Мой метод. Руководство по воспитанию детей от 3 до 6 лет бесплатное чтение

Мария Монтессори

Мой метод: начальное обучение

Предисловие к русскому изданию

Книга, которую вы держите в руках, имеет особенную историю. Она была написана почти сто лет назад выдающейся итальянской учительницей, психологом, врачом и доктором философии Марией Монтессори. В начале прошлого века ее имя из уст в уста передавалось педагогами всего мира, но и по сей день миллионы ребятишек каждое утро отправляются в школу Монтессори. Немногим педагогическим системам была уготована такая многолетняя судьба.

В России Монтессори-педагогика живет уже более 10лет, если не считать еще тридцати в начале XX века, после которых в 1926 году она была разгромлена и запрещена. Резолюция научно-педагогической секции ГУСа гласила: «Отрицательное отношение советских педагогов к системе Монтессори до последнего времени обуславливалось почти исключительно идеологическим содержанием этой системы (витализм, мистицизм, христианский социализм и т. д.). Между тем, помимо совершенно неприемлемой идеологической стороны, система Монтессори страдает также грубыми дефектами и в области биолого-теоретического своего материала. Ряд неправильных представлений о биологическом содержании детской возрастной эволюции, недоучет биологического значения игры и воображения, искажения в понимании моторного фактора, недооценка значения общих процессов в сравнении со специальными навыками - все эти изъяны исключают возможность использования биологической теории Монтессори в качестве педагогической основы советской дошкольной педагогики…»

На этом заседании ГУСа из известных нам педагогов присутствовали: Н.К. Крупская, А.Б. Залкинд, П. П. Блонский. Секретарем была С. Н. Луначарская. Юлию Ивановну Фаусек - главного вдохновителя Монтессори-педагогики в России того времени и организатора большинства питерских и московских детских садов и школ Монтессори - на заседание не пустили. Только через несколько дней после официального запрета она пришла к Крупской и с горечью попросила денег на поездку в Европу в гости к своему кумиру — великой итальянской учительнице и ученой Марии Монтессори. Крупская разрешила ей ехать и денег дала…

В те времена постановления Государственного ученого совета выполнялись точно. Никто, кроме Юлии Фаусек, и не пытался воспротивиться в высшей степени неточному (сейчас сказали бы некультурному) пониманию сути педагогики Монтессори. Закрыть - значит закрыть. Значит, не переводить ее работы на русский, не упоминать в лекциях для студентов. Вот почему спустя семьдесят лет мало кому из наших педагогов было известно имя Марии Монтессори.

В конце восьмидесятых мне пришлось путешествовать по Европе, и на несколько дней остановиться в поместье Эншеранж Великого герцогства Люксембург. Дом, где мы жили, был похож на средневековый замок с подземным переходом от одного здания до другого. Однажды к завтраку, кроме хозяев дома, вышла немолодая женщина-француженка. Хозяева познакомили нас. Это была Клод Вайс. Она каждый год приезжала сюда на исповедь в аббатство Клерво. На следующий день она пригласила меня в свою маленькую комнатку в подземном переходе.

— Вы должны помочь мне выполнить завет моего духовника, - сказала Клод Вайс. - Вот небольшая коробка с игрушками и старинный фолиант. Они достались мне от моей учительницы — итальянки Марии Монтессори. Когда-то я училась в ее Доме ребенка. Это самые главные предметы в моей жизни. Но мой духовник сказал, что теперь они должны находиться в России. Вы — русская. Так пусть мои старинные детские игрушки и эта книга пересекут границы и будут храниться у вас…

Разумеется, я не могла отказать старой француженке, хотя в то время и понятия не имела, кто такая Мария Монтессори и какое педагогическое открытие она сделала.

Книга была привезена в Россию. Она состояла из двух частей. В одной, написанной чуть раньше, рассказывалось, как можно воспитывать маленьких детей, пользуясь научным методом исследования их жизни, а в другой Мария Монтессори писала о работе с детьми постарше. Вскоре я выяснила, что первая часть книги уже была переведена с итальянского на русский и трудами Юлии Ивановны Фаусек издана в России в 1913 году. Друзья разыскали и подарили мне эту книгу. Она называлась «Дом ребенка. Метод научной педагогики» и переиздавалась у нас несколько раз. А вот вторая часть — «Мой метод. Начальное обучение» полностью на русский язык никогда не переводилась.

Много событий произошло с того времени. Поверим статистике: за последние годы более 1,5 тысячи российских педагогов заинтересовались и стали работать с детьми, используя метод итальянского педагога Марии Монтессори. Открыто две специальные фабрики дидактических материалов в городе Омске и в Санкт-Петербурге (на всю Европу есть еще только одна такая, основанная сыном М. Монтессори). Создана Ассоциация Монтессори-педагогов России, которая каждый год собирает на свои конференции до 400 учителей и воспитателей детских садов. Издано 47 книг о педагогике М. Монтессори (переводных и российских авторов). Защищены диссертации, разработаны программы. Многие считают, что Россия переживает сейчас настоящий бум Монтессори-педагогики. Из «коротких штанишек дошкольника» она постепенно вырастает. Учителя и родители буквально требуют работать над созданием в России начальной Монтессори-школы. И есть уже первые попытки на этот счет. Так что книга «Мой метод. Начальное обучение» может стать для создателей начальных школ Монтессори в России настольной. Вот почему мы решили перевеemu с французского вторую часть старинного фолианта, завещанного России ученицей М. Монтессори Клод Вайс, и издать его в помощь нашим учителям. Эта книга перед вами. О чем же она?

Книга рассматривает метод саморазвития и самообразования детей от 6 до 10 лет в профессионально подготовленной развивающей среде. Первую половину книги доктор Монтессори посвятила философским и психологическим основаниям своего метода. Речь идет о ее понимании детства, позиции взрослого - наставника, учителя — по отношению к ребенку и о среде, специально организованной для осмысленной и целенаправленной учебной деятельности детей. Мария Монтессори предлагает изумительно точный и природосообразный метод работы с младшими школьниками в условиях их свободного саморазвития.

Неординарными могут показаться рассуждения доктора Монтессори о понятиях свободы в воспитании детей, свободного образования, свободной школы. Она, например, утверждает, что мы, взрослые, «не являемся создателями ни внешних форм ребенка, ни внутренних. Природа, творение — вот кто всем управляет. Если мы поймем это, то, следовательно, примем за основу принцип «не мешать естественному развитию» и, вместо бесчисленных вопросов о формировании характера, ума, чувств, сформулируем единственный вопрос всей педагогики: как предоставить ребенку свободу. Свобода-уникальное средство максимально развить личность, характер, ум, чувства, а заодно дать педагогам покой и возможность наблюдать чудо взросления. Эта свобода, в первую очередь, освобождает взрослых от тяжелого груза ложной ответственности и мнимого страха».

Мария Монтессори была психологом и выдающимся наблюдателем мира детей. Одна из первых она сделала вывод о том, что дети не похожи на взрослых. Они - другие. Такое принципиально иное, чем до сих пор было принято, понимание детства меняет и способы взаимоотношений взрослых с детьми. Заставляет считаться с ними, уважать их права, понимая, что дети тоже трудятся, создавая человека в себе. Им досталась, может быть, самая тяжелая задача, ведь у них нет ничего, кроме внутреннего потенциала. Но они должны все исполнить в мире, который, в том числе и по вине взрослых, так сложен.

Конечно, менять в себе стереотипы взаимоотношений с детьми - дело не из простых. Но еще сложнее представить принципиально иной организацию школы — института, давно устоявшегося в нашем обществе и до боли знакомого каждому. В книге «Мой метод. Начальное обучение» Мария Монтессори описывает абсолютно другую школу. Иную по своим целям, способу учебной работы, атмосфере и организации жизни детей. Эта школа не ставит перед собою целей раннего развития детей, как это популярно сегодня, или подготовки разносторонне развитого и социально активного человека, что еще более традиционно для нас. Она даже не ратует за раскрытие человеческих способностей. Но предлагает метод подготовки свободной личности, ответственной за свою жизнь и судьбу, способы поддержки самостоятельности в получении знаний.

Доктор М. Монтессори советует не учить детей, а сохранять природную мотивацию ребенка к освоению окружающего мира, поддерживать его стремление быть самостоятельным и ответственным учеником до конца жизни.

Обозначая условия такого свободного образования, М. Монтессори убирает из школы классно-урочную систему и программное обучение. На смену уроку приходит свободная работа детей, проживающих в буквальном смысле этих слов основы научных знаний, будь то родной язык, арифметика, геометрия или рисование и музыка. В специально оборудованном для свободной работы детей учебном пространстве можно наблюдать таинство движений их мысли, раскрытие уникального пути развития каждого ребенка.

Во второй половине книги подробно описаны дидактические материалы, из которых состоит специально подготовленное образовательное пространство начальной школы, и методики работы с ними. Можно сказать, эти дидактические материалы являются материализованными абстракциями. Действуя с ними, ребенок самостоятельно воссоздает в своем разуме сложные понятия бытия, которые в обычной школе ему пытается втолковать учитель.

Современные ученые отмечают также изоморфность материалов М. Монтессори. То есть сама их структура и место среди других строго соответствуют логике формирования в сознании ребенка того или иного понятия. Например, по методу Монтессори бессмысленно использовать отдельно звуковые игры, шершавые буквы и большой подвижный алфавит. Дело в том, что все эти три материала помогают ребенку самостоятельно формировать в своем сознании образы букв, затем складывать из букв слова, чтобы чуть позже повторить то же действие при письме и чтении. Из детской психолингвистики мы знаем, что сначала ребенок начинает выделять в сознании буквы написанного слова, затем обнаруживает, что речь состоит из отдельных звуков, затем сопоставляет букву и звук и, наконец, записывает слово на бумаге и прочитывает. Именно в этой логике формируется понятие слова как части языка. Поэтому дидактические материалы, которые придумала доктор М. Монтессори, называют изоморфными. Вряд ли можно найти среди современных изобретений столь тонко связанные между собой внутренними смыслами дидактические пособия.

Начальная школа Монтессори похожа на фантастический детский театр со своими специальными декорациями, где самый главный и мудрый зритель только один — учитель. А дети — многочисленные актеры, играющие каждый свою никогда не повторяющуюся роль растущего человека.

Войдем на занятие по теме существительное, которое проводит сама Мария Монтессори.

«Существительными я называю людей и предметы. Если позвать человека, зверя, они ответят, предметы — нет, они не могут. А если бы могли, обязательно ответили бы. Вот я говорю: Евгения! И Евгения отвечает. Я говорю: фасоль! Но фасолинки не отвечают, они не могут. А если бы могли, обязательно ответили бы. Если я назову предмет, вы поймете меня и сможете принести то, что я назвала: фасоль, тетрадь. Если не назвать имя предмета, вы не поймете, о чем идет речь, ведь у каждой вещи свое имя. Это имя - существительное, оно называет предмет. Я произношу имя существительное, и вы сразу понимаете, какой предмет я имею в виду. Дерево, скамейка, ручка. Если я не произнесу существительное, вы не узнаете, о чем я говорю. Предположим, я скажу: принесите мне, быстро давайте сюда, я хочу, чтобы мне принесли! Но что? Если я не назову существительное, вы не поймете меня. Предмет называется словом. Это слово - имя существительное. Чтобы понять, является ли слово существительным, нужно спросить себя: это предмет? Ответит ли он мне, если сможет? Смогу ли я принести его учителю?

Хлеб. Это предмет? Да. Стол. Тоже. Служанка. Она ответит нам? Да.

Давайте поищем среди карточек. Я взяла их из разных ящичков и перемешала. Читаем: сладкий. Принесите мне сладкий. Это предмет, который мог бы ответить? Ты принес мне сахар, но я не говорила о сахаре, я сказала сладкий. Ты даешь мне леденец? Но я не говорила о леденце, я сказала сладкий.

Значит, сладкий — это не предмет, вы не смогли угадать, какой предмет мне нужен. Вот если бы я сказала: леденец, сахар, изюм — тогда вы поняли бы, что я хочу, потому что эти слова обозначают предметы. Эти слова — существительные.

Конечно, краткое описание не дает полного представления об уроке. Я говорила приказным тоном: «Принесите мне! Принесите мне!» Дети толпились вокруг меня, заглядывая мне в рот, как щенки, которые ждут, когда хозяин кинет им палку. Они готовы были броситься за любым предметом, как собака бросается за мячом, но не было слова, называющего предмет. «Принесите мне! — кричала я нетерпеливо. — Принесите, наконец! Я хочу!» Детские лица светлели, слышался смех. «Что? Что вы хотите? Что мы должны принести?» Вот настоящий урок по теме существительное».

Карточки, бусинки, рамки с вкладышами Монтессори имеют удивительно притягательную силу. От притяжения к интересу и любопытству, от радости живого действия с конкретным предметом к постижению мира пролегает линия внутренней мотивации ребенка, которая является основой его деятельности. Ребенок стремится сам разобраться во всем и нуждается лишь в небольшой помощи педагога, который наблюдает за его развитием и косвенно руководит им, насколько это необходимо.

Принципиальной идеей дидактики М. Монтессори является идея спонтанного, опосредованного обучения. Ребенок учится легко, не замечая, что учится! Каждый дидактический материал, предлагаемый детям для упражнений, содержит две цели: прямую и косвенную. Прямая - это цель, которую ставит перед собой ребенок. Скажем, собрать из кубиков стройную розовую башню. А косвенная — это цель профессионального взрослого, который придумал розовую башню, чтобы ребенок, упражняясь с ней, незаметно развивал зрение, координировал движение, учился концентрировать внимание и готовился к изучению математики.

В одной из российских школ Монтессори учителей попросили определить различия между учителем или воспитателем традиционного детского сада-школы и Монтессори-педагогом. Первое, что отметили учителя, было связано с исследовательским характером работы Монтессори-педагога. Величайшее счастье, которое они испытали в новом качестве, было связано с возможностью наблюдения свободной жизни ребенка, постижения методов экспериментальной педагогики и психологии, а также практической организации условий свободной жизни детей. В их сознании произошел переворот: учитель, оказывается, не должен передавать знания, он может с радостью наблюдать распускающуюся жизнь и наслаждаться соприкосновением с душой ребенка. Монтессори-учителя верят, что дети любопытны и способны осваивать окружающий мир и человеческую культуру через самостоятельную деятельность, что они стремятся к независимости и ответственности. Для Монтессори-учителя характерно отступать на задний план, пробуждать интерес, оказывать помощь и никогда не бить по рукам. Педагог откликается прежде всего на главную просьбу ученика: помоги мне это сделать самому.

Елена ХИЛТУНЕН, эксперт Ассоциации Монтессори-педагогов России,

Москва, 2005 год

Предисловие Марии Монтессори

Распространению моего метода в работе с детьми начальной школы (с 6 до 10 лет) предшествовали три года экспериментальной работы.

В 1911 году мой добрый друг, Донна Мария Марени Герьери Гонзага, впервые решилась испытать, можно ли с нашими пособиями, только более сложными, заниматься с детьми младшего школьного возраста по нашему методу, уже доказавшему свою успешность на ранних этапах развития ребенка.

К ней присоединилась баронесса Алис Франшетти, чей талант оказал огромное влияние на создание этой книги. Память о ней осталась не только в сердцах всех, кому посчастливилось ближе узнать эту исключительную женщину, но и в школах, которые она создала для крестьянских детей в своем имении Делла Монтеска. В этих учебных заведениях мой метод был адаптирован к условиям сельской школы.

Еще благодарность моим родителям, которые участвовали во всех моих трудах, в том числе в этом последнем эксперименте, открывающем путь новому образованию. Они были бы довольны, увидев меня сейчас. Они умерли почти одновременно, успокоенные тем, что оставили мне в качестве семьи все человечество.

Рим, 30 июля 1916

Предисловие Поля Лапи

После того как мадам Монтессори доказала успешность своей методики в работе не только с дошкольниками, страдающими различными заболеваниями, но и со здоровыми малышами, она решила расширить поле деятельности. Ее новая книга рассматривает метод самообразования детей начальной школы, то есть от 6 до 10 лет.

Мадам Монтессори любит повторять, что роль учителя заключается в том, чтобы убирать с дороги ребенка препятствия, которые мешают его движению. Задача тех, кто представляет эту книгу, во многом похожа. Мы должны привести читателя туда, где, свободный от всяких предубеждений и готовый к любым неожиданностям, он сможет в полной мере оценить этот труд.

Конечно, мы опасаемся, что учителя других стран время от времени будут забывать, что здесь описана итальянская школа, так какмножество упомянутых деталей существенно отличаются от их повседневной практики. Возможно, их шокируют и некоторые утверждения, обескуражит авторская терминология. Им будут наверняка непонятны грамматические правила итальянского языка. Но давайте отвлечемся от подобных мелочей, которые связаны с национальностью автора. Они не должны мешать нам перенимать то, что полезно для любой страны мира.

Правда, если книгу прочитать слишком быстро, может показаться, что тут и перенимать нечего. «Эти советы превосходны, но я уже давно так работаю/ — воскликнет иной читатель. — Эти материалы технически совершенны, но я интуитивно создал нечто подобное. Что касается образа ребенка, как его представляет автор, то основные элементы взяты из известных трудов современных психологов».

Создавая столь яркие главы, посвященные психологии ребенка, М. Монтессори понимала, без сомнения, что касается проблем, которые будут решаться бесконечно, поскольку жизнь без конца преподносит новые факты. Описывая свои дидактические материалы, она не отрицает сходства отдельных элементов с традиционными пособиями и игрушками. Пусть схожи отдельные элементы — метод принципиально иной. По мнению автора, ее систему отличают не столько предлагаемые дидактические материалы, сколько приемы работы с ними, роль ребенка, который их использует, цели, ради которых эти материалы созданы.

В каком-то смысле невозможно дать совершенно оригинальное описание метода Монтессори. Его лучше понимаешь, не читая текст, а листая в школе альбомы с детскими работами. Этот метод весь в действии. Есть определенная несовместимость атмосферы школы Монтессори и ее словесного описания. Слова - предатели. Разве не служат одни и те же слова для описания совершенно разных методов и методик? Бывает, именно по их вине возникает ложное сходство школы Монтессори и всех прочих. Читателю придется сделать усилие, дабы увидеть то, что маскируют слова, — ему придется старательно следить за мыслью автора.

Хотелось бы также предупредить читателей, что их наверняка шокирует то, как сурово критикует М. Монтессори современные педагогические системы. Тем более что на первый взгляд они вполне созвучны принципам самообразования. Как, например, М. Монтессори, с таким интересом разбирающая психологические теории, может быть столь суровой к интеллектуальным тестам? «Вы нам обещаете дать меру интеллекта, — говорит мадам Монтессори разработчикам тестов, - но вы не исполняете обещанного и даете нам лишь меру сиюминутного состояния интеллекта. Это состояние может определяться двумя факторами: внешним и внутренним. Конечно, можно измерить внешнюю сторону, но внутреннее, а именно сам интеллект, всегда останется иксом, который не высчитают никакие тесты». Правда, может статься, что создатели тестов и не пытаются измерить непостижимое. Они лишь хотят создать инструмент для объективной оценки уровня развития интеллекта, достигнутого данным индивидуумом в данных условиях. Они и не дают тех обещаний, в неисполнении которых обвиняет их мадам Монтессори. Снова виноваты слова, создавшие стену непонимания. Это препятствие необходимо устранить.

При этом остается несомненным принципиальное отличие позиций мадам Монтессори и создателей тестов. Тесты оценивают положение, а мадам Монтессори стремится уловить порыв. Ребенок, попадая в руки обычных психологов, должен ответить на множество вопросов, которые задают взрослые, пережить ряд испытаний, где ему приходится занимать выжидательную позицию, прежде чем реагировать на внешние раздражители. Напротив, мадам Монтессори предоставляет инициативу ребенку.

Так стоит ли удивляться, что она бросает камни в тот огород, где ее поначалу готовы были радушно принять?

Каков же основной принцип педагогики Монтессори? Мы о немуже говорили: учитель предоставляет ребенку полную свободу. Но свобода не означает заброшенности. Свободное развитие возможно только при отсутствии препятствий. И педагог должен очистить пространство от всего, что мешает расцвету личности. Если мы выращиваем цветок, мы не ждем от него тех свойств, которых нет в его природе. Мы стремимся обеспечить росточку самые благоприятные условия, почву, богатую питательными веществами, всеми необходимыми элементами. Так и учитель готовит пространство, где вырастет человек. В этом его задача.

Позиция мадам Монтессори — это нечто среднее между педагогическим анархизмом, который основывается на принципах вседозволенности, и относительным авторитаризмом, который ради свободы не стесняется прибегать к принуждению. Автор книги уверен, что педагог ни в коем случае не должен принуждать ребенка. Но не стоит ждать, что свобода родится сама собой, ее следует готовить, выращивать, даже порождать.

Взгляните, к примеру, как в школе Монтессори учат рисованию. Не думайте, что мадам Монтессори увлекается «свободным рисованием», этаким нежизнеспособным порождением плохо организованной свободы. Впрочем, учитель и не предлагает ребенку копировать готовые модели. Главная цель — поместить детей в такую соблазнительную обстановку, окружить такими неотразимо привлекательными предметами, чтобы они сами захотели воспроизвести эти прекрасные формы. Педагог же всегда рядом и дает возможность пользоваться всем многообразием материалов, инструментов, какие только могут понадобиться для осуществления замысла ученика. Едва у ребенка возникает потребность в творчестве, взрослый предоставляет ему полную свободу. Дети наслаждаются рисованием тех предметов, которые они пожирали глазами, ощупывали пальчиками. Вместо бессмысленных картинок рождаются потрясающе выразительные изображения. Потому что ученики начали пользоваться свободой рисования в тот единственный момент, когда учитель пробудил в них это желание и предоставил средства для его осуществления. Обобщите этот пример, и вы получите всю методику самообразования.

Если вы хотите представить что-то более конкретное, вообразите большую комнату, где дети свободно перемещаются между столами. На этих столах, на полках, украшающих стены, совершенно свободно располагаются разнообразные дидактические материалы. Здесь есть все, что способно привлечь внимание ребенка. Каждый предмет приятен на вид, так же как и столы, и стулья. Все соответствует детскому росту, чтобы ребенок чувствовал: ему все доступно, все сделано для него. Это пространство, где ему удобно расти и развиваться.

Кстати, вот и дети. Они входят, устраиваются, выбирают предметы, которые их заинтересовали, занимаются с ними, пока им это нравится, затем ставят на место и выбирают что-то иное. Поначалу периоды активной деятельности и отдыха чередуются совершенно хаотично. У каждого ребенка по-своему. Забавно наблюдать, как через некоторое время появляется определенный порядок. Первый час проходит в упражнениях средней степени трудности. Затем, после отдыха, в конце занятий, ученики сосредотачиваются на более трудной работе, которой занимаются довольно долго. И, наконец, испытывают потребность в разрядке.

Я не знаю, замечали ли педагоги обычных школ, что самые трудные задания лучше получаются не с утра, когда дети еще только раскачиваются, а на последних уроках. Если это наблюдение подтвердится, возможно, стоит пересмотреть принципы составления расписания в традиционных учебных заведениях?

А что делает учитель? Он молча наблюдает за детьми. В классе Монтессори ему не грозит профессиональное заболевание голосовых связок. Но он не бездельничает. Время от времени педагог вмешивается в происходящее. Когда ему кажется, что ребенок подошел к точке, где возможен прорыв, учитель кладет поближе тот предмет, материал, который позволит осуществить продвижение. Или подводит ученика к однокласснику, уже преодолевшему этот барьер, пример товарища нередко оказывает решающее влияние. Несмотря на термин «самообразование», дети не всегда черпают ресурсы в самих себе. Пример других, советы и предложения со стороны также играют немалую роль в обучении. Искусство педагога в том и состоит, чтобы угадать нужный момент и пустить в ход все необходимые средства.

Искусство педагога состоит и в том, чтобы развивать «концентрацию» («поляризацию») внимания. Это, с точки зрения мадам Мон-тессори, краеугольный камень школьной жизни. Вот ребенок, в которого уже никто не верит. Ни одна методика не помогает в работе с ним. Но однажды внезапно (это всегда имеет «взрывной» характер) он увлекается каким-то упражнением и, не обращая внимания на шум вокруг, повторяет его 44 раза. Он сконцентрировал внимание! Он спасен! Всякий ребенок (это постулат, который угадывается в книге) может переживать такие состояния концентрации. А учитель должен лишь создать благоприятные условия. Каждый такой момент для ребенка — открытие, которое воодушевляет его. Педагог обеспечивает ученику ряд «открытий», проникновений в законы природы, науки и искусства.

Самый мощный «поляризатор» внимания - действие. Именно действуя, ребенок совершает большую часть самых ценных своих открытий. Даже грамматика — чтобы выучить, ее необходимо сначала «прожить». Не заставляйте ребенка заучивать слова, не предоставив предварительно обозначаемые этими словами предметы, чтобы ученик мог с ними что-то делать. Уроки слов всегда должны быть и уроками вещей. Не заставляйте учить, как связаны слова, не предоставив возможность детям на собственном опыте увидеть предметную связь, воплощенную в языке. В школе Монтессори не пишут: «Масло легче воды», — не вылив сначала масло в стакан с водой и не убедившись, что оно действительно плавает на поверхности. Грамматика становится игрой — в смысле театральном. Сценой, разыгранной учителем и учениками. Один отдает словесные приказания, другой исполняет их, осуществляя действия, связанные с произносимыми словами. Если приказание отдано неправильно-может возникнуть новое грамматическое знание. Неправильный приказ неисполним. Порядок слов перестает соответствовать порядку жизни. «Принеси мне… принеси мне…» — напрасно взывает учительница. Она не называет объект, который хочет получить. Класс неподвижен. Едва она произносит: «Принеси мне книгу!» - дети с легкостью «открывают» роль дополнения в предложении. Они учат грамматику, не просто играя, но играя именно грамматикой.

В таких же играх ученики осваивают и арифметику, геометрию, музыку, рисование. Это вся программа? Пока да. Не забудьте, детям не более 10лет. История, география, физика, биология — все эти премудрости ребята постепенно узнают на уроках родного языка и рисования. Вспомните, уроки слов — всегда уроки вещей. А уроки рисования посвящены изображению реальных предметов. Так, учась говорить и рисовать, ребенок учится наблюдать природу. Он приобретает знания напрямую, минуя книги. Для изучения истории мадам Монтессори еще в 1900 году создала особые материалы и даже небольшой театр, где разыгрывала сцены прошлого. Правда, речь тогда шла об обучении толькобольных детей. Она на собственном опыте убедилась, что внимание ребят привлекают живые подробные истории. Мы напрасно думаем, что наши обобщения нравятся ученикам, запоминаются. Им понятнее не учебник истории (кто бы мог подумать/), а подлинный документ.

Еще интереснее идея — отменить специальные уроки истории. Достаточно в то время, как дети рисуют, читать им исторические рассказы. Мадам Монтессори утверждает, что, если рассказ особенно увлекателен, ученики бросят кисти и карандаши, обратившись в слух. Понимаю, сейчас забеспокоились учителя рисования. Но стоит поискать место для такого чтения. Например, во время уроков шитья, при выполнении различных механических упражнений, оставляющих незанятым детское воображение. Это сэкономит время учеников.

Итак, нашему ребенку 10 лет. Чего он достиг? Он много знает, а главное, хочет узнавать. Он шел от конкретного к абстрактному. И он живет уже не только в мире чувств, но и в мире идей. Он обладает всеми средствами для развития своих талантов. Ему читали книги, которые заставили его задуматься о серьезных проблемах. Ему нравится читать, он созрел для более серьезного образования.

