Я помню музыку Прованса бесплатное чтение

Анн-Гаэль Юон
Я помню музыку Прованса

Переводчик: Эльмира Зейнетдинова

Редактор: Татьяна Коршунова

Главный редактор: Яна Грецова

Заместитель главного редактора: Дарья Петушкова

Руководитель проекта: Анна Деркач

Арт-директор: Юрий Буга

Дизайнер: Денис Изотов

Корректоры: Елена Биткова, Елена Чудинова

Верстка: Кирилл Свищёв

Разработка дизайн-системы и стандартов стиля: DesignWorkout^®

Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

© Editions Albin Michel 2019

International Rights Management: Susanna Lea Associates

© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Альпина Паблишер», 2024

* * *

На эту книгу меня вдохновил дневник, переданный мне бабушкой в то лето, одно из последних, что мы провели вместе.

Ее память отправилась в далекие края, но я надеюсь, благодаря этой книге бабушка еще поживет в вашей памяти.

Бабуле. С бесконечной нежностью

Забвение – самое искреннее из всех прощений.

Анна Барратен. Шагая по дороге

1

Эта история начинается в Провансе, в маленькой деревушке на холмах, окруженной виноградниками и залитой солнцем. По улочкам, между домами, крытыми круглой черепицей, плывет запах горячего хлеба, или душистого кустарника, или моря – смотря откуда дует ветер. На вершине холма стоит розовый домик, увитый глицинией и обсаженный оливковыми деревьями.

Не обращая внимания на жару, которая своим нежным прикосновением уже нагревает камни, Жанина прячется от всех за закрытыми ставнями и пишет. О детстве, о войне, о партизанах. О Провансе, о танцевальных вечерах, о безудержном веселье. О нежности. Перед ней кожаный бювар, толстый дневник, черно-белые фотографии. Вот юноша обнимает за талию улыбающуюся девушку. Ей не больше пятнадцати лет, пухлые щечки, купальник в клетку. Темные волосы прихвачены по бокам скромными заколками. Влюбленные позируют на песке. Красивые и счастливые.

Часы бьют девять. Пора принимать лекарства. От чего все эти разноцветные таблетки? Непонятно. Но Жанина прилежно принимает их – надеется, что врач сочтет ее благоразумной пожилой дамой. И каждый раз будто снова слышит, как он бормочет себе под нос. Старческая деменция. Сперва она улыбнулась шутке. Но врач произнес фразу, полную длинных слов, за такие в скрэббл дают втрое больше очков. Альцгеймер. Нейродегенерация. Необратимая. Жанина пыталась обнаружить в глазах врача надежду. Напрасно. Ушла испуганная, сжимая в руке рецепт. Вечером, читая медицинскую энциклопедию, она поняла: по мнению врача, что-то в ней уже умерло.

Жанина представляет себе свою память как утес, который хотят повалить ветра. Как скалу, которую подтачивает каждая набегающая волна. И вот уже месяц каждое утро, помыв посуду и застелив кровать, Жанина пишет. Усевшись перед портретом обожаемой внучки Джулии. Пишет, чтобы внучка знала, откуда родом. А главное, чтобы пролить свет на тайны, которые терзают саму Жанину. Засвидетельствовать, рассказать, а может, и простить – насколько это вообще возможно. Когда умираешь, больше всего жалко тех, кто остается, ведь часть их жизни уходит вместе с тобой.

Жанина достает из обувной коробки фотографию – как будто участник телеигры «Мотюс»^[1] вынимает из барабана черный шар и теперь должен пропустить ход. Тревожная музыка и расстроенные лица игроков. Ее отец. Ее черный шар.

Кто-то звонит в дверь. Жанина выглядывает в окно. Люсьена уже входит во двор. Жанина спешно собирает бумаги. Прячет коробку в шкаф и накрывает одеялом.

– Жанина, это я! Я приготовила тебе лазанью. Жанина, ты дома?

Жанина второпях закрывает шкаф и идет на кухню к Люсьене. Из-за больного колена та прихрамывает, но, увидев Жанину, улыбается. Люсьена стареет. Осунувшееся, изможденное лицо, юбка до полу – она словно сгибается под тяжестью лет. И все равно, сгорбленная, морщинистая, для Жанины она остается младшей сестренкой. Люсьена – родной человек. Она заходит два-три раза в неделю перед обедом. Два километра пешком после мессы. Дорога идет в гору, зато для ног полезно. Люсьена приносит пирог с инжиром или рататуй, журналы и лекарства. Обнявшись, они громко целуются, счастливые, что снова вместе. И, как обычно, садятся за стол, покрытый клеенкой. По кухне гуляет солнечный луч. Еще рано – та самая пора, когда женщины урывают свободный часок между утренними и дневными хлопотами.

Уткнувшись в газету, Люсьена изучает гороскоп. Ее жизнь определяют проповеди отца Мариуса, прогнозы погоды и астрологические предсказания. «По крайней мере, когда Люсьена окажется на небе, она там не пропадет», – думает Жанина.

– Ну что, милая Люс? Что там пишут в твоей газете? Умрем мы сегодня или еще подождем?

Люсьена поднимает глаза.

– Смейся! Планеты не врут. Послушай, что про тебя сказано: «Рыбы: неожиданное событие перевернет ваш привычный образ жизни. Настал момент признаться в своих чувствах».

Жанина хохочет.

– Это они про почтальона? Симпатичный паренек, будь я лет на тридцать помоложе, была бы не прочь перевернуть свой образ жизни…

Люсьена поглощена чтением и пропускает шутку мимо ушей. Жанина забирает у нее газету.

– А тебе что посулили? «Скорпион: события прошлого вернутся в вашу жизнь благодаря встрече или письму. Будьте осторожны». Ну и ну! Похоже, почтальону придется попотеть!

Люсьена ворча отнимает газету.

– Хорошие новости от Джулии, – говорит Жанина безо всякого перехода. – Работает над новой книгой. Наша девочка еще себя покажет, помяни мое слово!

– Если она такая же болтушка, как ее бабуля, я не удивлюсь, – бурчит Люсьена, глядя, как за окном падают листья.

Листок абрикосового дерева долго кружится, перед тем как улечься на террасу. Люсьена продолжает серьезным тоном:

– Старики боятся, что зима не наступит. Слишком тепло – плохо для трюфелей. А не будет трюфелей…

Жанина соглашается, скорее по привычке. Когда Люсьена не занята в церкви, она помогает в «Приюте путешественников», скромном гостевом доме у въезда в деревню. Не в сезон туристы здесь редкость.

– Что ж, во всяком случае почтальон никуда не денется! – веселится Жанина.

Она смеется от души. Люсьена – не так охотно. Из кладовки доносится сигнал таймера: стирка закончена. Жанина отодвигает стул, царапая плиточный пол. Медленно выходит из кухни. Люсьена ловко расстилает на столе газету и начинает чистить фасоль.

Жанина достает из стиральной машины ком белья. Несколько пар трусов, сиреневая ночная рубашка, два кухонных полотенца. Она все еще смеется над глупостями Люсьены. Признаться в своих чувствах! Жанина берет корзинку и идет в сад. Там пахнет хвоей, чабрецом и марсельским мылом. На верхушке дерева трещит сорока. Шаг за шагом Жанина поднимается по земляным уступам к бельевой веревке. И вдруг, ни с того ни с сего, у нее подворачивается нога. Жанина теряет равновесие, взмахивает руками. Отяжелевшее тело заваливается набок. Она пытается ухватиться за низкую каменную стенку, за ветки, за что-нибудь. Но этим утром природа бессильна. Жанина падает, ударившись головой о землю. Люсьена находит ее лежащей без сознания посреди выстиранного белья.

2

Три дня. Это все, что у нее есть. Три дня, выпрошенные у редактора с условием оставаться на связи. Джулия заходит на кухню и вздыхает. В доме все на своих местах. Клеенка на деревянном столе, фарфоровые котята, маленький телевизор, кружевные салфетки, купленный у почтальона календарь^[2]. Джулия грустно улыбается. Она скучала по этому дому. «Почему я не приехала раньше?» В ответ – тяжелое молчание.

Несколько дней назад ей передали ключи и записку от отца: «Бабушка упала». В оцепенении она стояла с этим листком в руках перед клеткой с орангутаном в парижском Ботаническом саду. В своем убежище. Именно сюда она приходит, когда не пишется, а в последнее время такое бывает все чаще. Обезьяна разглядывала ее через стекло. В голове у Джулии вдруг прозвучал бабушкин голос: «Открой глаза, моя стрекозка». Несколько часов спустя она прыгнула в поезд.

Джулия ставит на пол чемодан в светлой спальне. Узнает лежащую на лоскутном одеяле подушку с вышивкой, обои в цветочек, на стенах по-прежнему висят ее фотографии, а полки заставлены книгами из серии «Розовая библиотека»^[3]. Ей хотелось бы остановить время. Джулия включает отопление, грызет квадратики забытого в холодильнике шоколада, ненадолго задерживается в гостиной. Ее взгляд скользит по комнате и останавливается на кресле перед телевизором. Она словно видит на подлокотниках следы от бабушкиных рук. Горло сдавило. Она сдерживает слезы. «Только бы не расплакаться. Не сейчас, иначе не остановлюсь». Она берет себя в руки, возвращается в спальню и ложится в постель.

Ее обволакивает приятный запах стирального порошка. Кажется, что бабушка лежит рядом. Джулия так и слышит мерное дыхание, чувствует тепло ее тела. Раньше бабушка каждый вечер клала в постель грелку – и Джулия никогда не мерзла. А сегодня она дрожит от холода и, уже натянув свитер и носки, решает сходить еще за одним одеялом.

В соседней спальне тоже ничего не изменилось. Туалетный столик беленого дерева, войлочные тапочки. Изображения святых, портреты детей. На прикроватной тумбочке – родители Джулии в свадебных нарядах улыбаются фотографу.

В большом платяном шкафу пахнет розой и жасмином. Пальто, меха, платья и вязаные кофточки ждут счастливых времен. Джулия нежно гладит шелковую блузку и думает, как много та повидала на своем веку. Танцевальные вечера, маскарады. Танго, ча-ча-ча и вальсы на три счета. «Эта блузка слышала, как бьется ее сердце», – шепчет Джулия.

Она встает на цыпочки, чтобы достать одеяло. Одеяло падает, и что-то твердое ударяет ее по голове. Джулия чертыхается. На полу валяется выцветшая коробка с именем и телефоном парижского обувщика. Джулия удивляется, увидев на ней свое имя. Наверняка детские фотографии. Снимает крышку. Внутри – толстая тетрадь с фетровой обложкой. Джулия узнает бабушкин почерк. С любопытством открывает дневник и читает первую страницу.

1 апреля 2018.

Моя стрекозка!

Не знаю, когда ты это прочтешь. И не знаю, позволит ли моя несчастная голова довести до конца историю, которую я хочу тебе рассказать. Одно знаю точно: я этого уже не увижу.

Я долго не решалась написать. От застенчивости, стыда и, конечно, от недостатка храбрости. Но пришло время рассказать тебе то, о чем я раньше не осмеливалась говорить. Потому что моя голова прохудилась, воспоминания стираются, а память утекает сквозь пальцы. Потому что – и это самая главная причина – только зная, откуда ты пришел, узнаешь, куда идти.

Я храню свой секрет уже больше семидесяти лет. Если честно, даже не знаю, с чего начать. В моей жизни было столько бурь, потрясений, огорчений, трагедий и смеха! Все это сейчас кажется таким незначительным.

Итак. Я родилась в Сент-Амуре 24 февраля 1929 года под звуки опереточной арии о любви и отваге – и пронесла эту мелодию через всю мою жизнь.

3

Джулия не в состоянии читать дальше и закрывает дневник. От этого признания загорелось лицо, перехватило горло, она задохнулась. Почему бабушка ничего ей не говорила? Ошеломленная Джулия кладет дневник обратно в коробку и садится на кровать.

Я храню свой секрет уже больше семидесяти лет.

Какой секрет? Джулия обводит глазами знакомую обстановку, словно ответ прячется где-то между туалетным столиком и шкафом. Дрожь выводит ее из ступора. Она вновь берет толстый дневник и нежно проводит по нему рукой. Между страницами что-то заложено. Несколько фотографий, вырванный из блокнота листок, конверт, рецепт и даже список покупок. На то, чтобы все это прочитать, уйдет много часов. И что такого нового она узнает?

Смущенная – словно в неподходящий момент подглядывала в замочную скважину – Джулия натягивает рукава свитера на кисти рук и усаживается на замерзшие ступни. Дневник не дает ей покоя. Положить его на место как ни в чем не бывало? Но на коробке написано ее имя. Джулия медленно перечитывает первую страницу. Впитывает каждое слово, растроганная знакомым до боли почерком. Она будто слышит бабушкин голос.

Глаза наполняются слезами, живот сжимается. С горечью, тревогой и чувством вины она пытается вспомнить, на что могла не обратить внимания. Вдруг бабушка скрыла от нее самое главное?

Джулия подходит к комоду с фотографиями. На одной из них – пятнадцатилетняя Жанина с ослепительной улыбкой. Джулия проводит пальцем по ее лицу. Конечно же она знает о бабушке все! Ее страхи, радости, слабости, ее жизнелюбие, разбитые мечты. Знает каждую морщинку на лице, как каждый браслет на своих запястьях. Джулия могла бы слово в слово рассказать все бабушкины истории, слышанные по сто раз. Имена, приключения и даже секреты! Те маленькие тайны, которыми делятся только в женском кругу и которые делают мужчин такими уязвимыми. Жанина часто ей что-то рассказывала, вспоминала прошлое, глядя на деревья в саду. Казалось, будто бабушка видела, как там играет ее сын, слышала, как муж рубит дрова и как одним июльским вечером скорая увозит его тело.

Джулия еле сдерживает рыдания. Знаем ли мы тех, кого любим? Сидя в этой комнате, она вдруг начинает сомневаться во всем. Немного поколебавшись, не в силах противостоять искушению, она лихорадочно переворачивает страницу.

Я появилась на свет в 1929 году в Провансе в узком домике, зажатом между прачечной^[4] и церковью. Моя мать Генриетта была скромной и набожной женщиной. Мой отец Жозеф – гордым и честолюбивым корсиканцем. На главной площади Сент-Амура он держал скобяную лавку – похожий на кунсткамеру лабиринт, в который мне позволялось входить, держа руки за спиной. Чтобы скоротать время, я гуляла вдоль полок, вполголоса называя по именам все эти чудные вещицы. Кофейник. Дуршлаг. Масляная лампа. Кастрюля. Бриолин. Терка для сыра. Там были даже деревянные санки, каждую зиму вселявшие в меня напрасную надежду. Как я мечтала увидеть покрытые снегом кустарники!

Отец любил свое дело, и в его лавку приходили даже издалека. С клиентками он был галантен, к их детям – внимателен. С его лица не сходила улыбка, даже когда неуклюжие малыши опрокидывали коробки с шурупами и переворачивали все вверх дном на полках. «Хорошего дня, мадам!» – и его губы слегка касаются руки покупательницы. «Милая шляпка!» – и конфетка опускается в карман ребенка.

Поглаживая усы, он окидывал взглядом магазин, как любуется своей империей маршал, объезжая ее с инспекцией. «Каждая вещь на своем месте, каждое место – для определенной вещи», – бормотал он, выравнивая по линейке коробочки с гуталином. Под Рождество он проводил инвентаризацию, склонив лысеющую голову над гроссбухом и цокая языком. А я сидела в углу, затаив дыхание, и молилась, чтобы ему не попалась сломанная кукла, или облезлый оловянный солдатик, или плюшевый мишка с разошедшимся на животе швом. Зря старалась! Каждый год отец клал под елку непроданные испорченные игрушки, из-за них моя комната была похожа на средневековый Двор чудес^[5].

Отец ругал меня: «Было бы на что жаловаться! Деревенские дети и апельсину радуются!»

Я скрепя сердце молчу. Апельсин гораздо лучше одноглазого медведя.

4

Джулия ставит машину возле белого здания и делает глубокий вдох. В каком состоянии бабушка? Положив руки на руль, Джулия собирается с силами. Она думает об отце. Сейчас он, должно быть, спит. Впервые она злится, что отец устроил свою жизнь по ту сторону океана. Дочери его отчаянно не хватает.

Джулия входит в залитый солнцем холл. В углу вещает телевизор. Миниатюрная старушка сидит в кресле и вяжет, на коленях у нее кошка. Рядом маленькая компания играет в карты. У всех на головах шерстяные шапочки. Толстые и пестрые. А на улице довольно тепло. Через приоткрытое окно врывается легкий ветерок. В саду копаются две рыжие курицы. Что это за место? Джулия встречается глазами с вязальщицей, та ей подмигивает, и Джулия невольно улыбается. Появляются два старика:

– Пьеро! Неужели это ты!

– Фернан? Ну и ну! Что ты здесь делаешь?

В объятия толстяка со слезами на глазах падает худой верзила в вельветовых штанах, протертых на коленях, и с пучком седых волос на недобритой щеке.

– Сколько лет прошло? Шестьдесят, не меньше?

– Не верится! Как вчера это было!

Толстяк, приложив руку к уху, просит повторить. Открываются двери лифта. Выходит пожилая женщина в поношенном пальто и длинной юбке. У нее все серое – от туфель до цвета лица. Джулия застыла, лицо кажется ей знакомым.

