Чужая несказка бесплатное чтение

Галлюцинация

Бред, конечно,

И ты не поверишь,

Но я видела, как они мнутся у входа,

Как они льнут к косяку обшарпанной двери,

Скребутся в неё когтями.

Дичь полнейшая,

Ты говоришь, что мне показалось,

Но я же и правда видела,

Как их глаза горящие испепеляли меня и жрали,

Как они выжидали секундной моей осечки,

Чтобы вдохнуть спокойно и выдохнуть: «Смертная,

Значит и я за неё не сдохну!»

Бред, конечно,

Но знаешь, они ведь и правда так говорили:

«Смерть за неё означает смерть за искусство»,

Каждый из них, поголовно, как под копирку

Шли за мной, словно за грёбаным Крысоловом,

Хоть у меня нет ни дудочки, ни таланта.

Полная ахинея,

Естественно.

Мне мерещилось,

Это не стоило ни моего,

Ни твоего внимания.

Просто тупая галлюцинация,

Ну подумаешь.

Хотя, знаешь, мне было страшно,

Даже когда меня так проглючило.

Бред, конечно,

Но в той толпе ведь и ты стоял,

Улыбаясь и скаля зубы,

Думая: «Знал же – бессмертная,

Значит умру за неё в итоге!»,

Но не сказал мне ни слова,

Чтобы

Не зазнавалась.

Если бы ты жила здесь

Если бы ты жила здесь,

Город бы пал от твоей абсолютной власти,

Даже квартира, и та бы не вывезла это, рухнув,

Бог посмеялся б, на миг опустив прицел,

Если бы ты жила здесь,

Я бы остался цел,

Не становился пленником этой кухни,

И никогда бы не спрашивал, что в конце.

Если бы ты жила здесь,

То ворвалась бы в Бездну, крича: «Вылазьте!»,

Всех оттолкнула б, сама заперлась навеки,

Сузилась до масштабов одной Вселенной.

Если бы ты жила здесь,

Спасла б мгновенно.

Ну а теперь я – подобие человека,

Даже не полчеловека.

Приговорённый к сотням чужих расплат

И осуждённый на годы тоски и гнили.

Если бы ты жила…

Отвечаю: – Не смей желать!

Вы бы меня здесь сразу

Похоронили.

Смерть не болит

И вот ты сидишь и осознаёшь,

Сидишь и страшно становится, хоть убей.

Всё тебе можно, веришь?

Всё, что, казалось, запрещено.

Видишь окошко? Можешь в него войти,

Выйти наружу,

Всего-то шестой этаж…

*

Сидишь и видишь – смерть не болит,

Больше не колет в груди, не мешает жить,

Это всего лишь очередной этап.

Всё тебе можно, даже забыть про смерть,

Даже вообще не принять её никогда.

Так и греметь кандалами,

Согбенной фигурой пугать мышей,

Или закончить всё это одним надрезом,

Одной петлёй —

Это как вышивка, только иной исход,

Где всё тебе можно

И можно прямо сейчас.

*

И ты сидишь и мнёшь свой чужой мирок,

Липкую боль растворяя на языке,

Всё тебе можно – это одна из норм,

Которой ты раньше не замечал,

Потому что привык,

Что правила – для лохов.

Потому что не причислял себя к таковым,

А оказался большим, чем все они.

*

И вот ты сидишь и осознаёшь

Самый что ни на есть очевидный смысл,

То, что никто и не прятал – ты сам не брал.

Это не страшная тайна,

Никто на неё не повесил семи замков.

Всё очевидно настолько, что не смешно.

Всё изначально ведь было разрешено,

Ибо никто и

Не запрещал.

Бесконечное эхо

Время кончилось.

Рассыпалось, ломалось, корчилось,

Завывало в углу, от безумия, тьмы и голода,

Говорило: «Мне холодно,

Холодно,

Очень холодно!»

Небо клочьями

Бесконечного сумрака оторочено.

Не осталось ни смысла, ни слов, ни треклятой истины.

Всё вызывало: «Бессмысленно!»

Мысленно:

«Всё бессмысленно!»

Слово высохло,

Полудохло хихикало из угла,

Исступлённо рвалось и шумело из тьмы помехами:

«Бесконечное эхо

Вселенского смеха,

Эхо – я!»

