Пять лепестков на счастье бесплатное чтение

Наталья Литтера
Пять лепестков на счастье

* * *

Он любил утро. Любил просыпаться раньше, смотреть, как она спит, и гадать, какие сны видит.

– У счастья пять лепестков, – однажды сказала Саша, стоя около куста цветущей сирени. – Если найдешь цветок с пятью лепестками, надо его съесть, но перед этим загадать желание.

– Сбудется?

– Обязательно!

Она вообще любила сирень, считая, что этот цветок приносит ей удачу, и в свои самые важные дни надевала старую брошь в виде сиреневой веточки как талисман.

– Знаешь, в детстве я пересчитала на ней все лепестки – везде по четыре. Вот неужели нельзя было сделать один с пятью? Я бы обязательно сделала.

Разве можно было устоять перед этой девчонкой? Нет, конечно.

Разве можно было не попытаться ее завоевать? Он даже не раздумывал. Пошел ва-банк.

И сейчас Саша спала на соседней подушке, а утреннее весеннее солнце светило в окно последнего, пятнадцатого этажа, который «у самого неба», и где-то там, внизу, на улице, слышался шум автомобилей. Город проснулся.

Через несколько минут прозвонит будильник, Саша откроет свои сонные глаза, что-то недовольно пробормочет, перевернется на другой бок, но… надо спешить в институт, потом дописывать диплом, а вечером – снова концерт.

– Может, бросить его? Диплом, в смысле, – иногда спрашивала Саша. – Все равно по специальности работать не буду.

– Тебе до окончания учебы остался один месяц и защита. Глупо все бросать, вот получишь корочку…

– Ты прямо как моя мама, – вздыхала она. – Иногда мне кажется, что я учусь для родителей. Деловое администрирование. Подумай только – где я, а где администрирование.

– Чего же ты хочешь?

– Петь. Но… как это часто бывает… сначала получи серьезное образование, а потом делай, что душе угодно.

Сашу он встретил случайно – договорился поужинать после работы с друзьями в кафе, а там по пятницам играли живую музыку.

Она сидела на высоком табурете в длинном вязаном безразмерном джемпере, распущенные волосы наполовину скрывали лицо, тонкие пальцы с серебряными колечками перебирали струны гитары. Когда поднимала глаза, смотрела на зал задумчиво и отрешенно.

Пела… Голос был такой… то глубокий, то звонкий… то река, то птица в вышине. Что-то очень авторское, даже этническое. Напевы перетекали в слова, слова в историю, история завораживала…

Он пропал. Окончательно и бесповоротно. Думал о том, что однажды эта девушка обязательно проснется рядом.

– Я тебя провожу, – сказал он после концерта, дождавшись Сашу у входа.

– Сама дойду, – не очень приветливо ответила она.

– Ты отшиваешь всех подряд?

– А вас таких много. – Ее голос звучал тихо и устало. – Знаю все, что скажешь.

– И что же я скажу?

– Я провожу, – она загнула первый палец, – давай помогу донести гитару, – второй, – у тебя замечательный голос, – третий, – не оставишь ли мне свой телефон, – четвертый, – и могу организовать для тебя концерт в клубе, – пятый.

– Почти угадала. Я провожу, – он загнул первый палец, – давай помогу донести гитару, – второй, – у тебя замечательный голос, – третий, – не оставишь ли мне свой телефон, – четвертый, – и выйдешь за меня замуж?

Четверг

– Димыч, я размещаю объявление! – Голос в трубке почти кричал.

Одинцов подумал, что еще чуть-чуть и он оглохнет.

– Размещай.

– Найти за две недели хорошего администратора практически невозможно, хоть сам становись.

– Ничего, постоим, если надо, тряхнем стариной. – Дмитрий посмотрел на часы.

Половина третьего, а в сервисе никого, кроме девочки у стола с кофемашиной.

Не день, а сплошное невезение. Еще и администратор увольняется. Внезапная любовь, чтоб ее, и как следствие – смена города проживания. Все один к одному.

– Ты до писателя скоро доберешься? – Рома, выпустив пар, наконец понизил голос.

– Без понятия. Я в автосервисе.

– Что случилось?

Рассказывать о том, как при выезде из Москвы не заправился, решив сделать это позже по дороге, не хотелось. В итоге на маленькой заправке в бак залили какую-то гадость, после которой машина заглохла посреди трассы. Пришлось вызывать эвакуатор и тащить ее до ближайшего города.

– Я знаю хороший автосервис, – успокаивал Дмитрия эвакуаторщик, – там ребята настоящие спецы – посмотрят, подлатают.

Но что-то ни посмотреть, ни подлатать они пока не торопились. Машину выгрузили, девушка у кофе-машины объявила про обеденный перерыв и про то, что надо подождать.

– Удачи, – махнул на прощанье рукой эвакуаторщик.

Но удача тоже не торопилась поворачиваться к Дмитрию Одинцову лицом.

В зал вошел парень в черной футболке и с цветными татуировками на руках, девушка что-то ему сказала, парень посмотрел на Диму. Вероятно, это тот самый обещанный спец.

– Все, больше говорить не могу, – ответил Одинцов Роме, – потом перезвоню.

– Ваша машина?

– Моя.

Парень кивнул:

– Сейчас посмотрим.

Девушка проводила татуированного долгим взглядом.

«У этой тоже любовь, – подумал Одинцов, – но город менять не надо».

Мысли вернулись к уволившемуся администратору и сегодняшней неудавшейся поездке. Вот чего он повелся на уговоры Ромки? «Ты всех уломаешь, ты точно привезешь к нам Полянкина. Раз он хочет личной встречи, надо ехать…»

Приехали, называется. Приехали и заглохли посреди трассы. Одинцову эта идея не нравилась с самого начала.

Вениамин Полянкин был топовым сетевым автором, вел свой видеоблог, устраивал прямые трансляции, его печатные книги расходились большими тиражами, встречи с читателями проходили в крупнейших магазинах Москвы и Петербурга. Ни один книжный фестиваль последних двух лет не обходился без Полянкина. И вдруг… никому не известный клуб «Место вашей встречи».

– Мы должны развиваться, – вдохновенно вещал Рома, – мы должны идти вперед, привлекать новых посетителей, нам нужна реклама. А Полянкин – отличная реклама. Ну, кто у нас был до этого? Какие-то учителя на подработках, которые рассказывали про личную жизнь художников и дневники писателей. Это все старо и избито. Если же пригласим звезду интернета, да еще дадим объявление…

Когда Рома начинал рассуждать о светлом будущем и способе его достижения, лучше было не перебивать.

– Ладно, убедил, – согласился в конце концов Одинцов. – Вопрос только в том, найдутся ли у нас средства на тот гонорар, который он запросит.

Но до обсуждения гонорара дело даже не дошло. Открытый, добрый и жизнерадостный на экране, в жизни Полянкин оказался высокомерным и жестким.

«Просто удивительно, – думал Дмитрий после первого общения, – насколько созданный для читателей и зрителей образ не соответствует реальному человеку. А ведь пишет книги о вечных ценностях, любви к семье и близким, душещипательные истории про животных. Какое лицемерие. Или звездная болезнь? Как, однако, вскружил человеку голову успех».

– Полянкина вычеркиваем, – сказал Одинцов, – ищем другую идею.

– Ты что? Первые переговоры прошли отлично, – не согласился Ромка, – он просто набивает себе цену, звезда же. Ты посмотри, сколько у него подписчиков в интернете. Ведь он нас не послал, просто сразу показал: где он, а где мы. Он же не дурак отказаться заработать дополнительные деньги.

– Он живет черт знает где! Только за приезд в Москву и проживание заломит цену.

– Мы еще ничего про это не знаем. – Рома был непоколебим. – Тем более что, насколько мне известно, в Москве Полянкин бывает часто. Чаще, чем ты думаешь. Просто у него имидж такой – «человек из народа, свой дом, лес-река-печка-банька», вот он его и придерживается.

– Так не проще договориться о встрече, когда эта народная звезда в Москву пожалует?

– Да у него все на полгода вперед расписано. Димыч, ты как не в теме, честное слово.

Димыч вздохнул. Переговоры продолжились, было включение по скайпу, долгое обсуждение, звездный автор стал смягчаться и даже проявлять интерес, но в конце пожелал увидеться с организаторами встречи лично, чтобы обговорить детально мероприятие, время и денежное вознаграждение.

На взгляд Одинцова, это было форменное безобразие, все вопросы легко можно уладить дистанционно, но Полянкин просто упивался своим статусом.

– Вы должны понимать, я очень занятой человек, – разглагольствовал писатель. Его упитанное красноватое лицо едва умещалось в экран. – Я должен точно знать, куда и ради чего еду.

Была бы его воля, послал бы Дмитрий «человека из народа» дрова рубить, но рядом заливался соловьем Рома:

– Конечно-конечно, мы приедем, и вы поймете, что это очень интересный и нестандартный проект, который можно будет хорошо пропиарить, грамотно преподнести…

Одинцов тоскливо разглядывал клавиатуру ноута.

– Я не поеду, – сказал он, когда сеанс связи закончился.

– Ты что?! Полянкин, считай, у нас уже в кармане. Надо ехать.

– Ты его видел? Самодовольная свинья просто. А как общается? Неужели нельзя было назвать цифру? Всего лишь назвать цифру. И в случае, если мы можем ее заплатить, идти дальше, обсуждать конкретные условия. Зачем обязательно встречаться? Это унижение, Рома, тащиться за четыреста километров, чтобы просто удостоиться приема, потешить его самолюбие и уехать обратно. Я себя для этого слишком уважаю.

– Ты можешь уважать себя сколько угодно, но наш клуб касается не только тебя. Это общее дело, а ради общего можно и попытаться.

Вот, попытался.

Девушка наконец сообразила предложить клиенту кофе. Одинцов сел в старое, продавленное кресло и стал ждать, когда парень вернется из цеха. Кофе был отвратительный, как и этот день. Дмитрий цедил его мелкими глотками, ждал, а время шло…

– Ну, что, – сказал появившийся минут через сорок автомеханик, вытирая тряпкой грязные руки, – надо менять фильтры. Там какая-то дрянь попала, все забила, топливо не поступает.

Одинцов посмотрел на часы. Сколько времени это займет? К вечеру он доберется до всем известного Вениамина? Должен успеть, а обратно уже завтра. Хорошо, что поехал не налегке, предполагал заночевать в местной гостинице, поэтому бритва, зубная щетка, паста и смена белья были с собой – в небольшой дорожной сумке вместе с бутылкой воды и зарядкой для телефона.

– Через два дня сможете забрать машину.

– Через два дня?! – Он не удержался от восклицания. – У меня сегодня важная встреча, ее согласовывали полторы недели! Я не могу через два дня, мне нужно ехать сегодня, понимаете? Се-го-д-ня!

– Ничем не могу помочь, – пожал плечами парень. – У нас тут железнодорожный вокзал есть и автостанция. Может, на встречу успеете. А вот фильтров нет. Сегодня закажем, завтра-послезавтра привезут. Мы сразу же поставим и отдадим вам машинку.

– А в других автосервисах фильтры есть?

– Вряд ли. У вас машина дорогая, тут мало кто на таких ездит, а если и ездит, то обслуживается в специализированных центрах. Мы работаем с автомобилями попроще, а если вдруг случается нужда – заказываем.

Он никуда не торопился, этот парень. Ему было абсолютно плевать и на Одинцова, и на срывавшуюся встречу с Полянкиным.

– Да вы не беспокойтесь, – решил утешить автомеханик, – езжайте спокойно электричкой. Никуда ваша машина не денется, присмотрим, все сменим и в самом лучшем виде вернем.

– А если завтра фильтр привезут, значит, я завтра смогу уехать?

– Да. – Парень отложил тряпку и повернулся к девушке. – У нас кофе есть?

– Есть, – тут же ответила она.

Одинцов усиленно думал. Искать железнодорожный вокзал ему не хотелось. Гораздо проще перенести встречу, сегодня переночевать в этом городе, завтра…

– Я попрошу вас заказать фильтры сейчас, не откладывая.

– Закажем, не беспокойтесь.

Завтра доехать до Полянкина, решить все вопросы и сразу в Москву.

– У вас в городе есть гостиницы?

– Конечно, – в разговор вступила девушка.

Она уже сделала кофе и протянула бумажный стаканчик автомеханику.

– Целых две. Одна большая, другая маленькая. Могу найти адреса.

– Ищите.

Пока девушка искала адреса, парень звонил по телефону – делал заказ фильтров.

– Все в порядке, – сказал он после окончания разговора и выбросил уже пустой стаканчик в мусорное ведро, – завтра обещали привезти.

– Вот адреса гостиниц. – Девушка положила перед Одинцовым лист бумаги. Там же был и номер телефона автосервиса. – Для созвона, – уточнила она.

Поблагодарив обоих, Дмитрий вышел на улицу. Огляделся. Первое впечатление: провинциальный город, серые многоэтажки, сетевые супермаркеты для людей с невысоким достатком, народ на остановке ждет автобуса. Около остановки – небольшой стихийный рынок, где на складных табуретках сидят бабушки с помидорами, георгинами и луком. В общем, глушь.

– Вы не подскажете, как мне добраться вот до этих гостиниц? – спросил он ожидавшую транспорт женщину и показал лист с адресами.

– Они обе в центре, садитесь вместе со мной в маршрутку и через три остановки выйдете.

– Спасибо.

Поездка в маршрутке поднятию настроения не поспособствовала. Рядом устроился тщедушный мужичок с характерным красным лицом и запахом перегара, шумели дети, споря о том, кто первый сядет дома играть в планшет, их мама не обращала никакого внимания на крики, полностью погрузившись в телефонную переписку. За окном были все те же многоквартирные дома, деревья, магазины и палатки. А потом маршрутка свернула, и Одинцов сразу понял, что находится в центре города. В окно было видно площадь и административное здание. Есть у таких зданий своя аура – официальная. И вовсе не обязательно к ним подходить, чтобы прочитать табличку около дверей. Да и цветник перед мраморными ступенями тоже был какой-то официальный.

От площади начиналась аллея с рядом лавочек. На лавочках сидели молодые мамы, а вокруг бегали дети. Все это Одинцов успел рассмотреть, пока маршрутка совершала остановку. Дмитрию предстояло выйти на следующей. Две гостиницы, хотя и находились на разных улицах, были в одном районе.

«Воздвиженск», «Дом Чигирева», – перечитал он оба названия, когда через пять минут оказался на улице и огляделся. «Воздвиженск» Одинцов заметил сразу – пятиэтажное панельное здание с большими квадратными окнами – типичный образец строительства семидесятых-восьмидесятых годов двадцатого века. Только вывеска была новая и яркая. Почему-то сразу представились тесные неуютные номера, злая тетка за стойкой и невкусная еда. Одним словом, тоска.

«Маленькая должна быть лучше», – подумал Дмитрий, решив найти в интернете ее месторасположение.

Мобильный и связь не подвели.

«Дом Чигирева» он нашел без труда, спустился вниз по улице, два раза повернул направо и оказался в совсем другом городе. Старом. От него тоже веяло провинцией. Но иной. Тут были двухэтажные дома с каменными основами и деревянным верхом, яблоневые сады за оградами, разноцветные махровые астры и высокие золотые шары в палисадниках. Не хватало только самовара во дворе. Здесь время словно остановилось. И только современные машины, стоявшие на обочинах, говорили о том, что и в этом уголке все тот же двадцать первый век.

Гостиница была, в отличие от других домов, в три этажа. И видно, что новодел, но стилизованный так, что не выбивался из общей уличной архитектуры. Тот же каменный низ, то же дерево на верхних этажах, резные, выкрашенные белым наличники, цветники перед входом. Одинцов снова подумал о самоваре и еще о том, что здесь должно быть уютно. Движимый любопытством, Дмитрий решительно открыл дверь. Послышался звон колокольчика. За конторкой «под старину» в небольшом холле стояла худенькая рыжеволосая девушка в хлопковом полосатом платье с кружевным воротником.

– Добрый день, – улыбнулась она. – Чем могу помочь?

– У вас самовар есть? – поинтересовался Одинцов.

Девушка удивленно захлопала глазами:

– Есть, только он электрический.

– Сойдет, – обрадовался вдруг Одинцов. – Значит, остановлюсь здесь. Найдется свободный номер для одинокого путника?

– Найдется. – Девушка слегка шепелявила, а при улыбке на ее веснушчатом лице появлялась ямочка. – Правда, у нас остался всего один свободный номер.

– Всего один? – Дмитрий залюбовался ямочкой и почувствовал, что его настроение стало ощутимо улучшаться. – Ваша гостиница пользуется таким спросом у туристов?

– Вообще, в эти выходные у нас в городе будет фестиваль, и многие гости приезжают заранее. Утром вот заселился режиссер из Москвы, – произнесла она важно, даже с нескрываемой гордостью, – он ставит какой-то театральный номер, и актеры приехали, правда, неизвестные. Но завтра обещал прибыть знаменитый, – при этих словах глаза девушки загорелись, – он снимается в разных сериалах.

– Знаменитый актер из Москвы? – почти натурально удивился Одинцов. – И куда же вы его селить собираетесь, если в последнем номере буду жить я?

– А он все забронировал заранее, поэтому его комната считается уже занятой.

Снова зазвонил колокольчик, дверь открылась, и вошла девочка лет семи. Она остановилась посреди маленького холла, приоткрыв от удивления рот, а потом начала внимательно рассматривать обстановку: деревянные венские стулья с атласными подушечками на сиденьях, стойку, похожую на старинную конторку, леденцы в вазочке на резном столике.

– А можно взять одну? – поинтересовалась она.

– Можно, – разрешила девушка.

Девочка вежливо поблагодарила:

– Спасибо.

И, взяв конфетку, села на стул в углу.

Взрослые молчали, разглядывая ребенка.

– Ты одна пришла? – наконец спросила администратор гостиницы.

– Да, – ответила девочка и развернула конфету, а затем сунула ее за щеку. – Куда можно выбросить фантик? Мама говорит, что мусорить нельзя.

Одинцов подошел к девочке и забрал у нее фантик:

– А где твоя мама сейчас?

– Потерялась. Мы гуляли вместе, а потом она встретила знакомую, они начали говорить, и мне стало скучно. Я пошла по дорожке, а потом… потом я немного заблудилась.

– Понятно. – Дмитрий сел на корточки рядом с ребенком.

У девочки были яркие синие глаза и пышные пепельные волосы. «Настоящая кукла», – подумал он, а вслух сказал:

– Ты свой адрес знаешь? Название улицы?

– Кристина, у нас же есть один свободный номер? Я только что от Михаила Витальевича, он сказал, что завтра ожидают…

Одинцов узнал голос. Он узнал бы его и через пять лет, и через десять, и через тридцать. Этот голос невозможно забыть, потому что он снился ночами. Дмитрий замер. Неужели? Она? Здесь? У него за спиной? Он снова спит…

– Вообще-то… – начала неуверенно администратор Кристина, – у нас уже есть новый постоялец.

– Да? Он заселился?

– Заселяется. – Одинцов поднялся на ноги и медленно повернулся.

* * *

Димка! Первая мысль: «Как он меня нашел?», а потом: «С какой целью?» И почему-то стало страшно. Они не виделись и не общались почти три года, только скупые смс-поздравления с Новым годом и днем рождения. Порой казалось, что так продолжаться будет вечно. Но вот он стоит сейчас перед ней, и не верится… просто не верится… Что-то за спиной бормочет сбивчиво Кристина, а Саша молчит и смотрит на мужчину, который… который в ее жизни был.

– Ну что, все решили? – сверху по деревянной лестнице спустился Михаил Витальевич – владелец и директор гостиницы, потасканный жизнью Казанова.

Товарный вид он давно потерял, любя женщин и шумные застолья до утра, но на характере это никак не сказалось. Все тот же бодрый голос, блестящие глаза и некоторая развязность в разговоре.

– У нас тут вышла небольшая накладка. – Саша повернулась к директору. – Номер оказался уже занят. Пока мы с вами беседовали в кабинете, прибыл новый гость.

– Да? – Михаил Витальевич пожевал губами.

– Да. – И Саша кивнула в сторону Одинцова.

