Жак Лакан: введение бесплатное чтение

Дмитрий Узланер
Жак Лакан: введение

Предисловие

Данная работа выросла из лекционного курса «Введение во вселенную Жака Лакана (1901–1981)», который был создан в 2020 году и который читался автором в ряде высших учебных заведений Москвы – в частности, в Высшей школе экономики, Институте психоанализа на Чистых прудах. В аудио-формате этот курс существует как цикл лекций на платформе YouTube^[1].

Для этой книги курс был доработан и отредактирован. Однако в целом было решено сохранить формат устной речи – это делает текст гораздо более понятным и доступным для восприятия.

При подготовке курса помимо текстов самого Лакана был использован целый ряд введений и комментариев к Лакану. В частности, были использованы работы Брюса Финка, Джоэла Дора, Лайонела Бэйли, Дариана Лидера, Элизабет Рудинеско, Славоя Жижека, Филипа ван Хойте, Шина Хомера и многих других. За что этим авторам огромная благодарность – без них мир Лакана не раскрылся бы передо мной во всех его красках.

Я благодарен Аурелии Ивановне Коротецкой, которая побудила меня на создание данного курса летом 2020 года. Я также благодарен редакторам и сотрудникам издательства «РИПОЛ классик» (особенно Ирине Паскеевой), благодаря которым эта книга во многом и стала возможной.

Книга предназначена для студентов, аспирантов, изучающих психологию, философию или психоанализ, а также, в целом, для всех, кто интересуется сложным и парадоксальным миром идей Жака Лакана. Я очень надеюсь, что мой курс поможет проникнуть во вселенную французского психоаналитика. И убедит в ней задержатся.

Введение

Данная книга представляет собой введение в теорию французского философа и психоаналитика Жака Лакана, одного из крупнейших мыслителей XX века.

Я начал серьезно изучать Лакана в 2014 году – к нему меня привел интерес к творчеству словенского философа Славоя Жижека (р. 1949). Мне нравилось, как он мыслил, при этом я понимал, что мышление Жижека во многом замешано на идеях Лакана, который в тот момент казался мне абсолютно загадочной и непонятной фигурой. Надо сказать, что до этого я уже предпринимал попытку знакомства с Лаканом, но тогда это закончилось неудачей – его тексты показались мне сложными, непрозрачными. Я ничего не понимал и в целом считал эту затею безнадежной. Однако я все же решил предпринять еще одну попытку погружения в лакановскую вселенную, результатом чего и стала, в конце концов, эта книга.

Мое желание сделать «Введение в Лакана» вызвано тем опытом, который у меня был в тот момент, когда я искал свою точку входа в его интеллектуальный космос. Мне пришлось потратить очень много времени на это. Спустя шесть лет я пришел к пониманию необходимости сделать курс на русском языке, который бы укоротил пройденный мною путь для других. Я захотел создать такую точку входа, которая позволила бы любому человеку начать осмысленное погружение во вселенную Лакана. На мой взгляд, это того стоит.

Книга состоит из пяти лекций, каждая из которых посвящена связанному блоку сюжетов, раскрывающих ключевые моменты лакановских теорий. Безусловно, в рамках пяти, даже десяти разделов невозможно осветить все аспекты творчества философа. Более того, многие грани его творчества остаются неосвоенными. Даже люди, которые посвятили всю жизнь изучению его работ, признаются, что в текстах есть места, которые они не понимают. В этом плане наследие Лакана можно изучать бесконечно.

В целом Жака Лакана можно назвать антисистемным мыслителем. В том смысле, что он не стремился создать какое-то законченное учение-систему. В этом его отличие от целого ряда других великих философов, например Гегеля, которые как раз стремились к тому, чтобы построить всеобъемлющую систему, в которой все понятия были бы связаны между собой и которая позволяла бы объяснить все на свете. В таком понимании Лакан – это, конечно, антисистемный философ. Его мысль – это горячая, живая, бьющая лава, которая все время меняет свои формы. Он вводит новые понятия, переосмысливает старые, возвращается к каким-то давно оставленным сюжетам; другие сюжеты, которые, наоборот, были до этого для него важными, исчезают. То есть перед нами живой поток мысли – наложенный еще и на специфическую форму представления лакановских идей – устный семинар.

Извлечь из этого живого движения мысли структуру – достаточно нетривиальная задача. Тем не менее вполне выполнимая. Цель моей работы – дать читателям базовое понимание философии Лакана, обозначить основные ходы его мысли. Тот, кто освоит эту базу, впоследствии может на этом фундаменте надстраивать новые этажи, погружаясь в менее понятные, менее упорядоченные, менее систематизированные, менее освоенные аспекты лакановского творчества.

Первая лекция посвящена интеллектуальной биографии философа и психоаналитика. Я расскажу о том, каким он был человеком и как его жизнь перекликалась с его творчеством. В частности, какие аспекты его жизни, какие знакомства нашли отражение в его мысли. Это достаточно важная часть, так как она придает пониманию его идей большую объемность – ведь становится понятно, какой за ними стоял человек.

Вторая лекция посвящена, наверное, самой известной лакановской концепции – стадии зеркала. А также первому из трех его регистров – регистру воображаемого.

Третья лекция посвящена взглядам Лакана на символическое – его теории знака. Я буду расшифровывать загадочное лакановское высказывание о том, что «бессознательное структурировано как язык». Также коснусь регистра реального.

Четвертая лекция посвящена психическому становлению субъекта. В рамках этой темы я буду говорить о том, как Лакан понимал желание, наслаждение, фаллос, кастрацию, Эдипов комплекс, Имя-Отца и т. д.

Наконец, пятая лекция посвящена клиническим структурам, которые выделял Лакан – ведь он был не только мыслителем, но и практикующим психоаналитиком, который много работал с пациентами. Таких структур у него было три: психотическая, первертная и невротическая.

Однако прежде чем перейти непосредственно к первой лекции, я хотел бы сказать пару слов о том отчуждающем эффекте, который имеют работы мыслителя. Если спросить человека, который, возможно, даже интересовался философией или психоанализом, о Лакане, то реакция чаще всего будет негативной. У философа плохая слава. Плохая слава в том смысле, что ему принадлежит целый ряд афоризмов, высказываний, суждений, которые выглядят предельно умно, предельно интригующе, но зачастую понять, что именно они значат, очень трудно. Это имеет сильный отчуждающий эффект. Многие люди в буквальном смысле считают труды Лакана какой-то абракадаброй.

Вот, например, некоторые из его высказываний: «Я – это другой», «Бессознательное структурировано как язык», «Я мыслю там, где я не есть. Я есть там, где я не мыслю», «Желание человека получает свой смысл в желании другого». Кроме того, ему принадлежит целый ряд концепций, опять же звучащих крайне эзотерично: Имя-Отца, Большой Другой, символическая кастрация, точка пристежки и т. д.

Не понимая, что это все значит, люди порой отшатываются от лакановских работ и никогда больше к ним не возвращаются. Особенно, если они попытались читать самого Лакана, то есть его собственные тексты.

Надо сразу сказать, что Лакан – это был не тот человек, который любил писать. По большому счету, за всю свою жизнь он написал только одну книгу. Единственной книгой, которую он действительно написал в полном смысле этого слова, была его диссертация, посвященная делу Эмэ (1932), о чем речь пойдет в первой лекции. Самая знаменитая его работа „Йcrits“ (1966) – просто собрание статей, написанных за долгое время.

Ощущение от его текстов можно передать с помощью следующего образа: представьте себе, что есть лестница, в этой лестнице сто ступенек. Для того чтобы с первой ступеньки попасть на сотую, надо по этим ступенькам пройти. А теперь можно представить, что из этих ступенек, например, каждую третью выбили. А потом из оставшихся выбили еще половину. В итоге подняться по этой лестнице становится невозможно. Так и тексты Лакана – длинная лестница, где каждая ступенька – это шаг в рефлексии. Но почти все эти шаги скрыты. Кажется, что между одной мыслью и другой – гигантский пробел, гигантская пропасть. И не понятно, как ее преодолеть. По сути, единственный способ осилить эту смысловую пропасть – обратиться к комментирующим текстам. Либо к лакановским семинарам, которые в этом плане гораздо более щадящие для читателя. Однако эти семинары так до сих пор и не были изданы до конца, причем не только на русском языке.

В этом плане, конечно, Жак Лакан – феномен. Человек, который написал всего одну книгу, который выражался предельно туманно, но который при этом смог окружить себя огромным количеством поклонников и сделать внушительную интеллектуальную карьеру. В XXI веке он продолжает оказывать интеллектуальное влияние не только на Францию, но и на весь мир.

Есть еще один момент, связанный с Лаканом, опять же не способствующий его пониманию: в какой-то момент он оказался очень сильно увлечен идеей формализации психоаналитической теории. Он пытался создать свою психоаналитическую алгебру с некими подобиями уравнений, схем и формул. Опять же, если смотреть на лакановские построения без подготовки, то они могут пугать своей сложностью, отвращая и без того быстро теряющего энтузиазм читателя.

На рисунках 1 и 2 приведены некоторые из схем Лакана.

Рисунок 1. Схема L

Свою работу я мыслю как попытку объяснить, что же стоит за подобными сложными и непонятными лакановскими терминами. Что стоит за этими построениями, рисунками, конструкциями. Задача в том, чтобы после ознакомления с работой можно было бы снова вернуться к этим страницам и понять, что ни схема L, ни конструкция с двумя зеркалами, ни формализованный лакановский язык – все эти A, a, i(a), S и прочее – уже больше не выглядят чем-то пугающим. Наоборот, все это лишь побуждает к дальнейшей рефлексии, к дальнейшему погружению в то, что я называю интеллектуальной вселенной Жака Лакана.

Рисунок 2. Конструкция с двумя зеркалами

Лекция 1
Интеллектуальная биография Лакана^[2]

Жак Мари Эмиль Лакан родился в 1901 году в Париже, в богатой семье, которая владела предприятием по производству винного уксуса. Помимо Жака в семье было еще два брата и сестра. Один брат умер в возрасте двух лет от гепатита. Второй брат впоследствии стал монахом-бенедиктинцем, то есть поступил в католическую церковь и остался в ней. Семья была консервативной, религиозной. Неудивительно, что впоследствии Лакана отдали учиться в католическую школу. Католическая школа в Европе тех лет – это престижное заведение, куда отдают детей зажиточных родителей. То есть это место, где получают хорошее, можно сказать, элитное образование.

Лакан рано начал интересоваться философией. Где-то с пятнадцати лет он уже читал Спинозу, которого он любил и сильно им увлекался. Вскоре – в рамках некоего бунта – он отвергает религиозные ценности своей семьи и начинает увлекаться идеями Ницше. В частности, идеями Ницше про антихриста, антихристианина.

Я не буду много времени уделять его семейным делам, скажу лишь, что семья и контекст семьи повлияли на последующие идеи самого Лакана. Если взять его полное имя – Жак Мари Эмиль Лакан – то мы видим имя Эмиль. Эмиль – имя его деда по отцовской линии. Отношения с дедом были крайне тяжелыми. Он был авторитарным человеком и доминировал над отцом самого Лакана. Жак винил своего деда в том, что тот испортил его отношения с отцом. Кроме того, и в семье отца, и в семье деда основную роль играли женщины, которые как бы доминировали над своими мужьями.

Для Лакана эти обстоятельства нашли отражение в двух его важных концепциях. С одной стороны, Имя-Отца. Помимо всего прочего, это лакановское понятие можно понимать в буквальном смысле – как имя отца. Как то имя, которое против твоей воли как бы вписано в твое собственное имя. В имени самого философа было имя не отца, но имя авторитарной отцовской фигуры, в данном случае – его деда.

С другой стороны, сама семья отражала важный для Лакана момент – постепенный упадок отцовского принципа, закат власти отцов, кризис патриархальной семьи. Эта интуиция впоследствии становится для Лакана чрезвычайно важной. Он будет говорить в контексте своих размышлений о перверсии, об Эдиповом комплексе, об отцовской функции и о том, что происходит, если эта отцовская функция не работает или сталкивается с какими-то затруднениями.

После окончания школы Жак Лакан идет учиться и становится врачом. С конца 1920-х годов он начинает увлекаться психиатрией и с 1927 по 1931 год изучает психиатрию в госпитале Святой Анны. В рамках своего обучения он ездит на стажировки. В частности, в знаменитую клинику Бургхольцли в Швейцарии.

В контексте психоанализа данная клиника известна тем, что там свои первые шаги делал Карл Гюстав Юнг (1875–1961), некогда любимый ученик Зигмунда Фрейда (1856–1939), который впоследствии от Фрейда откололся и основал свое собственное психоаналитическое направление под названием аналитическая или комплексная психология.

В отличие от Фрейда, который изначально работал с истерическими больными, Лакан, будучи психиатром и работая в психиатрической клинике, имел дело с гораздо более тяжелыми случаями. Если развитие Фрейда шло через изучение кейсов истерии, и именно через истерию он формулировал свои базовые, основополагающие идеи, то в случае с Лаканом речь шла о формировании через столкновение с гораздо более тяжелыми психическими расстройствами, прежде всего, со случаями паранойи. Лакан работал с галлюцинаторным психозом, с болезнью Паркинсона, с психическими автоматизмами, с наследственным сифилисом и прочими сложнейшими заболеваниями.

Более того, он еще и занимался судебной психиатрией и поэтому имел дело, среди прочего, с очень известными случаями преступлений, которые совершались людьми как раз под воздействием разного рода психических нарушений.

Единственным, кого Лакан признавал в качестве своего учителя психиатрии, был Гаэтан Гасьян де Клерамбо (1872–1934), известнейший французский психиатр. Как Лакан пишет в „Écrits“: «…мой единственный учитель в психиатрии»^[3]. Клерамбо известен своими исследованиями феномена психического автоматизма: чувство отчужденности, неестественности, «сделанности» собственных движений, поступков и мышления. Страдающий от таких симптомов больной заявляет, что некто говорит его ртом, ходит его ногами, делает что-либо его руками. В этой концепции психического автоматизма можно найти отголоски более поздних идей самого Лакана, в частности, связанных с идеей Другого и с воздействием, которое этот Другой оказывает на субъекта – в рамках психического автоматизма Другой как бы захватывает субъекта, делает его объектом своего наслаждения («наслаждение Другого»). Помимо психического автоматизма, Клерамбо также изучал явления эротомании, или эротического бреда. Речь идет об убежденности человека, что в него тайно влюблен кто-то знаменитый, известный, богатый и что только какие-то исключительные обстоятельства мешают этой любви реализоваться. Тема эротомании присутствует в первом значимом интеллектуальном проекте Лакана – его диссертации, посвященной делу Эмэ.

Однако прежде чем говорить о его диссертации, выделим основные периоды лакановского творчества. Естественно, далеко не все принимают такую классификацию, поэтому скажем, что это одна из возможных классификаций^[4]. Она достаточно удобная и позволяет более-менее ориентироваться в периодах деятельности психоаналитика.

Таких периодов три. Первый период – ранний (с 1936 по 1949 год). Это период, когда Лакан развивает свои идеи, касающиеся стадии зеркала, и в основном концентрируется на воображаемом.

Второй период его творчества, условно называемый средним, – это период с 1949 по 1960-е годы. В это время Лакан начинает увлекаться символическим, его занимает тема структурной лингвистики, языка. «Означающее» становится для него ключевым, принципиальным концептом.

И, наконец, последний, третий этап лакановского творчества – поздний этап. Этап с 1960-х годов по 1981 год, то есть по год его смерти. Это период, когда Лакан начинает обращать все больше внимания на то, что находится как бы по ту сторону символического. Для него на первый план выходит реальное. Что такое реальное, символическое и так далее – все это мы будем в свое время обсуждать, рассматривать.

Итак, вернемся к диссертации. Диссертация вышла как книга в 1932 году под названием «О паранойяльном психозе в его отношении к личности» („De la psychose paranoпaque dans ses rapports avec la personnalitй“). По сути, это была единственная книга, которую Лакан написал за всю свою жизнь (все остальное – это сборники его отдельных работ и семинары).

В рамках этой работы он описал случай Эмэ. Эмэ – это имя, которое Лакан дал своей пациентке. «Эмэ» в буквальном смысле означает «любимая» или «возлюбленная». Настоящее имя Эмэ было Маргарет Пантэн. История Маргарет Пантэн – это пример тех пациентов, с которыми Лакан работал на заре своей карьеры и которые в некотором смысле сформировали фундамент его мышления. Именно на таких кейсах формировалась его теория. Повторюсь, если фрейдовская теория формировалась в основном на исследованиях случаев истерии, то лакановская теория формировалась на очень тяжелых психиатрических кейсах – и прежде всего на изучении случаев паранойи.

Маргарет Пантэн была, с одной стороны, простой служащей, которая работала на железной дороге. А с другой стороны, у нее была как бы вторая жизнь, и эта вторая жизнь сопровождалась целым букетом психиатрических симптомов. Она страдала бредом преследования, склонностью к мании величия и эротоманией.

Ее бред преследования заключался в том, что она считала, будто бы ее преследует пара известных французов. С одной стороны, ее преследует известная актриса, которую звали Югетт Дюфло (и она же одновременно – объект для подражания и идентификации для Маргарет). А с другой – известный французский литератор, который писал романы и в этих романах зачем-то выписывал очень негативный женский образ. Как считала Маргарет, этот негативный женский образ списан с нее, это попытка эту самую Маргарет дискредитировать, опорочить. Однажды она даже подкараулила данного литератора и пыталась задать ему вопрос, зачем он это делает и не стоит ли ему прекратить порочить ее славное имя.

Параллельно у нее была мечта – фантазия о том, что она является писательницей. Маргарет написала два романа и безуспешно пыталась их напечатать. Она отдала рукописи в издательство, но издательство вернуло эти рукописи – никто печатать ее работы не хотел.

Кроме того, Маргарет страдала эротоманией. Она была убеждена, что в нее влюблен некий принц, которому она все время писала письма, объясняя свои злоключения.

Кульминацией этой истории стал 1931 год, когда Маргарет напала на эту якобы преследующую ее актрису – в тот момент, когда Югетт Дюфло выходила из театра. Но довести до конца свой план, то есть убить «преследовательницу» ножом, Маргарет не удалось – ее схватили. Очень скоро она оказалась в кабинете доктора Лакана, который, в свою очередь, ухватился за дело Маргарет Пантэн и на материалах этого дела написал диссертацию, давшую сильный толчок его карьере.

При этом надо сказать, что судьбы Лакана и этой самой Эмэ, «возлюбленной», достаточно сильно переплелись. С одной стороны, психиатр глубоко погрузился в ее историю. Он забрал все ее материалы, фотографии и так далее. И, кстати, так никогда их не вернул. С другой стороны, у этой женщины был сын – Дидье Анзье, который стал впоследствии известным французским психоаналитиком. И парадокс в том, что Анзье пришел на анализ к Лакану, то есть Лакан был его аналитиком. И по началу в ходе терапии ни сам аналитик, ни анализант не понимали, что матерью Дидье является та самая Маргарет, на материалах которой Жак Лакан написал свою диссертационную работу.

Сама Маргарет к Лакану относилась плохо. Она считала, что он ее, по сути, использовал, что как человек она ему была неинтересна, что она ему была нужна исключительно из тщеславных соображений – разработать свою теорию паранойи, сделать карьеру, продвинуться в сообществе психиатров.

