Дом на берегу океана, где мы были счастливы бесплатное чтение

Аньес Мартен-Люган
Дом на берегу океана, где мы были сгастливы

Вам троим. Вы – мое дыхание.

Обезуметь от любви – вот истинная честность.

Альфред де Мюссе
“Не зарекайся”

Agnès Martin-Lugand

La Déraison

Перевод с французского

Натальи Добробабенко

Published by arrangement with Lester Literary Agency & Associates

Издательство CORPUS ®

Глава первая

Где-то, неизвестно где

Ветер завывал и бесновался. Продолжался прилив. В унисон с моими ожиданиями накатывали мощные волны и с неумолчным грохотом обрушивались на прибрежные скалы. Били по скалистому берегу так сильно, что, встретившись с ним, рывком отступали обратно в океан, яростно сталкиваясь со следующим табуном и образуя снопы кипящей пены. Захватывающее зрелище. Умиротворяющее. Разгул стихий неудержимо притягивал меня. Я мог прыгнуть в их гущу и навсегда исчезнуть. Наконец-то исчезнуть. Меня никогда не найдут, а если и найдут, то через несколько недель. На какой пляж выбросит мое тело? Не все ли равно. Неужели настал момент? Тот самый момент, которого я так долго ждал. Больше ничто меня не останавливало.

Ливень хлестал меня, а я хохотал. Это был горький смех. Все, я пришел. Шаг. Второй. Третий.

Я стоял на краю, готовясь упасть. Гибельная бездна звала меня. Закрыв глаза, я заставлял звучать музыку. Проигрывал в уме аккорды, которые уйдут вместе со мной. Мозг прокручивал мое последнее сочинение.

Вдруг передо мной возникло лицо Натана. Оступаясь, я отшатнулся от края, дыхание сбилось. Настолько, что я сложился пополам и оперся ладонями о колени. Как если бы долго бежал. Я испепелил взглядом бурю, начавшуюся слишком рано. Возмутился и наорал на нее. Она насмехалась надо мной. Ради него, Натана, я пока еще обязан устоять.

Натан – единственный человек на планете Земля, которого я должен защитить.

Спотыкаясь, я вернулся в дом.

В свой дом – подобие берлоги. Подобие западни. Но с бутылкой и таблетками я был вправе рассчитывать на не слишком скверную ночь.

Глава вторая

Где-то в другом месте

Пятничный вечер обещал быть хорошим – таким, как я люблю. Сплошной экспромт. Днем пришло сообщение от Сюзанны, моей старшей сестры: “Есть планы на сегодняшний вечер?” Я ответила: “Угадай!” Она: “Удачный или неудачный день?” Я: “Неплохой”. Она: “У тебя? С Анитой?” Опять я: “Буду рада”. Анита, средняя сестра, прорезалась через несколько минут: “Ты Васко позвала? Пусть займется ужином! Иначе не приду”. Я постучала в дверь соседнего кабинета, где сидел наш предполагаемый шеф-повар.

– Придешь вечером ко мне? Будут сестры… Решай сам, ты не обязан!

Васко послал мне одну из своих широких ласковых улыбок, всегда ободряющих, независимо от обстоятельств.

– Что у тебя есть в холодильнике?

Мое лицо приняло сокрушенное выражение, я пожала плечами: исчерпывающий ответ.

Он резко откатился в кресле и небрежно закинул руки за голову. Бросил на меня взгляд, в котором не было места иллюзиям, и помолчал, выбирая подходящую реакцию. Отчитать меня, словно школьный учитель нерадивого ученика? Или махнуть рукой и похихикать над моим легкомыслием? Я едва справлялась с рвущимся наружу смехом.

– Мадлен! – прорычал он. – Я уже предупреждал тебя: если ты и дальше не будешь питаться хотя бы относительно нормально, мне придется в конце концов поселиться у тебя!

Я сдалась и громко расхохоталась, тогда как Васко расстроенно смотрел на меня, чего я предпочла бы не замечать. Из-за меня он переживал, и это было невыносимо. Я и раньше мучилась, если приходилось огорчать тех, кого люблю, а теперь это стало совсем нестерпимо. Но тут я ничего поделать не могла.

– То есть мы можем рассчитывать на тебя? – я надеялась, что вопрос прозвучал лукаво.

Вместо ответа он закатил глаза. Я выиграла.

Два часа спустя я с удовольствием наблюдала за Васко, безраздельно царившим на моей кухне. Он насвистывал, роясь в шкафах в поисках того, что сможет добавить к своим покупкам. Мне всегда нравилось следить за Васко, колдующим у плиты. Он был и оставался жизнелюбом, причем не просто гурманом и тем, кто всегда готов ловко откупорить последнюю бутылку, а также все последующие. Он был истинным гедонистом, потому что обожал угощать гостей, с восторгом набрасывающихся на приготовленные им блюда, зачастую обильно сдобренные специями, но всегда невероятно вкусные. Васко получал огромное удовольствие, когда делился: я редко встречала настолько щедрых людей. На самом деле, из всех, кого я знала, таким был только он.

Я сидела за столом и любовалась им. Он пробовал свою стряпню, добавлял приправы, все перемешивал и при этом двигался в такт африканской музыке, которую лишь с натяжкой можно было считать танцевальной.

– Нальешь и мне бокальчик? – попросила я, заметив, что он отхлебнул из своего.

Он покосился на меня через плечо.

– Ты уверена?

– Не беспокойся, всего глоток – я намерена провести вечер не в постели и не согнувшись над унитазом.

Спустя несколько минут он сдался, сел рядом со мной, протянул мне бокал и без единого слова прикоснулся к нему своим. Тост был за мной, что случалось все чаще:

– За жизнь, Васко!

– Прекрати!

– Ни за что! Я даже повторю это еще громче, в полный голос! За жизнь! За нашу дочь!

Он отвел глаза и долгим поцелуем прильнул к моим волосам. Я улыбнулась, купаясь в его нежности. Никогда бы не поверила, что такое возможно, но мой бывший муж и отец моей дочери был и всегда останется моим лучшим другом. Мы много лет не жили вместе, но при этом оставались неразлучными. И причина была не только в том, что мы управляли нашим общим туристическим агентством.

– Где она, кстати? – спросил он охрипшим голосом, вставая из-за стола. – Должна бы быть здесь.

Могло показаться, будто он исполняет роль строгого отца, но в действительности все было наоборот. В его интонации звучала нежность и бесконечная любовь, которую он питал к нашей дочке. Просто он пытался сбросить напряжение. Дочь была единственным человеком, на которого он не мог повысить голос. И для нас обоих это не было тайной.

– У нее наметилась вечеринка, и я уговорила ее пойти.

– Правильно сделала, Лизе необходимо передохнуть и развлечься.

– Я ей постоянно это твержу.

– Не сомневаюсь…

– Васко, посмотри на меня.

Он допил бокал, снова подлил себе вина и только потом подчинился.

– Все в порядке, да? – спросила я. – Мы хорошо, нет, даже прекрасно проводим время. И я хочу, чтобы все так и шло. У меня нет желания портить все бессмысленным и бесполезным спором. Если ты не согласен, я звоню сестрам, говорю, чтоб не приходили, и выпроваживаю тебя!

Он помотал головой, прогоняя дурные мысли, и снова заулыбался.

– Ну ты даешь! От тебя ничего не скроешь!

Наш обмен репликами прервал громкий стук открывшейся входной двери. Встречей сестер и их мужей можно себя не утруждать. Им хорошо известна дорога, и они знают, где нас найти. Сюзанна и Анита явились с охапками цветов, расцеловали меня, тут же занялись поиском вазы и поставили цветы в воду. Близнецами они не были, но их сходство позволяло это заподозрить. Достаточно было одной сделать движение, чтобы вторая тут же последовала ее примеру. Они понимали друг друга с одного взгляда. Они всегда все делали вместе и одинаково, несмотря на разницу в возрасте в полтора года. Ознакомившись с меню ужина, сестры наградили Васко одобрительным подмигиванием, затем уселись по бокам от своей младшенькой и защебетали. Зятья тоже расцеловали меня, после чего присоединились к нашему шеф-повару, нарушая его строгий запрет приближаться к плите. Дружба мужчин зародилась еще в годы учебы и пережила наш развод, что меня не удивляло. Я бы расстроилась, сложись все по-другому. Ни за что бы не разорвала узы, окрепшие задолго до моего появления в жизни Васко.

В двадцать пять лет я не представляла, что делать со своим настоящим и будущим. Диплом я не получила и после мрачного периода, длившегося два нескончаемых года, работала в родительском ресторане, не имея никаких амбиций и не понимая, кто я такая. Я ничего не ждала. Разве только, чтобы прошло время.

Сестры знали обо мне все: мои радости, беды, ошибки, успехи, сомнения и секреты. Они были моими подругами, наперсницами, временами врагами и заодно моими перилами и фундаментом. Они тогда вбили себе в голову, что обязаны вытащить меня из повседневной серости, в которую я сама себя загнала, и я терпела их непрерывные атаки. “Встречайся с людьми, находи друзей”, – постоянно твердили они. Я не сомневалась, что не устою против их натиска, и, когда они почти исчерпали терпение, все же покорилась и согласилась прийти на ужин к Сюзанне, куда были приглашены все их друзья. Я надеялась, что после этого они дадут мне временную передышку, и постаралась выглядеть как можно лучше.

Для дикарки, какой я тогда была, это обернулось серьезным стрессом – вдруг очутиться среди всех этих людей, незнакомцев, которые были увлечены своей работой, а некоторые из них к тому же составляли пары. Слишком мы были разными. Мне просто не находилось места в этой компании. Васко явился последним. Поцеловал всех присутствующих, включая меня, сказал: “Очень рад с тобой познакомиться, Мадлен” – и перешел к следующему гостю. Пока мы пили аперитив, я сидела, забившись в угол дивана, не раскрывая рта и только наблюдая за собравшимися, особенно за ним. Время шло, и постепенно я перестала видеть что-либо, кроме его улыбки, и слышала только его дружелюбные слова, которые он находил для каждого. Наши взгляды довольно часто встречались, и я уже не чувствовала себя такой подавленной. Изумление от того, что мое сердце, оказывается, способно биться, едва не парализовало меня. За столом я сидела рядом с ним и спрашивала себя, что бы такое я могла ему рассказать.

– Не буду ставить тебя в неловкое положение, интересуясь, чем ты занимаешься, это дурацкий вопрос, который только действуют на нервы, – он наклонился ко мне. – С другой стороны, хотелось бы понять, что ты тут делаешь, если совершенно очевидно, что ты бы с удовольствием оказалась где угодно, только не здесь!

Пораженная, я посмотрела на него.

– С чего ты взял?

Он нервно запустил руку в свою шевелюру.

– Мне стало любопытно. Ты не похожа на остальных… Словно паришь над этим ужином, который, между нами, ничем не отличается ни от того, что был на прошлой неделе, ни от того, что будет на следующей.

Я засмеялась, найдя его слова остроумными, и подумала, что он обаятельный и к тому же, похоже, ничего не боится. Краем глаза я заметила, как сестры, удивленные моим смехом, обернулись ко мне. Я их хорошо понимала, я и сама удивилась. До последней минуты мне вообще было неизвестно, что такое смех.

– Они заставили меня прийти, – сообщила я ему, мотнув головой в сторону сестер. – Решила доставить им удовольствие.

– Но ты бы предпочла быть сейчас в другом месте…

Я робко кивнула.

– Где?

Я откинулась на спинку стула, Васко продолжал мне улыбаться, и я действительно была ему интересна.

– Куда бы я охотно перекочевала? Надо собраться с мыслями… На другой конец света, например… Или для начала в какую-нибудь спокойную забегаловку на углу ближайшей улицы.

– Вот и хорошо, пошли!

– Ну что за ерунда!

– Я серьезно. Мне хочется поближе узнать тебя, причем поскорее, а ты не горишь желанием оставаться здесь. Как, впрочем, и я, так что…

Он встал.

– Что ты делаешь?

– Пойдем?

Он протянул мне руку.

– Чего бы ты ни боялась, Мадлен, положись на меня.

Не рассуждая и не паникуя, я взяла его за руку, а он осторожно сжал мою ладонь. Впервые за последние несколько лет я прониклась спокойствием, и мне стало хорошо. Мы сбежали, но гости не удивились и не обиделись. Со временем я выяснила, что Васко часто меняет планы, и к его манере все давно привыкли.

В тот момент никто не подозревал, что мы влюбимся, поженимся и родим дочку, но в конце концов поймем, что нам гораздо комфортнее оставаться лучшими друзьями, чем мужем и женой.

Поэтому очевидно, что сохранившаяся дружба между мужчинами нашей семьи не могла не радовать меня.

Весь вечер в моей квартире звучал смех, у всех было отличное настроение, и я купалась в этом простом счастье, даровом и лишенном притворства, несмотря на напряженные взгляды, которыми мои гости изредка исподтишка обменивались. Я копила на всякий случай их улыбки и взрывы смеха. Они все еще были моим топливом. И я больше всего хотела, чтобы мои улыбки и смех стали топливом для них. Они в этом нуждались. Но не я.

Время от времени я отстранялась и любовалась картиной, которую мы собой представляли. Все шло как надо, все было идеально.

Поразмыслив, я пришла к выводу, что все же сожалею об отсутствии на ужине моей Лизы.

Глава третья

Где-то, неизвестно где

Ночью бушевала буря, но я не закрыл ни одного окна. Броситься в самую ее гущу, раскинув руки, я не мог, но мне нужно было ощущать ее близость, она должна была окутать меня. Я не играл, а просто стучал по клавишам рояля, заставляя его выталкивать наружу мою ярость, я вопил и призывал ее.

Я проклинал саму планету, Господа и всех святых. Зачем они в очередной раз помешали мне положить этому конец? Выходит, жизнь шла, а я только и делал, что дожидался, когда она наконец закончится. Неужели я такой трус? Неужели я трачу свое время на поиск оправданий тому, что удерживает меня от последнего прыжка?

Постепенно я научился ценить боль, грызущую меня. Она была моей верной подругой и не покидала меня, даже когда я, как в эту ночь, накачивал себя алкоголем и лекарствами. Она никогда не уходила далеко. Мы с ней вдвоем, словно давние любовники, скрывались в нашем мире, над которым не были властны ни невесомость, ни реальность.

Я должен признать одно важное достоинство боли – она сделала меня невыносимым. Можно сказать, так я добился, чтобы меня оставили в покое. Все те, кто годами обременял меня, постепенно отдалились. Впрочем, нуждался ли я в них вообще? Не уверен. Я их просто терпел. Они оккупировали мое личное пространство в редкие минуты моей слабости.

Теперь эти времена прошли.

Нет больше жены. Нет агента. Нет концертов и гастролей. Нет сольных выступлений.

Спокойствие.

Пустота.

Я наедине со своими демонами и своим роялем.

Только Натан еще цепляется за меня. Пора ему раз и навсегда возмужать.

Этим вечером я пришел на край пропасти.

Мое терпение достигло предела.

Глава четвертая

В другом месте

Я не включала свет и бродила по темной квартире. Ее освещали только уличные фонари. Я отодвигала момент, когда надо будет ложиться. Растягивала время, искривляла его. Внимательно наблюдала за деталями моего мира, запоминала его, не переставая спрашивать себя, зачем мне это. Неважно. Для чего лишать себя мгновений, которые я любила все больше и больше? В такие периоды мне казалось, что все останавливается. Тогда я ныряла в воспоминания, спокойно и бесстрастно размышляла над тем, что скоро произойдет. Блуждая по дому, я проводила пальцами по деревянной поверхности мебели или погружала их в подушки, наслаждаясь нежностью ткани и улыбаясь тому удовольствию, которое получала.

Если бы неожиданно ко мне вошла одна из сестер или Васко, они приняли бы меня за призрак, прогуливающийся в ночной рубашке во тьме. А ведь я пообещала им лечь спать, как только они уйдут.

Все было убрано, как если бы мы отменили сегодняшний ужин. Что было бы весьма досадно. Оставшуюся еду и принесенные продукты мои гости спрятали в холодильник, чтобы я правильно питалась в ближайшие дни. Цветы оживляли гостиную. Я зарылась носом в букет, розы пахли так прекрасно. Никогда не стоит забывать аромат цветов. В нем словно таится привкус детства. Он наполняет мирной энергией. Я и забыла, что люблю его. Сюзанна и Анита думали обо всем. Они меня баловали. Возможно, излишне.

Я улыбнулась, найдя на столике в прихожей папку Васко. Завтра под предлогом своей забывчивости он забежит ко мне, чтобы забрать ее и заодно убедиться, что у меня все в порядке, а Лиза будет со мной на выходных. Его нежность и постоянное внимание очень ободряли, правда, вызывая одновременно чувство вины. Это никак не входило в его намерения, что я отлично понимала. Сумей Васко прочитать мои мысли, он, вне всякого сомнения, устроил бы мне головомойку. Его вспыльчивость мне была хорошо знакома. Поэтому я прилагала усилия и скрывала внутренние конфликты, сотрясавшие меня.

Я делала все, чтобы не стать обузой для него, для моих сестер и особенно для дочери, но родные были гораздо сильнее меня. Как с ними бороться?

Невозможно. Они стремятся поддержать меня, помочь, почаще общаться, пока все нормально. Ну или пока сохраняется эта иллюзия. Как бы я хотела снять с их плеч груз, избавить от необходимости постоянно следить за мной, от ожидания, которое изнуряло их сильнее, чем меня, и, главное, мешало им жить своей жизнью.

Я даже иногда мечтала о том, чтобы все произошло быстро.

Еще быстрее, чем предполагается.

Заглядывая в глубины своей души, я осознавала, что хотела бы покончить с этим прямо сейчас, но недостаток храбрости мешал мне утолить это довольно нездоровое желание, в котором нельзя было признаться.

“Нездоровое” – самое правильное слово.

Я должна была умереть.

Я это знала.

И они это знали.

Мы жили с этим знанием, уточню без всякой иронии.

Это был вопрос времени. Максимум нескольких месяцев. Наше преимущество заключалось в том, что мы полностью отдавали себе в этом отчет, никакой надежды нам не оставили. Обе мои сестры были врачами, и, несмотря на свой боевой дух, они в конце концов были вынуждены согласиться с мнением коллег. Я сражалась целый год, ни разу не опустив руки. Однако месяц назад результаты анализов были неоспоримы. Я проиграла.

Скоро моя жизнь закончится.

Каждый должен умереть однажды. Просто я надеялась, что у меня больше времени. Если поразмыслить, сорок три года – это довольно мало. Но мне придется ими удовольствоваться. Что я могла сделать? Ничего. И никто не мог ничего с этим сделать.

Единственная несправедливость терзала меня. Самая скверная из всех возможных. Неизбежность этого испытания для моей дочери. Я возносила благодарности высшей сущности, если таковая имеется, за то, что уйду раньше нее, ведь родители должны покидать этот мир раньше своих детей. Но лишиться матери, остаться сиротой в восемнадцать лет – это должно быть недопустимо. Нельзя заставлять ребенка переживать такую драму, такую потерю в самом начале юности. Как она продолжит взрослеть? Я грустила не оттого, что пропущу важные события ее биографии, меня приводила в отчаяние мысль, что на каждом значимом этапе Лизу будет переполнять печаль, и она будет спрашивать себя: “Что бы сказала мама?”, “Почему со мной нет мамы?”, “Каким было бы мамино мнение?”. Там, где я окажусь, мне не придется страдать. Она же, напротив, подвергнется атакам реальности. Но и против этого мы были бессильны.

После объявления фатального приговора я выплакала море слез, лежа в постели или закрывшись в туалете, чтобы никто не видел, что я сдалась. И вскоре приняла решение. В Лизиной памяти не сохранится образ мамы – подавленной женщины, постоянно перечисляющей все вероятные события, в которых она не сможет участвовать вместе с дочкой. Напротив, я должна дать ей силы, чтобы она жила дальше и двигалась вперед. Без меня. Моя роль состоит в том, чтобы наполнить ее душу всем, чем я смогу, до того как исчезну из ее жизни. Какой единственный выход оставлен нам? Принять неизбежное. Часть своей энергии я потратила на то, чтобы донести эту идею до окружающих. Я всегда восхищалась Лизой, но теперь она пошла даже дальше и, проявив удивительную зрелость, стала моей лучшей союзницей в этом сражении. Мы обе не собирались тратить то малое время, что нам оставалось быть вместе, на борьбу с неотвратимым и сетования на выпавшую нам судьбу. Семья, в конце концов, не устояла против моего упорства и согласилась выстраивать новые воспоминания. Последние.

С этого момента я опять была в ладу с собой.

Я перестала отвечать на некоторые вопросы, приводила дела в порядок и продолжала более или менее нормально проживать то, что мне осталось. Если меня вдруг спрашивали “Чем ты больна?”, я отвечала, что это не имеет никакого значения. Вопрос не в этом. Конец у всех один. Когда он известен, нет нужды выяснять, с чего все началось, разве что для удовлетворения своего рода нездорового любопытства. Диагноз роли не играет. Важны лишь конечная точка и то, как ты живешь до того, как она будет зафиксирована на бумаге.

