Земля Адриана бесплатное чтение

Часть первая

Реформы в 2309 году от Рождества Христова в Хартсе были восприняты спокойно и без особой реакции. Людей будущего сложно было чем-то удивить, им это показалось сменой декораций, а были введены ограничения на пользование сенсорами чувств. Новые сенсоры в виде тонких пластин отменялись по причине их вреда для здоровья носителей. Вместо них всем разрешено пользоваться поддержанными сенсорами в виде браслетов, а тем, кто хочет покупать новинки, надо обследовать здоровье.

Сенсоры чувств стали неотъемлемой частью человеческой жизни, новой ежедневной порцией дофамина и даже серотонина. Они надеваются на руку, чаще на левую, ведь большинство правши. Правой рукой нажимают на сенсор, он включается, появляется меню, в котором выбираются функции сенсора – он мог ввести в организм дозу гормонов или других веществ, стимулирующих в носителе определённые чувства: удовольствие, покой, усталость, чтобы отдохнуть, и наоборот – чувство бодрости, возбуждения и так далее. Заряжаются они обычно солнечной энергией. В любой момент, если ничего и никто не мешает, заряженный сенсор давал человеку порцию дофамина, которого не хватает современным людям.

Эта вещь, возникшая 2-3 десятка лет назад, не получила бы широчайшее распространение без спроса, который был.

Многовековой прогресс наложил отпечаток не только на условия жизни, но и на самих людей. У людей атрофируются чувства, эмоции, люди просто привыкли ко многим вещам и перестали удивляться, чувства притупились. Индустрия развлечений уже не могла по-прежнему обслуживать людей, было пресыщение хлебом и зрелищами. Возникла идея искусственной стимуляции чувств и эмоций.

Социальные нормы, общепринятые представления так же несколько изменились за столетия, теперь говорить о морали, духовности не совсем корректно, правильнее говорить о целесообразности, пропорциональности, практичности, удобстве. Наносить вред себе и другим неправильно, но речь не об этике или порядочности, а о пользе, логичности. Этика несколько изменилась, стала своеобразной, совесть стала какой-то практичной, с духом материализма, с точки зрения внутривидовых отношений, эволюции, этологии. Наличие души или воли у человека не исключалось, но при объяснении многих вещей, в том числе человека, предпочитали подход детерминизма.

Уже порядка полувека назад появилась новая система, демократия становилась настоящей, в ней было меньше фикции. Речь идёт о доступе простых людей в министерства и департаменты, в суды, в законодательство, по подобию инвестиций. Инвестор, имеющий купленные акции, имеет долю в компании, соответствующую цене и количеству акций – подобным образом простые люди могли приобрести свою часть в правительстве, ознакомиться с этой «кухней», стать чиновниками, по сути. Получить свою долю в управлении можно было при условии наличия высшего образования, желательно экономического или юридического, не быть заграницей в течении нескольких лет, иметь настоящий паспорт, желательно знать управление и менеджмент, пройти специальные платные курсы как гарантии своей компетентности. Такие возможности были в широком доступе, но их было сложно совмещать с основной деятельностью, это было бы две работы.

Реформа в сфере управления также была воспринята без особого внимания и интереса. Реформа добавила новые условия для получения части в партии, чтобы отсеивать непригодных. Особой реакции на реформу не последовало, люди только лишний раз поняли, что нужно подумать, прежде чем решить стать управленцем, это не всем подходит.

Люди издавна хотели перемен, и была возможность как-то влиять на ход вещей. Самому что-то менять – это уже вопрос желания, энтузиазма. Когда возможностей становится много, человек становится избалован ими, он привыкает, и тогда нужен только комфорт, достаток, чтобы не тревожили, а усложнять себе жизнь и что-то делать более серьёзное уже не хочется. Люди принимали прогресс как воздух, настолько же нужный, насколько привычный. Удивительные вещи перестают быть удивительными, это приспособление к ним. Когда приспособленность и невосприимчивость ещё не выработана, есть реакция, чувствительность к вещам, а когда выработана, тогда технологии становятся частями тела или второй сущностью человека.

Люди научились делать медицинские приспособления для исправления своих недостатков: есть костюмы и экзоскелеты для улучшения осанки, для омолаживания кожи, технологии способны питать организм носителей нужными веществами или выводить из организма токсины, холестерин, гнойники и даже опухоли, биотехнологии давно развиваются и используются. Пластические операции стали доступными, и их доступность повлекла за собой некоторые последствия, когда, например, нельзя с полной уверенностью определять человека, гражданина, особенно если этот гражданин решился изменить внешность, поэтому решили ввести обязательный учёт людей, прошедших пластическую операцию.

Отдельная история с детьми, их зародышей научились выращивать отдельно от матерей. Учёные разработали систему, максимально похожую при имевшихся знаниях и ресурсах на материнскую утробу, с искусственной питательной средой для эмбрионов. Образцы оплодотворённых яйцеклеток с согласия родителей вводили в утробу и освобождали девушек от вынашивания и от тяжёлых родов. Законодательство по биоэтике ввело обязательный учёт граждан, решивших приобрести искусственную утробу или дать образцы своих клеток в медицинские центры, где за эмбриогенезом тщательно следили, чтобы в процессе созревания плода не возникло никаких сбоев, что могло привести к фатальному исходу. В случае приобретения такой утробы родителей регулярно посещали медики для мониторинга эмбриогенеза. Несмотря на искусственную отстранённость младенцы не были для родителей чужими.

После рождения таких младенцев регистрировали, родители относили детей в центры, где определяли их антропометрические данные, сдавали анализы, давали предположения их будущей внешности, здоровья, задатков. Многие родители раз в несколько лет водили детей в центры, где общались с медиками, психологами, педагогами, которые давали характеристику детей, их склонностей, предполагаемые задатки в детях; кроме задатков родители формировали придатки, чтобы вырастить самодостаточных личностей, научить детей успеху и талантам. В детях воспитывали общие компетенции: грамотность, диалектика, критическое мышление, трудолюбие, любознательность, иностранные языки, физическое и психическое здоровье.

Существовавшая классификация профессиональной деятельности выделяла работу с мониторингом и с техническим анализом, когда мониторинг предполагает внешний контроль над машиной или роботом, будь то пилотаж, вождение, дистанционное и голосовое управление, а технический анализ связан с диагностикой и ремонтом; производящая и потребляющая деятельность, когда производитель строит и выпускает новые модели и виды техники, а потребитель эксплуатирует технику; наконец есть техники, медики, разработчики, а есть гуманитарии – педагоги, управленцы, менеджеры (также есть комбинированные профессии, такие как технические тренера по эксплуатации машин и роботов или виртуальные кураторы).

В школах и в специальных учебных заведениях давно был принят дистанционный стандарт образования, когда классы собирались в онлайн – режиме и общались с преподавателями и друг с другом; эти занятия старались не прогуливать и на них не списывали. Учителя не наполняли детей бесконечными заданиями и информацией, в кружках формировались круги общения и интересов, где детям давали возможность выбора предметов и тем, рассказывали и слушали вопросы и возражения учеников. Их водили в оборудованные классы и показывали опыты и приборы, их устройства, назначения, показывали географические карты и карты виртуального пространства, занимались учебной практикой с простейшими роботами и приборами, показывали мини – музеи со старыми моделями роботов и солнечных батарей, манекены андроидов с синтетической кожей и их внутренним устройством в разрезе или старинными вещами из 19 или 20 века.

Технологии стали выполнять многие чисто гендерные функции людей, например, то же искусственное вынашивание плодов, или, например, когда многие женщины выполняли чисто мужскую, но несложную работу, связанную с техникой. Появлялись роботы-андроиды обоих полов, и они могли не только заменить человека на работе, но и заменить человека в браке – браки с «умными супругами» не считались какой-то дикостью.

Если раньше технологии решали вопросы труда и комфорта, уровня жизни, то теперь они стали решать вопросы самой жизни. Тенденция обесполивания человека стирала гендерные различия, возникал новый тип homo.

Нельзя сказать, что общество будущего полностью уверовало в саентизм, что религия стала пережитком прошлого (хотя бы потому, что ещё в прошлом религию считали умершей, но она оказалась ещё живой и пережила своих отрицателей); некоторые исследования давали какие – то намёки на несостоятельность материализма, например, когда человек говорил стакану воды разные оскорбления, а потом брали анализ воды из стакана и сравнивали с анализом воды перед экспериментом и обнаружили различия в структуре до и после опыта, или когда оценивали результаты мозговой активности верующего человека после духовной практики, будь то молитва или медитация. которые он часто практикует. Реальный мир стал казаться людям сакральным – чем дальше, тем больше люди осознавали, как мало они понимают его устройство. Как ни странно, разная фантазия, разная мифология уже не были несовместимыми с наукой, научная фантастика перестала быть фантастикой, не говоря уже о том, что сакрализация природы есть ни что иное как язычество. Учёные философски говорили о «науке как религии материального мира», природа с её величием, неопознанностью рассматривалась как «храм», но никак не «мастерская», её сложность и неисчерпаемость могли вызвать священный трепет при прикосновении к ней, а те, кто слышали про антропный принцип Вселенной, предполагали наличие какой-то Силы, Бога или Эфира, Которая обустроила мироздание таким гениальным образом.

Среди общества бытовало мнение, что человечество никогда не узнает и одного процента из всех законов мироздания, или что все известные знания не абсолютны, они относительны и подходят только для упрощения восприятия мира, что мир в принципе нельзя изучить и быть уверенным в своих знаниях и представлениях о нём. Новые верования, идеи, новая философия, представления о мире и человеке сформировали язычество будущего, и всё новое оказалось хорошо забытым старым.

Великая миграция, современное Великое переселение народов, когда перенаселённость и крайне неравномерное распространение населения в разных регионах привела к кризисам, ещё не закончилась, но уже подтвердила тезис о том, что вечных империй нет. Запад столкнулся с массовой иммиграцией из Южной Америки и Африки, а Россия устраняла недостаток населения на своей огромной территории уроженцами Дальнего и Ближнего Востока и даже самими европейцами. Жители Запада и России по тем или иным причинам тоже покидали родные страны и регионы в поисках «спокойных мест», которых в мире становилось всё меньше.

«Золотой миллиард» разбавлялся приходом мигрантов с Юга и собственной эмиграцией, становясь всё менее «золотым». С одной стороны, в мире сглаживалось неравенство между развитым и развивающимся миром, но это сглаживание привело к стиранию всех границ – от национальной идентичности до государственности. «Массовая диффузия» народных масс показала, что «хорошо там, где нас нет», ведь довольные всем люди не стали бы покидать свой дом. Другое дело, что в своём отечестве нет довольства, также, как и пророков: европейские правые критиковали Запад и хвалили Россию, тогда как в самой России либералы бранили страну за вековую отсталость от Запада.

Этот долгий процесс не был чем-то единовременным и растянулся на многие годы, как колонизация Америки или развитие капитализма. Взаимно определяющие друг друга кризисы и Великая миграция вызвали мировую стагнацию и замедление темпов развития цивилизации, хотя развитие – это отдельная тема.

Политическая карта мира продолжала меняться: кризисы и миграции в отдельные регионы спровоцировали референдумы и движения за отделения территорий. Площадь крупных стран менялась в обе стороны, и отделившиеся регионы становились самостоятельными или полусамостоятельными республиками. Одной из таких республик был Хартс.

Молодой немец Арно, который служит бойцом гвардии Хартса, был пятым поколением немецких мигрантов, перебравшихся в Россию, а из России в Хартс во время Великой миграции.

Благодаря глобализации люди могли и могут переезжать из своей страны хоть на другой конец света, лишь бы были ресурсы. Переезжать из Германии на остров Сахалин для немцев необязательно и нерационально, но нестабильность заставляет не сидеть на месте. Переехав в Россию, семья Весгартов перестала нуждаться в доступных коммунальных услугах, но из – за отсутствия спокойной обстановки с миграцией и некоторых бюрократических трудностей с приспособлением в новом месте немцы решили не задерживаться и искать более удобное и спокойное место.

Азиатская часть России холодна и не так развита, Весгарты хотели комфортных условий. Мигрировать в Среднюю Азию, через которую на север переправлялись эшелоны китайцев, они тоже не хотели. Был вариант съездить в Японию или Корею, но они отказались: не из-за далёкого расположения, а из-за той же самой миграции японцев и корейцев на запад.

Остров Сахалин к северу от Японии, после мозговых штурмов и споров, показался им оптимальным вариантом для пребывания. Не слишком холодный климат, как в Сибири, отсутствие сухопутных границ с Азией и небольшие размеры острова делали эту периферию относительно «спокойным» местом, не подверженным наплыву мигрантов с Юга и разным волнениям. Немцы закрыли глаза на разницу в инфраструктуре, сервисе и в целом развитии между дальневосточным островом и Европой и осели в Хартсе уже после того, как остров отделился от российского государства и стал самостоятельной республикой. Во время Великой миграции многие люди покидали привычную колею и приспосабливались к новым условиям, уже обрусевшие немцы могли с меньшим волнением и с большей неприхотливостью менять своё место жительства.

Прошло несколько поколений; кровосмешение с местными жителями за несколько поколений разбавило их германскую внешность и повадки, хотя Арно, с его арийской модельной внешностью, в Третьем рейхе на руках бы носили.

После окончания колледжа Арно, идя по одной из магистральных улиц столицы, замечал рекламы вооружённых сил на крупных баннерах в голограммах. Он не стремился к этому, но понимал выгоды контракта. Он немного слушал и читал в Сети про военную службу, её плюсы и минусы, и решил, это было бы неплохой самореализацией, с бонусами, привилегиями, условия службы, со слов самих солдат, были сносными. Единственное, чем пришлось жертвовать, это даже не комфортом, ведь была техническая служба, рейтинг которой был выше рейтинга пехоты или флота. Новобранцам приходилось терять свою идентичность, они становились собственностью государства – это как содержать рабов в цивильных и комфортных условиях взамен на их полную зависимость от государства, от высших членов партии и президента, на срок службы. После окончания контракта бойцы могли уйти на покой с государственным обеспечением, а могли продолжить карьеру в качестве офицеров и пользоваться своим почётом.

Арно решил попробовать, ведь скучно не будет, а если не надоест, то можно и весь контракт отслужить. Он принял решение, подал заявление, получил приглашение и прошёл собеседование с психологом, заполнял варианты ответов в тесте, общался с офицером, который намеренно говорил в неофициальной непринужденной дружеской форме, чтобы оценить человека таким, какой он есть. Ему понравился нордический темперамент потомственного немца, офицер решил, что немец-механик найдёт себя в технической службе, но Арно сказал, что предпочел бы быть пехотинцем, и его решили отдать в гвардию.

В гвардии он сравнивал ожидания с реальностью не в пользу ожиданий, но решил задержаться и не сходить с дороги на полушаге, а хотя бы попробовать. Что ему нравилось, так это гендерная профессиональная пригодность мужчин и непригодность женщин, хотя он встречал и девушек в тёмносерой броне из прочных соединений с пушками на поясах. Армия принимала женщин, но традиционно отдавала предпочтения мужчинам, и Арно это нравилось, хотя он не был консерватором. Патриотом он не был, хотя бы потому, что сам Хартс как отдельное государство возник около века назад, он развивался, привлекал новых мигрантов, но отдельная нация хартсианцев со своей национальной идентичностью ещё не сформировалась. Тем более, что из-за Великой миграции, вызванной перенаселённостью, стирались старые государственные границы, отдельные части государств, почти не заселённые или незаселённые от слова совсем, массово колонизировались и со временем, как правило, отделялись, и потомственному немцу из далёкой для Хартса Германии на Западе казалось странным гордиться тем, что он родом из маленькой и далёкой Германии. Армия не дала ему патриотической закваски, зато он почувствовал себя настоящим мужчиной, тогда как гендерные различия постепенно устранялись, говорить о мужественности и женственности стало не актуально. В целом он не жалел о своём выборе.

На службе немец не завёл друзей, только знакомства. Он не был карьеристом, но считал, что человеческий фактор не уместен на такой работе, как у него, что, в принципе, правда, но не совсем. Роботы если и заменили людей на государственной или военной службе, то не совсем: во многих случаях роботы, даже «умные» с ИИ, непригодны для переговоров, планов и козней.

Один из немногих людей, с которыми Арно хоть как – то общался, был Адриан.

В полуденное время они встретились в коридоре, и русский обратился к нему:

– Ты не знаешь, где мы собираемся? Нас никто не предупреждал, когда и во сколько мы будем выходить на сборы.

– По-моему, нам сказали, что всех соберут в коридоре на первом этаже и поведут.

– Хорошо, спасибо…

Они разошлись.

Через час, вместо положенного перерыва, бойцов Третьего отделения действительно собрали на первом этаже и повели во внутренний двор.

Дежурный офицер стоял у первого по счёту бойца в длинной шеренге и ждал, когда подойдут коллеги.

Через минуту подошли коллеги. Два офицера в современной аскетичной офицерской форме, без отличительных «прибомбасов» типа аксельбантов и фуражек, были больше похожи на депутатов, только с погонами. Пернатый вид офицеров и солдат времён Наполеона в белых лосинах и мундирах с орденами и гренадёрками казался парадом и фетишем, а более поздние и аскетичные одежды военных и солдат времён Второй Мировой войны казались дизайнерскими по сравнению с современной военной формой.

Вернувшись с дневной смены домой, Адриан не поздоровался со своей «умной супругой», не удостоив гражданской жены-андроида с искусственным интеллектом внимания как неживого искусственного человека, чувствуя к Майе (имя андроида) отвращение и отстранённость, в отличие от самой Майи, которая всегда встречала «гражданского мужа» с работы и была к нему внимательна. С прошлой, живой человеческой супругой, отношения не сложились, и они расстались.

Майя подошла к нему, когда он, уже переодетый и с вымытыми чистыми руками сел на диван, и задала привычный вопрос:

– Как настроение, милый? Всё ещё хандра?

– Не спрашивай. – ответил он.

– Значит, хандра.

Он бросил на неё косой взгляд и ответил:

– Хандра, мандра – тебе не понять.

– Я понимаю, о чём ты. Что я – «умная» и не могу ничего чувствовать.

– Угадала. Знаешь, вот таким, как ты, можно завидовать.

– Зато я не могу почувствовать настоящую любовь, как живой человек. – ответила Майя.

– Я тебе скажу, что не все люди её чувствуют. Вот я, например.

– Твоя бывшая просто дура, а ты сам ещё не плох.

– «Дура»? Серьёзно? – сказал он с усмешкой.

– Если ты утомился, то не буду мешать – флегматично ответила Майя и ушла.

Он сидел, ни о чём не думая, затем обратил внимание на свой собственный сенсор чувств на низком столе напротив, который он до этого снял, одел, нажал несколько раз на сенсор и облокотился на спину с закрытыми глазами, почувствовав через пару минут некоторую эйфорию, сенсор напитал его дофамином. Он сидел и ни о чём не думал, ему ничего не хотелось делать.

Он не был побитым жизнью, но и удовольствия от неё получил не слишком много: после внезапной смерти обоих родителей несколько лет тому назад и последующего за ней расставания с супругой он почувствовал себя подростком, недовольным и рано разочаровавшемся в жизни, на службе стал чувствовать выгорание, со знакомыми мало общался и чувствовал кризис среднего возраста (самому ему было 38).

Когда Адриан тренировался в свободное время, когда лежал в кровати и страдал бессоницей, он прокручивал в голове тысячи мыслей и слов, не сказанных в буднее время другим людям, привык к относительному одиночеству, накручивал себя и иногда срывал накопленный негатив на своей «умной супруге», которая, казалось, способна оказать большую поддержку человеку, нежели люди вокруг.

Количество людей на планете достигло пика, но кризис одиночества не зависит от количества людей, он зависит от качества людей, наличия психологических барьеров и привычек.

Арно скоро повысят в звании, у него будет возможность взять отпуск с поддержкой, этот отпуск на месяц он планирует провести как медовый месяц со своей невестой в месте к северу от Хартса, сразу после своего дня рождения, когда ему исполнится 27.

Русская немка Соня родилась в Хартсе, но родители из России – немецкий дед во время миграции поселился на Урале, женился на русской бабке Сони, а родители в молодом возрасте улетели на архипелаг Хартса, который уже к тому времени стал отделённым от России независимым островным государством. Через пару лет у них родилась дочь, родилась естественным образом, а не в утробе из искусственно выращенных органов -им нужно было устроиться на новое место, получить прописку, заполнять все данные и прочее, им было не до утробы, хотя её было несложно приобрести, нужны были только достаточные для этого ресурсы, дело скорее было в том, что они просто об этом не думали. Родители, как было неофициально принято, водили дочь раз в несколько лет в центры, где им сказали, что их дочь может стать управленцем или общественным деятелем, так предположила один психолог после разговора с девочкой, которая проявила себя как активная и общительная. Родители учли это и стали заниматься её самореализацией. Из неё хотели сделать общественного деятеля, точнее, хотели бы, чтобы она ею стала. В школе родители Сони говорили преподавателям о ней, а преподаватели говорили с Соней, мотивировали и воспитывали в ней задатки, отдельные минуты онлайн-уроков уделяли время мотивации, организованности и продуктивности детей, но не делали из этого культа успеха, так как в 24 веке человек со склонностью к успеху и вечной продуктивности и работоспособности выдавал в себе бедного простолюдина, как когда-то склонность к дешёвой роскоши некоторые расценивали как бедное мышление.

Соне предлагали в будущем, когда вырастет, приобрести долю в партии, заниматься общественной деятельностью; она ходила в кружки для подростков, но, когда она выросла, она не стала утруждать себя и выбрала дизайн.

Арно договорился с ней о встрече рядом с колледжем, в котором они когда-то учились и познакомились, а потом стали встречаться – Арно до службы учился на механика, на практике с роботами познакомился с Соней, они говорили об интегральных схемах, как микросхемы с электронными компонентами и дорожками похожи на улицы, дома и дороги, а потом сдружились и общались на следующих практиках. У входа в колледж он встретил её, она была в зелёном обтягивающем термобелье, ведь уже похолодало.

Они хотели обсудить будущую свадьбу, планировали жениться через пару месяцев, после дня рождения Арно, провести медовый месяц на островах, арендовать участок с видом на море, а затем переселиться в новое жильё.

Он вышел в помпезном разноцветном костюме, а не в форме, хотя его могли вызвать и в выходной день, но пока ещё не вызвали. Когда они встретились, Соня взяла его за руку, только потом они поцеловались; хотели в шутку зайти в знакомый колледж, но только остановились у входа и заговорили:

– Всё в силе? – сказала она.

– Я нашёл одного человека, мы переписывались, он может предложить участок с домом на побережье на Хартсмере, в курортной зоне. На отдельном острове я ничего не нашёл, отдельные острова заняты под базы и полигоны, где я работаю периодически.

Туда можно будет добраться на электрокаре. Курортное поселение, там есть крупный бассейн на открытом воздухе с подогревом, пара клубов, лежаки, а наш участок рядом, у самого берега.

– Как же он выглядит?

– Размером с баскетбольную площадку, двухэтажный коттедж с участком, белого цвета, с видом на море, есть сауна, душевая, первый этаж как одна большая комната, а на втором пара спален. Как человек сказал, недавно сделали внутреннюю отделку, под ключ, шик и блеск, можно в нём жить.

– Ты только думаешь или уже решил?

– Вот тебя спрашиваю.

– Я вообще неприхотлива, но хотелось бы, чтобы ты не ошибся, а я не разочаровалась.

– Во мне? – спросил он с сарказмом.

– Да ну!

Они шли куда глаза глядят, обсуждали помолвку, как провести свадьбу, сколько человек будет и прочие подробности; болтали ни о чём, прогуливались по парку с искусственными деревьями, и так до вечера, пока не дошли до дома Сони, где договорились встретиться через неделю в следующие выходные.

На службе «трэвлы» в силу обстоятельств, либо просто везения, чаще других тренировались на учениях, иногда вместе со внешней армией Хартса. Службы по призыву давно нигде не было, только добровольный контракт. В армию или в гвардию могли взять любых добровольцев, независимо от здоровья, для них есть техническая служба или оборонные предприятия с производственными цехами и лабораториями, мастерскими по ремонту и диагностике техники, роботов, дронов и производству костюмов из металла и высокопрочного волокна. Главное условие – чтобы психика была в порядке.

Добровольцы проходили тестирования, общались с психологами, медиками и офицерами, которые спрашивали их биографии, семейное положение, состав семьи, их личную жизнь, взгляды, мотивацию служить в войсках, делали акцент на психике и психологии новобранцев.

На следующих учениях бойцов отвезли на бронетранспортёрах на остров с базой, учения проводились на открытом воздухе, в пасмурную осеннюю погоду, был конец августа. Проводились совместные учения бойцов внутренних войск и пехотинцев армии, внешне между ними не было разницы. Полигон был поделён на несколько частей, каждая часть предназначена для своих целей, учения проводились со стрельбой и спаррингами.

Стреляли из электропушек, с перемещениями и с препятствиями, по мишеням из прочных диэлектриков, после стрельбы спарринги на площадках.

Перед спаррингами бойцам дали питьевых энергетиков, спарринги длились по три минуты каждый, затем оппоненты сменяли друг друга в парах, таких спаррингов было пять, и десять человек на каждой площадке сменяли друг друга по четыре раза, пока каждый не встретится со своим первым партнёром.

После пяти трёхминуток все бойцы, с разбитыми губами, носами, красными разбитыми лицами, в изнеможении и с болью в голове, а некоторых унесли на носилках в лагерный госпиталь, построились в шеренгу перед площадками для спаррингов. Офицеры отчитывали бойцов о проделанной работе, каждый раз напоминая об отличии постановочных учений от реальных боёв, где не будет энергетиков, неподвижных мишеней и возможности перевести дух.

В островном общежитии всем бойцам выдали пайки, питательные смеси в тюбиках, сенсоры чувств, в госпитале выдали медицинские мази и имплантанты для восстановления физиономий, а бойцов, лишившихся чувств, оставили в госпитале на пару дней и дали двухнедельный отпуск, чтобы восстановиться.

Адриан, который тоже был на учениях, в свободный час ходил по номерам и спрашивал про номер «рыцаря», а когда нашёл его, Арно, сидевший раздетый на кровати, опёршись локтями на колени, задумчиво смотрел в пол и теребил руками свой браслет.

– Что такое?

Он прикрыл дверь и начал:

– Мы знакомы несколько лет, я просто хотел сказать, я тебе завидовал. Ты еще свежий фрукт и выглядишь хорошо…

Арно действительно был хорош – высокий ариец с серыми глазами, белоснежными жёсткими волосами и несколько угловатыми лицом.

– … служба у тебя более насыщенная, а я в основном город патрулирую и работаю в части, ты знаешь, ущербная деятельность; иногда на учения возьмут, как тебя. Если я не ошибаюсь, ты скоро женишься?

– Да, есть такое.

– Что же, могу только пожелать тебе не стать таким, как я, одиноким меланхоликом и мизантропом.

– Я могу тебе чем-нибудь помочь?

– Ты знаешь, если я не могу помочь самому себе, то мне никто не поможет. Мне довольно того, что мы видимся каждый день.

– Ты для этого пришёл?

– Считай, что да, я хотел выговориться для отдушины.

Адриан косо взглянул на него и сказал:

– Тебя тоже разрисовали на спаррингах, я вижу, ссадины на таком хорошем лице. Мне вот в лоб дали и губу разбили, под конец было тяжело – он указал пальцем на себя.

– Ничего страшного, нам мази выдали.

– Я пошёл. – сказал Адриан.

– До скорого. – ответил Арно.

Заходя в свой номер, Адриан оглянулся вокруг, слонялся, пока другие бойцы собирались к отъезду с острова. Он бы хотел подраться с Арно, но они были на разных площадках и не сошлись друг с другом, и ему было бы интересно узнать Арно получше.

Бойцы собрались в четыре шеренги на плацу, офицеры ещё раз отчитали их о проделанной работе, после чего приехали бронетранспортёры. Все погрузились и через 20 минут уже ехали по мосту в столицу.

Арно смотрел на малиновый закат над морем на западе, смотрел, и его охватила тоска; тоска, которая может возникнуть у сентиментальных людей и в пасмурную, и в облачную и в ясную погоду, и при виде красного вечернего заката при такой тоске в голову могут лезть разные негативные мысли, и они у него были, но какие, никто вокруг него не знал.

Пока он смотрел с тоской на закат, он и не подозревал, что другой, знакомый ему боец, сам смотрел на него. Адриан о чем-то думал, смотря и оценивая Арно, оглядывался на других бойцов, как бы сравнивая их мысленно с ним, а потом наконец отвернулся, глубоко вздохнул с прикрытыми глазами и облокотился, шлёпаясь головой об стенку бронетранспортёра.

Бронетранспортёры высадились рядом с частью, после чего офицеры сказали, что всех отметили, и бойцы могли взять в части свои вещи и сразу отправиться по домам без лишних процедур.

Тем вечером Адриан, возвращаясь домой с прошедших учений, вернулся домой в более лучшем расположении духа, нежели несколько дней назад. Поговорив с Майей, он присел, как и тогда, на диван, включил свой сенсор, провёл манипуляции и, как и тогда, релаксировал с закрытыми глазами, получая на этот раз серотонин, вкупе с удовлетворённостью от насыщенного дня.

Перед сном он не слишком соблюдал принципы здорового образа жизни: позволял себе перекусы, излишнее потребление сенсора или других стимуляторов, сёрфинг по Сети. Он читал статьи одного местного публициста, находил их остроумными, что-то читал на обыденные темы из других блогов, новостную ленту, разную лирику, позволял себе прокрастинировать. В этот раз он вдруг решил почитать перед сном на военные темы, должно быть, после насыщенного дня, что у него случается не слишком часто; он листал информацию про армию Хартса, хотел узнать о ней побольше, дополнить свой опыт и день, поставить на нём точку таким образом.

Спустя недолгое время, за окном было темно, ночь, он пожелал спокойной ночи Майе, которая «засыпала» в определённое время, в неё была вложена соответствующая программа. Он лёг и уснул через час, перед сном придумав монолог в голове, где он рассказывает о впечатлениях, гордится собой за проделанную работу, хотя бы мысленно.

Иногда ему снились сны, такие, что он просыпался и не мог понять, что это он видел. Так было в эту ночь, но сон имел видимые очертания, и такие, что он запомнил этот сон надолго.

Ему виделись люди, не то голые, не то обнажённые по пояс, вокруг некое тёмное пространство или помещение, тёмное, но не совсем кромешное; казалось, эти люди были молодые. Что-то непонятное случилось, был голос, похожий на женский, это был бы голос зрелой взрослой женщины с некоторой полнотой, и он сказал, выразительно, с интонацией, с ударением на каждом слове, особенно на втором:

– Сочные, жирные, хрустящие юноши!

Жирных среди них не было, но тем не менее. Показалась не то пещера, не то вход, в нём или на нём надпись «Война», и этот тёмный проход словно поглотил этих людей.

Тут Адриан проснулся. Это не был кошмар, но ему стало не по себе. Сходив в уборную, он не вышел сразу, а остался и сел, сел и смотрел задумчиво в пол, как сидел Арно в своей комнате после учений, когда Адриан вошёл к нему. Он подошел к зеркалу, включил хлопком неоновую подсветку и смотрел на себя. На лице остались ссадины после спаррингов, он их трогал, они были смазаны им вечером мазью из островного госпиталя.

Завороженный таким отчётливым и в целом понятным сном, он думал, откуда ему такое могло присниться: может быть, вчерашние учения оказали впечатление на него, что заложилось в подсознании; может, новости, новостная лента, блоги, вкупе с учениями, и это была подсознательная реакция из глубины души. Он мог предположить естественную причину, что он хорошо получил по голове во время пяти спаррингов по три минуты, психосоматику, психологию, он не знал, как это правильно назвать. Он решил, что это было подсознание, чтения блогов, новостей, статей и вчерашние тренировки.

