень сомневаюсь.

Ума посмотрела на меня с сочувствием.

– Послушай. Джобин мне рассказал, что произошло на свадьбе.

В груди у меня жарко полыхнул гнев. Я не просила Джобина хранить все в тайне, но почему-то предполагала, что он никому не расскажет.

– Зря это он, – пробормотала я.

– Не вини Джобина. Он за тебя волновался. Сказал, ты не отвечаешь на его эсэмэски.

– Всего этого было бы так легко избежать, если бы некоторые рассказали мне правду, – заявила я куда более сердито, чем собиралась.

Ума прикусила губу и потупилась.

– Я и хотела, но…

– Но папа твой муж, ты должна заботиться о нем, а не обо мне.

– Я пыталась позаботиться о вас обоих.

– Он знает, что я знаю?

Она покачала головой.

– Тебе надо с ним поговорить, – сказала она.

– Когда? Я уезжаю через… сколько? Примерно через полчаса.

– Он повезет тебя в аэропорт, а я останусь дома.

Несмотря на мою резкость, она говорила со мной очень ласково. Я поневоле начала смягчаться – в конце концов она тут была уж и вовсе ни в чем не виновата.

– Прости, что огрызаюсь. Я просто не знаю, что думать. Все кажется каким-то ненастоящим.

– Вот. – Она показала на записную книжку. – Вот это настоящее. Попробуй ее рецепт карри с бараниной. Его все любили.

Когда она ушла, я спрятала записную книжку на самое дно чемодана и не успела оглянуться, как уже настало время уходить.

– Я с вами не поеду, – сказала Ума.

– Уверена? – спросил папа.

– Совершенно вымоталась. Кроме того, так вы сможете толком попрощаться.

Я обняла Уму и вслед за папой вышла из дому.

Сперва мы ехали молча. Я смотрела в окно на выстроившиеся вдоль дороги многоэтажки, потоки машин, разноцветные киоски и прилавки. Я знала о Бангалоре не больше, чем две недели назад. И единственное, что успела осознать, – это глубины своего неведения.

– Соскучилась по Райану? – спросил папа.

– Угу.

– А какие-нибудь планы на Новый год у вас уже есть?

– Не-а.

– Когда снова выходишь на работу?

Я пожала плечами.

– Что с тобой?

Я помолчала. Было трудно даже решить, с чего начать. Разве он не сказал родителям Джобина, что хочет сам со мной поговорить? Но почему-то ответственность за то, чтобы начать этот разговор, легла на меня.

– Майя?

– Ничего. Со мной ничего.

– Последние пару дней ты как в воду опущенная. Не хочется возвращаться в Арктику?

– Дело не в этом.

– А в чем тогда?

– Просто… – Я снова умолкла. Во рту пересохло. Я откашлялась. – Ты мне ничего не сказал.

– О чем не сказал?

– Про маму. Про ее депрессию.

Я заметила, что он крепче сжал руки на руле.

– О чем это ты?

– Папа, я вспомнила. Я видела, как она гоняла еду по тарелке у Саджи с Тересой, а на меня не обращала внимания. И как раздирала курицу на волоконца, точно психованная.

– Не говори в таких выражениях о своей матери!

– А в каких выражениях мне о ней говорить?

Я была до опасного близка к тому, чтобы разреветься. Снова.

– Мне жаль, что ты вспомнила именно эти моменты. И надеюсь, ты не считаешь, что она всегда только такой и была. Обычно характер у нее был самый солнечный.

– А бездомных собак кормила?

– Ну да, конечно.

– А готовить любила?

– Да. Почему ты спрашиваешь? Она просто время от времени слегка хандрила, только и всего.

– Кажется, все-таки не просто «слегка». Джобин считает, она страдала от клинической депрессии.

Папа тяжело вздохнул:

– Я не хотел тебя расстраивать. Особенно теперь, когда у тебя в жизни так много перемен.

– Меня гораздо больше расстроило, что ты от меня это скрываешь. На дворе двадцать первый век. В Соединенном Королевстве каждый третий страдает каким-нибудь психическим заболеванием, включая, знаешь ли, твою собственную дочь, так что маму едва ли можно в этом смысле считать какой-то особенной.

– Прости.

И это, черт возьми, все, что ты можешь сказать? Но я не задала этого вопроса, промолчала. В конце концов у меня были хорошие учителя.

Город скользил мимо нас под ночным небом, окрашенный огнями магазинов, ресторанов и офисных зданий. Меня охватила острая тоска по чему-нибудь знакомому и привычному. По дому в Кройдоне, по моей спальне, где на стенах все еще висели плакаты с портретами моих подростковых кумиров. По квартирке, где я жила с Ниной, по кухне, ломящейся от всевозможных кулинарных приспособлений, специй и поваренных книг. По Райану.

– Не знаю, было ли это депрессией, – наконец произнес папа. – В иные дни энергия из нее фонтаном била. Она часами готовила и писала стихи…

– Она писала стихи? Почему я ни одного не видела?

– Потому что она все сожгла. Сказала, не хочет потом стесняться своих слов. Не то чтобы я вообще мог их прочитать. Она писала на панджаби.

– О-о.

Я покосилась на папу, но он не отрывал глаз от дороги.

– У нее бывали темные дни. Это она их так называла. Тогда она весь день лежала в постели, ничего не ела, даже не умывалась.

Голос у папы стал хриплым, сдавленным. В груди у меня заныло. Если бы только я знала раньше! Может, тогда чувствовала бы себя не такой одинокой в свои темные дни. Может, останься мама в живых, она бы помогла мне преодолевать их. А может, и нет, вспомнить только, как она отвернулась от меня, когда я ее окликнула, как напрочь меня проигнорировала.

Город расплылся маревом бесформенных огней.

– Ты должен был мне рассказать. – Я вытерла глаза тыльной стороной руки.

– Я пытался уберечь тебя. На тебя столько всего навалилось: переезд в другую страну, новая школа…

– Папа, это было двадцать лет назад. Я давно уже не маленькая девочка.

– Я боялся, что, если расскажу тебе про ее плохие моменты, она станет для тебя именно такой. Кроме того, когда ты все забыла, я подумал: а вдруг это не просто так? Бывали времена, когда я тоже хотел все забыть.

– Как жаль, что мы не можем поменяться. Я только и хочу, что вспомнить.

– Нет. Не хочешь.

– Откуда ты знаешь?

– Солнышко. Прости. Я совсем не хотел, чтобы ты узнала об этом именно так.

– Этого было бы очень легко избежать.

Мы доехали до контрольного поста за несколько миль до аэропорта. Папа остановился заплатить, а потом въехал внутрь. Мы словно бы пересекли порог. Боль у меня в груди усилилась. Я гадала: а вдруг папа прав? Может, мне стоило остаться? Но я не думала, что в состоянии сейчас встретить новые откровения.

Из тьмы впереди проступил аэропорт.

– Неподходящее вышло время для этого разговора, – сказал папа, подруливая к терминалу.

– Это ты мне говоришь, – сказала я.

Он остановился рядом со стороной «на вылет».

– Не хочу, чтобы ты уезжала вот так, на такой ноте. Даже не зная, вернешься ли ты, простишь ли меня.

– У нас было много лет на то, чтобы поговорить, – сказала я, твердо решив не давать ему спуску.

– Солнышко. Просто…

– Просто что?

– Ничего. Не важно.

– Ну ладно. Тогда до свидания, папа. Всего доброго.

– До сви…

Я захлопнула дверцу, выхватила из багажника свой чемодан и зашагала прочь.

Я обернулась лишь один раз. Он сидел, склонившись над рулем, тяжело опустив голову на руки. Как будто это он тут самый несчастный. Но он лгал мне столько лет, переписывал мое детство по своему вкусу. Неудивительно, что он никогда до сих пор не возил меня в Индию.

Служащий, проверявший мой билет и паспорт, посмотрел на меня с любопытством. В ответ я уставилась на него таким тяжелым взглядом, что он отвел глаза и торопливо кивнул мне на автоматические двери. Прочь из этого города с бесконечными потоками народа, с вечными пробками на дорогах, похожих на забитые тромбами артерии. Прочь от воспоминаний об отвернувшейся от меня матери. От отца, считающего, что мне все еще семь лет от роду. Меж мной и этим городом висели незаконченные дела, но сейчас мне требовалось отойти, получить хоть какое-то свободное пространство. Не знаю, что я ожидала найти в Индии, но уж точно не это.

20

Ощущение пригревающего солнца на коже превратилось в далекое воспоминание, и я цеплялась за него, дрожа перед аэропортом в ожидании автобуса в город. После Индии темнота вокруг казалась еще более угнетающей, холод – более пронизывающим. Голова у меня болела, всю меня трясло от усталости. Во время полета я снова и снова проигрывала в голове разговор с папой. Он до сих пор видел во мне свою маленькую девочку, которую надо защищать и оберегать. Но это не оправдание. Уж коли на то пошло, знание, что мама страдала от психического расстройства, сделало бы меня не такой одинокой.

Подошел автобус, пассажиры тотчас же набились туда. Сперва я удивилась, что столько народу, но потом вспомнила, что сегодня канун Нового года. Я выбрала этот день потому, что билет стоил немножко дешевле, и наивно рассчитывала, что, вздремнув, буду готова пойти куда-нибудь выпить. Теперь, конечно, об этом не могло быть и речи. Я мечтала лишь об одном: рухнуть в теплую постель, в объятия Райана, и провалиться в первый спокойный сон за много дней.

Водитель автобуса снова показал новоприбывшим семенохранилище. Синий огонек вдалеке мерцал еще более одиноко, чем прежде. Как-то чертовски неправильно, что мы вынуждены для вящей безопасности прятать семена в вечной мерзлоте, как будто только и ждем, что нормальные места нашего обитания будут уничтожены пожаром или сметены с лица земли.

По дороге от остановки до дома я то и дело видела в незаштореных окнах обрывки чужих жизней, чужих гостиных. Где-то в мире что-то взорвалось. Множество телеэкранов показывали совершенно одинаковые грибоподобные облака дыма, на снег лились кровавые отсветы одного и того же пожара. Почему все эти люди не страдают от повышенной тревожности? Мы все балансируем на краю бездны. Я ускорила шаги, отчаянно стремясь наконец обнять Райана.

Когда я открывала дверь нашей квартиры, ресницы и волосы у меня уже совершенно заледенели. Даже одежда стала жесткой и ломкой. Лишь через несколько минут я настолько оттаяла, что сумела стащить с себя ботинки. Сапоги Райана стояли у входа, а рядом – пара женских сапог. Должно быть, вечно отсутствующая третья обитательница нашей квартиры наконец вернулась из экспедиции. Я прошлепала босиком по коридору, отперла дверь нашей спальни и рывком распахнула ее.

Райан был там.

Астрид тоже.

Райан с Астрид лежали в нашей постели и трахались так самозабвенно, что сперва даже не заметили меня – потому что неотрывно смотрели друг на друга. Астрид была сверху, а Райан скользил руками по ее телу с таким видом, точно поверить не мог, что это и вправду именно она.

Наконец Астрид обернулась и увидела меня. Завопила от потрясения и торопливо слетела с кровати. Я мельком успела заметить член Райана, напряженный и весь скользкий от… Без презерватива? Что, правда? Он торопливо натянул на себя одеяло, а Астрид сгребла свою одежду, метнулась к ванной и захлопнула за собой дверь.

– Я думал, ты приезжаешь только после Нового года, – пробормотал Райан.

– В канун Нового года. Прости, что прилетела в такое неудобное время, – отозвалась я и сама не узнала свой голос.

Наконец разум мой окончательно осознал увиденное. Все словно бы ускорилось, я вскипела от злости. Схватив первую попавшуюся под руку книжку, я запустила ею в Райана. Она ударила его по плечу с радующим слух тяжелым шмяком.

– Господи, она же в твердой обложке.

– Да чтоб тебя, Райан.

– Прости! Мне правда очень, очень жаль!

Я рухнула в кресло перед письменным столом и закрыла лицо руками. В ушах у меня стучала кровь, я была в полуобмороке от потрясения. Судя по звукам, Райан торопливо одевался. Дверь ванной комнаты открылась.

– Я пойду, – услышала я шепот Астрид.

Я не поднимала на Райана глаз, пока она не ушла.

– Станешь утверждать, что это не то, чем кажется?

Он покачал головой:

– Нет, конечно. Ужасно, совершенно ужасно, что ты это видела.

– А я думала, ты не из таких.

Он посмотрел себе на руки, потом снова вскинул глаза на меня, почти с надеждой, как будто за эти доли секунды что-то могло измениться.

– И сколько раз ты ее трахал?

– Я совершенно не собирался. Даже не думал. Честно, это…

– Просто ответь на вопрос.

– Один раз на Рождество. Наверное, мы оба слишком много выпили. А сегодня мы совершенно не собирались… Хотели обсудить поездку на снегоходах…

– И до того без ума друг от друга, что просто не смогли держать руки при себе?

– Все совсем не так. Но у нас очень много общего. А мы с тобой… ну ты ж не могла не заметить, что у нас все как-то не очень.

– Я тяжело перенесла переезд. Но мне казалось, все начинает налаживаться. Ты никогда ничего не говорил.

Райана снова вдруг страшно заинтересовали его же собственные руки. Плечи его обмякли, словно это он был тут главной жертвой. А когда он заговорил, то еле слышно, почти шепотом:

– Ох, Майя, ну как я мог? Ты последние пару месяцев была такой хрупкой, такой ранимой. Я и не осознавал, насколько, как трудно… Слушай, мне страшно жаль.

– Но я же проделала весь этот путь ради тебя.

– Может, отчасти-то в этом и проблема, – сказал он.

– Ты хотел, чтобы я поехала с тобой.

– Знаю, знаю. Но ты только ради меня тут и торчала. А надо было больше думать о себе. Ориентироваться на свои цели, не на мои.

– Как Астрид, да? Ты потому с ней и трахаешься, что она такая вся целеустремленная?

Я разрыдалась.

Райан совершенно инстинктивно поднялся и обнял меня. Но объятия эти ощущались чужими, неловкими. Да и как бы еще, учитывая, что он бы сейчас предпочел обвить руками совсем не меня. Я оттолкнула его.

– В конечном итоге ты сама же мне спасибо скажешь, честное слово. Да и вообще, ты Арктику не выносишь. А теперь можешь уехать. Заняться своей мечтой.

– А что, если я мечтаю быть с тобой?

Райан покачал головой:

– Мы не подходим друг другу. Я просто осознал это раньше, чем ты.

Топор опустился.

Связь меж нами рассечена.

У меня кружилась голова от неожиданности. Отношения всегда и во всем состоят из компромиссов, но разрывы – исключительно односторонни. Сейчас мне больше всего на свете хотелось, чтобы меня обняли и утешили. Но тот, кому полагалось обнимать и утешать, торопился уйти.

– Не стану висеть у тебя над душой. Найду, где переночевать. А завтра зайду соберу свои вещи.

– А потом?

– Слушай, комнату, конечно, по условиям контракта дали мне от работы. Но ты оставайся здесь сколько нужно. Пока не купишь билет домой.

– Домой? – опустошенно повторила я.

Как мне хотелось куда-нибудь в привычное, знакомое место. Норвич? Но кто-то другой уже живет в моем доме, кто-то другой занял мою работу. А кроме того, каждый угол, каждая улица, каждый паб, каждая кофейня будут напоминать мне о нем, о Райане. Школики скрутили меня с неслыханной силой.

– Я чувствую себя такой потерянной, – проговорила я.

– Ты можешь вернуться в Индию. Пожить какое-то время с отцом.

Я подумала о папе, о том, как он уговаривал меня остаться. О возвращающихся воспоминаниях, каждое из которых уносило меня все дальше от прежних моих представлений о маме. Подумала о Бангалоре, городе, где мне приходилось делать над собой усилие, чтобы переносить шум, бесконечный поток машин, давку, любопытные взоры на улицах. Где все, все было чужим и незнакомым. Я покачала головой.

– Теперь ты можешь делать все, что захочешь. И где-то на свете есть тот, кто сделает тебя счастливой. Кто-то, кто подходит тебе гораздо лучше, чем я, – сказал Райан.

– Ты говорил: тебе нравится, какие мы разные.

Он грустно улыбнулся:

– Я и правда так думал.

Но это же все просто ошибка? Временное умопомрачение, над которым мы еще посмеемся вместе через месяц-другой? Конечно, я заставлю его как следует за мной побегать. Но мы еще будем вместе. Я с надеждой посмотрела на Райана, но тот уже уходил.

В стуке захлопываемой двери было что-то невыразимо финальное.

Звук разваливающегося на части мира.

Клочки и ошметки.

Комната перед моими глазами то расширялась, то снова сжималась.

Тревога, красный код – небывалого масштаба. Мне казалось, это сердечный приступ.

Ты не умираешь, ты не умираешь…

А потом все стремительно понеслось под горку.

21

Из небытия меня вырвал телефонный звонок. Нина.

– Привет, – пробормотала я.

– Ты что, спала? У вас же сейчас там сколько, середина дня?

– Угу.

Я с трудом села. Голова болела. Вчера вечером, наконец перестав задыхаться, я по дурости выпила все спиртное, что нашлось в кухонном шкафу.

– Качок прислал мне эсэмэску. Мол, у тебя какой-то кризис, пусть я тебе позвоню.

Я крепче стиснула телефон.

– Я застала его трахающимся с другой.

– Да ты шутишь!

– Не-а.

Она шумно втянула в себя воздух.

– Бо-о-оже. Ну и скотина. Никогда мне не нравился.

– Да нравился он тебе. Так меня поддерживал с моей тревожностью.

– Майя, он только что бросил тебя, одну-одинешеньку в гребаной Арктике.

При мысли об этом у меня потемнело в глазах.

– Я потащилась сюда за ним, как коза на веревочке.

– Это он тебе так сказал? Черт, да он еще и газлайтер! Он умолял тебя с ним поехать!

– Боже, Нина. Что мне теперь делать?

– Знаешь, может, оно и к лучшему. Тебе ж там не нравится. Приезжай в Лондон. Я как раз ищу нового соседа.

Следующие несколько минут Нина из кожи вон лезла, пытаясь меня уговорить. Мы снова будем жить вместе. Готовить всякое вкусное, ходить в пабы и пить коктейли. Я найду новую работу и возобновлю общение с подругами по кулинарному колледжу. Но меня томила смутная мысль.

– Райан сказал, я никогда не пыталась чего-то добиться сама. Это правда?

– Неправда! То есть вообще! – ответила Нина быстро, даже чересчур быстро.

– Ты моя лучшая подруга. Я знаю, когда ты врешь.

– Сейчас ты слишком уязвима. Не самое подходящее время для горькой правды.

– Так это правда?

– Ты совсем не ленивая. Просто у тебя чертовски низкая самооценка. И это порой мешает тебе заниматься тем, чем хочется. И постоянно загоняет тебя в ситуации, в которых тебе лучше не оказываться. Будь у тебя больше уверенности в себе, ты бы в первый же день ушла с той ужасной работы в ресторане и нашла бы что-нибудь получше.

Я вдохнула – протяжный, дрожащий вдох. Нина была права – не самое подходящее время для горькой правды.

– Не знаю, что теперь делать, – повторила я.

– Сейчас тебе надо быть с теми, кто тебя любит. Приезжай ко мне!

Через пятнадцать минут я повесила трубку, чувствуя себя самую капельку лучше. По крайней мере, хоть кто-то в этом мире хочет быть со мной рядом. И Нина права. Арктика – мечта Райана, а не моя. Мне тут плохо. Арктика вдребезги разбила тот образ идеальной спутницы жизни, который я так пыталась создать для Райана. Все время нашего романа я из кожи вон лезла, чтобы быть девушкой, к которой ему хочется приходить с работы. Слушала черновики его выступлений на конференциях. Складывала ему ланчи, готовила ужины. Смеялась его шуткам. Но всего этого оказалось мало – стоило мне проявить слабость, он тут же сбежал. И, надо заметить, не он первый.

Прошлые мои любовные драмы

– В шестнадцать лет я по уши втрескалась в Пола Йатса, одного из самых популярных парней в школе. Постоянно околачивалась вокруг его дома, даже анонимно записала для него кассету со сборником песен. В один волшебный день он позвал меня к себе в комнату, и мы целовались там неистово и судорожно, точно выброшенная на берег рыба. А потом он взял мою руку и потянул себе к области паха. Он-то получил все, чего хотел, а вот с нами как парой вышло иначе. На следующий день он растрезвонил всей школе, что занимался со мной сексом, и это было все равно что с мешком картошки. Я была просто раздавлена.

– В двадцать с небольшим я познакомилась на одной вечеринке с Акилом. Он, как и я, был наполовину индус, наполовину британец. Мы росли чуть ли не на соседних улицах, но ходили в разные школы. Мы оба утверждали, что у нас «аллергия на спорт», любили интеллектуальные игры в пабах и были помешаны на еде и ее приготовлении. Мои чувства к нему полыхнули прямо-таки лесным пожаром. Но хотя мы с ним отлично ладили, меж нами ровным счетом ничего не произошло. В конце концов я потребовала объяснений. «Мы слишком похожие», – сказал он. А потом он познакомился с Тили, звездой моего кулинарного колледжа – миниатюрной, стриженной под мальчика и с эльфийским личиком. Ей хватало одного взгляда на рыбу, чтобы та сама уложилась идеально ровными ломтиками для сашими. Они с Акилом давно женаты и живут в Девоне. У нее своя ферма, где она выращивает овощи для ресторана, а он помогает с маркетингом. Я одержимо сталкерила их в Инстаграме.

– А потом был Лео. Когда я только приехала в Норвич, мы с ним встречались около месяца… Потрясающий секс, тонны веселья, многочасовые разговоры по душам. Я не сомневалась, что наконец нашла своего принца. А потом он взял и исчез. То есть совсем. Не отвечал на звонки, имейлы и эсэмэски. Я стучалась к нему в дверь – никто не открывал. Я даже обзванивала местные больницы проверить, не умер ли он. А через год случайно увидела его в «Теско». С женщиной и ребенком. Ребенок был похож на него как две капли воды и радостно верещал, выпрашивая клубничное молоко.

Каждый раз после таких потрясений я пролеживала в постели целые выходные, оплакивая потерю этих моральных уродов. Но через несколько месяцев сама сила моего горя казалась просто смешной. Может, когда-нибудь и с Райаном будет так же. Но прямо сейчас мне в это не верилось.

Меня бросило в жар. Вчерашний алкоголь, казалось, сочился теперь из всех пор. Внезапно в памяти яркой вспышкой пронеслось, как я неловкими пальцами пьяно стучу по клавиатуре ноутбука Райана, глядя, как по экрану расползается всякая бессмыслица. Я потянулась к ноутбуку и открыла графу «последние документы». Скоро стало совершенно очевидно, что я загубила статью под названием «Исследование факторов, влияющих на концентрацию перфтороалкила у самок полярного медведя на Шпицбергене». Это захватывающее чтение было изрядно обогащено разнообразными вставками типа «ненавижу тебя Райан» и «!!!!!!!Q*()Q#%^)QQO)_$% &^&^&%&». Уничтожив все следы своего вмешательства в текст, я осталась гадать, не стерла ли заодно что-нибудь важное. Но вникать в текст настолько, чтобы понять, о чем он, меня не хватало.

Потом я заметила, что Райан оставил открытой свою фейсбучную страничку. Так и что тогда, если я бессовестно лезу в его личное пространство, читая его переписку? Он заслужил это, когда бессовестно залез в вагину Астрид. Я отмотала к самому началу. Первое сообщение послал он: с вопросом, где в городе лучше всего купить лыжное снаряжение? Очень скоро уже они перебрасывались ссылками на слюнявую скандинавскую музыку и фотографии «Нэшнл Джиографик», на которых белые медведи раздирали в клочки тюленей. После катания на санях атмосфера приняла более интимный характер.

«Майю сегодня утешать было совсем тяжко. Так жаль, не мог составить компанию вам с собаками, вместо того чтобы киснуть дома от безделья».

«Будь с ней потерпеливей, – советовала Астрид. – И помни, что я тут тебе всегда рада».

Пока я была в Индии, переписка заметно участилась. Райан щедро пересыпал свои сообщения раздражающими и совершенно нехарактерными для него смайликами. «Дождаться не могу Рождества с тобой (смайлик)», – написал он. А потом, на следующий день: «Вчерашний вечер – как в раю (смайлик). Ты прекрасна, но я не могу, из-за Майи. Это ее убьет. Я и в самом деле сейчас очень ей нужен».

Я резко захлопнула крышку компьютера. Руки у меня тряслись. Было трудно дышать. Она ему нравилась. По-настоящему нравилась. А я была просто обузой, по отношению к которой он чувствовал обязательства. Его альбатросом[5]. Его недужной викторианской женой. Что ж, к черту! Больше я его обременять не намерена.

После душа и неубедительной попытки как-то поправить опухшую физиономию, я вызвала безбожно дорогое такси до турбазы. И только добравшись туда, сообразила, что стоило бы сперва позвонить. Не хватало только застать еще одну пару, трахающуюся точно кролики. Изнывая от острой неловкости, я постучала в дверь.

– Входите.

Адам свернулся калачиком на диване в обнимку с каким-то красавцем с квадратной челюстью. Оба смотрели что-то на ноутбуке. Потом я заметила прислоненный к креслу протез ноги.

– Что?..

– Это я. Постригся и побрился, – сказал незнакомец.

– Миккель! – облегченно выдохнула я. Перенести еще один драматичный переворот в отношениях я бы сейчас не смогла.

– Провел наедине с ним целую неделю. По части умения всю душу вымотать ему равных нет, – сообщил Миккель, хотя сам при этом улыбался.

– Мой парень красавчик, – гордо заявил Адам и поцеловал Миккеля в свежепобритую щеку.

Осталось только разрешить вторую загадку.

– Тут у вас, э-э-э-э, нога стоит.

– Да, это моя, – сказал Адам.

– То есть…

– Помнишь, я рассказывал про несчастный случай при восхождении? А это вот печальный результат.

Я думала, он расскажет какие-то подробности. Но он лишь взял протез и со вздохом пристегнул его. Вид у Миккеля был чуточку озадаченный.

– Я что, назвал тебе не ту дату? Работа только с понедельника, – сказал он.

– И ты ж вроде только вчера вернулась? – добавил Адам. – Я думал, ты сейчас валяешься в постели с твоим сексапильным парнем.

Ну вот и все. Лицо у меня начало кривиться.

– Иди сюда. Садись, – сказал Адам.

Миккель сунул мне пахнущий мазутом носовой платок.

– Виски хочешь?

– Сейчас ей лучше шоколада, – возразил Адам.

Я села на диван между ними и, подкрепив силы сахаром, рассказала о произошедшем.

– Ну и начало года, – сочувственно протянул Адам.

– Старое на выход, новое на вход, – заметил Миккель.

– Простите, я не хотела вот так вторгаться. Просто пришла предупредить, что увольняюсь. Я скоро уезжаю.

– Уезжаешь? – переспросил Адам.

– Простите, что подвожу. Но мне теперь никакого смысла тут оставаться.

– У тебя есть работа, – заметил Миккель.

– И как насчет всех фотографий, что ты мне прислала за Рождество? И блюд, которые выучила? Разве ты не притащила полный чемодан специй? Не пропадать же добру? – подхватил Адам.

Я сглотнула. Вот уж не думала, что они станут уговаривать меня остаться. Так трогательно, что им не все равно.

– Я возвращаюсь в Лондон. Буду жить вместе с подругой, Ниной.

– И чем будешь заниматься?

– Найду работу. Встречусь со старыми знакомыми.

– Город не убежит, – сказал Миккель.

– Я не создана для Арктики.

– У тебя две ноги, – сказал Адам.

Я временно вынырнула из пучин жалости к себе.

– Тебе ж, наверное, особенно тяжело. От холода сильнее болит, да?

– Да, – просто ответил Адам. – Нелегко. Но я справляюсь – мне важнее быть тут.

Миккель стиснул его плечо. Глаза его сверкали от гордости.

А потом оба выжидательно посмотрели на меня.

– Я бы с удовольствием продолжала на вас работать. Но приходится быть реалисткой. В комнате Райана я оставаться не могу, а жилье в городе слишком дорогое.

– Оставайся тут. У нас есть женская спальня. Ею почти не пользуются, – предложил Миккель.

– Ты такой добрый. Но я не могу. Не хочу навязываться и мешать.

– Ты не помешаешь, – сказал Адам.

– А как твоя квартира в городе? Сосед не нужен?

– Сейчас у меня там ничего нет. Глупо как-то платить за съем, когда я там практически не бываю.

Под таким давлением решимость моя начала рассыпаться. Кроме того, мне нравилось чувствовать себя кому-то нужной. Но я же не Астрид – с темнотой и пронизывающим до костей холодом мне не справиться.

– Не могу.

Миккель подался вперед.

– Не можешь? Или не хочешь?

Я ответила не сразу. С самого же первого момента по приезде в Лонгйир мне отчаянно хотелось уехать. Арктика не была добра ко мне. Я боялась лишний раз высунуть нос наружу и проводила бесконечные дни, дожидаясь Райана дома. Однако с тех пор, как я попала в «Лагерь у конца дороги», в моей жизни появился просвет. Мне нравилось готовить для ребят, нравилось ужинать с ними, точно одна большая (и очень маскулинная) семья. Но жить тут? В буквальном смысле у конца дороги?

– Эй? Майя?

– Не хочется злоупотреблять вашим гостеприимством.

– Она имеет в виду, что не хочет связывать себе руки, обещая, что останется тут работать надолго, – пояснил Адаму Миккель.

– Совсем не в том дело, – запротестовала я.

– Останься хотя бы пока не начнет светать. В марте тут потрясающе красиво, – сказал Адам.

Еще три месяца в Арктике. Вполне хватит времени, чтобы Райан осознал, что я не зануда и не плакса, и приполз обратно. Хватит времени, чтобы папа понял: я могу стоять на своих двоих. И хватит времени мне податься на несколько разных работ в Англии, чтобы к моему приезду у меня уже что-то было.

– В марте как раз самая работа и начинается, – пробурчал Миккель.

Адам выразительно посмотрел на него.

– Ладно. Оставайся до марта. Тогда снова поговорим. Мне же кухарка больше всего как раз летом и нужна.

– Ну ладно. Останусь хотя бы до мая, – пролепетала я, сгорая от чувства вины.

– Превосходно, – сказал Адам. – За это надо выпить. Не достать ли нам портвейна?

Я кивнула.

– Только сперва покурю. Миккель?

– Я дал новогодний зарок бросить.

Адам победоносно посмотрел на него.

– Как ты его убедил? – спросила я.

– Капля камень точит. Но я не возражаю, чтобы ты выкурил последнюю сигарету в обществе Майи.

Миккель ухмыльнулся, послал Адаму воздушный поцелуй и вышел со мной на улицу. Он с наслаждением затянулся.

– Через пару дней я совершенно озверею.

– Не терпится посмотреть.

– Постараюсь срываться только на Адаме. Это все его вина.

– Поразительно, что он вообще тебя переубедил.

Миккель выпустил струю дыма.

– Он остается тут ради меня. Так что на меня снизошло просветление. Я должен перестать быть мерзавцем.

– Ну не знаю. Он любит Арктику.

– Не лучшее место для человека без ноги. Земля неровная, постоянный холод. Ему на этой работе тяжко приходится.

– Он куда храбрее меня, – заметила я.

– Куда храбрее большинства людей, которых я знаю. Но и ты не трусиха. Ты только что согласилась провести зиму в бревенчатой хибаре вместе с нами. Ручаюсь, за три месяца мы сделаем из тебя заправского полярника.

– Очень сомневаюсь.

Если я протяну тут три месяца без капитального нервного срыва или бесславной гибели от переохлаждения, это уже само по себе будет большим достижением.

– Я не забыл, что должен еще научить тебя стрелять. И управлять снегоходом.

– Угу, – слабо согласилась я.

Я начинала гадать, правильный ли выбор сделала. Есть ли в женском домике центральное отопление. А если мне ночью понадобится в туалет, придется ли – Господи, спаси! – пользоваться уличным? В животе у меня взбурлили школики. Но в голове все еще звучали слова Райана:

«Ты пасуешь перед любыми трудностями».

Только не в этот раз.

22

Я семенила за Адамом, волочившим по снегу мой чемодан. Его фонарь горел предо мной единственным источником света во тьме вокруг. За пределами этого луча я не видела вообще ничего – даже собственной руки. А что, если в домике не окажется электричества? Ничего, что отгонит кромешную тьму?

– Ну вот и пришли, – сказал Адам.

Луч фонаря выхватил маленький деревянный домик. Говоря без прикрас – сарайчик. Адам открыл дверь и пошарил внутри. Я услышала щелчок выключателя – и у меня подогнулись коленки от облегчения. Одиночная лампочка залила неестественным сине-зеленым светом комнатенку, в которой стояли стол, стул, две койки и комод. Обстановочка точно из фильма ужасов. Я судорожно искала, что бы такого бодрого сказать.

– Ой, как здорово, тут есть электричество.

– Ага. Запитывается от большого аккумулятора, который хранится в коробе снаружи. Мы с Миккелем подзаряжаем наш примерно раз в неделю в главном домике, чтобы обойтись без внезапных перебоев в самый неподходящий момент.

Я содрогнулась при одной только мысли об этом.

– А вайфай есть? – с надеждой поинтересовалась я.

– Честно говоря, не уверен. Роутер в главном корпусе. В наш не добивает, но тебе, может, и повезет, учитывая, что твой домик ближе. Центрального отопления, самоочевидно, тут тоже нет, но камин работает отлично. Я только что растопил огонь, через десять минут начнешь поджариваться.

– Спасибо, Эд, я правда страшно благодарна.

– К сожалению, не успел хоть немного чистоту навести. Вот тут стоит всякое для уборки. – Он показал на какую-то брызгалку, тряпку и швабру в углу. – Хочешь, могу сейчас помочь.

– Ой, что ты, не бери в голову.

Мне совершенно не хотелось доставлять им лишние хлопоты, и так хватало.

– Тогда могу помочь с чем-нибудь еще?

– Как сделать, чтобы огонь за ночь не погас?

– Сейчас покажу.

Адам показал на узкую трубу над горящей печкой.

– Чем больше огонь получает кислорода, тем сильнее горит. Задвинь заглушку почти до конца – будет гореть медленнее. Но сперва убедись, что топлива достаточно.

– Топлива? Типа бензина?

Адам посмотрел на меня.

– Дров, Майя, дров.

– Ой да, конечно. Само собой.

– Словом, оставляю тебя устраиваться.

А сам пойдет рассказывать Миккелю, какая я никчемная. Но я не виновата. На всевозможных выездах заботу об огне вечно перехватывали парни-полевики типа Райана, никого даже и близко не подпускали. Придется мне учиться, да поскорей, а не то замерзну насмерть.

Я закрыла дверь. Так вот где мне предстоит спать ближайшие несколько месяцев. Ну то есть если я переживу первую ночь. Лампочка светила не очень ярко, углы комнаты тонули в тени. Стул выглядел так, словно сломается, попробуй я на него присесть, пахло дымом и сыростью. Я не могла даже утешаться мыслью, что утром это все будет выглядеть лучше, потому что до восхода солнца оставалось еще два месяца. В камине затрещало полено, я так и подпрыгнула. А ведь могла бы в этот самый миг сидеть в баре с Ниной. Не в первый раз я поймала себя на раздумьях: почему вообще решила попробовать этот вариант? А потом – на том, что мысленно каталогизирую решения, о которых немедленно жалела.

Мои самые большие поводы для сожалений

– Что в пятом классе не уступила Салли Кутлер-Потс последний кусок торта. Она обозвала меня Толстой-жирной-попой – и прозвище прилипло ко мне до конца младшей школы.

– Что потеряла девственность на вечеринке раньше, чем была морально готова. Даже не помню, как того парня звали. Помню, что дыхание его разило пивом и маринованным луком. А после первых болезненных, раздирающих меня изнутри рывков все длилось буквально несколько секунд. В первом разе есть что-то неизбежно жестокое, насильственное. Я снова смогла заниматься сексом лишь через несколько лет.

– Что не приехала в Индию раньше. Сделай я это в двадцать лет, в моей жизни было бы на десять лет меньше вранья. Может, Джобин бы улестил меня с ним встречаться. Возможно, даже сделал бы головокружительно счастливой. И тогда я бы никогда не встретила Райана. Не приехала бы в Арктику, не разбила бы себе сердце на мелкие кусочки и не оказалась бы в этой стремной лачуге.

Я остановилась.

Я сама решила остаться.

Меня до тошноты достало ощущение собственной никчемности. Достало, что я терплю поражение даже от простейших задач. Даже Нина признала, что мне не хватает уверенности в себе, чтобы добиваться того, что я хочу. Но взаправду ли я хочу именно этого? По крайней мере, докажу, что способна следовать хоть каким-то решениям.

В стрессе мне всегда помогает уборка. Приносить порядок в хаос, зримо изменять мир вокруг. Я завела плейлист для уборки и под рвущуюся из поставленного в режим громкой связи телефона «Another One Bites the Dust» Квинов подмела пол, протерла от пыли мебель и выбила ковер так, что на нем проступил выцветший красно-синий узор. Посмотрю завтра, нет ли где запасной масляной лампы. Может, даже сумею сшить пару занавесок на окно. Мне вдруг подумалось: теперь у Райана появился повод для зависти – это же он всегда мечтал провести сезон в старой охотничьей хижине, ощутить вкус «настоящей Арктики». Интересно, думает ли он сейчас обо мне? Вряд ли.

Я разложила одежду по ящичкам, аккуратно расставила обувь на коврике у двери, а книги на столе. Скоро в чемодане у меня остались лишь специи, скороварка и мамина поваренная книжка. При их виде я снова испытала шок. Последние пару дней мои мысли были целиком и полностью заняты разрывом с Райаном, но кучка разноцветных специй напомнила мне, что не все сердечные горести связаны с любовными неудачами. Я вспомнила руки мамы, измазанные оранжевым жиром. Ее голову, склоненную над тарелкой, отказывающуюся признать мое существование. Наверное, лучше выкинуть это все – и дело с концом.

Я набрала полные руки пакетиков. Охряной турмерик. Ярко-красные кашмирские перцы-чили. Черные семена горчицы. Мунг дал и урад дал, которых в этих краях не достать. Золотой комок пальмового сахара и пакет мякоти тамаринда. Последним я вытащила полиэтиленовый пакетик с гарам масалой домашнего приготовления Умы. Открыв пакетик, я вдохнула пряную свежесть гвоздики, сладость корицы и резкий, теплый аромат аниса. Умиротворяющий запах – и удивительно сложный. Воспоминания, которые я предпочла бы забыть, не спешили набрасываться на меня. Напротив, я вспомнила Рождество – как запивала глинтвейном пряное печенье. Щепотка гарам масалы способна волшебным образом преобразить самые обычные блюда вроде овощного супа или яблочного пирога. Ладно, ее, пожалуй, оставлю. И семена горчицы – они добавляют любому блюду приятную хрусткость. На самом деле, может, ничего не стану выкидывать.

Остается скороварка. Я вспомнила, как стояла на кухне у Умы, наблюдая, как она готовит дал. Сквозь окна врывался дружный хор свистков: женщины из дома напротив тоже готовили ланч. Когда-то и мама была одной из этих домохозяек – и в другом мире, наверное, я бы тоже стала одной из них.