И надо сказать, что после того, как Маргарет вышла из лечебницы, а это в какой-то момент случилось, она даже некоторое время проработала в доме родителей своего врача. И сам Жак Лакан даже однажды столкнулся с ней в доме своих родителей. Вот так интересно, причудливо переплелись судьбы психоаналитика и его первой знаменитой пациентки!

Чем примечательна эта работа? Она примечательна тем, что в ней можно найти первые проблески концепций зрелого Лакана. В частности, в ней можно увидеть некоторые отголоски того, что впоследствии разовьется в концепцию стадии зеркала. Это его соображения, размышления о двойнике и о том, что впоследствии станет воображаемой осью отношений, то есть осью отношений с маленьким другим – в лакановской алгебре обозначается как a. Это отношения, которые, с одной стороны, пронизаны обожанием, желанием копировать, любовью, а с другой – конкуренцией, агрессией, завистью. То есть ровно то, что, с точки зрения Лакана, разыгралось между Эмэ и той актрисой, на которую она напала (а до этого – между Эмэ и ее сестрой)^[5]. Кроме того, в этой же работе присутствуют отголоски идей о паранойяльном основании любой личности^[6].

Работа примечательна также тем, что в ней автор впервые демонстрирует свое знакомство с идеями Фрейда. В 1932 году он уже читал работы Фрейда и даже переводил их, а также пытался интегрировать идеи последнего в свои размышления о паранойе. После того, как эта работа была издана, Лакан послал ее Фрейду, но тот остался не впечатлен, он не обратил внимания на лакановский талант, отреагировав на письмо простой вежливой отпиской: «Спасибо за то, что послали мне эту работу». Скорее всего Фрейд даже не открывал исследование, а если и открывал – то не нашел в нем ничего суперинтересного.

Диссертация Лакана имела некоторый успех. В частности, она привлекла внимание, с одной стороны, французских социалистов, а с другой – сюрреалистов.

Левым эта работа понравилась тем, что в ней история болезни Эмэ была показана не как следствие каких-то наследственных факторов или физиологических нарушений, но она была вплетена в историю ее жизни. То есть психиатрические симптомы Эмэ могут быть выведены из ее жизненных злоключений, что показывает, что в некотором смысле социальные обстоятельства могут сводить человека с ума и приводить к тем последствиям, к которым они и привели в случае с Маргарет Пантэн. Социалисты считали Лакана лидером нового психиатрического направления, соединяющего, с одной стороны, Фрейда, а с другой – марксизм. В целом, левые всегда относились к Лакану с симпатией, кульминацией чего стали работы марксистского философа Луи Альтюссера (1918–1990), сыгравшего большую роль в популяризации идей Жака Лакана не просто как психоаналитика, но как того, кто внес большой вклад в развитие социальной и политической философии.

Второй группой, которая благосклонно приняла диссертацию, были французские сюрреалисты, в частности Сальвадор Дали. Надо сказать, что у Лакана и сюрреалистов была взаимная любовь – молодой психиатр очень восхищался сюрреалистами, дружил с Дали, читал его статьи. И впоследствии публиковался в журнале сюрреалистов под названием «Минотавр».

Почему сам Лакан интересовался сюрреалистами? Он считал, что сюрреалисты раскрывают некоторые механизмы, которые проливают свет на то, что происходит с людьми, страдающими психическими расстройствами. Сюрреалисты используют в качестве художественного приема то, что пациенты демонстрируют в качестве своих симптомов. В частности, Лакана привлекла статья Сальвадора Дали 1930 года «Гнилой осел». В этой статье Дали раскрывает принципы художественного мышления представляемого им направления, проводя параллели между сюрреалистами и параноиками (его так называемый параноидально-критический метод). Те причудливые образы реальности, с которыми психически больные люди имеют дело в своих галлюцинациях и в своем бреду, для художника-сюрреалиста есть неисчерпаемый ресурс для творчества.

Из изучения сюрреалистов Жак Лакан выводил некоторые важные для себя идеи. Например, идею о паранойяльной структуре любой личности. О том, что любой субъект изначально представляет собой набор разрозненных, раскоординированных, хаотических влечений, движений, частей и так далее. Для того, чтобы все это собралось в какой-то целостный образ, как раз и нужно то, что Лакан впоследствии объявит стадией зеркала. А сюрреалисты обнажали эту изначальную хаотичность человека в своих картинах. Если посмотреть на обложки журнала «Минотавр» (рис. 3), то можно увидеть странные фигуры с какими-то непонятными частями (головами и так далее). Эти образы как будто бы обнажают то, что у больных проявляется в качестве симптомов (переживание внутреннего хаоса, распада на части), и то, что у условно здоровых людей как бы скрыто под целым слоем различных психических инстанций, которые возникают в ходе психического развития, куда входят и стадия зеркала, и Эдипов комплекс, и погружение в символический регистр и т. д.

Именно в журнале «Минотавр» Лакан опубликовал свои размышления, посвященные следующему громкому психиатрическому кейсу, которым он интересовался, – истории сестер Папен. Это история 1933 года. Сестры Папен – молодые девушки, которые работали горничными в богатом доме. В какой-то момент в силу целого ряда случайных событий – в частности, в доме ненадолго погас свет – сестер переклинило, и они зверски убили хозяйку дома, а также ее дочку. Причем убили с элементами расчленения – выкололи глаза. То есть была абсолютно жуткая картина преступления. После этого они помылись, спокойно легли в кровать и ожидали приезда полиции.

Рисунок 3. Обложка журнала «Минотавр» № 10, 1937 (автор обложки – Рене Магритт)

Эта история разделила Францию. Одни считали, что это проявление классовой ненависти, что наниматели эксплуатировали девушек и ни во что их не ставили. В конечном счете это спровоцировало выплеск классовой ненависти и насилия. Другая сторона считала, что это просто проявление психиатрического расстройства, которое до этого было скрыто.

Лакан заинтересовался этой историей и написал свою интерпретацию случившегося, развивая собственное понимание паранойи. В понимании молодого Лакана, в этой истории воедино сходилась как социальная, так и психиатрическая линии. В частности, он считал, что паранойя возникла как результат того отчуждения, которое существовало между служанками и их господами/работодателями. Сестры воспринимали своих нанимателей в качестве тех, кто смотрит на них каким-то отчуждающим, можно сказать, уничтожающим взглядом. И в момент помешательства, вызванного внезапно погасшим светом на фоне какой-то мелкой ссоры, сестры в буквальном смысле попытались избавиться от этого смотрящего на них, обесценивающего, ни во что их не ставящего глаза. Они буквально вырвали эти невыносимые для них глаза. С точки зрения Лакана, здесь друг на друга наложились две логики: с одной стороны – логика классового отчуждения, установившая границу между сестрами и хозяевами дома, а с другой – логика паранойи, логика преследующего субъекта Другого, желающего этого субъекта истязать. Вырывая глаза своих жертв, сестры Папен хотели избавиться от того Другого, который преследовал их в их психической реальности.

Параллельно с изучением психиатрических кейсов Лакан начинает все больше увлекаться психоанализом. Он активно переходит от психиатрии к психоанализу.

Для того чтобы продвинуться в психоаналитическом сообществе, Лакану необходимо было вступить в Парижское психоаналитическое общество (Sociйtй psychanalytique de Paris, SPP), старейшую психоаналитическую организацию Франции (основана в 1926 году). Но не просто вступить, а стать ее полноценным членом и получить статус тренинг-аналитика, который позволяет уже брать учеников и вообще превратиться в видную фигуру психоаналитического движения.

И Лакан в 1932 году идет в собственный анализ, что было необходимым условием для членства в SPP. Он попадает к Рудольфу Левенштейну (1898–1976) – тоже знаковой фигуре в истории психоанализа XX века. Если посмотреть на годы жизни Левенштейна, то он был почти ровесником Лакана. Отношения между этими двумя безусловно выдающимися джентльменами не складываются. Лакан попросту считал Левенштейна недостаточно для себя умным. Он считал его разочаровывающим учителем. В свою очередь, Левенштейн считал Лакана неанализабельным и не очень благоприятствовал продвижению Лакана в качестве члена SPP.

Такие странные отношения у них продолжались несколько лет. Чтобы охарактеризовать каким-то образом их отношения, можно привести одну историю, которая однажды произошла на сеансе психоанализа. Лакан рассказал про свое дневное происшествие – как он ехал в машине по Парижу. Надо сказать, что он любил машины, любил очень быстро ездить. Он ехал по Парижу и в туннеле уперся в грузовик, который никак не хотел его пускать даже после неоднократных попыток его объехать. Наконец, здравый смысл возобладал, грузовик уступил дорогу, и Лакан на большой скорости поехал дальше. Он принес этот образ на анализ для того, чтобы показать, наверное, Левенштейну то, что между ними развертывалось, что между ними происходило. Левенштейн – тот грузовик, который мешает Лакану на его быстрой машине промчаться туда, куда ему нужно. Можно догадаться, что Левенштейну такой образ не очень понравился.

Учитывая дальнейшие траектории этих выдающихся психоаналитиков, можно сказать, что их отношения не сложились неслучайно. Лакану, конечно, не повезло с аналитиком – в том смысле, что Левенштейн наряду с целым рядом других известных аналитиков – Анной Фрейд, Эрнстом Крисом и Хайнцем Хартманном – стал идеологом эго-психологии. Эго-психология – это направление психоанализа, которое выдвигает эго на первый план. Эго и его адаптацию к внешней реальности. То есть главное – усилить эго пациента, усилить адаптацию этого эго к реальности. В рамках такого подхода бессознательное, влечение и все прочее уходят на задний план, а на первый план выходит эго.

Именно с таким пониманием психоанализа Лакан воевал всю свою жизнь. Он считал его квинтэссенций предательства учения Фрейда, предательства, которое Лакан наблюдал у некоторых, прежде всего, англо-американских продолжателей Фрейда. По его мнению, если субъект и должен к чему-то адаптироваться, то только к реальному своих влечений. А эго – всего лишь отчуждающая идентификация, мешающая этому^[7].

То есть так получилось, что собственным аналитиком Лакана стал один из ключевых теоретиков того направления психоанализа, которое французский психоаналитик ругал как только мог, считая его предательством Фрейда, предательством психоанализа. Свою миссию он видел в том, чтобы с этим предательством бороться – бороться путем возвращения к учению Фрейда, к бессознательному, к произведенной австрийским гением революции.

В это же время, то есть в 1930-е годы, Жак Лакан развивает свою первую зрелую концепцию, которая впоследствии принесла ему известность и благодаря которой он по сей день известен многим людям. Вероятно, она наиболее проста для понимания. Речь идет о его концепции стадии зеркала.

К 1936 году у Лакана формируется уже более-менее целостное понимание концепции, и с этими идеями он едет на конгресс Международной психоаналитической ассоциации (далее – МПА). То, что там происходит, – это в концентрированном виде иллюстрация отношений Лакана с мировым психоаналитическим истеблишментом, который его не принимал, не видел его значимости и, по большому счету, не понимал.

Отношения Лакана с МПА как-то с самого начала не сложились. Причем это проявлялось и до конгресса – в истории с Фрейдом, который очень сдержанно откликнулся на присланную ему работу молодого психиатра, в истории с Рудольфом Левенштейном, который уже тогда был значимой фигурой в мировом психоанализе. История на конгрессе – еще одно звено в этой цепи недопониманий.

Конгресс проходил в 1936 году в австрийском Мариенбаде. Это такой городок в тогдашней Австро-Венгрии, а ныне – в Чехии. Место было выбрано неслучайно – рядом с местом жительства Зигмунда Фрейда, который к тому моменту уже был пожилым человеком с ограниченными возможностями для путешествий. Лакан приезжает на конгресс для того, чтобы презентовать свои идеи относительно стадии зеркала. По его мнению, разработанная концепция представляет собой огромный вклад в развитие теории психоанализа. Он считал, что тем самым заполняет ту лакуну, которая оставалась у самого Фрейда. Здесь необходимо отметить, что у Фрейда есть работа о нарциссизме, где он размышляет о том, как формируется человеческое Я. Ведь человек не рождается с Я – Я возникает на каком-то этапе. Фрейд задается вопросом, на каком этапе и как оно возникает. Но этот вопрос остается у него без ответа. Как считал Лакан, с помощью своей концепции стадии зеркала он как раз эту лакуну и заполняет^[8].

И вот он приезжает на этот конгресс, очевидно ожидая если не фурора, то как минимум того, что его выслушают. Но происходит неприятный конфуз. На конгрессе есть регламент, и по этому регламенту у каждого выступающего есть десять минут. Лакан выходит и начинает говорить, но эти десять минут очень быстро проходят – а Лакан еще толком ничего не успел сказать. И президент МПА, небезызвестный Эрнест Джонс, биограф Фрейда, просто прерывает выступление: мол, молодой человек, ваше время истекло, спасибо.

Для Лакана это была неприятная история. Он покинул конгресс, не дождавшись его окончания (и отправился в Берлин – смотреть Олимпийские игры). Никто не понял значимость этого выступления, никто не понял значимости фигуры Жака Лакана. Что неудивительно – мировой психоанализ тех лет занимал конфликт Мелани Кляйн и Анны Фрейд.

Скажу буквально пару слов о личной жизни Лакана. Он был женат дважды. Первый брак был заключен с Мари-Луиз Блонден в 1934 году. От Мари-Луиз у Жака было трое детей: две дочки и сын. Однако Лакан не был примерным семьянином и позволял себе изменять жене. Его самый яркий роман случился с Сильвией Батай – актрисой и на тот момент женой Жоржа Батая^[9]. Сильвия и Жал Лакан заключили официальный брак в 1953 году. В 1941 г. Сильвия родила Лакану дочку Жюдит, которая стала его четвертым и любимым ребенком. Впоследствии она унаследовала львиную долю имущества отца. А мужем Жюдит стал Жак-Ален Миллер – знаковая фигура для современного лакановского психоанализа, человек, которого сам Жак Лакан, по сути, сделал своим интеллектуальным наследником, поручив ему распоряжаться собственным идейным наследием.

Что еще происходило с Лаканом в 1930-е годы? В 1938 году он наконец-то становится тренинг-аналитиком, то есть получает возможность брать учеников. А надо сказать, что учеников он к себе привлекал и очень много. Подобная популярность Лакана впоследствии стала одной из причин недоразумений и разбирательств с МПА.

Дальше начинается Вторая мировая война. За время Второй мировой войны Лакан не публикует ни одной работы и в целом ведет себя очень тихо. С одной стороны, он не становится коллаборационистом, то есть он не поддерживает правящий режим Виши. А с другой стороны, не присоединяется к сопротивлению.

Дальнейшие любопытные интеллектуальные события в жизни Лакана происходят с конца 1940-х годов. Так, например, он пытается поучаствовать в том конфликте, который происходит в мировом психоаналитическом сообществе – конфликте Анны Фрейд и Мелани Кляйн. В этом конфликте он занимает позицию Мелани Кляйн, считая, что его идеи в принципе движутся в ту же сторону, что и ее. Идеи Анны Фрейд, развивавшей эго-психологию, были для Лакана объектом постоянной критики.

Однако сама Кляйн особого интереса к идеям Лакана не проявляла. По понятным причинам – она не понимала, в чем именно эти идеи заключаются. Идеи Лакана не понимают. При этом его считают как минимум человеком значимым во французском контексте, человеком, с которым необходимо считаться (он был тренинг-аналитиком, привлекавшим к себе огромное количество учеников). В этом качестве Мелани Кляйн с ним встречается и общается. И когда Лакан пообещал ей перевести ее книгу о психоанализе у детей на французский язык, это ее в некотором смысле подкупило.

Однако с переводом этой книги вышла неприятная ситуация. Лакан поручил переводить эту книгу одному из своих учеников. Тот перевел первую часть и отдал перевод учителю. Вторую часть книги переводил другой ученик. И когда стали искать первую часть, то выяснилось, что Лакан ее просто потерял. Узнав об этом, Мелани Кляйн, естественно, в Лакане разочаровалась и больше им особо не интересовалась. Таким образом, их отношения так и не сложились.

При этом Лакан активно опирался на многие идеи Кляйн и часто упоминал ее в своих работах – депрессивную и параноидно-шизоидную позицию, идеи о «бессознательной фантазии».

Конец 1940-х годов открывает новый этап в творчестве Лакана – этап, связанный с его увлечением структурализмом, которое начинается с изучения работ Клода Леви-Стросса, чья публикация 1949 года «Элементарные структуры родства»^[10] знаменует собой расцвет структурализма во Франции. Структурализм выдвигался как альтернативный подход доминировавшим тогда направлениям гуманизма и экзистенциализма. Если экзистенциализм и гуманизм говорили о свободе человека, о том, что человек – это совокупность совершенных им поступков, что «существование человека предшествует его сущности» (то есть ты становишься тем, кто ты есть, не в силу какой-то твоей изначальной сущности, но в силу тех решений, которые ты принимаешь в ходе своей жизни), то структурализм, наоборот, говорил о том, что человек предопределен теми структурами, внутри которых он находится. Свобода – иллюзия, а на самом деле все определяется теми системами, элементом которой человек становится после своего рождения и социализации. Человек – элемент структуры или комплекса структур (в частности, структур родства), которые почти полностью его определяют.

Про Леви-Стросса и его идеи мы поговорим подробнее чуть позже. В данный момент будет достаточно упомянуть, что Леви-Стросс и в целом антропологи обратили внимание на то, что структуры родства бывают разные. Это имело непосредственное отношение к психоанализу – в частности, к идеям Фрейда об Эдиповом комплексе. Является ли этот Эдипов комплекс чем-то универсальным?

Эдипов комплекс подразумевает наличие мамы, папы и ребенка. А антропологи описали такие сообщества, где никакого отца не было, или же где он был отодвинут на задний план. В этих сообществах структура родства была организована иначе: там была мама и ребенок, а отцовская фигура замещалась дядей, то есть братом матери. Можно сказать, что никакой эдипальной структуры тут возникнуть не могло, потому что не было отца, не было такой клеточки в структуре, которую отец мог по праву занять. Из этого можно было сделать вывод, что размышления Фрейда про Эдипов комплекс имеют отношение только к западной культуре и только к определенному этапу ее развития. То есть они применимы только для размышлений о нуклеарной семье: мама, папа, ребенок. А там, где есть иные структуры родства, там действуют уже другие механизмы.

В 1950 году Лакан знакомится с Романом Якобсоном, человеком, который внес огромный вклад в развитие структурной лингвистики. У Якобсона Лакан заимствует целый ряд важных для себя мыслей – о структуре языка, о метафоре и метонимии. Впоследствии он все совмещает и возникает его собственная концепция психоанализа, положенная на фундамент структурной лингвистики. В рамках своих увлечений структурализмом Лакан и формулирует свою известную концепцию бессознательного, структурированного как язык^[11].

Надо сказать, что Лакан в целом дружил с большим количеством выдающихся умов своего времени. Так, например, Лакан дружил с Мартином Хайдеггером, общался с ним, читал его работы. Лакан встречался с Карлом Густавом Юнгом. Кстати, именно во время этой встречи Юнг и рассказал ставшую знаменитой историю о том, как они с Фрейдом приехали в Америку. И Фрейд, повернувшись к Юнгу, сказал: «Мы привезли в Америку чуму», имея в виду психоанализ.

Знакомство Лакана со всеми этими выдающимися умами XX века все равно развивается по одной и той же схеме. Все знают, что Лакан – если не гений, то как минимум очень значимая фигура, но при этом никто его не понимает. Известны замечания и Леви-Стросса, и Хайдеггера по поводу того, что они не понимают ничего из того, что Лакан пишет или говорит.