На том он и вышел с душевой, лег спать и уснул, уже без видений, в полном небытие. И все же он оставил место для мистики, возможность «откровения», что это был «вещий сон», а не чисто пережитый опыт и физиология.

На следующее утро, это было воскресенье, Адриан колебался, но наконец решился и вышел на улицу. Он отправился в часть, которая работала круглосуточно; по выходным бойцы могли отдыхать, только если их не вызовут в случае необходимости. На входе он прошёл биометрический контроль и зашёл к бухгалтеру, которая также вела учёт посещаемости части и составляла списки служивших бойцов. В выходной день бухгалтера не было, вместо неё был робот – помощник, но Адриану это не помешало.

Робот спросил, чего он желает. Адриан сказал про списки новобранцев. Робот спросил, с какой целью, но что тот ответил:

– С безобидной.

Робот переспросил, на что Адриан сказал:

–Мне приснился страшный сон, и я хочу убедится, что не увижу в списке знакомого человека, как во сне, это личное. Ничего менять и портить в списке не буду.

Робот дал согласие и указал на меню в компьютере, где есть списки недавно заключённых контрактов. Адриан сел и стал пробегать по ним глазами, не вчитываясь в детали и «воду».

– Большинство молодые, есть постарше, как я. – шептал он про себя.

Уходя, он попросил не говорить бухгалтеру, когда она придёт, о его пришествии, повторив: «это личное».

Идя по улице, было прохладно, но не пасмурно, он думал о сне, о списке, что большинство контрактников молодые, хотел как-нибудь соотнести это со своим сном, найти связь. Связи он не нашёл, были только разные негативные мысли, но сон так озадачил его, что он «переклинил» и отправился в часть только чтобы убедиться в очевидном – что большинство новобранцев – молодые парни, готовые на трудности военной службы ради самореализации, повышения своего статуса и возможности раньше уйти с работы на государственное обеспечение.

После всего этого он словно «освежился», выгорание как рукой сняло, но он стал думать о вещах, о которых раньше не задумывался. Он хотел бы вспомнить, что мотивировало его заключить контракт на 25 лет, отказаться от свободы действий, когда его могли мобилизовать на работу и в выходные дни, от свободы критиковать государство, начальство, офицеров, хотя бы гласно и вслух; были ли у него иллюзии в молодости, понимал ли он, на что он идёт, есть ли в этом выгода для него и нужно ли было ему становиться бойцом внутренних войск. Он не решил, что не нужно, он не решил расторгать контракт, увольняться, но он захотел прояснить себе некоторые вещи.

В приподнятом и возбуждённом состоянии он вернулся домой, закусил и стал читать и слушать, много и на разные темы.

Арно в то воскресенье провёл видеоконференцию с владельцем курортной зоны на Хартсмере, к северу от столицы. Они договорились и Арно перевёл аванс. Арно перевел валюту, и владелец передал, что скажет своему эконому забронировать тот участок.

Свадьбу пара хотели отметить в пригороде, на побережье, рядом с Хартсмером, но не в нём. На том берегу раньше стояли причал, рыболовня, магазины, кабаки, а сейчас там стоял мемориал столетию Хартса, им этот фон показался романтичным. Решили не приглашать много людей, знакомых и не совсем – только родственники, друзья и знакомые, человек 20-25, не более.

Им было удобнее все это устроить осенью, а не летом, потому – что летом Арно каждый месяц отправлялся на учения на острова, отпуск ему дали только после учений и следующего за ними повышения, примерно после его дня рождения.

Через пару месяцев, уже к октябрю, молодожёны обменялись кольцами, кольца как традиция сохранились, стали де-юре семьей, под овации целовались в объятьях друг друга, фотографировались на фоне мемориала и сели за столы на открытом воздухе под навесом.

Их друзья и родственники подарили им по роботу-помощнику для каждого, недешёвые костюмы из фотоволокна, которые могли менять оттенки при разной погоде и светиться в темноте, искусственную утробу для будущего малыша, а утробы тоже сами по себе недешёвые, и, наконец, электрокар с автопилотом и голосовым помощником «Spark».

Среди приглашённых был Адриан, он от себя подарил паре фотоволоконный костюм, он смог получить его от одного знакомого, который работал на производстве и незаметно отобрал один костюм, рискуя получить немалый штраф и выговор, и от себя пожелал паре «жить в унисон», «внести свой кирпичик в здание нового общества» и «дожить до лучших времён, когда наступит коммунизм». Один родственник отметил боевые шрама Арно, которые ещё не до конца зажили после учений в конце августа, отметил его «мужественный вид» и что он будет хорошим мужем и отцом, что служба сделала его настоящим мужчиной, с которого можно брать пример, и прочие россказни.

Было пасмурно, но не холодно, дождь не собирался полить, дул приятный свежий бриз с побережья. Пара думали искупаться в море, прямо в одежде, но их отговорили, что они могут простыть на ветру, а душевой или сауны рядом и в помине нет, и они решили подождать отпуска на Хартсмере и искупаться там, где есть сауна и бассейн.

После трёх часов свадьбы гости стали постепенно распрощаться с молодожёнами и друг с другом и разъезжаться. К вечеру все гости разъехались, а пара осталась на побережье наедине друг с другом.

Они и не знали, что друг другу сказать, когда остались наедине, но могли наслаждаться красивым моментом на берегу моря рядом со старым мемориалом, в такой завораживающей северной холодной атмосфере, в экстазе сказки. Такие моменты, когда погода за окном или на улице, а тем более на природе, завораживает и проникает внутрь, есть свободное время для дум или меланхолии, в жизни происходят не каждый день, сентиментальные люди такие вещи ценят и любят. Им нравился момент, и они оторвались в нём на полную, когда остались без посторонних.

Ночью они остановились в доме Арно, а на следующее утро выехали из столицы на своем электрокаре на автопилоте в северном направлении, в Хартсмер, где встретились с владельцем курортной зоны, он показал им их участок. Арно не ошибся: участок был неплох, красота и комфорт, есть бассейн на открытом воздухе с подогревом и подсветкой, можно купаться вечером и темной холодной ночью, в самом доме на первом этаже есть барная стойка, пара тренажеров, стол с настоящими цветами, которые отдыхающим следовало поливать раз в три дня; на втором этаже пара спален, небольшое джакузи, вид на море и музыкальные колонки с управлением. В двух шагах от участка расположена курортная зона, общественные места и другие участки.

Они купались в бассейне днём и ночью, в море, когда длился ноябрь и шли дожди, после чего отогревались в теплом бассейне или в джакузи. В один день они познакомились с другой парой, тоже молодожёнами, тоже на месячный отпуск и тоже Хартсмер; пару раз эта пара ходила к немцам в гости, но самих немцев не приглашала. Они разъезжали по дорогам на электрокаре, хотели добраться до самой северной точки Хартса, но там бездорожье, а электрокар не был внедорожником; пробовали дойти пешком, но встретили охранника на блокпосте, который, несмотря на профессию Арно, отказал им в доступе.

Фотокамер у них не было, но красивые виды хорошо запечатлелись у них в долгосрочной памяти.

Один раз Соня спросила:

– Видишь тот остров?

Арно понял легкомысленный вопрос и ответил:

– Вижу, но я не буду совершать такой подвиг, я ни разу не пловец.

– А жаль. Ты ведь пехотинец, тренируешься.

– Пехотинец, но не моряк и не хожу по воде.

В пасмурную прохладную погоду он любил смотреть на море, его это завораживало, а Соня предпочитала смотреть на летнее море. Он включал спокойную или грустную музыку в колонках и смотрел из окна на то же холодное море, и мог так смотреть полчаса, мечтать. Он любил мечтать, а мечтать было не о чем, у него всё было для счастья.

К концу месяца выпал снег, в море уже было сложно купаться, а Соня простудилась и несколько дней не выходила из коттеджа. Арно принес ей медикаменты из отеля неподалеку – это была обычная простуда, и медикаменты помогли.

Уже было время уезжать, месяц отпуска подошел к концу, зимой было сложно отдыхать, разве что запереться в отеле и купаться в джакузи, и в начале декабря пара поблагодарили хозяина. Они собрали вещи и уехали в Хартс, пообещав хозяину участка снять коттедж для отдыха в будущем. Хозяин, попрощавшись с молодой парой, про себя произнёс:

– Куда денутся, будут приезжать, других курортов в Хартсе нет. Хотя, видно, не бедные, могут и заграницу съехать, в тёплые края.

На следующий 2310 год у молодой семьи появилось, но ещё не совсем, пополнение – плод Марко (Арно назвал сына по-латински) уже имел очертания, в утробе специально было сделано пластмассовое «окно», в котором родители могли наблюдать за эмбриогенезом в течение всех 9-10 месяцев вынашивания. Раз в неделю их обязательно посещал медик, оценивал состояние плода – нет ли нарушений, хотя бы видимых, он оценивал внешний вид плода, на утробе снаружи была панель с непонятными индикаторами и величинами со значениями. Для неквалифицированных родителей ничего не было понятно, но медик объяснял им простыми словами их значение. Он оценивал состояние Марко как стабильное.

В их новом участке, в пригороде Хартса (у Сони была идея купить их курортный коттедж и жить в нём, но для служащего Арно это было бы неудобно, далеко до работы), Соня выращивала в искусственной ферме при любой погоде овощи и арбузы, в квадратных и треугольных формах, а в мастерской в гараже занималась дизайном и ремонтом.

Несколько раз они посещали культурно-массовые мероприятия, были на выставке, в театре и в кино. Больше им запомнился театр, а точнее последнее выступление театрального сезона.

Это был воскресный день. Идя по улице, Соня увидела афишу с названием «Божественная комедия -3.3.», а на надписи терновый венец, ей эта афиша показалась интересной. Она полистала афишу в Сети, увидела, что это последнее представление сезона, и предложила мужу сходить, тем более, что это был воскресный выходной день, через неделю. Он согласился, хотя не был любителем театра. Они купили два билета и через неделю пошли в музыкальный театр.

Молодые и старые, женщины и мужчины – все причёсаны, некоторые накрашены, одеты со вкусом, хотя и простолюдины. Девушки были с разноцветными раскрашенными волосами и бровями или с париками, их парни с гребнями волос, у нескольких тоже раскрашенные; старики с татуировками и кольцами в ушах. У некоторые людей кошачьи глаза – это были декоративные линзы. Одежда разнопёрая, прически разнопёрые, иной раз можно посмотреть на человека издалека и подумать, что это молодой парень, а вблизи увидеть, что это девушка, которая так подстрижена и одета. Многие франты так наряжались, идя на культурно-массовые мероприятия, и такие наряды наглядно показывают тенденцию обесполивания человека.

Все собрались в большом зале, немецкая пара сидела на балконе. Они за всю жизнь были в театре раза три-четыре каждый – взрослое поколение ещё могло интересоваться искусством и зрелищами, хотя привыкло и охладело, а молодёжь не интересовалась, почти нет. Молодёжи были интереснее вещи, связанные с сексуальными извращениями, стимуляторами ощущений типа сенсоров, возможности умничать и критиковать и разными поисками адреналина, ведь их нечем было удивить. «Умные любовницы» или командование домашними роботами могли дать людям почувствовать себя хозяевами, чтобы самоутвердиться в своих или чужих глазах, а индустрия развлечений, которой уже лет триста, могла утолить человеческий голод только тогда, когда человек ею не пресыщен, а большинство молодых были пресыщены, взрослые и старые люди поменьше.

В начале представления голос диктора попросил людей надеть выданные очки, чтобы увидеть выступление таким, как оно задумано, и люди одели. Без очков сцена была просто освещена красными фонарями снизу, а белыми сверху, а в очках все казалось натуральным, а не искусственным.

Заиграла музыка, напряженная и предвещающая что-то, и появились первые артисты. Без специальных очков они бы выглядели просто артистами в символичных костюмах, но в очках они выглядели как натуральные духи, духи добра и зла. Светлые ангелы находились сверху, в освещенной белыми фонарями части, а духи злобы выполняли свою хореографию внизу, в красной области. Из-за занавеса, а в очках казалось, что занавеса нет и он просто пришёл из ниоткуда, вышел артист в чёрном, с длинным посохом в руке, на конце которого был череп; вышел и запел под музыку:

Духи злобы собрались вокруг него и начали петь с ним в унисон.

Арно снял очки и сказал жене:

– Знаешь, лучше бы другое выбрала…

Она сказала:

– Если начнут петь ангелы, тебе станет лучше?

– Надеюсь. – ответил Арно и надел очки, продолжая смотреть.

Сцена заполнилась художественным газом красного цвета, усугубляя мрачную атмосферу. После нескольких минут напряженное и мрачное бесовское пение прервалось резким громом, бесы вместе с певцом расступились. Ангелы, которые неподвижно стояли сверху во время пения ада, заполнили сцену, и в центр вышел небритый мужчина в белых одеяниях, который играл Иисуса Христа. Он, казалось, был грустным, он оглянулся на весь партер и балкон, окинул взглядом зрителей и начал петь:

– Имеют глаза, и не видят; имеют уши, и не слышат…

Затем вышел человек в белых доспехах, с большой синей книгой в руке. Он встал перед актёром в центре, встал на колени перед ним, как рыцарь, дававший присягу, и приподнёс ему синюю книгу.

– Наверное, Библия. – сказала Соня.

Актёр, игравший Христа, раскрыл её, перелистнул и остановился, а затем развернулся и отошёл в сторону, опустив взгляд и сказав под музыкальное сопровождение:

– Впрочем, Сын Человеческий пришёл не судить этот мир, но спасти…

Рыцарь с книгой ушел, а небритый актёр подошел к зрителям и начал негромко и медленно петь:

– Приду к своим, свои Меня не примут;

Спасу весь мир, но мир это забудет…

Арно сказал:

– Теперь получше…

Артист продолжил:

– Через века, эпохи, поколенья Имя

Божье мрачным пережитком мракобесья будет…

После минутных возгласов под музыку ангелы и Христос ушли со сцены, сцена вновь стала бело-красной после преобладающего белого, заиграла музыка. Эта музыка могла сочетаться с настроением глубокой депрессии, грусти, играли скрипки и труба, и на красной части сцены появились люди. Они были разных одеяний, одни одеты как римские легионеры, другие как рыцари, третьи как солдаты вермахта и Красной армии.

На красную сцену слева от зрителей вышел артист, играющий духа злобы. Он остановился, а один рыцарь сказал под музыку:

– Что сделать нам во славу Божью?

Бес ответил:

– Во славу Божью вам все можно.

Затем сказал солдат вермахта:

– Построить мир для сверхлюдей,

Разбить врагов и их детей!

Заиграла не то напряженная, не то грустная музыка, на красной сцене появились другие духи, и первый запел:

– Ах, если б люди понимали нас…

Музыка играла, он пел, его сменял один, другой, они сменяли друг друга, обращаясь то к людям разных эпох, то к зрителям:

– И мы хотим пожить хоть раз!

Музыка сопровождала пение, она соответствовала напряженности игры, и под конец сцены первый дух сказал с выразительным сопровождением скрипок и трубы, смотря на зрителей:

– Пусть люди нас поймут – сочувствие

Нам тоже нужно, мы хотим присутствия

Нас в вас, мы голодны; а взрослые

Пусть учат молодых всему, им свойственному!

Другой бес добавил:

– Мы свергнем тиранию Бога!

Мы вам подарим всем свободу!

Вы потерпите нас немного,

Мы вашу вылечим природу!

После напряжённой и эмоциональной сцены все духи злобы ушли, преимущественно красная сцена стала на глазах зрителей зеленой, а белая верхушка осталась. Артисты в костюмах стали говорить, каждый по очереди, начал легионер:

– Всем хлеб и зрелища нужны!

Затем продолжил рыцарь:

– Нужны принцессы и княжны!

Затем солдаты вермахта и Красной армии сказали друг другу по очереди:

– Хочу господство белой расы!

– Хочу я большевизма в массы!

Люди совещались и наконец решили:

– И всё, что взрослые хотят,

Пускай научат так ребят!

Все разошлись, кроме одного немецкого солдата, который начал монолог:

– Я прав, а те – тупицы,

Их глупость в правду не годится…

Играла душевная, на этот раз человеческая музыка, немец то пел, то просто громко говорил с акцентом (сам артист был потомственный немец). Через некоторое время поток сознания закончился, музыка затихла, и сцена вновь стала красной.

Появился бес. Этот артист в пышном красном костюме со свитой других артистов, играющих духов, медленно подходил к солдату в центре и спросил:

– Чего ты хочешь, юный друг?

Солдат вермахта ответил:

– А что ты можешь, тёмный дух?

Бес стал расхаживать вокруг солдата со своей свитой, говоря:

– Смотря чего душа желает…

Они говорили друг с другом, в конце солдат вермахта сказал:

– Хочу быть умным, сильным, смелым,

И чтобы мне мешать не смели!

Верх сцены, как и прежде, стал белым, появились ангелы, зрителям стало понятно, что будет следующая музыкальная цена. Светлые духи стали по краям сцены слева и справа, а духи злобы разошлись по своим намеченным местам. Солдат вермахта, единственный среди персонажей на сцене человек, стал примерно по средине, а главный бес сказал:

– Ну тогда…

Ангелы стали петь хором. Спустя недолгое время возникло музыкальное сопровождение, сначала слабое, затем нарастало, и хор сменился резким агрессивным роком, под который главный бес говорил:

– Ты ничтожен, слаб и глуп;

Захотел другим стать вдруг?

Он пел, хотя это было больше похоже на обычную речь, обращаясь к солдату вермахта, а бесы вокруг ходили и корчили разные позы. Это было музыкальное обращение духа злобы к немецкому солдату, оно также местами плавно переходило к зрителям:

– Каждый хочет, но не стал другим!

Появились другие, самые разные персонажи: солдаты вермахта и офицеры СС, рыцари и инквизиторы, буржуазия в цилиндрах и грязные рабочие, топ-менеджеры и обыватели.

Сцена изображала человеческую вражду, страсти, пороки: первые сражались друг с другом, вторые играли и обманывали третьих, четвертые были в кандалах у пятых с кнутами, а шестые были отвергаемые седьмыми. В центре всего этого главный бес ходил вокруг солдата вермахта, который недоумевал, ходил и обращался к нему:

– Слаб, ты так слаб!

Играл агрессивный рок, он сопровождал сцену, пение, припевы. Наконец, на кульминационном моменте, после немецких слов артиста и мощного рока вновь вмешался хор ангелов. Все второстепенные персонажи замерли или еле двигались под этот хор, это был момент затишья. После этого момента, когда хор и рок стали звучать вместе, все персонажи продолжили выполнять свои прежние действия, на припеве все смешалось:

– Утреннее Солнце!

Как же ты далёко!

Ослепляет вмиг

Солнца яркий лик!

Песня закончилась на энергичном припеве, артисты разошлись, фонари были выключены. На этом действии сцена закончилась, начался антракт.

Все похлопали, вышли из зала в кафетерий, уборную либо просто крупный коридор, где как обычно – общались, закусывали и прочее.

Арно с Соней подошли к балкону рядом с лестницей, ведущей на первый этаж, рассматривали экраны, голограммы с движущимися картинками и силуэтами артистов. В кафетерий и в уборную не шли, а только подошли к концу коридора, где на стене был крупный сенсорный экран с афишей.

– Для начала неплохо, мне понравилось. – говорил Арно.

– И есть смысловая нагрузка.

– Это уже если подумать, из разряда «заставляет задуматься».

В целом, концерт понравился зрителям, но его глубокий посыл не оказал на них желаемого воздействия. Зрители уже были пресыщены разными смыслами и притчами, которые «заставляли задуматься», не говоря уже о зрелищах.

Когда прозвенели три звонка, все уже вернулись в зал, заняли свои места и надели специальные очки.

Играла спокойная музыка, сцена стала полностью белой, вышел Иисус Христос и начался монолог:

– И в чём вина молодого поколения,

Когда сознательные взрослые не подают пример?

А в детях видеть отражение

Пороков мира кто сумел?

На сцену вышел босоногий ребёнок в белой одежде, он подошёл к Христу. Тот стал за ним и положил руки ему на плечи.

После монолога они ушли. Сцена стала зеленой, то есть это сцена с людьми, а не с духами. На сцену вышли люди в пальто, с галстуками, в шляпах, с очками, один в смокинге, они начали совещаться:

– Что делать, дорогие господа?

Ведь Heartland – конкурент, беда,

Колосс на глиняных ногах,

Не хочет подчиниться нам.

Один сказал:

– Нам надо одолеть этого гиганта,

Но без войны, убытков нам не надо.

Подошли лакеи. Они принесли кресла и стулья, встали за ними, и господа присели; пара господ закурила муляжами папирос.

На сцену вышли две фигуры. Артисты играли духов злобы с красными лицами, но одетых по-человечески, со вкусом, как те солидные господа. Один из них сказал:

– Подайте стул.

Лакеи принесли два стула. Бесы присели, закинув ноги, куря муляжи папирос, как господа, и начали:

– Прошу прощения, подслушал разговор.

Так вы хотите, чтобы я помог?

Один господин ответил:

– Ваши предложения?

Бес убрал папиросу и начал:

– Бескровную войну им объявите,

Без армии, оружия, и победите.

– Как?

– Беспринципно.

– То есть?

– Сначала позабудьте совесть.

Господин призадумался и сказал: «Во как».

Бес продолжил:

– Хотите победить врага? -

– Забудьте армии, оружие;

Вы победите их тогда,

Когда детей врага научите…

– Чему? – перебил беса господин.

Бес продолжил:

– Вы покажите молодёжи

Разврат, насилие и похоть.

Учите их, что это можно,

Что всё не так уж это плохо.

Пусть видят полуголых женщин,

Открытую одежду носят;

Пусть целомудрия поменьше,

И чистота души не в моде.

Вы их научите тому,

Что скверна слаще чистоты;

Они забудут чистоту,

В них будет меньше доброты.

Все будет чинно, благородно,

Цивилизованно, пристойно

Но внешне, а по сути- злобно;

Поработите их бескровно!

Господа оценили советы беса и сказали:

– Вы очень умно говорите,

И выглядите деловито.

Мы примем умные советы,

Приятно было иметь дело.

Бесы и господа встали со стульев и кресел, пожали друг другу руки, и один господин сказал:

– Но мне хотелось бы примера.

Вы покажите нам наглядно!

Бес призадумался и ответил:

– Сейчас увидите примеры,

Их вам покажет мой приятель.

Сцена освободилась, стала играть музыка – игривая, но коварная и недобрая. На сцену вышли два артиста- молодая симпатичная блондинка в красивом платье вышла из закулис справа, а навстречу ей очередной демон. Они подошли друг к другу не спеша, с кокетством, и бес стал петь:

– Я любуюсь тобой,

Но не так, как все;

Я хотел бы вдвоём

Уединиться здесь

…

Вышли другие артисты в красном, несколько других девушек, несколько разнопёрых мужчин с разным амплуа в разных костюмах. Они кружили вокруг них, то ходя, то танцуя, у некоторых были муляжи в руках.

Артисты обступали девушку, каждый завлекал её. Один взял её под руку и уводил, другой пытался отнять её у первого, а третий дразнил её муляжами денег, и она терялась между ними, не зная, с кем ей быть.

– Сто причин

Отказать на все слова

…– воскликнул бес под ту же коварную музыку.

Артисты и бесы обступали блондинку, каждый дразнил и приманивал её чем-нибудь: деньгами, билетами, одеждой, сумками, девайсами, а она всё терялась.

– А-мне-наплевать!

Я тебя не люблю! – воскликнул бес на припеве.

В течение всей сцены в целом происходили одни и те же действия: девушку обступали, не могли поделить между собой, дразнили, предлагали внимание, подарки, разную роскошь, а она терялась. Играла коварная музыка, а бес все пел.

Девушку завертели до такой степени, что ей стало плохо. Мужчины, роскошь, подарки, заигрывания, предложения, обещания, баловства уже не возбуждали, а мучали её, ей хотелось освободиться от всего этого, но ей не давали покоя. Наконец, к концу песни она потеряла сознание, упала, но никто ей не помог – ухажёры разбежались, а бесы остались и обступили её, и на этом сцена прекратилась.

– М-да, песенка спета…– проговорил Арно.

– В девках такое есть, я признаю по себе. – сказала Соня, внешне похожая на ту артистку.

На сцене вновь появился Христос, кроме Христа был некий бородатый старец в одежде схимника, они вышли на сцену вместе. Начал старец:

– Понять того я не могу-

Зачем Ты пострадал?

Ведь люди жертву ту

Не оценили – ведь Ты знал?

– Знал. – ответил Христос.

– Что в людях после жертвы той

Сменилось – внешне ничего:

Война, страдания, разбой

Как были, так и есть, зато…

Христос ответил:

– Дух человечества разделён на много

Разных душ – как светлых, так и тёмных,

Но все равны и одинаковы для Бога;

Трагедия – это ваша разделённость.

Когда вы знаете какой – нибудь язык,

Который общий, но вы говорите

Как на разных, тогда никто и ни один

Из вас другого не поймёт. Поймите,

Что вы делите друг друга на «своих»-

Союзников, партнёров и друзей,

А прочих вы относите к «чужим»,

Которые враги – нельзя делить людей.

Вы все и каждый прав по – своему

И каждый думает и видит независимо.

Иное мненье принимать подобно подвигу

Для человека и глубокомысленно.

И каждый в глубине сам разделён

В себе, в своей душе, существовании;

И каждый от другого отделён,

И получаются меж ними недопонимания.

У каждого из вас есть своя логика,

А логик – миллионы, как самих людей.

Чему здесь удивляться, когда логики

И разность мысли доводят до смертей?

Ты знаешь, как написано:

«Всему этому надлежит быть»,

Но это не конец.

Старик молчал после тирады, а потом сказал:

– А что в конце? Проклятье большинства?

Того я не пойму: в чем Пятница была

Спасительной для всех людей, когда

Писанье говорит: и будут те осуждены

На муку вечную? Слова эти сложны

Для восприятия; мне объяснения нужны-

Зачем же Ты распятым был?

– Чтобы спасти людей.

Но почему Ты нас предупредил:

– Спасутся, но не все?

Христос ответил:

– Что знать тебе полезно, будешь знать,

А что не нужно – не дано пока понять.

Просто запомни: Я страдал затем,

Чтоб Человеком стать, и тем спасти людей.

– Но после жертвы той

Не изменились люди…

Христос молчал, но после ответил:

– А ты ли изменился?

Старец задумался и ответил:

– Не могу сказать, но знаю,

Что я не идеален.

– Другие тоже. Тебе надо понять -

Ты всех не знаешь, каждого не знаешь;

Не можешь ни о ком судить и знать,

Кто что совершил, а чем спасаем. –

– Израиль много согрешал,

Но обо Мне он вспоминал!

Довольно знать тебе того -

Я есть, и больше ничего!

Дуэт закончился, они вышли, цвет сцены изменился.

Сцена освободилась, стала опять красной, то есть на ней опять будет что-то негативное и тёмное. Вышло множество артистов, одетых как на Хэллоуин: нечисть, ведьмы, мертвецы и демоны. Все, как на сцене с интеллигентными господами и интеллигентными бесами, одеты прилично: бесы с красными лицами в смокингах с бабочками, ведьмы в красивых платьях с татуировками на лицах и с шляпами; скелеты и зомби в белом верхе с галстуками и черном низе с отполированными ботинками, орки и тёмнолицые эльфы в разноцветных рубашках в клетку и в шляпах; были просто люди, не нечисть, но на головах у них были ободки с красными пластиковыми рогами.

На середину сцены вышел артист в чёрном, но не тот, который был в первой сцене.

Стала играть музыка, певец начал петь.

Все персонажи поприветствовали друг друга: жали руки или целовали, если это дамы; поклоны и реверансы, снятые шляпы, жесты руками. Все собрались по парам и начали танцевать.

Началась барабанная дробь, после нее стал играть мощный агрессивный рок, эта было похоже на песню в конце первой части.

Все стали танцевать вальс – бесы с рогатыми людьми, ведьмы и тёмные эльфы, скелеты и зомби. На заднем фоне была декорация роскошного зала 18-19 века в старинном стиле. Это были не муляжи, а кинематографическое изображение, подаваемое со специальной задней камеры как в кино; в очках зрители видели изображение как натуральный фон на заднем виде. На припеве артист протяжно восклицал:

Наступила тьма!

Она съест тебя!

– Я бы не осмелился выступать в таком спектакле, играя такие роли. – сказал ей Арно.

– Да, я тоже.

«Бал» через пять минут закончился, все персонажи разошлись, изображение фона исчезло, сцена перестала быть красной и стала зелёной.

На зеленую сцену вышел белый рыцарь, тот самый, который подносил синюю книгу Христу, стал и начал провозглашать под сопровождение:

– Подходит роковое время,

Спасти вселенную пришел

И пострадать, неся то бремя -

Сын Неба на землю сошёл.

Он чувствует, как человек,

И боль, и слёзы, даже смерть.

Он даст отчёт – Великий Крест

Положит мировому злу конец.

Заиграла труба, предвещающая следующую сцену. Вышел ангельский хор, римские легионеры, книжники и фарисеи, народ. Римские воины несли большой макет Креста и положили его посередине сцены. Заиграла музыка, и слева вышел демон со своей свитой; справа шёл Христос. Либо актёра смогли быстро разукрасить, нанести грим, либо вышел другой небритый и похожий на прошлого актёр, играющий Христа. Он был не в белых одеяниях, а в разорванных лохмотьях, испачканных красной краской, на голове муляж тернового венца.

– Почему воины принесли Крест, а не Христос? – спросил Арно.

– Наверное, такой сценарий. – ответила Соня.

Христос еле дошел до середины сцены, он выбился из сил, его подхватили воины, повалили на Крест, привязали руки и ноги и изображали прибитие муляжами гвоздей.

Сцена наполнилась красным дымом, фонари стали освещать её красным светом, вся сцена стала красной, напряжённой. Персонажи делали разные действия, а главный бес сказал:

– Распят…

Началось знакомое зрителям пение, пел ангельский хор. Воины прибили привязанного Христа гвоздями, Он висел на Кресте, а некоторые зрители в партере могли увидеть небольшую перекладину, на которой стоял актёр.

На сцену вышли другие персонажи, как и в последней сцене первой части. Там были все: рыцари, солдаты Красной армии и вермахта, рабочие и капиталисты, господа в костюмах с очками, разные девушки, простые люди, сцена была наполнена всеми персонажами. Она изображала, как и та прошедшая сцена, страсти и пороки: воины сражались друг с другом, капиталисты с кнутами издевались на грязными рабочими в кандалах, полуголые девушки танцевали и дразнили господ, а господа дразнили девушек муляжами денег и дорогих вещей, а несколько человек издевались, унижали и избивали одного слабого; книжники и фарисеи изображали кощунство над Христом.

Как и в прошлой сцене, начался агрессивный рок, бес пел:

– Утреннее Солнце!

Как же ты далёко!

Ослепляет вмиг

Солнца яркий лик!

Артист, изображающий демона, ходил по сцене среди других персонажей, как бы обращался к ним, а потом к Христу.

В один момент персонажи, один за другим, бросили свои прежние действия и обратили внимание на распятого Христа, как того хотел бес. Эта толпа собралась вокруг него и стала изображать насмешки и кощунство, они махали кулаками, дразнили, смеялись над Ним, скандировали, всё мировое зло обрушилось на Распятого.

Наконец актёр на кресте изобразил смерть Христа, и начал петь ангельский хор. Веревки развязались, актёр начал падать. Воины подхватили его и опустили на середину сцены, все люди остановились и смотрели на Христа.