Я случайно задела рукой книжку с рецептами и подавила желание отпрянуть. Это всего-навсего записная книжка, а не наделенная сознанием тварь, стремящаяся ужалить меня.

Все мамины рецепты, тысячи часов упорного труда. Добровольного ли или она тихо бесилась, кромсая лук и размалывая специи?

Я открыла книжку наугад. «Саару» гласило название рецепта. Какой-то чечевично-томатный суп, приправленный листьями карри, асафетидой и сушеным красным чили. Любопытно попробовать. Но от мысли, что меня может снова шарахнуть одним из маминых черных дней, в животе у меня возникла леденящая пустота, совсем как на американских горках, когда тебя выбрасывает на самый верх и ты на жуткий короткий миг зависаешь, перед тем как стремительно ухнуть вниз. От Арктики до Индии далеко. Уж верно, блюда, которые я приготовлю тут, не пробудят во мне воспоминания с той же силой, как в Бангалоре?

Я убрала записную книжку и специи обратно в чемодан и застегнула его. Мамины рецепты принадлежали мне. Но это еще не значит, что я готова испробовать их на деле.

Потом я столкнулась на практике с одной из радостей жизни в деревянном домике в Арктике: отсутствие туалета в доме. Я почистила зубы и выплюнула пенную воду с крыльца. Ни за какие блага мира я не стану пользоваться уличным туалетом – и не отважусь на вылазку в главный домик. Остается надеяться, что засну раньше, чем это станет большой проблемой.

Я выключила свет и забралась в постель. Меня обступила темнота. Темнота черной дыры. Темнота Вселенной до Большого взрыва. Но в ней не было решительно ничего пустого, мертвого. Ночь кишела звуками. С улицы доносилась целая симфония: треск, скрип и протяжный глухой вой.

Я сказала себе, что это просто-напросто ветер вокруг стен домика.

Но потом мозг услужливо напомнил мне, что на Свальбарде белых медведей больше, чем людей.

Что-то заскрежетало – ни дать ни взять царапанье когтей по деревянному полу.

Ты все себе воображаешь!

Внезапный глухой стук загнал меня с головой под одеяло.

Да это просто полено в печке.

Ночь завывала, трещала и гремела. Мне пришлось заткнуть уши скомканными салфетками и накрыть голову подушкой, чтобы хоть как-то заглушить это все. Но даже тогда уснуть не получалось. Мне все сильнее и сильнее хотелось в туалет. Скоро я уже думать не могла ни о чем другом. Но выйти на улицу? Ни за что на свете!

В конце концов я воспользовалась единственным сосудом, который сумела найти, – скороваркой. Но даже после того, как опустошила мочевой пузырь, пролежала без сна, казалось, не один час.

А когда наконец задремала, увидела сон.

Волны окрашены темно-фиолетовым, гребни их подернуты болезненно-желтым. Они свирепо бьются о скалу у меня под ногами, по воздуху летят клочья пены. Платье у меня все промокло, ноги отнимаются от холода.

– Мама! – кричу я, отступая, карабкаясь назад по камням. – Мама!

Все тело у меня окоченело, и в первый миг мне показалось, что я и вправду заперта в ловушке меж скал. Я сдвинула край одеяла на самую чуточку вниз – и ахнула от порыва ледяного воздуха. Черт. Должно быть, огонь погас. Я понятия не имела, как его разводить. В прошлый раз, когда мы выезжали на природу, Райан велел мне собрать побольше маленьких веточек. Сказал, сперва надо их поджечь, а от них и большие поленья схватятся. Но где я найду веточки, тут же ничего не растет? А без огня этой ночи мне не пережить.

«Говорил же я ей, пусть возвращается в Англию», – заявил у меня в голове воображаемый Райан моим друзьям и близким.

Я судорожно схватила телефон. Было так темно, что я думала: сейчас середина ночи. Однако, к моему удивлению, оказалось семь утра. Каким-то чудом я пережила эту ночь.

23

Вайфай ловился, если запихнуть телефон в самый передний угол домика. Залогинившись в Инстаграме, я увидела, что страница Райана уже полна их с Астрид совместных фотографий. Кто-то сфотографировал их в пабе с пинтовыми кружками в руках. Подпись «Врачуем новогоднее похмелье» давала понять, что Райану потребовались считаные минуты, чтобы пережить наш разрыв. Последней фотографией было селфи с одной из лаек Астрид посередине. Астрид сфотографировала себя в очень невыигрышном ракурсе, так что подбородок у нее казался куда больше, чем на самом деле. Но улыбалась она ослепительно. Я тихо надеялась, что от избытка секса с ней приключится цистит, а Райан себе чего-нибудь натрет.

Если бы он только поговорил со мной по-человечески о своих чувствах к Астрид, а не заставил столкнуться с этим вот так внезапно. Я снова и снова проигрывала в голове тот миг – их слипшиеся тела, животная страсть на лицах. Сколько же времени и энергии я потратила на отношения, у которых не было будущего. И теперь всякий раз, заглянув в соцсети, видела бесконечные фотографии трогательных пар, пышных свадеб и младенцев – сплошные напоминания о том, что я пропустила. Я озверело распахнула дверь, нагнулась и схватила горсть снега.

– Сдохни, Райан! – завопила я, швыряя обломок снежного наста в вихрящуюся темноту.

Он ударился обо что-то – скорее всего, о стенку соседнего домика – с радующим слух глухим стуком. Жаль, стенка – не Райан, а снежок – не граната. Ну я могла хотя бы вообразить. Я швырнула второй снежок и третий вслед за ним.

– Безмозглая ты скотина!

– Какого черта?

В темноте вспыхнул фонарик и я увидела пред собой Адама. С одного бока голова у него была вся в снегу.

– О боже, прости!

– Сперва Миккель, теперь ты. Чем я всем так насолил? – проворчал Адам, отряхиваясь.

– Не ты, Райан.

– Что случилось?

– Выложил в Инстаграме тонну фотографий себя с Астрид.

– Покажи.

Я протянула ему телефон. Адам взял его у меня и сунул в карман.

– И ноутбук давай.

– Ни за что!

– Всего на неделю. Чтобы тебе не проверять соцсети. Поверь мне, оно и вправду помогает.

Я вручила ему ноутбук и тут же пожалела об этом. Никакого больше «Нетфликса». Никакого гугленья бесполезных фактов. Никакой болтовни с Ниной по Скайпу.

– Но чем я тогда буду заниматься?

– Тебе нужен какой-нибудь проект. Чтобы не сидеть без дела. Уверен, ты что-нибудь придумаешь. Хочешь к нам на чашечку кофе?

– С удовольствием.

Может, удастся стащить ноутбук с телефоном, когда Адам отвернется. Но стоило нам добраться до главного домика, он немедленно запер их в какой-то железный ящик.

Миккель сидел в обнимку с кружкой кофе и выглядел примерно так же измученно, как я себя ощущала.

– Как себя чувствуешь? – спросила я.

– Дерьмово.

– Брось ты, Миккель, не будь засранцем, – сказал Адам.

– Это все ты виноват, что заставил меня завязать.

– В итоге ты мне еще спасибо скажешь. Майе тоже не лучше. Я ее застал, когда она орала на Райана.

– Хочешь, я его пристрелю? – спросил Миккель. – Это бы мне улучшило настроение.

– Может, еще и Астрид пристрелишь? Пока настроение есть?

– Да запросто. Она, конечно, славная, но конкурент.

– А знаете, идея-то и впрямь ничего, – задумчиво протянул Адам.

Мы оба недоуменно уставились на него.

– Да не стрелять никого. А вот взять Майю на стрельбище и поучить пользоваться винтовкой. Да и тебе, Микки, будет полезно хоть немного спустить накопившуюся агрессию.

– Пожалуй, не худшая из твоих идей.

– И это самое ласковое, что ты мне сказал за последние пару дней.

Миккелю хватило совести принять пристыженный вид.

– Я курю с тринадцати лет. Это очень, очень много никотина.

– Знаю. И ты очень хорошо держишься. Правда. – Адам положил руку Миккелю на плечо. А потом повернулся ко мне: – Ну что, на стрельбище?

– Я вообще-то собиралась прикинуть меню.

– Совсем короткая поездка. Тебе неплохо выбраться из дому – а я и Риту позову, – заявил Адам даже решительнее, чем прежде.

Я чувствовала: задавить эту идею нелегко. Единственный вариант – убедить его в моей полнейшей бездарности: я не раз с успехом опробовала этот прием на Райане.

– В жизни не держала в руках оружия. Не уверена, что у меня получится.

– Ровным счетом ничего сложного, честно. Тебе бы не помешало научиться толком стрелять. Тогда сможешь одна ездить на снегоходе.

– Да я и снегоход водить не умею, – жалко призналась я.

– И этому научим.

Через полчаса мы уже вылезали из джипа. Миккель приободрился, включил в машине кассету с панк-роком семидесятых и беззвучно подпевал:

– Всегда влюбляйся в кого-нибудь, всегда влюбляйся, влюбляйся в тех, в кого влюбляться нельзя…

Я сидела на заднем сиденье среди винтовок и старалась паниковать как можно ненавязчивее. Полезла было за телефоном, чтобы проверить, сколько людей каждый год случайно попадают в себя или в кого-нибудь еще, но тут вспомнила, что Адам забрал его у меня. Чувствуя себя до странности осиротевшей, я отодвинулась от ружей как можно дальше на сиденье.

Мы выехали на окраину города и остановились около большого амбара без передней стенки. Вдалеке виднелись мишени – подсвеченные прожекторами квадратные доски. Наверняка в них просто невозможно попасть. Отчаянно хотелось закурить, чтобы успокоить нервы, но это было бы нечестно по отношению к Миккелю. Когда мы направились к сараю, я поняла, что кто-то уже там – кто-то невысокий и очень фигуристый, в балаклаве и стимпанковых лыжных очках.

– Привет, мальчики, – поздоровалась Рита. – Привет, Майя, как дела?

– Спасибо, все хорошо.

– Майя переехала к нам в лагерь, – сообщил Миккель.

– Ух ты, круто! А я-то думала, ты городская барышня, – сказала она мне.

– У нее выбора не было. Ее парень сбежал с Астрид, – рубанул Миккель с типичной своей прямотой.

Адам укоризненно посмотрел на него.

– А что? Правда же!

– Правда, – подтвердила я.

Добавь я хоть слово, разревелась бы самым постыдным образом.

– Паршивое начало года, – сказала Рита. – Он, надо думать, показался в истинном виде.

– Да нет. – Я по привычке мгновенно кинулась на защиту. В моем изложении он получался совсем уж бабником, а на самом деле все было не совсем так. – Он просто не выдержал моей постоянной тревожности.

– Удобный предлог, – проворчала Рита.

Адам с Миккелем ничего не ответили. Да и что тут скажешь-то?

– Ну что, приступим? – спросил Адам.

– Давайте! – ответила я, радуясь смене темы.

Стоя рядом с Ритой, я смотрела, как Адам проверяет ружья.

– На первый раз я сам для тебя заряжу, – сказал он, вытаскивая с нижней стороны ружья какую-то квадратную металлическую штуковину. – Это вот обойма. Сюда вставляют пули – вот сюда вот, между этими двумя металлическими штуковинами. Поняла?

Я кивнула, наблюдая, как он проворно сует туда пули.

– Теперь. Вставляю обойму обратно. Снимаю с предохранителя – и готово, можно стрелять.

Адам протянул мне винтовку. Она оказалась тяжелее, чем я ожидала, так что я сразу засомневалась, смогу ли поднять ее как надо, не говоря о том, чтобы перезарядить. Я и бутылку шампанского-то с трудом открываю – куда мне с ружьем справиться. Кроме того я остро чувствовала на себе взгляды Риты и Миккеля.

– Если стрелять лежа, не приходится держать ружье на весу, – сказала Рита.

– Давай покажу, – предложил Миккель.

Я протянула ему ружье. Он лег на резиновый мат и прицелился.

– Приклад прижимай к плечу. От выстрела будет отдача, так что, если не прижать хорошенько, получишь прикладом в лицо.

– Что еще не самое худшее в мире, – пробормотал у меня за спиной Адам.

Я была слишком взвинчена, чтобы оценить шутку.

– Теперь. Вот это прицел. Смотришь в него и наводишь на мишень. А потом нажимаешь на спусковой крючок.

– Перед тем как Миккель начнет стрелять, надо надеть наушники, – сказал Адам.

Он протянул одну пару мне, а вторую надел на уши Миккелю. У Риты была своя пара.

Миккель с умелой легкостью выпустил обойму. От грохота я аж подпрыгнула. Хорошо, что все очень быстро закончилось.

– Ну и как я? – спросил Миккель, опуская винтовку.

Адам подошел к мишени проверить.

– Шесть из семи в доску, – крикнул он нам.

– А в яблочко?

Короткая пауза.

– Четыре.

– Врешь! – крикнула Рита.

– Погоди, пока увидишь, как он сам стреляет. Семь из семи в мишень, а в хороший день большинство из них – в яблочко, – сказал Миккель.

– Ну он же бывший морпех, – сказала я. – Хотя вообще-то по нему не видно.

– Он был тем еще головорезом. Сдается мне, после несчастного случая он сильно помягчел, – чуть ли не с сожалением произнес Миккель.

Адам вернулся к нам и запрыгнул на помост, поморщившись при приземлении.

– О чем это вы тут болтаете?

– О том, что ты так давно не практиковался, что теперь и по мишени не попадешь, – отозвался Миккель.

– В самом деле?

Адам надел наушники, взял винтовку, зарядил и выстрелил семь раз, один за другим.

– Выпендрежник, – пробормотала Нина.

– Сразу видно бывшего спецназовца, – сказала я.

– Спасибо. – Голос Адама звучал польщенно.

А еще сильнее он расцвел, когда вернулся и сообщил, что пять раз попал в самый центр.

После этого Рита решила, что ее очередь.

– Посмотришь на тебя, кажется, это проще простого, – сказала я ей после того, как она закончила стрелять.

– Меня папа научил.

Я подумала о своем папе – он мне до тринадцати лет даже овощи резать не разрешал, боясь, что порежусь. Знай он, чем я сейчас занимаюсь, ночей бы не спал.

– Теперь ты, – сказал Миккель.

– А обязательно?

– Обязательно! – заявили они хором все трое.

Я легла и поняла, что стучу зубами.

– Держи.

Адам протянул мне винтовку. Я трясущимися руками взяла ее.

– Не забудь, приклад упираешь в плечо, чтобы смягчить отдачу. Чуть выше. Отлично. Теперь еще сними с предохранителя.

Я попыталась неловкими пальцами сдвинуть предохранитель. Не сразу, но каким-то чудом мне это удалось.

– Теперь нажимай на спуск, – велел Адам.

Раздался громкий хлопок, и ружье дернулось назад, с такой силой ударив меня по плечу, что я взвыла от боли.

– Народ, не думаю, что из этого что-нибудь выйдет. Я безнадежна.

– Да ты только один раз попробовала. Ни у кого не получается с первого раза, – сказала Рита.

– Ты, когда целилась, отодвинула от себя винтовку. А надо, наоборот, прижимать к себе. Попробуй еще раз, – сказал Адам.

Как-то раз, когда мы с Райаном поехали в отпуск, я набралась храбрости прыгнуть с обрыва в речку. И ровным счетом ничего со мной не приключилось – только воды в нос набрала. Но все равно не смогла заставить себя прыгнуть второй раз. А вдруг что-то пойдет не так? Один раз мне уже повезло, а вдруг во второй раз не повезет? Храбрость, как и удача, быстро заканчивается. Я рассказала им свою теорию. Никто со мной не согласился.

– Это на отчаянный прыжок не тянет. Просто нажми на спуск. Немедленно! – загремел Адам.

Я пристыженно снова взяла ружье, прицелилась и выстрелила. На этот раз я ожидала отдачу, так что она уже не стала для меня таким потрясением.

– Получше ж вышло, да? – спросила я.

– Ну… ты стреляла с закрытыми глазами. Давай-ка еще разок, только теперь попытайся расслабиться.

Трудно расслабиться, лежа на земле с винтовкой в руках, причем на морозе. Я решила не жаловаться. И несколько раз выстрелила куда-то во тьму. Рита пошла проверить результат и весело объявила, что ни одна пуля в мишень не попала.

– Следующий урок мы посвятим тому, как прицеливаться. А сейчас пойдемте домой. Я продрог до костей, – предложил Адам.

А я-то думала, они все нечувствительны к холоду. И ощутила себя не таким нытиком, обнаружив, что это не так.

– Надо было теплее одеваться, – сказал Миккель.

Он закашлялся – надрывным, болезненным, заходящимся кашлем.

– Скверно звучит. Может, тебе к доктору сходить? – заметил Адам.

– Все от того, что я бросил курить.

– Все-таки стоит провериться.

– Терпеть не могу докторов. Всегда переживаю, что они найдут у меня какую-нибудь неизлечимую пакость, о которой я и понятия не имел, – сказал Миккель, когда мы двинули обратно к машине.

– Лучше знать, чем не знать, – возразил Адам.

– Я очень боюсь медленной смерти. Если всерьез заболею или когда состарюсь, лучше пойду сам, пешком, пусть Север меня заберет.

– Пусть Север тебя заберет? Ненормальный, ну что ты мелешь, Франклин хренов! Заткнись и сходи проверься. Какой смысл еще две недели разгуливать с воспалением легких? – сердито сказал Адам.

– Ругаются, как старые супруги, – сказала мне Рита.

Мы с ней чуть приотстали, пропустив этих двоих вперед.

– У меня такое ощущение, что за Рождество они сильно сблизились, – сказала я. – Интересно, перестанет ли теперь Миккель все скрывать?

– Он не хочет, чтобы клиенты узнали. Ему кажется, они на него будут иначе смотреть.

– А ты с кем-нибудь встречаешься?

– У меня была девушка, Айви, еще в Нью-Йорке. А сейчас ни с кем. Жаль, что у вас с Райаном все так.

– Я до сих пор поверить не могу. И понимаю, как жалко это звучит, но еще надеюсь, что он образумится и вернется.

– Без него тебе лучше. Посмотри только на себя сейчас! И ты теперь живешь среди всего этого вот. – Она обвела рукой темноту.

Я не сумела сдержаться и фыркнула от смеха.

– Ты это еще оценишь, когда начнет светать.

– Все так говорят.

– Ну правда же. А ты хотя бы успела ухватить немного солнца в Индии. Как поездка?

– Ничего.

– Как-то мало энтузиазма в голосе.

– Я поссорилась с папой. Из-за… ну он от меня кое-что скрывал.

– Учитывая, как оно бывает с родителями, звучит не так уж и плохо. Мои отличились куда как хуже.

– Он сказал: мол, просто пытался меня уберечь.

– Если он и правда хотел как лучше, может, стоит простить. Ну то есть теперь, когда Райан слинял с картинки, тебе понадобится хоть кто-нибудь на твоей стороне.

– Да, но…

Мы как раз дошли до Ритиного снегохода. Она открыла сиденье, вытащила шлем и нахлобучила на голову.

– Что ж, решать тебе. – Из-под шлема голос звучал приглушенно. – Ну ладно, мне пора.

– До скорого.

– Ага.

Она оседлала снегоход и унеслась во тьму, подобно героине какого-нибудь фильма-антиутопии. Я обдумывала ее слова. Простить папу? Так много всяких «но». Взять хотя бы то, как долго он мне лгал. И его нежелание обращаться со мной как со взрослой. При одной мысли обо всем этом я страшно разозлилась. Но в глубине души знала: Рита права.

24

Заезд следующей группы туристов совпал с арктической бурей такой силы, что я боялась, как бы мой домик не сдуло напрочь. Чуть-чуть приоткрыв дверь, я смотрела в щелочку на вихрящийся в неустанном хаотическом ритме снег. Ветер нарастал воющим крещендо. За ночь буран отрастил зубы и когти, яростную жажду крушить все на своем пути. Мне казалось, он завывает не только за стенами, но и внутри. Когда мне наконец удалось заснуть, то приснилось, что я заблудилась в Арктике и бреду, покачиваясь, точно лунатик, по льдам в поисках хоть чего-то знакомого. Наконец вдали замаячил свет. Подойдя поближе, я увидела освещенное изнутри иглу. Папа с Умой сидели в обнимку на диване, накрыв колени большим пушистым одеялом.

– Приготовь нам карри с вот этим вот. Рецептов много-много, выбирай любой, – сказала Ума, поднимая что-то мне навстречу.

Это оказалась туша белого медведя с оскаленными в грозном рыке зубами.

Я судорожно проснулась. Со дня переезда сюда мне снились самые безумные сны. Но расшифровать этот было легче многих иных.

Рецептов много-много, выбирай любой.

Мамина поваренная книжка так и лежала в чемодане. Я вытащила ее – и снова ощутила все то же странное, обрывающееся чувство. Но на сей раз не такое острое, с примесью чего-то иного. Любопытство. Возможно даже, радостное волнение. Я медленно принялась листать записи. Большинство названий я раньше даже не слышала. Биси беле бат. Пориял. Пайасам. Жареная карела. Иногда мамин почерк был ровным и аккуратным. Иногда таким неразборчивым, что я не понимала даже, на каком это языке. Один рецепт был исчеркан вдоль и поперек – яростно, до дыр. Я нервно перелистнула на следующую страницу. Полнейшая противоположность – там все было чистенько и ровно. Мама даже нарисовала цветочки на полях. «Кичри» – гласило название рецепта. Знакомое слово – кажется, Нина упоминала.

От внезапного пронзительного, тонкого визга я уронила записную книжку на кровать. Звучало, как будто крик младенца-демона. Это всего-навсего ветер, сказала я себе. И чем скорее я окажусь в человеческом обществе, тем лучше.

Вот, опять – душераздирающий вой, от которого у меня по голове побежали мурашки.

В комнате со мной кто-то был. Кто-то или что-то.

Я спрыгнула с кровати и всем телом ударилась в дверь. Она даже не шелохнулась. Выглянув в окно, я увидела, что стекло засыпано снегом. Как будто весь домик занесло по самую крышу. Пульс у меня забился с нечеловеческой скоростью. Я со всех сил забарабанила в дверь.

– Помогите! Меня засыпало!

Зачем только Адам отобрал у меня телефон? Теперь мне остается только сидеть и ждать помощи. И, скорее всего, то, что сидит тут, внутри, сожрет меня до прихода спасателей. Я заколотила в дверь с удвоенной силой.

– Майя, – проговорил приглушенный голос снаружи. – Это Адам.

– Выпусти меня отсюда!

– Сперва лопату принесу.

– Тут кто-то есть, внутри. Тут кто-то выл, ужасно пронзительно.

– Наверное, песец забрался.

– О черт! Они опасные? Что мне делать?

– Нет-нет, он просто искал убежища. Держись, я пришлю кого-нибудь тебя откопать.

– Адам? Адам!

Я зажмурилась и попыталась представить, будто нахожусь не тут, а где-нибудь совсем в другом месте, подальше от безумных вьюг и прячущихся у меня в комнате диких зверей. Но метель колотилась в стены, а тонкое пронзительное тявканье началось с новой силой – и игнорировать ни то ни другое не получалось. Я открыла глаза.

– Ну ладно, поганец мелкий. Где ты там?

В комнате было полно темных закоулков. Но под столом никого не оказалось, за печкой тоже. Я заглянула под вторую кровать. В самом углу виднелся небольшой свернувшийся клубочек, который зашевелился прямо у меня на глазах. Я отскочила назад, как можно дальше от кровати. Вот уж не это я имела в виду, говоря, что была бы рада компании. Да и как он вообще сюда пробрался? Не песец, а Гудини какой-то.

За дверью раздался глухой скрежет.

– Эй, народ! – завопила я.

Никакого ответа, только неразборчивое уханье и сдавленные возгласы.

– Снег еще идет?

– Как сволочь!

Я торопливо похватала все, что мне может понадобиться днем, – блокнот, тапочки, киндл – и запихнула в рюкзак. После короткого колебания сунула туда же и мамину записную книжку. В конце концов не могу же я оставить ее тут, с диким зверем.

Скрежет за дверью стал громче.

– Попробуйте открыть! – крикнул один из спасателей.

На этот раз дверь поддалась, и в комнату ворвался ледяной воздух. Сжав зубы, я протиснулась в щель. Мои спасатели уже ушли откапывать кого-то еще, и снег набросился на меня со всех сторон. Весь мир словно исчез. Остался лишь неистовый ветер и ревущий снег – две стихии, силящиеся уничтожить все следы существования человека. Со всей очевидностью «красный код»: вопли, вой сирен, вспышки мигалок.

– Э-э-э-эй! Э-э-эй?

Никто не ответил.

Я осталась одна-одинешенька на самом краю света. Ах, будь тут со мной Райан! Но, страдая тут, под дверью, я его не верну – разве что обморожу себе что-нибудь.

Я включила налобный фонарик и шагнула с крыльца. Я знала, что до главного домика всего двадцать метров направо – но за считаные секунды заблудилась, решительно и бесповоротно. Не то чтобы лево и право, верх и низ совершенно перепутались между собой – они просто прекратили существовать. Я практически забыла, кто я, помнила лишь, что должна держаться на ногах, дышать и переставлять ноги, одну за другой.

Метель все усиливалась. Ветер сбил меня с ног. Я попыталась встать – и не смогла. Ничего не поделаешь. Остается только ползти. Сердце и легкие у меня разрывались от напряжения. Я начала считать про себя, надеясь, что, как дойду до двадцати, уже буду в тепле и безопасности.

Один, два, три… четыре… пять… шесть… семь…

Я дошла до двадцати и продолжила считать дальше. Неприкрытые участки кожи на лице горели от холода. В ушах звенело от рева метели. Пошатываясь, я поднялась на ноги, и меня чуть не сдуло снова. Руки и ноги у меня заледенели, но, сама не зная как, я продолжала брести вперед.

Как ни странно, паника во мне начала утихать. Вся энергия сейчас шла на то, чтобы удержаться на ногах. От меня осталось лишь тело – не больше, чем пульсирующая по венам кровь, бьющееся сердце, вдыхающие и выдыхающие легкие, сокращающиеся мышцы, медленное движение вперед…

В темноте появилось слабое светящееся пятно. Главный домик. Я чуть не зарыдала от облегчения.

Толкнув дверь, я обнаружила, что большая часть новоприезжих уже собралась. Я сразу же двинулась к креслу перед огнем. Люди вокруг о чем-то говорили, но я сейчас не понимала ни слова. Нервы у меня были совершенно растрепаны, сердце стучало, точно у карликовой многозубки. Замерзшая на голове балаклава начала оттаивать в комнатном тепле, по лицу у меня потекли ледяные капли. Я стянула ее, потом ботинки, затем толстый, размокший комбинезон. Руки у меня так занемели, что на это ушла целая вечность. Когда я наконец справилась, меня всю трясло.

– Держи.

Кто-то из ребят протянул мне толстый шерстяной плед.

– Спасибо, – благодарно сказала я.

Я перебралась в более сухое кресло и наконец начала согреваться.

Там, снаружи, из меня словно выдуло какие бы то ни было мысли. Я себя как личность – и то не ощущала. Может, отчасти поэтому Арктика так завораживает людей. Потому что наедине с ней ты исчезаешь. Полнейшее самоуничтожение. Все твои горести пропадают, сменяются врожденным, первобытным стремлением выжить. Сражаясь с вьюгой, я ни разу не подумала о Райане. И да, конечно, я перепсиховала, но это ни в какое сравнение не шло с тем первым разом, когда я заблудилась в метель, а потом забралась в постель и выдернула Райана с работы, чтобы он меня утешал. На самом деле пережитое сегодня даже не вошло в список самых страшных моментов в жизни.

Самые страшные моменты моей жизни

– Когда папа впервые опоздал забрать меня из школы. Это случилось в наши первые месяцы в Англии, когда вся моя жизнь состояла из попыток приноровиться к незнакомым правилам, непривычным акцентам и разговорам про игрушки, которых у меня не было, и фильмы, которые я не смотрела. Когда папа не появился вовремя, я совершенно рассыпалась. Несмотря на все заверения учителей, я твердо и точно знала, что он попал под машину, как мама. Потом папа сказал, что опоздал всего на пятнадцать минут, но в моей памяти это отложилось годами и годами ожидания.

– Когда мне было чуть-чуть за двадцать, я пошла в наш местный торговый центр выбрать подарок подруге на день рождения. Перебирая диски с музыкой, я случайно подняла взгляд и встретилась глазами с каким-то совершенно ничем не примечательным типом лет на десять старше меня. Он так буравил меня глазами, что мне сделалось страшно неуютно. Я торопливо перебралась в другой магазин. Мерзавец двинулся за мной, разглядывая меня так, словно видел сквозь одежду. Самым разумным было бы просто-напросто позвать охрану. Но я была слишком юна и напугана, какое уж тут благоразумие. Я со всех ног бросилась прочь. Он спустился за мной по эскалатору и двинулся по подземному переходу. К счастью, я сумела оторваться от него в толпе перед выходом. Но даже теперь, вспоминая об этом, вся холодею.

После нервного срыва, лет в двадцать пять, со мной несколько раз приключался сонный паралич. Самый острый эпизод, честно говоря, был жуток до одурения. Представьте себе высокую темную фигуру без лица, медленно идущую к вам. Представьте, что не в состоянии ни убежать, ни пошевелиться, ни даже закричать…

Но я выжила. Точно так же, как выжила сегодня в снегу. Эта мысль наполнила меня странным ликованием, я с трудом подавила истерический смех. Возможно, это было просто остаточное влияние вьюги. Я осмотрелась по сторонам, не переживает ли кто-нибудь из окружающих что-то подобное.

Миккель стоял в двери, обводя взглядом комнату.

– Где Адам? – спросил он.

– Пошел проверить собак, – ответил кто-то.

Миккель явно встревожился.

– Один?

– Ага.

– Упрямый придурок, – пробормотал Миккель, разворачиваясь к выходу.

– Я с тобой, – предложил какой-то крепкий широкоплечий парень.

– И я, – вызвался еще кто-то.

Они втроем снова исчезли за дверью. Пара ребят помладше явно вздохнула с облегчением, что их с собой никто не позвал.

Я открыла рюкзак и вытащила мамину записную книжку. И снова мой взгляд уткнулся в рецепт кичри. Аккуратный почерк и завитушки на полях действовали как-то успокаивающе. Благодаря Уме у меня было все необходимое, кроме гхи, которое можно сделать из масла.

На кухне было холодно и промозгло, но от переносного нагревателя и включенной плиты скоро стало теплее. Дребезжание оконных стекол потонуло в скворчании масла на сковородке, кухню наполнил приятный молочный запах. Окна запотели, скрывая наружный мрак. Процедив растопленное масло для гхи, я налила пару ложек в скороварку и бросила туда специи. От пряного и сладковатого сочетания кардамона, перца, гвоздики и имбиря веяло чем-то уютным и странно знакомым. Я добавила тмина, потом мунг дал и рис и обжаривала смесь, пока от крупы не пошел ореховый запах. Потом я положила нарезанную цветную капусту, морковку, посыпала турмериком и залила водой. Теперь оставалось томить кичри на маленьком огне до готовности. В рецепте рекомендовалось подавать его с жаренной ломтиками картошкой и райтой – соусом из йогурта, помидоров и мелко нарубленного лука. Я приготовила их, пока доделывалось кичри.

Вдыхая ароматный пар, я поймала себя на том, что моя настороженность по отношению к записной книжке пропала сама собой. Воспоминания, накатывавшие на меня в Индии, словно бы остались на другом конце света, далеко-далеко от этой тесной кухоньки посреди Арктики. Там и тогда я была девушкой Райана. Сердце у меня пронзило острой саднящей болью – точно от свежеоткрывшейся раны.

Мелкие буковки на странице начали расплываться. Я вытерла глаза и постаралась сосредоточиться на рецепте.

«Добавить три столовых ложки гхи. Отнести наверх Майе», – гласила последняя строчка.

Я перечитала ее несколько раз. Для меня. Мама готовила это для меня.

Как велел рецепт, я щедро сдобрила кичри масляной жидкостью. А потом обмакнула туда ломтик картошки и откусила кусочек.

Я лежу на кровати. Простынка неприятно царапает кожу. Голова болит, меня бросает то в жар, то в холод. Я начинаю плакать. И тут открывается дверь. В комнату входит мама с дымящейся миской в руках. Садится рядом со мной, кладет мне на лоб прохладную руку.

– Бедная моя детка. Давай-ка, приподнимись.

Она помогает мне сесть. Кладет мне в рот ложку кичри. Масляная, густая каша смягчает боль в горле, унимает резь в животе. Но куда действеннее утешает и помогает мне то, что мама сидит рядом, поглаживая меня по голове.

Даже сейчас, среди грязных кастрюль и сковородок, когда в окна кухни ломятся снег и тьма, я чувствую тепло и уют.

Выходит, папа был прав. Да, у мамы случались темные дни, но она любила меня и заботилась обо мне. Так заботилась, что я сумела ощутить это через двадцать лет после ее смерти, за тысячи миль от Индии. Я прижала записную книжку к сердцу. Я касаюсь того, чего когда-то касалась она. Ума права. Это куда интимнее, куда вещественнее любой фотографии. И это принадлежит мне.

25

Адам затянул последний из сложной серии узлов и выпрямился.

– Вот так делаются веревочные носилки. Эй, меня хоть кто-нибудь слушает?

Пара самых вежливых членов группы согнали с лиц скуку и закивали. Но остальные так и болтали друг с другом, а два-три человека, кажется, просто заснули.

– Разбейтесь по трое и попробуйте сами. Помните, по крайней мере одному из вас придется опробовать ваши носилки на прочность, – велел Миккель. Он сидел в кресле и вязал свитер с замысловатым узором.

Туристы разбились на группы. Со своего места на диване я слышала, как они ворчат:

– …я-то думал, мы будем куда-то выезжать…

– …метель, чтоб ее…

– …как тут воняет…

Снег валил без передышки уже два дня. Парням приходилось откапывать домики вечером, чтобы лечь спать, а с утра вылезать в окно. Чтобы не делать то же самое, я обе ночи провела на диване в главном домике. Стены тут были толще, чем у меня, и не пропускали шум ветра. А заодно утром я успевала в душ первой. Единственный минус состоял в том, что Миккель пускал внутрь своего любимого пса, Фрости Уильямса, старого подслеповатого хаски с тенденцией отравлять воздух залпами едкого зловония, обращающими всех присутствующих в позорное бегство.

Адам тяжело опустился на диван рядом со мной.

– Нытики, – пробормотал он.

– Метель кого угодно с ума сведет, только и всего, – сказала я ободряюще.

– Спасибо за помощь, – бросил Адам Миккелю.

– Ты и сам превосходно справляешься, – отозвался тот, не отрывая глаз от вязания.

Раздался глухой стук, а следом взрыв ругательств. Кто-то свалился с носилок. Адам вздохнул и с усилием поднялся с дивана.

– Да у вас тут дырок больше, чем в швейцарском сыре, – сказал он, разглядывая носилки.

Через пару секунд воздух наполнился очередной порцией вони.

– Боже…

– Хоть ножом режь…

Пара человек ринулись к двери.

– Эй, а снег-то заметно утих! – завопил один из них.

– Это значит, что нам сегодня удастся выбраться наружу?

Миккель закашлялся. Под глазами у него пролегли черные круги.

– Возможно. Посмотрим, как пойдет.

Через час ветер прекратился и снег тоже перестал, но гвалт в общей комнате достиг поистине лихорадочного накала. Когда Миккель велел всем приготовиться к поездке на собачьих упряжках, новости были встречены оглушительными воплями восторга. Все с топотом выскочили за дверь, а он повернулся ко мне:

– Сделаешь чего-нибудь на ужин? Желательно, не чечевицу.

Вчера я попыталась приготовить дал по маминому рецепту. Но каким-то образом клапан скороварки заклинило, в результате чего вода из-под чечевицы под напором рванула из-под крышки и залила всю кухню, а я от испуга вопила как ненормальная. При одном воспоминании я густо покраснела от стыда.

– Сегодня будут просто хот-доги, – пообещала я.

– Наслаждайся тишиной, – сказал Адам.

– Эд, можно мне телефон обратно? Неделя уже прошла.

Хотелось бы мне сказать, что я извлекла бесценный урок о пагубе цифровых коммуникаций, но от просмотра залпом писем и сообщений за десять дней уровень серотонина у меня поднялся до небывалых высот. Многие письма и сообщения были от подруг, которые, судя по всему, увидели перемены в Инстаграме Райана и а) либо спешили мне посочувствовать, б) либо пытались выудить у меня подробности. Большую долю корреспонденции составляли эсэмэски от Нины со все нарастающим уровнем паники.

«ТЫ ТАМ НЕ УМЕРЛА???» – гласила последняя.

«У меня конфисковали телефон, чтобы я не зацикливалась на Райане. Можешь поболтать по Скайпу после работы?» – напечатала в ответ я.

Было там и сообщение от Джобина:

«Запоздало поздравляю с Новым годом! Надеюсь, у тебя все хорошо. Твой папа с Умой приходили к нам на ужин, и он сказал, ты ему не отвечаешь».

Грудь тут же стиснула паника. Я торопливо проверила почту. Целых два письма от папы. И первое – буквально через пару часов после того, как Адам забрал у меня телефон.

«Майя,

я снова и снова перебирал в голове наш разговор. Я поступил неправильно и меньше всего на свете хотел расстроить тебя. Чем дольше я тебе не рассказывал, тем труднее становилось начать разговор. Но я хочу, чтобы ты знала: твоя мама очень тебя любила, несмотря на болезнь, и я тоже очень тебя люблю.

Скучаю, папа. Х».

Я много раз наблюдала, как папа страдает, пытаясь породить письмо с простейшей просьбой или вопросом. И теперь мысленно видела, как он склоняется над ноутбуком, набирая и стирая фразу за фразой. А когда я прочла второй имейл, мое сочувствие к нему выросло еще больше.

«Привет, солнышко!

Надеюсь, ты на меня уже не сердишься? На днях я видел Джобина, он говорит, ему кажется, вы с Райаном разошлись? Он, кажется, видел что-то такое в Инстаграме. Пожалуйста, дай о себе знать как можно скорее, я ведь понятия не имею, где ты сейчас и все ли с тобой в порядке.

Скучаю, папа. Х».

Я позвонила папе. Он взял трубку через пару звонков, как будто сидел и ждал моего звонка.

– Майя! Где ты, ради всего святого? С тобой все хорошо?

– Абсолютно. Просто тут один человек с работы забрал у меня телефон на неделю.

– Но зачем? А если бы тебе надо было срочно позвать на помощь? Я до смерти переволновался.

– Выдыхай, пап. Я жива и здорова.

Но папа не был готов так легко успокаиваться. Следующие пять минут он в красках живописал различные сценарии, которые проигрывались у него в голове, пока он не мог мне дозвониться. В том числе: а) я вернулась в Англию к Нине и попала в какую-нибудь ужасную катастрофу; б) так напилась с горя после разрыва, что угодила в больницу и нахожусь там до сих пор; в) заблудилась в метель и замерзла до смерти. Я решила не упоминать, как близка была к варианту «в». В таких ситуациях мне совершенно очевидно, от кого я унаследовала тревожный склад характера.

