Сталин. Вспоминаем вместе бесплатное чтение

Николай Викторович Стариков
Сталин. Вспоминаем вместе

Автор признателен за оказанную помощь и присланные материалы:

Аксеновой Марине, Атамбаеву Амиру Султановичу, Балакшину Роберту Александровичу, Борисову Анатолию Анатольевичу, Бочарову Владиславу, Бушуеву Дмитрию Владимировичу, Варнавскому Владимиру, Воронцовой-Юрьевой Наталье, Горбову Сергею Егоровичу, Губасовой Татьяне Николаевне, Дайитбегову Шамилю Ибрагимовичу, Дебкову Н. М., Демарецкому Дмитрию, Денисову Евгению Викторовичу, Жигулёву Александру Владиславовичу, Ивлеву Николаю, Истоминой Алене Владимировне, Клёцу Андрею, Короткову Дмитрию Александровичу, Кравченко Владимиру Ивановичу, Кривошееву Артему Яковлевичу, Кузнецову Андрею Александровичу, Кускову Алексею, Лиелманису Ивану Арвидсовичу, Мытареву Георгию Олеговичу, Наталенко Алексею Григорьевичу, Олейникову М. В., Павлову Алексею, Панасецкому Даниилу, Папазьяну Артуру, Педану Виталию, Рыжуку Евгению, Снахчьяну Роману, Степанову Владимиру, Сыздыкову Аль-Таиру Акбужановичу, Урядовой Людмиле, Федонину Виталию Александровичу, Федорову Владимиру Сергеевичу, Цедику Алексею, Чернявскому Александру Александровичу, Шевцову Анатолию Павловичу, Шкумату Артему, Шмакову Петру Викторовичу, Ягодке Артему Александровичу.

Вместо предисловия

Сталин – русский националист, говорят русские националисты.

Сталин – коммунист, говорят коммунисты.

Сталин – мразь и негодяй, говорят мрази и негодяи.

Неизвестный автор^[1]

Вероятно, в истории России нет более известного человека, чем Иосиф Виссарионович Сталин. И одновременно нет другой персоны, о которой было бы сочинено столько лживых историй. Нет политика, которому бы приписывали столько не сказанных им слов и фраз. Нет государственного деятеля, которого бы обвиняли в стольких не совершенных им преступлениях. Как разобраться в этой личности, в его успехах и ошибках, достижениях и поражениях? Рецепт один – читать и думать.

Эта книга не является биографией Сталина. В ней собрана далеко не вся информация об этом человеке – для этого не хватит и десяти томов. Да и цели такой не было. Задача у книги, которую вы держите в руках, совсем другая: описать Сталина через воспоминания тех, кто знал его лично. Поэтому эту книгу я писал не один. Огромное количество простых людей прислали мне материалы, откликнувшись на призыв вспомнить Сталина таким, каким он был. Я признателен всем: и тем, чьи воспоминания вошли в книгу, и тем, чьи материалы по каким-либо причинам в нее не вошли. Это наша общая книга. Мы вместе вспоминаем. Вместе думаем и анализируем, вместе узнаем что-то новое об Иосифе Виссарионовиче Сталине.

Начнем наш экскурс в историю с небольшой загадки. Хочу предложить вашему вниманию фрагменты из выступления одного известного человека. Прочитайте и попробуйте определить, кто это сказал. И в какой период времени он это сделал.

Вспомните положение дел в ведущих экономиках мира два с половиной года тому назад. Рост промышленного производства и торговли почти во всех странах капитализма. Рост производства сырья и продовольствия почти во всех аграрных странах. Ореол вокруг США как страны самого полнокровного капитализма. Победные песни о «процветании». Низкопоклонство перед долларом. Славословия в честь новой техники, в честь технического прогресса. Объявление эры «оздоровления» капитализма и несокрушимой прочности капиталистической стабилизации…

Так обстояло дело вчера.

А какова картина теперь? Теперь – экономический кризис почти во всех промышленных странах мира. Теперь – сельскохозяйственный кризис во всех аграрных странах. Вместо «процветания» – нищета масс и колоссальный рост безработицы. Вместо подъема сельского хозяйства – разорение миллионных масс крестьянства. Рушатся иллюзии насчет всемогущества капитализма вообще, всемогущества североамериканского капитализма в особенности. Все слабее становятся победные песни в честь доллара и технического прогресса. Все сильнее становятся пессимистические завывания насчет «ошибок» капитализма…

Такова картина теперь…

Я думаю, что нет необходимости особенно останавливаться на цифровых данных, демонстрирующих наличие кризиса. О том, что кризис существует, теперь уже не спорят…

Теперь, когда мировой экономический кризис развертывает свое разрушительное действие, спуская ко дну целые слои средних и мелких капиталистов, разоряя целые группы служащих и фермеров и обрекая на снижение уровня жизни – все спрашивают: где причина кризиса, в чем его основа, как с ним бороться, как его уничтожить? Измышляются самые разнообразные «теории» кризиса. Предлагаются целые проекты «смягчения», «предупреждения», «ликвидации» кризиса. Оппозиция кивает на правительство, которое, оказывается, «не приняло всех мер» для предупреждения кризиса. Демократы обвиняют республиканцев, республиканцы – демократов, а все вместе – Федеральную резервную систему, которая не сумела «обуздать» кризис…

Нынешний кризис нельзя рассматривать как простое повторение старых кризисов. Он происходит и развертывается в некоторых новых условиях, которые необходимо выявить, чтобы получить полную картину кризиса. Он усложняется и углубляется целым рядом обстоятельств, без упоминания которых невозможно составить себе ясное представление о нынешнем экономическом кризисе.

Что это за особые обстоятельства?..

1. Кризис сильнее всего поразил главную страну капитализма, его цитадель, США, сосредоточивающие в своих руках не менее половины всего производства и потребления всех стран мира…

2. Нынешний капитализм, в отличие от старого капитализма, является капитализмом монополистическим…

Не может быть никакого сомнения, что в связи с развивающимся кризисом борьба за рынки сбыта, за сырье, за вывоз капитала будет усиливаться с каждым месяцем, с каждым днем.

Средства борьбы: таможенная политика, дешевый товар, дешевый кредит, перегруппировка сил и новые военно-политические союзы, рост вооружений и подготовка к новым войнам, наконец – война.

Я говорил о кризисе, охватившем все отрасли производства. Но есть одна отрасль, которая не захвачена кризисом. Эта отрасль – военная промышленность. Она все время растет, несмотря на кризис. Различные государства бешено вооружаются и перевооружаются. Для чего? Конечно, не для беседы, а для войны. А война нужна, так как она есть единственное средство для передела мира, для передела рынков сбыта, источников сырья, сфер приложения капитала.

Вполне понятно, что в этой обстановке так называемый пацифизм доживает последние дни, ООН гниет заживо, «проекты разоружения» проваливаются в пропасть, а конференции по сокращению вооружений превращаются в конференции по обновлению и расширению вооружений.

Это значит, что опасность войны будет нарастать ускоренным темпом.

Актуально? Весьма. Как вчера сказано. Кто сказал? Очень известный человек.

Вы только что познакомились с отрывком из Политического отчета Центрального Комитета XVI съезду ВКП(б). Его прочитал в Москве Иосиф Виссарионович Сталин 27 июня 1930 года^[2]. Восемьдесят один год уже прошел с тех пор, а в мире ничего не изменилось…^[3]

Глава 1
Как Сталин мешал воевать нашей армии

Я мог бы привести здесь много других таких же документов, свидетельствующих о роли Ставки и Верховного главнокомандующего в руководстве фронтами. Все это также говорит о том, что Верховный главнокомандующий как организатор и руководитель действий наших войск был на высоте.

Маршал А. М. Василевский

Из Кремля я вернулся весь во власти новых впечатлений. Я понял, что во главе наших Вооруженных Сил стоит не только выдающийся политический деятель современности, но также и хорошо подготовленный в вопросах военной теории и практики военачальник.

Маршал И. X. Баграмян

Возглавляя нашу страну на протяжении почти тридцати лет^[4], Иосиф Виссарионович Сталин совершил много поступков, о которых до сих пор спорят историки и потомки. Безусловно, главный из них – это победа в Великой Отечественной и Второй мировой войне. Народ победил в войне вопреки Сталину – гласит один из любимых постулатов российских либералов. Почему они так любят говорить эту фразу? Потому что звучит она очень красиво. Вроде как и народу отдали должное, и героев грязью не мазали, и цель достигнута. Во всем виноват «кровавый» Сталин. Даже в победе он виноват. Мог ведь победить быстро и «дешево», а побеждал долго и кроваво.

А мог ли?

Давайте разбираться. Как всегда – с помощью документов и воспоминаний тех, кто стал героем этой самой страшной войны нашего народа. А не с помощью злонамеренных искажений и фальсификаций, которые сознательно делали и делают борцы с памятью того, кто спас Россию от Гитлера. Что значит «вопреки Сталину» победили Красная армия и весь народ? Это значит, что Сталин не руководил армией, не руководил боевыми действиями, а просто-напросто мешал. Мешал военным воевать, мешал труженикам тыла производить танки и снаряды. Мешал конструкторам создавать новые образцы оружия. И еще много чего вредного делал Сталин, по мнению «сванидзе» и «млечиных». И без него советский народ победил бы быстрее.

Давайте вспомним нашу российскую историю. В 1914–1918 годах русская армия воевала с той же самой Германией. И проиграла, как это ни горько признать. Проиграла потому, что «борцы за свободу», получавшие из-за границы финансирование и контактировавшие с иностранными разведками, устроили в стране государственный переворот, вошедший в нашу историю под названием «Февральская революция». Потом приняли Приказ № 1, разрушивший дисциплину в армии, затем шельмовали и клеветали на защитников Родины^[5]. И довели дело до полного развала Императорской армии, а вместе с ней и России.

Но ведь кайзеровская Германия была куда как слабее Германии гитлеровской. Просто на карту посмотрите: даже союзник кайзера Австро-Венгрия была большей частью включена в Третий рейх. Своей меньшей частью (Венгрия + Словакия) просто была союзником фюрера. То есть Германия образца 1941 года была значительно сильнее себя самой образца 1914 года. При этом война на Западном фронте немцами велась в Первую мировую всерьез, на победу. В 1914–1918 годах во Франции и Бельгии полегло около 1,8 миллиона германских солдат. В 1940 году разгром Бельгии, Голландии и Франции стоил рейху 28 тысяч убитых^[6]. После того как фюрер за месяц и двенадцать дней поставил французов на колени, его генералы и рядовые солдаты стали относиться к нему с огромным уважением. Они искренне верили, что Гитлер гений. Ему ведь удалось почти без жертв сделать то, что не смог сделать кайзер в начале XX века.

Военная машина, которую построил Адольф Гитлер, была самой сильной в истории немецкого государства. Об этом нельзя забывать – иначе оценка подвига, совершенного Советским Союзом, Сталиным и нашим народом, может быть искажена. Эту невиданную махину победила русская Красная армия. Она сделала то, чего не сделала русская Императорская армия – не сделала из-за предательского удара в спину. Когда вам опять скажут про победу в войне «вопреки Сталину», задайте говорящему эту глупость один вопрос: почему Россия не победила в 1917 году вопреки Николаю II? Вопреки предательству части его родственников и его генералов, вопреки слабоволию его министров, почему не победили мы тогда, в 1917-м?

Потому что половина успеха страны зависит от ее руководителя. Даже не половина – 80 % успеха от этого зависит. Чем была бы французская армия без Наполеона? Совсем другой армией. Во время борьбы с Бонапартом, уже под его «закат», когда и армия у него стала небольшой, союзные генералы вполне серьезно считали, что ее численность при условии командования Наполеона можно считать удвоившейся. Но Франция проиграла, даже имея во главе своих сил военного гения. Почему не победила Франция в 1812–1815 годах вопреки Наполеону? Отчего не победила Германия вопреки Гитлеру? Чтобы ответить, нужно вспомнить, что любая победа складывается из множества факторов. Тут и материальное оснащение войск, и их боевой дух, и уровень руководства армией на местах. И конечно же, стратегическое командование вооруженными силами страны.

Никогда в истории не было случая, чтобы армия победила вопреки своему полководцу. Никогда не было случая, чтобы страна победила вопреки тому, кто ее возглавлял. Утверждать обратное – это все равно что пытаться доказать, что поезд «Сапсан» из Москвы в Санкт-Петербург пришел по расписанию вопреки воле его машиниста. За четыре часа, со скоростью более 200 километров в час. И вопреки.

Как машинист ни мешал поезду, состав все же пришел вовремя. Ясно, что такого быть не может. А ведь государственный механизм – вещь куда более сложная и тонкая, чем самый современный железнодорожный состав. И если у государственного руля стоит недоумок или напыщенный фанфарон, совершенно не умеющий управлять, то у страны самые печальные перспективы. И уж конечно держава, управляемая плохим и бестолковым руководителем, не сможет выиграть самую страшную войну в истории человечества. Даже как-то странно, что эту очевидную истину еще надо кому-то доказывать. Роль личности в истории еще никто не отменял.

Но вернемся в область фактов. Уйдем из области эмоций, в которую нас так настойчиво стараются затащить либеральные фальсификаторы истории. Давайте разбираться, как же воевал Сталин. И как он «мешал» Советскому Союзу громить нацистскую Германию. Начнем с неприятного факта: в первые годы войны немцы воевали лучше. Красная армия стала тем мощным слаженным организмом, который сломил хребет фашизму и паровым катком покатился на Запад, лишь в 1944 году. Начался этот процесс с середины 1943 года. А в начале войны воевали мы хуже немцев. Это правда, и об этом надо сказать. Почему же так было? Неужели Сталин заставлял?

О причинах трагедии 1941 года нужно говорить особо^[7]. Разгром армий у границы привел к целой цепи непоправимых последствий. Итогом этого стали немецкие мотоциклисты на окраине Химок и огромные жертвы, принесенные для спасения столицы и страны. А теперь вопрос вам, уважаемые читатели. Как вы думаете, когда Адольф Гитлер мог написать такие слова в своем приказе по армии: «Командиры и офицеры должны, путем личного участия в боях, заставлять солдат оказывать фанатичное сопротивление на занимаемых позициях, вне зависимости от прорыва противника на флангах или в тылу»?^[8] Когда Гитлер категорически запретил отводить войска на тыловые позиции и вместо этого отдал приказ держаться любой ценой? Нет, не в 1944-м и даже не в 1945-м. Этот приказ Гитлер отдал в декабре 1941 года, когда мощный удар наших войск отбросил нацистов от Москвы. И тут казалось, что гитлеровский вермахт вот-вот повторит судьбу наполеоновской армии: замерзшие танки и машины, солдаты в шинелях на «рыбьем меху». Подумав, что 1812 год повторяется, Сталин настаивал на активных наступательных действиях, чтобы добить гибнущего, как ему казалось, противника. Немцы и вправду побежали, теряя тяжелое вооружение. Остановил бегство, которое обязательно бы закончилось катастрофой, тот самый категорический приказ Гитлера^[9]. Не Сталин, а Гитлер впервые запретил любое отступление^[10]. Не в советской, а в немецкой армии впервые создали штрафные подразделения. Германская армия обзавелась ими зимой 1941-го, а Красная армия – лишь летом 1942 года. И почему нам об этом не говорят наши либеральные историки? Не догадываетесь?

Между тем лучше всех об этом сказал… сам Сталин. И не в секретной речи, а в совершенно открытом и часто цитируемом документе. Приказе Народного комиссара обороны Союза ССР № 227. Том самом – «Ни шагу назад». Дата – 28 июля 1942 года.

После своего зимнего отступления под напором Красной армии, когда в немецких войсках расшаталась дисциплина, немцы для восстановления дисциплины приняли некоторые суровые меры, приведшие к неплохим результатам. Они сформировали 100 штрафных рот из бойцов, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, поставили их на опасные участки фронта и приказали им искупить кровью свои грехи. Они сформировали далее около десятка штрафных батальонов из командиров, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, лишили их орденов, поставили их на еще более опасные участки фронта и приказали им искупить свои грехи. Они сформировали, наконец, специальные отряды заграждения, поставили их позади неустойчивых дивизий и велели им расстреливать на месте паникеров в случае попытки самовольного оставления позиций и в случае попытки сдаться в плен. Как известно, эти меры возымели свое действие, и теперь немецкие войска дерутся лучше, чем они дрались зимой. И вот получается, что немецкие войска имеют хорошую дисциплину, хотя у них нет возвышенной цели защиты своей родины, а есть лишь одна грабительская цель – покорить чужую страну, а наши войска, имеющие цель защиты своей поруганной Родины, не имеют такой дисциплины и терпят ввиду этого поражение. Не следует ли нам поучиться в этом деле у наших врагов, как учились в прошлом наши предки у врагов и одерживали потом над ними победу? Я думаю, что следует^[11].

И только после этого появились штрафники и заградотряды в нашей армии. Именно так: сначала у немцев, потом у нас. Так вот, под впечатлением катастрофы немцев зимой 1941–1942 года Сталин решил добить их весенним наступлением. Но вместо разгрома германская армия оказалась под стенами Сталинграда и на Кавказе. Немцы стояли буквально в двух шагах от конечных целей, описанных в уже практически забытом плане «Барбаросса».

Вот теперь самое время посмотреть, как Сталин руководил боевыми действиями.

23 июля 1942 года. Запись переговоров по прямому проводу И. В. Сталина с командованием Сталинградского фронта.

СТАЛИН. Требую, чтобы оборонительный рубеж западнее Дона от Клетская через Рожковская до Нижне-Калиновка был сохранен в наших руках беспрекословно. Противника, вклинившегося в этот рубеж в районе действия гвардейской дивизии, уничтожить во что бы то ни стало. У вас есть для этого силы, и вы должны это сделать. Категорически воспрещаю отход от указанного оборонительного рубежа. Требую не жалеть никаких жертв ради удержания этого рубежа. Всё. Всё ли понятно, есть ли замечания?

ГОРДОВ. Всё понятно. Приступаем к выполнению ваших указаний.

СТАЛИН. Исполняйте, прошу товарища Гордова через каждые три-четыре часа присылать краткие сообщения по телеграфу или по радио в Генштаб о положении дел.

ГОРДОВ. Только что получено донесение от Колпакчи, что танки противника до 50 единиц прорвались в направлении Калмыков, Майнолин и через совхоз Копанья в направлении совхоза Первомай. Положение уточним, доложим о ликвидации прорвавшегося противника. Всё.

СТАЛИН. А что, разве у вас нет танков на правом фланге? Что делает наша авиация? Стыдно отступать перед 50 танками немцев-мерзавцев, имея на фронте около 900 танков. Все.

ГОРДОВ. Все понятно, примем меры ликвидировать прорвавшуюся группу танков противника.

СТАЛИН. Всего хорошего, желаю успеха.

ГОРДОВ. Всего хорошего, спасибо, до свидания. Гордов, Хрущев, Бодин. Всё.

СТАЛИН. Там ли товарищ Гордов?

СТАЛИНГРАД. Нет, он уже ушел.

СТАЛИН. Передайте Гордову следующее: имейте в виду, что Колпакчи очень нервный и впечатлительный человек, хорошо бы направить к Колпакчи кого-либо покрепче для поддержания духа, а если Гордов сам выедет к нему, будет еще лучше. Немедленно вручить эту записку Гордову.

[ГОРДОВ.] Гордов у аппарата. Да, записку всю получил. Все понятно^[12].

Сталин чуть не уговаривает своих генералов не отступать и просит помочь чересчур впечатлительному генералу Колпакчи^[13]. А через шесть дней после этих «уговоров» выпускает знаменитый 227-й приказ.

На следующий же день после вышеуказанного разговора с Гордовым, 24 июля 1942 года, Ставка Верховного главнокомандования выпускает директиву: «Опыт боев показывает, что управление войсками остается у нас на недопустимо низком уровне… Управление войсками осуществляется до тех пор, пока существует проволочная связь, но стоит только нарушиться проводной связи, как сразу же теряется и управление. Радиосредствами связи пользуются по-прежнему неохотно, вынужденно, о радиостанциях не заботятся, держат их далеко от командных пунктов, а иногда и при вторых эшелонах штабов. Подготовке радистов уделяется недостаточно внимания, радисты наши в большинстве работают медленно и слабо знают технику радиосвязи»^[14].

А дальше Верховный главнокомандующий русской армией приказывает… пользоваться радиосвязью. Вдумайтесь: Сталин учит военных, что нужно пользоваться радиостанциями, которые у них есть, но простаивают! И, зная своих генералов и полковников, оформляет такие элементарные требования ПРИКАЗОМ! Директивой Ставки, которая обязательна к исполнению! О чем это нам говорит? О том, что летом 1942 года наша армия еще ой как далека от совершенства. И пользование радиосвязью в ней станет нормой не вопреки, а благодаря Сталину.

А вот еще один вопиющий пример низкого уровня боевой подготовки нашей армии. И еще один пример, как не вопреки, а благодаря Сталину эти недостатки осознавались и проблема решалась в максимально короткие сроки. В начале сентября 1942 года представитель Ставки ВГК генерал армии Жуков, секретарь ЦК ВКП(б) Маленков и командующий ВВС КА генерал А. А. Новиков подали на имя Верховного главнокомандующего И. В. Сталина докладную записку.

В течение последних шести-семи дней наблюдали действие нашей истребительной авиации. На основании многочисленных фактов пришли к убеждению, что наша истребительная авиация работает очень плохо. Наши истребители даже в тех случаях, когда их в несколько раз больше, чем истребителей противника, в бой с последними не вступают. В тех случаях, когда наши истребители выполняют задачу прикрытия штурмовиков, они также в бой с истребителями противника не вступают, и последние безнаказанно атакуют штурмовиков, сбивают их, а наши истребители летают в стороне, а часто и просто уходят на свои аэродромы. То, что мы вам докладываем, к сожалению, является не отдельными фактами. Такое позорное поведение истребителей наши войска наблюдают ежедневно. Мы лично видели не менее десяти таких фактов. Ни одного случая хорошего поведения истребителей не наблюдали…^[15]

Сталин реагирует немедленно. 9 сентября 1942 года появляется приказ «Об установлении понятия боевого вылета для истребителей» (№ 0685), в котором Верховному главнокомандующему приходится… учить летчиков-истребителей не бросать штурмовики и бомбардировщики! И объяснять, что нужно сражаться с германскими самолетами! Это тяжело читать, это сложно представить, но на втором году войны элементарные вещи приходилось объяснять в форме ПРИКАЗА Народного комиссара обороны И. В. Сталина!

1. Считать боевым вылетом для истребителей только такой вылет, при котором истребители имели встречу с воздушным противником и вели с ним воздушный бой, а при выполнении задачи по прикрытию штурмовиков и бомбардировщиков считать боевым вылетом для истребителей только такой вылет, при котором штурмовики и бомбардировщики при выполнении боевой задачи не имели потерь от атак истребителей противника. […]

3. Выплату за боевые вылеты и представления к правительственным наградам впредь производить, строго руководствуясь пунктами 1 и 2 настоящего приказа.

4. Летчиков-истребителей, уклоняющихся от боя с воздушным противником, предавать суду и переводить в штрафные части – в пехоту.

5. Приказ объявить всем истребителям под расписку…^[16]

Тот же сентябрь 1942 года. И еще один удивительный факт. Его мы узнаем из описания одного из выдающихся танкистов СССР, Героя Советского Союза, маршала бронетанковых войск Михаила Ефимовича Катукова. Именно Сталин учил танковых командиров… стрелять на ходу из своих боевых машин. И это было не в начале войны, а более чем через год после ее начала – Катукова пригласили к Сталину 17 сентября 1942 года. Вообще в общении с боевыми командирами Сталин лучше понимал потребности армии. Например, по итогам беседы с Катуковым изменился и порядок награждения в Красной армии. И слова танкового командира были одной из причин принятия такого решения^[17].

– Подумаем, – сказал Иосиф Виссарионович и снова перевел наш разговор на боевые дела, чисто танковые. Спросил: – Стреляют танкисты с ходу?

Я ответил, что нет, не стреляют.

– Почему? – Верховный пристально посмотрел на меня.

– Меткость с ходу плохая, и снаряды жалеем, – ответил я. – Ведь наши заявки на боеприпасы полностью не удовлетворяются.

Сталин остановился, посмотрел на меня в упор и заговорил четко, разделяя паузами каждое слово:

– Скажите, товарищ Катуков, пожалуйста, во время атаки бить по немецким батареям надо? Надо. И кому в первую очередь? Конечно танкистам, которым вражеские пушки мешают продвигаться вперед. Пусть даже ваши снаряды не попадают прямо в пушки противника, а рвутся неподалеку. Как в такой обстановке будут стрелять немцы?

– Конечно, меткость огня у противника снизится.

– Вот это и нужно, – подхватил Сталин. – Стреляйте с ходу, снаряды дадим, теперь у нас будут снаряды^[18].

Декабрь 1942 года. Идет активная ликвидация окруженной под Сталинградом армии фельдмаршала Паулюса. Но идет медленно.

И причина не только в отчаянном сопротивлении немцев, но и в прямых ошибках советского командования. Об этом говорит телеграмма Сталина, направленная будущему маршалу Василевскому:

Тов. Михайлову. Ваша задача состоит в том, чтобы объединять действия Иванова и Донцова^[19]. До сего времени у вас, однако, получается разъединение, а не объединение. Вопреки вашему приказу, 2 и 3 числа наступал Иванов, а Донцов не был в состоянии наступать. Противник получил возможность маневра. 4 будет наступать Донцов, а Иванов окажется не в состоянии наступать. Противник опять получает возможность маневрировать. Прошу вас впредь не допускать таких ошибок. Раньше чем издать приказ о совместном наступлении Иванова и Донцова, нужно проверить, в состоянии ли они наступать. 4.XII.1942 г. 7 час. 06 мин. Васильев^[20][21].

Сталин объясняет не кому-нибудь, а Василевскому, начальнику своего Генштаба, то, что должен знать каждый курсант. Наступать надо одновременно, не давая противнику возможности отражать удары по частям. Так вопреки или благодаря Сталину удалось разгромить фашистов в Сталинграде? Надо отдать должное нашим генералам и маршалам – подавляющее большинство из них оставили честные мемуары. Рассказывая правду в то время, когда Никита Хрущев требовал от них совсем другого^[22]. Вот лишь несколько высказываний ведущих советских военачальников о Сталине^[23].

«Мне рассказывал чрезвычайный и полномочный посол В. Семенов, что на большом собрании в Кремле Хрущев заявил: “Здесь присутствует начальник Генерального штаба Соколовский, он подтвердит, что Сталин не разбирался в военных вопросах. Правильно я говорю?” “Никак нет, Никита Сергеевич” – ответил маршал Советского Союза В. Соколовский»^[24].

