Легенды о проклятых 4. Ослепленные тьмой бесплатное чтение

Легенды о проклятых. Ослепленные Тьмой. Книга четвертая
Ульяна Соболева

СЛОВО ОТ АВТОРА И ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ:

Это жестокая и страшная сказка. Все вы уже ее знаете, читали первые части. Но я хочу все же вернуться к предупреждениям.

Да, здесь нет ненормативной лексики, но здесь есть жестокость самая настоящая, животная, первобытная жестокость. Под жестокостью я подразумеваю не жесть от главного героя над героиней, а насилие над слабыми, как над женщинами, так и над мужчинами, кровопролитные бойни, казни, ритуалы и жертвоприношения, мистические жуткие явления и т. д. Подробных описаний нет, но все же подобные сцены присутствуют, и я бы обозначила их как 21+.

Жесток в целом весь мир псевдосредневековья, в котором разворачиваются события. И жесток он без преувеличения. Я предупредила, если что.

Еще я бы хотела предупредить, что в данном произведении нет четкой сюжетной линии двух главных героев — здесь много линий, много героев, и все они связаны между собой, хотя, несомненно, линия Одейи и Рейна ведущая во всей истории. Я хочу предупредить, что есть сцены фемслэша и отношения между двумя женщинами (второстепенными героинями). Хочу предупредить, что те, кто ждут на каждой странице секс — будут разочарованы и, возможно, на книгу таких сцен будет всего ничего, хотя мне кажется данное произведение пропитано не только эротикой, а иногда и самой настоящей похотью, как между главными героями, так и между второстепенными. Но опять же те, кто ждут истории, где всю книгу герои ищут место и способ заняться сексом и только об этом и думают — идите мимо, это не для вас, и секса будет мало. Чтоб потом не жаловались и не портили мне карму, как после Непрощенной, где некоторым особам стало мало постельных сцен.

Ну, а те, кто любят мою страшную сказку — пристегивайтесь, мы полетели в снега Лассара и Валласа, проливать кровь вместе с Рейном и страдать вместе с Одейей. В этой книге будет еще страшнее, еще больнее даже, чем в третьей.

ПРОЛОГ

Быстрая, как олень. Тихая, словно тень. Страх режет глубже меча. Гибкая, как змея. Тихая, как вода. Страх режет глубже меча. Сильная, как медведь. Свирепая, как росомаха. Страх режет глубже меча. Человек, который боится, уже погиб. Страх режет глубже меча. Страх режет глубже меча. Страх режет глубже меча"

(с) Сирио Форель

Они стояли на четвереньках, пошатываясь и устремив взгляды на ритуальный огонь, постепенно разгорающийся в ледяной тьме. Тоненькие блики пламени выскальзывали из темноты, прорезали ее паутинками, плевались мелкими искрами, летящими в сугробы, пока не заполыхали и не облизали черный воздух длинными оранжевыми языками, освещая все вокруг, освещая звероподобные лица с черными и белыми полосами от лба до подбородка, от глаз до ушей. Из-за полос не видно ртов и носов, не видно глаз.

— Мгммммммм… мгммммм… мгмммм. Овау ова. Овау Ова. — заскандировали зверо-люди. Баорды, как называли их в Лассаре и Валласе. Баорды, пожирающие человеческую плоть и пресмыкающиеся перед слугами саананскими. За что и были избраны его рабами. Баорды, вырастившие диких псов, которые сейчас поджали хвосты и не смели подойти к огню.

Посередине пламени разогнулась черная тень, укутанная в просаленные меха, переливающиеся от бликов костра. Тень взметнула руки вверх, удерживая на них голого, розового младенца. Псы оскалились, зарычали и дернулись назад, не сводя глаз с орущего лысого комка.

— Вот он. Детеныш тьмы и света. Сам пришел в наши руки.

— Съесть. овау ова. Съесть. Овау ова.

— Голод.

— Мы голодные.

— Овау… овау послал еду.

Сивар обернулась, и ее жуткие белесые глаза засветились в темноте лунным блеском.

— Это не едаааа, — растягивая слова и раскачивая ребенка над пламенем, — это нааашшш талисмаааан. Овау ова посссслал талисссман для Сивар… а Сивар принесла талисман вам.

Один из баордов приблизился к огню, обнюхивая малыша.

— Это… это не человек.

— Неееет… не человек.

— Маленький Гайлааар… они унюхают его и убьют всех нас.

— Не унюхают… Сивар знает, что делать. Сивар спасет баордов, когда настанет вечная ночь.

Подняла младенца еще выше.

— Он будет баордом, как и мы. Овау ова прими. Овау ова спрячь от глаз. Овау ова сохрани. Овау ова нареки.

Посмотрела на двух женщин, склонивших головы, спрятанные под платками и меховыми шапками, с которых свисают тонкие крысиные хвосты. Одна из них протянула свои руки-крючья к ребенку и взяла его на руки, а вторая накалила над огнем тонкую длинную иглу, проткнула сморщенный палец Сивар, потом пятку младенца и сдавила друг с другом. Тьму пронизал громкий крик ребенка.

Позже, в норе, где под стенами в глиняных горшках чадили свечи, сделанные из медвежьего сала, смердящие так, что у человека заслизились бы глаза, Сивар расстелила на полу, покрытом шкурами, свой шерстяной платок и уложила на него младенца. Она склонилась над ним так, что седые космы упали на крошечное личико, и открыла висящий на груди сосуд из слюды, принесенной древними предками с паучьей горы. Капнула с ногтя ярко-фиолетовой жидкостью малышу на губы. Капля въелась под кожу и разошлась сеткой, выделяя каждый сосуд фиолетовым цветом. Тело мальчика судорожно задергалось.

— Паутина смерти. Смешение крови. Яд жахада. Всегда в тебе будет капля баордской крови, и не поднимется меч твой супротив народа твоего. Если выживешь до утра.

Впервые ее голос не дребезжал и не тянул букву "с", а белесая пленка слезла с радужки, обнажая ярко-голубой цвет. Сморщенная рука тронула щечки малыша, плечи и живот. Старуха вышла из норы и завалила вход досками.

— Не подходить до рассвета.

— Сколько… их осталось?

Спросила у нее одна из женщин, глядя исподлобья. Из-за черно-белого окраса ее глаза казались двумя дырами.

— Немного. Скоро настанет вечная ночь.

Повела носом, подняла руки вверх.

— Чую запах мертвечины… чую запах смерти. Она уже близко.

Баордки переглянулись и, опустившись на четвереньки, бросились врассыпную в сторону леса, а старая мадорка направилась к серебряному озеру, отражающему тонкую полоску месяца. Тронула клюкой воду, вызывая рябь зыбкую, заставляя ее дребезжать, а вместе с ней и месяц.

— Исчезнет Солнце и Луна… на землю ступит злая Тьма. Слышны вдали ее шаги… чу… крадется смерть из темноты.

Подняла голову и посмотрела на небо. Лицо не страшное, не облезлое, покрытое морщинами. Оно моложе и глаже, как и волосы, которые вместо белого приобретают лунный оттенок. Стояла Сивар до самого рассвета, глядя на всполохи разноцветных оттенков, глядя, как тает месяц в воде.

К норе вернулась не спеша, доски отодвинула и подкралась к младенцу, растопырив пальцы, согнувшись и принюхиваясь к воздуху. Ребенок лежал неподвижно, глядя вверх широко распахнутыми глазами. Баордка нахмурила косматые брови и резко наклонилась над малышом, его глаза тут же вспыхнули зеленым свечением, которое сменилось на желтое и сразу же на тусклое белое, ребенок протянул к мадорке руки, пытаясь схватить ее за волосы.

— Свершилось. Диерон Орео тебе имя. Волк-паук. Приемный сын Сивар.

Баордка хохотала, прыгала, приплясывала вокруг малыша, трясла руками и пела победную песню. Затем она долго обмазывала малыша жиром, рисовала на его ручках и ножках пентаграммы и скандировала "овоу ова тебе хвала"

— Звезда Саанана да прибудет с тобой. Сын Тьмы и Луны. Когда он найдет тебя… то не сможет причинить вред тем, кто тебя спас. А старая Сивар позаботится о тебе, и твоя первая Луна не убьет тебя… если яд жахадов не убил.

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ДАНАТ ТРЕТИЙ

Многие заявляют, что лучше умереть свободным, чем жить рабом, но это только слова. Когда доходит до дела, мало кто выбирает смерть, иначе откуда в мире столько рабов? Каждый из них в свое время выбрал не смерть, а рабство.

(с) Джордж Р. Р. Мартин Танец с драконами. Искры над пеплом

Сок я люблю, но не выношу, когда руки липкие, — пожаловался он, вытирая пальцы. — Руки должны быть чистыми, Санса. Чтобы вы не делали, всегда заботьтесь о чистоте своих рук.

(с) Джордж Р. Р. Мартин Буря мечей

Данат Третий нервничал перед встречей с ней. Нервничал и боялся, что не выдержит ни ее взгляда, ни того, что задумал Астрель вместе с Маагаром. Он искал знания об этом ритуале давно, он рылся в манускриптах, переворачивал ворох старинных книг, но не мог найти способ обернуть вспять посвящение в ниады. Но он существовал. Ритуал проклятия Иллина и изгнания из эдема. Ритуал, который лишит ниаду силы и красоты, сделает простой смертной. И тогда Данат сможет подчинить ее себе навсегда. Маагар ему в этом поможет.

Какой прекрасный союзник, готовый предать и отца, и семью ради власти. Вот с кем надо было иметь дело с самого начала, вот с кем надо было договариваться, а не слушать Ода Первого. Ошалевшего от войн и мании величия. Великий диктатор, деспот, возжелавший покорить мир. Довольствовался бы малым и сейчас не сидел бы на одном из островов в окружении дикарей.

Маагаром можно управлять, дергать за ниточки, как марионетку, заставлять делать то, что хочет Данат. Именно Маагар спас его от расправы и спрятал в монастыре, дал охрану и провизию, а теперь призвал к себе, чтобы получить покровительство Иллина.

— Ты мне нужен, Данат. Нужен, как советник и помощник. Еще немного времени, и Од Первый женится, а потом у него родятся новые наследники. Но и это не все. Отец выжил из ума и хочет объединиться с варварами с юга. Заключить с ними союз, который навсегда отнимет у меня возможность править. Я должен положить этому конец.

— Объединиться с варварами? Каким образом?

Данат Третий привычно сложил руки на круглом животе, поблескивая перстнями и рассматривая комнату велиария в одном из охотничьих угодий к югу от Лассара. Стены завешаны шкурами оленей и медведей, а головы животных мрачно возвышаются под потолком, освещенные яркими факелами. Величие смерти во всей красе. Бренность этого мира, когда из живого существа сделали чучело для украшения дома и тут же говорят об Иллине, и боятся его кары. Смешны и жалки сильные мира сего. На самом деле из каждого из них однажды кто-то сделает чучело на потеху.

— Отдав за их предводителя мою сестру.

Астрель резко обернулся, и ни одной мысли в голове не осталось. Стоило лишь только заговорить о ней… О ней… сидящей внизу в подвале. Так близко. Так невероятно близко, что от одной мысли об этом сморщенный стручок Даната сладенько ныл и дергался. Она послана ему, как соблазн. Послана в наказание за его грехи, послана, чтобы погубить его и уничтожить веру.

— У вас другие планы, мой дас?

— Да. Другие. Помоги мне собрать свое войско, Данат. Помоги убедить людей пойти за мной, и я свергну отца. Когда приду к власти, все изменится. Я многое отдам Храму. Подарю целые земли. Тебе, Данат. Ты станешь могущественным человеком.

Наконец-то он сказал это вслух, сын-предатель, сын-отцеубийца готов пойти на что угодно ради трона.

— Од Первый силен. Люди поклоняются ему, боятся и любят.

— Иллина они боятся больше, и ты можешь заставить их поверить в иное.

Да, он мог. Особенно вдали от могущественного велиара, который не призывал его к себе, а отдалил. Не звал разделить победу и не жертвовал храму награбленное красное золото. Минули те времена, когда Од Первый трясся перед Иллином, прислушивался к Верховному Астрелю и боялся высшей кары. Пора менять велиара.

— Могу заставить.

И пристально посмотрел в сияющие глаза Маагара. Красив, могуч, но, увы, глуп. Им можно управлять, как марионеткой.

— Чего ты хочешь взамен?

— Кого…

— Кого?

— Отдай мне свою сестру. Позволь срезать метку Иллина и оставить ее себе.

Маагар нахмурился, всматриваясь в лицо Астреля, чьи свиные глазки загорелись похотью и азартом.

— Разве ты не давал обет безбрачия, Астрель?

Взгляд тут же потух, словно Астрель что-то спрятал, прикрыл от чужих глаз, и выражение лица священнослужителя изменилось, став смиренным и скорбным. Складки у губ драматично опустились.

— Она заслуживает наказания за свои преступления. Я буду молиться о ее душе, и ниада искупит свои грехи. Под моим присмотром. Я позабочусь о ней.

Маагар усмехнулся и почесал кончик носа.

— Мне плевать, как на самом деле ты блюдешь свой обет. Главное, чтоб об этом не узнали другие и шли за тобой, как раньше.

— Пойдут. Я знаю, что сказать, чтобы пошли. И ниада понадобится для этого… но мне придется быть жестоким с ней. Только так я смогу очистить ее душу от скверны Саананской и убедить в этом очищении людей.

А перед глазами она, извивающаяся на алтаре в Храме, когда метку на ней выжигал. И воспоминания, как живые. Он шептал их про себя, скрипучим голосом, въедливым и высоким. Этот голос казался ему гласом Иллина, вещающим в его утробе.

* * *

Я не могу избавиться от навязчивых мыслей о ниаде. О ее обнаженном теле на алтаре, о ее красных волосах, змеями вьющихся по блестящей поверхности металла. Я сам лично нанес на низ гладкого живота девушки священное клеймо с изображением пятилистника — символа непорочности. Ниада извивалась и стонала от боли, а я впервые в жизни испытал дичайшее сексуальное возбуждение, глядя на ее полную грудь с розовыми сосками, которая колыхалась в такт ее резким движениям от каждого прикосновения раскаленного метала, и скрещенные длинные ноги, между которыми, я знал, меня ждут врата Саананской бездны сладкого разврата. Я произносил заклинания, ощущая, как под пальцами проносятся искры, и каждая вена в моем собственном теле вибрирует от бешеной энергии, которая проходит сквозь него. Пока вдруг металл не окрасился в красный цвет. Это я не удержался и коснулся ниады, и почувствовал, как мои пальцы обожгло, словно кислотой. Это было невозможным, ведь заклинание не распространяется на астрелей Иллина. Только на простых смертных, как доказательство нарушения запрета. Но ожоги говорили об ином — к этой ниаде не могут прикасаться даже астрели. Что-то не так с красноволосой сучкой. С ней определенно что-то не так.

После окончания священного ритуала под длинной рясой на моих штанах осталось мокрое пятно. По ночам я хлестал себя колючей проволокой и стягивал тело широким кожаным ремнем с шипами, чтобы унять отвратительные фантазии и грязные желания, которые лезли мне в голову, мне, Верховному Астрелю, могущественному и сильному, давшему обет безбрачия и испытавшему свой единственный оргазм во время самого священного обряда. В этом она виновата, проклятая ведьма, которая с тех пор искушала меня одним только видом, напоминая о падении и грехе. После этих оргазмов станет больше, как и шрамов на моей спине… Умри, проклятая, или стань моей… Стань моей. Стаааань.

* * *

Маагар задумался. Отошел к окну, раздвинул тяжелые складки штор. Тусклый свет пробился сквозь заснеженное окно. Солнце теперь выходило все реже, и небо почти всегда окутывал туман. Надвигается вечная ночь… потому что силы Саанана близки. Но Данат знает, как можно бежать от тьмы… и он желает сбежать с ней. Только вначале поставит ее на колени, отнимет силы и сломает волю упрямой красноволосой сучки.

— Одейя — моя сестра. Не девка придворная, не шлюшка, не простолюдинка. Она велиария.

— Конечно… именно поэтому надо очистить ее, показать людям, что член велиарской семьи так же равен, как и любой другой, перед Иллином. Люди боятся и ненавидят ее, а вместе с ней и других детей Ода Первого. Твоя сестра понесла и родила от врага лассарского, сокрушила веру в силу семьи вашей. Очернила имя Вийяров. Как носить его теперь? Разве не стыдно?

Задумался, перебирает пальцами бархат. Что пересилит — братская любовь или жадность и амбиции. Данат поставил на второе. Любовь может быть только к Иллину. Все остальное — привязанности и потребности.

— Хорошо. Я отдам тебе Одейю. Но ты не посмеешь причинить ей вред. Проводи свои ритуалы, но она должна остаться живой.

— Конечно… только гуманность и вера спасут отчаявшихся грешников.

— Никаких костров.

— Никаких костров.

— Что надо делать? Говори.

— Срезать метку, выковырять ее и сжечь. Пусть станет обычной женщиной, как другие.

— Метка — это навсегда, разве нет?

— Я знаю ритуал, который избавит от нее, как и от возможности обжигать.

— Делай, как знаешь, Астрель, — и вдруг сгреб священнослужителя за шкирку, притянул к себе, всматриваясь в узкие глаза-бусины, похожие на черный бисер, который от страха заметался из стороны в сторону. — Но если солжешь мне, твоя смерть будет страшнее любых пыток Саанана. В изощренности наказаний я превзойду даже моего отца. Клянусь.

— Я Астрель. Приближенные к Иллину не лгут.

— Я хочу трон. Мне плевать, каким образом ты меня к нему приведешь. Давай. Действуй.

* * *

Данат еле сдерживал дрожь во всем теле, когда ему привели ниаду. Она не была похожа на себя. Скорее, напоминала тень прежней Одейи, но это не скрывало и не прятало вызывающей красоты. Ничего, сегодня с этим будет покончено, и он, тот, кто наделил ее чарами, он их у нее и отберет, и тогда… тогда она станет принадлежать ему. Не сможет обжечь и сопротивляться. Ооо, сколько чудесных способов изгнания Саанана он для нее придумал.

К заутренней народ собрался во дворе замка. Они съезжались отовсюду, как насекомые, сбегающиеся на сахар, как мухи, летящие на гниль.

Голод, смерти, нищета — ничто. Народ хочет зрелищ. Извращений, крови, насилия, расчлененки и боли. Так было и будет всегда. На этом будет зиждеться успех, будут расти горы золота, будет держаться власть. Люди готовы отказаться даже от хлеба ради зрелищ. И Данат прекрасно знал, чего хочет толпа. Чего хотят эти ханжи, которые выстраиваются в очередь в Храм, молятся, целуют ему руки, а сами… сами готовы трястись от злобы, похоти и жажды крови. Как сейчас.

Зудят, кишат на площади, скандируют:

— Лишить шеану силы, наказать шлюху валласарскую. Вздернуть на кол. Пусть ее сам Саанан имеет.

А она сидит на скамье и даже не смотрит на него. Одета в робу черную, мешковатую. Ноги босые и пальчики на них крошечные, ровные. О, как бы он молился этим пальчикам, как бы исступленно лизал их своим языком. Сам не заметил, как запыхтел, как покрылось пятнами и без того красное лицо.

— Вот и свиделись, ниада.

Молчит, гордо вздернув подбородок. Смотрит в никуда. Упрямая сучка. Ничего, сегодня он ее сломает.

— Сегодня я лишу тебя, змея, твоего ядовитого жала. Станешь обыкновенной бабой, а потом постриг и вечное заточение в моем Храме. Отдал мне тебя Маагар, брат твой. Никому ты не нужна. Никому, кроме меня.

Приблизился к ней, влекомый неведомой силой. Волосы шеаны горят алым пламенем в слабых бликах солнца. И у него пальцы чешутся, так хочется впиться в волосы эти, сдавить, дернуть за них, причинить ей боль. За то, что сам горит в пекле, за то, что погрузила его в ад, и нет этому избавления.

— Нужна, — губы тихо шевелятся, — нужна, лжешь, Данат. Лжешь, как и всегда… Твое жало опаснее моего. Жалит ядом лицемерия. Знаешь, что нужна, и боишься… боишься, что он придет за мной. А он придет.

— Если жив… а у меня другие сведения. Нет твоего гайлара проклятого больше. Никто тебя не спасет.

— Есть он… и это тоже ложь.

И с презрением глазами своими бирюзовыми прямо ему в душу заглянула, содрогнуться заставила. Отступил на шаг назад.

— Сегодня расплата твоя придет… но я мог бы тебя спасти. Мог бы. В последний раз предлагаю свое покровительство. В моей власти спрятать тебя от людей, от всего мира и защитить. В золоте искупать, в роскоши. Ни в чем отказа не узнаешь. Ни в еде, ни в нарядах, ни в камнях драгоценных. Любой каприз исполню. На блюдце принесу. Все, что захочешь. Любое желание.

Соблазнительно на него посмотрела и облизала коралловые губы.

— Все, что захочу?

— Все… абсолютно все.

— Иди к Маагару, — выдохнула, подавшись вперед, — попроси принять тебя.

— Что просить у него для тебя? Он отдаст… клянусь, отдаст.

А самого шатает от ее близости и запаха, от того, как смотрит, как приоткрыла рот, как кожа ее белая перламутром отливает.

— Меч попроси. Острый, наточенный лучшим кузнецом Лассара, с каменьями драгоценными на рукояти. Фамильный меч.

— Зачем тебе меч, женщина?

К ней наклоняется, не может устоять, пьяный от запаха, от красоты этой саананской.

— Воткни его в свое жирное брюхо и выпотроши свои кишки, — и плюнула ему в лицо.

Слюна не просто обожгла, а проела дыру до мяса, заставив Даната взвыть, упасть на спину, закрываясь обеими руками.

— Тварь. Проклятая шеана. Сгною. Все равно моей будешь. Я тебя каждый день на алтаре буду живьем поджаривать.

— Если сможешь прикоснуться.

И продолжает хохотать, как безумная.

— Смогу. Лишу тебя сил твоих. Ритуал знаю, поняла?

— Нет такого ритуала… и не было никогда.

— Ошибаешься… Я этот ритуал получил от самой мадоры баордской. Старой Сивар. Специально для тебя зелье передала с пламенным приветом от нее. — от воспоминаний о встрече с мерзкой старухой содрогнулся всем телом. И голос ее скрипучий в голове зазвучал:

— Принессссс?

— Принес.

Отдал мадорке прядь красных волос.

— А кровь ее принесссс?

— Принес.

— От меня привет ниаде передашшшшшь.

Маленький флакон вложил в сморщенную ладонь.

— Молодец. Жди. К тебе выйдут. И держись подальше от чащи. Баордов я еще могу контролировать, а псов наших нет. А они всегда голодные.

Когда шел вместе с двумя астранами к кромке леса, послышалось, как вдалеке в баордском лагере младенец плачет. К нему вышла одна из зверо-женщин. Выползла на четвереньках, не похожая на человека совсем, укутанная в черные меха, заставила Даната тут же осенить себя звездами и протянула флакон и бумагу, свернутую в трубочку. Он забрал и дернулся, когда паучиха на него голодным взглядом зыркнула.

* * *

Шатаясь, выбрался из кельи Одейи, в зеркало на себя посмотрел и застонал — на щеке волдырь лопнул, и сукровица течет. Обожгла, тварь. Навеки шрам останется. И все остальные поймут, что прикасался к ней. Губы поджал, оглядываясь по сторонам. Факел схватил и опалил часть головы, загорелась тиара и волосы, он тут же в чан с водой голову окунул и завопил не своим голосом.

— Кто факел не закрепил на стене?

Чуть позже равнодушно смотрел, как одного из стражников лицом в угли тыкают за то, что факелы развесил ненадежно и мог пожар в замке устроить.

Ничего, ради служителя самого Иллина можно и без лица остаться, а то и умереть. Под ужасающие вопли несчастного Данат Третий вышел к толпе и с наслаждением посмотрел на алтарь. Сегодня все свершится. Не станет ниады, вернется обычная женщина. Все закончится.

Ее вывели под руки, одетую в одну лишь накидку, растрепанную, босую. Она в толпу смотрит и руки маленькие в кулаки сжимает.

— Кому верите? Кому? Он же вас… он вас Тьме отдаст, лишь бы шкуру свою спасти. Думаете, почему выжил?

— Закрыть рот лживой шеане. Уста ее говорят речи саананские, непотребные для уха честных прихожан Храма Астры.

Одейе завязали рот веревкой, которая впилась в нежные щеки. Данат раздул ноздри и поджал губы, наслаждаясь этой картиной, а когда с нее содрали одежду, он закрыл глаза, стараясь успокоиться. Не смотреть на тело ее проклятое. Не смотреть, не дышать им.

Вокруг распятой женщины ходили астрели с кадилами, чадили святым ароматом, освещали связанное тело ниады, окропляли водой с ледяной реки, посыпали пеплом с Паучьей горы, лили ей в открытый рот зелье из флакона. Черная вязкая жидкость стекала по подбородку шеаны и тут же впитывалась ей в кожу. Палач точил нож, и этот скрип отдавался возбуждением в чреслах Даната. Представил себе, как наклонится к паху ниады и будет срезать клеймо, глядя на розовые складки вожделенной плоти, и от одной мысли об этом трясти начало.

— Давай, моли о пощаде… я еще могу передумать. Ну же… еще не поздно.

— Гореть тебе в пекле саананском, — процедила сквозь зубы.

И перед глазами та сцена…

Астрель наблюдал за ней из-за дырки в стене. Маленькое отверстие, которое для него прорезал один из подмастерьев, чтобы наблюдать за ниадой в любое время суток. И он приходил сюда почти каждую ночь. Перед тем, как она отходила ко сну. Смотрел, как стягивает с себя одеяния, как моется в ванной, слышал, как рыдает в подушку или шлет проклятия Иллину.

Смотрел и дергал себя за член, пока не кончал в потную ладонь, закусив кулак и сотрясаясь всем жирным телом от оргазма. А потом стегал себя кнутом по спине и истово замаливал всю ту грязь, что совершал снова и снова.

Но в эту ночь… в эту ночь астрель испытал суеверный ужас. Впервые за всю свою жизнь он покрылся холодным потом, видя, как ниада извивается на постели, раздвинув ноги и обнимая руками кого-то невидимого, но огромного… кого-то, кто вдирался в ее тело и заставлял кричать от наслаждения.

Именно тогда Данат понял — она ведьма. Ниада продала свою душу Саанану, и от нее нужно избавиться. Иначе сам Данат будет проклят Иллином за то, что приютил в Храме саананское отродье. Вместе с приплодом. Как только Маагар выполнит свою часть сделки, Данат сожжет ниаду на площади. Так будет правильно. Он должен вернуть себе святость, иначе гореть ему самому на вечном костре.

Он специально заставил убрать веревку изо рта, чтобы слышали все, как кричит ниада, лишаясь клейма. Чтобы начала просить и молить его о пощаде.

Верховный Астрель срезал клеймо с особым садизмом, не жалея, уродуя нежное бедро, сдирая кожу. А она… шеана не кричала. Проклятая сука кусала губы до крови и не издала ни звука.

Толпа орала, рукоплескала, топала ногами, вопила и хохотала.

— Ну вот и все… шеана, кончилась твоя власть… моей теперь будешь.

Не шевелится, лежит с закрытыми глазами, бледная, как полотно, руки расслаблены, ноги тоже. Кажется, не дышит. Наклонился, чтобы проверить, и от дикой боли хотел заорать, но не смог.

Пальцы ниады впились ему в грудь. Одной рукой она держала его за затылок, а второй прожигала ему сердце.

— Никто… слышишь, никто не может лишить меня метки… не Иллина я. Не он мой господин. Я принадлежу Рейну Дас Даалу. И никто, кроме него, не может лишить меня сил. А ты… ты встретил свою смерть.

С неба обрушился снегопад, а из прожженной грудной клетки Даната хлестала кровь, заливая алтарь. Ниада не отпускала его, держала мертвой хваткой, пока пальцы не сдавили сердце и не сожгли и его тоже.

Астрель пылал, лежа на ней, и никто не смел подойти, чтобы спасти его. Доносился вой ветра и смех обезумевшей ниады.

Тучи закрывали небо, лучи солнца стремительно таяли во мраке.

— Шеана… навлекла тьму. Сожгите ее. Сожгитеееее. Она… она убила Верховного Астреля. О, Иллин, спасиии нас.

— Бежииим. Тьма идет.

Когда люди Маагара стянули полуобугленное тело Даната и сбросили его на землю, хватая извивающуюся женщину за руки и за ноги, накрывая одеялом и вытаскивая из толпы, которая шарахалась в разные стороны и осеняла себя звездами, священнослужитель все еще полыхал и дымился.

Это был последний солнечный день… Больше утро не настало.

Освещая путь факелами, войско Маагара направилось на юг. Ниаду везли в клетке, скованную по рукам и ногам. Людей в замке больше не осталось. Они бежали с проклятого места. Только тело Даната валялось на площади возле алтаря.

В деревне хозяйничали только мародеры. Один из них, озираясь по сторонам, подкрался к телу Верховного Астреля, потянулся, чтобы снять с толстых пальцев кольцо. Он не видел, как расползся по земле туман, как окутал клубами алтарь, подбираясь к мертвецу, забираясь к нему под одежду, под тиару. Мародер сдирал кольцо, даже пытался отрезать палец, и так увлекся своим делом, что не увидел, как распахнулись глаза астреля с черными ямами вместо радужек, а из посиневшего рта взвилась струйка черного дымка, и рот широко распахнулся, открывая внутри себя темную бездну.

ГЛАВА ВТОРАЯ. ОДЕЙЯ

"Лети, маалан, лети, маленькая,

Высоко лети, прямо к солнцу.

Лети, маалан, лети, маленькая,

Высоко лети, выпорхни из оконца.

К свободе лети, песню пой

О закате кровавом и о ночи,

О цветах, о грозе весной.

Громко пой, что есть мочи.

Солнце прячется за карниз,

Плачет небо дождем…

Не успела.

Маалан камнем падает вниз

Маалан к солнцу не долетела".

Внизу камни острые и вода замерзшая. Вот я и в Тиане. В заточении. Там, куда так хотела, куда так стремилась… В проклятом Тиане. Одна. Заперта в келье. На окнах решетки, на дверях замки железные. Ем из деревянной миски руками. Ни ножа, ни булавки, ни веревки, ни шнурка. Чтоб не могла лишить Людоеда возможности продать меня подороже, как только подвернется возможность. И нет у людоеда имени… и никогда не будет. Но когда-то я называла его братом Маагаром. Когда-то он был человеком… а может, и не был вовсе.

От тоски голос пропал, от боли тело онемело, без слез глаза высохли. Только пальцы, израненные зазубренной железкой, трут и трут на окне решетку, трут и трут. Днями, месяцами, годами… Когда удастся сломать — взлетит маалан в небо. Навсегда свободной будет. Улетит к своему гайлару. Он ведь ждет ее там… на небе, или куда уходят все, кого она потеряла.

* * *

Ранее…

Отряд остановился на ночлег в деревне, опустевшей после набега валласаров и отбитой несколько дней назад обратно. Улицы усеяны трупами людей, лошадей и даже собак. Дымятся некоторые дома. Мне слышен женский вой скорби, несравнимый ни с чем вой ужаса и боли, знакомый лично до адской пены в крови, которая каждый раз превращается в кислоту, когда я вспоминаю, как сама выла по своему сыну… Мне швырнули шкуру и кусок хлеба. И на том спасибо. Укуталась в вонючий мех. Посасывая корку и прикрывая глаза. Посреди уныния и смерти мне было сейчас хорошо. Я все еще смаковала смерть Даната. Моя одежда пропиталась его кровью, мои волосы пахли его агонией, а мои руки помнили трепыхания его гнилого сердца. И нет ничего слаще этих воспоминаний.

