Сыщики 45-го бесплатное чтение

Валерий Шарапов
Сыщики 45-го

* * *

Глава первая

Состав дернулся, заскрипел, вагоны лениво пришли в движение – потащились мимо безымянного полустанка, на котором торчали минут двадцать, пропуская эшелон. Поезд был старый, скрипучий, сформированный из чего попало: общие вагоны, плацкартные, несколько теплушек и даже пара санитарных вагонов, списанных с баланса военного ведомства.

Состав ускорился, колеса бодро застучали по стыкам. Вернуться в график было невозможно, но машинисты старались.

В стареньком плацкарте царила духота – окна не открывались. Народу было – как килек в банке. Большинство уже проснулись – восемь утра. Плакал ребенок, ворчали небритые мужики. Лохматый тип в тельняшке заразительно зевал, почесывая волосатую грудь.

– Мужчина, не тычьте мне в нос свой рваный носок, – возмущалась женщина. Сдавленно хихикал пошловатый сосед: не то, мол, тычешь, товарищ, и не туда. Начинались хождения, кто-то собирал вещи. Выстраивалась очередь у санузла в конце вагона. Второй туалет в другом конце по старой доброй железнодорожной традиции, был недоступен простым смертным.

Пассажирский поезд следовал из Москвы в Минск. Перед рассветом был Смоленск, стояли минут сорок по техническим причинам. До прибытия на станцию Уваров оставалось полчаса. Стоянка – пять минут, а следующая – за административной границей Белорусской ССР.

Алексей поднялся, спустился с боковой полки, таща за собой вещмешок. Глянул на массивные командирские часы марки «Победа», их теперь помимо циферблата оснащали еще и календарем: 26 мая 1946 года.

Женщина лет сорока в кофте и шерстяной юбке оценила его взглядом. Этот пассажир отличался от основной массы. Затертая, но еще презентабельная кожаная куртка, под ней – брючный костюм, водолазка. Мягкие сапожки, не успевшие испачкаться. Сам осунувшийся, круги под глазами – что-то давнее и неприятное впечаталось в облик. То же в коротких волосах, тронутых сединой, – явно не по причине возраста. На столике офицерская фуражка. Но вроде не офицер, хотя и не гражданский – мутная личность…

Временами он и сам путался: кто он такой? До Победы все было ясно, а теперь, когда повсюду мирная жизнь, все стало сложнее.

Он отвернулся к окну. За полотном бежали поля и перелески, мелкие полустанки, деревушки за зеленевшими деревьями. Совсем недавно страна отметила первую годовщину Победы, уже оправлялась от войны, зализывала раны. Восстановление всего, что уничтожено, шло ударными темпами – без выходных и праздников, ценой чудовищных усилий. Оживали предприятия, строились новые, восставали из пепла города. Но приметы войны сохранялись в нищете населения, в пугливых лицах, в нехватке всего и вся, особенно продуктов. Многие деревни оставались призраками, посевные площади зарастали.

Вдоль полотна чернели воронки от снарядов, мелькала сгоревшая бронетехника, благополучно обрастающая бурьяном. Бои на Смоленщине шли тяжелые – и в 41-м, и в 43-м, когда немцев гнали обратно. Страна не могла разорваться, чтобы мигом очиститься от этих проклятых примет…

Зачесалась переносица, легкое неудобство – явно профессиональное. Алексей Черкасов отвел глаза от окна, уставился на фуражку, потом осторожно мазнул взглядом пространство вдоль прохода.

Мужик в тельняшке прекратил чесаться, скинул на пол ноги. Шушукались пожилые женщины. Рябой бородач в мятой жилетке развернул кулек с четвертинкой хлеба, осторожно пристроился к столу, чтобы не рассыпать крошки. На него смотрела с верхней полки девочка с косичкой. Молодая женщина в берете и тонком пальто обложилась вещами – объемным свертком и облезлой сумочкой. Очевидно, выходила в Уварове, решила подготовиться заранее.

У женщины было приятное личико и большие глаза. Она заслонила сумку плечом и пересчитывала в кошельке деньги, думая, что ее никто не видит. Но видели все. Особенно худосочный тип, сидящий в соседнем отсеке. Он моргал, щурился, мимика его неприятного лица постоянно менялась. Он то и дело потирал костяшки кулака, украшенные выцветшей татуировкой.

Тип вперился в девушку, потом шмыгнул носом и отвел глаза. Блатной просчитал и зафиксировал клиента, и даже примерную сумму в кошельке. Несколько червонцев, пара купюр посолиднее – их называли билетами Государственного банка СССР. Рубли, пятерки, трешки – это государственные казначейские билеты.

Девушка затолкала кошелек на дно сумки, посмотрела по сторонам – в принципе, пуганая, хотя и наивная. Для опытного вора – желанная фигура. Моргун уже таращился в пол, на губах блуждала ехидная ухмылка. Правильно подготовить клиента – половина дела.

На Черкасова мужичонка не смотрел – развалился, засвистел, вытянул ногу поперек прохода, о которую тут же запнулся шедший из туалета гражданин, за что и получил порцию не вполне цензурных упреков: мол, куда прешь, не видишь, люди сидят! Гражданин предпочел не связываться, да и Моргун не задержался – пару раз зевнул и заспешил по проходу в другой конец вагона. По виляющей походке – никак не пролетарий.

В хвосте вагона находился его сообщник – приземистый полноватый субъект с водянистыми глазами. Бритый череп, мешковатые штаны, отвороты рубашки поверх лацканов пиджака – при этом сама рубашка расстегнута чуть не до пупа. Характерная публика даже не пыталась закосить под порядочных. Люди опасливо поглядывали на них, теснее прижимали к себе баулы.

Воровская бригада имелась практически в каждом поезде, а то и не одна. Эту породу Черкасов знал, как свои пять пальцев.

Алексей выглянул с места: блатные шептались, Моргун кивал вдоль прохода. Решали, где лучше ее подрезать – на вокзале, в толчее, когда публика потянется к выходу? Ажиотаж создается искусственно, достаточно кого-то обругать, наступить на ногу…

Девушка пребывала в блаженном неведении. Она уложила вещи, достала потрепанную книжку с закладкой и погрузилась в чтение. У нее был симпатичный курносый нос, зеленые глаза с большими ресницами. Взгляд бегло скользил по строчкам – читала она быстро. Денис Фонвизин, «Недоросль», бытовая комедия, высмеивающая нравы буржуазного общества. Весьма прогрессивный писатель, хотя и страшился отмены крепостного права, призывал к его «умеренности», и чтобы никакой безумной «пугачевщины»…

Сообщники отправились в тамбур в противоположном конце вагона – покурить. Жертва никуда не денется.

Девушка изящно перелистнула страницу. Алексей поднялся, забросил за спину вещмешок – она и ухом не повела. Он направился по проходу – одолел наполненное пассажирами пространство, каморку проводника, не подающую признаков жизни, проржавевший титан, запертый туалет, отворил скрипучую дверь тамбура.

Блатные стояли у двери с зарешеченным окном, курили папиросы, плевались и сыпали матерками. Алексей прикрыл за собой дверь. Собеседники замолчали и вопрошающе уставились на него. Чело Моргуна омрачилось, он заморгал еще сильнее. У его напарника при ближайшем рассмотрении проявилось бельмо на глазу. Он смотрел тяжело, с вызовом.

Молчание затянулось. Человек в фуражке не собирался проходить в соседний вагон и папиросу не доставал. С интуицией у этой парочки все было в порядке.

– Вопросы, гражданин? – скрипуче оскалился приземистый и будто ненароком поворотился, облегчая доступ к предмету, пристроенному за поясом.

– Скорее ответы, – отозвался Черкасов. – В общем, так, вольная дружина. Брать вас в поезде со всеми формальностями мне почему-то не хочется. Поступим так: очень медленно достаем ножи, бросаем на пол, потом открываем дверь и по одному сходим с поезда. При этом улыбаемся и благодарим за снисхождение. Есть еще пара вариантов. Первый: получаете промеж моргал, а дальше как обычно – суд, тюрьма, этап, солнечная Колыма. Вариант второй: пуля, деревянные бушлаты, и ничего мне за это не будет, потому что вы первыми начали. Выбирайте, граждане…

Воры переглянулись. Руки у человека в фуражке вроде пустые… Моргун облизнул губы. Второй потянулся к ремню, почесал пузо.

– И что мы тут матом смотрим? – оскалился Черкасов. – У меня заячья губа с волчьей пастью?

– Начальник, ты че борзеешь? – сипло исторг Моргун. – Мы че тебе сделали? Едем, никого не трогаем…

– Вот только баки не вколачивай, – поморщился Алексей. – Будем прыгать?

Приземистый решился – выдохнул с разворотом, выхватывая финку с костяной рукояткой, и… ахнул, получив резкий удар в живот. Нож выпал, жулик ударился спиной о дверь, застонал. Завизжал подельник, бросаясь в бой: нож он выхватить не пытался, крючковатые пальцы тянулись к горлу обидчика. Алексей вывернул их без жалости, фактически прижав к тыльной стороне ладони.

Противник взревел белугой. Алексей отпихнул его, выхватил «ТТ» из бокового кармана – так надоело пачкать руки об эту мразь! И очень некстати: распахнулась дверь, и из вагона на перекур вышел пассажир. Воплей он не слышал – поезд трясся, колеса гремели на стыках рельсов. Обнаружив под своим носом ствол, пассажир выпучил глаза, закашлялся.

– Назад! – Алексей толкнул дверь, загоняя гражданина обратно в вагон. Снова вскинул пистолет – грабители собирались воспользоваться моментом, но не успели, застыли в нелепых позах.

– Нет уж, – сказал Черкасов, – ваши не пляшут, пацаны. Еще движение не туда, и вам кранты. Дверь открываем и высаживаемся. Конечная остановка, слазь, говорю!

Он сделал зверское лицо, палец натянул спусковой крючок. Моргун задергался, вжался в угол. Здоровой рукой он нянчил пострадавшую конечность, та немела и пухла на глазах. У второго подгибались ноги, он прерывисто дышал, смотрел, как загнанный волк. Дверь проводник не закрывал, да и не смог бы – замок заклинило еще, наверное, до войны. Функционировала только защелка. Блатной косо поглядывал из-за плеча, дрожащая рука поворачивала ручку. В тамбур ворвался ветер, грохот несущегося состава. Парням не фартило – поезд неплохо разогнался. Мелькал откос, заваленный щебнем, редкие кусты за пределами железнодорожного полотна.

– Смелее, – сказал Алексей. – Есть шанс, что выживете.

– Ладно, командир, мы еще встретимся… – проворчал приземистый, – у тебя еще будет время пожалеть…

– Даже не мечтай. Проваливай, пока я не начал стрелять.

Приземистый распахнул дверь, присел, завыл от переизбытка чувств. Выжить в прыжке, конечно, можно, но вот сохранить скелет… Он выпал наружу, его тоскливый вой унесся прочь.

У Моргуна от ужаса закатились глаза. Он сползал по стеночке, бормотал: «Не трожь, сука, не имеешь права…»

Терпение лопнуло. Алексей схватил его за грудки, оттащил от болтающейся двери, а когда та от резкой встряски распахнулась настежь, вышвырнул вора из вагона. Мелькнули объятые ужасом глаза и слюна на небритом подбородке.

Черкасов убрал пистолет в карман, перевел дыхание. Осторожно высунулся наружу. Поезд шел по прямой, окрестности полотна были чисты от растительности. Первый уже скатился с насыпи и теперь валялся в нелепой позе. Вроде живой – сделал попытку подняться, но опять упал, забился в приступе. Моргун еще летел – то бревном, то кувыркался через голову. Грохот поезда глушил их вопли.

Алексей удовлетворенно хмыкнул. Социалистическая законность в действии…

Он выпихнул ногой нож, захлопнул дверь. Заправился. Покурил. До станции оставалось немного. Потянулись городские пейзажи: дощатые строения пристанционных поселков, взорванные при отступлении немцев механические мастерские.

Когда он вернулся в вагон, там уже начиналось движение. Поезд замедлялся, въезжая на станцию. В Уварове многие выходили, народ тянулся по проходу с вещами.

Девушка в берете прижимала к груди сумочку, неловко держала под мышкой сверток, обмотанный бечевой.

Алексей сидел на месте, ждал, пока человеческая каракатица выберется из вагона, потом пристроился в спину гражданке с чемоданом, помог ей выволочь на перрон тяжелую ношу.

Главный путь был занят составом под парами – он стоял у здания вокзала, вокруг бегали люди. Высадка производилась у перрона четвертого пути. На пятом стоял еще один пассажирский состав – он следовал на восток.

Здесь было людно, работала пара киосков. Выход в город – через виадук, виднеющийся на горизонте. Туда тянулись пассажиры с обоих поездов, волокли чемоданы, катили громоздкие тележки.

Любительница русской классики ушла вперед, она явно спешила. Алексей тоже не планировал наслаждаться железнодорожным хаосом. Он обогнал несколько человек, пошел по краю перрона.

Погода для конца мая была так себе: дул ветерок, и пальто с куртками выглядели уместно. Станция гудела. Ругался гражданин – он спешил на отходящий поезд, оторвалась ручка от чемодана – мужчина взваливал его на себя, сгибаясь под тяжестью, а рядом прыгала женщина, визжала, что они не успеют и пропадут такие дорогие билеты!

Алексей проводил их взглядом – вроде успели, при этом вступили в перепалку с проводником. Прыгал на костылях одноногий инвалид в фуфайке, умолял кинуть ему пару монет на пропитание. Алексей поморщился, сунул в артритную ладонь мелочь и заспешил прочь, чтобы не выслушивать слова благодарности.

Измельчал народ без войны. А ведь наверняка фронтовик, имеет жилье, социальные льготы. А во что превратился, рожа пропитая!

Пиликала гармошка – еще один увечный сидел у киоска и растягивал меха. Заезженные «Три танкиста». Гармонист не попадал в ноты, но имел такую мужественную физиономию, что фальшь ему прощалась.

Какая-то разнузданная какофония – гомон, гармошка, воздух, со свистом выдуваемый из сцепных устройств. У вокзала надрывался динамик: Клавдия Шульженко исполняла «Синий платочек» – самую невоенную из всех военных песен, намертво вжившуюся в душу каждого солдата. Простые слова, человеческая теплота в голосе – и вот он – мощный психологический эффект!

Война впиталась в плоть и кровь людей, новый порядок пока не приживался. Знакомиться с девушкой не стоило – не для того он сюда приехал. Хотя… Он усмехнулся – эдак подъехать, расшаркаться: мол, мое почтение, я ваш спаситель, все такое. Ну, пусть покрутит пальцем у виска.

Шаги машинально ускорились. «Синенький скромный» берет, под которым трепетали русые кудряшки, уверенно приближался. Виадук тоже был близко. Сверток выпадал из рук, девушка перехватывала его, с плеча спадала сумочка, в которой лежал кошелек.

Навстречу вихляющей походкой шел еще один кадр. Руки в брюки, безмятежно посвистывает, козырек клетчатой кепки сдвинут на лоб. Глаза шныряют по идущим навстречу людям. Очередной «профессионал»?

Алексей перехватил его взгляд, на миг показалось, будто тип усмехнулся. Как он зацепил локтем девушку – случайно или намеренно? Просто так, чтобы сделать гадость? Она оступилась, сумка повисла на предплечье. Сверток выпал в железнодорожную решетку, которая находилась в приличной яме! Перрон был гораздо выше пути.

Типа в клетчатой кепке и след простыл – пролетел мимо и пропал. Девушка ахнула, с ужасом уставилась на сверток, валяющийся между шпалами. Хорошенькое личико сморщилось. Никто не спешил помочь, люди обходили ее, сочувственно поглядывая.

Алексей кинулся на помощь в тот момент, когда она уже собиралась спуститься за свертком.

– Девушка, подождите, я достану… – Он схватил ее за рукав, оттеснил и полез вниз. Дело несложное, кабы не пронзительный гудок, неожиданно ударивший по мозгам! По пути со стороны виадука приближался маневровый тепловоз! Машинист отчаянно сигналил. На перроне галдели люди, девушка кричала, тянула к Алексею руки.

Он вышел из ступора, засуетился. Паровоз уже рядом, гудит как сумасшедший. Это не машина, сразу не остановится. Почему не заметил? Дыхание перехватило. Черкасов схватил сверток двумя руками и выбросил его на перрон. Кинулся прочь, споткнулся об рельс, чуть не растянулся.

Это здорово взбодрило после монотонной езды в поезде! К Алексею тянулись руки – нет, не вытянут, уж лучше сам. Он схватился за край перрона, подался вверх, перекатился. И даже пара секунд осталась в запасе. Маневровый протащился мимо, красный от волнения машинист крыл Черкасова из окошка матом.

– С ума сошел, – прокомментировал ситуацию мужчина с двумя кулями. – И что, легче стало?

Народ посмеялся и снова потянулся к виадуку. Девушка бросилась за свертком, что-то забормотала. Растерянно обняла свое добро, стала ощупывать.

– Ну, зачем вы так? – проговорила она. – Спасибо вам огромное, здесь такие ценные наброски и гравюры… Даже не представляю, что бы с ними случилось…

– Значит, не напрасны были жертвы? – подмигнул Алексей. – Да все в порядке, размялся малость. Мы ведь обязаны помогать ближним?

– Да, я вам очень признательна, даже не знаю, как и благодарить… Извините, пожалуйста, я так спешу. А тут еще поезд опоздал…

– Да ради бога, разве я вас задерживаю? Будьте осторожны, барышня, берегите себя.

Она убегала, смущенная, с пылающими щеками, озиралась, явно не понимая, правильно ли поступает. Не перевелись еще в российских селениях тургеневские девушки. Он не стал ее догонять, не стал набиваться на знакомство. Некогда – дела. А городок маленький – встретятся еще…

На виадук он поднялся в гордом одиночестве. Все ушли. Наверху господствовал ветер. Все железнодорожное хозяйство было видно, как на ладони. Пять путей, и все забиты составами – пассажирскими, товарными, наливными цистернами. На первом пути у затрапезного вокзала стоял воинский эшелон с возвращающимися домой солдатами. Там тоже пиликала гармошка, бродили люди в форме, мелькали офицерские фуражки. Состав следовал на восток – через Смоленск и далее. Армия сокращалась медленно, поэтапно. Основная волна демобилизации началась лишь в феврале 46-го, три месяца назад. Государство брало на себя обязанность обустроить бывших красноармейцев, в течение месяца обеспечить работой, защитить семьи погибших. На деле так происходило не всегда. Семьи убитых и инвалидов получали кое-какую поддержку – их дома в первую очередь снабжали углем и дровами, они получали небольшие денежные суммы. Основная же масса вернувшихся с фронта не имела никаких льгот, каждый крутился, как мог. Работы в разрушенной стране было вдоволь, но не каждый мог найти себе занятие по душе.

Алексей с любопытством осмотрелся. Как же долго он здесь не был! На вокзале красовался алый транспарант: «Пятую пятилетку в четыре года – выполним!» В стране не хватало самого необходимого, но это не относилось к средствам пропаганды и агитации. Первую послевоенную пятилетку могли завершить и в четыре, и в три года. Стране не в диковинку совершать невозможное.

На севере, за железнодорожным полотном, город обрывался – станция находилась на самой окраине. Несколько кварталов частного сектора, привокзальные мастерские, склады. Далее – густые леса на много километров. На северо-западе – чудом сохранившиеся корпуса завода, до войны относившегося к наркомату химической промышленности. Там производилась оборонная продукция, действовал режим секретности; немцы в период оккупации тоже пытались что-то выпускать, но не получилось. Завод собирались взорвать, но наступление Красной армии было настолько стремительным, что от взрыва отказались и завод бросили.

Основные городские кварталы находились к югу от станции. Три главные улицы – Базарная, Советская, Конармейская – тянулись параллельно железной дороге. Их связывало множество улочек и переулков. Предприятия располагались преимущественно по окраинам. С юга четырехэтажные дома подпирал разбросанный частный сектор. За ним простирались сельскохозяйственные угодья – владения нескольких колхозов. Городок, невзирая на обилие частных домов, был компактным, считался административным центром одноименного Уваровского района. Он не был дырой. Здесь проходила железная дорога, работали предприятия оборонной промышленности. До войны в Уварове проживали тысяч тридцать жителей. Сейчас – значительно меньше, но на район у властей были грандиозные планы…

Девушка давно убежала. Он пожалел, что не спросил ее имени. Тронулся эшелон, динамик на столбе разразился «Прощанием славянки». С запада приближался товарняк – его пропускали по свободному пятому пути.

Алексей выбросил папиросу, собрался было идти в город.

– Минуточку, гражданин, предъявите документы! – прозвучал суровый окрик. Черкасов с удивлением обернулся. По лестнице виадука поднимались два милиционера в мешковатых шинелях. У одного была расстегнута кобура.

– Вы мне? – удивился Алексей. – В чем дело, сержант?

– Без разговоров, гражданин! Предъявите документы!

Алексей пожал плечами и медленно просунул руку в отворот кожанки. Милиционеры обнажили табельные «ТТ», предусмотрительно держась на расстоянии. Храбрецами они не были – у обоих вспотели лбы, побледнели лица.

Алексей неспешно вытащил бумаги. Патрульные немного расслабились. Один взял документы, отступил на шаг, второй продолжал держать Черкасова на прицеле. Сержант внимательно изучил паспорт, поколебался, сверяя оригинал с фотографией в документе, развернул направление, командировочное предписание. Физиономия милиционера вытянулась.

