Расстрел «Белого дома». Черный Октябрь 1993 года бесплатное чтение

У истоков конфликта

Чтобы понять, когда и как возник конфликт между президентом и парламентом, следует вернуться к весне 1985 г.

Одной из ударных фигур, которые новый Генеральный секретарь ЦК КПСС М. С. Горбачев использовал в борьбе против своих противников, стал бывший первый секретарь Свердловского обкома КПСС Борис Николаевич Ельцин. Возглавив Московский горком КПСС, он начал кадровую чистку партийного и советского аппарата столицы[18].

Мы, жившие в то время, помним, как сразу же появились слухи, что новый секретарь МГК живет в обычной двухкомнатной квартире и ездит на работу, как все, в общественном транспорте, что он не только отказался от привилегий, но и объявил войну коррупции и бюрократизму.

Поддерживая эти слухи, Борис Николаевич писал в 80-е годы: «…Пока мы живем так бедно и убого, я не могу есть осетрину и заедать ее черной икрой, не могу мчать на машине, минуя светофоры и шарахающиеся автомобили, не могу глотать импортные лекарства, зная, что у соседки нет аспирина для ребенка»[19].

Авторитет Б. Н. Ельцина среди простых людей вырос еще более, когда осенью 1987 г. он выступил с критикой руководства партии и был снят с занимаемой должности[20].

Мало кто знал тогда, что после переезда в столицу Борис Николаевич получил в Москве положенную ему по рангу просторную пятикомнатную квартиру с большим холлом, а под Москвой в качестве дачи – целый особняк, что на работу он действительно ездил, «как все», то есть в персональной машине с «мигалками» под охраной телохранителя, «минуя светофоры и шарахающиеся автомобили»[21], что, кроме секретарской зарплаты, имел еще один оклад как кандидат в члены Политбюро[22], что бюрократизма при нем стало ничуть не меньше, а одних взяточников в столице заменили другие[23].

Мало известно и то, что недруги Бориса Николаевича предлагали выдворить его из Москвы и направить послом в какую-нибудь захудалую африканскую страну[24]. Но М. С. Горбачев не дал его на «съедение»[25].

Генсек собирался использовать его в дальнейшем[26].

И действительно, уже летом 1988 г. на XIX общепартийной конференции Борис Николаевич получил своеобразную политическую реабилитацию[27], в 1989 г. был избран народным депутатом СССР[28] и принял участие в создании парламентской оппозиции – Межрегиональной депутатской группы[29].

Внимательно следивший за тем, что происходило у нас, американский посол Д. Мэтлок писал в 1989 г.: «Нынешний хаос во внутриполитической жизни СССР предоставляет Соединенным Штатам беспрецедентную возможность повлиять на советскую внешнюю и внутреннюю политику. Наши возможности отнюдь не безграничны – мы не можем заставить их отдать нам ключи от своей лавки – но достаточны, чтобы изменить в нашу пользу баланс интересов по многим ключевым вопросам, при условии, если проявим достаточную мудрость в умелом, последовательном и настойчивом использовании нашего скрытого влияния» (здесь и далее везде, где это не оговорено, выделено мною)[30].

Одним из проводников подобного влияния становится Б. Н. Ельцин.

В 1989 г. он совершил свою первую поездку за океан[31] и там заручился необходимой поддержкой[32]. В марте 1990 г. Б. Н. Ельцин был избран народным депутатом РСФСР от Свердловской области[33], в мае 1990 г. возглавил Верховный Совет РСФСР[34], в июне 1991 г. стал первым президентом России[35].

Прошло немного времени, и в печати появились сведения, что руководивший избирательной кампанией Б. Н. Ельцина Александр Урманов действовал в тесном контакте с Институтом Крибла (другое написание – Крайбла) (Krieble Institute), являвшегося, по тем же сведениям, подразделением американской организации The Free Congress Research and Education Foundation[36].

Роберт Крибл (Robert Henry Krieble, 1916–1997), один из основателей и руководителей крупной международной химической корпорации – Loctite Corporation, имел разветвленные связи как в предпринимательских, так и политических кругах США. Достаточно назвать хотя бы некоторые организации, в которых он принимал участие, и некоторых лиц, которые в них состояли: American Council for Capital Formation (государственный секретарь США в 1982–1988 гг. Джордж Шульц), Campaign America Inc. Campaign American Inc. (секретарь Совета безопасности США в 1975–1977 гг. Дональд Рамсфельд), Empower America Empower America (член Совета по международным отношениям Джин Кирпатрик), Freedom and Free Enterprise PAC The Heritage Foundation Trustee (1978-, as Vice Chairman 1985-) Hoover Institution Hoover Institution (руководитель Федеральной резервной системы США в 1987–2006 г г. Алэн Гринспен), Jamestown Foundation Jamestown Foundation (бывший советник по национальной безопасности Збигнев Бжезинский), Krieble Institute Founder (1989-) National Republican Senatorial Committee (отец американского президента Прескотт Буш, государственный секретарь США в 1973–1977 гг. Генри Киссинджер, руководитель Совета по международным отношениям П. Петерсон, брат руководителя Трехсторонней комиссии Дэвида Рокфеллера – Лоруенс), Phi Beta Kappa Society US Chamber of CommerceUS Industrial Council Education FoundationPhi Beta Kappa Society (два бывших директора ЦРУ – Джордж Буш и Ричард Хелмс)[37].

В 1987 г. Р. Крибл начал оказывать материальную поддержку рождавшемуся в СССР оппозиционному движению и с этой целью в 1989 г. основал специальное учреждение, получившее известность как Институт Крибла.

К тому времени Советский Союз оказался перед лицом надвигающегося финансового банкротства[38]. 19–21 августа 1991 г. произошел так называемый «путч». В Москве началась передача власти от М. С. Горбачева к Б. Н. Ельцину[39].

Не успели улечься страсти вокруг августовских событий, как оказалось, что Советский Союз не в состоянии платить по внешнему долгу[40], а кладовые Гохрана почти пусты[41].

Начавшиеся переговоры привели к появлению 28 октября 1991 г. меморандума «О взаимопонимании относительно долга иностранным кредиторам СССР и его правопреемников». 8 из 15 советских республик признали по нему свою солидарную ответственность[42]. Подписание этого документа означало, что для Запада Советский Союз как единое государство фактически прекратил существовать[43].

Используя тяжелое экономическое положение советских республик, иностранные банки потребовали срочного перехода к рыночным реформам[44]. Так осенью 1991 г. появилась на свет «экономическая программа» Е. Т. Гайдар а[45]. Основные ее положения Б. Н. Ельцин огласил 28 октября на Пятом съезде народных депутатов Российской Федерации. Программа предполагала приватизацию государственной собственности, либерализацию цен, товарную интервенцию, конвертацию рубля[46].

Провозглашая этот курс, Б. Н. Ельцин заверил сограждан, что «хуже будет всем в течение примерно полу года». Затем последует «снижение цен, наполнение потребительского рынка товарами, а осенью 1992 г… – стабилизация экономики, постепенное улучшение жизни людей»[47].

18 ноября в Москве состоялся второй тур переговоров, посвященных внешнему долгу[48]. 21-го страны «семерки» согласились предоставить Советскому Союзу кратковременную отсрочку по его долговым обязательствам[49]. После этого, 5 декабря, на свет появился уже не «меморандум о взаимопонимании», а «Договор о правопреемстве в отношении государственного долга и активов Союза ССР»[50].

Этим договором была определена сумма общей задолженности СССР – 93 млрд. долл. и доля каждой из 15 республик в погашении советского долга. Доля России составила 61 %, или же около 57 млрд. долл. Семь республик (Азербайджан, Латвия, Литва, Молдова, Туркменистан, Узбекистан и Эстония) подписать договор отказались[51].

А поскольку даже те республики, которые подписали договор, не могли обслуживать внешний долг[52], им была предоставлена вторая отсрочка[53], и поставлено условие – «сотрудничество с Международным валютным фондом» (МВФ) в осуществлении «рыночных реформ»[54].

Р. И. Хасбулатов у тверждает, что «программа реформ в России как целостный документ» не существовала, а в основе тех преобразований, которые были начаты в январе 1992 г. и получили название «шоковой терапии», лежали «жесткие рекомендации и требования Международного валютного фонда»[55].

В своих мемуарах Егор Тимурович скромно умалчал об этом[56].

И не случайно.

Дело не ограничилось «консультациями» при разработке «программы». Имеются сведения, что с 1991 по 1993 г. в «штатные структуры» почти всех российских ведомств вошли «более 1500 иностранных советников»[57]. По свидетельству бывшего народного депутата С. А. Осминина, в некоторых министерствах начала 90-х годов он видел кабинеты иностранных советников, а в московской мэрии слышал иностранную речь чуть ли не каждом этаже[58].

Тогда же, в конце 1991 г., финансовыми советниками российского правительства по вопросам урегулирования внешнего долга стали банки «Лазар Фрер э Си» и «С. Дж. Уорбург Лдт» (в другой транскрипции – Варбург[59]), а также американская юридическая консультационная фирма «Клири, Готлиб, Стин и Гамильтон»[60]

В самом факте использования чужих советов не было бы ничего зазорного, если бы они помогли вывести страну из кризиса.

Так ли это было в данном случае?

Обосновывая необходимость либерализации цен, российское правительство ссылалось на закономерность, по которой стоимость обращающихся в стране товаров равна стоимости имеющихся денег. Если количество денег увеличивается быстрее, чем количество товаров, происходит рост цен.

С конца 80-х годов производство в СССР сокращалось, количество денег увеличивалось. Но государство искусственно сдерживало рост цен. В результате нарастало несоответствие между денежной массой и официальной стоимостью товаров.

В таких условиях российское правительство (с осени 1991 г. его возглавлял Б. Н. Ельцин), заявило о необходимости «либерализации» цен. Как заверял Е. Т. Гайдар, отпущенные в свободное плавание цены должны были вырасти примерно в 3,5 раза[61].

Все это выглядело бы убедительно, если бы не одно обстоятельство.

Я хорошо помню, как в том же 1991 г. в средствах массовой информации появились сведения, что Минфин СССР начал чеканить монеты достоинством в 50 рублей. А поскольку до этого самой крупной монетой был рубль, получается, что правительство готовилось повысить цены не в 3,5, а по меньшей мере в 50 раз.

Это означает, что под влиянием иностранных советников российское правительство собиралось осуществить не переход к свободным ценам, а их искусственное повышение.

Простым росчерком пера планировалось обесценить накопления предприятий и сбережения населения, ликвидировать огромный внутренний долг, резко снизить реальную заработную плату, а также расходы на пенсии, стипендии, пособия и т. д., иными словами, в несколько раз «удешевить» наш труд, увеличить степень эксплуатации.

Подобным образом обстояло дело и с приватизаций. Ее необходимость мотивировалась тем, что частный сектор эффективнее государственного, а рыночная экономика – эффективнее плановой, и что именно поэтому Запад развивался успешнее, чем Советский Союз.

Между тем государственный сектор есть во всех странах. «Об этом, – пишут авторы книги «Кто владеет Россией», – свидетельствует в частности величина ВВП, перераспределяемая и концентрируемая в руках государства. В конце 80-х и начале 90-х годов она стояла на уровне 33,9 процента стоимости ВВП в Японии, 37,0 процента – в США, 45,2 процента – в Великобритании, 47,3 процента – в ФРГ, 53,6 процента – во Франции»[62]. В то самое время, когда у нас был ликвидирован Госплан, во Франции осуществлялся «XI план экономического и социального развития страны»[63].

Следовательно, создавая в средствах массовой информации представление, будто бы на Западе вся собственность находится в частных руках и развитие экономики полностью регулируется рынком, отечественные приватизаторы и их иностранные советники сознательно вводили нас в заблуждение и не собирались использовать западный опыт для подъема российской экономики.

Одна из первых программ приватизации была разработана Государственным комитетом по управлению государственным имуществом под руководством Михаила Дмитриевича Малея еще в 1991 г. Она предполагала создание в России частного сектора при сохранении за государством командных высот в экономике[64].

«Еще до начала «реформ», – вспоминает Р. И. Хасбулатов, – я обговорил с Ельциным, что авиационный, железнодорожный, морской, речной, трубопроводный транспорт, связь, нефте – и газодобыча, черная металлургия, оборонно-промышленные предприятия не следует подвергать риску денационализации»[65].

Это не соответствовало стремлениям иностранного капитала и рождавшейся в стране отечественной буржуазии. М. Д. Малей был отправлен в отставку. Новым председателем Госкомимущества России 6 ноября 1991 г. стал ленинградский экономист Анатолий Борисович Чубайс. Приступив к разработке новой программы приватизации[66], он с самого начала использовал иностранных «экспертов»[67].

Еще «в 1991 году…, – пишет бывший генерал-лейтенант КГБ СССР Н. С. Леонов, – в США при Гарвардском университете был создан так называемый Институт международного развития, который и стал на долгие годы центром управления российскими процессами с далеких американских берегов. Институт был создан в результате переговоров, которые вели Анатолий Чубайс, Егор Гайдар с российской стороны, и Андрей Шлейфер с Джефри Саксом – с американской»[68].

А. Б. Чубайс и его соратники пытаются создать видимость, будто бы они использовали иностранцев «исключительно для отработки технических деталей»[69]. Между тем имеются сведения, что зарубежные советники предложили не только «свою схему приватизации»[70], но и «все детали «реформ»[71].

«На самом деле, – пишет В. П. Полеванов, заменивший позднее А. Б. Чубайса на посту руководителя Госкомимущества – концепция и весь сценарий приватизационной аферы разработали набившие руку специалисты из американской консультационной фирмы «Делойтт и Туш»[72]. А Европейский банк реконструкции и развития подготовил «Руководство по приватизации», насчитывавшее 600 страниц[73].

Первый набросок чубайсовской программы, «документ объемом в 24 страницы с десятью страницами приложений», был подготовлен в невероятно краткие сроки, максимум за полтора месяца[74].

Первоначально А. Б. Чубайс предлагал разделить государственную собственность на три части. К первой группе были отнесены объекты, не подлежащие денационализации, ко второй – те, которые предполагалось приватизировать частично, предприятия третьей группы планировалось приватизировать полностью и в обязательном порядке[75].

Может показаться, что между программами М. Д. Малея и А. Б. Чубайса не существовало принципиального различия.

Но это не так.

Если М. Д. Малей считал, что объектом приватизации в первую очередь должны стать нерентабельные и малоэффективные предприятия, А. Б. Чубайс предлагал начать с предприятий, которые отличались особой доходностью[76]. В первом случае это соответствовало интересам государства, во втором – интересам частных собственников.

К тому же Анатолий Борисович выступал за полную, обвальную приватизацию государственной собственности[77], или, как говорили тогда, за «приватизацию под нуль». Поэтому его первоначальная программа была рассчитана только на 1992 г.[78].

26 декабря 1991 г. предложения А. Б. Чубайса получили одобрение правительства[79], затем прошли через Президиум Верховного Совета и легли на стол президента[80]. 29 декабря 1991 г.[81] и 29 января 1992 г.[82] появились два указа под разными номерами, но с одним и тем же названием «Об ускорении приватизации государственных и муниципальных предприятий». Первый указ вводил в действие «Основные положения программы приватизации государственных и муниципальных предприятий на 1992 год», второй определял ее процедуру.

Осуществление «шоковой терапии» и начало приватизации привели к обострению отношений между президентом и парламентом, между Кремлем и «Белым домом»[83].

Начало противостояния

2 января 1992 г. началась так называемая «шоковая терапия».

В первые же дни потребительские цены поднялись в 3,5 раза, но не стабилизировались, как было обещано, а продолжали расти[84].

Между тем правительство сделало еще один шаг. «…Мы, – писал Е. Т. Гайдар, – временно отменили ограничения на импорт, установив нулевой импортный тариф»![85].

Это означает, что Россия настежь распахнула свои двери для иностранных товаров, то есть для товарной интервенции.

Подобную меру Е. Т. Гайдар объяснял стремлением «хоть как-то наполнить магазины»[86].

Но вот откровение одного из его «товарищей по партии» – Сергея Борисовича Станкевича. Подчеркивая, что переход к рыночной экономике предполагает «первоначальное накопление капитала», он ставил вопрос: «Каким образом это накопление капитала может происходить в нашей стране?». И давал на него следующий ответ: «Только одним способом – ввозом потребительских товаров в страну из-за рубежа» и «реализацией их здесь за рубли с учетом гигантского разрыва курса рубля и доллара»[87].

Таким образом, «товарная интервенция» рассматривалась «реформаторами» не столько как средство «наполнить магазины», сколько как один из важнейших источников «накопления капитала», после чего должна была последовать приватизация[88].

Яснее некуда.

1 января 1992 г. на страницах «Российской газеты» появилась статья Р. И. Хасбулатова под названием «Уже в 1992 году вы увидите перемены к лучшему»[89]. Не прошло и двух недель, как оптимизм спикера сменился пессимизмом. 13-го на заседании Верховного Совета он выступил с критикой «шоковой терапии»[90], а 15-го на страницах «Известий» заявил: «Уже можно предложить президенту сменить практически недееспособное правительство»[91].

В таких условиях аналитический центр «РФ – политика», одним из сотрудников которого был уже упоминавшийся А. Урманов[92], забил тревогу. 22 января из его стен вышла записка «Номенклатурное подполье берет под контроль администрацию президента. Реформы под угрозой срыва»[93]. 23 февраля появилась записка «Номенклатурный реванш за фасадом антиноменклатурной революции»[94].

Оба документа призывали очистить органы власти от откровенных и скрытых противников взятого правительством курса реформ.

Понимая, что следствием «шоковой терапии» будет рост оппозиционных настроений, Б. Н. Ельцин и его окружение стали задумываться о необходимости усиления президентской власти[95].

К этому времени уже велась работа над новой Конституцией[96]. Подготовленный проект, который обычно связывают с именем Олега Германовича Румянцева[97], предусматривал баланс сил между парламентом и президентом[98].

Поэтому Б. Н. Ельцин поручил одному из своих вице-премьеров Сергею Михайловичу Шахраю разработать новый вариант конституции, на основаниии которого Россия могла бы стать президентской республикой[99].

9 марта аналитический центр «РФ-политика» предложил вынести этот проект конституции на очередной Съезд народных депутатов, а если он будет отклонен, – на референдум, после чего уже осенью провести выборы в новый парламент[100].

В Кремле не случайно забили тревогу. «Шоковая терапия» действительно способствовала усилению оппозиции. 17 марта – в годовщину референдума по вопросу о судьбе Советского Союза, – в столице состоялась массовая манифестация под названием «Всенародное вече»[101]. Главным ее требованием было – остановить антинародные реформы[102].

В такой ситуации 20 марта Верховный совет получил чубайсовский проект программы приватизации[103]. Исход его обсуждения во многом зависел от того, что 31 марта истекала вторая отсрочка по внешнему долгу, который по-прежнему оставался неурегулированным.

Поскольку бывшие советские республики не могли и не хотели платить по обязательствам СССР, появился так называемый «нулевой вариант». Его суть сводилась к следующему: отдельные республики отказываются от своей доли советской собственности за границей в пользу России, а Россия берет на себя весь советский внешний долг[104].

К тому времени он распределялся следующим образом: 38 млрд. долл. приходились на страны Парижского клуба, 32 млрд. – на банки, входящие в состав Лондонского клуба, 23 млрд. – на прочие кредиты. В связи с этим России необходимо было, с одной стороны, оформить свои отношения с каждой из бывших республик, с другой стороны, со всеми кредиторами СССР.

А поскольку платить по внешнему долгу, Россия по-прежнему не могла, это позволяло Западу требовать от нее новых уступок[105]. Неудивительно поэтому, что уже 1 апреля 1993 г. Верховный совет одобрил программу приватизации на 1992 г. в первом чтении[106].

В свою очередь зарубежные банки дали России новую отсрочку платежей[107]. А Вашингтон заявил, что «в ближайшие дни Большая Семерка объявит о крупномасштабной финансовой помощи общим объемом в 24 млрд. долл.»[108].

В президентском окружении это заявление вызвало ликование. Но парламент отреагировал на него сдержанно. И неудивительно. Обещанные деньги должны были пойти главным образом на оплату импорта и погашение внешнего долга[109]. Между тем за это требовалось выполнить «двадцать условий» Международного валютного фонда[110].

В такой ситуации Р. И. Хасбулатов заявил, что Верховный Совет «возглавляет оппозицию ходу реформ»[111]. Одна за другой депутатские фракции стали требовать отставки правительства Б. Н. Ельцина[112].

В первых числах апреля президент принял группу народных депутатов и сделал попытку достигнуть закулисной договоренности с парламентом. Во время этой встречи один из лидеров фракции «Коммунисты России» Иван Петрович Рыбкин предложил Б. Н. Ельцину сложить с себя обязанности премьера. Предлагалось также отправить в отставку наиболее одиозных лиц из президентского окружения. Если верить печати, президент изъявил готовность пойти на это[113], но слово не сдержал. От своих обязанностей были отстранены только два первых вице-премьера: Геннадий Эдуардович Бурбулис и Сергей Михайлович Шахрай[114].

6 апреля в Москве открылся VI Съезд народных депутатов Российской Федерации[115]. По словам Е. Т. Гайдара, на нем оппозиция предприняла «первую фронтальную атаку» против правительственного курса реформ[116]. «Съезд, – вспоминал Б. Н. Ельцин, – подготовил отрицательную резолюцию по оценке деятельности правительства»[117].

«…На следующий день, – читаем мы в воспоминаниях Бориса Николаевича далее, – Гайдар приехал на съезд, попросил слова и подал коллективное прошение правительства об отставке… Такого никто не ожидал…, Егор Тимурович интуитивно почувствовал природу съезда как большого политического спектакля, большого цирка, где только такими неожиданными резкими выпадами можно добиться победы. А победа была полной. Проект постановления с отрицательной резолюцией не прошел»[118].

На самом деле события развивались совершенно иначе.

10 апреля проект постановления с отрицательной оценкой деятельности правительства в области экономики был принят в основном, на следующий день в целом. За него проголосовали 647 из 747 депутатов, против – 69, воздержались – 28, не голосовали – 3[119].

По свидетельству Е. Т. Гайдара, только тогда он взял слово и заявил, что правительство «в полном составе подает Президенту прошение об отставке»[120].

И это не соответствует действительности.

Решение – уйти в отставку – правительство приняло не 10-го и не 11-го, а 12 апреля[121]. После этого работа съезда действительно была приостановлена[122].

А пока велись переговоры, к Кремлю подошла колонна бывших «защитников Белого дома». Одновременно у стен Кремля под руководством Виктора Ивановича Анпилова появились сторонники «Трудовой России». Оценивая сложившуюся ситуацию, некоторые допускали возможность следующего сценария: «противостояние – конфликт – мясорубка – чрезвычайное положение – президентское правление»[123].

Существовал ли такой замысел, мы не знаем.

Съезд не пошел на обострение конфликта, принял «Декларацию о необходимости углубления экономических реформ»[124] и внес в конституцию поправки, расширившие полномочия президента[125].

21 апреля народные депутаты разъехались по домам[126]. 30-го Б. Н. Ельцин заявил, что Съезд народных депутатов «надо разогнать к чертовой матери»[127].

23 мая Борис Николаевич изложил следующий план действий: сначала он предлагает Верховному Совету провести референдум по новому проекту Конституции, если Верховный совет отклонит это предложение, он собирает необходимый миллион подписей и проводит референдум сам. «Все это», подчеркнул Б. Н. Ельцин, надо «сделать осенью»[128].

До и после Вашингтона

Такое нагнетание страстей было не случайным.

С одной стороны, именно в это время в Верховном совете шло бурное обсуждение чубайсовской программы приватизации, с другой стороны, 30 июня истекал срок третьей отсрочки России по внешнему долгу. Своим заявлением президент давал понять депутатам и кредиторам: если понадобится, уже осенью он может ликвидировать существующий парламент.

Заявление Б. Н. Ельцина приобретало особое значение в связи с тем, что он собирался за океан. Демонстрируя накануне этого визита готовность идти навстречу требованиям Запада, он произвел некоторые кадровые перестановки: освободил от должности первого вице-премьера Юрия Владимировича Скокова, представлявшего в правительстве интересы военно-промышленного комплекса[129] и назначил его преемником А. Б. Чубайса[130].

Тогда же появился еще один первый вице-премьер. Им стал Владимир Филиппович Шумейко[131], бывший до этого заместителем спикера, заместителем председателя Комитета Верховного Совета по вопросам экономической реформы и собственности, а также руководителем Комиссии Верховного Совета по законодательному обеспечению указов президента Российской Федерации. Осенью 1991 г. В. Ф. Шумейко сыграл важную роль в замене М. Д. Малея А. Б. Чубайсом[132], а во время VI Съезда вероломно пытался сорвать отрицательное голосование парламента по вопросу об оценке деятельности правительства[133].

Следующий кадровый ход был сделан 15 июня. Б. Н. Ельцин оставил пост главы правительства и назначил своим преемником – исполняющим обязанности премьера Е. Т. Гайдара[134].

В те же дни, 11 июня, Верховный Совет одобрил программу приватизации на 1992 г. в третьем чтении[135]. К этому времени она претерпела серьезные изменения. Парламент предоставил трудовым колективам право выкупать 51 процент акций приватизируемых предприятий[136]. 29 процентов акций было решено передать населению безвозмездно на основании специальных приватизационных чеков, остальные 20 процентов оставить в руках государства[137].

С такой программой приватизации 15 июня Борис Николаевич улетел в США. Здесь он провел три дня: 16–18 июня[138]. В печати сообщалось, что Вашингтон принял российского президента с особым почетом. И «если ему не вручили Звезду Героя Соединенных Штатов Америки, то только потому, что таковой здесь не имеется»[139]. Несмотря на такой прием, в своих воспоминаниях Борис Николаевич предпочел обойти визит в США стороной.

Похвастаться ему было нечем.

Во время этой поездки он договорился о подписании договора об СНВ-2, который предусматривал беспрецедентное по своим масштабам ядерное разоружение[140]. Но в России договор вызвал неоднозначную реакцию[141]. Нашей стране был обещан статус наибольшего благоприятствования в торговле с США[142]. Но самые главные препятствия на этом пути (поправка Джексона и запрещения КОКОМа) сохранили свою силу[143]. Не удалось получить внятного ответа и на вопрос о том, когда будут выделены обещанные 24 миллиарда долларов[144].

Придерживаясь принципа – сначала стулья, потом деньги, США не спешили раскошеливаться и продолжали требовать от России дальнейшего продвижения по пути «шоковой терапии», приватизации, разоружения и конверсии промышленности.

19 июня Б. Н. Ельцин вернулся в Москву.

23-го представители фракций «Демократическая Россия» и «Радикальные демократы» выступили с призывом к силовому подавлению оппозиции. 25 июня Конституционный суд обнародовал заявление «Конституционный строй государства – под угрозой»[145].

Через несколько дней «Известия» опубликовали статью министра иностранных дел Андрея Козырева «Партия войны наступает и в Молдове, и в Грузии, и в России». Статья имела подзаголовок: «Министр иностранных дел предупреждает об опасности государственного переворота». Обращая внимание на поляризацию сил в российском обществе, А. Козырев заявлял: поиски компромисса с оппозицией – «это путь катастрофы»[146].

Характеризуя обстановку тех дней, «Российская газета» писала: «В Москве распространяется множество слухов и звучат предупреждения о том, что в России готовится государственный переворот». При этом отмечалось, что С. М. Шахрай прогнозирует его «уже нынешней осенью»[147].

В начале июля Б. Н. Ельцин дал пресс-конференцию, на которой опроверг подобные прогнозы, а заявление А. Козырева назвал «вредным»[148]. Это было связано с тем, что после возвращения из США президенту с молчаливого согласии руководства парламента удалось принять ряд важных, можно даже сказать, кардинальных решений.

30 июня правительство одобрило «Программу углубления экономических реформ»[149]. Она была рассчитана на три года и предполагала дополнительные меры по переходу к рыночной экономике, дальнейшей «либерализации цен», приватизации и конверсии[150].

1 июля Борис Николаевич подписал указ – о преобразовании всех государственных предприятий в акционерные общества открытого типа. Для его реализации был установлен срок – 1 ноября 1992 г.[151]. Этот «библейский срок творения», как иронично охарактеризовал его руководитель Российского союза промышленников и предпринимателей Аркадий Иванович Вольский, был «реален лишь для мелкой собственности, торговли, сферы обслуживания, да и, пожалуй, для средних предприятий»[152].

Тогда же в соответствии с достигнутой в Вашингтоне договореностью[153] президент России подписал постановления, которые способствовали развалу крупных предприятий[154] и их банкротству[155].

14 августа появился указ «О введении в действие системы приватизационных чеков в Российской федерации», положивший начало так называемой ваучерной приватизации[156].

Указ возродил идею, содержавшуюся в программе М. Д. Малея.

Правда, первоначально стоимость чека определялась в 14 тысяч условных рублей по курсу 5 рублей за долл., и все передаваемое таким образом населению имущество оценивалось в 2,2 триллиона рублей, или же более чем в 400 млрд. долл.[157].

Теперь номинальная цена приватизационного чека, получившего название ваучера, определялась в 10 тысяч обычных рублей и приватизируемая таким образом часть государственной собственности оценивалась в 1,5 триллиона рублей. По курсу на конец 1992 г. это составляло менее 4 млрд. долларов.

Сравните: 400 и 4 млрд.!

М. Д. Малей имел в виду именные приватизационные чеки, которые должны были непосредственно конвертироваться в акции приватизируемых предприятий. Чубайсовские ваучеры имели безличный характер и подлежали свободному обращению.

А поскольку страна переживала невиданную со времен войны инфляцию, было неизбежно обесценивание ваучера. Уже через полгода, в начале февраля 1993 г., его стоимость на рынке опустилась ниже 4000 рублей[158], а общая стоимость ваучеров снизилась до 1,2 млрд. долларов. И этот процесс продолжался.

1 июля правительство пошло на конвертируемость рубля. Это означало открытие дверей в Россию для иностранной валюты, прежде всего американского доллара[159]. 4 июля 1992 г. последовал указ президента Российской Федерации «Об иностранных инвестициях в Российской Федерации»[160], открывший возможность участия иностранного капитала в приватизации.

Еще не завершилась «малая приватизация» 1992 г., еще только начиналось акционирование предприятий, еще только печатали первые ваучеры, а тем временем А. Б. Чубайс и его команда форсированно готовили программу приватизации на следующий 1993 г.

В этой программе говорилось, что «по решению правительства России или правительств республик, входящих в ее состав, могут приватизироваться предприятия военно-промышленного комплекса, по переработке руд драгоценных металлов, топливно-энергетический комплекс (включая трубопроводы), железнодорожный транспорт, коммерческие банки, крупные предприятия связи, информационные и телеграфные агентства, где размещаются госрезерв и мобилизационные заказы»[161].

Таким образом, в следующем году Б. Н. Ельцин собирался нанести по государственной собственности решающий удар и лишить государство командных высот в экономике.

Итоги первого года

В конце сентября 1992 г. Вашингтон посетили два вице-премьера: Александр Николаевич Шохин и Владимир Филиппович Шумейко. Здесь они вели переговоры о судьбе российского долга[162].

Видя, что бывшие советские республики не хотят и не могут платить по советскому долгу, иностранные кредиторы стремились консолидировать его и полностью возложить на Россию. А Россия, изъявляя готовность пойти на это, но, не имея возможности платить даже по своим обязательствам, пыталась добиться реструктуризации внешего долга и отсрочки платежей на длительный срок.

Несмотря на изданные Б. Н. Ельциным после его возвращения из США указы, несмотря на тот крупный шаг, который предполагалось сделать в следующем на году на пути приватизации, к началу октября российскому правительству не удалось получить не только обещанные 24 млрд. долл.[163], но и очередную отсрочку по внешнему долгу[164].

15-18 октября 1992 г. Москву и Петербург посетил директор ЦРУ Роберт Гейтс. Он встречался с министром внутренних дел, министром безопасности, начальником Генштаба, начальником Главного разведывательного управления (ГРУ). Р. Гейтс был принят Б. Н. Ельциным и передал личное послание американского президента Джорджа Буша[165]. Если верить газетам, во время этой встречи директор ЦРУ выставил за дверь русского переводчика, и вел беседу с российским президентом один на один в присутствии только своего переводчика[166].

Мы не знаем, что конкретно обсуждалось на этой встрече, но показательно, что 16 октября Г. Э. Бурбулис, А. В. Козырев, А. Б. Чубайс провели брифинг для иностранных журналистов и заявили, что страна находится в преддверии государственного переворота, который готовит парламент. Была названа и его дата – декабрь месяц, время созыва очередного Седьмого Сьезда народных депутатов[167].

Занимавший тогда пост министра печати и информации Михаил Никифорович Полторанин позднее заявил, будто бы осенью 1992 г. Р. И. Хасбулатов сосредоточил в столице вооруженные формирования, насчитывающие до 5 тысяч человек и с их помощью взял под охрану 75 государственных учреждений; будто бы спикер отдал распоряжение приобрести 40 тысяч автоматов и в этом отношении получил поддержку силовых министров. Поэтому соратники Б. Н. Ельцина предлагали ему распустить Верховный Совет[168].

Это означает, что осенью 1992 г. ближайшее окружение президента толкало его на путь государственного переворота.

Понять Кремль несложно. Заканчивался «трудный год», перетерпеть который просил Б. Н. Ельцин. А обещанных благ не было видно.

Если в 1991 г. Е. Т. Гайдар заявлял, что отпущенные «в свободное плавание» цены вырастут в 3,5 раза, то к концу 1992 г. они увеличились по официальным данным в 26[169], по неофициальным, более чем в 30 раз[170].

Неужели к концу 1991 г. денежная масса в 26–30 раз превышала официальную стоимость товарной массы? Конечно, нет.

«Отпустив» цены в «свободное плавание», правительство бросилось накачивать рынок новыми денежными знаками. За 1992 г. стоимость отечественной валюты в обращении увеличилась с 263 до 1980 млрд. руб., то есть примерно в 8 раз[171]. Это полностью подтверждает, что главный смысл «шоковой терапии» заключался не в переходе к свободным ценам, в чем нас пытались уверить тогда и продолжают уверять сейчас, а в их искусственном повышении.

Зачем же нужно было создавать такую ситуацию?

Прежде всего, чтобы облегчить приватизацию.

«Приватизируется, – разъяснял А. Б. Чубайс, – не оборудование, а бизнес. Юридическое лицо. У юридического лица есть баланс. А у баланса – левая и правая сторона: активы и пассивы. В активах – оборудование, в пассивах – долги, не закрытые обязательства. Тот, кто приобретает предприятие, не только становится хозяином оборудования, но и берет на себя обязательство по долгам. И это радикально влияет на цену»[172].

Стремясь ускорить и упростить процесс приватизации, реформаторы сознательно вели всю российскую экономику к тотальному банкротству.

Но была у этой политики и другая цель.

С ее помощью правительство открывало двери для валютной интервенции. Уже к концу 1992 г. стоимость иностранной валюты, обращавшейся в России, достигла 8 млрд. долл.[173]. А поскольку к этому времени за доллар давали 400 рублей[174], стоимость долларовой массы составила 3,2 трлн. руб. и превысила стоимость рублевой массы.

Таким образом, уже к концу 1992 г. сложилась зависимость нашего внутреннего рынка от иностранной валюты. А поскольку, как считают специалисты, рыночный курс доллара был завышен более чем в три раза, получается, что правительство искусственно создавало эту зависимость[175].

Снимая таможенные барьеры для импорта, Е. Т. Гайдар обещал обеспечить изобилие. Действительно пустые полки в магазинах заполнились товарами. Исчезли очереди.

Однако стоимость импорта в 1992 г. по сравнению с предшествующим годом (в сопоставимых ценах) не увеличилась, а сократилась[176], сократился и объем отечественного производства[177].

Откуда же появилось «изобилие»? Ответ элементарно прост.

Под влиянием «шоковой терапии» уровень жизни населения упал по меньшей мере в два раза и достиг уровня 1913 г.[178] Следствием этого явилось снижение покупательной способности населения страны.

Вот и весь секрет.

Очереди исчезли не потому, что стало больше товаров, а потому, что люди стали меньше покупать.

Сокращение внешнеторгового товарооборота произошло и в других бывших советских республиках. «Если объем внешнеторгового оборота в 1990 г. составлял в СССР 210,7 млрд. долл., – констатировал в 1993 г. А. Вольский, – то в СНГ к 1991 г. в отношении стран дальнего зарубежья он сократился до 119,4 млрд. долл., а к 1993 г. – до 83,8 млрд. долл.»[179].

Для иностранного капитала начавшаяся в 1992 г. экономическая интервенция (валютная и товарная) представляла собою один из способов завоевания российского рынка. Нашим реформаторам она была нужна, чтобы создать необходимые условия для приватизации государственной собственности.

Поскольку на протяжении всего 1992 г. положение в стране продолжало ухудшаться, происходила консолидация оппозиции.

Еще 1 марта состоялось совещание лидеров общественных организаций с целью создания единого фронта[180].

Через полтора месяца в Краснодаре состоялось «Всероссийское совещание руководства республик, краев областей и национальных автономий». Оно высказалось против «дальнейшего ухудшения социально-экономического положения людей» и предложило осуществить «срочную корректировку экономической реформы»[181].

21 июня заявила о своем возникновении новая организация «Гражданский союз». Ее лидерами стали вице-президент России Александр Владимирович Руцкой и руководитель Российского союза промышленников и предпринимателей Аркадий Иванович Вольский. «Гражданский союз» тоже заявил, что будет добиваться корректировки политики реформ[182].

29 июня были сформулированы десять требований объединенной оппозиции: в том числе – лишение президента дополнительных полномочий, отставка правительства Е. Т. Гайдара, формирование правительства «национального доверия», отмена приватизации[183].

24 октября в Москве состоялся учредительный конгресс Фронта национального спасения (ФНС). В нем участвовало около двух тысяч делегатов[184] из 103 городов России[185]. В руководство новой организации вошли девять сопредседателей (Михаил Георгиевич Астафьев, Сергей Николаевич Бабурин, Геннадий Андреевич Зюганов, Валерий Александрович Иванов, Владимир Борисович Исаков, Илья Владиславович Константинов, Альберт Михайлович Макашов, Николай Александрович Павлов, Геннадий Васильевич Саенко)[186].

3 ноября лидеры «Гражданского союза» встретились с Б. Н. Ельциным, предложили ему свою экономическую программу «Двенадцать шагов к возрождению» и поставили вопрос о кадровых переменах[187]. По некоторым данным, прежде всего речь шла об отставке Е. Т. Гайдара и А. В. Козырева[188].

Вскоре после этого, 6 ноября, Политсовет «Гражданского союза» выступил с обращением. В нем говорилось: «В последние дни некоторые общественные объединения и должностные лица потребовали ввести в стране прямое президентское правление, распустив Съезд народных депутатов и Верховный Совет. Этому посвящено заявление Политсовета РДДР, а Демократическая Россия в лучших традициях обличаемой ею партноменклатуры организует поток телеграмм с мест, призванных изобразить «всенародную поддержку» данной акции».[189]

Между тем 21 ноября 1992 г. на страницах «Советской России» появилась статья С. Н. Бабурина, Ю. Голика, И. А. Шашвиашвили и Н. Н. Энгвера под названием «Агенты влияния»[190]. Она положила начало дискуссии вокруг вопроса о роли зарубежных спецслужб в развале СССР и происходящих в России событиях[191]. В эпицентре этой полемики оказался Институт Р. Крибла, а ее острие было направлено против президента и его ближайшего окружения[192].