«…B некоторых книгах у нас получила хождение версия, будто И. В. Сталин руководил боевыми операциями “по глобусу” Ничего более нелепого мне никогда не приходилось читать… Даже в стратегических военных вопросах И. В. Сталин не руководствовался ориентировкой “по глобусу”. Тем более смешно говорить это применительно к вопросам тактическим, а они его тоже интересовали, и немало», – написал в своих мемуарах маршал Мерецков^[25]. Его слова звучат очень весомо. Потому что на второй день войны, 23 июня 1941 года, он был назначен постоянным советником при Ставке Главного командования и вылетел в Москву. Едва придя в свой кабинет, в 19:45 24 июня по звонку выехал к Сталину в Кремль. В приемной он был арестован, и освободили его только в сентябре 1941 года. А в заключении Мерецкова били…^[26]

«Когда Хрущев попросил Рокоссовского написать какую-нибудь гадость о Сталине, тот ему ответил: “Товарищ Сталин для меня святой”. На другой день Константин Константинович пришел на работу, а в его кабинете, в его кресле уже сидит Москаленко и протягивает ему решение о его снятии»^[27].

«Хорошие отношения были у меня с Н. С. Хрущевым и в первые послевоенные годы. Но они резко изменились после того, как я не поддержал его высказывания о том, что И. В. Сталин не разбирался в оперативно-стратегических вопросах и неквалифицированно руководил действиями войск как Верховный главнокомандующий. Я до сих пор не могу понять, как он мог это утверждать. Будучи членом Политбюро ЦК партии и членом военного совета ряда фронтов, Н. С. Хрущев не мог не знать, как был высок авторитет Ставки и Сталина в вопросах ведения военных действий. Он также не мог не знать, что командующие фронтами и армиями с большим уважением относились к Ставке, Сталину и ценили их за исключительную компетентность руководства вооруженной борьбой», – пишет в своих мемуарах маршал Василевский^[28]. В другом месте своей книги он делает еще более интересное признание: «Нелишним будет вновь подчеркнуть, что Ставка Верховного главнокомандования не только помогала фронтам, но зачастую и учила их искусству побеждать. Подтверждением этому могут служить приведенные мною в ряде глав книги архивные документы»^[29].

Вот фрагмент документа, о котором говорит Василевский, направленного в адрес командующих фронтами в период подготовки сталинградского контрнаступления: «При проведении наступательных операций командующие фронтов и армий иногда смотрят на установленные для них разграничительные линии как на забор и как на перегородку, которые не могут нарушаться, хотя бы этого требовали интересы дела и меняющаяся в ходе операции обстановка. В результате наши армии при наступлении идут вперед прямо перед собой, в пределах своих разграничительных линий, не обращая внимания на своих соседей, без маневра, который вызывается обстановкой, без помощи друг друга и тем облегчают маневр противнику и предоставляют ему возможности бить нас по частям»^[30].

Вот так – «смотрят на установленные для них разграничительные линии как на забор и как на перегородку, которые не могут нарушаться». Напомню – это осень 1942 года. Казалось бы, провоевав больше года, можно уже и понимание иметь. Но нет – Ставка вновь терпеливо учит генералов достаточно простым вещам.

Вот еще один показательный эпизод из того же периода – ликвидация сталинградской группировки немцев. Его описал в своих мемуарах блестящий авиаконструктор Александр Яковлев.

В конце декабря 1942 года поздним вечером сидели мы с наркомом в его кабинете, занимались делами. Звонит Сталин:

– Наши танковые части прорвались в районе станции Тацинская, захватили аэродром, где находится 300 немецких самолетов. Этим частям долго задерживаться нельзя, им предстоит отойти на другие позиции, и поэтому необходимо в самый короткий срок вывести из строя все находящиеся там самолеты. Каким способом вы посоветуете вывести из строя вражеские самолеты, чтобы их потом невозможно было восстановить? Учтите, что там нет авиационных специалистов, одни танкисты.

Шахурин сказал:

– Сейчас подумаем и доложим.

Мы стали думать, как и что сделать. Перебрали разные способы: разбить картеры моторов, проколоть покрышки, поджечь самолеты.

Но потом решили, что не так просто поджечь зимой, ночью, самолет не авиационному специалисту: нужно знать, куда подойти, где открыть кран, как пустить бензин и поджечь его. То же самое разбить картер мотора – надо снять капот и знать, куда ударить. В конце концов пришли к выводу, что самый надежный способ – проехаться танками по хвостам самолетов. Изуродовать, измять хвосты, и все. Самолеты надолго выйдут из строя^[31].

Как видите, к Сталину обращались даже за решением вопроса, как быстро вывести из строя три сотни вражеских самолетов…

1943 год. Гитлер пытается переломить ход войны и начинает наступление на Курской дуге. А что Сталин?

Верховный главнокомандующий очень внимательно следил за ходом фронтовых событий, быстро реагировал на все изменения в них и твердо держал управление войсками в своих руках. В ночь на 22 августа А. И. Антонов ознакомил меня с директивой, отправленной командующему Воронежским фронтом Н. Ф. Ватутину: «События последних дней показали, что Вы не учли опыта прошлого и продолжаете повторять старые ошибки, как при планировании, так и при проведении операций. Стремление к наступлению всюду и к овладению возможно большей территорией, без закрепления успеха и прочного обеспечения флангов ударных группировок, является наступлением огульного характера. Такое наступление приводит к распылению сил и средств и дает возможность противнику наносить удары во фланг и тыл нашим далеко продвинувшимся вперед и не обеспеченным с флангов группировкам и бить их по частям… Я еще раз вынужден указать Вам на недопустимые ошибки, неоднократно повторяемые Вами при проведении операций…

И. Сталин».^[32]

Сталин не только внимательно следил за боевыми действиями и наставлял своих генералов. Он был готов быстро принять решение, поговорив с тем, кто находился в гуще событий. Вот как описывает принятие Сталиным важного решения во время битвы на Курской дуге упомянутый уже нами танковый генерал Михаил Катуков. Суть вопроса такова – новейшие немецкие танки «тигры» и «пантеры», идущие на острие немецкого удара, превосходят наши Т-34. В открытом бою потери наших танков огромны, и в этот момент Катуков получает приказ идти в атаку – начать встречный танковый бой. Это может закончиться катастрофой^[33].

Но едва переступил порог избы, как начальник связи каким-то особенно значительным тоном доложил:

– Из Ставки… Товарищ Сталин.

Не без волнения взял я трубку.

– Здравствуйте, Катуков! – раздался хорошо знакомый голос. – Доложите обстановку!

Я рассказал главнокомандующему о том, что видел на поле боя собственными глазами.

– По-моему, – сказал я, – мы поторопились с контрударом. Враг располагает большими неизрасходованными резервами, в том числе танковыми.

– Что вы предлагаете?

– Пока целесообразно использовать танки для ведения огня с места, зарыв их в землю или поставив в засады. Тогда мы могли бы подпускать машины врага на расстояние триста-четыреста метров и уничтожать их прицельным огнем.

Сталин некоторое время молчал.

– Хорошо, – сказал он наконец. – Вы наносить контрудар не будете. Об этом вам позвонит Ватутин.

Вскоре командующий фронтом позвонил мне и сообщил, что контрудар отменяется. Я вовсе не утверждаю, что именно мое мнение легло в основу приказа. Скорее всего, оно просто совпало с мнением представителя Ставки и командования фронта^[34].

А вот как Сталин следил за операцией по освобождению Крыма, которую проводил все тот же Василевский в январе 1944 года. Этот эпизод характерен тем, что показывает нам, что Сталин требовал от своих подчиненных «экономить» жизни солдат и избегать ненужных потерь. Штурм в лоб, эскадроны на пулеметы, полки без артподготовки посылать в бой Сталин никогда не требовал и всегда жестко ругал за такую расточительность крови своих солдат.

На этот раз нагоняй получали Петров и Ворошилов:

Из действий Приморской армии видно, что главные усилия армии направлены сейчас на овладение г. Керчь путем уличных тяжелых боев. Бои в городе приводят к большим потерям в живой силе и затрудняют использование имеющихся в армии средств усиления – артиллерии, PC, танков, авиации. Ставка Верховного главнокомандования указывает на разницу между Приморской армией и противником, состоящую в том, что Приморская армия имеет значительное преимущество перед противником в численности войск, в артиллерии, в танках и в авиации. Эти преимущества армия теряет, ввязавшись в уличные бои в городе, где противник укрепился, где приходится вести затяжные наступательные бои за каждую улицу и за каждый дом и где нет условий для эффективного использования всех имеющихся средств подавления. Такую тактику командования армии Ставка считает в корне неправильной, выгодной для противника и совершенно невыгодной для нас^[35].

И далее приказ – перенести боевые действия в поле. В городе вести лишь вспомогательные операции. Так благодаря или вопреки Сталину уменьшались потери русских солдат?

Когда читаешь директивы Ставки за 1944–1945 годы, разительный контраст с документами начала войны налицо. Уже никого учить пользоваться радиостанциями не нужно, равно как и объяснять истребителям необходимость уничтожать вражеские самолеты. Но руководство войной от этого не становится легче. Просто Ставка и Сталин занимаются чисто военными, а не организационными или воспитательными вопросами.

Перегруппировка и действия войск фронта ведутся крайне медленно; ни на одном из направлений не созданы ударные группы для разгрома немецких войск, уже начавших на некоторых участках отход. На кандалакшском и кестеньгском направлениях наши войска втягиваются во фронтальные бои с частями прикрытия противника и позволяют ему планомерно отходить, вместо того чтобы отрезать пути отхода и разбить его…^[36]

В связи с тем, что Вами выведено в резерв армий и фронта уже более половины всех имеющихся у Вас стрелковых дивизий, становится непонятным, как Вами мыслится проведение утвержденной Ставкою операции. Даже до вывода этих дивизий из первой боевой линии поставленная Вами задача выполнена не была. Прошу срочно сообщить, как Вы рассчитываете выполнить задачу при существующем положении^[37].

Каких только вопросов не приходилось решать Сталину в период войны! При этом мы сейчас говорим только о военных вопросах. А ведь он руководил еще и партией, и государством. Руководил внешней политикой СССР и секретными службами. И во всем этом круговороте находил время и силы не просто быть в курсе, но и реально руководить боевыми действиями. А ведь вдобавок ко всему этому Сталин еще и командовал партизанским движением! О том, что это была не простая формальность, пишет в своих мемуарах знаменитый партизанский командир Ковпак. У Сталина есть не только время на общение с партизанами – и это даже не самое удивительное. Героев борьбы с фашистами в немецком тылу специально доставили в Москву самолетом на совещание. Удивительно то, что у Сталина есть время на внимательное, неторопливое общение с ними. Тому, что он и во время этой встречи будет подсказывать некоторые решения, направлять и учить, как сделать лучше, вы, уважаемые читатели, думаю, уже не удивляетесь.

Сталин стоял посреди комнаты в костюме, всем известном по портретам. Рядом Ворошилов в маршальской форме.

– Так вот он какой, Ковпак! – сказал товарищ Ворошилов.

Сталин улыбнулся. Он пожал мне руку, поздоровался со всеми и предложил сесть. Я думал, что прием будет очень короткий – ведь какое тяжелое время. Но Сталин не торопился начинать деловой разговор, расспрашивал о наших семьях, поддерживаем ли мы с ними связь и как. Иногда ему приходилось отрываться, подходить к телефонам. Возвращаясь к столу, Сталин повторял вопрос. Он обращался то к одному, то к другому^[38].

Но вот взволнованные партизаны успокоились – ведь их, простых людей, принимает глава государства. Теперь Сталин заговорил о партизанских делах.

Вопросов мне задано было товарищем Сталиным много… На вопрос Сталина, как мы вооружены, обмундированы, какой у нас источник пополнения вооружения и боеприпасов, я ответил:

– Один источник, товарищ Сталин, – за счет противника, трофеи.

– Ничего, – сказал Сталин, – теперь мы поможем отечественным вооружением.

Отвечая на вопросы Сталина, мне вдруг показалось, что то, о чем я говорю, ему хорошо известно, что он спрашивает меня не для того, чтобы получить от меня какие-нибудь сведения, – у него их достаточно, – а чтобы навести меня на какую-то мысль, помочь мне самому что-то уяснить. Только потом я понял, к каким выводам он все время незаметно подталкивал меня, и, когда понял, поразился, до чего же это просто, ясно. После того как я ответил на ряд вопросов, Сталин спросил, почему наш отряд стал рейдирующим. Я рассказал о тех выгодах маневренных действий, в которых мы убедились на своем опыте борьбы на Сумщине.

Выслушав это, Сталин задал мне неожиданный вопрос: если все это так, если рейды оправдывают себя, то не можем ли мы совершить рейд на правый берег Днепра. Дело было очень серьезное, ответить сразу я не мог.

– Подумайте, – сказал Сталин и обратился с каким-то вопросом к другому^[39].

А суть дела такова – Ставке нужно начать партизанские действия на Правобережной Украине. Военная обстановка этого требует. А наши партизаны в этом районе не оперируют. Можно ведь просто приказать, но Сталин действует по-другому. Много тоньше.

О выходе на Правобережную Украину у нас никогда не заходило речи. Мы не смели и мечтать об этом… Сначала мы не выходили из пределов района, потом рейдировали уже по всей северной части Сумской области, а теперь мы вышли уже и из пределов Сумщины.

Так что ничего неожиданного в предложении товарища Сталина нет. Просто он сделал из нашего опыта выводы, которых мы сами не смогли сделать, направляет нас туда, куда сейчас, видимо, нужнее всего… Сталин, разговаривавший в это время с другим, мельком взглянул на меня, сразу, должно быть, по моему виду понял, что я могу уже ответить, жду, когда он обратится ко мне. Меня страшно поразило, когда он вдруг, повернувшись ко мне, сказал:

– Пожалуйста, я слушаю вас, товарищ Ковпак.

– Я думаю, товарищ Сталин, – сказал я, – что выйти на правый берег Днепра мы можем.

– А что вам нужно для этого? – спросил Сталин.

Я ответил, что больше всего нам нужны будут пушки, автоматы, противотанковые ружья.

– Все будет, – сказал Сталин и приказал мне тут же составить заявку на все, что требуется для рейда на Правобережье^[40].

Написав заявку, Ковпак, как он сам пишет, «ужаснулся». Партизаны мыслили категориями «самолето-вылетов». Сколько самолетов должно прилететь, чтобы весь нужный груз доставить. Цифра всего необходимого огромна. И потом товарищ Ковпак свою записку урезал, решив, что столько сейчас просить невозможно. Что сказал бы руководитель, который весьма поверхностно знаком с вопросом? Кто не знает, сколько амуниции, одежды и оружия требуется для рейда большого воинского соединения? Согласился бы. И дал бы столько, сколько попросил Ковпак. Ему же виднее, сколько и чего нужно его партизанскому отряду. Но Сталин ведет себя иначе.

Произошло совсем по-другому. Взглянув на поданную мной бумажку, Сталин спросил:

– Разве это вас обеспечит?

А когда я сказал, что не решился просить большего, Сталин вернул мне заявку и приказал составить заново.

– Мы можем дать все, что нужно, – сказал он.

Пересоставляя заявку, я подумал, что было бы очень хорошо получить для бойцов сапоги, но решил, что это будет уже чересчур, и вместо сапог попросил ботинки. Сталин, прочитав новую заявку, тотчас вычеркнул ботинки. Ну вот, а я еще хотел сапоги просить! Но не успел я выругать себя, как над зачеркнутым словом «ботинки» рукой Сталина было написано «сапоги». Разговаривал с нами товарищ Сталин так, как будто времени у него много, не торопил нас, давал нам спокойно собраться с мыслями, а решал все тут же, при нас, не откладывая ни на минуту^[41].

Так что – вопреки или благодаря Сталину мы победили в Великой Отечественной войне? Когда Хрущеву понадобилось облить грязью имя Сталина, тогда и начали выдумывать небылицы о том, что Сталин-де совершенно не разбирался в военных вопросах. А когда фронтовики и маршалы-победители начали уходить из жизни, тогда эта ложь массово перекочевала на страницы книг и в эпизоды кинофильмов. Не стали бы врать генералы и маршалы. Тот же Василевский, в своих мемуарах рассказывающий о Сталине много и правдиво. А ведь Сталин был жестким руководителем. И Василевский не был его любимчиком. У Сталина в деле любимчиков не бывало. Одинаковая требовательность ко всем.

Маршалу Василевскому. Сейчас уже 3 часа 30 минут 17 августа, а Вы еще не изволили прислать в Ставку донесение об итогах операции за 16 августа и о Вашей оценке обстановки. Я давно уже обязал Вас как уполномоченного Ставки обязательно присылать в Ставку к исходу каждого дня операции специальные донесения. Вы почти каждый раз забывали об этой своей обязанности и не присылали в Ставку донесений. 16 августа является первым днем важной операции на Юго-Западном фронте, где Вы состоите уполномоченным Ставки. И вот Вы опять изволили забыть о своем долге перед Ставкой и не присылаете в Ставку донесений. Последний раз предупреждаю Вас, что в случае, если Вы хоть раз еще позволите забыть о своем долге перед Ставкой, Вы будете отстранены от должности начальника Генерального штаба и будете отозваны с фронта… И. Сталин^[42].

«Эта телеграмма потрясла меня, – пишет в своих воспоминаниях Василевский. – За все годы своей военной службы я не получил ни одного даже мелкого замечания или упрека в свой адрес. Вся моя вина в данном случае состояла в том, что 16 августа, находясь в войсках армии В. В. Глаголева в качестве представителя Ставки, я действительно на несколько часов задержал очередное донесение. На протяжении всей своей работы с И. В. Сталиным, особенно в период Великой Отечественной войны, я неизменно чувствовал его внимание, я бы даже сказал, чрезмерную заботу, как мне казалось, далеко мной не заслуженные. Что же произошло?»^[43]

Действительно, что же произошло? Маршал Василевский в своих мемуарах честно признается, что несколько раз действительно отправлял поздно или чуть поздновато отчеты Сталину. И получал нагоняи. Но в тот раз, в битве под Курском, он все отправил вовремя. И тут такая телеграмма! Оказалось, что доклад Василевского был получен Генштабом и позже был доложен Сталину. Задержка произошла именно в Генштабе, но Сталин, не знавший, что Василевский уже отправил отчет, жестко отругал того, кого он ошибочно счел виновным. Но, даже отправляя это гневное послание, Иосиф Виссарионович проявил деликатность. Он указал начальнику Генштаба Антонову (которого, кстати, вместо себя предложил на этот пост Василевский) никого с телеграммой не знакомить и хранить ее текст у себя…

Сталин был одинаково требовательным ко всем. В том числе и к себе самому. И честный Василевский пишет в мемуарах правду, а не то, что хотел услышать Хрущев^[44].

Хочу дополнительно сказать несколько слов о И. В. Сталине как Верховном главнокомандующем. Полагаю, что мое служебное положение в годы войны, моя постоянная, чуть ли не повседневная связь со Сталиным и, наконец, мое участие в заседаниях Политбюро ЦК ВКП (б) и Государственного Комитета Обороны, на которых рассматривались те или иные принципиальные вопросы вооруженной борьбы, дает мне право сказать о нем… Оправданно ли было то, что Сталин возглавил Верховное главнокомандование? Ведь он не был профессионально военным деятелем. Безусловно, оправданно… По моему глубокому убеждению, И. В. Сталин, особенно со второй половины Великой Отечественной войны, являлся самой сильной и колоритной фигурой стратегического командования. Он успешно осуществлял руководство фронтами, всеми военными усилиями страны на основе линии партии и был способен оказывать значительное влияние на руководящих политических и военных деятелей союзных стран по войне…^[45]

А напоследок – эпизод, показывающий нам одну ситуацию, когда Сталин не руководил военными действиями, но от его действий тем не менее зависела судьба страны. Сфер, которые держал под контролем Сталин, было очень много. А если начать в столбик выписывать проблемы и вопросы, которыми занимался Сталин во время войны, то их количество поражает. Это:

♦ вопросы производства вооружений и амуниции;

♦ вопросы продовольствия и одежды;

♦ вопросы мобилизации и доставки пополнений на фронт;

♦ вопросы производства лекарств и всевозможного медицинского оборудования;

♦ вопросы взаимодействия с союзниками;

♦ тайные операции и разведывательная деятельность на уровне государства.

Обо всем этом заботился Сталин. Его маршалы и генералы должны были только хорошо воевать. А у главы СССР боевые действия были всего лишь одним (возможно, самым важным), но все же не единственным источником забот и проблем.

И ведь он справился. И смог сделать так, чтобы справились другие…

Но, может быть, «грубый солдафон», «кровавый диктатор» Сталин, умел и любил общаться только с теми, кто «проливает кровь»? То есть с военными?

А с тогдашним «креативным классом» он наладить отношений не мог?

Давайте разбираться.

Глава 2
Сталин и деятели культуры

Роль интеллигенции – служебная, довольно почетная, но служебная.

И. В. Сталин

…По всем вопросам литературы, даже самым незначительным, Сталин проявлял совершенно потрясшую меня осведомленность.

К. Симонов

Для большинства людей культура – это развлечение. Почитать книгу, посмотреть фильм, послушать радиоспектакль. Есть люди, для которых культура – это работа. Их гораздо меньше, но не так уж и мало. Писатели, драматурги, актеры, поэты, композиторы. Культура их кормит и дает им бессмертие, если они того достойны. Конечно, культура может быть разной. Может быть отупляющей, «массовой» – в виде мыльного сериала или никчемной книги из серии «Как заработать миллион, ничего не делая». А может быть чем-то уникальным – книгой, открывающей читателю глубины человеческой мысли. Все зависит от самого человека и его выбора. Но для тех, кто «в культуре» не работает, культурная жизнь начинается после жизни «служебной». Работа на первом месте – все остальное после нее. Для товарища Сталина такого вот разделения не существовало. Просто потому, что он работал постоянно и безостановочно. «Вся жизнь Сталина, которую мне довелось наблюдать в течение ряда лет, заключалась в работе. Где бы он ни был – дома, на работе или на отдыхе – работа, работа и работа.

Везде и всюду работа. Везде и всюду дела и люди, люди и люди. Рабочие и ученые, маршалы и солдаты…»^[46] Работа на отдыхе. Работа во время отдыха. Работа всегда. Это и был сталинский стиль жизни. Поэтому и культура для Сталина не была просто возможностью отдохнуть и отвлечься, а являлась еще одной сферой для работы. Приятной, интересной – но еще одной рабочей сферой. В которой было необходимо выстроить отношения с людьми, разбирающимися в вопросе. И Сталин в сфере культуры действовал точно так же, как и в любой другой сфере. Старался помочь расти всему полезному, защищая культурные растения от сорняков.

В любое время, в любом народе, в любой стране есть люди, которые оказывают влияние на общественное мнение. Культура и искусство – это и есть та область, где выковываются мысли и ощущения, которые потом передаются народу. И чем выше уровень образования народа, чем выше уровень техники в обществе, тем большую роль в нем играют те, кто может создать образ. Те, кто способны поделиться созданным образом, своими мыслями с согражданами. А это значит, что роль деятелей культуры век от века возрастает.

Одним из первых действий победившей Советской власти была кампания за всеобщую грамотность. Можно по-разному относиться к методам и целям партии большевиков, но нельзя не признать, что такой последовательной и целеустремленной политики в области народного просвещения и ликвидации неграмотности до них в России не проводил никто^[47]. Сталин в этом смысле продолжал начатое Лениным. В 1931 году ЦК ВКП(б) принял очередное постановление «О всеобщем обязательном начальном обучении» детей 8-10 лет. Прошло три года, и к 1934-му в РСФСР работало 28 300 школ, 98 % детей учились. К 1939 году грамотными были 89 % населения СССР. Правда, в этот процент советская статистика включала всех, умевших расписываться и читать по слогам, что, однако, не умаляет достигнутого. В 1937 году число учащихся в начальных и средних школах составляло 29,6 миллиона человек, а в 1914-м – всего 8 миллионов^[48]. Сегодня грамотность в нашей стране стопроцентная. Но разве читают все сто процентов людей книги? Нет, хотя читают и не по слогам и расписываться умеют виртуозно.

Людей учили читать. Людей научили читать. После чего вплотную встал вопрос: а что же эти люди прочитают? Что будет написано в книгах, которые возьмут в руки поголовно грамотные граждане Советского Союза? История взаимоотношений Сталина и деятелей культуры поистине достойна подробного рассказа.

Первое, что хочется отметить, – сам Сталин был эрудированным во многих областях. Он не был всезнайкой. Если Сталину нужно было в чем-то разобраться, он читал литературу по нужной теме, беседовал со специалистами и быстро начинал ориентироваться в данном вопросе. Культурный же уровень и начитанность Сталина в чисто «гуманитарной сфере» были очень высоки. Об этом говорят почти все мемуаристы, отмечающие не только живой ум генсека, но и его эрудицию в вопросах истории и литературы: «У Сталина была прекрасная память. Он много читал, и первый вопрос, который задавал при встрече: что ты сегодня читаешь, о чем там написано, кто автор? Нужно было на его вопрос ответить: о чем читаешь, кто автор, обязательно, откуда он»^[49]. Сталин был частым гостем в Большом театре, слушал оперу, смотрел балет.

В библиотеке Сталина были и философские труды, и классическая литература. Он любил Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Толстого, Лескова. На полках стояли Есенин, Маяковский, Пастернак. Рядом – всевозможные справочники, энциклопедии, словари. Сталин был очень начитан, в самых разных областях. Говоря современным языком, Сталин был эрудитом во многих сферах. «Сталин читал книги, как правило, с карандашом, а чаще всего с несколькими цветными карандашами в руках и на столе. Он подчеркивал многие фразы и абзацы, делал пометки и надписи на полях… Сталин просматривал или читал по несколько книг в день. Он сам говорил некоторым из посетителей своего кабинета, показывая на свежую пачку книг на своем письменном столе: “Это моя дневная норма – страниц 500”. В год набегало, таким образом, до тысячи книг»^[50].

Глава СССР блестяще знал историю войн и не просто имел представление обо всех великих сражениях, но и знал их причины, расклад сил и т. д. Так же досконально Сталин знал и литературу. При этом хочется отметить неидеологизированность сталинского вкуса. Будучи вождем коммунистов, Сталин не был поклонником исключительно «красного» искусства. Есть свидетельства, что Сталин еще в 1920-х годах восемнадцать раз (!) посещал пьесу «Дни Турбиных» Михаила Булгакова^[51]. В пьесе никаких коммунистов и героических красных командиров нет и в помине. В ней описаны белые офицеры, которые как раз с красными и боролись. Вот что вспоминал об этой пьесе Артем Федорович Сергеев, сын рано погибшего революционера товарища Артема, который фактически воспитывался в семье Сталина, ставшего после гибели товарища Артема приемным отцом мальчику: «Например, после того как мы с Василием посмотрели пьесу “Дни Турбиных” (это было в 1935 году), Сталин нас спрашивает: “Что там видели?”… Я сказал, что не понял: там война, но красных нет, одни белые, но почему-то они воюют, но с кем – не знаю. Сталин говорит: “А знаешь почему? Ведь красные и белые – это самые крайности. А между красными и белыми большая полоса от почти красного до почти белого. Так вот, люди, которые там воюют, одни очень белые, другие чуть-чуть розоватые, но не красные. А сойтись друг с другом они не могут, потому и воюют. Никогда не думай, что можно разделить людей на чисто красных и чисто белых. Таковыми являются только руководители, наиболее грамотные, сознательные люди. А масса идет за теми или другими, часто путается и идет не туда, куда нужно идти”. Вот так Сталин объяснял нам с Василием некоторые вещи»^[52].