Даже истерические вопли Маагара, его пощечины и обещания удавить меня на месте, не могли унять моего счастливого смеха.

— Сука. Ты что сделала? Как ты смела? Тыыыыы. Ты приговор подписала себе. Приговор. И… нам всем. Это Данат.

— Дааааа. Это Данат. Будь это не Данат, я бы перегрызла себе вены.

— Идиотка. Шею бы свернуть тебе прямо здесь.

— Сверни. Нет ничего слаще смерти. Теперь я точно знаю. Слаще и желаннее.

— Нет… никакой смерти не будет. Пригодишься еще. Дорогой и нужный товар. Найду, кому предложить. Даже такую… позорище семьи Вийяров. Лучше бы сдохла сама в Валласе.

Да, лучше бы сдохла. Прав он. В этом точно прав.

— Аааа ты, ты брось меня. Оставь на дороге и иди дальше, — с надеждой заглядывая в глаза брата, — брось, Мааги, брось меня. Слышишь? Оставь ему… он накажет. Заклинаю. Иллином молю, пожалуйста, брось. Оставь. Зачем я тебе. Испорченная, опозоренная, непрощенная. Отцу скажешь — сбежала… Ну же, Мааги, вспомни, как раньше с Анисом… вспомни, как играли вместе, как обещали защищать меня.

Оттолкнул сильно, небрежно, как паршивое вонючее насекомое.

— Чтоб трахалась с уродом своим? Чтоб еще выродков нарожала? Никогда ты ему не достанешься. Ясно тебе?

И плюнул мне под ноги.

— Отец решит, что делать с тобой. Не сестра ты мне больше.

Но тогда еще он был мне братом. О, Иллин, оказывается тогда я еще была счастлива, если так можно сказать.

Ночь стала черной, без единой звезды. Как будто непроглядная тьма полностью скрыла любой проблеск света. Но все знали, что это клочья тумана застилали небо. Только одна надежда, что скоро луна проявится и немного рассеет мрак.

Я прикрыла глаза, пытаясь немного поспать. Столько дней в дороге и без отдыха. Кажется, что мои веки пересыпаны песком, а горло солью разъело. Голод уже давно не ощущается, только иногда желудок сводит. Не знаю, уснула я или нет, от холода глаза распахнулись, и я дернулась в ужасе, отпрянув к задней стороне клетки.

В темноте раздалось мерзкое шипение, и я вскинула голову. Со стороны шатра Маагара двигалось что-то черное, чернее самой темноты. Оно приближалось ко мне какими-то рывками. То исчезая, то появляясь. Пока не материализовалось передо мной. Клубья черного тумана скользили внизу, бурлили, пузырились, как будто что-то гигантское копошилось под телегой. Тонкие струйки обвивались вокруг прутьев, расползались по полу. Они приближались ко мне, и я не могла пошевелиться от ужаса, не могла вымолвить ни слова. Только смотрела застывшим взглядом на роящихся прозрачных змей, которые с шипением лезли по полу к моим поджатым ногам. Еще немного и обовьют их ледяным кольцом. От ужаса хотелось заорать, но мое тело мне не подчинялось — напротив меня стоял Данат. Его глаза светились белыми бельмами, он двигал пальцами, как клешнями. Его сутана шевелилась и клубилась, срастаясь с туманом, будто сотканная из него. Дернулась всем телом, ощутила, как холодная веревка обвила мою шею, как стянуло руки. И вдруг спину обдало жаром, темнота рассеялась зеленоватым свечением, словно за моей спиной кто-то светил факелом. И этот свет расползался по деревянным доскам, отпугивая, отталкивая черные клубы тумана, а потом окружил меня странным кольцом в виде… виде морды волка. Нечто… так похожее на Верховного астреля, зашипело, его рот широко раскрылся и словно поглотил во тьму его самого. Постепенно туман развеялся, и я, тяжело дыша, смотрела перед собой… на то, как медленно исчезает зеленоватое свечение с пола. Но мое тело по-прежнему теплое, и мне не нужна накидка.

Утром, когда снова открыла веки… так и не поняла — видела ли я этот кошмар во сне или на самом деле. Но холодно мне больше не было. Ни разу.

Отряд въехал в Лассар, а у меня ощущение, что не дом это мне больше. Не мой здесь народ и земля не моя. Враждебное все, чужое. Люди с ненавистью смотрят, и глаза их наполнены страхом и злостью.

Страх — самое сильное оружие, страх заставляет убивать и превращаться в животных. Это было первое утро без солнечного света. Небо посветлело лишь на несколько тонов и окрасилось в фиолетово-пурпурное марево, затянутое серыми туманными облаками, сквозь которые пробивался этот мрачный цвет, из-за которого все светлое с души исчезало, словно и внутри больше никогда не взойдет солнце.

Меня ждала встреча с отцом… и приговор, который вынесет мне он. Надеялась ли я, желала ли отцовского прощения или милости? Скорее нет, чем да. Скорее, я желала другого — вырваться из лап своей семьи и бежать… отдать себя на иной суд. Пусть не они меня наказывают.

— Из-за нее день не настанет.

— Из-за нее тьма пришла.

— Ниада-отступница погубила всех.

— Смерть крадется за ней следом.

Где бы не появилась, всегда только это. Крики ненависти. И желание моей смерти…

И я словно вижу саму себя на костре каждую ночь. Мне снятся кошмары.

Люди швыряли в нас лед и комья снега с грязью. Те, кто постарше, посылали нам проклятия, а подростки норовили попасть камнями в головы, в лица и, если им это удавалось, триумфально выли и вопили. Толпа восторженно скандировала имя самозванца и вопила на двух языках, озверевшая от запаха крови, предвкушая зрелища и праздник.

Кто-то содрал с моей головы платок, и на секунду голоса стихли, а потом началась вакханалия, какое-то дикое безумие. Все эти люди рванули ко мне, пытаясь пробиться сквозь ряды воинов в черном.

— Да это же дочь Ода. Шеана. Проклятая шеана. Чтоб ты сдохла, шлюха лассарская.

— Дочь Ода у нас в плену. Она хочет последовать за своим братом. Она хочет, чтоб ее подвесили на крючья и сожгли живьем.

— Сжечь. В костер ее. Разорвать на части шеану. Сжечь.

Лица их исказились ненавистью. Я никогда не видела такой отчаянной злобы и презрения. Они жаждали моей крови и смерти. Если бы могли прорваться через плотно стоявших меидов, они бы разодрали меня на части, невзирая на опасность обжечься. Они плевались и поднимали три пальца в воздух. Позже я узнаю, что это означает на их языке проклятие. Они проклинали меня. И я с горечью поняла, что, когда убили моего брата, все эти люди радовались его смерти. Его не приняли в Валласе. Все письма, что он писал мне отсюда, были ложью. Не было никаких венков из алой шаарин, не было песнопений у костров и хлеба с солью. Они все жаждали его смерти. Нет. Отец не объединил два королевства, он всего лишь загнал стихию в недра страха и сковал оковами рабства, и сейчас она вырвалась на свободу, грозясь поглотить под собой нас всех.

— Отдайте ее нам. Лассарскую шлюху нам.

И тут же все смешивается и уже вместо лиц валласарских я вижу лица своих соотечественников, братьев и сестер.

— Тепло и ласку тебе даст дома твоя жена. Пошел вон с дороги.

Они окружили меня и толкали в плечо то к одному, то к другому. Я пыталась успокоиться, пыталась думать, что сказать им, а вместо этого внутри поднималась волна бешеной ярости, она зарождалась где-то в районе позвоночника и огненными ответвлениями растекалась по телу. Один из мужиков дернул на мне накидку.

— Ты ба. Да она брюхатая.

— Ну и что? Какая разница? Ты ж не младенца трахать собрался, а ее. Неужто свою бабу брюхатой не трахал? Смотри, красотка какая. Сочная, мягкая. Не знал бы, что талладаская торговка, мог бы решить, что сама велиара. Кожа белая какая и зубы ровные, а пахнет, — он потянул носом возле моих волос, а потом толкнул меня в снег, и в этот момент я сдернула перчатку, схватив его за руку. От дикой боли его глаза округлились, и лишь потом он заорал. Никто не понял отчего, а мужик сунул руку в снег с воплем:

— Сука. Она меня обожгла. Руками. Это ведьма, братцы. О, Иллин. На ней одежда горит, а она не чувствует. Ведьма. Ведьма.

Я медленно поднялась со снега и посмотрела на подол юбки, как та занялась пламенем вместе с манжетами. Сбросила с себя накидку в снег.

— Эй. Люди. Выходите. Среди нас шеана. Вот почему мы голодаем. Выходите все.

И тогда я побежала, придерживая живот руками. Вот и все. Это кончилось слишком быстро. Мой покой в Жанаре подошел к концу. Нужно убираться отсюда.

Я оглядывалась назад и видела, как толпа становится все больше, они бегут следом с криками и улюлюканьем. Как и полгода назад, когда я только приехала в Жанар. Нужно успеть предупредить Герту. Нужно успеть убежать.

Заслышав шум, люди выходили из домов, а завидев меня, бегущую от толпы, сначала впадали в ступор и лишь потом, заслышав выкрики людей о том, чтобы держали ведьму, бросались следом за мной. Бежать было все тяжелее, я спотыкалась и падала, снова вставала. Косынка слезла с головы, и по лицу стекала краска. Когда я упала в очередной раз, меня схватили за ноги и потащили.

— Разводите костер. Сожжем ее прямо сейчас, и тогда Иллин пощадит нас и даст нам хлеб.

— За что девку травите? — крикнул кто-то.

— Шеана она. Обжигает прикосновением. Мне всю кисть сожгла. Не веришь — тронь проклятую.

Самые смелые подходили, чтобы коснуться моих рук или лица, и с воплем отнимали руки, осеняя себя звездами и пятясь назад.

— И правда, шеана.

— Не шеана, а ниада, — послышался чей-то голос, и толпа стихла.

Задыхаясь, я подняла голову, чтобы посмотреть на того, кто вышел к этим обезумевшим фанатикам. Астран. В черном одеянии с непокрытой головой. Ветер развевал его белые волосы, а уже разожженный костер бросал блики на молодое и очень красивое лицо.

— Она не шеана. Эта женщина принадлежит самому Иллину и, видимо, ехала в Храм. Вы посмели тронуть священную и неприкосновенную ниаду, предназначенную самому Всевышнему.

— Она брюхата, твоя ниада. Разве ниады не должны быть девственницами?

— Да. Она брюхатая. Блудница. Закидать камнями.

— Никто не вправе вершить самосуд. Приговор выносит сам Верховный астрель.

— Она все время пряталась среди нас. Поэтому мы голодаем, и умирают наши дети. В ее чреве сам Саанан. Надо вырезать его оттуда и сжечь вместе с ней.

— Твои речи близки к Саанану, несчастный. Как смеешь ты решать, кому жить, а кому умирать? Хочешь, чтоб тебя настигла кара? Чтобы следующей была твоя семья? Всем назад. Никто не посмеет тронуть священную ниаду. Кто знает, что она прячет в своем чреве. А вдруг это младенец самого Иллина?

И при слове младенец я просыпалась в холодном поту и со слезами на глазах.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ОДЕЙЯ

Да, крадется. Внутри меня живет эта смерть. Ничего живого не осталось. Маагар прогарцевал мимо на своем коне. Далекий, чужой в железном шлеме и развевающемся плаще. Не взглянул даже. И к саанану его, предателя проклятого. Это он меня Данату отдал. Скорее, продал… только что тот взамен пообещал? Чего захотел старший Вийяр? Единственный, оставшийся в живых сын Ода Первого?

Я не хотела верить… гнала от себя мысли. Те самые, после которых вера в людей, в любовь, в Иллина должна была навсегда сгореть внутри в пепел. Так не могло быть. Это жутко, неправильно, не по-людски. Я ведь ошибаюсь, да? О, Иллин, если ты есть, помоги вернуть веру, помоги выдержать испытания. Пусть я ошибаюсь, пусть страшные мысли в моей голове окажутся просто страхом.

Меня не ввезли в замок, отряд с клеткой направился в сторону монастыря. Клетку накрыли покрывалом и окольными путями последовали в обитель Скорби. Сюда приходили молиться о душах усопших, здесь проводились поминальные вечера и здесь отпевали покойников. Когда мне помогли выйти из клетки, и я ступила босой ногой в снег, все тело пронизало холодом… Вокруг могильные плиты и памятники, а впереди купол с колоколами, и пятиконечная звезда подпирает темное и страшное небо.

После смерти моего мальчика меня уже было трудно напугать. Да и что можно отнять у несчастной матери, у изгнанной дочери, преданной сестры и отверженной любовницы? Жизнь? Я ею больше не дорожила… а душа? У меня ее больше нет. Она похоронена под обломками вместе с останками моего мальчика. Его отец разрушил это место памяти до основания.

* * *

Колокол зазвенел так, что я из рук железку выронила, палец порезала. А потом к решетке лицом прижалась, всматриваясь в полумрак, который начали рассеивать многочисленные факелы. Кто-то въезжал в Тиан. С грохотом опустился мост, копейщики высыпались, как белый горох, из казарм и заполонили двор.

— Велиар приехал.

— Великому Велиару Лассара дорогу.

— Открыть ворота.

Я сжала окровавленными пальцами железку и со стоном посмотрела на почти перепиленный прут на окне.

Во двор Тианского замка въехал отряд со знаменами дома Вийяров, но теперь на полотне красовалась змея с высунутым жалом.

А у меня перед глазами цветущий Тиан, праздничные флажки, музыканты на улицах, и в эти самые ворота въезжает отец и мои трое братьев. Анис впереди всех, несется, что есть мочи, подгоняет коня. Ко мне спешит…

— Да здравствует Велиар.

Правитель восседал на белоснежном коне, белый плащ развевался на ветру. Он все еще был в шлеме, и мягкие перья, украшавшие верх железного убора, трепетали от резких порывов.

Велиар снял шлем правой рукой, и золотистые волосы рассыпались у него по плечам. Он сжимал в кулаке несколько веревок, на концах которых телепались человеческие головы. Как ужасающий букет.

— Стадо баордов повержено, — крикнул он и швырнул головы в визжащую от восторга толпу. — Мост разрушен. Ни один голодный вонючий валласар не проберется к нам.

— Маагар дас Вийяр. Наш правитель и избавитель.

— Людоед… проклятый, — прошептала и быстро спрятала железку под ножку кровати, задернула штору и села на стул, натянув капюшон накидки на лицо и сложим руки так, чтоб порезанный палец было не видно. Какого саанана приехал? Когда я была так близка к заветной цели. Пусть убирается, тварь.

Дверь моей кельи загромыхала, и я увидела своих надзирателей и управляющую Тианом — Белинду десу Антрес. Очередную любовницу Маагара.

— Велиар желает видеть вас, моя деса.

Я на нее е смотрела и не произнесла ни слова. Как и в предыдущие пять лет заточения.

— Переоденьте десу и приготовьте к аудиенции с велиаром.

Скомандовала она служанкам и вышла, оставив приторный шлейф парфюма в воздухе.

* * *

Короны творят странные вещи с головами, на которые надеты.

(с) Джордж Мартин "Пир стервятников"

Он изменился за эти годы. Проклятый отцеубийца, душегуб, подлая тварь, которая притворялась тихоней, а на самом деле оказалась чудовищем. Трусливым чудовищем… мерзким, отвратительным подонком. Даже если бы он был последним человеком на земле, я бы не заговорила с ним. Мой голос принадлежит моему любимому и моему сыну, а если их нет, то и голоса больше нет. Могла бы — отрезала бы и волосы, чтобы развеять по всей земле, чтобы застилали ее ковром кровавым, чтоб каждый сантиметр напоминал о моей потере. Как и мне… моя лысая голова без волос. Но не дали. Ни ножниц, ни ножа, ни стекла. Каждый день расчесывали, плели в косы и укладывали на голове в виде ручек амфоры, покрывали голову тонким покрывалом.

Проклятый Маагар. Как не сдох в дороге, как снега не схоронили тебя, как не сожрали тебя дикие звери. Какое зло бережет твою душу, проданную Саанану за полмонеты золотых. Его волосы посветлели из-за седины, которая пробивалась сквозь золото кудрей, кожа задубела, и красивое лицо, доставшееся от нашего отца, теперь скорее отвращало, чем притягивало. Напоминало о том, что он убил того, кто называл его "сыном", неизвестно только откуда у этого трусливого ублюдка взялись яйца это совершить… Но подлость не блещет храбростью. Подлость зла, труслива и убога. Подлость — младшая сестра смерти. Ее верная лизоблюдка. Ползет на четвереньках следом и лижет следы от костлявых ступней, трется о рваные черные лохмотья савана, готовая в любой момент вцепиться гнилыми клыками кому-то в спину.

— Поклонись своему велиару, сестра.

Скомандовал уверенным, зычным голосом, полным пафоса и самолюбования. Научился за эти годы. Возомнил себя правителем. Люди сочиняют о нем оды, поют ему песни, потому что не знают то, что знаю и видела я. Не знают о том, что он убил… убил Ода Первого. Подло, низко, вонзил ему нож в спину у меня на глазах. Как бы я не ненавидела своего отца… но он был нашим отцом.

Гордо вздернула подбородок и плюнула ему под ноги. Тяжелая рука в железной перчатке ударила меня по лицу с такой силой, что я отлетела к окну, прижимая ладонь к кровоточащей губе и с ненавистью глядя на своего врага.

— Вот так лучше. Твое место на коленях. На полу. У моих ног. Ты должна молиться мне и благодарить за то, что я подарил тебе жизнь, помиловал тебя.

Прошелся по моей келье, распахнул настежь окно, раздвинул шторы. Можно подумать, от этого станет светлее. Солнце больше не светит. Мы в вечной тьме и днем, и ночью. Все давно забыли, что такое дневной свет.

— Сегодня твое заточение будет окончено. Отправишься на юг. К своему жениху. Кхуд Триркрах станет твоим мужем через одну луну.

Медленно поднялась с колен и отрицательно качнула головой.

— Плевать. Станешь женой и раздвинешь свои ноги, чтобы в твоем брюхе появился сын от него. Родишь наследника и можешь возвращаться в Тиан. Скулить дальше о своем сдохшем псе. Никто не помешает и не тронет тебя. Но вначале сделаешь то, что я говорю. Я обещал. Взамен пять островов с шахтами красного золота будут принадлежать Лассару. Я найду путь к Паучьей горе. И ни одной нечисти в округе не останется. Я свергну даже Кхуда… Помоги мне, сестра, и вместе мы будем править этим миром.

Потому что самая страшная нечисть — это ты сам. Никогда нам не править вместе. Как только я смогу — я лично перегрызу тебе глотку зубами.

— А будешь мне перечить…

Порылся в кармане и достал черную прядь волос, швырнул мне.

— Узнаешь? Это патлы твоей шеаны-подружки. Моран, кажется. Ты знаешь, что я с ней сделаю? Ее будут трахать во все дырки. В уши, в нос, в маленький зад, в глотку. Вся голодная свора моих солдат вздрючит твою маленькую, черную рабыньку. А потом… потом я начну отрезать от нее по кусочку и присылать тебе, например, в супе, в каше, в киселе. Тебя свяжут и заставят глотать ее мясо.

По мере того, как он говорил, меня тошнило, меня заволакивало черной ненавистью и тошнотой. Этот ублюдок не мог быть моим братом, не мог носить одну и ту же фамилию с Анисом… не мог родиться от моей матери. Посмотрела в глаза Маагара, а они стали полностью белыми, радужка как будто выцвела, сверкнула огнем, и изо рта вытекла тонкая струйка дыма, поползла по щеке, как паутина. Он шагнул ко мне, но тут же остановился… а я ощутила жжение за спиной. Глаза Маагара погасли, и у меня осталось ощущение, что мне показалось. Я слишком измучена, слишком голодна и схожу с ума от отчаяния.

— И хватит молчать, Саанан тебя раздери, хватит, мать твою, молчать. Иначе тебе и в самом деле отрежут язык.

Я снова плюнула перед собой, но он уже не решился меня ударить.

— Собирайся. Мы выезжаем сегодня ночью. Тебя вымоют, накормят и переоденут. Ты больше не узница Тиана. Ты снова моя любимая сестра. Моя маленькая Одейя.

Он улыбнулся омерзительно, гадко. И мне на какие-то доли секунд начало казаться, что это не он. Точнее, он, да, но внутри него есть что-то еще… что-то нечеловеческое и жуткое, что-то, что им управляет. Или это я просто не хочу верить… Мне страшно каждый раз, когда я вспоминаю широко распахнутый уцелевший глаз отца, как он оседает на пол с ножом между лопаток. Он не верит, что это сделал его сын… смотрит то на меня, то на Маагара, который фальшиво плачет и причитает:

— Я не мог иначе… не мог. Или ты… или я. Я выбрал. Ты свое уже отжил. С тебя хватит. Теперь моя очередь. Прости, отец. Прости меня. Так надо… ты бы сделал так же.

Потом посмотрел на меня и скривился. Слезы катятся по щекам, он испачкан в крови Ода Первого, его руки дрожат, а рот кривится в рыдании.

— Ты будешь молчать. Поняла? Ты. Будешь. Молчать. Ни слова не скажешь. Иначе я выжгу весь Валлас. Всех вонючих варваров. Сниму с них кожу и буду жарить на вертеле на площади.

И я замолчала. Навсегда. Никто больше не достоин слышать мой голос. Даже я сама. Если земля способна носить такую тварь на себе, то мне больше нечего сказать. Ни одна молитва не сотрет память, ни один псалом не замолит того, что я знаю.

Протянула руку и тряхнула прядью волос перед лицом брата. Молитвенно сложила руки.

— Верну ее тебе, когда приедем в Рампал на помолвку. Но одно неверное движение, и ты пожалеешь о любой своей выходке.

В эту секунду в келью вошел без стука гонец, упал на колени, прижался губами к плащу Маагара.

— Что такое?

— О, мой Велиар, валласары… прорвались через плотину с севера.

— Ложь. Валласаров больше нет. Осталась лишь горстка нищих оборванцев.

Гонец поставил на пол сундук и откинул крышку. Я отшатнулась назад, увидев его содержимое, а Маагар грязно выругался. В сундуке лежала голова одного из его полководцев с вырезанной мордой волка на синем лице. Кровавый рисунок с вздувшимися краями расползся по лбу и щеке мертвеца.

— Бред. Их предводитель мертв. Я лично видел, как он потонул в ледяной реке, а на утро ее затянуло льдом. Я оцепил это озеро и смотрел, как валласарские псы тонут. Это подделка, враг хочет нас дезинформировать. Никакой паники. Пошли к плотине людей — пусть проверят, возьмут с собой рабов и залатают дыры. Валласаров, если найдете живых, четвертовать и куски развесить на дороге.

Прижалась лбом к стене, чтобы не слышать… заткнула уши пальцами. Не могу. Только не опять по развороченным ранам, только не опять разворошить горящий пепел и рассыпать там, где больше нет сердца и души. Сама не знаю, как до сих пор жива… Но значит, еще не время умирать, значит, у Иллина на меня свои планы. И я знаю какие — убить Маагара.

Маагара, который заставил Рейна встать на колени… Маагара, который предавал меня с самого детства.

— Уходите. Ловушка это. Маагар все подстроил, — шепчу, а он смотрит и щеки мои, лоб, шею ладонями огромными гладит. Все лицо, как от боли, исказилось, и дышит сквозь зубы рвано, быстро-быстро, словно задыхается. Ссадину потрогал у моего глаза, разбитую переносицу и к себе опять прижал, зарываясь лицом в мои волосы.

— Красивая… моя мааалан, какая же ты красивая, даже глаза изголодались по тебе. Пальцы изголодались. Не дышал без запаха твоего проклятого. Слышишь, ведьма? Убивать тебя шел… и не могуууу, маалан, не могуууу.

— Ловуушкаа, — стону я, — уходииии. Они убьют вас. Маагар убьет. Беги, Рейн.

Сбоку раздался сдавленный стон, и стрелы сверху градом посыпались. Рейн со мной вместе кубарем к деревьям и собой накрыл. Вздрагивает, и я знаю, почему — стрелы ему в плечи и в спину впиваются.

— Их много, — всхлипывая и касаясь его лица, — они заманили тебя в капкан… простиии.

— Иллин твой простит, если я позволю тебе с ним встретиться. В лес беги. Никто не пойдет за тобой. Беги. Мои воины остались за ущельем. Сайяр тебя встретит, уговор у нас такой. Поняла?

— Неееет… не пойду без тебя.

— Пойдешь.

— Не пойду… находилась я без тебя, Рейн. Не могу больше.

В глаза мне смотрит, и я вижу, как сузились зрачки, как дернулся кадык на шее.

— Лжееешь… но как красиво лжешь.

Приподнялась поцеловать его в губы потрескавшиеся, но он меня за горло обратно в снег вдавил. И в ту же секунду стрела у моего виска в щель между камнями встряла. Рейн рывком вскочил на ноги, зарычал, ринулся за мечом, и как обезьяна по скале наверх прямо в кодло лассарских воинов. Несколько голов тут же в снег упали, окрашивая его в ржаво-алый. И кубарем вниз, вместе с лассарами и их лошадьми. Воины брата спрыгивали вниз, как саранча, по десять на одного. Мясорубка началась жуткая, кровь брызгами в снег капает, смешивается с ним, превращая в кроваво-грязное месиво, и я знаю, что не победит он… не осилит, слишком их много. Если бы только волком стал, но до обращения еще несколько недель. Что я натворила? Зачем Маагару поверила? Как не поняла? Это я Рейна и людей его на смерть привела.

— Эй. Лассарский велиарий, выходи драться. Чего за деревьями прячешься? Или меч в руках держать не умеешь? А может, ты только женщин бьешь?

Голову подняла и брата увидела, восседающего на коне с невозмутимостью самого Бога или идола каменного. Рядом с ним войско с копьями. Вниз смотрят. И Маагар ухмыляется уголком рта. Знает, тварь, что сражение выиграно.

— Сдавайся, валласарская псина, и тогда твоя смерть быстрой будет.

— Валласары — не лассары, они не бегут и не сдаются. Выйди и попробуй заставь меня, Маагар дас Вийяр.

Кричит, продолжая драться, разрубая на части нападающих на него солдат, раскидывая в стороны, как крыс. И я с ужасом вижу, что все остальные его воины мертвы уже давно. И он сам весь кровью залит, сломанные стрелы из плеча торчат. И держится, какой-то невероятной нечеловеческой силой держится.

— Никто ты, чтоб я с тобой дрался. Отбрось меч и стань на колени, тогда, может, я пощажу тебя, валласарская погань.

— Валласары на колени не становятся, запомни, малыш.

Маагар махнул рукой, и вниз спрыгнули еще десять воинов. Тяжело дыша, я встала со снега, глядя, как Рейн с легкостью сворачивает головы и рубит противников, а они идут и идут. А он уже шатается, с трудом на ногах стоит. И я понимаю, чего хочет мой брат — он хочет поставить его на колени. Тщеславный ублюдок. Он ведь мог давно приказать взять Рейна, но он хочет его сломать и ради этого не жалеет и своих людей. Только он одного не понимает — не сдастся он. Скорее, умрет, но не сдастся. И постепенно ухмылка с лица Маагара исчезает, и он нервно дергает поводья. Потери растут. А валласар шатается, но не сдается. Убивает каждого, кто спускается к нему вниз. Падает и снова поднимается.

— Не становятся, значит? А так?

Я только вскрикнуть успела, когда два астрана спрыгнули рядом со мной и схватили под руки. Маагар поднялся в стременах и лук из-за спины достал.

— Так что ты выберешь, Рейн дас Даал, свою гордость или ее жизнь? Я самый лучший стрелок Лассара. Ты, бывший меид, это прекрасно знаешь. Через секунду она будет мертва, а ты все равно взят в плен.

Рейн метнул взгляд в мою сторону и снова перевел его на моего брата.

— Только лассарская псина может на кон поставить жизнь сестры, чтобы потешить свое эго.

— Ты к моей совести взываешь, убийца младенцев? Жуткая тварь саананская? — взвизгнул Маагар. — На колени. Или шлюха твоя сдохнет прямо сейчас. Вот такая братская любовь у Маагара.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. РЕЙН

— Ты никогда не думал, почему братья Ночного Дозора не вправе заводить жен и детей?

— Нет.

— Это для того, чтобы они не могли любить. Потому что любовь способна погубить честь, убить чувство долга.

(с) Джордж Мартин. Игра престолов

Сорвал с себя вонючую, мокрую медвежью шкуру, швырнул прочь и вдохнул морозный воздух полной грудью, искромсанной, извороченной шрамами.

Поднял руки вверх с диким ревом. Холод отрезвляет, возвращает к жизни. Колет все тело мелкими иголками. Здравствуй, Лассар. Я же обещал, что вернусь. Обещал, что приползу на брюхе, на четвереньках. Как угодно. Приползу выжирать все живое. Топтать каждый куст и давить каждый цветок.

Расправил плечи, подставляя голое тело мелким снежинкам, ожидая, пока Ее Величество Луна выйдет из-за туч и вырвет из моего нутра зверя.

Я пришел. Я снова на проклятой земле своих врагов, и в этот раз пощады не будет. Нас много. Нас целое полчище, и мы будем собирать союзников по всей земле. Пять лет я выжидал. Из них три года мое мясо срасталось с костями, а кости выравнивались и регенерировали. Од Первый заманил нас в ловушку… вместе со своим старшим сыном. И все из-за нее, из-за проклятой шеаны с красными волосами, из-за Маалан — лживой и продажной твари.

Я в очередной раз повелся и пришел за ней. И потерял сотни своих людей. Вывел их на верную смерть. Никогда не забуду берег той реки, в которой дас Вийяр похоронил больше половины моего войска вместе со мной под толстым слоем льда.

— Это ловушка. Я чувствую. Не ходи, Рейн.

Дали держала меня за руку, сдавливая запястье так же сильно, как это мог бы сделать мужчина. Ее хватка была железной.

— Мои люди нашли ее и везут сюда. У них получилось выкрасть Одейю дес Вийяр.

— Ты веришь гонцу? Посмотри на него. Он жалок. Он весь в крови и ссадинах.

— На него напали бандиты.

— Какие бандиты, о, Гела? Ты видел хотя бы где-то бандитов, Рейн? Единственные бандиты здесь — это мы сами.

— Он привез ее волосы, — ткнул сестре в лицо прядь красных волос. — Это они. Это волосы проклятой сучки.

— Снова ты наступаешь на те же вилы. Снова ты лезешь в ту же яму.

Отобрала у меня волосы и швырнула в огонь, и я тут же стремительно протянул руку, выдирая прядь из языков пламени, и, не обращая внимание на боль, волком посмотрел на сестру.

— Никогда больше так не делай.

— Не то что? Переступишь через меня ради… ради пряди ее волос?

Сдавил волосы в кулаке и бессильно зарычал. Да, это был неожиданный порыв. Да, когда представил, что огонь сожрет тонкие красные пряди, чуть не задохнулся от боли. Никто не может касаться их… даже пламя. Они принадлежат мне. Каждый волосок.

— Я возьму людей и поеду к реке.

— Половину людей. Ни на одного больше.

И зыркнула на меня своими синими глазами.

— Хочешь, умирай ради нее, но умирай со своими людьми — моих не тронь.

