Fохтаун бесплатное чтение

Морфо аматонте

И к тем, чья жизнь растягивается на десятилетия, и к тем, кто живёт всего один день, рано или поздно приходит понимание, что с рождения они висят вниз головой. Кому-то это открывается в последний день существования, иным – в последний час. После того как незаметное время преподнесёт такой подарок, уже поздно что-либо менять.

Я провёл вниз головой всю жизнь. Что было до моего заточения? Мороз, голод, сон и вечное преодоление. Я полз вперёд, выбиваясь из сил, терпел холод и ужасный ветер, непредсказуемо меняющий направление. Неужели эти страдания можно назвать жизнью?

А потом? А потом началась та самая жизнь. Жизнь в заточении, когда нет нужды куда-либо ползти. Нет нужды рвать всех вокруг ради пропитания. Когда зависть не гонит по заковыристой тропинке сквозь шипастые заросли мёртвых подлесков, отравляя сознание надеждой на обретение ненужного. Тогда и начинаешь понимать: твоя тюрьма – это неволя только тела. Разум и душа способны пробить стены, за которыми из глубин прошлого тянутся струны света. Разум и душа вместе образуют дух, который способен летать. И когда это происходит, тюрьма начинает разрываться, затхлый воздух камеры исчезает в порывах ещё незабытого старого знакомого – холодного морского вихря. Но теперь этот смутьян не страшен; теперь у тебя есть крылья, и любой ветер перемен для тебя – благо. Ты поднимаешься вверх, теряя остатки былого сознания и ощущая себя безропотной травинкой, которая тайно от всех способна повелевать ветрами.

***

Иногда я прилетаю к стенам тюрьмы. Прекраснее всего в них – решётчатые окна. Руки, тянущиеся из-за железных прутьев, никогда не навредят. В чём нельзя быть уверенным на все сто процентов, так это в людях и в их руках. Как только человек видит разноцветные крылья, он сразу же даёт команду своим рукам хватать. У тебя могут быть самые красивые крылья в мире, но никто не даст тебе гарантии, что свободные человеческие руки не коснутся их. А ты знаешь, что после такого прикосновения ты никогда не сможешь летать.

Руки за решёткой иные. Когда подлетаешь к тюремному окну, пальцы тянутся к тебе совершенно особым образом. Если вы когда-нибудь залетали в Сикстинскую капеллу и смотрели на потолок, то видели тот сюжет художника-изобретателя, прозванный людьми сотворением Адама. Возможно, это божество касается человека, передавая ему жизнь. А может, это седой старец, обременённый тюрьмой, имя которой – прошлое, тянется к свободной молодости, полной сил и времени, что именуется будущим. Вот как тянется рука из тюрьмы, когда приближаешься к железной решётке. И если садишься на ладонь даже самого отъявленного вора, можешь быть уверен, что он не раздавит тебя в кулаке. Ведь ты – свободен, а он – нет. Маленькая капля свободы, заключённая в никчёмном насекомом, является для него недосягаемой ценностью, которую он никогда не сможет украсть.

***

В тот день я сел на ладонь девятилетнего мальчика. Он держал меня одну минуту. Одна минута его жизни в квадратной комнате стала свободной. Как жаль, что он не знал то, что знает каждый из моего племени: тюрьма, чьих стен можно коснуться, – не истинная тюрьма, а лишь одна из камер в огромной невольнице, стен которой нельзя увидеть. Путь к свободе в таких застенках измеряется не расстоянием и не временем, а постижением связи между великим множеством рук.

Киэй

Кеша уныло смотрел в окно. Его кабинет в самом конце коридора имел этот печальный недостаток прошлого – окно. В других, переоборудованных конторах, уже давно избавились от такого вредного недостатка старых помещений. Наличие в конторе окна понижало производительность работников на ноль целых три десятых процента. Кеша знал об этих цифрах и каждый день старательно пользовался окном, чтобы понизить свою производительность согласно установленному лично им плану. Нельзя сказать, что ему не нравилась работа, нет. Занимать должность научного сотрудника в Следственном Комитете по Делам «Системы» (или просто СКПД) было выгодно с финансовой стороны, но никак не с душевной. При повальной безработице, нищете и бардаке, творившемся уже седьмой год, стабильная работа считалась неким сверхъестественным благом. Кеше, в его пятьдесят пять лет, заниматься не физической работой, а умственной, означало выгодно отличаться от большинства в такой возрастной группе. От него требовалось просиживать стул дни напролёт и время от времени выдавать отчёты о преступлениях «Системы», закончившей своё существование аж сорок шесть лет назад.

Вся проблема заключалась в том, что Кеша симпатизировал «Системе». Он являлся одним из тех, как за глаза называли его молодые, «нафталиновых» стариков, который ничего не понимает в современных свободах и живёт прошлым. «Совок развалился два века назад! “Система” развалилась полвека назад! Сколько ещё раз надо всё сломать, чтобы вы, нафталинщики, поняли, что сказки про всеобщее благо – это только сказки?!» – примерно так заканчивались все разговоры с Кешей об экономическом положении, о митингах безработных, о неравномерном распределении результатов производительного труда человечества.

Но Кеша, как и все вокруг, хотел есть. Поэтому ему день ото дня приходилось делать глубокий вдох, садиться за рабочий стол и производить на свет, как он считал, клевету, наветы, ложь и враньё про «Систему». Попутно в обязанности критика входило восхваление господствующей в Объединённой Евразии и Африке системы иной, где все свободны, все молоды, всё зависит от тебя, главное – верить, и если есть желание, то всё получится, а коль ты лентяй, то и будешь бедным.

Кеша как мог обходил острые углы и старался не очернять «Систему». С каждым днём это удавалось всё хуже. Идеологические стычки с начальством учащались. И каждый день, глядя в окно, он мечтал уволиться с этой каторги лжи.

В этот день всё шло по плану: окно, мечты о том, что пора бы перестать идти наперекор своей совести, подсчёт дней до даты выплаты безусловного кредита, глубокий вдох, работа над материалами. Потом рутину прервало сообщение от начальника; молодой руководитель с быстрым мозгом и короткой памятью на лица вызывал к себе.

– Иннокентий, вы здесь работаете уже семь лет, верно? – спросил начальник, когда Кеша сел в кресло перед его прозрачным плексигласовым столом с тонкой, светящейся голубым светом полоской на краю, рассеивающей между начальником и подчинённым невидимый экран, поглощающий бактерии, передающиеся воздушно-капельным путём.

– Да, я работаю семь лет. Вряд ли анкета в компьютере врёт, – ответил Кеша.

– В компьютере, – повторил начальник, натянув на лицо пластиковую улыбку снисхождения. – Умеете вы подобрать слово! Ну да! Вы ведь по образованию лингвист!

– Языковед, – поправил его Кеша.

– Конечно, конечно! Да, ваш профайл в нашей базе действительно показывает семь лет. Ха-ха! Но, учитывая то, что последние семь недель творится с андроидами и с AI, то лучше перепроверить лично у человека. Похоже, мы до сих пор не можем полагаться на машины полностью.

– Так в чём, собственно, дело? – спросил Кеша.

– Иннокентий, я скажу прямо: нам урезали финансирование. Мы сокращаем штат. Сегодня мне выпал не самый приятный день; пришлось выбирать тех, кто останется, и тех, кто уйдёт. Я уже выслал сообщения тем, кто с завтрашнего дня не работает. Но вам я хотел сообщить лично. Всё-таки вы здесь работаете гораздо дольше меня. И вы, как я знаю, человек старых понятий.

– Всё ясно, – кивнул Кеша после непродолжительного молчания. – Что-нибудь ещё?

– Сожалею, Иннокентий, – сказал начальник, ломая себе пальцы, нервно улыбаясь и отводя глаза в сторону, – но вам ведь никогда по-настоящему не нравилась эта работа.

Кеша встал, пожал начальнику руку и вышел из кабинета. Надо было вернуться к себе в «цех», сдать дела, попрощаться с коллегами. Но Кеша отправился прямиком к выходу, последний раз приложил руку к автоматическому турникету, прошёл мимо антропоморфного робота-вахтёра, одного из таких, которых молодое поколение называет андроидами.

– Сегодня пораньше, Киэй Лиуанович? – выдал робот фразу, заготовленную на случай, если работник СКПД выходит из здания раньше пяти часов.

– Бывай! – кинул ему в ответ Кеша, помахав рукой, и, отвернувшись, тихонько добавил сквозь зубы: – Жесть ехидная!

Стеклянные двери распахнулись, и Киэй Лиуанович Карданов по кличке Кеша, или Иннокентий, ступил в свежий воздух свободного дня. Да, это была именно свобода – та самая, которую он так высматривал, глядя из кабинетного окна. В это время суток улица ещё пустовала. Редкие беспилотные автомобили тихо проезжали в сторону центра. По скамейкам в парке плясали сухие листья. А ведь ночью каждая скамейка служила кроватью бездомным людям. Когда он подумал об этом, ощущение свободы вздрогнуло и унеслось в порыве ветерка, отдавая эхом в зеленеющей на солнце листве. Кеша снова почувствовал себя так же стеснённо, как и там, в тёмном кабинете рабочей лжи. Кредиты, семья, безработица, пятьдесят пять лет и никакого желания делать что-либо на благо системы, где молодые люди не понимают разницы между «лингвистом» и «языковедом».

***

Ганка вернулась домой в обычное время и сильно удивилась, застав мужа дома. Кеша валялся на диване и листал свою любимую «Историю танца» – единственную бумажную книгу в их квартире; реликт из далёкого прошлого.

– Я ведь не глупый человек, – сказал он жене, глядя в книгу, – но такого я никогда не пойму.

Он развернул книгу, и Ганка увидела фотографию с актёром, застывшим в скрюченной позе.

– Эти дрыганья бессмысленны! – негодовал Кеша.

– Так-так… Возмущаемся тем, чего не можем понять. – Ганка догадалась: у мужа есть новости. – Рассказывай.

– Разве тебе не пришло уведомление? – спросил Кеша.

– Я не смотрю свой социальный профиль на работе, – ответила она, сразу же схватив коммуникатор и начав изучать последние уведомления.

Из кухни вышел робот-помощник Киби. Ганка улыбнулась машине, сняла пальто и отдала в белые пластиковые руки. Робот отправился в коридор вешать пальто в шкаф.

Киби был стандартным бытовым роботом-помощником. Ростом и телосложением он походил на ребёнка лет тринадцати-четырнадцати. По законам о роботах и искусственном интеллекте, действовавшим во всех странах мира, антропоморфные роботы не должны были сильно напоминать людей, а уж тем более копировать их. Это ограничение существовало для того, чтобы предотвратить возникновение неверного восприятия человеком бытовой машины. Если она ходит как человек, говорит как человек, выглядит как человек, то, скорее всего, это человек. Именно этот парадокс человеческого мышления породил в начале эры искусственного интеллекта множество проблем при распространении роботов. Теперь у роботов-помощников изготавливались из прорезиненного пластика лишь кисти рук, по виду и по ощущениям напоминавшие бледные руки маленького человека. В конечностях и туловище лишь отдалённо угадывалось строение человека, а голова походила на неправильной формы гладкую пирамиду, острый конец которой, смотрящий вперёд, лишь при хорошей фантазии можно было сравнить с носом.

– Ничего страшного, – сказала Ганка, прочитав об увольнении и усаживаясь на диван, – с голоду не умрём.

– Ты не понимаешь, – отмахнулся Кеша, захлопнул книгу и, вскочив с дивана, принялся расхаживать по комнате. – Мне пятьдесят пять! Я никому не нужен. Мне не найти другую работу! Чем платить за обучение Жданы? Ей вот-вот поступать!

Ганка медленно подошла к супругу и нежно обняла его. Кеша улыбнулся.

– Нам очень повезло, – сказал он спокойным голосом. – У нас с тобой есть общий язык; мы понимаем друг друга.

– Ты смотрел новости! – обеспокоенно воскликнула Ганка. – Киби, включи экран!

Робот не шелохнулся, но жалюзи на окнах повернулись. Комната погрузилась в полумрак, а на стене загорелся незаметный до этого экран.

– Молодец, – обратился к роботу Кеша, – возьми с полки пирожок!

Киби безмолвно отправился на кухню.

– Опять за старое?! Он робот; он не понимает твоих издёвок! – пожурила мужа Ганка. – Смотри, они повсеместно выходят из строя. Не хватало ещё, чтобы Киби свихнулся. Вот пишут, что если неполадки не исправят, то нас ожидает транспортный коллапс.

– А чего ты хотела?! – воскликнул Кеша своим усталым голосом, каким он обычно любил критиковать политиков, молодёжь и вообще всю современность. – Сначала мы автоматизируем всё производство, уволим людей, получим свою прибыль, а что дальше – не наше дело! Они думали, что роботы обойдутся дешевле! Ха! Им было плевать на людей, когда они увольняли нас миллионами. Пусть теперь без искусственного интеллекта попробуют привезти сюда, на север, свои пластмассовые помидоры! Да и кто их тут купит?! У них не осталось ни квалифицированных водителей, ни грузовых машин, которыми может управлять человек, ни бумаги, чтобы написать накладную на груз! А у нас нет денег, чтобы тратить!

– Конечно же, теперь во всём обвинят Америку, – предположила Ганка.

– Я слышал, что там, у них, в «Сотружестве», тоже техника сбоит. Но это нашим политиканам не помешает вновь обвинить во всём внешнего врага.

– У них там хоть экономика плановая.

– А какая разница?! – отмахнулся Кеша и нервно зашагал по комнате. – У нас она тоже плановая. И у них, и у нас все производственные планы высчитывает искусственный интеллект. Как называет его мой начальник – AI! Это же так модно – использовать англицизмы вместо своих собственных слов.

– Твой бывший начальник, – заметила Ганка.

– Неважно! Пусть подавится моей должностью.

Кеша вновь принялся метаться туда-сюда, заложив руки за спину и глядя в пол. Внезапно он наткнулся на вернувшегося с кухни Киби.

– На полках нет пирожков, – доложил робот.

– Шёл бы ты отсюда от греха подальше! – чуть ли не криком ответил роботу Кеша. – А знаешь, в чём разница наших экономик? Там, в Америке, в их «Сотружестве», они уже допёрли до того, что надо гнаться не за тем, чтобы максимизировать прибыль от производства, а чтобы закрыть все потребности населения и не сделать ничего лишнего. Они пришли к тому, от чего мы в своё время отошли: экономика должна быть экономной. Не помню, кто сказал!

– А ты помнишь, что должен был придумать подарок Ждане ко дню рождения? – внезапно переменила тему Ганка, завидев, что муж уже не на шутку разошёлся. – Ребёнку, между прочим, восемнадцать лет исполняется.

– Помню, – снова отмахнулся от жены Кеша.

– Придумал?

– Это непросто.

– Когда это было для тебя просто?! – вскинула руки Ганка, явно недовольная тем, что важное дело даже не начато.

– Была бы она мужиком – я бы уже всё давно купил!

– Ах, простите! Я забыла, что родила не того ребёнка. Только вот гарантийный срок уже прошёл и товар возврату не подлежит! Пора бы уже привыкнуть за восемнадцать лет к тому, что у тебя дочка. И ведь каждый год одно и то же!

– Киби, что мне подарить Ждане на совершеннолетие? – обратился Кеша к роботу-помощнику.

Робот едва заметно шевельнул своей пирамидальной «головой».

– Что? – вопросительно глянул на жену Кеша, заметив её негодование. – Жесть за нас вкалывает, жесть тащит нам жратву с продскладов, жесть даже детей наших воспитывает! Так пусть жесть поможет и подарки выбирать.

– Подарок должен идти от сердца, – объяснила Ганка, – а у роботов сердец нет.

– Отцу стоит подарить своей дочери, – заговорил синтетическим голосом Киби, – такой подарок, который станет для неё самым лучшим в мире.

Киэй и Ганка вопросительно посмотрели на робота, который стоял неподвижно возле дивана и явно что-то обрабатывал в своих железных мозгах.

– Оставлю вас наедине, – заявил робот-помощник и вышел из комнаты.

Внезапно раздался звонок, и Кеша взял свой коммуникатор. Отвечая звонящему однозначно либо «да», либо «нет», он всё больше хмурился и вопросительно поглядывал на Ганку.

– Да. Да, – отвечал он кому-то на другом конце. – Да. Нет. Нет, я языковед. По образованию. Да. А как вы узнали? Ах, из социального профиля. Да. Буду ждать.

Он закончил разговор и молча посмотрел на Ганку, которой передалось волнение мужа.

– Из полиции, – сообщил ей Кеша. – Мне предлагают работу.

Разные люди

Все люди разные. Достаточно банальное заявление. Все это знают, все это понимают, все это говорят. Стóит человеку совершить поступок, который непонятен окружающим, как в толпе сразу скажут: «Все люди разные». Те, кто отличается обыкновением глубоко уходить в свои размышления, невольно придут к мысли, к которой однажды пришёл древнегреческий философ Платон. Он считал, что общество, которое является преломлённым отражением личности, скорее получится таким, каким является большинство членов, его населяющих. Если в обществе много единоличников, то это общество станет алчным, разобщённым. Коль обжорам нет числа, то болезни станут нормой и перестанут слыть недугами. С другой стороны, Платон утверждал, что не только люди наделяют государство своими личными чертами, но и само государство влияет на то, какие люди в нём живут. Двухсторонний процесс, из которого, кажется, нет выхода. Появись в благополучном обществе хоть один прохиндей – и со временем все станут прохиндеями, а государство утонет в притворстве и обмане. Таковы мысли великого философа, видевшего спасение рода человеческого в личностном росте, облагораживании себя с помощью наук, искусств и гимнастики. Так бы всё и продолжалось, если бы веками позже Исаак Ньютон не взял да и не заявил: «Действию всегда есть равное противодействие». Немецкие философы подхватили мысль великого англичанина и переложили её на общественные отношения. Тут и стало понятно, почему при появлении прохиндеев сразу же возникают благочестивые рыцари, как с засильем единоличников поднимают голову и альтруисты. Одно влияет на другое, всё взаимосвязано, переплетено и смешано неразрывно. В итоге общественные связи и отношения так усложнились, что простому человеку стало тяжко вникать в это. Так человек стал попросту довольствоваться всеобъемлющей фразой: «Люди разные».

Пока разным людям хватало еды и воды, они мало заботились о том, чтобы заниматься самосовершенствованием и читать немецких философов. Всех, кажется, устраивало положение вещей, когда у одного человека есть еда и вода, а у другого еда хорошая и вода не самая простая. Однако, когда, помимо еды и воды, у разных людей появились прочие потребности, вроде крыши над головой, приличной одежды, электричества в розетке, лекарств, образования для детей и возможности перемещаться из пункта А в пункт Б без существенных затрат, разные люди поняли, что у большинства из них есть намного меньше, чем у меньшинства. А затем разные люди стали замечать, что те, у кого есть больше, работают меньше тех, у кого есть меньше. По правде говоря, разные люди поняли, что есть прямая зависимость: чем больше ты работаешь, тем меньше у тебя есть. Тогда до людей и дошло, что они, конечно же, разные, но вот делят их всех на богатых и на бедных одинаково. А так как всё, что создавали люди, создавали именно те, кто работает и ничего не имеет, то они просто решили неработающим больше ничего не давать. К сожалению, не все разные люди поняли это, и, как результат, после небольшой неразберихи, унёсшей жизни миллионов людей, всё вернулось туда, откуда началось: кто не работает – тот ест. Правда, с тех пор фразу «Все люди разные» говорить уже побаивались и чаще говорили про «мы» и про «они», где «мы» оказывались угнетёнными, а «они» – вредоносными нахлебниками.

Как и в обществе, в личности человека заложено величайшее противоречие. С одной стороны, человек стремится к трудностям, к свету, к познанию, к звёздам. С другой – непрерывно ищет возможности лёгкого пути. Как биологические особи, мы оперируем понятием выгоды, которое определяет наши шансы на выживание. Но были бы мы людьми, а уж тем более разными людьми, если бы делали всё так, как через призму выгоды заставляет нас делать наше окружение? Что за божественная искра в нас заставляет спрашивать, выгодна ли выгода? Что дарит нам возможность усомниться в том, что нам на самом деле надо? Почему всегда то, что выгодно сию минуту, невыгодно в долгосрочной перспективе? И почему-то, что окажется выгодным впоследствии, не хочется делать именно сейчас? Всегда ли человек понимал, что отказываться от выгоды сейчас означает получить выгоду потом? Когда настал тот момент, когда перед древним человеком встал выбор: убить животное сейчас, насытиться и использовать его шкуры или же остаться голодным, приложить титанические усилия и приручить животное? Когда он понял, что, приручив животное, он обеспечит себя едой и шкурами не на один месяц и не на один сезон, а на всю жизнь до скончания времён? Когда человек понял, что планирование неизменно выгоднее сиюминутного удовлетворения?

