Подумаешь, попал – 2 бесплатное чтение

Пролог

Сметая вражескую оборону, мой корпус вырвался вперед и устремился к Харькову. Самыми первыми шли танки подполковника Воронина. Его бригада обходила городки и поселки, не обращая внимания на мелкие части противника. Ими займутся общевойсковые части, следующие вслед за нами на значительном отрыве. Поэтому я нисколько не удивился, когда мой штабной бронеавтомобиль, БОА, был обстрелян из пулемета.

Броневик вильнул, но сразу не остановился. Его башенка повернулась, и по кустам, росшим вдоль дороги, заработал пулемет, срезая ветки. Тут же последовали разрывы снарядов – это два наших легких танка сопровождения внесли свою лепту в перестрелку. Ответный огонь затих. Тройка мотоциклов охранения, до этого вырвавшаяся вперед, вернулась назад и тоже пустила пару очередей. Подкатил грузовик, и из него выскочило несколько солдат с сержантом. Они быстро обследовали кусты и вытащили одно тело. Немец был еще жив, когда я подошел к нему. Он злобно посмотрел на нас и отключился. Над ним склонился санитар и, осмотрев его, отошел в сторонку.

– Не жилец, – сообщил он, тем самым давая объяснение своему нежеланию оказывать помощь.

– Там еще четверо лежат, – сказал сержант, кивая в сторону кустов, и добавил: – А пулемет жалко, разбило его! Хорошая штука была…

Тем не менее, немецкий автомат он подобрал и, разглядывая трофей, высказался:

– А наши – лучше! – и поправил закинутый за спину ППШ.

– Может зря от наших так оторвались, – высказался Травченко, разминая папиросу. Его беспокоило, что штаб корпуса отставал от нас километров на пятьдесят. Главным там оставался мой зам, полковник Вяземцев.

А уж вслед за штабной колонной следовали тыловые службы и медлительные тягачи тяжелого артдивизиона, в авангарде которого был КВ-2. Из прошлого экипажа остался один лейтенант Вирошкин, который наверняка проклинает себя, что напросился на этот тяжеловес с его совсем небольшой скоростью. Но Вяземцев назначил его командиром танка, а экипаж пополнили людьми с того же дивизиона.

Я уже садился в БОА, когда мимо нас проехала машина с красным крестом. В тыл везли раненых, в кабине рядом с водителем, мелькнула Людочка. Я подумал, что проехала бы санитарная машина чуть раньше, то угодила бы в засаду вместо нас.

Глава первая

Мы, наконец–то, догнали свой авангард. В предместьях Харькова вовсю разгорался бой.

– Все штабные и тыловые части противника мы накрыли – не успели убежать! – доложил мне комбриг Воронин, как только я подошел к нему.

Части моего корпуса охватили город, взяв его в кольцо и перекрыв пути к отступлению. Кавалерийская бригада с батальоном танков ушла вперед.

– Не меньше дивизии немцев в котел попало, – продолжал комбриг. – Эх, силенок у нас не хватает, сюда бы пехоту сейчас, – сказал он, посмотрев на меня.

Но уже подходили части армии Горбатова, которые, для быстрого передвижения, использовали весь имеющийся в наличии грузовой транспорт.

Появился и сам командарм. Он улыбнулся и протянул мне пакет. Приказом фронта я со своим корпусом переходил в его подчинение.

Рядом крутился Вяземцев, прибывший вслед за Горбатовым. Кивая в сторону генерала, он шепнул:

– Теперь вся слава ему достанется! Прибыл на все готовенькое!

Я лишь улыбнулся. Силами моего корпуса я все равно не смог бы помешать врагу вырваться из Харьковского котла.

Воронин был прав, лишь только в городе в окружение попало не меньше дивизии немецких солдат, а на той территории, что мы охватили, и того больше. Враг не ожидал, что после Курской битвы, где были разгромлены танковые дивизии немцев, произойдет стремительная атака, и он не успеет отступить и занять твердую оборону.

Горбатов все же услышал полковника:

– Славой мы поделимся, – сказал он, – Её на всех хватит! Ты лучше скажи, – обратился он ко мне, – как дальше действовать будем? Сейчас все наши силы уйдут на то, чтобы удержать в окружении Харьковскую группировку, а это целая армия, хоть и основательно потрепанная после боев. Второй Сталинград может получиться.

Я кивнул соглашаясь.

– Резервов у нас нет, люди уставшие, да и потери не маленькие, – продолжал Горбатов, – а сейчас бы наступать и наступать!

– А потом вновь получить, фланговый удар по растянутым тылам, – заключил я. И добавил: – Правда, сил для мощного удара у них пока нет. Нам бы этот кусок переварить, что мы отхватили.

Горбатов вздохнул, сняв фуражку.

– Сейчас свяжусь с Коневым, попрошу хоть какие-то резервы. Котел окончательно надо захлопнуть.

Он вышел из моего штаба и направился к своему.

В городе меж тем продолжался бой. Мои мотострелки и армейская пехота при поддержке танков и самоходных артиллерийских установок – САУ, продвигались к центру города, к штабу армейской группировке врага, не успевшему отступить.

Как обычно, вперед я не рвался. Уличные бои не для меня.

Вскоре меня вызвали к Горбатову. С собой я взял Вяземцева и Брежнева, теперь уже подполковника.

– Ну что, орлы! – В комнате небольшого домика, было тесновато. – Поздравляю, все наши части, взявшие Харьков, отныне гвардейские и носят наименование Харьковские! Вечером в Москве будет салют в честь освобождения города.

– Но ведь город еще не взят! – попробовал высказаться какой-то штабной. Но на него шыкнули. Все понимали, что это дело нескольких часов, вероятно комфронта Конев поспешил доложить Ставке об успехах на своем направлении.

– Пришел приказ продолжать наступление, – нахмурившись, сказал Горбатов. Я объяснил комфронта, какое положение у нас создалось, и что будет, если мы продолжим наступление.

Командарм замолчал.

– Разрешите? – взял слово я.

Горбатов кивнул и я доложил:

– Кавалерийская бригада и танковый батальон моего корпуса вот-вот выйдут к городу Красноград, от них получена радиограмма.

Горбатов и все заинтересовано прислушались. В этот момент ко мне протиснулся появившийся Травченко и зашептал мне на ухо. Я с минуту помолчал и торжественно сказал:

– Только что получено сообщение. Танковой ротой капитана Бровкина взят город Люботин. Кольцо замкнулось!

Все зашумели.

– Тихо! – Горбатов склонился над картой. – Какой район?

Я уточнил.

– Да, – протянул командарм, – сотня километров отсюда.

Появился офицер связи, и протянул генерал-полковнику

листок. Тот прочел и еще больше нахмурился.

– Так, противник опомнился и занимает жесткую оборону в километрах тридцати западнее Харькова. Нашим наступающим частям пришлось также занять оборону – окруженная группировка пробует прорваться.

Я задумался, получается, что какая-то часть моего корпуса оказалась в окружении, почти без боезапаса и топлива.

Но тут, как бы читая мои мысли, командарм сказал:

– Захваченное терять нельзя, потом кровью умоемся! Наступать мы тоже не можем – силенок не хватает. Пока свяжусь с авиацией. Нужно поддержать наших с воздуха.

Авиация. А ведь это выход!

– Можно? – потеснив Горбатова, я тоже склонился над картой. – В первом донесении было сказано, что моему авангарду удалось захватить вражеский аэродром. Он тоже пока удерживается.

– Продолжай, – заинтересовался Горбатов.

– Что, если ближе к аэродрому – в помощь нашим, высадить десант и постараться расширить удерживаемый нами участок. Стоит еще и зенитчиков послать – часть орудий и установок немцев наверняка захвачены целыми.

– Я уточню, – тут же сказал Травченко и вышел.

– Согласен, – поддержал меня Горбатов, – нужно действовать молниеносно, пока противник не опомнился, и не подтянул силы.

Он тут же отдал приказ:

– Немедленно связать меня с Коневым и командирами авиаполков! Подготовить батальон, нет два, для высадки с парашютами! Думаю, такие, кто хоть раз прыгал, во всей армии найдутся!

Снова хозяин кабинета сидел задумчиво, куря трубку. Только что закончилось совещание генерального штаба. Только начали обсуждать дальнейшие действия фронтов после победы на Курской дуге, как посыпались другие, не менее радостные новости. В результате стремительного наступления сил Брянского фронта освобожден город Орел. Не успели утихнуть волнения присутствующих, как принесли новые сообщения. Освобожден Харьков, почти целая армия врага попала в окружение. «Так держать!» – подумал тогда Сталин. Тут же было принято решение продолжать наступление. Но еще немного погодя пришло сообщение от маршала Конева – продолжать наступление нечем, все силы фронта уходят на то, чтобы удержаться на достигнутом и не дать окруженным вырваться из образовывающегося котла.

– Сколько солдат противника может оказаться в котле? – спросил Сталин.

– Не меньше пятидесяти тысяч, – сказал Тимошенко.

– То есть целых пять полнокровных дивизий, – уточнил Сталин.

Маршал кивнул.

– Эту группировку врага надо уничтожить, – заключил верховный главнокомандующий, – чтобы она не смогла отойти и закрепиться на днепровских рубежах.

– Да, – сказал вошедший полковник, с вновь принесенными бумагами, – тут вот как раз об этом.

Сталин взял, прочел. Встал, обернувшись, посмотрел на висящую на стене карту.

– Так, тут говорится, что одна кавбригада и несколько танков, продолжая наступление, захватили ещё два города южнее Харькова. Сейчас они удерживают их, но находятся в оперативном окружении.

Сталин сосредоточился, его голос стал строже, когда он отдал приказ:

– Все имеющиеся у нас подготовленные десантные группы срочно сбросить в район плацдарма; авиации – не дать разбомбить мост и оказывать помощь в удержании плацдарма! – Потом он обернулся к присутствующим: – Все имеющиеся резервы передать Коневу! Всех, особо отличившихся во взятии городов, представить к званию Героя Советского Союза!

И вот он один, в кабинете, пересматривает более подробную информацию о том, что произошло. Отличилась армия Горбатова, не зря он в начале войны подписал приказ об его освобождении из-под ареста. Снова Кропоткин, это части его корпуса первыми ворвались в Харьков, и его кавбригада с танками захватила и удерживает плацдарм. Снова этот мальчишка, который когда то в сороковом привлек его внимание, так из прихоти. Потом он разузнал о нем все. Из аристократов, но поддержавших революцию, особенно его двоюродный дед, из бунтарей. А этот парень поступил в военное танковое училище, не доучился, попросился на войну с белофиннами. Получив звание старшего сержанта и должность командира легкого танка, отличился в боях, награжден медалью.

И дальше, получил первое офицерское звание, выполнил порученное задание, за что был отмечен высокой правительственной наградой и снова, снова, как по накатанной дороге, не сразу, но довольно быстро прошел все ступени. Поначалу командовал ротой, потом танковым батальоном, в перерыве закончил ускоренные, академические курсы. Поставили на бригаду, справился. Назначили на корпус, похоже справляется. Вот, пусть пока так и будет, а там поглядим. Быстрый взлет, быстрые падения. Сталин вновь задумался. Удержать бы плацдарм… – Все силы брошены на это. Но противник тоже понимает, чем ему это грозит. Нет, надо срочно продолжать наступление, но на переброску войск требуется время, впрочем, как и врагу.

Сталин поднял трубку:

– Вызвать ко мне Жукова, и Конева тоже! Срочно послать

за ними самолет.

Я сидел, и читал Людочке стихи Есенина, те, которые помнил, а та слушала и молча перевязывала мне голову. Я все-таки схлопотал, правда, вскользь осколком по дурной башке. Где то ближе к передовой догорал мой БОА, опрокинутый взрывом снаряда. А нечего соваться, куда не след. Понесло меня проведать, как там моимотострелки поживают, и посмотреть поближе врага. А те, оказывается, тяжелую артиллерию успели подвести. Вот первого меня и заприметили. Вылез, блин! Еще вчера было тихо, вот и понадеялся. Отругать меня было некому – Горбатова вызвали в штаб фронта. Брежнев, как замполит, улетел на «Малую землю», то есть на наш плацдарм, куда рвался и я, но меня не пустили. Остальные рылом не вышли, другого генерала рядом

не оказалось, полковник Брежнев и вызвался сам.

Грохот стоит! – То Вяземцев мстит за меня и мой БОА, командуя батареей 152-мм орудий. Ну и КВ-2 постреливает, куда же без него. Немецкая артиллерия, не выдержав дуэли, заткнулась, и сейчас наши безнаказанно перепахивают оборону врага, которую те только начали укреплять. Но, думаю ненадолго. К нам уже начали прибывать подкрепления. Пополнился и мой корпус, понесший значительные потери. Правда, пока не полностью, не я один такой. Харьков, тогда к вечеру, мы все-таки взяли. Меня поразил город. Гражданского населения почти не видать. Если бы не военные, он бы вообще казался безлюдным. Конечно, столько пережил. Кто эвакуировался вместе с предприятиями, кто разбежался, но много было и таких, кого расстреляли, или повесили. Многие сгинули в еврейском гетто, как Софочка – жена моего танкиста, а кого просто угнали в Германию.

Немецкий штаб сдался полностью, жаль только главный застрелился. Окруженцев тоже добиваем. Остались только, наиболее боеспособные части, окопавшиеся в поселках, лесках и высотках. Не сдающихся перемалывает артиллерия, причем их же пушками. Добра этого, нами захваченного, хватает, а так и своих людей жалеем, и боеприпасы экономим. Горбатов в этом деле мужик, зря на смерть не пошлет.

Конечно, кое- где врагу удалось прорваться к своим, но то мелочи. Пленных уже больше пяти тысяч, куда их девать, будет еще больше, если остальные сдадутся. Ловлю руку Людмилы, закончившую перевязку.

– Придешь вечером? – спрашиваю я.

Та со вздохом отвечает:

– Приду, куда же я денусь!

Я подымаюсь, в раздумье верчу в руках фуражку, в конце концов, просто оставляю её в руке и иду вслед за Людочкой. Надо проведать еще одного пострадавшего. Егор Панков, мой водитель, ранен. Он лежит с перевязанной головой и рукой, и о чем-то разговаривает с братом Павлом. Увидев меня, Павел вскочил, попробовал приподняться и Егор, но я его остановил:

– Лежи! – сказал я и протянул ему коробочку с медалью «За боевые заслуги». – Вот, носи! Заслужил! И скорей выздоравливай!

Сам поглядываю на Павла – у того уже есть медаль, и заслуженная. Геройские братья!

Нагоняй я все-таки получил, от Горбатова. Командарм, поначалу был в приподнятом настроении, но, увидев меня, разошелся:

– Какого черта ты так близко подъехал на командирской машине к позициям? Вот немецкие наблюдатели тебя и засекли!

Я лишь соглашаясь, кивал головой. Действительно, дурак!

Успокоившись, командарм произнес:

– А теперь о хорошем. Хорошим было то, что двоим моим орлам присвоено звание Героя. Это командиру кавбригады Гаврилину и капитану Бровкину. Остальные на рассмотрении.

– Молодцы! – согласился я.

– Ну а нам – тебе и мне, ордена Кутузова. Да, еще твоему заместителю Вяземцеву за бой, что он тогда на КВ-2 учудил, орден Красного Знамени. Этот случай в штабе фронта все вспоминают. Один только генерал, услышав его фамилию, начал возмущаться, но Конев, только что прилетевший из Москвы, осадил его, сказав, что Сталину этот случай очень понравился. Тот даже сказал: «Оказывается, и штабные работники умеют воевать!»

Я понял, о каком генерале говорит Горбатов, и лишь улыбнулся.

– Это надо отметить, – сказал я по привычке.

Горбатов лишь отмахнулся, не пьющий человек.

– И вы, – он строго посмотрел на меня, – слишком не увлекайтесь! Знаю я вас! По-хорошему, запретить бы это дело, но не могу. Сам, если и выпью, то тогда, когда разобьем этих гадов!

Сказав это, командарм вышел.

Я же пошел в штаб, поделиться новостями. Ну а наутро пришел приказ о наступлении. На нашем участке появились гвардейские минометы «Катюши». Кроме того, подошла свежая танковая бригада, которая должна влиться в мой корпус.

– Подполковник Ведерников, – представился мне комбриг.

– Ну что ж, пойдем, поглядим, на твоих орлов, – сказал я.

Мы вместе прошли вдоль выстроившихся возле своих машин экипажей. Нет, это были еще не орлы, а орлята. Все молодые, недавно после училищ и курсов, в общем, еще не бывавшие в бою ребята.

– Вы докладывали, что в бригаде 54 танка, а я насчитал 53, – строго спросил я.

Комбриг замялся, но все же ответил, на станции, при разгрузке, ЧП вышло. Танк, съезжая с платформы, свалился, погнул ствол. Сейчас машина в ремонте.

– И вы так спокойно об этом говорите! Почему не доложили сразу?

Полковник молчал. Я видел, как играют его желваки, он едва сдерживал себя, чтобы не сорваться. Ну да, какой-то мальчишка, который умудрился стать генералом, командиром корпуса, отчитывает его перед всеми. Сердился я не за то, что произошло – всякое бывает, а потому, что происшедшее попытались скрыть. Перед боями потеря одной

единицы техники это существенно. Конечно в корпусе, хорошие специалисты по ремонту, майор Ермолов чего стоит. И замена ствола для его роты технарей не проблема, было бы время.

– Чего еще я не знаю о вашей бригаде? – спросил я.

– Я собирался доложить, что в бригаде был неполный батальон мотострелков, всего треть. Сейчас он пополнился за счет роты, набранной из местного населения. Говорят в основном бывшие партизаны и окруженцы. Народ ненадежный, дисциплины никакой, – ответил чуть с заминкой полковник, глядя на мою реакцию. – Но ничего, Суховцев опытный командир, да и особист грамотный. У нас, порядок наведут! – закончил он.

–Хорошо.

Полковник Ведерников мне не понравился, как и я ему. Антипатия взаимная. Пятой точкой я чувствовал, будут у меня проблемы, с этим полковником. Обернувшись, я увидел подполковника Капралова, который в сторонке обсуждал что-то с одним из офицеров бригады – старшим лейтенантом. Того я не знал, но сразу было видно, из той же братии, что и подполковник.

Я не ошибся. Увидев меня, Капралов направился ко мне, для доклада. Старший лейтенант, пошел следом.

– Вот, – Капралов, указал на старшего лейтенанта. – Хочет отдать под суд механика водителя, повредившего танк.

– Ну, и в чем дело? – спросил я.

– Да так, я против этого.

Ответ Капралова удивил меня. Всегда въедливый, порой жестокий, он не казался человечным, и тут…

– Парнишке всего восемнадцать лет, на курсах всего несколько часов наезда, а его съезжать с платформы заставляют. Тут и опытному водителю постараться надо, чтобы дров не наломать, – заключил особист.

– И все же он виновен, в происшедшем, – вклинился в разговор старший лейтенант.

Я нахмурился, это дело нравилось мне все меньше и меньше.

– Ладно, давайте посмотрю на вашего вредителя, – сказал я. – Где он? Под арестом?

– Сейчас в наряде по кухне, – сообщил старший лейтенант.

– Ну, пошли, посмотрим на него, заодно и глянем, чем людей кормят.

На счет кормежки я вспомнил не зря, по себе знаю плохо

накормленный солдат хуже служит.

Мы подходили к кухне, когда я увидел человека, рубившего дрова. Хоть и со спины, но фигура с топором, показалась мне смутно знакомой. Я остановился и стал наблюдать за заготовщиком дров. В грязной, старой поношенной форме со следами пота на спине он больше походил на пленного, побывавшего в фашистском концлагере, чем на солдата. Вот он вновь замахнулся топором, чтобы разрубить полено, но остановился, почувствовав, чей-то пристальный взгляд. Солдат обернулся, и тут я его узнал. Лешка Федорчук! Сейчас он мало походил на того редко серьезного, постоянно улыбающегося балагура, каким я его знал. Теперь это был худой, изможденный от недоедания и усталости человек.

Я еле сдержался, чтобы не броситься к нему, а махнул рукой.

– Солдат, ко мне!

Лешка огляделся, понял, что обращаются к нему. Вогнал топор в полено, и лишь тогда, не спеша надев пилотку, направился к нам.

Меня он не узнал – это я понял сразу. Да и как узнать? Смотрел он больше на мои погоны, а так, ну мужик с усами, с повязкой на голове. Кропоткин раньше усы не носил, это мой стиль, с той жизни.

– Товарищ генерал-майор, рядовой Федорчук по вашему приказанию прибыл!

– Почему рядовой, ведь ты был младшим сержантом? – спросил я.

Федорчук с удивлением посмотрел на меня, и тут наконец-то, по его напряженному взгляду, я понял, что он узнал меня.

– Товарищ генерал-майор, вы!

– Я, Федорчук, я. Так, почему – рядовой?

– Да, тут разжаловали, – Федорчук посмотрел на старшего лейтенанта.

Я обернулся к тому.

– Почему был разжалован сержант Федорчук?

– Так, окруженец он, – пояснил тот. – А может даже дезертир, кто его знает. Приходят на сборный пункт, говорят мол, раненые были, поэтому, через фронт не пробились, но в партизаны не ушли.

Я снова посмотрел на Федорчука. Тот понял меня, задрал гимнастерку и показал на боку характерный шрам от осколка.

– Я в госпитале лежал, когда наши, Харьков сдали. – Хорошо, более-менее, ходить мог. Я и еще двое ходячих ушли, и вовремя, потом, говорят, немцы в госпитале всех раненых убили, – рассказывал Федорчук, а на глазах его появились слезы.

– Нас одна старушка приютила, выходила, сама не доедала, от этого и померла. Мы, как оправились, из города, выбрались, хотели фронт перейти, а он сам к нам вышел. Мы на сборный пункт, туда нас направили. Документов никаких, ведь в госпитале лежали. У меня только вот это, – Лешка показал мне, достав из кармана медаль «За отвагу».

– Почему не носишь? – спросил я.

– Так вот этот запретил, говорит, сперва докажи, что ты это ты и медаль твоя.

– Понятно, – я обратился к старшему лейтенанту.

– Алексея Федорчука я снимаю с наряда и забираю его с собой.

– Так он, товарищ генерал-майор, еще проверку не прошел, ждем подтверждения по запросу, что был такой боец Федорчук.

– Сержант Федорчук, – поправил я. Как вы поняли из разговора, я его знаю и подтверждаю его личность. Или вам меня одного не достаточно? Так вот, еще два офицера корпуса могут подтвердить это. Капитаны Телепин и Бровкин.

Старший лейтенант не знал, что сказать.

– И да, если по запросу придет ответ, что сержант Федорчук служит там-то и там-то, произвести проверку и, если это окажется не однофамилец, задержать. Подполковник Капралов, проконтролируйте! Помните, как агенты Абвера расправились с ранеными, чтобы по их документам произвести заброску своих диверсантов к нам в тыл?

– Так точно, товарищ генерал-майор, – подтвердил Капралов.

– Ну ладно, давай попробуем, чем кормят бригаду, и посмотрим на вашего механика-водителя.

Передо мной стоял щупленький, невысокого роста паренек, под левым глазам красовался свежий синяк, видимо досталось хлопцу, после того, как танк опрокинул. Кто-то врезал от всей души. Но я ошибался.

– Это, его повар приголубил, – сказал стоящий рядом Алексей.

– Так, и как же это получилось, что твой танк с платформы свалился? – спросил я провинившегося горе-водителя.

Солдатик какое-то время молчал, потом его, как прорвало:

– А я ротного предупреждал, что не смогу танк с вагонной площадки на платформу выгнать. А он мне давай, тебе учиться надо! Так и заставил за рычаги сесть.

Паренек понимал, что я его последняя инстанция и решил, в этот раз молчать не будет.

– Понятно, – я повернулся к Капралову. – Дело о вредительстве прекратить, ефрейтора Писарева направить в ремонтную роту корпуса. Пускай там знаний набирается, а как подучится – может опять на танк вернем.

– Слушаюсь, – сказал Капралов.

Старший лейтенант хотел, что-то возразить, но Капралов утянул его в сторону. Я подошел к полевой кухне, на небольшом облучке которой, спиной к нам, стоял повар в помятом и чем-то заляпанном колпаке. Большим черпаком он помешивал готовящееся варево. Его запах что-то мне напоминал. А вот что?

– Слушай, я что-то не слышу стук топора! А ну, быстро за работу, бездельник! А то опять без ужина оставлю! – сказал повар, не оборачиваясь к нам.

Он, очевидно, решил, что это подошел Алексей. Тот в это время пробовал привести себя в порядок у ручья, протекавшего рядом.

– Это ты мне? – спросил я, рассматривая рослого дядьку с грязно-серым колпаком на голове.

– Тебе, тебе, оборванец! Ну, чего стоишь, живо за работу! – сказав это, повар наконец-то обернулся, и чуть не сверзился со своего пьедестала, увидев, с кем он разговаривает.

– Так, что там на счет ужина? Дашь попробовать? – спросил я, принюхиваясь.

– Сейчас, сейчас, – повар спрыгнул с облучка, – для офицеров товарищ генерал, отдельно готовится, он махнул на малый котел кухни.

– Нет, ты мне дай, того, что для солдат, а для офицеров я и так у себя в штабе поем.

Я уже вспомнил, что по запаху мне напоминало варево для солдат. Корм для свиней! Отчетливо пахло отрубями. Потом, после снятия пробы, полчаса отплевывался. Каша готовилась, из перепрелой крупы, никаким жиром, ни маслом там даже не пахло, не то, что тушенкой. После такой еды солдат не то, что воевать стоять не сможет, а будет лежать, маяться животом, или удобрять близлежащие кусты.

Офицерам бригады опять достался разнос. Повар же стоял переминаясь, с расплывающимся синяком под глазом. Не удержался, приложился. Работник кулинарного искусства оправдывался тем, что готовил из того, что давали. Нет, с этой

бригадой точно что-то не так.

Федорчука я передал Телепину. Тот по-хозяйски осмотрел его и со вздохом сказал:

– Пошли, будем делать из тебя человека!

Повел его, первым делом, в баню. Вот так просто, без эмоций, ни тебе здравствуй, дорогой, где пропадал? А ведь они были однополчане, целых два года, до войны, и так встретить! Но оказалось, я зря гнал волну на Телепина. Часа через полтора, они появились.

– Смотри, кого я к тебе привел! – радостно говорил капитан, будто не я, а он нашел Федорчука. – Ты погляди! Орел!

Передо мной стоял действительно другой человек, вымытый, подстриженный, чисто выбритый, в новенькой форме, с лычками сержанта, с медалью на гимнастерке. В строевой части корпуса ему сделали новую солдатскую книжку, со всеми записями. Моим приказом произвели в звание сержанта, и я назначил его своим новым водителем вместо выбывшего по ранению Егора Панкова.

– Ну, а теперь можно и за встречу, – сказал Афанасий Петрович.

– Вам немножечко разрешаю, – сказал я, а у меня совещание скоро, не могу.

Совещание, действительно, состоялось через час. Назавтра планировалось полномасштабное наступление всей армии, и моему корпусу отводилась немаловажная роль. Нужно было соединяться со своим авангардом.

Перед этим было совещание в штабе армии, на котором присутствовал представитель ставки Мехлис. Он высказался за то, что надо идти вперед, не смотря ни на что.

– Сталин ждет от нас победы и результатов! От этого сражения все ждут многого. Предстоит выход к Днепру, к правобережной Украине.

Менее масштабное совещание провел и я, еще раз уточнив где, куда и кому, наступать. Ставились задачи каждой бригаде, каждому полку.

– Да, Константин Федорович, – обратился я к Ведерникову, – выделите из своей бригады роту танков и роту мотострелков для прикрытия корпусной артиллерии и штаба. Мало ли что, вокруг еще много недобитых частей противника, а мы бросаем почти все наши силы для наступления. Вашей же бригаде выделен небольшой участок прорыва.

– Хорошо, – недовольно буркнул комбриг.

Разгром был полный. Разгром моего штаба. Утром началось все, как было запланировано. Артиллерия открыла массированный огонь, мешая с землей вражеские укрепления. Особенно старался корпусной крупнокалиберный дивизион 152-миллиметровых гаубиц, раз за разом посылая свои смертоносные залпы.

Вяземцев на КВ-2 возглавил атаку одного танкового батальона, ссылаясь, на то, что поможет подавить доты и дзоты противника. Я же находился со штабом неподалеку от артдивизиона. Возможно, это и помогло противнику подойти к нам так близко. А ведь было все замечательно! Взломав оборону врага, наши части устремились вперед. Артиллерия перенесла свой огонь вглубь обороны противника. Я попробовал наблюдать за продвижением наших войск – в стереотрубу, но те уже ушли далеко. Наверное, пора было менять точку дислокации и нам, выдвигаясь вперед. Я уже собирался отдать команду на свертывание КП, как вдруг на улице поселка раздались частые выстрелы, послышались взрывы гранат и заурчали моторы.

В комнату вбежал мой адъютант.

– Немцы и много! – крикнул он, хватая лежащий на комоде автомат.

– Вызывай роты прикрытия, чего они молчат! – крикнул я связисту.

Появился начштаба Травченко, бледный, как мел.

– Нас зажали! Немцев не меньше полка, есть бронемашины, – сообщил он.

– Что там танковая рота? – опять крикнул я.