Например, Леви-Стросс в своем общении с Морисом Мерло-Понти, еще одним собеседником Лакана, сетовал: для того, чтобы понять Лакана, его, наверное, надо читать по пять-шесть раз. Но, как замечал Леви-Стросс, у него просто не было столько времени. Поэтому он просто дружил с Лаканом, совершенно не понимая, в чем суть его идей. С Хайдеггером было то же самое. Когда тот получил копию лакановских „Йcrits“, изданных в 1966 году, то признавался одному из своих приятелей, что ничего для себя из этой книжки вынести не смог. А потом еще добавил: похоже, нашему психиатру самому нужен психиатр.

То есть Лакана не понимали. И дело не в том, что люди, которые пытались его понять, сами были недостаточно умными. Нет, его не понимали даже такие люди, как Хайдеггер. А Хайдеггер – это человек, которого самого достаточно трудно понять. Если даже он не мог понять Лакана, значит, в лакановских текстах действительно было что-то предельно непрозрачное, непонятное, недружелюбное для читателя.

И тут можно поразмышлять о том, почему вообще Лакан так непонятно выражался. Мог ли он выражаться более ясно? В принципе, да, мог. Есть как минимум одно его интервью, которое он дал газете „L’Express“, где – не знаю, заслуга ли это журналистки или еще что-то – Лакан ясно, четко формулирует свои идеи: в чем суть психоанализа, учения Фрейда и его личных работ, их значимости для психоанализа. Если кто-то хочет начать знакомство с Лаканом, но не хочет читать какие-то введения или пояснения, то можно начать с этого интервью^[12].

Так почему же Лакан так непрозрачно мыслил – по крайней мере, на письме? С одной стороны, можно сказать, что у него, как у гения, разум был устроен специфическим образом. Отсюда столь туманные выражения. Есть еще точка зрения, согласно которой Лакан боялся, что его идеи могут украсть, что вокруг все только и думают о том, как бы украсть его идеи. Соответственно, способ быть непонятным – это способ в некотором смысле замаскировать свои идеи, сделать так, чтобы их не могли украсть. Другое объяснение – к середине XX века психоанализ стал настолько популярен, что почти все были в курсе идей Фрейда, психоанализ перестал быть чем-то загадочным – люди приходили к психоаналитикам и уже наперед знали, что будет происходить, как мыслит их аналитик и к чему все в конечном счете вырулит. Вернуть психоанализу непрозрачность, сделать психоаналитическую терапию снова загадочной и непонятной – одна из возможных причин туманности лакановских формулировок. Мышление аналитика должно было снова стать чем-то непредсказуемым.

Но есть и еще одна возможная интерпретация, объяснение того, почему Лакан в своих текстах был настолько непрозрачным – он делал ставку не на письменную речь, а на речь устную. Его способ распространения идей – это передача знания из уст в уста. С 1953 года Лакан начинает вести свой знаменитый семинар, через который прошло огромное количество французской интеллектуальной элиты. Это было знаковое событие, которое посещали многие выдающиеся философы, математики, психоаналитики и т. д. Например, Андре Грин (1927–2021) или Ален Бадью (р. 1937), может быть, самый известный из ныне живущих французских философов.

Почему Лакан выбрал именно форму семинара для распространения своих идей? В 1933–1934 годах он посещал семинар Александра Кожева – известного французского философа русского происхождения – о Гегеле. Здесь стоит также сказать, что Лакан многое взял у Кожева, в частности, его размышления о диалектике раба и господина, о другом, о том, что человек может быть тем, кто он есть, только получив признание в этом качестве в глазах другого. Поскольку семинар Кожева был успешен, то Лакан понял эффективность такой формы взаимодействия с аудиторией. Кроме того, известен и удачный опыт Фрейда, сформировавшего вокруг себя ближайший круг учеников, в котором и происходило первоначальное развитие психоаналитических идей. На основе опыта старших коллег Лакан предпринял попытку сформировать и вокруг себя круг учеников, собрать лучших из лучших и из уст в уста передавать им свое учение.

Семинар Лакана проходил каждый год до самой его смерти. Сейчас эти семинары активно публикуются, в том числе и на русском языке. Собрания проходили в разных локациях – изначально (с 1953 года) в госпитале Святой Анны, где Лакан делал свои первые шаги в качестве психиатра. С 1964 года семинар перемещается в Высшую нормальную школу (Йcole Normale Supйrieure), а с 1969 года – на Факультет права (Facultй de Droit) Парижского университета.

Следующая предельно интересная тема – отношения Лакана с МПА. Выше я уже отчасти про это упоминал. Отношения, мягко говоря, не задались. Они не задались и в том смысле, что не сложились отношения Лакана с его собственным аналитиком, и в том смысле, что его попытка презентовать свои идеи на психоаналитическом конгрессе закончилась неудачно. Это изначально наметившееся отчуждение, непонимание с годами только усугублялось. Отношение к философу, когда его наконец-то заметили, всегда было подозрительными и не самым дружелюбным.

При этом Лакан был значимой фигурой французского психоанализа даже с точки зрения своего статуса – в 1953 году он стал президентом Парижского психоаналитического общества. Но уже через полгода уходит в новосозданное Французское психоаналитическое общество (Sociйtй Franзaise de Psychanalyse), которое вскоре встало перед выбором – или они отрекаются от Лакана (и еще одной знаковой фигуры французского психоанализа – Франсуазы Дальто, 1908–1988) и запрещают им проводить обучающий анализ или же ФПО не включают в МПА.

Надо сказать, что Лакан давал основания для начала конфликта. Дело в том, что он начал экспериментировать с тем, что в психоанализе называется кадром или сеттингом. Его самые знаменитые эксперименты касаются проведения коротких сессий, а также сессий с варьирующейся длительностью – то, что в лакановской клинике называется скандированием. Идея тут в следующем – любая сессия уникальна. И в любой сессии есть своя логика. И какая-то сессия в соответствии со своей внутренней логикой должна длиться двадцать минут, а какая-то – пятьдесят минут. Подобное варьирование времени сессии – это возможность для аналитика какие-то вещи подчеркнуть, какие-то вещи лишний раз обозначить, где-то удивить, где-то сбить с толку. Это такой дополнительный инструмент, которым психоаналитик может пользоваться в работе с анализантом.

Лакан считал это очень эффективным методом. В его логике, если анализант знает, что сессия будет длиться, допустим, пятьдесят минут, то он может сорок минут заниматься ерундой и только в конце подойти к каким-то действительно значимым вещам. А в ситуации, когда сессия может в любой момент закончиться, тут уже не пообсуждаешь творчество Достоевского или какие-то аспекты структуралистской философии – здесь уже надо сразу переходить к сути дела.

Он гордился тем, что его подход позволяет гораздо быстрее вывести анализантов на действительно важные с психоаналитической точки зрения темы. Но МПА и многих психоаналитиков во Франции такое положение дел не устраивало. МПА это не устраивало, в частности, в силу того, что в самом МПА происходили процессы, связанные с регламентацией подготовки психоаналитиков. Чтобы стать психоаналитиком, надо пройти определенный тренинг. А для того чтобы этот тренинг пройти, надо поработать с тренинг-аналитиком определенное количество часов.

Лакан, по сути, всю эту систему пускал под откос, так как он брал учеников, занимался с ними не на протяжении определенного фиксированного количества часов, а столько, сколько считал нужным – например, одна сессия могла длиться десять – двадцать минут. То есть он вносил хаос в систему подготовки аналитиков. А учитывая, что его ученики начали делать то же самое, то в конечном счете все это вызывало сильное беспокойство со стороны МПА.

И тут был еще и политический момент. Он был связан с тем, что Лакан имел возможность благодаря коротким сессиям брать огромное количество учеников. Что я имею в виду? Если обычный тренинг-аналитик, который придерживался стандартного кадра, мог за один час принять только одного человека, Лакан же мог за один час принять, не знаю, десять человек. Соответственно, он мог брать в анализ огромное количество людей. В конечном счете это привело к реальной перспективе того, что со временем большинство новых членов Парижского психоаналитического общества будут учениками Лакана. То есть политическое влияние Лакана увеличивалось. Многих это пугало и заставляло принимать какие-то меры для того, чтобы его как-то сдержать, ограничить.

Но отношение самого психоаналитика к МПА – это, конечно, отношения «любовь-ненависть». С одной стороны, он очень ехидно проходился по мировому психоанализу. Он считал, что то, что там происходит, – это предательство дела Фрейда, что психоаналитики слишком увлечены эго, эго-психологией, что они забыли, в чем была суть фрейдистской революции, что появляется какая-то новая англо-американская версия психоанализа, которая не имеет никакого отношения к тому, чем психоанализ должен быть на самом деле. Это и есть то предательство, о котором он писал, – предательство идеи бессознательного и превращение психоанализа вовсе не в то, чем он должен быть на самом деле.

Но при этом Лакан ни в коем случае не хотел порывать с МПА. Это была перспектива, которой он сопротивлялся до самого последнего момента. Он не хотел выходить из МПА. Для него это был очень сильный удар.

С чем связано такое нежелание? Одна из причин заключалась в том, что Лакан принадлежал к тому поколению французов, которые очень болезненно относились к свойственному для Франции культурному шовинизму. То есть представление о том, что есть какая-то особая французская культура, особые французские традиции, которые лучше всех остальных. Чего нам все это мировое сообщество, у нас великая французская культура, великая французская психиатрия, великий французский психоанализ и нам все это не нужно! Лакан болезненно относился к подобным шовинистическим идеям. Вместо это он руководствовался противоположной установкой: принадлежать к мировому сообществу, в частности к мировому психоаналитическому сообществу. Поэтому, несмотря на всю свою критику МПА, несмотря на всю свою критику мирового психоаналитического истеблишмента, Лакан до последнего сопротивлялся попыткам своего исключения.

Кульминацией этих процессов стал 1963 год, когда МПА, будучи уже не в силах ничего с Лаканом сделать, решило вынести финальное решение. Это решение оказалось не в пользу психоаналитика – оно привело к тому, что Лакан назвал «отлучением». Как в церкви отлучают еретика, так и его, по сути, отлучили от ортодоксальной МПА. Ему запретили брать учеников, с чем тот не мог согласиться и поэтому вышел из МПА. Дальше он уже шел своим путем.

Так вот, в 1963 году Лакан лично едет в Швецию, в Стокгольм, для того чтобы защитить перед лицом президиума МПА свои взгляды, доказать, что его видение психоанализа, его понимание психоаналитической клиники имеет право на существование. Ученики отговаривали его от этого шага. Они говорили, что не стоит туда ехать, что все кончится плохо. Но Лакан не хотел никого слушать – он чуть ли не обвинял отговаривавших его учеников в предательстве, в том, что они предали его, и что он им этого не простит.

Но ученики оказались правы. Лакан приехал в Стокгольм, начал делать доклад, объяснять суть своих идей. И в определенный момент сложилась такая ситуация, что он, будучи человеком не очень хорошо говорящим по-английски, не смог найти подходящего английского слова для того, чтобы передать важный для себя французский термин. И он обратился к аудитории, чтобы аудитория помогла ему найти нужное английское слово. Но никто не откликнулся. И это была демонстрация того отчуждения, которое существовало между ним и МПА. Но надо отдать характеру и достоинству Лакана должное – он тут же покинул аудиторию и уехал домой. На этом история этих взаимоотношений закончилась. Лакану пришлось создавать свою собственную школу.

В целом, это очень интересный сюжет. Тут можно задаться вопросом о том, а кто в этой истории противостояния был прав. Сказать, что права была какая-то одна сторона, невозможно, потому что своя логика была у каждого.

Своя правда была у Лакана, который оправданно считал себя гением и считал, что имеет право экспериментировать с кадром и с тем, как он готовил учеников, как он видел психоанализ. Тем более он же не спорил с Фрейдом, он не пытался отринуть какие-то идеи Фрейда. Наоборот, он был вполне себе фрейдистским ортодоксом. Он утверждал, что возвращается к Фрейду, что защищает его революцию от тех, кто пытается эту революцию каким-то образом замолчать или превратить в нечто гораздо менее радикальное и смелое.

Кроме того, Лакан сопротивлялся навязыванию какого-то единого понимания психоанализа, которое происходило благодаря МПА, когда определенная англо-американская версия психоанализа становилась чуть ли не обязательной для всех. Она насаждалась, в том числе и во Франции. Все это воспринималось Лаканом и его последователями как проявление американского культурного империализма. Мол, они диктуют нам, как понимать психоанализ, при этом сами в психоанализе ничего не понимают.

Вместе с Лаканом из МПА ушло много выдающихся, может быть, самых выдающихся французских психоаналитиков. Например, Франсуаза Дольто – одна из самых крупных французских психоаналитиков XX века. Во многом МПА вместе с Лаканом потеряло для себя Францию. Вообще, это был достаточно плохой звоночек для организации. Например, когда уходил Юнг или Адлер, они уходили потому, что подвергли сомнению какие-то базовые положения фрейдистского психоанализа. А когда уходил Лакан, то это было изгнание вполне себе ортодоксальной фрейдистской школы, которая не сошлась с МПА лишь по некоторым политическим мотивам.

Но надо сказать, что и у МПА тоже была своя логика. Хотя бы в том смысле, что мы видим, к чему в конечном итоге привели лакановские эксперименты. Он систематически нарушал кадр, то есть правила – в том числе этические – проведения психоаналитического сеанса. Сегодня очень популярны чек-листы о том, как распознать неэтичного психолога. Там надо отмечать какие-то пунктики этичности. Так вот, если применить эти чек-листы к Лакану, то запросто может выясниться, что Лакан был очень даже неэтичным психологом. Он делал вещи, которые с точки зрения сегодняшнего дня недопустимы для хорошего терапевта-аналитика.

Он не просто экспериментировал со временем сессий, которые, кстати, в какой-то момент сократились у него до нескольких минут – вплоть до того, что он принимал по десять человек в час. В какой-то момент он уже принимал людей в порядке живой очереди. Люди приходили к нему: «Кто последний к Лакану?» – и сидели, ждали, когда их запустят. Он анализировал членов одной и той же семьи. Он анализировал своих любовниц. Он выбирал любовниц из своих анализанток, продолжая их анализировать. Он использовал анализ учеников в качестве инструмента контроля над ними. Делал целый ряд вещей, которые с сегодняшней точки зрения являются в высшей степени сомнительными. Лакан смешивал личные отношения и отношения аналитические. Он мог профессионально сотрудничать со своими анализантами, что, с точки зрения современного видения анализа, вообще недопустимая вещь. Конечно, были какие-то пределы, которые Лакан никогда не переступал, но в целом его трудно назвать этичным психологом.

Помимо варьирования времени сессии, его также обвиняли в том, что он оказывает на своих учеников чрезмерное влияние. Что он переступает полномочия тренинг-аналитика, что он в некотором смысле превратился в гуру.

К чему это привело? В конечном счете это привело к тому, что в тот момент, когда у Лакана начались проблемы со здоровьем, его анализанты и ученики перестали понимать, что происходит. Они не могли понять: то, что происходит, – это то, что должно происходить, или же что-то идет не так. Если правил нет, то совершенно непонятно, как оценивать происходящее.

В книге Элизабет Рудинеско приведены очень яркие истории того, что происходило на лакановских сессиях^[13]. Например, он мог завести в кабинет анализанта и обнаружить, что там уже есть человек, который уже находится в процессе анализа. В какой-то момент он начал забывать, кто у него в анализе, кто его коллега, кто просто пришел, я не знаю, вернуть ему книгу. То есть все смешалось.

Более того, есть основания полагать, что психоаналитик мог бить своих анализантов^[14]. Так, по воспоминаниям одной из анализанток, однажды Лакан схватил ее за волосы. И любопытно, как эта девушка отреагировала на подобное действие: никто не понимал, что происходит, и она решила обсудить это со своими знакомыми, пытаясь осмыслить произошедшее. Одна из версий была такая: он схватил ее за волосы, а слово «волосы» по-французски созвучно названию того места, из которого эта девушка родом. То есть это была очень хитрая интерпретация или интервенция маэстро, которая должна была этой девушке продемонстрировать что-то важное.

В какой-то момент Лакан перестал слышать, что ему говорят, и так далее. Короче говоря, систематическое нарушение кадра закончилось полным хаосом: границы поплыли и люди, которые с ним общались, перестали понимать происходящее.

Но надо сказать, что при всем при этом Лакан был великолепным аналитиком (как минимум до начала проблем со здоровьем). Он хорошо чувствовал многие вещи. Он работал с самыми тяжелыми пациентами, например с людьми, которые проявляли склонность к самоубийству. Он работал с гомосексуалами, что, опять же по меркам достаточно консервативного психоаналитического сообщества того времени, было вполне себе смелой практикой.

Как бы то ни было, кто бы ни был прав в этой истории, все закончилось так, как закончилось. МПА вынесла свой вердикт, принуждая Лакана отказаться от статуса тренинг-аналитика. На это он пойти не мог – это стало причиной его выхода из МПА и началом новой главы жизни, связанной с основанием собственной психоаналитической школы.

Надо сказать, что как только Лакан понял, что не может получить признание у мирового психоаналитического сообщества, он предпринял несколько попыток найти иные аудитории для распространения своего учения. В частности, известны его попытки наладить контакты с католической церковью, в частности через своего брата, ставшего монахом и посвятившего свою жизнь Ватикану. Он просил брата вывести его на папу римского, утверждая, что его учение дружественно христианству и в целом может получиться очень удачное взаимодействие.

Еще одной аудиторией, на которую Лакан хотел распространить свои идеи, был Советский Союз. Лакан хотел приехать в СССР. Особенно он был впечатлен историей с полетом Юрия Гагарина в космос. Он думал, что если Советский Союз так продвинулся в плане технологий, то это значит, что, возможно, СССР готово к тому, чтобы воспринять самое передовое, самое перспективное психоаналитическое учение. С этой установкой Лакан налаживал контакты с Советским Союзом. Ему даже удалось встретиться с Алексеем Леонтьевым (1903–1979), одним из самых известных советских психологов, деканом психологического факультета МГУ. У Лакана состоялся ужин с Леонтьевым в Париже, во время которого он думал обговорить возможности своего визита в СССР.

Но как это постоянно было с Лаканом – его не поняли. Они беседовали компанией и разговор зашел о Юрии Гагарине. Кто-то начал рассуждать о космонавтах, на что Лакан заметил в свойственной ему манере, что никаких космонавтов не существует, потому что не существует никакого космоса. Что имел в виду Лакан, выдвигая подобные странные тезисы? Что он хотел сказать? Он хотел сказать достаточно простую мысль: если буквально понимать слово «космос», то это замкнутая гармоничная система. Но с точки зрения современной науки, Вселенная – это не замкнутая гармоничная система. Вселенная – это нечто иное. И слово «космос» для описания этой Вселенной не годится. А раз слово «космос» не годится, значит, не годится и слово «космонавт».

Что-то типа такого Лакан начал Леонтьеву объяснять, но Леонтьев совершенно не понял мысль про то, что космонавтов не существует, потому что не существует космоса. В общем, ужин закончился неудачно. И в Советский Союз Лакан не поехал.

