Элитная западня. Часть вторая. Сокровища Гериона бесплатное чтение

Глава 1. Вечная весна

Герман чувствовал тупую давящую боль в области груди. Лишённый возможности глубоко вздохнуть, он силился открыть глаза, и когда с большим трудом все-таки смог это сделать, то понял, что виной всему было какое-то белое облако. Упругое и плотное, оно не только мешало дышать, но и закрывало обзор, не давая понять, где он находится. Еще немного поморгав, юноша попытался сфокусировать зрение и осознал, что облако, явившееся его взору, состояло из белого нейлона. От нереальности происходящего он решил, что спит, и снова обессиленно опустил веки. Сознание начало отключаться, перед глазами, словно вспышки, стали мелькать воспоминания в виде ярких цветных картинок: заплаканное лицо Евы, с катившимися по разгорячённым щекам крупными слезами; ее припухшие чувственные губы, обрамленные тонкой красной полоской; тихо игравшая музыка, которая все еще звучала в его голове. Ева, уставшая от слез, медленно хлопала длинными ресницами, поворачивала к нему лицо и, недоумевая, спрашивала снова и снова, как в перемотке:

– Герман, как они могли? Зачем они так со мной?

Слезы, словно капельки утренней росы, застывали на ее белоснежном жабо, она снова переводила на него взгляд и еле слышно произносила:

– Герман, как они могли?

Потом в его памяти промелькнуло другое воспоминание: он взял Еву за руку, чтобы успокоить, и повернулся к ней, тонкий силуэт в белой блузке отчетливо читался на фоне темного окна, Герман потянулся к ее лицу и вдруг почувствовал резкий толчок, услышал пронзительный звук тормозов и оглушительный удар подушки безопасности в лицо, и все пропало.

Юноша быстро открыл глаза, полностью приходя в сознание, с ужасом понимая, что это вовсе был не сон. Он осознал, что все еще крепко сжимал рукой Евины тонкие пальцы. Страх сковал тело, и он не мог найти в себе силы повернуть голову в ее сторону, чтобы удостовериться, что она жива…

* * *

Безупречно спланированный и идеально ухоженный парк Родена для Евы был самым романтичным местом Парижа, а весной особенно. Его ровные аллеи, усаженные тисами и липами, каменные вазоны с цветами, поле тюльпанов радовали глаз в то время, когда в Северной столице еще были засыпаны снегом улицы, а черные ветки деревьев тосковали по весеннему солнцу.

Ева, радуясь теплому дню, подставляла слепящим лучам улыбающееся лицо, рассказывая друзьям о самом эпатажном скульпторе XX века. Она быстро переходила от одной скульптуры к другой, с восторгом говоря о «Гражданах Калле», «Мыслителе», который сразу был ими узнан, взволнованно вспоминала «Божественную комедию» Данте, стоя у «Врат ада», а потом грациозно махнула рукой в сторону «Трех теней» и потащила всех к памятнику Бальзака, вызывающему у многих неоднозначные эмоции, и только в завершение наконец замерла у свой любимой скульптуры этого сада – «Адама».

– Смотрите, какая мощь, какое мускулистое тело, а руки, сильные и одновременно имеют безупречные формы, именно такие должны быть у настоящего мужчины, – начала Ева, медленно обходя изваяние, внимательно вглядываясь в каждый разворот бронзового тела.

– О, да ты, я вижу, любительница подкачанного торса, – отозвался Герман, обогнув скульптуру с другой стороны. Он щурился от яркого солнца и не пытался сдерживать своей улыбки, хотя и понимал, что, скорей всего, выглядел глупо из-за выражения блаженного счастья, которое очень явно читалось на его лице. Юноша подошёл к Еве сзади, стараясь увидеть «Адама» ее глазами, и, почувствовав запах цветков апельсина, исходящий от волос девушки, не удержался, обхватил ее руками и прижал к себе.

Герман уже несколько месяцев мечтал об этой поездке, но все в их с Евой жизни мешало осуществить задуманное. Перед Новым годом, когда в галерее исчезли путевки на запланированные «романтические каникулы в Париже», юноша еще не догадывался, что это был своего рода сигнал, указывающий на то, что поездку стоит отложить. События одно за другим начали строить препятствия на их пути. Сначала у Евы тяжело заболел дедушка, они с Натали отправились в Крым и все каникулы провели у постели больного, потом сессия, которая у Германа плавно перетекла в практику, и следом еще уйма дел, не позволяющих выехать в Париж даже на пару дней. И только к концу апреля Герман, наконец, услышал от Евы долгожданное согласие на поездку. Правда девушка заявила, что отправляться в путешествие вдвоем как-то неприлично и что она примет его предложение, только если Лана поедет с ними в качестве «так сказать, компаньонки». И вот сегодня они втроем вышли из такси на премиленькой, как назвала ее Ева, улице Бельшас седьмого округа Парижа и поднялись в просторные апартаменты с двумя спальнями. Поскольку французы обладают врождённым чувством стиля, то интерьер, в котором друзьям предстояло провести ближайшие четыре дня, поразил всех без исключения. Стены небольших комнат были выкрашены в цвет речного перламутра и играли солнечными бликами теплых лучей, поступающих через стеклянные проемы французских балконов. Ева обожала эти балкончики, они казались ей игрушечными, она тут же подбежала к одному из них и, распахнув стеклянные двери, перевесилась через ажурные перила.

– Постой, солнышко, не делай так, ты же вывалишься, – испуганно воскликнул Герман, удерживая ее за талию.

– Да ладно тебе, всего лишь третий этаж, я раньше жила на двадцать пятом, вот то было опасно, – веселилась Ева, но не прошло и минуты, как балкон ее перестал волновать, и она начала внимательно рассматривать антикварные предметы интерьера, умело вписанные в современный дизайн. В гостиной напротив светло-серого дивана эффектно выступал из стены камин, украшенный причудливой лентой барельефа, изображающей шествие всадников в доспехах. Ева попыталась понять, к какому времени можно отнести этот военный парад, но сосредоточиться не смогла, ее сразу захватил вихрь других впечатлений.

– Невероятно, мы будем обедать словно в музее, – продолжала восторгаться Ева, переходя от антикварного комода с бронзовыми ручками к большой скульптуре средневекового рыцаря. Потом она выглянула в угловое окно и радостно воскликнула: – Насколько я понимаю, если идти по Бельшас, никуда не сворачивая, то можно оказаться в музее д’Орсе, а если повернуть направо от нашего дома, то через пару минут мы окажемся в парке Родена!

Девушка просто светилась от счастья и, восторженно обхватив Германа за шею, чмокнула его в щеку.

Герман в этот момент упивался своим триумфом, он, по научению Авроры Александровны, долго искал жилье именно на этой улице. Пожилая дама специально для него выведала у Евы любимые музеи и места в Париже, а потом дала юноше чёткие инструкции, куда купить билеты и какие подарки сделать ей в самом романтичном городе на земле. И теперь юноша начал пожинать плоды проделанной работы. Он легко приподнял Еву от земли, обеими руками прижимая к себе, а потом, загадочно улыбнувшись, произнес:

– А теперь пойдем, я покажу тебе нашу спальню.

Но увидеть Евину реакцию ему не удалось. Ева сделала несколько шагов по направлению к спальне, как вдруг замерла у огромного старинного гобелена, который висел на стене у обеденного стола. На нем вместо классического пасторального сюжета был изображён великан, размахивающий перед собой огромной палицей. С лица Евы мгновенно стёрлась улыбка, и ее радостное настроение сменилось озабоченностью. Она подошла поближе, провела рукой по правому краю жёсткого старинного полотна, потом, оттянув от стены, взглянула на его изнанку и покачала головой:

– Надо же, какое кощунство, – тяжело вздохнув, задумчиво произнесла девушка и плотно сжала губы, потом, помолчав несколько секунд, внимательно разглядывая изображение и что-то прикидывая в уме, твердо добавила: – Как же у них рука поднялась сделать такое?

– Что не так, дорогая? По-моему, вполне симпатичный богатырь, прямо Добрыня Никитич, – пристально наблюдая за Евиными действиями, удивился юноша.

– Нет, Герман, это Геракл.

– И откуда тебе известны такие подробности, здесь ничего не написано?

– Если видишь изображение атлетически сложенного юноши с палицей в руках и львиной шкурой неподалеку, то можешь смело утверждать, что это Геракл.

– Отлично, буду знать, в следующий раз не попаду впросак, – шутил Герман, притягивая к себе девушку, и, взглянув в ее все еще расстроенное лицо, добавил: – Мне кажется, ты произнесла слово «кощунство»?

– Ну да, этому гобелену лет триста, а может, и больше, а от него кто-то взял и отрезал кусок. Разве это не кощунство?

– С чего ты взяла? По-моему, край так мастерски обработан, может, так все и было.

– Не думаю, Геракл точно с кем-то сражается, видишь, как тело напряжено, мускулы налились, словно стальные, и он палицей на кого-то замахивается. Разве художник стал бы изображать Геракла, сражающегося с собственной тенью?

Тут в комнату, словно поток свежего ветра, влетела Лана, хлопнув дверью своей комнаты, и громко прокричала:

– Я в окно видела верхушку Эйфелевой башни, пойдемте скорее туда!

Она тут же начала натягивать куртку, одновременно заталкивая ногу в кроссовок, а потом перевела взгляд на друзей и, выпучив свои круглые, словно черные пуговицы, глазки, спросила:

– Что это вы такие напряженные?

– Да вот, Ева расстроилась, что кто-то отрезал кусок от старинного гобелена.

– Ну и правильно, если бы он был больше, то не поместился бы на этой стене, а так коврик вполне пришелся в пору. Вернемся, будем пить чай за столом и глазеть на этого голого мужика, – весело тараторила Лана, протягивая Еве куртку. – Ну что, погнали?