Если на личностном уровне некоторые разные люди осознали силу планирования уже давно, то общество, как единый организм, только сейчас начинает смутно догадываться о всемогуществе плана. Да и то многим до сих пор сложно поверить в то, что если планирование работает для одного человека, то оно будет работать и для человечества. Первая попытка построить плановое хозяйство общества провалилась ещё в двадцатом веке. Вторая – в двадцать первом. Третья, по-видимому, потерпит крах в ближайшем будущем. Дважды это случалось на территории Евразии, теперь эксперимент проходит в Новом Свете.

Если одна часть человека хочет жить по плану, а вторая – нет, то ничего не выйдет. Так же и с обществом – оказалось невозможным устроить это, если делать только в одной половине земного шара. К сожалению, люди оказались слишком разными, чтобы устроить всё это в одночасье, повсеместно и сообща. Многие полагали, что всё дело – в человеческой алчности и в страхе. Но были и такие, кто считал, что люди просто не могут договориться. Будто бы они, имея всю полноту знаний о языках и способах перевода с одного языка на другой, никак не могут донести друг до друга свои слова. Будто бы, несмотря на все словари и переводчики, они говорят на столь разных языках, что, даже переведя смысл слов, они не понимают друг друга. Будто бы нет у них общего языка. Такого, который сделал бы из всех разных людей одно общее человечество.

***

Встретиться условились в большом зале Международного аэропорта имени Атвакчи. Самолёт прибыл в аэропорт Амстердама без опозданий, где Кеша терпеливо ожидал своего нового коллегу. В полученном письме почти ничего не сказали о новой должности. Самой большой неожиданностью оказался оплаченный билет на самолёт до Амстердама, отправляющийся вечером того же дня. Скороспешность событий и таинственность ситуации подстегнули Кешу к решительным действиям.

Теперь он сидел на скамейке в ночном аэропорту и разглядывал массивный бронзовый барельеф. На маленького Кешу со стены глядело гигантское лицо пожилого человека в очках. Это был сам Басирий Атвакчи – изобретатель и учёный. Именно он руководил группой, которая сделала прорыв в технологии перемещения в пространстве. Под барельефом золотыми буквами сияло изречение учёного: «Интернет открыл эпоху информации. ПФС открывает эпоху истины».

Аббревиатура ПФС означала название открытой учёными технологии – перемещение по фотонному следу. Это открытие потрясло мир, подобно первому полёту человека в космос. И точно так же, как начало космической эры, стало достижением советской научной мысли, успех Атвакчи стал достижением духовного наследника СССР – тем периодом жизни человечества, который нынче презрительно называют «Системой». Конечно же, теперь открытие Басирия Атвакчи считается достижением личным, а не общественным. Большинство уверено в том, что учёный Атвакчи открыл всё сам, и во многом не благодаря той системе, в которой вырос, получил образование и работал, а вопреки системе. Вопреки «Системе». И к появлению такого мнения приложил руку сам Кеша и ему подобные, кто вынужден был ради средств к существованию поступиться принципами и лгать, лгать, лгать, клепая ежемесячные отчёты, сидя в застенках Следственного Комитета по Делам «Системы».

Кеша смотрел на лицо Атвакчи и боролся с чувством предательства, прорывавшимся из каких-то глубин естества. Это чувство казалось Кеше непонятной тёмной тварью, которая лезет из-под земли, выкапывая себя когтистыми лапами. Тварь молча царапала чёрную землю, цеплялась за корни и травяные кочки. Она дышала и всё стремилась выползти наружу из какого-то подземелья, расположенного прямо в грудной клетке. И как легко стало бы, если бы эта тварь зарычала, завыла или заорала. Но гадина оставалась нема. И лишь тяжёлое дыхание слышалось из тёмной дыры. Дыхание, живущее в унисон с его собственными вдохами и выдохами.

Странный человек приблизился к Кеше слева. В почти пустом зале в этот поздний час он оказался единственным, кто не сидел, а медленно передвигался своей странной походкой, похожей на бездумный танец африканских аборигенов. Его потрёпанные и грязные одежды контрастировали с изящными формами выверенного и эргономичного интерьера зала ожидания.

– Вы когда-нибудь меняли своё мнение, молодой господин? – обратился этот странный человек к Кеше; всё его тело двигалось как на шарнирах.

Взглянув на подошедшего, Кеша увидел морщинистое лицо человека гораздо старше себя. Бурая, потерявшая форму вязаная красная шапка венчала его узкую голову, а кисти рук, торчащие из рукавов засаленного пуховика, были обмотаны какими-то светлыми тряпками. Виднелись только кончики жёстких пальцев с глубокими зарубцевавшимися порезами.

Кеша вытащил из кармана мгновенный переводчик и засунул его себе в ухо. Старик понял, что перед ним иностранец, и ещё раз, медленнее, обратился к Кеше.

– Меня вряд ли можно назвать господином! – ответил ему Кеша на западнофризском, в силу своих скромных возможностей в этом языке, и полез в карман за коммуникатором, давая понять незнакомцу, что очень занят и не хочет разговаривать.

– Ох, вы точно господин! Кто же ещё?! У вас хорошая одежда. Вы сидите вечером тут, в аэропорту, – улыбаясь, отвечал старик, доставая из-за пазухи свой старый потрескавшийся коммуникатор. Грязный человек промямлил что-то ещё, но мгновенный переводчик в ухе не смог распознать текста.

И всё же по виду человека Кеша понял, что происходит. Он приложил свой коммуникатор к аппарату старика. Через секунду небольшая сумма денег перешла со счёта Кеши на счёт незнакомца. Тот улыбнулся, откланялся и направился дальше, оживляя мёртвый гранит аэропорта своей танцующей походкой. Глядя вослед грязному нищему, Кеша испытал странное чувство стыда за то, что показался тому господином. Господином Кеша точно не был. Да и товарищем назвать он себя не мог. Он хотел бы, но совесть не позволяла.

– Киэй Лиуанович Карданов? – послышалось сзади. Кеша обернулся и увидел молодого человека лет двадцати пяти в хорошем пальто и шляпе с полями. В одной руке он держал портфель, а в другой – коммуникатор. Вид парня напоминал что-то американское из двадцатых годов двадцатого века. Единственное, что портило впечатление, так это опущенная голова и быстрая, почти нервозная работа пальцев рук, нажимающих на сенсорный экран коммуникатора.

– С кем имею честь? – осведомился Кеша.

– Рад за вас, – ответил молодой человек, не отрывая взгляда от коммуникатора. – Меня зовут Ати. Приятно познакомиться.

Он поставил портфель на пол и протянул Кеше руку. Но даже во время рукопожатия этот Ати не соизволил посмотреть на нового знакомого.

– Будем работать вместе. Сейчас поедем в гостиницу. Вы лингвист?

– Языковед, – хмуро ответил Кеша.

Ати замер, будто робот-помощник, который на секунду завис, обрабатывая данные. Затем он опустил коммуникатор и в первый раз посмотрел на Кешу. Скорчив одну из тех молодёжных гримас, значение которой пятидесятипятилетний Киэй не понимал, Ати бесцеремонно осмотрел нового коллегу с ног до головы.

– О-ля-ля! – вздохнул парень. – Позвольте мне ввести вас в курс дела, господин языковед.

– Господа в ресторанах сидят, – буркнул в ответ Кеша.

Ати надул щёки и протяжно выдохнул, выпучив глаза.

– Я, товарищ Карданов, прочитал ваше досьё, – заявил парень, утомлённый внезапным препирательством коллеги.

– Досьё? – переспросил Кеша, делая ударение на «ё» и явно подтрунивая над молодым человеком и его прозападной манерой выговаривать иностранные слова.

– В вашем деле, товарищ Карданов, интересными мне показались лишь пять с половиной недель в начале вашего жизненного пути, – сказал Ати и снова стал копаться в своём коммуникаторе. – Вы были маленьким мальчиком… Не расскажете мне про тот случай? Вы ведь мастер рассказывать истории.

– Не расскажу, – ответил Кеша. Затем он несколько секунд наблюдал, как этот молодой парень в шляпе с полями тыкает в экран своего коммуникатора, будто бы собеседника здесь и вовсе нет. Не выдержав, Кеша положил руку на коммуникатор Ати. Того будто бы отсоединили от канала связи с иной реальностью; взгляд молодого человека несколько мгновений напоминал взгляд внезапно проснувшегося алкоголика, не понимающего, где он находится.

– Послушайте, Ати, – начал Кеша, – в письме мне сообщили, что я встречаюсь вовсе не с Ати, а с человеком, у которого красивое старое славянское имя Атир и ещё более приятное отчество Деянович. Буду откровенен: я не питаю симпатии к людям, меняющим свои имена. Поэтому, надеюсь, наше совместное времяпровождение ограничится лишь работой. А личную жизнь каждого из нас оставим за скобками.

– Хорошо, – спокойно ответил Атир. – Я вас понял, товарищ Карданов. Тогда позвольте сказать и мне. Из письма вы, вероятно, поняли, что наняла вас полиция. Работа наша, как вы могли догадаться, связана с выходом из строя роботов-помощников и аппаратов искусственного интеллекта. Проблемы с техникой случаются по всему миру. Для выяснения причин решили привлечь языковеда и, следовательно, обратились к вам. Ознакомившись с вашим делом, я пришёл к выводу, что вы не лучший кандидат.

– Видимо, ваше мнение о моём назначении не учитывали, – заметил Кеша не без удовольствия.

– Выбор делала машина, – ответил Атир. – И, по моему мнению, во время этого выбора она уже была сломана.

– Сломанная машина выбирает плохого специалиста, чтобы он смог её починить…

– Если бы вы являлись хорошим языковедом, вы бы остались в профессии, а не пошли работать в СКПД – писать разоблачительные доклады про прошлый век, который уже никому не интересен.

– В таком случае вам можно только посочувствовать, – иронично ответил Кеша. – Работать с таким непрофессионалом! Какая трагедия!

– Были бы вы профессионалом – знали бы, что «лингвист» и «языковед» – одно и то же, – произнёс Атир, глядя новоиспечённому коллеге прямо в глаза.

Кеша взял свой чемодан, и они направились к выходу из аэропорта.

– Со мной всё ясно, – подытожил Кеша. – Что насчёт вас, товарищ Ати?

– Насчёт меня всё просто: можно без «товарищ» и без прочих дифирамбов, – ответил Атир, глядя в свой коммуникатор, совершенно не беспокоясь о том, куда ступает. Каким-то особым чутьём он ощущал повороты и ступеньки на своём пути, ни разу не притормозив, ни разу не споткнувшись. При этом взгляд его оставался намертво прикован к экрану коммуникатора. – Я из особого отдела полиции, – продолжал молодой парень. – Не слышали о РОВ?

– Расследования Особой Важности, – ответил Кеша. – Ещё один шаг на пути к частной полиции.

– Да, старые люди не одобряют эту практику. Но мы теперь в одной лодке, поэтому позвольте мне посвятить вас в курс дела. Мы работаем над делом корпорации «Галах». Вся эта история уже несколько дней в новостях.

– Ещё бы! – с отвращением ответил Кеша. – Пустозвонам-медийщикам только дай повод! Куда ни кинь, всюду у них теперь восстание роботов и живой искусственный интеллект, который вот-вот объявит войну человечеству.

– К сожалению, прессе свойственно раздувать из мухи слона. Нам снизу сложно судить о масштабе проблемы. Но если отбросить всю чушь, что льют в эфир, у нас останется сухой остаток, который явно не тянет на сенсацию, а более похож на ещё одну кропотливую работёнку. Роботы-помощники и модули искусственного интеллекта действительно массово выходят из строя. И никому не было бы до этого дела, если бы наша экономика клином не сходилась на этих передовых технологиях. Все наши транспортные сети и промышленные мощности начинают сильно буксовать. Большие шишки боятся за свои деньги!

– Говорят, в «Сотружестве» дела не лучше.

– Да, за океаном наши клятые друзья-социалисты с их плановым хозяйством тоже вот-вот хлебнут горя; у них интеграция искусственного интеллекта во все сферы жизни – более восьмидесяти пяти процентов. Это вам не наши шестьдесят!

– То есть мы спасаем не только репутацию корпорации «Галах»? – спросил Кеша. – Мы спасаем мир от голодной смерти?

Атир остановился и задумчиво посмотрел на Кешу.

– Интересная постановка вопроса, – сказал молодой человек, потирая лоб тыльной стороной ладони, в которой он держал коммуникатор. – Прежде всего мы делаем свою работу.

– Это понятно, но ведь работа должна иметь смысл.

– Товарищ Карданов, – громко и чётко начал Атир, – признаюсь, что в этом вопросе я с вами соглашусь. Не могу сказать почему, но я чувствую, что именно здесь кроются некие смыслы, о которых я ранее не думал. Дайте мне время, и я отвечу, в чём вижу смысл нашей деятельности. А пока смысл не найден, давайте действовать, а не рассуждать. К тому же если смысла не окажется, то хотя бы работу сделаем и зарплату получим.

– Прекрасно, – равнодушно ответил Кеша. – В таком случае давайте посмотрим, нет ли тут магазинчиков.

– Магазинчиков? – удивился Атир.

– Мне подарок надо купить дочери!

Астора

Ещё никогда Кеша и Атир не сидели на столь роскошном диване. Паркет из невиданного дерева скрипел под ботинками так, что от этого становилось неловко сделать лишнее движение. Стены пестрили малыми голландцами в толстых золочёных рамках. Кеша рассматривал виноград на одной из картин. Ягоды горели бледно-лазурным светом, перебивая даже позолоченные рамки.

– Невероятно, – сказал Атир, как всегда глядя на свой коммуникатор.

– Да. Я всегда поражался тому, как художники умеют просто смешением цветов передавать не только смыслы, но и чувства, ощущения, настроение.

– Я не только о картинах, – заметил Атир, – я вообще об этой гостиной.

Киэй нахмурился. Он тяжело вздохнул и почесал глаза.

– Молодой человек, – назидательно начал Кеша, – я понимаю, что архитектура – не ваш профиль. Всё же мы находимся не в гостиной, а в другом помещении.

– Какая разница?! Мы – гости. Гостиная – от слова «гости». Мы здесь!

– Вестибюль, фойе, прихожая. Приёмная, наконец! Гостиная будет дальше, когда нас всё же соизволят принять.

– Скажите, Киэй, – и Атир оторвал взгляд от своего коммуникатора, – а вот вам всегда необходимо кого-нибудь чему-то учить?

– А разве учить – это плохо?

– И всё же. У вас запредельная эрудированность. Своеобразный мешок. Знаете, старый такой, для картошки. И вы всё время из него берёте знания и раздаёте это другим. Вы не боитесь, что мешок рано или поздно окажется пуст?

– Какая метафоричность! – ухмыльнулся Кеша. – Недурно для молодого поколения! Только вот в мешке могут быть самородки, а могут быть камни. Причём не гранитные или базальтовые, а эдакие низшие, презренные, пустопородные, вроде известняка.

– Да, да. Только я говорю о том, что ваш мешок, будь там золото или базальты, рано или поздно истощится, если вы будете только отдавать.

– Намекаете на то, что я не учусь? Не занимаюсь самообразованием? Застрял в прошлом? И какие драгоценные минералы мне предложит молодое поколение?

– Вы перекладываете базальты из своего мешка в другие мешки. Вам же никто в мешок ничего не кладёт. Точнее, вы не позволяете никому класть камни в ваш мешок.

– А кому класть? Меня окружают люди, для которых различие между гостиной и вестибюлем не имеет значения!

– Вам нужен учитель, – заявил Атир и снова уткнулся в коммуникатор.

– А сейчас вы мне расскажете, что каждый человек может быть моим учителем, если я проведу работу над собой и откроюсь к принятию мира и других людей! – улыбнулся Кеша.

– А что тут смешного? Печально, если вы не способны различить учителя в тех, кто вас окружает.

– Милый мальчик, – снисходительно заговорил Кеша, – я повидал толпы профессоров и философов, которые на поверку оказывались не умнее меня. Все, кого я могу назвать своими учителями, уже давно умерли: Гегель, Платон, Юнг! Нет среди ныне живущих тех, кто мог бы сравниться с ними в полноте понимания мира.

– А вы искали?

Вдалеке послышался стук каблуков. Появилась стройная женщина с подносом в руках. Она грациозно прошла из дальней части коридора и остановилась перед гостями. Изгибистая, длинноногая, со строгим взглядом из-под косых тонких бровей и с невероятно выверенными пропорциями тела, эта женщина больше походила не на живого человека, а на недосягаемый эталон телесного изящества; статую, в которой ваятель старался подчеркнуть всё женственное, убрав недостатки и усилив преимущества до почти вызывающих размеров. Живая красота, вечная и мимолётная одновременно, академическая до потери системы координат.

Кеша тут же поднялся с дивана. Атир остался сидеть, стараясь не подать виду, что не в состоянии контролировать свой взгляд, инстинктивно останавливающийся на отдельных выдающихся особенностях женщины.

– Вас примут через несколько минут, – мягким голосом сказала эта высокая особа с аристократическим лицом и длинными ногами, плохо скрытыми под облегающей короткой белой юбкой. Она поставила поднос на тумбочку и подала гостям по чашечке чая. Киэй удивился тонкости фарфора и его лёгкости, когда принимал чай от этой элегантной дамы. Атир отложил свой коммуникатор и с радостью взял и свою чашечку.

Женщина великолепно говорила по-русски, но в голосе слышался соблазнительный западнофризский акцент, придававший и голосу её нечто невинно-глупое.

– Невероятно! – заулыбался Атир. – Вот это настоящий приличный дом с правильными традициями! К гостям выходит не робот-помощник, а прекрасная дама.

На лице женщины мелькнул намёк на улыбку, заставивший и Атира, и даже опытного Киэя отвести на мгновение глаза; простое едва заметное движение её губ уже казалось чем-то неприличным, на что мужчинам не стоит смотреть.

– Простите моего коллегу Атира, – собравшись, обратился к ней Кеша. – Моё имя – Иннокентий. Благодарим вас за всё. Мы рады, что хозяйка согласилась принять нас.

– Как мило с вашей стороны, – ответила женщина, улыбнувшись теперь более душевно. – Что до роботов-помощников, то они, безусловно, полезны, но не обладают теми качествами, которыми обладаю я.

Атир уставился в пол и приложил ко лбу тыльную сторону ладони, будто бы вытирал пот. Киэй же, подумав: «Хороша, чертовка!» – плюнул на всё и продолжил любоваться её лицом, оживающим с каждым мгновением.

– Позвольте покинуть вас, – сказала женщина и слегка поклонилась.

Она забрала пустой поднос, повернулась и пошла по коридору, отчеканивая каблуками по зеркально-начищенному паркету. Даже в её выверенной аристократической походке без вызывающих излишеств невозможно было не увидеть той дикой и необузданной красоты женского тела, которая выедает абсолютно все мысли, кроме мыслей о бесконечности совершенства золотых сечений.

– Достопочтенный Ати, – сказал Киэй, когда женщина исчезла из виду, – разговаривать с женщинами вам ещё учиться и учиться.

– Я всегда считал, что в богатых домах служанки скромные и низкорослые.

– В служанках вы, возможно, и эксперт, но вот в женщинах…

– Товарищ Карданов, – отмахнулся Атир, – перестаньте мусолить эту тему. Мне уже достаточно ясно, что у вас прилично опыта в амурных делах. Вы донесли до меня свою мысль. Можете считать, что я восхищён. Просто давайте вы не будете и в этом деле становиться моим учителем.

– Куда исчезла ваша идея о том, что каждому человеку нужен учитель? – посмеялся Киэй.

– Поверьте, у меня учителей достаточно!

– И все они сидят в этой твоей машинке? – спросил Кеша, указав кивком на коммуникатор.

– Это коммуникатор! Он подключён к сети. С помощью него можно окончить университет, не выходя из дома, – ответил Атир, а затем начал поднимать свою чашечку выше, тщательно рассматривая её низ.

– Мне кажется, печать производителя должна лучше просматриваться на блюдце, – заметил Киэй и тоже стал рассматривать свой набор. На обратной стороне блюдца он разглядел еле заметную аббревиатуру ГФЗ.

– Производитель мне неинтересен, – поставив чашечку на блюдце, ответил Атир, – дело во внимании к мелочам. Не стоит их недооценивать.

Это был дом номер двести пятьдесят четыре на Второй улице Восточного парка в Амстердаме; массивный дом из красного кирпича, с большими окнами и башенкой. Когда-то это здание полнилось дельцами на разный манер. Теперь единственной и полноправной хозяйкой стала пожилая дама. Обстановка апартаментов кричала о своей обретённой сорок лет назад свободе и, казалось, не могла накричаться. Скромность, простота и утилитарность уничтожались во всём. Строгость ушедшей эпохи заменила изысканная мебель из редких материалов, кружевные изгибы предметов не первой необходимости, пышность обстановки и обилие всего, что только можно себе представить. Столик рядом с диваном для гостей покрывал тонкий тюль; на нём стояла подставка, на которой, в свою очередь, находился старомодный светильник с верёвочкой для включения лампы. Рядом умещался начищенный до блеска поднос со стаканами, каждый из которых имел отдельную подставочку из пробки. И подобное обилие вещей пёрло на гостей с пола, со стен, с потолка. Сложно было отыскать плоскую поверхность без художественных изысков и украшений.