Я лежала в постели, уставившись в потолок. Сражалась со своими страхами. Я, конечно, сохраняла внешнюю безмятежность, но мне было невероятно трудно, чтобы не сказать невозможно, перестать бояться. Особенно ночью. Особенно когда я лежала в постели. Каждый вечер я задавала себе вопрос, буду ли в этом же положении, когда все закончится. Когда мое тело прекратит сопротивление. Не стоило бы допускать такие мысли, это нехорошо. Но как их запретишь? Это же естественная человеческая реакция, разве нет? Как в тот миг, когда засыпаешь, не спросить себя, не закрываешь ли ты глаза в последний раз? Когда я боролась с подступающим сном, мое дыхание учащалось – и это утомляло и ослабляло меня, – настолько гнетущим был ужас от того, что это может быть концом. Я цеплялась за псевдошестое чувство, убеждая себя, что, когда время подойдет, я это интуитивно пойму. А пока оно еще не пришло. Оно не заставит себя ждать, но у меня есть небольшая передышка. Я успокаивала себя, как умела.

Как странно знать, что скоро умрешь. Меня одолевали самые неожиданные вопросы. Где бы я хотела быть в ту самую минуту, имей я выбор? С кем?

Хотела бы я быть одна? Чье лицо я бы предпочла увидеть в последнее мгновение? Буду ли я в сознании? Или оно окончательно затуманится, защищая меня от горя Лизы, Васко, сестер? Это можно счесть безумием, но я отказывалась сбежать по-тихому. Если бы мне позволили выбирать, я бы потребовала своего присутствия, возможности попрощаться с ними и повторить, как сильно я их люблю.

И еще один вопрос мучил меня. У меня не было ответа на него, и я старалась отодвинуть его подальше. Из-за того, возможно, что ответ причинил бы мне боль, а я полагала, что на мою долю выпало и так достаточно страданий.

Остались ли у меня сожаления?

Глава пятая

Где-то, неизвестно где

Меня потревожила струя свежего воздуха, но еще больше агрессивный дневной свет. И шум, какая-то возня вокруг меня. Скорее бы все прекратилось!

– Папа… Ты опять играл всю ночь!

Почему со мной разговаривает Натан? Что он здесь делает? Я слышу упрек в его голосе? Но он должен был приехать позже. Мы даже условились, что я встречу его на вокзале. Тогда мне бы хватило времени привести себя в порядок и помешать рассыпаться легенде, в которую, впрочем, Натан больше не верил.

– Давай, подымайся!

Под нажимом Натана, и по-прежнему сомневаясь в реальности его присутствия, я открыл глаза и недовольно огляделся. Надо мной склонилось насмешливое лицо сына.

Откуда у него столько энергии? И невероятно солнечная улыбка? Не от меня, это уж точно. Тело протестующее захрустело, когда я поднимался с дивана. Я с трудом припоминал, как рухнул на него. Единственное, в чем я был уверен: Натана здесь не было. Массируя виски в попытке избавиться от зловредной головной боли, я наблюдал за сыном, расхаживающим по комнате. Я догадывался, что размах бедствия удручает его. Он поднял на свет бутылку, проверяя, сколько в ней осталось: ничего, – и сокрушенно покачал головой.

– Ты слишком много пьешь, – вздохнул он. – Я правильно сделал, что приехал раньше.

Когда я встал, мне потребовалось несколько секунд, чтобы восстановить равновесие. Уверившись, что надежно стою на ногах, я подошел к сыну. Молча поцеловал в лоб и поспешил в ванную. Надо было вынырнуть из тумана, в котором я плавал.

Выйдя чуть позже к сыну, я увидел безупречно чистую кухню: само присутствие Натана согрело ее. Он навел порядок в гостиной, разоренной ветром и дождем, которые я впустил в дом. Мы с ним поменялись ролями. Сегодня сын готовил завтрак для отца. Накормить меня – для него способ обрести уверенность и позаботиться обо мне. Он призывал на помощь наши с ним счастливые воспоминания раннего детства, те редкие случаи, когда я варил ему яйца или жарил яичницу. Нужно было освободить его от этого груза. Он поставил на стол тарелку, молча приказав есть. Я придал своему лицу такое же лукавое выражение, как у него, что было нетрудно, поскольку все свои манеры Натан позаимствовал у меня. Этим я провоцировал его и сам не смог бы объяснить зачем. Я налил себе кофе и закурил сигарету. Он со смехом покачал головой.

– Ты хуже ребенка, папа!

Я засмеялся в ответ. Не стоило его раздражать, так что я загасил сигарету и сел за стол. Он устроился напротив и ткнул вилкой в свой омлет. У Натана был цветущий вид. Откуда он приехал, интересно? Совсем скоро я это узнаю.

– Ты сюда надолго? – спросил я, проглотив кусочек омлета.

– Еще не решил… на несколько недель. Может, пробуду больше. Может, меньше.

До сих пор речь шла лишь о нескольких днях. Натан не должен оставаться так долго. Надо найти способ выпроводить его отсюда пораньше. Пусть он идет своей дорогой, причем окончательно и без меня.

Глава шестая

В другом месте

Веки были такими тяжелыми. Мне ужасно хотелось их поднять. И не получалось. Вместо кожи был свинец. Я ощущала движение рядом с собой. Ничего агрессивного. Совсем наоборот, похоже на чье-то нежное присутствие. Свет был не ярким, а рассеянным. Я почувствовала тепло на лице. Зашуршала ткань. Я проклинала свою утреннюю слабость. Когда я наконец-то засыпала, тело почти угасало. Сон давал ему передышку в битве, которую оно непрерывно вело. Как хорошо было бы оставаться живой и вставать, как я это делала раньше. Одним рывком. С взъерошенными волосами. Протереть кулаками глаза, а потом широко их открыть. И сейчас все вызывало мое любопытство, мне хотелось поскорее рассмотреть, что происходит вокруг. Вот только я мучительно и тщетно пыталась пошевелиться хотя бы для того, чтобы немного сдвинуть одеяло. Я была буквально растоптана болью и процессом разрушения, идущим внутри моего организма. Мои способности исчезали одна за другой, а я никак не могла это остановить.

– Мама, не торопись, – прошептал красивый Лизин голос.

Из-за прилипшего к небу языка и рта, пересохшего от тонны поглощаемых лекарств, я смогла ответить лишь стоном, мне самой показавшимся жалким. Мне было стыдно. Ужасно, что Лиза видит меня такой, хоть она, к несчастью, к этому уже и привыкла.

– Мы никуда не спешим.

От ее бодрого голоса мне захотелось плакать. Сразу после пробуждения я была предельно уязвимой. Любая ерунда могла меня раздавить.

– Нет! Нет! Нет! Сегодня суббота, мама, так что мы имеем право на безумства.

Лиза погладила меня по щеке, и слезы отступили. Она скользнула под простыню, помогла мне принять более удобное положение и уткнулась лицом мне в шею. Потом закинула на меня руку и вылила на мою кожу весь жар своего тела. У меня вырвался вздох блаженства.

– Хочешь, чтобы разбудить тебя, я расскажу, как провела вечер?

У меня получилось кивнуть. Лиза неторопливо и в подробностях сообщила мне о своих друзьях, о сангрии и пицце, разогретой в микроволновке. О парне, который пытался ее клеить, а она его послала. О том, как она танцевала и пела, словно буйнопомешанная, вместо меня. Мы с ней заключили договор. Я потребовала, чтобы она пообещала всегда танцевать и петь, даже когда меня не будет – особенно когда меня не будет, – несмотря на то, что сама я этого обычно не делала. А вот она, наоборот, это обожала, и я не хотела, чтобы с моим уходом все переменилось.

Лизу всегда переполняли радость, смех и ирония. Она была воплощением жизни. Объявилась она неожиданно, мы с Васко не успели к этому подготовиться, мы вообще не были готовы к встрече с ней. Мы тогда были молодыми, и вопрос создания семьи даже не обсуждали. Она стала случайным следствием нашей любви. Самым хрупким и нежным из всех. Мы стали родителями в тот момент, когда очертя голову ринулись в создание туристического агентства. Ребенком, которого мы сознательно планировали, было как раз оно, а вовсе не настоящий младенец из плоти и костей, плачущий, растущий, требующий времени. Я запаниковала и хотела отложить на потом наш бизнес-проект, а Васко, с его легендарной энергичностью, был, напротив, готов ответить на вызов. Его слова до сих пор звучали у меня в ушах: “Мадлен, наша кроха будет гражданином мира!” Он был прав: именно такого ребенка мы и сотворили. Сначала в моем животе, а потом в свои первые годы Лиза совершила кругосветное путешествие, спала в экзотических и сомнительных местах, перепробовала все кухни мира и выросла, распевая и танцуя, и никогда не оставаясь в нашей тени. Она сразу заняла собственное место. Наши поездки быстро сделали ее самостоятельной. Я запрещала себе думать, будто из-за нас она слишком рано повзрослела. Мне не нравилась эта мысль, я отказывалась считать, что наше полукочевое существование в ее малышовые годы лишили нашу дочь детства. В последнее время мы это часто обсуждали. Лиза успокаивала меня и делилась воспоминаниями. Ей всегда удавалось завести приятелей, она никогда не боялась показаться навязчивой. Она подходила к детям, спрашивала с помощью знаков, ужимок и улыбок, можно ли поиграть с ними, и все тут же протягивали ей руки. Сколько раз во время наших деловых встреч мы оставляли ее под присмотром практически незнакомых людей, которых она успевала очаровать и которым мы ухитрялись поверить с первой минуты? Я не считала. Но когда мы возвращались к ней, она всегда танцевала и пела.

Ничто на свете, даже утрата матери, не должно было похитить у нее это сокровище – ее сияние.

– Я горжусь тобой, – удалось мне произнести.

Она еще крепче обняла меня, и мы бесконечно долго прижимались друг к другу.

– Как тебе кажется, ты сможешь подняться? – спросила она позже.

– Да, смогу.

Она отпустила меня и отошла в сторону. Мои веки наконец-то поднялись, и взгляд остановился на ее красивом лице. Сияющие золотисто-зеленые глаза с деликатной окантовкой напоминали мои. Мои, до того как все случилось. Она улыбнулась мне, и в улыбке отразилась вся ее немалая сила. Я почерпнула из нее недостающую энергию и с гримасой боли оперлась на руки. Когда я прислонилась к спинке кровати, Лиза подложила мне под спину подушки.

– Пойду принесу завтрак!

Она исчезла, а я воспользовалась ее отсутствием, чтобы перевести дух: мне понадобились изрядные усилия, чтобы выпрямиться. К дочкиному возвращению холодный пот успел высохнуть. Она поставила поднос мне на колени и устроилась со своим завтраком у меня в ногах. Меня ждали слабенький чай и печенье. После сна допускалась только такая еда.

Увидев, что мне предлагается, я не сумела скрыть отсутствие энтузиазма.

– Ты хотела бы другого, я знаю.

– Все бы отдала за большую кружку настоящего черного кофе!

– Через час или два я тебе его сварю, только не крепкий! Договорились?

– Да. Я бы и на кошачью мочу согласилась, напоминай она кофе хоть приблизительно!

Она засмеялась. Я тяжело вздохнула, сдаваясь. Нас ждет хороший день. Еще несколько часов, и я буду как бы в форме – ради нее. Ради нас обеих.

Глава седьмая

Где-то, неизвестно где

Натан приехал и сразу отвлек меня от размышлений. Он оккупировал мое пространство, нарушил привычки. Подмечал мои причуды, указывал на них и расставлял ловушки, которые должны были помочь мне от них избавиться. Я не мог убедить его в том, что эти привычки помогают мне сохранять равновесие. Сын пытался пригасить кипящее во мне раздражение, которое несомненно замечал, и для этого заставлял меня совершать вместе с ним пробежки или увлекал в долгие прогулки по прибрежной тропе. Он затеял в доме весеннюю генеральную уборку, настояв на том, чтобы я в ней участвовал. Решил разобрать коробки, так и оставшиеся не распакованными после переезда, и при этом задавал вопросы, как если бы ему было пять лет: “А это что?” Если я ругал его, он смеялся. Он готовил нам еду. И все время болтал без умолку. Рассказывал о плавании на кораблях – ему удавалось наниматься на научно-исследовательские суда, поддавшись зову сирен из организаций по защите планеты. Этот мир был для меня чужим, а он им восхищался. В том-то и суть. К большому разочарованию своей матери, учебой он не интересовался. Он сам выбирал свой путь, а я ему позволял идти по нему. Я давал ему свободу, которой сам был лишен. Самое малое, что я мог для него сделать. Теперь он считал себя зрелым человеком и ровней своему отцу. Поэтому он взял на себя обязанность следить за моим лечением и давал таблетки строго по времени в соответствии с рекомендованной схемой. Я подозревал, что он проконсультировался с моим психиатром, чтобы уточнить дозы. Мой крутой нрав был ему известен.

Только что Натан ушел на пляж. Согласился оставить меня одного. Наконец-то… Он обернулся, наверняка догадавшись, что я наблюдаю за ним с террасы. Помахал мне рукой, широко улыбнулся и двинулся дальше. Меня захлестнул гнев. Почему он так за меня цепляется? Зачем он все дополнительно усложняет? Я не мог больше смотреть на него и вернулся в дом. Бар был заперт на ключ, аптечка тоже. Он забыл о своем разгильдяйстве. Что само по себе неплохо, но только если не распространяется на меня. Даже спустя девятнадцать лет мне казалось совершенно нереальным, что мой сын любит меня.

Будь я другим человеком, я бы радовался возможности наверстать с ним упущенное время. Если задуматься, я совсем мало видел его в детстве.

Я не воспитывал сына. Его мать тоже. Им занималась вереница нянек. Они не так уж плохо справились со своей задачей. Он был гораздо более уравновешенным, чем я, – что не так уж трудно, скажете вы, – и он как будто был счастлив.

Это чувство было мне незнакомо.

За единственным исключением.

Глава восьмая

В другом месте

Несколько дней подряд я терпела атаки болезни, поэтому обрадовалась, поняв, что наконец-то в состоянии пойти в агентство. Я более-менее восстановилась, а дорога не требовала особых усилий, поскольку наш офис располагался двумя этажами ниже моей квартиры. Всякий раз, когда я была хотя бы немного в форме, я отправлялась туда, чтобы провести там час или два. Я нуждалась в этом. Пассивность пугала меня. Просто приводила в ужас, надо признать. Я хваталась за соломинку нормальности. Пока у меня остается хотя бы искра энергии, я буду пользоваться ею.

К тому же я любила наше агентство путешествий, ту атмосферу, которую мы создавали с самых первых дней и которая не улетучилась, несмотря на все перемены и появление новых лиц. Очень долго агентство составляло мою повседневную жизнь, нашу повседневную жизнь. Все началось, честно говоря, со встречи с Васко. Изначально агентство было его идеей, а меня он привлек уже к ее реализации. Общее дело сцементировало нашу связь, наполнило новым смыслом нашу историю. Мы были обязаны ему безупречной дружбой, сумевшей пережить развод. Мы с Васко исколесили все континенты, держась за руки, наслаждаясь радостью открытий, вкалывая в поте лица, переживая трудности и добиваясь побед в поисках редко посещаемых туристических направлений. Мы завоевали право гордиться своим успехом. Мы не только много работали, но и веселились как безумные. Энтузиазм, который Васко проявлял во всем, открыл для меня доселе неведомый мир. Я научилась ценить взаимодействие с коллегами и получать удовольствие от встреч с разными людьми. И я окончательно похоронила ту женщину, какой была до этого.

Мы были командой, идеальными партнерами, дополняющими друг друга, понимающими друг друга с одного взгляда, но при этом оставались кем угодно, только не влюбленными. Васко был женат скорее на турагентстве, чем на мне, но это меня совсем не напрягало, и я не расстраивалась из-за нехватки любви, поскольку не была склонна к взрывам эмоций. И вот в один прекрасный день, когда Лизе было семь лет, мы наконец-то осознали, что между нами больше нет желания, страсти, чувственности, нас больше не тянет друг к другу неудержимо. Поэтому мы перестали изображать семейную пару, но позволили расцвести нашей неразрывной дружбе, полностью лишенной сексуальной подоплеки. Дочерью мы были обязаны лишь вполне естественному пылу начального периода. Но пыл этот быстро угас. А в остальном мы были неразлучны и совершенно не способны оставаться вдали друг от друга или даже на секунду заподозрить, что один из нас двоих может уйти из агентства.

Мы продолжили работу, наш бизнес развивался. Агентство было нашим вторым домом, мы отдавали ему все силы, всю энергию. Оно было самым важным после Лизы. До последнего времени его будущее представлялось нам вопросом жизни или смерти. И сейчас я была в этом убеждена, вопреки своему состоянию. Но приходя туда, я отдавала себе отчет в том, что теперь я всего лишь статистка. Да, так сложилось, но я испытывала удовлетворение от того, что вместе с Васко создала такую симпатичную компанию, от улыбок коллег и от общения с нашими партнерами в разных концах света.

Когда я переступила порог, у меня закружилась голова, но, к счастью, это осталось незамеченным, как, впрочем, и само мое появление. Не стоит провоцировать панику в войсках. Прислонясь к стенке в прихожей, я наблюдала за кипучей деятельностью в конторе. Коллеги расхаживали по офису, вели переговоры, прижав плечом к уху телефоны, с большими папками-планшетами в руках. Здесь были Васко, вся наша команда, а также новая сотрудница, приглашенная мне на замену. Они готовились к утверждению каталога на следующий год. Каталога, результатов работы по которому я уже не увижу. Почему я не подумала об этом раньше? Наверное, потому, что у меня были другие заботы… А ведь я усердно трудилась над ним. Я вспомнила, как всего несколько месяцев назад вместе с дизайнером готовила первый вариант макета, писала тексты о наших новых турах в края, которые отыскал и посетил Васко. Я не узнаю, завоюют ли недавние находки тот успех, на который мы рассчитывали. Не услышу, как Васко завопит от радости, когда удастся выйти на новые рынки или же когда очередная гостиница заполнится на сто процентов. К этому моменту меня уже не будет.

Со мной такое случалось редко, однако сейчас меня накрыл внешне никак не проявившийся, но яростный прилив злости. Хотелось бы найти силы, чтобы с размаху шарахнуть, неважно по чему. Мне бы подошло что угодно. Но сделать это не получится.

Все кончено.

Смерть – мерзкая штука.

Я двигалась по офису, и никто не обращал на меня внимания. Я уже ушла. Они отвыкли от моего существования, у них имелось собственное. Они продолжали жить. Я исчезала. Я их видела. Они меня – больше нет. Зачем интересоваться моим мнением по тому или иному поводу? В отличие от них, у меня нет будущего.

Я разрывалась между противоречивыми желаниями. Больше всего я хотела, чтобы остальные сумели жить без меня, и в то же время меня не устраивало, что они дожидаются моего ухода, чтобы продолжить свой путь. Это было слишком больно. Я стала прозрачной, невидимой, а это неестественно и несправедливо. Разум бунтует, хочется заорать: “Я здесь, не забывайте меня! Еще не сейчас! Не так сразу!”

Но я не имела права. Не собиралась навязывать им мысли о том, что они продолжают жить и потому виноваты передо мной.

Никто не должен мучиться виной за то, что живет. Человек обязан получать удовольствие от жизни, наслаждаться ею.

Снова и снова.

Меня постепенно окутывала черная пелена. Я превратилась в тень.

Мне никогда не приходило в голову, что тень может страдать. Выходит, я ошибалась.

Я сидела за своим столом, дверь в мой кабинет была открыта, я наблюдала за тем, как сотрудники нашего агентства живут, работают, подшучивают друг над другом, радуются результатам. Без меня. Для меня больше не осталось места.

Этот вывод упрощал мою задачу, как и задачу Васко. Я лишь опережала его на шаг. Я не планировала устраивать отвальную. Я не переходила на другую работу, а умирала. Пакуют ли в таких случаях вещи? Возвращают ли ключи? Способна ли я, впрочем, на это? Понятия не имею. Должна ли я после своего ухода оставить эгоистичный след? Чтобы напомнить им всем, что это я вместе с Васко создала агентство. Что он не в одиночестве ввязался в эту фантастическую и увлекательную авантюру, занявшую значительную часть моей жизни. Или я должна полностью самоустраниться и стереть мельчайшие следы своего присутствия?

Я всегда любила уходя оставлять за собой порядок. Поэтому я занялась разбором вещей, насколько это было в моих силах. Других дел у меня не было. Мне больше ничего не поручали, потому что было неизвестно, доведу ли я что-либо до конца. Страницы досье, к которым я не прикасалась в последние недели и которыми давно занялись другие, полетели одна за другой в корзину для бумаг. Самые важные и конфиденциальные материалы в конверте с надписью “Васко” отправились на стеллаж. Когда придет время, он сообразит, что с ними делать. Я не поддалась искушению заглянуть в них – не хотелось рисковать, вдруг я углублюсь в содержание или начну перебирать чудесные воспоминания, которые ослабят мою решимость покончить со всем раз и навсегда.

Самая символичная часть уборки: снять со стен фотографии. На них – наши путешествия и партнеры на местах. Я с ними. Я с Васко. В форме. Живая. Пусть делают с этими фото, что хотят. Меня это больше не касается. По крайней мере, они больше не будут натыкаться на мое лицо, заходя в эту комнату. Я превратилась в режиссера своего исчезновения. Стирала себя из их воспоминаний. Мое тело среагировало на это по-своему. Навалились боль и тошнота, с которыми я не могла справиться. Организм противился моему намерению. Но ему не победить. Не сейчас. Еще не сейчас.

– Что ты делаешь, Мадлен? – спросил Васко. Я не заметила, как он оказался рядом.

Зажмурившись, я глубоко вдыхала и выдыхала, чтобы прийти в себя. Только бы он не догадался, как мне плохо.

– Освобождаю кабинет, – с вызовом ответила я.

Он удивленно и недовольно нахмурился.

– С какой стати?