– А тебе не приходило в голову, что я не отвечаю, потому что сержусь? – спросила я, когда мне удалось наконец вставить слово.

– Ой! А ты сердишься? – осторожно поинтересовался он.

После нашей ссоры случилось столько всякого разного. Я рассталась с Райаном. Переехала в домик в арктической глуши. И, самое главное, начала понимать, что мама меня очень любила. Но стоило папе задать этот вопрос, все тело у меня напряглось, а пульс участился – я еще не вполне готова была его прощать.

– Ну да, сержусь.

– Но трубку еще не бросила, – указал он.

Я слишком злоупотребляла этим в подростковые годы.

– Мне надо время, чтобы все переварить.

Папа в трубке вздохнул:

– Больше всего на свете я хотел бы обратить время вспять и сделать все по-другому. Но не могу.

– Но ты хотя бы можешь изменить манеру обращаться со мной в будущем. Обещаешь больше мне так не врать?

Наступила пауза. Наверное, он не расслышал.

– Пап? У тебя нормально со связью?

Он откашлялся.

– Обещаю.

– И прекрати относиться ко мне как к маленькой. Мне скоро тридцать.

– Бог ты мой! Как летит время. А ведь словно вчера я водил тебя в школу, а ты плакала, когда я уходил…

– Миккель с Адамом учат меня стрелять, – перебила я.

– Стрелять? Детка, ты там поосторожнее. Столько несчастных случаев…

– Пап. Я не ребенок. Помнишь?

– Прости.

– Ничего страшного. Как там Ума?

– Хорошо. Мы собираемся на медовый месяц в Бутан…

Я слушала, как он разглагольствует о датах и сроках, а потом пускается в красочное описание недавнего ужина в новом рыбном ресторане. Время от времени я выразительно поддакивала, но мысли мои витали не здесь.

– Что-то ты очень тихая, – наконец сказал он.

– Просто пытаюсь понять.

– Как они там готовят креветки? Я тоже все голову ломаю.

– Да нет. Почему ты это сделал. Почему столько от меня скрывал все это время.

– После маминой смерти ты была так травмирована. Да еще переезд. Тебе потребовалось несколько лет, чтобы стать прежней. И когда сделалось окончательно ясно, что ты забыла Индию, я подумал: а может, тебе надо было все забыть, чтобы пережить потерю. Я не хотел снова тебя травмировать…

– Травму надо переработать, а не подавить. Любой психотерапевт скажет.

– Но ты же посещала психотерапевтов.

– Посещала. И все поощряли меня говорить о маме, и ее смерти, и что я испытывала. Но мне было нечего сказать. До недавнего времени у меня на этом месте была дыра.

– А ты… вспомнила еще что-нибудь? – спросил он.

– Да. Вспомнила.

Я рассказала ему о рецепте кичри. И как ласково улыбалась мама, поднося ложку к моим губам.

– Когда ты болела, она всегда готовила тебе кичри. Она любила за тобой ухаживать, – сказал папа с теплотой в голосе.

Мы еще немного поговорили. Но больше я маму не упоминала. Я была рада закончить вот так, на хорошей ноте, совместными воспоминаниями о ней. Но все равно, повесив трубку, не могла стряхнуть странную смутную тревогу. Взяв сигарету, я выскочила с ней на крыльцо, засыпанное несколькими дюймами свежевыпавшего снега. Я посмотрела во тьму, но ничего не увидела. Домики и горы тонули во мраке. Я словно бы глядела в безбрежную пустоту.

26

Группа уехала, оставив за собой неестественное затишье. Я воспользовалась паузой, чтобы неторопливо полистать книжку рецептов. Где-то на середине я наткнулась на страничку с простым названием «Карри из баранины», всю заляпанную брызгами густого красного соуса, – Ума упоминала, что это было мамино коронное блюдо.

«Приготовить масала с пятью гвоздичинками, двумя звездочками аниса и одной палочкой корицы», – гласил первый шаг. В Бангалоре Ума объяснила, что масала – заправка с луком, имбирем, чесноком, чили и помидорами – входит в основу множества индийских рецептов. Потом туда добавляют самые разнообразные сочетания специй, масло или кокосовое молоко, создавая тем самым варианты, пригодные для того или иного блюда. Другими словами, мне было совершенно необходимо освоить приготовление масала.

Когда я обжаривала лук с недроблеными специями, у меня завибрировал телефон. Джобин. С тех пор как я получила телефон обратно, мы переписывались практически постоянно. Он прислал мне видео, как детеныш галаго впервые в жизни видит клубнику. Я гадала, зачем это он. Считает, меня надо подбодрить после разрыва? Или пытается ненавязчиво напомнить мне о своем существовании? Так или иначе, а видео было страшно трогательное, и я пересмотрела его несколько раз.

Запахло горелым. Я упустила лук. Я вытащила совсем уж черные кусочки и продолжила идти по рецепту: добавила имбирь и чеснок. Запах в кухне стал еще забористее. Пытаясь смягчить его, я добавила турмерик, красный чили и молотый кориандр. Когда специи стали прилипать к сковородке, подлила еще масла. Теперь в кухне воняло пережженными специями и маслом. Вываливая на сковородку нарезанные помидоры, я не могла не заметить, какие они незрелые и водянистые.

Через несколько минут у меня получилось комковатое месиво. Запах горелого лука напрочь заглушил тонкий аромат специй, а помидоры я и в рот взять не могла. Я вывалила все в мусорное ведро и рухнула на диванчик. Вот вам и воспоминания детства. Масала вышла едва съедобной, какие уж там воспоминания пробуждать. Я могла сделать слоеное тесто, приготовить кристально-чистое консоме, изысканные равиоли с яичным желтком и трюфельный мусс, но потерпела поражение от масала, соуса, который миллионы женщин каждый день делают на автомате, не задумываясь, в два счета.

Дверь в домик отворилась.

– Песец вернулся, – сообщил Адам. – Сидит перед твоим домиком. Оголодал небось.

– Дурная тварь. Надеюсь, внутрь больше не заберется.

– Да от него никакого вреда, – возразил Адам.

– Легко тебе говорить. Под твоей кроватью, небось, он не гадит.

Уголки губ Адама чуть изогнулись.

– А ты его приручи. Подкармливай. Придумай ему кличку.

– Ха-ха! Очень смешно.

Адам наморщил нос.

– Готовишь? Вроде чем-то горелым попахивает.

Я вздохнула:

– Не без того. Я пыталась приготовить одно блюдо по маминому рецепту, и все пошло кувырком. Я сожгла лук, но зачем-то все равно положила его в масалу. Такая гадость вышла, что пришлось отправить все в помойку.

– А… Может, тебе нужен перерыв. Хочешь, покатаемся на снегоходах?

Перспектива выбраться из домика привлекала. А вот перспектива выбраться из домика на ледяной воздух арктической глуши – уже не так.

– Я не умею.

– Не переживай, это и правда легко, я тебя научу.

– А почему бы тебе не поехать с Миккелем? Где он вообще?

– Все еще в постели. Всю ночь кашлял и хрипел. Как бы его загнать-то к доктору.

Встревоженное выражение на лице Адама наводило на мысль, что отвлечься ему еще важнее, чем мне.

– Пойдем. Хоть проветримся.

Через пятнадцать минут я уже отчаянно жалела о своем решении. Было минус двадцать – при такой погоде ресницы смерзаются, а каждый кусочек открытой морозу кожи болит, словно его кромсают на мелкие ленточки. Обычный зимний день в Лонгйире.

– Хочешь еще немного утеплиться? – спросил Адам.

– Да, пожалуйста.

Я была рада поводу вслед за ним уйти с обжигающего холода. Адам достал из кладовки обычный теплый уличный комбинезон, а плюс к нему флисовый, чтобы поддеть вниз дополнительным слоем. В них, да еще толстых перчатках и снегоходном шлеме мне стало чуть-чуть потеплее. В жизни больше не буду жаловаться на английские зимы.

Пока меня не было, Адам вывел два снегохода. Я оседлала один из них.

– Заводишь поворотом ключа. Потом вытягиваешь шнур.

Не с первой попытки, но наконец моя машина вздрогнула и зафырчала.

– Это вот газ. Это тормоз. Все равно, что на мотоцикле ездить. Заднего хода нет, так что сдавать назад приходится своими двоими. Держись на безопасном расстоянии от снегохода перед тобой. Еще надо знать пару сигналов. Если я машу рукой вот так, это значит «внимание!». А если поднимаю вверх, это значит «стоп». Ну как, все понятно?

– Кажется, да.

– Отлично. Тогда давай прокатимся. Готова?

– Готова.

Он понесся вперед. Я неуверенно сжала ручку газа – и, неуклюже дернувшись, двинулась по его следам. После резковатого старта ко мне постепенно начала возвращаться уверенность в себе. Свет фар выхватывал из тьмы сугробы и брызги снежной пыли из-под полозьев. Я куда больше, чем на собачьей упряжке, ощущала, что контролирую происходящее, и даже настолько расслабилась, что начала вертеть головой по сторонам. Сперва смотреть было особенно не на что, но постепенно мои глаза освоились в темноте, и я различила еле заметные силуэты гор. Луну скрывали иссиня-черные тучи, но от нее все же пробивалось слабое серебристое свечение. Мне и в помещении было вполне неплохо, но нельзя отрицать, что стремительный полет по сугробам породил во мне что-то вроде восторга.

Через несколько минут Адам поднял руку. Стоп-сигнал. Я затормозила, а он развернулся и подъехал ко мне.

– Давай проверим, получится ли у тебя разворачиваться. Если дуга будет шире, чем у меня, ничего страшного.

Я тронулась с места и, набрав скорость, повернула направо, отклоняясь в сторону в подражание Адаму. Каким-то чудом мне удалось не упасть.

– Превосходно. У тебя талант, – похвалил он.

– Спасибо.

– Ну что, назад на базу? Или доедем до города? Тут минут двадцать. Можно прихватить горячего шоколада.

– Давай.

Мы тронулись с места. С каждой минутой я чувствовала себя все уверенней и уверенней. Что за облегчение – найти здесь хоть что-то, что у меня и вправду получается! Если научусь стрелять, смогу ездить по округе и разведывать всякие места. Где-то там, за городом, находилась старая радиостанция, переделанная под отель класса «люкс». И развалины советского города. По свальбардским законам нельзя ничего разрушать. Заброшенные охотничьи избушки, лагеря исследователей Арктики, закрытые рудники – все они медленно разрушались от ветра и непогоды, тонули в снегах и льду. Архипелаг призраков.

Мы добрались до Лонгйира и проехали мимо занесенной снегом детской площадки, на которой играли несколько детишек, по уши закутанные во все теплое. Как разменяют второй десяток, будут закаленнее некуда. Я припарковалась рядом с Адамом, и мы зашагали по главной улице мимо витрин, в которых красовались белоснежные манекены в мягких флисовых свитерах и богато расшитой обуви. Никогда еще я не видела эту улицу такой оживленной. Было очень легко сказать, кто тут живет, а кто приехал на время. Туристы щеголяли пижонскими горнолыжными костюмами, такими новенькими, словно с них только что срезали ярлычки. Они шли по улице неторопливо, заглядывали в витрины и фотографировали друг друга на каждом шагу. Местные выглядели куда более целеустремленно: прогуливали собак, спешили куда-то по делам, да и одеты были куда более по погоде. Некоторые носили за плечом ружье и наслаждались взглядами, которые бросали на них туристы.

Мы шагнули в тепло маленького уютного кафе с несколькими деревянными столиками и стеклянной витриной с пирожными и тортами. После заточения на турбазе оно показалось мне совершеннейшим раем. Адам отправился за напитками, а я выбрала столик, внезапно остро осознавая, каким чучелом сейчас выгляжу. Взгляд на телефон подтвердил, что волосы у меня стоят дыбом, а щеки красные и круглые, точно мини-сырки «Бэбибел». Неловко высвободившись из уличного капюшона, я поняла вдруг, что от моей одежды остро разит дымом. Нормальной сушилки в моем домике не было, так что я вешала мокрое перед огнем. И там, у себя, никакого особого запаха не замечала.

Адам вернулся с двумя кружками горячего шоколада под шапками взбитых сливок. Поставил их на столик и аккуратно выбрался из своего комбинезона.

– Как это у тебя так получается? Я с трудом выпутываюсь.

– Надо натренироваться – да как со всем вообще.

– Иногда мне бы так хотелось быть из тех, у кого что угодно получается легко и сразу, без особых усилий.

– Так не бывает, – заявил Адам, шумно прихлебывая шоколад. – Говоря о стараниях. Мне бы надо снова в зал начать ходить. А то за зиму окончательно обленюсь.

– К черту зал! – отозвалась я, сделав огромный глоток шоколада, от которого сразу украсилась премилыми усиками.

Как же неудачно, что Райан с Астрид выбрали для своего появления именно этот момент. В почти одинаковых красно-синих костюмах из лайкры они были похожи на олимпийских спортсменов. Я и не помнила, когда в прошлый раз видела Райана таким счастливым. Судя по тону голоса, он слегка поддразнивал Астрид, а она заливисто смеялась в ответ. Но веселье их продлилось недолго. Стоило Райану заметить меня, улыбка его мгновенно полиняла. Он пихнул локтем Астрид, та посмотрела на нас, неловко махнула рукой Адаму и тут же отправилась к стойке. Поскольку никакого выбора у Райана не оставалось, он направился к нам.

– Привет, Майя. Как дела?

– Спасибо, хорошо. Мы сюда на снегоходах приехали.

Глаза у него расширились.

– В самом деле? Откуда?

– С турбазы, – отозвалась я как можно небрежнее, хотя внутри у меня все сплелось в тугой клубок.

– Ты еще там? Я думал, ты уже давно домой улетела.

– Ее дом теперь на турбазе, – сказал Адам.

Райан засмеялся.

– Очень смешно.

– Ровным счетом ничего смешного, дружище. Она и стрелять научилась. Прирожденный снайпер.

Я толкнула его ногой под столом, чтобы не перебарщивал.

– О. Ну здорово тогда, – с легкой неуверенностью в голосе произнес Райан.

– Ага, – согласилась я. – Мне там и правда отлично.

– Майя, слушай, можно с тобой поговорить? Прости, дружище, дашь нам пару минут?

– Давай валяй, – отозвался Адам, не трогаясь с места.

Райан свирепо посмотрел на него. Адам отхлебнул горячего шоколада и ответил Райану невозмутимым взором.

– Идем, – сказала я Райану, отводя его за пустой столик в углу.

Я села, но он остался стоять.

– Тебе совершенно необязательно вот это все, – заявил он.

– Что именно?

– Притворяться, Майя. Это совершенно тебя не радует, мы оба знаем.

– Ты сам сказал, я слишком легко сдаюсь! – сказала я уязвленно.

– Это моя мечта, не твоя.

– На Арктику у тебя монополии нет.

Райан вздохнул.

– Ты извращаешь мои слова. Слушай, я хочу, чтобы ты была счастлива. И совершенно не хочу, чтобы ты оставалась тут только ради того, чтобы мне что-то там доказать, когда совершенно очевидно, что тебе тут плохо.

В этот момент к нам присоединилась Астрид с коричневым пакетом в руках.

– Привет, – пробормотала она, старательно не встречаясь со мной глазами.

– Добрый день, Астрид.

– Я взяла нам брауни с собой, – сказала она Райану.

– Спасибо, малыш, – отозвался он, кладя руку ей чуть пониже поясницы.

Я отлично знала этот его жест, предназначенный для ободрения и моральной поддержки. Но «малыш» – это же мое прозвище!

– Пока, Майя. Приятно было увидеться, – натянуто выговорил Райан.

Я вернулась к Адаму, чувствуя себя заметно выбитой из седла, и, чтобы хоть как-то восстановиться, сделала большой глоток шоколада. А потом уставилась на стол, силясь взять себя в руки. Со мной Райан за брауни никогда не ходил. Всегда говорил, пусть я возьму себе один кусочек торта, не больше, а он, мол, у меня откусит. Иной раз я от этого начинала изводиться виной и съедала меньше, чем хочется. Видимо, ему не кажется, что Астрид надо считать калории так же тщательно, как мне.

– Ты как? – спросил Адам.

Я сморгнула слезы.

– Кажется, он с ней очень счастлив.

– Ну они вместе – еще и месяца не прошло. А кто обманул один раз, обманет и во второй.

– И когда только Райан стал таким засранцем?

– Может, всегда был, а ты просто не замечала? – предположил Адам.

– Вообще-то, он очень обаятельный.

– Никогда не доверяй обаятельным мужчинам! Кто знает, на что они способны у тебя за спиной. Это вот одно из достоинств Миккеля. Он всегда такой грубиян, что представить не могу, чтобы он кого-то там очаровывал.

– Кроме тебя.

– Он устроил выезд с ночевкой в такую чертову холодину, что мне просто пришлось забраться к нему в спальник отогреваться. Ну и как-то мы повернулись друг к другу лицом. Я ведь даже не знал, что он гей. – Адам улыбнулся при воспоминании.

– А Райан объявлялся в любом месте, куда я ходила с друзьями.

Это ведь он за мной бегал. Он поцеловал меня первым. Он назначал свидания – в удобное для себя время, потому что был по горло занят своей диссертацией. Все и всегда происходило на его условиях.

– Забудь о нем. Сосредоточься на готовке, – сказал Адам.

Я подумала о загубленном недавно блюде. Когда Ума в Индии готовила масала и жарила лук, я как раз принимала душ, а потом пила кофе. Лук у нее закарамелизовался, вышел темно-золотисто-коричневым, пропитался ароматами гвоздики и кардамона. А помидоры она не нарезала, а пюрировала, а потом тушила на медленном огне, пока не получила густую и однородную красно-коричневую массу. Если обращаться с ингредиентами правильно, то и они ведут себя так, как надо. Работают на один и тот же результат, дают в сочетании нечто потрясающее. В отличие от мужчин. Адам прав – совершенно очевидно, на чем мне надо сосредоточиться.

– Снова попробую приготовить карри с бараниной, – сказала я ему.

– Здорово.

Почему-то в его голосе звучало куда меньше энтузиазма, чем мне бы хотелось.

27

Миккель вытащил из морозилки большой пластиковый пакет, из которого что-то выпирало, и хлопнул его на кухонную стойку с таким грохотом, что я аж подпрыгнула.

– Можешь приготовить на всех сегодня вечером? Ко мне приходят на ужин двое друзей, но лучше сделать с запасом.

– А что это?

– Рыба. Арктический голец. Я сам выловил, – ответил он с гордостью.

– О, здорово!

– Только не очень острое, – предупредил он.

– Не очень, – пообещала я.

Я все-таки победила мамин рецепт карри с бараниной, но не учла, что Миккель не переносит острое.

– Я всю жизнь провел за полярным кругом. Тут мы приправляем еду укропом, а не чили, – сказал он. Глаза у него слезились. Рита тем временем доела третью порцию и объявила, что много месяцев ничего лучше не пробовала.

Я положила рыбу на водяную баню, чтобы оттаяла, а сама позвонила по Скайпу Джобину. Вчера он предложил «встретиться лицом к лицу». Обычно видеосозвоны с малознакомыми людьми заставляют меня ужасно нервничать, но увидеть на экране лицо Джобина было до странности утешительно. Волосы у него торчали иголочками во все стороны, а нос казался крупнее, чем на самом деле, потому что Джобин наклонялся вперед, стараясь разглядеть помещение у меня за спиной.

– Устроишь мне виртуальный тур?

Я развернула ноутбук, чтобы Джобин мог разглядеть потрепанный коврик из овчины, камин и диваны, накрытые вязаными пледами.

– На вид очень уютно у вас там. А снаружи как?

– Там смотреть особо не на что.

Все же я встала с дивана и высунула ноутбук за дверь – показать занесенное снегом крыльцо и темноту вокруг.

– Ого! Кроме горы снега я ничего не увидел. Знаешь, на твоем месте я бы туда ни ногой.

– Я тоже так думала. Но теперь, когда живу здесь, деваться некуда. Приходится выходить: собак кормить, расчищать сарай и снегоходы.

С каждым днем у меня становилось все больше и больше обязанностей. Я не возражала – напротив, хотела честно вносить свой вклад. Мне было стыдно, что первую неделю жизни в лагере я так страдала из-за разбитого сердца, что не замечала, сколько всего каждый день приходится делать Миккелю с Адамом.

– Прямо потрясающе, что ты все это можешь, – сказал Джобин.

– Хотелось бы мне, чтобы все остальные тоже так думали. Райан, например, уверен, что я тут осталась только чтобы его вернуть.

– А ты уверена, что не для этого?

Я почувствовала, как краснею.

– Господи, как же жалко я выгляжу. Не знаю, честно. Когда я приняла решение остаться, то еще не могла здраво соображать. И, наверное, думала, что буду больше по нему скучать, чем скучаю на самом деле. У меня тут и правда дел по горло.

– Тебе оно полезно.

– А ты как?

– Готовлюсь к поездке во Францию. Впихиваю в себя как можно больше уроков французского. У меня жуткий акцент.

– Наверняка там все оценят, что ты так стараешься.

– Кстати, вчера видел твоего папу. Выглядит он гораздо счастливее. Вы помирились?

Я кивнула:

– На родных долго злиться не выходит.

– Все равно ты молодец, что вот так взяла и простила. Многие люди в этом отношении страшно упрямы.

Когда мы через полчаса наконец закончили разговор, на душе у меня было гораздо легче. С Джобином оказалось до смешного легко болтать о чем угодно, и он хвалил меня по любому поводу. С Райаном меня не отпускало чувство, что я разочаровываю его неспособностью переносить холод и темноту, а вот Джобин, кажется, считал – я очень храбрая, что хотя бы пытаюсь. Точно так же он поддерживал меня и в кулинарных экспериментах.

– Особенно когда они помогают тебе стать ближе к твоей культуре, – сказал он.

С такой стороны я на это еще не смотрела. Но и правда же, все было связано между собой: мама, мое детство и сама Индия, страна, ставшая мне такой же чужой, как ледяные просторы Арктики.

Я пролистала записную книжку в поисках рецепта, в название которого входило бы слово «рыба». И довольно быстро наткнулась на «Мангалорское карри с рыбой (отель „Конкани“)» – рецепт, который вполне могла воспроизвести из имеющихся под рукой продуктов. По крайней мере, в теории.

Сперва я приготовила масала по-мангалорски. Смешала пажитник, семена горчицы, сушеные чили и семена кориандра и растолкла в ступке, так что от смеси пошел ореховый аромат – свежий и чуть сладковатый.

Потом поджарила чеснок на кокосовом масле, кинула туда масала, турмерик, соль и щепотку не очень острого кашмирского чили.

И в последнюю очередь добавила кокосовое молоко и тамариндовую пасту.

Совсем нетрудный рецепт, а какой чудесный запах получился: свежий, сладкий и терпкий.

Рыбу я положила только после возвращения группы, потому что она готовится за считаные минуты. Подцепив вилкой кусочек на пробу, я поразилась ее нежности и сочности. И соус потрясающий – шелковистая сливочность кокосового молока дивно сочеталась с острой кислинкой тамаринда и цветочными полутонами семян кориандра.

Папа, мама, я, тетя Ума и дядя Рам сидим под пологом на берегу моря. Горизонт подернут дымкой, не поймешь, где кончается вода и начинается небо. С моря дует порывистый легкий ветерок. Официанты в наутюженных брюках и крахмальных рубашках плавно снуют вокруг, поднося на стол медные тарелки с разными блюдами. Мама берет мою тарелку и кладет туда всего понемножку. Дядя улыбается мне через стол.

– Что тебе больше всего нравится? – спрашивает он.

Я пробую рис с сабзи. Хрущу жареной уткой по-бомбейски. А потом кладу в рот ложку карри с рыбой.

– Вот это! – показываю я на тарелку. – Мам, попробуй.

– Очень вкусно. Буду готовить тебе дома.

Через пять минут повар в высоком белом колпаке уже рассказывает маме рецепт. Она смотрит на него снизу вверх, улыбается, прерывает, чтобы успеть записать. Солнце клонится к закату, окрашивая туман над водой розовым. Мама сияет, точно ангел. Папа с улыбкой глядит на нее. А потом я перевожу взгляд на дядю. Он таращится на маму так, словно она – сладкое джалеби, которое он не прочь отведать. Поймав на себе мой взгляд, он улыбается и подмигивает.

Громкие голоса из соседней комнаты привели меня в чувство. Стены кухни вдруг показались мне тоньше скорлупки. И чудилось, что в шуме ветра вокруг я различаю мерное биение волн.

Это воспоминание об Индии было полнее, подробнее, развернутее всех прочих. И одно из самых радостных. Мама казалась такой счастливой… и совершенно не замечала, какими глазами глядит на нее муж Умы. Я не в первый раз задумалась: почему именно этот момент? Но я уже поняла: воспоминания – не страна, куда можешь отправиться, когда захочешь. Это серия разрозненных осколков, упорно отказывающихся выстраиваться по порядку.

Я провела пальцем по странице. И только сейчас заметила на ней блеклый карандашный рисунок. Я поднесла страницу к единственному источнику света в комнате. Призрачная фигурка, которую вот-вот поглотит огромный рот. Интересно, что это значило – да и значило ли хоть что-то.

– Майя, привет!

Я ошарашено обернулась. В дверях кухни стояла Рита.

– Ой, с тобой все в порядке? Вид у тебя испуганный.

– Просто попробовала карри. И накатили воспоминания. Как мы обедали где-то во время отпуска. Один из маминых друзей глаз с нее не сводил. Прямо даже неловко как-то.

Рита нахмурилась.

– А я думала, ты ничего не помнишь.

– Я и не помнила, пока не начала готовить по маминой записной книжке. Когда я была в Индии, со мной случилась пара наплывов, за неимением лучшего слова.

– Какого рода наплывов? – спросила Рита.

Я настороженно посмотрела на нее.

– Некоторые очень хорошие. Например, как мама кормит меня из ложки кичри, когда я болею. А другие не такие приятные. Я обнаружила, что у мамы было какое-то психическое расстройство – маниакально-депрессивное, биполярное, что-то такое.

– А, вот что от тебя скрывал твой отец? Теперь я понимаю, с чего вы поссорились.

– Мы уже помирились.

Она по-прежнему хмурила брови:

– По-моему, звучит все равно погано. Ты уверена, что все забыла только из-за переезда в другую страну?

Я пожала плечами.

– Папа обещал больше ничего от меня не скрывать.

– А.

Я видела, что ее это не слишком-то убедило. Но я верила папе. Он бы не рискнул снова меня расстраивать. Наверное.

– Помочь тебе отнести еду на стол? – спросила Рита, что фактически означало «хорош уже таращиться в пустоту, шевели задницей».

– Спасибо, очень мило с твоей стороны.

Мы перенесли в комнату здоровенные блюда с рыбой и варенным на пару рисом. Все положили себе огромные порции, включая и гостей Миккеля: коренастого норвежца, представившегося Гуннаром, и его жену Гудрун.

– С ума сойти, как вкусно! – сказала Гудрун.

– Мы любим кухню разных народов мира. Но в прошлом году местный тайский ресторан закрылся и суши-бар тоже. Остались одни бургеры и пицца, – пожаловался Гуннар, по уши зарывшись в карри.

Один Миккель еще не приступил к еде. Вид у него был – краше в гроб кладут.

– Прости, как-то мне не по себе, – сказал он мне.

– Хоть попробуй, – нежно предложил Адам.

Я обратила внимание, что несколько человек из группы усердно стараются не смотреть, как он ласково подносит ложку с карри к губам Миккеля. Проглотив кусочек, тот вроде бы стал не таким зеленым.

– И правда, здорово. Лучшее, что ты тут готовила, – сказал он.

– Вам надо такие вечера для широкой публики устраивать, – заявил Гуннар.

Миккель ответил ему по-норвежски. Не надо было знать языка, чтобы догадаться, что именно он говорит – в том смысле, что ему не нужна ни толпа посторонних на его базе, ни возня с покупкой лишней еды…

– Зато вы могли бы брать большие деньги за посещение, – сказала Гудрун. – Люди бы и по три сотни крон платили, а то и больше, если б вы еще немножко добавили всякого.

Мне всегда нравилась идея открыть клуб-ресторан. А уж в Арктике – было бы и вовсе оригинальней некуда. Я представила себе стол, а за ним группу гостей, сведенных вместе кухней моей мамы. Но, конечно, мне не хватает практики. И все равно карри с гольцом имело большой успех. Добротная, умиротворяющая еда – то, что надо для души. Может, каракули на полях маминой записной книжки и свидетельствовали о боли, вызывали воспоминания, от которых у меня щемило в груди, но другие воспоминания дарили такие мгновения, как это, – мгновения, позволяющие унимать и сдерживать боль.

28

Я лежала на животе, высунув голову и плечи за дверь своего домика. Это у меня было такое новое место для курения – здесь я и Миккеля не искушала, и три четверти тела оставались в тепле. Хотя я натянула балаклаву, но лицо все равно раздирало от холода. Можно и не говорить, что курила я теперь значительно меньше.

Поблизости раздалось какое-то царапанье. Я посветила в ту сторону фонариком, стремясь подловить того, кто прячется в тенях и пытается меня напугать. Луч выхватил два горящих глаза. Я чуть не выронила фонарик от испуга. А потом из темноты проступил еле различимый на фоне снегов силуэт. Опять тот самый песец. Он остановился в паре метров от крыльца, глядя на меня скорбными желтыми глазищами.

– Кыш!

Он подошел чуть ближе.

– Чего тебе надо?

Ну конечно, он мне ответить не мог. Адам говорил, скорее всего, еды. Ну и наверняка снова забраться ко мне под кровать. Интересно, а глубже этого он мыслить способен? Все равно никак не узнаешь. И я совершенно не собиралась обращаться с диким зверем как с домашним питомцем.

– Вали отсюда. У меня никакой еды нет – все там, в кухне.

В конце концов до него дошло. Бледный силуэт растворился в темноте.

Вокруг меня гремела тишина.

Я уже несколько часов сидела на базе одна. Последняя группа уехала, а Адам повез Миккеля к врачу. Кашель у Миккеля только ухудшился, а сам он признался, что и дышать ему сложно. Я изо всех сил старалась не представлять худшего. Но с этим у меня всегда сложности.

События Реальной Жизни и Мое Восприятие

Р. Ж.: Мои друзья говорят: «Майе исполняется двадцать один! Давайте организуем ей сюрпризный праздник».

М. В.: Почему мои друзья все время перешептываются у меня за спиной? Я же вижу, как они пересмеиваются. И на мой день рождения все уже чем-то заняты. Во всяком случае, так говорят. Наверняка у них просто есть занятия поинтереснее. Все меня просто ненавидят.

Р. Ж. Майя садится в автобус. Какой-то мужчина пристально смотрит на нее, а потом быстро отводит взгляд.

М. В. Какого черта? Почему он так на меня таращится? Не потому же, что я красивая. Или сексапильная. Меня никто не считает красивой и сексапильной. Потому что я не белая? Может, он из тех машущих флагами нацистов, которые считают, британец – значит «белый»? Или потому, что я женщина и кажусь легкой добычей? А что, если он выйдет за мной из автобуса и нападет? А на улице уже так темно! Ой-ой-ой-ой!

Р. Ж.: Майя с друзьями попадают в аварию. Машина в результате отправляется в металлолом. У одного из пассажиров с заднего сиденья сломана рука, у второго разбита голова.

М. В. (звонит 911, звонит в страховую, включает аварийную сигнализацию, утешает друзей): С ума сойти! Клево-то как! Мы не погибли! Когда я воображаю автокатастрофы, там все всегда гораздо хуже.

Сигнал входящего звонка Скайпа отвлек меня от составления списка.

Папа с Умой сидели в гостиной – настолько пронизанной светом, что мне хотелось закупорить его и хранить. Мы снова стали регулярно созваниваться, что для меня было большим облегчением. Мне были отчаянно необходимы звонки в большой, наружный мир, потому что мой внутренний съежился до размеров четырех шатких деревянных стен, прогноза погоды, бесконечной уборки, колки дров и возни на кухне. Во время созвонов с Ниной, папой или Джобином я буквально прилипала к экрану, упиваясь видом их комнат, где по стенам прыгали солнечные зайчики или разливалось ровное свечение люстры под потолком. Вчера Нина заказала себе ужин из тайского ресторанчика, и я с такой неприкрытой завистью разглядывала аккуратные белые коробочки, что она залепила камеру бумажкой и отклеила только после еды.

– Пап, Ума, привет! Как дела?

– Привет, солнышко. Только что закончили работу.

– И какие планы на вечер?

– Собираемся с друзьями в театр, – ответила Ума.

– Здорово! Вы оба отлично выглядите.

Ума была в нарядном голубино-сером платье, тоненьком, как паутинка. Папа – в синей рубашке с коротким рукавом и свободном красновато-коричневом жилете. Ему шло, и я различила влияние Умы.

– А ты как, Майя?

– Собираюсь потусоваться с одной знакомой, ее Ритой зовут. Она тоже тут работает.

– Рад, что у тебя там появляются друзья, – сказал папа.

– Слышала, ты и с Джобином тоже общаешься, – лукаво заметила Ума.

– Такой славный парнишка. И тебе умный, и чуткий, – добавил папа.

– Па-а-ап, мы с ним в разных странах живем.

– Но ты ведь еще приедешь в Индию, и скоро?

– Я обещала работать по крайней мере до марта.

– У тебя такие кулинарные таланты. Вся в маму.

– Я тут с мамиными рецептами уже как только не лажала. Зато карри с рыбой по рецепту отеля «Конкани» вышло здорово.

Папа улыбнулся.

– Мы туда каждый год ездили. И Ума с мужем несколько раз с нами. Так здорово там было, правда?

Ума кивнула. Но язык тела у нее внезапно резко переменился. Плечи напряглись, руки судорожно сжались. Она словно бы вся закрылась, захлопнулась, точно раковина с жемчужиной в сердцевинке. Очень хотелось как-то эту раковину расколоть, заглянуть внутрь.

– Помнишь поездку, когда мы первый раз попробовали карри с рыбой? – не унималась я.

– Кажется, это было в последний раз. Или предпоследний, – протянул папа. – Мама, кажется, записала тогда два рецепта. Но какой же второй?

Он повернулся к Уме. Та резко поднялась. Лицо у нее побелело.

– Простите, мне надо в ванную.

Она выскочила из комнаты.

– Как странно. Только что еще она себя совершенно нормально чувствовала, – озадаченно сказал папа. А потом его лицо просветлело. – Ой, она же вчера ужинала тушеным мясом по-керальски. Довольно тяжелая еда.

– Расскажи про отель, – не унималась я.

– Да рассказывать, в общем, и нечего. Он стоял на берегу к северу от Мангалора. Наша последняя поездка туда – один из самых радостных эпизодов того года. Твоя мама просто светилась. Я очень много ее фотографировал. Постараюсь откопать хоть что-то из тех фотографий, пришлю тебе.

Прошло несколько минут, но Ума так и не появилась, так что папа отсоединился и отправился проверять, как она там, уверенный, что из-за мяса у нее расстроился желудок.

Я перебралась в главный домик и принялась листать записную книжку в поисках второго рецепта из отеля «Конкани». Поиски ничего не приносили, а скоро я услышала рев снегохода. Через несколько минут в дверях показалась Рита.

– Привет.

Я смотрела, как она ставит винтовку в угол и снимает рюкзак и уличный комбинезон.

– Спасибо, что выбралась сюда по этой холодине.

Она пожала плечами:

– Папа всегда говорил, не бывает плохой погоды, бывает одежда не по сезону.

– Умно сказано.

– Практически единственная умная вещь, которую он когда-либо говорил.

Она произнесла это так яростно, что я поразилась.

– Прости. Я тебя призывала быть к твоему папе поснисходительнее, а сама что-то своему совету последовать не могу, – сказала Рита.

– Хочешь об этом поговорить?

– Давай лучше выпьем.

Она вытащила из рюкзака бутылку красного и помахала. Я старалась не показывать, как обескуражила меня демонстративная смена темы. Конечно, Рита не обязана посвящать меня ни во что личное, если не хочет, но я не могла отделаться от мысли, что она знает обо мне гораздо больше, чем я о ней.

Рита щедро налила нам вина, мы чокнулись.

– Будь-будь.

– Ну рассказывай, как у вас тут дела?

– Адам повез Миккеля к врачу. Уже несколько часов как, а они все не вернутся.

– Да скорее всего завалились потом в бар или что-нибудь в том же роде.

– Надеюсь, я им тут не слишком мешаю. Вообще-то, я очень старалась не путаться у них под ногами.

– Они ребята прямые. Если что, так и сказали бы. Опять же, у них свой отдельный домик есть.

– А ты где живешь?

– Снимаю квартиру в городе. Очень милая, но хозяин собирается повышать квартплату, а она и так запредельная.

– Как жалко.

Рита сделала большой глоток.

– Тут всегда туго живется. Летом поищу какую-нибудь работу на полный день, желательно с жильем. У наших парней тоже спрошу. Если скажут «да», будем соседками.

– Может быть. – На меня вдруг нахлынуло чувство вины. – Но очень возможно, я тут только до марта. Вообще-то, я собиралась обратно в Лондон.

– Знаешь что? Сейчас ведь конец января.

– Ну да.

– Тебе прямо обязательно надо остаться подольше. А то выйдет, что ты была тут только самое трудное время. Кроме того, я думала, ты хочешь открыть клуб-ресторан.

Настал мой черед залпом глотать вино. С того самого ужина, когда я приготовила карри с арктическим гольцом, меня не отпускала эта мысль.

– Местные будут в восторге. У нас тут нет индийского ресторана – и я почти уверена, что какие-нибудь туроператоры с радостью добавят такой ужин в программу поездки.

– Думаешь?

Она выразительно закивала.

– Лучше всего для начала попробовать устроить вечер более камерного формата. Разжечь интерес, – сказала я, сразу приободрившись от такой перспективы.

– Я знаю по крайней мере шестерых, кого это заинтересует, – сказала Рита. – Не считая Гуннара с Гудрун.

– Я спрошу Адама с Миккелем, можно ли устроить вечер на пробу.

– А как ты свой клуб назовешь?

– Даже не думала пока? «Клуб-ресторан в конце дороги»?

– Звучит, как будто про последний ужин в жизни, – заявила Рита. – Название должно рассказывать, какого рода еду ты готовишь. «Карри на турбазе»?

Все равно звучало как-то не так. Мне хотелось придумать название, в котором бы сочеталось тепло специй и холод Арктики.

– Как насчет «Арктический клуб любителей карри»?

– Самое то! – сказала Рита.

Я ощутила прилив гордости. Дать чему-нибудь имя – все равно что жизнь подарить. Но о живом необходимо заботиться. Мне надо будет планировать меню, заказывать продукты, практиковаться и рекламировать клуб в соцсетях, чтобы туда и вправду хоть кто-то пришел. А еще надо убраться. Сейчас комната выглядела едва пригодной для жилья, какой там ресторанный уровень. В висках у меня запульсировало предвестье головной боли, вечной спутницы стресса.

– Думаешь, это реально? – спросила я Риту.

Она наклонилась ко мне и доверху наполнила мой бокал.

– Да, разумеется! Ты и так почти каждый вечер готовишь на двенадцать персон. Ну что такого может случиться в самом худшем варианте?

– Моя стряпня окажется такой несъедобной, что они потребуют деньги назад. Или они устроят беспорядок, и Миккель на меня разозлится.