Никогда Сталин не руководствовался простым принципом «красный – белый» в оценке культурной и воспитательной ценности отдельных произведений и авторов. Пример с Булгаковым очень наглядный. Этого автора нельзя было назвать пролетарским ни при каких условиях. Сегодняшнему жителю России Михаила Булгакова представлять не нужно. Автор романов «Мастер и Маргарита» и «Собачье сердце» прочно вошел в классику русской литературы. Для Советской России 20-х годов Михаил Булгаков был в первую очередь драматургом, автором интересных пьес. Но автором явно буржуазным и чуждым. Ведь вместо воспевания красных командиров, пролетариата и полководческих талантов товарища Троцкого Михаил Булгаков писал о совершенно других вещах. О совести, о долге, о России. Когда сегодня вы слышите возмущенные слова Николая Сванидзе о недопустимости продажи школьных тетрадей с изображением Сталина, вы должны понимать, что травлю Булгакова в свое время начали именно такие «сванидзе». Логика у них во все времена одинаковая – нельзя делать (писать) то, что нельзя.

Сегодня в России Сталин «официально» – персона отрицательная и нежелательная. При огромной симпатии и любви к нему простого народа. Точно такая же ситуация была и в молодом советском государстве. Офицеры, белое дело, старая армия были в новой России нежелательны. При этом для населения страны все это было понятным и родным. Все жили в то время, все мужчины служили в той старой царской армии, многие участвовали и в Гражданской войне. Белые проиграли, но смотреть на них на сцене театра было интересно и волнительно. Роман «Белая гвардия» впервые был опубликован в СССР (не полностью) в журнале «Россия» в 1925 году. На сегодняшний день нет никаких данных, знаком ли был с ним Сталин. Спектакль по пьесе Булгакова смотрел многократно – вот это известно точно. И ведь никто его не заставлял это делать. «Дни Турбиных» не являлись пьесой правильного идеологического направления. Это был просто отлично написанный материал, искренний и пронимающий. Настоящий. Именно поэтому Сталин и говорил своему приемному сыну Артему: «Этот писатель смело показал, что герои были не только на стороне Красной армии. Герои – это те, кто любит свою родину больше жизни. А такие воевали не только на нашей стороне»^[53].

Мы имеем четкие свидетельства того, что Сталин пытался помочь Михаилу Булгакову, которого тогдашние ярые «защитники идеалов» активно старались выжить с театральной сцены. В декабре 1928 года тогдашние борцы за чистоту рядов (члены объединения «Пролетарский театр») написали так называемое «революционное письмо» руководству страны: «Уважаемый товарищ Сталин!.. Как расценивать фактическое “наибольшее благоприятствование” наиболее реакционным авторам вроде Булгакова, добившегося постановки четырех явно антисоветских пьес в трех крупнейших театрах Москвы; притом пьес, отнюдь не выдающихся по своим художественным качествам, а стоящих в лучшем случае на среднем уровне?» 2 февраля 1929 года они получили сталинский ответ: «Потому, должно быть, что своих пьес, годных для постановки, не хватает»^[54].

Для ретивых блюстителей чистоты рядов Сталин пояснял: «Что касается собственно пьесы “Дни Турбиных” то она не так уж плоха, ибо она дает больше пользы, чем вреда». Потому что благодаря Булгакову весь мир, смотрящий эту пьесу, убеждается, что «даже такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав свое дело окончательно проигранным…»^[55] Несмотря на то что Сталин высказался в поддержку Булгакова, гонения на писателя со стороны «коллег» продолжились – к июлю 1929 года его пьесы перестали идти во всех советских театрах. Михаил Булгаков оказался фактически без средств к существованию. Находясь в отчаянном положении, 28 марта 1930 года писатель пишет письмо советскому правительству. В нем он характеризует свое положение словами «ныне я уничтожен», «вещи мои безнадежны», «невозможность писать равносильна для меня погребению заживо»^[56].

В конце своего письма, которое является просто криком отчаяния, писатель просит отпустить его за границу, раз на родине он не нужен и не востребован. На фоне самоубийства Владимира Маяковского, который сводит счеты с жизнью 14 апреля 1930 года, заявление Булгакова и его тональность выглядят особенно мрачно. И тогда Сталин поступает для того времени нетипично. Он не вызывает Булгакова к себе, не поручает кому-то заняться этой проблемой. Не откладывая дело в долгий ящик он лично звонит писателю. Звонит через четыре дня после смерти Маяковского – 18 апреля 1930 года. Глава страны звонит гонимому писателю, с которым он лично не знаком.

…8 апреля 1930 года часов в 6–7 вечера он [Булгаков] прибежал, взволнованный, в нашу квартиру (с Шиловским) на Бол. Ржевском и рассказал следующее. Он лег после обеда, как всегда, спать, но тут же раздался телефонный звонок, и Люба [Л. Е. Белозерская, жена писателя] его подозвала, сказав, что это из ЦК спрашивают. М. А. не поверил, решив, что это розыгрыш (тогда это проделывалось), и взъерошенный, раздраженный взялся за трубку и услышал:

– Михаил Афанасьевич Булгаков?

– Да, да.

– Сейчас с вами товарищ Сталин будет говорить.

– Что? Сталин? Сталин?

И тут же услышал голос с явно грузинским акцентом.

– Да, с вами Сталин говорит. Здравствуйте, товарищ Булгаков.

– Здравствуйте, Иосиф Виссарионович.

– Мы ваше письмо получили. Читали с товарищами. Вы будете по нему благоприятный ответ иметь… А, может быть, правда – вы проситесь за границу? Что, мы вам очень надоели?

(М. А. сказал, что он настолько не ожидал подобного вопроса – да он и звонка вообще не ожидал – что растерялся и не сразу ответил):

– Я очень много думал в последнее время – может ли русский писатель жить вне родины. И мне кажется, что не может.

– Вы правы. Я тоже так думаю. Вы где хотите работать? В Художественном театре?

– Да, я хотел бы. Но я говорил об этом, и мне отказали.

– А вы подайте заявление туда. Мне кажется, что они согласятся. Нам бы нужно встретиться, поговорить с вами.

– Да, да! Иосиф Виссарионович, мне очень нужно с вами поговорить.

– Да, нужно найти время и встретиться, обязательно. А теперь желаю вам всего хорошего^[57].

Этот звонок изменил жизнь Булгакова^[58]. Все немедленно наладилось – «борцы за чистоту пролетарского искусства» отступили. 19 апреля 1930 года Булгаков был зачислен ассистентом-режиссером в МХАТ. Его пьесы опять пошли на сценах театров, у него появились новые заказы, ему дали разрешение на выезд за границу. У Михаила Булгакова появились деньги, и полуголодное существование закончилось. Писатель был благодарен Сталину за помощь. В одном из писем он признался: «В самое время отчаяния… мне позвонил генеральный секретарь… Поверьте моему вкусу: он вел разговор сильно, ясно, государственно и элегантно. В сердце писателя зажглась надежда…»^[59] Однако встреча со Сталиным, о которой они договорились, так и не состоялась. Хотя Булгаков ее очень хотел и даже написал генсеку письмо 30 мая 1931 года: «…хочу сказать Вам, Иосиф Виссарионович, что писательское мое мечтание заключается в том, чтобы быть вызванным лично к Вам. Поверьте, не потому только, что вижу в этом самую выгодную возможность, а потому, что Ваш разговор со мной по телефону в апреле 1930 года оставил резкую черту в моей памяти… Я не избалован разговорами. Тронутый этой фразой (Вы сказали: “Может быть, Вам действительно нужно ехать за границу…”), я год работал не за страх режиссером в театрах СССР…»^[60]

Что показательно – несмотря на покровительство Сталина, гонения на Булгакова вновь возобновились через некоторое время. Не был Сталин всесильным, и никто его не боялся настолько, чтобы раз и навсегда оставить в покое писателя, чьи пьесы генсек смотрит по восемнадцать раз. Сталину приходилось, что называется, в ручном режиме, точечно возвращать пьесы Булгакова в репертуар театра. «По словам артиста-вахтанговца О. Леонидова, “Сталин раза два был на “Зойкиной квартире” [пьеса Булгакова]. Говорил с акцентом: хорошая пьеса! Не понимаю, совсем не понимаю, за что ее то разрешают, то запрещают. Хорошая пьеса, ничего дурного не вижу”. В феврале 1932 года Сталин смотрел постановку пьесы А. Н. Афиногенова “Страх”, которая ему не понравилась… В разговоре с представителями театра он заметил: “Вот у вас хорошая пьеса “Дни Турбиных” – почему она не идет?” Ему смущенно ответили, что она запрещена. “Вздор, – возразил он, – хорошая пьеса, ее нужно ставить, ставьте”. И в десятидневный срок было дано распоряжение восстановить постановку»^[61].

Уже на исходе жизни Булгаков опять попытался сделать шаг навстречу Сталину, написав к его шестидесятилетию в 1939 году пьесу «Батум» о революционном прошлом молодого Сталина. Но Сталин ее не принял. Из-за нелюбви к Булгакову? Нет, причина иная. Сталин не любил лесть и льстецов. И всегда, когда успевал и мог, предотвращал появление льстивых произведений. В качестве иллюстрации того, как Сталин относился к лести, можно привести еще один случай, к Михаилу Булгакову не имеющий никакого отношения, но для нас весьма показательный. Драматург А. Н. Афиногенов написал пьесу «Ложь». Рукопись попала к Сталину, и тот ее отредактировал. Та вот, что было и как стало в тексте пьесы, после сталинской правки, дает нам наглядное представление о его отношении к лести. Было: «Я говорю о нашем Центральном комитете… Я говорю о вожде, который ведет нас, сорвав маски со многих высокообразованных лидеров, имевших неограниченные возможности и обанкротившихся. Я говорю о человеке, сила которого создана гранитным доверием сотен миллионов. Имя его на всех языках мира звучит как символ крепости большевистского дела. И вождь этот непобедим».

Стало: «Я говорю о нашем Центральном комитете, который ведет нас, сорвав маски со многих высокообразованных лидеров, имевших неограниченные возможности и обанкротившихся. Я говорю о Центральном комитете партии коммунистов Советской страны, сила которого создана гранитным доверием сотен миллионов. Знамя его на всех языках мира звучит как символ крепости большевистского дела. И этот коллективный вождь непобедим».

Комментарий Сталина к своим пометкам был таков: «P. S. Зря распространяетесь о вожде. Это нехорошо и, пожалуй, неприлично. Не в вожде дело, а в коллективном руководителе, в ЦК партии»^[62]. Деятели культуры вообще склонны создавать себе кумиров. И их можно понять – натуры творческие, увлекающиеся. Но Сталин всегда останавливал их, если имел для этого возможность. «Банкет в Кремле. Сталин прохаживается вдоль праздничного стола, попыхивая трубкой. Длинный величальный тост в честь Сталина произносит Алексей Толстой. Говорит долго, употребляя все более и более превосходные степени и эпитеты. Сталин ходит, слушает, потом останавливается и хлопает Толстого по плечу: “Хватит надрываться, граф”»^[63].

Подобная история произошла и с автором «Мастера и Маргариты» (как раз в это время, в 1939 году, Булгаков заканчивал свой великий роман)^[64]. Сталин его остановил – остановил в двух шагах от возвеличивания самого себя. Когда Михаил Булгаков с режиссером и актерами, участвующими в постановке «Батума», отправились в Грузию для знакомства с описываемыми местами, прямо в поезд доставили телеграмму. А в ней сообщалось, что «надобность в поездке отпала, возвращайтесь в Москву». Оказывается, Сталин во время посещения МХАТа сказал режиссеру Немировичу-Данченко, что пьесу «Батум» он считает очень хорошей, но «ставить ее нельзя»^[65].

И это конец истории взаимоотношений Сталина и Булгакова? Нет. Примерно за месяц до смерти Булгакова глава писательской организации СССР Фадеев с ведома Сталина навестил его, уже тяжело больного. Обсуждал с ним возможность «поездки на юг Италии для выздоровления»^[66]. Сталин старался помочь Булгакову, был в курсе его дел. Но поездка в Италию не случилась: 10 марта 1940 года писатель скончался. В этот же день в квартире писателя раздался звонок. Звонили из сталинского секретариата, задав только один вопрос: «Что, товарищ Булгаков умер?» Сомневаться, что звонили по распоряжению вождя, не приходится…

Нет достоверных свидетельств, говорящих о том, что Сталин лично отдал хоть один приказ расправиться с каким-нибудь деятелем культуры. Зато не раз случалось, что Сталин помогал и даже спасал этих самых деятелей. Он останавливал недалеких, корыстных, завистливых, некомпетентных чиновников, и талант получал награду и возможность работать. Вне зависимости от своих взглядов, происхождения и даже родства. Очень показательна история поэтессы Веры Инбер. После войны она получила Сталинскую премию 1946 года за блокадную поэму «Пулковский меридиан». Кроме этого Вера Инбер была награждена двумя орденами Трудового Красного Знамени и орденом «Знак Почета». Что тут удивительного? А удивительно то, что Вера Михайловна Инбер – двоюродная племянница Троцкого. После высылки ее дяди из СССР, после того, как он стал «главным врагом народа», отношение властей к ней стало настороженным. Вспомним рассказы «десталинизаторов»: что должно случиться с племянницей Троцкого в сталинском СССР в разгар репрессий? Арест? Срок? Нет – награждение орденом и получение престижной Сталинской премии. Когда в начале 1939 года большая группа писателей была представлена к награждению орденами, фамилии поэтессы в списке не оказалось. На это обратил внимание не кто иной, как сам Сталин.

«Она племянница Троцкого? Ну и что? Наградить орденом “Знак Почета”»^[67].

Константин Симонов вспоминал о том, как Сталин решал дела, общаясь с писателями. Глава Союза писателей Фадеев заговорил об одном литераторе, который находился в особенно тяжелом материальном положении.

«– Надо ему помочь, – сказал Сталин и повторил:

– Надо ему помочь. Дать денег. Только вы его возьмите и напечатайте, и заплатите. Зачем подачки давать? Напечатайте – и заплатите.

Жданов сказал, что он получил недавно от этого писателя прочувствованное письмо. Сталин усмехнулся.

– Не верьте прочувствованным письмам, товарищ Жданов.

Все засмеялись»^[68].

А вот вам пример самой настоящей грубой лжи о Сталине в литературной сфере. Думаю, все читали стихотворение Корнея Чуковского «Тараканище». В сегодняшних книгах и публикациях «демократических» писателей и «историков» вы можете прочитать о том, что, описывая усатого таракана, писатель имел в виду Сталина. По этому поводу замечательно написал писатель Вадим Кожинов: «Я в то время, скрывая иронию, небезуспешно уверял иных простодушных собеседников, что 1937 год превосходно изображен в популярной стихотворной сказке Корнея Чуковского “Тараканище”. Сначала там рисуется радостная картина “достижений первых пятилеток”: “Ехали медведи на велосипеде… Зайчики – в трамвайчике, жаба– на метле… Едут и смеются, пряники жуют” и т. д. Но, увы, наступает 1937-й: “Вдруг из подворотни – страшный великан, рыжий (тут я сообщал, что Иосиф Виссарионович до того, как поседел, был рыжеват) и усатый та-ра-кан. Он урчит, и рычит, и усами шевелит: “Приводите ко мне своих детушек, я их нынче за ужином скушаю”… Звери задрожали – в обморок упали. Волки от испуга скушали друг друга (какая точная картина 1937-го! – комментировал я), а слониха, вся дрожа, так и села на ежа”, – разумеется, на знаменитого наркома с “удачной” фамилией!»^[69]

Слушатели Кожинова кивали головами – надо же, какой смелый писатель был Корней Чуковский, как обличал тирана. Ведь они же не помнили и не знали, что свое стихотворение товарищ Корнейчук, а именно такова настоящая фамилия Чуковского, написал в 1923 году. Когда товарищ Ежов еще был незначительным партийным чиновником и о том, что будет работать в «органах», даже не думал. Понятное дело, что к «обличению» Сталина или Ежова «Тараканище» никакого отношения не имел. Это выдумки более позднего периода – хрущевского. На самом же деле в образе жуткого таракана Корней Чуковский вывел… Троцкого! Лев Давыдович, «желавший быть еще и литературным демиургом, осенью 1922 года разбранил в “Правде” книгу Чуковского о Блоке»… За долгие годы нелюбовь Троцкого к Чуковскому не выветрилась – лишь возросла. Как до революции никому не известный марксист поливал Чуковского бранью, так и после революции, уже будучи государственным лидером, не изменил себе… «У меня к нему, Троцкому, отвращение физиологическое, – писал Чуковский позже в дневнике. – Замечательно, что и у него ко мне – то же самое: в своих статейках “Революция и литература” он ругает меня с тем же самым презрением, какое я испытываю к нему»^[70].

После показательной истории с Булгаковым для понимания сталинских принципов взаимодействия с «мастерами культуры» очень важна история взаимоотношений вождя с Демьяном Бедным. Если Булгаков был стопроцентно «белым» писателем, то Демьяна Бедного иначе как стопроцентно «красным» назвать нельзя. Чистокровный пролетарский писатель. Между тем отношение Сталина к писателям мерилось вовсе не по линии идеологии, проходило не по линии «буржуазия – пролетариат».

Время все расставляет по своим местам. Время дает оценку ценности творчества писателя для своего народа и для мировой литературы. Сегодня имена Михаила Булгакова и Демьяна Бедного рядом поставить невозможно. Один стал классиком, другой практически забыт. Но в начале XX века все было совсем не так. Ведь один писал политически правильные стихи, а другой – «белогвардейские» романы и пьесы.

Демьян Бедный (настоящее имя – Ефим Алексеевич Придворов) был членом РСДРП(б) с 1912 года. Он был «старым большевиком», то есть вступил в партию задолго до того, как она пришла к власти в октябре 1917 года. Он знал все руководство советской России еще в ту пору, когда они были подпольщиками. Именно потому ближайший соратник Сталина Вячеслав Молотов вспоминает о Демьяне Бедном как о старом товарище:

«Иду я по Литейному проспекту в Питере, навстречу – старый знакомый, Демьян Бедный. Разговорились, он привел меня к себе на службу – работал в каком-то кадетском общественном комитете^[71]. Большой кабинет у него, барином сидит.

“Ну, как живешь?” – спрашивает. “На нелегальном положении. По паспорту – Яков Михайлович Каракурчи”. – “Кто такой?”

Я рассказал ему, что это тоже студент, но горбун, из Мелитопольского уезда. Один мой товарищ познакомил меня с ним. Он согласился дать мне свой паспорт – у него был студенческий вид на жительство от своего уезда.

“Так ты горбун?” – хохочет Демьян. Веселый был человек. Ну, он устроен был неплохо, что и говорить…»^[72]

Упоминание о Демьяне Бедном мы можем найти в полном собрании сочинений Сталина:

«Это было в середине апреля 1912 года, вечером, на квартире у тов. Полетаева, где двое депутатов Думы (Покровский и Полетаев), двое литераторов (Ольминский и Батурин) и я, член ЦК (я, как нелегал, сидел в “бесте” у “неприкосновенного” Полетаева), договорились о платформе “Правды” и составили первый номер газеты. Не помню, присутствовали ли на этом совещании ближайшие сотрудники “Правды” – Демьян Бедный и Данилов»^[73].

Из этого короткого отрывка мы можем понять, что Демьян Бедный присутствовал при начале начал – создании первого номера газеты «Правда». Рядом с Кобой находился товарищ Бедный и в сложные июльские дни 1917 года. Как потом рассказывал сам «пролетарский писатель», он сидел все в той же редакции «Правды» и разговаривал со Сталиным. Вдруг раздался телефонный звонок, и Сталин взял трубку. Звонил один моряк из Кронштадта. Просил совета, как поступить: следует ли морякам явиться на демонстрацию в Петроград вооруженными или без оружия? Потом Демьян Бедный с восхищением рассказывал всем, как ответил на такой непростой вопрос Сталин.

«Попыхивая трубкой и поглаживая усы, Сталин на минуту задумался, потом дал ответ, который заставил Бедного невольно расхохотаться. “Вот мы, писаки, – сказал Сталин, – так свое оружие, карандаш, всегда таскаем с собой… А как там вы со своим оружием, вам виднее!”» Как с восхищением подчеркнул Бедный, Сталин не стал давать морякам конкретных рекомендаций – идти на демонстрацию вооруженными, но это недвусмысленно советовалось. В случае неудачного исхода демонстрации никто не смог бы обвинить Сталина в том, что он призывал использовать оружие против правительства. Именно этот ответ вызвал у Бедного восхищение сталинской «хитростью»^[74].

В собрании сталинских сочинений мы можем найти еще и письма вождя к Демьяну Бедному. И они весьма характерны для понимания мировоззрения Сталина, его отношения к культуре и ее деятелям. Дело было в том, что ругавший все русское, все «царское» Демьян Бедный так и продолжал «ругаться». А время изменилось: от разрушения партия большевиков приходила к созиданию. Это раньше Ленин хвалил Демьяна Бедного, говоря, что это «действительно пролетарское творчество». И было ведь за что хвалить товарища Бедного. В годы русской междоусобицы поэт выпустил около тридцати книжек стихов. Басни, сказки, поэмы, частушки. Гражданская война была войной пропаганды: переубедил таких же русских, состоящих в армиях противника, значит, получил новых солдат.

В пропагандистском смысле стихи Бедного очень помогали. Поэтому в 1920-е годы его именем назывались фабрики и колхозы^[75]. 24 апреля 1923 года писатель награждается орденом Красного Знамени. Герой трудового народа, пролетарский писатель Демьян Бедный даже получил от советской власти особняк на Рождественском бульваре, якобы для размещения своей огромной библиотеки. Владимир Маяковский очень метко отмечал, что «стихи Демьяна Бедного – это правильно понятый социальный заказ на сегодня, очная целевая установка». Вот, к примеру, четверостишие Демьяна Бедного, которое и сегодня выгравировано на пьедестале памятника императору Александру III^[76]:

Глумиться над памятниками – дело ничтожеств. Дело нравственных и моральных уродов. Время было уже другое – нужно было строить новую страну, с новым названием, с новыми социальными ориентирами. Но ведь это была все та же Россия. А значит – ругать ее историю, ругать ее народ было самоубийственно. Рушить фундамент здания – значит обречь себя на невозможность что-либо построить. А Демьян Бедный по-прежнему с готовностью смешивал с грязью и высмеивал свой собственный народ. Между тем патриотизма у народа на ругани, высмеивании и охаивании не построить^[77]. Сталину это ясно и понятно. Демьяну Бедному понять этого не дано. Ведь он искренне считал себя великим поэтом, которому позволено все. Демьян Бедный начинает глумиться над важнейшими событиями в жизни России (крещение Руси) и над ментальным фундаментом народа (герои-богатыри высмеивались в опере «Богатыри»). Как это похоже на некоторых нынешних поэтов и «деятелей культуры», готовых отрицать всё и вся. Над всем смеяться, все высмеивать и подвергать обструкции в своей стране^[78]. Одновременно приводя в пример, беря как эталон страны «цивилизованного мира». Для таких вот «демьянов бедных» нет ничего святого. Неслучайно именно этот «пролетарский поэт» написал ни много ни мало, а «Новый завет без изъяна евангелиста Демьяна»^[79]. Себя приравнял к апостолу, а святое для сотен миллионов христиан имя Христа облил грязью. Ответил Демьяну Бедному… Сергей Есенин. В своем письме великий русский поэт высказался достаточно жестко:

И все-таки когда я в «Правде» прочитал Неправду о Христе блудливого Демьяна —

Мне стало стыдно, будто я попал В блевотину, извергнутую спьяну^[80].

Время шло, а из рук «блудливого Демьяна» выходили произведения, в которых он высмеивал «исконно русские черты». Это, по его мнению, лень, отсталость, пьянство, низкопоклонство. Думаю, что фельетоны Бедного и сегодня могли бы украсить страницы российских либеральных газет. Совпадение во взглядах полное. В завершение всего потерявший совесть «пролетарский поэт» написал Сталину жалобу на железнодорожников, посмевших отобрать у него… персональный вагон. В итоге 6 декабря 1930 года на свет появляется постановление ЦК партии:

ЦК обращает внимание редакций «Правды» и «Известий», что за последнее время в фельетонах т. Демьяна Бедного стали появляться фальшивые нотки, выразившиеся в огульном охаивании «России» и «русского» (статьи «Слезай с печки», «Без пощады»); в объявлении «лени» и «сидения на печке» чуть ли не национальной чертой русских («Слезай с печки»); в непонимании того, что в прошлом существовало две России, Россия революционная и Россия антиреволюционная, причем то, что правильно для последней, не может быть правильным для первой; в непонимании того, что нынешнюю Россию представляет ее господствующий класс, рабочий класс и, прежде всего, русский рабочий класс, самый активный и самый революционный отряд мирового рабочего класса, причем попытка огульно применить к нему эпитеты «лентяй», «любитель сидения на печке» не может не отдавать грубой фальшью. ЦК надеется, что редакции «Правды» и «Известий» учтут в будущем эти дефекты в писаниях т. Демьяна Бедного^[81].

Теперь остановимся на минуту и обратим внимание на даты. Даже в таком, казалось бы, не имеющем к международной политике никакого отношения деле, как критика писателя Бедного руководством страны, мы увидим четкий «слепок» геополитики. Смотрите сами: 23 февраля 1928 года «Известия» опубликовали сообщение о том, что Наркомат просвещения (то есть тогдашнее Министерство культуры) ходатайствует перед руководством СССР о присвоении звания заслуженного деятеля искусств товарищу Д. Бедному. Компания у пролетарского поэта была очень солидная – это звание присвоили М. Горькому, А. Серафимовичу и С. Подъячеву^[82]. Что такое февраль месяц 1928 года – помните? Это первый месяц, когда товарищ Троцкий жил не в Москве, потому, что в январе 1928 года Лев Давыдович отправился в ссылку в Алма-Ату. Потом, в 1929 году, он будет выслан за границу. И только в следующем, 1930 году ЦК партии сможет заняться критикой Демьяна Бедного. Пока Сталин не убрал из страны Троцкого, не убрал представителя международных банкирских кругов, у него не было возможности (не имелось столько суверенитета и власти) попросить писателей заниматься созиданием, а не огульным охаиванием всего и вся.

Но вернемся к ситуации с критическим письмом ЦК в адрес пламенного пролетарского поэта. Не привыкший к критике Демьян 8 декабря 1930 года пишет письмо Сталину:

Я ждал похвалы человека, отношение к которому у меня всегда было окрашено биографической нежностью. Радостно я помчался к этому человеку по первому звонку. И что же?! К моему недоумению, меня крепко дернули за уши, я оказался в парализованном состоянии. Писать дальше не могу… Пришел час моей катастрофы^[83].