– Молчит, – сообщил радист.

– Вызывай кого угодно, должен же кто-то ответить, – приказал ему Травченко, перезаряжая пистолет.

Тут в окно влетела граната. Все произошло мгновенно. Мой адъютант сбил меня с ног и навалился сверху, прикрыв собою. Раздался взрыв, и я почувствовал, как тело лейтенанта вздрогнуло, принимая на себя осколки, и как болью охватило мою правую руку.

На входе в дом послышалась немецкая речь. Только не плен, подумал я, пробуя дотянуться до пистолета. Правая рука не слушалась, левую придавил своим телом адъютант. Как глупо и нелепо все закончится, промелькнули в голове мысли. Я снова попытался освободиться, бесполезно. Но тут вдруг раздались автоматные очереди, стоны и звуки падающих тел. И тут же я услышал взволнованный голос Телепина:

– Викторович, командир, ты жив? Лешка, следи за входом, а ты, Сергей, не высовывайся!

Снова автоматная очередь. Голос Федорчука:

– У меня все патроны кончились.

– Возьми оружие у этих, – снова заговорил Телепин. – Да говорю тебе, не высовывайся, малец! – крикнул капитан сыну.

Автоматная очередь и голос:

– У меня, батя, тоже все! Сейчас, как дядя Леша, шмайсер возьму, только я с него стрелять не умею.

– Вот он!

С меня свалили безжизненное тело адъютанта, и сразу стало легче дышать.

– Мать твоя ежики, – выругался я, когда, помогая мне подняться, схватили за правую руку.

– Афанасий, ты поосторожней, а то, мне от болевого шока писец наступит, простонал я.

– Чего? – не понял Телепин.

– Не важно, – я, тяжело дыша, облокотился об стену.

Снова загрохотали выстрелы. Из окна дал в ответ, очередь Сергей. Он подобрал автомат лейтенанта. Афанасий, заставив меня присесть, начал оказывать мне первую медицинскую помощь.

– Кость задета, – сделал он заключение, перевязывая мне руку, чтобы остановить кровотечение.

Это он меня успокаивает, думал я. Рука болела страшно, как бы кость не перебило.

На улице раздался грохот взрыва, вновь перестрелка. Радостный голос Лешки от дверей:

– Наши! В атаку пошли!

– На, выпей, легче станет! – сунул мне фляжку ко рту Афанасий Петрович.

Я выпил. Спирт обжег мне горло. Я закашлялся и поплыл.

Я в госпитале. Ксения Михайловна сделала мне операцию, извлекла осколок, был наложен лубок. Перелом кости, но хоть не перебита полностью, чего я опасался. Как там дела на фронте, вот что меня волновало. Кто командует корпусом? Травченко погиб. Остается Вяземский и Ведерников. Воронин под вопросом. Лучше Вяземский. Это он, как я узнал, услышал призыв о помощи. Хорошо, КВ-2 радиофицировали. Полковник после удачного прорыва повернул назад, и тут стрелок-радист сообщает о нападении на штаб. Что произошло, почему штаб оказался, под ударом, узнать не у кого. В госпитале не знают, или молчат. Сколько убитых и раненых, тоже не знаю. Армия в наступлении, всем не до меня. Через сутки мне стало лучше, даже стал вставать. В одно место хожу сам, от утки отмахнулся. На третий день, появился Телепин. Ему я обрадовался, как самому родному человеку.

– Афанасий, дорогой мой, наконец-то, хоть ты поведай, что в мире творится.

Тот опустил глаза, но все же, проговорил:

– Викторович, беда! С подачи представителя ставки Мехлиса на корпус временно назначен Ведерников.

– Ну и что? – спросил я, а у самого внутри аж все похолодело.

– Угробит он корпус, как свою бригаду. У него самые большие потери. Я-то знаю, кем служу, – поспешил сообщить Телепин.

– Какие у него в бригаде потери? – спросил я.

– За два дня треть состава, это не считая потерь во время прорыва.

– Много, – согласился я. – Чем же он командует?

– Я же говорю, на корпус метит. Вяземский пока ему не дает, грозится пристрелить, если увидит. Наши офицеры молодцы, слушаются только его приказов, а не Ведерникова.

– А что это Артур Николаевич так на него разозлился? – спросил я.

– Ах, да вы не знаете, это Ведерников в то утро увел роты

охранения, никого не поставив в известность, посчитал, что у него для прорыва обороны врага сил не хватает.

Я даже подскочил.

– Вот сволочь!

– Столько людей погибло, почитай только мы от штаба и остались, – продолжал Афанасий Петрович, оценивая мое состояние.

– Больше сотни? – уточнил я, свирепея, поняв, что нет больше штаба.

– Куда там, намного больше! Весь 152-мм гаубичный дивизион полег, когда немцы в тыл им зашли. Те пушки так просто не развернуть, пушкари своим делом были заняты. В общем, нет у нас больше дивизиона.

– Сволочь, я его сам пристрелю! – вскипел я окончательно, откинувшись на подушку. – Достань мне форму!

– Вот и Артур Николаевич так, за пистолет хватается, – произнес Телепин, усаживая меня на кровать. – И чуть тише добавил: – У него там пассия была, Зиночкой звали. Он её с бригады Воронина перевел, думал к себе поближе, да и безопасней, тяжелый артдивизион все-таки, чуть ли не в тылу находится. А тут из котла остатки немецкой дивизии решили прорваться. Были бы танки охранения, отбились бы.

Вон, один КВ-2 шороху навел, те сдаваться начали.

– Где эта гнида сейчас?

– У себя в бригаде. Наверное, в штаб армии победные реляции пишет. У нас-то штаба нет, а в армейском всем Мехлис заправляет.

Я вспомнил фильм о генерале Горбатове и о том, как к нему заглянул Мехлис. Результат – огромные потери, а пользы мизер. Так, срочно надо ехать туда и что-то делать. Ведерников угробит мой корпус, он же себя его командиром считает. Ну, пристрелит его Артур Николаевич, мстя за штаб, за артдивизион, за свою Зиночку, и что? Самого потом расстреляют! Жалко же, хороший мужик! Тут я вспомнил про Капралова.

– Где сейчас, подполковник Капралов?

– Так в штабе армии отирается, нашего-то нет. Он меня к вам и послал, узнать как вы там, и все это сообщить.

Понятно, Капралов тоже зуб на Ведерникова имеет, но из-за Мехлиса ничего тому сделать не может. Нужен я.

Вошла Ксения Михайловна и устроила нам взбучку. Мы сделали вид, что ничего не происходит, но как только она вышла из палаты, продолжили подготовку к побегу. Афанасий Петрович молодец, прихватил мою запасную форму с собой

Мы ехали на виллисе, который вел Лешка. Ему повезло, утром с моего разрешения виллис взяли Капралов с Лисицыным. Им по каким-то надобностям нужно было в штаб армии. Так, значит и Лисицын жив. Стоп! Командир – я, Вяземцев – заместитель, Телепин теперь будет моим замом по тылу. Значит, Лисицына теперь сделаю начальником штаба. Короче, были бы кости, а мясо, нарастет.

В штабе, армии отыскали Капралова. С помощью его грозной ксивы попали в армейский пункт связи. Оттуда я послал шифрограмму лично Сталину: «Срочно отзовите с фронта Мехлиса, а то будет как в Крыму в 1942. Танкист».

– Теперь, нужен взвод автоматчиков, – сказал я.

– Это зачем? – поинтересовался, Капралов.

– Арестовать Ведерникова! Или ты думаешь, я ему прощу смерть сотен людей?

– А, что сами не можем, представитель СМЕРШа, и вы как его непосредственный командир, генерал?

– Во-первых, автоматчики нужны для безопасности, во-вторых, для солидности, – пояснил я.

– Наконец-то вспомнили, что и вы смертны, – усмехнулся Капралов.

– Молчи уж, – огрызнулся я и осторожно потрогал руку, висящую на перевязи, – Ксения Михайловна меня убьет, за то, что я сбежал. Вот, послушался тебя и влип в историю! А сидел бы в танке, все, глядишь, и обошлось бы, – попенял я особисту.

– Значит карма у тебя, товарищ генерал, в истории влипать, – пошутил подполковник.

– Может быть, может быть, – согласился я.

В этот момент, раздался голос:

– А вы что здесь делаете? – Это был Горбатов.

– Да, вот прибыл доложить вам, что готов дальше исполнять, свои обязанности, – отрапортовал я ему.

– Но вы же серьезно ранены! – изумился Горбатов. – Да и приказ я уже подписал, о назначении на должность ком-кора полковника Ведерникова.

В это время вышел лейтенант с планшеткой и направился к мотоциклу.

– Отзовите вестового! Это из-за Ведерникова был разгромлен мой штаб и погиб артдивизион! – попросил я командарма.

– А я думал, «котел» на вас не вовремя вышел, – ответил он.

– Этот кретин, без моего ведома, снял роты охранения и оставил штаб и артдивизион без прикрытия! Кроме того, как мне сообщают, угробил свою бригаду, а теперь хочет взяться за корпус! Я хочу его арестовать! – выпалил я в волнении.

– Лейтенант, отставить! Ко мне! – крикнул Горбатов.

И вовремя, вестовой уже завел мотоцикл.

– Приказ я отозвать могу, но вот арестовать Ведерникова у вас вряд ли получится, – сказал командарм, разрывая пакет. Мехлис симпатизирует ему и в обиду не даст.

– Посмотрим, – сказал я.

– Вот сейчас он требует бросить в бой последние, резервы, утверждая, что немцы выдохлись, и нам хватит сил дойти до Днепра. Может надо-бы и рискнуть? А вдруг… – произнося это, командарм задумался.

– Не спешите, есть сведения, что к немцам подходят свежие дивизии, переброшенные с запада, в основном из Франции, – сообщил я.

– Откуда такие сведения? – обеспокоился Горбатов

– Пленный немец проболтался.

– Где он?

– К сожалению, умер от ран, – придумывал я на ходу, зная, что насчет дивизий это правда.

– Мы прорвались к своим авангардам, и то хорошо, Подтянутся резервы, и тогда вперед, до Днепра, – добавил я с уверенностью.

      Горбатов все-таки сомневался. Соблазн был большой – продолжать наступление без задержки, пока враг отступает. Но я-то знал, чем все это закончится – бессмысленными огромными потерями.

И тут появился Мехлис, он куда-то спешил, но, увидев нас остановился.

– Товарищ Горбатов, меня срочно вызывают в Москву! Вы назначили полковника Ведерникова на корпус? Отличный командир, его часть, не смотря на потери, первая прорвалась, к нашим окруженцам. Я хочу внести предложение о присвоении товарищу Ведерникову звания генерал-майора и героя Советского Союза. Ну, так что там насчет назначения? – Мехлис ждал ответа.

– Но, – Горбатов замялся, – вот командир корпуса. Я не могу снять его с должности. Не за что и, кроме того, его назначал сам товарищ Сталин.

Горбатов указал на меня. Я постарался выглядеть бодрым и веселым, а что рука перебинтована, так это так, царапинка.

Мехлис посмотрел на меня. Я выдержал его взгляд. Казалось представитель ставки, готов был сам добить меня, этим взглядом.

– Хорошо, что вы чувствуете себя нормально и готовы, не смотря на ранение, продолжать нести службу, – сказал Мехлис мне, направляясь к машине. Потом обратился к Горбатову: – Я слышал в вашей армии в результате бомбежки, погиб командир дивизии Шорохов. Так вот, назначьте на эту должность Ведерникова.

Эмка уехала. Я же в бессилии опустился на ступеньки. Мне было плохо, голова кружилась, все свои силы я потратил, чтобы не свалиться при Мехлисе.

Горбатов обеспокоено, глянул на меня и спросил:

– С тобой точно все нормально? – И сделал заключение. – Понятно, опять из госпиталя сбежал.

Я не успел ничего сказать. Прямо напротив нас остановился ЗИС с крытым кузовом, на брезенте которого, красовался красный крест.

– Вот вы где, голубчик! – с этим возгласом из кабины выскочила Ксения Михайловна, и, оправив форменную юбку, направилась к нам.

– Что, плохо? – А я предупреждала, с такой потерей крови лежать и лежать надо! Вы посмотрите на него! – Это было, уже обращение к Горбатову. – На нем лица нет!

– А что там? – ляпнул, я. И тут же пожалел об этом.

– Сказала бы я, да не при генерале будет сказано! – Ксения Михайловна грозно посмотрела на меня.

– Говорите, я разрешаю, – промолвил я.

Горбатов рассмеялся. Подполковник медицинской службы строго посмотрела уже на него. И тот моментально стих.

– Сейчас рядом со мной один генерал, и один больной, – сказала женщина. – И этот больной сейчас поедет со мной!

– Не могу, – сказал я, все же поднявшись со ступенек. – Поверьте, Ксения, если я сделаю это сейчас, то у вас пациентов окажется больше, чем вам бы хотелось.

– Все так серьезно? – подполковник взглянула на командарма.

Генерал-полковник только кивнул головой.

– Ясно, тогда я приставлю к вам Людочку, будете под постоянным присмотром! И во всем слушаться ее!

Она обернулась к машине и увидела Телепина, который старательно пытался укрыться за спиной Капралова.

– А вот еще один будущий пациент нашего госпиталя. А ну-ка идите сюда, товарищ капитан! Это значит, так называется: «Я только на минуточку загляну, командира проведаю, а вы пока девчата посмотрите, что я вам привез! Настоящий, парашютный шелк»!

Афанасий Петрович промолчал, да что он мог ответить, ведь, действительно, выкрал своего командира из госпиталя. Из кузова санитарной машины выпрыгнула Людочка. Сверху ей протянули сумку, и она тут же перекинула ее через плечо.

Ксения Михайловна, не дожидаясь оправдания Телепина, пошла ей навстречу.

– Ну вот, ППЖ, заявилась! – тихо, чуть ли не шепотом проговорил Афанасий Петрович.

Я все же услышал, и неодобрительно посмотрел на него. В ответ был взгляд полный осуждения. Чего это он, ведь раньше и виду не подавал, что знает о моих похождениях.

Людочка, получив инструкции, направилась к нам. Санитарная машина уехала вместе с докторшей.

– Ну, так что будем делать с Ведерниковым? – напомнил командарм о текущей проблеме.

Я уже понял, разрешения на арест полковника он не даст. Мехлис добьется своего и от нашего демарша ничего, кроме неприятностей не не выйдет.

– Вы как хотите, но в моем корпусе он служить не будет! – твердо сказал я.

– Тут вот еще, пришла директива, продолжил командарм, твоего замполита корпуса Брежнева отозвали приказом о переводе, на Кавказский фронт. Вчера улетел.

Вот как значит, все-таки попадет он на свою «Малую землю», подумал я. Даже не попрощались с Леонидом Ильичом. Но ничего, даст бог, свидимся.

Подошла Людочка, и, отдав честь, стала осматривать мою руку, заставив пошевелить пальцами. Что я и проделал, с улыбкой глядя ей в её карие глаза, стараясь в то же время, не заскрежетать зубами. Очевидно, она все же, что-то заметила в моем поведении. Потому что, раскрыв сумку и порывшись в ней, сказала:

– Товарищ генерал-майор, пройдемте в помещение! Вам необходимо сделать укол, а Вы ведь не будете прилюдно оголять свой зад?

Горбатов, не выдержав, от души расхохотался. Пришлось, подчиниться.

Корпус начал было закрепляться на захваченных рубежах, но подошли армейские части и сменили нас, заняв наши позиции, и тем самым давая возможность передохнуть, пополнить состав.

Я определил базу моего штаба рядом с расположением бригады Воронина. Людей не хватало. Федорчук, мой водитель, взял на себя функцию ординарца вместо погибшего Павла Панкова. Вот еще одна смерть, которую я не мог простить Ведерникову. А тот заявился на доклад как ни в чем, не бывало.

– Почему мы прекратили наступление? – начал Ведерников с ходу кричать на меня. – Нужно продолжать его, а не устраивать врагу передышку, – возмущался он.

Я, посмотрел на него с огромным чувством неприязни.

– Бригадир Ведерников, – ни товарищем, ни по званию его называть не хотелось. – Вы по должности кто?

Тот с удивлением посмотрел на меня, потом произнес:

– Командир бригады.

– Вот. Наступление временно приостановлено по приказу командарма Горбатова, а он согласовал это с командующим фронта. Вам понятно? До подхода наших резервов и тыловых частей никакого наступления не будет. Тем более, что к немцам они уже подошли.

– Но представитель ставки, товарищ Мехлис, рекомендовал продолжить наступать, – не успокаивался полковник.

– Ведерников, сколько у вас в бригаде осталось танков и людей?

Тот молчал.

– И батальона не наберется, и это за два дня. Я вас, снимаю с бригады, – сообщил я ему. Приказ уже мною подписан и передан в штаб фронта.

–За, что?

– За невыполнение приказа! На каком основании Вы отозвали охранение штаба и артиллерии корпуса, прекрасно зная, что у нас в тылу до сих пор находятся окруженные немецкие части?

– Но после прорыва обороны противника мне нужны были силы для дальнейшего наступления, а резервы не откуда было брать.

– В результате вашего решения, несогласованного со мной, погибли сотни людей, в том числе начштаба корпуса полковник Травченко. Корпус остался без тяжелой артиллерии! К сожалению, я не могу отдать вас под суд, я лишь написал резолюцию, на каком основании снимаю вас с должности. Все, идите, вас отзывают в штаб армии.

– Ну, мы еще посмотрим, кто был прав, – выходя из комнаты, полковник с силой хлопнул дверью. За нею, донеслись слова. – Он еще пожалеет об этом, мальчишка, выскочка.

Такие слова я уже слышал от других, поэтому остался равнодушен к ним. – «Собака лает, а караван идет».

Из соседней комнаты послышался шум. В мою резиденцию ворвался растрепанный Вяземцев, с висевшими на нем Лисицыным и Телепиным. Позади виднелся Федорчук, ощупывавший свою скулу.

– Где этот выродок? Куда он делся? Дайте, я его пристрелю! – кричал, вырываясь, взбешенный Артур Николаевич, – Да отвяжитесь вы, от меня!

Полковник встряхнулся, и от него, как пушинки в стороны отлетели Телепин и Лисицын.

– Успокойся Артур Николаевич, – сказал я, сделав шаг назад от взбешенного зама, опасаясь за свою руку.

– Успокойся? А ты видел их, лежащих в гробах, сколоченных из снарядных ящиков? Травченко, Зиночку? С майором Бельниковым я два года в одном дивизионе служил! Храбрый, талантливый артиллерист, с первого залпа мог накрытие цели сделать!

Вяземцев, был на похоронах, а я нет – лежал в госпитале и не смог проститься с погибшими.

– Зиночка, ей едва двадцать лет исполнилось. Добрая, светлая душа, я с ней ни разу, ни-ни, относился, как к младшей сестре, просто оберегал ее от остальных! И вот, не уберег!

Полковник, присел на стул и, обхватив лицо руками, заплакал.

Лисицын с Телепиным вышли из комнаты. Я же стоял и не знал, что делать, что сказать. Вяземцев впервые по- настоящему был влюблен и потерял ту, которую любил, но до конца не осознавал этого.

Виллис с полковником Ведерниковым выехал из городка и по грунтовой дороге направился к селу, где расположился штаб армии.

Дорога была, почти пустой, только изредка попадались встречные машины и небольшие группы гражданских, возвращавшихся откуда-то домой. В основном это были женщины и старики, с какими-то узлами и тележками, загруженными разным барахлом для обмена на продукты в сельской местности.

По пути машину Ведерникова обогнал одинокий мотоциклист на мотоцикле с коляской и скрылся в клубах поднятой им пыли. Виллис уже поднимался на пригорок, когда раздался выстрел, и полковник Ведерников, дернувшись, завалился на бок с образовавшейся красной точкой на лбу. Шофер и автоматчик в испуге выпрыгнули из машины и залегли за её колесами, но выстрелов больше не было. Очевидно, немецкий снайпер из блуждающего «котла», убив офицера, поспешил покинуть позицию.

В трехстах метрах от происшедшего из кустов вылез человек в танкошлеме, и бросив в протекавшую рядом речку немецкий карабин, направился к стоявшему неподалеку мотоциклу. Ну вот, еще одним «шатуном» стало меньше, думал он. Хорошая охота, однако.

Глава вторая

Ну почему так, думал Сергей, с завистью вспоминая отца и сержанта Федорчука, получивших за бой при обороне штаба ордена Красной Звезды, а он, за тоже самое, медаль «За отвагу» и звание ефрейтора. Правда, его переполняла гордость за отца, тот стал майором – замом командира корпуса, глядишь, и генералом скоро будет. Награды получили не только они – многие, кто с боями прошли от Белгорода, освободили Харьков, прошлись по немецким тылам. Двое, подполковник Гаврилин – командир кавалерийской бригады, и капитан – теперь уже майор Бровкин, стали героями Советского Союза. Ничего, у него, Сергея, тоже все впереди. Вон Иван Бровкин, тоже с медали начинал, а их командир корпуса Виталий Викторович, как рассказывал отец, два года тому назад был всего лишь сержантом и имел одну медаль. А как вырос!

Сергей мечтательно зажмурился. Вот закончится война, возьмут они Берлин, а это будет, пройдутся по нему, распишутся на стенах Рейхстага и сделает он надпись, как говорил Виталий Викторович, уж очень понравились эти слова: «Развалинами Рейхстага, удовлетворен, Сергей Телепин». И вот он майор, а он к тому времени будет майором, как сейчас его отец, входит в класс, где сидят на уроке его бывшее одноклассники. Они будут заканчивать девятый, или десятый класс. Директор школы торжественно объявляет: «А сейчас перед нами выступит наш бывший ученик – герой Советского Союза, гвардии майор Сергей Афанасьевич Телепин»! Выступить он, не успел…

– Куда прешь, малец! Глаза разуй! – это был парень в новенькой гимнастерке, под два метра ростом, судя по всему из нового пополнения. Сергей выходил из штаба, боец же наоборот собирался попасть в него.

– Рябинин, ты как разговариваешь со старшим по званию! – сделал замечание Федорчук, идущий следом за рядовым.

Тот сделал шаг назад и посмотрел на того, с кем столкнулся. Перед ним был солдатик едва дотягивающий ростом до его плеча. Солдатик нагнулся, поднял слетевшую с головы пилотку, отряхнул её, надев, задрал голову и пристально посмотрел на верзилу. Тот, наоборот, склонив голову, рассмотрел того, кого он чуть не смел с дороги. Если бы не форма, пацан пацаном, а так на погонах полычке, а на груди самое главное, медаль «За отвагу».

– Извиняюсь, товарищ ефрейтор! Не заметил. – Рябинин, козырнул и уступил дорогу. Ефрейтор отдал честь, и спустился по ступенькам.

– Иди давай, командир ждет, – поторопил Алексей здоровяка.

Тот все же обернулся и, глядя на уходившего солдатика спросил:

– А кто он такой? Ну, пацан, пацаном, а уже при медали.

– А, это наш Серега, действительно по годам еще пацан, но фору даст любому, а награду в бою заслужил. Мы втроем – я, он и его отец майор Телепин целый полк немцев сдерживали, спасая раненого командира, пока наши не подоспели.

– Втроем, целый полк? – не поверил Рябинин.

– Да у кого хочешь спроси! – возмутился Федорчук, – Награды просто так не дают, – сказав, он потрогал висящий на груди орден Красной звезды. Не один десяток немцев уложили. Ну, ладно! Хватит лясы точить, пошли! И ты, это, Семен, – Федорчук сделал паузу, – блатные замашки свои не выставляй, подумаешь, год по малолетке сидел, с кем не бывает. Ты себя сперва покажи, достоин быть ординарцем, али нет. Тебя, как самого расторопного старшина рекомендовал, из нескольких сотен новоприбывших. И, самое главное, не воруй, даже по мелочам. У нас этого не любят.

– Не беспокойтесь, товарищ сержант! Все в прошлом, а тем более у своего брата солдата крысятничать – последнее дело! Тут мы в маршевой роте одного такого поймали. – В общем, до фронта он не дошел – руку случайно сломал, споткнувшись, ну и синяков при падении получил.

Федорчук, подтолкнул солдата, в широкую спину.

– Иди, потом поговорим.

И они, наконец-то вошли в штаб.

Я смотрел на своего будущего ординарца, решая, брать, не брать. Всем, вроде, детинушка хорош. И ростом бог не обидел, на полголовы выше меня. Подобрать ординарца поручил Федорчуку, ему я в этом деле доверял. Самому некогда, да и не мое это дело. Тем более Алексею машины хватает, хотя он и за ординарца успевал управляться. Натура такая, не был бы водителем, лучшего «денщика» и желать не надо.

– Семен Евграфович Рябинин, – представился боец. – И добавил: – лучше просто, Семен.

– Понятно, что же ты, просто Семен, на себя наговариваешь?

Я взял листок, переданный мне Капраловым, в обязанность которого до сих пор входило оберегать меня, а значит знать о людях, которые меня окружают, почти все. Вот и на Рябинина успел в короткий срок собрать досье. И там значилось: «Почему-то рядовой Рябинин стал выдавать себя за мелкого уркагана, отсидевшего год по малолетке. В разговорной речи стали появляться незнакомые слова, похожие на сленг, выдаваемый Семеном за феню. Но, со слов земляка, попавшего в ту же маршевую роту, Рябинин никогда к уголовной ответственности не

привлекался, а словечек нахватался у бывших сидельцев с которыми целую неделю ехал в одном вагоне на сборный пункт».

Семен молчал. И это мне стало надоедать.

– Так почему? – вновь спросил я. – Даже, если бы и сидел, но

исправился, ничего такого тут нет зазорного, но вранья я не потерплю.

Сказав это, я посмотрел на Федорчука, мол, кого ты ко мне привел.

Заговорил первым Федорчук:

– Чего молчишь, башка стоеросовая? Отвечай, когда командир спрашивает! – и сам же за него ответил: – Он, товарищ генерал, еще молодой, глупый. Сказали ему уголовники, что на фронте ихней братве живется получше, вот он и решил под них подделаться, чтоб авторитета нажить. А того, глупая башка, не знает, что авторитет на войне зависит от того, как в бою себя покажешь. И уголовники это поняли и потому воюют неплохо, сам видел.

Семен, заговорил:

– Вы правы, товарищ сержант, думал, уважать больше будут, если блатным прикинусь. Извиняюсь, товарищ генерал- майор, больше такого не повторится.

– Хорошо, на первый раз прощаю, но у меня к тебе еще один вопрос. Почему в ординарцы пойти согласился? Это же, как бы в услужение. Многое я и сам успеваю делать, но сапоги чистить придется, там чай, еще многое по мелочам делать.

– Честно, товарищ генерал-майор, жить хочу. Но, а на дядю я

привык работать и ничего в этом постыдного не вижу.

– Это где же ты на дядю работать привык? Тебе годков сколько? Восемнадцать? Советская власть давно батрачество отменила. Или в артели какой подрабатывал? – все это выпалил Федоррчук.

– Разное бывало, – ответил Рябинин.

– Так, хорошо, возьму тебя с испытательным сроком, – сказал я. – И да, насчет жить хочу. Это не на войне. Знаешь, что с моим предыдущим ординарцем случилось?

– Знаю, слышал, говорили так-то случайность, не каждый же раз под пули лезть. Вы не думайте, я не трус, но если есть возможность уменьшить риск погибнуть, зачем отказываться.

– На войне, Семен, случайностей не бывает. Бывает закономерность случаев и человеческий фактор, – сказал я и добавил уже Федорчуку: – Готовь машину, едем в штаб армии, обязанности ординарца, Рябинину потом расскажешь.

Отдав распоряжения своему начштаба Лисицыну, я вышел во двор и направился к ожидавшей меня машине. Подойдя к ней, я остановился. На переднем сидении, рядом с водителем сидел Рябинин. Передо мной стал вопрос, что с ним делать. Во-первых, я не собирался брать его собой, во-вторых, он занял мое место. Ну, с

первым ладно, пусть едет, привыкает – он ко мне, я к нему. Да и Федорчук, пока буду в штабе, проведет с ним в общих чертах беседу о том, что необходимо делать ординарцу. Жаль Павла, старой закалки был человек. Бывало, подумаешь, хорошо бы сейчас чай, или кофе попить, а он уже чашку несет. Впрочем, чего это я. Я стоял у машины.

– Ну…, – начал я, – и не закончил.

– Распоряжение подполковника Капралова, – отрапортовал Федорчук. Он сказал, что голову мне оторвет, если увидит, что я вас вожу на переднем сидении. Это после гибели полковника Ведерникова, – уточнил водитель.

– Понятно. Делать нечего, я умостился на заднее. Ко мне подбежал старший отделения сопровождения и уточнил путь следования.

– В штаб армии, – крикнул он мотоциклисту, рядом с которым в коляске сидел пулеметчик.

Мотоцикл рванул вперед, за ним тронулись мы, за нами такой же виллис с четырьмя автоматчиками охраны, с сержантом во главе.

Как только мы выехали из городка, Семен обернулся ко мне.

– Товарищ генерал-майор, вы бы фуражку сняли, а вот это бы надели, – он протянул мне свою пилотку.

Я озадачено, посмотрел на него, вот это да, Капралов и с ним провел беседу. Фуражку не снял, лишь только хмыкнув, произнес:

– Может, мне лучше каску надеть, так поспокойней кое-кому будет?