— Я думал, у нас общие люди.

— А я думала, что после лживой могилы ты похоронил в ней и свою пагубную страсть к шеане лассарской, похоронил свое безумие. Но нет. Ты одержим. Ты страшен. Не знаю, кого еще ты захочешь принести в жертву, но я не позволю, чтоб это были те, кто мне дороги.

— Бред. Я хочу ее наказать, хочу вернуть Лассар, хочу заставить ее отца и брата пойти на наши условия.

— И это тоже ложь, Рейн. Она была у тебя, ты не обменял ее на наших солдат, не обменял на еду, когда вы голодали, не обменял на золото или свободу. Ты оставил ее себе, и сейчас будет точно так же. Ты помешан на этой женщине. Она сожрала твое сердце и твою душу. Они не принадлежат никому. Даже тебе.

Прошла мимо меня, зацепив плечом, и вышла из моего шатра. Ну и к Саанану ее помощь. Я сам справлюсь. И… не справился. Дали оказалась права. Я привел своих людей на смерть. В лодке оказалось чучело, одетое в женский плащ, а на нас напало тысячное войско Ода Первого. Сам он стоял на берегу и смотрел, как рубят и колют моих солдат, как они проваливаются под лед, как умирают с моим именем на губах.

Но меня свалить было невозможно. Я шел к нему. Рубил направо и налево, отшвыривая головы, как кочаны капусты, выдирая острием меча кишки и разрубая грудные клетки. Шел к нему. По льду, который не раскалывался подо мной. Не чувствуя ран, не ощущая боли и слабости от кровопотери. Даже когда на меня обрушился вражеский топор и разворотил мне грудину, я продолжал идти. Лассары набросились на меня вдесятером в нескольких шагах от копыт белого коня Ода… и мы ушли под лед. Я тонул и смотрел им обоим в глаза. Отцу и сыну. И проклинал их всеми силами ада.

Пришел в себя от трения, тряски и запаха волчьей шерсти. Не моей. Дали выпустила свою волчицу, и та нашла меня под водой, вытянула на берег и несколько миль тянула в лагерь.

Войско было разбито. Од с Маагаром пошли в наступление и загнали остатки валласких солдат обратно за границу, оттеснили за дамбу, уничтожили еще несколько десятков воинов, ослабших, деморализованных и голодных. Меня выхаживала тихая и молчаливая Лори. Она врачевала мои раны, кормила меня с ложки, обмывала мое тело, а Дали каждую луну прятала меня в подвал, заколачивала его досками в надежде, что мой волк не придет и не разломает раскрошенные кости, не добьет меня окончательно.

Но у нее не вышло. Волк приходил все равно. Он дробил мое тело, мешал регенерации и тихо выл, пытаясь волочить перебитые лапы. А потом возвращался я в еще худшем состоянии. Лассары преследовали нас, загоняли, как диких зверей.

— Как мне быть, Рейн? Как? Ты не восстанавливаешься.

— Перерезать мне глотку и уводить своих людей.

И засмеялся, закашлялся, чувствуя, как вибрирует от боли каждая клетка моего тела.

— Наших людей, брат. Наших.

— Твоих. Мои давно покоятся подо льдами Красной реки.

— Наших. Прости меня… прости, что так сказала. Но без тебя мы никуда не пойдем. Без тебя мы больше не будем войском Лассара, а станем снова жалкой кучкой мародеров и оборванцев. Не будет праведной войны, не будет священного долга. Ты — наш велиар, Рейн. Ты единственный сын нашего отца. Ты должен вести нас в бой.

Она откинула полог шатра, за которым я валялся голый, накрытый шкурами с незарастающей раной в груди, худой, как скелет, заросший с ног до головы, вонючий и грязный.

Но едва люди вошли в шатер, они все опустились на колени и начали глухо бить в грудь, скандируя мое имя.

— Ты — наш велиар… ты должен жить. Вернуть нас в Лассар и повесить на лассарском замке знамя Валласа. Ты.

Она ушла, а я остался лежать на шкурах и смотреть в темноту, пока не нащупал у себя на груди зуб и не ухмыльнулся, вспоминая, как старая мадорка дала мне его своей дрожащей, костлявой рукой.

— Придет день… или скорее ночь… дня сссскоро не будет… придет ночь, и ты найдешшшшь меня. Найдешшшшь и будешшшшь лежать у меня в ногах…

— Скорее топтать тебя копытами моего коня.

— Ты даришь мадоре сссвободу… а она, может быть, когда-нибудь подарит тебе жжжиззззнь. Есссссли захочешшшшь найти… вот… покажжжжи, и тебя не сожжжрут, а приведут ко мне.

Я вручил этот зуб Дали.

— Приведи Сивар. Она сможет вылечить.

* * *

Старая шеана бормотала надо мной заклинания на своем языке. Я ее то слышал, то не слышал, проваливаясь в черную яму небытия, и бродил там по закоулкам моей черной души, чтобы видеть из кромешного мрака ее облик, ее глаза, ее кровавые волосы. Гнаться за ней, тянуть израненные руки, ползти на коленях. Там не было гордости, там не было ненависти и гнева. Там жил одинокий волк, готовый за нее сдохнуть, готовый позволить содрать с себя шкуру и все равно ползти по ее следу, истекая кровью, чтобы испустить дух где-то возле ее ног. Увидеть ее один раз. Издалека.

Адская боль выдернула раскаленными клещами обратно в реальный мир, и я увидел перед собой сморщенное лицо мадорки, ее скрюченные пальцы и зловонную пасть, приоткрытую и исторгающую какие-то ужасные звуки, похожие на песню.

— Вкуси моей крови, гайлар, вкуси и вернешься обратно.

— Нет большей ереси… чем вкушать кровь падальщицы…

— Ересь, вера, какая разница, если уйдешь к своим праотцам и никогда больше ее не увидишь.

Мы оба знали кого. Старая, хитрая тварь знала, куда бить, а еще она знала, что если я изопью ее крови, то больше никогда она не станет врагом моим. Во мне будет плавать проклятая жижа баордов. Мой волк будет воспринимать ее как родную и не причинит им вреда.

— Лучше выблевать свои кишки, чем испить эту дрянь.

— Как знаешшшшь.

И ушла, оставив после себя смрад гниющей плоти, засохшей крови и медвежьего жира. Боль выворачивала меня наизнанку, боль сжирала мои внутренности и заставляла извиваться на постели, выгибаясь и проклиная каждую секунду своей жизни. Иногда я впадал в небытие.

Это были самые лучшие мгновения, я освобождался от ненависти, освобождался от боли. И видел нежное лицо Маалан перед собой. Видел бирюзовые глаза, полные любви, видел приоткрытые губы, улыбающиеся мне, чувствовал, как касается меня тонкими пальцами, ведет по груди, призывно выстанывая мое имя.

— Моар, Рейн… моар… истосковалась вся. Маалан твоя изнемогает. Сил нет ждать тебя. Умру скоро… Дай в последний раз почувствовать тело твое, последний раз целовать твои губы.

Платье расстегивает, спускает с белоснежных плеч, оно скользит вниз к ее тонкой талии, обнажая тяжелую, упругую грудь с коралловыми сосками. И снова ко мне тянется, руки на грудь кладет… мгновение, и из тонкий ногтевых пластин выскакивают когти острые, как ножи, и впиваются мне в грудную клетку, обнажают сердце.

Вместо лица постепенно проявляются черты Сивар.

— Аааааа, — и я открываю глаза, бешено вращая ими и видя склонившуюся надо мной мадорку.

— Недолго ему осталось. Час или два. Кровь вязнет, становится черной. Заживления больше нет. Его волк ослаб и больше не может поддерживать жизнь в человеке.

И тут же исчезла, захрипела. Послышался голос Дали, полный гнева и боли.

— Ты обещала спасти. Обещала вернуть его.

— Обещалаааа… дааа, но он не хочччччет.

— Чего не хочет? Что ты несешь, старая гадина? Я тебе, как змеюке, башку отгрызу. А потом всех твоих растерзаю. Куска мяса не останется.

— Паучий яд, что живет во мне, склеит разлагающщщщщуюссссся плоть, очисссссстит. И тогда он вернетссссся к жиззззни… А он не хочччччет. Не хочччет осквернять себя кровью баордов.

— Не спрашивай. Меня слушай. Сейчас я решаю.

— Нет. Нельзя сссстарой Ссивар сссамой решшать. Он должжжжен. Добровольно. Должжжжен.

— Рейн, заклинаю, выпей ее крови. Слышишь? Ты должен. Нет времени больше. Нееет его.

— Тогда родными нам станут… никогда истребить не смогу.

— Я смогу.

Приоткрыл тяжелые веки.

— И ты не сможешь. Кровь смешается. Твоя… волчица… не сможет.

— И что? Саанан с ними, с баордами. Пусть живет племя их проклятое. Нам то что, не они враги наши, не с ними воюем.

Боль вывернула меня наизнанку, заставила изогнуться и стиснуть челюсти, чувствуя, как пена выступает в уголках рта.

— Соглашайся. Рейн, молю.

— Нет. Уходи, Дали. Уводи людей.

Больше я их не слышал, погрузился в черноту, в свой личный лабиринт из диких кошмаров, личных мертвецов и тварей из самой лютой бездны разума. Я снова ходил по черным закоулкам, ползал, шарахаясь от гниющих тел своих врагов и всех тех, кого когда-либо убил. Они тянут ко мне скрюченные пальцы, хватают за ноги.

— Отец…

Детский голосок пробивается сквозь мерзкое шипение и рычание мертвецов, заглушает их. Я слышу этот голос, но не вижу никого, и мне кажется, что это я совсем маленький бегу по лугу, раскинув руки и растопырив пальцы… Я бегу за мальчишкой, спотыкаюсь, что-то кричу.

— Отец… я жив, ты знаешь? Я жив.

Кто ты? Кто ты — исчадие ада или выдранный из глубины сознания самый болезненный и жестокий кошмар-мечта.

— Я жииив.

— Где ты? Гдееее?

— Совсем рядом… рядом… рядом… найди меня. Я жииив.

И тонет голос, путается где-то в заснеженных дорогах, и я иду за ним… а рядом Дали. Мы где-то там… где-то, где я все еще верил девочке с красными волосами и жаждал ее найти, чтобы неистово любить.

— Тени. Они уже здесь. Быстро. Как быстро, им иммадан. Я думал, это все сказки Сивар…

Обернулся назад и с облегчением выдохнул, когда мост захлопнулся, а в снегу осталась стоять одинокая детская фигура с куклой в руках.

— Да что с тобой? Какие сказки? Что за тени?

— Мой волк с ними дрался… они вышли из воды. Несколько десятков лун назад. Это зло, Дали. Как утверждает Сивар, оно пришло на землю, чтобы поглотить ее и погрузить во мрак. Оно питается смертью и поселяется там, где смерть побывала… Или сеют эту смерть сами. Слуги Повелителя Тьмы. Как говорит старая вонючая мадора. И мы… мы с тобой тоже его слуги. Когда теряем облик человека.

— Бред.

— Не знаю. Я и сам не знаю… Но они… Ты видела их сама.

Мы объехали цитадель и через несколько часов пути достигли Нахадаса. Под видом двух паломников, зараженных оспой, мы въехали в город и спросили дорогу к Храму. Стараясь не приближаться к нам, люди рассказали, как выехать к горе. Мы больше не говорили с сестрой. Ехали молча. Глядя вперед на шпили храма, который вызывал у меня ощущение стойкой ненависти. И мы знали, зачем сюда едем. Жаль только, жирной твари здесь давно нет, иначе я бы с удовольствием поджарил его на вертеле.

— Его звали Вейлин… она назвала его Вейлин.

Я резко обернулся к сестре, но она не смотрела на меня. Она смотрела вперед на шпили с раскрывающимся цветком на концах.

Мы искали очень долго. Ходили по рядам, раздвигали ветки. А когда нашли, я долго смотрел на дату, высеченную на камне, потом с рыком отодвинул плиту, усыпанную сухими цветами. Когда-то такой, как я, говорил мне, что когда мы умираем, то наши кости под землей не походят на человеческие — это кости полуволка — получеловека. Со временем я убедился, что это правда.

Мы разрыли могилу и вскрыли обитый бархатом ящик с маленькими костями, завернутыми в шелка с вышитой буквой "В". И это были кости человеческого младенца. От меня мог родиться только гайлар. Либо Одейя дес Вийяр не рожала, либо она родила его не от меня. Последнее исключено. Так как она была под полным моим надзором постоянно… Значит, не было никакого младенца.

Я заорал, пиная ногой мокрый снег и ломая дерево голыми руками, пока Далия закапывала гроб обратно и двигала на место плиту.

— Сукаааа. Лживая, проклятая сукаааааа.

Мы долго стояли над могилой в полной тишине. Я смотрел на свои руки, вымазанные грязью, на то, как въелась она под кожу, и думал о том, что только что сдохли обе шалавы: и надежда, и правда. Теперь они здесь, под плитой, вместе с несчастным малышом. Чужим малышом. А у меня внутри, в каждую пору забилась точно такая же грязь. И воняет гнилью моя истлевшая плоть.

Это была самая чудовищная ложь из всех, что я когда-либо встречал за всю свою гадскую жизнь. Внутри все мгновенно замерзло и окаменело. Я поднял взгляд на Далию, а она не сводила взгляда с Храма. Ее скулы то сжимались, то разжимались. А мне хотелось громко и оглушительно хохотать. Так громко, чтобы полопались перепонки в ушах. И я смеялся. Про себя. Раздирая горло до крови.

* * *

Веки мучительно дрогнули, и я открыл глаза.

— Давааааай… я выпью… даваааай.

Кровь мадоры была тянучей, как сироп, и острой на вкус, как самая горькая приправа. Я глотал эту жижу, а сам продолжал бежать по тому зеленому лугу вслед за мальчиком. Я знал, кто это. Мой сын. И я должен выжить. Выжить, чтобы найти красноволосую дрянь и спросить у нее, где мой ребенок. Почему могила моего сына оказалась пустой.

Пришел в себя через сутки… от детского плача. Где-то кричал младенец. Его крик выдернул меня из небытия, и я хрипло спросил у сидящей рядом с моим ложем Дали:

— Где… где это плачет ребенок?

— У баордов…

У баордов? Странно… в голодные времена у них нет младенцев. В голодные времена они их уничтожают сами.

* * *

Тугие, острые как бритва волоски пробивают кожу, лезут наружу, исторгая из меня рык уже привычной боли, я чувствую, как хрустят суставы, как несется кровь по венам, как пробиваются когти и рвут мою плоть в мясо. Пахнет луной и свободой. Я втягиваю этот одуряющий аромат, позволяю волку полностью завладеть моим телом, чувствуя, как обостряются все чувства, как тонкий слух улавливает каждый шорох, каждую прячущуюся тварь, которая дрожит от ужаса, ощущая моего зверя.

Я вижу шныряющих в кустах зайцев, слышу мчащихся прочь оленей, жалобно попискивающих детенышей куницы.

Я голоден. Волк хочет смерти и крови. Сырого мяса и погони. Ухо улавливает шорох справа. Там притаилась косуля. Ее можно загнать и сожрать сочное мясо, если подобраться очень тихо. И волк пригибает голову, перебирает мощными лапами, осторожно опуская их в пушистый снег.

Не спугнуть. Но косуля вдруг испуганно бросается бежать. Саанан раздери.

Волк хочет кинуться в погоню, но его настораживает другое… это не он спугнул косулю. Это не он заставил ее испуганно озираться. Здесь есть еще один зверь. Не Дали. Сегодня не ее ночь охоты, и она сейчас далеко.

Повел носом, втягивая морозный воздух, смешанный с запахом хвои, мускусным ароматом страха, который выделяет косуля и… грубый, но очень чистый аромат гайлара. Здесь еще один волк. Его шерсть пахнет едко, сильно и… как-то по молочному приятно.

Я делаю прыжок в сторону, заставляя косулю бежать на открытую поляну, чтобы увидеть своего соперника. Я больше не охочусь на нее, я охочусь на волка. Я хочу заставить его обнаружить себя, как только он выскочит из темноты, чтобы попытаться схватить добычу. Я опрокину его в снег и заставлю покинуть мою территорию. Никто и ничто не имеет права находиться на моей земле.

Вот он — взметнувшийся вихрь снега, и тень, мелькающая из-за деревьев. Взвился в прыжке, растопырив лапы, сбивая грудью соперника прямо в снег, опрокидывая на спину и придавливая всем телом к земле. С оглушительным ревом выдыхаю всю ярость в белую морду. Жалобный скулеж охлаждает пыл… передо мной не волк… а волчонок.

ГЛАВА ПЯТАЯ. РЕЙН

— Что ты делаешь со мной?

Со слезами в голосе спросил он у ворона.

— Учу тебя летать.

— Я не могу летать.

— Ты уже летишь.

— Я падаю.

— Каждый полет начинается с падения.

(с) Джордж Р. Р. Мартин. Игра престолов

Яркие зеленые глаза, белый мех, большие уши. Совсем мелкий. Детеныш. Но… кто посмел обратить ребенка? Впервые столкнулся с таким. Никогда не слышал о маленьких Гайларах. Только в преданиях, когда Гайлары еще рождались от смертных женщин или от слияния двух особей, но не в наше время, когда нас остались считанные единицы, и у каждого своя территория. Гайлары давно утратили способность размножаться со смертными… а найти свою истинную пару не могли и подавно.

"Кто ты" — гипнотизируя, впиваясь взглядом в расширенные от страха зрачки. Сколько ему? Пару месяцев, как волку, и лет пять, как ребенку? И есть ли ребенок?

Молчит, шевелит белыми ушами, жмет к голове, и глаза напуганы. Не ожидал встретить кого-то такого же, как он сам.

"Где твоя стая? Ты один? Отвечай"

Вдалеке раздался характерный свист, и мы оба повели ушами, устремив взгляды на небо.

Огненные стрелы взметнулись в воздухе и полетели в сторону лагеря. Я резко подскочил и разжал лапы, волчонок дернулся в сторону и исчез за деревьями. Саанан раздери. Метнулся было за ним, но пронзительное понимание того, что происходит, заставило застыть.

Секунда промедления, и я задрал морду кверху, принюхиваясь к воздуху. Лассары. Целый отряд.

Они вычислили нас и атаковали лагерь. До рассвета еще часа три. Против стрел я бессилен. А в одиночку не справлюсь с целой толпой. Плевать. Я перегрызу половину из них. А может, и всех, если повезет. Тем, кто не боится смерти, везет почти всегда.

Проклятье, Дали ушла в разведку и вернется нескоро. Со стороны лагеря раздавались крики. Начался пожар. Череда стрел взметнулась еще раз, и я бросился в сторону отряда лассаров. Разметая снег лапами, прижимаясь ниже, чтоб меня не было видно. Мелкому засранцу, который удрал от меня, повезло. Его белая шерсть незаметна на снегу. Разделаюсь с ублюдками-лассарами и пойду по твоему следу, малыш. Никто не смеет плодиться на моей территории просто так. Я хозяин этих мест. Все земли принадлежат моему волку. Он — альфа, а Дали — бета. Все остальные должны испросить нашего позволения ступить на эту землю.

А вот и трусливые твари. Обосновались на пригорке, замаскировавшись ветками хвои, в белых латах и кольчугах, с белыми плащами. Разведка Лассара, посланная уничтожить тех, кто прорвался через плотину. Они уже знают, как нас много…

Я крался к ним сзади, не торопясь, прикидывая, скольких смогу убить сразу и со сколькими придется сразиться. Обычно срабатывал эффект неожиданности, и, завидев такую страшную тварь, как я, люди бросались прочь с дикими криками. Но в этот раз я не мог никого отпустить. Маагар не должен знать численность войска, прорвавшегося на сторону Лассара.

Я напал, когда лучники подняли свои стрелы вверх в ночное небо, натянув тетиву. Дикий вопль боли и смерти разлетелся эхом по всему лесу. И начался Хаос. Пиршество моего волка. Одичавшего, злого, голодного. Он набросился на противника, кромсая на куски, раздирая без жалости, без страха. Многие кинулись врассыпную, побросав арбалеты. Остальные корчились от рваных ран, а я позволил волку наслаждаться победой, позволил бесчинствовать и пировать.

Человека там больше не было. Он закрыл глаза и уснул. Ему было плевать, что творит его вторая ипостась… он лишь наслаждался воплями агонии и дикой боли. Он догонял каждого, кто успел унести ноги, настигал и безжалостно загрызал, не давая никому выйти из леса.

Нажравшись всласть, волк бросился к своему лагерю. Я чувствовал запах зверя и металлический привкус крови. Мы были сытыми и удовлетворенными страшной расправой.

Пожар в лагере потушили, валласары стремительно собирали лагерь, складывали шатры, сворачивали подстилки и навьючивали лошадей. Правильно. Надо уходить. И они знают куда… Я приду позже, когда волк последует за луной. Здесь справятся и без меня.

В эту секунду ощутил, как в плечо словно впилась чья-то пасть. Болью пронзило все тело. Завоняло паленной шерстью. Горящая стрела. Кто-то пустил ее в меня. Обернулся, чувствуя, как наливаются кровью глаза, как раскрывается в оскале пасть… хочу прыгнуть и не могу. Меня постепенно парализовывает. Мои задние лапы перестают меня слушаться. А передние как будто вросли в землю. Морда тяжело опускается к груди. Я вот-вот упаду. Чьи-то ноги приближаются ко мне. В руках человека сверкает лезвие меча… если отрубит голову Гайлару… тот умрет, и я вместе с ним.

Стрела была смазана ядом. Не человеческим. Ядом… иного происхождения. Ядом со снотворным. Меня шатало, и я вот-вот завалюсь на бок. Рука человека приподнималась очень медленно, сейчас она рухнет вниз и все… И настанет конец всему. На его лице белая маска. Она напоминает череп, сквозь прорези мне видно глаза… Они белесые и пустые.

Сейчас я почувствую последний удар меча в своей жизни. Но вместо этого увидел, как что-то метнулось на человека, чья-то тень промелькнула в прыжке, с диким воем убийца упал в снег, а я погрузился в темноту.

* * *

Глаза открыл возле ручья, прикрытый хвойными ветками, а рядом моя одежда сложена. Приподнялся и скривился от боли. Плечо не просто болело, а огнем горело, как будто в пасти у самого Саанана побывало, и тот оставил в ране свою слюну ядовитую. Стрелу кто-то сломал. А потом вырезал наконечник. Из-под повязки, умело наложенной на предплечье, разило какой-то невыносимой вонью. Мне смазали рану.

Обернулся то в одну, то в другую сторону. В голове все еще мутно, а во рту привкус горечи, как отравился чем-то или гнилого мяса отведал. Облизал губы — тоже горчит. Не иначе как отпаивали чем-то.

Быстро оделся и снова осмотрелся по сторонам. Следов нет. Все следы снегом запорошило. Волк бы отыскал, но не человек.

Меня кто-то спас… кто-то иной. Я поспешил в сторону ущелья, где должны были разбить новый лагерь. Мне нужен отряд, чтобы обыскать местность и понять, что здесь происходит. А еще я хочу найти второго волка… но теперь придется ждать до следующей луны.

Наклонился, чтобы поднять шкуру и накинуть на плечи, и нахмурился, увидев в снегу бронзовую ладанку с иероглифами.

— Баорды?

Сдавил ладанку пальцами. А ведь я им дал возможность и время уйти подальше. Но они все еще ошиваются здесь.

В лагерь не пошел… пошел искать баордов. Сивар должна знать, что за саананское зелье было на наконечнике стрелы и кто меня спас, дав противоядие. И что здесь делали ее твари. Почему не ушли за овраг, как было обговорено. Не пересекаться с валласарами и не мешать охоте. Мир существует, пока звери держат дистанцию.

ГЛАВА ШЕСТАЯ. ДИЕРОН

— Что это?

Огромный, патлатый, черноволосый воин с железной маской на лице бросил на грязный, обставленный склянками стол ладанку Рона. Она покатилась по столешнице, сверкая ярко-зелеными иероглифами в бликах от пламени костра, разведенного внутри пещеры. Стало страшно. Что теперь будет?

— Ты не с миром пришшшел. — напряжение БабЫ чувствуется даже в воздухе. Она меняется с чужаками. Становится закрытой панцирем, ее голос шипит и вытягивается. С ним… с Рони, она не такая. Но этого жуткого, черного она боится. И это не просто страх. Это суеверный ужас, и в то же время некое поклонение силе этого страшного человека. Баорды никого не боятся. Они сами исчадия саананские. Но не в этот раз. Не с ним.

Мадора отвернулась, делая вид, что не заметила ладанку. Ее трясущиеся руки переливали какую-то отвратительную желтую жидкость из склянки в склянку. А маленький, чумазый Рон выглядывал из-за мешковины, стараясь ничем себя не выдать. Но БабА знала, что он здесь. Она всегда и все знала. Ведь она — Видящая Тени. Она жрица Бао. И только ему можно было называть ее БабАААА.

Как этот человек смог его найти? Как выхватил следы, ведь Рон их умело запутал, и когда волк растворился в туманном рассвете, баордский мальчишка долго плутал по лесу и лишь потом пришел в лагерь. Так его учила Баба. Не вести чужаков в деревню.

— Мир теперь снится только мертвецам, которые в него верили.

— Что тебе надо, Рррррейн?

— Осмелела так, что имя мое произносишь? Соскучилась по клетке, старая?

Узкие глаза сверкнули зеленым фосфором, и мальчишка напрягся. Да, чужак пришел не с миром. И он… не человек. Он тот самый Черный Волк. Баба об этом знает. Вокруг него красный туман, окружает радужными кольцами. Голубая аура Сивар растворяется в этом красном, слабеет, скукоживается. Сгреб со стола ладанку Рона и ткнул Бабе в лицо.

— Это кто-то из твоих обронил. Говори кто? Зачем следили за мной? Кого ты прячешь здесь, старая шеана?

— Сссс каких пор гайлару интересны баорды? Мы давно сссс вами в мире. И лишшшь мертвецы знают, сколько их сссгнило ради этого в болотах лесссных. Разве Сссивар не доказала тебе свою верность… не вернула тебя ссс того ссссвета?

Она назвала этого огромного воина Рейном… Ему подходило это имя. Он был похож на стихию. Непредсказуемую, страшную и дикую. А еще… у него была тайна, как и у Рона. В нем жил волк.

Когда-то Сивар говорила, что придет время, и Рони увидит такого же, как и он, сильного хищника. Правда, она считала, что это случится намного позже… Если бы мальчишка слушался ее и не убегал далеко за пределы лагеря, то никто бы его не обнаружил. Баба будет злиться. Ее глаза станут белесыми и страшными, и она расскажет ему одну из своих жутких сказок с живыми картинками… на которых люди с огненными стрелами убивают баордов, снимают с них кожу и сбрасывают трупы в большую яму. Из их длинных волос плетут власяницы, а из кожи шьют мешочки для денег. И зовутся эти люди Лассарами.

Но ему надо уходить, ему надо бежать на волю. Его волк хочет свободы, хочет свист ветра в ушах и царапание мелких камушков под подушками пальцев. Никто не знает, что значит быть не человеком, никто не знает, что значит зов крови предков. Когда ноздри заполняет мускусный аромат чужой шерсти и животного пота, когда ты идешь по следу своего собрата и понимаешь, что ты не один.

Он не удержался. Вместо того, чтобы сбежать и спрятаться, плелся рядом… принюхивался, следил за Черным.

А потом эти люди. Жадно наблюдал, как волк выдирал клочья мяса, как сжирал дико орущих воинов, как довольно выл, задрав окровавленную морду кверху.

Рон хотел дождаться, пока тот уйдет, и попробовать сам. Раньше он охотился только на зверей. И сейчас хотелось вкусить крови врага… ведь это враг. Он знал. Чуял в воздухе запах железа, яда для наконечников стрел. Эти люди пришли убивать… они жгли лагерь Черного волка. Так назвал чужака Рон.

Нажравшись мяса, плелся поодаль. Где-то внутри осознание, что ему надо держаться ближе к такому, как он сам. И восхищение силой, мощью, великолепием. Вспомнил отражение своей белой морды в воде с щенячьими глазами и нахмурил брови.

— Какой из тебя гайлар? Ребенок ты. Посмотри на свою пушистую физиономию. Девчонки тебе ленты на уши цеплять будут и бусики.

Приговаривала Баба и гладила его дряхлой рукой по голове, глядя, как он толкает носом утенка обратно к воде.

— Это добыча, Рон. Ее съесть надо, а не играть… что мне делать с тобой? Совсем несмышленыш. Тебе к твоим надо… чтоб научили. Старая Сивар может только утят тебе подсовывать, кроликов и крыс. Ты охотиться должен. Вначале на зверей, потом на самых страшных врагов — на людей…

Не признает тебя отец… мягкотелого такого.

Отец. Она часто говорила о нем. Но не рассказывала ни кто он, ни где искать. Рон представлял себе огромного черного волка с толстой шеей, мощной холкой и огромными квадратными лапами с длинными когтями-лезвиями.

И когда этого увидел, где-то надежда сверкнула — а вдруг. Вдруг он и есть его отец. Поэтому бросился на человека с отравленными стрелами и перегрыз горло. А потом сидел рядом, даже когда Черный волк ушел, оставив жуткого воина с обезображенным лицом. Но не ему удивляться. Баорды не верили в красоту, видимую глазами. Баба показывала Рону иную. Ту, что живет внутри. У каждого человека своя… и цвет, и запах, и оттенки. Баба была голубая, а ее дочь Вахра — серо-синяя, а Дарба, вождь, бордовый. Но больше всех Рону нравилась Ярта, дочь Дарбы. Она приносила ему ягоды и играла с ним. У Ярты был розовый свет, иногда менялся на голубой, и все говорили, что когда-нибудь и она станет Видящей Тени. В лагере не было детей его возраста. Уже несколько десятилетий они скитались и голодали… а в голодные времена вождь не разрешает рожать. Женщины живут вдали от мужчин. Младенцы делают племя слабым, мешают кочевать, выдают местоположение.

— Не знаю, чье это.

— Лжешь. По глазам твоим страшным вижу, что лжешь.

Сгреб Бабу огромными ручищами, приподнял и тряхнул.

— Вырву тебе гортань и оставлю истекать кровью.

— Не тронь Бабуууууу. Не тронь.

Рон бросился на Черного Волка с кулаками, впился зубами ему в бедро, а потом дико заверещал, когда тот сцапал его за длинные всклокоченные волосы и вздернул вверх, удерживая на вытянутой руке. Адски больно… но злость и ярость сильнее.

— Это что такое? — кивнул на Рона. — Откуда ребенок?

— Нашшш он. Отпусти мальчика.

— Сначала скажи, чья ладанка. Кто носил оберег гайлара? Ты его сделала. Твой морок внутри.

— Не знаю.

Упрямо заявила Баба.

— Значит, его с собой заберу, пока не вспомнишь.

— Прокляну.

Расхохотался, продолжая держать скулящего мальчишку за волосы.

— Проклясть проклятого? Видно, совсем разум потеряла. Чей пацан? Он не из ваших.

— Нашшшш, — упрямилась Баба. — Не тронь.

— Заберу с собой. Как вспомнишь чья ладанка — верну оборванца.

Схватил Рона под руку, как паршивого щенка, и потащил на улицу. Мальчишка брыкался, кусался, орал, но Черный Волк нес его в сторону своего лагеря. Надо было дать ему сдохнуть, тогда бы он Бабу так не напугал и Рона не утащил. Что, если поймет… что это мальчик ладанку обронил, что, если не захочет таких, как он сам, рядом терпеть и уничтожить захочет?