Сказать по правде, с ним можно было бы договориться насчет «Воздвиженска» и освободить номер. Или хотя бы попытаться. Однако Саша не была уверена, что хочет этого. Она чувствовала смятение и волнение. И легкий страх – боялась узнать причину столь неожиданного появления. Но там, в кабинете директора, десятью минутами раньше, решался вопрос поселения подруги жены шефа, которая решила приехать погостить из Москвы. Год назад Михаил Витальевич завязал со своей разгульной жизнью и стал примерным семьянином. В супруги он выбрал Снежану – молодую красотку с бесконечными ногами, силиконовой грудью и силиконовыми же губами. Снежана серьезно занималась фитнесом, ела только здоровую пищу и тщательно следила за количеством своих подписчиков в инстаграме. У нее была подруга – столичная светская львица Лулу Карамель. Вот ее-то как раз и хотел заселить в пустующий номер Михаил Витальевич, потому что терпеть присутствие этой девицы три дня в своем доме… В общем, Саша шефа понимала.

А понимала потому, что помнила, как три месяца назад во время своего последнего визита в Воздвиженск Лулу доводила капризами персонал гостиницы, изображая из себя звезду. Поэтому если выбирать между ней и Димой…

– Михаил Витальевич, можно вас на минутку? – Саша отошла к лестнице и, когда шеф приблизился, тихо спросила: – Вы знаете, кто это?

Тот, естественно, отрицательно покачал головой.

– Это московский бизнесмен, владелец клуба встреч.

– Борделя, что ли?!

– Тише. Нет, не борделя. Есть такие места, куда люди приходят общаться. Клуб, только без громкой музыки и откровенных танцев, все очень прилично. В общем, уважаемый человек, можете сами посмотреть в интернете, и если мы его сейчас попросим отсюда…

– Понятно. – Михаил Витальевич горестно вздохнул, понимая, что Лулу придется пригревать в собственном доме на радость жене. – Вот Москва к нам повалила… С другой стороны, это ведь хорошо. Режиссер, актер известный, этот вот… с клубом встреч.

– Конечно, хорошо, мы еще отзывы попросим их написать, рекламу себе сделаем. – Саша старалась говорить убедительно.

– А можно я еще одну конфетку возьму? – раздался звонкий детский голос.

И все повернулись к девочке, про которую успели на время забыть.

– Можно, – улыбнулась Саша.

Дмитрий протянул леденец.

– Это кто у нас тут? – На лице директора заиграла широкая гостеприимная улыбка, с вопросом он обратился к Одинцову: – Ваша дочка?

– Нет, она потерялась, – ответила за гостя Кристина. – Зашла к нам посидеть, и надо подумать теперь, как найти родителей.

– Ну так думайте. – Михаил Витальевич моментально потерял интерес к ребенку и взглянул на часы. – Черт-те что происходит в эти дни перед праздником, голова кругом. Думайте! А мне пора… делами заниматься.

Прозвенел дверной колокольчик.

– Добрый день, – поздоровалась новая посетительница гостиницы.

Директор, направившийся было к лестнице, резко развернулся и устремился к гостье.

– Марина Георгиевна, дорогая, рады вас видеть, – приветствовал он, целуя ее руки. – Какие-то вопросы? Чай? Кофе? Может, поднимемся ко мне в кабинет?

– Нет, благодарю вас, – вежливо отклонила все предложения Марина Георгиевна, но ответила на радушие дружеским пожатием руки.

Маленький холл гостиницы оказался перенаселен.

«Еще человека три, и начнется настоящая давка», – подумала Саша, наблюдая за тем, как шеф преобразился за считаные секунды. Он имел какую-то непреодолимую слабость к Марине Георгиевне. Эта женщина его завораживала. Она была значительно старше Михаила Витальевича, вдова, бывшая учительница русского языка и литературы, краевед, а сейчас – создатель и директор музея мыла, преуспевающая женщина. Высокая, сухопарая, с туго стянутыми в низкий узел крашеными светлыми волосами. Саша подозревала, что в молодости Марина Георгиевна занималась танцами, потому что такая осанка – балетная – сама по себе не появляется. Гостья была образованна, начитанна, интеллигентна, имела утонченные манеры и стальной характер. Михаил Витальевич в ее присутствии робел, краснел, растекался и трепетал. Удивительно было за этим наблюдать, учитывая его нахрапистый донжуанский характер.

– Я, собственно, по какому поводу, – проговорила Марина Георгиевна, мягко высвобождая свою ладонь. – Вы же знаете, что у нас в городе намечается праздник.

– Знаю.

– И вы, конечно, знаете, что Саша время от времени участвует в тех мероприятиях, что организовывает наш музей.

– Конечно.

– Я понимаю, в выходные и у вас тут будет горячо. Гостиница наверняка заполнена полностью…

– Все номера заняты! – с гордостью отрапортовал Михаил Витальевич.

– Поздравляю. – На губах Марины Георгиевны появилась улыбка. – Но дело в том, что… повторюсь, я понимаю вашу загруженность, дорогой Михаил Витальевич, – при слове «дорогой» директор слегка покраснел, – и все же хочу попросить у вас Александру на субботу. Намечается праздничная программа для гостей…

Саша знала, что отпроситься даже на пару часов в такой насыщенный день невозможно, и если бы она сама обратилась с подобной просьбой к шефу, он бы даже не дослушал. Поэтому Марина Георгиевна пришла попросить лично.

– Дорогая моя, все понимаю, но поймите и вы меня. Такой день, полная гостиница, гости из Москвы, режиссер, актер, еще один… – многозначительный взгляд в сторону Одинцова, – как же я без Александры, она моя правая рука, и левая, и…

– Я не прошу на целый день, Михаил Витальевич. Отпустите часа на три, после обеда. А к ужину Саша вернется, обещаю. В это время все равно все ваши постояльцы наверняка будут в городе. Ничего страшного не произойдет.

Ее улыбка очаровывала, а ухоженное немолодое лицо было лицом женщины, а не старушки. Такие остаются дамами и в восемьдесят.

– Я не могу вам отказать, – сдался Михаил Витальевич. – Так и быть, отпускаю Сашу. Но чтобы к ужину была в гостинице!

– Я вам очень благодарна. – Гостья прижала руки к груди, демонстрируя всю свою признательность.

– И обещайте заглянуть к нам на чай!

– Непременно, – снова улыбнулась Марина Георгиевна.

– Ловлю на слове, – проворковал Михаил Витальевич.

– В следующий раз останусь на чай обязательно, а сейчас пора идти, мы тоже готовимся к празднику, и дел еще очень много.

– Понимаю. – Михаил Витальевич лично проводил гостью до дверей.

Звякнул колокольчик. Прекрасное виденье исчезло, оставив после себя аромат духов. Представление закончилось.

Михаил Витальевич еще некоторое время постоял у порога, потом повернулся и увидел Одинцова.

– Очень, очень рад видеть вас в нашем городе, – бодро заговорил он, – всегда рады, когда столичные люди приезжают к нам в гости, приобщаются, так сказать… к истории, достопримечательностям. У нас тут есть что показать, посмотреть… Очень рад. Если возникнут какие вопросы – обращайтесь, не стесняйтесь, сразу все решим. Саша, займись размещением нашего гостя, а я… – Тут взгляд Михаила Витальевича наткнулся на девочку. – И ребенком займитесь. Надо же как-то найти ее мать, в конце концов.

Отдав распоряжения, он еще раз окинул взглядом холл, кивнул и ушел.

Девочка устала сидеть на стуле. Она поднялась на ноги, чтобы немного походить. Холл был маленький, но очень интересный, с развешанными по стенам картинами из старинной жизни. И тетя в полосатом длинном платье была необычная.

– Как в кино, – резюмировала девочка. – Про далекие времена. У меня мама такие смотрит.

– Как тебя зовут? – спросила Саша.

– Милорада, – важно ответила девочка, а потом добавила: – Но можно просто Рада.

– Рада, ты свой домашний адрес знаешь?

– Знаю. – Она четко и ясно назвала улицу, номер дома и квартиры.

Оказалось, что это совсем недалеко, можно пешком дойти минут за пятнадцать.

– Кристина, проводишь ребенка? Может, мать уже дома? А если нет, надо либо подождать, либо связаться как-то с полицией. Должны же у участковых в базе быть номера сотовых? Или нет?

– Про телефоны не знаю, – слегка пришепетывая, отозвалась Кристина, – а ребенка провожу, конечно.

– И вы прям по улице вот в этом платье длинном пойдете? – На лице Рады появился восторг.

– Да.

– Классно! Я бы тоже такое платье хотела. И мы бы шли с вами две как из кино.

Не улыбнуться детской непосредственности было невозможно. Кристина протянула руку девочке, и та доверчиво вложила в нее свою ладошку.

Снова, провожая, зазвонил колокольчик.

Они остались вдвоем.

Молчали. Смотрели друг на друга. Долго. Начали свой разговор без слов.

Саша так давно его не видела. Он изменился. Возмужал. Почти ничего не осталось от вихрастого парня, который когда-то ждал ее после выступления у кафе и предложил стать его женой. Теперь это серьезный зрелый мужчина. Коротко стриженный. С морщинкой между бровей. Близкий когда-то и далекий сейчас.

– Здравствуй, Саша.

А голос все тот же. Обманчиво-мягкий, располагающий к себе.

– Привет, – чуть хрипло ответила она. – Надолго к нам, по делу или… как?

Он не торопился отвечать, смотрел. Она же боялась услышать ответ. Боялась, что скажет про развод. Хотя в их ситуации это логично. Давно разъехались, не виделись почти три года, живут разными жизнями. Фактически давно уже в разводе. Бумаги – это формальность. Может, у Димы есть женщина, с которой он хочет построить свою новую жизнь? Что ж, все закономерно. Только все равно очень больно. И страшно.

– Случайно, – наконец ответил он и засунул руки в карманы джинсов. – Машина заглохла по дороге, пришлось искать автосервис. До завтра не починят точно, так что… надо переночевать где-то.

– Ясно. – Саша почувствовала, как потихоньку начало спадать напряжение.

Он не сказал про развод. Он здесь случайно. Так совпало. В жизни часто бывают совпадения.

– Ты изменилась.

– Ты тоже. Мне нужен твой паспорт. Для регистрации.

– Да, конечно. – Паспорт лег на стойку-конторку. – Спасибо, что придержала номер. Я же все понял.

– Не за что. – Она заносила данные в базу компьютера и демонстрировала полную сосредоточенность.

Он больше не носил обручального кольца. Впрочем, она тоже. Но почему-то все равно кольнуло. Глупо.

Состояние было странное, как когда после долгой разлуки встречаются два очень хорошо знающих друг друга человека и не понимают, с чего начать разговор. Вроде с чего-то надо, но…

Говорят, разлука делает людей чужими. Но Саша не чувствовала, что Дима чужой. Просто у них не сложилось.

А он? Что чувствует он?

– Забирай свой паспорт, ключ сейчас дам. Твой номер на третьем этаже, угловой. Завтраки внизу. Дверь направо от лестницы видишь? Это наш маленький ресторан. С половины седьмого вечера там можно поужинать, но это уже по меню и за дополнительную плату.

Ключ с латунной биркой, на которой значился номер комнаты, лег рядом с паспортом.

– А ты, значит, здесь.

– Да.

– Деловое администрирование.

Она невесело усмехнулась:

– Мама оказалась права. Как ни тяжело это признать.

Снова зазвонил колокольчик, в холл влетела растрепанная женщина с испуганным лицом:

– Скажите, пожалуйста, вы девочку не видели? Лет семи, с длинными волосами…

– Милораду? – уточнила Саша.

– Да! Видели?! Где она? Куда пошла?

– Она ушла в сопровождении нашего администратора домой. Если у вас в квартире кто-то есть, то Рада наверняка уже дома, если нет, то они или у подъезда стоят, или ищут участкового.

– Спасибо вам большое! – Паника на лице женщины сменилась облегчением. – Огромное вам спасибо!

Она почти бегом бросилась на улицу.

– Кажется, мать нашлась, – посмотрел вслед женщине Дима. – Часто у вас тут такие форс-мажоры происходят?

– Случаются.

Он забрал со стойки паспорт и ключ.

– Третий этаж, значит?

Саша кивнула. Никак не могла на него наглядеться. А ведь когда-то ушла сама.

Жена и любовница

Конец XIX века

1

– Негодяй! Я верила вам! – Красавица заломила руки. – Вы – демон! Вы обесчестили меня!

Любовь Николаевна смотрела на несчастную женщину и старалась не выдать своих эмоций. Пьеса казалась бездарной, игра ненастоящей. Бывает, сидишь в ложе, смотришь на сцену, а видишь себя и свою жизнь. Здесь же…

«Кажется, я просто злюсь и придираюсь, – подумала вдруг Любовь Николаевна, – а публике вон нравится».

– Уезжаю, и это решено, – ответил на стенания красавицы высокий мужчина с щегольскими усиками.

Обманутая героиня бросилась к столу, схватила нож и со всей силы ударила им любовника, а потом заколола себя и эффектно упала на сцену.

По залу пронеслась волна восклицаний, после чего воцарилось молчание, а затем раздались дружные громкие аплодисменты.

Невыносимое унижение – сидеть здесь, внимательно через лорнет рассматривать актрису, изображая полное безразличие. Любови Николаевне казалось, что все зрители в зале украдкой поглядывают на нее и шепчутся: «Смотрите, смотрите, Петр Гордеевич решил показать жене любовницу».

Ничего не оставалось делать, как только выше поднимать подбородок, внимательно глядеть на сцену, а когда уж совсем невыносимо – обмахиваться веером.

Она не хотела идти в театр.

– Уволь меня от этого развлечения, Петр Гордеевич, – говорила Любовь Николаевна накануне мужу. – Там будет много народу, душно, да и голова обязательно разболится. Пятого дня на концерт ходили, так потом мигренями мучилась.

– Ну, душа моя, сделай одолжение, – он целовал ей руку, – ты же знаешь, не ради развлечения идем, а ради наших дорогих гостей. Лавки московские на кону.

Эти гости были еще одной заботой ко всем прочим, жили в их доме уже третий день и жаждали развлечений. А какие развлечения могут быть в маленьком провинциальном городке? Вот разве что театр.

Муж гостей обхаживал как мог. Алексей Григорьевич Рысаков имел торговые ряды в Москве и приехал по какому-то важному денежному делу. А на попечении Любови Николаевны была его маленькая круглолицая жена.

– Хорошо, Петр Гордеевич, один раз.

– Вот и славно, душа моя, – поцеловал он супругу в лоб. – Пойду, обрадую наших гостей, да и билетами озабочусь.

Сидела теперь Любовь Николаевна в ложе, хлопала наравне со всеми Павлине Смарагдовой, первой актрисе театра, представляла, как придет она после поклонов в свою гримерную, а там корзины с цветами ждут. И одна из них – подарок ее мужа.

То ли от шума, то ли от духоты, но виски начало сдавливать. Жди мигрени.

Актеры кланялись, аплодисменты не смолкали. Павлина Смарагдова улыбалась, приветственно раскидывала в стороны руки и упивалась своим успехом.

– Все же тоща она как палка, – сказала вдруг, не понижая голоса, Рысакова. – У нас в Москве первые актрисы пухленькие, с ямочками на щеках, а эта вся высохшая.

– Ну какие глупости ты говоришь, – постарался сгладить бесцеремонные слова жены Алексей Григорьевич.

– А что? Разве я неправду говорю? Вот, например, Лебяжья-Загорская.

Любовь Николаевна украдкой посмотрела на мужа. Он сидел спокойно. Большой, представительный, лишь слегка огладил крупной рукой сзади шею, а потом сделал несколько ленивых хлопков. За последний год волосы на его голове поредели, открывая высокий лоб. Но внешности Петра Гордеевича это не портило, даже наоборот – добавляло солидности. Он ничем не выдал, что слова Рысаковой, которая не знала про интрижку с актрисой, задели его.

– А что вы думаете, Любовь Николаевна? – не унималась московская купчиха.

– К сожалению, Лебяжью-Загорскую я не видела, судить не могу.

– Так вам обязательно надо посмотреть, мы приглашаем, не правда ли, Алексей Григорьевич?

– Конечно-конечно. – Рысаков успокаивающе похлопал жену по руке.

Аплодисменты наконец закончились, занавес опустился, и зрительный зал начал пустеть. Поднялись и посетители ложи. Покидая театр, Любовь Николаевна подумала вдруг с каким-то внутренним торжеством, что сегодня ее муж за кулисы не пойдет, а отправится вместе с ней и гостями домой для позднего ужина. Дела превыше всего. Жена превыше любовницы.

Любовнице же останется корзина цветов.

2

На следующее утро Любовь Николаевна из своих комнат не вышла.

– Мигрень, – извиняющимся голосом сказал за завтраком Петр Гордеевич.

– Ох уж эти нежные барыни, – ответил Рысаков, намазывая маслом булку. – Я потому и не стал заглядываться на ученых, решил – сам купец, так и возьму себе купчиху. Как видите, не прогадал.

– Да будет тебе, Алексей Григорьевич. – Прасковья Поликарповна вся зарделась.

Петр Гордеевич ничего не ответил, лишь развернул утреннюю газету. В словах Рысакова была своя правда. Захотел он себе жену образованную и утонченную. В приданом Петр Гордеевич Чигирев не нуждался, был у него кирпичный заводик, который приносил немалый доход. В теплые месяцы приезжали на заработки мужики из соседних деревень месить глину. Дело шло хорошо. Еще лавки были в Воздвиженске, а в планах – постройка новой мануфактуры. Петр Гордеевич возлагал на нее особые надежды.

– Может, к вечеру у Любови Николаевны все пройдет, – решила успокоить хозяина дома Рысакова. – А кофий у вас, Петр Гордеевич, замечательный.

3

Из комнат выйти все же пришлось. К обеду их ждали в гости у Шелыгановой. Любовь Николаевна неспешно приводила себя в порядок перед зеркалом. Отражение было бледно. Разве румянами воспользоваться? А не все ли равно? С румянами или без румян – будут судачить, да и вчерашнее появление в театре наверняка уже обсудили. Как до этого обсуждали ее бездетность.

Замуж за Петра Гордеевича она вышла восемнадцатилетней девушкой. Брака этого не ожидал никто. Отец Любови Николаевны был известным в городе лекарем.

Мать скончалась родами. Воспитанием дочери занимался отец, которого она нежно любила. И хотя практика у доктора была обширная, дать за дочерью большого приданого он не мог. Разве только свои сбережения. Единственная надежда – приглянуться умному доброму человеку. А приглянулась она вон кому!

Каждый вечер навещал дом доктора Петр Гордеевич, слушал, как пела романсы Любушка. А потом и вовсе свататься пришел.

– Ты вот что, доченька, – сказал тогда отец. – Если он тебе не мил, неволить не хочу. Только человек Петр Гордеевич не злой и обеспеченный, нужды знать не будешь, детки пойдут – станут жить в тепле и довольстве. А все это немаловажно, Любушка, немаловажно.

Отца своего Любовь Николаевна в тот день послушалась и согласие на брак дала. Да и лучшей партии сыскать в городе было невозможно. А как он ухаживал красиво! На коляске с открытым верхом кататься возил, конфеты французские дарил, на концерты в сад сопровождал. Сколько было слухов и домыслов, сколько зависти… да только все это прошло стороной, не задело. Перед самым венчанием голова юной Любушки кружилась от влюбленности в своего жениха – такого сильного, умного, важного и внимательного. Казалось, она вся наполнилась ожиданием счастья, того, что ждет впереди и обязательно случится. Юность всегда безоглядно верит в счастье. А потом взрослеет… и ничего.

Влюбленность растворяется в бесчисленных днях, на смену ей приходят обыденность, скука и дела, дела, дела…

И муж вроде все так же внимателен, и ты стараешься ему угодить, только вот поговорить вечерами оказывается вдруг не о чем. Он готов, но о заводах и лавках. Ты слушаешь, конечно, терпеливо и по возможности участливо. Но каждый вечер… о торговых делах… о том, сколько кирпичей продано… и сколько мужиков пришло из деревень просить работы…

Целые дни сидишь дома. И не знаешь, чем занять себя.

Нарядами? Да сколько их? Не переносить. Книжками? Читала… читала про написанные жизни и написанные страдания. Думала: хоть бы раз испытать полноту жизни, вот так, чтобы полным вздохом. Чтобы поймать счастье. А где оно – это счастье? Где-то мимо катилось.