– Извините, товарищ капитан, – сержант вернул бумаги, козырнул. – Выходит, вы у нас будете работать?

– Именно так там и сказано, – кивнул Алексей. – С кем имею честь?

– Сержант Мошков, – представился патрульный. – Отделение районной милиции общественной безопасности. Патрулируем вокзал и его окрестности. Это мой напарник младший сержант Криницын.

Второй тоже принял строевую стойку.

– Почему такая гонка, сержант? – поинтересовался Алексей, убирая бумаги.

– Так это, товарищ капитан… – Мошков смутился. – Сигнал поступил от пассажира поезда, на котором вы прибыли… Подошел к нам, говорит, видел у вас пистолет, вы кого-то стращали в тамбуре…

– Я так и думал. Ладно, ничего страшного, гражданин проявил бдительность. Двое блатных пасли клиентов в поезде, пришлось поговорить. Все штатно, сержант, без трупов. Вам же меньше работы. Еще вопросы?

– Никак нет, товарищ капитан. Просим прощения…

– Здание милиции все там же – на Советской?

– Так точно. Советская, 34. Там и наш отдел, и… ваш, и отделение по борьбе с хищениями социалистической собственности.

– Ладно, увидимся еще… – Черкасов был не в форме, но все же козырнул и зашагал в город.

Он не был в Уварове шесть лет. За это время многое изменилось и не все в лучшую сторону. Он спустился с моста в стороне от вокзальной площади – там кипела жизнь. Площадь выходила на Базарную улицу, на нее сворачивал пассажирский автобус, набитый людьми. Граждане, прибывшие в Уваров по железной дороге, разъезжались по своим отдаленным деревням и поселкам. Автомобильное сообщение помаленьку налаживалось. Были плохие дороги, дышала на ладан техника, но перемены происходили.

Переименовать до войны Базарную улицу во что-то более «социалистическое» у властей не хватило денег. При немцах она тоже была Базарной. Приличных зданий здесь было немного – в основном двухэтажные строения. Старые, почерневшие от времени, они уныло стояли вдоль дороги и ждали своей очереди на ремонт. В домах жили люди – окна застеклены, во дворах сохло белье, доносились детские голоса. Ветхие строения стыдливо прятались за зеленеющими тополями.

Особой спешки не было. Алексей посмотрел на часы и решил пройтись.

Город проснулся, брался за работу. Спешили люди. Тащились старые полуторки, легковые «эмки». Прорычал экскаватор, занимая почти всю проезжую часть – встречным приходилось карабкаться на бордюры.

Несколько бараков отстроили заново – они красовались своей нарядной обшивкой. Бульдозер разрывал теплотрассу. Работал передвижной кран – рабочие вытаскивали из земли проржавевшие трубы.

Черкасов перебежал дорогу, пересек мостик через пересохшую Калачку. Здесь находился городской парк, который в войну фактически уничтожили. Он и сейчас смотрелся не очень, но дорожки проложили, посадили саженцы. Пленные немцы возводили новый Дом культуры вместо разрушенного старого. Урчала бетономешалка, строители укладывали цокольный этаж. Серые небритые лица, выцветшие гимнастерки цвета «фельдграу», рваные сапоги. Они машинально делали свою работу, почти не разговаривая. Статус этих людей не менялся уже больше года. Их кормили, содержали в сносных условиях, но домой не отпускали. Рабочая сила – практически дармовая. Охрана символическая, куда им бежать? Зато работники добросовестные: все сделают, лишнего не попросят. Их еще и развлекали! Динамик на столбе исполнял игривые и политически нейтральные песенки на немецком языке. Последние, впрочем, сменились привычной «Землянкой». А дальше заиграл гимн СССР «Союз нерушимый» – сравнительно новое произведение.

Хотелось тишины и покоя. Алексей миновал парк, прошел вдоль нескольких бараков. Следующее здание от дороги отделяла вереница старых деревьев. Район оставался неразрушенным, что тут разрушать? Затрапезные двухэтажки – отваливалась штукатурка, обнажался худой брус с утеплителем. Два подъезда в здании.

Черкасов стоял у того, что слева, исподлобья смотрел на окна. Сердце защемило, непростительно долго он тут не был… Сохранилась старая табличка, на которой еще читался адрес: улица Базарная, 60. Дом производил гнетущее впечатление. Но здесь было тихо – старые тополя глушили звуки улицы. У второго подъезда стояла помятая «эмка». В песочнице на детской площадке возились малыши под присмотром пожилой женщины в платочке. Появление незнакомца не осталось незамеченным – старушка устремила в его сторону бдительный взор.

Сушилось белье на распорках. Мусорные баки исторгали специфический аромат. Здесь тоже проживали счастливые советские люди, строящие под руководством партии райскую жизнь на земле…

Он вернулся на дорогу, дошел до ближайшего переулка, который вывел его на Советскую улицу. До середины 20-х годов она была Кузнецкой, потом решением местного райисполкома улицу переименовали в Советскую. При немцах ее называли Ратушной, а когда оккупантов турнули, основную городскую артерию вновь нарекли Советской – теперь уже навсегда.

Здесь стояли добротные кирпичные дома, многие из них тянулись вверх аж на четыре этажа. Жить в этом районе считалось почетно. Здесь концентрировались административные здания, городская типография, почта, парикмахерская, магазины, развлекательные заведения, включая пару ресторанов и несколько кафе.

Алексей с удивлением обнаружил, что ресторан «Былина» работает и сейчас, впрочем, на двери висело объявление, что заведение открывается только в шесть вечера. Здание бывшего райкома было в строительных лесах.

Самосвал сливал в короб жидкий бетон. Короб оседлали строители с лопатами. Тоже мрачные и серые, но уже без немецкой формы. «Перемещенные лица», – догадался Алексей. Так называли людей, перемещенных в годы войны за пределы СССР. Военнопленные, узники концлагерей, остарбайтеры – все угнанные в Германию. После войны они возвращались, их было не меньше пяти миллионов. Радость была недолгой – их поразили в правах, подвергали репрессиям, объявили изменниками. Отправили в колымские лагеря, но не всех – рабочие руки требовались и в Европейской части СССР. Вернувшихся людей использовали на восстановлении народного хозяйства, которое шло стремительными темпами…

Черкасов смотрел, вспоминал… В начале 40‐х махровый враг народа, разоткровенничавшийся на допросе, использовал термин «рабы социализма». Критиковал советскую власть за то, что она осуждает миллионы людей по вздорным поводам, а потом использует их на «великих» стройках, мол, за счет этого страна и может хоть чем-то похвастаться. Не было бы зэков – не было бы и успехов. Махровый был враг, самый настоящий противник социализма, но иногда Черкасова посещала мысль: а ведь он в чем-то прав! Производство держалось на миллионах осужденных. А теперь их заменили перемещенные лица и военнопленные – те же самые миллионы…

О большой политике Алексей старался не задумываться. В ней много неясного, противоречивого и опасного…

В добротном здании работала булочная. Очередь тянулась на улицу. В основном пожилые женщины, старики, мужики на костылях. Очередь продвигалась быстро, но короче от этого не становилась. Подходили другие, становились в хвост. Хлеб был не лучшего качества – какие-то серые «кирпичи», но все же настоящий хлеб – не то, чем кормили в войну. Карточную систему еще не отменили, хотя разговоры об отмене шли давно. Продовольствия на всех не хватало – убыль населения не сократила количество голодных ртов. Зарплаты маленькие, а цены на базарах и в магазинах потребкооперации – просто издевательские. Очередь продвигалась. Люди семенили мелкими шажками. Подходили другие, спрашивали, есть ли смысл стоять? Им в ответ пожимали плечами – кто же знает? Стойте, может, и повезет.

Внимание Алексея привлекли двое сутулых мужиков в коротких фуфайках. Они брели по противоположной стороне улицы, курили папиросы и друг с другом почти не разговаривали. Оба в кепках, бритые затылки, какие-то надписи белым на груди. Исподлобья смотрят по сторонам.

Женщина, идущая навстречу, ускорила шаг, опустила голову. Мужики посмотрели ей вслед, перекинулись парой слов. Вроде без пошлостей. Постояли возле «булочной» очереди, но решили не вставать, отправились дальше. Люди отворачивались от них, а те и не лезли с разговорами.

Один покосился на Черкасова, Алексею почудилось что-то знакомое. Или нет? Он засомневался. Мужик угрюмый, небритый, глаза ввалившиеся. Задержал взгляд, нахмурился, но быстро отвел глаза, втянул голову в плечи.

Из переулка вывернул вооруженный патруль. Мужики в фуфайках и ухом не повели. Проигнорировать такую колоритную пару бойцы не могли – остановили, потребовали документы. Те предъявили свернутые вчетверо бумаги, стали терпеливо дожидаться, пока старший патруля их изучит. Наконец бумаги вернули, патруль отправился дальше.

Один из мужиков сунул бумагу за пазуху, отыскал взглядом Черкасова, ссутулился еще больше. Потом оба свернули в переулок.

Алексей не стал их догонять – не было причины. Мало ли знакомых? Были и хорошие, и такие, что лучше не вспоминать.

Массивное трехэтажное здание находилось в глубине дикого сада и со стороны выглядело невзрачным. Соседствующие здания райкома и райисполкома выглядели куда представительнее. Но адрес подтверждался – Советская, 34. И новая табличка над дверью: «Районный отдел милиции. МВД СССР». Пока что непривычно и как-то… по-буржуйски. 15 марта текущего года Пятая сессия Верховного Совета СССР приняла закон о преобразовании Совета народных комиссаров в Совет министров. И все наркоматы, соответственно, стали министерствами, в том числе и ведомство, отвечающее за внутренние дела.

– Вы к кому? – спросил вооруженный пистолетом милиционер, подозрительно разглядывая вошедшего. Насторожились и автоматчики на углу здания – форму войск НКВД по охране тыла пока не изменили.

– Я – к себе, – объявил Алексей, протягивая документы.

– Будете новым начальником уголовного розыска? – Охранник изучил документ и сразу подобрался. В глазах мелькнуло сочувствие.

«Должность расстрельная, – угадал его реакцию Черкасов. – Оттого и отношение уважительное – как к покойному».

– Буду, – согласился он, складывая вчетверо еще не помявшееся направление. – Виктор Андреевич Черепанов на месте?

Глава вторая

– Вот и замечательно… – добродушно бубнил пожилой плечистый майор с одутловатым лицом и живописными кругами под глазами. – Именно вас, Алексей Макарович, нам так и не хватало… Да вы присаживайтесь. Чаю хотите? Агнесса Львовна сейчас принесет…

– Если можно, в другой раз, товарищ майор, – Алексей присел на предложенный стул, украдкой потянул носом. Запаха не было – стало быть, неважный вид начальника милиции объяснялся чем-то другим.

– Как скажете, Алексей Макарович, как скажете… – Майор Черепанов вчитывался в текст служебного предписания. – Стало быть, вас к нам перевели из Отдела уголовного розыска Главного управления милиции.

– Из Главного управления по оперативному розыску, – поправил Черкасов. – А что касается названного вами отдела, то его в природе уже не существует – в прошлом месяце переименован в Управление уголовного розыска при ГУМ МВД.

– Отсталые мы, – хмыкнул Черепанов. – Непривычно пока, инерция работает. Наркоматы переделали в министерства, а вот про МВД РСФСР как-то не слышали – нет такого – пока, по крайней мере. Отсюда и путаница. С участковыми тоже проблема – упразднили должности городских участковых инспекторов, теперь они – участковые уполномоченные для работы на определенном участке территории. В бумагах неразбериха, а в повседневной работе что изменилось?

– Все остается по-прежнему, – улыбнулся Алексей, – борьба с бандитизмом и всеми видами уголовных преступлений.

– Работаем, Алексей Макарович. Ни выходных, ни света белого не видим. Бывает, и ночевать приходится на рабочем месте. Вы навсегда к нам?

– Пока неизвестно, – пожал плечами Алексей. – Назначение адресное – под выполнение конкретной задачи. Вы, конечно, догадываетесь, какой именно. А там поглядят – в столицу меня или здесь оставят.

– Ну, и как оно в столице? – поднял глаза Черепанов. – Мы ведь совсем не в курсе, словно на другой планете живем. До столицы семьсот верст, а кажется, что многие тысячи…

– Спасибо, Москва живет и здравствует. Восстанавливаем народное хозяйство, боремся с бандитизмом и воровством – все, как у людей. А у вас приличное здание. – Алексей повертел головой, озирая скудно обставленный, но просторный кабинет.

– Площади роскошные, – согласился Черепанов. – Вот только людей мало. Текучка большая, сами понимаете…

«Текучка по не зависящим от людей причинам», – мысленно сделал вывод Алексей и уставился на карту района, висящую на стене.

– Только на прошлой неделе двоих потеряли, – удрученно добавил Черепанов. – И это только в вашем отделе уголовного розыска.

Алексей поднялся со стула, подошел к карте. Явно не старая, но уже вся испещрена значками, подписями и непонятными закорючками. Видно, местным «полководцам» частенько приходилось над ней корпеть. Уваровский район – небольшой. Запад Смоленской области – районный центр, клочок стратегически важной железной дороги и ряд незначительных населенных пунктов.

Сам Уваров отражался в полном виде – основные улицы, значимые объекты, включая предприятия, вокзал, электростанцию и даже городскую тюрьму в восточном тупике Базарной улицы. Тюрьма, насколько помнил Черкасов, использовалась всегда, невзирая на удаление от райотдела, ее использовали и царские жандармы, и сотрудники НКВД-ОГПУ, и гестапо, и снова НКВД-МВД, плюс примкнувшее к ним МГБ…

– Опишите в двух словах обстановку, Виктор Андреевич.

Майор выбрался из-за стола, вооружился указкой и подошел к карте. Что-то подсказывало опытному работнику, что столичный назначенец только формально числится его подчиненным, и лучше не лезть к нему с приказами и наставлениями.

– Вам же требуется объективная оценка, Алексей Макарович? Тогда извиняйте, все как есть. Пашем, как проклятые, спим урывками. Сотрудники выходят на работу каждый день. Штат отделения не укомплектован, сотрудники постоянно выбывают. До войны в Уварове проживало порядка 30 тысяч населения. Два года назад, когда прогнали немцев, здесь и шести не осталось. Сейчас население, конечно, выросло. Люди прибывают с востока, с запада – я имею в виду восточную Белоруссию; молодежь приезжает на стройки по комсомольским путевкам… Не все так плохо, – подытожил Черепанов. – В большинстве зданий есть электричество, в половине домов – канализация и водопровод. За год вернулись полторы тысячи демобилизованных, практически всем нашлись работа и жилье. Восстановили льнозавод, – указка ткнулась в карту, – запустили элеватор, фабрику по производству автомобильных покрышек, цементный завод, завод по производству железобетонных изделий в Авдотьином переулке. А ведь еще два года назад все лежало в руинах… На бывшем химзаводе… – указка дрогнула и показала место к северо-западу от города, – одно время работала комиссия из столицы, там сейчас работы не ведутся, но действует режим секретности, объект охраняется – его курирует, если не ошибаюсь, МГБ, к нашему ведомству это не имеет отношения, о чем нам неоднократно напоминали…

– Вы сами местный, Виктор Андреевич?

– Нет, я два года как здесь. Получил назначение из Саратова, где возглавлял милицию на железнодорожном транспорте. Дали дом на Зыряновской улице, это в трех шагах от отделения, со мной проживает супруга Елизавета Юрьевна. Сын у нас один, полгода назад ему исполнилось восемнадцать, сейчас проходит службу в Приморье…

«И до сих пор живы и при должности, – отметил про себя Черкасов. – В чем секрет выживания?»

– Здесь, под Барышевом, у нас учреждение ГУЛАГа, – указка сместилась в юго-восточный край карты. – До войны там была колония для уголовных и политических. В июне 41-го контингент эвакуировали на восток, а в июне 45‐го учреждение снова, так сказать, заработало… Отремонтировали бараки, построили новые. Работал Особый отдел – фильтровали перемещенных лиц. Одних изменников оставляли в лагере, других отправляли в Сибирь, самых злостных пускали в расход, гм… В Барышеве все налажено и функционирует, у них свое начальство. Есть бараки для врагов народа, для уголовников, там же содержат пленных немцев. Ближе к городу – колония-поселение – народ социально неопасный, и режим помягче. Кое-кого переводят в разряд бесконвойных – у них вообще не жизнь, а удовольствие… – Черепанов усмехнулся в жиденькие усы. – Работают в городе, неплохо получают, шатаются, где хотят, лишь бы прибыли в барак до вечерней поверки. Там автобусное сообщение, пятнадцать минут езды до автостанции, что на Конармейской. Так что если увидите эту публику в городе, не удивляйтесь. Они мирные, не шалят – понимают, что вольная жизнь в любую минуту может оборваться… Так что, по крупному счету, не все плохо, Алексей Макарович. Порядок поддерживаем, с проявлениями, не типичными для советского строя, боремся. С продуктами неважно, но над этим вопросом специальные службы работают, уже действуют совхозы и колхозы, заключаются договоры с потребкооперацией. Работники предприятий и других государственных заведений снабжаются карточками, которые, в принципе, несложно отоварить…

Последнее высказывание Алексей оставил без комментариев. С продуктами было тяжело, но все же не критично – по крайней мере в западных областях РСФСР. В Поволжье снова начинался голод, на Украине – голод, по сравнению с ними, на Смоленщине все было неплохо.

– Жизнь налаживается, и это бесит наших врагов, – не без пафоса сообщил Черепанов. – На предприятиях выросла зарплата, что явно говорит о растущем благополучии трудящихся. Немного, на полтора-два процента, но выросла… Работают школы – у нас полная вовлеченность подрастающего поколения в процесс образования. Дом культуры в состоянии перестройки, он временно занимает часть здания Райпотребсоюза. При нем Дворец пионеров, работают кружки, секции по интересам. Налаживаются партийная и комсомольская жизнь – на предприятиях парткомы и молодежные ячейки. Есть мысль открыть кинотеатр. Первый секретарь райкома товарищ Нестеренко лично курирует этот вопрос, и к концу года у нас точно будет кино на большом экране. С культурной жизнью, кстати, все в порядке. Есть даже свой художественный музей – в двух кварталах отсюда. Шабалин там директор, Григорий Иванович, личный друг товарища Нестеренко. Большого наплыва посетителей пока нет, и это понятно: народу не до высокого искусства, но все же – очаг культуры. «Джоконд» и прочих Ренуаров там, понятно, не выставляют, но имеется очень приличная коллекция живописцев нашей широты – и современных, и тех, что творили в темные царские времена, несмотря на гонения охранки… А что касается партийных организаций, ячейка ВКП(б) есть даже в нашем райотделе. Руководитель парткома – капитан Мясницкий. Вы член партии, Алексей Макарович?

– Пока нет, – буркнул Алексей, – вхожу в блок коммунистов и беспартийных. Об успехах поговорили… Теперь давайте о том, чем не хвастаются. Меня в последнюю очередь волнуют мелкие воришки, блатные притоны и хищения социалистической собственности, которыми занимается отдел с одноименным названием. Вы прекрасно понимаете, что я хочу сказать.

– Да, эта чертова неуловимая банда… – поморщился Черепанов. – Началось это две недели назад… Налет на отделение Госбанка недалеко от вокзала – убили людей, вскрыли хранилище, похитив крупную денежную сумму и уйму облигаций государственного займа… И при этом – как в воду канули – ни одного свидетеля… Потом эта курьезная встреча воровских паханов с держателями общака – делили деньги, да не успели, подкрались какие-то лихачи, вырезали блатную охрану, потом порубили в капусту всех собравшихся и – растаяли с деньгами. Блатной мир в ужасе… – Черепанов ехидно ухмыльнулся.

– Ну, за этот случай вы ведь на налетчиков не в обиде?

– Этих не жалко, – пожал плечами начальник милиции, – но где законность, скажите на милость? Пришли, увидели, порубили… По нашей информации, там было не меньше ста тысяч рублей… Третий случай – налет на ресторан «Аркадия» – это практически напротив нас… На химзаводе работала комиссия из Москвы, наши специалисты, иностранные специалисты, офицеры государственной безопасности… Ужинали в ресторане, всех прочих посетителей вежливо попросили удалиться. И снова ни одного свидетеля – кто такие, откуда, на чем прибыли. Ворвались в ресторан, учинили кровавую баню… Поваров заперли на кухне, а то и им бы досталось… Убиты администратор, два официанта и все, кто там ужинал, включая иностранцев…

Он неловко замолчал, потом с явной неохотой продолжил:

– Ваш предшественник капитан Вестовой Иван Гаврилович… На днях это было… Возможно, он что-то выяснил, хотел проверить, но не дали… Он дом снимал в Овражном переулке с женой и сыном четырех лет… Там частный сектор, с другой стороны глухой забор инфекционной больницы… Напали в три часа ночи, когда округа спала. Проникли через ограду, выбили окно, бросили в спальню две гранаты. Жена и сын погибли сразу. Иван Гаврилович выскочил на крыльцо с пистолетом, весь израненный, контуженый, так ему даже выстрелить не дали, прошили очередью… Оперативники на шум примчались, а когда высаживались, и они под огонь попали – ждали, сволочи, пока милиция приедет, выдержка у них – на зависть… Вроде отбились, но старший сержант Санько погиб… Он бессемейный был, но невеста имелась, жениться собирался. – Виктор Андреевич сокрушенно вздохнул.

– Уверены, что эти преступления совершает одна и та же банда?