На Эйфелеву башню молодым людям в тот день попасть не удалось. По пути Ева уговорила их зайти в парк Родена и, чтобы они наверняка согласились его посетить, сообщила, что скульптуры этого мастера в свое время вызывали скандалы и отвергались заказчиками по причине чрезмерной сексуальности. После парка они какое-то время гуляли по Марсовому полю, и когда, наконец, добрались до башни, то нескончаемая очередь остудила их пыл. Ева, не любившая лифты, в которых застревала не раз, решила, что подниматься на башню с помощью древнего механизма все равно не будет, и, взяв с Германа слово, что он завтра же удовлетворит Ланино любопытство и покажет ей Париж со смотровой площадки этой всемирно известной башни, потащила их в еще одно место Парижа, где, по ее мнению, должен побывать каждый человек на земле.

– Чтобы не терять времени, может, отправимся на остров Сите? – предложила Ева и, не дожидаясь ответа, пошла к остановке такси. В отличие от Рима, служба такси, да и сами таксисты Еве в Париже нравились. Машинки всегда были безупречно вымыты, а водители, открывая тебе дверцу автомобиля, приятным голосом, слегка улыбаясь, приветствовали неизменным: «Вonjour, madame! Bonjour, monsieur!». Вообще мужчины в Париже заслуживали особого внимания, они, как павлины, шествовали рядом со своими неприметными дамочками в отличных костюмах и наутюженных рубашках, а их пышные шевелюры и красивые черты лица с крупными глазами и носом с горбинкой заставляли задерживать на себе взгляд. Хоть и считается, что парижанки прекрасны в своем роде, у Евы на этот счет было собственное мнение – парижские мужчины, бесспорно, затмевали своих дам.

Выходя из машины, которая только что пересекла широкий мост и остановилась на самом посещаемом острове города, Ева восторженно смотрела на знаменитый собор Парижской Богоматери. Она очень любила архитектуру, и этот великий католический храм всегда поражал ее воображение. Ева подняла голову, чтобы полюбоваться его шпилями на фоне высокого голубого неба, и даже мечтательно прикрыла глаза от удовольствия, как почувствовала, что кто-то дергает ее за рукав.

– Ева, мне так неудобно перед Германом, но я снова хочу есть. Думаю, если я целыми днями буду твердить про еду, то он решит, что я жуткая обжора. Может, это ты предложишь перекусить?

Ева заулыбалась.

– Значит, ты хочешь, чтобы Герман подумал, будто обжора – я?

– Да ну, ты такая тощая, он будет только рад тебя покормить, – отозвалась подруга. – Ты же знаешь, когда моим разумом начинает управлять желудок, я совершаю странные поступки, так что лучше предупредить катастрофу.

– Ну хорошо, только потом пойдем в Нотр-Дам, и не вздумай капризничать, сегодня такой день, когда в соборе выносят терновый венец Иисуса Христа.

– Ладно, тогда пойдем вон в то кафе, видишь, на краю площади? – увлекая за собой подругу, начала Лана, пока Герман покупал билеты для подъёма на крышу собора. – У меня в комнате на тумбочке лежала вот эта открытка, здесь написано, что это кафе – старинное заведение, и там, кроме замечательной еды, можно найти еще много интересного.

Предложенное Ланой кафе молодым людям понравилось, правда, как ни просила Ева посильнее прожарить ей стейк, он все равно плавал на тарелке в розовой сукровице, поглотившей весь гарнир. Но зато десерт под названием «крем-брюле» был настолько нежным и воздушным, что Ева тут же простила шеф-повару его недожаренное мясо, думая, что просто молоденькая официантка не знала английского и не смогла понять, что означали слова «well done».

Утолив голод и слегка отдохнув, молодые люди, прежде чем отправиться в собор Парижской Богоматери, решили купить с собой что-нибудь сладкое. Девушки направились к витрине, чтобы выбрать выпечку, но по пути задержались у старинных напольных часов, неустанно двигающих блестящим маятником и каждую секунду съедающих драгоценное время посетителей этого кофе. Не успели подруги обсудить быстротечность времени, упражняясь в остроумии, как на них обрушилось настоящее потрясение. На центральной стене, позади продавца круассанов, красовался старинный гобелен, и он, без сомнения, был второй частью шедевра, висевшего в их квартире на Бельшас.

– Герман, иди скорее сюда! – позвала Ева, вздрогнув от неожиданности и сделавшись неестественно бледной, и продолжила, понизив голос: – Смотри, недостающая часть нашего гобелена, я же говорила, что его кто-то порезал.

– Вот это совпадение, ни за что бы не поверил, если бы не видел своими глазами, – приглядываясь к непонятному сюжету, произнес Герман и хотел попросить продавца отойти в сторонку, чтобы он не закрывал изображение, но девушка его остановила.

– Постой, Гера, это вовсе не совпадение, – еле слышно проговорила Ева и, обратившись к подруге, наклонилась почти к самому уху, разжигая ее любопытство, прошептала: – Лана, ты видишь кто изображен на гобелене?

– Трехголовое чудовище.

– Это не чудовище, это же наш Герион, понимаешь?

– Ничего себе, ты думаешь, это неспроста? Ой, Евочка, мне что-то страшновато. Знаешь, если бы мы были дома, то и тогда было бы жутковато, а в чужой стране и подавно, – Лана схватила подругу за руку и предложила поскорее покинуть это, теперь показавшееся уже не таким приветливым, заведение.

– Да не бойся ты. Помнишь сообщение, которое мне пришло утром на телефон для заданий от Гериона?

– Что-то типа: «Герион всегда с тобой, а ты с Герионом», так, что ли?

– Ну да, думаю, все это неспроста, это очередное задание, просто нужно очень внимательно рассмотреть этот гобелен.

Внезапно продавец обратил внимание на странно жавшихся друг к другу молодых людей и, сбрасывая с себя сонливость, решил пообщаться с ними. Он поправил длинный черный фартук, а затем вышел из-за прилавка с небольшой фаянсовой тарелочкой нежно-голубого цвета, на которой лежало три печенья с предсказаниями. Приветливо заговорил на французском языке, протягивая им тарелку, предложил испытать свою судьбу. Ребята настолько были взволнованы, что в первую секунду уже хотели отказаться, но Ева дернула Лану за руку и, мило улыбнувшись французу, проговорила своим волшебным голоском:

– Ребята прочтут предсказания, а я можно рассмотрю ваш гобелен, он такой необычный.

Мужчина был не против, а Ева тут же прошла за прилавок и, досконально исследовав старинное полотно, украдкой хотела сделать несколько снимков, но зоркий продавец, несмотря на свою флегматичность, успел предупредить ее действия, сообщив, что фотографировать в их кафе запрещено. Тогда Ева провела рукой по краю плотного запыленного гобелена и заметила, что нижняя часть в виде каймы отличалась от основного полотна и, скорее всего, была пришита к нему значительно позже. А текст, который несколько раз повторялся, образуя стройный орнамент, девушка поспешила перевести и запомнить.

Когда за молодыми людьми захлопнулась дверь старинного кафе и они втянули в себя воздух, наполненный прозрачной влагой протекающей неподалеку Сены, Ева, полная любопытства и растерянности, что-то прокручивая голове, безучастно спросила:

– Ну что там вам напророчили печеньки?

– Мне любовь, – задорно произнес Герман, прижимая к себе Еву и чмокнув ее в щеку, но по его смеющимся глазам было понятно, что он говорил неправду.

А Лана записку с предсказанием сохранила и, порывшись в кармане, достала вместе со скомканной салфеткой.

– У меня вот что: «Иногда думайте и о себе».

– Ладно, это все ерунда, вот на гобелене было сказано, что чтобы выполнить задание, вначале нужно найти статую Людовика XIV.

– Так прямо про задание и написано? – вытаращив глаза, спросила Лана, машинально снова засовывая скомканные бумажки себе в карман.

– Ну конечно нет. Если полагаться на мои знания французского, то написано было примерно следующее:

«В тот день, когда отдыхает Бог

И солнце стоит в зените,

Чтобы открыть драгоценный чертог,

Четырнадцатого короля отыщите.

В Люксембургском саду,

Где страшный циклоп

Пугает свою Галатею,

Спешите присесть там, где замер поток,

Атрибуты украсят аллею».

Лана, будучи страстной любительницей приключений, от радости, что им предстоит выполнить такое таинственное задание, даже руками всплеснула:

– Вот это загадка, тут нужен настоящий мозговой штурм. Давайте все по порядку. Первое – «в тот день, когда отдыхает Бог» – это, естественно, воскресенье. Второе – «солнце стоит в зените» – это, следовательно, полдень.

– Да, ты записала? – задумчиво проговорила Ева, и по ее блуждающему взгляду было понятно, что она силится что-то вспомнить. – Если здесь дальше написано «чтобы открыть драгоценный чертог», значит, мы должны в конце что-то найти, но прежде нужно разыскать четырнадцатого короля.

– Кроме Людовика, четырнадцатого короля больше не было?

– Похоже, что нет, – вмешался в разговор Герман, проверяя королей в интернете. – Только вот непонятно, что это: картина, скульптура, а может, гробница?

– Здесь говорится про солнце в зените, а оно имеет значение только для скульптуры на открытом воздухе, значит, нам нужен постамент. Я знаю конную статую Людовика XIV у Лувра, – рассуждала Ева, а потом обратилась к Герману: – Посмотри, что есть еще в Париже.

– Еще конная статуя на площади Победы.

Молодые люди весь остаток дня пытались разобраться с памятниками. Вначале около часа провели у Лувра, потом не удержались, зашли внутрь и блуждали по просторным прохладным залам этого необыкновенного музея, позабыв о времени. А когда небо Парижа невидимая рука ночи затянула синим сатином, украсив его крошечными звездами, друзья приехали на площадь Победы и стали прохаживаться вокруг еще одной статуи Людовика XIV, выискивая что-то, что могло послужить подсказкой.

– Завтра у нас суббота, значит, остался всего один день, чтобы разобраться с атрибутами, поскольку в воскресенье в полдень мы должны быть в Люксембургском саду, – уже совсем без энтузиазма произнесла Лана, повиснув на руке подруги.