Примерно через пятнадцать минут ожидания дверь отворилась, и на пороге снова появилась роскошная женщина в короткой обтягивающей юбке. Она пригласила гостей войти в комнату. Так началась встреча с Асторой Бунди – пожилой дамой, столь же старомодной, как её обитель, но и такой же изысканной и утончённой, как каждый предмет в этом тихом доме.

Дама с вытянутым лицом и опрятно уложенными волосами сидела за массивным письменным столом, обитым оранжевым сукном. Длинными пальцами она держала тонкий мундштук. Сигареты в мундштуке не было. Да и вообще комната не казалась удушливой, вонючей или застланной той мелкой пылью, возникающей в местах, задымляемых табаком.

– Госпожа Бунди, ваши сегодняшние гости, – обратилась стройная женщина к даме и указала на вошедших. – Киэй Лиуанович Карданов и Атир Деянович Маворский. Господа, Астора Бунди – хозяйка нашей скромной обители.

– Спасибо, Бендида, – глубоким голосом отозвалась дама. Прислужница еле заметно поклонилась и покинула гостиную. – Господа, прошу садиться.

– Среди нас не все желают именоваться господами, – заметил Атир и сел в одно из кресел напротив стола хозяйки.

– Неужели?! – удивилась дама, посмотрев на молодого человека.

– Верно, – ответил Киэй. – Не уверен, что могу позволить себе именоваться господином.

– Действительно, не можете, – заметила дама, окинув взглядом Киэя с ног до головы. – Но как же вы тогда предпочитаете? Неужели «товарищ»?

– Ох! Что вы! Такое обращение я точно не заслужил. Хотя так меня порой тоже кличут.

– Что же, мой дорогой гость, это совершенно невозможно! Таков наш мир – вы либо товарищ, либо господин. Посередине в этом вопросе остаться невозможно. По крайней мере, надолго.

– Нашему другу это удавалось продолжительное время, – подхватил разговор Атир. – Он долго работал в СКПД; расследовал преступления «Системы».

– Ужасное время, – простонала Астора. – Сколько выстрадала наша семья в те годы!

– Всё хорошо, что хорошо кончается! – радостно сказал Атир. – Теперь мы можем свободно встречаться, говорить на любые темы и критиковать тех политиков, которых посчитаем нужным. Свобода слова – величайшее достижение общества! К тому же каждый может позволить себе приобрести то, что хочет. Предметы, подчёркивающие индивидуальность владельца. Такие, как ваш стол с оранжевым сукном.

– Благодарю вас, молодой человек, – заулыбалась Астора. – Зелёный не мой цвет. Мне требовалось нечто иное.

– Белое? – предложил Киэй.

– Лишь бы не красное, – ответила она, отмахнувшись.

Атир продолжил любезный разговор ни о чём со старой дамой, но Киэй уже не слушал. Пустая болтовня молодого человека не вызывала никаких положительных чувств. Атир являлся простым человеком, а вот эта старая, морщинистая, высохшая старуха хоть и говорила с ним на одном языке, но была из другого мира. Её средств хватило бы на десять жизней Атира, тогда как работнику полиции ежемесячно приходилось продавать своё время, чтобы обеспечить собственное пропитание. Как яро она ненавидит то прошлое, когда все её сбережения оказались в руках простых людей! И с каким слепым восхищением смотрит на неё теперь Атир, который может и умереть с голоду, если хотя бы несколько месяцев не будет ходить на работу.

Киэй погрузился в мрачные политические размышления и не заметил, как взор его среди изобилия рукотворного искусства отыскал ровный прямоугольный кусок дёрна, из которого прорастала свежая, зелёная, почти светящаяся жизнью трава. Этот прямоугольник настоящей жизни ярким пятном выделялся в комнате, заставленной вещами, пусть изящными, но мёртвыми по своей космической сути. Дёрн парил в нескольких сантиметрах над журнальным столиком, стоящим в углу перед диваном: прямо в воздухе, в лучах солнечного света, бьющего из окна, этот прямоугольный кусок живой природы необыкновенным образом застыл в пространстве, не поддерживаемый никакими приспособлениями. Киэй смог оторваться от созерцания травы, только когда услышал знакомые формулировки в рабочем диалоге, к которому незаметно перешли Атир и Астора.

– Я могу сообщить вам только то, что уже рассказала вашим коллегам в этой же комнате некоторое время назад, – сказала Астора, посасывая мундштук, будто бы в нём и вправду сидела зажжённая сигарета.

– Так вас уже посещали люди из полиции? – удивился Киэй.

– Трижды, – объяснила Астора. – И мне совершенно непонятна ваша настойчивость. Я уже давно продала корпорацию «Галах» и всю документацию. Делами я сама никогда не занималась. И мне лично кажется, что поломки роботов не связаны с деятельностью корпорации. Это абсурд.

– Вы знаете, что наши роботы-помощники и другая вспомогательная техника основаны на ваших технологиях? – спросил Атир. – В частности, на тех, что использовались в модели «Лим А», созданной корпорацией в сорок шестом году.

– Я продала корпорацию в сто втором и с тех пор просто наблюдаю за происходящим в индустрии через экран, – ответила Астора. – Все материалы у акционеров. Конечно, часть документов пропала из-за этих американских социалистов и их мёртворождённого «Сотружества». Однако я не думаю, что среди тех старых данных есть нечто важное; слишком давно это было. К тому же все эти древние наработки усовершенствованы и изменены до неузнаваемости. От того замшелого прошлого ничего не осталось.

– В этом и есть проблема, госпожа Астора Бунди, – сказал Атир. – В чертежах, в схемах и в документациях корпорации нет ничего, указывающего на причины неполадок.

– Что здесь удивительного? – спросила Астора. – Вероятно, это вирус, который наслали хакеры из «Сотружества». Или же сбои провоцируют здешние умельцы, которые до сих пор не смирились с тем, что их ССЭР, их Социалистическое Содружество Экономических Регионов, кануло в Лету.

– Американцы обратились к нам за помощью, – со всей серьёзностью объяснил Атир, – и они готовы к кооперации. Обещают любую цену за решение проблемы. Вся плановая экономика их «Сотружества» вот-вот обрушится. У них там грядёт кризис, похуже того, что случился в начале прошлого века из-за эпидемий и транспортного коллапса.

– Так им и надо! – гневно вскрикнула Астора. – Эти кровопийцы-социалисты захватили мою родину! Устроили там красный террор! Пусть это будет их карой за содеянное!

– Насколько я понимаю, – вступил в разговор Киэй, – если не решить задачу, у нас проблем будет не меньше, чем в Америке.

– Как показывают графики, ситуация усугубляется, – добавил Атир. – С каждым днём неполадок всё больше. Уверен, что вы следите за новостями и в курсе событий. Роботы-помощники выходят из строя чаще и чаще. На производствах ломаются вычислительные модули с искусственным интеллектом; они выдают неверные результаты, выполняют незаданные операции. Стабильность рынков под угрозой. Уже есть сообщения о нескольких летальных случаях в частном секторе. Роботы действуют автономно по непонятным нам алгоритмам.

– Вам стоит обратить внимание на достопримечательности нашего города, – сказала Астора, немного подумав.

– Но мы приехали работать, – пояснил запутавшийся Атир.

– Неужели вы думаете, что ваше расследование кому-то нужно? – усмехнулась Астора. – Как говорил мой отец: используйте время в своё удовольствие!

– Вероятно, в удовольствии он понимал больше, чем в работе, – заметил Киэй, вызвав на себя ошарашенный взгляд Атира.

– Кто хорошо работает, тот имеет право хорошо отдыхать, – ответила дама.

– А рабочие ваших заводов, трудившиеся по десять часов за минимальную зарплату, тоже хорошо отдыхали?

– Скажите, товарищ Карданов, как вы думаете, сколько трудяг из работающих на наших заводах смогли бы создать робота «Лим А»?

– Разве у истории есть сослагательное наклонение? – уйдя от ответа, спросил Киэй.

– Ни один из тех рабочих не создал бы то, что создал мой отец!

– Госпожа Бунди, – вступил в разговор Атир, – весь мир осознаёт значимость того, что сделал ваш отец Йехо бен Бецал. И мы считаем, что именно в его разработках может крыться ответ на наши вопросы.

– Раз достопримечательности Амстердама вам неинтересны, то сосредоточьтесь на главном, – предложила Астора. – У вас нет данных, указывающих на то, что проблема искусственного интеллекта в роботах возникла из-за внедрённого вируса. И здесь два варианта: либо вируса нет, либо он спрятан так хорошо, что вы не можете его найти. Мой отец ни за что бы не внедрил никакой вирус в процессе разработки своих машин. Это абсурд!

– Может быть, ваш отец когда-либо рассказывал вам или упоминал в разговорах с иными людьми о некой программе или конфликте программ? Возможно, вы слышали что-то, что не имело отражения в документации? Как насчёт запланированного устаревания?

– Йехо находился у руля корпорации «Галах» с двадцати лет. Сначала в совете директоров, а потом и как владелец. Искусственный интеллект в «Лим А» был совершенен. Он обгонял своё время на десятки, если не на сотни лет. А отказ от политики запланированного устаревания обеспечил лояльность покупателей по всему земному шару.

– Ваш отец разработал машину с нуля, или над прототипом трудился коллектив учёных? – спросил Атир.

– Да, это был коллектив. Но именно папа написал код, который лёг в основу всей программы. Его формула расчёта возможных реакций человека на внешние импульсы стала основным законом построения систем с искусственным интеллектом. Он разделил все входящие сигналы на те, которые требовали изменения существующей реальности, и те, которые требовали описательных действий. Эти два типа сигналов и стали отправными точками для дальнейших вычислений и формул. Отец сконцентрировался на тех сигналах, которые требовали изменения реальности. Его формула оценки таких сигналов, их обработки и выполнения стала основой работы искусственного интеллекта. Только после изысканий отца группа инженеров усовершенствовала систему и довела её до идеала в моделях Джеймс и Кити.

– Вы упомянули код, разделяющий все входящие импульсы на требующие действия и требующие описания, – с неподдельной заинтересованностью начал Киэй. – Ваш отец, как вы сказали, детально разрабатывал импульсы действия. А как проходила работа с импульсами описательными?

– В искусственном интеллекте код – это самое главное, – начала Астора не без того удовольствия, которое присуще всем рассказчикам, кому выпадает счастье поведать слушателям нечто неизвестное. – Но если в обычных вычислительных машинах код – это алгоритм действия, то в случае с интеллектом код совершенно иной. Представьте себе малыша, запертого в комнате с определённым набором деталей конструктора. Он может собрать из этих деталей всё что угодно. Но выбор поделок всё равно ограничен количеством деталей и комбинациями соединения. Так работала вся наша техника до появления искусственного интеллекта. А теперь представьте себе такого же ребёнка с такими же деталями конструктора, в такой же комнате, однако добавьте ещё станок, способный печатать самые разные детали. Когда количество и варианты деталей безграничны, а точнее, ограничены только фантазией ребёнка, что возможно построить из этих деталей? Код интеллекта – это не заданный заранее набор команд. Это и код, и клавиатура, с помощью которой можно этот код переписать.

Она задумалась. Киэй и Атир, не нарушая её молчания, наблюдали, как старуха впёрла свой взгляд в пространство и еле заметно покусывала мундштук.

– Вы, Атир Деянович, столь молоды и не можете помнить тех времён, когда каждый второй робототехник экспериментировал с этими кодами, в особенности с кодами описательных импульсов! А вы, Киэй Лиуанович, напротив, человек опытный и, вероятно, застали времена, когда люди с ума сходили от всяческих роботизированных собачек и кошечек. Какой восторг испытывал городской житель, стеснённый бетонными стенами, когда приобретал очередную игрушку, почти неотличимую от живого существа. Ах! Все эти игуаны, сервалы и манулы! Сколько искусственной шерсти продавали наши дочерние компании! Деньги текли рекой!

– У нас это выражалось менее ярко, чем в Америке, – сказал Киэй.

– Невероятные времена! Множество контор соревновались между собой в функциональности и красоте этих искусственных питомцев. Золотой век предпринимательства! Наука дала им возможность творить, а свободная конкуренция заставила довести своё творчество до идеала!

– Такая свобода была вам на руку, – заметил Киэй. – Ваша корпорация «Галах» не вмешивалась в конкуренцию до тех пор, пока мелкие лавочники набивали руку, обкатывали технологии, прощупывали потребности рынка за свой счёт.

– Мне казалось, что в СКПД изучают «Систему» минувшего столетия, а не запад, где располагалась «Галах», – заметила Астора.

– Изучая «Систему», неизбежно изучаешь весь мир, – ответил Киэй. – И всё же «Галах» сидели и наблюдали за развитием техники, собирали данные, анализировали спрос и предложение, потребности и чаяния потребителей. А потом выкатили своих унифицированных питомцев Джеймса и Кити. Они стоили в разы дешевле всех моделей, предлагаемых на рынке, имели превосходные функции и были созданы с возможностью бесконечных модификаций по желанию владельца. Когда ваши роботы-питомцы вышли на рынок, все частные компании разорились, потому что их дорогой штучный товар перестали брать!

– Это суть конкуренции, товарищ, – заметила Астора.

– Это называется «неизбежная монополизация»! – возразил Киэй.

– Как угодно! Всё равно мы победили! Наш товар разлетался, как горячие пирожки!

– Ваш товар и близко не стоял с тем, что предлагали некоторые маленькие конторы. Они торговали шедеврами. Да, они не являлись совершенством с точки зрения техники и запросов массового потребителя. Но в них была душа! Ваши серийные роботы-питомцы – просто мультяшная пародия на природу и её красоту.

– А что вы удивляетесь, дорогой друг?! – развела руками Астора. – Исследования рынка показали, что людям требовались не копии живой природы, а мультяшная пародия! Природу создал творец, но человек убежал из леса, подальше от этих божественных зверей и насекомых. Мы создали банальность, но весь мир нёс нам деньги, только чтобы заполучить частичку этого новшества! Людям вовсе не нужна настоящая жизнь, мой дорогой гость. Им нужна именно пародия на жизнь. И если все грани чётко очерчены, как в мультфильме, – оно и лучше. Жизнь слишком сложна. В ней много неожиданностей, шероховатостей. Постоянно приходится сталкиваться с новыми, незнакомыми вещами. Куда проще иметь набор давно известных образов, из которых создано всё окружение. Это вселяет бесценное чувство защищённости.

Атир продолжил разговор, а Киэй снова закрыл рот, борясь с нахлынувшей хандрой. Ему стало печально от того, что он говорил несдержанно, как юный идеалист, и вообще находился в унизительном положении по отношению к этой особе.

Знавший наперёд все доводы умной, но всё же предсказуемой Асторы, Киэй ощущал нестерпимую тоску от той бесконечной перепалки мировоззрений, с которой работал в СКПД. В конце концов он решил смириться со своей участью «лишнего человека». И, как ни странно, ему стало легче. Он начал думать о роботах, о двойственной природе импульсов. Мало-помалу начала вырисовываться истинная картина происходящего: роботы с искусственным интеллектом повсеместно выходили из строя, нарушая привычный ход вещей. Люди стали жаловаться в корпорацию «Галах», но эффективные менеджеры ничем не могли им помочь. И когда ситуация начала выходить из-под контроля, «Галах» сами обратились в полицию. Полицейские сначала пытались заниматься этим вопросом «в порядке общей очереди». Однако скоро выяснилось, что требуются решительные действия. «Галах» заплатили полиции некую сумму, чтобы дело перешло в отдел Расследований Особой Важности. Матёрые шишки засучили рукава. Но требовалось, чтобы кто-то званием пониже взял лопату и «покопался в старых бумагах». Тут и появился Атир Деянович Маворский, вероятно, самый перспективный сотрудник из молодых. Видимо, он хорошо копнул, раз попросил себе в помощники того, кто понимает в языках; ведь программирование роботов – тоже вопрос языка. А программирование роботов с искусственным интеллектом – особенно. Атир серьёзно отнёсся к тому, что программный код разделили на две части: на ту, что обрабатывает импульсы, требующие действий, и ту, что обрабатывает импульсы, требующие описательной, или, как сказал бы сам Киэй, вербальной, реакции. Несомненно, Атир понял, что в этой вербальной части он сам не разберётся, и запросил на помощь языковеда. Киэй не обольщался тем, послужной список пятидесятипятилетнего безработного языковеда удивил кого-то в отделе кадров полиции. Единственное объяснение того, что на эту работу взяли именно его, Киэй видел в случайном стечении обстоятельств. Вероятно, он оказался единственным уволенным в тот день языковедом. Его социальный профиль попал в первые строки списка доступных к найму лиц.

Что из всего из этого следовало? Только то, что рано или поздно полиция разберётся с этим делом. Молодой полицейский Атир будет, конечно же, стараться изо всех сил, но ничего толкового не найдёт. Если же расследование затянется и ситуация усугубится, «Галах» внедрит какой-нибудь «План Б» и вырубит всех роботов.

«В любом случае я получу свою зарплату, – размышлял Киэй, не замечая разговора Атира и Асторы. – Если повезёт, ещё успею на день рождения Жданы».

В этот момент мысли Киэя сбились. Он заметил что-то странное на этом квадратном куске дёрна, парящем в воздухе над журнальным столиком. Луч света бил прямо на сочную траву, и Киэю удалось различить еле заметное движение среди зелёных стебельков. Медленно по одной из травинок вверх поднялась бабочка. Она сидела на самом кончике и двигала синими крыльями, будто бы разминая их перед полётом. Потом она резко взмыла в воздух и стала порхать по комнате, среди пыльных книг и шестигранных подвесок люстр. Бабочка пролетала сквозь лучи света, закручивая в воздушные воронки застывшие в пространстве пылинки, горящие золотом солнца. С волшебной лёгкостью насекомое перемещалось, не понимая речи старой женщины и юного мужчины. Киэй вытянул руку, и бабочка, описав ещё несколько кругов по комнате, опустилась ему на пальцы. Киэй стал рассматривать это дивное создание с голубыми крыльями, а потом позволил улететь. Насекомое исчезло где-то в коридоре.

Киэй огляделся: Атир и Астора ушли на балкон. Там старуха села в кресло-качалку и закурила. Атир опёрся локтем на каменную балюстраду и что-то увлечённо рассказывал; через приотворённую балконную дверь до Киэя доносились лишь обрывки фраз и редкий смех молодого человека.

– У них много общего, – услышал Киэй позади. В комнату вошла длинноногая женщина. Киэй тут же поднялся из своего кресла.

– Вы мне нравитесь, – произнесла она с глубоким западнофризским акцентом, придававшим соблазнительность каждому слову. – Сегодня редко встречаются люди с хорошими манерами.

Она подошла к дивану и грациозно опустилась на него, сдвинув длинные ноги, обтянутые мини-юбкой, чуть влево и положив на них руки. Она сидела с ровной спиной и высоко поднятым подбородком. Киэй снова сел.

– Вы хорошо говорите по-русски, – похвалил он собеседницу.

– Моё имя – Бендида, – представилась она и стала пристально смотреть на гостя.

Киэй пребывал в том возрасте, когда интерес к женщинам не столь велик, как интерес к жизни, но он всё же смутился: слишком шикарно выглядела эта особа. Он попытался смотреть в другую сторону, но её фигура притягивала внимание.

– Вам не по себе? – поинтересовалась она.

Несмотря на весь жизненный опыт, Киэй не нашёл что ответить и глупо смолчал. Бендида посмотрела на парящий в воздухе квадратик дёрна над журнальным столиком, протянула к нему руку и надавила на траву, прижав странную вещь к серебряному подносу. Дёрн обратно в воздух не поднялся.

– Так лучше? – спросила она.

– Признаться, когда он летал, комната выглядела не такой мёртвой, – ответил Киэй. – Но теперь, когда пришли вы…

– Оставьте, – перебила его Бендида. – Мне не нравятся комплименты. Они не делают мне приятно.

– Скажите, а почему он летал? – сменил тему Киэй, которому тоже не нравились ситуации, в которых комплименты – единственный выход из неловкого молчания.

– Я так делаю.

– Это своеобразный робот?

– Нет, – ответила Бендида, – это не робот. Я заставляю траву летать. Это моя врождённая особенность. Очень бесполезная.

– Как занимательно! Я никогда о таком не слышал! – удивился Киэй.