Баба говорила, как раньше убивали гайларов. Выслеживали, нападали войском. Считали их слугами теней. Что если узнает кто про волка, то убьют, и даже Сивар не спасет.

— Сила в тебе, Диерон мой. Много силы. А силу все боятся.

— Кто мой отец?

— Такой же волк, как ты.

— А мать?

— Мать… женщина с красными волосами и огненным сердцем.

— И где они?

— Еще не время для знаний. Будет тебе десять лун, и БабА расскажет своему мальчику… а пока нельзя. Пока молчать надо.

— А ты… разве ты не моя ба?

— Нет… но ты вот здесь, — кулаком себя между грудей ударила, — беречь буду, пока сама жива.

— А я люблю тебя. Ты самая добрая.

Обнимал ее и голову на колени клал, чтоб волосы его перебирала длинные, волнистые, белоснежного цвета.

— Сивар никто никогда доброй не называл, и никто не любил.

— Рони любит.

— Знаю… но однажды придет день, когда твой волк решит иначе.

— Никогда не придет. Рони сам умрет, но Бабу обижать не даст.

Смеялась надтреснутым голосом и гладила его, гладила, напевая своим низким голосом, показывая картинки диковинные, пока глаза его не станут от морока пьяными, и сон не сморит.

Как теперь там Ба без него? Ничего… волк вернется, даст силы, и Рон сбежит от страшного человека в маске. А у самого от страха по коже мурашки бегут, и глаза печет. Вот-вот вода хлынет. Как у маленького.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ДАЛИ. ЛОРИ

Говорят, что полезно заставать людей врасплох. Никогда не знаешь, что можно тогда узнать.

(с) Джордж Р. Р. Мартин. Игра престолов

Я была не готова к встрече с ней. Саанан меня раздери, я не хотела, чтоб это случилось вот так. Какая тварь рассказала, какая проклятая змея? Узнаю, раздеру на части. А сейчас оставалось смотреть в темно-карие глаза, обрамленные пушистыми ресницами, и сгорать в ее боли, корчиться в ней и понимать, что ни солгать, ни сказать правду не изменит ровном счетом ничего.

Ивайт давно ушла, но в дешевом номере воняло ее духами.

У меня в руках не просто ценная информация — у меня в руках наша победа. Точное расположение лассарского войска.

Сочная, грудастая Ивайт добывала для меня ценную информацию, а взамен я ее трахала так, что она голос теряла. Трахала и чувствовала себя дрянью, гадской сукой. Грязной, вонючей тварью. Но иначе мне было не добыть это все… Иначе мы так и будем прятаться, как крысы, в лесу вместе с баордами.

Она не простит. Объяснения будут жалкими и пустыми.

— Как ты узнала, что я здесь?

Прошла мимо нее к зеркалу и свернула волосы на затылке в пучок, закалывая черной заколкой.

* * *

Кажется, я вздрогнула от ее голоса. Нет, не вопроса, а от самого голоса. Холодного. Безразличного. Как будто даже слегка раздраженного. Она словно недовольна тем, что я помешала. Помешала. Ей. Помешала с ЭТОЙ. Внутри словно хрустнуло что-то. Не сломалось, нет. Это хрустели обломки. Сломалось немного ранее. Несколькими минутами ранее. Когда смотрела, подобно завороженной, как смачно целует в губы ту женщину… как впивается своими пальцами тонкими в ее густые светлые кудри, разметавшиеся по спине, прижимая к себе ее голову. Смотрела и чувствовала, как время отбрасывает меня назад. Многие луны назад, когда видела не один, не два, гораздо больше точно таких же поцелуев… после каждой ее ночи любви с другой. Много лун назад, когда я думала, что знаю, каково это — вот так со стороны наблюдать за ней, ощущая то смущение, то злость на себя, на нее, то дикую ревность и… боль. Я ошибалась.

Больно стало сейчас. От осколков. Там, внутри, где она только что прошлась уверенной походкой к зеркалу, оставляя меня слушать тот самый хруст, звонкий, отчаянный хруст обломков меня самой.

На заколку ее смотрю, на пальцы, которыми ловко орудует, закрепляя ее в волосах, и в горле перекрывает от желания закричать. Закричать так громко, чтобы выронила эту проклятую заколку, чтобы обернулась и посмотрела на меня. Увидела, что это Я. Но… я не могу. О, небо, я просто не могу произнести ни звука. Только выдавить с силой, вытолкнуть откуда-то из самой груди срывающимся шепотом:

— Это единственное, что тебя интересует?

* * *

Не могу смотреть даже через зеркало. Мне хочется резко обернуться, прижать ее к себе, мою девочку. Мою хрупкую, нежную девочку, которая сейчас сходит с ума от боли… И я вспоминаю, как впервые ее увидела, как посмотрела в ее карие глаза и пропала.

Я рассматривала ее глаза. Интересные. Светло-карие и блестят то ли от слез, то ли лихорадит ее от голода. Грудь бешено вздымается, и порванный рукав плечо обнажил. Округлое, матовое, нежное. Невольно в вырез посмотрела и почувствовала прилив возбуждения. Грудь у нее маленькая, но полная, корсетом приподнята. Если дернуть материю вниз… Я перевела взгляд на ее руки. Пальцы тонкие стиснула и на еду старается не смотреть, а я ее голод в глазах вижу. Знаю, как они сверкают, когда не ел довольно долго, когда тело свои правила диктует, загрызая и гордость, и силу воли. Мне это чувство знакомо. Только я уже давно свободная, я делаю то, что хочу, а она еще в своем велиарском мирке живет с запретами, этикетом… честью. Бесполезное слово в отношении лассаров.

Я ногу на табурет поставила, отпивая из фляги еще один глоток дамаса. В голове слегка затуманилось, разморило меня после гонки и холода. Устали мы за эти дни.

— Знаешь, что обычно делают с пленными? Слышала? Папа или брат рассказывали тебе, зачем берут женщин в плен?

Подбросила кинжал и поймала за лезвие. Мне нравилось, что она боится. Пусть боится. Маленькая сучка, невеста Ода Первого. Интересно, он ее уже пользовал или берег для первой брачной ночи? Может, нарушить свои правила и испортить ее до того, как ему продам? Пусть прочувствует, каково это… когда любимого человека раздирают на части, а ты ничего не можешь сделать. Могла б — я б всю его семью у него на глазах вырезала. Впрочем, все еще впереди.

Да, все действительно было впереди. Моя адская любовь к ней, мое желание владеть ею безраздельно. И жалость… жалость, что я не мужчина и не могу дать ей так много, как хотелось бы.

Хочу закричать, что мне больно так же, как и ей. Не просто больно, а меня раздирает от боли. Но разве могу я начать рассказывать, как мне было противно целовать эту сучку, как хотелось размозжить ей голову о край стола за то, что предаю мою Лори.

Обернулась, стискивая челюсти и шагнула к ней.

— Нет… не единственное. Как ты ушла сама из лагеря? Кто привез тебя сюда? Ты понимала, насколько это безрассудно? Дороги кишат лассарами.

А самой хочется убрать волосы с ее лица, рывком дернуть к себе, впиться жадно в ее губы, сдирать с нее одежду и завалить прямо здесь на полу, войти в нее пальцами и кончить только от одного ощущения ее тесного горячего лона, сжавшегося вокруг моих пальцев.

Ни с кем никогда так не бывает… и с этой Ивайт я не испытала ни одного оргазма. Смотрела, как та сотрясается в конвульсиях, и ждала момента, когда смогу вымыть руки. Никто не имел права ко мне прикасаться. Никто, кроме Лори.

— Так было надо.

Не выдержала, сказала это и поняла, что должна ей все эти оправдания, пусть она их и не примет.

Гордая маленькая лань.

— Ты не должна была об этом узнать. Для меня это не имеет никакого значения… Слышишь? Никакого.

* * *

Не слышу. Не слышу ни голоса ее, ни шагов быстрых, уверенных, какими они бывают у Далии дас Даал.

В ушах шум нарастает, гул такой силы, что, кажется, сейчас лопнут барабанные перепонки. И больно. Очень. Я не слышу ни звука, но могу прочесть ее вопросы по губам. По тем самым, которыми только что она…

Какие же глупости она спрашивает… лассары? Разве могут они причинить большую боль, чем она? Инстинктивно отойти, шагнуть назад, только чтобы не позволить сократить расстояние меж нами. Не хочу ее так близко. Не сейчас, не после другой… когда мне дышать тяжело. Когда сердце словно готовится выпрыгнуть из груди при случайном взгляде на ту самую постель.

И продолжать читать ее губы. Читать, не разбирая смысла слова.

— Имеет.

Выставила перед собой руку. Пусть она даже не делает попытки приблизиться. Чтобы не смела. Гордая, сильная, уверенная в своей правоте предводительница мятежников Далия дас Даал не смела подойти ко мне.

— Для меня имеет. Понимаешь?

Попытаться сделать вдох. Хотя бы один. Хотя бы короткий.

— Для меня это, — ткнула пальцем в сторону кровати, — имеет самое большое значение. А для тебя? Что для тебя…

Что я для нее?.. Идиотка, которая попала в плен и стала любовницей атаманши бандитов? В нашу первую встречу она ясно показала мне, насколько я пустое место… С тех пор ничего не изменилось.

А еще я часто вспоминала, как впервые к ней прикоснулась… и поняла, что ни один мужчина не сравнится с ней мужественностью и красотой, ни один из них не вызвал во мне такого болезненного трепета, как она. Тогда. В первый раз.

Вздрогнула, услышав ее приказ, злость эту в голосе.

— Смею напомнить вам, деса, — мельком посмотрела на нее, смачивая тряпку в воде, — что ваша рана нанесена не мной.

Она зло прищурилась, а я опустила голову и продолжила смывать кровь. Опустила ладонь на ее голую грудь, так же залитую кровью, и сглотнула, заметив, какими острыми стали соски.

Быстрый взгляд на нее, а она все так же, прищурившись, смотрит на меня, будто реакции моей ждет. Медленно провела тканью по ее коже, невольно задев мизинцем сосок и снова вздрогнув от этого прикосновения. О том, что деса предпочитала женщин, знала каждая собака в этом лагере. Для меня единственной оказалось это шоком. Когда увидела, как на одном из застолий какая-то блондинка в ярко-красном платье вспорхнула на колени к предводительнице и обвила руками ее шею, а та рассмеялась и смачно шлепнула подругу по мягкому месту. И, видимо, только присутствие детей удержало их от последующей демонстрации. А вечером, после того, как мы убрали все со стола, я зашла в свой шатер и остолбенела, увидев ту самую девку абсолютно голой на коленях у Далии. Брюнетка исступленно посасывала ее грудь, а та извивалась на ее бедрах, громко постанывая и взывая к Иллину. А потом Дали вдруг оторвалась от нее и внимательно посмотрела на меня, продолжая пальцами ласкать девушку.

Я бросилась прочь из шатра и убежала к берегу реки Лаи, где и провела всю оставшуюся ночь в молитвах Иллину.

И сейчас в ее глазах был тот же самый вызов, смешанный с долей насмешки.

Я снова провела тряпкой по ее груди и уже намеренно задела снова пальцем сосок, опустила ладонь под грудью и прошлась напоследок тканью по ребрам.

Мне было неудобно стоять перед ней, а сидеть на холодном полу казалось сущим безумием. Поэтому я задрала рубашку, устраиваясь на ее ногах, и потянулась за флягой, скрывая усмешку. Плеснула на рану и инстинктивно схватилась за ее здоровую руку, сжимая.

— Стоила ли добыча моей десссы, — намеренно растягивая слова и отвлекая от того, что я собиралась сделать, — той боли, которую ей приходится сейчас терпеть?

Наклонившись так, что почувствовала ее горячее дыхание на своей шее, воткнула иголку в мягкое тело и зашипела вместо нее сама. Далия лишь стиснула зубы, отводя взгляд.

* * *

— Есть большее, чем мы с тобой, Лори… — шаг к ней. Маленький. Неуверенный. Да, я недооценила силу этих темных глаз, способных поставить меня на колени, заставить сожалеть…

— Больше, чем моя любовь к тебе, больше, чем что-либо еще… — шаг… — это мой народ. Я задолжала моему народу свободу, еду, мир… Задолжала себе и Рейну месть.

Сунула руку за пазуху и достала сверток, где Ивайт начертила мне карту. Хитрая, умная тварь. Любовница жены Арта дес Лирона — сильнейшего полководца армии лассаров. У нее был доступ к спальне этого ублюдка, доступ к его бумагам. Точнее… его жена тащила ей все, что Ивайт попросит, лишь бы ее язык прогуливался по ее расселине и дарил ей наслаждение, которого не дождаться от мужа вояки. За это самое наслаждение она воровала у него и карты, и письма, и все, что я требовала у Ивайт.

— Здесь самое важное для меня, Лори.

Приблизилась к ней вплотную и схватила за затылок.

— Я говорила тебе, что нас… нас не существует. Мы — фантазия, мы… это прекрасный сон, и он рано или поздно закончится. Жизнь подлая, Лори… она заставляет делать то, чего не хочется. Лишает права выбора.

Дернула ее к себе, сильно удерживая похолодевшими пальцами.

— Поезжай домой и жди меня там. Поезжай и попытайся обо всем этом забыть. Я дам тебе время.

* * *

Вот она правда. Моя правда. Та самая, которую и нарекают судьбой. Та, с которой я родилась, с которой росла все годы. Правда, которую столько лет день за днем мне вторило все мое окружение, и я научилась молча ей внимать, приняла ее и слепо следовала за ней.

Вцепилась в запястье Дали пальцами, пытаясь не закричать. Нет, не от физической боли. По крайне мере, не от той, что шла снаружи.

— Да, это была моя фантазия. Мой сон. Он, правда, неважен. Ты права, — нервно усмехнулась, ощущая, как начинает гореть в затылке, там, где Дани все еще держит меня пальцами. — Мой род. Мой отец. Мой народ… твой народ, — дернула со всей силы головой, одновременно отталкивая Дали руками, освобождаясь от этой ее губительной близости. Близости аромата ее тела… освободилась, чтобы меня не вывернуло, потому что я чувствовала, я чувствовала с каждым вздохом чужой запах, оставшийся на ее коже.

— Я никогда не была важнее. Всегда, — словно со стороны слушая собственный голос, смотрю в ее потемневшие глаза, не в силах понять, эта тьма в них — моя или ее, — всегда было что-то важнее. И видит Иллин, оно действительно имеет гораздо большее значение, чем мои глупые фантазии.

Как же сразу стало холодно. Сейчас. От ее взгляда ли, от того ли, что я вновь отступаю назад, я не знаю. Но я благодарна этому холоду, он освежает. Он позволяет собраться с мыслями, спутавшимися в один сплошной клубок.

— Ты дашь мне время? На что? Зачем мне время, Далии?

* * *

Какая же она женщина. Настоящая, сумасшедшая в своей страсти. Женщина, которой чужды мужские войны и плевать на то, кто победит.

— Твой народ несет такие же потери. Твой народ под бременем жуткого тирана, и мы должны его освободить.

Снова привлекла ее к себе теперь уже за плечи, всматриваясь в ее глаза, пытаясь найти там себя и не видя ничего кроме пустоты.

— Важнее? Ты нечто другое для меня. Ты часть меня самой, ты часть моего сердца, моей души. а мой народ… они — мои дети. Они мне верят. Разве останемся мы… если больше не останется никого?.. Время забыть то, что видела. Забыть и жить дальше.

Тряхнула перед ее лицом свертком.

— Здесь победа. Понимаешь? Победа. Мы возьмем Лассар. И у нас будет все. Все, о чем мы с тобой мечтали. Свой дом… лошади… озеро. — не удержалась и провела ладонью по ее нежной щеке. — Мы будем жить вместе в нашей фантазии и умрем в один день. Ты хочешь умереть со мной в один день, Лори?

Сжала ее подбородок и почти коснулась лбом ее лба.

Я сделала это ради нас… И сделала бы снова.

* * *

Иллин… ее слова, они как тонкие, острые ножи, впивающиеся в раны на сердце. С каждым произнесенным я чувствую, как все глубже они входят в мою плоть, как кромсают его на жалкие ошметки мяса.

Так близко. Она вновь так близко ко мне, что я чувствую ее дыхание на своей коже. Закрыла глаза, только чтобы не позволить скатиться обжигающим слезам. Только чтобы не смотреть в эти глаза, в которых столько веры, в которых перемешались фанатичная преданность своему народу и ненависть к врагу. В них, в этих глазах так много веры в победу и так мало надежды в нас.

— Я знаю тебя такой, Дали… я… полюбила тебя такой. Преданной своим людям. Своему брату. Презирающей слабость. Я полюбила эту силу в тебе, Дали дес Даал. Я не стану просить отказаться от нее.

Открывая глаза и поднимая голову, чтобы успеть увидеть ее взгляд.

— Потому что я знаю, каким будет твой ответ. Но я… я не такая сильная. Я была предана тебе… нашей любви.

Шаг назад.

— Я не хочу больше фантазий.

Еще один.

— Все мои фантазии со временем превращаются в кошмар.

И еще.

— И эта… эта закончится тут. Вновь обернувшись кошмаром. Мы больше не можем умереть в один день, Дали. Мы уже мертвы. ТЫ убила нас.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. РЕЙН

Из всех видов лжи, которые можно познать, самая огромная — это любовь.

(с) Джордж Мартин

Я швырнул мелкого баорда в угол своего шатра и снял с себя тяжелую накидку и меховую куртку.

Звереныш шипел, как и его собратья, скалился и показывал когти. Вот-вот бросится.

До сих пор понять не могу, откуда у них малец появился. Дочки Сивар давно вышли из детородного возраста, а она о мелком заботится, как своем детеныше. Что в нем ценного такого.

Посмотрел на мальчишку — стоит в углу на четвереньках и смотрит на меня исподлобья. Брови светлые, косматые, глаза яркие, и даже через грязь видно, насколько белые у него волосы.

Ухмыльнулся, баорды, поди, лассарку оттрахали, и она родила. Но обычно чужаков в племени не держат, а чужих женщин сношают всем отрядом. А потом… думать о том, куда они девают мертвецов, сейчас не хотелось, в животе урчало, и снаружи доносился запах жареного мяса. Женщины готовили ужин. Словно в ответ на мои мысли полог шатра приподнялся, и показалась голова Суры, моей любовницы. Она принесла в глиняной миске мою порцию от туши дикого кабана и наливку из терна в массивной кружке.

Малец тут же зарычал по-звериному, выгнулся. Стал в боевую стойку. Женщина с испугом на него посмотрела, но я протянул руку, схватил ее за запястье и забрал свой ужин.

— Не дергайся. Он маленький и не опасный.

— Волком смотрит. До кости прокусить может. Баорды ядовитые.

С испугом сказала Сура, я схватил ее за задницу и сдавил.

— Рядом со мной боишься чего-то?

— Ночью приду… мой господин.

Поклонилась, хватая меня за руку и прижимаясь к ней губами.

— Сегодня спать не будешь со мной. Луна пришла. Как на убыль пойдет, сам к себе позову и выдеру.

Опустила глаза, залилась румянцем. Она примкнула к нам после освобождения одной из деревень от солдат. Всю ее семью живьем сожгли лассары. Она пряталась в погребе несколько недель и начала пухнуть от голода. Я сам ее нашел и вынес на улицу. Сам дал имя Сура. Иногда она напоминала мне верную собачонку. Всегда рядом. По первому зову бежит и тут же преклоняет колени, целует руки. Всегда покорная, готовая на все ради меня.

Не знаю, ради меня ли, или ради теплого места рядом, моего расположения и тех привилегий, которые давала роль моей шлюхи. По ночам, после любовных утех. Она ложилась ко мне в ноги и спала до первых лучей солнца, а затем мчалась готовить мне завтрак. Я к ней привязался, как привязываются к домашним животным. В постели покорная, на все согласная. Выполняет все мои прихоти молчаливо и с радостью и кончает очень тихо с мышиным писком.

— Иди.

Покорно ушла, а я посмотрел на мальчишку. Смотрит на меня, как я ем, и мне слышно, как у него в животе урчит. Швырнул ему кусок мяса, и он поймал на лету, вгрызся маленькими белыми зубами. Они ровные, аккуратные. Явно не баордские.

— По человечески говоришь? Или не учила тебя бабка?

Молчит и кость обгрызает по-звериному жадно, быстро, оглядываясь, чтоб не забрали. Может, Сивар и заботилась о нем, но у баордов свои законы, и с трех лет дети еду сами себе добывают, а не смогли добыть, могут и с голоду помереть. Естественный отбор.

Мальчишка явно несколько дней не ел. Худой, кости все наружу торчат.

— Зверушку себе завел?

Дали вошла без предупреждения. Посмотрел на нее, протянул кружку с терновкой, и она тут же выхватила, жадно осушила до дна. Внутри защемило от неверия, что вот она передо мной. Дали моя. Сестренка младшая. Единственная кровь и плоть моя. Все, что от семьи осталось, и другой никогда не будет. Навредит ей кто — кости живьем грызть буду.

— Ну что? Есть новости?

Бросила мне на колени свернутые бумаги.

— Карта. Все расположения войск врага. Можем двигаться в путь. Все посты обозначены крестами. Если по болотам пойдем, пять отрядов минем.

Саанан меня раздери. Да это же…

— Твою ж…

— Даааа, брат, да. Каждая лассарская задница здесь помечена.

— И как? Как ты это добыла? Чего нам это стоило?

Отвернулась, прошла через весь шатер, остановилась спиной ко мне.

— Какая разница. Любую цену бы заплатила.

Смотрел на нее, и от гордости распирало, раздирало грудную клетку. Сдохну, если достойная замена будет. Настоящая велиария. Воин. Боец. За свой народ жизнь отдаст.

— Лори мою видел?

И тут же тряхнул головой. Напомнила лишний раз… о том, что не все, как надо… и не будет никогда после того, что она пережила. Но не мне ее судить. Лишь бы счастлива и жива была. Пусть хоть с бабушкой Саанана спит или сношает сестру самого Иллина.

— Последний раз в лазарете видел, больных горячкой отпаивала.

— Нет ее там.

— Поссорились?

— Да… можно и так сказать.

Да, крепко лассарская велиария держит Дали в своих белых ручонках. Саму душу заполучила.

— Остынет и вернется.

В углу завозились, и мы оба обернулись — мальчишка из-под шкур смотрел на нас обоих с любопытством и страхом.

— Откуда притащил?

— У баордов забрал. Сивар, старая падаль, отказалась говорить со мной. Это их пацан.

Дали подошла к мальчишке, а он назад отпрыгнул и зашипел. Она наклонилась, и он тут же застыл, глядя на нее. Но не от страха, а скорее, от любопытства — рассматривает, склоняя голову то к одному плечу, то к другому.

— Не баорд он. На лассара похож. Выбрось его. Зачем он тебе?

— Пусть Сивар скажет мне про гайлара, и верну его ей.

— Какого гайлара?

Дали обернулась ко мне.

— Здесь есть еще один волк. Молодой. Я его вчера ночью видел.

— Ясно. Ищешь нам подобных? Гнать их надо, а не искать.

— Он совсем юный. Хочу знать, кто его создал… Если они рядом, то нужно выведать — насколько опасны.

— Играйся со своим зверенышем. Я пойду Лори найду перед тем, как луна взойдет. Через пару дней метель закончится — и уходим отсюда.

Ночью постелил пацану шкуры, но он лег на голый пол, поджав под себя руки и ноги. Пацана накрыл своим плащом и костер развел, обложив камнями очаг. Во сне маленький баорд выглядит совсем младенцем, губы выпятил, брови нахмурил, и мне его лицо кажется смутно знакомым. Как копия чья-то, но чья — понять не могу.

Глаза прикрыл. Сколько ему лет? Около пяти? Если сука красноволосая не солгала, то у меня был сын, и сейчас ему могло исполниться столько же. Только о ней подумал, и болью горло перехватило, как будто горящий уголь проглотил, и он тут же все внутренности обжег. Каждая мысль о ней отрава ядовитая.

Вскочил с пола и откинул полог шатра. Луна скоро из-за туч выйдет и к себе позовет. Уходить пора в лес.

Пусть и знают в отряде кто я, но показывать им, как волком становлюсь, лучше не надо. Страх страху рознь. Суеверия порождают опасный ужас, не нужный мне сейчас.

Вышел из шатра, выпрямился, посмотрел на небо в ожидании Луны… и вдруг из шатра звуки странные услышал. Откинул полог, заглянул — мальчишка по полу мечется, ногой с веревкой дергает, пока не выдрал колышек из земли. Я нахмурился, всматриваясь в полумрак и не веря сам себе. Из темноты на меня смотрят горящие фосфором зеленые глаза гайлара.

— Луна, — сказал тихо совершенно человечьим голосом. — пришла.

* * *

Я смотрел, как он обращается, с неким восхищением, с долей благоговейного трепета. Это было нечто особенное и неповторимое в своей ужасной красоте. Я впервые тесно общался с ребенком… Он вызывал во мне любопытство, иногда раздражение и нечто очень странное, разливающееся кипятком под ребрами, согревающее мое сердце, покрытое струпьями льда и коркой изморози.

И в то же время понимал, что ему здесь не место. Его надо убить или прогнать с территории. С нашей с Далией территории. И самым верным будет первый вариант. Самым правильным. Никакой конкуренции. Сегодня маленький звереныш умрет. И это более чем гуманно. Взять с собой я его не могу, вернуть баордам — значит, отдать им мощнейшее оружие. Рано или поздно этот белый Гайлар станет нашим врагом. И меня царапает острым, ржавым лезвием сожаления. Как будто внутри все скукоживается, жмется, как горящая бумага.

Люди не знают о нас, так и должно оставаться. Заманить его к озеру, которое едва затянулось льдом, и отправить под воду. Вот, что я собирался сделать. И повел его туда заснеженными лесными тропами. Повел с гадским ощущением, что обманываю ребенка, с гадским пониманием — малыш мне доверяет. Но какая жалость в звере безликом? Нет ее давно. Ни жалости, ни любви. Ничего. Только законы стаи, только благо нации. Я уже жертвовал ради своей слабости и никогда себе этого не прощу.

"Хочешь мяса? За мной" мысленно обращаясь к нему, набирая скорость, видя, как малыш перепрыгивает по снегу и бежит следом, перебирая маленькими лапами. Свернул к чаще и потерял его из вида. Остановился, озираясь по сторонам, принюхиваясь, пытаясь понять — здесь ли он или сбежал. Надо было загрызть его, как только вошли в лес. Но от одной мысли о том, что под клыками примнется мягкая шерстка, стало не по себе.

Сбоку раздался шорох, и белый клубок выкатился ко мне под лапы и тут же заскользил по снегу, пытаясь убежать. С неверием понимаю, что он играется. Бегает между деревьями, цепляя кусты белыми боками, сбивая снег, фыркая и падая на спину, чтобы кататься и дергать конечностями, потом снова подбегать ко мне и с опаской поглядывать косым взглядом, чтобы снова ошалело дернуть с места и прыгать вокруг деревьев. Маленький глупыш.

Человека я учуял сразу. Лассарского лазутчика, отбившегося от отряда, который я уничтожил несколько лун назад. Человека учуял, а ловушку не увидел. Волчонок угодил в нее на полной скорости, упал на одну из заточенных палок, она пробила ему бок. Лассар приближался, а я топтался у края ямы, смотрел, как малыш мечется, как жалобно скулит и смотрит на меня с надеждой и тоской.

Оставить здесь. Отдать на растерзание человеку и уйти. Быстро и справедливо. Лассар убьет волчонка из лука, снимет шкуру и бросит тушку. Потом ее найдут тени, и она растворится во мраке. Посмотрел прощальным взглядом и сделал несколько шагов назад. Он жалобно завыл, призывая меня, а я развернулся и побрел прочь.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. РЕЙН

"— Она сказала, что у вас был сын…

И голос Даната взорвался красным маревом адской боли в висках. Если бы мне сейчас разрезали живот и вывернули кишки, боль была б не столь оглушительной.

— Он умер от оспы у нее на руках и похоронен в Нахадасе при Храме.

Я стиснул челюсти так, что захрустели зубы. Меня слепило кровавыми вспышками, сжигая внутренности ядовитой кислотой, и я чувствовал смрад своего горящего мяса.

— Ложь… — едва выдавил и закрыл глаза.

— Она просила спасти его отца и клялась в безумной любви к тебе… ее горе было искренним. Я видела безумие матерей, потерявших младенцев. И ее безумие плескалось у нее в глазах… Отпечаток смерти, после которой частица женщины умирает… Может, она и не лгала… но именно поэтому я пошла за ней. Мне казалось, что предать отца своего мертвого сын она просто не способна.

Дали усмехнулась, и ее смех отозвался во мне еще одной сквозной раной в груди.

— Я ошиблась… как я могу винить в этих ошибках тебя? Если даже я поверила лживым речам твоей шеаны?

— Ложь… у нее не могло быть сына… не могло, я бы почувствовал, я бы знал.

— Иногда, когда люди трахаются, Рейн, у женщин рождаются дети. Они могут быть нежеланны и ненавистны, но они все же появляются на свет.

— Я уже давно не человек. Как и ты. И я не верю этой сказке. Придуманной для того, чтобы ты сжалилась над ней и поверила."

* * *

И перед глазами крест могильный, гроб бархатный и мелкие кости в нем, принадлежащие человеку и… грудь раздирает когтями разочарования. А ведь я был бы рад даже мертвому сыну… как бы чудовищно это не звучало. Был бы рад знать, что она не солгала…

Волчонок снова завыл, и я сам не понял, как развернулся обратно, набирая скорость, как мчался во весь опор на лассара, склонившегося над ямой. Как вгрызся ему в затылок и оторвал голову, и завыл, задрав окровавленную морду, призывая сестру. Услышит. Зов слышат все. Он пугает остальных зверей и сгущает мрак, создавая ауру, тянущую родную кровь словно клещами. Один гайлар найдет другого за долгие мили пути.

Потом я прыгнул в яму, туда, к нему. Ловко приземлившись между кольями, я наклонился над волчонком, выдергивая из его тельца штырь, а он вдруг лизнул меня в морду и жалобно заскулил. Я зарылся мордой в его мех, успокаивая и тыкаясь носом ему в нос.

"Сейчас вытащу тебя… Дали поможет. Терпи"

Наклонился и принялся зализывать его рану на боку, залечивая слюной, закрывая края. Неглубоко. Порвало только кожу и слегка задело ребро. Вой волчицы послышался издалека, как и хруст веток под ее лапами. Взвыл в ответ. Призывая к себе.

Черная морда с заостренным узким носом склонилась над ямой, сверкнули зеленью глаза.

"Два идиота"

"Тащи ветки"

Длинные палки падали на дно ямы, пока Далии наконец-то не удалось скинуть длинное бревно, которое стало под наклоном от края ямы до дна.

Схватил волчонка клыками за шкирку и потащил наверх, соскальзывая лапами по мерзлой коре, глядя в настороженные глаза своей сестры, понимая, что могу упасть и напороться на штыри, но упрямо карабкаясь вперед. Несколько раз чуть не сорвался, и Далия испуганно подалась вперед. Из-под ее когтей посыпались комья земли вниз на дно. Нервничает, смотрит то на меня, то на бревно.

Дерево подо мной застонало, начало трещать, и волчица заметалась, забилась, поскуливая и часто дыша. Но назад пути нет. Остается только попытаться выпрыгнуть вверх, но при этом бревно может разломаться, и мы рухнем вниз.