– Я ужасно устала, на сегодня все, – ответила Ева, но домой все же решили еще не идти, а, купив мороженого, отправились гулять на Елисейские поля. И когда ребята за полночь сели пить чай у гобелена с изображением Геракла у себя на Бельшас, сил почти не осталось, но настроение было радостное от необыкновенных впечатлений, переполняющих их юные души.

– Герман, ты не забыл, что мы с тобой рано утром идем штурмовать Эйфелеву башню? – говорила Лана, похрустывая ароматным багетом. – Соня Ева, конечно, не пойдет с нами, но мы снимем для нее видео.

– Да, увольте, этот подъем точно не для меня, – отозвалась Ева, вспоминая, сколько времени ей пришлось просидеть с Юрой в застрявшем лифте, и теперь она подозревала, что у нее развилась фобия на этот счет.

– Ладно, девчонки, я в душ и спать, да вы тоже не засиживайтесь, завтра нас ждет много интересного, – вставая из-за стола, произнес Герман, убирая за собой чашку с блюдцем.

Девушки еще какое-то время пошушукались, вспоминая свою поездку в Рим с Союзом стального кольца, и, совсем разомлевшие от горячего чая, тоже отправились спать.

Когда Ева переступила порог слабоосвещённой спальни, Герман уже был в кровати и что-то читал в небольшом ноутбуке, лежащем поверх одеяла. Он поднял свои красивые голубые глаза, несколько секунд смотрел на нее, а потом снова перевел взгляд на экран. Еве показалось, что он был безучастен к ее появлению в их спальне, и это ее даже немного задело. Но она ошибалась, юноша неустанно следил за ее действиями, стараясь не показывать своего волнения. Он видел, как Ева раскрыла створки платяного шкафа, в котором он аккуратно развесил ее вещи, потом заметил, как она выдвинула верхний ящик комода и извлекла из него невесомое, как кружевное облако, белье, затем взяла какие-то флаконы с туалетного столика и пошла в ванную комнату, дверь которой находилась с левой стороны от их большой кровати. Герман, услышав звуки включившегося душа, отложил ноутбук. Ему вдруг стало нестерпимо жарко, ладони вспотели, он откинул одеяло, встал, прошелся по комнате, открыл окно и, как только понял, что вода перестала литься, тут же вернулся в кровать. Через несколько минут в комнате снова появилась Ева, она что-то сняла с плечиков в шкафу и вернулась в ванную, неплотно притворив за собой дверь. Теперь Герман мог видеть Еву в зеркало, висевшее у фаянсовой раковины. Она долго сушила волосы феном, потом наносила на лицо крем, другой, из совсем маленькой округлой баночки, намазала на губы, потом сняла серьги, не зная, куда их положить, глубоко вздохнула и исчезла из поля зрения юноши. Через минуту опять подошла к зеркалу, расчесывая блестящие каштановые волосы, побрызгав на них духами из хрустального флакончика. Герман чувствовал, что она медлит, что-то обдумывает и не может найти правильного ответа, а когда увидел, что Ева взяла и поверх шёлковой ночной рубашки надела халатик с широким кружевом на длинных рукавах и, сильно запахнув его полы, туго перевязала поясом, понял, что пришло время вмешаться.

– Можно к тебе? – открывая дверь ванной, произнес юноша и, получив одобрительный ответ, прошел и стал позади девушки.

Сейчас они смотрели друг на друга в зеркало в широкой лаконичной раме и были похожи на портрет красивой супружеской четы.

– Я уже потерял надежду увидеть тебя, решил, что ты всю ночь проведешь здесь, – шутил юноша, беря Еву за плечи сильными руками.

Ева промолчала, она только улыбнулась ему в ответ, глядя в отражение, и подумала, что его руки очень похожи на руки роденовского Адама, которого они утром так внимательно разглядывали в парке. Она немного подалась вперед и начала заплетать волосы в косу.

– А можно я попробую сделать тебе косу? – неожиданно спросил Герман, проводя рукой по ее волосам.

– Ты умеешь?

– Не знаю, ну, в общем, как это делается, я догадываюсь, но на волосах еще ни разу не пробовал, думаю, мне этот навык теперь жизненно необходим, – он тут же сделал три пряди из мягких Евиных локонов и начал неумело их заплетать. – Ева, дорогая, судя по всему, у тебя еще ни с кем не было близких отношений?

Этот вопрос обрушился на Еву, как снежная лавина, она на несколько секунд растерялась, а Герман вдруг почувствовал, что еще никогда в жизни так не волновался, находясь рядом с девушкой, его сердце сначала замерло, а потом неестественно хлюпнуло, и кровь с силой застучала в висках. Их взгляды снова встретились в зеркале, и Ева в ответ только опустила ресницы. Он хотел ее приободрить и успокоить, но вдруг понял, что нервничает гораздо больше, чем она.

– Милая, пойдем спать. Не переживай, ты же помнишь, я обещал, что все теперь в нашей жизни будет, только если ты сама этого захочешь, я готов ждать сколько угодно. Мы не сделаем ничего такого, о чем бы ты могла пожалеть утром.

Еве показалось, что сейчас она выглядит, как глупая маленькая девочка, и, тут же поборов в себе волнение, она засмеялась, вскинула на Германа огромные глаза и игриво произнесла:

– Герман, я боюсь только за тебя, вдруг в дальнейшем у нас с тобой ничего не получится, ты тогда же умрешь, сгорая от любви, – на ее щеках от улыбки образовались крошечные ямочки, делая ее еще очаровательней. Она распушила неумело заплетенную Германом косу и хотела сказать что-то забавное, но юноша повернул ее к себе лицом и совершенно серьезно произнес:

– Ты меня плохо знаешь, я никогда не сдаюсь, я сделаю все, чтобы ты была счастливой и не захотела уйти от меня.

– А вдруг у тебя ничего не выйдет.

– Еще как выйдет, вот, например, сейчас я точно знаю, как доставить тебе удовольствие.

Герман, словно пушинку, поднял ее на руки и понес в кровать. Там осторожно, как самое дорогое сокровище, уложил на подушки и начал развязывать пояс скользящего под руками халата. Он не спускал глаз с ее совсем еще юного лица и, чувствуя тепло прекрасного тела, вдруг осознал, что Ева опоздала со своим, казалось бы, шуточным предостережением – любовь к ней уже поглотила его всего, без остатка. Он наклонился к ее лицу, нежно прикоснулся к чувственным губам, потом начал покрывать поцелуями ее шею, спускаясь все ниже и ниже. Когда Ева почувствовала, как Герман нежно, кончиками пальцев начал опускать бретельку ее ночной рубашки и эта шёлковая тонкая тесьма скользила по ее руке, обнажая грудь, она еле заметно вздрогнула, тихо вспыхнула и начала разгораться, как звездочка на ночном небосклоне. Герман тут же ощутил ее волнение, и жгучее желание с еще большей силой начало распалять его могучее тело. И если Ева думала, что самое главное – это вовремя остановиться, то Герман поймал себя на мысли, что так, пожалуй, даже интереснее. Это сладостное томление невозможности получить все и сразу делало его любовь более ощутимой, а эта нежная и безумно соблазнительная девушка с каждой секундой становилась все желаннее и желаннее. Он потянулся к настольной лампе, потушил свет и через несколько мгновений начал умело увлекать Еву за собой в сладостный мир наслаждений.

Утром Еву разбудил теплый поцелуй, она, еще не до конца отпустив негу приятного сна, приоткрыла глаза и увидела Германа уже одетого и аккуратно причёсанного. Он сидел на краю кровати и, любуясь ею, гладил своей широкой ладонью ее ухоженную руку.

– Извини, я не хотел тебя будить, просто мы с Ланой идем на Эйфелеву башню, а уйти, не поцеловав тебя, я не мог. Ты еще поспи, а мы на обратном пути раздобудем что-нибудь на завтрак. Что тебе принести?

– Пирожных, всяких разных, и круассаны, – с блуждающей улыбкой наслаждения произнесла Ева и потянулась, поднимая руки к своей длинной шее. Герман не удержался, еще несколько раз поцеловал ее, вначале бархатистую кожу шеи, потом улыбающиеся губы, а потом исчез из ее сознания, снова погруженного в приятный сон.

Завтрак был шумным и веселым. Стол ломился от сладостей, на большом белом блюде лежали присыпанные дроблеными орешками бланманже, похожие на сладкое молочное желе, шоколадный мусс, украшенный спелыми ягодами малины, обжаренные орехи в застывшем сахарном сиропе формировали ровные плиточки грильяжа, выложенные горкой. На небольшой тарелке с другой стороны стола красовались ромбики миндальных калиссонов, политых белой глазурью. В центре в вазе на высокой ножке стоял нетронутым десерт парфе, название которого с французского переводится как «безукоризненный». Ева чайной ложкой манерно отправляла себе в рот кусочки сочного клафути, напоминающего вишневую запеканку, в которой вишен было гораздо больше, чем всего остального. Наконец за стол села Лана, она держала в одной руке тонкий высокий стакан, а в другой откупоренную стеклянную бутылку кока-колы, которую в Париже принято пить с ломтиком лимона, и, разглядывая заваленный сладостями стол, произнесла:

– Ну что, подведём итоги вчерашних поисков. Есть у нас атрибуты для завтрашнего похода в Люксембургский сад или мы просто так туда отправимся?

– Знаете, пока вы бегали на свою башню, мне в голову пришла интересная мысль. Думаю, мы ошиблись с Людовиком. Нам снова нужно ехать к собору Парижской Богоматери. Помните, на его фасаде есть галерея королей, их там двадцать восемь, и, по-моему, четырнадцатый отличается от всех остальных.

