Словесный религиозный экстремизм. Правовая квалификация. Экспертиза. Судебная практика бесплатное чтение

§ 1.1. Экстремистские речевые действия в парадигме теории конфликта: к понятию криминогенной речевой агрессии

По верному утверждению Е. А. Трофимовой, «Современное сетевое информационное общество характеризуется существованием огромного количества социальных противоречий на всех уровнях социального взаимодействия»[11]. Социальная напряженность проявляется в том числе и в росте ксенофобских настроений, увеличения контента экстремистско-террористической направленности. В связи увеличивающейся потребностью правоприменителя в использовании специальных знаний по делам, связанным с противодействием словесному религиозному экстремизму, в данном параграфе предпринята попытка рассмотреть концепт словесного экстремизма через теорию конфликта.

Существует множество подходов к определению понятия «конфликт». «Colictus» в переводе с латинского обозначает столкновение противоположных мнений, серьезные разногласия, острый спор.[12] Мы разделяем позицию А. В. Дмитриева и Т. В. Худойкиной, которые рассматривают конфликт через концепт «противоречие», определяя противоречие как одно из необходимых условий конфликтной ситуации[13].

А. В. Дмитриев определяет конфликт как проявление объективных или субъективных противоречий, выражающихся в противоборстве сторон[14].

По верному замечанию А. Г. Бахтановой, «конфликтом является противоречие, которое из объективного, потенциально возможного превратилось в субъективное и реально, фактически существующее, достигшее сферы интересов»[15].

В литературе предпринимаются попытки дать дефиницию «социального конфликта». Например, Т. Г. Тавадов дает следующее определение социального конфликта: «Социальный конфликт (от лат. conflictus – столкновение) – столкновение противоположно направленных целей, интересов, позиций, мнений либо взглядов оппонентов или субъектов взаимодействия; высшая стадия развития противоречий в системе отношений людей, социальных групп, социальных институтов общества в целом, которая характеризуется усилением противоположных тенденций и интересов социальных общностей и индивидов»[16].

Стоит отметить, что некоторые ученые отождествляют понятия «социальное противоречие» и «социальный конфликт»: например, с точки зрения субъектно-деятельностного подхода социальный конфликт – это разрешаемое социальное противоречие, это социальное противоречие на стадии его реального разрешения[17].

Конфликт как высшую стадию развития конфликтной ситуации следует отличать от конфликтогенной ситуации. Под конфликтогенной ситуацией понимается потенциально конфликтная ситуация, ситуация, содержащая предпосылки возможного конфликта.

Таким образом, социальное противоречие составляет содержание именно конфликтогенной ситуации. В разрезе темы настоящего исследования речь идет о противоречиях во взглядах: не просто о различиях в картинах мира, а об их несовместимости (антогонизме) ввиду наличия стереотипов и предубеждений хотя бы у одной из сторон конфликтогенной ситуации.

Стереотип – это «упрощенное и устойчивое представление о людях и группах»[18]; утверждение, основанное на моделировании характерных признаков общности «свои» (автостереотип) и общности «чужие» (гетеростереотип).

Стереотипизация означает конструирование, «с одной стороны, искаженного представления о качествах, якобы характерных для представителей своей или чужой группы (и отличающих их друг от друга), с другой стороны, – убеждения в том, что определенный набор характеристик присущ всем членам какой-либо группы. Таким образом, стереотипы помогают людям видеть в представителях той или иной группы лишь то, что они хотят увидеть, и не замечать того, что они хотят проигнорировать»[19].

Предубеждения – это предрассудок, предвзятость, негативный аттитюд (установка) к лицу или группе лиц.

Предубеждения могут вытекать в том числе в дегуманизацию, т. е. непризнание человеческого статуса за объектом дегуманизации – представителем (-ями) определенной социальной группы (что выражается в унижении достоинства человека или группы лиц).

В качестве вида социального конфликта мы рассматриваем речевой конфликт.

К сожалению, мы не можем согласиться с предложенным В. С. Третьяковой в русле юрислингвистики определением речевого конфликта как «состояния противоборства двух сторон (участников конфликта), в процессе которого каждая из сторон сознательно и активно действует в ущерб противоположной стороне, эксплицируя свои действия вербальными и прагматическими средствами»[20].