Ответ Сталина вошел в 13-й том его сочинений:

Письмо Ваше от 8.XII получил… Вы расцениваете решение ЦК как «петлю», как признак того, что «пришел час моей (т. е. Вашей) катастрофы». Почему, на каком основании? Как назвать коммуниста, который вместо того, чтобы вдуматься в существо решения ЦК и исправить свои ошибки, третирует это решение как «петлю»? Десятки раз хвалил Вас ЦК, когда надо было хвалить. Десятки раз ограждал Вас ЦК (не без некоторой натяжки!) от нападок отдельных групп и товарищей из нашей партии. Десятки поэтов и писателей одергивал ЦК, когда они допускали отдельные ошибки. Вы все это считали нормальным и понятным. А вот когда ЦК оказался вынужденным подвергнуть критике Ваши ошибки, Вы вдруг зафыркали и стали кричать о «петле». На каком основании? Может быть, ЦК не имеет права критиковать Ваши ошибки? Может быть, решение ЦК не обязательно для Вас? Может быть, Ваши стихотворения выше всякой критики? Не находите ли, что Вы заразились некоторой неприятной болезнью, называемой «зазнайством»? Побольше скромности, т. Демьян… В чем существо Ваших ошибок? Оно состоит в том, что критика недостатков жизни и быта СССР, критика обязательная и нужная, развитая Вами вначале довольно метко и умело, увлекла Вас сверх меры и, увлекши Вас, стала перерастать в Ваших произведениях в клевету на СССР, на его прошлое, на его настоящее. Таковы Ваши «Слезай с печки» и «Без пощады». Такова Ваша «Перерва», которую прочитал сегодня по совету т. Молотова… Вы… ушли куда-то в лощину и, запутавшись между скучнейшими цитатами из сочинений Карамзина и не менее скучными изречениями из «Домостроя», стали возглашать на весь мир, что Россия в прошлом представляла сосуд мерзости и запустения, что нынешняя Россия представляет сплошную «Перерву», что «лень» и стремление «сидеть на печке» является чуть ли не национальной чертой русских вообще, а значит – и русских рабочих, которые, проделав Октябрьскую революцию, конечно, не перестали быть русскими… И Вы хотите, чтобы я молчал из-за того, что Вы, оказывается, питаете ко мне «биографическую нежность»!^[84]

Может быть, сталинская критика была вызвана тем, что товарищ Демьян Бедный не хвалил Сталина? Был, так сказать, человеком «ленинской принципиальности», старым несгибаемым большевиком? Нам ведь именно так любят либералы от истории объяснять поступки Сталина. Достаточно хоть немного ознакомиться с «творчеством» Демьяна Бедного, как станет ясно, что он был на сто процентов просталинским автором. К примеру, 20 декабря 1929 года в «Правде» были опубликованы отрывки из воспоминаний эсера-эмигранта Верещака. Мемуарист вспоминал о том, как вел себя его сокамерник – узник бакинской Баиловской тюрьмы молодой Сталин в 1909 году^[85]. К рассказу прилагались комментарии Демьяна Бедного. Сталин представал великолепно знающим марксизм, за что в Закавказье его считали вторым Лениным. Был в воспоминаниях и такой эпизод: политзеков прогоняют через строй солдат. Среди тех, кого подвергли экзекуции, был и Сталин. Эсер Верещак свидетельствовал: «Коба шел, не сгибая головы под ударами прикладов, с книжкой в руках». Комментарий Демьяна Бедного звучал так:

Вот посмотрите-ка!

Как оскандалилась вражеская критика!

Сталин – не эсеровского романа герой,

Но правда любые прорывает плотины.

Разве «сталинское прохожденье сквозь строй»

Не сюжет для героической картины?!^[86]

Лесть не помогла. Как мы уже убедились, Сталин вообще не любил лесть. И Булгаков, и Бедный одинаково теряли в его глазах, когда начинали писать в таком ключе о революционной молодости Иосифа Виссарионовича. Поэтому фраза «радостно я помчался к этому человеку по первому звонку» не только не помогла, но и явно настроила Сталина против поэта. Демьян Бедный не мог писать так, как нужно для строительства новой мощной страны. При этом его авторитет был велик. Что же с ним далее сделал Сталин? В 1938 году Бедного исключили из партии и… выселили из Кремля, где жил этот «скромный пролетарский писатель». 9 сентября 1939 года НКВД делает справку о т. Бедном для Сталина вместе с сопроводительным письмом, которое подписали Ежов и Берия. Текст этого письма читается как приговор, если учитывать обстановку того времени:

Д. Бедный имел тесную связь с лидерами правых и троцкистско-зиновьевской организации. Настроен Д. Бедный резко антисоветски и злобно по отношению к руководству ВКП(б)… Озлобленность Д. Бедного характеризуется следующими его высказываниями в кругу близких ему лиц: «Я стал чужой, вышел в тираж. Эпоха Демьяна Бедного окончилась. Разве вы не видите, что у нас делается. Ведь срезается вся старая гвардия. Истребляются старые большевики. Уничтожают всех лучших из лучших. А кому нужно, в чьих интересах надо истребить все поколение Ленина? Вот и меня преследуют потому, что на мне ореол Октябрьской революции». Д. Бедный систематически выражает свое озлобление против тт. Сталина, Молотова и других руководителей ВКП(б)^[87].

Как и многие другие «старые большевики», поэт думал и говорил, что не печатают его по причине близости к «идеалам революции». А его не печатали потому, что его стихи вместо чувства патриотизма воспитывали презрение к своей родине. Тут нам впору задать себе вопрос: и что случилось в итоге с Демьяном Бедным? Скажу сразу: ничего. Печатать Демьяна Бедного перестали, но тем не менее даже объекты, носившие его имя, не были переименованы. Его просто не печатали. А вы уверены, что стихи этого поэта и его фельетоны действительно нужно было печатать? Уверены, что они входят в сокровищницу русской культуры? Я в этом сильно сомневаюсь. В итоге только Великая Отечественная война вернула Ефима Придворова (Демьяна Бедного) на страницы газет. Правда, уже под другим псевдонимом – Д. Боевой^[88].

…Держу в руках учебник литературы для 10 класса. Год выпуска – 1951-й, выпущен при жизни Сталина. О Демьяне Бедном тут рассказывают. Указано, что Сталин назвал его стихотворение «Тяга» жемчужиной. Перечислены произведения поэта. Но скудновато. И далее заключительная фраза, говорящая, что в годы Великой Отечественной войны им помимо ряда стихотворений была написана поэма «Степан Завгородный» (1941)^[89]. Всего этому поэту отведена в учебнике одна страница. Для сравнения: о поэте Валерии Брюсове – две с половиной страницы, об Александре Блоке – три с половиной, о Сергее Есенине – полторы. О Владимире Маяковском – шестьдесят четыре страницы. Рассказ о казахском поэте Джамбуле Джабаеве и украинском Павло Тычине занимает в учебнике пять страниц, белорусский поэт Янка Купала «уместился» в три страницы. Вот так «великий и могучий», глумящийся над царями и святыми, потом оказывается на самом незначительном месте на страницах сталинского учебника литературы…

Когда же Демьян Бедный окончательно вернул себе былое положение? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно сначала вспомнить вот что: кто настолько ненавидел Сталина, что старался перечеркнуть все его действия и заменить их на диаметрально противоположные? Никита Хрущев. И потому Бедный в 1956 году был посмертно восстановлен в КПСС. Более того – Д. Бедный, оказывается, был… любимым писателем Хрущева^[90]. Никита Сергеевич тепло о нем отзывался: «Демьян Бедный… был в боевом строю борцов за революцию и отдал весь свой огромный талант служению великому делу освобождения трудящихся от ига эксплуататоров»^[91]. Возможно, и был бы у Демьяна Бедного второй приход в советскую литературу, как у «жертвы сталинских репрессий», но он умер еще в 1945 году.

Не менее щепетильным и внимательным было отношение Сталина к кинематографу. Тем более что кино Сталин любил. Некоторые фильмы он пересматривал многократно^[92]. И, понимая важнейшую роль кинематографа в деле воспитания, придавал кино очень большое значение. Вот несколько историй, с этим связанных.

Сталин смотрел все выпускаемые в СССР картины (тогда выпускалось довольно мало фильмов, и это было возможно).

«Рассказывают такую историю: однажды, посмотрев историко-революционный фильм, он начал вдруг со второстепенного образа старого политкаторжанина и довольно-таки резко заговорил, что знает таких людей не понаслышке и они совсем другие. Потом тон его совершенно изменился – начался перечень достоинств, и все свелось к тому, что фильм хороший и нужный. В заключение Сталин хотел поблагодарить режиссера. Все присутствующие завертели головами – режиссер, весьма известный и уважаемый, тоже был приглашен на просмотр. Но оказалось, что режиссера нет на месте. И вообще нет в зале. Он исчез. А ведь никто не входил и не выходил. Как же мог человек бесследно пропасть? Стали заглядывать под кресла и обнаружили режиссера между рядами в глубоком обмороке. Он потерял сознание, как только Сталин начал скептически говорить о старом политкаторжанине, и дальнейшего уже не слышал»^[93].

Может быть, Сталин обрадовался такому страху перед своей персоной? Отнюдь. Читаем дальше: «Сталин был несколько смущен, раздосадован и просил больше режиссеров на такие просмотры не приглашать. Так что “Молодую гвардию” смотрели без Герасимова»^[94].

А этот фильм, ставший классикой советского кинематографа, Сталин критиковал, и очень жестко. Во-первых, за то, что коммунисты показаны в нем поверженными и беспомощными. «“О чем они говорят? “Если бы не Сталин, где бы мы были?” А собственно, где они находятся – в тюрьме!” И дальше: “У нас было бы, как в Китае” А в Китае – освободительная война. Чему такие коммунисты могут научить? Во-вторых, неправильно показана эвакуация: что это за бегство? Наши заводы, наши люди эвакуировались организованно и планомерно. Откуда такие факты? Это историческая неправда. В-третьих, фильм растянут»^[95].

Показательна реакция режиссера Герасимова. Он в обморок не падает. Он Сталина… перебивает. Он – спорит со Сталиным. И сам вспоминает об этом так:

«Тут я перебил:

– Это роман – любимый и читаемый; он стал настольной книгой. Надо следовать роману, а значит, нужны две серии… В одну серию нельзя. Я не берусь.

Сталин отошел набить трубку – на маленьком столике у него лежали коробки “Герцеговины флор”.

– Идиот, с кем ты споришь? – шепнул Берия.

– Ну что, – сказал Сталин, – послушаем Герасимова.

Я заговорил. Говорил непривычно долго и запальчиво, открывал книгу, что-то цитировал – доказывал, что, по сути, перед нами эпос и нельзя выбрасывать из фильма массовые народные сцены, эвакуацию и отступление, иначе не прозвучит тема сопротивления. И вообще нельзя сводить две серии в одну, тем более что придется кое-что доснять. Наконец, у меня так пересохло горло, что я замолк. Сталин смотрел с интересом – кто это берется ему возражать? Страха не было – было интуитивное ощущение, что все кончится хорошо.

Сталин сказал:

– Вот какой упрямый человек. Ну что, дадим ему сделать две серии? Пусть работает. Важно, что мы вовремя его поправили. Лучше поговорить здесь, в узком кругу, предостеречь от ошибок, чем ждать, пока эти ошибки станут предметом общего обсуждения.

Работа над фильмом продолжалась. С учетом поправок переделывалась первая и доснималась вторая серия»^[96].

Здравый смысл, польза дела – вот главные критерии поступков и высказываний Сталина не только в политике, но и в сфере искусства. Весьма показательна еще одна история – о том, как Сталин разрешил фильм режиссера Семена Тимошенко «Три товарища». Эта картина вышла в 1935 году. Стоит напомнить, что в декабре 1934 года был убит Сергей Миронович Киров. Сегодня в его смерти обвиняют Сталина, что является колоссальной ложью и невероятной глупостью, но о его смерти мы поговорим несколько позже. Киров был ближайшим другом Сталина, фактически – тогдашним его наследником. В этой сложной обстановке на экраны выходит фильм, в котором некий отрицательный персонаж по фамилии Зайцев, купив на привокзальном базаре соленые огурцы, заворачивает их… в журнал «Большевик». Сталин лично смотрит фильм в конце декабря 1934 года (то есть сразу после убийства!), видит этот момент. Что делает? Разрешает фильм к прокату. Для полноты картины нужно добавить, что все происходит после обсуждения звукового журнала «Союзкинохроника», в частности документального репортажа о прощании с Кировым.

Вы же помните страшные истории, рассказываемые нам либеральными историками. Десять лет – за смятую газету с портретом Сталина. А тут реальный случай: заворачивание соленых огурцов в журнал «Большевик» с последующим комканием и вырыванием страниц этого журнала. И смакование этого факта на большом экране. Этот эпизод в картине занимает немалое время, и обложка журнала показана крупным планом. Дважды показана, так что не заметить этого просто нельзя^[97]. Рассказывающий об этом случае в своих воспоминаниях Борис Шумяцкий говорит: «Во время просмотра сильно смеялись… Коба и др. после просмотра указали, хотя фильм смотрится и будет смотреться хорошо, но что в нем есть ряд мест, нуждающихся в уточнении»^[98].

Что за «уточнения» внес Сталин? Об огурцах и журнале «Большевик» ни слова. Места, нуждающиеся в уточнении, по мнению Сталина, следующие: «Первое – это чтобы видно было, что Зайцев принес своей “системой” хозяйствования серьезный вред другим предприятиям и государству или лично стяжательствовал, местами излишне много говорят. Секретарь РК в разговоре с Лацисом выглядит дубовым, невыразительным»^[99].

Вот и все уточнения. Негусто. Ни слова об антисоветчине и троцкизме. Всего лишь технические поправки.

Весьма любопытен и диалог между Сталиным и Максимом Горьким^[100]. 29 ноября 1930 года писатель отправил вождю письмо, в котором писал, что советская печать недостаточно внимания уделяет новому, положительному, а отдает предпочтение изображению недостатков^[101]. То есть те граждане нашей страны, кто сегодня недоволен современными российскими СМИ, любящими «чернуху» и негатив и крайне неохотно показывающими новый завод или открывшийся детский сад, могут считать себя единомышленниками Горького. Характерен ответ Сталина, отправленный в Италию, где жил писатель. Читая его, обратите внимание на то, кто из двоих выступает в поддержку критики.

Мы не можем без самокритики. Никак не можем, Алексей Максимович. Без нее неминуемы застой, загнивание аппарата, рост бюрократизма, подрыв творческого почина рабочего класса. Конечно, самокритика дает материал врагам. В этом Вы совершенно правы. Но она же дает материал (и толчок) для нашего продвижения вперед, для развязывания строительной энергии трудящихся, для развития соревнования, для ударных бригад и т. п. Отрицательная сторона покрывается и перекрывается положительной. Возможно, что наша печать слишком выпячивает наши недостатки, а иногда даже (невольно) афиширует их. Это возможно и даже вероятно.

И это, конечно, плохо. Вы требуете поэтому уравновесить (я бы сказал – перекрыть) наши недостатки нашими достижениями. И в этом Вы, конечно, правы. Мы этот пробел заполним обязательно и безотлагательно. Можете в этом не сомневаться^[102].

Это действительно любопытно. Сталин за критику, а Горький считает ее чрезмерной и вредной. И это уже 1930 год – Троцкий отстранен, и «десталинизаторы» говорят нам об абсолютной власти победившей сталинской линии. Между прочим, в том же самом письме Сталина Горькому мы можем прочитать и мысли Иосифа Виссарионовича, помогающие нам понять его нелюбовь к товарищу Демьяну Бедному^[103]:

Вы совершенно правы, что у нас, в нашей печати, царит большая неразбериха в вопросах антирелигиозной пропаганды. Допускаются иногда сверхъестественные глупости, льющие воду на мельницу врагов. Работы в этой области предстоит уйма. Но я не успел еще переговорить с товарищами-антирелигиозниками насчет Ваших предложений. Я напишу Вам на этот счет в следующий раз^[104].

Очень хорошие отношения Сталин имел и с другой «составляющей» культуры – композиторами. Вот отрывок из беседы с Тихоном Хренниковым. Речь, кстати, идет о 1939 годе. Когда все, согласно либеральным историкам, жили в страхе и ужасе. Но только композитор Хренников почему-то этого не знает. Хотя жил в то время и однажды даже сильно провинился перед Сталиным. Ведь нам же рассказывают, что ему все время нужно было убить кого-нибудь умнее, талантливее и перспективнее себя самого. Но в реальности Сталин был другим. Каким? Нормальным человеком.

«Т. Хренников: …Сталин, Молотов и Ворошилов пришли в театр слушать мою оперу… получилось так, что я в тот вечер был в Киеве. Представьте себе, на премьере этой же оперы. И ведь Владимир Иванович [Немирович-Данченко] предупреждал меня, говорил, чтобы я не уезжал. Дело в том, что он пригласил Сталина, и тот сказал, что на один из ближайших спектаклей придет. Но мне надо было поехать в Киев… И уехал… А он как раз на следующий спектакль и пришел!

– Досадно было?

Т. Хренников: Не то слово. Вы только вообразите: я иду на премьеру своей оперы в Киеве, а газетчики кричат: “Товарищи Сталин, Молотов и Ворошилов на постановке оперы Тихона Хренникова “В бурю”!”

– И что потом рассказывал вам Немирович-Данченко?

Т. Хренников: Он меня ругал! Потому что, говорит, товарищ Сталин пригласил в ложу меня и вас, удивился, что вас нет. Ну, мол, пришлось объяснять, вы на киевской премьере этой же оперы… Что делать? Я рвал на себе волосы, но было поздно»^[105].

Чем же кончилось дело? А тем, что Сталин спектакль… похвалил. Но ведь Сталин был мстительным и злопамятным? Нет, Сталин был НОРМАЛЬНЫМ. И поэтому все понял и не обиделся. Ведь, в конце концов, точная дата его визита действительно не назначалась. Спустя десять лет Сталин назначил Хренникова генеральным секретарем оргкомитета, а заодно и председателем музыкальной секции Комитета по Сталинским премиям.

А вот еще случай, описывающий процедуру получения Сталинских премий (со слов того же композитора Тихона Хренникова). Она была вполне свободной и демократической. Каждый год сначала проходило обсуждение кандидатур и тайное голосование по секциям. Потом кандидатуры обсуждались на пленуме комитета, и здесь опять проходило тайное голосование. Лишь после этого окончательно формировался список. А далее заседало Политбюро, принимавшее окончательное решение.

«Т. Хренников: Мы обсуждали роман Константина Седых “Даурия” Замечательный роман, я его прочитал, мне он очень понравился. Он прошел в комитете через тайное голосование, его рекомендовали на премию второй степени. Единственный человек, который выступил против этой книги, был Фадеев. Ему Сталин говорит: “Товарищ Фадеев, ведь это же не публицистика, это же художественное произведение. Я считаю, что там великолепно показана роль партии. И ведь в художественном произведении, в романе необязательно с абсолютной точностью показывать отдельные исторические эпизоды, мелкие факты, которые запечатлелись в вашем сознании, когда вы там жили. Это прекрасная книга”.

Фадеев опять возражает: “Товарищ Сталин, я с вами не согласен, я категорически против этой книги” И продолжает свои аргументы, доказывает свое. Сталин ему: “Товарищ Фадеев, нельзя же так. Это ведь литературное произведение, которое читается с захватывающим интересом, выразительно воспроизведена одна из блестящих страниц нашей революции на Дальнем Востоке”.

– Фадеев спорил? Значит, можно было спорить со Сталиным?

Т. Хренников: А почему нет? Фадеев не просто спорил, а очень резко возражал Сталину. К согласию, к консенсусу они не пришли»^[106].

В итоге Фадеев «стоял насмерть». Тогда Сталин обратился к Политбюро: ну что, дадим премию Седых? И вопреки мнению Фадеева эту премию дали. Вот слова Тихона Хренникова, который несколько раз рассказывал эту историю с разными вариациями: «Сталин был совершенно нормальный человек»^[107].

Вообще, судя по рассказам Тихона Хренникова, выборы достойного кандидата для Сталинской премии были очень занимательным мероприятием, во время которого можно было сделать много любопытнейших зарисовок.

«Т. Хренников: В первый же раз он произвел на меня огромное впечатление… тем, что он все знал, что обсуждалось. Кандидатуры были не только по литературе и искусству, но и по науке. Я помню обсуждение книги по истории, которую предложил на соискание премии академик Греков. Он тогда возглавлял советскую историческую школу. Сталин спрашивает: “Товарищ Греков, а вы читали эту книгу?” Греков краснеет, покрывается потом: “Нет, товарищ Сталин, я, к сожалению, не читал”. Сталин: “А я, товарищ Греков, к сожалению, прочитал эту книгу”. И он начал подробно, конкретно и очень убедительно анализировать ее, приводя по памяти цитаты из книги, перечисляя искажения исторических фактов, допущенные в ней. Седовласый академик стоял весь мокрый от стыда. Я боялся, что его хватит удар»^[108].

Сталин уважал мнение профессионалов. Профессионалов в любой области – писателей, режиссеров, музыкантов. Вот небольшая история, служащая прекрасной тому иллюстрацией. За одну из симфоний на соискание Сталинской премии был выдвинут по предложению Жданова композитор Голубев. Члены комиссии, понимая, чей протеже Голубев, голосовали «за». Когда готовые списки лауреатов принесли Сталину, он спросил:

– Голубев… Симфония… Все – за, один – против. А кто этот один?

– Шостакович, товарищ Сталин.

– Товарищ Шостакович понимает в музыке больше нас, – сказал Сталин и вычеркнул Голубева из списка лауреатов^[109].

То же самое практически теми же словами говорит и Тихон Хренников. Во время одного из обсуждений кандидатур он предложил наградить премией Нечипоренко, который виртуозно играл на балалайке. Настолько виртуозно, что его называли «Ойстрах на балалайке», сравнивая со скрипачом Ойстрахом, который тогда был очень знаменит. Все согласны.

«Т. Хренников: И вдруг присутствующий здесь председатель Комитета по делам искусств Беспалов Николай Николаевич взял слово и говорит, что нельзя же присуждать Сталинскую премию балалаечнику. Балалайка – что это, дескать, за инструмент? Все-таки он, Николай Николаевич, был, по-моему, не очень компетентный человек, а главное – к музыке не имел никакого отношения. Ну вот: давать Сталинскую премию балалаечнику – это, мол, как-то несолидно. И вдруг я слышу, как Сталин, который сидит от меня справа, говорит глухо: “Пожалуй”. Я чувствую, что вся моя конструкция ломается, сейчас все рухнет. Прошу слова и говорю, что меня удивляет выступление Николая Николаевича Беспалова. Разве можно так судить? Ведь проблема балалайки была решена еще в XIX веке, когда появились такие виртуозы, как Андреев, Трояновский. Они приезжали ко Льву Толстому, старец плакал от их исполнения. А сейчас балалайка – это инструмент, который изучается в наших консерваториях. Нечипоренко окончил Ленинградскую консерваторию, это образованнейший музыкант, изумительнейший балалаечник. Поэтому нынче говорить о балалайке лишь как о деревенском народном инструменте, с некоторым пренебрежением – это не просто наивно, это недостойно, так нельзя! Я произнес это, видимо, с таким большим темпераментом, что Сталин, немного подумав, говорит: “Значит, надо дать”.

– Вот это интересно, что он все-таки прислушивался к мнению профессионалов.

Т. Хренников: Я вам рассказал факты, а вы делайте выводы»^[110].

Давайте так и поступим, как нам посоветовал выдающийся советский композитор. Будем узнавать факты, отсеивать в сторону ложь и выдумки. А потом делать собственные выводы…

Глава 3
Каким Сталин был руководителем

Я знаю, что когда меня не будет, не один ушат грязи будет вылит на мою голову. Но я уверен, что ветер истории все это развеет.

И. В. Сталин^[111]

Не хватит книги для рассказа о тех трудных решениях, которые приходилось принимать Сталину, о его роли в судьбах десятков миллионов людей. Поэтому приходится выбирать: что включить в книгу, а что оставить за ее рамками. Выбор сложный, но необходимый. Многие книги о Сталине написаны в стиле «калейдоскопа» – приводятся цитаты из различных воспоминаний и разных источников. У таких книг есть свои плюсы – это возможность рассказать множество историй. Но есть у них и минус – отсутствие внутреннего стержня и четкой системы изложения, которая пояснила бы читателю, отчего именно так поступал Сталин в каждый отдельный период истории. Поэтому в этой главе мы остановимся на том, какие черты были присущи Сталину как руководителю и как они проявлялись в различных ситуациях. Истории, которые мы приводим, совершенно разные, и рассказаны они разными людьми. Объединяет их одно – нужно эти истории знать…

Заботливый и внимательный человек – так характеризуют Сталина те, кто с ним работал вместе. Требовательный, жесткий, но вместе с тем внимательный. Если назначаешь человека на важный пост, нужно, чтобы он чувствовал себя комфортно в материальной сфере и уж точно не зарабатывал меньше от состоявшегося повышения. Логично? Разумно? Да. Накануне войны Сталин решил создавать стратегическую авиацию (дальнюю бомбардировочную). Ее роль во Второй мировой войне сложно преувеличить. У Сталина для каждого дела был свой человек, наиболее для этого подходящий. Проект «атомная бомба» будет курировать и продвигать вперед Лаврентий Берия. Проект «стратегическая авиация» Сталин решает поручить Александру Голованову, работающему одним из руководителей Аэрофлота. Стратегической авиации, кстати, не было у Гитлера, что во многом привело к невозможности для Германии оказывать нажим на Великобританию и СССР, бомбить города и промышленные предприятия на далеких расстояниях. Чтобы исправить эту ошибку, нацисты срочно начали разрабатывать ракетное оружие. Но работали над ним не как над средством доставки атомного оружия, а как над средством отправления взрывчатки (сколько сможет поднять) в Туманный Альбион. Получилось очень дорого и очень неэффективно. Чтобы убить одного англичанина, немцы тратили примерно четыре ракеты «Фау»^[112].

Детали будущей работы Сталин и Голованов обсудили. Пока создается один авиационный полк, там будет видно. После чего глава СССР спрашивает:

– А теперь у меня к вам вопрос: сколько жалованья вы получаете?

– Постановлением Совнаркома мне, как шеф-пилоту Аэрофлота, определено четыре тысячи рублей в месяц^[113].

– А сколько получает командир авиационного полка? – спросил Сталин, обращаясь к наркому обороны, маршалу Советского Союза Тимошенко. И тут выясняется, что зарплата в армии сильно отстает от аэрофлотовской. Командир полка получает тысячу шестьсот рублей. Голованову становится неудобно.

– Товарищ Сталин, я за деньгами не гонялся и не гонюсь. Положено тысячу шестьсот рублей – буду получать такой оклад.

Обратите внимание – Голованов молчит, ничего не просит. Сталин сам принимает решение. Он ничего не говорит о необходимости для коммуниста отбросить все личное и трудиться по приказу партии. Сталину ясно, что, уменьшая людям оклады в три раза, вы не сможете их убедить работать на благо страны. А Сталину нужен результат, а не идеологическая чистота. Вот поэтому не было при нем той лжи, какую люди моего поколения застали в середине 1980-х. Все поголовно коммунисты и комсомольцы, а никто не верит в идеалы коммунизма.