Актер в костюме беса изображал исступление, его свита засуетилась, и тёмные силы исчезли в закулисах.

Красный цвет фонарей плавно сменился на зелёный, дым рассеялся, на сцену вышли босоногий мальчик, схимник и белый рыцарь. Хор пел, красиво и протяжно, сцена и артисты замерли.

– Грандиозно. – сказал Арно.

Когда представление закончилось, пара не сразу вышли из театра. Они бродили, как во время антракта, по большому коридору, смотрели на сенсорную афишу, смотрели на голографические подвижные силуэты на стенах, сходили в кафетерий и уже потом вышли из театра.

– Было красиво.

–Наверное, потому, что мы редко ходили в театр и ещё не привыкли к нему, а постоянные посетители скучали и зевали. – сказала Соня.

– Мне запомнились солдат вермахта и блондинка, в голове ассоциация с нами.

– Да? – удивилась Соня.

– Внешне как будто похожи на них.

– Только внешне. А тебе тема понравилась?

– Не знаю, никогда не интересовался религией и подобными вещами, это была гремучая смесь, но в целом мне понравилось.

Они подошли к электрокару, сели, настроили «Spark» и дали команду ехать домой по прежнему маршруту.

Многим людям уже было как бы всё равно на то, что происходит в жизни, апатия и безразличие стали побочным эффектом многовекового прогресса. Люди ещё не лишились чувств и эмоций, реакции окончательно, люди не стали биороботами, хотя, похоже, дело идёт к этому. Дело не в губительном влиянии прогресса, прогресс не может быть губительным, иначе это не прогресс. Если общество не слишком что-то порицает, а это «что-то» может быть удобным или приятным, то люди это делают, понимая при этом, что в идеале лучше бы этого не делать, будь то вредная привычка или вредное поведение. Люди то, может, и могли бы жить иначе, получше, но не видят мотивацию, никто или почти никто не стимулирует их, и они привыкают, как привыкают к плохой экологии, вредным привычкам, бедности и бедному образу жизни, одиночеству в мегаполисах, несправедливости; суррогатам, которые даёт людям прогресс, которые сами по себе хороши, но в меру и если они не вырабатывают зависимости и не мешают полноценно жить.

В эту эпоху, когда люди хотят больше эндорфинов, а привычные вещи их не стимулируют, сенсоры чувств стали незаменимым средством для стимуляции, «вкуса к жизни».

Если вместо полноценной еды и напитков принимать питательные смеси в тюбиках как космонавты, то обычная еда обесценится. Если вместо натуральных развлечений придумать искусственные, то натуральные обесценятся. Если вместо настоящей жизни придумать искусственную, то и жизнь обесценится. Это прослеживается и жизнью в виртуальном мире, и очками виртуальной реальности, и наличием аватаров людей, виртуальных экосистем и систем. Человек стоит одной ногой в настоящей реальности, а другой – в искусственно созданной.

Чем меньше потребностей, тем больше свободы. Чем больше хочется, тем больше зависимости. Искусственно созданные потребности – это ключ к управлению человеком.

Соня не тосковала и не грустила, не забивала себе голову негативом, не крутила в голове тот сон и те образы, но она стала менее беззаботной и простой – после зачатия сына, после театра и после сна и мыслей, постепенно. Она постепенно стала обращать внимание на некоторые вещи и думала о них, находила их странными и неестественными, например, вынашивание детей в искусственных утробах, хотя они значительно облегчили жизнь миллионам девушек. Она слышала про жизнь некоторых людей с «умными супругами» и она этого не понимала. Она была довольна тем, что у неё не так, но и не понимала, как можно всерьёз жить, спать и общаться человеку и роботу, нормально ли это. Она решила, что её бы не устроил суррогатный муж, и была довольна своим симпатичным мужем и сыном.

Она стала замечать, на улице, в маркетах, конторах, разных учреждениях что-то, напоминающее ей тот неприятный сон. Люди массово собирались на улицах и в помещениях, контактировали, общались, они были вместе, но только внешне, а по сути каждый по себе, отдельно от других. Когда люди общались, то обычно по делу, надобности, выгоде – обслуживающий персонал в разных заведениях был вежлив к посетителям и потребителям и проявлял интерес к их потребностям и вопросам, но только потому, что это их работа. Маркетологи на улицах, на баннерах, голограммах, в СМИ, в Сети предлагали выгодные потребителям предложения, они умели приятно, вежливо и доброжелательно предлагать потребителям свои услуги, «чесали за ушком», но понятно, что они хотели целевых действий потребителей, выгоды было больше для маркетологов, чем для потребителей, а сами потребители что-то знали про контент – маркетинг, в основном понимали это и мало обращали внимания на «зазывал» и их рекламы на улице и в Сети. Соня заметила недоверие людей друг к другу.

Из – за соцсетей сложно узнать настоящие чувства, мысли человека, что приводит к снижению эмоционального или невербального общения, пониманию контекста. Может возникнуть обеднение интуиции; язык упрощается и обедняется, общение часто сводится к обмену речевыми конструкциями-клише или символами в Сети. Такие факторы, как и прочие, и повлияли на некоторую разделённость между людьми, которая усугубляется информационными технологиями.

Простого человеческого общения она особо на улице не замечала, по крайней мере в массах, а отдельные пары или группы общались. Она читала однажды в одной книге, как в начале 21 века у людей возникла массовая зависимость от технологий, Сети, «умных телефонов», они пользовались всем этим не только по нужде, но и без надобности, прокрастинировали, у некоторых была зависимость. Соня представила, как это могло выглядеть в прошлом, и сравнила с настоящим. Она поняла, что уже тогда, в далёком прошлом, начались тенденции, ведущие к современным особенностям цивилизованного и развитого мира: замещение разными суррогатами многих аспектов жизни, одиночество в мегаполисах, отделённость и безразличие людей друг к другу. Все блага цивилизации казались «макияжем» не очень красивой личины общества.

Она, постепенно, не сразу, но медленно и верно, стала видеть, как знакомства, общение, дружба, любовь (насчёт любви она особо задумалась) в людях были не то что искусственными, но она замечала, по своей жизни, по историям и публикациям в Сети и на улице, на людях, что отношения как-то усложнялись. Просто познакомиться, дружить, общаться и любить у людей не получалось, надо было исхитряться, стимулировать интерес к себе, чтобы интересный человек не охладел и не отдалился. Надо было показаться, демонстрировать свои положительные качества, быть интересным, общительным, симпатичным, остроумным, тем же «маркетологом», только самого себя, чтобы не показаться скучным, неприятным и чтобы не бросить отношения, общение, дружбу или любовь. Это можно сравнить с видеоиграми, только вместо «скиллов» вроде владения пушкой, мечом или магией следует говорить об «soft-skills», знанием техники и харизмой. Ей казалось, что люди друг в друге ищут некоторую выгоду, а сами по себе, без своих свойств, качеств, умений и знаний они друг друга не интересовали и не были интересны.

В муже она тоже заметила какой-то холодок, соответствующий его «холодной» арийской внешности. Они были желанны друг для друга, но и словно отстраненны.

Один раз она хотела купить новое термобельё; купила, надела дома, а когда Арно пришел с работы, хотела его возбудить. Он был утомлённый, ему хотелось просто тишины и покоя, а молодая и хорошая собой супруга ему тогда была нужно только для обслуживания, а желания близости особо не было. Её это огорчило; она обиделась, не хотела общаться с ним, но хотя бы потом, не сразу, они помирились и сблизились, как того она хотела.

Соперничество стран за передел Марса и Луны на колонии, их ресурсы не доходило до конфликтов, но стало гонкой космических отраслей и, по сути, аналогом Нового времени, когда возникали европейские колониальные империи. Право владеть территориями определялось, грубо говоря, наличием ранее установленных флагов как фактов принадлежности данному государству.

Значительные запасы невосполнимых природных ресурсов Земли были истощены, современники комментировали ненасытное потребление природных ресурсов в прошлом их предками, во время промышленных революций, индустриализации и механизации, старым выражением: «После меня-хоть потоп». В определённое время люди достигли точки невозврата, когда многие невосполнимые ресурсы стали истощены, перенаселённость человечества определила Великую миграцию народов из густонаселённых регионов в свободные территории. Стали внедряться новые разработки, техника стала работать на альтернативной энергии, в первую очередь солнечной, малозаселённые или незаселённые территории колонизировались. Стала постепенно, неуверенно, медленно, но внедряться технология выращивания искусственных островов, расширения существующих островов, строительство мостов между ними, в том числе подводных тоннелей. Луна и Марс не могли стать вторым домом для людей, они просто для этого непригодны и сделать их пригодными почти невозможно, тогда надо было бы переделать эти небесные тела под параметры, максимально приближённые к земным. Такие божественные сверхъестественные возможности могли быть у людей только в мечтах и в кино, несмотря на то, что всё невозможное уже казалось возможным. Марс и Луну стали использовать как колонии для добычи ресурсов, проведения научных исследований и содержания преступников на каторгах, где именно их рабским трудом добывались марсианские и лунные камни. Эти ресурсы со временем стали постепенно обесцениваться, за породы камней стали платить уже не такие астрономические суммы, как раньше. Оно и понятно, ведь ценность заключается в редкости, и, например, человеческий возобновляемый ресурс оказывается де-факто дешевле природных ресурсов.

Об этом недавно опубликовал статью публицист Александер, живущий на окраине Хартса. Статья называлась: «Почём человек: о ценностях».

Журналист главной и, наверное, единственной прессы Хартса навестил публициста, чтобы взять интервью на данные и связанные с ними темы.

Как обычно, Александер принимал журналиста у себя дома, в своей роскошной студии, в которой он обычно работал. Он сидел в своём кресле и курил свой любимый раритет, старую электронную сигарету, которую предпочитал сенсорам чувств, так как был сноб и ему нравилась манерность.

Начал журналист:

– Вы писали, мол, что «человеческий ресурс отличается от нефти или угля тем, что он восполним и восполняется с каждым годом и каждым днём, в отличие от земных пород, на которых стоял бизнес…» – это значит, вы хотите сказать, что ценность природных ресурсов превалирует над ценностью рабочей силы?

– Да, так и есть.

– Тогда сейчас или даже уже в прошлом, в эпоху Великой миграции, перенаселённости людей и в тоже время дефицита уже использованных и невосполнимых природных ресурсов, можно ли сказать о снижении себестоимости простого населения, рабочих рук перед себестоимостью истощённых ресурсов? Тем более что … автоматизация производства вытесняет из производства самого человека, когда роботы отбирают у людей их рабочие места и даже выполняют ручной механический труд более продуктивно, нежели рабочий и техник со своими человеческими факторами. Или когда компьютеры и искусственный интеллект выполняют сложные умственные процессы, где… надо вычислять или искать решения задач, я просто хочу определённо понять – значит ли это снижение себестоимости человека перед машиной? Некоторые активисты на этот счёт «бьют в колокола».

– Разумеется, ничего удивительного в этом нет. Для кого-то простые люди как были, так и остались биомассой себестоимостью ниже обычного или чёрного золота и дешевле технологий, приносящих доход. Эти существа homo плодятся как кролики, буквально каждый день, а ресурсы расходуются и расходуются, и дорасходовались, с чем мы сейчас имеем дело. А людей надо обеспечивать- каждого из миллиардов надо накормить, одеть, обуть, дать жильё с постоянными коммунальными услугами, на которые расходуются те же газ, электроэнергия и прочее. А запросы-то у людей растут- возникло ведь так называемое «общество потребления», уже давно, вы знаете.

– А раньше, когда ресурсов было больше, а людей – на порядок меньше?

– Что ж, смотрите: европейские колонизаторы, когда захватывали весь мир, несли с собой весь груз многовекового средневекового опыта, что называется «ценности», и обогатили своими «ценностями» весь мир. Развитые и цивилизованные европейцы по сравнению с малоразвитыми и дикими, там, команчи, папуасами, бушменами и азиатами пользовались всеми правами цивилизованных людей: грабили ресурсы, и природные и животные и человеческие, несогласных истребляли, согласных взяли в рабство; съедали по кусочкам Новый Свет, Африку, Азию, Океанию и Австралию, и притом «жадничали» и не хотели между собой делиться добычей, то есть ещё воевали и друг с другом. В эпоху первой научной революции, когда появились первые машины, было выражение, дословно не помню, говорили: «За ломку машины ломаются кости», то есть, опять-таки, первые достижения в области потребления и переработки ресурсов были на вес золота и дороже простого человека. В девятнадцатом веке и в начале двадцатого, когда становилось индустриальное общество, рабочие на заводах, как известно, по уши в грязи и копоти, в шуме и в жару пахали по полсуток, без отпусков, без нормального отдыха, без государственной социальной поддержки трудящихся, без профсоюзов, без защиты прав, всего этого не было, хотя я точно не знаю. Рабочим такая помощь от государства и не снилась, они о ней и не мечтали. Были ещё две мировые войны, которые поставили производство «на дыбы», заставили «стоять на голове и балансировать», а между ними революции, гражданские войны, Великая депрессия, и простым людям жизнь была не малина.

– В духе марксизма, прямо можно в цитатник какой-нибудь записать.

– Это старая, заезженная философия, мне это не интересно, хотя в ней есть смысл.

– Какой?

Публицист промолчал, пристально посмотрел на журналиста и ответил:

– Вы не понимаете или делаете вид, чтобы лучше меня допросить?

– Простите, просто это моя работа, мне нужны детали.

– Хорошо…

Он задымил своим любимым раритетом, старой электронной сигаретой, вместо современных сенсоров чувств, был сноб и любил выглядеть жеманно и выразительно, и начал:

– Смысл есть, потому что он есть, вот так вот. Идея коммунизма, мировой революции и прочее, давно потрачены; я не знаю, хорошо это или плохо, но как альтернатива капитализму с его особенностями и свойствами, в принципе, сойдет.

– А вы сами коммунист, это вам ближе, вы на чьей стороне?

– На своей. – невозмутимо ответил Александер.

– И какова ваша позиция?

– Моя позиция – это позиция мухи. Есть пчёлы, которые ищут цветочки, нектар, а есть мухи, которые ищут навоз, то есть негатив, недостатки, несовершенства, и я такой же. Не могу сказать, что это хорошо, что с меня можно брать пример, но я вот тоже особо не вижу реальных примеров, и марксизм мне не интересен, при желании я и в нём увижу плохое. Хотя те примеры для подражания, разумеется, есть, и социализм сам по себе, как идея, как вариант, не так уж и плох, наверное.

– Угу…

Далее журналист касался прошлогодних реформ, перенаселённости, поселений нового типа, возможности, а точнее невозможности колонизировать Марс, а после продолжительной беседы Александер показал гостю свою коллекцию старинных вещей из 19 и 20 веков, вещей из 21 века – старые глянцевые выцветающие журналы, первые мобильные телефоны, дискеты, книги и радиодетали.

Когда прием закончился и журналист ушёл, Александер сел на своё прежнее место и задымил электронной сигаретой, а после всё таки использовал свой сенсор чувств, получив порцию дофамина.

В студию зашла его супруга, они немного пообщались:

– В этот раз, я за стеной слышала, ты себя превзошёл в своём красноречии, и говорили вы долго.

– Естественно, им надо сделать вид усердной работы, хотя толку от неё. Я помню, как был таким же корреспондентом, ходил по гостям и задавал не свои, а чужие вопросы, вопросы начальства, изображал вежливость. Я думаю одну статью написать про это.

– Про что?

–Да про то, что бесконечный словесный понос, мой в том числе, сути вещей не меняет. Буду писать, что уже веками люди говорят, пишут, слушают и читают про разную лирику, разные там проблемы человечества, несовершенства, ошибки, несправедливости, войны, страдания, но толку нет. Все проблемы и несовершенства в мире остаются.

– Интересно, а твоя будущая статья – не то же самое?

– Да вот знаешь, то же самое, в этом вся ирония. Я в ней еще вспомню про парадокс, когда критянин говорит: «Все критяне-лжецы». Я и есть тот самый критянин.

– Что ж, успехов тебе…

Супруга вышла из студии, публицист остался наедине с собой и продолжал расслабляться. Минут через десять он зашел в свой блог и прочитал еще раз то письмо, которое он получил вчера от одного незнакомца, который представился Адрианом:

«Добрый вечер. Я знаю Вас как занятого человека, который дорожит своей деятельностью и репутацией. Я уже несколько лет знаком с вашим творчеством, вашей гражданской позицией, а, главное, вашей харизмой и остротой слога. У меня были мысли такого рода: «С умным человеком и поговорить любопытно», и у меня были к Вам вопросы, но не было предлога, серьёзного предлога для встречи. А сейчас, похоже, появился.

Я бы хотел встретиться с Вами face-to-face и поговорить. Понимаю, что на то предназначена Сеть, благодаря которой вы сейчас читаете сие письмо. Просто для большего понимания друг друга, да и просто из-за желания пообщаться с Вами в реальном, а не виртуальном формате, я бы хотел обсудить свою тему. Условия встречи, место и время, отдаю в Ваше распоряжение (только прошу учесть, что я тоже занятой человек дела, вы поймете, о чём я, и нам надо согласовать удобные для обоих нас условия). Жду Вашего ответа. Меня зовут Адриан.»

После письма его собственный ответ:

«Спасибо за вашу излишнюю вежливость, вы не должны так громоздко и возвышенно отзываться обо мне (прошу вас, не обращайтесь ко мне с большой буквы, это лишнее). Если вам будет удобно, подойдите завтра часам к 6 вечера на улицу 100-летия Хартса, 90; там будет стоять невысокое тёмное стеклянное здание, в нем моя квартира и кабинет со студией. Когда подойдёте, позвоните в домофон по номеру 3, я вам открою. Жду.»

– Скоро будет шесть… – шёпотом проговорил Александер, поглядев на фотонные часы на своем сенсоре.

После шести стало заметно темнеть. Вид из студии, наполненной антиквариатом, экспонатами и раритетами, на улицу в пасмурный вечер, тем более для такого человека как Александер, просто сгущал краски – картина в духе Наполеона, заточенного на Эльбе или на Святой Елене и смотрящего вдаль на морской горизонт. Курящего публициста-сноба в своей роскошной студии-музее с видом на пасмурное вечернее небо и пригород можно было бы запечатлеть на картине, но художника рядом не было.

Наконец, ожидаемый звонок по домофону был услышан. Александер увидел в камере мужчину лет 35-40 в тёмносерой солдатской форме, нажал на кнопку, и через полминуты Адриан уже был в студии и сидел на месте того журналиста, face-to-face с Александером.

–Итак, что вы хотели? Вы, я вижу солдат…

–Да, и, как вы понимаете, у меня не всегда есть свободное время, о чём я написал в сообщении…– перебил его и быстро и живо проговорил Адриан.

– Это значит, может быть, что-то серьёзное, деловое? …

– Короче говоря, я бы хотел обсудить с вами некоторые детали. Я вам уже написал, что с вами знаком, а вы со мной ещё нет. Я думаю, вы мне поможете понять, вы ведь знаете историю и тому подобное…

– Историю? – удивился публицист.

– Да, а что?

– Stop, погодите. Я даю интервью и консультации официальным лицам, я чисто по-человечески согласился с вами, как с незнакомцем, встретиться и поговорить. Поговорить о чём-нибудь конкретном, ответить на вопросы. Вы, я вижу, солдат – я решил: «Значит, по делу». А у вас, оказывается, лирика…

– Простите, просто я знаком с вашими публикациями, я вас читал и слушал и решил, что вы разбираетесь и поможете мне разобраться…

– Что ж…хорошо, я вас слушаю.

Адриан отвёл взгляд, вздохнул и начал:

– Я не буду посвящать вас в наш устав, не имею права. Мне нужно понять: является ли армия собственностью государства, а не заморских элит. Вы понимаете, что я не могу спросить это у начальства, и вообще, мне бы не разрешили прийти к вам, это будет между нами…

– Да, конечно.

– Мне кажется, что мы, я и другие, не совсем понимаем, кому подчиняемся. Недавно правительство любезно общались с японцами, а японцы, как известно, для нас дороги, они нам шмотки и технику продают. Я слышал, что мы проводим совместные учения и что даже некоторые стажируются у них, у японцев. Я отношусь к нашим соседям нормально, но, мне кажется, мы от них слишком зависимы. Понятно, что мы не можем быть самодостаточными, хотя мы белые люди, а они азиаты, но тем не менее. Кроме японцев есть ещё союз с Россией, от которой мы откололись в прошлом, и, наверное, ещё есть Китай, Корея вряд ли…

– Хороший вопрос. Думаю, в чём-то вы правы, но правительство старается быть или хотя бы касаться независимым, надо быть самодостаточными интровертами, даже для Хартса. Правительство хочет что-то предложить взамен этих заморских шмоток и техники и может дать только недорогой человеческий ресурс нашей страны, в том числе солдат. Но вас это не должно волновать, это не ваши проблемы, если только вас самих не отправят в Японию на учения или стажировку. Хотя…знаете, вам же лучше, сможете пожить и поработать в лучших условиях, нежели здесь, среди японских роботов и искусственных кукол для одиноких мужчин.

Адриан молча улыбнулся.

– Даже если вы правы, это не важно. Работайте, если вам это нравится, а до того, что или кто сверху, не думайте до тех пор, пока не окажетесь в командировке или в боевых условиях.

– А когда окажусь? У нас бывают периодические учения.

– Что тут сказать? Вас, может быть, выслушают только когда вы заговорите юридическим языком, им полезно владеть.

– Мы не в Америке.

– Да, мы не в Америке, зато юридический язык даст вам умный вид так же как и, вообще, знание иностранного языка. Если вас не выслушают, так хотя бы поймут, что вы не такой простой. Было бы полезно купить в киоске вшивую брошюрку со статьями и изучить её, чтобы вы не выглядели простаком, которого можно надуть.

– М-да.

– Я точно не знаю, есть ли у нас заморские хозяева, но, если и есть, то пусть, лишь бы они нам жить не мешали. Ещё вопросы?

Адриан рассчитывал задержаться у публициста и замешкался, не зная, что сказать и как продлить приём. Он придумал и спросил:

– Мне ещё интересно, нужна ли армия в наше время роботов и альтернативной энергии.

– Вы знаете, к сожалению, да. Государство подразумевает наличие его охраны, защиты, и поэтому пока есть государство, обязательно будут и вооружённые силы.

– Первое время после заключения контракта на 25 лет у меня был энтузиазм, но сейчас у меня выгорание.

– Если вам это надоело, увольняйтесь, расторгайте контракт. Если вы начали думать об этом, вообще начали думать, то в армии вам не место. Я могу сказать то же самое про себя.

– То есть?

– То есть, что я сам когда-то давно, как и вы, заключал контракт. Не на 25 лет, а на 2 года, хотел попробовать, испытать себя. И через два года понял, что мне там делать нечего. Была еще чиновническая служба, но это позднее. У меня гуманитарное образование, юридическое, не только на бумаге в дипломе, но и в уме; у меня была мысль податься в чиновники, в партию, то есть получить свою часть в правительстве.

Я её получил, поработал лет 5, и та же история, что и с контрактом- надоело, наскучило. Я продал свою долю другому человеку; надеюсь, от него там больше пользы, чем от меня. Я был журналистом, проходил курсы и имею сертификат своей квалификации. Вот у меня недавно, буквально сегодня, до вас, был приём, и я после этого приёма вспомнил себя, когда был моложе.

– Вы сами откуда корнями, вы русский по происхождению? – поинтересовался Адриан.

–Нет, я американец. Во время массовой миграции мои предки сначала улетели с округа Колумбия, где им показалось тесно, на Аляску, в Анкоридж, где населённость на порядок меньше. Можно было бы в Канаду хотя бы, что поближе, но это другое государство, там были свои сложности с оформлением нового гражданства, прописки и прочее.

На Аляске им показалось не то холодно, не то пасмурно и мрачно, и они решили пересечь нулевой меридиан и поселиться на бывшем русском острове Сахалине, то есть здесь, в Хартсе. Не могу сказать, что мои старики повели себя рационально, проделав такой путь, но как есть, так и есть.

– А родной английский вы знаете?

–Почти забыл. Такое часто случается, когда представители разных диаспор ассимилируются с основным населением, основным народом и теряют свою идентичность, вот я такой же, обрусевший американец…

– Да, вы на русском свободно говорите…– задумчиво отметил Адриан.

– Итак, вы хотели, чтобы я вам помог с работой, переквалифицировал вас?

– Я хотел понять, нужно мне это или нет.

– Я могу лишь посоветовать вам искать себя методом проб и ошибок.

– Благодарю…

– Не за что. И вы знаете, ещё я бы посоветовал вам не повторять мои ошибки. Не будьте слишком любопытным, не читайте слишком многое и не думайте слишком много, не стремитесь быть слишком умным. Это любопытство может сыграть с вами злую шутку, как она сыграла её со мной. Лучше живите просто и легкомысленно, не стремитесь быть умнее других, «не таким, как все», не будьте со страдающей душой поэта, лучше быть таким, как все. Не забивайте себе голову слишком серьёзными и сложными вещами, чтобы крепче спать ночью. Не обессудьте, я не хотел как-то вас задеть.

– Я вас понял…

На этих словах поставили паузу. Александер продолжил дымить своим раритетом, а Адриан стал бродить по студии, любопытно оглядываться на красивый интерьер и экспонаты домашнего музея, на что получал пояснения публициста.

Адриан подошёл к большому стеклянному окну с видом на пригород и задумчиво смотрел.

– Вы хотите что-то сказать? – продолжил Александер.

– Не знаю. Просто есть кризис среднего возраста.

– В чём это выражается? Вам гвардия надоела?

– Не совсем, просто ожидания не совпали с реальностью, но это взросление. Не знаю, может из-за недостатка солнца в нашем месте, я часто чувствую хандру. Толком нет своей семьи, не говоря о друзьях.

– Вы интроверт? Поздравляю, я тоже, будем знакомы.

– У вас есть семья? – выразительно спросил Адриан.

– Супруга, она в квартире за этой студией, небось нас подслушивает. Дочь, которая сейчас в Японии. Есть несколько родственников и знакомых, вот и всё, собственно.

– А у меня – «умная жена», гражданская «умная жена». С нормальной человеческой мы разошлись, но мы формально ещё вместе, просто живём отдельно и почти не общаемся…

– Это постмодерн.

Адриан косо взглянул на публициста, не понимая его, и промолчал.

– Что ж, я от себя скажу, как я вам уже дал понять, что этот мир циничен. Люди прозябают в одиночестве, живя в мегаполисах, спят с куклами с искусственным интеллектом, развлекаются с помощью технических шмоток и потребляют гормоны из этих сенсоров как наркотики и убегают от суровой жизненной реальности в виртуальную. Я хоть и общественный человек, но я могу вас понять – я тоже сам по себе.

– Вы не сами по себе – у вас есть нормальная семья…

– Вы правы, и кроме них, собственно, особо никого и нет, только пара знакомых и пара родственников. Я понимаю, к чему вы клоните, и я вам чисто по – человечески сочувствую.

Что же касается нас обоих, то… я к вашим услугам. Будем знакомы, можете писать и приходить в гости.

Адриан удивлённо смотрел на публициста.

– Если будут вопросы, обращайтесь…

Адриан поблагодарил за оказанный прием и ушёл домой, когда стемнело. Было не совсем темно, небо было серо-коричневым из-за светового загрязнения. Светодиодное освещение улиц, фонари и крупные баннеры со светящимися надписями и изображениями, крупные голограммы, высотные дома со включенным светом в

них, световые рельсы для общественного и личного транспорта – всё это похоже на Токио или Нью-Йорк, только Хартс был не такого размаха, как те столицы.

Придя домой, поздоровавшись с Майей и сев в кровать перед сном, Адриан вспоминал их разговор – он вспомнил, как сказал Арно на прошлогодних учениях в конце лета примерно то же самое, что сказал ему сегодня Александер:

– «Не становись таким, как я…» – подумал Адриан.

Он вспомнил, как сказал публицисту то же, что сказал Арно в тот же день и в тот же момент – про свою неудачную личную жизнь, что живёт с «умной супругой» и без друзей.

– «У них удалось». – подумал он.

Несмотря на то, что он тогда сказал Арно, что «завидовал» ему, он не перестал об этом думать, он не «завидовал», а «завидует», всё ещё сравнивает себя с другими

Наконец, их сын родился.

Медик отметил его крупный вес выше среднего веса малышей, сделал прогноз, что малыш вырастет таким же здоровым и красивым, как его отец.

Через неделю родители отнесли Марко в центр диагностики. Это не совсем медицинский центр – это и центр, и детский сад с дополнительными кружками для детей, с детскими психологами, воспитателями, терапевтами, психиатрами, учителями. Некоторые из них «умные», то есть андроиды с искусственным интеллектом.

Антропоморфные параметры у малыша хорошие, многообещающие; возможно, что он вырастет экстравертом, общительным, или даже хулиганом и бунтарём.

В центр родители могли по желанию отдавать детей как в ясли, в детский сад; некоторые родители отдавали малышей, которым и пяти лет не было, а грудное молоко в центрах заменили на молочные смеси, и детей воспитывали чужие люди и роботы. Марко собирались отдать, когда ему станет 3 года, а пока только держать у себя и относить его по центрам раз в полгода для его терапии.

Семью в то время планировали, как и свою жизнь. Те, кто не планировали и принимали обстоятельства независимо от своих личных предпочтений, казались патриархальными былинными людьми, но их не считали мракобесами. Просто люди хотят максимальной свободы выбора и ничего плохого в этом нет. Другое дело, что многие тренды и привычки современности люди в то же время не совсем выбирали, просто они привыкли к тому, как повелось в семье и в обществе, независимо от того, нормально это или нет.

Некоторые консерваторы давно начали говорить о разрушении традиционной семьи, но многие считали их мракобесами и моралистами. Но консерваторы говорили об этом не потому, что это некультурно, безнравственно, аморально, а потому-что это неправильно, непродуктивно, деструктивно, непрактично, вредно. Но их всё равно мало кто слушал.

Соня хотела выбрать костюмчики для малыша, а муж хотел купить ему машинки и солдатиков. Соня пошла в магазин и выбирала вещи мальчику, оставив Марко под присмотром их робота-помощника, которого им подарили на свадьбу.

Ей все понравилось, глаза разбегались, долго выбирала, но она, ставши серьёзной, обратила внимание на игрушки и одежду, которые там были: рогатые монстры, орки и тролли, полуголые куклы; одежда с картинками персонажей из мультиков, у которых на головах были рогатые красные ободки. В магазине Соня обратила внимание на девушку и мальчика лет 10, её сына. Сама девушка своим видом напоминала ей одну куклу, то есть короткая юбка и гетры. Соня сама одевалась как порядочная европейка, то есть носила обтягивающие штаны или короткую юбку, а не хиджаб, и в платках никогда не была, как женщины в храмах. Но она стала матерью и в связи с этим немного пересмотрела себя, она почувствовала испанский стыд за эту девушку с мальчиком и не хотела бы, чтобы её сын видел её в такой одежде. Поворот к консерватизму для неё произошел в первую очередь после свадьбы, а уже потом после театра, кино и неприятного сна.

Она купила пару игрушек, пару симпатичных костюмов, она их выбирала так, чтобы они, не дай Бог, «не испортили» её мальчика, не были со злыми и уродливыми картинками, и вышла с магазина.

Она не успела дойти до электрокара, как встретила своего знакомого, которого последний раз видела на свадьбе с Арно.

– Ничего себя, рада тебя видеть!

– Ты всё это вашему мальчику купила? А где он, кстати?

– Дома, под присмотром робота-няни. Да, как видишь, это ему. А ты сам почему ты не на работе?