– Почерк один, Алексей Макарович. Внезапное нападение, горы трупов – и концы в воду. Ни улик, ни свидетелей. Вряд ли это разные банды, у нас маленький город, не уживутся они тут. Вы лучше с подчиненными поговорите, у нас на третьем этаже комната оперов, а через нее проход в кабинет Вестового… в смысле, в ваш…

– Охарактеризуйте работников отдела.

– Так это… – майор озадачился. – Нормальные все парни, к работе подходят ответственно, стоят, так сказать, на страже… Олег Дьяченко, старший лейтенант милиции – у него со здоровьем проблемы, но работает, умный парень, – майор помялся, – бывает, выпьет, но кто из нас без греха? Сам он местный, осенью 45-го из армии демобилизовался, жену-красавицу с собой привез – она медсестрой была в медсанбате…

Конышев Петр Антонович – это старый зубр, ему уже под пятьдесят, тоже не совсем здоров, но бегает. В рабоче-крестьянской милиции, считай, со дня ее основания. Потом сменил профессию, учителем литературы работал, потом опять на службу вернулся – бывает такое в нашей профессии… Он из соседнего Кштовского района, в войну партизанил, семью каратели расстреляли…

Младший лейтенант Пашка Чумаков – ну, этот балагур, молодой, палец в рот не клади. Сообразительный паренек, сам из Одессы, в войну служил в морской контрразведке…

Егор Гундарь – сам из Белоруссии, прибыл в наш город год назад, особистом служил на 1-м Украинском, тоже демобилизованный. Мрачноватый, но толковый…

Стас Вишневский – тоже молодой, весь из себя такой красавчик, бабы пачками под ноги падают. С Карельского фронта он, участвовал в прорыве блокады, сам из Ленинграда, там у него вся родня похоронена… Кто там еще?

Куртымов с Петровым. Оба старшие сержанты, Коля Петров – с Донбасса, Ленька Куртымов – с Вологды… Да нормальные ребята, – вынес заключение майор. – Пулям не кланяются, да и головой поварить не дураки. Это ты сам в их подноготную вникай, Макарович, – Черепанов ненавязчиво перешел на «ты». – У всех отдельное жилье в городе, в зоне пешей, так сказать, доступности от отделения, чтобы нарочный, если что, мог быстро оповестить. Гундарь жил в общежитии, но съехал на квартиру. Семейных только двое – Дьяченко и Куртымов. У первого – жена, у второго – еще и дочь восьми годков – не его, а приемная, он себе жену с уже готовым приплодом в деревне под Псковом подобрал, когда леса прочесывали…

Ладно, Макарыч, иди, разбирайся со своей армией, а у меня, извиняй покорно, своих дел куча. Агнесса Львовна тебя проводит. Нет, подожди. Пусть она тебе продуктовые карточки закажет, на довольствие в столовой поставит. Кормят у нас, конечно, не разносолами, но терпимо. Временную прописку надо сделать не позднее, чем через неделю… А потом, если что, и постоянную? – Майор подмигнул. – Теперь с жильем. Ты вообще откуда?

– Из Уварова, – улыбнулся Алексей.

– Это как? – опешил начальник милиции.

– Очень просто, Виктор Андреевич, местный я. Оттого и выбор в Москве на меня пал. Жил на Базарной в 60-м доме, здесь школу окончил. В 30-м году, после школы, отправился в армию, отслужил три года в Заполярье, демобилизовался в звании старшины. Потом три года в техническом институте. Бросил, не понравилось. Школа милиции в подмосковном Зеленограде, потом ускоренные курсы в школе НКГБ – как лицо с незаконченным высшим образованием, недолгая карьера следователя, Особый отдел. Перед войной перевели на оперативную работу, в войну служил в полковой разведке, потом опять перевод в милицию… Так всю жизнь и кочую, дома почти не был. Так, редкими наездами. Отец был инженером на цементном заводе, погиб в июле 41-го, когда с завода вывозили оборудование и в цехе случился пожар. Мама через год умерла в эвакуации на Урале – острый бронхит с летальным исходом. Меня после войны – опять в столицу. С женой развелся – да толком и не пожил с ней…

– Во как тебя закрутило, Макарыч, – сочувственно покачал головой Черепанов. – А чего мы мудрим? Я выясню, кто обитает в твоей халупе. Имеет ли он на это законное право…

– Сам выясню, – улыбнулся Алексей. – Походил вокруг дома, нет ощущения, что в квартире кто-то живет. Ладно, разберусь и сообщу.

Секретарша Агнесса Львовна, в меру упитанная дама неопределенного возраста, активно применяющая бигуди для придания женственности, отвела Алексея на третий этаж. Там был широкий коридор, несколько закрытых помещений и одна распахнутая дверь. Секретарша смерила Черкасова оценивающим взглядом, постучала в дверной косяк:

– Разрешите, Петр Антонович?

– Издеваетесь, Агнесса Львовна? – проворчали из глубины оперативного отдела. Женщина улыбнулась и вошла внутрь. Алексей – за ней.

Помещение – просто неприлично просторное. Письменные столы (Черкасов насчитал их девять) приставлены к стенам, завалены бумагами и другим хламом. Посреди комнаты – пустое пространство – можно водить кадриль и прочие хороводы. Еще одна карта на стене – близняшка той, что висела у Черепанова, и тоже с надписями, вплоть до нецензурных. Голые окна, газеты на подоконниках. Дверь в стене справа.

Слева, под картой, сидел немолодой мужчина в очках и что-то писал. Угол стола занимала печатная машинка, но он предпочитал заниматься рукописью. На спинку стула был наброшен пиджак. На мужчине была светлая рубашка и франтоватая жилетка. Он мельком глянул на вошедших и снова опустил глаза.

– Это Конышев Петр Антонович, – представила сидящего секретарша. – Прошу любить и жаловать, Алексей Макарович. Остальные, очевидно, в поле – сеют, пашут… Всего хорошего, Алексей Макарович. К вечеру подойдите, я выдам вам карточки. – Женщина хищно улыбнулась, одарила Черкасова выразительным взглядом и удалилась степенной походкой.

– Ну, и как она вам? – Мужчина оторвался от писанины, снял очки, поморгал и потянулся к пачке папирос. Ему было не меньше пятидесяти, дряблая кожа на лице и морщины на лбу старили его еще больше. Без очков он выглядел совсем несолидно.

– Кто? – спросил Алексей.

– Агнесса Львовна. – Мужчина прикурил и выпустил в потолок струю дыма.

– Вполне, – пожал плечами Алексей и покосился на дверь. Не исключалось, что Агнесса Львовна никуда не ушла, а стояла в коридоре и все слышала. Но проверять не хотелось – людям надо доверять.

– Вот и я так считаю, – хмыкнул сотрудник уголовного розыска. – Не персик уже, но пока еще и не курага… – Последние слова он произнес с исключительной задумчивостью. Потом встал и протянул узкую ладонь: – Старший лейтенант Конышев Петр Антонович. Временно замещаю отсутствующего начальника уголовного отдела.

– Черкасов Алексей Макарович, – представился Алексей. – Тот самый начальник.

– Вот, значит, вас и замещаю, – усмехнулся Конышев. – Эх, не задалась начальственная карьера… Я допишу рапорт, Алексей Макарович, не возражаете? Осталось немного.

– Да, конечно, работайте. – Алексей пожал плечами, еще раз осмотрелся. Дошел до двери в смежное помещение, заглянул туда.

В кабинете покойного Вестового было совсем неуютно. Колченогий шкаф, письменный стол, стоптанные резиновые сапоги в углу. И атмосфера неприятная – душно, что ли. Он вернулся в соседний зал, стал бродить, разглядывая рабочие столы. Подошел к окну, уставился на Советскую улицу за тополиной листвой. Шторы, в принципе, и не нужны. Из стены под потолком торчали голые гардины. Очевидно, шторы когда-то были, но рачительные немцы увезли их с собой. А для советского человека это явное излишество.

– Шелковые шторы и стулья барокко еще не подвезли, – подал голос Конышев. Он ухитрялся одним глазом следить за Черкасовым, а другим контролировать писанину. При этом курил «без рук», усиленно жуя кончик мундштука. Пепел падал на стол, он смахивал его на пол ребром ладони.

– Но обещают подвезти? – поддержал шутку Алексей.

– Нет, обещают догнать и еще пообещать, – усмехнулся Конышев. – Здесь ничего не меняется, Алексей Макарович. Денег нет у страны на всякие вздорные мелочи, вроде бытовых удобств.

Что правда, то правда. В Советском Союзе ждали новой войны – с агрессивными акулами западного империализма. Экономика оставалась милитаризованной. Промышленность народного потребления фактически отсутствовала – и вся страна существовала в примитивных бытовых условиях.

Книжному шкафу, приютившемуся в углу, было в обед сто лет. Вместо книг он был завален бумагами (возникало опасение, что все это рано или поздно придется просмотреть). На шкафу стояли две фотографии в траурных рамочках и пара стопок с водкой, прикрытых хлебными корками. Капитану Вестовому было не больше, чем Алексею. У него были умные глаза и цинично сжатые губы. Ни то, ни другое не уберегло его от бандитской пули. У сержанта Санько – улыбчивая физиономия. Глаза смотрели весело, казалось, он сейчас подмигнет.

– Не комментирую, – проворчал Конышев. – Вы уже, наверное, в курсе.

– Да, поставлен в известность, – скупо отозвался Алексей. – Где народ?

– Люди на заданиях. Куртымов, Гундарь и Петров работают по банде, которую мы никак не можем обезвредить. Вишневский убыл в общежитие льнозавода – поступил сигнал о правонарушении. Чумаков общается с информатором. Дьяченко… – старший лейтенант задумался и пожал плечами, – где-то был…

И снова взялся жевать мундштук.

– Где стол Санько?

– Там, – Конышев кивнул в дальний угол. Потом задумчиво посмотрел, как новоприбывший осваивается на новом рабочем месте, почесал плешивую макушку. – То есть от личного кабинета вы отказываетесь?

– Да. Буду здесь сидеть и всех контролировать, а то сдается мне, с дисциплиной в вашем войске не все ладно.

– Согласен, – улыбнулся Конышев, – самое время подкрутить гайки. Зря вы так, товарищ капитан, – вздохнул он, – люди пашут, не зная выходных, забывают, как дом выглядит. Не всегда нам счастье улыбается, но ведь и противник силен… Вы не переживайте, скоро они все придут, они всегда приходят.

– Спасибо, утешили. Ладно, Петр Антонович, соберите мне материалы по банде, устроившей разгул в «Аркадии», и по всем остальным ее налетам. Хоть что-то у вас есть?

– А как же без этого, – проворчал Конышев, выбираясь из-за стола. Он кряхтел и заметно прихрамывал. – Все оформлено, есть заключения баллистов и медиков, опрошены свидетели… ну, если их можно назвать свидетелями… – Он открыл шкаф, стал доставать верхние папки. – Мы сутками работали по этим делам, а все без толку. Вроде одна банда, а такой широкий диапазон возможностей… Мы взять в толк не можем – откуда они берут информацию? Ведь нужно получить исчерпывающие сведения, все спланировать, а потом исполнить, да так, чтобы никакая случайность не подвела… Пашка Чумаков недавно шутил: мол, они что, в шапках-невидимках орудуют? А почему нам не выдают? Все здесь, товарищ капитан… – Он обнял стопку папок и потащил их на облюбованный Черкасовым стол.

– У вас больная нога?

– А разве не видно? – хмыкнул Конышев. – 44-й год. Допартизанился, так сказать. По лесу от карателей уходили, саданулся костью щиколотки о пенек – аж в баранку согнулся. Все, кричу, товарищи, меня не ждите. И лежу с «МР‐40» за этим пеньком, с жизнью прощаюсь, гадаю, как бы побольше супостатов с собой на тот свет забрать. Они прут, я по ним стреляю, от боли с ума схожу… Нашим стыдно стало, вернулись и давай эту нечисть свинцом поливать. Отогнали, их немного было. Двоих тогда потеряли, зато меня зачем-то спасли… До базы доволокли, вроде поправился, вот только кость неправильно срослась…

– Сколько вам лет, Антонович? Сорок девять, пятьдесят?

– А что? – насторожился оперативник. – Сколько есть, все мои. Полвека уже, на пенсию рано. Не жалуюсь, товарищ капитан. Молодость уже знает, а старость еще может, как говорится. Я же не танцы преподаю. А бегаю так, что молодых со свистом обгоняю… – Конышев вернулся к своему столу, выбил папиросу из пачки «Герцеговины» и снова закурил.

– Не мешают папиросы бегу? – поинтересовался Алексей. – Вы курите, как паровоз, даже больше, чем я. А эти папиросы не такие уж дешевые. В наше время на продукты денег не хватает…

– Так это и есть продукт, – удивился Конышев и засмеялся. – Загрузился никотином – и есть не хочется…

Мурлыча под нос «Раз пошли на дело, выпить захотелось», в помещение вошел вихрастый парень лет двадцати пяти, меньше всего похожий на оперативника. Он бы гармонично смотрелся в воровской малине или на шулерской игре.

– Привет, Антоныч, – небрежно бросил он. – Как жизнь немолодая? О, и вам доброго денечка, товарищ, – не растерялся паренек, обнаружив в комнате постороннего. Впрочем, подобрался, вынул руки из карманов и физиономию сделал не такую развязную. – Вы к нам по делу или погреться?

– Младший лейтенант Павел Чумаков, – представил товарища Конышев. – Вот признайтесь, товарищ капитан, видно по этому оболтусу, что он служил в контрразведке Балтийского флота и даже имеет пару правительственных наград?

– А это смотря как служил и за что награды, – улыбнулся Алексей, протягивая руку. – Черкасов Алексей, прибыл на место выбывшего Вестового.

Чумаков охотно ее пожал и задумался.

– Ага, – намотал он на ус. – Теперь донесения от своих стукачей я должен передавать вам, а не ему? – кивнул он на Конышева.

– Примерно так, – допустил Алексей, – если в них есть ценность.

– Да что в них ценного? – отмахнулся Чумаков. – Мелют чушь, которую и не проверишь, лишь бы я верил да пореже вспоминал их грехи… – Он глянул через плечо на Конышева, хохотнул. – Эй, кто тут временные, слазь, кончилось ваше время… – и отправился к своему столу, напевая под нос: «Там сидела Мурка в кожаной тужурке…» – Письменно оформлю, товарищ капитан, не возражаете? С байданщиком одним на вокзале перетер. Сорока на хвосте принесла: блатные намерены направить в наш город целую комиссию для выяснения обстоятельств пропажи общака и гибели трех уважаемых воров в законе. Блатной мир глубоко возмущен этим безобразным инцидентом в провинциальном Уварове.

– Пусть приезжают, – пожал плечами Алексей. – Главное, чтобы к нам не забыли зайти командировку отметить. Создадим с ними «межведомственную» группу, глядишь, веселее пойдет. Пиши, Павел, свой донос, только недолго.

– Кстати, насчет Мурки в кожаной тужурке, – встрепенулся Конышев. – Я еще молодым был, во Владимире работал. Не поверите, у нас женщина в оперативке была – Мария Климова. Толковая сотрудница, несколько раз внедрялась в бандитские группировки под другим, конечно, именем. Фартовая была. Мужики ржали, до того ее довели, что замуж вышла за первого встречного и сменила фамилию. Потом только поняли, что ее фамилия талисманом была, от пуль охраняла. Убили ее во время рейда – сунулась вперед мужиков, когда банду Талого брали, и получила всю порцию свинца, что мужикам предназначалась…

– Ты уже рассказывал эту историю, – оторвался от писанины Чумаков.

– Не всем, – назидательно сказал Конышев и посмотрел на Черкасова.

– Признайся, Антоныч, у тебя с ней было? – оскалился Чумаков.

– Да ну тебя, болтун несчастный, – озлобился Конышев. – Как тебя земля-то носит – не язык, а помело.

– Да, мой язык о многом может рассказать, – оскалился Чумаков и смутился, перехватив строгий взгляд начальства. – Все, заканчиваю, товарищ капитан. Мой Карась – фигура не центровая, трусоватый, боится, что пошьют ему клифт полосатый за домушничество – у меня все доказательства его преступной деятельности. Поэтому говорит все, что знает, вот только беда – знает он немного… И кто придумал эти запятые, – рассердился оперативник, – ну, не умею я их расставлять и никогда не научусь. Извиняйте, товарищ капитан, беда со знаками препинания. Признайся, Антоныч, как ты ухитряешься писать грамотно?

– Не знаю, – пожал плечами Конышев. – Автоматическая грамотность, рука сама ведет.

– Ага, рассказывай сказки, – проворчал Чумаков, выводя размашистую подпись перьевой ручкой. – Учительствовал много лет, все правила наизусть вызубрил… Держите, товарищ капитан. – Чумаков протянул изобилующий кляксами лист.

– Ужас, – покачал головой Алексей, – ты не в шифровальном отделе работал на Балтфлоте? Ладно, оставляй, разберусь с твоими рунами.

В комнату вошел еще один работник – в сером пиджаке поверх свитера, в выцветших армейских брюках. Он выглядел болезненно и как-то бесцветно. Буркнул что-то приветственное, положил на свой стол папку с бумагами и – запоздало обнаружил постороннего. Глухо кашлянул в кулак, потом помялся, подошел. Чувствительный нос Черкасова уловил запашок. Но глаза работника смотрели в одну точку, въедливо.

Алексей поднялся, протянул руку. Рукопожатие у сотрудника было сильным, но не сказать, что очень уверенным.

– Я правильно понял? – с натугой проговорил он.

– Думаю, да, – кивнул Алексей. – Капитан Черкасов, будем работать вместе.

– Старший лейтенант Дьяченко. Олег Дьяченко…

Он помялся и отправился за свой стол в противоположном конце зала. Сел и снова стал бросать подозрительные взгляды на нового человека. Этот парень не был добряком и имел проблемы со здоровьем – круги под глазами говорили не только о недосыпе.

– Товарища капитана прислали из Москвы, будет руководить отделом, – на всякий случай пояснил Конышев.

– Я уже понял, – скрипнул Дьяченко. – Тогда это вам на рассмотрение, товарищ капитан, – он толкнул лежащую на столе папку. – На Железнодорожном околотке сегодня ночью была попытка взлома. Там сейф. Грабители не знали, что он пустой. Выставили оконную раму, проникли внутрь, вскрыли железный ящик и стали лить горькие слезы. Прибежал сторож, грохнул им по задницам дробью – те кубарем в окно и поминай как звали. Сторож был снайпером на 1-м Белорусском, пока миной полноги не отхватило. Лиц нападавших не увидел, по манерам и репликам вроде бы блатные… Как утомили уже эти блатные, – скрипнул зубами Дьяченко. – В натуре бесят, везде они, скоро на шею сядут…

– Вязанием займись, – покосился на него Конышев. – Успокаивает.

Прыснул Чумаков.

– То есть все разрешилось благополучно? – предположил Алексей. – За исключением того, что преступники не пойманы?

– Ну, примерно, – пожал плечами Дьяченко. – Сторож уверяет, что у каждого в заднице теперь горсть дроби. Своими силами не выковыряют – придется обращаться к медикам. Я обзвонил больницы и медпункты, дал соответствующие указания. Будем ждать… На околотке ставят новое окно, подумывают, не завесить ли его решеткой.

– Все хотят добра, – вздохнул Конышев. – Так что пусть присматривают за своим добром. А чего угрюмый такой, Олежка? Снова с Евгенией своей поцапался? Заметь, она права: ты когда на себя в последний раз в зеркало смотрел? Подарки там дарил, от выпивки отказывался?

– Антоныч, давай без нотаций, – поморщился Дьяченко. – Уж как-нибудь разберусь со своей жизнью… Можно подумать, я от нее много требую…

«Не стоит много требовать от женщин, – подумал Алексей, – надо брать, что дают».

– Товарищ капитан, – сказал Дьяченко, – я могу, конечно, и ошибаться… Но вот смотрю я на вас и не могу отделаться от мысли, что мы с вами уже встречались…

– Плохая память, Олег, – улыбнулся Алексей. – В одной школе учились, самогонку втихушку от родителей пили, с пацанами из Нахаловки дрались. Из-за Катьки Селезневой однажды схлестнулись, помнишь? Она нам обоим понравилась, а потом разонравилась. Ты после школы в ремеслуху подался, а я в столичный регион решил съездить. Больше не виделись…

– Вот черт… – выдохнул Дьяченко. – А ведь верно, ты – Леха Черкасов, – он недоверчиво покрутил шеей. – А я сижу и гадаю, почему мне твоя физиономия такая знакомая… Прошу прощения, – он косо усмехнулся. – Вы теперь не Леха, а товарищ капитан, большой начальник и обращаться к вам следует на «вы» и шепотом…

– Еще разберемся, как ко мне обращаться, – пообещал Черкасов. – Время и жизнь покажут.

– Не понял, – моргнул Чумаков. – Так вы из местных, товарищ капитан? Ну, что ж, это скорее плюс, чем минус.

– Да без разницы, – подал голос Конышев. – Сколько вам сейчас – 34, 35? То есть вы лет шестнадцать тут не были. Дома, конечно, те же, только народ на девяносто процентов другой, понаехали тут…

– Я тоже не из местных, – бодро возвестил осанистый молодой человек, вторгаясь в помещение. Он выглядел, как из другого мира – опрятен, хорошо одет, с лучащимися глазами и щеточкой черных усов под носом. – Виноват, подслушивал. Лейтенант Станислав Вишневский, – представился он, принимая на пару секунд подобие стойки «смирно». – Из Питера я…

– Откуда? – нахмурился Алексей.