Надо сказать, что такого рода недоразумения с ним происходили постоянно. Например, когда Лакан поехал с циклом лекций в Америку, то среди прочего он имел возможность выступать в ведущих американских университетах. В частности, он выступал в Массачусетском технологическом институте (MIT). И там собрались американские ученые, в том числе Ноам Хомский (р. 1928), один из крупнейших авторитетов в области лингвистики и исследований языка. В каком-то контексте речь зашла о мозге как о том месте, где находится мысль человека. На это Лакан стал отвечать, что для него эта идея кажется спорной, что он мыслит совершенно не мозгом, что порой он мыслит ногами, а иногда – лбом. Опять же, видимо, за этим стояла некая изящная мыслительная конструкция.

Но американцы, будучи людьми простыми, совершенно не поняли, что имеет в виду французский мудрец. Ноам Хомский, например, остался абсолютно уверенным, что психоаналитик просто приехал поиздеваться над американцами и пытается внушить им какую-то совершенно невероятную идею. В общем, роман между ними не состоялся. Популярность Лакана в США в тот момент так и не вышла за пределы департаментов французской культуры.

В Америке же произошла еще одна забавная история. Она любопытна тем, что хорошо иллюстрирует некоторые идеи самого француза. Лакан очень хотел попасть в «Метрополитен-опера». Считая себя известным человеком, он попросил людей, которые организовали визит, договориться о частном визите. Но так как Лакана в Америке не очень хорошо знали, то организаторы поступили очень хитро. Они позвонили в «Метрополитен-опера» и сказали, что к ним хочет прийти Жан-Поль Сартр. И ради Жан-Поля Сартра, который действительно был мировой знаменитостью, такой визит был устроен.

За счет того, что Лакан не очень понимал по-английски, все возможные недопонимания сглаживались переводчиком. Например, когда его начали спрашивать про Симону де Бовуар (жена Сартра и сама известный мыслитель), то переводчик сделал так, чтобы француз ничего не понял.

Это очень лакановская история: она иллюстрирует его идею о примате означающего над означаемым^[15]. То есть о примате слова над смыслом этого слова. Что произошло? Люди, которые организовывали его визит, по сути, прикрепили Лакана к означающему «Сартр». А дальше это означающее «Сартр» уже начало существовать в том контексте, в котором означающее «Сартр» существует: знаменитость, особый прием, особое отношение, почет, уважение и так далее. Это означающее затмило Лакана, убрало на задний план, но дало ему возможность посетить «Метрополитен-опера» – как он и хотел.

В этом моменте Лакан в некотором смысле перестал быть собой, он утратил себя, был отчужден в языке, став «Сартром». Но это дало ему возможность получить то, что он хотел. Ровно так в лакановском понимании означающее и действует: оно отчуждает субъекта, но за счет этого дает субъекту возможность существовать. Если бы он остался собой, то ему никто не показал бы «Метрополитен-опера». А соединившись с означающим «Сартр», он получил возможность эту «Метрополитен-опера» все-таки посетить.

После неудач с МПА и безуспешных попыток найти иные аудитории для распространения своих мыслей, Лакан приходит к идее основания собственной школы. Это происходит в 1964 году. В день основания школы психоаналитик произносит установочную речь, которую собравшиеся слышат с магнитофонной записи: «Настоящим я – один, как я всегда и был в своем отношении к делу психоанализа, – основываю Ecole Francaise de psychanalyse, чьим руководством я планирую заниматься в ближайшие четыре года и для чего в настоящем я не вижу никаких препятствий. Это название, в моем понимании, отражает организм, в котором должна свершаться работа – работа, в которой в поле, открытом Фрейдом, восстанавливается острие его открытия; работа, которая возвращает оригинальную практику, которую Фрейд учредил под названием „психоанализ“, к задаче, возложенной на нее в нашем мире; работа, которая путем неутомимой критики отвергает отклонения и компромиссы, притупляющие ее прогресс и позорящие ее использование. Эта цель неотделима от обучения, которое будет осуществляться внутри этого движения отвоевывания [наследия Фрейда]. Это значит, что здесь те, кого я сам обучал, будут иметь полноту полномочий и что это приглашение распространяется на всех тех, кто способен вынести суровые испытания этого обучения».

В этой цитате примечательны постоянные отсылки к Фрейду, постоянные заверения в верности его учению. Это была установка Лакана, которая, наверное, лучше всего отражается в его фразе 1980 года, когда он приехал к своим ученикам в город Каракас (Венесуэла): «Вы можете быть лаканианцами, если хотите. Я – фрейдист»^[16].

К Лакану присоединились многие видные французские психоаналитики. В целом, свою школу Лакан позиционировал как противоположность МПА. Он мыслил ее как такую структуру, где не будет никаких жестких правил. Где аналитики получат возможность сами определять то время, которое должна длиться сессия. Где они смогут определять количество сессий в неделю. Где они смогут сами выбирать себе тренинг-аналитиков и тех, кто будет контролировать этот тренинг-анализ. То есть не будет никакого комитета, перед которым надо будет отчитываться. В противовес МПА, которая пыталась выработать жесткий набор стандартных требований, которые предъявляются к аналитикам, Лакан создавал организацию, которая была бы в этом плане максимально свободной.

Школа Лакана начала очень быстро расти. Согласно Рудинеско, в 1960–1970-е годы это была самая быстрорастущая школа психоанализа в мире. В нее входили сотни членов. Тем не менее свобода не спасла школу от внутренних конфликтов, расколов и последующего упадка. Это привело к тому, что Лакан, в конце концов, данную организацию упразднил, создав, по одной из версий, уже перед самой своей смертью новую организацию – «Фрейдово дело» (École de la Cause freudienne) во главе с Жаком-Аленом Миллером.

Очень важное событие для Жака Лакана – публикация его главной книги «Писания», или „Йcrits“. Это не та книга, которую он специально писал, это собрание его сочинений. По сути, большая часть того, что он за свою жизнь написал. Достаточно мало для человека, который оказал такое влияние на современников и который работал всю свою долгую жизнь. Книга стала возможной благодаря издательству „Seuil“ и Франсуа Валю, который выступил редактором издания. Именно он убедил Лакана в том, что такую работу надо издать, став инициатором этого издания. Надо сказать, что Валь сам был анализантом Лакана.

Когда книга была издана в 1966 году, она стала бестселлером. Ее ждал большой коммерческий успех – продано сотни тысяч экземпляров. Что странно – так как читать эту книгу практически невозможно. Вероятно, этот успех был связан с тем, что к тому времени Лакан уже успел стать культовой фигурой для Франции. На фоне этого триумфа психоаналитик даже соглашается на второе издание своей диссертации. То есть, по сути, от него остаются две книги: „Йcrits“ и диссертация. Для столь знаковой фигуры как Лакан это, конечно, ничто, если сравнить, например, с наследием Фрейда или любого другого видного философа и мыслителя.

Что касается участия Жака Лакана в общественной жизни, то тут можно упомянуть события студенческих волнений 1968 года. С одной стороны, он поддерживал студентов, но с другой – достаточно спокойно, без энтузиазма относился к радикальным студенческим движениям. Элизабет Рудинеско приводит фразу Лакана, которая, наверное, лучше всего показывает его отношение к политике в целом. Он говорил: «По большому счету, меня интересует только одна политика – политика, связанная с распространением моих собственных идей». При этом сами радикальные студенты испытывали к Лакану большой интерес. Именно из этого круга – через Луи Альтюссера – к нему попадает Жак-Ален Миллер, его самый близкий ученик, которому он впоследствии доверит распоряжение своим интеллектуальным наследием.

На позднем этапе своего творчества Лакан все сильнее увлекается способами формализации собственных психоаналитических идей. В целом, для него всегда был характерен интерес к математике, к кибернетике, к сведению своих интуиций к формулам, к уравнениям. Это проявлялось, в частности, в интересе психоаналитика к топологии, разделу математики, который изучает свойства фигур и их взаимного расположения. Вместе со своими учениками-математиками он исследует торы, ленту Мебиуса, бутылку Клейна, пленку Мебиуса (кросс-кэп) на предмет их использования для иллюстрации и уточнения собственных идей. Действительно, причудливые, парадоксальные геометрические фигуры могут ухватить и визуализировать некоторые нюансы причудливости и парадоксальности, например, человеческого желания с его бесконечным кружением вокруг недостижимого объекта-причины желания^[17].

Умер Лакан в 1981 году от болезни. Его последними словами были: «Я упорствую… я исчезаю…»

После смерти философа начинается новый этап в развитии лакановского психоанализа, связанный с освоением его наследия и конфликтах вокруг него.

Конфликты, например, сопровождали публикации семинаров Лакана. Изначально лакановские семинары стенографировали, а затем эти материалы свободно распространялись. Однако уже в 1960-х годах Лакан начинает бояться того, что его идеи могут украсть. Практика распространения материалов семинаров прекращается. Но в 1970-х годах этот вопрос встает снова. Принимается решение начать подготовку лакановских семинаров к публикации. Ответственным за это назначается Жак-Ален Миллер, который начинает публикацию семинаров с одиннадцатого семинара 1964 года «Четыре основные понятия психоанализа»^[18]. Это тот год, когда Миллер начал учиться у Лакана. Далее издаются семинары как до, так и после 1964 года.

Кто такой Жак-Ален Миллер? Напомню, что, во-первых, это муж любимой дочери Лакана. Кроме того, это человек, которого Лакан назначил распорядителем своего интеллектуального наследия. И Миллер отнесся к этому с полной серьезностью.

Сам Миллер появился в лакановском кругу в начале 1960-х годов. На тот момент ему было всего девятнадцать лет. Но он очень быстро привлек внимание Лакана, потому что у него была яркая способность: он мог структурировать и доступным языком изложить сложнейшие лакановские концепции. Там, где философ долго и цветасто мыслил, Миллер мог все очень компактно и ясно систематизировать. Это, кстати, к вопросу о том, хотел ли Лакан быть понятным. За этот талант Лакан очень ценил Миллера – что проявилось в решении сделать последнего своим интеллектуальным наследником. Естественно, такая особая роль Жак-Алена не нравилась другим последователям известного психоаналитика.

Если при жизни учителя конфликты еще как-то можно было гасить, то после смерти они выходят из-под контроля.

Миллер начинает публикацию семинаров – и это провоцирует ряд скандалов. Дело в том, что семинары Лакана посещало много людей. И они делали записи. Соответственно, существовало много версий этих семинаров. Но Миллер настаивает на том, что публиковаться могут только те версии семинаров, которые были одобрены лично им. Он активно борется с альтернативными изданиями семинаров, в частности борется с помощью судебных решений. В буквальном смысле – подаются иски в суд, и тиражи изданий семинаров просто изымаются. Естественно, сегодня это уже невозможно делать, потому что все есть в Интернете.

Кроме того, принимается решение публиковать семинары без критического аппарата, без примечаний, без индекса. И самый противоречивый момент – семинары публикуются без исправления ошибок. Лакан совершал ошибки. Не в том смысле, что у него были какие-то неправильные мысли, а в том смысле, что он ошибался в фактах, цитатах: мог цитировать одного писателя, а приписывать эту цитату другому писателю и т. д. Изначально семинары публиковались без исправления даже таких очевидных ляпов. В результате в прессе постоянно появлялись публикации, где перечислялись сотни этих ошибок.

Возьмите, например, русскоязычные издания. Видно, что они публикуются в том виде, в котором они публиковались Миллером. Там нет примечаний. Там нет предисловий и послесловий. Никакой критической работы над текстом проделано не было. Семинары публикуются в том виде, в котором они якобы произносились Лаканом.

Подобная политика вызывала огромное количество споров, вопросов, претензий. Вплоть до того, что некоторые люди вообще не признают эти семинары. Или считают, что автором этих семинаров является не Лакан, а сам Жак-Ален Миллер, который по каким-то причинам не хочет, чтобы его имя было в числе авторов, а вместо этого предпочитает быть указанным скромным редактором. Хотя его вклад в эти тексты превышает то, что может себе позволить простой редактор.

Конфликты связаны и с организациями последователей мыслителя. Как я уже говорил, Лакан перед смертью упразднил ту организацию, которую создал в 1964 году. Далее он учредил новую – во главе с Миллером. Но несогласные с этим утверждают, что это был уже не сам Лакан, а члены его семьи. В связи с этим существуют разные лакановские организации, которые враждуют между собой. Мне бы не хотелось особо погружаться в политические игры, связанные с лакановским наследием. Просто обозначу, что конфликт Лакана с МПА не закончил череду конфликтов, связанных с его учением. Лакановское сообщество само перессорилось и поделилось на кучу группировок, которые плохо между собой взаимодействуют.

Литература для дальнейшего чтения

Дьяков А. В. Жак Лакан: фигура философа / А. В. Дьяков. – М.: Территория будущего, 2010. – 588 с.

Единственная на сегодняшний момент русскоязычная биография Лакана. Имеет много пересечений с книгой Элизабет Рудинеско, иногда прямых. Можно порекомендовать тем, кто читает только по-русски.

Мазин В. Переход к действию и самонаказующая паранойя / В. Мазин // Лаканалия. – 2020. – № 33. – С. 16–35.

Статья, которую стоит прочесть, чтобы более подробно узнать про кейсы Эмэ и сестер Папен.

Миллер Ж.-А. Жизнь Лакана / Ж.-А. Миллер. – М.: Фрейдово Поле; Издательство «Гнозис», 2011. – 32 с.

Очень странная небольшая книга, но любопытная в том смысле, что раскрывает характер отношения Миллера к своему учителю.

В начале автор пишет, что в последнее время появилось очень много клеветников, которые рассказывают про известного психоаналитика всякие порочащие вещи. И Миллер как человек, связанный с Лаканом, считает своим долгом его защитить. Но далее Жак-Ален проводит очень странную мысль – мол, Лакан был гением с неудержимыми желаниями, и кто вы вообще такие, чтобы его осуждать?! Он приводит примеры этой неудержимости, которые действительно раскрывают личность французского психоаналитика. Так, он рассказывает, как Лакан ездил на машине – он не соблюдал правила и постоянно проезжал на красный свет. Более того, когда он ехал в машине с кем-то и этот кто-то останавливался на красный свет, то его это жутко злило – вплоть до того, что он мог просто выйти из машины и дальше пойти пешком. У Лакана была установка – сопротивляться Закону, не подчиняться правилам. Наверное, именно эта установка и отражается в этической максиме всего его подхода как к анализу, так и к человеку в целом: «не поступаться своими желаниями».

В этом же ключе Миллер рассказывает о грубом обращении Лакана с официантами. И дает очень странную интерпретацию этого невежливого обращения: мол, грубя официантам, он причинял им благо. Потому что официант – это мелкая, ничего не значащая сошка, а тут знаменитый психоаналитик. И когда тот на него рявкает, то тем самым как бы дает понять, что в этом официанте есть что-то ценное. Буквально на секунду в этом официанте появилось что-то такое, что понадобилось самому Лакану. Как будто бы в эту секунду официант исполнил свое жизненное предназначение – однажды что-то полезное сделать для такой глыбы, как Лакан. Все это пишется без всякой иронии, на полном серьезе.

Рудинеско Э. Жак Лакан: Эскиз жизни – история системы мысли / Э. Рудинеско // Логос. – 1999. – № 5. – С. 200–211.

Единственный доступный на русском языке фрагмент обстоятельной биографии Лакана Элизабет Рудинеско.

Bailly L. Lacan in his historical context // Bailly L. Lacan. A Beginner’s Guide. – Oxford: Oneworld, 2009. – P. 5–27.

Интересная первая глава доступного введения в Лакана. В главе речь идет о жизни Лакана, а также происходит помещение его творчества в интеллектуальный контекст времени.

Evans D. An Introductory Dictionary of Lacanian Psychoanalysis / D. Evans. – London: Routledge, 1996. – 264 p.

Полезное справочное издание для всех, кто начинает знакомство с Лаканом.

Roudinesco E. Jacques Lacan / E. Roudinesco. – New York: Columbia University Press, 1997. – 496 p.

Великолепная книга, на которую я во многом опирался в своем изложении. Мне близок тот подход, которым руководствуется Элизабет Рудинеско. Ее подход выражен в эпиграфе, с которого начинается работа: „Robespierristes, antirobespierristes, nous vous crions grace: par pitie, dites-nous, simplement, quel fut Robespierre“ (это цитата из французского историка Марка Блока). То есть не важно – вы за Робеспьера или против Робеспьера, просто скажите – каким он был человеком. Установка Рудинеско понятна – задача не предложить апологию Лакана или же его бескомпромиссную критику с целью разоблачить и показать его негодяем. Задача – увидеть его таким, каким он был: со всеми его противоречиями, с его светлыми и темными сторонами. Лакан был гением и одновременно сложным человеком.

Roudinesco E. Lacan: In Spite of Everything / E. Roudinesco. – London: Verso, 2014. – 160 p.

Набор заметок, в которых раскрываются те или иные стороны лакановской жизни и творчества. Полезное чтение после знакомства с фундаментальной биографией от того же автора.

Лекция 2
Стадия зеркала и нарциссизм. Воображаемое

Данная лекция посвящена разбору, наверное, самой знаменитой лакановской концепции – стадии зеркала, а также связанному с ней одному из трех лакановских регистров: регистру воображаемого.

Можно выделить несколько ключевых дат, связанных с развитием идей о стадии зеркала. Первая дата – 1936 год: конгресс Международной психоаналитической ассоциации в Мариенбаде – первая публичная попытка изложения идей о стадии зеркала, которая закончилась неудачей. Об этом я кратко упоминал в предыдущей лекции. Текст выступления Лакана на этом конгрессе не сохранился.

Через два года – в 1938 году – Лакан публикует статью о семейных комплексах для Французской энциклопедии. Это первое изложение его идей о стадии зеркала на бумаге.

Следующая важная дата – 1949 год, когда выходит его статья, непосредственно посвященная стадии зеркала. Статья так и называется «Стадия зеркала». Она переведена на русский язык и опубликована^[19].

Дальше – 1953 год, когда мы видим появление у Лакана трех регистров, одним из которых является регистр воображаемого, к которому непосредственно стадия зеркала и относится.

В 1950-х годах начинается переосмысление автором своей концепции. Если изначально стадия зеркала относилась преимущественно к воображаемому регистру, регистру воображения, регистру образов, то со второй половины 1950-х годов Лакан начинает все более ясно подчеркивать, что воображаемое всегда уже вписано в символическое, что воображаемое и символическое неразрывно связано и, соответственно, в стадии зеркала необходимо фиксировать не только тот аспект, который связан с воображаемым, с образом, но и тот аспект, который связан с символическим (Большой Другой и идеалы Большого Другого).

Зрелое обновленное понимание стадии зеркала можно найти в семинаре 1960 года «Перенос»^[20], где оно отчетливо излагается. Обо всех этих нюансах я собираюсь говорить в рамках данной лекции.

Почему Лакан вообще пришел к идее стадии зеркала? Почему он решил, что это важно? То есть, какую потребность внутри психоанализа должна была удовлетворить стадия зеркала? Что он хотел сказать с помощью своих идей? Лакан хотел заполнить ту лакуну, которую он обнаружил у Фрейда. В работе 1914 года «Введение в нарциссизм» Фрейд размышляет о том, что человек не рождается с целостным Я: «Единство личности Я не имеется с самого начала у индивида». Субъект не рождается с Я, он не рождается с какой-то цельной концепцией себя. Это что-то такое, что должно на определенном этапе возникнуть. Как пишет Фрейд, «…должно присоединиться еще кое-что, еще какие-то новые переживания для того, чтобы мог образоваться нарциссизм»^[21].