– Люсьена?

Бабушкина подруга детства не сильно изменилась. Строгий пучок, компрессионные чулки, затхлый запах нафталина. Люсьена не здоровается, качает головой, глядя на стариков:

– Как же грустно видеть здесь Жанину… Я прихожу сюда каждое утро. И каждое утро один и тот же цирк!

Джулия обнимает ее. Люсьена добавляет, будто о самой себе:

– Да, старость – не радость! Как это все печально…

Старики никак не могут прийти в себя. Низенький при каждой фразе хлопает себя по ляжке в совершенном восторге от встречи со старым другом.

– Как поживаешь? – спрашивает Джулия. – Я приехала вчера и…

Люсьена перебивает:

– Это я ее нашла. В саду, возле бельевой веревки. Как же так…

Она в расстройстве смотрит вдаль. Джулия не успевает ответить, как Люсьена восклицает:

– А вот и командирша! Убегаю. Если останусь – свихнусь.

Подходит медсестра лет пятидесяти, полная и жизнерадостная. Глаза так и сверкают. Джулия оборачивается – Люсьены уже и след простыл.

– А вы – внучка Жанины!

Джулия краснеет от удивления.

– Меня зовут Элиана. Вам разве не говорили, что вы на нее похожи? Идемте, я вас провожу.

Джулия идет за ней в лифт.

– У вас тут весело.

– Это точно. В первый раз все удивляются. Дом престарелых ничем не хуже клуба, вы уж мне поверьте. Надо только получше присмотреться. У нас есть такие кадры! Те двое, Пьеро и Фернан, вместе воевали, когда им было по восемнадцать, и случайно встретились здесь.

– Невероятно!

– Да, потрясающая история! И они ее проживают не меньше трех раз в неделю. У слабой памяти есть свои преимущества… Пришлось запретить им пить вино в обед – они требовали шампанского, чтобы отпраздновать встречу. А еще есть Марсель, который запевает «Марсельезу» всякий раз, как из бутылки вылетает пробка…

Джулия удивлена. Она не ожидала такого веселого приема. Элиана указывает на большую деревянную дверь:

– Вон та, в конце. Разберетесь?

Джулия кивает. Слова застревают у нее в горле. Она не успевает постучать, дверь открывается, за ней появляется смущенное лицо медсестры.

– Здравствуйте, мадемуазель. Если вы пришли к Жанине, то сейчас неудачное время. Простите, я позову кого-нибудь помочь.

5

Взволнованная, Джулия входит в комнату. Это не крошечная больничная палата, а хорошо обставленные апартаменты. Вот ведь, отец хоть и далеко, а обеспечил для Жанины самый лучший уход.

Посреди гостиной маленькая фигурка в кресле-каталке.

– Бабушка…

Жанина сидит лицом к полукруглому окну. Спина сгорблена, седые завитые волосы поредели. На ней блузка в цветочек, из слишком блестящей ткани.

– Бабушка, это я.

Жанина поворачивается и замирает. Испуганно разглядывает гостью. Джулия нежно кладет свою руку на бабушкину. Ее лицо озаряется.

– Лили! Вот и ты!

Джулия прячется в ее объятьях. Бабушка приятно пахнет, у нее мягкая кожа. Джулию накрывает волна счастья и меланхолии. Она пододвигает стул и садится рядом с Жаниной. На столе белая скатерть, букет тюльпанов и еще теплый пирожок на тарелке в цветочек. Но ничто не может скрасить картину острого одиночества.

– Да это прямо дворец! – с наигранной веселостью восклицает Джулия.

– Да! Твой отец хорошо обо мне позаботился!

Джулия с трудом сглатывает слюну. Жанина подносит морщинистую руку к опухшему лицу.

– Видишь, какая я теперь некрасивая. И как это меня угораздило!

Внезапно она уходит в себя. Вернувшаяся медсестра спрашивает нарочито громким голосом:

– Ну что, Жанина, вы рады видеть внучку? Вы хоть немного поели?

– Оставьте меня в покое! Я хочу домой!

Джулии не по себе. Медсестра разрезает пирожок.

– Я пожалуюсь директору! Немедленно позовите его! – кричит Жанина.

Ее бьет дрожь. Джулия берет бабушку за руку, пытаясь успокоить. В гостиную быстрым шагом входит мужчина. Огромные зеленые глаза, бритая голова, кожаная куртка, под мышкой – шлем.

– Феликс! Слава богу, вы пришли! Скажите этой потаскушке, чтобы она убиралась отсюда!

– Надо же, Жанина, вы успели по мне соскучиться?

Феликс улыбается и делает медсестре знак, чтобы она ушла. Джулия в недоумении наблюдает за этой сценой. Кто такой этот Феликс?

Моя стрекозка!

Когда врач сказал, что у меня не все в порядке с мозгами, я рассмеялась ему в лицо. Хотелось верить, что это лишь временная усталость, сказывается приближение зимы или простая рассеянность. Но несколько недель спустя мне пришлось признать очевидное: голова отказывает, а мои воспоминания вот-вот скроются в голубой дали.

Я уже давно хотела рассказать тебе о своей жизни и о значимых для меня людях. Но всегда находились другие дела: то к врачу надо сходить, то белье постирать, то пирог испечь. А если честно, моя дорогая, я просто боялась. Окунувшись в воспоминания, можно ведь и утонуть.

И вот однажды я шла к врачу и встретила Симону – соседку, с которой мы иногда играли в бридж на стариковских посиделках. Мы с ней виделись пять месяцев назад, и она была в прекрасной форме, с нетерпением ждала свадьбы внука. Я подошла поздороваться и спросила, как поживают молодые. Бедняжка долго смотрела на меня и не могла понять, о ком я говорю. У Симоны поехала крыша! И тут я перепугалась. Милая Лили, что же у меня останется, если ты тоже исчезнешь, – если я забуду твое имя, твой голос, твое лицо? От этой мысли у меня защипало в носу. А я-то собиралась дать болезни карт-бланш и сидеть сложа руки. После врача я поскорей пошла в канцелярский магазин и купила эту тетрадь – самую толстую, какая была. И поклялась не оставлять ни одной пустой страницы и держать оборону, сколько смогу.

Правильно ли рассказывать обо всем вот так, чтобы ты прочла это потом без меня? Мне хотелось бы видеть тебя, держать за руку, отвечать на вопросы, успокоить, когда ты будешь гневно хмурить брови. Но время играет против меня, так что самый верный и уж точно самый нестрашный способ – доверить свою историю дневнику.

Начав писать и открыв ящик Пандоры, я настроила свою старую башку на последний бой. Мои нейроны стараются изо всех сил, в шкафу не должно остаться ни одного скелета. Весенняя генеральная уборка! Чтобы не терять нить, я взяла за правило гулять с блокнотом и карандашом, который точила так часто, что он стал совсем крошечным. Я делаю заметки и составляю самые разные списки. На обороте конвертов, на бумажках для заметок, а вчера так даже на рекламном буклете, пока сидела в очереди к ревматологу. Я их вкладываю между страницами, чтобы ничего не забыть, надеюсь, они не помешают тебе читать.

Вчера ты мне позвонила, и от твоего голоса на сердце стало тепло. Когда я слышу в трубке твой голосок, у меня в груди словно взлетает стая птиц. Милая Лили, когда я тебя слышу, каждый раз наступает весна. Я с упоением слушаю о твоей жизни в Париже и безгранично горжусь тобой. Хотелось бы выразить все это лучше, с большим пафосом, но у меня нет твоего дара слова. Ты ведь простишь, что я скрывала от тебя и этот дневник, и причины, из-за которых он появился…

Звонят в дверь, надо идти открывать. Наверняка это Люсьена пришла из церкви.

Целую тебя, моя сладкая.

Бабушка

6

– Привет, я Феликс, помощник Жанины, – говорит он, снимая куртку.

«А он молодой, – думает Джулия, пробормотав свое имя. – Притом очень милый. И работает помощником?»

– Ах вот ты какая, Жанина много о тебе рассказывала!

Он наклоняется к Жанине:

– Я заезжал на рынок! Мадам Абелло отложила для вас камамбер с трюфелем – уверен, вам понравится, – говорит он, открывая рюкзак. – А это колбаса с оливками от старика Флавио.

Он поворачивается к Джулии и шепчет:

– Старик Флавио к ней неравнодушен!

Его веселье заражает. Феликс продолжает болтать, вынимая из рюкзака свежий багет и ту самую колбасу. Рассказывает о погоде, кого встретил на улице, о кошке мадемуазель Мели и о мимозе у дома Мирей. Эти двое отлично ладят. Жанина смеется, радуясь новостям. Она сжимает руку внучки, словно боится, что та улетит. «Что-то изменилось в бабушке, – думает Джулия, – лицо излучает почти детскую нежность. И взгляд другой. Более отрешенный и менее серьезный».

Феликс, раздвигая по дороге кресла, идет в другой конец гостиной, к старому патефону. Джулия широко открывает глаза. Он-то как здесь очутился?

Вдруг вспомнилось детство: маленькая гостиная, она танцует, стоя на бабушкиных ногах, на шее – боа. Жанина умела играть на пианино и иногда могла что-нибудь спеть, но танцы… Ах, танцы! От горшка два вершка, Джулия была ее лучшим кавалером. Они кружились под песни Трене, Жозефины Бейкер, Мистингет и, конечно, Фреэль^[6]. От этого воспоминания у Джулии начинает щемить сердце.

Она оглядывается и замечает знакомые вещи: кружевную салфетку на подголовнике кресла, несколько фотографий, коллекцию ложечек. Феликс поднимает крышку красного дерева, старательно крутит рукоятку. Берет пластинку, потом другую, кладет на диск и подносит к краю иглу. Слышится приятный треск. Феликс делает изящный поклон перед сидящей в кресле Жаниной и поворачивается к Джулии:

– Вы позволите?

Подыгрывая ему, Джулия позволяет – и бабушка в восторге высвобождается из кресла с помощью своего кавалера.

Высокий голос эхом разносится по гостиной, они начинают танцевать. Бабушкина рука – в руке Феликса, другая – на его плече. Джулия узнает это положение головы. Движения Жанины правильны, точны. Подняв подбородок, Феликс уверенно ведет свою даму. Пара медленно вальсирует в солнечных лучах.

Говорите мне о любви, повторяйте нежные речи…^[7]

Жанина закрывает глаза. Она кружится, улыбается и изящно тянет носки тапочек. Молодая, легкая, витающая в воспоминаниях. Джулия всю жизнь могла бы смотреть, как танцует эта пара. Но игла патефона неумолимо движется к центру. Звучат последние ноты нежно плачущего пианино.

Феликс провожает старушку до кровати.

– Жанина, за вами не успеть! Неудивительно, что в вашей бальной книжке расписаны все танцы!

Жанина мягко отталкивает его. Только теперь Джулия наконец увидела медицинское оборудование. Кровать с ограждением и подъемным механизмом, тревожные кнопки. Сердце сжалось. Феликс закрывает ставни, комната погружается в мягкий полумрак. И вдруг Жанина беспокойно спрашивает:

– Феликс, когда я смогу вернуться домой?

– Как только я вам надоем.

И он бесшумно уходит.

Список того, что надо не забыть (для меня самой)

Меня зовут Жанина Полетта Паоли.

Я живу в Сент-Амуре в доме 20 по Сосновой аллее.

Мне восемьдесят девять лет.

Моего сына зовут Ив. Он живет в Лос-Анджелесе и работает в кино. Он родился 24 января. Мою внучку зовут Джулия, она живет в Париже, родилась 10 июля (дальше список телефонных номеров).

Подругу, которая меня навещает, зовут Люсьена. Она любит абрикосовый пирог, у нее день рождения 18 ноября. Надо будет подарить ей какой-нибудь сантон^[8] – она их собирает.

Я люблю: песни Азнавура, танцы под аккордеон, расследования журнала «Пари-матч», программы Наги^[9], телеигру «Интервилль»^[10], печенье с инжиром «Фиголю» и все романы Агаты Кристи.

Я не люблю грейпфрут с сахаром, фильмы ужасов и спагетти.

По утрам я пью сладкий кофе с цикорием «Рикоре» и ем два хлебца «Кракотт» с маслом.

Мясника зовут Серж, булочницу – Фанетта. Багеты я люблю румяные, а ветчину – тонко нарезанную. В первый четверг месяца я хожу в парикмахерскую к Мари-Белль. Не люблю холодную воду и когда лак попадает в глаза.

Почтальона зовут Ноэль. Чтобы быть в курсе новостей, дать ему денежку.

ПИН-код моей банковской карты – 2430.

Деньги я держу на кухне в третьем ящике сверху.

Мне не нужны: новый набор кастрюль, кондиционер и новые окна.

7

– Ты куришь? – спрашивает Феликс.

Джулия отрицательно мотает головой, но с удовольствием с ним за компанию выходит на террасу. Он прикуривает, а она не отрывает глаз от его лица с тонкими чертами. Феликс выпускает несколько колечек дыма.

– Надеюсь, ты не собираешься в меня влюбляться? Мое сердце принадлежит Жанине – это ты и сама поняла.

Она прыскает от смеха.

– С ума сойти! У тебя мимика точь-в-точь как у бабушки!

– Похоже на то.

Вдали виднеется деревня с церковью и оранжевыми крышами. Феликс и Джулия молча наслаждаются солнцем. Вдруг кто-то стучит в дверь. Феликс извиняется и вскоре возвращается с миниатюрной вязальщицей, за которой вышагивает кошка. Джулия вспоминает, что видела их в холле.

– Знакомься, это Мадлена и Пушинка.

Джулия про себя улыбается, услышав, как зовут толстенькую кису. Старушка уставилась на девушку своими черными глазами.

– Я здесь только на лето, – небрежно бросает она и начинает копаться в пластиковом пакете. – Я медсестра.

Она достает из пакета вязаную шапку и натягивает ее на голову Джулии.

– Голубая! Как ваши глаза! Она принесет вам удачу.

Озадаченная Джулия наблюдает, как Мадлена принимается вязать, а кошка укладывается у нее на коленях.

– Мадлена здесь с прошлого года. Она очень любит твою бабушку, – объясняет Феликс.

Мадлена кивает. Ее пальцы перебирают спицы с невероятной скоростью. Только их легкий стук нарушает сельскую тишину.

– Да уж… старость не красит, – заявляет вязальщица. – Интересно, какой я буду в ее возрасте?

Джулия удивленно смотрит на Феликса.

– Пока молодые, надо ловить момент, – добавляет старушка.

– А сколько вам лет? – спрашивает Джулия.

– Двадцать пять! Со вчерашнего дня! Мне нравится работать с Феликсом.

Джулия не может сдержать смех. Тихое помешательство Мадлены так очаровательно, что Джулия гонит прочь мрачные мысли и опасения. Она поворачивается к Феликсу, которому, похоже, так же весело, как ей.

– А ты давно здесь работаешь?

– Нет. И попал сюда почти случайно. Я из Коломбье – с другой стороны Вердонского ущелья. Моя деревушка еще меньше, чем Сент-Амур, и там непросто любить парней…

Он украдкой смотрит на Джулию.

– Я уехал оттуда, когда мне исполнилось восемнадцать. Не хотел смущать отца. Он думает, я бухгалтер! Тоже мне занятие… Мне больше по душе танцы и сцена.

Его глаза загораются, он улыбается и смотрит вдаль.

– Об этом доме мне рассказала знакомая медсестра. Им нужны были люди. Я встретил Жанину и больше с ней не расставался. С директором мы договорились: за ней присматриваю только я. Иногда меня подменяет медсестра, но, как видишь, любимчик здесь я!

Феликс берет еще одну сигарету.

– Ты здесь выросла?

– Да и нет. Я выросла в Париже. Но все каникулы проводила у бабушки.

Она вспоминает их с Жаниной прошлое, бабушкин смех, ее ласку и поддержку, которые были для нее настоящей опорой.

– Сейчас живу в Париже.

– Чем занимаешься?

Джулия разглядывает стол – нет ли чего съестного.

– Пишу.

В последнее время только мягкий бисквит и хрустящий шоколад спасают от странного расплывчатого недомогания. Недавно у нее появилась беспричинная тревога – раздражающий фоновый шум, с которым, похоже, справляется только сладкое.

– Серьезно? Расскажи! Автографы, слава, мужчины у ног?

– Если бы! – вздыхает она, возведя глаза к небу. – С мужчинами у меня как раз не клеится…

– Могу познакомить с братом! – радостно восклицает Мадлена.

– Простите?

– Отличная мысль! – одобрительно замечает Феликс. – Джулия наверняка хочет завести новые знакомства!

– Он красивый мужчина. В следующем месяце возвращается из отпуска. Если у вас есть фотография, могу ему отправить. Не уходите, я схожу за адресом.

Не дав Джулии опомниться, Мадлена исчезает, бросив Пушинку и клубки шерсти.

– Видишь, чего только не бывает! – смеется Феликс. – Любовь найдется там, где ее меньше всего ждешь!

Кошка с грохотом спрыгивает со стула и без особого изящества потягивается.

– Ты здесь надолго? – спрашивает Феликс.

– Пока бабушка не вернется домой.

Он молчит. Джулия опускает глаза. Два муравья снуют возле крошки. В горле пересохло. Отец по телефону ничего толком не объяснил. Наверное, пытался уберечь от плохих новостей.