Семен, ничуть не смутившись, ответил:

– Желательно, товарищ генерал, но я так понял, вы этого делать не будете.

– Правильно мыслишь боец, – сказал я, отмахнувшись от его пилотки.

Я привык ездить в машине спереди, рядом с водителем, потому что всегда старался иметь перед собой полный обзор. Теперь, из-за широкой спины Рябинина, его не было.

– Что там? – вдруг спросил Семен у Федорчука.

Тот, полуобернувшись ответил:

– Пехота загорает, видать машина обломалась.

Я чуть приподнялся, чтобы увидеть, что там происходит. Впереди маячила полуторка, вокруг нее суетилось несколько человек. Следующий впереди мотоцикл, вильнув чуть в сторону, объехал её, тоже предстояло сделать и нам. Семен вдруг резким движением, дернул руль, на себя. Сработал и Федорчук, не понимая, что к чему, но инстинктивно нажимая на тормоз. Мы почти вылетели в кювет, но зато пулеметная очередь предназначавшаяся нам, прошла стороной. Раздался взрыв гранаты. Мы уже выскочили из машины и залегли в канаве. Вовсю разгоралась стрельба. Это наша охрана со второй машины завела перестрелку. Нам же невозможно было поднять голову. Левой рукой достав пистолет я пытался чуть ли не зубами передернуть затвор.

– Дайте мне! – Это был Семен, лежащий рядом. В руке у него уже был ТТ, принадлежащий раньше Павлу. Я протянул ему пистолет. Тот, схватив его, мгновенно передернул, так и не выпустив из огромной ладони свой.

– Эй, ты куда?

Не обращая внимания на мой возмущенный вопрос, Рябинин быстро пополз по канаве вместе со своим и моим пистолетом. Стрельба почти утихла. Почти, потому, что с нашей стороны ответных выстрелов не было. Я чуть приподнял голову, пытаясь оценить обстановку, но тут же спрятал ее. Сверху прошла очередь. Но все же я увидел, как от грузовичка к нам бежали люди.

– Хана, – проговорил я, – и встретил взгляд Федорчука, сжимающего наган.

– Эх, гранату бы мне, – с тоской сказал он. – А, была, не была!

Он, собирался вскочить, но в этот момент, раздались выстрелы, потом, с секундной задержкой, еще. Я все же, приподнял голову и увидел. – Рябинин, зайдя со спины к бегущим, пристав на колени, стрелял по-македонски, с обеих рук, почти не целясь. Четверым, бегущим к нам, оставалось метра четыре, и они не преодолели их, завалившись перед нами. Я приподнялся на половину, и понял, стрелять по нам больше некому. Возле пулемета максим, который был направлен в нашу сторону и стоял в кузове полуторки с откинутым бортом, лежал неподвижно стрелок.

Оглядевшись, Рябинин направился к нам. Нет, он был кем

угодно, но не деревенским увальнем, которым прикидывался.

Рядом клацнул затвор.

– А автоматик-то наш. Можно я себе его возьму, товарищ генерал? – спросил, Федорчук.

Я поглядел на убитых, одетых в нашу форму, и ответил:

– Да забирай хоть все! – и добавил: – Больше без автоматов и гранат ездить не будем.

Подошел Рябинин и протянул мне мой ТТ. Я лишь только отмахнулся.

– Оставь себе, ты я гляжу с двумя работать профи. Глянул ему в глаза, которые мгновенье тому назад были жесткими, а теперь

излучали саму доброту.

– Спасибо, Семен! Потом поговорим. А сам думал, все-таки, умудрились особисты всучить своего. А интересно, сколько лет, его тренировали, как их сейчас называют осназовцы? Их подготовка.

Федорчук спешил к стонущему сержанту, тот один оставался в живых возле расстрелянного виллиса. Я глянул в другую сторону. Недалеко от полуторки, валялся опрокинутый, покореженный взрывом гранаты мотоцикл, возле него окровавленные тела двух бойцов.

Послышался гул моторов, и из-за просеки показалась танковая колонна. Это шла свежая бригада из резервного фронта, обещанное мне пополнение. Идущий впереди танк остановился перед перекрывающими путь разбитым мотоциклом и телами погибших. Из люка башни высунулась голова, потом и сам танкист. Вслед за первым танком встала и вся колонна. Откуда-то из ее средины вырвался автомобиль и помчался к головному танку. Танкист меж тем, спрыгнул на землю и оглядел побоище.

– Что братишки, налет? – спросил он, направляясь к нам. Разглядев меня, ойкнул, но сказать ничего не успел. Возле

танка притормозил додж, и выглянувший из него офицер проорал:

– Кривцов, почему встали? Немедленно освободить дорогу! Не хватало, чтобы и нас бомбами накрыли.

Почему-то и старший офицер решил, что это был авианалет.

– Подполковник, ко мне! – крикнул я, обращаясь к нему.

Тот, услышав командный голос, понял, что рядом кто-то в звании повыше его. Выбрался из машины и, определив взглядом, кто здесь старший, быстрым шагом подошел ко мне.

– Подполковник Баланов, товарищ генерал-майор, командир 23-й танковой бригады.

Ну, точно ко мне, только мы её вчера ждали.

– Генерал-майор Кропоткин, – представился и я. – Тут такое дело, подполковник. Это не налет авиации противника, а спланированное нападение диверсионной группы. И да, вы правы колонну задерживать нельзя.

Через двадцать минут мы вновь ехали по дороге к штабу армии. Нас сопровождал ЗИС с двумя отделениями автоматчиков в кузове, выделенными мне в качестве охраны из мотострелкового батальона бригады. По времени я уже опаздывал, мне было приказано явиться к двум, а уже была половина третьего. На месте происшествия, оставался особист бригады с десятком человек. Раненого сержанта отправили в корпусной госпиталь.

Генерал-полковника Горбатова на месте не оказалось, выехал в штаб Фронта. Я зашел к начальнику штаба. Генерал-майор Виконтов сидел у себя за столом и пил чай.

– А, Виталий Викторович, заходите, присаживайтесь! На чаек решили заглянуть?

Я присел напротив и хотел уже было извиниться за опоздание.

Но в этот момент мне подсунули стакан в серебряном подстаканнике, с горячим, ароматным чаем, который налил ординарец Виконтова из настоящего пузатого самовара, стоящего тут же на столе.

– Да, Виталий Викторович, на завтра назначено совещание на

двенадцать часов. Прибыть со своим начальником штаба или заместителем. Кстати, как насчет вашего штаба? Людей подбираете? Мы в свою очередь к вам несколько человек пришлем.

Генерал-майор допил свой чай, поставил пустой стакан в таком же подстаканнике на стол и продолжил:

– Сегодня утром к вам отправили нового адъютанта, старшего

лейтенанта Колкина. Как он вам? Лейтенанта Ветрова, представили к ордену Красного знамени, посмертно. Геройский поступок, закрыть своим телом командира.

– Согласен, и очень жалею его. Вот вашего Колкина еще не видел.

– Ты, наверное, из штаба фронта едешь? – предположил начштаба армии.

– Да нет же, к вам ехал! Сами к двум часам вызывали. Извините за опоздание, но по дороге на нас напали вражеские диверсанты. Еле отбились. Погибло шестеро бойцов из группы сопровождения.

– Сперва полковник Ведерников, теперь нападение на вас, – обеспокоился Виконтов. – Не слишком ли подозрительно?

Потом вдруг вскочил со стула.

– Никто вас не вызывал сегодня к нам в штаб! Совещание, как я говорил, назначено на завтра, на двенадцать.

– А как же нарочный? Я сам видел, как он вручал пакет моему начштаба.

– Никакого нарочного к вам сегодня не направляли, пакет о завтрашнем совещании передали с Колкиным!

Тут, вскочил и я.

– Нужно немедленно менять дислокацию штаба и изменить время совещания!

– Да, да! – согласился со мной Виконтов.

– Что было известно старшему лейтенанту Колкину о готовившемся наступлении? – спросил я.

– Как штабному офицеру – многое. Он иногда выполнял поручения вестового, – сообщил начштаба.

– Понятно… То-то у Лисицына не возникло вопросов к вестовому. Встречал его в штабе армии, да и мне он показался знакомым.

– Давно он у вас служит? – спросил я у начальника особого отдела армии полковника Лебедева.

Мы вышли с ним во двор поселкового клуба, когда-то бывшей помещичьей усадьбы. Тот уже был в курсе моих приключений. Связывались со штабом моего корпуса. Колкина в нем не было, и даже не отмечался, и да, со слов Лисицына, пакет привез именно он.

– Не у меня, а при штабе, товарищ генерал-майор, – и добавил: – Несколько месяцев. Прибыл из госпиталя, после лечения. Проверили, как положено, провели беседу. Офицер, как офицер, награжден.

– Из какого госпиталя? – спросил я, понимая вдруг абсурдность своего вопроса.

– Из под Воронежа, – ответил особист, наблюдая, как солдаты в спешке выносят имущество штаба и грузят его на машины.

Я чуть, не выругался.

– Немедленно пошлите запрос в госпиталь, не начинал ли свое лечение старший лейтенант Колкин в Харьковском госпитале до поступления к ним!

– Уже делается, СМЕРШ подключили, – полковник опять вдохнул.

– Ох и нагоняй мне будет, шпион и при штабе армии.

– Особенно ваш Капралов разорялся, когда узнал, что произошло и кто виноват. Я было хотел его осадить, все-таки старше по званию и как-никак его начальство. Так он меня, послал, – возмутился Лебедев, – Вы бы с ним поговорили, в конце концов, он в первую очередь должен был отвечать за вашу охрану.

– Поговорю, – буркнул я, и, уточнив, куда перебирается штаб, попрощался и двинулся к своей машине. Капралов как раз и заботится, думал я. Один Рябинин чего стоит, и надо же, как хитро, мне его подсунули, через маршевую роту. А парня наградить надо и к званию сержанта представить. Интересно, какое у него звание на самом деле.

По приезду в свой штаб, я первым делом встретился, с подполковником Капраловым. Тот сидел за столом и внимательно разглядывал вещи и документы убитых.

Мы поздоровались. И я, присев, спросил:

– Ну, что?

– Все, как под копирку. Особист кивнул на солдатские книжки, все после госпиталей, и вот, – он подвинул мне одну из книжек.

Я прочел, младший сержант Алексей Михайлович Федорчук.

– Я таким совпадениям не верю, – сказал подполковник.

– Да я за Федочука головой ручаюсь! – возмутился я.

– Да я не об этом, – поспешил меня успокоить Капралов, – Похоже, за вами, товарищ Кропоткин, ведется охота, и те двое, которых мы ранее задержали, крутились возле частей нашего госпиталя неспроста. Эх, если бы знали, допросили бы тех предателей построже, а так трибунал и расстрел. Да, с этого момента, ваша охрана усилится.

Я, представил себя в душном БОА, впереди два танка, взвод

мотострелков позади в студдебекере, после него еще один танк. И всю эту кавалькаду, подъезжающую к штабу армии. Я вздрогнул. И с мольбой посмотрел на особиста.

– Может, как обычно, ну добавим парочку мотоциклистов, и так один Рябинин, чего стоит, спасибо за него.

Капралов недоуменно уставился на меня. Потом сказал:

– Ах да, за то, что одобрил его кандидатуру в ординарцы. Хотя мог и не поддержать из-за его фантазий. Умеешь ты себе людей подбирать, Виталий Викторович. Федорчук мне рассказал, как тот из пистолета ухлопал ряженых.

Я, пожелав удачи в поисках Колкина, поспешил выйти, пока не завелась песня о главном, о моей охране. Вот спец, думал я, как все обставил. Будто я сам подобрал себе Рябинина.

Послышался чей-то возмущенный голос:

– Я тебе куда сказал этот ящик отнести? К машине! А ты куда

поперся с гранатами, башка ты стоеросовая!

Незнакомый мне старшина отчитывал солдата, который стоял с небольшим продолговатым ящиком в руках. Ну да, штаб обновлялся не только офицерским, но и рядовым составом. Вот и новый начхоз штаба. Я уже было хотел зайти к себе в кабинет, как вдруг услышал:

– У тебя, что совсем винда зависла? Чего стоишь, бегом к машине!

Теперь завис я. Обернувшись, я увидел, что старшина топает вслед за солдатом к выходу.

– Старшина, – окликнул я, его.

Тот обернулся и, как бы спрашивая взглядом, его ли зовут, уставился на меня. Я кивнул.

– Старшина, подойдите сюда, – сказал я, приглашая вслед за собой в кабинет. Я зашел и почему-то присел на край стола. Следом явился старшина. Представился.

– Товарищ генерал-майор, старшина Кулейкин по вашему приказанию прибыл.

После чего с робостью уставился на меня, ожидая разноса за

устроенный в штабе шум. Кого-то он мне напоминал, ах да, сапера

Кулейкина.

– Вы, это, извините, товарищ генерал, – начал было старшина.

Но, я его прервал:

– Капитан Кулейкин, командир саперной роты, не ваш родственник? – спросил я.

– Так точно, мой старший брат, – с гордостью ответил старшина. Он меня после госпиталя в вашу часть переманил.

– Понятно, – я нахмурился. – Вот ты давеча, про какую-то винду кричал. Откуда такие словечки, не подскажешь?

Старшина замялся, видно было, что не хотел выдавать источник своих, познаний.

– Ну, – поторопил я.

– А, что шибко ругательное слово? – наконец спросил он, краснея.

Я усмехнулся:

–Да нет, не очень. Иностранное, скорей техническое или научное, как посмотреть.

– Ах, но если так, то-то я смотрю, ваш ординарец, пару раз так

высказался, когда помогал вашему шоферу машину чинить. Ту, которую приволокли на буксире.

– А чего ее в ремроту не оттащили?

– Так ваш водитель посмотрел и сказал, что сам справится. Вот уже час копаются.

– Ну-ка, позови ко мне моего ординарца, только про винду ни слова и вообще, забудь про неё.

– Значит, все-таки, не хорошее слово, – сделал вывод для себя старшина.

Через пять минут Семен стоял передо мной.

– Вот что, Семен, ты обещал мне не врать. Скажи честно, кто ты такой и какое у тебя звание на самом деле?

Тот какое-то время молча смотрел на меня, а потом выпалил.

– Капитан! А больше я ничего не скажу, все равно не поверите!

– А ты постарайся, чтобы поверил. И знай, придумки, что ты

Выполняешь сверхсекретное задание и потому не можешь говорить об этом, я не приму.

Мне не хотелось раскрывать себя, только не перед ним. Пусть для него я буду лучше тем, кто есть. Но, как заставить его признаться, не раскрыв себя, и предостеречь от некоторых ошибок в его действиях.

Рябинин стоял напротив меня, задумавшись, и было видно, что он взвешивает все за и против признания, что его сознание не из этого мира. Нужен был только толчок, какие-то слова, но ни придумать, ни произнести их я не успел.

В комнату ворвался Вяземцев и буквально снес ординарца со своего пути. Ростом они были одинаковы, но Артур Николаевич, был помассивней, шире в плечах.

– Жив? – первое, что я услышал от своего зама. – А я только что услышал и сразу к тебе. – Артур еще раз осмотрел меня. – Не ранен?

– С меня и этого пока достаточно, – намекнул я на правую руку, гипс обещали снять на следующей неделе.

– А я с тяжелым артдивизионам разбирался, орудия-то уцелели, так, требовалось устранить незначительные повреждения. Но, главное, людей из других дивизионов понемногу подобрал, из пополнения набрал заряжающих и подносчиков снарядов. Хорошо, что тягачи с водителями не пострадали. Сейчас тренируются, так что скоро дивизион войдет в строй.

– Это замечательно, Артур Николаевич, вся артиллерия нам будет нужна. Да кстати, вот мой новый ординарец, Семен. Это благодаря ему ты сейчас со мной разговариваешь. Я его к ордену Красной звезды представил, звание сержанта дал, вот только блатных словечек парень нахватался, так и сыплет ими, где надо, где не надо, уже по всему штабу разносится. Вот час назад слышу, орет старшина на своего подчиненного за какую-то оплошность и про Винду, которая у него висит, упоминает. Что это за слово такое, не пойму, видно на фене, ругательное.

Обращаюсь к Семену:

– Иди, Рябинин, и больше при посторонних не выражайся! Культурней будь, деревня, и да, зайди в строевую часть, пусть у тебя в солдатской книжке отметку сделают, что ты теперь сержант, а орден чуть позже получишь.

Рябинин вышел.

– Вот, что Артур, собери ты через три часа на совещание всех,

командиров частей. Есть у меня одна задумка, как немцам еще один

мини-котел устроить.

– Нет, ты точно сума сошел, без рекогносцировки, без должной подготовки, и такими силами. – Горбатов с сомнением поглядел на меня.

То, что я предлагал ему, опять было авантюрой с моей стороны:

– Штабу фронта доложите, что будет произведена разведка боем, на каком участке фронта, неважно. Наше наступление приблизительно назначено через десять дней и враг об этом знает. Мы, несомненно, прорвем оборону врага, но какой ценой! Потом нам не будет хватать сил для переправы через Днепр. Но как раз те резервы, что мы ожидаем для прорыва фронта, сейчас пригодятся нам для этого. Я уверен, действуя смело и решительно, мой корпус возьмет плацдарм. Главное, его потом удержать до подхода, основных сил. И да, я знаю, что недавно понтонный батальон прибыл, так вы его мне передайте.

– А тебе-то зачем? Нам он нужен для переправы через Днепр, когда подойдем и возьмем плацдарм.

– Да для этого он мне и нужен!

Дальше ответить я не успел. В нескольких километрах от нас

послышался грохот от разрывов бомб. Я посмотрел на часы, было ровно двенадцать.

– Мой бывший штаб бомбят, – догадался Горбатов. – Я к этому времени приказал туда всякий хлам подвезти. А он с воздуха кажется еще приличными машинами, а на самом деле, восстановлению не подлежит. Вот и купились, пусть думают, что всех нас накрыли. Ничего, сейчас их наши ястребки, причешут.

– А местных жителей хоть из села вывезли? – обеспокоился я.

– Еще вчера ночью, – успокоил меня генерал-полковник.

– Так зачем тебе понтонный батальон нужен? До Днепра еще

километров двести, дойти надо.

– Так мы, доедем! – ответил я.

Свою атаку я намечал на три дня раньше, чем планировали в штабе Фронта. Рисковал я, рисковал. Горбатов, который как я его просил, сообщил о том, что на участке его армии произойдет разведка боем, а уже по её результатам будет видно, как докладывать дальше. Если все пройдет успешно, в наступление вслед за мной перейдет вся армия.

Тайно, по ночам, шла переброска основных сил моего корпуса на новое место. По радиостанциям и другим источникам прошла дезинформация противнику о гибели во время бомбежки штаба армии, в том числе трех генералов, ранении других старших офицеров, а также гибели еще многих людей. Что на самом деле было, это почти половина сбитых немецких самолетов, перехваченных нашими истребителями.

Это я узнал между делом, а сейчас напрягал майора Ермолова, которого забрал к себе из бригады Воронина. Мужик, технически развитый и склонный к рационализаторству, сразу ухватил мою идею, как только посмотрел, мои некультяпистые, рисунки и чертежи.

– А может и получится, – согласился он, – Только все это надо хорошенько продумать, людей подобрать.

– Даю три дня, но чтоб все было готово!

Майор Гаспарян, командир понтонного батальона, был в шоке от того, что выделывали с частью его понтонов – в ход были пущены движки от нескольких трофейных немецких самолетов с ранее захваченного аэродрома.

– Это вы чего удумали! – пробовал возмущаться он.

Но когда через сутки увидел первое детище Ермолова, которое ему помогли соорудить не только его технари, но и пятерочка мотористов, временно прикомандированных к нам из авиационного полка, стоящего поблизости, Гаспарян сам включился в работу. После первого испытания на близлежащем водоеме, которое получилось на троечку с минусом, он даже внес ценные поправки в конструкцию.

Пусть первый блин и был комом, но зато были учтены ошибки и добавились некоторые новшества. Для тренировки был выделен один из плавающих танков.

Отдав команду продолжать занятия, я выехал к месту, выбранному для прорыва. Почву там для него подготавливал со своим отрядом саперов капитан Кулейкин. Почву в прямом смысле слова. На ничейной земле при участии местных саперов снимались мины, наши и немецкие. Хорошо, что немцы только- только стали укреплять свои позиции, и мин пока поставлено, было немного. Приложив немалые усилия, чтобы не быть замеченными, саперы справились за две ночи.

– Не слишком ли маленький участок для прорыва, – засомневался Горбатов, выслушав мой доклад.

– Для моей задумки сойдет, – ответил я, свертывая карту, что

Выходило не очень ловко. Гипс еще не сняли, а значит, в танк я пока не полезу. Остается бронетранспортер.

О масштабе готовящейся операции знал ограниченный круг лиц, хватит нам одного Колкина.

– С авиацией я договорился, готовятся две роты десантников, – сказал командарм, провожая меня.

И так, колесики вертятся, думал я. Нужно все же как-то выбрать время и вывести Рябинина на доверительный разговор, при этом самому не засветиться. Вот вспомни кого-то, а вот и он.

Рябинин, выскочив из эмки, открыл передо мной дверцу машины. Прямо швейцар какой-то. Я, нагнувшись, сел на заднее сиденье автомобиля, Семен уселся рядом с Лешкой. Как всегда, подошел старший сопровождения в звании младшего лейтенанта и уточнил путь следования. К моему облегчению, после разговора с Капраловым мне пришлось пересесть из виллиса не вдушный БОА, а всего лишь в эмку. Теперь меня сопровождали два мотоцикла, едущие впереди, вместо одного, а позади все также виллис с автоматчиками.

– Едем к озеру! – сказал я.

Там меня ждало осознание того, что спешка почти всегда дает,

отрицательный результат. Произошло ЧП. Моторист, управляющий платформой, дал для проверки полной скорости чересчур сильные обороты и не успел их вовремя сбросить. Водоем был небольшим, и потому понтон вылетел на берег, скинув с себя легкий танк. Чудом никто серьезно не пострадал. Но для того, чтобы спихнуть платформу назад в воду, понадобился танковый тягач. Спущенный на воду тихоходный моторный катер, имеющийся в понтонном батальоне, не смог этого сделать.

Вслед за мной приехал и командарм Горбатов. Наблюдая, как спихивают понтон назад в воду, он спросил у меня:

– А ты уверен, что эта твоя задумка сработает?

Я лишь только пожал плечами и сказал избитую фразу из моего мира:

– Кто не рискует – тот не пьет шампанское!

– Причем здесь шампанское? – раздражено спросил Горбатов.

– Да так, читал в какой-то книге про гусар, участвующих в войне 1812 года.

– Во-во, гусар, ты и есть, – вдруг согласился со мной командарм. Всегда идешь напролом, рискуя собой и людьми.

Вечерело, несколько человек собрались у костра, подошли штабные. Я свой штаб вывел из городка, опасаясь бомбежки, и сейчас он расположился неподалеку от озера. Подбежал Семен и доложил, что ужин готов. Я предложил Горбатову отужинать со мной, но тот лишь отмахнулся, сказав, что его ждут неотложные дела, и уехал.

После ужина Людочка подвергла тщательному осмотру мою раненую руку и обрадовала меня, сказав, что через неделю гипс можно снимать. Наши отношения с ней зашли в тупик. Во-первых, из-за руки, во-вторых, просто для всяких там амуров не хватало времени, и она ночевала в палатке вместе со связистками. Одно дело, встречаться время от времени, другое дело напрямую, перетащить жить к себе.

Впрочем, на войне в этом ничего не было предосудительного, как уже говорилось, любой офицер, начиная с комбата, считал себя вправе завести себе походно-полевую жену. Те, кто по старшинству помладше, обходились короткими связями с теми же медсестрами или связистками, а чаще находились женщины среди местного населения, в основном вдовы, готовые хоть на короткое время скрасить свое одиночество с незнакомым солдатом, вставшим временно на постой.

Людочка ушла, а я постарался заснуть. Завтра надо было рано вставать – времени катастрофически не хватало! Моя палатка стояла в рощице, недалеко от озерца, от которого доносились, временами стуки, а то и звуки запускаемого мотора. Технари, выполняя мой приказ, спешили подготовить хотя бы пять самодвижущихся платформ.

Наконец и эти звуки стихли. Стало слышно только, как часовой время от времени переминается возле входа в мою палатку. Вдруг где-то в отдалении послышались девичий смех и звуки гитары. Кто-то запел одну песню, потом другую, похоже, офицерский вальс. Я уже было начал засыпать, как вдруг донеслось: « Батяня, батяня, батяня комбат, ты сердце не прятал за спины солдат». Вот, черт, опять вылез, вспомнил я о Рябинине. Днем я перед строем вручил ему орден Красной звезды, и теперь он с некоторыми штабными обмывает его. Такова традиция, тут уж ничего не поделаешь.

Включив фонарик, я встал с кровати, мне как генералу такова положена даже в походных условиях, оделся и вышел из палатки. Сделав знак часовому не шуметь, направился к берегу озера, откуда доносилось веселье.

Тихо подойдя ближе к костру, я встал за дерево так, чтобы меня не было видно. У костра сидело семеро, и всех я знал. Самым старшим по возрасту был старшина Кулейкин – новый начхоз штаба, и он был без пары. Почему его позвали? Да просто у кого еще можно было достать выпить и закусить. Конечно, кое-что достал не без помощи Федорчука и сам виновник сабантуя, Рябинин. Четвертым мужчиной в этой компании был начальник моей охраны младший лейтенант Иверцев. Досуг их скрашивали две связистки, и конечно, их соседка по палатке, Людочка.

Она сидела на поваленном стволе дерева, прислонившись к Семену, державшему в руках гитару, и просила спеть его еще что-нибудь. И он запел: «…о любви немало песен сложено, я спою тебе еще, еще одну». Я отступил назад, предательски хрустнула под ногами ветка. Раздался голос Федорчука:

– Сергей! Опять ты? Было же сказано, иди спать, тут взрослые гуляют.

И я послушался его, пошел спать. Утром проснулся сам, как и намечал, в пять часов утра. Было еще темновато и довольно прохладно. Наступала осень. Опять при свете фонарика оделся, что при моем опыте после стольких ранений труда не составило. Часовой слил мне воду прямо из ведра, я умылся, накинул на плечи китель. Рябинин запаздывал и я решил пройти к озеру. Там уже начали копошиться технари. Но подойти к ним я не успел. Из палатки связисток вылез Семен Рябинин, осмотрелся и припустил к озеру. Меня он не увидел, поскольку я успел сделать шаг в сторону, за палатку. С улыбкой я пощупал левой рукой макушку, рогов не было. Ну да, мы ведь не женаты. Да и никаких особых чувств друг к другу не питали.

Семен, искупнувшись, направился назад. Я был уже в палатке, когда он появился.

Я посмотрел на часы и произнес:

– Долго спите боец! Во сколько вам было приказано прибыть?

– К шести часам утра, товарищ генерал-майор! Виноват, проспал, больше не повторится! – гаркнул Рябинин.

– Пойдем, пройдемся. Мы вышли. Немного отойдя от палаток, я начал:

– Так значит, ты говоришь, капитан по званию? Больно молод, но техника подготовки ОСНАЗА. Этому зараз не научишься, одна стрельба с двух рук чего стоит. Но ты ведь не только это умеешь, и потому я еще раз спрашиваю, кто ты?

Рябинин, опять молчал. Но я больше не хотел оттягивать признательный разговор и потому сказал:

– Как хотите, тогда продолжим беседу в присутствии подполковника Капралова, а он не только начальник особого отдела корпуса, но еще и представитель СМЕРШа. А что это за люди, и чем они занимаются, я думаю, вам объяснять не надо.

Я увидел, как в глазах Рябинина мелькнуло отчаянье, но это было лишь мгновение.

– Скажите, товарищ генерал, вы читали Герберта Уэллса? – начал он.

– Допустим, кое-что читал. «Войну миров», например, – ответил я, догадываясь, куда он клонит.

– А «Машину времени» читали? – он остановился, пытаясь заглянуть мне в глаза.

Я кивнул головой и ответил, при этом ничуть не солгав:

– В детстве. Фантастика, – и тут же продолжил: – Уж не хочешь ли ты сказать, что ты путешественник во времени? Ну, а как же Семен Рябинин, куда он делся?

– Так я он и есть, – выпалил наконец-то Семен, и поправился, -

– точнее, его тело, в него вселилось мое сознание.

Я встал, как вкопанный, но не от того, что я услышал. К нам направлялись мой зам Вяземский и Капралов. Я договорился с ними на утро проехаться кое-куда, но разговор надо было закончить, и поэтому махнул им рукой, чтобы подождали.

Рябинин решил, что я остановился в неожиданности от услышанного, но потом оглянулся и увидел старших офицеров, стоящих неподалеку.

– Вы мне, не верите и потому хотите сдать, – сказал он утвердительно.

– При чем здесь ты! Просто мне пора ехать, времени и так не хватает, – поспешил ответить я, опасаясь, как бы этот путешественник во времени не наделал глупостей.

– Вот что, Семен, допустим, я тебе верю, просто так все неожиданно. Но раз так, из какого ты времени?

– Из будущего! Только предупреждаю сразу, там одно время я был обыкновенным спецназовцем. Могу убивать, командовать ротой, но во всякой технологии разбираюсь мало. По истории могу сказать одно – мы победили!

