Русалочья трель бесплатное чтение

Всё мне помнится, как бабушка Веда колыхала мою люльку, подвешенную напротив красного угла со старинными иконостасами в потускневших от древности ризах, отражающих оранжевый свет медленно тающей восковой свечи, и баяла мне чудну́ю были́чку. Голос у бабушки был такой скрипучий, что к его звучанию прислушивались даже домовой с домовихой, верно думая, будто бабушка разучивает их таинственную речь.

«Жила-была на белом свете большеокая девочка, рождённая от смелого молодца Гостомысла и лесной русалки», – так начинала баять бабка Веда, а после продолжала: – «И русалка та была непростая, прежде бывшая самой красивой девицей в пяти селениях, замученных проказами водяного правителя. Собрался народ пяти сёл на купальский праздник и принёс в жертву водяному правителю красавицу-сиротку, невинную девицу, дабы тот боле не затапливал их посевы жита. Жертва оная понравилась водяному правителю, за что в первый год он не затопил посевы, однако ж по истечении первого года он полюбил отданную ему деву и, дабы вызвать в её канувшем сердце ответное чувство, решил исполнить тайное желание этого сердца: в одно весеннее утро он устроил такой па́водок, что затопил все пять сёл вместе с их жителями и животиной. Так поступил он за злодеяние, которое подарило ему самую большую ценность, доступную и людям, и иным существам – любовь. Отдал водяной правитель утопших жителей пяти сёл во служение своей единственной и оттого особенно любимой русалке, но та всё равно не смягчила своего канувшего сердца и не полюбила его в ответ. С горя от безответной любви водяной правитель иссох: пересохли древние ручьи и реки, берега их заросли дремучим лесом, корни которого были настолько могучи, что могли питаться невидимыми подземными водами, и осталось в округе только овое* маленькое озеро – палата бывшего правителя, в которой осталась обитать одна русалка со своими служками. То было давно, в наши дни озеро стало совсем малым, однако ж осталось таким дюже глубоким, точно достает своей бездонностью до самых недр земных. Одинокая русалка по сей день живёт в том озере. По стародавнему поверью, она сможет освободиться от жизни среди живых только, если её место займёт другая невинная и прекрасная девица. Потому на русалочьей неделе русалка та выходит на берег, садится на корч, заросший мягким мхом, и начинает чесать свои распущенные косы гребнем из рыбьей кости. Гребнем этим она заманивает к себе людей: юношей топит, а не способным поддаться её блазнящим чарам девицам предлагает гребень – какая девушка заполучит гребень русалки, та сможет выйти замуж за любимого, и вся её замужняя жизнь будет счастливее, чем у прочего люда: и здоровье будет неиссякаемо, и детки будут послушные, и шелка будут, и каменья драгоценные, и самое главное, чего не было у русалки – любовь на всю жизнь. Однако ж непросто девице заполучить той гребень, потому как то́ коварная ловушка – с Семика до Духова дня* русалка ищет себе замену, чтобы уйти из этого мира и упокоиться. А потому, подходя к русалке, чтоб принять из её почти прозрачных рук гребень, нельзя принимающей подарок наступить ни в какую воду, в которой плескался бы лунный и звёздный свет. Только встанет девица с русалочьим гребнем в руках в такую воду – освободит русалку и станет на её место, и будет уж любимой водяного правителя, ожидающего своего пробуждения новой и ещё более сильной любовью, которую он будет жаждать заполучить от новой русалки, а потому пойдёт ради её любви к нему на всё-всё-всё…».

Выпала ночная роса, но в ней не отражалось света месяца и сестриц его звёзд – даже сияние денницы* опрокинулось в небосвод. А небосвод был баской*: на западе червлёный*, а на всём прочем просторе цве́та тёмного букета отцветающей сирени.

Сонные коровы, звеня колокольчиками на своих сильных шеях да тяготясь переполненными выменами, вернулись с пастбища и охотно заняли свои сухие стойла в безопасных хлевах. Наша Зорька, милая чёрная коровушка с белявым пятнышком во лбу, неизменно даёт нам полную кадку молока. Молоко доброе, парно́е, горячими каплями стекает по моим умелым белым пальцам, так его много… В тёмном хлеву пахнет свежим сухим сеном, слышно, как конь наш Тихоход пережевывает ранние яблоки-паданцы и часто вздрагивает: неужто домовой уже начал чесать его густую гриву? Подумав так, я уж не оборачиваюсь через плечо, чтобы ненароком не спугнуть помощника.

Заполнив бидон молоком, спешу домой, к закутанной в овчинную шаль бабке Веде, и слышу, как юноши и девицы моих летов, собираясь на вячорные гуляния, начинают затягивать четвертый стих первого песнопения:

…Срце блажи, вољу снажи,

Ко још бољу од ње тражи.

Вера вечна, вера славна,

Наша вера Православна!..

Темень горницы рассеивает только одна подожженная лучина, пылко дрожащая у старой прялки, век стоящей в бабьем углу.

– Расскажи мне ещё про русалок, бабушка, – прошу я, сидя на сундуке со своим скудным преданным и чеша свою простоволосую голову, путаясь деревянным гребнем в лежащих на коленях густых косах и вспоминая про костяной гребень одинокой русалки.