Воспитание ребенка шло параллельно с его образованием. Читатель пожалеет, что мадам Монтессори не описала подробно в книге свои воспитательные приемы. Но можно догадаться, они также связаны с созданием благоприятных условий для расцвета добронравия. Вслед за Жан-Жаком Руссо мадам Монтессори утверждает, что человек хорош по природе своей. Зло приходит извне. Вот агрессивный ребенок. Вы напрасно осуждаете его. Наверняка он просто голоден, ему приходится бороться за свое существование. Вот истоки агрессии. Накормите его и увидите, каким милым он станет. Мальчик - «доносчик». Это не подлость души. Это робость, неуверенность в себе. Это страх, постоянный страх ошибиться. Малыш ищет учительского одобрения по поводу каждой мелочи, чтобы знать, правильно ли он поступает. Так же он рассказывает и обо всем, что делают его друзья. Он хочет знать, правы ли они, а получается - предает их. Помогите ему поверить в себя. Он перестанет «ябедничать». Позаботьтесь об окружении ваших учеников, и они станут послушными, дисциплинированными, уважительными. Добродетель, как и наука, - результат концентрации внимания, «открытия» или серии «открытий», которые делает ребенок, если он готов к этому, в благоприятных условиях.

Готовит ли ребенка такое воспитание к жизни в обществе? Можно усомниться в этом. Ученик мадам Монтессори, как Эмиль у Руссо, — существо привилегированное. Обязанность обычного учителя - открыть детям трудности реальной жизни. В классе, когда ребенок работает, никто не смеет ему мешать. Поймет ли он, окончив школу, чужое вмешательство в его личную жизнь, всех, кто будет препятствовать его замыслам, разрушать его планы, охлаждать его энтузиазм? С другой стороны, привыкнув действовать по собственному усмотрению, поймет ли он желания других людей, не станет ли вечной помехой для близких?

У мадам Монтессори есть ответ на эти вопросы. Она считает бесполезным «готовить к жизни», поскольку жизнь непредсказуема. Как бы вы хорошо ни приготовились, неожиданное событие застанет вас врасплох. Научиться жить можно только исподволь: например, привыкая быстро принимать решения. А для этого ребенок должен действовать свободно. Только свободный человек способен справиться с непредвиденным. Только свобода помогает постичь суть общественных отношений. В классе, где дети вынуждены сидеть молча и неподвижно, не могут возникнуть никакие социальные связи. Бедные маленькие человечки не имеют права реагировать друг на друга. Они разобщены, как если бы находились каждый в отдельной камере. Откуда у них появится сознание взаимной ответственности?

Именно в школе Монтессори развиваются социальные навыки детей. Здесь Пьер, мечтая построить розовую башню, должен подождать, пока Поль наиграется в эту игру. Он узнает на собственном опыте, что в обществе человеку приходится сдерживать свои желания. Я не уверен, что подобная ситуация обходится без вмешательства педагога, который научит Пьера уважать законы общества. Учитель не будет готовить площадку, где расцветет это уважение. Он просто удержит Пьера, переключит его внимание на другой объект. Даже в школе Монтессори случается, что Пьер упрямится, упорствует в своем желании немедленно построить розовую башню, и приходится прибегать к прямому запрету, чтобы помешать ему разрушить игру Поля. Без сомнения, моральные законы «открываются» так же, как научные. Но прежде чем они укоренятся в сознании детей, не стоит ли дать ученикам на себе почувствовать действие законов школьного сообщества?

Я и не пытался в кратком предисловии обозначить все идеи данной книги. Читатель получит удовольствие от многочисленных открытий. Его внимание будет концентрироваться на каждой странице. И как может педагог не оценить дух этой книги? Разве мы все, как и автор, не преисполнены доверия к свободе?

Взгляд на жизнь ребенка

Основные особенности психической гигиены ребенка соответствуют особенностям физиологической гигиены.

Многие из тех, кто просил меня о распространении нашего метода, отработанного на малышах, для детей более старшего возраста, сомневались, возможно ли это. Предполагаемые проблемы относились, скорее, к области воспитания.

«Ребенок должен научиться подчиняться чужой воле более, нежели своей». Не окажется ли наш свободный ученик не способным к серьезным усилиям для исполнения необходимой, но нелюбимой работы? Наконец, научится ли он жертвовать? Человеческая жизнь нелегка и наполнена не одними удовольствиями.

Некоторые мои критики говорили: учиться трудно уже в шесть лет, еще сложнее в семь. Вот мерзкий призрак таблицы Пифагора, сухая гимнастика ума, навязанная грамматикой. Что вы будете делать? Просто не станете этим заниматься? Или признаете, что иногда необходимо принуждать ребенка?

Очевидно, все эти сомнения связаны с различными интерпретациями принципа «свободы», заявленного в качестве основополагающего принципа моей педагогической системы. У меня все эти опасения вызывают, скорее, улыбку. Когда-нибудь, в будущих переизданиях этой книга, можно будет уже не обсуждать подобные вопросы. Однако сегодня они еще актуальны, а значит, я должна прокомментировать ситуацию.

Надо признаться, дать прямой, ясный, исчерпывающий ответ — нелегко. Мы обсуждаем такие глобальные проблемы, по поводу которых у каждого имеется свое устоявшееся мнение.

Попробуем воспользоваться аналогией. Скажем, в уходе за маленькими детьми правила гигиены дают великолепные результаты, и это косвенно отвечает на все поставленные вопросы. Как было раньше? Младенца туго пеленали, чтобы выпрямить его ножки. Ему подрезали уздечку языка, чтобы он смог заговорить. Ребенок постоянно находился в чепчике, чтобы ушки росли прижатыми к голове. Положение лежащего ребенка жестко определялось взрослыми, и родителям приходилось постоянно переворачивать младенца, предохраняя мягкий череп от деформации. Заботливые мамы часами колдовали над приплюснутым носиком ребенка, чтобы сделать его прямым и красивым. Едва родившемуся человечку вдевали в уши золотые колечки, потому что они благотворно влияют на зрение. Многие из этих традиций уже забыты, но кое-что используется до сих пор.

Вспомните, сколько всего было придумано, чтобы научить ребенка ходить! С первых недель жизни, когда нервная система младенца еще не достаточно развита и ребенок не может координировать свои движения, родители каждый день тратили время на то, чтобы «научить его ходить». Они поддерживали тельце новорожденного в вертикальном положении и, глядя на беспорядочные движения ножек, убеждали себя, что готовят ребенка к ходьбе. Когда действительно, наконец, малыш начинал переставлять ножки, родители приписывали этот успех своим тренировкам. На следующем этапе, умея передвигать ноги, но еще, будучи не в силах сохранять равновесие, а значит, держаться на ногах самостоятельно, ребенок попадал в веревочные ходунки. Родители, управляя ремешками, удерживали младенца от падения и водили рядом с собой по земле. Некоторые мамы помещали детей в особые расширяющиеся к низу корзинки на колесиках. Широкое основание делало их устойчивыми. Малыш опирался туловищем и ручками о верхний край корзины и, перебирая ножками, передвигался — как бы ходил, по-прежнему не умея самостоятельно держаться на ногах.

Сегодня мы и не представляем, как выглядят особые мягкие валики, которые надевали на головки детей, когда считали их уже способными к самостоятельной ходьбе и вынимали из корзинок на колесиках. Малютки, приученные к постоянной внешней поддержке, всевозможным подпоркам и внезапно предоставленные сами себе, беспрестанно падали. Валики предохраняли головки от серьезных травм.

Что же дал нам научный подход к воспитанию детей? Наука не открыла каких-либо совершенных способов выпрямления носов и ушей, не помогла родителям ставить младенцев на ножки сразу после рождения. Наука убедила нас в том, что природа сама позаботится о правильности черт лица, что человек прекрасно заговорит даже с не подрезанной уздечкой языка, что ножки сами собой выпрямятся и научатся шагать без всякого постороннего вмешательства.

Итак, предоставим действовать природе. Чем более ребенок будет свободен в своем развитии, тем быстрее и совершеннее он обретет свою форму и способности. И вот уже пеленки позабыты во многих семьях. Ребенок лежит в свободной позе, его ножки свободны. Его не заставляют ходить преждевременно. Настанет момент — он сам встанет и пойдет.

Сегодня практически все родители придерживаются такого мнения. Поэтому пеленки, корзинки на колесиках и ходунки постепенно исчезают из магазинов. А дети все же растут с прямыми ножками и начинают ходить даже раньше, чем в былые времена.

Какое облегчение для родителей! Нелегко сознавать, что ножки, носик, головка и ушки любимого ребенка всецело зависят от твоей заботы. Какая огромная ответственность! Насколько спокойнее понимать, что природа обо всем позаботилась. Я предоставляю ребенку свободу и наблюдаю его расцвет, это вечное чудо.

Нечто подобное происходит и с внутренней жизнью малыша. Мы так озабочены: необходимо формировать характер, развивать ум и чувства. И мы спрашиваем себя: как это делается? Мы стремимся проникнуть в душу ребенка, мы ставим ему жесткие рамки — и напоминаем тех матерей, которые вытягивали носики и прижимали ушки младенцев. Мы прячем наши тревоги за подобием успеха, а между тем человек уже рождается с характером, умом и чувствами. Если нет — мы бессильны. Как сформировать характер дегенерата, развить ум идиота, чувства сумасшедшего? Если на самом деле, воздействуя на душу ребенка, можно сформировать его личность, то почему не обратить всю энергию на самых обездоленных? Однако этого не происходит.

Таким образом, мы не являемся создателями — ни внешних форм, ни внутренних. Природа, творение — вот кто всем управляет. Если мы поймем это, то, следовательно, примем за основу принцип «не мешать естественному развитию» и, вместо бесчисленных вопросов о формировании характера, ума, чувств, сформулируем единственный вопрос всей педагогики: как предоставить ребенку свободу.

Эта свобода основана на тех же принципах, которые наука сформулировала относительно форм и способностей растущего тела. Свобода, при которой голова, нос, уши и умение ходить достигают своего идеального уровня под воздействием природных сил самого человека. Свобода — уникальное средство максимально развить личность, характер, ум, чувства, а заодно дать нам, руководителям, покой и возможность наблюдать чудо взросления. Эта свобода в первую очередь освобождает взрослых от тяжелого груза ложной ответственности и мнимого страха.

Детская гигиена не ограничивается только антропологическими картинками, убеждающими нас, что тело способно развиваться само по себе. Сегодня нас удивляет пренебрежение чистотой и элементарными правилами питания. Матери раньше не мыли ни свои соски, ни ротик младенца. Кормили, когда попало. Стоило ребенку заплакать, как его прикладывали к груди. В случае желудочного расстройства ребенок от боли плачет чаще, значит, его чаще кормили, усугубляя положение страдальца. Я видела, как матери, качая на руках новорожденного с высочайшей температурой, беспрестанно вкладывали в его дрожащий ротик сосок, надеясь унять детский плач. И с какой искренней самоотверженностью это делалось!

Наука сформулировала очень простые правила. Во-первых, насколько возможно, соблюдать чистоту. Второе правило — такое очевидное, что родители удивились, как раньше сами не догадались: ребенок, как и взрослый, должен питаться регулярно и съедать следующую порцию, только переварив предыдущую. Он должен есть не постоянно, а через определенные промежутки времени, соответствующие его физиологическим возможностям. Не следует давать хлебные корки грудному младенцу, как делают порой крестьянки, потому что он может поперхнуться крошками.

Встревоженные родители задают вопрос: как же теперь успокаивать плачущего малыша? Но скоро на собственном опыте убеждаются, что ребенок почти не плачет. Совсем не плачет. Новорожденный двух недель отроду спокойно переживает двухчасовой перерыв между кормлениями. Глазки открыты, никакого нетерпения. Молчит, словно сама природа в минуты торжественной тишины. Почему он плакал раньше? Это был знак, который говорил о страданиях.

Туго спеленутый младенец, оставленный на попечение безответственной няньки. У него не было ни своей комнаты, ни кровати.

Современная наука сформировала квалифицированных нянь, узаконила детские комнаты и кроватки, специальную одежду. Детское питание сегодня готовится на крупных предприятиях под контролем медиков. Весь современный мир открыт перед ребенком. Он действительно новый человек, имеющий свои права, в частности, право на жизнь, и для него создана специальная среда.

Если мы говорим, что духовно ребенок должен быть свободен, потому что творящая природа формирует его, не мы, это не означает, что мы бросаем малыша, лишаем его нашей заботы. Оглянемся вокруг. Мы увидим, что, хотя не можем напрямую воздействовать на характер, ум и чувства ребенка, все же несем определенную ответственность, которой до сих пор пренебрегали. А ведь это тоже вопрос жизни и смерти — духовной.

Свобода не означает одиночества. Но мы от иллюзий обращаемся к реальности. Наши заботы о детях становятся более эффективными и полезными для них.

Ребенок свободен сегодня только физически. Гражданские права ребенка в XX веке

Гигиена освободила ребенка физически. Внешние факторы, заключающиеся в освобождении от тесных свивальников, в жизни на свежем воздухе, — наиболее значимы, но они лишь средство достижения свободы. Гораздо важнее — освобождение на пороге жизни от угрозы болезней и смерти. Мы исправили несколько главных ошибок, и дети не только перестали погибать в таком количестве, но они растут гораздо лучше, здоровее. Только ли правильный режим сделал их такими красивыми? Не совсем. Как сказано в Евангелии, кто может заставить человека вырасти хоть на вершок? Гигиена лишь освободила тело ребенка, убрала внешние препятствия, мешавшие его росту, естественному развитию. И все почувствовали облегчение. Теперь каждый говорит: дети должны расти свободно. Прямая связь между физическими условиями жизни и желанной свободой всеми признана.

Теперь о ребенке заботятся, как о цветке. Уже давно всякое ухоженное растение в саду или огороде обладало теми привилегиями, которые мы сейчас предоставили детям. Хорошее питание, свежий воздух, подходящая температура, надежная защита от паразитов, вызывающих опасные заболевания.

Старое сравнение: дети — цветы жизни. Сегодня оно стало реальностью для детей из благополучных семей. Но все же ребенок не цветок. Это человек. То, что достаточно для растения, мало для человека. Подумайте, как несчастен паралитик, ведущий растительное существование. Как человек он уже мертв. Мы говорим про таких людей с грустью: «У него осталось только тело». Ребенок-человек — вот что важно для нас. Мы должны представить его частью нашего шумного мира людей, героически стремящихся жить.

Каковы же права детей? Ведь дети — это особый класс общества, не хуже, чем рабочие. Дети тоже трудятся, создавая человека в себе. Они — будущие поколения. Они устают от физического и духовного роста, продолжая работу, совершенную их матерями несколькими месяцами ранее. Им досталась самая трудная задача. У них ничего нет, кроме внутреннего потенциала. Но они должны все исполнить в мире, который, в том числе и по вине взрослых, так сложен. Что делаем мы, чтобы помочь нашим детям, неопытным пилигримам в незнакомой стране? Ведь они рождаются более хрупкими и беспомощными, чем щенки и котята. Им предстоит в короткий срок стать людьми, частью огромной культуры, созданной усилиями многих предшествующих поколений.

В наше время, когда цивилизация, то есть возможность хорошо жить, основана на законах, с таким трудом завоеванных, какими правами обладает ребенок, живущий среди нас, слабый и неразумный? Он напоминает Моисея, плывущего в корзинке по водам Нила. Он — будущий избранник народа, но найдется ли принцесса, которая, проходя мимо, случайно заметит его.

Случаю, удаче, любви — вот чему мы доверяем детей. Посмотрим, распространяются ли социальные права на ребенка, пришедшего в наш мир.

На дворе XX век. Но до сих пор во многих странах, считающих себя цивилизованными, существуют приюты для брошенных детей. Что такое эти приюты? Малыш никогда, никогда не увидит дорогих ему людей. Его имя опозорено, его состояние конфисковано. Даже самый отвратительный преступник имеет право на воспоминания. Он помнит свою мать, как слепец помнит краски солнца. А наш ребенок словно слеп с рождения. У преступника больше прав, чем у него. Хотя никого нет невиннее на свете. В эпоху унизительной тирании приговоренные взывали к правосудию, и, в конце концов, следовал освободительный взрыв. Люди, измученные тиранами, брошенные во мрак и страдания, своими несчастьями пробудили народ. Тогда был провозглашен важнейший принцип: перед законом все равны. Кроме детей. Общество не замечает, что дети — тоже люди. Они для взрослых лишь цветы человечества. Но ради спасения чести и доброго имени какое общество не пожертвует цветами?

Младенец в нашем обществе — вещь, правда, вещь престижная. Юная девушка, собирающаяся замуж, мечтает о роскоши, которой окружит ее супруг: «У меня будет кухарка, горничная и малыш». Только в последнее время стало считаться постыдным, если мать отказывается кормить ребенка из лени. В пример восхищенно приводят цариц и императриц, которые сами кормят своих детей. Наука провозгласила это материнским долгом на основании физиологии. Материнское молоко для ребенка полезнее любой другой пищи. И все же этот закон признан далеко не каждой женщиной. Материнское молоко не приготовишь на фабрике. Его тщательно создала природа. Для каждого новорожденного.

Здесь мы имеем дело с правом частной собственности, не подлежащим сомнению. Если голодный украл кусок хлеба, его называют вором, наказывают, изолируют от общества. Право частной собственности — основа нашего социума. Управляющий, ограбивший своего хозяина, продавший его имущество и растративший деньги ради собственного удовольствия, совершил хитроумное преступление. С маленькими детьми подобные преступления случаются ежедневно. Какая собственность может быть священнее, чем молоко собственной матери для младенца. В его законных правах на эту собственность нет никаких сомнений. Это единственный капитал ребенка — молоко, оно появляется вместе с ним и для него. Здесь все его сокровища. Сила жизни, роста — все в этой пище. И если лишенный молока младенец вырастет слабым, рахитичным, обреченным на нищету и плохую работу, что будет с ним? Кто возместит утраченное? Кто удивится, когда этот ребенок, превратившись в мужчину, предстанет перед общественным судом за преступление?

Не признавать прав ребенка, но уважать права взрослых — какое лицемерие! Признавать права тех, кто может постоять за себя, может протестовать и оставаться варварами по отношению к слабым. Почему? Потому что, хотя есть люди, более или менее образованные, все они одинаково нецивилизованны, считаясь только с правом сильнейшего.

Если мы серьезно рассматриваем вопрос о воспитании ребенка, необходимо оглянуться и уяснить, какой мир мы приготовили для него Хотим ли мы, чтобы он стал, как мы, глухим к жалобам слабых, кто бы не уважал, как мы, прав беспомощных? Хотим ли мы сделать его наполовину цивилизованным человеком, по отношению к равным себе, наполовину хамом — там, где он встречает лишь угнетенных и невинных?

Бесправный ребенок — словно вывихнутая рука. Человечество не может трудиться над своим моральным совершенством, пока не вправит руку. Вопрос социализации детей — самый сложный и серьезный. Это вопрос нашего настоящего и будущего. Если мы знаем о страшной несправедливости, чтобы не сказать преступлении, но не обращаем на нее внимания, разве мы остановимся перед насилием над ребенком?

Как мы встречаем детей, приходящих в мир

Посмотрите, для ребенка почти ничего нет в нашем мире. Лишь самые богатые ребятишки имеют свою комнату или хотя бы уголок. Представьте хоть на миг, что и вам приходится переносить все эти мучения!

Представьте, что вы оказались в стране великанов, с длиннющими ногами, огромными телами, очень ловкими и умными по сравнению с нами. Хотите зайти к ним в дом — каждая ступенька по колено. Без помощи великанов не справиться с лестницей. Хотите сесть — стул по плечо. Карабкаетесь с трудом и все равно падаете на пол. Хотите почистить одежду — щетка так тяжела, что вы не можете удержать ее в руках. Хотите мыться в тазу, но не в силах его поднять. Если бы вы знали, что великаны готовились к вашему появлению, то, вероятно, ска-зали бы, что они плохо позаботились о вашем благополучии.

Ребенок находит все, что ему нужно, среди кукольных вещиц. Но эти изящные, разнообразные предметы сделаны не для него. У куклы есть дом, свой шкаф, своя кухня. У нее есть все, что требуется человеку, — только очень маленького размера. Среди этих вещей ребенок не может жить — лишь играть. Мир дан ему как игра, потому что никто не видит в нем настоящего человека. Стремясь стать взрослым, малыш натыкается на иронию окружающих великанов.

Дети ломают игрушки — всем известно. Разрушение того единственного, что сделано специально для него, доказывает разумность ребенка. Мы говорим: «Мальчик ломает машинку, потому что хочет понять, как она устроена». На самом деле проказник ищет что-нибудь интересное хотя бы внутри машинки, ведь снаружи она ничем не привлекает его. Иногда ребенок ломает игрушки яростно, словно от обиды. Мы считаем его злобным.

Ребенок хочет жить по-настоящему среди настоящих вещей. Хочет сам умываться, одеваться, причесываться, подметать свою комнату. Ему нужен свой стол, стул и шкаф. Он мечтает трудиться по-настоящему, добиваться цели, обустраивать свою жизнь с комфортом. Не только поступать «как взрослый», но становится взрослее. Это главное в его натуре, это его «миссия».

Мы видели в нашем Доме ребенка детей — счастливых и терпеливых, неторопливых и точных, как самые опытные рабочие, удивительно бережно относящихся к вещам. Для счастья им надо немного: повесить курточку на крючок, прибитый на стенку на расстоянии вытянутой детской руки, тихо и ловко переставить стульчик, чей вес соответствует детским силам. Решение удивительно простое. Создайте для ребенка пропорциональную среду и позвольте ему там жить. Тогда в нем разовьется активность, к которой он и сам стремится. Поскольку это уже не игра, а пробуждение души. В гармоничном окружении ребенок занят интеллектуальной работой, как росток, что укоренился в почве и может теперь расти и развиваться единственным способом — упорным повторением каждого упражнения.

Посмотрите на детей, погруженных в свои занятия, медлительных по причине конституциональной незрелости (так медленно ковыляют младенцы на своих пока коротеньких ножках), и вы почувствуете, как в них созревает жизнь, словно в коконе бабочка. Помешать им — значит совершить преступление против жизни. Но как обычно поступают с детьми? Постоянно отрывают от занятий, без всякой причины, без уважения, как хозяева поднимают бесправных рабов на плантациях. Уважать ребенка наравне со взрослым — эта идея кажется смешной многим из нас. Зато как свирепо кричим мы порой малышам: «Не перебивай меня! Не мешай мне!»

Если ребенок чем-то занят, например ест, взрослый непременно рядом, кормит с ложечки. Ребенок хочет надеть фартучек — взрослый первым хватает одежку и напяливает на неразумное чадо. Детей все время оттесняют, грубо и бесцеремонно. А ведь сами мы очень ревниво относимся к своим делам и смертельно обижаемся на тех, кто пытается перехватить инициативу.

Что сталось бы с нами, если бы мы попали в рабство к людям, не способным понять наши чувства, в рабство к могучим великанам? Представьте, едите вы спокойно, с удовольствием свой ужин (вы-то знаете, как приятно наслаждаться свободой), вдруг великан вырывает у вас ложку из руки и заставляет глотать кусок за куском с такой скоростью, что вы почти давитесь. Ваши робкие протесты («пожалуйста, помедленнее») ни к чему не ведут, кроме сердечной тоски и расстроенного пищеварения. В другой раз вы, мечтая о чем-то чрезвычайно приятном, не спеша натягиваете пальто, с той грацией и свободой, какую встречаешь в человеке, полностью погруженном в себя. Великан бросается к вам, одевает за секунду и тащит на улицу. Вы чувствуете себя так им униженным, что пропадает всякое удовольствие от прогулки.

Наша пища — это не только проглоченный суп, а наше здоровье зависит не только от прогулок, но и от свободы, которая должна присутствовать во всем, что мы делаем. Мы обиженно сопротивляемся насилию — не из ненависти к великанам. Из любви к тому внутреннему побуждению, которое управляет нашей жизнью. Есть нечто внутри нас, чего мы и сами не знаем. Один Бог знает. Это нечто прорывается неожиданно для нас самих, чтобы мы исполнили свое предназначение. Не любовь ли дает нам пищу и здоровье во всем, что мы делаем в жизни, даже в мелочах? Поэтому говорят: «Не хлебом единым жив человек». Насколько велика эта потребность в детях, у них акт творения — в самом расцвете.

Между тем им приходится бороться за каждый шаг. Они познают мир, пытаются все потрогать. «Не трогайте!» — кричат им со всех сторон. Они пытаются взять что-нибудь на кухне, приготовить из остатков обеда свое собственное блюдо. Их прогоняют и безжалостно возвращают к игрушкам. Как часто драгоценные минуты сосредоточенного внимания, когда раскрывается душа ребенка, бывают грубо разрушены взрослыми. Минуты, когда, повинуясь внутреннему чувству, ребенок наугад ищет в окружающем мире то, что даст пищу его уму Не кажется ли нам, что мы навсегда уничтожаем что-то важное?

Представьте себе обыкновенного взрослого человека, как большинство людей, но охваченного вдохновением, какое бывает лишь у гениев. Представьте поэта в минуту, когда рождается строка, или математика, нащупавшего решение грандиозной задачи, или художника, вообразившего прекрасный образ, который ему необходимо запечатлеть на холсте. Представьте, что этих людей грубо прервали, например, чтобы сыграть партию в шахматы. «Ах, — скажут они, — вы не могли совершить ничего ужаснее. Вы уничтожили наше вдохновение. Человечество осталось по вашей вине без поэмы, без картины, без полезного изобретения».

А ведь ребенок теряет не одно из произведений — он теряет себя. Потому что шедевр, создаваемый силой его внутреннего гения, это новый человек. Детские капризы, злость, побеги из дома — возможно, все это тайные знаки несчастья, которые посылает непонятая душа.

Страдает не только душа. Тело тоже страдает, поскольку у человека физическое состояние всегда связано с душевным.

В одном приюте был ребенок ужасно некрасивый, но почему-то нежно любимый воспитательницей. Эта женщина сказала однажды Директору, что малыш очень похорошел. Начальница осмотрела подопечного, сочла его уродцем и решила, что привычка помогает людям Не замечать чужих недостатков. Несколько месяцев спустя вновь в разговоре возникла эта тема. Новый осмотр привел руководительницу к заключению, что любовь ослепляет. Однако еще через некоторое время воспитательница вновь заявила, что ее любимец по-настоящему хорош, никто с этим не поспорит. Пораженная начальница вынуждена была признать правоту своей сотрудницы. Внешность ребенка разительно изменилась под влиянием любви.

Когда мы думаем, что даем ребенку все, если кормим и одеваем его, на самом деле мы не даем ему даже этого. Пища и свежий воздух не поддержат тело человека, физиология его зависит от внутреннего состояния, единственного источника жизни. Тело ребенка живет радостью души.

Физиология учит нас многому. Скромный завтрак на свободе лучше усваивается организмом, чем роскошная трапеза в тесноте и духоте, на вольном воздухе организм активнее. Обед в компании милых друзей гораздо питательнее, чем пиршество за столом тирана в обществе подобострастных слуг. Свобода — вот что важно. Там, где нас притесняют, невозможно сохранить здоровье.

Состояние физического здоровья человека зависит от состояния его духа

Физиология объясняет этот феномен. При нравственных переживаниях меняется работа наших внутренних органов, так что, описывая эти изменения, можно передать различные чувства: боль, гнев, тоску, радость. Например, если человек испытывает боль, функции желез и сердечной мышцы угнетаются. Отсюда бледность, утомленность, сухость во рту (слюнные железы не вырабатывают слюну), расстройство пищеварения (не вырабатывается желудочный сок). У страдальца пропадает аппетит, его тело слабеет, возрастает риск инфекционных заболеваний.

Тоска, скука — сжимают сердце. От этого можно даже потерять сознание. Говорят в народе: «Она умирает со скуки». Но рефлекторно мы восстанавливаем здоровье, словно срабатывает автоматический предохранитель. Зевота, то есть глубокий вдох, наполняет легкие воздухом, кровь приливает, сердце начинает вновь активно работать. Гнев вызывает сужение кровеносных сосудов. Человек сильно бледнеет, у него может разлиться желчь. Если мы радуемся, кровеносные сосуды расширяются, наполняются кровью, работа всех органов облегчается. Лицо у веселого человека румяное, пищеварение отличное. Все питательные вещества прекрасно усваиваются. Легкие наполнены воздухом, кислород сжигает все шлаки, организм не загрязняется. Радость — это прилив здоровья.