– А она ведь не вернется? – спрашивает Джулия упавшим голосом.

Феликс молчит.

– Скорее всего, нет.

Издалека доносится сирена скорой помощи.

– Ты пришла в удачный день. Она тебя узнала. Но бывают дни…

Джулию захлестывает чувство вины. Она думает об упущенном времени, о бабушкиной памяти, которая постепенно угасает. Ей хочется кричать. Конечно же она собиралась приехать раньше! Конечно же она понимала, что недели, месяцы и обещания улетают в бездну! Чувствовала, что это неправильно. Временами Джулия готова была бросить все дела, стоило ей увидеть букет мимозы или старушку со смеющимися глазами, и клялась себе завтра же купить билет на поезд. Но на следующий день неизменно находились отговорки. Сейчас все они кажутся совершенно нелепыми.

Феликс возвращается в гостиную. Изящными пальцами меняет иголку на патефоне.

– Танго?

Не дожидаясь ответа, ставит пластинку и направляется к спальне.

8

Люсьена в ризнице нагревает утюг.

В церкви холодно. Продрогнув, Люсьена включает отопление и начинает готовиться к мессе. В пустом нефе слышится эхо ее неровных шагов. Несколько свечей тускло освещают цветы, Люсьена только что сменила воду в вазах.

Подойдя к алтарю, она машинально открывает на нужной странице Евангелие и готовит богослужебные книги. Люсьена усердная ризничая, но сегодня выполняет свои обязанности без души. У нее ноет бедро, а это не сулит ничего хорошего. Люсьена верит поговоркам, гаданию по птицам и предчувствиям. И почему-то возвращение Джулии тоже предвещает ей мало хорошего.

Люсьена кладет на блюдо несколько гостий^[11] – не больше полудюжины. К отцу Мариусу мало кто ходит, особенно в будни вечером. Убедившись, что в церкви никого нет, она кладет одну гостию в рот. Тающий на языке хлебец придает ей сил. Пока она наливает вино в кувшинчик для причастия, ее пронзает неприятная мысль. Не раздумывая Люсьена подносит вино к губам и делает большой глоток. Иисус с креста пристально смотрит, как она вытирает губы. Большим бедам – крутые меры.

Люсьена хватает корпорал^[12] и идет в ризницу. Ловким движением расстилает плат на гладильном столе и начинает утюжить. Обычно глажка ее успокаивает, но не сейчас. Горячий утюг рывками движется по накрахмаленной ткани. А если Жанина совсем свихнется? Кто знает, как на нее подействовало падение. Если она окончательно спятит, то, возможно, начнет болтать обо всем подряд. У Люсьены сводит живот. Она качает головой, пытаясь успокоиться. Нет-нет, все в прошлом.

Пар понемногу заполняет комнатку. Одна складка никак не поддается. Люсьена выставляет температуру побольше и сильнее давит на ткань. Внезапная боль в бедре заставляет ее забыть об утюге. Она кладет руки на больное место, закрывает глаза и молится про себя. Господи Иисусе, облегчи мою боль. Святая Мария, Матерь Божия, защити нашу память. И прости нам грехи наши, как и мы прощаем…

Когда Люсьена открывает глаза, от литургического плата поднимается темный дым. Раскаленный утюг прожег ткань, предназначенную для тела Христова. Люсьена в ужасе вскрикивает и едва не падает в обморок от страшного предзнаменования.

9

Джулия кладет дневник на стол. В светло-зеленой кухне ужасно тихо. Она обводит взглядом комнату и замечает напоминалки, которые бабушка наклеила повсюду – начиная от банки с мукой и заканчивая газовой плитой. На каждом шкафчике написано, что в нем лежит: тарелки, кастрюли, консервы, фильтры для кофе… На столе – стопки бумажек со списками, заметками, рецептами, телефонными номерами, словами песен и отдельными словами. В этот момент Джулия понимает, какую серьезную битву вела Жанина в последние месяцы. На обороте конверта бабушка набросала семейное древо, кое-где поставив вопросительные знаки. В рекламную брошюру ближайшего супермаркета вложила несколько напоминалок, похожих на ту, что Джулия нашла в дневнике. Тебя зовут Жанина Полетта Паоли, ты родилась 24 февраля 1929 года…

Джулия представляет, какое отчаяние должна была испытывать бабушка, теряя память, и думает: «А что бы сделала я, если бы мне сказали, что завтра я все забуду? Какие послания отправила бы себе? Что мне хотелось бы помнить? Имена друзей, название любимого кафе, а может, фамилию букиниста? Имена любимых авторов? Или нет – благодаря амнезии я смогу открыть их для себя заново». На самом деле ей дороги лишь воспоминания о времени, проведенном здесь, вместе с бабушкой. Вот что она написала бы в своем дневнике: улыбка Жанины на перроне вокзала, ее теплые руки, ее жизнерадостность, наша игра в лошадки, смородиновое мороженое, прогулки на мельницу, дни, проведенные на пляже, и вечера – на террасе, ароматы лета.

Она вздыхает, берет чашку с ложкой и кладет в раковину. За окном на фоне безоблачного неба высится гора. «В сущности, – думает Джулия, – когда все забыто, остается меньше сомнений, меньше тревог». Ей хотелось бы начать жизнь с чистого листа, найти в себе смелость попробовать, рискнуть. Любить. Снова. В памяти всплывает образ Тома. Вот кого ей первым делом хотелось бы забыть. Его имя, глаза, запах – все это она бы стерла, как ластиком, чтобы освободить место для других. Он бросил ее, ничего не сказав. Даже не закурил – просто сказал, что уезжает на выходные. И не вернулся. Точнее, вернулся через восемь месяцев с высокой брюнеткой под ручку, невозмутимо улыбаясь. Когда Тома понадобилось забрать свои вещи и они встретились за кофе в бистро, Джулия не могла вымолвить ни слова. Она слушала его извинения, и сердце рвалось на куски. Даже сейчас, когда она проходит мимо этого кафе, ей кажется, что официант сметает последние лоскутья. Тома сказал, мол, ему жаль и дело не в ней, а в нем – а может, наоборот, – но она же все понимает, не так ли… Но если честно, она так ничего и не поняла. Он забрал все свои вещи: одежду, пластинки, гитару. Оставил только рану в груди, только тронешь – снова начинает жечь. Бабушка как-то сказала, что он был мерзкий, словно вошь. Это была неправда, но тогда Джулия улыбнулась.

Мой отец любил праздники, музыку и танцы. Каждый год он устраивал рождественскую елку для семейств Сент-Амура. Среди жителей нашей деревни были музыканты, и отец собрал из них ансамбль. 1936 год, самый разгар экономического кризиса, но, когда играли наши «Хэппи Бойз», ветерок оптимизма обвевал всех от мала до велика. Мне нравилось общее веселье. Так и вижу: мама скромно улыбается под своей шляпкой колокольчиком, когда отец приглашает ее танцевать.

Перед раздачей подарков дети устраивали концерт. Мы часами репетировали свои номера под чутким руководством отца. Я чувствовала, что должна выступить лучше всех. В том году отец велел мне выучить стихотворение «Негритяночка», длинное и очень сложное. Я до сих пор могу его прочесть наизусть! Моя память рушится, а стихотворение я могу рассказать без запинки. Надолго ли это? Иногда я задаюсь вопросом, на каких воспоминаниях моя память совсем угаснет? Проведу ли я свои последние часы, декламируя стихи, которые будут эхом отдаваться в моем пустом мозгу?

Дети выстроились в ряд за кулисами. Волосы расчесаны на косой пробор, белые гольфы натянуты до колен. Все с волнением смотрят на отца. Жозеф напоминает, кто за кем идет. Только не ошибитесь! Словно на кону его жизнь. Я ускользнула, чтобы пройтись по залу.

Вышагиваю словно королева: волосы завиты плойкой, лакированные туфельки, коричневое бархатное платье. За все семь лет своей жизни я еще не встречала такой красавицы.

Прохожу мимо подвыпивших мужчин. У одного из них на коленях сидит женщина, он приобнимает ее за бедра. Глядя куда-то вдаль, она подносит к губам мундштук. На ней платье с декольте, глаза густо подведены, на губах красная помада. Деревенские парни чокаются, отпуская шутки.

К женщине подходит маленькая худенькая девочка лет трех и тянет ее за юбку. Мать не обращает внимания, но малышка не сдается. Один из мужчин ее прогоняет, злобно насмехаясь: «Иди поиграй в другом месте! Было бы хоть на что посмотреть!» Приятели хохочут, один из них кричит ее матери: «Не вздумай подкинуть нам еще одного! Да, ребята?» Новый взрыв хохота.

Один из этой компании гасит сигарету и берет женщину за руку. Она бросает взгляд на девочку и уходит со своим спутником. Им свистят вслед, на что парень отвечает непристойными жестами. Малышка остается одна и тихо плачет, опустив голову. Я подхожу к ней, беру за руку, и мы вместе пробираемся сквозь толпу. За кулисами суматоха. Увидев меня, отец сердито спрашивает, где я пропадаю, он уже обыскался…

Когда он поднимается на сцену и объявляет мой номер, зал затихает. Я вытираю влажные ладони о платье. Ноги немного дрожат. Боюсь пошевелиться, чтобы не помять темный бархат. Меня бросает в дрожь от мысли, что я могу разочаровать отца.

Выхожу на сцену под аплодисменты. В первом ряду мама ломает руки от волнения. Я бросаю взгляд за кулисы: отец раздражен, надо начинать, чего я жду, в конце концов? Рядом с ним я замечаю ту самую девочку в рваной кофточке. Растрепанные волосы падают ей на лицо. У нее грязный рот, мокрые от слез щеки. Я знаком приглашаю ее на сцену. Она бежит ко мне, хватает за палец и прячется в складках моего платья.

Я внятно объявляю:

– «Негритяночка», автор – Жан Рамо.

Я сглатываю слюну. Отец в ужасе от этой девчонки и делает мне знаки, но я не обращаю на него внимания и уверенно продолжаю высоким детским голосом:

Я сопровождаю чтение уверенными жестами. Интонация верная, публика внимает. Мое сердце стучит как бешеное. За моей спиной дрожит малышка.

Я медленно поворачиваюсь к девочке. Она цепляется грязной ладошкой за мой палец.

Она слушает меня с широко раскрытыми глазами. Ей не больше трех лет, но ритм стихов нашел путь к ее сердцу. А мое сердце уходит в пятки. Я взглянула на зрителей – они смотрят мне в рот. Я уже не понимаю, зачем я здесь. Впадаю в панику, лоб покрывается испариной. Боюсь, что кудри разовьются. В зале мама задержала дыхание. Девочка посильнее сжала мой палец. Я не могу оторвать взгляд от ее дырявых ботинок. Из-за кулис отец подает мне знаки. Наши взгляды встречаются, и он шепотом подсказывает следующую строчку.

У меня перехватило горло. Глаза, ослепленные светом маленькой сцены, наполнились слезами.

Наступает тишина. За кулисами отец с довольным видом кивает головой. Весь зал аплодирует! Мужчины встают, женщины комкают носовые платки и утирают слезы. Под крики «Браво!» я делаю лучший из своих реверансов. И предлагаю девочке сделать то же самое. Она испуганно улыбается и неуклюже приседает. Я шепчу ей на ухо: «Видишь, Люсьена, как все эти люди тебя приветствуют?»

10

На рыночной площади еще никого нет. Запахнув поплотнее куртку, Джулия выбирает столик на солнце и заказывает кофе. Из соседнего переулка доносится аромат свежеиспеченных круассанов.

Она улыбается, вспоминая вчерашний день, проведенный с Жаниной и Феликсом. «Странные какие постояльцы в этом доме престарелых», – думает она, поглаживая шапочку, которую ей подарила Мадлена. Шерсть мягкая, ряды ровные. Сразу видно, что вязальщица свое дело знает. Убирая шапочку в сумку, Джулия замечает нечто необычное. В шапочке лежит крошечный листок бумаги, полоска в несколько сантиметров. Джулия расправляет бумажку и читает написанное тонким наклонным почерком: Единственное, о чем никогда не пожалеешь, – это наши ошибки и заблуждения.

Она улыбается удивительной находке. Надо же, похожая на мышку пожилая вязальщица оказалась на редкость поэтичной и жизнелюбивой натурой. Джулия закрывает глаза и, продолжая размышлять о прочитанной фразе, наслаждается солнцем. Так и заснуть недолго. Вибрирующий телефон выводит ее из полудремы. Это редактор, интересуется, как успехи, и напоминает, что пора сдавать работу.

Джулия вздыхает, выпрямляется и открывает ноутбук. Кладет пальцы на клавиатуру и заставляет себя начать. Ничего не выходит. Она пишет фразу и тут же стирает. Слова звучат фальшиво. Не удается извлечь ни одного абзаца из чертовых записей в блокноте. Все нутро отказывается работать над этой книгой. Она злится на себя. Черт подери! Не в первый же раз пишет биографию! В прошлом году она меньше чем за два месяца закончила книгу, чьим автором значится кумир всех детей в возрасте до двенадцати лет. На прошлой неделе она на два дня раньше срока сдала четырехстраничное эссе об английской принцессе. И вот теперь тридцатитрехлетняя Джулия, обычно одержимая дедлайном не меньше, чем шоколадом с орехами, не может выбросить из головы бабушкин дневник. Он так и манит, хотя Джулия пытается о нем не думать.

Она вновь погружается в жизнь своего героя-певца, в его детство и откровения. Из этого можно сделать увлекательную книгу. Но все напрасно, ничего не получается. Ее ум где-то бродит, схватить бы его за шкирку, как непоседливого ребенка, и силой усадить за работу. А если она вообще разучилась писать?

Отогнав эту мысль, она достает дневник. Он в фетровой обложке, толстый и тяжелый. Вложенные фотографии торчат между страниц. Джулия бережно листает. Без сомнения, этот дневник – самое ценное, что у нее есть.

Деревня вокруг площади понемногу просыпается. Мясник, зевая, раскрывает навес и приветствует бакалейщика, тот здоровается в ответ. Денек будет теплый. Джулия разрешает себе прочитать один абзац. Только один, всего несколько строчек, и сразу за работу. Она жадно открывает дневник. Из него выпадает ее билет на поезд. Она уезжает завтра. Джулия подумала, как мало у нее времени, чтобы побыть с бабушкой, вздохнула и закрыла ноутбук. Ей просто необходимо найти дорожку к воспоминаниям Жанины. От чтения дневника Джулии становится не по себе. Пусть ей предстоит узнать тайны прошлого, но хотелось бы услышать их из уст самой бабушки. Хотя, если верить Феликсу, надежды что-то вытащить из нее очень мало. Падение и шок от переезда погрузили разум Жанины в густой туман, и кто знает, рассеется ли он когда-нибудь.

Джулия глубоко вздыхает и бросает на стол горстку монет. Нельзя терять ни минуты.

Список фраз, которые мне постоянно говорил отец

В школе жизни каникул не бывает.

Хватит плакать, ты не гипсовая рожица на фонтане!

Перед тем как что-то сказать, помолчи.

Неразумный ребенок – горе для отца.

Если бы от бороды прибавлялось ума, все козлы были бы профессорами.

Держи спину ровно!

Пользуйся расческой, пока есть волосы.

Поставь пластинку – потанцуем.

11

Колокол пробил восемь раз. Несколько пожилых прихожанок идут по мощеным улочкам на утреннюю службу. Под огромным платаном, протягивающим голые ветви к небу, три старика, опираясь на трости, обмениваются новостями. Черные шляпы с широкими полями надвинуты на лоб, так что глаз не видно. Джулия идет к прилавкам. Нужно купить продукты, она собирается к Жанине и Феликсу на обед.

Торговля пошла. Покупатель шутит с улыбчивым дедом, в котором Джулия узнает старика Флавио, торгующего своими сокровищами. Во время каникул бабушка часто посылала ее на рынок. Джулия до сих пор помнит сетчатую сумку и маленький кошелек, который та ей вручала, отправляя за хлебом. Жанина всегда говорила: «Купи и себе чего-нибудь».

Старик Флавио выкладывает колбасы на клетчатую скатерть. С оливками, трюфелем, прованскими травами, острым перцем… От одних названий слюнки текут. На прилавке напротив молодая пара выгружает разноцветные ящики с цитрусовыми и сладким перцем.

На площадь въезжает фургончик. Старенький «Ситроен»-малолитражка, латаный-перелатаный, с зеленым капотом и небесно-голубой крышей. Джулия ждет, что из него выйдет престарелый булочник или фермер в кепке, но водителю не больше сорока. Трехдневная щетина, улыбающиеся карие глаза и ямочки на щеках. Он кивком приветствует Флавио. Ругается на старого черно-белого пса, который возбужденно гавкает. Распахивает двери фургончика, запускает руку в карман куртки и бросает псу лакомство. Привычными движениями раскладывает столик, водружает на него корзину и весы. Дышит на руки, чтобы согреть их, и обводит площадь взглядом, останавливая его на Джулии. Она замирает, потом начинает неловко стряхивать со свитера крошки круассана.