Ровно в эту секунду за дверью раздался шум мотора.

– Помяни черта, – сказала Рита.

Однако через несколько минут в комнату вошел только Адам.

– Привет, ты не против, если Майя в эти выходные устроит тут ужин клуба-ресторана? – с места в карьер спросила Рита.

– Сколько угодно, – рассеянно отозвался Адам.

Он рухнул в кресло. Лицо его было белее мела, глаза – безумные и напуганные.

– Что стряслось? – спросила Рита.

– Миккеля забрали в больницу на материк, – ответил Адам.

Лицо его сморщилось.

В животе у меня все оборвалось. Рита присела возле Адама на корточки и обняла обеими руками.

– Я тебе волосы соплями измажу, – пробормотал он. По лицу у него катились слезы.

– Ничего страшного. Я сегодня еще не принимала душ.

Адам издал нечто среднее между всхлипом и смехом. Отстранившись от Риты, он вытер глаза.

– Простите.

– Тебе совершенно не за что извиняться, – сказала я.

– Плакать не стыдно, – сказала Рита. – Расскажи толком, что там с Миккелем.

– У него какая-то хрень под названием пневмоторакс. Спадение легких. Плевра от стенок отрывается, вся распадающаяся, потому что этот придурок…

Он помолчал, взял себя в руки и продолжил:

– Его отправляют по воздуху в Тромсё на операцию.

– Уверена, он в хороших руках, – сказала я.

– Сказал, не хочет, чтобы я с ним оставался…

По щекам у него покатились слезы.

– Да он просто изображал из себя крутого мачо. Ну конечно, он захочет, чтобы ты был там с ним, когда он проснется, – заверила Рита.

– Думаешь?

Она кивнула.

– Так жутко было – видеть его вот таким. Губы – совершенно мертвенного, синего цвета.

– Езжай к нему. Что бы он ни говорил, ему нужна будет твоя поддержка, – заверила я.

Адам сел попрямее и снова вытер глаза.

– Надо проверить, есть ли места на вечернем рейсе.

– Вот это правильно, – сказала Рита.

Примерно через час Адам был готов к выходу. Рита предложила подкинуть его в аэропорт на своем джипе. На пороге он вдруг замялся.

– Уверена, что тебе нормально оставаться тут одной?

– Абсолютно, – соврала я.

– Не переживай. Сегодня я с ней переночую, – пообещала Рита. – А утром покажу, как и что надо для собак.

– Вы просто чудо, вы обе.

Он торопливо обнял меня и заторопился к джипу.

Я смотрела, как джип подпрыгивает на ухабах, как исчезают из виду лучи фар. И только потом осознала, что значат слова Адама на самом деле. Я понятия не имела, насколько опасно спадение легких – можно ли при этом выздороветь за неделю или дело куда серьезнее. Адам правильно поступил, что поехал к Миккелю, но меня пугала мысль остаться тут без них обоих, одной.

Воздух на улице резал острее ножа. Я прошла мимо домиков – туда, куда не добирался свет прожекторов, – и посмотрела на темные равнины. Скоро мои глаза приспособились к сумраку, и я начала различать очертания клубящихся туч наверху и смутные контуры земли под ними. Глубокие сугробы, укутывающие древние складки камней. Земля на многие метры промерзла вглубь. Порой мне казалось, я стою на спине огромного зверя, обуреваемого то неистовой яростью, то одуряющей скорбью. Как кому-то вообще пришло в голову поселиться тут? Слишком бескрайняя, слишком пустая, слишком дикая страна. На меня вдруг навалилось кромешное, безжалостное одиночество. Как мне коротать дни до возвращения Миккеля с Адамом?

Если смотреть на дело чисто формально, я получила разрешение попробовать с клубом-рестораном. Я представила себе стол, накрытый белоснежной скатертью, мерцание свечей, блеск столовых приборов. Пара бутылок вина. В переливах свечей сверкают медные блюда с пикантными, ароматными угощениями. Вот что займет мне и руки, и голову. Может, все-таки стоит попробовать.

29

Чтобы хоть как-то унять тревожность по поводу организации ужина, я составила список всего того, что должна делать по хозяйству на турбазе каждое утро.

Ежедневные дела по дому в Арктике

– Затопить печь. Я просыпаюсь, вся дрожа, и поскорее подкидываю дрова в печь в моем домике. А потом иду в главный и повторяю процедуру.

– Разморозить трубу. Кухня за ночь так остывает, что иногда труба с водой намертво замерзает. Тогда мне приходится подсунуть под нее переносной обогреватель, чтобы вода в трубе растаяла. И только после этого я получаю законную чашку кофе!

– Покормить собак. На улице так холодно, что, если не подогреть собакам еду, она сразу же смерзнется в камень. Так что я кипячу отвратительную смесь крови, костей и внутренностей, а потом отношу ее в вольеры.

– Выгрести дерьмо. Следующим шагом надо позаботиться о том, чтобы снег вокруг собачьих будок был чистым. Если ночью шел снег, там все засыпано, но если нет, приходится вооружаться лопатой и отправляться на охоту за кучами. Еще надо следить за чистотой соломы, на которой они спят.

– Наколоть дров. Вся древесина здесь привозная. Сейчас мы топим большой партией деревянных стеллажей, которые Миккель приволок из порта. И каждый надо распилить на такие куски, чтобы влезали в печку. Отличный способ согреться на морозе.

Откопать спальные домики. Мне надо следить, чтобы домики, в которых сейчас никто не живет, не совсем уж занесло снегом. Проще всего просто с утра расчищать каждому домику крыльцо.

В день ужина я специально встала рано-рано, чтобы все успеть. Но даже так закончила уже только ближе к полудню. По пути обратно к главному домику я увидела терпеливо поджидающего меня Снежка (так я назвала песца). Он прибегал на базу ежедневно, в одно и то же время, и отказывался уходить, пока его не покормят.

– Не уверена, что тебе понравится сегодняшнее меню, – предупредила я.

Но Снежок жадно пожрал остатки вчерашней яичницы с жареным рисом.

– Как по-твоему, Снежок, сегодня все хорошо пройдет?

У него никакого мнения на этот счет не имелось.

– Ты только потом обязательно скажи, что думаешь о еде. Наверняка там и тебе что-то останется.

Вот это Снежка интересовало гораздо больше. Приподняв голову, он впился в меня глазами. Так хотелось подманить его поближе, провести руками по пушистому белому меху. Но он развернулся и неторопливо затрусил прочь. Я сурово напомнила себе, что на самом деле счастливо избежала риска подцепить блох, но это не помогло.

Теперь, когда у меня образовалась хоть какая-то передышка, нервы снова разошлись не на шутку. А вдруг никому не понравится моя стряпня? Или я не успею приготовить и гостям придется ждать несколько часов?

– Я всего-то и делаю, что дал, баттер чикен, байнган бхарта да роти, – заявила я вслух.

Ага, на десять человек. И почему я не начала раньше?

Дойдя до кухни, я еще раз проверила по телефону заранее составленное расписание. И Нина, и Джобин в эсэмэсках пожелали мне удачи. Папа тоже прислал имейл:

«Привет, солнышко! Просто хочу пожелать тебе сегодня успеха. Даже не сомневаюсь, что все пройдет просто великолепно, а гостям твоя еда понравится. Как обещал, откопал фотографии из отеля „Конкани“. Так жалко, ты не помнишь того отпуска, – мы все чудесно провели время.

Папа».

К письму были приложены изображения мамы с Умой на пляже (обе в сари), редкий снимок меня с мамой и папой, на котором мы все трое улыбались, и групповой портрет на ступенях отеля. Судя по красному и обгоревшему папиному лицу и составленным на заднем плане чемоданам, фотография была сделана в последний день отпуска, перед самым отъездом. Папа посередине, надутая и капризная я – перед ним, а дядя Рам чуть сзади, полускрытый за нами. Мама с Умой стояли по бокам, у обеих – ни тени улыбки. У мамы особенно. Выражение у нее было чуть ли не затравленное, сразу видно – она думает о чем-то своем, а не о том, что ее снимают. Может, я за завтраком плохо себя вела. Теперь уж не узнать, разве что у папы с Умой спросить.

Однако сейчас мне было не до того. Надо сварить чечевицу, замариновать курицу, замешать тесто для роти…

– Ого! Ну и помойку ты тут развела.

Я подняла голову.

Рита еще не успела снять уличную одежду, щеки у нее раскраснелись от холода. Она была права. Кухонная стойка тонула под грудами луковичной кожуры, грязными тарелками и пакетиками специй.

– Черт, ты права.

– Хочешь, приготовлю нам с тобой по сэндвичу с жареным сыром, а потом слегка приберусь?

– Что бы я без тебя делала?

– Я так понимаю, это «да»?

Я кивнула:

– Но серьезно, на этой неделе ты просто моя спасительница.

Она пожала плечами:

– Да все норм.

– Дай мне тебя хотя бы выпивкой как-нибудь угостить в знак благодарности? – настаивала я.

– Отказываться не стану.

– Ты слышала что-нибудь от Адама? – спросила я.

– Да, он с час назад прислал эсэмэску. Миккель только что проснулся после операции. Голова еще дурная, но вроде прошло без осложнений. Кстати, желает тебе удачи на сегодня.

– Интересно, когда они вернутся.

– Еще не меньше недели. Так что придется им следующую группу отменить.

– А ты спросила, заплатят тебе все равно или нет?

Я знала, что без этих денег Рите придется туго. Она покачала головой и показала на кастрюлю на плите.

– Что у тебя там? Пахнет вкусно.

– Дал махани, – ответила я, видя, что ей хочется сменить тему.

– А что это?

– Фасоль и тот черный дал, который мне Ума подарила. Приправы, лук, чеснок. И помидоры – их надо пожарить, чтобы вкус чувствовался. Но места на плите слишком мало, сразу не приготовишь.

– Повесь над огнем, – посоветовала Рита.

– А так можно?

– Конечно. Там где-то есть тренога и железный котелок. Мы так иногда суп варили. Сейчас найду.

Видит бог, Рита на этой неделе и правда только что не чудеса творила – без нее бы мне ни за что не справиться. Она тренировала собак, возила меня в магазин за покупками, помогла мне найти первых клиентов. Я никак не могла придумать, как бы ее отблагодарить. У меня успело сложиться впечатление, что Рита из тех, кто не любит ни о чем просить. Я уже предлагала ей заплатить за этот вечер.

– Заплатишь мне, тебе самой ничего не останется. Или Адаму с Миккелем. Лучше для них прибереги, – заявила она.

По крайней мере, она разрешила мне включить ее – разумеется, бесплатно – в число гостей, чтобы она тоже поужинала с друзьями. Я искренне надеялась, что это будет наградой, а не наказанием.

День прошел как в тумане. Я обжарила баклажаны на газу, пока шкурка у них не почернела, а потом выскребла мякоть для байнган бхарта. Сделала нежный кремовый соус для баттер чикен. Потушила морковку в молоке с гхи и сахаром, чтобы приготовить на десерт гаджар ка халву. А потом настало время раскатывать тесто на роти.

Скоро (слишком скоро) из гостиной донесся гул незнакомых голосов. Через минуту Рита внесла на кухню дал.

– Первые гости уже приехали. Я накрою на стол и зажгу лампы.

– Спасибо.

– Все идет по плану?

Я кивнула.

– Пахнет, во всяком случае, умопомрачительно. Ханна с Ари прямо с порога отметили.

Несмотря на ободрения Риты, во рту у меня вдруг появился кислый привкус страха. А что если курица окажется недожаренной или роти подгорят? Что если кто-то из гостей бывал в Пенджабе и поймет, как я неаутентично готовлю? Я с трудом поборола порыв содрать фартук и спрятаться у себя в домике. Но вместо этого постаралась применить прием, вынесенный с когнитивно-поведенческой терапии: слушать звуки вокруг, чтобы не дать себе интернализировать страх.

Тихий шелест снега за окнами. Басовитое гудение печки, на которой греются роти. Шипение газовой плиты. Гул болтовни в гостиной. Чей-то смех – и звук откупориваемой бутылки. Приятные, дружеские звуки – симфония праздника.

Я сделала глубокий вдох.

Ничего плохого еще не произошло. Просто не теряй головы и занимайся завершающими штрихами.

Я добавила в дал последние ингредиенты – большущий кусок масла и щедрую порцию сливок – и продолжила печь роти. Несколько штук местами слегка почернели, но я сказала себе, что это лишь укрепляет самобытный шарм народной кухни.

Рита всунула голову в дверь.

– Все уже тут. Начнем?

Войдя в гостиную с мисками баттер чикена, я приятно поразилась плодам Ритиных трудов. Она спрятала все пособия по выживанию и запчасти от разобранных винтовок, накрыла стол выцветшей ситцевой скатертью и зажгла масляные лампы – теплое мерцающее сияние скрывало множество недостатков.

Все выжидательно смотрели, как я расставляю миски на столе, и я вдруг поняла, что они думают, я сейчас произнесу речь. Но у меня напрочь отнялся язык. Спасибо, Рита поднялась с места.

– Народ, это Майя. Она приготовила потрясающую еду и сейчас расскажет, какую именно.

Гуннар ободряюще улыбнулся мне. Я откашлялась.

– Все блюда сегодня родом из Пенджаба. Это вот баттер чикен, одно из самых популярных индийских блюд. Сегодня я подаю его с роти, байнган бхарта – это из подкопченных баклажанов – и дал махаби. А потом будет десерт. Морковная халва. Так. Ладно, я пойду дальше печь роти.

Щеки у меня так и пылали. Я бросилась обратно на кухню и, заглушая смущение, принялась лихорадочно раскатывать тесто.

– Не волнуйся, они в восторге, – сообщила Рита мне через десять минут, заглянув на кухню за новой порцией роти.

Когда с основным блюдом было покончено, я собрала тарелки и подала всем по мисочке халвы. Я гордилась тем, как закарамелизовалась натертая морковка после долгого и медленного тушения в молоке с сахаром.

– Вы потрясающе готовите, – сказал мне кто-то из гостей.

– Мне так понравился дал. С дымком, а нежный-нежный. Совершенно уникальный аромат.

– Да-да, и мне больше всего понравился. А я же вообще-то чечевицу на дух не переношу.

– Я три порции слопал, – гордо сообщил кто-то еще.

– Спасибо, спасибо, – повторяла и повторяла я, как заведенная.

– Садись с нами, выпей бокальчик, – позвала Рита, щедрой рукой наливая мне вина.

К тому времени, как все разошлись, а я прибралась на кухне, было уже хорошо за полночь. Я рухнула на диван с тарелкой остатков. Веки у меня отяжелели, ноги гудели, но усталость сто раз того стоила – меня распирало победоносное ликование. Несколько Ритиных друзей расхвалили меня на все лады и заявили, что мне непременно надо устраивать такие вечера регулярно. И я почти уже решилась. По крайней мере, могу еще хоть пару ужинов дать, пока Адам с Миккелем не вернулись, чтобы во время их отсутствия база хотя бы какие-то деньги приносила.

Во время готовки я напрочь теряю аппетит. Но теперь он вернулся с утроенной силой. Я набросилась на баттер чикен. Вышло гораздо лучше, чем в прошлый раз, но все-таки до стандартов Умы еще не дотягивало. Бейнган бхарта, на мой вкус, получилась слишком продымленной, в следующий раз попробую смягчить свежим кориандром. Потом я перешла к далу. Как и говорили гости, это, безусловно, был гвоздь программы: нежный, сладкий, чуточку подкопченный – хотя что угодно выйдет вкусно, если много часов готовить на открытом огне.

Я положила в рот еще ложку, упиваясь результатами своих тяжких трудов. Я справилась! «Арктический клуб любителей карри» начал работу!

30

Мало-помалу в мир начал возвращаться свет. Сперва – просто осознанием, что тьма вокруг уже не абсолютна. Потом я начала замечать посреди дня коротенькие промежутки сумерек, когда небо принимало темно-фиолетовый оттенок типичного синяка, а вдоль горизонта протягивалась полоска чуть побледнее. Постепенно эти сумеречные часы становились длиннее, сугробы купались в мистически-зловещем мареве. Такой переходный период между полярной ночью и возвращением солнца известен как синий сезон – и всякий раз, как я куда-то шла, мне чудилось, что я попала в яркий сюрреалистический сон, из тех, что снятся перед самым пробуждением и понемногу вбирают в себя звуки окружающего мира.

Миккель с Адамом все еще не вернулись из Тромсё. После операции Миккель подхватил воспаление легких, и перевозить его было нельзя. Каждый раз, как я звонила Адаму, голос у него звучал все более и более устало. Я знала, что он переживает из-за денег, и жалела, что мало чем могу ему помочь.

Я скучала по ним обоим. Так странно было жить тут совсем одной. Иногда тишина стояла такая, что я казалась себе самым шумным человеком в мире – под ногами хрустит снег, в груди бьется о ребра сердце. Я подпрыгивала от малейшего звука, от любой тени. Спасибо, Рита сделалась у меня частой гостьей, потому что начала сдавать свою комнату в субаренду, чтобы хоть немного подзаработать. Она часто уговаривала меня выбраться в тир или покататься на санях, чтобы поразмять собак. У нас обеих начало прибавляться энергии. Как-то, чуточку перебрав за ужином, Рита назвала синий сезон «возрождением» после многомесячной тьмы, что для меня ассоциировалось только с одним – психотерапией.

Психотерапевты, которых я когда-либо посещала

– Первую звали Дженни. Кожа у нее была такой бледной, что на запястьях и на висках проглядывали синие вены. Мне было семь лет, я даже близко не была готова ни с кем ничего обсуждать, так что большую часть времени просто разглядывала все эти вены, боясь, а вдруг они прорвутся сквозь кожу.

– После первой панической атаки я ходила к психотерапевту по имени Дейв. Он пользовался довольно-таки нетрадиционными методами. Например, всякий раз, как я говорила о себе что-нибудь негативное, он вытаскивал пластмассовый лук и выпускал в меня стрелу. Вообще-то это была одна из самых эффективных психотерапий на моем опыте.

– Бросив работу на кухне, я некоторое время посещала мягкую, как подушка, Салму, щеголявшую неизменной алой помадой. На письменном столе у нее всегда стоял большой кувшин воды. От нервов у меня все время пересыхало во рту, и я нередко выпивала весь кувшин (примерно семь стаканов) за прием, чем завела себе еще одну успокаивающую привычку, на избавление от которой ушло несколько месяцев.

Недавно я нашла себе нового психотерапевта онлайн. Очень сомневалась изначально, окажется это более или менее мучительно нервно, чем вживую. С одной стороны, ему не будет видно, как я потею. А с другой – мало ли что там происходит по ту сторону экрана. Психотерапевта звали Эдо. Я успела уже нарисовать себе мысленным взором портрет: сексапильный, худощавый, с черными, как смоль, волосами, а лицо все в пирсинге. Надо ли говорить, что на экране появился совершенно другой типаж: лысоватый, в очках с толстыми линзами. Куда более располагающий к общению, чем продукт моего воображения.

– Майя, я Эдо. Приятно познакомиться. Вы пишете, что страдаете от повышенной тревожности. Вы только поэтому ко мне обратились: обсудить, как с ней лучше справляться, или у вас еще какие-то поводы есть?

– Я только что пережила тяжелый разрыв. И еще недавно кое-что узнала. Про свое детство.

Язык у меня во рту пересох, казался каким-то огромным. Я потянулась за бутылкой с водой. Ага, начинается – компульсивное питье.

Эдо пристально наблюдал за мной.

– Хорошо. Вы, говорите, сейчас в Арктике?

Я кивнула, слегка удивляясь смене темы. Мы кружили вокруг этой дыры прямо посередине меня, подбираясь все ближе и ближе, пока нас не затянет туда, точно воду в слив раковины.

– Чем вы там занимаетесь?

– Готовлю. На турбазе, которая называется «Лагерь у конца дороги».

– И как оно?

– Ну иногда довольно утомительно. Обычно перед работой мне еще надо покормить собак или напилить дров. Но я организовала клуб-ресторан, и это очень радует.

– А какого рода еду вы готовите?

– В основном блюда из пенджабской кухни. Дал, баттер чикен… Такое вот все.

– Вы писали, что недавняя поездка в Индию пробудила у вас какие-то воспоминания.

– Угу.

Это письмо заняло у меня несколько часов, а в процессе выпустило на волю целую бурю эмоций. Хотя с папой мы давно уже нормально общались и разговаривали, похоже, во мне засело столько остаточной обиды и злости, что с ними разбираться еще и разбираться.

– Расскажите немного о поездке, если не против.

Я рассказала Эдо о вернувшихся воспоминаниях. О свадьбе и разговоре с папой. Где-то на середине я начала плакать. Хорошо, что между нами был экран, хорошо, что я была избавлена от неловкого похлопывания по плечу, что никто не протягивал мне бумажного носового платка из коробки, которую большинство психотерапевтов держат на кофейном столике или в ящике письменного стола. Я вытерла глаза и посмотрела на Эдо. Он так долго молчал, что я щелкнула по экрану.

– Зависло?

– Нет. Я тут. У меня складывается ощущение, будто вы ищете ответ.

– Ну да.

– Но, возможно, для начала вам нужно толком разобраться, какой именно вопрос вы хотите задать.

Я помолчала. Их было так много, вопросов.

– Я хочу знать, почему папа не рассказал мне про мамино психическое расстройство. Почему индийская еда заставляет меня вспоминать то, чего я не помнила двадцать лет. И почему я вообще это все забыла. И совсем недавно вот моя мачеха очень странно себя повела, стоило мне упомянуть совместный семейный отпуск, и я теперь гадаю, вдруг там что-то случилось…

Боже, как глупо это все звучало.

– А что, по-вашему, будет, если вы найдете ответы?

Я залпом выпила стакан воды и налила следующий.

– Ну не знаю. Наверное, буду лучше себя чувствовать.

– Искать в происходящем закономерности, чтобы как-то облегчить себе горе, совершенно логично. А вы сейчас горюете по трем разным причинам: утрата матери, утрата детства, утрата партнера.

– Допустим…

– Представим себе такой сценарий. Допустим, у человека убили жену. Он одержим мыслями о том, кто это сделал и почему. Все свои жизненные силы пускает на поиски убийцы. Однако когда преступник разоблачен и выведен на свет божий, муж не испытывает того удовлетворения, которое надеялся получить.

– Почему?

– Потому что он справлялся с горем, замещая его одержимыми поисками виновника. А теперь, когда искать больше нечего, он снова остается со своим горем, которое за то время, что он не обращал на него внимания, стало лишь больше и мучительнее.

– То есть вы говорите, что мне не надо так усердно искать ответы?

– Не обязательно. Но вам надо непременно выработать стратегию, как быть с тем, что вы можете обнаружить. Вы росли в Британии?

Я кивнула.

– Мы с папой переехали туда, когда мне было семь. После того, как мама умерла.

– Поиски идентичности особенно трудны, когда приходится лавировать в двух культурных контекстах. Иной раз тут грозит опасность по умолчанию считать, что ответы содержит именно та сторона, которую хуже знаешь.

– А это не так?

– Ну не можете же вы взять и выключить одну сторону своей идентичности. Фактически можно сказать: ваша идентичность как раз и состоит в лавировании между двух культур.

Через тридцать минут я повесила трубку, чувствуя себя выжатой тряпкой. Вместо того чтобы обсуждать со мной воспоминания о маме, Эдо потребовал, чтобы я сосредоточилась на своей реакции на эти воспоминания. Проблемы со сном. Чувства диссоциации и изоляции. Тремор рук, приключившийся со мной в туалете на папиной свадьбе. Мы обсудили, как важно для меня по максимуму отдыхать и каждый день выделять время, чтобы посидеть спокойно. Кроме того, Эдо предложил мне записать воспоминания, чтобы переработать их таким образом. Идея мне понравилась, но стоило взять ручку, как на меня навалилась невыносимая усталость.

Слишком рано. Я отложила ручку. Я почему-то напрочь забыла, как меня выматывает психотерапия, хотя последний курс проходила совсем недавно, меньше года назад, сразу после того, как слезла с эсциталопрама. После одного особенно утомительного сеанса Райан пришел проведать меня и принес тайской еды навынос, и мы с ним валялись в постели в обнимку и смотрели «Бестолковых». Ох, был бы у меня сейчас кто-нибудь, с кем можно валяться в обнимку.

Одинокая. Бездетная. Вот уж не так я собиралась встречать свое тридцатилетие. До меня вдруг дошло, что я горюю не только по прошлому, но и по будущему, которого теперь у меня не будет. Во мне шевельнулась паника. С психотерапией вечно такая история. Пытаешься разобраться с одной проблемой, а в результате сама не своя из-за чего-нибудь совершенно другого.

Я вышла на улицу. Небо было цвета моря в сумерки, снег – на несколько тонов посветлее. Казалось, постой тут подольше, и тебя смоет, унесет прочь. Я закурила в надежде, что это поможет мне собраться, и пошла пройтись, рассчитывая, что размеренная ходьба меня слегка успокоит. Проходя мимо своего домика, я заметила, что он покрашен в темно-зеленый цвет. А я-то считала его черным, хотя для такого места цвет все равно был каким-то унылым. А мужские домики были кирпично-красными. И раньше я не замечала, что сразу за ними склон начинает круто уходить вверх. Я замедлила шаг, вбирая в себя внезапно открывшиеся мне цвета и формы и гадая, что еще явит нам возвращение света.

31

По дороге от своего домика к главному я увидела, что небо исчерчено бледно-розовыми полосками, а на горизонте подсвечено бледно-желтым, как будто там пытается взойти солнце. Еще каких-нибудь пара недель. Мир затаил дыхание. А может, не мир, а я. Раньше, в Норвиче, мне нередко казалось, я только и делаю, что жду, пока моя жизнь начнется по-настоящему. За время зимней тьмы я успела забыть это острое, но смутное чувство предвкушения. Теперь оно возвращалось ко мне вместе со светом. И не только оно. После разрыва с Райаном все мое тело словно бы погрузилось в зимнюю спячку. А теперь я нередко лежала без сна, гадая, когда снова почувствую тепло и тяжесть прижатого ко мне другого тела. Вчера мне приснилось, что я целуюсь с Джобином. Однако, расстегнув на нем рубашку, я обнаружила под ней заросли жестких темных волос. Я отпрянула и увидела, что лицо его вытягивается, лишенные ресниц глаза вспыхивают желтым огнем. И чем больше времени я проводила в одиночестве, тем ярче и образнее становились мои сны.

Я сварила кофе и, слушая потрескивание поленьев в печи, принялась планировать мартовское меню для клуба-ресторана. Прошлые несколько недель я подавала все тот же ужин в пенджабском стиле, и у меня кончился урад дал. Пора менять программу.

«Что бы такого приготовить на турбазе? Чтобы просто и недорого?» – написала я Джобину.

«Сырные тосты с чили? Пав бхаджи?» – отозвался он.

«Ланч: пав бхаджи», – записала я, вспоминая наш вечер на Фуд-стрит. А потом, немного подумав, добавила «коронационный цыпленок». Его я уже готовила раньше и знала, что идея блюда вдохновлена индийскими специями. Я принялась листать мамину записную книжку в поисках идей для ужина. Может, снова сделать карри с гольцом? Или замахнуться на мамину баранину? Я долистала до последней страницы. «Панирные крокеты». Я задумалась, не специально ли для папы мама записывала этот рецепт – он ведь любит картофельные крокеты.

Через двадцать минут у меня только и было, что листок бумаги, покрытый бессмысленными завитушками и разрозненными словами. От растерянности я позвонила папе по видео. Он ответил, вытирая пот со лба. Где-то сзади слышалось жужжание вентилятора. Очень трудно было представить себе место, где так жарко, что приходится пользоваться искусственными приспособлениями для охлаждения.

– Привет, пап, как дела?

– Почти вскипел, – пожаловался он. – У нас тут страшная жарища. Тридцать пять градусов – в феврале-то! Я почти не соображаю.

– Звучит сказкой, – протянула я с завистью.

Папа прижал ко лбу стакан холодной воды.

– Я позвонила, потому что мне нужна помощь с планированием меню на март.

– Ума! Ты нужна Майе! – позвал папа.

Через пару минут на экране показалась Ума.

– Майя, привет?

Вид у нее был настороженный. И неудивительно: она не ответила на все мои эсэмэски с вопросами про второй рецепт, который мама записала в отеле «Конкани», и попытками выудить какие-нибудь еще подробности того отпуска.

– Пытаюсь вот расписать меню на март, – сказала я.

Она просветлела.

– И что у тебя уже есть?

– Ничего. Мне нужны ланч и ужин. Про ланч я думала, может, пав бхаджи и сэндвичи с коронационным цыпленком. Это ж индийская еда, да?

– Но очень разная. Пав бхаджи – уличная еда из Мумбаи, а коронационный цыпленок – англо-индийское блюдо.

– Что значит – англо-индийское?

– Ну то есть, это еда, возникшая в период Раджа… – пояснила Ума.

– Какого еще Раджа?

– Майя! Период, когда Британия оккупировала Индию, – сообщил искренне шокированный моим невежеством папа.

– Ой, ну да! – Мне стало стыдно.

– Во время Раджа британцы часто нанимали поваров-индусов. Но вкусы-то у них оставались британскими – особо острого есть не могли, хотели, чтобы их кормили традиционно британской едой, – продолжила Ума.

– Прямо как ты, пап.

– Солнышко, дай Уме договорить.

– Так что индийские повара готовили свои местные блюда более пресными. И придумывали вариации британских блюд из местных продуктов. Так возникла англо-индийская кухня.

– А это вкусно? – поинтересовалась я.

– Я не очень-то много пробовала. Но знаю, что там много блюд со смешными названиями. Например, «курица деревенского капитана».

– Или еще суп маллигатони, – добавил папа. – У твоей мамы где-то был рецепт.

– А панирные крокеты? Тоже англо-индийские, да? – спросила я.

– Точно! Вот он, второй рецепт из отеля «Конкани», который записала твоя мама, – радостно выкрикнул папа. – Ты после дневного сна всегда получала тарелку панирных крокетов и стакан сока из сладкого лимона.

– Ой нет, их бы я готовить не стала, – сказала Ума.

Она скрестила руки на груди. Улыбки как не бывало.

– Но почему? Разве они не вкусные? – спросила я.

– Очень даже вкусные, – заверил папа.

– Просто… просто… ну они не очень сочетаются со всем остальным, – заявила Ума.

– Но, радость моя, крокеты же тоже из англо-индийской кухни, – возразил папа.

Ума выразительно посмотрела на него.

– Да я что, просто пытаюсь помочь, – растерянно проговорил он.

– А предложишь тогда что-нибудь еще? – спросила я.

Я рассеянно записала предложения Умы, лишь вполуха слушая, что она говорит.

– Спасибо за помощь! Но мне пора.

– Так быстро? Даже пары минуток своему престарелому папочке уделить не можешь?

– Прости, у нас с минуты на минуту заезд новой группы, – соврала я.

Лицо у него разочарованно вытянулось.

– Ну ладно, солнышко, развлекайся. И звони нам в любой момент, как выйдет.

– Позвоню. Обещаю.

Я разъединилась, меня трясло от волнения.

«Панирные крокеты». Вот он, рецепт, который я так долго искала. Но, проглядев список ингредиентов, я наткнулась на первое препятствие – отсутствие самого панира. К счастью, боги Интернета сообщили, что его можно приготовить и дома: простой, хотя и времязатратный процесс, требующий лишь молока и йогурта.

В кухне я завела альбом одной из своих любимых певиц, Эм-ай-эй, и, кипятя молоко, безголосо подпевала, пока она то пела, то частила рэпом о том, что жить надо быстро, а умирать – молодой.

Я добавила к молоку йогурта, чтобы оно расслоилось. Собранные в марлю комочки выглядели противно мягкими и склизкими. Я повесила марлю на крючок и смотрела, как сыворотка сперва хлещет сплошным потоком, а потом капает в подставленную миску. Когда творог стек, я поставила его под гнет и убила полчаса, выщипывая брови, выискивая в Интернете рецепты других сыров, которые можно приготовить в домашних условиях, и крася ногти на ногах ядовито-зеленым лаком. Я изо всех сил старалась не думать, что произойдет, когда я попробую крокеты, и сурово напоминала себе, что вряд ли вообще хоть что-то вспомню. Хорошо еще, паниру не требуется вызревать, а то он бы не сдюжил под грузом моих ожиданий.

Наконец панир был готов. Я накрошила его в миску вместе со вчерашней картошкой и размяла все вместе в пюре. Добавила измельченный чеснок, порошковый тмин, нарубленный кориандр и мелко нарезанный сырой лук. Скатала из получившегося теста маленькие цилиндрики, обмакнула каждый в смесь муки, взбитых яиц и хлебных крошек, а потом обжарила. Знакомые процессы, я много раз это все делала и раньше. Через несколько минут у меня вышла целая тарелка хрустящих золотистых крокетов. Я гордо смотрела на них, нетерпеливо дожидаясь, пока немного остынут. И наконец схватила штучку и впилась зубами в хрустящую корочку над нежной сырной начинкой.

Я просыпаюсь после дневного сна от стука в дверь. Официант в тщательно отглаженной форме принес мой полдник. Панирные крокеты и сладкий, чуть резковатый сок сладкого лимона. Обычно я сперва ем, а потом уже отправляюсь на поиски взрослых. Но сегодня слышу голоса из комнаты мамы с папой. Если мама там, она захочет тоже попробовать крокет. С тарелкой в руках я шлепаю босиком из своей спальни через лестничную площадку. И, уже собираясь открыть дверь, слышу изнутри какой-то сдавленный, высокий вскрик. Я толкаю дверь.

В воздухе стоит резкий неприятный запах. Мама в глубине комнаты, в самом углу – дядя притиснул ее спиной к стене. Одной рукой он зажимает ей рот. Второй – задирает юбку. Блузка ее уже расстегнута, в глазах ужас.

Маму надо спасать!

Да, дядя может раздавить меня, как комара. Но комары умеют кусаться.

Я стрелой бросаюсь вперед и впиваюсь зубами ему в ногу.

Он вопит. Отшатнувшись, я роняю тарелку.

– Не трогай ее! – умоляет мама.

Дядя разворачивается ко мне. Он совсем не похож на себя обычного, побагровевшее лицо судорожно подергивается. Обычно, когда он протягивает руку, в ней зажата конфета. Но рука, что тянется, чтобы сграбастать меня, пуста. Когда он нагибается ко мне, я вдруг понимаю, что резкий противный запах в комнате исходит от его рта. Он хватает меня за платье. Я вырываюсь и мчусь вниз по лестнице, через террасу – и дальше, на пляж. Почти вся полоса песка уже скрыта под водой, так что я карабкаюсь по камням, сбивая ступни об острые края, и наконец, отыскав какую-то трещину, забиваюсь туда.

Из своего укрытия меж обломков скал я слушаю, как дядя зовет меня по имени. Можно подумать, он волнуется за меня, но я-то знаю, что это не так. Солнце красное, точно кровь. Чудовищные лиловые волны накатывают на берег, засасывают песок, как будто норовят поглотить весь пляж. Я забиваюсь еще дальше, чтобы меня не было видно. И сижу там, как мне кажется, долгие часы, пока наконец не вижу, как через пляж ко мне шагает какая-то фигура. Дыхание у меня в груди прерывается. Но это не дядя. Это Ума.

Рот у меня был полон остывшей, непрожеванной смесью сыра с картошкой. Я выплюнула ее в ведро, прополоскала рот водой. Раковина изнутри запестрела пятнышками лука и кориандра. Я смыла их. Ах, если бы можно было с такой же легкостью избавиться и от самого воспоминания! Каким же оно было ярким и живым. Слезы у меня на глазах. Привкус железа во рту, когда я прокусила дяде ногу до крови. Пульсирующая у него на виске жилка, вся скрученная, точно веревка. Вот бы она вдруг вырвалась из-под кожи и задушила его. Такие, как он, ничего другого не заслуживают. Благовоспитанные приятные мужчины, всегда такие вежливые со всеми – пока внешний лоск не растрескается и вы не увидите, каковы они на самом деле. Это происходит снова и снова, но всякий раз застает вас врасплох.

Я вывалила всю тарелку крокетов в мусорное ведро. Кухня казалась тесной до клаустрофобии, гостиная тоже. Я распахнула входную дверь, надеясь, что бьющий с улицы холод выгонит стоящий перед глазами образ. Но нет, он обосновался там прочно, засел под кожу, точно заноза.

Не думая, что делаю, я зашагала прочь. И слишком скоро оказалась за пределами лагеря. Вдали виднелись силуэты острых гор, а внизу – безбрежные снежные просторы, холодные и голубые, точно поверхность луны. Но, в отличие от лунной поверхности, этой глади не касалась нога человека. Порывистый ветер дергал меня за волосы, трепал за одежду. Мороз начинал пробираться под куртку и дальше, все глубже и глубже.

Так вот почему Ума не хотела, чтобы я готовила крокеты. А папа, видимо, ничего даже не подозревал – он же сказал, это был чуть ли не лучший отпуск в его жизни. Странно, что ни мама, ни Ума ему даже словом не обмолвились. Но как им удалось уговорить семилетнюю девочку держать язык за зубами?

Я стояла, дрожа и глядя, как горы превращаются в черные, зазубренные силуэты – ни дать ни взять ряд острых неровных зубов. Лонгйир маячил расплывчатым пятном света на горизонте. Расстояние меж мной и всем миром вдруг показалось мне бесконечным, белым и совершенно непреодолимым. Так вот что такое – помнить. Дверь, которую мне столько раз советовали не открывать.

32

По вечному необъяснимому и до чертиков раздражающему совпадению, когда бы тебе ни стало особенно одиноко, те, кому ты пытаешься позвонить, ни за что не берут трубки. Джобин уехал на день рождения к бабушке в Кералу. Нина съехалась со своим новым парнем, Амиром. А что там с папой и Умой – хрен разберет. Когда папа не волновался по моему поводу, он имел обыкновение класть телефон куда попало и тут же забывать куда. Зато Ума телефон из рук не выпускала, вечно просматривала книжные обзоры, рассказы о выставках, бесконечно трепалась в разных чатах обо всем на свете, от политической сатиры до домоуправления. И то, что я послала ей семь посланий по Ватсапу, три имейла, дважды пыталась дозвониться – и все безответно, было совершенно на нее не похоже. Подозреваю, она просто была не готова отвечать на вопросы о том вечере. А у меня все эти цифровые коммуникации и в лучшие времена провоцируют тревожность. Разговаривать с людьми вообще очень сложно, даже когда твой собеседник прямо перед тобой. А уж когда ты его не видишь, не знаешь, где он и слушает ли тебя, – и подавно.

Что я воображаю себе, когда люди не отвечают на сообщения

– Может, они видели мое сообщение, но просто нарочно выжидают некоторое время, чтобы выглядеть круче.

– Может, просто притворялись, что хотят пообщаться.

– Может, они меня ненавидят.

– Может, они уронили телефон в туалет, и он теперь сушится в миске с рисом.

– Может, забыли телефон в автобусе.

– Может, попали в аварию и теперь в больнице.

– Может, их взяли в заложники и не разрешают отвечать на звонки, если только они не пообещают разговаривать как ни в чем не бывало и притворяться, что все в порядке. Когда я наконец дозвонюсь, они попытаются намекнуть мне, что дело неладно, при помощи какой-нибудь загадочной фразы или слова, которое внушит мне странное беспокойство.