«– Ну вот что, вы, как командир полка, будете находиться на казенных харчах, вас будут задаром обувать и одевать, у вас будет казенная квартира. При всем этом, видимо, целесообразно оставить вам получаемое жалованье. Зачем обижать человека, если он идет на ответственную, серьезную работу? Как, товарищи? – обратился он к присутствующим.

Послышались голоса: “Правильно, правильно!”

– Вы удовлетворены? – спросил он, обращаясь ко мне.

– Конечно, вполне удовлетворен, товарищ Сталин»^[114].

И такой поступок Сталина был не единичным. Между идеологией и здравым смыслом он всегда выбирал здравый смысл. Вот еще один подобный случай, который Голованов описал в своей замечательной книге^[115]. В 1942 году промышленность перебазировалась на восток, на один из танковых заводов решили поставить директором одного из замнаркомов. Это сильный организатор, который сумеет выправить сложное положение – ведь эвакуированные заводы начинали работать «в чистом поле», зачастую даже без крыши над головой. И тут Сталин задал вопрос о зарплате. Выяснилось, что директор завода получает почти в два раза меньше, чем заместитель наркома. То есть предлагалось отправить человека работать на сложный участок, при этом уполовинив его оклад.

– Как же вы его будете посылать директором завода и снижать его зарплату, если он хороший работник? – спрашивает Сталин.

– Он коммунист и обязан выполнять решения.

«Наступила длительная пауза. Наконец, Сталин заговорил:

– Вот у нас есть некоторые господа коммунисты, которые решают вопросы так: раз ты коммунист, куда бы тебя ни посылали, что бы с тобой ни делали, кричи “ура” и голосуй за Советскую власть. Конечно, каждый коммунист выполнит любое решение партии и пойдет туда, куда его посылают. Но и партия должна поступать разумно. Вряд ли тот или иной коммунист будет кричать “ура” если вы бросите его на прорыв и за это сократите ему жалованье в два раза, хотя вам он об этом, возможно, ничего и не скажет. Откуда вы взяли, что мы имеем право так поступать с людьми? Видимо, если мы действительно хотим поправить дело, целесообразно все блага, которые он получает здесь, оставить его семье, а его послать на завод, и пусть там работает на жалованье директора завода. Поставит завод на ноги – вернется обратно. Думается, при таком решении и дело двинется, и энергии у человека будет больше»^[116].

И человека отправили на Урал, дав ему там зарплату директора завода, а его семье оставив еще и его зарплату замнаркома. Вам понятно, почему сталинские «экономические чудеса» происходили так регулярно и так быстро? Потому что он ставил человека на первое место. При Сталине у академиков была прислуга, а ученый получал больше, чем кто бы то ни было. Это потом, при «развитом социализме», все перекосилось и исказилось. И самыми высокооплачиваемыми профессиями стали шофер и рабочий, а самыми хлебными – директор магазина и официант. Звучало это все красиво – «государство рабочих и крестьян», но полностью отбивало смысл учиться и стремиться вперед.

А вот история, которую в своих мемуарах рассказал маршал Катуков. Его 1-я танковая армия после Курской дуги отправлена в резерв. Казалось бы, отдых – это хорошо. Кто бы спорил, но вот только тыловики фронта «вдруг» перестали армию снабжать. Перестали поступать горючее и смазочные материалы, а потом и продовольствие. На недоуменные вопросы командира танковой армии от работников фронтового тыла не поступало никакого ответа. Вероятно, тыловики решили, что раз армия в резерве, то как-нибудь продержится на местных ресурсах. А в реальности танкисты оказались в сложном положении. Это же не махновская банда и не оккупационный гарнизон – не могут советские танкисты грабить советскую деревню. Конечно, на ближайшую станцию поступают кое-какие продукты, но у катуковцев банально нет бензина, чтобы заправить грузовики и перебросить эти продукты к себе в части. Что делать – пришлось снаряжать пешие экспедиции. А до станции пятнадцать километров. По размытой дождями скользкой дороге бойцы тащат на плечах мешки с хлебом, мясом, крупой. Это отдых? Нет – это форменное издевательство. Потерпев две недели, танкисты собрали военный совет армии, посоветовались и отправили Верховному главнокомандующему телеграмму. Что из этого получилось, Катуков прекрасно описал.

«Позднее Яков Николаевич Федоренко рассказывал мне, что, получив нашу телеграмму, Сталин вызвал его к себе. Верховный был в ярости:

– Как это называется? Наплевательство! Выжали из армии все, что смогли, и выбросили ее как негодную тряпку! А армии еще воевать и воевать… Немедленно поправить дело и доложить мне!

Не прошло и четырех часов после отправки телеграммы, а армейский телеграф уже выстукивал: “Вам занаряжены эшелоны с горючим…”»^[117]

Помнил Сталин и не только о тех, кто мог сражаться с врагом, но и о погибших. Генерал И. Н. Рыжков, работавший в годы войны в Генштабе, рассказал Вячеславу Молотову (а тот поделился с писателем Феликсом Чуевым), как сочинялся приказ о первом салюте по поводу освобождения Орла и Белгорода. В приказе забыли сказать о павших. Напомнил об этом именно Сталин. Добавили: «Вечная память героям, павшим в боях». Сталин прочитал и сказал: «Знаете, не память, а слава. Память звучит по-церковному. Вечная слава героям, павшим в боях за честь и независимость нашей родины!»^[118] Так в приказе и написали, а потом эту фразу стали писать на обелисках и повторять в кинофильмах.

Сталин был заботливым руководителем, он относился к людям по-человечески^[119].

Строгий спрос по работе и одновременно забота о человеке были у него неразрывны, они сочетались в нем так естественно, как две части одного целого, и очень ценились всеми близко соприкасавшимися с ним людьми. После таких разговоров как-то забывались тяготы и невзгоды. Вы чувствовали, что с вами говорит не только вершитель судеб, но и просто человек…^[120]

Воспоминания маршала Конева – яркий тому пример. Сразу после войны Сталин вызвал нескольких военных. За разговором спросил Конева об отпуске.

– Как ваше здоровье?

– Здоровье так себе, товарищ Сталин.

– В отпуск идете?

– Да, иду.

– На сколько?

– На полтора месяца.

– Это что, Булганин вам полтора месяца дает?^[121]

– Да, больше не положено, товарищ Сталин.

– Как так не положено?

Обращается к Булганину:

– Дайте ему три месяца. И ему три месяца, и ему три месяца, и ему три месяца. Надо понимать, что люди вынесли на своих плечах. Какая была тяжесть, как устали. Надо понимать, как устали люди.

Что такое полтора месяца? Надо три месяца, чтобы почувствовали, привели себя в порядок, отдохнули, полечились. Как так не понимать? Не понимает этого Булганин, не понимает. Не понимаю, как может не понимать. Нет, не понимает. Что он понимает? Ничего он не понимает^[122].

А вот что мне прислал один из читателей. Это его семейная история, которая до этого нигде не публиковалась. Она наглядно показывает сталинское отношение к людям.

Родной брат моего деда, мой двоюродный дед, Александр Николаевич Кузнецов всю Отечественную войну работал референтом А. А. Жданова. После смерти Жданова в 1948 году его направили в Латвию секретарем одного из обкомов в глубинке. В то время там шла ожесточенная борьба с «лесными братьями», недобитыми пособниками нацистов. В Александра Николаевича несколько раз стреляли из кустов, когда он ехал в машине и на подводе. За 1948–1949 год активность «лесных братьев» в области, где работал мой двоюродный дядя, несколько поубавилась: работникам НКВД активно помогали комсомольская молодежь и разные добровольцы из местного населения.

Но однажды ночью в дом, где проживал А. Н. вместе с женой и двумя маленькими детьми, влетела граната-лимонка. А. Н. как-то успел ее перехватить и выкинуть в окно, после чего она взорвалась в палисаде. После этого он решил ехать в Москву, на прием к Сталину, и просить перевода на другую работу, потому что не хотел рисковать жизнями членов семьи. Это был довольно рискованный поступок – «солдат партии»… дрогнул. Сталин принял дядю довольно сдержанно. Внимательно выслушав, он встал и долго молча ходил по кабинету. Потом сказал примерно следующее (со слов моего деда):

– Партия посылает своих лучших бойцов на ответственные участки политической борьбы, не спрашивая их согласия. Вы, вступая в ряды ВКП(б), знали об этом?

Дядя ответил, что, конечно, знал. Потом добавил, что готов принять любое другое назначение, получить любое партийное взыскание, порицание, но не хочет рисковать жизнью своих маленьких детей. Тогда Сталин спросил сидевшего рядом В. М. Молотова: «Как поступим с товарищем Кузнецовым, Вячеслав?»

Молотов уклончиво ответил, что сразу так не решить. Борьба за Советскую власть в Латвии еще не окончена. Может быть, детей отправить в Москву? Тогда И. В. Сталин раскурил трубку и, не глядя на A. H., произнес:

– Ступайте, мы подумаем, как с вами поступить.

Мой двоюродный дядя в весьма смятенном состоянии уехал в свою пустую московскую квартиру. Через два дня ему позвонил Сталин.

– Здравствуйте, Александр Николаевич! А правду говорят, что вы всего «Евгения Онегина» знаете наизусть?

А. Н. понял, что о том, что он действительно знает наизусть почти все главы из «Онегина», Сталин мог слышать от покойного А. А. Жданова. И ответил:

– Почти всего, Иосиф Виссарионович. Я вообще очень люблю Пушкина и часто его перечитываю.

– А как с другими русскими писателями? – снова спросил Сталин.

– У меня неплохая домашняя библиотека русской классики, там имеется немало шедевров. Читаю, когда есть время.

– Мы подумали, учли ваши заслуги перед партией и решили удовлетворить вашу просьбу о переводе из Латвии. Справитесь с работой замминистра культуры? – спросил Сталин.

А. Н. сразу согласился и потом до пенсии работал в должности заместителя министра культуры СССР, с благодарностью вспоминая помощь вождя^[123].

Вот еще один эпизод военного времени. Простой человек мог рассчитывать и получить внимание главы СССР. До войны семья рассказчицы этой истории, которая тогда была маленькой девочкой, жила в городе Кексгольме (сейчас Приозерск) недалеко от Ленинграда. Началась война, и девятилетнюю девочку вместе с беременной мамой эвакуировали. В один из дней их эшелон прибыл на промежуточную станцию в город Рыбинск. А там жила родная сестра матери.

Эшелон должен был простоять сутки. За это время мы с мамой поехали повидаться с теткой. Увидев, какие мы измученные, без вещей, тетка предложила матери оставить меня у нее до конца войны. (В ту пору многие, как ни странно, верили, что война быстро закончится.) Мама согласилась. Пока она неизвестно каким путем добиралась до Ростова-на-Дону – нашей родины, немцы подошли к Рыбинску, и нас с семьей тетки тоже эвакуировали на баржах по Волге, и мы тоже не знали, куда едем. Наконец, добрались мы до Нижнего Тагила – конца нашего пути.

Ростов дважды побывал в руках немцев, и никакой связи с мамой я не имела, тем более что ей пришлось сменить место жительства. Жизнь у тетки сложилась так, что мне пришлось уйти от нее в детский дом. Отправили меня в маленький городок Верхнюю Тавду, в очень хороший детский дом, с прекрасным директором и заботливыми воспитателями. В войну, наверное, все люди имели сердце.

Там я пробыла до октября 1943 года. И вот. Вызывает как-то меня директор и говорит:

– Эда, мы отправляем тебя домой к маме, в Ростов, и даем провожатую.

Я тогда посчитала это в порядке вещей: раз нашлась мать – ребенка отправляют к ней. Тем более что тогда же к родным был отправлен еще один мальчик из нашего детдома, в город Новошахтинск. Детским умом я не смогла тогда понять, что произошло чудо. Когда страна стояла не на жизнь, а на смерть, когда день и ночь шли на Запад эшелоны с солдатами и оружием, какую-то затерявшуюся маленькую девочку, бывшую к тому же дочерью расстрелянного врага народа, найдут в этом кипящем котле и отправят к матери, рядовому управдому^[124].

11 ноября 1943 года, сделав пять пересадок (в том числе в разрушенном Сталинграде), девочка с провожатой прибыли в Ростов-на-Дону, и ее передали маме. Как же мама нашла дочку? Оказывается, женщина написала письмо товарищу Сталину. И ее дочь привезли к ней.

Но и это еще не конец истории.

Прошло еще некоторое время. Однажды к нам в комнату пришла женщина-милиционер и спросила мать: «Это вы – Кошеварова Татьяна Владимировна?» Услышав утвердительный ответ, взяла под козырек и вручила матери под расписку большой пакет, запечатанный пятью сургучными печатями, а затем удалилась. Мы вскрываем пакет и читаем бумагу с грифом «Личная приемная Верховного главнокомандующего товарища Сталина». Текст гласит: «Ваше письмо на имя товарища Сталина нами получено. Ваша просьба выполнена». Дальше должность и фамилия, не помню чья. А текст запечатлелся в памяти фотографически, навсегда. Разумеется, я понимаю, что лично Сталин не мог заниматься такими делами. Но он создал порядок внимания к простым людям, и этот порядок неукоснительно соблюдался^[125].

…Сейчас это может прозвучать странно, но были люди, которые пытались злоупотреблять сталинской внимательностью и человечностью. Кое-кто воспринимал заботу о себе по известной поговорке: раз дают – бери. И старались брать. Таких людей Сталин просто от себя убирал и ответственных дел им более не поручал. Ведь гниль, если она есть в человеке, обязательно скажется на деле.

Одного товарища назначили на весьма ответственный пост, и, естественно, общение со Сталиным стало для него частым. Как-то Сталин поинтересовался, как этот товарищ живет, не нужно ли ему чего-нибудь, каковы его жилищные условия? Оказывается, ему нужна была квартира. Квартиру он, конечно, получил, а в скором времени Сталин опять его спросил, нет ли в чем-либо нужды. Оказалось, то ли его теща, то ли какая-то родственница тоже хотела бы получить жилплощадь. Такая площадь была получена. В следующий раз товарищ, видя, что отказа ни в чем нет, уже сам поставил вопрос о предоставлении квартиры еще кому-то из своих родственников. На этом, собственно, и закончилась его служебная карьера, хотя Сталин и поручил своему помощнику А. Н. Поскребышеву рассмотреть вопрос о возможности удовлетворения и этой просьбы. Не знаю, получил ли он еще одну квартиру, но в Ставке я его больше не встречал, хотя знал, что службу свою в армии он продолжает^[126].

Вот история, которая характеризует отношение Сталина к казенным средствам. Идет обсуждение возможности увеличения выпуска наркоматом станкостроения боевой техники. Руководил этим наркоматом А. И. Ефремов, впоследствии заместитель председателя Совета Министров СССР. И вот товарищ Ефремов говорит, что возможности для увеличения выпуска продукции есть, но ему нужно помочь в решении ряда вопросов. Среди прочих он упомянул и о необходимости увеличения управленческого аппарата по всему наркомату на восемьсот человек. Сталин внимательно слушал, а когда Ефремов закончил, подойдя к нему, задал вопрос:

– Скажите, пожалуйста, вы слышали что-нибудь о фамилии Бугров?

– Нет, товарищ Сталин, такой фамилии я не слышал, – ответил Ефремов.

– Так я вам тогда скажу, – помолчав немного, сказал Верховный. – Бугров был известным на всю Волгу мукомолом. Все мельницы принадлежали ему. Только его мука продавалась в Поволжье. Ему принадлежал огромный флот пароходов и барж. Оборот его торговли определялся многими и многими миллионами золотых рублей. Он имел огромные прибыли. Как вы думаете, каким штатом располагал Бугров для управления всем своим хозяйством, а также контролем за ним?!

Разумеется, ответа на этот вопрос никто дать не смог. Сталин некоторое время ходил и молча набивал трубку, а потом сказал:

– Раз вы все не знаете, я вам скажу. У Бугрова были: он сам, его приказчик и бухгалтер, которому он платил двадцать пять тысяч рублей в год. Кроме этого бухгалтер получал бесплатную квартиру и ездил на бугровских лошадях. Видимо, бухгалтер стоил таких денег. Зря платить ему Бугров не стал бы, умел сводить концы с концами. Вот и весь штат. А ведь Бугров был капиталист и мог бы, видимо, иметь и больший штат. Однако капиталист не будет тратить зря деньги, если это не вызывается крайней необходимостью, хотя деньги и являются его собственностью. Немного помолчав, как бы раздумывая, Сталин продолжал:

– У нас с вами собственных денег нет, они принадлежат не нам с вами, а народу, и относиться поэтому к ним мы должны особо бережливо, зная, что распоряжаемся мы с вами не своим добром. Вот мы и просим вас, – обращаясь к наркому, продолжал Верховный, – посмотрите с этих позиций ваши предложения и дайте нам их на подпись^[127].

Как вы думаете, уважаемые читатели, после рассказа такой истории была ли в представленных Ефремовым Сталину предложениях цифра в восемьсот человек? А ведь Сталин мог просто приказать, мог отругать. А вместо этого рассказал притчу. И так он поступал очень часто. Спокойно, просто, иногда иносказательно старался пояснить людям то, что они по той или иной причине не понимали. Вот как Сталин объяснил маршалу Василевскому (сразу после Великой Отечественной войны), как он себе представляет коммунизм:

«Я считаю, – сказал Сталин, – начальная фаза или первая ступень коммунизма практически начнется тогда, когда мы начнем раздавать населению хлеб задаром». Один из присутствующих спрашивает: «Товарищ Сталин, как же так – задаром раздавать хлеб, это же невозможное дело!» Тогда Сталин подвел всех участвующих в беседе к окошку.

– Что там?

– Река, товарищ Сталин.

– Вода?

– Вода.

– А почему нет очереди за водой? Вот видите, вы и не задумывались, что может быть у нас в государстве такое положение и с хлебом.

Немного походив, Сталин продолжил: «Знаете что, если не будет международных осложнений, а я под ними понимаю только войну, я думаю, что это наступит в 1960 году»^[128].

Не вина Сталина, что он был отравлен в марте 1953 года, его ближайший «наследник» Берия очень быстро оказался расстрелян, а победившие Хрущев и компания начали пускать по ветру великое геополитическое и экономическое наследство…

Вот как описывал Николай Константинович Байбаков – создатель нефтяной и газовой промышленности нашей страны – принятие решений Сталиным в этой жизненно важной отрасли^[129]. Все нынешние олигархи должны буквально молиться на этого человека. И, отдавая должное Байбакову, не забывать, кто же рассмотрел в этом человеке организаторские таланты и поставил Николая Константиновича на ответственнейший пост. Нефтегазовая отрасль сегодня является ключевой для благополучия России – столько лет прошло, а мало что изменилось. Так вот, основы нефтяного процветания нашей страны закладывал не кто иной, как Сталин^[130]. Совещание руководителей (как бы сейчас сказали – «нефтянки») проходило в середине декабря 1940 года в Кремле – обсуждались вопросы развития отрасли. Николаю Байбакову – тогда замнаркому нефтяной промышленности – было поручено сделать сообщение об общем положении дел в нефтяной промышленности. В тот момент главный вопрос – ускоренное развитие нефтяных промыслов за Волгой и особенно в Башкирии (ведущем нефтяном районе «Второго Баку»). Сталин, неторопливо прохаживаясь по кабинету, внимательно слушал, не перебивая, и только после стал задавать конкретные уточняющие вопросы. Отвечать нужно было кратко, избегая общих фраз. Сталин не любил многословия. Весьма показательна одна деталь, описанная Байбаковым. Сталин не терпел опозданий. Но вот управляющий трестом «Ворошиловнефть» с фамилией Сааков на совещание к Сталину опоздал. Вместо ругани и упреков вождь вышел ему навстречу сам и подал ему стул, говоря при этом: «Возьмите, надо экономить время». В такой форме он выразил недовольство опозданием. После чего совещание продолжилось.

Руководители нефтяной отрасли пожаловались на качество труб и поставляемого оборудования. В частности, зашел разговор о важности использования утяжеленных труб, применение которых повышает скорость бурения скважин. Байбаков поясняет Сталину, почему не хватает этих труб: наркомат черной металлургии срывает сроки поставки. Сталин подошел к письменному столу, взял трубку и позвонил наркому черной металлургии И. Ф. Тевосяну.

– Вы не очень заняты?.. Тогда прошу прибыть ко мне.

Через несколько минут явился Тевосян. Завязался спор, в ходе которого Тевосян пытался доказать свою непричастность к простоям буровых.

– Трубы, о которых идет речь, – сказал нарком Тевосян, – испытывают при бурении скважин большую нагрузку. Пробовали изготавливать из орудийной стали – все равно ломаются…

– Что же будем делать? – спросил Сталин.

– Будем осваивать, – отвечал Тевосян.

Сталин посмотрел на него строго и с иронией сказал:

– Не получится ли у вас, товарищ Тевосян, как у того старика, который женился на молоденькой женщине, мучил ее и сам мучился? Лучше скажите: что нужно, чтобы изготавливать эти трубы качественными?

После паузы, свидетельствующей о его явном смущении, Тевосян попросил выделить триста тонн молибдена. Присутствующий тут же председатель Госплана Н. А. Вознесенский немедленно заявил, что молибден имеется лишь в неприкосновенном запасе. И опять мы видим стиль ведения дел Сталиным. Он не приказывает прямо, он старается убедить. Сталин обращается к Вознесенскому с вопросом:

– Товарищ Вознесенский, для чего создается НЗ? – И сам же отвечает: – Для того чтобы кушать, когда есть нечего. Мы выделим триста тонн молибдена, а вас попросим побыстрее восстановить это количество в НЗ…^[131]

Несмотря на свою рачительность, Сталин никогда не отказывал в просьбах по делу. Вот, скажем, после улучшения отношений между СССР и Германией в 1939 году Кремль посылает в Берлин делегацию для отбора того, что будет поставлять немецкая промышленность русским. Чтобы заключить договор о ненападении, Гитлер был вынужден дать Сталину кредит в 200 миллионов золотых марок, который СССР должен потратить на закупку в Германии новейшей техники. Отбирать эту технику и едет делегация под руководством И. Ф. Тевосяна, в числе которой авиаконструктор Яковлев. Разговор Сталина и Яковлева заходит о деньгах. Конструктор говорит, что следовало бы создать для членов делегации приличные материальные условия. А то некоторые товарищи стремятся экономить деньги на гостинице, на транспорте, на чаевых, чем иногда компрометируют себя в глазах иностранцев. И портят тем самым впечатление о стране.

– Зачем экономят? – спрашивает Сталин.

– Да как же? Ведь каждый хочет привезти из-за границы своим домашним какие-нибудь гостинцы, сувениры, вот и экономят на копейках…

– Понятно, а сколько суточных получают наши командированные?

– Пятнадцать марок в сутки.

– А сколько было бы нужно?

– Да я думаю, марок двадцать было бы хорошо.

Сталин подходит к телефону, звонит Микояну и говорит, чтобы суточные членам делегации увеличили до двадцати пяти марок. Но Яковлев не был бы великим патриотом и великим конструктором, если бы ограничился только проблемами суточных. Он снова говорит о деньгах, на этот раз – для дела.

– Кроме того, целесообразно было бы ассигновать какие-то свободные средства для оплаты непредусмотренного, но представляющего интерес оборудования и немедленного его приобретения через торгпредство.

– Сколько вы считаете необходимым выделить валюты для таких закупок? – спросил Сталин.

– Я думаю, тысяч сто-двести.

Сталин опять подошел к телефону и сказал Микояну:

– Выделите в распоряжение делегации миллион, а когда израсходуют, переведите еще миллион^[132].

Вот так решал вопросы Сталин – не мелочась там, где этого требовали интересы дела. И интересы людей, которые это дело делают.

А вот еще несколько очень характерных историй. Множество людей написали о том, что Сталин лично помогал осужденным и даже брал на поруки тех, кому грозило серьезное наказание во время войны. Это удивительно и странно слышать сегодняшнему человеку, начитавшемуся баек о «кровавом тиране», но, похоже, Сталин был самым гуманным и внимательным из тогдашнего руководства нашей страны. А насчет тирана… Еще в конце 1920-х годов и начале 1930-х Сталин ходил по Москве в сопровождении одного охранника. А его ближайший соратник Киров был убит в 1934 году, когда его единственный (!) телохранитель куда-то «ушел»…

Генерал-лейтенант Ф. Е. Боков был военным комиссаром, заместителем начальника Генерального штаба по организационным вопросам. Однажды в январе 1943 года, после доклада Верховному главнокомандующему, он положил на стол Сталину шифровку.

– Это предложение командующего Южным фронтом генерала Еременко и члена Военного совета Хрущева о снятии с должности командира 4-го гвардейского механизированного корпуса генерала Танасчишина. Его обвиняют в превышении власти. Мне трижды звонил, просил доложить вам, генерал Еременко, и дважды – генерал Хрущев.

– Это какой Танасчишин? – спросил И. В. Сталин. – В прошлом кавалерист?

– Да. З

Автор признателен за оказанную помощь и присланные материалы:

Аксеновой Марине, Атамбаеву Амиру Султановичу, Балакшину Роберту Александровичу, Борисову Анатолию Анатольевичу, Бочарову Владиславу, Бушуеву Дмитрию Владимировичу, Варнавскому Владимиру, Воронцовой-Юрьевой Наталье, Горбову Сергею Егоровичу, Губасовой Татьяне Николаевне, Дайитбегову Шамилю Ибрагимовичу, Дебкову Н. М., Демарецкому Дмитрию, Денисову Евгению Викторовичу, Жигулёву Александру Владиславовичу, Ивлеву Николаю, Истоминой Алене Владимировне, Клёцу Андрею, Короткову Дмитрию Александровичу, Кравченко Владимиру Ивановичу, Кривошееву Артему Яковлевичу, Кузнецову Андрею Александровичу, Кускову Алексею, Лиелманису Ивану Арвидсовичу, Мытареву Георгию Олеговичу, Наталенко Алексею Григорьевичу, Олейникову М. В., Павлову Алексею, Панасецкому Даниилу, Папазьяну Артуру, Педану Виталию, Рыжуку Евгению, Снахчьяну Роману, Степанову Владимиру, Сыздыкову Аль-Таиру Акбужановичу, Урядовой Людмиле, Федонину Виталию Александровичу, Федорову Владимиру Сергеевичу, Цедику Алексею, Чернявскому Александру Александровичу, Шевцову Анатолию Павловичу, Шкумату Артему, Шмакову Петру Викторовичу, Ягодке Артему Александровичу.

Вместо предисловия

Сталин – русский националист, говорят русские националисты.

Сталин – коммунист, говорят коммунисты.

Сталин – мразь и негодяй, говорят мрази и негодяи.

Неизвестный автор[1]

Вероятно, в истории России нет более известного человека, чем Иосиф Виссарионович Сталин. И одновременно нет другой персоны, о которой было бы сочинено столько лживых историй. Нет политика, которому бы приписывали столько не сказанных им слов и фраз. Нет государственного деятеля, которого бы обвиняли в стольких не совершенных им преступлениях. Как разобраться в этой личности, в его успехах и ошибках, достижениях и поражениях? Рецепт один – читать и думать.