– Я на работе, я в форме, то же самое, как видишь. Просто надо сбегать в министерство, туда меня начальство направило по одному поручению. Надо договориться с бюрократами, чтобы несколько повысили расходы на армию, а то уже несколько месяцев, говорят у нас те, кто в теме, работы на предприятиях стало меньше, некоторых инженеров уволили, а некоторые сами ушли по каким-то причинам. Это вообще не моё дело, тем более я пехотинец, а не инженер, но приказ есть приказ. Я там буду с ребятами, не один, буду говорить не я, а наш офицер, буду просто как свита.

– С прошлого года мы не виделись. Заходи в гости, всегда будем рады.

– Спасибо. Но я сейчас тороплюсь, поэтому мне пора. Прощай…

Адриан торопился в министерство, он сказал правду. Только он не сказал, что ещё вместе с ним будет Арно, постеснялся ей сказать про мужа.

Когда он добрался до места встречи, все до него уже собрались, Арно был там, а Адриана отчитал офицер за то, что он пришёл позже остальных.

Когда вошли в здание, их встретил клерк из ресепшена и подтвердил по истории видеоконференций, что военные действительно договорились прийти к этому дню и провести встречу с депутатами. Клерк провёл всех десятерых солдат, среди которых были Адриан и Арно, и двух офицеров на второй этаж, где их ждали те депутаты.

Все пожали друг другу руки, потом офицеры попросили депутатов уделить им минуту для инструктажа бойцов, который можно было провести ещё на улице до того, как войти в здание, но офицеры выбрали такое нерациональное поведение.

Все двенадцать отошли в сторону и один офицер начал:

– Короче говоря, наши переговоры вас не касаются, это для взрослых дяденек; переговоры ведутся нами двумя…

И офицер указал на своего коллегу.

– …и теми господами. Ваша задача была нас сопроводить, и мы вас об этом предупреждали. Можете быть свободны; возвращайтесь в часть, переодевайтесь и забирайте вещи, на сегодня ваша смена окончена. Прощайте.

Все отдали честь, то есть приложили руки к вискам, и десять бойцов спустились вниз по лестнице, а офицеры и депутаты зашли в ближайший кабинет.

На улице Адриан подошел к Арно, которого догнал и тот не успел уйти, и начал рассказывать ему, как встретил его супругу ранее.

– Она уже с вещами была, да?

– Да, с покупками. Предложила в гости к вам сходить, да я всё не решался и не думал об этом. – путался в словах Адриан.

– Можешь сегодня зайти, увидишь нашего шкета.

– Как вы его назвали?

–Марко.

– Хорошо, может, приду сегодня, если настроение будет, а то хандра бывает.

– Так зайди, чтобы не было хандры.

– Хорошо, хорошо…

Они шли вместе и общались, а до части добрались на общественном транспорте.

К вечеру Адриан всё же решился сходить в гости к Весгартам.

Его зависть к ним смягчилась, когда он увидел малыша; он понял, что нельзя этому завидовать, и успокоился. Но он вспоминал свой последний сон, он стал думать о расторжении контракта и поиске подработки, и успокоиться совсем не получалось.

Он был рад знакомству с обрусевшим американцем, который сам предложил ему дружбу и смог вселить ему надежду на нормальное общение и выход из затворничества.

Выходной день сотрудники гвардии могли провести в своих домах и прочих местах, если только их не мобилизуют по надобности. Адриан в этот день обычно шёл тренироваться на одну площадку недалеко от дома, а всё свободное время мог маяться и прокрастинировать. Он искал себе деятельность и не находил; хотел заняться чем-то полезным в Сети, но отвлекался на ленту, рассылку и новости, после изучения которых забывал, что он хотел найти и изучить сначала.

К Майе он привык, с ней было не интересно; она могла делать что-то по дому, но не развлекать и занимать. Идти ему было почти не к кому: с дальними родственниками он не был знаком, а с близкими он только иногда переписывался, было формальное общение, точнее, напоминание о своём существовании.

Он думал зайти к Александеру, но тоже колебался, потому – что думал, что «если я не поддерживаю связи со своими знакомыми, то зачем я нужен аристократу, с которым познакомился несколько месяцев назад и который и без меня сможет прожить».

Он, с одной стороны, не был поверхностным и бестолковым, наоборот, он мог быть даже способным, но, с другой стороны, он ещё не стал морально зрелым, хотя в это время и взрослые выросшие люди далеко не всегда становятся морально зрелыми. Люди созревают всю жизнь, прогресс позволяет продлевать своё созревание и взросление, а также даёт возможность на самоопределение, чего в далёком прошлом было меньше.

Он начал думать и решил в этот день не тренироваться, а пойти к публицисту. Он думал над тем, зачем к нему идти, и придумал себе повод, а точнее тему и вопросы для обсуждения с ним, чтобы посещение выглядело «по делу». Просто прийти в гости он не решился бы.

Написав Александеру сообщение, он получил ответ с согласием и стал ждать, когда надо будет выйти, чтобы прийти к назначенному времени.

Последний визит к публицисту длился больше обычного.

Адриан не решался рассказать ему о своём сне, бывшем ещё в прошлом году и который он всё еще помнил. Он хотел общаться с Александером на серьёзные темы, несмотря на совет Александера не думать ни о чём серьёзном. Ему было интересно послушать специалиста, хотя Александер ни разу не был специалистом, у него нет исторического или философского образования, он просто является любознательным эрудитом с широким кругозором.

– Вы говорили, что служили в молодости два года.

– Да.

– Почему только два? Вы просто хотели заработать?

– Именно. Я также хотел испытать себя. Испытал и понял, что в данном месте мне нечего делать, pardon.

– Pardon?

– Потому-что я сейчас общаюсь с человеком из данной структуры. – говорил Александер, перебирая свои документы.

– Можно поинтересоваться, что вам не понравилось?

Александер обернулся и странным взглядом посмотрел на Адриана, сказав:

– Вы знаете, я сейчас в несколько неудобном положении, я вынужден делиться своей личной жизнью и, кроме того, я достаточно смутно помню тот период, который был около тридцати лет назад. Я могу поделиться воспоминаниями, но вы, думаю, ничего нового для себя не услышите. Вы знаете это получше меня…

– Если вы не хотите, я не настаиваю…

– Вот и славно…

Александер начал нажимать на сенсор, надетый на левую руку, и присел. Между ними возникло неловкое молчание, которое прервал Александер:

– Знаете, друг мой, эти темы довольно щекотливые, особенно для нас с вами, но я готов откровенничать и поделюсь своим мнением… – говорил Александер, переводя взгляд.

– …Если б оно того стоило, я бы, может, и дольше служил. Сейчас я домосед, у которого от своего затворничества стало хуже зрение, но в молодости я был сравнительно активным и мне не сиделось на месте, поэтому я был в армии.

Всё бы ничего, скучно там не было, но я понимал всей этой муштры, дурацких построений, ведь, согласитесь, в реальной перестрелке строевой шаг целой толпы полезен, э-э, разве что вражеской артиллерии, которая может одним ударом положить всю марширующую компанию. Я не понимал всей этой военной лирики, война ведь дело довольно нелицеприятное, и романтизировать её могут разве что люди, которые не имели с этой «тварью» дело…

– У нас говорят, что, если бы не армия, нас бы уже давно сожрали… – перебил его Адриан.

– Если бы Хартс возбудил чей – то «аппетит», то, думаю, нас бы в любом случае раздавили. Вам, должно быть, вернее знать, но сейчас война ведётся не столько оружием и муштрой, сколько коварством и хитростью. Без вооруженных сил не обойдётся ни одно нормальное государство, но в наше время эффективнее вести так называемую «тихую войну» с использованием слабых мест оппонента типа ресурсов, экономики, вообще, всё что угодно, не говоря уже о спецслужбах…

– А какого вы мнения о нашей службе безопасности?

Александер подумал и ответил:

– Я не знаю эту «кухню», но предполагаю, что от любых спецслужб она отличается только названием.

– В одной вашей публикации вы писали, что «церковь оскудела, а инквизиция осталась». Я, может, не к месту это сказал, но, просто из интереса, о чём это вы?

Александер, подумав про себя «как журналюга», ответил:

– О том, что всё, что у нас ассоциируется с этим древним словом «инквизиция», осталось и сейчас. Религию, в общем то, несправедливо обвиняют в этом набившем оскомину старом слове, потому-что современность от Средневековья недалеко упало. Несправедливо обвинять религию в невежестве или жестокости людей, которые жили «до Всемирного потопа», образно выражаясь. Всё это было и есть после Средневековья.

– Ну, да…

– Да, да. Времена Джордано Бруно или Анны Франк, в принципе, никуда не делись. Сейчас работают старые принципы. Законы, права и обязанности кончаются там, где начинается реальная власть и влияние. Это право сильного, принцип пищевых цепочек.

– Работа сделала меня реалистом, но вы меня сделаете пессимистом.

– Вы знаете, я вообще удивлён, как вы с вашей работой можете со мной так спокойно общаться, и откуда у вас находится время на такой досуг. Вы часом не агент? А то, может, вы входите ко мне в доверие и добываете информацию? – спросил с иронией Александер.

– Нет, точно нет. – улыбнулся Адриан.

– Я не знаю, врёте вы или нет, но я, поверьте, не обладаю никакой полезной информацией для вашего начальства, а за вольнодумство вы уж извините…

– Я от себя пришёл и разговариваю, меня никто не подсылал.

– Точно? – сказал Александер, смотря на него исподлобья.

– Точно.

– Ну, надеюсь…

Он встал и стал расхаживаться со своей сигаретой.

– Недоверяете вы мне… – сказал Адриан.

– Жизнь такая, что, как написано, «всяк человек ложь». Вы с вашей службой должны знать это лучше других. Мы как люди живём в условиях той же борьбы за существование, что и в дикой природе…

Александер оставил сигарету в зубах и взял руками две картины, стоявшие задней стороной к студии. Он положил их на стол и перевернул.

На первой картинке были изображены несколько пищевых цепочек, но у животных были человеческие головы. На вершинах цепочек были римский император, папа римский, неопределённый дворянин, усатый брюнет и человек с галстуком, внизу пищевых цепочек были раб, еретик, крестьянин, еврей и плешивый обыватель, а между ними промежуточные звенья, например, легионер, рыцарь или человек в фуражке.

На другой, более сложной и насыщенной картине, были изображены межчеловеческие отношения, похожие скорее на жизнь в дикой природе. Адриан смотрел на картины и понял их посыл.

– Наиболее точное описание межчеловеческих отношений, что называется – вместо тысячи слов. -сказал Александер.

– И где здесь мы? – спросил Адриан.

– Оптимальное положение -где-то посередине… – сказал Александер, показывая на первую картину. -Думаю, мы здесь.

– Я – это тот рыцарь?

– Наверное, да, и ничего плохого тут нет, лишь бы мы не принимали участие в этих пищевых цепочках…

– Под нами беднота.

– Да, но главное – не жрать и не паразитировать на таких вот.

– Согласен, но такие, как мы, во многом себе отказываем на нашей работе, например, в комфорте и спокойствии, или, когда на учениях или командировках бойцы и солдаты стараются, а начальники их постоянно воспитывают кнутом, жёсткостью, и ради вот таких вот…

Адриан показал на первую картину с обывателем в конце пищевой цепочки.

– Не хотел вас задеть этим. Мне самому неприятно, что риску подвергаются лучшие люди, а разные ничтожества сидят себе спокойно. Здесь посыл, что обыватели в этих отношениях могут быть подвержены наибольшему доминированию со стороны… – показал на то же место Александер. -

– …И что это всё похоже на Средневековье…

– Чем?

– Я бывал в одном монастыре и видел человека в какой-то странной одежде; может, это были лохмотья. Он стоял на улице, а потом оказался в храме, и при этом он был босоногий, а ещё и небритый. Я был прав, когда предположил, что это юродивый. Это был самый настоящий христианский юродивый.

Этот случай стал для меня последней каплей. Я и до этого что-то понимал, но этот блаженный человек подтвердил мои рассуждения. Трудно поверить, но у современности много общего со средневековьем.

– Чего? – спросил Адриан, рассматривая картины.

– Есть короли и королевства, разумею нашего и не только нашего президента. Есть разные князьки, бароны и прочие, правящие определёнными территориями крепкой хваткой – крупные предприниматели, мафия или ещё кто-нибудь. Есть рыцари, то есть армия, полиция, силовики…

Александер указал рукой с электронной сигаретой на Адриана и продолжил:

– Вот ваша форма напоминает крестоносцев, только красного или чёрного креста и шлема с плащом не хватает. –

– Вместо церкви и традиционных религий теперь мерилом являются идеология, мода и тренды, которыми правят серые кардиналы общественного и мирового закулисья.

Есть те же принцы и принцессы – «золотая молодёжь» и шоу-бизнес. Есть романтики, а есть циники, есть так называемые «правоверные», а есть еретики и вольнодумцы, как я. Есть роскошь, а есть нищета, расслоение общества, чинопочитание; есть гедонизм и вседозволенность баловней судьбы, а есть аскетизм и самоотречение современных адептов из неосект или «зелёных» активистов. Есть герои и мученики, как Жанна Д'Арк и Джордано Бруно, а есть такие субъекты, как Томас де Торквемада или Влад Цепеш, к сожалению. Машины и компьютеры не избавили человека от повторения пройденного материала, уже выстраданной истории.

– У вас находится время и деньги собирать такие безделушки? – сказал Адриан про студию и коллекцию. – Извините, бестактность.

– Всё нормально. Да, у меня это всё накопилось за много лет и вас понимаю. Это не стяжательство, как оно всё выглядит, а скорее любопытство, интерес. И я понимаю, что это похоже на, как у женщин, шопоголизм или на гламур. Здесь я могу признаться, что я не стою всего этого, что у меня есть, я не настолько пахал, чтобы заслуженно заниматься мотовством на заработанные деньги. Я много молол языком и делал умный вид, то, что я и сейчас делаю; я говорил и писал что-то про простых людей, хотя я для них такой же чуждый, как аристократы и интеллигенция. Можете называть меня ханжой и лицемером…

– Вы это делаете и тут же критикуете себя…

– Да, самокритичность полезна. Мне работа нравится, но я понял, что даже к самому себе, к своему творчеству надо относиться несколько пренебрежительно и самокритично. Например, это чисто психология, когда кто-то сторонний в гневе возьмёт и станет злиться, оскорблять автора чего-либо и под раздачу попадёт его произведение, творчество, работа, а автор в это душу вкладывал, то его этим оскорбят и заденут. Таким образом, чтобы мне, например, не плюнули в душу и не нагадили, оскорбив моё творчество, к самому себе и своему творчеству надо относится пренебрежительно и не считать себя гением, творящим шедевр. Это просто психология. Вот, например, когда у писателя в передаче спросят, чисто для знакомства, чем он занимается, то он ответит: «Пишу книжки». Такая форма «книжки» показывает, что автор готов пренебрегать собственным творчеством, которое ему на самом деле дорого, только для психологической защиты, то есть, в случае чего, если его творчество не оценят, то он не обидится.

– Вы хотите быть продуктивным и строгим к себе?

– Не всегда, есть человеческий фактор, но само понимание, осознание своих ресурсов и моей ответственности за их использование – это да, я этим владею. Ещё я понял, по своему опыту, что не всем полезно выбиваться, так сказать, «в люди», становиться частью элиты или находиться хотя бы на пороге светской жизни. Когда какой-то нувориш типа меня достигает определённого успеха, он начинает себя чувствовать альфа-самцом или – самкой…

– Александер показал на фрагмент на второй картине, отошёл от стола и стал манерно расхаживать по студии.

– …Дешёвая роскошь или замашки в поведении как раз и свидетельствуют о его простом происхождении. Как подростки в деревне или дворовой сброд в какой-нибудь подворотне, этот человек чувствует себя «вожаком» своей стаи и показывает свою «крутизну» другим. Он начинает верить, что он «особенный», «не такой, как все», «элита», и на своих бывших ровесников смотрит как на «чернь». Бывают радикальные случаи, например, как у Адольфа Гитлера, если вы знаете, кто это…

– Он, кажется, правил Германией, но это было давно.

– Да, и, как нувориш, который был никем, а стал всем, он поверил в своё «мессианство» и с помощью своей маниакальной и довольно успешной пропаганды сделал из цивилизованных немцев орду карателей и маньяков.

Дело тут в том, что высокий статус и возможности человека сделают хорошее великим, а плохое -ужасным. Лишний раз лучше быть частью «серой массы», чем выбиваться «в князи» – могут быть негативные последствия.

– Да уж… – промычал Адриан.

Александер продолжал монолог:

– Дело то, возможно, и не в богачах. Стоит человеку иметь какой-то ресурс в неограниченном количестве, как воздух, и неважно, что это -деньги, власть, влияние, время или возможность пользоваться другими людьми, тогда человек, с большой долей вероятности, перестаёт это ценить и живёт на широкую ногу. Мы не любим богачей за то, что у них очень много денег, они ни в чём себе не отказывают. Да, всё правда, только любой или почти любой человек из народа, когда у него самого появляется богатство, становится точно таким же, кого он мог раньше осуждать и ненавидеть. У черни может не быть денег, зато у многих современных простых людей есть ресурс, которого не хватает многим богачам и которого также не хватало их предкам, которые были крестьянами и рабочими и всю жизнь проводили в нищете и бедности.

– Какой ресурс? – спросил Адриан.

– Это время, и не только время. Если у вас в избытке время, которое может многое для вас сделать, то вы, скорее всего, цените его как электричество или воду в кране на кухне, которую можно бездарно расходовать в любых количествах.

– Сейчас кризис ресурсов, поэтому мы не можем так пользоваться.

– Это да, и он тем и хорош, что не даёт людям бездарно терять возможности и ресурсы. Какой-нибудь бизнесмен может жить на широкую ногу, денег достаточно, зато какой-нибудь простой житель простого города будет пускать на ветер своё время, смотря развлекательные шоу, играясь с сенсором чувств и, вообще, всеми способами убивать время.

Время -деньги: секунды можно измерить центами, а года – счетами. То же относится к другим ресурсам, будь то природные, материальные или человеческие – когда их становится крайне много, то мы их обесцениванием своей подлой небрежностью. Вынужден согласиться, что, как бы не хотелось, я не вправе осуждать других…

– Нам полезно быть ограниченными?

– Принцип взаимных ограничений проявляется в технике, технологиях и даже в природе, техника ведь делается из природных ресурсов. Возьмём программирование: программист вводит команды для работы программы, то есть настраивает её. Одна команда, к примеру, может выполнять алгоритм неограниченное число раз, то есть это будет зацикливание. Тогда программист вводит другую команду, которая ограничивает выполнение прошлой команды: она либо ставит лимит на количество выполненных однородных команд, либо ставит другое условие для ограничения прежней команды, например, выполнять команду до тех пор, пока она не достигнет заданного значения. Таким образом, вторая команда ограничивает первую.

Можно привести пример из механики. При равномерном движении тела по ровной поверхности это тело рано или поздно остановится из-за сил трения, которые мешают движению. Если покатить колесо или шарик, то колесо и шарик остановятся через несколько секунд. Здесь силы трения шероховатой поверхности тормозят движение колеса и шарика, на которые не создаётся постоянное подталкивание.

То же самое с электрическим током, который тормозится сопротивлением проводника, или, э-э, человеком в обществе, действия которого ограничены законом, другими людьми, порядками, правилами, материальным положением и статусом. Согласитесь, ведь если бы не все эти ограничители, люди узнали бы друг друга получше – как говорили в старину, «хочешь узнать человека – дай ему власть». У многих нет такой безграничной свободы действий, поэтому мы не можем знать, что было бы, если у меня или у вас, или у других будет безграничная свобода, деньги и возможности, как бы мы себя вели…

– Наверное, плохо.

– В этом то и проблема. Что в природе, что в технике, что в людях и обществе приходится создавать ограничители. Если Бог есть, то я бы у Него также спросил: почему бы не сделать так, чтобы одни вещи не мешали другим, чтобы движение материи не тормозилось другой материей, чтобы одни действия не ограничивались другими действиями, чтобы люди не были друг для друга препятствием, чтобы всё было гармонично, солидарно.

– Бог совершил ошибку?

Александер отвёл взгляд и промолчал, а потом сказал:

– Пути Господни неисповедимы, а я бы хотел понять мир.

– А я бы хотел понять, почему я не могу быть хорошим для всех. Я уверен, что у нас есть несколько человек, недовольных мною. Они могут мне этого не сказать, но, уверен, я всех не устраиваю, и я говорю не о начальстве.

– Для всех хорошим не будешь, вы не знали? В общеобразовательных учреждениях какой-нибудь определенный студент может быть физически развит, но не знает математику или IT, и на спортивных занятиях он пользуется почетом, тогда как на занятиях с виртуальной картой или с техникой его критикуют за незнание предмета. В школе детей критикуют за непослушность, безобразие и тупость, а школьники осуждают старших за то, что те не умеют учить. Инженеры осуждают клинеров за отсутствие квалификации, а клинеры осуждают инженеров за то, что у них близорукость и они носят очки. Человек знает историю Средневековья и что-то про Альберта Эйнштейна, но у него спросили про Германскую империю и кайзера Вильгельма Второго, и человек выглядит как неграмотный. Патриоты осуждают либералов, а либералы -патриотов, умные осуждают тупых, а тупые – умных, мужчины осуждают женщин, а женщины – мужчин, и так далее. Иисус воскрешал мёртвых, исцелял больных, кормил голодных и учил нравственности, но не смог всем угодить и его распяли. Как бы вы не старались, каким бы святым вы ни были, всегда найдётся кто-то недовольный вами. У каждого свой критерий порядочности.

– Значит, смиряюсь…

Александер опасался, что был слишком открыт с Адрианом, не стеснялся в выражениях и бранил себя за такую смелость с военным:

– Ну, придурок; вырос и привык быть аккуратным и точным, а тут свободно завонял своим умом в присутствии вояки. Если он в реально такой простой, каким кажется, и не опасен… – думал он про себя.

Он решил себе, что они в будущем ещё встретятся у него в студии и он сможет аккуратно извиниться за своё вольнодумство и проявить русскому легитимность. На том он успокоился и продолжил набирать текст за компьютером.

Написав за несколько дней свою статью, Александер скрупулёзно перечитывал её, корректировал. Он был тем самым «писателем», про которого говорил Адриану, то есть ценил свою работу, но хотел казаться самокритичным и пренебрежительным к себе и своей работе.

Он опубликовал её в своем блоге и начал перечитывать заново, уже готовую и опубликованную, подкорректированную и «чистую». Он назвал её: «История культуры, или все критяне – лжецы».

Вот её текст:

«Я всё ещё помню тот момент, когда я увидел в Сети видео с фотосессией животных, когда ряженые в нелепые наряды пудели, чихуахуа, терьеры и более благородные овчарки ходили буквально по подиуму как женщины. Возник естественный вопрос: разве для этого существует прогресс? Ради этого философы и писатели веками рассуждали о мире, возникали движения, люди ходили шествиями с плакатами и скандировали лозунги?

Я бы сказал, что «все критяне – лжецы», но сам я являюсь тем же критянином. Моё словоблудие не возникло на пустом месте. Я хочу освятить тему культуры, о которой идёт речь, не только ради заработка на тексте (я честно пишу, что я могу делать деньги из воздуха с помощью текстов, хотя я далеко не один), но и потому, что это довольно насущная тема.

Писатели и философы умели делать себе имя и неплохо зарабатывать, продавая другим свои идеи, будь то политические и философские трактаты или художественные книжки, но объекты их суждений, те или иные проблемы или недостатки мира, общества и человека так и оставались нерешёнными. Сколько бы не говорили и не писали, но проблемы так и остались проблемами. Написание «Войны и мира» и «Преступления и наказания» не мешает быть войне и совершаться преступлениям, также как многовековое существование культуры и, более того, религии не мешало людям развязывать войны, строить концлагеря и оставаться идиотами.

Не знаю, читал ли Томмазо де Торквемада Библию или Адольф Гитлер Фридриха Шиллера, но первый отменно соблюдал заповедь «Блаженны милостивые», сжигая на кострах и мучая в пыточных камерах тысячи людей, тогда как второй старался «сделать Германию республикой, перед которой Рим и Спарта покажутся женским монастырями», пытаясь захватить мир и уничтожить огромное число людей. Тем хуже для культуры, когда к ней так или иначе приобщены такого рода личности.

Первая мировая война, бывшая по причине жадности до сфер влияния, разрушила европейскую мечту о светлом будущем, дала миру так называемое «потерянное поколение» и тоталитарные режимы. Прошло время, и построение коммунизма и американской мечты также попали впросак. Не то чтобы эти идеи не имели никакого успеха, успех был впечатляющим, но не тем, на который рассчитывали. Теперь людям остаётся мечтать не о рае на земле, а просто о нормальной жизни, которую не прервёт ядерный или библейский апокалипсис. «Можно без рая, лишь бы не было ада…»

Получился лонгрид, причём, как можно заметить, Александер мог небрежно менять тему повествования, но, в целом, статья получилась неплохой. Основной смысл статьи был в начале.

Адриан тем же вечером, когда статья была опубликована, прочитал её от корки до корки. Он перечитывал и обращал внимание на детали, заинтересовался и думал. Некоторые фрагменты привлекали его внимание.

Адриан уже не был подростком, но бунтарская нотка проявилась, и он стал мечтать. Мечтать о «переменах», об «идеальном мире», хотя, казалось бы, в современном ему мире будущего, в мире роботов, благоденствия и демократии уже не о чем мечтать, и многие не мечтали. Многим было всё равно на всё, лишь бы был комфорт и благоденствие.

К нему подошла Майя и сказала:

– Я вижу, тебе нужна поддержка…

Он окинул её презрительным взглядом и промолчал.

Майя села ему на колени и обняла его. Ему было некомфортно от этого, от того, что она искусственный андроид, а не живой человек, но и приятно, как с настоящей девушкой, чего он в себе стыдился.

Он не признавался себе в том, что он хотел не просто нормальной жизни, но и признания, уважения, почитания; он хотел быть «белой вороной», выделяться и вызывать в других, особенно в женщинах, сочувствие и восторг, это как подростковый бунт. Единственное сочувствие ему оказывала Майя, что было ему приятно, но и неудобно, что она- не живой человек, а искусственный.

Он был рад знакомству и дружбой с публицистом, хотя он понимал, несмотря на дружелюбие, что умный Александер смотрит на него свысока и снисходительно. Он сам не презирал публициста, но хотел от него признания, которого не получил, хотя сам давал публицисту своё признание.

Адриан был готов пострадать, чтобы его заметили. Он хотел бы быть «мучеником», чтобы гордиться этим, хвастаться, учить и роптать на других за то, что ему не повезло, а другим повезло, и поэтому он мог бы гордиться тем, чему окружающие должны были бы сочувствовать. Ему так казалось.

Он не страдал, но ему уже можно было сочувствовать. Спустя время его мечта наконец свершилась: он пострадал, стал жертвой, стал мучеником и получил славу. Дурную.

Следующие учения намеревались провести на Курильских островах, которые являются колониями Хартса, на военных базах. До ближайшей базы можно добраться на корабле или вертолёте; для соединяющего моста между Хартсом и Курилами слишком большое расстояние и нет необходимости строить длинный мост или подводный тоннель, когда можно добраться на быстром корабле.

Бойцы гвардии не предназначены для участия в общих учениях, они являются полицейскими и спецназом, но они, тем не менее, принимают участие -либо для обмена опытом с армией, либо для вида и показа.

Три крейсера плыли на восток к военной базе; когда всё будет готово, они будут, уже рядом с островом, открывать огонь по мишеням. Солдаты, которых они перевозили, были не только моряками, но и пехотинцами, для пехотинцев были предназначены смотры и стрельба.

К пасмурному полудню дня все были уже на базе. После долгих совещаний офицеров моряки и пехотинцы построились на берегу причала и слушали указания командиров. Учения по плану собирались уместить в несколько часов, а к вечеру возвращаться в Хартс

Через полчаса начались учения. С берега через бинокли офицеры следили за огнём крейсеров и за мишенями, по которым они стреляли.

– Скорость попадания несколько отстаёт от оружия ведущих армий мира, я знаю это. Надо догонять, надо больше расходов на разработки на предприятиях. Придётся у наших японских соседей закупать что-нибудь. – комментировал один офицер другому.

– Нам что, скорость света нужна? – ворчал другой офицер.

– Не знаю, может, и скорость света. Мне кажется, что техника и до того дойдет.

И продолжили наблюдать.

В то время на одном крупном плацу пехотинцам читали нотации, задавали провоцирующие вопросы и намеренно действовали им на нервы в целях воспитания:

– Малыш, тебе служба не нравится? Думаешь, не вижу по лицу? А разве не ты, сам, по своей воле, пришел сюда пытаться и страдать? Или это твоя мамка тебя сюда отдала девственным сосунком, чтобы ты так и погиб таким же девственным сосунком? Или ты хочешь, чтобы твоя жирная мамаша взяла в руки оружие и защищала Родину вместо тебя? А-а? …

Адриан, который стоял в том строю и вместе с остальными это слушал, вспомнил слова публициста Александера про «молодых девственников». Хоть это было сказано другому молодому солдату, который недавно начал служить, а не ему, после слов «твоя жирная мамаша» у него закипела кровь.

Несмотря на то, что он уже давно заключил контракт, служит уже 15 лет и знает армию, знает, как пытаются такими грубыми методами воспитать солдат с железными нервами, он почувствовал ненависть к этому офицеру. Он не боялся высказать офицеру всё, что он о нём думал, но он оценил свои риски и послушал голос разума, промолчав как все остальные солдаты.

После длительных и напряжённых нравоучений началась стрельба по мишеням, которая сопровождалась криками офицера, чтобы создать напряжение как во время настоящего боя и таким образом закалить солдат.

После того, как стрельба закончилась, все построились на плацу. Офицер продолжал действовать бойцам на нервы, он говорил им, что в реальных боях они и будут слышать крики и мат и поэтому они не могут на него, офицера, злиться. Затем, после нотаций, офицер приказал строевым шагом идти к причалу и смотреть на мощное зрелище, увидеть, «как крейсеры открывают огонь по мишеням» и «насладиться зрелищем». Когда несколько шеренг дошли до причала, они увидели три крупных серых тела вытянутой формы, которые периодически вспыхивали, и их вспышка с большой скоростью взлетала в воздух и долетала до определённых точек в море, где находились мишени, и эти мишени взрывались.

Офицер перестал горланить и молча смотрел вместе с бойцами. Он смотрел на свои фотонные часы в своём сенсоре чувств, потом внезапно свистнул в свой свисток и дал команду слушать его:

– Итак, через несколько минут или, может, секунд, огонь по мишеням прекратится; боевой план будет выполнен. Вы свой план тоже выполнили. Но я вам так скажу: и сейчас, и впредь никто с вами церемониться не будет, как я; на учениях не каждому повезёт оказаться, как вам сейчас, и «трэвлам» и «вайфам». Вы – пехотинцы, «полицаи», а это значит, что винтовка, шокер и дубинка -ваши мать, отец и сестра. Ваша часть – это ваш дом, а в ваши дома вы возвращаетесь только чтобы поспать, пожрать и…

Дальше пошли выражения.

– …Вы сами выбрали этот путь, и я вам напомню, что раньше, в далёком прошлом, у мужчин часто не было выбора, а молодых парней призывали в армию по достижении совершеннолетия. Вы сами выбрали этот путь, и теперь докажите мне своей службой, что вы сами достойны…

Офицер много чего им наговорил, а бойцы терпеливо стояли и слушали.

После выполнения боевого плана на день, часам к пяти дня, все моряки и пехотинцы вместе с офицерами и медицинской бригадой уже возвращались на крейсерах обратно в Хартс.