По сути, Фрейд ставит проблему – человек не рождается с «Я», с целостным пониманием себя. Соответственно, это что-то такое, что в какой-то момент должно возникнуть. Размышления Лакана о стадии зеркала – это как раз попытка найти ответ на поставленный Фрейдом вопрос. То есть Фрейд видел проблему, он видел, что в данном конкретном месте психоаналитической теории есть некоторая лакуна, он эту лакуну нашел и обозначил, но не предложил ее решения, не показал, как именно можно ее заполнить.

Лакан попытался сделать именно это. Но, естественно, сделал он это не на пустом месте. Он не из ниоткуда взял свои идеи о стадии зеркала. У него были предшественники, о некоторых из которых речь пойдет ниже.

Эти предшественники сформулировали некоторые интуиции, которые Лакан впоследствии подхватил, превратив их в свою концепцию стадии зеркала. Надо сказать, что он, сильно беспокоясь по поводу авторства собственных идей, сам достаточно легкомысленно относился к признанию заслуг коллег и предшественников. Он мог заимствовать идеи, но при этом никак не ссылаться на тех, кому он этими идеями был обязан. И задача историков, в частности историков психоанализа в том, чтобы восстанавливать эти отсутствующие, утраченные звенья, позволяющие понять, кто у кого что взял. Это нужно, с одной стороны, чтобы отдавать должное людям, несправедливо забытым, а с другой – чтобы лучше понимать генеалогию тех или иных идей. В контексте стадии зеркала упомяну как минимум три имени (хотя на самом деле их было гораздо больше).

Прежде всего, Анри Валлона (1879–1962), французский философ и психолог. Он, собственно, и обратил внимание на этот феномен, когда ребенок узнает себя в зеркале. Обратил внимание и понял важность этого явления. Ребенок, узнав себя в зеркале, очень этому поражается, радуется, он как будто бы захватывается тем образом, который видит в этом зеркале. Именно этой теме была посвящена его статья 1931 года «Как развивается у ребенка понятие собственного тела». Лакан был знаком с этой работой, и его интуиция относительно стадии зеркала, относительно ребенка, узнающего себя в зеркале и испытывающего по этому поводу целый веер переживаний, во многом вдохновлялась или как минимум подпитывалась Анри Валлоном.

При этом понимание Лакана все-таки отличалось от понимания Валлона. Если Валлон просто указал на важность того, что в определенном возрасте ребенок обращает внимание на собственное отражение и постепенно учится с этим отражением взаимодействовать (улыбаться ему, рассматривать его), то Лакан развил эти интуиции до представления о том, что стадия зеркала представляет собой полноценную стадию развития ребенка, которая начинается в возрасте шести – восьми месяцев и продолжается до восемнадцати месяцев. Это стадия, которая, как считал Лакан, приходит на смену предшествующей стадии – стадии отлучения от груди. Когда младенца отлучают от груди, он вынужден продолжать свое развитие дальше. И это дальнейшее развитие как раз оказывается связанным со встречей со своим зеркальным образом. Через этот зеркальный образ ребенок учится переживать себя как нечто единое, согласованное и поддающееся контролю.

Следующая знаковая фигура, которая помогла Лакану развить свои идеи, – французский философ Роже Кайуа (1913–1978). Среди прочего Кайуа разрабатывал теорию мимикрии. Мимикрия – это способность организма подстраиваться под окружающую среду. Задача мимикрии – сделать так, чтобы особь стала похожей на окружающую среду. Мимикрия – это захват организма окружающей средой путем ее копирования. У мимикрии есть многочисленные примеры из животного мира – например, хамелеон, который может менять расцветку в зависимости от того, какое цветовое окружение вокруг него.

Примечательно тут то, что мимикрия понималась Кайуа не в том банальном смысле, что, например, хамелеон таким образом пытается защитить себя от хищников, слившись с окружающим миром и став более незаметным. Нет, речь тут не об этом. Или не только об этом. Речь тут не о маскировке, не о том, чтобы стать незаметным, речь тут о способности быть захваченным окружающей средой. Окружающая среда способна захватывать организм, вовлекать его в себя, превращать его в свою часть.

Если отвлечься от хамелеонов и животного мира, то человеческий пример этого феномена можно увидеть в фильме Вуди Аллена «Зелиг» (1983). Там показана уникальная способность главного героя подстраиваться под любые обстоятельства, в которых он оказывается. Если он с учеными, то начинает вести себя как ученый. Если он с раввинами, то начинает вести себя как раввин. То есть он мгновенно захватывается окружающей средой и принимает ее черты.

Кайуа также называл этот феномен «легендарной психоастенией», то есть способностью некоторых животных менять внешний облик под влиянием окружающей среды. Организм становится частью окружения, которое его захватывает. Но не потому, что за счет него он пытается себя обезопасить. Нет. Речь идет именно о захвате окружающей средой, которая делает организм неотличимым от самого себя.

Когда поясняется эта идея о том, что мимикрия или легендарная психоастения не связана с защитой от хищников, то обычно этот тезис подкрепляется ссылкой на исследование, которое в 1930-х годах было проведено в США и которое касалось изучения содержимого желудков птиц. Исследование показало, что насекомые, меняющие свой окрас, встречаются там так же часто, как и насекомые, не меняющие свой окрас. Значит, изменение окраса не способно повысить шансы на выживание. Значит, у него иная цель, иной механизм.

Наконец, еще одна знаковая фигура, достойная упоминания и в этом контексте, – Александр Кожев. Как было сказано ранее, Кожев знаменит прежде всего своим семинаром о Гегеле, который он вел в Париже в 1930-х годах и который посещали многие выдающиеся интеллектуалы, философы Франции первой половины XX века. В предыдущей лекции я уже говорил о том, что, судя по всему, именно у Кожева Лакан заимствовал идею распространять свои идеи не через книги, не через текст, а через семинар, через круг избранных учеников. Кожев показал, что это может быть очень привлекательной рабочей моделью.

Георг Вильгельм Фридрих Гегель (1770–1831) – немецкий философ XIX века, может быть, один из самых известных философов в человеческой истории. Кожев разъяснял его идеи, показывал их актуальность для понимания того, что происходит в данный момент.

Наиболее примечательны размышления Кожева о диалектике раба и господина, которую можно найти в работе Гегеля «Феноменология духа». В этих размышлениях есть очень важная для Лакана идея: человеку, для того чтобы существовать, чтобы быть кем-то, необходимо признание другого. Основная мысль заключалась в следующем: другой должен признать меня в качестве кого-то, чтобы я мог этим кем-то быть. И другой, соответственно, тоже нуждается в моем признании, чтобы я признал его в качестве кого-то, чтобы он стал кем-то в моих глазах. Субъекту для существования нужен другой. Нет другого и его признания – нет субъекта.

Кожев, вслед за Гегелем, описал отношения конкуренции, борьбы, которые вытекают из этого признания. Есть два индивида, каждый из которых что-то хочет. Но он не просто хочет некий объект, он хочет, чтобы другой признал его право на этот объект. Но другой хочет того же самого, он тоже хочет этот объект, и он тоже хочет, чтобы его право на этот объект было признано. Это вовлекает индивидов в противостояние. Один должен победить, другой – проиграть. То есть один должен получить признание своего права на этот объект, а другому необходимо признать свое поражение. Из этой схватки рождается, с одной стороны, господин, чье право признается, а с другой стороны, рождается раб. Они находятся в диалектических отношениях в том смысле, что без одного нет другого. Господин является господином только потому, что есть раб, который признает его в этом качестве. Раб является рабом, только потому что он признан в этом качестве господином. И это такая любовь-ненависть, условно говоря. Они не могут друг без друга, потому что без друг друга они утрачивают свою идентичность: один перестает быть рабом, а второй – господином. Но одновременно они ненавидят друг друга, они борются друг с другом. Эти идеи впоследствии использовал Маркс для описания того, что происходит в капитализме – противостояние рабочих и буржуазии. Они ненавидят друг друга, но, с другой стороны, без одного нет другого, без капиталистов нет рабочего класса, без рабочего класса нет капиталистов – они друг друга обусловливают.

Другой и его признание определяет меня. Кто я есть – определяется другим и в отношениях с другим.

Все эти интуиции являются определяющими практически для всего лакановского творчества. И именно в кожевской интерпретации Гегеля все эти моменты могут быть обнаружены.

Соответственно, на этом интеллектуальном фундаменте, а также на фундаменте еще целого ряда психологов и биологов (например, Вольфганга Келера), Лакан и сформулировал свою концепцию стадии зеркала.

Во-первых, Лакан обращает внимание на факт преждевременности человеческого рождения. Человек рождается незрелым, человек рождается в некотором смысле неприспособленным для выживания. То есть для того, чтобы получить возможность полноценно самостоятельно существовать, человеку после рождения необходимо проделать еще достаточно длительный путь развития. Становление человека – это, можно сказать, дозревание после рождения.

Соответственно, стадия зеркала – это этап развития ребенка, который наступает после стадии отлучения от груди, когда ребенок, с одной стороны, выходит из симбиотических отношений с матерью и начинает медленно обретать самостоятельность. Но, с другой стороны, обрести эту самостоятельность он еще до конца не может. Не может потому, что у него нет целостного образа себя, целостного представления о себе, способности себя контролировать, способности к скоординированным действиям, необходимым для самостоятельной добычи пищи, самостоятельного выживания.

Таким образом, для самостоятельного выживания, самостоятельного добывания пищи необходимо сначала обрести целостность, обрести контроль над самим собой. Стадия зеркала – ровно то, что позволяет это сделать. Через что? Через захватывающий субъекта внешний образ. Он видит внешний образ, например свое отражение в зеркале или, например, своего сверстника, очень на него похожего, и этот образ захватывает его, гипнотизирует его; это образ, к которому он стремится, на который он хотел бы быть похожим, с которым он себя отождествляет и который дает ему ощущение целостности (его «телесное Я»).

Ровно тут Лакану и требуются размышления о мимикрии, об этой природной способности принимать внешние особенности и очертания окружающей среды, растворяться в ней. Благодаря этой способности, присутствующей и у человека, ребенок отождествляется с образом вне себя, не важно, является ли это реальным зеркальным образом или же просто образом другого ребенка. Явная завершенность этого образа дает ему новое господство над его телом. У ребенка появляется возможность контролировать собственное тело.

То есть появляется новая психическая инстанция, благодаря которой можно контролировать собственное тело, тем самым обретая способность к самостоятельному существованию и повышая свои шансы на выживание.

Здесь мы подходим к важному лакановскому тезису «Я – это другой». Что здесь имеется в виду? Во многом это уже ясно из вышесказанного. Тот зеркальный образ, с которым субъект сталкивается, который его захватывает, с которым он отождествляется, который он помещает внутрь себя, который становится как бы его идеальным Я, фундаментом, на котором может возникнуть его собственное Я, – это не то, что изначально находилось внутри субъекта. Это то, что возникло где-то вовне, например в зеркале, а затем было помещено субъектом внутрь. И дальше субъект уже отождествил себя с этим изначально внешним объектом. То, что было вовне, оказалось внутри.

Здесь Лакан обращает внимание на интересную особенность детского поведения: ребенок, который наблюдает за другим ребенком, переживает за него так, как если бы это был он сам. Если один ребенок упадет, то другой заплачет так, как будто бы это он сам упал. Если один ребенок будет смеяться, то другой будет смеяться вместе с ним. Ребенок имеет свойство отождествлять себя с другим, с образом другого ребенка.

Однако – и это тоже очень важная для Лакана идея, которая выходит далеко за пределы его размышлений о стадии зеркала, – ничто не дается даром, за все приходится платить. Эту же мысль мы будем повторять позднее, когда будем говорить о символическом регистре, об отчуждении субъекта в языке. С одной стороны, через стадию зеркала субъект получает целостный (телесный) образ себя, переживание целостности, возможность контролировать свое движение, свое тело. Он получает возможность самостоятельно выживать в жестоком мире. Но, с другой стороны, расплатой за это становится отчуждение, утрата себя. Ведь в стадии зеркала субъект отождествляет себя с тем, чем он не является, он буквально теряет себя в другом – другой как бы становится мной, а я становлюсь другим.

Соответственно, здесь как раз и возникает то, что Лакан называл «идеал-Я» или «идеальным я». Это то, что в лакановской алгебре обозначается как i (a): идеал, взятый у другого, идеал другого (autre). Но другого с маленькой буквы. Далее я буду говорить о различении другого с маленькой буквы и Другого с большой буквы^[22]. В данный момент достаточно сказать, что другой с маленькой буквы – это другой такой же, как я, равный мне, похожий на меня, другой, в котором я узнаю себя, с которым я нахожусь в некотором смысле в горизонтальных отношениях. Но все равно это – другой. То есть это мой идеал – тот, на кого я бы хотел быть похожим, с кого беру пример, каким я себя вижу, каким бы я хотел быть, если бы мог. Это образ, списанный с другого, образ, взятый у другого, заимствованный извне. И одновременно это нечто чуждое субъекту, что-то, в чем он себя теряет. В некотором смысле это даже можно назвать предательством себя, предательством, которое позволяет выживать, развиваться, контролировать собственное тело.

У Лакана можно даже найти размышления о том, что Я или эго – это симптом, защитное образование, призванное скрыть то, что под ним находится. Что Я скрывает? В некотором смысле оно скрывает определенную истину о субъекте, истину, заключающуюся в том, что никакого скоординированного согласованного образа субъекта не существует, что под этим образом находится беспокоящая нехватка этого самого единства. Я – это всегда неаутентичная, ненастоящая сущность, которая функционирует для того, чтобы скрывать беспокоящую нехватку единства. В этом месте Лакан даже вводит такое понятие как méconnaissance, которое можно перевести как «ложное узнавание». Что это значит? Субъект узнает в Я или эго самого себя, но это ложное узнавание, это не он, это другой, это внешний объект, который был помещен им внутрь, он себя с ним отождествил, узнал в нем самого себя. Ложное узнавание призвано защитить субъекта от переживания собственной расколотости на куски, раскоординированности, лишенности своего единства.

По сути, человек оказывается зажатым между отчуждающим образом, дающим переживание единства, и телом, расколотым на части. Это то переживание, которое раскрывается перед субъектом в паранойе. Как я уже упоминал, если Фрейд идет к своим идеям от истерии, то Лакан – от паранойи. Лакан видит в паранойе секрет, тайну, ключ к пониманию человеческой личности, к пониманию структуры человеческой субъективности. В некотором смысле все люди параноики, которые защищены от этих паранойяльных переживаний с помощью дополнительных психических сущностей, психических слоев и инстанций, одной из которых как раз и является Я. В этой связи можно говорить о паранойяльной структуре субъекта.

Здесь уместно снова обратиться к образам сюрреалистов, которых Лакан так любил, – например, к образам картин Сальвадора Дали или иных представителей этого художественного направления. На этих картинах человек порой представлен как хаотическое нагромождение разных органов тела. Это, как считал Лакан, окно, позволяющее увидеть истинную сущность человека. Истина эго раскрывается в безумии, где привычный нам мир растворяется.

Паранойяльный распад на части – это вскрытие механизма образования человеческого Я, его обращение вспять. То есть изначально все субъекты расколоты на части, раскоординированы. Субъект получает целостность благодаря появлению Я через стадию зеркала. Это Я есть иллюзия, которая гарантирует стабильное существование, удерживающее субъекта от распада.

У Лакана можно найти интересные размышления о том, что наше Я – это чуть ли не некая негативная галлюцинация. Это нечто, что своим существованием напоминает процесс негативной галлюцинации. Негативная галлюцинация – это такая галлюцинация, при которой субъект не воспринимает то, что есть. Например, негативные галлюцинации могут возникать в результате внушения. Человеку внушается, что некий предмет отсутствует в комнате, хотя он лежит там на самом видном месте. Когда человек выходит из гипноза, его просят этот предмет найти, но он не может его найти – или же делает вид, что его нет. То есть он его не видит, а предмет есть. Механизм образования человеческого Я напоминает действие этой негативной галлюцинации: человек перестает воспринимать то, что есть на самом деле, то есть расколотость, рассогласованность, раскоординированность. Это те переживания, которые оказываются скрытыми от субъекта. Вместо этого он начинает жить иллюзией собственной целостности, иллюзией целостности собственного образа, целостности собственного Я.

Паранойя раскрывает и еще один любопытный элемент, имеющий самое непосредственное отношение к структуре человеческой субъективности. Это безумие ставит под вопрос принципиальное различение между субъектом и другим: Я – это другой, а другой – это Я. Этот момент был ярко представлен в деле Эмэ, о котором речь шла в предыдущей лекции: случай Эмэ вскрыл механизм проекции себя на другого, показал, что другой вовлечен в собственное функционирование субъекта, что субъект нуждается в этом другом как объекте копирования, подражания, обожания, но одновременно и конкурирования, агрессии, стремления от этого другого избавиться, как-то от него отделаться. То есть ровно та динамика, которая развернулась в истории с нападением Эмэ на французскую актрису: Эмэ видела в последней своего двойника, конкурента, от которого она хотела избавиться. Здесь в предельной, даже экстремальной форме было выражено то, что в некотором смысле есть в любом человеке. Каждый человек вовлечен в проекции себя на другого, вовлечен в отношения конкуренции, подражания, обожания, ненависти по отношению к этим другим, которые являются, повторюсь, важным элементом структуры его субъективности, тем, что обеспечивает стабильность его функционирования.

В свете вышесказанного уже можно открыть текст самого Лакана, в частности его статью 1949 года «Стадия зеркала и ее роль в формировании функции Я», и понять смысл написанного там. Можно понять следующую фразу, которая, возможно, без предшествующих объяснений, так и осталась бы абсолютно эзотерической. Лакан пишет: «Стадия зеркала… представляет собой драму, которая фабрикует для субъекта… череду фантазмов, открывающуюся расчлененным образом тела, а завершающуюся формой его целостности, которую мы назовем ортопедической, и облачения, наконец, в ту броню отчуждающей идентичности, чья жесткая структура и предопределит собой все дальнейшее его умственное развитие»^[23]. То есть стадия зеркала – это череда фантазмов, то есть, по сути, череда иллюзий, создающих субъекта.

Вообще, само слово «фантазм» – откуда оно берется? В чем разница фантазмов и фантазий?^[24] Почему Лакан предпочитает говорить не «фантазия», а «фантазм»? Дело в специфике французского языка. Когда терминология Фрейда переводилась на французский язык, то встал вопрос, как переводить фрейдовское понятие «фантазия» (phantasie). Во французском языке тоже есть слово «фантазия» (fantaisie), но у этого слова очень конкретные коннотации. Это слово означает что-то легкое, светлое, воздушное, детское. А у Фрейда фантазия – это, например, про убийство отца, про какие-то жуткие вещи, которые совершенно не увязываются со словом «фантазия»: какая-нибудь «фантазия» о расчлененном теле – это уже достаточно проблемная конструкция. А вот фантазм о расчлененном образе тела – фраза, вызывающая куда меньший диссонанс. Соответственно, вместо того чтобы передавать фрейдовское понятие «фантазия» (phantasie) словом «фантазия» (fantaisie), его стали переводить как «фантазм».