– Странно, я бы никогда не подумал, что эти выстроенные в ряд над входом мужчины на самом деле короли. Зачем на храме изображать не библейских героев? – протягивая Еве чашечку с ароматным кофе, спросил Герман. Он не считал себя знатоком готической архитектуры, поэтому без стеснения задавал все интересующие его вопросы. Он не боялся выглядеть глупым или смешным в обществе Евы, будучи уверенным, что она его не осудит.

– Знаешь, Герман, ты прав. Изначально на этом месте были действительно установлены ветхозаветные цари Израиля и Иудеи, эти скульптуры, по замыслу создателей собора, должны были представлять предков Девы Марии. Но во времена Французской революции их сбросили на землю и обезглавили, так как фигуры в коронах XIII века ошибочно были приняты за французских королей, а символы монархии в то время безжалостно уничтожались. И теперь эти восстановленные скульптуры называют галереей королей.

– Ева, какая же ты молодец, погнали к поддельным королям! – весело произнесла Лана, заталкивая в рот круассан с миндальной начинкой.

В шесть часов вечера, стоя у зеркала в платье из струящегося шелка, Ева была вне себя от злости. Она не могла дождаться, когда Герман застегнет застежку на колье, изысканно дополняющем ее вечерний наряд, и пойдет в спальню одеваться сам, а она, наконец, сможет переговорить с Ланой и выразить свое негодование. И как только Герман объявил, что такси приедет через двадцать минут, и прикрыл за собой белую филёнчатую дверь, Ева, еле сдерживая гнев, повернулась к Лане и выпалила:

– Дурацкая идея! Почему ты меня не предупредила, что Герман купил билеты в «Мулен Руж»?

– Я и не думала, что ты будешь против, это же так прикольно, – ответила Лана, брызгая лаком на слегка подкрученные волосы. – Мы возвращались после подъёма на Эйфелеву башню, он предложил сделать тебе сюрприз, и я его поддержала, а что не так?

– Ну, мне бы не очень хотелось, чтобы Герман битых два часа пялился сразу на такую кучу обнаженных грудей.

– Ой, Ева, не смеши, с такой внешностью и харизмой, как у Германа, думаю, он видел гораздо больше голых девушек, чем нам покажут сегодня, – отозвалась Лана, похлопав подругу по плечу, а потом прищурилась и, расплывшись в таинственной улыбке, спросила: – А что это ты не рассказываешь, подруга, как у вас прошла первая ночь? Я весь день не могу дождаться, когда мы останемся наедине, чтобы услышать подробности.

– А нечего рассказывать.

– В смысле?

– Ничего не было, ну, то есть, самого главного не было.

– Ева, почему, неужели он тебе не нравится?

– Отчего же, нравится, даже очень. Просто, ты же знаешь, у меня тайный роман с Алексом, и пока я ни с кем не сплю, то и не чувствую себя падшей женщиной, будто я все еще выбираю, кто мне из них больше подходит.

– И как Герман это воспринял? Ему-то уже двадцать один, и он явно привез тебя в Париж не за ручки держаться.

– Сказал, что готов ждать, думаю, у него на меня далеко идущие планы.

– А у тебя на него?

– Сложно сказать, иногда кажется, что я его безумно люблю, а как подумаю об Алексе, так сердце начинает бешено колотиться. Вот, например, сегодняшний поход в «Мулен Руж», уверена, Алекс бы меня пригласил скорее в музей д’Орсе, – протяжно произнесла Ева, представляя себя вместе с Алексом у картины «Олимпия» Эдуарда Мане.

– Конечно, Ева, ведь Алекс – тот еще святоша, – проронила саркастично Лана.

Миновав яркие афиши и сверкающую теплыми огнями красную мельницу, Ева, Лана и Герман в изысканных вечерних туалетах оказались в холле одного из самых знаменитых кабаре мира. Ева улыбалась через силу, стараясь не показывать вида, что недовольна. Ей не хотелось, чтобы Герман догадался о ее внутренних переживаниях, да еще столько времени провести на одном месте в новых туфлях на высоких каблуках было невыносимо.

– Странно, что за ерунда, почему у нас приходишь в театр и в холле можно присесть, зайти в кафе, пройти в зал, а здесь собрали всех, словно стадо овец, и даже сесть некуда? – наконец устало произнесла Лана то, что Ева не решалась озвучить.

– Ничего девчонки, еще немного и все ваши мучения будут сполна вознаграждены, – уговаривал их Герман, искренне переживая за то, что Ева испытывает неудобства. Но он был прав. Как только открылись двери зрительного зала и их посадили за столик у самой сцены, все сомнения по поводу этого мероприятия рассеялись без следа. Вверх полетели пробки от шампанского, казалось, все пространство вокруг затянуло красным бархатом, искрившимся в свете огней, развешенных по всему зрительному залу. А когда открылся занавес и началось представление, Герман нагнулся к Евиному уху и еле слышно спросил: «Ну как тебе?» Она в ответ описала свои впечатления одним словом: «Феерично!»

Глядя на прекрасных танцовщиц, окутанных в стразы, шёлк, шикарные перья и сверкающую мишуру, умело сочетающих кокетство с достоинством, Ева подумала, как было глупо и по-детски переживать, что это заведение может развратить ее Германа. И хотя «Мулен Руж» в прошлом и шокировал добропорядочных буржуа, сейчас нарядных зрителей, сидящих в зале с бокалами шампанского в руках, завораживали ошеломительные полеты воздушных гимнастов, выступления акробатов и мимов. Атмосфера безудержного веселья не была излишне фривольной, а больше походила на цирковое представление. Когда на сцене появился огромный бассейн с удавами и в него нырнула одна из солисток шоу, то у Евы перехватило дыхание. А главным элементом программы стал зажигательный канкан. Блеск пайеток, пышные юбки, точеные фигурки и стройные ножки танцовщиц, весёлые крики и зажигательные ритмы никого не оставили равнодушным. На протяжении всего представления атмосферу чарующего праздника создавала музыка оркестра из восьмидесяти музыкантов и превосходные голоса певцов, которые парили над залом в буквальном смысле этого слова.

После шоу настроение у ребят было на такой мажорной ноте, что домой идти не хотелось. Сначала они заглянули в маленький уютный ресторанчик, а потом гуляли до рассвета по узеньким старинным улочкам Парижа, по которым еще в средние века блуждали в ночной темноте влюбленные парочки, надеясь увидеть представления бродячих артистов. Так, держа под руку Германа и Лану, шла Ева, и предвкушение завтрашнего приключения в Люксембургском саду играло на ее красивом лице еле заметной улыбкой.

В апартаменты молодые люди вернулись, когда уже рассвело, приняли душ, позавтракали и, зная, что в 12:00 им нужно быть возле фонтана Марии Медичи, где по строкам на гобелене «Циклоп пугает свою Галатею», решили спать уже не ложиться. Нарядившись поудобнее, они отправились гулять по Люксембургскому саду, надеясь до полудня разыскать атрибуты, которые им удалось рассмотреть у четырнадцатой статуи в галерее королей. Фигура этого короля действительно отличалась от остальных, он одной рукой держал крест, другой меч, и у его ног, единственного из всех двадцати восьми, стояла собака.

– Все в сад! – выкрикивала Лана, забегая на территорию Люксембургского сада, не обращая внимания на безучастных французов и любопытных туристов, праздно гуляющих по ухоженным аллеям. Настроение у нее было приподнятое, она, будучи неисправимой мечтательницей, представляла себя ни больше ни меньше самой Марией Медичи, которую окружают тысячи подданных. В ее фантазиях статные симпатичные мастера строили для нее дворцы, сооружали фонтаны, писали портреты, а поэты, держа в руках страусиные перья, воспевали в стихах ее красоту.

Погода стояла сухая и солнечная. Сад, который был разбит еще в 1612 году по заказу французской королевы Марии Медичи, напомнил русским студентам земли Италии. Герман предположил, что такое впечатление создается из-за пальм, растущих в огромных кадках, и ярких цветников, разбитых повсюду.

– А мне кажется, что этот итальянский флер из-за большого количества водоемов и фонтанов, – рассуждала Ева, разглядывая зеркальную гладь пруда прямо у фасада Люксембургского дворца, где несколько мальчишек пускали кораблики и тут же плавали утки с маленькими утятами, а в самом центре журчал небольшой фонтан.

В Евиных глазах было столько радости и очарования от увиденного, что Герман тут же предложил взять парусные лодочки напрокат и тоже поучаствовать в этой импровизированной регате. Он притащил девушкам два парусника и небольшие шесты, похожие на кий, ими нужно было отталкивать суда от бортов фонтана. Лана быстро пустила свое судно и помчалась вдоль ограды, не замечая ничего на своем пути, тыча кием в борт, стараясь предотвратить кораблекрушение. А Ева начала рассматривать свой парусник, нежно касаясь пальцами дерева отполированного корпуса, а потом подняла судно перед собой, разглядывая на просвет паруса.

– Смотри, на бизань-мачте морской конек, – повернувшись к Герману, восторженно произнесла девушка, – и паруса легкие, белые, романтика!

Герман не видел морского конька, потому что не мог отвести глаз от Евы, она, словно юная Ассоль, держала в руках небольшой парусник, наполняя пространство вокруг себя негой. Ее длинные волосы развевал ветер, заставляя их переливаться в солнечных лучах, как начищенная до блеска бронза, складки легкого платья напоминали настоящие паруса, которые надувались от порыва ветра и хлопали приятным глухим эхом, и, конечно, ее взгляд – взгляд, затуманенный романтическими мечтами, не замечающий ничего вокруг. Она не стала пользоваться кием, а, перегнувшись через ограду, бережно, двумя руками опустила корабль на воду и, слегка подтолкнув его, направила вглубь водоема, его тут же подхватил ветер и понес прямо к фонтану.

Когда девушки вдоволь наигрались парусниками и Герман, на правах старшего, собрал весь инвентарь и направился вернуть суда в прокат, его взгляд скользнул по круглым часам на фасаде дворца, и он, обернувшись к своим спутницам, встревоженно проговорил:

– Боюсь, мы не успеем к двенадцати, осталось всего пять минут.