– Виноват, из Ленинграда, – Вишневский смущенно кашлянул, – просто раньше этот город назывался Санкт-Петербург, потом Петроград…

– Выражайся правильно, Стас. – Алексей протянул руку. – Почему глаза блестят? Где был?

– В общежитии льнозавода. Там у нас одни бабы живут…

– Пустили козла в огород, – подметил Дьяченко.

– Но дело не в этом, – отмахнулся Вишневский. – Мы предполагали, что там не чисто. В общем, одна из тамошних завистниц – она учетчицей работает на участке готовой продукции, страшна, как американская атомная бомба – сдала всю компанию с потрохами. По соседству с общежитием, где раньше кафе «Калинка» было, бордель работал, представляете? Несколько тружениц завода трудились там по ночам – сверхурочно, так сказать, а потом на основной работе как сонные мухи ходили. Всю контору главбух держала – «мамкой» у них была. Отдел БХСС их вскрыл – вроде и не хищения, хотя как сказать… Прибрали трех баб на самом интересном месте – сейчас сидят в участке, плачут, жалуются, что жизнь заставила, что они в душе нормальные советские женщины. И ведь долго заведение продержалось – туда и офицеры похаживали, и командированные, и всякая блатная шваль. Место, где все равны, – как на кладбище. У нас под носом дом терпимости работал, а мы и не знали… Парни в участке теперь сидят и репы чешут: что делать с этими шлюхами? У них же дети, родители, положительные характеристики и даже грамоты…

– Фу, как грубо – шлюхи, – скривился Конышев. – У нас богатый русский язык: блудницы, развратницы, потаскухи, распутницы…

– А можно поэтично – мессалины… – с толикой мечтательности вымолвил Чумаков, а когда все удивленно на него уставились, пояснил: – Реальная историческая личность, супружница римского императора Клавдия. Баба как баба, только пунктик у нее был – ни одного мужика не пропускала. Замучила всех. А муж – импотент, как водится. Да, это оскорбительно и постыдно, – спохватился Чумаков, – такой Рим опозорила…

– Насколько я помню, в Советском Союзе проституции нет, – усмехнулся Черкасов, – поскольку в обществе трудящихся отсутствуют причины и предпосылки для подобных уродливых явлений.

– Тогда пусть отпускают, – развеселился Вишневский. – Только адреса надо взять. Пропесочить на собрании коллектива, сделать внушение по профсоюзной и комсомольской линии, вывесить на доску позора – и пусть добросовестным трудом искупают свою вину… А вот с «мамкой» надо разбираться – как-никак эксплуатация женского труда…

– Развеселились вы что-то, – нахмурился Алексей, и все присутствующие тут же стерли улыбки. – Подпольным борделем и взломом сейфа в околотке будем заниматься в свободное от службы время. Все понимают, что сейчас главное? И меня перевели сюда не просто так, чтобы заполнить пустое место, а дабы выявить и обезвредить преступную группу, совершающую резонансные деяния, – он покосился на шкаф, где стояли фото и рюмки с испаряющимся содержимым. Присутствующие проследили за его взглядом и стали мрачнеть.

– Я знаком с ситуацией в общих чертах, – продолжал Алексей. – Пока мы имеем четыре эпизода, и я согласен, что это действует одна группа. Бандиты владеют информацией, жестоки, решительны, умны и хладнокровны. Имеется обоснованное подозрение, что это не блатные.

– Это ни в коем случае не блатные, – покачал головой Чумаков. – Видна выучка. Я знаю, о чем говорю, товарищ капитан. То, как они действуют, это… – Он замялся, не зная, как закончить.

– Почерк опытных диверсантов… – закряхтел Конышев. – Сбор информации – а у них определенно есть свои источники в государственных структурах – планирование, осуществление…

– Так работали диверсанты в войну, – закончил Чумаков. – И наши, и в абвере… Война, слава богу, закончилась, но немцы перед уходом внедрили повсюду своих агентов для ведения подрывной работы. У многих имелись прикрытия, легенды, убедительные биографии и безупречные документы. Немцы рассчитывали вернуться. Этого не случилось. Но внедренные враги остались. Им приходится жить, притворяться законопослушными советскими гражданами. Теперь у них одна цель – нагадить советской власти…

– Согласен, Павел, – кивнул Алексей. – Но цели могут быть и другими. Войну они проиграли, для них все кончено, и опытные специалисты вряд ли скатятся до банального мщения. Понимают, что рано или поздно их поймают.

– Другие соображения? – спросил Конышев.

Алексей пожал плечами:

– У нашей страны, помимо побежденного рейха, множество других врагов. Их называют, в том числе, «западными демократиями»…

– Почему не допустить банальную жажду обогащения? – спросил Дьяченко. – Отъем воровского общака, налет на хранилище Госбанка – почему нет? Нападение на дом Ивана Гавриловича тоже вписывается в картину – он мог о чем-то проведать. А в последние дни он выглядел задумчивым…

– В картину не вписывается налет на ресторан «Аркадия», – возразил Алексей. – Разве кассу ресторана потрошили? Разве мертвых в зале обчищали? Если и так, много с них возьмешь – по сравнению с тем же банковским хранилищем?

– Да, это так, – согласился Дьяченко.

– С выводами повременим. Предлагаю все восстановить и обобщить. Что мы имеем, с кем мы столкнулись. Все заново, поэтапно, не жалея рабочего времени. Сразу хочу сообщить – субординации можно не придерживаться. Коллегиальные решения – приветствую. Самодурством не страдаю – если не прав, всегда есть шанс мне это доказать. Но требую дисциплины, исполнительности и повышенной работоспособности. Буду спрашивать по полной. Уважаю ваше героическое прошлое, но должен предупредить, что будущее ожидается не менее героическим. Каверзные вопросы? Если нет, давайте начнем.

Они говорили по очереди, иногда начинали хором, тогда приходилось останавливать и давать слово кому-то одному.

12 мая, незадолго до закрытия отделения Госбанка, на привокзальной площади учреждение подверглось налету. Посетителей уже не было, момент подгадали удачный. Возможно, грабители и были последними посетителями, резко превратившимися в налетчиков. Входную дверь заперли изнутри, застрелили двух работников (включая женщину – мать-одиночку, воспитывающую двоих несовершеннолетних детей), двух охранников и еще одного у подземного хранилища – после того, как он им открыл. Никто не слышал выстрелов. Есть подозрение, что налетчики использовали серийные отечественные глушители БраМит, сконструированные братьями Митиными. Людям стреляли в головы, чтобы наверняка. Никаких следов, отпечатков пальцев налетчики не оставили.

Из хранилища похищено порядка 80 тысяч рублей и энное количество облигаций – все, что было на тот день. С улицы казалось, что отделение закрыто, свет не горел. Мимо проходили патрульные, и ничто не привлекло их внимание. Место людное, рядом вокзал. Ушли преступники через заднюю дверь: спокойно открыли, потом закрыли ключом, изъятым у охранника. Во дворах их могла поджидать машина, но опросы жильцов близлежащих домов ничего не выявили.

Тревога прошла только к ночи, когда сотрудники не вернулись домой. Взломали дверь и обнаружили страшную картину – четыре трупа, все залито кровью, хранилище нараспашку, у решетки еще одно тело с ужасом в мертвых глазах… Милиция работала четыре дня не покладая рук, но все впустую. Отделение закрылось по расписанию – значит, налетчики явились к закрытию, при этом не факт, что ввалились толпой…

– Они могли иметь договоренность с кем-то из находившихся внутри, – подметил Алексей, – то есть у них имелся сообщник, которого во время налета они застрелили.

– Всех проверили, – проворчал Дьяченко. – У этих людей не было преступного прошлого. Но могло появиться, эту версию мы тоже рассматривали.

– Чертова загадка, – подал голос Вишневский. – Невидимки работали. Или сотрудники сами вскрыли хранилище, припрятали деньги, потом вернулись и поубивали друг друга.

Второе громкое дело – 17 мая. Вечером поступил сигнал от бдительных граждан – из дома 10 по Банному переулку доносились стоны и звуки, похожие на выстрелы. Снова применяли глушители, которые хоть и гасят звуки, но не до конца. Сначала отправили участкового уполномоченного. Тот походил вдоль ограды частного дома, заглянул внутрь. Возможно, так и ушел бы ни с чем, не заметь открытую дверь и торчащие ноги. Работник оказался храбрым, с револьвером бросился в дом. Но сразу вышел, и его тут же стошнило. Потом он побежал за подмогой.

Взорам прибывших оперативников предстало очередное месиво. Труп на крыльце, труп в сенях – при них револьверы, но оружием они не воспользовались. В комнате пятеро, плюс одна женщина (сожительница хозяина дома). Мужчины возрастом старше среднего, по-своему солидные и представительные, чему свидетельством – обилие татуировок. Народ бывалый и опытный, а вот попались. Соседи слышали шум, но ничего не видели. Ну, или почти ничего – испуганная соседка уверяла, что на крыльцо, выхватывая пистолет, вылетел мужик в кепке, но сразу упал – пуля снесла полголовы. Стреляли ему в затылок, из дома!

Изумленные оперативники облазили весь дом и обнаружили подземный лаз из подпола. Он выводил в заброшенный сарай на краю оврага. Из чего сделали вывод, что это либо староверы, либо воровская хаза. Верным оказалось последнее. Подобные хазы зачастую оснащались лазами на случай внезапной облавы. Отсюда получалось, что налетчики пришли именно по этому лазу! Тем же способом и убрались. Их информированность поражала. Ни одного налетчика вживую соседи не видели. Позднее подключили внештатных агентов и выяснили: имел место воровской сходняк, прибыли уважаемые люди из Пскова, из Витебска, распределяли средства воровского общака. Хата не паленая, хозяин официально трудился сторожем, с блатными не знался. Атака была внезапной – только и успели по первой выпить да икоркой закусить. Уничтожили всех – сначала воров, потом их охрану – то есть шли по дому в обратном порядке…

– Выжившие паханы дотумкали, что это не мы, и впали в ступор, – усмехнулся Дьяченко. – Могу представить, какая у них пошла шпиономания. Это ведь, с их точки зрения, полнейший беспредел.

– Милиции предъявы не выкатывали, что плохо работаете? – улыбнулся Алексей. – А ведь на самом деле плохо, ребята. Ну, ладно, налетчиков прошляпили. Но воровскую-то сходку такого масштаба! И это, имея армию секретных доносителей…

Опера отворачивались и вздыхали.

– Так это самое, товарищ капитан… Алексей… – сделал попытку оправдаться Вишневский. – Во-первых, никакая не армия, а так – двое-трое, из тех, что на компромате. Во-вторых, мы же по банку работали – нас и Черепанов накрутил, и товарищ Нестеренко – лично первый секретарь райкома. Сутками землю рыли, искали хоть какую-то зацепку, без сна вообще. А тут паханы с общаком…

– Подобные мероприятия воры умеют держать в секрете, – добавил Конышев, – даже чекистам есть, чему поучиться…

– Значит, плохо засекретили, раз банда оказалась в курсе, – поморщился Алексей. – Да уж, эффектно они зашли с бубен… Что дальше?

А дальше, пару суток спустя, был ресторан «Аркадия» – рядом с отделом, через улицу и наискосок! То есть прямой вызов радетелям законности! Комиссия приезжала на бывший химзавод – несколько ученых голов, причем пара из этих голов, по уверению очевидцев, разговаривала по-немецки! При сем присутствовал переводчик. Пара других голов изъяснялась по-русски и имела отношение к некоему столичному институту. Это все, что знает милиция. Все остальное засекретило МГБ и явственно намекнуло, чтобы не лезли. Членов комиссии поселили в гостинице «Заря Смоленщины» и только раз свозили на завод. Потом был роковой ужин в «Аркадии», откуда офицеры госбезопасности заблаговременно удалили посторонних. То есть ресторан был закрыт на «спецобслуживание».

Банда ворвалась с заднего хода, заперли на кухне поваров и пару оказавшихся там официантов (иначе жертв было бы больше) и учинила в зале кровавую бойню. Опять стреляли с глушителями – иначе на этот грохот примчался бы весь отдел милиции! А так никто не слышал, занавески задернуты, по окнам огонь не вели. Волновались только повара. Когда в ресторане стало тихо, они выбили дверь, кинулись в зал, потом с воплями выбежали на улицу… Преступники – меткие стрелки, сначала поразили офицеров, имевших оружие, потом методично отстреливали гражданских и работников заведения. Убито одиннадцать человек, причем зверски – раненых добивали выстрелами в голову, не щадили молодых женщин. Тела не обыскивали – у жертв сохранились часы, деньги. Ушли преступники через черный ход, видимо, просачивались по одному, а там – тополя, сараи, прохожих мало…

– Мы не понимаем, Алексей Макарович, какая преступникам выгода с этого нападения, – развел руками Чумаков, – ведь налет планировали, не могли не планировать. Знали про ресторан, про «спецобслуживание». Но даже копейки на этом не заработали…

– И снова милиция села в лужу, – резонно догадался Алексей.

– День прошел – чекисты забрали это дело, – сказал Конышев. – Нам же легче. Этот день не дал ни одной зацепки. Чекисты тоже топчутся, что-то не слышно об ошеломляющих успехах. Можете думать что угодно о нашей некомпетентности, Алексей Макарович, – Конышев приосанился, облизнул губы. – Мы, как проклятые, варимся в одном деле, тут же наваливается второе, такое же безнадежное. Не успеваем осмотреться, как обзаводимся третьим… А нас, как видите, немного, криминальная обстановка и без того сложная, к тому же мы теряем людей…

Последнее – безжалостный удар по самому чувствительному! Такого не ожидали. Два дня прошло после налета на «Аркадию». Капитан Вестовой становился нервным, пару раз связывался с местными сотрудниками ГБ, но о чем шла речь, не откровенничал. Звонил по межгороду в Москву, но кому и зачем – не докладывал. Ушел с работы на два часа раньше – сказал, что надо кое-что выяснить. Больше его не видели живым.

То, что случилось в Овражном переулке, потрясло всех. На этот раз убийцы не использовали глушители – стреляли напропалую, бросали гранаты. Знали, что примчится опергруппа, и ее собирались завалить. Отчасти это удалось. Погиб старший сержант Санько, погибла вся семья Вестового.

Опера дали налетчикам достойный отпор, хотя, как сказать… Никого не убили, не ранили. Преступники сделали свое грязное дело и растворились. В ту же ночь, а потом и утром оперативники обшаривали окрестности, собирали гильзы, искали следы. У преступников был богатый арсенал: автоматы «ППШ», «вальтер», «ТТ», гранаты «Ф-1». Ни окурков, ни фантиков от карамелек – только следы кирзовых сапог. А еще Дьяченко, перебегая за баню, видел, как пятится один из налетчиков. Он был из мяса и костей, но попробуй разбери в темноте. Явно мужчина, на роже маска и кепка, рост средний, одежда мешком – очень удобно, если надо скрыть особенности фигуры. Налетчик выпустил очередь из «ППШ», умирать в ту ночь Олегу не хотелось, он грохнулся за дровяник, а когда поднялся, автоматчика и след простыл… И вновь отчаяние с безысходностью. Пустая работа сутками напролет, опрос жильцов частного сектора, похороны погибших…

– Я бы этих тварей к ежедневному расстрелу приговаривал, – чертыхался Чумаков. – Жалко, что можно только раз убить…

– А я слышал, в стране собираются на законодательном уровне отменять смертную казнь, – сказал Вишневский.

– Это как? – удивился Конышев. – Теперь не будут расстреливать эту мразь? Премии начнут выписывать? Сплетни собираешь, Стас…

– Что по Вестовому? – спросил Алексей. – Анализировали его поведение в последние дни? Куда ходил, с кем общался. Может, проскользнуло что в разговоре?

– Да нет, пустышка, – отмахнулся Конышев. – Иван Гаврилович умел секретничать – даром, что ли, в разведке служил? Ушел с работы… и – словно растворился. Дома к ночи всплыл, там и подвергся нападению. В местном ГБ уверяют, что никаких звонков от Вестового не фиксировали. Может, врут – у них свои государственные секреты…

– Почему бандитские акции начались только с 12 мая? – спросил Алексей. – Не задумывались? Госбанк и до этого функционировал, но налетов не было. И блатные шныряли, и рестораны работали. А почему только сейчас началось?

– Может, связано с кипишем вокруг химзавода? – предположил Чумаков. – Такое ощущение, товарищ капитан, что город хотят встряхнуть, вывести из равновесия, посеять смуту, а заодно и деньжат, конечно, срубить.

– Есть еще одна проблема, – буркнул Дьяченко. – Мы не знаем, кто эти люди, а стало быть, не можем следить за их перемещениями. А если они уже легли на дно, уехали из района? А мы тут землю роем. Мы не можем отслеживать всех въезжающих и выезжающих – на это ни людей, ни средств не хватит.

Пронзительно затрещал телефон у Конышева на столе. Оперативник вздрогнул, уставился на него. Потом устремил вопрошающий взор на Черкасова.

– Ответите, Алексей Макарович? Теперь вроде вам положено.

– Ответь, – поморщился Черкасов. – Ты же рядом.

– Слушаю, Конышев. – Работник схватил трубку, стал слушать и при этом на глазах бледнел, забегали глаза. Он машинально схватился за карандаш, стал вертеть его в плохо гнущихся пальцах. Потом ответил севшим голосом: – Понял, будем. – И бросил трубку. – Беда, Алексей Макарович, снова беда… – Голос дрогнул, он закашлялся: – Егор Гундарь звонил: Петров и Куртымов с ним, они на заводе ЖБИ… Снова налет, зарплату привезли, ее обычно в обед выдают… Все деньги похищены, инкассаторов убили… Это наша банда, к вашему приезду, Алексей Макарович, новую акцию приурочила…

– Так, все за мной! – Алексей выскочил из-за стола. – Кабинет закрыть. Надеюсь, вы не пешком по городу бегаете?

Глава третья

Передвигалось милицейское войско на причудливом транспортном средстве под названием «ЗИС-5». Перед, как у грузовика, все остальное – как у автобуса – четыре ряда поперечных лавок, центральный проход. Рядом с водителем – два пассажирских места. Машина предназначалась для перевозки туристов по здравницам Крыма и Кавказа, в связи с этим салон был открытым. Ничего другого для милиции не нашли.

Хорошо хоть местные мастера приварили к кузову стальные дуги, и теперь при необходимости салон мог закрываться брезентовым тентом. Но все равно щелей хватало – в зиму даже печка не помогала. Плюс заключался в том, что при высадке можно было просто перепрыгивать через борт.

Машина гремела, тряслась, но бегала быстро. Управлял автомобилем незнакомый усатый сержант – за всю дорогу он не промолвил ни слова.

Завод находился в Авдотьином переулке – занимая всю четную сторону. До южной окраины Уварова – рукой подать. Бетонные заборы, рваные клочки колючей проволоки, скопление частных домиков на другой стороне переулка. Завод занимал несколько кирпичных корпусов и один продолговатый деревянный – в нем находились заводоуправление и столовая.

Въезжали через задние ворота, они не запирались, в случае необходимости створки просто связывали проволокой. На заднем дворе стояла единственная машина – инкассаторский «ГАЗ‐АА» с железной будкой. На нем и прибыли на завод очередные жертвы.

Основные цеха и главный вход находились с другой стороны, там уже развертывалась цепочка милиционеров, чтобы не пускать любопытных.

Опера выпрыгивали из салона. Алексей отдавал распоряжения:

– Вишневский, осмотреть машину инкассаторов! Чумакову: директора завода сюда, кого там еще?! Дьяченко, марш в частный сектор, всех опросить – может, люди видели, кто пользовался этими воротами, кроме инкассаторов…

За пустырем, на торцевой части здания имелось единственное крыльцо. Два окна забраны решетками. Здание прорезал длинный коридор. В первом приближении все ясно: инкассаторы не любят людных мест, а здесь, на задворках, всегда пусто. Подгоняют машину впритирку к крыльцу, автоматчик обследует коридор. Если все чисто, вносят деньги в банковских мешках. Коридор выводит в бухгалтерию – там касса. Деньги выдают с обратной стороны, а сюда рабочие не ходят.

– В машине труп, – хмуро информировал Вишневский. – Под баранкой свернулся – водитель…

Кто бы сомневался? Значит, внутри еще трое. Так и оказалось. Охранник с автоматом обследовал коридор. Дойдя до кассы, вернулся, сообщив, что все в порядке, товарищи извлекли мешки, стали втягиваться в коридор… Смерть настигла их на середине пути. Три тела в армейских гимнастерках лежали, как и шли, друг за другом, ничком уткнувшись в пол, даже автоматы не успели скинуть.

Весь пол в крови. Людей расстреливали в затылки, методично – сначала одного, потом другого, потом третьего. В дальнем конце коридора маячил бледный милиционер с приказом разворачивать всех любопытствующих.

Над трупами колдовал незнакомый субъект – невысокий, жилистый, лысоватый, с искривленным носом. Он поднялся, отряхнув колени, перехватил выразительный взгляд Конышева, исподлобья уставился на незнакомую личность.

– Черкасов, – сунул пятерню Алексей. – Прислан командовать в ваш отдел.

– Старший лейтенант Гундарь Егор Михайлович, – проворчал субъект. – Это я звонил в отдел. В Барышево ездили на зону – имелось предположение, что уши оттуда растут. Прощупывали, так сказать, обстановку: как у них с режимом, с контролем над заключенными. Обратно на «газике» возвращались, решили срезать по Старопромысловской, чтобы в объезд не пылить, смотрим – суета у заводоуправления, а это как раз на той стороне, – он махнул рукой. – Решили остановиться, выяснить, что такое. Ну, и вот… Куртымов за должностными лицами побежал, Петров народ в частном секторе опрашивает…

– Что тут случилось, Егор?