Одним из следствий этой кампании стало решение отправить в отставку некоторых ненавистных оппозиции лиц. 25 ноября получил оставку руководитель российского телевидения Е. В. Яковлев. Лишился портфеля министр информации М. Н. Полторанин. Был упразднен пост государственного секретаря, который занимал Г. Э. Бурбулис[193].

Некоторые увидели в этом начало «ползучего» или «скрытого» переворота.

Произошедшие перемены вызвали тревогу и за океаном, где на состоявшихся 4 ноября выборах Джордж Буш потерпел поражение[194]. Продолжавший до инаугурации нового президента Билла Клинтона исполнять президентские обязанности Д. Буш в конце ноября позвонил Б. Н. Ельцину и, если верить последнему, попросил его «не отдавать без борьбы Гайдара и Козырева»[195].

Если бы речь действительно шла об отставке Е. Т. Гайдара и А. В. Козырева, то их американским покровителям было бы все равно, как они будут сданы: с борьбой или без борьбы. Поэтому, вероятнее всего, Д. Буш дал понять Б. Н. Ельцину, что Вашингтон не желает их ухода со своих постов, а следовательно, не желает изменения избранного Россией курса внешней и внутренней политики.

Обращение президента США приобретало особое значение, так как именно в это время Россия продолжала вести переговоры о судьбе своего внешнего долга и возможных кредитах.

Дело в том, что состоявшееся в ночь с 30 на 31 октября заседание Парижского клуба вновь отказалось предоставить России очередную отсрочку[196]. Обсуждение вопроса о судьбе российского внешнего долга перенесли на 24 ноября[197].

Первоначально камнем преткновения для его решения, как уже отмечалось, являлась «проблема солидарной ответственности стран СНГ по долгам СССР». Почти весь 1992 г. прошел в переговорах вокруг «нулевого варианта»[198]. В результате почти все бывшие союзные республики согласились отказаться от претензий на советские активы за рубежом в пользу России, а Россия взяла на себя их долги. Последней 23 ноября это сделала Украина[199].

Таким образом, решение вопроса о судьбе советского внешнего долга вступило в завершающую стадию, что позволило Москве выторговать новую отсрочку по внешнему долгу – до конца года[200].

Однако принципиально она не изменила ее положения. По одним данным, для обслуживания внешнего долга в 1992 г. ей требовалось 10 млрд. долл.[201], по другим – около 20 млрд. долл.[202], по третьим – «более 29 млрд. долларов»[203]. Между тем за десять месяцев Россия смогла уплатить менее 1,5 млрд. и к концу декабря обещала увеличить выплаты лишь до 3,0 млрд.[204]. В 1993 г. ей предстояло заплатить уже 30 млрд. долл.[205], а с учетом неплатежей 1992 г., как минимум, 38 млрд[206].

Это означает, что наша страна продолжала балансировать на грани финансового банкротства.

Б. Н. Ельцин и его окружение возлагали надежды на обещанные 24 млрд. долл. Между тем, как отмечает в своих воспоминаниях Б. Клинтон, «международные финансовые институты отказались предоставлять эти средства, пока Россия не перестроит свою экономику»[207].

Спасти Россию от финансового банкротства могла только реструктуризация внешнего долга.

В таких условиях 1 декабря 1992 г. открылся Седьмой сьезд народных депутатов[208]. 2-го числа Е. Т. Гайдар отчитался о проделанной за год работе[209]. 5-го после ожесточенных прений[210], она была признана неудовлетворительной[211].

На случай подобного развития событий был подготовлен специальный указ[212], проект которого, как утверждает И. И. Андронов, существовал уже 13 ноября[213]. Указ имел название «О порядке функционирования органов государственной власти в переходный период» и предусматривал приостановку с 5 часов утра 4 декабря деятельности Сьезда народных депутатов, а также расширение полномочий президента до «введения в действие новой конституции»[214].

От этого шага было решено воздержаться сначала, видимо, до того, как завершится обсуждение деятельности правительства, затем до голосования по кандидатуре Е. Т. Гайдара на пост премьера, которое состоялось 9 декабря. «За» проголосовали 467 депутатов, «против» – 486[215].

Такой исход, утверждает А. В. Коржаков, оказался для президента настолько неожиданным, что он был готов покончить с собой[216]. Вечером отправился в сауну, закрыл дверь изнутри, пустил пар и «отключился»[217]. «Пришлось, – пишет А. В. Коржаков, – вышибать дверь» и «вытаскивать» президента оттуда[218]. Данный факт признает и сам Б. Н. Ельцин[219].

Что на самом деле произошло в тот вечер, мы не знаем.

Как бы там ни было, А. В. Коржаков утверждает, что с этого момента президент стал меняться на глазах. Изменения касались не только его внешнего вида, не только характера, но и поведения[220].

«Он, – вспоминает А. В. Коржаков, – сильно переживал противостояние с Хасбулатовым и Руцким, впал в депрессию, даже начал заговариваться»[221]. И далее: «Когда я недавно читал в книге Медведева, одного из бывших руководителей охраны Брежнева, как нарастал маразм у Брежнева, то ловил себя на мысли, что это полная аналогия с Ельциным»[222].

Если отставка Е. Т. Гайдара подействовала на Б. Н. Ельцина таким образом, то его разговор с Д. Бушем, по всей видимости, был достаточно жестким. Видимо, американский президент дал понять своему русскому «другу», что от решения судьбы Е. Т. Гайдара зависит его собственная судьба.

Заместитель спикера С. А. Филатов вспоминает, что в ночь с 9 на 10 декабря его тайно пригласил к себе Г. Э. Бурбулис. Исходя из того, что накануне за Е. Т. Гайдара проголосовали 467 депутатов, было решено увести их со съезда и тем самым лишить его кворума[223].

10 декабря в 10.00, как только открылось утреннее заседание, Б. Н. Ельцин попросил слова и выступил с обращением к стране. Выразив парламенту недоверие и назвав в качестве выхода из сложившегося положения референдум, он предложил своим сторонникам покинуть съезд и собраться в Грановитой палате[224].

Предполагалось, что после этого С. А. Филатов возьмет микрофон и объявит перерыв. Однако Р. И. Хасбулатов передал микрофон другому своему заместителю Юрию Михайловичу Воронину, который продолжил заседание[225].

Когда Б. Н. Ельцин и его сторонники покинули зал, была произведена новая регистрация народных депутатов. Она показала, что на 10.23 из 886 явившихся к началу заседания депутатов в зале остались 715[226], при конституционном кворуме 694[227]. Между тем из 171 депутатов, покинувших зал[228], за президентом в Грановитую палату последовало не более 150[229].

Сразу же после выступления Б. Н. Ельцина трансляция работы сьезда по телевидению прекратилась. Зато началась трансляция заседания в Грановитой палате. Одновременно народных депутатов лишили междугородней связи. В Кремле появились дополнительные вооруженные силы. На Красную площадь вышла колонна грузовиков (около 200 машин) с транспарантами в поддержку президента. Было подготовлено решение о закрытии газет «Комсомольская правда», «Правда», «Рабочая трибуна», «Сельская жизнь», «Советская Россия». Приведена в состояние повышенной готовности служба «Скорой помощи». Из Грановитой палаты Б. Н. Ельцин отправился на АЗЛК и обратился к рабочим завода с призывом о поддержке[230].

Когда на сьезд были приглашены силовые министры, они заявили о своей приверженности Конституции[231].

Что стояло за всем этим, еще предстоит выяснить. Слишком многое в тех событиях напоминало спектакль, который, как будто бы нарочно, был приурочен к состоявшейся вечером того же дня встрече А. Н. Шохина с послами «семерки». Проинформировав их «о работе российского правительства в сложившейся политической обстановке», вице-премьер выразил надежду, что «предстоящие переговоры с Парижским клубом» позволят России получить «щадящий режим» для погашения внешнего долга[232].

А 14 декабря, на заседании Совета министров иностранных дел ОБСЕ в Стокгольме состоялось выступление А. В. Козырева, которое произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Поднявшись на трибуну, он неожиданно заявил, что Россия вносит коррективы в свою внешнюю политику. Поскольку она видит для себя угрозу со стороны НАТО и ЕЭС, поэтому решила наметить «пределы сближения с Западом». Вместе с тем она намерена «отстаивать свои интересы» на территории СНГ, используя для этого «все доступные средства», не только экономические, но и военные[233].

То, что произошло после этого в зале, трудно описать. Это был шок. Еще не прошло оцепенение, охватившее дипломатов и журналистов, как А. Козырев заявил, что его выступление – это демонстрация того, что Запад может услышать, если в России победит оппозиция[234].

Начавшиеся по инициативе председателя Конституционного суда Валерия Дмитриевича Зорькина переговоры между президентом и парламентом завершились принятием постановления «О стабилизации конституционного строя РФ». Постановление аннулировало «резкие заявления», сделанные накануне противоборствующими сторонами, и «заморозило» принятые съездом поправки к Конституции[235]. Одновременно была открыта возможность для вынесения вопроса о новой конституции на референдум[236].

14 декабря, на своем последнем заседании сьезд решил вопрос о новом премьере[237]. Несмотря на то, что из пяти предложенных съезду кандидатур большинство голосов набрал Ю. В. Скоков, Б. Н. Ельцин вручил портфель премьера не ему, а следовавшему за ним Виктору Степановичу Черномырдину. Перед новым премьером была поставлена задача, продолжая прежнюю политику гайдаровских реформ, разработать «стабилизационную программу» и начать ее осуществление[238].

Вскоре после съезда Борис Николаевич отправился на отдых. На Внуковском аэродроме в присутствии В. С. Черномырдина он поручил В. Ф. Шумейко сформировать новый кабинет[239]. Этим самым Виктору Степановичу дали понять, кто будет реальным хозяином в возглавляемом им правительстве.

Ходили слухи, что окружение президента имело на нового премьера компромат, с помощью которого собиралось держать его в своих руках[240].

От съезда до съезда

В начале февраля 1993 г. Б. Н. Ельцин обратился к руководству Верховного Совета с предложением заключить «конституционное соглашение» о перемирии и заявил о готовности снять вопрос о проведении референдума[241].

5 февраля состоялось заседание «круглого стола» с участием Р. И. Хасбулатова и В. С. Черномырдина[242]. 11 февраля в Большом Кремлевском дворце Р. И. Хасбулатов и В. Д. Зорькин встретились с Б. Н. Ельциным[243]. 16 февраля Борис Николаевич снова встретился с Р. И. Хасбулатовым. Они договорились «в течение десяти дней» подготовить текст «конституционного соглашения» и в начале марта созвать для его утверждения VIII съезд народных депутатов[244].

А через день Борис Николаевич неожиданно выступил по телевидению и снова высказался за необходимость референдума[245]. Хотел ли он таким образом показать, что парламент боится народа, а президент уверен в его поддержке или же между 16 и 18 февраля что-то произошло, остается неясным.

В связи с этим следует обратить внимание на то, что 3 января в Москве Д. Бушем и Б. Н. Ельциным был подписан Договор об СНВ-2[246].

Исходя из признанного обеими сторонами паритета (США – 4025 носителей и 10563 ядерных боеголовок, Советский Союз – соответственно 3694 носителей и 10772 боеголовок[247]), президенты договорились сократить к 2003 г. количество ядерных боезарядов примерно в три раза – до 3000–3500 единиц[248].

Таблица 1

Соотношение стратегических ядерных сил СССР и США

Источник: Белоусов В., Малышев А. СНВ-2: Тупик для России // Советская Россия. 1993. 4 марта.

На первый взгляд Договор об СНВ-2 не нарушал сложившегося паритета.

Между тем имеются сведения, что на самом деле у США было на 3500 боеголовок больше, чем это признавалось официально[249]. При прежнем соотношении сил данный факт не имел принципиального значения. Реализация Договора СНВ-2 позволяла США закрепить почти двукратное превосходство над Россией по количеству боеголовок.

Однако если принять во внимание мощность боезарядов, окажется, что к 1991 г. Советский Союз официально имел превосходство над США в полтора раза, а если сделать поправку на отмеченный недоучет ядерного потенциала США, по крайней мере не уступал им.

Договор об СНВ-2 менял и это соотношение в пользу Америки.

Половина ядерных боеголовок США размещалась на подводных лодках, четверть – на суше, четверть – на тяжелых бомбардирощиках. В СССР картина была совершенно иной: на суше – почти две трети, на подводных лодках – более четверти, на бомбардировщиках – менее одной десятой.

Таблица 2

Структура ядерных вооруженных сил

Источник: Договор СНВ-2 и национальная безопасность России. М., 1993. С. 10–11. МБР – межконтинентальные баллистические ракеты. БРПЛ – баллистические ракеты подводных лодок. ТБ – тяжелые бомбардировщики.

Определяя предел ядерных боезарядов в 3000–3500 единиц, Договор СНВ-2 устанавливал, что около 1750 зарядов должны базироваться на подводных лодках, а межконтинентальные баллистические ракеты наземного базирования не могут иметь боеголовок с разделяющимися частями[250].

Это означало, что Договор СНВ-2, хотя и ставил США перед необходимостью сократить почти 70 % боеголовок, находящихся на подводных лодках, позволял им сохранить саму структуру СНВ без изменений.

Россия же должна была уничтожить почти 85 % ракет наземного базирования, остальные оснастить только моноблоками. Это влекло за собою падение роли МБР наземного базирования с 64 % до 25 % и возрастание роли ядерных боеголовок на подводных лодках с 28 % до 50 %, а в авиации – с 8 % до 25 %.

Поэтому если для США реализация Договора представляла собою только сокращение ядерных вооружений, то для России – еще и радикальную перестройку их структуры.

Между тем к концу 80-х годов СССР прекратил выпуск тяжелых бомбардировщиков, с 1990 г. – подводных ракетных крейсеров[251]. Следовательно, чтобы осуществить структурную перестройку своих ядерных сил Россия должна была восстановить производство и первых, и вторых. В условиях экономического кризиса это являлось нереальным.

Но дело заключалось не только в этом.

По Договору СНВ-2 Россия обязывалась уничтожить свои ракеты наземного базирования вместе с пусковыми установками. США имели возможность лишь сократить количество ядерных боезарядов, что не требовало уничтожения самих подводных лодок и тяжелых бомбардировщиков.

К этому нужно добавить, что Соединенные Штаты не собирались уничтожать снимаемые боеголовки, предполагая отправить их на склад. Это позволяло им дополнительно держать в резерве не менее 1000–1500 боезарядов[252].

Для оценки стратегических наступательных вооружений важное значение имеет еще один показатель – суммарный контрсиловой потенциал. Он «характеризует способность стратегических вооружений поражать стратегические средства ответного ядерного удара противостоящей стороны, в первую очередь… шахтные МБР, ПЛАРБ в базах, бомбардировщики на аэродромах, центры государственного и военного управления»[253].

В этом отношении Россия уступала Америке в 6 раз. То есть в случае ядерного нападения она имела в шесть раз меньшую возможность отразить ответный удар, чем США. Договор об СНВ-2 позволял США не только сохранить свое превосходство в данной сфере, но и увеличить его еще в шесть раз[254].

Между тем к моменту подписания Договора об СНВ-2 прежняя система раннего обнаружения ракет противника в нашей стране подверглась сокрушительному разрушению.

Один из важнейших элементов противоракетной обороны – радиолокационные станции (РЛС). К 1991 г. Советский Союз имел на своей территории 9 крупных РЛС, позволяющих надежно контролировать все подлетное пространство вокруг него. Кроме того, две советские станции находились во Вьетнаме и на Кубе[255].

В результате уничтожения СССР на территории России остались только три РЛС, способные держать под контролем территорию США, часть акватории Атлантического и Тихого океанов. Вне их досягаемости находится вся Западная Европа и почти все подлетное пространство на юге страны, откуда возможно нанесение ядерного удара с использованием авиации и военно-морского флота[256].

Остальные РЛС остались на территории бывших советских республик, где началась их ликвидация. Позднее прекратили существовать вьетнамская и кубинская РЛС.

Осуществление Договора об СНВ-2 требовало крупных финансовых средств, которые можно было получить только за счет сокращения других расходов на содержание вооруженных сил, что в тех условиях ставило Россию перед необходимостью приостановить не только модернизацию армии, но и простую замену устаревающего оружия.

Еще более важное значение имела так называемая «урановая сделка», начало которой было положено 9 октября 1992 г.[257], а окончательное оформление произошло 18 февраля 1993 г., когда было достигнуто «Соглашение между правительством Российской Федерации и правительством Соединенных Штатов Америки об использовании высококачественного урана, извлеченного из ядерного оружия»[258].

Бросается в глаза, что названный документ был подписан в тот самый день, когда Б. Н. Ельцин появился на телеэкранах и сделал заявление, означавшее отказ от поиска компромисса с парламентом.

На основании этого соглашения Россия взяла на себя обязательство в течение 20 лет продать США 500 тонн оружейного урана. Это четверть всего обогащенного урана, произведенного на планете к концу XX века[259], и немного меньше того, чем к тому времени располагали США. С 1945 по 1993 г. они произвели 550 тонн оружейного урана и 110 тонн плутония[260].

По утверждению ученого – физика, бывшего директора Института физико-технических проблем металургии и специальнго машиностроения Льва Николаевича Максимова, объектом заключеной 18 февраля 1993 г. сделки было 90 % всех имевшихся тогда в нашей стране стратегических запасов обогащенного урана[261].

А сколько его имелось у нас вообще? На сегодняшний день это государственная тайна. Между тем заглянуть в нее все-таки можно.

Поскольку сокращение ядерного потенциала российских стратегических наступательных вооружений к 2003 г. с 7438 до 1484 мегатонн, то есть на 5954 мегатонны, позволяло высвободить 500 тонн оружейнного урана, то в боеголовках остальных ракет оставалось около 125 тонн. Следовательно, к 1991 г. для производства всех находившихся на вооружении Советской Армии ракет с ядерными боеголовками было израсходовано примерно 625 тонн оружейного урана. Если к этому добавить имевшиеся стратегические запасы, можно утверждать, что СССР имел не менее 700 тонн высокообогащенного урана.

Из этого вытекают три вывода.

Во-первых, к 1993 г. Россия превосходила США по ядерному потенциалу. Во-вторых, осуществление данной сделки означало сокращение ядерного потенциала нашей страны в несколько раз и превращение ее во второстепенную ядерную державу. В-третьих, «урановая сделка» вела к удвоению ядерного потенциала США и позволяла им, сконцентрировав в своих руках более половины всего оружейного урана, стать безраздельным монополистом в этой области.

На рубеже ХХ-XXI столетий мировые запасы природного урана оценивались в 4,5 млрд. тонн[262], из низ около 1,8 млрд. тонн, почти 40 %, приходилось на Советский Союз[263], 900 млн. были сосредоточены в Австралии, 650 – в ЮАР и Намибии, 430 – в Канаде, 360 – в США[264].

После развала Советского Союза наша страна потеряла месторождения урана на территории Казахстана[265] и Узбекистана[266]. В результате у нее осталось единственное месторождение в Сибири, запасы которого составляют лишь около в 160 млн. тонн природного урана[267].

«90 процентов балансовых запасов урановых руд, – констатируют специалисты, – после распада СССР оказались за пределами Российской Федерации, а с ними и семь из восьми действующих горноперерабатывающих предприятий. Россия располагает только одним – небезызвестным «Приаргунским производственно-химическим объединением» в г. Краснокаменске»[268].

Иначе говоря, «урановая сделка» была направлена на одностороннее ядерное разоружение нашей страны перед лицом резкого возрастания ядерного потенциала США. «Соглашение с США – пишет физик – ядерщик И. И. Никитчук, – акт капитуляции, начало разрушения ядерного комплекса России»[269].

Проведенная в 2000 г. независимая юридическая экспертиза этого документа показала что «Соглашение» было «подписано и утверждено Правительством РФ с превышением его компетенции»: речь идет о нарушение закона «О президенте РСФСР от 24 апреля 1991 г. (ст.5, подпункт 10) и закона «Об обороне» от 24 сентября 1992 (ст.4, 5, 6)[270].

Подобный документ мог подписать только президент. И только после его ратификации Верховным советом он мог приобрести законную силу. Между тем соглашение было подписано Минатомом России и Министерством энергетики США и подлежало утверждению не президентом, а премьером[271].

В беседе со мною Владимир Борисович Исаков, возглавлявший в 1993 г. Комитет по Конституционному законодательству Верховного Совета России, охарактеризовал рассматриваемое соглашение как межведомственное и потому не подлежащее ратификации. А когда я обратил его внимание на то, что речь идет ни более, ни менее как о ядерном потенциале страны, он только развел руками и пожал плечами[272].

Важнейшее международное соглашение, решавшее судьбу ядерной безопасности нашей страны, было облечено в форму рядового межведомственного договора. Как будто бы речь шла о продаже 500 тонн нефти или каменного угля.

В первой статье этого документа говорилось, что он имеет в виду поставки урана, «извлеченного из ядерного оружия в результате сокращения ядерных вооружений в соответствии с соглашениями в области разоружения и контроля над вооружениями»[273]. Следовательно, реализация достигнутой договоренности предполагала ратификацию договора об СНВ-2.

В связи с этим особое значение имел пункт, согласно которому, Россия брала на себя обязательство начать «поставку» в США переработанного урана, «полученного в результате демонтажа ядерных вооружений в России» «по возможности, не позднее 1 октября 1993 г»[274].

Это означало, что к 1 октября 1993 г. необходимо было ратифицировать договор об СНВ-2, утвердить данное соглашение, начать демонтирование ракет с ядерными боеголовками, создать необходимые производственные мощности по переработке оружейного, высокообогащенного урана (ВОУ) в энергетический или низкообогащенный уран (НОУ).

20 января 1993 г. состоялась инаугурация нового президента США Уильяма (Билла) Джефферсона Клинтона[275], который не только был посвящен в переговоры по поводу Договора СНВ-2, но и благословил Д. Буша на его подписание[276].

В феврале 1993 г. договор поступил в Верховный Совет. И тут сразу же стало очевидно, что рассчитывать на его ратификацию, тем более до осени 1993 г., не приходится[277].

Между тем в соглашении 18 февраля 1993 г. говорилось, что оно вступает в действие с момента его подписания. Это означает, что российское правительство брало на себя обязательство приступить к реализации уранового соглашения, и, следовательно, к реализации договора СНВ-2 (уничтожение ядерных боеголовок) до ратификации последнего.

Несмотря на то, что «Известия» поведали об этой сделке уже 26 февраля[278], ни народные депутаты[279], ни члены Верховного Совета[280], ни председатели его комиссий и комитетов[281], ни советник спикера по военным вопросам генерал В. А. Ачалов[282], ни сам спикер[283] не обратили на нее внимания.

Зато в США уже с осени 1992 г. стали раздаваться голоса о необходимости установления в России твердой власти[284]. Этот вопрос специально обсуждался Б. Н. Ельциным в беседе с бывшим американским президентом Ричардом Никсоном[285], который не позднее 18 февраля посетил Москву[286].

Следовательно, и отказ Б. Н. Ельцина от поиска компромисса с парламентом, который он озвучил 18 февраля, и подписание в тот же день соглашения по «урановой сделке» произошли сразу же после встречи российского президента с бывшим американским президентом.

Показательно, что перед поездкой в Москву Р. Никсон консультировался с советником американского президента по России С. Тэлбот том[287], а по возвращении домой сделал доклад Б. Клинтону и рекомендовал ему поддержать Б. Н. Ельцина в борьбе с парламентом[288].

3 марта 1993 г. Москву посетил канцлер ФРГ Гельмут Коль[289]. По некоторым данным, он специально приезжал в Россию, чтобы обсудить возможность силового выхода из сложившегося в России положения[290]. Борис Николаевич не отрицает, что получил от германского канцлера добро на использование в борьбе с оппозицией чрезвычайных мер[291].

Через Г. Коля Б. Н. Ельцин обратился за помощью к другим лидерам «семерки». Они тоже заверили его в готовности поддержать возможные силовые акции против парламента[292]. 4 и 5 марта Б. Н. Ельцин сам беседовал по телефону с главами Великобритании, Китая, США, Франции, ФРГ[293].

«В окружении президента… рассматривалась вероятность попытки импичмента», поэтому, как признаются авторы книги «Эпоха Ельцина», «к началу VIII съезда» «у Ельцина был запланирован вариант силового разрешения конфликта»[294]. С этой целью около 6 марта он дал распоряжение подготовить обращение к народу и новый указ о роспуске парламента[295].

Внеочередной Восьмой Сьезд народных депутатов открылся 10 марта. Он продолжался четыре дня и завершился решением об отмене уже назначенного на 11 апреля референдума[296]. Однако значение съезда не ограничивалось этим. «VIII сьезд отклонил все попытки Ельцина продлить данные ему V сьездом и сохраненные на VII сьезде дополнительные полномочия… Ельцин потерял право бесконтрольно издавать указы и лишился легальной возможности распускать представительные органы власти»[297].

Сразу же после этого сьезда председатель Конституционного суда В. Д. Зорькин встретился с Б. Н. Ельциным и попытался отговорить его от намерения установить единоличную власть, а затем отправился в США и постарался убедить Б. Клинтона, что силовое разрешение конфликта между президентом и парламентом может «закончиться крахом». После встречи с Б. Клинтоном В. Д. Зорькин прервал свой визит и 17 марта вернулся в Москву[298].

По сообщениям прессы, именно в этот день, 17 марта, Б. Н. Ельцин получил согласие Совета безопасности на введение в стране чрезвычайного положения «с ноля часов следующего дня». В тот же день Г. Х. Попов и А. А. Собчак дали интервью, в котором подтвердили, что такой вопрос рассматривался на заседании Совета безопасности[299].

18 марта прошло спокойно. Спокойно прошел и следующий день – пятница. Уже близилась к концу суббота, когда Б. Н. Ельцин появился на экранах телевизоров и выступил с «Обращением к народу». Он заявил, что подписал Указ «Об особом порядке управления до преодоления кризиса власти»[300].

Сам указ Борис Николаевич не огласил, но из его выступления явствовало, что в ближайшие дни он своей властью, следовательно, в нарушение действовавших на этот счет законов, организует референдум по новой Конституции, после которого деятельность Сьезда народных депутатов и Верховного Совета Российской Федерации будет прекращена[301]. Тем самым он заранее прогнозировал результаты референдума.

Вице-президент А. В. Руцкой, председатель Конституционного Суда В. Д. Зорькин, секретарь Совета безопасности Ю. В. Скоков отказались завизировать проект указа[302].

«В спешном порядке, – вспоминает тогдашний пресс-секретарь президента Вячеслав Васильевич Костиков, – поздно ночью, не имея на руках даже текста «Обращения» Ельцина, Конституционный суд объявил действия президента не соответствующими сразу девяти статьям Конституции. Это, в сущности, явилось юридическим обоснованием для запуска процедуры импичмента… С этой и только с этой целью в спешном порядке был созван внеочередной 9-й Съезд народных депутатов»[303].

22 марта Б. Н. Ельцин пригласил к себе начальника Главного Управления охраны президента Михаила Ивановича Барсукова и заявил: «Надо быть готовыми к худшему, Михаил Иванович. Продумайте план действий, если вдруг придется арестовать съезд». Как отреагировал на это Михаил Иванович? Может быть, выразил удивление? Ничего подобного. Единственный вопрос, который он задал президенту: «Сколько у меня времени?». «Два дня максимум», – ответил Борис Николаевич. «Президент, – пишет А. В. Коржаков, – получил план спустя сутки», то есть уже 23 марта[304].

«По плану Указ о роспуске съезда – рассказывает А. В. Коржаков, – в случае импичмента должен был находиться в запечатанном конверте. После окончания счетной комиссии (если бы импичмент все-таки состоялся) по громкой связи из кабины переводчиков офицеру с поставленным и решительным голосом предстояло зачитать текст Указа. С кабиной постоянную связь должен был поддерживать Барсуков, которому раньше всех стало бы известно о подсчете голосов. Если бы депутаты после оглашения текста отказались выполнять волю президента, им бы тут же отключили свет, воду, тепло, канализацию… Словом, все то, что можно отключить»[305].

Понимая, что это может не испугать непокорных депутатов, «на случай сидячих забастовок в темноте и холоде было предусмотрено «выкуривание» народных избранников из помещения». По свидетельству А. В. Коржакова. для этого «на балконах решили расставить канистры с хлорпикрином – химическим веществом раздражающего действия. Это средство обычно применяется при проверке противогазов в камере окуривания. Окажись в противогазе хоть малюсенькая дырочка, испытатель выскакивает из помещения быстрее, чем пробка из бутылки с шампанским». «Президенту «процедура окуривания» после возможной процедуры импичмента показалась вдвойне привлекательной: способ гарантировал стопроцентную надежность, ведь противогазов у парламентариев не было… Борис Николаевич утвердил план без колебаний»[306].

24 марта, когда подготовка к «выкуриванию» народных депутатов завершилась, Б. Н. Ельцин обнародовал объявленный указ под новым названием «О деятельности исполнительных органов до преодоления кризиса власти»[307]. В тот же день Верховный Совет выразил президенту недоверие, и тем самым начал процедуру импичмента[308].

26 марта 1993 г. – открылся внеочередной Девятый съезд народных депутатов[309]. К этому времени депутатский корпус включал в себя 1037 человек[310]. В голосовании о доверии президенту участвовали 924 депутата, для принятия конституционного решения требовалось 692 голоса, за отрешение Б. Н. Ельцина от власти высказались 617 человек[311].

В связи с этим было решено провести 25 апреля референдум[312] и вынести на него четыре вопроса: о доверии президенту, о поддержке его экономической политики, о необходимости досрочного переизбрания президента и парламента[313].

В ожидании референдума

Накануне референдума Б. Н. Ельцин произвел кадровый маневр. Новым министром финансов стал близкий к команде Е. Т. Гайдара Борис Григорьевич Федоров[314], новым вице-премьером и министром экономики – Олег Иванович Лобов[315].

«В начале апреля 1993 года, – вспоминает А. Б. Чубайс, – мы получили еще одну головную боль и еще одного противника из лагеря отраслевиков: едва назначенный министром экономики, Олег Иванович Лобов попытался изменить положение вверенного ему министерства. Замысел его был прост и незамысловат: восстановить административные методы управления; в роли нового Госплана назначить – Минэкономики»[316].

«Став первым вице-премьером и министром экономики, – пишет о О. И. Лобове Б. Г. Федоров, – он тут же пошел в «лобовую» атаку на реформы, начиная с попытки поставить Минэкономики над всеми ведомствами, включая Минфин, и кончая попытками остановить приватизацию»[317].

Действия О. И. Лобова не были его личной инициативой. В начале апреля «к созданию коалиционного правительства и возрождению плановой экономики» призвал А. В. Руцкой[318], а «Верховный совет подготовил постановление о полной отмене приватизации»[319].

Речь шла не о самой приватизации, а о той программе, которая была разработана А. Б. Чубайсом на 1993 г. Она действительно не получила поддержки. Парламент ограничился тем, что продлил на 1993 г. действие программы приватизации 1992 г.

Тем временем последовали «региональные бунты».

В конце марта, утверждал Е. Т. Гайдар, «по явной указке из Москвы» Челябинский областной совет решил приостановить приватизацию на территории своей области[320]. Вслед за ним «в течение 10–15 суток» приняли «решение о приостановке приватизации» еще несколько регионов: Архангельск, Брянск, Воронеж, Калмыкия, Кострома, Мурманск, Новосибирск, Ульяновск[321].

Передавая настроения тех дней, А. Б. Чубайс пишет: «…Я готовился к аресту всерьез и основательно, с уничтожением документов. Что произойдет в случае отрицательного результата референдума, было ясно… Война шла на уничтожение. В кулуарах…, не скрываясь, толковали о том, что камеры для нас уже готовятся. Более радикальные товарищи шли дальше: «Всех в Кремле за ноги развесим на деревьях»… В такой ситуации постановление о приостановке приватизации и моей отставке раза три ставилось в повестку дня»[322].

И попытка импичмента, и наступление на приватизацию были предприняты за несколько дней до 31 марта, когда истекала очередная, пятая отсрочка России по внешнему долгу, платить по которому она по-прежнему не могла, а вопрос о его реструктуризации оставался открытым[323].

Хотя в конце ноября 1992 г. Парижский клуб изъявил готовность предоставить России 10-летнюю отсрочку по выплатам этого долга, но в связи с отставкой Е. Т. Гайдара окончательное решение данного вопроса отложил «до прояснения курса нового российского правительства».[324]

В январе 1993 г. удалось получить очередную трехмесячную отсрочку, однако неспособность России платить по своим внешним обязательствам привела к тому, что в начале этого года США впервые со времен президента Картера приостановили поставку в Россию зерна[325].

30 марта представитель МВФ Жан Фоглиззо заявил, что «ни с кем из официальных российских лиц переговоры МВФ сейчас не ведет, а фонд содействия России в рамках МВФ не создан»[326].

Именно в это время вопрос о «советском долге» был вынесен на рассмотрение Лондонского и Парижского клубов, а также совещания представителей Европейского союза[327].

«При успешном для России исходе переговоров в Париже, – писала тогда „Коммерсант-daily“, – выплаты в 1993 году не должны превысить $3 млрд. (в Париже настаивают на $5 млрд.). В самом худшем случае к выплате может быть представлен „счет“ на $38 млрд. задвагода, который Россия оплатить просто не может. Оптимальный же вариант – это длительная отсрочка. Но ее получение увязано с позицией не только Парижского клуба, но и МВФ»[328].

В таких условиях 2 апреля Правительство России выступило в Париже с «Заявлением о признании за собою всего консолидированного внешнего долга СССР»[329].

В свою очередь Парижский клуб скорректировал причитающуюся ему на 1 января 1991 г. сумму долга с 38 до до 30 млрд. долл.[330]. Из этой суммы на 1993 г. приходилось около 17 млрд. руб. Однако, как сообщил А. Н. Шохин, «согласно подписанному в Париже документу» размер подлежащей уплате в 1993 г. суммы был сокращен до 3,5 млрд. долл., а «выплата остальной суммы отсрочена на десять лет». Причем, пояснил А. Шохин, «первые пять составит так называемый «льготный период». Была «предоставлена отсрочка и по выплатам процентов по реструктуризации до сентября 1993 г.»[331].

2 апреля Б. Н. Ельцин вылетел на встречу с президентом США Б. Клинтоном[332]. Она состоялась 3–4 февраля в канадском городе Ванкувере[333]. Главным предметом обсуждения была «программа скоординированного экономического содействия России со стороны США и других стран «семерки»[334].

Отправляясь на эту встречу, Б. Клинтон заявил, что Россия нуждается в помощи, но «помощь России – не акт благотворительности, а инвестиции в будущее Америки». Во-первых, сказал Б. Клинтон, успех российских реформ означает укрепление безопасности Америки, а во-вторых, открытая российская экономика – это новый рынок для мировой экономики[335].

В первый же день встречи Борис Николаевич заявил Б. Клинтону, что «ему приходится балансировать на тонкой грани между тем, чтобы получить американскую помощь для перехода России к демократии и не выглядеть при этом так, словно он находится под башмакому Америки»[336].

В Ванкувере обсуждалось более 50 вопросов. Особое значение для Б. Н. Ельцина имел вопрос о кредитах. Однако американская сторона относилась к этой проблеме весьма скептически, так как, по ее данным, во-первых, за два предшествовавших года «бегство капитала» из России превысило 17 млрд. долл., а во-вторых, не менее половины предоставляемых России кредитов все равно разворовывается[337].

Б. Клинтон согласился предоставить России небольшой заем для поддержки реформ[338] и предложил создать «в рамках МВФ» «фонд структурной трансформации», из которого можно было бы «черпать средства для экономического содействия России»[339].

Б. Н. Ельцин поднял вопрос «о свободе рук в мировой торговле оружием и военными технологиями»[340], а также предложил «отменить ограничения КОКОМ и печально известную поправку Джексона-Вэника»[341]. Ни один из этих вопросов не нашел отражения в принятой по итогам встречи «Ванкуверской декларации»[342].

Зато, как говорится в ней, «президенты согласились с тем, что усилия России и США будут направлены на скорейшее вступление в силу Договора о СНВ-1 и ратификацию Договора о СНВ-2»[343].

Фигурировала в этом документе и «урановая сделка». Оба президента высказались «за скорейшее завершение переговоров» на эту тему и обсудили проблему «строительства хранилища ядерных материалов», а также их «учета, контроля и физической защиты»[344].

Получить деньги под референдум Б. Н. Ельцину не удалось.

Но Запад продолжал рассыпать обещания. Едва только прекратились разговоры о предоставлении «помощи» в размере 24 млрд., как 14–15 апреля министры иностранных дел и финансов «большой семерки» на встрече в Токио приняли решение о выделении России кредитов на 43,4 млрд. долл.[345].

Тем самым Запад хотя и не спешил раскошеливаться, но демонстрировал свою готовность на определенных условиях поддерживать Б. Н. Ельцина и его реформы. Более того, если верить газетам, как и в 1990–1991 г. свои услуги в подготовке референдума предложил уже известный нам Институт Крибла[346].

10 марта «Советская Россия» сообщила о презентации нового фонда «Стратегия XXI века» и о том, что его руководитель Г. Э. Бурбулис «по предложению Ельцина» «возьмется за организацию сценария референдума»[347]. Прошло еще немного времени, и на страницах той же газеты появился «План проведения референдума», представленный читателям как план Г. Э. Бурбулиса[348]. Общее руководство президентской кампании по подготовке к референдуму было доверено В. Ф. Шумейко[349].

Референдум состоялся 25 апреля. Предварительные его итоги появились 26 апреля[350], окончательные – 6 мая[351]. В списках для голосования значилось 107 млн. чел. К урнам пришли 69 млн. чел., т. е. 64 процента. За первый и второй вопросы (о доверии президенту и о поддержке его реформ) проголосовали – 40 и 36 млн. чел, т. е. 58 % и 53 % принявших участие в референдуме, за третий и четвертый (о необходимости досрочных перевыборов президента и народных депутатов) – 34 и 44 млн. чел., соответственно 49 % и 64 % явившихся на референдум и 32 % и 41 % всех избирателей[352].

Согласно обнародованным данным, доверие Б. Н. Ельцину выразили 58 % голосовавших, но за сохранение его на посту президента высказалось только 49 %[353]. Это дает основание сомневаться в точности итогов референдума.

Оппозиция решила взять реванш и 1 мая попыталась провести в столице массовую антипрезидентскую манифестацию. Кремль дал приказ разогнать демонстрантов. Произошло сражение, в результате которого пролилась кровь[354].

Конституционное совещание

Сразу же после референдума, уже 28 апреля, Б. Н. Ельцин собрал в Кремле видных юристов и поставил перед ними вопрос: как принять новую конституцию, позволяющую обеспечить сильную президентскую власть?

Сначала были рассмотрены и отвергнуты два легитимных варианта: на Съезде народных депутатов и на сессии Верховного совета, затем два нелегитимных варианта: создание нового органа власти – Совета Федерации или созыв Конституционного собрания с наделением их учредительными функциями[355].

29 апреля Б. Н. Ельцин выступил на совещании глав республик в составе Российской Федерации, представил им свой проект конституции и озвучил идею Конституционного собрания, которая позднее трансформировалась в идею Конституционного совещания[356].

30 апреля президентский проект конституции, подготовленный С. С. Алексеевым, А. А. Собчаком и С. М. Шахраем, появился в печати[357].

За день до этого, 29 апреля, Верховный Совет принял постановление «О завершении работы над проектом Конституции Российской Федерации». Оно предусматривало утверждение новой конституцией 17 ноября на Десятом Съезде народных депутатов[358]. 8 мая проект «Конституции Российской Федерации», вышедший из недр Верховного Совета, обнародовала «Российская газета»[359].

Таким образом, населению было предлоежно два разных варианта конституции. Первый предусматривал превращение России в президентскую республику, второй – в парламентскую.