– Может, они умерли.

Я попробовала написать папе в последний раз:

«Где Ума? Никак не могу до нее достучаться, а мне очень надо с ней поговорить».

После этого я решительно отложила телефон и постаралась сосредоточиться на продуктовом заказе. Покупать все в супермаркете было слишком дорого, так что я делала оптовые закупки в одной американской фирме. Ящики помидоров, цветной капусты и картофеля. Килограммы имбиря и чеснока. Огромная коробка кориандра, из которого я сделаю пасту и заморожу. Даже учитывая цену доставки, все равно экономия. А один друг Гуннара, охотник, пообещал принести мне оленину для задуманного мной англо-индийского рагу.

И ровно когда мне наконец удалось толком настроиться, от папы пришла эсэмэска.

«Она удалилась в ашрам. Им там нельзя пользоваться ни телефоном, ни компьютером».

«А когда она вернется?» – спросила я.

…

…

«Не знаю, солнышко».

«То есть это как?»

Я подождала. Никакого ответа.

«Хочешь поговорить? Я могу позвонить».

«Я сейчас занят. Давай попозже?»

«А как называется ашрам?»

«„Нашептывающие холмы“, это в Ути».

Ну наконец хоть что-то конкретное!

Я нашла номер телефона «Нашептывающих холмов» и, не давая себе времени передумать, быстро позвонила. Подошедшая к телефону женщина говорила на незнакомом мне языке, из-за плохой связи речь ее звучала искаженно.

– Позовите, пожалуйста… Уму Кришнамурти, – завопила я в трубку.

От одной мысли, что меня не так поймут и плохо обо мне подумают, в груди у меня все сжалось.

– Что-что? Повторите еще раз?

– Ума. Это одна из ваших… «клиенток»?

– Она не может ответить. Сейчас час безмолвной медитации.

– У меня семейное дело, неотложное.

– Ну хорошо, – с раздражением ответил мне голос. – Не вешайте, пожалуйста, трубку, мэм.

В ожидании я нервно расхаживала по комнате. В окна сочилось слабое подобие дневного света – до момента появления солнца над горизонтом оставалось чуть меньше недели. Скоро, скоро цвета дадут толком знать о себе, а очертания теней на снегу приобретут четкость. Почему-то это казалось страшно важным.

– Алло? Ума у телефона.

Я чуть не уронила трубку.

– Это Майя.

– Что случилось? С папой все в порядке?

– Да. По-моему.

– Я думала, это что-то срочное и семейное.

– Нет. Ну то есть не совсем. Мне просто очень надо с тобой поговорить. Прости.

– В следующий раз… Ладно, неважно.

– Я просто все пыталась с тобой связаться.

– Прости. Тут нет доступа к Интернету.

– Но ты же получила мои первые сообщения. Могла бы и ответить.

– Я знаю.

В трубке затрещало.

Я сделала глубокий вдох, силясь унять непереносимое давление в груди.

– Твой первый муж… в отеле… в ту поездку. Он… он пытался… – Я не смогла договорить.

Сквозь треск статики я слышала дыхание Умы, однако она ничего не ответила.

– Я тебе рассказала? – спросила я. – Когда ты меня нашла?

Ума кашлянула.

– Твой папа ушел с группой наблюдения за птицами, твоя мама и Рам сидели в баре, а я отправилась на долгую прогулку по пляжу. И на обратной дороге нашла тебя. Ты сидела одна среди камней, солнце уже почти зашло. Платье у тебя промокло насквозь. Сперва я думала, ты дрожишь просто от холода.

– А что потом?

Я снова принялась расхаживать по комнате, не в силах усидеть на месте.

– Я отвела тебя в отель. Успокоила. Сидела с тобой, пока ты не заснула.

– А с папой поговорила?

– Не пристало мне такое ему рассказывать. Особенно по тем временам.

– А мама? Что с ней? Она получила помощь?

– Стыдно сказать, мы с ней поссорились.

– Из-за чего?

Ума снова кашлянула.

– Пойми, пожалуйста. Сперва я поговорила с Рамом. Он мне сказал, во всем виновата твоя мама, она слишком много выпила и сама ему предложила. В глубине души я знала, что это неправда. Но Рам… он, гм… он умел…

– Мама была жертвой, а не виновницей! Наверняка на ней очень тяжело отразилось то, что там в отеле произошло.

– Скорее всего, – тусклым голосом согласилась Ума. – Но меня там не было, так что я ничего не видела. Через неделю мы переехали в Мадрас. Рам перешел туда на новую работу. Совместный отпуск был нашей прощальной поездкой.

– Что? Ты с ним осталась?

– Ты просто не понимаешь. Он ни за что не дал бы мне развода, а моя семья от меня отреклась бы.

– Даже узнай они про маму?

Ума помолчала.

– Мне надо было поддержать тебя и твоего папу. Мало о чем в жизни я так сожалею, как о том, как повела себя в этой ситуации, – наконец сказала она.

– А теперь папа знает?

– Да.

Теперь я поняла, почему Ума оказалась в ашраме в глуши. Почему папа сказал, что занят и не может поговорить. Несмотря на весь мой гнев, во мне шевельнулось сочувствие к ним обоим.

– Не стоило мне во всем этом рыться, – сказала я.

– Не надо, пожалуйста. Начинать брак с тайн – не очень хорошая идея. Хотя теперь, может, никакого брака уже и нет.

– Прости, мне очень жаль.

В трубке зашипело.

– Это что?

Голос Умы задребезжал, слова звучали нечетко и неразличимо.

– Алло?

Теперь я едва ее слышала.

– Я тебя не слышу!

Она снова что-то сказала.

– Все равно не слышу.

– Майя?

Невозможно. Мы находились за тысячи миль друг от друга, пытаясь докричаться друг до друга через бездну статического треска, но, как ни старались, все равно друг друга не слышали.

Звонок оборвался.

Моя рука, сжимавшая телефон, безвольно повисла вдоль тела. В ушах гремела кровь. Хотя я провела в этой комнате уже много часов – дней! – все кругом вдруг стало непривычным и незнакомым. Треск огня в очаге уже не казался уютным. На темном столе отчетливо выделялись трещины. Глядевшее в окна небо отливало болезненной синевой старого ушиба.

Я рухнула на диван и сосредоточилась на попытках заблокировать мысли, отчаянно бьющиеся у меня в голове. Загнанная в угол мама. Затравленный взгляд во тьме. Кислый запах в комнате. Тела рядом, мысли врозь. Невозможность даже улыбнуться на камеру. Непонимание. Отрицание. Небо за окном сумеречно потемнело. Тени плыли по комнате, точно рыбы в морских глубинах.

Теперь я знала, почему мне всегда снятся волны.

Я задвинула занавески и зажгла лампу. Ноги у меня подкашивались, как после долгой болезни. Я налила себе стакан вина и села на диван. В тусклом свете жидкость в моем стакане казалась темной, как кровь в старом черно-белом фильме.

Ума дала мне то подтверждение, которого я искала. Однако в моем открытии не было ни тени торжества. Так ли надо было спрашивать? Разве я и без того не знала – глубоко-глубоко внутри? Сколько ночей я провела, снова и снова переживая тот вечер на пляже, глядя в кипящие волны, стараясь осмыслить то, что вижу. Теперь вот и папа все узнал. Едва начал новую жизнь, как его затянуло в мутные глубины прошлого. И зачем только я не оставила все как есть? Хотя, наверное, это было невозможно. Старые тайны и травмы – от них нельзя спрятаться, они сидят у тебя внутри, глубоко укорененные в память, вплетенные в самую ткань твоего существа.

Я снова позвонила папе, хотя он и говорил мне, что не надо. Есть ли на свете звук, исполненный большего одиночества, чем бесконечные гудки телефона? Я представляла себе, как папа сидит у себя в квартире, один-одинешенек, в мятой рубашке и нестираных брюках, глядя в окно на недостроенный дом напротив. По вечерам там видно, как рабочие лежат рядком на полу какой-нибудь неотделанной комнаты, показывая друг другу видео на экранах телефонов. Я подумала об Уме в ее ашраме посреди гор. А я сижу тут, в самом конце дороги, где на много миль лишь снега да льды, а вокруг медленно смыкается тьма.

33

Я бездумно смотрела, как маршмеллоу, которое я держала над огнем, загорается ярким пламенем.

– Но ты ведь не будешь это есть? – ужаснулась Рита, когда я подула на обугленную сторону, чтобы остудить ее.

– Еще как буду, так вкуснее.

Я отодрала почерневшую корку, под которой открылась липкая розовая масса, и сунула оба куска в рот. Огонь бодро потрескивал, на моем бокале красного вина поблескивали отсветы пламени. В такие вечера надо отдыхать и морально расслабляться, но я не могла. После разговора с Умой я не спала всю ночь и до сих пор так и не сумела дозвониться до папы.

– О чем задумалась? – спросила Рита.

Я оторвала взгляд от огня.

– Вчера я вспомнила еще один эпизод из детства.

– И какой же? – Она протянула мне бутылку.

Я щедро подлила себе в бокал.

– Когда мы были в отпуске, маму пытался изнасиловать друг семьи. Первый муж Умы.

Рита судорожно втянула в себя воздух.

– Боже! А твой папа знает?

– Ума ему сказала, вот только что. И они из-за этого страшно поссорились.

– Лучше сейчас, чем через несколько лет брака, – заметила Ума.

– Правда. Но мне все равно очень жалко обоих.

– Маму свою пожалей. Она тут жертва.

Голос Риты прозвучал так неожиданно резко, что я удивленно посмотрела на нее, но она, вся ссутулившись, смотрела в огонь.

– Прости. У меня такое ощущение, что я тебе вечно ною о своих проблемах, а о твоих мы никогда не разговариваем.

– Ой, да ради всего святого! Меньше всего на свете хочу обсуждать свои проблемы. Тогда мы всю ночь тут просидим.

– Правда? А так посмотреть, кажется, у тебя все схвачено.

Рита вылила себе остатки вина из бутылки.

– Видела бы ты мой банковский счет!

– Здорово ты придумала с субарендой. Помогло же, да?

– Угу. Хотя моя соседка не слишком в восторге.

Она отпила большой глоток, по-прежнему излучая напряженность всем телом. Никогда прежде я не видела ее вот такой – в приступе дурного настроения, взявшегося внезапно, из ниоткуда. Обычно Рита была образцом уравновешенности. Но, опять же, новые знакомые нередко и меня описывали в примерно таких же выражениях.

– У тебя еще какие-то неприятности?

Рита вздохнула:

– Да не.

– Ну что ты, уж мне всегда можешь рассказать. Мне хоть не так неудобно будет, что я тебя вечно гружу.

Она взяла еще штучку маршмеллоу и нацепила на палочку.

– Моя бывшая, Айви, на днях переехала в Портленд. Мы как-то раз ездили туда на выходные – так было здорово. Потом мы много обсуждали, как бы туда перебраться. Но так и не собрались. А теперь она, ну как-то… собралась. Но уже без меня.

Маршмеллоу у нее горело синим пламенем, но она словно не замечала. Я тоже молчала, боясь, что спугну и она снова замкнется в себе. Она со мной еще никогда не была настолько откровенна. Может, алкоголь слегка развязал ей язык.

– Вы долго были вместе? – спросила я.

– Семь лет.

– Ого! Порядком. А ты знаешь, почему все закончилось?

– Белый порошок, на котором я сидела, сыграл свою роль.

Я остолбенела. Если не считать вина, да и то изредка, Рита относилась к своему телу более чем ответственно. Свято соблюдала восьмичасовой сон, ела здоровую пищу, а уж спортом занималась куда регулярнее меня.

– Я и не знала. Ты выглядишь такой здоровой. Мне бы и в голову не пришло, – промямлила я.

– Одно из моих любимых преимуществ жизни здесь. Ты постоянно вне искушений, так что и оступиться несравненно сложнее.

– Вы с Айви все еще общаетесь?

– Время от времени. Но я преимущественно слежу за ней в соцсетях.

– А я за Райаном.

– Что ты сейчас к нему испытываешь? – спросила Рита, хватаясь за повод увести разговор в сторону.

Я не стала ей мешать.

– Я сейчас все время так занята, что думаю о нем гораздо меньше. – Чистая правда, если не считать бессонных ночей, когда каждый час в темноте казался вечностью.

– И ты ведь общаешься с этим новым парнем, да?

– А, ты про Джобина? Он просто друг.

– Очень симпатичный друг, – усмехнулась Рита.

Она тут как-то на днях вошла в комнату во время нашего видеозвонка. Послушать ее, я «глазки строила» – полнейшая неправда!

– Кажется, он не мой тип, – сказала я.

– Потому что не бессовестный лживый засранец?

– Ха-ха. – Я легонько толкнула ее в плечо.

– Не, серьезно. У вас, цис-женщин, хорошие парни не в почете. Пригласи его погостить.

– Да рано еще. И далеко, из Индии-то.

– А мне казалось, он собирается в Европу?

– Ага, в Париж.

– Ну вот и пригласи его на выходные. Как друга, само собой.

Может быть, вино придало мне пьяной удали или я просто и в самом деле хотела увидеться с Джобином, но, дав Рите еще совсем немножко меня поуговаривать, взяла и послала ему приглашение.

– В конце концов ты заслужила немножко радости.

– Еще как!

– Поехали со мной в город? Я встречаюсь с друзьями.

Я покачала головой и начала мысленно формулировать отказ, как вдруг зазвонил телефон.

– Тьфу ты, вот это некстати, – сказала Рита.

Я посмотрела на экран.

– Это папа.

Внезапно я почти всерьез испугалась отвечать.

– Давай же, – сказала Рита. – А я поеду, чтобы не висеть у тебя над головой.

– Ты только что выпила полбутылки вина.

– Ничего, на свежем воздухе протрезвею. Кроме того, это ж Лонгйир, никто меня не тормознет и не заставит дышать в трубочку.

Я открыла было рот, чтобы возразить, но благоразумно передумала.

Телефон все звонил.

– Ответь же, – сказала Рита, влезая в комбинезон.

– Пап?

– Привет, солнышко.

– Я сто лет пытаюсь с тобой связаться!

– Прости. Никак не мог…

Голос его звучал хрипло, как будто папа только что плакал.

– Папа? Я говорила с Умой. Ты там как?

В наступившем молчании я услышала, как Рита надевает сапоги и тихонько прикрывает за собой дверь.

– Бывало и лучше, – негромко произнес он наконец.

– Наверняка для тебя это стало большим потрясением, – сказала я как можно бережнее.

Я не могла даже представить, как это знание могло отразиться на нем, – и знала, что, если не спрошу, он сам не скажет.

– Наверное, нечему было так удивляться. В Раме всегда было что-то такое, неприятное. Но такого я от друга семьи уж точно не ожидал. Может, поэтому… – Он не договорил фразы.

Я услышала, как он сморкается. Ох, как мне хотелось сейчас быть с ним рядом, поддержать его.

– Ума еще не вернулась? – спросила я.

– Нет.

– Ох, пап, мне так жаль. А может, простишь ее, а? Приехал бы такой в ашрам и, прямо как в ромкомах, признался бы ей в невянущей любви.

– Я уже ее простил, – тусклым голосом отозвался он.

– Тогда не понимаю. В чем проблема?

– Разве ты с ней не разговаривала?

– Ну да, вчера ей звонила.

– Ты так спокойно это принимаешь. Спасибо тебе. Спасибо, что понимаешь, почему я никак не мог рассказать ни тебе, ни ей раньше.

– Что? Разве это не Ума тебе рассказала, как Рам напал на маму? – растерянно спросила я.

– А… да, рассказала.

Голова у меня окончательно пошла кругом. Я подошла к окну и раздвинула занавески, за которыми показался краешек неба, усыпанного тысячами мелких, точно булавочные головки, звезд. Я судорожно пыталась понять, что происходит. Папа никак не мог знать про Рама и маму. Но знал о чем-то еще, тоже связанном с мамой. И скрыл это даже от Умы. Что-то плохое, по-настоящему плохое, раз она бежала в ашрам.

– Папа, ты о чем?

– Зря я это.

– Ну ладно уже. Пожалуйста, расскажи в кои-то веки!

Я слышала, как он нервно сглотнул. А потом прокашлялся:

– Это касается твоей мамы. И несчастного случая.

Сердце у меня в груди забилось болезненно и глухо. Холодные яркие звезды, казалось, засияли еще ослепительнее, точно предупреждали меня, передавали сигналы азбукой Морзе.

– Что ты имеешь в виду?

– Это не был несчастный случай. Семья твоей мамы просто хотела, чтобы я всем так говорил.

Я крепче стиснула телефон.

– Майя, я даже не знаю, как и сказать. И от всего сердца хотел бы, чтобы мы говорили сейчас лицом к лицу. Но ты должна знать.

– Что знать? – повторила я.

Папа молчал так долго, что я уже думала – повесил трубку. Но потом он снова откашлялся:

– Твоя мама… твоя мама покончила с собой.

Мир покачнулся.

– После возвращения из отеля… – прошептала я.

– Через пару недель. Я никак не мог понять, почему отпуск спровоцировал у нее приступ депрессии. Думал, может, потому что по сравнению с ним обычная жизнь казалась еще тяжелее обычного.

– А спросить тебе в голову не пришло?

Голос у меня звучал, точно откуда-то издалека. Точно принадлежал вовсе не мне. И мысли мои тоже мне не принадлежали. Я уплывала куда-то прочь от них, прочь от себя самой, глядя на все из невозможной дали, толком даже не замечая.

– Она не отвечала. Несколько недель пролежала в кровати. А потом как-то взяла и встала. Приняла душ, надела любимое платье. Мне надо было уйти на рабочую встречу, и она сказала, что сама за тобой присмотрит. Но когда я вернулся…

Где-то вдали завыла собака.

– …ее уже не стало. А ты сидела рядом и пыталась ее разбудить.

Я тяжело осела на пол, даже через свитер ощущая неровности деревянной стены за спиной. Сейчас это было единственное, что я знала точно.

– Майя? Скажи что-нибудь.

– Я… я…

– С тобой все в порядке?

– Не знаю.

– Мне не следовало оставлять вас двоих наедине.

– Да, – сказала я. – Не следовало.

И повесила трубку.

Несколько мгновений я не двигалась, словно бы зависнув в порожденной шоком оцепенелой немоте. Заледеневшая, как весь мир вокруг. А потом в руках у меня началось покалывание. Сердце забилось, как отбойный молоток. И, словно бы в компенсацию за эти мгновения неподвижности, все кругом вдруг понеслось вскачь. Я кое-как поднялась на ноги и, пошатываясь, бросилась в ванную, где меня неистово, до слез вывернуло наизнанку.

34

Ночь была темным калейдоскопом обрывочных образов. Разбивающиеся о берег волны. Рука, до боли сжимающая мое предплечье. Белая, наглухо запертая дверь. Кто-то подбрасывает меня на коленках, вверх-вниз, вверх-вниз, пока радостный восторг не сменяется тошнотой и укачиванием, а они – одуряющим страхом. Я проснулась, хватая ртом воздух, точно тонула и с трудом вырвалась на поверхность. В голове роились спутанные видения, я сама не знала, что там правда, а что – лишь плод моего воображения. Потом все исчезло, и я осталась во тьме – лежать и слушать вой ветра за окном.

Судьба не забрала маму от нас прежде срока, она сама решила нас покинуть. Не было ни аварии, ни посещений больницы, чтобы сказать последнее «прости». А папа все от меня утаил, хотя и обещал полную откровенность. Я лежала в постели, и мысли мои все разматывались и разматывались, точно магнитофонная пленка в сломанной кассете. Заснуть не получалось. Наконец я поднялась и оделась.

Холмы тонули в фиолетовых тенях, на бледно-розовом небе висела маленькая кособокая сфера луны. Я вывела снегоход и поехала навстречу рассвету. Довольно скоро двигаться дальше стало невозможно – из сугробов торчали острые камни, с обеих сторон уходили вверх горные кручи. Я остановилась и заглушила мотор. Вслушалась в шум несущегося с гор ветра, странные, пронзительные крики птиц, в свое хрипловатое, судорожное дыхание. Звуки жизни.

Я все еще ощущала глубочайший шок от того, что мамы в этом хоре жизни не было. Стремительное переписывание моей истории отзывалось, звенело во всем. Вся моя жизнь до сих пор определялась маминой смертью. И то полое, пустое чувство в груди, как будто меня выскребли, – тоже из-за нее. Я лишилась всего того, чему матери учат дочерей. Ну, например, что если мужчине ты не нужна такая, как есть, он тебе тоже не нужен. Мне потребовалось тридцать лет, чтобы додуматься до этого самой.

Разве я не стою того, чтобы жить ради меня?

Бросив работу в ресторане и вернувшись к папе, я долго лежала в постели, хладнокровно обдумывая разные способы покончить с собой. Лезвием по запястьям. Передоз таблеток. Задохнуться от выхлопных газов в машине. Спрыгнуть с чего-нибудь высокого.

Но я не стала.

Причины, по которым я не покончила с собой

– Поскольку я неудачница примерно во всем, довольно велики шансы, что и тут у меня ничего не выйдет. А тогда мне не только придется жить дальше, но и все друзья и родные будут обращаться со мной, точно я сделана из стекла, и прятать острые предметы.

– Я боюсь боли. То есть вот правда-правда боюсь. Поэтому мне никогда и в голову не приходило ни нос проколоть, ни татуировку набить. В самые черные минуты я фантазировала о том, чтобы броситься под машину. И лишь мысль о том, как это, наверное, больно, меня остановила.

– Но главная причина – я не хотела никого огорчать. У меня и так было ощущение, что я только и делаю, что всех подвожу, а худшего способа плюнуть человеку в лицо, чем просто внезапно взять и исчезнуть из его жизни, не придумаешь.

Наверное, для мамы боль, причиняемая ей жизнью, перевешивала страх смерти. Она действовала не рационально – в том состоянии, скорее всего, оно и невозможно, – и я не должна ее винить за то, что она меня бросила. Не должна винить ее за болезнь. Это Рам подтолкнул ее за край. Рам, попытавшийся силой взять то, что ему не принадлежало, и, как нередко бывает с мужчинами, сумевший избежать последствий.

Над головой у меня закричала крачка. Я вскинула голову и увидела скользящее в вышине белесое птичье тело, розоватые в отблесках рассвета кончики крыльев. Надо думать, она летела на родину после лета в Антарктике. В вечной погоне за светом. Не так ли и все мы? Именно это и пытался подарить мне мой мозг, подавляя воспоминания. И папа. Заверните малышку в вату, чтобы холод и темнота до нее не добрались. Но, несмотря на все его усилия, они настигли меня. Я набрала полную грудь ледяного воздуха и закричала – громко и протяжно, сколько хватило сил. Ветер унес мой крик прочь, в рассвет.

35

Мне казалось, пол у меня под ногами вот-вот провалится и я полечу вниз, в зияющую пустоту. Тело мое механически нарезало лук и чистило картошку, но разум витал совершенно не здесь. То, что я все еще не выбилась из графика готовки, само по себе было чудом, и мне было совершенно необходимо успокоиться, чтобы не наделать глупых ошибок.

Я сделала глубокий вдох. Вобрала в себя пар, пропитанный сочным ароматом красного мяса, помидоров и тмина. Карри тушилось на медленном огне уже несколько часов. Я заглянула в духовку и убедилась, что она чудом не погасла посередине процесса, так что булочки поднялись аккуратными золотисто-коричневыми маковками. Я вытащила их, и кухня наполнилась умиротворяющим духом свежеиспеченого хлеба.

Занавеска на двери кухни заколыхалась, вошла Рита.

– Ух ты, как вкусно пахнет! Я твоего нового меню жду не дождусь.

– Спасибо, – тусклым голосом отозвалась я.

– Что с тобой? Джобин сказал, что не хочет встречаться?

– Нет-нет, совсем наоборот. У него как раз будут длинные выходные, так что он сказал, купит билет.

– Здорово же! Развратные выходные!

– Вот уж о чем я сейчас меньше всего думаю, так это о сексе.

– Что стряслось? С тобой все в порядке?

Я и так уже слишком много плакалась Рите. Не хотелось бы, чтобы она считала меня одной сплошной ходячей проблемой.

– Давай потом поговорим? – сказала я.

Она положила руку мне на плечо и сочувственно улыбнулась. Даже от такого мелкого дружеского жеста я чуть не разревелась.

– Эй! Есть кто живой? – завопил чей-то голос в гостиной.

– Гости… пойду встречать, – сказала Рита.

Через десять минут я присоединилась к ней. Они с Гудрун и Гуннаром уже успели приложиться к виски.

– Майя! Держи! – Гуннар сунул мне в руки стакан.

Я была только рада хоть чем-то сбить внутреннее напряжение.

Следом появилась супружеская пара лет сорока. Они стояли в дверях, облаченные в одинаковые куртки яркого-желтого флуоресцентного цвета – точно два теннисных мячика.

– Здравствуйте. Простите, что опоздали, – сказал муж.

Я заставила себя улыбнуться.

– Ничего страшного. Вы одни из первых. Заходите.

– На Свальбарде же принято снимать обувь, когда заходишь, да? – спросила жена.

– Совершенно верно. Можете взять тапочки из вон того ящика.

– И заходите – для начала попробуете виски, – добавил Гуннар.

Сперва супруги неловко примостились на краешке дивана, но после пары порций виски заметно расслабились.

– Вы тут поваром, да, Майя? – спросил муж.

Я кивнула.

– А я писатель. Пишу о еде. Собираюсь написать статью о вашем начинании.

– Для блога? – поинтересовалась Рита.

– Для «Нэшнл Джиографик».

В животе у меня все так и оборвалось.

– Ясно, – слабым голосом выговорила я и торопливо плеснула себе новую порцию виски.

– Нам о вашем сегодняшнем ужине рассказали в отеле, где мы остановились, – сообщил писатель.

– Мы все стряпню Майи просто обожаем. А то на отбивные из китового мяса и тюленятины, бургеры и пиццу уже глаза не глядят. Майя спасает нас от обыденности. Потрясающе готовит. Правда, потрясающе, – заявил Гуннар со всем пылом пяти стопок виски.

– Не возражаете, я запишу?

Предложение привело Гуннара в восторг. Он медленно, по буквам, продиктовал свое имя, а тем временем появилось еще несколько человек. Шум в комнате нарастал, а внутри у меня вдруг все сжалось. Оставив Риту с гостями, я бросилась на кухню и, стоя среди кастрюль и сковородок, попыталась вернуть себе хоть какое-то подобие душевного равновесия. Меня затопила волна усталости. Я снова оказалась на скалах на берегу, снова смотрела на бурление безжалостного прилива, а глаза мне щипало от соли.

Я сердито потерла их. Не время сейчас! Нельзя допускать, чтобы мрачные мысли погубили весь вечер, особенно учитывая этого ресторанного критика. Музыка, вот что мне поможет. Глория Гейнор, снова и снова повторяющая мне в уши «Я выживу!», громогласный, упорный рефрен, заглушающий мои крутящиеся по кругу мысли…

Кто-то постучал меня по плечу. Я завопила от неожиданности и развернулась.

Райан. Вот уж кого я меньше всего на свете ожидала – или хотела – увидеть. Прислонившись к дверному косяку, он улыбался этой своей харизматичной, чуть кривоватой улыбкой.

– Ты меня напугал.

– Прости. Не хотел.

Как он оказался в списке клиентов без моего ведома? Но тут я вспомнила, что университет оплатил группу из четырех человек, а имен не назвал.

– Астрид тоже здесь?

– Ага. В гостиной.

Ну замечательно. Теперь весь вечер ими любоваться. Я понимала, что, учитывая размеры Лонгйира, мы непременно рано или поздно столкнемся, но почему именно здесь и сейчас?

Он посмотрел мне в глаза.

– Кстати, отлично выглядишь. Похудела, что ли?

Я чувствовала себя совершенно измотанной и до отвращения непривлекательной. Ну почему он выбрал именно сегодняшний вечер? Я набрала в грудь побольше воздуха и расправила плечи:

– Понятия не имею. Давай, может, иди ко всем остальным? Я сейчас начну подавать на стол.

К счастью, Райан послушался и ушел. Я повернулась к плите и посмотрела на приготовленное, стараясь хоть как-то взять себя в руки. Мне хотелось только одного: поскорее всех накормить и отправить восвояси, а самой рухнуть в постель.

– Не хватает двоих человек, – сказала Рита, присоединившись ко мне на кухне.

Я разложила карри из оленины на новые медные блюда, а сверху посыпала кориандром. Гарниры я подавала в черных керамических мисках. Мы с Ритой отнесли все гостям.

– Сегодня я приготовила ужин в англо-индийском стиле, – сказала я. – Это фьюжен-кухня, возникшая в период британского владычества в Индии, когда местным поварам пришлось приспосабливать свои рецепты под вкусы британцев: внедрять в меню суп, уменьшать количество специй и стараться по возможности воспроизвести британские блюда из доступных им продуктов. Сегодня я приготовила кокосовый рис, фугат из цветной капусты и железнодорожное карри с олениной…

Я осеклась, заметив, что ресторанный писатель яростно строчит в блокноте, и внезапно почувствовала себя бессовестной самозванкой. Я сама узнала о существовании англо-индийской кухни неделю назад. А может, он в этом блокноте с кожаным переплетом ведет учет моим промахам.

Кто-то слегка кашлянул, и я тотчас же сбилась с мысли.

– Продолжай, – беззвучно напомнила Рита.

– Простите. Так вот. Это арктический вариант англо-индийского блюда под названием железнодорожное карри с бараниной, впервые поданного в начале двадцатого века на поезде дальнего следования между Бомбеем и Калькуттой. Правда, только в вагонах первого класса. Его подавали с масляными булочками, что считалось верхом утонченности. У нас сегодня разновидность попроще, из местной оленины. Надеюсь, вам понравится.

Убедившись, что у всех всего хватает, я села на единственное оставшееся свободное место – между ресторанным писателем и Ритой. К сожалению, Астрид с Райаном оказались ровно напротив.

– Привет, Майя. Все так заманчиво выглядит, – сказала Астрид, накладывая себе самую маленькую порцию карри в мире.

– Детка, ну ты что! Этого совершенно недостаточно. Нельзя так мало есть, умрешь с голода. Правда же, Майя? – сказал Райан.

Судя по виду, Астрид хотелось сквозь землю провалиться. Райан одарил меня покровительственной улыбкой, какую всегда приберегал для хорошеньких официанток.

– Э-э-э-э… ну-у-у… – начала я.

Райан зачерпнул большой сервировочной ложкой карри и вывалил на тарелку Астрид. По щекам у нее начал расползаться слабый румянец.

– Хорош контролировать ее порции! – рявкнула Рита.

– Но я правда считаю… – начал Райан.

Я бросила на него свирепый взгляд.

Удивительно, но он заткнулся.

– Потрясающе вкусно, – сказал писатель. – И такая изобретательность – сделать это с олениной.

Я повернулась к нему. Вот о чем мне надо думать, а не о Райане.

– Спасибо. Я стараюсь по возможности внедрять в меню местные продукты.

– А на сладкое у нее сегодня хлебный пудинг, – вставила Рита.

– По рецепту моей мамы, – добавила я.

– Фантастика! Ваша матушка англо-индийского происхождения?

– Она была индианкой – из Дели, но большую часть жизни прожила в Бангалоре.

– Я в прошлом году ездил в Дели. Ох, как там кормят…

Писатель умолк, мечтательно задумавшись. Наконец он поднес очередную ложку ко рту.

– Что вы добавляете в оленину? Умопомрачительно.

– Кориандр, тмин, чили и кору корицы. А да, еще уксус и кокосовое молоко.

– Привкус уксуса необыкновенно украшает.

– Спасибо, вы ко мне правда очень добры.

Чуть приободрившись, я наконец и сама взялась за еду. В этот раз мне удалось сбалансировать приправы гораздо лучше, чем в две первые, тренировочные попытки. Булочки вышли мягкими и воздушными, но это как раз неудивительно, потому что хлеб я пекла много лет. Рис чуточку слипся, а цветная капуста вышла совершенно ничем не примечательной, но, кажется, за столом никто не жаловался.

– Кто-нибудь хочет добавки оленины? – спросила я.

Несколько человек выразительно закивали.

Я собрала сервировочные блюда и потащила их на кухню. А когда обернулась, обнаружила, что Райан увязался за мной.

– Великолепный ужин. По местным стандартам – выдающийся.

– Спасибо.

Меж зубов у него застрял кусочек чего-то темного.

– Я скучал по твоей стряпне. Астрид не очень-то любит готовить.

Перец, сообразила я. Вот что у него на зубах.

– Ну у нее другие увлечения, – заметила я, деловито кромсая свежий кориандр.

– У нее ж, знаешь, было расстройство пищевого поведения…

– Райан!

– Что?

Он посмотрел на меня с искренним недоумением.

– Это просто некрасиво. Нельзя обсуждать ее проблемы без ее ведома. Особенно со своей бывшей.

– Ой, ты права.

Однако недоумение на его лице никуда не делось. Я вспомнила, что он писал Астрид про меня, и осознала, что он совершенно искренне не понимает.

У меня зазвонил телефон.

– Прости, мне надо ответить, – сказала я, радуясь предлогу отвернуться.

– Здравствуйте, это Майя.

– Это я, Хильда. Мы должны были сегодня приехать.

– А, Хильда, добрый вечер. Вы все еще планируете к нам присоединиться? Мы уже заканчиваем с главным блюдом.

– Нет-нет, мы не приедем. В отеле нам сказали, близ вашей базы видели белого медведя. У моего мужа слабое сердце, так что мы решили, лучше никуда не поедем.

– Более чем понятно. И спасибо большое, что дали мне знать.

Вот уж только медведей мне сейчас не хватало. Я искренне надеялась, что Хильда просто из любителей поднять панику на ровном месте.

– Все в порядке? – спросил Райан.

– Э-э-э. Да. Судя по всему, поблизости бродит белый медведь.

Он поднял одну бровь:

– Это кто сказал?

– Одна из неприехавших клиенток.

Райан покачал головой:

– Ошибается. Вчера мы видели одного недалеко от города. Но мы взяли джип и отогнали его.

– А ты уверен, что не в эту сторону отогнали?

– Да нет тут поблизости никаких медведей, честное слово.

Он говорил так убеждено, что я поверила.

– Ну если ты точно знаешь. Можешь отнести на стол?

Я всунула ему в руки миску с карри.

К тому времени, как гости доели вторую порцию, мне стало получше. Ни человек, ни высший хищник ужин не прерывали, и Райан, к его чести, про медведя даже словом не обмолвился. Я подала хлебный пудинг и смотрела, как ресторанный критик предвкушающе вдыхает сладкий, сахарно-кардамонный пар.

– Восхитительно! – произнес он через несколько секунд.

– Спасибо. Страшно рада, что вам нравится.

– Первый раз пробую хлебный пудинг, – сообщила мне Рита. – Слегка напоминает вафельный пирог с ягодами, только без ягод.

– А это что такое? – спросила я.

Но ответа так и не узнала, потому что в эту самую минуту завыли собаки.

Волоски на руках у меня встали дыбом.

Собаки так выли только от голода или когда к их вольерам приближался кто-нибудь чужой. Рита покормила их несколько часов назад. Похоже, их что-то напугало. Жена писателя неуверенно посмотрела на меня.

– Они всегда так лают?

– Уверена, это какие-нибудь пустяки, – сказала я.

– Похоже, они чего-то боятся, – не унималась она.

– Скорее, о чем-то предупреждают, – возразила Рита.

– Наверное, там бродит белый медведь, – заявил всем присутствующим Гуннар.

Я сердито покосилась на него.

– Ч-что вы имеете в виду? – пролепетала жена критика.

– Шучу, – торопливо заверил Гуннар. – Хотя около города вчера видели медведя.

– Мы вчера проверяли, где медведи. Поблизости никого нет, – сказал Райан, хотя и куда менее уверенно, чем утверждал на кухне.

– А сегодня не проверяли? – спросила я.

– Я позвоню Бьорну. Пускай проверит радар, – предложила Астрид.

– Райан, ты же специалист. Может, выйдешь наружу, посмотришь, что там? – предложила Рита.

– Не болтай ерунды. Это же высший хищник в пищевой цепи. С ним шутки плохи, – отрезал Райан.

– Давайте есть, пока не остыло, – сказала я.

– А медведь? – спросила жена писателя.

– Собаки вроде притихли. Похоже, ложная тревога.

Гости вернулись к пудингу, но я чувствовала, что удовольствия от него они получают уже значительно меньше. Было так тихо, что я слышала, как царапает бумагу ручка писателя.

– Так какие специи вы сюда добавляете? – спросил он, поднимая голову над записной книжкой.

– Кардамон, гвоздику…

Со стороны кухни раздался глухой удар. Кто-то уронил ложку на стол. Грохот повторился. Звучало так, словно что-то очень тяжелое с размаху бьется о стену домика. Собаки снова завыли.

– О боже! Медведь… – выдохнул кто-то из гостей.

– Может быть что угодно. Ветром что-то прибило. Или олень, – сказала Рита.

Раздался громкий треск и скрежет. Несколько человек закричали. Я обвела взглядом круг бледных, искаженных от ужаса лиц.

– Главное – сохранять спокойствие, – сказала я, хотя сама испытывала что угодно, но только не его.

– Что нам делать? – спросил Райан, глядя на меня ошалелыми глазами.

Я потрясенно уставилась на него. Это же он у нас специалист, а мне полагается напрочь потерять голову и дышать в бумажный пакет где-нибудь в уголке. Но, как ни странно, головы я не потеряла. Да, пульс у меня скакал как бешеный, а в груди стеснилось, но, судя по всему, у всех вокруг, не у меня одной. Я столько времени воображала себе самое худшее, что, когда что-то плохое случалось на самом деле, не могла отделаться от странного торжества. Кроме того, белый медведь – угроза вполне осязаемая. Чисто теоретически от нее можно избавиться.

– Надо кому-нибудь сходить проверить, – сказала я.

Астрид выразительно посмотрела на Райана:

– Это по твоему профилю.

Но Райан покачал головой. Судя по всему, высшие хищники интересны, только когда наблюдаешь за ними за много миль или из-за пуленепробиваемого стекла.

– Я схожу, – сказала Рита.

– Уверена?

Она мрачно кивнула и взяла из угла комнаты ружье.

Я слышала, как пятнадцать человек стараются даже не дышать, пока Рита крадется через комнату. Я сжимала и разжимала под столом кулаки, глядя, как она чуть отодвигает занавеску на входе в кухню дулом ружья и тут же, почти немедленно, роняет ее обратно. Отступив на шаг, Рита беззвучно поманила меня к себе.

– Не ходи, – прошипел Райан. – Это может быть опасно.

Я рассудила, что рядом с вооруженной и владеющей собой Ритой сейчас куда безопаснее, чем рядом с кем угодно из присутствующих. И поспешила к ней.

– Там правда медведь?

Она кивнула.

Сзади меня кто-то ахнул.

– Слушай, он совершенно одурел от чертовой оленины, – прошептала Рита. – Пытается подцепить лапой через окно. Придется стрелять.

– Ты что! Белых медведей нельзя убивать! Будут расследовать как убийство.

– Да я не собираюсь его убивать. Просто спугнуть.