– Это все от безделья, Любушка, – сказал однажды батюшка, видя ее тоску. – Делом тебе надо заняться.

Да только где оно – это дело? Были бы детки, тогда и дело бы нашлось. Вон сколько с ними забот. А деток Господь не дал. Десять лет уже жила Любовь Николаевна с мужем, начала увядать, и все ходила пустая. Поначалу – ездила к мощам и иконам, просила. К знахаркам ходила – пить заговоренную воду. Отец узнал, ругался сильно и запретил с мошенницами знаться.

Любовь Николаевна пощипала щеки, пытаясь придать им некоторый румянец.

Батюшка… его не стало пять лет назад.

– Одна, совсем одна, – сказала Любовь Николаевна своему отражению, потом приложила указательный палец к переносице и начала разглаживать появившуюся морщинку. – Старею.

Удивительно разве, что муж стал заглядываться на более веселых и молодых? Он же видит, все замечает – и скуку ее, и молчаливость, и равнодушие к застольным беседам, когда собираются гости. Да и бездетностью хоть и не попрекал, но разочарование мужа Любовь Николаевна чувствовала остро.

Одно оставалось неизменно – он до сих пор любил слушать ее пение. Может, только когда пела, и чувствовала себя живой. Пустота жизни ширилась, казалось, она заполняла собой все пространство. А когда начинала петь, словно проживала какую-то другую, яркую жизнь, и пустота отступала.

Утром Любовь Николаевна не вышла из комнаты не потому что мучила мигрень – не было ее, а потому что не желала. Не могла спуститься к завтраку свежая и приветливая. Вчерашний спектакль, хоть и не хотелось в том признаваться, поразил ее. Жгучее чувство зависти к Павлине отравило. Зависти и ревности. Вот она живет, полно, интересно, во всю грудь. Есть у нее сцена, роли, успех и признание, есть поклонники и восхищение Петра Гордеевича. Когда-то он так же восхищался ею, Любушкой, да вот… осталась только привычка. И дом как клетка, и разговоры все о том, кто где какой заводик прикупил, сколько приказчик наворовал, да городские сплетни. Скучно. Пошло. Душно.

Вся ночь прошла без сна. А когда под утро забылась, явилась ей в дремоте Павлина, пьющая шампанское и громко смеющаяся. Торжествующая. И ведь красавица, не смотри, что глазки маленькие, зато как умеет ими глянуть!

– Ненавижу, – прошептала Любовь Николаевна и отвернулась от зеркала.

Пора было отправляться к Шелыгановой.

4

День выдался жаркий, а к вечеру посвежело, поэтому чай решили пить в саду.

– Вот угодил, Петр Гордеевич, так угодил, московских гостей ко мне привез. – Старушка Шелыганова с довольным лицом разломила калач.

А Петру Гордеевичу только того и надо было. Он выкупал у нее старый склад на окраине города. Осталось сделать последний взнос.

– Хотел порадовать вас, Марья Ивановна.

– Чем еще порадуешь?

– Все помню, – заверил хозяйку дома Петр Гордеевич. – Через два дня обещанная сумма будет уплачена. Слово мое крепкое.

Старая купчиха усмехнулась.

– И что оно, в Москве-то? – обратилась она к Рысаковой. – Весело?

– Весело, – согласилась Прасковья Поликарповна. – Но сейчас все выезжают по дачам. Жарко.

– И то верно, – закивала головой Шелыганова. – А мы тут в газетах начитались всякого, прямо и не знаю, врут или правда. Якобы жил у вас один человек, который дома поджигал. Как выпьет, так и идет жечь, а когда разбойника поймали, мужики докрасна прут раскалили да и выжгли ему глаза.

– Что вы такое говорите! – воскликнула Рысакова, начав мелко креститься. – Не слыхала про страх такой.

– Значит, врут.

– Врут, матушка, врут. В газетах чего только не напишут, да все брешут.

Любовь Николаевна сидела тихо, слушала разговор и, когда Рысакова начала креститься, подумала, что рука у нее хоть и холеная, а квадратная, мужицкая. А у ее мужа наоборот – тонкая с длинными пальцами. Нервная. Напоминающая больше руку игрока, чем купца.

– А вот я еще читала, – не унималась Шелыганова, – что горничные в Москве шибко прыткие стали, и тем, кто замечен за непотребством с хозяином, хозяйки собственноручно косы режут.

– Эдак скоро половина горничных без кос останется, – засмеялся Рысаков.

– А мы хоть не Москва, но и у нас тоже есть что об амурах рассказать. И не только об амурах, правда, Петр Гордеевич? – усмехнулась Шелыганова.

«На Павлину намекает, уже все доложили сплетники», – подумала Любовь Николаевна.

– Такие дела, все московские газеты обзавидуются, – продолжала как ни в чем не бывало старая купчиха. – Задумал наш кирпичный фабрикант заняться мылом. И ведь не боится обанкротиться, говорит, француза себе выпишу, и будет он мне ароматы не хуже парижских делать.

Петр Гордеевич позволил себе засмеяться. Натужно смеется, заметила Любовь Николаевна. Тоже почувствовал двусмысленность слов старухи.

– Это что же, – оживилась Прасковья Поликарповна, – правда?

– Правда, – подтвердил Петр Гордеевич.

– А вы и молчали. Алексей Григорьевич, а они и молчали! Вот ежели ваш француз не подведет… Вы спрашивали нас про Москву, Марья Ивановна, – повернулась Рысакова к старухе, – так я вам скажу, у нас на Кузнецком мосту такое душистое мыло продается, чистый одеколон! Пользуется большим интересом у дам. Я уже давно говорила Алексею Григорьевичу, вот бы и нам такую-то лавку открыть. Только уж закупать для перепродажи очень накладно получается. Цены слишком высокие. Вот вы, Петр Гордеевич, наверняка такую не заломите.

«Какая хватка, – подумала Любовь Николаевна, – заправляет всеми делами тут скорее жена, чем муж».

Петр Гордеевич же слегка наклонил голову и ответил простовато:

– Так я еще и не построил заводик-то. Что же делить, чего пока нет.

Конечно, он лукавил. Заводик, может, еще и не построил, но разрешение на производство мыла и его торговлю получил, только никому до поры не рассказывал.

– Это вы зря так, – Рысакова раскраснелась, начала торопливо прихлебывать чай, – дела нужно всегда наперед обговаривать. Вот у нас как в Москве – идешь в театр, а в программке объявление «Лучшее глицериновое мыло покупайте там-то». Ежели мыло у вас получится да мы сговоримся, я таких объявлений наделаю – хоть на программках, хоть на занавесе. На всю Москву!

– Уж прям-таки и на занавесе? – не поверила Шелыганова.

– Делают! И про водку, и про перчатки вешают – только плати. Это у вас еще не додумались. Мы вот вчера в театр сходили, развлеклись знатно.

Разговор снова вернулся к недавнему представлению и стал неудобным, но Рысакова этого не понимала.

– Что это вы, душенька, Любовь Николаевна, все молчите? – поинтересовалась Марья Ивановна. – Вам-то спектакль понравился? Мне рассказывали, что был полный театр, даже цветы на сцену бросали.

Издевается, ведьма, да еще лицо при этом доброе делает.

От необходимости отвечать Любовь Николаевну избавило появление нового гостя.

– А вот и ты, батюшка, – разулыбалась Шелыганова при виде подошедшего. – Прошу любить и жаловать, Надеждин Андрей Никитич, племянник, сын моей покойный сестрицы приехал погостить. Все уговаривала у себя остановиться, а он ни в какую, снял отдельный домишко. Стыдно теперь людям в глаза смотреть. Но упрямец – весь в покойную сестрицу. Андрей Никитич тоже из Москвы, офицер, преподает в Алексеевском военном училище.

Офицер был в штатском. И, пожалуй, офицера даже ничем не напоминал, если только выправкой. Не было в нем того бравого и удалого, о чем Любовь Николаевна читала в романах.

Надеждин почтительно приложился к пухлой руке тетушки, а после ему были представлены все присутствующие.

Девка-прислужница быстро принесла приборы, в широкую фарфоровую чашку гостю налили из самовара чаю, и разговор продолжился.

– Я ведь столько лет его не видела, – говорила Марья Ивановна. – Да ты калачик-то попробуй, угостись, свежий. И варенья не жалей, побольше накладывай.

– Надолго вы? – поинтересовался Петр Гордеевич.

– Пока не знаю, – ответил Надеждин. – На неделю, думаю.

– Это как же на неделю? Ничего и слушать не желаю, – возмутилась старая купчиха. – У тебя отпуск долгий, вот и погостишь у нас.

– Дела, тетушка, дела, – улыбнулся Надеждин.

– А вы по какому предмету учительствуете, позвольте полюбопытствовать, – подал голос Рысаков.

– Военная география.

– Дожили, офицеры теперь географию преподают, – хохотнул тот.

И было что-то пренебрежительное во взгляде Рысакова.

– Географию могут преподавать многие, – спокойно ответил Надеждин, – а военную – нет. Тут другая наука, здесь изучаются театры военных действий.

– Однако, – хмыкнул Рысаков, – чего только не придумают. Эдак скоро штук десять разных географий придумают, а как по мне – военные должны сражаться.

– Мне кажется, что именно для того, чтобы военные сражались успешно, и нужно изучать многие сопричастные науки, – негромко произнесла Любовь Николаевна, которой неприятен был и сам Рысаков, и тон его голоса, и эти нервные подрагивающие пальцы.

5

– Петенька, – холеная женская ладонь прошлась по спине, – да неужто это невозможно?

И голос стал игривый-игривый. Рука продолжала гладить, коснулась плеча, блеснуло на пальчике колечко. Губы поцеловали сильную литую шею.

– Только представь себе, сколько денег можно заработать.

– На театре?

– На театре, милый, – прошептала Павлина, – вот ежели начнем всем сами заправлять…

– В каждом деле разбираться надо, Павушка. Такие антрепренеры знаменитые прогорают и директора, куда уж нам. Я в этом ничего не смыслю.

– А я тебе на что, Петенька? Все подскажу, все расскажу, найдем управляющего хорошего…

– Глупости это, – зевнул Петр Гордеевич.

Павлина села на край кровати и отвернулась. Темные волосы рассыпались по плечам.

– Ты меня совсем не любишь.

– Это я-то тебя не люблю? – Петр Гордеевич слегка повысил голос, перевернулся на спину и начал разглядывать потолок. – Дом этот купил и обставил, деньги даю, роли главные в театре имеешь. Теперь театр просишь выкупить. Сколько еще желаний, Павушка?

– Вот последнее, ей-богу.

– Не могу, уволь.

– Не можешь, – Павлина обернулась и цепким взглядом уставилась на любовника, – или не хочешь?

– Не могу, – спокойно ответил.

Помолчал немного, вздохнул и поднялся, чтобы начать одеваться.

– Да даже если бы и мог… кто ты, Павушка, чтобы разговаривать со мной так?

– А вот и правда, Петр Гордеевич, кто я? – Павлина подобрала ноги, обняла руками колени и стала похожа на девочку. Она была маленькая, худенькая, хрупкие плечики трогательно просвечивались через тонкую сорочку. – Я ведь девка для удовольствий, – тихо произнесла она и стала ждать уверений в обратном. Раньше такое срабатывало всегда.

В этот раз Петр Гордеевич молчал и продолжал неспешно одеваться. Павлина, не меняя позы, украдкой поглядывала на любовника.

Ей нужен был театр. Богатые покровители, бывало, покупали своим любовницам-актрисам театры, и тогда уж все-все пьесы ставились под них. Павлина знала точно – о себе надо думать в первую очередь. Петр Гордеевич – не случайная связь, она долго высматривала этого серьезного человека, потом незаметно окручивала, приманивала, а потом, наконец, получила. И вот теперь надо пользоваться. Вдруг как Чигирев завтра прогорит? Пока влюблен да податлив – пользуйся. И Павлина старалась. Соблазняла, опутывала, выманивала. Все удавалось.

Она ниже склонила голову и чуть добавила страданий – начала подрагивать.

– Не могу я сейчас глупостями заниматься, когда на кону другие дела, – наконец заговорил Петр Гордеевич, подошел, подцепил пальцем опущенный подбородок любовницы и заставил посмотреть на себя. – Много я тебе даю, Пава, не серди меня.

Она не сразу поняла, что в этот раз не просто не удалось, а чуть было не испортила все. Запоздало схватила его большую ладонь, прижалась к ней щекой.

– Люблю тебя, Петруша, больше всего хочу привязать к себе, вот и выдумываю.

Он не отнял руку, кажется, оттаивать стал. Павлина легко повела плечом, тонкая ткань спустилась, обнажив белую кожу.

И все же…

– Завтра не жди, – сказал он на прощанье и вышел.

6

Весь путь до дома Петр Гордеевич думал о Павлине, о том, что она словно морок – околдовала его. Маленькая, красивая, с молодым гибким телом и сладкими речами. И… почему бы нет? У других любовницы имеются, так почему бы и ему не завести, не устроить небольшой уютный домик, не навещать вечерами…

А три дня назад морок стал проходить. Там, в театре, сидел рядом с женой, смотрел на нее тайком и понимал – знает. Все знает про него и Павлину. Но держится, гордость сохраняет.

Усмехнулся невесело. Что в таких случаях остается, кроме гордости?

А потом был обед у Шелыгановой. Старуха не могла сдержаться, чтобы не дать понять – ведает про тайную жизнь Петра Гордеевича, забавляется.

«И я тоже хорош, – думал Чигирев. – Зачем повел их в театр? Другой день надо было выбрать, когда спектакль без Павлины играют».

Так унизить собственную жену. Не подумал.

Зато вечер у Шелыгановой окончательно охолодил его. Петр Гордеевич понял тогда очень ясно, почувствовал, как важна ему Любушка, и нельзя допустить повторения такого ее унижения. И надо как-то все исправлять.

«А ведь я ее люблю, до сих пор люблю, – размышлял он. – Когда мы стали отдаляться? Из-за чего? Сейчас и не вспомнить сразу. Вот если бы у нас были дети… да, дети… глядишь, и все наладилось бы. А Павлина… да что Павлина… театр захотела, ишь ты!»

Ее сегодняшняя просьба насторожила и очень не понравилась. Надо заканчивать с этой амурной историей… пока все окончательно не запуталось.

Дома в гостиной Петра Гордеевича ожидал Рысаков.

– Дамы наши уже спать пошли, – приветствовал он хозяина.

– А я вот по делам задержался. Одни заботы, Алексей Григорьевич, и днем и ночью. Совсем нет покоя.

– Знаю-знаю, сам так же. Не будете против? – Рысаков достал папиросу.

– Что вы, пожалуйста. – Петр Гордеевич сделал приглашающий жест рукой.

– Так вот, – закурив, Рысаков начал разговор, – загостились мы у вас, Петр Гордеевич, пора и честь знать. У самого в Москве дела, тоже крутиться приходится.

– Без этого никак, – согласился Чигирев.

– Ехать пора, а вопрос наш не решен. – Рысаков выпустил дым изо рта, рука с папиросой замерла.

Он хотел казаться уверенным и невозмутимым, но Петр Гордеевич знал точно, что это игра. Пока приезжие гостили в его доме, Чигирев отправил несколько писем московским знакомым с целью выяснить состояние дел Рысакова и получил ответ. В послании было написано, что месяц тому назад Алексей Григорьевич крупно проигрался, поэтому теперь нуждается в деньгах. Давать взаймы московские купцы не спешили, потому и поехал Рысаков «подлечить здоровье на свежем воздухе» по знакомым в маленькие города.

– Почему же не решен, Алексей Григорьевич? Деньги в долг дать могу, но только векселей мне не надо.

– Что же ты хочешь, Петр Гордеевич?

Так и сказал в лоб «ты». Чигирев усмехнулся. Вот теперь начинается настоящий разговор, без всяких политесов.

– Лавки в залог.

– Да в своем ли ты уме?

– Да чтобы договор при нотариусе.

– Ну, Петр Гордеевич…

– На меньшее не согласен, Алексей Григорьевич.

– Без ножа режешь! – Рысаков забыл о папиросе, пепел посыпался на брюки, а потом огонек и вовсе обжег пальцы.

Он торопливо затушил папиросу, вскочил на ноги и зашагал по гостиной.

– В Москве все векселями берут. Чем векселя-то плохи?

– Раз все берут, так и просил бы денег в Москве.

– И потом, Прасковья Поликарповна, она против будет.

– А ты разве не хозяин в своем доме, Алексей Григорьевич? – насмешливо поинтересовался Чигирев.

– Не дашь, значит, векселями?

– Не дам.

– Я все верну!

– Ну, ежели вернешь и в том уверен, то какая тогда разница: векселями или под лавки?

– И то верно, – Рысаков продолжал взволнованно ходить по комнате, – но все же…

– А Прасковье Поликарповне можно сказать, что моя мануфактура к следующему лету начнет выпускать французское мыло, и я готов поставлять вам его по наивыгоднейшей цене.

– Обещаешь, Петр Гордеевич?

– Мое слово крепко.

– Надо все обдумать. – Рысаков снова сел и вынул новую папиросу.

– А я не тороплю. – Чигирев позвонил в колокольчик, на который тут же прибежала ключница.

– Звали, батюшка?

– Звал. Принеси-ка нам, Авдотья, наливки и что-нибудь под нее.

– Сейчас, батюшка. – Ключница заторопилась на кухню.

Петр Гордеевич задумчиво разглядывал колокольчик.

– А я вот все театр вспоминаю, – решил сменить тему Рысаков.

– Вот как? – Колокольчик был отставлен в сторону. – И что же?

– Актрисулька та больно хороша. Хоть супруга моя и сказала о ней мало хорошего, но это все женская зависть. Как насчет петербургской сцены – не знаю, далека от нас столица, а вот московской Павлина достойна, очень даже.

Петр Гордеевич усмехнулся:

– Взять с собой думаешь?

– Да я бы взял, но женатый человек есть человек несвободный.

«Особенно если он проигрался», – подумал Чигирев.

Авдотья сама принесла поднос с наливкой, посудой, закуской и накрыла на стол.

Хозяин дома разлил наливку, поднял свою рюмку:

– Будь здоров, Алексей Григорьевич.

– И тебе здоровья, Петр Гордеевич.

Пятница

Утром его разбудил звонок. Одинцов открыл глаза и не сразу понял, где находится, но рука уже интуитивно скользила по прикроватной тумбочке в поисках телефона.

– Ты там что, спишь? – Рома привычно орал в ухо.

– Нет, – почти не соврал Одинцов: нельзя же одновременно и спать, и разговаривать.

– Ты узнавал, фильтры сегодня привезут или когда?

– Ром, – Дмитрий сел на кровать и посмотрел на часы, – половина девятого утра, автомастерская еще закрыта. Они в десять только начинают. Тебе чего неймется?

– Ты еще спрашиваешь? Полянкин! Полянкин медным тазом накрывается. Слушай, а до него далеко на поезде? Может, ты того, билет возьмешь и махнешь на денек? А что – вариант.

Вариант, кто бы спорил. И, наверное, он именно так и сделал, если бы не Саша и не их случайная встреча. Вчера вечером, рассказывая другу о приключениях минувшего дня, Одинцов о Саше промолчал.

– Нет.

– Что нет? – опешил Ромка. – Почему нет? Мы его теряем!

– Теряем мы администратора, так что на ближайший месяц готовимся стоять у входа по очереди, а Полянкин – приобретение сомнительное. Зато здесь намечается фестиваль.

– Какой, на фиг, фестиваль? Одинцов! Ты в своем уме?

– Более чем. – Дмитрий сидел на кровати и рассматривал стену, на которой висела увеличенная копия старой черно-белой фотографии. На снимке была изображена спускающаяся к реке улица. На воде вдоль берега стояли баржи, люди сгружали на сушу мешки. Противоположная сторона реки густо заросла кустами и деревьями. Внизу фотографии красовалась витиеватая надпись «Воздвиженскъ».

– У тебя там точно только с фильтрами проблема? Ты сам… ничем не стукался?

– Ничем я не стукался. Послушай меня, тут намечается какой-то фестиваль с элементами исторической реконструкции. В гостинице, где я сейчас нахожусь, уже живет московский режиссер с ассистентом – они ставят театрализованное представление; вечером, по слухам, известный актер должен пожаловать, ждут чуть ли не с хлебом-солью, и директор намерен лично открывать дверку автомобиля. Зачем мне сейчас ехать к Полянкину, если можно познакомиться вот с этими людьми и затащить их к нам в клуб?