6 мая Б. Н. Ельцин выступил по телевидению. Он пообещал «в ближайшее время» представить «проект нормативного документа о выборах в федеральный парламент»[360] и заявил: «Думаю, что не стоит оттягивать выборы в новый парламент дальше осени нынешнего года»[361].

Через две недели появился его указ о созыве Конституционного совещания. Согласно указу, после рассмотрения в этом совещании проект конституции сразу же, минуя существующую Конституционную комиссию и парламент, должен был поступить к президенту для утверждения[362].

«Предполагалось, – пишет Р. И. Хасбулатов, – что если это “Совещание” подготовит приемлемый проект Конституции, силы подавления будут приведены в боевую готовность, Верховный Совет распущен, “Конституционное Совещание” “реорганизуется” в “учредительное собрание”… Это должно было произойти в середине июня»[363].

По некоторым сведениям, 9 мая Борис Николаевич заверил свое ближайшее окружение, что с парламентской оппозицией будет покончено «к 1 июля»[364].

До недавнего времени у многих эта информация вызывала недоверие. Однако сравнительно недавно В. Л. Шейнис обнародовал свидетельство входившего весной 1993 г. в Президентский Совет Георгия Александровича Сатарова, признавшегося, что «вариант роспуска Верховного Совета и Съезда народных депутатов» действительно «существовал с мая», но «лишь как возможный». «Параллельно разрабатывался мирный вариант (который впоследствии получил название нулевого и предусматривал одновременные перевыборы президента и парламента)»[365].

В качестве одного из путей мирного выхода из тупика рассматривался отказ значительной группы депутатов от своих полномочий и лишение тем самым Съезда народных депутатов возможности принимать конституционные решения. По сообщениям прессы, во второй половине мая глава Администрации президента, пост которого к этому времени занял С. А. Филатов, заявил, что работа в этом направлении ведется и уже около 300 депутатов готовы вернуть свои мандаты[366].

Одним из первых, кто сделал это, был народный депутат Николай Ильич Травкин[367]. Видимо, предполагалось, что за ним последуют другие депутаты. Но этого не произошло.

Позднее Андрей Федорович Дунаев, занимавший тогда пост заместителя министра внутренних дел, сообщил, что именно тогда «во властных структурах» была создана «специальная группа», перед которой поставлена задача – подготовить «роспуск Съезда народных депутатов»[368].

В беседе со мною Андрей Федорович уточнил, что эта подготовка заключалась в разработке плана действий и составлении необходимых документов. На вопрос, кто возглавил ее, А. Ф. Дунаев ответил: «Кажется, Абрамов»[369]. Имеется в виду бывший в 1992–1995 гг. первым заместителем министра внутренних дел Абрамов Евгений Александрович[370].

Среди лиц, причастных к подготовке переворота А. Ф. Дунаев упомянул другого заместителя министра внутренних дел – Александра Николаевича Куликова. При этом Андрей Федорович подчеркнул, что он лично был против силового решения, так как опасался, что это может привести к гражданской войне. По его словам, подобную же позицию занимал министр безопасности Виктор Павлович Баранников[371].

В субботу 22 мая В. П. Баранников пригласил Б. Н. Ельцина к себе на дачу и познакомил с предпринимателем Борисом Иосифовичем Бирштейном[372].

Б. И. Бирштейн родился в 1947 в Прибалтике[373]. В конце 70-х уехал в Израиль и вскоре создал фирму Seabeko[374], затем вернулся в СССР и организовал здесь одно из первых совместных предприятий[375]. К весне 1993 г. он был известен не только в России. Б. И. Бирштейн тесно сотрудничал с президентом Молдовы Мирчо Снегуром[376], на Украине – консультировал Леонида Кучму[377], играл видную роль в Киргизии[378].

Как явствует из интервью Б. И. Бирштейна, цель упоминаемой встречи заключалась в поиске компромисса между президентом и парламентом. Сам президент был готов к переговорам на эту тему, но их сорвало его ближайшее окружение[379].

5 июня начало свою работу Конституционное совещание[380]. Открылось оно докладом Б. Н. Ельцина[381]. Как только завершилось выступление президента, к трибуне направился спикер. Сначала Борис Николаевич не пожелал давать ему слово, а когда сделал это, большинство присутствующих устроили Р. И. Хасбулатову обструкцию[382].

В знак протеста Руслан Имранович и его сторонники покинули совещание. Слишком бурно выражавший свое возмущение обструкцией Юрий Максимович Слободкин был вынесен из зала на руках[383]. Причем, когда у него с ноги упал ботинок, один из стражей порядка бросил его вслед неукротимому депутату[384]. А когда Генеральный прокурор Российской Федерации В. Г. Степанков напомнил охранникам о «депутатской неприкосновенности», его просто отбросили в сторону[385].

«И все это, – пишет Н. Павлов, – происходило при огромном стечении народа, прессы, перед глазами президента и руководителей правительства, наконец, при прямой трансляции на всю страну»[386].

Так организаторы Конституционного совещания демонстрировали свою приверженность демократии.

В тот же день на Лубянской площади собралась оппозиция. Описывая этот митинг, журналисты «Московского комсомольца» ехидно подчеркивали: «Жаль только, что никто из митинговавших, столь тоскующих по твердой, истинно русской руке, не заметил, что часы на фасаде Министерства безопасности показывали вашингтонское время»[387].

Не сумев примирить президента и спикера, в воскресенье 6 июня В. П. Баранников организовал встречу Б. И. Бирштейна с А. В. Руцким, Р. И. Хасбулатовым, В. С. Черномырдиным и некоторыми членами Президиума Верховного Совета. Она тоже оказалась безрезультатной[388].

16 июня состоялось второе пленарное заседание Конституционного совещания. Оно рассмотрело основные принципы новой Конституции. Из 594 зарегистрировавшихся членов совещания за них высказалось 467[389]. Против в основном голосовали представители регионов[390].

После этого заседания Б. Н. Ельцин встретился с председателем Конституционного суда и поставил перед ним вопрос: что делать, если Съезд народных депутатов отвергнет подготовленный Конституционным совещанием проект конституции? В. Д. Зорькин предложил искать поддержки у субъектов Федерации[391].

Тем временем появились слухи, что Кремль готовится к разгону парламента[392]. Одним из источников этих «слухов», видимо, был А. Ф. Дунаев. По его свидетельству, когда в МВД упоминавшаяся группа по подготовке к разгону парламента приступила к работе, он решил поставить в известность об этом Р. И. Хасбулатова. Явившись в Дом Советов, Андрей Федорович уединился со спикером в туалете и, как это делается в детективах, под шум идущей из-под крана воды проинформировал его о начавшейся подготовке[393].

17 июня «Правда» сообщила, что в окружении президента существует план «Удар молнии», который предусматривает захват Белого дома и роспуск парламента. С этой целью, говорилось в статье, «в районе деревни Новая Балашихинского района Московской области» на учебном полигоне дивизии имени Ф. Э. Дзержинского уже ведется подготовка спецподразделений[394].

В тот же день группа депутатов отправилась по указанному адресу и установила, что там находятся не только «полигон учебного центра дивизии внутренних войск имени Дзержинского», но и закрытый «учебный центр Министерства безопасности». На следующий день руководитель фракции «Отчизна» Борис Васильевич Тарасов выступил на заседании Верховного Совета с запросом и предложил заслушать министра безопасности В. П. Баранникова[395].

Из Министерства безопасности ответили, что В. П. Баранников находится «вне Москвы»[396], а когда Р. И. Хасбулатов дозвонился до него, тот «успокоил» спикера, «заверив», что слухи о подготовке переворота лишены оснований[397]. На другой ответ по телефону вряд ли можно было и рассчитывать.

В своих воспоминаниях Б. Н. Ельцин признается, что подготовка к разгону парламента началась, по крайней мере, летом 1993 г. «Многое, – пишет он, – было запланировано заранее, еще в июне»[398]. Следовательно, появившиеся в июне сведения о возможном разгоне парламента не были лишены оснований.

Позднее «Советская Россия» предала гласности документ под названием «Мероприятия по подготовке и парафированию проекта новой Конституции Российской Федерации». Из него явствует, что Администрация президента планировала парафирование новой Конституции не позднее 26 июня[399]. В беседе со мной С. А. Филатов, подтвердил, что такой документ и подобный график действительно существовали[400].

Показательно, что именно 26 июня состоялось новое пленарное заседание Конституционного совещания[401]. Рассмотрев «единый проект Конституции России», оно постановило внести в проект конституции последние исправления и собраться снова. Но срок нового заседания заранее определен не был[402].

Одна из причин этого, по всей видимости, заключалась в том, что 7 июля в Токио собирались представители «семерки», на встречу которых был приглашен Б. Н. Ельцин[403]. Ожидалось получение обещанных миллиардов. 10 июля «Известия» вышли со статьей «В Россию деньги рекой не потекут, но мир заинтересован в успехе наших реформ»[404].

Зато на токийской встрече было принято решение открыть в Москве для «содействия» реформированию России специальное представительство «семерки»[405]. Иначе говоря, лидеры «семерки» договорились создать в России свое «теневое правительство».

Следующее пленарное заседание Конституционного совещания состоялось после возвращения Б. Н. Ельцина из Токио – 12 июля. Оно рассмотрело и окончательно одобрило президентский проект конституции[406]. 16 июля он появился в печати[407]. 24 июля. Б. Ельцин подписал указ «О порядке согласования проекта Конституции Российской Федерации». Проект новой конституции отправили на рассмотрение субъектов Федерации[408].

«Именно в этот момент», отмечает С. А. Филатов, Верховный Совет, через который тогда осуществлялось финансирование местных Советов, распорядился предоставить народным депутатам летние отпуска[409]. В связи с этим рассмотрение президентского проекта конституции на местах автоматически переносилось на осень.

На осень было перенесено решение и вопроса о предоставлении России кредитов, и вопроса о реструктуризации ее внешнего долга.

Война компроматов

И подготовка к референдуму, и деятельность Конституционного совещания происходили на фоне разгоравшейся войны компроматов.

Еще 8 октября 1992 г. Совет Безопасности создал Межведомственную комиссию по борьбе с преступностью и коррупцией. Ее возглавил А. В. Руцкой[410].

«Через некоторое время, – вспоминает о своих взаимоотношениях с Б. Н. Ельциным А. В. Руцкой, – я приношу ему очень острый доклад. Он доклад полистал и с ухмылкой говорит: „Ну-ну“. И все. А потом я выяснил, что Ельцин все пересказывал тем, о ком я писал в докладе. Тогда-то я… решил выступить на Верховном Совете»[411].

Упоминаемое А. В. Руцким выступление состоялось 16 апреля – в преддверии референдума[412]. Среди тех, на кого бросали тень, обнародованные им материалы, особое место занимал В. Ф. Шумейко[413].

Владимир Филиппович был близок к команде Е. Т. Гайдара[414]. Как уже отмечалось, в 1991 г. способствовал отставке Д. М. Малея и назначению А. Б. Чубайса на пост главы Госкомимущества[415]. Заняв в июне 1992 г. кресло первого вице-премьера, В. Ф. Шумейко стал курировать силовые органы, т. е. армию, милицию и госбезопасность[416]. Через полгода его фамилия появилась в списке кандидатов на пост премьера[417]. Затем ему, а не В. С. Черномырдину президент доверил обновить кабинет. Именно он являлся одним из организаторов референдума[418].

Как реагировал на разоблачения А. В. Руцкого Б. Н. Ельцин?

28 апреля он отстранил вице-президента от руководства Межведомственной комиссией по борьбе с преступностью и коррупцией и возглавил ее сам[419], а 3 июня назначил В. Ф. Шумейко сопредседателем Совета по кадровой политике при президенте России[420].

Между тем 28 апреля Верховный Совет решил создать под руководством заместителя Генерального прокурора Н. И. Макарова комиссию для проверки обнародованных А. В. Руцким фактов[421]. Ознакомившись с ними, Н. И. Макаров вызвал в Москву в качестве свидетеля по этому делу Дмитрия Олеговича Якубовского[422].

Когда-то эта фамилия гремела на всю страну. Сейчас она известна немногим. Поэтому приходится напомнить некоторые забытые факты.

Д. О. Якубовский родился под Москвой в 1963 г.[423]. Решив пойти по стопам отца, стал курсантом Пермского Высшего военно-командного училища ракетных войск[424], но с первого же курса был отчислен[425]. Вернувшись домой, поступил во Всесоюзный заочный юридический институт[426]. И в трудовой книжке замелькали записи. За восемь лет Дмитрий Олегович сменил восемь мест работы, занимаясь главным образом хозяйственными делами[427].

И вдруг в ноябре 1990 г. его назначают руководителем юридической комиссии по проведению экспертизы имущества Западной группы войск в Германии[428]. По свидетельству И. И. Андронова, секрет подобного назначения заключался в том, что к тому времени «обаятельный завхоз выгодно женился вторым браком на дочери зампредседателя Мособлисполкома» И. К. Муравьева[429]. По другим данным, дорогу в Министерство обороны Д. О. Якубовскому проторил председатель Верховного Совета СССР А. И. Лукьянов, дав ему лестную рекомендацию по просьбе своего зятя, полковника ГРУ[430].

Как утверждает сам А. И. Лукьянов, осенью 1990 г. ему позвонили из Союза адвокатов и сообщили о злоупотреблениях в Западной группе войск, после чего он согласился принять секретаря этого Союза. Им оказался Дмитрий Олегович, который представил спикеру Верховного Совета СССР соответствующую записку. Когда А. И. Лукьянов передал ее М. С. Горбачеву, тот заявил ему: «Не вмешивайтесь»[431].

После этого Д. О. Якубовский принял участие в организации избирательной кампании генерала армии Константина Ивановича Кобеца[432]. Затем оказался в Швейцарии, в фирме уже упоминавшегося Б. И. Бирштейна[433].

В конце 1991 г. К. И. Кобец возглавил Комитет по военной реформе и пригласил Д. О. Якубовского к себе[434]. 4 января 1992 г. последний получил звание лейтенанта юстиции[435] и 1 марта стал сотрудником названного Комитета[436]. К. И. Кобец представил его вице-премьеру В. Ф. Шумейко[437]. 8 июня 1992 г. тот назначил его своим советником[438]. 8 июля Е. Т. Гайдар упразднил эту должность[439], но карьере Д. О. Якубовского это не помешало. 16 июля ему присвоили звание майора юстиции, 21 июля он стал полковником[440] и заместителем начальника одного из управлений Федерального агентства правительственной связи и информации (ФАПСИ)[441].

А дальше произошло что-то, вообще не постижимое уму.

17 сентября В. Ф. Шумейко подписал документ о создании в правительстве новой должности – «полномочного представителя правоохранительных органов, специальных и информационных служб» и назначил на эту должность Д. О. Якубовского[442]. Уже был заготовлен проект указа о присвоении ему звания генерал-майора[443].

Быть бы Диме генералом в 29 лет, если бы в дело не вмешался бывший тогда секретарем Совета безопасности Ю. В. Скоков[444], а прокуратура не заинтересовалась коммерческой деятельностью будущего генерала. В результате, как писали газеты, 22 сентября Д. О. Якубовский едва не оказался за решеткой[445].

В спешном порядке Дмитрий Олегович вынужден был уехать за границу. Газеты утверждали, что спасли его В. П. Баранников и А. Ф. Дунаев[446]. А. Ф. Дунаев отрицает это[447].

На этот раз Б. Бирштейн отправил Д. О. Якубовского руководить канадским отделения своей фирмы в Торонто, куда беглец переселился[448] вместе со своей четвертой женой Мариной Краснер[449].

В конце мая 1993 г. Б. И. Бирштейн позвонил Д. О. Якубовскому и поинтересовался, не даст ли он показания против В. Ф. Шумейко[450]. Дима согласился и 11 июня прилетел в Москву[451].

Не позднее 16-го он должен был вернуться за границу[452]. 17-го планировалось выступление Н. И. Макарова в Верховном Совете по делу о коррупции в высших эшелонах власти[453]. Обратите внимание, именно 16-го завершился первый раунд Конституционного совещания. 17-го на страницах «Правды» появилась статья «Кого поразит молния».

Дело «о коррупции должностных лиц», одним из фигурантов которого стал В. Ф. Шумейко, было заведено 22 июня 1993 г.[454]. 24 июня Н. И. Макаров выступил в Верховном Совете[455] и заявил, что почти все выдвинутые А. В. Руцким обвинения находят свое подтверждение[456].

На следующий день, 25-го, Д. О. Якубовский срочно покинул страну[457]. Вслед за ним по совету президента ушел в отпуск и на две недели уехал из Москвы В. Ф. Шумейко[458]. 26 июня печатный орган Верховного Совета «Российская газета» опубликовала доклад Н. И. Макарова[459] и статью И. Черняка «Кто вы, генерал Дима?[460].

Появление этой статьи было неслучайным.

Как пишет С. А. Филатов, «в один из июньских дней» у него «раздался звонок»: «Андрей Караулов, ведущий телепередачи «Момент истины», попросил о встрече, сказал, что есть предложение от Дмитрия Якубовского, который… хочет передать документы, показывающие коррумпированность некоторых… высших должностных лиц»[461].

Сергей Александрович понимал, если бы речь шла о должностных лицах из списка А. В. Руцкого, А. Караулов не стал бы его беспокоить. Но на всякий случай поинтересовался, «о ком идет речь». «Андрей ответил уклончиво, но одну фамилию назвал: Руцкой». От этой новости у Сергея Александровича перехватило дыхание. «Можете представить себе мое состояние – пишет он, – этот человек затерроризировал страну компроматами на высших должностных лиц, а сам, видимо, погряз тоже в каких-то делишках»[462].

После разговора с А. Карауловым С. А. Филатов пригласил к себе известного адвоката Андрея Макарова[463], затем встретился с президентом и договорился, «что за документами слетает [начальник Контрольного управления Администрации президента – А.О.] А. Н. Ильюшенко… а прикрытие организует М. И. Барсуков»[464].

Поскольку 29 июня Б. Н. Ельцин отправился в Грецию[465], этот разговор мог иметь место не ранее 25 – не позднее 28 июня. После этого А. Н. Ильюшенко вместе с А. Макаровым полетел за границу[466]. А. Караулов утверждает, что вместе с ними в Цюрих летал и он[467].

Через несколько дней А. Ильюшенко и А. Макаров вернулись в Москву. «Встречаемся. – пишет С. А. Филатов, – Они выкладывают материалы – счета, чеки, накладные, показывающие, что в Москве и Цюрихе на жен В. П. Баранникова и А. Ф. Дунаева израсходованы фирмой «Сиабеко» значительные суммы, исчисляемые в сотнях тысяч долларов…»[468].

Получается, что летали за компроматом на А. В. Руцкого, а привезли компромат на В. П. Баранникова и А. Ф. Дунаева!

Если верить С. А. Филатову, он решил придержать привезенные документы «до окончания Конституционного совещания»[469]. Между тем уже 4 июля В. Ф. Ерин потребовал от А. Ф. Дунаева заявления об отставке. А когда тот отказался сделать это[470], 5-го отправил его в отпуск[471]. Видимо, тогда же был отправлен в отпуск В. П. Баранников. Отдыхали они на Черном море под Сочи в поселке Бочаров ручей. «Случайно» здесь оказался и В. Ф. Шумейко[472].

Вслед за этим телефонный разговор Б. И. Бирштейна с Д. О. Якубовским, из которого явствовало, что последнего склоняли дать компромат против В. Ф. Шумейко по инициативе А. В. Руцкого, был оглашен в телеэфире[473] и появился в печати[474]. Затем в передаче «Момент истины» А. Караулов обнародовал интервью с Д. О. Якубовским, в котором тот обвинял А. В. Руцкого не только в стремлении скомпрометировать В. Ф. Шумейко, но и в криминальной деятельности[475]. По некоторым данным, в той же передаче прозвучали обвинения в адрес В. П. Баранникова[476].

11-го, после того, как президент вернулся из Токио, где он находился с 7 по 10 июля[477], состоялся разговор С. А. Филатов с Б. Н. Ельциным. «…накануне совещания, – пишет Сергей Александрович, – когда я был на докладе у президента, он спросил о материалах, за которыми ездил Ильюшенко. И тут, конечно, пришлось доложить, что привезены материалы… на Баранникова»[478].

«Западная фирма «Сиабеко», которой руководил Борис Бирштейн, пригласила в Швейцарию на три дня жену Виктора Баранникова и жену первого замминистра внутренних дел Дунаева. – пишет Б. Н. Ельцин, – И там они килограммами, авоськами скупали и сгребали духи, шубы, часы и прочее, и прочее… на сумму более чем 300 тысяч долларов. В Москву жены привезли двадцать мест багажа, а за перегруз фирма заплатила две тысячи долларов, что в три раза дороже, чем сами билеты на самолет в Швейцарию»[479].

Когда, по воспоминаниям С. А. Филатова, все эти документы легли на стол президента, он «побледнел», «обхватил руками голову и припал к столу», «потом сказал: «Все нужно тщательно проверить»[480].

На следующий день, 12 июля, в присутствии М. И. Барсукова, В. Ф. Ерина, В. В. Илюшина, А. В. Коржакова, В. С. Черномырдина, В. Ф. Шумейко Борис Николаевич поставил вопрос: что делать с В. П. Баранниковым? После этого президент подписал указ о создании рабочей группы для проверки привезенных материалов. В нее вошли В. Ф. Ерин, А. Н. Ильюшенко, Ю. Х. Калмыков, А. А. Котенков, А. М. Макаров[481].

Они почти сразу же заявили об обоснованности обвинений против В. П. Баранникова и А. Ф. Дунаева[482].

13 июля Борис Николаевич отправился в отпуск. Однако отдохнуть ему не удалось[483]. 17-го к нему на Валдай экстренно выехали лидеры «Демократической России» С. А. Ковалев, Л. А. Пономарев и С. Н. Юшенков. На следующий день, благодаря А. В. Коржакову, они встретились с президентом[484] и не только попросили его срочно вернуться в столицу, но и поставили вопрос об отставке В. П. Баранникова[485].

Чем был вызван этот демарш, пока остается неясным. Но в середине июля в столице действительно произошло резкое обострение ситуации.

Именно в это время, сразу же после возвращения президента из Токио, в правящих верхах развернулась борьба вокруг программы реформ и вопроса о приватизации.

20 июля Верховный Совет приостановил действие президентского указа «О государственных гарантиях права граждан Росии на участие в приватизации», 21-го нанес удар по Госкомимуществу как главному штабу приватизации и принял решение передать его права по распоряжению федеральной собственностью правительству[486]. К этому времени 20 областей приостановили чековые аукционы[487], а Верховный Совет подготовил законопроект «о приостановлении действия Госпрограммы приватизации 1992 года» на всей территории страны[488].

22-го был произведен обыск в кабинете М. Н. Полторанина[489].

Сразу же после этого состоялось заседание Координационного совета «Демократической России». Он принял решение о необходимости экстренного возвращения Б. Н. Ельцина из отпуска[490]. Тогда же В. Ф. Ерин отозвал из отпуска А. Ф. Дунаева[491].

23-го Верховный Совет дал согласие возбудить уголовное дело «в отношении бывшего народного депутата России Владимира Шумейко»[492]. Одновременно возник вопрос о привлечении к уголовной отвественности некоторых активистов «Демократической России»: депутатов Виктора Миронова, Льва Пономарева и Глеба Якунина[493].

Вечером того же дня в 22.40 в Москве[494] приземлился президентский авилайнер. Однако из самолета вышел не президент, а Д. О. Якубовский. По имеющимся сведениям, его встречали А. Ильюшенко, А. Караулов, А. Макаров и Б. Просвирин[495].

Поскольку В. П. Баранников сразу же узнал об этом[496], пограничники, по свидетельству А. В. Руцкого, попытались задержать Д. О. Якубовского на аэродроме, но его взяла под охрану группа «Альфа» и доставила на один из объектов ГУОП[497]. Этим «объектом» был Кремль. Там, если верить газетам, «канадский постоялец» «дорабатывал бумажный криминал, получая директивы от самого президента»[498].

«Историю с компроматом, – утверждает Д. О. Якубовский, – выдумали министры-силовики… Собирать… компромат – очень сложное дело. Есть более простой путь убрать чиновника. Для этого берется одно-два его распоряжения, как правило, из финансовой области, отслеживаются те, в которых исполнителями были коммерческие структуры… Все это можно сделать официально, чем я и занимался, когда сидел в Кремле. Как правило, все эти распоряжения принимались в нарушение установленного порядка выхода документов… В итоге государству причинялся ущерб»[499].

24-го В. Ф. Ерин снова потребовал от А. Ф. Дунаева заявление об отставке[500]. А когда опять получил отказ, отправился к Б. Н. Ельцину и добился подписания им указа об отстранении своего заместителя[501].

Борис Николаевич вернулся в Москву 25-го[502].

Несмотря на то, что это было воскресенье, в тот же день президент встретился с М. И. Барсуковым, Г. Э. Бурбулисом, П. В. Грачевым, А. М. Макаровым, М. Н. Полтораниным, В. Ф. Шумейко[503]. Что они обсуждали, мы не знаем, но 26 июля состоялось заседании Совета безопасности, на котором В. П. Баранников подвергся критике за трагедию, произошедшую на таджикской границе, когда нарушители границы расстреляли целую заставу[504]. Но все ограничилось выговором[505].

В тот же день, «поздно вечером, – пишет С. А. Филатов, – приехал ко мне на дачу В. Г. Степанков». «Валентин Георгичевич предупредил меня, что Баранников дал команду срочно собирать кормпромат на всех членов комиссии и тех, кто с ними сотрудничает. По его словам, уже было заведено семь уголовных дел», в том числе на Д. О. Якубовского. Медлить было нельзя: «Теперь – кто кого»[506].

Утром следующего дня С. А. Филатов поставил в известность об этом президента, и уже в 11.40 тот сообщил, что подписал указ об отставке В. П. Баранникова[507]. Временно исполняющим обязанности министра безопасности стал Николай Михайлович Голушко[508].

В истории этой отставки много неясного.

Прежде всего необходимо иметь в виду, что «западная фирма «Сиабеко», которой якобы удалось «купить» министра безопасности, на самом деле была не совсем западной, а может быть, и совсем не западной.

Курировавший с лета 1992 г. силовые министерства, а значит, и Министерство безопасности, В. Ф. Шумейко утверждает, что глава этой фирмы Б. И. Бирштейн был российским разведчиком[509].

Когда советская империя начала трещать по швам, именно «Seabeco» использовалась для перевода партийных денег за границу. Именно под ее крышей нашел приют занимавшийся тогда подобной деятельностью полковник КГБ СССР В. Веселовский[510].

По свидетельству Б. И. Бирштейна, Д. О. Якубовский тоже имел связи с КГБ СССР[511]. «Уточню от себя: – пишет И. И. Андронов, – Дима не был, как мне пояснили, кадровым сотрудником, а лишь, так сказать, внештатным»[512].

Получается, что министра безопасности «сдали» президенту сотрудники российских спецслужб! Из-за чего? Из-за 300 тысяч долларов! Даже если все это было бы правдой, невольно напрашивается вывод, что мы имеем дело с провокацией.

В связи с этим нельзя не обратить внимания на то, что Б. И. Бирштейн фигурирует в печати как «двойной агент», связанный с израильской разведкой[513]. Имеются сведения и о связях Д. О. Якубовского с Канадской службой безопасности и разведки[514], которая, по мнению некоторых специалистов – всего лишь филиал ЦРУ[515].

Но тогда получается, что к этой провокации были причастны не только российские, но и зарубежные спецслужбы.

По всей видимости, 27 июля В. П. Баранников попытался объяснить это Б. Н. Ельцину, выразив удивление, что президент доверяет сведениям, предоставленным «какими-то гомосексуалистами»[516].

Кого именно В. П. Баранников имел в виду, Борис Николаевич не уточняет. По сведениям, появишимся в печати, речь шла о Д. О. Якубовском и А. М. Макарове, последний из которых, кроме того, именовался агентом КГБ (по кличке «Татьяна»), тоже якобы перевербованным зарубежными спецслужбами[517].

На коллегии Министерства безопасности В. П. Баранников отверг предъявленные ему обвинения, заявил, что они сделаны «на основании подтасованных данных» и поставил вопрос о проведении по этому поводу специального прокурорского расследования[518].

Прошло совсем немного времени, и Генеральная прокуратура была вынуждена закрыть это уголовное дело «за отсутствием состава преступления»[519].

Несмотря на отставку В. П. Баранникова, 29 июля Д. О. Якубовский снова отправился за границу. Поскольку существовали опасения, что его могут перехватить в аэропорте, ему купили билет на ростовский поезд с Курского вокзала[520]. Однако когда он приехал туда, там его уже ждали омоновцы и журналисты[521].

«Сопровождавший Якубовского журналист Караулов, – пишет И. Бланка, – не дожидаясь момента истины, который мог бы оказаться весьма болезненным, первым выскочил из автомобиля на перрон. Сообщил журналистам, замирающим в сладостном предчувствии сенсации, что встречает маму. Отверг любезное предложение прессы повстречать маму вместе, прыгнул обратно в машину. Машина шаркнула шинами и рванула в сторону Окружной дороги»[522].

Эту ночь с четверга на пятницу, то есть с 29 на 30 июля, Д. О. Якубовский провел на бывшем секретном объекте КГБ Волынское (дача И. В. Сталина)[523]. На следующий день[524], около 23.00[525], они, по словам А. А. Котенкова, на двух БМВ рванули из Волынского на юг[526].

Сначала добрались до Воронежа, оттуда до Ростова-на-Дону, затем – Сочи и Адлер. Здесь их ждал личный самолет президента Армении Левона Тер-Петросяна. Самолет сразу же взмыл в воздух и через полтора часа был в Ереване. На следующий день, в воскресенье 1 августа[527], Д. О. Якубовского снова обнаружили[528].

Связавшись с Израилем, Дмитрий Олегович заказал частный самолет до Греции[529]. Он уже подлетал к Турции, когда она закрыла для него воздушное пространство. Пришлось лететь в столицу Арабских Эмиратов Дубаи. Отсюда Д. О. Якубовский добрался до Цюриха[530] и 4 августа отправился в Торонто[531].

7 августа сопровождавший его А. А. Котенков вернулся из Канады в Москву с «копией» сенсационного документа – «трастового договора Руцкого», который представлял собою доверенность – поручение иностранному адвокату «спрятать тайно три миллиона долларов в швейцарском банке»[532]. В Кремле А. А. Котенков объяснил, что «документ ему привез Якубовский за пять минут до посадки в самолет»[533].

Д. О. Якубовский утверждает, что 14 сентября 1993 г. в Канаде А. Ильюшенко и А. Макаров «в присутствии королевской конной полиции, нотариусов, адвокатов и прочих граждан» засвидетельствовали, что «до настоящего времени» «никаких документов» им он не передавал[534].

Не передавал им. А Котенкову?

Этот вопрос Д. О. Якубовский предпочел обойти стороной. И не случайно. «Трастовый договор» сразу же вызвал сомнения. Если верить А. Караулову, в ночь с 17 на 18 августа он поделился ими с А. Макаровым. Тот заверил его, что поставит в известность об этом президента[535]. А днем на специальной пресс-конференции в компании с А. Ильюшиным, Ю. Калмыковым и А. Котенковым представил этот документ как подлинный[536].

Прошло совсем немного времени, и в конце 1993 г., когда А. В. Руцкой находился в тюрьме, прокуратура признала договор фальшивкой[537]. Такой же, как и документы против В. П. Баранникова и А. Ф. Дунаева.

В отношении членов межведомственной комиссии возбудили уголовное дело по «обвинению их в изготовлении подложного документа», но затем прекратили его «за отсутствием состава преступления»[538].

Ну, какое это преступление?

Ведь люди старались не для себя.

Для демократии.

Последние приготовления

«Начало сентября. – читаем мы в воспоминаниях Б. Н. Ельцина, – Я принял решение. О нем не знает никто. Даже сотрудники из моего ближайшего окружения не догадываются, что принципиальный выбор мною сделан. Больше такого парламента у России не будет»[539].

Вот вам и демократия.

Хочет президент, будет один парламент, не хочет – другой.

«В голове у меня, – пишет Борис Николаевич дальше, – была готова и модель дальнейших действий, и примерная схема указа»[540] Что они представляли собою, мы не знаем, но, как признается бывший президент, его мысль давно уже работала в этом направлении.

«Многое, – пишет он, – было запланировано заранее, еще в июне, июле, августе, что-то я перенес, от чего-то отказываться было нельзя, но и эти задолго намеченные мероприятия я использовал, чтобы лучше подготовиться к этим событиям»[541].

О том, что президент действительно давно уже готовился к силовому решению вопроса, свидетельствует то, что, по имеющимся сведениям, «еще в июне-июле 1993 года в секретном порядке из Дома Советов были вывезены стрелковое и противотанковое оружие и боеприпасы, которые хранились там с 1991 года»[542]. И, по крайней мере, начиная с июля в Москву стали свозить группы омоновцев по 10–15 человек из разных городов и формировать из них «сводную бригаду»[543].

Из «откровений» Д. О. Якубовского явствует, что его тайное пребывание в Кремле 23–29 июля было связано с поисками путей бескровного устранения Верховного Совета. Среди тех, с кем он обсуждал эту проблему, бывший «кремлевский затворник» называет М. И. Барсукова и А. В. Коржакова[544].

31 июля на страницах «Правды» появилась статья Г. Овчаренко «Готовится покушение». В ней утверждалось, что в ночь с 27 на 28 июля Политсовет «Демократической России» принял решение добиваться устранения от власти противников реформ. Далее в статье говорилось, что отставка В. П. Баранникова и А. Ф. Дунаева – это первый шаг на этом пути[545].

4 августа с опровержением от имени руководства «демороссов» выступил Михаил Яковлевич Шнейдер. Он заявил, что «Демократическую Россию» возглавляет не Полит совет, а Координационный совет, что он собирается по четвергам (между тем 27 июля приходилось на вторник) и что незаконных действий его партия не планирует[546].

Опровержение трудно назвать убедительным. Автор не опроверг главного – что руководство «Демократической России» собиралось в ночь с 27 на 28-е и рассматривало вопрос о необходимости перемен на вершине власти.

5 августа 1993 г. в печати появилась «Аналитическая записка по политической ситуации в России на август-сентябрь 1993 г.». В ней тоже упоминалось совещание в ночь с 27 на 28 июля и утвержалось, что оно решило дать старт подготовке к перевороту. С этой целью, говорилось в записке, предлагается начать обработку общественного мнения под знаменем борьбы с угрозой коммунистического реванша. Затем намечается использовать заседание Межведомственной комиссии по борьбе с организованной преступностью, огласить материалы о «заговоре» А. В. Руцкого и Р. И. Хасбулатова, после чего обнародовать указ Б. Н. Ельцина о проведении осенью новых выборов[547].

В эти самые дни в правительстве развернулась борьба вокруг вопроса о реформах. 20 июля, вскоре после токийской встречи «семерки», была создана комиссия, подготовившая под руководством О. И. Лобова «Проект программы неотложных мер выхода России из экономического кризиса». В основу этого проекта легла идея о необходимости усиления государственного вмешательства в экономику[548].

Вопрос о необходимости корректировки правительственного курса получил поддержку как со стороны парламента, так и и со стороны Российского союза промышленников и предпринимателей. Его лидеры А. П. Владиславлев и А. И. Вольский выступили на страницах печати с публикациями, названия которых говорят сами за себя «Пора менять вектор реформ» и «Весьма вероятный государственный переворот»[549].

В ответ на это член Президентского Совета Александр Яковлевич Лившиц выступил на страницах «Известий» со статьей «Министерский план «спасения экономики» может поставить крест на реформах»[550]. Проекту программы О. И. Лобова была противопоставлена программа экономических реформ, подготовленная под руководством известного экономиста Евгения Григорьевича Ясина[551].

6 августа состоялось заседание правительства[552]. Программа Е. Г. Ясина получила одобрение. Однако в созданную для ее доработки комиссию В. С. Черномырдин включил не только А. Б. Чубайса, но и О. И. Лобова[553]. Это означало продолжение борьбы, хотя и на другом поле.

На следующий день, 7 августа, когда А. Ильюшенко и А. Котенков привезли из-за границы «траст А. В. Руцкого», в России появился директор ЦРУ Д. Вулси. Е. М. Примаков хотя и упоминает в своих мемуарах об этом визите, но не раскрывает его целей[554]. Между тем возникли подозрения, будто бы несколько сопровождавших Д. Вулси офицеров ЦРУ остались в Москве для разработки «плана операции» по смене власти в России[555].

Имели ли эти слухи основание, мы не знаем. Но любопытно, что именно 10 августа 1993 г., в день отлета директора ЦРУ из Москвы, состоялось заседание Президентского Совета, на котором присутствовали Д. А. Волкогонов, Е. Т. Гайдар, В. Илюшин, С. А. Караганов, В. В. Костиков, О. Р. Лацис, Г. А. Сатаров, Л. Смирнягин. Рассматривался вопрос о разгона парламента. Сославшись на телефонный разговор с Б. Клинтоном, Б. Н. Ельцин заявил, что Запад «обеспокоен судьбой приватизации» в России и сообщил, что в сентябре он намерен перейти в «политическое наступление» на парламент, а август использовать для «артподготовки»[556].

Через день эту мысль президент уже открыто озвучил на встрече с работниками средств массовой информации[557]. Отметив, что «выборы в новый парламент обязательно должны состояться осенью этого года», Борис Николаевич подчеркнул: «Если… парламент не примет решения…. за него примет решение президент»[558].

«С середины августа – пишет И. Амвросов, – из президентских структур начали просачиваться данные о завершении подготовки пакета указов и других документов о роспуске Верховного Совета и съезда, введении в стране президентского правления и проч. Источники утверждали, что объявления о принятии президентом соответствующих мер можно ожидать в любой день, начиная с конца первой декады сентября»[559].

13 августа с участием Б. Н. Ельцина в Петрозаводске состоялось заседание Совета глав республик. На нем было решено создать Совет Федерации, состоящий из глав субъектов Федерации. Объясняя этот шаг, Борис Николаевич заявил: «Через него мы могли бы выйти на новые выборы и тем самым решить ситуацию двоевластия, пока она не парализовала всю страну»[560].

Выступая через несколько дней в Георгиевском зале на вручении наград, Б. Н. Ельцин заявил, что видит выход в созыве Конституционного совещания, которое примет «главу из новой конституции о Федеральных органах власти. Она и станет законодательной базой для досрочных выборов»[561].

12 августа, в Верховном Совете появилась записка, автор которой прогнозировал приостановку деятельности парламента в самом ближайшем будущем[562].

Не исключено, что именно эту записку имеет в виду Ю. М. Воронин.

«В середине августа, – вспоминает он, – на мой рабочий стол лег доклад одного из ведущих институтов о политической ситуации в стране… В нем прогнозировалась попытка введения прямого президентского правления в ночь с 19 на 20 августа 1993 г.»[563]. О том, что на 20 августа готовится какая-то «крупная провокация» 14 августа сообщила «Советская Россия»[564]. 17 августа о возможности чрезвычайного развития событий 20 августа поведали «Известия»[565].

18-го были обнародованы материалы о так называемом «трастовом договоре» А. В. Руцкого. По всей видимости, это и было начало обещанной «артподготовки».

19 августа, Б. Н. Ельцин дал пресс-конференцию, на которой заявил, что им «намечается» «план действий», который «охватывает примерно два с половиной месяца». Повторив, что планирует на август – «артподготовку», Борис Николаевич далее сказал, что «главным месяцем» будет сентябрь. А в октябре – в начале ноября должны состояться новые выборы в парламент[566].

И обнародование фальшивого «трастового договора», и выступление Б. Н. Ельцина в Георгиевском зале дали руководителям парламента основание думать, что 19–20 августа в Москве действительно могут произойти важные события. В связи с этим 19-го в «Белом доме» был создан специальный штаб во главе с Владимиром Олеговичем Исправниковым[567].