Я отрешенно ухмыльнулась.

– Я ухожу.

– Нет! – выкрикнул он.

Мне вдруг стало жарко, накатило изнеможение.

Я рухнула в кресло.

– Нельзя так долго держать в кладовке твою новую компаньонку, – устало объяснила я.

– Нашу новую компаньонку!

– Васко, прекрати, пожалуйста. Она твоя компаньонка, а не моя.

Его лицо исказилось.

– Никаких “пожалуйста”! Ты не уйдешь! Я не позволю тебе! Это твой кабинет. Никто, кроме тебя, никогда не займет его.

Он схватил мои аккуратные стопки документов и раскидал их по столу. Вскрыл адресованный ему конверт. Листки разлетелись по кабинету. Включил мой компьютер. Порылся в корзине, вытащил и распрямил бумаги, смятые в комки несколько минут назад. Я позволила ему сорваться, никак не реагируя. Он вправе избавиться от груза, давившего на его плечи. Моя заместительница – отличная специалистка, но на меня не похожа. Ему придется научиться работать по-другому. Но пока я здесь, и он, как привык это делать, с увлечением рассказывал мне обо всем, что происходит в агентстве, и интересовался моим мнением. Васко терял свои профессиональные ориентиры, а ведь он привык все контролировать, полагаясь при этом на то, что я всегда буду рядом. Как тут не вспомнить и о самой большой ответственности, которую ему предстояло нести. Я имею в виду нашу дочь. Как же ему, наверное, страшно очутиться один на один с ней и делать все, чтобы помочь ей справиться с моим уходом. Звучит ужасно, но мое положение комфортнее, чем его. Скоро у меня не останется никаких забот. И напротив, мужчина, которого я люблю, согнется под их тяжестью. Я даже представить себе не могла ураган, который обрушится на него.

Когда Васко обнаружил стопку фотографий в рамках, это стало последней каплей: он с трудом справлялся с нервами, развешивая фото на прежние места, торопясь вернуть все в нормальное состояние. Одна рамка сорвалась и упала, стекло разбилось. Мы долго-долго не могли оторвать глаз от того, что осталось от снимка, на котором мы были вдвоем на заре создания нашего агентства.

– Черт! – взорвался Васко.

Он подавил рыдание и с размаху ударил кулаком по стене.

– Зачем ты это делаешь, Мадлен? У тебя еще есть время… Прошу тебя…

Его напряженный голос подтвердил мою догадку. Он был на пределе. Я собрала последние силы и встала. Холодный пот покатился по спине, выступил на лбу. Я положила ладонь ему на плечо и заставила посмотреть на меня. Посопротивлявшись несколько секунд, Васко сдался.

Мы оба были одинаково растеряны.

Никого не учат, как правильно умирать. Мне не достанет извращенности, чтобы добавить “к сожалению”. Но в моменты, подобные этому, учебник был бы не лишним. Неужели я все делала шиворот-навыворот? Считала, что окажу Васко услугу, позаботившись о том, что будет после меня, а в результате только нанесла ему удар. А ведь я была уверена в своей правоте, хотя, конечно, в моих действиях присутствовала и доля эгоизма.

– Смешно дожидаться конца, чтобы уйти, – мягко сказала я.

– Ты еще здесь. Почему ты хочешь лишить себя этого?

– От меня никакой пользы. И я не хочу, чтобы мне об этом напоминали всякий раз, как я сюда приду.

– Неправда! Ты нужна мне!

– Ошибаешься. Я для тебя обуза, я обуза для всех вас… В этом кабинете должна сидеть твоя новая компаньонка, а не я. Если она будет ждать, пока я… короче… ждать, чтобы перебраться сюда, она этого никогда не дождется. Знаю я тебя, ты способен превратить этот кабинет в мавзолей.

Он грустно засмеялся, не сумев ничего возразить против той правды, которую я только что выложила. Время бежало, и постепенно его лицо перестало выражать готовность заставить меня изменить решение.

– Обещаешь, что будешь приходить, когда захочешь? – в его голосе была мольба. – Позволь мне верить, что ты снова перешагнешь порог агентства.

– Даю слово.

Он прильнул к моему лбу долгим поцелуем. Я боролась со слезами. Только что я дала обещание, не имеющее никакой ценности. Перед смертью можно пообещать что угодно, хоть луну с неба и златые горы, это ни к чему не обязывает. Можно поиздеваться над собой, растоптать свои клятвы, но с последствиями дело иметь не придется. Мне это было известно. Как и Васко. Но он потом вспомнит, что я хотела вернуться.

– Мне осталось только убрать бардак, который я устроил.

– Иди работать, Васко, тебе надо закончить каталог, а здесь я сама все разберу.

Он поймал мою руку и крепко сжал.

– Они прекрасно справляются без меня. Позволь мне не уходить. Мы должны сделать это вместе.

Мы превратили уборку в рабочий процесс. Я предоставляла ему информацию по некоторым документам, он просил меня что-то объяснить. Мы обсудили его новые проекты, его поездки, более-менее запланированные с учетом “моей ситуации”. Я убеждала его взять с собой Лизу, он ответил, что подумает. Я не настаивала. Рассматривая фотографии, мы оба временами взрывались смехом. Накатывали воспоминания, и я принимала их – ради него, ради себя. Ради того, что мы пережили вместе.

Шаг за шагом мы восстанавливали нашу историю.

Это причиняло боль.

Это было приятно.

Васко унес в свой кабинет все, что счел нужным, остальное вернулось в мусорную корзину. Он развесил все фотографии из моего кабинета в коридорах агентства. Кивком пригласил меня выйти и оценить результат. Я изо всех сил пыталась справиться с эмоциями. И он тоже. Я почувствовала, как он сдавливает и мнет мою ладонь, и мне все стало ясно. И все-таки я не исчезну отсюда окончательно. Я осталась на стенах, улыбающаяся, сияющая, путешествующая. Они вспомнят, что моя профессиональная жизнь была богатой. В душе я посылала всем благодарности за то, что никто не подчеркивал значимость происходящего.

Вдруг ногам стало тяжело удерживать тело, меня все сильнее шатало, Васко крепче обнял меня, положив руку мне на спину.

– Проводишь меня домой? – прошептала я. – Хочу отдохнуть, пока Лиза не вернулась с занятий.

– Если ты готова, пойдем.

Я послала всей команде воздушный поцелуй, старательно улыбаясь, потом, не оборачиваясь, пошла к выходу. В последний раз.

Несколько минут спустя Васко помог мне лечь в постель, сунул телефон под подушку, на всякий случай… потом осторожно поцеловал.

– Я люблю тебя, Мадлен.

Я погладила его по щеке и ласково улыбнулась.

– Я тоже люблю тебя.

Он выпрямился и молча покинул мою квартиру, не оглянувшись. Он не увидел моих слез.

Только что завершилась глава моей жизни.

Глава девятая

Где-то, неизвестно где

Говоря по телефону с матерью, Натан терял терпение. Она возмущалась, что он приехал ко мне, а не к ней. Однако он принял мою сторону, что меня очень удивило, и упрекал ее за то, что она бросила меня на произвол судьбы. Вообще-то она умная женщина, но сама себе вредила, неустанно твердя, что я могу заразить его и потому он должен держаться подальше от меня. “Твой отец безумец! Ты должен усвоить это раз и навсегда!” Если бы она была рядом, я бы возразил, что ей некого, кроме самой себя, винить за свои опасения. Ни наш сын, ни я не виноваты в ее слепоте в том, что касалось меня. А ведь абсолютно все было очевидно уже в тот момент, когда мы с ней встретились.

Чтобы больше не слышать, как упорно сын меня защищает, я сел за рояль. Руки выдали меня. Они без моего ведома заиграли одно из произведений, которые я исполнял тем вечером, когда Кароль – женщина, ставшая потом матерью Натана, – “подцепила” меня. Ирония заключалась в том, что эта музыкальная тема стала последней – не удовлетворившей меня, впрочем, – которую я сочинил, перед тем как окончательно бросил писать музыку.

Я ненавидел светские мероприятия, но мне не удалось увильнуть от коктейля, устроенного в мою так называемую честь. Агент не позволил мне этого сделать. К тому же прием отвлек меня, разогнал на время моих демонов, увеличил дистанцию между тем, что я утратил, и тем, что от меня осталось. Худой, с бледным лицом, затянутый в удушающий смокинг, я бродил в толпе невыносимых людей, которые пришли лишь для того, чтобы быть замеченными на выступлении сына знаменитого… Они ничего не понимали в музыке, она их не интересовала, но я был вынужден их терпеть. Я держал их на расстоянии под предлогом хандры, никто не приближался ко мне, а я опрокидывал бокал за бокалом. Если они воспринимали меня как проклятого артиста и это их развлекало, на здоровье. Будь благословенно время, когда можно было закурить где угодно. Я стоял с сигаретой, прислонившись к стене, как вдруг ощутил на себе взгляд, более настойчивый, чем другие. Любопытство заставило меня поднять голову. И я встретился глазами с Кароль. Почему эта великолепная женщина одарила меня своим интересом? Проявленное мною секундное внимание побудило ее подойти. Я был истощен битвами, которые вел непрерывно, и потому позволил ей околдовать меня. Через несколько часов я очутился в ее постели.

Кароль заполнила пустоту, заняла пространство, в котором я мог утонуть, я скрывался в ее теле, как в убежище, позволял ей демонстрировать меня, красоваться в компании собственного пианиста-виртуоза, но при этом не понимал, что во мне ее привлекает. Я почти всегда был мрачен, я был асоциален. Я представлял собой противоположность тому, что можно было считать идеальным мужчиной.

Мы встречались в промежутках между гастролями. Мне этого хватало, чтобы сохранять равновесие. Когда ее не было рядом, у меня была музыка. А когда музыки не было, рядом оказывалась она. Я по-своему любил ее. Первое время она не ждала от меня ничего сверх того, что я ей предлагал.

А потом однажды заявила, что хочет ребенка. Временная причуда? Но ведь проблемы с психикой были не у нее… Впрочем, об этом я почти забыл. Может, она меня на самом деле не знала? Не понимала того, что зреет во мне и откуда я вышел? Да и с чего бы ей это знать? Этого не знал никто, кроме человека, которого я потерял. Кароль видела меня лишь тем, кто соответствовал ее представлениям обо мне.

Я во второй раз в жизни захотел поверить, что могу жить как нормальный человек и строить будущее. Поэтому я дал ей этого ребенка. Натана.

Я резко остановился, перестал играть.

Почему ей это пришло в голову? Откуда взялась эта идея, обреченная медленно, но верно разрушить равновесие, которого, казалось, я сумел достичь? Разве я мог представить, что встреча с Кароль подарит мне любовь сына и подтолкнет меня к возвращению в этот дом спустя двадцать лет?

– Давай со мной на пробежку! – крикнул с порога Натан.

Я заворчал.

– Сколько можно замыкаться в своей музыке, папа?!

Глава десятая

В другом месте

Лиза сегодня решила пойти в университет. Вообще-то она училась спустя рукава. Мне бы упрекать ее за это, но не получалось. У меня не осталось времени на споры с дочерью. Как и желания спорить. Когда я, отодвинув в сторону все проблемы, пробовала напомнить ей, что нельзя пропускать занятия, она язвительно отвечала, что у нее все впереди и она еще успеет поучиться. Воспоминания, которые мы с ней сейчас создавали, значили для ее будущего гораздо больше, чем какие-то занудные университетские предметы. Я бы хотела, точнее, должна была бы возразить, что как раз в эти месяцы определяется ее судьба, что упущенные моменты студенчества не наверстать, что ее существование, в отличие от моего, не заканчивается прямо сейчас, а поставить жизнь на паузу невозможно. Но мне недоставало смелости.

Ее неожиданное желание отправиться на занятия удивило меня, но я постаралась скрыть это. Я наблюдала за тем, как она собирается, заталкивает ноутбук в сумку и смотрит в зеркало в прихожей. Старается хорошо выглядеть ради какого-то парня? Я часто задумывалась о том, чего еще буду лишена. И сейчас я нашла очередной повод для сожалений: вряд ли мне доведется увидеть свою дочь охваченной любовной лихорадкой, с отчаянно бьющимся сердцем. Будет ли она страстно влюблена? Пока, полагала я, она далека от этого. И в этом виновата я.

Лиза вела себя как-то уклончиво и вроде бы торопилась, что совершенно не было на нее похоже. Впрочем, перед тем как расстаться со мной, она убедилась, что ее уход меня не огорчит. В ответ я изобразила губами поцелуй. Открывая входную дверь, она обернулась ко мне:

– Мама… я…

Она тяжело вздохнула, будто пыталась отогнать какие-то мысли.

– Нет, ничего… не волнуйся. Встретимся вечером?

Едва различимый надлом в ее голосе заставил мое сердце сжаться. Я сделала над собой усилие и улыбнулась ей. Она на мгновение застыла, а потом молча ушла. Моя слабость нарастала, и одновременно со мной тускнела Лиза.

Долго пережевывать мрачные мысли мне не пришлось. Когда стало ясно, что конец близок, мои сестры, как обычно, вдвоем, не спрашивая моего мнения, решили освобождать от работы один день в неделю, чтобы проводить его со мной. Они явились незадолго до полудня и подвергли меня еженедельному осмотру. Я не сопротивлялась. В спорах с младшей сестрой они всегда побеждали. И потом это их успокаивало – или наоборот, в зависимости от моего состояния, – поскольку они ощущали себя полезными. С моими лечащими врачами они договорились, что будут сопровождать меня до самого конца. Только их руки я пока выносила, только им позволяла трогать мое тело, хотя обычно я отключала от него свой разум, когда они спрашивали о моем состоянии. В такие минуты я была далеко отсюда, мой взгляд становился пустым, а кожа бесчувственной. Тело больше мне не принадлежало или, по крайней мере, отказывалось посылать сигналы вторжения. Оно меня защищало. С ума сойти, защиту обеспечивает тот, кто предал меня! После проверки моего состояния сестры щелкали пальцами у меня под носом, чтобы я вернулась к ним, и оглушали меня рекомендациями и советами насчет замены одного лекарства другим.

А потом, по завершении медицинской пятнадцатиминутки, я наслаждалась их обществом. Мы устраивались за низким столиком, за которым обедали подростками, они готовили мои когда-то любимые блюда, и я заставляла себя немножко поклевать, чтобы не огорчить их и не напугать. Мы сочиняли друг для друга сказку, и они это прекрасно понимали. Поев, я ложилась на диван, а они садились на пол поближе ко мне, и мы разговаривали.

Точнее, я слушала их. Сестры рассказывали мне о своих мужьях, о моих племянницах и племянниках, жаловались на то, что боятся старости, – эти жалобы были их прямой обязанностью, мне хотелось, чтобы они сетовали и придумывали для меня кризис сорокалетнего возраста со всеми подробностями. Они наперебой доказывали насущную необходимость инъекций ботокса и утренних пробежек. Я смеялась. Им от этого становилось легче, мне тоже.

В тот день они погрузились в воспоминания детства. Такое случалось очень редко. Уже давно мы жили настоящим, и это никак не было связано с моей болезнью. Мы никогда не мусолили прошлое. Нам это было не интересно. Мы жили.

На этот раз что-то изменилось. В особенности для моих сестер, которых одолела ностальгия. Нашу историю мы пока еще разделяли втроем. От семьи, в которую помимо нас входили родители и обожаемая тетя, остались только мы. Скоро их будет лишь двое из троицы девчонок с именами, позаимствованными из другой эпохи.

Откуда у папы и мамы взялась такая странная идея? Сейчас никто не обращал на это внимания, но в детстве родительский выбор обеспечил нам шутки и насмешки. Сюзанна, Анита и Мадлен. С тех пор мы с нашими именами успели запустить новую моду и все чаще встречали маленьких девочек – наших тезок. По крайней мере, это относилось к Сюзанне и ко мне. Анита все еще была в немилости. Просто смешно.

Я была, что называется, поздним ребенком, сюрпризом, младшенькой, явившейся к уже уставшим родителям, погрязшим в проблемах. Если задуматься, у нас с моей дочкой есть нечто общее: мы обе не входили в планы взрослых. Мои родители владели рестораном, их существование состояло из упорной работы, и после выхода на пенсию подорванные организмы сопротивлялись недолго. А ведь они так радовались, что наконец-то переехали в деревенский дом, о котором столько мечтали. Они едва успели им насладиться, потому что ушли один за другим меньше чем за два года. Единственным утешением для меня в их ранней смерти было то, что она избавила их от присутствия при моей. Они, пожертвовавшие своей жизнью, чтобы сделать лучше нашу, не заслужили такого горя. В особенности это относится ко мне, от которой они изрядно натерпелись…

Сюзанна, Анита и я росли в ресторане, между залом и кухней, где безраздельно царила мама. Крошечная брассерия, в которой всегда было полно народу, стала нашим вторым домом. Сестры на правах старших участвовали в моем воспитании. Втроем мы были вполне самостоятельными, пусть я и держалась чуть в стороне – во многом из-за своего юного возраста, более скромного характера и большей мечтательности. Можно сказать, сестры в некотором смысле продолжат выполнять свой долг с Лизой. Придут мне на смену, заботясь о моей дочке. Невероятное везение, что у меня есть сестры, а вот Лиза такого шанса лишена. Зато у нее есть тетки: лучшие из всех, самые любящие, самые забавные, самые надоедливые.

На нашу с ними долю выпало огромное счастье. Сестра нашего отца стала нам второй матерью. Ее утрата была не менее тяжела, чем уход родителей. Гены в семье начали ослабевать, и я всем сердцем надеялась, что последние неполноценные достались мне. Софи порхала по жизни, не находя подходящего партнера, с которым могла бы ее разделить. У нее не было детей, мы заменили ей отсутствующих дочек, и она всячески помогала нашим родителям растить нас. Мы бегали с ней по выставкам, ходили в кино и по магазинам. По средам^[1] она провожала нас на наши внешкольные занятия. Она одаряла нас теми сокровищами детства, которые родители не могли нам обеспечить. Она развлекалась вместе с нами. Мы развлекались вместе с ней.

Анита и Сюзанна вспоминали, как летом тетя увозила нас на каникулы. Я молча слушала.

– Ты туда никогда не вернешься, – вдруг обратилась ко мне Сюзанна.

Мы лишились дара речи. Сестры по очереди гладили меня по голове, я прикрыла глаза, стремясь сконцентрироваться на настоящем времени, на том, что действительно важно. Бесконечно долго, как показалось, мы не шевелились и не произносили ни слова. Но это было необходимо. По крайней мере, мне.

Мы услышали, как кто-то откашлялся, и вышли из ступора. Лиза вернулась с занятий, а мы этого не заметили. Я улыбнулась ей. Она осторожно улыбнулась в ответ. Она выглядела такой же озабоченной, как и сегодняшним утром, если не больше. Ее тетки по очереди поцеловали меня, потом встали и заключили в объятия Лизу. Я любовалась их троицей. Это было красиво и представлялось мне обнадеживающим.

Как бы мне хотелось унести эту картинку с собой туда, где я окажусь. Сохраняются ли воспоминания? Или исчезают? Сможет ли мой дух, если он продолжит существование в какой-нибудь форме, укрыться и набраться сил в этих образах, которые я не прекращала копить? Или же дальше меня ждет пустота? Полное и окончательное небытие. Тогда получится, что все было бессмысленно. Я утрачивала свое прошлое целиком. Внутренне я протестовала против потери всего, что его наполняло. Против исчезновения любви моих сестер, дочери, Васко. Неужели смерть – жирная и окончательная черта под всем, что было до нее? Неужели у меня больше вообще ничего не останется? Дыхание. Воспоминания. Эмоции. Отзвуки любимых голосов. Придется бросить всех, кто был рядом, согласиться с тем, что твои действия, планы, чувства превратятся в ничто.

Ты испаришься, и от тебя останется только пустота.

Этим вечером, как только я легла в постель, Лиза скользнула ко мне и уткнулась лицом мне в шею. Ее напрягшееся тело прижималось ко мне. Еще немного, и ее пробьет дрожь. Мне подумалось, что сил ее лишили грызущие мысли, которые она не могла или не осмеливалась облечь в слова. Может, она боялась меня? Или моего молчания? Эта неловкость, это расстояние между нами были нестерпимы.

– Что с тобой? – спросила я.

Она стиснула меня, обняла за талию и изо всех сил вцепилась в нее. Она меня не отпускала. Как в самые первые школьные дни, когда надо было идти на занятия, а она не хотела расставаться со мной.

– Помимо того, что ты меня покинешь…

По моей коже покатились ее слезы, она позволила себе поплакать вместе со мной. Маленькая победа. Я хорошо знала свою дочь и ее сильный характер и догадывалась, что обычно она не позволяет горю вырваться наружу. Она переставала жестко себя контролировать только с отцом и моими сестрами – они мне это подтвердили, – но никогда не разрешала себе расслабиться со мной. Я обняла ее, насколько хватило сил, и стала тихонько покачивать. Я с радостью встретила ее рыдания, несмотря на весь ужас, который мне внушала такая моя реакция. Я чудовищная эгоистка. Но разве я не имею на это права? Утешать дочь обязана я и только я, пока я еще здесь. У нее должна сохраниться возможность все мне сказать, во всем довериться. Я останусь ее матерью до последнего вздоха. Она занималась мной так, как не должна была бы: кормила, ухаживала, как за младенцем, поддерживала, когда силы покидали меня, она брала все на себя, как инстинктивно все берет на себя мать ребенка. Этот обмен ролями причинял нам вред. Я буду ее мамой до самого конца. И даже потом, как мне хотелось верить. С другой стороны, я не собиралась обременять ее разговорами о том, что все будет хорошо и что она справится, потому что сильная. Что мне было об этом известно? Да ничего. Я всем сердцем надеялась, что однажды она вернется к нормальной жизни, но я никогда не увижу, когда это произойдет и как. Поэтому пока я рядом и могу хотя бы поговорить с ней и крепко обнять, я обязана забрать ее печаль, ее боль, признать, что я в ответе за ее искалеченную юность.