Речевые действия, включенные в состав речевых правонарушений, далеко не всегда предполагают активные действия обеих сторон конфликта, зачастую социальный конфликт эксплицируется в речевую деятельность одной из сторон конфликта, например, призывающей к экстремистской деятельности в отношении определенной социальной группы, или обосновывающей или обосновывающей такую деятельность. Потенциально возможна ответная реакция другой стороны социального конфликта, но для признания речевого конфликта состоявшимся, на наш взгляд, достаточно выражения конфликтогенного мнения и его обоснования хотя бы одной из сторон социального конфликта. Тем не менее в другой своей работе («Речевая конфликтология: проблемы, задачи, перспективы») В. С. Третьякова справедливо указывает, что «речевой конфликт имеет место тогда, когда одна из сторон в ущерб другой сознательно и активно совершает речевые действия, которые могут выражааться в форме упрека, замечания, возражения, обвинения, угрозы, оскорбления и т. п.»[21]. В этой же работе дается несколько иная дефиниция речевого конфликта: «неадекватное взаимодействие в коммуникации субъекта речи и адресата, связанное с реализацией языковых знаков в речи и восприятием их, в результате чего речевое общение строится не на основе принципа сотрудничества, а на основе противоборства»[22].

В аспекте судебного речеведения и криминалистики речевой конфликт (речевая конфликтная ситуация) понимается нами как экспликация социального конфликта в речевую деятельность как минимум одной из сторон данного конфликта, заключающуюся в выражении конфликтогенного мнения и его обоснования в форме дискредитирующего (негативного) мнения.

Один из основателей конфликтологии как научной дисциплины – Г. Зиммель рассматривал конфликт «не просто как столкновение интересов, но и как выражение враждебности, неизбежно присущей людям и их отношениям»[23].

В этой связи следует говорить о том, что речевой конфликт может быть сопряжен или не сопряжен с проявлением агрессии.

Л. Р. Комалова в своей диссертации «Типология мультилингвальной вербализации эмоционального состояния «агрессия» (на материале разносистемных данных корпусной лингвистики) утверждает, что «современное общество рассматривает агрессию как один из видов деструктивности, имеющий в своей основе мотив разрушения, причинения ущерба себе и/или другому существу»[24].

З. Фрейд рассматривал феномены агрессивности и деструктивности в разрезе теорий инстинкта смерти и Эроса и в своих изысканий пришел к тому, что «агрессивность, деструктивность, садизм, стремление к контролю и господству, несмотря на качественные различия, стали проявлениями одной и той же силы – инстинкта смерти»[25] (который З. Фрейд часто отождествлял с инстинктом разрушения).

Понятие «человеческая деструктивность» было введено Э. Фромом, который в своей работе «Анатомия человеческой деструктивности»[26] выделил различные типы агрессии и деструктивности и их предпосылки. В самом общем виде Э. Фромм делит агрессию на «доброкачественно-оборонительную» (порождается инстинктами) и «злокачественно-деструктивную» (присуща только человеку). «Суть гипотезы Фромма – деструктивность (злокачественная агрессия) как результат взаимодействия различных социальных условий и экзистенциальных потребностей человека»[27].

Р. Бэрон и Д. Ричардсон, рассматривая субъекта агрессии, выделяют следующие категории агрессоров:

1) потенциальные агрессоры, чьи «личностные черты, индивидуальные установки и склонности ‹…› остаются неизменными вне зависимости от ситуации»[28] (психопатология);

2) «нормальные» личности, на которых оказывают аффект «боязнь общественного неодобрения, раздражительность, тенденция усматривать враждебность в чужих действиях ‹…›, локус контроля, ‹…›, склонность испытывать чувство вины»[29] и т. д.

3) экстремисты – «мужчины и женщины, проявляющие агрессию либо крайне часто, либо в крайних формах»[30]: в первом случае речь идет о лицах со сниженным самоконтролем, во втором – с повышенным.

Р. Бэрон и Д. Ричардсон отмечают, что «поведенческие реакции индивидуума зависят также от его установок и внутренних стандартов»[31], акцентируя, что различные формы предрассудков (предубеждений) являются одними из наиболее важных установок, порождающих агрессию.

По верному утверждению Д. Брендта и К. Пирса, вербализованные формы насилия – это распространенная форма коммуникации, в результате которой человек испытывает негативные психологические последствия, которые по своей природе могут быть еще более разрушительными, чем физическая агрессия[32]. Такую форму коммуникации психологи выделяют в отдельный вид агрессии – вербальную (речевую агрессию).