Старик Флавио выкрикивает цены на свой товар. Он невысокий, и на нем болтается протертый на локтях свитер. Изрезанное морщинами лицо светится добротой, печальный взгляд влажных глаз уравновешивается широкой улыбкой. Когда Флавио говорит о своих колбасах, ему аплодирует весь Прованс. Джулия подходит к прилавку и заказывает несколько сортов. Упаковывая покупки натруженными руками, старик рассказывает о своем хозяйстве, о свиньях, травах, кустарниках и оливковых деревьях. Он – кладезь прованской житейской мудрости, которая передается из поколения в поколение с сотворения мира. Зачарованная, Джулия слушает его с благоговением и уходит, купив полдюжины разных колбас. Старик Флавио заботливо кладет в пакет еще и баночку меда.

– Для Жанины… – говорит он, подмигивая. Джулия благодарно улыбается.

– Не желаете попробовать?

Джулия вздрогнула. Карие глаза и ямочки материализовались рядом с ней из воздуха. Он стоит так близко, что ей кажется, она чувствует его длинные черные ресницы на своей щеке. Видя, что она растерялась, он добавляет:

– Это черный трюфель, зимний сорт. Попробуйте, – и острием ножа отрезает кусочек.

Джулия замечает черные ногти, смуглые руки землистого оттенка. Кажется, все руки, которые она видела до сих пор, были какими-то ненастоящими. Она поднимает взгляд, и вся площадь замолкает – от зеленщика до голубей. Даже церковные колокола, ветер в деревьях и вода в фонтане. Она чувствует только аромат трюфеля и удары собственного сердца. Оглушительный грохот большого барабана.

Джулия не раздумывая кладет на язык тонкий черный ломтик с белыми прожилками. Во рту взрывается фейерверк неожиданных вкусов. Земля, деревья, перегной и небо, вместе взятые. Солнце, листья, скалы и дождь.

И только она открыла рот, чтобы что-нибудь сказать, как к ним подошли двое в охотничьих куртках. Один из них, лет пятидесяти, с поросячьим лицом, сразу начинает орать:

– Какого черта здесь делает этот проныра? Сказано ведь ему было больше здесь не появляться!

Второй добавляет:

– Антуан, ты глухой или тупой? Как еще тебе объяснить?

Антуан. Джулия каменеет. Его карие глаза становятся такими мрачными, что кажется, вот-вот пойдет дождь. Свиная морда осматривает столик, вздыхая и качая головой. Толкает корзину. Трюфели высыпаются на землю. Антуан сжимает кулаки и медленно разворачивается. А тот тип обращается к Джулии:

– Мадемуазель, осторожнее! Если вам нужны трюфели, покупайте у честных людей, у местных! А с этим будут одни неприятности.

– Угомонись, Шаретье! – бросает старик Флавио и хватает того за руку.

Джулия бормочет, что ей надо идти, ее ждут. Ее слова тонут в готовой взорваться тишине. Пес рычит, вытянув морду. Сжав зубы, Антуан собирает трюфели. Шаретье кричит:

– Уложить всех деревенских девок в койку – тут он умелец! Убирайся, мерзавец, сукин сын, ты нам здесь не нужен!

А потом тише, глядя Антуану прямо в глаза:

– И больше не подходи к моей жене, ты понял?

Пес рычит и лает. Антуан наклоняется к приземистому Шаретье:

– Это ты не понял. Ты Еве больше не нужен.

Шаретье вцепился бы ему в глотку, не вмешайся односельчане. С перекошенным от злобы лицом он изрыгает проклятия и грозит страшными карами. От прилавков доносятся голоса: «Скоро вы там закончите? Некоторые вообще-то работают!»

Антуан поднимает руку, и пес запрыгивает в машину. Не глядя на Джулию, складывает столик и закидывает в багажник. Хлопает дверца, старый фургончик уезжает, оставляя за собой облако пыли. Старик Флавио грустно качает головой.

12

Зербино лежит на переднем сиденье, свесив голову между лапами. Одним глазом смотрит на хозяина. Антуан с силой сжимает руль и, вдавив педаль газа в пол, выезжает прочь из деревни. Зербино по запаху чувствует, какая ярость кипит внутри хозяина. Запах соленый, едкий, отдающий горечью. Старый пес привстает и тихо скулит. Я с тобой.

Антуан вздыхает и гладит собаку по голове. По спине Зербино прокатывается приятная волна. Он за Антуаном – хоть на край света.

– Ничего, Зерб, плевать нам на этих стариков, правда?

Зербино гавкает в знак согласия. Антуан достает из кармана лакомство. Зербино тут же его съедает – мог бы посмаковать, но не знает такого слова. Облизываясь, пес вспоминает девушку, которую они встретили утром. От ее свитера пахло сливочным маслом, кофе и флердоранжем. Он заметил, что, когда Антуан с ней разговаривал, у него сердце билось чаще, но непонятно, что это значит. Врезавшаяся в лобовое стекло муха прервала размышления пса.

Зербино любит сухой корм, когда гладят между ушами, валяться на солнышке и смех Антуана. Не любит шмелей, которые гудят в лаванде, зеленый горошек, товарные поезда и запах женщины, которая часто звонит к ним в дверь, когда стемнеет.

Не далее как этим утром она была в кровати Антуана – там, где Зербино любит свернуться калачиком, когда хозяин разрешает. Когда она приходит, Антуан спит на диване. Конечно, когда она заявляется без предупреждения, Антуан не может оставить ее за дверью. Она немного дрожит и пахнет горящими поленьями, ванилью, ромом. Зербино не понимает, чего ей надо, но знает, что ей хорошо, когда Антуан ее обнимает. Иногда, когда у него благостное настроение, Зербино ложится у ее ног и греет их, чтобы она быстрее уснула. Грустная такая девушка.

Запах трюфелей из багажника щекочет в носу, тоже похожем на трюфель. Зербино обожает трюфели. А еще больше – гулять в лесу с Антуаном. Часами, а то и целый день. Зербино убегает – иногда на полчаса – и возвращается, лая и размахивая хвостом. Ведет Антуана между кустами лаванды и дубами, потом когтистыми лапами роет землю. Осторожно берет трюфель в зубы и, виляя хвостом, протягивает Антуану. Так хочется проглотить кусочек, но стоит потерпеть, чтобы увидеть радостный блеск в глазах хозяина.

К сожалению, это бывает нечасто. Хоть Зербино и старается, трюфелей в этом году не так много, как хотелось бы Антуану. Вечером хозяин сидит у камина, глядя куда-то вдаль, гладит рассеянно – понятно, что его что-то тревожит.

13

Переваливаясь на брусчатке, старенький «Пежо» оставляет позади церковь, фонтан и платаны. Сент-Амур медленно исчезает в зеркале заднего вида. Джулия нежно любит эту деревню. Живописные улочки и дома с разноцветными ставнями никогда не теряют для нее своего очарования. Ей нравится, как осень все преобразила. В бывшей прачечной тихо без туристов. Пусть на балконах не так много цветов, сладость жизни не зависит от времени года. Джулия пытается вспомнить, когда в последний раз навещала бабушку. Месяцы несутся с головокружительной скоростью.

По дороге воспоминание о недавнем инциденте постепенно рассеивается. Извилистая дорога стирает из памяти образ Казановы с землистыми руками. С горы открывается невероятный вид. За каждым поворотом – все оттенки охры, зеленого и синего. Облака цепляются за вершину горы. Бабье лето. Так и хочется нырнуть в это небо-океан.

Джулия подъезжает к дому престарелых. Набирает код, и стеклянные двери с легким шелестом открываются. На залитой солнцем веранде Мадлена вяжет и играет в скрэббл с какой-то незнакомкой. У нее фиолетовые волосы, аккуратно уложенные. Пушинка наслаждается сиестой, растянувшись на игральном столике и свесив хвост. Джулия подходит поздороваться. Вязальщица приветствует ее с искренней радостью.

– У вашей бабушки сейчас врач, к ней пока нельзя. Садитесь с нами, подождите. Хотите чего-нибудь выпить? – У нее пронзительный голос.

Джулия вежливо благодарит и усаживается.

– Мы играем или болтаем? – нетерпеливо спрашивает незнакомка.

Она хмурит лоб. Говорит быстро и без акцента – выросла не в Провансе.

– Тринадцать букв: «Аллилуйничать»! – кричит Мадлена.

Ее партнерша закатывает глаза.

– Боже, Мадлена, мы же не на эсперанто играем, «аллилуйничать», что еще выдумаете!

– Жизель, вам стоит почаще ходить на мессу к отцу Мариусу, – настаивает Мадлена. – Вам бы пошло на пользу. «Аллилуйничать» – от латинского слова «аллилуйя».

И она запевает псалом. Джулия улыбается и думает о бабушке. Удачный ли у нее сегодня день? Хотелось бы поговорить о дневнике.

К ним идет светлоглазая Элиана, толкая перед собой кресло-каталку. Здоровается и уверяет, что Жанина скоро освободится. Ей делают исследование, чтобы оценить динамику неврологических улучшений.

– Жизель, не приставайте к Мадлене, – мягко увещевает Элиана, – все знают, что вас обыграть невозможно!

– Снег будет… – заявляет вязальщица. Ее слепят солнечные лучи.

– Ну что же вы, Мадлена? – бурчит Жизель. – Целый день вас ждать?

Пока Мадлена по одной выкладывает буквы на доску, Элиана шепчет Джулии на ухо:

– Знакомьтесь: Жизель Эскариот. Золотая медаль за скрэббл и шоколадная – за терпение.

– «Монализить», – объявляет Мадлена.

– «Монализить»? – раздраженно переспрашивает Жизель.

– Ну да, это когда ты улыбаешься, но не улыбаешься.

Потеряв терпение, Жизель наклоняется к Джулии:

– Познакомьтесь, бабуля с приветом! Берегитесь, вас тоже это ждет.

«Как мне нравится эта старушка, – думает Джулия. – Она же в совершенно здравом уме, что она здесь делает?»

– Жизель, поберегите себя, – говорит Мадлена. – В вашем возрасте нужно быть осторожнее.

– Конечно, – закатывает глаза Жизель, – вы у нас медсестра, а я – английская королева.

Джулия не может сдержать смех. На сцене эта парочка произвела бы фурор.

– Обещают снег, – повторяет Мадлена, пристально глядя в окно.

Старушки продолжают свой диалог глухих. Входят Пьеро и Фернан в красных шапочках, бодрые и веселые. За ними неохотно плетется пес, которого они пытаются дрессировать. Вооружившись инжирным печеньем «Фиголю», друзья стараются научить пса команде «умри», но ничего не получается. Все напрасно, пес с недоумением таращится на них круглыми глазами.

Джулии не терпится увидеть бабушку. Она достает из сумки дневник. Из него выпадает черно-белая фотография девочек – примерно пяти и десяти лет. Обе темноволосые, но разительно непохожие. У старшей улыбка Жанины, короткие волосы и хитрый взгляд. Рядом с ней стоит крошечная худышка в платье, которое ей слишком велико. С решительным видом она смотрит в объектив снизу вверх. Тонкие волосы спадают на глаза, в руках она держит крольчонка.

1938 год, мне девять лет. Отец беспрерывно читает новости в газете Le Petit Journal. Он напряжен – чувствует, что будет война. Большая война доберется и до нашего родного Юга, где, как мы думали, нам не угрожают ни люди, ни голод и смерть.

Конец весны, на улице тепло. Мы только что пообедали. По всей деревне из кухонных раковин раздается звон посуды, затем из-за закрытых ставен слышится послеобеденный храп.

Мама готовит ужин и просит принести ей несколько лавровых листочков. Я легко взбегаю наверх, к зарослям кустарника. На мне брючки на пуговицах и кожаные сандалии. Мне нравится жужжание насекомых и запах розмарина, чьи веточки я собираю в передник. В оливковых деревьях громко трещат цикады.

И вдруг я замечаю крольчонка, вот такусенького, чудесного маленького laparèu^[13], как их здесь называют. Светлая шерстка, очаровательные ушки торчком. Я медленно подбираюсь к нему. Он шевелит носом. В солнечном свете видны его усики. Ветер дует с другой стороны – он меня не слышит. Я быстро хватаю его за уши. Теплый комочек дрожит у меня в руках. Черные глазки испуганно смотрят. Я спешу к дому и думаю: «Где бы его спрятать, чтобы отец не отнял?»

Добежав до деревни, вижу Люсьену. Мне уже пора возвращаться в школу после обеденного перерыва. Малышка играет с палкой возле прачечной. Я машу ей рукой и иду к обувному магазину. Отец дал мне три су, чтобы я купила себе эспадрильи для урока физкультуры. Из спортивных туфель я уже выросла. Но магазин закрыт.

Люсьена нерешительно подходит ко мне. Лицо у нее испачкано, свободной рукой я убираю ей волосы со лба и вытираю рот своим носовым платком. Грязный комбинезон не закрывает ободранных коленок. Тощие ножки все в синяках. На голове – слишком большой берет, забытый у ее матери проезжим моряком. Малышка худая как щепка, мне больно на нее смотреть.

При виде пушистого комочка, спрятанного в моем переднике, ее глаза загораются. Я наклоняюсь к ней и говорю на ухо:

– Я ходила собирать чабрец и встретила в кустарнике фею.

У Люсьены глаза как плошки. Ей всего пять лет, а кажется, еще меньше. Я сдерживаю смех и с серьезным видом продолжаю:

– Она вручила мне этого кролика. Он волшебный, исполняет желания. Фея сказала, чтобы я отдала его человеку с чистым сердцем. Вот уж не знаю, кто бы это мог быть!

Малышка поднимает на меня умоляющие глаза. Она вообще почти не разговаривает.

Я заговорщицки оглядываюсь по сторонам и тихо спрашиваю:

– Как думаешь, ты подходишь?

Она взволнованно кивает. Я хочу, чтобы она что-нибудь сказала. В деревне только я слышала ее голос.

– Чем ты будешь его кормить?

Люсьена нервно сглатывает, смотрит на меня своими глазищами в пол-лица и испуганно пожимает плечами. Я разочарованно качаю головой. Она вот-вот расплачется, в ее маленькой головке бушует настоящая буря. Она борется с собой, старается изо всех сил и наконец тихо произносит:

– Морковкой.

Я рада, что она разговорилась, но одного слова мне мало.

– А какое желание ты ему загадаешь?

Люсьена смотрит на свои башмаки и что-то еле слышно бормочет. Я прошу ее повторить и наклоняюсь, чтобы лучше расслышать. Теплый ветер разносит по улочкам запах лаванды. Малышка сжимает кулаки и, не поднимая глаз, выдыхает:

– Я загадаю, чтобы ты меня никогда не бросила.

Я с улыбкой выпрямляюсь. Эта девочка дорога мне, как сестра, которой у меня никогда не будет.

– Держи! Он твой.

Не веря своим ушам, она берет зверька на руки. Милая, видела бы ты ее лицо в этот момент! Закрыв глаза, Люсьена прижимает кролика к груди. Она уже любит его больше, чем когда-либо любили ее.

Часы на церковной башне отбивают время. Я опоздала в школу. Я делаю выразительные знаки мужчине, который бездельничает за витриной. Мне нужны тапочки, иначе учитель накажет! Но хозяин магазина прочно сидит в кресле, отмахиваясь от моей мольбы и улыбок, давая понять, чтобы я поскорей уходила.

Я сжимаю в кармане три су, которые мне дал отец. Во мне закипает злость. Недолго думая, я плюю в витрину! Хрупкая Люсьена, почти такая же маленькая, как кролик, которого она держит в руках, подходит к витрине и тоже плюет! Длинная струйка слюны долетает до ее дырявых ботинок. Люсьена несется за мной по пятам. Ах! Сколько воспоминаний набито в моей старой голове… Кажется, на деревенских улицах до сих пор раздается наш смех.

14

Джулия откладывает дневник. Как же она раньше не подумала? Она надевает куртку. Есть человек, который точно знает о бабушке больше, чем она.

Машина снова катится по привычному маршруту. Деревенские улочки безлюдны. Небо хмурится, на лобовое стекло падает капля дождя. Джулия паркуется перед гостиницей. Сквозь ступеньки кое-где пробивается трава. Старая деревянная табличка гласит: «Комнаты – Полупансион – Пансион». На фронтоне вырезанные из камня цифры: «1874».

Джулия толкает дверь, увитую пожухлым плющом. В нос ударяет запах воска. Обстановка монашеская, везде образцовый порядок. Голые стены. Покрытый скатертью столик и часы с маятником, другой мебели в темном холле нет. На большой доске с номерами комнат висят пять старомодных увесистых ключей с деревянными шариками. Сразу видно, что сейчас не сезон.

За стойкой суетится сгорбленная фигура. Люсьена. Невзирая на возраст, она по нескольку часов в день трудится в гостинице. Из кухни доносится аромат жаркого с пряными травами.

Люсьена наверняка побольше расскажет о бабушке. Их встреча накануне длилась совсем недолго. Люсьена сказала, что это она нашла Жанину в саду. Знает ли она о дневнике? Что ей известно про тайны, о которых написано в письме? Джулия припоминает, какие фотографии стоят у бабушки на камине. Почему нет ни одной со свадьбы бабушки и дедушки? А Люсьена была на свадьбе? В голове роятся вопросы. Джулия надеется, что старая дева посоветует ей, как быть с дневником.

Почувствовав, что на нее смотрят, Люсьена поднимает голову и хмурит брови.

– А вот и ты объявилась.