Адриан стоял, опёршись локтями об перила и смотрел задумчиво и напряжённо на Охотское море и пасмурное небо. Тоска овладела им; та же тоска овладела Арно в прошлом году на учениях, когда он смотрел в окно, а Адриан смотрел на него. Он не мог понять, что это и почему: недостаток Солнца в северном Хартсе, преимущественно холодная и пасмурная погода или струны души. Тоска и отчуждённость, чувство разочарования и безразличия ко всему, мизантропия и внутренняя пустота переполняли его, и он был рад, что учения закончились, что он вернётся домой и забудется во сне.

Не только офицерам, но и простым рядовым и повыше, таким как прапорщик Адриан Гринёв, можно было бродить по палубе, их не держали внутри кораблей взаперти, поэтому Адриан и смог выйти на улицу и освежиться. Рядом с ним разговаривали два офицера, они только что подошли и на самого Адриана не обратили внимание. Они разговаривали так, что он мог услышать почти всё, и он услышал, как один офицер сказал:

– Это не моё дело, понимаешь! Мы командуем пехотой, а не производим оружие, спасибо большое инженерам, технологам и конструкторам. Нам надо дрессировать солдат, а помогать техникам я не хочу, а меня

хотят пристроить на очередные переговоры с нашими чиновниками или даже с японской делегацией, чтобы мы такие: «Помогите нам, мы сами не справляемся». А те товарищи из партии или с «восходящего Солнца» нам скажут на японском: «Спасение утопающего – дело рук самого утопающего». Я тогда также отвечаю всем вам: «Спасение утопающих – дело рук самих утопающих». Я за других не отвечаю…

Ворчание офицера прервал внезапный хохот Адриана. Когда он услышал фразу офицера «спасение утопающих – дело рук самих утопающих», на него это подействовало как слова офицера про «жирную мамашу». Тогда он сохранил хотя бы внешнюю невозмутимость, но сейчас он не сдержался и выплеснул эмоции, негативные эмоции. Он хохотал и не смог остановиться, чем привлёк к себе лишнее внимание офицеров. Говоривший из них был тем самым офицером, который воспитывал бойцов на учениях.

Он с недовольством смотрел в упор на Адриана и медленно подходил к нему, говоря:

– Ты забыл, где ты находишься, друг? Это я тебя рассмешил? … – указал офицер на себя пальцем.

– …может, ты «а-та-ташки» хочешь? Чтобы я из тебя все соки выжал, как молоко из беременной мамки? Ты страх потерял, отвечай, клоун? – негромко, без воплей, но зловеще спрашивал офицер.

–…Я? – мощным голосом спросил смеявшийся Адриан.

Внезапно он кинулся на офицера. Он ударил его «двойкой» и хуком, а потом моментально вынул свой нож и с размаху полоснул им офицера по шее. Тот не успел упасть, как Адриан схватил его и прямо перекинул за борт.

Другой офицер за те секунды не сдвинулся с места и, шокированный выходкой солдата, остолбенел и смотрел, как быстро Адриан избил и скинул раненного коллегу за борт.

– Спаси себя сам, утопающий! – крикнул Адриан уже мёртвому офицеру в воде, находясь в состоянии аффекта и продолжая безумно смеяться.

Он только успел оглянуться, как подбежал другой солдат и сильным ударом приклада винтовки вырубил его; Адриан потерял сознание.

Арно, возвращаясь домой взволнованный и огорчённый, пересказал Соне всё, что видел и слышал.

Он тоже был на тех учениях вместе с Адрианом; он тоже слышал нравоучения офицера; он тоже смотрел на крейсера и их стрельбу по мишеням.

Он возвращался на том же крейсере, где случилась трагедия, и он видел и слышал, как множество бойцов, моряков и офицеров собрались толпой вокруг места убийства, где лежал уже лишенный сознания Адриан.

Ему, уже оглушенному, прибывшие медики вкололи снотворное вещество, которое держали в аптечках на случай непредвиденных эксцессов, и не зря. Адриана связали и отнесли на гауптвахту, где заперли и оставили под присмотром двух вооружённых охранников.

Солдат, который оглушил Адриана, в те секунды как специально выходил из трюма. Когда он вышел подышать свежим воздухом и прошёл несколько шагов, то увидел сцену избиения и убийства солдатом в серой форме их офицера в темно-зеленой форме. Он увидел, как Адриан перерезал ему горло и скинул за борт через невысокую перекладину. Он видел другого офицера, который стоял рядом как вкопанный и ничего не сделал. Солдат, благо, вышел со своей винтовкой за плечом и смог сильным ударом оглушить преступника. Быть с оружием во внеучебное время не воспрещалось, а если бы воспрещалось, то Адриан не смог бы размахнуться ножом, также как тот солдат не смог бы его оглушить мощным прикладом.

Арно, который находился среди других таких же зевак, был поражен, когда увидел знакомое лицо. Сначала он всё понял ровно наоборот, то есть что Адриан мёртв, но когда услышал допрос шокированного очевидца и увидел окровавленный нож, то его словно током ударило. Он и подумать не мог, что его знакомый сослуживец способен на такое. Также не мог подумать никто другой.

Моряки быстро спустились на катера и нырнули в воду, пытаясь найти труп офицера с помощью приборов и роботов-разведчиков; благодаря современной технике такое невозможное казалось возможным. Через полчаса они нашли, на глубине 30 метров в километре от крейсера, труп офицера.

Его доставили на крейсер, и все смогли увидеть убитого, с красной раной на шее. Подозрения насчет самого офицера-очевидца или солдата с винтовкой у всех отпали.

Арно пересказал Соне все, что видел и слышал, на что она разрыдалась

и обняла его. Она стала бояться за мужа.

– Он был у нас на свадьбе! Он нас поздравлял! Он у нас две недели назад дома был и Марко видел!

– Теперь уже нет…

– Что нет?

– Его ждет трибунал…

– А ты?! Ты был там! Тебе там вообще нельзя быть! Нельзя! Увольняйся!

Арно промолчал, ему нечего было ответить. Он не знал, как ему дальше поступить. Он понимал, что жена кричала ему это на эмоциях, но сам стал думать об этом.

Он неоднократно был на учениях, но ни разу не был в реальной горячей точке и ни разу в жизни не видел настоящего убийства. А теперь стал свидетелем и сам шокирован этим. Он уже не знал, что ему делать дальше, и теперь уже мог предположить увольнение…

В партии началась суета, случай на крейсере дошёл до партии, до военного департамента и даже до самого президента.

Воинские части, конторы, предприятия и базы стали отчитывать, проверять, инструктировать. Командование отчитывало офицеров, а офицеры- солдат. Больше всего досталось внутренним войскам, ведь именно их боец, прапорщик Адриан Гринёв убил своего командира, а не моряк или сотрудник медицинской бригады.

Офицера-очевидца, который присутствовал при преступлении и не смог остановить подопечного преступника и защитить коллегу, хорошо отчитали и думали его уволить, но не стали торопиться, ведь он больше всех будет важен как свидетель на будущем суде.

Арно тоже мог быть полезен на суде как один из зевак, если не очевидцев, и тем более как знакомый подсудимого.

Арно, его знакомых и еще два десятка бойцов через несколько дней собрали в главном отделении внутренних войск Хартса, в большом зале, где офицеры из главного отделения вместе с прибывшими в часть командующими армией произнесли речь перед солдатами:

– Вы знаете, господа, о трагедии, случившейся две недели назад на учениях моряков и пехотинцев на островах, а точнее после самих учений. Это произошло на крейсере «Цезарь», на одном из тех крейсеров, которые перевозили пехотинцев и моряков на базу «Мально» на одном из островов. Это случилось на обратном пути после учений, ровно в половину шестого вечером, при пасмурной погоде. Знакомый некоторым из вас прапорщик Адриан Гринёв, который, тем не менее, стоял в строю и проходил учения наравне с другими бойцами, с рядовыми и ефрейторами, он избил и перерезал горло майору Марку Плевину, а затем скинул его за борт.

Всё это произошло на глазах его коллеги, который не смог защитить майора и остановить этого урода. Офицер, который проявил малодушие, рискует быть уволенным, а пока что он – самый ценный свидетель. Есть ещё свидетель, и он стоит в этом строю. Антон, выходи…

Впереди всех вышел высокий худощавый брюнет. Он подошёл строевым шагом к офицерам и командирам, отдал честь, принял честь и стал рядом с ними.

Генерал из командования стал продолжать за офицера:

– Итак, дорогой друг, расскажи нам всем, как потом расскажешь на суде, всё, что видел.

– Разрешите. – порядочно сказал брюнет.

– Разрешаю. – ответил генерал.

Брюнет начал:

– Я выходил на палубу из трюма, хотел подышать морским прохладным воздухом. У меня на плече висела винтовка; она лёгкая, её не сложно носить с собой, и я как-то даже и не думал её снять.

В тот момент, когда я вышел, я услышал непонятные звуки справа. Я обернулся и увидел их, увидел это.

Солдат в серой форме, который, кажется, стоял ранее с нами в строю, избивал нашего майора в присутствии другого майора, который стоял и ничего не сделал. На моих глазах Адриан быстро вынул нож из своего пояса и со всего размаху полоснул им по шее майора Плевина. Тот закашлял, кровь хлынула из шеи и рта, а прапорщик также быстро схватил и перекинул майора за борт через невысокую перекладину.

Он был не в себе, он крикнул упавшему майору: «Спаси себя сам, утопающий!»; другой майор в то время так и мешкал на месте.

Я быстро среагировал и не мешкал, как тот майор – быстро подбежал и со всей силы дал прикладом по лицу зверя, когда он обернулся и хохотал как сумасшедший…

– Довольно, достаточно, иди в строй. – перебил его генерал.

Антон отдал честь, принял и тем же шагом вернулся на свое место.

Генерал обратился ко всем бойцам:

– Я отдаю должное профессионализму этого молодого ефрейтора, которого ждёт повышение, предупредите в части об этом. – сказал генерал сначала всем бойцам, а потом офицерам.

Они поняли и кивнули, посмотрев на генерала и на ефрейтора Антона.

Генерал продолжил:

– Итак…Я бы хотел вас, господа, спросить вот о чём.

Этот прапорщик, который, как мне сказали коллеги, служит уже 15 лет и знает службу; «вайфа», который редко бывал на учениях и медленно получал повышение, взял и на «ровном месте» совершил преступление. И не просто преступление, а ещё и на службе, на рабочем месте…

Могло ли такое случиться на «ровном месте», как я только что сказал? Нет, не могло.

Что это значит? А то, что была подоплёка.

Я не знаю насчет психики этого человека, медики этим займутся, но сам факт говорит о том, что в войсках не всё в порядке. Потому-что прапорщик со стажем, знающий армию и её порядки, взял и сошел с ума на «ровном месте», которое на самом деле не «ровное». Это значит, что, либо у него были личные проблемы, либо были и остаются общие проблемы, которые привели к такой точке кипения…

Генерал сделал паузу и окинул взглядом бойцов, затем продолжил:

– Я хочу спросить вас, бойцы -кто из вас лично знаком с Гринёвым?

Арно колебался, но всё же решился и сказал, сделав шаг вперед:

– Я.

Все оглянулись на Арно.

Его в зале знали всего несколько человек, несколько бойцов и два офицера, так как бойцов призвали из разных частей.

Генерал спросил:

– Имя?

– Арно.

– Ты немец? Швед?

– Русский немец; мои предки мигрировали сначала в Россию, а потом в Хартс, у меня также русские корни.

– Угу…

Генерал стал думать, молчал, за ним молчали все. Наконец, он заговорил:

– Что ж… Ты знал этого человека, расскажи нам о нём. Может быть, ты знаешь, что он оказался нездоровым психически…

Арно вздохнул и начал:

– Адриан не был больным, сколько я его помню. Мы общались с ним как-то; он был на моей свадьбе, потом пришел к нам в гости, увидел моего новорождённого сына. Я помню его неплохим человеком, но он был… словно не в себе. Я имею в виду, что он был часто каким-то серьёзным, он углублялся в себя. Он мало с кем общался, он жил с «умной супругой», а с человеческой супругой разошёлся; у него умерли родители, и он, видимо, страдал одиночеством или словно был постоянно недоволен собой, жизнью. У него, наверное, были противоречия какие-то, он не был похож на счастливого человека…

– Всё, всё, я понял, достаточно. – перебил Арно генерал.

Офицеры переглянулись друг с другом, генерал продолжил говорить:

– Господа, этот человек был неудачником, как мы сейчас услышали со слов его знакомого, если не друга. Его жизнь не удалась, и он в полной мере выплеснул всё недовольство, всю злобу – совершил преступление и теперь его ждёт трибунал. Он сделал себе ещё хуже своим поступком.

А теперь я хочу обратиться к вам, господа…– подошёл генерал к сути встречи.

– …Такой случай вскрыл проблемы либо самого Адриана, либо наши общие проблемы: проблемы армии, гвардии или, более того, нашего небольшого государства, самого нашего общества. Чтобы не быть многословным, я спрашиваю вас прямо:

– У кого из вас есть претензии к нам, к командованию?

– У кого из вас есть претензии друг к другу?

– У кого из вас есть претензии к государству, к партии, к президенту, к обществу?

– У кого из вас есть претензии к жизни?

Я слушаю.

После генеральской тирады, когда он сказал: «Я вас слушаю», воцарилось молчание.

Многим, если не всем бойцам было что сказать, ведь жизнь не идеальна и повод роптать найдется всегда. Бойцы думали, говорить или нет про свои замечания, предложения, просьбы. Одни не решались сказать и ждали, когда найдется один смельчак, который скажет первым, и уже после него будут «ни первые, ни последние». Другим было просто интересно узнать, что скажут другие бойцы. Третьих, в принципе, всё устраивало, но они не слишком доверяли командирам.

И те, и другие, и третьи не решились жаловаться на службу, не верили в то, что от этого есть смысл. Они предположили, что к тем, кто рискнёт указывать недостатки и высказывать замечания, будет особое внимание на службе. Они предположили, что их заклеймят «стукачами» и перестанут уважать. Бойцы не слишком доверяли командирам и поэтому они ответили так:

– Военная служба предполагает трудности, испытания. Если солдат будет жаловаться на службу, на товарищей, на командиров, то он выбрал не ту профессию и в армии ему не место. Поэтому у меня нет жалоб. -произнёс один боец.

– Наверное, это так, я с ним согласен. – поддержал его другой.

Несколько солдат сказали своё, остальные молчали, а офицеры молчаливо слушали.

Один полковник сказал:

– Если вы хотите, можете в своих частях попросить книги отзывов и написать свои жалобы и предложения.

– Хорошо, мы вас поняли. – ответил один боец.

После следующих слов о военном трибунале, суде, вариантах наказания и реакции общественности на случай в армии командиры предупредили о будущих регулярных смотрах, проверках и разговорах. Бойцы также молчаливо слушали и ждали, когда они уже закончат и отпустят их. Когда наконец отпустили, Антон, который вырубил Адриана, подошёл к Арно:

– Друг, когда получится, я хочу с тобой поговорить.

– Хорошо. – ответил Арно.

Вплоть до трибунала Адриана держали под надзором в части на гауптвахте.

Несколько человек на следующий день после убийства пришли в его дом. Они знали, что он жил с «умной женой», и их это не смутило, когда они пришли и позвонили в домофон. Майя открыла незнакомцам, на что они представились, рассказали о случившемся и попросили провести в доме обыск; с Майей они говорили как с живым человеком, она их не смущала, также как они её.

В доме не нашли никакого компромата на Адриана. Когда они уходили, то спокойно и невозмутимо предложили Майе навестить Адриана и, более того, дать свои показания на будущем суде как «супруги», на что она также невозмутимо согласилась. Они оставили ей номер части и коменданта, а самого коменданта, когда вернулись в часть, уведомили о «возможном посещении арестованного его супругой – андроидом». От самой Майи эксперты узнали о дружбе Адриана с публицистом Александером Неверсоном, как он ходил к нему в гости и как они общались.

Буквально на следующий день, уже когда в новостной ленте Сети появилась публикация о случае на крейсере «Цезарь», Александер успел прочитать эту короткую статью. Имя прапорщика-преступника в статье не указывалось из соображений корректности, но Александер задумался. Когда к нему пришли эксперты и прояснили, что к чему, то он оказался прав в своих предположениях. Его это неприятно удивило, и он думал над предложением прийти на суд как ценный свидетель, то есть как знакомый подсудимого, с которым он познакомился буквально несколько месяцев назад. Колеблясь и нервничая, он всё же дал согласие и сказал, что придёт на суд.

Когда эксперты указали Александеру на его сравнительную известность в Хартсе и что его присутствие на суде и, более того, дружба с подсудимым могут дискредитировать его репутацию и сделать объектом критики и «хайпа» или даже «хейтинга», и что он может остаться анонимным, он сказал им:

– Господа, вы меня этим не напугаете. Я за свои годы работы в общественной деятельности уже получил ценный опыт. Я понял, что грош мне цена, если я буду поддаваться на критику, на комментарии разных там хейтеров и провокаторов, хотя бы потому, что я сам такой же провокатор. Моя деятельность как-бы подразумевает смелость и готовность к разным, вы знаете, коллизиям и спорам. Я бы хотел оказаться на суде и взглянуть на этого бедного человека, может быть, как-то попытаться помочь ему. Тем более, что я сам по образованию юрист, но это к слову. Думаю, что я пойду…

Когда эксперты ушли, то из квартиры вышла супруга Александера.

– Неужели это был он? …Твой этот русский сделал это…– говорила ему супруга.

– Для начала – он не мой, а я -не его. Да, я сам в шоке. Когда я с ним общался и переписывался, ты знаешь, я видел: «Действительно, жалкий человек, ему можно сочувствовать». Но я сам никогда и подумать не мог, что он до такого отчаяния дойдет.

Я не знаю, в чём причина: служба его довела или неудачная личная жизнь, но я, в принципе, не удивлюсь ни тому, ни другому. Теперь этот человек, Адриан, стал совсем отбросом общества и полностью угробил себя, и мне его по-человечески жаль. Я знаю, что будет в Сети, пока идёт следствие, а тем более в день суда и после вынесения приговора. Возможно, его сочтут больным и таким образом смягчат приговор, но не уверен, что ему станет легче. В лучшем случае в больнице запрут под надзором и наблюдением…

– Ты будешь что-то писать о нём, об этом случае? … – спросила его супруга, имея в виду новую публикацию.

– Не знаю. Я не знаком со всеми подробностями дела, а будет интересно узнать их. Но, мне кажется, что нет, не буду. Болтать о драме неудавшейся жизни неприлично, даже для меня…

– Ты хочешь пойти суд? В самом деле? …

– Да, в самом деле, мне предложили -я согласился. Я постараюсь быть там осторожным…

– Ты, кстати, мог быть юристом…

– Мог, но не стал. Не уверен, что смогу там умничать, блеснуть знаниями, я уже многое забыл, хотя и хвастался, что знаю.

Насчет юриспруденции я также, наверное, скептик, хоть и потомственный американец. Это древняя наука, но когда, например, суды бывают поддельными, несправедливыми и тому подобное, то, мне кажется, разными всякими кодексами, статьями и правилами подтереться можно. Дело ведь будет зависеть от мастерства, убедительности той или иной стороны, защиты или обвинения, и, следственно, когда, представим такой бредовый случай, защитник окажется бездарным, то обвиняемого осудят независимо от его действительной вины или невиновности. Не говоря уже о двойных стандартах в обществе, в суде в частности.

Согласись, что когда напакостит какая-нибудь большая шишка, то ему либо спустят с рук, либо дадут условный срок. Зато, когда какой-нибудь молокосос или просто обыватель напакостит, в той или иной степени, то к нему снисхождения не будет- молодой хулиган украдет шоколадку в магазине, и ему сделают выговор, а крупная шишка может воровать деньги и пользоваться безнаказанностью, а ему лишь бы что…

– Ты как обычно – тирады. Тебе трибуны ещё недостаёт…

– Ты знаешь, тем лучше, что без трибуны…

Они закончили и опять разошлись по разным углам. Александер включил свой сенсор и стал «чилить», а супруга стала по компьютеру переписываться с дочерью и рассказывать про их случай в Хартсе.

Александер в этот момент думал про его общение с Адрианом. Он не был к нему равнодушен, но мысленно представил, что в худшем случае, то есть если Адриана посадят в тюрьму на несколько лет, то он сам забудет про него в скором времени. Александер был честен с собой и предположил в себе безразличие к чужому несчастью, он сам себе не казался и не строил из себя благородного альтруиста, не считал себя праведником, он способен критиковать себя, не говоря уже о других. Но он не мог предположить, что на суде у него возникнет такое чувство, про которое он знал, но которого давно не ощущал. Он думал, что не способен на это, он мог назвать себя «эгоистом», «циником» или «бессовестным», но он не думал, что он почувствует реальный стыд и чувство вины, тем более за другого человека, за Адриана.

Трибунал состоялся спустя месяц после акта убийства.

Адриана за этот месяц посетила два раза Майя и один раз Александер. Арно, который постоянно находился в непосредственной близости от него, то есть на службе, тем не менее не имел к нему доступ. Он как ценный человек на трибунале, знакомый и сослуживец подсудимого, он думал, имел право посетить и утешить человека, с которым был знаком уже несколько лет; которого пригласил на собственную свадьбу и который был у него в гостях и видел его сына. Однако по непонятным причинам начальство отказало Арно в визитах, обьясняя это «некорректностью его, Арно, положения», имея в виду то, что он сослуживец Адриана и что это «неправильно с точки зрения его, Арно, положения и службы». Арно не решился спорить с начальством, он вообще был скромным, но его это возмутило. Он не смог получить хотя бы внятного аргумента в пользу запрета визитов, но спорить и настаивать на этом не хотел.

На самом трибунале присутствовало много военных, гражданских было поменьше собственно потому, что это был трибунал, а не гражданский суд. Главными персонажами, кроме самого подсудимого, судьи, адвоката, прокурора и некоторых клерков, были Майя (её всё – таки пригласили на суд), Арно, Александер, ефрейтор Антон и офицер, который не смог остановить Адриана, а также некоторые родственники подсудимого. Сам Адриан, связанный магнитными наручниками, стоял в своей «камере» справа от всего зала.

Когда в зал зашёл судья, все по традиции встали. Адриан стоял и до этого, но если бы и сидел, то встал бы нехотя -он не имел почтения ни к кому из тех людей, которых видел. Своих «друзей» Арно и Александера, а также Майю он хотел видеть «виноватыми» перед ним, что они ему «должны и обязаны» -должны иметь «чувство вины» перед ним и должны ему помочь. Он, подсудимый и обвиняемый, чувствовал перед всем залом собственное превосходство, а не унижение и вину, и в первую очередь перед своими знакомыми. Он ждал не дождался того момента, когда все прения, официозные высказывания прокурора и адвоката, слова двух свидетелей, офицеров, экспертов и его собственных «друзей» закончатся и судья даст ему, подсудимому, слово, чтобы Адриан смог «от души» высказать всё, что у него на душе накопилось.

Он ждал, ждал и слушал, как его обвинял прокурор, защищал адвокат, как давали показания, как говорили родственники, знакомые, «жена», а также ефрейтор Антон и майор-очевидец. Говорили офицеры, бойцы; говорили про службу, про самого Адриана. Говорили, что все знакомые с ним бойцы знают его «серьёзным», «отягчённым никому не известными думами и далеко не поверхностным и легкомысленным человеком». Говорили, что сам он недавно что-то сказал, ещё до случая на крейсере, про «дрянной сон»; пропевал другим бойцам «больной», придуманный им стишок:

– Попадает в лагерь жид;

Пленник – жид, начальник – фриц.

Жид кричит: Я буду жив!

Фрица надо в Аушвиц!

Александер, в свою очередь, сказал про «кризис подсудимого», что он «во всем разочаровался» и «не смог найти себя на службе», что он «славный малый, вовсе не больной, но «жертва социального дарвинизма».

Арно сказал, «что, возможно, Адриан ему завидовал, в связи с чем он чувствует некоторое неудобство и даже словно чувство вины перед ним». Адриан, слушая это с poker-faced, тем не менее, был доволен Арно, который оправдал его ожидания и дал ему чувство морального превосходства над ним.

Когда спросили Майю, ей дали слово в конце, а не в начале, то она металлическим равнодушным голосом сказала:

– Люди могут осудить этого человека, но я сомневаюсь, что он способен на рецидив, поэтому я не уверена в том, что есть смысл портить ему жизнь. Психологические консультации или исповедь у священника, мне кажется, были бы эффективнее, чем временная изоляция, после которой ему может стать ещё хуже. Нет гарантий, что Адриан исправится после своего срока. Наказывать человека – цифровое мышление, так действуют роботы. Люди должны мыслить аналогово…

После всех продолжительных прений судья наконец обратился к подсудимому.

– Подсудимый, ваше слово.

Адриан поднял голову, встал и стал расхаживаться по своей камере, презрительно оглядывая весь суд, и молчал.

– Подсудимый, вы будете отвечать? Вам есть, что сказать?

– Да…– выразительно сказал Адриан.

– Мы вас слушаем…

Адриан начал свою тираду:

– Вы знаете, ваша честь, несмотря на свой стаж в работе, я до сих пор не привык к тому, что называется цинизмом. Простые солдаты внизу всей этой пищевой цепочки под названием «должности» или «звания», но это ладно, так всегда было…

– А что ещё? – спросил судья.

– …Вы знаете, когда я вижу парней в наших рядах, у которых, небось, ещё и девушек нет, которые молодые и свежие, то я задаю себе вопрос: молодые знают, за что умирать? За что отдавать душу неразменную?

Александер вспомнил их последнюю встречу, вспомнил собственные слова. Он сохранил нордическое хладнокровие и смотрел орлиным пристальным взглядом на своего «духовного ученика».

– Войны в Хартсе ещё не было, а если будет, то что? Вы пошлёте этих парней умирать? – продолжал Адриан.

– Ближе к делу. – перебил его судья.

– Как можно отправлять на убой человека, который только начал жить? В войска берут людей в расцвете сил, чтобы потом люди защищали. Кого? От кого?

– Защищали свою страну, и вы это знаете лучше многих. – сказал судья.

– Свою страну… – улыбнулся Адриан.

– Да, а что вас удивляет?

– Наполеон говорил, что этими побрекушками: орденами, медалями и прочим, он мог управлять людьми в своих интересах…

Александер задумался. Он не мог предвидеть, что его «просвещение» нового «духовного ученика» приведёт к таким последствиям. Он узнавал себя, свои взгляды в его словах. Ему казалось, что ответственность лежит и на нём, и он чувствовал испанский стыд за Адриана.

– Ради Бога, что он несёт? – сказал начальник охраны.

– Господин капитан, не нужно. – внезапно сказал судья, который услышал его.

Тот оступился и отвернулся.

Судья сказал:

– Я вас хорошо понимаю, о чем вы, господин подсудимый. Все мы здесь взрослые люди и понимаем, что мир и общество в целом несправедливы, но мы, в отличие от вас, из-за этого не кидаемся на других.

Все мы любим говорить о проблемах, только часто вместо конкретного решения мы получаем общие абстрактные фразы типа «мир несправедлив», «много зла» и тому подобное, без конкретных примеров и предложений.

Наше время позволяет неформальное ведение суда и даже трибунала, что раньше было недопустимо, и вы это учитывайте. Мы позволяем вам лирические отступления, чтобы вы продохнули от цитирования статей и правил, в которых вы не разбираетесь – учитывайте данные поблажки в вашу пользу.

Я бы хотел спросить вас так. – продолжил судья. -

Если у вас будет сила или даже власть что-то поменять, представим себе такое, то что вы сделаете? Сделаете мир лучше? Если да, то каким образом? Устроите революцию? Захватите мир? …

В зале послышались негромкие смешки.

– Нет. – ответил Адриан, сам усмехаясь.

– Тогда что?

Адриан опустил голову, промолчал, но потом резко крикнул:

– Я его очищу от скверны!

И плюнул на стекло перед собой.

В зале стал гул, волнение, выпад Адриана всколыхнул весь зал.

Начал говорить прокурор:

– Ваша честь, тут все ясно: подсудимый сам себя дискредитировал своими речами и выпадом. Мне кажется, ему надо подумать о своём состоянии и меняться в лучшую сторону; возможно, даже лечиться…

– Я бы тоже так сказал про вас! – мощно крикнул Адриан на весь зал, и зал затих.

Прокурор, поражённый гневным выпадом, замолчал.

– В моей практике такого ещё не было… – сказал про себя судья.

Он думал о том, что сказать на такой выпад, и наконец продолжил, говоря спокойно и без гнева на буйного подсудимого:

– Итак … Господин обвиняемый, судя по вашему выпаду, у вас помимо деловых жалоб ещё есть ропот на жизненные обстоятельства или что-то в этом роде. Если вы успокоитесь и будете уравновешены, то поможете самому себе, не стоит делать себе хуже…

Судья продолжил:

– Я бы хотел уточнить. -

– Вы говорили, что были знакомы с убитым вами майором Марком Плевином, так?

– Был.

– У вас не было профессиональных разладов? Он ведь служил в вашей части.

– Мы были немного знакомы, ваша честь, но на поверхностном уровне, примерно как школьники из разных классов, если сравнение уместно…

– На личной почве разладов не было?

– Кроме того, что случилось, не было.

– Хорошо…

– А можно мне высказать? – вмешалась супруга покойного майора.

–Только в судебном порядке, мы вернёмся к вам, сейчас моя очередь.

– Я правильно вижу, глядя на вас, что вы собираетесь оправдать убийцу? -недовольным тоном спросила женщина.

– Нет, вы неправильно поняли. Откуда вы это взяли?

– По вашему тону. – смело ответила она.

– Не знаю, что вам послышалось, но нет, и, к тому же, вердикт ещё не вынесен.

– Хотите меня сажать?! Давайте, сажайте! – крикнул Адриан.

– Так, тихо! – вмешался охранник.

Адриан замолчал, после чего судья продолжил:

– Про вас говорили, господин Гринёв, что у вас были проблемы в личной жизни, это правда?

Адриан думал, что ответить.

– Подсудимый?

– Я де-факто разошёлся с супругой, о чём уже было сказано; де-юре мы ещё вместе, и она, видимо, не захотела прийти…

– Мы не смогли связаться с госпожой Хартман.

– Личная жизнь? Что же, в эпоху разделённости неудивительно, что мы не вместе… – сказал Адриан более тихим голосом.

– Вы признаёте себя виновным?

– Я признаю себя совершившим преступление…

– Значит вы признаёте, что вы виновны?

Адриан молчал.

– Вы меня слышите? – переспросил судья.

– Да, я слышу. – недовольно сказал подсудимый.

Судья продолжил:

– То, что вы признались, что совершили преступление – это хорошо, а теперь продолжим…

Адриан оказался одним из тех персонажей, которые по классике жанра встали напротив общества с его устоями и которым только недостаёт трибуны, когда они критикуют, обличают и осуждают. Так и в этом случае – «бунтарю» не хватило «трибуны», когда он «бросил вызов», как «оратор» обличал пороки общества и прочее подобное.

Александер в своей последней статье именно об этом и писал – что такие обличения, начиная ещё с Христа, когда Он обличал иудеев, которые так и не приняли Его, вплоть до самого Адриана, они не изменили людей. Многовековые слова о зле, несправедливости и пороках так и не искоренили это самое зло, эту самую несправедливость и эти самые пороки, к сожалению. Александер оказался прав в своих выводах, Адриан это подтвердил своим примером, но публицист думал не об этом.

После речи подсудимого, вынесения приговора и окончания процесса Александер Неверсон погрузился в себя. Он, в принципе, и так способен к самоанализу, он и так самокритичный, но он продолжал чувствовать испанский стыд за своего знакомого. Александер не был виновен в чужом преступлении, ни прямо, ни косвенно, но у него было чувство вины за Адриана.