Л. Р. Комалова, опираясь на общепризнанную классификацию агрессии А. Басса и А. Дарки[33], предлагает следующее соотношение классификации видов и форм агрессии с вербальной реализацией агрессии[34].

Таблица 1. Соотношение классификации видов и форм агрессии с вербальной реализацией агрессии

Среди лингвистов нет единства мнений в отношении дефиниции понятия «агрессия». Например, Е. Н. Басовская определяет агрессию как «наступательное доминирующее речевое поведение»[35], Р. К. Потапова – как «антидиалогические отношения»[36], Т. А. Воронцова – как «речевой акт, заменяющий агрессивные физические действия»[37].

Для настоящего исследования представляет интерес рассмотрение речевой агрессии как вида агрессивного поведения человека.

По мнению М. Н. Кожиной, речевая агрессия – «использование языковых средств для выражения неприязненности, враждебности; манера речи, оскорбляющая чье-либо самолюбие, достоинство»[38].

М. Н. Черкасова определяет речевую агрессию как «интенциональное авторское действие, направленное на объект, заключенное в культурно-национальную специфику коммуникации и конструируемое определенным образом подобранными языковыми средствами (лексика, интонация, способ организации высказывания и т. д.). Целью данного действия является коммуникативное подчинение адресата, осуществление коммуникативного давления на него, стабилизация или коррекция ситуации в пользу адресанта с демонстрацией превосходства адресанта»[39].

З. Б. Баучиева приводит следующую дефиницию речевой агрессии: «агрессивное вербальное поведение, которое нарушает межличностное общение, приводит к противостоянию между оппонентами, провоцирует социальные конфликты»[40].

Речевые конфликты (а точнее, речевые действия, т. е. экспликация конфликта в продукты речевой деятельности), сопряженные с агрессией, могут нарушать социальные нормы (как минимум, нормы морали), наиболее острые формы речевой агрессии подлежат криминализации, в связи с чем следует говорить о речевых правонарушениях, в объективную сторону состава правонарушения которых включена речевая агрессия (оскорбление, возбуждение ненависти или вражды, призывы к экстремистской или террористической деятельности и т. д.).

Для обозначения такой агрессии мы предлагаем ввести понятие «криминогенная речевая агрессия», под которой нами понимается процесс и результат экспликации деструктивных эмоциональных и эмоционально-модальных состояний в продукты речевой деятельности с целью причинения другому лицу морального или физического вреда, в том числе путем угроз, коммуникативного давления на адресата, демонстрации превосходства адресанта и т. д.

Криминогенная агрессия представляет собой угрозу информационной (мировоззренческой безопасности), так как является неотъемлемым атрибутом следующих феноменов современного сетевого информационного общества:

1) активизация антиконституционных настроений (в том числе через идеи сепаратизма, насильственного свержения власти и др.);

2) распространения контента, связанного с популяризацией экстремистских идей (идеи национализма, неофашизма, религиозного экстремизма и т. п.), осуществление незаконной миссионерской деятельности.

3) открытая либо закамуфлированная вербовка несовершеннолетних в радикально-настроенные группы и деструктивные сообщества через социальные сети в телекоммуникационной сети Интернет с использованием манипулятивных приемов: мифотворчество (романтизация, героизация); элитарность («не такой как все»); геймификация (игровые механизмы); челленджи (дух соревнования); «запретный» контент; конфликт поколений («взрослый мир – плохой мир»); аккумулирование негативизма («весь мир против тебя», «государство – зло» и т. п.); закрытая общность («брат за брата»);

4) пропаганда культуры андеграунда, культа насилия и жестокости (в том числе тюремной культуры);

5) троллинг – форма социальной провокации в сетевом общении, использующаяся как персонифицированными участниками, заинтересованными в большей узнаваемости, публичности, эпатаже, так и анонимными пользователями без возможности их идентификации;

6) травля (кибербуллинг), вербальное издевательство, в том числе угрозы, вызывание чувства стыда, враждебное отношение, дискриминационные высказывания, связанные с внешним видом, умственными способностями, умениями и т. д.