У нас в Италии есть еще одно доказательство влияния духа на физическое здоровье. После отмены смертной казни в стране преступников стали карать пожизненным заключением. В современных тюрьмах камеры устроены в соответствии с требованиями гигиены и формально не могут нанести вреда здоровью. Однако в камере нет никакой духовной пищи. Голые серые каменные стены, узкая полоска земли, где можно подышать свежим воздухом. Вокруг тюрьмы прекрасная природа, но скрытая от глаз заключенного. Чего не хватает телу человека? Есть защита от непогоды, свежий воздух, удобная кровать и полноценное питание. Заключенный отдыхает вдоволь. Он ничем другим не занят. Идеальные условия для того, кто хочет бездельничать и вести растительный образ жизни. Но человек в камере не слышит никаких звуков, человеческих голосов, не видит ярких красок, до него не доходят новости из большого мира. Одинокий, душевно опустошенный. Время тянется бесконечно, дни, недели, месяцы, годы… Опыт показал, что несчастные не живут долго. Сходят с ума и умирают. Если бы заключенный был растением, он жил бы прекрасно. Но человеку нужно иное. Душевная пустота смертельна даже для закоренелого преступника. Так мы устроены. Плоть умирает без духовной пищи, как дуб высохнет без удобрений в почве и кислорода в воздухе. Это медленная и мучительная смерть. Умереть от голода через девять дней, как граф Уголин, страшнее, чем сгореть на костре за полчаса, как Джордано Бруно. Но умереть от духовного голода за неопределенное количество лет — это высшая жестокость. А что произойдет с ребенком, если даже грубый сильный преступник погибает от пустоты души?

Что произойдет с ребенком, если мы не примем во внимание потребности его внутренней жизни? Его тело хрупко, кости еще мягкие, мускулы слабенькие. Он действительно нуждается в пище и кислороде, но также и в радости.

Взгляд на современное образование. Правила воспитания и обучения

Взрослые отправляют детей в игровые комнаты, запрещая делать то, что действительно способно их развивать. В то же время в области морали требуют, чтобы дети им подражали. «Делай, как я». Ребенок в представлении взрослых взрослеет, не развиваясь, а подражая. Словно отец говорит сыну: «Смотри, какой я большой. К вечеру, когда вернусь с работы, ты должен подрасти еще на 15 сантиметров».

Воспитание упрощено до предела. Ребенку читают героическую историю и приказывают: «Будь героем». Ему рассказывают о хорошем поступке и советуют: «Будь добродетельным». Ему указывают на необыкновенную личность и требуют: «Стань великим», — думая, что наставили малыша на путь истинный.

Если дети демонстрируют агрессивность, недоброжелательность их убеждают, что у них все есть, они должны быть счастливы, имея родителей. А в заключение добавляют: «Дети, будьте счастливы. Ребенок должен всегда радоваться». Вот так удовлетворяются внутренние потребности детей. Взрослые формируют характер и душу ребенка, как когда-то выпрямляли ему ножки, стягивая их пеленками.

Иногда строптивые дети демонстрируют бессмысленность такого воспитания. В этом случае им читаются рассказы о бесчестности подобной неблагодарности, об опасностях непослушания, об уродстве гнева. Почему-то истории о гибельной слепоте и о невозможности ходить в связанном состоянии не популярны.

То же и с материальными вещами… Мать говорит сыну, обреченному сидеть весь день, скорчившись за школьной партой (общество считает необходимым именно так учить детей): «Веди себя хорошо. Ты позоришь меня!» Услышит ли она когда-нибудь в ответ: «Вы мешаете мне развивать волю и характер. Я кажусь злым, потому что пытаюсь сопротивляться. Как я могу вести себя хорошо, если меня приносят в жертву?» Для кого-то эти слова прозвучат как откровение. Для кого-то как грубость. Но есть очень простой способ добиться от ребенка того, что мы хотим. Надо заставить его делать только то, что нам надо. Тогда мы приведем детей (силой, конечно) к благу, к жертве. И вот перед нами воспитанный ребенок.

Управлять ребенком, подавлять его, принуждать к послушанию — вот основа современного воспитания. Мы прибегаем к любым средствам, даже к насилию. И все только ради блага ребенка. Иначе невозможно руководить им. Именно это мы называем «воспитанием воли у детей».

Достигнув первых успехов, воспитатель выясняет, что самое трудное лично для него, а затем перекладывает эти проблемы на детские плечи, чтобы ученики согнулись под тяжестью нелегкой жизни взрослого человека. Но бывает и хуже. Взрослый заставляет ребенка делать то, на что никогда не хватило бы его собственных сил. Например, неподвижно слушать скучного лектора по три-четыре часа в день — на протяжении многих лет.

Учитель формирует менталитет ребенка. Как мы учим?

В школе то же самое. Учителю положено формировать ученика. Развитие ума ребенка — в его руках. Его долг и ответственность поистине велики! Перед ним стоит бесчисленное множество проблем, словно стена между наставником и учениками. Для начала нужно что-то придумать, чтобы привлечь внимание детей, внедрить в их сознание то, что считается необходимым. Как заставить учеников запомнить урок? Приходится осваивать психологию, особенности восприятия, механизмы формирования и присвоения идей. Затем постепенно, очень медленно переходить к более сложным материям. И все это, чтобы обучить детей.

Основательно подготовленный педагог хочет теперь развивать ум ребенка. Но это непросто. Главная трудность: ребенок должен быть согласен. Поэтому начинается обучение с воспитания. Необходимо прежде дисциплинировать класс, а уж потом силой (если не получается добровольно) заставить детей соглашаться с учителем, помогать его работе. Иначе всякое обучение стало бы невозможным, а школы ненужными.

Еще одна проблема — приходится экономить детские силы, то есть использовать их, но не транжирить. Сколько времени дать на отдых? Какова разумная продолжительность урока? Например, 45 минут занятий, потом 10 минут перемены? Но четвертый урок должен быть короче на 15 минут. Следующий — еще на 15 минут. В конце дня мы придем к пятнадцатиминутной перемене после десятиминутной работы. Как лучше расположить предметы в течение дня? Начать с математики или с диктанта? Когда дети готовы писать, в 9 или в 11 утра?

Заботы учителя этим не ограничиваются. Как писать на доске так, чтобы дети все хорошо видели? Ведь если они не разглядят надпись как следует, они не поймут материал. Как должна быть освещена эта черная доска, каков оптимальный размер белых меловых букв на ней? Все важно. Ребенок, сидящий на последней парте, принужденный всматриваться и заучивать, не должен чрезмерно напрягаться, чтобы не потерять зрение со временем.

Кто подумал о невыносимом положении учителя? Его можно сравнить с молодой женщиной, которая, ожидая первого ребенка, стала бы задавать множество вопросов. «Как я произведу на свет ребенка, если не знаю анатомии? Как устроен скелет? Нужно разобраться в строении костей. Как к ним крепятся мышцы? А сердце? Сможет ли оно без устали биться всю жизнь до самой смерти?» Или сказала бы о новорожденном: «Он ведь не сможет ходить, пока не усвоит законы равновесия. Если будет сам разбираться, годам к двадцати справится, не раньше. Я буду учить его с первых дней, чтобы малыш пошел как можно раньше».

Это напоминает учителя, формирующего ум ребенка. Ученик развивается настолько, насколько его развивает педагог. То есть дети Должны знать все то, чему их учат, и не понимать ничего, кроме того, что положено понять.

Вот инспектор приезжает в школу и опрашивает детей. Если он доволен их ответами, то обращается к учителю со словами восхищения. Ведь знания учеников, несомненно, его заслуга. А уж дисциплина, привычка класса слушать — это точно его рук дело. Бог присутствует в школе в виде распятия на стене, но творец здесь — учитель.

Педагог владеет различными методиками осуществления своей нечеловеческой цели. Советы психологов, дидактов, физиологов помогают правильно обустроить кабинет, сочинить программы, распределить часы…

Давайте посмотрим на урок по нашей методике глазами психолога. Так мы сможем увидеть последовательность психических процессов возникающих в ребенке. Мы увидим, как, упражняясь, ученик не только учится чему-то, но действительно развивает свой ум, причем сам.

Урок вещей

Развитие сенсорики и восприятия: свеча

На вид. Большая, белая.

На ощупь. Гладкая, маслянистая.

Части свечи. Фитиль, оболочка; границы, верх, низ, середина. Наша свеча из воска, смешанного со стеарином. Стеарин делают из бычьего или бараньего жира. Есть восковые свечи. Они желтоватые и менее маслянистые на ощупь. Воск делают пчелы. Бывают и сальные свечи, очень маслянистые и отвратительно пахнущие при горении.

Память. Видели ли вы когда-нибудь свечной завод? А улей? Из чего сделаны пчелиные соты? Когда зажигают свечи? Баловались ли вы когда-нибудь с горящей свечой? Ничего страшного не случилось в результате?

Воображение. Нарисуйте на доске контур свечи.

Сравнение, ассоциация, абстракция. Сходство и различие между свечами стеариновыми, восковыми, сальными.

Рассуждение. Свечи полезны? Они были нужнее в старину или сейчас, когда есть электричество?

Чувство. До чего интересно увидеть, как делают те самые свечи, которыми все пользуются! Когда мы можем удовлетворить свою любознательность, мы счастливы.

Воля. Что мы могли бы сделать с животным жиром, если бы не умели изготавливать стеарин? А с воском? Человек умеет трудиться и превращать разные материалы в полезные вещи. Труд — это наша жизнь. Благословение труженикам. Давайте и мы полюбим труд и будем отдаваться ему всей душой.

Замечено, что дети очень спокойно выслушивают подобные объяснения. Аналогично могут быть организованы любые уроки, в том числе нравственные.

Воспитание, основанное на рассмотрении фактов

(Следует отметить, что все истории выдуманы или услышаны от кого-то)

Вежливое поведение.

– Скажи, малышка, правда ли, что местная церковь далеко отсюда, более километра? Меня туда послала мама. Я думал, что уже пришел и радовался. Я иду издалека и очень устал.

– Тебе еще полтора километра до церкви, — ответила девочка с порога своего дома. — Входи в калитку. Я покажу короткую дорогу через поле, и ты доберешься за пять минут.

Какая вежливая девочка!

Причинно-следственная связь. Маленькая девочка поступила очень мило по отношению к прохожему. Он теперь быстро доберется до церкви, не устанет, у него на сердце легко.

А вы всегда любезны с друзьями? Охотно ли отзываетесь на их просьбы? Благодарите ли того, кто помог вам?

Сравнение, ассоциация, абстракция. Сравните вежливого и грубого ребенка.

Рассуждение. Почему важно быть вежливым со всеми? Достаточно ли быть услужливым?

Чувство. У вежливого человека душа нежная и добрая. Как все любят его! Грубый человек скандалит из-за пустяков. Его не любят и боятся. Вежливый человек демонстрирует уважение к ближнему.

Воля. Дети, привыкайте быть вежливыми со всеми. Вы должны быть вежливы, когда помогаете кому-нибудь. Иначе услуга превратится в оскорбление. Если вам что-то надо и вы просите надменно, то, скорее, получите в ответ отказ. А вот отказать в вежливой просьбе гораздо труднее.

Как интереснее следить за уроком, тесно связанным с практической жизнью, воспринимаемым как некая модель, предложенная учителем. Я вспоминаю один урок, получивший премию на конкурсе в Италии. Темой этого урока было сенсорное восприятие.

Максима: вещи — наши первые и лучшие учителя

Я ставлю себе задачу: дать восприятие идеи холода по сравнению с идеей тепла.

(И достаточно! Идеи не конфеты, которые можно глотать одну за другой. Это высшие психические явления, очень сложные, усваивающиеся не вдруг.)

Еще одна цель: развить чувство сострадания и жалости к несчастным, которым зима причиняет столько бед. Я уже не раз пыталась пробудить это чувство в учениках. (Все вышесказанное — только для меня, все дальнейшее — для детей.)

– Дети, как нам хорошо здесь! Все чисто, все на своих местах. Я люблю вас, и вы любите меня… Не так ли?

– Я да! Я да! (Поправляю: я тоже.)

– Скажи мне, Гино, тебе холодно? Вот ты сказал: нет. Чудесно! На самом деле, нам здесь так хорошо. Здесь в углу есть одна вещь, которая дает нам столько…

– Тепла! Это печка!

– Но снаружи до самого горизонта (детям уже знакомо это слово) нет печки, нет тепла…

– Там холодно! (Ответ ясный, благодаря противопоставлению.)

– Сегодня ночью, пока мы спали, а ваши мамы, возможно, штопали вам одежду (наши дорогие мамы, как они добры!), сегодня ночью тихо-тихо падали с неба белые хлопья…

– Снег! Снег!

– Говорят: хлопья снега. Снег — это так красиво! Пойдем посмотрим на него?

– Да! Да!

– Но снег так хорош, что захочется взять чуть-чуть для себя. Это можно? Снег чей? (Я не получаю ответа.) Кто его купил? Кто сделал? Вы? Нет. Я? Нет. Мама, папа? (Дета смотрят на меня пораженные. Я задаю такие странные вопросы.) Значит, снег общий. Если так, можно взять горсточку? (Очевидные знаки радости.) Я вам сейчас раздам (у детей нет парт, куда бы они могли складывать свои работы) коробочки, которые вы сделали вчера (самое верное средство продемонстрировать полезность труда). В них можно положить чудесный снег.

Двигаясь, я продолжаю говорить, чтобы внимание детей не рассеивалось.

– Я тоже беру коробочку. Я делала ее с вами вчера. Она больше ваших. Куда влезет больше снега: в мою или в ваши?

– В вашу!

– Итак, чудесный белый комок поместится в ваших коробочках. Замечательно! (уходя) Подождите минутку! Как нам хорошо здесь! Коснитесь рукой своего лица. Щека теплая и рука теплая. Посмотрим, останутся ли руки теплыми после того, как мы потрогаем снег.

– Они станут холодными!

– Конечно! (выходя) Как красиво! Снег падает с небес. Небо дарит земле одежду совсем…

– Белую!

В этот момент мои ученики, привыкшие к разумной свободе, важнейшему условию формирования их характеров, трогают снег, собирают его. Некоторые рисуют что-то на снегу. Я не мешаю им некоторое время, а затем привлекаю их внимание.

– Дети, я тоже хочу взять немного снега, только одновременно со всеми вами. Подождите… Посмотрите на меня… Берем маленький кусочек большого белого одеяния. Кладем в коробочку. Сделано! (возвращаясь в класс) Как холодно! Детям, плохо одетым, еще холоднее. Бедные! А те, у кого дома нет этой штуки, полной горящих углей…

– Печки!

– Как им холодно! Быстро! Рассаживайтесь! Поставьте коробочки на стол. Какой холодный снег! Вы почувствовали, какие от него стали холодные руки? А недавно были теплыми.

– У меня холодные руки! И у меня!

– Я видела во дворе, Каролина взяла комок снега, а потом вдруг бросила его. У нее не хватило сил терпеть такой холод. Но она попробовала еще раз, и у нее получилось.

– И я положил ее (поправляю: его) в коробочку.

– Дети, очень сильный холод, такой, как от снега, называется мороз. Скажи, Гвидо, как это называется? А ты, Жанетта? А снег, очень холодный, как называется, кто угадает?

– Замерзший!

– Скажи: снег замерзший. Мы вернулись, потому что на улице мороз. А внутри…

– Тепло!

– Мы принесли с собой замерзшую вещь, которая называется…

– Снег!

– А что нам дает печка? Вы помните?

– Тепло!

– Хочешь сказать, Мария? А ты, Пеппино? Знайте, что рот тоже дает тепло. Откройте рот. Не слишком широко. Поставьте ладонь перед губами, правую… Выдохните, как я… еще раз… дышите… Подуйте еще на ладонь… Хорошо! Почувствовали, что рот тоже дает немного…

– Тепла!

– Давайте попробуем положить в рот немного снега. Чуть-чуть. Тепло исчезло. Исчезло от прикосновения замерзшего снега.

– Теперь рот холодный.

– Верно! Очень холодный! А сильный холод называется…

– Мороз!

– Может Жозеф не знает? Он ничего не сказал мне, как другие. Скажите еще раз, чтобы Жозеф мог сказать вместе со всеми. Еще раз… Довольно! Молодец, Жозеф! Итак, ваш рот стал…

– Замерзшим!

– Давайте съедим еще один крошечный комок снега. Во рту снег становится водой, потому что он весь из воды. Хлеб тоже сделан из воды, но не только… Сможет ли пекарь замесить тесто для хлеба без…

– Муки!

– А еще что нужно?

– Соль!

– А еще?

– Дрожжи!

– Я вижу, что Луи опять ест снег. И Пьер, и Альфонс… Всем нравится снег?

– Да!

– Однако не ешьте его слишком много. Вы можете заболеть. Снег такой замерзший! (Я повторяю это слово, потому что оно выражает идею, которую я хочу преподать.) Когда идет снег, очень холодно. Подумайте, у многих детей и взрослых, у которых нет ни теплой одежды, ни печки в доме. Они бедны и очень страдают. Некоторые даже умирают. Бедные люди! Мы-то счастливы. У нас столько возможностей (детям уже знакомо это слово) согреться. Печка дома и в школе… Какое счастье!

– А у меня нет печки дома.

– Я знаю. И у тебя нет, Эмиль. Меня это огорчает. Дети, любите Жозефину и Эмиля, даже больше, чем других ребят, потому что они…

– Бедные.

– Вы съели весь снег? — Нет!

– Тогда пойдем во двор и выбросим остальной снег. Затем поставим коробочки на этот стол, чтобы они просохли. А завтра я покажу вам чудесную гравюру, где нарисован снегопад.

Все в природе физической и духовной едино, тесно связано. И серьезный толчок развитию личности может дать отдельная образовательная ситуация, потому что нельзя разъединить то, что соединено святым вечным законом.

На этом уроке мы хотели, чтобы дети поработали только с двумя ощущениями: холода и тепла. И мы предоставили ученикам почти полную свободу, правда, свободу продуманную.

На самом деле очень трудно дать представление только о двух ощущениях. Ведь мы находимся в мире, перенасыщенном всевозможными раздражителями, переполненном образами, предметами. Если поставить перед собой такую цель, надо попытаться по мере сил исключить все остальные раздражители, кроме тех двух, о которых идет речь, и сосредоточить именно на них внимание учеников так, чтобы в их сознании все остальные образы остались в тени.

Вот один из способов, которым мы пользуемся на наших уроках сенсорики. Та же идея тепла и холода.

Ребенка сначала надо приготовить, как бы отключив его чувства. Им завязывают глаза, усаживают в тихом месте, чтобы он сосредоточился именно на термическом ощущении. Перед ребенком лежат два одинаковых на ощупь предмета: одинакового размера, веса, формы, упругости. Например, две одинаковые резиновые грелочки, наполненные одинаковым количеством воды и совершенно сухие снаружи. Единственная разница заключается в температуре воды, налитой в грелки. В одной, скажем, это 60-градусная вода, в другой 10-градусная. Сосредоточив внимание ребенка на объектах, мы кладем его руки сначала на теплую грелку, потом на холодную (глаза ученика Завязаны). Кладя руку ребенка на теплую грелку, мы произносим: «Тепло». Мы произносим: «Холодно». Урок окончен!

На уроке было произнесено только два слова, им предшествовали долгие приготовления, чтобы у ребенка по возможности не возникло никаких иных связей с этими словами, кроме соответствующих ощущений. На все остальные органы чувств детей (зрение, слух) не действовали никакие раздражители, между предметами на уроке не было никакой разницы, кроме температуры. Только так мы можем до некоторой степени сформировать представление о двух противоположных ощущениях.

Вы скажете: «А как же детская свобода?»

Что ж, мы признаем, что любой урок ограничивает свободу ребенка, и поэтому наш урок длился несколько секунд, время, необходимое для внятного произнесения двух слов: «Тепло. Холодно». Но под влиянием приготовлений, которые прежде всего изолировали органы чувств детей, их сознание словно затемнилось, и на этом фоне, как на экране волшебного фонаря, возникли только два образа. Так ребенок получает психологический опыт. В ситуации свободного успешного выбора, в повторении упражнений, как и в успешной спонтанной созидательной деятельности, ребенку можно предоставить свободу. Это для него больше, чем урок, ибо он получает целенаправленный опыт контакта с внешним миром. Именно научная целенаправленность придает опыту особое значение, отличая его от спонтанного опыта, постоянно получаемого из окружающей среды. Многообразный спонтанный опыт создает хаос. Целенаправленность приобщает ребенка к порядку. Благодаря технике изоляции органов чувств, он начинает отличать одну вещь от другой.

Наши уроки основаны на принципах экспериментальной психологии, существенно отличающейся от спекулятивной психологии прошлого, на которой до сих пор строится методика преподавания в современной школе.

Гербарт, воспользовавшись положениями философской психологии своего времени, разработал систему педагогических правил. Из личного опыта он вывел якобы универсальную методику развития интеллекта и на ее основе сформулировал психологические принципы методики обучения.

Немецкая система, которая (усилиями Кредаро, профессора педагогики Римского университета, затем министра образования) должна была реформировать начальное образование Италии, дает единую схему урока, состоящую из четырех этапов: осознание, ассоциация (выстраивание связей), классификация, практическое применение (метод).

Поясним, что имеется в виду. Представление объекта и его исследование — осознание. Логические рассуждения и сравнение с другими объектами окружающей среды или мыслительными образами — ассоциация. Определение объекта, основанное на предыдущих рассуждениях, — классификация. Новые принципы, которые возникают из новой идеи и могут быть применены на практике, — метод.

Учитель должен привести детскую мысль к определенным выводам, не подменяя при этом детские рассуждения своими. Заставить ребенка размышлять самостоятельно. Так, например, на этапе выстраивания связей учитель не должен говорить: «Посмотрите на тот или иной предмет, насколько он похож на другой…» Педагог должен спросить учеников: «Что вы видите? Нет ли здесь чего-нибудь, похожего на…» То же и с определениями. Учитель не скажет: «Птица — это позвоночное животное, покрытое перьями, две конечности которого превратились в крылья». Наводящими вопросами, подсказками, уточнениями он заставляет детей самостоятельно сформулировать то же самое определение. Для эффективной работы схемы Гербарта нужно, чтобы ребята были заинтересованы в данной теме. Только интерес позволит запомнить информацию, или, как гласит педагогическая наука, укоренить в сознании ребенка идею и включить ее в систему других идей. Значит, необходимо возбуждать и поддерживать интерес детей в течение всего обучения. Поэтому последователи Гербарта добавляют к четырем этапам еще один — первый: возбуждение интереса. Он соединяет новое знание со старым, идя от знакомого к неизвестному. Ведь совершенно новое не возбуждает интереса.

Заинтересовать, то есть стать интересным для того, кто нами не интересовался, — трудная задача. Но удерживать интерес час за часом, годами, и не одного, а многих людей, не имеющих с нами ничего общего, отличающихся даже по возрасту, — невыполнимо. Однако именно это — задача учителя, или, как принято говорить, его искусство. Разумеется, если он хочет, чтобы собрание малышей, вынужденных сохранять неподвижность по соображениям дисциплины, следило за его рассуждениями, понимало его слова и запоминало. Мышление — интимный процесс, который невозможно контролировать, как позу ученика, сидящего за партой. Но педагогу приходится это делать, возбуждая и поддерживая детский интерес. Искусство вести урок, по словам Ардиго, в том и состоит, чтобы знать, насколько и как удержать внимание ребенка. Самые опытные учителя никогда не утомляют свой класс чересчур, чтобы внимание детей не ослабевало.

Еще сложнее, стимулируя собственные рассуждения ребенка, привести его не туда, куда он сам может прийти, а туда, куда надо учителю. Не говоря прямо о своих намерениях. Подталкивая детей к якобы спонтанным ассоциациям, на самом деле придуманным педагогом, заставить учеников слово в слово сформулировать то определение, которое взрослый уже знает, но не признается в этом. Многие до сих пор считают подобные фокусы или магию искусством педагога.

Когда Лев Толстой в 1862 году изучал школы Германии, он был поражен подобной системой и описал в своих педагогических заметках один такой урок.

Ясная Поляна, 1862 год

Смело, самоуверенно он (учитель) садится в классе, инструменты готовы: дощечки с буквами, доска с планочками и книжка с изображением рыбы. Учитель оглядывает своих учеников и уже знает все, что они должны понимать; знает, из чего состоит их душа и много еще другого, чему он научен в семинарии.

Он открывает книгу и показывает рыбу. «Что это такое, милые дети?» Это, изволите видеть, наглядное обучение. Бедные дети обрадуются на эту рыбу, ежели до них уже не дошли слухи из других школ и от старших братьев, каким соком достается эта рыба, как морально ломают и мучают их за эту рыбу. Как бы то ни было, они скажут: «Это рыба». — «Нет», — отвечает учитель. (Все, что я рассказываю, есть не выдумка, не сатира, а повторение тех фактов, которые я без исключения видел во всех лучших школах Германии и тех школах Англии, где успели заимствовать эту прекрасную и лучшую методу.) «Нет, — говорит учитель. — Что вы видите?» Дети молчат. Не забудьте, что они обязаны сидеть чинно, каждый на своем месте и не шевелиться. «Что же вы видите?» — «Книжку», — говорит самый глупый. Все умные уже передумали в это время тысячу раз, что они видят, и чутьем знают, что им не угадать того, чего требует учитель, и что надо сказать, что рыба не рыба, а что-то такое, чего они не умеют назвать. «Да, да, — говорит с радостью учитель, — очень хорошо, книга». Умные осмеливаются, глупый сам не знает, за что его хвалят. «А в книге что?» — говорит учитель. Самый бойкий и умный догадывается и с гордою радостью говорит: «Буквы». — «Нет, нет, совсем нет, — даже с печалью отвечает учитель, — надо думать о том, что говоришь». Опять все умные в унынии молчат и даже не ищут, а думают о том, какие очки у учителя, зачем он не снимет их, а смотрит через них и т. п. «Так что же в книге?» Все молчат. «Что вот здесь?» Он указывает на рыбу. «Рыба», — говорит смельчак. «Да, рыба, но ведь не живая рыба?» — «Нет, не живая». — «Очень хорошо. А мертвая?» — «Нет». — «Прекрасно. Какая же это рыба?» — «Картина». — «Так, прекрасно». Все повторяют: это картина, и думают, что кончено. Нет, надо сказать еще, что это картина, изображающая рыбу. И точно таким же путем добивается учитель, чтобы ученики сказали, что это есть картина, изображающая рыбу. Он воображает, что ученики рассуждают, и никак не догадывается, что ежели ему велено заставлять учеников говорить, что это есть картина, изображающая рыбу, или самому так хочется, то гораздо бы проще было заставить их откровенно выучить наизусть это мудрое изречение.

(Л. Толстой «О методах обучения грамоте»)

Наряду с этим древним уроком, увиденным Толстым в немецкой начальной школе, можно описать урок, предлагаемый известным педагогом, французским философом, чьи тесты стали классическими во французских и зарубежных школах, в том числе в итальянских. Речь идет о, как сказано на обложке книги, «Уроках, предназначенных для подготовки педагогов и граждан, сознающих свои обязанности, полезных семье, родине и человечеству». Предлагаемый урок — практическое применение принципа проводить занятия, задавая вопросы (сократический метод). Тема нравственная: право.

– Скажите, дети, путали вы когда-нибудь вашего друга Поля с этим столом или деревом?

– Нет!

– Почему?

– Стол неживой и ничего не чувствует. Поль живой, у него есть чувства.

– Хорошо, если вы ударите стол, он ничего не почувствует, вы не причините ему вреда. Но имеете ли вы право сломать стол?

– Нет, это значило бы разрушить чужое имущество.

– Что уважаете вы в этом столе? Бесчувственное дерево или чужую собственность?

– Чужую собственность.

– Имеете ли вы право ударить Поля?

– Нет, мы причиним ему зло, ему будет больно.

– Что уважаете вы в нем? Чужую собственность или самого Поля?

– Самого Поля.

– Значит, вы не имеете права ни бить его, ни запирать, ни лишать пищи?

