Хроники девятиконечной звезды. Фантастический роман о любви и спасении Мультивселенной бесплатное чтение

© Сергей Слеповичев, 2024

ISBN 978-5-0060-5744-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ИСКАТЕЛИ ЛЮБВИ И БЕССМЕРТИЯ

Реальность F7.000001489, 1817 год от Рождества Христова, Российская империя, Саратовская губерния, Сердобский уезд, деревня Евкакиевка – Кокандское ханство, Самарканд

В деревне Евкакиевка конец августа всегда был жарким и по погоде, и по работе. Каждый день здесь начинался с крика петуха, если того не поймали самые голодные жители, и отъезда обозов крестьян, запряжённых хилыми лошадками, в поле, где их ждал созревший за лето урожай. Частенько колёса какой-нибудь из повозок застревали в грязи на знаменитых дорогах Российской империи, тогда крестьяне бросали серпы и закатывали рукава. Округу оглашали звонкие крики толкающих. Случайный слушатель мог почерпнуть для себя даже новые слова.

Невелика была Евкакиевка, всего сотня изб, разбросанная на тысяче ярдов, старенькая церковь, да дом отца крестьян, помещика, героя Бородинского сражения, Дмитрия Ивановича Индианова, которого все величали Барином. Жило в Евкакиевке, дай бог, сотни три крепостных. Достопримечательностями были только мельница и пара пекарен. Испечённый хлеб вывозили на продажу в Сердобск и даже в сам Саратов.

Тёплое августовское утро застало крепостного Андрея Вахнова на сеновале. Проснувшись, он потихоньку выбрался из-под одеяла, закрутил самокрутку и закурил. Но, как он бы ни старался, это не прошло незамеченным. Из-под одеяла послышались натужные стоны и ворчания, и высунулась тоненькая ножка. Она опустилась на ногу Вахнову и стала медленно её поглаживать от ступни до бедра. Вахнов поднял одеяло. На него смеющимися голубыми глазами и озорной улыбкой смотрела красивая блондинка с пухлыми щёчками. Она потянула за поясок, натянутый на его шее. Он обхватил ее немаленькую грудь.

– Поцелуй меня.

– Как скажете, моя госпожа.

На лице у девушки промелькнула улыбка. Андрей обнял ее и поцеловал. Они потерлись носами и рассмеялись.

– Ты такой горячий, я даже одеваться не хочу.

– А я бы провёл здесь с тобой всю свою житуху, Юлия Дмитришна. Но… Твой отец, он сдерёт с меня три шкуры, если я сегодня не покажусь на мельнице. Привезут зерно. Я должен крутить жернова.

Улыбка тотчас слетела с лица Юли. Отец ведь должен вернуться сегодня. Какая жалость.

– Хорошо, тогда давай одеваться.

С трудом откопав под сеном его красный кафтан, штаны, онучи и лапти, и её голубое платье и сандалии, они оделись. Девушка сняла с шеи любовника поясок, и обвернула вокруг его талии. Вахнов спрыгнул с сеновал и подал Юле руку. Влюблённые медленно пошли вдоль заборчика, держась за руки. В сарайчике, где должен был сидеть сторож, дежурил слабоумный старик Степаныч. Они помахали ему и насмешливо улыбнулись. Он лишь бессвязно помычал в ответ. Старик не соображал уже лет пять с самого нападения французов. По рассказам отца, когда интервенты захватили Евкакиевку, почти всё местное население было угнано захватчиками в плен. У того, кто отпирался, убивали близких людей. На глазах у Степаныча расстреляли жену, дочь и внуков… С тех пор старик и сдал.

Юлия и Вахнов закрыли за собой калитку, она поцеловала его в щеку.

– Ну, с Богом. Встретимся в три у библиотеки.

– Слушаюсь, моя госпожа… То бишь, барыня!

Андрей двинулся в сторону возвышающейся над округой мельницы. Юля посмотрела ему в след восхищённым взглядом. Какой же он высокий, на несколько голов выше её, мускулистый, голубоглазый… Да, простоват лицом, не блещет интеллектом и манерами, но он полностью устраивал её как мужчина, ей хотелось заботиться о нём и готовить для него. Пусть даже это он должен служить ей.

Девушка прогуливающимся шагом двинулась в сторону деревни. Она сорвала ромашку и задумчиво посмотрела на цветок. Отец всегда баловал свою Юлечку и, может быть, он разрешит ей жить по любви, и даст вольную её возлюбленному. Они поедут жить куда-нибудь в Саратов, Андрюша будет работать на мануфактуре. С милым рай и в шалаше… Нет. В таких вопросах Дмитрий Индианов был бескомпромиссен. Он точно выдаст её замуж за какого-нибудь старенького, но богатого дворянина, и ей до конца жизни придется целовать его морщинистое лицо… Со злости она общипала все лепестки и выкинула стебель. Может быть, ей с собой в имение мужа удастся взять Андрея. Тогда ей придётся изменять законному супругу, а так делать нельзя, это грех. На миг её пронзило чувство отвращения. Но, может быть, грехи, совершённые во имя любви, прощаются на небесах?

– Здравствуйте, барыня! Как вырядились то!

Непонимающее выражение держалось на её лице лишь полсекунды. Она так погрузилась в свои мысли, что не заметила, как подошла к деревне. Голубое открытое платье с глубоким вырезом, конечно, у деревенских баб вызывало сильную реакцию удивления. Пучеглазая Манька со своим коромыслом, так к колодцу и не дойдя, остановилась на полдороги, выпучив свои чёрные глазища.

– Здравствуй, Манька. А то. Батюшка мой сегодня возвращается.

– Добре здоровице, барину. И долгих лет жизни. Дмитрий Иваныч – золотой человек.

– Тебе тоже всего хорошего.

Юля не смогла сдержать улыбку. Интересно, любят ли они барина на самом деле, или поносят его за спиной? Да ну, вряд ли. Максимум ходили слухи, что он не русский, так как у него шляпа на американский манер, а весь кабинет завешан странными старинными безделушками со всего света. Самым интересным слухом, ходившим среди крестьян, который они передавали только через «тсссс», было то, что у барина есть в подвале химьичецкая лабурахтория, где барин производит даже танамит! Но отец Юли умел правильно креститься, читал Псалтыръ, ходил в баню, а по понятиям крестьян иноземец на это был бы неспособен, поэтому слухи упорно игнорировались большинством.

Девушка вспомнила, как отец когда-то учил её маленькую:

– Запомни раз и навсегда, разница между американцами и русскими – это степень открытости чувств. Русский крестьянин простой, открыто выражает радость, гнев, уныние, злобу, равнодушие. Американец же скрыт и замкнут, на каждое «how are you?» ответит «I am fine». Слабый живёт в депрессии, сильный же учится обманывать и манипулировать другими.

Юля никогда не была в США, но отцу верила.

Тем временем, в деревне вокруг всё шло обычным чередом. Бабы стирали белье, развешивали их сушиться. Некоторые кормили детей, в волю покрикивая на непослушных и запихивая им насильно кашу в рот. Вечером им предстояло кормить ужином мужей, вернувшихся с уборки урожая. Старики покуривали самокрутки, обсуждая как при далеком Ватерлоо, был побеждён злодей Наполеон. Все учтиво здоровались с барыней и желали доброго здравия Дмитрию Иванычу. Ей пришла мысль в голову, что она такая улыбчивая, с белыми зубами, с развевающимися волосами, в ярком голубом платье, для них казалась почти богиней.

Юля свернула с «улочки» изб к ветхой деревенской церквушке, построенной еще при царе Горохе. Дмитрий Иваныч давно строил планы по её реконструкции, но всегда находились дела важнее, и просители шли из господского дома, не солоно хлебавши, уже который год. Рядом с церковью стоял, раскинув свои широкие ветви, пятисотлетний дуб. Юродивый Мишенька в холщовых лохмотьях, как обычно, валялся около дуба и что-то бессвязно причитал. Когда Юля подошла, он стал биться головой о землю.