7) популяризация суицидального поведения (в т. ч. группы смерти);

8) трансформация аккаунтов и сообществ, пропагандирующих суицидальные идеи, в группы, связанные с изучением механизмов кодирования информации, движения, популяризирующие идеи сатанизма (публикация символики и др.), а также сообщества, напрямую связанные с культом жестокости и насилия (публикации шок-контента и др.);

9) деструктивная пропаганда с использованием контента «фанфикшн» (фанфикшен, фанфик) – особый вид фанатского творчества, который часто содержит информацию, причиняющую вред здоровью и (или) развитию детей, пропагандирует употребление наркотических средств, порнографию, нетрадиционные сексуальные отношения, разные виды насилия, суицид. Фанфики предлагают красочные сценарии – пошаговые алгоритмы суицида или сцен насилия над сверстниками (в том числе в стенах школы – в спортзале, в спортивной раздевалке, в туалете и т. д.), которые разыгрывают герои известных произведений: любимых подростками фильмов, мультфильмов, литературных произведений (именно поэтому происходит активное распространение этой субкультуры – более 2 миллионов участников-детей только на ресурсе ficbook.net);

10) клевета, умаление чести, достоинства, деловой репутации, оскорбление граждан и юридических лиц, кибертроллинг, унижение по признакам социальной принадлежности, дискриминация и поражением в правах по признакам языка, пола и др. социобиографическим данным, из-за физических недостатков (диффамация, дискриминация, унижение, издевательство, фейкинг и т. п.)[41].

В условиях существующей иллюзии анонимности и вседозволенности цифровой среды коммуникации, интернет-пространства, социальные сети, форумы и иные платформы всемирной компьютерной сети Интернет все больше становятся криминогенной и конфликтогенной средой, что требует разработки современных подходов к регулированию коммуникации в цифровой среде.

Как видно, речевые правонарушения – речевые действия, сопряженные с криминогенной речевой агрессией, представляют угрозу широкому кругу общественных отношений и могут быть предметом разбирательства и в уголовном, и в гражданском, и в административном процессе. Речевые правонарушения можно разделить на речевые преступления (например, призывы к осуществлению экстремистской деятельности, возбуждение ненависти или вражды, оскорбление чувств верующих, клевета и т. д.), административные правонарушения (например, оскорбление) и гражданско-правовые деликты (например, распространение порочащих честь, достоинство или деловую репутацию сведений).

Опираясь на понятие и признаки правонарушения, разработанные в рамках общей теории государства и права (прежде всего, на труды Т. Н. Радько[42]), а также на концепцию судебного речеведения, разработанную Е. И. Галяшиной[43], В. В. Макашова предлагает следующую дефиницию речевого правонарушения: «это представляющее собой юридический факт виновное противоправное речевое деяние (действие или бездействие) людей, достигших установленного законом возраста и обладающих относительной свободой воли (т. е. действие, возникшее в результате целенаправленной речемыслительной деятельности и выраженное вовне), причинившее вред другим субъектам права»[44].

В разрезе темы настоящего исследования базовый признак криминогенной агрессии – деструктивная интенция – лежит в плоскости обоснования или оправдания религиозно мотивированного социального насилия, угроз его совершения, а также призывов к нему.

Опираясь на определение речевого правонарушения В. В. Макашовой и описанный нами выше концепт криминогенной агрессии, мы предлагаем следующую дефиницию экстремистских речевых действий (экстремистских преступлений): это представляющие собой юридические факты виновные противоправные действия, возникшие в результате целенаправленной речемыслительной деятельности и выраженные вовне в продуктах речевой деятельности, содержащих криминогенную агрессию, направленную на обоснование или оправдание социального насилия, угроз его совершения, а также призывов к нему.

Фактически равным по содержанию выступает понятие «словесный (вербальный) экстремизм», являющееся собирательным и рассматривающее экстремистские речевые действия как совокупность – как деятельность.

В связи с тем, что материнской наукой для судебной лингвистической экспертизы является лингвистика, а в ней получила свое развитие теория речевых актов Остина (имеющая прикладное значение и для исследования материалов религиозного характера экстремистско-террористической направленности), эксперты-лингвисты оперируют и понятием «речевое действие», и понятием «речевой акт», зачастую отождествляя их. Например, О. В. Кукушкина, Ю. А. Сафонова, Т. Н. Секераж в своей работе «Теоретические и методические основы судебной психолого-лингвистической экспертизы текстов по делам, связанным с противодействием экстремизму» пишут: «Речевое действие, формируемое одной прагматической целью, чаще всего называется в лингвистической семантике речевым актом»[45].