– Но у Полянкина сетевая аудитория…

– По всей России, – закончил за друга и партнера Одинцов. – Его почитатели из Тюмени или Воронежа придут к нам вечером в клуб? Нет, конечно. Давай я сегодня посмотрю на собирающуюся здесь публику, постараюсь с ними познакомиться…

– И пригласишь к нам на встречу.

– Именно. – Одинцов встал на ноги, подошел к фотографии. Интересно, что сгружали с баржи? Соль, сахар, пшеницу? Наверное, все сразу.

– Ладно, – вздохнул Ромка, – на связи. Я вчера объявление о вакансии разместил. Пока никто не звонил. Буду ждать кандидатов.

– Жди. До связи.

Сказать по правде, ни с каким актером Одинцов знакомиться не собирался, эта идея возникла в ходе разговора, потому что истинную причину своей задержки в городе он озвучивать не хотел. Саша. Все дело в ней, конечно.

Вчера еще раз увидеться не получилось, хотя Дмитрий после заселения спускался вниз несколько раз, хотел застать, взглянуть, поговорить, но… за стойкой неизменно встречала улыбчивая Кристина, которая отдала девочку рассеянной мамаше и вернулась на свой гостиничный пост.

Какой актер? Какой, к черту, Полянкин? Когда Саша здесь.

Она стала другой. И волосы остригла. Зачем? Он где-то слышал о том, что если хочешь обнулить жизнь – лучший способ начать с волос, отрезать их, как отрезают старое и ненужное. Давно она изменила прическу? А его? Его она тоже… вместе с волосами?

Какая Саша вчера была… Как незнакомка. Совсем не та девушка с гитарой, которую он увидел однажды в кафе. Той было чуть за двадцать. Этой – тридцать. И за плечами неудавшийся брак. А ведь когда-то казалось, что их счастье прочное, как железобетон. Да и вообще, если двое любят друг друга, любая проблема решаема.

Если двое любят…

Спроси сейчас Одинцова, любит ли он Сашу, ответил бы без раздумий – да. Вчера увидел, и снова все внутри перевернулось.

Так как же они умудрились прийти к такому печальному финалу?

Не заметили, что из отношений потихоньку исчезает нечто важное. Превратили свою жизнь в треснувший сосуд. Он был изначально полон, но по каплям, незаметно, вода из него вытекала, а когда оба хватились – сосуд оказался пуст.

Все начиналось хорошо. Она закончила институт, они поженились. С жилплощадью проблем не было – квартира Диме досталась в наследство от одинокой двоюродной тетки. Саша обожала их высокий пятнадцатый этаж и любила вечерами сидеть у окна, обозревая панораму города.

Он хотел открыть собственное дело и копил на стартовый капитал, искал среди знакомых потенциальных партнеров. Она продолжала выступать, но концерты случались не очень часто, зато через пару лет назрела идея ремонта. Саша окунулась в ремонт как в новый интересный творческий проект, а у Одинцова с Ромкой, который был готов войти в долю, возникла мысль создать клуб встреч. Люди перестали общаться друг с другом. Их жизнь – бег в колесе: работа – магазины – дом – интернет перед сном. Все. Люди заперлись в своих ячейках-квартирах, выходя в мир через прямоугольное окошко экранов телефонов, планшетов, компьютеров.

– Посмотри, – говорил он вечерами Саше, – даже сидя в кафе, мы не перестаем копаться в своих смартфонах. Это же ужасно, люди пришли встретиться друг с другом, побеседовать, поужинать вместе, но все заканчивается принесенной официантом едой и включенными телефонами. Стало проще перекинуться смайликами и парой слов набранного сообщения, чем использовать живую речь. Это же катастрофа.

– Катастрофа, – соглашалась Саша и целовала его в щеку. – Ты пригласишь меня в кафе на ужин?

Постепенно идея начала приобретать четкие формы – клуб живого общения, где есть столики, диванчики, буфет с чаем, кофе и булочками, настольные игры, тематические вечера, анимационные программы по выходным для детей. Место, где можно друг с другом общаться. В среду – совместный просмотр кино и его обсуждение, в четверг – лекции по литературе, театру или живописи, в пятницу – мастер-классы по дизайну. А еще – встречи с психологами, поэтами, путешественниками, блогерами, музыкантами. Свой сайт и группа в социальной сети. Программа вечерних мероприятий на месяц вперед. Двери клуба открыты для всех желающих, цена вопроса – входной билет. Клуб также сдавался в аренду для проведения детских дней рождения, праздничных вечеринок и даже девичников.

Было очень трудно: долго искали подходящее помещение, делали ремонт, обустраивали зал, разрабатывали программу мероприятий, находили нужных людей. Требовались дополнительные вложения, пришлось взять кредит. В итоге все получилось. Только он потерял Сашу.

Сначала все шло замечательно, она поддержала это начинание, приняла в нем деятельное участие, а потом так получилось, что ремонт квартиры совпал с ремонтом найденного помещения. Начались ссоры.

– Я не могу одна иметь дело с бригадой мужиков, они меня обманывают! Димка, ну поговори с ними, ты же умеешь. Приди домой пораньше.

– Слушай, Саш, сегодня пораньше не получится, тут проблемы со строителями…

Вместо одного общего дела каждый занялся своим отдельным. Постепенно накапливались усталость, раздражение, обиды. Любовь никуда не делась, но она словно спряталась, затаилась, уступая место выяснениям отношений. Уже и квартира радовала новыми обоями, уютной гостиной, кофейного цвета занавесками на кухне, и клуб торжественно открылся, по утрам в него начали заглядывать молодые мамы, желая провести утро за чашечкой кофе с вкусной булочкой, пока ребенок возится в сухом бассейне с разноцветными маленькими мячиками в компании таких же карапузов.

Тут же по соседству появились стеллажи с книгами, настольными играми, яркими кружками, цветными фломастерами, возник специальный отдел «Магазин хорошего настроения».

А в их с Сашей жизни ничего не менялось.

– Поехали на выходные за город, мы давно нигде не были вдвоем.

– Прости, я сейчас не могу, у нас лекция интересная намечается в субботу. Пойдем вместе.

– Спасибо, пожалуй, останусь дома.

Порой казалось, что весь их разговор состоит из упреков и недовольного молчания. Ему было некогда, всегда некогда. Но неужели Саша настолько эгоистична, что не может понять, насколько он занят? Ведь начать и вести свое дело – это быть на связи двадцать четыре часа. И вместо того, чтобы дуться, могла бы прийти и помочь, в конце концов.

Дима не сразу понял, что она перестала петь. С окончанием ремонтов закончились и концерты, потому что «ты не можешь так поздно возвращаться одна, а я не смогу тебя встретить – пока от нашего клуба доеду…» Саша один раз отказалась от предложения, второй… потом перестали приглашать.

Он не сразу осознал, что они перестали ссориться. А когда осознал – очень захотел вдруг скандала. Но… не получилось. Она со всем соглашалась. Спокойно, без раздражения, равнодушно. Как будто он уже вышел за четко очерченную зону ее жизни.

– Я сегодня задержусь, поужинай без меня.

– Хорошо.

– Слушай, с отпуском в это лето ничего не получается. Давай передвинем на осень. В октябре же тоже можно неплохо отдохнуть. Ты не против?

– Я не против.

– Представляешь, у нас тут ребята женятся. Они встретились в день просмотра кинофильмов и через три месяца подали заявление. Завтра устраиваем для них вечер романтической комедии. Здорово, правда?

– Здорово.

Он не сразу понял, что упустил. Однажды вернулся домой пораньше, посмотрел на свою жену, сидящую в кресле с книгой, и… увидел ее заново.

– Привет, – подошел, поцеловал в щеку.

– Привет.

– Пойдем ужинать?

– Я уже поужинала, все на плите.

– Посидишь со мной?

– Прости, голова болит. Я лучше здесь.

Дима почему-то точно знал, что голова у нее не болит, просто она не хочет с ним посидеть. Потому что с книгой ей лучше. Интереснее. И сама она такая… нет, это было не спокойствие. Это было безразличие. Он исчез из ее жизни. В тот момент Одинцов почувствовал это очень отчетливо. И ему снова захотелось скандала, чтобы Саша накричала, обвинила, сказала много обидного. Захотелось подойти к ней, схватить за плечи, потрясти. И он даже сделал шаг, протянул руку, но в этот момент Саша оторвала взгляд от книги и подняла глаза – спокойные равнодушные глаза:

– Я, пожалуй, пойду спать. У тебя же завтра встреча в девять тридцать утра. Мне надо проснуться пораньше – погладить тебе рубашку, приготовить завтрак.

Встала и ушла. А он так и остался стоять посреди комнаты. И это его Саша?!

Где та девчонка, что в медовый месяц лазила с ним по горам и, стоя у самого края обрыва, раскинув в стороны руки, громко смеялась от счастья? Где та женщина, которую он обожал и которая сводила его с ума своим пением, то глубоким, то звонким? Где его Саша, которая в майских парках изучала кусты сирени, разыскивая пять лепестков, а потом, довольная, загадывала желание и съедала цветок? Где их кофе в бумажных стаканчиках на лавочке по выходным, когда они выбирались на прогулки? Где это все?!

Как он это допустил? Ослепленный собственным делом, идеей, работой, проблемами, Дима просто перестал находить время для любимого человека.

Я занимаюсь важным.

Она должна понять.

В конце концов, я зарабатываю деньги для нас двоих.

Все это казалось настолько правильным и не требующим доказательств, что выглядело аксиомой.

Но правило аксиомы вдруг перестало работать.

Когда Дмитрий увидел со стороны, какой стала их жизнь – было слишком поздно. И даже секс неуловимо превратился всего лишь в пункт написанной кем-то обязательной программы.

Одинцов начал срочно искать выход из создавшегося положения.

– Давай устроим твой концерт в нашем клубе?

Саша посмотрела на него с какой-то грустно-снисходительной улыбкой:

– Я не готова, Дим, я давно не играла.

– Ну, так мы никуда и не спешим. Время есть, подумай над репертуаром, порепетируй…

А она в ответ продолжала улыбаться:

– Думаешь, стоит?

В один из вечеров он наконец решился и пошел ва-банк:

– Давай заведем ребенка.

– Ты этого правда хочешь? – Ее взгляд стал вдруг пытлив и внимателен.

Вот оно!

– Да, – ответил твердо. – Я думаю, пора. Мы уже достаточно пожили для себя, теперь можно и ребенка завести.

Он не понял, что именно сказал не так, но как только замолчал, почувствовал – ошибся.

– Пора? – иронично переспросила она. – Пожили для себя? Можно заводить? – а потом резко отвернулась и произнесла каким-то совсем чужим голосом: – Решил найти мне занятие?

– Саша, ты все совсем не так поняла. Я не имел в виду…

– Я ухожу. – Она снова стояла к нему лицом, и в ее чуть опущенных вниз глазах уже не было пытливости. В них была… жалость. – Я ухожу, Дима. Не могу больше. Не получилось у нас счастливой семьи, не сумели.

Саша ушла на следующий день. Ушла из его жизни так же стремительно, как и появилась.

А он возвращался вечерами в пустую квартиру, где все дышало ею – от занавесок до торшера с оранжевым, похожим на половинку огромного апельсина абажуром, и чувствовал себя калекой. После ампутации же не бывает абсолютно здоровых людей. Кому-то удаляют пальцы, руки, ноги. Ему – душу. Дмитрию всегда казалось, что Саша в его жизни – константа. Может перемениться все – город, друзья, работа. После успеха придет неудача. Сегодня светит солнце, завтра пронесется ураган. Все изменчиво, все непостоянно. И только Саша незыблема. Оказалось, ошибся.

Пришлось учиться жить с ампутацией и терпеть фантомные боли. Ждать, а вдруг сегодня вернется? А вдруг позвонит? Напишет?..

Нет. Не звонила. Не писала. Отрезала. Как свои волосы.

Правда, про дни рождения помнила. Ну и, само собой, про Новый год.

«Поздравляю с Новым годом! Будь здоров и счастлив».

Мы же все вежливые, сохраняем цивилизованные отношения.

Намучился с ним Ромка тогда будь здоров. Сначала поставлял виски, потом слушал нетрезвые излияния души, потом брал за шкирку и заставлял встряхнуться, фонтанировал идеями одна безумнее другой, постепенно возвращал в лоно любимой работы и дорогого сердцу клуба. Так потихоньку и вытащил.

А теперь Одинцов этому Ромке – своему лучшему и проверенному другу – соврал. Может, действительно познакомиться со знаменитым актером, устроить ему творческий вечер? Чем черт не шутит. Если он согласился ехать в такую даль на никому не известный фестиваль, значит, не очень блестяще обстоят дела у звезды в настоящий момент.

В общем, разберется по ходу, а сейчас главное – не опоздать на завтрак, связаться с автосервисом – узнать, что с фильтрами для машины. И увидеть Сашу. Может, удастся поговорить.

* * *

– Вот правду люди говорят: не встречайтесь с первой любовью, пусть она останется такой, какой ее запомнили, – делилась сокровенным Кристина.

– Это стихотворение так говорит, – машинально поправила Саша.

Голова не хотела соображать – сказывалось последствие бессонной ночи. Каждый громкий звук отдавался внутри эхом. Надо заварить крепкий кофе, чтобы взбодриться.

– Ничего себе! Даже стихотворение об этом написали? – Кристина на несколько секунд замолчала, задумалась, а потом продолжила свои рассуждения: – Посмотрела я на него, три волосины, живот отрастил пивной, рубашка какая-то мятая. Стою и думаю: и вот по этой образине я сходила с ума в школе? Смотреть-то не на что! А я ведь даже мечтала: окончу школу, выйду замуж… Хорошо, короче, что не вышла. Придумал бы кто-нибудь компьютерную программу, которая показывает, как твой парень будет выглядеть через десять или пятнадцать лет. В восемнадцать все красавчики, а ближе к тридцати большинство теряют товарный вид.

– У тебя таблетка от головы есть? – прервала философские размышления девушки Саша.

– Сейчас поищу. – Кристина вынула из нижнего ящика конторки свою сумочку и начала ее перетряхивать.

Не встречайтесь с первою любовью… а как быть с любовью всей жизни? Она вчера лишь только спустилась по лестнице, увидела спину, услышала голос… и словно не было этих трех лет. Димка! Ее Димка, родной, возмужавший, не тот парень, который поджидал после концерта, – взрослый мужчина на пороге зрелости.

Саша сегодня всю ночь не спала. Думала о нем, снова и снова прокручивала встречу в гостинице, вспоминала их короткий разговор. Соскучилась до одури. Хотелось к нему, в номер, обнять руками за шею и не отпускать.

Где же ты так долго был? Почему не приехал раньше? Ты думал обо мне? Ты же ведь…

И снова эти мысли о разводе. Зачем он здесь?

– Вот, нашла последнюю. – Кристина протянула Саше практически пустой блистер и начала запихивать в сумку все, что разбросала: зеркало, кошелек, помаду, чеки.

– Спасибо.

Сейчас она пройдет в ресторан, выпьет кофе. Может, и Дима там завтракает. Хоть посмотрит на него… со стороны. Сердце сжалось.

Теперь, прожив три года одна, начав все сначала, Саша оглядывалась на себя прежнюю и понимала, какой недостаточно зрелой и эгоистичной была. Ревновала Диму к его новому делу, к Ромке. Саше тогда казалось, что Рома крадет у нее мужа и их совместную жизнь. А сама? Что она сделала сама? Или не сделала. Перестала заниматься музыкой. Отказалась от своей мечты. Ради чего? Чтобы проводить дни одной и при каждом удобном случае демонстрировать это? Да, Дима тоже виноват. В любом конфликте всегда виноваты двое. Но это не извиняет ее собственную пассивность. И если под конец их отношений Сашу душило чувство неосуществленных надежд, то что она сделала для изменения этой ситуации? Ничего.

Нет, позже, конечно, сделала – ушла. Тогда ей казалось, что это лучшее решение из всех возможных.

Собственная нереализованность на фоне его успеха била больно – наотмашь, рождая чувство одиночества и изолированности. Ее немногочисленные подруги после окончания института разъехались кто куда, вышли замуж, родили детей. Как-то незаметно разошлись жизни. Саша звонила родителям в родную Тверь регулярно, бодро рассказывала о ремонте, успехах Диминого клуба, заминала неудобные темы из серии «когда же вы подарите нам внуков», а потом так же позвонила и призналась про разрыв. Она была очень благодарна своим умным и добрым родителям, которые не мучили расспросами, а просто предложили приехать к ним. Саша приехала, но позже – через год, когда получила свой первый отпуск. Замечательно провела две недели, загорала на речке, ездила в лес, бродила по дворам детства, помогала маме с заготовками на зиму. Всего один раз мама спросила про Диму. Потом они эту тему обходили стороной. И Саша снова была благодарна родителям за чуткость.

Нельзя сказать, что Дима не пытался ее привлечь к делу, он несколько раз предлагал принять участие в разработке программы клуба, но этим занимался Рома… а Рома каждый раз умудрялся предложить более интересные идеи. В итоге Саша проигрывала и, конечно, теряла интерес. Они чувствовали друг в друге соперника – Саша и Рома, а Дима, увлеченный работой, не замечал этого, приглашал ее на клубные мероприятия, считая это отличной заменой времени вдвоем.

Сначала Саша ходила, пыталась даже помочь. Рома был этому не рад и всегда демонстративно переделывал за ней порученную работу.

Саша чувствовала себя в клубе чужой и лишней.

Они вообще с какого-то момента начали жить разными, отдельными жизнями. Общим стал только быт.

– Ты даже не представляешь, – возбужденно говорил Дима, – сколько одиноких людей в Москве! У них нет друзей, с которыми можно просто пойти посидеть в кафе. Им негде встречаться. Им не с кем встречаться. Понимаешь?

– Понимаю, – отвечала она, едва сдерживаясь, чтобы не усмехнуться.

Забавно. Дима говорит про человеческое одиночество, полный желанием изменить этот мир, и даже не замечает, насколько одинока его собственная жена.

– Одиночество больших городов – это же так страшно, – продолжал он развивать свою мысль.

– Очень страшно, – эхом отзывалась она.

Судя по поступлениям на ее банковскую карту, человеческое одиночество приносило неплохой доход. Саша поморщилась собственным циничным мыслям. Несмотря на расставание, Дима ежемесячно делал ей отчисления – считал себя обязанным. Это продолжалось до тех пор, пока она не нашла работу и не написала, что больше не нуждается в финансовой поддержке.

Теперь у них остались лишь поздравления с Новым годом и днем рождения.

Каждый раз, получая скупой набор слов и пожеланий, Саша долго смотрела в телефон и думала: а не поторопилась ли она, уйдя? Не сделала ли ошибку? Тогда это казалось правильным, а сейчас? Сейчас она понимала, что сделала бы все по-другому.

Самое главное, не следовало бросать музыку. Да, поздние вечерние концерты пришлось отменить, но сколько существует других, не менее интересных вариантов. Она не искала, не пробовала.

Тогда Саше не хватило ни жизненного опыта, ни мудрости.

Надо было поговорить с Димой о клубе, не сыпать упреками и самоустраняться, тихо злясь на Ромку, а объяснить, что если у них семья, то это подразумевает также совместные дела и обязанности. Диалог и обсуждение вместо ссор и взаимных обвинений. Как неумело и глупо вели себя оба. А этот его разговор о ребенке… Дима даже не понимал в тот момент, о чем говорил. Прозвучало как «а не завести ли нам попугайчиков?». Он не был готов для отцовства абсолютно, просто цеплялся за обломки того, что они вдвоем разрушили. Саша не верила в скрепление этих обломков ребенком. Она ясно увидела себя одну с малышом и его: «Я очень занят, я обеспечиваю нас двоих, неужели ты этого не понимаешь?»

Сейчас, работая, зарабатывая, она доказывала самой себе, что тоже может, умеет. Или доказывала не себе, а ему? Тому, кто уже давно живет собственной обособленной жизнью.

Саша помнила его темно-русые волосы под своими пальцами – непроходимая густота.

– Настоящая тайга, – шептала ему на ухо. – Интересно, ты к сорока полысеешь?