– Дракон восстанет из преисподней, белка сломает гусли, отцы потеряют сыновей, а нехристи вскроют Тимура! Я то знаю, я то вижу…

– Мишенька успокойся, побереги бедную головушку. Нет здесь никаких белок и драконов…

– Но нехристи же здесь!

Она положила монетку в горшок для подношений, но Миша не унимался. Она посмотрела на его слабоумное лицо. Ей показалось, что его глаза полностью белые. Мелькнула мысль, надо выспаться, чтобы не мерещилась всякая дичь. Бедному юродивому она уже ничем не поможет. Говорили, что при бывшем владельце усадьбе, ныне покойном дворянине Корфе, Мишку взяли из деревни на службу поваренком – помогать толстой кухарке по прозвищу Булка, но отношения их не сложились, и за каждый проступок на мальчика кричали, его били, а в его лицо тыкали селёдкой. Дошло до того, что мальчик, едва обученный грамоте, стал калякать письма на деревню дедушке и бабушке с мольбой забрать его. Но он не знал, что на письме надо указывать адрес. И его мольбы становились лишь поводом для насмешек местных злых почтальонов, у которых даже саней не было. С тех самых пор, Миша окончательно поехал кукухой.

Юля отошла от деревенского юродивого. Сегодня слишком хороший день, чтобы портить себе настроение такой ерундой. Подойдя к двухэтажной помещичьей усадьбе, Юля увидела, что её встречает управляющий, Модест Карлович. Щупленький, хитренький, с длинными усиками медового цвета, которые он приглаживал, когда он нервничал или задумывался. Весьма мутный и неприятный тип, думала про него девушка.

– Доброэ утрё, Юлиа Дмитриэвна!

Слух каждый раз резал его немецкий акцент. Управляющий поклонился.

– Ваш отець говориль, что блакородным барышням, не слэдовать ночью гулять. Очень много разбойников ходить по ночам, очень много зарази, вирюсов, можна подхватить… Ай-ай-ай, Юлиа Дмитриэвна, мнэ бы не хателось бы вас потерять. Очень жаль будэт.

Она уже давно поняла, что он её ненавидит.

– Доброе утро, Мототест Калович, я просто встала очень рано утром и ездила в поля, наблюдала, как там работают крестьяне. О своих крепостных надо заботиться. Я им как вторая мама. Разрешите, пожалуйста, мне пройти, я очень устала, хочется принять ванну.

– Мне позвать слюжанок?

– Скажите им принести только кастрюли с горячей водой. Остальное я сама.

Она зашла в усадьбу и быстро побежала наверх по лестнице, ухватившись за перила. Быстрей, быстрей, подальше от Модеста Карловича. В глаза только как всегда бросилась вешалка на входе с коллекцией ковбойских шляп отца. Коричневые, с украшенными чёрными бантами тульями и широкими полями, потасканные… Это была гордость Индианова, он в них прошагал весь свет.

Забежав в комнату, Юля закрыла все окна и дверь, задернула шторы. Когда принесли кастрюли, она вылила воду в чугунную ванну, скинула платье и, с большим удовольствием, наконец погрузилась.

Спустя час она лежала на пуховой перине под шёлковым одеялом. Сначала она думала об Андрее, как он там, на мельнице, не тяжело ли ему. Потом рассматривала свой сувенирчик – металлическую башенку – миниатюрную копию деревянной Наполеоновой башни, построенной в виде вытянутой двууголки Наполеона. Когда-то это был символ Парижа. Как жаль, что царь Александр приказал её сжечь, взяв этот славный город. Затем она, вспоминая детство, игралась со своими любимыми куклами – красивой молодой леди в розовом платье с длинными белыми волосами и мужчиной в чёрном мундире, с жёлтыми пуговицами и золотыми погонами, на голове у него был белый парик, как у лордов высшего света. Отец говорил, что это кукла сделана под образ самого Джорджа Вашингтона.

Посмотрев на часы, она поняла, что уже два часа. Пора одеваться и встречать любимого. Огонь внутри разгорался с новой силой. Посмотрев на куклу-женщину, она улыбнулась и натянула розовое платье. Захватив с собой горсть орехов из вазы в гостиной, она спустилась на первый этаж. Модеста Карловича не было, она вздохнула с облегчением, видимо он ушел на кухню смотреть, чтобы Булка не била поварёнка. Узнав случай, произошедший с Мишей, помещик Индианов ввёл это ему в обязанность. Хотя, честно признать, Юля думала, что Модест Карлович занимается с Булкой немного другим делом в подсобных комнатах.

У древнего дуба, на этот раз, не было Миши. Юля с радостью заметила, что из дупла по ветвям с дерева спускалась рыжая белочка, обнюхивая воздух своим мохнатым носиком. Она поманила её орешком. Белочка быстро спустилась с дерева, распустила свой пушистый хвост, быстро вырвала своими лапками орех из пальцев девушки и жадно впилась в него. Юля отдала зверьку все орехи. Пронеслась забавная мысль, как может такое существо ломать музыкальные инструменты?

Общественная библиотека была немного в отдалении от остальной деревни. Крестьяне туда редко заходили, даже те, кто обучался в церковно-приходской школе и мог читать, хотя Индианов построил её для них, чтобы поднимать уровень грамотности и эрудированности у простого населения. Он говорил, что хочет себе не рабов, а соратников, которые будут помогать в особо важных делах. Юля же любила заходить в неё, чтобы почитать обожаемые ею любовные романы. Ей так же нравилась и приключенческая литература. Робинзон Крузо, Путешествия Гулливера… Да, как истории пойдёт, но чтобы самой пускаться в приключения… Нет. Всё же она не похожа на отца. Да и отец ли он ей, на самом деле? Он был кареглазым шатеном, а она – голубоглазой блондинкой (ну или не совсем блондинкой – просто русоволосой). Он склонен к приключениям, покорению всего необъятного, она – нет, просто хочет жить стабильной спокойной жизнью с любимым. Может быть, она пошла в мать? Но она её никогда не видела, и портретов у неё не было. Индианов говорил, что она была простой крестьянкой из Пензенской губернии, умерла при родах. По его словам, он горячо любил свою Наташу… Нет, она точно его родная дочь, иначе бы он бы так не холил её и не лелеял, не баловал бы сладким и игрушками и не прощал бы ее местами непростительное поведение. Такое он не прощал чужим людям.

Зайдя в библиотеку, она неожиданно услышала голоса.

– Почему автор пишет, что Наполеон – золотой человек, отличный полководец и знамя Великой Французской революции. Он же злодей. Его армия взяла нас с вами в плен, убила семью Степаныча по его приказу… Как может такой человек казаться кому-то хорошим, тем более, русскому человеку.

– Филь, во-первых, он писал это еще до войны 1812 года. Во-вторых, человек не может быть либо хорошим, либо плохим. Так не бывает. Все люди многогранны. Бывает так, что они творят зло, считая, что делают это во благо. Наполеон думал, что захватывает Россию на благо французского народа. Для него русский народ был никем. Так он себя оправдывал. И многие люди, считали, что он поступал правильно и мог нас освободить от помещичьего ига, поэтому и подняли тогда восстание…

Юля увидела двух мужчин, сидевших за столом возле шкафов с книгами. Рыжий пухлый великан с тупым выражением лица, и пятидесятилетний худощавый мужичок с красным носом, синяками под глазами и засаленными, давно не мытыми, волосищами на голове. У рыжего в руках была книжка «Олегъ Соколовъ. Итальянсъкие походы Наполеона». На столе лежал странный букет из луговых цветов. Всё понятно. Филька Исай и Александр Яковлевич. Отбросы деревни ютятся в единственном месте, где им не будут не рады. Деревенский дурачок, который невероятным образом умел читать, и известный в деревне пьяница. Оба настолько живучие, что даже пережили плен у французов. Вечно они говорили между собой «Живы будем, не помрём». Оба работали на мельнице, таскали мешки, земли у них естественно не было. «Жалкие тунеядцы», – подумала Юлия.