На наш взгляд, необходимо разграничивать вышеупомянутые понятия: концепт «речевой акт» необходим для лингвистического анализа продуктов речевой деятельности, и вполне допустимо использовать данное понятие в экспертной практике, однако понятие «речевое действие», на наш взгляд, наполнено чисто юридическим содержанием, отражает объективную сторону соответствующего правонарушения, поэтому не рекомендуется к употреблению в языке эксперта, так как установление объективной стороны правонарушения (оценка речевого действия) входит в компетенцию суда, а не эксперта.

Криминализация[46] некоторых форм речевой агрессии ставит вопрос о соотношении концептов «речевой конфликт» и «юридический конфликт».

А. М. Говоруха определяет юридический конфликт как «противостояние субъектов, в котором спор так или иначе связан с правоотношениями сторон (их юридическими правами и обязанностями), а сам конфликт влечет юридические последствия»[47]. Мы разделяем точку зрения В. Н. Кудрявцева о том, что для признания конфликта юридическим необходимо, чтобы хотя бы один из его элементов обладал правовыми признаками: «субъекты либо мотивация их поведения, либо объект конфликта обладают правовыми признаками, а конфликт влечет юридические последствия»[48].

В разрезе преступлений, охватываемых понятием «словесный религиозный экстремизм» (создание и распространение продуктов речевой деятельности религиозного характера экстремистско-террористической направленности) речь может идти только об абсолютных правах и обязанностях (право на недискриминацию, право честь, достоинство и т. д.), так как для данных речевых конфликтов и не обязательна персонализация второй стороны конфликта (адресанта продукта речевой деятельности), он может быть определен как социальная группа по признаку отношения к религии.

Если же исходить из аксиомы о том, что любой социальный конфликт, рассматриваемый через призму права, есть конфликт юридический, речевые конфликты, сопряженные с криминогенной агрессией, соотносятся с юридическими конфликтами как частное и целое.

Кроме того, В. В. Касьянов, В. Н. Нечипуренко полагают, что юридический конфликт есть вторичное образование от социального конфликта, который становится юридическим, если стороны конфликта нарушают ту или иную норму права[49].

§ 1.2. Концепт словесного экстремизма в международном и российском праве

Право на свободное выражение своего мнения закреплено в ст. 19 Международного пакта о гражданских и политических правах. Эта статья предусматривает для этого права только такие ограничения, «которые установлены законом и являются необходимыми для защиты прав и репутации других лиц; для охраны государственной безопасности, общественного порядка, здоровья и нравственности населения». Но при этом следует рассматривать данную статью совместно со ст. 20, которая запрещает «всякую пропаганду войны, всякое выступление в пользу национальной, расовой или религиозной ненависти, представляющее собой подстрекательство к дискриминации, вражде или насилию»[50]. Аналогично статья 10 Европейской конвенции о правах человека закрепляет свобода выражения мнения, но в части 2 этой же статьи установлено: «Осуществление этих свобод, налагающее обязанности и ответственность, может быть сопряжено с определенными формальностями, условиями, ограничениями или санкциями, которые предусмотрены законом и необходимы в демократическом обществе в интересах национальной безопасности, территориальной целостности или общественного порядка, в целях предотвращения беспорядков или преступлений, для охраны здоровья и нравственности, защиты репутации или прав других лиц, предотвращения разглашения информации, полученной конфиденциально, или обеспечения авторитета и беспристрастности правосудия»[51]. Статья 17 данной конвенции устанавливает запрещение злоупотреблений правами: «Ничто в настоящей Конвенции не может толковаться как означающее, что какое-либо Государство, какая-либо группа лиц или какое-либо лицо имеет право заниматься какой бы то ни было деятельностью или совершать какие бы то ни было действия, направленные на упразднение прав и свобод, признанных в настоящей Конвенции, или на их ограничение в большей мере, чем это предусматривается в Конвенции»[52].

Сходные положения, направленные на противодействие словесному экстремизму, содержатся и в других международных договорах: Всеобщей декларации прав человека от 10.12.1948 Конвенции о защите прав человека и основных свобод от 04.11.1950, Международной конвенции о ликвидации всех форм расовой дискриминации от 21.12.1965, Декларации Генеральной Ассамблеи ООН от 25.11.1981 о ликвидации всех форм нетерпимости и дискриминации на основе религии или убеждений и др.

За последние 10–15 лет в России различного рода проявления экстремизма на основе расовой, национальной, религиозной ненависти или вражды стали распространенным явлением.