– Бежим! – прокричала Лана, хватая подругу за руку, а потом перевела взгляд на Германа и, заметив его обеспокоенное лицо, добавила успокаивающим тоном: – Встретимся у фонтана Медичи, да не волнуйся ты так, я не дам Еве ввязаться в историю.

Таинственный и весьма необычный фонтан Медичи, или, как его принято называть, фонтан любви, был скрыт от посетителей под сенью деревьев, затерявшись в глубине сада. Столь уединенное место располагало к раздумьям о мирской суете под шелест листьев, журчание воды и редкий всплеск рыбы в пруду фонтана. Многие приходили сюда, чтобы побыть наедине с собой и прикоснуться к прекрасному, а кому-то этот фонтан, наоборот, казался мрачным и забытым.

Девушки, добежав до пруда, от волнения схватились за руки, пытаясь усмирить сбившееся дыхание и неистово стучащие сердца. Они несколько секунд стояли, оглядываясь по сторонам, а потом неспешно пошли к фонтану, зачарованные таинственным моментом.

– Расскажи мне про этого циклопа, Ева. Почему он так грозно смотрит на влюбленных? – шёпотом попросила Лана, не сводя глаз со страшной фигуры огромного одноглазого чудовища, свисавшего над парой обнимающихся влюбленных, уютно расположившихся у самой воды.

– Видишь, внизу прекрасная Галатея в объятиях Акида. Так вот, страшный циклоп Полифем тоже был влюблен в Галатею, а увидев свою возлюбленную с другим, рассвирепел и кинул в Акида кусок утеса.

– А что Галатея? – возмущенно спросила Лана, сжимая руки в кулаки, а потом вдруг рассмеялась: – Представляешь, если бы Герман был циклопом, Алексу тогда было бы несдобровать.

– Подожди, Лана, ровно двенадцать, ты видишь где-нибудь собаку, крест и кинжал?

– В стихе было сказано, что нужно присесть.

– Жаль, скамеек здесь нет, но вон есть металлический стульчик, ты попробуй присесть, вдруг что-то заметишь. А я пойду спрошу вон у того мужчины про наши атрибуты, может, он знает, где их можно найти.

– Хорошо, – усаживаясь, проговорила Лана, – он выглядит завсегдатаем.

Худощавый господин, к которому решила обратиться Ева, стоял у пруда, высматривая разноцветных рыбок, периодически разрывающих водную гладь, выпрыгивая на поверхность, будто желая продемонстрировать людям свою яркую окраску. Возле ног этого уже немолодого мужчины терлась лохматая собака, время от времени задевая ушами край серого плаща. На его голове возвышалась фетровая шляпа, настолько тонкая, что понять, предназначена она для того, чтобы уберечь от холода или от солнца, было сложно. Он находился в такой глубокой задумчивости, что, казалось, природа и ее обитатели были лишь антуражем к фантастическим мирам, жившим в голове под этой видавшей виды шляпой. Ева подошла и тоже взглянула на ярких рыбок, стайкой собравшихся у крошек корма. Девушка какое-то время молчала, боясь потревожить уединение мужчины, но потом набралась смелости и произнесла на французском:

– Простите, я могу к вам обраться?

– Да, – не отрывая глаз от пруда, ответил господин безучастным голосом, – что вы хотели?

– Похоже, что вы часто приходите к этому фонтану. Может, вы знаете, где здесь найти собаку, крест и меч? Нарисованными или, может, барельеф?

Мужчина вздрогнул и резко повернул голову в сторону девушки, а затем словно заметил призрак, отвел взгляд и достал из кармана часы с оборванной цепочкой. Руки его так дрожали, что, казалось, еще мгновение и часы вывалятся, отправляясь в пруд к рыбам. Он замешкался, несколько раз переступил с ноги на ногу, дыхание его стало прерывистым, а лицо мертвецки бледным. Потом снова сунул часы в карман и всем телом повернулся к Еве, блуждая по ее лицу затуманенным взглядом.

– Сегодня же воскресенье, не так ли?

– Да.

– Вы даже лучше Галатеи, дядя Жером говорил, что вы необыкновенно красивы, но я не представлял, что настолько.

– Дядя Жером – это кто? – открывая глаза от удивления так сильно, что вокруг радужки появилось белое блестящее пространство, спросила Ева, не понимая, что происходит. И если бы этот странный господин не задал вопрос про воскресенье, которое было одним из условий в стихе, то она сочла бы его просто сумасшедшим.

– Жером – это мой дядя, – начиная приходить в себя, проговорил мужчина и потянулся к Евиной руке, чтобы пожать ее, – он погиб пятьдесят лет назад, выполняя задание.

– Значит, он говорил вам не о моей красоте, мне всего восемнадцать, – засмеялась Ева, чем окончательно смогла разрядить обстановку.

– Но как же, вы сделали все, как он сказал.

– Ничего не понимаю, можете объяснить, что я сделала?

– Пришли в двенадцать часов в воскресенье к фонтану и сказали слова пароля, – произнес господин, начиная приходить в себя. – Мне в то время было примерно лет шесть, и жили мы тогда еще в седьмом округе, а может, уже переехали, точно сложно сказать, столько лет прошло. Дядя Жером часто уезжал в командировки, а однажды перед отъездом подозвал меня к себе и сказал: «Запомни, Поль, если я не вернусь, ты должен вот это кольцо передать очень красивой девушке, такой красивой, какой больше не сыщешь на всей земле». Потом снял с пальца обручальное кольцо, поднес его к губам и, поцеловав, продел в него золотую цепочку, которую повесил мне на шею. Я тогда спросил, где же найду эту девушку, и дядя объяснил условия: фонтан любви в Люксембургском саду, воскресенье, полдень и нужно сесть на скамейку, на спинке которой был барельеф – собака, а с двух сторон от нее – крест и меч. Только ее уже давно снесли. А я все хожу сюда каждое воскресенье, по привычке, жду эту загадочную девушку. И вот дождался.

Мужчина вдруг отвернулся и смахнул слезинки, которые повисли на его густых ресницах.

– Все пятьдесят лет, каждое воскресенье? – не веря своим ушам, проговорила Ева, тоже растроганная рассказом.

– Конечно, ведь я обещал, – ответил Поль, затем расстегнул ворот клетчатой рубашки и снял с себя цепочку, на которой висело обручальное кольцо, украшенное несколькими синими сапфирами. – Вот, это теперь ваше.

Он так же, как и Жером, поднес кольцо к губам, поцеловал его и дрожащей рукой протянул Еве.

– И что я должна с ним делать? – волнуясь, спросила Ева, сжимая кольцо в своем маленьком кулачке.

– Если вы знали пароль, то, думаю, разберетесь, для чего применить это кольцо, – ответил мужчина, все еще находясь под гипнозом такого значимого события своей жизни.

Ева услышала уверенные шаги позади себя и, обернувшись, заметила Германа.

– Что тут у вас? – здороваясь с Полем кивком головы, спросил юноша, беря Еву за руку, словно боялся, что она собирается уйти с этим господином, потом окинул взглядом мрачный фонтан и вовсе обхватил девушку двумя руками.

– Ой, Герман, здесь такая романтическая история, – начала Ева, но потом осеклась, решив, что, может, не стоит болтать о том, что произошло, вдруг это тайна Гериона. Ей захотелось прижаться к Герману и услышать биение его сердца, ощутить его тепло, как доказательство жизни. Она прильнула к его груди разгорячённой щекой, думая о трагической истории любви, поведанной ей Полем, а потом захотела узнать, есть ли у него самого любимая женщина, но опоздала. Поль уже семенил в конце аллеи, еле поспевая за своим псом, и ни разу не повернул головы на смотревших ему вслед Еву и Германа.

Вернувшись из Люксембургского сада молодые люди, утомленные бессонной ночью, наскоро пообедали, и, пока Лана убирала со стола, Ева прошла в гостиную, где на диване лежал ее телефон, на который пришло несколько коротких сообщений от Алекса. Первое: «Скучаю», второе: «Куда ты пропала?» Девушка, перехватив взгляд Германа, не стала отвечать, а сидела, обняв руками колени, и думала о том, что ей рассказал Поль: о какой-то красавице, которую любил его дядя и которая так и не смогла забрать предназначающееся ей кольцо. «Наверное, ее уже тоже нет в живых, – прошептала Ева и прикрыла уставшие глаза, – интересно, а какое отношение имеет к этому кольцу Герион?»

Герман, видевший, что Еве постоянно кто-то шлет сообщения, которые вызывают на ее лице блаженную улыбку, был этим слегка раздражён. Он старался делать вид, что все в порядке, сидя за своим ноутбуком, но потом не выдержал и направился в гостиную, чтобы расставить все точки над i, поскольку был прямым и открытым человеком.

Ева, подложив руки под щеку, сладко спала на диване, а рядом на полу лежал ее телефон. Сонм необдуманных мыслей закружился в голове Германа, толкая его на предосудительный поступок, он присел у дивана и уже потянулся за телефоном, чтобы прочитать, кто и что писал Еве, как вдруг она открыла глаза:

– Герман, милый, ты мне снишься? – сонным голосом, нежно улыбаясь, прошептала Ева и ласково провела рукой по его щеке.

Юноша быстро отдернул руку от телефона и сел на край дивана.

– Почему ты не идешь спать в кровать? Да и в одежде тебе неудобно.

– Я надеюсь, ты мне поможешь ее снять, – совсем уже проснувшись, провокационным тоном ответила Ева и, потянувшись, обняла его за шею.

Герман тут же забыл про телефон, про свои переживания и подозрения, поднял Еву на руки и понес в спальню:

– У меня есть для тебя подарок.