– Нет, иначе нас арестуют жандармы.

– А! Вы боитесь жандармов? Только ли из страха вы не причините вреда Полю?

– Нет, господин учитель. Мы любим Поля, мы не хотим, чтобы ему было больно, мы не имеем права причинять ему вред.

– Значит, вы думаете, что в Поле нужно уважать его жизнь, его чувства, потому что жизнь и чувства необходимо уважать?

– Да, господин учитель.

– Только ли это можно уважать в Поле? Подумайте хорошенько.

– Его книги, его рубашку, ранец, бутерброды, которые там лежат?

– Достаточно. Что вы хотите сказать?

– Мы не имеем права рвать его книжки, пачкать рубашку, отнимать ранец и бутерброды.

– Почему?

– Потому что все эти вещи принадлежат Полю. Нельзя отбирать чужую собственность.

– Как называется действие, заключающееся в изымании чужой собственности?

– Воровство.

– Почему воровство запрещено?

– Потому что посадят в тюрьму.

– Опять страх перед жандармами? Поэтому нельзя воровать?

– Чужую собственность нужно уважать, как ее хозяина.

– Превосходно! Собственность — это продолжение человека и должна уважаться, как и он.

– А что еще вы уважаете в Поле, кроме его тела, его книг и тетрадей?… Ничего не находите?… Ничего?… Я укажу вам направление: Поль — старательный ученик, искренний, услужливый товарищ. Вы все его любите и цените. Как назвать уважение, которое мы к нему испытываем, наше доброе мнение о нем?

– Честь… Репутация…

– Хорошо, эту честь, репутацию Поль заслужил, завоевал своим хорошим поведением, манерами. Это тоже принадлежит ему.

– Да, господин учитель, мы не имеем права их отбирать.

– Замечательно! Как называется кража чести, репутации? Но прежде — как их можно украсть? Разве это вещь, которую легко положить в карман?

– Нет, но можно сказать о Поле что-то плохое.

– Например?

– Что он ударил друга… что он украл яблоки в соседском саду… что он нагрубил кому-то…

– Неужели, говоря подобные вещи, вы украдете честь Поля?

– Люди поверят в нашу ложь, будут плохо думать о Поле, его высекут, отругают, посадят в карцер.

– Хорошо ли рассказать такое про Поля, если он не совершал ничего подобного?

– Нет, господин учитель, Полю будет плохо, это злой и дикий поступок.

– Именно так, дети, ложь, желание очернить человека — злой, дикий поступок, он называется клеветой. Я вам позже объясню, что люди называют злословием, если кто-то рассказывает о других неприятные вещи, которые произошли на самом деле. Я вам покажу ужасные последствия клеветы и злословия. Давайте подведем итоги сегодняшнего урока. Поль — живое существо, наделенное чувствами. Мы не имеем права причинять ему боль, обкрадывать, клеветать на него. Мы должны его уважать. Все, что мы уважаем в Поле, называется его правами и делает его существом моральным. А необходимость уважать права называется долгом. Справедливостью называют долг, необходимость уважать права других. Справедливость — по-латыни юриспруденция. Это слово происходит от латинского выражения соблюдение прав. К чему же сводится наш справедливый долг? Мы называли эти вещи.

– Не бить… не причинять боли… не воровать… не клеветать.

– Обратите внимание, вы все время говорите частицу «не», а следом начальную форму глагола. Что значит подобная конструкция?

– Обязанность… приказ… запрет.

– Хорошо, объясните: обязанность уважать, приказ соблюдать права, запрет их ущемлять — к чему это сводится?

– Не делать зла.

(F. Alengry «L'Educazione sulle basi dellapsicologia delta morale»)

Наука приходит в школу

Науку пригласили в школу, как в хаос, где необходимо отделить свет от тьмы. Как в разрушенную страну, которая нуждается в немедленной помощи.

Медицинские открытия. Уродство и болезнь

Первая наука, проникшая в школу, — медицина. Она установила особый режим, подобие службы Красного Креста. Самая интересная часть этого режима — открытие и описание школьных болезней, то есть тех заболеваний, которые возникли именно по вине школьного обучения. На первом месте — сколиоз и миопия. Сколиоз — следствие долгого пребывания ребенка в сидячем положении, с опущенными плечами и головой — поза пишущего. Миопия связана с недостаточным освещением того места, где сидит ученик, или его чрезмерной удаленностью от доски, на которой пишется все самое важное. Длительное напряжение глаз приводит к близорукости. Остальные болезни, менее серьезные, тоже описаны. Ввиду общего ослабления организма медики советуют, как панацею, бесплатно раздавать школьникам рыбий жир или иные укрепляющие средства. Анемия, болезни печени, неврастения — все это школьные заболевания.

Для гигиенистов открылось новое поле деятельности. Процесс обучения чтению и письму изучили самым скрупулезным образом с точки зрения условий искривления позвоночного столба и ослабления глазных мышц.

Но никто не подумал о самом ребенке, об этой жертве непосильной работы. Да, медицина диагностирует болезни, констатирует смерть жертв в доме сирот, жертв искусственного или нерационального питания. Это медицина установила причины происходящего: отсутствие гражданских прав у детей. Но сегодня именно закон вынуждает детей тяжко трудиться в течение многих лет, подвергая тела пыткам. Если медицина уделила внимание виновникам, то почему не обратит его на невинных?

Наука не защищает детей

Медицина ограничивается лечением возникших болезней, не беря на себя роль защитницы жизни. Сражаясь с микробами, она одержала прекрасную победу над смертью. Если бы она так же боролось с истощением молодежи, то заслужила бы славу покровительницы будущих поколений. Вместо этого она создала отдельную отрасль: школьную гигиену, став жертвой социальной ошибки.

Откроем труд школьного гигиениста. Он лишь подытоживает общие идеи:

«Мы укажем основные причины возникновения сколиоза.

Заболевание проявляется, как правило, в конце второго периода детства, откуда и название — подростковый сколиоз. Рахитичный сколиоз, свойственный раннему детскому возрасту, встречается гораздо реже и меньше нас интересует.

Наиболее частая причина, которая должна привлечь самое пристальное наше внимание, неправильная поза, принимаемая большинством учеников при выполнении школьных заданий. Эта причина столь характерна, что сколиоз можно считать профессиональным заболеванием школьников. Доктор Ле Жандр сказал однажды, быть может, слишком сурово, но, увы, справедливо, что школа — завод по производству слепцов и горбунов.

Миопия возникает из-за условий, в которых дети оказываются в школе: недостаточная освещенность, слишком мелкий шрифт, частое использование черной доски, на которой учитель пишет, не заботясь о величине букв. А ведь ученик должен их увидеть с весьма далекого расстояния. Все это утомляет глаза. Острота зрения, говорит доктор Лепринс, стремительно падает, если освещение ниже определенного уровня. Ученик, работающий при недостаточном освещении, помогает себе тем, что увеличивает угол рассмотрения объекта, приближая объект к себе.

При низкой остроте зрения увеличивается время на разглядывание каждой буквы. Таким образом, недостаточное освещение замедляет работу, и острота зрения не увеличивается за счет приближения объекта.

Миопия — это приспособление организма к нездоровым условиям работы, позволяющее трудиться быстрее».

(Бруардель и Мосни «Школьная гигиена». Париж, 1914)

Вроде бы решение напрашивается само собой: пусть ребенок найдет себе место более освещенное. Если доска далеко от него, пусть подойдет. Совершенно невинные вещи: возможность пересаживаться, передвигаться по классу. Кто запретит эти мелочи, спасающие от слепоты? Так легко сделать, чтобы ребенок, устав сидеть, мог встать, устав от писанины, мог отдохнуть. Тогда и кости не искривятся. Кого не взволнует вид малютки, которому калечат позвоночник за партой, как в средние века ломали ноги в испанском сапоге. Ради чего все эти немыслимые страдания? Да просто человек пытается занять место Бога, пытаясь формировать сознание ребенка по собственному образу и подобию.

Давайте назовем лекарство, которым так называемая наука пытается уберечь детей от сколиоза. Она точно определила рабочую позу, в ней ребенок может находиться долго без вреда для здоровья.

«Ученик, сидящий за партой, должен прочно опираться ногами о пол или специальную скамеечку, достаточно широкую, его голени составляют прямой угол с бедрами, а бедра располагаются под прямым углом к туловищу, не считая легкого наклона, что связано с положением скамейки и крышки парты. Спина должна быть прямая, чтобы позвоночник не искривлялся. Руки вытянуты вдоль туловища. На грудную клетку не давит передний край парты, дыхательные движения не стеснены. Обе ягодицы в равной степени прижаты к сиденью стула, голова, чуть склоненная вперед, находится примерно на расстоянии 30 см от поверхности стола. Предплечья на две трети находятся на столе, но не опираются на него.

Чтобы соблюсти все эти требования, необходимо подобрать размеры стула и стола в соответствии с ростом ребенка и пропорциями его тела. Вот параметры, которые, по мнению Дюфестеля, нужно знать, чтобы найти ученику подходящую парту:

1) рост;

2) длину ноги от колена до стопы, при измерении ребенок сидит, стопы опираются о пол (это определяет расстояние от сиденья стула до пола или подставки для ног);

3) передне-задний размер грудной клетки (прибавив к нему 5 см, получим расстояние от переднего края парты до спинки стула);

4) длину бедра (две трети этой длины — глубина сиденья стула);

5) расстояние от сиденья стула до верхней точки эпигастрального угла (прибавив несколько сантиметров, получим высоту стола).

В связи с быстрым ростом детей подобные измерения необходимо производить дважды в течение учебного года, в начале каждого полугодия, и тогда менять парты ученикам».

Есть в природе такой маленький рак-отшельник. Он рождается без панциря и поэтому ищет себе раковину для жилья. Когда рачок подрастает, раковина становится тесной, он покидает ее и устраивается в другой, побольше. Рак проделывает эту операцию совершенно самостоятельно, без ученых, которые его измерят, без учителя, который подберет ему раковину. Но ребенок, с точки зрения взрослых, гораздо глупее рака.

Невозможность удержать 40–50 детей в неподвижности в гигиенически правильной позе в течение многих часов (да и как найти скамейки, точно соответствующие меняющимся размерам учеников?) мешает практическому применению лекарства. Итак, дети остаются сутулыми, проблема нерешенной.

Оказалось, проще устроить, как в некоторых римских школах, подобие ортопедической клиники. Там создали дорогой механизм, где учеников по очереди как бы подвешивают, что напоминает метод лечения искривления позвоночника вследствие туберкулеза или рахита. Здоровые дети, словно больные, страдают от этой процедуры, зато врачи демонстрируют прекрасную статистику. Если процедуру проводить регулярно с 6 лет, она замечательно компенсирует вред, наносимый сидением в школе, и ребята будут спасены от сколиоза.

Открытие экспериментальной психологии: переутомление, нервное истощение

Если гигиенист, проникнув в школу, открыл школьный сколиоз и миопию, то психолог обнаружил переутомление, изучил школьную усталость. Он шел по стопам врачей, то есть старался облегчить страдания, и создал в науке новое направление, чье название еще не определилось. Одни называют его прикладной школьной психологией, другие — научной педагогикой.

Нужно вспомнить, что экспериментальная психология была основана в 1860 году физиком Фешнером, привыкшим исследовать вещи, не людей. Он перенес физические методы исследования на психику человека и так создал психофизику. Инструменты его были очень точны, однако разброс данных так велик, что, говоря языком математики, это нельзя объяснить погрешностями измерений, это погрешность метода. Давайте сравним с физикой. Чтобы измерить жидкость, нужен иной инструмент, чем для измерения твердых тел. Нельзя, к примеру, измерять ткань литрами, а вино метрами. Представляете, как велико должно быть различие между инструментами для измерения физических и духовных субстанций!

После психофизики усилиями Вандта возникла психофизиология. Вандт, физиолог, применил методы физиологических исследований. И сумел измерить скорость нервных реакций. В примитивных изысканиях Фешнера применялись инструменты столь точные, что могли измерить шум, издаваемый каплей воды, падающей с высоты одного метра. Вандт взял хронометр с разрешающей способностью в тысячные доли секунды. Но сознание не поддавалось самым точным приборам. Результаты всех опытов, точнее разброс цифр, показали, что ученые не смогли ничего измерить. Объект исследований ускользнул. Достаточно сказать, по подсчетам Экснера скорость прохождения нервного импульса — 8 метров, а у Блоха — 194 метра за один и тот же промежуток времени.

Несмотря на такие погрешности, демонстрирующие абсурдность исследования, экспериментальная психология разрабатывается многими учеными, претендующими на математическую точность.

Именно в недрах этой науки возникло направление, обратившее внимание на школу. Его цель — способствовать интеллектуальному развитию ребенка и вернуть силу педагогике.

Способы изучения не только психофизические или психофизиологические. Отделившись от своих предшественниц, экспериментальная психология развивается достаточно независимо. Она пользуется чисто психологическими тестами для собственных целей. Не исключаются и кабинетные исследования, измерительный инструментарий, например эстезиометр или эргограф. Им находится применение в школе.

Скажем, прочитать одну печатную страницу, вычеркивая одновременно все буквы «а» — наиболее известный тест на внимание, если учитывать время, затраченное на выполнение упражнения. Считать вслух от 1 до 100, выполняя параллельно письменно арифметические действия, — способ измерить распределение внимания, опять-таки если учитывать затраченное время и количество допущенных ошибок. Подвергнув одновременно множество людей подобным испытаниям, можно сравнивать индивидуальные уровни. Определенные диктанты, проведенные в классе с учетом времени и ошибок, служат практичным способом измерения коллективного уровня.

Эти опыты, рекомендованные психологами, не должны мешать нормальной жизни школы. Они словно довесок к повседневной работе.

Подобные опыты позволили обнаружить огромное количество ошибок и трудностей, в частности, с удержанием внимания, то есть детскую усталость.

Тревога! Прежняя педагогика занималась только тем, что дети должны делать. Наука заставила нас задуматься об опасности школы для нервной системы учеников.

Умножаются исследования, посвященные детской усталости, — ради победы над ней. Учитываются все обстоятельства: возраст, пол, уровень интеллекта, тип нервной системы, время года и суток, день недели, привычка, темп и заинтересованность, смена видов деятельности, положение тела и даже ориентация по сторонам света.

Наука перед стеной неразрешимых проблем

В итоге всех исследований — нерешенных проблем становится больше. Ученые не знают, кто устает больше, мальчики или девочки, умные дети или глупые. По поводу типа нервной системы Тиссье сказал: «Каждый устает, когда хочет». Замечено, что усталость нарастает от осени к весне. Но связано ли это с влиянием времени года или с работой школы, никто не скажет. Относительно времени суток «по-прежнему неясно, уменьшается ли утомляемость, если ребенок трудится в часы большей активности». Известно, меньше всего дети устают по понедельникам и пятницам, но и это знание недостоверно. Привычка, темп, интерес — «мы спорим, уменьшают ли эти факторы усталость или просто маскируют ее». Ответа нет. По поводу смены видов деятельности были проведены очень интересные опыты. Установили, что частая смена работы утомляет больше, чем сосредоточенность на одной задаче. Внезапное прекращение занятий также отнимает много сил. Вот пример, взятый Клапаредом из статьи Шульца. «В первый день девочки занимались арифметикой 25 минут, а потом списывали 25 минут. На второй день они выполняли ту же работу, но дольше: по 50 минут каждую часть. Результаты второго дня оказались гораздо выше». Несмотря на подобные исследования, в школе принята частая и внезапная смена видов деятельности, и это считается научным подходом к борьбе с утомляемостью учеников.

Еще одно чрезвычайно любопытное исследование касается коэффициентов трудности различных школьных предметов, в зависимости от того, насколько они утомляют детей. Вагнер априори присвоил максимальный коэффициент, 100, самому трудному, по его мнению, предмету — математике. Остальным предметам соответственно присвоили такие коэффициенты:

Заметим, что метод установления коэффициентов довольно субъективен. Тем не менее можно сделать выводы.

«Было бы интересно узнать, зависит ли коэффициент трудности предмета от возраста ребенка. С одной стороны, в период, когда мозг лучше всего готов к усвоению данной науки, ей надо уделить основное место в расписании. С другой стороны, составляя расписание, нужно по возможности начинать день с наиболее трудных предметов».

(Клапаред «Психология ребенка и экспериментальная педагогика», 1912)

Вейхард выделил особый токсин усталости, а также создал антитоксин, прошедший испытания на крысах и в клинических условиях. Наблюдая динамику выработки токсина, ученый установил, что скучная работа вызывает более активное его выделение, чем интересная.

Все науки и опыты свидетельствуют об одном: ничто не может снять усталость ученика. Ясно, что внезапная резкая смена деятельности не уменьшает, а увеличивает усталость. Только приятная, интересная, радостная работа спасает от переутомления.

«Необходимость сделать обучение и воспитание увлекательным признавалась всеми педагогами, достойными этого звания (Фенелон, Руссо, Песталоцци, Гербарт, Спенсер), но идея до сих пор не реализована в повседневной практике, — говорил Клапаред. — Все признают, что первая задача учителя, как и врача, не навредить. Однако это невозможно, ибо всякое школьное обучение мешает в той или иной степени нормальному развитию ребенка. Постоянной заботой учителя, следовательно, должно быть посильное уменьшение причиняемого вреда».

Слабое утешение после стольких научных исследований, мы встречаем на каждом шагу проблемы и ни одной не умеем разрешить. Однако есть и проблема всех проблем: сделать приятным и радостным место, где истязают тело, а скука отравляет кровь. Невозможно учить без вреда, но мы стараемся компенсировать нанесенный вред доставленным удовольствием. Трудная задача. Вот почему бесконечная цепь вопросов опутывает новую науку, имя которой: ignorabimus.

Поэтому, следуя указаниям гигиенистов и психологов, учителя сегодня стремятся устранить отдельные неприятности из целого клубка проблем. Облегчают программы, сокращают учебные часы, отменяют письменные домашние задания. Возникает новая ситуация: дети почти заброшены большую часть дня, хотя наше время требует интенсивного развития молодежи, готовой к освоению все более сложной культуры общества.

Возможно, спасение в недавно открытых антитоксинах усталости? «Подумайте, — справедливо замечает Клапаред, — сыворотка против усталости, как было бы здорово! С этой точки зрения, коэффициент трудности предметов полезнее пересмотра программ». Действительно, коэффициент, обозначающий степень выработки токсина, мог бы определять дозу антитоксина для каждого предмета. В недалеком будущем ученые советы приведут к тому, что рядом с ортопедическим кабинетом в школе появится психохимический, где по вечерам, после процедуры исправления позвоночника, ученики получат точно рассчитанную дозу лекарства, освобождающего организм от яда скуки.

Кажется дурной шуткой? Нет. Ортопедический кабинет уже стал реальностью, значит, и химического недолго ждать осталось. Если бы свобода обеспечивалась машинами, а справедливость лекарствами, это стало бы логическим концом всех наук, выросших на подобных заблуждениях.

Настоящая экспериментальная наука, основа педагогики, освобождающей ребенка из рабства, пока не родилась, но появится непременно после многочисленных исследований, касающихся страданий истязаемых детей, как химия возникла после алхимии, а настоящая медицина — после эмпирической медицины прошлого.

Я считаю важным привести здесь мнение одного человека, который, покинув математику, обратился к биологии и экспериментальной психологии. Я говорю об английском инженере, ошибавшемся относительно своего призвания, но в последние два года посвятившем себя изучению моей методики и вернувшемся в родной университет в качестве студента факультета биологии.

«В психологии мы изучаем различные экспериментальные данные. Мы спорим о мышлении, о воображении. Честно говоря, это не проясняет проблему. Но я понимаю, что быть в курсе новейших исследований полезно. В современной психологии нет ничего, адекватного нашей методике. Ученые напоминают мне людей, которые рассматривают дерево и, замечая лишь очевидные внешние признаки: форму листьев, кроны, серьезно сообщают о своих наблюдениях на очень сложном языке, полагая, что это и есть настоящая наука. Правда, они часто путают определение с описанием. Описывая потрясающие вещи, сводят их к сухим определениям, чтобы остаться верными своей науке, в них нет вдохновения.

Они совсем не рассуждают, много читают, мыслят при помощи ментальных образов, далеких от реальности, так диаграмма, нарисованная на доске, не похожа на живой организм. Они думают, что движутся вперед, и не учат своих последователей наблюдать самостоятельно, не учат, не причиняя вреда. Напротив, они мучают учеников определениями и описаниями, такими странными и неопределенными, что молодые совсем перестают думать.

А ведь в дереве есть структура, которой они вовсе не знают. Эта структура могла бы объяснить все внешние особенности. Мелкие детали свелись бы к общим корням, их было бы легко классифицировать.

Эти люди напоминают мне античных звездочетов, которые, пока не были открыты законы движения планет, ограничивались описаниями Большой Медведицы, Рака, Козерога.

Я ненавижу строгих ученых, не сознающих своего невежества, издающих толстенные книги с такой важностью, словно открывают абсолютную истину. Книги, которые будут давить на сознание учеников, иссушая их, как и сами учителя. Ученики заняты только сдачей экзаменов, а не научным прогрессом, и профессора им в этом успешно помогают. Итак, мы все рабы ошибочной системы образования, которая нуждается в реформах».

Мои эксперименты

Организация психической жизни начинается с внимания

Моя экспериментальная практика работы с детьми от 3 до 6 лет посвящена исследованию потребностей детской души, по аналогии с гигиеническими требованиями ухода за телом. Считаю необходимым рассказать об одном ключевом событии, благодаря которому я и сформулировала свой метод.

В Сан-Лоренцо я впервые использовала в работе со здоровыми малышами материалы, которые долгие годы служили для обучения больных детей. Однажды я обратила внимание на трехлетнюю девочку, совершенно погруженную в процесс складывания цилиндров. Она вынимала и снова вставляла деревянные цилиндры в нужные углубления блока и казалась столь сосредоточенной, что меня это поразило. До сих пор я не замечала в детях такого упорства. Более того, всегда была уверена, что внимание детей нестабильно, легко переключается с одной вещи на другую. Что же происходит?

Я стала внимательно наблюдать за малышкой, не отвлекая ее. Мне захотелось сосчитать, сколько раз ребенок повторит одно и то же упражнение. Поскольку девочка не собиралась бросать цилиндры, я взяла креслице, в котором она сидела, и поставила его вместе с ребенком на стол. Моя труженица при переезде схватила впопыхах свои деревяшки, затем устроила блок на ручке кресла, цилиндры сложила на коленях и продолжила прерванное занятие. Я предложила остальным детям спеть. Мы спели. Малышка не отвлекалась от коробки. Я насчитала 44 повтора, прежде чем ребенок остановился, причем сам, до этого никакие внешние раздражители ей не мешали. Девочка выглядела вполне довольной и счастливой, словно только что пробудилась от освежающего сна.

Это незабываемое впечатление стало для меня открытием. В дальнейшем подобное поведение обнаружилось и у остальных детей. Значит, подобная реакция может повторяться в определенных внешних условиях. Каждый раз, испытав состояние поляризации (концентрации) внимания, ребенок совершенно менялся: становился спокойнее, сообразительней, экспансивнее. В нем возникали психические процессы, аналогичные наиболее сложным процессам сознания, словно происходило перерождение.

Как в перенасыщенном растворе появляется точка кристаллизации, вокруг которой хаотичная масса складывается в кристалл чудесной формы, так и феномен поляризации внимания словно превращал все, что было беспорядочного в сознании ребенка, в некое внутреннее творение, проявляющееся в каждом поступке.

Я задумалась о сущности человека, который рассеянно скользит среди хаотично разбросанных вещей, пока одна особенная вещь не остановит его внимание. Человек действительно открывает самого себя и чувствует, что начинает жить.

Это духовное событие, способное перевернуть сознание взрослого, один из этапов «внутреннего становления». Это нормальное начало внутренней жизни ребенка, его развития. Это бесценный опыт, возможность дальнейшего поиска. Так душа ребенка совершает открытия.

Так возник метод, прославляющий духовную свободу.

История маленькой девочки быстро разошлась по свету и поначалу воспринималась как сказка. Однако эксперименты, произведенные в разных странах, простые и очевидные принципы духовной «гигиены» убедили скептиков.

Психическое развитие совершается при помощи внешних стимулов. Каковы они должны быть, следует определить экспериментальным путем

Мой вклад в науку воспитания маленьких детей состоит лишь в том, что я, пользуясь экспериментальными данными, определила форму свободы, необходимой для внутреннего развития.

Невозможно было бы придумать эту свободу, если бы ребенок по своей природе не был способен к спонтанному, естественному движению, если бы в нем не было жажды усилия (желания проявить внутренние силы) и стремления обрести средства, необходимые для гармоничного роста. Чтобы развиваться в нужном направлении, ребенок, которому предоставлена свобода действий, должен найти в окружающей среде нечто, соответствующее его внутреннему порядку. Так насекомое находит нужный ему цветок. Пчела совершенно свободна, но в поисках нектара, бесценного для нее питания, она опыляет цветы. И нет ничего прекраснее в природе, чем эта связь двух существ, предназначенных самим провидением для взаимной поддержки.

Секрет свободного развития ребенка в том, что он сам находит свою духовную пищу, повинуясь глубинному импульсу, сравнимому с тем могучим инстинктом, который заставляет новорожденного припадать к материнской груди. Это неодолимое стремление наилучшим образом обеспечивает внутренние потребности малыша.

Стремясь удовлетворить свой инстинкт, свой внутренний голод, ребенок строит, познает себя. Так младенец, питаясь молоком матери, созидает собственное тело, осваивает естественные движения.

Итак, отныне проблема образования состоит не в поиске средств воздействия на внутренний мир детей ради формирования особых качеств, но лишь в предоставлении им необходимого питания.

Ребенок по собственной воле осуществляет достаточно сложно организованную деятельность, в процессе которой, повинуясь своему инстинкту, упражняет ум, развивает способности, столь высоко почитаемые взрослыми, но почему-то признанные чуждыми детской природе. Терпение, работоспособность, послушание, спокойствие, нежность, вежливость, искренность — эти качества мы привыкли разделять и одно за другим якобы формировать у наших учеников, не зная на самом деле, как это делается.

Ребенку необходимо, чтобы мы дали свободу его спонтанному развитию, чтобы наше несвоевременное вмешательство не остановило его мирное, спокойное движение. Так мы даем свободу младенцу, чтобы он лучше усваивал молоко и нормально рос.

Взрослые должны дожидаться проявлений внутренней жизни малыша, всплесков неожиданных и захватывающих. Умная мать, дающая младенцу пищу и отдых, следит за его развитием и ждет, пока природа заявит о себе: первый зуб, первое слово и, наконец, день, когда ребенок встанет на ножки и пойдет.

Однако, чтобы увидеть проявления психического развития, нужно подготовить определенную среду, поместив туда все необходимые средства. Вот к каким выводам привел меня опыт.

До сих пор мы говорили о детской свободе в широком смысле слова, не определяя разницу между свободой и одиночеством. Есть общее мнение: свобода не безгранична, к свободе надо готовиться, но нет точного рецепта, как организовать эту свободу — и еще нечто интуитивное, сопутствующее свободе, что мы не умеем назвать.

Именно здесь начинается новое образование.

Необходимо так подготовить среду, чтобы ребенок нашел в ней средства самообучения. Эти средства собираются не по воле случая. Их отбор — результат экспериментальных исследований, пока не осуществленных в полной мере. Слишком слаба научная база, слишком много требуется труда и времени. Нужны годы на поиск того, что по-настоящему необходимо для психического развития детей. Ведь педагоги, не заботившиеся о детской свободе, не решали проблему. Самые крупные ученые, самые опытные учителя не смогут с ходу организовать подобную среду. Причины вполне понятны. Предварительные эксперименты займут очень много времени. Нужна особая наука по разработке средств самообучения. Всякий, кто сегодня говорит о свободе ребенка в школе, обязан представлять механизм ее осуществления.