По свидетельству заместителя председателя Исполкома ФНС Валерия Марксовича Смирнова, существовавший в окружении Б. Н. Ельцина сценарий сводился к следующему:

«К 20 августа 1993 г. в Москву на правительственные средства были свезены около 5 тысяч демактивистов со всей страны, как бы на празднование второй годовщины „августовской революции“… Они должны были пройти коротким маршем по Москве (публика должна видеть, что это народ, а не переодетые „спортсмены“) и начать митинг в 18.00 на площади Свободной России перед Белым Домом… Далее по ходу митинга демроссийские ораторы типа Новодворской и Якунина должны были возопить: „Да доколе ж терпеть нам этот Верховный Совет!..Кстати, вот он, тут рядом“. И собравшаяся толпа должна была побить стекла, ворваться в здание, в общем, разыграть его захват „рассерженным народом“… Называлась вся эта операция „Живое кольцо“. А на 20.00 уже было запланировано выступление „гаранта“. Нетрудно догадаться, что он должен был сказать. Мол, я сам не мог, но раз уж, понимаешь, народ так решил… И далее по тексту: распускается Съезд, отменяется Конституция и т. д.»[568].

Подобные сведения нашли отражение и в воспоминаниях члена Союза офицеров полковника А. А. Маркова: «По тем данным, которые к нам поступали, – писал он, – Ельцин тогда планировал сделать все то, что в итоге он сделал в сентябре. 20 августа противник планировал организовать государственный переворот, разогнать советы и ввести новую конституцию. В общих чертах замысел ельцинистов заключался в том, чтобы организовать массовую демонстрацию „демократически“ настроенных людей к Дому Советов в честь годовщины разгрома ГКЧП и СССР. В толпе должны были идти профессиональные боевики, провокаторы. Они должны были закидать камнями и бутылками окна „Белого дома“ и спровоцировать вооруженное столкновение с охраной Верховного Совета, ворваться в здание и устроить погром. Тогда отряды спецназа, верные Ельцину, под видом наведения порядка взяли бы штурмом „Белый дом“, а МВД провело бы аресты в оппозиции»[569].

«Возможно, – пишет В. М. Смирнов, – так бы все и произошло, если бы мы не узнали об этом сценарии заранее»[570].

В связи с этим следует отметить, что еще 20 марта, когда в телеэфире прозвучало известное нам обращение Б. Н. Ельцина, Союз офицеров создал для организации возможной обороны парламента специальную «группу офицеров» под руководством Александра Алексеевича Маркова. После мартовских событий эта группа превратилась в своеобразный штаб, который стал готовиться к возможному столкновению парламента с президентом[571].

«Наша разведка, – вспоминал А. А. Марков август 1993 г., – фиксировала прибытие в Москву накануне целых групп боевиков из разных регионов бывшего Союза. Внутри демонстрации „демократов“ работали мои разведчики, которые отслеживали действия этих боевиков, фиксировали подвоз к месту провокации фур с водкой, которую планировалось раздавать для разогрева толпы, там же было оружие». «Добровольцы из числа действующих офицеров были собраны нами накануне. Мы заблаговременно и скрытно разместились в спортзале Дома Советов. Если бы толпа пошла на штурм, мы выдвинулись бы в здание Верховного Совета через подземный ход и обеспечили бы сопротивление»[572].

Одновременно ФНС решил собрать возле «Белого дома» свой параллельный митинг. «Надо сказать, – отмечает В. М. Смирнов, – что мне как его руководителю не доводилось ни до, ни после сталкиваться с таким количеством мэрских, милицейских и прочих чиновников, которые уламывали меня вначале отказаться от митинга в этот день, а затем закончить его строго в 18.00. Дошло даже до подписания при телекамерах официального протокола на сей счет в стенах Верховного Совета, с участием одного из замов Хасбулатова. Мои оппоненты усердно делали вид, что озабочены лишь тем, как бы два митинга не соприкоснулись, и как бы из этого чего не вышло»[573].

Тем временем появилось «Обращение к Политсовету ФНС, общественным и политическим организациям России и Верховному Совету» с призывом отказаться от митинга, намечнного 20 августа у «Белого дома». Под «Обращением» значилось: «Принято на совещании общественных объединений 16 августа 1993 г. Российский общенародный союз, Трудовая Москва, КПРФ, Партия «Возрождение», ФНС (Московская область, Москва)». Между тем ни одна из этих организаций не принимала подобного решения. Как выяснилось тогда же, «документ» изготовил некий Георгий Георгиевич Гусев[574]. 17 августа он вынужден был признаться в этом на заседании Политсовета ФНС[575].

Сорвать митинг оппозиции не удалось. По свидетельству В. М. Смирнова, он продолжался «несмотря на все запреты, 5 или 6 часов – пока не рассосалось «Живое кольцо»[576].

По некоторыим данным, и на одном, и на другом митинге было по 3–5 тысяч человек. «На одном Зюганов, Астафьев и им подобные, – пишет В. Л. Шейнис, – клеймили «оккупационный режим» и «монархическую Конституцию». На другом скандировали «Ельцин! Ельцин!» и «Съезд – в отставку»[577].

В. М. Смирнов считает, что благодаря действиям, предпринятым 19–20 августа 1993 г., удалось не допустить разгона парламента. Насколько это соответствует истине, мы не знаем. Не исключено, однако, что Кремль рассматривал эти события лишь как объявленную им «артподготовку», которая должна была предшествовать поездке главы правительства за океан, где он находился с 29 августа по 2 сентября[578].

Одной из тем его переговоров в Вашингтоне была «урановая сделка». Сюда В. С. Черномырдин ехал не с пустыми руками.

Как сообщалось в печати, еще 25 марта 1993 г. он распорядился сосредоточить «практически все российские запасы оружейного урана и плутония в создаваемом едином федеральном складе на Производственном объединении „Маяк“ в Челябинской области». Для строительства этого «беспрецедентного хранилища» в качестве партнера был выбран… Пентагон![579]

25 августа Совет Министров-Правительства Российской Федерации утвердил «базовый контракт» о поставке в США 500 тонн высокообогащенного урана (ВОУ), переработанного в низкообогащенный уран (НОУ)[580], а таже постановление «О подписании Меморандума о договоренности между правительством РФ и правительством США относительно мер гласности и дополнительных мероприятий в связи с Соглашением между правительством РФ и правительством США об использовании высокобогащенного урана, извлеченного из ядерного оружия»[581].

2 сентября в США было подписано несколько документов, которые были направлены на реализацию данного соглашения. Кроме упомянутого «Меморандума», это – «Соглашение относительно обеспечения материалов, обучения и услуг в связи со строительством безопасного, защищенного и экологически надежного хранилища для расщепляющихся материалов, полученных в результате уничтожения ядерного оружия» и «Соглашение относительно учета, контроля и физической защиты ядерных материалов»[582].

Ни один из этих документов обнаружить в печати не удалось[583].

Если соглашение 18 февраля можно рассматривать как договор о намерениях, то документы, подписанные 2 сентября, означали, что российская сторона в данном вопросе переходит от слов к делу.

С этого момента «урановая сделка» стала приобретать характер государственного преступления.

На финишной прямой

Пока В. С. Черномырдин готовил одно преступление, Б. Н. Ельцин готовился к другому. 31 августа он посетил Таманскую и Кантемировскую дивизии[584], 1 сентября 1993 г. подписал указ № 1328 «О временном отстранении от исполнения обязанностей А. В. Руцкого и В. Ф. Шумейко»[585]. В. Ф. Шумейко был включен в указ из тактических соображений и продолжал исполнять свои обязанности[586].

По всей видимости, именно тогда Б. Н. Ельцин принял окончательное решение о разгоне парламента.

Борис Николаевич рассказывает, как он пригласил к себе В. В. Илюшина и предложил ему в течение недели подготовить необходимые документы. Реакция у помощника была такой, какой она и должна быть у чиновника: «Он спокоен как обычно. Будто получил задание подготовить указ о заготовке кормов к грядущей зиме»[587].

А действительно, что тут такого?

Всего-то и «делов» – разогнать парламент.

По свидетельству С. А. Филатова, проект подобного указа был составлен еще летом. Причем В. В. Илюшин никак не мог быть его автором, так как не имел юридического образования[588].

Отстранив А. В. Руцкого, Борис Николаевич слетал в Масандру, где 3 сентября у него состоялась встреча с президентом Украины Л. М. Кравчуком[589]. А по возвращении «с 7 по 11 сентября» запланировал «работу с документами». В течение этих пяти дней он приезжал в Кремль только два раза: 7 и 9-го[590].

«Через неделю, – пишет Борис Николаевич, – проект указа был готов»[591]. После этого к его редактированию привлекли Юрия Михайловича Батурина[592].

В одном из интервью Ю. М. Батурин сказал: «…нынешний указ Президента стал достаточно большой неожиданностью для меня. Все последнее время обсуждался совершенно иной сценарий действия команды президента. План, в разработке которого я участвовал, был тщательно обдуман, достаточно хорошо разработан, он охватывал большой отрезок времени – несколько месяцев, включал значительное количество мероприятий… подобного шага в разработанном нами сценарии не было. Идея этого указа появилась внезапно, автор этой идеи мне известен»[593].

Об одном из таких планов мирного разрешения конфликта поведал позднее помощник председателя Совета республики Вениамина Сергеевича Соколова – Павел Субботин. По его свидетельству, «в начале августа» начались переговоры между президентом и антихасбулатовской оппозицией в парламенте. Цель переговоров заключалась в том, чтобы отстранить Р. И. Хасбулатова и поставить во главе парламента приемлемого для Кремля человека. Переговоры велись по меньшей мере с двумя депутатами: Виктором Жигулиным и Вениамином Соколовым. В первых переговорах посредником был Юрий Федорович Яров, во втором случае – Сергей Михайлович Шахрай[594].

«Вторая встреча с Шахраем, – пишет П. Субботин, – состоялась в сентябре. Накрапывал дождь, мы гуляли с Сергеем Михайловичем вокруг его служебной дачи и проигрывали сценарий ближайших событий – собирается съезд народных депутатов, выносит негативную оценку действий спикера, выбирает нового главу парламента – Соколова, затем дает негативную оценку деятельности правительства, требует отставки премьера и принимает новую концепцию экономической программы. Больше съезд не собирается, кроме, может быть, одного раза – для принятия новой конституции»[595].

«На третьей встрече с Шахраем, – говорится в воспоминаниях П. Субботина далее, – мы уже в деталях обговаривали, кто с кем и когда встретится и кто чье место займет. Например, Шахрай на пост председателя Госбанка предложил три фамилии – Чубайса, Федорова и Авена». Однако после этого «Шахрай неожиданно уехал в командировку, в правительство вернулся Гайдар, повысили цены на энергоносители, возмущенный Соколов потребовал отчета правительства»[596].

Велась также работа по созданию из глав субъектов федерации нового органа – Совета Федерации. Имеются сведения, что именно под него «подгонялся» подготавливаемый указ о роспуске парламента. «О том, что такой документ уже лежит на президентском столе, – писала «Общая газета», – и в нем будущему Совету федерации придаются функции законодателя, осведомленным людям было известно еще в начале сентября. Шепотом называли даже примерный день его обнародования – 9-10 число. Как раз на эти дни намечалось учреждение Совета Федерации»[597].

По свидетельству С. Юшенкова, одновременно с этим продолжалась борьба за депутатские мандаты. Для самороспуска Съезда в сентябре оставалось получить согласие лишь 60 депутатов, готовых сложить свои полномочия. Таких депутатов нашли. И уже велись переговоры об условиях, на которых они соглашались уйти в отставку: они требовали предоставить им московские квартиры и денежную компенсацию[598].

Обратите внимание!

В сентябре Кремль имел возможность мирно избавиться от Съезда народных депутатов. Дело было за пустяком. Требовалось лишь 60 квартир и несколько миллионов долларов.

И все!

Однако в самую последнюю минуту Борис Николаевич отказался от этого бескровного и уже готового варианта выхода из сложившегося тупика.

Значит, президенту нужен был силовой вариант решения этой проблемы.

После того, как к работе над проектом указа о роспуске парламента привлекли Ю. М. Батурина[599], за ним последовали другие правоведы. «Это, – имея в виду указ, утверждал позднее В. В. Костиков, – результат длительных проработок, в которых принимала участие большая группа юристов, в том числе из Правового управления при президенте, всего около 40 человек»[600].

Едва только подготовленный вариант указа о роспуске парламента лег на стол президента, как 10 сентября «Известия» опубликовали статью под названием «Чего можно ожидать от сентябрьского наступления российского президента». Рассматривая возможное развитие конфликта между президентом и парламентом, автор утверждал, что президент стоит перед выбором: или, продолжая противостояние, терять свое влияние, или же выйти из сложившегося тупика, опираясь на силу. «Источники, близкие к президенту, – говорилось в статье, – утверждают, что Ельцин склоняется именно к этому. Речь идет о роспуске Верховного Совета и немедленном назначении новых выборов»[601].

Как признается В. В. Костиков, «источником, близким к президенту» был он сам, а публикацию инспирировал по поручению Б. Н. Ельцина с целью проверить, как на нее отреагирует парламент[602]. 11 сентября корреспондент «Российской газеты» Б. Пугачев откликнулся на публикацию «Известий» статьей «Пойдет ли Ельцин на государственный переворот?»[603].

В тот же день Б. Н. Ельцин принял А. Б. Чубайса[604]. Чтобы понять значение этой встречи, необходимо учесть, что борьба вокруг программы реформ еще продолжалась. Вскоре после заседания правительства, состоявшегося 6 августа, А. Б. Чубайс передал Б. Н. Ельцину письмо о необходимости серьезных кадровых перемен. Речь прежде всего шла об отставке О. И. Лобова[605]. В свою очередь Б. Г. Федоров предложил вообще ликвидировать Министерство экономики[606], а также представил в правительство записку «О критическом финансовом положении и судьбе реформ в России»[607].

Раскрывая свою тактику, Б. Г. Федоров пишет, что «реформаторы» очень часто использовали в борьбе со своими противниками следующий аргумент: «Не сделаете – не получите денег от МВФ»[608]. На этот раз, «в авг усте 1993 года», Б. Г. Федоров направил директору – распорядителю МВФ М. Камдессю письмо, в котором сам отказался «от получения осенью… второй части системного кредита размером 1,5 млрд. долл.»[609].

Однако О. И. Лобов не сдавался. 30 августа, когда В. С. Черномырдин был в США, он представил Б. Н. Ельцину записку «Об экономической ситуации в стране и необходимых мерах по ее стабилизации». В этой записке он предложил пересмотреть условия приватизации[610]. Высказавшись против бесплатной приватизации, О. И. Лобов предложил сократить ее с 80 до 30 процентов, индексировать основные фонды в 100–150 раз, а цены ваучера в 25 раз[611]. Резолюция Б. Н. Ельцина на записке О. И. Лобова гласила: «Принципиально поддерживаю высказанные предложения. Прошу в 10-дневный срок представить проект указа»[612].

Когда президент принимал А. Б. Чубайса, он, видимо, уже знал, что накануне, в пятницу, состоялось заседание Совета управляющих МВФ, на котором обсуждался вопрос о деятельности фонда «системной трансформации» в странах «бывшего коммунистического блока»[613].

Особую тревогу у МВФ вызвали «дискуссии о судьбе рыночных реформ в российском кабинете министров». В связи с этим еще накануне он приостановил выделение России второй половины «кредита „системной трансформации“ в $1,5 млрд.»[614]. Всемирный банк поступил так же со своим кредитом в 0,6 млрд. долл. «Семерка» к осени «заморозила» 10 млрд. из обещанных ею России весной 44 млрд. долл.[615].

В пятницу 10 сентября МВФ прямо заявил, что Москва может рассчитывать на кредиты только в том случае если вернется «на путь экономических реформ»[616].

В таких условиях Б. Н. Ельцин пошел навстречу А. Б. Чубайсу[617]. 11 сентября он аннулировал свою резолюцию от 30 августа на записке О. И. Лобова[618], затем освободил его от обязанностей первого вице-премьера и министра экономики и перевели на должность секретаря Совета безопасности. Освободившееся кресло вице-премьера занял Е. Т. Гайдар[619].

12-го, в воскресенье, президент собрал в Ново-Огареве П. С. Грачева, В. Ф. Ерина, Н. М. Голушко и А. В. Козырева, посвятил их в план переворота и сообщил, что наметил его на следующее воскресенье. Собравшихся ознакомили с проектом указа о разгоне парламента и планом захвата Белого дома. В тот же день Борис Николаевич познакомил с этим замыслом М. И. Барсукова и А. В. Коржакова, на следующий день – В. С. Черномырдина[620].

14 сентября этот вопрос был вынесен на обсуждение Президентского Совета, 15-го – на рассмотрение Совета Безопасности[621]. 16-го президент посетил дивизию внутренних войск имени Дзержинского[622].

После этой поездки, как пишет Б. Н. Ельцин, продолжались встречи «с основными участниками предстоящего «мероприятия». Вопросов было множество, начиная с конкретного сценария и заканчивая глобальными проблемами»[623].

Возглавляемый А. А. Марковым «штаб» обратил внимание не только на посещение Б. Н. Ельциным воинских частей, но и на то, что «еще ранее по приказу Грачева все вооружение и боеприпасы из войск были сданы на склады. Армия была практически разоружена». Одновременно стало известно, что существует решение перебросить 1 октября «команду танкистов Таманской и Кантемировской дивизий» «к месту дислокации под Москвой», что в Кубинке и Наро-Фоминске ведется «подготовка спецподразделений», что на подмосковных полигонах появились «лица в гражданской одежде», занимающиеся «боевой стрельбой и вождением техники»[624].

«Мы, – вспоминал А. А. Марков, – перехватили совсекретный приказ главы правительства о приведении Вооруженных Сил в повышенную боеготовность». Кроме того, удалось зафиксировать «переброску к Москве подразделений ВДВ и других спецподразделений». «Поступали доклады, что боевая техника заправляется горючим и выходит из парков и мест хранения. Загружаются боеприпасы и продовольствие. Бойцам было выдано оружие, развернуты полевые кухни»[625].

По свидетельству А. А. Маркова, «Белый дом» не только отслеживал сведения о действиях Кремля, но и вел переговоры с некоторыми военными с целью привлечения их на свою сторону. Такие переговоры, в частности, велись с главнокомандующим сухопутными войсками В. М. Семеновым, командующим 14-й приднестровской армией А. И. Лебедем, с некоторыми генералами в руководстве ВВС[626].

В пятницу 17 сентября, когда все было готово, президент собрал Совет безопасности. «Я, – пишет Б. Н. Ельцин, – попросил доложить силовых министров… И вдруг один за другим они стали предлагать отложить намеченное на воскресенье обращение к народу». Главный аргумент, который выдвигался ими: Р. И. Хасбулатов и А. В. Руцкой уже знают о планируемом на воскресенье роспуске парламента. Президент Ельцин согласился отложить намеченный разгон, но лишь на два дня, до 21 сентября[627].

19 сентября Борис Николаевич провел в Завидово. Сюда он пригласил М. И. Барсукова, П. С. Грачева и А. В. Коржакова. Здесь произошел «бунт» М. И. Барсукова, заявившего, что переворот недостаточно подготовлен[628]. На следующий день произошел подобный же «бунт» С. А. Филатова[629]. Его поддержали В. Ф. Ерин и утвержденный накануне в должности министра безопасности Н. М. Голушко[630]. Е. Т. Гайдар тоже считал выбранный момент неудачным. Такую же позицию занимал В. С. Черномырдин. 20-го он попытался отговорить президента, но не встретил понимания[631].

Несмотря на это, Б. Н. Ельцин от принятого решения не отказался.

Парламент принимает вызов

21 сентября в 20.00 информационная программа новостей по российскому телеканалу открылась экстренным выступлением Б. Н. Ельцина. Он сообщил, что подписал указ № 1400 «О поэтапной конституционной реформе в Российской федерации»[632].

На основании этого указа были распущены Съезд народных депутатов и Верховный Совет Российской Федерации, одновременно назначены выборы в новое законодательное учреждение – Государственную думу. До открытия последней Конституционному суду предложено приостановить свою деятельность[633].

Имел ли Б. Н. Ельцин такое право?

Ответ на этот вопрос дает действовавшая тогда Конституция. Она запрещала президенту не только распускать парламент, но и приостанавливать его деятельность. Более того, как специально говорилось в Конституции, в подобном случае полномочия президента «прекращаются немедленно»[634].

Это означает, что вечером 21 сентября 1993 г. в России начался государственный переворот.

У многих вызвало удивление, что, распустив парламент, Б. Н. Ельцин не взял Дом Советов под охрану и тем самым позволил ему поднять знамя борьбы против Кремля. Свои действия Борис Николаевич объясняет тем, что народные депутаты заранее узнали о предстоящем разгоне парламента и могли подготовиться к обороне «Белого дома»[635].

Действительно, слухи о предстоящем перевороте начали циркулировать по столице уже днем 21 сентября[636]. Если верить В. И. Анпилову, он был предупрежден об этом еще раньше – 20-го[637].

По свидетельству Ю. М. Воронина, в тот же день к нему явился заместитель министра обороны генерал К. И. Кобец. Он сообщил, что «час назад» закончилось заседание коллегии Министерства обороны, на котором обсуждался вопрос о роли армии в предстоящем разгоне парламента. Получив такую информацию, Ю. М. Воронин немедленно довел ее до сведения Р. И. Хасбулатова[638].

Между тем имеются сведения, что А. В. Руцкой и Р. И. Хасбулатов узнали о существовании проекта указа № 1400 «за неделю до его обнародования», то есть около 14 сентября[639].

Казалось бы, они должны были сразу же принять соответствующие меры. Никаких сведений на этот счет обнаружить пока не удалось, если не считать утверждения М. М. Мусина, будто бы незадолго до 21 сентября Руслан Имранович имел тайную встречу с Б. Н. Ельциным[640].

Что касается понедельника 20-го, то, как сообщает Р. И. Хасбулатов, после обращения к нему Ю. М. Воронина, он попытался связаться к П. С. Грачевым, не застав его на рабочем месте, позвонил в Кремль. Оказалось, что Павел Сергеевич был там. Ни президент, ни министр обороны разговаривать со спикером не пожелали[641]. Тогда Руслан Имранович пригласил к себе начальника Генерального штаба М. Н. Колесникова. Тот подтвердил информацию, полученную от К. И. Кобеца[642], но от предложения изложить ее письменно уклонился[643].

На следующее утро Р. И. Хасбулатов распорядился поставить в известность о «тревожной ситуации» в столице глав субъектов Федерации, затем встретился с генералами В. А. Ачаловым, Ю. Н. Калининым и Б. В. Тарасовым и поставил перед ними вопрос: чего «ждать от мятежников»? В 10.00 Руслан Имранович предложил Ю. М. Воронину связаться с В. С. Черномырдиным[644], а сам попытался созвониться с президентом и премьером. Ни с кем из них его не соединили[645]. Забив тревогу, Р. И. Хасбулатов созвал на 17.30 специальное совещание с приглашением начальника Генерального штаба[646]. В нем приняли участие А. В. Руцкой, В. Д. Зорькин и В. Г. Степанков. Было послано приглашение в правительство. Оттуда никто не явился[647].

Таким образом, сохранить предстоявшее выступление в тайне действительно не удалось.

Но почему нельзя было поздно ночью с 21-го на 22-е блокировать «Белый дом», сменить его охрану, отключить средства связи, записать обращение президента к народу и только после этого утром 22-го обнародовать указ №.1400?

Почему нельзя было сделать все это 21-го перед самым выступлением Б. Н. Ельцина по телевидению? Ведь, как мы помним, у него имелся великолепный план выкуривания народных депутатов из стен парламента.

Получается, что Борис Николаевич позволял оппозиции организоваться. Но зачем?

Во-первых, тем самым он провоцировал ее на ответные действия, которые затем можно было бы квалифицировать как развязывание гражданской войны.

Во-вторых, он ставил руководителей местных советов, в своем большинстве недовольных президентской политикой, перед выбором, который позволял обосновать планировавшуюся ликвидацию советской власти.

В-третьих, таким образом можно было воздействовать на зарубежные финансово-кредитные учреждения, которые именно в это время продолжали решать судьбу внешнего долга России.

В 19.55 Р. И. Хасбулатову принесли «запечатанный конверт» от «Президента Российской Федерации». «В нем, – пишет спикер, – я уведомлялся в том, что с 21 сентября “прекращается деятельность Верховного Совета и Съезда народных депутатов, что Президент подписал Указ о поэтапной конституционной реформе”. Самого Указа не было». Пока Руслан Имранович соображал, что делать, Борис Николаевич появился на экранах и огласил указ[648].

«Прослушав это, – вспоминает Р. И. Хасбулатов, – ко мне буквально ворвались Ю. Воронин, В. Агафонов, В. Сыроватко, А. Милюков, члены Президиума Верховного Совета, депутаты, наши сотрудники, а также находившиеся здесь руководители регионов, предприятий, лидеры общественно-политических движений, партий, профсоюзов… Я предложил немедленно созвать Президиум Верховного Совета. Его заседание началось уже в 20.15»[649].

Заседание Президиума завершилось принятием постановления «О немедленном прекращении полномочий Президента Российской Федерации Ельцина Б. Н.». В нем отмечался антиконституционный характер указа № 1400 и далее говорилось:

«1. На основании статьи 121 Конституции Российской Федерации считать полномочия Президента Российской Федерации Б. Н. Ельцина прекращенными с момента подписания названного Указа.

2. Названный Указ в соответствии с частью второй статьи 121 Конституции Российской Федерации не подлежит исполнению.

3. Согласно статье 121 Конституции Российской Федерации признать, что вице-президент Российской Федерации А. В. Руцкой приступил к исполнению полномочий Президента Российской Федерации с момента подписания Указа.

4. Созвать 22 сентября 1993 года внеочередное заседание VII экстренной сессии Верховного Совета Российской Федерации с повесткой дня “О политической ситуации, сложившейся в Российской Федерации в результате государственного переворота»[650].

Тогда же было решено создать Штаб Сопротивления Верховного Совета. «В него, – пишет Руслан Имранович, – вошли члены Президиума, депутаты, руководители партий и общественных движений, ответственные сотрудники Верховного Совета, председатели ряда областных Советов, находящиеся в здании Верховного Совета. Возглавил Штаб Ю. Воронин»[651].

Заседание Президиума Верховного Совета продолжалось “всего 30–40 минут», т. е. примерно до 20.50[652].

В 21.00 Р. И. Хасбулатов выступил на совещании народных депутатов в зале Совета Национальностей. Он заявил, что парламент будет защищать Конституцию, назвал в качестве первейшей задачи организацию обороны Дома Советов, предложил советам всех уровней немедленно созвать сессии и дать оценку произошедшего, призвал политические организации и профсоюзы встать на защиту парламента[653].

Встретившись с лидером Федерации независимых профсоюзов России (ФНПР) Игорем Евгеньевичем Клочковым, спикер договорился с ним о поддержке парламента профсоюзами, а затем, обговорив с руководителем Департамента охраны Дома Советов Александром Бовтом некоторые вопросы защиты «Белого дома»[654], уединился и между 22.40 и 23.00 попытался определить ответные действия парламента на сделанный Б. Н. Ельциным шаг[655].

Так появился документ под названием «Организация работы Руководства Сопротивления (общий план)». Он предусматривал экстренный созыв Верховного Совета и Съезда народных депутатов, оценку действий Б. Н. Ельцина Конституционным судом, формирование Временного правительства, привлечение на сторону парламента силовых структур и местных органов власти, достижение договоренности с общественными организациями и использование их для давления на мятежников[656].

Очень странно, что спикер составил подобный документ только вечером 21-го, хотя давно уже знал о существовании проекта указа № 1400. Еще более удивительно, что за двадцать минут он написал документ, занимающий почти шесть страниц типографского текста.

Так получилось, что в тот вечер с 22.30 до 24.00 журналистка А. Луговская провела в приемной А. В. Руцкого. За это время в его кабинете побывали В. С. Липицкий, А. Г. Тулеев, В. Г. Уражцев, Ю. М. Воронин, В. Г. Степанков и С. Н. Бабурин, дольше всех почти 40 минут находился В. Г. Степанков[657]. Что они обсуждали, мы не знаем.

А пока спикер и вице-президент принимали первые решения и отдавали связанные с ними распоряжения, Кремль стал переходить от слов к делу.

Вскоре после выступления Б. Н. Ельцина в Доме Советов прекратила действовать междугородняя связь[658], не только телефон, но и телеграф[659]. Во время выступления Р. И. Хасбулатова в зале Совета национальностей сообщили, что «Белый дом» отключили от правительственной связи[660]. По другим сведениям, правительственную связь отключили чуть позже – в 23.00[661].

На следующий день «около 10 часов» В. С. Черномырдин приказал отключить в Доме Советов городскую телефонную связь[662]. Это распоряжение выполнялось в несколько этапов. Так, днем 22-го продолжал работать телефон на вахте «Белого дома»[663]. Телефон спикера работал до следующего утра, а «три телефона в кабинетах сотрудников “3”» и после этого[664]. Если 22-го по отключенным телефонам нельзя было звонить из «Белого дома», то до 23-го они принимали звонки из города[665].

Кроме того, как пишет Р. И. Хасбулатов, «были захвачены объекты Парламента – Парламентский центр на Цветном бульваре, гараж, здание на Новом Арбате, где работал целый ряд… организаций – Высший Экономический Совет, Контрольно-бюджетный комитет, Государственный фонд имущества, Центральная избирательная комиссия, часть аппарата Верховного Совета»[666].

Почти сразу блокировали счета Верховного Совета[667].

Парламент остался без средств связи, без транспорта, без денег.

В первый же вечер у «Белого дома», Конституционного суда, Моссовета, мэрии появились милицейские наряды. Правда, они лишь наблюдала за порядком.[668].

Когда заседание Президиума Верховного Совета подходило к концу, пишет Р. И. Хасбулатов, «послышался шум. Все повернули головы, кто-то подошел к окнам. Я встал и подошел тоже. У “Белого дома” собирался народ»[669].

Кто же это был? Вот как на данный вопрос отвечают некоторые авторы: «Люди в черном – боевики Русского национального единства со свастикой на рукавах, боевые старушки с портретами Ленина и Сталина, люмпены, анархисты, просто душевнобольные»[670].

Что можно сказать по поводу этих слов? Бумага все стерпит.

Едва ли не первым на переворот отреагировало руководство Фронта национального спасения. Его Политсовет собрался еще днем, по некоторым данным, в 17.00, уже зная о предстоящем выступлении Б. Н. Ельцина по телевидению. «Было решено – вспоминал А. В. Крючков, – образовать две группы: одну – для организации оппозиции непосредственно в Доме Советов, другую – для внешней координации действий оппозиции»[671]. Первую поручили возглавить генералу Альберту Михайловичу Макашову, вторую – лидеру «Союза офицеров» подполковнику Станиславу Николаевичу Терехову[672].

Достаточно быстро у стен парламента появились члены Союза офицеров. В тот вечер С. Н. Терехов, который одновременно входил в Политсовет ФНС и возглавлял Московскую организацию ФНС, находился в Доме Советов. Сразу же после оглашения указа № 1400, он встретился с А. В. Руцким и советником Р. И. Хасбулатова – генералом В. А. Ачаловым. Перед ним «была поставлена задача: собрать к Дому Советов как можно больше людей». «Время было вечернее, все были дома, – вспоминает С. Н. Терехов, – мы дали сигнал и две-три сотни наших офицеров прибыли на защиту Парламента»[673].

Еще днем об ожидаемом перевороте стало известно активистам «военной группы» «Белого дома», возглавляемой А. А. Марковым. Как только Б. Н. Ельцин появился на экранах, они сразу же отправились на Краснопресненскую набережную[674].

Быстро отреагировали на ситуацию члены Российской партии коммунистов во главе с Анатолием Викторовичем Крючковым[675] и «Трудовой России» во главе с Виктором Ивановичем Анпиловым[676]. Уже вечером в «Белом доме» находились лидер ФНС Илья Владиславович Константинов, вождь КПРФ Геннадий Андреевич Зюганов[677], руководитель офицерской организации «Щит» Виталий Георгиевич Уражцев[678].

Примерно в 21.00 у стен «Белого дома» действительно появилось «около сотни парней в черных одеждах». Это были члены организации «Русское национальное единство», возглавляемой Александром Петровичем Баркашовым[679].

По одним данным, вечером 21-го у Белого дома находилось «несколько тысяч человек»[680], по другим, – полторы-две[681] или даже три тысячи[682].

Вспоминая тот вечер, А. Марков отмечал, что его «штаб» сразу же предпринял меры по усилению охраны «Белого дома». «Мы, – пишет он, – быстро развернули свои опорные пункты по всему периметру Дома Советов, выставили посты внутри здания – от флагштока до подвалов»[683].

Почти все были уверены, что ночью правительство пойдет на штурм парламента[684]. Поэтому началось возведение баррикад. В. И. Анпилов потребовал оружия. Стали составлять списки добровольцев с указанием паспортных данных[685]. «Между прочим, – пишет по этому поводу один из добровольцев, – кое-кто из тех, кто записывал в десятки, потом исчез вместе со списками. Ясно, кто это был»[686].

По свидетельству В. И. Анпилова, ему и генералу А. М. Макашову удалось добиться, чтобы хотя бы «офицерам, пришедшим защищать «Белый дом» было выдано оружие. Лидер «Трудовой России» утверждает, что добровольцы получили 15 автоматов. «Пока разбирали автоматы и вскрывали банки с патронами, – пишет он, – успеваю отметить, что там же хранились и армейские гранатометы. При желании, можно было организовать защиту Дома Советов по всем требованиям военной науки»[687].

М. М. Мусин отрицает наличие гранатометов в «Белом» доме и утверждает, что в ночь с 21 на 22 были выданы лишь «один автомат» и «два пистолета»[688]. Единственно, кто, по его словам, в ту ночь был вооружен, это сотрудники Департамента охраны Верховного Совета[689].

Когда утром 22-го в 6.30 один из очевидцев подошел к Белому дому, он увидел следующую картину: «Подходы к зданию прикрывали баррикады – в обе стороны по Рочдельской, на Дружинниковской, на Горбатом мосту и у памятника героям 1905 года. Наиболее мощная баррикада – на Дружинниковской у перекрестка с Капрановским – мусорные баки и прочее. В тылу у этой баррикады – вторая, чисто символическая, из скамеек. На Рочдельской перед Глубоким переулком – тоже относительно солидное сооружение. Остальные же баррикады – против посольства США и гостиницы „Мир“ – просто барьеры из переносных загородок, усиленные арматурой и досками со стройки. Впрочем, перед ними разбросаны бетонные блоки, которые не дадут таранить заграждение машинами, а сами баррикады хоть и „прозрачны“, но в случае рукопашной противник на них сломает строй и не сможет атаковать с разгона. За баррикадами сложены рядами кучи камней – „боеприпасы“. Люди у баррикад безоружны. Лишь у некоторых милиционеров из охраны ДС – короткие автоматы. Ими же вооружены и кое-кто из Союза офицеров и казаков, но таких очень мало»[690].

На Краснопресненской набережной баррикад не было.

По свидетельству А. А. Маркова, это объяснялось тем, что из «Белого дома» вся набережная хорошо просматривалась и при необходимости могла обстреливаться[691].

Первые действия

Пока под окнами Белого дома собирался народ и делались первые приготовления к его обороне, в 21.40 началось заседание Конституционного суда[692]. Около 24 часов открылась VII внеочередная сессия Верховного Совета[693].

Когда заседания Верховного Совета уже подходило к концу, утверждает Р. И. Хасбулатов, слово было предоставлено Валерию Зорькину. Он зачитал решение Конституционного суда, которое квалифицировало президентский указ № 1400 как антиконституционный. После этого Верховный Совет принял постановление о прекращении с 20.00 полномочий Б. Н. Ельцина как президента Российской Федерации и о передаче его полномочий А. В. Руцкому[694].

Подобным же образом описывает эти события и А. В. Руцкой[695].

Так все действительно должно было происходить.

На самом деле события развивались совершенно иначе.

Когда Верховный Совет заслушал краткую информацию спикера о произошедшем перевороте, сразу же было принято постановление об отрешении Б. Н. Ельцина от власти. Это произошло уже в 00.19. За проголосовали – 142, против – 3, воздержались – 3[696].

«После голосования по отрешению Ельцина от президентства, – пишет Р. И. Хасбулатов, – целая группа влиятельных членов Президиума – председателей комитетов и комиссий, которые многое сделали для обострения и осложнения обстановки в Верховном Совете, сложила свои полномочия председателей. Это: С. Степашин, председатель комитета по обороне и безопасности, Е. Амбарцумов, председатель комитета по международным делам; А. Починок, председатель бюджетной комиссии, С. Ковалев, председатель Комитета по правам человека. Сложил, наконец, полномочия заместитель Председателя Верховного Совета Н. Рябов»[697].

Затем 137-ю голосами Верховный совет принял решение возложить президентские обязанности на А. В. Руцкого. Уже в 00.25 его привели к присяге, после чего он огласил два указа: о своем вступлении в должность президента и об отмене указа № 1400[698].

Между тем Конституционный суд признал, что указ № 1400 является антиконституционным только в 00.45[699]. А на трибуну Верховного Совета Валерий Дмитриевич Зорькин поднялся в 2 часа 12 минут[700].

Если рассматривать дело по существу, данное обстоятельство не имело принципиального значения. Однако если встать на формальную точку зрения, следует признать, что Верховный Совет проявил ненужную поспешность. Хотя на основании Конституции с момента обнародования указа № 1400 Б. Н. Ельцин автоматически утратил президентские полномочия, для юридического оформления этого факта требовалось решение Конституционного суда.

Почему же Верховный Совет вынес свое постановление, не дождавшись его вердикта? Что давали ему эти два часа? Ничего. Зато проявленная «торопливость» позволяла Кремлю говорить о незаконности принятого Верховным Советом постановления об отстранении Б. Н. Ельцина от власти.

Точно также обстояло дело с А. В. Руцким. Поскольку, подписав указ № 1400, Б. Н. Ельцин автоматически утратил президентскую власть, с этого момента его полномочия автоматически переходили к вице-президенту. Но для юридического оформления этого факта и приведения исполняющего обязанности президента к присяге тоже требовалось решение Конституционного суда.

Преждевременное приведение А. В. Руцкого к присяге ничего не давало ему. Зато позволяло Кремлю характеризовать его как самозванца.

Имеем ли мы здесь дело с юридической небрежностью или же это было сделано сознательно, еще предстоит выяснить.

С вопросом о президентских полномочиях А. В. Руцкого самым тесным образом связан другой вопрос. Дело в том, что по конституции президент является верховным главнокомандующим. Это означает, что одновременно с изданием указа о вступлении в должность президента, А. В. Руцкой должен был издать указ о вступлении в должность верховного главнокомандующего. Однако среди первых его указов, опубликованных 23 сентября на страницах «Российской газеты», такого документа нет[701].

Может быть, А. В. Руцкой забыл об этом, и никто не напомнил ему о необходимости такого шага? Нет. Данный вопрос возник уже вечером 21-го, когда в «Белый дом» пришла целая группа генералов. По свидетельству генерал-полковника Леонида Григорьевича Ивашова, он не только инициировал это предложение, но и подготовил проект соответствующего указа[702].

Однако если указ № 1 о вступлении в должность президента А. В. Руцкой подписал в 0.25[703], то указ о вступлении в должность верховного главнокомандующего, имеющий № 8 и датированный 22 сентября[704], по всей видимости, был подписан только вечером этого дня, когда номер «Российской газеты», вышедший утром 23-го, уже сверстали[705].