– Понятно, – я сделал вид, что задумался. – С парашютом прыгал?

– Естественно, окончил Рязанское десантное училище.

– Хорошо, продолжим наш разговор позже. Сейчас ехать со мной не обязательно, лучше вспоминай то, что может помочь нам быстрее выиграть эту войну, если ты из будущего.

Я пошагал к ждущим меня офицерам, на ходу думая, что же делать с Рябининым, однозначно решив, в ординарцы он мне не годится.

Уезжая, забрал с собой Людочку, чтобы по дороге заехать и оставить её в госпитале. Нет, я не ревновал, просто по взглядам Капралова и Вяземцева понял, что те уже в курсе. Кто-то из участников ночных посиделок проболтался о связи Людочки и Семена. Навряд ли Федорчук, а вот другие, да. Штаб обновленный, о моей связи с фельдшерицей знают единицы. Тот же Семен еще не знал. Увидел симпатичную девчонку и в атаку! Десантник, мать твою.

Но шила в мешке не утаишь. Оставишь её в штабе, и связь между ними продолжится, а там и слухи пойдут, тайное – станет явным. И пойдут анекдоты про то, как смышленый солдат увел девчонку у целого генерала, а оно ни мне, ни ему не нужно. Захотят продолжить встречаться, пожалуйста, я её уже бросил. Так что при штабе любвеобильная девица мне не нужна, хотя может и влюбилась она в Семена, кто его знает, и зря на девушку клевещу.

Мы подъехали к госпиталю.

– Вы все-таки решили снять гипс раньше времени! – возмутилась Людочка, – Ксения Михайловна не позволит!

– Выходите! – произнес я.

– Что? – не поняла санинструктор.

– Просто Ксения Михайловна приставила Вас ко мне временно, теперь я возвращаю Вас назад, поскольку чувствую себя нормально.

– Понятно, вам уже все рассказали, – она почему-то посмотрела на сидевшего за рулем Федорчука.

Ну вот, мне еще всенародного скандала не хватало, подумал я. Поэтому спросил:

– Рассказали что? Просто корпус скоро опять пойдет в наступление, и я не хочу подвергать тебя опасности.

– Но я не хочу!

Договорить я ей не дал:

– Федорчук, пойди покури! – приказал я.

Водитель тут же исполнил приказ. Вытащил из пилотки папироску и направился к сидящим на лавочке двум пожилым санитарам, курившим самокрутки.

Первой начала Люда:

– Виталий Викторович, я встретила другого, поэтому прошу вас, забудьте про меня.

Ну вот, мелодрама, подумал я. А сам спросил:

– А как же жених?

– Он погиб полгода тому назад, а тут вы, но вы же меня не любите. – Людочка, с навернувшимися на глазах слезами, посмотрела на меня и сказала: – Поэтому прошу оставить меня при штабе. Вам все равно нужны будут перевязки, да и другие раненые появятся.

Я вздохнул и сказал:

– При штабе оставить не могу, что касается отношений, то заверяю, их между нами больше не будет.

– Какой вы бессердечный человек! – выкрикнув это, Людочка выскочила из машины, потом опомнившись, вернулась назад и забрала забытую ею санитарную сумку.

Я окрикнул Федора, и тот, распрощавшись с санитарами, поспешил к машине. Мы ехали в 314-й штрафной батальон, который по своей численности чуть-чуть уступал полку. Он состоял из четырех рот и был передан моему корпусу Горбатовым на время прорыва. Мне предстояло посмотреть на него и сделать выводы, подойдет тот для задуманного, или нет.

Выстроенные поротно, в виде подковы, на большой поляне с вытоптанной сотнями ног травой, люди мало походили на воинское подразделение, готовое выполнять приказы.

Я вылез из эмки и направился к этой гомонящей толпе. Меня нагнали Капралов и Вяземский, следующие вслед за мной на виллисе. Охрана, по моему требованию, осталась возле машин.

Подойдя ближе, я услышал требовательный, громкий приказ: – Тихо!

Ко мне, подошел майор невысокого роста, в выцветшей, линялой гимнастерке, и отрапортовал.

– Товарищ генерал-майор, сводный 134-й штрафной батальон,

количеством 1241 человек для смотра построен! Командир батальона, майор Пастухов.

Я кивнул, и уже в сопровождении трех офицеров, стал обходить строй. Впереди каждой роты стоял капитан, командир подразделения, за ним три или четыре лейтенанта, потом человек десять сержантов, все с автоматами, и двумя запасными магазинами. Стоящие за ними люди были без оружия, одетые в основном в бэушные гимнастерки старого образца, без погон и без петлиц. Я обратил внимание на обувь. Она тоже была разнообразной, от яловых сапог, тех было не много, до ботинок с обмотками, Эти составляли основную массу носивших подобную обувку.

– Ты смотри, цельный генерал приехал на нас посмотреть, как на товар! – раздался с ехидцей чей то голос.

В толпе послышались смешки. Я остановился, вглядываясь в лица. Среди строя выделялась кучка людей, одетых в форму получше, все в сапогах, некоторые даже начищенные, голенища гармошками.

– Кто это сказал? – спросил я.

Смешки затихли, как и гомон. Образовалась настороженная тишина.

– Ну, и чего молчим? Или сказать больше нечего, а может язык внезапно отсох?

В ответ кто-то снова прыснул от смеха.

– Ну, я это сказал, – не выдержал потерю авторитета один из бывших уголовников.

Это был мужик лет сорока, на лице которого левую бровь пересекал шрам до самого века, и потому казалось, что он прищуривается. Веко, похоже, сшивали. По кивку ротного, два рослых сержанта вытащили говоруна ко мне.

– Я и сам бы вышел, коли приказ был, – продолжал держать гонор мужик.

Я внимательно осмотрел его. Здоровый, коренастый. Но, в первую очередь, бросились в глаза пальцы в перстнях, нет, не в настоящих, а в татуированных. А сиделец не из простых гопников…

– Что же ты, такой авторитетный, сюда затесался? Аль сидеть

надоело? – спросил я уголовника.

Тот глянул на свои руки и ответил:

– А ты, гражданин генерал, масть сечёшь. Сам, гляжу, тоже не из паркетных шаркунов, – он кивнул, намекая на мои две звезды на груди, висящую на перевязи руку и три нашивки о ранениях.

Кроме двух звезд героя я больше наград не носил, зачем, не на приеме и не на параде все-таки.

– Так все же, почему на войну пошел? Это же, по-вашему, не по понятиям, государству служить? – вновь спросил я.

Тот, глядя мне в глаза, ответил:

– Понятия, гражданин генерал, тут ни при чем, счеты у меня к бошам имеются. Брательник отписал, мать нашу эти твари бомбой убили. Сам он уже второй год воюет, тоже офицером стал, только званием пониже вашего будет. – Уголовник вздохнул и продолжил: – Кроме того, слухом земля полнится, есть такие из нашей братии, что к немцам подались, а вот это уже не по понятиям! Правда ли это?

– Попадаются, – подтвердил я.

– Ну, так вот, у нас к таким счет особый будет. – Мужик оглянулся на своих, ожидая подтверждения сказанному. Те в ответ дружно закивали. – В общем, перья на бошей и на шваль, к ним переметнувшуюся, у нас найдутся.

– Хорошо, стать в строй!

Сержанты, все время стоящие по бокам, отступили, давая дорогу. Уголовный авторитет развернулся и не спеша пошагал к своим.

Я пошел дальше, но через несколько метров вновь остановился. Передо мной стоял Малышев, тот самый младший лейтенант, с которым зимой сорок первого мы держали оборону, а потом перешли в атаку. Но это был уже не тот паренек, который командовал взводом разношерстно одетых добровольцев. Это был молодой мужчина с сединой на висках. Пилотка была без звездочки, погоны, очевидно содранные, как говорится с мясом. И так, вновь знакомый мне человек. После военного трибунала он был разжалован и направлен в штрафбат.

Я, почему-то не смог вспомнить его имени, поэтому назвал по фамилии:

– Малышев, ко мне!

Тот шагнул из строя, было видно, узнал, но вида не подал. Я же не стал показывать из себя начальника, но и здороваться не полез.

– Почему попал в штрафбат? – спросил я без обиняков.

Тот, ответил сразу:

– Не повел роту на убой! Меня арестовали, отдали под суд. Сперва расстрелять хотели, потом вот сюда законопатили.

– Понятно, что с ротой?

– Нет больше роты! Вся под пулеметами легла, а я говорил, надо вечера подождать, а потом чуть в обход, – бывший лейтенант с горечью вздохнул, казалось, он вот-вот заплачет, то ли от осознания напрасных потерь, то ли от обиды. Скорей, всего и то, и другое.

– Как Петр Симчук? – вспомнил я, милиционера.

– Погиб в сорок втором, он в разведке был. Это все, что о нем знаю, – ответил Малышев.

– А Суслин Михаил? Он сержантом был у меня.

– Он сейчас в госпитале, – оживился Малышев, – один из не многих, кто выжил. Он взводным стал, младший лейтенант.

Хоть одна, хорошая новость, подумал я, отправляя Малышева опять в строй. Просто так отменить решение военного трибунала я не имел права.

Я встал посредине этого полукруга, состоящего более, чем из тысячи людей и начал говорить:

– Бойцы! Скажу сразу! Отправим вас в бой первыми, впрочем многим из вас к этому не привыкать. Единственное, что добавлю, наступать будем ночью. Командиры вам объяснят, когда и как. Почему, как тут кое-кто сказал, целый генерал перед вами тут разглагольствует, отвечу, чтобы знали и были уверены. После выполнения задания вы все, не только раненые, будете реабилитированы. Кто имел, вернут награды и звания. – По толпе, прошел шумок. – Повторяю, если задание будет выполнено, я даю слово.

– А можно вопрос? – это был тот самый авторитет, – Нам тут месяц за год обещали считать, а вы говорите, сразу срок скостят.

– Вы перестанете быть штрафниками, получите погоны и будете воевать, как обычные солдаты, – ответил я.

– А в чем разница? Все равно под пули! – снова вопрос.

– Разница в самоуважении, – сказал я и, развернувшись, пошагал к машине.

То, что я обещал штрафникам, обязательно будет выполнено. Об этом мне сказал Горбатов, а он свое слово держит.

В штабе я прихватил с собою Рябинина, перед этим побывав в

строевой части. Мы ехали на аэродром, находившийся в километрах двадцати от нас. Это был полк бомбардировщиков. Стояли там также и транспортники, предназначенные, для перевозки грузов и десанта.

– Держи, я протянул Семену погоны младшего лейтенанта.

Тот, обернувшись, с удивлением взял их.

– Приказ я уже подписал, остальные формальности потом, – сказал я.

– Подъезжаем, товарищ генерал, – Федорчук, вслед за мотоциклом охранения, сбросил скорость.

Действительно, слышался шум работающих авиационных моторов. Меня встречал сам командир полка, подполковник Ретушев. Мы поздоровались и пошли к навесу, под которым, стояло несколько офицеров. Нас нагнал Рябинин, перецеплявший погоны, я мельком взглянул на него. Ну что ж, офицер как офицер и выправка появилась, только вот ремень солдатский заменить, но то дело поправимое.

Обсудив с офицерами полка детали предстоящей операции, я с Рябининым пошел к бойцам. Нас сопровождал капитан, один из присутствующих на совещании офицеров. Мы подошли к группе бойцов, одетых в камуфляжную форму. Их было человек двадцать, занимающихся разборкой и чисткой оружия.

– Остальные на других занятиях, – пояснил капитан, – Всего 120 человек, все не раз бывавшие за линией фронта, отличные ребята.

Бойцы построились.

– Это ваш новый инструктор, – я указал на Рябинина, – младший лейтенант Рябинин Семен Евграфович. Кое-чему он вас научит, кое-чему вы его.

После представления Рябинина я попросил офицеров отойти вместе со мной в сторону.

Капитан достал карту.

– Тут, – начал он, – берег Днепра наиболее пологий, а значит, более укреплен и, скорей всего, заминированный. Как я понял, нашей задачей будет выявление и уничтожение огневых точек противника, пулеметов, минометов, артиллерийских позиций, а также живой силы врага.

Я, кивнул:

– Вскоре к вам подъедут специально подготовленные саперы. Распределите их по группам. Всего в ваш отряд будет входить около двухсот человек. Прыгать, как вы поняли, будете ночью, сразу после бомбежки. Главное, удержитесь до подхода основных сил. Ну, все удачи!

Я пошагал к машине, сделав знак Рябинину проводить меня.

– Не обижаешься Семен, или как тебя там, потом о себе расскажешь, что с безопасного места снял? Сам сказал, что спецназовец и боевой опыт имеешь, а такие люди сейчас ой, как нужны.

– Нет, не обижаюсь, наоборот рвусь в бой, – вполне серьезно ответил Семен. Для других дел я бы и не пригодился, как я говорил, я не технарь, поэтому для улучшения техники вряд ли что, подскажу. Вот у вас и то лучше получается, с этими платформами с авиационными двигателями! У нас такие тоже есть, на воздушных подушках, но то опять технология. И да, спасибо за звание!

– Не за что! Ты, главное, помоги ребятам, да и всем нам захватить плацдарм с наименьшими потерями!

Рябинин, кивнул, и вдруг спросил:

– Людочку зачем из штаба в госпиталь перевели? У нас с ней вроде как все сложилось!

Я не стал молчать, но и всей правды не сказал.

– Жалко девчонку, молодая еще! Я же со штабом тоже в пекло полезу. С нами идет только часть санбата и все.

Я попрощался и вновь двинулся к машине. Надо было еще многое успеть.

Глава третья

– Опять он за свое! – Жуков негодовал, – Неужели нельзя было подождать, еще пару дней! За это время подтянулись бы резервы, боеприпасы бы, в конце концов, подвезли.

Шло совещание верховной ставки, участвовали и некоторые из командующих фронтов. Не было только Конева. Как раз его фронт и перешел на несколько дней раньше в наступление. Пришлось, ведь, когда прорвав фронт, двинулась целая армия, другие части, тоже зашевелились.

– Нет, с партизанщиной пора кончать! – высказался вдруг Ворошилов.

– Во, во! – Жуков опять возмущено добавил, – не сообщить даже своему комфронта о том, что армия перейдет в наступление.

– Почему же, – вмешался Тимошенко, – Конев докладывал, что будет произведена разведка боем. Конечно, где и когда не уточнялось. Но если в результате этого были прорваны позиции врага, почему же не воспользоваться этим? Тем более, согласно докладу, на данный момент участок прорыва расширился до десяти километров.

– А глубина прорыва какова? – немного успокоился Жуков.

– Сейчас уточняется. В прорыв ушел подвижной корпус генерал-майора Кропоткина закончил Тимошенко.

– Это я отдал указание не задерживать начатое наступление, я ведь говорил, что его надо было продолжать без остановки. И вот результат – немецкий фронт рухнул, у них нет уже тех сил, что были, в начале войны, – вставил свои слова Мехлис. – Он выжидающе посмотрел на Сталина, курящего трубку, и продолжил: – Я готов вновь выехать в армию генерал-полковника Горбатова и, как представитель ставки, курировать их действия. Кроме того, я понимаю генерала Горбатова, почему он не уточнил место прорыва. Как стало известно, в их штабе затесался агент Абвера, который все же был разоблачен. Замечу, не представителями служб, обязанных вычислять их! – Мехлис посмотрел на сидящих рядом Меркулова и Абакумова. – К сожалению, в результате его действия погиб замечательный и талантливый человек, полковник Ведерников, ехавший в штаб армии за назначением командиром дивизии. – Мехлис оглядел всех, – Я еще раз прошу одобрить мое предложение о присвоении полковнику Ведерникову звания Героя Советского Союза, посмертно. И это еще не все! Началась настоящая охота на наших лучших генералов. После случая с Ведерниковым совершено нападение на генерал-майора, дважды героя Советского Союза Кропоткина. К счастью, охрана ценой своей жизни отбила его. А попытка разбомбить штаб армии! И потом задаются вопросы, а почему не поставили в известность штаб фронта об изменении начала наступления. Где гарантия, что в других штабах не засели немецкие шпионы. – Мехлис вновь посмотрел на представителей структур. – Я все! – он сел.

– «Погоди, уж я до тебя доберусь когда-нибудь», – думал Меркулов, молча снося критику в свой адрес.

Сталин встал, попыхивая трубкой, и произнес:

– Победителей не судят! Да, армия Горбатова начала наступление чуть раньше запланированного, но результат есть. Считаю, надо обсуждать не действия командарма, а то, как воспользоваться возникшим преимуществом. Предлагаю нанести удар силами Первого Украинского фронта, чтоб не дать врагу перебросить часть сил против Юго-Западного фронта.

Сталин еще раз затянулся, посмотрел на карту и подумал: «А ведь так и до Днепра не много осталось» – Он знал о готовящейся атаке армии Горбатова и с интересом ожидал, что из этого получится. Потому и не вмешивался, не гласно одобряя их действия.– «Спелись, два сорванца! Чуть позже надо разделить их! Как бы дров не наломали»! – Сталин присел и отложил трубку.

Их, как ни странно, подняли среди ночи, посадили на машины и повезли. Ехали около часа, потом километра два шли пешком. Малышев усиленно зевал. Как и многие другие, он продолжал дремать в кузове машины. Сидеть в нем было тесновато, набили, как сельдь в бочку, но это ничего. Их подвезли до каких-то палаток и выстроив цепочкой – прогнали через них. В тускло освещенной керосиновой лампой палатке бывший старший лейтенант получил трехлинейную винтовку Мосина, три полные обоймы к ней и две гранаты лимонки. Уже повзводно их повели дальше, как сразу определил бывалый фронтовик, к позициям. Почуял это и уголовный авторитет Кривой, шагавший где то неподалеку.

– То-то нас вчера так сытно накормили, а теперь на убой ведут, -

сделал он вывод.

– Тише, там! Разговорчики в строю! – негромкий окрик сержанта заставил всех замолчать. Они спустились в окопы, потеснив местных. Была еще средина ночи, забегали, проталкиваясь через толкучку взводные, негромко передавая всем приказы ротного. Ничего нового Максим Малышев не услышал – после команды «Вперед!» всем вылезти из окопов и молча ползти по маршруту, который будут указывать бойцы-направляющие, уже рассредоточенные на ничейной земле. Замирать при вспышке ракеты, после угасания её двигаться дальше, на пулеметные очереди не обращать внимания. В случае обнаружения и открытия огня противником, подниматься и идти в атаку. Отступать нельзя, позади выставлены пулеметы заградотряда.

Все замерли в ожидании, и вот по линии пронесся приказ «Вперед!». Помогая друг другу, штрафники полезли из окопов. Сержанты, стоя на бруствере, тут же заставляли лечь ничком и ползти в указанном направлении. Полз и Максим, ему не впервой. Было трудно, но в тоже время было осознание того, что ты не бросаешься в атаку на пулеметы средь белого дня, и что каждый рывок сокращает путь, который был бы пройден под градом пуль.

Они ползли, и ползли, тычками подгоняя друг друга. Казалось, прошло несколько часов и пройден путь в несколько километров.

«Хорошо, что еще сухо. Уже осень, и дожди не за горами. Передвигаться по грязи было бы во много раз трудней», – думал Максим, замирая при яркой вспышке осветительной ракеты. Время от времени просыпался пулеметчик, и тогда трассы пуль проносились над головами. Иной раз даже слышны были их посвисты. Кто-то неподалеку ойкнул и замер навсегда. Очевидно, не вовремя приподнял голову, чтобы определиться, сколько им еще ползти.

Они шли двумя волнами в десяти проходах, проделанных саперами. Первая волна должна была ворваться в окопы, уничтожить пулеметные расчеты, закидать гранатами дзоты и доты с землянками, и тут же двигаться дальше, атакуя второй рубеж обороны. Третий, как говорил взводный, по показаниям языка, взятого недавно разведчиками, еще не был готов. Вторая волна атакующих должна была зачистить первые траншеи и двигаться на помощь первой.

Максим был в первой волне атакующих. Вот и первый ряд колючей проволоки. Максим быстро прополз его вслед за другим штрафником. Через десять метров – второй ряд. Тут саперы приподняли колючку специальными рогатками. В дневной атаке вряд ли бы до этого рубежа добралась и половина батальона, а сейчас другое дело. И тут случилось это – в последнем ряду, почти возле самых окопов, кто-то зацепил колючку, и сработала сигнализация. Самая простая, придуманная солдатской смекалкой еще в первую мировую войну – подвешенные пустые консервные банки. Зацепившийся боец тот час же получил пулеметную очередь в упор. Но пулемет сразу же заткнулся после взрыва пары гранат. Ну, вот и все! Максим вскочил и бросился вперед. Кто-то, здоровенный и кряжистый, придумал такую штуку – использовал себя как своеобразную ступеньку. Бойцы взбирались по нему и прыгали уже за колючку. Двое бойцов, один из которых был сержант, прикрывали его автоматным огнем, не давая немцам высунуться и срезать его ответными выстрелами.

Воспользовался живой ступенькой и Максим. Бой шел уже в окопах. Ошалелые немцы выбегали из блиндажей и падали, сраженные пулями. Несколько раз ухнули гранаты.

– Вперед! Не останавливаться! – кричал взводный, увлекая за собой несколько десятков бойцов к следующим окопам.

Второй рубеж дался нелегко. Мало кто добежал до него. Казалось, какая-то сотня метров, ан, нет. Со второго ряда окопов ударили пулеметы, и атака чуть не захлебнулась. Но снова взводный поднял людей и, не добежав до реденькой провисшей колючки каких-то десять шагов, споткнулся, упал и больше не поднялся.

Тогда вскочил Максим, махнул винтовкой и крикнул:

– За мной! Вперед! – и бросился в атаку.

Его обогнал здоровяк, подобрал взводного, воспользовался его телом как щитом, несколькими скачками добрался до колючки, бросил тело на неё и перекатом оказался за нею. Вскочил, бросил в доли секунды пару гранат и упал. Максим последовал за ним, по дороге сменяв свою винтовку на автомат взводного, пробежался по мертвому телу, стреляя на ходу. А здоровяк уже вскочил и в два прыжка оказался в окопе. Вслед за ним спрыгнул Максим и за полминуты опустошил диск, пройдясь очередями вдоль окопа. А в нем уже шла рукопашка. Здоровяк своими кулачищами сшибал немцев, навалившихся на него. Прикладом автомата Малышев нанес удар по голове одному из нападавших, пытавшемуся пырнуть здоровяка штыком в спину, вовремя уклонился от выпада другого. В окоп спрыгнул еще кто-то, стало веселее. Потом стало еще проще, немцев стало не хватать, еще кое-где слышались выстрелы, но это была уже агония. Пленных не брали.

Светало. Появился ротный в сопровождении двух автоматчиков, у одного из них Максим выпросил полный диск для своего автомата.

– Вперед! Вперед! – кричал ротный, чуть ли не пинками подгоняя штрафников, – Главное, сбить батарею с того бугорка! Нам она не так страшна, а вот танкам!

Позади послышался гул танковых моторов. В атаку пошли все, даже бывшие уркаганы бросили трофейничать. Высотка была взята не без потерь, но батарея пушек не успела толком отстреляться по нашей технике. Танки с десантом на борту ушли вперед, вслед за ними, поэскадронно, конница.

Штрафники, уставшие за ночь, повалились кто где. Появились санитары, стали оказывать помощь раненым, а их было не мало. По звукам выстрелов стало понятно, прорыв расширяется. Снова пошли танки и самоходки, вслед за ними потянулись колонны машин, которые все шли и шли. В сопровождении двух легких танков появился БОА.

Бронемашина остановилась возле отдыхающих штрафников. Забегали

офицеры и сержанты, поднимая бойцов. Из БОА вылез генерал, за ним еще

два офицера. Малышев, по висящей на перевязи руке, узнал Кропоткина. Тот остановился перед собравшейся толпой и окинул её взглядом.

– Что же, гляжу, половина уцелела! – сказал он. Потом, улыбнувшись, добавил. – Я бойцы, слово свое держу, как и командарм генерал-полковник Горбатов. Им подписан приказ, о том, что те штрафники, кто участвовал в ночном бою, полностью оправданы, восстановлены в звании, и ранее полученные награды будут возвращены. – Потом генерал опять улыбнулся. – Ну, что орлы, кто хочет стать гвардейцем, айда ко мне в корпус, только отдыха на данный момент не обещаю! Наступление идет!

– А паек и оклад какой будет? – это влез Кривой.

Стоявший рядом с Кропоткиным майор ответил:

– Все виды довольствия полуторные.

– Ну, тогда я иду к вам, – Кривой сделал шаг вперед, следом за ним шагнула почти половина бойцов. Семен был среди них.

Кропоткин, как будто что-то вспомнив, вдруг спросил в толпу:

– Малышев, ты жив?

– Тут я! – откликнулся Максим.

– Подойди ко мне!

Максим протиснулся сквозь строй к генералу.

Тот улыбнулся вновь, показав радость встречи.

– Телепин! – крикнул он, обернувшись к майору, – Достань свои старые

погоны, ты их с собой таскаешь, я знаю. Тебе они больше не понадобятся, а вот человеку сгодятся.

Телепин, порывшись в планшетке, достал требуемое. Генерал–майор взял у него погоны и протянул Семену:

– Держи, Малышев, и больше не теряй!

Максим взял погоны, осмотрел их, на каждом было по четыре звезды.

На глазах бывшего штрафника навернулись слезы.

Кропоткин развернул его и крикнул:

– Вот, товарищи, ваш новый командир батальона, капитан Малышев.

Я эту ночь не спал, находясь чуть ли не на передовых позициях полка, который занимал оборону участка, предназначенного для прорыва. Как только стемнело, двинулись саперы, которые будут указывать проходы, сделанные ими по ночам в течение недели в минных полях, наших и немецких. Все они будут награждены, и каждый менее, чем медаль «За отвагу» не получит, а кто отличится и орденов не пожалею. Чуть погодя ушел взвод разведки. У этих своя задача – как можно ближе незаметно подобраться к окопам противника и закидать гранатами пулеметные точки, если враг обнаружит атакующих раньше времени.

Тут ничего нового я не придумывал, нечто подобное уже применялось

для прорыва фронта австро-венгерских позиций генералом Брусиловым. У этого полководца получилось в первую мировую войну, почему бы неповториться сейчас. Подвезли штрафников, я наблюдал, как их фигуры, одна за другой, скрывались в темноте ночи. Спрыгивают в окопы, догадался я. Рядом, кроме моих офицеров, топтался командир полка. Ему-то чего переживать, его полк двинется после нас. Мой корпус пойдет, не останавливаясь, дальше в прорыв, а их задача поддержать нас с тыла.

Ну, вот и началось! Я посмотрел на часы, циферблат и стрелки которых, были покрыты фосфором. От атаки штрафников зависело многое. Их удача – моя удача! Использовать штрафбат предложил Горбатов, когда узнал, что в мотострелковых частях у меня едва наберется треть состава. Не лучше было и в танковых бригадах. Лишь одна, недавно прибывшая, имела полный штат. Командиром вместо отстраненного и погибшего Ведерникова, после некоторых раздумий, я назначил Ивана Толбухина. Тот повел себя как-то странно.

– Назначь Бровкина! Вон, тот героем стал за то, что танками немецкий аэродром с самолетами подавил, а мне и батальона хватит.

– Ты чего это, охотник, не хочешь как дядя, генералом стать? Ведь командир бригады уже имеет право на большую звезду на погонах, – заметил я, стараясь сыграть на самолюбии Ивана, а оно у него было.

– Почему не хочу, командир, хочу! Только занимать место шатуна как-то не хочется, – ответил он, и добавил, – вот Воронин – хороший командир, скоро дивизией командовать будет, его место и займу.

Тут в голове у меня мелькнула догадка, которая не очень-то мне и понравилась. А ведь я видел, как после отъезда комбрига Ведерникова через некоторое время, по каким-то надобностям взяв мотоцикл комендантского взвода, уехал Толбухин. Через полчаса он вернулся, а еще через столько же времени назад вернулся виллис с погибшим от снайпера полковником Ведерниковым. И тут, Иван отказывается занять его место. На него это не похоже.

– Вот что, Иван, – сказал я серьезно, – другой бригады у меня сейчас нет, как и командира, способного стать во главе её. Кроме того, с учетом, отремонтированных танков в ней на данный момент как раз и наберется на батальон.

Толбухин задумался, снял фуражку, почесал свою шевелюру, давно требующую стрижки, и спросил:

– А Бровкина дашь?

Ну вот, уже и требования появились.

– Нет, Бровкина не дам! – ответил я. – Он, мне для другого нужен. Тут я говорил правду. Бровкин мне, как наиболее опытный командир, нужен был для того, чтобы возглавить один из батальонов недавно прибывшей бригады, в которой не только не хватало офицеров, но и вообще почти не было фронтовиков. Даже командир бригады подполковник Баланов еще не имел боевого опыта. Бригада была сформирована недавно, в основном из офицеров и недавних выпускников танковых училищ. Баланов был из кадровых офицеров, исполнял обязанности начальника штаба одного из училищ и с самого начала войны просился на фронт. И вот, спустя два года, его рапорты удовлетворили. Бровкин же имел боевой опыт, показал себя, неплохим командиром роты, поэтому я и решил поставить его на батальон. Справится? Почему-то я считал, что да.