Он смеялся:

– Это вряд ли. У отца такие же, и он все еще с шевелюрой.

Кто теперь шепчет ему на ухо всякие глупости и пробует пальцами густоту волос?

От этой мысли захотелось плакать. Господи, неужели все-таки развод? А про поломку машины так… легенда.

Саша толкнула дверь ресторана и оглядела небольшой уютный зал. Димы не было. Уже позавтракал? Или еще не спустился?

Она пересекла зал, остановилась перед кофемашиной и поставила под краник чистую чашку, нажав на «американо». Рядом находился кувшин с водой, как раз для зажатой в ладони таблетки. Сев со стаканом воды и чашкой кофе на свободное место, Саша в первую очередь выпила таблетку. За соседним столиком устроился столичный режиссер – очень приятный мужчина чуть за шестьдесят со своей всегда недовольной ассистенткой. Саша запомнила ее имя – Валентина Петровна. Женщина что-то быстро говорила, тыча коротким пальцем с массивным серебряным кольцом в стопу измятых бумаг.

– А, вот ты где, приятного аппетита.

Саша подняла глаза. Перед ней стоял Михаил Витальевич.

– Доброе утро, – поприветствовала она шефа.

– Значит, вот какое дело. – Он сел рядом. – К нам сегодня актер приезжает, надо человека встретить, разместить по высшему разряду – сама все понимаешь. Займись лично, а то Кристина ляпнет чего-нибудь, потом не оберешься.

– Хорошо.

Саша пришла в эту гостиницу на должность администратора, принимала и регистрировала постояльцев, выдавала ключи, решала проблемы. За три прошедших года круг ее обязанностей значительно расширился. Теперь она была секретарем, помощником, координатором мероприятий, а по сути – управляющим и заместителем шефа.

Оказывается, у нее действительно были неплохие способности к организаторской работе. И может быть, если бы не глупое соперничество с Ромой по молодости лет и неопытности…

– Ну а дальше актера я беру на себя. Ужин сделаем царский. Да, проконтролируй, стерлядь привезли? Сегодня утром обещали.

– Все сделаю. – Саша поняла, что Михаил Витальевич настроился на совместную трапезу со звездой сериалов.

Кофе был допит, сидеть за столиком дальше не имело смысла. Рабочий день начался, и впереди ждало много дел и забот.

– У нас проблемы с прачечной, должны были вчера доставить чистое постельное белье и полотенца. Но машины вышли из строя. Обещали сегодня. Пойду разбираться.

– Да-да, иди, разберись. Еще Лулу эта приезжает… Может, и к лучшему, что остановится у нас, не будет здесь мельтешить. Как стерлядь лучше приготовить? Просто запечь или в сливочном соусе?

– Думаю, в сливочном соусе.

Михаил Витальевич кивнул.

С Димой они столкнулись в дверях, когда Саша выходила из ресторана. Те же темные джинсы, что и вчера, тот же темно-вишневый тонкий джемпер с вырезом уголком. Ее глаза привычно уперлись в его ключицы. Прижаться бы. Нельзя. Подняла голову.

– Привет.

Да, голос не изменился.

– Привет, приятного аппетита.

Возможно, они бы даже поговорили, но зазвонил телефон в руке.

– Александра Павловна, это из прачечной, тут такое дело, мы ваше белье по ошибке в другое место отправили, перепутали.

* * *

Какая она теперь деловая, и голос деловой, и одежда – светлая рубашка с прямой узкой юбкой, и даже прическа. Одинцов сделал шаг в сторону, пропуская Сашу. Она кивнула в знак благодарности, прежде чем выйти из ресторана. Цивилизованные люди расстаются цивилизованно. Только от этого не легче.

Завтраки здесь оказались вполне приличные. Ничего особенного, стандартные яйца, сосиски, колбаса, сыр, булочки, джем. Но все свежее. И кофе вкусный. С утренней трапезой Дмитрий управился быстро, он спешил вернуться в холл – вдруг там за стойкой Саша. Нет, Кристина. Стоит, улыбается.

– Как вам у нас спалось?

– Замечательно.

– Завтрак понравился?

– Очень.

Кажется, девушка с ним заигрывала.

– Номер удобный?

– Удобнее не придумаешь, жил бы в нем целую неделю.

Кристина захихикала:

– У нас еще люкс есть. Туда сегодня известный актер будет заселяться.

– С видом на липу?

Девушка захлопала глазами, не поняв вопроса.

Вчера перед сном Одинцов листал информационно-рекламный буклет о гостинице для постояльцев. В нем было написано, что раньше на этом месте находился дом известного купца и промышленника Петра Гордеевича Чигирева. Он жил в конце девятнадцатого – начале двадцатого века. Каменный этаж гостиницы остался от строения того далекого времени. Второй и третий этажи были возведены недавно. Когда-то позади дома находился большой яблоневый сад, но он, к сожалению, не сохранился, зато нетронутой осталась липа, которой уже около ста пятидесяти лет. И если гости хотят сделать фото на память – лучшего места не найти.

В гостинице было двадцать три номера, четыре маленьких на первом этаже, десять стандартных на втором, на третьем – восемь стандартных и один повышенной комфортности. Все номера оснащены телевизором, феном, кондиционером и мини-баром.

Вечером в темноте смотреть на липу Одинцов не стал, а вот выйдя утром из ванной, вспомнил о дереве и выглянул в окно. Ему повезло: обзор из номера открывался живописный, прямо на задний дворик, где был разбит пестрый цветник. С одной стороны от него стояли три кованых столика со стульями – маленькое открытое кафе, а с другой – та самая липа, высокая, с немного узловатым стволом. Рядом скамейка «под старину», чтобы уж фотография у желающих получилась атмосферная.

– Вообще, у нас тут все по-честному и никакой липы. – Кажется, Кристина обиделась.

– В вашей честности я даже не сомневаюсь, – поспешил успокоить девушку Одинцов. – Просто обычно лучшие номера обязательно с видом на море. Но в вашем городе моря нет, зато есть старинная дореволюционная липа, я вчера в книжке прочитал. Практически достопримечательность. Вполне логично, что люкс должен быть с видом на липу.

Кристина рассмеялась:

– Да, вы угадали.

– Отличный, кстати, ход. Можно вообще сделать ее местом паломничества для туристов. Как со всего мира едут в Верону посмотреть на балкон Джульетты, так и к вам могут ездить смотреть на липу.

Зачем он флиртует с девушкой? Ей это явно нравится. А ему? А он просто тянет время и ждет Сашу. Только Саша работает, наверняка занята, и возможности пообщаться с собственным, пусть и практически бывшим, мужем у нее нет. Как у него когда-то.

Надо звонить писателю Полянкину, надо связываться с автосервисом, надо будет попробовать познакомиться с актером, когда тот прибудет. Надо…

– У нас там даже табличка есть, – похвасталась Кристина.

– Какая табличка? – Одинцов понял, что прослушал, о чем говорила администратор.

– Ну, о том, что липа старинная и росла тут еще при Чигиревых.

– Кристина, как только приедет актер, сразу же позвони мне. Я сама его зарегистрирую.

Все-таки дождался.

– Хорошо, – кисло ответила девушка, которая явно хотела лично заняться звездным постояльцем.

Саша положила на стойку-конторку пластиковую папку с бумагами.

– Еще надо посмотреть, что у нас освободится в воскресенье, пришел запрос на двухместный номер. После праздника ведь многие разъезжаются? Режиссер с ассистентом, помню, в понедельник… – Она вдруг повернулась к Одинцову.

– А я остаюсь, – ответил он на ее немой вопрос. – Я вообще подошел сюда продлить комнату. Как раз до понедельника.

* * *

День выдался настолько насыщенный, что Саша едва нашла полчаса на обед. Как только продлили номер Диме, пришлось срочно бежать на кухню – сломалась посудомоечная машина, вызывали мастера. Чистое белье из прачечной хоть и с приключениями, но прибыло. Двухместный номер на воскресенье нашли – забронировали, люкс для актера приготовили, такси режиссеру вызвали, подтекавший кран в номере Валентины Петровны починили, скатерти в ресторане сменили, букет со свежими цветами в холл поставили. Теперь предстояло найти психолога. Саша еще когда несколько дней назад регистрировала помощника режиссера – рыхлую женщину лет пятидесяти с короткой стрижкой и огромной сумкой через плечо, сразу поняла: будут проблемы. Наверное, это приходит с опытом. Выражение лица, интонация, жесты… и ты уже понимаешь – не самый простой гость. Так оно и получилось. На следующий же день встал вопрос о жалюзи.

– Почему у вас в номере нет жалюзи? Утром солнце светит ярко и будит. Я встала вся разбитая.

– У нас ночные шторы специально для этого случая сшиты из плотной ткани, если задернуть – свет не проникает в комнату.

– Мне это абсолютно не подходит, – и недовольное подергивание полным плечом, – тогда я не пойму, настало утро или нет. Это же кромешная темнота. Ваша гостиница совершенно не приспособлена для комфорта.

Дальше последовал пространный рассказ о том, какая важная и ответственная работа у ассистента.

– Святослав Аркадьевич, он же величайший режиссер, неоцененный в наше смутное время. Мастер вынужден ездить по маленьким городам и ставить спектакли в областных центрах, а мог бы снять кино. Но разве денег на это получишь.

– А что, существует только Москва? Неужели поставить спектакль для зрителей Смоленска, Перми, Самары менее почетно? – И зачем только Саша влезла в этот разговор, ведь знала же: не надо. – Почему вы думаете, что там театр востребован меньше?

– Ах, что вы понимаете! – всплеснула руками Валентина Петровна. – Вы даже гостиницу содержать нормально не можете, а рассуждаете про искусство! Жалюзи нет, полотенца без вензелей. Вы знаете, что во всех приличных гостиницах на полотенцах есть монограмма? Вот помню, в прошлом году мы ездили со Святославом Аркадьевичем в Париж… Кстати, там такие салоны красоты, нам еще учиться и учиться. С тех пор я каждый раз, бывая в Европе, обязательно хожу в местные салоны. И косметику покупаю исключительно за границей.

Все это приходилось слушать с вежливой улыбкой. Когда ассистент закончила рассказ о своей удавшейся жизни и забыла про жалюзи, Саша предложила ей чаепитие на свежем воздухе.

– У нас во дворике есть столики. Через пару минут к вам туда подойдет официант.

Сегодня чаепитием дело не обойдется.

– Неужели в этом городе нет ни одного приличного психолога? – возмущалась Валентина Петровна.

– Конечно, есть. Я связалась с тремя, но, к сожалению, приемы идут только по записи. Самый ранний срок, когда вас могут проконсультировать, – это завтра.

– Но завтра я не могу! Завтра у нас выступление. Я должна неотлучно находиться при Святославе Аркадьевиче! Я и сейчас должна, у нас генеральный прогон, но мои расшатанные нервы! Я уже приняла успокоительные, они не помогают, мне срочно нужен психолог.

Стоявшая рядом Кристина робко произнесла:

– У меня есть подруга, она недавно получила диплом, я могу позвонить, попросить, только она… детский. В садиках там, начальная школа…

– Вы в своем уме?! – Валентина Петровна гневно посмотрела на девушку, а потом перевела взгляд на Сашу: – Как вы вообще набираете персонал? Я рассказываю о том, что нахожусь на грани нервного срыва, а мне подсовывают… какую-то девчонку, которая подрабатывает по детским садам.

Лицо Кристины пошло красными пятнами.

– Вообще-то… – начала она, но Саша предостерегающе сжала руку девушки.

– Валентина Петровна, – обратилась Саша спокойным голосом к постоялице, – вы должны понимать, что город у нас маленький и специалистов не так много. Вы переволновались, я понимаю, у вас очень ответственная работа…

– Именно! Очень ответственная! А я не могу ни выспаться, ни получить вовремя психологическую помощь. Да еще кран в номере подтекал. Всю ночь лежала и слушала это кап-кап-кап в ванной. Вы знаете, что капанье воды – самая изощренная пытка? Ее в китайских тюрьмах применяли, чтобы сводить людей с ума.

– Кран вам починили, сегодняшняя ночь пройдет в тишине.

– Но нервы-то уже расшатали! Не надейтесь, что я это просто так оставлю. Отзыв напишу правдивый.

Зазвенел дверной колокольчик. Хоть бы актер прибыл, может, появление звезды угомонит эту женщину. Но в холл зашел не актер, а Дима.

Дима, который сегодня продлил номер до понедельника.

– И в своем отзыве я укажу, – продолжала угрожать Валентина Петровна, – как безобразно вы принимаете гостей, в каком состоянии находятся ваши номера и как вы отказываете людям в удовлетворении простейшей просьбы.

– Поиски психолога – это не наша компетенция! – выпалила Кристина, чем только подлила масла в огонь.

Ну что ты с ней будешь делать.

– Еще и грубите! – Указательный палец с серебряным кольцом был обвиняюще направлен на администратора.

– Девушки, у вас свободного номера не найдется? – поинтересовался Одинцов, подходя к стойке. – У меня сейчас переговоры с одним известным писателем Вениамином Полянкиным, слышали о таком?

Ассистент режиссера замолчала и вся как-то сразу подобралась, приготовилась слушать.

– Знаем! – звонко ответила Кристина. – Это очень модный автор.

– Я сейчас прогулялся по городу, и возникла идея пригласить его сюда. Не на эти выходные, конечно, Полянкин очень занятой человек, а на следующей неделе, например. У нас с ним как раз намечается совместный проект, а эта ваша липа – отличные декорации для интервью.

Кристина открыла от восхищения рот. Валентина Петровна оценивающе поглядывала на Одинцова.

– А вы тоже приехали на фестиваль? – поинтересовался у нее Дима. – Мне кажется, здесь намечается нечто очень интересное.

– Мы являемся его постановщиками, – с достоинством ответила ассистент, – воплотителями идеи.

– Значит, идея не местная?

Валентина Петровна выразительно фыркнула:

– Нет, конечно. Мы специально приехали из Москвы со Святославом Аркадьевичем…

– Вы знаете, я тоже приехал из Москвы! Вообще, интересно посмотреть, какие праздники устраивают в провинции. И я уверен, что если за дело взялся сам Святослав Аркадьевич… – слова были сказаны таким многозначительным тоном, словно он действительно знал, кто это.

Во всяком случае, Валентина Петровна в это поверила и позволила себе улыбку:

– Он гений, непризнанный, но гений.

Саша почувствовала себя зрителем в театре. Поистине, там, где в общении с женщиной не помогают профессионализм и психологические уловки, мужчина и мужское внимание творят чудеса.

– Вы знаете, я в некотором роде тоже специализируюсь на праздниках, создал клуб, где проводятся различные мероприятия. Нашими гостями являются писатели, актеры, деятели культуры, и если мы с вами обменяемся деловыми контактами…

– Конечно. – Валентина Петровна полезла в свою бездонную сумку, долго в ней рылась и наконец вытащила на свет визитку.

Одинцов взял протянутый кусочек картона.

– Моя, к сожалению, в номере, но я вам ее передам, – пообещал он.

– Мы здесь до понедельника, – проинформировала ассистент. – Очень приятно было поговорить с вами, молодой человек, но мне пора. У нас генеральный прогон, и я все время должна быть при Святославе Аркадьевиче. Могу понадобиться ему в любую минуту, вы же понимаете.

Естественно, Дима понимал, о чем заверил ее в самых цветистых выражениях.

Когда Валентина Петровна ушла, все выдохнули.

– Вот стерва, – не сдержалась Кристина, а потом, глянув на Одинцова, добавила: – Извините.

– Ничего-ничего.

– Просто не очень счастливый человек, – резюмировала Саша, – поэтому самоутверждается за счет других. По большому счету, ее надо пожалеть.

– Не собираюсь я ее жалеть, за полчаса всю кровь выпила, оскорбляла, угрожала, еще отзыв обещала написать о гостинице отрицательный, а нам потом с Михаилом Витальевичем объясняться.

– Я напишу положительный, – пообещал Одинцов.

– Правда? – Щеки Кристины окрасил нежный румянец.

Девочка явно увлеклась. И немудрено. Пришел, разрулил ситуацию, спас от склочной женщины, теперь очаровывает обещаниями. Да что там девочка… Саша сама стоит, смотрит на него и сходит с ума. Димка, Димка…

– А у вас здесь есть однофамилец! – заявила вдруг Кристина.

– Правда? – Он удивился очень натурально, а Саше вдруг захотелось уйти.

– Да, у Саши тоже фамилия Одинцова.

– Кто бы мог подумать… – В его голосе проскользнула легкая ирония. – Вот так случайно встречаются люди в маленькой гостинице, а потом выясняется, что у них одинаковая фамилия.

Встречаются, и понимаешь, что ничего счастливее в твоей жизни не было, как то время, когда вы были вместе, радовались одним и тем же вещам, смеялись над одними и теми же шутками, понимали друг друга с полуслова, были родными.

А теперь все это в прошлом.

Что ему здесь делать до понедельника, если не обсуждать предстоящий развод?

В затянувшемся молчании появилась осязаемая тяжесть, даже Кристина почувствовала дискомфорт.

– А про писателя правда? Привезете? – сменила она тему.

– Если честно, то вряд ли. Но вашей вредной даме знать об этом не обязательно. – Одинцов перевел взгляд на Сашу и очень серьезно сказал: – Александра, не уделите мне несколько минут своего времени?

Вот оно. То, зачем он приехал. Собственный голос Саша не узнала:

– Да, конечно. Если что-то важное, мы можем обсудить это во дворике.

– Важное.

– Хорошо, пойдемте. Кристина, я на телефоне, приедет актер – позвони.

– Ладно, – немного растерянно ответила девушка.

Они вышли в тот самый двор – бывший яблоневый сад, где росла старинная липа, сели за столик. Погода была замечательная – августовское солнце, греющее, но не припекающее, свежий чуть прохладный ветер. Хотелось чаю, варенья и не говорить о проблемах.

Только обнять, вспомнить, каково это – быть с ним рядом. А вместо этого:

– Ты знаешь Святослава Аркадьевича?

– Я даже не представляю, кто это, – пожал плечами Дима. – Но ваша постоялица имела такой многозначительный вид, когда произносила его имя-отчество, что сразу стало ясно: большой человек.

Саша против воли улыбнулась. Он подпер рукой щеку и посмотрел на нее. Как когда-то, миллион лет назад. Димка, Димка…

– О чем ты хотел поговорить?

– Узнать, как у тебя дела, как живешь.

– И… все?

– А разве этого мало?

И цвет глаз не изменился, такой же серый с вкраплениями рыжего. И поперечная морщинка на переносице совсем не портит лицо. Хотя разгладить хочется, коснуться пальцем…

– Живу неплохо. Как видишь, нашла работу.

– Веселая у тебя работа.

– Не жалуюсь. Во всяком случае, рутина не грозит. Почему ты здесь оказался? Не предупредил. Решил сделать сюрприз?

Он перестал подпирать щеку и потер переносицу. Морщинка не разгладилась.

– Я же объяснил вчера, что машина заглохла посреди дороги, теперь стоит в автосервисе. К тому же как я должен был предупредить, если не знал, где ты живешь? Даже адреса мне не оставила. Уехала и все.

– Мне показалось тогда, что это правильно.

– Тогда? – Он внимательно посмотрел на Сашу. – А сейчас?

– А сейчас… наверное… слишком поздно, – слова прозвучали тихо.

– Ты устроила свою жизнь?

А ты? Есть женщина, которая ждет вечерами, готовит ужины, приглашает в постель?

Саша молчала. Она почему-то не хотела отвечать на этот вопрос. Сказать, что есть поклонник, – некрасиво, признаться, что одна, – дать понять, насколько без него не складывается. А если у Димы кто-то есть? Зачем она ему со своей любовью через три года, если к тому же еще и ушла сама.

И все же… он здесь действительно случайно.

– Куда ты вчера направлялся?

Дима понял, что тему личной жизни она развивать не собирается. Он всегда ее понимал. Когда у него было на это время.

– Я ехал на встречу к Полянкину. У нас правда идут переговоры, только не об интервью, а о встрече с читателями в клубе.

– Ромкина идея?

– Его, – усмехнулся Дима. – Все самое безумное – это его. Долго утрясали детали, и в итоге вчера должен был состояться личный разговор, но заправился по дороге какой-то гадостью и заглох посреди трассы. Сюда доставляли эвакуатором, сказали, что на ремонт потребуется пара дней.