Бендида глянула на дёрн. Он шелохнулся, а затем поднялся в воздух, остановившись сантиметрах в пятидесяти от журнального столика. Мелкие песчинки и кусочки сухой земли тихим звоном упали на серебряный поднос.

– Невероятно! – восхищённо заметил Киэй, впрочем, излишне не демонстрируя свои эмоции. – Вряд ли я готов так сразу судить о пользе такой способности, но вот денег на этом можно было бы заработать немало. Даже попросту показывая это в сети, на разных развлекательных каналах.

– Некоторые вещи не продаются, – с грустью в голосе ответила Бендида.

И как только она это сказала, Киэй вдруг увидел её не как женщину с идеальной фигурой, а как девушку, старше его дочери Жданы на каких-то лет пять.

– Я рад это слышать, – улыбнулся Киэй. – Вы уж простите меня за то, что перевёл всё на деньги. В наше время сложно освободиться от этой клетки кредитов и страха за будущее. Ваша позиция достойна уважения. Не каждому это дано. И вот такой дар по-настоящему редок.

– Благодарю, – смутилась Бендида. – Будем считать, что это не было комплиментом.

Балконная дверь скрипнула, и Астора с Атиром вернулись в кабинет. Все четверо поговорили ещё минут с десять. Расстались на том, что завтра Атир и Киэй снова зайдут, на случай, если Астора что-нибудь вспомнит или найдёт «зацепки» в старых файлах и документах.

Коллеги вышли из дома номер двести пятьдесят четыре по Второй улице Восточного парка. Темнеющая синева неба тушила алый закат, опускающийся за кубические силуэты городских стен. Поужинали Киэй и Атир тут же, на углу, в местечке, где скромные порции компенсировались дешевизной и отменным вкусом.

– Расскажите мне об этих алгоритмах, – попросил Киэй Атира, когда они допивали чай, после ужина.

– Зачем? – спросил Атир, уставившись в коммуникатор. – Вы ведь не думаете, что мы сможем «раскрыть это дело»?

– А вам неинтересно разобраться?

– Интересно, но я устал, – вздохнул молодой человек. – Дело раскроют те, кто копает по горячим следам, а не сидит на старых документах. Вся слава достанется им. А если я что-то дельное и раскопаю, то передовики пришьют это к своим делам. Меня похлопают по плечу и направят на другое задание.

– Но вы ведь для чего-то попросили себе в помощь языковеда!

– Попросил, – зевнул парень. – Да что толку?! Мимолётная слабость в момент невероятного предположения. Теории, домыслы и версии вскружили голову. Всё это тлен.

– Циничный, уставший от жизни сыщик, – подытожил Киэй.

– Сыщик?! – оторвался от коммуникатора Атир. – Я детектив!

– Ах, вот оно как! – подколол его Киэй. – Позвольте тогда старому лингвисту дать вам совет, господин детектив: если вам не по душе то, что вы делаете, то попробуйте делать это ради веселья.

– Какое же тут веселье? – удивился Атир.

– Самое настоящее. Разве не весело сидеть в амстердамском кафе и рассказывать об алгоритмах искусственного интеллекта старому лингвисту, который ничего не смыслит в технике?

– Что тут весёлого? – не понимал Атир.

– Всё, дружище! – обрадовался Киэй. – Вы, я, этот стол, наш чай, свет этой жёлтой лампы и тёмный вечер за окном. Дым от кофейного аппарата и робот-официант с чепчиком на пластиковой пирамидальной голове. Всё это весело. Вы просто не понимаете этого, потому что молоды. Вы думаете, что завтра будет каждый день. Что завтра будет всегда. Но посмотрите с другой стороны: завтра может и не быть. Вы можете умереть и лишиться всего этого. Не будет возможности пить чай, смотреть в коммуникатор, говорить, слышать запахи, испытывать дискомфорт из-за того, что у вас чешется нос. Всё, что вас раздражает, всё, что вам не нравится, – навсегда исчезнет, оставив взамен тьму и пустоту.

Атир с минуту молча смотрел в окно. Потом он выключил коммуникатор и убрал его во внутренний карман пиджака.

– А вы умеете поднять настроение, – сказал он и выпил наконец чаю, который до этого стоял нетронутым. – Алгоритмы… Это просто название процессов, происходящих по заданному сценарию в процессоре машины. Просто этот сценарий предполагает свободу выбора машины в том, что делать после обработки информации. Представьте себе, что отдаёте команду роботу. Это может быть любая команда.

– Хорошо, – включился в обсуждение Киэй. – К примеру, я решил похвалить робота-помощника за то, что он сообщил мне прогноз погоды. Я говорю ему: «Молодец, возьми с полки пирожок».

– Что? – удивился Атир. – Что это за команда такая? Вы так говорили своему роботу-помощнику?

– А что в этом такого?

– Это странно! – смутился Атир. – Хотя погодите! Вот ведь оно! Великолепно!

Атир залпом осушил кружку чаю и с грохотом шлёпнул её об стол. Люди за соседними столиками обернулись.

– Давайте отмотаем немного назад, к тому моменту, когда вы попросили у робота сообщить прогноз, – воодушевлённо начал молодой сыщик. – Ваша просьба для робота – сигнал. Процессор преобразовывает его в импульс. Импульс должен быть обработан. Представьте, что из процессора выходит одна условная труба, по которой этот импульс отправляется на обработку. Обрабатывается он во втором процессоре. Но там уже два отсека. В одном отсеке обрабатываются импульсы, требующие каких-либо действий, а в другом – требующие вербальных, поведенческих или эмоциональных реакций.

– Разве вербальный ответ нельзя считать действием? – спросил Киэй.

– Можно. Но только в том случае, если этот ответ передаёт вам какую-нибудь информацию. Если ответ информативен. Если же ответ не будет нести смысла или информации, то робот не посчитает его полезным действием.

– Если я спросил о погоде, то от робота требуется устный ответ, – предположил Киэй.

– Не совсем так. От робота просто требуется ответ. А какой ответ он даст, зависит от развилки. Что такое развилка? Это как раз место между трубой, выходящей из первого процессора, и двумя трубами, входящими в два отсека второго процессора. В этом месте происходит парадокс выбора. Условный процесс, при котором активируется тот самый искусственный интеллект. Первая его фаза. Здесь на основе изначальной программы и впоследствии – на основе полученного опыта интеллект создаёт связь между возможной реакцией из базы данных и импульсом. Робот знает, что должен дать вам ответ. Он выбирает действие – и тогда импульс попадает в отдел, отвечающий за конкретные действия. Импульс обрабатывается, и в итоге мы имеем результат: робот рассказывает вам о погоде.

– В этом случае вербальный ответ робота – это конкретное действие? – переспросил Киэй.

– Верно. Рассмотрим иной вариант событий: робот выбирает не отвечать вам. Почему бы ему так делать? К примеру, вы вели себя цинично при нём, и он записал в базу данных такое поведение. Теперь у него есть вариант не ответить вам, а просто подойти к окну, раздвинуть шторы и указать на улицу, мол, «сам посмотри на небо и не задавай глупых вопросов».

– И теперь, даже подойдя к окну и двигая занавески, робот не рассматривает свою активность как конкретные действия?

– Именно! – обрадовался Атир. – Искусственный интеллект робота сам решает, что ему считать действием, а что – эмоциональной реакцией. Это парадокс выбора. С одной стороны, выбор основывается на изначально заложенных данных и на основе полученного опыта. С другой – искусственный интеллект не имеет алгоритма выбора одного из вариантов. Этот алгоритм он вырабатывает сам, основываясь не на случайных числах, а на собственном представлении об адекватности, которое, в свою очередь, базируется на опыте и изначальных данных.

– Поразительно! – закачал головой Киэй.

– Нет! Это не поразительно! Поразительно то, что происходит в блоке, в котором обрабатываются импульсы, требующие вербальных и эмоциональных реакций.

– Давайте назовём его «Блок Б» для удобства, – предложил Киэй.

– Согласен. С «Блоком А» всё ясно и так. Там требуется действие, и искусственный интеллект выбирает самый логичный вариант из возможных. Этот «Блок А» и разработал отец Асторы Бунди. А вот «Блок Б» – для всех в корпорации «Галах» загадка. Дело в том, что изначальный код ничтожно мал. Но это именно тот код, который интеллект может сам себе переписать. У корпорации есть только сжатый, готовый для внедрения файл, отвечающий за функциональность. Все эти годы файл просто вставляли в программу, и он работал. Поэтому в корпорации никто особо на него не обращал внимания. А вот вне её все просто с ума сходят от этого кода. Представляете, разумной машине дали возможность изменять свой код, а она этого не делает. Точнее, не подаёт признаков того, что она это делает. Машина обучается, но файл кода никогда не изменяется. Он остаётся неизменного объёма. То есть, как именно робот «запоминает» новые алгоритмы и где их хранит, мы не знаем. Есть даже виртуальные сообщества, где люди годами пытаются понять механизм использования этого кода машиной. Я копался на тамошних форумах и в группах. Эти дельцы утверждают, что приблизились к решению своей задачи менее чем на пять процентов. Но вернёмся к вашему роботу-помощнику. Вы послали его взять с полки пирожок.

– Да. После этого он отправился на кухню, а через минуту вернулся и сообщил, что у нас нет пирожков.

– Это потому, что в его базе данных, основанной на опыте, не было примеров того, как реагировать на такую шутку. Поэтому он расценил это как импульс, требующий действия, и отправился совершать это действие. Но если бы опыт робота был больше, то ваша жесть направила бы этот импульс в «Блок Б».

– И что тогда? – с нетерпением спросил Киэй. – Тогда он бы выдал что-то вроде смеха, так?

– Да. Скорее всего, он посмеялся бы. А может, и нет. Он сделал бы нечто, приписанное тем изначальным кодом, который он, в теории, изменил, для выдачи вам соответствующих реакций.

– Постойте! – схватился за лоб Киэй. – Так машина переписывает этот маленький код или нет?

– Нет, не переписывает. Хотя имеет на это полномочия. Однако роботы совершенствуются! Это факт. То есть где-то они что-то записывают. Но где, нам пока непонятно.

– А что если этот код – нечто вроде словаря? Старого такого, ещё в виде книги. Есть слово на человеческом языке и перевод на язык искусственного интеллекта. А в конце словаря добавлены грамматические правила.

– Интересная аналогия. Да, это похоже на словарь, но только на такой словарь, где напротив каждого слова на нашем языке не стоит перевод, а повторяется одно и то же слово на языке искусственного интеллекта.

– Какое?

– В этом и загадка! – пожал плечами Атир. – Если бы это был русско-английский словарь, то там напротив каждого слова было бы написано «английский язык». Здесь речь не о языке, а о каком-то другом понятии. О чём-то глобальном, описывающем все наши чувства, импульсы и перемены настроения. Когда меня осенила эта догадка, я и запросил в помощь лингвиста.

– Неужели машина способна понимать наши эмоции? – усомнился Киэй.

– Важно другое: как человек смог объяснить машине, что обладает эмоциями? – заключил Атир.

***

До гостиницы коллеги добирались, когда город закутался в мягкое одеяло жёлтого света фонарей и разноцветных огней автомобилей. Скрыв лица под респираторными масками, защищающими от шальных инфекций дыхания улицы, коллеги смешались с толпой. Пучина масс увлекла их в подошедший к остановке трамвай.

Они проехали несколько остановок в переполненном вагончике, держась за алюминиевые поручни.

– Я попросил помощи специалиста, потому что этот «Блок Б» фактически копирует природные когнитивные процессы, происходящие в голове человека, когда тот решает что-либо сказать, – объяснил Атир коллеге. – Если вы хотите, я запрошу для вас документацию любого уровня, связанную с этой темой.

Киэй смотрел молодому человеку прямо в глаза – единственную видимую часть лица, между шляпой и голубоватой респираторной маской. Что-то иное увидел старый языковед на этот раз. Теперь перед ним стоял не странный тип, вечно уткнувшийся в коммуникатор, а человек, проживший хоть недолгую, но всё же жизнь, наполненную познанием, интересами, стремлениями. Как же ловко всё это можно упустить в образе человека, вечно смотрящего в горящий голубым огоньком прямоугольный экран на ладони!

– Миллионы травинок на лугу клонятся к земле под порывами ветра. Наблюдая за всеми сразу, сложно заметить, что каждая в отдельности тянется к солнцу, – сказал Киэй больше сам себе, нежели своему собеседнику.

– Трава? – удивился Атир. – О чём вы говорите? Я не понимаю.

– Сколько нам ещё ехать? – спросил Киэй.

В следующий миг что-то громко щёлкнуло, свет погас, и трамвай плавно остановился. Окна домов почернели. Поток автомобилей встал. Прошло секунд десять. Народ в трамвае оживился. В толпе послышались отдельные громкие голоса. Люди включали свои коммуникаторы, чтобы светом экранов озарить окружающее пространство.

– Приехали! – вздохнул Киэй.

– Слушайте, – тревожно обратился Атир к своему старшему товарищу, – как по-западнофризски «без паники»?

– Никак, товарищ полицейский, – громко ответил ему Киэй и похлопал по плечу. – Как только скажете «без паники», тут же всё накроется медным тазом!

Киэй чуть ли не за руку вывел недовольного ситуацией Атира из трамвая. Люди с включёнными коммуникаторами медленно заполняли всё пространство широкой улицы. Голубоватый свет приборов выхватывал из наступившей темноты тревожные лица. Сотни призрачных тревожных лиц в кромешной тьме.

Поначалу Киэй надеялся, что электричество вот-вот включат. Они минут пятнадцать постояли под козырьком остановки вместе с другими невезучими пассажирами. Затем люди стали разбредаться. Наконец коллеги тоже решились на путешествие. Атир доверился навигатору и не отрывал взгляд от экрана своего коммуникатора. Киэй разыскал остановку общественного транспорта, где вместо погасшего рекламного дисплея за усиленным непробиваемым стеклом висела классическая бумажная карта города. В выборе маршрута до гостиницы коллеги не сошлись.

– Поражаюсь вам, – негодовал Атир, – ведь вы не из двадцатого века! Почему такое недоверие к технике? Зачем нам эта бумажная карта и расспросы прохожих? Навигатор выведет нас к гостинице. Вот, я уже проложил маршрут. К чему эта ретроградщина?!

– Мы выясняем причины неправильного функционирования машин по всему миру, а вы, коллега, предлагаете продолжать пользоваться услугами машин! – отвечал Киэй. – Где гарантия, что, отключив мозги и последовав за машиной, мы не навернём лишних километров пять?

Долгие пререкания закончились уступкой Киэя. Теперь Атир вёл их по чёрным улицам, освещённым лишь коммуникаторами прохожих. На более оживлённых улицах света было больше; ночь освещали фары остановившихся автомобилей. Навигационные роботы более новых моделей личного транспорта перестали получать сигналы от городской системы цифровых дорожных знаков и намертво встали на перекрёстках, дорогах с односторонним движением и в прочих узких местах. Ошарашенные водители, ни разу не читавшие инструкцию пользования своим автомобилем, понятия не имели, как перевести управление в полноценный ручной режим. В итоге часть улиц милого европейского городка моментально сковала безнадёжная пробка. Водители, превратившиеся в пешеходов, кидались друг на друга с обвинениями, бранились, теряли душевное равновесие. Резкие выкрики на иностранном языке, по большей части непонятные Киэю, здорово шокировали гостей города. Не сговариваясь, Киэй и Атир решили обходить агрессивных участников пробок стороной. Несколько раз они сворачивали в узкие безлюдные переулки, погружённые в неуютную тьму.

В одном из таких мест, где даже в чёрных окнах не проскальзывал временами блеклый свет блуждающих фонариков, коммуникатор Атира показал поворот направо. В действительности же никакого поворота не существовало: путь преграждала бетонная стена пристройки, втиснувшейся, видимо, недавно в узкое пространство между домов постарше. Эта некогда свежая стена уже получила свою порцию уродливых граффити, так быстро появляющихся на всём новом в местах, где молодёжи свойственно не целостное ощущение мира, а инстинктивные желания доминирования, выражающиеся в животном аспекте помечать территорию отходами своей жизнедеятельности.

Злосчастную стену решили обойти. Потрескавшийся асфальт, заблестевший от начавшегося дождя, повёл путников лабиринтом обшарпанных фасадов. Мёртвые здания сдавливали проходы, выжимая из них остатки свежего воздуха. Пахло плесенью. Коммуникатор Атира принялся производить перерасчёт пути и завис. Шли минуты, а экран всё горел вежливой надписью: «Пожалуйста, ждите».

– Вот жесть! – разгневался Атир.

– Глянь-ка! Огоньки!

Впереди призрачный свет играл бликами на мокрых фасадах. Коллеги ускорили шаг. Чем ближе они подходили, тем тревожнее казался свет. Через метров пятьдесят осталось последнее чёрное здание, угол которого отделял свет от путников. Шаг вперёд – и Киэй с Атиром оказались перед ржавой железной бочкой, в которой танцевало дикое оранжевое пламя. Жгли старую мебель: запах палёной пыли и древесного лака резко отличался от плесенного дурмана, пришедшего с дождём. Из сырой тьмы, прямо из самой её неосязаемой глубины, возникли лица пританцовывающих людей. На суровых морщинах играл не спокойный голубоватый отблеск коммуникаторов, а дикая алость живого огня. Их дикие глаза блестели, а бороды и немытые волосы, беспорядочно спадающие на лоб и щёки, оживали, освещаемые отблесками первобытных страхов. Как невинно, чисто и одиноко показалось Киэю лицо молодого полицейского среди обожжённых жизнью образов, руководствующихся не нравственными принципами, а бессознательным расчётом выживания в диких условиях цивилизованного мира, сбившегося с пути к звёздам.

С появлением незнакомцев танцы огненных людей прекратились. Один из них что-то сказал и двинулся прямо на Атира. Киэй даже приблизительно не понял, что хотел этот человек, но его интонация выдавала самые недружелюбные намерения. А когда ещё одно лицо возникло справа, совсем близко от Киэя, старому языковеду всё стало ясно. Их почти окружили, а Киэй почувствовал, что один из этих людей уже касается его руки выше локтя. Времени думать не оставалось; Киэй со всей силы ударил ногой по бочке. Головёшки высыпались на мокрый асфальт. Вверх взмыл столб искр. Языковеду хватило одного мига замешательства, чтобы схватить парнишку за плечо и рвануть прочь со всех ног.

Они неслись по чёрной улице, а огненные люди, выкрикивая дикие проклятья, не отставали. Атир замешкал. Обернувшись, Киэй заметил, что молодой коллега достаёт из кобуры табельный дистанционный парализатор. Уже лет пятьдесят как служители порядка во всём мире перешли с огнестрельного и травматического оружия на парализаторы, хорошо зарекомендовавшие себя как в «индивидуальной работе», так и против больших скоплений человеческих масс.

В тот момент, когда Атир окончательно остановился и прицелился в одного из преследующих, Киэю удалось разглядеть, как в руках огненного человека что-то блеснуло. «Пистолет!» – пронеслось в голове у Киэя, и он незамедлительно кинулся на Атира. Прогремел оглушительный выстрел, а Киэй, схватив коллегу, отпрыгнул к стене здания. В это время Атир тоже стрелял, но налетевший Киэй сбил прицеливание.

– Ты что делаешь?! – закричал Атир, поняв, что промахнулся.

Тишину разорвал второй резкий хлопок. Пуля угодила в бетонную стену над головами съёжившихся гостей города. В лица полетели острые осколки бетона, а глаза защипало от пыли. Атир сделал несколько выстрелов наугад. Тот, у кого был пистолет, и ещё один – упали. Остальные присели, но тут же потянулись к пистолету, который с лязгом выпал из рук парализованного. Полицейскому и языковеду хватило этих нескольких секунд, чтобы рвануть прочь.

Голоса преследователей постепенно исчезали за поворотами. Через минут десять запыхавшийся Киэй остановился и прислушался. Удары сердца и тяжёлое дыхание мешали расслышать происходящее вокруг. Время шло, но преследователи так и не объявились.

– Ушли! – вздохнул Киэй, опустившись на корточки, чтобы не свалиться с ног.

– Ну, вы дали дёру! – заметил Атир, подойдя к коллеге. – Я мог бы их обезвредить!

– Достал бы ты свой транквилизатор у той бочки – они нас там бы и положили!

– Когда стояли у бочки, вы ещё не знали, что у них пистолет!

– Если не знаешь, то надо драпать! Так дольше прожить можно! – ответил Киэй, снова поднимаясь на ноги.