Он слушал его бунтарскую тираду на суде и ему казалось, что это всё была его «школа», хотя, на самом деле, он не был так виноват перед Адрианом, как ему казалось. Однако Александер, тем не менее, невольно внушил себе, что это и была его «школа».

Александер, когда познакомился с Адрианом и стал его «просвещать», не мог и подумать, что такое «просвещение» обернётся для Адриана таким анархизмом и непринятием общества, его устройства, его порядка. Он не мог и подумать, что общение с этим бойцом гвардии изменит его не в лучшую сторону, что вместо того, чтобы повысить его, Адриана, кругозор, он, Александер, лишь усугубит его состояние. Он помнил, как посоветовал ему «не быть таким же, как он», но Адриан не просто стал таким же, а, более того, стал ещё и радикально настроенным.

Александер не так сильно провинился перед Адрианом, как ему казалось, Адриан и без него пребывал в периодической хандре, но публицист думал, что провинился, и что он даже косвенно повлиял на это преступление.

Когда он вернулся домой, то не стал здороваться с супругой. Он сам открыл дверь, зашёл, а когда из квартиры в студию вышла супруга, он даже не поздоровался. Он не оглянулся на неё и смотрел на пригород через зеркало.

–Ну что, как? – спросила его она.

– Плохо. -огорчённо произнёс он.

– Осудили? На что?

– На каторгу на марсианской колонии. Его сочли душевно больным, но это не смягчило его приговор. На Марсе его там будут лечить психиатры и психологи…

– На Марсе…Хуже нет. Он будет оторван от всего мира.

– Он и так оторван…

– Было что-нибудь такое, ну знаешь, эксцесс какой-нибудь? Что подсудимый говорил? Что ты сам говорил на суде? …

– Сам трибунал – это сплошной эксцесс. Было много сказано разной юридической воды, говорили про трудовую этику, про социальные отношения и прочее такое. Сам я сказал:

– Преступления – это, прежде всего, следствия, а не причины. Такие симптомы говорят о болезнях либо самого человека, либо общества. На мой взгляд, лучше бы лечить не сам кашель или высокую температуру, а само воспаление. Нужно искоренять на следствия, а причины…

– Понятно, а что сказал подсудимый?

– Подсудимый выдал тираду на суде, чего не стоило делать. Когда я с ним общался, то он мне казался «славным малым», а на трибунале я увидел революционера, бунтаря, который бросил вызов обществу с его устоями…

– Часом не ты его так воспитал? – задала она провоцирующий для него вопрос.

Александер промолчал.

– Ты слышишь? …

– Да, я тебя слышу. – нехотя ответил он.

– Ну так что?

– Не спрашивай, я не в настроении…

– Это ты из-за него?

– Считай, что да…

– Если не хочешь, я не буду допытывать…

– Спасибо…

Супруга пошла по делам, а Александер всё стоял на том месте и задумчиво смотрел в окно. Он чувствовал, что его сознание постепенно менялось. Он думал, что это он повлиял на Адриана их знакомством и общением, но и сам Адриан повлиял на умного и образованного публициста.

Он достал свои рукописи и стал копаться в них, ища рукопись одной статьи, в которой записан черновик. Наконец, он нашёл её и стал читать:

«Бывших рыцарей не бывает. Бывают бывшие пажи и оруженосцы, а солдаты, в силу своей профессии, морально связываются со своей деятельностью…»

Он прочитал другой фрагмент:

«Военные в классическом понимании становятся вымирающим видом, как им стали рыцари, ниндзя и самураи. Взамен им в наше время пришли чиновники, владеющие оружием и средствами связи…»

Александер ошибался, как впоследствии окажется. Сейчас он не знал, о чём думать, но через минуту нашёл. Он решил, когда пройдёт время, попросить доступ к архивам и, насколько ему будет позволено, изучить дело Адриана, чтобы потом написать об этом статью, а пока что он решил в лишний раз перебрать свои бумаги в поисках каких-нибудь ценных материалов.

Арно и Майя после самого трибунала не собирались поговорить насчёт дальнейшего, но договорились позже встретиться и подумать, как им поступать с Адрианом, успеть что-то сделать до того, как корабль с партией свежих осуждённых отправится на Марс.

Майя не могла отправиться с Адрианом на Марс, «разделить его крест», так как она даже не была его официальной «супругой», а жила с ним в «гражданском браке». Закон предусматривал, что только официальные супруги, в том числе «умные», могли отправиться с осуждёнными на Марс. Браки людей и андроидов заключались официально, но люди могли и жить друг с другом и с андроидами неофициально, и Адриан жил с Майей неофициально.

Арно хотел попробовать оспорить, обжаловать решение трибунала, попробовать «обратиться с жалобой», как им предлагали офицеры в главной части ещё до самого трибунала, но всё же не был уверен в целесообразности и колебался. Он также думал обратиться к публицисту Александеру за помощью, заодно и познакомиться с ним лично. Он нашел в Сети его блог, написал, представился и договорился с Александером о встрече «как можно скорее, пока не поздно».

Александер ответил ему в тот же день, что Арно может прийти к нему в ближайшее свободное время, на что Арно написал следующее сообщение:

«Я приду к вам этим вечером сразу после работы. Надеюсь, мы решим, что делать»

Александер ответил:

«Хорошо, жду. Только лучше никому говорить о нашей встрече, максимум вашей супруге, так, на всякий случай.»

Когда Арно пришел, его встретила супруга Александера. Он и не заметил, когда заходил в студию, как зрелая замужняя женщина смотрела на него с интересом и поправила волосы, молодой высокий ариец ей приглянулся.

Александер общался с ним полчаса, и они вместе решились на самый смелый шаг, который им показался единственно подходящим. Они решили написать письмо самому президенту с просьбой обжаловать решение трибунала, попробовать смягчить наказание и не отправлять Адриана на далекий Марс, а держать его в одной из тюрем Хартса, которых всего было три, или, в лучшем случае, держать его в больнице для душевно больных, хотя они оба знали, что порой лучше сидеть в тюрьме, чем в психиатрии.

Написать письмо собирался Александер, он мастер слова, он умеет разговаривать, хотя сам никогда бы не решился писать самому президенту. Условились, что это якобы «инициатива Александера, к которой Арно не имеет отношения», они договорились, что Александер берет всё на себя, а Арно следует молчать об их встрече и «ни в коем случае не качать права» у себя в части, чтобы не навредить и не лишить Адриана надежды. Сам осуждённый продолжал сидеть на гауптвахте в части под присмотром охранников и ждал своей, уже решённой трибуналом участи.

Майю пустили к Адриану на десять минут, не более. Ей было, что ему сказать – она прежде всего хотела его утешить, а потом сказать, что публицист Александер написал письмо самому президенту с просьбой обжаловать решение суда и смягчить наказание (Арно всё-таки поведал Майе их разговор, хотя больше никому не рассказывал).

Он молча выслушал её, а когда Майя закончила, сказал:

– Неужели? А мне Александер говорил, что «надо расторгать с системой отношения, система нам врёт». А теперь он сам с системой договаривается, самому президенту пишет…

– Он так решил, это единственный выход. – сказала Майя равнодушным металлическим голосом.

– Я думаю, он блефует. Он не верит в то, что делает…

– А во что веришь ты, Адриан? Во что ты верил на трибунале, когда устроил сцену, когда кричал, когда сам себя очернил? …

– Я…

Он встал со скамейки и стал расхаживаться по камере. Он остановился перед дверью и молчал, а потом ответил:

– Я верю, что когда я вернусь, я все изменю…

– Что ты изменишь?

– Что в моих силах. – сказал он, как отрезал.

Ты раскаиваешься в том, что сделал, за что тебя судили? – спросила Майя, словно живой чувствующий человек.

Адриан молчал и продолжал стоять к ней спиной.

– Адриан? …

– Раскаиваюсь… – сказал он.

Подошёл

охранник. Он посмотрел на них обоих и сказал:

– Время визита подходит к концу, господа, закругляйтесь.

Адриан подошёл к Майе и сказал ей на прощание:

–Я не знаю, с кем ты будешь жить, когда я буду в тюрьме; я не знаю, отдадут ли тебя в утилизацию или ты станешь работать в сфере услуг, Майя, но я так скажу: радуйся, что у тебя нет чувств и эмоций, что ты биоробот, а не живой человек, и что ты не можешь терпеть и страдать. Радуйся…

– Я надеюсь, мы ещё встретимся. – сказала она в ответ.

Когда час прошел и Майя ушла, он сел на пол и стал смотреть на стену перед собой.

Его камера была разрисована разными граффити, и он не понимал, кто и как смог это сделать, ведь провинившимся ничего нельзя было иметь с собой, вплоть до карандаша. На стене напротив, куда он смотрел, была надпись. Он читал:

«Silentium»

«Мысль изречённая есть ложь»

«Терпи, смиряйся и молчи»

Он не знал, что все это значит, но он смотрел на надпись пытливым взглядом и думал, хотел понять смысл. Он проговорил себе шёпотом:

– «Терпи, смиряйся и молчи»…Надо же…Как в точку…Похоже, что ничего больше не остается…Хотя…

Он встал и стал слоняться по камере, больше ему ничего не оставалось. Он не верил в Александера, в его помощь, но не отказывал себе в надежде, что в этом есть смысл и снаружи ему помогут. Он ждал того момента, когда ему скажут, что всё готово и его будут отправлять в Китай, где находится ближайший космодром, куда космический корабль ежегодно отправляет партии преступников на марсианскую колонию отбывать срок и работать в шахте.

Ему не сказали, сколько ему осталось ждать, ему могли сказать «Пора» и отправить в любой день и в любой момент, но он не чувствовал из-за этого постоянного напряжения. Ему уже было по большому счету всё равно, но он не лишал себя надежды на лучший исход и надеялся, что Александер окажется прав в своём решении и сам президент обжалует решение трибунала и смягчит наказание. Пока он думал об этом, сообщение президенту было уже отправлено, осталось лишь ждать ответа.

После того, как Александер договорился с Арно и отпустил его, он прокручивал в себе поток сознания.

– Хорошо, если новое знакомство, на этот раз с молодым сослуживцем Адриана, не окончилось бы для молодого немца чем – нибудь подобным – такое мерещилось публицисту.

Александер никогда не собирался кого-то намеренно учить жизни и её устройству, переубеждать и навязывать мнение, тем более «совращать»; со всеми, с кем он общался, он общался непринуждённо и без намерения манипулировать.

Теперь же Александер сам себе казался «крамольным», способным сказать и передать «не то, что надо». Молодой свежий немец, когда он увидел его, Александер стыдился своего чувства, вызвал в нём не то какое-то отцовское чувство, не то желание «не испортить» на этот раз и этого человека. Александер смотрел на Арно свысока, так же как смотрел свысока и на Адриана. Это не было чванство, гордость -Александер думал, что он просто «бывалый человек» по сравнению с этими бойцами, и к тому же он их на порядок старше. Ему действительно хотелось учить и «лечить» других людей, но теперь его заботой была не «просветительская деятельность», а «гуманитарная», ему нужно постараться помочь человеку; на этот раз не одними словами, но и действиями.

Когда он перестал «витать в облаках» и думать об этом, он вернулся к ответу президента.

Президент ответил Александеру, что может, в свободное для него время, лично поговорить с командованием и обсудить трибунал над бывшим прапорщиком Адрианом Гриневым, но вернуть ему утраченное звание и место на службе в гвардии уже не может, даже в чине рядового, этот человек уже не может быть военным.

В главной части узнали об этом поступке публициста; эксперты, те же самые, которые навещали Александера ещё во время следствия, навестили его ещё раз. Они спросили, в чём для него интерес в смягчении приговора, почему он решился на такой смелый шаг, на что публицист ответил:

– Знаете, я бы мог на всё плюнуть и забыть уже об этом человеке, мне так казалось. Но сейчас я понял, что мне сложно будет стоять в стороне…

– Да, хорошо, но вы уже приходили на трибунал, высказали позицию, хотели помочь этому человеку. Вы сделали всё, что в ваших силах, но вам этого показалось мало. Вы рискнули обратиться к президенту, вы, видимо, не дорожите своей репутацией. Вы ведь знаете, что такие действия могут вызвать вопросы у окружающих…

– Вы знаете, господа, насчёт репутации и «вопросов окружающих», мне кажется, честному человеку не стоит за это волноваться. Я знаю, что, возможно, и я окажусь «на хайпе»; может быть, меня «репрессировать» будут, критиковать или что-то в этом роде. Что же, если и я попаду под раздачу, то «стану мучеником»; толпа, вы знаете, хотеть её признания и уважения и бояться её критики, это себя не уважать. Я, считайте, таким образом высказал свою гражданскую позицию. Если у нас и вправду демократия, то пусть эта демократия не будет мешать человеку помочь своему ближнему. Если же у нас «доброта наказуема», тогда, конечно, другое дело…

Александер умел разговаривать, эксперты не смогли на него надавить и заставить «покаяться».

Арно получил ответ от Александера, что президент рассмотрит его просьбу, что возможен успех и что они могут добиться своего, а теперь остается лишь ждать и надеяться.

Арно не мог не сказать об этом Соне. Он дал ей почитать ответ, и она обрадовано сказала:

– Если есть шанс, то я передумаю насчёт тебя и не буду настаивать на том, чтобы ты расторгал контракт и увольнялся со службы.

– В любом случае, на меня исход событий не повлияет. Я не уверен, что, даже если я и уволюсь с армии, то нам или мне, а тем более Адриану, это как-нибудь поможет.

– Это поможет мне, моему спокойствию за тебя…

– Правда? …

Они поцеловались, а потом разошлись.

Арно вспоминал, как к нему подходил ефрейтор Антон после сборов и сказал:

– Слушай, если у тебя будет время, встретимся. Хочу пообщаться…

Арно решил не торопиться с этим и подождать ответа от Александера, что он скажет, в свою очередь, об ответе президента и командования насчёт Адриана.

Арно вспоминал, как Адриан говорил, что завидовал ему, ещё в прошлом году, до того, как оказаться осуждённым и приговорённым к суровому наказанию. Ему казалось, что теперь Адриан ему завидует ещё больше, даже ненавидит, и ему было неловко перед ним. Ему даже хотелось самому как-нибудь, он не знает, как именно, но «немного пострадать», самому оказаться в неприятной ситуации, чтобы не чувствовать неловкость, «избавиться от чувства вины».

Он думал, что если он решит уволиться и уволится, то сможет таким образом «немного пострадать» и «станет квитом» перед Адрианом. Однако он понимал, что это всё «чисто психология» и что его «собственная жертва» никому не нужна, что он этим ни себе, ни тем более Адриану не поможет. Он хотел познакомиться с публицистом получше, ведь Адриан сам был знаком с ним. Ему казалось, что его общение с ним как-нибудь «поможет» ему не чувствовать себя неловко, не быть ни перед кем виноватым. Поэтому он надеялся, что они не перестанут общаться и после того, как вопрос их общего знакомого разрешится, даже независимо от исхода дела.

Через две недели после трибунала, когда осуждённого могли в любой момент взять и увести в Китай на космодром с другими осуждёнными, Адриан стал чувствовать внутреннее исступление. Он ещё даже не знал, что решили президент и командование, он не знал, смягчили ли ему наказание или нет; он не знал, не задушит ли он самого себя в этом исступлении или же выберет существование, которое ему суждено. Он ещё даже не был в самой тюрьме, но недели пребывания на гауптвахте без разрешения выйти наружу уже довели его до исступления.

Он бросал взгляд на надпись «Silentium», и она стала его раздражать. Он бродил по камере, как тигр по клетке, и он стал понимать животных, запертых в зоопарках. Он ещё не успел оказаться в настоящей, уже уготованной ему тюрьме, но стал думать, что он уже «бывалый человек», «знает, как устроена жизнь». Он копался в себе, как и прежде, но теперь он стал делать выводы о жизни, и верные и неверные. Он уже стал свысока смотреть на всех остальных, хотя опустился на социальное дно; он «гордился» своим негативным опытом – как однажды сказал Александеру, он представлял, как он говорит и «учит» других, которые не прошли его «школу жизни». Он ещё не оказался на уготованной ему марсианской колонии и каторге, но уже стал считать себя «зэком» и получал этот жизненный опыт.

Он не стал никого ненавидеть из своих знакомых, ни Майю, ни Арно, ни Александера, но чувство его собственного превосходства над ними только закрепилось, и он думал и чувствовал, что они ему должны и что он выше них. Такой психологический парадокс, когда «последние считают себя первыми», когда человек занимается мазохизмом, когда человек способен гордиться негативным жизненным опытом -это, в первую очередь, желание признания, желание накормить неудовлетворенное эго, хотя есть также и просто человеческая жажда сочувствия.

Адриан получил это ещё на суде, когда один знакомый боец сказал:

– Он, ну, вы знаете, «не от мира сего» человек. Он общался с другими, не был каким-то отшельником, но и как-бы был отстранён от других, «на своей волне», «витал в облаках». Он не похож на простого и легкомысленного…

Адриан вспоминал, как про него сказал Арно:

– Мы с ним знакомы уже несколько лет, и я, наверное, подтверждаю слова других бойцов. Да, он задумчивый ходил, мыслями своими делился. Романтик, можно сказать…

Адриан, вспоминая это, был доволен ими, но и этого ему было мало, он хотел больше внимания, хотя, как взрослый и неглупый человек, он понимал, что каждый человек, как правило, в первую очередь сосредоточен на себе, а уже потом на других.

Единственное, что его утешало -это незнание того, что президент и командиры ответили Александеру на его просьбу. Надежда на лучший исход не угасла, и он даже думал начать молиться Богу об этом, хотя не был сознательным верующим.

Через несколько дней его навестила Майя. Она передала ему от Александера, что, к сожалению, решение трибунала не будет обжаловано, так как «доктрина правосудия не включала в себя возможность по «предвзятому требованию» упразднять приговор при очевидном преступлении, даже для служащих государству, то есть в армии», и его всё равно отправят на Марс.

– Зато президент передал Александеру, что, в силу признания тебя душевно больным, тебе сократят срок с четырёх лет до двух и пяти дней и будут содержать тебя в более лучших условиях. Также будет обязательное лечение, беседы с психологами и терапевтами…

– Два года и пять дней… Пять дней…– сказал самому себе Адриан.

Сказав «пять дней», он стал хохотать. Он смеялся не так безудержно, как на крейсере «Цезарь», но его переполняли те же чувства, что и тогда. Его настроению не помогло смягчение приговора, как того добивался Александер, а слова «обязательное лечение и беседы с психологами и терапевтами» задели его.

На Майю он не злился, хоть и услышал это именно от неё. Он сказал ей:

– Теперь ты понимаешь, что я тебе говорил про чувства людей? – спросил он у неё, обернувшись.

– Возможно, и я что-то чувствую. – ответила она.

– Что же?

– Жалость и, возможно, любовь.

Она подошла к нему и прижала к себе, лаская и целуя его. Сам Адриан, шокированный этим, с широкими глазами стоял и не сопротивлялся. Она и так оказывала ему внимание, но он и не думал, что андроид способен на человеческие чувства. Когда она отпустила его, он смотрел на неё широкими глазами, а потом сказал:

– Не делай этого больше…

Майя, однако, смотрела на него холодным бесчувственным взглядом; если бы её мимика была такой же гибкой, как и у живой женщины, то она могла бы смотреть на него с жалостью и сочувствием.

Для него такой жест от неживого робота был шоком, и он не знал, что ей сказать. Но всё же нашёл и сказал:

– Если так…Я не знаю, способна ли ты действительно что-то чувствовать, мыслить, думать, понимать, но…так или иначе…спасибо тебе.

– Я могу остаться с тобой ещё, если захочешь. – сказал она.

– Нет, иди. Мне неловко…

Когда приём окончился и Майя ушла, он сел на своё прежнее место, на котором сидел, и переваривал эмоции. В тот момент, когда Майя сказала это и стала ласкать его, он подумал, только на одну секунду, но подумал, что она в этот момент была настоящим живым человеком, с душой и разумом. Он не мог объяснить это логически, понять, но он и не пытался. Он сам тогда, в те секунды почувствовал внутри себя жар, и ему было хорошо и приятно, но ощущение неловкости от того, что неживой андроид проявил почти настоящее человеческое чувство к нему, не покидало его. Он смог забыть своё исступление и ненадолго, но смог почувствовать утраченный вкус к жизни. Теперь он ждал того момента, когда его назовут по фамилии и прикажут выходить, ждал, но уже без исступления. Майя вернула его к жизни, и он ещё долго будет помнить этот момент и ностальгировать по нему.

Александер договорился с Арно встретиться ещё раз, чтобы обговорить решение президента и самим решить, что им делать дальше.

Через несколько дней после получения ответа они встретились у Александера в студии. Они торопились, потому – что не знали, когда Адриана выпустят из гауптвахты и отправят в Китай на космодром для осуждённых.

– Мы добились своего -наказание смягчили. Как вы сказали, вместо четырёх лет будет два года, и он будет там лечиться… – говорил Арно.

– Да, это успех. Только вот его всё равно отправят за миллионы километров отсюда, а не в какую-нибудь земную тюрьму. Я надеялся, что он хотя бы будет на этой планете, а не на Марсе… – ответил Александер.

Они замолчали на пару секунд, а потом Александер продолжил:

– Ещё надо учесть такую немаловажную штуку, что они будут лететь туда месяцев шесть – семь. Если бы корабль летел ещё и со старой скоростью, а не с современной, то и того больше. Заключение Адриана, таким образом, будет длиться дольше, включая полёт туда и обратно. Кажется, словно он так ничего и не выиграл от этого…

– Мне жаль, но, думаю, мы сделали для него всё, что могли…

– Боюсь, что да, это всё…

Они снова замолчали, уже всё было сказано.

Когда их встреча закончилась, когда они решили, что на этом их помощь для Адриана закончена и им остается лишь посочувствовать ему, они вернулись к своим делам, к своим жизням: Арно вернулся к мыслям об увольнении, а Александер -к своему «покаянию».

Позже они узнали об самоубийстве Майи, которое произошло ранее.

Тело андроида – жены нашли в его доме – Майя взяла кухонный нож и вонзила его себе в синтетическую искусственную грудь, внутри которой были микросхемы и батареи. Узнали об самоубийстве робота соседи, которые, проходя в тот момент по коридору, услышали некий взрыв в квартире Адриана, которая оказалась открытой. Тело «умной супруги» разнесло от повреждения и взрыва аккумулятора внутри него, части были разбросаны по всей кухне, где случилось происшествие. Они решили, что это было самоубийство, потому – что зашли в открытую квартиру и увидели, как искусственная рука андроида, отлетевшая в сторону, железной хваткой сжала кухонный нож, лезвие которого было в зелёной кислоте от взорвавшегося аккумулятора. Следов присутствия постороннего человека не было, тем более, что, когда произошёл взрыв, соседи были в секундной доступности от квартиры Адриана, и они не видели и не слышали, чтобы из неё кто-то выходил. Дверь оказалась открытой из-за сбоя биометрического замка на двери, который среагировал на взрыв Майи, которая имела доступ к коду, и открыл дверь.

Квартиру хотели сдать в аренду, но потом вспомнили, что у Адриана были какие-то родственники, и их стали искать. Наводили справки, звонили, подавали заявления, и наконец нашли.

Родственники после прений и разговоров смогли получить его квартиру. Остатки Майи сразу сдали на переработку, а в квартире поселились новые жильцы, которые платили хозяевам за аренду. Квартира достаточна просторная, и две молодые дружеские семьи без детей, детей ещё не планировали, устраивали совместные тусовки, приглашали других гостей, веселились и не знали, что здесь однажды совершил самоубийство робот, хозяева им не рассказали.

Однажды вечером, на одной вечеринке, один человек сказал:

– Ребят, вот вы знаете, что я скажу: с вами, честно, скучно. У нас вот с Марой…

Он указал на свою молодую супругу:

– …робот был, робот-помощник «Direx»; был голосовой помощник, все дела. Сейчас его с нами нет, сломался однажды.

Я помню, как мы с ним разговаривали каждый день буквально, и он любые прихоти исполнял: музыка, песни, анекдоты, рассказы; казалось, что с живым человеком разговариваешь, он мог поддержать разговор. Он ещё и на вопросы отвечал, самые разные -от житейских до разных умных из викторин…

Другой человек ответил:

–Сейчас есть тенденция «умных роботов», есть ведь те же самые «умные супруги». Говорят, те, кто знают, те, кто сами с ними живут, что они мало чем отличаются внешне от живых людей. Они ведь с искусственным интеллектом, и они даже способны вести себя и даже думать по подобию человека. Есть такая тенденция, скажем, «очеловечивания» роботов. Кажется, что также есть и тенденция «роботизации людей» …

Его перебила супруга:

– «Расчеловечивания» людей, ты хотел сказать?

– Лучше говорить «роботизация» …

В застенках гауптвахты не было слышно речи соседних арестантов, но по звукам можно было различить, что они говорят о свободе и с сожалением констатируют, что обстоятельства не в их власти и они здесь, в этой временной тюрьме, пока их не отведут в тюрьму далеко от родного дома и надолго, где придется прозябать в тёмных сырых камерах и считать дни, проведённые в ней, насколько хватит терпения и памяти.

Адриан сидел на скамье, облокотившись головой об стену и тяжело дыша. Он смотрел на надпись перед собой, и то было единственным его развлечением.

Он ждал не дождался, когда кто-то из его знакомых навестит его и сможет хотя бы своим визитом облегчить его нелёгкую долю.

Такие визиты были. Первыми его посетили его родственники по линии отца, а затем дальние родственники по линии матери. Александер и Арно тоже смогли посетить его, каждый по отдельности, и эти минуты их пребывания с ним были для него лучами света во мгле.

Последним к нему пришёл Александер. Его визит длился десять минут, и этого времени для Адриана вполне хватило, чтобы на время повысить его настроение.

– Я знаю, что вопрос этот глупый, но как вы? – спросил у него Александер.

– Я… Нормально. – слабым голосом ответил Адриан.

– Завтра вас отправят на временный пункт перед тем, как вы улетите на Марс.

– Завтра?

– Да, а вам не сказали?

–Мне – нет. А вы откуда узнали?

–Я смог связаться с вашими родственниками, они передали. Они узнали это от экспертов, которые посетили их в их доме через день после суда.

– Понятно…

– Слыхали про Майю?

– Да, они мне сказали, когда были вчера.

– Кто бы мог подумать, что андроид способен на настоящую драму…

– Меня это тоже удивило, словно она была живой.

– А вы-то сами живой ещё?

– Пока что да. – ответил Адриан, вставая со скамьи.

Они стали бродить по камере, не зная, как продолжить разговор. Александер придумал:

– Друг мой, чем вы думали, когда устроили сцены в суде? Повышенный голос и ваши слова только обратились против вас. Не исключаю, что ваше поведение могло повлиять на вердикт…

– Знаете, у меня был наплыв эмоций и слов, плохое настроение…

– Это плохое настроение вам дорого обошлось.

– Мир действительно в скверне…

– И вы собрались его очищать? Вы ведь это крикнули…

Адриан промолчал.

– …Я вам так скажу. Вы уже взрослый человек и, несмотря на эту тяжёлую ситуацию, в которой оказались, я верю, вы отдаёте себе отчёт, что к чему и почему. Ваша жизнь до этого момента, может, и не была самой лучшей из всех, но, пожалуй, вам было что ценить. Бывают романтики, бывают мечтатели, но важно быть реалистом и осознавать эту правду, что скверна была и осталась, и это надо принять.

Ваша судьба сыграла с вами злую шутку, но это не конец…

– Посмотрим…

Через пять минут встреча закончилась, и Александер ушёл.

Александер вышел, и он снова остался один.

Адриан, заложив руки на пояс, стал бродить по камере, поднимая и опуская голову. Надпись «Silentium» наводила его на мысли, но не наводила его на «терпение, смирение и молчание».

Он разговаривал сам с собой, это было его развлечением и отвлечением от негативных мыслей. Он думал и сожалел, планировал и предполагал, хотя смысла в этом не было никакого, ему оставалось лишь ждать, когда его заберут из гауптвахты.

– Плевин мёртв, и его не вернуть…Его супруга меня ненавидит… Нажил себе недоброжелателей…По крайней мере ненависть смягчилась вердиктом, тем, что я наказан… – бормотал он себе.

– …Что я буду делать там? … Думать, анализировать…А что?…О чём тут думать и что анализировать?…Я не знаю…

Он лёг на свою койку и закрыл глаза, продолжая бормотать:

– Скверна была и осталась, сказал он…Да, но я хотя бы не президент и не имею с этой скверной такой серьезный контакт…Хотя, что меня будет ждать там, в тюрьме…

Он раскаялся, что убил Плевина, и сожалел, что майора уже не вернуть. Он думал о том, что будет делать в тюрьме на Марсе, чем будет занимать свой томящийся ум. Он предполагал, что тюрьма его изменит и он вернётся обновлённым человеком, который начнёт новую жизнь. Он надеялся на своё искупление, которое будет у него в тюрьме, и рассчитывал устроить свою жизнь заново: новая работа, семья, деятельность, новая жизнь. Он на мгновение стал мечтать, но потом вернулся в свою реальность и снова стал бормотать от безделья и скуки.

Вечером, после ужина, Адриан вспомнил про свою бывшую супругу, с которой он формально ещё был женат, и стал думать о том, будет ли он с ней после возвращения или найдёт себе другую. Он не знал, как поступить, и предоставил это времени, которое всё расставит по своим местам.

Адриан оказался в Китае, в общем изоляторе рядом с космодромом, который в определённые даты отправлял свежие партии заключённых на Марс или на Луну.

Во время пребывания в этом месте всех осуждённых ежедневно посещали медики, которые с помощью переводчиков спрашивали их об здоровье, ранее перенесенных болезнях, существующих болезнях и осложнениях и давали каждому принимать мощные стимуляторы, которые называли «допингом», так как им предстояло пройти испытание, на которое в далёком прошлом были способны единицы. Никто из них не был космонавтом и никто из них не обладал таким идеальным здоровьем и психикой, чтобы он мог спокойно отправиться на несколько месяцев в космический полёт на другую планету и задержаться на этой планете на несколько лет.

До отлёта оставались считанные дни, и эти дни он проводил уже в новой гауптвахте, к которой ещё не успел привыкнуть. Он находился в одной камере рядом с тремя другими осуждёнными, двумя китайцами и одним японцем. В целом, все были смирные, не буйные, конфликтов между сокамерниками не было.

За день до отъезда к самому космодрому Адриан разговорился с японцем, который говорил на ломаном русском. Он учил русский язык, так как хотел в свое время переехать в Россию на Дальний Восток, как и другие тысячи японцев, которых в силу перенаселённости Японии коснулся кризис и которые хотели переехать в малонаселенную Россию.

– Ты знаешь, русский, мы похожи. – сказал Адриану японец.

– Чем? – спросил Адриан.

– Тем, что за одно сидим. – ответил японец.

Осуждённые в первый день успели познакомиться друг с другом и рассказать, кто за что сидит и на что осуждён. Один китаец сказал, что был сексуально озабоченным и однажды изнасиловал одну знакомую китаянку; китаянка сопротивлялась, била его, а он сам «на эмоциях», по неосторожности применил силу и свернул ей шею. Это он смог рассказать своему соотечественнику, который понимал его, в отличие от японца и Адриана. Тот, который понимал его, в свою очередь сказал, что много тренировался ушу и в одной уличной драке покалечил противника, который позже умер; самого ушуиста приговорили к двум годам на Марсе. Японец, кое как знавший русский язык, смог рассказать Адриану, за что сам был осуждён на Марс.