Ева взяла в руки белоснежную коробку, развязала алую, как кровь, ленту и не могла поверить своим глазам. Внутри на стружках из красной бумаги лежала белая мраморная скульптурка – слившиеся в поцелуе влюбленные: хрупкая и беззащитная девушка запрокинула руку за голову, полностью открывалась перед своим возлюбленным, ничуть не сомневаясь в его чувствах к ней. Она полулежала на руке избранника и с готовностью отвечала поцелуем на его поцелуй, а легкая нечёткость изображения и белая толща мрамора, слегка пропускающая свет, рождали впечатление чистоты и целомудренности этой любовной сцены.

Ева подняла на Германа глаза, которые блестели от нахлынувших эмоций, и восторженно прошептала:

– Герман, какая красота, это же «Вечная весна» Родена!

Глава 2. Перейти черту

Что толкает людей перейти черту, шагнуть через границы в бездну, совершить поступки, которые еще вчера казались немыслимыми? Может, всему виной отчаяние или жажда чего-то большего, чего в безопасном, привычном мире, по эту сторону черты человек найти не смог. А может быть, виной всему банальное любопытство, желание познать мир за пределами своих границ. Но от чего зависит итог этого шага? Кто-то, преступая черту, попадает в мир агрессии, преступлений, обмана, а другой, наоборот, оставляет по ту сторону границ свои страхи и получает шанс на успех и счастье? Наверное, дело в том, что эта невидимая черта – на самом деле застежка-молния, открыв которую мы выпускаем наружу нашу истинную сущность.

Это было последнее воскресенье апреля, еще несколько дней и начнется май, любимый месяц Темы. Он родился в мае и все детство ждал наступления этой поры, зная, что скоро придет день, когда он будет задувать свечи именинного торта, загадывать самые смелые желания и получит кучу подарков. Но на этом веселье не заканчивалось, двадцать пятого мая каждый год он отправлялся в лагерь для одарённых детей, где целый месяц с друзьями конструировал, мастерил и создавал что-то немыслимое. И хоть сейчас он был уже далеко не ребенком и через десять дней собирался отпраздновать свой девятнадцатый день рождения, на котором ему не дадут попробовать даже кусочка именинного торта, и в лагере его уже никто не ждет, все равно предвкушение майского веселья врывалось в его комнату с лучами яркого весеннего солнца.

Тема проснулся раньше обычного, потому что они с отцом собирались на выставку ретроавтомобилей в Репино, а поскольку Валентина Ивановна уехала в Смоленск передавать свой опыт молодым преподавателям, юноша хотел приготовить завтрак отцу. Соловьев, как называла мужа Валентина Ивановна, не выносил никаких ограничений. На завтрак он любил жареный бекон с глазуньей из четырех яиц, крепкий черный кофе с большим количеством сахара и свежую сдобную булочку, намазанную толстым слоем сливочного масла. И хоть Валентина Ивановна предрекала ему проблемы со здоровьем и каждый раз предлагала сдать тест на холестерин, мужчина продолжал жить, получая удовольствие, не думая о последствиях.

Артем на цыпочках, чтобы не разбудить отца, прошел в ванную и, умывая лицо, размышлял, что к бекону сейчас добавит несколько долек помидора и жареный лучок положит на ломтик белого хлеба, он представлял, как отец, попробовав его кулинарный шедевр, произнесет свое любимое выражение: «Это истинное наслаждение, сынок». Тема знал, что для отца не было ничего важнее удовольствий, и, хотя мать осуждала такие его предпочтения, сам юноша еще не знал, как к этому относится, но именно в эту минуту, находясь в хорошем расположении духа, решил, что это не так уж и плохо. Он, вытираясь махровым полотенцем, заметил при взгляде в зеркало, что улыбается, и тряхнул головой, словно стеснялся своего приподнятого настроения, но тут же вообразил предстоящую поездку в Репино, и широкая улыбка снова озарила его худенькое лицо. Юноша, еле слышно ступая, направился к кухне, не включая свет в коридоре, и тут услышал голос отца: «Да, встретимся, конечно встретимся», – говорил мужчина очень тихо, в свою очередь старался не разбудить сына. Тема уже собрался радостно ворваться в кухню и сообщить, что надеялся проснуться первым, но тут до его слуха долетела фраза, которая больно прошлась по юному сердцу, словно удар хлыста: «Зая, я сейчас не могу, обещал сыну съездить на выставку, а как только отвяжусь от него, сразу к тебе, на всех парусах».

Тема окаменел, на него будто начало рушиться все самое ужасное, что только существовало на земле. Боль предательства, которую он ощущал, делала с его организмом что-то невыносимое, казалось, что в грудь попала бомба, еще немного, и она разорвет его на куски. Сердце бешено колотилось сначала в области солнечного сплетения, потом в горле и через несколько секунд ударило в виски, мешая юноше здраво мыслить. Он слышал сдержанное хихиканье отца, уже не разбирая слова, сделал шаг и предстал перед ним в дверном проеме. Отец и сын мгновение молча смотрели друг на друга, а потом Тема, сжимая кулаки, постепенно заливаясь краской, с пульсирующей на шее веной, проговорил, и голос его был больше похож на стон:

– Убирайся к своей врачихе, ты нам с мамой не нужен, слышишь, уходи из нашего дома, я тебя ненавижу!

Плотно сбитый, высокий, с прямым длинным носом мужчина стоял на фоне ярко освещенного окна, и Теме было почти не видно, что выражали его глаза. Но что линия его тонких губ слегка исказилась и он, сделав шаг вперед, протянул к сыну руку, желая что-то сказать в свое оправдание, еще больше взбесило юношу.

– Не смей трогать меня! Я тебя ненавижу! – прокричал Тема и, трясясь всем телом, выскочил из квартиры, срывая вместе с курткой крючок от вешалки полированного гарнитура прихожей.

Он какое-то время просто бежал по улице, ничего не видя перед собой, хватая ртом потоки холодного воздуха, но потом почувствовал странный привкус во рту и, дотронувшись рукой до верхней губы, понял, что его нездоровый организм дал сбой. Рука была ярко-красной от крови, которая текла из носа, не причиняя ему никакой боли. Тема сел на скамейку троллейбусной остановки, запрокинув голову, услышал, как две старушки шептались у него за спиной: «Смотри, как парня избили, пошли скорее отсюда», потом послышались удаляющиеся шаги и все затихло.

Когда Тема пришел в себя, солнце уже было в зените, носовое кровотечение остановилось, оставив на его куртке несколько больших бурых пятен, и юноша, вытирая лицо рукавом, начал ловить такси. Все, что ему сейчас хотелось, так это увидеть Еву, прижаться к ней и расплакаться, как ребенок. Только она знала страшную тайну измен его отца, она вот уже шесть месяцев вместе с Темой скрывала это от Валентины Ивановны. И вот когда Теме начало казаться, что отец, наконец, нагулялся и вернулся в семью к их привычной жизни, услышать, что тот мечтает «отвязаться от сына», было невыносимо. Юноша, быстро перепрыгивая через ступеньки, влетел на третий этаж и с силой позвонил в квартиру номер тридцать пять. Дверь открыла Натали. Она стояла в бледно-розовом платье в пол с аккуратно уложенными светлыми волосами, глядя на гостя добрыми голубыми глаза. И хоть казалось, что все то же невозмутимое спокойствие выражал весь ее образ и все то же умиротворение веяло из квартиры, которая открывалась позади нее, залитая солнечным светом и ароматом цветов, но первый раз Тема услышал, что голос Натали слегка дрогнул:

– Артем, что случилось?

– Наталья Сергеевна, позовите, пожалуйста, Еву, – пытаясь восстановить сбившееся от бега дыхание, выпалил Тема.

– А Евы нет.

– Мне ее срочно нужно увидеть, скажите, где я могу ее найти?

– Они еще в четверг уехали в Париж, ты сможешь ее… – но юноша не дал ей договорить, он как-то отшатнулся назад, устремил на Натали потемневший взгляд и не своим голосом спросил:

– Они?

Натали молчала, она видела, что Тема чем-то очень расстроен и эта новая информация только усугубляет положение, но юноша уже не мог остановиться:

– Она с Германом, да?

Дама кивнула, а потом дотронулась до его плеча и произнесла ласковым голосом, словно пыталась сгладить впечатление от неприятных ему слов:

– Тема, зайди, тебе нужно умыться, ты что, с кем-то подрался?

– Простите, мне пора, – отстраняя руку Натали, с горечью в голосе проговорил юноша и стрелой помчался вниз по лестнице.

Он выбежал во двор, врезаясь в грузчиков, которые привезли для кого-то новую мебель, потом, дергая ажурную калитку ограды, долго не мог выйти, пока не осознал, что она открывается в другу сторону, и когда, наконец, оказался на узком тротуаре улицы, то отчаяние, которое раздирало ему душу с неистовой силой, бросало его прямо в руки смерти.

Подойдя к обочине, Тема с горящим в груди сердцем смотрел на проносящиеся по дороге автомобили, тяжело дышал, вытирая капельки пота, выступившие на лбу, и представлял лицо Евы, когда она узнает, что он бросился под машину именно у ее дома. Потом воображал, как будет рыдать отец на его похоронах, и только гнал мысли о матери. Но, ступив одной ногой на проезжую часть, он понял, что не сможет этого сделать. Тема очень любил жизнь, и вот так быстро распрощаться с ней у него не хватило смелости. «Я лучше умру от гипергликемической комы», – прошептал юноша и, порывшись в кармане и отыскав банковскую карту, отправился в первое попавшееся кафе. Там, заказав гору десертов, которые не мог себе позволить уже много лет из-за болезни, один за другим отправлял их себе в рот, совсем не чувствуя вкуса, понял, что это не приносит удовлетворения. Он сидел, склонив голову на худые длинные руки, упираясь локтями в стол, и тихо ненавидел весь мир, перебирая в уме людей, которые хоть раз ранили его душу, потом позвал официанта и заказал себе вина. Темно-бордовая терпкая густая жидкость стекала по стенкам тонкого бокала, оставляя неровный след, Тема думал о верности. Поглощая один бокал за другим, он пытался успокоиться, но тепло от выпитого вина, разливаясь внутри его исхудалой груди, только разжигало огонь ненависти: к отцу, его любовнице и даже к Еве. Ему казалось, что все его бросили, забыли, предали.