В результате днем 22-го возникла противоречивая ситуация. С одной стороны, Б. Н. Ельцин утратил президентские полномочия, но юридически не был лишен полномочий верховного главнокомандующего. С другой стороны, А. В. Руцкой стал президентом, но не взял на себя полномочия верховного главнокомандующего. Это не могло не отразиться на взаимоотношениях «Белого дома» с армией, перед которой возник вопрос: кому подчиняться?

Планируя свои первые действия, Р. И. Хасбулатов наметил формирование Временного правительства. Был даже заготовлен проект указа № 3 об отставке В. С. Черномырдина[706]. Но эта идея спикера не получила поддержки. Перед заседанием Верховного совета Р. И. Хасбулатов и А. В. Руцкой решили создать Военный Совет, а правительство пока не трогать[707].

Состоявшиеся заседания фракций пришли к подобному же выводу, предложив ограничиться только отставкой В. Ф. Ерина, на котором лежала ответственность за разгон первомайской демонстрации. Об этом депутат Н. А. Павлов поставил в известность А. В. Руцкого. «А. В. Руцкой, – вспоминает Н. А. Павлов, – ответил, что он абсолютно с этим согласен… И каково же было наше изумление, когда примерно через 2–3 часа, под утро, Руцкой взошел на трибуну съезда и зачитал указы об освобождении Грачева и Голушко и о назначении на их должности Ачалова и Баранникова»[708]. Позднее вместо В. Ф. Ерина министром внутренних дел стал А. Ф. Дунаев[709].

По некоторым сведениям, перед этим, когда Верховный Совет сделал перерыв, А. В. Руцкой позвонил Н. М. Голушко и П. С. Грачеву и пригласил их в Дом советов. Оба отказались сделать это, продемонстрировав тем самым, что не признают его президентом[710].

Объясняя позицию П. С. Грачева, А. В. Руцкой через несколько дней зявил: «…у Грачева есть стимул защищать Ельцина. Как только Ельцина отстранят от власти, сразу встанет вопрос, как и кем распродавалось имущество армии. Но коррупция – это даже мелочь. Грачеву нужно будет ответить за тайные поставки оружия в Азербайджан и Армению, Абхазию и Грузию, в Молдову и Приднестровье и ответить, почему он вооружал… враждующие стороны»[711].

Если в ночь с 21-го на 22-е телефонный разговор А. В. Руцкого с военным министром и министром безопасности имел место, и они действительно отказались прибыть в «Белый дом», указ об их отставке являлся вполне логичным.

Видимо, после этого А. В. Руцкой остановил свой выбор на В. А. Ачалове и, опасаясь, что он может отказаться от министерского портфеля, подписал указ о его назначении, даже не переговори с ним[712]. «О своем назначении на должность министра обороны, – вспоминает В. А. Ачалов, – я узнал, находясь на тринадцатом этаже Дома Советов. Со мной по этому поводу никто не советовался»[713].

Как состоялось назначение В. П. Баранникова и А. Ф. Дунаева, остается пока неизвестным. В беседе со мной Андрей Федорович от ответа на данный вопрос почему-то уклонился, отметив лишь, что был приглашен в «Белый дом» Ю. М. Ворониным[714].

Получив новое назначение, В. А. Ачалов остался в кабинете на 13-м этаже[715]. Своим заместителем он назначил генерала А. М. Макашова[716]. Обязанности начальника штаба возложил на полковника В. В. Кулясова[717]. Его советниками или помощниками стали А. П. Баркашов[718], М. М. Мусин[719], С. Н. Терехов[720].

В. П. Баранников обосновался на шестом этаже[721]. В его «команду» вошли 6–8 человек: 2–3 человека находились за стенами «Белого дома» и лишь иногда появлялись здесь; 3–4 человека были действующими офицерами Министерства безопасности, поэтому, хотя и состояли при В. П. Баранникове, но не афишировали это[722]. В результате некоторые даже достаточно осведомленные люди считали, что у Виктора Павловича был только один помощник – Николай Владимирович Андрианов[723].

А. Ф. Дунаев разместился на 4 этаже, в левом крыле здания[724]. По свидетельству А. М. Сабора, у А. Ф. Дунаева был один единственный помощник – Григорий Степанович Никулин, несколько человек технического персонала и около 20 человек охраны[725]. А. Ф. Дунаев полностью подтвердил эту информацию, уточнив лишь, что обязанности по руководству его охраной исполнял Олег Георгиевич Горбатюк[726]. Кроме того, в команду А. Ф. Дунаева входил бывший подполковник следственного комитета МВД Александр Алексеевич Родионов[727].

После того, как заседание Верховного Совета закончилось, А. В. Руцкой и Р. И. Хасбулатов встретились с назначенными министрами и предложили им направиться по своим рабочим местам[728].

«Мы, депутаты, – вспоминает С. Н. Бабурин, – были готовы ехать вместе с ними в министерства, чтобы они реально могли выполнять свои должностные функции. Я говорил им об этом неоднократно»[729].

Еще более решительно был настроен В. И. Анпилов. Он предложил построить колонну из сторонников парламента, поставить во главе колонны народных депутатов, а также А. В. Руцкого и Р. И. Хасбулатова и сопровождать назначенных министров «к тем зданиям, в которых они должны работать»[730].

По свидетельству С. А. Филатова, в ночь с 21-го на 22-е из «Белого дома» обзвонили всех командующих родами вой ск, флотами и военными округами, и все на поставленный им вопрос ответили, что будут верны Конституции. Но когда потребовалось от слов перейти к делу, обнаружилось, что армия и парламент эту верность понимают по-разному[731].

Почему так получилось – это предмет для спецального исследования.

По свидетельству В. А. Ачалова, получив новое назначение, он сразу же связался со штабом Воздушно-десантных войск (ВДВ). Поскольку их командующий генерал-полковник Евгений Николаевич Подколзин был болен, разговор состоялся с его первым заместителем Освальдосом Миколовичем Пикаускасом. Тот заявил, что поддерживает Верховный Совет и готов предоставить в распоряжение В. А. Ачалова штаб ВДВ[732].

Это значит, что уже утром 22 сентября парламент мог получить поддержку десантников! Имеются сведения, что тогда же о своей готовности перейти на сторону парламента заявили руководители двух спецгрупп «Альфы» и «Вымпел»[733].

Поддержка десантников и двух названных групп спецназа позволяла восстановить законную власть в столице уже днем 22-го. Однако «Белый дом» уклонился от использования этой возможности.

Если верить В. А. Ачалову, когда он заявил, что отправляется в штаб ВДВ, руководство «Белого дома» и все находившиеся в нем военные выступили против этого[734].

Может быть, они не хотели вовлекать армию в политическую борьбу?

Ничего подобного.

Отказавшись от поддержки десантников, А. В. Руцкой днем 22-го письменно обратился к командующим родами войск с призывом поддержать парламент. Было бы понятно, если бы Александр Владимирович облек свое обращение в форму приказа верховного главнокомандующего. Между тем оно представляло собою письмо от имени исполняющего обязанности президента и начиналось словами: «Я обращаюсь к вам как офицер»[735].

Призыв по меньшей мере странный. И не удивительно, что он остался без ответа.

В тот же день Р. И. Хасбулатов приказал направить к «Белому дому» несколько воинских частей[736].

23-го Р. И. Хасбулатов обратился к «военным – членам коллегии, заместителям министра обороны, отдельным командирам, начальникам военных училищ» «с просьбой выполнить требования Конституции и Закона об обороне: выступить на защиту своей же присяги – о верности Конституции». Ответа не последовало, но в Министерстве обороны на всякий случай отключили городские телефоны[737].

Для привлечения воинских частей на сторону парламента в них были направлены некоторые генералы и офицеры, находившиеся в Доме Советов: например, Б. В. Тарасов и М. Г. Титов[738].

Стоило ли обращаться с подобными приказами и призывами к командирам, чья позиция не была известна, если имелась возможность опереться на поддержку десантников?

Это свидетельствует, что руководство «Белого дома» с первого же дня переворота начало вести какую-то странную игру.

О том, как в «Белом доме» начался новый день, мы можем судить по «рабочему дневнику» Р. И. Хасбулатова: «8.00. – Непрерывно идут депутаты, председатели областных, краевых советов, предприниматели, ученые, деятели культуры, огромное количество телеграмм в поддержку Верховного Совета»[739].

Первые действия Р. И. Хасбулатова выглядят довольно логично. Он распорядился начать «работу с общественными организациями» и предпринимателями, предложил помочь «военным организовать сопротивление в регионах», провел в Министерстве связи селекторное совещание с местными советами, в 16.30 открыл совещание председателей Верховных Советов республик, областных и краевых советов, на котором была достигнута договоренность о совместных действиях и на А. Тулеева возложена обязанность координатора. Весь вечер до 24.00 Руслан Имранович провел в других подобных же совещаниях и встречах, стремясь объединить вокруг парламента самые разные общественные силы[740].

М. М. Мусин утверждает, что в тот же день, «в первые сутки Председатель ВС четыре раза разговаривал по спутниковому телефону с Вашингтоном и представителями Государственного департамента»[741]. Действия спикера можно было бы понять, как попытку найти выход из возникшего кризиса на самом высшем политическом уровне. Но, если подобные переговоры действительно имели место, почему Руслан Имранович предпочел сохранить их в тайне от всех?

С утра к «Белому дому» начали стекаться люди. ГУВД Москвы информировало, что к 10 часам здесь собралось около 900 человек, вечером не более 5 тысяч[742]. По другим данным, вечером 22-го у стен Белого дома находилось около 20 тысяч человек[743]. Р. И. Хасбулатов утверждает, что, когда около 19.00 он выступал на митинге с балкона у 14-го подъезда, на площади было примерно 40 тысяч человек[744].

Поскольку с получением официальных должностей в Министерстве обороны А. М. Макашов и С. Н. Терехов сложили с себя обязанности руководителей созданных накануне центров ФНС, оба центра объединили в один «штаб», а его руководителем назначили лидера РПК, члена Политсовета ФНС Анатолия Викторовича Крючкова[745].

А. В. Крючков (1944–2005) начинал свой трудовой путь простым рабочим. Закончив Всесоюзный юридический заочный институт, он с 1983 г. работал во ВНИИ МВД СССР, защитил кандидатскую диссертацию, стал подполковником милиции. В 1992 г. ушел в отставку и полностью посвятил себя политической деятельности[746].

«Мы, – вспоминал позднее А. Пригарин, – одновременно в 1988 г. буквально день в день пришли в политику, начав с партийного клуба «Коммунисты за перестройку». И через пару месяцев создали в нем Коммунистическую платформу, противопоставив ее группе В. Лысенко, В. Шахновского и А. Чубайса»[747]. Затем Коммунистическая платформа трансформировалась в Марксистскую[748]. На ее основе возникла Российская партия коммунистов, лидером которой – председателем Политсовета ЦИК и стал А. В. Крючков[749].

Знавшие его отмечают, что он имел организаторские способности[750] и был уверен, что даже небольшая, но сплоченная организация может оказывать решающее влияние на ход событий[751]. Действительно, хотя возглавляемая им партия в 1993 г. насчитывала всего лишь около 500 человек[752], а в Москве – около сотни[753], осенью 1993 г. она оказалась одной из самых активных организаций.

С 22 сентября А. В. Крючков становится одним из главных руководителей многодневного митинга под стенами «Белого дома»[754].

В первой половине этого дня (между 11.00 и 14.00) группа сторонников парламента в составе 10–15 человек, среди которых были депутат И. А. Шашвиашвили и С. Н. Терехов, на «Икарусе» отправилась в Останкино требовать эфира для парламента, но получила отказ[755].

Когда С. Н. Терехов еще был в Останкино, к А. М. Макашову привели «подполковника», который «назвался офицером гражданской обороны». Он заявил, что «на одном из запасных командных пунктов Г[ражданской] о[обороны] в Кунцеве», там, где когда-то находилась дача И. В. Сталина, можно получить «рабочую связь» с воинскими частями. Обсудив это предложение и получив согласие В. А. Ачалова, А. М. Макашов стал готовиться к поездке[756].

Была собрана группа из 8 человек, в состав которой вошли руководители Союза офицеров Геннадий Федорович Кирюшин, Владимир Михайлович Усов, Владимир Викторович Федосеенков[757].

На двух «Волгах» они добрались до Кунцева. На территорию воинской части генерала А. М. Макашова и сопровождающих его пропустили без задержки. Однако расположенный здесь Центр связи бездействовал[758]. В печати отмечается, что связь «была отключена на плановый осмотр»[759]. В. В. Федосеенков считает, что ее отключили, когда они появились на территории части[760].

Поездка туда и обратно заняла около трех часов, поэтому в «Белый дом» А. М. Макашов вернулся не ранее 18.00[761].

К этому времени, Аналитический центр Верховного Совета подвел первые итоги. Они были неутешительными. Парламентские аналитики констатировали, что коллегии силовых министерств на стороне Кремля, а, следовательно, на стороне Кремля госбезопасность, армия и милиция. Из этого был сделан вывод, что парламент может переломить ситуацию в свою пользу только при поддержке населения. Между тем главный инструмент идеологического влияния – телевидение – тоже находился в руках заговорщиков. Аналитический центр предложил лишить Кремль этого инструмента, не останавливаясь перед самыми крайними средствами вплоть до нарушения электроснабжения Останкино[762].

В тот же вечер 22-го, по свидетельству С. Н. Терехова, у А. В. Руцкого состоялось совещание. Речь шла речь о необходимости занятия зданий Министерства безопасности, Министерства внутренних дел, Министерства обороны и Генштаба, иначе говоря, о взятии власти в свои руки[763].

По все видимости, именно это совещание упоминается в воспоминаниях А. М. Макашова. Он пишет, что «в первые дни осады» А. В. Руцкой собрал «тех, кто носит погоны» и разразился эмоциональной речью. Причем, признается отставной генерал, «такого мата, как от Руцкого тогда, нигде больше, кроме как в армейской курилке, не слышал». «Руцкой даже не ругался, а сыпал этими словами вперемешку с приказами: «взять», «блокировать», «разогнать». Что же предлагалось военным? К сожалению, Альберт Михайлович не дает на этот вопрос полного ответа. Но из его воспоминаний мы узнаем, что ему лично было приказано «взять почту, телеграф, вокзалы». Кроме того, прозвучал приказ «занять» «МВД», «Генштаб», «Останкино»[764].

Чем закончилось это совещание, мы не знаем. Можно лишь отметить, что ни одно распоряжение исполняющего обязанности президента выполнено не было.

Касаясь этого эпизода, Н. Андрианов пишет: «Один из вариантов занятия Баранниковым своего законного места в служебном кабинете на Лубянке предусматривал привлечение примерно двадцати действующих ответственных работников министерства, которые должны были блокировать охрану и ввести нового министра в хорошо знакомый ему кабинет. Баранникова готово было признать большинство сотрудников МБ». Но «предлагавшие не гарантировали, что дело обойдется без кровопролития, поэтому Баранников отказался»[765].

Показательно, что выступавший тогда же на митинге у Белого дома В. И. Анпилов не только призвал сторонников парламента к активным действиям, но и предложил организовать марш на Останкино[766].

Объясняя свою позицию, В. И. Анпилов позднее заявил: «Моя тактика была направлена на то, чтобы радикализировать руководство Верховного Совета, в частности, Хасбулатова и Руцкого. Тогда, как мне представлялось, надо было добиться, чтобы народная масса толкнула их в направлении занятия ключевых пунктов власти: Моссовета, Генштаба, КГБ и так далее»[767].

Получается, что В. И. Анпилов озвучивал те же самые идеи, которые излагал на совещании с военными А. В. Руцкой.

Чтобы не возвращаться к этому вопросу, необходимо отметить, поскольку А. В. Руцкой исполнял обязанности президента, его распоряжения имели совершенно законный характер. Речь шла о подчинении вышедших за рамки закона государственных органов. Криминальный характер имели не приказы исполнявшего обязанности президента, а нежелание названных учреждений подчиняться ему.

Но в отличие от законной власти заговорщики располагали реальной силой. В таких условиях ничем не подкрепленные распоряжения А. В. Руцкого имели если не провокационный, то авантюристический характер.

Прежде чем вернуть власть в законные руки, следовало обеспечить ее соответствующей силой. Аналитический центр был совершенно прав: судьба парламента целиком и полностью зависела от того, поддержит ли его народ или нет.

Понимая, что для столицы те несколько тысяч человек, что 22-го пришли к «Белому дому», значили немного, Р. И. Хасбулатов записал в тот день в своем «рабочем дневнике»: «Нужны – сотни тысяч людей. Или – приход Армии. Других средств у нас нет»[768].

Привлечение на сторону парламента «сотен тысяч людей» во многом зависело от КПРФ, ФНС, ФНПР и других общественных организаций.

Самой массовой политической партией в то время была КПРФ. По некоторым данным, тогда в ней насчитывалось более 500 тыс. членов[769].

Возглавляемый Г. А. Зюгановым ЦИК КПРФ сразу же осудил указ № 1400 и призвал население к поддержке парламента[770]. По некоторым сведениям, Г. А. Зюганов обещал поднять провинцию[771].

21 сентября с заявлением «Против государственного переворота, совершенного Ельциным 21 сентября» выступил Политсовет ФНС. Он призвал население страны участвовать в «акциях гражданского неповиновения президенту», «блокировать пропрезидентские структуры, милицейские и воинские формирования, если они будут выполнять незаконные распоряжения», «провести массовые митинги и демонстрации протеста», «начать политические забастовки на предприятиях и в учреждениях»[772].

По свидетельству И. Е. Клочкова, руководство ФНПР давно ожидало подобного развития событий. В связи с этим в 1993 г. он почти восемь месяцев провел в командировках по стране, встречаясь с рабочими и профсоюзными лидерами. Пытался выходить и на директоров. Но они, как правило, от встреч уклонялись. В результате этих поездок была достигнута договоренность с руководителями профсоюзов примерно ста крупнейших предприятий России, что в случае необходимости они по призыву ФНПР поднимут рабочих на защиту парламента[773].

22 сентября состоялось заседание Исполкома Совета ФНПР. Рассмотрев сложившееся положение, он выступил с заявлением, в котором не только осудил указ № 1400 как грубое нарушение конституции, не только выдвинул так называемый «нулевой вариант», т. е. потребовал «немедленной отмены неконституционных ограничений деятельности законодательной власти и проведения одновременных свободных выборов Президента и Верховного Совета», но и призвал членов федерации «всеми доступными средствами, включая забастовку, выразить решительный протест антиконституционным действиям, от кого бы они ни исходили»[774].

С очень осторожным заявлением выступил возглавляемый А. И. Вольским «Гражданский союз». Он призвал парламент и «президента» «найти демократический и легитимный выход из кризиса» на пути одновременных досрочных выборов парламента и президента. В тот же день, 22 сентября, идею одновременных досрочных выборов поддержал Конституционный суд[775].

Как на все это реагировал Кремль?

«При Филатове, – пишет В. Л. Шейнис, – по инициативе Сатарова была наскоро сформирована группа, в которую вошли доверенные лица президента: Скоков, Шахрай, Ковалев, Федотов, Андрей Макаров и другие – всего человек 20. Группа, которую возглавил Красавченко, ежедневно заседала по нескольку часов всю последнюю неделю сентября в одном из кремлевских кабинетов, обсуждала поступавшую информацию и генерировала рекомендации, которые оформлялись в виде, как их назвал Сатаров, «записочек», которые направлялись через Филатова Ельцину. Группа была нацелена на поиск мирного выхода из цугцванга»[776].

Эти поиски явно не соответсвовали стремлениям Б. Н. Ельцина. 23 сентября он подписал два указа «О досрочных выборах президента РФ» – 12 июня 1994 года[777] и «Положение о перевыборах депутатов в Государственную думу», назначенных на 12 декабря 1993 г., а также «Положение о федеральных органах власти на переходный период»[778], которые находились в полном противоречии с идеей «нулевого варианта».

В тот же день, 23-го, появился указ «О социальных гарантиях для депутатов Российской Федерации созыва 1990–1995 гг.[779].

Депутатам предлагалось незамедлительно сложить свои полномочия и подать заявления в Комиссию по передаче дел Верховного Совета Российской Федерации по следующей форме:

«1. Согласен получить единовременное денежное пособие в размере годовой заработной платы.

2. Прошу трудоустроить меня в:

а) аппарат Федерального Собрания Российской Федерации…,

б) Рабочую группу Конституционной Комиссии…,

в) Комиссию законодательных предположений…,

г) Аппарат Правительства Российской Федерации…,

д) Другие варианты…,

е) Прошу назначить мне пенсию в размере 75 % заработной платы…,

3. Прошу закрепить за мной занимаемую служебную площадь по адресу…

4. Прошу сохранить до 30 июня 1995 г. право на медицинское обслуживание и санаторно-курортное лечение для меня и членов семьи… Народный депутат… (ФИО)»[780].

Это была неприкрытая попытка подкупа народных депутатов, после чего началась их закулисная обработка.

«Нам, – пишет В. А. Ачалов, – стало известно, что среди тех, кто находился в Беломдоме, были люди, работавшие на окружение Ельцина. Мне несколько раз назначались тайные встречи… Я от таких встреч уклонялся»[781].

В разговоре со мною, В. А. Ачалов сказал, что ему не только назначались «тайные встречи», но и предлагались различные должности в правительственном аппарате. Однако все эти предложения он отклонил[782].

Кто же составлял в Доме Советов эту «пятую колонну»?

На сегодняшний день известно, что переговоры с народными депутатами о переходе на сторону Кремля вели помощники А. В. Руцкого Н. Косов и А. Федоров, а также руководитель его Секретарита В. Краснов, назначенный 22 сентября главой Администрации исполняющего обязанности президента[783]. И. И. Андронов утверждает, что подобную же роль в «Белом доме» играли один из лидеров КПРФ И. П. Рыбкин и заместитель спикера В. О. Исправников[784]. Если верить народному депутату С. А. Осминину, стороников Кремля искал в стенах «Белого дома» и В. П. Баранников[785].

Трагедия на Ленинградском проспекте

«Первые дни обороны Дома Советов, – пишет В. И. Анпилов, – можно назвать вялотекущими. Днем, особенно после рабочего дня, сюда стекались огромные толпы людей… практически беспрерывно шел митинг, оглашались телеграммы поддержки Верховного Совета с мест, выступали депутаты, политики отталкивали друг друга локтями от микрофона, стараясь выступить первыми»[786].

Начала превращаться в митинг и сессия Верховного Совета. «Ничего интересного на сессии нет: – констатировал 23-го Р. И. Хасбулатов, – Нужные решения приняты. Сейчас – необходима оргработа. А депутаты хотят выступать»[787].

Когда сессия возобновила свою работу, стало известно, что воспользовавшись «указом» «О социальных гарантиях», из «Белого дома» ушли народные депутаты Е. А. Амбарцумов, С. А. Ковалев, А. П. Починок, Н. Т. Рябов и С. В. Степашин и др.[788].

От депутатских мандатов отказалось «большинство председателей комитетов Верховного Совета». “…В моем парламентском комитете по международным делам, – пишет И. И. Андронов, – дезертировали из “Белого дома” три четверти членов комитета»[789].

Н. Т. Рябов сразу же был назначен председателем Центральной избирательной комиссии[790], С. В. Степашин – заместителем министра безопасности[791]. Заместителем министра, а потом и министром стал А. П. Починок. Е. А. Амбарцумов, возглавлявший до этого Комитет по международным делам, пишет И. И. Андронов, «прибыльно променял депутатство на пост… посла». «Евгений Кожокин получил… кресло заместителя министра, а затем директора института стратегических исследований. Бывший скромный правовед Алексей Сурков превратился… в главу кремлевской спецкомиссии по раздаче материальных благ таким, как он, перебежчикам из «Белого дома»[792].

К 20.00 стало известно, что «все районные Советы г. Москвы заявили о непризнании Указа № 1400». Р. И. Хасбулатов сразу же поручил В. А. Агафонову и Ю. М. Воронину: «создать “центр сопротивления” города Москвы», «ввести туда всех председателей этих райсоветов» и предложить им вывести москвичей на улицы города в поддержку парламента, подключив к этому оппозиционные партии, «комитеты в защиту Конституции и демократии», «профсоюзы предприятий госсектора», директоров предприятий, прежде всего оборонных[793].

В тот же день, 23 сентября, А. В. Руцкой выступил с обращением «К гражданам России!» и призвал «всех граждан, армию, правоохранительные органы России к Всероссийской забастовке в защиту конституции и закона»[794]. По всей видимости, к этому же времени относится подобное же обращение Президиума Верховного Совета «К трудовым коллективам России»[795].

Между тем утром 23 сентября появились слухи, будто бы сторонники парламента готовятся к нападению на Генеральный штаб и Министерство обороны[796]. К вечеру «Управление по информации и печати Министерства обороны России» даже распространило специальную «информацию», что ему известно о подготовке подобного нападения[797].

А вечером неожиданно появилось известие о нападении на штаб-квартиру Объединенных вооруженных сил СНГ, располагавшуюся по адресу: Ленинградский проспект, д.41[798].

«23 сентября…, – пишет Б. Н. Ельцин, – группа боевиков совершила попытку захвата караула, несущего дежурство в здании бывшего штаба Объединенных Вооруженных Сил СНГ на Ленинградском проспекте. Бандитов было восемь человек, вооруженных автоматами. Им удалось обезоружить солдат, несущих дежурство. По тревоге на помощь штабу был выслан ОМОН, который вскоре заставил боевиков бежать из здания. Во время перестрелки погибли двое: капитан милиции Свириденко и совсем случайный человек, шестидесятилетняя женщина из жилого дома нап ротив, которая, услышав выстрелы, подошла к окну». Обходя стороной вопрос о том, что же это были за «боевики», Б. Н. Ельцин вскользь отмечает далее, что за их спиною стоял «Белый дом»[799].

Одним из первых на место происшествия прибыл корреспондент «Известий» Николай Бурбыга. Он появился там в тот момент, когда «несколько милиционеров» еще «собирали гильзы, густо устилавшие асфальт вблизи контрольно-пропускного пункта»[800].

И вот, что поведал ему «комендант охраны» штаба полковник Василий Кравчук: «…приблизительно 8-10 человек, вооруженных автоматами, подъехали на легковых автомашинах к контрольно-пропускному пункту. Выскочив из машин, они открыли беспорядочную стрельбу внутрь помещения, в котором находилось трое солдат… У двоих солдат нападавшим удалось отобрать пистолеты, третий успел выскочить из помещения»[801].

Этим третьим Н. Бурбыге был представлен рядовой Сергей Гуньков (на самом деле Ганькин – А.О.), который дал следующие показания: «Я посмотрел в окно и увидел несколько людей с автоматами, которые быстрым шагом приближались к КПП. Особенно хорошо запомнились двое: они были в кожаных куртках. У одного на голове – офицерская пилотка с кокардой (прошу вас обратить внимание на эту деталь). Я успел закрыть дверь. Они подбежали, выбили стекло и начали стрелять. Потом через разбитое стекло открыли дверную задвижку и ворвались внутрь помещения. Я сразу выскочил на улицу… Несколько человек начали стрелять в милиционера, который бросился нам на помощь, а несколько побежали по аллее к зданию штаба. Мимо КПП в это время проходил капитан милиции из 109-го отделения милиции. Услышав выстрелы и увидев группу вооруженных автоматами людей, он бросился на помощь солдатам и был расстрелян очередью из автомата. Еще один милиционер на патрульно-постовой машине проезжал мимо и услышал выстрелы. На него тоже был обрушен шквал огня… тем не менее, лейтенант милиции отделался легким ранением. Прорвавшиеся на территорию нападавшие устремились к зданию штаба, но нарвались на подвижной патруль, который вступил с ними в перестрелку, после чего нападавшие бежали»[802].

На следующий день, 24 сентября, в 11.00 началась пресс-конференция, в которой приняли участие мэр Москвы Ю. М. Лужков, начальник ГУВД Москвы генерал В. И. Панкратов, начальник московского управления Министерства безопасности Е. В. Савостьянов. По другим данным, в этой же пресс-конференции принимали участие управляющий делами мэрии В. Шахновский[803] и прокурор Москвы Г. Пономарев[804]. В тот же день в Министерстве обороны провел пресс – конференцию генерал К. И. Кобец[805]. Известен также письменный рапорт К. И. Кобеца, касающийся этого же инцидента. Специальное заявление по этому вопросу обнародовало правительство[806].

Как заявил К. И. Кобец, «…около 20.00 в районе штаба было замечено скопление двух групп людей (примерно по 50 человек каждая), приехавших на двух автобусах». «Так как сил у военных было немного, а офицеры и генералы штаба ОВС СНГ уже ушли домой, Кобец обратился к Юрию Лужкову с просьбой выделить силы для обеспечения охраны, чтобы не привлекать войсковые подразделения»[807].

Если бы К. И. Кобец сказал, что вечером 23-го «в районе штаба» ОВС СНГ появились люди с оружием, понять его тревогу было бы можно. Но неужели Министерство обороны отслеживало все автобусы и любые скопления людей на такой оживленной магистрали как Ленинградский проспект и сразу же принимало профилактические меры?

А эти меры, оказывается, не ограничились звонком Ю. М. Лужкову.

В письменном рапорте К. И. Кобеца в полном противоречии с его устным заявлением говорится: «Охрана объекта была усилена нарядом ОМОНа, а также подразделениями Министерства Обороны РФ и московского гарнизона»[808].

Поразительная бдительность. Оказывается в Министерстве обороны сразу же заподозрили собравшихся на Ленинградском проспекте безоружных людей в намерении совершить террористический акт.

«Для предотвращения… террористического акта – говорится в рапорте К. И. Кобеца, – к 20.30 на объект прибыли руководители ГВИ и штаба ОВС СНГ: генерал армии Кобец К. И., генерал-полковник Самсонов В. H., генерал-полковник Родионов Ю. H., генерал-лейтенант Челышев Б. П., генерал-лейтенант Подгорный И. И. и другие генералы и офицеры»[809].

Кто же лучше генералов может защитить штаб от террористов!

Однако если К. И. Кобец заподозрил безоружных людей в намерении напасть на штаб, почему о возможном нападении не был поставлен в известность караул на КПП, для которого, если верить рассказу «рядового Гунькова», оно оказалось неожиданным?

Но послушаем генерала дальше. «В 20.50 был зафиксирован вывоз боеприпасов неизвестными лицами с сопредельного со штабом завода им. Илюшина… Патроны раздавались боевикам. В 21.10 передовая группа боевиков, по словам Кобеца, ворвалась на территорию штаба, наскочила на патрульную машину милиции и когда те попробовали разобраться, что к чему, был открыт огонь на поражение. Один милиционер – капитан Свириденко – погиб, другой был ранен в голову»[810].

Дирекция упомянутого К. И. Кобецом завода имени Илюшина сразу же опровергла информацию о хищении боеприпасов[811]. Поэтому, как обратил внимание А. В. Руцкой[812], в письменном докладе К. И. Кобеца на эту тему данный факт уже не фигурировал[813].

Тот, кто бывал на Ленинградском проспекте, знает, что здание бывшего штаба ОВС СНГ окружено высоким забором из металлических прутьев с такими же высокими воротами. Поэтому никакие милицейские машины патрулировать по территории штаба не могут.

Из заявления К. И. Кобеца получается, что столкновение с патрульной машиной произошло «на территории штаба», то есть после того, как нападавшие «ворвались» сюда через КПП. Между тем «рядовой Гуньков» утверждал, что убитый «капитан милиции» проходил мимо КПП с внешней стороны, где и проезжала патрульная машина.

«В это же время, – как утверждал К. И. Кобец, – вторая группа боевиков начала штурмовать пост у центрального входа в штаб. Четырех солдат, стреляя из автоматов поверх голов, нападавшие уложили на пол и пробились к входу в штаб. Завязалась перестрелка с патрулем милиции. Однако в это время прибыл ОМОН, и боевики на автобусах спешно уехали»[814].

Допустим, что все это было так. Но тогда следует поставить под сомнение свидетельство «рядового Гунькова», по утверждению которого перестрелка произошла на КПП, а к зданию штаба нападавшие пройти не смогли, так как нарвались на подвижной воинский патруль и вынуждены были бежать.

Непонятно и другое: если ОМОН прибыл тогда, когда «боевики» уже «пробились к входу штаб», как им удалось без потерь вернуться к КПП, пройти через него, сесть в оставленные за воротами КПП «автобусы» и без всяких осложнений уехать?

Нетрудно понять, что версия генерала К. И. Кобеца находится в противоречии не только с версией, озвученной Н. Бурбыгой, но и с самой элементарной логикой. Но тогда получается, что сделанное утром 24 сентября официальное заявление Министерства обороны по поводу инцидента на Ленинградском проспекте – примитивная дезинформация.

Такой же характер имеют и другие официальные сведения об этом событии. Если одни СМИ вечером 23-го утверждали, что нападение на штаб ОВС СНГ – дело рук Союза офицеров, то другие сообщали, что «нападение на штаб Объединенных сил СНГ на Ленинградском проспекте» совершили «боевики отрядов самообороны, организованных В. Анпиловым», что уже есть задержанные, среди которых был назван «известный член «Трудовой Москвы» Сергей Беляев»[815].

Выступивший на упоминаемой пресс-конференции начальник ГУВД Москвы генерал В. И. Панкратов назвал фамилии четверых задержанных: С. Б еляев, М. Калентов, Б. Курзанов и А. Медведев. Причем о С. Беляеве было сказано: «Именно он отдал приказ стрелять»[816].

«Московский комсомолец» со ссылкой на Ю. М. Лужкова тоже назвал четыре фамилии задержанных на месте происшествия: Беляев, Колендов, Константинов и Курдалов, уточнив при этом: «Один из захваченных сообщил, что приказ о захвате Центра получил от руководителя десятки Сергея Беляева. Другой сообщил, что приказ получил от командира Союза офицеров Терехова»[817].

Публикация этой статьи на страницах «Московского комсомольца» сопровождалась фотографиями двух задержанных, один из которых был в офицерской пилотке, что полностью соответствует показаниям «рядового Гунькова» (см выше)[818].

24-го корреспонденты «Известий» встретились с прокурором города Москвы Г. Пономаревым и его заместителем Ю. Смирновым. Ю. Смирнов заявил, что точное число «нападавших» неизвестно. Их могло быть от 8 до 10. Поверх комуфляжной формы у некоторых были гражданские куртки. Приехали «нападавшие» на автомашине с брезентовым верхом, при себе имели автоматы Калашникова[819].

Г. Пономарев подтвердил, что задержано 9 человек, но уточнил: пока «неясно: кто эти люди: участники нападения, свидетели, случайные прохожие»[820].

Вот так!

Очевидно, если бы упомянутых девять человек задержали в момент нападения, да еще с автоматами, то перед прокуратурой не возникал бы вопрос: кто это? участники нападения или «случайные прохожие»? Если же он возник, то только потому, что названных лиц задержали после нападения, причем без оружия.

Уже один этот факт свидетельствует, что к нападению они не имели никакого отношения. Прошло несколько дней, и почти все они были освобождены, в том числе и «отдавший приказ стрелять» Сергей Беляев[821].

Следовательно, все, что об их причастности к нападению на штаб ОВС СНГ утверждали мэр столицы Ю. М. Лужков, начальник ГУВД Москвы В. И. Панкратов и заместитель прокурора города Ю. Смирнов, а вслед за ним повторяли прокремлевские средства массовой информации, тоже грубая дезинформация.

Что же касается С. Терехова, который был задержан после этого инцидента, то, выйдя из тюрьмы он дал интервью газете «Гласность», в котором изложил следующую версию. Еще 22-го ему стало известно «о подготовке грандиозной провокации с целью сорвать съезд» народных депутатов. По сценарию провокации, предполагалось «убийство нескольких милиционеров», после чего внедренные в ряды сторонников парламента участники этой операции должны были открыть огонь, ворваться в «Белый дом» и «ликвидировать» некоторых его руководителей. «Вечером» 23-го стало известно, что «провокация у Дома советов готовится на 21, максимум на 22 часа»[822].

«Решение, – заявил С. Терехов, – пришлось принимать буквально в считанные минуты». Не долго думая, он решил отвлечь внимание Кремля от «Белого дома» и организовать митинг у штаба ОВС СНГ. «Мы просто хотели на территории штаба собрать поддерживающих нас москвичей, провести там митинг, выставить пикеты. Пока бы ельцинисты разбирались, что, как, почему… открывался съезд». Однако когда возглавляемые С. Н. Тереховым сторонники парламента прибыли на Ленинградский проспект, один из них выстрелом из автомата убил подошедшего к ним милиционера. Убил, несмотря на то, что С. Н. Терехов приказал ему не стрелять[823].

Выяснение всех обстоятельств этой истории – дело будущего.

До сих пор никто полной правды о ней не сказал и не написал. Это касается и С. Н. Терехова.

Во время встречи со мной 8 июня 2006 г. он дезавуировал свое интервью газете «Гласность» и заявил, что цель возглавляемой им операции заключалась не в организации митинга, а в установлении контроля над штабом ОВС СНГ[824].

Имеются сведения, что подобная идея появилась еще накануне, по всей видимости, после неудачной поездки в Кунцево и упоминавшегося совещания у А. В. Руцкого[825].

Как явствует из материалов следствия, на следующий день к 15.00 подготовка этой операции уже велась. Для участия в ней С. Н. Терехов собрал около 70 человек. Все они должны были разбиться на небольшие группы по 5–6 человек и к 21.00 «своим ходом» добраться до Штаба ОВС СНГ[826].

Вопрос о том, как происходило формирование этих групп, тоже еще ждет своего исследователя. Но уже сейчас можно утверждать, что делалось это открыто[827].

С. Н. Терехов отправился к штабу ОВС СНГ на автомашине «ЕРАЗ-7628» «с группой лиц в количестве 7 человек, из которых трое, в том числе и он, были вооружены автоматами АКС-74У. Кроме него, в следственном деле упоминаются фамилии еще четырех человек: Анатолий Имаев, Медведев, Слава Садеков, Ю. Т. Усманалиев. Двое фигурировали только под именами: «Игорь», «Сергей»[828].

По свидетельству С. Н. Терехова, их машина остановилась «на расстоянии около 100 метров от здания КПП-1» Штаба ОВС СНГ[829].

Вот как этот эпизод отразился в сообщении Интерфакса:

«23 сентября в 20.50 на территории бензоколонки (Ленинградский проспект, д.43) участковый инспектор 109 отделения милиции и младший оперуполномоченный угрозыска того же отделения в ходе обычных профилактических мер подошли к автомашине УАЗ и были внезапно обстреляны из автомата находившимися там лицами в камуфлированной форме. Участковый инспектор получил огнестрельное ранение и скончался на месте – после этого нападавшие, а их было около 10 человек, выскочили из машины, нанесли оперуполномоченному тяжелым предметом удар по голове, забрали его личное оружие и скрылись»[830].

«Далее, – говорится в сообщении Интерфакса, – предположительно те же лица, подойдя к расположенному рядом КПП штаб-квартиры Главного командования ОВС СНГ, произвели выстрелы вверх из автомата, разоружили двух военнослужащих и, отобрав у них пистолеты, проникли на территорию штаб-квартиры»[831].

А вот, что показал на следствии С. Н. Терехов. Когда их машина остановилась и они стали выходить из нее, к ним подошли сотрудники ОВД МО «Хорошевский» капитан милиции В. В. Свириденко и сержант милиции Г. В. Александров. Они «предложили Терехову и прибывшим с ним лицам предъявить документы, удостоверяющие личности, а также предоставить для досмотра машину». Понимая, что это «может повлечь за собой срыв запланированного проникновения на территорию Штаба», С. Н. Терехов приказал схватить милиционеров. В. В. Свириденко удалось вырваться. Тогда «один из членов группы по имени «Игорь», вопреки команде С. Н. Терехова «не стрелять» открыл прицельный огонь из автомата» и смертельно ранил капитана милиции[832].