– Барыняяяя….

Лицо рыжего карапуза расплылось в блаженной улыбке. Каждый раз, он так делал, видя её. Юля печально вздохнула. Опять! Наивный дурачок давно влюбился в неё, и это так и не прошло. Видимо, так ни одна девушка и не рискнула с ним…

– Здравствуйте, барыня!

Александр Яковлевич поклонился ей и стал нашептывать что-то на ухо рыжему карапузу. Она разобрала лишь следующее «Филь, если человек тебя уже предал, не смей с ним снова якшаться. Тот, кто предаст или отвергнет однажды, сделает это снова…». Так ей было отвратительно его прыщавое, веснушчатое лицо.

Видимо Исай пропустил слова своего друга между ушей. Он поднял со стола нелепый букет и протянул ей.

– А это вам, барыня. Я собирал сегодня их на лугу…

Юля не знала, как бы его культурно отшить. Тут дверь распахнулась, и в библиотеку вошёл Андрей. Уже три, поняла Юля.

– Это что здесь за стыд происходит!? Ты к ней клеишься, а, собака!?

Он подошел к Исаю, вырвал из его рук веник и кинул ему в лицо.

– Что ты, а, своим веником дурацким в лицо госпожи тычешь!? А??? Веником своим тычешь!?

– Оставь его!

– Отвянь, алкашня.

Вахнов двинул одной левой. Александр Яковлевич от удара по роже полетел в шкаф. Вахнов взял в руки стол и отбросил его. Он грубо взял Фильку за грудки и прижал его к стене. Рыжий явно тормозил, по массе он превосходил Андрея, но очень сильно боялся. Он что-то причитал, его руки дрожали. «Ещё бы по его штанине спускались струйки», – размечталась Юля. Ей так хотелось, чтобы её мужчина навесил люлей этому жалкому мямле.

– Бей его сильно. Я хочу на это посмотреть.

– Слушаюсь, моя госпожа.

– Барыняяя, ну не вели казнить поганого!!!

Но причитания бедняги не помогли. Сила кулаков Вахнова обрушилась на него словно альпийская лавина на голову. Когда Андрей устал, он лишь процедил упавшему увальню.

– Не вставай.

Он подошёл к Юле и обнял её.

– Давай я тебя прямо здесь и сейчас на столе…

– Давай, мой любимый!

Раздался крик из-за спины.

– СКОТИНА!

Стул разлетелся об спину Вахнова.

– Ах, ты, сволочь, я же говорил, не вставай!

Юля закричала.

– Помогите, спасите!!!! Андрюшу бьют!

Теперь это было не избиение бедняги, а равный кулачный поединок. Рыжий великан, кажется, сломал Андрюхе нос. Он орал «СКОТИНА» и метелил изо всех сил.

Дверь слетела с петель. Вбежали ошарашенные мужики.

– Барыня, что случилось?

– Эта мразь приставала ко мне, а теперь избивает крестьянина Вахнова. Спасите его!

– Слушаем-с.

Пять взрослых здоровых мужиков скрутило Исая. Он орал:

– НЕТ!!!

Очнувшийся Яковлич причитал:

– Оставьте его!!! Всё не так, он защищался…

– Не лезь не в свое дело, алкашня!

Фильку связанного вытащили из библиотеки. В его рот вставили кляп.

– Что будем с ним делать? Что велите, барыня?

Юля прикусила губу.

– Я хочу, чтобы вы его потащили на деревенскую площадь, одели его в колодки на позорном месте и дали ему, как следует, плетей. Раз тридцать, чтобы помнил и знал!

– ММММММ…

Мычал Филька.

– Как прикажете, барыня!!!

Радостные мужики потащили Фильку. В деревне редко была хоть какая-нибудь движуха. С него скинули рубаху и штаны и с голым задом втащили в деревню под смех баб и ребятни.

– А хозяйство у него ничего!

На «позорном месте» лежала куча навоза и стояла колодка, куда и поместили Фильку. Руки и голову просунули в колодку, закрепив на засов. Ребятня кидала в него тухлыми помидорами.

– За приставания к барыне и избиение крестьянина Андрея Вахнова наказание крепостному, Фильке Дурёхову, тридцать ударов плетью!

Толпа загоготала. Зрелище предстояло быть незабываемым.

– Прошу барыня, будьте первой, кто влепит ему.

Юле отдали плеть. Она с наслаждением погладила её. Девушка совсем забыла, что одета совершенно неподобающим образом, чтобы работать палачом.

Учительница из церковно-приходской школы Марья Алексеевна попробовала вступиться за Фильку.

– Барыня, ну он же просто безвредный сельский дурачок. Он ничего не понимает… Пощадите его.

– С дороги, старая карга.

Вахнов грубо толкнул учительницу с дороги. Юля вытащила кляп изо рта наказываемого.

– Барыняя, не вели казнить поганого!!!! Прости меня, дурака!!!

Юля ничего ему не отвечала, лишь загадочно улыбалась и наслаждалась его унижением. Она размахнулась и нанесла первый хлёсткий удар по оголённой заднице.

– Вот тебе, получи!!!

– АААА!!!

Народ хохотал во всю мощь. Из толпы орали:

– Иж чего удумал то, к дочке барина лезть со своими грязными мыслями!

Мужик по имени Петька Борзов механически отсчитывал удары:

– Один, два, три, четыре…

Александр Яковлевич прибежал к месту экзекуции, но он не мог ничего сделать и понуро упустил голову. Нанеся пятнадцать ударов, девушке надоело, её руки устали. Наказываемый уже не визжал, а тихо причитал, молился и извинялся.

– Я думаю, Андрюш, тебе надо продолжить.

– А то, я из него всю душу выбью за вашу честь, барыня.

По спине и заднице Фильки полились удары, отдающие куда большей болью. Сильная рука Вахнова старалась вовсю. Кровавые полосы по телу так и искрились.

– АААААААААААААААААААААААААААААААААААА!

– Получи, мразота!

Нанеся пятнадцать ударов, Вахнов разбежался и пнул Фильку между ног. Развеселившаяся Юля поддержала его, не обратив внимание на страшный вопль, сделала тоже самое. Народ загоготал.

– Может вообще отрежем ему хозяйство, барыня?

– Не надо, хватит с него, в следующий раз может быть.

Петька Борзов облил Фильку грязью и сказал, чтобы радовался, что это не дёготь. Проходя мимо, Александра Яковлевича, он рявкнул:

– Только попробуй его освободить без разрешения господ!!! Мы и тебе устроим сладкую жизнь!!!

Народ стал расходиться. Самое интересное закончилось, и все, позёвывая, стали вспоминать про повседневные дела и обязанности, которые сами собой не сделаются. Юля и Вахнов думали уйти подальше от деревни, туда, где им можно будет взяться за руки. Но внезапно появившийся Модест Карлович нарушил их планы.

– Юлиа Дмитриэвна, прошу слэдовать за мной. Ваш отець приехал-с. Он ожидаэт вас в своёом кабинэте.

Юля обратила грустный взгляд на Андрея. Он её понял и безмолвно кивнул.

Девушка прошла с Модестом Карловичем до усадьбы и поднялась на второй этаж. Что же сегодня за убитый день. Может быть на ней проклятье? Сначала подкат к ней этого идиота, теперь отец вернулся и прямо сразу вызвал её к себе в кабинет. Зачем? Что могло случиться такого важного?

Кабинет отца располагался на втором этаже в конце коридора. Модест Карлович аккуратно постучал в дверь.

– Да, заходите.