Спустя час Тема уже плохо ориентировался во времени, он лежал в своей кровати с пересохшими губами и мучительным чувством жажды, сердце билось так быстро, что, казалось, скоро оно превратится в один еле заметный звук, силы не было даже для того, чтобы встать. Юноша понял, что ему нужна помощь, и так как матери в городе не было, то единственным человеком, который в любую минуту был готов откликнуться на каждую его просьбу, оставалась Инга.

Инга, увидев Тему, не на шутку перепугалась, он был бледным, руки дрожали, а глаза светились таким неестественным болезненным блеском, что можно было подумать, будто в вечно веселого и беззаботного юношу вселился обессиленный, загнанный в угол зверёк.

– Тема, тебе плохо, что произошло? – сбрасывая на ходу куртку, взволнованно проговорила Инга, от переживаний ее голос сделался еще более сиплым и очень сильно раздражал юношу.

– Что непонятного, я наелся сладкого и теперь просто разваливаюсь на части.

– А инсулин, ты принял лекарство?

– А, да, инсулин, думаю, если уколоть его, то станет лучше, вот и займись этим, ты же пришла меня спасать, – Тема открыл дверцу тумбочки и начал нервно доставать флакончики с лекарством и тонкие одноразовые шприцы. Руки его не слушались, пальцы не могли удержать коробку с прозрачными пузырьками, они рассыпались по полу, издавая громкий звук стеклянного града, ударяющего не только по паркетной доске, но и по его исстрадавшемуся сердцу. Инга тут же начала собирать флаконы и один из них протянула парню.

– Зачем ты мне его суешь, сделай укол! Хоть кто-нибудь в этой жизни может обо мне позаботиться? – почему-то переходя на крик, заявил Тема и начал набирать лекарство в шприц.

Инга взяла в руки маленький, совсем тонкий прозрачный шприц с оранжевой полосой в верхней части и внимательно осмотрела крошечную иглу, потом перевела взгляд на Тему, стоявшего напротив с обнаженным торсом.

– Укол нужно сделать в живот, вот сюда, давай, не трусь, – нервно выкрикивал юноша, с каждой секундой все больше и больше распаляясь.

Страх сковал тело девушки и парализовал волю, кровь то отливала от ее щек, то обжигала их румянцем. Инга и без того жила в постоянном страхе. Это был страх не угодить матери или неправильно выполнить задание Тарэка, страх не справиться с обязанностями старосты и страх публичного порицания, а еще она боялась войны и эпидемии, но если раньше самым большим ужасом для нее было совсем потерять голос, то сейчас она испугалась потерять расположение Темы. Поэтому повернула шприц так, чтобы его игла смотрела в живот друга, стоящего перед ней и, нервно вздрогнув, ткнула им в мягкое бледное тело.

– Теперь все будет хорошо, – успокаивающе пробормотала девушка, радуясь, что смогла справиться с непривычной для нее процедурой, она смотрела прямо в глаза Теме, ожидая его одобрения. Но юношу ее слова еще больше взбесили.

– Что будет хорошо, что? Ты хоть представляешь, что я сегодня сделал? Я выгнал отца к его любовнице, и теперь маман все узнает, такого удара она не переживет.

Артем уже не сдерживал себя, он все кричал и кричал и никак не мог остановиться. Инга, стоящая напротив, какое-то время молчала, потом протянула руку к его рту и, нежно прикрыв его ладонью, еле слышно произнесла:

– Не надо, Тема, не кричи, Валентина Ивановна уже давно все знает, она просто боялась ранить тебя этой новостью. Моя мама еще месяц назад подготовила документы для развода.

Тема был в шоке, он столько времени хранил в себе это горе, притворяясь, инсценировал идиллические семейные вечера, чтобы мать не заподозрила отца в измене, а она старалась делать вид, что любит отца, чтобы только не расстроить сына. Страх причинить боль близкому человеку не давал им обоим возможности посмотреть правде в глаза и остановить повторяющееся изо дня в день предательство этого ценящего в своей жизни только удовольствия мужчины. Юноша сделал несколько глотательных движений, пытаясь избавиться от комка в горле, мешавшего ему дышать полной грудью. Он стоял с понурыми плечами, лицо выглядело усталым, лоб прорезали две глубокие морщины. Тема слегка приоткрыл рот, но ничего не смог произнести в ответ, а только тяжкий вздох вырвался из его уст. Инга подняла на него взгляд, полный сострадания, ей тоже приходилось испытывать подобные эмоции, ее родители разошлись, не щадя чувств своих дочерей, и теперь она была вынуждена лицезреть ненавистного Тарэка-старшего на своей кухне. Еще она знала по себе, как больному человеку хочется, чтобы его жалели и заботились о нем, но гораздо больше ему было нужно, чтобы его любили.

Девушка медленно начала расстегивать маленькие пуговицы своей трикотажной кофты бледно-голубого цвета, а затем как-то неловко стянула ее и положила на стул. Тема еще не до конца осмыслил услышанное относительно матери, был в замешательстве от действий Инги, а когда плотная юбка из буклированной ткани скользнула на пол, обнажая узкие бедра девушки, он хотел что-то сказать, но замялся, а потом быстро прижал ее к себе, чтобы не видеть нагого тела, еле прикрытого прозрачным черным бельем. Они стояли, ощущая тепло друг друга, не до конца осознавая, что будет дальше. Инга переживала, вдруг Тема оттолкнёт ее или, того хуже, скажет что-то резкое, обидное. Но он молча провел рукой по ее спине и, нащупав застежку бюстгальтера, расстегнул его. Это движение было словно сигналом одобрения того, что задумала Инга. Дальше все было быстро и жарко. Объятия, поцелуи, много нежности и наслаждения. Только у Темы мгновения блаженства перемежались с ощущением горести, он едва прикрывал глаза и сразу видел довольное лицо отца, печальные глаза матери, а потом слышал нежные стоны Инги, через пару минут все смешалось в одну очень сложную эмоцию, и эта такая непродолжительная эйфория вдруг забрала все Темины силы. Он откинулся на подушку и затих. А Инга, часто дыша, почувствовала неловкость, потянулась за простыней и укрыла себя и Тему с головой. Она держала натянутую простыню так, чтобы в их укрытие проходил солнечный свет. Ей почему-то казалось, что теперь, когда над ними это белое тонкое полотно, все, что происходит там, за пределами, не может до них дотянуться, их маленькое счастье никто не сможет потревожить. Они смотрели друг на друга, изучая черты лица, которые впервые видели так близко. Тема вдруг ощутил, что в его душе теснится новое чувство, оно было похоже на благодарность, но намного теплее, от этого защемило в груди, он улыбнулся и поправил светлую прядь Ингиных волос, которая выбилась из ее всегда идеальной прически.

– Тема, я люблю тебя, – произнесла Инга трепетным шёпотом, касаясь его впалой щеки горячей ладонью. Конечно, она рассчитывала услышать ответное признание, но Тема ничего не сказал, он потянулся к ней и нежно поцеловал в теплые губы.

В то время, когда Инга признавалась Теме в любви, Матвей принимал у себя дома Алекса. Друг – такое простое слово и такое редкое явление. Но Матвей был уверен, что ему повезло и он, встретив Алекса, обрел в его лице человека, который разделит с ним невзгоды и триумфы, поддержит в трудную минуту жизни, рискнет ради него всем. Он приписывал Алексу невероятные достоинства и идеализировал их дружбу так, что в какой-то момент ему начало казаться, что они ни больше ни меньше Патрокл и Ахилесс. Матвей после смерти брата был склонен все воспринимать очень эмоционально, все чувства его были обострены и преувеличены, а все люди в его жизни казались необычайно важными, и больше всего на свете он боялся их потерять. Поэтому Матвей с легкостью прощал Алексу его шуточки и колкости и с радостью проводил с ним все свободное время. Алекс же был очень умен, красив, талантлив и, как часто бывает с подобными людьми, высокомерно самоуверен и зациклен на себе. Но проводить время у Матвея все же любил. Правда, сегодня Алекс был не в духе. Он сидел в подвесном плетеном кресле-коконе на балконе у распахнутых настежь стеклянных дверей кухни и молча курил. Матвей почему-то решил, что Алекс должен попросить своего отца купить любимому сыну машину, и даже притащил из спальни журналы, чтобы они вместе подобрали подходящий Алексу автомобиль. Разве мог доверчивый, прямолинейный юноша, ни в чем не знавший отказа родителей, предположить, что богатый предприниматель, как рассказывал о своем отце Алекс, мог отказать сыну в такой безделице, как покупка машины. Матвей думал, что друг сам по каким-то причинам не мог получить водительские права или, того хуже, просто боялся садиться за руль.

– Да брось, Алекс, тебе непременно нужно записаться в автошколу, даже у девчонок давно есть права. У Евы и Инги, я сам видел. А недавно мы с Евой ездили в автосалон, чтобы она посидела внутри понравившихся ей моделей, примерила, так сказать, подходящее ей авто. Выбирает подарок на совершеннолетие.

– Ты, кстати, в курсе, что на ее день рождения мы едем всей компанией на Валдай? – быстро спросил Алекс, хватаясь за эту тему, как за спасительную соломинку. Он надеялся, что Матвей отвлечется от идеи выбрать для него машину и начнет рассуждать о предстоящей поездке.

– Это-то я знаю, меня сейчас гораздо больше волнует, что Ева уехала в Париж не только с Ланой, но и с Германом, – тяжело вздыхая, ответил Матвей и нервно сжал в руке карандаш, который тут же разломился пополам.

– Эй, полегче, не стоит так волноваться! – проронил Алекс.

– Ах, Алекс, ты же знаешь, как она мне нравится, я просто сгораю от ревности. Тебе, конечно, этого не понять.