Толбухин же на батальоне два месяца, и будто всегда им командовал.

Возможно, сказываются гены – его двоюродный дядя сейчас фронтом командует.

– Иван, продолжил я уговаривать, комбата, – бригада неплохо показала себя в боях, хоть и понесла значительные потери. Погибли оба командира танковых батальона. Кого мне назначать туда? Ротных? Начальник штаба тоже ранен, сейчас в госпитале. Так что иди и командуй. Бригада пойдет в прорыв одной из первых, и я должен быть уверен, что поставленную задачу она выполнит.

– Хорошо, командир, – Толбухин надел фуражку, – я люблю быть первым.

И так, началось! Напрягая зрение, я пытался при вспышках осветительных ракет высмотреть в стереотрубу ползущих к траншеям врага солдат, но ничего не видел. Казалось, на разделяющем нас от врага поле, повсюду изрытом воронками от взрывов, не было ни одной живой души. Это меня тревожило и радовало одновременно. Тревожило, потому что я опасался, а вдруг штрафники, отползя подальше от своих окопов, залегли в воронках и не двигаются с места. Радовало то, что раз я не вижу никакого движения, значит, не видит и противник. А то, что при свете зависшей над полем ракеты не видно движения, значит бойцы, понятное дело, замирают и не шевелятся. Жить то каждому охота.

Время от времени ночную темноту рассекали трасы пуль. Это было бы завораживающе красиво, если бы не знать, что эти стремительно летящие светляки несут с собой смерть тем, в кого попадут. Одна из таких трасс была короткой, даже я услышал, как в ответ на нее донеслись приглушенные, расстоянием хлопки гранат. Прорыв начался.

– Я пойду, – это сказал майор Толбухин.

Я кивнул и вновь уставился в темноту. Вспышек ракет на данном участке фронта уже не было. Очевидно тем, кто пускал ракеты, было уже не до этого, или они уже были мертвы. Зато на других участках, справа и слева от места прорыва, от ракет стало светло как днем. Заработали все огневые точки врага, по ним тот час же ударили 76-мм полковые пушки, к ним присоединились гаубицы. В месте же прорыва шел ожесточенный бой. Я, если и не видел полностью всего происходящего, то догадывался, что кроме стрельбы и взрыва гранат там шла рукопашная, без неё при взятии позиций, редко обходилось.

Подполковник Рябушкин, так представился мне командир полка занимавший своим подразделением позиции на участке прорыва, схватил телефонную трубку и скомандовал в нее:

– Серегин, давай вслед за танками, и сразу после занятия рубежа удар по флангам всеми силами. Что? Артиллерия прекратит огонь по позициям и ударит вглубь сразу после пуска тобой ракет, красной и зеленой.

Я оторвался от окуляров и бросил:

– Действуйте, подполковник! Скоро перейдут в атаку ваши соседи, и фланговый удар с вашей стороны очень поможет им. Подполковник, козырнув, удалился. Ну и нам пора! Я обернулся к стоящим рядом Вяземцеву, Телепину и комбригам – Воронину и Баланову. Командир кавбригады Гаврилин уже ушел вместе с Толбухиным. Вставало солнце.

Я сел в бронемашину БОА, которая на данный момент являлось средством моего передвижения в прифронтовой зоне по требованию Капралова.

Штрафники выполнили своё предназначение, прорвав оборону противника, а я сдержал свое слово – более половины из оставшихся в живых и не раненых пополнили ряды моего корпуса. А что, у меня каждый солдат на счету, а побывавшие в бою и не дрогнувшие, тем более. Мы спешили, как и было запланировано, обходя крупные населенные пункты, где могли бы оказать хоть какое-то сопротивление и тем самым задержать нашу колонну, а значит, дать врагу укрепить оборону на берегу Днепра. Захватить хоть какой-то мост или переправу я не рассчитывал, все давно заминированы и готовы к уничтожению, как только враг приблизится и попытается захватить данный объект.

Первой шла бригада Толбухина, в чью задачу входило расчищать путь основным силам корпуса, потом шла усиленная САУ-100, за ней – бригада Воронина и мобильные пехотные части с корпусной артиллерией, за исключением тяжелой, тягачи которой не могли развить достаточной скорости. Вслед за ними двигались понтонный батальон, а также заправщики, машины с боеприпасами и другими грузами, чуть отдельно шел дивизион «Катюш», имеющий, кроме нашего, своё собственное охранение. Оно состояло из передвижной зенитной батареи и около роты бойцов, скорей всего, бывших пограничников. Других для этого брали редко, разве что из морской пехоты. Между колоннами были танки охранения и передвижные зенитные установки, основу которых составляли трофейные немецкие 37-мм спарки, установленные в кузовах таких же трофейных грузовиков. Из-за них у меня даже был конфликт с трофейным отделом армии, требующим сдать все захваченное у противника вооружение. Конфликт уладил командарм Горбатов, заявив, что оно на данный момент мне нужнее. Так же колонну с воздуха прикрывало звено истребителей, которые, чередуясь, меняли друг друга. Меньше всего мне хотелось, чтобы мой механизированный корпус подвергся массированной бомбардировке.

В БОА меня начало укачивать, захотелось на свежий воздух, видеть все происходящее вокруг. Несмотря на уговоры Лисицына, я пересел в недавно полученный для моего штаба додж. Алексей Федорчук, тоже с облегчением вздохнув, сел за руль «американца».

– Честное слово, я уже начал мечтать о полуторке, – признался он мне. – До того эта консервная банка надоела! Лучше уж в танке!

– А ты сможешь его водить? – с усмешкой спросил я его.

– Как-то раз пробовал, Грищенко еще в 41-ом дал за рычагами Т-34 посидеть, ну той, что с Бровкиным в леску нашли. Тяжело с непривычки, – признался Лешка.

– Погиб Грищенко, – сообщил я своему водителю, вспомнив, что тот не знает о судьбе своего приятеля.

– Жалко Степку, отличный был парень, – со вздохом произнес Алексей.

– А, черт! – он внезапно затормозил, да так, что я чуть не выбил головой лобовое стекло.

– Поосторожней надо! Не дрова везешь! – выкрикнул я ему, рассматривая внезапно возникшее перед нами препятствие.

В метрах двух от нас на дороге встал, как вкопанный, «немец» -

малотоннажный грузовичок.

– Объезжай его! – приказал я Алексею.

Тот оглянулся и высунул голову, не доверяя зеркалу заднего вида. Увидев сдающий назад бронеавтомобиль, сам переключил скорость и, тоже сдав назад, вывернул руль и стал объезжать препятствие.

– Хана движку! – сделал вывод водитель, наблюдая как его собрат, откинув капот, отпрянул от вырвавшегося клуба пара. Потом, просигналив притормозившему впереди мотоциклу охраны, чтоб те двинулись вперед, поехал вслед за ними.

– Вы бы, товарищ генерал, пересели на заднее сиденье! – обратился

Федорчук ко мне, – А то так шишек себе на лоб понаставите! На дороге видите, что творится.

– Нет уж, я лучше с тобой рядышком посижу, да и радисту со своей бандурой позади удобней будет, – ответил я Алексею. – Ты лучше сам поосторожней будь!

Мотоцикл охранения сбавил скорость и ехал, больше не вырываясь

вперед. На додж я грешил зря, и радист с переносной радиостанцией, и автоматчик, сидевший рядом с ним, расположились позади нас довольно комфортно, места хватало. Это не виллис, уступающий по габаритам доджу раза в полтора.

Где то слева, в километрах двух, послышались звуки перестрелки. Там располагалось небольшое сельцо, в котором, по уговору, должна была расположиться на отдых кавалерийская бригада Гаврилина. Лошадям через каждые двадцать километров нужен передых, это не машины. Вскоре выстрелы стихли, толи с полицаями, толи с небольшим немецким гарнизоном было покончено. А мы двигались вперед, забираясь все дальше и дальше в тыл врага.

– Воздух! – этот леденящий крик, не смотря на звуки моторов, был услышан. Колонна встала. Я вылез из доджа и запрокинул голову вверх. Действительно, в небе, чуть в сторонке от нас, шел воздушный бой. Четверка наших яков навязала бой десятку немецких пикировщиков, не давая тем приблизиться к нам. Когда паре «лаптежников», как в народе называли юнкерсы Ю-87 за неубирающиеся в полете шасси, все же удалось прорваться к нам, заработали наши зенитные установки.

К моему удивлению, первые же залпы, заградительного огня дали

результаты. Несущийся впереди самолет, сделав сальто, задымил и устремился к земле. В небе белоснежным зонтиком появился парашют. Второй пикировщик решил отвернуть в строну, но попал под огонь устремившегося за ним яка. С этого никто не выпрыгнул, и он, завывая, врезался в землю в метрах трехстах от нас. Замолкла зенитная спарка, боясь поразить нашего ястребка. Тот пронесся над нами, махнув крыльями, и, уйдя вверх, сделал петлю и понесся на помощь своим. Там назревал ближний воздушный бой, или собачья свалка. К пикировщикам немцев подоспело несколько самолетов прикрытия. Но и к нашим подлетело еще четыре истребителя, очевидно сменщики. Как вовремя! Я подошел к МАНу, трофейному немецкому грузовику, в кузове которого разместилась 37-мм зенитка. Четверо зенитчиков внимательно вглядывались в происходящее в небе.

– Молодцы! – крикнул я им. – и добавил, увидев идущего ко мне Лисицына: – Расчет представить к наградам, наводчика и командира к Красной звезде! Заслужили!

Подъехал мотоцикл охраны. Бойцы подвезли пленного немецкого летчика.

– Разберись! – бросил я вновь, Лисицыну.

Пленного потащили к БОА, а я вновь пошел к доджу. Снова заревели моторы, нужно было спешить. Через несколько километров попались обгоревшие, смятые останки нескольких грузовиков и двух бронемашин, столкнутые в кювет. Рядом лежали раздавленные трупы немецких солдат. Я с рвотным позывом отвернулся от них.

Авангард Толбухина, очевидно, наскочил на встречную автоколонну противника и, расстреляв её в упор, прошелся по ней, тараня и сметая в сторону. Да, бригада Толбухина ушла вперед километров на тридцать, не меньше. Я развернул карту с нанесенными на ней стрелками основного удара моего корпуса. Он был между городками Новомосковском и Павлоградом, но еще предстояло пересечь речку под названием Самара. Что она из себя представляет, я не знал, и как через неё придется переправляться, тоже. А она уже близко.

То, что немцы уже знали о нас, и так было очевидно. Но какими силами мы вклинились на захваченную ими территорию, они пока могли только предполагать.

Вот и Самара, небольшая такая речушка. Дорога, вильнув, свернула к мосту через нее. Тут нам повезло, крепкий, хоть и деревянный мост не был разрушен. Выложенные в два наката бревна, а сверху настил толстым тесом, с мощными, связанными крест, накрест опорами. Мост спокойно выдерживал тридцать четверки, которые по одной, на большой скорости, проходили по нему и, не задерживаясь, устремлялись вперед.

Промчавшись по мосту, мы въехали в довольно большое село. Впервые за время прорыва я увидел местных жителей. Те стояли возле своих хат у частоколов, провожая нас напряженными взглядами. Похоже, они были в шоке от нашего появления и не знали, как себя вести.

Бригада Толбухина прошла чуть в сторонке, ей ставилась задача, перерезать железную дорогу, идущую между узловой станцией Сенельниково и Днепропетровском. Часть колонны прошла дальше за село и остановилась там. Технике, как и людям, требовалась передышка. Мой додж остановился рядом с довольно большим домом, над крыльцом которого до сих пор висел флаг со свастикой.

Обитатели дома, видно первыми сообразив, кто мы такие, куда-то попрятались. Опознать нас было, действительно, мудрено. Кроме бронетехники, автомашины, в большинстве своем, были ленд-лизовскими и трофейными.

Я вылез из доджа, посмотрел на флаг и распорядился:

– Эту тряпку убрать!

Один из бойцов, тот час же взобравшись на перила, дотянулся до трепыхавшегося на небольшом ветерке флага и рванул его на себя. Раздался треск рвущейся материи и, вот теперь, действительно, тряпка полетела в дорожную пыль. Три автоматчика заскочили в дом, что бы его обыскать. И вернулись из него не с пустыми руками, вытащив на улицу мужичка лет пятидесяти.

– Вот, в шкафу прятался, товарищ генерал! – доложил мне младший сержант, держа свою добычу за воротник пиджака.

– Кто таков? Что за село? – спросил я задержанного.

Мужик заерзал, пытаясь высвободиться, но сержант крепко держал его,

не давая не единого шанса.

– Так староста, я здешний, а село Катариновка, значит, – сообщил он мне южнорусским говорком.

– Катериновка, значит, – поправил я старосту.

– Она самая, ваша милость, – согласился мужик.

Он пригляделся к моим погонам и вдруг произнес:

– А вы, господин генерал, чай не Власовым будете? А то дён три тому назад ваши тут проходили, тоже на русском балакали, говорили, за свободу от большевиков борются.

Его слова разозлили и возмутили меня. Я чуть не приказал расстрелять его, но сдержался, и просто сказал:

– Этого пока под арест, послушаем, что сельчане про него скажут,

а там видно будет.

Старосту потащили к стоящему неподалеку амбару, двери которого, запирались на мощный засов. Водители, с резиновыми ведрами, сделанными из камер, устремились к колодцу, находившемуся в самом центре села. Кому-то нужно было подлить воды в радиаторы, а кто-то просто хотел ополоснуться, смыть с лица дорожную пыль и испить водицы.

Первыми, как всегда проявив любопытство, появились вездесущие мальчишки. Парочка из них, что посмелей, начали крутиться возле Федорчука, наблюдая, как тот деловито стирает тряпкой пыль с лобовых стекол машины.

– Дятьку, а вы кто? – наконец, спросил один из мальцов у Алексея.

– Как, кто, – ответил, тот заканчивая со стеклами и начиная драить фары. – Советские солдаты! Вот пришли сюда немцев бить! Не знаешь, где они и полицаи попрятались?

– Да ну, советские, усомнился пацан, – у меня тятька воюе, как-то раз, до прихода немчуков, картку прислал, у него у таких штук не було, – пацан указал на погоны Федорчука.

Я стоял неподалеку и слышал их диалог. И тут до меня дошло, что смущало, и настораживало сельчан – не только техника, но и погоны. Ведь они еще не видели их на плечах советских солдат. Вот это и сбило с понталыку старосту, пришедшего к мысли, что мы власовцы.

– А ты к наградам моим присмотрись! – сказал Федорчук, давая пацану,

притронуться к ним.

– Такие, брат, только советские бойцы носят, а погоны, что на плечах, так то недавно ввели! В них красивше будем.

Пацан вдруг сорвался с места и побежал, крича:

– Мамку, диду! Наши пришли!

В селе мы были не долго, часа два. Солдаты устроили перекус из выданного им сухого пайка. А у меня, наконец-то, сняли с руки гипс. Фельдшер наложил плотную эластичную повязку и предупредил, действовать рукой нужно поосторожнее. Как я и подозревал, перелома кости не было, так трещина.

Мужика, назвавшегося старостой, по просьбе сельчан отпустили. Те сказали, что он их не обижал и перед немцами особенно не выслуживался. Я не стал возражать, хотя староста и разозлил меня, предположив, что мы власовцы. Вид красноармейцев в погонах навел его на такую мысль.

Через какое-то время, после того, как мы покинули село, стали слышны орудийные выстрелы и грохот снарядных разрывов. Примерно в километрах пяти от нас, явно, шел бой, и вел его Толбухин. Я прислушался и несколько успокоился. Выстрелы производились только из пушек тридцать четверок, уж я их ни с кем не спутаю. Доносились и пулеметные очереди. Похоже, наш авангард кого-то громил.

Минут через двадцать, когда я со своим эскортом, покинув основную колонну, съехал с основной дороги на грунтовку, идущую параллельно появившейся железной дороге, окончательно стало ясно, что произошло. Перед этим, в бинокль, я рассмотрел тянувшиеся цепочкой горящие, а кое-где и опрокинутые вагоны, и десяток удалявшихся от них наших танков.

Я решил поближе рассмотреть побоище и, в сопровождении трех мотоциклов и двух легких танков Т-60, навязанных мне Капраловым, устремился к «железке». Первым предстал нашим взорам сошедший с рельс и опрокинутый на бок паровоз, тендер с рассыпавшимся углем, два разбитых пассажирских вагона, рядом с ними лежали тела немецких солдат. После сцепка, видно, оборвалась, и я насчитал десять платформ, на которых стояли горящие танки, два из которых были «тиграми», остальные – «пантеры», или Т-4. После опять полыхающий пассажирский вагон и почему-то три грузовых, следом за которыми была прицеплена цистерна с топливом и площадка с зенитной установкой, чей расчет так же был расстрелян. Ствол зенитки был опущен и повернут в сторону. Очевидно, расчет попытался оказать сопротивление нападавшим, но не успел. Между тем, огонь с пассажирского вагона перекинулся на ближайший грузовой. Деревянный, он загорелся сразу. Один из бойцов охраны слезших с мотоциклов, откинул щеколду у следующего вагона и отодвинул дверь. Увиденное не обрадовало его. Вагон был заполнен снарядными ящиками.

– Быстро едем отсюда! – закричал я, чувствуя, как у меня забегали мурашки по телу.

Лешка стал разворачивать додж. Мне показалось, что делал он это слишком медленно. Я, наконец-то, взял себя в руки и даже так бодренько произнес, не обращаясь конкретно ни к кому:

– Молодцы, Толбухинцы, целую роту тяжелых танков уничтожили без потерь!

– А то, знай наших! – ответил мне Федорчук, добавляя газу.

Мы ехали первыми, следом нас догоняли мотоциклисты, а потом танки, которые перед этим уступили нам дорогу.

– Мне, если честно, товарищ генерал, страшновато стало, – признался

Лешка.

Я не стал говорить ему, что почувствовал я, а лишь ответил:

– Страх, Алексей, это у человека природное чувство самосохранения. Поэтому, если кто-то говорит, что он испытал страх, это совсем не значит, что он совершил нечто аморальное или постыдное.

«Во, как загнул!», – подумал я, – «Философ, блин!».

Позади раздался грохот, это начали рваться снаряды. Я обернулся и посмотрел на сжавшегося в углу кабины молоденького связиста. Автоматчик, видно бывалый воин, сидел неподалеку со спокойным лицом.

– Меня там еще не вызывают? – спросил я связиста, тем самым отвлекая его от ненужных мыслей.

– Нет, товарищ генерал-майор, еще молчат! – чуть дрожащим голосом

ответил ефрейтор.

– Товарищ генерал, разрешите закурить, – вдруг промолвил до этого

молчавший младший сержант, автоматчик.

Его я выделил из всех прочих бойцов комендантского взвода охраны штаба, заметив его расторопность. Лет тридцати, с двумя медалями «За боевые заслуги», желтая нашивка, показывающая, что было получено ранение средней тяжести, скорей всего в ногу, поскольку младший сержант прихрамывал. Вот поэтому и угодил служить в штаб корпуса.

– Разрешаю! Курите, младший сержант, – ответил я, про себя подумав,

значит и этого проняло. Вот я дурья башка! Захотелось взглянуть на разбитый состав поближе! Подъехали мы бы к нему минут на десять позже – и амба, накрыло бы нас взрывами боеприпасов.

Уже начало темнеть, что радовало. – Авиация противника нас больше

не беспокоила, надеюсь, и не будет. Не до нас, весь фронт перешел в наступление, где удачно, где нет. В одном я был уверен, армия Горбатова идет вслед за нами. Ну, отстали километров на сто, им ведь еще городки подчищать надо, с их гарнизонами. Где-то посредине, между нами, действует кавбригада подполковника Гаврилина. Надо бы на карту посмотреть, но без освещения ничего толком не рассмотришь, а мой фонарик, как почти все остальные вещи, остался в штабном бронеавтомобиле. Нет, без ординарца плохо, да и адъютант нужен. Я подумал о младшем сержанте, сидевшем позади. А что, вроде подходящий кандидат в «денщики». Вот только захочет ли он сам? Об этом, конечно, не спрашивают, а назначают. Опять вспомнил Павла Панкова, в душе появилась тоска. Привык я до него, и потому жалел о погибшем. А Петька Долин, Поплывец, Грищенко, Симчук… Что-то я разволновался, да и кушать захотелось. Мыслями о еде, я постарался отогнать другие, тягостные воспоминания.

Мы пристроились к колонне «катюш» и даже обратили на себя внимание пограничников, состоявших в их охранении. Но начальник моей охраны, ехавший на первом мотоцикле, быстро объяснил, кто мы такие.

Об ужине вспомнил Федорчук:

– Сейчас бы поесть, товарищ генерал, – а то у меня уже кишка на кишку заглядывается.

– Чуть позже, Леша, – ответил я.

В это время проснулась молчащая до этого радиостанция. Она была хоть и переносная, но мощная, «импортная». Я потянулся за наушниками, которые мне передал радист. Отчетливо стал слышен голос вызывавшего меня Толбухина. Фразы были обговорены заранее и потому шли открытым текстом, без всякого шифра.

– Первый, я Охотник! Мы на месте! – вот и все, что он передал мне.

– Первый, Охотника понял, – ответил я и вернул наушники назад связисту.

– Передавай Егерю, охота состоится в назначенное время, можно высылать загонщиков! «Князь», – приказал я связисту.

Семен быстро сошелся со своими новыми товарищами. Свои ребята – разведчики, диверсанты. Ничему новому он у них научиться не мог. Все, что знали они, он знал давно, а вот сам кое-какие новые приемчики им показал.

– Откуда это у тебя? – спросил командир сводной роты капитан Забелин.

– Ну Семен и ляпнул, – ГРУ. – поняв, что Забелину это ни о чем не говорит, поправился, – Главное Разведывательное Управление.

– Впервые о таком слышу, – признался капитан.

Вот же, предупреждал ведь меня генерал-майор поменьше бросаться словами из своего времени, подумал Семен с досадой, но все же нашелся.

– Извините, товарищ капитан, проговорился. Но ничего, кому надо, тот про ГРУ и так скоро узнает, но пока это между нами. Это недавно созданное отделение на базе ОСНАЗА.

– А, ну тогда понятно, – довольствовался объяснением капитан. Потом посмотрел на орден: – Его пока придется сдать старшине Самойлову, как и документы. Сам знаешь, это всегда делается перед выходом на задания. Сколько раз бывал за «линией»? – спросил вдруг Забелин.

– Ну, с десяток будет, – не соврал Семен, вспомнив Афган.

– Значит, подойдешь, – сделал заключение капитан. – Тут такое дело, лейтенант Куприянов ногу при прыжке с парашютом подвернул, а он был старшим группы корректировщиков. Знаешь, кто это такие и что им нужно делать? – Рябинин кивнул. – Так вот, я назначаю тебя старшим группы, товарищ младший лейтенант, и помни, от тебя будет зависеть ход всей операции. Сейчас пойдем в палатку, я посвящу тебя более конкретно в планы полученного задания. Да, четырех участников своей группы подберешь сам из нашего отряда. Радист уже назначен.

На вторые сутки, к вечеру, его группу в спешке загрузили в двухмоторный транспортник. Самолет, запустив движки, начал разбег. Семен раньше не раз прыгал с парашютом, и поэтому предстоящий ночной прыжок мало его беспокоил. Четверо отобранных им бойцов тоже не вызывали беспокойство, но вот радист… Семен расспросил его и понял, тот знает только теорию прыжка. С парашютом прыгал всего один раз и то с вышки, со страховочным тросом и среди бела дня.

Ох, намучаемся мы с ним, думал Семен, разглядывая радиста. Тот, молодой парень его лет, сидел напротив него. За спиной парашют, спереди, на груди, пристегнута радиостанция, из оружия только наган. Нож стропорез не в счет. Парень пробовал задремать, как все, но, видно, волнение перед прыжком не давало ему сделать это.

Семен переключился на мысли о себе. А что он сам? Где-то в прошлом, он погиб, выполняя свой долг телохранителя одного недоросля, отцу которого не посчастливилось перейти дорожку в бизнесе одному очень влиятельному в криминальных кругах человеку. Подростка он тогда спас, но сам получил два огнестрельных и одно ножевое ранение. И вот он здесь. В какой-то момент он очнулся от нехватки воздуха, на него навалилось пара человек, один из которых руками сдавливал ему горло. Реакция была мгновенной, как и результат. Один из нападавших долгое время не мог очухаться после ударов в живот и по «яйцам», другой получил перелом руки. А не хрен было душить!

Потом на него, выхватив ножи, ринулось еще двое. Он прижался к деревянной стене и приготовился к схватке. Двое не спешили нападать, явно ожидая удобного момента, но он не настал. Раздался выстрел. В свете тускло горящей керосиновой лампы, раскачивающейся в такт стука колес, появилось еще одно действующее лицо, сжимавшее наган.

– Ну-ка, прекратить дебош! В штрафбат захотели, урки недозрелые?

Позже Семен узнал, как звали того, кто вмешался в драчку. – Старшина Кулейкин. Он недавно подсел к ним в теплушку, показав направление после госпиталя в туже часть, куда везли пополнение.

Командир маршевой роты, недолго думая, назначил старшину старшим по вагону на время пути. И вот, разбуженный возникшим шумом, старшина быстро опытной рукой навел порядок. Потом подсел к Семену. Тот еще не отошел от шока происшедшего с ним. – Где он? Как сюда попал? – Впрочем, первый вопрос, где он был, не актуален. Похоже, он в вагоне, так называемой теплушке, который был полон, в основном, отдыхающими на двухъярусных, сколоченных из досок нарах, солдатами. Некоторых, даже не потревожил ни шум драки, ни выстрел.

– Так как тебя зовут, парень? – наконец он расслышал, видно повторный, вопрос старшины.

– Семен, – ответил он, все еще разглядывая свою правую руку, все пальцы которой были на месте.

– Так вот, Семен! Что смог дать отпор ухарям, молодец, но то, что связался с ними, поддался уговорам и сел играть в карты, это глупо. – Старшина встал и подошел к собравшимся в кучку блатным.– Вот что, мужики, кипиш надо замять! Ни вам, ни мне он не нужен! Начальству скажем, что этот вот, – старшина указал на постанывающего парня, – упал во сне с нар и сломал руку.

– В чем вопрос, начальник, – ответствовал самый старший из них.

– Вот и хорошо, – согласился старшина, – и да, парня больше не задевайте, а то я в следующий раз в воздух стрелять не буду! – сказав это, старшина похлопал по кобуре. – Потом вернулся опять к Семену, тот уже не был таким растерянным. – Вот что, Семен, – начал разговор Кулейкин. – Держись-ка ты меня! Урки народ злопамятный, обиды не простят! В одной роте с ними тебе лучше не служить, в бою могут и в спину выстрелить. Короче, есть у меня думка. Парень ты не плохой, крепкий, вон как постоял за себя! В часть, куда мы едем, у меня брат служит. Офицер, у начальства на особом счету. Авось, пристроим тебя! Ты как, согласен?

– А что мне остается делать? Иначе сами говорите, писец придет.

– Ну, вот и хорошо, боец, только блатные слова забудь! А то уже успел нахвататься! Не идут они тебе, сразу видно, не из их братии. А сейчас давай спать, скоро станция, а мне еще за ваши делишки перед начальством отдуваться, – сказав это, старшина полез на свой лежак.

На станции, к радости пострадавшего, все-таки в госпиталь, не на фронт, все подтвердили – несчастный случай, и того отправили, первым делом, в санбат. Роту же, построив и сделав перекличку, повели на сборный пункт. Старшина сдержал свое слово и при первой же возможности забрал Семена к себе в штаб, куда его определили по хозчасти.

Состоялась и беседа с особистом, где Семен опять допустил ошибку, вставив в разговор пару слов из своего прошлого. Тех слов особист не понял и попросил разъяснить. Пришлось соврать, что и сам не знает их значения, просто феня, которой поднабрался, когда чуть за драку не загремел по малолетке. Но пятнадцать суток отсидел рядом с уркаганами. Не станешь же объяснять здешним офицерам, что такое противотанковый управляемый реактивный снаряд или ПТУРС. Сразу возникнет вопрос, откуда такие познания у деревенского хлопца.

Потом уже познакомился с водителем генерала, тот искал для своего шефа ординарца и заприметил бравого бойца. Старшина посоветовал идти. И Семен пошел, но генерал оказался не промах, сразу заподозрил что-то не то. И опять Семен прокололся, снова вырвалась одна фразочка из будущего. Этого он, действительно, нахватался от сыночка бизнесмена, с которым он намучился целый год, терпя его выходки. А куда деваться после ранения, когда он остался без трех пальцев на правой руке? Из армии его списали, пенсия – мизер. Посчитали, раз рука все-таки на месте, значит не полный инвалид. А пальцы что, вдруг они отрастут, поэтому и перекомиссия каждый год. И вот, пожалуйста, отросли! Семен, усмехнувшись, вновь глянул на свои руки – отросли, вместе с новым молодым телом. Хорошо, хоть не в задохлика какого попал.

Рябинин глянул на куняющего носом радиста. Новое тело было сильным и выносливым. Конечно, растяжка немного слабенькая, для мышц. Но это ничего, дело наживное! Главное, больше тренироваться. Еще одним «подарком» было имя, Семен. Его звали также, только фамилия была звучная – Дежнев. Поэтому и отзываться проще. Отчество, правда, какое-то старое – Евграфович. У них там такого имени уже и не встретишь.