Любезна, как обычно. Джулии всегда было не по себе в обществе бабушкиной подруги, она и сама не знала почему. Смутное предчувствие ревности, соперничества? Впрочем, это нелепо. Люсьена часто приходила к ним. Незаметная и молчаливая, она пекла пироги, которые Джулия не решалась попробовать, такой мегерой казалась ей Люсьена.

– Здравствуй, Люсьена. Как дела?

– Нормально, – бурчит Люсьена, откладывая бумаги.

Взгляд у нее суровый, губы сжаты в тонкую линию. Она направляется к шкафу, достает ведро, швабру и тряпку. Видя, что она сейчас уйдет, Джулия берет ее за руку.

– Люсьена, это ненадолго, я хотела бы с тобой поговорить…

Та останавливается в нерешительности.

– Мне за болтовню не платят. О чем?

– Мы можем присесть?

Зорко взглянув на Джулию, Люсьена приглашает ее на кухню. Молча ставит две чашки на стол и кофейник на плиту. Достает из холодильника оливки, перекладывает в миску. Джулия смотрит в ее зеленые, почти желтые глаза.

– Когда она упала, мы испугались…

У Люсьены солнечный провансальский акцент. Она говорит тихо, фразы словно исчезают, не успев выйти изо рта. Вдруг Джулия чувствует, насколько та взволнованна. Люсьена встает, наливает кофе и снова садится на краешек стула. Джулия понимает, что времени мало.

– Я нашла в бабушкиной комнате дневник.

Люсьена напряглась.

– Пожалуйста, расскажи о ней и о дедушке. Есть ли что-то, что она, возможно, хотела бы нам… доверить перед тем, как…

– Ты прочла дневник?

Люсьена выплюнула этот вопрос как ядовитую слюну и сверлит Джулию своими желтыми глазами. Напряжение так велико, что его можно пощупать руками.

– Нет, нет, – бормочет Джулия. – Всего пару страниц. Он очень толстый, и… В общем, я не знаю, что там. Но, судя по письму, которое бабушка мне оставила, я подумала…

Она внезапно умолкает. Зачем она пришла? За благословением старухи, которая не имеет ни малейшего представления, о чем идет речь? А если Жанина никому ничего не сказала?

Джулия вежливо извиняется и собирается уходить, но Люсьена хватает ее за рукав.

– Некоторые вещи не стоит пересказывать. Вот они есть – где-то там, а вот их больше нет. Оно и к лучшему.

Джулия замечает, что Люсьена немного дрожит. Осторожно высвобождает руку, а Люсьена все так же пронзительно на нее смотрит. Джулия открывает рот, чтобы попрощаться, как вдруг открывается дверь. Показывается мокрая куртка. Джулия узнает Антуана. Его пес яростно отряхивается, забрызгивая каплями плитку. Сердце Джулии пропускает удар.

– Черт тебя подери! – взрывается Люсьена. – На улице нельзя было отряхнуться?

У Антуана под мышкой корзинка. Он не сводит глаз с Джулии и улыбается.

– Надо признать, в этой деревеньке умеют встречать гостей.

А он что здесь делает?

– Антуан. Я фермер, живу выше на горе. Ты из Парижа?

– Да. Я здесь всего на несколько дней. Меня зовут Джулия.

Люсьена выносит из кухни накрытую фольгой тарелку и молча дает Антуану. Почуяв вкусный запах, пес начинает лаять. Джулия наклоняется его погладить, и он радостно виляет хвостом. Антуан протягивает старушке корзину:

– Держи, Люсьена, здесь немного трюфелей и шафрана.

Он поворачивается к Джулии:

– Ты ведь внучка Жанины? Люсьена говорила о тебе.

Джулия поднимает на Антуана удивленные глаза. Люсьена стоит у него за спиной и смотрит в сторону. Джулия думает: «Неудивительно, что все девушки оказываются у него в постели, какая улыбка!» Этот деревенский Казанова волнует ее. Почему? Она предпочла бы этого не знать.

– Мне надо идти. Спасибо за кофе.

На улице льет как из ведра. Джулия бежит к машине, накрывшись курткой. Пока она ключом ковыряется в дверце, чья-то рука хватает ее за локоть.

– Держи! Потом расскажешь, как тебе.

Когда она понимает, что у нее в руках, Антуана рядом уже нет.

Список того, что я надеюсь забыть

Музыку из телевизионной рекламы.

Имя убийцы из «Тайны желтой комнаты»^[14].

Как выглядит клещ.

Запах брюквы.

Как считать деньги во франках.

Гимны маршалу Петену^[15], которые мы пели в школе.

Номера телефонов умерших людей.

Сколько мне лет.

15

Антуан выходил всего на пять минут, но Зербино встречает его так, словно он уезжал на год. Старый пес радостно крутится на месте, потом ложится калачиком на коврик возле батареи. Антуан снимает ботинки и усаживается за кухонный стол. Зербино провожает его взглядом, лениво приподняв морду.

Для пса походы к Люсьене одновременно мучение и праздник чувств. От долетающих с кухни ароматов свербит в носу и бежит слюна. Сильно же он любит своего хозяина, раз еще не бросил его ради такой кормушки!

– Эта девчонка! Mèfi^[16], – бурчит Люсьена.

Антуан берет отвертку и принимается чинить будильник.

– Да хватит брюзжать, что она тебе сделала…

Зербино закрывает глаза. Он слышит звук сминаемой бумаги, и дрема слетает с него. Нос-трюфель чует возможную поживу. Пес вскакивает, идет к Люсьене и кладет морду ей на колени. Ее платье пахнет пылью и отбеливателем.

– Она здесь объявилась, это не к добру, уж поверь.

– Прекрати, что на тебя нашло. Внучка Жанины…

Люсьена ворчит себе под нос и наливает Антуану рюмку анисовой настойки, подает соленое печенье. Антуан бросает его Зербино. «Наконец-то!» – думает пес, заглатывая печенье целиком. И с лаем выпрашивает еще. Запах оливок и прованских трав сводит его с ума.

– Просто держи ухо востро. А мы с тобой знаем, что молчание – золото, – заключает Люсьена, вытирая стол.

Антуан пожимает плечами. Зербино встает одновременно с хозяином, вздрогнув от скрежета, с которым тот отодвинул стул. Пес не любит дождь и с удовольствием остался бы ждать ужина. Но Антуан уже надевает куртку – запах перегноя и лаврового листа напоминает Зербино о его обязанностях. На прощание Люсьена гладит его по спине. Пес чувствует – ее что-то тревожит.

Моя стрекозка!

Вчера я тебе не писала, не могу вспомнить, чем я была занята. В календаре на этот счет никаких заметок. Поэтому сегодня утром я приклеила на зеркало в ванной листок: «Сделать запись в дневнике».

Ты знаешь, порой вечера такие длинные. Вчера – это я хорошо помню – по телевизору показывали танцевальный конкурс. Называется «Танцы со звездами», слышала о таком? Потрясающая передача! Если честно, звезд я не знала – наверное, я слишком стара. Но видела бы ты, моя милая, как они танцуют! Некоторые очень даже изящные, например юноша, которого вчера показывали. Правильные черты, вылитый греческий бог – темноволосый, высокий – настоящий красавец. Но как начнет танцевать… Беда, не знает, куда девать ноги. Ох, вспомню – и смех разбирает! Этот недотепа напоминает мне твоего дедушку. Я его очень любила – но только не когда он вальсировал! Уж и не припомню, когда видела его не в кресле, так часто он сиживал после обеда на кухне и читал, покуривая трубку. Он любил поэзию и иногда писал мне стихи.

Во вчерашней передаче была одна молодая блондиночка, она мне напомнила тебя. Красивая девчонка, с такими длинными ногами, что казалось, достанет ими до неба.

Уже забыла, к чему это я. Дырявая голова! Прости, милая Лили, если я путаюсь: я теряюсь в своих заметках и не помню, писала ли о том, как декламировала басню Лафонтена «Кот, ласточка и кролик». Ты ее знаешь, мы с тобой в детстве учили. «Случилось кролику от дома отлучиться…» Ах да, я говорила о танцах, теперь вспомнила.

Мой отец был ужасно строг, но временами проявлял удивительное терпение. Это он научил меня танцевать. И конечно, я должна была быть лучше всех. Он был выдающимся партнером – сплошное изящество и точность. Его добродушие было заразительно, и он любил устраивать в деревне танцы. Мне было восемь, когда он научил меня вальсировать. Раз-два-три, раз-два-три! Ах, милая, видела бы ты, какой гордостью светились его глаза, когда мы с ним открывали танцевальный вечер!

16

Когда Джулия снова подъехала к дому престарелых, Феликс и Жанина как раз собирались на прогулку.

Феликс укрывает хрупкие плечи Жанины жилеткой и пудрит старушке щеки розовой пудрой. Жанина послушна как ребенок и, кажется, растерянна. У Джулии сжимается сердце.

– А, ты как раз вовремя! – заметив ее, радуется Феликс. – Мы отправляемся в путешествие. Жанина, как думаете, успеем в Севилью до темноты?

Жанина улыбается, но ее мысли витают где-то далеко. Джулия замечает, как бабушка похудела. Куда делась ее уютная полнота…

– Джулия, не забудь паспорт! Надеюсь, тебе понравится Андалусия.

– Андалусия?

– Идем!

Он надевает фетровую шляпу и снимает кресло-каталку с тормоза. В лифте многоцветный календарь напоминает, как насыщен день у обитателей этого дома. После обеда оркестр, дегустация меда и даже общение с животными. Да, дом престарелых под названием «Бастида у смоковницы» временами напоминает бродячий цирк…

Двери лифта открываются. При виде стариков, собравшихся перед телевизором, Жанина восклицает:

– Вот тебе на! Сколько сегодня народу в холле!

Потом замечает директора, который разговаривает с санитаркой, притягивает к себе Джулию и шепчет ей на ухо:

– Видишь того типа в костюме, который трещит без умолку? Это директор. И у него, скажу я тебе, на заднице мозоль!

Джулия громко хохочет. Давненько она не слыхала такого. А как еще описать лентяя, который так много отдыхает, что на седалище появляется мозоль? Директор не подозревает, что Джулия смеется над ним. Он улыбается ей, приятно удивленный, что видит молодое лицо. Феликс подмигивает Джулии, набирая код у входной двери.

Все трое направляются в сад. Феликс укутывает ноги Жанины пледом. Распогодилось, но воздух прохладный. Мокрая трава блестит под осенним солнцем. В движениях Феликса столько нежности. Джулия чувствует благодарность к Тому, Кто наверху, за то, что он послал им этого ангела-хранителя.

Во внутреннем дворике, в затишье ирисы принимают солнечные ванны.

– Твой отец вчера заходил подрезать шиповник, – сообщает Жанина. – Я блинчиков напекла, как он любит.

Вдруг ее лицо мрачнеет. Она взволнованно берет внучку за руку.

– Что мы будем есть на ужин? Нужно сходить за покупками! Боже, который час?

В разговор вступает Феликс:

– За покупками сходим попозже, не беспокойтесь, еще рано.

У Джулии щемит сердце. Бабушка больше никогда ни для кого не будет готовить. Когда же Джулия в последний раз видела, как Жанина подбрасывает на сковороде блинчики и складывает их горкой – эти солнышки хорошего настроения? Смех от души, абрикосовое варенье, подбородок в сахаре. Знай она, что это последние блинчики, приготовленные для нее бабушкой, были бы они вкусней? Жанина так плоха… Джулии хочется плакать. Что толку быть рядом с ней, если ее разум далеко?

У Жанины сегодня неудачный день, ее просто не узнать. Похоже, она затерялась в другом измерении. Словно догадываяcь о переживаниях Джулии, Феликс исполняет па-де-де с креслом-каталкой. Держась за рукоятки, он подпрыгивает и бьет каблуками что твой Фред Астер^[17]. Потом танцует как настоящий тореро – подбородок вздернут, кулак сжат, рука вытянута. Изящно ставит ноги накрест. Вдохновенно играет воображаемым плащом. Поднимает с земли ветку, держит ее как микрофон и громко поет – под восхищенным взглядом Жанины. Перед ними – Жоржетт Плана^[18].

Вива, Испания!..

Жанина хлопает в ладоши. Феликс то щелкнет каблуками, то взмахнет воображаемым веером. Глядя на этот спектакль, достойный лучших кабаре, Джулия не может удержаться от смеха. Внезапно Жанина начинает подпевать слабым голоском:

Вива, Испания!

Подари мне райский уголок,

Джулия не знает слов. И удивляется, как хорошо бабушка поет. Жанина не сбивается с ритма, она танцует сидя в кресле, отбивая такт. Не пропускает ни одной строчки. Джулия изумленно смотрит на Феликса, а тот ей подмигивает. Допев до конца, Жанина изо всех сил аплодирует. Феликс и Джулия устраивают ей овацию, восхищаясь ее безупречной памятью.

Феликс предлагает пройтись вокруг фонтана. Он приглашает их в воображаемое путешествие, мягким голосом описывая андалусские дворцы, изящную мозаику, прохладные дворики и ветки флердоранжа. Кажется, Жанина наслаждается каждым мгновением. Они медленно прогуливаются под соснами. Джулия украдкой спрашивает Феликса:

– Как это может быть – то бредит, то помнит слова старой, всеми забытой песни?

– Тайны разума… – шепчет ей Феликс. – Я заметил: когда ее заносит не туда и она пугается – с ней такое бывает, – нужно ей подыграть. Пытаться ее вразумить бесполезно. А слова песен… Наверное, все мелодии спрятаны в потайном уголке нашего мозга, куда болезни не добраться… В любом случае Жанина будет примой на вечеринке караоке!

Джулии не терпится снова услышать, как поет бабушка.

– Еще кружок?

17

Жанина радуется, увидев свою машину. Джулия боится, что бабушка попросится домой, но Феликс берет инициативу в свои руки:

– Жанина, как насчет мороженого? Эта невыносимая жара меня просто убивает. Если повезет, куплю порцию с нугой.

Жанина соглашается, хотя вряд ли понимает, о чем речь.

Не отрывая взгляда от дороги, Джулия любуется пейзажами своего детства. Дома с черепичными крышами. Поросшие мхом фонтаны и веревки с сохнущим бельем. Дубы, олеандры, оливы. Они с бабушкой и Феликсом теснятся в маленькой машинке, и кажется, время над ними не властно. Простое счастье, которое надо ловить на лету и наслаждаться им сполна. Джулия думает о дневнике, о записанных там воспоминаниях. И о воспоминаниях, которые творятся сейчас.

Она включает радио. Те, кто любят друг друга, / В глубоких глазах у них – рай…^[19] Жанина – глаза блестят из-под вязаной шляпки – радостно подпевает:

У Джулии замирает сердце. При всей своей хрупкости и ненадежной памяти Жанина полностью поглощена пением. Отбивая такт, она поет всеми забытый медленный припев – о нежности.

Перебивка – и происходит чудо: диктор объявляет песню Фреэль. Джулия округляет глаза от удивления. Феликс, наблюдая за ней в зеркало заднего вида, понимает, что это неспроста. Девушка взглядом пытается передать, что ее накрыла лавина воспоминаний, стоило услышать меланхоличные строки:

Список моих любимых ругательств

Индюк надутый!

Дудки!

Ешкин кот!

Толстопуз!

Балда!

Остолоп!

Старая карга!

Бирюк!

Отребье!

Двурушник!

Чурбан!

Чтоб тебя!

Потаскушка!

Сквалыга!

Бестолочь!

Образина!

18

Джулия оказывается в прошлом, двадцать пять лет тому назад.

Она одна в бабушкиной маленькой гостиной, ей всего пять или шесть лет. Она подходит к патефону, который ей не разрешают трогать, и поднимает крышку. Торопливо и с опаской заводит свою любимую пластинку. Ту, которую Жанина слушает каждый вечер перед сном. Летом она даже выносит чемоданчик с патефоном на террасу, и они слушают Фреэль, прижавшись друг к другу, под звездами. От этой песни бабушке почему-то становится грустно. А Джулия ее обожает. Ей кажется, что слова написаны специально для них.

Подражая бабушке, Джулия неловкими пальцами ставит иглу на край темного диска. Слышится голос Фреэль. Девочку изумляет и восхищает только что полученная свобода. Ошеломленная, она не сводит глаз с иглы, из-под которой льется голос с носовым прононсом.

Увлекаемая фортепиано, Фреэль долго поет, наконец патефон начинает потрескивать и умолкает. Джулия продолжает сиять от счастья. Осмелев, она возвращает иголку на край пластинки – для нового путешествия. Вновь раздается жалобный голос Фреэль. Как загипнотизированная, Джулия смотрит на кружащийся диск.

Она слушает песню еще три или четыре раза. На пятый – певица начинает уставать. Хрипит, прерывается, не попадает в такт. Джулия заволновалась – что с пластинкой? Подходит к патефону, подбадривает его. Честное слово, только еще разочек.

И тут входит бабушка. Она вмиг понимает, какая трагедия произошла в ее отсутствие. Джулия не знала, что надо было сменить иглу. Жанина бросается к испорченной пластинке. Смотрит на исцарапанный диск, и ее глаза наполняются слезами. Она не произносит ни слова. Вспоминая тот день, Джулия больше всего страдает из-за молчаливой боли Жанины. Бабушка убирает пластинку в конверт и прижимает к сердцу. Пластинке конец. Фреэль больше не запоет.