Таким образом, в этой цитате Лакан говорит о череде фантазмов. Все начинается с фантазма образа расчлененного тела, который сменяется фантазмом целостности, образом, в котором субъект себя узнает, который дает ему отчуждающую идентичность. Почему отчуждающую? Потому что, повторюсь, это нечто, находящееся вне субъекта, нечто, с чем субъект себя отождествляет, помещает это внутрь себя; нечто, что дает ему идентичность, то есть понимание того, кто он есть, некоторую определенность в отношении «я – это вот это». Идентичность – это буквально тождество: А = А. Я – это я. Впрочем, в любой идентичности есть парадокс: субъект тождественен чему-то. Но это что-то не есть то, чем субъект был изначально, это что-то, с чем субъект себя сознательно или несознательно отождествил. Благодаря идентичности я определено, субъект более не расчлененное нечто, он определен. Жесткая структура этой идентичности предопределяет дальнейшее развитие. Это то, что позволяет развиваться. Это необходимое отчуждение, благодаря которому можно двигаться дальше, благодаря которому можно, наконец, переходить к каким-то иным стадиям, ступеням психического развития.

В цитате еще важно слово «ортопедический», «ортопедическая форма»: то есть такая форма, которая поддерживает, устраняет деформацию, не дает распасться, расплыться, утратить эту форму. То, что держит, позволяя двигаться дальше, не теряя целостности.

Следующая часть моего повествования связана с идеями более зрелого Лакана – например, отчетливо представленными в его семинаре 1960 года «Перенос»^[25]. Условной точкой отсчета может быть назван 1953 год, когда Лакан начинает говорить о трех регистрах. Помимо воображаемого, а стадия зеркала относится, прежде всего, к воображаемому регистру, то есть к пространству образов, Лакан активно продвигает еще два – символический регистр и регистр реального. Особый акцент теперь делается на символический регистр – это приводит к тому, что стадия зеркала начинает постепенно переосмысливаться. К своим идеям о стадии зеркала Лакан добавляет новые. Суть нововведения в том, что символический регистр начинает все больше выдвигаться на первый план. Говоря о стадии зеркала, невозможно ограничиваться исключительно воображаемым регистром, необходимо всегда принимать во внимание и регистр, связанный с символическим.

Почему? Зачем вводить в стадию зеркала еще один регистр? Почему необходимо добавлять символическое измерение в концепцию стадии зеркала? Дело в том, что, если стадию зеркала понимать исключительно в воображаемом регистре, исключительно в смысле взаимодействия со зрительными образами, с зеркальными отражениями, в которых становящийся субъект узнает себя и с которыми он себя отождествляет, на которых он хочет быть похожим или с которыми он начинает конкурировать, по отношению к которым он испытывает агрессию, то это все наталкивается на очень простую и очевидную критику. Данная критика неоднократно звучала и продолжает звучать в связи с концепцией стадии зеркала.

Например, в книге английского философа Рэймонда Таллиса «Не Соссюр»^[26], посвященной критическому осмыслению постсоссюровской теории^[27], есть логичные размышления о том, что если стадию зеркала понимать буквально, то есть как взаимодействие со зрительными образами, то в таком случае это все элементарно эмпирически опровергается. Если брать людей, которые являются слепыми от рождения, то получается, что у них нет возможности формировать собственное Я и тем самым проходить путь развития. Но это очевидным образом не так. На основании этого Таллис утверждает ложность идей Лакана.

Однако критику Таллиса можно парировать указанием на то, что Лакан не ограничивал понимание стадии зеркала исключительно воображаемым регистром, исключительно измерением образов. В своих поздних работах Лакан все сильнее выводил на первый план именно символический регистр.

Если раньше я говорил просто о ребенке перед зеркалом, то теперь – в рамках более позднего понимания стадии зеркала – перед нами уже не просто ребенок перед зеркалом, перед нами ребенок перед зеркалом, а за его спиной стоит взрослый – родительская фигура. Речь теперь идет не просто о визуальном отражении, но и об отражении словесном, символическом. Взрослый словами как бы описывает отражение ребенка. Например, он может сказать: «У тебя дедушкины уши» или «Ты выглядишь так же, как твой папа».

Здесь есть два важных момента. Во-первых, появление взрослого – это указание на то, что принимаемый образ принимается не просто так. Действительно, можно спросить: почему конкретно этот образ принимается, а другой образ не принимается? Ответ: он принимается потому, что получил подтверждение, одобрение в глазах этой новой инстанции – инстанции родительского взгляда, родительского одобрения. То есть появляется новая инстанция, которую можно назвать Большим Другим. Это инстанция, в которой становящийся субъект видит одобрение того образа, с которым себя отождествляет.

Если в случае воображаемого регистра я говорил об идеальном Я, о некоем идеальном образе, с которым субъект себя отождествляет, через который он обретает ту самую целостность, которой ему не хватает, то здесь появляется необходимость ввести еще одно важное лакановское понятие – Я-идеал. Это те идеалы, которые восприняты, взяты у Большого Другого. Идеалы, воспринятые и почерпнутые у Большого Другого. Соответственно, если идеал-Я в лакановской алгебре передается как i (a), то есть идеалы другого с маленькой буквы a, то «Я-идеал» обозначается так же, только все буквы большие – I (A). Идеалы, взятые, воспринятые от Большого Другого, от A.

Соответственно, второй момент – помимо момента появления этой самой новой инстанции, инстанции родительского взгляда, взгляда Большого Другого, удостоверяющего какой именно образ необходимо принять – связан с появлением символического измерения как измерения, связанного со словами. То есть речь идет об образе не только визуальном, не только о том образе, который буквально созерцается в зеркале или в другом человеке, но и образе символическом:

отражение становящегося субъекта в конкретных словах: «ты такой красивый», «ты такой хороший», «у тебя бабушкины глаза», «ты весь в отца» или «когда ты так смотришь, то похож на маму» и т. д. Соответственно, помимо зрительного образа возникает еще и словесный образ, словесное описание, с которым субъект себя отождествляет.

Отсюда идея Лакана о том, что символическое переписывает воображаемое и что нарциссизм имеет не только зрительный, но и символический аспект. Отношение к тому образу, который субъект видит в зеркале или в другом человеке, структурируется языком. То есть если классический нарцисс глядит в воду и видит свое отражение в воде, то лакановский нарцисс смотрит в воду и видит там не только свой визуальный образ, но еще и те слова, которые нанесены поверх этого визуального образа. Символическое исписывает/переписывает/надписывает воображаемое.

Соответственно, на критику Таллиса можно ответить следующим образом: лакановскую стадию зеркала нельзя понимать буквально. Даже если ребенок является слепым, это не значит, что он не будет отражен. Он будет отражен словами, какими-то символическими средствами через присутствие этого самого Большого Другого, через появление Я-идеала, то есть той инстанции, которая закладывает усваиваемую субъектом систему координат. Идеалы – хорошо, плохо, правильно, неправильно, можно, нельзя, – которые как раз определяют тот образ, то идеальное я, которое будет воспринято, усвоено, схвачено становящимся субъектом.

Говоря об Я-идеале, необходимо подчеркнуть, что это не просто отдельные слова и выражения, это прежде всего система координат, размечающая параметры, делающие тот или иной образ себя приемлемым или неприемлемым. Можно проиллюстрировать разницу идеал-Я и Я-идеала (или Большого Другого) на примере Лакана, обожающего быструю езду на автомобиле. Лихой водитель, который носится по Парижу, пренебрегая правилами, – это идеал-Я, тот образ, которому условный Лакан хотел бы соответствовать. Но какая система координат делает подобный идеал-Я привлекательным (можно даже визуально представить этот вопрос – чей именно взгляд пытается поразить лихой водитель, кого он представляет смотрящим на себя в момент лихой езды)? Та система координат, которая задается специфическим Я-идеалом: быть законопослушным плохо, а незаконопослушным – хорошо. Очевидно, что система координат, где нарушать правила хорошо, правильно, приемлемо, это далеко не единственная возможная система координат. Можно представить себе другой Я-идеал, который будет диктовать иное идеальное Я: человек, уважающий правила, ограничения, понимающий опасность лихачества на дорогах для безопасности людей. Впрочем, тут уместна и иная трактовка – поведение Лакана как бунт против той системы координат, которая задана идеал-Я, как протест против Большого Другого. В таком случае идеал-Я выстраивается через отрицание, сопротивление системе координат Я-идеала.

В свете того, что было сказано выше, можно понять фразу Лакана из его семинара 1960 года «Перенос»: «…чтобы заработало то, что может сделать нарциссические отношения плодотворными, в отношения между Я и маленьким другим должна вмешаться третья инстанция, Большой Другой»^[28]. То есть стадия зеркала может состояться, дать возможность субъекту развиваться дальше, только если в отношениях между эго и другим с маленькой буквы a, в отношениях субъекта и образа, в котором он себя узнает, с которым он хочет отождествиться, появится третья сторона, то есть этот самый Другой с большой буквы A, то есть Большой Другой, отвечающий за появление Я-идеала, определяющий ту систему координат, в которой формируется идеальное я, понимаемое в качестве образца, на который необходимо ориентироваться.

Стадия зеркала связана с появлением образа себя, подразумевающего в том числе и телесный образ себя. Понимание значимости символического измерения этого процесса позволяет заключить, что тело субъекта также исписывается, переписывается, надписывается символическим. Слова (точнее, означающие^[29]) в буквальном смысле вписываются в тело. И не просто слова – а целая символическая система координат. Что здесь имеется в виду? Например, представление о том, что есть телесный верх и телесный низ, что есть грязные органы тела и чистые, что какие-то части тела красивые, а какие-то – некрасивые, что глаза напоминают бабушку, уши – дедушку, нос – отца. То есть образ тела исписан означающими. Это важный момент для понимания лакановского механизма возникновения симптомов^[30]. Этот момент вторжения символического в тело настолько важен для философа, что у него даже есть рассуждения о том, что тело невротика, то есть тело человека, достаточно далеко прошедшего по пути психического становления^[31], мертво – оно умерщвляется символическим.

Рассуждения о стадии зеркала я бы хотел проиллюстрировать конструкцией с двумя зеркалами (рисунки 4 и 5). Эту конструкцию можно достаточно часто встретить в работах Лакана. При этом он несколько по-разному ее представлял. В частности, я бы хотел разобрать две вариации этой конструкции. Различия между этими двумя вариациями будут отражать ту эволюцию, которую Жак Лакан проделал в своих размышлениях о стадии зеркала.

Рисунок 4. Конструкция с двумя зеркалами (1953, Семинар I)^[32]

На рисунке 4 видна конструкция с двумя зеркалами, представленная Лаканом на первом семинаре в 1953 году. На первый взгляд, эта конструкция может пугать. Кажется, что ничего непонятно – какие-то линии, какие-то фигурки и т. д. Вообще ничего непонятно.

Но если внимательно присмотреться, то окажется, что это достаточно понятная, ясная иллюстрация лакановских идей.

Что мы видим на рисунке? Мы видим схематическое изображение визуальной иллюзии, которую можно воспроизвести в реальности^[33]. Есть два зеркала: одно зеркало плоское, другое – вогнутое. Есть человек, который смотрит. Можно увидеть взгляд в левом верхнем углу. Взгляд направлен на зеркало. Далее – в левой половине рисунка есть странная конструкция – цветы и под цветами закрепленная ваза. Благодаря зеркальным отражениям в зазеркальном пространстве плоского зеркала (правая половина рисунка) возникает иллюзия – цветы, находящиеся в вазе.

Почему пространство называется зазеркальным? Если смотреть в зеркало, то как бы внутри него возникает отражение – некий визуальный образ реальности. Но этот визуальный образ реальности носит иллюзорный характер – вместо цветов, отделенных от вазы, возникает иллюзия того, что цветы находятся в вазе. То есть на самом деле цветы и ваза не соединены, ваза находится под цветами, а цветы находятся над вазой. Но благодаря зеркальной иллюзии возникает впечатление, будто бы цветы находятся в вазе. То есть ничего, на самом деле, сложного в этой схеме, в этой конструкции нет. Это иллюзия, которую Лакан не придумал сам, а заимствовал.

Зачем вообще понадобилась эта конструкция? Что философ хотел проиллюстрировать с ее помощью? Он хотел проиллюстрировать стадию зеркала. Стадия зеркала легко ложится на эту конструкцию.

Что такое цветы? Это раскоординированные, частичные влечения человеческого тела, переживаемые как расколотость, отсутствие целостности, раскоординированность. Что такое ваза? Это тот самый целостный образ. Мы видим, что на самом деле они не связаны друг с другом. Отдельно раскоординированные частичные влечения, отдельно – некий образ, некая целостная форма. Мы видим, что они располагаются отдельно друг от друга. Но на стадии зеркала благодаря иллюзии у субъекта возникает ощущение, будто бы эти раскоординированные влечения объединены в целостную форму. Возникает впечатление целостного образа – иллюзия цветов в вазе, иллюзия связывания, вмещения разрозненных, раскоординированных частичных влечений в единую форму. Возникает чувство, что субъект не расколот на части, не раскоординирован, но представляет собой нечто цельное, гармоничное, неразрушаемое. Цветы оказываются в вазе.

Но реальность остается невидимой – глаз, смотрящий в зеркало, не видит левую часть. Он не видит того, что цветы не находятся в вазе, что влечения не связаны, не упорядочены. Это и есть то, что называется негативной галлюцинацией. Вместо реальности возникает иллюзия целостности, возникает ложное узнавание, ложный образ того, что цветы находятся в вазе, хотя на самом деле – они не в вазе.

Система зеркал, создающих эту иллюзию, символизирует происходящее искажение реальности за счет действия определенных внутренних психических механизмов, делающих возможным переход от раскоординированности, расколотости, разрозненности к иллюзии целостности, к единому образу себя.

Теперь можно двигаться дальше и обратить внимание на ту конструкцию с двумя зеркалами, которая возникает уже в более поздних работах Лакана. В частности, рисунок 5 взят из его работы 1966 года. Похожую картинку можно найти в его семинаре про перенос. С одной стороны, эта иллюстрация сильно напоминает то, что мы уже видели. Но здесь уже в рисунок вписан символический регистр, который обозначается символом А, то есть Большой Другой.

Рисунок 5. Конструкция с двумя зеркалами (1966)^[34]

Что это значит? Что именно хотел добавить Лакан в эту конструкцию за счет введения символического регистра? Он хотел подчеркнуть значимость Большого Другого, значимость Я-идеала, который в рамках данной иллюзии может, например, задавать угол наклона плоского зеркала (на самом деле, и вогнутого зеркала тоже), что будет определять, какой именно образ возникнет в этом зазеркальном пространстве – как именно будут соединены цветы и ваза (то есть раскоординированные влечения и тот образ, форма, в которую эти влечения должны вместиться). В зависимости от того, как это плоское зеркало будет расположено, будет меняться и то, что мы будем видеть. В зависимости от того, как именно отражает Большой Другой, зависит то, что возникнет в зазеркальном пространстве (идеал-Я)^[35].

На этой же иллюстрации видно, насколько прочно символическое вплетено в субъекта. В левом верхнем углу появляется символ: перечеркнутая S – это обозначение отчужденного субъекта, субъекта, потерявшего себя в языке, в символическом, субъекта, кастрированного, лишенного полноты, который может эту полноту увидеть, представить только в этом, можно сказать, утопическом пространстве зазеркалья (S неперечеркнутая в правом верхнем углу)^[36].

Возьму еще один конкретный пример – селфи (рисунок 6). Все знают, что такое селфи – это когда человек сам себя фотографирует. В частности, на рисунке 6 приведен пример такого селфи: девушка фотографирует себя в зеркале. Я бы хотел показать, как в структуре селфи можно узнать всю ту же самую конструкцию с двумя зеркалами и, соответственно, всю ту же самую логику, которая прослеживается в стадии зеркала.

У меня на эту тему есть большая статья. Если кто-то хочет углубиться в феномен селфи, в то, как на селфи можно смотреть с помощью лакановской оптики, то я отсылаю к этой статье, опубликованной в журнале «Логос». Когда я печатал эту статью на английском языке, то оба рецензента обратили внимание на то, что та часть статьи, которая посвящена разбору конструкции с двумя зеркалами, представляется наиболее сложной, непонятной и вообще рождает желание эту статью закрыть и больше не читать. Я решил здесь этот момент еще раз объяснить, проговорить для того, чтобы он стал более понятным.

Рисунок 6. Селфи девушки

На рисунке 7 видно, как все те элементы, которые мы разбирали в связи с конструкцией с двумя зеркалами, присутствуют на селфи. Чтобы спроецировать селфи на конструкцию, надо это селфи как бы развернуть. Представьте, что ту девушку, которая делает селфи, мы разворачиваем против часовой стрелки, то есть она как бы стоит боком, и мы видим ее взгляд, мы видим телефон, который она держит в руках, мы видим то зеркало, перед которым она стоит. То же самое, только в профиль. И мы сразу же начнем узнавать в этой конструкции иллюзию с двумя зеркалами. С одной стороны, мы видим взгляд девушки, направленный на телефон, в этом телефоне, в этом зателефонном/зазеркальном пространстве она видит тот самый чаемый образ, который она и запечатлевает. Это тот образ, которым она потом делится с окружающими, потому что это именно тот образ, который она хочет предъявить, тот образ, через который она хочет себя узнавать и через который она бы хотела, чтобы ее узнавали другие.

Рисунок 7. Селфи как конструкция с двумя зеркалами

А где тут Большой Другой? Большой Другой иллюстрируется как раз плоским зеркалом телефона. Ведь смотря в телефон, девушка предполагает, что из этого объектива камеры на нее кто-то смотрит. И этот кто-то оценивает ее, исходя из определенной системы координат, исходя из того, что именно он хочет видеть: именно такую прическу, именно такую верхнюю одежду, именно такие сапоги, именно такую улыбку, именно такую позу, именно такие сережки и т. д. То есть взгляд из объектива задает определенную систему координат – I (A). Если бы этот взгляд был немножко другой, то, наверное, она бы по-другому встала и в целом по-другому бы себя предъявляла. Почему именно этот образ, возникающий в зателефонном, зазеркальном пространстве, является для нее привлекательным? В соответствии с какой системой координат он оказывается привлекательным, в чьих глазах он является привлекательным? Кто задает параметры привлекательности этого образа? Большой Другой. Именно Другой задает те параметры, которыми руководствуется героиня селфи, выбирая именно этот образ, именно это совмещение себя и того образа, которому она хотела бы соответствовать.

Здесь на этой иллюстрации мы видим символ I – в контексте селфи это идеологический код. Почему идеологический? Потому что это определенная идеология, связанная в современной культуре, например, с демонстрацией собственной успешности. То есть субъект должен делать селфи, и на этом селфи он должен демонстрировать определенные идеологические знаки. Богатство, успешность, хорошее настроение, счастье, на фоне должно происходить что-то интересное, что-то доказывающее, что у него интересная жизнь, что у него есть телефон, что у него есть время делать селфи. Существует определенный идеологический код, которому делающий селфи субъект пытается соответствовать. Код, определяющий систему координат, внутри которой данный конкретный образ становится желанным.

Дальше этот селфи-образ выставляется в Интернет, то есть превращается в некотором смысле в социальный образ – в то, что субъект предъявляет другим и через что он с другими взаимодействует. Это его аватарка, например. Когда кто-то с этой девушкой коммуницирует в Интернете, то коммуницирует он с ней через этот образ, то есть через то, как она хотела бы, чтобы ее видели. А почему она хотела бы, чтобы ее видели такой? Потому что существует система координат, заданная Большим Другим, которая определяет то идеальное я, которому героиня селфи хочет соответствовать и к которому она пытается приблизиться через это самое селфи.