– Прости, прости меня, Лиза, милая…

– Ты не виновата, мама… ты сражалась, я не сомневаюсь… Я злюсь не на тебя, а на весь мир.

Она долго-долго плакала, пока не успокоилась. Постепенно она стала всхлипывать все тише, потом громко высморкалась, что смогло рассмешить нас, и снова глубоко вздохнула, только на этот раз это был вздох освобождения, облегчения.

– Мама… меня кое-что пугает…

Она выбралась из-под одеяла и села напротив меня, скрестив ноги. Я тоже приподнялась. Она так отчаянно заламывала руки, что у нее побелели пальцы. Я с трудом подавила желание поймать их и остановить ее.

Руки – это большая драгоценность.

Такая странная мысль уже давно не приходила мне в голову.

Я отогнала ее и сконцентрировалась на дочке.

– Не хочу, чтобы мне рассказывали о тебе потом… когда ты уйдешь, – призналась она. – Хочу все услышать до того, причем от тебя…

У меня засосало под ложечкой.

– Главное, я боюсь, что, когда тебя не будет, у меня сложится впечатление, будто я тебя считала совсем другой, – продолжала она. – А я не должна злиться на тебя. Возмущаться тобой и постоянно повторять себе, что ты старалась что-то скрыть от меня…

– Ты считаешь, будто дела обстоят именно так?

– Нет! Хотя на самом деле не уверена… Ты скрытная, мама… Это мучает меня уже несколько дней, я безостановочно об этом размышляю. У меня не получалось сказать это тебе… Так вот, если вдруг…

В памяти всплыла та часть моей истории, о которой Лиза не имела понятия. Я не отваживалась даже представить себе, каким это будет ударом, если ей все раскроют после моего ухода. Она сочтет, что ее предали.

Мной овладело беспокойство.

Неужели я для нее незнакомка?

А может, я стала незнакомкой для самой себя?

– Я тебя понимаю… и да, ты права, это было бы ужасно… И для тебя, и для меня. Я подумаю об этом, – пообещала я.

Она расслабилась, освободившись от груза, который давил на ее плечи. Моя очередь взвалить его на себя.

– Уже поздно, тебе пора спать, – напомнила она. – Дай мне тоже!

Лиза помогла мне удобно улечься, проверила, смогу ли я дотянуться до обезболивающих, если они понадобятся ночью, и нежно поцеловала меня. Она вышла из моей спальни, оставив дверь приоткрытой. Теперь я, как ребенок, больше не спала ни с закрытой дверью, ни в полной темноте.

Говорят, незадолго до конца перед глазами проносится вся жизнь.

Образуются ли в последний миг на моих картинах прошлого белые пятна? Или все они будут грубо заполнены, рискуя лишить меня необходимой для ухода безмятежности, которую, как мне казалось, я себе уже обеспечила? Должна ли я терзаться из-за дочери?

Глава одиннадцатая

Где-то в Бретани

Каждая нота была словно глоток воздуха. Я не имел представления о том, где нахожусь и слушает ли меня кто-нибудь. День сейчас или ночь? Не все ли равно… я лишился существования как такового. Музыка, будто вампир, высасывала из меня все нутро. Рояль стал моим небытием. У людей ошибочное представление о небытии. Они видят в нем хаос и мрак и убеждены, что там их будут пожирать мифические враждебные создания. Если бы я немного уважал людей, то объяснил бы им, что небытие – источник покоя. Пустота умиротворяет. Боли больше нет. Нет больше страданий. Ничто не грызет тебя изнутри.

– Папа, можно задать тебе вопрос?

Я закончил игру грохотом басов и пробурчал, что слушаю его. Натан вел себя все более непринужденно и уже не опасался прерывать меня. Он разрушал мои оборонительные укрепления одно за другим. Тем не менее каждый вечер, когда он шел спать, я был счастлив, что завтра утром снова увижу его, хотя предпочел бы обойтись без этого чувства.

– Ты живешь здесь уже четыре года… Я никогда не понимал, зачем ты купил эту хибару…

С другой стороны, подобный вопрос способен был вызвать у меня раздражение. Натан всюду совал нос, расспрашивал о разных моих решениях, о событиях, которые его совершенно не касались и о которых он не должен был знать.

– Тебе не нравится вид из окна? – спросил я в ответ, повернувшись на табурете.

Натан закатил глаза, поняв, что я подшучиваю над ним. Он стоял перед окном во всю стену и любовался морем. Ведь он так любил его и в последнее время проводил в нем значительную часть своей жизни.

– Ну да, в разгар зимы здесь скучновато, почти все дома закрыты.

– Если бы я любил толпу, все давно были бы в курсе.

Смех Натана увлек меня за собой, словно яркий свет бабочку. Я подошел к нему и позволил взгляду пробежаться по противоположной, западной стороне пляжа. На ближайшие часы Натан будет моими перилами, он не позволит мне напиться настолько, чтобы не держаться на ногах. Мне редко доводилось наслаждаться этим мазохистским удовольствием. Воспоминания были мучительно прекрасными, они разрывали меня на куски, все время возвращая к тому, что я потерял.

– Папа, с тобой все в порядке? Ты побелел как полотно.

Я на несколько секунд опустил веки, стараясь прийти в себя. Потом отодвинулся от окна – и от своих страданий.

– Мне что, умолять тебя, чтобы ты позволил мне выпить?

Он обеспокоенно посмотрел на меня. Я покопался в глубинах своей души, чтобы набраться сил и улыбнуться ему. Я готов был причинить себе боль, притворяясь веселым, – только Натан заслуживал этого.

– Окей, папа! Ты получишь свой аперитив, но только при условии, что расскажешь об этой халупе, которая знакома тебе с давних времен. А ты как думал? – иронично поинтересовался он, реагируя на мое изумление. – По-твоему, мне неизвестно, что ты раньше жил здесь?

Он тоже насмехался надо мной. Ну и ладно. Пока еще я сильнее и сумею схитрить.

Благодаря сыну я расширил пространство, которое занимал в доме. Мой мир больше не сводился к роялю. Натан побуждал меня отойти от инструмента, пусть и не слишком далеко. Гостиная, с ее панорамным видом на океан, была достаточно просторной, чтобы в ней поместились рояль и два больших дивана, на которые мы сели лицом друг к другу. Словно противники. Но я не хотел, чтобы этот момент истины, разделенный с Натаном, превратился в битву. Я предложу ему подкрашенную версию истории, но при этом достаточно полную, чтобы он оставил меня в покое, согласившись с тем, что некоторые части территории навсегда останутся для него закрытыми и запретными.

Все свое детство Натан, бывая у нас, наблюдал, как я наливаю себе спиртное. В стакане, который он мне протянул, было ровно столько алкоголя, сколько надо. Яблоко от яблоньки… С самого раннего возраста я бесчисленное число раз готовил выпивку для матери. Только за это она удостаивала меня похвалы. Когда я протягивал ей стакан, то переставал быть сыном своего отца и становился ее “маленьким Джошуа, который хорошо усвоил урок”.

– Сколько тебе было, когда ты впервые приехал сюда? – приступил он к допросу.

– Семнадцать. Через несколько месяцев после смерти отца.

Переезд сюда, существование в этом доме стали, по крайней мере в начале, сущим адом. Битвой, в которой мы с матерью уничтожили остатки наших отношений. Впрочем, они так и не успели сложиться. Даже мимолетная мысль о том, что эта женщина была бабкой моего сына, вызывала у меня приступ ярости, достаточный для того, чтобы я сломал свой рояль.

Да нет, на самом деле, я бы этого никогда не сделал по одной простой причине: на разрушении специализировалась моя мать. Именно мое разрушение было целью ее нападок, от которых я не мог защититься. Жизнь отца она разорвала в клочья после его смерти. Ее голос, ее вопли до сих пор звучали у меня в голове. Ее вульгарность не имела границ, как и мелочность, побуждавшая ее мстить ему, едва успело остыть его тело. Она жаждала отпраздновать свое освобождение.

Как если бы мой отец был мучителем. Однако я никогда не видел, чтобы он поднимал на нее руку, и он давал ей все, что она требовала, осыпал подарками и знаками внимания, возил в самые прекрасные уголки мира, где его принимали с почетом. Мой отец был одним из величайших пианистов современности. Перед ним распахивались двери дворцов, знаменитых оперных театров и филармоний. Это значит, что ее тоже принимали там, когда она его сопровождала. А я следовал за ними, как послушный домашний песик. Меня брала с собой мать, чтобы было чем заняться.

Отец меня так не воспринимал.

Для него я был наследником.

Я был обязан учиться. Идти по его стопам было требованием, которое не обсуждалось. Я совершенно не помню, когда мои руки впервые легли на клавиши. Ноги тогда были еще слишком коротки и не дотягивались до педалей. Но я до сих пор не забыл, как отец мне рассказывал, что посадил меня к себе на колени, объявив, что я, как Моцарт, должен начинать играть на фортепиано.

Моцарт, черт возьми, ни больше ни меньше.

Был ли он неправ? Или прав? Совершенно бесполезный вопрос.

Откуда мне знать, кем бы я стал без игры на рояле? Любила бы мать меня больше, будь я меньше похож на отца? Не будь я точной копией этого человека, который был старше и соблазнил ее, которого она полюбила и кому подарила сына. Копией человека, который, между прочим, замуровал ее в мире, где она так и не нашла своего места. Где она так и не сумела выразить себя. Моему отцу недоставало на нее времени. Оно было строго распределено: его репетиции, мои репетиции, контроль моих частных уроков, его концерты, его поездки, его любовницы, довольствовавшиеся парой драгоценностей и, в отличие от матери, не достававшие его каждую минуту. Я мог простить этой женщине, давшей мне жизнь, некоторую излишнюю агрессивность. Она была слишком молода, чтобы принять такую участь, согласиться с тем, что ее к ней приговорили. Она заслуживала лучшего. Кое-чего более существенного, чем внешний фасад, предъявляемый миру. Моя мать была отчаянно одинока, она так и не добилась уважения в среде, в которую ее ввел отец. Полагаю, он посчитал, что она с этим справится. Он видел ее ошеломительную красоту и исходящее от нее сияние, но не замечал, что это сияние затянуто пеленой. Он проглядел ее патологическую уязвимость.

А потом уже было слишком поздно. Появился я.

Любовь очень близка к ненависти.

Я пришел к этому заключению, когда отец умер. Мать стремилась испачкать воспоминания о нем, похоронить его целиком, а не только тело, но при этом в отчаянии оплакивала его. Она утратила свой маяк, свою путеводную звезду, которую ненавидела, но это не мешало маяку оставаться маяком. А рядом с ней был я, привязанный к роялю человека, которым безоговорочно восхищался, чьим полным двойником был и чью смерть болезненно переживал. Однажды она воспользовалась тем, что я отвлекся, и набросилась на рояль, чтобы осквернить его. Мой тонкий слух различил с другого конца дома жалобный призыв страдающих струн. Они звали меня на помощь, но я пришел слишком поздно и не смог их спасти, они присоединились к отцу, а мать колотила по клавиатуре всем, что попадалось под руку. С силой, которой я в ней не подозревал, она выхватила из камина дровницу и орудовала ею как монтировкой, круша деревянные части инструмента. Она наслаждалась видом зияющих дыр и не поддающихся починке проломов, которые сама же создавала. Никогда не забуду, как разлетались и жалко разбивались об пол клавиши из слоновой кости. Она топтала партитуры отца и плевала на них, выкрикивая гадости. Уничтожала все, что могло бы питать воспоминания о нем, и при этом хохотала как безумная.

Я не мог выйти из ступора, в который меня ввергло двойное бедствие, а мать злоупотребила моей слабостью, чтобы забрать меня из дома, где я вырос, заставить покинуть место моего рождения и тех немногочисленных друзей, которых я сумел завести. Так я лишился единственных ориентиров, на которые мог полагаться. Она купила на деньги отца этот дом, затерянный на вершине скалы в Бретани, и мы, мать и сын, стали жить там в нездоровом одиночестве. Эта дрянь, которую я любил против собственной воли – как-никак она была моей матерью, – полагала, что у нее получится запретить мне играть. Фортепиано было единственным, что напоминало мне о том, что какое-то время назад со мной рядом был отец. Я сводил мать с ума, часто исчезая. Нет, я не сбегал, а просто прятался за утесом и наблюдал за ней в этом доме, который она выбрала в качестве могилы для себя и для меня. Она дожидалась моего возвращения, напивалась, громко звала меня, выкрикивала свою извращенную любовь к сыну. Мать приводила в ужас мысль, что она может остаться одна. Меня одиночество успокаивало, придавало мне уверенности, ее же оно разрывало на части. Я добился своего. Если она не хочет, чтобы я ее бросил, мне нужен рояль. Она сдалась.

Мне было необходимо воплотить память об отце, чтобы попытаться самому родиться на свет.

– Почему ты покинул этот дом, после того как твоя мать умерла? – спросил меня Натан.

Сын мой, для тебя останется тайной, что причина этого в том, что меня покинула она. Та, кто вернул мне жизнь и кого я утратил.

– Мне надо было разорвать связи с этим местом.

Увидев выражение моего лица, Натан должен был прийти к недвусмысленному выводу: он услышит от меня только то, чем я соглашусь поделиться.

– Потом ты спросишь, зачем я снова купил его четыре года назад? Мне понадобилось вернуться сюда по причинам, касающимся только меня.

Она, эта женщина.

Я терпеливо ждал уже четыре года. Натан не знал и никогда не узнает, что мое возвращение подогревала отчаянная надежда вновь обрести ее. Надежда, что она вернется ко мне. Что она наконец-то подарит мне свое прощение. Однако пришло время признать очевидное.

Мне наконец-то оставалось только совершить прыжок.

Натан встал, взял наши стаканы. Погрузившись в размышления, я наблюдал за тем, как он снова их наполняет. Он вернулся, протянул мне стакан, перекинул пачку сигарет и плюхнулся на свое место, впившись в меня взглядом своих таких же, как у меня, льдисто-голубых глаз.

– Мне хорошо в этом доме с тобой, папа.

Глава двенадцатая

В другом месте

Лиза – единственная, кто понятия не имел о той, кем я была. Я не сомневалась, что однажды Васко или кто-то из сестер расскажет ей все. Вместо меня.

Почему я не подумала об этом раньше?

Ответ предельно прост.

Из страха.

Готова ли я пережить все заново ради Лизы? Мне казалось, что нет. А иначе зачем бы я избавилась от этой части себя? Опять погрузиться в те времена, в глубоко запрятанные воспоминания, еще раз пережить все счастье и все муки, из которых они состоят? Я вычеркнула прошлое из своей памяти много лет назад.

Я даже начала сомневаться, знакома ли мне та молодая женщина, которой я была.

Возможно, я боялась новой встречи с ней.

Но разве она не всегда таилась в глубине моей души, подстерегая момент слабости, выискивая щель, в которую сможет просочиться? Рискну ли я на последнем пороге жизни разочаровать дочь, не имея при этом ни малейшего шанса вымолить ее прощение в будущем? Или испугаюсь того, что ей представят искаженное вйдение произошедшего и той, кем я была и кем должна бы быть?

Лиза заслуживала того, чтобы услышать историю полностью. Точнее, тот ее фрагмент, который завершился до Лизиного появления на свет. До ее отца. Долгое время я отказывалась признавать, что Лиза не имеет ни малейшего представления о том, что я делала до Васко. Я рассказывала ей о себе так, как если бы родилась только после встречи с ним. Он, конечно, подарил мне невероятную судьбу. Сокрушил стены, позволил мне выразить себя, стать другой, превратив эту другую в мое теперешнее “я”. Но до него было еще двадцать пять лет, о которых Лизе было известно ничтожно мало, ровно столько, сколько необходимо, чтобы она не задавала себе – и мне — лишних вопросов. Она была в курсе прошлого своих бабушки и дедушки, для нее была привычной атмосфера тесной близости между мной и моими сестрами, но она не имела ни малейшего представления о той женщине, что позднее стала ее матерью. Ей были незнакомы мои мечты и ожидания, мои надежды и стремления.

Я боялась, что смерть сотрет мои следы, и при этом собственноручно стерла большой кусок своей жизни. Часть меня была мертва уже больше двадцати лет. У меня оставалось совсем немного времени, чтобы оживить ее в последний раз.

Финальный рывок.

Ради дочери и ради себя я справлюсь со своими страхами и сожалениями.

В последующие дни я готовилась раскрыть свое сердце, поделиться с Лизой своей историей, описав ее собственными словами и так, как ее видела я. Пока от признаний меня удерживало смутное, трудно определимое чувство. Каждый вечер дочь настойчиво смотрела на меня – испуганно и выжидающе. Каждый вечер я уклонялась под предлогом усталости. Пустая отговорка. На самом деле мне просто было не по себе здесь, в моей квартире. Ничего в ней не привязывало меня к той прошедшей эпохе, ни одна мельчайшая деталь. Я отбросила все целиком и полностью, стремясь излечиться, забыть, сделать так, чтобы от прошлого не осталось ничего. Рассказать ей… Сколько времени и терпения понадобится, чтобы объяснить Лизе, выложить все о себе… Я пришла к выводу, что в моей обыденной обстановке делать это неуместно. Точнее, в обстановке, где я просуществовала вторую, другую половину своей жизни.

Мне представлялось, что это будет глумлением над ними обеими.

“Там” сосредоточилось все самое сильное, самое полное, самое грандиозное, но одновременно самое нестерпимое и мучительное. Я постоянно вспоминала слова Сюзанны: “Ты никогда туда не вернешься”. Разве такое позволительно? Я пока еще в состоянии принимать решения. Еще не полностью зависима и бессильна. Быть может, я тянула до последнего, чтобы рискнуть допустить эту мысль. Чтобы позволить зову долететь до меня и занять место, которого он заслуживает. Согласиться с реальностью возвращения в этот дом в Бретани. В “хижину”, как ласково называла его тетя Софи.

У нее были небольшие сбережения, на которые она и купила это строение у моря, когда я была совсем маленькой. Пока я училась в школе, мы проводили там все летние каникулы. Родители присоединялись к нам на пару недель. Эти месяцы были одними из самых сладких воспоминаний нашего детства. И именно в этом месте моя жизнь полностью изменилась. После тетиной смерти дом перешел по наследству нам. Я оставалась холодной как камень. Запрещала тому периоду, с которым так отчаянно сражалась, всплывать на поверхность. Сюзанна и Анита регулярно ездили туда. Но моей ноги не было в этом доме с тех пор, как мне исполнилось двадцать три.

Я не нуждалась в позволении, но мне было важно, чтобы Васко и сестры приняли мою идею, только после этого я могла сообщить Лизе о своих планах.

Я начала со слабого звена. Васко убедить проще. По крайней мере, я на это рассчитывала. Мой главный мужчина во всем соглашался со мной и полностью мне доверял. Воспользовавшись Лизиным отсутствием, я попросила его зайти ко мне, как только у него найдется время. Он не заставил себя ждать и явился спустя десять минут. Сел напротив, выслушал, не перебивая и усердно сохраняя нейтральное выражение лица.

– Ну вот, теперь ты в курсе… Мне хотелось бы поехать как можно скорее. Пока я еще могу…

Он встал и зашагал по гостиной, не обращая на меня внимания. Молчание начало давить.

– Ты ничего не скажешь?

– Спасибо, – прошептал он. – Я мечтал, чтобы ты это сделала. Не поехала туда, конечно, но рассказала обо всем Лизе. Ты себе не представляешь, какое это для меня облегчение. Я боялся, что придется самому…

Он снова повернулся ко мне, на его лице была, как обычно, улыбка, хотя на этот раз в ней сквозила грусть.

– Убедить твоих сестер будет потруднее.

– Догадываюсь.

Он сел рядом со мной и распахнул объятия. Я прижалась к нему, бормоча слова благодарности.

– Ты же не будешь спорить с тем, что ты там мало что найдешь, – предположил он.

– Я еду туда не за чем-то конкретным. Мне нужно поехать, потому что поговорить с Лизой я должна именно там. К тому же я хочу еще раз увидеть это место, до того как… Но, между нами, обсуждать это с тобой как-то странно, тебе не кажется?

Он расхохотался и сжал меня крепче.

– Главное, чтобы тебе было хорошо.

Васко с его великодушием. Как он мог благостно, без горечи и обиды реагировать на то, что, как ни крути, препятствовало развитию нашей истории? По крайней мере, с моей стороны. То, что было раньше, до Васко, научило меня усмирять свои эмоции, поскольку они могли оказаться опасными.

– Хорошо, но мы едем с тобой, – таким был ответ Аниты.

Кивком головы его подтвердила наша старшая.

– Очень мило, но ваше присутствие мне не нужно.

– Ты о чем? – хором возмутились они.

Их оскорбленные лица почти рассмешили меня, но сейчас надо было оставаться серьезной, и я только поблагодарила их за впечатляющее выступление дуэтом.

– Это наше с Лизой дело. Не нужно вам вмешиваться. Я должна сама все рассказать. А вовсе не вы, между прочим. Я вас слишком хорошо знаю, вы не утерпите и вмешаетесь, поделитесь своим мнением. Можете сделать это потом, если Лиза попросит.