Главный критерий любого научного инструмента — точность. Линзы физиков устроены в соответствии с законами преломления света. Инструмент педагога должен соответствовать проявлениям детской психики, словно особый систематический ментальный тест. Он не может быть основан на внешних параметрах, иначе произойдет оценка лишь мгновенной психической реакции, им же спровоцированной. Настоящий педагогический инструмент представляет собой стимул, соответствующий психическим реакциям, которые сам же вызывает и поддерживает. Именно психические реакции определяют и формируют ментальный тест. Единственная психическая реакция, которая позволяет сравнивать тесты, — это длительность поляризации внимания на объекте и количество повторений действий с ним. Если стимул совпадает с индивидуальной реакцией, он служит не только для ее измерения, но и для поддержания. Значит, это стимул внутреннего развития. В такой деятельности, пробужденной и поддержанной, организм начинает внутреннюю работу по отношению к стимулу.

До сих пор среди педагогов была, скорее, распространена наука формирования личности, чем наука ее познания. Традиционная педагогика исходила из тезиса «восприимчивости» ребенка, которого следует обучать, воспитывать — при полной пассивности с его стороны. Новое научное направление исходит из представлений о личности, активной в своих реакциях, она развивается в ходе взаимодействия с определенными стимуляторами, отобранными экспериментальным путем. Новая педагогика связана с современной наукой, хотя и не основывается исключительно на данных позитивной психологии. Ее метод — это, в сущности, и есть экспериментальная наука, поскольку строится на экспериментировании, наблюдении, изучении, открытии новых явлений, их воспроизводстве и использовании.

Можно определить качество и количество внешних стимулов

Нет ничего интереснее подобных опытов. С их помощью можно очень точно определить количество и качество внешних стимулов. Например, трехлетнего ребенка ненадолго увлекут маленькие геометрические фигурки. Однако, если увеличивать постепенно их размер, мы найдем оптимальную форму, которая возбудит устойчивый интерес. С большими фигурками малыш будет заниматься долго, и эти упражнения станут фактором его развития. Мы повторяли подобные эксперименты на множестве детей и определили нужный размер фигурок.

То же самое с цветом и всеми остальными свойствами предметов. Чтобы вещь привлекала внимание, нужно точно подобрать все параметры. Они определяются по реакции ребенка. Итак, качественные характеристики предмета определяются в ходе серии экспериментов — по активности, которую они провоцируют в детях, чьи длительные упражнения с одним и тем же предметом являют собой феномен самообучения.

Среди разнообразных качеств наших материалов особого внимания заслуживает одно, поднимающее деятельность на более высокий интеллектуальный уровень, — возможность контроля ошибок.

Раз уж мы говорим о самообучении, нужно, чтобы стимул не только провоцировал деятельность, но и направлял ее. Ребенок не просто длительное время занимается с какими-то предметами, его упражнения должны быть безошибочны. Все свойства материалов определяются не только тем, насколько они привлекают внимание детей, но и тем, насколько позволяют контролировать ошибки, то есть требуют деятельности самого высокого уровня: сравнения и рассуждения. Первый материал для занятий трехлетнего ребенка — это большие блоки с наборами цилиндров разного размера, которые можно переставлять. Здесь контроль ошибок осуществляется механически: если хоть один цилиндр поставить неправильно, то весь набор в блоке не поместится. Ошибка становится препятствием в работе, преодолеть это препятствие можно, исправив ошибку. Контролировать себя здесь так легко, что ребенок, заинтересованный в решении проблемы, сам догадается, как это делать.

Мы заметили: не только конкретная задача интересует детей, заставляет их повторять упражнение многократно, совершенствоваться. Не просто перемещение предметов увлекает малышей, но и новые умения, незаметно приобретаемые. К примеру, умение различать размеры цилиндров, чего раньше они не умели. Задача интересна, если есть возможность ошибок, неизбежных в процессе нормального развития. Любопытство, вызванное необычной задачей, — это не тот глубинный интерес, который возникает из жизненных потребностей ребенка и развивающий его личность. Если душа увлечена самой проблемой, это может нарушить гармонию внутреннего мира, как и всякое внешнее вмешательство. Я, вероятно, излишне акцентирую данный момент, но моя опора — многочисленные наблюдения и опыты.

В наборе цветных цилиндров, предназначенных для обучения визуальному различению размеров, контроль ошибок осуществляется уже не механически, а психологически. Ребенок, умеющий визуально различать размеры, увидит ошибку. Все цилиндры, конечно, должны быть определенных цветов и размеров.

Хороший материал контролирует ошибки даже своим внешним видом, величиной, ярким цветом. Более сложный способ контроля ошибок предусмотрен в таблице Пифагора. Здесь необходимо сравнить свою работу с образцом — это требует от ученика сознательного волевого напряжения, а значит, создается ситуация осознанного самообучения. Но каковы бы ни были формы контроля ошибок (от механических до более сложных, психологических), они обязательны для всех материалов и определяются, как и прочие характеристики, по реакции ребенка, по тому, насколько долго он готов концентрировать свое внимание на предмете, сколько раз готов повторять упражнение.

Для определения качества материалов есть разные критерии. Если материалы сделаны очень точно, они провоцируют упорядоченный процесс самостоятельного тренинга, настолько соответствующий внутреннему состоянию ученика, что в какой-то момент возникает новое психологическое качество, некий высший уровень развития.

Тогда ребенок внезапно оставляет материалы — без признаков усталости, а как бы зарядившись новой энергией. Его сознание готово к абстракциям. На этом уровне он обращает внимание на внешний мир, изучает его теми способами, которые усвоил ранее. Он проводит сравнения количественные и качественные, демонстрируя истинные достижения своего образования. Этот период, известный как период «открытий», воодушевляет детей, наполняет их радостью.

Этот этап развития ведет к дальнейшим высотам. Внимание ребенка уже не должно быть обращено на предметы, поскольку начинает развиваться его абстрактное мышление. Если в этот момент педагог предложит ученику опять заняться материалами, он задержит его продвижение, воздвигнет преграды на его пути. Угаснет воодушевление ученика — для него закроется путь прогресса.

Слишком большое количество материалов также может отвлечь детей, сделать их упражнения механистичными. Не желая этого, даже не заметив ничего, мы помешаем воспитанникам испытать психологический подъем. Такая работа пуста, а в пустоте умирает душа.

Как же определить необходимое и достаточное количество материалов, отвечающее внутренним потребностям детей?

Наблюдения за проявлениями детской активности определяют это количество. Вот малыш погружен в работу с материалом, на лице выражение напряженной сосредоточенности. Вдруг, подобно самолету, завершившему свой короткий разбег по взлетной полосе, он незаметно для себя поднимается ввысь. В очевидном невнимании к предметам проявляется его истинная сущность, лицо ребенка сияет от радости. Со стороны кажется, он ничего не делает. Но лишь на мгновение. Скоро он заговорит и расскажет нам, что с ним происходит. Неудержимая активность приведет его к новым исследованиям и открытиям. Он спасен!

Посмотрим на другого ученика. В нем также проявлялись простейшие реакции, но вокруг было слишком много вещей. В момент созревания его остановили, парализовали, можно сказать, одолели земные узы. Его внимание не концентрируется на новых предметах, легко переключается, следовательно, нарастает усталость — очевидно, слабеет внутренняя активность. Ребенок становится груб, глупо насмешлив, неорганизован, постоянно требует все новых материалов и, наконец, остается в плену гибельного тщеславия. У него отныне нет иных потребностей, кроме желания «разогнать тоску». Он никого не слушается, он в опасности. Если кто-нибудь не поможет бедняге, не уберет подальше бесполезные вещи и не покажет дорогу к небу, возможно, малыш сам не справится с этим.

Эти два противоположных примера показывают нам, на что следует ориентироваться, определяя количество материалов, необходимых для развития.

Излишек материалов замедляет развитие, это доказано и подтверждено всеми моими сотрудниками. Если же материалов мало, самообучение примитивизируется и не приводит ребенка к созреванию, к абстрактному мышлению, второму повороту на бесконечной дороге самообучения.

Возможность сохранения длительного напряженного внимания, способствующего многократному повторению упражнений, вынуждает искать стимулы, соответствующие возрасту. То, что заставит трехлетнего малыша 40 раз повторить одно и то же, вряд ли подвигнет шестилетку хотя бы на 10 повторений. То, что интересно трехлетке, возможно, оставит равнодушным первоклассника. А ведь шестилетний ученик способен гораздо дольше удерживать внимание, если, конечно, материал отвечает его потребности. Трехлетние дети не повторяют упражнений более 40 раз, шестилетние могут 200 раз повторить по-настоящему увлекательное действие. Максимальная продолжительность работы с одним предметом у трехлетнего ребенка — полчаса, у шестилетнего — более двух часов.

Таким образом, материалы, например, для подготовки к обучению письму не имеют никакой ценности, если сделаны без учета возраста детей.

Моя система обучения письму строится на подготовке движений, физиологически присущих процессу написания букв. Обращение с орудием письма, контуры букв. Дети, то заштриховывая контуры рамок, то обводя пальцами шершавые буквы, закрепляют два мускульных механизма. Закрепляют так прочно, что в результате рождается «спонтанное письмо», каллиграфическое, одинаково прекрасное у всех учеников, потому что они осваивали одинаковые движения, обводя одинаковые буквы. И теперь могут точно воспроизвести освоенную форму. Чтобы действительно закрепить мускульное движение, необходимо многократное повторение упражнений. Максимальный интерес к штрихованию фигур и обведению букв мы наблюдали у детей 4–5 лет. Если дать те же материалы шестилетнему ребенку, он не станет ими заниматься, и его почерк будет гораздо хуже, чем у того, кто начал писать в подходящем возрасте. Это относится и к остальным разделам. Таким образом, можно экспериментально определить с точностью, о которой я и не мечтала, склонности детей и, предоставив им нужный материал, судить в зависимости от возраста об уровне их интеллектуального развития. Значит, можно точно определить средства развития, установить истинное соответствие между стимулами и внутренними потребностями учеников. Тот, у кого есть эти стимулы, легко сумеет поддержать естественное развитие психической жизни ребенка и создать свободную школу.

Развивающие материалы необходимы только как «начало пути»

Организуя внешнюю развивающую среду, мы должны сохранить материальный отпечаток внутреннего развития. Именно это нужно сознанию в его движении, его полете. Материальная часть не вмещает в себя печать целостного сознания. Так след ступни на песке — еще не отпечаток тела. Аэродром — это не место движения самолета, но кусочек земли, необходимый для взлета. Место отдыха, ангар, куда всегда можно вернуться.

То же и с психическим развитием. Есть необходимая материальная часть, откуда сознание начинает свое движение и где находит себе убежище, отдых, точку опоры, без которой невозможно расти и свободно развиваться. Но эта точка опоры должна воспроизводить формы сознания, вмещать их в себя, оказывая материальную поддержку духовным потребностям. Например, в первый период психической жизни ребенка материал нужен для простейших сенсорных упражнений. Его количество и качество определяются сенсорными потребностями, заложенными природой. Предметы позволяют осуществлять деятельность, достаточную для развития высших психических функций, наблюдения и абстракции. Однако ничто в этом материале не соответствует радостному и плодотворному движению сознания ребенка во внешний мир.

Развивающееся сознание нуждается в более сложных упражнениях, но все то же простейшее свойство удержания внимания проявляется при изучении алфавита и арифметики. Интеллектуальные упражнения усложняются, чтобы установить связь между слуховым, зрительным и двигательным образом языка, устного и письменного, и чтобы перейти к изучению количества, пропорции, числа. Здесь проявляются те же феномены сознания: терпение, постоянство и одновременно — живость, активность, радость, если внутренняя энергия находит инструменты, чтобы спокойно выразить себя.

Так развивается и укрепляется сознание во внешней среде, совпадающей с внутренним устройством. Оно проявляет себя в уравновешенности, спокойствии, дисциплинированности, которые свойственны нашим детям.

Итак, для сознания ребенка материал — что-то вроде лестницы, которая помогает подниматься ступенька за ступенькой. На каждой ступени должны быть особые развивающие средства. Чтобы выполнить свое предназначение, материал должен представать всегда в новой форме, все более сложной, способной удержать внимание детей, сделать их умы более зрелыми, пробудить усердие и терпение, сопутствующие развитию гибкости, уравновешенности психики, а также способности к абстрагированию и спонтанному творчеству.

Мы видим учеников, старательно упражняющих память, хотя нам и кажется это скучноватым. В них живет не просто потребность запоминать образы мира, но и как можно быстрее, осознанным усилием, получить знания о нем. Проявление этого феномена поражает и восхищает нас, когда мы наблюдаем заучивание таблицы умножения. Заучивание стихов или прозы не вызывает такого восхищения, хотя очень нравится многим.

Интересно наблюдать полное равнодушие ребенка к пособиям по арифметике. На определенном уровне зрелости он хочет рассуждать абстрактно, складывать и умножать абстрактные числа, словно слышит внутренний приказ, который одновременно освобождает душу и позволяет экономить время. Восьмилетние дети становятся страстными счетоводами.

Наши ученики, пользуясь предоставленной им свободой на пути самообучения, научились слышать свой внутренний голос. Как новорожденный при правильном кормлении спокойно дожидается очередного приема пищи и начинает плакать точно в момент следующей еды, так старшие дети обращаются к новым материалам, новым формам работы точно в момент таинственного внутреннего созревания. Причем делают это так уверенно, что очевидна внутренняя необходимость. Так же, ощущая физиологические потребности, они заявляют нам, что голодны, хотят пить или спать. Так ученики обращаются к книгам, грамматическим упражнениям или материалам наблюдений за природой. Их чувствительность (сенситивность) проявляется в ясно выраженном желании. Учителю остается лишь соответствовать.

Несомненно, для успешного развития таких способностей необходима внешняя среда, а учитель, ожидающий от ребенка осознанного продвижения, не может действовать случайным образом. Должен быть план, разработанный на основе предварительных экспериментов. Так мы создавали развивающую внешнюю среду.

Окружающая ребенка среда напоминает конус, вершина которого — начало психической жизни, первичный импульс, который толкает ребенка двух с половиной лет к сенсорным стимулам. Этот импульс, развиваясь, постепенно осложняется за счет растущих психических потребностей ребенка.

Следует учесть еще и природу знаний. Каждый предмет, к примеру арифметика, грамматика, геометрия, естественные науки, музыка, литература должны быть представлены материальными предметами в нашей хорошо продуманной конструкции. Но первоначальной работы, преимущественно психологической, не достаточно. Необходимо сотрудничество со специалистами в разных областях, чтобы создать набор средств, необходимых и достаточных для самообучения.

Наши материалы можно было бы сравнить с дидактическими пособиями традиционной педагогики, если бы не принципиальная разница. Дидактические материалы в обычной школе помогают учителю сделать свои объяснения понятными для всего класса, который смирно сидит и пассивно слушает. Здесь предметы — лишь иллюстрация, случайно выбранная, без научного исследования ее соответствия психическим потребностям ребенка.

У нас, напротив, развивающие средства экспериментально определены в зависимости от психического развития учеников. Они здесь не ради передачи знаний, они средства выражения внутренней энергии. И, следовательно, предоставлены индивидуальной активности каждого ребенка. Дети выбирают то, что им хочется, их предпочтения продиктованы внутренними потребностями психического развития. Ребенок занимается выбранным предметом сколько хочет, его поведение соответствует уровню зрелости сознания, а созревание нуждается в постоянной длительной работе. Никакой руководитель, никакой педагог не смог бы угадать внутренние потребности каждого ученика и время, необходимое для его личного созревания. Только сам ребенок открывает нам эту тайну, если он свободен.

Психические явления

Давайте посмотрим, с точки зрения науки, на поведение детей, воспитанных по нашим принципам, и откажемся от традиционной школьной системы, где развитие ребенка оценивается по его учебным успехам. Мы, как настоящие натуралисты, будем наблюдать развитие всех жизненных функций. Да, мы подготовили специальные внешние условия, но понимаем, что психические проявления связаны с естественным развитием внутренней активности детей.

У нас нет прямой связи между педагогом и учениками. Обучение не является последствием их встречи. Отдельные объекты системы, подобно катализаторам, провоцируют психические реакции, которые ведут к пробуждению, формированию личности. Дисциплина, следствие внутреннего закона, — главное проявление, знак начавшейся внутренней работы.

В первые дни после открытия новой школы мы видим ужасный беспорядок, особенно если педагог еще не слишком опытен. Не всегда интерес детей к материалам возникает немедленно. Учитель растерян. Ведь ребята не бросились, как он надеялся, к полкам, выбирая что-то на свой вкус. Конечно, царит страшный беспорядок. И педагог становится своеобразным ограничителем свободы, которую должен почитать, и руководителем процесса взаимодействия учеников с материалами. Опытные преподаватели хорошо понимают, что свобода начинается только с началом особой жизни, которая постепенно будет развиваться в детях. Необходимо тактично облегчить ребятам первые дни, помочь сориентироваться.

Эксперименты в самых трудных условиях очень интересны и ясно показывают основной психологический феномен: порядок, возникающий из хаоса.

Предлагаю познакомиться с двумя разными описаниями. Одно принадлежит мисс Джордж из американской школы, второе — мадемуазель Дюфрен из Англии.

Первоначальный беспорядок впечатляюще описан мисс Джордж. «Они (дети) сначала выхватывали предметы друг у друга из рук. Если я пыталась показать конкретный материал одному ребенку, остальные, побросав все, чем занимались, бессмысленно и шумно толпились вокруг нас. Едва я завершала объяснения, ученики начинали бороться за право обладания данным материалом. Они не проявляли никакого интереса к пособиям, переходя от одного к другому, ни на чем не сосредотачиваясь. Они бесцельно носились по классу, не обращая внимания на окружающие предметы, сшибая столы, переворачивая стулья, наступая на разбросанные по полу материалы. Начинали в углу какую-то работу, тут же бежали в непонятном направлении, хватали что-то и сразу бросали, повинуясь мимолетным капризам».

Мадемуазель Дюфрен так рассказывает о своем первом опыте. «Должна признаться, что первые четыре недели были обескураживающими. Дети могли сосредоточиться на работе лишь на несколько минут. Никакого упорства, никакой инициативы. Время от времени бегали друг за другом, как стадо ягнят. Один ребенок хватал какой-то предмет — остальные немедленно хотели то же самое. Иногда они катались по полу, переворачивая стулья».

Вот лаконичное описание опыта работы с богатыми учениками в римской школе. «Самая большая проблема — дисциплина. Дети не могут сами сориентироваться, чем бы им заняться, и не слушают учителя, пытающегося чем-то их занять».

Все независимые эксперименты показывают, как одинаково начинает зарождаться порядок. В какой-то момент ребенок всерьез увлекается одним упражнением. Не обязательно первым в системе. Наоборот, довольно сложный материал может привлечь его внимание. Важно не это. Здесь значим сам факт внутреннего движения души в ответ на некий стимул. И пока этого достаточно.

Однажды испытав глубокую заинтересованность, не важно к чему, к любому из материалов, которые мы предлагаем ему как ответ на его психические потребности, ученик теперь начнет интересоваться всем, начнет естественным образом развивать свою деятельность. Однажды возникнув, этот феномен ведет к постоянному развитию, причем совершенно самостоятельному. Этот феномен возникает не в результате постепенного продвижения, как любой процесс, связанный с внешним дозированным, систематическим воздействием, нет, это изменение носит взрывной характер, как всякая неожиданность, которая случается однажды.

Здесь можно вспомнить о физиологических кризисах, свойственных растущему организму. День за днем — у ребенка вырос первый зуб. День за днем — он сказал первое слово. День за днем — малыш сделал первый шаг. Едва вырос первый зуб, следом появятся остальные. Сказано первое слово — разовьется речь. Сделан первый шаг — человек уже не разучится ходить.

Подобные кризисы происходят и с психикой детей. Привожу отрывок из дневника мисс Джордж, где описано установление дисциплины.

«Через несколько дней бесформенная клубящаяся масса непослушных детей начинает обретать форму. Мне кажется, ребята разобрались в себе. Во многих материалах, с презрением отвергнутых в первые дни как дурацкие игрушки, они начинают открывать что-то интересное для себя. Новый интерес превращает их в независимо действующих личностей».

Вот как написала об этом мадемуазель Дюфрен. «Они становятся совершенно разными. Случается, предмет, увлекший одного ребенка, не вызывает никакого интереса у другого. Дети проявляют внимание индивидуально, независимо друг от друга. Битва выиграна, когда ученик открыл что-то, нашел один материал, сильно заинтересовавший его. Иногда этот энтузиазм возникает внезапно, на удивление стремительно.

Однажды я перепробовала с ребенком почти все материалы комплекта, не вызвав ни малейшего интереса на его лице. Случайно я достала две таблички, красную и голубую, и обратила внимание малыша на разницу в цвете. Он жадно схватил таблички и за один урок выучил пять цветов. В последующие дни он перебрал все материалы, которыми раньше пренебрегал, и постепенно научился ловко обращаться с ними.

Ребенок, который сначала едва мог сосредоточить внимание, нашел себя, в конце концов, в одном из наиболее сложных материалов, мы называем его «штанги». Он играл с ними всю неделю и научился считать, даже немного складывать. Он заинтересовался цилиндрами, рамками, самыми простыми предметами — всеми разделами комплекта.

Едва дети находят интересный для себя предмет, беспорядок тут же прекращается. Прекращается душевный разброд. И ученики занимаются — рамками, цветными табличками…»

Крайне увлекательно следить за тем, как мисс Джордж описывает особые детали, возникающие на данном этапе. Она иллюстрирует пробуждение индивидуальности прелестным эпизодом.

«Речь идет о двух сестрах, одной 3 года, другой 5 лет. Младшая не проявляла своей индивидуальности, она во всем подражала сестре. Если старшая рисовала синим карандашом, младшая не успокаивалась, пока не получала точно такой же. Старшая ела хлеб с маслом, младшая не хотела есть ничего другого, что бы ей ни предлагали. Малышка ничем не интересовалась в школе, только ходила по пятам за сестрой, копируя каждое ее движение. Однажды младшая сестра заинтересовалась розовыми кубами, сложила свою башню с огромным удовольствием, много раз повторила это упражнение и совершенно забыла о старшей сестре. Старшая настолько удивилась, что сказала: «Смотри, я штрихую круг, а ты строишь башню!» Именно с этого дня в малышке проснулась ее индивидуальность, девочка начала развиваться самостоятельно и перестала быть копией, зеркалом своей сестры».

Факты внезапного развития качеств, которых не было у ребенка и которые внезапно появились после того, как укрепился длительный сосредоточенный интерес к работе, подтверждены множеством опытов, произведенных в самых разных местах совершенно разными людьми.

Мадемуазель Дюфрен рассказывает о четырехлетней девочке, не способной принести стакан воды, хотя бы полупустой, не опрокинув на себя все содержимое. Она и не делала ничего подобного, потому что очень хорошо знала, что не умеет. Она заинтересовалась материалами и вдруг начала ловко носить всевозможные емкости с водой. Когда ее одноклассники рисовали акварелью, она обожала приносить всем воду, не проливая ни капли.

Другой факт, заслуживающий нашего внимания, описывает австралийская учительница мисс Бартон. У нее была малышка, еще не умевшая говорить. Она лишь издавала нечленораздельные звуки. Обеспокоенные родители обратились к врачу за советом. Медик уверил их, что девочка здорова, а если пока не разговаривает, не страшно, скоро научится. Однажды ребенок обратил внимание на блоки с цилиндрами. Она долго и настойчиво ими занималась, наконец, с неослабевающим интересом повторив упражнение много раз, подбежала к педагогу и сказала: «Пойди посмотри!»

Этот факт убеждает нас, что, когда дети начинают увлекаться работой и самостоятельно развиваться, они радостны и счастливы. Психолог сказал бы: «Это усиление чувств, возникающее как следствие интеллектуальных достижений». Физиолог, произведя обследование с высокой точностью, сказал бы, что радость — это признак внутреннего роста, как увеличение веса — признак роста телесного.

Дети, кажется, чувствуют свой внутренний рост, сознают победы, завоеванные в ходе самостоятельного развития. И они выражают это своей безграничной радостью, высшим проявлением внутреннего мира. «По детям все видно, — говорит мисс Джордж, — это гордость людей, совершенно самостоятельно сотворивших нечто новое. Они скачут и бросаются мне на шею, научившись делать что-нибудь совсем простое, и говорят: «Я сам сделал, ты и не думала, что я так могу, сегодня у меня получилось лучше, чем вчера».

После таких случаев устанавливается настоящая дисциплина, именно такое поведение мы называем «уважением к чужой работе и правам других людей». Ребенок больше не отбирает материал у товарища, даже если очень хочет именно этот предмет. Он терпеливо ждет, пока материал освободится, и порой с интересом наблюдает за работой друга. Когда дисциплина установилась по всем внешним признакам, ребенок может работать независимо, чтобы развивать свою индивидуальность, но он не остается в изоляции. Напротив, между детьми царят искреннее уважение и любовь, чувства, которые скорее объединяют людей, чем разделяют. Так рождается особая дисциплина, включающая в себя чувства, неотделимые от принципа коллективизма.

Мадемуазель Дюфрен рассказывает: «После рождественских каникул в классе огромная перемена. Порядок устанавливается сам собой, без всякого моего участия. Дети слишком заняты работой, чтобы беспорядочно носиться, как это было вначале. Они сами берут в шкафу материалы, которые раньше казались им скучными. Они берут геометрические фигуры, цилиндры, начинают обводить пальчиками контуры деревянных форм, самые маленькие выбирают рамки с пуговицами или шнурками и трудятся без всяких признаков усталости. В классе царит рабочая атмосфера. Ученики раньше хватали предметы, повинуясь мимолетным капризам, теперь они испытывают потребность в определенном порядке, личном, внутреннем. Они концентрируются на работе, испытывая истинное удовлетворение от преодоления трудностей. Работа сразу повлияла на характеры детей. Они научились владеть собой».

Один пример особенно поразил мадемуазель Дюфрен. Мальчик четырех с половиной лет поначалу был очень нервным, возбудимым, отвлекал весь класс. У него было потрясающе богатое воображение. Если вы давали ему какой-нибудь предмет, ребенок не разглядывал форму, цвет, а сразу персонифицировал объект и перевоплощался сам, воображая себя кем-то другим. Но долго ни на чем не останавливался. Пока малыш болтал, он не мог ничего сделать как следует, даже пуговицу застегнуть. Вдруг начали происходить чудеса с мальчиком. Сначала он нашел одно любимое упражнение, потом стал работать с разными материалами, и его нервы постепенно успокоились.

Я выбрала из многих историй, описанных учителями римского Дома ребенка, две — про очень разных детей. Один пришел в школу слишком поздно, уже взрослым, уже воспитанным в иной среде. Второй был еще мал, как раз в самом подходящем возрасте для нашего Дома. Старший (пятилетний) уже успел походить в детский сад, где его много ругали за излишнюю подвижность. «В первые дни он доставил нам массу хлопот. Мальчик хотел работать, но не останавливался ни на одном занятии, говоря «это все игрушки». Он бродил по классу и всем мешал. Наконец увлекся рисованием. Хотя рисованием лучше заниматься после сенсорных упражнений, ему предоставили свободу делать по-своему. Педагоги справедливо решили, что бесполезно настаивать на формальном порядке. На самом деле ребенок миновал возраст, когда его психическим потребностям отвечали простейшие материалы, его привлекало более сложное упражнение — рисование. Раньше он безостановочно переходил от занятия к занятию, хотя все же сумел выучить буквы. Едва малыш всерьез заинтересовался работой, сразу установился порядок. Мы не знаем, в какой волшебный миг случилось превращение, но поведение ребенка улучшалось, по мере того как развивался интерес к разным занятиям. Интерес пробудился к рисованию, но затем мальчик вдруг взял штанги, затем блоки, таблички, прошел постепенно все сенсорные упражнения, которые учительница даже не пыталась предлагать ему. Он выбирал материалы как бы в обратном порядке, идя от более сложных упражнений к совсем простым.

Второй малыш, трех с половиной лет, тоже не отличался дисциплинированностью. Учителя уже отчаялись привести его в порядок. Вдруг он увлекся блоками и рамками. С этого момента он прекрасно работал и никого не отвлекал.