– Не остыли еще… – он кивнул на трупы. – Это военизированная банковская охрана, бывшие фронтовики, а вот попались, как первоклашки… Когда я звонил, прошло минут пятнадцать с момента преступления, они еще теплые были. Теперь, значит, примерно полчаса. Криминалисты еще не подъехали, но тут и без них все понятно. Знакомая манера… Вы уже в курсе про нашу банду? Имеет место элементарная халатность. Это неправильно, что деньги всегда заносят с черного хода. Не тех боятся – добросовестных работяг как раз бояться нечего. Толком не проверили маршрут, просто коридор осмотрели. Оттуда они вышли, – кивнул он на приоткрытую дверь между трупами и выходом на улицу. – Эта часть здания не используется, здесь пустые помещения. Реорганизацию заводоуправления провели, сократили штат, и освободились площади – их теперь под склады и бытовки используют…

– Но охранник, прежде чем нести деньги, должен был осмотреть все помещения – разве так не положено по инструкции?

– Конечно, положено… Но двери, как правило, заперты на замок, а ключей у охраны нет, да и не будут они все комнаты осматривать – это такая морока. Убедился, что двери заперты, и побежал к своим, мол, путь свободен. А преступники, я думаю, вошли заранее, заперлись на ключ, который сделать не сложно, дождались, пока охранник пройдет взад-вперед…

Алексей дошел до двери, сунулся в помещение. Здесь раньше был рабочий кабинет, сейчас он не использовался. Зарешеченное окно, столы и шкаф сдвинуты в угол, мусор на полу, несколько стульев. В углу, свободном от мебели, стопки пыльных гроссбухов.

Он вошел внутрь, бегло осмотрелся. Никаких смежных помещений, решетка прочная, ничего похожего на вентиляционные отдушины. Замок на двери в нормальном виде – самый простейший, к такому несложно подобрать ключ или выпилить самому, имея слепок или оригинал. Поколебавшись, Черкасов вышел обратно в коридор.

– Вот и преступники так же вышли, как вы сейчас, – прокомментировал Гундарь. – Только протопали служивые с денежными мешками, как они и вышли, или один из них. На стволе глушитель, стал стрелять со спины. Положил всех по очереди. Они и понять-то не успели. Так и было, точно вам говорю. Били густо, пуль много летело. Я осмотрел ту стену, – он кивнул в глубину коридора, – видите, где милиционер стоит? Там как минимум четыре пули в стене – значит, не все нашли цель…

– Выйти могли только через задний ход, верно? – кивнул Алексей на дверной проем.

– Получается, так, – пожал плечами Гундарь. – Могли взломать какую-то из комнат, отогнуть решетку, выбраться в боковой двор. Но к чему такие сложности? Там и на людей нарваться можно, а на заднем дворе – шаром покати, и ворота на соплях болтаются. Наудачу работали, понимаете? Лихие люди, ничего не боятся, и все у них получается…

– Но когда-нибудь проколются, – проворчал Алексей.

Во двор въезжали машины, коридор наполнялся народом. Возились криминалисты: пожилой Сергей Борисович Варшавский, бывший военврач, а до войны главный специалист в одном из столичных моргов, и его молодой «подмастерье» Кошкин – недавний выпускник Уральского мединститута, еще не научившийся не шарахаться от покойников.

– Америк не открою, Алексей Макарович, – ворчал криминалист. – Стреляли в затылок с близкого расстояния: на черепах налеты пороховой гари. Рискну предположить, что это «ТТ», причем не один. Время смерти, судя по проколу печени, – минут сорок-пятьдесят. Позднее выдадим конкретное заключение. Того, что в машине, уложили в последнюю очередь, когда покидали здание. Парень успел напрячься, потянул к себе автомат, по глазам видно, что все понял… Двумя пулями его порадовали, гм… Одна в боку, другая пробила височную кость… По отпечаткам пальцев и следам мы, конечно, поработаем, особенно в той комнате, где они сидели, но опыт подсказывает, что это пустое занятие…

Мялась, бледнела и норовила рухнуть в обморок женщина, обнаружившая трупы. Она работала в бухгалтерии, вышла покурить. Ждали инкассаторов с деньгами, в кассе к их прибытию все приготовили. Бдительно несли службу заводские охранники.

Ей послышался шум за изгибами коридора, но инкассаторы не выходили. Дама вышла через боковой проход в длинный коридор, где все произошло, и обнаружила жуткую картину. Подойди она пораньше, ее бы тоже убили. Сначала она не поняла, заспешила по коридору, споткнулась о тела, закричала в ужасе. Божилась, что слышала шум отъезжающей машины, но ничего сквозь узкий проем не видела. У бедной подкосились ноги, она ушла обратно, держась за стенку, подняла истошный крик. Потом коллеги отпаивали ее нашатырем. Вызвать милицию не успели – она сама словно почувствовала, что должна быть здесь.

Алексей задумался: женщина слышала шум отъезжающей машины. Врать ей незачем, и такое трудно нафантазировать. Значит, была машина! И инкассаторы, въехавшие во двор, не могли ее не видеть. И никаких мер не предприняли. Хотя что тут предпримешь – стоит себе пустая машина. Не повод разворачиваться и обращаться в бегство…

Дьяченко и Петров, с которым он еще не познакомился, опрашивали жителей частных домов. Алексей отправил к ним на помощь Чумакова с Вишневским – все равно без дела стоят – и дал наказ без информации не возвращаться.

Прибежал бледный, похожий на вяленую воблу, директор завода Жариков Павел Афанасьевич, начал требовать от милиции немедленного реагирования.

– Почему вы не работаете, товарищи милиционеры?! – возмущался он, бледнея и заикаясь. – Как вы такое позволили? Вы немедленно должны вернуть наши деньги! Вы представляете, что это значит? Это же зарплата всего завода за апрель месяц, 59 тысяч рублей! Я буду жаловаться в область на ваше бездействие! Это невероятно, это уму непостижимо!

– Уймите прыть, Павел Афанасьевич, – осадил его Алексей. – Не советую перекладывать с больной головы на здоровую. Органы работают, а вот к вам и вашим подчиненным, боюсь, возникнет тройка-другая вопросов. Почему вневедомственная охрана не контролирует задний двор? Почему ворота в плачевном состоянии и даже не запираются? Почему инкассаторы, прибывающие на завод, оказываются в вакууме? Это ваша обязанность – содействовать безопасности банковских работников на территории завода. И за эту халатность вам придется ответить.

Жариков заикался от волнения, хватался за грудную клетку – и призрак справедливого наказания за «ряд недостатков в организационной работе» напрягал его больше, чем факт, что без средств к существованию осталось больше ста человек. Секретарь заводского парткома товарищ Ненашев, хмурый мужчина с единственным пальцем на левой руке (почему-то указательным), вел себя куда сдержаннее и рассудительнее.

– Не спешите делать выводы, товарищ капитан, – бормотал он, раздраженно кусая губы. – Мы же понимаем, что столкнулись с фактором случайности и внезапности. Даже в самой безупречной охране можно найти изъяны. Если преступление тщательно готовится, очень трудно от него уберечься. На заводе беспрецедентные меры безопасности. Вневедомственная охрана усилена. Раньше деньги привозили трое, теперь четверо. Раньше имели только пистолеты, теперь вооружены автоматическим оружием. Просто преступники нашли брешь в нашей системе защиты… И не надо смотреть с такой иронией, товарищ милиционер, – начал нервничать и заводиться председатель парткома. – Вы еще меня обвините во вредительстве и недобросовестности! Мы из сил лезем, чтобы наладить производство, вносим достойную лепту в восстановление страны! А Павла Афанасьевича я знаю много лет. У него награды за самоотверженный труд в тылу, он все свое время уделяет заводским вопросам, живет в аскетизме и строгости, свою зарплату получает в последнюю очередь, когда получат все…

– Товарищ Ненашев, вы мешаете работать, – поморщился Алексей. – И не надо обобщать. Нас всех воспитывали в аскетизме и строгости. Речь идет о конкретном вопиющем случае халатности.

Председатель парткома отошел на задний план, но продолжал присутствовать, контролируя происходящее. Алексей сомневался, что этот тип доставит неприятности. Не та птица. Но директора завода он будет выгораживать до последнего, прекрасно понимая, что тонущий директор потянет за собой и его.

– Здравствуйте, Алексей Макарович, – протянул руку рослый, немного нескладный мужчина с постным лицом и белесым шрамом на подбородке. – Я Куртымов, Леонид Куртымов, старший сержант милиции, мы с вами еще не виделись. Я опрашивал работников бухгалтерии… вернее, работниц. Там одни бабы, гм… Все испуганы, толком сказать ничего не могут. У сотрудницы Малышкиной один из убитых – родной брат, ее все там в чувство приводят… Начальник заводской охраны вообще в ступоре, и мне кажется, он уже настроился на арест и сибирские лагеря…

– Словом, все глухо, Леонид? – вздохнул Алексей.

– Пока да, товарищ капитан. Боюсь, это все та же банда… Вы же наслышаны о ней?

У сотрудника было протяжное «окающее» произношение.

– Ты с Вологды? – спросил Алексей.

– Так точно, товарищ капитан, оттуда, – кивнул работник, делая понятливое лицо. – Служил комвзвода на Карельском фронте, потом в Ленобласти, на Псковщине. Ранение получил под Кандалакшей, полгода в госпитале провалялся… Катька моя, с которой под Псковом познакомился, когда вытаскивал ее с дочуркой из горящего дома, в госпиталь ко мне приехала, помогала выхаживать, там и поженились… Войну закончил, предложили работать в милиции, приехал на Смоленщину по распределению… Я тут подумал, товарищ капитан… – сотрудник сглотнул, – а что, если у них сообщник на заводе? Он все и подстроил, выведал, как действуют инкассаторы, подготовил помещение, сделал ключ…

– С таким же успехом один из активных членов банды может иметь прямое отношение к заводу, – пожал плечами Алексей. – А также к Госбанку, воровскому сообществу и ресторану «Аркадия», где у преступников также все срослось. Это из области фантастики, Леонид. Но версия, в принципе, рабочая, поскольку никем еще не доказано, что во всех случаях действует одна и та же банда…

С опозданием прибыл Виктор Андреевич Черепанов. Угрюмо выслушал доклад криминалиста, руководителя опергруппы, мрачно посмотрел, как прибывшие санитары укладывают тела на носилки и уносят в машину.

– Не смогли предотвратить, Алексей Макарович? – Он глянул тяжело, с неодобрением.

– А вы увольте меня, Виктор Андреевич, – посоветовал Алексей. – И примите такого работника, который через час после назначения сможет предугадать, где и когда банда нанесет очередной удар. Это же так просто.

– А вам палец в рот не клади, капитан. – Майор явно что-то додумывал и переосмысливал. – Ладно, не обижайтесь, я все понимаю. Просто отчаяние берет – теряем хороших парней за просто так. А людям теперь как жить прикажете? У всех же дети, старые больные родственники. Они и так без выходных пашут, дают стране угля, как говорится… Или чего там они дают – железобетона… Уж постарайтесь, Алексей Макарович, сделайте все возможное. Вмешиваться в вашу работу не буду, но за неудачу могу и спросить…

Он проводил глазами машину с трупами, злобно сплюнул и ушел общаться с руководством предприятия. Вернулись возбужденные Чумаков с Вишневским. Их сопровождал коренастый субъект лет тридцати пяти с простоватой щекастой физиономией.

– Кое-что узнали, товарищ Черкасов, – сообщил Чумаков. – Коляше надо «спасибо» сказать, умеет подкатить к людям…

– Приветствую, товарищ капитан, Петров моя фамилия, Николаем звать, – представился последний член группы, – мы по частному сектору работали – там огороды четырех участков в переулок выходят. В общем, такой расклад. Человека будить пришлось – жена не давала, он со смены с хлебозавода вернулся, покурил на крыльце, а потом спать улегся… Так вот, пока курил, все и видел… Ну, не все, а кое-что…

– Николай, можешь шустрее излагать? – Алексей тоже начал нервничать.

– Ага, ладно… Когда он вышел на крыльцо, на задний двор завода машина инкассаторов въезжала – полуторка переделанная. Он еще обратил внимание, что створки ворот не замотаны проволокой, а просто так болтаются. Ну, въехали, значит, ворота остались настежь. Больше он ничего не видел, только голый кусок двора. Папиросу выкурил минуты за три, а тут и машина с завода выехала. Но только не полуторка, а легковой трофейный «Опель» темно-черного цвета…

– Какого цвета? – клокотнуло что-то в груди капитана.

– Черного… – растерялся Петров. – Темно-черного… Откуда я знаю? – рассердился он. – Это не я придумал, а мужик так сказал. В общем, выехал черный «Опель», окна грязные, кто внутри – не видно, номерной знак имелся, но что увидишь с такого расстояния? Да и зачем ему запоминать? У машины особая примета – колпак передней фары хорошо так расколот, с трещиной. В общем, спокойно себе выехал – там дворами на Конармейскую улицу можно попасть…

– Это грабители, Макарыч, как пить дать, грабители, – возбужденно зачастил Конышев. – Смотри, все совпадает. Они на «Опеле» въехали во двор – там не было никого, поставили машину в стороне, а что такого? Ну, стоит себе колымага, может, из заводского руководства кто ездит, инкассаторы и не напряглись. А когда они прибыли, эти упыри уже в комнатушке заперлись и ждали. По-тихому хотели все обставить… Макарыч, это же достижение! – У Петра Антоновича от возбуждения даже морщины разгладились. – Мы наконец о них хоть что-то знаем, фраернулись они…

– Минуточку, – насупился Алексей. – Этот мужик вот так запросто с расстояния определяет марку трофейных машин?

– А что не так? – удивился Петров. – Он водилой был на 1-м Украинском, комполка возил. Когда полковой «газик» миной подбили, пересел на точно такой отбитый у немцев «Опель», в нем и возил свое начальство дальше. Еще нахваливал качество немецкого автопрома – дескать, надежный агрегат, ни разу не сломался за три месяца…

– Дьяченко в заводоуправление побежал – звонить во все инстанции, – сказал Вишневский. – Не так уж много времени прошло, может, где засветится. Они же не знают, что их мужик с крыльца заприметил, возможно, не будут спешить.

– Это правильно, – одобрил Алексей. – А если не засветится, придется поработать по всем «Опелям» – в нашем районе и в соседних. Но ниточка тонкая – исходя из того, что преступники не дураки.

И все-таки сработало! Вернулся Дьяченко, поставивший на уши все городские службы. А через десять минут прибежала запыхавшаяся женщина из заводоуправления, позвала к телефону. Побежали всем гуртом, набились в контору, как сельди в бочку. Звонил дежурный по отделению, который и должен был принимать звонки от наблюдательных граждан и организаций. Машину засекли минут двенадцать назад на железнодорожном переезде к северо-востоку от города! Это на севере от городской тюрьмы, что расположена в тупике Базарной улицы. Вокзал от переезда на западе, в двух верстах. За тюрьмой кустарники, небольшие лесопосадки, открытая местность. Переездом пользуются люди, объезжающие с востока Чертов бор – там рабочие поселки Шлыково и Карпино.

Железная дорога – организация серьезная, военизированная, даже небольшие посты оснащены телефонной связью. Работница в будке на переезде и приняла сообщение о разыскиваемой машине. А та как раз проехала две минуты назад! Черный «Опель», заляпанный грязью, треснутый колпак передней фары, в салоне – не пойми кто. Подъехал к переезду и встал, потому что состав проходил. Никто не вышел, пассажиры терпеливо ждали. Сзади грузовик с дровами подошел, приткнулся в хвост «Опелю». Поезд ушел, работница подняла шлагбаум, и вся колонна благополучно проехала.

Но самое интересное, грузовик дальше на развилке ушел вправо, куда обычно и уходит автотранспорт, а легковушка повернула влево и медленно покатила по дороге, огибающей бор с запада. Там редко кто ездит – дорога хреновая, сплошные колдобины, в той степи лишь пара малонаселенных деревень, где древние бабки живут. На этой неделе туда точно никто не ездил…

Едва поступила ориентировка, работница тут же выдала информацию. Но машина ушла, она ее не видела – там местность только кажется ровной, на деле сплошные буераки…

– Ну, и что мы тут шашки наголо сделали? – Алексей обозрел напрягшихся членов группы. Но и сам уже чувствовал нетерпение, обуревал охотничий азарт. – Оружие у всех при себе?

– У нас всегда при себе, – за всех ответил Конышев. – Но только пистолеты, по несколько обойм на нос. Хотя нет, у Шорохова в машине автомат есть, а еще ручной «дегтярев» под сиденьем – на всякий пожарный, как говорится…

Летели действительно как на пожар! «Туристический» автобус трясся, чихал, ходили ходуном составные части кузова, но он не разваливался, исправно отмерял километр за километром. Люди вцепились в борта, подпрыгивали на каждом ухабе.

– Шорохов, ты охренел? – негодовал Вишневский, пропоров зад вылезшей из сиденья пружиной. – Ты нас куда везешь – на тот свет?

– Сами же сказали, что спешите! – похохатывал усатый сержант, манипулируя баранкой. – А раз спешите, то не нойте, товарищи туристы!

Автобус переулками выбрался на Базарную, промчался узким проездом мимо тюремной стены из бурого кирпича. Тюрьма была такая же – темно-красная, старая, жутковатая, пусть не впечатляющая размерами, но вполне соответствующая назначению. По гребню забора вилась колючая проволока. Далее дорога ныряла в ямы, взбиралась на косогоры. Машина дребезжала, бампер шоркал о неровности дороги.

Переезд, по счастью, был открыт – его преодолели без задержки. Проплыла мимо полная работница в оранжевом жилете, смерила «тяни-толкай» суровым взглядом. Такой не надо читать лекции о происках шпионов и повышенной бдительности во всех сферах – сама прочтет.

За переездом дорога раздваивалась. То, что уходило вправо, было отвратительным, но в принципе проходимым. То, что было слева, следовало осваивать только пешком. «ЗИС» тащился со скоростью пешехода, сержант объезжал ямы и трещины в земле. Алексей приказал остановиться, перемахнул через борт, припал к проезжей части. Здесь недавно действительно прошла машина! Протектор был почти лысый, рисунок «шахматный», но след свежий! Вряд ли за полчаса здесь ехал кто-то еще – дорога уверенно вела в никуда!

Он махнул водителю, вскарабкался в салон уже на ходу.

– Так, товарищи, смотрим во все глаза, – предупредил он. – И лучше не маячьте, пригните головы. Шорохов, гони автомат с пулеметом – мало ли что. Начнут стрелять – бить на поражение, эти твари все равно живыми не дадутся. Есть шанс, что мы их накроем.

– Что, командир, не порвался еще парус надежды? – нервно засмеялся Чумаков. Он втянул голову в плечи, извлек «наган» из кобуры под пиджаком.

– В тебе поэт помер, Пашка, – покосился на него Черкасов.

– Точно, – усмехнулся Чумаков. – Во мне много кого сдохло – и писатель-баснописец, и художник с композитором.

– Только идиот еще жив, – под дружный гогот возвестил Дьяченко. – Пашка, ты какого хрена с «наганом» ходишь? Перезаряжать будешь – попросишь бандюков повременить с обстрелом?

Приближался лес – массивный, густой, темный. О Чертовом боре много десятилетий ходили страшные легенды: как лешие грибников крутят по лесу, заводят в такие чащи, что им уже не выбраться; о гиблых местах, где люди пропадают, о каких-то бабайках, кикиморах, ведьмах, третирующих мирное население, подавшееся в лес за подножным кормом. При советской власти в страшилки не больно-то верили, но остались из детства смутные страхи – кто-то реально пропадал, а если уж отваживались люди по грибы и ягоды сходить, то сильно в лес не углублялись.

Алексей с опаской смотрел, как приближается лес – дорога подходила к нему по касательной, уже виднелись заросли кустарника на опушке.

– Куда ведет дорога? – спросил он у Дьяченко. – Не помнишь?

– А хрен ее знает, – простодушно отозвался Олег. – Может, лес прорезает, может, краем тянется. Не ходоки мы были в этот лес, сам знаешь. В чертовщину, понятно, не верили – пионерами росли, но все равно не по себе как-то. Непролазно там, темно. Если сосны – еще ничего, только в папоротнике путаешься, то вот через ельник никак не пробиться, а заблудиться – элементарно. Помню, ходили однажды с мамкой, кое-как выбрались…

Он смотрел на Алексея как-то странно, словно хотел что-то добавить, но не решался.

– Партизаны там в войну водились, – сообщил Конышев. – Я-то в соседнем Кштовском районе воевал, а здесь базировался отряд товарища Завьялова, второго секретаря райкома. Чертов бор – он ведь небольшой, верст двенадцать в поперечнике, просто в нем намешано всего – он словно урочище посреди района, не характерное для остальной местности… Заперли товарища Завьялова каратели, месяц в блокаде держали – а дело зимой было, – пока они с голодухи корнями не стали питаться, а потом сжали кольцо и всех уничтожили на базе посреди леса…

– Тут еще иногда бродяги встречаются, – сообщил Петров.

– Какие бродяги? – не понял Алексей.

– Да шут их знает, – пожал плечами Петров. – О паре случаев сообщали – бегают какие-то лешие. Они безвредные, сами всего боятся, от людей шарахаются – потому их и не ловят. Может, немцы неучтенные или политические заключенные, что по недосмотру на волю выбрались. Пойти им некуда, нигде их не ждут, документов нет, вот и доживают свой век в землянках и берлогах…

– Эй, минуточку, – вдруг напрягся Гундарь. – Шорохов, тормози арбу!