Ещё не смерть

Через год мы подохнем, как факт.

Такие хорошие, как сейчас,

Раздельные,

Бесконечные.

Ну и что?

Разве раньше было не так?

Может раньше мы жили,

Кивая в лицо прохожим:

«Мы живы! Живы!

Смотрите, какие бессмертные!

Охренеть, да?»

Разве раньше не жили от бездны к бездне,

Вырывая из ткани Вселенной клочья,

Чтобы заткнуть прорехи:

«Здравствуй! Я здесь случайно.

Как круто, ты тоже здесь!»

Разве раньше не притворялись,

Скрывая вязкую темную хтонь

За наигранным равнодушием?

«Я здесь вообще не за этим,

Просто удачно совпало,

Прикинь, бывает как?»

Разве не этим безбожным самообманом

Мы были сыты?

Не этим месивом лжи и гнили

Мы были живы?

Может расскажешь им, что видишь в зеркале,

Что там – тёмное – вместо лица твоего таится?

Может откроешь тайну, которую столько лет под замками прятали?

Как? Промолчишь?

Ведь осталось совсем чуть-чуть.

Ведь через год мы подохнем, как факт.

Это не будет физическим окончанием вообще всего,

Просто ментально нас больше вообще нигде не окажется,

Представляешь?

Просто проснёшься утром,

Посмотришь в зеркало,

А оттуда глядишь на себя пресловутый ты.

И уже настолько отвык, что как будто бы зеркало не твоё.

Никакого в нём позавчерашнего моего лица.

Никакого будущего, никаких просветов.

Может расскажешь им, сколько можно бояться себя,

Чтобы завешивать зеркала и кривить душой?

Или лучше о том, что нужно было раньше сказать,

Просто один раз сказать, что ещё не смерть,

И тогда, возможно, смерть бы и правда

Не наступила.

Чешуекрылые

Ты скребёшься в окно и сжираешь чужие души,

Сверлишь взглядом измученным старый советский стул.

Я пришла в этот город, чтобы тебя разрушить,

Чтобы снова образовать в тебе пустоту.

Это грустно.

Я не опасна,

Слова не вредные.

Слишком пусто,

Совсем не ясно,

Никто не ведает.

Я пришла сюда, чтобы забрать у тебя ключи

От причин

Бесполезным трупом лежать у входа.

Не смотри мне в глаза, и не вздумай меня лечить,

Я разрушила сотни миров за свою свободу.

Я пришла сюда погрузить тебя в вечный сон,

Буду петь тебе мантры, которым сама не внемлю.

Но сумею разбить это чёртово колесо,

Этот замкнутый круг я отправлю с тобою в землю.

Лишь бы прогнать этих дохлых чешуекрылых,

Меланхолично сидящих на камне хладном,

К слову, а я ведь практически всё забыла.

Ну

и

ладно.

Полуправда

Но такие как мы не уходят,

Стоят в дверях

До последнего,

Даже когда их выкидывают за шкирку,

Приходят обратно,

Давят остатки слов,

Размазывая вытекающую из них кровь

По стенам.

Приходят опять

Говорить: "Продолжай!"

Говорить: "Я устал тебя слушать, конечно,

Но потерплю".

Говорить: "Я к тебе за своим отражением,

Лишь за ним,

Остальное оставлю на память,

Поставь на шкаф"

Смаковать это терпкое:

"Через год мы подохнем

Подохнем

Подохнем",

Как аксиому,

Как невозможность выбора.

Хотя на самом деле скорее не мы, а в нас,

Слабое, тонкое, еле живое в нас,

Есть ли об этом смысл упоминать?

Никакого.

Но такие как мы не уходят.

Они остаются навечно,

Древними рунами выжигаются на сетчатке глаз,

Нитями пустоты проникают в мозг,

Говоря: "А теперь смотри – это я за тебя подох,

А похоже, как будто ты за меня, прикинь?"

И сидят на пороге,

Тараща остатки глаз,

Выеденные кислотой полуправды: "Я слушаю, продолжай",

Правды: "Я пролистаю всё это, кивнув в ответ",

Лжи: "Я запомню каждое слово,

Во веки веков,

Аминь".

Пускай успокоится

Если нравится ложь, возлюби её всем существом.

Неестественно колкое слово не ранит, не режет.