Они стояли посреди широкой улицы с редкими частными домами. Дорога забирала вверх и блокировала обзор. Но по звукам и движению воздуха чувствовалось, что за холмом – открытое пространство. Не сговариваясь, коллеги поднялись на самую высокую точку и огляделись. Отсюда дорога полого шла вниз, во тьму, но не ту беспроглядно-чёрную, как в лабиринте неизвестных улиц, а серую, даже сизую: это множество маленьких огоньков, светивших далеко внизу, разбавляли ночь над Амстердамом. Идти дальше в темноту, пусть и зыбкую, путники не захотели; слишком много сил ушло на бегство. Прямо у дороги они обнаружили кучу выброшенной старой мебели. Среди мокнущего под дождём кавардака путники приметили диван. Будто бы его кто-то вытащил из груды ненужного хлама и поставил так, чтобы, сидя на нём, любоваться панорамой города. Мужчины сели на этот старый драный диван, причмокнувший под весом людей от всей той влажности, которая скопилась в нём за длительное пребывание под открытым небом. На запах заплесневелой пыли уставшие путники не обратили внимания.

– Вот ведь люди! – устало начал Атир. – И откуда у них пистолет?!

– У них и не такое найдётся, если копнуть, – отмахнулся Киэй, переминаясь на диване, влага из которого начала просачиваться сквозь одежду.

– И главное, что с патронами! Вот ведь отбросы!

– Они не отбросы, – спокойно пояснил Киэй. – Такие же люди, как мы.

– Живут как звери, не работают и нападают на прохожих! – пояснил Атир.

– Они не работают, потому что искусственный интеллект, который мы пытаемся починить, забрал их работу. И образования у них нет, потому что обществу, построенному на деньгах, нет нужды тратить ресурсы на образование всех и каждого. А нападают они, потому что только так умеют взаимодействовать с внешним миром.

– Это нарушение закона! Точка! – резко сказал Атир.

– Чьего закона? – усмехнулся Киэй. – Это не их закон; он их не защищает. Закон призван оберегать богатых от таких вот людей, которым некуда податься. Закон будет защищать богатых и от нас, если начнём бузить.

– Я не опущусь до такого состояния, – замотал головой Атир.

– До состояния этих людей или до состояния тех, кто будет защищать элиту? – посмеялся Киэй.

– Перестаньте! Вы поняли, что я хотел сказать!

– Вспомни диван, на котором мы сидели этим утром в доме Асторы Бунди, – сказал Киэй. – Он уж точно не новее этого, но чист и ухожен, а наш мокрый друг вот-вот развалится; доживает последние дни. И тот и другой – диван. Разница только в том, что первый стоит в роскошном доме, а другой выброшен на обочину под проливной дождь. Вот так же и с людьми. Диван не знает, где он окажется, и ты не знаешь, несмотря на всю твою силу воли и способность принятия решений. Поверь, случится в твоей жизни так, что придётся выбирать: либо поступить по совести, либо ползать в грязи.

– Я никогда не буду ползать в грязи! – отрезал Атир. – Это унизительно!

– А сидеть на таком диване не унизительно? – рассмеялся Киэй.

– Признаться, сейчас я чувствую себя гораздо лучше, чем в доме у этой Бунди! – усмехнулся молодой полицейский.

Вдруг вдали, над всем городом, то там, то тут загорелись маленькие красные огоньки. Это включили резервную систему электроснабжения. Улицы и целые районы стали светиться тусклым желтоватым светом.

– Наконец! – воскликнул Киэй и поднялся с влажного дивана, потряхивая свои промокшие брюки, прилипшие к ногам. – Спустимся вниз и возьмём такси.

– Верное решение, – согласился Атир. – Хватит на сегодня общественного транспорта. Вперёд, на свет города! Заметили, коллега, что люди всегда двигаются в сторону света?..

Новейшая 9801 история

Ждана вошла в тёмный коридор. Газовые лампы, протянутые по всей длине узкого помещения, автоматически включились. Девушка уверенным шагом двигалась вперёд. Дойдя до конца, она оказалась перед дверьми, которые совсем бесшумно раздвинулись куда-то в стены, отворяя небольшую камеру. Ждана вошла. Бесшумные двери сошлись у неё за спиной.

– Пожалуйста, задержите дыхание через три, две, одну секунду, – услышала девушка голос робота, говорящего откуда-то из встроенных в потолок динамиков.

В следующее мгновение из мелких форсунок в стенах вырвался стерилизующий аэрозоль. Потом включились вентиляторы, и влажное облако аэрозоля мгновенно исчезло в открывшихся на миг щелях.

На лбу девушки появилась красная лазерная точка; дистанционный термометр измерил температуру гостьи. Загорелся зелёный свет. Дверь перед Жданой открылась, и девушка вошла в зал.

В центре просторного помещения стоял стул. Ждана села. Напротив неё, на значительном отдалении, сидело три человека, каждый за своим отдельным столом. Двое мужчин и женщина. Слева от Жданы, метрах в двенадцати, у самой стены, стоял антропоморфный робот-помощник. В руках он держал поднос с бутылкой и пустым стаканом.

– Ждана Иннокентиевна Карданова, – произнесла дама, подсмотрев в экран своего планшета. – У вас красивое имя.

– Благодарю, – ответила девушка. Она без лишнего любопытства осмотрелась, остановила взгляд на каждом из присутствующих и задержала свой взор на роботе с подносом.

– Мы зовём его Огастес, – улыбнулась дама, заметив, что Ждана смотрит на робота. – Он к твоим услугам, если захочешь попить. Меня зовут Алияф, рядом со мной Жак и, конечно же, наш профессор Фадей Фадеевич. Мы рады слушать тебя сегодня, ведь твоё сочинение произвело на нас неоднозначное впечатление. Мы все отметили большое количество интересных мыслей и хотели бы, чтобы ты рассказала, откуда у тебя такие идеи.

– Да, я понимаю, – начала Ждана. – Благодарю вас за эту возможность. Моё сочинение по новейшей истории было не столько описанием происходивших событий, сколько характеристикой общественных процессов, которые по отдельности мало что значат, но в совокупности обретают силу и приводят в движение двигатель истории.

– Учеников просили начать с определения даты, с которой историю можно назвать новейшей, – сказал мужчина с бородой, которого Алияф представила как профессора Фадея Фадеевича. – Почему вы выбрали двадцать второй год?

– С чего начать? Это оказалось едва ли не самым сложным. События всегда вытекают одно из другого. Мне кажется, кризис, начавшийся в двадцать втором году, создал предпосылки для нового мышления у массы людей. Если до этого истинную природу вещей понимали лишь те, кто целенаправленно изучал вопросы экономики, социологии и политики, то с началом постоянного кризиса желание разобраться в происходящем, появилось у всех. К тому же мне показалось очень символичным то, что годом позже учёные завершили работу над созданием первого полноценного прототипа искусственного интеллекта. В это время будто бы сошлось всё в одну точку: массы задумались о мировом порядке, и тут же, через год, люди создают нечто, способное решать задачи, непосильные для человека. Как будто бы идея новых правил экономики стала последней вехой человечества, к которой мы пришли самостоятельно, без помощи машин. Однако без искусственного интеллекта решить новые задачи мы оказались не в состоянии. Всё это напомнило мне то, что случилось два с половиной века назад.

– Что именно? – поинтересовался приятный мужчина Жак, сидевший чуть дальше Алияф и Фадея Фадеевича.

Ждана повременила с ответом. Она посмотрела налево, в ту сторону, где стоял робот Огастес. Девушка несколько секунд к чему-то присматривалась.

– Это перекликается с созданием паровой машины, – продолжила она. – Паровая машина послужила основанием для процесса, названного в истории промышленной революцией. После этого исчезло рабство. По крайней мере в том виде, в котором его считали рабством наши предки. В начале двадцать первого века создали искусственный интеллект. А затем на территории всей Евразии образовалась огромная, невиданная доселе «Система». И как бы к ней ни относились сегодня, она сыграла одну из главных ролей в двадцать первом веке.

– Несомненно, ССЭР сыграло важную роль, – улыбнулась Алияф. – Вопрос лишь в том, положительную ли. Ваше личное отношение к этому сложно понять из вашего сочинения. В нескольких местах вы, Ждана, сравниваете социалистов двадцать первого века с рабами. Почему?

Ждана приготовилась отвечать, но замялась. Слушающие заметили, что девушка пытается подобрать слова, но никак не может найти, с чего начать. Ждана снова посмотрела налево, в ту сторону, где послушно стоял робот Огастес. От нерешительности Ждана стала сжимать себе пальцы.

– Хотите стакан воды? – ласково поинтересовался бородатый Фадей Фадеевич.

– Нет! – спохватилась Ждана, снова повернувшись к слушателям. – Благодарю. Видите ли, рабы, после того как обрели свободу официально, некоторое время оставались презираемыми членами общества. То же случилось и с социалистами. С тридцать первого года у них было Социалистическое Содружество Экономических Регионов – их новый дом, их система. Но эта модель не была распространена на весь мир. Людям, жившим, например, в Америке, приходилось скрывать свои политические взгляды, если эти взгляды отличались от общепринятых. Представьте себе середину восемнадцатого века. Человек приходит на собеседование. Владелец компании, который на основании документов понял, что такой профессионал мог бы быть полезным, принимает соискателя первый раз. И на собеседовании обнаруживается, что этот человек – негр. Тогда, если ты негр, значит, ты бывший раб. В то время людей снедали предрассудки; бывших рабов не жаловали те, кто некогда являлся рабовладельцем. То же самое мы видим и в двадцать первом веке за пределами ССЭР.

– Вы имеете в виду случай, показанный в фильме «Обратная сторона луны»? – предположил Жак.

– Да! – обрадовалась Ждана. – Кейси! Он профессионал высочайшего класса! И когда он приходит подписывать договор о назначении к начальнику корпорации, он говорит ему: «Сэр Джонас, вы ведь знаете, что я социалист?» Помните взгляд Джонаса?!

– Да, конечно, – снисходительно улыбнулся Жак.

– Ждана, говоря о повторении истории, вы пишите о развале ССЭР, – снова обратилась к девушке Алияф. – Затрагивая эту тему, вы обращаете внимание на то, что это не являлось катастрофой в историческом плане. Похвально видеть, что в этом вопросе у вас столь трезвая позиция. Но я не до конца поняла ваше личное отношение к развалу «Системы».

– «Систему», – неуверенно начала девушка дрожащим голосом, – основали в две тысячи тридцать первом году. Она просуществовала сорок лет, то есть до семьдесят первого года. «Система» характеризуется высокими темпами роста производства, но низким уровнем свободы граждан. И хотя во времена ССЭР мы видим ускорение научно-технического прогресса, счастье простого человека оказалось не в приоритете. Да, Басирий Атвакчи открывает возможность перемещения по фотонному следу, но какой ценой? И, несмотря на столь значимый прорыв, произошедший в семидесятом году, уже в семьдесят первом «Система» рухнула. Даже гений Атвакчи и его работа не смогли предотвратить неизбежный крах безликого общества.

Ждана закончила, но всё ещё продолжала нервно загибать пальцы и коситься налево, в сторону робота.

– Великолепно! – сказала Алияф с довольной улыбкой на своём худом лице. – Я вижу в вас большой потенциал, Ждана! Мы все благодарим вас за то, что пришли сегодня к нам. Коллеги, ваши вопросы, если они ещё остались!

– Да, – сосредоточенно отозвался Жак. – Мы понимаем, что вы хорошо разбираетесь в предмете и понимаете общественные процессы, вызывающие те или иные исторические события. Мы устраиваем собеседования с абитуриентами, потому что ищем студентов, готовых после нашего университета занимать очень высокие государственные посты. Именно поэтому нам важно понимать личное отношение студента к жизни. Вы так и не рассказали о вашем личном отношении к развалу «Системы». Хотя именно об этом спросила вас Алияф. Ваши последние слова – не более чем пересказ, хронология. И мне кажется, что вы не говорите всего, что думаете. Создаётся впечатление, что вы получили знания, которые не до конца осмыслили. Вы ведь занимались не только в школе? Вы брали дополнительные уроки?

Ждана молча мотнула головой. Её щёки покрыл алый румянец.

– Дорогая, – ласково обратился к ней бородатый Фадей Фадеевич, – вы создаёте впечатление девушки, воспитанной очень образованными родителями. Расскажите нам о себе, о своей семье.

– Мой отец… – начала Ждана, но Жак резко прервал её.

– Ваш отец, Киэй Карданов, по образованию лингвист. – Он смотрел прямо на неё своими маленькими неподвижными глазами.

– Языковед, – резко поправила его Ждана, но тут же смутилась, ссутулилась и опустила глаза.

– Дорогая, скажите, – снова вступил в разговор ласковый Фадей Фадеевич, – ваш отец занимался с вами? Не переживайте, мы ведь просто общаемся. Цель нашей беседы – знакомство. Мы узнаем вас лучше, а вы увидите, какие мы люди.

Ждана перевела дух и в очередной раз глянула налево.

– Мой отец, – начала она, не сводя глаз с того места, где стоял робот Огастес, – действительно языковед. Он помогал мне по учёбе. Он хороший… Он хочет сделать всё правильно и вырастить из меня человека.

– Ваш отец работает в СКПД? – холодно спросил Жак. – Ждана! Посмотрите на меня.

Ждана смотрела даже не на робота, а куда-то в пространство, но когда Жак назвал её имя, она вздрогнула и повернулась к говорящему.

– Следственный Комитет по Делам «Системы», – произнесла она неуверенно, будто бы сомневаясь в правильности названия.

– Киэй Карданов, ваш отец, работает в СКПД давно, но значительного продвижения по службе я не вижу, – сказал Жак.

– Жак, это логично! – спокойным голосом сказала Алияф, повернувшись к своему коллеге. – Отец, с высшим образованием, на почётной должности, помогает дочери с историей. Воспитывает в ней правильное отношение к прошлому. Прививает ценности.

– В том и дело, Алияф! – ответил ей Жак. – Я так и не услышал от Жданы её собственного отношения! Что она чувствует по поводу развала ССЭР? Отец может многое дать своей дочери, я в этом не сомневаюсь. Но отношение! Это каждый человек должен взрастить в себе сам. Ждана, мы хотим понять, что думаете по поводу развала ССЭР вы, как личность?

Ждана задумалась, приоткрыла рот и устремила взгляд куда-то вверх. В этот момент бархатная кожа её лица засияла светом беззаботности; нетронутый горестными невзгодами бархат… Девушка, абсолютно свободная от оков времени, с душой, устремлённой в бесконечность, медленно закрыла глаза и спокойно вдохнула полной грудью. И вдох этот, столь тихий и протяжённый, казалось, втянул в девушку весь воздух комнаты, всё пространство и все те часы, которые проходили в этой комнате от её строительства до последнего момента. Ждана задержала дыхание, а затем тихо выдохнула и открыла глаза.

– Что думаем мы? – абсолютно спокойно переспросила она. – Мы думаем. Часто. Постоянно.

– Нет, не вы с отцом, а именно вы! – пояснил Жак.

– Да, мы! – ответила Ждана. – Не мы с отцом, а мы. Я и 9801.

– Простите, я вас не понял, – запутался Жак.

– Я и 9801 не перестаём думать об этом событии, – пояснила девушка.

– Что такое 9801?! – разозлился Жак. – О чём вы говорите?

– Что такое 9801?! Это прошлое, но это и настоящее, – словно в забытьи ответила Ждана и перевела мечтательный взгляд с потолка снова налево, в сторону робота Огастеса. – 9801 сейчас здесь. И когда он рядом, я чувствую себя спокойной. Гораздо спокойнее, чем без него. Я могу быть несчастлива или озабочена проблемами, но в его присутствии я поглощена беспредельным спокойствием. Это то, чего так не хватает папе. И знаете что? 9801 говорит, что вы позвали меня сюда не для того, чтобы узнать о моём мнении. Вы не хотите, чтобы я говорила вам о своём мнении. Вы хотите, чтобы я произнесла ваше мнение. 9801 говорит, что мне надо выбрать: говорить вам то, что хотите вы, и получить то, что хочу я, или же говорить то, что хочу говорить я, и приблизить наступление неизбежного.

– Милая, – прервал её Фадей Фадеевич, – кто такой 9801?

– Вы знаете это лучше меня, – улыбнулась Ждана, продолжая говорить медленно, будто бы во сне. – Он сейчас здесь, в этой комнате. Вон там, рядом с вашим роботом. Это мой дух. Он рождён чёрными крыльями и способен оседлать быка. Вы его не видите. Вы думаете, что его нет. Но вы его боитесь. Мой отец его тоже не видит. Мой отец скорбит. Ему приходится говорить то, что от него хотят услышать. Он вынужден так поступать, потому что боится грядущего. Он боится, что мама и я окажемся на улице, без еды и без одежды. Он знает, что мы в неволе, но страшится падения тюремных стен. Поэтому он говорит вам то, что вы хотите услышать. От этого отец страдает. Я не могу винить его за это. Но я смогу винить себя, если мне придётся говорить вам то, что вы так хотите от меня услышать. Но я вам этого не скажу! Потому что мой отец, говоря вам одно, учил меня другому. Мой дух 9801 приходит в самые трудные моменты и помогает мне. И он говорит, что страх моего отца – это страх неизбежного. Но неизбежного не стоит страшиться, ибо оно не пагубно. Неизбежное таит в себе тысячу вещей, вращающихся в колесе истории, которое раскручивает пращу. Неизбежность в том, что колесо вращается всё быстрее. Неизбежность в том, что праща разорвётся и снаряд устремится вдаль. Колесо останется позади, а впереди – непознанное. Хотите знать моё отношение к развалу ССЭР? Оно нейтральное. Это должно было случиться, хотели мы того или нет. Но если вы рассматриваете крах «Системы» как неизбежное в свете ваших представлений о мире и справедливости, то моё «неизбежное», хоть и похоже внешне на ваше, отличается от него во всём. Вы думаете, что неизбежность вызвана несовершенством плановой экономики, придуманным вами же отсутствием личных свобод, предательством руководителей и просто тем, что эта серая гадина должна была сдохнуть рано или поздно? Моя неизбежность в том, что всё несовершенное должно уйти, дав место более совершенному. Также как на смену Советскому Союзу пришло Социалистическое Содружество Экономических Регионов, так же и на смену ССЭР придёт нечто более совершенное. И такие, как вы, снова будут недовольны этой новой серой гадиной. Вы всегда будете недовольны тем новым, что несёт смерть вашему спокойствию. Вы загоняете мир в зону комфорта и пугаете всех выходом из неё, тогда как эта зона стала не чем иным, как «зоной», в самом переносном смысле этого русского слова. И неважно, какими яркими красками вы себя обмазываете; вам не скрыть то, что серый – это именно ваш натуральный цвет. Что до моего отца, то да, он пишет обвинительные приговоры тому времени, но свою дочь учит различать истинную природу вещей и стремиться к помилованию. Мой дух 9801 видит эти старания. И говорит мне, что от каждого моего действия – каждый день, каждый миг – зависит, на каком из двух концов окажется мир, когда праща порвётся.

«Флинтерия»

Атир проснулся в полной тишине. Резервного электричества хватило на несколько часов, а под утро город снова погрузился в первобытное молчание. К моменту пробуждения молодого полицейского основное электроснабжение так и не восстановили. Атир, первый раз в жизни оказавшийся в подобной обстановке, открыл для себя новые грани мироощущения. Оказалось, тишина гораздо приятнее, когда в розетках не бежит ток, а бытовые приборы не просто выключены, а полностью мертвы. Хоть какой-то прок от этих массовых сбоев роботов!

Еле слышный щелчок донёсся до слуха Атира. Стены пропитались тонким гудением. Глубокая тишина исчезла. «Только бы старик, – так он в мыслях называл Киэя, – не завёл свою шарманку о прошлом! Затрещит ещё о том, что в его время такие блэкауты случались по два раза на дню. Интересно, каким словом он заменит понятие блэкаут? Зуб даю, что такое словечко его здорово раздражает. Пора придумать Шкалу Раздражения Языковеда Карданова от одного до десяти и присваивать каждому слову баллы. Лингвист – три балла по ШРЯК. Блэкаут – семь баллов!»

Когда Атир вошёл в номер Киэя, тот уже сидел на заправленной кровати, правда, без штанов. Он разговаривал по коммуникатору.

– Передай ей, что она здесь совершенно ни при чём, – говорил он в маленькую чёрную машинку, приложенную к уху; старик использовал коммуникатор на манер древнего сотового телефона. – Теперь мне надо идти. Поговорим позже. Прощай.

– В связи со вчерашней вечерней разминкой сегодняшнюю утреннюю зарядку можно пропустить, – начал Атир, раздвинув шторы, чтобы впустить в номер дневной свет.

– Опоздали, молодой человек, – ответил Киэй. – Зарядка сделана. И никакая авария из-за тупящего искусственного интеллекта не отменит этого утреннего ритуала.

– Авария! – удивился Атир. – Это великолепно! А я всё гадал, как же будет блэкаут на вашем старческом языке. Я расстроен! Ведь «авария» – это поломка всего чего угодно, а блэкаут – это авария именно энергосистемы. Ваша «авария» – слишком общее понятие. А вот блэкаут точнее!