Управляющий распахнул дверь. Каждый раз, заходя сюда, Юлю охватывало сильное неприятие царящего в непроветренной комнате «творческого беспорядка». Ей больше по душе её собственная ламповая ухоженная спальня. Дмитрий Индианов, даже не переодевшись из дорожного платья в домашний костюм (что не удивило Юлю), уже сидел за столом. Он активно макал перо в чернила и писал что-то на бумаге. Его традиционное дорожное платье – засаленная кремовая рубашка, кожаная куртка с золотыми эполетами (дворянский знак), коричневые брюки и шляпа, которую он кинул на заваленный всяческим барахлом пыльный стол. Различные книжки об истории, мифологии, астрологии, астрономии, химии… Были книги и на русском, и на английском, и на французском, и на даже на китайском языках. Всякие подделки из дерева – фигурки полинезийских идолов, египетского сфинкса, скандинавских викингов, монгольских ханов, русских царей… Корабли в бутылках… Куклы Наполеона, Джорджа Вашингтона, Тамерлана, Рагнара Лодброка, Христофора Колумба… Юля знала, что все эти книги и вещи – лишь приятные безделушки для отца. По-настоящему важные вещи – исторические артефакты, свои записи и исследования, Индианов хранил в сейфе за шкафом.

Стены кабинета были обвешаны различными картами, на которых Индианов обычно отмечал флажками с липучками места, где он побывал, и портретами личностей, которых он уважал. Среди карт были: карты Саратовской губернии, Российской империи, Европы, США, Индии, Китая, Южной Америки и даже карта мира. На портретах были изображены царь Александр, Кутузов, Джордж Вашингтон, Юлия Индианова, его любимая дочка, и, конечно же, сам он. Юля знала, что чувства собственного величия папенька не лишен. Где-то в захромах у него были запрятаны оловянные солдатики, сделанные по образу и подобию его благородия, обер-офицера Индианова, и роты, которой он командовал при Бородино.

– Барин, я привэл Юлиа Дмитриэвна к вам-с.

– Спасибо, Модест, можешь идти.

Управляющий поклонился как можно ниже, аж до самого пола, и покинул кабинет. Девушка почувствовала на себе холодный проницательный взгляд отца. Их глаза встретились. Индианов был небритый и имел вымотанный вид. Но он был явно чем-то сильно увлечен. Она заметила, что волосы на его висках ещё больше поседели.

– Здравствуй, папенька.

– Hello, my dear daughter! Come to me.

Юлия подошла к отцу. Она старалась, чтобы её улыбка казалась как можно более тёплой. Он обнял её, сильно прижав к себе, и поцеловал в лоб.

– Присаживайся.

Она присела на гостевой стул. Видимо разговор будет долгий. Увы. Папенька достал бутылку красного вина и разлил игристую жидкость по бокалам.

– Выпей со мной, доча, за приезд.

Они чокнулись стаканами и осушили их.

– Видимо твой саратовский вояж прошел очень удачно. Ты выглядишь увлечённым и взволнованным.

– Да, детка, мне очень повезло… Модест Карлович говорит, что ты утром ездила в поля с крестьянами. Интересные ты себе нашла занятия. Это так… pretty.

Юля старательно пыталась не показывать волнение. Он знает?

– Да, папенька, ездила. Ну, ты же говоришь, что я должна быть для них примером и второй мамой. Вот я и решила, что надо не только пропагандировать грамотность и честность, но и труд, старательность, терпение. Необходимо быть для них по истине своею.

Индианов широко улыбнулся.

– Это похвально, доченька. Молодец!

Он налил себе ещё вина.

– Помнишь, я тебе рассказывал про Артемия Ибрагимовича Федунтьева?

Да, она прекрасно помнила рассказы отца об этом таинственном человеке. Федунтьев не являлся дворянином, но называл себя полковником и был очень богатым и могущественным. Отец говорил, связи Артемия Ибрагимовича столь масштабны, а имеющиеся у него технологии настолько продвинутые, что это позволяет думать о некой тайной организации у него в подчинении. Перед поездкой он сказал ей название организации – «Красный террор». Довольно зловещее название, и были это отнюдь не масоны.

– Я помню, папенька. Ты говорил, что это преприятнейший человек!

– В этот раз мы с ним наконец разоткровенничались. И довольно сильно…

Индианов сделал паузу, словно собираясь с мыслями.

– Он поможет мне совершить экспедицию в Самарканд к гробнице Тамерлана.

Юля была немного обескуражена.

– Зачем тебе его помощь? Почему бы не написать твоим покровителям в Петербург?

Индианов поцокал языком.

– Если честно, они даже не знают о чаше в Самарканде. Я рассказал им о том, что манускрипт был расшифрован и переведён, но отослал фальшивый перевод. Они убеждены, что коротышка Наполеон искал философский камень на Урале и священный камень лингам в Индии. Уже готовится несколько экспедиций, в которых я отказался участвовать. Ибо моя обожаемая прелестная дочурка очень больна. А сам я уже староват… Скоро уже полтинник будет. Хнык-хнык.

Отец редко когда бывал честным. И даже, когда он говорил вроде бы откровенно, нельзя было утверждать, что это на самом деле так.

– Но зачем ты так? Какой у тебя план?

– Знаешь, детка, сотрудничество с Петербургом нужно было мне только ради тебя. Раз уж судьба даровала мне ребёнка именно здесь, я хотел, чтобы моя плоть и кровь не забывала своей родины, её культуры. Я не хотел тебя растить в Америке, она для авантюристов, таких как я, ковбоев и проклятых торгашей. К тому же, там очень неспокойно. Индейцы… Англичане, которые жаждут реванша… И рабы, которые, сдаётся мне, скоро восстанут. А в России ещё много лет спокойно можно барствовать. Народ здесь доверчивый, любит своих барыней. Им легко управлять. К тому же, до меня довели информацию, что скоро прогрессивная молодежь, ненавидящая самодержавие и крепостничество, возьмётся за штыки. Пусть они в итоге поедут, как выразился, Артемий Ибрагимович, в ГУЛАГ. Но власть при этом сменится, у нас будет уже другой император. И кто в этом горящем котле событий вспомнит о каком-то манускрипте из захваченных гусарской ротой обозов коротыша в двууголке. О каком-то обер-офицере Индианове, командовавшем этой ротой. О каком-то жалком уделе земли, именованном Евкакиевкой. Кто?

Юле требовалось время, чтобы всё это переварить. Насколько же могущественный человек Федунтьев, что он может знать такое?

– А когда экспедиция в Самарканд, папенька?

– Да дня через три выезд, через неделю буду с людьми Федунтьева уже в Самарканде вскрывать гробницу Тамерлана. Пару десятков крестьян надо будет взять с собой. Мы пройдём через границу незамеченными, Петербург ничего не узнает. После нашего с тобой разговора я прикажу Модесту Карловичу объявить крепостным, что к нам в деревню едут гости из Кокандского ханства. Нужно печь караваи, много караваев. Хлеб-соль же, надо быть гостеприимными!

Он засмеялся.

– Папенька, ты издеваешься? Какие три дня, какая неделя?

– Такие. Если уж быть совсем честным, то технологии у «Красного террора» не просто продвинутые, а из… Немного не отсюда… У них есть тот второй артефакт из манускрипта. Ну, помнишь, металлический пояс с рубинами, которые и не рубины вовсе. Я думаю, таких поясов у них много. Благодаря этим поясам они здесь. Люди из «Террора» помогли мне перевести отдельные страницы из манускрипта. Оказалось, что он написан на диалекте английского языка, который ещё не создан. Они помогли понять мне шифр, но мне пришлось им раскрыться…

Он с интересом разглядывал побледневшее удивлённое лицо Юли. Отец не в первый раз выносил ей мозг. Но так, чтобы настолько, никогда прежде не было. В голове прозвучало воспоминание. Юродивый Мишенька причитал ей что-то вскрытие Тимура и нехристей. Она сообразила не сразу:

– Они… Заберут чашу себе?