19

Ведя машину, Джулия краем глаза наблюдает за бабушкой.

Услышав первые ноты, Жанина выпрямляется, широко раскрывает глаза. Джулия могла бы поклясться, что бабушкино сердце бьется чаще. Она сжимает руль так сильно, что костяшки белеют, и молча смотрит на дорогу.

В зеркале заднего вида Джулия встречается взглядом с Феликсом. Он даже не представляет, какая драма разыгрывается в этот момент. Жанина потихоньку подпевает. Без прежнего задора – это шепот, тихая жалоба, звучащая вдалеке. Ее мысли не здесь. Пока Фреэль поет своим хриплым голосом, сидящих в машине переполняют эмоции.

Время остановилось. Машина не едет, а парит среди облаков, покачиваясь в такт томной мелодии, которую выводит скрипка. Жанина подпевает вполголоса, словно про себя.

На последнем припеве Джулия чувствует комок в горле. Ей хотелось бы вернуть летние вечера под звездами, и чтобы бабушка вновь и вновь ставила эту пластинку, утопая в воспоминаниях. Джулия хотела бы поменять иглу патефона и переписать историю. И не лишать бабушку такого глубокого переживания.

Песня кончается. У Джулии блестят глаза. По морщинистой бабушкиной щеке бежит слеза. Жанина берет внучку за руку, вглядывается в ее лицо. Это тот самый взгляд, которым бабушка смотрела на нее до болезни.

– Дорогая моя, эту песню подарил мне тот, кто был любовью всей моей жизни.

Изумленная Джулия пытается на лету поймать бабушкины воспоминания.

– Ты о ком, о дедушке?

Джулия знает, что Жанина говорит не о дедушке. Знает и всегда знала, хотя и не могла объяснить. Но разум покидает Жанину. Снова этот отстраненный взгляд. Она качает головой и с грустным видом заключает:

– Так печально, милая моя…

Мне скоро девяносто, и в одном я уверена – ничто в этой жизни не происходит случайно.

Поверь, моя милая, что-то или кто-то разбрасывает на нашем пути встречи и испытания, которые при ближайшем рассмотрении обретают совсем другой смысл. Надо только надеть правильные очки и набраться терпения. Невзирая на все печали и горести моей жизни, я неисправимая оптимистка. Нет худа без добра.

Помни об этом, моя дорогая, когда будешь читать этот дневник. Следи за знаками.

В день, когда мне исполнилось восемь лет, маму положили в парижский госпиталь Валь-де-Грас. У нее были больные почки. На несколько недель я осталась с отцом. Я боялась за свою горячо любимую маму, но врачи уверяли, что все будет хорошо.

С отцом жилось совсем не весело. Мама поручила соседкам готовить для нас еду. Каждый день в дверь звонит старая Жослина. Каждый день отец курит трубку в гостиной, читая газету. Восхищенная неизменной любезностью соседа, Жослина протягивает ему дымящуюся тарелку скрюченными от ревматизма руками.

За ней закрывается дверь, отец подходит к кухонному столу, за которым я делаю уроки. Грызя карандаш, я с трудом решаю заданные на дом примеры. Ох, математика, мой кошмар! Я могу прочесть наизусть все басни Лафонтена, но таблица умножения на семь… Боже, от одной мысли об умножении цифры начинают плясать в голове, это так же точно, как дважды два три!

Я скучаю по маме. Обычно она помогает мне делать уроки. Мы с ней смеемся – способностей к математике у мамы не больше, чем у меня. Но, помучившись, мы всегда получаем правильные ответы.

Сегодня все не так радужно: Жослина приготовила цикорий под сыром, а отец ненавидит цикорий.

– Что ты там пишешь? Сядь ровно и дай сюда тетрадь, – говорит он глухим голосом.

Я пододвигаю тетрадь в крупную клетку и опрокидываю чернильницу. Он скрипит зубами, пока я вытираю стол носовым платком. Смотрит на зачеркнутые примеры.

– Сколько будет шестью четыре?

Я нервно сглатываю и отвечаю.

– А семью восемь?

В голове – черная дыра. Мама всегда показывала мне знаками верные ответы. По затылку пробегает холодок. В ушах звенит. Я робко шепчу:

– Пятьдесят два?

Отец ударяет кулаком по столу. Я подпрыгиваю.

– Пятьдесят шесть! Семью восемь – пятьдесят шесть!

Он швыряет мне тетрадь. Я старательно вписываю ответ, почти касаясь носом бумаги.

За моей спиной отец возится в шкафу. Мама оставила ему записку с указаниями. Раз в неделю мне нужно давать таблетку от запора. Мой кишечник завязывается в узлы, которые могут распутать только нежные мамины руки, а в ее отсутствие врач прописал лекарство.

Отец наливает в стакан воду и кладет на стол маленькую таблетку. Белую и круглую. От одной мысли, что ее надо проглотить, у меня сжимается горло.

– Выпей, и будем ужинать.

Я беру стакан и кладу таблетку на язык. Никогда не принимала таблеток и не знаю, как это. Делаю большой глоток. Потом второй. Таблетка ускользает за щеку. Отец теряет терпение: меня что, до ночи ждать? Еще глоток воды. Таблетка все там же. Я испуганно смотрю на отца и не замечаю, как мне прилетает оглушительная пощечина. На глазах выступают слезы. Я зову маму. Мой плач окончательно выводит отца из себя. Он хватает меня за щеки и засовывает пальцы в рот. Я задыхаюсь, кашляю, у него такие страшные черные глаза. Мне кажется, что стены сдвигаются, кухня съеживается. Я плачу все громче, пытаясь хоть как-то проглотить таблетку. Ничего не выходит. От этой несправедливости во мне закипает гнев. Глухая ярость.

И тут кто-то звонит в дверь. Жослина забыла принести рис. Отец заносит руку, требуя немедленно проглотить таблетку, затем идет открывать дверь. Я вскакиваю со стула и выплевываю таблетку в окно. Сердце бьется как бешеное.

В этот момент, одна на кухне, пропахшей запеченным цикорием, я понимаю, что непобедима. Отныне угрозы отца мне не страшны.

20

Люсьена резким движением отдергивает красную бархатную шторку. За решеткой профиль отца Мариуса. Между ними – большое распятие. Каждый четверг она – скорее по привычке, чем по необходимости – усаживается в исповедальне на неудобную скамейку, ею же утром начищенную.

– Благословите, святой отец, я согрешила.

– Благословляю тебя, Люсьена. Я слушаю, говори свободно, ибо Бог рядом с нами.

В голове Люсьены проносится несколько мыслей, но ни одна не сходит с ее губ. Она не доверяет никому. И каждый четверг начинает юлить.

– Исповедуюсь, что заметила ущерб, который нанесли нашей святой церкви. Мадам Лацци в воскресенье снова поставила две свечки, не сделав пожертвование Господу.

Люсьена усердно выполняет обязанности ризничей, чаще, чем нужно, обходит прихожан с кружкой и внимательно следит, кто сколько положил. Собирая пожертвования, она задерживается перед самыми прижимистыми, сверля их тяжелым многозначительным взглядом.

– Люсьена, я тебя понял, – отвечает священник, привыкший к этим духовным блужданиям. – Но мы здесь для испытания твоей совести, а не совести твоих ближних.

Люсьена стискивает зубы. Каждый четверг ее воображение подвергается трудному испытанию: надо что-то рассказать отцу Мариусу, который к тому же туговат на ухо.

– Пока не забыла, отец мой, не пора ли нам найти нового органиста? Мадам Фурнейрон, конечно, верное чадо нашей церкви, но, peuchère^[20], слух у нее не такой уж…

– Люсьена, – глухо произносит кюре, – говори, что у тебя на сердце.

Из-за шторы доносится кашель. Это, конечно, Мирей, которой не терпится исповедаться.

– Согрешила чревоугодием, – наконец бросает Люсьена.

Следует краткий диалог о сладком хворосте и безрассудстве чувств. Священник приглашает ее искренне исповедать грехи в таинстве покаяния. Люсьена сдерживает зевок и, пока отец Мариус отпускает ее прегрешения, думает о делах, которые нужно сегодня переделать в гостинице. Она крестится, бормоча молитву. Сегодняшняя исповедь ничем не отличается от других. Ничем – если бы не легкая дрожь во всем теле. И когда ее губы прошептали: «Аминь», перед глазами неожиданно возникло лицо Жанины.

21

К их возвращению холл опустел. Феликс ведет Жанину в спальню, готовиться ко сну. По дороге они поужинали в ресторане. Жанина очень устала, ей пора спать.

Постояльцы уже разошлись по своим комнатам, на первом этаже темно, и только возле одного кресла что-то светится. Джулия с удивлением обнаруживает Жизель, уткнувшуюся носом в ноутбук. Эта пожилая дама не перестает ее удивлять. Джулия разглядывает ее тщательно уложенные волосы, подобранную в тон наряда помаду, накрашенные ногти. Почувствовав, что на нее смотрят, Жизель вздрагивает, вскрикивает и поспешно закрывает ноутбук:

– Господи, как вы меня напугали!

– Простите…

Жизель проводит ладонью по лбу, вся во власти эмоций. Она встает и, с ноутбуком под мышкой, приглашает Джулию следовать за ней. Как ни в чем не бывало заходит за стойку, открывает дверь директорского кабинета и тут же возвращается с упаковкой слабительного. «Клептоманка, этого еще не хватало», – думает Джулия. Все ли у нее в порядке с головой? Вскоре они уже сидят во внутреннем дворике. В маленьком курятнике тихо, его обитательницы давно спят.

– Бог ты мой, а ведь холодает! Уже чувствуется зима. Мадлена права – скоро может пойти снег.

Она запахивает шерстяную кофту на груди и натягивает на уши вязаную шапочку чудесного лилового цвета. Щелчком достает спрятанную в коробочке из-под слабительного тоненькую сигарку и протягивает Джулии:

– Хотите? Это директорские. Блюститель нравственности ничего не скажет – вообще-то курить здесь никому нельзя.

«Не такая уж она и сумасшедшая», – с облегчением думает Джулия.

Жизель с удовольствием затягивается. В вечернем воздухе разливается умиротворяющий аромат. Они сидят рядом, глядя, как светлое небо уходит на покой.

– Синелетовое, – умиляется Жизель.

Джулия смотрит на нее, не понимая.

– Мадлена говорит, что в этот час небо становится синелетовым. Это такой синий, который переходит в фиолетовый и поглощает земной шар.

Джулия улыбается, представив, как вязальщица, словно трудолюбивая пчелка, собирает мед поэтических перлов. Воцаряется умиротворяющая тишина. Жизель наслаждается этой сценой, уверенная, что девушка считает ее чокнутой.

– Знаете, я ведь здесь не совсем по своей воле, – говорит она между двумя колечками дыма.

Кончик сигарки ритмично загорается в темноте.

– А все Селестен, мой сожитель. У него голова отказала внезапно, я ничего прежде не замечала. И меньше чем за год он совершенно спекся. Сперва я думала, он шутит, когда спрашивает, как меня зовут. У нас была такая игра: он делал вид, что забыл, как меня зовут, и придумывал всякие имена, как будто это не я. Просто… Селестен очень любил женщин.

Она грустно улыбается.

– Потом я поняла, что он не шутит.

Джулия украдкой бросает на нее взгляд. Волевой профиль Жизель вырисовывается на фоне темного неба.

– Как-то ночью я нашла его в саду в одних трусах, он искал ключи от машины. Это было почти забавно, до тех пор пока он не воскликнул: «Жизель, да что это со мной?» Не могу забыть тот ужас в его глазах.

Обе молчат. Вот люди прикладывают огромные усилия, чтобы жить дольше, думает Джулия. Но к чему мы придем? Будем хранить воспоминания в «облаке», как уже храним фотографии?

– Мы познакомились три года тому назад. Любовь с первого взгляда во время партии в покер! Я сорвала джекпот: Селестен был еще красив для своего возраста, да и все остальное в порядке, если вы понимаете, о чем я. Поверьте, не каждому так везет!

Она поворачивается к Джулии:

– Надеюсь, вас не смущает, что я об этом говорю? Считается, что «любви все возрасты покорны» и «у счастья нет морщин», по крайней мере, я так думала, пока не приехала сюда. Похоже, мой путь почти завершен…

– Как же вы здесь оказались?

– Дочери Селестена хотели отправить его в богадельню – скупердяйки, каких свет не видывал! Селестен был щедрый, но без гроша. И я не хотела оставлять его одного. Господь не дал мне детей, кошки были, а дети – никогда. Бойкости не хватило, а может, все никак не могла нагуляться. Но что теперь об этом рассуждать – все есть как есть. У меня нет детей, я свободна как ветер. Мы нашли этот дом престарелых в Провансе, приехали сюда как на каникулы. Я себе говорила, что здесь мне помогут за ним ухаживать. На последние сбережения я оплатила здесь комнату и всю нашу жизнь сложила в один чемодан. А через три недели Селестен приказал долго жить, бросив меня тут одну, как дуру. Поймите меня правильно, он не виноват. Я думаю, такие люди настолько ничего не помнят, что однажды просто забывают, как дышать.

Джулия берет ее за руку.

– Когда он умер, мне было очень плохо, и Элиана настояла, чтобы я немного пожила здесь, пока не приду в себя. Она сказала, всегда ведь можно что-то придумать, тем более что мы с Селестеном жили в одной комнате. Элиана, добрая душа! Возиться со стариками – это не жизнь… Но я не жалуюсь, здесь можно играть в скрэббл и кормят неплохо. Скрэббл – мой конек. А если крыша поедет, я уже в нужном месте…

Вдруг она встает со словами:

– Ну и холодрыга!

Джулия следует за ней в темный холл. Они проходят мимо маленькой гостиной. Жизель, улыбаясь, показывает на доску для скрэббла. Джулия читает: «Впаньолиться» – и вопросительно поднимает брови.

– «Влюбиться в Прованс» или что-то в этом роде, – шепчет Жизель, закатывая глаза. – От фамилии Паньоль…^[21] Я из Лиможа, но мне кажется, я все-таки «впаньолилась».

Они тихонько смеются, поднимаясь на лифте. Двери открываются на втором этаже.

– Вам сюда, а мне – к кошатникам… Один этаж – для собачников, другой – для кошатников. Такие предпочтения многое говорят о человеке.

Джулия желает ей спокойной ночи и успевает спросить, пока не закроются двери:

– Можно взглянуть на вашу шапочку?

Жизель протягивает ей лиловую шапочку. Джулия выворачивает ее наизнанку и достает бумажку, такую же, как накануне нашла в своей. Там написано: Правильно понятая старость – возраст надежды.

22

Джулия сидит в гостиной у панорамного окна. Наступила ночь, и в темноте ожили все ее тревоги. Она проверяет телефон – пропущенный звонок от редактора. Все внутри сжалось. Ей вдруг захотелось убежать далеко-далеко.

Из бабушкиной спальни доносится пение Феликса. Джулия улыбается, вспоминая чудесный день. И бабушкину музыкальную память, и выходки ее кавалера, готового рассмешить даму любой ценой. Феликс – из тех, что рождены для счастья других, зачастую забывая о самих себе.

Джулия достает из сумки дневник. Перед тем как его открыть, вспоминает бабушкины слова. Любовь всей ее жизни. О ком она говорила? Джулия его знает? Жанина познакомилась с ним до дедушки? Почему тогда не вышла за него замуж?

Джулия открывает дневник, исписанный мелким почерком. Ей не терпится, но все же она дает себе обещание читать по порядку, не спеша. Бабушка хочет рассказать о своем детстве. Она могла бы просто написать письмо, изложив все то, о чем никогда не решалась сказать. Значит, этот рассказ и эти воспоминания здесь не просто так. Жанина приглашает внучку пережить события, определившие ее судьбу. Что за встреча изменила ее жизнь?

– Ну и как его зовут?

Джулия вздрагивает и закрывает дневник. Она не слышала шагов.

– Как зовут того, кто тебе это дал? – спрашивает Феликс. В руках у него корзинка Антуана, которую тот утром передал Джулии.

Корзинка накрыта клетчатой салфеткой, под которую Джулия даже не успела заглянуть. Она тянется за ней, но Феликс со смехом отбегает.

– У мадам секреты…

– Отдай!

Джулия бежит за ним, но не может догнать. Феликс хохочет и заглядывает в корзинку. Его восхищенный взгляд и наполняющий гостиную запах говорят о многом. Феликс достает прекрасный черный трюфель и внимательно его разглядывает.

– Да он на тебя запал!

Джулия вырывает корзинку. Между баночкой домашнего соуса из каперсов и бутылкой розового вина Антуан положил записку с номером телефона. Она сминает бумажку и выбрасывает в мусорное ведро. Феликс с хитрым видом достает ее оттуда.

– Тебе не нужно, значит, никому не пригодится? Он хотя бы симпатичный?

– Да, если ты любишь грязные ногти и не слишком ревнив. Нужны объедки – пожалуйста, забирай, а я не хочу. Лучше быть одной, чем…

– Это ты так считаешь, дорогуша, – перебивает Феликс. – А я никогда не отказываюсь от компании. Вдвоем теплее, и ночь быстрей проходит…

Он хмурится.

– Ладно, давай сюда этот трюфель! – сдается Джулия.