В нашем римском Доме ребенка для бедных, под руководством синьорины Маччерони, можно было сделать много ценных наблюдений, которые мы представили в виде графиков, чтобы как можно нагляднее показать ход событий.

Поперечная линия АВ представляет состояние отдыха. Выше ее — проявления порядка — работы, ниже — беспорядок. Когда ребенок отдыхает после первого серьезного увлечения работой, он может сохранять в себе порядок. Именно так можно увидеть наилучшие условия для работы.

 Первичная кривая упорядоченной работы

Вот как она проходит. Это индивидуальный образец утренней дисциплинированной работы.

Ребенок остается в покое какое-то время, потом выбирает легкую для себя работу, в данном случае таблички для различения цветов. Он занимается этим не слишком долго и переходит к более сложному материалу, к составлению слов из подвижного алфавита, и уделяет этому довольно много времени (около получаса). Затем ученик прекращает работу и прогуливается по классу. Он выглядит несколько взволнованным и уставшим. Но через несколько минут возвращается к занятиям, причем очень сложным, и так сосредоточенно трудится, что очевидно — он на пике активности (считает и пишет). Выполнив свою работу, ребенок с довольным видом откладывает все занятия, долго разглядывает то, что сделал, потом подходит к учителю и секретничает с ним. У него вид человека, отдыхающего после хорошо выполненной работы.

Интересно отметить появление усталости между двумя периодами работы. В этот момент ребенок неспокоен, оживлен, как в конце кривой. Он несколько взволнован, бродит по классу, но не мешает остальным. Можно сказать, он ищет большего удовлетворения своих интересов, он готовится к «большой работе».

Когда цикл завершен, ребенок освобождается от внутренней сосредоточенности, он доволен и полон сил. Он испытывает глубочайшее доверие и желание соприкоснуться с другими душами.

Аналогичный распорядок со временем устанавливается в классе в целом. Вот как синьорина Маччерони подытожила это явление.

 Большая работа.

С начала занятий и почти до 10 часов ученики преимущественно выбирают знакомую легкую работу. В 10 часов — перемещения. Дети возбуждены, ничего не делают, не выбирают материалы. Впечатление, что класс устал и начинает шалить. Через несколько минут снова идеальный порядок. Ученики совершенно погружены в напряженную работу. Они выбирают новые трудные материалы. Когда труд завершен, дети радостны, милы, спокойны. Если бы в период ложной усталости, в 10 часов, неопытная учительница, приняв паузу или подготовку к большой работе за беспорядок, вмешалась, призвала детей к порядку, предложила бы им отдохнуть, тогда возбуждение усилилось бы, и следующий рабочий период не возник. Дети остались бы в ненормальном, беспокойном состоянии. Потому что их прервали в середине цикла. Они утратили бы качества, связанные с завершенной, исполненной внутренней потребностью.

Одна уникальная кривая индивидуальной упорядоченной работы не всегда повторяется в других случаях. Но она может расцениваться как некий средний образец графика работы, когда порядок достигнут. Интересно увидеть график ребенка, еще не пришедшего к порядку. Дети из бедных семей почти никогда не проявляют такого полного замешательства, как богатые. Их всегда в той или иной степени интересуют материалы. Пусть поначалу это поверхностный интерес, скорее любопытство, желание взять в руки «красивую штучку». Бедные ученики на самом деле какое-то время занимаются выбранным предметом, затем меняют его, но глубокий интерес пока не возникает. Этот период, которого может и не быть в богатом классе, — своеобразная альтернатива беспорядку. Вот его график.

 Индивидуальные различия

Период, предшествующий порядку

(индивидуальная кривая ребенка из бедной семьи)

На графике отрезки пересекаются ниже линии отдыха, то есть в классе беспорядок. Только призывы учительницы успокаивают детей, если они не заняты работой. Но их работа длится недолго, кривая резко падает вниз. Однако даже на этом графике можно увидеть периоды легкой и затем сложной работы (рамки, цилиндры, таблички), а между ними — самый большой беспорядок.

 Кривая работы очень бедного ребенка, почти брошенного родителями, очень непоседливого

Похоже, этот ребенок хочет учить других. Он избегает работы, бросает, едва взявшись, и не переносит прямых поучений. Если кто-нибудь пытается его чему-то научить, он корчит гримасу и убегает. Очень подвижен, мешает другим, почти неисправим, но внимательно следит за тем, как педагог учит других детей.

 По направлению к порядку

Однажды войдя в работу, научившись, ребенок трудится упорно, и мы видим на графике нормальный режим, то есть первоначальная работа, пауза (ребенок возвращается ненадолго к дурной привычке мешать другим), затем линия большой работы и отдых, где снова повторяется падение линии — возвращение к прежним недостаткам.

На вершинах графика, кроме интереса к работе, педагог отметил доброжелательность. Ребенок не просто спокоен, он счастлив, нежен. На пике работы оглядывается на друзей, улыбается им, не прерывая, однако, свой напряженный труд. Говорят, полное внутреннее удовлетворение — это источник любви, возникающей из глубины души. А с виду малыш производил впечатление грубияна.

 Кривая работы слабого ребенка

График состоит из многих линий, которые опускаются на линию отдыха. На графике видно, что ребенку не хватает сил. Кульминационный момент занятий следует за более легкой работой, ученик возобновляет упражнение (цвета) на краткое время после того, как главный порыв иссяк. Отдых не окончателен. Ребенок вновь берется за работу, очень легкую — цилиндры. Можно сказать, что в характере внутреннего импульса, нецельного, нерешительного, проявляется слабый характер ребенка. Он предпринимает несколько успешных усилий, но не умеет ни максимально собраться, ни решительно отдохнуть. Он спокоен, но без порыва. Он не суетлив и не безмятежен, в нем нет сильных проявлений чувств.

 Движение прогресса

Когда весь класс пришел в рабочее состояние, можно наблюдать развитие внутренней активности. Нужно помнить, что развивающие материалы предоставляют возможность действий на разных уровнях сложности, от простейших упражнений на развитие чувств до освоения письма, счета, чтения. Дети свободно выбирают то, что они хотят. Но, естественно, поскольку с каждым упражнением их знакомит учитель, дети выбирают только те материалы, которые знают, как использовать. Педагог, наблюдая за классом, замечает момент, когда ребенок готов к более сложным действиям, и знакомит его с соответствующим новым упражнением. Или ребенок, понаблюдав за более опытными одноклассниками, сам выбирает новый материал.

Эти условия нужно осознать, чтобы следить за ходом прогресса.

Эти кривые представляют собой графики упорядоченной работы более высокого уровня по сравнению с предыдущими. Пауза между двумя рабочими периодами почти исчезает. Дети более уверены в себе. Они действуют целенаправленно и легче находят свое главное упражнение.

Мы все же видим по-прежнему две фазы успешной непрерывной работы. Одну можно назвать периодом вовлечения, другую — этапом «большой работы». Стадия вовлечения гораздо короче большой работы. Отдых, характеризующийся чувством облегчения, безмятежности и покоя, наступает после того, как максимальное напряжение угасает. Если же ребенка прервать раньше, в момент нарастания рабочего напряжения, он будет выглядеть усталым, или возбужденным, или рассеянным.

На первом графике вовлечение состоит из двух простых упражнений, которые длятся недолго и от которых ребенок непосредственно переходит к большой работе. В конце — отдых, наполненный размышлениями. Ученик закончил работу, но долго в молчании созерцает результаты труда, прежде чем положить материалы на место. Или, рассмотрев свою работу, спокойно интересуется занятиями одноклассников.

На втором графике линия работы параллельна линии отдыха. Ребенок трудится, не прерываясь. Единственная разница между периодами вовлечения и большой работы — их продолжительность.

Этап созерцания становится стадией несомненной внутренней работы, временем усвоения или внутреннего созревания. На этом уровне дети чаще интересуются занятиями одноклассников, как бы сравнивая себя с другими. Вероятно, активный интерес развивается в созерцании внешнего мира. Период открытий. Можно сказать, ребенок познает себя в собственных свершениях и сравнивает себя с другими, с миром.

Завершенный цикл оказывает глубочайшее воздействие на личность ребенка. Он не только испытывает потребность в глубокой внутренней сосредоточенности сразу после большой работы, но и сохраняет постоянно высокий интеллектуальный потенциал, душевное равновесие, внимание к миру. Ребенок становится высокоразвитой личностью. В этот период он учится владеть собой и проявляет качество, которое я называю послушанием.

Малыш способен слушаться, то есть, умея управлять собственным поведением, выполнять то, о чем его просят другие люди. Он оставляет работу не из-за внешних помех или усталости. Труд стал его естественным состоянием, и ребенок просто уже не может бездельничать.

Когда мы, к примеру, приглашаем некоторых ребят, достигших подобного уровня, на педагогические семинары в качестве «наглядного пособия», они охотно исполняют наши просьбы, позволяют нам измерять их рост, диаметр черепа без малейшего протеста, сохраняя неизменный интерес, словно сознавая, что вместе с нами делают очень важную работу. В ожидании момента, когда они понадобятся, ученики не скучают, они работают. Безделье невыносимо для них. Кто-то берет рамки, кто-то раскладывает на полу подвижный алфавит, составляя слова. Если есть возможность, дети рисуют, раскрашивают.

Подобное поведение — проявление разумной активности, которая стала частью детской психики. Но чтобы сохранить это состояние, чтобы личность не остановилась в развитии, необходимо трудиться по-настоящему ежедневно.

Именно завершенный цикл, постоянная концентрация создают равновесие, определенную «эластичность», умение приспосабливаться, а значит, возможность высоких поступков, например послушания.

Можно вспомнить о советах католической церкви — сохранять силы духовной жизни, то есть состояние внутренней концентрации, от нее зависит возможность располагать своей моральной силой. Регулярными медитациями нравственная личность достигает духовной твердости, без которой внутренний человек, рассеянный, неуравновешенный, не может ни располагать сам собой, ни служить благородным целям.

Детям необходим период концентрации, период большой работы. Именно в ней они черпают возможность дальнейшего развития.

Вот график занятий ребенка, достигшего очень высокого уровня.

Посмотрите, даже на стадии вовлечения работа начинается сразу на высоком уровне. Едва войдя в класс, ученик выбирает, к примеру, письмо, затем (большая работа) читает. На перемене он находит себе разумное занятие: разглядывает книжки с картинками. Эта высокоинтеллектуальная работа соответствует высокому моральному уровню ребенка (послушание, безмятежность). Если мы примем линию отдыха за уровень развития, мы увидим, как сильно вырос этот уровень.

На высшей стадии график работы стремится стать прямой, параллельной линии отдыха. Пользуясь индивидуальными графиками, можно понять, как определить уровень развития или типичную модель внутреннего развития. В ранних моделях мы видим беспорядочное поведение учеников, неспособность сосредотачивать внимание. Там нет, в сущности,

Предисловие к американскому изданию

Генри В. Гольмс, профессор отделения педагогики Гарвардского университета, оказал мне большую честь, предложив перевести на английский язык мою книгу Il Metodo della Pedagogia Scientfica applicator all' educazione infantile nelle Case dei Bambini («Дом ребенка. Метод научной педагогики»), написанную по-итальянски. Это предложение стало одной из важнейших вех моей педагогической деятельности. До сих пор я ждала этого события как огромного чуда, и вот это случилось.

В итальянском издании не было предисловия, поскольку для меня эта книга сама по себе является предисловием к гораздо более значимой работе и лишь указывает на ее основную цель и глубину. Ведь излагаемый здесь педагогический метод работы с детьми в возрасте от трех до шести лет представляет собой не что иное, как залог дальнейшего труда по развитию и применению этих же принципов и методов на следующих этапах воспитания. Более того, метод, используемый в доме ребенка, как мне кажется, задает некое экспериментальное поле для изучения человека и, быть может, является предпосылкой для развития науки, которая сможет разгадать другие тайны природы.

За то время, что прошло между изданием книги в Италии и США, у меня и у моих учеников была возможность упростить и найти более точное изложение для некоторых практических аспектов метода, а также собрать дополнительную информацию. Полученные результаты, изложенные в двух новых главах американского издания, свидетельствуют о жизнеспособности метода и о необходимости тесного сотрудничества между учеными в ближайшем будущем. Я знаю, что в Америке много говорят о моем методе благодаря господину С.С. Макклюру[1], который освещал его на страницах своего известного журнала. Много американцев уже побывало в Риме, чтобы лично понаблюдать за тем, как на практике применяется метод в моих школах. Будучи воодушевленной этим интересом, я смею высказать надежду на то, что моя работа в Риме станет центром эффективного и плодотворного сотрудничества.

Признательность, которую я выражаю журналу McClure's Magazine, а также профессорам Гарвардского университета за то, что познакомили с моей работой Америку, – это лишь слова, и я надеюсь, что сам метод, в его благотворном воздействии на американских детей, станет истинным выражением моей благодарности.

Мария Монтессори

Вступительное слово

Заинтересованная публика с нетерпением ожидала перевода этой знаменательной книги. Пожалуй, еще ни один труд по педагогике не встречали с таким всеобщим воодушевлением, и немногие работы действительно заслуживали такого пристального внимания. Широкий интерес к этой книге во многом обязан вдохновенным, мастерски написанным статьям в журнале McClure's Magazine. Но еще до появления первой из этих статей некоторые британские и американские педагоги внимательно ознакомились с работой г-жи Монтессори, оценив ее новаторство и значимость. Нельзя, однако, утверждать, что оглушительный успех, ознаменовавший появление системы Монтессори, окажется столь же грандиозным в Англии и Америке; это скорее предварительное одобрение со стороны нескольких подготовленных учителей и специализирующихся в этой области исследователей, и его можно рассматривать как рекомендацию для других педагогов, которым предстоит определить истинную полезность этого метода, донести его характерные особенности до нашего общества в целом и приспособить его к британским и американским условиям. Им, а также более широкой публике и адресовано это краткое критическое вступление.

Работу г-жи Монтессори по праву можно назвать новаторской и представляющей большую значимость. Она знаменательна уже хотя бы потому, что являет собой результат творческого труда женщины. Это первая педагогическая система – незаурядная, по крайней мере по своей систематической целостности и практическому приложению, которая была разработана и представлена миру женским умом и старанием. Эта работа примечательна еще потому, что проистекает из сочетания женского сочувствия и интуиции, основываясь на широком мировоззрении, научной подготовке, интенсивном и продолжительном изучении педагогических проблем и в довершение всего – на разнообразном и неординарном опыте преподавания. Ни одна другая женщина, занимавшаяся тем же, что и г-жа Монтессори, – а именно воспитанием детей младшего возраста, – не подходила к этой задаче с таким богатым личным ресурсом, как она. Более того, те самоотверженность и воодушевление, с какими она посвятила все свои силы этой работе, ставят ее в один ряд с Песталоцци[2] и Фрёбелем[3], и то апостольское рвение, с которым она говорит о своих убеждениях, бесспорно, внушает уважение. Система, заключающая в себе такой пласт человеческого труда, просто не может быть непримечательной. Кроме того, некоторые аспекты системы сами по себе впечатляют и вызывают уважение: как, например, то, что в системе обучения нормальных детей применяются методы и средства, ранее используемые для работы с неполноценными детьми; то, что система строится на радикальной идее свободы ученика, то, что она позволяет четко контролировать процесс формирования отдельных сенсорных, моторных и умственных способностей и содействует быстрому, легкому и надежному овладению начатками чтения, письма и арифметики.

Все это станет очевидным даже самому неискушенному читателю этой книги.

Ничто из вышеперечисленного не является чем-то принципиально новым в истории педагогики. Все это уже предлагалось в теории, а некоторые идеи частично применялись на практике. К примеру, можно со всей справедливостью отметить, что многие материалы, которые использовал доктор Уолтер С. Фернальд, директор школы для слабоумных в Вейверли, Массачусетс, практически идентичны материалам Монтессори, и сам доктор Фернальд не раз высказывал мысль о том, что эти материалы можно с успехом применять и в работе с нормальными детьми. (Для американских читателей будет небезынтересным узнать, что Сеген, на работах которого основывалась практика г-жи Монтессори, одно время был директором школы в Вейверли.) Таким образом, многие педагоги, в частности Мейман[4], не раз подчеркивали важность формальной тренировки различных психофизических процессов. Но именно Монтессори впервые создала систему, которая вобрала в себя все вышеуказанные элементы. Более того, она не только создала эту систему, но и применила ее на практике, в школах. Как с гордостью замечает сама г-жа Монтессори, это действительно результат многолетних исследований: как ее собственных, так и ее великих предшественников; однако заслуга по кристаллизации этого опыта в систему обучения нормальных детей принадлежит лишь г-же Монтессори. Некоторые случайные элементы, открыто заимствованные у других современных педагогов, были взяты ею, поскольку они вписывались в фундаментальную форму ее собственной системы и органично объединялись в общую концепцию ее метода. Система Монтессори не является оригинальной в той же мере, насколько оригинальной была система Фребеля, но она представляет собой новаторское произведение творческого гения одной увлеченной женщины.

Исходя из этого, система Монтессори заслуживает внимания каждого исследователя в области воспитания детей дошкольного возраста. Конечно же она не решает всех проблем воспитания; вполне вероятно, что некоторые из предложенных решений частично или даже полностью ошибочны; некоторые из них, возможно, окажутся невыполнимыми в британских и американских школах, однако система воспитания не обязана быть абсолютно совершенной, чтобы заслуживать внимательного изучения, анализа и использования на практике. Г-жа Монтессори обладает слишком широким взглядом, чтобы заявлять о непогрешимости своей системы, а ее сугубо научное отношение к собственной деятельности не позволяет противиться тщательному изучению системы и всесторонней проверке ее эффективности. Она открыто говорит о том, что система далека от совершенства. Существует большая вероятность, что, применяя эту систему на практике в наших школах, элементы программы Монтессори придется сочетать с обычной программой обучения в детских садах, в ее «либеральном» и «консервативном» проявлениях. В своем непосредственном выражении воспитание должно быть эклектичным. Безусловное принятие или отрицание одной отдельной системы неизбежно приводит к поражению, поскольку общественность не заинтересована в системах как таковых и отказывается в конечном итоге принимать на веру тот факт, что какая-то одна система может заменить все остальные. Мы также сомневаемся в разумности такого подхода. Более того, даже продолжая верить, наперекор прагматистам, в абсолютные принципы, можно продолжать сомневаться по поводу логики их применения на практике – по крайней мере, в форме зафиксированной программы обучения. Как бы то ни было, мы еще не пришли к тому, чтобы отдавать предпочтение одной-единственной программе, исключая все остальные только по той причине, что данная система основана на более вразумительной или более вдохновляющей философии. Необходима прагматическая проверка, причем самая что ни на есть скрупулезная. Мы должны проследить за тем, как работают разные сочетания, записать результаты, провести сравнение и затем со всей осторожностью перейти к новым исследованиям. Такая процедура желательна на всех этапах воспитания, но особенно на самой ранней стадии, поскольку она наиболее сложная и наименее изученная. Без всякого сомнения, система, которую предлагает г-жа Монтессори, благодаря своей радикальности, целостности и полноте предоставляет новый, исключительно важный материал для глубокого сравнительного исследования методов начального обучения. В необычайной эффективности системы можно убедиться, даже не принимая все ее элементы без исключения, и более того, даже не веря в ее фундаментальные принципы. Если обучение на ранней стадии развития действительно заслуживает отдельного изучения, то педагог, посвящающий себя этому делу, обязательно поймет, что необходимо определить принципиальные отличия метода Монтессори от других программ и тщательно проанализировать результаты разных систем и их возможных сочетаний.

В данном вступлении мы предложим одно из таких сочетаний; кроме того, мы также рассмотрим возможности использования материалов Монтессори в домашних условиях. Однако сперва, как нам кажется, будет полезно рассказать о некоторых выдающихся чертах системы Монтессори, которые отличают ее от системы воспитания, принятой в современных детских садах в двух ее разновидностях.

Некоторое принципиальное сходство заметно сразу. Взгляды г-жи Монтессори на ребенка в некотором смысле ничем не отличаются от Фребеля, хотя в целом, бесспорно, носят более радикальный характер. Оба отстаивают право ребенка на то, чтобы быть активным, познавать свое окружение и развивать свои внутренние ресурсы посредством всех имеющихся способов исследования и творческой деятельности. Воспитание призвано направлять активную деятельность, а не подавлять ее. Окружение не в силах дать человеку способности ниоткуда, но может дать возможности и средства для их развития, оно может дать им направление или, по крайней мере, пробудить их; и роль учителя заключается в первую очередь в том, чтобы взращивать, поддерживать, наблюдать, подбадривать, направлять и мягко убеждать, нежели вмешиваться, давать предписания и ставить ограничения. Большинство американских учителей и все воспитатели детских садов уже давно знакомы с этим принципом; и они с восторгом воспримут еще одно новое красноречивое доказательство этого подхода с позиции современности. Тем не менее практическая реализация данного принципа вскрывает существенное отличие школы Монтессори от обычного детского сада. «Прямота» системы Монтессори не направлена на обучение детей в группах, в которых необходимым требованием (независимо от того, каким образом оно будет «озвучено») является участие каждого ребенка в каком-то определенном групповом занятии. Ученик школы Монтессори волен заниматься чем угодно при условии, что он не причиняет вреда другим.

Монтессори и Фребель оба отмечают важность развития сенсорики. Вместе с тем система Монтессори предлагает прямой, гораздо более детализированный метод их развития по сравнению с Фребелем. Взяв за основу дидактические материалы Сегена, она разработала всеобъемлющую научно обоснованную систему формальной тренировки чувств; и если серия обучающих предметов, созданная Фребелем, была предназначена для гораздо более широкого творческого использования детьми, то по степени различения сенсорных сигналов они были далеки от материалов Монтессори. Дидактические материалы Монтессори претворяют в жизнь фундаментальный принцип Песталоцци, который он сам тщетно пытался воплотить в своей известной системе: «постепенное развитие шаг за шагом умственных способностей воспитанника», тренируя по отдельности, посредством повторяющихся упражнений, его сенсорику и способности различать, сравнивать и обращаться с простыми предметами. В системе воспитания в обычном детском саду, особенно в ее «либеральном» варианте, тренировка сенсорных способностей находится на втором месте после упражнений на развитие воображения и навыков конструирования, в которых перед детьми поставлена более крупная задача, чем простое сочетание форм и цветов. Даже при самом формальном подходе дети в детском саду «создают картинку» и затем рассказывают, на что она похожа – «звездочка», «воздушный змей» или «цветочек».

Что до физического развития, то обе системы демонстрируют практически полное сходство во взглядах: обе подчеркивают важность свободной физической активности, ритмических упражнений, развития контроля над своим телом. Но если обычная система воспитания пытается достичь этого посредством групповых игр на воображение или с социальным наполнением, то система Монтессори делает основной акцент на особых упражнениях, направленных на формальную тренировку отдельных физических функций.

Продолжая говорить о принципиальном сходстве обеих систем, нужно отметить, что на практике система Монтессори оказывается менее формальной, чем можно было от нее ожидать. Ее основной принцип – потребность ребенка в социальном развитии. Консервативная система традиционно решает эту задачу, прибегая большей частью к групповым играм. Обычно такие игры связаны с развитием воображения, иногда они носят даже нарочито символичный характер: дети играют роли фермеров, мельников, сапожников, родителей, птиц, животных, рыцарей или солдат; они поют песни, проигрывают определенные сцены – как, например, «школа», «магазин», эпизоды из книг и тому подобное, где каждый ребенок играет определенную роль в типичной социальной ситуации. Социальная тренировка в играх такого рода является более формальной в том смысле, что дети таким образом не участвуют, подобно воспитанникам школы Монтессори, в реальном социальном взаимодействии, как то: накрывание стола, уборка комнаты, забота о животных, строительство игрушечного дома, работа в саду. Конечно же нельзя однозначно утверждать, что даже самые консервативные детские учреждения принципиально исключают подобные «реальные» действия, но за несколько часов пребывания там ребенка этому уделяется довольно-таки мало внимания. В либеральных детских садах, особенно в Европе, дети находятся дольше, и на такую деятельность отводится больше времени. Вместе с тем система Монтессори не отказывается и от групповых игр на воображение. Однако, несмотря на очевидную заинтересованность не только социальным развитием, но также эстетическим, идеалистическим и даже религиозным воспитанием, г-жа Монтессори говорит с известной долей пренебрежения об «играх и глупых сказках», и это свидетельствует о том, что она незнакома с великолепным опытом использования этих ресурсов, накопленным американской системой воспитания. (Естественно, речь не идет о «глупых» сказках, но хорошие сказки воспитатели рассказывают, и, надо сказать, чрезвычайно эффективно.) Программа Монтессори задействует непосредственный социальный опыт как в общей жизни школы, так и в ручном труде учеников, в то время как в обычном детском саду ребенок расширяет горизонт своей социальной осведомленности за счет воображения. Группы детей в школе Монтессори весьма свободны и не регулируются, в отличие от детских садов, где группы часто строго зафиксированы.

В одном аспекте система Монтессори соглашается с консервативными детскими садами, но не с либеральными: в своей направленности непосредственно на подготовку к занятиям в школе. Вне всяких сомнений, г-жа Монтессори разработала поразительную по своей эффективности систему обучения детей письму, которая также дает хорошую основу для обучения чтению и раннему усвоению счета. В детских садах обоих типов делается явный упор на развитие способности ребенка к самовыражению: занятия в детском саду способствуют накоплению впечатлений, пробуждают и направляют в нужное русло его воображение, расширяют словарный запас и учат правильно им пользоваться. В хорошем детском саду дети слушают и рассказывают истории, говорят о своих впечатлениях, поют песни, учат стихи – и все это происходит в компании дружелюбных, немного строгих, но справедливых слушателей, что стимулирует самовыражение гораздо в большей степени, чем круг семьи. Но даже в консервативном детском саду детей не учат читать и писать. Зато там уделяют большое внимание счету, и в этом аспекте традиционная система может соперничать с методом Монтессори. Материалы Фребеля (так называемые «дары Фребеля»[5]) дают прекрасную возможность проиллюстрировать понятия целого и части путем создания целого из частей и разбиения целого на части. Это понятие о числе так же важно, как и понятие последовательности, которое складывается у детей при счете и для которого прекрасным материалом является «Длинная лестница» Монтессори. Тем не менее дидактический материал Фребеля хорошо применять для обучения счету, в то время как материалы Монтессори дают некоторое представление об умножении и делении. Если рассматривать эти две системы в качестве подготовки к арифметике, то представляется возможным и желательным сочетать элементы обоих методов. Между тем либеральные детские сады, пренебрегая использованием этих материалов для обучения начаткам математики, не делают ничего для того, чтобы целенаправленно подготовить своих воспитанников к занятиям в школе.

В сравнении с системой воспитания в обычном детском саду метод Монтессори интересен, в первую очередь, следующим: он наиболее полно воплощает в жизнь принцип ничем не ограниченной свободы. Дидактический материал Монтессори направлен на формальное развитие сенсорики, он включает систему упражнений непосредственно для физического развития детей; социальное развитие осуществляется главным образом благодаря реальной совместной деятельности. Метод целенаправленно подготавливает детей к учебе в школе. С другой стороны, в детских садах важное место в воспитании занимает групповая работа, которая предполагает, что дети организованно занимаются определенным видом деятельности, при этом совсем не обязательно, чтобы авторитет воспитателя играл в организации главную роль, хотя, если быть до конца честным, к этому тоже приходится прибегать, когда другие меры не срабатывают. Все дидактические материалы направлены в первую очередь на то, чтобы стимулировать творческую деятельность детей, предоставляя возможность для математического анализа и развития способностей к конструированию; кроме того, эта система дарит богатые возможности для развития воображения. Здесь необходимо четко отметить, что ни по одной из вышеперечисленных характеристик обе системы не находятся в жесткой оппозиции по отношению друг к другу. В детских садах детям тоже предоставляется немалая степень свободы, а что касается дома ребенка, то нельзя сказать, что принцип мягких предписаний там выполняется во всей своей полноте – достаточно взглянуть на их Правила поведения; в детских садах тоже уделяется внимание развитию сенсорики, в то время как в системе Монтессори используются кубики Фребеля для строительства и конструирования; кроме того, в программе детских садов немало чисто мышечных упражнений, а некоторые игры, характерные для детских садов, охотно заимствует система Монтессори; в детских садах не забывают и о работе в саду, и об уходе за животными, об элементарных навыках работы по дому, а система Монтессори, в свою очередь, включает в свою программу некоторые социальные игры на воображение.