– Да, Юленька, да. Мне пришлось согласиться на это. Они в поисках этой чаши слишком давно и были непоколебимы. Но они дадут мне отпить из неё. И, думаю, мне удастся взять пробы воды и материи из чаши. Мои познания в химии очень сильно увеличились со времён знакомства с этим преприятным человеком…

Внезапно он сменил тему:

– Кстати, а зачем ты так изуверски наказала бедного Дурёхова?

– Он приставал ко мне. Он должен наконец понять, что он крепостной – всего лишь вещь, и мне не пара. К тому же он урод.

Индианов рассмеялся.

– Филипп Исаевич, конечно, не блещет интеллектом. Но он, хотя бы ходит в общественную библиотеку. Один из немногих. Конечно, не из-за интереса к книгам, вряд ли он понимает их смысл, но хотя бы из-за уважения и любви ко мне. Такие люди, как он, легко делают себе кумиров. Видимо хочет стать моим соратником. Всё же зря ты его наказала, я ему как раз нашёл стоящее ему применение…

Юлю распирало. Ей не только ни дали провести день с Андреем, но и ещё осуждают за поступки. Делают виноватой. Ничего себе. Жалко, что нельзя запустить в отца куклой Наполеона или Вашингтона.

– Ты можешь в любой момент освободить с позорного места. Делай с ним всё что хочешь. Только не допускай его ко мне. Он злой, противный, скучный… Пусть благодарит Боженьку, что я не приказала его оскопить. Он счастливчик.

– Тихо доча! Успокойся.

Он встал с кресла и обнял ее.

– Выпей лучше вина.

Когда Юля осушила стакан, Индианов спросил:

– Ты не изменила свое мнение насчёт брака и вечной жизни?

– Думаю, нет. Даже, если ты воссоздашь чашу, я не буду из неё пить. Ты хочешь, чтобы я вышла замуж по расчёту! Такая вечная жизнь не по мне… Я быстро заскучаю, устану и погружусь в депрессию, я не могу развлекать себя вечными приключениями как ты… Я хочу прожить свою жизнь с любимым хоть в шалаше, ловить каждый миг и состариться вместе!

Она поздно поняла, что последнее было лишним. Отец насупился, похолодел. Его брови сдвинулись, рот скривился. Через несколько мгновений, он произнес тоном, куда менее тёплым и отеческим, чем прежде:

– Если ты не хочешь сохранить свою красоту… Окей. Но запомни: через три дня ты должна быть утром здесь, как шёлковая, а не развлекаться на сеновалах! Ты встретишь Федунтьева и его людей со всей душевной тёплотой, какую только можно представить. А теперь, my dear daughter, можешь идти.

Пот лил ручьями по лбу и заливал глаза, жутко щипало, а рубаха стала практически частью тела. От него, как и от всех несчастных обитателей кареты, несло зловониями. Но мучился Филька не из-за этого. Он давно перестал замечать физические страдания. Его терзало ощущение неоднозначности происходящего и оценки своей роли в нем. В больной от недосыпа, стресса и раздумий голове метались воспоминания пятилетней давности – отступление французской армии с угнанными в плен крестьянами. Тогда была похожая ситуация: приходилось тащить тяжёлые тюки и толкать застревающие в снегу повозки, при этом вовсю получая кнутом.

Неделю назад в родную деревню Фильки – Евкакиевку – прибыли странные люди. Таких людей Филька отродясь не видывал. Большинство харей вроде русские, но суровые, безэмоциональные, не крестьянские и не барские. Были среди них косоглазые, басурмане и даже один арап. Чужаки были одеты в длинные зелёные рубахи и носили странные шапки с колпаком на макушке, козырьком над харей и красной звездой во лбу. Ни у кого крестов православных не было. «Нехристи, антихристы», – подумал Филька. Но, больше всего, Фильку поразило то, что гости прибыли на самодвижущихся повозках без лошадей!

Началось всё с того, что управляющий усадьбой, Модест Карлович, объявил о приезде в деревню старого друга барина, хана Самаркандского из Кокандского ханства, Артемия Ибрагима Федун-Али вместе со свитой и велел провести торжественную встречу гостей. С тех пор, пекарни вели очень активную деятельность. Всё должно было быть по высшему разряду. В день приезда на балконе двухэтажной барской усадьбы поставили праздничный стол, богато накрыв его хлебом, солью, вкусными яствами и графинами с водкой, вином и чачей. Посмотреть на загадочного басурманского барина собралась у ворот вся деревня. Бабы вынесли иконы и каравай. Пришел поглазеть на хана и Филька со своим единственным другом – дядей Сашей.

Фильке очень сильно не хотелось посещать данное мероприятие, но неутихающие уговоры дяди Саши всё-таки подействовали. Последние три дня он бессильно валялся на печи в своей затхлой избушке, оставшейся ему после смерти родителей. Сквозь дырявую крышу на его лицо падали капли холодного осеннего дождя. Раны на спине и заднице ещё не затянулись, хоть он их и смазывал постоянно спиртом. Барин Индианов распорядился отпустить его с позорного места и заявил перед всем честным народом, что Филька ни в чём не виноват. Он извинился перед крепостным за свою темпераментную дочку и отборно накормил щами. Так накормил, что Фильке даже не пришлось в следующие дни ловить деревенского петуха, что уже было большой удачей. Барин уверял Фильку в том, что он очень важный для деревни человек, которому он уже придумал предназначение. Вряд ли это правда, скорее всего барин просто испытывает к нему жалость, как к убогому.

Дядя Саша последние три дня пил не просыхая. Так его задели трёпка от Вахнова и наказание Фильки. А когда дядя Саша пил, это был уже совершенно другой человек: мудрость и рассудительность куда-то пропадали, взамен им приходили разгильдяйство, наглость и глупые шутки. Он даже не стал помогать Фильке в починке крыши, хотя обещал.

В день приезда дядя Саша успел где-то надраться сомагона и что-то напевал себе под нос, а, когда они влились в толпу, он стал бойко со всеми здороваться и приставать к девкам, его также весело и аккуратно посылали куда подальше. Он всё время повторял Фильке: «Фильк, почему ты такой грустный? Улыбайся! Посмотри на себя, ты в самом расцвете сил. Жених! Иди, вон к девкам подойти – люб будешь, не укусят!». И смеялся дребезжащим смехом, подмигивая всем подряд. Фильке же было стыдно за старого вояку, опустившегося до сельского пьяницы и клоуна. Его друг как будто всё уже забыл. А ещё ему было стыдно за свою драную рубаху и старые лапти. Красного праздничного кафтана он не имел, и все выходные и праздники ходил в обычной рабочей одежде. Он тревожно переступал с ноги на ногу, ссутулился и глядел опущенными глазами в землю, надеясь, что никто не обратит на него внимание. Но, увы и ах, косые взгляды и сальные шутки сыпались на него со всех сторон:

– Что опять пришёл поглазеть на барыню? Прошлого раза твоей заднице не хватило?

– Снимай штаны!

– Мы тебе устроим сладкую жизнь!

А Вахнов, увидев Фильку, улыбнулся и сделал фирменный жест – провёл пальцем вдоль горла. «Думаю, на мельницу мне теперь ходить опасно», – грустно подумал Филька.

Иногда Филька, чтобы отвлечься от переживаний, поглядывал на барина. В отличие от большинства русских помещиков, получивших дворянский чин и имение по наследству, Дмитрий Индианов был своеобразным человеком. До того, как царь даровал ему дворянский чин и имение за подвиг при Бородино, он много путешествовал по миру – занимался поиском древностей. Были слухи, что он вообще не русский, а американец, поэтому некрещёный и не верует в Бога. Но Филька слухам не верил. Он считал каждого человека хорошим, пока не доказывалось обратное. Тем более барин отлично матерился по-русски, регулярно ходил в церковь, сам рубил дрова, выбегал из бани зимой в снег, в общем, был силён как бык и крепок духом, как истинный русский мужик.