А ведь действительно чуть не проглядели!

– Всем к машине! – скомандовал Алексей. – Рассыпаться, залечь! Вперед по команде!

Оперативники вываливались из машины, разбегались. Лес был близко, заросли боярышника, гниющий сухостой на опушке, поваленные бурей деревья. Вся дистанция – метров семьдесят.

Именно в этом месте преследуемая машина съехала с дороги и пошла давить колею к лесу по буграм и канавам. Лес отчасти расступался, как бы вваливался внутрь, но это была не дорога, не просека, а небольшая ниша в массиве растительности, достаточная, чтобы спрятать автомобиль.

Алексей на корточках сполз с дороги, пристроился полулежа, в том месте, где следы протектора ответвлялись от основной дороги. Тот же самый рисунок – лысеющая резина, «шахматная клетка».

В горле стало сухо. Он откатился в поле, заполз в канаву. Люди рассыпались вдоль обочины, выставили стволы. Дьяченко отобрал у сержанта «ППШ», отполз на правый фланг. Шорохов мостил «дегтярева» под капотом автобуса, кряхтел, подтягивал штаны, которые на ступнях держала резинка.

Алексей всматривался в чащу. Интуиция что-то нашептывала, тянула нервы. Сколько времени прошло? Если банда высадилась именно здесь, то уже могла убраться. А если их неподалеку поджидала другая машина… Нет, их не могла поджидать машина, здесь были только эти следы протектора! Что им надо в лесу? Он перебрался из канавы в соседнюю – перетек, словно червяк, махнул рукой – пошли!

Поднялись Вишневский с Куртымовым, перебежали. Поднялся Конышев – сместился, прихрамывая, сгибаясь в три погибели, пристроился боком, выставив табельный «ТТ». Боец из этого мужика был посредственный, надо было оставить его на базе. Подлетели Гундарь с Чумаковым.

И тут шевельнулась на опушке ветка, смазанное движение за стволом, блеснуло что-то.

– Ложись!!! – заорал капитан дурным голосом.

Отменная реакция у бывших фронтовиков – попадали плашмя, за долю секунды до огненной лавы! Били длинными очередями, как минимум из двух стволов. Метались вспышки пламени, тряслась листва.

Алексей катился вдоль канавы – там, где он был чуть раньше, пули основательно вспахали землю. Катились и остальные, огрызались беспорядочными выстрелами – но толку никакого, прицелиться невозможно. Хоть пальцами рой землю, чтобы спрятаться!

Разразился гневной матерщиной Дьяченко, открыл огонь из «ППШ» – он находился в стороне, на фланге, в него пока не стреляли. Он выпустил весь дисковый магазин, пока противник сориентировался, перенес огонь на него. Дьяченко уже отползал, прижимаясь к земле, волочил за собой на ремне пустой автомат.

Заработал под капотом автобуса ручной пулемет Дегтярева! Шорохов садил плотно, почти без пауз, что-то орал, плевался в усы – он прекрасно видел, куда надо стрелять. И ситуация изменилась в корне – противник ее уже не контролировал. Ответный огонь был подавлен, хотя что-то подсказывало, что все остались живы.

Алексей, пригибаясь, кинулся вперед, запетлял зигзагами, упал. Видел краем глаза, как кто-то поднялся слева, справа, оперативники тоже смещались.

Ругался сержант, меняя диск, потом поднялся, побежал, волоча тяжелую машинку. Свалился, расставил ноги, снова открыл огонь, потроша молодую листву.

Противник отступил. Алексей первым ворвался под завесу деревьев, кинулся за ствол корявой осины. Враг не стрелял. На всякий случай он выпустил несколько пуль в плотный полог растительности, сменил обойму.

Сержант прекратил огонь, оперативная группа вступала в лес.

«А ведь грамотно работаем! – пронеслась мысль. – Будет ли только отдача?»

Ковылял Конышев, его обогнали молодые Чумаков с Вишневским. Левее пробивался сквозь кустарник, словно через тропические джунгли, Гундарь. Спешил догнать товарищей бледный Дьяченко – он забрасывал за спину пустой автомат, надрывно кашлял.

– Мужики, ложись! – крикнул Алексей. – Сержант, давай веером!

Для чистовой обработки, так сказать. Шорохов поднялся, расставив ноги, ударил от бедра. Водил раскаленным стволом пулемета из стороны в сторону, насыщая пространство смертоносным свинцом. Разлетались обрывки кустарника, ветки, ошметки коры с деревьев.

Все, иссяк и этот диск. Бросились вперед Куртымов с Петровым, ведя огонь из табельных «ТТ». Взвилось пламя – одна из пуль попала в бензобак спрятанного в кустах автомобиля. Оперативники отшатнулись, присели. Огонь был мощный, сжирал обшивку салона, плавил все, что находилось рядом. Перестарались…

Оперативники обогнули кустарник по продавленной колесами земле, замерли у пылающего автомобиля. Это был тот самый «Опель» – по крайней мере соответствовал приметам. Горел салон – чадил черным дымом, в стороне валялись пустые денежные мешки.

– Рассредоточиться! – кричал Алексей. – Не стоять на месте! Всем вперед, догнать их!

Люди скатывались в канаву, лезли наверх, цепляясь за разросшиеся корни деревьев, топтали подлесок. Кончились осины, впереди возвышался непроницаемый черный ельник – кошмарный сон для того, кто хочет кого-то догнать.

«Мы мишени, – мелькнуло в голове, – начнут стрелять – без потерь не уйти».

Алексей снова крикнул:

– Всем укрыться, не стрелять, объявляется минута молчания!

Люди застыли, вслушиваясь. В лесу стояла тишина. Не пели птицы, не убегали преступники. Да какого черта, если они уже убежали! Чертов бор не такой уж маленький, к нему подходят несколько дорог – пусть отвратительных, но по ним можно проехать! Если уж эти черти в городе пропадают бесследно, то в лесу и подавно! Стоит ли искушать судьбу?

Он снова командовал: двое на правый фланг, двое – на левый, остальные – вперед, да осторожно, мне трупы не нужны – я еще не готов отдать ваши жизни за Отечество! Искать следы, слушать! Конышеву – вернуться к машине, следить, чтобы пламя на лес не перекинулось – из него все равно бегун хреновый!

Петр Антонович надрывался кашлем, ругался – он что, пожарник? Но уже ковылял обратно, боком спускался в канаву…

Полчаса народ плутал по лесу, перекликался. Видели следы – бежали люди в кирзовых сапогах, но следы обрывались – то в кустах, то на краю оврагов. Еловые лапы лезли в глаза, обвивались, как объятия ведьмы. Все это было глупо, бесполезно – самое время расписаться в бессилии.

Черкасов хрипел: все назад, хватит маяться дурью!

Оперативные работники выбирались из канавы, брели в полнейшем изнеможении к остову сгоревшего автомобиля. Пламя иссякло, когда не осталось для него пищи. Петр Антонович ковырялся в горелках, скрежетала обгорелая дверь. Он чихал, затыкал нос. Салон обгорел основательно, искать там что-то было бесполезно. Личных вещей налетчики не оставили. Конышев вытащил с брезгливым видом недогоревшую фуфайку, источающую смрад, выбросил на поляну – вот и весь улов.

Дьяченко тряс банковские мешки с сорванными сургучными печатями, словно там могло что-то заваляться. На машине сохранились номерные знаки – Алексей переписал их в блокнот.

– Странно, – недоумевал Дьяченко, – зачем они сюда приехали?

– Машина наверняка угнанная, – проворчал Алексей. – Не захотели бросать в городе. А здесь бы ее через месяц нашли, и то не факт. Деньги переложили в вещмешки, в обычные сумки – чтобы не бросалось в глаза. Нас не ожидали, никуда не спешили, возможно, делили добычу. Они уже далеко, искать бесполезно. Нужно армию вызывать, чтобы оцеплять район, а кто ее даст? Даже оцепят – они уже десять раз уйдут. Держу пари, у них имелась другая машина на лесной или проселочной дороге. Пересели – и с концами. И не факт, что обретаются сейчас в Уварове, это может быть любой населенный пункт в округе. Но с Уваровым их что-то связывает – это безусловно. Сделаем кружок вокруг леса – час потеряем. Еще раз осмотреться, товарищи оперативники. Подобрать отстрелянные магазины – на них могли остаться отпечатки. И строем – на выход…

Удивительно – такая интенсивная перестрелка, и никого не зацепило. У работников милиции имелся боевой опыт, научились увертываться от пуль, значит, и у врагов есть аналогичный опыт? Он последним выходил из леса – все его люди уже топтались у автобуса, закуривали.

Сержант Шорохов запустил двигатель, гонял его на холостом ходу. Возникло странное чувство – что-то еще держало в лесу. Ощущение опасности отсутствовало – что-то другое.

Алексей медленно шел, хрустел валежник под ногами. Работало боковое зрение. Движение справа – екнуло сердце. Пистолет уже на взводе, резкий разворот через левое плечо. Ноги подогнулись, готовые изобразить пружину. Неблагодарное занятие – увертываться от пуль, но что делать?

Застыл мужчина, не успевший юркнуть из-за дерева в гущу боярышника. Он наблюдал за оперативниками, не высовывался. У него были пустые руки, никакого оружия. Одежда странная, словно найденная на помойке и нанизанная в несколько слоев, рваные башмаки, дырявая кепка. Физиономия заросла рыжеватой бородой, страх блестел в воспаленных глазах. Он не рассчитывал, что его засекут – и был очень взволнован.

От существа не исходило никакой опасности. Алексей тоже застыл, держал незнакомца на прицеле. Текли секунды, происходило что-то странное. Включилась память: здесь иногда попадаются бродяги: то ли немцы, сбежавшие из плена, то ли бывшие политические. Обитают в лесах, дичают, они безвредны… Один из упомянутых товарищей?

Они пристально таращились друг на друга, бродяга сделал глотательное движение, облизнул пересохшие губы под гущей свалянных волос. Он зарос неприлично, на виду оставались одни глаза. Происходило что-то странное – не хотелось кричать, обнародовать свою находку. Да и был ли в ней прок? В данный момент его интересовала только банда. Алексей повел стволом: сюда. Бродяга вышел из оцепенения, затряс головой – нет. Отступил. Черкасов нахмурился, сделал такое лицо, словно собрался стрелять. Бродяга протестующе замахал рукой: не надо! Возможно, он был немой. Он снова попятился, потом развернулся и с неожиданным проворством метнулся в канаву, заросшую кустами.

Алексей приглушенно чертыхнулся. Ей-богу, он чуть не выстрелил дикарю в спину, но сдержался. Сомкнулись ветки, усыпанные глянцевой листвой, донеслось сиплое дыхание, хрустнули ветки под ногами.

«Ты похож на идиота», – мелькнула обескураживающая мысль.

– Алексей Макарович, вы идете? – донеслось с опушки. – Или нашли что?

Он глухо выругался, заспешил к опушке, а выходя из леса, сделал вид, что застегивает штаны – мол, приспичило, оттого и задержка. Странное чувство настойчиво твердило, что не надо говорить о случившемся…

Глава четвертая

– Наслышан о вашем незапланированном боестолкновении, – проворчал начальник милиции майор Черепанов. – Уже что-то, вы хоть как-то, но зацепили банду. Жалко, что закончилось ничем, но все живы, и эти упыри теперь знают, что милиция работает… Ты что устроил на заводе, капитан? Мне уже поступают жалобы.

– А что я устроил на заводе? – удивился Алексей. – Указал директору и секретарю парткома на выявленные недостатки в их деятельности, благодаря чему мы имеем еще четыре трупа? Банковские тоже виноваты, Виктор Андреевич, им бы я также указал, но трупы на критику не реагируют.

– Да, возможно, ты прав, – поморщился майор. – И все же полегче. Не забывай, что это руководство с партбилетами и надо с ними уважительнее, что ли. Мы же не хотим, чтобы на тебя настрочили донос в райком или, боже упаси, в обком?

– Как скажете, Виктор Андреевич, – пожал плечами Алексей. – Я даже с преступниками могу вести себя вежливо и учтиво, предоставлять им адвокатов и удобные условия проживания в изоляторе… В общем, так, Виктор Андреевич, мы пока не знаем, почему преступников потянуло к Чертову бору – случаен этот маневр или их что-то связывает с этим лесом. Мы объехали лесной массив, насколько позволяли складки местности, и не отметили ничего подозрительного. Преступники ушли. Бор огибают две проселочные дороги, а еще одна проходит через лес, но я не уверен, что по ней проедет даже бронетранспортер – такая она непроходимая. Мы вернулись в город на последних каплях бензина. Машина бандитов уничтожена огнем – мы «метко» влепили ей в бензобак. Но в ней и не было ничего существенного. Собрали отстрелянные бандитами магазины, отдали экспертам – отпечатков пальцев не выявлено. Эти люди дьявольски умны и изобретательны. Осталось выяснить, откуда машина…

– Уже выяснили, – отмахнулся Черепанов. – Машину угнали ночью с проходной хлебозавода. Это служебный транспорт директора Ильинского. Руководство завода работало всю ночь – по сорванным годовым планам и по аварии, приведшей к обесточиванию предприятия. Люди разошлись, а Ильинский лег спать в рабочем кабинете, чтобы не тратить время на поездку домой… В общем, пропажу государственной собственности обнаружили только после обеда.

– Замечательно! – восхитился Алексей. – Опять вопиющая халатность – теперь уже работников проходной и водителя. Их мы тоже не подвергнем разносу, Виктор Андреевич? Я бы проверил и их, и директора Ильинского. Причастность сомнительна, но убедиться надо. Поговорите с военными, Виктор Андреевич, у вас же есть на них выходы? Пусть прочешут местность вокруг леса, поработают с жителями окрестных деревень. Мы могли бы и сами, но штат отдела, мягко говоря, маловат.

– Представляю их реакцию… – усмехнулся Черепанов. – Ладно, капитан, за «поговорить» в лоб не дадут.

Лишь в десятом часу вечера Алексей задворками выбрался на Базарную улицу, обошел 60‐й дом, отчаянно сопротивляясь нахлынувшим воспоминаниям.

Еще не стемнело – сумерки сгущались медленно, зловеще. В некоторых окнах горел тусклый свет. На электричестве экономили, использовались маломощные осветительные приборы. Фонарей на улице и вовсе не было – не дошли еще до них руки. Детская площадка была пуста, на лавочке сидел старый дед, переживший две мировые войны и все, что между ними. Алексей, хоть тресни, не мог вспомнить, как его зовут. Такое ощущение, что старик не постарел – некуда дальше. Он с трудом поворачивал голову. Алексей поздоровался, но тот его не видел и не слышал.

А вот старушка, с которой он столкнулся на первом этаже, его узнала. Она смотрелась неважно, опиралась на палочку, но имела ясный ум и хорошее зрение.

– Прасковья Семеновна? – Черкасов учтиво склонил голову. Удивительна память человеческая – сколько воды утекло, а ведь приходят на ум правильные слова.

– Постой-ка, – скрипнула старушка. – Ты же Алексей, сын Макара Андреевича и Тамары Ульяновны, царствие им небесное…

– У вас прекрасная память, – похвалил Алексей. – Да, выжил, вернулся в родные пенаты. У вас-то как?

Пришлось задержаться – глаза женщины наполнились слезами, ее прорвало. Она всхлипывала, ощупывала Алексея, проверяя на подлинность, и говорила, говорила, а ему было неловко прерывать женщину.

Квартал построили в 24-м – с тех пор и живет здесь, как переехала из частного дома, всех пережила – большинство соседей, двух мужей, обоих деток и даже одного внука, скончавшегося от туберкулеза. Первый муж погиб на Первой мировой – пал за Отечество и царя-батюшку во время знаменитого Брусиловского прорыва. Двое детей остались. Уже в годах была, когда вторично сошлась с мужчиной – военный был, герой Гражданской войны, детей уже поздно было рожать, да и сгинул благоверный в хаосе Антоновского мятежа на Тамбовщине, где командовал красным эскадроном. Ходили слухи, что попал в плен к мятежникам, умирал мучительно и долго – за то, что жег их проклятые мятежные деревни без страха и упрека… Сын погиб на фронте в июне 41-го – только принесли похоронку, а через пару дней уже немцы в Уварове хозяйничали. Дочь умерла от легочной болезни в эвакуации на Урале – туда вывезли всех специалистов химзавода плюс часть оборудования. Неразбериха была страшная, немцы наседали, важнее было вывезти станки, чем членов семей, да и заупрямилась Прасковья Семеновна – давай, мол, одна, ничего со мной не сделается, немцев скоро выгонят, снова встретимся. Так и есть, ничего с ней не сделалось, а о том, что дочь умерла в 43‐м, узнала только в 45-м, когда Победу отметили. Всю оккупацию здесь провела, выжила – немцы не шибко пенсионеров доставали, если те не якшались с партизанами и евреев не прятали…

– Что с квартирой, Прасковья Семеновна? – спросил Алексей, едва иссяк поток ее словесности. – Мы в пятой жили. Поселили туда кого или как?

– Да вроде никого там нет, – сообщила соседка. – В четвертой живут, в шестой живут, а вот в вашей… Взламывали ее квартирные воры, потом приходили люди из жилконторы с участковым, замок опять повесили…

Он распрощался с соседкой, заспешил наверх. Три квартиры на последнем этаже, забитый люк на чердак. Его дверь – по центру, разбухшая от старости и сырости, все еще обитая дерматином. Две скобы, ржавый замок – еще бы доски крест-накрест набили и эпитафию написали!

Набора отмычек при себе не было, но трофейный перочинный нож с отверткой имелся. Он выкручивал шурупы из скобы – они не успели проржаветь и намертво врезаться в дерево, аккуратно снял ее вместе с замком. Скрипнула дверь, впуская в нутро квартиры, где он не был много лет. Пахнуло плесенью, сгнившей мебелью, давно забытым детством.

Он стоял посреди затхлого пространства и мысленно уносился сквозь толщу времени. Это было так давно, и уже казалось, не с ним…

Из полумрака выплывали стены со старыми обоями – выцветшими, пузырящимися. Проявлялись очертания буфета, старого серванта, стулья, составленные друг на друга. Жесткая софа, платяной шкаф в смежной комнате, которая когда-то считалась его.

На кухне уцелели неработающая плита, покосившийся настенный шкаф. Из крана капала ржавая вода, и он обрадовался – значит, проявив толику смекалки, можно помыться. Вода была и в туалете, но чтобы выпустить ее на волю, пришлось поколдовать ржавыми отцовскими плоскогубцами, найденными на антресолях.

Квартира находилась в полном запустении. И воры побывали – сервант с буфетом нараспашку, под ногами хрустело стекло, ящики комода выдвинуты, содержимое разбросано. Вещей осталось – с гулькин нос. В период оккупации здесь никто не жил – он бы почувствовал чужой дух. Электричество отсутствовало – надо пожаловаться руководству милиции. На окне в родительской комнате сохранились шторы – настолько «суровые», что на них никто не позарился. В зале балкон – небольшой, заваленный многолетним хламом. Пришлось включить фонарь – за окном стемнело.

Он рылся в буфете, в комоде, отыскивал полезное для быта. Старые родительские вещи убрал подальше – чтобы сердце не сжималось. В деревянном ящике под сливным бачком обнаружились инструменты, ржавое железо, гвозди. Там же – примитивный накидной замок с набором ключей.

Он выбрался в полутемный подъезд, вновь поорудовал отверткой и стамеской, прикручивая накидные скобы. Теперь, покидая дом, он мог запирать квартиру на «новый» замок. Внутри было сложнее, но, поработав головой, он приспособил гвоздодер в качестве запирающего устройства – просунутый сквозь дверную ручку, он намертво прижимал дверь к косяку.

В доме нашлись свечи. Он зажег их на столе и стал озирать в мерклом свете свои владения. Он не был уверен, что задержится здесь, но возможны всякие зигзаги – при таком раскладе, хочешь не хочешь, придется затевать ремонт.

Ложиться спать было рано, ощущалось смутное беспокойство. Алексей переложил пистолет поближе, отомкнул проржавевший шпингалет и высунулся на балкон.

На улице становилось свежо. Темнота сгустилась. Балкон выходил на противоположную от улицы сторону. Здесь росли клены, за ними выстроились дощатые сараи – в них раньше горожане хранили свое ценное барахло, не влезающее в квартиры.

За сараями – два жилых строения в глубине квартала, там жили люди, отблески света блуждали по занавескам. Он настороженно проницал вечерний воздух, всматривался. Безотчетное беспокойство продолжало присутствовать. Среди деревьев никого не было. Он вышел на балкон с фонарем, прикрыл дверь. Перила прогибались, но не производили впечатления аварийных. Он вытянул шею, глянул вниз. Высота потолков в старом доме, мягко говоря, небольшая. Это не барак, что в изобилии виднелись в округе, но и не дворец. Под балконом вдоль дома тянулся земляной вал, заросший сорной всячиной. Окна первого этажа находились как бы в яме. С вала, обладая хорошей формой, можно допрыгнуть до балкона. Он постоял несколько минут, достал папиросу, закурил.

Волнение оставалось – но он не собирался прятаться и бояться в родном городе! Соседние балконы – четвертой и шестой квартир – отделяло расстояние и боковые кирпичные простенки – впрочем, фактически развалившиеся.