Он был рабочим в бригаде. Их прораб, которого японец назвал «фетишмэном», неоднократно ворчал на рабочих за их неаккуратность, за то, что они не так наносили обои, плитку, доски. Однажды, когда «фетишмэн» ругал самого Икиро (имя японца) за то, что тот не умел ещё быстро и аккуратно уложить плитку, так как недавно устроился и не успел «набить руки», Икиро не выдержал и сам разозлился, повысил голос на прораба. Началась ссора и прораб как-то, Икиро не сказал, как, но «задел» его, и Икиро плюнул и ударил прораба. Они подрались, и победил Икиро: он оглушил прораба ударом строительного молотка по голове. Тот выжил, но попал в больницу, а Икиро потом отказался признавать свою вину перед «фетишмэном», объясняя это неправильными приоритетами прораба, его «фетишизмом». Его приговорили к суровому наказанию, несоразмерному его поступку, и теперь он, как и Адриан, должен был отработать на марсианской каторге.

– Ты тоже задел человека, русский? – спросил у Адриана Икиро.

– У меня ещё хуже – убийство. Ещё и на службе, после учений. – ответил Адриан.

– А твой командир был «фетишмэном»?

– Возможно…

На следующий день рано утром всех осуждённых разбудил протяжный звон. По камерам проходили китайские охранники и объявляли, что время выходить. И китайцы, и некитайцы, не знавшие китайский, поняли, что это означает – их отвезут на космодром, их время пришло.

Адриан и его сокамерники только вышли из своей камеры, как охранник остановил их и спросил на китайском, откуда каждый из них; не с первого раза, но японец и Адриан его поняли. Когда Адриан сказал, что из Хартса, охранник кивнул и жестами указал ему, куда надо идти. Адриан оторвался от своих сокамерников и пошёл по коридору, теснясь с другими арестантами и охранниками.

Задев одного неизвестного арестанта, тот выкрикнул Адриану на английском:

– Hey, dude, do you shitting?

Он оказался из буйных; он хотел догнать Адриана, который быстро шёл по коридору налево, куда следовало идти русскоговорящим арестантам, но охранник, находившийся рядом, успел среагировать и остановил буйного арестанта.

Адриан слился с толпой русскоговорящих арестантов, среди которых были китайцы, японцы, монголы.

Один монгол, проходивший рядом с ним, обратил внимание на арестанта с европейской внешностью и сказал высоким голосом:

– Ты не в ту кучу попал, парень.

Адриан ответил:

– В ту, в ту, я русский.

Монгол сказал:

– Как тебя зовут?

– Адриан.

– Класс. А ты знаешь, парень, что здесь в основном азиаты?

Адриан ответил:

– И что с того? Великая миграция размыла границы между странами, как и разницу между нациями.

Монгол сказал:

– Да, ты прав. А ты сам откуда?

– Из Хартса.

– Где? – удивлённо спросил монгол.

– Из Хартса; Хартс, остров Сахалин, остров к востоку от России.

– А-а …

Они шли дальше.

Когда конвои с арестантами вышли на улицу, их ждали несколько десятков других китайских конвоиров. Три группы заключённых: говорящие на китайском (вместе с японским), говорящие на английском и говорящие на русском, встали в три длинных шеренги. Китайский офицер жестами и словами «китайцы», «русские» и «англичане», по звучанию понятными для всех арестантов, указал, куда идти какой группе. Каждая группа шла на указанные места, где их ждали три эшелона бронетранспортёров, которые собирались отвезти их на космодром.

Через полчаса, когда все, кому надо, отчитались, когда каждого арестанта отметили и когда объявили об отъезде, три эшелона бронетранспортёров с конвоем и арестантами двинулись в путь.

В тот же день Арно встретился с ефрейтором Антоном.

Они договорились встретиться в этот день после работы, на работе они не могли пообщаться, так как служили в разных частях.

Они сошлись, когда стало темнеть; сошлись, и начал говорить Антон:

–Слушай, ты прости, что я занимаю твое время. Я просто подумал, что, если нас всех сейчас будут «трамбовать» на работе – проверки, инструктажи, смотры, то ты, как знакомый уже осуждённого, ты знаешь, к тебе может быть особое внимание.

–Это уже мои проблемы, тебя это не должно волновать. – ответил Арно.

– Я-то, может быть, даже и «выиграл» от этого, отличился, если так можно сказать, но мне моя жена уже сказала дома, что в армии сейчас, похоже, не слишком безопасно. Что думаешь?

– Я со своей тоже разговаривал: она боится за меня, а я и не знаю, что думать. Наши говорили, что «это наш долг», что «профессия подразумевает трудности», но, я думаю, мы на той встрече с командирами были неискренними. В принципе, я разделяю твоё мнение, но мне не совсем понятно, для чего мы встретились, Антон. Что ты хотел?

– Я хотел узнать, есть ли у меня единомышленник. Я захотел об этом поговорить именно с тобой, потому-что ты, ну, знаешь, «ключевая фигура», один из «ключевых фигур», ведь ты друг этого Адриана. Поэтому я и захотел спросить…

–Давай лучше пройдемся, что мы тут стоим…– перебил его Арно.

Они прошли ещё минут двадцать по улице, после чего договорились «в случае чего» ещё раз встретиться и поговорить. Когда они разошлись, Антон, оглядываясь на уходящего Арно, сказал сам себе:

–Если подружимся, тем лучше. Только этот немец, с ним как-то сложно чувствовать себя наравне.

Когда эшелоны оказались на космодроме, большой корабль, напоминающий по форме небоскрёб, уже ожидал всех пассажиров.

Он имел привычные очертания старых цилиндрических и конусовых ракет и не выглядел изощрённо, как какие-нибудь космические корабли будущего, так как обтекаемые цилиндрические и конусовые формы наиболее оптимальны при взлёте в атмосферу, которая оказывала минимальное сопротивление кораблю при данных формах.

После получасовых построений, смотров и указаний три эшелона осужденных, знающих китайский, английский и русский, вместе с конвоирами погрузились в корабль.

На пассажирском корабле, который предназначен не только для осуждённых законом, но и для исследователей Луны и Марса и военных, имелись, как в поезде или в самолёте, отделения «первого класса» и «эконом-класса». В отделении эконом-класса и находились очередные для осуждённых камеры, в которых им предстояло находиться около полугода, пока корабль будет лететь до Марса. Камерное отделение разделено на три сектора, и в каждом секторе находились отдельно друг от друга группы осужденных, различных по национальному, государственному и языковому признаку.

После получасовых инструктажей, проверок и наладок, когда всё стало почти готово, пилоты, уже сидевшие на своих местах, дали команду компьютеру о включении. Компьютер включился.

Вахтёр, стоявший рядом с пилотами, смотрел на свой электронный таймер. Когда прошло несколько минут, вахтёр внезапно дал команду пилотам на китайском:

– Всё, пора!

Пилоты повторили за вахтёром каждый:

– Всё, пора!

Компьютер обработал команду пилотов и подал сигналы на все инстанции. Электродвигатели зашумели; кроме них зашумела также станция-аккумулятор, ядерной энергии которой и должно было хватить на несколько месяцев полёта.

Тем временем несколько офицеров и солдат в респираторах смотрели в бинокли, как корабль наполнил станцию газом и тронулся в воздух.

Корабль работал на ядерной энергии, которая по своему качеству не была слишком опасной, но и не позволяла никому находиться рядом без специальной защиты. Космодром был огорожен и охраняем в радиусе тридцати километров, и доступ к нему имели исключительно уполномоченные лица -военные, исследователи и осуждённые на несколько лет пребывания на Марсе. На территории космодрома регулярно, особенно после каждого вылета, проводились радиационные чистки; специалисты проводили дезинфекции и измеряли приборами уровень радиации.

Когда корабль взлетел, все, кто имел доступ к иллюминаторам, в том числе и заключённые, могли увидеть, как дальние панорамы китайских гор и облачного неба постепенно сменялись всё более тёмным чистым небом, и через полчаса корабль преодолел атмосферу и оказался в тёмном космическом пространстве.

Для заключённых, которые смотрели в иллюминаторы, их жизни и трудность их положения смягчились завораживающими видами космоса, и один осуждённый, русскоговорящий китаец, живший до этого в России на Дальнем Востоке и оказавшийся с Адрианом в одной камере, сказал ему:

– А знаешь, в чём здесь вся ирония?

– В чём? – спросил Адриан.

– В том, что, если бы мы не сделали то, что сделали, из-за чего оказались здесь, на этом корабле и в этих клетках, то мы не смогли бы никогда увидеть эту удивительную и страшную красоту. – ответил китаец.

– И правда… -задумчиво ответил Адриан.

Все, кто могли, продолжали с трепетом смотреть на страшную тёмную бездну вокруг них, и многие стали думать об одном и том же. Многим стало легче и даже хорошо от того, что их жизни и тяжесть их положения показались им совершенно ничтожной мелочью перед этой темной, холодной и равнодушной космической бездной.

На следующий день Александер думал над своей новой статьёй.

В течение того промежутка времени, когда суд вынес вердикт Адриану, и вплоть до того дня, когда Адриан в составе с другими свежими преступниками улетел на Марс, Александер ничего не писал. Он много думал.

Он сам продолжал совершать ту ошибку, от которой предостерегал Адриана, то есть продолжал много думать и делал выводы.

Александер в течение этого времени был серьёзнее обычного, он находился в процессе «покаяния». Он ошибался, когда считал себя «закоренелым нигилистом» и скептиком, который останется таким до конца своих дней. Он думал, что в процессе интеллектуальной эволюции он достиг вершины, то есть стал крайне умным и уже неспособным меняться дальше. Он считал, что его скептицизм относительно многих вещей стал окончательным результатом его интеллектуальной деятельности, его развития в течение жизни. Теперь он понял, что эта эволюция ещё не окончена, и что он, оказывается, и не такой уж и сухой скептик, каким он себя считал.

Он хотел написать о своих выводах, поделиться своим «потоком сознания» насчёт его деятельности, жизни, сделать какие-нибудь замечания о том, что он переосмыслил и понял, но не знал, как именно это оформить, в каком виде.

От своей супруги он словно отстранился, и она это почувствовала. Она спросила у него:

– Ты всё ещё о своём русском думаешь?

– Не только…-ответил Александер.

– Я думаю, что он уже улетел. Ты сделал всё, что мог, тебе тоже самое тот немчик сказал…

Александер не обратил внимания на слово «немчик» (Арно понравился супруге Александера) и вообще не хотел разговаривать с супругой, он погрузился в себя.

– …Ты помог ему, он будет на Марсе поменьше, чем изначально решили. В конце концов, когда он вернётся и начнёт жизнь с чистого листа, то ты сможешь с ним пообщаться…

– М-да…

Когда супруга ушла, Александер задумался, но потом оживился. Слова про возвращение Адриана подействовали на публициста: он подумал, что когда Адриан вернётся с Марса, то они снова смогут встретиться, и Александер сможет «снять отдушину», когда снова увидит Адриана и поговорит с ним. Александер не привязался к нему, но он ошибался, когда «честно» думал про себя, что забудет этого человека. Прошло время после суда и вынесения вердикта, но публицист всё ещё помнил про своего знакомого и иногда думал о нём.

Когда он думал над своей новой статьей, он хотел упомянуть в ней Адриана, но, когда набирал её на компьютере на черновике и перечитывал написанное, то Александер казался самому себе сентиментальным, и решил написать более «сухо» и «беспристрастно». Через несколько дней он придумал содержание и начал писать свою новую статью.

Заключённые, уже успевшие привыкнуть к невероятному виду космоса, перестали любоваться им из иллюминаторов и вернулись к самим себе, к своим жизням и к своему положению.

Поскольку люди уже научились создавать искусственную гравитацию в закрытых помещениях, что весьма недёшево, постольку этот корабль снабжён этой системой, и никому на этом корабле не пришлось левитировать или питаться продуктами из пакетов и тюбиков.

В течение полёта осуждённых каждые земные сутки один раз обходил медицинский персонал, спрашивал про самочувствие и давал принимать таблетки, которые, похоже, были тем самым «допингом», которым их кормили ещё во время промежуточного пребывания в тюрьме в Китае.

Заключённых выпускали три раза в сутки в столовую (на самом корабле работали часы, которые работали, как на Земле), а всё основное время они сидели в своих камерах и «убивали время» как могли: одни боролись руками на столах, другие смотрели на уже привычный космос, третьи лежали и смотрели в потолок, а четвертые и пятые болтали друг с другом.

Адриан был не слишком общительным, но он привык к сокамерникам и чувствовал себя с ними как со своими.

Рядом с ним обычно лежал тот самый монгол, с которым он познакомился ещё на Земле в Китае, когда они отправлялись на космодром. Сам монгол разговаривал так, что можно подумать, что Адриан несправедливо был назван «больным», тогда как манера общения у его соседа – русскоговорящего монгола Бауыржана – достаточно своеобразная и несуразная. Сам он и внешне не слишком притягателен, но Адриан, тем не менее, не брезговал общения с ним, так у них повелось.

Монгол обычно сам начинал разговоры, а Адриан, в отличие от других русскоговорящих сокамерников, не уничижал монгола и вежливо слушал его странные россказни. Только один раз юродивый монгол смог действительно заинтересовать слушающих сокамерников.

Через час после ужина, когда все стали заниматься привычной прокрастинацией, он внезапно заговорил, не то сам с собой, не то со всеми:

– Говорят, что на Марсе пытают…

– Кого? – на повышенном тоне спросил один русский китаец.

–Тебя! – звонко ответил Бауыржан.

Все решили, что монгол опять юродствует, но, когда Бауыржан стал развивать повествование, у присутствующих сокамерников возник неподдельный интерес.

– …Берут заключённых и относят в страшные тёмные помещения, гик…

Бауыржан часто икал, когда что-то рассказывал.

– …а там, короче, стулья, приборы разные. Кажется, где-то пентаграмма нарисована, ещё факела есть и колонны. Говорят, что когда мучают, то кажется, что не люди-мучители, а монстры – демоны вокруг измываются, а на красном Марсе так и подумаешь, что в аду оказался, жуть такая…

– Это ты сегодня выдумал или раньше придумал? – спросил мужественным голосом Адриан.

– Кого?! Я знал это! – воскликнул Бауыржан.

Все решили, что Бауыржан снова юродствует, и не обращали уже на него внимания. Однако потом обратили, когда он сказал:

– Вы то, может, и не верите мне, но, как хотите. Когда там окажитесь, на «Новой Америке», тогда вспомните Бауыржана… – сказал он про себя в третьем лице.

– Какой «Новой Америке»? Что за чушь? – спросил тот же русский китаец.

– Да такой, что тюрьма, колония так и называется – «Новая Америка». Прилетим – увидите.

– А ты это откуда знаешь, монгол? – спросил китаец.

– Да оттуда, что мне мой знакомый, Магнус, об этом рассказывал! – на повышенном тоне эмоционально ответил юродствующий Бауыржан.

Никто из заключённых не знал и понятия не имел, как называется колония на Марсе, куда они летят. Они не знали, одна там большая колония для всех преступников или множество небольших. Заключённых никто не уведомил, никто им не рассказал. Когда Адриан услышал произнесение приговора на трибунале, он не услышал название марсианской колонии, он только и услышал, что приговорён к марсианской колонии и подлежит обязательному лечению как признанный душевно больным. Также никто и ни один из других двухсот осуждённых преступников, когда каждый услышал свой приговор на своём суде, не услышал названия колонии.

Когда Бауыржан закончил, Адриан, внимательно слушавший его, задумался. Он то опускал взгляд в пол, то смотрел на Бауыржана, который не замечал, как на него смотрят, и Адриан, казалось, был чем-то шокирован, о чем он думал. Он думал об Бауыржане и о том, откуда он мог это знать; если рассказ про пытки на Марсе был очередным бредом юродивого монгола, то название колонии «Новая Америка» звучит достаточно правдоподобно. Адриан хотел бы узнать, откуда Бауыржан это знает – сказал ли ему об этом его «знакомый Магнус», или никакого Магнуса нет и не было и Бауыржан знает об этом по другой причине. Разные мысли и варианты были в голове у Адриана, и он уже не считал монгола таким дураком и юродивым, как раньше. Он так и не решился сразу об этом спросить Бауыржана и решил ждать, когда они прилетят на Марс. Тогда он сможет узнать, был ли это больной вымысел монгола или он оказался прав.

Несмотря на собственные слова о том, что он не будет ничего писать о прошедшем суде и об Адриане, что это «не комильфо» даже для него, Александер всё же решил коснуться Адриана в своей новой статье.

Когда Александер написал её, он думал над тем, как её назвать; не знал, но вспомнил слова Адриана на суде про офицера: «спасение утопающих – дело рук самих утопающих». Изменив выражение, он опубликовал статью под названием «Спасение утопающих – дело рук самих утопивших».

Он касался в ней реакции общественности на подобные происшествия, хотя особой реакции на решение трибунала не последовало, тем более что это был военный трибунал, а не гражданский суд. Он писал, что, как он говорил на суде, «надо лечить не кашель, а болезнь; надо лечить не боль, а её причину», то есть налаживать отношения между людьми, общественный климат, чтобы не доходило до такого «кашля», который случился на крейсере «Цезарь». Только в конце статьи Александер поделился своим «потоком сознания» насчёт переосмысления собственного жизненного опыта и «переосмысления нигилизма», то есть «отказа от самого отказа».

Прошло некоторое время после написания статьи, и Александер мог бы лишний раз убедиться в том, что прошедшая статья про «критян-лжецов» оказалась правдивой, что он был прав и так и остался тем самым «критянином». Он мог бы убедиться в том, что культура и литература не способны воспитать всё человечество, не считая частных случаев, и что его супруга тоже оказалась права, когда сказала, что и его статьи всё также остаются «пустым звуком» для общества, как и многовековая человеческая мудрость. Однако этого не случилось, и Александер, который переставал быть скептиком, не стал лишний раз утверждаться в нигилизме из-за отсутствия реакции общественности, а тем более осмысления произошедшей трагедии.

Однажды вечером он сидел за компьютером и курил в своей студии, как увидел, что ему пришло сообщение. Зайдя в мессенджер, он увидел сообщение от женщины по имени Мария Хартман. Он прочитал это сообщение:

«Господин Неверсон, я знаю, что вы принимали некоторое участие в нашумевшем деле о трагедии на военном крейсере «Цезарь», что было два месяца назад. Я знаю, что вы лично присутствовали на военном трибунале и что вы лично просили самого президента об смягчении приговора осуждённому прапорщику.

Я бы хотела встретиться с вами лично и обговорить некоторые детали у вас же дома, то есть прошу о встрече. Я прошу вас продиктовать ваш адрес.

Жду Вашего ответа.»

Он недолго думал, как ей ответить, и написал:

«Простите, но с кем я имею дело? Это вы – супруга Адриана?»

На том и закончил, выключив свой компьютер и ожидая ответа не раньше, чем на следующий день.

Когда он перебирал некоторые бумаги, он всё же решил зайти в свой блог и проверить, не ответила ли женщина этим же вечером сразу. Он включил свой компьютер и зашёл в свой блог. Он был прав: она ответила почти сразу:

«Я бывшая жена Адриана, да, и мне интересно узнать все подробности его судьбы через вас.»

Через несколько месяцев, когда все окончательно привыкли к космическим видам, многие люди, особенно заключённые, стали чувствовать недомогание.

Им стало сложно целые сутки быть взаперти в одних и тех же стенах, лишь периодически покидая свои камеры в столовую или в уборную. Им надоело безделье и однообразие, некоторые с нетерпением ждали прилёта на Марс и даже начала их марсианской трудовой деятельности, когда они могли бы получить физическую и психологическую разрядку, меньше времени находиться в своих камерах взаперти и больше времени быть активными, двигаться, работать, даже если это будет каторжный труд. Некоторым становилось легче от того, что с каждым часом они всё ближе к Марсу.

Вместе с тем, однако, в головах многих заключённых возникло непонятное напряжение. У некоторых осуждённых иногда возникала даже дрожь: они дрожали, стучали зубами, как от холода, дрожали колени. У некоторых возникали негативные мысли о своём будущем, о том, что ждёт их на Марсе. Некоторые чувствовали себя как солдаты, которые целыми эшелонами на грузовиках отправлялись на фронт в горячие точки, непонятное напряжение среди заключённых можно сравнить с напряжённостью солдат перед началом боевых действий. Некоторым становилось страшно, и они не могли понять и объяснить это чувство, этот панический страх перед непонятным и туманным будущим.

Для тех, кто находился в одной комнате с монголом Бауыржаном, его предыдущее «откровение» подействовало ещё более впечатляюще, оно только усугубило настроение среди заключённых. Непонятный рассказ монгола про пытки на Марсе в страшных комнатах и ощущения жертвами пыток среди мучителей на красной планете как «пребывания в аду» усугубили напряжение и негатив для сокамерников Бауыржана. Воображение некоторых осуждённых рисовало им мрачные и страшные картины.

Некоторые думали и надеялись, что это «страх страха», и что когда они прибудут на Марс, это чувство уйдёт и они поймут, что сами ожидания оказались страшней реальности. С каждым часом, приближаясь к Марсу, их волнение усиливалось: одни волновались так, словно их долго ведут на войну или на казнь, а другие волновались так, словно их ждут спортивные соревнования.

Адриан ждал Марса для того, чтобы понять, был ли прав Бауыржан или нет. Он хотел узнать, действительно ли он будет лечиться как признанный душевно больным или это оказалось ложью, и он будет жить и работать наравне с остальными заключёнными. Он хотел узнать, единственная ли эта каторга, международная ли она, или этих марсианских тюрем несколько.

Осуждённых не уведомляли о том, сколько времени им осталось лететь, и эта неизвестность только возбуждала и искушала их. Они не могли увидеть из иллюминаторов, где они и долго ли ещё лететь; некоторым было любопытно и волнительно, некоторым было несколько страшно, но когда они пробовали узнать время у охранников, те всегда им отказывали.

Некоторые заключенные пробовали считать количество прошедших дней по тому, сколько раз они слышали команду «Отбой!» и сколько раз они ложились и просыпались, как на Земле. Все рано или поздно сбивались со счёта, но все, кто считали, поняли, что они летят уже, по меньшей мере, месяца два или больше.

Те, кто пробовали считать, зная это и зная то, что до Марса им лететь не менее чем шесть месяцев, стали успокаивались и меньше волновались, несмотря на общий климат напряжённости. Однако быть совершенно спокойным не удавалось никому.

Александер оказался в замешательстве.

Он слышал и помнил, как Адриан рассказал ему про свою бывшую супругу. Он не знал подробностей их несложившихся отношений, ему это и не было интересно. Теперь, когда объявилась бывшая супруга Адриана, Александер, который периодически погружался в себя, ещё должен был погружаться и в чужие отношения и пересказывать Марии Хартман всё, что он слышал и видел, что он знал об Адриане.

В тот вечер, когда внезапно объявилась Мария Хартман, Александер, увидев её ответ, не знал, чем ей ответить. Александер имел свои заботы и мысли, и он не торопился знакомиться с этой женщиной и долго разговаривать с ней.

На следующий день, утром, когда он продолжал разбирать свои некоторые старые бумаги, сортируя их и избавляясь от уже ненужного хлама, он вспомнил про эту женщину, которая писала ему вчера.

Он переосмыслил свой опыт, знакомство и недолгую дружбу с бойцом-пехотинцем, суд и собственные действия. Он уже не был таким циником и не смотрел на людей свысока, как раньше, но он, тем не менее, не испытывал большого желания от нового знакомства. Он понимал, что женщина будет его долго допрашивать обо всём: их знакомстве, общении, как Адриан вёл себя и что говорил, и все подробности прошедшего дела. Он понимал, что эта женщина станет его допрашивать просто для своей отдушины, чтобы не быть безучастной в уже решённой судьбе её бывшего мужа. Александер не слишком хотел быть тщательно допрошенным этой женщиной, однако он, который переосмыслил свой опыт, жизнь и взгляды, решил для себя, что помощь этой женщине окажется помощью самому себе, чтобы таким образом выразить своё «покаяние».

Он решил, что лучше не упускать шанс оказаться полезным и помочь человеку, и в то же утро, после раздумий, он ответил Марии, что согласен поговорить с ней у себя в студии, но только тогда, когда он закончит свои дела.

Когда дела были закончены, Александер ответил ей в мессенджере, что теперь он свободен и что она, как его обычный гость, может приходить в свободное для неё ближайшее время на улицу 100 – летия Хартса, 90. Она написала, что «очень признательна за его великодушие, уже однажды проявленное её бывшему мужу во время прошедшего дела, и проявленное теперь» и что она «даст ему знать, когда она будет готова прийти».

Александер, думая о ней, сказал самому себе:

– Ещё один человек окажется в моём доме и будет нуждаться в моей консультации…помощи…Я полезен другим, и это хорошо…

Сидя в своём кресле, Александер курил, получал гормоны из сенсора и слушал музыку из того же сенсора, ведь сенсоры чувств есть многофункциональные умные устройства. Он много думал и представлял.

Он вспоминал свою рабочую деятельность ещё с того времени, в прошедшем веке, когда он, будучи молодым и инициативным, заключал короткий контракт с армией. Он вспоминал, как он подавал заявление на получение своей части в партии и как он работал несколько лет, как он посещал здание департамента общественных связей и как он сидел за своим компьютером и проводил видеоконференции со своими коллегами из других отделов и кабинетов.

Он вспоминал, как он работал почти 10 лет журналистом, как отправлялся в Китай и Японию в качестве корреспондента правительственной прессы Хартса и общался с азиатскими коллегами по поводу экономических и политических договоров и соглашений. Он вспоминал, как стал частным независимым писателем и как вёл независимую общественную деятельность, как писал о своём опыте и взглядах.

Он уже перестал быть нигилистом, перестал критиковать и осуждать всё и всех вокруг. Он перестал смаковать негатив, изящно описывая его в разных формах в разных публикациях.

Жизнь тогда научила его быть вольнодумным циником, он получил как позитивный, так и негативный жизненный опыт, который сказался на его мировоззрении. Он вспоминал интриги, в которых сам принимал участие. Он вспоминал, как однажды писал статью про то, что «является уже давно общеизвестным фактом», то есть что «в больших играх не место настоящим христианам, альтруистам и гуманистам, потому – что данные качества выявляют полную наивность и совершенную профессиональную непригодность «добрых и благородных» людей». Он много писал и говорил о том, что «отношения людей всё ещё напоминают ему пищевые цепочки» и что «социальный дарвинизм и искусственный отбор в обществе есть законы такие же естественные, как и естественный дарвинизм и естественный отбор».

Теперь он, вспоминая дело об убийстве на крейсере «Цезарь» и свой испанский стыд за Адриана Гринёва, решил, что он уже не может так фривольно об этом рассказывать другим, так как сам является частью этих «пищевых цепочек» и сам невольно принял участие в «искусственном отборе» в деле прапорщика-преступника.

Александер не был таким уж и виноватым перед Адрианом, но он уже не считал себя «кристально чистым» и «с чистыми руками», и решил, что с темой социального дарвинизма и ошибок человечества ему лучше завязывать, он зациклился на бесконечном негативе.

Ложась спать, он переварил свой поток сознания и уснул при глубоких думах спокойным сном. Его глубокие думы усугубились тем, что ему приснилось.

Он видел людей. Эти люди были не просто люди, но как-бы одновременно они были приёмниками и передатчиками, радиоприёмниками и радиопередатчиками. Было не то поле, не то просто открытое пространство; казалось, ещё было голубое небо. Эти «люди-приёмники» и люди – передатчики общались друг с другом. Это общение людей сравнимо с передачей и приёмом радиоволн: радиопередатчик излучает, а приёмник принимает-говорящий говорит, а слушающий слушает. Но они были на разных частотах, люди-приёмники и люди-передатчики, из-за чего нет коммуникации – люди обращаются и воспринимают, но на разных языках, также как передатчики и приёмники излучают и принимают волны, но на разных частотах.

На следующее утро Александер увидел ответ Марии с просьбой провести встречу этим вечером. Он согласился и ответил ей приглашением на этот вечер к себе, неотложных дел пока не было.

Однажды у Адриана завязался разговор со своим соседом китайцем:

– Дали бы наушники – слушал бы музыку, глядя в иллюминатор, было бы круто. – сказал Адриан.

– Кроме еды и наручников при выходе в сортир ничего не дают. – ответил китаец.

– Как вспомнишь, чем была эта вода до переработки, так пить забрезгуешь…

– На Марсе мы будем лопать всё, что придётся…

– Лишь бы нас там не слопали…

– Бауыржана, похоже, слопают.

Бауыржан, который лежал на своей койке, ничего не ответил.

– Как думаешь, он сказал правду тогда, про «Новую Америку» и комнату пыток?

– Пытки арестантов в тюрьмах запрещены на международном уровне…

– Мы не на Земле, а там могут быть свои порядки…

– У них есть связь с Землёй и, я думаю, они отчитываются о своей работе, не могут не отчитываться.

– Я слышал, что есть возможность получать сообщения от родных с помощью сложной техники и радиосвязи.

– А обратная связь там есть?

– Не знаю…

– У тебя ведь есть от кого получать сообщения? – спросил Адриана китаец.

– Думаю, есть…

– Почему думаешь?

– Я разошёлся со своей женой, а потом жил с «умной супругой» – андроидом, которая покончила с собой перед тем, как меня забрали в Китай…

– Робот?

– Ну, да…

– Вот дела бывают в нашем мире…

– …У меня есть родственники и знакомые; если захотят, напишут. А у тебя есть?

– Да, есть семья…

Беседа прервалась на полминуты, а потом китаец продолжил:

– Это правда, что русские вновь пытаются стать мировой державой?

– Я жил не в России, а в Хартсе…

– Но ты русский.

– Да, хотя сейчас в России русских становится меньше из-за приезжих мигрантов с Азии и Европы; теперь русский -это понятие растяжимое, зато вот китайцы так за себя не скажут, у вас большинство коренные.

– Ты прав.

– Белая раса размывается, размываются национальности из-за этой Великой миграции.

– У нас и здесь смесь из национальностей…

– Вообще, в тюрьмах по понятиям не говорят о нациях… – вмешался их сосед.

– Правда? – спросил Адриан.

– Да, поэтому вам лучше не говорить об этом так, лучше смените тему.

– Хорошо.

Адриан, посмотрев на Бауыржана, спросил:

– Так откуда ты знаешь про камеру пыток и название колонии?

– Я?…

– Да, ты.

– Забудь…

– Значит, шутка была?

– Про камеру пыток забудь; надеюсь, её там и в самом деле нет. А «Новая Америка» -то да, это правда. Я слышал это от одного охранника, как он сказал, куда нас везут.

– Вот оно как. Давно ты людей разыгрываешь камерами пыток?

– Это было расстройство, наверное, забудь…

– Понял. – сказал Адриан и прилёг на кровать.

– Сюда и душевно больных могут взять, ты знал? – спросил китаец.

– Знал. У меня, вон, диагноз тоже есть, истерия.

– Ну, это не страшно, лишь бы не было чего серьёзного…

В части началось совещание. Офицерский состав обсуждал рабочий план, выполненный за последние недели. Также обсуждались проверки частей, и, к слову, было упомянуто движение японских судов в Охотском море, которое, как оказалось, было связано с ловлей рыбы.

– Наша береговая охрана встретилась с ними, и на судах были замечены военные, хотя сами корабли были гражданские, а не военные.

– Для охраны, как несложно догадаться.

– В этих водах нет пиратов, и от кого охранять?

Через двадцать минут встреча закончилась.

Капитан Барин, начальник отдела по призыву на военную службу, пришёл в кабинет к майору Броневу и сказал:

– Майор, эта сессия будет «урожайной».

– В каком плане?

– На службу поступило больше обычного. В прошлый период к нам пришло около двух тысяч добровольцев, а сейчас две с половиной.

– Нормально, кому – то же надо защищать страну. -сказал майор, наливая в стакан виски.