Как отмечает Д. И. Леньшин, «в многонациональной и многоконфессиональной стране, каковой является Российская Федерация, усиление экстремистских настроений, совершение общеуголовных преступлений по их мотивам становится миной замедленного действия, заложенной под фундамент отечественной государственности»[53].

В правовом поле проблема противодействия словесному экстремизму подразумевает конфликт свободы слова (права на свободное выражение своего мнения (freedom of expression)) отдельного лица, а также его права на производство и распространение информации, с одной стороны, и прав других лиц (в том числе права на недискриминацию и т. д.), а также охраны национальной (государственной) безопасности, конституционного строя, общественного порядка, здоровья и нравственности населения, с другой стороны.

Как отмечалось в решениях Европейского суда по правам человека, свобода самовыражения (freedom of expression) «составляет одну из необходимых основ (демократического общества), одно из базисных условий для его прогресса и развития каждого человека»[54], «…терпимость и равное уважение достоинства всех людей составляют основу демократического плюралистического общества. На этом основании принципиальной становится необходимость в некоторых демократических обществах применить санкции против всех форм самовыражения, которые распространяют, провоцируют, стимулируют или оправдывают основанную на нетерпимости ненависть, или даже предотвратить такие формы самовыражения…»[55]. Свобода самовыражения (freedom of expression) охватывает свободу слова (free speech), а также свободу самовыражения посредством невербальных средств (картины, видео, жесты и т. д.).

Конституционно-правовым основанием установления уголовной ответственности за преступления экстремистской направленности являются положения ч. 5 ст. 13, ст. 14, ст. 29 Конституции Российской Федерации.

Конституция, гарантируя каждому свободу мысли и слова, запрещает пропаганду или агитацию, возбуждающие социальную, расовую, национальную или религиозную ненависть и вражду (ч. 1 и 2 ст. 29). В развитие данного конституционного положения, а также иных положений Конституции и международных договоров, указанных выше, ратифицированных Российской Федерацией, УК устанавливает запрет публичных призывов к осуществлению экстремистской деятельности, предусматривая уголовную ответственность не за любые действия, а только за те, которые совершаются публично, с обращением к неопределенному кругу лиц. Поэтому положения данной статьи не могут рассматриваться как несовместимые с конституционным правом на свободу выражения мнения.[56]

В своем постановлении от 20.09.2018 № 32, вносящем изменения в постановление Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 28.06.2011 № 11 «О судебной практике по уголовным делам о преступлениях экстремистской направленности» (далее – ПП № 11 «О судебной практике по уголовным делам о преступлениях экстремистской направленности»), Пленум Верховного Суда РФ обращает «внимание судов на то, что гарантированные Конституцией Российской Федерации и международно-правовыми актами свобода мысли и слова, а также право свободно искать, получать, передавать, производить и распространять информацию любым законным способом могут быть ограничены только в исключительных случаях, прямо закрепленных в федеральном законе, в той мере, в какой это необходимо в демократическом обществе в целях защиты основ конституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечения обороны страны и безопасности государства, общественного порядка, территориальной целостности»[57].

Экстремизм понимается в доктрине как приверженность к крайним взглядам и мерам, главным образом в политике (от лат. «extremus» – крайний)[58], как крайний радикализм, сопряженный с силовыми, нелегитимными и не правовыми методами и средствами.

В Федеральном законе от 25.07.2002 № 114-ФЗ «О противодействии экстремистской деятельности» (далее – ФЗ о противодействии экстремизму) в ст. 1 законодатель употребляет понятие «экстремизм» как синоним понятия «экстремистская деятельность» и включает в него следующие элементы (курсивом выделены речевые действия):

1) насильственное изменение основ конституционного строя и нарушение целостности Российской Федерации;

2) публичное оправдание терроризма и иная террористическая деятельность;

3) возбуждение социальной, расовой, национальной или религиозной розни;

4) пропаганда исключительности, превосходства либо неполноценности человека по признаку его социальной, расовой, национальной, религиозной или языковой принадлежности или отношения к религии;

5) нарушение прав, свобод и законных интересов человека и гражданина в зависимости от его социальной, расовой, национальной, религиозной или языковой принадлежности или отношения к религии;

6) воспрепятствование осуществлению гражданами их избирательных прав и права на участие в референдуме или нарушение тайны голосования, соединенные с насилием либо угрозой его применения;

7) воспрепятствование законной деятельности государственных органов, органов местного самоуправления, избирательных комиссий, общественных и религиозных объединений или иных организаций, соединенное с насилием либо угрозой его применения;