Если долго таращить глаза во вселенский разлом,

То регресс неизбежен.

Если правда горишь этой ложью, поставь себе шах,

И покинь это поле вот так же наивно и гордо,

Это лучше, чем прятаться в душных убогих кружках,

Ядом целиться в морды.

Если слушать подчёркнуто лживые их похвалы,

То поверишь, безликая, в собственную уникальность.

И потом, под протяжные звуки всеобщей хулы,

Встанешь гордо оскалясь.

Будешь жадно внимать, но шептать себе: "Всё это ложь!

Я одна здесь за правду, смотрите, какая крутая!"

И роптать на Создателя: "Право, Создатель негож!

Предо мной не растаял".

Если видеть во снах постоянно жестоких врагов,

Можно встретить их в каждой стене и за каждой осиной.

И когда загорится искусства бессмертный огонь,

Оказаться бессильной.

Не ищи же от жизни каких-то иных впечатлений,

Кроме тех, что достались.

Внутри ты всё та же покойница.

Напишите ей кто-нибудь,

Что она грёбаный гений -

Пускай успокоится.

Пару лет назад

Неживая девочка-манекен,

С Бездной вместо разума, без души,

Пару лет назад ты была никем,

А сейчас глядишь на меня с вершин.

А теперь встаёшь и идёшь вперёд,

В коридор, «и вьётся опять тропа».

Я не знаю, может наоборот?

Может это я до тебя упал?

Неживая леди, лицо-фарфор,

Истина, сквозящая изнутри.

Почему не видел тебя в упор?

Видел лишь нелепый чужой бэд-трип.

Видел лишь скрипящее колесо,

Бездну, подгнивающую с краёв.

Пустоту, в глазницах безвольных псов:

«Ты же ведь расскажешь нам про неё?»

Но теперь разорван порочный круг,

Я покинул двери твоей тюрьмы.

Но всё так же тянутся сотни рук

Оторвать кусок бессловесной тьмы.

Этот мир уснёт на твоём плече,

Станет небо звёздное решетом.

Пару лет назад ты была ничем

И сейчас – ничто.

Пытаюсь выдать

Ты говоришь, мол, искусство не умирает,

Мол, я пытаюсь,

Пытаюсь,

Пытаюсь,

Пытаюсь выдать.

«Пытаюсь выдать» —

Я слышала это в каждом.

В каждом из тех, для которых попытка – пытка.

Ты говоришь, за искусство, мол, тоже не умирают,

Я говорю: «Ты уверен?».

Ты не уверен, конечно, но подтверждаешь свою уверенность новым, неискренним: «Я пытался».

Я говорю, что, возможно, хреново пытался.

Я говорю: «У меня почти получилось»,

А ты глядишь на меня из такой непроглядной Бездны,

Что я понимаю, что у тебя не почти —

Идеально вышло.

Я понимаю это и выдыхаю,

Ибо не стоит бояться тебя оставить.

Страшатся ли люди бросить в могиле мёртвых?

Рвутся ли к ним, головою делить подушку?

Нет, вот и мне не стоит в тебя вцепляться,

Рвать тебя в мелкие клочья и класть их в сумку.

Это бессмысленно, если ты тоже мёртвый.

Хотя на самом деле, какая разница кто и насколько жив?

Каждый пытался что-то создать, но в итоге себя утратил,

В этом всё дело, никто здесь не отнял руки от края,

Выбрав нелепую, пластиковую (не)смерть,

Что в переводе читается (недо)жизнь.

Стоит ли сокрушаться над этим, сквозь призму лет?

Нужно ли сожалеть о единственном верном выборе?

Я не знаю,

И ты не знаешь.

Это последнее, что в нас осталось

Общего.

Зеркало правды

Ломится в Бездну,

Бросает медные гроши.

Говорит ей: «Бездна, Бездночка,

Будь хорошей».

Говорит ей: «Бездна, полно же, нет уж силы,

Точно в зеркало правды глядеться в тебя насильно».

Говорит ей: «Бездна, хватит тебе таиться,

В темноте подвала, под ссохшейся половицей».

Говорит: «Никакого спасу от той напасти,

Что ошибочно продается с пометкой счастье».

Говорит ей: «Бездна, Бездночка, ты глубока.

Ты темна, многолика, всесильна, бездонноока.