Дальше можно порассуждать о динамике взаимоотношений с этим идеальным образом себя, представленным селфи. С одной стороны, этот образ вызывает обожание субъекта, его любование собой. С другой стороны, этот образ является и проклятьем – ему практически невозможно соответствовать, он подавляет своей идеальностью. Он рождает страх разоблачения – когда выяснится, что в реальности субъект выглядит вовсе не так, как на селфи.

Размышления о противоречивой динамике взаимоотношений Я субъекта со своим идеальным образом выводит меня на вопрос о том, как выстраиваются отношения в воображаемом регистре. Это принципиально важный вопрос для лакановского понимания клиники.

Что такое отношения в воображаемом регистре? Это отношения с другим с маленькой буквы, с маленьким другим. Он такой же как я. Это отношения на уровне двух Я, то есть мое Я и его Я. Соответственно, если он такой же как я, то это, например, любовь. А если он не такой как я, то это – ненависть. Динамика отношений в воображаемом регистре – это динамика или позитивная, и тогда это любовь, обожание, копирование, или негативная, и тогда это агрессия, конкуренция, попытка устранить соперника, его опередить.

На рисунке 8 дана иллюстрация из книги Брюса Финка, замечательного аналитика, внесшего колоссальный вклад в систематизацию лакановских идей. Он показывает уровень этих отношений на примере детей. Есть два ребенка и есть родительская фигура (одна и та же или разные). Каждый из детей находится в вертикальных отношениях с родительской фигурой и в горизонтальных отношениях с равным себе, со своим ровесником. Горизонтальный, воображаемый уровень – это уровень взаимоотношений на уровне двух Я, на уровне двух маленьких а, это отношения двух других с маленькой буквы а. Параметры этих отношений задаются через участие родительских фигур, которые способны влиять на то, как эти отношения будут выстроены. Например, если другому оказывается больше внимания, если на него больше смотрят, то это может рождать желание субъекта с этим другим конкурировать (в соответствии с теми стандартами, которые заданы родительской фигурой), устранить его, чтобы получить то родительское внимание, которое нужно. Либо может возникать какой-то другой формат отношений. Даже на этом небольшом примере видно, как регистр воображаемых отношений, отношений с другим с маленькой буквы а, все равно задается отношениями с Другим с большой буквы A.

Рисунок 8. Отношения в воображаемом регистре^[37]

Сплетенность воображаемого и символического выводит меня на идею Лакана о трех регистрах – воображаемом, символическом и реальном. Связь трех регистров философ передавал через символику Борромеева узла (изначально – узел, изображенный на гербе итальянского семейства Борромео).

В Борромеевом узле есть три кольца, соединенных между собой так, что при попытке вынуть любое из этих колец вся конструкция распадется. Соответственно, воображаемое подобно одному из колец этого узла неразрывно сплетено с символическим^[38]. Почему это так, мы увидели на примере стадии зеркала. То есть воображаемое – это, с одной стороны, отдельный регистр, который можно рассматривать отдельно, но с другой – это то, что неразрывно сплетено с другими регистрами: с регистром реального и с регистром символического.

Рисунок 9. Упрощенная иллюстрация трех регистров Лакана через Борромеев узел^[39]

В чем специфика воображаемого регистра? Это регистр образов, регистр чувственного опыта. Это пространство иллюзий, которые очаровывают, соблазняют субъекта, вовлекают его в динамику воображаемых отношений – отношений конкуренции, агрессии, желания подражать, любви, обожания и т. д.

В развитие темы о том, как соединяется воображаемое и символическое, я бы хотел поговорить о лакановской схеме L, которая, по крайней мере для Лакана 1950-х годов, иллюстрировала то, что должно было происходить в рамках взаимодействия аналитика и анализанта. Схема была вдохновлена, с одной стороны, Леви-Строссом и его работой «Элементарные структуры родства», а с другой – кибернетикой.

Рисунок 10. Схема L^[40]

На этой схеме (рисунок 10) снова видна достаточно странная конструкция, в которой есть четыре угла. В левом нижнем углу находится маленькое a (то есть Я или эго); в правом верхнем углу находится a в смысле другого с маленькой буквы а; в верхнем левом углу находится значок бессознательного, субъект бессознательного, то есть та часть субъекта, которая остается по ту сторону Я. В психоанализе человек не сводится к своему Я, Я – как показывал Лакан – это чужеродная часть внутри меня, которая, с одной стороны, дает субъекту возможность функционировать, а с другой – его же отчуждает, заставляет не замечать многое из того, что внутри него происходит и к нему относится. Наконец, в правом нижнем углу находится А большое, то есть Большой Другой.

Что Лакан пытался иллюстрировать этой схемой? Он пытался показать с помощью схемы L, как воображаемые отношения блокируют отношения символические.

Что такое воображаемые отношения? Повторюсь, это отношения на уровне Я. Два эго встретились и вступили в какие-то отношения: либо отношения любви, обожания, подражания, либо в отношения конкуренции, агрессии, зависти, стремления вытеснить, избавиться от другого, каким-то образом отделаться от него. Как считал Лакан, в рамках аналитической работы одна из задач заключается в том, чтобы этот уровень воображаемых отношений преодолеть.

Что имеется в виду? Например, когда анализант приходит, то он может начинать вступать с аналитиком именно в воображаемые отношения. То есть – есть Я анализанта, есть Я аналитика – и между этими двумя полюсами развертывается динамика отношений. Анализант может любить аналитика как человека, пытаться ему подражать, стремиться стать таким же как он/она или, например, сравнивать себя с ним/ней: «А умнее ли я его/ее? А больше ли я знаю, чем он/она сам? Кто из нас лучше понимает? А если бы я был сам аналитиком, я бы большего добился, я был бы умнее или был бы таким же?» Анализант может вступать в отношения агрессии, конкуренции, зависти с аналитиком. Cо стороны аналитика возможно такое же отношение – он может пытаться доказывать, что он умнее, лучше, состоятельней, чем тот анализант, который к нему пришел.

Как считал Лакан, уровень воображаемых отношений – это препятствие для анализа. Вместо того, чтобы циклиться на этих воображаемых отношениях, необходимо сделать так, чтобы они ушли на задний план. На передний план должно выйти то, что психоаналитик называл символическими отношениями.

На этой схеме L мы видим ровно это. С одной стороны, отношение по оси воображаемого, которое тут представлено линией, которая идет от верхнего правого угла к левому нижнему углу. С другой стороны, отношение по оси символического, которое тут представлено линией, которая идет от нижнего правого угла к верхнему левому углу. И видно, как диагональ воображаемых отношений блокирует диагональ символических отношений – диагональ от А к S, то есть от Другого к бессознательному.

Как связано бессознательное и Другой? Как писал Лакан, бессознательное – это «дискурс или речь Другого». Это многослойная фраза, которую можно развертывать слой за слоем. Что такое речь Другого? Это, например, оговорки, когда в речь субъекта как будто бы вторгается нечто чужеродное – он хотел сказать одно, а сказал другое. Как будто внутри субъекта есть кто-то Другой, кто вместо него говорит или же говорит параллельно с ним. То же самое со снами – во сне возникает некоторое желание, за которое сознательный субъект, проснувшись, никогда не возьмет ответственность. Снова как будто бы внутри субъекта действует кто-то Другой – кто во сне желает эти неприемлемые желания. Но речь Другого это еще и те слова, которыми субъект, например, характеризует себя или каких-то значимых для себя людей. Откуда эти слова взялись? Скорее всего, это были слова кого-то из прошлого субъекта, которые были им усвоены и восприняты в качестве чего-то своего. В этом контексте роль аналитика – подсвечивать, обращать внимание на эту речь Другого, не давать заболтать моменты, когда речь Я прерывается вторгающейся в нее речью Другого. Изначально субъект не видит своей бессознательной части, располагая ее вовне – в Другом и, в частности, в аналитике.

Как понимать ось символических отношений в лакановской схеме L? Это, прежде всего, отношения с Большим Другим, с теми идеалами, которые задаются Большим Другим, с той системой координат, которая задается Большим Другим. Эти идеалы определяют поведение субъекта по ту сторону любых отношений по оси воображаемого. Почему он преследует те цели, которые преследует? Почему одни пути в его жизни открыты, а другие, наоборот, закрыты? Почему он идет по определенному пути, но идет так, чтобы ничего на этом пути не добиться? Как субъект в целом обращается с идеалами Большого Другого? Он их воплощает? Он их воплощает с некоей фигой в кармане? Он их не воплощает на зло кому-то?

Символические отношения не относятся к воображаемому уровню, однако они могут определять параметры воображаемых отношений. Например, почему анализант вступает в конкуренцию с аналитиком, почему ему так важно понять, что он умнее, успешнее или, наоборот, хуже, глупее аналитика. В рамках какой системы координат подобное выстраивание отношений на воображаемом уровне является рациональным и неизбежным?

Преодолев ось воображаемых отношений, аналитик, по мысли Лакана, помогает анализанту понять формат своих отношений с идеалами Большого Другого и, соответственно, изменить его.

В свете того, что было сказано про схему L, про воображаемые и символические отношения, про стадию зеркала в целом и т. д., уже можно понять, почему Лакан так критично относился к эго-психологии. Почему он считал эго-психологию предательством дела Фрейда. Почему он критиковал видных представителей этого направления – например, Анну Фрейд и своего собственного аналитика Рудольфа Левенштейна.

Эго-психология уделяет основное внимание эго, человеческому Я. Задача такой терапии – адаптация этого Я к внешнему миру, к реальности. Знаковой работой для эго-психологии является труд Анны Фрейд «Эго и механизмы защиты» (1936)^[41]. Какие-то зачатки эго-психологии можно найти у самого Фрейда – то есть это определенный способ развития некоторых фрейдистских интуиций. Но для Лакана подобная интерпретация психоанализа была неприемлемой. Он считал ее предательством: в рамках нее акцент смещается с бессознательного, с тех частей субъекта, которые находятся по ту сторону Я, на само это Я, на эго. Весь анализ, по сути, сводится к тому, чтобы укреплять эго, например, за счет копирования эго аналитика. То есть слабое эго пациента копирует сильное эго аналитика, и за счет этого само становится более сильным, адаптивным и приспособленным для взаимодействия с окружающей внешней средой.

Подобная установка совершенно не вписывается в лакановскую концепцию, потому что для него сама драма возникновения человеческого Я – это драма утраты себя, потери себя в другом, в некоем отчуждающем образе. Субъект принимает себя за то, чем он не является. Если акцент смещается на Я, то в таком случае это приводит к тому, что субъект просто коснеет в этом отчуждении, все плотнее и плотнее закрываясь от тех аспектов собственной субъективности, которые находятся по ту сторону эго.

Смещением акцентов с бессознательного на Я – это ядро тех содержательных претензий, которые Лакан предъявлял многим своим коллегам, это то, что провоцировало его конфликт с мировым психоаналитическим истеблишментом, все сильнее попадавшим в зависимость от англо-саксонских интерпретаций, в которых возрастающую роль играла эго-психология. Отсюда и посыл Лакана о необходимости вернуться к Фрейду, защитить его от тех искажений, которым он подвергается. Собственно, именно этот посыл звучит в манифесте Лакана, когда он в 1964 году провозглашает возникновение своей собственной школы.

Литература для дальнейшего чтения

Лакан Ж. Семинары. Книга 1: Работы Фрейда по технике психоанализа (1953–1954) / Ж. Лакан. – М.: Гнозис/Логос, 1998. – 432 с.

Лакан Ж. Стадия зеркала и ее роль в формировании функции «Я» // Лакан Ж. Семинары. Книга 2: «Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа (1954–1955) / Ж. Лакан. – М.: Гнозис / Логос, 2009. – С. 508–517.

Статья, в которой формулируются основные положения стадии зеркала. В отличие от многих других лакановских текстов статья написана вполне доступным и понятным языком.

Лакан Ж. Семинары. Книга 8: Перенос (1960–1961) / Ж. Лакан. – М.: Гнозис / Логос, 2019. – 432 с.

Семинар, в котором дается изложение зрелых взглядов Лакана на стадию зеркала.

Мазин В. Введение в Лакана / В. Мазин. – М.: Фонд научных исследований «Прагматика культуры», 2004. – 201 с.

Мазин В. Стадия зеркала Жака Лакана / В. Мазин. – СПб.: Алетейя, 2005. – 160 с.

Единственное из известных мне русскоязычных изданий, посвященное детальному разъяснению лакановских идей о стадии зеркала.

Фрейд З. Введение в нарциссизм / Режим доступа: https:// psychic.ru/articles/classic21.htm.

Fink B. Lacan’s сritique of the ego psychology troika: Hartmann, Kris, and Loewenstein // Fink B. Lacan to the Letter. Reading Écrits Closely. Minneapolis, Minn., London: University of Minnesota Press, 2004.

Статья Брюса Финка, посвященная лакановский критике эго-психологии: за что он ее критиковал и как. В целом, Финк – тот автор, которого я настоятельно рекомендую тем, кто читает по-английски. Это один из лучших систематизаторов Лакана. Он – автор нескольких книг, прочтение которых очень способствует пониманию Лакана.

Homer S. The imaginary // Homer S. Jacques Lacan. London: Routledge, 2005. – P. 17–32.

Глава, специально посвященная регистру воображаемого, в простом хорошем введении к Лакану.

Leader D. Introducing Lacan / D. Leader, J. Groves. – Duxford: Icon Books, 2000. – 176 p.

Книга, иллюстрирующая идеи Лакана, в том числе его идеи относительно стадии зеркала, с помощью картинок. Многие идеи действительно очень хорошо схвачены визуально – особенно те, что касаются регистра воображаемого.

Nobus D. Life and death in the glass: A new look at the mirror stage // Key Concepts of Lacanian Psychoanalysis. – New York: Other Press, 1995. P. 101–138.

Обстоятельная статья, предлагающая системный обзор эволюции идей Лакана относительно стадии зеркала. В частности, там дан весь контекст возникновения лакановской теории – откуда и что им было заимствовано. Показано, как теория Лакана развивалась и что она может значить сегодня.

Haute P. van. Against Adaptation. Lacan’s «Subversion of the Subject» / P. van Haute. – New York: Other Press, 2001. – 360 p.

Книга Филиппа ван Хойте – одно из лучших и самых доступных введений в Лакана. С одной стороны, это введение является обстоятельным, с другой – написано так, что его можно читать и понимать. В принципе, данная книга относится скорее к теме четвертой лекции. Я ее включил в список использованной литературы для этого раздела из-за названия – «Против адаптации». Название как бы подчеркивает, что подход Лакана направлен не на адаптацию, не на усиление человеческого «Я» и его адаптированности к реальности.

Лекция 3
Теория знака. Символическое, реальное

Данная лекция будет посвящена двум оставшимся регистрам – регистру символического и регистру реального. Символический регистр был отчасти затронут в предшествующей лекции, когда я говорил про стадию зеркала, про то, что в поздней версии стадии зеркала символическое все больше выходит на первый план. В рамках данного раздела я бы хотел поговорить о том, что такое символическое, более подробно. В отличие от стадии зеркала, символическое – гораздо более непонятная и сложная тема.

Прежде чем переходить непосредственно к символическому регистру, я бы хотел немного рассказать про структурализм. Почему это необходимо? Потому что Лакан, когда развивал свои идеи о символическом, находился под сильным влиянием структурализма. Собственно говоря, некоторое время он был одним из ключевых представителей данного направления во Франции.

Структурализм – философское течение, которое начинает расцветать во Франции с конца 1940-х годов. Здесь особую роль сыграла публикация книги Клода Леви-Стросса «Элементарные структуры родства», которая вышла в 1949 году. 1950–1960-е годы – это период расцвета структурализма.

Структурализм возникает как реакция на другие философские подходы. В частности, как оппозиция гуманизму и экзистенциализму. И гуманизм, и экзистенциализм настаивали на человеческой свободе, на человеческой ответственности. В противовес этим экзистенциалистским, гуманистическим установкам, структурализм выдвигает совершенно другую идею. Структурализм говорит о значимости структур и о том, что человек определяется структурами. В частности, человек определяется тем местом, которое он занимает в структуре. И то, что с человеком происходит, соответственно, определяется тем, каким именно элементом и в какой именно структуре он является. В каких отношениях этот элемент находится с другими элементами, с какими элементами он может взаимодействовать, с какими элементами он не может взаимодействовать и так далее. То есть человек определяется структурами, символическими системами.

Это ключевая идея для Лакана, по крайней мере в средний период его творчества. Именно это я и собираюсь разбирать в рамках данной лекции. Однако перед этим необходимо сказать несколько слов о тех людях, на которых Лакан опирался и которые сформулировали важнейшие положения, которые впоследствии философ разовьет, привнесет в психоанализ и на основании них создаст свою уникальную концепцию – структуралистский психоанализ. В рамках этого структуралистского психоанализа он и сформулирует свой знаменитый тезис о том, что бессознательное структурировано как язык.

Первая фигура, которую следует упомянуть, – это Фердинанд де Соссюр (1857–1913), выдающийся швейцарский ученый, занимавшийся лингвистикой. Он прежде всего известен своей работой «Курс общей лингвистики» (1916). Соссюр разработал очень важные для Лакана концепции. Во-первых, он разработал теорию знака, в частности, показал, что знак состоит из означаемого и означающего. Что это значит, я разберу ниже.

Кроме того, Соссюр обратил внимание на различение языка и речи. Если язык – это универсальная структура, лежащая в основании всех конкретных языков, некая общая система знаков и правил их объединяющих, где каждый знак зависит от другого знака и где структура определяет смысл каждого знака. А если перенести принцип устройства языка на общество в целом, на культуру, то структура определяет и смысл каждого элемента социальной структуры. Речь же, в отличие от языка, – это конкретные индивидуальные высказывания, которые можно делать, опираясь на эту универсальную языковую структуру.

Таким образом, есть общие принципы, по которым язык устроен, и есть конкретная речь, то есть конкретные высказывания. На основании универсальных принципов, по которым устроен язык, люди, которые языком владеют – или он владеет людьми, тут еще можно поспорить, – имеют возможность производить конкретные высказывания.

Вторая знаковая фигура, оказавшая влияние на Лакана, человек, у которого он позаимствовал целый ряд своих важнейших тезисов, – ученый русского происхождения Роман Якобсон (1896–1982). Якобсон разработал те понятия, которые, как мы позднее увидим, очень важны для лакановского подхода. Он разработал учение о метафоре и метонимии. Якобсон говорил о том, что язык устроен как бы по двум осям. Первая ось – это ось селекции, то есть ось выбора слов, и это соответствует метафоре. Вторая ось – это ось комбинации слов, которой соответствует метонимия.

Что здесь имеется в виду. В частности, у самого Якобсона можно найти такой пример, который, с моей точки зрения, достаточно четко дает понять, о чем здесь идет речь.

Допустим, я хочу сказать фразу: «Папа плохо себя чувствует». Где здесь ось селекции? Ось селекции – это выбор слов. Например, я могу сказать слово «папа». Но я могу также сказать «родитель», «отец», «предок», «фазер», «папан» и т. д. То есть я в принципе могу выбрать огромное количество слов, каждое из которых может мне помочь передать то, что я хочу сказать. В зависимости от того, какие у меня могут быть предпочтения, я выберу то или иное слово. Это ось селекции.

Ту же самую ось селекции можно увидеть применительно к «плохо себя чувствует». Я могу сказать «болеет», «хворает», «слег», «давно не вставал». То есть можно придумать огромное количество разных слов, каждое из которых в принципе исполнит ту роль, которая мне нужна. То есть это ось селекции. Я подбираю те слова, которые мне нужны, из многочисленных вариантов.