"Не смей. Просто иди. Тихо. Постепенно. Не смей прыгать, оно не выдержит толчка".

Но я видел, как трещина идет вперед, как разламывается кора на глазах. Оттолкнулся изо всех сил и взметнулся над бездной, зацепился лапами за дерен. Дали схватила меня за лопатку зубами и потащила наверх изо всех сил, упираясь лапами в землю.

С диким рыком мы вывалились наружу и так и остались лежать в снегу некоторое время. Пока не увидел, как волчица склонилась над малышом, оскалилась, всматриваясь в его морду. Еще секунда, и она перегрызет ему горло. Я бросился между ними, оскалившись и подняв холку.

"Чужак. Таков закон стаи. Ему в ней не место"

"Я — альфа, и мне принимать законы. Наша стая состоит из двоих. А может быть трое. Когда-нибудь он нам пригодится"

"Он должен умереть. Это не наш род. Не наше племя"

"Сначала тебе придется убить меня"

Злобно смотрит мне в глаза. Я знаю, что она права, но тронуть пацана не могу. Вспоминая, как спас меня…

"Я обязан ему жизнью. Прими мое решение. Смирись. Он не уйдет"

Далия еще несколько секунд смотрела мне в глаза, потом отступила.

"Поступай, как хочешь. Но я никогда его не приму"

"Примешь. Таков мой приказ"

"Да, мой Велиар" — скорее с сарказмом, чем с истинным подчинением. Но она покорится. Есть иерархия, и она знает об этом.

Она ушла обратно в лес, искать Лори, а я остался возле волчонка, зализывать его бок и охранять в норе, под огромным дубом. Когда луна исчезла за облаками, я знал, что, скорее всего, он не выживет. Обращение в человека убьет его.

Он выл и скулил от боли, а я смотрел на него, и меня всего скручивало в унисон. Как будто мои кости ломались снова в первый раз, как будто трещали челюсти, и кровоточащие ребра становились на место в грудную клетку, превращаясь в скелет человека. Когда обращение было завершено, мальчик затих, а я шумно выдохнул и зажал переносицу двумя пальцами. Грудь сдавило железными обручами, в висках пульсировало болью. Его тело нужно будет тащить к озеру и отдать теням. Нельзя оставлять в лесу. Кто-то может найти. Наклонился, чтобы дернуть покрывало вверх и накрыть с головой. Задержал взгляд на белокожем личике, на длинных светлых ресницах и пухлых губах… какого Саанана так жмет в груди, так саднит. И это чувство, что мне знакомы эти губы… что-то неуловимо знакомо в его чертах. Я бы мог привязаться к нему. Мог бы любить, как своего сына.

— Я… хочу… остаться… с тобой.

Резко поднял голову и склонился над мальчишкой, став на одно колено. Ах ты ж маленький сученыш. Живой. Открыл бирюзовые глаза, смотрит в мои. Впервые вижу его так близко.

Обратно нес на руках, укутав в свой плащ, чувствуя какой-то саананский триумф в груди. Как будто среди вакханалии смерти мне удалось отодрать с того света что-то важное и светлое.

Когда вернулись, Дали смотрела на меня исподлобья, пропуская в шатер с мальчишкой на руках.

— Тебя ждет гонец, — сказала она и задернула полог, а я положил мальчика на шкуры, накрыл потеплее. Сам не понял, как провел пальцами по мягким белым волосам. Я могу быть кем угодно, во мне может плескаться вся ненависть этого проклятого мира, но я еще не опустился так низко, чтобы начать убивать детей только потому, что в будущем они станут моими врагами. Когда станут — тогда и убью.

Гонца впустили, когда я переоделся и устроился у костра с кружкой горячего эля, вытянув ноги к пламени, ощущая, как тепло обволакивает зудящие ступни. Гонец упал на колени и приник губами к моей руке. Измотанный, уставший, выбившийся из сил. Что-то в его облике заставило меня дернуться, податься вперед и сдернуть капюшон с его головы. От неожиданности я зарычал и стиснул рукой волосы гонца, стиснул и наклонился к нему вниз, ударяясь лбом о его лоб, дрожа от узнавания.

— Чтоб я сдох. Сайяр. Саанан раздери тебя, сукин ты сын.

* * *

Сайяр схватил мои руки и крепко сжал, прижимаясь к ним лбом. Его пальцы, с заросшими лунками из-за отсутствующих ногтей, покрытые мелкими шрамами, тряслись, и сам он не мог сказать ни слова. Как и я. Он пропал почти пять лет назад. После последнего боя мы так и не нашли его тело, и я решил, что мой верный друг, мой воин погиб в том страшном бою. В котором мы растеряли почти все наше войско. Но он провел страшные пять лет в плену у лассаров. В клетке. Как зверь. И его рассказ не просто ужасал, а заставлял содрогаться от дикого ужаса.

— Где ты был? Говори. Саанан тебя разорви. Где ты был, друг?

Молчит, смотрит на меня, лицо перекошено, брови сошлись на переносице, а потом рот открыл, и я дернулся назад. Твою ж мать. Там пусто… там нет языка.

— Суки проклятые. Тваааари.

Я рывком обнял его за плечи, затряс, сдавливая худое тело, сжимая сильно. Лассары отрезали ему язык. Позже, после того как его накормили, дали помыться и переодели, он взял бумагу и остро заточенную палку, заменявшую в дороге перья, и писал для меня свою жуткую историю разведенной в талой воде золой.

Три года плена провел в дороге с Маагаром. Их таскали следом — рабов, пушечное мясо, ремонтников. Они готовили есть, рубили дрова, рыли траншеи, становились живым мостом на переправах и болотах. Вместо убитых лошадей тащили повозки, вместо ковров ложились под ноги своим господам, чтобы те не испачкали туфли и сапоги. Выживали сильнейшие. Выживали те, кто мог идти по чужим головам, отбирать чужой хлеб и лебезить перед лассарами.

Сайяр практически умер, но ему повезло. Женская половина двора Маагара переехала в Болхаос, ближе к Тиану, и там требовались ремонтные работы. Военный поход Маагара был окончен, и почти всех выживших отправили на строительство и ремонт дворца в Болхаосе.

Изможденных рабов начали кормить намного лучше. Лассарские женщины оказались менее кровожадными, чем их мужья, братья и отцы, но намного более похотливыми. Не видевшие месяцами, а то и годами, своих мужчин лассарские знатные шлюхи охотно ложились в постель со своими рабами, исступленно сосали их члены, раздвигали ноги и устраивали вакханалии разврата. Самым интересным и увлекательным представлением были совокупляющиеся рабы и рабыни в постановочных нарядах. За отказ заниматься любовью с какой-либо знатной десой могли отрезать яйца или лишить всего достоинства дамскими ножницами.

Работникам приносили еду, воду, вино. Их одевали и отводили мыться в велиарские бани. Их холили и лелеяли, как игрушки.

Она пришла к нему сама — Арлетта деса Вийяр. Тогда он не знал, кто она. Называл десой и ремонтировал потолок в ее спальне, натягивал драпированную ткань по углам и заколачивал деревянными рейками, которые потом будут вскрываться золотой краской. Сайяр вырос в доме кормилицы, а ее муж был лучшим плотником в Адоре. Женщина, не стесняясь раба, скинула тунику и вошла в золоченную ванну. Пока служанка омывала ее тело, она расспрашивала Сайяра о его жизни и о том, кто он такой. А он… ему нужен был шанс вырваться на волю, но сделать это в тяжелых браслетах и ошейнике с шипами, запаянными наживую без возможности снятия, не так-то просто. Если заполучить такую покровительницу, как сама деса Вийяр, то, возможно, с раба снимут все это железо.

Они стали любовниками — велиара Лассара и он, жалкий раб. И со временем обычная похоть сменилась настоящей страстью… а одна мысль о том, что он трахает жену самого Маагара, ставит ее раком и пользует во все отверстия, сводила с ума. Особенно нравилось, как она с причмокиванием глотает его семя, и как поддает бедрами и хватается за его член, когда он пускает струи внутрь ее полного, розового тела. Арлетта хотела бежать вместе с ним. Ее муж не входил в спальню более трех лет. Его многочисленные любовницы грели ему постель. Она лишь всходила на трон и сопровождала его в важных поездках.

Все изменилось в один момент. Проклятый Вийяр вернулся с поездки. Устроил пиршество. Рабов согнали в подвал и лишили тут же всех привилегий. Особо разговорчивых нашли потом утром в реке, с распоротыми животами и глотками. Таким образом "добродушные" десы скрывали следы своих преступлений.

В полночь Сайяр как всегда ждал свою любовницу, но она не пришла. Утром раба схватили и швырнули в темницу. Он бился там, как раненый зверь, сходил с ума от мысли, что кто-то догадался о его связи с велиарой, и теперь монстр муж пытает несчастную. Несколько дней неизвестности, пока не выволокли его на площадь. Несколько дней, в течение которых он наблюдал, как сбрасывают с нижних окон замка тела в ров, как исправно работают лопатами могильщики, как женщины в длинных плащах рассчитываются мешочками и уезжают в своих золоченных каретах. Вот она — цена плотских услад с врагинями.

Пленного валласара осудили за воровство и сквернословие. Ему отрубили все пальцы на правой руке и отрезали язык, а также оскопили. А на троне, рядом с велиаром сидела Арлетта и равнодушно смотрела, как казнят того, кому она признавалась в любви. Псы грызлись за куски его плоти, а он мычал от боли и смотрел на нее, на бледное лицо, на большие и красивые глаза… смотрел и понимал, что это первая женщина, которую он убил бы ни в чем не раскаиваясь.

Сайяра вывезли в поле и выкинули умирать, истекающего кровью, но морозы застудили кровь настолько, что не возникло гангрены и заражения. Он полз в лес, ел снег, спрятанную под ним сухую траву и снова полз, пока не наткнулся на отряд баордов. Попрощался с жизнью в очередной раз.

Старая мадорка выходила его, зашила культю языка, прижгла раны на руке.

Она просит, чтобы волк не тронул малыша-волчонка и обошел стороной лагерь баордов. Просит перемирия.

Я отшвырнул бумагу и опустился на колени перед Сайяром, убрал волосы с его бледного, осунувшегося лица.

— Пощадим баордов. Я рад, что ты вернулся. Твое место рядом со мной всегда свободно, и не имеет значения, что теперь ты не держишь меч в руке. Будешь рядом, будешь советником. Мне жаль, что ты все это пережил. Найдем каждого, кто причастен к твоим страданиям, и накажем так, как захочешь ты.

Сайяр подскочил с колен и схватил мой тяжелый меч другой рукой. Ловко подбросил в воздухе и поймал за лезвие. Я усмехнулся и хлопнул его по плечу.

— Значит, вернешься на свою должность.

Сайяр оглянулся на полог шатра, а потом протянул мне бумагу, перевязанную тонкой тесьмой, с печатью дома Вийяров.

— Что это?

Кивнул на бумагу. Вензель обжег мне пальцы, но я все же вскрыл письмо и дернулся, как от удара, увидев ЕЕ почерк.

"Я, Одейя дес Вийяр, приветствую тебя, велиар островов, деспот-варвар и хозяин южных земель Кхуд Триркрах, и один из красивейших мужчин мне известных в этом мире. Мой Великий брат, Велиар Континентов, Владыка земли, наследник Ода Первого, Маагар Второй, передал мне твое послание, подарки и предложение. Я думала несколько долгих лун, пока не приняла решения, что такой доблестный, смелый и могучий воин достоин стать моим мужем. С радостью надену твое кольцо на палец и взойду на брачное ложе, подарю тебе сыновей…"

С яростью отшвырнул письмо и взвыл, заорал так, что голосовые связки от напряжения завибрировали. Зажав голову и стиснув кулаки.

— Неееееет. Аааааааааааааааааааааа.

Сайяр молчал, опустив голову и глядя на ядовитый листок, выпавший из моих пальцев. Поднял его и молча протянул мне, но я подбил его руку так, чтобы лист снова выпал. Мою грудную клетку сдавило тисками, ее раздробило на осколки. Сайяр снова сунул бумагу мне в руки.

— Уйди. — прошипел сквозь зубы, но он развернул бумагу и ткнул куда-то пальцем.

Превозмогая боль, стараясь не разлететься на части, удержаться на ногах, я опустил взгляд и прочел дальше.

"Завтра в полдень я, вместе с эскортом, выезжаю к тебе навстречу и буду рада лицезреть жениха своего, и провести с ним время в Лазоре, в доме на горячей воде, где мы сможем скрепить наш союз устными обещаниями и обменяемся кольцами, а затем я последую за тобой".

Сдавил бумагу, смял в ладони и пошел к выходу из шатра, распахнул полог:

— Всем собираться, сворачиваем лагерь. Утром уходим в Лазор. Быть готовыми к смертельному бою с островитянами.

Сайяр вцепился в мою руку, заставив обернуться и прорычать.

— Никакой помолвки не будет. Это моя сука. И она вернется ко мне. Лизать мои ноги.

А ведь могла стать моей женой. Почти ею стала, и все было бы по-другому. Все было бы не так, если бы в тот день она не убила Фао, а сказала мне проклятое ДААА.

— Мне нужно прочесть молитву отречения ниаде, а она должна поставить свою подпись под ним. Нам нужно остаться у алтаря одним.

Ниада усмехнулась, зная о ритуале и ожидая именно этого. Когда все отступили назад, и они остались с астрелем одни в центре пятиконечной звезды, он подошел к ней и откинул вуаль с ее лица.

— Предатель, — прошипела она, едва слышно.

Но мой волк услыхал… Он насторожился, и все мое тело сжалось от предчувствия, которое я гнал прочь.

— Всего лишь хочу выжить и вам советую того же.

Фао пафосно поднял глаза к потолку и, сложив руки на груди, начал говорить свою речь об отречении, оставляя паузы для ее "да". Орошал ниаду водой, окуная пальцы в золотой чан и ступая по каждому лучу звезды.

А она, хитрая дрянь, лишь ждала, когда он подойдет слишком близко, чтобы оросить ее лицо и провести по нему пальцами. Наконец-то Фао встал напротив Одейи, удерживая в одной руке чашу с голубой водой.

— Ты отказываешься от благ небесных, от своего призвания, чтобы вручить себя смертному мужчине. Такова твоя добрая воля и выбор, и Иллин наш Великий примет твое решение, так как великодушие и доброта его бесконечны. Согласна ли ты, Одейя дес Вийяр, стать частью дома Даалов, стать частью от крови его и плоти, отрекаясь от Рая ради сотворения новых жизней и во имя Иллина? Клянешься ли в вечной верности и любви Рейну дас Даалу?

Я вместе с ней смотрел в маленькие глазки астреля, потом ниада опустила взгляд. Это потом я понял, что она смотрела на его толстую шею, прикрытую воротником расшитой сутаны, где под подбородком, ближе к уху пульсировала вена. Мой волк ее тоже видел. Но научился не обращать внимание на кровообращение людей. Фао явно нервничал, и ниада тоже. Запах их бушующих эмоций сплелся в единый клубок.

По зале прошел легкий ропот от того, что невеста тянула с ответом. Подняв глаза, она посмотрела астрелю в лицо.

— Конечно, ваше Преосвященство…

Глазки астреля блеснули триумфом, и он удовлетворенно кивнул, а она в этот момент прокричала:

— Конечно же, нет. Будь ты проклят.

И вонзила гребень в его дряблое горло с такой силой, что я буквально сам почувствовал, как зубья вошли в плоть, словно в масло, с характерным треском разрывая кожу.

Тишина воцарилась на секунду, пока астрель оседал к ногам женщины, открывая рот, как рыба, выброшенная на берег, харкая кровью и хватаясь за ее платье окровавленными пальцами.

Вокруг раздались вопли и крики… но я их почти не слышал, а ниада с безумным триумфом смотрела на подыхающего у ее ног астреля.

Когда я схватил ее за запястье, сжимая до хруста, она медленно повернула голову и встретилась с моим взглядом из-под кожаной маски, продолжая улыбаться и тяжело дышать, процедила мне в лицо:

— Вот тебе мой ответ, Даал — НИКОГДА.

Это был жестокий удар. Под ребра, в самое сердце.

А потом мои губы растянула усмешка, похожая на оскал…

— Это был ТВОЙ выбор, Одейя дес Вийяр. Вместо моей жены ты станешь моей рабыней.

Я поднял взгляд на орущих гостей. Кое-где опять слышались вопли "сжечь шеану".

— Лассарка сделала свой выбор. С нее будет срезана метка ниады, она будет заклеймена, как велиарская рабыня и отныне станет моей собственностью и собственностью Валласа. Если ее отец захочет, он сможет ее у нас купить после того, как она познает все прелести рабства и надоест мне, как наложница.

Только этого никогда не случится… она мне не надоест, она не исчезнет из моей памяти, из моего сердца, из моего мяса и из моих костей. Она живет во мне, став частью меня самого.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. МААГАР

Именно так. Нужно только открыть глаза. Сердце может солгать, голова одурачит тебя, но глаза видят верно. Гляди своими глазами, слушай своими ушами. Пробуй своим ртом. Нюхай своим носом. Ощущай своей кожей. Потом придут мысли… потом. Только так можно узнать правду.

(с) Джордж Мартин. Игра престолов

"Я, Одейя дес Вийяр, приветствую тебя, велиар островов, деспот-варвар и хозяин южных земель, Кхуд Триркрах и один из красивейших мужчин, мне известных в этом мире. Мой Великий брат, Велиар Континентов, Владыка земли, наследник Ода Первого, Маагар Второй, передал мне твое послание, подарки и предложение. Я думала несколько долгих лун, пока не приняла решения, что такой доблестный, смелый и могучий воин достоин стать моим мужем. С радостью надену твое кольцо на палец и взойду на брачное ложе, подарю тебе сыновей…"

Прочел и удовлетворенно прикрыл веки. Посмотрел на сестру, гордо вздернувшую подбородок и сжавшую руки в кулаки. Согласилась, упрямая сучка. Куда она денется.

"— Правильно, никуда не денется от нас. Она нам обязана.

— Чем?

— Всем. Например, хотя бы тем, что она жива и мы не сожгли ее на площади, не вырвали ей чрево, которым она грешила с проклятым Валласаром. Пусть приносит пользу.

— Да, ты прав. Я ее пощадил, потому что она — моя сестра. Пусть будет благодарна мне за это.

— Нааам, Маагарушка, нам с тобой. Как и ты обязан мне…

— Я ничем тебе не обязан.

— О нееет, ты мне должен. Ты виновен в моей смерти. Ты обещал мне, что защитишь меня, клялся Иллином, а твоя сестра убила меня.

— Я много чего в своей жизни обещал.

— Пришло время платить по счетам. Ты же не хочешь, чтобы тьма изгнала тебя навсегда? Не хочешь в бездну?"

В бездну он не хотел. Один раз он уже там побывал… и вернулся, но уже не один. Это было самое жуткое, что Маагар пережил в своей жизни. Там, на поле боя, когда дрался бок о бок с отцом.

Они тогда сделали привал в Мертвом болоте у озера Тын. До лассарской границы было рукой подать. Обсудили план нападения, стратегические точки, с которых будут вести огонь лучники, прикрывая отряды копейщиков и меченосцев. Он спал в своем шатре, когда оно пришло… нечто черное, похожее на ветви ядовитого плюща, ползущие по стенам шатра, по полу и потолку с каким-то омерзительным сипением, как будто целый ворох змей выполз из самой преисподней. Он хотел заорать или пошевелиться, но не смог.

Стебли-змеи оплели его по рукам и ногам, затянули все тело, вторглись в уши и в рот. Наверное, он орал, вопил, как безумец, от боли и ужаса, но ОНО заглушало любой звук, исторгаемый его дергающимся телом. Перед глазами расползлись черные пятна, и Маагар провалился под землю. Полетел в черный колодец. Затертый потолок шатра очень быстро отдалялся вверху, пока Маагар не упал и не оказался в кольце ослепительного, мерцающего света. Лучи окружали его красным туманом, сквозь который он видел мечущиеся фигуры то ли людей, то ли чего-то очень на них похожего. Сильный порыв ветра, и лучи погасли, а Маагар от дикого страха открыл рот в немом крике. Его окружали все они… те, кого он когда-либо убил. Они тянули к нему скрюченные пальцы, скалились, сипели, их рты открывались невозможно широко, и изнутри на него смотрела сама чернота, и это было намного страшнее, чем если бы он увидел там клыки или просто зубы. Еще секунда, и они его схватят, чтобы сожрать этим черным НИЧЕМ.

Он узнавал среди них своего среднего брата, слуг, воинов, посланных на смерть, изрезанных и изнасилованных женщин, но омерзительней всех был жирный Верховный Астрель. В своей рясе, подпоясанной веревкой. Он переваливаясь шел к Маагару, а потом схватил за шею и начал приближать к нему свое жуткое, серое лицо.

Но вдруг все мертвецы застыли. В тех позах, в которых в последнюю секунду извивались, чтобы схватить своего гостя. А потом расступились в стороны, и Маагар, тяжело дыша, хватая серный воздух пересохшими губами, увидел, как среди НЕлюдей идет нечто. Оно не имеет очертаний, не имеет тела, не имеет физической оболочки. Оно словно одето в черный плащ, сотканный из ночи. Он развевается тряпками на ветру, но и тряпки, и сам плащ нематериальны, и под ним все та же чернота.

Все тело Маагара сковало льдом. Из черноты сверкнули белесые фосфорящиеся точки, и ему показалось, что от ужаса у него все тело свело судорогой.

Нечто приблизилось к нему и уставилось прямо зрачок в зрачок. На глазах у Маагара оно превращалось в Аниса. Словно его близнец, точная копия, только с белесыми глазами.

— Нет… нетнетнет. Не убивай меня. Я… я не хотел. Клянусь… не хотел.

— Скоро весь наш отряд будет в сборе.

Нечто, с внешностью убитого Аниса, не разговаривало, оно взрывалось в голове голосом. Протянул руку и Маагар увидел, как пальцы младшего превращаются в щупальца, тянутся к его груди и, продираясь сквозь одежду и плоть, обхватывают его сердце.

— Черное, как и все твое нутро.

— О, Иллин, пожалуйста.

— Иллин? Ахахаха… Иллин… ты знаешь, что есть Иллин?

— Дааа, я верой и правдой молился и служил ему.

— И как? Помогло? Меня, своего брата, ты тоже убил во имя Иллина?

Анис приоткрыл рот и сдавил сердце сильнее, заставив Маагара от боли позеленеть.

— Прости… я не хотел.

— Хотел. Еще как хотел. — наклонился ниже. — Теперь ты будешь знать. Иллин — это я. У меня нет лица, нет тела и нет внешности. Я могу стать кем угодно. А это мое войско.

Кивнул светлой головой в сторону скрюченных теней.

— Будешь мне служить, а не захочешь, я сделаю тебя одним из них. Будешь преданным мне мертвецом. Тебе выбирать… А ведь мы вместе можем покорить мир, брат Маагар.

Наклонился и усмехнулся ртом-чернотой.

— Да… да, я буду тебе служить. Буду тебе предан.

— Докажииии.

— Как?

— Убей ради меня.

— Кого? Я убью кого угодно.

— Предводитель может быть один, весь мир я подарю только одному человеку. Это будешь ты или твой отец.

— Я… я не могу. Это же…

— Можешь, если Иллин того желает. А не убьешь — я убью тебя.

Потом повернулся к толпе и указал то исчезающим, то появляющимся человеческим пальцем на Даната.

— Ты. Проследи, чтоб все мои приказы были исполнены.

— О. Мой. Иллин.

Данат, медленно переваливаясь, пошел на Маагара, а тот пятился и пятился назад, пока не оказался возле какой-то стены. Астрель метнулся к нему, и Маагар что есть мочи заорал… и словно ощутил, как что-то разверзло его глотку и протиснулось внутрь него…

И все тут же исчезло, с диким вскриком Маагар вскочил на подстилке в шатре. Вначале думал, что это сон, но в груди запекло, и он от боли разодрал рубашку, увидел черную звезду, от которой в разные стороны под кожей расходилась паутина. А в голове зазвучал голос Даната.

— Он убьет нас, если ты не выполнишь его приказ. Уничтожь Ода. Он никогда тебя не любил, он хотел отдать власть Анису или сучке Одейе, но не тебе. Называл глупцом и насмехался. Уничтожь его, и мир станет принадлежать только нам… А Иллин подарит тебе неведанную силу за каждый выполненный приказ.

* * *

Голос Даната звучал в голове теперь так часто, как и любой естественный звук в природе. Казалось, астрель поселился внутри и чревовещает беспрерывно. Вначале это мешало. Хотелось биться головой о стены, чтобы избавиться от голоса, но сейчас он с ним уже сросся.

— Молодец, сестра. Я доволен. Ты послушалась меня. Умная девочка.

— Ты заставил меня это сделать.

— Не важен метод — важен результат. Поверь, когда острова будут принадлежать мне, ты тоже станешь велиарой. Я озолочу тебя. Мы сможем править вместе.

В эту секунду он искренне верил, что так и будет. Одейя сделала несколько шагов к нему, и Маагар в очередной раз подивился ее неземной красоте. Как же сильно она похожа на их мать. Такая же грациозная, такая же яркая и умная. Не будь она его сестрой… он бы не устоял перед ее чарами.

— Брат мой, — она протянула руку, но не коснулась, а провела по воздуху, под ее пальцами он стал горячим, насыщенным, жестким, — когда-то я так сильно любила тебя. Всех вас. А сейчас смотрю на тебя и понимаю…

Ее голос звучал нежно, трепетно, обволакивал, заставляя размякнуть, разомлеть, и в груди разливается нежность. Та самая, которую он чувствовал к ней с самого ее рождения.

— Понимаю, что как только мне подвернется возможность это сделать, я обязательно сделаю.

— Что сделать? — спросил и склонил голову, чтобы тронуть ее волосы губами.

— Вонзить нож в твое черное, предательское сердце.

И обхватила его лицо двумя руками.

От боли он громко заорал, услышав шипение и вонь собственной горелой плоти. Отшвырнул сестру от себя.

"Я же говорил, что она сука, она тварь, которая предаст тебя"

— Дрянь, — замахнулся, но не ударил, опасаясь ожога. — В клетке поедешь. Голая. В чем мать родила подарю тебя островитянину. Отдам навсегда. Пусть что хочет делает с тобой.

— Плевать. Ничему не удивлюсь… не ты это больше или ты… просто я не знала, какая ты гниль. В твоем сердце живут черви.

— Радуйся, что я не скормил червям твое тело, которое ты отдавала грязному валласару.

Когда ее увели, он подошел к зеркалу и посмотрел на ожоги.

— Тварь неблагодарная.

Раны на глазах начали затягиваться, светлеть, пока не исчезли совсем.

— Ты сильный. Иллин любит тебя. Ты теперь почти что бессмертный. Можешь сразиться с самим Саананом.

Сказал сам себе голосом Даната Третьего, и сам себе ответил.

— Храню веру Иллину, единому Владыке моему.

И осенил себя пятиконечной звездой.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. ЛОРИЭЛЬ

Женская жизнь — это на девять частей грязь и только на одну красота, скоро сама узнаешь… и та ее часть, которая кажется красивой, на поверку порой оказывается самой грязной.

(с) Джордж Мартин. Битва королей

Кажется, я потеряла счет дням, которые провела в пути. А, может быть, я их и не считала вовсе. Кажется, я даже не помнила, когда именно покинула лагерь Дали. Правда, и зачем все же пришла туда, тоже не могла себе объяснить. Поняла, что оказалась здесь, только встав перед ее шатром. Да, теперь это был только ее шатер, в котором все еще оставалась часть моих вещей. И, наверное, именно за ними я вернулась? Глупый вопрос. Наивный вопрос самой себе с надеждой на… я и сама не знала, на что именно. Понимала только, что ноги сами привели меня сюда. Потому что ТАК хотела ОНА. Потому что ТАК приказала ОНА.

Там. Возле постели, на которой имела другую женщину, Дали приказала мне вернуться домой и ждать ее. Так, словно теперь это имело какое-то значение.

Я огляделась вокруг и попыталась выдавить из себя улыбку, увидев одну из женщин, склонившуюся над ребенком. Не своим, чужим. Хотя в лагере Рейна дас Даала не было чужих детей. Сироты, потерявшие отцов и матерей в смертельном бою, навсегда обретали родителей в лице каждого из бойцов и их жен. А эта женщина, она потеряла обоих своих сыновей, еще совсем детей, и мужа во время одной из облав, когда лассары напали на лагерь два года назад. Я сама ухаживала за ней, пытаясь привести в чувство обезумевшую от горя мать. Полгода, столько понадобилось хрупкой женщине, чтобы начать приходить в себя. И сейчас она хмуро рассматривала повязки на плече шестилетнего мальчишки. Он потерял руку больше месяца назад и до сих пор нуждался в неусыпной заботе и помощи.

Ни он, ни она не были воинами, они оказались теми самыми жертвами этой войны. Войны длиной в вечность. На самом деле их были даже не сотни — тысячи загубленных жизней, тысячи жертв чьей-то алчности и жажды мести.

Вот о чем говорила Дали. Вот что она называла причиной своего поступка. И… наверное, она была права.

Я зашла в шатер, чтобы скрыть от посторонних глаз то, как подкосились ноги. Чтобы отдышаться, оседая на пол, устланный шкурами. Несколько мгновений, пока в голове предательски бьется мысль, ничтожная мысль просто остаться и поговорить.

Воспоминания о нашей последней дикой ночи…

Она подошла ко мне, чтобы резко развернуть спиной к себе и придавить к стенке.

— Ревнует моя девочка? Ты лучше скажи, о чем ты думала, сучка такая, когда спрятала мне в карман этот платок? О чем думала? Ты же нарочно запачкала его собой… нарочно держала между ног, чтобы я вкусила этот запах.

Обхватить за шею, наклоняя назад к себе, проникая ладонью под корсаж платья, обхватывая грудь, сжимая сосок.

— Думала, что это сойдет тебе с рук?

Дернула пуговицу, за ней еще одну и еще, скользнула под ткань, поглаживая низ живота, царапая ногтями. Впиваясь зубами в шею. Легкими укусами вдоль, вниз к скуле, разворачивая к себе лицом в миллиметре от моих губ.

— Знаешь, каково это видеть и не прикоснуться, м? Знаешь, каково это, когда, от желания скулы сводит и все болит?

Под оборку панталон своими жадными пальцами, протискиваясь под материю, плотно прилегающую к телу.

— Я обещала, что затрахаю тебя? Я это сделаю прямо сейчас, Лориии.

Набросилась на мои губы, удерживая за горло, проникая пальцами между лепестками внизу, поглаживая, но пока не лаская, только надавливая и проталкивая язык мне в рот со стоном. Закрыла глаза, растворяясь в этой злости, в этих резких прикосновениях.

Я очень многое знаю… то, что представляла себе не раз… и каждый раз с тобой.

Мурашки по телу от голодных поцелуев. Возбуждение накрывает с головой.

Отвечаю на поцелуй, вцепившись в волосы, притягивая к себе. Жадно. Дико. Кусаю язык, губы. Отрываюсь и снова оттягиваю к себе. По небу язычком, лаская им ее язык.

Выгибаясь от прикосновения пальцев внизу, там все на грани… все готово взорваться только от одного прикосновения. Положила руку на ее ладонь, надавливая сильнее.

— Каково это Далии, моя Далиии? Покажи мне, пожалуйстааа.

— Мне нравится, как ты закатываешь глаза. Знаешь, сколько раз я представляла, как твои глаза, от которых крышу срывает, закатываются от МОИХ прикосновений, как горят, блестят, плывут. Я о твоих губах думаю ежесекундно, сучка такая.