Обе системы (за исключением либеральных детских садов) осуществляют целенаправленную подготовку детей к школе. Поэтому, исходя из того, что различие между двумя программами заключается по большому счету в расстановке акцентов и степени реализации отдельных положений, не существует никаких принципиальных препятствий для того, чтобы использовать сочетание обоих методов в британских и американских школах после соответствующей адаптации.

На практике же отличие между школой Монтессори и традиционным детским садом выглядит следующим образом: воспитанники Монтессори проводят практически все время перебирая в руках предметы, большей частью руководствуясь личными предпочтениями и ни с кем не советуясь, а в детских садах дети в основном вовлечены в групповую деятельность и игры, направленные на развитие воображения. Сближение двух систем представляется возможным следующим образом: работа с предметами для тренировки сенсорной деятельности, а также упражнения на развитие интеллекта должны выполняться индивидуально или же в группах, которые создаются самими детьми; в то время как тренировку воображения и социальную деятельность, напротив, стоит организовывать в четко сформированных группах. Такой принцип имеет смысл только на начальном этапе обучения, ведь по мере того, как дети растут и идут в школу, им приходится работать в классах, где они естественно привыкают к выполнению заданий на воображение, а также социальной деятельности в рамках свободных групп, в то время как первый вид заданий часто требует самостоятельной работы. Тем не менее не стоит принимать данный принцип за универсальное правило, в котором не бывает исключений. Стоит воспринимать его как общую гипотезу, полезность которой выявляется в процессе работы. Несмотря на то что воспитатели детских садов уже давно замечали, что групповая работа с фребелевскими материалами, особенно с теми, которые включают геометрический анализ и формальное конструирование, быстро утомляет детей, считалось, что уберечь воспитанников от скуки и усталости можно, заметив первые признаки потери заинтересованности и тут же прервав занятие. При работе с небольшими группами детей более старшего возраста, которые могут выполнять задания такого рода с легкостью и удовольствием, неизбежные ограничения, навязываемые групповой работой, можно считать нормальным явлением, и в этом случае всякому профессиональному воспитателю под силу предотвратить появление усталости. Однако для детей помладше более благоприятным оказывается, по всей видимости, режим полной свободы – по крайней мере, при работе с предметами. С другой стороны, групповой подход в играх подразумевает меньше ограничений и в любом случае не вызывает такой утомляемости. Таким образом, использование разных подходов в разных видах занятий позволит сочетать обе системы наиболее эффективным образом в процессе обучения.

Говоря об эффективной программе обучения, необходимо вспомнить о еще одном немаловажном аспекте системы Монтессори, не связанном напрямую с дошкольным воспитанием, которому, собственно, и посвящено это вступительное слово. Речь идет о социальном аспекте, о котором пишет сама г-жа Монтессори, рассказывая о своей первой школе. Говоря о применимости системы Монтессори к британским и американским школам – в особенности к американским народным школам и британским школам в ведении школьных комитетов, – необходимо помнить о двух важных обстоятельствах, при которых она начинала свою работу. Во-первых, воспитанники Монтессори почти все время были под ее присмотром, по крайней мере, во время бодрствования, поскольку находились в школе практически целый день, а во-вторых, большей частью ее ученики происходили из рабочих семей. Естественно, мы не можем надеяться на достижение таких же результатов, как и в школе Монтессори, если общаемся с нашими воспитанниками лишь два-три часа по утрам. Помимо этого, вряд ли мы можем ожидать такого же результата от детей, которые по своему происхождению и воспитанию намного более чувствительны, активны и менее поддаются внушению, чем ученики Монтессори. Таким образом, задумываясь о практическом применении системы Монтессори, нельзя забывать о необходимости внесения определенных изменений, продиктованных социальными условиями.

В действительности те обстоятельства, в которых г-жа Монтессори начинала свою деятельность в Риме, находят отражение практически в каждом большом городе на земном шаре.

Когда читаешь ее проникновенную «Речь на торжественном открытии», невозможно не думать о том, как было бы прекрасно, если бы в каждом городском квартале была такая домашняя школа, которая стала бы центром для плодотворного развития каждого ребенка. Конечно же было бы еще лучше, если бы не было этих напоминающих ульи многоквартирных домов, а каждая семья могла предоставить своим детям место «для беззаботных игр на лужайке» на своей частной территории. Было бы прекрасно, если бы мать и отец в некоторой степени разбирались в детской психологии и гигиене. Но до тех пор, пока тысячи обиженных судьбой живут в ненавистных современных каморках, нам необходимо усвоить высокую идею Монтессори, заложенную в социальной функции дома ребенка, и принять ее как благую весть для школ, работающих с бедными слоями городского населения. Вне зависимости от того, какими дидактическими материалами пользуется школа, им нужно по примеру Монтессори увеличивать время пребывания ребенка в школе, окружать детей более тщательной заботой, устанавливать более тесные связи с семьями воспитанников и ставить перед собой более высокие цели. Есть все основания полагать, что две характерные особенности системы Монтессори – а именно принцип свободы и воспитание чувств – найдут широкое применение в таких школах и принесут богатые плоды.

Тем не менее именно эти особенности, скорее всего, встретят жестокое сопротивление в том случае, если упускается из виду социальный статус первых домов ребенка. Антропометрические измерения, ванны, тренировка навыков самообслуживания, помощь в накрывании стола, работа в саду, уход за животными – все это с воодушевлением может быть рекомендовано для всех школ без исключения, даже для тех, где занятие с детьми длится всего три часа, а дети происходят из более обеспеченных в социальном отношении семей. В то же время принцип личной свободы и развитие сенсорики с большой вероятностью будут отброшены даже теми школами, обстоятельства которых напрямую соотносятся с теми, что были в Сан-Лоренцо. Конечно же никакой здравомыслящий воспитатель не станет устанавливать ванны во всех школах, и вне всяких сомнений, мудрый консерватизм не будет лишним при попытках навязать школам те функции, с которыми прекрасно справляются семьи. На самом деле более серьезные вопросы возникают тогда, когда высказываются предложения о повсеместном применении идей Монтессори насчет дисциплины и сенсорной тренировки. Действительно ли индивидуальная свобода является универсальным принципом, или же данный принцип нуждается в соответствующей корректировке, если социальный статус школы отличается от первоначального дома ребенка? Всем ли детям необходимо воспитание чувств или же только тем, кому не повезло с наследственностью или домашним окружением? Любое серьезное обсуждение системы Монтессори не может не затрагивать этих вопросов. Здесь мы излагаем наше видение ответов на эти вопросы в надежде неким образом повлиять на ход последующих дискуссий, не теряя из виду основной определяющий фактор для каждого из случаев, а именно действительную ситуацию в каждой конкретной школе.

Каждый из этих вопросов, разумеется, представляет собой богатую почву для научно-философских споров. Первый есть вопрос этики, в то время как второй затрагивает круг проблем психологии. Кроме того, оба вопроса можно рассматривать и в сугубо метафизическом ключе. Г-жа Монтессори верит в свободу ученика, поскольку для нее жизнь – это «величественная богиня, вечно стремящаяся к новым победам». Можно сделать вывод о том, что для нее подчинение, верность и самопожертвование являются лишь случайной необходимостью жизни, но никак не существенными элементами ее вечной формы. Здесь конечно же открывается огромное поле для философско-религиозных дебатов. Более того, складывается впечатление, что, по мнению г-жи Монтессори, сенсорное восприятие формирует единственную основу для умственной, а следовательно, и нравственной жизни; она считает, что «воспитание чувств подготавливает стройный фундамент, на котором ребенок может воздвигнуть ясный и крепкий дух»; включая, по всей вероятности, и нравственные идеалы ребенка; кроме того, для нее воспитание целеустремленности, развитие воображения и творческих способностей детей имеют гораздо меньшее значение, нежели развитие способности извлекать информацию из окружающей среды посредством чувств. Подобные взгляды достаточно тесно переплетаются с воззрениями Гербарта[6] и отчасти Локка[7]. Естественно, все это дает пищу для психологических и этических споров. Вместе с тем мы допускаем мысль, что сама г-жа Монтессори не согласится с теми взглядами, что мы ей сейчас приписываем на основании ее книги. Во всяком случае, пусть над этим дальше рассуждают философы и психологи. Педагогическая же сторона вопроса никогда не зависела исключительно от какого-либо высшего принципа.

Можно ли со всей ответственностью утверждать, что ситуация, сложившаяся в первом римском доме ребенка, – это единственно возможная ситуация, в которой принцип свободы Монтессори может быть оправданно реализован во всей своей полноте? Действительно, школа в Риме стала настоящей Республикой детства, где ничто не препятствует потребности ребенка активно преследовать свои собственные цели. Здесь социальные ограничения сведены к минимуму; разумеется, ребенок должен усмирять свои личные прихоти ради общего блага, детям не разрешается ссориться или мешать друг другу, у них есть определенные обязанности, которые необходимо выполнять в указанное время; однако каждый ребенок является гражданином общины, которая управляется исключительно интересами ее абсолютно равноправных членов, свобода ребенка редко бывает стеснена, он волен действовать согласно своим интересам и может влиять на дела республики в той же мере, как это возможно в демократии взрослого мира. Подобное положение вещей никак не может быть воспроизведено в домашних условиях, поскольку там ребенок не только член семьи, с интересами которого нужно считаться, но и в буквальном смысле подчиненный ее член, интересами которого часто в открытую пренебрегают в пользу взрослых или же всего семейства в целом. Дети должны являться к обеду в строго указанное время, даже если им гораздо интереснее копаться в песке, что, вероятно, было бы полезнее с точки зрения общего развития мускулов, ума и воли. Можно, конечно, начать теоретизировать о роли ребенка в семейной общине и праве взрослых командовать, но на практике мы вынуждены согласиться с тем, что обычные условия семейной жизни не допускают той степени свободы, которая принята в школе Монтессори. Равным образом школы, в которых учится много детей, в своем стремлении успеть охватить такой большой объем работы, что ни одному отдельно взятому человеку это не под силу, вынуждены придерживаться строгого графика и обучать одному предмету в девятом часу, а второму – в десятом и вести обучение в группах. При этом личность, жизнь которой оказывается ограниченной определенными рамками, должна получать что может. Перед каждой такой школой стоит вопрос: помня о том, какой объем работы нам нужно сделать в заданные сроки, имеем ли мы право отказаться от таких проверенных средств, как строгая программа и групповое обучение? Глубже этот вопрос звучит так: действительно ли эта работа настолько важна, что имеет смысл заставлять детей следовать ей путем принуждения или внушений со стороны учителя? Иными словами: настолько ли свобода ребенка важнее той работы, которую необходимо сделать, что нам лучше положиться на естественную любознательность и искусно продуманные материалы, рискуя при этом упустить часть необходимого объема работы или даже всю целиком?

Для школ выше начальной ступени ответ на этот вопрос ясен. Существует много способов не дать школьной работе превратиться в удручающую, лишенную жизни процедуру, какой она часто является, но при этом совсем не обязательно отказываться от строгой программы и расписания. Даже если бы полная свобода индивидуальных проявлений и была возможна в старших классах, то неизбежно возник бы вопрос, нужна ли она: ведь должны же мы учиться принимать некоторые обязательства жизни под воздействием социальной необходимости. Однако если мы говорим о маленьких детях, то ответ будет не столь однозначным. Что представляет собой тот объем работы, которому мы хотим обязательно научить ребенка? Если дети проводят в школе лишь полдня, то успевает ли каждый ребенок усвоить все, что от него требуется, в положенные часы, не прибегая к групповому обучению? Насколько велика вероятность того, что строгое расписание и ограничения могут причинить вред ребенку или сделать процесс обучения малоэффективным? Можем ли мы полностью отказаться от строгих ограничений или свести их к минимуму в некоторых видах работ? Таким образом, общий вопрос об индивидуальной свободе сводится к ряду практических задач, решение которых зависит от обстоятельств. Выбирать приходится уже не между полной степенью свободы и отказом от нее как таковой, – настоящая задача состоит в поиске верного решения между этими двумя крайностями. Более того, если мы примем во внимание искусство воспитателя и его личное обаяние, привлекательный дидактический материал, позволяющий детям легко усваивать новые знания, не говоря уже о комфортной обстановке в классе, в котором нет зафиксированных на одном месте парт и скамеек, – все эти факторы, взятые вместе, не дают групповому обучению по расписанию принять характер принуждения. В такой школе есть все основания смягчить непреложность принципа свободы, предлагаемого г-жой Монтессори. Таким образом, каждой школе предстоит выработать свое собственное решение данной проблемы, в зависимости от конкретных обстоятельств.

Гораздо меньше споров вызывает вопрос воспитания чувств. Некоторым детям такая тренировка нужна меньше, чем другим, но для всех детей в возрасте от трех до пяти лет дидактический материал Монтессори окажется интересным и полезным. Многие современные педагогические теории основаны на убеждении, будто детям интересно только то, что имеет общественную ценность, общественное наполнение или же «действительное применение»; вместе с тем, проведя один день в обществе нормального ребенка, можно получить веские доказательства того, что даже чисто формальные упражнения доставляют детям немало удовольствия. Ребенок с неописуемым восторгом будет подсовывать карты под край ковра до тех пор, пока не кончится колода. В то же время процесс бросания камней в воду доставляет столько удовольствия, что надолго занимает детей постарше – не говоря уже о взрослых. Материалы Монтессори удовлетворяют сенсорный голод, когда чувства требуют новой пищи; кроме того, в них содержится элемент загадки, на что дети живо реагируют. Для г-жи Монтессори конкретное ментальное наполнение материала стоит на втором месте после его эффективности как средства развития чувств. Тем не менее нельзя с полной уверенностью утверждать, что содержание – каким бы формальным оно ни было – не способно придать ценность всему материалу. В самом деле, само по себе утончение сенсорного восприятия не может представлять особенной цены. В этом смысле стоит прислушаться к словам профессора Г.М. Уиппла[8], который на с. 130 своей книги «Пособие по оценке умственных и физических достижений» (Manual of Mental and Physical Tests) говорит следующее:

«Особый интерес представляет использование сенсорного тестирования в коррелятивной работе. Говоря в общем, некоторые авторы убеждены, что хорошо развитая способность к сенсорному распознаванию является неотъемлемым атрибутом острого интеллекта, в то время как другие ученые полагают, что умственные способности в большей мере определяются «высшими» процессами и лишь в некоторой степени соотносятся с даром чувствительности, – не считая, разумеется, таких случаев ослабления чувствительности, при которых затрудняется сенсорное восприятие как таковое, например при частичной глухоте или частичной потере зрения. Здесь не самое подходящее место для обсуждения эволюционного смысла распознавательной сенсорики, но можно отметить тот факт, что нормальная способность во много раз превышает действительные жизненные потребности, в результате чего нам сложно понять, почему природа была к нам столь щедра и благосклонна. Другими словами, нам сложно понять, с какой целью мы были наделены такой, как нам кажется, гипертрофированной различительной способностью органов чувств. Обычные «телеологические объяснения» нашей высокоразвитой сенсорики не дают удовлетворительного ответа на этот вопрос. Опять же, сам факт существования избыточной способности, по-видимому, опровергает мнение, что сенсорная способность может быть определяющим условием интеллекта в том смысле, в каком мы о нем говорили ранее».

Вполне возможно, что действительная педагогическая ценность материалов Монтессори состоит в том, что с их помощью дети с радостью выполняют упражнения на развитие чувств и активности пальцев в то время, когда им необходимы упражнения такого рода. С другой стороны, материал Монтессори без малейшего напряжения дает детям много информации о формах и свойствах материалов. В этом отношении достоинства материалов Монтессори очевидны, и совсем не важно, о какой школе идет речь.

Что касается материалов для тренировки чувств, то американским и британским педагогам необходимо обратить внимание на два важных момента. Во-первых, не стоит полагать, что лишь одной тренировкой чувств можно добиться всего того, что было достигнуто г-жой Монтессори посредством всей своей работы в школе. Отвести все утро одному лишь развитию сенсорики (исключение могут составить разве что совсем маленькие дети) значит придать ему незаслуженно большое значение. Мы не можем быть полностью уверены в том, что это повлияет на общую работу чувств, но несомненно рискуем потерять возможность для более развернутой общественной и физической деятельности. Во-вторых, к изоляции чувств нужно подходить с осторожностью. Завязывая ребенку глаза, мы можем нагнать на него сонливость. К тому же нельзя рассчитывать на то, что ребенок сможет долгое время концентрироваться на своих ощущениях в случае, если исключено зрительное восприятие. Без привычных средств контроля и получения информации умственная деятельность требует гораздо большего напряжения.

Как было уже сказано выше, нам представляется возможным сочетать методы Монтессори с системой, принятой в детских садах. Рассказывая вкратце о способе их сочетания, не прибегая к лишним доказательствам и оправданиям, мы не стремимся сделать из него некую догму, но скорее надеемся, что наши идеи покажутся убедительными некоторым педагогам, которые готовы использовать любые системы, обещающие принести благо их воспитанникам. Условия, о которых мы говорим, – это обыкновенный американский детский сад с двухгодичной программой обучения, в котором воспитывается не слишком много детей под присмотром опытного педагога, с ассистентом и несколькими практикующимися студентами.

Первое наше предложение заключается в том, чтобы на протяжении большей части первого года обучения использовать дидактический материал Монтессори вместо привычных материалов Фребеля. Использованию материалов Монтессори, в том числе и гимнастическим комплексам, можно отвести часть времени, которую сейчас посвящают картинкам и историям. Речь не идет о полном забвении фребелевских даров – мы лишь говорим о том, что обе системы должны быть тесно переплетены между собой, с постепенным переходом от вольного индивидуального применения предметов Монтессори к такому же способу использования фребелевских даров – в особенности второго, третьего и четвертого. Когда у вас сложится впечатление, что дети уже достаточно подготовлены, можно приступать к более формальной работе с дарами. На втором году обучения должна преобладать работа с материалами Фребеля, не исключая, однако, полностью упражнений Монтессори. В конце второго года следует вводить упражнения Монтессори, подготавливающие к письму. В течение всего второго года обучения время, отведенное на работу с рассказами и картинками, следует посвящать исключительно этим видам работ, не забывая все же о традиционном утреннем круге и играх, которые должны проводиться на протяжении обоих двух лет. Время завтрака остается неизменным. Одну часть программы Монтессори воспитатель вместе со своим помощником должны стараться во что бы то ни стало включить в свою работу, а именно развитие важных навыков самообслуживания и самостоятельности, которые проявляются в том, что дети сами заботятся об используемых материалах и оборудовании. Эти упражнения не должны ограничиваться только дидактическими материалами Монтессори. Научившись доставать, использовать и убирать на место предметы Монтессори, дети, уже подготовленные к освоению более разнообразных материалов Фребеля, должны уметь обращаться с новым материалом точно так же. Конечно же, если у некоторых детей есть возможность возвращаться в детский сад после обеда, было бы интересно попробовать работу в саду, рекомендуемую как Фребелем, так и Монтессори, или же гончарные работы, о которых пишет г-жа Монтессори.

В ответ на возможные презрительные замечания со стороны тех, кому претят любые компромиссы, автор данного вступительного слова находит лишь одно встречное предложение – пусть каждый воспитатель, решившийся применить описанную выше программу, позволит ему оценить полученные результаты.

Относительно применения системы Монтессори в домашних условиях достаточно будет одного-двух замечаний. Во-первых, родители не должны полагать, что одного только присутствия дидактических материалов в детской достаточно для свершения педагогических чудес. Воспитатель, работающий по системе Монтессори, не «учит» в обычном смысле этого слова, но тем не менее работа эта требует большого мастерства и стоит немалых усилий. Воспитатель должен наблюдать, помогать, вдохновлять, намекать, направлять, объяснять, поправлять, запрещать. Кроме того, своей работой воспитатель призван способствовать построению новой педагогической науки; но педагогический труд одного воспитателя – а воспитание не является ни исследованием, ни экспериментом, но практическим и созидательным трудом, – сам по себе отнимает у педагога все его время, силы и изобретательность. Конечно же не будет вреда – разве что для самого материала – в том, чтобы иметь под рукой в доме материалы Монтессори, но для того, чтобы от них была педагогическая польза, их использование должно проходить под должным руководством. Кроме того, материал сам по себе не является важнейшей составляющей программы Монтессори. Чтение этой книги поможет вам понять, каким образом метод Монтессори может быть использован с максимальной эффективностью в домашних условиях. Если в результате чтения этой книги родители узнают нечто ценное о жизни ребенка, о его потребности в деятельности, о характерных приемах самовыражения и о его возможностях, а также смогут мудро применять полученные знания на практике, то задачу г-жи Монтессори, великого итальянского педагога, можно считать выполненной.

Наше вступительное слово не может не коснуться – по крайней мере, слегка – важных проблем, связанных с методом обучения письму и чтению по Монтессори. В наших американских школах используются превосходные методы обучения чтению; например, с помощью альдинского метода[9]дети со средними способностями без труда прочитывают десять и даже больше книжек в течение первого года в школе и затем быстро переходят к самостоятельному чтению. Но что касается письма, то нельзя сказать, что наша система обучения находится на высоте. Недавно мы сделали попытку учить детей писать свободным «движением руки», без выведения каждой буквы пальцами, но полученные результаты говорят о том, что данный метод не дает существенного эффекта с детьми до десятилетнего возраста. Некоторые здравомыслящие преподаватели довольствуются тем, что позволяют детям на протяжении первых четырех лет обучения не столько писать, сколько рисовать буквы, и в целом сложилось общее мнение, будто письмо не является чем-то принципиально важным до возраста восьми-девяти лет. Однако когда мы видим, с каким успехом г-же Монтессори удается научить четырех-и пятилетних детей писать с легкостью, это дает нам повод переосмыслить ценность письма и те методы, которые мы применяем, чтобы ему научить. А какие же изменения мы могли бы с пользой внести в наши приемы обучению чтению?

Здесь опять же наша теория и практика сильно страдают от упрямого следования общим принципам. В результате того, что грубыми приемами детей заставляли заниматься обязательной школьной программой, принося несомненный ущерб их умственному и физическому развитию, некоторые педагоги начали проповедовать полный отказ от обучения письму и чтению в начальных классах. Многие родители отказываются отправлять своих детей в школу до восьмилетнего возраста, предпочитая, чтобы те «бегали дикарями». Подобное отношение вполне оправданно, учитывая состояние некоторых школ; но там, где есть хорошие школы, такой подход означает лишение детей очевидных преимуществ школьной жизни, совсем не связанных с обучением письму. Кроме того, такой подход забывает о том, что современные методы практически исключают какое бы то ни было напряжение. А теперь, когда система Монтессори добавляет к нашим ресурсам новый многообещающий метод, такой подход представляется еще более неразумным: ведь на самом деле нормальный ребенок уже в возрасте шести лет жаждет научиться читать и писать и более того – находит обширное применение своим новым умениям.

Это опять же не означает, что чтению и письму нужно придавать неоправданно большое значение в воспитании маленьких детей. Если нам удается обучать детей без лишнего напряжения, то мы будем это делать, и чем эффективнее, тем лучше; но не стоит забывать, по примеру г-жи Монтессори, о том, что чтение и письмо составляют лишь второстепенную часть всего получаемого ребенком опыта и в общем эти навыки должны обслуживать другие потребности воспитанников. Даже при наличии самых лучших методик целесообразность обучения письму и чтению до шести лет находится под вопросом. Наша сознательная жизнь и без того слишком наполнена книгами, и было бы благоразумнее отложить обучение грамоте до того момента, пока у ребенка не возникнет естественный интерес к ней, и даже тогда не стоит уделять ей больше времени, чем это необходимо для ненапряженного и постепенного овладения данными навыками.

О технических преимуществах системы Монтессори едва ли может идти спор. Ребенок постепенно учится владеть карандашом в процессе выполнения упражнений, которые сами по себе просты и увлекательны; и, даже если он не учится писать посредством «движения руки», мы должны вполне довольствоваться тем, что он умеет красиво и четко выводить некоторые знаки. Затем ребенок знакомится с буквами – с их формой, названием, с техникой их написания, причем знакомство это происходит посредством упражнений, важная техническая особенность которых состоит в том, что в них используется глубокий сенсорный анализ предлагаемого материала. Не так давно Мейман показал, что процесс запоминания во многом связан с целостным впечатлением, которое достигается в результате продолжительного и интенсивного анализа. В процессе обучения правописанию, к примеру, практически бесполезно изобретать приемы запоминания, если нет достаточно мощного и детального первоначального впечатления, а что касается такого материала, как алфавит, то его успешное запоминание тем более может быть гарантировано только путем тщательного, разнообразного и детального сенсорного восприятия. Система Монтессори настолько эффективна при обучении алфавиту – особенно тем, что в ней используется чувство осязания, – что дети успевают выучить все буквы, прежде чем начинают терять интерес вследствие абстрактно-формального характера материала. Первоначальной заинтересованности в буквах, которыми на глазах у детей пользуются взрослые, хватает на весь период обучения грамоте.

В итальянском языке следующий шаг не вызывает сложностей. Выучив однажды буквы, ребенок может использовать их как материал для составления слов, поскольку в итальянском языке правописание настолько близко к произношению, что обычно не составляет труда написать слово, зная, как оно произносится. Здесь и возникает самая большая проблема в использовании системы Монтессори для обучения чтению на английском языке. На самом деле во многом именно по причине того, что английский язык не обладает фонетической природой, нам пришлось отказаться от алфавитного метода обучения чтению. Конечно же были еще и другие причины, заставившие нас учить детей читать по словам и фразам, но главной причиной все же остается далекий от фонетического характер английского языка. В нашей ситуации оказалось более эффективным учить детей зрительно воспринимать полностью целые слова, предложения, небольшие стихи, таким образом добавляя к сенсорному восприятию интерес, вызываемый широкой гаммой ассоциаций. После этого усвоенные слова раскладываются на фонетические элементы, что позволяет детям свободно осваивать новые слова самостоятельно. Наши значительные успехи благодаря этому методу ставят под сомнение бытующее убеждение о том, что в силу «характерного процесса естественного развития» дети склонны складывать слова из элементов – звуков и слогов. Напротив, складывается впечатление – и об этом говорит Джеймс[10], – что для ума не менее естественным оказывается обратное направление – сперва охватывать материал целиком, в особенности те элементы, которые представляют практический интерес, и затем выделять в нем формальные элементы. При обучении орфографии конечно же целые элементы (слова) уже зрительно знакомы детям – то есть они узнаваемы в процессе чтения, – и задача теперь состоит в том, чтобы запечатлеть в разуме ребенка определенный порядок составных элементов. Именно потому, что в английском языке чтение и правописание представляют собой совершенно разные процессы, случается, что ребенок научился прекрасно читать, но испытывает сложности в правописании, и перед нами стоит новая задача – довести его до прежнего высокого уровня. Опыт и сравнительные исследования, вопреки устоявшимся предрассудкам, убедительно доказывают, что разделение этих навыков дает положительные результаты как в чтении, так и в правописании. Обучение наших детей алфавиту по методу Монтессори окажет им большую помощь в освоении письма, но лишь в незначительной степени может способствовать развитию навыков чтения и правописания.

Таким образом, в данном вступительном слове была сделана попытка предложить компромиссный вариант. Программа, с успехом применяемая в итальянских школах, может эффективно сочетаться с программой, хорошо зарекомендовавшей себя в британских и американских школах. Мы можем почерпнуть много полезного из системы г-жи Монтессори относительно письма и чтения – в особенности нас не может не впечатлять та свобода, которой пользуются ее воспитанники в процессе обучения письму и в ходе использования новоприобретенных навыков. Кроме того, мы можем взять на вооружение материалы Монтессори для чтения связных прозаических произведений. Нам также могут пригодиться ее материалы по воспитанию чувств с тем, чтобы вести детей к легкому усвоению алфавита. Мы можем оставаться при своих схемах обучения чтению, и можно не сомневаться, что присущий им фонетический анализ будет восприниматься легче и иметь большую эффективность в том случае, если для изучения букв была использована программа Монтессори. Поиск удачных сочетаний обоих методов – конечно же задача практиков-преподавателей и педагогов-теоретиков.

