Иди, поиграй с братом бесплатное чтение

В роддоме Галине Михайловне сказали, что ее сын Сашка пытался съесть Марину.

Нет, конечно, не совсем в таких выражениях, да и Марина тогда еще считалась Женькой – пока не вмешалась свекровь Галины Михайловны и не настояла на том, чтобы у девочки было имя, по которому сразу понятно, что это не мальчик.

Просто один плод пытался питаться за счет другого, так объясняли врачи. Марина, будь она не столь удачлива, могла бы и не родиться. Слиться с братом.

И иногда Марина думала, что, может быть, ей стоило бы остаться Женькой.

Сашка рос… трудным ребенком. Болезненным и злым, нелюдимым, несмотря на то, сколько внимания оказывали ему родители. Мама в нем души не чаяла, а он очень рано полюбил уходить в темный угол и сидеть там, сжавшись, ковыряя плинтус, отдирая его от стены. Иногда Марина пыталась вспомнить, как они росли, и о Сашке помнила, в основном, только то, как в ее поле зрения то и дело попадала его круглая спина. Тем не менее, год от года становящаяся все шире – Сашку отдали в секцию тяжелой атлетики, и к двенадцати он, по словам папы, «закабанел как следует». Но изменилось ли что-то в характере мужающего мальчика? Ничуть. Друзей у него не было. Девочки ему, вроде, нравились, но как-то всё это Сашка показывал исключительно через сальности. В углу он сидел по-прежнему, только теперь с телефоном в руках. Сперва – играя в «змейку» на допотопной «Нокии», затем уже – с увлечением погрузившись в волшебный мир мобильника с сенсорным экраном.

Марина помнила чувство удушающего стыда, когда ей, двенадцатилетней опрятной девочке, мама говорила: иди, поиграй с братом.

Фраза, которая преследовала ее всю жизнь. Ненавистная до дрожи.

Но Марина, примерная девочка, подходила к Сашке со стороны его округлой, недружелюбной спины и, не касаясь руками, звала по имени. Наклонялась, говорила вполголоса, уже зная, что дальше произойдет.

Сашка выпрямится, встанет, огромный, уже почти с папу, и двинется на нее так, точно Марина – его злейший враг. Она будет пятиться, улыбаясь смущенно и горько: «Что ты, Сашенька?»

И попробует держать дистанцию.

Он же будет наступать на нее, пока Марина не окажется в ловушке – и тогда Сашка задвинет ее тяжеленным ореховым столом в угол, хохотнет эдак довольно и вернется в свой угол. А Марине останется ждать папу, потому что самой ей стол не отодвинуть, и она будет только тоненько кричать: «Сашка! Ну почему ты такой! Выпусти меня!», чувствуя, как ребро стола упирается ей под дых.

С годами этот Сашкин выразительный смешок никуда не пропал, но начал гаситься, глушиться о пышные, почти старомодные усы.

Сашка с горем пополам окончил универ, отмазался от армии по зрению (без заметного удовлетворения: отчасти ему было интересно сходить послужить, но судьбу Сашка все-таки принял безропотно). Скоропалительно женился на одногруппнице, заделал ей ребенка, развелся со смутным скандалом – невестка молниеносно разорвала все отношения с семьей бывшего мужа, никому ничего не поясняя – и исчез. Нет, не то, чтобы как-то трагически, потерявшись в горах или хотя бы на пути в райцентр, змеящемся мимо депрессивных бескрайних полей. Как вскоре поняла Марина, а вместе с нею и родители, Сашка решил, что стоит спрятаться от налоговой. И коллекторов. И еще каких-то мутных друзей, которым, вроде бы, он тоже был должен «лавэ».