– Но это неразумно. Ты слабая, устанешь.

Их задача – защищать меня. Всегда и во всем.

– Ну и что? Поездка отберет у меня несколько недель или несколько дней… Что это меняет, если так будет лучше для Лизы? Я могу дожидаться здесь или насладиться там обществом дочери и все ей выложить. Сами понимаете, что я выберу…

– Но в Бретани в это время никого нет!

Конечно, никого нет, и это как раз меня устраивает.

– Можете положиться на Лизу: она вам позвонит, если я себя плохо почувствую. Я возьму с собой все ваши чемоданы лекарств, не буду возражать против ваших ежедневных звонков. И обещаю, что не буду напрасно подвергать себя опасности.

Я потянулась к ним и схватила их за руки.

– Мне нужно, чтобы вы поняли меня и поддержали. Я не собираюсь с вами воевать… Такая война однажды скажется на Лизе, чего никто не хочет.

– Я очень боюсь, что ты разочаруешься, – призналась Сюзанна.

– С чего бы? Я не ожидаю ничего, кроме примирения с этим куском моего прошлого, и хочу сделать дочку счастливой. Я должна туда вернуться.

– Тебе и впрямь не страшно?

– Нет… Вы себе не представляете, как мне греет душу сама эта мысль.

Страх покинул меня в тот момент, как я сделала выбор. Ночная паника отступила. Я была готова посмотреть в глаза своей жизни, перед тем как покинуть ее. И ощущала невероятное спокойствие. Я доверяла своему телу и не сомневалась, что оно позволит мне исполнить миссию, которую я сама возложила на себя – ради блага Лизы и моего собственного блага. Я буду изо всех сил сражаться, чтобы протянуть необходимое время.

И я снова увижу море… В последний раз…

Глава тринадцатая

Где-то, неизвестно где

Если бы я мог возненавидеть сына, я бы вышвырнул его за дверь вместе с его идиотскими вопросами! Но это невозможно. Я бессилен перед ним.

Он спрашивает.

Я покорно отвечаю.

Сразу после этого прыжка в прошлое я разрывался на части между любовью к нему – будь ты проклята, Кароль, – и всем остальным… Может, в конечном счете он желает мне зла? Подстраивает ловушку? Может, мать подослала его, чтобы он выведал мои тайны? Не унаследовал ли он от своей бабки садистские наклонности, побуждавшие ее изводить меня?

Будь это так, все бы было гораздо проще, и я смог бы избавиться от него без угрызений совести. Но в действительности он просто хотел стать ближе ко мне и наверстать потерянное время, потому что любил меня. Каждый день он усердно доказывал это своим терпением, юмором, заботой. Вопреки всем своим предосторожностям, он, сам того не зная, – а откуда бы ему знать? – сумел расковырять самую большую язву, самую глубокую из всех моих ран. Ту, что никак не затягивалась. Ту, которую никто и ничто, даже он со своей любовью, никогда не сумеет излечить.

Воспоминания расстреливали меня в упор, и стоило мне закрыть глаза, как перед ними вставала она.

Она.

Как Натан, не знакомый с муками страсти, сумеет разобраться в причинах, толкающих меня к саморазрушению? Мне бы очень хотелось обладать благородством и храбростью, необходимыми для того, чтобы поделиться всем с ним, обо всем рассказать, во всем признаться. Но я на это не способен. И я опасался, что перестану себя контролировать, если поддамся ему. Я не верил в освобождающую силу слова. Моя исповедь только сделает все реальным и подействует разрушительно.

А еще я боялся, как бы он не отдалился от меня. Само его присутствие, которое я еще недавно отвергал, сделало меня зависимым от него. Я искал сына по дому. Любовался его наивностью, молодостью, юношеской силой, надеждами Натана на лучший мир. Тот, в котором его отец обретет покой… Он ослабил мою решимость покончить со всем. Прививка человечности, которую он мне сделал, защищала его от моего конца, хоть я и был готов к нему.

Может, я состарюсь, искупая свои грехи, ради спасения Натана?

Мне оставались лишь музыка и алкоголь, чтобы не сломаться окончательно.

– Папа?

А сын, ради которого я пожертвовал своей смертью, обязан оставить меня в покое!

Он походил возле рояля, так и не рискнув дотронуться до него.

– Ты собираешься снова выступать?

– Ты забыл, что у меня больше нет агента?

– Это сложно забыть…

И действительно, Натан очутился в первом ряду зрителей, когда я разорвал наше сотрудничество. Идиот агент – при содействии Кароль – рылся в моих партитурах. Оба постоянно давили на меня, требуя, чтобы я продолжал сочинять музыку. “Пора придать новый импульс твоей карьере”, – снисходительно напоминали они. Эти двое окончательно сошлись, и он даже больше не скрывал от меня, что спит с моей женой. Ну если им так нравится… По их представлению, стоит мне себя заставить – и вдохновение вернется. Они вообще ничего не понимали. Твердо вознамерившись вынудить меня сдаться, они постарались найти мои старые сочинения и наложить на них лапу. И им это удалось. Они отыскали те вещи, которые ни один из них никогда не слышал и никогда не должен был услышать. Ничего удивительного, ведь они принадлежали ей, Ей. Воспользовавшись моим минутным невниманием, эта жалкая личность – мой агент, все же немного умевший играть, – осмелился сесть за мой рояль и попытался разобрать написанное. Хотя он фальшивил и с трудом понимал мой почерк, я сразу узнал эту прелюдию. Я бы меньше страдал, воткни мне кто-нибудь кол в сердце. Кароль, которую я не выносил уже долгие годы, по-идиотски зааплодировала. Она была жалкой в своей глупости. Натан, которому тогда едва исполнилось тринадцать, умолял их прекратить, кричал, что они не имеют права. Я уже давно предупредил его, что он не должен никогда касаться моих нотных записей, особенно этих. Они были священными. Сын рыдал от ужаса в ожидании моей реакции. И он боялся не зря. Я бросил на него умоляющий взгляд и с трудом выдавил: “Уйди, Натан”. В душе я взывал к нему: “Защитись от меня”. Он отступил. Но недостаточно далеко, только до меня это дошло слишком поздно.

Черная завеса опустилась перед моими глазами, череп просверлила такая сильная боль, какую я редко испытывал, и я полностью утратил контроль над собой. Я всегда берег руки, но тут вытащил агента из-за рояля и отшвырнул его. Я ударил его и продолжал бить и бить. Он защищался, но ничего не мог противопоставить ярости, завладевшей всем моим существом. Я избивал его, чтобы освободиться от своего гнева, от страданий, от одиночества, которое много лет не покидало меня. Я наносил удар за ударом, чтобы забыть, что эти люди испачкали самое прекрасное, что у меня когда-либо было. Остановить этот порыв безумия не могли ни вопли Кароль, ни отчаянные рыдания Натана, умолявшего меня прекратить. Когда этот тип перестал шевелиться, я набросился на мебель и стал крушить все, что попадалось под руку, пощадив только рояль. Чтобы угомонить меня, понадобилось четверо мужчин и несколько шприцев с транквилизаторами. За этим последовали госпитализация в закрытую психиатрическую лечебницу, где я пробыл почти год и где играл для других безумцев, развод, дорого обошедшийся мне, и заодно крест, поставленный на карьере. Ну и возвращение в мою могилу.

– Я уверен, что если ты захочешь, с этим проблем не будет, – продолжил Натан. – С тех пор прошло пять лет, папа.

– Я выступал перед публикой больше двадцати пяти лет и, думаю, уже отдал ей все, что был должен.

– А ты не скучаешь по выступлениям?

Губы сами собой сложились в ироническую улыбку, хотя в мои планы она не входила.

Успех никогда не пьянил меня. Я просто следовал завещанию, последней воле отца. Я был обязан продолжить традицию. Войти в закрытый клуб лучших пианистов мира. И эта обязанность стала единственной целью, ведущей меня по моей так называемой жизни. Поэтому я продолжил выполнять веление отца и после его смерти. К своему несчастью, я унаследовал его талант. Некоторые даже говорили, что я больший виртуоз, чем он. Мне было на это наплевать. Желание превзойти его было мне чуждо. Я не мстил ему. Я ему повиновался. Это большая разница. Я положил конец семейному проклятию, отказавшись учить Натана игре на фортепиано, пренебрегая приказами и даже мольбами Кароль.

Факел должен был погаснуть вместе со мной.

Все эти годы, которые были бы прекрасными, если бы Она не ушла, превратились в сплошное мучение. Я ненавидел выставлять себя напоказ. Меня совершенно не интересовали поездки, кругосветные музыкальные путешествия, фестивали, на которых надо было общаться с другими участниками и хвалить их игру. Я слушал, оценивал исполнение, признавал их достоинства. Но никогда не снисходил до комплиментов. Меня обычно избегали, а значит, оставляли в покое. Похоже, меня боялись. Я всегда отказывался выступать вместе с кем-то, и это была единственная польза, которую я извлекал из своего статуса. Меня считали высокомерным, и это меня устраивало, так как защищало от сближения с кем бы то ни было.

А еще было все остальное. Самолеты, бесконечные ожидания в аэропортах, бессонные ночи в отелях, которые я проводил у окна, бесстрастно созерцая город, где выступал. Я пил и накачивался наркотиками, глотая таблетки, в поисках хотя бы крохотной передышки. Перед выходом на сцену я продолжал пить и принимать пилюли, потому что необходимость выносить прикованное ко мне внимание стала для меня настоящей пыткой. Поглощаемые препараты давали пропуск в мир, где я переставал различать что-либо вокруг. Выходя на сцену, я цеплялся взглядом за рояль, своего единственного друга и союзника, и шел к нему и только к нему, окончательно погрузившись в отчаяние. Сев за рояль, я ощущал, как алкоголь разливается по моим венам, и представлял опускающуюся на меня клетку, которая скроет меня ото всех, позволив искусственно пережить самые прекрасные моменты моего прошлого. Я улетал далеко-далеко, в божественную страну воспоминаний, где никто не мог меня достать.

– Я совсем не скучаю по выступлениям, говорю совершенно искренне, – после паузы ответил я Натану.

– Жаль, мне бы хотелось увидеть тебя на сцене. Я любил приходить на твои концерты, когда ты мне разрешал.

– Очень жаль, что разочаровал тебя, сынок.

– И нет ничего, что побудило бы тебя снова подняться на сцену?

– Я потерял единственного человека, с которым и ради которого я бы сделал это.

Да что на меня нашло? Натан имел надо мной такую власть, что вынуждал полностью утрачивать над собой контроль. Он умел разговорить меня.

– Кто это?

– Ты ее не знаешь и никогда не узнаешь.

– Она умерла?

Какая страшная мука – хоть на мгновение допустить, что ее больше нет на этом свете. Если бы мне стало известно, что ее не существует, всей любви Натана не хватило бы для моего спасения. Я прыгнул бы в ту же секунду – без сожалений и угрызений совести. Пока я не делал этого только из-за уверенности, что она продолжает дышать тем же воздухом, что и я. У меня задрожали руки, я не мог с собой справиться, дыхание стало прерывистым. Натан протянул мне полный стакан, я залпом выпил и вернул ему. Потом снова сел к роялю и ответил со всей прямотой. И со всем фатализмом.

– Это я умер для нее, Натан.

Глава четырнадцатая

На дороге

Мне пришлось уступить место за рулем. Я больше не могла вести машину, а Лиза не чувствовала себя достаточно опытной, чтобы взять это на себя. Зачем ей дополнительный стресс? Поэтому я согласилась, чтобы к нам присоединились сестры, предварительно заставив их пообещать, что они только довезут нас, а потом уедут. Я понимала, что у моего плана есть определенные ограничения: слишком поздно без посторонней помощи ввязываться в авантюру в компании дочери. Благоприятный момент я уже упустила, и его не вернешь, так что я смирилась. Разве у меня был выбор?

Для поездки нужны были две машины – одна пусть стоит у нас, на всякий случай. Анита выехала первой, чтобы заполнить холодильник и привести дачу, простоявшую больше полугода закрытой, в жилое состояние. Моему ослабевшему организму будет трудно вынести ледяную температуру, которая наверняка держится в доме. Вечер мы пробудем вместе, и хотя мне не терпелось остаться наедине с Лизой, я заранее радовалась четырем часам, которые мы проведем вчетвером. Наша память сохранит образы. А дальше поди угадай? Возможно, Лиза уже без меня вернется туда со своими тетками. Им всем будет полезно освоиться в доме, и пусть сестры введут свою племянницу во владения.

Я полулежала на заднем сиденье Сюзанниного автомобиля и заново переживала ситуацию отъезда, которая оказалась не такой, как я представляла. Ночь выдалась беспокойная, и я проснулась с предчувствием плохого дня, ожидающего меня. Надо воспользоваться дорогой, чтобы максимально восстановиться и, главное, перестать возвращаться мыслями к своему прощанию с Васко. Нам пришлось справляться с множеством противоречивых эмоций, более или менее успешно подавлять их. В его взгляде я прочла то, что ему пришло в голову: “Неужели я вижу ее в последний раз?” Я сразу предположила, что это может быть правдой, и меня объял ужас, я отказывалась мириться с этим. Чтобы нам обоим не погрузиться в пучину, я прижалась к Васко, и он долго не размыкал объятия.

– Желаю вам хорошо провести время, девочки, – прошептал он.

– И не сомневайся.

Он был готов отпустить меня, но я не дала ему высвободиться. Пришла моя очередь прошептать:

– Васко, если вдруг…

Его губы коснулись моих волос.

– Я знаю.

Чтобы больше не думать об этом, я стала смотреть в небо. В своей последней поездке к океану я любовалась облаками, сквозь которые пробивались робкие лучи зимнего солнца. В детстве я, самая младшая, всегда оказывалась зажатой с обеих сторон сестрами: меня сажали между ними. Пока они ссорились, я вертелась, едва не сворачивая шею, чтобы увидеть хоть кусочек небесной голубизны и погрузиться в мечты. Я придумывала разные истории, вслушивалась в звуки музыки, уносилась далекодалеко, в мир грез. Там я ощущала себя свободной, легкой, как перышко. Это было так сладко…

Сегодня у меня было достаточно места, чтобы дремать, убаюканной музыкой и едва слышным разговором Лизы с моей старшей сестрой. Я вновь почувствовала, что плыву, что я как бы не совсем здесь. Никогда не предполагала, что вернусь туда. Только приближение конца вынудило меня набраться смелости. Интересно, услышала бы я этот призыв сама, если бы сестры не стали вспоминать о наших каникулах, а Лиза не надавила на меня? Сейчас я начинала верить, что все-таки да, потому что при мысли, что я снова увижу наш благословенный пляж и удивительное море, на меня накатывала детская неописуемая радость. Я дала себе слово, что буду следить за собой, чтобы суметь еще раз прогуляться по песку в одиночестве, без посторонней помощи.

Пройти с запада на восток вдоль всей бухты, с ее домами и кедрами. Там мне было восхитительно хорошо, именно там я поверила в полное, всеобъемлющее счастье, а потом отказалась от него.

Всякому воспоминанию свое время, Мадлен.

Все последние двадцать лет я неосознанно тратила огромные запасы энергии на то, чтобы все произошедшее не вырвалось на волю из самых дальних уголков моей памяти. Но теперь-то зачем лишать себя воспоминаний? Конечно, возвратятся и сожаления, но я готова пролить немного слез, понервничать, сокрушить, что попадется под руку, но взамен пережить то, что составляло самую большую часть счастливых дней моей жизни. И неважно, что это относится к совсем давнему прошлому. От меня эти воспоминания перейдут к Лизе и обретут новый смысл. Все будет не напрасно.

На восточной стороне пляжа

– Мадлен?

– Мама? Просыпайся… – Лиза погладила меня по бедру.

– Скоро будем на месте, – тихо сообщила Сюзанна. – Мне пришло в голову, что ты не захочешь ничего пропустить.

Прошло несколько секунд, а потом я поняла, где я. Прилив адреналина заставил меня на мгновение забыть о жалком состоянии тела и помог выпрямиться. Уже почти стемнело, но я сразу узнала улочку, по которой мы двигались. Сюзанна притормозила, давая мне окончательно проснуться. Она сделала крюк, чтобы мы смогли подъехать с востока и проследовать к дому вдоль пляжа. Я ловила ее взгляд, чтобы удостовериться, что мы добрались до цели – мы вернулись, подумала я. Она кое-как заставила себя улыбнуться: впрочем, моя сестра невероятно сильная, и ей это удалось. Ее лицо излучало любовь. Чистая и сильная эмоция пронзила мое тело, набежали слезы. Сюзанна протянула руку, и я в нее вцепилась.

– Готова?

Не в силах выдавить ни слова, я ограничилась кивком. Она медленно подышала, чтобы успокоиться, и снова сосредоточилась на дороге, но не отпустила мою руку. Она сопровождала, несла меня. Лиза наблюдала за нами молча и взволнованно, я как будто слышала быстрые удары ее сердца, дочка догадывалась, что переживает важный момент, участвует в нем и разделяет его со мной. Автомобиль неторопливо спустился по улице, я видела все в замедленном темпе, некоторые дома были мне знакомы, другие были новыми или перестроенными старыми – семьи разрастались и здесь, в этих краях, которые, по моим представлениям, застыли во времени. А потом из полутьмы выступил пляж, белая пена освещала сгущающийся мрак, обрисовались скалы, каждый контур, каждый уголок которых был мне знаком. Я смогла бы с закрытыми глазами перепрыгивать с камня на камень.

Изменилось все, и не изменилось ничего.

Это было очень красиво, что тут скажешь.

Мы еще немного проехали, и пляж исчез. В середине дороги, немного возвышающейся над берегом, Сюзанна немного притормозила. Морская дымка клубилась в ореолах нескольких фонарей – тех же, что и раньше. Я опустила стекло, чтобы до меня добрался ветер, дыхание океана, напитанное йодом. Я глубоко и легко дышала, не ощущая покалывания в горле. Издалека я услышала рокот волн и догадалась, что сейчас прилив, потому что звук был громким.

– Пошли в хижину, – попросила я.

На западной стороне пляжа

Анита выбежала из дома, как только наша машина припарковалась в саду. Она кинулась к моей дверце.

– Ты приехала!

Я широко, от уха до уха улыбнулась ей. Не ожидала, что мне будет дозволено заново пережить состояние, когда радость взрывается изнутри и отбрасывает все несчастья. Но реальность быстро нагнала меня: сведенные после поездки мышцы заставили опереться на сестру, чтобы сделать первые шаги. Я прижалась усталым лицом к ее плечу и продвигалась очень медленно, а за мной шли Лиза и Сюзанна. Наконец я оказалась в доме. Как мог аромат песка и соли остаться таким стойким? И сохраниться нетронутым в моей памяти?

– Выведи меня, пожалуйста, наружу

– Ты уверена? Холодно.

– Пара минут, и я вернусь в тепло. Ты же сумела разжечь огонь, надеюсь?

Она засмеялась и потащила меня за собой. В комнаты я пока не заглядывала, на это у меня еще будет время. Терраса нависала над раскинувшимся у наших ног океаном. Прилив облизывал нижние ступеньки лестницы, ведущей на пляж. В этом месте легко представить себя единственным человеком на земле, отгородившимся от всех и одновременно от всего защищенным.

Ветер налетал порывами, холод кусал мою кожу, волосы разлетались в разные стороны и ласкали лицо.

Я жила.

Я была живой.

Пока.

– Я здесь, я вернулась.

Эти слова улетели к горизонту…

Только он ждал меня.

Я отпустила руки Аниты и перешла к Лизе. Она поцеловала меня в щеку.

– У тебя такое счастливое лицо, мама. А еще очень печальное.

– Это не печаль, это ностальгия.

Ее переполняло беспокойство и одолевало множество вопросов.

– Мне надо многое тебе рассказать, – объявила я.

Пока они готовили ужин, я сидела, закутавшись в старое вязаное покрывало, которое Анита весь день проветривала. С дивана у камина я рассматривала и заново открывала для себя дом Софи. Сестры почти ничего здесь не меняли, никаких переделок не было. Это жилище было все так же лишено очарования и мало походило на курортную виллу. Софи было наплевать на красоту и гармонию. Ей лишь было важно жить на берегу. И она этого добилась. Бетонное строение семидесятых годов, большие раздвижные окна, не так уж хорошо раздвигающиеся, облупившиеся стенные панели, к которым были приколоты кнопками старые календари, карты региона и уродливые старинные гравюры с морскими сюжетами. Но, несмотря на все это, я и раньше считала этот дом идеальным, и теперь воспринимала его так же. Он вызвал в памяти аромат и сладость моего детства. При мысли о маленькой девочке, полной мечтаний, какой я была когда-то, мое сердце сжалось. Что бы она сказала, увидев меня такой, какой я стала? Эта девочка погрустнела бы, но обрадовалась, что я вернулась.

– К столу! – пропела Анита.

Я присоединилась к ним, но не вмешивалась в беседу сестер, доказывающую мне, насколько я была права, затеяв эту поездку. Почему я сама не подумала о том, чтобы заполнить пробелы в канве моей жизни, известной дочери? Ведь моя история – часть ее истории. Я слушала родных и понимала, как мне повезло, что я присутствую при этом разговоре.

Меня же могло здесь не быть. Я наблюдаю за ними со стороны, но все равно я пока здесь. Позже, когда сестры заговорят обо мне, о нас в этом доме, почувствуют ли они, что я тут, рядом с ними?