Эта книга не является биографией Сталина. В ней собрана далеко не вся информация об этом человеке – для этого не хватит и десяти томов. Да и цели такой не было. Задача у книги, которую вы держите в руках, совсем другая: описать Сталина через воспоминания тех, кто знал его лично. Поэтому эту книгу я писал не один. Огромное количество простых людей прислали мне материалы, откликнувшись на призыв вспомнить Сталина таким, каким он был. Я признателен всем: и тем, чьи воспоминания вошли в книгу, и тем, чьи материалы по каким-либо причинам в нее не вошли. Это наша общая книга. Мы вместе вспоминаем. Вместе думаем и анализируем, вместе узнаем что-то новое об Иосифе Виссарионовиче Сталине.

Начнем наш экскурс в историю с небольшой загадки. Хочу предложить вашему вниманию фрагменты из выступления одного известного человека. Прочитайте и попробуйте определить, кто это сказал. И в какой период времени он это сделал.

Вспомните положение дел в ведущих экономиках мира два с половиной года тому назад. Рост промышленного производства и торговли почти во всех странах капитализма. Рост производства сырья и продовольствия почти во всех аграрных странах. Ореол вокруг США как страны самого полнокровного капитализма. Победные песни о «процветании». Низкопоклонство перед долларом. Славословия в честь новой техники, в честь технического прогресса. Объявление эры «оздоровления» капитализма и несокрушимой прочности капиталистической стабилизации…

Так обстояло дело вчера.

А какова картина теперь? Теперь – экономический кризис почти во всех промышленных странах мира. Теперь – сельскохозяйственный кризис во всех аграрных странах. Вместо «процветания» – нищета масс и колоссальный рост безработицы. Вместо подъема сельского хозяйства – разорение миллионных масс крестьянства. Рушатся иллюзии насчет всемогущества капитализма вообще, всемогущества североамериканского капитализма в особенности. Все слабее становятся победные песни в честь доллара и технического прогресса. Все сильнее становятся пессимистические завывания насчет «ошибок» капитализма…

Такова картина теперь…

Я думаю, что нет необходимости особенно останавливаться на цифровых данных, демонстрирующих наличие кризиса. О том, что кризис существует, теперь уже не спорят…

Теперь, когда мировой экономический кризис развертывает свое разрушительное действие, спуская ко дну целые слои средних и мелких капиталистов, разоряя целые группы служащих и фермеров и обрекая на снижение уровня жизни – все спрашивают: где причина кризиса, в чем его основа, как с ним бороться, как его уничтожить? Измышляются самые разнообразные «теории» кризиса. Предлагаются целые проекты «смягчения», «предупреждения», «ликвидации» кризиса. Оппозиция кивает на правительство, которое, оказывается, «не приняло всех мер» для предупреждения кризиса. Демократы обвиняют республиканцев, республиканцы – демократов, а все вместе – Федеральную резервную систему, которая не сумела «обуздать» кризис…

Нынешний кризис нельзя рассматривать как простое повторение старых кризисов. Он происходит и развертывается в некоторых новых условиях, которые необходимо выявить, чтобы получить полную картину кризиса. Он усложняется и углубляется целым рядом обстоятельств, без упоминания которых невозможно составить себе ясное представление о нынешнем экономическом кризисе.

Что это за особые обстоятельства?..

1. Кризис сильнее всего поразил главную страну капитализма, его цитадель, США, сосредоточивающие в своих руках не менее половины всего производства и потребления всех стран мира…

2. Нынешний капитализм, в отличие от старого капитализма, является капитализмом монополистическим…

Не может быть никакого сомнения, что в связи с развивающимся кризисом борьба за рынки сбыта, за сырье, за вывоз капитала будет усиливаться с каждым месяцем, с каждым днем.

Средства борьбы: таможенная политика, дешевый товар, дешевый кредит, перегруппировка сил и новые военно-политические союзы, рост вооружений и подготовка к новым войнам, наконец – война.

Я говорил о кризисе, охватившем все отрасли производства. Но есть одна отрасль, которая не захвачена кризисом. Эта отрасль – военная промышленность. Она все время растет, несмотря на кризис. Различные государства бешено вооружаются и перевооружаются. Для чего? Конечно, не для беседы, а для войны. А война нужна, так как она есть единственное средство для передела мира, для передела рынков сбыта, источников сырья, сфер приложения капитала.

Вполне понятно, что в этой обстановке так называемый пацифизм доживает последние дни, ООН гниет заживо, «проекты разоружения» проваливаются в пропасть, а конференции по сокращению вооружений превращаются в конференции по обновлению и расширению вооружений.

Это значит, что опасность войны будет нарастать ускоренным темпом.

Актуально? Весьма. Как вчера сказано. Кто сказал? Очень известный человек.

Вы только что познакомились с отрывком из Политического отчета Центрального Комитета XVI съезду ВКП(б). Его прочитал в Москве Иосиф Виссарионович Сталин 27 июня 1930 года[2]. Восемьдесят один год уже прошел с тех пор, а в мире ничего не изменилось…[3]

Глава 1

Как Сталин мешал воевать нашей армии

Я мог бы привести здесь много других таких же документов, свидетельствующих о роли Ставки и Верховного главнокомандующего в руководстве фронтами. Все это также говорит о том, что Верховный главнокомандующий как организатор и руководитель действий наших войск был на высоте.

Маршал А. М. Василевский

Из Кремля я вернулся весь во власти новых впечатлений. Я понял, что во главе наших Вооруженных Сил стоит не только выдающийся политический деятель современности, но также и хорошо подготовленный в вопросах военной теории и практики военачальник.

Маршал И. X. Баграмян

Возглавляя нашу страну на протяжении почти тридцати лет[4], Иосиф Виссарионович Сталин совершил много поступков, о которых до сих пор спорят историки и потомки. Безусловно, главный из них – это победа в Великой Отечественной и Второй мировой войне. Народ победил в войне вопреки Сталину – гласит один из любимых постулатов российских либералов. Почему они так любят говорить эту фразу? Потому что звучит она очень красиво. Вроде как и народу отдали должное, и героев грязью не мазали, и цель достигнута. Во всем виноват «кровавый» Сталин. Даже в победе он виноват. Мог ведь победить быстро и «дешево», а побеждал долго и кроваво.

А мог ли?

Давайте разбираться. Как всегда – с помощью документов и воспоминаний тех, кто стал героем этой самой страшной войны нашего народа. А не с помощью злонамеренных искажений и фальсификаций, которые сознательно делали и делают борцы с памятью того, кто спас Россию от Гитлера. Что значит «вопреки Сталину» победили Красная армия и весь народ? Это значит, что Сталин не руководил армией, не руководил боевыми действиями, а просто-напросто мешал. Мешал военным воевать, мешал труженикам тыла производить танки и снаряды. Мешал конструкторам создавать новые образцы оружия. И еще много чего вредного делал Сталин, по мнению «сванидзе» и «млечиных». И без него советский народ победил бы быстрее.

Давайте вспомним нашу российскую историю. В 1914–1918 годах русская армия воевала с той же самой Германией. И проиграла, как это ни горько признать. Проиграла потому, что «борцы за свободу», получавшие из-за границы финансирование и контактировавшие с иностранными разведками, устроили в стране государственный переворот, вошедший в нашу историю под названием «Февральская революция». Потом приняли Приказ № 1, разрушивший дисциплину в армии, затем шельмовали и клеветали на защитников Родины[5]. И довели дело до полного развала Императорской армии, а вместе с ней и России.

Но ведь кайзеровская Германия была куда как слабее Германии гитлеровской. Просто на карту посмотрите: даже союзник кайзера Австро-Венгрия была большей частью включена в Третий рейх. Своей меньшей частью (Венгрия + Словакия) просто была союзником фюрера. То есть Германия образца 1941 года была значительно сильнее себя самой образца 1914 года. При этом война на Западном фронте немцами велась в Первую мировую всерьез, на победу. В 1914–1918 годах во Франции и Бельгии полегло около 1,8 миллиона германских солдат. В 1940 году разгром Бельгии, Голландии и Франции стоил рейху 28 тысяч убитых[6]. После того как фюрер за месяц и двенадцать дней поставил французов на колени, его генералы и рядовые солдаты стали относиться к нему с огромным уважением. Они искренне верили, что Гитлер гений. Ему ведь удалось почти без жертв сделать то, что не смог сделать кайзер в начале XX века.

Военная машина, которую построил Адольф Гитлер, была самой сильной в истории немецкого государства. Об этом нельзя забывать – иначе оценка подвига, совершенного Советским Союзом, Сталиным и нашим народом, может быть искажена. Эту невиданную махину победила русская Красная армия. Она сделала то, чего не сделала русская Императорская армия – не сделала из-за предательского удара в спину. Когда вам опять скажут про победу в войне «вопреки Сталину», задайте говорящему эту глупость один вопрос: почему Россия не победила в 1917 году вопреки Николаю II? Вопреки предательству части его родственников и его генералов, вопреки слабоволию его министров, почему не победили мы тогда, в 1917-м?

Потому что половина успеха страны зависит от ее руководителя. Даже не половина – 80 % успеха от этого зависит. Чем была бы французская армия без Наполеона? Совсем другой армией. Во время борьбы с Бонапартом, уже под его «закат», когда и армия у него стала небольшой, союзные генералы вполне серьезно считали, что ее численность при условии командования Наполеона можно считать удвоившейся. Но Франция проиграла, даже имея во главе своих сил военного гения. Почему не победила Франция в 1812–1815 годах вопреки Наполеону? Отчего не победила Германия вопреки Гитлеру? Чтобы ответить, нужно вспомнить, что любая победа складывается из множества факторов. Тут и материальное оснащение войск, и их боевой дух, и уровень руководства армией на местах. И конечно же, стратегическое командование вооруженными силами страны.

Никогда в истории не было случая, чтобы армия победила вопреки своему полководцу. Никогда не было случая, чтобы страна победила вопреки тому, кто ее возглавлял. Утверждать обратное – это все равно что пытаться доказать, что поезд «Сапсан» из Москвы в Санкт-Петербург пришел по расписанию вопреки воле его машиниста. За четыре часа, со скоростью более 200 километров в час. И вопреки.

Как машинист ни мешал поезду, состав все же пришел вовремя. Ясно, что такого быть не может. А ведь государственный механизм – вещь куда более сложная и тонкая, чем самый современный железнодорожный состав. И если у государственного руля стоит недоумок или напыщенный фанфарон, совершенно не умеющий управлять, то у страны самые печальные перспективы. И уж конечно держава, управляемая плохим и бестолковым руководителем, не сможет выиграть самую страшную войну в истории человечества. Даже как-то странно, что эту очевидную истину еще надо кому-то доказывать. Роль личности в истории еще никто не отменял.

Но вернемся в область фактов. Уйдем из области эмоций, в которую нас так настойчиво стараются затащить либеральные фальсификаторы истории. Давайте разбираться, как же воевал Сталин. И как он «мешал» Советскому Союзу громить нацистскую Германию. Начнем с неприятного факта: в первые годы войны немцы воевали лучше. Красная армия стала тем мощным слаженным организмом, который сломил хребет фашизму и паровым катком покатился на Запад, лишь в 1944 году. Начался этот процесс с середины 1943 года. А в начале войны воевали мы хуже немцев. Это правда, и об этом надо сказать. Почему же так было? Неужели Сталин заставлял?

О причинах трагедии 1941 года нужно говорить особо[7]. Разгром армий у границы привел к целой цепи непоправимых последствий. Итогом этого стали немецкие мотоциклисты на окраине Химок и огромные жертвы, принесенные для спасения столицы и страны. А теперь вопрос вам, уважаемые читатели. Как вы думаете, когда Адольф Гитлер мог написать такие слова в своем приказе по армии: «Командиры и офицеры должны, путем личного участия в боях, заставлять солдат оказывать фанатичное сопротивление на занимаемых позициях, вне зависимости от прорыва противника на флангах или в тылу»?[8] Когда Гитлер категорически запретил отводить войска на тыловые позиции и вместо этого отдал приказ держаться любой ценой? Нет, не в 1944-м и даже не в 1945-м. Этот приказ Гитлер отдал в декабре 1941 года, когда мощный удар наших войск отбросил нацистов от Москвы. И тут казалось, что гитлеровский вермахт вот-вот повторит судьбу наполеоновской армии: замерзшие танки и машины, солдаты в шинелях на «рыбьем меху». Подумав, что 1812 год повторяется, Сталин настаивал на активных наступательных действиях, чтобы добить гибнущего, как ему казалось, противника. Немцы и вправду побежали, теряя тяжелое вооружение. Остановил бегство, которое обязательно бы закончилось катастрофой, тот самый категорический приказ Гитлера[9]. Не Сталин, а Гитлер впервые запретил любое отступление[10]. Не в советской, а в немецкой армии впервые создали штрафные подразделения. Германская армия обзавелась ими зимой 1941-го, а Красная армия – лишь летом 1942 года. И почему нам об этом не говорят наши либеральные историки? Не догадываетесь?

Между тем лучше всех об этом сказал… сам Сталин. И не в секретной речи, а в совершенно открытом и часто цитируемом документе. Приказе Народного комиссара обороны Союза ССР № 227. Том самом – «Ни шагу назад». Дата – 28 июля 1942 года.

После своего зимнего отступления под напором Красной армии, когда в немецких войсках расшаталась дисциплина, немцы для восстановления дисциплины приняли некоторые суровые меры, приведшие к неплохим результатам. Они сформировали 100 штрафных рот из бойцов, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, поставили их на опасные участки фронта и приказали им искупить кровью свои грехи. Они сформировали далее около десятка штрафных батальонов из командиров, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, лишили их орденов, поставили их на еще более опасные участки фронта и приказали им искупить свои грехи. Они сформировали, наконец, специальные отряды заграждения, поставили их позади неустойчивых дивизий и велели им расстреливать на месте паникеров в случае попытки самовольного оставления позиций и в случае попытки сдаться в плен. Как известно, эти меры возымели свое действие, и теперь немецкие войска дерутся лучше, чем они дрались зимой. И вот получается, что немецкие войска имеют хорошую дисциплину, хотя у них нет возвышенной цели защиты своей родины, а есть лишь одна грабительская цель – покорить чужую страну, а наши войска, имеющие цель защиты своей поруганной Родины, не имеют такой дисциплины и терпят ввиду этого поражение. Не следует ли нам поучиться в этом деле у наших врагов, как учились в прошлом наши предки у врагов и одерживали потом над ними победу? Я думаю, что следует[11].

И только после этого появились штрафники и заградотряды в нашей армии. Именно так: сначала у немцев, потом у нас. Так вот, под впечатлением катастрофы немцев зимой 1941–1942 года Сталин решил добить их весенним наступлением. Но вместо разгрома германская армия оказалась под стенами Сталинграда и на Кавказе. Немцы стояли буквально в двух шагах от конечных целей, описанных в уже практически забытом плане «Барбаросса».

Вот теперь самое время посмотреть, как Сталин руководил боевыми действиями.

23 июля 1942 года. Запись переговоров по прямому проводу И. В. Сталина с командованием Сталинградского фронта.

СТАЛИН. Требую, чтобы оборонительный рубеж западнее Дона от Клетская через Рожковская до Нижне-Калиновка был сохранен в наших руках беспрекословно. Противника, вклинившегося в этот рубеж в районе действия гвардейской дивизии, уничтожить во что бы то ни стало. У вас есть для этого силы, и вы должны это сделать. Категорически воспрещаю отход от указанного оборонительного рубежа. Требую не жалеть никаких жертв ради удержания этого рубежа. Всё. Всё ли понятно, есть ли замечания?

ГОРДОВ. Всё понятно. Приступаем к выполнению ваших указаний.

СТАЛИН. Исполняйте, прошу товарища Гордова через каждые три-четыре часа присылать краткие сообщения по телеграфу или по радио в Генштаб о положении дел.

ГОРДОВ. Только что получено донесение от Колпакчи, что танки противника до 50 единиц прорвались в направлении Калмыков, Майнолин и через совхоз Копанья в направлении совхоза Первомай. Положение уточним, доложим о ликвидации прорвавшегося противника. Всё.

СТАЛИН. А что, разве у вас нет танков на правом фланге? Что делает наша авиация? Стыдно отступать перед 50 танками немцев-мерзавцев, имея на фронте около 900 танков. Все.

ГОРДОВ. Все понятно, примем меры ликвидировать прорвавшуюся группу танков противника.

СТАЛИН. Всего хорошего, желаю успеха.

ГОРДОВ. Всего хорошего, спасибо, до свидания. Гордов, Хрущев, Бодин. Всё.

СТАЛИН. Там ли товарищ Гордов?

СТАЛИНГРАД. Нет, он уже ушел.

СТАЛИН. Передайте Гордову следующее: имейте в виду, что Колпакчи очень нервный и впечатлительный человек, хорошо бы направить к Колпакчи кого-либо покрепче для поддержания духа, а если Гордов сам выедет к нему, будет еще лучше. Немедленно вручить эту записку Гордову.

[ГОРДОВ.] Гордов у аппарата. Да, записку всю получил. Все понятно[12].

Сталин чуть не уговаривает своих генералов не отступать и просит помочь чересчур впечатлительному генералу Колпакчи[13]. А через шесть дней после этих «уговоров» выпускает знаменитый 227-й приказ.

На следующий же день после вышеуказанного разговора с Гордовым, 24 июля 1942 года, Ставка Верховного главнокомандования выпускает директиву: «Опыт боев показывает, что управление войсками остается у нас на недопустимо низком уровне… Управление войсками осуществляется до тех пор, пока существует проволочная связь, но стоит только нарушиться проводной связи, как сразу же теряется и управление. Радиосредствами связи пользуются по-прежнему неохотно, вынужденно, о радиостанциях не заботятся, держат их далеко от командных пунктов, а иногда и при вторых эшелонах штабов. Подготовке радистов уделяется недостаточно внимания, радисты наши в большинстве работают медленно и слабо знают технику радиосвязи»[14].

А дальше Верховный главнокомандующий русской армией приказывает… пользоваться радиосвязью. Вдумайтесь: Сталин учит военных, что нужно пользоваться радиостанциями, которые у них есть, но простаивают! И, зная своих генералов и полковников, оформляет такие элементарные требования ПРИКАЗОМ! Директивой Ставки, которая обязательна к исполнению! О чем это нам говорит? О том, что летом 1942 года наша армия еще ой как далека от совершенства. И пользование радиосвязью в ней станет нормой не вопреки, а благодаря Сталину.

А вот еще один вопиющий пример низкого уровня боевой подготовки нашей армии. И еще один пример, как не вопреки, а благодаря Сталину эти недостатки осознавались и проблема решалась в максимально короткие сроки. В начале сентября 1942 года представитель Ставки ВГК генерал армии Жуков, секретарь ЦК ВКП(б) Маленков и командующий ВВС КА генерал А. А. Новиков подали на имя Верховного главнокомандующего И. В. Сталина докладную записку.

В течение последних шести-семи дней наблюдали действие нашей истребительной авиации. На основании многочисленных фактов пришли к убеждению, что наша истребительная авиация работает очень плохо. Наши истребители даже в тех случаях, когда их в несколько раз больше, чем истребителей противника, в бой с последними не вступают. В тех случаях, когда наши истребители выполняют задачу прикрытия штурмовиков, они также в бой с истребителями противника не вступают, и последние безнаказанно атакуют штурмовиков, сбивают их, а наши истребители летают в стороне, а часто и просто уходят на свои аэродромы. То, что мы вам докладываем, к сожалению, является не отдельными фактами. Такое позорное поведение истребителей наши войска наблюдают ежедневно. Мы лично видели не менее десяти таких фактов. Ни одного случая хорошего поведения истребителей не наблюдали…[15]

Сталин реагирует немедленно. 9 сентября 1942 года появляется приказ «Об установлении понятия боевого вылета для истребителей» (№ 0685), в котором Верховному главнокомандующему приходится… учить летчиков-истребителей не бросать штурмовики и бомбардировщики! И объяснять, что нужно сражаться с германскими самолетами! Это тяжело читать, это сложно представить, но на втором году войны элементарные вещи приходилось объяснять в форме ПРИКАЗА Народного комиссара обороны И. В. Сталина!

1. Считать боевым вылетом для истребителей только такой вылет, при котором истребители имели встречу с воздушным противником и вели с ним воздушный бой, а при выполнении задачи по прикрытию штурмовиков и бомбардировщиков считать боевым вылетом для истребителей только такой вылет, при котором штурмовики и бомбардировщики при выполнении боевой задачи не имели потерь от атак истребителей противника. […]

3. Выплату за боевые вылеты и представления к правительственным наградам впредь производить, строго руководствуясь пунктами 1 и 2 настоящего приказа.

4. Летчиков-истребителей, уклоняющихся от боя с воздушным противником, предавать суду и переводить в штрафные части – в пехоту.

5. Приказ объявить всем истребителям под расписку…[16]

Тот же сентябрь 1942 года. И еще один удивительный факт. Его мы узнаем из описания одного из выдающихся танкистов СССР, Героя Советского Союза, маршала бронетанковых войск Михаила Ефимовича Катукова. Именно Сталин учил танковых командиров… стрелять на ходу из своих боевых машин. И это было не в начале войны, а более чем через год после ее начала – Катукова пригласили к Сталину 17 сентября 1942 года. Вообще в общении с боевыми командирами Сталин лучше понимал потребности армии. Например, по итогам беседы с Катуковым изменился и порядок награждения в Красной армии. И слова танкового командира были одной из причин принятия такого решения[17].

– Подумаем, – сказал Иосиф Виссарионович и снова перевел наш разговор на боевые дела, чисто танковые. Спросил: – Стреляют танкисты с ходу?

Я ответил, что нет, не стреляют.

– Почему? – Верховный пристально посмотрел на меня.

– Меткость с ходу плохая, и снаряды жалеем, – ответил я. – Ведь наши заявки на боеприпасы полностью не удовлетворяются.

Сталин остановился, посмотрел на меня в упор и заговорил четко, разделяя паузами каждое слово:

– Скажите, товарищ Катуков, пожалуйста, во время атаки бить по немецким батареям надо? Надо. И кому в первую очередь? Конечно танкистам, которым вражеские пушки мешают продвигаться вперед. Пусть даже ваши снаряды не попадают прямо в пушки противника, а рвутся неподалеку. Как в такой обстановке будут стрелять немцы?

– Конечно, меткость огня у противника снизится.

– Вот это и нужно, – подхватил Сталин. – Стреляйте с ходу, снаряды дадим, теперь у нас будут снаряды[18].

Декабрь 1942 года. Идет активная ликвидация окруженной под Сталинградом армии фельдмаршала Паулюса. Но идет медленно.

И причина не только в отчаянном сопротивлении немцев, но и в прямых ошибках советского командования. Об этом говорит телеграмма Сталина, направленная будущему маршалу Василевскому:

Тов. Михайлову. Ваша задача состоит в том, чтобы объединять действия Иванова и Донцова[19]. До сего времени у вас, однако, получается разъединение, а не объединение. Вопреки вашему приказу, 2 и 3 числа наступал Иванов, а Донцов не был в состоянии наступать. Противник получил возможность маневра. 4 будет наступать Донцов, а Иванов окажется не в состоянии наступать. Противник опять получает возможность маневрировать. Прошу вас впредь не допускать таких ошибок. Раньше чем издать приказ о совместном наступлении Иванова и Донцова, нужно проверить, в состоянии ли они наступать. 4.XII.1942 г. 7 час. 06 мин. Васильев[20][21].

Сталин объясняет не кому-нибудь, а Василевскому, начальнику своего Генштаба, то, что должен знать каждый курсант. Наступать надо одновременно, не давая противнику возможности отражать удары по частям. Так вопреки или благодаря Сталину удалось разгромить фашистов в Сталинграде? Надо отдать должное нашим генералам и маршалам – подавляющее большинство из них оставили честные мемуары. Рассказывая правду в то время, когда Никита Хрущев требовал от них совсем другого[22]. Вот лишь несколько высказываний ведущих советских военачальников о Сталине[23].

«Мне рассказывал чрезвычайный и полномочный посол В. Семенов, что на большом собрании в Кремле Хрущев заявил: “Здесь присутствует начальник Генерального штаба Соколовский, он подтвердит, что Сталин не разбирался в военных вопросах. Правильно я говорю?” “Никак нет, Никита Сергеевич” – ответил маршал Советского Союза В. Соколовский»[24].

«…B некоторых книгах у нас получила хождение версия, будто И. В. Сталин руководил боевыми операциями “по глобусу” Ничего более нелепого мне никогда не приходилось читать… Даже в стратегических военных вопросах И. В. Сталин не руководствовался ориентировкой “по глобусу”. Тем более смешно говорить это применительно к вопросам тактическим, а они его тоже интересовали, и немало», – написал в своих мемуарах маршал Мерецков[25]. Его слова звучат очень весомо. Потому что на второй день войны, 23 июня 1941 года, он был назначен постоянным советником при Ставке Главного командования и вылетел в Москву. Едва придя в свой кабинет, в 19:45 24 июня по звонку выехал к Сталину в Кремль. В приемной он был арестован, и освободили его только в сентябре 1941 года. А в заключении Мерецкова били…[26]

«Когда Хрущев попросил Рокоссовского написать какую-нибудь гадость о Сталине, тот ему ответил: “Товарищ Сталин для меня святой”. На другой день Константин Константинович пришел на работу, а в его кабинете, в его кресле уже сидит Москаленко и протягивает ему решение о его снятии»[27].

«Хорошие отношения были у меня с Н. С. Хрущевым и в первые послевоенные годы. Но они резко изменились после того, как я не поддержал его высказывания о том, что И. В. Сталин не разбирался в оперативно-стратегических вопросах и неквалифицированно руководил действиями войск как Верховный главнокомандующий. Я до сих пор не могу понять, как он мог это утверждать. Будучи членом Политбюро ЦК партии и членом военного совета ряда фронтов, Н. С. Хрущев не мог не знать, как был высок авторитет Ставки и Сталина в вопросах ведения военных действий. Он также не мог не знать, что командующие фронтами и армиями с большим уважением относились к Ставке, Сталину и ценили их за исключительную компетентность руководства вооруженной борьбой», – пишет в своих мемуарах маршал Василевский[28]. В другом месте своей книги он делает еще более интересное признание: «Нелишним будет вновь подчеркнуть, что Ставка Верховного главнокомандования не только помогала фронтам, но зачастую и учила их искусству побеждать. Подтверждением этому могут служить приведенные мною в ряде глав книги архивные документы»[29].

Вот фрагмент документа, о котором говорит Василевский, направленного в адрес командующих фронтами в период подготовки сталинградского контрнаступления: «При проведении наступательных операций командующие фронтов и армий иногда смотрят на установленные для них разграничительные линии как на забор и как на перегородку, которые не могут нарушаться, хотя бы этого требовали интересы дела и меняющаяся в ходе операции обстановка. В результате наши армии при наступлении идут вперед прямо перед собой, в пределах своих разграничительных линий, не обращая внимания на своих соседей, без маневра, который вызывается обстановкой, без помощи друг друга и тем облегчают маневр противнику и предоставляют ему возможности бить нас по частям»[30].