«Друзьям» Марина собрала денег (и почти прокляла Сашку – за все бессонные ночи, за пугающие встречи, за мучительные мысли, есть ли за ней слежка, или она сходит с ума). Мать же всем пыталась доказать, что это ошибка, ее сына подставили. Но когда увидела документы в суде, и ей пришлось поверить. Сашка же был должен много, много больше, чем удавалось отдать. Марине пришлось и самой взять кредит, чтобы угомонить хотя бы часть коллекторов.

Отрезанный ломоть, так отец всегда говорил про Сашку. Добродушно. Но со временем, как заметила Марина, и с ноткой досадливой горечи. Сашка назад в семью не рвался.

Приехал Сашка только на похороны отца. Собирался раньше, но отец болел слишком долго, и Сашка мялся, дышал в трубку, шелестя усами о прорезь микрофона, перемежал речь протяжными «да это…», «не знаю», «ну…», затем заканчивал разговор на «ты сообщай» и отключался. Отец протянул без малого три месяца.

На похоронах Сашка в угольного цвета пальто, с совершенно облысевшей головой выглядел, как герой черно-белого фильма. Высокий ворот и усы не давали Марине понять, искажено ли лицо брата горечью.

Сама она прорыдала всю ночь, но сейчас стояла умытая, с волосами, забранными «китайскими палочками», чьи пластиковые бусины шелестели на ветру, с легким нюдовым макияжем – точно на работу. Ей и нужно было на работу, как только отца засыпят землей.

Но что-то случилось именно с нею, не с Сашкой. Заглянув в яму, в краснеющий внизу гроб, Марина вдруг почувствовала, как нечто странное в ней поднимается, и наружу прорвался совершенно неуместный смешок. Она подумала: это я просто не верю, что папа умер.

И разве не промчалось в это мгновение перед нею видение о том, как в детстве отец качал ее на коленке? Отголосок беззаботного, чудесного времени. «Едем за орехами! Хоп, хоп, в ямку хлоп!» – смеялся отец. Потом ссаживал дочь на пол и говорил: иди, поиграй с братом. Однажды, когда Марина приблизилась к сидящему в углу Сашке, тот извернулся, по-кошачьи сверкая глазами, и впился ей в локоть зубами. Маринка даже думала, что у нее останется с того дня шрам. Не остался.

Отца закопали. Сашка уехал.

Он еще какое-то время был на связи. Писал в мессенджере (оставляя под пустым кружком аватарки загадочное «был недавно»), что снова женился, купил – нет, построил – дом и живет в свое удовольствие где-то на окраине. Изредка звонил. Обычно, чтобы попросить денег. Приезжать не планировал. Марина жила своей жизнью.

Через четыре года у матери нашли рак. После смерти мужа она захирела, перестала походить на английскую королеву Елизавету, а стала напоминать попрошайку у храма. Хоть здоровье у матери до страшного диагноза оставалось для ее возраста отменным, и мать, превратившаяся в бабушку не только по возрасту (у Маринки подрастал сын, пусть с его отцом брак и не сложился), прекрасно обслуживала и себя, и помогала с внуком, мыться она вдруг отказалась наотрез. Дверь в туалет не закрывала – не только на «собачку», но и вовсе не притворяла, точно намеренно распространяя неизбежное зловоние на граничащий с кухней коридор.

Марина понимала, что «не вывозит» такую жизнь.

Узнав диагноз матери, долго сидела на автобусной остановке, ссутулясь и думая только одно: надо ж на работу. Не опоздать бы на работу. И не ехала. Из сумки торчал край багета, который голодная Марина по-детски отгрызла на пути до диспансера, высовывался край отчета в пластиковом «файле», и куда-то между рабочих бумаг Марина заткнула справку о мамином здоровье. Подъехал автобус. Она не села. Достала из кармана куртки телефон и набрала Сашку.

Он не ответил.

Сашка не отвечал несколько дней. Ни на звонки, ни в сообщениях. Марина не могла доказать, что он видит ее попытки добраться до него, однако чувствовала, что брат намеренно ее игнорирует. Сидит в углу спиной к ней. Как в детстве.