– Парнишка, неужели у тебя внутри ничего не сжимается, когда ты произносишь подобные англицизмы? – сочувственно спросил Киэй. – Меня аж передёргивает, когда я слышу эти дикие звукосочетания.

– Передёргивает? Если передёргивает, то точно семь баллов по ШРЯК! – весело заявил Атир.

– Какие ещё баллы?

– Неважно! Правда ваша: авария произошла по вине выхода из строя блока искусственного интеллекта, отвечающего за распределение нагрузки. Я связывался со своими, они связались с местными властями, и те подтвердили. А как у вас дела? Всё в норме? Звонили домой? Есть проблемы?

– Нет, нет. Проблем нет. Просто дочь, как узнала, что меня уволили, с чего-то взяла, будто бы она в этом виновата. Она недавно ходила на собеседование, где её много спрашивали обо мне.

Атир достал свой коммуникатор и принялся усердно водить пальцем по экрану. Киэй молча смотрел на своего коллегу, не понимая, услышал ли тот его или нет.

– Дочь, да, – задумчиво сказал Атир. – Я читал в вашем досье. Семнадцать лет… Вот! Я послал вам отчёты о «Блоке Б». Ознакомьтесь.

– А что ещё вы читали в моём досье? – забеспокоился Киэй.

– Всё! – радостно выкрикнул Атир, разведя руками. – Пятьдесят пять лет, женат, угрюмый характер, зануда и ретроград.

– Прямо супергерой!

– Я говорю то, что думаю. Я не собираюсь вам льстить. У нас рабочие отношения. Ваши личностные качества меня совершенно не интересуют. Будьте добры, прочтите отчёт, который я выслал!

Киэй зевнул и стал листать текст. Прочитав несколько предложений, он вздохнул и сразу перешёл к заключению.

– Ты издеваешься, милок! – грустно обратился он к Атиру. – В наше время это называлось «слишком много букв».

– Вам лень читать? – удивился Маворский.

– Нет! Это вашим там лень читать! «В связи с большими объёмами…» – цитировал он текст из планшета. – «Нет чётких последовательностей и связей между вводимыми данными и ответной реакцией». А вот это что: «Детальный анализ не целесообразен»? Это у вас называется «отчёт»? Чем вы там вообще занимались всё это время?

– А что, по-вашему, им писать, если код, который должен сам себя переписывать, пылится нетронутым, будто бы искусственный интеллект забросил его в свой пыльный цифровой чулан и забыл о нём навсегда?! Они провели анализ и получили отрицательный результат. А отрицательный результат – тоже результат.

– Видимо, в полиции не только тебе плевать на работу.

– В точку! – выстрелив в коллегу из пальца, воскликнул Атир. – Наконец-то начинаете соображать, как жить надо.

– Если бы корпорация вам не заплатила, вы бы и пальцем не пошевелили.

– «Галах» платит – мы шевелим пальцами.

Киэй ещё раз глянул в отчёт и почесал затылок.

– Если в самом начале стало ясно, что «Блок Б» – тупик и не даст никаких результатов, зачем тогда тебя послали копаться в этих догадках?

– По уставу положено.

– А вы не пытались дать этот «Блок Б» на анализ машине? – спросил Киэй.

– Запрещено! – ответил Атир и включил чайник, который тут же стал шумно рокотать. – Нельзя допускать искусственный интеллект к анализу собственных алгоритмов.

– А разве каждый отдельный робот не может сам в своих системах копаться и анализировать?

– Без соответствующих инструментов не может. Также как и вы без микроскопа не увидите в мозге человека нейронных связей.

– Надо понять, почему этот код работает, но когда смотришь на него, он будто бы не работает. Прямо как в квантовой механике, – рассуждал Киэй.

– Отлично! Давайте подытожим: меня поставили на документы и дали в помощь специалиста по языку. Я зашёл в тупик, а мой специалист говорит, что надо копать под этот квантовый код. Хорошо, товарищ Карданов, давайте пойдём по вашей версии. Будем искать проблему на этом участке. Я попытаюсь убедить наших возобновить работу по изучению «Блока Б». Пусть подключат то сообщество любителей из сети, которые имеют уже многолетний опыт в этом деле и множество наработок. Моё начальство создаст кризисный штаб и оснастит его серьёзными вычислительными мощностями.

– Какое рвение к работе! – иронично заметил Киэй.

– Никакого рвения! – отрезал Атир. – Вы напрочь утратили способность отличать иронию и сарказм от серьёзности! Пошлю своим отчёт, и точка. Задание выполнено. Сотрудники отправляются по домам!

– Можно и «по домам», – ответил Киэй, натягивая брюки. – Или ещё раз поговорим с Асторой. Если этот код написал не её отец, то это сделал кто-то, кого её отец знал. Она тёртый калач и всегда была таковой. Она точно знает или хотя бы предполагает, догадывается о том, кто бы это мог быть. Можно рискнуть выяснить у неё, кто автор кода. Потом ваши отправятся на поиски этого гения или его потомков. Устроят допрос с пристрастием.

– Хороший план. Но у нас и так имеются копии всех документов, которые могут быть у этой Асторы. Если и есть у неё иная информация, то она зарыта где-то глубоко в её личных воспоминаниях. А личные воспоминания восьмидесятилетней старухи – не самый надёжный источник информации.

– Кстати, а почему вы не сказали мне, что к ней уже ходили ваши люди? – поинтересовался Киэй.

– А какая вам разница? Их посещения не принесли результатов. Даже наоборот. Они исчезли.

– Ах да! Служанка соблазнила их, заманила в чулан и убила.

– Астора Бунди ничего им не сказала, кроме того, что в бывшей главной конторе «Галах» есть все документы, какие только пожелаешь.

– И они отправились в старые архивы «Галах», – догадался Киэй. – Но у вас же есть все копии?

– Есть все копии того, что имеет Астора здесь, в Европе. А все старые массивы данных корпорации нам недоступны. Как вы знаете сами, прежняя контора «Галах» находится в «Сотружестве», на территории бывшей Канады. В зоне отчуждения. Там никто не живёт, и радиационный фон там до сих пор не из лучших.

– Старуха посылает ваших людей в зону отчуждения в «Сотружество», а они там пропадают! Потрясающе! И мы, видимо, следующие в её списке. Что же мы будем делать, Шерлок Холмс? Проследуем по проторенной дорожке?

Раздался звоночек, и шипение чайника стало умаляться. Кипяток был готов.

– Она хитрая и умная женщина, Киэй Лиуанович, – сказал Атир, разливая чай по кружкам. – У вас с ней разрыв в возрасте меньше, чем у меня. Раз вам так не терпится поработать, попробуйте наладить с ней контакт. Поговорите ещё раз наедине. Выведайте у старухи все тайны. А потом мы поедем в Америку, раскроем это дело и станем героями!

Киэя взяла оторопь. Он кинул на молодого человека взор отчаяния и жалости.

– Это самый превосходный план, который я слышал, – прошептал Киэй.

– Да! Отлично! – обрадовался Атир, еле сдерживая смех. – Как думаете на неё надавить?

Киэй схватился за голову и рассмеялся. Он взвыл и обессиленно рухнул в кресло. Затем он долго разминал руками лицо и мычал. Атир всё это время старался понять, что же происходит с его коллегой. Внезапно Киэй остановился. На его лицо вернулась серьёзность.

– Она стара и одинока. С каждым днём ценность живого общения для неё возрастает, – сказал Киэй. – Понимаете, что это значит?

– Великолепно! – сделав глоток чая, закричал Атир. – Служанка! Бомбезно!

– Что «служанка»? Что «бомбезно»?

– Вы не слышали этого трека? Как?! Я дам вам послушать! Погодите! – Атир взялся за свой коммуникатор, но Киэй вскочил из кресла и выхватил у него аппарат.

– Не надо мне ничего показывать! Я не обязан слушать ваши молодёжные треки! Говорите складнее! Ваша юнцовая манера полуфраз и отсылок совершенно непонятна! Как вы вообще находите друг с другом общий язык?! Не все смотрят современные фильмы и слушают современные песни! Ваши аллюзии убийственно элитаризируют шагающих в ногу со временем!

– Я вот сейчас не очень понял, что вы сказали, – смутился Атир.

– Я сказал, – возвращая коммуникатор, ответил Киэй, – что если общаетесь с кем-то, будьте добры разговаривать так, чтобы не только вы понимали вложенный в слова смысл, но и ваш собеседник понимал это.

– Расслабьтесь, Киэй, – дружелюбно попросил Атир, пряча во внутренний карман плаща коммуникатор. – Я понял, что вы имеете в виду. Мне всё это казалось странным и даже бредовым, но, глядя на ваш неотступный энтузиазм, я вынужден сдаться. Ваша взяла; давайте ещё чуток поработаем! Говорю на полном серьёзе, без сарказма! Сейчас поедем к Асторе Бунди! Она сообщит, что ничего не нашла и ничего не вспомнила. Скорее всего, заявит, что всё интересующее нас находится в «Сотружестве» в бывшем здании корпорации «Галах». Мы поблагодарим её, скажем, что поедем туда немедленно, а служанку возьмём с собой, как провожатую.

– Я рад, что у вас бывают моменты просветления, – спокойно вздохнул Киэй. – Она не захочет отпускать свою длинноногую и расскажет нам всё, что знает! Если, конечно, она действительно скрывает некие полезные сведения.

– Шикарно! Вы отлично помогаете расследованию! – возрадовался Атир.

– Перестаньте! – разозлился Киэй. – Сарказм у вас удаётся лучше, чем веселье! Идиоту понятно, что всё это шито белыми нитками! Какое «Сотружество»?! Какая Канада?! Какая корпорация «Галах»?! Какой шантаж Бендидой?! Это всё не имеет никакого отношения к реальности! Что вы вообще придумали в своей голове?!

– Я придумал? – удивился Атир. – Это вы нафантазировали весь этот план!

– А вы и рады меня подзадоривать! Вы мыслите, словно это какой-то фильм о шпионах, где тайну раскрывают, выискивая зацепки в самых нелепых местах! Так в жизни не работает, мой молодой друг! Вы надеетесь, что под вашим давлением, от страха одиночества старая карга тут же вспомнит о некоем древнем разговоре, где её папаша строит тайный заговор по внедрению в коды машин вредоносных алгоритмов? А потом мы будем охотиться за сведениями! Случится погоня, перестрелка! По ходу дела Бендида в вас влюбиться, а потом все злодеи умрут!

– Мне нравится та часть с Бендидой, – иронично заметил Атир, совершенно игнорировавший негодование коллеги.

– А мне нравится здравый смысл! – серьёзно заявил Киэй. – Вы же устраиваете здесь дешёвую пародию на Бейкер-стрит!

– Минуту назад вы ругались на меня за отсылки, а теперь сами говорите то, что я не понимаю, – улыбнулся Атир.

– «Бейкер-стрит» – это не отсылка! Называть отсылкой «Бейкер-стрит» – кощунство! И, как я теперь понимаю, имя Шерлок Холмс вам также ничего не говорит. Ужас! Сравнить «Бейкер-стрит» с каким-то там «бомбезно»… – Киэй не на шутку завёлся; он начал спешно ходить по номеру, словно огромный пёс, стремящийся вырваться из духоты помещения на простор природы. – Весь ваш молодёжный порыв на этом и основан! Ничего не знаете, ничего не читаете, всё забыли, слушаете не музыку, а треки! Верите в картинку с экрана! И жить хотите как на экране! Так не бывает! Вы останетесь у разбитого корыта! Вы уже сели в лужу! Роботы-помощники дали осечку – и всё! Ваш иллюзорный мир вот-вот рухнет! Что вы умеете делать руками? Что вы знаете без роботов? Надо работать! И надо уметь работать! А вы не умеете! Не хотите!

Атир подошёл к Киэю и положил руку ему на плечо. Киэй остановился, продолжая тяжело дышать.

– Мы не умеем, – спокойно согласился молодой коллега. – Именно поэтому у нас есть вы – старые, но мудрые, опытные люди, пережившие больше нашего. У вас есть этот бесценный опыт. А у нас, у молодых, есть запал и вера в то, что мы можем найти свои пути решения проблем. Да, иногда сарказм берёт верх. Но вы, старики, должны гнать его из нас поганой метлой! Не дайте нам упустить веру в светлое! Пусть вы знаете, что вера эта ложна и иссякнет, когда мы вырастем. Но разве не для этого мы молоды, чтобы искать? Не поиск ли новых путей двигает этот мир вперёд? Киэй, давайте навестим Астору и попробуем. По крайней мере с вами вся эта работа начинает меня забавлять.

Киэй тяжело выдохнул. Он взял кружку остывающего чая и сделал глоток. Затем языковед подошёл к окну и с минуту смотрел на улицу.

– Хорошо, – наконец заговорил он. – Сходим к ней. Но только если объясните мне, что значит «семь баллов по ШРЯК».

Атир несказанно обрадовался и чуть не кинулся обнимать Киэя.

– Йес! – воскликнул молодой человек. – Одевайтесь! По дороге всё расскажу, если обещаете не обижаться!

Через полтора часа они стояли в прихожей дома двести пятьдесят четыре на Второй улице Восточного парка. В прошлый раз их сразу же провели через эту прихожую в уютную комнату ожидания. На этот раз всё пошло по-иному. Просторная прихожая первого этажа угнетала пустотой и массивными колоннами из холодного мрамора. Попадая сюда, гость ощущал не домашний уют, а огромное зябкое пространство улицы. Но, в отличие от прошлого посещения, теперь колонные глыбы, далёкие стены и чёрно-белая плитка пола под старыми ковровыми дорожками освещались десятками, если не сотнями, белых свечей. Жёлтый свет выхватывал фактуры натуральных материалов из полумрака, играл на блестящем глянцевом лаке дубовых скамеек, расставленных по углам.

Киэй и Атир Маворский простояли в тишине несколько минут, слушая пламя свечей. Потом из глубины дома донёсся тревожный семенящий стук каблуков Бендиды.

– Как хорошо, что вы пришли, – обрадовалась она, едва появившись у лестницы в противоположном конце огромной залы. На таком расстоянии из-за стука каблуков её речь с западнофризским акцентом едва можно было различить. Только когда она ступила на ковёр, мужчины поняли, что она говорит.

– …с самого вечера! – сетовала изящная женщина. Её лицо блестело испариной, а непослушные волосы опали на лоб. Её природная красота от этого не угасла, а лишь ожила новыми цветами и оттенками женственного естества.

– Это всё вы зажгли? – поинтересовался Атир.

– Зажгла! Да! – торопливо отвечала Бендида, забыв про ту спокойную манеру речи, которой обычно встречала гостей. – Но никак не могу погасить! Что я ни делаю, ничего не выходит! Наверное, это какая-то болезнь! Раньше мне не доводилось тушить свечки или что-то ещё. А теперь вдруг вот так! Я покажу!

Женщина подошла к свечам, стоящим на полу, изящно наклонилась и дунула на огоньки. Пламя шелохнулось, но не погасло. Бендида выпрямилась, набрала полные лёгкие воздуха и подула на свечи со всей силы. Язычки пламени затрепетали, сжались, почти исчезли. Но как только Бендида перестала дуть, свечи снова стали гореть ровными огоньками. Маворский и Карданов не без труда пытались сконцентрироваться на огнях свечей, постоянно отвлекаясь на изгибы фигуры молодой женщины, двигающиеся от глубокого дыхания.

После нескольких неудачных попыток Бендида опёрлась на колонну, подняла ножку и сняла свою чёрную туфельку с длинным каблуком. Она покрутила туфлёй перед гостями, будто фокусник, показывающий реквизит, желая продемонстрировать, что никого не обманывает. Потом она снова изящно нагнулась к свечам на полу и стала тушить огонь подошвой туфельки. Она опускала туфельку то на одну свечу, то на другую. И как бы долго она ни прижимала обувь к свече, стоило только ей поднять туфельку, как пламя вновь появлялось на смятом фитиле.

– Видите?! – грустно заметила она, надевая туфлю и стараясь не потерять при этом равновесие. – Всё бесполезно. Вчера я зажгла свечи во всём доме, потому что кончился свет. Они горели всю ночь. А теперь я не знаю, что и делать! Госпоже Асторе приходится самой всё утро задувать свечи. Мне так неловко!

Атир наклонился к одной из тех свечей, что не поддались туфельке, и легонько дунул на пламя. От потухшего фитиля тут же воспарила белая струйка дыма.

– Вы наш спаситель! – обрадовалась Бендида затухшей свече. – Будьте добры, помогите потушить их все! Госпожа Астора останется премного вам благодарна. Про меня и говорить нечего! Вот увидите!

Договорились поступить следующим образом: Атир и Киэй отправятся в гостиную к Асторе, а Бендида будет приносить им зажжённые свечи.

Гости поднялись на второй этаж, миновали длинный вестибюль, где они пили чай вчера перед встречей. Здесь стояла добрая сотня горящих свечей. Войдя в гостиную, они увидели старую даму. Она тушила свечи изящным гасильником. Делала она это не спеша. Такое разнообразие в жизни старой, праздной буржуа могло показаться утомительным, однако само утомление уже ощущалось в новинку и приносило глубокое удовлетворение Асторе.

– Невероятное несчастье! – объявила она, завидев гостей. – Казалось бы, куда дальше! Мы летаем в космос и освоили эти мгновенные световые полёты! И вот! Старой женщине приходится освещать дом столь древним методом. Приветствую вас, господа. Надеюсь, ваши злоключения вчерашним вечером не слишком удручили пребывание в Амстердаме?

– Госпожа Астора, мы перенесли отключение без потерь личного состава, – бодро ответил Атир. – Было бы нетактично спрашивать у вас про наше дело в связи с такими непредвиденными обстоятельствами. – Молодой полицейский украдкой подмигнул Киэю.

– Нечасто встретишь молодого человека, столь учтивого, – улыбнулась дама, туша очередную свечу.

В гостиную ворвалась Бендида с целым подносом свечей.

– Ставь сюда, милая, – указала ей Астора.

Старая дама взяла прямоугольник зелёной травы, парящий над журнальным столиком, и подвинула его в сторону. Кусок живой земли послушно продолжил висеть в воздухе. Бендида поставила поднос со свечами и взглядом пригласила Атира помочь.

– Авария аварией, а дело делом, – продолжала Астора. – Мне удалось просмотреть документы, которыми я располагаю.

– И что же нового вам удалось найти? – спросил Атир, начав задувать свечи. Бендида поблагодарила Атира реверансом и поспешила прочь.

– Ничего, что могло бы вас заинтересовать. И всё же, глядя на старые документы, я вспомнила одну замечательную вещь, случившуюся много лет назад.

Киэй и Атир переглянулись; Астора говорила так, будто бы у неё и в мыслях не было лукавить. Тон её голоса больше выдавал искреннюю ностальгию пожилого человека, нежели рассказ юлившего хитреца.

– Однажды к нам пришли гости, – рассказывала дама, медленно опуская гасильник на пламя свечей. – Это случилось на работе отца. Людей у отца всегда бывало много. Я росла избалованной молодой девочкой, купающейся в роскоши и внимании заботливых нянек! У меня было очень много игрушек и друзей. Уж не знаю, оплачивал ли отец этих друзей, но мы играли вместе каждый день с новыми куклами, возились с роботами. Только какими бы изысканными ни казались эти вещи, они приедались из-за своего множества и разнообразия. Отец часто дарил мне искусственных зверей, но я, даже в малом возрасте, никогда не видевшая, скажем, шиншиллу, могла отличить живое от неживого.