– Да, я не привык сохнуть по девушкам, а тем более их ревновать, это не мой стиль. Я и не знал, что Ева в Париже, – не краснея врал Алекс, вальяжно закидывая ногу на ногу.

На самом деле он весь вечер, сидя у Матвея дома, втайне от него переписывался с Евой. И с волнением ждал каждого ее ответа на свои смс, которые приходили с большой задержкой. Он раздраженно строил в голове разного рода предположения, что именно ей мешает отвечать незамедлительно. Ревновал он ее к Герману или нет – это был сложный вопрос. Алекс, конечно, был уверен, что Ева любит именно его, а Герман – это так, прикрытие их отношений. Но почему они скрывали с Евой свою связь, было загадкой даже для него. Что думала на этот счет Ева, он не знал, но свое сердце не проведёшь. Ева была его страсть, которая с каждым днем разгоралась все больше и больше. Только вот позволить себе он ее не мог. Не мог катать ее на дорогих автомобилях, дарить подарки, засыпать цветами, не мог водить в модные рестораны и снимать фешенебельные апартаменты в разных странах мира. Он не был в состоянии обеспечить ей жизнь, к которой она привыкла, и очень этого стыдился. Но что точно он мог ей дать, так это всепоглощающее влечение и эйфорию от каждого взгляда, это он точно знал, поэтому сейчас он играл с Евой в некую тайну связь, которая только придавала пикантности их отношениям.

Но сегодня Алекс был озадачен не только их с Евой отношениями, его гложила не менее серьезная проблема, мешавшая насладиться приятной атмосферой дружеского ужина. Сегодня он у Матвея находился не по собственной воле, а по заданию Гериона, и плана, как его выполнить, у юноши не было.

Матвей чувствовал, что друг чем-то озадачен, несколько раз спрашивал, не может ли он ему помочь, но Алекс на это только отрицательно качал головой, пуская вокруг клубы белесого дыма, красиво доставая изо рта тонкую дамскую сигарету. Эти сигареты с ментолом Екатерина Ивановна держала дома для своей единственной курящей подруги, и Матвей каждый раз тягал их тайком от матери для Алекса, все время забывая купить перед его приходом что-то более подобающее.

– Матвей, а где твоя мама хранит сигареты? Я, пожалуй, верну их на место, а то вдруг родители нагрянут, а я тут внаглую курю, – вставая, проговорил Алекс, дождавшись, когда хозяин дома сунет руки в стеклянную миску с замаринованными стейками и не сможет убрать сигареты самостоятельно.

– Да ладно, брось их на стол, я потом уберу.

– Мне не сложно, – проходя в гостиную, бросил через плечо Алекс и, подходя к натертому до блеска серванту, добавил: – По-моему, здесь, в верхнем ящике, да?

Он внимательно просмотрел полки, заставленные фарфоровыми сервизами, и быстро начал выдвигать один ящик за другим, шаря там дрожащей рукой. Страх, что Матвей сейчас войдет в комнату и застанет его за этим постыдным занятием, мешал ему делать все быстро и бесшумно, но азарт выполнения задания придавал силы. «Я словно разведчик на задании», – успокаивал себя юноша, все время оглядываясь на дверь.

– Алекс, тебе какую степень прожарки делать? – выставляя температуру на электрогриле, прокричал Матвей, и Алекс понял, что ему пора возвращаться на кухню.

– Медиум, – грустно ответил юноша, явно погруженный в свои собственные мысли. Он стал лицом к окну и принялся наблюдать за бесконечным потоком воды, уже третий день лившейся на землю в виде проливного дождя, погода была безрадостная, и на душе было скверно. Его раздражала услужливость Матвея, его вечное желание демонстрировать финансовую состоятельность своей семьи, но больше всего бесило, когда этот здоровый, обеспеченный рыжеволосый детина начинал стенать по поводу безответной любви к Еве.

– Готово, давай быстро за стол, а то все остынет, – послышался голос Матвея, и Алекс обернулся.

– Ну ты, друг, даешь, это что за декорации к русской народной сказке?

Матвей был озадачен такой реакцией друга. Он с родителями на прошлой неделе был в одном статусном ресторане на берегу Финского залива, и там им подали стейки и шашлыки, необычно сервировав стол и декорировав сами блюда, на деревянных досках с веточками можжевельника и кедровыми шишками. Матвею такая подача показалась стильной и достаточно брутальной, он тут же решил пригласить Алекса в гости, сделать его любимые говяжьи стейки и подать их точно так же, чтобы удивить друга. Он лично ездил в магазин за разделочными досками необычной формы, потом вымачивал в специальном растворе можжевеловые ветки и заказал кедровые шишки с созревшими орехами. И сейчас, как заправский шеф-повар, выложил сочный стейк на доску, присыпав его крупной морской солью, свежемолотым черным перцем и гранатовыми зернами, и все это украсил веткой хвои с миниатюрной шишечкой. Но реакция оказалась обратной. Алекс тут же осмеял друга и, садясь за стол, с издёвкой проговорил:

– Зачем ты развел здесь эту тундру, решил вспомнить свое детство? – язвительно усмехнулся юноша, в своей классической манере бездушности и высокомерия, сбрасывая с дощечки аккуратно выложенную раскрывшуюся шишку. Она покатилась и упала на пол, рассыпая вокруг себя мелкие кедровые орешки. Потом юноша посмотрел на Матвея, молча сидящего перед ним с выражением недоумения на лице, перемешанного со стыдом, и, поняв, что сказал лишнее, тут же постарался исправить положение: – Зато стейк у тебя, как всегда, получился отменным.

Матвей сразу начал оправдываться, пытаясь все перевести в шутку, на что Алекс только с сожалением пожал плечами и подумал: «И как он вообще меня терпит, я бы уже давно вытолкал такого гостя за дверь».

Ели они быстро и без аппетита, чего с ними раньше никогда не было. Матвей, пристыженный, смотрел на друга, который держал себя прямо, умело пользовался приборами, аккуратно промокая губы салфеткой, да что там ел, он даже пиджак застегивал с таким достоинством, словно выполнял торжественный ритуал. И сколько ни старался Матвей походить на Алекса, такого джентльмена изобразить из себя не мог. А сейчас, и того хуже, Алекс дал ему ясно понять, что в его глазах он навечно останется неотесанным провинциалом. Но, несмотря на это, Матвей продолжал благоговеть перед Алексом, ловил каждое его слово, охотно и одобрительно следя за нитью его рассказа. Алекс же не чувствовал вкуса еды, потому что его мозг усиленно работал над тем, как сподвигнуть Матвея показать ему содержимое бесчисленных шкафов, которыми была заставлена его огромная квартира. Ему во что бы то ни стало нужно было выполнить первое задание Гериона.

– Дружище, у вас дома есть альбомы со старыми фотографиями? – вставая из-за стола, лениво произнес Алекс, делая вид, что это для него совсем не важно.

– Конечно есть, отец внимательно относится к семейному архиву, – спохватился Матвей, радуясь, что не нужно ломать голову, чем развлечь гостя.

Он быстро поднялся и отправился в кабинет отца, где в массивной тумбе, стоящей у глухой, завешанной декоративными тарелками стены, лежали несколько старинных фотоальбомов. Алекс тут же последовал за ним и замер в дверном проеме, внимательно сканируя глазами остальное содержимое этого важного, на его взгляд, предмета мебели.

– Ого, эта тумба, наверное, хранит много интересных реликвий вашей прошлой жизни, – вкрадчивым тоном начал Алекс, не сдвигаясь с места.

– Нет, здесь разного рода ерунда, ничего стоящего, – ответил Матвей и, приглашая друга сесть на диван, начал листать альбом. Алексу было наплевать на старые фотографии чужой семьи, он нехотя сел рядом и, перебирая в голове всевозможные стратегии, рассеянно смотрел на пожелтевшие от времени страницы. Но тут до слуха Алекса долетела фраза, которая заставила его обратить внимание на фото:

– Вот это мой дед Павел Иванович с дипмиссией в…

– Твой дед был дипломатом?

– Да.

– Так, значит, тебе карьера обеспечена, ты же потомственный дипломат, – взбодрился Алекс, внимательно разглядывая фотографии с изображением красивого статного мужчины лет пятидесяти.

– Ну, понимаешь, отец-то мой не согласился идти по стопам деда, тогда бы мне было легче. А так как дед злился на отца, наверное, за это, то отношения мы почти не поддерживали и у нас нет никаких связей.

– А кто эти двое? Они почти на всех фотках рядом с твоим дедом.

– Это его друзья, они были не разлей вода, даже любили все трое одну и ту же девушку. Но отец говорил, что это их не рассорило.

– Вот дела, ну и как же они ее потом поделили?

– А никак, вот этот в центре, – показывая пальцем на смуглого мужчину с пышным чубом, произнес Матвей, – так вот, он на ней женился, но вскоре погиб, потом на ней женился блондин, который справа.

– А что же твой дед не подсуетился? – шутя спросил Алекс, поднимая глаза на друга.

– Так он к тому времени уже был женат на бабушке.

Алекс еще долго всматривался в черно-белый снимок, на котором были изображены три товарища. Самым видным из этой троицы, как по габаритам, так и по привлекательности черт лица, был дед Матвея, и хотя он был тучный и лысоватый, но мужественный взгляд и гордо поднятый подбородок привлекали внимание к его персоне. Блондин справа не отличался ничем особенным, круглая голова, вздернутый нос и светлые волосы, но вот тот, которого их общая любовь выбрала себе в мужья первый раз, по каким-то неуловимым признакам был похож на иностранца, и Алекс подумал, что именно этот критерий сыграл решающую роль в ее предпочтении.

– Я так понимаю, их уже никого нет в живых?

– Да, дед прожил дольше всех, представляешь, они помирились с отцом только за месяц до его смерти. Они всегда говорили, что были в ссоре из-за несостоявшейся карьеры дипломата, но я в это не верю, думаю, была какая-то более веская причина, чтобы не разговаривать несколько десятилетий.