Он осветил фонарем балкон четвертой квартиры – там было прибрано, никакого мусора. На балконе справа громоздились мешки. В простенке зияла внушительная дыра – и балкон соседа неплохо просматривался. В дыре мелькнул испуганный глаз. Алексей вздрогнул, машинально сжал рукоятку пистолета. Там кто-то был, тоже дышал вечерним воздухом…

– Прошу прощения, вы меня испугали… – пробормотал мужской голос с небольшими картавыми нотками.

– Вы меня тоже, – признался Алексей. – Вы чего там прячетесь?

– Я прячусь? – изумился мужчина. – Я вас умоляю… Это мой балкон, зачем мне прятаться? Я здесь живу, а вот кто вы? Если вы вор, то это странно, когда домушники курят на балконах обчищаемых ими квартир.

– Самые хладнокровные могут себе это позволить, – Алексей рассмеялся. – Я не вор, я уже целых полчаса живу в этой квартире… не считая семнадцати лет, что прожил в ней с момента рождения.

– Вы серьезно? – удивился сосед. – А мы с Фимой совершенно не представляем, кто жил до нас в этом доме. В нашей квартире некогда проживала семья, но с ними что-то стряслось, и жилплощадь много лет пустовала… пока нам с Фимой не дали разрешение и ордер…

С семьей, проживавшей в шестой квартире, стряслось не что-то, а самое ужасное. Мама по секрету поделилась, когда он перед войной прибыл в краткосрочный отпуск. Соседа Аверина он помнил смутно – тот трудился в райисполкоме на неприметной должности. Учреждение в 38-м вычистили практически под ноль – обвинив всех сотрудников в причастности к право-троцкистскому блоку. Зачем понадобилось лишать целый город исполнительной власти – непонятно. Видимо, увлеклись, не смогли остановиться, дела пекли, как пирожки в раскаленной духовке. Возможно, здоровый состязательный дух с коллегами из других районов – кто больше выявит врагов… Тюрьма всегда под боком – в тупике Базарной улицы, и заведение с 17-го года ни разу не пустовало.

Ночью приехал «воронок», и Аверина забрали. У жены случился приступ, но она оклемалась. Обивала тюремные пороги, умоляла дать информацию о муже. Ей отвечали: не положено. Через месяц приехали и за ней и тоже забрали. Чудище репрессий никак не могло насытиться, ему постоянно требовались жертвы. Через два дня прибыли сотрудники социальной службы и увезли в неизвестном направлении 14-летнюю дочь Авериных, сказали, что в детдом.

С тех пор о них ни слуху ни духу. Вроде расстреливали кого-то в 41-м – перед тем, как немцы нагрянули, но история мутная, известная только компетентным товарищам. Была семья, и вдруг ее не стало – люди просто исчезли…

– Не возражаете, если я вас еще раз освещу? – спросил Алексей. Ждать разрешения он не стал, направил луч света на собеседника. Тот терпел, щурился. Мужчине было в районе сорока, не сказать, что заморыш, но и не былинный богатырь. На носу очки, на макушке лысина, обрамленная, словно рожками, пучками стриженых кудрявых волос.

– Курите? – спросил Алексей.

– Нет, не курю, – помотал головой сосед. – Это вредно для здоровья. А вот Фима курит. Ей кажется, что это полезно. Я устал с ней бороться. Знаете, следователю гестапо проще что-то объяснить, чем моей Фиме. Она упрямая, как самаркандский осел – а уж мы повидали этих достойных животных…

– Вам приходилось общаться со следователями гестапо?

– Ну, что вы, я фигурально, – нервно засмеялся сосед. – Посмотрите на меня – ну какой уважающий себя следователь гестапо станет со мной общаться? Кстати, спешу представиться – Чаплин Яков Моисеевич, уроженец города Бердянска. Моя супруга Фима… Дорогая, высунь, пожалуйста, голову, поздоровайся с соседом и не делай вид, что ты находишься в другом месте…

– А почему я должна с ним здороваться? – недовольно проворчал женский голос. – Может, я действительно нахожусь в другом месте. Он кто?

– Позвольте спросить, уважаемый, вы кем работаете в нашем городе? Фима хочет знать – это уважаемое учреждение?

– Уверен, что да, – подтвердил Алексей. – Я назначен начальником отдела уголовного розыска местного отделения милиции. Черкасов Алексей Макарович.

– Здравствуйте, – из-за простенка выбрался остренький женский носик и сразу спрятался. Чаплин нервно засмеялся. Скрипнула балконная дверь, стало тихо.

Алексей выключил фонарь. Можно сказать, познакомился. Он продолжал курить. На балконе справа что-то шевельнулось, голова соседа заткнула дыру. Он был еще здесь – в квартиру удалилась супруга.

– Это правда, Алексей Макарович?

– А для вас это проблема, Яков Моисеевич?

– О, что вы, никаких проблем, – зачастил сосед, – напротив, мы с Фимой очень польщены… Мы законопослушные граждане, полностью разделяем все идеалы, работаем, как и все трудящиеся, всенародно и люто ненавидим капитализм, так сказать…

– Да успокойтесь вы, Яков Моисеевич. – Алексей щелчком послал окурок за вал. – Я всего лишь ваш сосед, не больше. Или я от вас перепонками отличаюсь? Вас неплохо напугала жизнь? Оккупацию пережили в этом городе?

Сосед затрясся в беззвучном смехе, и Алексей сообразил, что сморозил глупость.

– Я вас умоляю, Алексей Макарович… Мы похожи на людей, способных пережить двухлетнюю оккупацию и при этом не умереть? Но жизнь пугала, и это мягко сказано. Не поверите, до сих пор бессонница мучает еженощно. Все, что пытаемся забыть днем, не дает уснуть ночью, так сказать… Хотя я преувеличиваю, не обращайте внимания. Мы живы, и это главное, чего нельзя сказать о миллионах евреев… Вам это не интересно, я не ваш клиент, и вам со мной будет скучно.

Алексей молча выудил из пачки новую папиросу, размял.

– Вы много курите, – подметил Чаплин. – Я уверен, что это вредно. Даже имея такую работу, как у вас… Я тружусь бухгалтером на пивзаводе. Фима работает в районной библиотеке – на литературном, с позволения сказать, фронте. С нами еще живет ее племянница Розочка. Девочке 13 лет, она учится в школе. Своих детей у нас нет… вернее, сейчас нет, но раньше был: Леве исполнилось 14 лет, когда в Бердянск вошли немцы. Его расстреляли у нас на глазах, когда он бежал через дорогу. Солдаты кричали: «Юде, юде, шизен!» А потом смеялись, когда прострелили ему голову… Фимочка чуть с ума не сошла, мы оба чуть не сошли… Она работала редактором в газете «Приазовский рабочий», а я преподавал основы социалистической экономики в местном институте. Вы не поверите, Алексей Макарович, у меня университетское образование…

– Но вы выжили.

– Да, мы бежали из города. Сестру Фимы тоже расстреляли немцы, и одну из ее дочерей… Розочка все эти годы с нами, стала как дочь, сейчас учится в школе, и ее почти не обижают… Нас схватили, когда мы пытались вырваться с колонной беженцев – пришли на станцию, а ее уже бомбили. А потом подтянулись танки с крестами и стали нас давить, словно мы какие-то сорняки… Они отсекли большую толпу, загнали на местную скотоферму, потому что им временно было не до нас… А я говорил Фимочке еще за несколько дней до того, что надо уходить из города, а она упрямилась, считала, что немцев остановят у Бердянска. Ведь что главное в нашей жизни? Успеть смыться, разве не так?

– Я считал, что вовремя остановиться, – усмехнулся Алексей.

– Это вариация, – отмахнулся Чаплин. – По сути то же самое. Ничего, что я так непатриотично? – спохватился сосед.

– Да нет, все в порядке, вы же не военный.

– Тогда уж заканчивайте: еще и еврей… Ночью советская часть выходила из окружения и зацепила флангом эту скотоферму. Народ и побежал, когда немецких пулеметчиков постреляли… Давка была, никакой организации, право слово. Многие погибли тогда – свои же передавили. Красноармейцам было не до нас, на них немцы наседали. А нам дали второй шанс, и мы им воспользовались. Бежали в лес, шли весь следующий день, пока не дошли до наших. Дальше был переезд в Самарканд, скитание по кишлакам… Мы не были под статьей, закон не нарушали, в июле 45-го нам разрешили вернуться в европейскую часть, но отправили почему-то в Смоленскую область, а не в Приазовье, где у нас все корни. Фимочка смеялась: мол, выбрали самый мудреный из неудачных вариантов… Не слушайте вы меня, – махнул рукой сосед. – Я спать не хочу и скоро вам все зубы заговорю. А вам нужно отдыхать – вы на ответственной работе.

– Хорошо, всего вам доброго, Яков Моисеевич. – Алексей оторвался от перил. – Как-нибудь посидим, выпьем бутылочку.

– Что вы, – испугался Чаплин. – Посидеть, конечно, можно, только я не пью спиртного. Это от слова «совсем»…

– Считаете, что вредно для здоровья? – догадался Алексей.

– Да, совершенно верно, – согласился сосед. – А как вы догадались? Но дело даже не в этом – у меня решительная аллергия на алкоголь во всех его проявлениях, вплоть до кефира… Фимочка же не считает спиртное вредным, она иногда выпивает… Я же считаю, что лучше поесть…

Алексей вернулся в комнату, ухмыляясь. Теперь у него в соседях – исполненная противоречий еврейская семья. Непьющий, некурящий бухгалтер – это просто ископаемое…

Упоминание выпивки и еды погрузило Черкасова в задумчивость. В квартире пусто, кроме пары отощавших с голодухи тараканов на подоконнике. В вещмешке – тоже. Лучше бы не поминал об этом Чаплин…

Алексей посмотрел на часы. Фосфорные стрелки изображали десять вечера – всего лишь. Время детское, хотелось надеяться, что парочка заведений на Советской улице еще работает. Деньги в кармане водились – и не только казначейские билеты, но и билеты Госбанка.

Чтобы собраться, не пришлось даже подпоясываться. Он покинул квартиру, поколдовал с замком с обратной стороны двери, нащупал в кармане рукоятку пистолета и беззвучно заскользил вниз. Самое время знакомиться с вечерней жизнью родного городка…

Глава пятая

Война канула в прошлое, а с ней – комендантские часы и прочие запреты. Заведение на Советской под вывеской «Огни Смоленщины» работало до полуночи.

Внутри было душно, шумно, накурено, но тем не менее уютно. Живую музыку здесь не практиковали – из граммофона доносился голос Лидии Руслановой. Особой роскошью интерьер не блистал, но и не взывал к немедленному ремонту.

В клубах табачного дыма выпивали и ели люди. Цены в ресторане кусались, как постельные клопы, но даже в столь тяжелое для страны время находились те, кто готов сорить деньгами. Военные, квалифицированные рабочие, партийные и советские деятели среднего звена.

Смеялись сидящие в кружке офицеры – они предпочитали чисто мужскую компанию. В другом конце зала – еще одна группа в погонах, при них имелась пара представительниц слабого пола, впрочем, по хохоту, который они издавали, слово «слабые» им никак не подходило.

Были и штатские – на вид приличные, хорошо одетые люди. Мужчина в годах с увесистым брюшком и орденскими планками на груди что-то вкрадчиво вещал юной прелестнице в увитом плюмажем берете. Елей сочился из мужских глаз, он сходил с ума от вожделения. Прелестница его высоких чувств не разделяла, украдкой позевывала, стреляла глазами на более представительных кавалеров. Алексей удостоился ее взгляда, но дама была не в его вкусе – так низко он еще не падал.

За соседним столом сидела пара средних лет, они пили шампанское, смотрели друг на друга влюбленными глазами. Обоим было далеко за сорок, но при чем тут возраст?

Откровенно асоциальных элементов Алексей в заведении не подметил – публика нормальная. Возможно, причина крылась в наличии под боком райотдела внутренних дел – учреждение находилось фактически через дорогу.

Он сел лицом к входу. Успел только достать папиросу, прикурить, как по щучьему велению выросла официантка – не самых преклонных годов, с приличной фигурой и вполне сносной, хотя и мятой мордашкой.

– Здравствуйте, вы не представляете, как мы рады вас видеть, дорогой товарищ… – замурлыкала она. – Обслужим по первому разряду, даже не сомневайтесь. Уверена, вам у нас понравится. Желаете чего-нибудь особенного? Есть гуляш под жульеном и с картофельным пюре, есть очень вкусные щи с мясом, узбекский плов с бараниной, сибирские пельмени со свининой и говядиной…

Сомнительно, что всех незнакомцев здесь встречали именно так. Очевидно, земля слухами полнилась, и новость о новом начальнике уголовного розыска сопровождало словесное описание внешности (возможно, и фото – но это уже странно).

– Двойную порцию пельменей, если вас не затруднит, – вежливо распорядился Алексей, – и двести граммов водки… если она действительно водка. Надеюсь, не до утра придется ждать?

– О, что вы, Алексей Макарович, ни в коем случае, – сделала крупные глаза официантка. – От силы десять-пятнадцать минут, не больше. А пока ожидаете заказ, я вам пива принесу, договорились? Это местное пиво, особой варки и рецептуры – вам непременно понравится. Меня Альбиной зовут… если что.

Она ушла, одарив его лукавым взглядом. Лет пятнадцать назад он бы прокатил, а сейчас Алексей только задумчиво посмотрел на ее виляющие прелести.

Каждая собака в этом городе уже знает его по имени-отчеству, скоро будут в курсе места проживания и так далее. На него посматривали – как-то осторожно, вымученно улыбались, кивали, тут же отворачивались – что тоже вписывалось в данную теорию.

Альбина принесла пиво. Не обманула – оно оказалось неплохим, хотя и не шедевром, как было обещано. Капитан пил его мелкими глотками, курил, отрешаясь от суеты.

Лидию Русланову сменил вальс «На сопках Маньчжурии». Несколько пар топтались на танцевальной площадке. Нервно хихикала женщина, которой неумелый танцор отдавливал ноги. «Виктор Петрович, признайтесь, что вам мешает хорошо танцевать?» – вопрошала дама на весь зал, и мужчины в погонах заливались смехом.

Алексей заново переживал в памяти события дня – с того момента, как он сошел с поезда. Отправленные в кювет блатные, девушка в берете, едва не раздавивший его маневровый тепловоз, начальник милиции Черепанов, знакомство с опергруппой, трупы на заводе ЖБИ, суета, паника… Преследование преступников, перестрелка, горящая машина в Чертовом бору, встреча с живописным лесным обитателем, собственный дом, еврейская семья по соседству…

День насыщен опасными (и не очень) событиями. Что в нем было не так? Он пытался понять, что ему не дает покоя. С кем-то из встреченных людей было что-то неладно – странное мимолетное чувство, неловкость, недоумение… Но что? Он не мог сосредоточиться на самом важном, оно ускользало, маскировалось…

В заведение вошли мужчина с женщиной, и он опять напрягся – понял чутьем, что это по его душу. Оба не в форме, одеты опрятно, но как-то блекло. Строгая униформа (причем не обязательно военная или милицейская) на их фигурах смотрелась бы лучше.

Их взгляды скользнули по присутствующим. Они заметили капитана милиции, но ничем не выразили своих эмоций. Неторопливо двинулись в его сторону, огибая столики. На женщину присутствующие не смотрели – в ней не было ничего привлекательного, хотя, странное дело, она была молода, с хорошей фигурой и не уродка.

Рука, потянувшаяся было к пистолету, остановилась, потеребила пуговицу пиджака и вернулась к пивной кружке. Жест не остался незамеченным, но и не повлек реакции. Мужчина с женщиной отодвинули свободные стулья, сели напротив и стали внимательно его рассматривать.

В принципе, в них не было ничего отталкивающего, но находиться в их компании было неуютно. Женщине – в районе тридцати, правильное лицо с надменной маской, пепельные волосы собраны заколкой на затылке. Глаза серые, большие, она их слегка прищуривала. Мужчина был постарше, скуласт и еще менее выразителен.

– Я арестован? – равнодушно осведомился Алексей. – Или вас не учили манерам?

– Манерам? – Женщина приподняла тонкие брови. У нее был ровный голос, лишенный тональностей. – Вы сейчас про манеры великосветского царского общества, товарищ капитан? Так с ними мы покончили тридцать лет назад, это рудимент.

– Алексей Макарович имеет в виду обычную человеческую вежливость – ту, что не зависит от общественного строя, – вкрадчиво сказал мужчина. – Просим нас простить, Алексей Макарович, что нарушили вашу приватность и попытку отдохнуть после трудного дня. Будем вежливы, Маргарита Юрьевна.

– Вежливы? – усмехнулась женщина. – А что, остальные способы уже исчерпаны?

Алексей терпеливо ждал, пока они прекратят кривляться. Он уже все понял. Существовало лишь одно ведомство, сотрудники которого могли позволить себе ВСЕ.

– Заказывать будете? – спросила незаметно подкравшаяся Альбина. Оба повернули головы и так на нее посмотрели, что несчастная официантка чуть не подавилась. Так смотрят на прижатых к стенке врагов народа.

Альбина на цыпочках удалилась, не сказав ни слова.

– Мы с коллегой представляем Министерство государственной безопасности СССР, – негромко сообщил мужчина. – Отдел «К» – контрразведывательное обеспечение ключевых объектов промышленности. Капитан Мирский Игорь Борисович и старший лейтенант Рахимович Маргарита Юрьевна. Служебными удостоверениями, с вашего позволения, светить не будем, уж поверьте на слово. Пожелаете убедиться – милости просим на Советскую, 43, там и удостоверитесь. Мы временно приписаны к местному отделу ГБ, второй этаж, комната 202.

– Чем обязан, товарищи офицеры? – мрачно осведомился Алексей. – Вы могли бы нанести визит в служебное время, в соответствующей обстановке.

– Мы не хотим смущать ваших сотрудников. – Мирский улыбнулся одними губами. – Лучше это сделать в нейтральной, располагающей обстановке, гм…

– Вы следили за мной?

– А ваши перемещения являются тайной? – Женщина склонила голову и посмотрела с усмешкой.

– Полагаю, нет, – пожал плечами Алексей. – Но должность начальника уголовного розыска почитаема не во всех кругах нашего общества, и порой приходится самому заботиться о своей безопасности. А ночью все кошки серые, на них не написано, к какому ведомству они принадлежат…

– Звучит как угроза, не находите, Игорь Борисович? – спросила женщина.

– Ладно, довольно, – поморщился Мирский, – мы делаем одно дело на благо страны, и незачем собачиться. Как я уже сказал, Алексей Макарович, мы временно приписаны к местному отделу и контролируем криминальную ситуацию в городе. С чем это связано, вам знать не обязательно. Каждый занимается своим делом. Вы – человек новый, еще не вникли во все тонкости, но у вас репутация хваткого и результативного человека. Ваша основная задача – нейтрализовать бандгруппу, терроризирующую город. Давайте без уточнений, вы все понимаете. В наши обязанности входит кураторство, в том числе и вашей деятельности. Вам никто не собирается мешать, но результат вы обязаны предъявить в ближайшие сроки, поскольку дело попахивает угрозой государственной безопасности. Вы все поняли? Впрочем, можете не отвечать. Всю информацию, полученную в ходе расследования, вы обязаны сообщать нам.

– Обязан? – уточнил Алексей.

– Странно, нам казалось, вы не глухой, – ехидно заметила женщина. – Хорошо, подтвердим – ОБЯЗАНЫ.

– У нас имеются сведения, что сегодня вы столкнулись с бандой, совершившей ограбление на заводе ЖБИ, – сказал Мирский. – Для вас и ваших людей этот бой оказался неудачный. Мы не собираемся разбирать полеты, но надеемся, что в следующий раз вы будете действовать умнее и решительнее.

Алексей молчал. Эти люди ему сразу не понравились, и чем дольше они тут сидели, тем тягостнее становилось на душе. Он решил не спорить, не хамить – лишь бы убрались поскорее.

– Вам понятны мои слова? – спросил Мирский.

– Да, я не жалуюсь на слух, как верно предположила ваша коллега.

– Игорь Борисович спросил не об этом, – подметила Рахимович.

«Играют в злого и не очень злого следователей, – недоуменно подметил Черкасов. – Зачем? Он вроде не под следствием. Привыкли и не могут иначе?»

– Да, я все понял, – неохотно выдавил он. Эти люди реально могли иметь полномочия, о которых никто не поставил его в известность.

– Отлично, – Мирский подтолкнул вырванный из блокнота листок. – Это номер нашего телефона в отделе ГБ. Можете докладывать посредством личного визита, можете по телефону. Если на звонок не отзовутся, повторите попытку. А сейчас мы удаляемся, продолжайте отдыхать. Но не забывайте, что в семь утра начинается рабочий день. А для вас – в шесть.

– Небольшой вопрос, товарищи офицеры, – шевельнулся Алексей. – Вы, конечно, наслышаны о гибели предыдущего начальника угро товарища Вестового. Незадолго до смерти он телефонировал в отдел МГБ, подозреваю, что вам. О чем шла речь? Я должен это знать, поскольку это входит в мои обязанности.

Он не ожидал правдивого ответа, просто отслеживал реакцию. Маски на лицах собеседников остались нетронутыми. В глазах ничего не блеснуло.

– Вы уверены, что ваша информация верна и товарищ Вестовой звонил именно нам? – чуть не по слогам вымолвила Рахимович.

– У вас неверные сведения, – сказал Мирский. – Капитан Вестовой этого не делал. По крайней мере нам с коллегой он не звонил. Еще вопросы?

– Нет, не смею вас задерживать, – с усилием улыбнулся Алексей.