Лиза была поражена тем, что ее тетки, всегда идеально одетые и ухоженные, могли проводить каникулы в этой пыли прошлого, спать на шершавых от старости простынях, которые даже сразу после стирки сохраняли легкий душок сырости. Она заметила и неистребимое присутствие песка, поди угадай когда здесь появившегося. Стоило пройтись по плиткам пола босиком, и казалось, будто ты только что вернулась с пляжа. Я не смогла сдержать смех. Я еще не исчезла и могу участвовать в их воспоминаниях. Я даже обязана это делать. Мы обменялись с сестрами понимающими веселыми взглядами. Нам пришла в голову одна и та же мысль.

Раз. Два. Три.

– Ура! Каникулы! – хором завопили мы.

Лиза аж подпрыгнула от удивления, столкнувшись со свидетельством того, что наша память о детстве полностью совпадает. Сестры были на шесть и семь лет старше меня, но, невзирая на разницу в возрасте, на каникулах они охотно перевоплощались в озорных девчонок, и им никогда не приходило в голову исключать меня из своей компании, я участвовала во всем. “Ура! Каникулы!” – было нашим милым боевым кличем, который мы испускали, приезжая в дом на берегу океана, когда нам не терпелось, чтобы Софи побыстрее отпустила нас купаться. Мы всегда добивались своего. Она сдавалась при виде наших умоляющих и одновременно лукавых рожиц. Содержимое чемоданов разлеталось во все стороны, мы торопились добраться до главной драгоценности, наших купальников, и не тратили время на поиски полотенец. Первая подбежавшая к стеклянной двери распахивала ее, а последняя забывала закрыть за собой. Щеколда калитки оставалась открытой все недели каникул, мы босиком скатывались по лестнице, не обращая внимания на уколы камешков и торопясь поскорее попасть в рай – на пляж.

За ужином мы без умолку рассказывали моей дочери о том, как проводили время на пляже и по утрам за кухонным столом усердно делали школьные задания, выданные на лето, о наших пикниках и морских купаниях в любое время суток, часто прямо перед сном – от холодной воды мы синели, – о ночах в общей спальне на чердаке, где мы спали втроем, пока Софи не поставила перегородки, чтобы у каждой была собственная спальня. А еще о зимах. О вечерах с блинами и настольными играми у камина, о прогулках во время бури, после которых согреться удавалось только спустя несколько часов, закутавшись в колючие свитера и натянув шерстяные носки, которые мы обожали, не обращая внимания на то, что они кусались. Я до сих пор не забыла, как у меня чесалась от них кожа.

Тут меня одолели угрызения совести. Лиза слушала наши рассказы, словно волшебную сказку, населенную феями, эльфами и коврами-самолетами. Она улыбалась, смеялась, комментировала. Как я могла лишать ее этого удовольствия лишь ради того, чтобы защититься от прошлого? От него я отгородилась, но с разрывом так и не смирилась и не научилась с этим прошлым жить, не страдая при любом упоминании о нем. Мой эгоизм украл у дочери летний отдых в компании двоюродных братьев и сестер в этой хижине, где я прожила столько счастливых дней. Ей бы здесь очень понравилось, у нее бы появилось множество друзей. Я себе этого не прощу. Но простит ли меня она, когда я ей все объясню? Я ничего не утаю, вообще-то мне даже хотелось все заново пережить, примириться с этой частью себя, наплевав на неизбежную печаль. Поймет ли дочка сошедшее на меня умопомрачение и грандиозное величие того, что мне довелось пережить и что навсегда меня изменило? Способна ли на это она, пока еще ничего или почти ничего не испытавшая? Какими глазами она будет потом смотреть на мать? Решит ли, что я столько лет ей врала?

– Почему мы никогда сюда не приезжали, мама?

– Э-э-э… мы с твоим отцом много путешествовали, и когда ты была маленькой, и потом.

Это было чистой правдой: когда у тебя такое туристическое агентство, как наше, ты берешь детей с собой, и это хороший повод не проводить каникулы с семьей…

Она пожала плечами, не до конца убежденная. Последовало неловкое молчание, которое я была не в состоянии прервать.

– Вам никогда не было страшно? – Лиза сменила тему. – Народу здесь не так чтобы много!

Она шутливо вытаращилась, изображая ужас.

– Летом здесь толпы, между прочим, – сообщила Анита, – все дома открываются.

– Ну вот, а сейчас только один!

Лиза вскочила и подошла к окну, показывая пальцем на большой дом на востоке. Не удивительно, что ее внимание привлекли единственные горящие окна во всей бухте. Сестры тоже обратили на них внимание. Как и я. Стоило мне сообразить, что дом виден отсюда, мой взгляд инстинктивно остановился на нем. Как если бы он звал меня. Сюзанна осторожно взяла под столом мою дрожащую ладонь и нежно погладила. Дочь снова повернулась к нам с улыбкой.

– Вы знакомы с соседями?

Знала бы ты, дорогая Лиза…

– Когда-то очень давно были… – нехотя начала я свои признания.

Как я ухитрилась произнести эту фразу и не слететь с катушек?

– А сейчас? – не отставала она, обращаясь к теткам.

– Этот дом часто перепродавали, – объяснила Анита. – Думаю, последние четыре или пять лет у него новые владельцы. Мы их никогда не встречали.

– Действительно, – подтвердила Сюзанна. – Обычно ставни закрываются через несколько дней после нашего приезда и оттуда больше никто не выходит.

– Мне было бы спокойнее, если бы свет горел все время, пока мы будем здесь.

– Мы тут в безопасности, – уверенно рассеяла я Лизины опасения. – Нам ничто не угрожает.

Она мне улыбнулась, потом резко нахмурилась и быстро подошла ко мне.

– Ты сильно побледнела.

Она не ошибалась, на меня навалилась слабость. Из-за чего, интересно? Из-за безнадежности моего состояния? Или из-за нескольких произнесенных слов? Неважно, на результат это не влияет.

– День был напряженным. Пойду лягу. Не тревожься, мне тут всегда хорошо спалось.

– Хочешь, я тебе помогу?

– Все в порядке, я справлюсь.

Я встала, и это далось мне тяжелее, чем я предполагала, но я стерпела, чтобы никого не напугать.

Я слышала, как они шепчутся за дверью моей комнаты. Сестры еще раз объяснили Лизе, как принимать лекарства, какие уколы могут понадобиться, напомнили, как связаться с местными врачами, потом заставили ее пообещать, что если возникнет малейшая проблема или вопрос, она позвонит и они примчатся к нам уже через несколько часов. Лиза все пообещала уверенным и четким голосом. Вскоре они пожелали друг другу спокойной ночи. А еще чуть позже в мою дверь поскреблись, она приоткрылась пошире, и я увидела на пороге своих сестер в байковых пижамах, которые они надевали только здесь. Они с двух сторон залезли под одеяло и обняли меня.

– Мы гордимся тобой.

Глава пятнадцатая

На восточной стороне пляжа

Судьба продолжила меня преследовать. Теперь, чтобы устоять, не перешагнуть через край пропасти, мне был необходим Натан. С другой стороны, его вопросы вызывали прилив воспоминаний. К тому же присутствие сына мешало мне следовать неизменному ритуалу, который я никогда не нарушал, стоило огням в доме на западе бухты привлечь мое внимание.

Все началось четырьмя годами раньше. До того как выкупить свой дом, я убедился в том, что ее дача не сменила владельцев, а о моем возвращении никому не известно. Я прождал несколько месяцев, пока не заметил признаки чьего-то присутствия по другую сторону пляжа. Я сразу рассмотрел ее сестер, они ничуть не изменились и остались такими же экспансивными. Я наблюдал за их бурной жестикуляцией, постоянной суетой и громким хохотом. Я так долго следил за ними, что разобрался, кто чей муж и где чьи дети. В другой ситуации я мог бы поизучать нормальность их поведения, ту нормальность, которая всегда была и будет мне недоступна. Вот и все мои возможности на тот момент. Я был в бешенстве.

Для меня имела значение только Она.

Но Ее не было.

Она не приезжала.

С тех пор как только дом напротив оживал, я начинал надеяться, что она наконец-то появится. Однако со временем мне пришлось смириться с реальностью. Она никогда не вернется.

И все-таки надежда увидеть Ее была сильнее меня.

Когда в доме появлялись ее сестры, я проводил целые дни у окон, отслеживая все передвижения, пытаясь поймать малейший намек на ее возможный скорый приезд. С наступлением вечера я больше не мог справиться с собой, мне нужно было приблизиться к воспоминанию о ней, и тогда я покидал свою нору и в темноте шел по пляжу. Если позволял прилив, я терпеливо ждал у лестницы, желая убедиться, что никто не побеспокоит меня неожиданно. Потом я поднимался наверх и где-нибудь прятался. В компании бутылки, затаившись в тени, я прислушивался к их разговорам, лишенным какого бы то ни было смысла. Эти люди говорили слишком громко – их-то, в отличие от меня, алкоголь делал веселыми. Их беспечная болтливость могла бы помочь мне собрать какие-то крохи информации, выяснить, как ее дела. Но я только проклинал сестер, которые никогда не говорили о Ней. Почему? Я постоянно задавался этим вопросом. Неужели она исчезла из их жизни так же, как исчезла из моей? Я хватался за стену, чтобы не наброситься на них, не встряхнуть, не потребовать, чтобы они вернули ее мне. Когда они ложились спать, я в невменяемом состоянии бродил вокруг дома до самого восхода, заглядывая в окна в поисках хоть чего-то связанного с Ней. Но не находил ничего, что могло бы умерить мой голод.

Через несколько дней я смирялся с ее отсутствием и снова хоронил себя в своем доме, глуша тоску всем, что было под рукой.

Но я не мог навязать такое зрелище сыну. Тем более что он держал меня на привязи, постоянно присматривал за мной и днем, и ночью, лишая возможности совершить ночную вылазку и утолить жажду тайного подглядывания. Мне бы так хотелось узнать, какие причины побудили их приехать сюда в это время года. Раньше такого не случалось. Зимой мне всегда было спокойно.

Как же мне попытаться взять себя в руки, чтобы не напугать Натана и не вызвать у него отвращения?

Глава шестнадцатая

На западной стороне пляжа

После отъезда сестер зима нам с Лизой совсем не докучала. Скорее наоборот. Мы устраивались на диване у камина, прижавшись друг к другу. Наслаждались видом пляжа, истерзанного ветром. Обсуждали разное, читали книжки и активно обменивались мнениями. Впервые нас переполняло желание как можно больше разговаривать, обогащая друг друга.

Мы даже придумали занятие, чем-то похожее на игру. Лиза рылась на книжных полках, где были составлены все книжки тети Софи, и выбирала наугад две: одну – для себя, другую – для меня. До сих пор нам ни разу не удалось дочитать до конца первую главу, потому что как только одну из нас задевала какая-то фраза из прочитанного, мы начинали ее обсуждать. Это было потрясающе увлекательно, мы перескакивали с темы на тему. Любовь, дружба, устремления, семья, политика, культура, досуг – мы перебирали всю палитру бытия. Если я неплохо себя чувствовала, мы начинали читать сразу после завтрака, потом возвращались к нашим книгам после обеда и продолжали после ужина. Своими рассуждениями и вопросами Лиза демонстрировала мне, что она уже не ребенок, вовсе нет. Моя дочь превращалась в женщину. А после моего ухода окончательно будет ею. Этап, который мы сейчас переживали вдвоем, готовил ее к тому, что совсем скоро она мгновенно станет старше на десяток лет. Ей уже сейчас были знакомы взрослые заботы, а ведь когда я освобожу ее от груза, который водрузила на ее плечи, Лизе придется научиться управлять своей молодостью.

Если я не отдыхала и не обсуждала что-нибудь с дочкой, мы с ней брали продукты из горы запасов, оставленных нам Анитой, и вместе готовили. До приезда сюда мы этого никогда не делали, поскольку кухня была вотчиной Васко. Кстати, он не давал нам забыть о себе и консультировал на расстоянии: Лиза устанавливала видеосвязь, ставила гаджет на кухонный стол, и Васко подшучивал над нами, вопил, приходя в ужас от наших неловких действий, диктовал каждый следующий шаг. Это был наш способ наслаждаться потрясающими моментами в кругу семьи – Лиза будет часто их вспоминать и снова и снова обсуждать с отцом.

Сладкие часы нашего полного единения приносили мне радость. Я их настолько полюбила, что на меня накатывали приливы гнева и внутреннего протеста – увы, бесполезного – против того, что со мной, нет, с нами случилось. Почему ради того, чтобы получить в подарок такие минуты, мне надо было провалиться в сумерки своей жизни? Мы были свободны, избавлены от повседневных забот, мы занимались, чем хотели, и я открывала для себя то новое, что до сих пор не доводилось прочувствовать вместе с дочерью.

Я по-прежнему молчала о самом важном, о главном, ради чего сюда вернулась, я отодвигала час, когда все обрушится, боялась все испортить. Я казалась себе неловкой и ломала голову, пытаясь приступить к рассказу. Но не находила правильных слов. Когда я о них задумывалась, любые идеи представлялись мне несуразными, грубыми. Чтобы все объяснить, требовалась особая деликатность. Я была в этом уверена. Как и Лиза, считала я.

В тот день я как будто существовала в ватном коконе, после обеда меня тошнило, я легла, но все равно опасалась потерять сознание, мне ничего не хотелось, и даже малейшая искра энергии была мне недоступна. Несмотря на радость от того, что я здесь с Лизой, я устала ждать ухудшения состояния, что как раз и происходило, я в этом не сомневалась. Я боролась, чтобы успеть передать дочери то, что она заслужила, поскольку понимала, что если я сдамся прямо сейчас, дальше все свершится очень быстро. Ради нее я еще как-то храбрилась. Не будь Лизы, я бы поторопилась покончить со всем. С другой стороны, она сможет снова жить собственной жизнью, только если все прекратится, и этот парадокс терзал меня. Я не хотела, чтобы странное, как будто застывшее время, в котором мы существовали, давало ей пустые надежды, позволяло представлять невозможное.

Я дремала, ожидая, когда пройдет головокружение, ветер швырял в стекла дождь и убаюкивал меня. Я обожала этот шум. Он успокаивал меня, согревал, смягчал мысли и отгонял страхи.

– Мама?

Недоумение, которое я услышала в ее голосе, вытащило меня из оцепенения. Мой взгляд сразу же упал на то, что она держала в руке. Я заставила себя сесть, наплевав на усиливающуюся боль. Я должна была справиться – ради нее. Неважно, случайность или следствие естественного любопытства, но находка дочери атаковала меня, не дав принять меры предосторожности или подготовиться. Возможно, в этом я и нуждалась, чтобы сделать рывок.

Большой прыжок.

Я призвала на помощь все свои силы, чтобы вытерпеть, умоляла тело о перерыве в почти постоянных мучениях. Я похлопала ладонью по дивану, показывая Лизе на место рядом, она подошла, слегка опасливо, села и протянула мне предмет, заинтриговавший ее.

Ключ к моей исповеди.

Я задрожала при виде листов, покрытых сухим и нервным почерком. Я бы узнала его среди тысячи других, сколько бы лет ни прошло с тех пор. Я погладила бумагу, вынырнувшую из такого далека.

– Что это?

Фрагмент моей жизни…

– Фортепианная партитура.

Почему она все еще здесь? Как смогла уцелеть?

– Чье это? В нашей семье никто не играет на фортепиано.

Поток воспоминаний унес меня и вызвал приступ кашля. Слишком многое было погребено в моей душе. Лиза осторожно погладила меня по спине, успокаивая свистящее дыхание.

– Все в порядке, – горло перехватило от волнения.

Навалившееся чувство потери было таким острым, что я едва не завопила. Я нуждалась в музыке так же сильно, как в воздухе. Я подняла на Лизу затуманившийся взгляд.

– Мама?

Я взяла ее за руки и сжала как можно сильнее, чтобы она поняла: как бы это ни выглядело со стороны, со мной все в порядке, и она должна доверять мне. Потом я медленно вдохнула и выдохнула, мое лицо расслабилось, и Лиза, словно мое отражение в зеркале, тоже понемногу расслабилась. Я сказала:

– Это мое. Моя нотная запись.

Какое огромное счастье – вернуть ее себе… Да, это моя нотная запись, одно из моих самых драгоценных сокровищ, она была так важна, так много значила в моей истории. Она не потеряла своей ценности с тех пор, я это сразу ощутила. Мне хотелось прижать ее к груди, поцеловать, выразить ей всю свою любовь.

Лиза ждала моих слов, она была растеряна.

– Но… ты же не…

– Да, Лиза, – прервала я.

Чтобы прошедшее стало реальностью, надо было произнести эти слова вслух. Странно, но мне вдруг стало ясно, что это вопрос выживания.

– Я играла на фортепиано.

Она изумленно открыла рот.

– Да ладно!

– До двадцати трех лет.

Она тяжело откинулась на спинку дивана.

– Но я никогда не видела тебя за роялем! Почему ты это скрывала?

– Лиза, милая… До сегодняшнего дня музыка оставалась в прошлом. Иногда мне кажется, что того, о чем я тебе расскажу, на самом деле не было… И вообще, это длинная, запутанная и болезненная история.

Она нахмурилась, снова заволновавшись.

– Папа знает?

– Да, твоему отцу известно все, целиком и полностью.

У нее вырвался вздох облегчения. Потом наступила тишина. Я читала на ее лице вопросы и непонимание. Она хотела разобраться.

– Я начну с самого начала, согласна?

Она кивнула. Я удобно устроилась и развела руки в стороны.

– Иди ко мне, – позвала я.

Она прижалась ко мне, я погладила ее по голове, а она меня по ладони.

– Как у тебя колотится сердце, мама.

– Побудь рядом со мной, Лиза.

Я зажмурилась и набрала в легкие воздух:

– Я познакомилась с роялем в шесть лет…

Сестры щедро дарили мне любовь, тем не менее я росла в тени их тандема. Они производили слишком много веселого шума, поэтому мне было трудно к ним присоединиться и найти собственное место. В результате я главным образом молчала. Я уходила, когда меня просили уйти, и всегда предпочитала самые укромные уголки. Я была послушной, скромной, робкой, чтобы не сказать замкнутой. Когда я подросла и научилась думать, я решила, что постараюсь стать незаметной. Родители делали, что могли, на них не за что было обижаться. Но у них не оставалось времени, чтобы заниматься той маленькой девочкой, какой я была и которая свалилась на них, когда они ее не ждали. Они любили меня, в их отношении ко мне я никогда не сомневалась, и только хотела, чтобы они продолжали меня любить. Поэтому я старалась их не беспокоить и вести себя так, чтобы обо мне забывали. От меня ждали, что я всегда буду рядом с сестрами, а они смогут за мной присматривать, и я так и поступала, но никогда не приставала к ним. Я наблюдала, как они играют с подружками и улыбалась, когда Сюзанна и Анита интересовались, все ли у меня в порядке. Ответ их устраивал, они успокаивались и возвращались в свой мир. А я в свой.

Я не скучала, и одиночество меня не тяготило: я создала себе вселенную, полную грез, где главную роль играла музыка. Я мысленно напевала мелодии, и мне было хорошо. Сестры и родители ласково подшучивали надо мной, потому что я всегда выглядела так, будто только что проснулась. Школа стала для меня пыткой, там было недостаточно тихо, чтобы придумывать звуки и аккорды, пусть я тогда и не имела представления о том, что такое аккорд. Но главное, никто из детей не мечтал так же, как я.

Тетя Софи, которая все подмечала, обратила внимание на то, что я постоянно напеваю. Она предложила родителям отдать меня в музыкальную школу. Я навсегда сохранила в памяти тот день, когда она взяла меня за руку и повела в место, оказавшееся волшебным. Я счастливо погрузилась в воспоминания, которые подавляла долгие годы.

Я пришла в музыкальную школу, уткнувшись лицом в тетину юбку и дрожа от робости. А потом все вокруг поглотили звуки, ноты. Мой разум заполнился звездами, их роль исполняли ноты. Я перестала прятаться и сделала шаг вперед, наклонив голову. Первый представший передо мной инструмент был самым красивым, самым величественным, самым большим, самым впечатляющим. Я видела только его. Я, которая всегда держалась в тени, потянула за руку Софи, чтобы приблизиться к нему, но при этом, естественно, не произнесла ни слова. Она последовала за мной, и я до сих пор помнила ее мелодичный смех, которым она встретила первую попытку своей племянницы самоутвердиться. Я долго-долго рассматривала этот инструмент, пристально и внимательно. Моя ладонь робко потянулась к нему, но я не осмелилась до него дотронуться, боясь разрушить магию. А потом к нам обратился мужчина:

– Не бойся его, – произнес он.

Не в состоянии выдавить ни слова, я только тряхнула головой. Он сел на банкетку и жестом пригласил меня сесть рядом. Я посмотрела на Софи, ожидая разрешения. Она улыбнулась мне. Учитель сыграл всего-навсего гамму. Я любовалась его руками, грациозно скользящими по клавишам – они танцевали в такт музыке. Он повторил гамму и тут встретил мой горящий взгляд. Я сосредоточилась, чтобы насладиться каждой секундой и сберечь мечту, когда все кончится.

– Как тебя зовут?

– Мадлен, – едва слышно ответила я.

– Хочешь попробовать, Мадлен?

От удивления и непонимания я вытаращилась.

– Я тебя слушаю, – доброжелательно подбодрил он.