Барин стоял на балконе усадьбы с рюмкой. Он нервно теребил её в руках. Иногда он брал в руки графин водки с праздничного стола и подливал себе. За столом сидел управляющий. Внезапно сердце Фильки ёкнуло. На балкон вышла дочка барина, Юлия. Она была в том же розовом платье, её длинные светлые волосы развевались… Она была такая красивая. Филька стыдливо опустил глаза в пол. Даже, несмотря на произошедшие события, он её всё равно любил. Дядя Саша, когда он был трезвый, долго объяснял ему, что это не любовь, а то, что Филька просто не знал ещё женщин. С тех пор так никто из женщин и не захотел вступить в брак с Филькой, и он так и не смог узнать любовь это или нет.

А честной народ, тем временем, позабыв про оскорбления Фильки, гоготал во все голоса:

– Ух, и надерусь я сегодня по самые щи!!!

– Авось, барин не заставит еще два дня отбывать барщину, на охоту с ханом уедет…

– Девки, девки, слышали, говорят, хан – красив собой, умён и не женат, авось, возьмёт кого в наложницы! Хочу купаться в море, жить в роскоши, кататься на лошади…

– Ага, Манька, скорей на неваляшке своей катать он тебя будет!

Грохот смеха раздался в рядах крестьян, что ещё больше встревожило Фильку. Он покраснел и испуганно озирался по сторонам. Дядя Саша едва стоял на ногах, он уж ничего не соображал. Из-за холма показалась вереница из повозок.

– Едут, хлопцы, едут!

Крестьяне вгляделись вдаль. Чем больше приближалась к ним странная процессия, тем больший испуг охватывал их. Повозки странной конструкции ехали сами без лошадей! При этом, раздавался странный гул, словно от станков в мануфактурах. Сначала на толпу опустилась полная тишина. Обескураженные крестьяне отчаянно пытались понять происходящее – кто-то размышлял о том, сколько и чего он выпил, кто-то крестился, кто-то уже мысленно готовился ко второму нападению французов (только у них может быть такая чудо-техника). Потом бабы закричали, побросали иконы и каравай и бросились наутёк. За ними и мужики. Барин закричал с балкона:

– Куда!!!??? Высеку всех, суки!!!

Не побежали только деревенский юродивый Миша, сумасшедший старик Степаныч, дядя Саша и Филька. Миша вышел на дорогу, встал на колени, поднял ладони к небу и закричал:

– Боженька всемилостивый, помоги рабам своим верным! Не дай демонам окаянным Апокалипсис свершить, в пекло адское агнцев невинных утащить!

И стал биться головушкой о землю. Его глаза были полностью белыми, что случалось довольно часто. Ходили слухи, что Миша ясновидящий и видит будущее.

Филька же подхватил уже ничего не соображавшего дядю Сашу и хотел бежать, но даже для такого молодца, как Филька, старый вояка был мёртвым грузом, и он лишь медленно потащил его за ноги. Дядя Саша как всегда орал по пьяни:

– Александр Васильич, дайте мне мушкет, я их всех пришибу… Османы поганые, ненавижу вас, твари, мрази!!! Ну, Александр Васильич, пустите меня в бой, ну пустите!!!

Но Суворов никак не мог прийти на помощь дяде Саше из загробной жизни. Из его рта текла пена. Филька был в шоке. Его трясло, голова словно ватная. Он механически тащил дядя Сашу, сам не зная куда. Через несколько метров он поднял голову и посмотрел на дорогу. Чудо-техника уже стояла у ворот. Она была похоже больше на кареты, чем на повозки. Люди, одетые в зелёные рубахи и штаны, уже взяли под белы рученьки, вырывавшегося юродивого Мишу, и шли к барину. Старик Степаныч с криком: «Ироды французские, идите уже к чёрту со своим вонючим Наполеоном» закряхтел с какой-то палкой и немыслимо угрожающим видом. Видимо, он думал, что сейчас отомстит за свою расстрелянную семью, но люди в зелёном быстро повязали его и кинули к Мише. Барин тоже двигался по направлению к пришельцам нервной походкой и со злобным выражением лица. Юлия и Модест Карлович были с ним. Филька заметил, что она едва сдерживает эмоции и недовольно смотрит на отца.

– Полковник Федунтьев, какого хрена, ты творишь, мы же договорились, вы замаскируетесь под узбекских дворян!

Высокий усатый человек, шедший впереди гостей, поднявшись на балкон, спокойно подошёл к Индианову и сказал:

– Дмитрий Иванович, планы изменились, нужно выдвигаться уже сейчас. Без торжеств и маскировки. Не было времени на это. Там, откуда мы, становится неспокойно. Я вам ведь уже рассказывал про генерала Бауэра?

Индианов кивнул. Усатый сказал:

– Необходимо выбрать крестьян.

Барин пол минуты нервно сжимал и разжимал кулаки, глядя на усатого. Наконец он решился.

– Соберите всех крестьян, далеко они не могли убежать, и тащите на площадь перед входом в мой дом.

Человек, которого барин назвал полковником Федунтьевым, стал отдавать приказания своим людям. Он велел им сосредоточиться по деревне. Скоро Фильку и дядю Сашу уже окружили два косоглазых басурманина и один арап. Они тыкали в них ружьями. Филька поднялся и, тревожно озираясь, потащился в сторону господского дома. В спину ему тыкал ружьём арап. Позади два басурманина тащили дядю Сашу. На площади потихоньку собирали перепуганных крестьян. Барин стоял на балконе. Его дочь что-то нашёптывала Федунтьеву. Они улыбались, он поцеловал ей руку. Неприятное чувство пронеслось в душе Фильки. Вздыхая, он подумал:

– Нашёл время, дурак, для ревности. Эх…

Связанный юродивый Миша, сверкая белёсыми глазами, бился головой об землю, плевался во всю стороной пеной и орал: «ААА!!! Демоны, чтоб вам всем пусто было!!! Тимур не должен быть вскрыт – начнётся война!!!».

Федунтьев присвистнул:

– Ничего себе, он обладает теми же способностями, что и наши аналитики. Дмитрий Иваныч, вы ранее не упоминали о нем.

Индианов недовольно свёркнул глазами.

– Артём Ибрагимович, я не настолько осведомлён о вашей организации, чтобы подозревать, что сельский юродивый – очень важная фигура со сверхспособностями. Он постоянно причитает какой-то бред. Про Тимура слышу впервые… Тьфу, господи, заткните его!

Арап поднял с земли шишку, снял с ближайшей девки платок, поднял голову Миши, заставил открыть рот, сунул шишку и завязал рот платком. Когда всех крестьян собрали, барин объявил о том, что бояться нечего, его друг, хан Артемий Ибрагим – богатейший человек и покровитель всех изобретателей на свете, поэтому его ханство опередило техническое развитие остального мира.

– Хан приглашает меня погостить в его владениях. Я не могу отказаться от просьбы такого дорогого мне человека. Некоторые из вас поедут со мной.

Барин, Юлия, усатый «хан» и управляющий стали что-то обсуждать шёпотом на балконе, при этом Индианов иногда показывал пальцем в сторону крестьян. Фильке показалось, что он указывал на него или на Вахнова. Он погрузился в раздумья, мысленно воспроизводя этот момент и пытаясь связать речь с барина со словами, которые произнёс «хан» до этого. Но на долгие раздумья времени ему не дали. Послышался голос «хана»:

– Бразильцев, Калмыков, Мамедов, берите рыжего громилу, алкаша, который с ним, юродивого и старого дурака, и тащите их в грузовик!

Арап подошёл к Фильке. Его взгляд говорил о том, что лучше не спорить. Филька сгорбленной походкой потопал за ним. Его, дядю Сашу, Степаныча и Мишу посадили в большую карету, называемую грузовиком. Потом туда же посадили трёх старушек. Охранять их уселись те же два косоглазых, арап и двое русских. Утром колонна из карет тронулась в путь.