8) совершение преступлений по мотивам, указанным в пункте «е» части первой статьи 63 Уголовного кодекса Российской Федерации;

9) пропаганда и публичное демонстрирование нацистской атрибутики или символики либо атрибутики или символики, сходных с нацистской атрибутикой или символикой до степени смешения, либо публичное демонстрирование атрибутики или символики экстремистских организаций;

10) публичные призывы к осуществлению указанных деяний либо массовое распространение заведомо экстремистских материалов, а равно их изготовление или хранение в целях массового распространения;

11) публичное заведомо ложное обвинение лица, замещающего государственную должность Российской Федерации или государственную должность субъекта Российской Федерации, в совершении им в период исполнения своих должностных обязанностей деяний, указанных в настоящей статье и являющихся преступлением;

12) организация и подготовка указанных деяний, а также подстрекательство к их осуществлению;

13) финансирование указанных деяний либо иное содействие в их организации, подготовке и осуществлении, в том числе путем предоставления учебной, полиграфической и материально-технической базы, телефонной и иных видов связи или оказания информационных услуг[59].

Как указывал в своих определениях Конституционный Суд Российской Федерации, отнесение данным положением «всех действий и материалов, связанных с возбуждением социальной, расовой, национальной или религиозной розни и пропагандой исключительности, превосходства либо неполноценности человека по признаку его социальной, расовой, национальной, религиозной или языковой принадлежности или отношения к религии, основано на положениях Конституции Российской Федерации, которая, гарантируя свободу мысли и слова, также запрещает пропаганду, возбуждающую социальную, расовую, национальную или религиозную ненависть и вражду, пропаганду социального, расового, национального, религиозного или языкового превосходства, что соответствует и международно-правовым стандартам; такое регулирование само по себе конституционные права и свободы не нарушает»[60].

Ю. М. Антонян определяет терроризм как «относительно массовое, исторически изменчивое, уголовно наказуемое явление, характеризующееся совершением умышленных преступных действий с целью вызвать страх и панику, с выдвижением различных требований»[61].

В Федеральном законе от 06.03.2006 № 35-ФЗ «О противодействии терроризму» (далее – ФЗ о противодействии терроризму) законодатель разводит понятия «терроризм» и «террористическая деятельность».

Под терроризмом в нем понимается «идеология насилия и практика воздействия на принятие решения органами государственной власти, органами местного самоуправления или международными организациями, связанные с устрашением населения и (или) иными формами противоправных насильственных действий» (статья 3).

Террористическая деятельность, согласно указанному закону, – это деятельность, включающая в себя (курсивом выделены речевые действия):

а) организацию, планирование, подготовку, финансирование и реализацию террористического акта;

б) подстрекательство к террористическому акту;

в) организацию незаконного вооруженного формирования, преступного сообщества (преступной организации), организованной группы для реализации террористического акта, а равно участие в такой структуре;

г) вербовку, вооружение, обучение и использование террористов;

д) информационное или иное пособничество в планировании, подготовке или реализации террористического акта;

е) пропаганду идей терроризма, распространение материалов или информации, призывающих к осуществлению террористической деятельности либо обосновывающих или оправдывающих необходимость осуществления такой деятельности[62].

Таким образом, законодатель, «разводя» понятия «терроризм» и «террористическая деятельность», исключил из последнего идеологию насилия, оставив в нем лишь практическую реализацию данной идеологии.

Как утверждает И. М. Мацкевич, «не всякая экстремистская деятельность обязательно имеет террористический характер, но всякую террористическую деятельность следует считать экстремистской»[63]. С. М. Кочои также говорит о «связи экстремизма с опаснейшим преступлением современности – терроризмом, являющимся, как известно, одной из форм экстремизма»[64]. Многие другие авторы в своих работах определяют терроризм как форму экстремизма, например: Л. В. Сердюк в своей монографии «Терроризм как форма экстремизма»[65], А. В. Воропаева, А. М. Юнусов в работе «Роль образования и воспитания в предотвращении ксенофобии, национализма, терроризма и иных форм экстремизма»[66], О. Н. Барышникова в работе «Терроризм – крайняя форма проявления экстремизма»[67], Р. И. Мороз в диссертации «Терроризм как форма политического экстремизма: тенденции развития в 1990 – 2004 гг.»[68] и др.