Впивается в волосы, а меня от ее жадности и голода простреливает молниями по всему телу. Потому что трясет от желания быть взятой ею… Всеми способами. Всеми, что существуют в природе. Извращенными, грязными, пошлыми, нежными, но всеми. Чтобы стереть всякие прошлые представления о сексе.

— Я хочу дать тебе все… и взять. Так много взять, что, может быть, ты не захочешь отдавать… только я уже не собираюсь спрашивать. Горячая. Такая горячая, дрожишь, и мне эта дрожь отдачей.

Дали поглаживает горло, там, где пульс, слегка сдавливая и кусая мои губы в ответ с голодным рычанием.

— Показать? Покажу.

Содрала платье вниз рывком, сильнее прижимая меня к стене, раздвигая ноги коленом, сдергивая панталоны до колен, и резко вошла одним пальцем на всю длину, впиваясь в мой рот сильнее, укусами, насилуя его, не давая дышать.

— Показать, как подыхают от возбуждения, и даже собственная разрядка не помогает, потому что мало? Потому что хочется больше?

Первый толчок во мне, и я громко стону от наполненности ею. Чувствую и страсть, и смущение.

— К черту смущение, Лориии. Хочу тебя. Почувствуй, как я тебя хочу. Да у меня стоит на тебя все, что может стоять в женском теле, соски, клитор, каждый волосок, мурашки… все в напряжении.

Добавила еще один палец, сильнее, глубже.

— Ммммм, как же я хотела тебя сегодня, маленькая.

Развернула лицом к себе, сжимая мои груди обеими руками, снова впиваясь в мой рот, проталкивая ногу между моими ногами, схватив за ягодицы, протянула по своей ноге, и я пьяна от ощущения собственной влаги и трения горячей плоти о ее мышцы.

Сдавила мое горло, заставляя смотреть себе в глаза и двигая меня за бедра по своей ноге.

— Хочешь большего? Хочешь? Чего ты хочешь? Проси. Сама.

Наклонилась и закусила сосок сильно, через тонкую ткань нижней рубашки, продолжая меня протягивать по своему бедру, зная, что этого недостаточно для разрядки и подстегивая меня адским шепотом:

— Я зверею от бешеного желания вылизать тебя и трахать до диких криков и воплей.

Потираюсь о ее ногу, не отрывая взгляда от потемневших глаз, от губ припухших. Выгибаясь в ее ладони и чувствуя, как внутри загорается и потухает наслаждение. Намеренно не позволяет кончить, мучает, наказывая. Ладонью под ее блузку, сжимая затвердевшие соски. Сильно. Потому что хочется боль причинит.

Хочется стонов не только удовольствия, но и боли ее. За все. За свои мысли. За злость эту. Свою. ЕЕ. За то, что, сучка такая, подразнила пальцами и вышла… А трения так мало… В волосы пальцами, оттягивая голову. Пока не зашипит и не сдавит сильнее шею. И уже я хватаю воздух открытым ртом.

— Ничего не хочу. — ладонью вниз за пояс ее штанов. Надавить на возбужденную плоть. — Не хочу ничего.

И резко головой к ней впиться в губы, почти задыхаясь. Плевать. Она даже не представляет, что творит своими руками, что со мной происходит, когда прикасаюсь к ней в ответ, сжимаю соски, чувствуя, как тянет низ живота, как все пульсирует внизу.

Отрывает от себя за волосы, и, мне кажется, я готова ее придушить за это искушение… потому что теку ей на ногу. Я чувствую, КАК теку.

— Хочешь и сопротивляешься. Мне? Себе?

Как пощечина, и внутри все замирает. На мгновение.

И контрастом укусом вдирается в мои губы. И я со стоном отвечаю ей такими же дикими укусами, сжимая ее руку за кисть, проталкивая пальцы в себя и одновременно с этим резко проникая в нее сразу двумя.

Пару секунд на бешеные толчки, с запрокинутыми головами и надсадными стонами.

— Имммадан, Лории. Мееня уносит от твоих маленьких пальцев.

А меня уносит от ее прикосновений. Потому что ЭТО ЕЕ ПАЛЬЦЫ. Нет ничего желаннее секса с ее пальцами, языком. Да с любой частью ее тела. Она даже не представляет, сколько у меня фантазий, связанных с ней. Какое грязное и саананское отродье она во мне разбудила.

И ей уже мало. Тянет меня за собой на пол, опрокидывая на спину, нависая надо мной, стягивая с себя штаны, жадно целуя мою грудь, сжимая и кусая соски. Раздвигая мне ноги в стороны прижимаясь ко мне всем телом и скользя кожей к коже вниз. Жадно целуя каждый миллиметр, ниже и ниже. Вылизывая пупок, косточки бедер, внутри по бедрам.

И жадно ртом в мою плоть с воплем наслаждения.

— Ты не представляешь, какая вкусная. Какая сладкая, горькая. МОЯ. Найти губами твой узелок, — шепчет прямо в складки плоти, сжимая мои руки за запястья одной рукой, а другой за ягодицы. — Дааааа. Вот так. Вылизывать тебя. Долго, протяжно. Дразнить кончиком языка и сосать тебя. Ммммм меня раздирает от наслаждения слышать твои стоны, чувствовать, как извиваешься. Снова вонзить в тебя пальцы — сначала один, потом два, и сразу три. Моя сладкая, маленькая, Лориии. Какая же ты там маленькая.

Не переставая ласкать клитор и сдавливать мои руки.

— Как я хотела слизать всю твою влагу, чтоб кончила мне на язык.

Еще сильнее двигает пальцами, быстрее, набирая темп, не останавливаясь. И ее голос, ее слова сводят с ума и словно хлыст подстегивают меня в невероятном сумасшествии.

Стоном. Громким. Прямо в губы. Кусая их снова. Потому что нельзя промолчать. Потому что слишком глубоко, слишком во мне. Будто под кожей. А я в ней. Под ней. Двигать рукой, задыхаясь от ее толчков, от контакта кожа к коже. Это почти больно. От страсти, которую вижу в ее глазах. Волосы, взъерошенные моей рукой. Прижимаю к себе за голову, всхлипывая от каждого поцелуя. Вот он контраст с ней — похоть на грани с нежностью. И вскриком, когда касается там языком снова. Когда чествую мягкие умелые губы. Кричу. Поднимаю бедра, чтобы еще ближе… и тут же пытаюсь отстраниться. Непроизвольно. Каждое касание языка, губ словно удар плетью по обнаженной коже. Пальцы внутри… грубо. Трахают. Безжалостно. А я кричу, вжимая ее голову в себя. Кричу от оргазма. Мощного, жесткого. От него не улетают в небо, не падают в пропасть. Он ломает кости. До крошева. Сокращаюсь под ее губами, сжимаю пальцы, выкрикивая ее имя. Вздрагивая, пока не отпустят судороги наслаждения. А после… после оттолкнуть от себя с силой ее руки и броситься в ее сторону. Опрокинув на пол. Чтобы впиться поцелуем в губы, сжимая лихорадочно грудь, откинуть в сторону блузку, жадно касаясь кожи. И сразу к низу живота, там, где ждет меня, так же истекая влагой. Стянуть на хрен брюки и проникнуть двумя пальцами в нее. Кусая соски. Всасывая их зализывая. Толкаясь пальцами. Все быстрее, вслушиваясь в ее стоны. И чувствуя, как колотит от желания почувствовать ее на языке. Трясучка. Словно наркоман, увидевший мериду. Сходу, без поцелуев и ласк. Ртом к горячей плоти. Втягивая нежную кожу. Языком вверх и вниз. И еще раз. Собирая влагу. И дразня. Потом в истекающую желанием дырочку, слизывая возбуждение, ее безумие. Толчком внутри. Растирая пальцами клитор. И наоборот. Терзать языком твердый бугорок, лаская пальцами ее изнутри… Сходя с ума от понимания, что только мне позволено брать Далию десу Даал. Ласкать ее, лизать ее могу только я. Никто до меня… Никому не верила.

Только от одной мысли, что это ОНА со мной, я словно безумею от счастья. Выгибаясь назад, но глядя ей в глаза своими закатывающимися, удерживая ее за затылок, пока она еще дергается в последних судорогах оргазма и с протяжным стоном впивается в мои губы до крови. Прижимаясь грудью к ее груди, скользя острыми сосками по ее соскам. Все еще вздрагивая от трения о ее тело. Мы обе словно без кожи, обнимаемся голым мясом.

Потные, дрожащие.

Я зарываюсь пальцами в ее волосы на затылке, отрываясь от рта Дали и слегка, пьяно усмехаясь прошептать.

— Мы целуемся… чувствуешь… как мы целуемся везде? Я кончаю от твоих поцелуев, любимая.

Снова в губы уже нежнее, прижимая за поясницу к себе.

— Хочу провести с тобой всю вечность. Твоей быть. До старости, до смерти.

— До смерти, да… а старость. Вряд ли она у нас будет. Люби меня сегодня. Каждый день люби меня сегодня.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. ЛОРИЭЛЬ

И после всего этого… после всего она поехала в свой проклятый поход и трахала ту стерву. Пусть ради свободы, пусть ради своего народа. Но как? Как она могла, если я даже представить на себе другие руки не умею.

Но ей все равно… Что стоила одна моя жизнь по сравнению с сотнями тех, которые спасет Дали, используя тот самый сверток? Ничего. Пусть я не знала, что в этом свертке, я видела, как загорелись глаза моей любимой женщины в тот момент. Ее маленькая победа. И плевать, какую цену ей… нам пришлось заплатить, чтобы одержать ее.

Я не испытывала обиды. Собирая в небольшую котомку запасное платье и теплый платок с небольшим кулем с едой, я понимала, что не чувствую обиды. Или же не отчаяния. Боль. Я ощущала только ее.

Эта тварь будто вгрызлась в мою плоть и теперь ритмично клацала зубами, отрывая по кусочку от нее, заставляя то и дело останавливаться, чтобы перевести дух. Мне казалось, я даже слышу скрежет ее клыков в ушах, прерываемый громким свистом поднявшегося ветра.

Это плохо. Это действительно плохо. Если ветер усилится, я не успею уйти далеко от лагеря, и тогда она найдет меня. От этой мысли вдруг стало смешно. Сейчас перед Дали стояли гораздо более важные задачи, чем поиски сбежавшей любовницы. И я засмеялась. Громко. Выходя из нашего… из ее шатра, оглядев его в последний раз, не смогла удержаться, согнулась в приступе дикого хохота, прижимая к себе котомку с вещами.

Один из воинов, огромный бородатый мужчина изумленно отшатнулся от меня и что-то недовольно проворчал, плюнув в сторону.

* * *

— Не проходите мимо, моя деса, — худощавый старик со всклокоченными седыми волосами, торчащими в разные стороны, и давно нечесаной бородой, на которой еще сохранились крошки хлеба, вероятно, его обеда, протянул руку к моему локтю, не решаясь дотронуться, — вы не найдете лучше закопченного мяса, чем у меня, на много миль вокруг.

Он схватил длинными скрюченными пальцами небольшой кусок оленины и ткнул едва ли не под нос мне.

— Свежее, только понюхайте. Вы навряд-ли ели что-то вкуснее моего мяса.

Я усмехнулась, протягивая ему монету.

�

Больше солнце не родится,

Зло давно в аду не дремлет,

Черной копотью садится

На леса и на деревни,

В мертвь природу превращает,

Жалости, добра не знает,

Смотрит черною глазницей,

Как туман на земь стелИтся

И хоронит под собою

Все, что есть на ней живое…

Черный волк на крепость воет,

Мечется, скулит и стонет.

Не взойти уже луне.

Им искать теперь друг друга

Ослепленными во тьме.

СЛОВО ОТ АВТОРА И ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ:

Это жестокая и страшная сказка. Все вы уже ее знаете, читали первые части. Но я хочу все же вернуться к предупреждениям.

Да, здесь нет ненормативной лексики, но здесь есть жестокость самая настоящая, животная, первобытная жестокость. Под жестокостью я подразумеваю не жесть от главного героя над героиней, а насилие над слабыми, как над женщинами, так и над мужчинами, кровопролитные бойни, казни, ритуалы и жертвоприношения, мистические жуткие явления и т.д. Подробных описаний нет, но все же подобные сцены присутствуют, и я бы обозначила их как 21+.

Жесток в целом весь мир псевдосредневековья, в котором разворачиваются события. И жесток он без преувеличения. Я предупредила, если что.

Еще я бы хотела предупредить, что в данном произведении нет четкой сюжетной линии двух главных героев – здесь много линий, много героев, и все они связаны между собой, хотя, несомненно, линия Одейи и Рейна ведущая во всей истории. Я хочу предупредить, что есть сцены фемслэша и отношения между двумя женщинами (второстепенными героинями). Хочу предупредить, что те, кто ждут на каждой странице секс – будут разочарованы и, возможно, на книгу таких сцен будет всего ничего, хотя мне кажется данное произведение пропитано не только эротикой, а иногда и самой настоящей похотью, как между главными героями, так и между второстепенными. Но опять же те, кто ждут истории, где всю книгу герои ищут место и способ заняться сексом и только об этом и думают – идите мимо, это не для вас, и секса будет мало. Чтоб потом не жаловались и не портили мне карму, как после Непрощенной, где некоторым особам стало мало постельных сцен.

Ну, а те, кто любят мою страшную сказку – пристегивайтесь, мы полетели в снега Лассара и Валласа, проливать кровь вместе с Рейном и страдать вместе с Одейей. В этой книге будет еще страшнее, еще больнее даже, чем в третьей.

ПРОЛОГ

Быстрая, как олень. Тихая, словно тень. Страх режет глубже меча. Гибкая, как змея. Тихая, как вода. Страх режет глубже меча. Сильная, как медведь. Свирепая, как росомаха. Страх режет глубже меча. Человек, который боится, уже погиб. Страх режет глубже меча. Страх режет глубже меча. Страх режет глубже меча" 

(с) Сирио Форель

Они стояли на четвереньках, пошатываясь и устремив взгляды на ритуальный огонь, постепенно разгорающийся в ледяной тьме. Тоненькие блики пламени выскальзывали из темноты, прорезали ее паутинками, плевались мелкими искрами, летящими в сугробы, пока не заполыхали и не облизали черный воздух длинными оранжевыми языками, освещая все вокруг, освещая звероподобные лица с черными и белыми полосами от лба до подбородка, от глаз до ушей. Из-за полос не видно ртов и носов, не видно глаз.

– Мгммммммм…мгммммм…мгмммм. Овау ова. Овау Ова. – заскандировали зверо-люди. Баорды, как называли их в Лассаре и Валласе. Баорды, пожирающие человеческую плоть и пресмыкающиеся перед слугами саананскими. За что и были избраны его рабами. Баорды, вырастившие диких псов, которые сейчас поджали хвосты и не смели подойти к огню.

Посередине пламени разогнулась черная тень, укутанная в просаленные меха, переливающиеся от бликов костра. Тень взметнула руки вверх, удерживая на них голого, розового младенца. Псы оскалились, зарычали и дернулись назад, не сводя глаз с орущего лысого комка.

– Вот он! Детеныш тьмы и света! Сам пришел в наши руки!

– Съесть..овау ова. Съесть. Овау ова.

– Голод!

– Мы голодные!

– Овау…овау послал еду!

Сивар обернулась, и ее жуткие белесые глаза засветились в темноте лунным блеском.

– Это не едаааа, – растягивая слова и раскачивая ребенка над пламенем, – это нааашшш талисмаааан. Овау ова посссслал талисссман для Сивар…. а Сивар принесла талисман вам.

Один из баордов приблизился к огню, обнюхивая малыша.

– Это…это не человек.

– Неееет… не человек.

– Маленький Гайлааар… они унюхают его и убьют всех нас.

– Не унюхают… Сивар знает, что делать. Сивар спасет баордов, когда настанет вечная ночь.

Подняла младенца еще выше.

– Он будет баордом, как и мы. Овау ова прими. Овау ова спрячь от глаз. Овау ова сохрани. Овау ова нареки.

Посмотрела на двух женщин, склонивших головы, спрятанные под платками и меховыми шапками, с которых свисают тонкие крысиные хвосты. Одна из них протянула свои руки-крючья к ребенку и взяла его на руки, а вторая накалила над огнем тонкую длинную иглу, проткнула сморщенный палец Сивар, потом пятку младенца и сдавила друг с другом. Тьму пронизал громкий крик ребенка.

Позже, в норе, где под стенами в глиняных горшках чадили свечи, сделанные из медвежьего сала, смердящие так, что у человека заслизились бы глаза, Сивар расстелила на полу, покрытом шкурами, свой шерстяной платок и уложила на него младенца. Она склонилась над ним так, что седые космы упали на крошечное личико, и открыла висящий на груди сосуд из слюды, принесенной древними предками с паучьей горы. Капнула с ногтя ярко-фиолетовой жидкостью малышу на губы. Капля въелась под кожу и разошлась сеткой, выделяя каждый сосуд фиолетовым цветом. Тело мальчика судорожно задергалось.

– Паутина смерти. Смешение крови. Яд жахада. Всегда в тебе будет капля баордской крови, и не поднимется меч твой супротив народа твоего. Если выживешь до утра.

Впервые ее голос не дребезжал и не тянул букву «с», а белесая пленка слезла с радужки, обнажая ярко-голубой цвет. Сморщенная рука тронула щечки малыша, плечи и живот. Старуха вышла из норы и завалила вход досками.

– Не подходить до рассвета.

– Сколько… их осталось?

Спросила у нее одна из женщин, глядя исподлобья. Из-за черно-белого окраса ее глаза казались двумя дырами.

– Немного. Скоро настанет вечная ночь.

Повела носом, подняла руки вверх.

– Чую запах мертвечины… чую запах смерти. Она уже близко.

Баордки переглянулись и, опустившись на четвереньки, бросились врассыпную в сторону леса, а старая мадорка направилась к серебряному озеру, отражающему тонкую полоску месяца. Тронула клюкой воду, вызывая рябь зыбкую, заставляя ее дребезжать, а вместе с ней и месяц.

– Исчезнет Солнце и Луна… на землю ступит злая Тьма. Слышны вдали ее шаги… чу… крадется смерть из темноты.

Подняла голову и посмотрела на небо. Лицо не страшное, не облезлое, покрытое морщинами. Оно моложе и глаже, как и волосы, которые вместо белого приобретают лунный оттенок. Стояла Сивар до самого рассвета, глядя на всполохи разноцветных оттенков, глядя, как тает месяц в воде.

К норе вернулась не спеша, доски отодвинула и подкралась к младенцу, растопырив пальцы, согнувшись и принюхиваясь к воздуху. Ребенок лежал неподвижно, глядя вверх широко распахнутыми глазами. Баордка нахмурила косматые брови и резко наклонилась над малышом, его глаза тут же вспыхнули зеленым свечением, которое сменилось на желтое и сразу же на тусклое белое, ребенок протянул к мадорке руки, пытаясь схватить ее за волосы.

– Свершилось! Диерон Орео тебе имя. Волк-паук. Приемный сын Сивар.

Баордка хохотала, прыгала, приплясывала вокруг малыша, трясла руками и пела победную песню. Затем она долго обмазывала малыша жиром, рисовала на его ручках и ножках пентаграммы и скандировала «овоу ова тебе хвала»

– Звезда Саанана да прибудет с тобой. Сын Тьмы и Луны. Когда он найдет тебя… то не сможет причинить вред тем, кто тебя спас. А старая Сивар позаботится о тебе, и твоя первая Луна не убьет тебя… если яд жахадов не убил.

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ДАНАТ ТРЕТИЙ

Многие заявляют, что лучше умереть свободным, чем жить рабом, но это только слова. Когда доходит до дела, мало кто выбирает смерть, иначе откуда в мире столько рабов? Каждый из них в свое время выбрал не смерть, а рабство. 

(с) Джордж Р. Р. Мартин Танец с драконами. Искры над пеплом 

Сок я люблю, но не выношу, когда руки липкие, – пожаловался он, вытирая пальцы. – Руки должны быть чистыми, Санса. Что бы вы не делали, всегда заботьтесь о чистоте своих рук.

(с) Джордж Р. Р. Мартин Буря мечей 

Данат Третий нервничал перед встречей с ней. Нервничал и боялся, что не выдержит ни ее взгляда, ни того, что задумал Астрель вместе с Маагаром. Он искал знания об этом ритуале давно, он рылся в манускриптах, переворачивал ворох старинных книг, но не мог найти способ обернуть вспять посвящение в ниады. Но он существовал. Ритуал проклятия Иллина и изгнания из эдема. Ритуал, который лишит ниаду силы и красоты, сделает простой смертной. И тогда Данат сможет подчинить ее себе навсегда. Маагар ему в этом поможет.

Какой прекрасный союзник, готовый предать и отца, и семью ради власти. Вот с кем надо было иметь дело с самого начала, вот с кем надо было договариваться, а не слушать Ода Первого. Ошалевшего от войн и мании величия. Великий диктатор, деспот, возжелавший покорить мир. Довольствовался бы малым и сейчас не сидел бы на одном из островов в окружении дикарей.

Маагаром можно управлять, дергать за ниточки, как марионетку, заставлять делать то, что хочет Данат. Именно Маагар спас его от расправы и спрятал в монастыре, дал охрану и провизию, а теперь призвал к себе, чтобы получить покровительство Иллина.

– Ты мне нужен, Данат. Нужен, как советник и помощник. Еще немного времени, и Од Первый женится, а потом у него родятся новые наследники. Но и это не все. Отец выжил из ума и хочет объединиться с варварами с юга. Заключить с ними союз, который навсегда отнимет у меня возможность править. Я должен положить этому конец!

– Объединиться с варварами? Каким образом?

Данат Третий привычно сложил руки на круглом животе, поблескивая перстнями и рассматривая комнату велиария в одном из охотничьих угодий к югу от Лассара. Стены завешаны шкурами оленей и медведей, а головы животных мрачно возвышаются под потолком, освещенные яркими факелами. Величие смерти во всей красе. Бренность этого мира, когда из живого существа сделали чучело для украшения дома и тут же говорят об Иллине, и боятся его кары. Смешны и жалки сильные мира сего. На самом деле из каждого из них однажды кто-то сделает чучело на потеху.

– Отдав за их предводителя мою сестру.

Астрель резко обернулся, и ни одной мысли в голове не осталось. Стоило лишь только заговорить о ней…. О ней… сидящей внизу в подвале. Так близко. Так невероятно близко, что от одной мысли об этом сморщенный стручок Даната сладенько ныл и дергался. Она послана ему, как соблазн. Послана в наказание за его грехи, послана, чтобы погубить его и уничтожить веру.

– У вас другие планы, мой дас?

– Да! Другие! Помоги мне собрать свое войско, Данат! Помоги убедить людей пойти за мной, и я свергну отца! Когда приду к власти, все изменится. Я многое отдам Храму. Подарю целые земли. Тебе, Данат. Ты станешь могущественным человеком.

Наконец-то он сказал это вслух, сын-предатель, сын-отцеубийца готов пойти на что угодно ради трона.

– Од Первый силен. Люди поклоняются ему, боятся и любят.

– Иллина они боятся больше, и ты можешь заставить их поверить в иное.

Да, он мог. Особенно вдали от могущественного велиара, который не призывал его к себе, а отдалил. Не звал разделить победу и не жертвовал храму награбленное красное золото. Минули те времена, когда Од Первый трясся перед Иллином, прислушивался к Верховному Астрелю и боялся высшей кары. Пора менять велиара.

– Могу заставить.

И пристально посмотрел в сияющие глаза Маагара. Красив, могуч, но, увы, глуп. Им можно управлять, как марионеткой.

– Чего ты хочешь взамен?

– Кого…

– Кого?

– Отдай мне свою сестру. Позволь срезать метку Иллина и оставить ее себе!

Маагар нахмурился, всматриваясь в лицо Астреля, чьи свиные глазки загорелись похотью и азартом.

– Разве ты не давал обет безбрачия, Астрель?

Взгляд тут же потух, словно Астрель что-то спрятал, прикрыл от чужих глаз, и выражение лица священнослужителя изменилось, став смиренным и скорбным. Складки у губ драматично опустились.

– Она заслуживает наказания за свои преступления. Я буду молиться о ее душе, и ниада искупит свои грехи. Под моим присмотром. Я позабочусь о ней.

Маагар усмехнулся и почесал кончик носа.

– Мне плевать, как на самом деле ты блюдешь свой обет. Главное, чтоб об этом не узнали другие и шли за тобой, как раньше.

– Пойдут. Я знаю, что сказать, чтобы пошли. И ниада понадобится для этого… но мне придется быть жестоким с ней. Только так я смогу очистить ее душу от скверны Саананской и убедить в этом очищении людей.

А перед глазами она, извивающаяся на алтаре в Храме, когда метку на ней выжигал. И воспоминания, как живые. Он шептал их про себя, скрипучим голосом, въедливым и высоким. Этот голос казался ему гласом Иллина, вещающим в его утробе.

***

Я не могу избавиться от навязчивых мыслей о ниаде. О ее обнаженном теле на алтаре, о её красных волосах, змеями вьющихся по блестящей поверхности металла. Я сам лично нанес на низ гладкого живота девушки священное клеймо с изображением пятилистника – символа непорочности. Ниада извивалась и стонала от боли, а я впервые в жизни испытал дичайшее сексуальное возбуждение, глядя на ее полную грудь с розовыми сосками, которая колыхалась в такт ее резким движениям от каждого прикосновения раскаленного метала, и скрещенные длинные ноги, между которыми, я знал, меня ждут врата Саананской бездны сладкого разврата. Я произносил заклинания, ощущая, как под пальцами проносятся искры, и каждая вена в моем собственном теле вибрирует от бешеной энергии, которая проходит сквозь него. Пока вдруг металл не окрасился в красный цвет. Это я не удержался и коснулся ниады, и почувствовал, как мои пальцы обожгло, словно кислотой. Это было невозможным, ведь заклинание не распространяется на астрелей Иллина. Только на простых смертных, как доказательство нарушения запрета. Но ожоги говорили об ином – к этой ниаде не могут прикасаться даже астрели. Что-то не так с красноволосой сучкой. С ней определенно что-то не так.

После окончания священного ритуала под длинной рясой на моих штанах осталось мокрое пятно. По ночам я хлестал себя колючей проволокой и стягивал тело широким кожаным ремнем с шипами, чтобы унять отвратительные фантазии и грязные желания, которые лезли мне в голову, мне, Верховному Астрелю, могущественному и сильному, давшему обет безбрачия и испытавшему свой единственный оргазм во время самого священного обряда. В этом она виновата, проклятая ведьма, которая с тех пор искушала меня одним только видом, напоминая о падении и грехе. После этих оргазмов станет больше, как и шрамов на моей спине… Умри, проклятая, или стань моей… Стань моей. Стаааань.

***

Маагар задумался. Отошел к окну, раздвинул тяжелые складки штор. Тусклый свет пробился сквозь заснеженное окно. Солнце теперь выходило все реже, и небо почти всегда окутывал туман. Надвигается вечная ночь… потому что силы Саанана близки. Но Данат знает, как можно бежать от тьмы… и он желает сбежать с ней. Только вначале поставит ее на колени, отнимет силы и сломает волю упрямой красноволосой сучки.

– Одейя – моя сестра. Не девка придворная, не шлюшка, не простолюдинка. Она велиария.

– Конечно… именно поэтому надо очистить ее, показать людям, что член велиарской семьи так же равен, как и любой другой, перед Иллином. Люди боятся и ненавидят ее, а вместе с ней и других детей Ода Первого. Твоя сестра понесла и родила от врага лассарского, сокрушила веру в силу семьи вашей! Очернила имя Вийяров! Как носить его теперь? Разве не стыдно?

Задумался, перебирает пальцами бархат. Что пересилит – братская любовь или жадность и амбиции. Данат поставил на второе. Любовь может быть только к Иллину. Все остальное – привязанности и потребности.

– Хорошо. Я отдам тебе Одейю. Но ты не посмеешь причинить ей вред. Проводи свои ритуалы, но она должна остаться живой.

– Конечно… только гуманность и вера спасут отчаявшихся грешников.

– Никаких костров!

– Никаких костров.

– Что надо делать? Говори!

– Срезать метку, выковырять ее и сжечь. Пусть станет обычной женщиной, как другие.

– Метка – это навсегда, разве нет?

– Я знаю ритуал, который избавит от нее, как и от возможности обжигать.

– Делай, как знаешь, Астрель, – и вдруг сгреб священнослужителя за шкирку, притянул к себе, всматриваясь в узкие глаза-бусины, похожие на черный бисер, который от страха заметался из стороны в сторону. – Но если солжешь мне, твоя смерть будет страшнее любых пыток Саанана. В изощренности наказаний я превзойду даже моего отца! Клянусь!

– Я Астрель! Приближенные к Иллину не лгут!

– Я хочу трон! Мне плевать, каким образом ты меня к нему приведешь. Давай. Действуй!

***

Данат еле сдерживал дрожь во всем теле, когда ему привели ниаду. Она не была похожа на себя. Скорее, напоминала тень прежней Одейи, но это не скрывало и не прятало вызывающей красоты. Ничего, сегодня с этим будет покончено, и он, тот, кто наделил ее чарами, он их у нее и отберет, и тогда… тогда она станет принадлежать ему. Не сможет обжечь и сопротивляться. Ооо, сколько чудесных способов изгнания Саанана он для нее придумал.

К заутренней народ собрался во дворе замка. Они съезжались отовсюду, как насекомые, сбегающиеся на сахар, как мухи, летящие на гниль.

Голод, смерти, нищета – ничто. Народ хочет зрелищ. Извращений, крови, насилия, расчлененки и боли. Так было и будет всегда. На этом будет зиждеться успех, будут расти горы золота, будет держаться власть. Люди готовы отказаться даже от хлеба ради зрелищ. И Данат прекрасно знал, чего хочет толпа. Чего хотят эти ханжи, которые выстраиваются в очередь в Храм, молятся, целуют ему руки, а сами…сами готовы трястись от злобы, похоти и жажды крови. Как сейчас.

Зудят, кишат на площади, скандируют:

– Лишить шеану силы, наказать шлюху валласарскую. Вздернуть на кол. Пусть ее сам Саанан имеет!

А она сидит на скамье и даже не смотрит на него. Одета в робу черную, мешковатую. Ноги босые и пальчики на них крошечные, ровные. О, как бы он молился этим пальчикам, как бы исступленно лизал их своим языком. Сам не заметил, как запыхтел, как покрылось пятнами и без того красное лицо.

– Вот и свиделись, ниада.

Молчит, гордо вздернув подбородок. Смотрит в никуда. Упрямая сучка. Ничего, сегодня он ее сломает.

– Сегодня я лишу тебя, змея, твоего ядовитого жала. Станешь обыкновенной бабой, а потом постриг и вечное заточение в моем Храме. Отдал мне тебя Маагар, брат твой. Никому ты не нужна. Никому, кроме меня.

Приблизился к ней, влекомый неведомой силой. Волосы шеаны горят алым пламенем в слабых бликах солнца. И у него пальцы чешутся, так хочется впиться в волосы эти, сдавить, дернуть за них, причинить ей боль. За то, что сам горит в пекле, за то, что погрузила его в ад, и нет этому избавления.

– Нужна, – губы тихо шевелятся, – нужна, лжешь, Данат. Лжешь, как и всегда… Твое жало опаснее моего. Жалит ядом лицемерия. Знаешь, что нужна, и боишься…боишься, что он придет за мной. А он придет.