Я вдруг почувствовала себя уверенно. Погладила клавиатуру, и нежность клавиш потрясла меня. Я глубоко вздохнула и сыграла свою первую в жизни гамму. Я хотела, чтобы этот момент длился вечно. Поэтому я сыграла еще раз, продлевая его. И я улыбалась, улыбалась. Никогда еще я так не улыбалась. Софи потом утверждала, что это была моя первая настоящая улыбка. В ту минуту, когда мои руки, мои пальцы, мое тело, все мое существо производили эти звуки, я нашла свое место. То самое, где я всегда должна находиться и которое никогда не должна покидать.

– Почему же ты перестала играть? – прервала меня Лиза.

– Что-то ты торопишься! – хихикнула я через силу. – Между моими шестью годами и двадцатью тремя много чего случилось!

Она выпрямилась, удивившись моему хорошему настроению, улыбнулась и провела по моей щеке рукой, а я прижалась к ней, чтобы наполниться ее теплом.

– Ты, как всегда, сдержанная, мама, сдержанная и ранимая…

Я поцеловала ее ладонь и откинулась на диванные подушки, справляясь с нехваткой энергии.

– Ты наверняка устала, – продолжила Лиза, гладя меня.

– Не буду спорить.

– Отдохни, продолжишь, когда захочешь.

Теперь, когда я осмелилась сделать первый шаг, у меня не было желания останавливаться. Я ощущала насущную потребность все рассказать. Поделиться всем с дочерью, пережить все заново, чтобы прошлое не исчезло. Ради нее. Ради меня. Чтобы и ожидание, и битва могли закончиться поскорее, не оставляя сожалений. Когда я все выложу, я смогу спокойно уйти.

Довольно странно, но каждый эпизод, каждая эмоция, каждый этап моей истории на удивление четко всплывали в моем сознании. Я была и здесь, и не здесь. Как если бы мои дух и тело кто-то отправил в прошлое, чтобы я смогла точнее поделиться им с дочерью. Неизбежность смерти подарила памяти исключительную ясность, хотя, возможно, я, вопреки своим надеждам, сама спасла воспоминания от забвения, похоронив их так глубоко.

После ужина я предложила продолжить мою историю. Уговаривать Лизу не пришлось.

– Итак, мама, что же случилось дальше? Ты вернулась в музыкальную школу?

– Софи не оставила выбора твоим бабушке и дедушке. Она вихрем влетела в наш ресторанчик, таща меня за руку, и потребовала, чтобы они записали меня в класс фортепиано!

Они с удовольствием подчинились, потому что их робкая и молчаливая младшенькая наконец-то нашла место, где сможет выразить себя, и значит, им больше не надо будет беспокоиться о ней. И с этого дня, как только заканчивались уроки в школе, я садилась рядом со своим старым учителем и ставила пальцы на клавиатуру. Мои успехи были настолько впечатляющими, что, когда пришло время поступать в коллеж, он посоветовал родителям отправить меня в консерваторию. Вообще-то обычно я не высказывала свое мнение, но тут не позволила решать за меня. Я категорически отвергла это предложение. Все последующие годы учитель повторял его, а я продолжала противиться. Я не воспринимала музыку и фортепиано сквозь призму успеха и амбиций. Значение имели лишь счастье, которое они дарили, и удовольствие от игры, от исполнения разных произведений, от аккордов, арпеджио, сочинений мэтров – все это было моими личными сокровищами. К тому же учитель открыл мне целый мир, где я была сама собой, где одинокая и мечтательная девочка, а потом подросток ощущала себя защищенной, уважаемой и никем не судимой.

С другой стороны, если он отправлял меня на конкурсы, я подчинялась. Когда я подросла, я догадалась, что наставник рассчитывал на пробуждение моего эго, чтобы подтолкнуть к более высоким, перспективным и весомым целям. Я посмеивалась над его планами. Он полагал, что я выйду за пределы собственных ограничений, словно какая-нибудь звезда сцены. Но выступления на соревнованиях пианистов вызывали у меня только два желания: доказать всем, кто считал себя выше, что мой наставник – фантастический учитель, и я не уйду от него ни за что на свете, и дать моим родителям, покидавшим в таких случаях свой ресторанчик, моим сестрам и Софи повод гордиться мной. И мне это удавалось, поскольку я выигрывала конкурсы один за другим. Аплодисменты тех, кого я любила, переворачивали мне душу. Мне даже не приходило в голову, что я талантлива, мне казалось, моей заслуги в успехе не было – все дело в инструменте, единственном близком существе, рядом с которым я становилась уверенной в себе и освобождалась от любого давления. Играя, я не видела ничего вокруг, для меня не существовало ни публики, ни сцены, ни жюри, оставались лишь рояль и музыка.

– Семья и фортепиано – вот и все, что мне требовалось для счастья, – еще раз подчеркнула я. – И только рядом с ними я была под защитой, причем в подростковые годы понимание этого окончательно окрепло… Я была не такой, как ты, то есть не чувствовала себя в любом обществе как рыба в воде! Со мной все обстояло ровно наоборот, что очень огорчало твоих теток – они-то были настоящими звездами какой угодно компании. Я же в присутствии чужих людей становилась неловкой, неуклюжей. Но только не здесь…

– Да что ты?!

– Ну да! Во время каникул я ломала комедию, притворялась нормальной девчонкой! Ну или… если быть точнее, пыталась притворяться!

Начиная с нашего первого лета, проведенного здесь, Сюзанна и Анита брали меня с собой на завоевание знакомых. Они сдружились со старшими братьями и сестрами моих ровесников. Поскольку были каникулы, мне приходилось всюду следовать за ними, у меня не оставалось выбора, я всегда должна была быть при них. Тем более, что здесь я все равно не могла играть на фортепиано. Даже Софи, самая моя горячая поклонница, считала, что мне полезно время от времени вырываться из своего музыкального мира, и июль с августом идеально подходят для перерыва.

Летом в Бретани я каждый год встречалась с одной и той же временной компанией. Я росла вместе с ними. Они знали, что я приеду, ждали меня, радостно встречали и приглашали на два месяца каникул в свой круг. При этом вели себя так, будто мы весь год общались ежедневно. Я отдавала себе отчет в том, что они считают меня странной, но готовы принимать такой, какая я есть. Летом ты согласен на все, и все становится поводом для веселья. А еще, находясь вдали от дома, я основывалась на принципе, что происходящее здесь не будет иметь никаких последствий, и пыталась избавиться от робости, быть чуть менее замкнутой, чтобы раствориться в общей массе. Я извлекала пользу из временного отклонения от привычного поведения, но при этом в конце лета всегда радовалась возможности стать самой собой и, главное, вернуться к своему роялю.

– В то лето, когда мне исполнилось шестнадцать, все изменилось… – неожиданно вырвалось у меня. – Э-э-э… Да, изменилось… я… а как…

Мне требовался отдых, прежде чем я приступлю к этому этапу истории. Именно он определил все, что за ним последовало. Грандиозные события обрушились на меня, как землетрясение.

– Уже поздно, пошли спать.

Лиза с трудом скрыла разочарование.

– Обещаю: продолжение будет, – с улыбкой успокоила я.

Она обняла меня.

– Спасибо, мама. Как чудесно ближе знакомиться с тобой… Лучший подарок, который ты могла мне сделать…

Мы долго сидели обнявшись, потом она помогла мне подняться, еще раз поцеловала и взяла под руку, так как ноги плохо слушались меня, когда я встала.

Перед тем как выйти из гостиной, я инстинктивно обернулась к окну и всмотрелась в дом на восточной оконечности бухты.

– Там по-прежнему горит свет… – мой шепот был едва различим.

Лиза проследила за моим взглядом.

– По-моему, этот дом притягивает тебя, ты так часто наблюдаешь за ним.

Я кивнула.

– Он связан с тем летом, когда тебе было шестнадцать?

Вместо ответа я поцеловала дочку в щеку.

Она выключила свет.

Глава семнадцатая

На восточной стороне пляжа

Огни только что погасли. Обитатели дома на западе ложились спать и, в отличие от меня, наверняка были спокойны и безмятежны.

Я уже много дней метался, словно лев в клетке, и даже музыка не могла увлечь и придержать меня, а Натану не удавалось вытащить меня на прогулку или на совместную пробежку. Я перестал разговаривать с ним, я больше не играл на рояле, не ел и не спал. Я только расхаживал взад-вперед вдоль окон. Мои руки все время дрожали, словно у наркомана, которому срочно необходима доза. Сердце билось хаотично. Я бы хотел успокоить сына и предпочел бы, чтобы он не присутствовал при этом. Но ничего не получалось – мне не хватало сил. Все мое существо было приковано к западу бухты, а энергия уходила на борьбу с яростью и болью, завладевшими мной.

Уже двадцать семь лет я Ее пленник.

Она покорила меня в тот самый момент, когда я впервые увидел ее на пляже.

До нашей встречи девушки и секс не вызывали у меня интереса, хотя тогда мне было уже семнадцать. Даже хуже. Я относился к ним равнодушно. Родители привили мне отвращение ко всему, что хоть отдаленно касалось любви. Их взаимное разрушение уничтожило меня еще в детстве. А моя безумная мать, которая, овдовев, принялась есть меня поедом, усугубила ситуацию. Я возвел вокруг себя крепость из холода и безразличия. Удовольствие мне доставлял только рояль.

С другой стороны, любопытство побуждало меня изучать своих соплеменников. Чтобы жить музыкой, мне нужно было понимать человеческие эмоции, исследовать их, препарировать, раз уж мне не дано их испытать. У меня не оставалось другого выхода. Мой отец был мощным пианистом, потому что жил, а не существовал в виде пустой телесной оболочки; он знал, что такое любовь, ненависть, желание, дружба, ревность, гнев. Мне же было знакомо лишь последнее чувство, и я полагал, что его недостаточно для того, чтобы моя музыка дышала правдой. Все мэтры сочиняли, полагаясь на свои переживания и человеческие качества. Мне надо было равняться на них. Вот почему, не теряя своей независимости и чаще всего храня молчание, я присоединился к группе ровесников, сходившихся на наш пляж во время летних каникул. Они сразу же приняли меня. Я изображал из себя “нормального” подростка – существо низшего уровня, в моем представлении, – но догадывался, что они все же считают меня странным, и внутренне наслаждался этим. Со временем, постоянно общаясь с ними, я заскучал. Меня тошнило от моей жажды знаний: девчонки хихикали, мальчишки выпендривались. И все они были какими-то тусклыми, то есть прямой противоположностью тому, что я искал. Мне хотелось наблюдать за проявлением ярких, разрушительных, жгучих эмоций.

Однажды я лежал на песке в унынии от такой посредственности, как вдруг одна из девочек нашей группы крикнула что-то еще более пронзительно, чем другие, заставив меня приоткрыть один глаз. Неведомая сила приказала мне выпрямиться.

Она приближалась к нам так элегантно. Ничего общего с остальными. Особая походка, посадка головы, загадочный взгляд сквозь ресницы и легкая улыбка, прячущая робость.

Это была уже не обычная девчонка.

Это была женщина.

Настоящая, единственная.

Откуда она появилась? Может, меня опутали чары? Я внимательно всматривался в ее тело, руки, фигуру. Внутри разгорался огонь, дыхание сбивалось.

Кто-то из парней хлопнул меня по спине и хихикнул: “Она как раз для тебя, ее ничего, кроме пианино, не интересует”.

До ее прихода на пляж я ощущал себя непробиваемым. Я тогда посмеялся над собой. Мои губы сами собой сложились в ироническую ухмылку, адресатом которой был только я. Глубоко погрузившись в мечты, я не сразу сообразил, что Она меня рассматривает.

Наши взгляды встретились.

Моя судьба была решена.

Настало утро. Ее дом пробуждался.

Сколько продлится эта пытка: видеть ее живой, оставаясь без Нее!

– Папа?

Я слышал звуки, но не понимал их.

– Папа?

Натан положил руку мне на плечо, я вздрогнул.

– Чего тебе? – в моем голосе звенел металл.

– Ты снова всю ночь следил за домом напротив?

Я резко сбросил его руку.

– Почему ты так одержим этой хибарой?

– Оставь меня в покое, Натан, – устало попросил я.

Он тряхнул головой, моя реакция раздосадовала и обидела его.

– Мне надоело, папа… Оставайся в своем дерьме, а я пойду гулять.

Он ушел, не обернувшись, и со злостью хлопнул дверью.

Если так будет продолжаться, он скоро устанет от моих вечных перепадов настроения и покинет меня, причем окончательно.

Я снова провалился в бездну, из которой он уже почти вытащил меня.

Глава восемнадцатая

На западной стороне пляжа

Я пролежала все утро, мне требовалось восстановиться, потому что ночь была не из легких.

Не то чтобы я себя плохо чувствовала.

Но мне приснился сон.

Сновидений у меня не было уже много недель, чтобы не сказать месяцев: обычно лекарства оглушали меня, и я проваливалась в тяжелое искусственное забытье. Однако в эту ночь подсознательная власть памяти пересилила. Сны словно готовили меня к продолжению моей исповеди Лизе и возвращали в тот момент, когда Он вошел в мою жизнь.

В то лето я приехала вместе с Софи немного позже, чем в прошлые годы, а сестры должны были присоединиться к нам в августе. После приезда, спускаясь по лестнице к пляжу, я сразу заметила чужака.

Это мне не понравилось: теперь все будет по-другому, расстановка и равновесие сил нарушатся. Я всегда терялась, если происходили какие-то перемены и мои ориентиры сбивались. Одна из девочек громко приветствовала меня. Ее выкрик вызвал у меня раздражение, и мне сразу же захотелось уйти с пляжа, потому что я ненавидела быть в центре внимания.

А потом…

Он повернулся ко мне.

И все мое миропонимание опрокинулось.

Дальше я продолжила путь как будто в невесомости, поздоровалась со всеми, кроме него; ко мне подходили, чмокали в щеку, я вертелась во все стороны, до меня дотрагивались, ко мне обращались, я отвечала или отмалчивалась, но, главное, не отводила от него глаз. Боялась, как бы это чудесное видение не исчезло. Его взгляд гипнотизировал. В нем была сила, которая притягивала и одновременно пугала. Он был не таким, как остальные мальчики в компании. Все в его поведении, в его позе убеждало меня в том, что он отличается от них.

Особенный и неповторимый.

Уникальный.

Он рассматривал меня. Я почувствовала себя обнаженной, совсем обнаженной, и мне не было неловко. Подростком я была стыдливой и неуверенной в себе, но тогда мне это понравилось. Его губы изгибались в улыбке, которая могла показаться высокомерной, но я прочла в ней приглашение перевернуть свою жизнь.

Реальность, как позже выяснилось, была куда как серьезнее.

Воспоминание об этих минутах повторялось всю ночь и к утру оставило меня совершенно измочаленной.

Мне удалось выбраться из постели только к обеду. Лиза сама поняла, что в ожидании продолжения истории нужно проявить терпение. Хорошее настроение быстро вернулось к ней, как только я подсказала, где лежат старые альбомы с фотографиями.

Значительную часть второй половины дня она комментировала снимки и временами громко смеялась. Я вяло подавала реплики, устроившись в низком кресле у окна; мой взор был все время устремлен на восток – сегодняшний яркий сон постоянно напоминал о себе, продолжая преследовать меня.

– Дождь перестал! – радостно воскликнула Лиза.

Я вырвалась из оцепенения, сообразив, что она стоит рядом со мной. Лиза была права: конечно, погоду хорошей не назовешь, но небо явно посветлело, и улица выглядела гораздо привлекательнее. По крайней мере, для нее.

– Воспользуйся случаем, прогуляйся по пляжу.

– Я не оставлю тебя одну, мама!

– Я уже взрослая девочка, а ты далеко не уйдешь. Возьми с собой мобильный, я позвоню, если что. Я не смогу и дальше рассказывать тебе о здешних местах и обо мне в здешних местах, пока ты хоть раз не прогуляешься по песку!

Лиза выглянула в окно, и уголки ее губ тронула слабая улыбка.

– Ты права!

Я любовалась ее юностью и энергией: сама того не подозревая, она делилась со мной крохами своих сил.

– Оденься потеплее, – посоветовала я.

Она нежно поцеловала меня, надела пальто и вышла через французские двери прямо на нашу частную дорожку к пляжу.

На восточной стороне пляжа

Палец повторяющимся движением наугад нажимал на басовые клавиши, самые мрачные, по мнению простых смертных. И самые мои любимые во всей гамме. Только на них я смогу играть, пока горит свет напротив. Я ненавидел себя за свое поведение с Натаном. Он уже начал принимать меня за безумца и был близок к истине. С каждой минутой я ухудшал собственное положение. Усталость от сражений и ожиданий навалилась на меня. Я прикрыл веки, чтобы искусственно создать вокруг себя тьму и хоть немного передохнуть. Ладонь упала плашмя на клавиатуру. Никто, кроме меня, не распознал бы мелодию в раздавшемся звуке. Мое тело превратилось в статую, и эта статуя снова дожидалась только одного: быть разрушенной. Я не хотел причинять страдания сыну.

За завесой опущенных век я мысленно созерцал свой большой прыжок. На губы наползла улыбка. Я довольно редко замечал или чувствовал ее. И почти никогда не наслаждался ею.

Все, я пришел к финалу.

Порыв ветра ударил меня по лицу. Дверь, что ли, осталась открытой? Или я перепутал ее стук с грохотом шквального ветра? Я открыл глаза. Взгляд зацепился за силуэт на пляже. Я встал из-за рояля и приблизился к окну. На этот раз моя рука хлопнула по стеклу, попыталась за него ухватиться, но тщетно.

Может, я уже прыгнул, но упустил этот момент? Наверное, смерть возвращает в прошлое? Почему я не подумал об этом раньше? Я ошибался, смерть – не пустота. Смерть избавляет от бремени. Приносит облегчение. Она, конечно же, забирает все страдания, стирает их. А заодно и переносит тебя в то время, когда ты был самым счастливым. И возвращает тебе тех, кого ты любишь.

Там, по пляжу шла Она. Наверное, ей холодно, на нее льется дождь. Я представил себе бусинки капель на ее лице. Я снова видел ее такой, как она была, когда покинула меня. Ее длинные волосы порхали на ветру. Изысканная, элегантная походка.

Она. Это могла быть только Она. Как бы я хотел притронуться к ней в последний раз, пока все не закончилось.

Холод, исходящий от окна, и влажный налет на стекле от моего прерывистого дыхания доказывали, что она явилась ко мне в воображении.

Я не совершал прыжок. Мой разум нафантазировал ее появление, ее движение ко мне. В ярости я стукнул кулаком по стеклу. На секунду мое видение пропало. Она исчезла.

На западной стороне пляжа

Небо снова потемнело. Вот-вот наступит ночь. Передышка была краткой, ветер и дождь скоро возобновятся, а Лиза все еще на улице. Она ушла больше часа назад. Я отвыкла оставаться одна. Вместо того чтобы без толку нервничать, я приготовила нам две большие чашки чая. Слишком горячие, чтобы сразу пить, но поднимающийся от них пар создавал иллюзию чьего-то присутствия. Я велела себе подождать, пока чай остынет, и только после этого начинать паниковать. Если Лиза не вернется, когда ее чай будет еще теплым, значит, с ней что-то случилось. Какие у меня основания для волнения, интересно?

Никаких, убеждала я себя. Просто я хочу, чтобы она вернулась.

Пара становилось меньше. Я пригубила чай, и он показался мне не слишком горячим. Сердце заколотилось, пальцы сжались на мобильном телефоне, я собралась звонить Лизе. Как вдруг услышала ее голос. Я перевела дух. Входная дверь открылась. С кем она разговаривает? Мне удалось подняться с кресла, и я подошла поближе.

– Спасибо, что проводил меня, – обратилась

Лиза к кому-то за спиной, а потом повернулась ко мне. – Извини, мама, я заблудилась.

– Добрый вечер, мадам.

Мне пришлось опереться о стену, чтобы не упасть.

Мое прошлое стояло передо мной.

– Джошуа… – я выдохнула это имя, и мой шепот прозвучал как призыв.

Джошуа в двадцать лет. Разлохмаченная каштановая шевелюра, светло-голубые глаза. Я сошла с ума, у меня начались галлюцинации. Может, я заснула незаметно для себя? Неужели мне опять снится сон? Получается, в отличие от меня, Джошуа не постарел?

Молодой человек смотрел на меня в упор и широко улыбался. Это не он, Джошуа улыбался редко и только если для этого была веская причина, но никогда из вежливости.

– Ой, нет, я Натан, его сын…

Надо было что-то сказать этому приветливому парню, который, наверное, принял меня за сумасшедшую, однако меня заклинило, слова завязли и отказывались выходить наружу.

Лиза подошла ко мне, я отшатнулась, не в состоянии оторвать от него взгляд. Его появление и ошеломляющее сходство оживили давние переживания, запретные, но не забытые воспоминания, которые вопреки всему навсегда сохранились в самых глубинах моей души.

– Натан, тебе, пожалуй, лучше уйти.

– Тебе виднее… Я живу с отцом на другом конце бухты, что бы тебе ни понадобилось, всегда обращайся.

Что он говорит? Он живет здесь? Со своим отцом? Получается, у Джошуа есть сын. Но это невозможно. Значит, Джошуа выкупил дом своей матери. Когда? Зачем? Нет, невозможно.

– Спасибо тебе, Натан.

Она закрыла за ним дверь и подошла ко мне. Ее лицо исказилось.

– Мама, хочешь, я вызову врача? Извини, что заставила тебя беспокоиться…

Слова, застрявшие у меня в горле, никак не могли высвободиться. Все, что я, как мне казалось, знала, вдруг разлетелось в клочья. Все расплылось. Я утратила ощущение реальности.

– Поговори со мной.