– Такая серьезная поломка?

– Да нет, надо всего лишь фильтр сменить. Но Воздвиженск не Москва, поэтому фильтры тут под заказ. Я после завтрака в автосервисе был, обещали доставку завтра. А как там на самом деле…

– Понятно, значит, встреча срывается?

– Можно сказать и так. Я сегодня Полянкину позвонил и предупредил, что из-за форс-мажора застрял на середине пути. Не могу сказать, что он был рад это услышать и что разговор получился легким.

– Поездом всего несколько часов, не рассматривал такую возможность?

– И оставить машину за три сотни километров в незнакомом городе?

Вот как. Значит, можно отложить рабочий вопрос на пару дней ради машины, а ради Саши нельзя. Во всяком случае, три года назад это было нереально. Все старые похороненные обиды вдруг разом ожили, и стало горько. Одна и та же ситуация: работа, важная встреча. Только на одной чаше весов – машина, а на другой – она, живой человек, жена. И ради машины… А ради жены… Стало так обидно и больно – невыносимо. Задохнуться можно.

– Саша, что с тобой?

– Все в порядке.

– Я же вижу, на тебе лица нет.

– Все хорошо. Правда. – Она сглотнула, пытаясь выровнять дыхание. Как там, вдох на три счета и выдох на три счета, долгий вдох и долгий выдох. – Усталость. Знаешь, с этим фестивалем все с ног сбились. Один постоялец серьезнее другого.

А он уже был на ногах и рядом, зачем-то трогал лоб, заглядывал в глаза. Только что практически убил своими словами и даже не понял этого. Машина оказалась важнее жены. Сказал жестокость, а теперь беспокоится.

– План – дожить до понедельника? – пытался шутить Дима.

– Да. А в понедельник все разъедутся.

Прозвучало очень двусмысленно.

– Ты скучаешь по Москве?

Я по тебе скучаю. Но знать это необязательно.

Саша пожала плечами и отвела глаза. Зазвонил телефон. Кристина возбужденно отрапортовала:

– Он приехал!

* * *

В маленьком холле было шумно, Кристина за стойкой стояла раскрасневшаяся, долгожданный гость уже что-то подписывал ей на память. Лицо актера показалось Одинцову знакомым. Крупный солидный мужчина в годах с гривой густых седых волос. Если бы Дмитрий был режиссером, он бы взял такой типаж на роль оперного певца или жившего на широкую ногу барина. А вот в каком фильме он видел актера – с ходу вспомнить не удалось, да Одинцов и не смотрел почти телевизор. Но видел где-то это лицо точно.

Саша уже приступила к своим обязанностям, вежливо улыбалась гостю, что-то вносила в компьютер.

Актер с посвящением Кристине расправился размашистым росчерком и обратился к Саше:

– Вам куда поставить автограф?

– Вот сюда. – Она положила на стойку только что распечатанные листы с договором. – В двух местах, пожалуйста. Ресторан находится у вас за спиной, он откроется для ужина через пять минут. Ключ сейчас выдам и провожу до номера.

– Очень рад! Очень рад! Добро пожаловать в нашу гостиницу! – раскрыв объятия, бежал к дорогому гостю Михаил Витальевич. – Мы вас ждали. Как добрались? Пятница вечер, одни пробки, – потом схватил звезду за руку и начал ее усердно трясти. – У нас здесь такое общество интеллигентное собралось. И стерлядь уже готова, только что на кухне узнавал. Сашенька, – обернулся он через плечо к стойке, – покажи нашему гостю номер, помоги разместиться, а стол в ресторане ждет.

Одинцов проводил взглядом поднимавшихся по лестнице актера и Сашу. Директор гостиницы стоял посреди маленького холла и потирал руки – предвкушал грядущий ужин, потом резко развернулся и бодро прошествовал в ресторан. Дмитрий решил было последовать его примеру, но тут уже привычно зазвонил дверной колокольчик, и на пороге появился новый посетитель – высокий молодой мужчина с тонкими чертами лица и крашеными пепельно-серебристыми волосами до плеч.

«Эльф», – тут же окрестил его Одинцов.

– Добрый вечер, Кристина.

– Привет, Кирилл, а Саша сейчас занята. – Девушка непроизвольно опустила голос до шепота. – К нам тут актер знаменитый приехал, Саша показывает ему номер.

– Какой актер? – Кажется, эльфа новость не очень порадовала.

– Ну этот… и боль пропадет за мгновенье! – пропела Кристина.

Точно! Реклама мази от радикулита! Одинцов чуть не хлопнул себя по лбу, вот где он видел это лицо с львиной гривой.

– Надолго? – поинтересовался посетитель.

– А кто его знает. В городе же фестиваль, у нас тут из Москвы народу приехало, и все важные. Ты ей позвони.

Этот серебристый эльф Одинцову не нравился совсем. Соперника как-то всегда чувствуешь сразу. А в том, что это соперник, Дмитрий не сомневался. Под ложечкой неприятно засосало, когда посетитель вынул телефон, набрал номер и стал ждать ответа.

Одинцов с отсутствующим видом засунул руки в карманы джинсов и повернулся лицом к стене, типа рассматривает картину с видом старого дома и сада.

– Сашуля, я здесь, думал, может, порепетируем?

Сашуля?! Это он так кому – Саше?! Они настолько близко знакомы?

– Да, Кристина мне сказала, что день занятой, но я подумал… хорошо… ты сегодня тут до которого времени? Я могу проводить… понял… ладно… тогда до завтра… да. Чмоки-чмоки.

От «чмоки-чмоки» Одинцова передернуло. А ведь на вопрос, устроила ли она свою жизнь, Саша не ответила, предпочла сменить тему. Значит, все-таки устроила? Да и чему удивляться… Это он, дурак, упустил.

– Я пошел. Не получится сегодня с репетицией, – в мужском голосе за спиной слышалось разочарование.

Дмитрий почувствовал злорадство.

– Удачи вам завтра, – пожелала на прощанье Кристина.

– Спасибо.

Колокольчик звякнул. Дверь хлопнула. Эльф ушел. Одинцов продолжал рассматривать картину. Завтра… завтра… чтоб ты завтра провалился.

– Вы ужин ждете? – Дмитрий не слышал, как к нему подошла Кристина. – Ресторан уже две минуты как открыт. А картину нам подарил один местный художник, он рисовал ее по старой черно-белой фотографии. Это дом купца Чигирева, от которого сейчас только первый этаж сохранился.

– Да, красиво, – согласился Одинцов. – Я, пожалуй, пойду ужинать.

Наверное, в другой ситуации ужин доставил бы ему удовольствие, и Дмитрий с интересом наблюдал бы за соседними столиками: как суетится и потчует актера Михаил Витальевич, предлагая под стерлядь водочку за встречу; как неторопливо и манерно вкушает пищу постоялица, устроившая накануне скандал. Рядом с ней сидит маленький сухонький старичок в поношенной, но чистой рубашке. Видимо, тот самый Святослав Аркадьевич.

Вероятно, Одинцова немало позабавило бы явление в ресторане двух барышень, которых отличить друг от друга можно было только по цвету волос. Обе высокие, худые, с внушительными ненатуральными бюстами и такими же надутыми губами. Одна блондинка, другая брюнетка. Та, что блондинка, через весь зал полетела к директору:

– Мишель, дорогой, Лулу приехала, и мы решили поужинать у тебя в ресторане. Ну, не сиди пнем, поприветствуй нашу звезду инстаграма.

Звезда инстаграма без приглашения опустилась на стул рядом и, не спуская глаз с актера, пропела:

– И боль пропадет за мгновенье!

Тот поперхнулся стерлядкой и закашлялся.

– Водички? – Лулу невозмутимо протянула стакан с водой, а потом быстро вынула из сумочки телефон и, придвинувшись поближе к актеру, сделала селфи.

– Как подпишем? – спросила стоявшую рядом подругу-блондинку. – Пятница, ресторан, ужин в хорошей компании?

– Ничего мы подписывать не будем! – Михаил Витальевич наконец пришел в себя, вскочил с места и, взяв брюнетку под локоток, поднял ее со стула. – Вы что тут устроили? – потом повернулся к актеру и извиняющимся голосом произнес: – Не беспокойтесь. Женщины, сами понимаете, всегда хотят быть поближе к кумирам.

– Я выросла на ваших фильмах. – Лулу не собиралась успокаиваться. – Я требую автографа для мамы.

Михаил Витальевич, обняв обеих девушек, решительно повел их в сторону выхода.

– Но, Мишель, а как же ужин? – Блондинка была не готова к такому повороту событий.

– Сначала поговорим. – В голосе директора слышалась непреклонность.

Разыгравшаяся сцена была и комична, и безобразна одновременно. В другое время Дмитрий обязательно усмотрел бы в ней сатирический подтекст, интермедию «на злобу дня», но сейчас из головы никак не шла Саша и ее серебристоволосый ухажер. До какой степени там все серьезно? И что это за репетиции? Сколько всего произошло в ее жизни, к чему он, Одинцов, не имеет никакого отношения?

И что теперь делать?

В ресторан вошла Саша. Дмитрий не отрываясь смотрел, как она приближается. На мгновенье показалось даже, что Саша идет к нему. Но нет. Ошибся. Она остановилась около актера.

– Михаил Витальевич сейчас вернется, – сказала негромко. – У вас все в порядке? Может, будут какие-то пожелания.

– Составьте мне компанию, – глубоким баритоном отозвался актер и сделал приглашающий жест рукой.

– Я бы с удовольствием, но, к сожалению, нахожусь на работе. Нам не полагается.

– А ради уважения к известной личности?

Саша тихо рассмеялась и слегка закачала головой, обнажив на секунду шею.

Там, за левым ухом у нее есть крохотная овальная родинка шоколадного цвета. Раньше, когда Одинцов убирал от ее уха волосы, всегда целовал эту родинку. Она сводила его с ума. Это была его тайна. Место, доступное только ему. Даже сегодня, сидя во дворе и внимательно разглядывая Сашу, он лично убедился, что стрижка так же надежно хранит секрет, как и длинные волосы.

Он вообще любовался ею второй день. Офисный вариант одежды не делал Сашу безликой. Потому что есть прозрачные голубые глаза с чуть опущенными вниз уголками, и красивый поворот головы, и шоколадная родинка за ухом.

Мысль о том, что об этой родинке знает теперь еще и эльф, не давала покоя.

– Присаживайтесь, я вас угощу такой рыбой… м-м-м… пальчики оближешь, – старался актер.

– Это безобразие, а не десерт, – послышался знакомый недовольный голос. – Если не умеете готовить тирамису – не беритесь! Вот пять лет назад на театральном фестивале в Чехии…

Тщедушный мужичок безрезультатно старался унять свою спутницу, легонько похлопывая ее по руке.

– Святослав Аркадьевич, но ведь это же невозможно есть! Я требую шеф-повара! Или здесь все блюда готовит одна и та же кухарка?

Саша извинилась и поспешила улаживать надвигающийся скандал.

– Необыкновенная женщина, – с видом знатока сказал актер Одинцову, провожая Сашу восхищенным взглядом. – Не то что эти силиконовые, – дальше последовал небрежный кивок в сторону двери, за которой несколько минут назад скрылись две красотки. – Да… настоящие женщины теперь живут только в провинции.

В чем счастье?

Конец XIX века

1

– Да разве же здесь жизнь, уважаемая Павлина Мефодьевна? Скука.

Рысаков сидел на стуле, закинув ногу на ногу, и барабанил длинными пальцами по столу.

– Ну, вот уж и скука, – признаться, ей льстил интерес московского гостя.

И чем менее внимания уделял любовник нынешний, тем больше нравилось внимание… будущего? Московский купец, не чета тутошним толстосумам. По всему видно – человек образованный, вон руки какие изнеженные, чистый франт.

– Расскажите мне еще про Москву, – кокетливо попросила Павлина, стоя перед зеркалом и поправляя выбившийся из прически завиток.

Да, приняла у себя гостя. Что в этом такого? К ней с визитом многие поклонники ходят, но это же не значит…

– Года два назад на сцене театра «Олимпия» выступал один англичанин, он стрелял по предметам с завязанными глазами и ни разу не промахнулся. Впечатление на публику произвел сильнейшее.

– А вы там были, Алексей Григорьевич?

– Конечно, разве стал бы говорить с чужих уст? У нас совсем другая жизнь. Здесь вы завянете, поверьте мне. Такую красоту прятать нельзя.

– Что же это, – Павлина глядела на своего гостя в зеркальное отражение, – вы предлагаете мне Москву?

– Предлагаю, – не стал отрицать Рысаков. – Предлагаю! Там совсем другие театры, другие зрители. А после – рестораны, цыгане, на тройке по Тверской! Павлина Мефодьевна, предлагаю.

Павлина молчала, лишь загадочно улыбалась и видела, что за ее улыбкой так же через зеркало наблюдает гость. Ждет. Она отвернулась от своего отражения и прошлась по маленькой гостиной, взбила бархатную подушечку на диване, поправила ажурную скатерть на столе. Думала. С Петрушей в последнее время что-то неладно. То, что на спектакли не ходит, – оно понятно, гости, надо развлекать, но вот и днем не частит, стал холоден, отстранен. Неужели дело близится к концу? Другая на примете? Да нет, другую Павлина приметила бы. За актрисами она следила зорко. Нет никакой другой, но все же… ощущение, что любовник стал отдаляться, не покидало. Поторопилась она с просьбой о театре, оттолкнула от себя.

Ну, ничего, бог даст, все уладится, Павлина найдет способ. Или вот в Москву поедет. Новый покровитель-то получше старого будет.

– А жена ваша как же? – спросила тихим голосом, опустив глаза. – Как же вы меня увезете, если с женой приехали?

– О том не беспокойтесь. Мне супруга для чего нужна? Для сопровождения, совершения дел, компанию составить Любови Николаевне.

– Вам приглянулась Любовь Николаевна? – не удержалась от вопроса Павлина.

Рысаков пожал плечами и, прежде чем ответить, пригладил волосы. Ей понравился этот жест, было в нем что-то изящное. Павлине вообще нравилась его высокая худощавая фигура и то, как отлично сидит модный костюм. Словно и не купец вовсе, а граф.

– Любовь Николаевна дама образованная, интересная, – наконец сказал Рысаков, – но жизни в ней нет.

Павлина улыбнулась.

– Так как же вы меня при жене заберете, Алексей Григорьевич?

– О-о-о… Тут не извольте волноваться. – Он встал на ноги и в два шага оказался рядом, завладел ее рукой и, не спрашивая разрешения, начал осыпать поцелуями ладонь. – Мне осталось закончить тут самую малость дел, дня два, не больше, после этого уеду с супругой в Москву и сразу – сразу же вызову вас телеграммой.

– Только я ведь к удобствам привыкла. – Павлина отняла свою руку.

– Конечно! Найду дом, все обустрою, верьте, богиня!

– А ну как обманете. Да и… выступления мне нужны в Москве, театр. Я же актриса.

– Павлина Мефодьевна, все театры будут у ваших ног! Сами выбирать станете.

Такого ей даже Петруша не обещал в самые лучшие их времена.

– Что это у вас за дела с Петром Гордеевичем?

– Зачем забивать такую хорошенькую головку всякими заботами? – Рысаков заметно осмелел и снова завладел ее рукой. Павлина руки не отняла, позволила целовать себе не только пальцы, но и подняться выше, до локтя.

– А все же?

– Петр Гордеевич вздумал мыльную мануфактуру строить, так вот я хочу, чтобы он стал моим поставщиком на самых выгодных для меня условиях. – Губы уже были на шее.

– И?..

– Конечно, поломался… но согласился, – пробормотал Рысаков. – Куда деваться? Товар сбывать надо, да лучше сразу в Москву.

– Довольно, – Павлина повела плечом и сделала шаг в сторону, – вы далеко зашли, Алексей Григорьевич.

– Что это вас так Петр Гордеевич интересует? – Рысаков убрал руки.

– Так он мой нынешний покровитель. Вы не знали? И если я поеду с вами, все должно быть лучше, чем сейчас. Петр Гордеевич очень о моем удобстве заботится. Позаботьтесь и вы.

2

Рысаков согласился на условия Чигирева. Потребовалось несколько дней для подготовки и подписания соглашения, а потом он уехал.

Петр Гордеевич уплатил последний взнос за склад с участком земли на окраине города. Как только сделка состоялась, он тут же телеграфировал во Францию и вызвал француза-парфюмера. Здание было в хорошем состоянии, но все же требовало ремонта. Кроме этого, предстояло сделать закупку необходимого оборудования: плит, котлов, столов, колб, а также заняться участком – вырубить старые деревья, освободить землю от корней и полностью подготовить для посевов на будущий год. Выращивать большинство растений (главным образом, цветов) Чигирев решил сам. Это выходило дешевле, чем закупать масла.

Существование Петра Гордеевича привычно было наполнено трудом и заботами. Он это любил. Но если коммерческая сторона жизни приносила ему удовлетворение, то с личной дело обстояло не так просто.

Как только Чигирев понял, что жена знает о его отношениях с Павлиной, все сразу каким-то незримым образом усложнилось. И перед женой стыдно стало, и не тянуло больше вечерами к любовнице. Раза два у нее после этого был. Оказалось достаточно, чтобы осознать – скучно стало. Не волновала больше красота Павлины и ее маленький, словно пуговка, рот. В последний свой визит, еще не отойдя от ласк, Петр Гордеевич уже думал о том, что пора домой, к Любе. Что она там делает? Ждет или уже легла? Наверное, спит. Когда Любушка перестала его ждать? Как он упустил этот момент? Почему вдруг завел интрижку с Павлиной? И ведь не сказать, что ему надоела семейная жизнь. Просто… жили сначала хорошо, а потом не заладилось… да и детей Бог не дал.

К его удивлению, Любовь Николаевна не спала. Сидела в гостиной, листала какую-то книгу.

– Ты еще на ногах, душа моя?

Она подняла голову, поправила на плечах тонкую шаль и бледно улыбнулась:

– Сегодня из Петербурга доставили. Я не знала, что ты выписал книги про цветы.

– Это для мыльной мануфактуры, будем свое сырье выращивать. Подумал, надо бы иметь специальные справочники, там и особенности растений указаны, и от чего они помогают. Француз – это, конечно, хорошо, но и самим понимать необходимо, иначе дело не пойдет.

Любушка согласно покивала головой и перевернула страницу.

– Ты голоден? Приказать подать на стол?

– Нет, не надо.

Она снова кивнула, а Петр Гордеевич подумал, что жена наверняка знает, откуда он сейчас приехал и где ужинал. И снова стало стыдно. Она сидела за столом, тонкая, хрупкая, слегка осунувшаяся, несчастная и любимая, а он даже не знал, как до нее дотронуться. До своей венчанной жены. Люба листала страницы с рисунками цветов и была далеко от него. Он смотрел и отчаянно желал ее вернуть.

– Рысаковы уехали, в доме сразу стало тихо, – сказала она, захлопнув книгу.

– Скучаешь?

– Нет. Честно говоря, рада, что уехали. Прасковья Поликарповна такая болтушка, что голова от ее трескотни идет кругом уже через четверть часа.

– Но ты прекрасно справилась с ролью хозяйки. – Он все же протянул руку и пожал ее пальцы.

Люба их не высвободила, но почти сразу же поднялась на ноги:

– Пойду я спать. Зябко что-то.

И снова поправила на плечах шаль.

– Отдыхай, душа моя.

А что еще ему оставалось ответить?

3

Сон никак не шел. В комнате было душно. Любовь Николаевна открыла окно, и повеяло прохладой. В кровать не хотелось. Снова почувствовав зябкость, она взяла шаль и села у раскрытого окна, начала разглядывать в темноте очертания деревьев. Яблоневый сад. Где-то там, чуть подальше, в уголке росла липа. Они посадили ее десять лет назад, в год свадьбы. Как-то Любовь Николаевна призналась мужу, что любит липовый чай, и Петр Гордеевич через день привез молодое деревце.

– Будешь сама собирать и сушить липовый цвет, – сказал он тогда.