Книга г-жи Монтессори должна представлять огромный интерес для всякого педагога. Конечно же не все увидят в методе Монтессори способ преображения человечества. Не всякий также пожелает, чтобы с помощью этого – или любого другого метода – воспитывались вундеркинды, вроде тех, что недавно появились в Америке. Не все педагоги одобрят раннее обучение письму и чтению. Тем не менее всякий беспристрастный читатель признает силу гения, которым проникнуты страницы этой книги, и по достоинству оценит результаты трудов г-жи Монтессори. Ученым-педагогам предстоит подвергнуть все системы тщательному сравнительному изучению, и раз г-жа Монтессори стремилась к проверке своих находок скорее в практическом опыте, нежели в сравнительном изучении, то и эту скучную работу стоит проделать. Но как бы мы ни оценивали результаты ее работы, любой педагог, прочитавший эту книгу, не сможет не проникнуться уважением к доктору Марии Монтессори за ее энтузиазм, терпение и проницательность, присущие истинному ученому и другу человечества.

Генри В. Гольмс

Гарвардский университет

Глава I

Критические замечания по поводу новой педагогики в контексте современной науки

Я не ставлю перед собой цель представить вам труд по научной педагогике. Мое скромное намерение состоит в том, чтобы в этих далеко не полных записках рассказать о результатах эксперимента, который может открыть возможность для практической реализации тех новых научных принципов, что в последние годы будоражат мир педагогики.

В течение последнего десятилетия много было сказано о новой тенденции в педагогике, которая по примеру медицины состоит в преодолении сугубо умозрительного характера исследований в пользу спланированного эксперимента в качестве основы для дальнейших выводов. Физиологическая, или экспериментальная, психология благодаря таким известным ученым, как Вебер[11], Фехнер[12] и Вундт[13], уже оформилась в новую отрасль науки и, по всей вероятности, может стать фундаментальным основанием для новой педагогики, подобно тому как прежняя метафизическая психология служила основой для философской педагогики. Мощным импульсом для становления новой педагогики могут стать и достижения морфологической антропологии, применимые к изучению физического развития детей.

Вместе с тем, несмотря на эти тенденции, научная педагогика так и не оформилась в стройную систему. Она представляет собой нечто неопределенное, о чем мы говорим, но чего на самом деле не существует. Можно сказать, что до настоящего времени она существовала лишь в форме интуитивных указаний и намеков на науку, которая с помощью позитивных и экспериментальных наук, возродивших идеи девятнадцатого века, должна проявиться из окружающего ее тумана. Новая педагогика необходима еще потому, что она воспитывает людей, готовых к формированию нового мира посредством научного прогресса. Однако я не буду останавливаться на этом более подробно.

Несколько лет назад один известный врач открыл в Италии «Школу научной педагогики», поставив перед собой цель подготовить учителей, способных следовать новым веяниям, которые уже в то время были ощутимы в мире педагогики. В течение двух-трех лет школа развивалась настолько успешно, что в нее стекались учителя со всей Италии, а городские власти Милана предоставили ей превосходное оборудование для научных исследований. Начало было положено самое что ни на есть благоприятное, школу щедро поддерживали в надежде на то, что благодаря проводимым здесь экспериментам станет возможным создать «науку формирования человека».

Энтузиазм по поводу новой школы в немалой степени был вызван горячими отзывами со стороны выдающегося антрополога Джузеппе Серджи[14], который на протяжении тридцати лет настойчиво занимался распространением среди итальянских учителей принципов новой цивилизации, основанной на воспитании. «Современное общество, – по словам Серджи, – остро ощущает назревшую необходимость в пересмотре методов воспитания; и тот, кто присоединяется к этой работе, становится борцом за обновление человечества». В своих трудах по педагогике, объединенных в единый том под названием «Воспитание и образование» (Educazione ed Istru-zione), вышедший в издательстве Pensieri, он дает краткий обзор своих лекций, в которых горячо приветствует появление нового движения, будучи убежденным в том, что желаемое обновление заключается в методическом изучении воспитуемых, с учетом достижений педагогической антропологии и экспериментальной психологии.

«На протяжении вот уже нескольких лет я отстаиваю идею, касающуюся процессов воспитания и образования, и чем глубже я размышляю над ней, тем более справедливой и полезной она мне представляется. Идея моя состоит в том, что для установления естественных и рациональных методов нам необходимо провести множество наблюдений за индивидуумом, особенно в раннем детстве, поскольку именно тогда должны быть заложены основы воспитания и культуры.

Измерение размеров головы, роста и т. п. не является единственным фактором формирования педагогической системы, но это путь, который может привести нас к этой системе, ведь если мы ставим перед собой задачу воспитать индивидуума, то нам сперва нужно получить конкретные и непосредственные знания о нем».

Авторитета Серджи было достаточно, чтобы убедить многих в том, что наличие подобных знаний об индивидууме естественным образом будет способствовать развитию воспитательного искусства. Как водится, среди последователей Серджи возникли разногласия по поводу его идей, порой по причине излишне буквального их понимания, а порой вследствие преувеличения их важности. Основная проблема заключалась в том, что экспериментальное изучение воспитанника смешивалось с воспитательным процессом. А поскольку экспериментальное изучение должно стать путем, ведущим к воспитанию, причем последнее должно вырастать из первого естественным и рациональным образом, то зачастую научной педагогикой без долгих размышлений называли то, что по сути является педагогической антропологией. Эти новообращенные несли перед собой как знамя «Биографическую таблицу», полагая, что, водрузив однажды этот штандарт на боевом поле школы, обеспечат себе победу.

Основываясь на вышеуказанных положениях, эта так называемая Школа научной педагогики обучала воспитателей проводить антропометрические измерения, использовать эстезиометрические[15] инструменты для получения психологических данных, формируя тем самым новую армию научно подготовленных учителей.

Следует отметить, что в этом движении Италия шла в ногу со временем. В начальных школах Франции, Англии и особенно Америки проводились эксперименты, основанные на достижениях антропологии и психологической педагогики, в надежде на то, что антропометрия и психометрия дадут толчок для возрождения школьной системы воспитания. На самом же деле сами учителя редко принимали участие в их исследованиях; в большинстве случаев их проводили врачи, для которых больший интерес представляла их собственная сфера деятельности, чем воспитание детей. Обычно они старались извлечь из этих экспериментов пользу для развития психологии или антропологии и не задумывались над тем, каким образом результаты их работы могут быть использованы для формирования долгожданной научной педагогики.

Одним словом, исследования в области антропологии и психологии никогда, собственно, не были направлены на решение проблем воспитания детей в школах; кроме того, уровень научной подготовки новых учителей был далек от уровня истинной науки.

Проблема заключается в том, что для достижения практического успеха в школьном воспитании требуется подлинное слияние этих современных направлений, как в теории, так и на практике. Только таким образом ученым удастся добиться результатов в этой важной для школы сфере деятельности, одновременно подняв научный уровень самих учителей. Сейчас в этом действительно практическом направлении работает Университетская школа педагогики (University School of Pedagogy), основанная Кредаро[16] в Италии. Задача этой школы состоит в том, чтобы поднять педагогику с ее подчиненного положения, которое та занимает по отношению к философии, и дать ей почетное звание отдельной науки, которая, подобно медицине, сможет заниматься сравнительными исследованиями, разнообразными по своей тематике.

Почетные места среди родственных дисциплин конечно же займут педагогическая гигиена, педагогическая антропология и экспериментальная психология.

Будучи родиной таких ученых, как Ломброзо[17], де Джованни[18] и Серджи, Италия по праву может претендовать на исключительную роль в организации этого движения. Фактически этих трех исследователей можно назвать основателями новых направлений в антропологии: первый – в сфере криминальной антропологии, второй – в медицинской антропологии, а третий – в области педагогической антропологии. С великой пользой для научного знания в целом каждый из этих ученых стал признанным авторитетом в своей сфере деятельности, в результате чего им удалось не только воспитать блестящих и смелых учеников, но также подготовить сознание общественности к восприятию начатого ими научного возрождения. (За более подробной информацией можно обращаться к моей работе «Педагогическая антропология».)

Вне всяких сомнений Италия может гордиться этими достижениями.

Тем не менее в настоящее время проблемы, занимающие нас в области педагогики, представляют интерес для человечества в целом, для всей нашей цивилизации, и в свете современного развития наше внимание должно охватывать весь мир, а не фокусироваться на отдельно взятой стране. В связи с большой значимостью данных исследований всеобщего уважения заслуживают все, кто способствовал становлению этого знания, вне зависимости от того, увенчалась ли их работа успехом. Таким образом, школы научной педагогики и антропологические лаборатории, возникшие в различных городах Италии благодаря усилиям учителей начальной школы и чиновников в сфере образования, но оставленные прежде, чем оформились в стройные учреждения, имели тем не менее большую ценность, поскольку были вдохновлены правильными идеями и открыли свои двери для думающих людей.

Нет нужды говорить о том, что подобные попытки были преждевременными и в их основе лежало слишком поверхностное понимание новых наук, пребывавших тогда еще в стадии становления. Всякое великое дело рождается из многократных неудач и несовершенных деяний. Когда святому Франциску Ассизскому[19] явился Господь и наказал ему: «Франциск, перестрой Мою Церковь!» – тот подумал, что Владыка говорил о маленькой церквушке, где он в тот момент находился, преклонив колени в молитве. И святой Франциск немедленно взялся исполнять данное ему поручение, таская на своих плечах камни для восстановления разрушенных стен. И только позже он осознал, что его миссия состоит в обновлении католической церкви посредством призыва к бедности. Тем не менее Франциск, самозабвенно таскавший камни, и Франциск – великий реформатор, чудесным образом приводивший людей к торжеству духа, – это один и тот же человек в разные периоды своего развития. Точно так же и все мы, работающие ради общего дела, являемся членами одного и того же тела; и те, кто придет позже нас, достигнут намеченной цели только потому, что до них были те, кто верил в эту цель и трудился ради ее достижения. И подобно святому Франциску, мы верим, что, таская тяжелые бесполезные камни экспериментальных лабораторий с целью восстановления старых, осыпающихся стен школы, мы сможем ее возродить. Мы рассматриваем методы, предлагаемые материалистическими и механическими науками, с тем же воодушевлением, с каким святой Франциск смотрел на гранитные блоки, собираясь водрузить их на свои плечи.

Таким образом, мы оказались на неверном и узком пути, с которого нам нужно сойти, коль скоро мы собираемся найти истинно правильные методы воспитания нашего будущего поколения.

Непросто будет подготовить учителей, освоивших метод экспериментальной науки. Дав им самые подробные знания в области антропометрии и психометрии, мы получим лишь машины, чья целесообразность чрезвычайно сомнительна. Действительно, если мы по этой же схеме будем вовлекать учителей в проведение экспериментов, то навсегда увязнем в теории. Учителя старой школы, получившие образование в соответствии с принципами метафизической философии, воспринимали идеи неких считавшихся авторитетами мужей, спорили о них до хрипоты и слепли, без конца читая их теории. Наши преподаватели научной педагогики, напротив, получив знания об определенных инструментах, прилагают мышечные усилия для работы с этими инструментами. Вдобавок они получили еще и интеллектуальную подготовку в виде наборов стандартных тестов, которые они научились механически использовать.

Разница между ними не так уж и велика, ведь по-настоящему глубокие расхождения проявляются не во внешних техниках, а во внутренней сущности человека. При всем нашем старании приблизиться к научному эксперименту нам так и не удалось подготовить новых мастеров, поскольку в конце концов мы оставили их без выхода в настоящую экспериментальную науку; мы так и не подпустили их к высшей и наиболее существенной стадии подготовки – к эксперименту, благодаря которому и рождается ученый.

И на самом деле, кого мы называем ученым? Конечно же не того, кто знает, как манипулировать всеми инструментами в физической лаборатории, и не того, кто умеет ловко и аккуратно обращаться с различными реактивами в кабинете химика, и не того, кто со знанием дела препарирует материал для микроскопа в лаборатории биолога. Согласитесь, зачастую ассистент справляется с практической частью эксперимента лучше, чем сам ученый. Учеными же мы называем тех людей, для которых проведение опыта – это дорога, ведущая к познанию глубокой правды жизни, снятию покровов с ее сокровенных тайн; тех людей, которые, в ходе самого этого поиска, проникаются еще большей страстью к загадкам природы, – страстью, которая порой заставляет ученого забывать о себе. Ученый – это отнюдь не тот, кто умеет ловко манипулировать инструментами; ученый – это тот, для кого предмет поклонения – это природа и кто является носителем внешних атрибутов этой веры, подобно тому, как это делают последователи религиозных вероучений. К этой славной братии ученых мы причисляем тех, кто, подобно средневековым траппистам, забывает о внешнем мире и чувствует себя живым только в стенах лаборатории, часто не заботясь об одежде и питании, просто потому, что собственные потребности его уже не занимают; тех, кто потерял зрение, проведя годы за микроскопом; тех, кто в пылу исследования прививает себе возбудителей туберкулеза; тех, кто изучает состав экскрементов больных холерой с целью обнаружения переносчиков заболевания; тех, кто знает о взрывоопасных свойствах определенного химического препарата, но тем не менее настойчиво проводит опыты, рискуя собственной жизнью. Таков дух настоящих ученых, которым природа открывает свои тайны, венчая их труды славой открытия.

Существует особый дух, присущий настоящему ученому, и это нечто гораздо более высокое, нежели простое механическое мастерство. И лишь тогда, когда этот дух торжествует над механической составляющей, можно говорить о том, что ученый достиг вершины в своей работе. Когда ученый достигает этого пика, наука обогащается не только новыми откровениями о природе вещей, но также и философским синтезом чистой мысли.

Я твердо верю в то, что мы должны воспитывать в наших учителях прежде всего этот дух, а не прививать им механическое умение; иными словами, направление подготовки должно ориентироваться в первую очередь на дух, а не на механическую работу. К примеру, когда мы рассматриваем вопрос о научной подготовке учителей, сводя ее к основам методологии науки, мы не ставим перед собой цель сделать из учителей начальной школы гениальных антропологов, специалистов в области экспериментальной психологии или знатоков детской гигиены; мы лишь хотим направить их в сферу экспериментальной науки, обучить их пользоваться различными инструментами с известной долей мастерства. Итак, мы хотим лишь направить учителя и, с учетом его сферы деятельности и места работы, пробудить в нем этот дух научного исследования, который распахнет перед ним двери более широких возможностей. Иными словами, мы стремимся к тому, чтобы пробудить в сознании и сердце учителей интерес к явлениям природы в такой степени, что, полюбив природу, они смогут почувствовать то самое напряженное волнение, охватывающее всякого, кто подготовил эксперимент и теперь с нетерпением ждет открытий[20].

Инструменты сродни алфавиту: мы должны овладеть ими, если хотим научиться читать природу; подобно книге, хранящей в себе откровения глубочайших мыслей автора, но пользующейся алфавитом как средством составления внешних символов, то есть слов. Природа аналогичным образом, через механизм эксперимента, дарует нам бесконечные цепочки откровений, раскрывая перед нами свои секреты.

Однако, выучившись механически прописывать всевозможные слова в тетради, точно так же механически человек сможет прочитать все слова из, скажем, пьесы Шекспира, при условии, что шрифт достаточно разборчивый. Ученый, которого посвятили лишь в технику проведения голых экспериментов, похож на того, кто прописывает слова в тетради в их буквальном значении; именно на таком уровне мы оставляем наших учителей, ограничивая их подготовку лишь техникой.

Вместо этого мы должны превратить их в поклонников и толкователей духа природы. Они должны быть похожи на того человека, который, научившись писать, однажды обнаруживает, что за написанными символами он может уловить мысль, которую в них вкладывали Шекспир, Гёте или Данте. Как вы видите, между двумя этими этапами пролегает долгий путь. Тем не менее наша первая ошибка носила вполне естественный характер. Если ребенок умеет писать, у нас создается впечатление, что он уже умеет читать. И в самом деле, он читает надписи на дверях магазинов, названия газет, по сути, он может прочитать любое слово, попадающееся ему на глаза. Вполне естественно, что, приведя такого ребенка в библиотеку, педагог легко сможет поверить в то, что ему доступен смысл всех книг, которые он там увидит. Но при первой же попытке проделать это на практике оказывается, что механического умения читать недостаточно, и нужно снова продолжать учебу в школе. Аналогичный процесс происходит и с учителями, которых мы, как нам кажется, обучаем научной педагогике, тренируя их в антропометрии и психометрии.

Однако давайте ненадолго отложим проблему подготовки мастеров научной педагогики, в общепринятом смысле этого слова. Мы даже не будем пытаться очертить программу такой подготовки, поскольку это, скорее всего, заведет нас в дискуссию, которой здесь не место. Вместо этого предположим, что благодаря долгим и настойчивым упражнениям нам удалось подготовить учителей, понимающих, что такое наблюдение за природой. Предположим, что нам удалось довести их до уровня таких ученых, которые просыпаются среди ночи и направляются в леса и поля, надеясь застать утреннее пробуждение определенных насекомых, представляющих для них интерес. Невыспавшийся и уставший от ходьбы, такой ученый тем не менее не теряет бдительности; его не заботит то, что весь он в пыли и грязи, что утренний туман насквозь промочил его одежду: его беспокоит только то, как бы не выдать свое присутствие и позволить насекомым на протяжении нескольких часов безмятежно выполнять свои привычные действия, а самому спокойно за ними понаблюдать. Представим, что наши учителя достигли уровня такого ученого, который, будучи уже наполовину ослепшим, продолжает вглядываться в микроскоп, наблюдая за спонтанными перемещениями какой-то крошечной инфузории. Для ученого-наблюдателя эти существа, в своей особенной манере избегания друг друга и выборе пищи, обладают неким смутным разумом. Ученый вмешивается в неторопливое течение их жизни посредством электрического сигнала, наблюдая за тем, как некоторые из них группируются возле положительного полюса, а другие – возле отрицательного. Продолжая эксперимент, ученый воздействует на них светом, отмечая, что некоторые устремляются к источнику света, в то время как другие бегут от него. Ученый исследует эти и похожие на них реакции, держа все время в голове вопрос, является ли бегство от источника воздействия или устремление к нему сродни таким реакциям, как избегание друг друга или выбор пищи, – иными словами, являются ли подобные отличия результатом выбора, результатом работы непонятного нам сознания, благодаря которому наблюдаемые реакции отличаются от физических законов притяжения и отталкивания, которые мы наблюдаем на примере магнита. А затем представим, что такой ученый осознает, что уже четвертый час пополудни, а он еще не обедал, но это его не печалит, ведь все это время он провел в своей лаборатории, а не дома, где бы его уже давно звали к столу, прерывая то и дело его интересные наблюдения.

Представим, что учитель, независимо от научной подготовки, достиг такого уровня заинтересованности в наблюдении за естественными явлениями. Это прекрасно, но только одного этого недостаточно, ведь особая миссия педагога заключается в наблюдении отнюдь не за насекомыми и бактериями, а за человеком. Учитель не занимается изучением человека в процессе выполнения им повседневных дел, наблюдая за его передвижениями с момента пробуждения, подобно тому как ученый проводит наблюдение за популяциями насекомых. Задача педагога состоит в изучении человека в момент пробуждения его интеллектуальной жизни.

Интерес к человеку в целом – а именно это мы хотим привить нашим учителям – характеризуется глубоко личными взаимоотношениями между наблюдателем и наблюдаемым индивидом, взаимоотношениями, которые не могут возникнуть между зоологом или ботаником и той формой жизни, которую они исследуют. Человек не может питать привязанность к насекомому или химической реакции, которые являются предметом его изучения, не пожертвовав частицей самого себя. Для стороннего наблюдателя такое самопожертвование выглядит как настоящий отказ от самой жизни, почти как мученичество.

Однако любовь человека к человеку есть намного более деликатное явление, причем настолько бесхитростное, что понятно всем без исключения. Такого рода отношения доступны каждому человеку, не являясь привилегией специально подготовленного класса интеллектуалов.

Чтобы раскрыть смысл этой второй составляющей подготовки, связанной с духом, давайте попытаемся вообразить, что происходило в умах и сердцах первых последователей Иисуса Христа, когда Он говорил о Царстве, не принадлежащем этому миру, которое выше любого земного царства, независимо от того, насколько в нем сильна царская власть. Со свойственной им простотой ученики спросили Его: «Учитель, скажи нам, кто будет большим в Царстве Небесном?» Иисус отвечал им, гладя по голове маленького ребенка, который с умилением и интересом посмотрел на Его лицо: «Кто умалится, как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном». Представим, что среди тех, к кому были обращены эти слова, был один с пылкой и преданной душой, которому эти слова запали глубоко в сердце. Со смесью почитания и любви, сокровенного любопытства и стремления достичь истинного величия духа он начинает наблюдать за каждым движением этого ребенка. Но даже если мы поместим такого наблюдателя в класс, полный детей, то не получим того нового педагога, которого мы хотим воспитать. Наша цель состоит в том, чтобы вживить в душу ученого, готового на самопожертвование, то же сочетание почтения и любви, присущее ученикам Христа, – лишь тогда мы получим дух истинного учителя. И, общаясь с ребенком, он научится тому, как взращивать в себе качества настоящего педагога.

Рассмотрим поведение учителя на другом примере. Представьте себе ботаника или зоолога, разбирающегося в техниках наблюдения и экспериментирования, который пускался в путешествия для того, чтобы изучить «тот самый вид грибов» в его природном окружении. Такой ученый проводил наблюдения в полевых условиях, после чего продолжал начатое исследование в лаборатории, при помощи микроскопа и других доступных ему инструментов. Такой ученый и в самом деле понимает, что значит изучать природу, и знает, каким образом использовать все средства современной экспериментальной науки в целях своего исследования.

Теперь же представим себе, что такого человека, в знак уважения к проделанной им работе, назначают заведующим кафедрой в каком-либо университете, поставив перед ним задачу продолжать начатое изучение перепончатокрылых. Представьте себе, что, встречая его на новом месте работы, ему показывают ящик, в котором под стеклом приколоты булавками несколько бабочек с неподвижно распростертыми крылышками. Ученый скажет, что это не более чем детская забава, а не материал для научного исследования, что эти образцы скорее подходят для коллекции, которую собирает ребенок, гоняясь с сачком за бабочками. Ученому-экспериментатору с таким материалом делать нечего.

Похожая ситуация возникнет, если мы отправим учителя, который, по нашему разумению, получил соответствующую научную подготовку, в одну из тех общественных школ, где дети настолько стеснены в спонтанном выражении своей личности, что уже почти не похожи на живых людей. В таких школах детей, как бабочек, прикалывают к их партам, распластывая бесполезные крылья пустых и ненужных знаний, которые они там приобретают.

Таким образом, недостаточно лишь воспитывать в наших учителях научный дух. Мы должны подготовить школы для такого наблюдения. Если мы хотим, чтобы в наших школах родилась научная педагогика, мы должны создать в них условия для свободных и естественных проявлений ребенка. Без этой реформы не обойтись.

Будет неверным утверждать, что этот принцип уже существует в педагогике и практикуется в наших школах. Действительно, некоторые педагоги, вдохновленные Руссо[21], пытались следовать несбыточным принципам в своих туманных устремлениях утвердить свободу ребенка, однако на практике наши педагоги все еще незнакомы с понятием свободы. Зачастую их понятие свободы сродни тому чувству, которое охватывает людей во время восстания против рабства, или же напоминает концепцию социальной свободы, которая неизменно оказывается ограниченной, несмотря на то что она стоит на более высоком уровне. «Социальная свобода» всегда означает лишь очередную ступень лестницы Иакова[22]. Иными словами, это лишь частичное освобождение – освобождение страны, класса, освобождение от идеологии.

Понятие свободы в педагогике, напротив, должно быть всеобъемлющим. Биологические науки доказали это, предложив способы изучения жизни. Если традиционная педагогика и оговаривала вскользь необходимость наблюдения за ребенком в его свободном спонтанном проявлении до начала обучения, то, каким бы неопределенным и скудно выраженным ни был этот постулат, его стало возможно реализовать на практике лишь на основе того огромного вклада, который сделали экспериментальные науки в девятнадцатом веке. Я не хочу сейчас разворачивать софистический спор, достаточно лишь того, что мы просто выразим здесь свою позицию. Если кто-то скажет, что в современной педагогике действует принцип свободы, то мы лишь улыбнемся. Такую улыбку вызывает у нас ребенок, который смотрит на ящик с приколотыми бабочками и утверждает, что они живые и могут летать. Принцип рабства все еще доминирует в нашей педагогике, а следовательно, и в наших школах. Чтобы доказать это, хватит одного примера – вспомните закрепленные на одном месте парты со скамейками. Здесь мы видим яркое свидетельство ошибок, которые делала материалистическая научная педагогика на ранних этапах, когда она со слепым энтузиазмом и энергией перетаскивала бесполезные валуны науки с целью восстановления осыпающихся стен школы. Сперва школы были оборудованы длинными узкими скамьями, на которых в большой тесноте сидели дети. С приходом научных знаний эти скамьи были усовершенствованы. Немалую роль в этом процессе сыграли новейшие изыскания в области антропологии. Высота сиденья рассчитывалась с учетом возраста ребенка и длины его ног. Детальным образом определялось расстояние между скамьей и партой для того, чтобы сохранить осанку ребенка. Кроме того, сиденья были разделены, причем расстояние между ними было настолько четко рассчитано, что ребенок мог разве что сесть за парту, но потянуться вбок уже не было возможности. Это было сделано специально, для того чтобы дети сидели отдельно друг от друга и каждый ребенок, во всей своей неподвижности, был на виду у учителя. Рассаживание детей поодиночке преследовало еще и другую цель – профилактика аморального поведения в классе. Что и говорить – наше общество настолько предусмотрительно, что если бы мы заговорили о принципах половой нравственности в воспитании, то саму постановку вопроса посчитали бы возмутительной и способной опорочить детскую невинность. Вместо этого – пожалуйста, наша наука тоже поддалась всеобщему ханжеству, производя машины! Угодливая наука идет дальше, разрабатывая школьные скамьи таким образом, чтобы добиться максимальной неподвижности или, если вам так угодно, ограничить движения ребенка.

Парта сконструирована таким образом, что, садясь за нее, ребенок волей-неволей принимает удобное, как полагают, с точки зрения гигиены положение. Сиденье, парта, подставка для ног – вся эта конструкция не дает ребенку встать во время работы. Ученик только и может, что сидеть с прямой спиной на выделенном ему месте, которого хватает как раз для того, чтобы на нем сидеть, но не более. Вот это и считается у нас прогрессом в области школьной мебели. Каждое из направлений так называемой научной педагогики разработало свой образец школьной парты, созданной на основе научных знаний. Во многих странах возникли свои «национальные парты», являющиеся предметом особой гордости. В ходе такого соревнования было запатентовано немало подобных конструкций.

Спору нет – при создании этих парт использовались достижения науки. Измерения тела и определение возраста проводились с учетом антропологических исследований, знания физиологии привлекались для изучения движения мышц, психология предостерегла от возможного извращения инстинктов, и конечно же – гигиена, благодаря которой конструкция парт предупреждает искривление позвоночника.

Эти парты действительно стали плодом науки, ведь в их конструкции отразился весь опыт антропологического изучения ребенка. Как я уже говорила, они являются примером буквального приложения научных знаний к процессу обучения в школе.

Тем не менее я верю в то, что совсем скоро мы с удивлением поймем, какая ошибка крылась за этим подходом. Нам покажется невероятным, что столь тщательное изучение детской гигиены, антропологии, социологии вкупе с прогрессом общественной мысли в целом не смогли раньше выявить существенные недостатки этих парт. Тем больше будет наше изумление, когда мы поймем, что на протяжении последних лет практически все страны были охвачены идеей защиты детей.