– Если жив… а у меня другие сведения. Нет твоего гайлара проклятого больше. Никто тебя не спасет!

– Есть он… и это тоже ложь!

И с презрением глазами своими бирюзовыми прямо ему в душу заглянула, содрогнуться заставила. Отступил на шаг назад.

– Сегодня расплата твоя придет… но я мог бы тебя спасти. Мог бы. В последний раз предлагаю свое покровительство. В моей власти спрятать тебя от людей, от всего мира и защитить. В золоте искупать, в роскоши. Ни в чем отказа не узнаешь. Ни в еде, ни в нарядах, ни в камнях драгоценных. Любой каприз исполню. На блюдце принесу. Все, что захочешь. Любое желание.

Соблазнительно на него посмотрела и облизала коралловые губы.

– Все, что захочу?

– Все… абсолютно все.

– Иди к Маагару, – выдохнула, подавшись вперед, – попроси принять тебя.

– Что просить у него для тебя? Он отдаст… клянусь, отдаст!

А самого шатает от ее близости и запаха, от того, как смотрит, как приоткрыла рот, как кожа ее белая перламутром отливает.

– Меч попроси. Острый, наточенный лучшим кузнецом Лассара, с каменьями драгоценными на рукояти. Фамильный меч.

– Зачем тебе меч, женщина?

К ней наклоняется, не может устоять, пьяный от запаха, от красоты этой саананской.

– Воткни его в свое жирное брюхо и выпотроши свои кишки! – и плюнула ему в лицо.

Слюна не просто обожгла, а проела дыру до мяса, заставив Даната взвыть, упасть на спину, закрываясь обеими руками.

– Тварь! Проклятая шеана! Сгною! Все равно моей будешь! Я тебя каждый день на алтаре буду живьем поджаривать!

– Если сможешь прикоснуться!

И продолжает хохотать, как безумная.

– Смогу. Лишу тебя сил твоих. Ритуал знаю, поняла?

– Нет такого ритуала… и не было никогда!

– Ошибаешься… Я этот ритуал получил от самой мадоры баордской. Старой Сивар. Специально для тебя зелье передала с пламенным приветом от нее. – от воспоминаний о встрече с мерзкой старухой содрогнулся всем телом. И голос ее скрипучий в голове зазвучал:

– Принессссс?

– Принес.

Отдал мадорке прядь красных волос.

– А кровь ее принесссс?

– Принес!

– От меня привет ниаде передашшшшшь

Маленький флакон вложил в сморщенную ладонь.

– Молодец. Жди. К тебе выйдут. И держись подальше от чащи. Баордов я еще могу контролировать, а псов наших нет. А они всегда голодные.

Когда шел вместе с двумя астранами к кромке леса, послышалось, как вдалеке в баордском лагере младенец плачет. К нему вышла одна из зверо-женщин. Выползла на четвереньках, не похожая на человека совсем, укутанная в черные меха, заставила Даната тут же осенить себя звездами и протянула флакон и бумагу, свернутую в трубочку. Он забрал и дернулся, когда паучиха на него голодным взглядом зыркнула.

***

Шатаясь, выбрался из кельи Одейи, в зеркало на себя посмотрел и застонал – на щеке волдырь лопнул, и сукровица течет. Обожгла, тварь. Навеки шрам останется. И все остальные поймут, что прикасался к ней. Губы поджал, оглядываясь по сторонам. Факел схватил и опалил часть головы, загорелась тиара и волосы, он тут же в чан с водой голову окунул и завопил не своим голосом.

– Кто факел не закрепил на стене?

Чуть позже равнодушно смотрел, как одного из стражников лицом в угли тыкают за то, что факелы развесил ненадежно и мог пожар в замке устроить.

Ничего, ради служителя самого Иллина можно и без лица остаться, а то и умереть. Под ужасающие вопли несчастного Данат Третий вышел к толпе и с наслаждением посмотрел на алтарь. Сегодня все свершится. Не станет ниады, вернется обычная женщина. Все закончится.

Ее вывели под руки, одетую в одну лишь накидку, растрепанную, босую. Она в толпу смотрит и руки маленькие в кулаки сжимает.

– Кому верите? Кому? Он же вас… он вас Тьме отдаст, лишь бы шкуру свою спасти. Думаете, почему выжил?

– Закрыть рот лживой шеане. Уста ее говорят речи саананские, непотребные для уха честных прихожан Храма Астры.

Одейе завязали рот веревкой, которая впилась в нежные щеки. Данат раздул ноздри и поджал губы, наслаждаясь этой картиной, а когда с нее содрали одежду, он закрыл глаза, стараясь успокоиться. Не смотреть на тело ее проклятое. Не смотреть, не дышать им.

Вокруг распятой женщины ходили астрели с кадилами, чадили святым ароматом, освещали связанное тело ниады, окропляли водой с ледяной реки, посыпали пеплом с Паучьей горы, лили ей в открытый рот зелье из флакона. Черная вязкая жидкость стекала по подбородку шеаны и тут же впитывалась ей в кожу. Палач точил нож, и этот скрип отдавался возбуждением в чреслах Даната. Представил себе, как наклонится к паху ниады и будет срезать клеймо, глядя на розовые складки вожделенной плоти, и от одной мысли об этом трясти начало.

– Давай, моли о пощаде… я еще могу передумать. Ну же… еще не поздно.

– Гореть тебе в пекле саананском, – процедила сквозь зубы.

И перед глазами та сцена…

Астрель наблюдал за ней из-за дырки в стене. Маленькое отверстие, которое для него прорезал один из подмастерьев, чтобы наблюдать за ниадой в любое время суток. И он приходил сюда почти каждую ночь. Перед тем, как она отходила ко сну. Смотрел, как стягивает с себя одеяния, как моется в ванной, слышал, как рыдает в подушку или шлет проклятия Иллину.

Смотрел и дергал себя за член, пока не кончал в потную ладонь, закусив кулак и сотрясаясь всем жирным телом от оргазма. А потом стегал себя кнутом по спине и истово замаливал всю ту грязь, что совершал снова и снова.

Но в эту ночь…в эту ночь астрель испытал суеверный ужас. Впервые за всю свою жизнь он покрылся холодным потом, видя, как ниада извивается на постели, раздвинув ноги и обнимая руками кого-то невидимого, но огромного… кого-то, кто вдирался в ее тело и заставлял кричать от наслаждения.

Именно тогда Данат понял – она ведьма. Ниада продала свою душу Саанану, и от нее нужно избавиться. Иначе сам Данат будет проклят Иллином за то, что приютил в Храме саананское отродье. Вместе с приплодом. Как только Маагар выполнит свою часть сделки, Данат сожжет ниаду на площади. Так будет правильно. Он должен вернуть себе святость, иначе гореть ему самому на вечном костре.

Он специально заставил убрать веревку изо рта, чтобы слышали все, как кричит ниада, лишаясь клейма. Чтобы начала просить и молить его о пощаде.

Верховный Астрель срезал клеймо с особым садизмом, не жалея, уродуя нежное бедро, сдирая кожу. А она… шеана не кричала. Проклятая сука кусала губы до крови и не издала ни звука.

Толпа орала, рукоплескала, топала ногами, вопила и хохотала.

– Ну вот и все… шеана, кончилась твоя власть… моей теперь будешь.

Не шевелится, лежит с закрытыми глазами, бледная, как полотно, руки расслаблены, ноги тоже. Кажется, не дышит. Наклонился, чтобы проверить, и от дикой боли хотел заорать, но не смог.

Пальцы ниады впились ему в грудь. Одной рукой она держала его за затылок, а второй прожигала ему сердце.

– Никто… слышишь, никто не может лишить меня метки… не Иллина я. Не он мой господин. Я принадлежу Рейну Дас Даалу. И никто, кроме него, не может лишить меня сил. А ты…ты встретил свою смерть.

С неба обрушился снегопад, а из прожжённой грудной клетки Даната хлестала кровь, заливая алтарь. Ниада не отпускала его, держала мертвой хваткой, пока пальцы не сдавили сердце и не сожгли и его тоже.

Астрель пылал, лежа на ней, и никто не смел подойти, чтобы спасти его. Доносился вой ветра и смех обезумевшей ниады.

Тучи закрывали небо, лучи солнца стремительно таяли во мраке.

– Шеана… навлекла тьму. Сожгите ее. Сожгитеееее! Она…она убила Верховного Астреля! О, Иллин, спасиии нас!

– Бежииим! Тьма идет!

Когда люди Маагара стянули полуобугленное тело Даната и сбросили его на землю, хватая извивающуюся женщину за руки и за ноги, накрывая одеялом и вытаскивая из толпы, которая шарахалась в разные стороны и осеняла себя звездами, священнослужитель все еще полыхал и дымился.

Это был последний солнечный день… Больше утро не настало.

Освещая путь факелами, войско Маагара направилось на юг. Ниаду везли в клетке, скованную по рукам и ногам. Людей в замке больше не осталось. Они бежали с проклятого места. Только тело Даната валялось на площади возле алтаря.

В деревне хозяйничали только мародеры. Один из них, озираясь по сторонам, подкрался к телу Верховного Астреля, потянулся, чтобы снять с толстых пальцев кольцо. Он не видел, как расползся по земле туман, как окутал клубами алтарь, подбираясь к мертвецу, забираясь к нему под одежду, под тиару. Мародер сдирал кольцо, даже пытался отрезать палец, и так увлекся своим делом, что не увидел, как распахнулись глаза астреля с черными ямами вместо радужек, а из посиневшего рта взвилась струйка черного дымка, и рот широко распахнулся, открывая внутри себя темную бездну.

ГЛАВА ВТОРАЯ. ОДЕЙЯ

«Лети, маалан, лети, маленькая,

Высоко лети, прямо к солнцу!

Лети, маалан, лети, маленькая,

Высоко лети, выпорхни из оконца.

К свободе лети, песню пой

О закате кровавом и о ночи,

О цветах, о грозе весной.

Громко пой, что есть мочи.

Солнце прячется за карниз,

Плачет небо дождем…

Не успела.

Маалан камнем падает вниз

Маалан к солнцу не долетела».

Внизу камни острые и вода замерзшая. Вот я и в Тиане. В заточении. Там, куда так хотела, куда так стремилась… В проклятом Тиане. Одна. Заперта в келье. На окнах решетки, на дверях замки железные. Ем из деревянной миски руками. Ни ножа, ни булавки, ни веревки, ни шнурка. Чтоб не могла лишить Людоеда возможности продать меня подороже, как только подвернется возможность. И нет у людоеда имени… и никогда не будет. Но когда-то я называла его братом Маагаром. Когда-то он был человеком… а может, и не был вовсе.

От тоски голос пропал, от боли тело онемело, без слез глаза высохли. Только пальцы, израненные зазубренной железкой, трут и трут на окне решетку, трут и трут. Днями, месяцами, годами….. Когда удастся сломать – взлетит маалан в небо. Навсегда свободной будет. Улетит к своему гайлару. Он ведь ждет ее там… на небе, или куда уходят все, кого она потеряла.

***

Ранее…

Отряд остановился на ночлег в деревне, опустевшей после набега валласаров и отбитой несколько дней назад обратно. Улицы усеяны трупами людей, лошадей и даже собак. Дымятся некоторые дома. Мне слышен женский вой скорби, несравнимый ни с чем вой ужаса и боли, знакомый лично до адской пены в крови, которая каждый раз превращается в кислоту, когда я вспоминаю, как сама выла по своему сыну… Мне швырнули шкуру и кусок хлеба. И на том спасибо. Укуталась в вонючий мех. Посасывая корку и прикрывая глаза. Посреди уныния и смерти мне было сейчас хорошо. Я все еще смаковала смерть Даната. Моя одежда пропиталась его кровью, мои волосы пахли его агонией, а мои руки помнили трепыхания его гнилого сердца. И нет ничего слаще этих воспоминаний.

Даже истерические вопли Маагара, его пощечины и обещания удавить меня на месте, не могли унять моего счастливого смеха.

– Сука! Ты что сделала? Как ты смела? Тыыыыы! Ты приговор подписала себе! Приговор! И…. нам всем! Это Данат!

– Дааааа! Это Данат! Будь это не Данат, я бы перегрызла себе вены!

– Идиотка! Шею бы свернуть тебе прямо здесь!

– Сверни. Нет ничего слаще смерти. Теперь я точно знаю. Слаще и желаннее.

– Нет… никакой смерти не будет. Пригодишься еще. Дорогой и нужный товар. Найду, кому предложить. Даже такую… позорище семьи Вийяров. Лучше бы сдохла сама в Валласе.

Да, лучше бы сдохла. Прав он. В этом точно прав.

– Аааа ты, ты брось меня. Оставь на дороге и иди дальше, – с надеждой заглядывая в глаза брата, – брось, Мааги, брось меня. Слышишь? Оставь ему… он накажет. Заклинаю. Иллином молю, пожалуйста, брось. Оставь! Зачем я тебе. Испорченная, опозоренная, непрощенная. Отцу скажешь – сбежала… Ну же, Мааги, вспомни, как раньше с Анисом… вспомни, как играли вместе, как обещали защищать меня.

Оттолкнул сильно, небрежно, как паршивое вонючее насекомое.

– Чтоб трахалась с уродом своим? Чтоб еще выродков нарожала? Никогда ты ему не достанешься! Ясно тебе?

И плюнул мне под ноги.

– Отец решит, что делать с тобой. Не сестра ты мне больше.

Но тогда еще он был мне братом. О, Иллин, оказывается тогда я еще была счастлива, если так можно сказать.

Ночь стала черной, без единой звезды. Как будто непроглядная тьма полностью скрыла любой проблеск света. Но все знали, что это клочья тумана застилали небо. Только одна надежда, что скоро луна проявится и немного рассеет мрак.

Я прикрыла глаза, пытаясь немного поспать. Столько дней в дороге и без отдыха. Кажется, что мои веки пересыпаны песком, а горло солью разъело. Голод уже давно не ощущается, только иногда желудок сводит. Не знаю, уснула я или нет, от холода глаза распахнулись, и я дернулась в ужасе, отпрянув к задней стороне клетки.

В темноте раздалось мерзкое шипение, и я вскинула голову. Со стороны шатра Маагара двигалось что-то черное, чернее самой темноты. Оно приближалось ко мне какими-то рывками. То исчезая, то появляясь. Пока не материализовалось передо мной. Клубья черного тумана скользили внизу, бурлили, пузырились, как будто что-то гигантское копошилось под телегой. Тонкие струйки обвивались вокруг прутьев, расползались по полу. Они приближались ко мне, и я не могла пошевелиться от ужаса, не могла вымолвить ни слова. Только смотрела застывшим взглядом на роящихся прозрачных змей, которые с шипением лезли по полу к моим поджатым ногам. Еще немного и обовьют их ледяным кольцом. От ужаса хотелось заорать, но мое тело мне не подчинялось – напротив меня стоял Данат. Его глаза светились белыми бельмами, он двигал пальцами, как клешнями. Его сутана шевелилась и клубилась, срастаясь с туманом, будто сотканная из него. Дернулась всем телом, ощутила, как холодная веревка обвила мою шею, как стянуло руки. И вдруг спину обдало жаром, темнота рассеялась зеленоватым свечением, словно за моей спиной кто-то светил факелом. И этот свет расползался по деревянным доскам, отпугивая, отталкивая черные клубы тумана, а потом окружил меня странным кольцом в виде….виде морды волка. Нечто… так похожее на Верховного астреля, зашипело, его рот широко раскрылся и словно поглотил во тьму его самого. Постепенно туман развеялся, и я, тяжело дыша, смотрела перед собой… на то, как медленно исчезает зеленоватое свечение с пола. Но мое тело по-прежнему теплое, и мне не нужна накидка.

Утром, когда снова открыла веки… так и не поняла – видела ли я этот кошмар во сне или на самом деле. Но холодно мне больше не было. Ни разу.

Отряд въехал в Лассар, а у меня ощущение, что не дом это мне больше. Не мой здесь народ и земля не моя. Враждебное все, чужое. Люди с ненавистью смотрят, и глаза их наполнены страхом и злостью.

Страх – самое сильное оружие, страх заставляет убивать и превращаться в животных. Это было первое утро без солнечного света. Небо посветлело лишь на несколько тонов и окрасилось в фиолетово-пурпурное марево, затянутое серыми туманными облаками, сквозь которые пробивался этот мрачный цвет, из-за которого все светлое с души исчезало, словно и внутри больше никогда не взойдет солнце.

Меня ждала встреча с отцом… и приговор, который вынесет мне он. Надеялась ли я, желала ли отцовского прощения или милости? Скорее нет, чем да. Скорее, я желала другого – вырваться из лап своей семьи и бежать… отдать себя на иной суд. Пусть не они меня наказывают.

– Из-за нее день не настанет!

– Из-за нее тьма пришла.

– Ниада-отступница погубила всех.

– Смерть крадется за ней следом.

Где бы не появилась, всегда только это. Крики ненависти. И желание моей смерти….

И я словно вижу саму себя на костре каждую ночь. Мне снятся кошмары.

Люди швыряли в нас лед и комья снега с грязью. Те, кто постарше, посылали нам проклятия, а подростки норовили попасть камнями в головы, в лица и, если им это удавалось, триумфально выли и вопили. Толпа восторженно скандировала имя самозванца и вопила на двух языках, озверевшая от запаха крови, предвкушая зрелища и праздник.

Кто-то содрал с моей головы платок, и на секунду голоса стихли, а потом началась вакханалия, какое-то дикое безумие. Все эти люди рванули ко мне, пытаясь пробиться сквозь ряды воинов в черном.

– Да это же дочь Ода! Шеана! Проклятая шеана! Чтоб ты сдохла, шлюха лассарская!

– Дочь Ода у нас в плену! Она хочет последовать за своим братом! Она хочет, чтоб ее подвесили на крючья и сожгли живьем!

– Сжечь! В костер её! Разорвать на части шеану! Сжечь!

Лица их исказились ненавистью. Я никогда не видела такой отчаянной злобы и презрения. Они жаждали моей крови и смерти. Если бы могли прорваться через плотно стоявших меидов, они бы разодрали меня на части, невзирая на опасность обжечься. Они плевались и поднимали три пальца в воздух. Позже я узнаю, что это означает на их языке проклятие. Они проклинали меня. И я с горечью поняла, что, когда убили моего брата, все эти люди радовались его смерти. Его не приняли в Валласе. Все письма, что он писал мне отсюда, были ложью. Не было никаких венков из алой шаарин, не было песнопений у костров и хлеба с солью. Они все жаждали его смерти. Нет! Отец не объединил два королевства, он всего лишь загнал стихию в недра страха и сковал оковами рабства, и сейчас она вырвалась на свободу, грозясь поглотить под собой нас всех.

– Отдайте её нам! Лассарскую шлюху нам.

И тут же все смешивается и уже вместо лиц валласарских я вижу лица своих соотечественников, братьев и сестер.

– Тепло и ласку тебе даст дома твоя жена. Пошел вон с дороги!

Они окружили меня и толкали в плечо то к одному, то к другому. Я пыталась успокоиться, пыталась думать, что сказать им, а вместо этого внутри поднималась волна бешеной ярости, она зарождалась где-то в районе позвоночника и огненными ответвлениями растекалась по телу. Один из мужиков дернул на мне накидку.

– Ты ба! Да она брюхатая.

– Ну и что? Какая разница? Ты ж не младенца трахать собрался, а ее. Неужто свою бабу брюхатой не трахал? Смотри, красотка какая. Сочная, мягкая. Не знал бы, что талладаская торговка, мог бы решить, что сама велиара. Кожа белая какая и зубы ровные, а пахнет, – он потянул носом возле моих волос, а потом толкнул меня в снег, и в этот момент я сдернула перчатку, схватив его за руку. От дикой боли его глаза округлились, и лишь потом он заорал. Никто не понял отчего, а мужик сунул руку в снег с воплем:

– Сука! Она меня обожгла. Руками! Это ведьма, братцы! О, Иллин! На ней одежда горит, а она не чувствует! Ведьма! Ведьма!

Я медленно поднялась со снега и посмотрела на подол юбки, как та занялась пламенем вместе с манжетами. Сбросила с себя накидку в снег.

– Эй! Люди! Выходите! Среди нас шеана! Вот почему мы голодаем! Выходите все!

И тогда я побежала, придерживая живот руками. Вот и все. Это кончилось слишком быстро. Мой покой в Жанаре подошел к концу. Нужно убираться отсюда.

Я оглядывалась назад и видела, как толпа становится все больше, они бегут следом с криками и улюлюканьем. Как и полгода назад, когда я только приехала в Жанар. Нужно успеть предупредить Герту. Нужно успеть убежать.

Заслышав шум, люди выходили из домов, а завидев меня, бегущую от толпы, сначала впадали в ступор и лишь потом, заслышав выкрики людей о том, чтобы держали ведьму, бросались следом за мной. Бежать было все тяжелее, я спотыкалась и падала, снова вставала. Косынка слезла с головы, и по лицу стекала краска. Когда я упала в очередной раз, меня схватили за ноги и потащили.

– Разводите костер. Сожжем её прямо сейчас, и тогда Иллин пощадит нас и даст нам хлеб.

– За что девку травите? – крикнул кто-то.

– Шеана она! Обжигает прикосновением! Мне всю кисть сожгла. Не веришь – тронь проклятую.

Самые смелые подходили, чтобы коснуться моих рук или лица, и с воплем отнимали руки, осеняя себя звездами и пятясь назад.

– И правда, шеана.

– Не шеана, а ниада, – послышался чей-то голос, и толпа стихла.

Задыхаясь, я подняла голову, чтобы посмотреть на того, кто вышел к этим обезумевшим фанатикам. Астран. В черном одеянии с непокрытой головой. Ветер развевал его белые волосы, а уже разожженный костер бросал блики на молодое и очень красивое лицо.

– Она не шеана. Эта женщина принадлежит самому Иллину и, видимо, ехала в Храм. Вы посмели тронуть священную и неприкосновенную ниаду, предназначенную самому Всевышнему!

– Она брюхата, твоя ниада! Разве ниады не должны быть девственницами?!

– Да! Она брюхатая! Блудница! Закидать камнями!

– Никто не вправе вершить самосуд. Приговор выносит сам Верховный астрель.

– Она все время пряталась среди нас! Поэтому мы голодаем, и умирают наши дети. В ее чреве сам Саанан. Надо вырезать его оттуда и сжечь вместе с ней!

– Твои речи близки к Саанану, несчастный! Как смеешь ты решать, кому жить, а кому умирать? Хочешь, чтоб тебя настигла кара? Чтобы следующей была твоя семья? Всем назад! Никто не посмеет тронуть священную ниаду. Кто знает, что она прячет в своем чреве. А вдруг это младенец самого Иллина?

И при слове младенец я просыпалась в холодном поту и со слезами на глазах.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ОДЕЙЯ

Да, крадется. Внутри меня живет эта смерть. Ничего живого не осталось. Маагар прогарцевал мимо на своем коне. Далекий, чужой в железном шлеме и развевающемся плаще. Не взглянул даже. И к саанану его, предателя проклятого. Это он меня Данату отдал. Скорее, продал… только что тот взамен пообещал? Чего захотел старший Вийяр? Единственный, оставшийся в живых сын Ода Первого?

Я не хотела верить… гнала от себя мысли. Те самые, после которых вера в людей, в любовь, в Иллина должна была навсегда сгореть внутри в пепел. Так не могло быть. Это жутко, неправильно, не по-людски. Я ведь ошибаюсь, да? О, Иллин, если ты есть, помоги вернуть веру, помоги выдержать испытания. Пусть я ошибаюсь, пусть страшные мысли в моей голове окажутся просто страхом.

Меня не ввезли в замок, отряд с клеткой направился в сторону монастыря. Клетку накрыли покрывалом и окольными путями последовали в обитель Скорби. Сюда приходили молиться о душах усопших, здесь проводились поминальные вечера и здесь отпевали покойников. Когда мне помогли выйти из клетки, и я ступила босой ногой в снег, все тело пронизало холодом… Вокруг могильные плиты и памятники, а впереди купол с колоколами, и пятиконечная звезда подпирает темное и страшное небо.

После смерти моего мальчика меня уже было трудно напугать. Да и что можно отнять у несчастной матери, у изгнанной дочери, преданной сестры и отверженной любовницы? Жизнь? Я ею больше не дорожила… а душа? У меня ее больше нет. Она похоронена под обломками вместе с останками моего мальчика. Его отец разрушил это место памяти до основания.

***

Колокол зазвенел так, что я из рук железку выронила, палец порезала. А потом к решетке лицом прижалась, всматриваясь в полумрак, который начали рассеивать многочисленные факелы. Кто-то въезжал в Тиан. С грохотом опустился мост, копейщики высыпались, как белый горох, из казарм и заполонили двор.

– Велиар приехал!

– Великому Велиару Лассара дорогу!

– Открыть ворота!

Я сжала окровавленными пальцами железку и со стоном посмотрела на почти перепиленный прут на окне.

Во двор Тианского замка въехал отряд со знаменами дома Вийяров, но теперь на полотне красовалась змея с высунутым жалом.

А у меня перед глазами цветущий Тиан, праздничные флажки, музыканты на улицах, и в эти самые ворота въезжает отец и мои трое братьев. Анис впереди всех, несется, что есть мочи, подгоняет коня. Ко мне спешит…

– Да здравствует Велиар!

Правитель восседал на белоснежном коне, белый плащ развевался на ветру. Он все еще был в шлеме, и мягкие перья, украшавшие верх железного убора, трепетали от резких порывов.

Велиар снял шлем правой рукой, и золотистые волосы рассыпались у него по плечам. Он сжимал в кулаке несколько веревок, на концах которых телепались человеческие головы. Как ужасающий букет.

– Стадо баордов повержено! – крикнул он и швырнул головы в визжащую от восторга толпу. – Мост разрушен. Ни один голодный вонючий валласар не проберется к нам.

– Маагар дас Вийяр! Наш правитель и избавитель!

– Людоед… проклятый, – прошептала и быстро спрятала железку под ножку кровати, задернула штору и села на стул, натянув капюшон накидки на лицо и сложим руки так, чтоб порезанный палец было не видно. Какого саанана приехал? Когда я была так близка к заветной цели. Пусть убирается, тварь.

Дверь моей кельи загромыхала, и я увидела своих надзирателей и управляющую Тианом – Белинду десу Антрес. Очередную любовницу Маагара.

– Велиар желает видеть вас, моя деса.

Я на нее е смотрела и не произнесла ни слова. Как и в предыдущие пять лет заточения.

– Переоденьте десу и приготовьте к аудиенции с велиаром.

Скомандовала она служанкам и вышла, оставив приторный шлейф парфюма в воздухе.

***

Короны творят странные вещи с головами, на которые надеты. 

(с) Джордж Мартин «Пир стервятников»

Он изменился за эти годы. Проклятый отцеубийца, душегуб, подлая тварь, которая притворялась тихоней, а на самом деле оказалась чудовищем. Трусливым чудовищем… мерзким, отвратительным подонком. Даже если бы он был последним человеком на земле, я бы не заговорила с ним. Мой голос принадлежит моему любимому и моему сыну, а если их нет, то и голоса больше нет. Могла бы – отрезала бы и волосы, чтобы развеять по всей земле, чтобы застилали ее ковром кровавым, чтоб каждый сантиметр напоминал о моей потере. Как и мне… моя лысая голова без волос. Но не дали. Ни ножниц, ни ножа, ни стекла. Каждый день расчесывали, плели в косы и укладывали на голове в виде ручек амфоры, покрывали голову тонким покрывалом.

Проклятый Маагар. Как не сдох в дороге, как снега не схоронили тебя, как не сожрали тебя дикие звери. Какое зло бережёт твою душу, проданную Саанану за полмонеты золотых. Его волосы посветлели из-за седины, которая пробивалась сквозь золото кудрей, кожа задубела, и красивое лицо, доставшееся от нашего отца, теперь скорее отвращало, чем притягивало. Напоминало о том, что он убил того, кто называл его «сыном», неизвестно только откуда у этого трусливого ублюдка взялись яйца это совершить… Но подлость не блещет храбростью. Подлость зла, труслива и убога. Подлость – младшая сестра смерти. Ее верная лизоблюдка. Ползет на четвереньках следом и лижет следы от костлявых ступней, трется о рваные черные лохмотья савана, готовая в любой момент вцепиться гнилыми клыками кому-то в спину.

– Поклонись своему велиару, сестра!

Скомандовал уверенным, зычным голосом, полным пафоса и самолюбования. Научился за эти годы. Возомнил себя правителем. Люди сочиняют о нем оды, поют ему песни, потому что не знают то, что знаю и видела я. Не знают о том, что он убил…убил Ода Первого. Подло, низко, вонзил ему нож в спину у меня на глазах. Как бы я не ненавидела своего отца… но он был нашим отцом.

Гордо вздернула подбородок и плюнула ему под ноги. Тяжелая рука в железной перчатке ударила меня по лицу с такой силой, что я отлетела к окну, прижимая ладонь к кровоточащей губе и с ненавистью глядя на своего врага.

– Вот так лучше. Твое место на коленях. На полу. У моих ног. Ты должна молиться мне и благодарить за то, что я подарил тебе жизнь, помиловал тебя!

Прошелся по моей келье, распахнул настежь окно, раздвинул шторы. Можно подумать, от этого станет светлее. Солнце больше не светит. Мы в вечной тьме и днем, и ночью. Все давно забыли, что такое дневной свет.

– Сегодня твое заточение будет окончено. Отправишься на юг. К своему жениху. Кхуд Триркрах станет твоим мужем через одну луну.

Медленно поднялась с колен и отрицательно качнула головой.

– Плевать. Станешь женой и раздвинешь свои ноги, чтобы в твоем брюхе появился сын от него. Родишь наследника и можешь возвращаться в Тиан. Скулить дальше о своем сдохшем псе! Никто не помешает и не тронет тебя. Но вначале сделаешь то, что я говорю. Я обещал. Взамен пять островов с шахтами красного золота будут принадлежать Лассару. Я найду путь к Паучьей горе. И ни одной нечисти в округе не останется. Я свергну даже Кхуда… Помоги мне, сестра, и вместе мы будем править этим миром!

Потому что самая страшная нечисть – это ты сам. Никогда нам не править вместе. Как только я смогу – я лично перегрызу тебе глотку зубами.

– А будешь мне перечить…

Порылся в кармане и достал черную прядь волос, швырнул мне.

– Узнаешь? Это патлы твоей шеаны-подружки. Моран, кажется. Ты знаешь, что я с ней сделаю? Ее будут трахать во все дырки. В уши, в нос, в маленький зад, в глотку. Вся голодная свора моих солдат вздрючит твою маленькую, черную рабыньку. А потом… потом я начну отрезать от нее по кусочку и присылать тебе, например, в супе, в каше, в киселе. Тебя свяжут и заставят глотать ее мясо!

По мере того, как он говорил, меня тошнило, меня заволакивало черной ненавистью и тошнотой. Этот ублюдок не мог быть моим братом, не мог носить одну и ту же фамилию с Анисом… не мог родиться от моей матери. Посмотрела в глаза Маагара, а они стали полностью белыми, радужка как будто выцвела, сверкнула огнем, и изо рта вытекла тонкая струйка дыма, поползла по щеке, как паутина. Он шагнул ко мне, но тут же остановился… а я ощутила жжение за спиной. Глаза Маагара погасли, и у меня осталось ощущение, что мне показалось. Я слишком измучена, слишком голодна и схожу с ума от отчаяния.

– И хватит молчать, Саанан тебя раздери, хватит, мать твою, молчать! Иначе тебе и в самом деле отрежут язык.