И снова Семен прокололся, когда было нападение на машину. А что поделаешь, жить-то хочется! Если про винду, которая зависла, можно было опять сослаться на блатные словечки, то прицельная стрельба пистолетами с двух рук никак не шла в биографию паренька колхозника. Тут-то генерал его и поймал. Но ничего, нормальный мужик оказался. Поверил, не поверил в переселенье душ, но за свое спасение наградил, звание младшего лейтенанта присвоил, только вот приказал никому о своих похождениях в другом мире не говорить. Теперь вот лечу на задание. И что меня там ждет?

Мысли прервал штурман, который выглянул из кабины пилотов и крикнул, перекрывая шум моторов:

– Пора прыгать! Удачи!

И они прыгнули в темноту. Хорошо, не надо было дергать за кольцо парашюта, для этого в самолете были поводки, прицепленные к тросу.

Семен прыгал последним, вслед за замешкавшимся радистом. Самолет еще какое-то время пролетел прежним курсом, чтобы случайно не выдать немцам место выброски, и, развернувшись, лег на обратный курс.

К сожалению, опасения Семена на счет радиста сбылись. Сам он приземлился довольно удачно, в небольшой кустарник, лишь слегка оцарапав щеку. Видимости почти никакой! Это и хорошо, и плохо, когда прыгаешь с парашюта и не видишь, куда. Выбравшись из кустарника, он скинул с себя ранец и рывками, за стропы, стал тянуть купол парашюта на себя. На всю эту возню у него ушло минут пять. Скомкав парашют, он прислушался. Ему показалось, что неподалеку от места посадки раздаются какие-то звуки. Да, не послышалось. Сперва шуршание, потом будто стон. Семен взял автомат наизготовку и, крадучись, бесшумно, как он умел, двинулся, в сторону звуков. Он не ошибся. Не доходя метров десяти, он разглядел полулежащего человека. Тот пробовал встать, но вновь со стоном откидывался назад.

По его фигуре – выпяченная грудь, горбик на спине, от которого тянулись нити к колыхающемуся на ветерке куполу, было понятно, что это свой, и что это радист.

– Рома! – окрикнул Семен, подбегая, – Что с тобой?

– Нога… Я её, кажется, сломал, – сказав это, радист вновь издал стон.

– Погоди, не дергайся, – Семен помог ему освободиться от груза, сняв парашют и рацию.

– Ты, посиди маленько, я сейчас, – Семен бросился назад к своему парашюту. Потом, вернувшись с ношей, собрал в кучу и Ромкин. Огляделся,

прислушался, тишина. Молчал даже Ромка, стиснув зубы. Видно, отошел от полученного шока. Сложив ладони, Семен издал крик сыча. Прислушался, повторил. Никакого ответа. Очевидно, из-за заминки радиста в самолете, они оказались от других несколько в стороне. Что же, сидеть на месте тоже не стоит. Рябинин отыскал место неподалеку, где можно было припрятать парашюты, чтоб хотя бы не бросались в глаза. Это, опять же, был кустарник, только разросшийся. Углубившись в него, Семен оставил в нем парашюты, после чего, наконец-то занялся осмотром Ромкиной ноги. Правая ступня в высоком, схожем на берцы ботинке, была неестественно вывернута. Это мог быть как перелом, таки вывих. Последнее, конечно, лучше, но самостоятельно радист передвигаться все ровно не сможет. Семен посмотрел на наручные часы со светящимися в темноте цифрами и стрелками. До выхода на связь оставалось два часа, потом через час молчания, основная группа десанта должна была начать действовать самостоятельно, наугад.

Закинув за спину радиостанцию, Рябинин поднял Ромку, и они двинулись в путь. Радист, повиснув на Семене, поджав ногу, скачками помогал движению. Семен еще раз поблагодарил создателя за то, что он дал ему такое сильное тело. Похоже, Рябинин, хоть и не занимался спортом, но привык к физическому труду, так что полученная Семеном нагрузка оказалась терпимой.

– Ничего, Ромка, вот посветлеет, посмотрим мы твою ножку, подлатаем, – успокаивал Семен радиста, когда тот вскрикивал, непроизвольно ступая на правую ногу. Через полчаса такого передвижения Рома вконец выдохся, и Семен понял, надо сделать передышку. Направление движения он выбрал интуитивно, это чувство раньше никогда не подводило его. И вот, присев отдохнуть, Семен стал думать, что делать дальше. На связь, с результатом разведки или без, все равно придется выйти. Где-то неподалеку, куда они шли, протекал Днепр, их цель. Из группы Семена о том, что они являются всего лишь одним из винтиков полномасштабной операции, знал только он, остальные считали, что нужно только произвести разведку, по возможности захватить языка и передать полученную информацию своим. Конечно, думал Семен и о возможной ошибке пилотов. Из прочитанных мемуаров разведчиков ВОВ он знал, что в результате таких ошибок зона выброски оказывалось иной раз в нескольких десятках километров от намеченного пункта. Такие нерадостные мысли прервал крик сыча. Семен прислушался – не показалось! Крик повторился. Он, привстав, ответил двойным уханьем. В ответ тот раздался трижды. Свои! Вскоре к ним подбежали Трошкин и Сидоров.

– Товарищ младший лейтенант, а мы вас уже целый час ищем, – сказал сержант Сидоров, присев рядом. Здоровяк Трошкин, наоборот, стоял, прислушиваясь в темноту.

– Да вот, беда с нашей связью приключилась, – Семен указал на Ромку, – Ногу при посадке повредил, а так ничего, держится хлопец! -подсластил Семен пилюлю в адрес радиста. – А где Литвяк и Жухарев? -спросил он, Сидорова.

Старший сержант Литвяк остался вместе с Жухаревым за хутором наблюдать. – Тут в версте отсюда наткнулись. А нас отправил вас искать.

– Хутор, это хорошо, – сказал Семен, вспоминая, что у него на карте есть обозначение данного объекта. – Надеюсь, что это тот самый. Если это так, то Днепр в километрах пяти от нас. Ну-ка, давайте ребята, берите нашего болезного, и вперед! Время не ждет! Где этот ваш хутор?

Семен передал радиостанцию Трошкину, тот вместе с Сидоровым подхватил радиста и они пошли вслед за младшим лейтенантом. Семен же, уйдя чуть вперед в указанном направлении, вышел на грунтовую дорогу, которая вела к хутору. Держа автомат наготове, временами оглядываясь на плетущуюся за ним троицу, Рябинин вышел, наконец, кхутору.

Одно окно хаты чуть светилось желтоватым светом от стоявшей на подоконнике керосиновой лампы. Чуть приглушено раздался крик сыча. Семен остановился и тоже ухнул в ответ. К нему, отделившись от плетеной ограды, двинулась фигура. Это был Литвяк. Небольшого роста, но жилистый парень лет тридцати, он по виду мало подходил для разведчика. Но это было обманчивое представление, на самом деле, старший сержант не раз бывал в поиске, притаскивал на себе языков, был неплохим следопытом, владел приемами самбо. Всеэто Семен узнал от капитана Забелина, когда подбирал себе группу. Проверил того в спарринге, так на середнячка пойдет. Ножи бросает отменно, Семен сам на тренировке видел. Как он понял из выданной ему Забелиным характеристики на Литвяка, тот бы пошел старшим группы, если бы генерал не привез Рябинина. А генерала в разведывательной роте знали и уважали. Раз привез Кропоткин и сам представил, значит, человек стоящий. Плохого генерал бы в разведку не определил.

– Товарищ младший лейтенант, на хуторе немцы! Сколько не знаем, но

на крыльце, возле хаты, часовой дремлет. В самой хате тихо, видно спят, – доложил Семену, чуть ли не шепотом, старший сержант.

Литвяк глянул на подошедших бойцов и радиста между ними. Похоже, он ничуть не удивился происшедшему с тем несчастью. Семен знаками показал троице, отвести радиста к угадывающемуся стогу сена, перед этим прошептав Трошкину:

– Остаешься с радистом! За него и рацию отвечаешь головой!

Тот что-то буркнул в ответ, типа, ну вот опять в няньки. Но четко послышалось:

– Есть!

– Остальные, за мной! – тихо скомандовал Семен.

Бесшумными тенями они проскользнули во двор. Жухарев с Сидоровым залегли, Семен же с Литвяком, подобравшись к стене хаты, прокрались вдоль нее, подбираясь к спящему часовому. Тот, присев на ступеньку, прижал к себе карабин и, откинувшись на перила, мирно посапывал, не ожидая нападения. Семен подкравшись, схватил того за голову одной рукой, другой зажал ему рот. Литвяк рванул из рук часового карабин и тут же нанес удар им же, под дых, заставив немца угомониться.

Подбежали Жухарев с Сидоровым и, спеленав языка, оттащили его в сторону ограды. Семен осторожно, за ручку, потянул дверь на себя. Та, скрипнув, поддалась. Сделав знак Литвяку, чуть обождать, шагнул в прихожую, и тут же с шумом, опрокинул что-то, вероятно, ведро. Рябинин замер. Из глубины хаты донесся сонный раздраженный голос:

– Helmut, Schwein! Dubistein Dummkopf!

– Ja, ja, Herr Offizier, entschuldigen Sie, bitte! – проговорил Семен, вспоминая немецкий.

Ответа не последовало. Опять скрипнула дверь, то вслед за Рябининым последовал Литвяк. Какое-то время они стояли, замерев, но все было тихо. Очевидно, повторное открывание двери восприняли как уход часового.

Мелкими шажками Семен приблизился к очередной двери и потихоньку стал её открывать. В этот раз скрипа не было, зато была занавеска от мух, в которой Семен чуть не запутался. Помог ему Литвяк, просто обрезав веревку, на которой она висела. В слабо освещенной комнате первое, что бросилось в глаза – стол, покрытый скатертью и заставленный тарелками, кружками и стаканами. Посреди стола – на треть пустая бутыль, явно с горячительным напитком. Как раз кружка и стаканы заинтересовали Рябинина. Вместе по количеству их было три, остальная посуда – чугунок с отварной картошкой, блюдце с нарезанным салом, еще одно – с парой соленых огурцов, банка с ними же и скорлупа от съеденных яиц. Семен показал Литвяку два пальца левой руки, указывая на занавеску, отделявшую еще одну комнату от так называемой залы, треть которой занимала большая печь. Из той комнаты слышались пыхтение и сопение. Литвяк вдруг улыбнулся, показав незамысловатый жест. Семен кивнул, включил фонарик, который висел у него на средней пуговице гимнастерки и, сорвав занавеску, шагнул в спальню. Увиденное не удивило его – подумаешь, два человека противоположного пола удовлетворяют свои потребности.

Пришлось помешать, времени было в обрез. Раздался женский вскрик. Но голос Литвяка оборвал его:

– Тыхонько, жинку! Бо тараканев разбудете!

Рука мужчины метнулась к спинке кровати, на которой висела портупея с кобурой, но Семен перехватил её, дернул на себя с поворотом, раздался хруст. Вывих конечности был обеспечен. Женщина, прикрывшись простыней и прижавшись к стенке, всхлипывала, глядя на вошедших полными страха глазами. Немец, судя по всему действительно офицер, кое-как, со стоном, натягивал штаны. Руку Рябинин все же ему вывернул.

– Гарна штука! – старший сержант почему-то при женщине перешел на

смесь русского и украинского языков. Гарной штукой он назвал люггер, который вытащил из кобуры немца и оглядев, сунул себе за пояс.

Семен обыскал китель плененного офицера, портсигар и зажигалку оставил, забрал офицерское удостоверение, и только после этого разрешил тому надеть и его. Пленного вытащили в кухню. Литвяк, крутанув барашек керосиновой лампы, которую с подоконника переставили на стол, добавил освещения. Семен начал изучать документ: лейтенант Пауль Френкель, 39-й саперный батальон, заместитель командира роты.

Немец сидел напротив Рябинина, левой рукой держась за вывернутое плечо правой.

– Что больно? А нечего было тянуться за пистолетом!

Лейтенант смотрел на Рябинина с ненавистью, и по его взгляду тот понял, будет молчать. Но ничего, и не таких обламывали.

Трошкин притащил Ромку и радиостанцию, усадив радиста на лавку

возле печи. Сидоров остался во дворе, присматривать за часовым из-за одно вести наблюдение за местностью. Литвяк, присев на корточки, стал расшнуровывать Ромкин ботинок, после чего не спеша стал стаскивать его с уже довольно отекшей ступни.

– Что там? – спросил Семен, отвлекшись от пленного.

– Да бис его знае, мабуть зломана, – ответил старший сержант, стягивая носок.

– Присмотри за ним, – сказал Семен Трошкину, кивнув на немца, сам же склонился над пострадавшей конечностью радиста.

Ступня несчастного паренька распухла, приобретя неестественный, лиловый цвет. Рябинин осторожно стал прощупывать её, временами слегка надавливая пальцами. При одном таком надавливании, Ромка вскрикнул, дернув ногой. Семен встал, улыбнулся и, шагнув к столу, налил из бутылки полную кружку самогона. Понюхал его, сморщил нос от ударившего в него запаха сивухи и протянул кружку радисту:

– Пей, только залпом и сразу все! – сказал он ему.

Тот взял, тоже принюхался, и с отвращением хотел вернуть кружку назад.

– Я не пью, товарищ младший лейтенант, – пояснил он свои действия.

– Пей, это приказ! – Семен взглянул на часы, – Тебе через двадцать минут выходить на связь, а я не хочу, чтобы ты был в отключке.

– Мне уже не так больно! – поспешил заверить его радист.

– Сейчас будет! – сказал Рябинин ему, – Или ты собрался всю жизнь ходить с вывихнутой ступней, хромая на правую ногу? Такие в десанте нам не нужны!

Ромка послушался и, чуть ли не захлебываясь, опорожнил кружку, как

ему и советовали, одним махом. Раскашлялся, на глазах появились слезы. Очевидно, самогон у хуторянки был ядреным.

– На, закуси! – сказал Литвяк, уже без украинского акцента, и протянул Ромке маринованный огурчик.

Тот с хрустом надкусил его и стал жевать.

– Вот и добре, хлопец! – сказал старший сержант, когда радист дожевал

огурец. Потом всем телом навалился на него, придавливая к стенке. Семен же, резко крутанув ступню радиста, дернул ее на себя. Вскрик, и Ромка все же на несколько секунд отключился. Потом, дернувшись, втянул ртом воздух и открыл полные слез глаза.

– Потерпи, сейчас боль утихнет, – сказал ему, ободряюще, Рябинин. Потом повернулся к пленному и, как бы обращаясь ко всем присутствующим, спросил:

– Этого лечить будем?

Немец, по-видимому, понял сказанное и залепетал:

– Nein, nein, Herr Offizier!

Семен перешел на немецкий язык, который в свое время, неплохо знал – учил в школе, потом в военном училище поднатаскали.

– Говорить будешь, оккупант? – спросил он. Взял со стола кухонный нож, и стал перекидывать его из ладони в ладонь.

Немец начал говорить что-то о чести офицера, упомянул Женевскую конвенцию.

– Честь офицера, это хорошо, – сказал Семен, бросив играть ножичком, – а вот Женевскую конвенцию мы не подписывали – нас на нее не пригласили. Жухарев, – крикнул он не оборачиваясь, – тащи сюда другого языка!

– Есть, товарищ лейтенант, – боец скрылся за дверью и вскоре вернулся обратно, толкая перед собой немецкого солдата со связанными за спиной руками. Во рту у пленного торчал кляп, сделанный из какой-то грязной тряпки.

Рябинин взял нож за кончик лезвия и метнул его в немца. Нож почти

по самую рукоять вошел в плечо пленного, тот замычал, задергался отболи. Семен обернулся к офицеру:

– Будете говорить, или вам пальчики резать надо? А их у вас целых десять штук!

Лейтенант побледнел, глаза его расширились от ужаса.

– Да, гер офицер, я все расскажу, что знаю, только не мучайте бедного Гельмута!

– А мы его больше не будем мучить. Жухарев, – Семен снова обернулся к дверям, – тащи этого обратно! – и, сказав это, сделал жест, проведя ладонью вдоль шеи.

Схватив пленного за воротник, боец поволок того во двор. Рядовой язык был им не нужен. Что тот знает? А вот офицер, тот совсем спекся, дрожа всем телом, даже забыв про вывернутую руку, он спросил:

– Вы меняя тоже убьете?

– Зачем же, – Семен улыбнулся, показывая свое добродушие, – если вы

расскажете все, о чем мы спросим, вам сохранят жизнь! Даю слово офицера! Но помните, если соврете, пальцы у вас есть не только на руках, но и на ногах.

Немец, вздохнул:

– Я буду отвечать на ваши вопросы! Задавайте, но сдержите слово офицера, данное мне.

– Вот и хорошо, – Семен достал из-за пазухи карту, глянул на часы, – Ромка, готовь шифровку!

Связист уж

Пролог

Сметая вражескую оборону, мой корпус вырвался вперед и устремился к Харькову. Самыми первыми шли танки подполковника Воронина. Его бригада обходила городки и поселки, не обращая внимания на мелкие части противника. Ими займутся общевойсковые части, следующие вслед за нами на значительном отрыве. Поэтому я нисколько не удивился, когда мой штабной бронеавтомобиль, БОА, был обстрелян из пулемета.

Броневик вильнул, но сразу не остановился. Его башенка повернулась, и по кустам, росшим вдоль дороги, заработал пулемет, срезая ветки. Тут же последовали разрывы снарядов – это два наших легких танка сопровождения внесли свою лепту в перестрелку. Ответный огонь затих. Тройка мотоциклов охранения, до этого вырвавшаяся вперед, вернулась назад и тоже пустила пару очередей. Подкатил грузовик, и из него выскочило несколько солдат с сержантом. Они быстро обследовали кусты и вытащили одно тело. Немец был еще жив, когда я подошел к нему. Он злобно посмотрел на нас и отключился. Над ним склонился санитар и, осмотрев его, отошел в сторонку.

– Не жилец, – сообщил он, тем самым давая объяснение своему нежеланию оказывать помощь.

– Там еще четверо лежат, – сказал сержант, кивая в сторону кустов, и добавил: – А пулемет жалко, разбило его! Хорошая штука была…

Тем не менее, немецкий автомат он подобрал и, разглядывая трофей, высказался:

– А наши – лучше! – и поправил закинутый за спину ППШ.

– Может зря от наших так оторвались, – высказался Травченко, разминая папиросу. Его беспокоило, что штаб корпуса отставал от нас километров на пятьдесят. Главным там оставался мой зам, полковник Вяземцев.

А уж вслед за штабной колонной следовали тыловые службы и медлительные тягачи тяжелого артдивизиона, в авангарде которого был КВ-2. Из прошлого экипажа остался один лейтенант Вирошкин, который наверняка проклинает себя, что напросился на этот тяжеловес с его совсем небольшой скоростью. Но Вяземцев назначил его командиром танка, а экипаж пополнили людьми с того же дивизиона.

Я уже садился в БОА, когда мимо нас проехала машина с красным крестом. В тыл везли раненых, в кабине рядом с водителем, мелькнула Людочка. Я подумал, что проехала бы санитарная машина чуть раньше, то угодила бы в засаду вместо нас.

Глава первая

Мы, наконец–то, догнали свой авангард. В предместьях Харькова вовсю разгорался бой.

– Все штабные и тыловые части противника мы накрыли – не успели убежать! – доложил мне комбриг Воронин, как только я подошел к нему.

Части моего корпуса охватили город, взяв его в кольцо и перекрыв пути к отступлению. Кавалерийская бригада с батальоном танков ушла вперед.

– Не меньше дивизии немцев в котел попало, – продолжал комбриг. – Эх, силенок у нас не хватает, сюда бы пехоту сейчас, – сказал он, посмотрев на меня.

Но уже подходили части армии Горбатова, которые, для быстрого передвижения, использовали весь имеющийся в наличии грузовой транспорт.

Появился и сам командарм. Он улыбнулся и протянул мне пакет. Приказом фронта я со своим корпусом переходил в его подчинение.

Рядом крутился Вяземцев, прибывший вслед за Горбатовым. Кивая в сторону генерала, он шепнул:

– Теперь вся слава ему достанется! Прибыл на все готовенькое!

Я лишь улыбнулся. Силами моего корпуса я все равно не смог бы помешать врагу вырваться из Харьковского котла.

Воронин был прав, лишь только в городе в окружение попало не меньше дивизии немецких солдат, а на той территории, что мы охватили, и того больше. Враг не ожидал, что после Курской битвы, где были разгромлены танковые дивизии немцев, произойдет стремительная атака, и он не успеет отступить и занять твердую оборону.

Горбатов все же услышал полковника:

– Славой мы поделимся, – сказал он, – Её на всех хватит! Ты лучше скажи, – обратился он ко мне, – как дальше действовать будем? Сейчас все наши силы уйдут на то, чтобы удержать в окружении Харьковскую группировку, а это целая армия, хоть и основательно потрепанная после боев. Второй Сталинград может получиться.

Я кивнул соглашаясь.

– Резервов у нас нет, люди уставшие, да и потери не маленькие, – продолжал Горбатов, – а сейчас бы наступать и наступать!

– А потом вновь получить, фланговый удар по растянутым тылам, – заключил я. И добавил: – Правда, сил для мощного удара у них пока нет. Нам бы этот кусок переварить, что мы отхватили.

Горбатов вздохнул, сняв фуражку.

– Сейчас свяжусь с Коневым, попрошу хоть какие-то резервы. Котел окончательно надо захлопнуть.

Он вышел из моего штаба и направился к своему.

В городе меж тем продолжался бой. Мои мотострелки и армейская пехота при поддержке танков и самоходных артиллерийских установок – САУ, продвигались к центру города, к штабу армейской группировке врага, не успевшему отступить.

Как обычно, вперед я не рвался. Уличные бои не для меня.

Вскоре меня вызвали к Горбатову. С собой я взял Вяземцева и Брежнева, теперь уже подполковника.

– Ну что, орлы! – В комнате небольшого домика, было тесновато. – Поздравляю, все наши части, взявшие Харьков, отныне гвардейские и носят наименование Харьковские! Вечером в Москве будет салют в честь освобождения города.

– Но ведь город еще не взят! – попробовал высказаться какой-то штабной. Но на него шыкнули. Все понимали, что это дело нескольких часов, вероятно комфронта Конев поспешил доложить Ставке об успехах на своем направлении.

– Пришел приказ продолжать наступление, – нахмурившись, сказал Горбатов. Я объяснил комфронта, какое положение у нас создалось, и что будет, если мы продолжим наступление.

Командарм замолчал.

– Разрешите? – взял слово я.

Горбатов кивнул и я доложил:

– Кавалерийская бригада и танковый батальон моего корпуса вот-вот выйдут к городу Красноград, от них получена радиограмма.

Горбатов и все заинтересовано прислушались. В этот момент ко мне протиснулся появившийся Травченко и зашептал мне на ухо. Я с минуту помолчал и торжественно сказал:

– Только что получено сообщение. Танковой ротой капитана Бровкина взят город Люботин. Кольцо замкнулось!

Все зашумели.

– Тихо! – Горбатов склонился над картой. – Какой район?

Я уточнил.

– Да, – протянул командарм, – сотня километров отсюда.

Появился офицер связи, и протянул генерал-полковнику

листок. Тот прочел и еще больше нахмурился.

– Так, противник опомнился и занимает жесткую оборону в километрах тридцати западнее Харькова. Нашим наступающим частям пришлось также занять оборону – окруженная группировка пробует прорваться.

Я задумался, получается, что какая-то часть моего корпуса оказалась в окружении, почти без боезапаса и топлива.

Но тут, как бы читая мои мысли, командарм сказал:

– Захваченное терять нельзя, потом кровью умоемся! Наступать мы тоже не можем – силенок не хватает. Пока свяжусь с авиацией. Нужно поддержать наших с воздуха.

Авиация. А ведь это выход!

– Можно? – потеснив Горбатова, я тоже склонился над картой. – В первом донесении было сказано, что моему авангарду удалось захватить вражеский аэродром. Он тоже пока удерживается.

– Продолжай, – заинтересовался Горбатов.

– Что, если ближе к аэродрому – в помощь нашим, высадить десант и постараться расширить удерживаемый нами участок. Стоит еще и зенитчиков послать – часть орудий и установок немцев наверняка захвачены целыми.

– Я уточню, – тут же сказал Травченко и вышел.

– Согласен, – поддержал меня Горбатов, – нужно действовать молниеносно, пока противник не опомнился, и не подтянул силы.

Он тут же отдал приказ:

– Немедленно связать меня с Коневым и командирами авиаполков! Подготовить батальон, нет два, для высадки с парашютами! Думаю, такие, кто хоть раз прыгал, во всей армии найдутся!

Снова хозяин кабинета сидел задумчиво, куря трубку. Только что закончилось совещание генерального штаба. Только начали обсуждать дальнейшие действия фронтов после победы на Курской дуге, как посыпались другие, не менее радостные новости. В результате стремительного наступления сил Брянского фронта освобожден город Орел. Не успели утихнуть волнения присутствующих, как принесли новые сообщения. Освобожден Харьков, почти целая армия врага попала в окружение. «Так держать!» – подумал тогда Сталин. Тут же было принято решение продолжать наступление. Но еще немного погодя пришло сообщение от маршала Конева – продолжать наступление нечем, все силы фронта уходят на то, чтобы удержаться на достигнутом и не дать окруженным вырваться из образовывающегося котла.

– Сколько солдат противника может оказаться в котле? – спросил Сталин.

– Не меньше пятидесяти тысяч, – сказал Тимошенко.

– То есть целых пять полнокровных дивизий, – уточнил Сталин.

Маршал кивнул.

– Эту группировку врага надо уничтожить, – заключил верховный главнокомандующий, – чтобы она не смогла отойти и закрепиться на днепровских рубежах.

– Да, – сказал вошедший полковник, с вновь принесенными бумагами, – тут вот как раз об этом.

Сталин взял, прочел. Встал, обернувшись, посмотрел на висящую на стене карту.

– Так, тут говорится, что одна кавбригада и несколько танков, продолжая наступление, захватили ещё два города южнее Харькова. Сейчас они удерживают их, но находятся в оперативном окружении.

Сталин сосредоточился, его голос стал строже, когда он отдал приказ:

– Все имеющиеся у нас подготовленные десантные группы срочно сбросить в район плацдарма; авиации – не дать разбомбить мост и оказывать помощь в удержании плацдарма! – Потом он обернулся к присутствующим: – Все имеющиеся резервы передать Коневу! Всех, особо отличившихся во взятии городов, представить к званию Героя Советского Союза!

И вот он один, в кабинете, пересматривает более подробную информацию о том, что произошло. Отличилась армия Горбатова, не зря он в начале войны подписал приказ об его освобождении из-под ареста. Снова Кропоткин, это части его корпуса первыми ворвались в Харьков, и его кавбригада с танками захватила и удерживает плацдарм. Снова этот мальчишка, который когда то в сороковом привлек его внимание, так из прихоти. Потом он разузнал о нем все. Из аристократов, но поддержавших революцию, особенно его двоюродный дед, из бунтарей. А этот парень поступил в военное танковое училище, не доучился, попросился на войну с белофиннами. Получив звание старшего сержанта и должность командира легкого танка, отличился в боях, награжден медалью.

И дальше, получил первое офицерское звание, выполнил порученное задание, за что был отмечен высокой правительственной наградой и снова, снова, как по накатанной дороге, не сразу, но довольно быстро прошел все ступени. Поначалу командовал ротой, потом танковым батальоном, в перерыве закончил ускоренные, академические курсы. Поставили на бригаду, справился. Назначили на корпус, похоже справляется. Вот, пусть пока так и будет, а там поглядим. Быстрый взлет, быстрые падения. Сталин вновь задумался. Удержать бы плацдарм… – Все силы брошены на это. Но противник тоже понимает, чем ему это грозит. Нет, надо срочно продолжать наступление, но на переброску войск требуется время, впрочем, как и врагу.

Сталин поднял трубку:

– Вызвать ко мне Жукова, и Конева тоже! Срочно послать

за ними самолет.

Я сидел, и читал Людочке стихи Есенина, те, которые помнил, а та слушала и молча перевязывала мне голову. Я все-таки схлопотал, правда, вскользь осколком по дурной башке. Где то ближе к передовой догорал мой БОА, опрокинутый взрывом снаряда. А нечего соваться, куда не след. Понесло меня проведать, как там моимотострелки поживают, и посмотреть поближе врага. А те, оказывается, тяжелую артиллерию успели подвести. Вот первого меня и заприметили. Вылез, блин! Еще вчера было тихо, вот и понадеялся. Отругать меня было некому – Горбатова вызвали в штаб фронта. Брежнев, как замполит, улетел на «Малую землю», то есть на наш плацдарм, куда рвался и я, но меня не пустили. Остальные рылом не вышли, другого генерала рядом

не оказалось, полковник Брежнев и вызвался сам.