– Там газовая плита, – пискнула я.

– Поверь. Это самый лучший вариант.

– А нельзя просто… ну прикрикнуть на него… что-нибудь в этом роде?

– Валяй, попробуй. Ступай на кухню и вели ему убираться восвояси. Посмотрим, что получится, – прошипела Рита.

Возня по ту сторону занавески становилась все громче и бурнее. Громкий резкий треск. Грохот и дребезжание свалившейся на пол кастрюли.

– Ну ладно. Давай, – сказала я.

Рита подняла винтовку.

– Постойте, – проговорил чей-то голос.

Рядом с нами стоял писатель с большим «Никоном» в руках.

– Да вы издеваетесь, – выдохнула Рита.

– Дерек, вернись, – прошипела его жена.

– Вы разве не хотите фотографию в «Нэшнл Джиографик»? – спросил он.

– Да мне плевать! – нетерпеливо отрезала Рита.

– Может, даже на обложку попадет.

– Некогда спорить, – рыкнула Рита.

Шум в кухне все усиливался. Я подумала, что сделать пару снимков будет быстрее, чем стоять тут и спорить.

– Ладно, идите, – сказала я.

Рита закатила глаза, но отступила в сторону. Писатель сделал несколько снимков с нами (Рита со злой физиономией не выпускала из рук ружья), а потом мы прокрались вслед за ним на кухню. Когда он отодвинул занавеску, я увидела медведя, наполовину торчащего в рваной дыре на месте окна. Я вцепилась в Риту. Медведь был огромнее, чем я ожидала. Гигантские лапищи. Резкий блеск когтей. Острые зубы. Взлохмаченный желтоватый мех. Грязная морда. В животе у меня екнуло. К счастью, медведище не обратил на нас никакого внимания, всецело сосредоточенный на свалившейся на пол кастрюле с карри. Он пытался засунуть в нее морду, но кастрюля упала набок и перекатывалась со стороны на сторону с жутким скрежетом.

Услышав щелчок камеры, я замерла, надеясь, что медведь не слышал. Но, видимо, громыханье кастрюли все заглушало.

– Ужасное освещение, – пробормотал писатель.

– Только не… – начала Рита.

Но поздно. Внезапная вспышка озарила кухню и заплясала, отражаясь на всех металлических поверхностях. Белый медведь поднял голову и зарычал.

– Идиот, – прошипела Рита.

Локтем оттолкнув писателя, она подняла ружье и прицелилась.

Комнату наполнил грохот выстрела. Я зажала уши ладонями, но поздно – в голове зазвенело. Сквозь этот звон пробивались людские вопли. К несчастью, медведь, видимо, испугался куда меньше всех нас. Он оскалил зубы и рванулся вперед. Снова раздался треск.

– Ч-черт, – пробормотала Рита.

Не успела я остановить ее, она шагнула в кухню и выстрелила два раза подряд, очень быстро. Я снова не успела подготовиться, в ушах у меня ревела кровь. Я отшатнулась назад, утягивая с собой писателя. Из кухни доносился жуткий грохот. А потом – внезапно – тишина.

Я посмотрела на Риту. Та тяжело дышала, все еще не опуская ружья.

– Он убежал?

Она кивнула.

От облегчения у меня закружилась голова. Ноги стали мягкими, как переваренная вермишель. Пошатываясь, я добралась до своего стула и рухнула.

– Ты мой герой, – сказала я Рите.

Откуда-то сверху раздались нестройные аплодисменты. Я осознала, что большинство гостей забралось на антресоли. На меня смотрело несколько перепуганных лиц. Я с удивлением узнала среди них Райана. А вот Астрид с ним не было. Они с Гуннаром стояли у двери, сжимая ружья.

– Пойду проверю, не шатается ли он теперь вокруг, – сказала Рита.

– Я с тобой, – сказала Астрид.

– И я, – добавил Гуннар.

Они втроем вышли из домика, и через несколько секунд я услышала рев снегоходов. А потом треск ружейного выстрела. Кто-то из гостей вздрогнул. Жена писателя ударилась в слезы.

– Иди сюда, милая, – ласково сказал он.

Мы вместе помогли ей слезть с антресолей. Она бросилась в объятья мужа, плечи у нее затряслись. Все остальные, включая Райана, остались, где были.

– Можете спускаться уже, – сказала я им.

Жена писателя задыхалась. Мы с ним встретились взглядами.

– У вас найдется что-нибудь сладкое?

– Чай с сахаром годится?

– Чай было бы просто замечательно, – слабо проговорила она.

Однако, вернувшись в кухню, я отвлеклась на царящую там разруху. На месте окна зияла брешь с неровными краями изломанных, искореженных досок. Остатки карри были размазаны по полу (хотя соусник вылизан досуха), в стене чернела дырка от пули, а вторая – в верхней панели плиты. Третий выстрел угодил в мой стеллажик со специями, так что разноцветные порошки и осколки битого стекла разлетелись по всей кухне.

– Одна леди там очень ждет чаю.

Рита, все еще в уличной одежде, стояла в двери, прислонясь к косяку.

Не дождавшись ответа, она вошла в комнату и поставила чайник на огонь.

– Что же мне теперь делать? Миккель возвращается через несколько дней. Он меня убьет!

Она положила руку мне на плечо:

– Я тебе помогу с уборкой. Пока хватит просто заколотить окно. Где-нибудь наверняка должны найтись доски.

– И плиту, кажется, искорежило.

– Все равно она была страшно древняя.

Чайник закипел, так что Рита налила чаю и щедрой рукой положила туда сахара. Я восхищенно наблюдала за ней.

– В минуты кризиса тебе равных нет.

– Да ты и сама не так уж плохо держалась. Но Райан… Сдохнуть просто.

– Угу. Знаю.

– Жалко, мы с тобой два года назад знакомы не были. Сразу посоветовала бы тебе не связываться.

Когда мы вернулись в гостиную, жена писателя уже перестала задыхаться, хотя глаза у нее еще оставались большими и круглыми от потрясения. Она благодарно прихлебывала чай, а муж ее тем временем пролистывал отснятые фотографии, заботливо повернув камеру так, чтобы она не видела. Все остальные вроде бы тоже пришли в себя, и норвежцы налегли на виски. На столе беспорядочно стояли тарелки с остатками пудинга. На меня внезапно навалилась усталость. Словно прочитав мои мысли, Рита обняла меня за плечи.

– Давай сегодня у меня переночуешь. А разбираться будем завтра.

– А посуду помыть?

– Замочим.

– А дыра на кухне?

– Мешками заткнем?

Гуннар подошел к нам и сунул мне в руку стаканчик виски. Я залпом осушила его.

– Майя, вы так готовите, что даже белые медведи не в силах устоять.

Писатель улыбнулся и что-то черканул у себя в блокноте.

«Соберись», – думала я.

Я повернулась к группе.

– Всем спасибо, и простите, что этот вечер принял столь неожиданный оборот. Но главное – никто не пострадал, и за это следует выпить. Кому вина?

Практически все закивали в знак согласия. Я вытащила из запасов Миккеля несколько бутылок и через пару минут уже раздавала стаканы. На лица гостей начали возвращаться краски. Жена писателя вытерла глаза и весело (хотя и слегка истерически) хохотала. Атмосфера в комнате заметно улучшилась, так что я воспользовалась возможностью улизнуть на улицу покурить. Через несколько секунд – к моему ужасу – ко мне присоединился Райан.

– Можно и мне штучку?

– Хм, ну бери.

Он глубоко затянулся и закашлялся.

– Ты как, в порядке? – спросила я.

– Угу. Просто не привык курить.

– Я про медведя. Вид у тебя был ужасно испуганный.

– Нет-нет, все со мной в полном порядке, – выпалил Райан.

Да что такое с этой маскулинностью, которая заставляет мужчин так бояться проявления чувств? Я хотела было высказаться на этот счет, но теперь манеры Райана были решительно не моей заботой. Просто удивительно – три-четыре месяца назад мы были так близки, а теперь стали почти чужими. Он даже не знал про маму. И рассказывать ему я не собиралась.

– Ох, да кого я обманываю. Астрид теперь сочтет меня слабаком.

– Наверняка она все поймет.

– Она к здешним краям привыкла. Холод ей нипочем – они с Бьорном в снегу валяются после сауны. И она всерьез собирается участвовать в той гонке на длинную дистанцию.

– А я думала, тебе именно это в ней и нравится.

– Ну да, но тяжеловато. Вечно чувствовать, что отстаешь от партнера.

Я посмотрела на него:

– Очень знакомое ощущение.

Я немного подождала, и наконец до него дошло.

– Черт! Прости, – пробормотал Райан.

– Все в порядке. Правда. Что было, то было, а теперь я, ну, вроде как справилась.

– Здорово, – отозвался он, но как-то неуверенно.

Снова затянулся и закашлялся.

– Астрид мне заявила, что хочет детей. Типа поскорее – ей тридцать четыре, – и пусть я решаю, хочу ли и я, потому что если нет, то нет смысла и продолжать.

– О-о-о, – только и выговорила я, потрясенная прямотой Астрид.

Мне никогда не хватало храбрости поднять эту тему из страха, что Райан тут же даст деру. Судя по всему, не зря боялась.

– Но это ж как-то быстро, правда? Что мне делать?

Я повернулась к нему:

– Райан, прости, но я больше быть тебе группой поддержки не могу. Ты отказался от права на нее, когда мне изменил. Теперь обсуждай это все с Астрид.

– Ну да, ладно. Спасибо.

Он выбросил сигарету в сугроб и скрылся в доме. Назад к Астрид и жизни, которую он для себя выбрал. Месяц – может, даже неделю – назад я пришла бы в восторг, узнав, что в его романе уже начинаются осложнения. Но сейчас думала об одном – о том выражении легкого недоумения, с которым он рассказывал мне про расстройство пищевого поведения у Астрид и о ее желании поскорее обзавестись детьми. Неужели он и в самом деле считал, что она напрочь лишена изъянов и недостатков? Люди же не товары – никакой закон не требует от них точного списка всех ингредиентов или гарантии безопасности. Нельзя воспринимать людей ровно такими, как они выглядят на первый взгляд, – хочешь не хочешь, а придется иметь дело с тем, что скрыто в глубине. Я вдруг осознала, что ровно с этим-то у Райана и проблемы. Именно поэтому мне лучше без него, чем с ним.

36

На следующем сеансе с Эдо нам было что обсудить.

– Что вы испытали, узнав о самоубийстве матери? – спросил он, когда я рассказала ему свои новости.

– Сперва просто онемела от потрясения. А теперь очень обижена на папу. Он же обещал, что больше не будет ничего от меня скрывать.

– Но в конце концов все рассказал.

– Только потому, что его приперли к стенке.

Эдо молчал.

– Считаете, свинство с моей стороны на него злиться?

– Я тут не для того, чтобы судить ваши эмоции. Учитывая все обстоятельства, гнев – вполне понятная реакция. Но вы не должны прикрываться им, отгораживаться от проживания более сложных эмоций, не должны цепляться за него как за предлог не говорить с отцом.

– Я не знаю, что ему сказать.

– Дайте себе время. Вы найдете слова.

– Теперь, когда я открыла дверцу и увидела, что там внутри, мне хочется лишь одного – снова ее закрыть.

Эдо мягко улыбнулся.

– К сожалению, так оно не работает.

– Думаете, я столько всего забыла в результате травмы из-за маминого самоубийства?

– Вполне вероятно.

– А есть врачи, специализирующиеся на восстановлении подавленных воспоминаний?

Эдо хмыкнул:

– Не особенно. В девяностые велось немало споров о методах, которыми психотерапевты помогали восстановить подавленные воспоминания, – некоторым пациентам даже внушали, что они в прошлом пережили абьюз, тогда как на самом деле ничего подобного не было. Но, конечно, есть и такие врачи, которые помогают пациентам справиться с последствиями травмы.

– То есть, возможно, я никогда не узнаю, что случилось в тот день?

Эдо кивнул.

– Я понимаю, что вам хотелось услышать совсем не это.

На меня накатила волна изнеможения.

– Я просто хочу чувствовать себя цельным человеком, – проговорила я.

– А что вы имеете в виду под цельным?

– Ну, например, знать, кто я такая. И чтобы все части моей жизни складывались друг с другом.

Эдо ответил не сразу.

– Все этого хотят. Но на самом деле не уверен, что встречал хоть одного такого человека. А вы?

Мне очень надо было верить, что где-нибудь в будущем существует моя усовершенствованная версия. Более уверенная в себе, без проблем с тревожностью. Более удачливая и в жизни, и в любви. А иначе какой во всем этом смысл?

– Я не утверждаю, что нельзя ничего улучшить. Я видел передачу с психотерапевтом по имени Адам Филлипс, и он говорил там что-то вроде «жизнь не о том, чтобы быть счастливым, она о том, чтобы быть достаточно счастливым», – сказал Эдо.

– И как мне стать достаточно счастливой? – спросила я.

– У каждого свой способ.

– А у вас какой? Как вы не даете себе свихнуться от всего этого?

Эдо снова помолчал.

– Играю со своими детьми. Гуляю по парку во время ланча. И еще я научился говорить «нет». Это вот оказалось полезнее всего.

– Говорить «нет» – кому?

– Иногда оно все как прилив. Приглашения сразу со всех сторон. Обязательства в университете. Дополнительные пациенты, дополнительные ученики. Необходимость печататься. Порой просто не справляешься со всем сразу…

Эдо умолк, словно уже жалея, что наговорил лишнего. Но это была лишь малая часть от всего, что я ему про себя рассказывала каждую неделю, успевая дореветься до хрипоты.

– Со мной ровно обратный случай. Мне стоит почаще говорить «да». А то я все упускаю.

– Неправда. Вы же сказали «да» работе на турбазе.

– Вы правы. Сказала.

– Знаете, что такое «Роза, бутон, шип»?

Я покачала головой.

– Такая словесная игра. Шип – это то, что вас беспокоит. Роза – то, что вас радует. Бутон – то, чего с нетерпением ждете.

– И?..

– Ну вот и скажите мне, что у вас что.

– Ну ладно. Мой шип – вообще все, что я узнала про маму и как у нас сложилось с папой. Роза – это готовка. Я много работаю и совершенствуюсь. А бутон… скоро ко мне приедет один друг. И я его очень жду.

Эдо пристально посмотрел на меня. Упражнение доказало его мысль, так что ничего добавлять уже и не требовалось. Все, из-за чего я переживала, уже случилось. А что будет дальше – зависит только от меня.

После созвона я вернулась на кухню. Мы с Ритой кое-как заколотили досками проделанную медведем брешь, и я подмела и убрала все щепки и осколки – но с дыркой в плите ничего поделать было нельзя. Каким-то чудом, правда, она все еще работала. Очень удачно, потому что после Происшествия – как я начала его называть – заказы на меня градом посыпались. Пост в Инстаграме, в котором я разместила фотографию разгрома на кухне с подписью: «Перед нашей едой даже белый медведь не устоит», собрал сотни лайков. Я надеялась воспользоваться этими пятнадцатью минутами славы и разрекламировать специальный вечер в честь Солфестуки, фестивальной недели, посвященной возвращению солнца. В заинтересованных клиентах у меня недостатка не было, а вот меню спланировать еще только предстояло.

Когда я в сотый раз открыла мамину записную книжку с рецептами, на меня словно легла свинцовая тяжесть. Слишком уж много истории таилось на этих страницах. Я видела в них уже не рецепты – воспоминания. Каждый раз, когда мамин почерк слегка менялся, я ловила себя на мыслях, в каком эмоциональном состоянии она это писала. Разговор с Эдо продемонстрировал, как важно примириться с прошлым и продолжать жить дальше. Может быть, пора обзаводиться собственными рецептами. Придумать меню, основанное на приемах и ароматах Индии, но в новой интерпретации. Меню, выстроенное на продуктах Арктики…

Телефонный звонок прервал поток моих мыслей. Папа. Он звонил и вчера, но я не стала брать трубку. И все-таки когда-нибудь придется нарушить молчанку. Как бы я на него ни злилась, а все ж ужасно было думать, как он сидит в Индии один-одинешенек, даже поговорить не с кем.

– Привет.

– Майя! Спасибо, что взяла трубку. Так рад, что хотя бы одна из вас мне отвечает.

– От Умы по-прежнему никаких вестей?

– Ни малейших.

– Ну когда скрываешь от людей правду, их это обычно раздражает.

Кажется, за последние несколько недель я говорила ему эту фразу множество раз. Я уже устала ее повторять, устала от чувств, которые всякий раз на меня накатывали.

– Майя, тебе было восемь лет. Ты только что переехала в другую страну, у тебя и так стресса хватало. Как я мог добавить к нему дополнительный груз?

– Допустим. Но когда я подросла, ты же мог со мной поговорить.

– Да, но тогда у тебя диагностировали тревожное расстройство, а потом ты уехала из дому, а потом у тебя были проблемы на работе. Всегда казалось, что время неподходящее.

– Ты думал, я слишком слабая и не вынесу, – сказала я.

– Да ничего подобного.

– Думал-думал. А я, знаешь ли, не мама. Она страдала от совсем другого, чем я.

– Теперь я понимаю, – хрипло произнес он. – Я так горжусь тобой, солнышко, тобой и тем, что ты делаешь совсем одна, сама по себе.

Вот тут-то стена между нами и рухнула. Иногда тебе только и надо, чтобы тебя заметили и признали.

– Тебе обязательно надо вернуть Уму, – заявила я. – Езжай в ашрам. Уверена, она тебя простит.

– Думаешь?

– Ну я же простила.

И сказав эти слова, я вдруг ощутила, как плита, давящая мне на грудь, становится немножко легче.

– Я очень, очень рад, – сказал он. – Наверное, и правда поеду к ней.

– Обязательно поезжай.

– Поеду. Вот прямо сейчас. Спасибо тебе.

После того как папа повесил трубку, я обдумала то, что он мне сказал. Так хорошо, что он начал понимать – я уже не маленькая. Но в одном он ошибся. Я была не одна. Мы с Ритой успели по-настоящему подружиться, Адам с Миккелем мне во всем помогали, а Джобин и Нина были от меня на расстоянии телефонного звонка.

Да, мамино самоубийство выбило мою жизнь из колеи. Если бы не оно, мы бы остались в Бангалоре. У меня были бы индийские друзья и подруги, я по-прежнему говорила бы на хинди и каннада. Интересно, чувствовала бы я себя чистокровной индианкой? В Англии я выделялась из общей толпы, но, наверное, и в Индии было бы то же самое. Одно несомненно: вырасти я в Индии, ни за что не попала бы в Арктику. Даже в самых диких мечтах и представить бы не могла, каково это – сражаться с белым медведем, учиться стрелять в кромешной тьме, носиться по сугробам на снегоходе. Я судорожно вздохнула. Всю жизнь я отчаянно искала дом. Кажется, найти его можно, только двигаясь вперед.

37

Не знаю, что было причиной – разговор с папой или сеанс психотерапии с Эдо, но той ночью я спала так, как не спала уже много недель. А когда села расписывать индийско-арктический пир на Солфестуку, меня наконец посетило вдохновение – нужно посмотреть, что едят в самых холодных частях Индии, в горах на границах с Китаем, Непалом и Пакистаном. Я обнаружила, что эти края называют Третьим полюсом, а занимают они больше четырех миллионов километров, раскинувшихся по десяти странам, включая Индию (в штатах Джамму, Кашмир и Химачал-Прадеш). А название свое эти края получили за то, что в ледниках там содержится больше пресной воды, чем где бы то ни было, не считая двух полюсов. Мне понравилась идея Третьего полюса. Он разбивал противостояние Севера и Юга. Пространство, объединяющее их, но стоящее особняком.

После этого озарения все встало на свои места. По крайней мере, в теории. Я от души развлеклась, выбирая блюда из кашмирского вазвана – огромного традиционного пира, на котором подают до тридцати шести перемен, – и придумывая, как придать им северный колорит. Почему бы, например, не приготовить роган джош из оленины? И, наверное, всякому будет интересно попробовать тюленьи ребра двойного приготовления?

Наконец, выпустив пар и решив слегка подкрепиться, я обнаружила несколько сообщений от Джобина с вопросами, что ему привезти, очень ли будет холодно и надо ли вызвать такси заранее. Ну да, конечно, до его приезда осталась всего неделя. На фоне всего прочего, что у нас происходило, это совершенно выскользнуло у меня из головы. Чувствуя себя виноватой, я тут же позвонила ему.

– Прости, была очень занята всю неделю. Но встречи жду не дождусь.

– А я уж думал, ты к этой идее остыла.

– Ничуть! Но ты смотри, сам не остынь. Привези побольше теплых вещей, – жалко пошутила я.

– Надеюсь, тебе уже не терпится пообщаться с человеком-сосулькой.

– Еще как. Но ты не волнуйся, у нас тут всегда найдется запасной комплект теплой одежды. Комбинезон, сапоги, все такое, – заверила его я.

– Отлично!

– Как тебе Париж?

Повисла пауза.

– Ну славный город.

– Но?

– Я уже давно не бывал в месте, где совсем никого не знаю. И я, конечно, пытаюсь изо всех сил понимать, что говорят, но по большей части ощущаю себя ребенком среди взрослых с непонятными разговорами.

Меня кольнуло чувство вины, что я совсем не выходила на связь.

– Вот приедешь сюда, будешь сколько угодно разговаривать по-английски и чувствовать себя взрослым.

– Жду не дождусь.

Я слышала улыбку в его голосе.

– Еще подумай заранее, что ты тут хочешь посмотреть.

– Ой, Майя, у меня тут целая таблица расписана.

Я засмеялась такому энтузиазму.

– Слушай, мне уже почти пора. Рита поехала забирать Адама с Миккелем из аэропорта, а мне надо проследить, чтобы к их приезду все было готово.

– Ты уверена, что они будут не против, что я у вас останавливаюсь?

– Я спросила, они сказали – нормально. Все равно они отменили ближайшие группы, так что народа будет меньше обычного.

– Мне привезти им подарки?

– Не повредит. Наверняка они оценят какое-нибудь французское вино.

Распрощавшись с Джобином, я впервые зашла в домик Миккеля с Адамом. Он был больше моего, с двумя сдвинутыми односпальными кроватями, стареньким креслом-качалкой и валяющимися повсюду грудами книг. Разводя огонь, я заметила, что к верхней части печки крепится медная труба. Она поднималась вверх по стене и уходила в дырку – видимо, в соседнее помещение. Дальнейшая разведка обнаружила на удивление роскошную ванную комнату с туалетом и большой ванной, снабжаемой горячей водой через ту самую медную трубу. Сунувшись в очередную дверь, я нашла за ней маленькую сауну на дровяном отоплении. Неудивительно, что они никогда не толпились в общей очереди к душу.

Растопив печь и перестав совать нос, куда не просили, я вернулась в главный домик, поставила пиво в холодильник и слегка прибралась. Уже заканчивая с этим делом, я услышала с улицы шум машины и выскочила наружу, чтобы ждать их появления на крыльце. Адам вылез с пассажирского сиденья.

– Майя, привет!

Я подбежала к нему и обняла.

– С приездом!

– Что, скучала по нам?

– Еще чего, мы тут каждый вечер пьянки закатывали, – фыркнула у меня за спиной Рита.

– Как Миккель? – спросила я.

– Устал. Хочет сразу пойти в кровать, хотя наверняка будет прикидываться, что огурцом.

Адам помог Миккелю выбраться с заднего сиденья, и я только ахнула, увидев, как тот тяжело опирается на него. Одежда болталась на нем, как на вешалке, он весь дрожал от холода.

– Миккель!

Теперь, вблизи, я увидела болячки у него вокруг рта.

– От вентилятора, – прохрипел он, перехватив мой взгляд.

– Рад оказаться дома? – спросила я.

– Черт, еще как!

– Только о том и говорил, – сказал Адам.

Миккель пошатнулся, и Адам крепче сжал его руку.

– Давай отведем тебя в постель. Майя, Рита, справитесь с вещами?

– Конечно.

Мы двинулись вслед за ними. Было неожиданно и больно видеть, как быстро Миккель выбился из сил, как тяжело он опирался на Адама. Когда мы дошли до их домика, у него уже подкашивались ноги. Я открыла дверь.

– Увидимся в гостиной, – сказал Адам, с усилием заводя Миккеля внутрь.

– Налейте мне виски – буду с вами через пять минут, – проскрипел Миккель.

Вернувшись в главный домик, мы решили для начала налить себе.

– Боже, как-то паршиво он выглядит, а? – сказала Рита. – Я-то думала, воспаление легких – это просто очень сильная простуда.

– Может, пневмоторакс все осложняет. Но, как ни посмотри, не похоже, чтобы в ближайшее время он мог водить экспедиции.

Рита налила нам обеим еще виски.

– И как раз перед началом высокого сезона. Хуже времени не придумаешь, – заметила она, залпом выпив свою порцию и наливая себе в третий раз.

– У тебя все в порядке? – спросила я, вдруг спохватившись, что последнее время была до того занята своими проблемами, что даже не интересовалась, как дела у нее.

Она вздохнула:

– У меня, к несчастью, тут новые знакомые появились.

– А это плохо?

– У них, скажем так, большие связи.

– То есть?

Рита поднесла палец к носу и резко вдохнула.

– О-о-о-ой!

– Вот именно, – сказала Рита.

– Тебе, наверное, лучше держаться от них подальше, и следить, чтобы постоянно было чем заняться.

– Да я стараюсь. Но когда знаешь, что искушение тут, рядом, все время только о нем и думаешь.

– Может, тебе попроситься тоже сюда переехать? Тут на много миль кругом никаких наркотиков. А я тебе вместо них брауни испеку.

Рита слабо улыбнулась.

– Звучит заманчиво. По сигаретке?

– Давай.

Мы курили на крыльце, когда из сумерек отделился чей-то силуэт и направился к нам.

– Вы что, ничему на примере Миккеля не научились? – язвительно осведомился Адам.

– Прости. – Я торопливо затушила сигарету.

Рита вызывающе продолжила курить.

– Значит, причина в курении?

– С пневмотораксом – да. Легочная ткань была в таком ослабленном состоянии, что порвалась – и это вызвало спадение легких. А пневмония, должно быть, развилась потому, что в целом все было так плохо. Теперь Миккель в группе повышенного риска других легочных заболеваний типа рака. Должен будет проверяться…

– Я все поняла. – Рита торопливо затоптала сигарету в сугроб.

Мы вошли вслед за Адамом в гостиную. Он со вздохом рухнул в любимое кресло.

– Господи, до чего ж хорошо дома!

Под глазами у него пролегли черные круги. Он тоже заметно похудел, хотя и не так сильно, как Миккель.

– Ты, верно, совсем вымотался, – заметила я.

Он кивнул.

– А проголодался?

– Какой-нибудь тост я бы съел.

– У меня масса всего осталась. Сейчас тебе что-нибудь приготовлю.

Ни за что на свете я не хотела, чтобы Адам сейчас видел, в каком состоянии кухня.

Я подогрела карри с олениной и рисом, посыпала кориандром и отнесла на подносе Адаму вместе со стаканом холодного пива.

К моему удивлению, глаза у него наполнились слезами. Он яростно вытер их.

– Прости, очень тяжелый был месяц.

– Да еще бы! С чего бы ему быть легким.

– Хочешь виски, напряжение сбросить? – спросила Рита, наливая себе четвертую порцию.

– Спасибо, мне ничего, сойдет и пиво, – сказал Адам. – Так расскажи мне все. Что тут происходило со времени нашего отъезда.

Мы с Ритой переглянулись.

– Клуб любителей карри набирает популярность, – сказала я. – Ты сейчас как раз остатки ешь.

– Что это? – спросил Адам с набитым ртом.

– Железнодорожное карри из оленины.

– Чудное название, но страшно вкусно. Последний месяц я питался одними бутербродами и больничной едой.

– Завтра вечером я снова его готовлю.

– Не знал, что ты и по четвергам ужины устраиваешь.

– Ну да. Мы сейчас работаем четыре вечера в неделю. Стали довольно популярны после того, как…

Я не договорила фразы.

– Ну же, что ты собиралась сказать? – спросил Адам.

– Да так, ничего.

Адам нахмурился.

– Уж мне-то можешь сказать. Постройки все вроде стоят, да? И собаки живы и в полном здравии… О боже. Кто-то из собак умер? Фрости?

– Ой, да не впадай в трагедии, – ласково перебила его Рита. – Если вкратце: на кухню вломился белый медведь. Я в него стреляла. Воцарился хаос.

– Прости, – добавила я. – Боюсь, он это на запах карри.

– Поверьте, это самая меньшая из моих печалей, – отмахнулся Адам.

– Большинство платит за клуб наличкой, – сообщила я, предположив, что он имеет в виду деньги. – Она в сейфе. Я брала немного, чтобы купить еду – и платить себе зарплату, но там еще и вам деньги остаются.

– Спасибо, Майя. Правда, я очень ценю. Завтра со всем разберемся. Я знаю, Рита, мы должны тебе денег.

Рита пожала плечами:

– Да не к спеху. Как сможете. Уверен, что не хочешь виски?

– Ну ладно, наливай. Ты прямо выкручиваешь мне руки.

– Майя? А тебе еще плеснуть?

Я покачала головой:

– Не надо. Не хочу завтра похмелья. Мне еще все продумывать.

– Что продумывать? – спросил Адам.

– Собираюсь устроить особый праздничный ужин во время фестиваля Солнца. Несколько завсегдатаев сказали мне подписывать их на все, на что бы я ни устраивала, так что у меня уже восемь мест занято. Очень интересная концепция, такой гибрид между…

Я осеклась. Увлекшись планированием и продумыванием, я совершенно забыла спросить разрешения и дальше пользоваться турбазой.

– Боже, прости. Мне стоило…

Адам вскинул руку, останавливая меня:

– Звучит отлично. И не сомневаюсь, Миккель рад будет пообщаться с народом за хорошим ужином. Но после этого, наверное, придется чуть-чуть сбавить обороты. Ему еще долгий путь до полного выздоровления.

– Разумеется. – Я старалась не выказывать разочарования.

Мне-то хотелось обороты наращивать, а не сбавлять. Может, в городе найдется бар или ресторан, куда можно будет переместиться с клубом.

– А как же с группами? – спросила Рита.

– Мы отменили все группы с проживанием. Будем иногда устраивать однодневные выезды, но в целом хотим пока просто сосредоточиться на здоровье Миккеля. Может, даже съездим куда-нибудь в теплые края, если сможем себе позволить.

– Да не бери пока в голову, тебе и самому бы сперва отдохнуть, – сказала я, бросив предостерегающий взгляд на Риту, которая, кажется, собиралась задать следующий вопрос.

– Ты права. Боже, я чувствую себя старым, как горы.

Адам поднялся с тарелкой в руках.

– Я помою, – сказала я.

– Да я сам могу. И хочу заодно посмотреть, что там на кухне.

Я встревоженно маячила у него за спиной, пока он разглядывал плиту и кое-как залатанную стенку.

– Очень Дикий Запад, – прокомментировал он.

– Знаю, – виновато сказала я. – Я заплачу за ремонт.

– Уверен, наша страховка покрывает ущерб, причиненный дикими животными. Или заставим Гуннара разбираться.

– Рита вела себя как настоящий герой. Расскажи ему про белого медведя, – сказала я, поворачиваясь к Рите.

Но она уже исчезла. И бутылка виски вместе с ней.

38

Я заметила Джобина раньше, чем он меня, – лишь стоило ему появиться из дверей аэропорта в потоке пассажиров с последнего рейса. В кислотно-яркой оранжевой куртке и зеленой шапке с помпоном он казался гораздо худее, чем мне запомнился. При виде его, так явно оказавшегося не в своей стихии, я вдруг вся смешалась, пожалела, что толком не подготовилась к его приезду. Чем, скажите на милость, мы будем заниматься целых четыре дня? Джобин растерянно осматривался по сторонам, потом шагнул вперед, поскользнулся и чуть не упал. Я подождала, пока он восстановит равновесие, а потом зашагала к нему через парковку.

– Джобин! Сюда!

Лицо его просветлело.

– Майя! – Он обнял меня. – Я тебя не узнал. Отлично выглядишь – очень бывалой.

– Ну спасибо.

– Я просто имел в виду, что ты одета адекватно. А я, судя по всему, не очень.

– По крайней мере, в буране не потеряешься.

Он распахнул глаза.

– А что, обещают буран?

Он так неподдельно испугался, что я засмеялась.

– Нет, не думаю. Идем, джип вон там стоит.

Пока мы шли к машине, я лихорадочно размышляла, чем бы заняться в первую очередь. Захочется ли ему в какой-нибудь из немыслимо дорогих туров или ему они не по карману? Мне еще оставалось столько всего приготовить к грядущему торжественному ужину, а он-то что будет делать, пока я вожусь на кухне? Я даже не сразу осознала, что Джобин что-то мне говорит.

– На паспортном контроле вообще времени почти не потратил, – восторгался он. – Потрясающе, правда?

– Пожалуй, да.

– И границы открытые, тоже фантастика. Поверить не могу, что тут разрешают жить кому угодно. Не понимаю, как это не выходит перенаселения.

Я пожала плечами.

– Наверное, слишком холодно. И чертовски дорого.

– Ну хотя бы посмотреть мне ужасно любопытно.

Я открыла дверцу заднего сиденья, Джобин закинул туда рюкзак. Когда мы оба уселись, пульс у меня так и взлетел к небесам. О чем нам с ним разговаривать? А вдруг он попытается за мной поухаживать? Боже, вот неловко-то выйдет. За последние пару десятков лет мы провели в обществе друг друга всего несколько часов. Я украдкой покосилась на него.

– Устал? Хочешь поехать сразу на турбазу и отдохнуть?

– Ни капельки не устал. Может, покажешь мне город?

– Отлично.

Я завела мотор, но он тут же заглох.

– Зараза, – пробормотала я.

– Что стряслось?

– Ничего страшного.

– Ну я же вижу. Чего ты так нервничаешь?

– Просто… а вдруг у нас закончатся темы для разговоров?

Джобин запрокинул голову и расхохотался.

– Мы ж не собираемся проговорить без передышки все выходные. А если тебе надо будет побыть одной, просто скажи. Я не обижусь.

Я слабо выдохнула. Превратить простой дружеский визит в сплошной повод для треволнений – это ко мне.

– Ладно, поехали осматриваться, – сказала я.

Я снова завела машину – на этот раз успешно, – и мы покатили к городу в молчании, но куда более уютном, чем до того. Снова скосив глаза, я увидела, что Джобин смотрит в окно на лиловатое небо и сиреневые горы.

– А это что? – спросил он.

Я посмотрела, куда он показывает, и обнаружила очень современное белое здание: сплошные острые углы и огромные окна, в которых отражаются облака.

– Новый отель.

– Выглядит дорогим.

– Так и есть. Судя по всему, несколько сотен за ночь.

– По гугл-картам тут где-то совсем рядом есть река. Это правда?

– Кажется, часть времени дорога идет по берегу фьорда.

– Можно будет спуститься к воде, посмотреть?

– Конечно.

Мы как раз добрались до окраин Лонгйира. С одной стороны дороги стояли грузовые контейнеры и электростанция, а с другой – скелеты старых горнодобывающих машин, черные и угловатые в сумерках. Я припарковалась, и мы зашагали меж лодочных сараев к берегу. Почти вся вода была еще скрыта геометрическими плитами льда, но между ними кое-где проглядывала чернильная синева. Всматриваясь вдаль, я различала очертания огромных глыб льда, призрачных в убывающем свете. Через несколько дней солнце вернется, ночи начнут становиться короче и короче, пока не исчезнут вовсе. Интересно, буду ли я скучать по темноте? Без нее куда ты спрячешься?

– Как холодно, – сказал Джобин.

По сравнению с зимой это были сущие пустяки – по свальбардским меркам даже довольно тепло. Но Джобин уже трясся от холода

– Хочешь поехать посмотреть самую северную в мире церковь? – спросила я.

– Давай! – обрадовался он.

Церковь – очень простое строение, обшитое красными досками и с высокой остроконечной крышей, – примостилась на вершине небольшого холма. Джобин сделал несколько снимков из теплого салона машины.

– Пошлю маме. Она любит фотографии церквей.

Я вдруг вспомнила религиозные картины у них дома: безмятежные лики святых с золотыми нимбами, резное деревянное распятие. А сам Джобин религиозен? У меня возникло целое полчище вопросов, но я не задала ни одного из них.

Джобин открыл дверцу.

– Ты куда?

– Пойду проверю, можно ли внутрь заглянуть, – ответил он, улыбаясь во весь рот. – Ты со мной?

Дверь церкви оказалась открыта, так что мы сняли в гардеробной обувь и поднялись наверх в кафетерий, где обнаружили чучело белого медведя. Службы проводились в соседней комнате, где перед алтарем, украшенным красными, лазурными и золотыми фризами, стояло несколько деревянных скамей. За алтарем висела огромная, до самого потолка картина со сценами из жизни Христа. Слева – простой крест из выброшенного морем плавника. Ощутил ли Джобин связь со всем этим на эмоциональном уровне? Наверное, очень утешительно иметь веру. И когда плачешь, кричишь, визжишь в темноте, знать, что ты не один. Что все, даже самое плохое, происходит не просто так.

– Давай нальем себе кофе, – предложил Джобин.

– Но там же никого нет.

– Это бесплатно. Я читал на «Трипадвайзоре».

И в самом деле, в соседней комнате нашлись чашки и кофейник.

– Как рано темнеет, – заметил Джобин, выглянув в окно.

Я посмотрела в ту же сторону. На фоне темнеющего неба вырисовывались бледные силуэты гор, в городке у их подножия зажигались огни.

– Лично я благодарна, что вообще хоть сколько-то света есть.

– Представить себе не могу, каково это – четыре месяца не видеть солнца. Наверное, для этого-то церковь и нужна.

– Распространять свет божий? – не удержалась я.

Джобин бросил на меня короткий взгляд.

– В самых суровых и диких краях больше всего нужно убежище, – спокойно отозвался он.

– Так ты и вправду веришь в Бога, и Иисуса Христа, и все вот это вот?

– Ну не в такого Бога, который сидит на небе. И я не со всем, что написано в Библии, согласен. Но, наверное, я верю в некоторое одушевленное начало. Что мир – не просто хаос.

– В такой формулировке звучит вполне рационально.

– Не может быть, чтобы совсем ничего не было, – непременно должно быть что-то связующее, удерживающее все вместе.

Мы пили кофе. Я гадала, что, по его мнению, все связует и держит. Может, любовь. Хорошо, что он не произнес этого вслух, а не то пришлось бы поднять его на смех – чисто из долга перед обществом. Британцы не в состоянии обойтись без саркастических замечаний, когда слышат что-нибудь сентиментальное или пафосное.

– А как там твои? – спросил он.

– То так то этак. Папа с Умой сильно поссорились. Я уговорила его ехать за ней и попробовать помириться, но с тех пор ничего от него не слышала.

– Из-за чего весь сыр-бор?

– Очередная семейная тайна… – начала я.

К тому моменту, как я заканчивала рассказ, мы с Джобином держались за руки. Я сама не знала, кто первым к кому потянулся через стол – я к нему или наоборот.

– Сколько на тебя свалилось всего, – сказал он.

– Не могу отделаться от чувства вины. Сама не пойму почему.