Он хмуро смотрел, как эти двое уходят из заведения. Обнаружил, что и Альбина неласково на них смотрит. И кое-кто еще – без вызова, но очень настороженно. У порога капитан Рахимович обернулась, смерила его взглядом гробовщика. Иезуитская усмешка – дескать, не прощаемся, и – вышла за Мирским. Тот не стал пропускать даму вперед. Галантные манеры – это так пошло. Разве для этого добивались женского равноправия?

Настроение скатилось в ноль. Альбина с приклеенной улыбкой несла поднос с пельменями и маленький графин с прозрачным содержимым. Он поблагодарил ее с милой улыбкой, отчего официантка опять растаяла.

Он наколол вилкой аппетитный пельмень и застыл с открытым ртом. В заведение вошел мрачный Олег Дьяченко, исподлобья осмотрелся, обнаружил школьного приятеля, немного поколебался и отправился в его сторону.

– Садись, – вздохнул Алексей, отправляя в рот пельмень. Тесто было резиновым, мясо – нормальным, общая оценка блюду – три с плюсом. Товарищ выглядел неважно, глухо кашлял, закрывая рот рукой. В глазах полопались сосуды, он снова был бледен, постоянно облизывал сухие губы. Дьяченко пристроился напротив, отыскал взглядом официантку, кивнул. Похоже, в заведении его знали.

– Ну, и зачем ты сюда пришел? – спросил Алексей. – Жена не кормит и не поит? Шел бы ты домой, Олежка, утром на работу. Страдать же будешь.

– Все равно не усну, Леха, – вздохнул Дьяченко. – Докатился – пока не освою чекушку, сна не будет, даже не пытайся. Ту, что по карточкам, давно выпил, а на базаре такая же цена, как и в ресторане. В общем, нет выхода из создавшейся ситуации… – Он сипло засмеялся, но глаза оставались тоскливыми. – Только не обвиняй меня в алкоголизме, это ни к чему не приведет…

– Не нравишься ты мне, – покачал головой Алексей. – Бог с ним, с алкоголизмом – позволял бы организм. Ты уверен, что не хочешь обратиться к врачу? Что с тобой? Выглядишь безобразно.

– С легкими какая-то хрень… – Дьяченко откашлялся короткой очередью. – Не знаю, но бывает так хреново, что хоть вешайся… Я считаю, бронхит на фронте зимой подхватил, когда Варшаву брали, Женька – то же самое, но боится, что туберкулез разовьется, если запущу. Не хочу ей верить, но она с медициной знакома…

– А Женька – это у нас…

– А это у нас моя жена, – хохотнул Дьяченко. – С фронта привез, медсестрой она была, родом из Новгорода. Сейчас в поликлинике посменно работает, от врачей-ухажеров отбивается – она ведь баба видная. Я одному кавалеру в прошлом месяце рыло начистил, пообещал, что если еще замечу, то убью к той-то маме… Отдалились мы как-то в последнее время, – сокрушенно вздохнул товарищ. – Понимаю, что сам виноват, а ничего не могу поделать. Чужими становимся, далекими. Она меня жалеет, вроде все делает, а по глазам вижу – хреново ей. Ничего, вот скоро загнусь, будет у нее полная свобода действий… – Он криво оскалился.

– Глупостей не говори, – пробормотал Алексей, сдвигая тарелку на середину стола. – Присоединяйся, мне одному многовато будет.

– Да не хочу я есть, – отмахнулся Дьяченко. – Хотя давай, – он пальцами выловил крайний пельмень, сунул в рот. Официантка принесла графин со стопкой, пристроила на стол – вкусы клиента она знала. На еду тот не разменивался – никакой зарплаты не хватит. – Давай накатим, Леха, – выдохнул Дьяченко, хватаясь за сосуд. – Пока не выпью, человеком не стану – знаю себя…

После первой он действительно похорошел: как-то приободрился, лицо порозовело. Тут же вне очереди хлопнул вторую, шумно выдохнул, покосился на Альбину, обслуживающую клиентов за соседним столиком. – Кстати, неплохая баба, рекомендую. У нее очень теплый стан… – И засмеялся было, но задушил очередной приступ кашля. Дьяченко закрылся ладонью, побагровел. На него с испугом стали коситься люди. Алексей досадливо покачал головой:

– Олег, прекращай керосинить и срочно обращайся к врачам. Ты можешь запустить это дело…

– Да запустил уже, – отмахнулся оперативник. – Постепенно наползает зараза, исподволь так, не думаю, что это лечится. Сколько народа уже померло от чахотки, не первый буду… Альбиночка, вилку принеси, – попросил он. – Не руками же есть.

Алексей не налегал на спиртное, настороженно смотрел, как товарищ употребляет стопку за стопкой.

– Ты по-прежнему в 64-м доме живешь?

– Ага, именно там… – чавкал Дьяченко, – первый этаж, девятая квартира, вход не только из подъезда, но и через окно – так гораздо удобнее… – Он уже расцвел, речь стала внятной, контраст между бледным лицом и воспаленным взором уже не резал глаза. – Мои скончались, давно на кладбище лежат… Мы с Женькой когда вернулись, какой-то хмырь квартиру занял, так я его поганой метлой выгнал, а потом подтвердил в жилконторе прописку. У них отмечено было про меня – выбыл по причине смерти, представляешь? Бюрократическая ошибка. Я им такой разнос устроил, пришлось им согласиться: да, этот, мол, не тянет на мертвеца… Эта баба меня еще по детству помнила. У нас же было трудное детство, согласись? За яблоками, помнишь, лазили на Тополевой? Мужик из берданки солью дал – эх, классика, Квакин с командой отдыхают… Генка Тимофеев потом неделю орал с перевязанной задницей; мужика к суду привлекли за то, что держал незарегистрированное ружье, еле отбрыкался; а нам с тобой – хоть бы хрен, одни приятные воспоминания… Так это ее мужик был, его потом под Сталинградом на мелкие кусочки мина разорвала…

– Ты всю войну прошел?

– Да. Полковая разведка. Из четырех – три года на фронте. От Подмосковья до Чехословакии… Временами озираюсь на прошлое, понять не могу – почему живой? Ведь нереально. Всех выбило, кто рядом был, ни одной живой души не осталось. А я вот сижу перед тобой, водку квашу как ни в чем не бывало… Полгода в госпитале провалялся после того, как Львов у немцев отнимали – мина шарахнула в пяти шагах. Троих насмерть, а меня вот сшили… Не хочу вспоминать, всякое было – и топили, и взрывали, даже расстреливали…

– Как это? – не понял Алексей. – Свои, что ли?

– Да какие там свои – немцы. – Дьяченко хрипло смеялся. – Свои бы точно расстреляли, они таких промашек не допускают. Под Харьковом в 42-м было дело. Нашим фрицы крупно накостыляли… ну, ты знаешь. Разведрота в котел попала под деревней Карловкой. От своих оторвались – смотрим, танки. Давай отступать, а сзади – тоже танки. А за ними пьяная пехота – бегут, гогочут. Мы полчаса вели бой, пока нас в овраге не зажали. Фрицев положили десятка три, своих убитых человек семьдесят… Помню, сознание потерял от взрыва, очнулся – контуженый, а над душой фриц стоит и в носу ковыряется. В общем, в плен попали, нас десятка полтора таких набралось. В тыл погнали, а там наших тьма-тьмущая – из окружения не вышли. Мы разговоры офицеров слышали: нас хотели в концлагерь по этапу отправить – все же дармовая рабочая сила, но наши ветку ж/д перерезали, и все их планы медным тазиком накрылись. В общем, к оврагу выводили человек по двадцать-тридцать и расстреливали. А потом раненых сверху добивали. Вот и стоим, ну, да, десятка три нас было. Прощайте, товарищи, все такое. Кто-то слезу пустил, кто-то товарища Сталина вспомнил. Перед нами расстрельная команда – десяток фрицев с карабинами. Курят, их офицер по делу отлучился. А мне вдруг так жить захотелось – просто не могу! Ведь когда еще удастся? Солнышко печет, весна. Мужики, говорю, ну, что мы, как бараны, стоим и смотрим, как нас расстреливают? Валом на расстрельную команду, и будь что будет. Глядишь, добежит кто-нибудь. Какая разница, если все равно помирать? А так хоть весело, будет что вспомнить на том свете. А эти ленивцы – да ну, неохота, устали, какой в этом смысл? Отбегались, чего уж там, хоть помрем спокойно. Ну, ей-богу, словно не русские люди. А потом офицер подвалил, эти взяли на изготовку – так народ сразу вник, заволновался. Идея-то проста – хоть как помирать. В общем, рванулись всей толпой на фрицев – и ленивые, и больные, и раненые… Те опешили, зенками хлопают, никогда такого не видели. Офицер визжит, те давай палить. Мы эти тридцать метров – на ура. Третья часть добежала, в рукопашную схватились. Рожи им когтями рвали, представляешь? Борька Семченко офицера кулаком свалил, горло ему каблуком раздавил… Нас пятеро осталось, карабины у немцев отняли, постреляли тех, кто бежать бросился. А до их части метров двести, к нам уже грузовик мчится, с вышки пулемет долбит. Мы – в ров, где трупы, перебрались, и – к лесу. Трое добежали, одного уже в лесу шальная пуля нашла. Вдвоем к своим вышли. Генка Скворцов через месяц на мине подорвался, а я опять все живу… Вывел тогда для себя, в чем состоит смысл жизни: в охоте, мать ее…

– В какой охоте? – не понял Алексей.

– Пока охота что-то, есть смысл, – хрюкнул Дьяченко.

– А сейчас что с тобой происходит?

– Так прошла охота, Леха… Сдаю помалу, пропадает интерес к жизни… Иногда так и думаешь: хоть бы быстрее тебя какой-нибудь бандюган пристрелил. Да и Женьку мучить больше не могу…

– Ты это прекращай, – нахмурился Алексей. – Нам еще уйму работы переделать надо. И жизнь наладится – мы ведь молодые еще.

Дьяченко уже захмелел – не так уж много требовалось, чтобы набраться. Бросил вилку, опять вылавливал пельмени пальцами.

– Ты тут новый человек, Леха, а я уже больше года в Уварове, насмотрелся… – бормотал Дьяченко. – Тут такой шалман при оккупации творился… Мы-то по наивности считали, что вся страна, в едином порыве… Все не так, приятель, предателей было – множество. Поперек горла им была советская власть. Обрадовались, когда немцы пришли. И мародеры, и полицаи, и хиви – добровольные помощники вермахта, какая только мразь не всплыла на поверхность… Подпольщики работали, но им не давали развернуться – провал за провалом, тюрьма, расстрелы… Публичный дом и при немцах процветал, наши девчонки трудились – причем никто не заставлял, сами шли, господ офицеров и солдат ублажали за корку хлеба и рюмку шнапса. Фу, позорище… Оккупанты этот город в кулаке держали, он был важным промежуточным звеном на ж/д магистрали. Эшелоны шли на восток с военной техникой, потом обратно – с ранеными и убитыми. Гестапо и СД лютовали, все у них под контролем было. Через кровь, сопротивление, но порядок навели. Колхозы, что работу прекратили перед их приходом, немцы снова работать заставили, представляешь? Все то же самое, только теперь обслуживали аппетиты вермахта и назывались не колхозами, а общинными хозяйствами. Те же председатели (если в партизаны не подались), та же организация труда, те же структуры. А что, вкалывали на благо рейха, куда деваться, когда родные на прицеле? Масса холуев развелась. Рассказывали, что из Германии приехал немецкий помещик, стал отстраиваться в бывшем дворянском имении графа Мезенского. Нанял батраков, те работали за 200 граммов хлеба в день, обещал особо отличившимся земельные наделы, собственных крепостных – те и рады стараться. Евреев, оставшихся в городе, расстреляли еще в 41-м – куда их еще? Смоленское гетто далеко, накладно туда везти. Их квартиры заняли немецкие приспешники, добро себе присвоили – им, конечно, возвращение советской власти было как кошмарный сон… С осени 43-го тут Смерш и особые отделы работали, как проклятые. Всех, кто на немцев ишачил, – в тюрьму и на зону в Барышево, хватали всех подряд, по малейшему поводу и доносу. В Барышеве несколько дополнительных бараков немцы сами построили. Смершевцы фильтровали всех, кто в СССР возвращался, – пленных, остарбайтеров, коллаборантов… Тут такое творилось, Леха, людям со слабой психикой крайне не рекомендуется…

– По Чертову бору есть что-то новое? – спросил Алексей.

– Ну, партизанскую базу товарища Завьялова там немцы ликвидировали… – Дьяченко застыл, стопка в руке подрагивала. – Лешие там водятся, кикиморы, бродяги, до которых у советской власти руки не дошли. Была еще одна неприятная история, ты, наверное, не слышал… – Он собрался поставить рюмку, но передумал, выпил. – Когда война началась, в тюрьме на Базарной много заключенных скопилось. Были политические по 58-й статье, были уголовники. В Барышеве тоже зэков хватало, но там в основном блатных держали, «бытовиков»…

Немцы продвигались молниеносно, их танковые клинья вырывались вперед, наши не успевали из окружения выйти, их потом мотопехота добивала… В городе суета, химзавод эвакуировали, райком, райисполком, кое-что еще. До простых людей никому дела не было, одни с вещами на восток уезжали, другие оставались, считая, что и при немцах выживут. И тут сообразили – а заключенных-то куда? Матерых уголовников на восток отправили – в мордовские и уральские зоны. Они же наши люди, советские, социально близкие, пусть и оступились, убивали себе подобных… А политические уже не влезали, да и времени не было. Нельзя их оставлять немцам – такая опасная публика: учителя, инженеры, врачи, офицеры Красной армии, а треть и вовсе женщины…

Быстро согласовали с Москвой, все оформили по закону – расстрелять к той-то матери. В грузовики затолкали – и к Чертову бору. Это западная сторона, где разреженные сосняки преобладают. Люди сами себе могилы рыли – сознательность проявляли, ведь времени не оставалось. Потом убивали на краю ям выстрелами в затылок, быстро закапывали. Немцы уже в соседний район входили. Полторы сотни душ – как не бывало. Одного из них ты, кстати, должен знать – это Никита Решетов, с нами в школе учился. Высшее образование получил в Смоленске – на врача-терапевта выучился, вернулся на работу в родной город, отработал несколько лет – и загудел по 58-й за контрреволюционную деятельность. Врагом оказался, кто бы мог подумать? А я ведь виделся с ним за неделю до ареста – я тогда уже в милиции начинал работать… Немцы об этой истории узнали и раздули до неузнаваемости, клеймили «зверства большевиков», «антинародный характер коммунистиче

* * *

Глава первая

Сообщники отправились в тамбур в противоположном конце вагона – покурить. Жертва никуда не денется.

– И что мы тут матом смотрим? – оскалился Черкасов. – У меня заячья губа с волчьей пастью?

– Начальник, ты че борзеешь? – сипло исторг Моргун. – Мы че тебе сделали? Едем, никого не трогаем…

– Вот только баки не вколачивай, – поморщился Алексей. – Будем прыгать?

– Смелее, – сказал Алексей. – Есть шанс, что выживете.

– Ладно, командир, мы еще встретимся… – проворчал приземистый, – у тебя еще будет время пожалеть…

– Даже не мечтай. Проваливай, пока я не начал стрелять.

У Моргуна от ужаса закатились глаза. Он сползал по стеночке, бормотал: «Не трожь, сука, не имеешь права…»

Алексей удовлетворенно хмыкнул. Социалистическая законность в действии…

Девушка в берете прижимала к груди сумочку, неловко держала под мышкой сверток, обмотанный бечевой.

Алексей кинулся на помощь в тот момент, когда она уже собиралась спуститься за свертком.

– С ума сошел, – прокомментировал ситуацию мужчина с двумя кулями. – И что, легче стало?

– Да ради бога, разве я вас задерживаю? Будьте осторожны, барышня, берегите себя.

Алексей выбросил папиросу, собрался было идти в город.

– Вы мне? – удивился Алексей. – В чем дело, сержант?

– Без разговоров, гражданин! Предъявите документы!

– Извините, товарищ капитан, – сержант вернул бумаги, козырнул. – Выходит, вы у нас будете работать?

– Именно так там и сказано, – кивнул Алексей. – С кем имею честь?

Второй тоже принял строевую стойку.

– Почему такая гонка, сержант? – поинтересовался Алексей, убирая бумаги.

– Никак нет, товарищ капитан. Просим прощения…

– Здание милиции все там же – на Советской?

– Ладно, увидимся еще… – Черкасов был не в форме, но все же козырнул и зашагал в город.

Особой спешки не было. Алексей посмотрел на часы и решил пройтись.

О большой политике Алексей старался не задумываться. В ней много неясного, противоречивого и опасного…

– Я – к себе, – объявил Алексей, протягивая документы.

Глава вторая

– Площади роскошные, – согласился Черепанов. – Вот только людей мало. Текучка большая, сами понимаете…

– Опишите в двух словах обстановку, Виктор Андреевич.

– Вы сами местный, Виктор Андреевич?

«И до сих пор живы и при должности, – отметил про себя Черкасов. – В чем секрет выживания?»

– Ну, за этот случай вы ведь на налетчиков не в обиде?

Он неловко замолчал, потом с явной неохотой продолжил:

– Уверены, что эти преступления совершает одна и та же банда?

– Охарактеризуйте работников отдела.

– Из Уварова, – улыбнулся Алексей.

– Это как? – опешил начальник милиции.

– Разрешите, Петр Антонович?

– Кто? – спросил Алексей.

– Агнесса Львовна. – Мужчина прикурил и выпустил в потолок струю дыма.

– Черкасов Алексей Макарович, – представился Алексей. – Тот самый начальник.

– Но обещают подвезти? – поддержал шутку Алексей.

– Не комментирую, – проворчал Конышев. – Вы уже, наверное, в курсе.

– Да, поставлен в известность, – скупо отозвался Алексей. – Где народ?

И снова взялся жевать мундштук.

– Где стол Санько?

– Да. Буду здесь сидеть и всех контролировать, а то сдается мне, с дисциплиной в вашем войске не все ладно.

– У вас больная нога?

– Сколько вам лет, Антонович? Сорок девять, пятьдесят?

– Так это и есть продукт, – удивился Конышев и засмеялся. – Загрузился никотином – и есть не хочется…

Чумаков охотно ее пожал и задумался.

– Примерно так, – допустил Алексей, – если в них есть ценность.

– Ты уже рассказывал эту историю, – оторвался от писанины Чумаков.

– Не всем, – назидательно сказал Конышев и посмотрел на Черкасова.

– Признайся, Антоныч, у тебя с ней было? – оскалился Чумаков.

– Да ну тебя, болтун несчастный, – озлобился Конышев. – Как тебя земля-то носит – не язык, а помело.

– Не знаю, – пожал плечами Конышев. – Автоматическая грамотность, рука сама ведет.

Алексей поднялся, протянул руку. Рукопожатие у сотрудника было сильным, но не сказать, что очень уверенным.

– Я правильно понял? – с натугой проговорил он.

– Думаю, да, – кивнул Алексей. – Капитан Черкасов, будем работать вместе.

– Старший лейтенант Дьяченко. Олег Дьяченко…

– Товарища капитана прислали из Москвы, будет руководить отделом, – на всякий случай пояснил Конышев.

– Вязанием займись, – покосился на него Конышев. – Успокаивает.

Прыснул Чумаков.

«Не стоит много требовать от женщин, – подумал Алексей, – надо брать, что дают».

– Еще разберемся, как ко мне обращаться, – пообещал Черкасов. – Время и жизнь покажут.

– Не понял, – моргнул Чумаков. – Так вы из местных, товарищ капитан? Ну, что ж, это скорее плюс, чем минус.

– Откуда? – нахмурился Алексей.

– Выражайся правильно, Стас. – Алексей протянул руку. – Почему глаза блестят? Где был?

– В общежитии льнозавода. Там у нас одни бабы живут…

– Пустили козла в огород, – подметил Дьяченко.

– Другие соображения? – спросил Конышев.

Алексей пожал плечами:

– Да, это так, – согласился Дьяченко.

Опера отворачивались и вздыхали.

– И снова милиция села в лужу, – резонно догадался Алексей.

– А я слышал, в стране собираются на законодательном уровне отменять смертную казнь, – сказал Вишневский.

– Ответите, Алексей Макарович? Теперь вроде вам положено.

– Ответь, – поморщился Черкасов. – Ты же рядом.

– Так, все за мной! – Алексей выскочил из-за стола. – Кабинет закрыть. Надеюсь, вы не пешком по городу бегаете?

Глава третья

Опера выпрыгивали из салона. Алексей отдавал распоряжения:

– В машине труп, – хмуро информировал Вишневский. – Под баранкой свернулся – водитель…

– Черкасов, – сунул пятерню Алексей. – Прислан командовать в ваш отдел.

– Что тут случилось, Егор?

– Выйти могли только через задний ход, верно? – кивнул Алексей на дверной проем.

– Но когда-нибудь проколются, – проворчал Алексей.

– Словом, все глухо, Леонид? – вздохнул Алексей.

– Пока да, товарищ капитан. Боюсь, это все та же банда… Вы же наслышаны о ней?

У сотрудника было протяжное «окающее» произношение.

– Ты с Вологды? – спросил Алексей.

– Не смогли предотвратить, Алексей Макарович? – Он глянул тяжело, с неодобрением.

Продолжение книги

Сыщики 45-го бесплатное чтение

Валерий Шарапов Сыщики 45-го

* * *

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Валерий Шарапов
Сыщики 45-го