28 сентября один из членов «Союза офицеров», не назвавший своего имени, в беседе с журналистом Н. Бурбыгой заявил, что из числа участвовавших в нападении на штаб ОВС СНГ ему известны майор Невмержицкий[833] и стрелявший в милиционера – тоже член Союза офицеров – майор Николаев[834].

Как бы там ни было, С. Н. Терехов и его спутники «бросились к расположенному неподалеку зданию КПП-1 Штаба ОВС СНГ. Находившиеся там часовые С. Ф. Ганькин и С. А. Шелудков, «заперев входную дверь» успели выскочить из караульного помещения. Однако группа захвата взломала дверь и проникла на территорию Штаба. В этот момент один из нападающих открыл предупредительный огонь вверх, в результате которого якобы была убита гражданка В. Н. Малышева, находившаяся неподалеку в своей квартире в доме № 20, кв.54А[835].

Разоружив находившихся рядом с КПП часовых Д. М. Ворфоломеева и А. И. Юдина, С. Н. Терехов приказал троим членам его группы прикрыть их сзади, а сам с «Сергеем» и Усманалиевым устремился к Штабу. В этот момент на Ленинградском проспекте у КПП появилась патрульная машина «Москвич-2141», в которой находились лейтенант милиции В. А. Веретенников и старшина милиции В. С. Алексеев. Началась перестрелка, и С. Н. Терехов дал команду «рассосредоточиться»[836].

Вместе с «Сергеем» и Усманалиевым он сначала проник на «сопредельную территорию КБ имени Ильюшина», затем на базу «Авиатехснаб», а оттуда ушел на Ходынское поле[837].

Почти с самого же начала появились подозрения, что события на Ленинградском проспекте – это организованная Кремлем провокация[838]. Дав им позднее именно такую характеристику, А. В. Руцкой в интервью корреспонденту радио «Свобода» Марку Дейчу заявил: «Я знаю, что перед тем, как появиться у нас, в Белом доме, Терехов встречался с руководителем управления ФСК по Москве и области Евгением Савостьяновым»[839].

Деталь сама по себе немаловажная. Но о еще более важном факте 24 сентября на пресс-конференции поведал сам Е. В. Савостьянов. Он сообщил, что «встречался с Тереховым» буквально накануне «событий» у штаба ОВС СНГ[840].

«Встреча состоялась в 17.15 на Конюшковской улице (рядом с Белым домом)». Что же привело Е. В. Савостьянова на эту встречу? Оказывается, ему стало известно, что в ближайшее время со стороны Союза офицеров возможны какие-то «акции». Поэтому он направился к С. Н. Терехову с «предложением взять на себя обоюдные обязательства, чтобы до 9 часов (конец заседания Военного совета в Белом доме) никаких акций не предпринималось». С. Н. Терехов дал «слово офицера». На 21.00 они договорились о «повторной встрече»[841]. Однако, «когда в 9 часов Савостьянов с группой подъехал в Белому дому, то вышедший навстречу человек сказал, что С. Терехов со своими людьми уехал в штаб ОВС на Ленинградский проспект»[842].

В беседе со мною Станислав Николаевич подтвердил факт этой встречи и уточнил, что приглашение на нее получил от члена Союза офицеров Виктора Юрьевича Кузнецова. Последний не только привел его к Е. Савостьянову, но и присутствовал во время их разговора[843]. Подтвердил С. Н. Терехов и то, что в ходе этой встречи Е. Савостьянов действительно обратился к нему с предложением ничего в ближайшее время ничего не предпринимать. Однако никаких обещаний он не давал и о новой встрече не договаривался[844].

Из материалов Комиссии Т. А. Астраханкиной явствует, что «встреча проходила без санкции руководства Верховного Совета Российской Федерации, и.о. Президента Российской Федерации Руцкого А. В. и назначенных им министров обороны, безопасности и внутренних дел Российской Федерации»[845]. Более того, С. Н. Терехов никого не поставил о ней в известность после того, как вернулся в «Белый дом»[846].

Странно и другое. Допустим, что начальнику столичного управления Министерства безопасности и одновременно заместителю министра безопасности действительно стало известно о подготовке операции на Ленинградском проспекте. Неужели, чтобы сорвать эти замыслы, ему требовалось самому ехать на встречу с С.Н. Тереховым?

В выступлении Е. В. Савостьянова на пресс-конференции есть еще одна интересная деталь. Оказывается, «через две минуты» после того, как он снова появился у Белого дома, выступавший на митинге В. И. Анпилов заявил, что «Союз офицеров взял штаб ОВС СНГ и надо спешить на помощь»[847].

Касаясь этого факта, К. И. Кобец в своем выступлении на пресс-конференции не только приводил его как доказательство участия Союза офицеров в нападении на штаб, но и отмечал, что сообщение о том, что «здание ОВС СНГ взято» прозвучало в «Белом доме» тогда когда «бой только что начался»[848].

Когда же прогремели выстрелы на Ленинградском проспекте? Из приведенного ранее интервью коменданта здания штаба ОВС СНГ явствует, что это произошло около 22.00[849]. Б. Н. Ельцин утверждает, что нападение было совершено в 21.10[850]. В пресс-релизе, распространенном ГУВД Москвы, говорится, что инцидент произошел «в 21 часов 05 минут»[851]. По заявлению Президиума правительства и сообщению Интерфакса, выстрелы на Ленинградском проспекте прогремели еще раньше – в 20.50[852].

Как объяснить эти расхождения?

По всей видимости, околот 20.50 машина с группой С. Н. Терехова остановилась у бензоколонки, а в 21.05–21.10 произошло нападение на Штаб ОВС СНГ. Поэтому в материалах следствия на этот счет говорится более осторожно: «около 21 часа».[853]

По свидетельству В. И. Анпилова, за несколько часов до инцидента на Ленинградском проспекте к нему в сопровождении начальника штаба Союза офицеров «Черновила» (правильно – Е. А. Чернобривко – А.О.) подошел С. Н. Терехов и сказал: «Получено задание захватить штаб армий СНГ. Прошу сейчас об этом никому не сообщать», а затем в определенное время «объявить по громкоговорящей установке, о том, что мы пошли на штурм и просим помощи»[854].

Воспоминания В. И. Анпилова перекликаются с воспоминаниями его заместителя по «Трудовой России» Бориса Михайловича Гунько. По его свидетельству, с подобной же просбой вечером 23-го С. Н. Терехов обратился и к нему[855]. После этого Б. М. Гунько встретился с В. И. Анпиловым и они договорились о совместных действиях[856].

Ю. И. Хабаров вспоминает, что когда у «Белого дома» еще шел митинг и выступала Сажи Умалатова, «как будто издалека тихо, но постепенно нарастая, стали раздаваться позывные… советского радио. Звуки шли слева от нас все громче и громче и уже не было никакого сомнения, что это позывные: – “Широка страна моя родная…”, повторяемые неоднократно, но… без слов, только мелодия. Еще до людей не дошло понимание раздавшихся позывных, как вдруг мощно, заглушая два громкоговорителя, расположенных на балконе Дома Советов, из четырех громкоговорителей переносной радиостанции “Трудовой Москвы”, стоявшей на тротуаре под балконом, раздался голос неведомого диктора: “Товарищи! Через несколько минут будет передано важное сообщение…”. Внимание людей, присутствовавших на площади, сразу было переключено на эти четыре громкоговорителя, вокруг которых плотной массой стояли сторонники движения “Трудовая Москва”»[857].

«…Наконец, – отмечает Ю. И. Хабаров, – после некоторой паузы, когда казалось достаточно одной искры, чтобы воспламенить возбужденный, ждущий “важного сообщения” народ, из громкоговорителей “Трудовой Москвы” зазвучали, заглушая трансляцию митинга, слова этого “важного сообщения”: “Товарищи! Только что, группа офицеров захватила Главный штаб объединенного командования СНГ!” Сообщение передавалось хорошо поставленным голосом, с нарастающим пафосом, явно имитируя официальные сообщения Информбюро, которые зачитывал диктор Левитан в последние годы Великой Отечественной войны». Этим диктором был Б. М. Гунько[858].

«Площадь, – вспоминал этот момент Б. М. Гунько, – взрывается могучим „Ура!“, а я после краткой паузы продолжаю: „Это дает возможность передать всем воинским частям приказ о немедленной вооруженной поддержке Съезда народных депутатов и защите нашей Конституции“. После этих слов крики „Ура!“ подобно громовым раскатам многократно сотрясают площадь. Я вижу радостные лица. Люди обнимают друг друга. У некоторых на глазах слезы счастья… Но дальше – самое главное и самое неприятное. Я объявляю: „Дорогие товарищи! Союз офицеров просит часть участников митинга срочно переместиться для оказания поддержки в район штаба“»[859].

По воспоминаниям Ю. И. Хабарова, «площадь буквально вся пришла в движение…, возбуждение людей не поддается описанию. Впервые… забрезжила победа!… скорее в район метро “Аэропорт”. А на балконе мечется, именно мечется генерал-лейтенант Титов М. Г., призывает, умоляет всех остаться на своих местах»[860].

И тут до собравшихся начинает доходить смысл сделанного объявления. «В толпе возникает какой-то невнятный гул, – читаем мы в воспоминаниях Б. М. Гунько, – он нарастает, и вот уже совершенно отчетливо слышны те самые гневные слова, которых я ожидал: „Это – провокатор! Товарищи! Я его знаю! Это агент ЦРУ! Сионист! Я его видел у американского посольства!“ И вот после двух – трех минут абстрактных проклятий уже выкрикивается и руководство к действию: „Бить его! Бей провокатора!“»[861].

Только после этого к микрофону подошел В. И. Анпилов. Когда он «объявил снизу о том, что группа Станислава Терехова пошла на штурм штаба армий СНГ и просит помощи, сверху, от микрофонов установки на балконе Верховного Совета, генерал Титов закричал: «Провокация!» «Буквально через несколько минут…, – пишет лидер «Трудовой России», – меня скрутили и готовы были четвертовать на месте за клевету на своего командира офицеры Терехова. С трудом уговорил их подняться вместе к генералу Ачалову, чтобы выяснить, по чьей инициативе действовал их командир. Навстречу нам из лифта вышел подполковник Черновил (правильнее – Е. А. Чернобривко – А.О.), и на мой вопрос: «Кто просил объявить о начале штурма штаба СНГ?» – он, потупив глаза, честно ответил: «Терехов!» Офицеры, заломившие мне руки за спину, опешили и отпрянули от меня»[862].

С. Н. Терехов признал факт подобного разговора с В. И. Анпиловым и уточнил, что он состоялся примерно в 15–20 минут девятого, «минут за пять» до отъезда на Ленинградский проспект. «Я не стал его, как, впрочем, и других, посвящать в детали, сказал коротко, в двух словах: выезжаю туда-то, обеспечиваю там шумовой эффект, а ты обеспечь, чтобы подтянулись силы»[863].

По утверждению В. И. Анпилова, его выступление имело место в 19.00[864], Б. М. Гунько относит этот эпизод к 20.00[865], из слов Е. Савостьянова получается, что Б. М. Гунько появился у микрофона около 21.00, корреспондентка «Советской России» Г. Ореханова относит его к 22.00[866].

Кому же верить?

Прежде всего следует исходить из того, что рассматриваемый эпизод произошел тогда, когда у стен «Белого дома» еще шел вечерний митинг. Обычно он заканчивался в 21.00[867]. Кроме того, заслуживает внимания приведенное свидетельство Е. Савостьянова о том, что он прибыл на Краснопресненскую набережную к 21.00 и «через две минуты» после этого прозвучало сообщение о взятии штаба ОВС СНГ. Это совпадает с утверждением М. М. Мусина о том, что заявление Б. М. Гунько появилось в эфире за несколько минут до трагедии на Ленинградском проспекте[868].

Призыв Б. М. Гунько «сделал свое дело». По некоторым данным, на него откликнулось около 200 человек[869], но до Ленинградского проспекта добралось не более трети. Они собрались «на зеленой полосе (бульваре) посередине Ленинградского проспекта и стали скандировать: «Банду Ельцина под суд», а потом петь революционные песни»[870]. Видимо, из их числа и были те восемь арестованных, которых первоначально обвиняли в нападении на штаб ОВС СНГ.

Этого организаторам провокации было недостаточно. Поэтому уже ночью «в половине второго» «надрывной женский голос» через «мегафон РКРП» снова обратился с призывом отправиться на помощь товарищам к штабу ОВС СНГ[871].

Если В. И. Анпилов и Б. М. Гунько сообщили о нападении на штаб ОВС СНГ за несколько минут до самого инцидента, то, по утверждению Ю. М. Воронина, в средствах массовой информации первое сообщение об этом появилось уже в 20.50[872]. Факт, свидетельствующий, что события 23 сентября на Ленинградском проспекте – это провокация, организованная Кремлем.

Подобный же характер имеет и прошедшая в тот вечер по радио и телевидению информация о задержании С. Н. Терехова «через пару часов после неудачного нападения на штаб» ОВС СНГ, то есть около 23.00[873], якобы на основании фоторобота.

Между тем по утверждению Е. В. Савостьянова, сделанному утром 24 сентября С. Н. Терехов был арестован в ночь с 23 на 24 сентября, причем не по фотороботу, а во время «нападения на Главное разведывательное управление Генерального штаба»[874].

Отрицая факт нападения на ГРУ, С. Н. Терехов позднее признал, что действительно был арестован ночью «на одном из военных объектов» недалеко от Штаба ОВС СНГ. По его словам, он оказался на территории этого «объекта» совершенно случайно. Пробираясь в темноте, наткнулся на какой-то забор, перелез через него с двумя товарищами, а когда понял, что попал не туда, уйти обратно не сумел, так как повредил правую руку[875].

По сведениям, полученным Н. Бурбыгой, С. Н. Терехова арестовали возле здания ГРУ в час ночи[876]. О том, что его арестовали «через четыре часа» после инцидента на Ленинградском проспекте, то есть уже за полночь, С. Н. Терехов сообщил позднее в интервью газете «Гласность»[877].

Следовательно, версия о задержании С. Н. Терехова около 23.00, причем на основании «фоторобота», тоже свидетельствует о причастности Кремля к организации провокации на Ленинградском проспекте.

В связи с этим нельзя не отметить следующий факт. Выступая 1 октября на переговорах в Свято-Даниловом монастыре, Ю. М. Лужков сообщил, что еще «в среду», т. е. 22 сентября, «в 9.15 вечера» ему позвонил К. И. Кобец и, сообщив, что «получил информацию о готовящемся нападении довольно большой группы вооруженных людей» на Штаб ОВС СНГ, попросил у него «помощи силами милиции» для усиления охраны этого объекта[878].

Таким образом, в то самое время, когда С. Н. Терехов, если верить газетам, еще только обсуждал вопрос о походе на Штаб ОВС СНГ, генерал К. И. Кобец уже готовился к его встрече.

То, что события на Ленинградском проспекте были спровоцированы, не вызывает сомнений. Кто же их инициировал?

24 сентября, генералы А. М. Макашов и М. Г. Титов, а также начальник штаба Союза офицеров полковник Е. А. Чернобривко заявили журналистам, что Верховный Совет не имеет никакого отношения к нападению на штаб ОВС СНГ[879]. В тот же день подобное заявление сделали Р. И. Хасбулатов и А. В. Руцкой[880]. Имеются сведения, что от причастности к этой истории отмежевался и В. А. Ачалов. Причем он, едва ли не первый заявил, что нападение на штаб ОВС СНГ С. Н. Терехов организовал «самостоятельно»[881].

Это С. Н. Терехов подтвердил не только на следствии[882], но и сразу же по выходе из тюрьмы в интервью газете «Гласность»[883]. Между тем, когда в беседе с ним я спросил, можно ли доверять его заявлениям на этот счет, Станислав Николаевич посмотрел мне в глаза и ответил: «А что я еще мог сказать?». Однако на вопрос, кто же отдал приказ, отвечать отказался: еще не пришло время[884].

Таким образом, вопрос о том, чей приказ выполнял С. Н. Терехов на сегодняшний день остается открытым. А о том, что отдавший его человек был достаточно влиятельным, свидетельствует следующий факт.

Оказывается, днем 23 сентября С. Н. Терехов собрал Общественный Совет Союза офицеров, сообщил о готовящейся против Дома Советов провокации и предложил отвлекающий ход – установление контроля над штабом ОВС СНГ. Предложение вызвало возражения и не получило поддержки Совета[885].

Н есм отря на это, С. Н. Терехов начал формировать группы для похода на Ленинградский проспект[886].

В. В. Федосеенков, который не участвовал в заседании Общественного совета и появился в Белом доме только к вечеру 23-го, был уверен, что С. Н. Терехов выполнял приказ В. А. Ачалова[887]. В этом же были уверены и некоторые другие члены Союза офицеров, которые участвовали в данной операции[888].

Между тем Ю. Н. Нехорошев утверждает, что, по его сведениям, хотя С. Н. Терехов и обращался с предложением установить контроль над штабом ОВС СНГ к В. А. Ачалову, его согласия на это не получил[889]. В. А. Ачалов этот вопрос оставил в своих мемуарах открытым[890].

Открытие Съезда

Едва только успели прогреметь выстрелы на Ленинградском проспекте, как в 22.00 в Белом доме начал заседать Десятый внеочередной Съезд народных депутатов[891].

Открывая его работу, Р. И. Хасбулатов заявил: «На съезд прибыли и уже зарегистрировались к настоящему времени 638 народных депутатов. Кворум имеется. Съезд правомочен начать свою работу»[892]. К утру 24-го подъехали еще 51 депутат. Общее их количество увеличилось до 689[893].

Съезд «прекратил полномочия» Бориса Ельцина в качестве президента и, сознавая тупиковый характер возникшей ситуации, высказался за одновременное переизбрание и президента, и народных депутатов, то есть за «нулевой вариант»[894].

В 1994 г. бывший народный депутат А. П. Сурков опубликовал статью под названием «А был ли съезд?». Отметив, что на 23 сентября общее количество народных депутатов достигало 1046 человек, он заявил, что кворум составлял 697 голосов[895]. Это означает, что не только вечером 23-го, но и утром 24-го кворума не было.

Действовавшая тогда Конституция предусматривала избрание 1068 народных депутатов: 900 от территориальных и 168 – от национально-территориальных округов[896]. 30 октября 1991 г. Съезд народных депутатов принял решение, на основании которого кворум следовало определять не от общего числа народных депутатов, а только от числа «избранных»[897].

Всего с 4 марта 1990 по 4 октября 1993 г. был избран 1081 народный депутат Российской Федерации. При пересчете голосов мандат одного из них подтвержден не был. 15 человек за указанное время умерли, 5 депутатов добровольно сложили свои полномочия, 22 депутата отказались от своих мандатов в связи с переходом в структуры исполнительной власти[898].

Поэтому 23 сентября 1993 г. депутатский корпус насчитывал 1039 человек, и кворум составлял 693 голоса.

«…24 сентября, – пишет В. Л. Шейнис, – собравшиеся частично поправили дело, внеся изменения в закон о статусе депутата и тут же лишив полномочий 96 своих коллег (трех за то, что состоят в правительственных структурах, а 93 – за пропрезидентскую политическую ориентацию)»[899].

В результате общее количество народных депутатов сократилось до 942 человек, а кворум до 628.

Можно спорить о законности лишения народных депутатов мандатов «за пропрезидентскую политическую ориентацию», что в переводе на более понятный язык означает, за поддержку государственного переворота. Но лишение их мандатов в связи с переходом в органы исполнительной власти не вызывает сомнения. Между тем даже беглое знакомство со списком упомянутых 93 депутатов показывает, что по меньшей мере 25 из них к этому времени прекратили свою депутатскую деятельность[900].

Поэтому реально депутатский корпус к осени 1993 г. состоял максимум из 1014 человек, что дает кворум в 676 голосов. Следовательно, если вечером 23 сентября его не было, то утром 24-го он был налицо.

В связи с эти возникают три вопроса: а) почему лишение депутатов их полномочий произошло не 23 сентября, в начале работы съезда, а только 24-го? б) почему в связи с переходом в органы исполнительной власти были лишены мандатов 3 народных депутата, а не 28? в) почему съезд открыли поздно вечером 23-го, а не утром 24-го?

Неужели кто-то в руководстве Верховного совета сознательно создавал условия, чтобы самый главный вопрос, рассматривавшийся на этом Съезде, вопрос об отрешении Б. Н. Ельцина от власти был решен с нарушениями закона? Неужели кто-то в руководстве парламента давал своим противникам в руки карту, используя которую можно было бы не только оспаривать законность отстранения Б. Н. Ельцина от власти, но и ставить под сомнение законность работы всего съезда.

Когда я поделился своими подозрениями с И. М. Братищевым, входившим в Секретариат Х Съезда народных депутатов, он согласился с ними[901].

Тем временем, воспользовавшись нападением на штаб-квартиру объединенных войск СНГ, К. И. Кобец уже в 5.45 ночи с 23 на 24 сентября через генерал-лейтенанта Ю. Н. Калинина предъявил «Белому дому» ультиматум: 1) немедленно освободить от должности «новоявленных руководителей», 2) выдать «зачинщиков акции на Ленинградском проспекте для предания их суду», 3) сдать оружие и 4) распустить депутатов. На выполнение этих требований давалось 24 часа[902].

В ту ночь Р. И. Хасбулатов почти не спал. Съезд закончился в четыре часа, а в семь спикера поставили в известность об инциденте у штаба ОВС СНГ[903]. В 10.00 работа съезда возобновилась. Через некоторое время на стол спикера лег доставленный генералом Ю. Н. Калининым ультиматум К. И. Кобеца, после чего «Лужков объявил о начале блокады Дома Советов»[904].

Если вечером 21 сентября возле Дома Советов начали патрулировать милицейские наряды, то 24-го около 11.00 здесь появилось первое милицейское оцепление[905]. Оно перекрыло Конюшковскую улицу в районе стадиона «Красная пресня» и американского посольства[906].

Можно было бы подумать, что это были ответные действия на инцидент у Штаба ОВС СНГ. Однако, как сообщил Комиссии Т. А. Астраханкиной первый заместитель МВД В. А. Васильев, В. Ф. Ерин утвердил «план обеспечения охраны общественного порядка и безопасности по периметру здания Дома Советов Российской Федерации и на прилегающей к нему территории» еще днем 23 сентября[907], как будто бы уже зная, что последует вечером.

24-го в 11.00 у В. С. Черномырдина началось совещание. Обсуждался вопрос: штурмовать «Белый дом» или же нет? Предложение о штурме поддержки не получило[908].

Между тем стало известно, что Б. Н. Ельцин распорядился перевести Департамент охраны Дома Советов в подчинение Министерства внутренних дел, а В. Ф. Шумейко заявил: “Никаких компромиссов с преступниками быть не может” и «призвал отключить воду, тепло, свет в Парламентском дворце»[909].

24-го, когда «Белый дом» получил ультиматум, А. Ф. Дунаев связался с командующим внутренними войсками МВД генералом А. С. Куликовым[910]. Если верить первому из них, они договорились, «чтобы ни они, ни мы не стреляли»[911]. А. С. Куликов, хотя и признает факт такого телефонного разговора, подобную договоренность отрицает[912].

«Все нужные решения Съездом приняты. – записал в этот день в своем дневнике спикер, – Надо прекратить регулярные заседания и направить хотя бы треть депутатов в: 1) Москву, 2) Московскую область, 3) регионы, 4) армию, 5) на предприятия Москвы и крупные промобъекты страны. ЦЕЛЬ: разъяснить смысл происходящего, довести до людей решения Верховного Совета РФ, и Х Съезда, и Конституционного суда. Превращаемся в говорильню… Воронин, Агафонов, Исправников – согласны»[913].

Около 14.00 по предложению Амана Тулеева народные депутаты договорились прервать свою работу до 19.00: одни направились в Министерство обороны, другие в Министерство внутренних дел, третьи – на предприятия города, четвертые – в редакции газет и журналов и т. д. После этого они намерены были снова собраться вместе, обменяться информацией и решить: что делать дальше[914].

Защитники Дома Советов

Еще в ночь с 21 на 22-е у «Белого дома» началось формирование ополчения, готового в случае необходимости встать на защиту Верховного Совета. Днем 22-го запись добровольцев продолжалась[915].

В разговоре со мной 14 мая 2013 г. А. М. Макашов заявил, что всех тех, кто пришел на защиту «Белого дома» можно разделить на две группы: тех, кто пришел добровольно, по зову собственного сердца, и тех, кто был направлен туда[916].

По воспоминаниям Эдуарда Анатольевича Коренева, в этот день шла запись в батальон под командованием члена Союза офицеров подполковника Елисеева. Записавшиеся разбивались на десятки, после чего им предлагалось явиться на общий сбор к 20.00. Когда вечером ополченцы собрались, их разместили в бункере под небольшим двухэтажным зданием на Рочдельской улице (между Домом Советов и парком Павлика Морозова). Одни называют его Приемной Верховного Совета, другие – спортзалом[917].

Прибывший на следующий день из С-Петербурга капитан 3 ранга в отставке Владимир Иванович Хоухлянцев принял участие в дальнейшем формировании ополчения, которое было решено довести до размеров полка[918].

Ополченцы надеялись получить оружие. Однако им его не дали. Поэтому после того, как «в ночь с 23 на 24 сентября» В. А. Ачалов открестился от инцидента на Ленинградском проспекте, подполковник Елисеев заявив, что «нас “сдали”», «построил свой батальон и предложил ему разойтись», а также призвал членов «Союза офицеров» покинуть Дома Советов[919].

Между тем в ночь с 23 на 24-е X съезд принял решение о создании для охраны парламента 1-го Отдельного Мотострелкового добровольческого полка особого назначения[920]. На его формирование А. В. Руцкой дал сутки[921].

«Полк, – писал А. А. Марков, – был сформирован в основном из кадровых военнослужащих и военнослужащих запаса, призванных на военную службу. Это были офицеры, которые добровольно прибыли к нам сразу после объявления указа № 1400. Они руководствовались принятой ими Советской Военной Присягой на верность советской Родине, ее Конституции и законным органам власти. Это были люди, прошедшие большой и трудный путь военной службы, изразных силовых структур. Для многих оборона Дома Советов стала боевым крещением»[922].

Командиром полка был назначен уже упоминавший подполковник А. А. Марков, произведенный в связи с этим в полковники. Заместителем командира полка стал полковник П. А. Бушма, начальником штаба – полковник Л. А. Ключников, заместителями командира по воспитательной работе – полковник Матюшко, по вооружению – Л. Т. Смогленко, по тылу – подполковник Р. А. Батретдинов, по связи полковник Ю. А. Орлов, начальником химслужбы – полковник Г. К. Собянин, заместителем начальника штаба – подполковник Г. В. Куксов, заместителем начальника штаба по строевой службе и кадрам – майор А. И. Дармин, начальником разведки – майор Степанов, начальником оперативного отдела подполковник А. М. Ладыгин, начальником медслужбы – А. В. Баклаев, командиром взвода спецназначения (спелеологи) – А. П. Федоров, командиром комендантского взвода – майор Ю. И. Сазонов, командиром инженерно-саперного взвода – старший лейтенант И. Брумель, комендантом объекта № 100 – полковник А. В. Лексиков, командир разведки – майор А. Ц. Жамбалов, командиром спецгруппы «Москва» – подполковник В. В. Самброс, командиром спецгруппы «Гром» – лейтенант Сергей Кузнецов, командиром группы «Север» («Норд»)[923] – С. Н. Гаврюшин[924].

Фамилии начфина, начальника особого отдела[925] и командира взвода охраны установить пока не удалось.

Как вспоминает Н. В. Андрианов, В. П. Баранников встретил сообщение о создании Добровольческого полка иронично и бросил фразу: «Уних теперь есть даже своя военная контрразведка»[926].

Заметьте: не у нас, а у них.

Полк состоял из четырех батальонов. Первый батальон возглавил полковник милиции Н. Л. Куликов, второй – В. И. Хоухлянцев, третий – М. И. Чучалин, четвертый – В. И. Литвинчук. Кроме того, был сформирован казачий батальон под командованием рядового А. А. Проказова и казачья сотня под командованием сотника В. И. Морозова.

Первый батальон получил задание охранять «Белый дом» со стороны набережной, второй – со стороны Глубокого переулка, третий – со стороны Рочдельской улицы, четвертый – со стороны Конюшковской улицы. Казачьему батальону поручили перекрыть подход к Белому дома по Дружинниковской улице[927].

«…Когда полк был уже сформирован, – вспоминает А. А. Марков, – и мы готовились к построению на набережной, встал вопрос о знамени… До того момента о символике подумать не успели. Ко мне подошли ребята, которые успели повоевать в Югославии и Приднестровье, предложили настоящий боевой стяг, побывавший в боях»[928].

История этого стяга такова. «В 1991 году русские добровольцы участвовали на стороне сербов в боях под Вуковаром и Загребом. Тогда сербы принесли им красный советский флаг, видимо, в советские времена подаренный местным рабочим от СССР. Русские водрузили этот флаг на позициях, воевали и ходили в атаки с этим знаменем. Потом они забрали его с собой сражаться в Приднестровье. Затем этот флаг воевал в Абхазии. Прямо из боя в Сухуми абхазское спецподразделение убыло в Москву на защиту Дома Советов. Оно встало в строй и передали нам это знамя как эстафету. Когда его передо мной развернули, я увидел на нем пятнадцать гербов советских республик и надпись «Пролетарии всех стран, соединяйтесь». «Мы, – пишет А. А. Марков, – с благодарностью и гордостью приняли этот флаг как знамя 1-го ОМДПОН»[929].

По утверждению А. А. Маркова, полк насчитывал до полутора тысяч человек[930]. «Общая газета» утверждает, что сохранился рапорт В. А. Ачалова, в котором называется другая цифра – около тысячи человек[931]. В книге А. Н. Грешневикова фигурирует еще один рапорт В. А. Ачалова с упоминанием 600 бойцов полка[932]. ГУВД Москвы определял численность полка в пределах 400 человек[933]. В. Куцылло пишет, что 25-го в смотре на набережной принимало участие около «200 человек»[934]. Комиссия Т. А. Астраханкиной утверждала, что постоянное «ядро» полка «не превышало 100–150 человек»[935].

К сожалению, документы полка не сохранились[936]. Поэтому ответить на поставленный вопрос очень трудно. Единственно в чем сходятся все – численность полка не была стабильной. По свидетельству В. А. Ачалова, сначала записалось около 300 добровольцев, затем численность бойцов дошла до 1500 человек, после чего снова стала сокращаться[937]. А. А. Марков отмечает ту же тенденцию[938].

По утверждению А. А. Маркова, упоминаемый депутатом А. Н. Грешневиковым рапорт В. А. Ачалова был составлен 25 сентября. Поэтому к вечеру этого дня численность полка составляла примерно 600 человек[939].

По свидетельству одного из очевидцев, когда в ночь с 26 на 27 сентября Добровольческий полк построили по тревоге «перед балконом» «Белого дома» «численность построившихся тянула максимум на полтора батальона (примерно 550–600 человек)»[940]. Если учесть, что, по крайней мере, треть состава полка была занята на дежурстве, можно утверждать, что к вечеру 26 сентября его ряды увеличились примерно до 800–900 человек.

28 сентября на страницах «Правды» появилось интервью А. А. Маркова[941]. Получив этот номер газеты, Александр Алексеевич сделал на ее полях подсчеты талонов на питание, выданных в тот день для бойцов полка. Эта запись сохранилась. В ней фигурируют 3810 талонов[942]. А поскольку в тогда питание было трехразовым[943], это означает, что к утру 28 сентября в полку насчитывалось около 1300 человек.

Кроме Добровольческого полка, существовали еще два подразделения, охранявшие «Белый дом». Департамент охраны парламента во главе с полковником А. Бовтом и подразделения Союза офицеров, который после ареста С. Н. Терехова возглавил Юрий Николаевич Нехорошев[944].

К 21 сентября в Департаменте охраны насчитывалось около 500 работников милиции[945]. После того, как Б. Н. Ельцин издал указ о переподчинении Департамента охраны, началось сокращение численности его сотрудников.

Поэтому 24 сентября А. В. Руцкой подписал указ № 14 «О создании внештатных временных подразделений по охране Верховного Совета Российской Федерации», «численностью 100 человек»[946]. Эти подразделения состояли из членов Союза офицеров и несли внутреннюю охрану трех подъездов «Белого дома», выходивших на Рочдельскую улицу: № 8, 14 и 20[947].

По свидетельству полковника Юрия Федоровича Еремина, возглавившего охрану 20-го подъезда, когда началась блокада, 14-й подъезд закрыли. Поэтому вход с Рочдельской улицы в «Белый дом» был возможен только через два подъезда: 8-й и 20-й. Причем основной поток людей шел через последний подъезд. Здесь несли службу около 36 человек (по 6 человек на этаж при трехсменном дежурстве)[948]. В 8-м подъезде первоначально было 48 человек. После иницидента на Ленинградском проспекте осталось 15. Командиром этого подразделения стал капитан юстиции Николай Севастьянович Афанасьев[949].

Кроме того, существовала охрана В. А. Ачалова, В. П. Баранникова, А. Ф. Дунаева, А. М. Макашова, А. В. Руцкого и Р. И. Хасбулатова «общей численностью не менее 40 человек»[950].

27-го к «Белому дому» пришли казаки из батальона «Днестр»: по одним данным, 12[951], по другим – 17 человек[952].

Особое положение в «Белом доме» занимали баркашовцы[953]. По сведениям МВД, отряд РНЕ состоял из 360 человек[954]. Э. З. Махайский определяет их численность в 130–150 человек[955], Комиссия Т. А. Астраханкиной – в 100 человек[956], «Мемориал» – не более 70 человек[957].

По свидетельству А. П. Баркашова, «первые два дня» (по всей видимости, до 23 сентября) его отряд находился «на улице». Только после этого «баркашовцев» разместили в двухэтажном здании приемной Верховного Совета на Рочдельской улице[958] и доверили участие в охране В. А. Ачалова, В. П. Баранникова, А. Ф. Дунаева, А. В. Руцкого и Р. И. Хасбулатова[959].

«Баркашовцы – пишет А. Залесский, – это что-то вроде военизированной партии… на рукавах защитных курток баркашовцев – красный знак, напоминающий свастику… Баркашовцев называют русскими фашистами». И далее: «…Они выгодно отличались от всей массы защитников Дома Советов, своей… формой, дисциплиной строя, и приветствием «Слава России!» с выбрасыванием вперед вытянутой ладони правой руки. Телевизионщики тут же уловили сходство с нацистским приветствием и без конца транслировали на всю страну утренний ритуал баркашовцев, запугивая обывателя «фашистской угрозой»[960].

Появление баркашовцев многие восприняли с удивлением, так как до этого А. П. Баркашов и его сторонники не только не принимали никакого участия в выступлениях парламентской оппозиции, но и дистанцировались от нее.

«И вдруг, – пишет один из очевидцев тех событий, – откровенно восхищающиеся Гитлером молодые люди пришли защищать Советскую конституцию?! На удивление…. они получили оружие… И это в то самое время, когда как на Западе, так и у нас «демократические» СМИ начали запугивать обывателей, что в случае «победы Верховного Совета» к власти в России придут фашисты»[961].

Едва только баркашовцы появились в «Белом доме», пишет А. М. Макашов, как «посыпались жалобы от рабочих, от студентов, от женщин», вели они «себя нагло, вызывающе» и уже в первые же дни «избили в умывальнике якута»[962]. Вечером 22 сентября они изгнали из-под стен «Белого дома» группу троцкистов во главе с ее лидером Сергеем Биецем[963].

В ночь с 25 на 26 баркашовцы обратили свое внимание на «панков», находившихся у одного из костров. Завязавшаяся словесная полемика завершилась дракой. А когда корреспондент «Левого Информцентра» анархо-коммунист Владимир Платоненко попытался разнять дерущихся, баркашовцы напали на него. Защищаясь, он вытащил нож и «зацепил одного из них». Несмотря на сопротивление В. Платоненко скрутили, избили, а затем доставили в отделение милиции![964].

30 сентября члены РНЕ, вооруженные автоматами, задержали и вывели за оцепление политического советника Р. И. Хасбулатова С. Е. Кургиняна, а 3 октября подвергли возле «Белого дома» обыску безработного М. В. Игнатова, «у которого они отняли документы и 48000 рублей»[965].

Таким образом, баркашовцы не только играли роль «пугала», но и вносили разлад в среду сторонников парламента.

Как же они появились в «Белом доме»?

По свидетельству А. М. Макашова, уже в первые дни переворота В. А. Ачалов сказал ему: «Альберт Михайлович, пришли ребята. Во какие! Все в форме. Организация. Дисциплина. Ты их не трогай. Они подчинены мне»[966]. Во время нашей первой беседы В. А. Ачалов заявил, что на защиту парламента баркашовцы пришли сами[967], во время второй беседы признался, что пригласил их он, но по чьей инициативе уточнять не стал[968].

Касаясь этой проблемы, помощник А. В. Руцкого Андрей Владимирович Федоров заявил в интервью еженедельнику «Собеседник», что баркашовцев «невозможно» было «удалить из Белого дома», так как «были силы, заинтересованные в присутствии Баркашова». А на вопрос, что же это за силы, сказал: «Ну, были определенные круги. Мне трудно так сразу ответить на этот вопрос»[969].

Позднее Р. И. Хасбулатов утверждал, что «пытался сделать все, чтобы избавиться» от баркашовцев, считая, что «их присутствие вредит имиджу Верховного совета, но этому противился А. В. Руцкой»[970]. Между тем есть версия, согласно которой Р. И. Хасбулатов сам пригласил А. М. Баркашова «при посредничестве экс-генерала КГБ Филиппа Бобкова»[971].

По утверждению А. П. Баркашова, он не только был допущен в «Белый дом», но и стал помощником В. А. Ачалова, А. В. Руцкого и Р. И. Хасбулатова[972].

В 1998 г. лидер РНЕ дал интервью А. Проханову, в котором сделал сенсационное заявление, касающееся А. В. Руцкого и Р. И. Хасбулатова и неопровергнутое ни тем, ни другим[973].

Если верить А. П. Баркашову, А. В. Руцкой пригласил его в свою команду «на роль экзекутора»[974]. В чем же должна была заключаться эта роль?

«В осажденном Доме Советов, – заявил А. П. Баркашов, – существовало несколько группировок, которые имели совершенно разные, даже взаимоисключающие стремления. Их объединял только Ельцин. Допустим, Ельцин слетел и они остались хозяевами положения. Что было бы дальше? За Руцким стояла достаточно сильная вооруженная команда, но он хотел и мою, еще более сильную команду, использовать для того, чтобы потом расправиться с теми, кто воспротивится его полновластному президентству. А это были как минимум две трети Верховного Совета и его защитников. И я должен был бы их расстрелять или интернировать»[975].

Невероятно!

По утверждению А. П. Баркашова, с этой же целью он был приглашен и в команду Р. И. Хасбулатова, где ему «отводилась та же самая роль экзекутора. В случае ухода Ельцина конфликт практически сразу бы возник. Планировалось, что 4 октября у нас будет полная победа, а на 6-е я уже имел устный приказ арестовать Руцкого. А сколько бы там полегло из его окружения! Трио силовых министров, подталкивая Хасбулатова на конфликт с Руцким, также вели собственную игру»[976].

Заявление потрясающее!

Получается, что в случае победы парламента «три силовых министра» планировали «обезглавить» и.о. президента, а и.о. президента собирался «разгромить» парламент.