Грохот стоит! – То Вяземцев мстит за меня и мой БОА, командуя батареей 152-мм орудий. Ну и КВ-2 постреливает, куда же без него. Немецкая артиллерия, не выдержав дуэли, заткнулась, и сейчас наши безнаказанно перепахивают оборону врага, которую те только начали укреплять. Но, думаю ненадолго. К нам уже начали прибывать подкрепления. Пополнился и мой корпус, понесший значительные потери. Правда, пока не полностью, не я один такой. Харьков, тогда к вечеру, мы все-таки взяли. Меня поразил город. Гражданского населения почти не видать. Если бы не военные, он бы вообще казался безлюдным. Конечно, столько пережил. Кто эвакуировался вместе с предприятиями, кто разбежался, но много было и таких, кого расстреляли, или повесили. Многие сгинули в еврейском гетто, как Софочка – жена моего танкиста, а кого просто угнали в Германию.

Немецкий штаб сдался полностью, жаль только главный застрелился. Окруженцев тоже добиваем. Остались только, наиболее боеспособные части, окопавшиеся в поселках, лесках и высотках. Не сдающихся перемалывает артиллерия, причем их же пушками. Добра этого, нами захваченного, хватает, а так и своих людей жалеем, и боеприпасы экономим. Горбатов в этом деле мужик, зря на смерть не пошлет.

Конечно, кое- где врагу удалось прорваться к своим, но то мелочи. Пленных уже больше пяти тысяч, куда их девать, будет еще больше, если остальные сдадутся. Ловлю руку Людмилы, закончившую перевязку.

– Придешь вечером? – спрашиваю я.

Та со вздохом отвечает:

– Приду, куда же я денусь!

Я подымаюсь, в раздумье верчу в руках фуражку, в конце концов, просто оставляю её в руке и иду вслед за Людочкой. Надо проведать еще одного пострадавшего. Егор Панков, мой водитель, ранен. Он лежит с перевязанной головой и рукой, и о чем-то разговаривает с братом Павлом. Увидев меня, Павел вскочил, попробовал приподняться и Егор, но я его остановил:

– Лежи! – сказал я и протянул ему коробочку с медалью «За боевые заслуги». – Вот, носи! Заслужил! И скорей выздоравливай!

Сам поглядываю на Павла – у того уже есть медаль, и заслуженная. Геройские братья!

Нагоняй я все-таки получил, от Горбатова. Командарм, поначалу был в приподнятом настроении, но, увидев меня, разошелся:

– Какого черта ты так близко подъехал на командирской машине к позициям? Вот немецкие наблюдатели тебя и засекли!

Я лишь соглашаясь, кивал головой. Действительно, дурак!

Успокоившись, командарм произнес:

– А теперь о хорошем. Хорошим было то, что двоим моим орлам присвоено звание Героя. Это командиру кавбригады Гаврилину и капитану Бровкину. Остальные на рассмотрении.

– Молодцы! – согласился я.

– Ну а нам – тебе и мне, ордена Кутузова. Да, еще твоему заместителю Вяземцеву за бой, что он тогда на КВ-2 учудил, орден Красного Знамени. Этот случай в штабе фронта все вспоминают. Один только генерал, услышав его фамилию, начал возмущаться, но Конев, только что прилетевший из Москвы, осадил его, сказав, что Сталину этот случай очень понравился. Тот даже сказал: «Оказывается, и штабные работники умеют воевать!»

Я понял, о каком генерале говорит Горбатов, и лишь улыбнулся.

– Это надо отметить, – сказал я по привычке.

Горбатов лишь отмахнулся, не пьющий человек.

– И вы, – он строго посмотрел на меня, – слишком не увлекайтесь! Знаю я вас! По-хорошему, запретить бы это дело, но не могу. Сам, если и выпью, то тогда, когда разобьем этих гадов!

Сказав это, командарм вышел.

Я же пошел в штаб, поделиться новостями. Ну а наутро пришел приказ о наступлении. На нашем участке появились гвардейские минометы «Катюши». Кроме того, подошла свежая танковая бригада, которая должна влиться в мой корпус.

– Подполковник Ведерников, – представился мне комбриг.

– Ну что ж, пойдем, поглядим, на твоих орлов, – сказал я.

Мы вместе прошли вдоль выстроившихся возле своих машин экипажей. Нет, это были еще не орлы, а орлята. Все молодые, недавно после училищ и курсов, в общем, еще не бывавшие в бою ребята.

– Вы докладывали, что в бригаде 54 танка, а я насчитал 53, – строго спросил я.

Комбриг замялся, но все же ответил, на станции, при разгрузке, ЧП вышло. Танк, съезжая с платформы, свалился, погнул ствол. Сейчас машина в ремонте.

– И вы так спокойно об этом говорите! Почему не доложили сразу?

Полковник молчал. Я видел, как играют его желваки, он едва сдерживал себя, чтобы не сорваться. Ну да, какой-то мальчишка, который умудрился стать генералом, командиром корпуса, отчитывает его перед всеми. Сердился я не за то, что произошло – всякое бывает, а потому, что происшедшее попытались скрыть. Перед боями потеря одной

единицы техники это существенно. Конечно в корпусе, хорошие специалисты по ремонту, майор Ермолов чего стоит. И замена ствола для его роты технарей не проблема, было бы время.

– Чего еще я не знаю о вашей бригаде? – спросил я.

– Я собирался доложить, что в бригаде был неполный батальон мотострелков, всего треть. Сейчас он пополнился за счет роты, набранной из местного населения. Говорят в основном бывшие партизаны и окруженцы. Народ ненадежный, дисциплины никакой, – ответил чуть с заминкой полковник, глядя на мою реакцию. – Но ничего, Суховцев опытный командир, да и особист грамотный. У нас, порядок наведут! – закончил он.

–Хорошо.

Полковник Ведерников мне не понравился, как и я ему. Антипатия взаимная. Пятой точкой я чувствовал, будут у меня проблемы, с этим полковником. Обернувшись, я увидел подполковника Капралова, который в сторонке обсуждал что-то с одним из офицеров бригады – старшим лейтенантом. Того я не знал, но сразу было видно, из той же братии, что и подполковник.

Я не ошибся. Увидев меня, Капралов направился ко мне, для доклада. Старший лейтенант, пошел следом.

– Вот, – Капралов, указал на старшего лейтенанта. – Хочет отдать под суд механика водителя, повредившего танк.

– Ну, и в чем дело? – спросил я.

– Да так, я против этого.

Ответ Капралова удивил меня. Всегда въедливый, порой жестокий, он не казался человечным, и тут…

– Парнишке всего восемнадцать лет, на курсах всего несколько часов наезда, а его съезжать с платформы заставляют. Тут и опытному водителю постараться надо, чтобы дров не наломать, – заключил особист.

– И все же он виновен, в происшедшем, – вклинился в разговор старший лейтенант.

Я нахмурился, это дело нравилось мне все меньше и меньше.

– Ладно, давайте посмотрю на вашего вредителя, – сказал я. – Где он? Под арестом?

– Сейчас в наряде по кухне, – сообщил старший лейтенант.

– Ну, пошли, посмотрим на него, заодно и глянем, чем людей кормят.

На счет кормежки я вспомнил не зря, по себе знаю плохо

накормленный солдат хуже служит.

Мы подходили к кухне, когда я увидел человека, рубившего дрова. Хоть и со спины, но фигура с топором, показалась мне смутно знакомой. Я остановился и стал наблюдать за заготовщиком дров. В грязной, старой поношенной форме со следами пота на спине он больше походил на пленного, побывавшего в фашистском концлагере, чем на солдата. Вот он вновь замахнулся топором, чтобы разрубить полено, но остановился, почувствовав, чей-то пристальный взгляд. Солдат обернулся, и тут я его узнал. Лешка Федорчук! Сейчас он мало походил на того редко серьезного, постоянно улыбающегося балагура, каким я его знал. Теперь это был худой, изможденный от недоедания и усталости человек.

Я еле сдержался, чтобы не броситься к нему, а махнул рукой.

– Солдат, ко мне!

Лешка огляделся, понял, что обращаются к нему. Вогнал топор в полено, и лишь тогда, не спеша надев пилотку, направился к нам.

Меня он не узнал – это я понял сразу. Да и как узнать? Смотрел он больше на мои погоны, а так, ну мужик с усами, с повязкой на голове. Кропоткин раньше усы не носил, это мой стиль, с той жизни.

– Товарищ генерал-майор, рядовой Федорчук по вашему приказанию прибыл!

– Почему рядовой, ведь ты был младшим сержантом? – спросил я.

Федорчук с удивлением посмотрел на меня, и тут наконец-то, по его напряженному взгляду, я понял, что он узнал меня.

– Товарищ генерал-майор, вы!

– Я, Федорчук, я. Так, почему – рядовой?

– Да, тут разжаловали, – Федорчук посмотрел на старшего лейтенанта.

Я обернулся к тому.

– Почему был разжалован сержант Федорчук?

– Так, окруженец он, – пояснил тот. – А может даже дезертир, кто его знает. Приходят на сборный пункт, говорят мол, раненые были, поэтому, через фронт не пробились, но в партизаны не ушли.

Я снова посмотрел на Федорчука. Тот понял меня, задрал гимнастерку и показал на боку характерный шрам от осколка.

– Я в госпитале лежал, когда наши, Харьков сдали. – Хорошо, более-менее, ходить мог. Я и еще двое ходячих ушли, и вовремя, потом, говорят, немцы в госпитале всех раненых убили, – рассказывал Федорчук, а на глазах его появились слезы.

– Нас одна старушка приютила, выходила, сама не доедала, от этого и померла. Мы, как оправились, из города, выбрались, хотели фронт перейти, а он сам к нам вышел. Мы на сборный пункт, туда нас направили. Документов никаких, ведь в госпитале лежали. У меня только вот это, – Лешка показал мне, достав из кармана медаль «За отвагу».

– Почему не носишь? – спросил я.

– Так вот этот запретил, говорит, сперва докажи, что ты это ты и медаль твоя.

– Понятно, – я обратился к старшему лейтенанту.

– Алексея Федорчука я снимаю с наряда и забираю его с собой.

– Так он, товарищ генерал-майор, еще проверку не прошел, ждем подтверждения по запросу, что был такой боец Федорчук.

– Сержант Федорчук, – поправил я. Как вы поняли из разговора, я его знаю и подтверждаю его личность. Или вам меня одного не достаточно? Так вот, еще два офицера корпуса могут подтвердить это. Капитаны Телепин и Бровкин.

Старший лейтенант не знал, что сказать.

– И да, если по запросу придет ответ, что сержант Федорчук служит там-то и там-то, произвести проверку и, если это окажется не однофамилец, задержать. Подполковник Капралов, проконтролируйте! Помните, как агенты Абвера расправились с ранеными, чтобы по их документам произвести заброску своих диверсантов к нам в тыл?

– Так точно, товарищ генерал-майор, – подтвердил Капралов.

– Ну ладно, давай попробуем, чем кормят бригаду, и посмотрим на вашего механика-водителя.

Передо мной стоял щупленький, невысокого роста паренек, под левым глазам красовался свежий синяк, видимо досталось хлопцу, после того, как танк опрокинул. Кто-то врезал от всей души. Но я ошибался.

– Это, его повар приголубил, – сказал стоящий рядом Алексей.

– Так, и как же это получилось, что твой танк с платформы свалился? – спросил я провинившегося горе-водителя.

Солдатик какое-то время молчал, потом его, как прорвало:

– А я ротного предупреждал, что не смогу танк с вагонной площадки на платформу выгнать. А он мне давай, тебе учиться надо! Так и заставил за рычаги сесть.

Паренек понимал, что я его последняя инстанция и решил, в этот раз молчать не будет.

– Понятно, – я повернулся к Капралову. – Дело о вредительстве прекратить, ефрейтора Писарева направить в ремонтную роту корпуса. Пускай там знаний набирается, а как подучится – может опять на танк вернем.

– Слушаюсь, – сказал Капралов.

Старший лейтенант хотел, что-то возразить, но Капралов утянул его в сторону. Я подошел к полевой кухне, на небольшом облучке которой, спиной к нам, стоял повар в помятом и чем-то заляпанном колпаке. Большим черпаком он помешивал готовящееся варево. Его запах что-то мне напоминал. А вот что?

– Слушай, я что-то не слышу стук топора! А ну, быстро за работу, бездельник! А то опять без ужина оставлю! – сказал повар, не оборачиваясь к нам.

Он, очевидно, решил, что это подошел Алексей. Тот в это время пробовал привести себя в порядок у ручья, протекавшего рядом.

– Это ты мне? – спросил я, рассматривая рослого дядьку с грязно-серым колпаком на голове.

– Тебе, тебе, оборванец! Ну, чего стоишь, живо за работу! – сказав это, повар наконец-то обернулся, и чуть не сверзился со своего пьедестала, увидев, с кем он разговаривает.

– Так, что там на счет ужина? Дашь попробовать? – спросил я, принюхиваясь.

– Сейчас, сейчас, – повар спрыгнул с облучка, – для офицеров товарищ генерал, отдельно готовится, он махнул на малый котел кухни.

– Нет, ты мне дай, того, что для солдат, а для офицеров я и так у себя в штабе поем.

Я уже вспомнил, что по запаху мне напоминало варево для солдат. Корм для свиней! Отчетливо пахло отрубями. Потом, после снятия пробы, полчаса отплевывался. Каша готовилась, из перепрелой крупы, никаким жиром, ни маслом там даже не пахло, не то, что тушенкой. После такой еды солдат не то, что воевать стоять не сможет, а будет лежать, маяться животом, или удобрять близлежащие кусты.

Офицерам бригады опять достался разнос. Повар же стоял переминаясь, с расплывающимся синяком под глазом. Не удержался, приложился. Работник кулинарного искусства оправдывался тем, что готовил из того, что давали. Нет, с этой

бригадой точно что-то не так.

Федорчука я передал Телепину. Тот по-хозяйски осмотрел его и со вздохом сказал:

– Пошли, будем делать из тебя человека!

Повел его, первым делом, в баню. Вот так просто, без эмоций, ни тебе здравствуй, дорогой, где пропадал? А ведь они были однополчане, целых два года, до войны, и так встретить! Но оказалось, я зря гнал волну на Телепина. Часа через полтора, они появились.

– Смотри, кого я к тебе привел! – радостно говорил капитан, будто не я, а он нашел Федорчука. – Ты погляди! Орел!

Передо мной стоял действительно другой человек, вымытый, подстриженный, чисто выбритый, в новенькой форме, с лычками сержанта, с медалью на гимнастерке. В строевой части корпуса ему сделали новую солдатскую книжку, со всеми записями. Моим приказом произвели в звание сержанта, и я назначил его своим новым водителем вместо выбывшего по ранению Егора Панкова.

– Ну, а теперь можно и за встречу, – сказал Афанасий Петрович.

– Вам немножечко разрешаю, – сказал я, а у меня совещание скоро, не могу.

Совещание, действительно, состоялось через час. Назавтра планировалось полномасштабное наступление всей армии, и моему корпусу отводилась немаловажная роль. Нужно было соединяться со своим авангардом.

Перед этим было совещание в штабе армии, на котором присутствовал представитель ставки Мехлис. Он высказался за то, что надо идти вперед, не смотря ни на что.

– Сталин ждет от нас победы и результатов! От этого сражения все ждут многого. Предстоит выход к Днепру, к правобережной Украине.

Менее масштабное совещание провел и я, еще раз уточнив где, куда и кому, наступать. Ставились задачи каждой бригаде, каждому полку.

– Да, Константин Федорович, – обратился я к Ведерникову, – выделите из своей бригады роту танков и роту мотострелков для прикрытия корпусной артиллерии и штаба. Мало ли что, вокруг еще много недобитых частей противника, а мы бросаем почти все наши силы для наступления. Вашей же бригаде выделен небольшой участок прорыва.

– Хорошо, – недовольно буркнул комбриг.

Разгром был полный. Разгром моего штаба. Утром началось все, как было запланировано. Артиллерия открыла массированный огонь, мешая с землей вражеские укрепления. Особенно старался корпусной крупнокалиберный дивизион 152-миллиметровых гаубиц, раз за разом посылая свои смертоносные залпы.

Вяземцев на КВ-2 возглавил атаку одного танкового батальона, ссылаясь, на то, что поможет подавить доты и дзоты противника. Я же находился со штабом неподалеку от артдивизиона. Возможно, это и помогло противнику подойти к нам так близко. А ведь было все замечательно! Взломав оборону врага, наши части устремились вперед. Артиллерия перенесла свой огонь вглубь обороны противника. Я попробовал наблюдать за продвижением наших войск – в стереотрубу, но те уже ушли далеко. Наверное, пора было менять точку дислокации и нам, выдвигаясь вперед. Я уже собирался отдать команду на свертывание КП, как вдруг на улице поселка раздались частые выстрелы, послышались взрывы гранат и заурчали моторы.

В комнату вбежал мой адъютант.

– Немцы и много! – крикнул он, хватая лежащий на комоде автомат.

– Вызывай роты прикрытия, чего они молчат! – крикнул я связисту.

Появился начштаба Травченко, бледный, как мел.

– Нас зажали! Немцев не меньше полка, есть бронемашины, – сообщил он.

– Что там танковая рота? – опять крикнул я.

– Молчит, – сообщил радист.

– Вызывай кого угодно, должен же кто-то ответить, – приказал ему Травченко, перезаряжая пистолет.

Тут в окно влетела граната. Все произошло мгновенно. Мой адъютант сбил меня с ног и навалился сверху, прикрыв собою. Раздался взрыв, и я почувствовал, как тело лейтенанта вздрогнуло, принимая на себя осколки, и как болью охватило мою правую руку.

На входе в дом послышалась немецкая речь. Только не плен, подумал я, пробуя дотянуться до пистолета. Правая рука не слушалась, левую придавил своим телом адъютант. Как глупо и нелепо все закончится, промелькнули в голове мысли. Я снова попытался освободиться, бесполезно. Но тут вдруг раздались автоматные очереди, стоны и звуки падающих тел. И тут же я услышал взволнованный голос Телепина:

– Викторович, командир, ты жив? Лешка, следи за входом, а ты, Сергей, не высовывайся!

Снова автоматная очередь. Голос Федорчука:

– У меня все патроны кончились.

– Возьми оружие у этих, – снова заговорил Телепин. – Да говорю тебе, не высовывайся, малец! – крикнул капитан сыну.

Автоматная очередь и голос:

– У меня, батя, тоже все! Сейчас, как дядя Леша, шмайсер возьму, только я с него стрелять не умею.

– Вот он!

С меня свалили безжизненное тело адъютанта, и сразу стало легче дышать.

– Мать твоя ежики, – выругался я, когда, помогая мне подняться, схватили за правую руку.

– Афанасий, ты поосторожней, а то, мне от болевого шока писец наступит, простонал я.

– Чего? – не понял Телепин.

– Не важно, – я, тяжело дыша, облокотился об стену.

Снова загрохотали выстрелы. Из окна дал в ответ, очередь Сергей. Он подобрал автомат лейтенанта. Афанасий, заставив меня присесть, начал оказывать мне первую медицинскую помощь.

– Кость задета, – сделал он заключение, перевязывая мне руку, чтобы остановить кровотечение.

Это он меня успокаивает, думал я. Рука болела страшно, как бы кость не перебило.

На улице раздался грохот взрыва, вновь перестрелка. Радостный голос Лешки от дверей:

– Наши! В атаку пошли!

– На, выпей, легче станет! – сунул мне фляжку ко рту Афанасий Петрович.

Я выпил. Спирт обжег мне горло. Я закашлялся и поплыл.

Я в госпитале. Ксения Михайловна сделала мне операцию, извлекла осколок, был наложен лубок. Перелом кости, но хоть не перебита полностью, чего я опасался. Как там дела на фронте, вот что меня волновало. Кто командует корпусом? Травченко погиб. Остается Вяземский и Ведерников. Воронин под вопросом. Лучше Вяземский. Это он, как я узнал, услышал призыв о помощи. Хорошо, КВ-2 радиофицировали. Полковник после удачного прорыва повернул назад, и тут стрелок-радист сообщает о нападении на штаб. Что произошло, почему штаб оказался, под ударом, узнать не у кого. В госпитале не знают, или молчат. Сколько убитых и раненых, тоже не знаю. Армия в наступлении, всем не до меня. Через сутки мне стало лучше, даже стал вставать. В одно место хожу сам, от утки отмахнулся. На третий день, появился Телепин. Ему я обрадовался, как самому родному человеку.

– Афанасий, дорогой мой, наконец-то, хоть ты поведай, что в мире творится.

Тот опустил глаза, но все же, проговорил:

– Викторович, беда! С подачи представителя ставки Мехлиса на корпус временно назначен Ведерников.

– Ну и что? – спросил я, а у самого внутри аж все похолодело.

– Угробит он корпус, как свою бригаду. У него самые большие потери. Я-то знаю, кем служу, – поспешил сообщить Телепин.

– Какие у него в бригаде потери? – спросил я.

– За два дня треть состава, это не считая потерь во время прорыва.

– Много, – согласился я. – Чем же он командует?

– Я же говорю, на корпус метит. Вяземский пока ему не дает, грозится пристрелить, если увидит. Наши офицеры молодцы, слушаются только его приказов, а не Ведерникова.

– А что это Артур Николаевич так на него разозлился? – спросил я.

– Ах, да вы не знаете, это Ведерников в то утро увел роты

охранения, никого не поставив в известность, посчитал, что у него для прорыва обороны врага сил не хватает.

Я даже подскочил.

– Вот сволочь!

– Столько людей погибло, почитай только мы от штаба и остались, – продолжал Афанасий Петрович, оценивая мое состояние.

– Больше сотни? – уточнил я, свирепея, поняв, что нет больше штаба.

– Куда там, намного больше! Весь 152-мм гаубичный дивизион полег, когда немцы в тыл им зашли. Те пушки так просто не развернуть, пушкари своим делом были заняты. В общем, нет у нас больше дивизиона.

– Сволочь, я его сам пристрелю! – вскипел я окончательно, откинувшись на подушку. – Достань мне форму!

– Вот и Артур Николаевич так, за пистолет хватается, – произнес Телепин, усаживая меня на кровать. – И чуть тише добавил: – У него там пассия была, Зиночкой звали. Он её с бригады Воронина перевел, думал к себе поближе, да и безопасней, тяжелый артдивизион все-таки, чуть ли не в тылу находится. А тут из котла остатки немецкой дивизии решили прорваться. Были бы танки охранения, отбились бы.

Вон, один КВ-2 шороху навел, те сдаваться начали.

– Где эта гнида сейчас?

– У себя в бригаде. Наверное, в штаб армии победные реляции пишет. У нас-то штаба нет, а в армейском всем Мехлис заправляет.

Я вспомнил фильм о генерале Горбатове и о том, как к нему заглянул Мехлис. Результат – огромные потери, а пользы мизер. Так, срочно надо ехать туда и что-то делать. Ведерников угробит мой корпус, он же себя его командиром считает. Ну, пристрелит его Артур Николаевич, мстя за штаб, за артдивизион, за свою Зиночку, и что? Самого потом расстреляют! Жалко же, хороший мужик! Тут я вспомнил про Капралова.

– Где сейчас, подполковник Капралов?

– Так в штабе армии отирается, нашего-то нет. Он меня к вам и послал, узнать как вы там, и все это сообщить.

Понятно, Капралов тоже зуб на Ведерникова имеет, но из-за Мехлиса ничего тому сделать не может. Нужен я.

Вошла Ксения Михайловна и устроила нам взбучку. Мы сделали вид, что ничего не происходит, но как только она вышла из палаты, продолжили подготовку к побегу. Афанасий Петрович молодец, прихватил мою запасную форму с собой

Мы ехали на виллисе, который вел Лешка. Ему повезло, утром с моего разрешения виллис взяли Капралов с Лисицыным. Им по каким-то надобностям нужно было в штаб армии. Так, значит и Лисицын жив. Стоп! Командир – я, Вяземцев – заместитель, Телепин теперь будет моим замом по тылу. Значит, Лисицына теперь сделаю начальником штаба. Короче, были бы кости, а мясо, нарастет.

В штабе, армии отыскали Капралова. С помощью его грозной ксивы попали в армейский пункт связи. Оттуда я послал шифрограмму лично Сталину: «Срочно отзовите с фронта Мехлиса, а то будет как в Крыму в 1942. Танкист».

– Теперь, нужен взвод автоматчиков, – сказал я.

– Это зачем? – поинтересовался, Капралов.

– Арестовать Ведерникова! Или ты думаешь, я ему прощу смерть сотен людей?

– А, что сами не можем, представитель СМЕРШа, и вы как его непосредственный командир, генерал?

– Во-первых, автоматчики нужны для безопасности, во-вторых, для солидности, – пояснил я.

– Наконец-то вспомнили, что и вы смертны, – усмехнулся Капралов.

– Молчи уж, – огрызнулся я и осторожно потрогал руку, висящую на перевязи, – Ксения Михайловна меня убьет, за то, что я сбежал. Вот, послушался тебя и влип в историю! А сидел бы в танке, все, глядишь, и обошлось бы, – попенял я особисту.

– Значит карма у тебя, товарищ генерал, в истории влипать, – пошутил подполковник.

– Может быть, может быть, – согласился я.

В этот момент, раздался голос:

– А вы что здесь делаете? – Это был Горбатов.

– Да, вот прибыл доложить вам, что готов дальше исполнять, свои обязанности, – отрапортовал я ему.

– Но вы же серьезно ранены! – изумился Горбатов. – Да и приказ я уже подписал, о назначении на должность ком-кора полковника Ведерникова.

В это время вышел лейтенант с планшеткой и направился к мотоциклу.

– Отзовите вестового! Это из-за Ведерникова был разгромлен мой штаб и погиб артдивизион! – попросил я командарма.

– А я думал, «котел» на вас не вовремя вышел, – ответил он.

– Этот кретин, без моего ведома, снял роты охранения и оставил штаб и артдивизион без прикрытия! Кроме того, как мне сообщают, угробил свою бригаду, а теперь хочет взяться за корпус! Я хочу его арестовать! – выпалил я в волнении.

– Лейтенант, отставить! Ко мне! – крикнул Горбатов.

И вовремя, вестовой уже завел мотоцикл.

– Приказ я отозвать могу, но вот арестовать Ведерникова у вас вряд ли получится, – сказал командарм, разрывая пакет. Мехлис симпатизирует ему и в обиду не даст.

– Посмотрим, – сказал я.

– Вот сейчас он требует бросить в бой последние, резервы, утверждая, что немцы выдохлись, и нам хватит сил дойти до Днепра. Может надо-бы и рискнуть? А вдруг… – произнося это, командарм задумался.

– Не спешите, есть сведения, что к немцам подходят свежие дивизии, переброшенные с запада, в основном из Франции, – сообщил я.

– Откуда такие сведения? – обеспокоился Горбатов

– Пленный немец проболтался.

– Где он?

– К сожалению, умер от ран, – придумывал я на ходу, зная, что насчет дивизий это правда.

– Мы прорвались к своим авангардам, и то хорошо, Подтянутся резервы, и тогда вперед, до Днепра, – добавил я с уверенностью.

      Горбатов все-таки сомневался. Соблазн был большой – продолжать наступление без задержки, пока враг отступает. Но я-то знал, чем все это закончится – бессмысленными огромными потерями.

И тут появился Мехлис, он куда-то спешил, но, увидев нас остановился.

– Товарищ Горбатов, меня срочно вызывают в Москву! Вы назначили полковника Ведерникова на корпус? Отличный командир, его часть, не смотря на потери, первая прорвалась, к нашим окруженцам. Я хочу внести предложение о присвоении товарищу Ведерникову звания генерал-майора и героя Советского Союза. Ну, так что там насчет назначения? – Мехлис ждал ответа.

– Но, – Горбатов замялся, – вот командир корпуса. Я не могу снять его с должности. Не за что и, кроме того, его назначал сам товарищ Сталин.

Горбатов указал на меня. Я постарался выглядеть бодрым и веселым, а что рука перебинтована, так это так, царапинка.

Мехлис посмотрел на меня. Я выдержал его взгляд. Казалось представитель ставки, готов был сам добить меня, этим взглядом.

– Хорошо, что вы чувствуете себя нормально и готовы, не смотря на ранение, продолжать нести службу, – сказал Мехлис мне, направляясь к машине. Потом обратился к Горбатову: – Я слышал в вашей армии в результате бомбежки, погиб командир дивизии Шорохов. Так вот, назначьте на эту должность Ведерникова.

Эмка уехала. Я же в бессилии опустился на ступеньки. Мне было плохо, голова кружилась, все свои силы я потратил, чтобы не свалиться при Мехлисе.

Горбатов обеспокоено, глянул на меня и спросил:

– С тобой точно все нормально? – И сделал заключение. – Понятно, опять из госпиталя сбежал.

Я не успел ничего сказать. Прямо напротив нас остановился ЗИС с крытым кузовом, на брезенте которого, красовался красный крест.

– Вот вы где, голубчик! – с этим возгласом из кабины выскочила Ксения Михайловна, и, оправив форменную юбку, направилась к нам.

– Что, плохо? – А я предупреждала, с такой потерей крови лежать и лежать надо! Вы посмотрите на него! – Это было, уже обращение к Горбатову. – На нем лица нет!

– А что там? – ляпнул, я. И тут же пожалел об этом.

– Сказала бы я, да не при генерале будет сказано! – Ксения Михайловна грозно посмотрела на меня.

– Говорите, я разрешаю, – промолвил я.

Горбатов рассмеялся. Подполковник медицинской службы строго посмотрела уже на него. И тот моментально стих.