Она отрезает несколько кусков хлеба и кладет на них ломтики трюфеля. Искушенный в гастрономии Феликс насыпает сверху несколько крупинок герандской соли^[22] и поливает оливковым маслом. Пока он откупоривает вино, Джулия уносит на террасу бутерброды и два больших пледа. Оба едят с аппетитом, и Феликс стонет от удовольствия.

– Ты пожалеешь, что выбросила его номер! – говорит он с набитым ртом.

– Перестань! – отвечает она, швыряя в него подушку. Он со смехом уворачивается.

Они молча наслаждаются мгновениями. В ветвях тихо шумит ветер. Джулия думает о бабушке, о ее болезненных отношениях с отцом. Обида, недостаток нежности – бабушка вспоминала об этом с неохотой. Но за горькими словами и недомолвками Джулия ясно видела трудную, неровную любовь между Жаниной и Жозефом.

– Бабушка иногда говорит о своем отце? – спрашивает она, глядя, как Феликс делает себе еще один бутерброд.

– Нет, а что?

Джулия не решается ответить.

– В ее спальне я нашла дневник. Там была записка, из которой явствует, что его должны прочесть после бабушкиной смерти, но… В общем, я прочла несколько страниц.

Феликс слушает, не перебивая.

– Не знаю, хорошая ли это идея, но ты сам сказал, что бабуля не в лучшей форме, и…

Она бормочет что-то невразумительное.

– Она его передала тебе, разве нет? А со здоровьем еще не все до конца ясно. Всего врачи не могут предвидеть. Кто знает, может, если ты прочтешь дневник, это поможет ее вернуть?

Об этом Джулия не подумала. Слова Феликса вызывают у нее неожиданный прилив оптимизма.

– Правда… – добавляет он, глядя в пол.

– Что?

– Будь готова прочесть неожиданные вещи. Не всякую правду приятно узнавать…

Джулия молча кивает. Правда требует мужества и от того, кто ее говорит, и от того, кому ее говорят. Изменят ли эти тайны ее представление о бабушке? Затем ее мысли обращаются к Люсьене. Та точно знает больше, чем захотела рассказать. Пытается защитить Жанину?

У Джулии звонит телефон. Она достает его из кармана и морщится. Боится нажать не ту кнопку, чтобы случайно не ответить на звонок. Феликс хохочет.

– Осторожно, а то загорится! Случайно, не поставщик трюфелей?

– Нет, хуже…

– Выкладывай.

Телефон умолк, и Джулия облегченно вздохнула.

– Это мой редактор. Я должна была сдать рукопись два месяца назад, но не могу написать ни слова.

Ее накрывает волна стыда.

– А почему ты ему не скажешь? Разве он не поймет?

Джулия кусает губы.

– Ты что, из таких, кто никогда не просит о помощи?

– Нет, я не из таких, – защищается она. – Просто у меня неудачный период. Не хочется из-за этой книги терять работу. Я уже десять лет пишу за других, и это – просто очередной заказ. Не знаю, почему не получается, не вижу никакой причины.

Звучит фальшиво. Лишь бы Феликс не заметил. Он подливает вина и высоко поднимает бокал:

– За свободу быть собой!

Джулия лениво кивает. От вина кружится голова.

– А почему ты не пишешь сама для себя?

– У меня в столе лежит рукопись, я периодически к ней возвращаюсь… Исторический роман, действие происходит в Средние века…

– Дай угадаю: про белокурую деву, которая заперта в башне и не разговаривает с деревенскими барышнями?

Какой у Феликса заразительный смех. Джулии наконец удается расслабиться. Оказывается, парижская жизнь душит ее гораздо сильнее, чем она думала. В тридцать три года живет как старая дева. А если она сделала неправильный выбор? И делала ли она вообще выбор? От этой мысли кружится голова. Она поспешно добавляет:

– Думай, что хочешь, но быть писателем-призраком увлекательно. Когда в центре внимания другие, это не так уж плохо.

– А я люблю быть в центре внимания. Обожаю сцену. Моя мечта – танцевать на Бродвее. Прыгать по воображаемым лужам в ослепительном свете софитов и петь песню из мюзикла Singing in the Rain. Айм си-и-ингин ин зэ рэйн, джаст си-и-ингин ин зэ рэйн! Уот э глориус филинг, айм хэппи эгейн!

Джулия заливается смехом, а Феликс не может остановиться.

– Мое любимое, «Король-лев», – объявляет он и встает.

Повернувшись к балкону, Феликс гордо вытягивает вперед подушку – это львенок – и запевает:

– Ма-а-а сэ уэ нья-а-а-а, мамами тибаба, сэ ти у…

– Поешь на всех языках, даже на зулусском, потрясающе! – весело кричит Джулия.

Феликс опускается в кресло. Его взгляд улетает за горизонт.

– Знаешь, Джулия, внимание делает тебя живым.

Слова Феликса проплывают по воздуху и на мгновение застывают рядом с Джулией. Живым.

– А что тебе мешает? – решается она спросить.

Лицо Феликса становится непроницаемым.

– Не люблю конкуренцию. На кастингах я совершенно теряюсь. Как будто кто-то мне шепчет: «Ты бездарь. У других все получается лучше. И что скажет мама? Ты не представляешь, во что ввязываешься».

Джулия хочет его подбодрить, но слова не находятся.

Задувает холодный ветер. Феликс ежится и достает вязаную шапочку. Джулия отнимает ее.

– Я тебе кое-что покажу…

Она выворачивает шапочку наизнанку и достает бумажку.

– О, как печенье в китайском ресторане! – удивляется Феликс.

– Ты и не догадываешься, как близок к истине.

Улыбаясь одними глазами, она протягивает предназначенную ему фразу: Будьте собой, остальные роли уже заняты.

– Заставляет задуматься… – говорит она с загадочной улыбкой.

Феликс в восторге от записки. Он собирается что-то сказать, но телефон Джулии громко оповещает о полученном сообщении. Увидев на экране имя редактора, она норовит спрятать телефон подальше, но Феликс выхватывает его и читает вслух:

– Джулия, если у тебя что-то случилось, давай поговорим. Ты ставишь меня в неловкое положение. Надеюсь, твоей бабушке лучше. Целую.

Он затягивается сигаретой и добавляет:

– Надо же, как мило. Если ты не одумаешься, уволят-то его.

Джулия громко вздыхает и щиплет себя за нос. Она представляет огромный воздушный шар, который унесет ее далеко-далеко. Вдруг в полумраке раздается звук отправленного сообщения. Она вскакивает, словно от удара током.

– Феликс, только не говори, что ты ему ответил!

– Технически, это ты ему написала.

Джулия набрасывается на юношу и вырывает телефон. Прочитав сообщение, она мысленно падает в обморок:

Спасибо за корзинку для гурманов, после такой закуски хочется продолжения. Я пишу книгу о Провансе и была бы рада взять у тебя интервью. Целую, Джулия.

Список маленьких радостей жизни

Плести венок из ромашек.

Смотреть рождественскую пастораль^[23].

Видеть, как на мою блузку садится божья коровка (бабочка тоже сойдет).

Найти сюрприз в рождественском пироге.

Танцевать фарандолу^[24].

Найти в книге старый билет в кино (или двадцать франков в кармане).

Слушать Эрве Вилара^[25].

Отщипнуть кусочек свежеиспеченной нутовой лепешки.

Улечься на свежие простыни.

Слушать, как поют сверчки летним вечером.

Подбрасывать блинчики на сковородке.

Хохотать до упаду с Люсьеной.

Прихлопнуть комара, который жужжит над ухом.

23

Когда Джулия добралась до постели, было уже поздно. Она слишком много выпила и много смеялась. Приятная компания – этот клоун Феликс. Никогда бы не подумала, что ей так понравится в доме престарелых. Ощущение, что она оказалась в правильном месте, успокаивает и в то же время удивляет. Ей всегда казалось, что она будто стоит особняком, непонятно от чего, может, и от себя самой. Как если бы она прикрыла свое сердце платком и наблюдала со стороны, как кто-то другой проживает ее жизнь.

Теперь, когда стесняться некого, Джулия рада, что Феликс отправил то сообщение. Она лежит в постели одна, немного пьяная, и представляет, что рядом с ней Антуан. Джулия прыскает от смеха и со вздохом отгоняет эти мысли. Книга о Провансе, ну конечно!

Чтобы обретенная легкость не пропадала зря, она берет ноутбук и решает написать три главы биографии, которые задолжала редактору. Одним махом. Она ставит таймер на телефоне. Ограничения подстегивают воображение.

Неловкие от алкоголя пальцы замерли на клавиатуре. Джулия закрывает глаза и вспоминает певца, у которого пару недель назад брала интервью. Стук клавиш заполняет комнатку. Дело пошло. Фразы собираются в абзацы. Голоса в голове умолкли, на Джулию снизошло ослепительное вдохновение. Черные буквы с невероятной скоростью бегут вниз по странице. Зазвонил таймер – она написала шесть страниц и отправила редактору, сопроводив не в меру цветистыми извинениями.

Пока она чистила зубы и надевала пижаму, пришел ответ. Прочитав сообщение, Джулия мигом протрезвела. Редактор благодарит за присланный материал и сообщает, что передал тему другому автору. Сердце выпрыгивает из груди. Джулия решается позвонить, и он сразу берет трубку.

– Неужели ты вспомнила мой номер?

В этой иронии ни одной теплой нотки. Она что-то бормочет в свое оправдание, но он перебивает:

– Я пытался с тобой связаться. Шеф передал твой проект другому автору. Мы и так потеряли слишком много времени, извини.

Джулия думает о плате за квартиру и мысленно влепляет ему оплеуху. А потом вспоминает Феликса, как он сказал, что надо быть собой, и бросает в трубку:

– У меня для тебя новый проект.

Редактору нужны подробности. Она импровизирует. Похоже, розовое вино еще бежит по венам.

– Я готовлю новую книгу. О Провансе.

– О… Провансе? – уточняет он без особого энтузиазма.

– Да, книгу о местных профессиях. С фотографиями. Завтра встречаюсь с одним специалистом по трюфелям.

Она что-то плетет о ландшафте, о целях, о возврате к корням, к природе. Редактор слушает и понемногу заинтересовывается. Проявив предусмотрительность, спрашивает, когда она пришлет несколько страниц.

– Первую часть – через пять дней.

Джулия в панике кладет трубку. Она сама не понимает, что произошло. И в то же время, к своей большой радости, чувствует невероятное облегчение. Во власти того же порыва она рвет билет на завтрашний поезд. Когда одна дверь закрывается, открывается другая.

Пять дней. Нужно, чтобы Антуан раскрыл ей свои секреты, и как можно скорее.

24

Джулия ворочается в постели, не может уснуть.

От нового проекта кровь перенасытилась адреналином. Лежа с широко открытыми глазами, она обдумывает книгу. Нужно интервью с кружевницей и еще, наверное, с фермером, который выращивает лаванду. Будет текст о том, как в разных уголках Прованса жили раньше и как живут сейчас. Дать цветные фотографии, чтобы показать колорит региона, где из любой точки вид как на открытке.

Идеи бурлят. Джулия зажигает свет и достает коробку из-под обуви, в которой Жанина хранит фотографии. Хорошо бы найти на них приметы традиционного уклада, рассмотреть детали одежды и обстановки, инструменты. На старых фотографиях задний план часто рассказывает не меньше, чем изображение на переднем плане.

Лунный луч нежно ложится на пуховое одеяло. Джулия завороженно разглядывает черно-белые снимки. Запряженная лошадью повозка на фоне поля подсолнухов, по немощеной дороге двое детей в коротких штанишках катят деревянную утку на колесиках. Джулия узнает маленькую площадь Сент-Амура с ее платанами.

На самом дне коробки лежит еще один снимок. Жанина и какой-то мужчина держатся за руки. На нем брюки с высокой талией и полосатый галстук, темные волосы напомажены бриолином. Он смеется и взглядом ласкает Жанину. Она идет рядом с ним, улыбаясь. Фотограф – наверняка уличный художник – поймал удачный момент. На Жанине юбка в клетку до колен, веревочные сандалии на танкетке, приталенный жакет, блузка застегнута доверху. Сколько ей лет? И что за незнакомый мужчина? Точно не дедушка.

В висках застучало. Она переворачивает фотографию и вздрагивает.

8 августа 1944 года.

Бабушке было пятнадцать лет. Под датой кое-что любопытное. Не чернильные кляксы, как ей показалось сначала, а скорее иероглифы, шесть маленьких символов и точки. Что это значит?

Нет, это не стершееся слово, похоже на стенографическую запись.

Джулия недоумевает. Сразу вспомнились бабушкины рассказы о детективных фильмах, которые та обожала. Джулия злится, что уже так поздно, и прикидывает, кто бы мог расшифровать для нее это загадочное послание. Сейчас никто не знает стенографии. Ее лицо озаряет улыбка. Среди ее новых знакомых не так уж мало восьмидесятилетних…

С колотящимся сердцем она в сотый раз разглядывает лицо мужчины, потом нехотя гасит свет.

Мне было десять лет, когда захватили Польшу. Для меня Польша – всего лишь слово, которое вписывают в графу «Страны», когда играют в столбики. Поль, полевка, перчатка, Петен, Париж, Польша.

У соседей в саду растет огромный инжир. Под его ветвями – невысокое сооружение, где мы прячемся во время воздушной тревоги: отец притащил сюда три шезлонга, матрас, одеяла, еду и одежду. За годы войны это убежище стало нам вторым домом. Не сосчитать, сколько часов мы там провели, в ожидании взрывов, сигналов тревоги и смерти. Недалеко от Сент-Амура была воздушная база, которую часто бомбили немцы и итальянцы. Услышав звон церковных колоколов, мы все бросали и неслись в убежище.

Сегодня по маминой просьбе я делаю мешочки с лавандой. Завыла сирена, а отца нет дома. Сердце быстро забилось. Мешочки рассыпались по полу. Я ищу маму, но ее нигде нет. Соседи бегут друг к другу в убежища. Издалека доносятся крики.

Я мчусь через сад. Мамы нет. Она сегодня раньше вернулась из церкви, и я молюсь, чтобы она уже ждала меня у соседей. Задыхаясь, я сбегаю со всех ног по лестнице в убежище. В полумраке сидит женщина, она прижимает к себе ребенка. Другая крестится, прислушиваясь и глядя на потолок. Люсьена тоже здесь. Она мне улыбается (у нее выпал передний зуб). А мамы нигде нет.

Наш сосед уже закрывает дверь, торопит меня, я ему мешаю. «Где Генриетта? – в ужасе спрашиваю я. – Где моя мама?» Так и вижу его усы и взволнованное лицо: он преграждает мне дорогу. Славный человек был этот Марсель. Я решительно кусаю его за предплечье. Он вскрикивает, я проношусь мимо него в сад, он пытается меня поймать, я убегаю. Небо голубое, но гул приближающихся самолетов разбивает в прах всю летнюю радость жизни.

Мчусь к дому во весь опор, и тут появляется мама. На ней лица нет от страха, она в одной туфле и рваном платье. Потом она мне объяснит, что упала, когда торопилась в укрытие. Я бросаюсь к ней, хватаю ее за руку. Мы бежим, не переводя дыхания. Марсель заталкивает маму внутрь. «Ну слава Богу», – говорит он. Но в цветнике остался кролик Жанно! Бегу к нему, только успела его схватить, как у меня за спиной раздается взрыв. Сердце чуть не выскочило из груди, я думала, что уже умерла! К счастью, Бог дал мне добежать до укрытия. Cкатилась вниз по лестнице с кроликом под мышкой. Мама схватила меня в охапку и изо всех сил прижала к себе. А за ее спиной Люсьена роняла слезы на шерстку Жанно.

25

Уже почти полдень, когда в дверях «Бастиды у смоковницы» появляется Джулия. На ней джинсы и бабушкин сиреневый свитер, в руках фотография с загадочным посланием, и ей не терпится узнать, что оно значит.

Постояльцы обедают. Из столовой доносится смех. Джулия ищет глазами Жизель, но находит Элиану. Медсестра везет тележку, на которой балансируют тарелки со свининой в горчичном соусе. Пьеро и Фернан сидят рядом с Мадленой и Жизель – все четверо, конечно же, в вязаных шапочках. Два товарища, похоже, отлично проводят время – шум стоит, хоть святых выноси.

– Что происходит? – интересуется Джулия у Элианы.

Она показывает на тарелку Мадлены, которую та внимательно разглядывает. Джулия смотрит и ничего не понимает. Белая скатерть, меню, ваза с искусственными цветами, дощечка с именами постояльцев и цветными кружочками. Розовые – для тех, кому подают вино, синие – для тех, кому следует ограничиться водой. У Пьеро и Фернана – синие. Джулия по-прежнему не понимает, что тут такого смешного, как вдруг тарелка Мадлены приподнимается будто сама собой. Широко открытыми глазами старушка обводит соседей по столу.

– Ну что, теперь видели? – спрашивает она с певучим провансальским акцентом.

Пьеро и Фернан старательно смотрят в сторону. Жизель еле сдерживает смех.

– О чем ты, Мадлена, в конце концов? – Пьеро делает вид, что раздражен.

– Тарелка делает мне знаки! Ну, или эта свинья, если она еще жива!

– Что она говорит? – кричит Фернан, прикладывая ладонь к уху.