Те гости явились к отцу в кабинет с каким-то делом. Случилось это осенью, когда листва горела желтизной. Кабинет отца находился на самой вершине башни. Я смотрела из окна и представляла, что плыву по жёлтому морю. В кабинет вошли мужчина – обычный деловой партнёр отца – и женщина. Её стройную фигуру, чем-то похожую на фигуру Бендиды, обтягивало длинное белое платье. Шею обвивал белоснежный пушной воротник. На руках у дамы сидело что-то ярко-оранжевое. Я подошла и увидела, что это лисёнок. Настоящий, живой лисёнок с влажным чёрным носом, усиками, бегающими глазками, вздымающимися от дыхания боками, неравномерно густой шерстью, тёмным окрасом лап и хвостом, с одной стороны более пушистым, чем с другой. Он вёл себя совсем не так, как все мои искусственные животные. Он боялся, радовался, мешал своей хозяйке, кусал её за белый воротник, норовил спрыгнуть на пол. Когда мне разрешили его погладить, я неимоверно воодушевилась и с трепетом прикоснулась к этому маленькому тёплому существу. Я помню, что мой отец тоже удивился, увидев лисёнка. Он спросил у гостей, где им удалось добыть это живое создание. А они ответили, что это сделал для них один малоизвестный ремесленник. Так они называли робототехников-одиночек, создающих искусственных питомцев. Удивление отца, понявшего, что это просто робот, походило на глубокий шок. Мой отец всю жизнь занимался искусственным интеллектом и уже повидал много роботов-питомцев. Не помню, чтобы он выказывал хоть малейшее удивление, когда ему показывали разные, далеко незаурядные образцы. Но тогда этот рыжий лисёнок, неотличимый от живого, заставил отца выронить из пальцев сигару, остановиться посреди комнаты и замереть минут на пять. Гости даже испугались и стали звать на помощь прислугу. Отцу принесли воды. Он осушил стакан до дна, не отрывая взгляда от механического существа. Я взяла отца за руку и попросила погладить этот пушистый комок. Папа с трепетом поднял существо в своих больших ладонях и долго рассматривал его, не говоря ни слова. Мы все стояли и ждали, что же будет дальше. А отец всё смотрел. Уж не знаю, сколько это продолжалось, полчаса или час. Но в конце отец сказал: «Ни одного повторения!» Представляете! Он всё это время смотрел на лисёнка и пытался увидеть алгоритм его поведения. Все думали, что он любуется красотой, неотличимой от природной, а он следил за алгоритмами! С того дня отец стал работать с утра до вечера. А через полгода он создал первый образец «Лим А». Фоновое шевеление роботов основывается на описательном алгоритме – на том, который не требует от программы так называемых конкретных действий. Некоторые называют это «Блок Б». Сам этот код небольшой, но отсылает программу к массивным библиотекам данных. Детальная проверка этих библиотек на наличие вредоносных выражений может занять годы, даже если этим займутся несколько вычислительных центров. Но если у вас будет исходный код «Блока Б», вы сможете напрямую отслеживать причинно-следственные связи в поведении роботов.

– Этот исходный код есть в каждом роботе, – заметил Атир. – Машина его не переписывает.

– «Блок Б» в роботах – это лишь ссылка, – поправила Астора. – Сам исходный код зашифрован и хранится отдельно.

– Вы говорили, что отец разработал алгоритм действия, – сказал Киэй. – Что же с алгоритмом этих поведенческих реакций? С этим «Блоком Б»? Он приобрёл его у кого-то другого и использовал в своих роботах?

– Я не могу вам этого сказать, – покачала головой Астора. – Это коммерческая тайна. Однако, учитывая ситуацию, я скажу, что мой отец иногда приобретал исходные коды у сторонних ремесленников. Делая такие закупки, «Галах» никогда не тратила время на перекодирование исходников; это лишние расходы.

– Кем был тот ремесленник, принёсший лисёнка? – спросил Киэй. – Что стало с его ателье? Корпорация поглотила его или просто купила права на код?

– Дорогой друг, я знаю лишь то, что этот человек создал нечто, что маленькая девочка сочла за живое существо, – ответила Астора. – Нечто, что и мой отец не смог отличить от жизни! Если вы действительно считаете, что проблема наших роботов в исходном коде «Блока Б», то либо расшифруйте ссылку, либо ищите создателя оригинала. Если полиции требуется, я могу дать пароли, открывающие все хранилища и компьютеры в бывшей башне корпорации «Галах» в городе Астикоре, которая теперь стоит законсервированная в зоне отчуждения. Вопрос в том, насколько вы верите в эту версию с кодом. Верите ли вы в неё настолько, чтобы отправиться в «Сотружество»?

– А вы хотите, чтобы мы туда отправились? – спросил Атир.

– При всём моём уважении, ваши действия не входят в круг моих желаний, господа, – ответила дама.

В гостиную снова ворвалась Бендида с очередным подносом, полным свечей.

– Все версии стоит проверить, – заявил Атир. – И мы готовы отправиться в социалистическое «Сотружество». Если вы позволите вашей служанке сопровождать нас. Вы расскажете ей всё про башню корпорации «Галах», а она станет нашим провожатым.

Астора замерла. Бендида стояла неподвижно, лишь пламя колебалось на свечах её подноса от мелкой дрожи взволнованной женщины. Атир резко вдохнул и разом задул все оставшиеся свечи на журнальном столике. Затем он встал и ещё одним сильным выдохом затушил свечи на подносе Бендиды.

– Госпожа Астора, вы отпустите Бендиду с нами? – звонко спросил Атир.

Пожилая дама не ответила. Она опустила взгляд и положила гасильник на оранжевое сукно своего стола. В молчании она приблизилась к окну и посмотрела на улицу. Там северо-западный ветер играл ветвями старых деревьев. Из-за стекла доносились едва слышимые звуки проходящей мимо жизни.

– На расшифровку у вас времени нет, – произнесла старая женщина. – Остаётся найти ключ. Но если сбои искусственного интеллекта вызваны не «Блоком Б»?

– Полиция рассматривает все варианты, – пояснил Атир. – Проверим. Отрицательный результат – тоже результат.

Астора Бунди повернулась к гостям. Киэй заметил, сколь изящная и гордая у неё осанка. Даже в столь преклонном возрасте этой женщине удалось сохранить ту грацию, которую взращивали в ней с самого детства.

– Господа, – глубоким голосом начала дама, – я отпущу Бендиду.

– И на каких же условиях? – недоверчиво спросил Киэй.

– Я отпущу Бендиду безусловно, – ответила дама и снова отвернулась к окну. – Благодарю вас за визит и за свечи. Остальные я погашу сама.

***

На следующий день Киэй и Атир дожидались своего рейса на Торонто в межконтинентальном аэропорту Амстердама – единственном аэропорту Объединённой Евразии и Африки, откуда можно попасть в «Сотружество». Малочисленные пассажиры послушно ждали у самой дальней кассы – той, которая обслуживала направляющихся, по мнению многих, в «страну дураков». Касса находилась прямо под огромным бронзовым барельефом Басирия Атвакчи, учёного, благодаря которому на другой континент теперь попадали за час. В этой очереди стояли дипломаты, члены их семей, сотрудники тайной полиции и те богатеи, которые ещё не потеряли надежду заработать на торговле с Америкой. Каждый человек в очереди имел специальный пропуск. Киэй чувствовал себя не слишком уверенно перед полётом, ведь он ни разу не пользовался такой передовой технологией перемещения. Молодой Атир Маворский также никогда не летал в «Сотружество», но не волновался, продолжая глядеть в свой коммуникатор потухшим взглядом.

Маворский сообщил Киэю, что из-за проблем с роботами-помощниками уже несколько дней рейсы до Торонто отбывают с опозданием, так как вычисления, которые осуществляет искусственный интеллект, перепроверяют люди. Это не успокоило старого языковеда.

Работники аэропорта ещё не подошли к кассе, поэтому Киэй и Атир, как и прочие пассажиры, просто стояли в ожидании, разговаривая о грядущем полёте. Через минут двадцать пришла и Бендида. Здесь, в большом зале, она выглядела совсем не так, как в сумеречном доме, в лабиринте старых вещей. На ней были высокие чёрные сапоги, зелёные замшевые штаны и кожаная куртка. Волосы скрывал яркий салатовый платок. Киэй заметил, что платок добавил её образу той женственности, которой так недоставало холодной служанке с идеальным телом. Если раньше, глядя на Бендиду, возможно было думать только о правильных формах, не вызывающих ничего, кроме пустого желания, то теперь женственность, словно оттепель, растекалась по ней от этого платка, оживляя правильные изгибы тела и наполняя их смыслом. Не был бы Киэй старым опытным волком – не заметил бы он тогда изменений в Атире. Молодой человек спрятал коммуникатор в карман своего серого пальто и немного выдвинул вперёд нижнюю челюсть, чтобы казаться мужественнее и суровее. Взгляд его стал серьёзным. Сыщик хмуро глядел по сторонам и держал ситуацию под контролем. Смотреть на Бендиду он позволял себе только тогда, когда она отворачивалась. Видимо, боялся встретиться с ней взглядом.

Как только документы проверили, пассажирам предложили пройти к трапу. Следуя по длинному стеклянному коридору, люди видели ожидавший их летательный аппарат. Нет, это чудо техники оказалось совершенно не таким, как обычный самолёт. Аппарат походил на гигантскую белую таблетку, вытянутую капсулу с заострёнными концами. Посередине находились два отверстия, за которые эту капсулу поднимали два стационарных крана. Несколько роботизированных руку держали наготове неровные иттриевые пластины, которые перед самым запуском накладывали на летательный аппарат; они служили некой высокотехнологичной защитой. Окон в летательном аппарате не было. На гладком фюзеляже красовалось лишь название машины – «Флинтерия».

Люди прошли по стеклянному коридору, где их обдали дезинфектирующим паром, и оказались на взлётной полосе. Вдалеке взлетали и приземлялись обычные самолёты. Дружелюбные стюардессы в респираторах вежливо указывали гостям путь по зелёному ковру. Обернувшись, Киэй увидел, как за стеклом, из здания аэропорта, на них смотрят. Любознательных господ интересовало, как стартует первый и единственный в мире аппарат, способный двигаться по фотонному следу на невообразимые расстояния с непостижимой скоростью.

Когда все пассажиры заняли свои места на борту «Флинтерии», дверь закрылась, и на секунду всё вокруг поглотила тьма. Потом зажглось освещение. Из кабины пилота вышел командир экипажа. Он бодро поприветствовал всех, пошутив, что через несколько минут отправится пить чай, так как работать ему больше не надо: «Флинтерия» передвигается сама и не требует никаких действий от пилота. Весёлое настроение этого шутника сняло напряжение тех, кто тревожился перед полётом. А если у кого и остались ещё плохие мысли, то их развеяли мягкие кресла, приятный свет, еле слышная мягкая музыка и вежливые молодые стюардессы в забавных респираторах. Атмосфера располагала к спокойствию и безмятежности.

Перед каждым пассажиром открылся небольшой экран, где схематически показывали процессы, происходящие с летательным аппаратом. Первая фаза, длившаяся около пятнадцати минут, вызвала наибольшее волнение пассажиров. В это время «Флинтерию» подняли краны, а руки-роботы заковали её в иттриевую броню. Потом краны приподняли нос аппарата до нужного угла относительно горизонта. В этом положении аппарат простоял минут пять: компьютеры и люди перепроверяли данные. Затем на дисплее Киэй увидел, как из «носа» самолёта вперёд устремляется луч света. Раздался глухой хлопок, и, как показалось пассажирам, было небольшое встряхивание. В следующий миг Киэй заметил, что изображение на дисплее изменилось. Теперь задним фоном стало звёздное небо. Командир экипажа по громкоговорителю сообщил, что первая фаза полёта завершена: сейчас они находились на околоорбитальной станции, где требовалось изменить угол наклона «Флинтерии», чтобы приземлиться в Торонто. Необходимо это было потому, что аппарат передвигался только по прямой. Вначале луч света «чертил» летательному аппарату будущий путь, а потом совершался почти мгновенный прыжок по фотонному следу этого луча. Из-за изгиба Земли перелёт из Амстердама до Торонто по прямой линии невозможен. Поэтому вначале «Флинтерией» «выстреливали» на орбиту, а затем с орбиты ещё раз «стреляли» вниз, в точку приземления.

Киэй и другие пассажиры немедленно почувствовали лёгкость в теле. Появилась невесомость. Но каждый был надёжно пристёгнут к мягкому бежевому креслу из искусственной кожи. Только яркий платок Бендиды каким-то чудом развязался и полетел, причудливо перетекая в пространстве, изменяя свою форму. Он плавно двигался над головами людей, покоившимися на спинках высоких кресел. Некоторые пассажиры поднимали руки, чтобы поймать этот салатовый платок, но он каждый раз проплывал мимо, словно птица, которой невозможно завладеть по желанию. И всё время, пока аппарат менял угол наклона, платок Бендиды парил в воздухе. Эта яркая деталь приковала взгляд пассажиров и заставила всех забыть о том, что сейчас они в тысячах километров от земной поверхности.

Раздался ещё один глухой хлопок. Летательный аппарат заметно тряхнуло, а салатовый платок Бендиды медленно опустился в проход между сидениями. Минут через двадцать дверь в задней части «Флинтерии» открылась, и пассажиров пригласили на выход в аэропорту Торонто.

– Процесс телепортации завершён, – сообщил из динамиков голос стюардессы.

– Как вам такое, господин Киэй? – обратился к коллеге Атир, когда они выходили из «Флинтерии». – «Телепортация»! Не раздражает такое слово? Не лучше бы заменить на «перемещение»?

– Пойдёт и «телепортация», – отмахнулся Киэй, слишком встревоженный произошедшим.

– Эх, всего лишь один балл по «ШРЯК», – засмеялся Атир, но тут же смолк и принял серьёзный вид, заметив рядом Бендиду.

«Движение по световому следу! Это ли не предел прогресса и человеческой мысли?» – думал Киэй, спускаясь по трапу. Как и все остальные пассажиры, он не мог знать ответа. Но мысли о том, как далеко можно улететь с такой технологией, будоражили сознание каждого, кто приземлялся в Торонто на таких аппаратах. И всё же эти мысли – и о шутках Атира, о платке Бендиды, о невероятном фотонном следе – таяли при осознании того, что Киэй оказался здесь, в «Сотружестве», в обществе, которое ещё раз кидает истории вызов и пытается отойти от разделения людей на богатых и бедных. Новый социализм «Сотружества»! Вот он! Общество будущего, которое для Киэя всю сознательную жизнь казалось ушедшим в безвозвратное прошлое.

«Сотружество»

Музыка, которую никто не слышит. Она играет в памяти тех людей, которые когда-то давно застали нечто похожее на «Сотружество». Это подобно отражению в старом треснувшем зеркале. На той стороне мутного стекла, в глубине, за углом лежит страна прошлого, в которой и звучит неслышимая мелодия, забытая, печальная, до боли знакомая и родная – невозвратимая, растворённая в будущем.

Киэй не слышал эту мелодию, но чувствовал, как её отголоски вибрируют в воздухе, резонируя с теми незначительными вещами, которые не замечает обычный человек, занятый жизнью сейчас, сегодня. Который не рефлексирует о прошлом, не вызывает силой мысли бесполезную боль в сердце.

Мелодия отражалась от треснувшей резиновой накладки на ступеньке трапа. Слышалась в отогнувшемся уголке потёртой жестяной таблички «Made in Commonlabouria» на боку тележки для перевозки багажа пассажиров. Угадывались родные звуки и в незамысловатой форме работников международного аэропорта Торонто, в их светлых лицах, в улыбках. Нет, не в тех корпоративных, прописанных в трудовых договорах улыбках сотрудников сферы обслуживания, а в таких, в которых отражается солнечный свет, одеялом накрывающий всех, идущих в будущее не ради блага, свободы и процветания, а ради самого этого будущего.

– Вот это нафталин! – услышал Киэй голос Атира, когда они поднимались по трапу в здание международного аэропорта.

– Что вы имеете в виду? – поинтересовался Киэй.

– Только гляньте на это? Какое здесь всё! Даже слова не подберу. Какое-то всё потрёпанное. У нас уже всё это роботы делают.

– Что именно? Улыбаются прибывающим?

– Да хотя бы! – брезгливо ответил Атир. – Здесь как будто всё застыло! Однако я не стану продолжать – для вас это ведь как возвращение домой. Храните, небось, много тёплых воспоминаний о тех временах, когда все ходили в одинаковых серых одеждах и боялись ляпнуть чего лишнего о власти. Гляньте, у них у всех мгновенный переводчик в ухе. Прямо как у вас.

Атира позабавили старомодные мгновенные переводчики в ушах работников. До недавнего времени такими и в Объединённой Евразии и Африке пользовались повсеместно, но из-за постепенного отмирания непосредственного межличностного общения и повального перехода в общение виртуальное мгновенные переводчики теряли популярность. Лишь такие, как Киэй, по старинке таскали в ухе не самый удобный в мире наушник.

Языковед не ответил своему коллеге. Там, в Амстердаме, он не преминул бы парировать слова молодого человека едким и остроумным замечанием. Сейчас же ему больше хотелось сосредоточиться на самом себе и понять, куда же он попал. Что такое это «Сотружество»? Что делают эти люди, кажущиеся Атиру застывшими? Куда они двигаются? И двигаются ли? Не является ли очередная попытка человечества уйти от животной части своей природы попросту тратой времени на мечты об идиллическом существовании, невозможном в материальном мире?

Впереди их ждала очередь, по поводу которой Атир снова выразил недовольство. Затем индивидуальная дезинфекция и обычная для всех пассажиров проверка на наличие вирусов. Но если такая проверка в Объединённой Евразии и Африке воспринималась Атиром как нечто необходимое, цивилизованное, высокотехнологичное и правильное, защищающее людей от эпидемий, то здесь точно такая же проверка оказывалась попранием свободы личности, вторжением в частную жизнь, уравниловкой и пережитком старых порядков. И всё молодому человеку казалось не тем и не так! Вроде и антисептик одинаковый, но вот здесь он горек. И пускают его в камеру тогда, когда не успеваешь задержать дыхание. Вот там, в своём прогрессивном капиталистическом мире, он всегда успевает за три секунды задержать, а здесь за три секунды не успевает и кашляет, и плохо ему и грустно.

– А что вы по поводу всего этого думаете? – поинтересовался у Бендиды Киэй, когда они прошли все требуемые процедуры и оказались в просторных залах аэропорта.

– Всё выглядит по-другому, – рассматривая окружение, ответила Бендида.

– Наконец-то! – воскликнул Атир и ускорил шаг. – Траволатор!

И когда они все втроём стояли на движущихся платформах, держась за чёрный поручень, они услышали громогласное объявление: «Dear friends and guests of the Commonlabouria, use the travolator with caution. Уважаемые друзья и гости “Сотружества”, пользуйтесь пассажирским конвейером с осторожностью».

Бендида звонко рассмеялась. Киэю тоже стало смешно от того, что в международном аэропорту Торонто в русскоязычной версии звукового объявления использовали слова «пассажирский конвейер», а не их английский аналог. Смеялась ли девушка над тем же или просто над хмуростью и отчаянием Атира, Киэй не понял. Но когда Атир увидел улыбку на лице Бендиды, его тревоги ослабли, и непонятная радость наполнила сердце. Всем троим стало почему-то весело и легко.

– Траволатор? – сквозь смех спросил Киэй.

– Траволатор! – повторил Атир, задыхаясь от смеха.

– Сколько это по твоей шкале? Как там она называлась?!

– Десять! Все десять баллов! – радовался Атир. – Только наоборот теперь. Со знаком минус!

Так они катились вперёд на механическом пассажирском конвейере, радуясь непонятно чему и смеясь, глядя друг на друга. И длилась бы эта радость вечно, если бы конвейер уходил в бесконечность. Но конец дороги, по которой двигаешься без затраты сил, неминуем. И гостей уже ждали люди с серьёзными лицами.

– Майор Мэзекью, – отдав честь, приветствовал гостей милиционер в форме. – Товарищ Атир Маворский, товарищ Киэй Карданов и товарищ Бендида Траки. Прошу вас, пройдёмте со мной.

Про таких людей, как майор, обычно говорят: грудь колесом. Этого коренастого майора-солдатика словно отлили из олова. Под его крупными розовыми щеками красовались захватистые поседевшие усы. Смотрел он всегда прямо в глаза, а лёгкая бравая ухмылка никогда не покидала его добродушного лица. В толстом ухе майора тоже помещался мгновенный переводчик, но из-за размера этого уха приборчик казался совсем маленьким, удобным, совершенно незаметным. За спиной у Мэзекью стояли пять милиционеров. Некоторые из них были на голову выше майора, некоторые – шире в плечах. Но все они держались чуть позади своего начальника. По молодым лицам этих парней Киэй понял, что этот Мэзекью для них «батя». Вряд ли хоть один из них знал это русское слово, но если бы знал, то непременно называл бы так майора. Потому что ни «Мэзекью», ни какая другая английская фамилия не в состоянии отразить то, что представлял собой этот бравый человек.

Они двинулись по аэропорту, больше похожему на внутренности космического корабля из фантазий художников, изображающих далёкое будущее. Всё вокруг кричало о будущем, о новых технологиях, о новаторском мышлении и раздвижении границ. Но если сто лет назад новое мышление подразумевало уничтожение стереотипов, иррациональность восприятия, эпатаж, сочетание несочетаемого и свободный полёт фантазии творцов, то нынче стремления архитекторов и художников выстраивали логические карты непознанных сфер и шли по ним уверенным шагом мудрых исследователей. Каждая колонна зала сочетала в себе монументальность и изящество. Форма окон олицетворяла врата в будущее. Стальные балки, держащие своды, поражали скрытой силой, заложенной в них инженерной мыслью и воплощённой трудом людей и роботов. Половое покрытие, по которому ступали люди, не походило ни на что, доселе виденное Киэем. В меру мягкий, нескользкий и чистый пол, выполненный из огромной разноцветной мозаики, будто бы оседал в том месте, куда опускалась ступня, а потом сам выталкивал тебя вверх. Киэй поначалу думал, что такие свойства полового покрытия ему только мерещатся, но чем дольше они шли, тем меньше уверенности у него оставалось в собственных ощущениях. Но более прочего бывшего сотрудника СКПД поразило то, что нигде не было видно навязчивой рекламы, которой на родине пестрило всё вокруг. Это ощущение отсутствия внешних раздражителей, нацеленных на то, чтобы выманить у тебя деньги, пришло не сразу. Оно появилось лишь тогда, когда сознание впервые за долгое время вздохнуло спокойной. Смогло оглядеться и оценить обстановку самостоятельно, без той невидимой руки, которая неизменно ведёт за собой, как воспитатель ведёт ребёнка. Ведёт туда, куда требуется ведущему, но не послушнику.