– Сейчас рядом со мной один генерал, и один больной, – сказала женщина. – И этот больной сейчас поедет со мной!

– Не могу, – сказал я, все же поднявшись со ступенек. – Поверьте, Ксения, если я сделаю это сейчас, то у вас пациентов окажется больше, чем вам бы хотелось.

– Все так серьезно? – подполковник взглянула на командарма.

Генерал-полковник только кивнул головой.

– Ясно, тогда я приставлю к вам Людочку, будете под постоянным присмотром! И во всем слушаться ее!

Она обернулась к машине и увидела Телепина, который старательно пытался укрыться за спиной Капралова.

– А вот еще один будущий пациент нашего госпиталя. А ну-ка идите сюда, товарищ капитан! Это значит, так называется: «Я только на минуточку загляну, командира проведаю, а вы пока девчата посмотрите, что я вам привез! Настоящий, парашютный шелк»!

Афанасий Петрович промолчал, да что он мог ответить, ведь, действительно, выкрал своего командира из госпиталя. Из кузова санитарной машины выпрыгнула Людочка. Сверху ей протянули сумку, и она тут же перекинула ее через плечо.

Ксения Михайловна, не дожидаясь оправдания Телепина, пошла ей навстречу.

– Ну вот, ППЖ, заявилась! – тихо, чуть ли не шепотом проговорил Афанасий Петрович.

Я все же услышал, и неодобрительно посмотрел на него. В ответ был взгляд полный осуждения. Чего это он, ведь раньше и виду не подавал, что знает о моих похождениях.

Людочка, получив инструкции, направилась к нам. Санитарная машина уехала вместе с докторшей.

– Ну, так что будем делать с Ведерниковым? – напомнил командарм о текущей проблеме.

Я уже понял, разрешения на арест полковника он не даст. Мехлис добьется своего и от нашего демарша ничего, кроме неприятностей не не выйдет.

– Вы как хотите, но в моем корпусе он служить не будет! – твердо сказал я.

– Тут вот еще, пришла директива, продолжил командарм, твоего замполита корпуса Брежнева отозвали приказом о переводе, на Кавказский фронт. Вчера улетел.

Вот как значит, все-таки попадет он на свою «Малую землю», подумал я. Даже не попрощались с Леонидом Ильичом. Но ничего, даст бог, свидимся.

Подошла Людочка, и, отдав честь, стала осматривать мою руку, заставив пошевелить пальцами. Что я и проделал, с улыбкой глядя ей в её карие глаза, стараясь в то же время, не заскрежетать зубами. Очевидно, она все же, что-то заметила в моем поведении. Потому что, раскрыв сумку и порывшись в ней, сказала:

– Товарищ генерал-майор, пройдемте в помещение! Вам необходимо сделать укол, а Вы ведь не будете прилюдно оголять свой зад?

Горбатов, не выдержав, от души расхохотался. Пришлось, подчиниться.

Корпус начал было закрепляться на захваченных рубежах, но подошли армейские части и сменили нас, заняв наши позиции, и тем самым давая возможность передохнуть, пополнить состав.

Я определил базу моего штаба рядом с расположением бригады Воронина. Людей не хватало. Федорчук, мой водитель, взял на себя функцию ординарца вместо погибшего Павла Панкова. Вот еще одна смерть, которую я не мог простить Ведерникову. А тот заявился на доклад как ни в чем, не бывало.

– Почему мы прекратили наступление? – начал Ведерников с ходу кричать на меня. – Нужно продолжать его, а не устраивать врагу передышку, – возмущался он.

Я, посмотрел на него с огромным чувством неприязни.

– Бригадир Ведерников, – ни товарищем, ни по званию его называть не хотелось. – Вы по должности кто?

Тот с удивлением посмотрел на меня, потом произнес:

– Командир бригады.

– Вот. Наступление временно приостановлено по приказу командарма Горбатова, а он согласовал это с командующим фронта. Вам понятно? До подхода наших резервов и тыловых частей никакого наступления не будет. Тем более, что к немцам они уже подошли.

– Но представитель ставки, товарищ Мехлис, рекомендовал продолжить наступать, – не успокаивался полковник.

– Ведерников, сколько у вас в бригаде осталось танков и людей?

Тот молчал.

– И батальона не наберется, и это за два дня. Я вас, снимаю с бригады, – сообщил я ему. Приказ уже мною подписан и передан в штаб фронта.

–За, что?

– За невыполнение приказа! На каком основании Вы отозвали охранение штаба и артиллерии корпуса, прекрасно зная, что у нас в тылу до сих пор находятся окруженные немецкие части?

– Но после прорыва обороны противника мне нужны были силы для дальнейшего наступления, а резервы не откуда было брать.

– В результате вашего решения, несогласованного со мной, погибли сотни людей, в том числе начштаба корпуса полковник Травченко. Корпус остался без тяжелой артиллерии! К сожалению, я не могу отдать вас под суд, я лишь написал резолюцию, на каком основании снимаю вас с должности. Все, идите, вас отзывают в штаб армии.

– Ну, мы еще посмотрим, кто был прав, – выходя из комнаты, полковник с силой хлопнул дверью. За нею, донеслись слова. – Он еще пожалеет об этом, мальчишка, выскочка.

Такие слова я уже слышал от других, поэтому остался равнодушен к ним. – «Собака лает, а караван идет».

Из соседней комнаты послышался шум. В мою резиденцию ворвался растрепанный Вяземцев, с висевшими на нем Лисицыным и Телепиным. Позади виднелся Федорчук, ощупывавший свою скулу.

– Где этот выродок? Куда он делся? Дайте, я его пристрелю! – кричал, вырываясь, взбешенный Артур Николаевич, – Да отвяжитесь вы, от меня!

Полковник встряхнулся, и от него, как пушинки в стороны отлетели Телепин и Лисицын.

– Успокойся Артур Николаевич, – сказал я, сделав шаг назад от взбешенного зама, опасаясь за свою руку.

– Успокойся? А ты видел их, лежащих в гробах, сколоченных из снарядных ящиков? Травченко, Зиночку? С майором Бельниковым я два года в одном дивизионе служил! Храбрый, талантливый артиллерист, с первого залпа мог накрытие цели сделать!

Вяземцев, был на похоронах, а я нет – лежал в госпитале и не смог проститься с погибшими.

– Зиночка, ей едва двадцать лет исполнилось. Добрая, светлая душа, я с ней ни разу, ни-ни, относился, как к младшей сестре, просто оберегал ее от остальных! И вот, не уберег!

Полковник, присел на стул и, обхватив лицо руками, заплакал.

Лисицын с Телепиным вышли из комнаты. Я же стоял и не знал, что делать, что сказать. Вяземцев впервые по- настоящему был влюблен и потерял ту, которую любил, но до конца не осознавал этого.

Виллис с полковником Ведерниковым выехал из городка и по грунтовой дороге направился к селу, где расположился штаб армии.

Дорога была, почти пустой, только изредка попадались встречные машины и небольшие группы гражданских, возвращавшихся откуда-то домой. В основном это были женщины и старики, с какими-то узлами и тележками, загруженными разным барахлом для обмена на продукты в сельской местности.

По пути машину Ведерникова обогнал одинокий мотоциклист на мотоцикле с коляской и скрылся в клубах поднятой им пыли. Виллис уже поднимался на пригорок, когда раздался выстрел, и полковник Ведерников, дернувшись, завалился на бок с образовавшейся красной точкой на лбу. Шофер и автоматчик в испуге выпрыгнули из машины и залегли за её колесами, но выстрелов больше не было. Очевидно, немецкий снайпер из блуждающего «котла», убив офицера, поспешил покинуть позицию.

В трехстах метрах от происшедшего из кустов вылез человек в танкошлеме, и бросив в протекавшую рядом речку немецкий карабин, направился к стоявшему неподалеку мотоциклу. Ну вот, еще одним «шатуном» стало меньше, думал он. Хорошая охота, однако.

Глава вторая

Ну почему так, думал Сергей, с завистью вспоминая отца и сержанта Федорчука, получивших за бой при обороне штаба ордена Красной Звезды, а он, за тоже самое, медаль «За отвагу» и звание ефрейтора. Правда, его переполняла гордость за отца, тот стал майором – замом командира корпуса, глядишь, и генералом скоро будет. Награды получили не только они – многие, кто с боями прошли от Белгорода, освободили Харьков, прошлись по немецким тылам. Двое, подполковник Гаврилин – командир кавалерийской бригады, и капитан – теперь уже майор Бровкин, стали героями Советского Союза. Ничего, у него, Сергея, тоже все впереди. Вон Иван Бровкин, тоже с медали начинал, а их командир корпуса Виталий Викторович, как рассказывал отец, два года тому назад был всего лишь сержантом и имел одну медаль. А как вырос!

Сергей мечтательно зажмурился. Вот закончится война, возьмут они Берлин, а это будет, пройдутся по нему, распишутся на стенах Рейхстага и сделает он надпись, как говорил Виталий Викторович, уж очень понравились эти слова: «Развалинами Рейхстага, удовлетворен, Сергей Телепин». И вот он майор, а он к тому времени будет майором, как сейчас его отец, входит в класс, где сидят на уроке его бывшее одноклассники. Они будут заканчивать девятый, или десятый класс. Директор школы торжественно объявляет: «А сейчас перед нами выступит наш бывший ученик – герой Советского Союза, гвардии майор Сергей Афанасьевич Телепин»! Выступить он, не успел…

– Куда прешь, малец! Глаза разуй! – это был парень в новенькой гимнастерке, под два метра ростом, судя по всему из нового пополнения. Сергей выходил из штаба, боец же наоборот собирался попасть в него.

– Рябинин, ты как разговариваешь со старшим по званию! – сделал замечание Федорчук, идущий следом за рядовым.

Тот сделал шаг назад и посмотрел на того, с кем столкнулся. Перед ним был солдатик едва дотягивающий ростом до его плеча. Солдатик нагнулся, поднял слетевшую с головы пилотку, отряхнул её, надев, задрал голову и пристально посмотрел на верзилу. Тот, наоборот, склонив голову, рассмотрел того, кого он чуть не смел с дороги. Если бы не форма, пацан пацаном, а так на погонах полычке, а на груди самое главное, медаль «За отвагу».

– Извиняюсь, товарищ ефрейтор! Не заметил. – Рябинин, козырнул и уступил дорогу. Ефрейтор отдал честь, и спустился по ступенькам.

– Иди давай, командир ждет, – поторопил Алексей здоровяка.

Тот все же обернулся и, глядя на уходившего солдатика спросил:

– А кто он такой? Ну, пацан, пацаном, а уже при медали.

– А, это наш Серега, действительно по годам еще пацан, но фору даст любому, а награду в бою заслужил. Мы втроем – я, он и его отец майор Телепин целый полк немцев сдерживали, спасая раненого командира, пока наши не подоспели.

– Втроем, целый полк? – не поверил Рябинин.

– Да у кого хочешь спроси! – возмутился Федорчук, – Награды просто так не дают, – сказав, он потрогал висящий на груди орден Красной звезды. Не один десяток немцев уложили. Ну, ладно! Хватит лясы точить, пошли! И ты, это, Семен, – Федорчук сделал паузу, – блатные замашки свои не выставляй, подумаешь, год по малолетке сидел, с кем не бывает. Ты себя сперва покажи, достоин быть ординарцем, али нет. Тебя, как самого расторопного старшина рекомендовал, из нескольких сотен новоприбывших. И, самое главное, не воруй, даже по мелочам. У нас этого не любят.

– Не беспокойтесь, товарищ сержант! Все в прошлом, а тем более у своего брата солдата крысятничать – последнее дело! Тут мы в маршевой роте одного такого поймали. – В общем, до фронта он не дошел – руку случайно сломал, споткнувшись, ну и синяков при падении получил.

Федорчук, подтолкнул солдата, в широкую спину.

– Иди, потом поговорим.

И они, наконец-то вошли в штаб.

Я смотрел на своего будущего ординарца, решая, брать, не брать. Всем, вроде, детинушка хорош. И ростом бог не обидел, на полголовы выше меня. Подобрать ординарца поручил Федорчуку, ему я в этом деле доверял. Самому некогда, да и не мое это дело. Тем более Алексею машины хватает, хотя он и за ординарца успевал управляться. Натура такая, не был бы водителем, лучшего «денщика» и желать не надо.

– Семен Евграфович Рябинин, – представился боец. – И добавил: – лучше просто, Семен.

– Понятно, что же ты, просто Семен, на себя наговариваешь?

Я взял листок, переданный мне Капраловым, в обязанность которого до сих пор входило оберегать меня, а значит знать о людях, которые меня окружают, почти все. Вот и на Рябинина успел в короткий срок собрать досье. И там значилось: «Почему-то рядовой Рябинин стал выдавать себя за мелкого уркагана, отсидевшего год по малолетке. В разговорной речи стали появляться незнакомые слова, похожие на сленг, выдаваемый Семеном за феню. Но, со слов земляка, попавшего в ту же маршевую роту, Рябинин никогда к уголовной ответственности не

привлекался, а словечек нахватался у бывших сидельцев с которыми целую неделю ехал в одном вагоне на сборный пункт».

Семен молчал. И это мне стало надоедать.

– Так почему? – вновь спросил я. – Даже, если бы и сидел, но

исправился, ничего такого тут нет зазорного, но вранья я не потерплю.

Сказав это, я посмотрел на Федорчука, мол, кого ты ко мне привел.

Заговорил первым Федорчук:

– Чего молчишь, башка стоеросовая? Отвечай, когда командир спрашивает! – и сам же за него ответил: – Он, товарищ генерал, еще молодой, глупый. Сказали ему уголовники, что на фронте ихней братве живется получше, вот он и решил под них подделаться, чтоб авторитета нажить. А того, глупая башка, не знает, что авторитет на войне зависит от того, как в бою себя покажешь. И уголовники это поняли и потому воюют неплохо, сам видел.

Семен, заговорил:

– Вы правы, товарищ сержант, думал, уважать больше будут, если блатным прикинусь. Извиняюсь, товарищ генерал- майор, больше такого не повторится.

– Хорошо, на первый раз прощаю, но у меня к тебе еще один вопрос. Почему в ординарцы пойти согласился? Это же, как бы в услужение. Многое я и сам успеваю делать, но сапоги чистить придется, там чай, еще многое по мелочам делать.

– Честно, товарищ генерал-майор, жить хочу. Но, а на дядю я

привык работать и ничего в этом постыдного не вижу.

– Это где же ты на дядю работать привык? Тебе годков сколько? Восемнадцать? Советская власть давно батрачество отменила. Или в артели какой подрабатывал? – все это выпалил Федоррчук.

– Разное бывало, – ответил Рябинин.

– Так, хорошо, возьму тебя с испытательным сроком, – сказал я. – И да, насчет жить хочу. Это не на войне. Знаешь, что с моим предыдущим ординарцем случилось?

– Знаю, слышал, говорили так-то случайность, не каждый же раз под пули лезть. Вы не думайте, я не трус, но если есть возможность уменьшить риск погибнуть, зачем отказываться.

– На войне, Семен, случайностей не бывает. Бывает закономерность случаев и человеческий фактор, – сказал я и добавил уже Федорчуку: – Готовь машину, едем в штаб армии, обязанности ординарца, Рябинину потом расскажешь.

Отдав распоряжения своему начштаба Лисицыну, я вышел во двор и направился к ожидавшей меня машине. Подойдя к ней, я остановился. На переднем сидении, рядом с водителем сидел Рябинин. Передо мной стал вопрос, что с ним делать. Во-первых, я не собирался брать его собой, во-вторых, он занял мое место. Ну, с

первым ладно, пусть едет, привыкает – он ко мне, я к нему. Да и Федорчук, пока буду в штабе, проведет с ним в общих чертах беседу о том, что необходимо делать ординарцу. Жаль Павла, старой закалки был человек. Бывало, подумаешь, хорошо бы сейчас чай, или кофе попить, а он уже чашку несет. Впрочем, чего это я. Я стоял у машины.

– Ну…, – начал я, – и не закончил.

– Распоряжение подполковника Капралова, – отрапортовал Федорчук. Он сказал, что голову мне оторвет, если увидит, что я вас вожу на переднем сидении. Это после гибели полковника Ведерникова, – уточнил водитель.

– Понятно. Делать нечего, я умостился на заднее. Ко мне подбежал старший отделения сопровождения и уточнил путь следования.

– В штаб армии, – крикнул он мотоциклисту, рядом с которым в коляске сидел пулеметчик.

Мотоцикл рванул вперед, за ним тронулись мы, за нами такой же виллис с четырьмя автоматчиками охраны, с сержантом во главе.

Как только мы выехали из городка, Семен обернулся ко мне.

– Товарищ генерал-майор, вы бы фуражку сняли, а вот это бы надели, – он протянул мне свою пилотку.

Я озадачено, посмотрел на него, вот это да, Капралов и с ним провел беседу. Фуражку не снял, лишь только хмыкнув, произнес:

– Может, мне лучше каску надеть, так поспокойней кое-кому будет?

Семен, ничуть не смутившись, ответил:

– Желательно, товарищ генерал, но я так понял, вы этого делать не будете.

– Правильно мыслишь боец, – сказал я, отмахнувшись от его пилотки.

Я привык ездить в машине спереди, рядом с водителем, потому что всегда старался иметь перед собой полный обзор. Теперь, из-за широкой спины Рябинина, его не было.

– Что там? – вдруг спросил Семен у Федорчука.

Тот, полуобернувшись ответил:

– Пехота загорает, видать машина обломалась.

Я чуть приподнялся, чтобы увидеть, что там происходит. Впереди маячила полуторка, вокруг нее суетилось несколько человек. Следующий впереди мотоцикл, вильнув чуть в сторону, объехал её, тоже предстояло сделать и нам. Семен вдруг резким движением, дернул руль, на себя. Сработал и Федорчук, не понимая, что к чему, но инстинктивно нажимая на тормоз. Мы почти вылетели в кювет, но зато пулеметная очередь предназначавшаяся нам, прошла стороной. Раздался взрыв гранаты. Мы уже выскочили из машины и залегли в канаве. Вовсю разгоралась стрельба. Это наша охрана со второй машины завела перестрелку. Нам же невозможно было поднять голову. Левой рукой достав пистолет я пытался чуть ли не зубами передернуть затвор.

– Дайте мне! – Это был Семен, лежащий рядом. В руке у него уже был ТТ, принадлежащий раньше Павлу. Я протянул ему пистолет. Тот, схватив его, мгновенно передернул, так и не выпустив из огромной ладони свой.

– Эй, ты куда?

Не обращая внимания на мой возмущенный вопрос, Рябинин быстро пополз по канаве вместе со своим и моим пистолетом. Стрельба почти утихла. Почти, потому, что с нашей стороны ответных выстрелов не было. Я чуть приподнял голову, пытаясь оценить обстановку, но тут же спрятал ее. Сверху прошла очередь. Но все же я увидел, как от грузовичка к нам бежали люди.

– Хана, – проговорил я, – и встретил взгляд Федорчука, сжимающего наган.

– Эх, гранату бы мне, – с тоской сказал он. – А, была, не была!

Он, собирался вскочить, но в этот момент, раздались выстрелы, потом, с секундной задержкой, еще. Я все же, приподнял голову и увидел. – Рябинин, зайдя со спины к бегущим, пристав на колени, стрелял по-македонски, с обеих рук, почти не целясь. Четверым, бегущим к нам, оставалось метра четыре, и они не преодолели их, завалившись перед нами. Я приподнялся на половину, и понял, стрелять по нам больше некому. Возле пулемета максим, который был направлен в нашу сторону и стоял в кузове полуторки с откинутым бортом, лежал неподвижно стрелок.

Оглядевшись, Рябинин направился к нам. Нет, он был кем

угодно, но не деревенским увальнем, которым прикидывался.

Рядом клацнул затвор.

– А автоматик-то наш. Можно я себе его возьму, товарищ генерал? – спросил, Федорчук.

Я поглядел на убитых, одетых в нашу форму, и ответил:

– Да забирай хоть все! – и добавил: – Больше без автоматов и гранат ездить не будем.

Подошел Рябинин и протянул мне мой ТТ. Я лишь только отмахнулся.

– Оставь себе, ты я гляжу с двумя работать профи. Глянул ему в глаза, которые мгновенье тому назад были жесткими, а теперь

излучали саму доброту.

– Спасибо, Семен! Потом поговорим. А сам думал, все-таки, умудрились особисты всучить своего. А интересно, сколько лет, его тренировали, как их сейчас называют осназовцы? Их подготовка.

Федорчук спешил к стонущему сержанту, тот один оставался в живых возле расстрелянного виллиса. Я глянул в другую сторону. Недалеко от полуторки, валялся опрокинутый, покореженный взрывом гранаты мотоцикл, возле него окровавленные тела двух бойцов.

Послышался гул моторов, и из-за просеки показалась танковая колонна. Это шла свежая бригада из резервного фронта, обещанное мне пополнение. Идущий впереди танк остановился перед перекрывающими путь разбитым мотоциклом и телами погибших. Из люка башни высунулась голова, потом и сам танкист. Вслед за первым танком встала и вся колонна. Откуда-то из ее средины вырвался автомобиль и помчался к головному танку. Танкист меж тем, спрыгнул на землю и оглядел побоище.

– Что братишки, налет? – спросил он, направляясь к нам. Разглядев меня, ойкнул, но сказать ничего не успел. Возле

танка притормозил додж, и выглянувший из него офицер проорал:

– Кривцов, почему встали? Немедленно освободить дорогу! Не хватало, чтобы и нас бомбами накрыли.

Почему-то и старший офицер решил, что это был авианалет.

– Подполковник, ко мне! – крикнул я, обращаясь к нему.

Тот, услышав командный голос, понял, что рядом кто-то в звании повыше его. Выбрался из машины и, определив взглядом, кто здесь старший, быстрым шагом подошел ко мне.

– Подполковник Баланов, товарищ генерал-майор, командир 23-й танковой бригады.

Ну, точно ко мне, только мы её вчера ждали.

– Генерал-майор Кропоткин, – представился и я. – Тут такое дело, подполковник. Это не налет авиации противника, а спланированное нападение диверсионной группы. И да, вы правы колонну задерживать нельзя.

Через двадцать минут мы вновь ехали по дороге к штабу армии. Нас сопровождал ЗИС с двумя отделениями автоматчиков в кузове, выделенными мне в качестве охраны из мотострелкового батальона бригады. По времени я уже опаздывал, мне было приказано явиться к двум, а уже была половина третьего. На месте происшествия, оставался особист бригады с десятком человек. Раненого сержанта отправили в корпусной госпиталь.

Генерал-полковника Горбатова на месте не оказалось, выехал в штаб Фронта. Я зашел к начальнику штаба. Генерал-майор Виконтов сидел у себя за столом и пил чай.

– А, Виталий Викторович, заходите, присаживайтесь! На чаек решили заглянуть?

Я присел напротив и хотел уже было извиниться за опоздание.

Но в этот момент мне подсунули стакан в серебряном подстаканнике, с горячим, ароматным чаем, который налил ординарец Виконтова из настоящего пузатого самовара, стоящего тут же на столе.

– Да, Виталий Викторович, на завтра назначено совещание на

двенадцать часов. Прибыть со своим начальником штаба или заместителем. Кстати, как насчет вашего штаба? Людей подбираете? Мы в свою очередь к вам несколько человек пришлем.

Генерал-майор допил свой чай, поставил пустой стакан в таком же подстаканнике на стол и продолжил:

– Сегодня утром к вам отправили нового адъютанта, старшего

лейтенанта Колкина. Как он вам? Лейтенанта Ветрова, представили к ордену Красного знамени, посмертно. Геройский поступок, закрыть своим телом командира.

– Согласен, и очень жалею его. Вот вашего Колкина еще не видел.

– Ты, наверное, из штаба фронта едешь? – предположил начштаба армии.

– Да нет же, к вам ехал! Сами к двум часам вызывали. Извините за опоздание, но по дороге на нас напали вражеские диверсанты. Еле отбились. Погибло шестеро бойцов из группы сопровождения.

– Сперва полковник Ведерников, теперь нападение на вас, – обеспокоился Виконтов. – Не слишком ли подозрительно?

Потом вдруг вскочил со стула.

– Никто вас не вызывал сегодня к нам в штаб! Совещание, как я говорил, назначено на завтра, на двенадцать.

– А как же нарочный? Я сам видел, как он вручал пакет моему начштаба.

– Никакого нарочного к вам сегодня не направляли, пакет о завтрашнем совещании передали с Колкиным!

Тут, вскочил и я.

– Нужно немедленно менять дислокацию штаба и изменить время совещания!

– Да, да! – согласился со мной Виконтов.

– Что было известно старшему лейтенанту Колкину о готовившемся наступлении? – спросил я.

– Как штабному офицеру – многое. Он иногда выполнял поручения вестового, – сообщил начштаба.

– Понятно… То-то у Лисицына не возникло вопросов к вестовому. Встречал его в штабе армии, да и мне он показался знакомым.

– Давно он у вас служит? – спросил я у начальника особого отдела армии полковника Лебедева.

Мы вышли с ним во двор поселкового клуба, когда-то бывшей помещичьей усадьбы. Тот уже был в курсе моих приключений. Связывались со штабом моего корпуса. Колкина в нем не было, и даже не отмечался, и да, со слов Лисицына, пакет привез именно он.

– Не у меня, а при штабе, товарищ генерал-майор, – и добавил: – Несколько месяцев. Прибыл из госпиталя, после лечения. Проверили, как положено, провели беседу. Офицер, как офицер, награжден.

– Из какого госпиталя? – спросил я, понимая вдруг абсурдность своего вопроса.

– Из под Воронежа, – ответил особист, наблюдая, как солдаты в спешке выносят имущество штаба и грузят его на машины.

Я чуть, не выругался.

– Немедленно пошлите запрос в госпиталь, не начинал ли свое лечение старший лейтенант Колкин в Харьковском госпитале до поступления к ним!

– Уже делается, СМЕРШ подключили, – полковник опять вдохнул.

– Ох и нагоняй мне будет, шпион и при штабе армии.

– Особенно ваш Капралов разорялся, когда узнал, что произошло и кто виноват. Я было хотел его осадить, все-таки старше по званию и как-никак его начальство. Так он меня, послал, – возмутился Лебедев, – Вы бы с ним поговорили, в конце концов, он в первую очередь должен был отвечать за вашу охрану.

– Поговорю, – буркнул я, и, уточнив, куда перебирается штаб, попрощался и двинулся к своей машине. Капралов как раз и заботится, думал я. Один Рябинин чего стоит, и надо же, как хитро, мне его подсунули, через маршевую роту. А парня наградить надо и к званию сержанта представить. Интересно, какое у него звание на самом деле.

По приезду в свой штаб, я первым делом встретился, с подполковником Капраловым. Тот сидел за столом и внимательно разглядывал вещи и документы убитых.

Мы поздоровались. И я, присев, спросил:

– Ну, что?

– Все, как под копирку. Особист кивнул на солдатские книжки, все после госпиталей, и вот, – он подвинул мне одну из книжек.

Я прочел, младший сержант Алексей Михайлович Федорчук.

– Я таким совпадениям не верю, – сказал подполковник.

– Да я за Федочука головой ручаюсь! – возмутился я.

– Да я не об этом, – поспешил меня успокоить Капралов, – Похоже, за вами, товарищ Кропоткин, ведется охота, и те двое, которых мы ранее задержали, крутились возле частей нашего госпиталя неспроста. Эх, если бы знали, допросили бы тех предателей построже, а так трибунал и расстрел. Да, с этого момента, ваша охрана усилится.

Я, представил себя в душном БОА, впереди два танка, взвод

мотострелков позади в студдебекере, после него еще один танк. И всю эту кавалькаду, подъезжающую к штабу армии. Я вздрогнул. И с мольбой посмотрел на особиста.

– Может, как обычно, ну добавим парочку мотоциклистов, и так один Рябинин, чего стоит, спасибо за него.

Капралов недоуменно уставился на меня. Потом сказал:

– Ах да, за то, что одобрил его кандидатуру в ординарцы. Хотя мог и не поддержать из-за его фантазий. Умеешь ты себе людей подбирать, Виталий Викторович. Федорчук мне рассказал, как тот из пистолета ухлопал ряженых.

Я, пожелав удачи в поисках Колкина, поспешил выйти, пока не завелась песня о главном, о моей охране. Вот спец, думал я, как все обставил. Будто я сам подобрал себе Рябинина.

Послышался чей-то возмущенный голос:

– Я тебе куда сказал этот ящик отнести? К машине! А ты куда

поперся с гранатами, башка ты стоеросовая!

Незнакомый мне старшина отчитывал солдата, который стоял с небольшим продолговатым ящиком в руках. Ну да, штаб обновлялся не только офицерским, но и рядовым составом. Вот и новый начхоз штаба. Я уже было хотел зайти к себе в кабинет, как вдруг услышал:

– У тебя, что совсем винда зависла? Чего стоишь, бегом к машине!

Теперь завис я. Обернувшись, я увидел, что старшина топает вслед за солдатом к выходу.

– Старшина, – окликнул я, его.

Тот обернулся и, как бы спрашивая взглядом, его ли зовут, уставился на меня. Я кивнул.

– Старшина, подойдите сюда, – сказал я, приглашая вслед за собой в кабинет. Я зашел и почему-то присел на край стола. Следом явился старшина. Представился.