– Скорее всего, из-за того, что ты выжила, а твоя мама умерла. Или из-за того, что ты не сумела ее спасти. Но ты ни в том ни в другом не виновата. Ты была совсем маленькой. И ни на то ни на другое повлиять не могла.

Логической частью мозга я знала: он прав. И все равно всем телом ощущала вину – она дрожала, вибрировала во мне, точно протяжное эхо музыкальной ноты. От такого чувства за несколько коротких дней не отделаешься. Тут надо работать и работать, иначе выздоровления не видать.

– Она страдала, а я обо всем забыла. Это ее травма, а я выставляю это в таком свете, точно все обо мне.

– Ничего подобного. Ты вспоминаешь ее, узнаешь, через что она прошла. Нельзя не испытывать боли, выяснив, что человек, которого любишь, много страдал.

– Наверное, ты прав. Сейчас у меня все слишком закручено. Ужасно хочется вытащить этот клубок из головы и распутать, – сказала я.

– Дай себе время – и уверен, ты справишься.

– А ты обо всем этом знал? – спросила я.

Джобин покачал головой:

– В тот год папа получил повышение, и мы перебрались в Гонконг. Мы приехали на похороны, а ты даже не смотрела на меня. Помню, я обиделся, хоть это было и глупо. Ты же горевала.

– Так жалко, что я не помню, как мы с тобой дружили, – сказала я.

– Может, оно и к лучшему. Один раз я остриг тебе волосы, а другой – убедил сунуть в нос голову человечка лего.

– Зато ты отдал мне свое кулфи, – напомнила я, радуясь, что он заговорил другим тоном.

– Это да.

Я посмотрела на его доброе, угловатое лицо, внезапно словно впервые замечая изгиб его губ, очертания подбородка. И какие у него длинные ресницы – за такие ресницы богатые жительницы Лондона платят огромные деньги. Как будто я вдруг увидела его в фокусе, яснее и четче, чем прежде.

– Как я рада, что мы снова встретились, – промолвила я.

– Да. Я тоже.

Мы так и держались за руки.

39

Когда Миккель лихо опрокинул в себя стаканчик, глаза у Джобина так и распахнулись.

– Но утро же.

– Это рыбий жир. Очень полезно. Хочешь попробовать?

– Ага.

– Ужасная гадость, – предупредил Адам.

– Вот теперь мне совсем уже любопытно, – сказал Джобин.

Миккель налил ему небольшую порцию.

– Давай до дна.

Джобин залпом проглотил содержимое стаканчика – и его чуть не вырвало к вящей радости Миккеля.

– Говорил же тебе, – пожал плечами Адам. – Заешь чем-нибудь, чтобы вкус перебить.

Из глаз Джобина текли слезы. Он потянулся к чашке кофе.

Я очень нервничала, как пройдет знакомство Джобина с Миккелем и Адамом, особенно учитывая, каким резким становился Миккель, когда ему кто-то не нравился. Но все прошло гораздо лучше, чем я ожидала. Начать с того, что Джобин явился с подарками: бутылка хорошего вина, потрясающая копченая утка, французская горчица и даже коробка пирожных-макарон из аэропорта.

Потом он научил всех карточной игре под названием тин пати. Миккель, уже успевший заскучать от положения выздоравливающего, особенно проникся.

– Поиграем еще? – с надеждой спросил он.

Я покачала головой:

– Прости, Миккель, мы отправляемся с Адамом к ледяной пещере.

– А сколько народу едет?

– Пятеро, не считая их двоих, – ответил Адам.

– А с Ритой на собачьих упряжках?

– Семья из четырех человек.

– Мне казалось, их вроде шесть? – спросил Миккель.

– Была еще одна пара, но они с утра отменили, – объяснил Адам.

Миккель нахмурился.

– Считай, практически не окупается. Надо как-то поднимать вы…

Он закашлялся и не договорил.

– Микки, не нервничай. Не переживай. – Адам сунул ему в руку стакан с водой.

– А вообще, где Рита? Она уже опаздывает, – сказал Миккель, отдышавшись.

Рита появилась только минут через десять, и я заметила, как трясутся у нее руки, когда она наливает себе чашку кофе. Под глазами у нее темнели фиолетовые синяки, и в целом она выглядела так, словно ей самой надо было выздоравливать.

– Да у нас никак похмелье? – спросил Миккель.

– Угадал, – мрачно отозвалась Рита.

– Прокатишься на собаках – проветришь голову, – сказал Адам.

– Не только голову, – встрял Джобин. – Я от спального домика дошел сюда – чуть не закоченел насмерть.

– Не дрейфь, у нас найдется запасной комбинезон, – сказал Адам.

Рита перевела взгляд на Джобина, как будто только его заметила.

– Привет.

– Привет. Я Джобин. А вы Рита, да?

– Она самая.

– Как вам удается выносить эту холодрыгу?

– Я к ней привыкла. Я из Монтаны.

Может, у Риты и было похмелье, но Джобин годами оттачивал умение находить подход к людям, так что и через десять минут они все еще болтали, теперь уже – у кого какие домашние животные были в детстве. Семья Джобина подобрала косоглазого уличного кота по имени Уинстон, а Рита росла с бордер-колли по имени Люси.

– Помню, как-то раз она застряла на крыше, – сказала Рита. – Мы ее, заразу, несколько часов искали. Подозреваю, она ловила белку.

– Потрясающе, – сказал Джобин.

У Миккеля зазвонил телефон.

– Йа, алло?

После короткой паузы он ответил что-то по-норвежски, очень серьезно и с серьезным видом. Рита с Джобином перестали болтать, а Миккель поднялся из-за стола и вышел на кухню. Я вопросительно посмотрела на Адама:

– Что стряслось?

Он пожал плечами:

– Понятия не имею. Но у Миккеля тетя уже довольно давно болела.

– Только этого ему сейчас не хватало, – сказала я.

– Ну особым потрясением это не будет. Ей девяносто, а то и больше. И если вы считаете, что у Миккеля язык острый…

– Ты с ней знаком?

– Миккель разговаривает с ней по Скайпу каждую неделю.

Через пять минут Миккель вернулся.

– Это по поводу Хильды? – спросил Адам.

Миккель кивнул, в его голубых глазах стояли слезы. Адам взял его за руку.

– Сказали, отошла мирно.

– Миккель, мне так жаль, – сказал Адам.

– Ей было девяносто три. Неплохая жизнь.

– Это точно, – согласилась я.

– Миккель, соболезную, – сказала Рита.

У Миккеля дрожали губы. Зная, что он не хотел бы сломаться у нас на виду, я поднялась на ноги.

– Пойду соберу Джобина.

Миккель ответил мне благодарным взглядом. Я потащила Джобина с Ритой из комнаты.

К тому времени, как я укутала Джобина насколько только можно, не лишая его возможности ходить, клиенты уже приехали.

Пока они одевались для выезда, я отвела Адама в сторонку.

– Как Миккель, ничего?

– Очень расстроен, понятное дело. Но когда я уходил, он спорил с сестрой – это его подбодрит.

– А о чем?

– По поводу завещания. Хильда оставила свой дом у фьорда Микки. Сказала, он его заслужил, потому что единственный поддерживал с ней отношения.

– Думается мне, это некоторое утешение.

– Семейство первым делом откопало завещание. Даже похоронить не успели, – покачал головой Адам. – Ладно, пора двигать.

Мы выехали на снегоходах по раннеутреннему морозцу, иссиня-серые тучи затягивали небо с хилыми проблесками зари. Я вела, а Джобин сидел сзади, обхватив меня руками за талию. Я чувствовала, как он дрожит, и радовалась, что ручки руля у снегохода с подогревом. Пока мы ехали, поднялся ветер, колючие снежные вихри неслись над равниной и хлестали в лицо. Видимость упала, серые клочья тумана вились вокруг, поглощали едущие впереди снегоходы. Ровно такая погода, какая несколько месяцев назад напугала бы меня до смерти. Но я уже привыкла ездить практически вслепую. В Арктике никакой ясности не существует. Это место внезапных перемен, бурь и затиший. Место, не похожее ни на какое другое, где мне доводилось бывать, – пейзаж, недавно еще бывший мне до того непривычным, что казался почти неземным. Странно, что именно тут, на краю мира, я узнала о себе и своей семье больше, чем где-либо еще.

Я позволила вихрящемуся ледяному потоку подхватить, разметать мои мысли. Смотрела на ледяные брызги над полозьями снегохода, на темный неясный туман впереди. Интересно, простила ли Ума папу. Я уже не злилась на него. Но нам с ним предстояло многое проработать. Когда Джобин уедет, надо будет ему позвонить.

Казалось, мы неслись по льду много часов. Я чувствовала, как мысли мои замедляют ход, останавливаются – и скоро я могла думать лишь об одном: как же холодно. К тому времени, как мы остановились, Джобин уже стучал зубами. Туристы выглядели не лучше.

– Идемте, в пещере согреемся, – позвал Адам, указывая на еле различимое во льдах небольшое углубление.

Мы двинулись вслед за ним, лучи наших налобных фонариков плясали по снежному насту. Адам нагнулся и отодвинул деревянный щит, под которым обнаружилась небольшая темная дыра.

– Что, прямо туда, вниз? – спросил Джобин.

– Ага. Там есть веревка, за которую можно держаться. Я пойду первым, а потом буду руководить снизу. Майя поможет сверху.

Мы все смотрели, как он берет с заснеженного входа веревку, соскальзывает в дыру и скрывается из виду.

– Ну ладно, – сказал Джобин.

– Готов! Можете посылать первого, – крикнул из темноты Адам.

Туристы нервно переглядывались. Наконец один из них шагнул вперед:

– Я следующим.

– Первый пошел! – крикнула я.

Турист исчез в дыре без каких бы то ни было происшествий.

– Не бойтесь, это просто! – завопил он нам через несколько минут.

Вскоре на поверхности остались только мы с Джобином. Он с сомнением глядел на узкое отверстие.

– Там будет теплее, – пообещала я.

– Теплее? В ледяной пещере? Я замерз до чертиков. Чего ты так улыбаешься?

– Потому что впервые слышу, чтобы ты о чем-нибудь отозвался отрицательно. Я уже начинала думать, что ты достиг полной святости.

– Ну нет, еще не полной.

– Идете? – раздался приглушенный голос из дыры.

Джобин схватился за веревку. Я засмеялась, глядя на то, с какой мучительной гримасой он исчезает во мгле. Настал мой черед. Посмотрев вниз, в черное жерло пещеры, я вдруг ощутила себя словно перед беличьим колесом. Я никогда не любила тесные замкнутые помещения. И, как большинство людей с повышенной тревожностью, на дух не переносила ничего с неясным исходом. Что ждет там, на дне? Пропасть, через которую надо перебраться? Черный клаустрофобный туннель? Не будь сейчас так холодно, очень может быть, я бы осталась наверху. Но все остальные смогли – и я не слышала ни жалоб, ни предостережений. Я набрала в грудь побольше воздуха – и решилась.

Я ожидала отвесного обрыва, но его не было. Лишь извилистый, уходящий вниз туннель. Я спускалась мимо многочисленных ледяных пластов, каждый из которых отмечал отдельный период – совсем как годовые кольца на древесине. Довольно скоро я вышла на небольшой уступ, свисавшая с него железная лесенка увела меня еще глубже. Ровно когда на меня начала накатывать клаустрофобия, туннель расширился и превратился в маленькую пещерку, изогнутые ледяные стены которой в лучах фонариков переливались всеми возможными оттенками синего, белого и серого. Я отлепилась от лестницы и подошла к Джобину.

– Потрясающе тут, а?

– Ой, да! Я хотел было немного пофотографировать, но испугался, что руки отморожу.

– Давай я.

Я стащила толстые наружные рукавицы и сделала несколько снимков сверкающих гладких стен.

– Ой, руки и правда страшно мерзнут.

– Кофе? – предложил Адам.

– Да, пожалуйста, – благодарно отозвалась я.

Сняв рюкзак, он вытащил термос и налил нам каждому по пластиковому стаканчику дымящегося кофе. Я обхватила свой стаканчик онемевшими пальцами.

– Выпей – скоро согреешься, – посоветовала я Джобину.

– Согреюсь? Тут? – выговорил он сквозь стиснутые зубы.

Я обхватила его обеими руками. Сперва он был весь напряжен и трясся от холода, но постепенно слегка расслабился и обнял меня в ответ.

– Что ж, пожалуй, свои плюсы в том, чтобы залезть сюда с тобой, есть, – пробормотал он.

Внутри у меня что-то потеплело, затрепетало. Всего лишь повернуть голову, совсем немного, и тогда…

– Эй, голубки! Пора идти, – сказал Адам.

Я опустила голову, отчаянно стараясь не встречаться ни с кем глазами.

К тому времени, как мы вылезли из пещер, над равниной выла пурга. Мы натянули на лица балаклавы и торопливо расселись по снегоходам. Черные тучи затянули небо, снег бил в лицо, точно град свинцовых пуль. Я вообще ничего не видела. Включив фары, я только и надеялась, что еду в правильную сторону. Настроение у меня начало падать. Люди не созданы для того, чтобы так мерзнуть. А если замерзла я, Джобину наверняка приходится гораздо хуже. Остается только уповать, что он не умрет и ничего себе не отморозит, – не то его родители меня не простят.

К счастью, когда мы добрались до турбазы, Джобин был еще жив – хотя и напоминал сосульку.

– Н-н-надо… с-с-согреться, – еле выговорил он, трясясь всем телом.

– Мне надо подогреть еду для клиентов. А ты можешь пока пойти в домик, – сказала я.

– Я сам всех накормлю, – вмешался Адам. – Иди размораживать Джобина.

– Спасибо. Суп на плите, только немножко разогреть. В холодильнике коронационный цыпленок для сандвичей, а на десерт я сделала кофейный торт.

Джобин еле шевелился, но я схватила его за руку, и мы кое-как добрались до моего домика. Я втащила Джобина внутрь и заперла дверь. Он застонал от резкого перепада температур и остановился обтекать на коврике, пока я старалась развести огонь закоченевшими пальцами, к которым вспышками боли возвращалась чувствительность.

– Снимай комбинезон и залезай в постель, – велела я ему.

Я подула на растопку, всей силой воли призывая ее наконец зажечься, чтобы я тоже могла стянуть с себя мокрое. А когда наконец обернулась, уличная одежда Джобина лежала на полу в луже, а сам он дрожал в постели, натянув одеяло до носа.

– Чтоб меня! В жизни так не мерз.

– Ничего, это ненадолго.

Я торопливо вылезла из комбинезона и сапог и забралась в постель к Джобину.

– У-у-у-у! У тебя не ноги, а льдышки, – взвыл он.

– Самый верный способ согреться. Все полярники так делают.

Даже сейчас, в нескольких слоях теплой одежды, под одеялом, он все еще мерз, но постепенно я ощутила, как дрожь его стихает. По телу у меня начало разливаться тепло, потом жар… и кое-что еще. Я вдруг осознала, как тесно мы прижимаемся друг к другу, тело к телу – губы буквально в нескольких сантиметрах друг от друга.

– Ну ладно. Спасибо. Вот теперь я точно согрелся, – сказал он.

– Я тоже, – прошептала я.

А потом поцеловала его.

Он ответил мне тем же. Сперва легонько, мягко, но потом глубже, настойчивее. Меня потрясло, как мгновенно мы с ним поймали один и тот же ритм. Но тут наш поцелуй стал еще жарче – и я уже ни о чем не думала вообще.

Через несколько минут Джобин отодвинулся от меня. Даже через много слоев одежды я чувствовала, что у него встало.

– Вот теперь я уже вскипел, – сказал он.

– Я тоже.

– Не возражаешь, если я что-нибудь сниму? – спросил он, улыбаясь.

– Отличная идея. Чтобы… ну знаешь, регулировать температуру, – кое-как выдавила я.

Последовала короткая неловкая возня – мы с ним стягивали флиски, а потом Джобин остановился, словно выжидая, чтобы я показала пример. Я сняла всю верхнюю одежду, оставшись в одном белье. Потом помогла ему стянуть многочисленные водолазки и кофты. Наблюдай сейчас за нами посторонние, наша неуклюжесть их бы с полным правом позабавила бы. Но мне было ни капельки не смешно – меня подгоняло отчаянное нетерпение. Наконец теплая гладкая кожа Джобина прижалась к моей груди. Он провел пальцами по моей спине – и у меня побежали мурашки по позвоночнику. Мы снова начали целоваться, и я прижалась к нему, ощущая меж бедер пульсацию желания, накрыла ладонью бугорок у него в паху. Джобин застонал, не отрываясь от моих губ. Я принялась неловко расстегивать его пояс и в первый раз за время нашего поцелуя ощутила, что он вдруг колеблется.

– Что такое?

– Просто… ну… у меня несколько лет никого не было.

– А я думала, у тебя ж недавно была девушка?

– Она не верила в секс до брака.

– Хочешь чуть сбавить обороты?

– Да просто боюсь, что если мы… все будет слишком быстро… ну знаешь… И я не предполагал, что мы… даже не захватил ничего…

Он замолчал и смущенно уткнулся головой мне в плечо.

– Не переживай. У меня стоит ВМС. Можем делать что угодно. Но только если захочешь.

– Так что если мы… ты не против обойтись без презервативов?

– Я в прошлом году делала тест на венерические заболевания. Ничего не было.

– А у меня секс был всего с тремя женщинами. И одна заставляла меня надевать два презерватива сразу, – пробормотал Джобин.

Я легонько подняла его подбородок и поцеловала в губы.

Он сперва замер, а потом поцеловал меня в ответ.

Через несколько минут неловкость исчезла, сменившись отчаянным нетерпением, какого я не испытывала уже много лет. Джобин расстегнул мой бюстгальтер. Я потянула вниз язычок его молнии. Мы неловкими руками стягивали друг с друга одежду. А после этого все словно заволокло туманом. От меня осталось лишь тело, управляемое слепым желанием. Джобин оказался сверху, на мне, а потом – во мне, внутри, глаза его были широко распахнуты от потрясения. Мы двигались в едином ритме, судорожно стремясь к разрядке.

Все закончилось в считаные минуты, и он, содрогаясь, рухнул на меня.

– Прости. Так давно ничего не было.

– Не переживай. Мне понравилось, – сказала я.

– А ты кончила?

– Еще нет.

– Надо срочно исправлять ситуацию.

Он перекатился набок и притянул меня к себе.

Через двадцать минут мы пошли на второй круг, уже не так лихорадочно, так что у меня осталось время замечать детали. Какие у Джобина широкие покатые плечи. Какие мягкие губы. Как пахнет его шея. Все происходящее носило на себе отпечаток неизбежности. Словно бы наши тела с самого начала были созданы именно для этого.

– Покажи мне, как тебе нравится, – прошептал он мне на ухо – и я послушалась.

Потом я лежала, повернувшись к нему, а он водил пальцами по моим спине и бедру.

– Последняя женщина, с которой я спал, не позволяла мне заниматься сексом при свете. За шесть месяцев я ни разу не видел ее голой.

– Разве не возбуждающе?

Он покачал головой.

– Нет, просто ужасно. Я понятия не имел, что она думает, что чувствует. И вообще очень трудно возбудиться, когда ничего не видишь.

– А ты не мог попросить ее включить свет, ну хоть разок?

– Я просил. Она сказала – нет. Нечестно было бы настаивать дальше.

– Я спала с парнем, который хотел перетрахать девушек из как можно большего количества разных стран. Но я это только уже потом узнала. Так стыдно было. А еще раз у меня случился роман с парнем, которого возбуждала идея меня придушить. Понятно, это быстро закончилось.

Джобин поцеловал меня.

– Бедная ты.

– Сейчас это все уже не важно.

И правда – это было не важно. Совершенно не важно. Наши отношения с Райаном не назовешь идеальными, но секс с ним всегда был нежным и заботливым, он стер все то плохое, что случилось со мной прежде. И теперь, когда я лежала в обнимку с Джобином, мне казалось, история с Райаном и Астрид произошла не со мной, а с кем-то другим. Интересно, подумала я, хороший секс по взаимному согласию на всех действует столь очистительным образом? Или у меня просто талант забывать.

Однако реальность скоро снова дала знать о себе. Послезавтра должно было первый раз показаться солнце – и состояться праздничный ужин. Завтра я собиралась весь день провести в готовке, но и сегодня мне надо было многое сделать и опробовать несколько рецептов. Вообще-то, эта перспектива меня вдохновляла, но сейчас я застонала вслух при одной только мысли вылезать из постели.

– Что такое?

– Да просто вспомнила о праздничном ужине.

– И о том, сколько тебе всего надо подготовить?

Я кивнула.

– Тогда пойдем. Я тебе помогу, – пообещал он, целуя меня. – А потом, может, по третьему разу?

В тот вечер нам повезло наблюдать чуть ли не самое красивое северное сияние со дня моего приезда. Я вытащила на крыльцо своего домика коврик и два огромных термоспальника, и мы сели любоваться. Я запрокинула голову, не отрывая взгляда от причудливого танца переливающихся волнистых полос света. После такого количества секса все тело у меня казалось чуть-чуть разболтанным и немножко пустым – как будто я могла в любой момент выплыть из себя и взлететь в ночное небо. Интересно, вот так оно и ощущается – «достаточное счастье»? Я вдруг поняла, что с самого утра не думала о маме, папе и Уме. Как же легко я отвлекаюсь!

– О чем думаешь? – спросил Джобин.

Я все так же запрокидывала голову к небесам, любуясь сиянием.

– О маме. И папе.

– Ты поедешь еще в Индию с ним повидаться?

– Сама гадаю. Не знаю, сколько у меня тут будет работы в следующие несколько месяцев. Миккель с Адамом хотят, чтобы я слегка сбавила обороты с «Арктическим клубом любителей карри».

– Если приедешь, давай?.. – Он не закончил фразы.

– Что?

– Да нет, ничего.

Я не стала на него давить, просто придвинулась поближе в своем спальнике. Он поцеловал меня в щеку мягкими губами и снова повернулся к северному сиянию.

– У меня шея затекла. Но смотреть в другую сторону кажется просто невежливым – как будто надо любоваться огнями всю дорогу, пока они тут. Понимаешь, что я имею в виду? – спросил он.

– Ага, – сказала я, радуясь, что он не продолжил темы.

Я не была уверена, что готова к этому разговору.

Несколько минут мы сидели молча, глядя, как искрится небо над маленьким лагерем, над горами и городом, что раскинулся под нами, точно электросхема. Наверное, там, на улицах, другие люди, такие же как мы, со своими спутанными в клубок переплетениями прошлого и будущего, запрокидывали головы и смотрели в небо.

40

На следующее утро мы снова задирали вверх головы. Правда, пока что смотреть было особенно не на что – лишь серый простор да несколько красновато-лиловых облаков. Я гадала, не очень ли скучно Джобину. Надо полагать, восход – куда более волнующее зрелище, если ты не видел его несколько месяцев.

Столько всего изменилось за эту долгую темную зиму. С кем я. Чем занимаюсь. Даже тело мое изменилось, стало мускулистее от работы по лагерю – столько я колола дрова, таскала собакам ведра с едой, передвигала по кухне полные до краев кастрюли и ящики с овощами. Да, у меня все еще оставалась огромная задница и толстые ляжки, но нельзя же получить сразу все.

– Не нужно мне никакой помощи! – завопил закутанный в гору одеял Миккель, медленно приближаясь к нам.

Адам суетился вокруг, стараясь одновременно поддерживать самого Миккеля и подбирать волочащийся за ним по сугробам шлейф – прямо как на свадебном платье. Я побежала к ним и подхватила Миккеля под руку с другой стороны.

– Говорю же вам, я и сам прекрасно справлюсь, – заявил Миккель. Но дышал он тяжело и со свистом.

– Тебе из постели вставать не полагается, не то что наружу выходить, – сказал Адам. – Да и вообще быть в Арктике. Надо было ехать к твоей тете, чтобы ты там нормально выздоравливал.

– Не так уж и холодно. Во всяком случае, не настолько, как ты меня кутаешь.

– Морозилка, – пробормотал Джобин.

– Джобин, возьми одно из моих одеял, – сказал Миккель.

– Сейчас из нашего домика принесу, – предложила я.

Нашего. До его отъезда меньше часа, а тогда домик станет снова только моим.

– Оставайся тут, я сам схожу.

Мы с Адамом довели Миккеля до снегохода и усадили. С лица у него сбежали все краски, и я даже отвернулась, чтобы не смущать его, пока он старается скрыть, как задохнулся от усилий.

– Как идет подготовка к сегодняшнему ужину? – спросил Адам, бережно придерживая Миккеля за плечи.

– Еще уйма работы. После завтрака я отвезу Джобина в аэропорт, а потом подхвачу Риту. Она приедет помочь.

– Придется запирать виски, – заметил Миккель.

– Мне кажется, ей сейчас очень нелегко, – сказал Джобин. – И одиноко.

Он вернулся, утеплившись еще одним слоем одежды и завернувшись в большое одеяло.

– Всем нелегко. У меня вот было воспаление легких. Но я же не веду себя как засранец, – возразил Миккель.

– Ну это спорно, – вставил Адам.

Когда мы только познакомились с Миккелем, он такого никому бы не спустил. Но сейчас лишь подтянул Адама поближе к себе. Я вспомнила, как в один из моих первых дней тут мы с Миккелем курили на крыльце. Он твердо стоял на том, что это не любовь. Видимо, с тех пор он успел передумать.

– Вот-вот уже, – сказал Джобин.

Я посмотрела на горизонт. Увидела бледную золотую полоску. На моих глазах она становилась все шире и ярче. А потом над тонущими в синих тенях горами появились первые лучи золотого света и заснеженные вершины засверкали. Я втянула в себя воздух: вслед за лучами медленно поднялось само солнце – проблеск, потом полукруг и вот наконец ослепительный золотой шар.

– Говорил же вам, туч не будет, – сказал Миккель.

– Ты выиграл, – согласился Адам.

Он тоже уселся на снегоход и обхватил руками Миккеля, а тот откинулся ему на грудь. Я вложила руку в ладонь Джобина. Мы вчетвером смотрели, как солнце поднимается все выше, отбрасывая на снег лиловые тени, а цвет неба понемногу перетекает из серого в синий. Смутные силуэты вокруг резко обрели фокус, и я различила массу подробностей, которых не замечала прежде. Зернистость дерева на ступеньках домика. Облупившуюся краску на указателе «Лагерь у конца дороги». Светло-зеленую вышивку по краю одеяла Миккеля. Начавшие покрываться корочками болячки вокруг его рта. При ясном свете кожа его казалась тонкой и хрупкой, как пергамент. Однако, когда он, заметив, что за ним наблюдают, посмотрел на меня, я увидела, что его глаза переливаются той же синевой, что небо в сумерках.

– Чего ты на меня так уставилась?

– Первый раз вижу тебя при дневном свете.

– Жаль, не выбрала какого-нибудь дня получше, – прохрипел Миккель.

Буквально через минуту над горами начали собираться облака. Они катились к нам серыми полотнищами тумана, размывая очертания гор и загораживая солнце. Поднялся ветер. Я поплотнее закуталась в куртку.

– Думаете, оно еще вернется? – спросила я.

– На сегодня обещали снег. Но завтра должно быть ясно. Не переживай. Скоро света у тебя будет – мало не покажется, – сказал Адам.

Миккель надрывно закашлялся.

– Идем. Пора отдыхать, – сказал ему Адам.

– Я скоро уезжаю, – сказал Джобин.

Адам сгреб его в медвежьи объятия.

– Здорово было познакомиться. Возвращайся, когда захочешь, в любое время.

– Спасибо, что научил играть в тин пати, – добавил Миккель.

Я смотрела, как они медленно бредут обратно через сугробы. На этот раз Миккель позволил Адаму его поддерживать. Видимо, наконец-то понял, что есть вещи, с которыми слишком трудно справиться самому.

– Наверное, надо заканчивать со сборами, – сказал Джобин, когда они скрылись из виду.

Я бросила взгляд на часы.

– Ой, да! Нам через пятнадцать минут выходить.

– А я думал, у нас чуть больше времени. – Глаза наши встретились.

– Можем выйти и через двадцать, – решила я.

И, взяв его за руку, потянула в домик – еще разок, напоследок.

Через полчаса мы уже ехали к аэропорту. Одежду Джобина покидали в его чемодан наспех, потому что не хотелось вставать до самой последней секунды. Нет ничего уютнее, чем нежиться в кровати, притулившись к партнеру. Все остальное в сравнении с этим – скучная повинность.

– Спасибо, что отвозишь.

– Не пешком же тебе было идти, ты б переохладился.

– Мог бы вызвать такси.

– Только стоило оно бы несусветные деньги. Все свое забрал?

– Очень надеюсь. Ну то есть все, кроме тебя.

– Джобин! Ну что за банальщина.

Он не ответил. Я надеялась, что не обидела его, но не могла посмотреть и проверить по выражению его лица. Дороги всегда требовали моего полнейшего внимания. Даже если их и расчищали, я всегда боялась заноса, обрыва, да мало ли…

– Что происходит? – спросил он.

Я бросила взгляд в окно. На нас надвигалась огромная тяжелая туча. Вот вам и возвращение солнца.

– Ты про что?

– Про то, что между нами.

Я удержалась от саркастического ответа про птичек и пчелок. В конце концов Джобин хотел поговорить начистоту? Я подозревала, что у нас дойдет до этого разговора, но все равно понятия не имела, что сказать.

– Я приеду к тебе в Париж на выходные, – пообещала я, надеясь, что этого хватит.

– А потом?

Я повертела вопрос в голове, честно ища ответ. После того как мы с Райаном первый раз переспали, я всю ночь пролежала рядом с ним без сна, планируя, что приготовлю на первый бранч в совместно купленном доме. Но теперь мне становилось страшно при одной мысли о том, чтобы снова так сильно обжечься. Тем более так скоро.

– Прости, я пока даже не знаю, сколько тут пробуду.

– Я проведу в Париже еще несколько месяцев, можно будет видеться. А ты не думала о том, чтобы на какое-то время приехать в Индию? Могла бы изучить столько разных местных стилей и блюд.

– Думала.

– У тебя же есть вид на жительство, да? Если захочешь, можешь остаться на сколько угодно. Если мы с тобой…

Я на минуту представила все то, что представлял он. Утренний кофе в гостиной у Умы, сладостная минутка тишины перед тем, как в доме напротив заработают дрели. Интернатура на кухне какого-нибудь пижонского отеля. Напоенные зноем вечера в кондиционированной прохладе любимых ресторанов Джобина, встречи с его друзьями, походы на концерты и секс в любую минуту. Не так уж и плохо. Но я уже отправилась за одним мужчиной на край света. И что из этого вышло!

– Майя? Ты там про меня не забыла?

– Иногда мне кажется, что вся моя жизнь определяется другими людьми. Я переехала в Англию, потому что папа привез. Училась в кулинарном колледже в Лондоне, чтобы быть поближе к нему. Устроилась на работу в Норвиче, потому что моя подруга Нина была там в магистратуре. И проделала весь путь оттуда сюда, потому что Райан получил стажировку. Просто… просто мне кажется, пора мне самой за себя решать. Мы прекрасно провели вместе эти выходные, мне правда было очень хорошо, но я пока не очень могу себе представить переезд в Индию. Я не хочу переезжать в Индию. И, наверное, это означает, что нам лучше остаться просто друзьями.

Слова вырвались у меня сплошным потоком, и я вдруг поняла, что впервые высказываю все это вслух кому-то еще.

– Зря я настаивал. Нельзя ни во что ввязываться, пока ты не готова.

В голосе у него явственно сквозило разочарование.

Я положила руку ему на колено, а он накрыл ее ладонью, но почти механически, скованно. До меня вдруг дошло, что Джобин радостно предлагал мне переехать в Индию, но даже не подумал о том, чтобы самому остаться жить здесь. Неужели даже самые лучшие мужчины настолько негибкие?

Мы доехали до аэропорта, и мне вдруг вспомнилась недавняя поездка в Индию, как папа уговаривал меня остаться. Похоже, вся моя жизнь состояла из череды приездов и отъездов.

Я припарковалась и повернулась к Джобину. При виде его застывшего, угловатого лица внутри у меня что-то екнуло.

– Зайти с тобой? – спросила я.

– Не стоит. Все в порядке. Я и так опаздываю. Побегу сразу к воротам.

– Хорошо.

– Ну тогда… Спасибо.

– Джобин, я не хотела тебя огорчать. Я и не думала, что мы станем так… близки. И мне меньше всего в мире хочется причинять тебя боль. Но мне надо, чтобы честно.

– Все в порядке. Просто не то, что я хотел услышать, только и всего.

– Прости.

– Мне пора. А то опоздаю.

Машина вдруг стала какой-то маленькой, а я не знала, что мне с собой делать, как поступить – обнять ли его, поцеловать ли или даже, упаси господь, пожать ему руку. Джобин качнулся вперед, на лице у него читалась точно такая же неуверенность. Наши губы неловко соприкоснулись – и через миг мы уже целовались со всем отчаянным жаром людей, понимающих, что, вполне возможно, это последний раз.

Наконец мы оторвались друг от друга.

– Что ж. До свидания, Майя.

Все еще капельку задыхаясь, я смотрела, как он шагает через парковку и исчезает за дверями аэропорта. Какой-то частице меня хотелось бежать за ним, обещать, что я последую за ним куда угодно. Но я знала, что это неправильно.

Я никогда не любила неопределенность, но в жизни ее не избежать. Любая ситуация может развиваться по сотне возможных сценариев. Я не знала, чем все закончится у нас с Джобином – и не закончилось ли оно уже. Отношения зависят от правильного выбора момента ничуть не меньше, чем все остальное в жизни.

Телефон у меня запищал. Я глянула на экран, ожидая увидеть там эсэмэску от Джобина, но она оказалась от папы. Без слов, просто фотография их с Умой, рядом. На заднем плане высились горы. Заходящее солнце отбрасывало на лица папы и Умы золотые отсветы. Оба улыбались.

«Добрались до Бутана. Говорят, самая счастливая страна в мире».

Настроение у меня резко повысилось.

Каким-то чудом, но они сумели найти лучший сценарий из сотен возможных.

41

Мы с Ритой попали обратно на турбазу только в середине утра, и я безбожно отставала от графика.

– Ну почему я не сделала больше, пока Джобин тут был? – посетовала я, обозревая растянувшийся на две страницы список задач.

– Потому что вы из койки не вылезали, вот почему, – ответила Рита. – Кстати, хороший выбор. Он славный.

– Я сказала ему, что хочу остаться просто друзьями. Ему это не очень понравилось, – мрачно сказала я.

– Не самое лучшее, что можно услышать после секс-марафона.

– Ты права. Стоило мне выбирать время получше, но я должна была это сказать. Он уже завел песню о том, не перебраться ли мне в Индию и что мы теперь вместе, – и вдруг оказалось, для меня это уже чересчур.

– Правильно поступила. Нехорошо людям голову морочить. Но сейчас лучше постарайся не думать. У нас и так дел по горло.

Я кивнула:

– Не могу отделаться от ощущения, что мы ничего не успеем. Что я мало тренировалась.

Рита посмотрела на меня в упор:

– Ты справишься.

Но мной уже начала овладевать паника. Грудь привычно сжало.

– Думаешь?

– Ты сегодня имейл не проверяла, да?

Я покачала головой, удивляясь внезапной смене темы. Рита протянула мне свой телефон.

– Смотри.

Это была статья.

«“Арктический клуб любителей карри”, – прочитала я. – Несмотря на мороз и бесчинствующих белых медведей, Майя Рид-Каур преодолела все препятствия и организовала самый северный вечерний ресторан индийской кухни в мире».

Ниже шла фотография: довольные гости болтают и смеются за накрытым столом. Тревожность начала помаленьку отпускать меня – гостиная на фотографии выглядела очень стильно, прямо высший класс, а еда – заманчиво. Хвала небесам за фотошоп.

– Ну офигеть же, как круто! – сказала Рита. – Ты промотай вниз, там белый медведь.

И он там был: сверкал глазами, злясь, что его потревожили. И мы тоже там были: Рита сурово сжимает ружье, я стою рядом с ней и волнуюсь.

– Надо будет распечатать и вставить в рамочку, – сказала я. А потом неохотно вернула телефон Рите. – Прочту остальное после. А то сейчас очень много дел.

– Вот это боевой настрой!

Я протянула Рите меню.

Меню арктического пира

Копченый лосось со специями, лефсе и мягкий творог

Тикка с арктическим гольцом

Крокеты из оленины и томатное чатни

Тюленьи ребра двойного приготовления

Красный олень и пулао с брусникой

Щербет с мятой и базиликом

«Крестьянки под вуалью» по-гималайски

900 крон

Она нахмурилась, глядя на страницу.

– В жизни ни о чем из этого не слыхала.

– Это фьюжен-кухня. Индийско-арктическая.

– А красный олень что за фигня?

– Это роган джош, что означает «красный ягненок» – только из оленины.

– А что за хрень эти… «Крестьянки под вуалью»?

– Такое норвежское блюдо. Тушеные яблоки со взбитыми сливками и всякими хрустящими посыпками. Только у меня сливки пропитаны кардамоном и шафраном, а в виде посыпки – толченые фисташки.

– Звучит фантастически. А вот тюленьи ребра двойного приготовления…

– Выйдет дрянь, тем больше останется для Снежка.

– Что ты уже успела подготовить?

– Закоптила лосося, заквасила мягкий творог и сварила оленину для крокетов. Но и только.

Меня скрутил очередной приступ паники, так что я постаралась абстрагироваться. Тревожность – это ничего, это бывает, но нельзя позволять ей себя парализовать. Поручив Рите почистить и сварить картошку для крокетов и лефсе, я занялась красной олениной. Первым шагом предполагалось замариновать мясо в имбирно-чесночной приправе, смешанной с йогуртом и кашмирским чили. Дальше настал черед тюленьих ребер – я сварила их в молоке со специями: бледно-зеленым толченым фенхелем, коричными палочками, ароматным кардамоном и горьковатым охряным турмериком. Я даже бросила туда несколько рылец шафрана и полюбовалась тем, как по молоку расходится ярко-оранжевый цвет. Мне нравилась затейливость индийской кухни, длинный список добавляемых к любому блюду приправ, каждая из которых дарит свой неповторимый оттенок вкуса. Соразмерять специи – целое искусство, и я им еще не до конца овладела, но, когда я помешивала ребра в кастрюле, а острота имбиря сливалась со сладостью корицы и маслянистостью молока и мяса, я тихо надеялась про себя, что в один прекрасный день справлюсь и с этим.

Следующая пара часов пролетела незаметно. Я замариновала филе арктического гольца в смеси ароматных специй и йогурта. Прослоила сдобренный шафраном рис подрумяненным луком, пахучим кориандром, жареными орешками кешью и сушеной брусникой. Закинула мяту и базилик в яблочный сок для щербета и потушила яблоки на десерт. Рита тем временем приготовила крокеты и чатни, а потом отправилась на улицу разжигать барбекю для ребер. В кухне царила сложная симфония запахов: кипящее молоко, острый чеснок, сладкие яблоки с кардамоном.

Каким-то чудом мы успели все закончить ровно к появлению первых гостей.

Я услышала, как Адам, исполняющий сегодня роль нашего метрдотеля, здоровается с Гуннаром, – и меня вдруг пронзил страх. А что если я переоценила себя? Захочется ли хоть кому-нибудь пробовать тюленьи ребра, тушенные в молоке с шафраном? Может, стоило хранить верность карри и рису. Шея и щеки у меня заполыхали огнем, в груди стеснило.