Через день колонна ехала по засушливым степям. А через три дня колонна уже была далеко за границами Российской империи в городе Самарканде. Весь путь Филька не давала мысль покоя, зачем барин взял его с собой к хану. Пришлось отрабатывать такую честь за время поездки только один раз, когда грузовик застрял в казахской степи. Филька помогал толкать грузовик. Он был здоровым, физически крепкий молодцем, и это был, по его мнению, и, собственно, по мнению окружающих, его единственный плюс, но с собой барин взял ещё много сильных мужиков – они ехали в соседнем грузовике. И зачем барину нужны были старик Степаныч, дядя Саша, юродивый Миша, бабка Никитишна, бабка Петровна и Марья Алексеевна, учительница из церковно-приходской школы? Воины хана называли между собой обитателей грузовика Фильки убогими, что он и без них знал. В рабство убогих продавать бессмысленно. Возможно, хан поклоняется Сатане или ещё кому-то, и ему нужны жертвы для своего идола? Тогда барин взял Фильку и остальных, кого ему не было жалко, чтобы сделать подарок хану. Эта версия Фильке нравилась. Смысла в его жизни отродясь не бывало, а будущего у себя он не видел, так может смерть его будет осмысленной, тем более ради такого барина и умереть не стыдно. Но эта версия имела кое-какие недостатки. Филька слышал, что барин назвал хана полковником Федунтьевым, а это не одно и то же, что Артемий Ибрагим Федун-Али. Полковник – это воинский чин. Тем более, они упомянули еще некого генерала Бауэра. Возможно, усатый и не хан никакой во все. Не уж то барин солгал? Филька с трудом в это верил. Он целый день ломал голову. Секретный поход императорской армии? Нападение французов?

Он тихонько пробовал поделиться с товарищами по несчастью, чтобы арап и другие их не услышали, но бабки говорили, что Филя, успокойся, на все воля господ и Бога, будь что будет. Из юродивого вытаскивали кляп только, чтобы влить в него немного воды, а потом вставляли обратно. Старик Степаныч не дружил с головой уже давно. Марья Алексеевна, которая когда-то учила Фильку читать и писать и относилась к нему почему-то всегда очень терпимо, недавно даже пыталась защитить от Вахнова и барыни, говорила, что живыми из этого похода уже не выбраться.

А дядя Саша… Дядя Саша, первое время, страдал от похмелья, просил арапа налить ему водки, за что и получил леща. Потом он спал как убитый. Фильке всегда было стыдно за него, когда он был под зелёным змием. Во времена Суворова дядя Саша был солдатом. Воевал с османами, побывал в Итальянском походе. Когда закончились двадцать пять лет службы, он вернулся на родину, запил, проиграл в карты свой дом и землю. За долги их с женой продали Индианову в крепостные. Дядя Саша, став крепостным, не отучился пить. Когда он был в запое, вся деревня приходила посмотреть на то, как жена избивает его скалкой. Филька не понимал, зачем он довёл себя до такого состояния, зачем стал сельским клоуном. Ведь, когда дядя Саша был трезвым, он был приятным, умным и работящим человеком, блестяще знал историю Российской империи, всех её императоров, мог подробно и интересно ответить на любой Филькин вопрос. Он был одним из немногих, с кем Филька любил поболтать. И, в отличие, от Фильки у него могло бы быть будущее.

С кузова грузовика из-за жары сняли ткань, которую воины хана называли брезентом, и Филька мог лицезреть пейзажи страны, в которой оказался. Сначала он с интересом посматривал вокруг. Он любил природу и обожал познавать неизведанные места, рассматривать новых для себя растений и животных. Все остальные новые для себя обстоятельства и жизненные перемены он не любил. «Как бы ещё хуже не стало», – перекрестившись, думал Филька. Но скоро ему вечная картина степей с их ковром из ковыля надоела. Он начинал скучать по родине, по её зелёным бескрайним лесам и синим рекам. Обстановка в его душе потихоньку успокаивалась. Помолившись Богу, он решил, что бабушки правы, будь что будет. Дядя Саша пришёл в себя. Когда ему вкратце пересказали, что случилось, он зевнул и тихо сказал типичную фразу из своего обихода:

– Эх, Филя, Филя, живы будем, не помрём.

Понемногу Филе даже стало нравиться путешествие. Общество товарищей по несчастью в грузовике его больше устраивало, чем деревенское, хотя арап косо на него посматривал, но он, слава Богу, молчал.

По ходу путешествия колонна несколько раз надолго останавливалась. Воины хана доставали сосуды с некой жидкостью и верёвки похожие на змей, и перекачивали с помощью них жидкость из сосудов в грузовики и кареты поменьше – автомобили. Филька набрался смелости и спросил у арапа:

– Эээ… Барин, а ч-что это они д-делают?

Арап засмеялся и ответил:

– Тамбовский волк тебе барин, красноармеец Бразильцев я. Бензином они машины заправляют, чтобы ездить могли.

Филька понял – магическая жидкость, чтобы кареты могли без лошадей ездить.

– А м-можно спросить, почему фамилия такая? Ты же не русский. И что такое «красноармеец»?

– Мое кодовое имя – Иван Бразильцев, чтобы командиру было удобно. Настоящее имя мало кто выговорить может. А красноармеец я, потому что служу в Красной Армии.

– А что такое «Красная Армия»?

– Это защитница родины-матери.

Филька отметил, что в этот раз Бразильцев ответил уклончиво. Он ещё раз попытался вытянуть из него что-нибудь полезное, но красноармеец каждый раз, немного ухмыляясь, отвечал столь же уклончиво.

К концу третьего дня колонна въехала в город. Русский, которого все звали то капитан Митьков, то политрук Митьков, противно захихикал и, изобразив строгий, безликий голос, заявил:

– Дамы и господа! Перед вами древний город Самарканд – самое сердце Узбекской ССР… – он не выдержал, засмеявшись, но тотчас продолжил. – Ой, простите, Кокандского ханства. Это конечная остановка нашей экскурсии!

Филька насторожился. Митьков ему с самого начала показался подозрительным. Он был шатеном с правильными чертами лица и зелёными живыми глазами. Если бы он жил в Евкакиевке, то был бы лучшим парнем на деревне. От красивых людей Филька никогда не ждал добра, но, кроме того, в этом человеке чувствовалась некая развязность, свобода, отсутствие боязни и скованности, в отличие, от русских крепостных крестьян и безликих деревянных воинов хана. Ещё он отличался от остальных воинов тем, что не носил шапки с красной звездой – будёновки, а носил гимнастёрку с короткими рукавами и ремень с надписью латинскими буквами, что-то вроде «Dolce & Gabbana». Возможно, он был французским шпионом. В данной ситуации, это ещё больше напрягало Филю.

Колонна двигалась по улице, заполненной басурманами, одетыми в халатах и чалмах. И на той, и на другой стороне улицы стояли палатки, в которых торговали едой, одеждой и различными безделушками. «Базар», – подумал Филька. При этом басурмане не удивлялись появлению странных карет. Они окружили автомобили, возглавлявшие колонны, и, перебивая друг друга, предлагали господам купить всякие безделушки – бусы, тарелки, глиняные сосуды, старые монеты… Особый упор они делали на Индианове и хане, сразу признав в них главных.

– Вот ведь хитрожопые нехристи то.

Дядя Саша засмеялся. Басурмане окружили колонну, не давая машинам проехать. Водитель машины во главе колонны отчаянно сигналил. Хан, стараясь перекричать автомобильный гудок и басурман, громко крикнул:

– Егоров, дай залп из автомата в небо!

Красноармеец Егоров из автомобиля, ехавшего впереди Филькиного грузовика, направил дуло своего ружья в небо и нажал на курок. Как ни странно, привычного выстрела из ружья не случилось. Произошло множество очень громких хлопков. Филька заткнул уши от неожиданности и легонько вскрикнул от изумления. Бабушки пронзительно закричали.