В прошлое лето дерево впервые зацвело, расточая вокруг себя сладкий аромат. Авдотья, ключница, удивлялась, что раньше срока. Ему бы на будущий год только, а то и через два. Но липа, торопыга, уже задумала плодоносить. Любовь Николаевна подумала, что дерево зацвело именно тогда, когда из их дома ушло тепло. Какая горькая ирония.

За густыми ветвями яблонь в темноте липу было не разглядеть.

Сегодня Любовь Николаевна снова увидела Надеждина, того офицера, с которым познакомилась у Шелыгановой.

Она поехала в лавку посмотреть ткани для новых платьев, а на обратном пути захотела прогуляться пешком – погода была хорошая, солнечная. Легкий ветерок разгонял зной. Решила пройти сквозь городской сад, остановилась у афиши, и первое, что увидела:

«Столичный гость. Комедия в 2-х действиях. В главной роли Павлина Смарагдова. Начало в 6 час. вечера. По окончании спектакля танцы до 11 час. ночи. Бой конфетти, серпантин».

Любовь Николаевна стояла перед афишей, смотрела на буквы и никак не могла заставить себя отойти. Там будут веселиться. Там на сцене вечером будет блистать красивая женщина, вызывая восхищение публики. Ей подарят цветы, после представления заглянет Петр Гордеевич… конфетти, серпантин… жизнь, полная жизнь… а она сейчас придет в пустой дом… и чем себя занять?

– Добрый день, – послышался мужской голос за спиной.

Любовь Николаевна обернулась. Это был Надеждин. Он слегка наклонил голову в знак приветствия.

– Добрый день, – ответила она.

– Любите театр?

– Не особенно, просто увидела объявление.

– А я, признаться, совсем не люблю.

– Почему?

Они одновременно отвернулись от афиши и начали совместный путь по дорожке. Городской сад разбивался когда-то по всем правилам выписанным из Петербурга профессором, но не поддерживался должным образом и со временем утратил свой столичный лоск, напоминая теперь заросший приусадебный парк.

– Может, не везло со спектаклями. Хотя, сказать по правде, все, что видел, больше напоминало кривляния.

– А как же Шекспир?

– Шекспира мне доводилось только читать, на сцене не видел ни разу, – признался Надеждин. – Да и… служба занимает почти все время.

Он снова был в штатском и совсем не походил на офицера. Разве только осанкой и разворотом плеч. Любовь Николаевна подумала, что хотела бы увидеть его в форме. Не к месту вспомнились слова Рысаковой, когда она после обеда у Шелыгановой обсуждала с Любовью Николаевной минувший вечер.

– А он очень интересный мужчина. Знаете, как у нас в Москве говорят? Любить мужа по закону, офицера – для чувств, кучера – для удовольствия.

Любовь Николаевна еле удержалась тогда, чтобы не сказать резкое, а Рысакова, заметив ее гнев, рассмеялась, показывая ямочки на круглых белых щеках.

– Вам нравится ваша служба?

– Да.

– И военная география?

Надеждин улыбнулся. Он тоже вспомнил тот разговор за чаем.

– Представьте себе. Это довольно увлекательный предмет.

– Как приключенческий роман? – спросила Любовь Николаевна.

Он весело хмыкнул. Она тоже заулыбалась, забыв об афише.

– Чем-то похоже, да.

– Расскажите.

Надеждин начал рассказывать о своих учениках, о том, какие они все разные, вспомнил пару забавных случаев. Любовь Николаевна смеялась над хулиганскими, но безобидными мальчишескими розыгрышами. Надеждин говорил о том, как важно заставить их полюбить предмет.

– Увлечь, если хотите. Ведь когда ты увлечен, то не просто зубришь, а начинаешь думать, развивать мысль, находить неожиданные решения.

– И вы счастливы в своем деле, – утвердительно проговорила она.

– Пожалуй, – согласился Надеждин.

Любовь Николаевна остановилась около кустов сирени. Они давно отцвели и сейчас стояли высокие, пышно-зеленые с атласной гладкой листвой. Каждый листок – очертание сердца.

– Вы знаете, мне до недавнего времени казалось, что счастье – это горизонт. Ты делаешь шаг ему навстречу, а оно на этот шаг отодвигается от тебя. И, кажется, – видишь, вот оно, все ясно и понятно, но… идешь, идешь, его все нет и нет… И получается, счастья нет. Думала часто, что надо для того, чтобы стать счастливым? Не самодовольным, не хвастающимся собственной удачей или новой коляской, а счастливым. Вы меня понимаете?

Она подняла голову и пытливо посмотрела на своего собеседника.

– Кажется, понимаю.

Они снова зашагали по дорожке.

– А вот вы счастливы. И счастье ваше простое и правильное. Оно в деле, которым вы занимаетесь.

Весь день Любовь Николаевна вспоминала эту встречу и разговор. Удивлялась, почему заговорила о таком личном с малознакомым, да даже вообще незнакомым человеком. Что подтолкнуло ее к этому? Может быть, понимание в глазах, готовность слушать. Она находилась под впечатлением и от самой встречи, и от беседы, и от его рассказов о жизни. Книгу, за которой застал ее Петр Гордеевич, листала бездумно, мысля совсем о другом. Все вспоминала Надеждина, его внемлющее лицо, темные глаза, чуть заостренный подбородок.

Появление мужа разрушило очарование дня. Любовь Николаевна как-то сразу поняла, где он был. По едва уловимым виноватым и мягким интонациям. Раньше таких не было. И, наверное, это хорошо, что они появились. Значит, Петр Гордеевич понимает, что делает неправильное, и, может, даже раскаивается.

Но смягчиться Любовь Николаевна не сумела. Он пришел домой от другой женщины.

4

Надеждин приехал в Воздвиженск, уступив уговорам сестры, которая не оставляла намерений женить единственного брата. С московскими невестами не получалось, поэтому она решила взяться за провинциальных, для чего списалась с тетушкой. Шелыганова обрадовалась письму племянницы и обещала устроить все в самом лучшем виде. Нельзя сказать, что Надеждин страдал от одиночества. Он был вполне доволен своим холостяцким существованием, время от времени заводил связи с женщинами, наслаждался их обществом и обрывал отношения, как только они начинали тяготить обе стороны. Про себя Надеждин давно решил, что не годится для брака, поэтому желанию сестры сопротивлялся как мог. И все же в результате долгих уговоров согласился погостить недельку в Воздвиженске, а потом уж непременно в Крым, где к августу обещала собраться интереснейшая компания старинных приятелей.

Вот такие планы имел Андрей Никитич Надеждин, приехав в город. Но прошла неделя, другая, а он все не возвращался в Москву, исправно посещал тетушку, которая старательно знакомила его с самыми видными невестами города, устраивала обеды и выезды по гостям.

– Прошу любить и жаловать, мой племянник из Москвы.

– Расскажите про Москву, Андрей Никитич!

– А что это вы в штатском, мне говорили, вы офицер.

– Разве учителя бывают офицерами?

– А в скачках вы участвуете? Я читала, что военные непременно должны участвовать в скачках.

– Что в Москве за балы? Мне на днях писала кузина…

Все это утомляло Надеждина, одни и те же вопросы, одни и те же разговоры, но он исправно отвечал, кланялся, целовал ручки, подавал шали и книги, рассказывал о пользе компрессов мамашам и о стрелковом оружии отцам. В общем, произвел на местное общество самое выгодное впечатление. По всему чувствовал – пора уезжать, но… тянул. Ругал себя за это и ничего не мог поделать. Она его пленила – женщина с печальными глазами. И тот разговор в парке, десятки раз воскрешенный в памяти, не отпускал. Почему она несчастна?

Позже Надеждин не единожды видел Любовь Николаевну с мужем, то на ужине у тетушки, то на концерте в парке, а то и просто в коляске, когда они проезжали по городу. Красивая пара. Он высокий, статный, основательный. Она рядом с ним – изящная и прелестная. На людях они выглядели безупречно. Петр Гордеевич обращался с женой внимательно и ласково. Но грусть в ее глазах не проходила.

А Надеждин пленялся все больше и больше. Каждый раз, собираясь с визитом или на вечер, гадал: она придет или нет. Если приходила – сердце начинало биться сильнее, а если нет – чувствовал огромное разочарование и вечер переставал быть сколь-нибудь интересным.

Он любовался ею всей – завитками волос около аккуратного уха, тем, как чуть склоняла голову, слушая собеседника, тем, как, задумавшись, вертела кольца на тонких пальцах.

«С этой женщиной можно прожить жизнь», – подумал Надеждин однажды ночью, лежа без сна, и испугался собственных мыслей.

Она не твоя, она принадлежит другому, и жизнь проживет с другим. Надеждин, не любя сплетен и не прислушиваясь к ним, ничего не знал о Павлине и Петре Гордеевиче. Видел только, с каким любопытством порой поглядывали дамы на Любовь Николаевну, а та, казалось, не замечала этих взглядов, была ровна и обходительна со всеми. Впрочем, больше молчалива.

Пора уезжать из Воздвиженска, пора. Это самый лучший выход, пока все не зашло слишком далеко.

Неделя в Москве, а потом – Крым. Море, солнце, виноград, вино, знакомые и шумные беззаботные вечера.

5

Любовь Николаевна не ожидала, что этот человек придет к ней с визитом. Они несколько раз сталкивались у знакомых и в городе, неизменно приветствовали друг друга, обменивались нужными и ни к чему не обязывающими словами… И вот он пришел.

Она взволновалась, тут же обратила свой взгляд в зеркало. Хороша ли? Не бледна? Поправила блузку, кружева на ней… а впрочем…

– Я уезжаю и пришел попрощаться, – сказал Надеждин после обязательных приветствий и целований рук.

– Так скоро? – слова сорвались сами.

– Дела зовут. – Его губы, наверное, должны были улыбнуться, но улыбки не получилось.

– Ну что же… – Она не могла найти подходящих слов и снова мысленно одевала его в военный костюм, думая о том, что там, в Москве, в своем обществе он более интересен и естественен, чем здесь. – Чаю?

– Не откажусь.

Она раскрыла окна. Душно… как душно.

Они пили чай и говорили о каких-то совсем незначащих пустяках. И почему-то о яблоках, которых в этом году поспеет больше обычного, и о том, что ей обязательно надо поехать в Крым – он настаивает.

– Море вас восхитит, я уверен. Все, кто видят море в первый раз, – ошеломлены. У него есть свой запах. А шум волн…

Снова этот человек казался ей сосредоточением счастья. У него есть дело, ученики, море… В нем все было прекрасно. Даже фамилия. Надеждин.

Они прощались долго и мучительно. Каждый хотел сказать больше, чем мог, каждый чувствовал, что разлука принесет огорчение, степень которого еще только предстоит оценить. Он снова целовал ей руки, а она бледно улыбалась и желала хорошей поездки в Крым.

Суббота

День не задался с самого утра. Точнее, со вчерашнего вечера. Неожиданное появление в ресторане Лулу Карамель под руку с супругой Михаила Витальевича вылилось в громкий скандал. Местом битвы стало фойе, и это был тот редкий случай, когда директор гостиницы не пошел на поводу у своей жены. Он решительно отказался пускать двух красоток обратно в ресторан, заявив, что они его опозорили.

– Как ты можешь так меня унижать, Мишель? – возмущалась Снежана.

– А как твоя подруга могла себя так вести перед важными гостями?

Подруга лишь высокомерно фыркнула, а потом заявила, что гости в ресторане должны быть ей благодарны. Кому нужны престарелые звезды, зарабатывающие на рекламе мази от радикулита? А вот попав на ее страничку в соцсети, точно смогут поддержать свою пошатнувшуюся популярность.

– Да если он не дурак, то не упустит такой шанс! Что тут делать на вашем пятидесятисортном фестивале? Но можно же все преподать по-другому, намекнуть на наш роман, потом раздуть всю эту историю, попасть на ток-шоу, подзаработать на шумихе.

– Ты в телевизор, что ли, захотела? – с подозрением спросил Михаил Витальевич.

– А хоть бы и так!

– Это без меня, дорогуша. Я вам могу устроить ужин во дворике – официант принесет все, что надо. Даже стерлядь имеется, но в зал не пущу. Хватит на сегодня цирка.

– Знаешь, Мишель, – Лулу прищурила глаза, – ты можешь об этом пожалеть.

Что ответил шеф, Саша слушать не стала. Поймав его красноречивый взгляд «бери командование на себя», она устремилась в ресторан. И, как оказалось, вовремя. Раскритикованное Валентиной Петровной тирамису заменили на ванильное мороженое и кофе.

Утро же ознаменовалось потерей кольца, того самого, массивного серебряного.

– Это мой талисман, – в истерике вопила ассистент режиссера около стойки-конторки. – А сегодня у нас важное мероприятие! Его украли специально, чтобы сорвать праздник! Для Святослава Аркадьевича это такое знаковое событие, а ваша гостиница…

– Кристина, принеси Валентине Петровне чаю. – Саша старалась быть спокойной и доброжелательной.

– Не хочу я никакого чая! Вы знаете, что это за кольцо? Это авторская работа, а не какой-нибудь заводской штамп! Оно уникально! Мне его подарил сам ювелир! Боже мой, боже мой…

– Может, вы его в номере оставили?

– Я в нем завтракать выходила. – Глаза женщины покраснели.

«Сейчас начнет рыдать», – подумала Саша.

Крики Валентины Петровны привлекли к себе внимание зрителей. Рядом стоял и переминался с ноги на ногу Святослав Аркадьевич, которому уже давно пора было ехать на Старую площадь, где запланировано торжественное открытие фестиваля. Для постановки этой церемонии его и пригласили в Воздвиженск. К режиссеру присоединился актер, с профессиональным любопытством наблюдавший за разворачивающейся на глазах драмой. Спустился из номера Дима, наверное, позавтракать, а тут такое. Даже Лулу вышла из дамской комнаты и пристроилась на стуле под картиной. Она была в гостинице уже целый час – боялась упустить звезду сериалов. Одетая в леопардовый пиджак и черные узкие брюки, красотка сидела, вытянув длинные ноги и откровенно наслаждаясь скандалом.

– После завтрака вы точно не поднимались в номер? – на всякий случай решила уточнить Саша.

– Не поднималась! У нас времени нет, у нас торжественное открытие!

– Да-да, нам уже пора, – пробормотал Святослав Аркадьевич, – еще нужно все проверить, дать последние наставления.

– Езжайте без меня, – приложив к груди полные руки, трагичным голосом сказала Валентина Петровна, – для меня все равно день потерян, надо ждать полицию.

После этого она зачерпнула пригоршню леденцов из вазы, отправила ее в сумку и снова схватилась за сердце.

– Это невозможно! В такой день!

Лулу, не думая убирать ноги с прохода, вынула из сумочки телефон и сделала кадр.

Кристина принесла из ресторана чашку с чаем.

– Ах, отстаньте от меня с этим чаем. У меня драгоценности украли!

– Почему вы так уверены, что украли? – поинтересовался молчавший до этого времени Одинцов.

Саша почувствовала себя участницей какого-то очень плохого водевиля. Гостиница, кража кольца, полиция. Скучный избитый сюжет. Если ты зритель. А если участник?

– Вы хотите сказать, молодой человек, что я сама спрятала это кольцо и подняла шум? – возмутилась ассистент режиссера. – За кого вы меня принимаете?

– За дуру, – раздалось со стороны стула, и, когда Валентина Петровна обернулась на слова, Лулу щелкнула ее покрасневшее лицо. – Отличный репортаж для инстаграма, кстати, «Скандал в провинции».

– Это что здесь происходит? Это как же так можно издеваться? – У Валентины Петровны затрясся второй подбородок, и она тяжело оперлась о стойку-конторку.

– Я отберу у вас телефон, если вы не удалите фото, – послышался голос Дмитрия, который оказался рядом с Лулу.

Темноволосая красотка с интересом посмотрела на говорившего:

– С чего бы это?

– Просто исходя из чувства порядочности.

– А вы у нас, значит, благородный? – Лулу забавлялась и не скрывала этого. – Ну-ну…

– Что же это такое? – Валентина Петровна уже рыдала, Святослав Аркадьевич робко гладил ее пухлый локоть.

Саша взяла у Кристины чашку с чаем и придвинула ее к несчастной женщине.

– Выпейте. Мы сделаем все для того, чтобы найти кольцо. Если оно было на вас за завтраком, то, значит, вы его снимали где-то после. Если не в номере, то где?

Валентина Петровна сделала несколько глотков, а потом резко отставила чашку.

– В дамской комнате. Я за завтраком испачкала руку в шоколадной пасте и пошла ее мыть… пошла, значит, мыть… сняла кольцо и положила его на раковину.

– Вот видите, – улыбнулась Саша.

– Я согласна удалить фото скандала, – заявила Лулу, вертя в руках телефон, – если один известный актер согласится стать моим кавалером на сегодня.

– Ну, знаете ли, это шантаж, – ответил актер красивым баритоном. – И у меня сегодня встреча со зрителями.

– Вот и отлично. – Лулу поднялась на ноги. – Я расскажу о вашей встрече в инстаграме: фото, видео, пост. Бесплатная реклама в обмен на удаление фото. Выгодно всем!

Воцарившуюся тишину в переполненном маленьком холле прервал Михаил Витальевич, бодро вошедший в гостиницу под звук дверного колокольчика.

– Опоздал, прошу меня простить! Дороги в старую часть города перекрыты, праздник. Пришлось дворами, дворами, очень рад видеть, очень.

Все это он говорил отрывистым тоном, пожимая и тряся руки каждому, начиная от Святослава Аркадьевича и заканчивая Одинцовым. Валентине Петровне достался поцелуй, после чего она устремилась в дамскую комнату, а актеру – дружеское объятие, каким приветствуют друг друга вчерашние сотрапезники. Перед Лулу Михаил Витальевич притормозил:

– Какой сюрприз, и ты здесь. Бросила подругу, к которой приехала погостить?

– Снежана, в отличие от тебя, человек чуткий и не мешает мне устраивать личную жизнь. По-девичьи мы с ней пошушукаемся вечером, а сейчас я собралась на праздник, – сладко улыбнулась красавица и поправила свои длинные темные пряди. – Приехала за кавалером.

При этих словах актер слегка приосанился и повернулся к Саше:

– Вызовите нам такси, будьте добры.

– Да-да, и побыстрее, – эхом отозвалась Лулу.

– Но сначала, – строго проговорил актер, – удалите фото.

– Какие фото? – забеспокоился Михаил Витальевич, поняв, что что-то в его отсутствие произошло.

– Шуточные, – Лулу, все так же мило улыбаясь, нажала на экран телефона, – оп… оп… все! А теперь – селфи, – и, придвинувшись к звезде сериалов и рекламы, надула накрашенные губки. – Отлично.

– Нам тоже вызовите такси, пожалуйста, – попросил Святослав Аркадьевич.

– Я рекомендую вам пройти пешком, – тихо ответила Саша. – Этой займет минут пятнадцать, успеете. А такси, если дороги перекрыты, будет ехать долго.

– Его там нет. – Валентина Петровна вернулась в холл и тяжело опустилась на стул. – Вот теперь кольцо точно украли, – горестно добавила она.

* * *

Во всей этой ситуации Одинцову больше всего было жаль Сашу. Она стояла за стойкой и отчаянно сохраняла спокойствие – стойкий оловянный солдатик. Дмитрию очень хотелось шагнуть туда, к ней, и обнять. Чувство щемящей нежности поднялось в груди теплой волной.

– Да что здесь происходит? – Директор гостиницы заглядывал каждому в лицо, как до этого жал каждому руку. – Кто-нибудь мне объяснит?

– У меня пропало серебряное кольцо, авторская работа, – расстроенно ответила Валентина Петровна.

– А мы собираемся на праздник, – пропела длинноволосая брюнетка, беря под руку актера.

Зазвонил телефон, Кристина взяла трубку и после: «Спасибо» объявила присутствующим:

– Такси не может подъехать к гостинице, дорогу перекрыли. В нашем районе два дня будет пешеходная зона.

– Отлично, – фыркнула Лулу, – живешь, Мишель, в дыре, а хвост пушишь перед всеми, как воротила бизнеса.

– Вы не беспокойтесь, – вмешалась в разговор Саша, – тут до площади минут пятнадцать, не так далеко.

– Мне в сквер, – ответил актер.

– Это еще ближе, давайте я вам объясню…

– Сами разберемся через мобильные приложения, – прервала диалог Лулу.