Вот так – «смотрят на установленные для них разграничительные линии как на забор и как на перегородку, которые не могут нарушаться». Напомню – это осень 1942 года. Казалось бы, провоевав больше года, можно уже и понимание иметь. Но нет – Ставка вновь терпеливо учит генералов достаточно простым вещам.

Вот еще один показательный эпизод из того же периода – ликвидация сталинградской группировки немцев. Его описал в своих мемуарах блестящий авиаконструктор Александр Яковлев.

В конце декабря 1942 года поздним вечером сидели мы с наркомом в его кабинете, занимались делами. Звонит Сталин:

– Наши танковые части прорвались в районе станции Тацинская, захватили аэродром, где находится 300 немецких самолетов. Этим частям долго задерживаться нельзя, им предстоит отойти на другие позиции, и поэтому необходимо в самый короткий срок вывести из строя все находящиеся там самолеты. Каким способом вы посоветуете вывести из строя вражеские самолеты, чтобы их потом невозможно было восстановить? Учтите, что там нет авиационных специалистов, одни танкисты.

Шахурин сказал:

– Сейчас подумаем и доложим.

Мы стали думать, как и что сделать. Перебрали разные способы: разбить картеры моторов, проколоть покрышки, поджечь самолеты.

Но потом решили, что не так просто поджечь зимой, ночью, самолет не авиационному специалисту: нужно знать, куда подойти, где открыть кран, как пустить бензин и поджечь его. То же самое разбить картер мотора – надо снять капот и знать, куда ударить. В конце концов пришли к выводу, что самый надежный способ – проехаться танками по хвостам самолетов. Изуродовать, измять хвосты, и все. Самолеты надолго выйдут из строя[31].

Как видите, к Сталину обращались даже за решением вопроса, как быстро вывести из строя три сотни вражеских самолетов…

1943 год. Гитлер пытается переломить ход войны и начинает наступление на Курской дуге. А что Сталин?

Верховный главнокомандующий очень внимательно следил за ходом фронтовых событий, быстро реагировал на все изменения в них и твердо держал управление войсками в своих руках. В ночь на 22 августа А. И. Антонов ознакомил меня с директивой, отправленной командующему Воронежским фронтом Н. Ф. Ватутину: «События последних дней показали, что Вы не учли опыта прошлого и продолжаете повторять старые ошибки, как при планировании, так и при проведении операций. Стремление к наступлению всюду и к овладению возможно большей территорией, без закрепления успеха и прочного обеспечения флангов ударных группировок, является наступлением огульного характера. Такое наступление приводит к распылению сил и средств и дает возможность противнику наносить удары во фланг и тыл нашим далеко продвинувшимся вперед и не обеспеченным с флангов группировкам и бить их по частям… Я еще раз вынужден указать Вам на недопустимые ошибки, неоднократно повторяемые Вами при проведении операций…

И. Сталин».[32]

Сталин не только внимательно следил за боевыми действиями и наставлял своих генералов. Он был готов быстро принять решение, поговорив с тем, кто находился в гуще событий. Вот как описывает принятие Сталиным важного решения во время битвы на Курской дуге упомянутый уже нами танковый генерал Михаил Катуков. Суть вопроса такова – новейшие немецкие танки «тигры» и «пантеры», идущие на острие немецкого удара, превосходят наши Т-34. В открытом бою потери наших танков огромны, и в этот момент Катуков получает приказ идти в атаку – начать встречный танковый бой. Это может закончиться катастрофой[33].

Но едва переступил порог избы, как начальник связи каким-то особенно значительным тоном доложил:

– Из Ставки… Товарищ Сталин.

Не без волнения взял я трубку.

– Здравствуйте, Катуков! – раздался хорошо знакомый голос. – Доложите обстановку!

Я рассказал главнокомандующему о том, что видел на поле боя собственными глазами.

– По-моему, – сказал я, – мы поторопились с контрударом. Враг располагает большими неизрасходованными резервами, в том числе танковыми.

– Что вы предлагаете?

– Пока целесообразно использовать танки для ведения огня с места, зарыв их в землю или поставив в засады. Тогда мы могли бы подпускать машины врага на расстояние триста-четыреста метров и уничтожать их прицельным огнем.

Сталин некоторое время молчал.

– Хорошо, – сказал он наконец. – Вы наносить контрудар не будете. Об этом вам позвонит Ватутин.

Вскоре командующий фронтом позвонил мне и сообщил, что контрудар отменяется. Я вовсе не утверждаю, что именно мое мнение легло в основу приказа. Скорее всего, оно просто совпало с мнением представителя Ставки и командования фронта[34].

А вот как Сталин следил за операцией по освобождению Крыма, которую проводил все тот же Василевский в январе 1944 года. Этот эпизод характерен тем, что показывает нам, что Сталин требовал от своих подчиненных «экономить» жизни солдат и избегать ненужных потерь. Штурм в лоб, эскадроны на пулеметы, полки без артподготовки посылать в бой Сталин никогда не требовал и всегда жестко ругал за такую расточительность крови своих солдат.

На этот раз нагоняй получали Петров и Ворошилов:

Из действий Приморской армии видно, что главные усилия армии направлены сейчас на овладение г. Керчь путем уличных тяжелых боев. Бои в городе приводят к большим потерям в живой силе и затрудняют использование имеющихся в армии средств усиления – артиллерии, PC, танков, авиации. Ставка Верховного главнокомандования указывает на разницу между Приморской армией и противником, состоящую в том, что Приморская армия имеет значительное преимущество перед противником в численности войск, в артиллерии, в танках и в авиации. Эти преимущества армия теряет, ввязавшись в уличные бои в городе, где противник укрепился, где приходится вести затяжные наступательные бои за каждую улицу и за каждый дом и где нет условий для эффективного использования всех имеющихся средств подавления. Такую тактику командования армии Ставка считает в корне неправильной, выгодной для противника и совершенно невыгодной для нас[35].

И далее приказ – перенести боевые действия в поле. В городе вести лишь вспомогательные операции. Так благодаря или вопреки Сталину уменьшались потери русских солдат?

Когда читаешь директивы Ставки за 1944–1945 годы, разительный контраст с документами начала войны налицо. Уже никого учить пользоваться радиостанциями не нужно, равно как и объяснять истребителям необходимость уничтожать вражеские самолеты. Но руководство войной от этого не становится легче. Просто Ставка и Сталин занимаются чисто военными, а не организационными или воспитательными вопросами.

Перегруппировка и действия войск фронта ведутся крайне медленно; ни на одном из направлений не созданы ударные группы для разгрома немецких войск, уже начавших на некоторых участках отход. На кандалакшском и кестеньгском направлениях наши войска втягиваются во фронтальные бои с частями прикрытия противника и позволяют ему планомерно отходить, вместо того чтобы отрезать пути отхода и разбить его…[36]

В связи с тем, что Вами выведено в резерв армий и фронта уже более половины всех имеющихся у Вас стрелковых дивизий, становится непонятным, как Вами мыслится проведение утвержденной Ставкою операции. Даже до вывода этих дивизий из первой боевой линии поставленная Вами задача выполнена не была. Прошу срочно сообщить, как Вы рассчитываете выполнить задачу при существующем положении[37].

Каких только вопросов не приходилось решать Сталину в период войны! При этом мы сейчас говорим только о военных вопросах. А ведь он руководил еще и партией, и государством. Руководил внешней политикой СССР и секретными службами. И во всем этом круговороте находил время и силы не просто быть в курсе, но и реально руководить боевыми действиями. А ведь вдобавок ко всему этому Сталин еще и командовал партизанским движением! О том, что это была не простая формальность, пишет в своих мемуарах знаменитый партизанский командир Ковпак. У Сталина есть не только время на общение с партизанами – и это даже не самое удивительное. Героев борьбы с фашистами в немецком тылу специально доставили в Москву самолетом на совещание. Удивительно то, что у Сталина есть время на внимательное, неторопливое общение с ними. Тому, что он и во время этой встречи будет подсказывать некоторые решения, направлять и учить, как сделать лучше, вы, уважаемые читатели, думаю, уже не удивляетесь.

Сталин стоял посреди комнаты в костюме, всем известном по портретам. Рядом Ворошилов в маршальской форме.

– Так вот он какой, Ковпак! – сказал товарищ Ворошилов.

Сталин улыбнулся. Он пожал мне руку, поздоровался со всеми и предложил сесть. Я думал, что прием будет очень короткий – ведь какое тяжелое время. Но Сталин не торопился начинать деловой разговор, расспрашивал о наших семьях, поддерживаем ли мы с ними связь и как. Иногда ему приходилось отрываться, подходить к телефонам. Возвращаясь к столу, Сталин повторял вопрос. Он обращался то к одному, то к другому[38].

Но вот взволнованные партизаны успокоились – ведь их, простых людей, принимает глава государства. Теперь Сталин заговорил о партизанских делах.

Вопросов мне задано было товарищем Сталиным много… На вопрос Сталина, как мы вооружены, обмундированы, какой у нас источник пополнения вооружения и боеприпасов, я ответил:

– Один источник, товарищ Сталин, – за счет противника, трофеи.

– Ничего, – сказал Сталин, – теперь мы поможем отечественным вооружением.

Отвечая на вопросы Сталина, мне вдруг показалось, что то, о чем я говорю, ему хорошо известно, что он спрашивает меня не для того, чтобы получить от меня какие-нибудь сведения, – у него их достаточно, – а чтобы навести меня на какую-то мысль, помочь мне самому что-то уяснить. Только потом я понял, к каким выводам он все время незаметно подталкивал меня, и, когда понял, поразился, до чего же это просто, ясно. После того как я ответил на ряд вопросов, Сталин спросил, почему наш отряд стал рейдирующим. Я рассказал о тех выгодах маневренных действий, в которых мы убедились на своем опыте борьбы на Сумщине.

Выслушав это, Сталин задал мне неожиданный вопрос: если все это так, если рейды оправдывают себя, то не можем ли мы совершить рейд на правый берег Днепра. Дело было очень серьезное, ответить сразу я не мог.

– Подумайте, – сказал Сталин и обратился с каким-то вопросом к другому[39].

А суть дела такова – Ставке нужно начать партизанские действия на Правобережной Украине. Военная обстановка этого требует. А наши партизаны в этом районе не оперируют. Можно ведь просто приказать, но Сталин действует по-другому. Много тоньше.

О выходе на Правобережную Украину у нас никогда не заходило речи. Мы не смели и мечтать об этом… Сначала мы не выходили из пределов района, потом рейдировали уже по всей северной части Сумской области, а теперь мы вышли уже и из пределов Сумщины.

Так что ничего неожиданного в предложении товарища Сталина нет. Просто он сделал из нашего опыта выводы, которых мы сами не смогли сделать, направляет нас туда, куда сейчас, видимо, нужнее всего… Сталин, разговаривавший в это время с другим, мельком взглянул на меня, сразу, должно быть, по моему виду понял, что я могу уже ответить, жду, когда он обратится ко мне. Меня страшно поразило, когда он вдруг, повернувшись ко мне, сказал:

– Пожалуйста, я слушаю вас, товарищ Ковпак.

– Я думаю, товарищ Сталин, – сказал я, – что выйти на правый берег Днепра мы можем.

– А что вам нужно для этого? – спросил Сталин.

Я ответил, что больше всего нам нужны будут пушки, автоматы, противотанковые ружья.

– Все будет, – сказал Сталин и приказал мне тут же составить заявку на все, что требуется для рейда на Правобережье[40].

Написав заявку, Ковпак, как он сам пишет, «ужаснулся». Партизаны мыслили категориями «самолето-вылетов». Сколько самолетов должно прилететь, чтобы весь нужный груз доставить. Цифра всего необходимого огромна. И потом товарищ Ковпак свою записку урезал, решив, что столько сейчас просить невозможно. Что сказал бы руководитель, который весьма поверхностно знаком с вопросом? Кто не знает, сколько амуниции, одежды и оружия требуется для рейда большого воинского соединения? Согласился бы. И дал бы столько, сколько попросил Ковпак. Ему же виднее, сколько и чего нужно его партизанскому отряду. Но Сталин ведет себя иначе.

Произошло совсем по-другому. Взглянув на поданную мной бумажку, Сталин спросил:

– Разве это вас обеспечит?

А когда я сказал, что не решился просить большего, Сталин вернул мне заявку и приказал составить заново.

– Мы можем дать все, что нужно, – сказал он.

Пересоставляя заявку, я подумал, что было бы очень хорошо получить для бойцов сапоги, но решил, что это будет уже чересчур, и вместо сапог попросил ботинки. Сталин, прочитав новую заявку, тотчас вычеркнул ботинки. Ну вот, а я еще хотел сапоги просить! Но не успел я выругать себя, как над зачеркнутым словом «ботинки» рукой Сталина было написано «сапоги». Разговаривал с нами товарищ Сталин так, как будто времени у него много, не торопил нас, давал нам спокойно собраться с мыслями, а решал все тут же, при нас, не откладывая ни на минуту[41].

Так что – вопреки или благодаря Сталину мы победили в Великой Отечественной войне? Когда Хрущеву понадобилось облить грязью имя Сталина, тогда и начали выдумывать небылицы о том, что Сталин-де совершенно не разбирался в военных вопросах. А когда фронтовики и маршалы-победители начали уходить из жизни, тогда эта ложь массово перекочевала на страницы книг и в эпизоды кинофильмов. Не стали бы врать генералы и маршалы. Тот же Василевский, в своих мемуарах рассказывающий о Сталине много и правдиво. А ведь Сталин был жестким руководителем. И Василевский не был его любимчиком. У Сталина в деле любимчиков не бывало. Одинаковая требовательность ко всем.

Маршалу Василевскому. Сейчас уже 3 часа 30 минут 17 августа, а Вы еще не изволили прислать в Ставку донесение об итогах операции за 16 августа и о Вашей оценке обстановки. Я давно уже обязал Вас как уполномоченного Ставки обязательно присылать в Ставку к исходу каждого дня операции специальные донесения. Вы почти каждый раз забывали об этой своей обязанности и не присылали в Ставку донесений. 16 августа является первым днем важной операции на Юго-Западном фронте, где Вы состоите уполномоченным Ставки. И вот Вы опять изволили забыть о своем долге перед Ставкой и не присылаете в Ставку донесений. Последний раз предупреждаю Вас, что в случае, если Вы хоть раз еще позволите забыть о своем долге перед Ставкой, Вы будете отстранены от должности начальника Генерального штаба и будете отозваны с фронта… И. Сталин[42].

«Эта телеграмма потрясла меня, – пишет в своих воспоминаниях Василевский. – За все годы своей военной службы я не получил ни одного даже мелкого замечания или упрека в свой адрес. Вся моя вина в данном случае состояла в том, что 16 августа, находясь в войсках армии В. В. Глаголева в качестве представителя Ставки, я действительно на несколько часов задержал очередное донесение. На протяжении всей своей работы с И. В. Сталиным, особенно в период Великой Отечественной войны, я неизменно чувствовал его внимание, я бы даже сказал, чрезмерную заботу, как мне казалось, далеко мной не заслуженные. Что же произошло?»[43]

Действительно, что же произошло? Маршал Василевский в своих мемуарах честно признается, что несколько раз действительно отправлял поздно или чуть поздновато отчеты Сталину. И получал нагоняи. Но в тот раз, в битве под Курском, он все отправил вовремя. И тут такая телеграмма! Оказалось, что доклад Василевского был получен Генштабом и позже был доложен Сталину. Задержка произошла именно в Генштабе, но Сталин, не знавший, что Василевский уже отправил отчет, жестко отругал того, кого он ошибочно счел виновным. Но, даже отправляя это гневное послание, Иосиф Виссарионович проявил деликатность. Он указал начальнику Генштаба Антонову (которого, кстати, вместо себя предложил на этот пост Василевский) никого с телеграммой не знакомить и хранить ее текст у себя…

Сталин был одинаково требовательным ко всем. В том числе и к себе самому. И честный Василевский пишет в мемуарах правду, а не то, что хотел услышать Хрущев[44].

Хочу дополнительно сказать несколько слов о И. В. Сталине как Верховном главнокомандующем. Полагаю, что мое служебное положение в годы войны, моя постоянная, чуть ли не повседневная связь со Сталиным и, наконец, мое участие в заседаниях Политбюро ЦК ВКП (б) и Государственного Комитета Обороны, на которых рассматривались те или иные принципиальные вопросы вооруженной борьбы, дает мне право сказать о нем… Оправданно ли было то, что Сталин возглавил Верховное главнокомандование? Ведь он не был профессионально военным деятелем. Безусловно, оправданно… По моему глубокому убеждению, И. В. Сталин, особенно со второй половины Великой Отечественной войны, являлся самой сильной и колоритной фигурой стратегического командования. Он успешно осуществлял руководство фронтами, всеми военными усилиями страны на основе линии партии и был способен оказывать значительное влияние на руководящих политических и военных деятелей союзных стран по войне…[45]

А напоследок – эпизод, показывающий нам одну ситуацию, когда Сталин не руководил военными действиями, но от его действий тем не менее зависела судьба страны. Сфер, которые держал под контролем Сталин, было очень много. А если начать в столбик выписывать проблемы и вопросы, которыми занимался Сталин во время войны, то их количество поражает. Это:

♦ вопросы производства вооружений и амуниции;

♦ вопросы продовольствия и одежды;

♦ вопросы мобилизации и доставки пополнений на фронт;

♦ вопросы производства лекарств и всевозможного медицинского оборудования;

♦ вопросы взаимодействия с союзниками;

♦ тайные операции и разведывательная деятельность на уровне государства.

Обо всем этом заботился Сталин. Его маршалы и генералы должны были только хорошо воевать. А у главы СССР боевые действия были всего лишь одним (возможно, самым важным), но все же не единственным источником забот и проблем.

И ведь он справился. И смог сделать так, чтобы справились другие…

Но, может быть, «грубый солдафон», «кровавый диктатор» Сталин, умел и любил общаться только с теми, кто «проливает кровь»? То есть с военными?

А с тогдашним «креативным классом» он наладить отношений не мог?

Давайте разбираться.

Глава 2

Сталин и деятели культуры

Роль интеллигенции – служебная, довольно почетная, но служебная.

И. В. Сталин

…По всем вопросам литературы, даже самым незначительным, Сталин проявлял совершенно потрясшую меня осведомленность.

К. Симонов

Для большинства людей культура – это развлечение. Почитать книгу, посмотреть фильм, послушать радиоспектакль. Есть люди, для которых культура – это работа. Их гораздо меньше, но не так уж и мало. Писатели, драматурги, актеры, поэты, композиторы. Культура их кормит и дает им бессмертие, если они того достойны. Конечно, культура может быть разной. Может быть отупляющей, «массовой» – в виде мыльного сериала или никчемной книги из серии «Как заработать миллион, ничего не делая». А может быть чем-то уникальным – книгой, открывающей читателю глубины человеческой мысли. Все зависит от самого человека и его выбора. Но для тех, кто «в культуре» не работает, культурная жизнь начинается после жизни «служебной». Работа на первом месте – все остальное после нее. Для товарища Сталина такого вот разделения не существовало. Просто потому, что он работал постоянно и безостановочно. «Вся жизнь Сталина, которую мне довелось наблюдать в течение ряда лет, заключалась в работе. Где бы он ни был – дома, на работе или на отдыхе – работа, работа и работа.

Везде и всюду работа. Везде и всюду дела и люди, люди и люди. Рабочие и ученые, маршалы и солдаты…»[46] Работа на отдыхе. Работа во время отдыха. Работа всегда. Это и был сталинский стиль жизни. Поэтому и культура для Сталина не была просто возможностью отдохнуть и отвлечься, а являлась еще одной сферой для работы. Приятной, интересной – но еще одной рабочей сферой. В которой было необходимо выстроить отношения с людьми, разбирающимися в вопросе. И Сталин в сфере культуры действовал точно так же, как и в любой другой сфере. Старался помочь расти всему полезному, защищая культурные растения от сорняков.

В любое время, в любом народе, в любой стране есть люди, которые оказывают влияние на общественное мнение. Культура и искусство – это и есть та область, где выковываются мысли и ощущения, которые потом передаются народу. И чем выше уровень образования народа, чем выше уровень техники в обществе, тем большую роль в нем играют те, кто может создать образ. Те, кто способны поделиться созданным образом, своими мыслями с согражданами. А это значит, что роль деятелей культуры век от века возрастает.

Одним из первых действий победившей Советской власти была кампания за всеобщую грамотность. Можно по-разному относиться к методам и целям партии большевиков, но нельзя не признать, что такой последовательной и целеустремленной политики в области народного просвещения и ликвидации неграмотности до них в России не проводил никто[47]. Сталин в этом смысле продолжал начатое Лениным. В 1931 году ЦК ВКП(б) принял очередное постановление «О всеобщем обязательном начальном обучении» детей 8-10 лет. Прошло три года, и к 1934-му в РСФСР работало 28 300 школ, 98 % детей учились. К 1939 году грамотными были 89 % населения СССР. Правда, в этот процент советская статистика включала всех, умевших расписываться и читать по слогам, что, однако, не умаляет достигнутого. В 1937 году число учащихся в начальных и средних школах составляло 29,6 миллиона человек, а в 1914-м – всего 8 миллионов[48]. Сегодня грамотность в нашей стране стопроцентная. Но разве читают все сто процентов людей книги? Нет, хотя читают и не по слогам и расписываться умеют виртуозно.

Людей учили читать. Людей научили читать. После чего вплотную встал вопрос: а что же эти люди прочитают? Что будет написано в книгах, которые возьмут в руки поголовно грамотные граждане Советского Союза? История взаимоотношений Сталина и деятелей культуры поистине достойна подробного рассказа.

Первое, что хочется отметить, – сам Сталин был эрудированным во многих областях. Он не был всезнайкой. Если Сталину нужно было в чем-то разобраться, он читал литературу по нужной теме, беседовал со специалистами и быстро начинал ориентироваться в данном вопросе. Культурный же уровень и начитанность Сталина в чисто «гуманитарной сфере» были очень высоки. Об этом говорят почти все мемуаристы, отмечающие не только живой ум генсека, но и его эрудицию в вопросах истории и литературы: «У Сталина была прекрасная память. Он много читал, и первый вопрос, который задавал при встрече: что ты сегодня читаешь, о чем там написано, кто автор? Нужно было на его вопрос ответить: о чем читаешь, кто автор, обязательно, откуда он»[49]. Сталин был частым гостем в Большом театре, слушал оперу, смотрел балет.

В библиотеке Сталина были и философские труды, и классическая литература. Он любил Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Толстого, Лескова. На полках стояли Есенин, Маяковский, Пастернак. Рядом – всевозможные справочники, энциклопедии, словари. Сталин был очень начитан, в самых разных областях. Говоря современным языком, Сталин был эрудитом во многих сферах. «Сталин читал книги, как правило, с карандашом, а чаще всего с несколькими цветными карандашами в руках и на столе. Он подчеркивал многие фразы и абзацы, делал пометки и надписи на полях… Сталин просматривал или читал по несколько книг в день. Он сам говорил некоторым из посетителей своего кабинета, показывая на свежую пачку книг на своем письменном столе: “Это моя дневная норма – страниц 500”. В год набегало, таким образом, до тысячи книг»[50].

Глава СССР блестяще знал историю войн и не просто имел представление обо всех великих сражениях, но и знал их причины, расклад сил и т. д. Так же досконально Сталин знал и литературу. При этом хочется отметить неидеологизированность сталинского вкуса. Будучи вождем коммунистов, Сталин не был поклонником исключительно «красного» искусства. Есть свидетельства, что Сталин еще в 1920-х годах восемнадцать раз (!) посещал пьесу «Дни Турбиных» Михаила Булгакова[51]. В пьесе никаких коммунистов и героических красных командиров нет и в помине. В ней описаны белые офицеры, которые как раз с красными и боролись. Вот что вспоминал об этой пьесе Артем Федорович Сергеев, сын рано погибшего революционера товарища Артема, который фактически воспитывался в семье Сталина, ставшего после гибели товарища Артема приемным отцом мальчику: «Например, после того как мы с Василием посмотрели пьесу “Дни Турбиных” (это было в 1935 году), Сталин нас спрашивает: “Что там видели?”… Я сказал, что не понял: там война, но красных нет, одни белые, но почему-то они воюют, но с кем – не знаю. Сталин говорит: “А знаешь почему? Ведь красные и белые – это самые крайности. А между красными и белыми большая полоса от почти красного до почти белого. Так вот, люди, которые там воюют, одни очень белые, другие чуть-чуть розоватые, но не красные. А сойтись друг с другом они не могут, потому и воюют. Никогда не думай, что можно разделить людей на чисто красных и чисто белых. Таковыми являются только руководители, наиболее грамотные, сознательные люди. А масса идет за теми или другими, часто путается и идет не туда, куда нужно идти”. Вот так Сталин объяснял нам с Василием некоторые вещи»[52].

Никогда Сталин не руководствовался простым принципом «красный – белый» в оценке культурной и воспитательной ценности отдельных произведений и авторов. Пример с Булгаковым очень наглядный. Этого автора нельзя было назвать пролетарским ни при каких условиях. Сегодняшнему жителю России Михаила Булгакова представлять не нужно. Автор романов «Мастер и Маргарита» и «Собачье сердце» прочно вошел в классику русской литературы. Для Советской России 20-х годов Михаил Булгаков был в первую очередь драматургом, автором интересных пьес. Но автором явно буржуазным и чуждым. Ведь вместо воспевания красных командиров, пролетариата и полководческих талантов товарища Троцкого Михаил Булгаков писал о совершенно других вещах. О совести, о долге, о России. Когда сегодня вы слышите возмущенные слова Николая Сванидзе о недопустимости продажи школьных тетрадей с изображением Сталина, вы должны понимать, что травлю Булгакова в свое время начали именно такие «сванидзе». Логика у них во все времена одинаковая – нельзя делать (писать) то, что нельзя.

Сегодня в России Сталин «официально» – персона отрицательная и нежелательная. При огромной симпатии и любви к нему простого народа. Точно такая же ситуация была и в молодом советском государстве. Офицеры, белое дело, старая армия были в новой России нежелательны. При этом для населения страны все это было понятным и родным. Все жили в то время, все мужчины служили в той старой царской армии, многие участвовали и в Гражданской войне. Белые проиграли, но смотреть на них на сцене театра было интересно и волнительно. Роман «Белая гвардия» впервые был опубликован в СССР (не полностью) в журнале «Россия» в 1925 году. На сегодняшний день нет никаких данных, знаком ли был с ним Сталин. Спектакль по пьесе Булгакова смотрел многократно – вот это известно точно. И ведь никто его не заставлял это делать. «Дни Турбиных» не являлись пьесой правильного идеологического направления. Это был просто отлично написанный материал, искренний и пронимающий. Настоящий. Именно поэтому Сталин и говорил своему приемному сыну Артему: «Этот писатель смело показал, что герои были не только на стороне Красной армии. Герои – это те, кто любит свою родину больше жизни. А такие воевали не только на нашей стороне»[53].