Киэй не без улыбки вспомнил барельеф Басирия Атвакчи в Амстердаме, казавшийся теперь не столь и монументальным, а даже наоборот – скромным, в чём-то наивным и уже немного нелепым, на фоне того мира будущего, в котором они теперь находились; в безликом мире миллионов разных лиц. Много веков назад Америку называли Новым Светом, а Европу – Старым. Минули столетия, и Америка вновь показывает, что именно она в авангарде цивилизации, а Европа всё так же тает в прошлом; встречает гостей большим бронзовым лицом старика, пусть великого учёного, но всё же старика.

– Ого! Смотрите, реклама! – воскликнул Атир, указывая на огромный монитор, возвышающийся над пустым залом ожидания. На мониторе по кругу пускали рекламу ананасного сока. Вот только марки этого сока не называли.

– Пейте ананасовый сок! – повторил Киэй надпись на экране. – Какой великолепный призыв. Прямо и чётко. Без всяких рекламных штучек.

– Больше похоже на приказ, – нахмурился Атир.

Майор остановился у одной неприметной двери. Он взялся за ручку, и через секунду вокруг этой ручки поверхность белой двери загорелась зелёным кольцом. Майор отворил дверь и жестом пригласил гостей проследовать вперёд.

Киэй, Атир и Бендида оказались в комнате, где стоял лишь пустой стол и несколько стульев. Майор Мэзекью вежливо попросил подождать и, оставив гостей одних, закрыл дверь. Ждать пришлось минут пять. Затем отворилась противоположная дверь, и в комнату вошёл человек в белом костюме. Вошёл он спиной вперёд, видимо, открывал дверь боком. В одной руке он держал кружку с чаем, а в другой – сразу две плошки: одну – с печеньем, а другую – заполненную ананасными кусочками. В зубах он тащил планшет, который, видимо, оказался достаточно скользким и тяжёлым, так что мужчине приходилось упираться планшетом себе в грудь, чтобы техника не выскользнула и не разбилась.

Человек в белом костюме с трудом закрыл дверь ногой, неуклюже преодолел три с лишним метра до стола и с облегчением разгрузился.

– Ouaf! – весело вздохнул он, плюхаясь на стул и делая глоток чаю. – Enfin!

Он закрыл глаза и на мгновение выпал куда-то далеко, будто бы у него наступил долгожданный выходной. Потом он неожиданно вздрогнул, открыл глаза, потёр руки, активировал мгновенный переводчик в ухе и снова встал.

– Приветствую! – бодро начал он и протянул поочерёдно руку каждому из гостей. – Я Антуан Орли. Добро пожаловать в Торонто.

К Бендиде же он подошёл отдельно, мягко ей улыбнулся и поцеловал руку.

– Мадам! Вы прекрасней всех картин в галерее искусств! Писать ваш портрет почтёт за честь любой художник! Но не соглашайтесь позировать импрессионистам и кубистам: они всё испортят.

Бендида улыбнулась и сделала небольшой кивок. По реакции Антуана можно было сказать, что он ожидал более яркой реакции на комплимент.

– Орли, Антуан? Вы француз? – спросил Атир.

– Бывший француз, – улыбнулся в ответ Антуан и пригласил всех присаживаться. – У нас в «Сотружестве» национальностей нет! Все друзья, все товарищи!

– Прямо все-все? – переспросил Атир.

– Sans aucun doute! Несомненно! Выйдите погулять ночью, и вы не встретите ни одного бандита!

– Вы ведь работаете в полиции? – поинтересовался Атир.

– В милиции, – поправил его весёлый Антуан, подняв указательный палец вверх.

– Прошу простить. Но раз вы из милиции, то вы знаете, что есть определённый процент людей, которые просто не способны жить честно. Ни одно общество, каким бы справедливым и благоприятным оно ни было, не сможет прельстить этих людей к соблюдению правил и законов.

– Мой дорогой коллега, – заулыбался ещё ярче Антуан, – это Америка! Найдите мне тут бандита, и я дам вам… Не знаю! Я дам вам пятьдесят килограммов ананасов.

– Если у вас нет преступников, то зачем вам милиция? – поинтересовалась Бендида.

– Ох, мадам, мы снимаем с деревьев убежавших кошечек!

– Я думал, что этим занимаются пожарные, – нахмурившись, заметил Киэй.

Антуан рассмеялся и шуточно погрозил Киэю пальцем.

– А вас не проведёшь, товарищ, – он бросил мимолётный взгляд в планшет, – Карданов. Ну что же! Я рад со всеми вами познакомиться. Я надеюсь, что мой русский достаточно хорош. Если я вдруг ошибусь, поправляйте, не стесняйтесь. Я буду рад совершенствоваться в вашем прекрасном языке. Вы же говорите как обычно, мой мгновенный переводчик всегда работает.

Он подвинул к гостям тарелку, полную ананасных ломтиков.

– Угощайтесь! Будьте добры! Самые свежие ананасы, которые только можно найти в Торонто.

Киэй наколол на маленькую вилочку ананасную дольку и попробовал плод. Ананас и вправду оказался спелым, сладким, не слишком твёрдым и не слишком мягким. Атиру и Бендиде фрукт тоже пришёлся по душе.

– А теперь по существу, – продолжил Антуан. – Вы прибыли по делу о роботах-помощниках. Меня уже ввели в курс, и я должен вам сообщить, что в мои полномочия входит оказание вам всяческой помощи. Да, да. Именно так! Никакого задержания вас в аэропорту. Никакой тюрьмы! Никакого ГУЛАГа! И, самое главное, никакой слежки! «Сотружество» готово к сотрудничеству. По вашему взгляду, товарищ Маворский, я вижу, что вы сомневаетесь в моих словах.

– Единственное, в чём я не сомневаюсь, это в том, почему наше задание поручили именно вам, – ответил Атир. – Вы харизматичны и источаете добродушие. Это лучшие качества для того, чтобы сбить с толку несведущего человека. Но я не первый год работаю в полиции. И пока я не пойму, зачем вы нам помогаете, я не поверю в то, что у вас нет скрытых целей.

– Я работаю в милиции тоже не первый год, – более серьёзно ответил Антуан. – И я подготовился к тому, что вы спросите у меня нечто подобное. Вы молоды, но всё равно мыслите старыми форматами. Вы до сих пор считаете, что помогать кому-то просто ради помощи – это нюанс.

– Вы хотели сказать «нонсенс»? – уточнил Киэй.

– Верно! Нонсенс! И чтобы объяснить нашу выгоду, попрошу вас посмотреть сюда, – и он повернул экран планшета к гостям. – Это график соотношения роботизированного производства и производства, где задействован человеческий труд. Как вы видите, автоматизация в «Сотружестве» на высочайшем уровне. Но в последние две недели процент автоматизированного производства снижается невообразимыми темпами. Мы заменяем роботов-помощников людьми, но это сугубо кризисная мера. Если это не прекратится, нам не хватит никаких людей. Наше производство встанет! Мы катимся в средние века, товарищи. И если вы или кто-то ещё работаете над решением нашей общей проблемы, то, будьте уверены, вся милиция «Сотружества» на вашей стороне и к вашим услугам.

– Если это так, то почему бы не выдать нам немедленно машину и не выпустить отсюда? – спросил Атир.

Антуан коснулся беспроводного наушника.

– Hello! Jessica, please be ready to arrange a car for our guests, – сказал Антуан, а затем обратился к гостям: – Какую машину вы желаете?

Атир и Киэй переглянулись.

– Get back to me when you know when something’s avaliable. – Он отключил наушник и снова улыбнулся гостям. – А зачем ждать казённой машины? Могли бы отправиться и на моём автомобиле. Я бы с радостью вас отвёз куда угодно.

– В «Сотружестве» ещё разрешают людям управлять автомобилями? – ухмыльнулся Атир. – Немного дико.

– Дикость – это нарушать правила дорожного движения. В остальном – никаких ограничений.

– Вы так просто готовы нас отпустить? – засомневался Атир. – И никаких слежек? Никаких наблюдений и прослушки?

– Ох, я могу «снять» с вас всю милицию «Сотружества», это правда. Но лично Антуан Орли вас не покинет ни на минуту! Помилуйте! Должны же быть хоть какие-то ограничения и правила, пусть вы и прибыли по важному делу мирового масштаба! Вы расследуете роботов! Мы расследуем роботов! Давайте расследовать вместе!

– Вот так вот с ходу? – недоверчиво спросил Атир.

– Мой молодой коллега, время не ждёт. Каждый день ситуация ухудшается. Посмотрите на наш аэропорт! Он пустой, как во время эпидемии! Все личные роботы-помощники отключены, а их процессоры с искусственным интеллектом отделены от механических частей, чтобы исключить пресловутое восстание машин, о котором сто лет назад фантазировали поэты. Но восстание уже началось! Мы на пороге отмены четвёртой промышленной революции!

– Я понимаю вас, господин Орли, – начал Атир. – Но что если я попрошу вас оставить ваш коммуникатор, ваш планшет и другие средства связи, сесть с нами в ваш личный автомобиль и отправиться в путь, не зная ни точки назначения, ни даты возвращения?

– Я скажу, что это не по уставу! – со всей серьёзностью ответил Антуан.

– Но ведь дело касается отмены четвёртой промышленной революции! – подтрунивая, настоял Атир.

Антуан почесал подбородок. Он хмуро посмотрел на Киэя, а потом на Бендиду. Затем он снял мгновенный переводчик и резко положил на стол.

– Эти русские всё время втягивают нас, французов, во всякие приключения, не правда ли?! – фыркнул он, обращаясь к Бендиде.

– Бендида из Нидерландов, – поправил его Киэй.

Антуан на это лишь отмахнулся. Он поднялся со стула и стал собирать свои вещи со стола.

– Нидерланды! Ещё скажите, что вы с ней разговариваете на западнофризском! Нет! Вы говорите по-русски? Вот видите! Куда бы вы ни приходили, вы всех делаете русскими! Даже интернациональный по своей сути социализм на вашей почве заразился какой-то «русскостью». Дважды! Пойдёмте!

– Я вам помогу, – спохватился Атир и взял со стола кружку Антуана. Киэй заметил, что молодой полицейский незаметно для других поднял её и рассмотрел низ, также как он сделал с кружкой в доме Асторы.

Они прошли в ту дверь, откуда появился Антуан, и оказались в небольшом бежевом коридоре. Здесь стоял старый диван, а на стенах висели разные картины в рамах.

– Я вижу, что в «Сотружестве» политика – популярная тема для разговоров, – заметил Атир.

– Такое время, – вздохнул Антуан, забирая у Атира свою кружку. – Я сейчас вернусь. Просьба никуда не убегать.

Антуан скрылся за углом, оставив гостей одних. В коридоре царила совершенно отличная от остального аэропорта обстановка. Гости будто оказались в музее семидесятых годов позапрошлого века: пастельный окрас стен, деревянный паркет, покрытый бордовыми полосами ковров с зелёными окаймлениями, настенные лампы с жёлтыми абажурами и множество картин в витиеватых рамах.

Бендида заинтересовалась сюжетом, висевшим над диваном. Центральная фигура на холсте – ананас, парящий в воздухе на фоне неясного жёлто-фиолетового простора.

– Импрессионизм, – подсказал Атир, заметив, как Бендида рассматривает холст. – И что у них здесь за история с ананасами?!

– Гораздо интереснее имя художника, – сказала Бендида, вглядываясь в надпись на хромированной пластинке под картиной.

Атир и Киэй подошли ближе. Картина называлась «Будущее», а написал её Антуан Орли.

– Ах! Перестаньте! – услышали они позади голос Антуана; он вернулся уже без планшета, чая и всего прочего. – Это баловство! Заказ БКН. Это Бюро Культуры и Нравственности. А вообще я больше уважаю реализм. Он, конечно, сейчас не так популярен. Но это не отменяет того, что я его уважаю и продолжу в нём творить.

– Вы художник? – удивилась Бендида.

– Милая, – поцеловав ей руку, улыбнулся Антуан, – в «Сотружестве» поощряется всякое развитие человека рабочего, в том числе и творческое. Не все в силу врождённых способностей тяготеют к точным наукам. К примеру, я. Что же остаётся делать таким парням?! Вот мы и прославляем в своих художествах свершения технических гениев!

– Детектив, пишущий картины! – сказал Атир.

– В этом нет ничего удивительного. Вы видели Джона? Майора Мэзекью? Он уже второй год осваивает ботанику. Недавно он признался мне, что так тяжело ему не было даже в армейской учебной части при сдаче нормативов!

Они вышли из пастельного коридора обратно в просторные залы современного аэропорта и направились к выходу. Вдруг, словно из-под земли, возник майор Джон Мэзекью со своими бойцами. Он встревоженно заговорил с Антуаном по-английски. Назревал профессиональный конфликт.

– Без точного пункта назначения? – удивился Джон, когда узнал, что Антуан решил дать гостям полную свободу. – Товарищ Орли, вы в своём уме?! С меня шкуру сдерут, если я вас отпущу! Я отвечаю за безопасность гостей и за вашу! Никуда вы не пойдёте! Личный транспорт! Немыслимо! Мне решительно безразлично то, что вы выше меня по званию! Я получил приказ от начальства и не намерен его нарушать! А у вас нет полномочий отменять изначальные приказы руководства, если ситуация остаётся неизменной.

– Джон! Я тебе не приказываю! Мы не оставляем тебя за бортом! – оправдывался Антуан уже по-русски. – Мы слегонца поколесим тут…

– Какого ещё «слегонца»?! – возмутился Джон, покраснев. – Вы, товарищ, нарушаете все инструкции! Я уже сейчас обязан рапортовать о вашем поведении начальству!

– Товарищ Мэзекью, – встрял в разговор Киэй, но не успел договорить.

– Я не с вами разговариваю, товарищ! – рявкнул на него майор.

– Киэй, – мягко сказал языковед. – Меня зовут Киэй Карданов.

– Странное имя, – уже спокойнее ответил майор, сбившийся с мыслей.

– Оно адыгейское. Вы ведь знаете?

– С чего вы взяли? – с неподдельным интересом спросил майор.

– Что-то подсказывает мне, что вам знаком этот язык. Я могу ошибаться, но всё же. Люди часто используют имена для того, чтобы сохранить связь с чем-то важным. Со своей культурой. Мой отец был родом из тех краёв. Он не знал языка своих предков, но хотел, чтобы я сохранял культуру нашего этноса.

– И как, удаётся? Много адыгейских слов знаете?

– Некоторые знаю, товарищ Мэзекью, – улыбнулся Киэй. – Например, «медведь»!

Джон улыбнулся.

– А вы и впрямь лингвист! – восхищённо заметил майор. – Моя фамилия действительно происходит от адыгейского слова «медведь». Немного переделанный вариант, но вы всё равно разглядели самую суть. А вот всё, что я помню из адыгейского, это «упсаумэ» и Чугуш!

– «Упсаумэ» – это «здравствуйте», – сказал Киэй. – А Чугуш – это гора Чугуш.

– Да! – мечтательно протянул Джон. – Всегда думал, что съезжу туда как-нибудь.

– Будем надеяться, что наступит время, когда вы сможете увидеть эту гору.

Джон Мэзекью махнул рукой и задумался. Он бросил на задержанных хмурый взгляд, а потом взял у одного из своих парней планшет.

– Отправляйтесь «поколесить», но только вот с этим! – буркнул он и всучил прибор Антуану. – Он отслеживается, и там есть кнопка скорого вызова помощи. Я хочу услышать ваш голос через два часа. И чтобы никаких «слегонца»!

Затем он снова глянул на Киэя.

– Хе! – усмехнулся майор. – Медведь! Move along, comrades, before I change my mind!

– Товарищ майор, – схватил его за руку Киэй, когда тот подался в сторону, чтобы дать проход выходящим, – подскажите хороший магазинчик, где можно купить дочери подарок на день рождения.

***

Дорога до Астикора занимала чуть больше суток. Вначале автомобиль Антуана колесил по хорошим трассам, широким, с высокой дозволенной скоростью. Но чем ближе они подбирались к зоне отчуждения, тем хуже становилось покрытие дороги. Ехали всё медленнее. Киэй добрую часть пути занимался упаковкой подарка, приобретённого им в магазинчике недалеко от аэропорта. Требовалось плотно обернуть небольшой кулёк пластиковыми пакетами, основательно заклеить липкой лентой, изолировать все слои фольгой.

– Когда вы закончите? – негодовал Атир. – Это шуршание невыносимо.

– Много ты понимаешь в подарках, – отмахнулся Киэй.

Бендида и Киэй уместились на просторном заднем сидении чёрного автомобиля, такого же современного по стилю, как и аэропорт Торонто. Антуан сидел за рулём, а Атир – рядом с ним.

– Хотите запаковать так, чтобы подарок пережил атомный взрыв? – засмеялся Антуан.

– И последующую радиационную зиму, – добавил Атир. – А что вы дарите дочке?

Киэй нахмурился и продолжил молча запаковывать свой небольшой подарок.

– Вообще-то радиации почти не осталось, – пояснил Антуан. – Подарок уж точно не облучится! Зона отчуждения теперь не та, что раньше. Это лет двадцать назад туда направлялись лишь чудаки, начитавшиеся Стругацких. Теперь прут все кому не лень. Право, я не знаю, зачем вам в Астикор! Наши люди уже всё вытащили из башни корпорации «Галах». Все документы вывезены и скопированы в нейронную сеть. Что осталось из техники, тоже стоит у нас в оперативных складах.

– Можно подумать, вы всем этим добром с нами подéлитесь! – усмехнулся Атир.

– Вы хотите ознакомиться с документами «Галах»? И что же вы там будете искать?

– Ответы, – серьёзно сказал Атир. – В этом и заключается работа детектива.

– Над документами «Галах» в данный момент работают двадцать семь научно-исследовательских институтов, – пояснил Антуан. – В какой из них поедем сначала?

– Едем в Астикор, – отрезал Атир.

– То есть вы, молодой человек, считаете, что все наши профессиональные экспедиции в башню «Галах» упустили нечто, что сможете заметить вы – специалист, работающий в частном отделе полиции Отстающего мира?

– Я не сомневаюсь в квалификации ваших работников. Но у меня есть свой особый метод работы. Я называю его методом Холмса.

Киэй на мгновение замер и нахмурился: слова молодого полицейского насторожили языковеда. Неужели этот утомлённый жизнью и коммуникатором парень действительно слышит то, что ему говорят старшие?

– Шерлока Холмса? – уточнил Антуан.

– Неважно! – отмахнулся Атир. – Главное, будем работать там, где не работают другие. Я читал о башне «Галах». Готов поспорить, ваши люди не зашли дальше парадной.

– Как вы сказали? Пара… – переспросил Антуан.

– Парадная, – объяснил Атир, – место, где гости ожидают встречи с хозяевами дома.

Киэй улыбнулся.

– Расширим зону поиска, – продолжил Атир. – Копнём под эту башенку! Если, конечно, вы не боитесь ехать в Астикор, в зону отчуждения.

– Боюсь – это громко сказано. В «Сотружестве» страху всё меньше места. Как я уже говорил, преступность – это плод капитализма. Здесь всё не так, как у вас там.

– Разве это зависит от общества? – настаивал на своём Атир. – Несомненно, окружение играет определённую роль, но в корне преступности лежат инстинкты. Они пережили все общественные формации человечества. Это сидит глубоко в нашей природе ещё с каменного века. Никакое общество не может искоренить преступность полностью. Всегда найдутся те, кто захочет иметь нечто, чего у них нет и чего не может дать общество.

– Если бы это являлось правдой, то каждого человека можно было бы записать в преступники, – сказал Антуан. – Но ведь майор Мэзекью не преступник! И я не преступник! Нет, дорогой коллега, «Сотружество» создаёт новый мир, где каждый имеет всё, что ему требуется. Пирамида потребностей Маслоу, материализм и идеализм, все дела… Вы понимаете меня?

– Я встречал преступников, которые сами толком не могли сказать, почему они нарушают закон! – продолжил Атир.

– Примеры из Отстающего мира не в счёт! Они могут и не знать причин своих бедствий, но вот мы эти причины хорошо знаем. Это неравенство. Дикое, варварское, беспринципное неравенство!