Я снова плюнула перед собой, но он уже не решился меня ударить.

– Собирайся. Мы выезжаем сегодня ночью. Тебя вымоют, накормят и переоденут. Ты больше не узница Тиана. Ты снова моя любимая сестра. Моя маленькая Одейя.

Он улыбнулся омерзительно, гадко. И мне на какие-то доли секунд начало казаться, что это не он. Точнее, он, да, но внутри него есть что-то еще… что-то нечеловеческое и жуткое, что-то, что им управляет. Или это я просто не хочу верить… Мне страшно каждый раз, когда я вспоминаю широко распахнутый уцелевший глаз отца, как он оседает на пол с ножом между лопаток. Он не верит, что это сделал его сын… смотрит то на меня, то на Маагара, который фальшиво плачет и причитает:

– Я не мог иначе… не мог. Или ты…или я. Я выбрал. Ты свое уже отжил. С тебя хватит. Теперь моя очередь. Прости, отец. Прости меня. Так надо… ты бы сделал так же.

Потом посмотрел на меня и скривился. Слезы катятся по щекам, он испачкан в крови Ода Первого, его руки дрожат, а рот кривится в рыдании.

– Ты будешь молчать. Поняла? Ты. Будешь. Молчать! Ни слова не скажешь! Иначе я выжгу весь Валлас! Всех вонючих варваров. Сниму с них кожу и буду жарить на вертеле на площади!

И я замолчала. Навсегда. Никто больше не достоин слышать мой голос. Даже я сама. Если земля способна носить такую тварь на себе, то мне больше нечего сказать. Ни одна молитва не сотрет память, ни один псалом не замолит того, что я знаю.

Протянула руку и тряхнула прядью волос перед лицом брата. Молитвенно сложила руки.

– Верну ее тебе, когда приедем в Рампал на помолвку. Но одно неверное движение, и ты пожалеешь о любой своей выходке.

В эту секунду в келью вошел без стука гонец, упал на колени, прижался губами к плащу Маагара.

– Что такое?

– О, мой Велиар, валласары… прорвались через плотину с севера.

– Ложь! Валласаров больше нет! Осталась лишь горстка нищих оборванцев!

Гонец поставил на пол сундук и откинул крышку. Я отшатнулась назад, увидев его содержимое, а Маагар грязно выругался. В сундуке лежала голова одного из его полководцев с вырезанной мордой волка на синем лице. Кровавый рисунок с вздувшимися краями расползся по лбу и щеке мертвеца.

– Бред! Их предводитель мертв! Я лично видел, как он потонул в ледяной реке, а на утро ее затянуло льдом! Я оцепил это озеро и смотрел, как валласарские псы тонут! Это подделка, враг хочет нас дезинформировать. Никакой паники. Пошли к плотине людей – пусть проверят, возьмут с собой рабов и залатают дыры. Валласаров, если найдете живых, четвертовать и куски развесить на дороге.

Прижалась лбом к стене, чтобы не слышать… заткнула уши пальцами. Не могу. Только не опять по развороченным ранам, только не опять разворошить горящий пепел и рассыпать там, где больше нет сердца и души. Сама не знаю, как до сих пор жива… Но значит, еще не время умирать, значит, у Иллина на меня свои планы. И я знаю какие – убить Маагара!

Маагара, который заставил Рейна встать на колени… Маагара, который предавал меня с самого детства.

– Уходите! Ловушка это! Маагар все подстроил! – шепчу, а он смотрит и щеки мои, лоб, шею ладонями огромными гладит. Все лицо, как от боли, исказилось, и дышит сквозь зубы рвано, быстро-быстро, словно задыхается. Ссадину потрогал у моего глаза, разбитую переносицу и к себе опять прижал, зарываясь лицом в мои волосы.

– Красивая…моя мааалан, какая же ты красивая, даже глаза изголодались по тебе. Пальцы изголодались. Не дышал без запаха твоего проклятого. Слышишь, ведьма? Убивать тебя шел…и не могуууу, маалан, не могуууу.

– Ловуушкаа, – стону я, – уходииии! Они убьют вас! Маагар убьет! Беги, Рейн!

Сбоку раздался сдавленный стон, и стрелы сверху градом посыпались. Рейн со мной вместе кубарем к деревьям и собой накрыл. Вздрагивает, и я знаю, почему – стрелы ему в плечи и в спину впиваются.

– Их много, – всхлипывая и касаясь его лица, – они заманили тебя в капкан…простиии.

– Иллин твой простит, если я позволю тебе с ним встретиться. В лес беги. Никто не пойдет за тобой. Беги. Мои воины остались за ущельем. Сайяр тебя встретит, уговор у нас такой. Поняла?

– Неееет…не пойду без тебя.

– Пойдешь!

– Не пойду…находилась я без тебя, Рейн. Не могу больше.

В глаза мне смотрит, и я вижу, как сузились зрачки, как дернулся кадык на шее.

– Лжееешь…но как красиво лжешь.

Приподнялась поцеловать его в губы потрескавшиеся, но он меня за горло обратно в снег вдавил. И в ту же секунду стрела у моего виска в щель между камнями встряла. Рейн рывком вскочил на ноги, зарычал, ринулся за мечом, и как обезьяна по скале наверх прямо в кодло лассарских воинов. Несколько голов тут же в снег упали, окрашивая его в ржаво-алый. И кубарем вниз, вместе с лассарами и их лошадьми. Воины брата спрыгивали вниз, как саранча, по десять на одного. Мясорубка началась жуткая, кровь брызгами в снег капает, смешивается с ним, превращая в кроваво-грязное месиво, и я знаю, что не победит он… не осилит, слишком их много. Если бы только волком стал, но до обращения еще несколько недель. Что я натворила? Зачем Маагару поверила? Как не поняла? Это я Рейна и людей его на смерть привела.

– Эй! Лассарский велиарий, выходи драться! Чего за деревьями прячешься? Или меч в руках держать не умеешь? А может, ты только женщин бьешь?

Голову подняла и брата увидела, восседающего на коне с невозмутимостью самого Бога или идола каменного. Рядом с ним войско с копьями. Вниз смотрят. И Маагар ухмыляется уголком рта. Знает, тварь, что сражение выиграно.

– Сдавайся, валласарская псина, и тогда твоя смерть быстрой будет.

– Валласары – не лассары, они не бегут и не сдаются! Выйди и попробуй заставь меня, Маагар дас Вийяр!

Кричит, продолжая драться, разрубая на части нападающих на него солдат, раскидывая в стороны, как крыс. И я с ужасом вижу, что все остальные его воины мертвы уже давно. И он сам весь кровью залит, сломанные стрелы из плеча торчат. И держится, какой-то невероятной нечеловеческой силой держится.

– Никто ты, чтоб я с тобой дрался. Отбрось меч и стань на колени, тогда, может, я пощажу тебя, валласарская погань.

– Валласары на колени не становятся, запомни, малыш.

Маагар махнул рукой, и вниз спрыгнули еще десять воинов. Тяжело дыша, я встала со снега, глядя, как Рейн с легкостью сворачивает головы и рубит противников, а они идут и идут. А он уже шатается, с трудом на ногах стоит. И я понимаю, чего хочет мой брат – он хочет поставить его на колени. Тщеславный ублюдок. Он ведь мог давно приказать взять Рейна, но он хочет его сломать и ради этого не жалеет и своих людей. Только он одного не понимает – не сдастся он. Скорее, умрет, но не сдастся. И постепенно ухмылка с лица Маагара исчезает, и он нервно дергает поводья. Потери растут. А валласар шатается, но не сдается. Убивает каждого, кто спускается к нему вниз. Падает и снова поднимается.

– Не становятся, значит? А так?

Я только вскрикнуть успела, когда два астрана спрыгнули рядом со мной и схватили под руки. Маагар поднялся в стременах и лук из-за спины достал.

– Так что ты выберешь, Рейн дас Даал, свою гордость или ее жизнь? Я самый лучший стрелок Лассара. Ты, бывший меид, это прекрасно знаешь. Через секунду она будет мертва, а ты все равно взят в плен.

Рейн метнул взгляд в мою сторону и снова перевел его на моего брата.

– Только лассарская псина может на кон поставить жизнь сестры, чтобы потешить свое эго!

– Ты к моей совести взываешь, убийца младенцев?! Жуткая тварь саананская?! – взвизгнул Маагар. – На колени! Или шлюха твоя сдохнет прямо сейчас.Вот такая братская любовь у Маагара.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. РЕЙН

– Ты никогда не думал, почему братья Ночного Дозора не вправе заводить жен и детей? 

– Нет. 

– Это для того, чтобы они не могли любить. Потому что любовь способна погубить честь, убить чувство долга.

(с) Джордж Мартин. Игра престолов

Сорвал с себя вонючую, мокрую медвежью шкуру, швырнул прочь и вдохнул морозный воздух полной грудью, искромсанной, извороченной шрамами.

Поднял руки вверх с диким ревом. Холод отрезвляет, возвращает к жизни. Колет все тело мелкими иголками. Здравствуй, Лассар. Я же обещал, что вернусь. Обещал, что приползу на брюхе, на четвереньках. Как угодно. Приползу выжирать все живое. Топтать каждый куст и давить каждый цветок.

Расправил плечи, подставляя голое тело мелким снежинкам, ожидая, пока Ее Величество Луна выйдет из-за туч и вырвет из моего нутра зверя.

Я пришел. Я снова на проклятой земле своих врагов, и в этот раз пощады не будет. Нас много. Нас целое полчище, и мы будем собирать союзников по всей земле. Пять лет я выжидал. Из них три года мое мясо срасталось с костями, а кости выравнивались и регенерировали. Од Первый заманил нас в ловушку… вместе со своим старшим сыном. И все из-за нее, из-за проклятой шеаны с красными волосами, из-за Маалан – лживой и продажной твари.

Я в очередной раз повелся и пришел за ней. И потерял сотни своих людей. Вывел их на верную смерть. Никогда не забуду берег той реки, в которой дас Вийяр похоронил больше половины моего войска вместе со мной под толстым слоем льда.

– Это ловушка! Я чувствую! Не ходи, Рейн!

Дали держала меня за руку, сдавливая запястье так же сильно, как это мог бы сделать мужчина. Ее хватка была железной.

– Мои люди нашли ее и везут сюда. У них получилось выкрасть Одейю дес Вийяр.

– Ты веришь гонцу? Посмотри на него. Он жалок. Он весь в крови и ссадинах.

– На него напали бандиты.

– Какие бандиты, о, Гела? Ты видел хотя бы где-то бандитов, Рейн? Единственные бандиты здесь – это мы сами.

– Он привез ее волосы! – ткнул сестре в лицо прядь красных волос. – Это они. Это волосы проклятой сучки!

– Снова ты наступаешь на те же вилы. Снова ты лезешь в ту же яму.

Отобрала у меня волосы и швырнула в огонь, и я тут же стремительно протянул руку, выдирая прядь из языков пламени, и, не обращая внимание на боль, волком посмотрел на сестру.

– Никогда больше так не делай!

– Не то что? Переступишь через меня ради…ради пряди ее волос?

Сдавил волосы в кулаке и бессильно зарычал. Да, это был неожиданный порыв. Да, когда представил, что огонь сожрет тонкие красные пряди, чуть не задохнулся от боли. Никто не может касаться их… даже пламя. Они принадлежат мне. Каждый волосок.

– Я возьму людей и поеду к реке.

– Половину людей. Ни на одного больше.

И зыркнула на меня своими синими глазами.

– Хочешь, умирай ради нее, но умирай со своими людьми – моих не тронь!

– Я думал, у нас общие люди!

– А я думала, что после лживой могилы ты похоронил в ней и свою пагубную страсть к шеане лассарской, похоронил свое безумие. Но нет. Ты одержим. Ты страшен! Не знаю, кого еще ты захочешь принести в жертву, но я не позволю, чтоб это были те, кто мне дороги!

– Бред! Я хочу ее наказать, хочу вернуть Лассар, хочу заставить ее отца и брата пойти на наши условия!

– И это тоже ложь, Рейн! Она была у тебя, ты не обменял ее на наших солдат, не обменял на еду, когда вы голодали, не обменял на золото или свободу. Ты оставил ее себе, и сейчас будет точно так же! Ты помешан на этой женщине. Она сожрала твое сердце и твою душу. Они не принадлежат никому. Даже тебе.

Прошла мимо меня, зацепив плечом, и вышла из моего шатра. Ну и к Саанану ее помощь. Я сам справлюсь. И…не справился. Дали оказалась права. Я привел своих людей на смерть. В лодке оказалось чучело, одетое в женский плащ, а на нас напало тысячное войско Ода Первого. Сам он стоял на берегу и смотрел, как рубят и колют моих солдат, как они проваливаются под лед, как умирают с моим именем на губах.

Но меня свалить было невозможно. Я шел к нему. Рубил направо и налево, отшвыривая головы, как кочаны капусты, выдирая острием меча кишки и разрубая грудные клетки. Шел к нему. По льду, который не раскалывался подо мной. Не чувствуя ран, не ощущая боли и слабости от кровопотери. Даже когда на меня обрушился вражеский топор и разворотил мне грудину, я продолжал идти. Лассары набросились на меня вдесятером в нескольких шагах от копыт белого коня Ода… и мы ушли под лед. Я тонул и смотрел им обоим в глаза. Отцу и сыну. И проклинал их всеми силами ада.

Пришел в себя от трения, тряски и запаха волчьей шерсти. Не моей. Дали выпустила свою волчицу, и та нашла меня под водой, вытянула на берег и несколько миль тянула в лагерь.

Войско было разбито. Од с Маагаром пошли в наступление и загнали остатки валласких солдат обратно за границу, оттеснили за дамбу, уничтожили еще несколько десятков воинов, ослабших, деморализованных и голодных. Меня выхаживала тихая и молчаливая Лори. Она врачевала мои раны, кормила меня с ложки, обмывала мое тело, а Дали каждую луну прятала меня в подвал, заколачивала его досками в надежде, что мой волк не придет и не разломает раскрошенные кости, не добьет меня окончательно.

Но у нее не вышло. Волк приходил все равно. Он дробил мое тело, мешал регенерации и тихо выл, пытаясь волочить перебитые лапы. А потом возвращался я в еще худшем состоянии. Лассары преследовали нас, загоняли, как диких зверей.

– Как мне быть, Рейн? Как? Ты не восстанавливаешься!

– Перерезать мне глотку и уводить своих людей.

И засмеялся, закашлялся, чувствуя, как вибрирует от боли каждая клетка моего тела.

– Наших людей, брат. Наших.

– Твоих. Мои давно покоятся подо льдами Красной реки.

– Наших! Прости меня…прости, что так сказала. Но без тебя мы никуда не пойдем. Без тебя мы больше не будем войском Лассара, а станем снова жалкой кучкой мародеров и оборванцев. Не будет праведной войны, не будет священного долга. Ты – наш велиар, Рейн. Ты единственный сын нашего отца! Ты должен вести нас в бой!

Она откинула полог шатра, за которым я валялся голый, накрытый шкурами с незарастающей раной в груди, худой, как скелет, заросший с ног до головы, вонючий и грязный.

Но едва люди вошли в шатёр, они все опустились на колени и начали глухо бить в грудь, скандируя мое имя.

– Ты – наш велиар… ты должен жить! Вернуть нас в Лассар и повесить на лассарском замке знамя Валласа! Ты!

Она ушла, а я остался лежать на шкурах и смотреть в темноту, пока не нащупал у себя на груди зуб и не ухмыльнулся, вспоминая, как старая мадорка дала мне его своей дрожащей, костлявой рукой.

– Придет день.. или скорее ночь… дня сссскоро не будет… придет ночь, и ты найдешшшшь меня. Найдешшшшь и будешшшшь лежать у меня в ногах…

– Скорее топтать тебя копытами моего коня.

– Ты даришь мадоре сссвободу… а она, может быть, когда-нибудь подарит тебе жжжиззззнь. Есссссли захочешшшшь найти… вот… покажжжжи, и тебя не сожжжрут, а приведут ко мне.

Я вручил этот зуб Дали.

– Приведи Сивар. Она сможет вылечить.

***

Старая шеана бормотала надо мной заклинания на своем языке. Я ее то слышал, то не слышал, проваливаясь в черную яму небытия, и бродил там по закоулкам моей черной души, чтобы видеть из кромешного мрака ее облик, ее глаза, ее кровавые волосы. Гнаться за ней, тянуть израненные руки, ползти на коленях. Там не было гордости, там не было ненависти и гнева. Там жил одинокий волк, готовый за нее сдохнуть, готовый позволить содрать с себя шкуру и все равно ползти по ее следу, истекая кровью, чтобы испустить дух где-то возле ее ног. Увидеть ее один раз. Издалека.

Адская боль выдернула раскаленными клещами обратно в реальный мир, и я увидел перед собой сморщенное лицо мадорки, ее скрюченные пальцы и зловонную пасть, приоткрытую и исторгающую какие-то ужасные звуки, похожие на песню.

– Вкуси моей крови, гайлар, вкуси и вернёшься обратно.

– Нет большей ереси… чем вкушать кровь падальщицы…

– Ересь, вера, какая разница, если уйдешь к своим праотцам и никогда больше ее не увидишь.

Мы оба знали кого. Старая, хитрая тварь знала, куда бить, а еще она знала, что если я изопью ее крови, то больше никогда она не станет врагом моим. Во мне будет плавать проклятая жижа баордов. Мой волк будет воспринимать ее как родную и не причинит им вреда.

– Лучше выблевать свои кишки, чем испить эту дрянь.

– Как знаешшшшь.

И ушла, оставив после себя смрад гниющей плоти, засохшей крови и медвежьего жира. Боль выворачивала меня наизнанку, боль сжирала мои внутренности и заставляла извиваться на постели, выгибаясь и проклиная каждую секунду своей жизни. Иногда я впадал в небытие.

Это были самые лучшие мгновения, я освобождался от ненависти, освобождался от боли. И видел нежное лицо Маалан перед собой. Видел бирюзовые глаза, полные любви, видел приоткрытые губы, улыбающиеся мне, чувствовал, как касается меня тонкими пальцами, ведет по груди, призывно выстанывая мое имя.

– Моар, Рейн…моар….истосковалась вся. Маалан твоя изнемогает. Сил нет ждать тебя. Умру скоро… Дай в последний раз почувствовать тело твое, последний раз целовать твои губы.

Платье расстегивает, спускает с белоснежных плеч, оно скользит вниз к ее тонкой талии, обнажая тяжелую, упругую грудь с коралловыми сосками. И снова ко мне тянется, руки на грудь кладет… мгновение, и из тонкий ногтевых пластин выскакивают когти острые, как ножи, и впиваются мне в грудную клетку, обнажают сердце.

Вместо лица постепенно проявляются черты Сивар.

– Аааааа, – и я открываю глаза, бешено вращая ими и видя склонившуюся надо мной мадорку.

– Недолго ему осталось. Час или два. Кровь вязнет, становится черной. Заживления больше нет. Его волк ослаб и больше не может поддерживать жизнь в человеке.

И тут же исчезла, захрипела. Послышался голос Дали, полный гнева и боли.

– Ты обещала спасти! Обещала вернуть его!

– Обещалаааа…дааа, но он не хочччччет.

– Чего не хочет? Что ты несешь, старая гадина?! Я тебе, как змеюке, башку отгрызу! А потом всех твоих растерзаю. Куска мяса не останется!

– Паучий яд, что живет во мне, склеит разлагающщщщщуюссссся плоть, очисссссстит. И тогда он вернетссссся к жиззззни… А он не хочччччет. Не хочччет осквернять себя кровью баордов!

– Не спрашивай! Меня слушай! Сейчас я решаю!

– Нет. Нельзя сссстарой Ссивар сссамой решшать. Он должжжжен. Добровольно. Должжжжен.

– Рейн, заклинаю, выпей ее крови. Слышишь? Ты должен. Нет времени больше! Нееет его!

– Тогда родными нам станут… никогда истребить не смогу.

– Я смогу!

Приоткрыл тяжелые веки.

– И ты не сможешь. Кровь смешается. Твоя…волчица…не сможет.

– И что? Саанан с ними, с баордами. Пусть живет племя их проклятое! Нам то что, не они враги наши, не с ними воюем.

Боль вывернула меня наизнанку, заставила изогнуться и стиснуть челюсти, чувствуя, как пена выступает в уголках рта.

– Соглашайся! Рейн, молю!

– Нет! Уходи, Дали! Уводи людей!

Больше я их не слышал, погрузился в черноту, в свой личный лабиринт из диких кошмаров, личных мертвецов и тварей из самой лютой бездны разума. Я снова ходил по черным закоулкам, ползал, шарахаясь от гниющих тел своих врагов и всех тех, кого когда-либо убил. Они тянут ко мне скрюченные пальцы, хватают за ноги.

– Отец…

Детский голосок пробивается сквозь мерзкое шипение и рычание мертвецов, заглушает их. Я слышу этот голос, но не вижу никого, и мне кажется, что это я совсем маленький бегу по лугу, раскинув руки и растопырив пальцы… Я бегу за мальчишкой, спотыкаюсь, что-то кричу.

– Отец…я жив, ты знаешь? Я жив!

Кто ты? Кто ты – исчадие ада или выдранный из глубины сознания самый болезненный и жестокий кошмар-мечта.

– Я жииив.

– Где ты? Гдееее?

– Совсем рядом….рядом…рядом… найди меня. Я жииив!

И тонет голос, путается где-то в заснеженных дорогах, и я иду за ним… а рядом Дали. Мы где-то там… где-то, где я все еще верил девочке с красными волосами и жаждал ее найти, чтобы неистово любить.

– Тени. Они уже здесь. Быстро. Как быстро, им иммадан. Я думал, это все сказки Сивар…

Обернулся назад и с облегчением выдохнул, когда мост захлопнулся, а в снегу осталась стоять одинокая детская фигура с куклой в руках.

– Да что с тобой? Какие сказки? Что за тени?

– Мой волк с ними дрался…они вышли из воды. Несколько десятков лун назад. Это зло, Дали. Как утверждает Сивар, оно пришло на землю, чтобы поглотить ее и погрузить во мрак. Оно питается смертью и поселяется там, где смерть побывала… Или сеют эту смерть сами. Слуги Повелителя Тьмы. Как говорит старая вонючая мадора. И мы… мы с тобой тоже его слуги. Когда теряем облик человека.

– Бред!

– Не знаю. Я и сам не знаю… Но они…Ты видела их сама.

Мы объехали цитадель и через несколько часов пути достигли Нахадаса. Под видом двух паломников, зараженных оспой, мы въехали в город и спросили дорогу к Храму. Стараясь не приближаться к нам, люди рассказали, как выехать к горе. Мы больше не говорили с сестрой. Ехали молча. Глядя вперед на шпили храма, который вызывал у меня ощущение стойкой ненависти. И мы знали, зачем сюда едем. Жаль только, жирной твари здесь давно нет, иначе я бы с удовольствием поджарил его на вертеле.

– Его звали Вейлин… она назвала его Вейлин.

Я резко обернулся к сестре, но она не смотрела на меня. Она смотрела вперед на шпили с раскрывающимся цветком на концах.

Мы искали очень долго. Ходили по рядам, раздвигали ветки. А когда нашли, я долго смотрел на дату, высеченную на камне, потом с рыком отодвинул плиту, усыпанную сухими цветами. Когда-то такой, как я, говорил мне, что когда мы умираем, то наши кости под землей не походят на человеческие – это кости полуволка – получеловека. Со временем я убедился, что это правда.

Мы разрыли могилу и вскрыли обитый бархатом ящик с маленькими костями, завернутыми в шелка с вышитой буквой «В». И это были кости человеческого младенца. От меня мог родиться только гайлар. Либо Одейя дес Вийяр не рожала, либо она родила его не от меня. Последнее исключено. Так как она была под полным моим надзором постоянно… Значит, не было никакого младенца.

Я заорал, пиная ногой мокрый снег и ломая дерево голыми руками, пока Далия закапывала гроб обратно и двигала на место плиту.

– Сукаааа! Лживая, проклятая сукаааааа!

Мы долго стояли над могилой в полной тишине. Я смотрел на свои руки, вымазанные грязью, на то, как въелась она под кожу, и думал о том, что только что сдохли обе шалавы: и надежда, и правда. Теперь они здесь, под плитой, вместе с несчастным малышом. Чужим малышом. А у меня внутри, в каждую пору забилась точно такая же грязь. И воняет гнилью моя истлевшая плоть.

Это была самая чудовищная ложь из всех, что я когда-либо встречал за всю свою гадскую жизнь. Внутри все мгновенно замерзло и окаменело. Я поднял взгляд на Далию, а она не сводила взгляда с Храма. Ее скулы то сжимались, то разжимались. А мне хотелось громко и оглушительно хохотать. Так громко, чтобы полопались перепонки в ушах. И я смеялся. Про себя. Раздирая горло до крови.

***

Веки мучительно дрогнули, и я открыл глаза.

– Давааааай….я выпью…даваааай!

Кровь мадоры была тянучей, как сироп, и острой на вкус, как самая горькая приправа. Я глотал эту жижу, а сам продолжал бежать по тому зеленому лугу вслед за мальчиком. Я знал, кто это. Мой сын. И я должен выжить. Выжить, чтобы найти красноволосую дрянь и спросить у нее, где мой ребенок. Почему могила моего сына оказалась пустой!

Пришел в себя через сутки… от детского плача. Где-то кричал младенец. Его крик выдернул меня из небытия, и я хрипло спросил у сидящей рядом с моим ложем Дали:

– Где…где это плачет ребенок?

– У баордов…

У баордов? Странно… в голодные времена у них нет младенцев. В голодные времена они их уничтожают сами.

***

Тугие, острые как бритва волоски пробивают кожу, лезут наружу, исторгая из меня рык уже привычной боли, я чувствую, как хрустят суставы, как несется кровь по венам, как пробиваются когти и рвут мою плоть в мясо. Пахнет луной и свободой. Я втягиваю этот одуряющий аромат, позволяю волку полностью завладеть моим телом, чувствуя, как обостряются все чувства, как тонкий слух улавливает каждый шорох, каждую прячущуюся тварь, которая дрожит от ужаса, ощущая моего зверя.

Я вижу шныряющих в кустах зайцев, слышу мчащихся прочь оленей, жалобно попискивающих детенышей куницы.

Я голоден. Волк хочет смерти и крови. Сырого мяса и погони. Ухо улавливает шорох справа. Там притаилась косуля. Ее можно загнать и сожрать сочное мясо, если подобраться очень тихо. И волк пригибает голову, перебирает мощными лапами, осторожно опуская их в пушистый снег.

Не спугнуть. Но косуля вдруг испуганно бросается бежать. Саанан раздери.

Волк хочет кинуться в погоню, но его настораживает другое… это не он спугнул косулю. Это не он заставил ее испуганно озираться. Здесь есть еще один зверь. Не Дали. Сегодня не ее ночь охоты, и она сейчас далеко.

Повел носом, втягивая морозный воздух, смешанный с запахом хвои, мускусным ароматом страха, который выделяет косуля и… грубый, но очень чистый аромат гайлара. Здесь еще один волк. Его шерсть пахнет едко, сильно и… как-то по молочному приятно.

Я делаю прыжок в сторону, заставляя косулю бежать на открытую поляну, чтобы увидеть своего соперника. Я больше не охочусь на нее, я охочусь на волка. Я хочу заставить его обнаружить себя, как только он выскочит из темноты, чтобы попытаться схватить добычу. Я опрокину его в снег и заставлю покинуть мою территорию. Никто и ничто не имеет права находиться на моей земле!

Вот он – взметнувшийся вихрь снега, и тень, мелькающая из-за деревьев. Взвился в прыжке, растопырив лапы, сбивая грудью соперника прямо в снег, опрокидывая на спину и придавливая всем телом к земле. С оглушительным ревом выдыхаю всю ярость в белую морду. Жалобный скулеж охлаждает пыл… передо мной не волк… а волчонок.

ГЛАВА ПЯТАЯ. РЕЙН

– Что ты делаешь со мной?

Со слезами в голосе спросил он у ворона.

– Учу тебя летать.

– Я не могу летать.

– Ты уже летишь.

– Я падаю.

– Каждый полет начинается с падения. 

(с) Джордж Р. Р. Мартин. Игра престолов

Яркие зеленые глаза, белый мех, большие уши. Совсем мелкий. Детеныш. Но… кто посмел обратить ребенка? Впервые столкнулся с таким. Никогда не слышал о маленьких Гайларах. Только в преданиях, когда Гайлары еще рождались от смертных женщин или от слияния двух особей, но не в наше время, когда нас остались считанные единицы, и у каждого своя территория. Гайлары давно утратили способность размножаться со смертными… а найти свою истинную пару не могли и подавно.

«Кто ты» – гипнотизируя, впиваясь взглядом в расширенные от страха зрачки. Сколько ему? Пару месяцев, как волку, и лет пять, как ребенку? И есть ли ребенок?

Молчит, шевелит белыми ушами, жмет к голове, и глаза напуганы. Не ожидал встретить кого-то такого же, как он сам.

«Где твоя стая? Ты один? Отвечай!»

Вдалеке раздался характерный свист, и мы оба повели ушами, устремив взгляды на небо.

Огненные стрелы взметнулись в воздухе и полетели в сторону лагеря. Я резко подскочил и разжал лапы, волчонок дернулся в сторону и исчез за деревьями. Саанан раздери. Метнулся было за ним, но пронзительное понимание того, что происходит, заставило застыть.

Секунда промедления, и я задрал морду кверху, принюхиваясь к воздуху. Лассары! Целый отряд.

Они вычислили нас и атаковали лагерь. До рассвета еще часа три. Против стрел я бессилен. А в одиночку не справлюсь с целой толпой. Плевать. Я перегрызу половину из них. А может, и всех, если повезет. Тем, кто не боится смерти, везет почти всегда.

Проклятье, Дали ушла в разведку и вернется нескоро. Со стороны лагеря раздавались крики. Начался пожар. Череда стрел взметнулась еще раз, и я бросился в сторону отряда лассаров. Разметая снег лапами, прижимаясь ниже, чтоб меня не было видно. Мелкому засранцу, который удрал от меня, повезло. Его белая шерсть незаметна на снегу. Разделаюсь с ублюдками-лассарами и пойду по твоему следу, малыш. Никто не смеет плодиться на моей территории просто так. Я хозяин этих мест. Все земли принадлежат моему волку. Он – альфа, а Дали – бета. Все остальные должны испросить нашего позволения ступить на эту землю.

А вот и трусливые твари. Обосновались на пригорке, замаскировавшись ветками хвои, в белых латах и кольчугах, с белыми плащами. Разведка Лассара, посланная уничтожить тех, кто прорвался через плотину. Они уже знают, как нас много…

Я крался к ним сзади, не торопясь, прикидывая, скольких смогу убить сразу и со сколькими придется сразиться. Обычно срабатывал эффект неожиданности, и, завидев такую страшную тварь, как я, люди бросались прочь с дикими криками. Но в этот раз я не мог никого отпустить. Маагар не должен знать численность войска, прорвавшегося на сторону Лассара.

Я напал, когда лучники подняли свои стрелы вверх в ночное небо, натянув тетиву. Дикий вопль боли и смерти разлетелся эхом по всему лесу. И начался Хаос. Пиршество моего волка. Одичавшего, злого, голодного. Он набросился на противника, кромсая на куски, раздирая без жалости, без страха. Многие кинулись врассыпную, побросав арбалеты. Остальные корчились от рваных ран, а я позволил волку наслаждаться победой, позволил бесчинствовать и пировать.