Мы солидарны с мнением данных ученых и рассматриваем терроризм как крайнюю форму экстремизма, поэтому в целях настоящего исследования мы будем использовать понятия «материалы экстремистско-террористической направленности» и «экстремистские материалы» как равнозначные.

Кроме того, законодатель также определил, что террористическая деятельность и экстремистская деятельность соотносятся как частное и целое, включив публичное оправдание терроризма и иную террористическую деятельность в определение понятие экстремистской деятельности (экстремизму в статье 1 ФЗ о противодействии экстремистской деятельности.

С другой стороны, в ст. 205.1 УК РФ, посвященной такому составу, как «Содействие террористической деятельности», законодатель определил, что к террористической деятельности относятся: «террористический акт» (ст. 205 УК РФ), «публичные призывы к осуществлению террористической деятельности, публичное оправдание терроризма или пропаганда терроризма» (ст. 205.2 УК РФ), «прохождение обучения в целях осуществления террористической деятельности» (ст. 205.3 УК РФ), «организация террористического сообщества и участие в нем» (ст. 205.4 УК РФ), «организация деятельности террористической организации и участие в деятельности такой организации» (ст. 205.5 УК РФ), «захват заложника» (ст. 206 УК РФ), «организация незаконного вооруженного формирования или участие в нем» (ст. 208 УК РФ), «угон судна воздушного или водного транспорта либо железнодорожного подвижного состава» (ст. 211 УК РФ), «незаконное обращение с ядерными материалами или радиоактивными веществами» (ст. 220 УК РФ), «хищение либо вымогательство ядерных материалов или радиоактивных веществ» (ст. 221 УК РФ), «посягательство на жизнь государственного или общественного деятеля» (ст. 277 УК РФ), «насильственный захват власти или насильственное удержание власти» (ст. 278 УК РФ), «вооруженный мятеж» (ст. 279 УК РФ), «нападение на лиц или учреждения, которые пользуются международной защитой» (ст. 360 УК РФ).

Несомненно, нечеткое определение понятий экстремизма и терроризма (террористической деятельности) порождает правовые лакуны: с одной стороны, в вышеупомянутых федеральных законах законодатель определяет экстремистскую деятельность через понятие террористической деятельности, не давая четких дефиниций, с другой стороны, в уголовном кодексе содержится и состав «Публичные призывы к осуществлению террористической деятельности, публичное оправдание терроризма или пропаганда терроризма» (ст. 205.2 УК РФ), и состав «Публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности» (ст. 280 УК РФ). Таким образом, исходя из вышеприведенных дефиниций экстремистской и террористической деятельности, речевые действия, призывающие к террористической деятельности, образуют состав и по статье 205.2, и по статье 280 УК РФ. Кроме того, если в продуктах речевой деятельности содержатся призывы к нарушению территориальной целостности Российской Федерации посредством совершения террористических актов, речь может идти о совокупности преступлений по ст. 205.2 УК РФ и ст. 280.1 УК РФ («Публичные призывы к осуществлению действий, направленных на нарушение территориальной целостности Российской Федерации»), что является, на наш взгляд, концептуально неверным.

Таким образом, прежде чем переходить к рассмотрению вопросов устранения правовых лакун путем внесения изменений в составы правонарушений, образованных экстремистскими речевыми действиями, необходимо, во-первых, рассмотреть словесный экстремизм как концепт, изучаемый различными науками гуманитарного цикла, а во-вторых, на основе данного анализа, сформулировать признаки словесного экстремизма и криминалистические диагностические комплексы, соответствующие конкретным экстремистским речевым действиям. Данный алгоритм позволит разомкнуть существующий в сегодняшней правоприменительной практике порочный круг, когда правоприменитель, в условиях неопределенности правовых категорий, «перекладывает» ответственность на экспертов, фактически отдавая им на откуп решение вопроса о признании материалов экстремистскими, а эксперты, опять-таки, ввиду неопределенности правовых категорий, а следовательно, отсутствия адекватных диагностических комплексов, не всегда в состоянии решать экспертные задачи по выявлению признаков того или иного экстремистского речевого действия. Таким образом, криминалистические диагностические комплексы имеют дуалистическую функцию: с одной стороны, они позволяют корректно сформулировать составы экстремистских речевых преступлений, с другой стороны, эксперты к ним обращаются при проведении экспертного исследования, когда для решения вопроса о наличии состава экстремистского речевого преступления требуется привлечение специальных знаний.