– Иисус Христос, батюшка, спаси и защити!

Дядя Саша устало произнёс

– Вот они, черти, то. Я б с такой пушкой один весь Измаил взял бы.

Бразильцев одобрительно хмыкнул и улыбнулся. Басурмане в страхе с криками разбежались. Даже свое шмотьё и безделушки бросили на дороге. Колонна двинулась дальше. Митьков вновь объявил строгим безэмоциональным голосом:

– Дамы и господа! А сейчас вы увидите мавзолей Гур-Эмир, в котором находится гробница великого эмира Тимура. Это и есть главная цель нашей экскурсии.

Филька увидел красивое двухэтажное кирпичное строение с огромным голубым куполом на крыше в центре и двумя круглыми башнями по бокам. Строение было похоже на мечеть. Филька вспомнил, что басурмане называют такие башни такой формы минаретами. Мавзолей Гур-Эмир был покрыт множеством выемок вроде окон, но не прорубленных, и расписан узорами из слов на басурманском языке. В принципе, это строение сошло бы за дворец хана в представлениях Фильки, но слова Митькова явно опровергали версию о том, что они едут во дворец хана.

Колонна встала недалеко от мавзолея. Хан прокричал:

– Перекур! Егоров, Широков, ко мне!

Потом нагнулся к Индианову и произнёс:

– Пусть крестьяне перенесут оборудование в мавзолей и начинают, покажи им какую гробницу надо вскрывать.

Барин вышел из автомобиля и направился к грузовику, стоявшему за тем, в кузове которого сидел Филька. Он был одет в полосатую рубашку, жилетку и старые потёртые штаны. На голове у него была его любимая ковбойская шляпа, а на шее повязан платок. Его седины блестели на солнце, шрамы придавали лицу воинственности. Барин выглядел очень спокойным и уверенным в себе, почти величественным. Строгий, но справедливый отец крепостных. Филька посматривал на него, и его душа словно питалась уверенностью от барина.

Индианов приказал мужикам:

– Хлопцы, вылезайте, для вас есть работа.

Из грузовика раздался веселый голос:

– Дмитрий Иванович, а это войдёт в счет барщины?

– Да, Вахнов, каждому из вас по возвращению я налью сто грамм водки и выдам сто рублей.

Радостные мужики бодро вылезли из грузовика и начали выгружать деревянные ящики со странной надписью «Собственность Советского Союза». Филька хотел спросить у Бразильцева, что такое Советский Союз, но не решился, всё равно он получил бы ответ вроде «Матушка наша».

Барин, мужики с ящиками, и охранявшие их красноармейцы Егоров и Широков направились к входу в Гур-Эмир. Внезапно, за ними побежал какой-то странный человечек. Выглядел он как Миша, постаревший лет на сорок – плешивая голова, чёрная неухоженная борода и бешеные глаза. То, что он выкрикивал, подтверждало, что он юродивый.

– Необходимо достать данные из регистра сведений Гур-Эмир и поставить точку останова перед тем, как провести переменную света… Переменную света… Переменную света…

Глаза у Индианова чуть блеснули. Он небрежно осведомился:

– Артём Ибрагимович, кто это?

– А, не пугайтесь, это профессор Иван Борисович Белкин. Он… немного из другого места, даже более продвинутого, чем моя Родина. Когда-то он изобрёл новый язык программирования, его разработки были признаны опасными для народа, и его сослали в Сибирь. А мы его вытащили. Но, к несчастью, в Сибири у него поехала крыша, и теперь он разговаривает, используя слова из своего языка. А ещё отказывается мыться и переодеваться. Пускай идёт с вами. Он умнее, чем кажется.

– Язык… чего?

Хан вздохнул, как будто он сам с трудом понимал, и отмахнулся:

– Ах, неважно.

Ханский юродивый присоединился к процессии с ящиками, оглядывая своими бешеным взглядом барина и остальных.

Когда отец крепостных скрылся из виду в мавзолее, уверенность из Фильки словно высосал один из комаров, кусавших его. Жара была жуткая. Хотелось обратно в деревню, искупаться в речке, покушать щей, выпить водки. Филька тряхнул головой, пытаясь уйти от навязчивых мыслей. Как назло, в голову теперь полезли мысли о смысле пребывания его в Самарканде. Ведь барин не просто так привёз их сюда. Как бы ни было, вечно наслаждаться красотами города он не мог, и общение с товарищами по несчастью начинало надоедать, так что Филька мрачно качался на скамейке и сопел от напряжения, уже не пытаясь скрыть дрожь в руках и не обращая внимания на косые взгляды.

Хан прошёл мимо, покуривая сигарету. При дневном свете Филька смог его лучше рассмотреть. Он был похож на жителей здешних мест – чёрные волосы, смуглый цвет лица, чёрные усы, загнутые снизу. Но, в отличие от маленьких худеньких басурман, он не был косоглазым, обладал высоким ростом и богатырским телосложением, а его глаза были ярко-голубого цвета.

– Начнётся война, говорите? Да она уже идёт, старые дураки!

Это послышалось с лужайки около входа в мавзолей, где трое басурманских стариков окружили одного из людей хана. Это был тощий блондин с горбинкой на носу, ехавший в одном автомобиле с ханом и барином. Старики кричали что-то на басурманском наречии и отчаянно жестикулировали. Тощий же тыкал в них автоматом.

– Назад, дураки! Расстреляю!

Митьков весело перемолвился словами с остальным красноармейцами на каком-то неизвестном наречии (Филька различил только слово «Идиот») и произнёс по-русски:

– Вот уж достанется любимчику полкана от Артёмки. Долго отмаливать потом будет.

Хан, тем временем, с криком: «Боря, убери автомат!», подбежал к старикам и стал извиняться на басурманском наречии за нерадивого Бориса. Неизвестно, что он им сказал, но старики успокоились и разошлись. Хан схватил тощего за локоть и повёл его к входу в мавзолей. Они долго ругались. Тощий дико оправдывался. Филька рассмотрел, что на его шее светился то ли некий шрам, то ли чёрная родинка. В конце концов, хан взял и отвесил Борису подзатыльник.

Митьков чуть не упал со скамейки от смеха. Красноармейцы забыли о крестьянах и, с интересом, смотрели, как хан отчитывает своего помощника. Филька посмотрел на дядю Сашу. Рядом с ним лежал брошенный автомат Митькова, а сам Митьков, казалось, совершенно забыл про него. Филя поймал взгляд дяди Саши, перевёл взгляд на автомат, потом обратно на дядю Сашу. Тот понял его и кивнул. Филя с мольбой смотрел на него, но дядя Саша неожиданно покачал головой и едва слышно шепнул:

– Тогда нас всех убьют.

Филька с изумлением глянул на него. В нём, на удивление, начало расти раздражение.

– Ты же солдат.… Давай рискнём, – произнес он еле слышно.

Однако эти слова были произнесены несколько громче, чем казалось.

– Так-с.… А ну заткнул пасть, солдат, блин, твою мать!

Митьков схватил автомат и двинул Фильке прикладом по ребрам.

– Слушай сюда, карапуз рыжий. Думаешь, я смешной? Думаешь, я симпатичный? Думаешь, я клёвый и модный? ААААА!?

Филька корчился от боли на полу в кузове. Он не знал, стоит ли отвечать на это. Он дрался в своей жизни, только, когда злоба овладевала им и перевешивала страх. Но те, с кем он дрался, быстро уворачивались от его неуклюжих движений, и в итоге доставалась ему, а тут, у этого психа был автомат и несколько подчинённых красноармейцев. Говорить что-то было бессмысленно, велик был шанс получить прикладом по голове, поэтому Фильку словно парализовало, по телу ходили мурашки.

Бабка Никитишна причитала:

– Барин, ради Бога, простите его, он сельский дурачок, не хватило ему разума удержать свой срамный язык!