Я развернулась и пошла к окну, движимая удивительным приливом энергии. Лиза последовала за мной. Следовало ей ответить, вымолвить что-то, неважно что, пусть даже сейчас с ней заговорит другая женщина, а не я. Ведь Лизина мать просто обязана была произнести какие-то слова, вот только женщина, которая сейчас жила во мне, перестала быть матерью, она снова превратилась в Мадлен двадцатилетней давности.

– Все в порядке, не волнуйся. Просто короткое затмение, извини… Я рада, что ты вернулась.

– Не понимаю, почему ты так отреагировала? Ты знакома с его отцом? С другой стороны, он пианист, по словам Натана…

Мой живот свело так, что я чуть не заорала от боли. Пианист.

То есть это не галлюцинации.

Джошуа здесь, Джошуа вернулся.

Я даже познакомилась с его сыном пару минут назад.

И теперь ничего, кроме этого дома на восточной стороне бухты, в котором я могла передвигаться с закрытыми глазами, больше не существовало. А он был погружен во мрак.

Дом никуда не делся, стоял на месте, прямо напротив меня. И в моем воображении всплыла картинка: Джошуа за роялем. Играет ли он сейчас? Сев за фортепиано, он забывал включить свет, поскольку был слишком поглощен музыкой и не обращал внимание на то, что стемнело.

И вдруг окно гостиной осветилось.

Его сын – у Джошуа есть сын, я не могла опомниться, но при этом была счастлива за него – вернулся.

В их общий дом.

На восточной стороне пляжа

Неожиданно вспыхнул свет. Я не шевельнулся, отчаянно дожидаясь возвращения своей галлюцинации. Ждал, чтобы Она снова появилась передо мной.

– Ну и паршивая погода! – заорал Натан.

Он уже забыл, каким тоном я с ним разговаривал и как он разозлился в ответ.

– Слушай, я тут встретил новых соседок. Девушка, Лиза, думаю, моя ровесница. Там была и ее мать, она какая-то странная. Ты наверняка знаешь ее… Она приняла меня за тебя.

Пелена окутавшего меня тумана разорвалась. Я снова стал мыслить ясно.

– Пойду приму душ, – продолжил сын. – Папа?

Я не ответил, я вообще не собирался ничего отвечать. Распахнув стеклянную дверь и не закрыв ее, я вышел на террасу.

– Папа! Ты свихнулся?

Я махнул рукой, чтобы он оставил меня в покое, и побежал по лестнице к пляжу. Бьющий по лицу ливень подтвердил, что я жив. У нее есть дочь. Дочь, которую я принял за нее. Иными словами, мне ничего не почудилось. Она здесь… Я должен ее увидеть.

Убедиться в том, что я не умер.

На западной стороне пляжа

На террасе дома напротив выросла фигура, и я сосредоточилась, чтобы получше ее рассмотреть. Он ли это? Дыхание зачастило. Мне показалось, что он взволнован и торопится. Я двинулась вдоль окна, чтобы не потерять из виду слишком хорошо знакомый силуэт. Я бы ни с чем не спутала его манеру спускаться по вырубленным в скале ступеням, не задумываясь об опасности и не держась за перила, чтобы поберечь руки.

Это был он. Джошуа.

Он спрыгнул с последних ступенек и приземлился на песок.

На восточной стороне пляжа

Мои ноги погрузились в песок. Мне потребовалось сколько-то секунд, чтобы все осознать и поразмыслить. Руки понемногу переставали дрожать. По-моему, я уже давно не рассуждал так здраво. Я был сейчас самим собой, постоянная взвинченность покинула меня. Могу ли я помчаться на противоположную сторону бухты? Такой вопрос не стоял. Пора положить конец ожиданию. Ноги понесли меня к ней.

На западной стороне пляжа

Он заколебался, идти ли. Нет! Он обязан прийти. Я должна снова быть с ним. Увидеть его. Попросить прощения. Я подхватила с кресла шерстяную куртку и вышла на террасу.

– Что ты делаешь, мама? Там дождь! Это неразумно. Ты слишком слаба!

Я подошла к ней, взяла ее лицо в ладони и осторожно сжала.

– Я вернусь, Лиза, не беспокойся. Оставайся в тепле.

Я отпустила ее и упросила свое тело потерпеть и дать мне достаточно сил. Я прошла так быстро, как только могла, к калитке вверху перед лестницей. Щеколда воспротивилась и не поддавалась. Я с яростью встряхнула калитку, пытаясь не зарыдать от бессилия. Щеколда наконец-то подчинилась. Я вытерла мокрое от дождя лицо.

Что это, подарок перед последним вздохом?

Я застыла на середине лестницы, ветер принес голос Лизы, ошеломленной моим поведением. Она звала меня. Я крикнула, чтоб она не волновалась, я знаю, что делаю. Потребовала, чтобы она доверяла мне.

Я не могла повернуть назад, забаррикадироваться за ставнями и забыть, что Джошуа здесь, совсем рядом.

Глава девятнадцатая

На полпути между западной и восточной сторонами пляжа

Спускающаяся ночь укутывала их, скрывала, защищала.

Мадлен наконец-то добралась до песка. Ей пришлось бороться с головокружением, которому она приказала не приближаться, оставаться на расстоянии. Джошуа больше не нужно было спешить, бежать к ней. Она перестала быть миражом. Он обрел покой. Она всегда его успокаивала. Ему стало ясно, что теперь он не совершит прыжок.

Мадлен поискала Джошуа взглядом, ей мешал дождь. Пютом она его увидела. Сердце забилось быстрее – настолько, что она подумала: сейчас ее тело растает под натиском эмоций. Она не ожидала, что все будет так отчаянно сильно. У него по-прежнему есть эта власть над ней, но как такое возможно?

Джошуа сделал еще несколько шагов, потом остановился. Она должна возвратиться к нему. Присоединиться к нему. Ее задача – вернуть его. Их последнее неудавшееся свидание должно наконец-то состояться. Поэтому он подавил порыв первым преодолеть расстояние между ними. Он убедил себя быть сдержанным, сохранить голову холодной и заранее насладился победой над собой, одновременно любуясь женщиной, лихорадочно устремившейся к нему. Он чувствовал, что она потрясена. Он выиграл.

Мадлен замедлила шаг, убеждая себя, что все еще возможно. Вдруг она не умрет. Или развернется, забудет, что он здесь, и вернется домой. Ей захотелось рассмеяться. Над злой выходкой судьбы. Над собственной слабостью и глупостью. Как ей пришло в голову, что она найдет силы бороться с этим влечением? Она смаковала каждый миг на пути к нему. Не будет двух встреч после разлуки. Будет только одна, и ее они переживают сейчас. На последних метрах ноги едва несли ее.

И вот она стоит перед ним. Наконец. Джошуа запретил себе следовать их ритуалу. Не взял Мадлен за руку, не погладил ладонь большим пальцем, как делал это всегда, когда они встречались после слишком долгой разлуки. Он не хотел ее пугать. Как и раньше, он возвышался над ней. Она не выросла. Эта мысль вызвала у него улыбку. Она постарела, была как будто уставшей, измученной, но от этого стала еще красивее. Ее красные губы, морщинки вокруг глаз, сами глаза такого необычного цвета – зеленая радужка с тонкой золотой каймой. Ее хрупкая шея, открытая, невзирая на холод. Ему нравилось класть на нее ладонь. Обнимать ее. Защищать.

Рядом с Мадлен Джошуа, как и прежде, казался еще выше, а она с ним по-прежнему ощущала себя слабой и ломкой. Ничего не изменилось: его жесткий и беспокойный взгляд заставлял ее, как когда-то, считать, что она для него открытая книга. Он постарел, но возраст лишь усилил его харизму. Он был еще более усталым и мрачным, чем когда-то. И в результате еще более привлекательным. В прежние времена ее любимым занятием были попытки разгадать его тайну. Он и тогда сильно волновал ее, и сейчас почти сразу, через несколько мгновений после встречи, она почувствовала то же самое. Он притягивал ее, придавал ей уверенности. С ним она жила. Была живой. Живой и выбитой из равновесия самим его присутствием. Она была счастлива, хотя не должна бы.

– Мадди… ты вернулась…

Мадди… Так ее называл только он. Это было их личное имя, никто больше никогда его не произносил. Как только она услышала этот низкий голос, у нее из глаз брызнули слезы.

Они наблюдали друг за другом, словно загипнотизированные противники.

Он запаниковал. Все было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Ему надо убедиться. Его рука поднялась и невероятно медленно потянулась к лицу, о котором он грезил и днем и ночью. Она не отрываясь смотрела на приближающиеся к ней пальцы, усмиряя себя, не давая себе двинуться навстречу его прикосновению, о котором столько лет мечтала. По которому тосковала с того момента, как он в последний раз до нее дотронулся.

И он наконец коснулся ее, узнал нежность ее кожи, которую так и не забыл. Она задрожала. Его холодная, сильная и нежная рука. Мадлен зажмурилась от удовольствия.

– Ты настоящая.

Она прижалась к его ладони щекой, его пальцы гладили ее и стирали стекающую слезу.

Он был настоящим. И этот жест был реальным. Излишне реальным.

Она глубоко втянула воздух, ощутила его аромат и отступила, открыв глаза.

Он склонил голову набок, и в этом движении было удивление. На его лице появилась лукавая улыбка, которую она тогда, давно, так любила. Она робко ответила ему такой же улыбкой. И сразу пожалела об этом, пораженная воспоминанием об их встрече: так она улыбнулась ему, когда их взгляды встретились впервые и она в ту же секунду влюбилась в него.

– Мне пора возвращаться, Джошуа. Моя дочь будет волноваться.

Ее нежный хрипловатый голос не изменился. В нем звучала самая красивая гармония, которую ему когда-либо доводилось слышать.

Он снова улыбнулся ей. Она улыбнулась ему.

Потом она развернулась и пошла к своей лестнице, стараясь не спотыкаться.

Она была пьяной. Опьянела от вопросов, от потрясений. И от чувства вины. Ужаса. Сожалений.

А он был пьян от счастья.

Глава двадцатая

На западной стороне пляжа

Я должна вернуться домой и не упасть у него на глазах. Не дать головокружению унести меня, пока я иду по пляжу. Он не должен увидеть меня такой. Я не допущу, чтобы он все понял. Скрою свою боль, свое изнурение. Когда я подошла к первой ступеньке лестницы, мне представилось, будто меня ждет восхождение на вершину горы. Подъем был нескончаемым, а ноги – такими тяжелыми и слабыми, как никогда раньше. В конце концов я добралась до террасы. Увидев меня, Лиза бросилась навстречу. Я жестом остановила ее. Она застыла, ничего не понимая. Я посмотрела вниз и вдаль. Я была права: Джошуа так и стоял на пляже. Как когда-то давно, в молодости. Тогда он тоже ждал, пока я скроюсь в доме, и только потом уходил. Каждое расставание, пусть на несколько часов, было мукой для нас обоих. Мое истерзанное болью тело помнило о том, как ему было тяжело вдали от Джошуа.

Уходи, Джошуа. Умоляю тебя, уходи.

Чтобы подойти к дочке, я пыталась почерпнуть силы из ресурсов, которых у меня больше не осталось. Когда я все же очутилась рядом с ней – там, где он уже не мог ничего разглядеть, – я протянула ей руку. Лиза поймала меня в объятия и быстро увлекла внутрь дома, в безопасность. Я повисла на ней.

– Мама… Зачем ты довела себя до такого состояния? Что тебе пришло в голову?

– Прости, – всхлипнула я, коря себя за зрелище, которое устроила для дочери.

Я не думала о ней, не принимала в расчет ее переживания и страхи. Не ценила ее жертву: она поставила на паузу собственную жизнь, чтобы получить удовольствие от того маленького отрезка моей, который еще оставался. Я беспокоилась только о себе. Мне стало стыдно за свое отношение к дочке. Лиза заботилась обо мне, делала все, чтобы я меньше страдала, а я уничтожала то, чего она добивалась, как если бы совсем не считалась с ней.

Джошуа всегда вырывал меня из реальности, и через столько лет ничего не изменилось.

Лиза, поддерживая, отвела меня в ванную и помогла сесть на край ванны.

– Хочешь, помогу тебе принять горячий душ? Тебе обязательно нужно согреться. Могу остаться с тобой, если хочешь.

Я отказалась, мотнув головой. Не надо окончательно превращать ее в сиделку. Она принесла мне сухую одежду и бесшумно закрыла за собой дверь, не произнеся ни слова.

Горячая, почти обжигающая вода текла по моей залед�

Обезуметь от любви – вот истинная честность.
Альфред де Мюссе“Не зарекайся”

Agnès Martin-Lugand

La Déraison

Перевод с французского

Натальи Добробабенко

Published by arrangement with Lester Literary Agency & Associates

Издательство CORPUS ®

Глава первая

Где-то, неизвестно где

Ливень хлестал меня, а я хохотал. Это был горький смех. Все, я пришел. Шаг. Второй. Третий.

Натан – единственный человек на планете Земля, которого я должен защитить.

Спотыкаясь, я вернулся в дом.

Глава вторая

Где-то в другом месте

– Придешь вечером ко мне? Будут сестры… Решай сам, ты не обязан!

Васко послал мне одну из своих широких ласковых улыбок, всегда ободряющих, независимо от обстоятельств.

– Что у тебя есть в холодильнике?

Мое лицо приняло сокрушенное выражение, я пожала плечами: исчерпывающий ответ.

– То есть мы можем рассчитывать на тебя? – я надеялась, что вопрос прозвучал лукаво.

Вместо ответа он закатил глаза. Я выиграла.

– Нальешь и мне бокальчик? – попросила я, заметив, что он отхлебнул из своего.

Он покосился на меня через плечо.

– Ты уверена?

– Не беспокойся, всего глоток – я намерена провести вечер не в постели и не согнувшись над унитазом.

– За жизнь, Васко!

– Прекрати!

– Ни за что! Я даже повторю это еще громче, в полный голос! За жизнь! За нашу дочь!

– Где она, кстати? – спросил он охрипшим голосом, вставая из-за стола. – Должна бы быть здесь.

– У нее наметилась вечеринка, и я уговорила ее пойти.

– Правильно сделала, Лизе необходимо передохнуть и развлечься.

– Я ей постоянно это твержу.

– Не сомневаюсь…

– Васко, посмотри на меня.

Он допил бокал, снова подлил себе вина и только потом подчинился.

Он помотал головой, прогоняя дурные мысли, и снова заулыбался.

– Ну ты даешь! От тебя ничего не скроешь!

Пораженная, я посмотрела на него.

– С чего ты взял?

Он нервно запустил руку в свою шевелюру.

– Но ты бы предпочла быть сейчас в другом месте…

Я робко кивнула.

– Где?

Я откинулась на спинку стула, Васко продолжал мне улыбаться, и я действительно была ему интересна.

– Вот и хорошо, пошли!

– Ну что за ерунда!

Он встал.

– Что ты делаешь?

– Пойдем?

Он протянул мне руку.

– Чего бы ты ни боялась, Мадлен, положись на меня.

Поэтому очевидно, что сохранившаяся дружба между мужчинами нашей семьи не могла не радовать меня.

Поразмыслив, я пришла к выводу, что все же сожалею об отсутствии на ужине моей Лизы.

Глава третья

Где-то, неизвестно где

Теперь эти времена прошли.

Нет больше жены. Нет агента. Нет концертов и гастролей. Нет сольных выступлений.

Спокойствие.

Пустота.

Я наедине со своими демонами и своим роялем.

Только Натан еще цепляется за меня. Пора ему раз и навсегда возмужать.

Этим вечером я пришел на край пропасти.

Мое терпение достигло предела.

Глава четвертая

В другом месте

Я даже иногда мечтала о том, чтобы все произошло быстро.

Еще быстрее, чем предполагается.

“Нездоровое” – самое правильное слово.

Я должна была умереть.

Я это знала.

И они это знали.

Мы жили с этим знанием, уточню без всякой иронии.

Скоро моя жизнь закончится.

С этого момента я опять была в ладу с собой.

Остались ли у меня сожаления?

Глава пятая

Где-то, неизвестно где

– Папа… Ты опять играл всю ночь!

– Давай, подымайся!

– Ты слишком много пьешь, – вздохнул он. – Я правильно сделал, что приехал раньше.

– Ты хуже ребенка, папа!

– Ты сюда надолго? – спросил я, проглотив кусочек омлета.

– Еще не решил… на несколько недель. Может, пробуду больше. Может, меньше.

Глава шестая

В другом месте

– Мама, не торопись, – прошептал красивый Лизин голос.

– Мы никуда не спешим.

– Нет! Нет! Нет! Сегодня суббота, мама, так что мы имеем право на безумства.

– Хочешь, чтобы разбудить тебя, я расскажу, как провела вечер?

Ничто на свете, даже утрата матери, не должно было похитить у нее это сокровище – ее сияние.

– Я горжусь тобой, – удалось мне произнести.

Она еще крепче обняла меня, и мы бесконечно долго прижимались друг к другу.

– Как тебе кажется, ты сможешь подняться? – спросила она позже.

– Да, смогу.

– Пойду принесу завтрак!

Увидев, что мне предлагается, я не сумела скрыть отсутствие энтузиазма.

– Ты хотела бы другого, я знаю.

– Все бы отдала за большую кружку настоящего черного кофе!

– Через час или два я тебе его сварю, только не крепкий! Договорились?

– Да. Я бы и на кошачью мочу согласилась, напоминай она кофе хоть приблизительно!

Глава седьмая

Где-то, неизвестно где

Это чувство было мне незнакомо.

За единственным исключением.

Глава восьмая

В другом месте

Все кончено.

Смерть – мерзкая штука.

Снова и снова.

Меня постепенно окутывала черная пелена. Я превратилась в тень.

Мне никогда не приходило в голову, что тень может страдать. Выходит, я ошибалась.

– Что ты делаешь, Мадлен? – спросил Васко. Я не заметила, как он оказался рядом.

Зажмурившись, я глубоко вдыхала и выдыхала, чтобы прийти в себя. Только бы он не догадался, как мне плохо.

– Освобождаю кабинет, – с вызовом ответила я.

Он удивленно и недовольно нахмурился.

– С какой стати?

Я отрешенно ухмыльнулась.

– Я ухожу.

– Нет! – выкрикнул он.

Мне вдруг стало жарко, накатило изнеможение.

Я рухнула в кресло.

– Нельзя так долго держать в кладовке твою новую компаньонку, – устало объяснила я.

– Нашу новую компаньонку!

– Васко, прекрати, пожалуйста. Она твоя компаньонка, а не моя.

Его лицо исказилось.

– Черт! – взорвался Васко.

Он подавил рыдание и с размаху ударил кулаком по стене.

– Зачем ты это делаешь, Мадлен? У тебя еще есть время… Прошу тебя…

Мы оба были одинаково растеряны.

– Смешно дожидаться конца, чтобы уйти, – мягко сказала я.

– Ты еще здесь. Почему ты хочешь лишить себя этого?

– От меня никакой пользы. И я не хочу, чтобы мне об этом напоминали всякий раз, как я сюда приду.

– Неправда! Ты нужна мне!

– Даю слово.

– Мне осталось только убрать бардак, который я устроил.

– Иди работать, Васко, тебе надо закончить каталог, а здесь я сама все разберу.

Он поймал мою руку и крепко сжал.

– Они прекрасно справляются без меня. Позволь мне не уходить. Мы должны сделать это вместе.

Шаг за шагом мы восстанавливали нашу историю.

Это причиняло боль.

Это было приятно.

– Проводишь меня домой? – прошептала я. – Хочу отдохнуть, пока Лиза не вернулась с занятий.

– Если ты готова, пойдем.

– Я люблю тебя, Мадлен.

Я погладила его по щеке и ласково улыбнулась.

– Я тоже люблю тебя.

Он выпрямился и молча покинул мою квартиру, не оглянувшись. Он не увидел моих слез.

Только что завершилась глава моей жизни.

Глава девятая

Где-то, неизвестно где

Я резко остановился, перестал играть.

– Давай со мной на пробежку! – крикнул с порога Натан.

Я заворчал.

– Сколько можно замыкаться в своей музыке, папа?!

Глава десятая

В другом месте

– Мама… я…

Она тяжело вздохнула, будто пыталась отогнать какие-то мысли.

– Нет, ничего… не волнуйся. Встретимся вечером?

На нашу с ними долю выпало огромное счастье. Сестра нашего отца стала нам второй матерью. Ее утрата была не менее тяжела, чем уход родителей. Гены в семье начали ослабевать, и я всем сердцем надеялась, что последние неполноценные достались мне. Софи порхала по жизни, не находя подходящего партнера, с которым могла бы ее разделить. У нее не было детей, мы заменили ей отсутствующих дочек, и она всячески помогала нашим родителям растить нас. Мы бегали с ней по выставкам, ходили в кино и по магазинам. По средам[1] она провожала нас на наши внешкольные занятия. Она одаряла нас теми сокровищами детства, которые родители не могли нам обеспечить. Она развлекалась вместе с нами. Мы развлекались вместе с ней.

Анита и Сюзанна вспоминали, как летом тетя увозила нас на каникулы. Я молча слушала.

– Ты туда никогда не вернешься, – вдруг обратилась ко мне Сюзанна.

1 По средам у французских школьников выходной. (Прим, пер.)

Продолжение книги

Дом на берегу океана, где мы были счастливы бесплатное чтение

Аньес Мартен-Люган Дом на берегу океана, где мы были сгастливы

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Аньес Мартен-Люган
Дом на берегу океана, где мы были сгастливы