Таким образом фраза «папа себя плохо чувствует» может быть передана миллионом способов. Я могу использовать самые разные слова в самых разных сочетаниях. И то, какие это слова, это и есть ось селекции, которому, как считал Роман Якобсон, соответствует метафора (об этом ниже).

Ось комбинаций уже несколько другая. Здесь мы уже соединяем слова. Мы не выбираем слова, мы их соединяем. Есть определенные правила, как эти слова соединяются: «папа плохо себя чувствует». Мы слово «папа» соединили со словом «плохо» и с ним слово «чувствует». Мы их соединили – и это уже комбинация, которая соответствует метонимии (об этом ниже).

Все это – важные для Лакана идеи в контексте его тезиса о том, что «бессознательное структурировано как язык». Потом мы увидим, как по этим осям выстраивается метафора, которой соответствует сгущение Фрейда, и метонимия, которой соответствует смещение Фрейда. Сгущение и смещение – это те принципы работы бессознательного, которые были выделены Фрейдом в работе «Толкование сновидений» (1900).

Наконец, третья важная фигура, которую необходимо упомянуть, – это французский антрополог Клод Леви-Стросс (1908–2009). Я уже неоднократно упоминал его книгу «Элементарные структуры родства» как начало эпохи расцвета структурализма во Франции.

Что сделал Леви-Стросс? По сути, Леви-Стросс применил лингвистику для изучения социальных структур – он показал, как структуры определяют реальность, например реальность человеческих отношений. В зависимости от того, какая перед нами структура родства и, соответственно, того, каким элементом этой структуры родства является субъект, будет зависеть то, в каких отношениях этот субъект находится с людьми вокруг него. Кто ему брат, отец, мать, кузен, кто ему еще кто-то. И, соответственно, то, что для него/нее возможно, и то, что для него/нее невозможно. Например, с кем субъект может заключать брачные союзы, а с кем – нет.

В рамках структуралистского видения мира структура определяет реальность. Структура переписывает реальность. Можно даже сказать, что структура создает реальность. Реальность создается символическим.

Что имеется в виду под этим важным для Лакана тезисом о том, что реальность задается символически? Давайте посмотрим на символическую систему, которая в данном конкретном случае представляет собой обыкновенное расписание электричек (рисунок 11). Что тут происходит?

Рисунок 11. Расписание электричек

В этой системе есть определенные клеточки. Клеточки, которые занимают поезда. И при этом любой поезд, который от станции отъезжает в одиннадцать часов, автоматически становится одиннадцатичасовым поездом. При этом, если, например, расписание поменяется, то этот одиннадцатичасовой поезд станет, например, двенадцатичасовым поездом. Или станет десятичасовым поездом. То есть идентичность этого поезда будет определена тем местом в рамках символической системы, которую он занимает.

При этом парадоксальным образом этот элемент символической системы, этот символ, этот знак, в некотором смысле перечеркивает, упраздняет какие-то индивидуальные черты, которые есть у поезда. Например, можно себе представить, что в депо у нас десять поездов под соответствующими номерами – 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10. Допустим, я начальник этого депо, и я ставлю поезд № 2 на одиннадцать часов. И этот поезд № 2 автоматически становится одиннадцатичасовым. Но, допустим, на следующий день я ставлю поезд № 5 на это время, и он тут же превращается в одиннадцатичасовой поезд. То есть он тут же становится точно таким же одиннадцатичасовым поездом, как вчера, хотя это два совершенно разных поезда. И пассажир, который на этом одиннадцатичасовом поезде едет, для него, по большому счету, это один и тот же поезд.

Поезд определяется не какими-то своими уникальными особенностями, не тем, что мы бы назвали воображаемым этого поезда, но местом этого поезда в символической системе. И один и тот же поезд, если его пустить в одиннадцать часов, станет одиннадцатичасовым поездом, а если его пустить в восемь часов, то он станет восьмичасовым поездом. А если тот поезд, который должен был идти в восемь часов, убрать, а вместо него поставить совсем другой поезд на те же самые восемь часов, то этот совсем другой поезд тут же превратиться опять же в восьмичасовой поезд.

То есть какие-то индивидуальные различия этих поездов – физические различия, какие-то внешние различия, их уникальность, особость – будут исчезать, потому что они будут прикрепляться к определенным элементам в рамках символической системы и, соответственно, уже жить по законам этой символической системы. Быть одиннадцатичасовым поездом, а не двенадцатичасовым поездом. Быть восьмичасовым поездом, а не девятичасовым поездом. Быть поездом на Рязань или быть поездом на Воронеж.

Например, восьмичасовой поезд на Воронеж. И неважно, это поезд под номером 1, 2, 3, 4 – любой поезд, сколько бы у нас поездов ни было в депо. Какой бы поезд мы не выбрали и не поставили, он бы все равно тут же превратился бы в тот самый восьмичасовой поезд на Воронеж или в восьмичасовой поезд на Рязань, в зависимости от того, какая эта символическая система и к какому конкретному элементу этот конкретный поезд прикрепляется.

Но как символическое может создавать реальность? Разве реальность – это не то, что существует само по себе? С точки зрения структурализма – нет. Нет никакой реальности самой по себе. То, что мы считаем реальностью, задается символически. Упорядочивается, создается некоторой символической системой, которую мы на эту реальность набрасываем, как бы создавая ее.

Например, мужчина и женщина. В принципе, никаких в реальности мужчин-мужчин и женщин-женщин не существует. Это идеальные типы. Есть некоторый континуум. Одни ближе к этому идеальному типу, другие ближе к другому идеальному типу. Но в принципе, каждый находится где-то на этом континууме. Но задавая такую символическую систему, где есть только два варианта – или мужчина, или женщина, мы в некотором смысле создаем реальность. Ту реальность, под которую затем все субъекты вынуждены подстраиваться, – ты или мужчина, или женщина. Здесь именно символическое создает реальность. Не описывает реальность, а именно создает реальность.

Сегодня мы видим, как эта символизация начинает в некоторых контекстах ломаться. То есть появляются огромное количество еще каких-то промежуточных идентичностей, в которых человек может себя познать, с которыми он может себя идентифицировать, отождествить. То есть на этом континууме появляются какие-то новые отметки. И можно спросить: а какая именно классификация является реальностью самой по себе – там, где только две отметки, или там, где пять отметок – мужчина, женщина и еще, допустим, три или тридцать каких-то промежуточных звеньев. Какая из этих классификаций, какая из этих символических систем, структур больше соответствует реальности?

В принципе, можно сказать, что никакая. Это просто разные способы того, как символическое творит эту реальность. И в некотором смысле можно сказать, что без символического переписывания реальности никакой реальности нет. По крайней мере, для человека. Мы символические существа. Мы живем внутри символических систем, которые как раз и задают нашу реальность.

То же самое поясняется и на других примерах. Например, можно представить себе человека, который пошел учиться на сомелье, то есть человека, который разбирается – или якобы разбирается – во вкусах вина. Для того чтобы быть сомелье, надо сначала освоить некую новую символическую систему, которая бы размечала вкус этого самого вина. У обычного человека размечание этого вкуса сводится, допустим, к двум элементам – оно кислое, например, или сладкое.

Но люди, которые учатся на сомелье, осваивают двадцать – тридцать новых понятий, обозначающих вкус. И опять можно спросить: какая именно классификация точнее описывает реальность? Та, в которой есть только два элемента, или та, в которой есть тридцать элементов? Можно сказать, что это та, в которой тридцать элементов. Но тогда можно спросить, а почему не сорок элементов? Почему не пятьдесят элементов?

Любая классификация, любая символическая система не столько описывает реальность, сколько ее создает. Символическое создает реальность, и любая человеческая реальность носит символический характер.

Абсолютно то же самое у нас получится, если мы, например, зададимся вопросом о структурах родства. Например, я рождаюсь и, если я мальчик, становлюсь сыном. То есть я уже становлюсь определенным элементом внутри существующей структуры родства. Соответственно, если я сын, у меня есть, допустим, мать. Значит, у меня, возможно, есть брат или сестра или, например, отец. Но, опять же, все будет зависеть от того, какая именно это структура родства. То есть элементом какой конкретно структуры, какой конкретно символической системы я являюсь.

Допустим, если это понятная, знакомая нам структура, то тогда там будут мама, папа. А если, например, это структура родства, отличная от нашей, то там, как я говорил в первой лекции, папы может не быть. А роль мужской фигуры будет выполнять брат матери – дядя. То есть это уже совершенно другая структура родства и другие отношения.

Здесь принципиально не просто то, что есть некоторая структура, а то, что каждый элемент этой структуры не существует сам по себе. Он определяется своими отношениями с другими элементами. То есть смысл данного конкретного элемента вытекает из его отношений со всеми другими элементами. То есть я могу быть сыном только там, где я могу различить, отличить себя от того, кто сыном не является. Кто является, например, дочерью, или кто является моим двоюродным братом, или троюродным дядей. Или кто вообще не является членом моей семьи.

То есть возникает символическая реальность, в которой у меня есть определенная прописка. Прописка, которая дается мне с момента рождения. Я сразу помещаюсь в определенную структуру, где я нахожусь в отношениях с другими элементами этой структуры, где на меня распространяются определенные правила, которые касаются регулирования отношений между элементами этой структуры. Кто мне ближе, кто мне дальше, с кем я могу сближаться, а с кем не могу, кто часть моего круга, а кто нет, с кем я могу что-то делать, а с кем не могу что-то делать. В зависимости от того, какой элемент структуры я занимаю, это определяет меня, мое движение, мое существование, что мне можно, что нельзя. И попадая в структуру, субъект тут же сталкивается с идеалами Большого Другого: его ожидания от субъекта, его надежды, связываемые с субъектом. Например, ребенок, который рождается в семье династии врачей, уже попадает в систему, где на него проецируются определенные идеалы, с которыми ему всю жизнь придется иметь дело.

Символическое создает реальность. И это действительно такая, можно сказать, почти магическая способность символической системы и элементов этой символической системы. Казалось бы, вот два человека стоят рядом. С точки зрения их физического облика, они ничем друг от друга не отличаются. Но тем не менее они оба вписаны в определенную символическую систему. И уже оказывается, что один, например, сын очень знатного отца, а второй – сын раба. То есть два человека, неотличимых друг от друга, стоящих рядом друг с другом в физическом пространстве, в символической реальности находятся друг от друга на недосягаемом расстоянии. Они вписаны в символическую систему, жестко определяющую характер их взаимодействия.

Но для того, кто не имеет способности считывать символическую реальность, для него совершенно не понятно, почему одному оказываются почести, а ко второму обращаются с таким пренебрежением. И поэтому, например, животные, у которых нет совершенно никакого доступа в эту символическую реальность, могут абсолютно равно относиться что к одному, что к другому – безотносительно того, какое именно место в этой самой структуре, в этой самой символической системе занимает тот или иной индивид.

Еще один пример того, как символическое создает реальность и как реальность исписана символическим, можно найти в работе самого Лакана, в частности в его тексте «Инстанция буквы, или Судьба разума после Фрейда»^[42], где он приводит картинку с двумя туалетами (рисунок 12).

Рисунок 12. Иллюстрация с двумя дверьми^[43]

Что мы видим? Две абсолютно одинаковые двери и над одной из них написано «господа», а над другой – «дамы». То есть что получается? Есть некая физическая реальность – две абсолютно одинаковые двери, за которыми находятся две абсолютно одинаковые комнаты, которые по своим физическим свойствам вообще друг от друга не отличаются. Они абсолютно идентичны. Но достаточно над одной дверью повесить значок «мужчина» или слово «мужчина», а над другой повесить значок «женщина» или слово «женщина», как тут же эти две совершенно одинаковые двери, две совершенно одинаковые комнаты преображаются. То есть физически в них ничего не изменилось, но они преобразились. Одна комната стала мужским туалетом, другая комната стала женским туалетом. Две эти комнаты как бы оказались вписаны в некоторую символическую систему. Они оказались подчинены целому ряду правил. И уже стали в некотором смысле не совместимы между собой. То есть приобрели какое-то совершенно новое качество, какие-то совершенно новые свойства. И уже в одну, например, дверь кому-то можно зайти, а кому-то нельзя. И, соответственно, наоборот. Тот, кто может зайти во вторую дверь, уже в первую дверь не зайдет.

Более того, если эти таблички с этих дверей перевесить на какие-то другие двери, то внезапно данные конкретные двери и данные конкретные комнаты тут же потеряют свои новоприобретенные свойства, хотя ничего физически в этих комнатах не изменится. А если эти таблички опять вернуть, то опять мгновенным образом эти двери и комнаты, которые за ними находятся, преобразуются. То есть они как будто бы будут снова вписаны в эту самую символическую реальность.

У Лакана, в том месте, где он эту картинку приводит, есть описание эпизода про то, как «подходит к вокзалу поезд

Предисловие

Введение

На рисунках 1 и 2 приведены некоторые из схем Лакана.

Рисунок 1. Схема L

Рисунок 2. Конструкция с двумя зеркалами

Лекция 1
Интеллектуальная биография Лакана[2]

Единственным, кого Лакан признавал в качестве своего учителя психиатрии, был Гаэтан Гасьян де Клерамбо (1872–1934), известнейший французский психиатр. Как Лакан пишет в „Écrits“: «…мой единственный учитель в психиатрии»[3]. Клерамбо известен своими исследованиями феномена психического автоматизма: чувство отчужденности, неестественности, «сделанности» собственных движений, поступков и мышления. Страдающий от таких симптомов больной заявляет, что некто говорит его ртом, ходит его ногами, делает что-либо его руками. В этой концепции психического автоматизма можно найти отголоски более поздних идей самого Лакана, в частности, связанных с идеей Другого и с воздействием, которое этот Другой оказывает на субъекта – в рамках психического автоматизма Другой как бы захватывает субъекта, делает его объектом своего наслаждения («наслаждение Другого»). Помимо психического автоматизма, Клерамбо также изучал явления эротомании, или эротического бреда. Речь идет об убежденности человека, что в него тайно влюблен кто-то знаменитый, известный, богатый и что только какие-то исключительные обстоятельства мешают этой любви реализоваться. Тема эротомании присутствует в первом значимом интеллектуальном проекте Лакана – его диссертации, посвященной делу Эмэ.

Однако прежде чем говорить о его диссертации, выделим основные периоды лакановского творчества. Естественно, далеко не все принимают такую классификацию, поэтому скажем, что это одна из возможных классификаций[4]. Она достаточно удобная и позволяет более-менее ориентироваться в периодах деятельности психоаналитика.

Чем примечательна эта работа? Она примечательна тем, что в ней можно найти первые проблески концепций зрелого Лакана. В частности, в ней можно увидеть некоторые отголоски того, что впоследствии разовьется в концепцию стадии зеркала. Это его соображения, размышления о двойнике и о том, что впоследствии станет воображаемой осью отношений, то есть осью отношений с маленьким другим – в лакановской алгебре обозначается как a. Это отношения, которые, с одной стороны, пронизаны обожанием, желанием копировать, любовью, а с другой – конкуренцией, агрессией, завистью. То есть ровно то, что, с точки зрения Лакана, разыгралось между Эмэ и той актрисой, на которую она напала (а до этого – между Эмэ и ее сестрой)[5]. Кроме того, в этой же работе присутствуют отголоски идей о паранойяльном основании любой личности[6].

Рисунок 3. Обложка журнала «Минотавр» № 10, 1937 (автор обложки – Рене Магритт)

Скажу буквально пару слов о личной жизни Лакана. Он был женат дважды. Первый брак был заключен с Мари-Луиз Блонден в 1934 году. От Мари-Луиз у Жака было трое детей: две дочки и сын. Однако Лакан не был примерным семьянином и позволял себе изменять жене. Его самый яркий роман случился с Сильвией Батай – актрисой и на тот момент женой Жоржа Батая[9]. Сильвия и Жал Лакан заключили официальный брак в 1953 году. В 1941 г. Сильвия родила Лакану дочку Жюдит, которая стала его четвертым и любимым ребенком. Впоследствии она унаследовала львиную долю имущества отца. А мужем Жюдит стал Жак-Ален Миллер – знаковая фигура для современного лакановского психоанализа, человек, которого сам Жак Лакан, по сути, сделал своим интеллектуальным наследником, поручив ему распоряжаться собственным идейным наследием.

Конец 1940-х годов открывает новый этап в творчестве Лакана – этап, связанный с его увлечением структурализмом, которое начинается с изучения работ Клода Леви-Стросса, чья публикация 1949 года «Элементарные структуры родства»[10] знаменует собой расцвет структурализма во Франции. Структурализм выдвигался как альтернативный подход доминировавшим тогда направлениям гуманизма и экзистенциализма. Если экзистенциализм и гуманизм говорили о свободе человека, о том, что человек – это совокупность совершенных им поступков, что «существование человека предшествует его сущности» (то есть ты становишься тем, кто ты есть, не в силу какой-то твоей изначальной сущности, но в силу тех решений, которые ты принимаешь в ходе своей жизни), то структурализм, наоборот, говорил о том, что человек предопределен теми структурами, внутри которых он находится. Свобода – иллюзия, а на самом деле все определяется теми системами, элементом которой человек становится после своего рождения и социализации. Человек – элемент структуры или комплекса структур (в частности, структур родства), которые почти полностью его определяют.

1 Узланер Д. Курс «Введение во вселенную Жака Лакана (1901–1981)» / Режим доступа: https://www.youtube.com/watch?v=U7pKy cI1wWQ&list=PLcHjj575wG0n0N8xGiDS9rAACEb3qlKit.

2 В своем изложении биографии Лакана я опираюсь на великолепную работу Элизабет Рудинеско: Roudinesco E. Jacques Lacan: Esquisse d’une vie, histoire d’un systиme de pensйe. Paris: Fayard, 1993.

3 Lacan J. Йcrits. Paris: Seuil, 1966. P. 65.

4 Обоснование данной периодизации см.: Julien Ph. Jacques Lacan’s Return to Freud: The Real, the Symbolic, and the Imaginary. New York and London: New York University Press, 1995.

5 Более подробно о деле Эмэ и других психиатрических кейсах Лакана см.: Мазин В. Переход к действию и самонаказующая паранойя // Лаканалия. 2020. № 33. С. 16–35.

6 См. лекцию 2.

7 Об этом см. в дальнейших разделах данной работы.

8 Подробнее см. лекцию 2.

9 Жорж Батай (1897–1962) – выдающийся французский литератор, философ.

10 Lйvi-Strauss C. Les structures йlйmentaires de la parentй. Paris: Presses universitaires de France, 1949.

11 См. лекцию 3.

Продолжение книги

Жак Лакан: введение бесплатное чтение

Дмитрий Узланер Жак Лакан: введение

Предисловие

Введение

Лекция 1 Интеллектуальная биография Лакана[2]

Литература для дальнейшего чтения

Лекция 2 Стадия зеркала и нарциссизм. Воображаемое

Литература для дальнейшего чтения

Лекция 3 Теория знака. Символическое, реальное

Предисловие

Введение

Лекция 1Интеллектуальная биография Лакана[2]

Дмитрий Узланер
Жак Лакан: введение

Лекция 1
Интеллектуальная биография Лакана^[2]

Лекция 2
Стадия зеркала и нарциссизм. Воображаемое

Лекция 3
Теория знака. Символическое, реальное

Лекция 1
Интеллектуальная биография Лакана[2]