Познакомившись с интервью А. П. Баркашова, я первоначально отнесся к нему с недоверием. Однако 28 мая 2006 г. в беседе со мною бывший офицер милиции С. И. Долженко сообщил, что рядовые баркашовцы неоднократно бросали в адрес А. В. Руцкого, в охране которого, кстати, принимали участие, критические реплики, а однажды заявили, что в случае победы, разделаются с ним в первую очередь[977].

А если верить бывшему начальнику службы безопасности РНЕ Александру Денисову, он предлагал «нейтрализовать Руцкого и Хасбулатова», не дожидаясь, чем закончится противостояние «Белого дома» с Кремлем[978].

По свидетельству Ю. Н. Нехорошева, ему передавали слова баркашовцев о том, если удастся победить, они перестреляют всех находящихся в «Белом доме» «красных офицеров»[979].

Таким образом, баркашовцам отводилась не только роль «пугала», парализуюущего приток к «Белому дому» сторонников парламента, не только роль дестабилизатора среди сторонников парламента внутри «Белом доме», но и роль «бомбы замедленного действия», способной взорваться здесь в случае необходимости.

В связи с этим не могу не привести свидетельство бывшего генерал-майора КГБ СССР, возглавлявшего Училище пограничных войск, а затем работавшего в Управлении пограничных войск Юрия Вениаминовича Колоскова. Наблюдая за происходящим в здании парламента, он обратил внимание на то, что ко всем видным деятелям «Белого дома» были приставлены люди, чаще всего в качестве телохранителей, которых до этого они не знали и которые, получив приказ, могли с ними разделаться и тем самым обезглавить «Белый дом»[980].

Не существовало монолитного единства и среди рядовых сторонников «Белого дома»

«Сейчас, – пишет один из участников тех событий А. Залесский, – официальная пресса много шумит о красно-коричневых, объединившихся вокруг Дома Советов для свержения власти президента. Не было красно-коричневых как единой организованной группы. Под красно-коричневыми я понимаю приверженцев коммунистических идеалов и национальной исключительности. Были красные и коричневые… Красных было гораздо больше. Но разных оттенков: от коммунистов зюгановского толка, доброжелательно относящихся к Православию, до непримиримых твердокаменных марксистов, ворчавших при упоминании о религии и церкви»[981].

«Были и сталинисты, – пишет А. Залесский далее, – в основном люди пожилого возраста, для которых Сталин означает счастливое детство, победу над фашизмом и ежегодные снижения цен. Были, наконец, просто недовольные высокими ценами, ростом преступности, порнографией, обилием спекулянтов и грязью на улицах. Этих с некоторой натяжкой тоже можно причислить к красным, ведь, по их мнению, раньше (при коммунистах) жилось лучше. Но никак не назовешь красными монархистов разных толков, христианских демократов и казаков. Это белые. И были просто граждане России, возмущенные попранием конституции и разгоном плохих или хороших, но избранных народом депутатов. Таких людей, пришедших сюда не по вызову политической партии, а по велению гражданского долга, тоже было немало»[982].

«Чуть ли не каждый подчеркивал, – читаем мы в воспоминаниях Э. З. Махайского, – что пришел сюда не ради защиты Руцкого, Хасбулатова и депутатов, на которых лежит немалый грех за происходящее в стране, а для того, чтобы показать, что мы не быдло, что мы против внедрения в наше общество чуждых нам нравов и ценностей и не хотим быть чьей-то колонией. Практически каждый третий признавался в том, что в августе 91-го года тоже приходил защищать «Белый дом», а сейчас вот раскаивается за свое тогдашнее поведение. Не смогли разобраться, обвели вокруг пальца… Такого рода настроения и мысли преобладали, по моим наблюдениям, у всех костров, возле которых приходилось греться все эти дни»[983].

«Мраморная стена у четырнадцатого подъезда, – отмечает А. Залесский, – сплошь заклеена листовками, ксерокопиями документов съезда, вырезками из оппозиционных газет, а также произведениями народного творчества – карикатурами и сатирическими стихотворениями, главный герой которых – Ельцин. Его изображают увенчанным шестиконечной звездой, с бутылкой водки и стаканом в руках. Постоянные спутники президента – сионисты, американские дядюшки и т. п. Крупными буквами – проклятия президенту, правительству, демократам. Тут же наклеены старые плакаты или газетные листы с изображениями Ленина и Сталина. Российские трехцветные флаги у подъезда заменены красными советскими»[984].

«Читая эти настенные надписи, – пишет А. Залесский – представляешь себе мутные волны с желтоватой пеной, плещущиеся где-то внизу о борт огромного корабля. Корабль российских законов, олицетворяемый Домом Советов! Как хотелось бы, чтобы волны классовой и национальной розни, волны мелкой обывательской злобы и мести (неизбежные в любом государстве) не поднялись слишком высоко и не захлестнули тебя и тех, кто управляет тобой»[985].

«Между группами, придерживавшимися столь различных взглядов, не могло быть полного единства. И в кулуарах Верховного Совета, и на площади перед зданием не раз разгорались жаркие споры, доходившие порой до ругани. И всегда находился кто-нибудь, кто пытался успокоить и помирить ссорящихся: “Не надо, сейчас не до этого! Вот когда победим, тогда будем разбираться между собой”. Не победили… А если бы победили?»[986].

В руководстве парламентом

Когда 24-го в 19.00 народные депу таты собрались вновь, Р. И. Хасбулатов пред ложил завершить работ у съезда[987].

Он был прав. В Белом доме достаточно было оставить членов Верховного Совета. Остальным депутатам следовало разъехаться по своим округам, чтобы на местах организовать массовое сопротивление: митинги, демонстрации, забастовки.

Однако председатель Совета республики В. С. Соколов выступил против этого и поставил вопрос об отставке спикера[988].

Когда его предложение поставили на голосование, оно неожиданно для многих получило большинство голосов. Тогда в поддержку Р. И. Хасбулатова выступили А. В. Руцкой, Б. В. Тарасов и некоторые другие. При повторном голосовании предложение В. С. Соколова не прошло[989].

По утверждению И. И. Андронова, после этого «Соколов продолжал плести интриги, будучи в тайном альянсе с Кремлем». «Все телефоны в здании парламента, – пишет он, – были отключены», только В. С. Соколов «имел телефонную связь», причем не с кем-нибудь, а «с президентской администрацией»[990]. Позднее С. А. Филатов признал этот факт, но отнес его к последним дням переворота[991].

В 21.30 съезд сделал перерыв. Пока Р. И. Хасбулатов совещался с А. В. Руцким и министрами, в «Белом доме» «погас свет»[992]. Как явствует из материалов Комиссии Т. А. Астраханкиной, «министр топливно-энергетических ресурсов Российской Федерации Шафранник Ю. К. по телефону сообщил вице-президенту акционерного об щества “Мосэнерго” Горюнову И. Т. о принятом решении прекратить снабже ние Дома Советов теплом и электроэнергией» еще днем 23 сентября, «после 15 часов». «В тот же день к 19 часам» отключили «3 кабельные линии из 4 имеющихся»[993].

24-го в 22.00 произошло «полное отключение Дома Советов от электроэнергии»[994].

А поскольку в здании парламента была автономная электростанция, работавшая на солярке, «часа через два» заработал «движок», появился «аварийный свет», правда, не во всех помещениях[995].

И тут обнаружился следующий факт. Несмотря на то, что о грядущем перевороте писали и говорили уже более года, несмотря на то, что о существовании указа № 1400 Р. И. Хасбулатову и А. В. Руцкому стало известно за неделю до его обнародования, несмотря на то, что с начала переворота прошло три дня, резервуар для солярки оказался почти пустой. Он был заполнен всего на 10 %[996].

Неужели спикер не знал об этом?

А если знал, почему ничего не сделал для того, чтобы подготовиться к подобному развитию событий?

Когда в 22.10 съезд продолжил работу, Руслан Имранович снова предложил прервать его работу и депутатам, не входящим в состав Верховного Совета, заняться организацией «сопротивления». И снова его предложение не получило поддержки[997].

В 23.40 состоялось совещание, в котором приняли участие В. А. Агафонов, В. О. Исправников, А. В. Руцкой, Р. И. Хасбулатов. Спикер прежде всего поставил вопрос о необходимости единства действий в руководстве парламентом[998].

Далее он заявил, что до сих пор не приведены в действие основные рычаги воздействия на Кремль: армия, регионы, массовые выступления в Москве и поставил ряд конкретных практических задач: «Надо организовать крупные митинги в разных районах Москвы. Пусть за это возьмутся Соколов и Абдулатипов: возглавит эту работу Агафонов»[999].

«“Полной победы” достигнуть невозможно – заявил спикер, – это надо понять. Нужен разумный компромисс. Но он возможен, если сумеем опереться на армию, хотя бы на какие-нибудь подразделения, которые придут сюда из аявято верности Конституции и на массовые выступления москвичей»[1000].

По всей видимости, именно тогда или же сразу после этого совещания были приняты два принципиально важных решения: организовать в ближайшее воскресенье, 26 сентября, общемосковский митинг протеста (он был назначен на 12.00), а 27-го с 15.00 начать «всероссийскую политическую стачку»[1001].

Не ранее 24 – не позднее 25 сентября А. В. Руцкой выступил с обращением к москвичам. Он призвал их принять 26 и 27 сентября участие «в акциях протеста, гражданского неповиновения». «Организуйте пикеты, марши и демонстрации, – говорилось в обращении, – проводите предупредительные забастовки». «Добивайтесь прекращения информационной блокады! Верните радио и телевидение в руки российского народа!». «Кремль должен принадлежать России, а не Ельцину». А. В. Руцкой призвал москвичей явиться 26 сентября к 12.00 на митинг у Дома советов, 27-го принять участие во всеобщей политической стачке[1002].

По всей видимости, тогда же появилось подобное обращение к работникам силовых ведомств. А. В. Руцкой призвал их тоже принять 26 сентября участие в общемосковком митинге протеста, а 27-го во «всероссийской политической стачке». «26 сентября 1993 г. – говорилось в обращении, – начнется активное пикетирование учреждений средств массовой информации, прежде всего радио и телевидения с требованием добиться правды о событиях в стране»[1003].

Таким образом, только на четвертый день переворота, когда момент в значительной степени был упущен, «Белый дом» решил перейти к активным наступательным действиям. Успех этих действий во многом зависел от Штаба сопротивления под руководством Ю. М. Воронина, созданного вечером 21 сентября, и трех общественных организаций: КПРФ, ФНС и ФНПР.

Ю. М. Воронин издал две книги воспоминаний. Однако самого главного, чего ожидали от него читатели, освещения деятельности возглавляемого им Штаба, мы в них не найдем[1004]. Не удалось мне получить сведений о деятельности этого штаба и от тех лиц, которые должны были в нем участвовать[1005]. Это наводит на мысль, что штаб существовал только на бумаге или же в воображении спикера.

Позиция и деятельность КПРФ в эти дни пока не известны. Мое обращение к Г. А. Зюганову с просьбой сообщить, что делалось руководством возглавляемой им партии в связи с подготовкой к общемосковскому митингу и общероссийской забастовке, осталось без ответа[1006].

Знакомство с «Правдой» и «Советской Россией» показывает, что оба издания занимали последовательную антикремлевскую позицию, но никаких конкретных предложений на их страницах вы не найдете. Не найдете даже в порядке информации рассматриваемых обращений А. В. Руцкого. Это дает основание думать, что никаких конкретных решений, связанных с организацией общемосковского митинга и всеобщей стачки ЦИК КПРФ не принимал.

Очень странно повел себя и Фронт национального спасения, на который еще год назад возлагалось столько надежд. На протяжении всего переворота Политсовет ФНС не собирался ни разу[1007]. Ни разу не собрались и его сопредседатели[1008].

По свидетельству И. В. Константинова, после 21 сентября регулярно заседал лишь Исполком Политсовета ФНС[1009]. Однако и его заместитель Валерий Марксович Смирнов[1010], и член Исполкома Николай Олегович Сорокин[1011] утверждают, что официальных заседаний Исполкома (с необходимым кворумом, повесткой дня, ведением протокола, записью принимаемых решений) не было.

Насколько удалось установить, Исполком собирался в следующем составе: И. В. Константинов, В. М. Смирнов, Н. В. Андрианов, В. Скурлатов и Н. О. Сорокин[1012]. Бывали на этих заседаниях: помощник И. В. Константинова – Артем Юрьевич Артемов, его секретарь Татьяна Артюхова. Иногда заходили М. Г. Астафьев, А. М. Макашов, Н. А. Павлов[1013].

Когда я задал И. В. Константинову вопрос о причинах бездеятельности ФНС, он заявил, что к осени 1993 г. руководство ФНС оказалось парализовано существовавшими в нем разногласиями между а) национал-патриотами, б) комунистами и в) демократами – государственниками[1014]. Эти разногласия дали о себе знать уже на Втором конгресе ФНС 24–25 июля[1015].

Другой причиной раскола, кроме идейных разногласий, И. В. Константинов назвал особую позицию КПРФ, которая, являясь наиболее массовой организацией, входившей в ФНС, после своего второго восстановительного съезда стала претендовать на руководящую роль в ФНС. Поэтому почти на каждом заседание Политсовета поднимался вопрос о переизбрании его руководства[1016].

Были и другие причины.

Деятельность любой политической организации зависит от ее кредиторов. Поэтому во время встречи с И. В. Константиновым я задал ему бестактный вопрос: «Кто финансировал ФНС?». Илья Владиславович не стал выкручиваться и откровенно заявил: «Не скажу».

А когда я стал рассуждать на эту тему и высказал мнение, что, по логике вещей кредиторов ФНС следует искать среди рождавшейся национальной буржуазии, он заметил: «Не только». И добавил: «К тому же нужно учитывать, как формировалась наша национальная буржуазия».

Тогда я задал другой, еще более бестактный вопрос: «А кто такой Виталий Наседкин?». И получил ответ: «Мой друг»[1017].

Чтобы понять смысл моего вопроса и прозвучавшего ответа на него, необходимо учесть, что с 1992 г. Виталий Николаевич Наседкин возглавлял Фонд поддержки демократических реформ, а в 1993 г. являлся советником В. Д. Зорькина. Между тем тогда в журналистских кругах говорили, что именно Виталий Николаевич был кредитором ФНС[1018].

Когда я обратил внимание И. В. Константинова на этот факт, он ответил: «Об этом Вам лучше всего спросить самого Виталия»[1019]. А когда на этот же вопрос мы вышли в разговоре бывшим членом Исполкома ФНС Н. О. Сорокиным, «подобные слухи» он комментировать отказался[1020].

Решив воспользоваться советом И. В. Константинова, я позвонил В. Н. Наседкину. Однако ни в июне, ни в августе, ни в октябре 2006 г., во время своих приездов в Москву, я так и не смог встретиться с ним. Наш разговор по телефону выглядел примерно так: «Позвоните завтра». «Перезвоните в конце недели». «Давайте созвонимся в понедельник». «Сегодня у меня уже все занято». Дважды мы договаривались о встрече. И дважды «непреодолимые препятствия» не позволяли нам встретиться.

Если же ходившие в свое время в журналистских кругах сведения о причастности Фонда подержки демократических реформ к финасированию ФНС соответствуют действительности, получается, что к созданию ФНС имел отношение Кремль.

Этот факт подтвердил в беседе со мной М. Н. Полторанин. По его словам, когда рухнул Советский Союз и началось реформирование России, он выступил с идеей создания оппозиции. На мой вопрос «зачем» Михаил Никифорович развел в сторону руки и сказал: «У самолета должно быть два крыла. У власти должна быть оппозиция»[1021].

М. Н. Полторанин объяснил это интересами демократии. Однако, на мой взгля, смысл такой политики Кремля был в другом. Поскольку «шоковая терапия» вела к росту оппозиционных настроений, самым разумным для власти было подключиться к объединению недовольных, чтобы иметь управляемую оппозицию. Когда нужно использовать ее для давления на Запад, когда потребуется, нейтрализовать ее.

В связи с этим бросается в глаза следующий факт.

В организации ФНС принимал участие бывший офицер ПГУ КГБ СССР, «ветеран разведки» Николай Владимирович Андрианов. Тот самый, который 22 сентября стал помощником В. П. Баранникова.

По свидетельству И. В. Константинова, в 1992 г. Николай Владимирович сам явился к нему и, не скрывая своего прошлого, предложил услуги. И хотя на первых порах не играл особой роли, со временем занял в окружении И. В. Константинова такое положение, что некоторые стали считать его одним из друзей лидера Фронта национального спасения[1022]. После Первого же конгресса ФНС Н. В. Андрианов вошел в состав Исполкома ФНС и стал заместителем председателя[1023]. Именно Исполком рекомендовал Н. В. Андрианова В. П. Баранникову в качестве помощника[1024].

Не позднее 23 сентября в «Белом доме» возник «Комитет из представителей партий и организаций, поддерживающих Верховный Совет». Кто именно в него входил, кто его возглавлял, где он располагался и чем занимался, мы до сих пор не знаем. По свидетельству А. И. Колганова, вся деятельность этого комитета свелась «к обсуждению политической ситуации»[1025]. Дискуссионным клубом назвал этот комитет и И. В. Константинов[1026]. Иначе говоря, комитет не играл не только руководящей, но даже координирующей роли.

Успех всеобщей стачки и общемосковского митинга прежде всего зависели от ФНПР. Первоначально ее лидеры выразили поддержку идее подобной стачки. Однако когда от общих разговоров на эту тему руководство «Белого дома» перешло к делу, о ФНПР «забыли». По свидетельству И. Е. Клочкова, ни в каких конкретных обсуждениях о подготовке к всеобщей стачке он не участвовал, не участвовал ни в создании руководящего центра этой стачки, ни в составлении упоминавшихся обращений А. В. Руцкого[1027].

Между тем именно тогда в позиции лидеров ФНПР стали намечаться принципиальные перемены. Когда я задал С. А. Филатову вопрос о причинах этого, Сергей Александрович ответил: «Мы с ними работали». От ответа на вопрос, в чем именно заключалась эта «работа» Сергей Александрович уклонился[1028].

Однако кое-что о ней сказать можно. Как только в Кремле стало известно о выступлении руководства ФНПР с осуждением переворота, все телефоны в его офисе на Ленинском проспекте замолчали[1029]. Исполком ФНПР сразу же потерял оперативную связь не только с провинцией, но и предприятиями и учреждениями столицы.

Затем состоялся разговор И. Е. Клочкова с В. Ф. Шумейко. Лидеру ФНПР было заявлено, что занятая руководством федерации профсоюзов позиция может повести к расколу федерации, Кремль вынужден будет лишить ФНПР собственности и заморозить ее банковские счета. А поскольку Исполком Совета ФНПР проявил несговорчивость, последовал указ Б. Н. Ельцина об изъятии из ведения профсоюзов Фонда социального страхования, на счету которого находились почти все профсоюзные деньги[1030].

«В прессе и в близких к правительству кругах» появились сведения, что Кремль рассматривает вопрос о необходимости «роспуска центральных органов ФНПР вплоть до прекращения деятельности всех профсоюзов этой системы, конфискации их имущества и собственности, а также запрещения сроком на год любых забастовок и коллективных акций протеста»[1031].

Не ранее 23 – не позднее 24 сентября руководство ФНПР собралось в Балашихе, чтобы здесь вдали от посторонних глаз обсудить дальнейшую тактику. Рассматривался и вопрос о всеобщей политической стачке. И тут руководитель столичных профсоюзов М. В. Шмаков заявил, что московские рабочие не хотят бастовать. Подобную же позицию занял лидер петербургских профсоюзов Е. И. Макаров[1032].

Ситуация в Москве и Петербурге действительно была непростая.

Во время апрельского референдума из 4,4 млн. москвичей явившихся к урнам, против досрочного переизбрания президента проголосовали 2,8 млн. чел., то есть почти две трети избирателей, доверие его политике выразили 3,1 млн., а доверие самому президенту 3,3 млн., в то время как за досрочное переизбрание парламента проголосовало 1,9 млн., а в его поддержку высказалось только 0,8 млн. человек[1033].

Однако нельзя не учитывать, что 1,7 млн. москвичей занимали в отношении парламента нейтральную позицию, 2,5 млн. проигнорировали референдум[1034]. Поэтому он показал не только то, что парламент не пользуется поддержкой большинства жителей столицы, но и то, что большинство из них не поддерживают президента и его политику.

Такая же картина наблюдалась и в Петербурге[1035].

Исходя из этого, можно утверждать, что судьба парламента во многом зависела от того, сумеет ли он объединить вокруг себя всех своих стороников (а их было в столице около миллиона), сумеет ли он привлечь на свою сторону колеблющихся москвичей.

Поэтому М. В. Шмаков и Е. И. Макаров явно «поторопились» со своим заявлением. И если Кремль вел «работу» с кем-то из лидеров профсоюзов, то, видимо, прежде всего с ними[1036].

Была сделана попытка обсудить вопрос о всеобщей стачке с представителями отраслевых профсоюзов. Сылаясь на настроения рабочих, они тоже в своем большинстве отказались поддержать эту идею. По словам И. Е. Клочкова, такое развитие событий было для него шоком. Тогда впервые у него возникло желание подать в отставку[1037].

Еще менее «Белый дом» мог рассчитывать на другие профсоюзные организации. 27 сентября «экстренная конференция объединения профсоюзов России Соцпроф призвала свои организации «воздержаться от участия в каких-либо всеобщих политических стачках», а «Конфедерация свободных профсоюзов России (КСПР)» открыто выразила поддержку Б. Н. Ельцину[1038].

Это свидетельствует, что, призывая к всеобщей стачке, А. В. Руцкой не получил поддержки массовых общественных организаций.

Когда я обратился к бывшему тогда редактором газеты «Коммунист Ленинграда», В. М. Соловейчику с вопросом: поступали ли в эти дни какие-либо директивы об организации всеобщей стачки из Москвы в Питер, он ответил: не помню[1039]. Подобный же ответ дал мне и один из активистов профсоюзного движения в Питере В. Д. Лобок[1040].

По свидетельству И. В. Константинова, он участвовал в каком-то обсуждении вопроса о всеобщей стачке, но не помнит, чтобы оно завершилось созданием штаба по ее подготовке. Во всяком случае, он, лидер ФНС, в него не входил[1041].

Во время этого обсуждения, И. В. Константинов попросил, чтобы ему были даны полномочия Верховного Совета на организацию стачки в Москве. В таком случае он обещал вывести рабочих на улицы. В этой просьбе руководство парламента ему отказало, так как главные свои надежды Р. И. Хасбулатов возлагал на переговоры[1042].

Подобной же была позиция руководства «Белого дома» и в отношении армии.

Как вспоминала С. Умалатова, «после 22 сентября офицерам, дежурившим при Руцком, звонили из воинских частей, предлагали помощь, боевую технику, которую хотели выставить вокруг Белого дома», но «на это Руцкой отвечал: «Нет необходимости». «Рассказывали и о том, как прибывали к руководителям парламента и А. В. Руцкому посланцы воинских частей с решениями офицерских собраний в поддержку конституции»[1043].

По свидетельству питерского журналиста Ю. А. Нерсесова, в первые дни офицеры и генералы шли с предложениями своих услуг в «Белый дом» «косяками», но от их услуг отказывались[1044]. Свидетелем одной из таких сцен был Н. С. Афанасьев. В его присутствии неизвестный ему генерал-майор предложил выделить для охраны «Белого дома» роту на бронемашинах, но А. В. Руцкой заявил: «Пока не надо»[1045].

«Люди поддержали нас. – вспоминает В. А. Ачалов, – Последовали звонки из воинских частей. Находились горячие головы, готовые выступить немедленно, прибыть в Москву с оружием. Я им советовал не принимать никаких мер. В стране не должно было быть беспорядков. В момент, когда начинается двоевластие, любой эксцесс может привести к трагическим последствиям»[1046].

«Генерал Ачалов, – утверждает В. Домнина, – которому на пятый день блокады удалось связаться по радио с войсками уговаривал их не идти на подмогу парламенту», так как опасался гражданской войны[1047].

2 октября в интервью «Московским новостям» В. А. Ачалов заявил: «Руцкой приказал мне принять все меры, чтобы не спровоцировать раскол в армии… Наши люди разъехались по воинским частям, командиры которых были готовы вывести войска на улицу и предупредили их, чтобы они этого не делали. Я военный человек и понимаю, что раздел армии на «наших» и «ненаших» неминуемо ввергнет страну в гражданскую войну»[1048].

«Мне, – утверждает А. Дунаев, – лично звонили многие начальники областных УВД и спрашивали, нужны ли войска. Я просил их войска не посылать, а наводить порядок на местах. Спокойствие провинции – это, я считаю, главное, чего добились расстрелянный Верховный Совет и я лично»[1049].

В беседе со мною 29 августа 2006 г. А. Ф. Дунаев не только подтвердил это, но и заявил, что свою задачу он видел прежде всего в том, чтобы не допустить гражданской войны. «Вы не верил в возможность победы парламента» – поинтересовался я. «Нет, – ответил Андрей Федорович, – если бы гражданская война началась, народ в своем большинстве поддержал бы «Белый дом», а не Кремль[1050].

Но тогда получается, что те обращения к армии, с которыми В. А. Ачалов, А. В. Руцкой и Р. И. Хасбулатов выступили 22 и 23 сентября имели чисто декларативный характер.

Выводы делайте сами.

Но дело не ограничивалось этим.

«Ни руководство Верховного Совета, ни и.о. Президента, ни вновь назначенные руководители Министерств, – пишет один из защитников «Белого дома», – не приложили усилий для организации целенаправленного сопротивления режиму», более того, они даже не пытались хоть как-то организовать своих стороннников, приходивших к «Белому дому»[1051].

По некоторым данным, за день 23 сентября «через площадь» у «Белого дома» прошло около 150 тысяч человек[1052]. Однако никто не вел с ними работы и даже не попытался использовать их как «армию подержки» парламента. Люди приходил и уходили, в результате около 21.00 здесь перед Домом Советов находилось всего лишь около 12 тысяч человек, меньше, чем накануне[1053].

«Белый дом» не использовал даже те инициативы, которые шли снизу. Оставленные без организации люди, приходившие к Дому Советов, сами стали создавать «цепочки оповещения» друг друга для передачи информации и для экстренного сбора на Краснопресненской набережной[1054].

Разогнав парламент, Б. Н. Ельцин и его окружение сразу же начали идеологическую войну против «Белого дома», обрушив на население страны потоки дезинформации. Одновременно был прекращен выход в эфир телевизионной программы «Парламентский час», отключено «Парламентское радио»[1055]. И если 23-го подготовленный накануне номер печатного органа Верховного Совета «Росийской газеты» вышел в свет, то с 24-го газета выходить перестала[1056].

Между тем, как пишет В. И. Анпилов, в руках парламента оставались «огромные издательские возможности типографии Верховного Совета». Их можно было использовать для контрпропаганды. Однако они «использовались только для распечатки многочисленных резолюций, принимаемых Съездом депутатов Верховного Совета. О массовом издании листовок для москвичей никто не думал, хотя, как мне говорили рабочие типографии, они готовы были выполнить любое задание в любое время суток»[1057].

Это не совсем так.

«От имени и.о. президента, парламента, отдельных депутатов, политических организаций оппозиции, – вспоминает В. Л. Шейнис, – один за другим следовали призывы к рабочим, трудовым коллективам, военным, молодежи, студентам, женщинам. Ученым Академии наук, работникам министерств, отдельным москвичам, к прихожанам православных храмов и т. д. – кажется не была забыта ни одна категория граждан»[1058].

Призывы облекались в форму листовок[1059]. Однако, по свидетельству В. И. Анпилов, до адресатов они не доходили: «…Наши пропагандисты у проходных ЗИЛа, АЗЛК, металлургического завода «Серп и Молот», – пишет он, – обнаружили, что московские рабочие судят о конфликте вокруг Верховного Совета только по передачам проельцинского телевидения»[1060].

Из этого В. И. Анпилов делал вывод, что листовки печатались в слишком малом количестве. «Трудовая Россия» потребовала увеличить тираж листовок. Но отклика со стороны руководства парламента это требование не получило[1061].

Между тем находившийся в эти дни в «Белом Доме» петербургский журналист Юрий Аркадьевич Нерсесов обратил внимание на то, что типография Верховного Совета печатала листовки в огромном количестве. Некоторые кабинеты в буквальном смысле этого слова ломились от них. Однако вместо того, чтобы распространять листовки по городу, чтобы отправлять их в провинцию, Верховный Совет ограничивался только тем, что раздавал их митингующим возле Белого дома[1062].

«Никто, – пишет А. И. Колганов, – всерьез» не пытался «превратить тысячи митингующих на площади в распространителей листовок, что могло резко поднять эффект листовочной кампании»[1063].

Получается, что кто-то лишь делал вид, что ведет агитационную работу. Между тем от этой агитации во многом зависела и судьба объявленного на 26-е общемосковского митинга, и судьба назначенной на 27-е всеобщей политической стачки, и судьба самого парламента.

В то же время руководство парламента становится на путь дезинформации, которая превращается в своеобразный допинг для поддержания настроений среди сторонников Верховного совета.

Так, не ранее 24 – не позднее 25 сентября в своем обращении к силовым ведомствам, А. В. Руцкой в полном противоречии с действительностью заявил: «Нас поддерживает Сибирский военный округ, Приволжский военный округ, Ленинградский военный округ. Уже десятки дивизий, частей и соединений заявили протест против антиконституционных действий»[1064].

А в ночь с 24 на 25 сентября Ю. М. Воронин сообщил, что «к Дому Советов пришел большой отряд офицеров и солдат и он решил развернуть полевые кухни. Кроме того, добавил оратор, поступила масса телеграмм и телефонных звонков от военнослужащих, решивших выступить на защиту ВС». Очень скоро выяснилось, что это тоже была дез информация.

Когда Р. И. Хасбулатов спросил В. А. Ачалова, «где же обещанные им войска, генерал парировал: «Там же, где и ваши обещанные трудовые коллективы»[1065].

Начало блокады

Днем и вечером 24 сентября «у троллейбусной остановки “Площадь Свободной России”, – вспоминает А. Залесский, – перед кордоном милиции толпился народ. К Дому Советов не пускали. Свет в здании, кажется, тогда еще не был отключен полностью: некоторые окна светились, а на набережной у парадной лестницы развевались красные и черно-желто-белые монархические флаги, под которыми шевелились едва заметные в наступающей темноте фигурки людей. Шел митинг… Было холодно, время от времени хлестал короткий, но сильный дождь»[1066].

Ночь с 24 на 25-е была холодной. Дул пронизывающий ветер. Оставшиеся у «Белого дома» люди грелись у костров. После истекшего срока ультиматума ждали штурма. Радио «Свобода» сообщило, что он планируется между 6 и 8 часами утра. В половине пятого за баррикадами появилась колонна военных грузовиков. Была объявлена тревога. Напряжение достигло предела. Однако машины проехали мимо и скрылись за гостиницей «Мир»[1067].

Если появившеся 24-го возле «Белого дома» оцепление первоначально имело символический характер, и к зданию парламента можно было пройти без особого труда, то 25-го милиция заблокировала уже все проходы к «Белому дому»[1068]. Как отмечали очевидицы, «всех выпускают, но назад не пускают»[1069]. Именно этим днем следует датировать начало блокады Дома Советов.

25 сентября Б. Н. Ельцин подписал указ «Об ответственности лиц, препятствующих проведению поэтапного конституционного режима». Согласно указу, таковых следовало увольнять со всех должностей[1070].

Тогда же В. Ф. Ерин потребовал от своих подчиненных «не выполнять указания Верховного Совета, исполняющего обязанности президента России (Руцкого) и его министра внутренних дел (Дунаева)», а также запретил сотрудникам МВД «встречаться с депутатами». Здание МВД взял под охрану спецназ[1071].

25-го завершилось формирование Добровольческого полка. В 16.00 на набережной под телекамеры отечественных и иностранных корреспондентов состоялось его построение. «На построении, – пишет М. М. Мусин, – встретился с секретарем Президиума, одновременно являвшимся помощником Хасбулатова. Относительно молодой генерал-лейтенант крайне мрачно охарактеризовал все, что делалось руководством. В его глазах сквозила безнадежность»[1072].

Когда вечером 25-го около 20.30 уже известный нам Э. З. Махайскими вышел на Дружинниковскую улицу, оказалось, что здесь, как и утром, «всех выпускают, но к зданию Верховного Совета никого не пропускают». Однако милицейские заслоны стояли главным образом на самой улице. Поэтому дворами к «Белому дому» еще можно было пройти. Днем, по некоторым данным, у стен Дома Советов находилось, «максимум 18–20 тыс. человек», вечером – «не более 7 тыс. человек»[1073].

Около 21.30 через мегафоны «Трудовой России» депутат Ребриков объявил, что, «в штаб обороны Верховного Совета» поступили сведения о появлении в мэрии «спецназовской команды „К“», находящейся в подичнении М. И. Барсукова Поэтому следует ожидать провокаций и штурма здания парламента[1074].

В 23.00 в Белом доме появились «перебежчики». Они тоже принесли информацию о готовящемся штурме. Через полчаса эту информацию подтвердил С. Глазьев, после чего Р. И. Хасбулатов принял В. А. Агафонова и Ю. М. Воронина, около 24.00 встретился с В. А. Ачаловым, а с 24.50 до 00.10 совещался с А. В. Руцким[1075].

После этого с 1.00 до 2.00 Р. И. Хасбулатов уединился и занялся составлением плана необходимых действий. Однако ничего, кроме совещаний, консультаций и координаций, не намечалось. Единственно, что было новым – это апелляция к международному общественному мнению. С этой целью в 2.00.-2.30 спикер дал интервью CNN, в 2.30 выступил по радиостанции с обращением к москвичам, а затем на всякий случай перешел в штабное помещение Руцкого[1076].

Вечером 25-го, когда напряжение в «Белом доме» стало усиливаться, неожиданно появились сведения, будто бы на одном из подмосковных военных аэродромов в состоянии постоянной готовности находятся несколько самолетов, которые охраняет ГУОП[1077]. Из этого делался вывод, что Б. Н. Ельцин не уверен в прочности своего положения. В ту же ночь с 25 на 26-е к стенам «Белого дома» кто-то принес информация, что на сторону парламента перешли Балтийский, Северный и Тихоокеанский флоты. Грянуло «Ура!»[1078].

«В семь часов утра, – вспоминает Ю. И. Хабаров, – включили трансляцию и зачитали Заявление первого заместителя Президиума Верховного Совета РФ Ю. М. Воронина “О полу чении ВС РФ телеграммы от Северного военно-морского флота”, в которой сообщалось о поддержке Северным флотом всех решений Верховного Совета. В телеграмме также содержалось предупрежде ние генералу МВД Панкратову об его ответственности за действия против защитников Дома Советов. Было сообщено, что телеграмму подписал капитан 1-го ранга Смирнов. Последние слова телеграммы потонули в аплодисментах и воз гласах всех присутствующих. Лица радостных людей излучали свет – еще бы, оправдываются самые лучшие ожидания и надежды – армия и флот переходят на сторону Конституции и заявляют о своей поддержке»[1079].

Однако наступило утро. А вместе с ним пришло и разочарование. Оказалось, это была очередная дезинформация[1080].

26 сентября в 7.00 Р. И. Хасбулатов отметил в своем «рабочем дневнике»: если бы Б. Н. Ельцин отменил указ № 1400, «я тут же ушел в отставку»[1081].

Многие ожидали, что в воскресенье 26 сентября в Москве состоится смотр сил сторонников Кремля и «Белого дома».

У «Белого дома» народ стал собиратся с утра. Однако к назначенному времени – 12 часам – количество митингующих составило не более 20 тыс. человек[1082]. Попытка собрать общемосковский митинг протеста не увенчалась успехом. И это несмотря на то, что в столице было около 800 тысяч сторонников парламента.

Становилось очевидно, что останется без поддержки и призыв к всеобщей политической стачке с 27 сентября.

Обращаясь позднее к редакции «Литературной России» и объясняя причины поражения парламента, Р. И. Хасбулатов указывал на предательство директорского корпуса, стоявшего за спиной «Гражданского союза». «Знаете ли вы, что директора заводов в Москве, которые обливали слезами кабинеты Российского Парламента с жалобами на Правительство и Президента вплоть до 21 сентября 1993 г., закрыли заводские ворота и на пушечный выстрел не подпускали парламентариев, депутатов Моссовета, райсоветов, представителей партий и т. д.? Директора не хотели рисковать»[1083].

«Не хотели рисковать» не только «красные директора». «…Многие влиятельные люди, – пишет бывший спикер, – думали только о своей карьере, профсоюзы забыли, что они профсоюзы, лидеры общественного мнения испугались, запрятались кто куда… Общество само отдало на растерзание свой Парламент»[1084].

А что делал для мобилизации своих сторонников «Белый дом»?

Мои попытки найти организаторов общемосковского митинга не увенчались успехом, хотя я обращался и к Г. А. Зюганову как лидеру КПРФ, и к И. В. Константинову как лидеру ФНС, и И. Е. Клочкову как лидеру ФНПР, и к Р. И. Хасбулатову как спикеру.

Днем 26-го, после того, как провал общемосковского митинга стал очевиден, Р. И. Хасбулатов провел несколько встреч, на которых звучал один и тот же мотив: надо поднимать Москву, надо поднимать регионы[1085].

В тот же день решил вывести на улицы Москвы своих сторонников Б. Н. Ельцин. Чтобы привлечь больше народа, утром возле Манежа под руководством М. Ростроповича состоялся концерт. После этого митингующие построились в колонну и в 14.30 с транспарантами: «Борис, ты снова прав!», «Не мешайте Правительству России», «Позор Верховному Совету» под звуки духового оркестра, исполнявшего «Варяга» направилась «от Манежной площади в сторону Моссовета». Сначала демонстранты скандировали: «Ель-цин! Ель-цин!», «Ель-цин! Мы с то-бой!», а когда подошли к Моссовету, стали скандировать: «До-лой Моссовет!». По имеющимся сведениям, на митинг, который открылся в 15.00 собралось около 25 тысяч человек[1086].

По мнению Э. З. Махайского, «с наибольшим энтузиазмом толпа встретила выступления В. Оскоцкого и В. И. Новодворской».

Заявив, что «Белый дом» стал бастионом «красно-коричневых», которые способны лишь на разрушение, а не созидание, и напомнив, что среди сторонников Кремля «лучшие люди России», такие как М. Росторопович и А. И. Солженицын, В. Оскоцкий призвал: «Следует запретить все коммунистические партии – от КПРФ до анпиловской и лже-патриотов, а также все их издания: „Правду“, „Советскую Россию“, „День“ и другие фашистские газеты и журналы»[1087].

«Надо потребовать, – как всегда решительно заявила В. И. Новодворская, – чтобы дивизия Дзержинского и армия поддержали Президента. В лице Верховного Совета народ избрал недостойную власть, а в лице Президента Ельцина Россия выбрала себе защиту. Надо, чтобы новое Федеральное Собрание приняло решение не выбирать нового Президента, а оставить Ельцина до окончания срока его полномочий. Явлинскому не быть Президентом России. Коммунистическая идеология должна быть запрещена, чтобы в этой свободной стране коммунисты не могли принимать участие в выборах органов власти»[1088].

Если расматривать оба митинга как смотр сил, можно сделать два вывода. Во-первых, подавляющее большинство москвичей занимало нейтральные или же пассивные позиции. А во-вторых, соотношение сил между сторонниками парламента и президента среди активной части жителей столицы было примерно одинаковым.

26-го было сделано несколько попыток начать переговоры.

Днем В. А. Агафонов встретился с Ю. М. Лужковым и обсудил возможность прекращения блокады[1089].

По свидетельству А. В. Руцкого, «после 15 часов» к нему пришел С. В. Степашин. Он предложил ему не только покинуть «Белый дом», но и увести оттуда людей[1090]. Сергей Вадимович подтверждает, что пытался уговорить А. В. Руцкого уйти вместе с ним, однако тот отказался[1091].