Актер тепло улыбнулся Саше, словно извиняясь за грубость своей спутницы. Теперь уже, без сомнения, спутницы. И можно сколько угодно играть роль мученика, который согласился на сделку ради благородной цели удаления фотографий, но Одинцов точно знал, что эта была лишь роль. Нет, Дмитрий не думал плохо про актера и даже был уверен, что тот не менее его самого возмущен поведением красотки. Но Лулу бросила кость, поманила рекламой, возможностью засветиться на модной сетевой странице, а для стареющего лицедея это настоящий шанс продлить свою уже уходящую популярность. И он сделал выбор. Улыбка приклеена, шея напряжена, неуютно звезде, несвободно и все же…

– Нам пора.

Он удалился под руку с длинноногой брюнеткой, которая обернулась в дверях и послала всем воздушный поцелуй.

– Вот стерва, – не сдержался Михаил Витальевич и обратился почему-то к Одинцову: – Вы женаты?

Тот с ответом помедлил, но потом все же сказал:

– Женат.

– Тогда вы меня поймете. Подруги жены – это зло, которое надо обходить стороной. Мало того, что сама ведьма, так еще и моей на ухо нашептывает всякую дрянь. Завтракали?

– Еще не успел.

– А ресторан уже закрыт. Если хотите, кофе вам сюда принесут. Кристина, узнай, что мы можем предложить нашему гостю.

В углу послышалось кряхтение и всхлипывание. Это дала о себе знать Валентина Петровна. К ней подскочил Святослав Аркадьевич и помог подняться на ноги. Удивительно, как неприметны могут быть некоторые люди. Если бы не крупная громогласная спутница режиссера, он стал бы настоящим невидимкой. Конечно, Святослав Аркадьевич никакой не гений, просто скромный интеллигент с неудавшейся судьбой. Робким людям вообще сложно пробивать себе дорогу в жизни. И каждый заказ, каждое предложение для него – настоящий праздник, возможность творчества и самовыражения. Одинцов почувствовал симпатию к этому тихому человеку, которого вела за собой, словно тяжеловоз с прицепом, нелепая громкая женщина. К ней в этот момент Одинцов тоже почувствовал теплоту. Они друг без друга пропадут, понял Дмитрий, наблюдая за суетящейся парой. Каждый ищет опору в другом.

– Вы действительно можете опоздать, – сказала Саша, – наверное, лучше, если вас кто-нибудь проводит.

– Кристина, – Михаил Витальевич взял из рук подошедшей девушки чашку с кофе и передал ее Одинцову, – надо проводить наших уважаемых гостей до площади.

– А кольцо мы будем искать, – пообещала Саша. – Если вы его оставили на раковине, то наверняка кто-нибудь взял. Не думайте сразу о людях плохо, к нам сюда порой приносят забытые вещи. Может быть, кто-нибудь и сегодня к вечеру передаст. Удачи вам!

Валентина Петровна вдруг улыбнулась и сказала:

– Спасибо.

Святослав Аркадьевич привычно подбадривающе похлопал ее по руке, и пара, сопровождаемая Кристиной, тронулась в путь. Дверной колокольчик проводил их мелодичным звоном.

– Ну, дела… – Михаил Витальевич сел на освободившийся стул. – И где теперь искать это кольцо? Что, правда такое дорогое?

– Я бы не сказала. – Саша вышла из-за стойки и начала поправлять букет в вазе. – Обычное серебряное, только очень массивное. Наверняка кто-нибудь забрал с раковины. Например, уборщица. Новых постояльцев у нас нет, с улицы с утра никто не приходил, кроме Лулу. Так что…

– Прям детектив какой-то. А сколько оно стоит? Может, откупиться удастся? Скандал нам точно ни к чему. Сейчас вон с этими сетями все сразу становится достоянием общественности. – Михаил Витальевич запустил руку в волосы и разлохматил редкие пряди.

Одинцов поставил пустую чашку на стойку. Он был голоден. Кофе, конечно, оказался кстати, но хотелось колбасы, булки, сыра и большую кружку чая. Можно выйти в город и найти кафе, но тут Саша. От колбасы Одинцов отказаться мог, а от Саши – нет.

Она закончила с букетом, вытащила из вазы пару увядших цветов и напомнила о том, что ее сегодня ждет Марина Георгиевна.

– Ах да… я совсем забыл. Кристина вернется, и ты свободна. В гостинице кто-нибудь остался?

– Почти все ушли. Группа народных промыслов еще пару часов назад полным составом и семейная пара, я видела, после завтрака вышли. Надеюсь, до вечера будет тихо.

Директор кивнул. Наверное, тоже надеялся. Одинцову стало уже неудобно стоять тут тенью, а придумать повод для разговора не получалось. Саша была сегодня удивительно хороша. Или ему так казалось. Ему вообще все, начиная с четверга, казалось чем-то очень хорошим. И чуточку ненастоящим, как затянувшийся сон.

– Ладно, я к себе, а ты поспрашивай наших про кольцо.

– Хорошо.

Михаил Витальевич еще раз пожал Одинцову руку, пожелал ему хорошего праздника и удалился. Дмитрий сел на стул под картиной и включил телефон, чтобы проверить почту, а также ответить на пришедшие сообщения. Конечно, все это можно было сделать и в другом месте, но Одинцов боялся упустить Сашу.

Они снова, как и в четверг, остались одни после суматохи событий. Саша ничего не спрашивала, даже не смотрела в сторону Димы, она просто занималась своими делами – читала что-то в компьютере, набирала текст, шелестела бумагами. Каждый сосредоточенно занимался своей работой.

Дмитрий подумал, что время только близится к обеду, а лицо у Саши уже усталое. Да и не удивительно, после такой-то утренней встряски.

– Как думаешь, режиссер успеет? – спросил он только ради того, чтобы что-нибудь спросить, потому что молчание затягивалось, и следовало либо начинать разговор, либо уходить.

Одинцов встал, подошел к стойке-конторке.

Саша пожала плечами и подняла голову. Сегодня блузка на ней была голубого цвета. И глаза от этого казались тоже голубыми и ясными, как маленькие льдинки. Такие же прекрасные и прохладные.

– Ты переживаешь за режиссера? – поинтересовалась она.

– А ты?

– Мне бы хотелось, чтобы у него все получилось. Даже у несчастливых людей обязательно должны быть свои счастливые дни.

– Чуть не опоздали! – возвестила Кристина под звон колокольчика. – В конце почти бежали. Валентина Петровна отстала, а мы со Святославом Аркадьевичем были вовремя. Знаете, – девушка плюхнулась на стул под картиной и выдохнула, – он в работе совсем другой, такой собранный, внимательный. Даже строгий. Очень хотелось посмотреть, чего он там напридумывал, но мне Валентина Петровна обещала показать, она будет на телефон снимать. С кольцом, конечно, ужасно все получилось.

– Ужасно, – согласилась Саша, присела под стойку и выудила оттуда маленькую синюю сумку на длинном ремешке. – Поспрашивай на кухне или теть Зину, может, кто-нибудь видел кольцо. А мне пора. Михаил Витальевич у себя.

– Поняла, – вздохнула Кристина и поднялась, а потом с интересом посмотрела на Одинцова.

Мол, а вы тут по делу или как?

– Я хотел спросить, здесь где-нибудь поесть поблизости можно? А то на завтрак я опоздал.

– Я пошла. – Саша открыла дверь под звон колокольчика.

– Удачного выступления! – пожелала Кристина.

– Спасибо, – послышалось в ответ.

Одинцов и Кристина проводили Сашу взглядом.

– Вообще, у нас тут много всяких кафе, если пойдете по направлению к скверу – найдете целых два. Одно больше по десертам и тортам специализируется, а во втором борщ нальют точно.

– Ясно, спасибо. – Одинцов поблагодарил девушку, потом похлопал себя по карманам: кошелек и телефон на месте.

Можно двигаться в путь. Ему надо успеть догнать Сашу.

* * *

Саша знала, что он ее догонит, и чувствовала себя при этом прекрасно – как девушка, у которой только-только намечается новый роман. Вот эта смесь ожидания, волнения, неизведанности. Смешно, конечно, все это ощущать с собственным мужем после почти трех лет расставания, но тем не менее… даже утренний внештатный инцидент с пропажей кольца, который в другой ситуации выбил бы ее из колеи на целый день, сейчас – чем дальше она отходила от гостиницы – казался всего лишь неприятностью, которая обязательно разрешится. Потому что он рядом. И ни разу не произнес слово «развод».

Глупо? Еще как глупо, и ведь давно уже запретила себе верить в небывальщины, а вот Дима появился, и сердце снова забилось сумасшедше. Откуда-то появилась наивная вера в чудо.

Саша шла по направлению к скверу и глубоко дышала, вбирая в себя свежий августовский воздух, – наслаждалась днем. В садах разноцветными шапками пестрели флоксы. Хотелось подойти поближе и почувствовать их сладковатый запах. Небо было чистое-чистое, едва уловимого серого оттенка – предвестника холодов.

Она приехала сюда три года назад, почти наугад, и ни разу потом не пожалела.

Тогда, понимая, что разрыв неминуем и надо что-то делать, Саша не знала, какой именно шаг предпринять. Больше всего она боялась дойти до той черты, когда в их квартире окажутся два совершенно чужих друг другу человека – не муж и жена, а соседи. Это так страшно – проснуться и увидеть рядом на подушке чужого человека. Саше хотелось опередить неизбежный момент, успеть уйти раньше, не дожидаться окончательного краха. Решение подсказала старая дореволюционная открытка. Откуда она взялась в их семье, Саша не знала, но, сколько себя помнила, открытка всегда лежала в коробочке с брошью. Брошь Саше подарили на восемнадцать лет – необычную, старинную, в виде веточки сирени. В простой день такую не наденешь, но к отдельным нарядам, особенно тем, что на выход, украшение удивительно шло, придавая облику неуловимый шарм. Жаль только, что пятилепесткового цветка на веточке не оказалось. Вот если бы она была ювелиром, то обязательно воспользовалась бы возможностью подарить женщине веру в счастье. В тот день три года назад Саша, перед тем как положить брошь на место после одинокого вечернего выхода в театр, взяла в руки открытку. Как удивительно старые вещи хранят дух своего времени. Саша разглядывала желтый картон с изображенным на нем цветущим парком и виднеющейся вдали колокольней, и ей казалось тогда, что она держит в своей руке застывший кусочек времени. Кому эта вещь принадлежала раньше? Ее подарили? Прислали по почте? Или это всего лишь купленная на память о поездке открытка? Ответов нет. Просто один из видов старого города. Саша перевернула открытку другой стороной и прочитала слова. Бледные, почти полностью выцветшие чернила, но разобрать написанное можно.

«Конец одному, начало другому».

Прямо про нее, точнее не скажешь.

Снова перевернула открытку. Над фотографией крупными буквами было напечатано «Воздвиженскъ».

И Саша восприняла это как знак. Начать другое, новое – в Воздвиженске. Она просидела тогда три дня в сети, читала про город, смотрела фотографии с видами, изучала возможность получения работы. Когда тебя ведет судьба – все складывается само собой, и на сайте трудоустройства она увидела вакансию администратора в частной гостинице. Это был шанс начать жизнь заново.

Дима ее догнал и молча пристроился рядом. В сквер они вошли вдвоем. Близость пьянила, и Саша еле удержалась, чтобы не дотронуться до него рукой. Вместо этого она сказала:

– Ты хотел поесть.

– Да, но могу и потерпеть. А куда ты идешь?

Саша из последних сил сдерживала радостную улыбку. Может, машине она и проиграла, но вот голоду определенно нет.

– Я иду в музей. А ты?

– А я иду с тобой.

– Голодный.

– Немного.

Саша отвернулась, чтобы скрыть свое довольное лицо.

В сквере оказалось очень много народу, играла музыка, вдоль главной заасфальтированной дорожки располагались палатки и шатры. Здесь были представлены народные промыслы, детские уголки творчества, лотки с книгами, открытками, старинными фотографиями. Музыка, как позднее выяснилось, слышалась из настоящего старинного граммофона. Около граммофона стоял парень в косоворотке и жилете и продавал билеты на сеанс синематографа.

– Настоящий синематограф? – уточнила Саша. – Немой?

– Немой и с тапером^[1], – подтвердил парень.

– Где же вы его взяли? Я имею в виду фильм.

– Нашли старую пленку. Посмотрите, не пожалеете, сеансы каждые полчаса.

– А где?

– Большой шатер в конце сквера видите? Вот туда вам надо. А билеты у меня продаются.

– Сколько кино идет по времени?

– Двадцать минут, недолго.

Саша поняла, что очень хочет посмотреть этот самый синематограф, да еще с тапером, и повернулась к Одинцову.

– У тебя музей, – ответил он на ее немой вопрос.

– Мы успеем, я вышла заранее.

Они смотрели друг на друга, понимая без слов, как когда-то очень давно.

– Нам два билета, пожалуйста. – Одинцов сказал это, вынимая из кармана бумажник и не отводя глаз от Саши. Это было какое-то огромное, не умещающееся в груди счастье – стоять вот так и знать, что впереди целый день. Один день на двоих.

Они шли по дорожке мимо прилавков с шалями, деревянными расписными ложками, пирогами, шерстяными носками.

– У нас варенье вишневое, клубничное, малиновое!

– Мед липецкий!

– Мам, купи мороженое!

До начала сеанса оставалось пятнадцать минут, а рядом пекли блины, продавали калачи, предлагали ягодный сбитень.

Они купили горячего чаю, блинов с вареньем и смотрели, как на открытой площадке около клумб звезда сериалов и рекламы читает прекрасным баритоном юмористические рассказы Чехова. И люди подходят, садятся на скамейки, слушают. Одна только Лулу, разместившаяся в первом ряду, откровенно скучает, вертится или копается в телефоне.

– Я никогда не был на таких фестивалях, – признался Дима, отодвигая в сторону пустую одноразовую тарелку. – Очень колоритно. Надо чаще ездить по городам, никогда бы не подумал…

– Видишь среди деревьев высокую колокольню? – Саша махнула рукой в сторону площади. – Эта церковь была построена на деньги купцов и примыкает к бывшим торговым рядам. Обманул человека, согрешил, побежал помолиться-покаяться и снова за прилавок. Я всегда, когда иду мимо, думаю, что когда-то здесь протекала совсем другая жизнь, а горести и радости у людей были все те же: дом, дети, семья, болезни, работа.

Она не произнесла слово «любовь» – побоялась.

– Ты стала философом.

Саша ничего не ответила – вертела в руках стаканчик с остывшим чаем.

До музея они добирались быстрым шагом, потому что пошли в синематограф. Саша чувствовала себя ученицей, которая сбежала в кино с понравившимся мальчиком, а теперь опаздывала на урок. Но как это было прекрасно! У входа в шатер их приветствовала дама в узкой длинной юбке и с высоко взбитыми волосами, настоящая чеховская героиня. Она провожала гостей к стульям. В углу стояло пианино, и как только зрители расселись, а полы шатра были опущены, оператор зарядил пленку. Тапер начал играть. Показывали трагедию о несчастной любви с заламыванием рук, рыданьями и отравлением. У героини были огромные глаза и нарисованные брови, герой носил черный фрак с пышной хризантемой в петлице и тонкие, подкрученные кверху усики. Между любовью и деньгами он выбрал деньги. Она отравилась. Текст, заменяющий звук, надо было успеть прочитать, потому что кадры сменялись быстро.

– Видишь, ничего в жизни не меняется, проблемы все те же, – сказала Саша, когда они вышли на свет из темного шатра.

Оба прищурили глаза, привыкая к солнечным лучам. Что сказать дальше, она не знала. Саша очень хотела, чтобы Дима ее обнял. Это праздник во всем виноват, и теплый ясный день, и то, что он рядом. И она от всего этого чуточку сошла с ума. Возвращаться в действительность не хотелось.

* * *

На вывеске было написано «Музей-лавка. Мануфактура господина Чигирева». Похоже, того самого, в доме которого сейчас гостиница. Оглядеться Одинцов не успел, заметил только нарядные витрины и толпу народа у входа.

– Пошли. – Саша потянула его за собой.

За дверью оказался старинный магазин. Везде темное дерево, на полках красивые коробочки, перевитые тонкими лентами, куски ароматного мыла, мешочки-саше, расшитые цветами, за прилавком – две девушки в длинных платьях, похожих на то, что носила Кристина. Кажется, здесь принято ходить в старинных одеждах. Город живет туризмом, возрождает дух прошлого, так сказать. Одинцову хотелось оглядеться, настолько все выглядело по-настоящему. Он еще успел подумать, что это место – отличная натура для кино, а потом боковая дверь отворилась, и в зал вошла женщина, та самая высокая худая блондинка, которая отпрашивала Сашу у Михаила Витальевича.

– Здравствуйте, Марина Георгиевна, успела?

– Добрый день, Сашенька, успела. Иди переодеваться.

Марина Георгиевна тоже была в соответствующем наряде: светлая полосатая блузка, темная юбка в пол и камея на кружевном жабо.

«Директриса пансиона благородных девиц, – резюмировал Дмитрий. – Не хватает пенсне и указки».

– А это… – Впрочем, она и без пенсне очень внимательно его разглядывала.

– Это со мной, – быстро ответила Саша и глянула на Одинцова. – Походит вместе со всеми?

Директриса еще раз просканировала гостя сверху вниз, прежде чем ответить:

– Походит.

В ее голосе послышалась легкая смешинка. Потом Марина Георгиевна открыла крышку часов, что свисали у нее на цепочке у пояса, и скомандовала:

– Оля, запускай.

Одна из девушек вышла из-за прилавка и направилась к выходу.

– Сейчас начнется экскурсия, побудь с группой, посмотри, послушай, тебе понравится, – шепнула Саша. – А мне пора.

Одинцов ничего не успел ответить, она уже выбежала в боковую дверь, а через несколько секунд зал наполнился толпой шумных посетителей, испытывавших те же самые эмоции, что и он, едва переступив порог лавки.

Девушка, которую звали Олей, подождала, когда первые впечатления улягутся, а потом бойко заговорила:

– Добро пожаловать, господа, в наш музей. Он основан на месте бывшей мануфактуры Петра Гордеевича Чигирева – одного из богатейших людей Воздвиженска конца девятнадцатого века. Сейчас мы находимся с вами в магазине, однако раньше здесь находились только производство и сад, а лавка располагалась в другой части города – центральной. Тем не менее по сохранившимся старинным фотографиям мы постарались воссоздать интерьер того времени. В конце нашей экскурсии у вас еще будет возможность вернуться сюда и приобрести на память мыло со старинным ароматом. Рецепт его приготовления мы восстановили благодаря архивным записям, которые нашли в Ленинской библиотеке. Ну а сейчас прошу за мной.

Оля открыла боковую дверь, и вся группа последовала за экскурсоводом.

За дверью оказалась комната с большой плитой в центре, на ней теснились котелки, тазы, вместительные кастрюли. У окна располагался длинный стол с колбами, пробирками и трубками, маленькие весы, гири и пузырьки с маслами.

– Вот так нехитро выглядело в девятнадцатом веке производство парфюмерной продукции. А мыло, несомненно, тогда являлось одним из образцов искусства ароматов. Многие легендарные фабрики начинались с подобных маленьких залов. Даже известный парфюмер Брокар, создатель легендарной «Красной Москвы», начинал свою деятельность скромно, с парой помощников в съемном помещении, где было установлено такое же довольно простое оборудование. Но уже во второй половине девятнадцатого века на его фабрике работало около двухсот человек, а в начале двадцатого века – тысяча. Средние фабриканты обходились тридцатью – шестьюдесятью работниками. Наша мануфактура была средней, при этом она пользовалась успехом. Сохранились записи, благодаря им нам известно, что мыло Чигирев возил на продажу в Москву, Тверь и Нижний Новгород. Все это говорит о популярности возникшего здесь производства. Итак, фабрику основал Петр Гордеевич Чигирев – один из богатейших людей города. Как это произошло, мы не знаем, но предполагаем, что во главе технологического процесса стоял специалист, потому что человек несведущий в парфюмерии не мог поставить дело настолько успешно. Ароматы – искусство сложное, даже философское.

Тут в комнату вошли двое актеров и разыграли перед зрителями сценку. Один, высокий и тучный, исполнял роль Чигирева, другой – молодой парень – романтика и мечта