Ты питаешь огонь, тот что жив и неугасаем,

Но глядишь на меня украдкой, и в дрожь бросает.

Неподъёмно, холодно, полупусто.

Никакого прошлого, – говорит, – никаких запретов».

Говорит ей: «Бездна, Бездночка, ты – искусство».

«Вот сейчас», – говорит, – хорошая,

Вот теперь, – говорит, – об этом».

Зачем без рифмы?

Ты говоришь мне: «Зачем без рифмы?

С рифмой сподручнее».

Знаю, сама ведь так говорила. Не в этом дело.

Я ведь уже отвечала, но смысла мало.

Незачем говорить, коль тебя не слышат.

Понимаешь, Бездна рифмуется не всегда,

Как кистепёрые рыбы вымерли не совсем,

Ты дочитал до момента ведь

Про кистепёрых рыб?

«Дом, в котором», если не помнишь,

Откуда фраза.

И кстати, если не помнишь, то очень зря.

Но сейчас не о книгах,

Сейчас о локальном – зачем без рифмы.

Затем, что Вселенная любит

Разные языки.

Что всегда говорить одинаково – моветон,

Хотя многие критики скажут наоборот,

Мы не будем об этом. Лишнее. Ни о чём.

Лучше сразу о том,

Как врывается в дом ледяной сквозняк

И сбивает с ног безразличным: «просмотров ноль»,

Оставляя во рту привкус желчи

И в голове звенящую пустоту.

Или вот о том, например,

Как стоишь посреди толпы, а тебя не видят.

Понимаешь? Совсем не видят.

Даже проходят, кажется, сквозь тебя.

Или о том, как любая,

Даже самая маленькая известность —

Просто ускоренное разложение,

Потому что замедленное – не наше.

И заодно о том, что нас дико бесит то,

Что ускорить его сильнее – не наше тоже.

Всё ещё непонятно, зачем без рифмы?

Рамки придумали те, кто устал от жизни,

Те, кому в горле комом стоит свобода.

Ибо они и не знают о ней ни слова.

Истинная свобода для безграничных,

«Неограниченных» – если совсем дословно.

Только ведь это не значит, что кто-то видел

И различал её вкус.

Ничего не значит.

Кроме того, что вопроса: «Зачем без рифмы?»,

Кажется, быть не могло в современном мире,

Но всё равно он откуда-то появился.

Видимо, «А зачем?» – это часть культуры,

Что-то в основе мирского менталитета,

Не выходящего мысленно за пределы,

Которые люди сами себе рисуют.

Ты очень любишь эти нелепые «А зачем?»,

Кстати, а часто ли ты задаёшься этим вопросом,

Когда подходишь к зеркалу и не видишь

Совсем ничего, кроме той же треклятой Бездны,

Которая

Не рифмуется

Совершенно.

Будет весело

Убивай в себе неимущего,

Превращай свою жизнь в искусство,

Пожирай бесполезность сущего —

Будет вкусно.

Не беги от себя панически,

Не хватайся за стены пальцами.

Всё придет, точно дар кармический —

Попытался бы.

Не старайся укрыться в комнате,

Поднимайся бегом по лесенке,

Даже если мир незнаком тебе,

Будет весело.

Не ищи себе оправдание,

Выбирай себе цвет и сторону.

Наплевать, что фундамент здания

Будет взорванным.

Ничего не случится страшного,

В час, когда ты создашь великое.

А ненужное и неважное

Станет бликами.

Божья пища

Через два года всё это окажется напускным,

Будешь не рад, что дожил опять до весны,

Ибо весна ведь нелепа, мертва, чужа,

Ровно как ты,

Съезжай.

Через три года имя сотрется со всех дверей,

Взвоешь от счастья покинуть их поскорей.

Будешь стоять под душем, под смрадом душ.

Не оставляй,

Разрушь.

Через четыре

Года

Всё это станет нелепым сном.

Нет никакой свободы

И никакого шанса покинуть дом.

Так что не плачь кровищей,

Никто не ищет

Тебя, мой друг.

Ты – пепелище, днище,

Ты – божья пища,

Как всё вокруг.

В начале было…

…Но в начале было не слово, а тихий шок,

Беспокойное исступленье исконно божье.

И та часть, что, казалось бы, создана хорошо,