Не успел С. В. Степашин уехать, как из «Белого дома» «исчез» В. П. Баранников. Позднее стало известно, что он ездил на Старую площадь и там встречался с В. С. Черномырдиным.

Стало также известно, что эту встречу организовал С. В. Степашин. Во время своего пребывания в «Белом доме» он, оказывается, беседовал не только с А. В. Руцким, но и с В. П. Баранниковым[1092]. По свидетельству Н. В. Андрианова, Сергей Вадимович и Виктор Павлович встретились очень тепло, кажется, даже обнялись[1093].

О цели и результатах поездки В. П. Баранникова на Старую площадь до сих пор ничего неизвестно. Если верить средствам массовой информации, В. П. Баранников заверил премьера в своей лойяльности Кремлю[1094], однако сам В. П. Баранников категорически отрицал это[1095].

«…Когда Баранников явился к Черномырдину, – вспоминал В. Ф. Шумейко, – я присутствовал при начале их разговора. Баранников сказал Черномырдину: “Цель моего пребывания в “Белом доме” – вывести оттуда всех там засевших и таким образом прекратить противоборство. Обещаю вам сделать это”. Его замысел Черномырдин одобрил»[1096].

По другим данным, во время этого разговора, В. П. Баранников «заявил, что единственной целью его пребывания в Доме Советов» является «помощь наведению порядка»: контроль за сбором оружия и освобождение здания Верховного Совета от находившихся там лиц[1097]. С. В. Степашин утверждает, что В. П. Баранников заявил: «Я пришел в «Белый дом», чтобы не допустить кровопролития, решить вопрос о сдаче оружия. Как только это будет сделано – сразу ухожу»[1098].

Соответствуют ли эти сведения действительности, мы не знаем. Но известно, что свой визит на Старую площадь В. П. Баранников не согласовал ни с А. В. Руцким, ни Р. И. Хасбулатовым[1099]. А когда спикер узнал о нем и поинтересовался о его цели, ответил, что хотел якобы устроить ему встречу с премьером[1100]. По свидетельству Руцкого А. В., когда он «спросил Баранникова, кто и с какой целью его туда посылал», тот «ответил, что решение принял сам и визит носил “разведывательный характер”»[1101].

Оба объяснения вызывают сомнение.

Если верить А. Ф. Дунаеву, отправляясь на Старую площадь, министр безопасности поставил в известность об этом только его. На мой вопрос: какова была цель этой встречи, Андрей Федорович ответил: обсу ж далась возможность мирного выхода из кризиса, «нулевой вариант»[1102]. Однако если бы это действительно было так, скрывать свою поездку от спикера и и.о. президента не имело смысла. Поэтому вопрос о том, зачем В. П. Баранников ездил на Старую площадь следует считать открытым.

На следующий день журналист В. Виноградов взял у В. П. Баранникова интервью и поинтересовался слухами о том, будто бы тот специально «заслан» в «Белый дом» и играет здесь роль «троянского коня». На это Виктор Павлович ответил: «Я здесь нахожусь не для подрыва изнутри, как инспирирует радио, а чтобы воспрепятствовать применению оружия, чтобы не пролилась кровь с обеих сторон»[1103].

Поразительно! Министр безопасности не отмежевался от политики Кремля, ни слова не сказал о том, что он пришел в «Белый дом» для защиты Конституции.

Мог ли он «воспрепятствовать» использованию оружия «Белым домом»? Несомненно. Мог ли он «воспрепятствовать» применению оружия Кремлем? Ни коим образом. Следовательно, он мог предотвратить пролитие крови только с одной стороны.

Что должно было последовать за этим инцидентом?

Немедленная отставка В. П. Баранникова. Однако не было начато даже служебное расследование данного эпизода![1104].

В то же воскресенье около 21.00 в «Белый дом» в качестве посредника пожаловал Г. А. Явлинский, а в 22.00 Ю. М. Воронину позвонил В. С. Черномырдин. Ю. М. Воронин изъявил согласие на переговоры, но поставил условие: «Включите свет, дайте воду»[1105].

Едва только Юрий Михайлович проинформировал об этом предложении спикера, как в 23.00 снова появилась информация, будто бы «на военном аэродроме “Кубинка” в 15-минутной готовности на вылет» находятся два самолета ИЛ-76. Затем произошла «утечка» информации из МИДа о подготовке непланировавшегося ранее визита Б. Н. Ельцина в Финляндию, причем «частном порядке»[1106].

Сейчас очевидно, что это была очередная дезинформация, но тогда многие относились к подобным сведениям с доверием.

Еще 25 сентября Б. Н. Ельцин подписал распоряжение о необходимости усилить оцепление вокруг «Белого дома». Сразу же последовал соотвествующий приказ В. Ф. Ерина, 26 сентября подобный же приказ отдал «бывший начальник ГУВД г. Москвы Панкратов В. И.»[1107]. Поэтому если первоначально «просочиться» через оцепление вокруг «Белого дома» было можно[1108], то к концу воскресного дня, его усилили в несколько раз и через оцепление в Дом советов пройти стало невозможно[1109].

Несмотря на это, дворами люди продолжали пробираться к Белому дому. Когда около 21.00 здесь появился Э. З. Махайский, он насчитал перед парламентом около 5 тыс. человек. Из них на ночную вахту осталось «не более 2 тысяч», в два раза меньше, чем в предыдущую ночь[1110].

По воспоминаниям Э. З. Махайского, «примерно в 22–00 в районе 20-го подъезда, появились Анпилов и Уражцев», а «в начале первого ночи» неожиданно на балконе Белого дома из громкоговорителя раздался голос В. А. Ачалова». Он сообщил, «что по поступившим к ним сведениям Ельцин и его команда приняли решение» между 3 и 4 часами очистить «территорию перед Домом Советов от собравшихся там защитников» и силами ОМОНа штурмовать само здания Дома Советов. В. А. Ачалов «предложил покинуть территорию пожилым людям, женщинам и всем, кто этого пожелает»[1111].

«Стали обсуждать услышаное. – пишет Э. З. Махайский, – Было понятно, что если действительно начнется штурм, то невредимым отсюда мало кто уйдет: либо убьют, либо ранят (искалечат), либо арестуют – а значит изобьют. Даже некуда отходить, так как весь периметр оцеплен. А наступать, скорее всего, будут со стороны Конюшковской… Никто не храбрился. Все понимали, какой опасности подвергаются, но реагировали на возможную опасность по-разному. Одни возбудились и стали много говорить. Другие наоборот – ушли в себя и молчали, лишь изредка подавая реплики»[1112].

По свидетельству Э. З. Махайского, «люди начали „вооружаться“. Кто был непосредственно на баррикадах, вооружались прутами из арматуры и обрезками из металлических труб и готовили „зажигательные бутылки“… Не приписанные ни к какому отряду, стали делать дубинки из досок и искать что-либо металлическое. Все стали собирать камни, кирпичи, куски асфальта и штукатурки»[1113].

«Примерно в час ночи, – вспоминает Э. З. Махайский, – было отключено наружное освещение на территории вокруг В[ерховного] С[совета] (в самом В[ерховном] С[овете] электричество было отключено поздно вечером в пятницу, но некоторые помещения освещались от аварийного движка). „Во дворе“ все погрузилось в темноту. Видны были только костры и силуэты людей возле них. Фонари светились лишь на Конюшковской улице. Наступило тревожное ожидание чего-то неизвестного. Однако в полной темноте просидели недолго – освещение включили через 4–5 минут. Мы стали гадать что-бы это значило. Пришли к выводу: МВДшники проверяли рубильники на отключение, чтобы знать, какой из них дергать перед началом штурма, дабы не ошибиться… Вскоре с Девятинского переулка пришли „лазутчики“, сообщившие, что где-то там во дворах они якобы видели на грузовых машинах прожектора, которые будут использованы во время штурма для ослепления людей, собравшихся у „Белого дома“»[1114].

Затем наружное освещение появилось снова, а «во втором часу ночи» по громкоговорителям прозвучал приказ по Добровольческому полку о построении. «Численность построившихся» составляла «примерно 550–600 человек». «Вооружения никакого. – констатирует очевидец, – Лишь у кадровых офицеров, командовавших взводами-ротами, были автоматы»[1115].

По свидетельству В. И. Хоухлянцева, когда полк построился, В. А. Ачалов дал команду взять «Белый дом» в каре и таким образом окружить его «живым кольцом». Было очевидно, что в случае штурма все находившиеся в «живом кольце» первыми попадут под пули. Поэтому командиры батальонов отказались выполнять этот приказ и направили своих бойцов «в скверики окружающие Верховный Совет»[1116].

Прошло еще немного времени. И «в три часа ночи, – вспоминает Э. З. Махайский, – неожиданно включили трансляцию из зала заседаний Съезда. Депутаты решили вести Съезд ночью. Видимо им, как и нам, тоже было страшно, а выступления на Съезде отвлекали от нехороших мыслей как их, так и нас. Преследовалась, наверное, и другая цель – оказать давление на эмвэдэшников. Ведь в ночной тишине выступления, транслировавшиеся через громкоговорители, были слышны чуть ли не на Садовом кольце».

Народные депутаты обсуждали вопрос: что делать дальше[1117].

По свидетельству Э. З. Махайского, «между 3 и 4 часами утра по Конюшковской улице, до этого пустынной, вдруг заездили легковые автомобили (на Девятинский переулок и обратно в сторону моста). На баррикадах насторожились. Командиры из Союза офицеров попросили „беспризорные“ группы у костров подтянуться в тыл баррикадам, выходящим на Конюшковскую улицу, чтобы создать „многоэшелонированную“ оборону»[1118].

«В седьмом часу утра, – пишет Э. З. Махайский, – на баррикадах появился Алкснис… Он рассказал, что в воскресенье Ельцин вызвал к себе Лужкова и потребовал освободить территорию и здание В[ерховного] С[овета] к понедельнику… Было дано соответствующее указание Ерину, тот, в свою очередь, дал устный приказ нижестоящим командирам на проведение штурма, но те потребовали письменного приказа… Ночью в расположение командования МВД (гостиница „Мир“) приезжал то ли Филатов, то ли кто-то другой из верхнего начальства и уламывал командиров, но те стояли на своем»[1119].

Около 7.00 на балконе возле 14 подъезда появились депутаты С. Горячева, И. Константинов, Н. Павлов и некоторые другие. Они поблагодарили находиввшихся у стен «Белого дома» людей «за стойкость и мужество» и заявили, что не пойдут «на копромисс с исполнительной властью»[1120].

О том, что в ночь с 26 на 27 сентября руководство «Белого дома» действительно ожидало штурма, свидетельствует следующий факт. Вечером 26 сентября оперативному дежурному МВД позвонил по спецтелефону человек, представившийся министром внутренних дел А. Дунаевым. Он сообщил, что ему известно о готовящемся штурме «Белого дома» и предупредил, что сторонники парламента будут вынуждены открыть ответный огонь. В 2.30 тот же человек повонил вторично и заявил, что «защитникам Белого дома розданы пулеметы»[1121].

В связи с этим заслуживает внимания свидетельство бывшего тогда заместителем командира группы «Вымпел» генерал-майора Валерия Круглова: «Первоначально штурм Белого дома, – утверждает он, – был запланирован на неделю раньше. Операцию было поручено возглавить мне. Мы уже сидели „на чемоданах“, в полной боевой готовности. Вдруг, за 15 минут до выезда, команда: штурм отменяется»[1122].

Заслуживают внимания и воспоминания командира группы Альфа, Героя Советского Союза генерал-майора Геннадия Николаевича Зайцева: «26 сентября, где-то около шестнадцати часов, мы получили команду срочно выехать в сторону Краснопресненской набережной. Никаких объяснений нам никто не давал, за исключением туманной фразы, что “ожидаются прорывы из Белого дома”. При этом никакой боевой задачи нам не поставили, так что наша поездка была со всех точек зрения бессмысленной. Мы пробыли у Дома Советов до 22.30, после чего отбыли на базу, так и не получив никаких распоряжений»[1123].

Имеются также сведения, что «в ночь на 27 сентября» из проезжающей машины снова был «обстрелян штаб ОВС СНГ». Правда, на этот раз никто не пострадал[1124]. По всей видимости, эту провокацию собирались использовать в качестве повода для штурма, но в самую последнюю минуту дали отбой.

По свидетельству Д. О. Рогозина, когда днем 27 сентября он побывал в «Останкино», выяснилось, что накануне штурма ждали и там[1125].

За колючей проволокой

«27 сентября 1993 года, – читаем мы в материалах комиссии Т. А. Астраханкиной, – по решению Министерства внутренних дел Российской Федерации для руководства и координации действий служб и подразделений милиции и внутренних войск [был] образован оперативный штаб ГУВД Москвы под руководством генерал-майора Панкратова В. И., с местом дислокации в расположенной рядом с Домом Советов Российской Федерации гостинице “Мир”»[1126].

Именно в этот день, 27-го, правительство решило перей ти к полной блокаде «Белого дома». В принятом им постановлении говорилось:

«Незамедлительно… предусмотреть полное прекращение функционирования систем жизнеобеспечения „Белогодома“: продуктовое снабжение, электроснабжение, водоснабжение, канализация, отопление и любые каналы связи. Прекратить все возможные связи защитников „Белого дома“ с внешним миром. Поставить бетонные заграждения»[1127].

Одновременно, «начиная с 27 сентября 1993 года, – пишет Т. А. Астраханкина, – подразделения ОМОНа развязали на улицах Москвы настоящий террор против граждан, вставших на защиту Конституции и парламента»[1128].

Одно из первых столкновений произошло около 12.00, когда навстречу двигавшемуся от станции метро «Баррикадная» к «Белому дому» потоку людей, направились народные депутаты, возглавляемые Светланой Горячевой и Виктором Аксючицем[1129].

А в это время в Петербурге на Крестовском острове собрались представители 41 из 87 регионов. Кроме того, 10 регионов прислали телеграммы с изложением своих позиций[1130].

По свидетельству Андрея Владимировича Федорова, бывшего помощником исполняющего обязанности президента, А. В. Руцкой направил в С-Петербург свои предложения[1131].

Они сводились к следующему: а) отмена указа № 1400 и всех связанных с ним документов, б) отстранение на основании действующей Конституции Б. Н. Ельцина от власти, в) сохранение до выборов за правительством только оперативного управления экономикой, в) создание Контрольного Совета субъектов Федерации, г) проведение в январе – марте 1994 г. под наблюдением Контрольного Совета и Конституцинного Суда одновременных выборов парламента и президента[1132].

Совещание призвало субъекты Федерации взять развитие событий под свой контроль и с этой целью до 1 октября созвать Совет Федерации. Высказавшись за необходимость досрочных и одновременных перевыборов парламента и президента, участники совещания предложили съезду народных депутатов в случае достижения согласия по этому вопросу самораспуститься и до выборов передать свои полномочия Совету федераций[1133].

В тот же день руководство «Демократической России» обратилось к Б. Н. Ельцину с предложением отвергнуть «нулевой вариант»[1134], а Б. Н. Ельцин подписал указ «О функционировании органов исполнительной власти в период поэтапной конституционной реформы» и высказался против проведения одновременных выборов[1135].

Когда вечером 27-го около 22.30 уже известный нам Э. З. Махайский направился к «Белому дому», шел дождь.

«На „главной проходной“, то есть на Дружинниковской улице, – пишет он, – плотное оцепление и во „двор“ не пропускают. Пошел закоулками, но и там везде оцепление. Даже в Предтеченском переулке, где милиции в предыдущие дни не было. На ул. Заморенова, ближе к Предтеченскому переулку, тринадцать бортовых автомобилей и автобусов с ОМОНом. Судя по говору и репликам – иногородние»[1136].

После этого Э. З. Махайский вернулся к «главной проходной». «Там, – вспоминает он, – вроде бы и не пропускают, но народ каким-то образом просачивается вдоль стены жилого дома. Оказалось все просто. Майор в милицейской форме ходил вдоль барьеров и громко объявлял, что проход закрыт, а подчиненный ему сержант пропускал практически всех, кто подходил к темному углу возле дома и при этом заговорщически предупреждал: „Не все сразу. Проходит один человек с интервалом в одну минуту“. Но интервал этот, естественно, не соблюдался – проходили чаще. Майор же и другие милиционеры, стоявшие у барьеров, делали вид, что не видят всего происходящего»[1137].

Когда Э. З. Махайский сумел добраться до «Белого дома», у его стен он насчитал «не более 1 тыс. человек». Поскольку шел дождь, то костры горели только под тентами, и многие люди толпились под балконом[1138].

Около полуночи опять появились слухи о возможном штурме. Эти слухи дополнялись сообщениями, будто бы из Белого дома стали исчезать лица, которых считали «агентурой» Кремля[1139]. После этого Дом Советов наглухо заблокировали.

Один из сторонников парламента, попытавшийя проникнуть туда уже далеко за полночь, вспоминает: «Посты во всех дворах и проходах, на уговоры не поддаются. Ссылаясь на приказ, не пропускают даже двоих мужчин в черных плащах, утверждающих, что идут из Кремля для переговоров. Вместе кружим от поста к посту – все напрасно. Льет дождь… Щель между гаражами! Забор, пустырь, еще забор, еще пустырь… Вот он, ДС, совсем рядом! А, черт! На пути – полный автобус солдат. Проходит патруль. А баррикада – так близко… Наблюдаю из-за кустов, укрываясь в темноте… Когда мы уходим, противник начинает огораживать Дом Советов баррикадами из автоцистерн и спиралями колючей проволоки»[1140].

Операция по полному блокированию «Белого дома» началась 28 сентября около 5.30 утра[1141]. Прежде всего все подъезды и подходы к нему перекрыли пожарными, поливальными и другими машинами, а затем вдоль заграждений протянули «необычную» колючую проволоку, как потом выяснилось «спираль Бруно»[1142].

«Это, – пишет А. Залесский, – не привычная с детства прямая ржавая проволока с тупыми колючками, а серебристая, в виде колец, с тонкими лезвиями, которые, говорят, режут, как бритва. Похоже, импортная. Со стороны американского посольства проволоки нет: стыдно»[1143].

Затем установили три кольца оцепления: милиция, омоновцы и солдаты в форме милиции из дивизии имени Дзержинского. По некоторым даннным, в этот день к зданию Верховного Совета было стянуто около трети личного состава московской милиции[1144].

Вспоминая те дни А. Залесский пишет: «Между баррикадами и передвижным железным ограждением, поставленным милицией, – нейтральная полоса. Сюда по молчаливому согласию можно выходить и нам, и им. За этой полосой “их” цепь – в бронежилетах, со щитами, дубинками, некоторые с автоматами. ОМОН в первые дни менялся каждые полтора часа, затем, наверное, из-за дождя, – каждые сорок минут. Интересно было наблюдать смену караулов: подходившая или отходившая (часто бегом) колонна, в плащах, с огромными четырехугольными белыми щитами и дубинками вместо мечей, напоминала сошедших с коней средне-вековых рыцарей-крестоносцев»[1145].

«Основной пункт сосредоточения милиции и ОМОНа – читаемы мы далее в воспоминаниях А. Залесского, – это гостиница “Мир”… Туда то и дело подъезжают милицейские машины и автобусы с подкреплением. Но потом эти силы стали подвозить на больших, крытых брезентом военных грузовиках»[1146].

«Таким образом, – отмечает очевидец тех событий, – «великие демократы» Ельцин и Лужков заключили нас в концлагерь. К нам никто пройти не может, от нас выпускают, но при этом пожилых обыскивают, а остальных отправляют для допроса в отделения милиции»[1147]. «Жители прилегающих к В[ерховного] С[совета] домов проходят по паспортам, а работники предприятий и контор, расположенных внутри кольца – по пропускам»[1148].

Когда позднее Комиссия Т. А. Астраханкиной попыталась установить, кто организовал эту блокада, первый заместитель министра внутренних дел В. А. Васильев сообщил: «Документов, подтверждающих решения МВД России об ограничении доступа в здание Дома Советов Российской Федерации продовольствия и медикаментов, а также о временном запрещении движения транспорта и пешеходов в районе Дома Советов Российской Федерации и обещание лицам, находившимся в Доме Советов Российской Федерации и желавшим его покинуть, возможности свободного выхода из здания и с прилегающей к нему территории в МВД России, нет»[1149].

После того, как «Белый дом» оказался полностью блокирован, возник вопрос о том, как поддерживать связи с внешним миром. И тут, утверждает В. А. Ачалов, выяснилось, что «есть возможность передвигаться под Москвой по подземным коммуникациям. В этих тоннелях жило много беспризорных детей, которые и стали нашими проводниками. Один тоннель выходил на расположенный неподалеку от Белого дома стадион. Другой вел на Смоленскую площадь. Третий – к Дому торговли Хаммера. Еще один – к Киевскому вокзалу»[1150].

Касаясь этой проблемы, А. А. Марков писал, что о наличии подземных коммуникаций ему стало известно гораздо раньше: «В первые же дни меня повергли в шок подвалы здания. Из-под Дома Советов в разные стороны и на разных уровнях расходились подземные ходы разного назначения. От целых тоннелей до малозаметных лазов. В любой момент по этим ходам мог прорваться в здание ельцинский спецназ. Они бы взяли Дом Советов без танков, орудий и пулеметов, без всякого шума. Мы бы не смогли отбить массированную внезапную атаку из-под земли»[1151].

Поскольку первоначально подземелья привлекли внимание А. А. Маркова только с точки зрения безопасности «Белого дома», он ограничился тем, что выставил в подвалах посты, а в некоторых случах иммитировал минирование входных дверей[1152].

Когда началась полная блокада «Белого дома», подземные коммуникации стали окном во внешний мир. «По ним, – утверждает В. А. Ачалов, – мои люди ходили в разведку в различные воинские части, в военные ведомства. Приносили бесценную информацию обо всем, что замышлялось против нас»[1153].

Именно тогда, то есть 28-го, А. А. Марков получил приказ В. А. Ачалова передать охрану подземных коммуникаций РНЕ[1154]. Может быть, дело заключалось в большей дисциплинированности баркашовцев? Ничего подобного. Вскоре после того, как они взяли подвалы под свою охрану, ночная проверка установила, что их часовые спокойно спали на своих постах[1155].

Значит, дело было не в дисциплине.

В тот же день в Кремле собрался Совет безопасности[1156] и на совещании Б. Н. Ельцина с В. С. Черномырдиным, П. С. Грачевым, В. Ф. Ериным и Н. М. Голушко было решено: предъявить «Белому дому» ультиматум и дать «последний срок сдачи оружия – 4 октября»[1157].

Сразу после заседания Совета безопасности Генеральный прокурор В. Г. Степанков принял депутата Р. С. Мухамадиева и, частично проинформировав его о том, что обсуждалось на этом заседании, сказал:

«Если хочешь знать, мы все тут всего лишь пешки… Течение событий не сможет изменить даже Ельцин. Он сам показался мне заложником. Значит, и ему так велено, так решено… В здании Верховного Совета прольется кровь… Это ты знай и прими меры предосторожности… в 1991 г. таким вот образом… Разрушили СССР, КПСС. А в этот раз уничтожат советы и парламентаризм». После этого Степанков вручил Р. С. Мухамадиеву какие-то «два листочка» и попросил передать их Секретарю Президиума Верховного совета В. Г. Сыроватко[1158].

Таким образом, Генеральный прокурор попытался предупредить руководство «Белого дома» о тех «событиях», которые следовало ожидать в Москве после истечения срока ультиматума.

Вероятно, тогда же Кремль принял решение провести 30 сентября – 2 октября региональные совещания: В. С. Черномырдин отправился в Самару, С. М. Шахрай в Краснодар и Новосибирск, Е. Т. Гайдар – в Хабаровск, В. Яров – в Петербург, А. Заверюха – в Воронеж, О. Лобов – в Екатеринбург, О. Н. Сосковец остался в Москве, после чего планировалось созвать Совет Федерации[1159].

28-го произошло еще одно важное событие. После того, как над Федерацией независимых профсоюзов России нависла угроза роспуска, а ее руководство утратило поддержку не только Московской и Петербурской организаций, но и многих ЦК отраслевых профсоюзов, состоялся XVI расширенный пленум Совета ФНПР.

На пленуме председатель ФНПР И. Е. Клочков», предложил «воздержаться от общероссийских коллективных выступлений, включая забастовки». Это предложение мотивировалось «высшими интересами общества» и стремлением не допустить «вооруженного конфликта»[1160].

Иными словами, руководство ФНПР отказалось от использования того оружия, которым она первоначально грозило Кремлю. И хотя руководство федерации продолжало наставивать на «нулевой варианте», «Белый дом» лишился поддержки самой массовой организации в стране[1161].

28-го, у гостиницы «Мир» появилась расскрашенная в желтоватый маскировочный цвет боевая машина пехоты с мощным громкоговорителем. Началась идеологическая обработка сторонников парламента. Эту БМП сразу же окрестили «Желтым Геббельсом». «Усиленный до тысячи ватт лай «Желтого Геббельса» без конца повторял одно и тоже: депутатам, которые сложат с себя полномочия, гарантируется сохранение всех привилегий, пособие в размере трехмесячного оклада и немедленное трудоустройство»[1162].

Тогда же в бывшей Администрации Президента Российской Федерации состоялось совещание, рассмотревшее предложение «Исправникова и Карпова» о том, как «вывести» из «Белого дома» «бывших депутатов» и «организовать индивидуальную работу с лидерами защитников Белого дома (Хасбулатовым, Руцким, Абдулатиповым, Ворониным, Баранниковым, Ачаловым, Дунаевым)»[1163].

В первые дни после обнародования указа № 1400 многие в «Белом доме» оптимистически смотрели в будущее. Однако уже после иницидента на Ленинградском проспекте намечаются первые перемены. По свидетельству Н. С. Афанасьева в ночь с 23 на 24 сентября из 48 офицеров, находишихся к в охране 8-го подъезда, «Белый дом» 33 покинули его вместе со своим командиром[1164].

Когда Дом Советов блокировали полностью, отток людей из него увеличился.

Прежде всего это коснулось Департамента охраны. Первоначально на постах находилось около трети его сотрудников. Остальные после дежурства уходили домой. Когда милиция перкрыла допуск в здание парламента, на своих постах осталась только «последняя смена»[1165]. Это означает, что 25–28 сентября количество сотрудников Департамента охраны сократилось примерно до 150–200 человек и затем продолжало уменьшаться[1166].

Стала сокращаться и численность Добровольческого полка. 28-го заявил об уходе почти весь второй батальон. По утверждению А. А. Маркова, это было связано с тем, что костяк батальона вместе с его командиром В. И. Хоухлянцевым состоял из членов ВКП(б), руководство которой приказало им покинуть «Белый дом»[1167].

Однако В. И. Хоухлянцев категорически отрицает это и утверждает, что решение принимали сами бойцы на строевом собрании. Они поставили перед руководством парламента ультиматум: или им выдают оружие, или же они уходят. А поскольку ни одного ствола батальону так и не дали, подавляющее большинство бойцов покинули свои позиции[1168].

29-го Добровольческому полку было выдано 2900 талонов на питание[1169]. Следовательно, за один день численность полка сократилась примерно до 935 человек, почти на четверть.

Кремль предъявляет ультиматум

Несмотря на то, что 28-го почти целый день лил дождь, возле оцепления продолжал толпиться народ. В 17.00 около трех тысяч человек сделали безуспешную попытку прорваться к Белому дому[1170].

Сколько всего сторонников парламента приходило в этот день к оцеплению, мы не знаем. По свидетельству Э. З. Махайского, около 18.15 только на ул. Заморенова собралось почти десять тысяч человек. Они полностью перекрыли улицу и остановили движение транспорта. «Люди, – сообщает очевидец, – возмущались установленной властями блокадой „Белого дома“. Собравшихся больше всего раздражала колючая проволока. Слышались возгласы: „Негодяи! Устроили концлагерь в центре Москвы“[1171]».

Вечером 28-го была сделана еще одна попытка пробиться к Дому Советов. Москвичи под дождем попытались прорвать оцепление на Дружинниковской улице возле Дома Кино. ОМОН вначале только оборонялся, затем перешел в атаку. «Под руки тащат раненых. – вспоминает один из участников тех событий, – При виде их по толпе снова проносится крик, переходящий в боевой клич и толпа, мгновенно став колонной, голыми руками отбрасывает карателей к баррикаде». На перекрестке происходит «общая свалка». «И тогда в пять минут три баррикады перекрывают Красную Пресню – там же, где в 1905 – у зоосада»[1172].

Однако закрепиться у зоопарка не удалось. «Мы, – пишет тот же автор, – отходим к перекрестку Садового и Пресни». Здесь тоже возникают баррикады. «Оставив там заслон человек в полтораста, – читаем мы далее, – следом перекрываем проспект Калинина у Садового. Как из-под земли тут же вырастают цепи омоновцев. Предоставив им заниматься разграждением, уходим по проспекту в сторону центра»[1173].

По всей видимости, одним из участников этих событий стал Э. З. Махайский. По его свидетельству, «в 8-м часу вечера ОМОН с помощью дубинок стал вытеснять собравшихся от „главной проходной“, на что последовала бурная реакция собравшихся, которые приступили к сооружению баррикад на Красной Пресне. ОМОНовцы стали разгонять их и оттуда, после чего митингующие ушли к пл. Восстания, а затем на Новый Арбат, где также устраивались завалы и приостанавливалось движение транспорта»[1174].

Происходили столкновения и в других места[1175].

Когда в первом часу ночи Э. З. Махайский вошел в метро «Баррикадная», то «увидел на эскалаторе много разбитых светильников, осколки стекла. Внизу дежурная по эскалатору рассказывала о том, как ОМОНовцы загоняли людей с улицы в метро (в двенадцатом часу ночи), преследовали их даже на эскалаторе и побили при этом светильники щитами и дубинками»[1176].

Можно встретить мнение, что события 28 сентября и последующих дней имели стихийный характер.

Однако есть основания усомниться в этом.

По свидетельству заместителя председателя Политсовета ФНС В. М. Смирнова, когда началась блокада «Белого дома» Исполком ФНС сразу же решил организовать митинги протеста[1177]. И уже 28-го, как пишет Э. З. Махайский, «взбунтовавшихся демонстран тов» «возглавлял» «депутат Константинов»[1178].

Поскольку 28 сентября «Белый дом» был полностью блокирован, 109 депутатов, оказавшихся за его стенами, собрались в здании Краснопресненского райсовета, объявили себя филиалом XX съезда и для руководства им избрали «временный штаб» или Координационный совет Х съезда. В него вошли 10 человек[1179], сопредседателями стали Николай Михайлович Харитонова, Игорь Михайлович Братищев и Владимир Агеевич Тихонов[1180].

Главная цель «филиала» заключалась в том, чтобы за счет него сохранять на съезде необходимый кворум и придавать принимаемым на съезде решениям законный характер. Вместе с тем «временный штаб» сразу же поставил задачу добиваться деблокирования «Белого дома», «наметил необходимые для этого мероприятия и приступил к их осуществлению». Первым шагом на этом пути была организация митингов протеста[1181].

В тот же день, 28 сентября, «руководство парламента» обратилось за помощью к Российской партии коммунистов и «поручило А. В. Крючкову организовать координацию действий по внешнему воздействию на кольцо сил МВД»[1182], то есть координацию митингов.

Тогда же появилась листовка, содержащая их график: 29 сентября в 17.00 – митинг у метро Краснопресненская, 2 октября – в 13.00 у Моссовета, 3 октября – в 14.00 на Октябрьский площади, 4 октября – в 17.00 у Моссовета, 7 октября с 16.00 митинги «у всех вокзалов г. Москвы». Как отмечалось в листовке, цель этих митингов заключалась не только в демонстрации протеста против блокады парламента, но и в том, чтобы 7 октября направить митингующих к «Белому дому» и деблокировать его[1183].

По свидетельству Н. М. Харитонова, эта листовка вышла из стен Краснопреснеского районного совета, но кто ее составлял и как разрабатывался график митингов, он не помнит. Руководство этими действиями было возложено на народного депутата из Омской области Олега Николаевича Смолина[1184].

Получив задание «организовать координацию действий по внешнему воздействию на кольцо сил МВД», А. В. Крючков сразу же обратился за помощью к своим товарищам по партии. В связи с этим вечером 28-го из Петербурга в Москву выехала руководитель местной организации РПК Евгений Александрович Козлов[1185].

29-го, возле Белорусского вокзала на улице Климашкина, где в помещении ЖЭКа располагался штаб РПК, состоялось соместное заседание членов Политсовета и Московского комитета партии[1186].

На этом заседании было принято решение: «создать единый центр руководства оппозицией в Москве» и организовать «серию митингов» «для воздействия на участвующие в блокаде Белого дома силы МВД»[1187]. По свидетельству Е. А. Козлова, на этом заседании рассматривался и вопрос о деблокировании парламента. Было решено направить свои усилия на мобилизацию антикремлевской оппозиции, а к деблокированию «Белого дома» перейти только после создания «критической массы»[1188].

Между тем 29 сентября блокада еще более ужесточилась. С 9.00. в «Белый дом» закрыли доступ для журналистов, в 10.00 Совет министров предъявил парламенту ультиматум: к 4 октября разоружиться и покинуть «Белый дом». Около 18.00 этот ультиматум уже распространялся на улицах Москвы[1189].

По свидетельству В. И. Анпилова, 29 сентября он и многие его сторонники вышли из блокированного «Белого дома» и приняли участие в митингах на улицах Москвы, а также организовали строительство баррикад на Садовом кольце[1190].

Днем 29-го сторонники парламента собирались небольшими группами у метро «Баррикадная», у Белорусского вокзала, на площади «Восстания»[1191].

К вечеру ситуация изменилась. Когда в 18.20 Э. З. Махайский появился на «Баррикадной», движение там было перекрыто. На проезжей части находилась толпа в 3,0–3.5 тыс. человек. Шел митинг. «С парапета перед высотным зданием, – вспоминает Э. З. Махайский, – кто-то выступает с помощью мегафона. В 18.20 со стороны зоопарка подъехали три автобуса (ПАЗ), из них вышли ОМОНовцы, направились цепью к толпе и начали потихоньку теснить собравшихся… В ответ послышались крики и скандирование: „Позор!“, „Фашисты!“, „Подонки!“, „Ельцин – убийца“… В 18.35 к „Баррикадной“ подъехали еще два автобуса с ОМОНовцами. Они вышли и развернулись в цепь, но никаких действий против митингующих не предпринимали… в 19.00 ОМОН все-таки включился в „дело“ и стал разгонять митингующих, часть из которых загнал дубинками в метро, а остальных вытеснил на пл. Восстания»[1192].

«29 сентября, – пишет Т. А. Астраханкина, – при разгоне митинга у станции метро „Баррикадная“ озверевшие омоновцы загнали людей в вестибюль метро и продолжали преследовать бегущих, сталкивая их по движущемуся эскалатору. Задержанных доставляли в отделения милиции, где они также подвергались жестокому и бесчеловечному обращению. Жертвами террора МВД стали не только защитники Конституции, но и случайные прохожие»[1193].

«Около 20 часов» крупное сражение произошло на Красной Пресне у памятника героям революции 1905 г. Как вспоминает В. Алкснис, люди стояли возле памятника и скандировали: «Фашизм не пройдет!». Неожиданно появился ОМОН. «Мы не заметили, откуда они взялись. Крадучись, прошли за троллейбусами, с двух сторон бросились на людей. Зрелище было жуткое. Я многое видел, как кадровый военный и офицер, и могу твердо сказать, что это – не люди. Не знаю, откуда такие берутся. Можно понять, когда дерутся мужчины. Но, когда избивают женщин, стариков, детей, зверски, садистски – этого я понять не могу. Я пошел навстречу и обратился к ОМОНу крича: „Стойте, остановитесь“. Людей гнали, как скот, давя и круша всех на пути. От омоновцев страшно несло перегаром. В это время получил удар по голове, упал, били ногами… Потерял сознание. Очнулся, когда меня пытались поднять женщины. Они меня и увезли в Институт Склифосовского, там сделали рентген, наложили мне на руку гипс»[1194].

По некоторым данным, 29-го пострадало около 300 человек. «Кое-где, – отмечает очевидец, – милиция в метро защищает людей от вконец озверевших омоновцев». «Всю ночь идет строительство баррикад подвижными группами, уклоняющимися при этом от боя»[1195].

В этот день появились убитые. Во время одного из столкновений попал под машину офицер милиции Владимир Григорьевич Рештук[1196].

Тогда же в Новосибирске состоялось совещание членов президиумов Советов народных депутатов Сибири. Оно призвало Б. Н. Ельцина отметить указ № 1400 и вернуться к положению на 21 сентября, предложило провести одновременные досрочные выборы парламента и президента, высказалось за необходимость создания субъектами Федерации на переходный период высшего органа власти, потребовало от правительства немедленно прекратить блокаду парламента и восстановить условия для его нормальной работы[1197].

Если Кремль не пойдет на компромисс, заявили участники совещания, сибирские регионы приостановят перечисление в республиканский бюджет налогов, прекратят экспортные поставки угля, нефти и газа, передачу электроэнергии, блокируют авто – и железнодорожные магистрали, а также вместо выборов в федеральные органы власти проведут референдумы об образовании «единой Сибирской республики»[1198].

29-го по инициативе В. Д. Зорькина руководители регионов собрались в здании Конституционного Суда и подняли вопрос о необходимости «разблокирования Парламентского дворца и мирных переговоров»[1199].

В тот же день, 29-го, появилось обращение 14-ти. Под ним подписались А. И. Вольский (Российский союз промышлеников и предпринимателей), К. Ф. Затулин (Объединение «Предприниматели за новую Россию»), А. Шалунов (Лига содействия оборонным предприятиям), М. В. Масарский (Международная ассоциация руководителей предприятий) А. В. Долголаптев (Ассоциация областей и городов Центрального района России) и некоторые другие представители предпринимательских организаций. Они призвали противостоящие стороны к переговорам и мирному выходу из кризиса[1200].

По свидетельству И. Е. Клочкова, именно в эти дни была организована встреча, в которой, кроме него, приняли участие А. И. Вольский, В. Д. Зорькин, С. М. Шахрай и Г. А. Явлинский. Обсуждалась возможность выхода из кризиса на основе «нулевого варианта»[1201].

Не дремал и Кремль. Как вспоминает И. И. Андронов, 29 сентября в коридоре «Белого дома» «возле кабинета Руцкого» к нему подошел «бледный от волнения депутат Валерий Иконников» и сообщил, что «помощник Руцкого – Николай Косов – подстрекает его и некоторых влиятельных депутатов Верховного Совета сдаться путчистам. Они якобы гарантируют свое прощение капитулянтам, если те упросят сообща Руцкого спастись в каком-нибудь иностранном посольстве»[1202].

Вскоре после этого «у дверей кабинета Руцкого» И. И. Андронов «нос к носу» «столкнулся» с самим Н. Косовым. Тот взял И. Андронова «под локоть», «завел опять в коридор, опасаясь явно посторонних ушей» и, волнуясь, предложил ему то, что «несколько минут» назад он услышал «от напуганного им Иконникова». Не отказываясь от сделанного ему предложения, И. И. Андронов поинтересовался: «А каково мнение Краснова и Федорова?». «Оба являлись, как и Косов, ближайшими аппаратчиками Руцкого: Валерий Краснов – глава секретариата бывшего вице-президента, Андрей Федоров – советник по прессе и связи с парламентом». На этот вопрос Н. Косов с детской простой ответил: «Мы все втроем убеждаем Руцкого прекратить сопротивление Ельцину как можно быстрее». Согласившись подумать, И. Андронов, однако, не стал ставить в известность «о зреющем предательстве» Р. И. Хасбулатова[1203]