– Кажется, я начинаю трусить. – Голос мой звучал словно издалека. Тяжесть в груди переросла в острую колющую боль.

– Выйди постой немного на улице. Дыши поглубже, – посоветовала Рита.

Я открыла дверь кухни и шагнула наружу. Даже сейчас, после стольких месяцев в Арктике, я все равно в первый момент задохнулась, потеряла дар речи от холода. Накинув на голову капюшон, я пошла к барбекю. Угли тускло мерцали красным в темноте, испуская ровный уверенный жар, согревший мне онемевшие руки и лицо. Я была благодарна Рите, которая тут, в темноте, на морозе, жарила мясо для моего ужина. И была благодарна Адаму за помощь со встречей гостей, потому что поспевать в двух местах одновременно сегодня было бы особенно непосильной задачей.

Я не одинока во всем этом.

Со мной люди, готовые помогать.

Я сделала еще один глубокий, судорожный вдох.

Сегодня – самое грандиозное, самое значительное событие за все время существования «Арктического клуба любителей карри». И будь я проклята, если позволю какой-то там тревожности все испортить.

Через пятнадцать минут мы с Ритой принесли первую перемену: плотно скатанные лефсе, щедро посыпанный укропом мягкий творог и по паре ломтиков моего копченого лосося. Все это было аккуратно сервировано на тарелках, которые я взяла напрокат в местном отеле на один вечер.

– Потрясающе выглядит, – восхитился Гуннар.

К моей радости, еще несколько человек с ним согласились. Сегодня прием был по всем параметрам выше обычных моих стандартов. И домик выглядел лучше обычного. Мы перетащили диван к Миккелю, а на его место поставили второй стол. Оба стола были накрыты накрахмаленными скатертями и уставлены отчищенной до блеска посудой.

Я откашлялась.

– Перед тем как вы навалитесь на еду, мне бы хотелось рассказать вам про меню, – услышала я свой голос. – Когда я планировала этот вечер, мне хотелось найти способ соединить Арктику с Индией, родиной моей мамы. И тогда я узнала про ледниковый район в Гималаях и Тибетском плато, который известен как Третий полюс, потому что в его ледниках хранятся самые большие запасы пресной воды в мире после Арктики. Для меня идея третьего полюса предполагает, что мир делится не только на черное и белое, правильное и неправильное, что глядеть на жизнь можно под самыми разными углами. Именно эти убеждения и легли в основу моего меню. Во всех сегодняшних блюдах есть немножко индийского и немножко арктического. Некоторые из них навеяны традиционными рецептами кашмирского праздничного обеда, вазвана, а другие – норвежская классика, но с примесью индийских ароматов. Надеюсь, вам понравится.

Гуннар с Ритой громко зааплодировали. Остальные гости последовали их примеру.

Вернувшись на кухню, я вручила Рите блюдо с рыбной тиккой для барбекю.

– Только ты с ней побережнее.

– Не дрейфь. Приготовлю в лучшем виде.

И она честно сдержала слово.

Я еле успевала поворачиваться, столько было работы. В кухне царил еще больший хаос, чем обычно: повсюду стопки грязных тарелок, плита уставлена кастрюлями и сковородками, мусорное ведро забито до отказа. Однако, несмотря на хаос, все блюда вышли более или менее такими, какими я их задумывала. Крокеты – хрустящие и золотистые, чатни – как раз нужного уровня терпкости. Красный олень – мягкий и сочный, а щербет – идеальный нейтрализатор вкуса, чтобы освежать восприятие между переменами блюд. Единственной сомнительной нотой оказались тюленьи ребра – вкус у них получился весьма специфический. Большинство гостей попробовало по паре кусочков, да тем и ограничилось. Что ж, по крайней мере они добавляли всему меню в целом налет новизны.

К концу ужина я была на седьмом небе.

– Всем все понравилось, – сообщила Рита, входя на кухню с грудой грязных тарелок.

– Здорово. Я приберегла нам немножко карри с олениной, лосося и по паре крокетов.

– А десерт? – с надеждой поинтересовалась она.

– Наскребем по мискам.

– Клево!

– Хочешь тут переночевать? Гости оставили много выпивки, можем с тобой тоже распить по стаканчику? – предложила я.

– Пойду спрошу у Адама. Заодно попробую выпнуть последних задержавшихся.

Она откинула занавеску на входе и вышла, протиснувшись мимо одной из клиенток, тонкой темноволосой женщины в очках в толстой красной оправе. Она пришла одна, и я успела заметить, что она ела очень неторопливо и задумчиво.

– Добрый вечер. Надеюсь, вам понравилось угощение, – вопросительно сказала я.

– На мой вкус, вы готовите очень необычные блюда. Но восхитительные. Такая оригинальная идея… – начала она, но замолчала.

Я выжидала. Адреналин во мне начал выдыхаться, я могла думать лишь об одном – сколько же теперь всего мыть.

– Трудно было приготовить столь изысканное меню в таких условиях? – наконец спросила она.

– Нелегко. Тут слегка тесновато, – признала я.

– Что ж, если захотите поискать кухню попросторнее, у меня есть вариант. Вы слышали о новом отеле на окраине Лонгйира?

Я кивнула. Только вчера Миккель с Адамом спорили, во что обошлось строительство. По всей видимости, там предполагался бар-мороженое и уличный бассейн с подогревом, а в каждом номере – джакузи.

– Он принадлежит моему отцу. – Она протянула мне визитку. На плотной фактурной бумаге было вытиснено имя – Хиро Ли. Даже я понимала, что такие визитки стоят целое состояние. – Я буду управлять отелем и нанимать персонал. Несколько поваров уже летят сюда с материка на собеседование и практическое испытание. Мне бы хотелось, чтобы вы тоже пришли попробоваться на позицию шеф-повара.

– Шеф-повара? – пискнула я.

Хиро кивнула.

– Но… но у меня нет опыта.

– Вы приготовили все сегодняшние блюда самостоятельно?

– Рита мне помогала с барбекю.

– Если станете шеф-поваром, у вас тоже будут помощники, чтобы резать овощи, жарить мясо, раскладывать еду по тарелкам…

– Но у меня уже есть работа.

– Возможно, увидите ресторан – измените мнение.

Сердце у меня неслось во всю прыть, но я из последних сил держала себя в руках. В конце концов это лишь собеседование, не предложение работы. А мою позицию тут прочной не назовешь. Ну и даже если ничего не выйдет, хотя бы отель посмотрю.

– Я приду. Когда?

– Завтра.

– О!.. Ладно.

– Могу прислать за вами такси. Будет тут завтра в три. Какой у вас телефон?

Я назвала номер.

– Сперва мы проводим проверку квалификации. А потом просим всех поваров приготовить что-нибудь из тех продуктов, что мы предоставим. Почему бы вам не прихватить каких-нибудь специй?

– Хорошо.

– Тогда до завтра.

Ниро вышла, а я осталась стоять, чувствуя, как от стресса у меня в висках начинает пульсировать боль. Приготовить что-то экстраординарное практически импровизацией? А проверка квалификации? Против профессиональных кулинаров? Я уже и не помню, когда последний раз готовила соус голландез или нарезала что-нибудь по всем правилам и стандартам. И что такого я могу приготовить, чтобы их всех поразить? Блюда, которые я делала для своих вечеров, обычно по многу часов томились на медленном огне. Я растерянно вошла в гостиную, где Рита как раз выпроводила за дверь последних гостей, а Адам вытирал со стола.

– Спасибо за помощь, – сказала я.

Адам поднял на меня взгляд и улыбнулся, но я видела, как он умаялся.

– Что ей было надо? – спросила Рита.

– Предложить мне работу. Ну то есть пока просто позвать на собеседование. В этом выпендрежном новом отеле.

– Майя, потрясающе!

– Пока это всего лишь собеседование, и даже если я получу работу, то все равно не сразу. Я бы ни за что вас не бросила без предупреждения, – торопливо заверила я Адама.

– Ой, вот на этот счет не переживай. Я и так виновато себя чувствую, что попросил умерить прыть с твоими карри-ужинами. А теперь, когда Миккель получил дом в наследство… ну это несколько меняет ситуацию… – Он не договорил, опасливо поглядывая на Риту.

– Что, думаете, не продать ли турбазу? – спросила она.

– Мы толком еще ничего не обсуждали, – сказал Адам. – Но учитывая, что Миккель так болен, это, безусловно, неплохой вариант. Ни он, ни я не молодеем. И нога у меня…

– Пойду покурю, – резко заявила Рита.

Адам бросил на меня страдальческий взгляд.

– Наверное, мне лучше пойти за ней.

Оставив эту задачу на него, я вернулась в кухню и взялась за уборку. Не сказать, чтобы объявление Адама застало меня совсем уж врасплох. В конце концов, чтобы жить в Свальбарде, надо самим о себе заботиться. Никаких пособий и соцпрограмм тут нет. Я гадала, каково будет Миккелю вдали от любимого острова.

Задача хорошо проявить себя на собеседовании вдруг приобрела еще большую значимость. Не то чтобы у меня был хоть малейший шанс. Мне предстоит соревноваться с людьми, которые наверняка много лет уже управляли большими кухнями. Но опять-таки я работала тут не покладая рук. Несколько месяцев назад я даже дал приготовить не могла. А теперь – посмотрите-ка на меня! Эта мысль породила во мне ощущение до того непривычное, что я не сразу узнала его.

Гордость.

Так что же приготовить завтра? Я подошла к полочке со специями, и взгляд мой упал на баночку с мангалорской масалой: истолченые сухие перцы-чили, фенугрек, горчица и семена кориандра. Именно эту смесь я использовала на карри с арктическим гольцом. Как раз такое блюдо, которое готовится за полчаса. Но не слишком ли простенькое? Как мне превратить его в блюдо высокой кухни? Я рассеянно сунула баночку в карман. Надо надеяться, завтра проснусь с уже готовым ответом.

42

Я стояла в длинном туннеле, сложенном из сплошных зеркал, отражения моего встревоженного лица уходили в бесконечность. В какую сторону мне идти? Я бросилась бежать, но тысячи моих зеркальных двойников мчались во всех направлениях, и я очень скоро перестала понимать, которая же из них – настоящая я. А потом я услышала детский крик, перепуганный, такой громкий, что зеркала начали трескаться. Я поворачивалась то туда, то сюда, но вокруг никого не было, лишь разрозненные осколки моих отражений, сверкающие брызги битого стекла. Крик становился все громче, все настойчивее.

Я распахнула глаза.

В первый миг, пока я еще не до конца вырвалась из сна, в ушах у меня все звенели отчаянные пронзительные крики. Но потом я проснулась окончательно, а крики не смолкли.

– Рита? Ты спишь? – прошипела я.

Никакого ответа. Вопли становились все громче. Теперь к ним примешивался новый звук, как будто кто-то пытался проскрести себе когтями путь в домик. Под дверью что-то отчаянно скреблось. Не ногти, когти. Когти по дереву. Я вдруг поняла, кто это.

Я схватила фонарик и открыла дверь. Бледная тень метнулась прочь по сугробам.

– Снежок, это тебе не игра в…

Слова замерли у меня на губах.

Главный домик был охвачен огнем.

Я замерла, глядя на языки пламени, что лизали стены, тянулись все выше и выше. Над пламенем поднимался столб едкого черного дыма.

– Рита! – закашлялась я. – Просыпайся!

Она даже не пошевелилась.

– Рита, да черт тебя побери!

Ноль реакции.

Я направила луч фонарика на ее койку. Пусто. Одеяло отброшено. Ни куртки, ни сапог Риты тоже не оказалось на месте. Где же она? Побежала предупреждать Миккеля с Адамом? Я всунула ноги в сапоги и выскочила из дому.

Раздался резкий треск, крыльцо главного домика обрушилось. Завыли собаки.

– Пожар! – завопила я и бросилась к жилищу Адама и Миккеля.

Пламя заливало сугробы тусклым оранжевым заревом, длинные тени плясали и извивались. Я бежала прочь от огня, но мне казалось, что гул и треск его нарастает и нарастает. Я заставляла себя не оборачиваться.

– Проснитесь! Проснитесь! – заорала я, колотя по двери. Внутри раздалось недовольное ворчание. Адам, без рубашки, открыл дверь, щурясь и вытаскивая затычки из ушей.

– Что за шум?

– Пожар! Пожар! – голосила я.

Он посмотрел мне за спину, и глаза его округлились.

– Черт! Вызывай пожарных. Я за Миккелем.

– Тут есть пожарные?

– Аварийно-спасательная служба. Набирай сто двенадцать.

Я неуклюже схватила телефон. Кое-как нажала кнопки. Было очень сложно думать. Казалось, это все происходит с кем-то другим.

– Алло, – произнес голос в трубке.

– Пожар! Турбаза горит, – прохрипела я.

– Помедленнее. Где вы?

– В лагере.

– Каком лагере?

– У конца дороги

– А… Миккелева база. Отчего начался пожар?

– Понятия не имею. Но сейчас всяко важнее его потушить! – завопила я.

– Хорошо, хорошо. Спокойнее. Там внутри кто-то есть?

– Не знаю. Одного человека мы найти не можем. – От этих слов внутри у меня что-то оборвалось.

– Убедитесь, что все остальные находятся на безопасном расстоянии. Ни под каким видом не заходите в здание. Мы пришлем кого-нибудь, как только сможем.

Я разъединилась. Огонь так и притягивал взор. Столб валящего из домика дыма стал гуще и сильнее, поднимался уже метров на пятьдесят. Стены полыхали, дерево чернело на глазах. Через несколько минут от домика останется одна зола.

– Майя? Как хорошо, что ты цела.

За спиной у меня, поддерживаемый Адамом, стоял Миккель.

– Мне снилось барбекю, – хрипло продолжил он.

– Мы все должны сесть в джип. Отъехать как можно дальше, – сказал Адам.

– Но собаки, Эд. Не можем же мы их бросить, – запротестовал Миккель.

– Микки, мы не можем сейчас о них думать. Вольеры довольно далеко от огня, а скоро прибудут пожарные.

– Без Фрости я не уеду.

– Нет времени!

– Я должен хотя бы их отстегнуть с привязи. Тогда, если пламя и до них доберется, они хоть убежать смогут.

Но Адам смотрел на меня:

– Где Рита?

– Не знаю. Ее не было в комнате, когда я проснулась.

– Ты уверена, что она осталась ночевать?

– Точно знаю. Мы с ней прибрались, выпили вина. Потом я сказала, что иду в постель, а она ответила, что тоже скоро придет, как стакан допьет.

– Только не говори мне, что она ночевала в главном корпусе.

Мне показалось, меня сейчас вырвет.

– Надо пойти проверить, – сказала я.

Крыша горящего домика с оглушительным треском провалилась внутрь.

– Слишком опасно, – сказал Адам.

Не обращая на него внимания, я побежала к огню. Сквозь зияющие в стенах проломы видно было, что все внутри охвачено пламенем. Вот-вот домик рухнет окончательно. Я старалась не обращать внимания на противную горечь во рту, на тугой узел в животе.

– Рита! Рита! – звала я, пока не сорвала голос.

В полной панике я забежала за угол, пытаясь найти хоть какую-то возможность попасть внутрь. Но ничего не находила. Жар огня обжигал мне лицо.

Чьи-то руки схватили меня за плечи, поволокли прочь.

– Нет! Нет! – кричала я, вырываясь из хватки Адама. Но он был гораздо сильнее.

– Надо дождаться пожарных! – гаркнул он.

Я все еще вырывалась.

– Кухня. Вдруг можно войти через нее!

– Майя, нет!

Я умоляюще посмотрела на дверь кухни, отчаянно надеясь уговорить Адама.

Вот тогда-то я и заметила – перевернутую барбекюшницу, а рядом, в снегу, темную скорченную фигурку.

– Вот она!

Адам выпустил меня и посмотрел, куда я показываю. Мы вместе бросились туда. Рита лежала в сугробе, глаза у нее были закрыты.

– Рита! Проснись! – окликнул Адам.

Но она не реагировала.

– Рита!

Он потряс ее за плечи. Она не пошевелилась. Адам осторожно оттянул одно веко. В адских рыжих отсветах пламени мы увидели, что зрачок у нее закатился.

– Черт! Помоги.

Он ухватил ее под мышки и начал приподнимать. Я взялась за ноги – и мы, пошатываясь, двинулись прочь от пожара, стараясь держать ее повыше.

– Давайте помогу.

– Микки, не суйся! – отрезал Адам.

Но Миккель не слушал, и тащить Риту вдруг стало капельку легче.

Наконец мы добрались до джипа. Миккель распахнул заднюю дверцу, и мы бесцеремонно свалили Риту на сиденье. Стянув перчатку, я поднесла руку к лицу Риты и подержала примерно в сантиметре от губ. Сперва совсем ничего не чувствовала, но потом – слабое, мимолетное тепло на ладони. Она еще дышала. Еле-еле.

– Что с ней? – спросила я.

– Не чувствуешь, что ли, как спиртом разит? – отозвался Адам.

Я наклонилась поближе. Он был прав – сквозь дымную гарь прорезался кислый запах алкоголя.

– Небось напилась и устроила пожар по неосторожности, – прохрипел Миккель.

Оглянувшись, я увидела, что пламя начинает расползаться по другим постройкам вокруг.

Не знаю, сколько мы стояли там, глядя, как гибнет в огне наш мир. Но наконец – через годы, или минуты, или секунды – я различила вой сирен и увидела над сугробами всполохи синего света. Из шлангов на пламя полилась вода, все разворачивалось, точно в дурном сне.

Вокруг нас вдруг стало очень много людей. Голоса на норвежском. Фонарики, светящие в глаза, шарящие по телу. Сильные руки, ведущие нас к машине скорой помощи. Я села между Миккелем и Адамом, нас всех троих завернули в термоодеяла, а Риту пристегнули к каталке.

– Фрости Уильямс остался в джипе, – повторял Миккель вполголоса.

Врачи не отвечали. Кто-то захлопнул дверцу, и через секунду мы уже мчались прочь. Я следила в заднее зеркало, как уменьшаются, исчезают во тьме дымящиеся развалины. Много ли удастся спасти – да и удастся ли хоть что-нибудь? Перекинется ли огонь на мой домик? Там мой паспорт! Пара флисовых худи, на которые я недавно разорилась. Запасная пара сапог. Ничего особенно важного…

В груди у меня вдруг что-то оборвалось. До меня дошло, что мамина записная книжка осталась на кухне. Рецепт кичри, записанный аккуратным витиеватым почерком. И рецепт карри с бараниной, странички забрызганы соусом двадцатилетней давности. Я так и не отработала его толком, а теперь вот никогда и не отработаю. И панирные крокеты, перенесшие меня в спальню отеля «Конкани». Одно из самых мучительных воспоминаний в моей жизни – но в итоге я была очень рада, что вспомнила. Рецепты на хинди. Рецепты на панджаби. Рецепты, которых я еще не пробовала. Ах, почему я не пересняла книжку, почему не хранила у себя в спальне? А теперь вот единственная связь между нами с мамой превратилась в пепел. На моих губах застыла горечь. Впервые с начала пожара по щекам покатились горячие слезы.

Я потеряла ее, я снова ее потеряла.

43

К моменту приезда в больницу я была уже совсем никакая. Первой выгрузили Риту – и тут же покатили куда-то прочь, пока один из медиков медленно вел меня внутрь.

– С ней все будет хорошо? – пробормотала я.

– Мы о ней позаботимся.

Медсестра отвела меня в отдельную маленькую комнатку, помогла вылезти из мокрой одежды и выдала мне стандартную больничную рубаху. Меня уложили в постель и накрыли теплыми одеялами. В рот мне всунули что-то металлическое. Я с трудом отслеживала происходящее. Мамина записная книжка погибла. Боль утраты была невообразима. Меня затрясло.

– Немножко отдохнете, вам станет гораздо лучше, – сказала медсестра.

– Но книжка… – пролепетала я.

– Самое главное – вы и ваши друзья уже здесь. А теперь лежите-ка смирно.

Я кротко повиновалась. Медсестра натянула одеяла повыше. После долгого пребывания на морозе по телу начало разливаться блаженное тепло. Очень скоро веки у меня стали тяжелеть. Я силилась открыть глаза, сесть, спросить, как там все остальные. Но безуспешно – я уже летела, падала в бездну непроглядного забытья…

– Микки! А ну давай обратно в постель, живо. Доктор велел отдыхать.

– Ну как мне отдыхать со всеми этими тестами? И вообще, должен же я убедиться, что с Майей все в порядке.

– Доктор сказал, с ней все нормально. Просто вымоталась. Дай ей поспать.

Я открыла глаза. На сетчатку хлынул свет, и я снова зажмурилась.

– Я в полном порядке. И не сплю.

Они стояли рядом с моей кроватью, оба в больничных рубашках. Угловатые очертания подбородка и ключиц Миккеля заострились, болячки вокруг рта еще не зажили до конца. Но в глазах читались решительность и вызов – попробуй только меня пожалеть.

– Ты малость обморозилась. Врачам пришлось ампутировать тебе пару пальцев на ногах, пока ты спала, – сказал он.

– Боже!

Я судорожно села и стянула с ног одеяла. Все пальцы были на месте, хотя и слегка покраснели.

– Шуточки у тебя.

– Микки, не будь засранцем, – сказал Адам.

– Сколько времени? – спросила я.

– Половина двенадцатого, – ответил Адам.

– Сколько же я проспала. А Риту вы уже видели?

Он помрачнел и покачал головой.

– Пока нас к ней не пускали.

На глаза у меня навернулись слезы.

– С ней все будет хорошо?

– У нее в крови было столько алкоголя, могла бы градусником работать, – сказал Миккель. – И экстази. Мы с Адамом думаем, она набралась под завязку, налетела на барбекюшницу и свалилась. Ну и еще переохладилась изрядно, потому что слишком долго провалялась мордой в снегу.

– Лицом, – пробормотал Адам.

Как правило, ему нравилось беззлобно поддразнивать Миккеля за грубоватые обороты речи, но сейчас в голосе у него сквозило раздражение. И направлено оно было не на Миккеля и не на меня.

– Вы на нее сердитесь?

– Майя, она сожгла наш дом, – сказал Миккель.

– Но это же несчастный случай! Вы же не станете выдвигать против нее обвинений?

Я запоздало сообразила, что лучше не подавать им идей.

– Ну конечно, не станем, – сказал Адам.

– Но ей по итогам все равно придется уезжать с острова, – добавил Миккель. – Несколько лет назад один турист всего-навсего разрисовал пару домиков, так его и то пожизненно изгнали.

– Попытаюсь все-таки к ней пробраться, – решила я.

– Мы с тобой, – сказал Миккель.

– Пожалуйста, только не очень на нее сердитесь, – взмолилась я. – Ей и так паршиво будет.

Ни один из них не ответил.

Мы все втроем прошлепали по маленькому коридорчику. Когда мы проходили мимо медсестры, она нас окликнула, а Миккель что-то ответил ей по-норвежски.

– Говорит, Рита как раз очнулась. Но нам там можно провести не больше пяти минут.

Рита лежала в отдельной палате в конце коридора, с головы до ног накрытая одеялами. Войдя внутрь, я увидела, что веки у нее сомкнуты, лицо пепельно-серое, а к руке подсоединена капельница. В комнате стоял резкий кислый запах.

Рита поздоровалась с нами, хрипло и сдавленно, не открывая глаз.

– Здорово набралась вчера, да? – язвительно поинтересовался Адам.

– Мы, видимо, капельку перепили? – присоединился Миккель.

– Народ… – укоризненно сказала я.

– Простите, простите, мне так стыдно. Это несчастный случай, – прошептала Рита, по-прежнему не открывая глаз. По щеке у нее скатилась слеза.

Я взяла ее за руку, тощую и ледяную.

– Может, расскажешь, что случилось?

– Я сделала глупость. – Рита открыла глаза и посмотрела прямо на него. – Купила эту гадость несколько недель назад. И таскала в кармане. Типа самой себе доказать, какая я сильная. А я нет.

– Ты ж так только на неприятности напрашивалась. Надо было сразу выкинуть, – сказал Адам.

– Раза три, не меньше, из мусорного ведра выуживала, – хрипло проговорила Рита. – Можно воды?

– Сейчас принесу, – сказал Миккель. – И про завтрак спрошу. Все проголодались?

Я кивнула. В животе у меня заурчало. Рита покачала головой. Когда Миккель вышел, она снова закрыла глаза.

– Меня отправят в тюрьму?

– Нет. А вот на реабилитацию тебе лучше лечь, – ответил Адам.

– Как? Я и на билет с острова не наскребу.

– Что-нибудь придумаешь, – отрезал Адам.

Я видела, что он теряет терпение.

– Может, поищешь Миккеля? – предложила я.

Он без единого слова развернулся и вышел. Видно было, что его плечи сведены от напряжения.

– Они злы на меня, – почти шепотом сказала Рита.

– Да, – просто признала я. – Но они вообще-то отходчивые. Рано или поздно они тебя простят.

– Сомневаюсь. Сожги мой дом кто-нибудь, я бы много лет бесилась от злости. Я не заслуживаю прощения.

– Еще как заслуживаешь. Это несчастный случай. По крайней мере у них есть, где жить. Они все равно поговаривали об отъезде.

– Не знаю, что теперь делать, – сказала Рита.

– Сейчас не лучшее время, чтобы об этом думать. Отдохни сперва, а потом я тебе помогу со всем разобраться. – Я сжала ее руку.

– До меня никому дела нет.

– Мне есть. – Я накрыла ее руки второй рукой.

– Лучше мне было замерзнуть насмерть.

По спине у меня пробежал холодок. Волоски на руках встали дыбом.

– Не говори так!

– Почему? Я никчемная наркоманка.

– Ты – это не твоя зависимость. Это был всего-навсего один срыв.

– Не один.

– Все равно, – настаивала я. – Лично я не считаю тебя ни слабой, ни никчемной. Ты вышла против белого медведя. А сколько ты меня за последние пару месяцев выручала!

– А потом взяла и все сожгла.

В этот момент дверь отворилась. Миккель вернулся с бутылкой воды в руке.

– Там есть сэндвичи, – сообщил мне.

– Я лучше останусь.

– Иди-иди. Я хочу поговорить с Ритой.

– Я скоро вернусь, – пообещала я.

Она не ответила.

Я закрыла за собой дверь, но не удержалась и заглянула в окно палаты. Миккель как раз помог Рите сесть и поднес бутылку к ее губам. Потом помог улечься обратно и подоткнул одеяла.

Понять, что кому-то рядом с тобой требуется помощь, всегда нелегко. Все стараются держать свои проблемы при себе. Надо очень внимательно слушать, очень пристально всматриваться. Как жаль, что я не обращала внимания на то, что Рита стала больше пить, на ее переживания из-за денег, на упоминания снова возникших искушений. Я думала: она сильная, ей моя помощь не нужна. Но всем, всем в какой-нибудь момент нужен кто-то рядом.

И у меня еще оставался шанс быть рядом с Ритой.

А с мамой – нет.

Я была тогда слишком мала, я никак не могла знать, как ей помочь, но это не мешало мне теперь изводить себя мыслями, а вдруг можно было что-то сказать, что-то сделать, чтобы остановить ее. Я никогда не узнаю. И надо наконец смириться с этим, принять и отпустить.

44

В середине дня Гуннар закинул нам немного одежды, а потом повез на турбазу забрать оттуда самое необходимое, а заодно прихватить джип. Миккелю из-за его слабых легких строго велели немедленно идти к джипу и ждать остальных там. Но никто и слова не сказал, когда он первым делом отправился к своему домику осмотреть ущерб. Огонь удалось потушить, но ветер разметал пепел, так что серые хлопья кружились в воздухе, точно снежинки, оседая у нас на волосах и одежде.

Я обошла обгорелые развалины главного домика. Куски обугленного дерева торчали вверх, точно обломки потерпевшего крушение корабля. Я осмотрела место, где недавно была кухня. Плита превратилась в груду смятого, искореженного металла, а от полочки со специями осталось лишь несколько осколков закопченного стекла. Я понимала, что мне бы радоваться, что сама спаслась, но, глядя на руины, я могла думать лишь о том, что потеряла.

Кое-что из того, что мы потеряли при пожаре

– Любовно собранная Миккелем коллекция виски.

– Адамово зачитанное чуть не до дыр «Руководство по выживанию в Арктике».

– Недовязанный Миккелем свитер.

– Фотоаппарат «Никон», принадлежавший Адаму.

– Мой киндл.

– Абсолютно вся мебель из главного домика.

– Абсолютно все запасы специй с кухни.

– Мамина записная книжка с рецептами.

Мамина записная книжка была невозместимой потерей. Ведь вся моя связь с мамой шла именно через готовку по ее рецептам. Все воспоминания о ней я почерпнула с этих страниц. А теперь не будет ни этого путешествия, ни новых открытий.

Я отвернулась от кухни и побрела через лагерь. Маленький сарайчик с дровами сгорел дотла. Пристройка для снаряжения, навес для снегоходов и туалет тоже. Слава богу, пожарным удалось спасти строения, стоявшие на некотором отдалении от главного домика, – все спальные домики и собачьи вольеры.

– А где собаки? – спросила я сумрачно озиравшегося по сторонам Адама.

– Гуннар забрал. Пока у себя подержит.

– Хорошо.

Но лицо у Адама было невеселое.

– Ну хотя бы мы все выжили, – сказала я.

Он обвел рукой пожарище.

– Тут был наш дом. Здесь мы с Миккелем познакомились. Мы работали здесь, вместе, изо дня в день. Не представляю, что мы теперь без него будем делать.

– А я представляю.

У нас за спиной стоял Миккель, зажав что-то в руке.

– Миккель, тебе полагается сидеть в джипе, ты же знаешь. Сказали – не больше двух минут.

Не обращая на эти слова никакого внимания, Миккель сделал несколько медленных, тяжелых шагов к Адаму.

– Мы поселимся в доме, который мне оставила тетя. У нее была лодка, и мы эту лодку починим. Будем брать Фрости Уильямса на прогулки. Ходить на рыбалку. В теплую погоду – плавать. А ты, если только захочешь, так и застрянешь со мной на веки вечные.

Он разжал пальцы. На ладони у него лежала маленькая черная коробочка. Миккель открыл ее и протянул Адаму. Внутри блеснуло что-то металлическое. Адам разинул рот от удивления, но потом распахнул объятия. Миккель качнулся к нему – и вот они уже обнимались, вцепившись друг в друга, точно второй тонул и только этим можно было его спасти. Адам плакал и повторял: «Да, да…»

Я отвернулась, в горле у меня стоял комок.

Они обрели свой счастливый конец.

Я задумалась, что же теперь делать мне. Никакого кольца меня не ждало, зато, возможно, карты сулили очередную дальнюю дорогу. Можно поехать в Индию, навестить папу и Уму. Наверное, они согласятся съездить со мной в мамины родные края, в Дели. Она бы порадовалась, увидев нас всех троих вместе – убедившись, что наши жизни не оборвались, когда оборвалась ее жизнь.

При мысли о папе с Умой я вспомнила про телефон. Вдруг наш пожар попал в новости – тогда они наверняка волнуются обо мне. Надо им позвонить и успокоить.

Телефон все так же стоял на зарядке у меня в домике, никаких новых сообщений на нем не было. Ну тогда попозже им расскажу, после того, как хорошенько отосплюсь – прямо сейчас у меня не было сил переживать вчерашнее по второму кругу. Я сложила в рюкзак одежду, кошелек и папорт. А когда собирала со столика у кровати туалетные принадлежности, мой взгляд упал на маленькую стеклянную баночку. Мангалорская масала. Боже мой, собеседование! Совершенно вылетело из головы. Я вытащила карточку Ниро и набрала ее номер, чтобы отменить встречу, но телефон звонил и звонил без ответа.

Сунув масалу в рюкзак, я вышла на улицу. Адам вел Миккеля к джипу. Пока я собиралась, выглянуло солнце и развалины лагеря затопило бледным сиянием. Среди пятен света и тени ко мне что-то двигалось.

– Снежок!

Он остановился в нескольких метрах от меня.

– Прости. Мне сейчас даже угостить тебя нечем. Но все хорошо – благодаря тебе.

Снежок, разумеется, не ответил. Но когда он посмотрел на меня, я совершенно точно различила в его глазах проблеск понимания. Он отвернулся и затрусил прочь. Я вспомнила, как испугалась его, когда он в первый раз забился в поисках убежища в мою спальню. Как же хорошо, что он приходил и потом – а не то, очень может быть, меня бы тут сейчас не стояло.

Я направилась к джипу.

– Поздравляю, – сказала я, забираясь на заднее сиденье.

– Я пытался его отшить. А он все возвращался и возвращался. Как та австралийская штуковина, ну знаете…

– Бумеранг, – сказал Адам и взял Миккеля за руку.

– Именно. Ну что, может, давайте уже в отель? Как-то я слегка подустал.

В устах Миккеля это означало, что он полностью выбился из сил.

Адам дал задний ход.

– Погоди, – сказала я.

– Что такое?

– За мной через несколько минут должна прийти машина. Надо ее отослать обратно.

– Куда это ты собралась?

– Помните, после вчерашнего ужина меня пригласили на собеседование, работа в новом отеле? Я сейчас звонила, чтобы отменить, но не дозвонилась. Вы не против чуть-чуть подождать, чтобы я отослала машину обратно?

На меня навалилась страшная тяжесть. В глаза словно песку насыпали. Нескольких часов сна в больнице мне явно не хватило.

– И с какой стати тебе отменять собеседование? – спросил Миккель.

– С той, что я совершенно разбита.

– А по-моему, стоит сходить.

– Что-о?

– У тебя тенденция нервничать по любому поводу. А тут с этим пожаром ты не успела даже толком задуматься. Иди. Отлично выступишь.

– Но я не могу сейчас ни на какое собеседование!

– От пожара пострадали домики, а не мы.

– Микки, полегче. Дай Майе самой выбирать, что она хочет, а чего нет, – вмешался Адам.

– А ты что думаешь? – спросила я.

Он встретился со мной глазами в зеркале заднего обзора.

– Чего бы и не сходить? А вдруг они не смогут перенести на другое время. Давай уже, сходи и скинь гору с плеч, чтобы вечером могла нормально расслабиться. Миккель прав – иначе ты так и будешь всю дорогу себя изводить.

Мне уже скрутило живот при одной мысли о собеседовании. Даже если бы я чувствовала себя сейчас на все сто процентов, все равно по сравнению с другими кандидатами на позицию (а это всегда бывают мужчины) мои таланты и умения будут выглядеть бледно. У остальных-то наверняка годы опыта заведования большими кухнями и отработки всевозможных кулинарных техник.

– Майя? – сказал Адам.

– Видишь? Она уже начала переживать, – заявил Миккель. – Просто иди туда и все. Если выйдет плохо, всегда можно будет списать на пожар. А завтра у тебя такого оправдания не будет.

– Пожалуй. Но все остальные там куда квалифицированнее меня.

– Я бы в этом так уверен не был, – сказал Миккель. – Место настолько у черта на рогах, что жить тут захотят только такие, как мы.

Такие, как мы.

Я не очень поняла, что он имеет в виду. Какие – такие? Достаточно крепкие, чтобы бросить вызов холоду? Способные перенести четыре месяца темноты? Выдерживающие одиночество? Шесть месяцев назад я бы ни на секунду не допустила, что и меня можно отнести к числу таких людей.

На дороге появился подпрыгивающий на ухабах блестящий черный джип с огромными шинами для езды по снегу.

– Минута в минуту, – сказал Адам.

Тревожность во мне стремительно пошла в пике. Как всегда, ударила меня двумя острыми кинжалами: один – в живот, второй – в грудь.

– Я не могу! Мне плохо.

– Тогда иди сообщи водителю, – пожал плечами Миккель.

– Хорошо.

Я даже удивилась, что они так легко сдались.

Большая ошибка.

Едва успев выйти, я услышала за спиной щелчок. Миккель запер двери.

– Не смешно! – завопила я, дергая ручку.

– Мы тебя не пустим.

– Тогда я сама доеду! На снегоходе!

– Все снегоходы взорвались.

– Ребят, ну ладно вам! – Я заколотила кулаками по стеклу.

Миккель приподнял брови, но дверцы не открыл.

– Прошу прощения…

Я развернулась и обнаружила, что водитель второго джипа уже успел завернуть и остановиться напротив нас. Лицо у него было растерянное.

– Наверное, я не туда приехал. Я ищу «Лагерь у конца дороги».

– Это он и есть. – Я широким жестом обвела постапокалиптический пейзаж вокруг.

Водитель откашлялся.

– Мне полагалось отсюда кого-то забрать на собеседование в «Айс-отеле».

– Это я.

– Все еще хотите поехать?

Я замялась. Грудь пронзала резкая колющая боль. Сердце болезненно и глухо билось о ребра, по краям поля зрения начинал клубиться туман…

Чтобы успокоиться, я иногда повторяю в голове какие-нибудь факты.

В Свальбарде живет больше белых медведей, чем людей.

В Свальбарде живет больше белых медведей, чем людей.

В Свальбарде живет больше белых медведей, чем людей…

…и одного я даже видела вблизи. Я прогнала его со своей кухни.

Сжимающий грудь обруч чуть-чуть ослабил тиски. Я не струсила, столкнувшись с белым медведем. Научилась стрелять. Пережила разрыв. Если я смогла все это, то уж верно…

– Да, я еду, – сказала я.

Миккель с триумфальной улыбкой опустил окно.

– Удачи!

Мне она понадобится.

И они укатили прочь, не дав мне времени передумать.

Я забралась на пассажирское сиденье, и мы медленно поехали по узкой дороге к шоссе. Обугленные развалины лагеря быстро исчезали из вида. Я провела здесь всего несколько месяцев, но все равно на меня накатила волна меланхолической грусти. Едва это место успело стать мне домом, как я его потеряла. Пора двигаться дальше, искать что-то новое – хочу я этого или нет.

Наконец я перестала оглядываться и посмотрела вперед, на уходящую вдаль извилистую темную дорогу. Интересно, какие задания ждут меня на собеседовании. У меня не было никакого заранее задуманного рецепта, ничего, кроме стеклянной баночки масалы. Не на что опираться, не на что надеяться. Ну то есть – кроме меня самой.

Я сделала глубокий вдох. И в первый раз за сегодня заметила резкие очертания гор вдали. На выцветшем васильково-синем небе висели обрывки облачков, отбрасывая на снег замысловатую сеть, сплетенную из света и тени. Солнце всего второй день вставало над горизонтом, показывая мне края, в которых я прожила последние полгода. И у меня перехватило дыхание от их красоты.

Может, турбаза и сгорела дотла, но Арктика никуда не делась. Покоренная человеком, изрытая рудниками, она медленно таяла по мере того, как средняя температура мира росла, но, выглянув в окно, я увидела дикий, нетронутый край, ждущий своих исследователей. Где-то там таились призрачные русские города, в которых я так и не побывала, заброшенные охотничьи избушки, которых я так и не видела. Фьорды, по которым я не ходила под парусом, холмы, на которые я не поднималась. Впервые за все это время я ощутила притягательность этого края. Края, который никто не мог захватить себе, а потому каждый мог называть своим домом. Даже я.