Мы имеем четкие свидетельства того, что Сталин пытался помочь Михаилу Булгакову, которого тогдашние ярые «защитники идеалов» активно старались выжить с театральной сцены. В декабре 1928 года тогдашние борцы за чистоту рядов (члены объединения «Пролетарский театр») написали так называемое «революционное письмо» руководству страны: «Уважаемый товарищ Сталин!.. Как расценивать фактическое “наибольшее благоприятствование” наиболее реакционным авторам вроде Булгакова, добившегося постановки четырех явно антисоветских пьес в трех крупнейших театрах Москвы; притом пьес, отнюдь не выдающихся по своим художественным качествам, а стоящих в лучшем случае на среднем уровне?» 2 февраля 1929 года они получили сталинский ответ: «Потому, должно быть, что своих пьес, годных для постановки, не хватает»[54].

Для ретивых блюстителей чистоты рядов Сталин пояснял: «Что касается собственно пьесы “Дни Турбиных” то она не так уж плоха, ибо она дает больше пользы, чем вреда». Потому что благодаря Булгакову весь мир, смотрящий эту пьесу, убеждается, что «даже такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав свое дело окончательно проигранным…»[55] Несмотря на то что Сталин высказался в поддержку Булгакова, гонения на писателя со стороны «коллег» продолжились – к июлю 1929 года его пьесы перестали идти во всех советских театрах. Михаил Булгаков оказался фактически без средств к существованию. Находясь в отчаянном положении, 28 марта 1930 года писатель пишет письмо советскому правительству. В нем он характеризует свое положение словами «ныне я уничтожен», «вещи мои безнадежны», «невозможность писать равносильна для меня погребению заживо»[56].

В конце своего письма, которое является просто криком отчаяния, писатель просит отпустить его за границу, раз на родине он не нужен и не востребован. На фоне самоубийства Владимира Маяковского, который сводит счеты с жизнью 14 апреля 1930 года, заявление Булгакова и его тональность выглядят особенно мрачно. И тогда Сталин поступает для того времени нетипично. Он не вызывает Булгакова к себе, не поручает кому-то заняться этой проблемой. Не откладывая дело в долгий ящик он лично звонит писателю. Звонит через четыре дня после смерти Маяковского – 18 апреля 1930 года. Глава страны звонит гонимому писателю, с которым он лично не знаком.

…8 апреля 1930 года часов в 6–7 вечера он [Булгаков] прибежал, взволнованный, в нашу квартиру (с Шиловским) на Бол. Ржевском и рассказал следующее. Он лег после обеда, как всегда, спать, но тут же раздался телефонный звонок, и Люба [Л. Е. Белозерская, жена писателя] его подозвала, сказав, что это из ЦК спрашивают. М. А. не поверил, решив, что это розыгрыш (тогда это проделывалось), и взъерошенный, раздраженный взялся за трубку и услышал:

– Михаил Афанасьевич Булгаков?

– Да, да.

– Сейчас с вами товарищ Сталин будет говорить.

– Что? Сталин? Сталин?

И тут же услышал голос с явно грузинским акцентом.

– Да, с вами Сталин говорит. Здравствуйте, товарищ Булгаков.

– Здравствуйте, Иосиф Виссарионович.

– Мы ваше письмо получили. Читали с товарищами. Вы будете по нему благоприятный ответ иметь… А, может быть, правда – вы проситесь за границу? Что, мы вам очень надоели?

(М. А. сказал, что он настолько не ожидал подобного вопроса – да он и звонка вообще не ожидал – что растерялся и не сразу ответил):

– Я очень много думал в последнее время – может ли русский писатель жить вне родины. И мне кажется, что не может.

– Вы правы. Я тоже так думаю. Вы где хотите работать? В Художественном театре?

– Да, я хотел бы. Но я говорил об этом, и мне отказали.

– А вы подайте заявление туда. Мне кажется, что они согласятся. Нам бы нужно встретиться, поговорить с вами.

– Да, да! Иосиф Виссарионович, мне очень нужно с вами поговорить.

– Да, нужно найти время и встретиться, обязательно. А теперь желаю вам всего хорошего[57].

Этот звонок изменил жизнь Булгакова[58]. Все немедленно наладилось – «борцы за чистоту пролетарского искусства» отступили. 19 апреля 1930 года Булгаков был зачислен ассистентом-режиссером в МХАТ. Его пьесы опять пошли на сценах театров, у него появились новые заказы, ему дали разрешение на выезд за границу. У Михаила Булгакова появились деньги, и полуголодное существование закончилось. Писатель был благодарен Сталину за помощь. В одном из писем он признался: «В самое время отчаяния… мне позвонил генеральный секретарь… Поверьте моему вкусу: он вел разговор сильно, ясно, государственно и элегантно. В сердце писателя зажглась надежда…»[59] Однако встреча со Сталиным, о которой они договорились, так и не состоялась. Хотя Булгаков ее очень хотел и даже написал генсеку письмо 30 мая 1931 года: «…хочу сказать Вам, Иосиф Виссарионович, что писательское мое мечтание заключается в том, чтобы быть вызванным лично к Вам. Поверьте, не потому только, что вижу в этом самую выгодную возможность, а потому, что Ваш разговор со мной по телефону в апреле 1930 года оставил резкую черту в моей памяти… Я не избалован разговорами. Тронутый этой фразой (Вы сказали: “Может быть, Вам действительно нужно ехать за границу…”), я год работал не за страх режиссером в театрах СССР…»[60]

Что показательно – несмотря на покровительство Сталина, гонения на Булгакова вновь возобновились через некоторое время. Не был Сталин всесильным, и никто его не боялся настолько, чтобы раз и навсегда оставить в покое писателя, чьи пьесы генсек смотрит по восемнадцать раз. Сталину приходилось, что называется, в ручном режиме, точечно возвращать пьесы Булгакова в репертуар театра. «По словам артиста-вахтанговца О. Леонидова, “Сталин раза два был на “Зойкиной квартире” [пьеса Булгакова]. Говорил с акцентом: хорошая пьеса! Не понимаю, совсем не понимаю, за что ее то разрешают, то запрещают. Хорошая пьеса, ничего дурного не вижу”. В феврале 1932 года Сталин смотрел постановку пьесы А. Н. Афиногенова “Страх”, которая ему не понравилась… В разговоре с представителями театра он заметил: “Вот у вас хорошая пьеса “Дни Турбиных” – почему она не идет?” Ему смущенно ответили, что она запрещена. “Вздор, – возразил он, – хорошая пьеса, ее нужно ставить, ставьте”. И в десятидневный срок было дано распоряжение восстановить постановку»[61].

Уже на исходе жизни Булгаков опять попытался сделать шаг навстречу Сталину, написав к его шестидесятилетию в 1939 году пьесу «Батум» о революционном прошлом молодого Сталина. Но Сталин ее не принял. Из-за нелюбви к Булгакову? Нет, причина иная. Сталин не любил лесть и льстецов. И всегда, когда успевал и мог, предотвращал появление льстивых произведений. В качестве иллюстрации того, как Сталин относился к лести, можно привести еще один случай, к Михаилу Булгакову не имеющий никакого отношения, но для нас весьма показательный. Драматург А. Н. Афиногенов написал пьесу «Ложь». Рукопись попала к Сталину, и тот ее отредактировал. Та вот, что было и как стало в тексте пьесы, после сталинской правки, дает нам наглядное представление о его отношении к лести. Было: «Я говорю о нашем Центральном комитете… Я говорю о вожде, который ведет нас, сорвав маски со многих высокообразованных лидеров, имевших неограниченные возможности и обанкротившихся. Я говорю о человеке, сила которого создана гранитным доверием сотен миллионов. Имя его на всех языках мира звучит как символ крепости большевистского дела. И вождь этот непобедим».

Стало: «Я говорю о нашем Центральном комитете, который ведет нас, сорвав маски со многих высокообразованных лидеров, имевших неограниченные возможности и обанкротившихся. Я говорю о Центральном комитете партии коммунистов Советской страны, сила которого создана гранитным доверием сотен миллионов. Знамя его на всех языках мира звучит как символ крепости большевистского дела. И этот коллективный вождь непобедим».

Комментарий Сталина к своим пометкам был таков: «P. S. Зря распространяетесь о вожде. Это нехорошо и, пожалуй, неприлично. Не в вожде дело, а в коллективном руководителе, в ЦК партии»[62]. Деятели культуры вообще склонны создавать себе кумиров. И их можно понять – натуры творческие, увлекающиеся. Но Сталин всегда останавливал их, если имел для этого возможность. «Банкет в Кремле. Сталин прохаживается вдоль праздничного стола, попыхивая трубкой. Длинный величальный тост в честь Сталина произносит Алексей Толстой. Говорит долго, употребляя все более и более превосходные степени и эпитеты. Сталин ходит, слушает, потом останавливается и хлопает Толстого по плечу: “Хватит надрываться, граф”»[63].

Подобная история произошла и с автором «Мастера и Маргариты» (как раз в это время, в 1939 году, Булгаков заканчивал свой великий роман)[64]. Сталин его остановил – остановил в двух шагах от возвеличивания самого себя. Когда Михаил Булгаков с режиссером и актерами, участвующими в постановке «Батума», отправились в Грузию для знакомства с описываемыми местами, прямо в поезд доставили телеграмму. А в ней сообщалось, что «надобность в поездке отпала, возвращайтесь в Москву». Оказывается, Сталин во время посещения МХАТа сказал режиссеру Немировичу-Данченко, что пьесу «Батум» он считает очень хорошей, но «ставить ее нельзя»[65].

И это конец истории взаимоотношений Сталина и Булгакова? Нет. Примерно за месяц до смерти Булгакова глава писательской организации СССР Фадеев с ведома Сталина навестил его, уже тяжело больного. Обсуждал с ним возможность «поездки на юг Италии для выздоровления»[66]. Сталин старался помочь Булгакову, был в курсе его дел. Но поездка в Италию не случилась: 10 марта 1940 года писатель скончался. В этот же день в квартире писателя раздался звонок. Звонили из сталинского секретариата, задав только один вопрос: «Что, товарищ Булгаков умер?» Сомневаться, что звонили по распоряжению вождя, не приходится…

Нет достоверных свидетельств, говорящих о том, что Сталин лично отдал хоть один приказ расправиться с каким-нибудь деятелем культуры. Зато не раз случалось, что Сталин помогал и даже спасал этих самых деятелей. Он останавливал недалеких, корыстных, завистливых, некомпетентных чиновников, и талант получал награду и возможность работать. Вне зависимости от своих взглядов, происхождения и даже родства. Очень показательна история поэтессы Веры Инбер. После войны она получила Сталинскую премию 1946 года за блокадную поэму «Пулковский меридиан». Кроме этого Вера Инбер была награждена двумя орденами Трудового Красного Знамени и орденом «Знак Почета». Что тут удивительного? А удивительно то, что Вера Михайловна Инбер – двоюродная племянница Троцкого. После высылки ее дяди из СССР, после того, как он стал «главным врагом народа», отношение властей к ней стало настороженным. Вспомним рассказы «десталинизаторов»: что должно случиться с племянницей Троцкого в сталинском СССР в разгар репрессий? Арест? Срок? Нет – награждение орденом и получение престижной Сталинской премии. Когда в начале 1939 года большая группа писателей была представлена к награждению орденами, фамилии поэтессы в списке не оказалось. На это обратил внимание не кто иной, как сам Сталин.

«Она племянница Троцкого? Ну и что? Наградить орденом “Знак Почета”»[67].

Константин Симонов вспоминал о том, как Сталин решал дела, общаясь с писателями. Глава Союза писателей Фадеев заговорил об одном литераторе, который находился в особенно тяжелом материальном положении.

«– Надо ему помочь, – сказал Сталин и повторил:

– Надо ему помочь. Дать денег. Только вы его возьмите и напечатайте, и заплатите. Зачем подачки давать? Напечатайте – и заплатите.

Жданов сказал, что он получил недавно от этого писателя прочувствованное письмо. Сталин усмехнулся.

– Не верьте прочувствованным письмам, товарищ Жданов.

Все засмеялись»[68].

А вот вам пример самой настоящей грубой лжи о Сталине в литературной сфере. Думаю, все читали стихотворение Корнея Чуковского «Тараканище». В сегодняшних книгах и публикациях «демократических» писателей и «историков» вы можете прочитать о том, что, описывая усатого таракана, писатель имел в виду Сталина. По этому поводу замечательно написал писатель Вадим Кожинов: «Я в то время, скрывая иронию, небезуспешно уверял иных простодушных собеседников, что 1937 год превосходно изображен в популярной стихотворной сказке Корнея Чуковского “Тараканище”. Сначала там рисуется радостная картина “достижений первых пятилеток”: “Ехали медведи на велосипеде… Зайчики – в трамвайчике, жаба– на метле… Едут и смеются, пряники жуют” и т. д. Но, увы, наступает 1937-й: “Вдруг из подворотни – страшный великан, рыжий (тут я сообщал, что Иосиф Виссарионович до того, как поседел, был рыжеват) и усатый та-ра-кан. Он урчит, и рычит, и усами шевелит: “Приводите ко мне своих детушек, я их нынче за ужином скушаю”… Звери задрожали – в обморок упали. Волки от испуга скушали друг друга (какая точная картина 1937-го! – комментировал я), а слониха, вся дрожа, так и села на ежа”, – разумеется, на знаменитого наркома с “удачной” фамилией!»[69]

Слушатели Кожинова кивали головами – надо же, какой смелый писатель был Корней Чуковский, как обличал тирана. Ведь они же не помнили и не знали, что свое стихотворение товарищ Корнейчук, а именно такова настоящая фамилия Чуковского, написал в 1923 году. Когда товарищ Ежов еще был незначительным партийным чиновником и о том, что будет работать в «органах», даже не думал. Понятное дело, что к «обличению» Сталина или Ежова «Тараканище» никакого отношения не имел. Это выдумки более позднего периода – хрущевского. На самом же деле в образе жуткого таракана Корней Чуковский вывел… Троцкого! Лев Давыдович, «желавший быть еще и литературным демиургом, осенью 1922 года разбранил в “Правде” книгу Чуковского о Блоке»… За долгие годы нелюбовь Троцкого к Чуковскому не выветрилась – лишь возросла. Как до революции никому не известный марксист поливал Чуковского бранью, так и после революции, уже будучи государственным лидером, не изменил себе… «У меня к нему, Троцкому, отвращение физиологическое, – писал Чуковский позже в дневнике. – Замечательно, что и у него ко мне – то же самое: в своих статейках “Революция и литература” он ругает меня с тем же самым презрением, какое я испытываю к нему»[70].

После показательной истории с Булгаковым для понимания сталинских принципов взаимодействия с «мастерами культуры» очень важна история взаимоотношений вождя с Демьяном Бедным. Если Булгаков был стопроцентно «белым» писателем, то Демьяна Бедного иначе как стопроцентно «красным» назвать нельзя. Чистокровный пролетарский писатель. Между тем отношение Сталина к писателям мерилось вовсе не по линии идеологии, проходило не по линии «буржуазия – пролетариат».

Время все расставляет по своим местам. Время дает оценку ценности творчества писателя для своего народа и для мировой литературы. Сегодня имена Михаила Булгакова и Демьяна Бедного рядом поставить невозможно. Один стал классиком, другой практически забыт. Но в начале XX века все было совсем не так. Ведь один писал политически правильные стихи, а другой – «белогвардейские» романы и пьесы.

Демьян Бедный (настоящее имя – Ефим Алексеевич Придворов) был членом РСДРП(б) с 1912 года. Он был «старым большевиком», то есть вступил в партию задолго до того, как она пришла к власти в октябре 1917 года. Он знал все руководство советской России еще в ту пору, когда они были подпольщиками. Именно потому ближайший соратник Сталина Вячеслав Молотов вспоминает о Демьяне Бедном как о старом товарище:

«Иду я по Литейному проспекту в Питере, навстречу – старый знакомый, Демьян Бедный. Разговорились, он привел меня к себе на службу – работал в каком-то кадетском общественном комитете[71]. Большой кабинет у него, барином сидит.

“Ну, как живешь?” – спрашивает. “На нелегальном положении. По паспорту – Яков Михайлович Каракурчи”. – “Кто такой?”

Я рассказал ему, что это тоже студент, но горбун, из Мелитопольского уезда. Один мой товарищ познакомил меня с ним. Он согласился дать мне свой паспорт – у него был студенческий вид на жительство от своего уезда.

“Так ты горбун?” – хохочет Демьян. Веселый был человек. Ну, он устроен был неплохо, что и говорить…»[72]

Упоминание о Демьяне Бедном мы можем найти в полном собрании сочинений Сталина:

«Это было в середине апреля 1912 года, вечером, на квартире у тов. Полетаева, где двое депутатов Думы (Покровский и Полетаев), двое литераторов (Ольминский и Батурин) и я, член ЦК (я, как нелегал, сидел в “бесте” у “неприкосновенного” Полетаева), договорились о платформе “Правды” и составили первый номер газеты. Не помню, присутствовали ли на этом совещании ближайшие сотрудники “Правды” – Демьян Бедный и Данилов»[73].

Из этого короткого отрывка мы можем понять, что Демьян Бедный присутствовал при начале начал – создании первого номера газеты «Правда». Рядом с Кобой находился товарищ Бедный и в сложные июльские дни 1917 года. Как потом рассказывал сам «пролетарский писатель», он сидел все в той же редакции «Правды» и разговаривал со Сталиным. Вдруг раздался телефонный звонок, и Сталин взял трубку. Звонил один моряк из Кронштадта. Просил совета, как поступить: следует ли морякам явиться на демонстрацию в Петроград вооруженными или без оружия? Потом Демьян Бедный с восхищением рассказывал всем, как ответил на такой непростой вопрос Сталин.

«Попыхивая трубкой и поглаживая усы, Сталин на минуту задумался, потом дал ответ, который заставил Бедного невольно расхохотаться. “Вот мы, писаки, – сказал Сталин, – так свое оружие, карандаш, всегда таскаем с собой… А как там вы со своим оружием, вам виднее!”» Как с восхищением подчеркнул Бедный, Сталин не стал давать морякам конкретных рекомендаций – идти на демонстрацию вооруженными, но это недвусмысленно советовалось. В случае неудачного исхода демонстрации никто не смог бы обвинить Сталина в том, что он призывал использовать оружие против правительства. Именно этот ответ вызвал у Бедного восхищение сталинской «хитростью»[74].

В собрании сталинских сочинений мы можем найти еще и письма вождя к Демьяну Бедному. И они весьма характерны для понимания мировоззрения Сталина, его отношения к культуре и ее деятелям. Дело было в том, что ругавший все русское, все «царское» Демьян Бедный так и продолжал «ругаться». А время изменилось: от разрушения партия большевиков приходила к созиданию. Это раньше Ленин хвалил Демьяна Бедного, говоря, что это «действительно пролетарское творчество». И было ведь за что хвалить товарища Бедного. В годы русской междоусобицы поэт выпустил около тридцати книжек стихов. Басни, сказки, поэмы, частушки. Гражданская война была войной пропаганды: переубедил таких же русских, состоящих в армиях противника, значит, получил новых солдат.

В пропагандистском смысле стихи Бедного очень помогали. Поэтому в 1920-е годы его именем назывались фабрики и колхозы[75]. 24 апреля 1923 года писатель награждается орденом Красного Знамени. Герой трудового народа, пролетарский писатель Демьян Бедный даже получил от советской власти особняк на Рождественском бульваре, якобы для размещения своей огромной библиотеки. Владимир Маяковский очень метко отмечал, что «стихи Демьяна Бедного – это правильно понятый социальный заказ на сегодня, очная целевая установка». Вот, к примеру, четверостишие Демьяна Бедного, которое и сегодня выгравировано на пьедестале памятника императору Александру III[76]:

• Мой сын и мой отец при жизни казнены,
• А я пожал удел посмертного бесславия,
• Торчу здесь пугалом чугунным для страны,
• Навеки сбросившей ярмо самодержавия.

Глумиться над памятниками – дело ничтожеств. Дело нравственных и моральных уродов. Время было уже другое – нужно было строить новую страну, с новым названием, с новыми социальными ориентирами. Но ведь это была все та же Россия. А значит – ругать ее историю, ругать ее народ было самоубийственно. Рушить фундамент здания – значит обречь себя на невозможность что-либо построить. А Демьян Бедный по-прежнему с готовностью смешивал с грязью и высмеивал свой собственный народ. Между тем патриотизма у народа на ругани, высмеивании и охаивании не построить[77]. Сталину это ясно и понятно. Демьяну Бедному понять этого не дано. Ведь он искренне считал себя великим поэтом, которому позволено все. Демьян Бедный начинает глумиться над важнейшими событиями в жизни России (крещение Руси) и над ментальным фундаментом народа (герои-богатыри высмеивались в опере «Богатыри»). Как это похоже на некоторых нынешних поэтов и «деятелей культуры», готовых отрицать всё и вся. Над всем смеяться, все высмеивать и подвергать обструкции в своей стране[78]. Одновременно приводя в пример, беря как эталон страны «цивилизованного мира». Для таких вот «демьянов бедных» нет ничего святого. Неслучайно именно этот «пролетарский поэт» написал ни много ни мало, а «Новый завет без изъяна евангелиста Демьяна»[79]. Себя приравнял к апостолу, а святое для сотен миллионов христиан имя Христа облил грязью. Ответил Демьяну Бедному… Сергей Есенин. В своем письме великий русский поэт высказался достаточно жестко:

И все-таки когда я в «Правде» прочитал Неправду о Христе блудливого Демьяна —

Мне стало стыдно, будто я попал В блевотину, извергнутую спьяну[80].

Время шло, а из рук «блудливого Демьяна» выходили произведения, в которых он высмеивал «исконно русские черты». Это, по его мнению, лень, отсталость, пьянство, низкопоклонство. Думаю, что фельетоны Бедного и сегодня могли бы украсить страницы российских либеральных газет. Совпадение во взглядах полное. В завершение всего потерявший совесть «пролетарский поэт» написал Сталину жалобу на железнодорожников, посмевших отобрать у него… персональный вагон. В итоге 6 декабря 1930 года на свет появляется постановление ЦК партии:

ЦК обращает внимание редакций «Правды» и «Известий», что за последнее время в фельетонах т. Демьяна Бедного стали появляться фальшивые нотки, выразившиеся в огульном охаивании «России» и «русского» (статьи «Слезай с печки», «Без пощады»); в объявлении «лени» и «сидения на печке» чуть ли не национальной чертой русских («Слезай с печки»); в непонимании того, что в прошлом существовало две России, Россия революционная и Россия антиреволюционная, причем то, что правильно для последней, не может быть правильным для первой; в непонимании того, что нынешнюю Россию представляет ее господствующий класс, рабочий класс и, прежде всего, русский рабочий класс, самый активный и самый революционный отряд мирового рабочего класса, причем попытка огульно применить к нему эпитеты «лентяй», «любитель сидения на печке» не может не отдавать грубой фальшью. ЦК надеется, что редакции «Правды» и «Известий» учтут в будущем эти дефекты в писаниях т. Демьяна Бедного[81].

Теперь остановимся на минуту и обратим внимание на даты. Даже в таком, казалось бы, не имеющем к международной политике никакого отношения деле, как критика писателя Бедного руководством страны, мы увидим четкий «слепок» геополитики. Смотрите сами: 23 февраля 1928 года «Известия» опубликовали сообщение о том, что Наркомат просвещения (то есть тогдашнее Министерство культуры) ходатайствует перед руководством СССР о присвоении звания заслуженного деятеля искусств товарищу Д. Бедному. Компания у пролетарского поэта была очень солидная – это звание присвоили М. Горькому, А. Серафимовичу и С. Подъячеву[82]. Что такое февраль месяц 1928 года – помните? Это первый месяц, когда товарищ Троцкий жил не в Москве, потому, что в январе 1928 года Лев Давыдович отправился в ссылку в Алма-Ату. Потом, в 1929 году, он будет выслан за границу. И только в следующем, 1930 году ЦК партии сможет заняться критикой Демьяна Бедного. Пока Сталин не убрал из страны Троцкого, не убрал представителя международных банкирских кругов, у него не было возможности (не имелось столько суверенитета и власти) попросить писателей заниматься созиданием, а не огульным охаиванием всего и вся.

Но вернемся к ситуации с критическим письмом ЦК в адрес пламенного пролетарского поэта. Не привыкший к критике Демьян 8 декабря 1930 года пишет письмо Сталину:

Я ждал похвалы человека, отношение к которому у меня всегда было окрашено биографической нежностью. Радостно я помчался к этому человеку по первому звонку. И что же?! К моему недоумению, меня крепко дернули за уши, я оказался в парализованном состоянии. Писать дальше не могу… Пришел час моей катастрофы[83].

Ответ Сталина вошел в 13-й том его сочинений:

Письмо Ваше от 8.XII получил… Вы расцениваете решение ЦК как «петлю», как признак того, что «пришел час моей (т. е. Вашей) катастрофы». Почему, на каком основании? Как назвать коммуниста, который вместо того, чтобы вдуматься в существо решения ЦК и исправить свои ошибки, третирует это решение как «петлю»? Десятки раз хвалил Вас ЦК, когда надо было хвалить. Десятки раз ограждал Вас ЦК (не без некоторой натяжки!) от нападок отдельных групп и товарищей из нашей партии. Десятки поэтов и писателей одергивал ЦК, когда они допускали отдельные ошибки. Вы все это считали нормальным и понятным. А вот когда ЦК оказался вынужденным подвергнуть критике Ваши ошибки, Вы вдруг зафыркали и стали кричать о «петле». На каком основании? Может быть, ЦК не имеет права критиковать Ваши ошибки? Может быть, решение ЦК не обязательно для Вас? Может быть, Ваши стихотворения выше всякой критики? Не находите ли, что Вы заразились некоторой неприятной болезнью, называемой «зазнайством»? Побольше скромности, т. Демьян… В чем существо Ваших ошибок? Оно состоит в том, что критика недостатков жизни и быта СССР, критика обязательная и нужная, развитая Вами вначале довольно метко и умело, увлекла Вас сверх меры и, увлекши Вас, стала перерастать в Ваших произведениях в клевету на СССР, на его прошлое, на его настоящее. Таковы Ваши «Слезай с печки» и «Без пощады». Такова Ваша «Перерва», которую прочитал сегодня по совету т. Молотова… Вы… ушли куда-то в лощину и, запутавшись между скучнейшими цитатами из сочинений Карамзина и не менее скучными изречениями из «Домостроя», стали возглашать на весь мир, что Россия в прошлом представляла сосуд мерзости и запустения, что нынешняя Россия представляет сплошную «Перерву», что «лень» и стремление «сидеть на печке» является чуть ли не национальной чертой русских вообще, а значит – и русских рабочих, которые, проделав Октябрьскую революцию, конечно, не перестали быть русскими… И Вы хотите, чтобы я молчал из-за того, что Вы, оказывается, питаете ко мне «биографическую нежность»![84]