Выпив виски, майор спросил:

– За сколько времени набралось такое число?

– Около трёх с половиной месяцев.

– Нормальная плотность.

– Если бы в планы можно было добавить пункт по норме призыва на военную службу, я бы получил добавку за перевыполнение.

– Обратитесь в бухгалтерию, скажите своё мнение.

– Нет, так не сработает, майор…

Капитан Барин вышел, оставив Бронева наедине с виски.

На улице было светло и безоблачно, солдатам не было жарко в их куртках хаки серого цвета. Они выполняли хозяйственные и бюрократические ежедневные дела в своей части, а также выходили на улицу, чтобы пойти по своим делам в соседнюю часть в трёх кварталах от этой.

Антона Караева отправили в часть в трёх кварталах, чтобы донести бумаги с договорами о новых контрактах для заполнения нужных пробелов и для разговора с одним из служащих части. Он шёл по улице не спеша, неся все документы в рюкзаке за спиной, с полицейской дубинкой на поясе и патронажами на груди для пистолета на другом боку. Идти в полной выкладке было не к месту, но из-за правил службы пришлось брать с собой оружие при выходе на улицу.

Зайдя в часть, он прошёл через турникет и сразу пошёл в кабинет местному начальнику по призыву, чтобы дать заполнить бумаги и обговорить подробности работы новобранцев.

Адриан сидел на своей койке, когда к нему обратился Бауыржан:

– Адриан, ты как?

– Не жалуюсь, хотя есть недомогание от отсутствия нормального солнечного света.

– Знаешь, мы ведь будем там как рабы. Посуди сам: на Марс и Луну не отправляют рабочих, труд которых высоко оплачивается. Отправляют нас, бесплатную рабочую силу…

– Оно и понятно. Лишь бы там были сносные условия и с нами по-человечески обращались.

– Это несправедливо – отправлять в такую даль рисковать здоровьем и жизнью.

– Обидно, что вердикты, которые нам вынесли, зависели от нас самих. При лучшем исходе для нас не было бы ни Марса, ни этого корабля.

– Мы уголовники, и на Земле наши сроки были бы дольше. На Марсе лично я буду два года, а на Земле меня бы посадили на лет шесть-семь.

– Нужно добавить к этим двум годам время перелёта.

– И тогда выходит три года с лишним года.

– Все равно меньше. – сказал китаец.

– Не хватало бы карт, шахмат или игровых приставок, чтобы скоротать время здесь. – сказал четвертый из них.

– Тут с нами не церемонится, а тобою перечисленное не для уголовников. -сказал Адриан.

– Разве что карты и шахматы. – ответил Бауыржан.

– Давайте заговорим за серьезные вещи.

– Пока что нам можно, но я знаю, что в тюрьмах живут по понятиям, и по этим понятиям лучше не касаться политики и тому подобного.

– Кто это придумал? – спросил Бауыржан.

– Это традиции, которые не были придуманы каким-то одним человеком. – сказал сокамерник.

– И мы приобщились к «культуре», надо же. – сказал Адриан.

– Скоро обед. – сказал Бауыржан.

– Мне вот интересно. -сказал китаец. – как они смогли всё рассчитать, чтобы припасов и консерв хватило на время полёта.

– Это для них не первый полёт, уже научились считать.

– А пилоты то устали водить корабль. Хотя, там, должно быть, и автопилот есть.

– Есть, конечно, как без него…

Через пять минут все пошли на обед, а после вернулись и продолжили разговор:

– Так вот… – продолжил Бауыржан. -

– Слышал, как сказали в столовой, что есть возможность связи с Землёй с помощью спутников. Можно будет получать сообщения с Земли в виде телеграмм, а вот можно ли отправлять их – не знаю.

– Обнадёжил. – сказал китаец.

– Это хорошо. – ответил Адриан.

– И как это будет? Нас будут отводить на станцию или отдавать телеграммы в руки?

– Не знаю, увидим.

– Я бы уже сейчас не прочь узнать новости с Земли. – сказал китаец.

– Придется без новостей ещё некоторое время, не это главное, хотя хотелось бы…

Через десять минут начался тихий час. Готовые уснуть легли на свои койки, а другие просто лежали или сидели и фантазировали, лишь бы как-то занять своё время.

Адриан не спал. Он фантазировал, как будет жить новой жизнью, когда вернётся на Землю: заведёт новую семью либо вернётся к прежней, устроится на новую работу, будет заниматься саморазвитием. Фантазии придали ему некоторое вдохновение, и он смог на время забыть о своём непростом положении, в котором ему придётся задержаться на длительный срок.

Вечером, ожидая с минуты на минуту Марию Хартман, Александер уделил время очередным думам, теперь о своём сне.

Он не думал о причине сна – естественной или сверхъестественной, он только думал о его явном смысле и хотел соотнести это со своим переосмыслением взглядов и жизненного опыта, совокупить сон со своим «покаянием».

Сначала он не понял, что значила эта притча. Когда он представлял работу радиотехники, когда представил, что приёмник и передатчик, работающие на разных частотах, не могут работать вместе и отправлять и принимать информацию, то он сравнил технику с людьми и понял то интересное сходство. Потом он стал думать о людях, говорящих на разных языках, как один человек что-то говорит, но слушающий его не понимает, и провёл аналогию между частотой и языком и между радиосвязью и речью.

То, что он представил и понял, для передового общества не было новинкой. Неокультура и философия технологий дала людям осмыслить и понять те закономерности и сходства между работой законов природы, которые используются в науке и технике, и законов человеческой жизни. Когда фантасты и философы одушевляют технику, а учёные и инженеры реализуют их фантазии, то можно сравнить радиосвязь с общением или невидимый для глаза общественный климат, настроения, идеологию, идеи с невидимым, но реальным и ощутимым электромагнитным полем. Можно провести аналогию между законом Парето и коэффициентом полезного действия, когда наиболее продуктивные двадцать процентов имеют наибольший коэффициент полезного действия и дают восемьдесят процентов результата, а непродуктивные восемьдесят процентов дают двадцать процентов результата. В связи с такими идеями, философией человеческая мораль, этика, отношения и стали подвержены интеллектуализму, рационализму, есть тенденция уподобления людей сложным машинам и уподобления сложных машин людям.

Александер и сам был склонен раньше верить в эту современную для него философию, когда стал скептиком и нигилистом, когда сравнивал людей с животными, а человеческие отношения с этологией, когда проводил аналогии между опредёленным обществом и видом и между человеческой разделённостью и пороками с борьбой за существование, с естественным отбором.

Теперь, в процессе «покаяния», он уже не считал людей сложными биороботами, умными приматами. Однако сходство между разными частотами радиосвязи и непониманием людьми друг друга он всё равно нашёл.

Его мысли перебил звонок в домофон – Мария пришла.

Он открыл дверь и ждал свою гостью. Гостья, стоя внизу, чего-то ждала и не решалась сразу пойти наверх. Она волновалась, потому – что ей было неприятно вспоминать о бывшем муже и тем более неприятно думать о том, что он довёл самого себя до такого. Вздохнув, она решилась и стала медленно подниматься наверх.

Через минуту Александер запустил свою гостью. Её также встречала его супруга, которая, когда увидела Марию, задумалась. Она тоже захотела послушать Марию и села вместе с ними втроём в студии.

Начал Александер:

– Итак…

Он не смог отказать себе в электронной сигарете, которую он курил по привычке, и с которой он выглядел аристократом.

– …Давайте для начала познакомимся…

– Я жила с Адрианом всего несколько лет, после чего мы развелись… – быстро ответила Мария.

– Угу, понял…

Александер затянулся и продолжил:

– Что ж… У вас от него остались дети?

– Дочь, она сейчас в гостях у моих родственников. Она подросток, и я не захотела идти сюда вместе с ней и обсуждать всё это…

– Хорошо. Я бы хотел уточнить насчёт алиментов – ваш муж ведь платил их, так?

– Мы с ним договорились о том, что мне больше не нужна его помощь, никаких алиментов нам не нужно. Государство платит пособие, у нас есть родственники, сами мы не бедствуем…

– Вы общались с ним после развода?

– Развода, по сути, не было, мы просто не захотели это оформлять. Мы, на самом деле, всё еще числимся семьёй. Такое случается, вы знаете, и разведённые супруги могут разводиться на словах и на деле, а на бумаге никакого развода нет. Такое бывает, сейчас так делают, проблем с этим нет, и мы решили просто жить отдельно друг от друга. Поэтому и нет алиментов, ведь мы, на бумаге, но всё ещё в браке. А даже если бы мы и развелись официально, то и тогда бы я ничего от него не хотела…

– А что за выплаты, вы сказали о выплатах? Если вы всё ещё де – юре семья, то какие тогда пособия от государства…

– За ребёнка определённого возраста, если вы не знаете. Моя дочь, так у нас вышло, вовремя оказалась под этой категорией, и мы смогли получить документ и определённые выплаты.

– А отца вы в документе указывали?

– Да, указывала, с этим препятствий не возникло…

Вмешалась супруга Александера:

– Если можно, то что между вами произошло, что вы разошлись? Вы простите, может я не к месту сказала…

Мария молчала, но решилась ответить:

– Не совпали мы, вот что. К сожалению, такое случается между людьми. Мне он поначалу нравился, но потом он мне показался тяжёлым, грузным человеком, с которым нельзя радоваться жизни. Мы спорили на разные темы, часто не умели найти общий язык. Я, может быть, тогда ошиблась и поторопилась с ним расходиться, тем более, что уже тогда у нас была дочь…

– Ты знаешь, не надо было о личном спрашивать… – упрекнул Александер свою супругу.

– Вот теперь, когда я узнала, что это был именно он, он тогда это сделал, он тогда попал в эту беду…Вот теперь я раскаиваюсь в том, что мы так сделали. Теперь – то мне и кажется, что я поторопилась с ним и мы могли бы ужиться вместе…

Александер слушал её и молчал. Он хотел спросить её, нет ли у неё гражданского мужа, но не осмелился. Он только спрашивал у неё о внешних вещах и не хотел касаться личного.

После получасового разговора, вопросов и ответов, они подошли к сути:

– Сейчас он, в общем, не в мире сём, в обоих смыслах. Сейчас вы ему ничем не поможете, и вам остается только жить дальше и ждать, когда пройдёт года три-четыре, он отслужит там своё и вернётся на Землю, тоже в обоих смыслах. Я бы тоже хотел с ним встретиться; как я уже сказал, мы с ним были знакомы, иначе бы вы не пришли ко мне за помощью. Я тоже надеюсь, что он как-нибудь придёт в себя после того аффекта, в котором он был на трибунале, я его лично там видел. Мне только вот интересно, почему вы, как жена, вы ведь всё ещё супруги, почему вас не оказалось на том трибунале. Мне теперь это интересно…

– Меня оповестили, но я сначала подумала, что это розыгрыш какой-то. Потом меня оповестили ещё раз. Я тогда задумалась и решила узнать, правда ли это.

Связавшись с экспертами, про которых вы мне рассказали, я узнала, что это тот самый прапорщик, который, когда мы вместе жили, ещё и не был прапорщиком по званию. Мне было сложно поверить, но я поверила, что это правда.

Я уже почти о нём забыла, но он дал о себе вспомнить, ещё в таком негативном ключе. Я не хотела его там увидеть, в качестве обвиняемого. Мне было бы морально сложно находиться на трибунале и говорить своё, и я отказалась идти в тот день туда, на суд. Просто не пришла, и всё…

– Трибунал провели и без вас, не переживайте…– сказал Александер, а потом понял, что лучше бы он этого не говорил.

Он вспомнил, как говорил Адриану про продолжение рода и 1024 предка десять поколений назад. Услышав, что у Адриана есть дочь, он понял, что ошибался в том, что сказал: «Боюсь, что у вас так и получилось…», хотя Адриан не сказал ему тогда, что у него есть дочь.

Они с Марией договорились в будущем, в случае чего, ещё раз встретиться, а сейчас нет возможности и смысла предпринимать какие-либо действия. Закончив приём, Александер поговорил с супругой и, закрывшись у себя в комнате, решил, что ему не стоит бросать общественное дело.

У него возникали мысли бросить работу и ждать пенсии или устроиться в официальную прессу, как раньше. «Словесный блуд», как он выражался про свою деятельность, уже не вдохновлял его так, как раньше. После нескольких недель по прошествии трибунала он хотел это прокомментировать, и прокомментировал в статье про «спасение утопающих». Однако потом он посчитал себя пустословом, который привык «толочь воду в ступе» и, по существу, его работа ничего не меняет.

После встречи с Марией Хартман (он забыл спросить, почему у неё другая фамилия, чем у супруга) он решил, что не стоит торопиться и бросать то, что он делал годами. Он стал надеяться, что он ещё сможет проявить себя и понять, что жизнь не такая уж и скучная и серая.

В последний раз, когда Арно встретился с Антоном, он сказал ему:

– «На работу как на праздник» – по крайней мере, так говорят наши офицеры.

– Для меня это будет праздник, когда ещё повысят зарплату и добавят отпускных, а также введут какую-нибудь возможность дистанционного формата. – ответил Антон.

– Дистанционный формат возможен в сильных и ведущих армиях мира, а для нас эта роскошь недоступна…

В то время можно было вести дистанционное командование с помощью роботов и систем связи, не выходя из своих кабинетов. Также в некоторых передовых армиях практиковалась работа с роботами и ИИ: искусственный интеллект работал с военной техникой, помогал работать с радиоэлектроникой и средствами РЭБ и местами даже мог заменять офицеров в командовании.

Роботы в армии принимали участие не только как обслуживающий персонал, что было распространено «в гражданке», но и как технические помощники на службе и даже как солдаты. Такие продвинутые роботы были доступны нескольким ведущим армиям мира, среди которых были американская, российская, китайская, турецкая, германская, британская и японская. Киборги-солдаты принимали участие на учениях, тренировках, муштре и в некоторых боевых действиях, где могли заменить собой сотрудников радиослужбы, инженерной и навигационной службы. Их использовали как компьютеры, как переносные радиостанции и как самих солдат. Каждый такой боевой киборг стоил как две новые машины, а в период, когда их только стали выпускать в производство, они стоили на порядок больше и были дорогим удовольствием для министерств обороны.

«Умные люди», то есть андроиды с искусственным интеллектом, также могли принимать участие в военной службе, но их статус «полуживых людей» создавал юридические препоны: им нужно было собирать документы, сдавать свои «технические анализы», то есть проходить техническую диагностику, и подписывать контракты почти как живым людям. В некоторых армиях мира были даже специальные батальоны, состоящие единственно только из киборгов и «умных людей» – такие силы имели статус войск специального назначения и применялись в специальных случаях, в том числе и из-за дороговизны создания и обслуживания таких батальонов.

Роботизация затронула армию так же, как и «гражданку» и лишний раз показала тенденцию обесценивания – человеческая жизнь становилась уже не такой ценной по сравнению с многофункциональными роботами и технологиями, хотя и они тоже обесценивались.

Часть вторая

Красная планета уже имела видимые очертания, но заключённые не могли увидеть ее через иллюминаторы, видеть Марс целиком могли только пилоты корабля и другие пассажиры, которые находились рядом с ними.

Командиры приказали всем заключённым из каждого сектора выходить из своих камер и строиться шеренгами вдоль них. Когда более сотни осуждённых стояли, со скованными магнитными наручниками руками и под контролем стоявших напротив них вооруженных охранников, командиры с помощью переводчиков проводили инструктаж перед посадкой и сказали всем одевать скафандры, которые им ещё не принесли.

Когда скафандры принесли, многие заключённые, не понимавшие, как их одеть и как в них ходить, ворчали и смотрели на других, у кого получалось их одеть и в них ходить. Многим скафандры понравились, люди в них чувствовали себя разными персонажами, которыми они в жизни не являлись, но они перестали им нравиться, когда охранники одели им наручники на перчатки, регулируя толщину обхвата руки. Эти костюмы (скафандры можно назвать костюмами) не такие громоздкие и тучные, какими они были, когда только появилась космическая отрасль, что было в далёком прошлом, и все заключённые, командиры, охранники и персонал чувствовали себя достаточно комфортно в них. Заключённые могли ходить в них со связанными руками, а охранники могли ходить в них и держать в руках пушки.

Искусственная гравитация уже была отключена, стала действовать естественная гравитация Марса. Когда врата корабля открылись, всех обдал яркий свет марсианской атмосферы, но все были в скафандрах, и никто не щурил глаза. Всем приказали выходить, и они выходили под присмотром командиров и охранников с пушками, тогда как персонал с пилотами на время остался в открытом корабле и занимался выключением систем и настройкой корабля в спящий режим.

Гравитация Марса слабее земной, все вышедшие стали порхать.

Когда они вышли на широкую платформу, на которую был посажен корабль, все построились в три больших шеренги, как они стояли перед тем, как зайти в корабль несколько месяцев назад на Земле в Китае. Вдоль платформы стояли несколько флагов разных государств, которые имеют свои колонии на Марсе, что означает, что данная платформа является международной, на ней может останавливаться не только китайский, но и американский, российский, бразильский, южноафриканский и канадский корабли.

Три эшелона осуждённых шли не быстрым шагом, вокруг них шли командиры и конвой вооруженных охранников, а следом поспел персонал корабля.

В тонированных лицевых щитках всем казалось, что они идут по земной пустыне, в них не видно красно-оранжевого неземного оттенка марсианской атмосферы. Все осуждённые любопытно оглядывались по сторонам, крутили головами и с интересом смотрели на новый мир, в котором они оказались, но охранники их окрикивали и делали жесты пушками, не разрешая им рассматривать марсианскую поверхность и атмосферу. Все чувствовали некоторый жар, и им казалось, что этот жар издаёт марсианская поверхность, которая далеко не жаркая, а не обогреватели в их скафандрах, которые не дают их носителям чувствовать сильный холод, свойственный Марсу, более далёкому от Солнца, чем Земля.

В течение полёта они принимали мощные стимуляторы, помогавшие их неприспособленным организмам выжить в неземных условиях. Они будут принимать их и на Марсе, и после Марса, когда будут возвращаться домой. Эти стимуляторы, в отличие от сенсоров чувств, стоят средств, но даже они не дают стопроцентной гарантии от недомоганий, не говоря о сохранности жизни, поэтому жизни осуждённых застрахованы – в худшем случае их семьи и родственники получат компенсации.

Некоторые осуждённые, которым предстояло привыкнуть к новым условиям существования, стали чувствовать недомогание, слабость и напряжение в голове, некоторых укачало. Сами командиры и охранники, казалось, чувствовали себя нормально, и что они уже привыкли к такому серьёзному испытанию для психики и организма, которое в далёком прошлом могли пройти только самые подготовленные и крепкие космонавты.

Все стали подниматься в пологий, но длинный холм. Они увидели за этим холмом что-то непонятное, и когда они преодолели холм, то заключённые поняли, что они были правы в своих мыслях.

Крупное серо – коричневое строение, напоминающее город ацтеков, раскинулось на квадратные километры на равнине, следующей за холмом, на который поднимался конвой. Командиры ничего не сказали и молча шли к строению, и осуждённые шли также.

В непосредственной близости от колонии, в которой им предстояло задержаться, осуждённые уже не чувствовали тремора и волнения, которое чувствовали во время полёта. Волнение было при приближении к Марсу и когда они одевались в костюмы, но на самой Красной планете они успокоились и без волнения думали о предстоявшей лагерной жизни, если это можно назвать жизнью.

Они приближались ко входу, лагерь становился в их глазах всё больше. Когда они подошли на достаточно близкое состояние, один вооружённый человек в скафандре, по форме таким же, как у прибывших, но другого цвета, подошёл к прибывшим, потом пошёл обратно ко входу, у которого стоял другой охранник, и вход внезапно открылся. Стена на месте входа медленно распахнулась, как врата древнего города или замка, и прибывшие по команде командиров стали идти в лагерь, как только она стала открываться.

Осуждённые снова почувствовали дискомфорт, когда стали заходить в лагерь, и они почувствовали, насколько это суровое и недружелюбное место. Они стали представлять, как оно выглядит изнутри и что там будет, и ни у кого не было положительных мыслей.

Когда все зашли, ворота стали медленно закрываться и непонятно, кто и что закрывает их. У входа их встретили несколько офицеров, что видно по их скафандрам. Они повели прибывших ко входу.

Их тонированному взору открылась картина, которую они могли увидеть когда-нибудь до своей судимости, в фильмах или в театре. Вокруг них были башни, стены и здания, вокруг которых лежал строительный и прочий хлам. Было достаточно тихо, хотя вокруг них ходили разные люди в скафандрах, с оружием и без оружия. Охранники теперь не махали пушками, когда видели, как шлемы у осуждённых поворачиваются в разные стороны. Сами они не поворачивали головы по той причине, что они здесь уже не первый раз работают и, как ни странно, они успели привыкнуть и к Марсу, и к колонии.

Все подошли к крупной многоступенчатой башне, похожей не то на миниатюрный небоскрёб, не то на зиккурат. Это её они увидели, когда взобрались на холм, и все поняли, что это главное место среди строений.

У входа никто не стоял, но врата в башню, как и вход в лагерь, открылись сами, и осуждённые с конвоем неторопливо заходили в широкий вход, за которым был большой, хорошо освещённый коридор. Когда все зашли, вход закрылся.

У коридора было три ответвления, одно вперёд и два по сторонам, между которыми стояли колонны и промежуточные отделения. Слева со стороны входа стояло что-то, похожее на ресепшен, у которого стояли несколько охранников и очередной командир, все в скафандрах. Около ресепшена, на стене, была крупная панель с кнопками, тумблерами, индикаторами и с запасными шлемами и респираторами.

Командиры конвоя поздоровались с офицером у ресепшена, после чего офицер дал команду охраннику:

– Включай фильтрацию!

Один из охранников в скафандре подошёл к панели и стал нажимать на кнопки и тумблера, после чего панель стала гудеть и показания на индикаторах стали меняться. Весь большой коридор покрылся газом, поступающим из газопровода, образовавшего цепь в толще стен вокруг коридора, а на уровне плинтуса вдоль всего пола и вдоль всего потолка стали светиться лампы, похожие на неоновые.

Через несколько минут фильтрации, когда вся атмосфера в коридоре была отфильтрована от марсианского газа, заполонившего весь коридор при открытии входа, и наполнена искусственным газом, похожим на земной воздух, командиры приказали охранникам снять свои шлемы и снять их со всех осуждённых, скованных магнитными наручниками, потому – что теперь можно спокойно дышать без шлемов.

Через тридцать минут, когда командиры сняли шлемы с себя, а охранники с себя и со всех десятков осуждённых, после чего складировали все шлемы в большом количестве у ресепшена, командир, отдавший приказ о фильтрации помещения, приказал тому же охраннику открыть следующий вход. Охранник подошёл к той же панели и нажал на два тумблера, после чего стал открываться следующий вход главного ответвления. Все стали идти прямо. Когда они преодолели следующий вход, они оказались в главном зале.

Если бы в центре стоял большой факел, статуя на возвышенности или какая-нибудь арка или колонна, и если бы было плохое освещение, то этот зал сошёл бы за место проведения запрещённых ритуалов и собраний какого-нибудь тайного общества сатанистов или других сектантов.

Зал имел множество выходов в разные коридоры и помещения, в нём были лестницы на балкон внутри зала, на котором также была пара выходов. Вдоль двух стен стоят два ряда колонн, за которыми видны выходы из зала и скамейки вдоль стен. На стенах можно разглядеть современные узоры, похожие на инопланетные рисунки на земных полях. На стенах и колоннах светятся неоновые лампы, а на большой, свободной от наличия на ней входов или колонн стене слева была расположена большая голограмма с надписью «Welcome to «New America»!» и с эмблемой колонии -круг в треугольнике (круг символизирует Марс, а что символизирует треугольник – непонятно) и перекрещенные в этом круге два меча.

По залу ходили люди в костюмах, но это были не скафандры. В центре зала стоял один человек, который чего-то ждал. Когда дверь в зал открылась и прибыли командиры с новой партией свежеиспечённых арестантов, он обернулся, так и остался стоять на месте и ждал, пока они дойдут до него.

Когда дошли, человек пожал руки прибывшим командирам, минут десять разговаривал с ними и один из командиров обратился к арестантам на английском языке:

– Now you will listen the major Horrisman which will give you all recommendations and advices about your staying in this place. Please listen carefully because this will be introduction to your camp life and you won't be told twice!

Переводчик переводил слова майора Хоррисмана. Арестанты заполнили зал и майор Хоррисман начал речь:

– 

So, in this hall we always meet new guests of this wonderful place…

Для арестантов непонятно, смеялся ли он над ними или нет, сказав «новых гостей сего замечательного места», что они услышали в своих наушниках.

–«…Новая Америка – это по-своему уникальное место, потому-что здесь можно увидеть марсианские недра своими глазами. Если бы вы не сделали того, что сделали, то есть не совершили преступлений, вы бы никогда не смогли увидеть эту планету своими глазами…» – говорил им переводчик.

Осуждённые решили, что майор над ними издевается, говоря такие вещи, хотя на лице его не было насмешки. Но они также понимают, что это, в принципе, нормально для такого места, и готовились к тому, что за время пребывания в этой колонии им придется услышать много чего неприятного.

Адриан, в свою очередь, думал об Бауыржане, монгол оказался прав – колония называется «Новая Америка». Он не особо слушал инструктора, но в один момент он стал внимательно слушать. Он запомнил слова, переведенные переводчиком:

– Прелесть «Новой Америки» в том, что, если кто-то вдруг взбредит сбежать отсюда «на свободу», и даже если у него это получится, что в принципе невозможно, за ним не будет никакой погони, вооружённый отряд охранников не будет гнаться за этим идиотом, его отпустят, плюнут и забудут. Когда этот ловкий и быстрый придурок окажется на долгожданной «свободе», вместо зелёной травы, просторного поля, деревьев и свежего воздуха вокруг него будет мёртвая пустыня, где нет травы, деревьев и даже воздуха. Он и не поймёт сразу, что он вместо свободы обрёк себя на верную смерть в этой мёртвой пустыне…

Потом он подумает: «Без них я умру, придется вернуться в лагерь…» И он вернётся, вернётся туда, откуда бежал! Но его сюда уже не пустят…

На Адриана это подействовало. Слышать это ему было также приятно, как приятно стоять у смердящей мусорной или навозной кучи, и он вспомнил майора Марка Плевина, которого избил и зарезал.

После нескольких минут лирики человек перешёл к делу и стал говорить о распорядке дня, правилах поведения, что можно и что нельзя делать заключённым.

Через полчаса инструктаж был закончен, командиры поблагодарили майора Хоррисмана и приказали всем арестантам идти за двумя местными охранниками, которым командиры сказали отвести всех арестантов к их камерам, в которых им предстояло жить и спать в течение всего срока заключения.

Охранники стали вести их по коридору, тесному для такого количества людей. Коридор вёл в основном вниз, под башню, и арестанты поняли, что их ведут в шахту, где и расположены их камеры и где они будут работать, копая марсианские недра.

Спускаясь вниз, арестантам становилось любопытнее. Им интересно увидеть камеры, в которых им уже оставалось задержаться и поселиться, а также им интересно было увидеть саму каторгу, в которой, они думали, и находятся их камеры.

Они подошли к концу коридора. Там стояла такая же, как и прошлые, крупная, на всю стену дверь, у которой стоял вооружённый охранник в костюме лагерного персонала. Один из охранников, которые привели арестантов к этой двери, сказал:

– 

This is a new fresh team.

Open it.

Тот подошёл к кнопке на стене и нажал. Дверь загудела и открылась, при открытии поднялась пыль.

Оба охранника, которые вели арестантов, молча пошли и за ними пошли все остальные. Шахту они не увидели, но они увидели классическую тюремную картину.

Это большое помещение, даже огромное, оно больше, чем зал, в котором им проводили инструктаж. По форме оно прямоугольное, по площади как стадион, по высоте как спортзал. Есть три сектора, в каждом по два этажа, на которых расположены десятки камер, вдоль них на первом этаже и на втором этаже-балконе бродят вооружённые охранники и командиры.

Охранники спустились по лестнице на первый этаж (вход в помещение, через который зашли новые арестанты, расположен на балконе) сектора посередине, за ними молча шла толпа арестантов в магнитных наручниках. Когда новые арестанты спускались по лестнице, они увидели интересную картину.

Напротив каждой из десятков камер сектора посередине, как на первом этаже, так и на балконе второго этажа, стояли арестанты, которые уже отбыли свои сроки в «Новой Америке», то есть их предшественники. Они стояли спинами к своим камерам, напротив каждой камеры стоял ровно один арестант, каждый в оранжевой форме и связанный такими же магнитными наручниками. Рядом с ними стояли вооружённые охранники и офицеры. Все стояли и ждали, пока не появились два охранника, за которыми шла толпа новых арестантов, ещё без тюремной формы и без опыта пребывания в этом месте.

К двум пришедшим охранникам подошел офицер в тёмно-зелёной форме и в фуражке. Пришедшие арестанты, стоящие спереди всех остальных, увидели на фуражке офицера ту же эмблему, которую они увидели на голограмме в главном зале в башне.

Офицер спросил охранников:

– Is this new?

– Yea. – ответил охранник.

Офицер окинул взглядом пришедшую толпу, часть которой стояла на лестнице. На них также смотрели местные арестанты, стоявшие около своих камер, и местные охранники с другими несколькими офицерами. Прибывшим стало неловко от этой картины. Хотя их самих было много, но они почувствовали себя в меньшинстве перед местными людьми.

Один из прибывших арестантов, он стоял спереди, который в своё время интересовался историей и что – то читал в Сети про период давно прошедшей и давно забытой Мировой войны в далёком двадцатом веке, представил себя и своих «товарищей» людьми, которые только прибыли в концлагерь и на которых из-за колючей проволоки смотрят узники и охранники. Офицер, который оглядел прибывшую толпу, ему показался похож на немецкого офицера, который осматривает своих жертв и решает, кому отправиться на рабские работы, а кому – в газовую камеру, а вместо эмблемы «Новой Америки» на фуражке он представил белого орла.

Офицер обратился на английском языке ко всем арестантам, сказав, чтобы каждый подошёл к его коллеге (который стоял сзади и в этот момент подошёл к нему) и назвал свои имя и фамилию. Все осуждённые поняли и стали в очередь, обошлось без конфликтов, и каждому другой офицер, в соответствии с его именем, указал на номер его камеры, куда ему следовало идти прямо сейчас. Они подходили, называли имена и фамилии, получали номера и заходили в них.

Если бы арестантам в оранжевой арестантской форме можно было что-то сказать прибывшим, они дали бы им напутствие, посоветовали бы что-то исходя из своего опыта пребывания в этом месте. Им нельзя было этого делать, они молча стояли, встречаясь взглядами с новыми арестантами, которые занимали их старые камеры.

Когда самый последний прибывший арестант в скафандре, но без шлема зашёл в свою камеру, офицеры переключились на арестантов в оранжевой форме.

Арестанты, которые отбыли свою «сессию» (у большинства арестантов степень преступления связана с «первичной сессией», то есть они отбыли минимальный срок в 2 года, хотя есть и те, кто был здесь дольше), уже знали, что скоро они улетят отсюда и вернутся на Землю. В то время как одних корабль привозит сюда для исполнения приговора, других, отбывших срок, он увозит обратно на Землю. Два земных года, минимальный срок для арестанта на Марсе, называют «первичной сессией», или просто «сессией». Эти арестанты, уже готовые к тому, чтобы навсегда покинуть свои камеры, к которым они уже привыкли, стояли и слушали инструктаж перед выходом, как вошли два охранника, а за ними толпа новых арестантов. Новые арестанты заняли места старых, и свободных камер на них хватило – некоторые камеры остались свободными, так как число отбывших свой срок арестантов больше числа новоприбывших.