– Говорит, свинья прыгает у нее в тарелке! – давясь от смеха, отвечает Пьеро.

Фернан прыскает в салфетку, его плечи трясутся от смеха. Глядя на них, Джулия тоже готова рассмеяться. Тарелка Мадлены снова подпрыгивает. Миниатюрная старушка в ужасе взмахивает руками.

– Вот! Вот! Смотрите! Вы что – слепые? Она же так и скачет! Я ухожу, под столом дьявол!

Она крестится и отодвигает стул, а Пьеро, Фернан и Жизель захлебываются от смеха.

– Прекратите ржать как кони! Это не смешно! – негодует Мадлена.

Она поднимает тарелку – на безупречно белой скатерти ничего нет. Элиана ставит на стол хлебную корзинку, кусая губы, чтобы не засмеяться.

– Бедняжка Мадлена, – шепчет она на ухо Джулии. – Они ее совсем довели! Пьеро и Фернан почему-то решили, что сегодня 1 апреля, и не унимаются с самого утра. Сначала повесили над входом гирлянду из трусов, потом бросили петарду в клетку с курами. Директор пытался их унять, но с этой парочкой никакого сладу нет.

– А тарелка? – растерянно спрашивает Джулия.

– Розыгрыш такой же старый, как они сами. Пьеро подложил под скатерть маленький насос и управляет им, сидя на стуле, качает грушу, и воздух приподнимает тарелку. Над вами так не шутили, когда вы были маленькой pitchoune?^[26]

Джулия мотает головой.

– Тогда вам повезло, у нас тут уникальный экземпляр: Пьеро раньше держал магазин розыгрышей. Наши испытания не закончились, уж поверьте!

Трое друзей уже плачут от смеха, не в силах вымолвить ни слова. «Теперь до ночи будут хохотать», – думает Джулия. Не хочется портить им праздник, но она умирает от нетерпения.

– Простите, что отвлекаю, я хотела вам кое-что показать.

И демонстрирует фотографию Жанины с прекрасным незнакомцем, потом переворачивает карточку.

– Вы знаете стенографию?

Мадлена надевает очки и молча разглядывает снимок. Жизель и Элиана, как и двое приятелей, отрицательно мотают головой.

– По правде говоря, ничего не могу сказать, простите. Мне не удалось получить образование, – смущенно признается Мадлена.

Жизель вынимает из кармашка Элианы ручку и переписывает знаки на бумажку. Вдруг в холле появляется Люсьена. Пальто переброшено через руку, она идет от Жанины. Они с Джулией встречаются взглядами. Поколебавшись, Люсьена подходит к ним с хмурым видом. Сама не зная почему, Джулия прячет фотографию за спиной.

– А вот, может быть, Люсьена нам поможет, – говорит Жизель.

Джулия пытается сменить тему, но уже поздно.

– Чем помочь? – неприветливо спрашивает Люсьена.

– Расшифровать подпись. Дайте ей взглянуть! – говорит заинтригованная Жизель.

Скрепя сердце Джулия протягивает снимок Люсьене. Та переворачивает его и бледнеет.

– Ну? – нетерпеливо спрашивает Жизель. – Вы понимаете, что там написано?

Люсьена пристально смотрит на Джулию.

– Может быть, и понимаю, – бурчит она и выходит в сад.

26

Джулия идет за ней.

Люсьена прижимает к себе сумочку и виновато улыбается. Джулия смущена. Она не помнит, чтобы Люсьена улыбалась.

– Мне кое-что напомнила эта фотография.

– Ты знаешь этого мужчину?

– Еще бы мне его не знать!

Джулия садится рядом с ней на скамейку. Люсьена закрывает глаза и некоторое время молчит. Наконец она произносит:

– Не знаю, говорила ли тебе Жанина… Но, пожалуй, время пришло.

Джулия задерживает дыхание. Сердце бьется быстрее. Ей немного страшно, непонятно почему. Люсьена открывает глаза и напряженно смотрит на нее.

– Много ты уже прочла? Покажи мне дневник.

– Он у меня в сумке, – бормочет Джулия. – Зато с собой фотография, вот она.

Люсьена берет снимок своими узловатыми пальцами и переворачивает его. Гладит значки и глухим голосом читает:

– «С Полем в Сен-Мандрье». Это после войны. Господи, какие же они были красивые, молодые…

Люсьена крестится.

– Поль? Кто это, Поль?

Люсьена порывисто вздыхает.

– Кузен Жанины. Она к нему относилась как к брату. Видишь, как они похожи?

Джулия изучает снимок. Может быть, формой рта?

– Они были неразлучны. Поля сбила машина. Жанина так и не оправилась от этой потери.

Джулия смотрит на фотографию с удивлением.

– И что, между ними… Я имею в виду…

Люсьена выпрямляется, широко открыв испуганные глаза.

– Да никогда в жизни! Это же был ее двоюродный брат, peuchère!^[27] Твоя бабушка очень порядочная женщина, и твой дедушка был любовью всей ее жизни. Он был единственным.

Джулия с улыбкой кивает.

– Мы с Жаниной всегда были не разлей вода, – продолжает Люсьена. – И я знаю, что есть вещи, о которых ей не хотелось бы говорить. Например, о Поле. Дневник она начала вести весной. Я подумала: «Vé^[28], Жанина заделалась писательницей». И поддразнивала ее, так, для смеха. Тогда-то у нее крыша и поехала. Такая беда! Как-то захожу к ней, она стоит в халате посреди кухни, молоко убегает из кастрюльки, а она не знает, что делать. Я говорю: «Жанина, милая, что ты творишь?» Она не ответила, но я поняла, что у нее с головой не все в порядке. Я сделала вид, что ничего не заметила, и не стала об этом говорить доктору Пелажио. Дома куда лучше, чем в больнице для умалишенных, поверь мне. Крыша едет – все, пропал человек. В последние недели она становилась все хуже и хуже, бедная Жанина. Té^[29], сдается мне, в этом дневнике полным-полно всяких глупостей, память-то ее давно отчалила…

Джулия взволнованно хватает Люсьену за руку.

– Пожалуйста, расскажи о ее молодости. Феликс говорит, что воспоминания могут вернуть ей разум.

– Конечно, можно поговорить. У нас было столько хороших моментов! Я каждый день прихожу к моей Жанине. Она очень мужественная женщина. Честное слово, я тебе таких историй про нее могу рассказать!

Она протирает глаза и, взглянув на полуденное солнце, добавляет:

– Меня ждут в гостинице. Поговорим как-нибудь в другой раз. Можно я возьму? – Не дожидаясь ответа, Люсьена кладет фотографию в карман фартука и уходит, едва махнув рукой на прощание.

Моя Лили!

Я нашла в своих вещах продуктовые карточки. Сейчас кажется, что они похожи на марки. Помню день, когда запретили сладости, а потом маршал Петен объявил, что на каждого новорожденного положено по два килограмма драже. Видела бы ты, как я выпрашивала у мамы сестренку!

Мне тринадцать лет, и покупками занимаюсь я. Не хватает всего, а то немногое, что у нас есть, могут конфисковать. Как мой обруч, который забрали немцы, чтобы сделать вешалки. А я и сказать ничего не могла! Мы слишком напуганы, ходим мимо них по стеночке. И постоянно хочется есть. В дождливую погоду вся деревня выходит собирать улиток. Иногда приходится их есть три дня подряд!

Рано утром я иду занимать место в очереди. На площади встречаю подружек, мы болтаем, старушки вяжут, нам иногда перепадает четыре-пять франков за место в очереди за других. Мама пускает в ход все свое воображение, чтобы разнообразить наше меню. То майонез без яиц, то кофе без кофе… Иногда с фермы присылают мясо, яйца, овощи или муку. Мы делаем вид, что это посылки от любящих родственников, но немцы не зевают.

Зима, цветет мимоза. Я иду в мэрию за карточками, и в животе у меня урчит. Карточки требуют строгого учета, тем более нельзя их терять. У мамы есть толстый кошелек, и я туда складываю все цветные бумажки: карточки на одежду, табак, семена, вино, на школьные товары, была даже карточка на купальный костюм! Милая моя, нетрудно догадаться, что я берегла их как зеницу ока.

По дороге домой я встретила Люсьену. Бедняжке девять лет, но ей с трудом дашь семь. Она выживает благодаря щедрости соседей. Ее мать болеет, и малышка находит себе пропитание как может.

Люсьена, как обычно, гуляет с Жанно под мышкой. Он в ошейнике, который хозяйка ему смастерила из синей ленточки. Кролик ужасно милый, и Люсьена никогда с ним не расстается, даже в школе, боится, как бы не отняли. Кладет его в портфель и насыпает туда немного травы. Об этом знаю только я.

Сидя рядышком в переулке, мы разговариваем о войне, о мальчишках, которые дергают ее за волосы, и играем в кости. Я даю ей свой самокат. А сама сижу с закрытыми глазами, прижав к груди кролика, и слушаю, как самокат стучит по брусчатке. Просыпаюсь от глухого звука – мамин кошелек выпал у меня из передника. Жанно спрыгивает с моих коленей, шевелит носом. Земля подо мной усыпана цветными конфетти. Со сна я не отдаю себе отчет в размере трагедии: пока я спала, Жанно сгрыз половину карточек. Теперь мы сможем купить только немного хлеба и молока. Я рыдаю, но горю уже не поможешь.

Вечером я стою перед отцом, глядя в пол. Не смею посмотреть ему в глаза и пытаюсь найти какое-то оправдание. Он спрашивает: «Что это за животное?» Следы от зубов на карточках говорят сами за себя. Я что-то мямлю, отец злится и требует говорить громче.

– Это Люсьена виновата. Ее кролик все сгрыз.

Отец выслушивает меня молча. Кладет свою трубку на стол и выходит из комнаты. С улицы доносится крик, я узнаю голосок Люсьены, она рыдает взахлеб. Отец вернулся в дом, из кухни раздался глухой звук. С того дня мне в горло не лезет рагу из крольчатины.

27

Джулия, Феликс и Жанина идут по главной аллее маленького сент-амурского кладбища.

Небо серое, но на улице тепло. После Дня Всех Святых на кладбище осталось несколько увядших букетов^[30]. Прогулка приятная, а вид на долину просто потрясающий. Джулия и Феликс читают эпитафии, восторгаясь своими находками.

– «Подумай обо мне и улыбнись». Красиво, правда? – говорит Джулия.

– А это, – хихикает Феликс. – «Моему мужу, умершему через год после свадьбы. От благодарной жены».

– Послушай вот это: «Важно не сколько лет было в жизни, а сколько жизни в них было». Здорово!

– Мадлене точно понравилось бы, – подмигивает Феликс.

Джулия окаменела, пораженная своей мыслью.

– А что она делает со всеми этими шапочками?

– Мадлена? Дарит. Постояльцам, персоналу, родственникам, соседям, родственникам соседей… Она вяжет чаще, чем идет снег…

– Она могла бы их продавать, только представь, – воодушевляется Джулия. – Клуб бабушек, которые вяжут шапочки с посланиями! О Мадлене заговорят!

Жанина показывает на могилу. Джулия останавливается и берет бабушку за руку. Феликс деликатно отходит. Джулия и Жанина стоят рядом и слушают, как на вершине сосны поет дрозд. На кладбище тихо. Внучка смотрит на бабушку. «Она выглядит такой хрупкой», – думает Джулия. В ней трудно узнать молодую женщину с фотографий. О чем она думает? О своем муже? Об уходящем времени? По каким лабиринтам блуждает ее колеблющийся разум? Джулия вспоминает слова Люсьены. Интересно, могила Поля тоже здесь? Почему бабушка никогда не рассказывала ей о своем кузене, которого любила, как брата?

Феликс возвращается, и Джулия тихо спрашивает его:

– Бабушка тебе говорила о Поле, своем кузене?

– Нет, насколько я помню. А что?

– Я нашла в ее вещах фотографию со стенографической надписью. Люсьена мне прочла ее, и…

– И что?

– И ничего. Не знаю. Мне кажется, бабушкины воспоминания не вяжутся с настоящим. Не знаю теперь, что и думать и о моем прадедушке, и о Люсьене. Жанина говорит о них с такой нежностью, а я никак не могу связать все воедино…

Джулия смотрит на бабушку, та по-прежнему молчит. Жаль, что нет с собой фотографии, можно было бы показать ее Жанине.

– Бабушка, расскажи о Поле.

Жанина с удивлением смотрит на нее.

– Кто такой Поль? Надеюсь, ты не о директоре. В саду посадили герань. Пришлось выставить детей за дверь, они бы испачкали весь дом.

Джулия смотрит на Феликса, тот грустно качает головой. Все трое медленно идут дальше. Жанина продолжает свой монолог:

– Вчера заходила Мирей. Я сказала, чтобы она следила за своей кошкой, мне они дома не нужны! Видела бы ты ее! Просто умора! – хихикает она.

Джулия и Феликс невольно улыбаются.

– Прямо сказать, она не семи пядей во лбу! Машину приходится чинить Анри – она, бедняжка, ничего в этом не понимает. Конечно, у нее нет образования, и она в этом не виновата, но я все-таки хочу приготовить лазанью. Джулия, ты любишь лазанью? Кстати, который час? Не хочу пропустить передачу Наги! А ты смотришь Наги? Вот уж точно красавец-мужчина!

Феликс подтверждает. Джулия насторожилась. Ее память откликнулась на что-то из этого словесного потока. Она силится, но не может поймать этот отклик. И вдруг вспоминает свой вчерашний разговор с Мадленой и Жизель. Четверо друзей смеются над старушкой с повадками мыши, магазин розыгрышей, фотография и… Мадлена сказала… Она сказала: «Мне не удалось получить образование». Что-то в этой фразе ее смущает, но что?

Список маленьких радостей жизни (продолжение)

Оказать услугу незнакомому человеку.

Дотронуться до рожек улитки.

Обмакнуть хлебную палочку в яйцо всмятку.

Увидеть, как всходят первые ирисы.

Свистеть, зажав травинку в кулаке.

Поделиться едой с голодным.

Бродить по галантерейной лавке.

Бросить монетку в копилку.

Кататься на качелях.

Хрустеть редиской.

Смотреть, как козы спускаются с горы.

Рассказать анекдот, не забыв конец.

Идти по зарослям кустарника, распугивая кузнечиков.

Когда тебя целуют в первый раз.

28

Джулия едет по грунтовой дороге. Старенький «Пежо» подскакивает на выбоинах. Вдали виднеются старая каменная постройка, импровизированный загон, в котором бездельничают два серых осла, и латаный фургончик, виденный ею на рынке. От постройки тянется лавандовое поле и вереница вечнозеленых дубов. Джулия идет вдоль длинного сарая, где хранятся инструменты, деревянные ящики и рассада. Ступает осторожно, боясь испачкать белые кроссовки.

Она подходит ко входу, и дверь открывается. Брюнетка лет сорока встречает ее презрительным взглядом. Худая, даже тощая, с синяком на щеке, что придает ее внешности изюминку. «Очень красивая», – думает Джулия и представляется:

– Джулия.

– Ева.

Пауза. Девушка не сводит глаз с Джулии. В проеме двери появляется Антуан.

– Спасибо, – говорит ему брюнетка, держась за щеку.

Джулии кажется, что он немного покраснел.

– Все в порядке? – спрашивает он вполголоса.

В ответ едва заметный кивок. Похоже, она плакала.

– Если что, звони, – говорит он напоследок.

«Я им не мешаю?» – злится Джулия. Но через минуту машина Евы исчезает в облаке пыли. Антуан приглашает Джулию в дом.

– Кофе?

– Да, спасибо.

Ей хочется спросить о Еве, но Джулия тут же отметает эту мысль. «Хочешь, чтобы он тебе обрисовал всю картину? – шепчет внутренний голос. – И вообще, какое тебе дело?»

В гостиной пахнет горящими поленьями и жареным луком. В углу потрескивает камин. Стены черные от сажи, на каминной полке стоят фигурки святых – сантоны. В буфете теснятся фарфоровые статуэтки и оловянные тарелки с рельефным рисунком на религиозные темы. У двери пылятся охотничьи ружья. Навстречу Джулии, виляя хвостом, бежит старый черно-белый пес.

– Зербино, к ноге! – командует Антуан.

– Зербино? Как в романе «Без семьи»?^[31] – улыбается Джулия, садится на корточки и гладит собаку.

– Точно. Сахар? Молоко?

Они усаживаются за дубовый стол. Старые часы с маятником бьют девять. Джулия размышляет, что сказать, Антуан уткнулся носом в чашку и, похоже, не расположен к беседе. Джулия думает о том, как глупо она выглядит в своем платье в цветочек. И зачем вообще было к нему приезжать? Впрочем, это он предложил показать свой участок… Ей не по себе от его мрачного взгляда. Может, отложить беседу на потом? Она придумывает предлог, чтобы уйти, как вдруг Антуан смотрит ей прямо в глаза. По затылку пробегает холодок.

– Трюфелями, значит, интересуешься? – спрашивает он, кивком показывая на блокнот с ручкой, которые Джулия выложила на стол.

Вместе с насмешливой улыбкой в уголках губ появляются ямочки. Джулия нервно сглатывает.

– Да, я… в общем, я пишу книгу, о Провансе, и…

– Надевай пальто.

Он натягивает охотничью куртку с огромными карманами. Зербино уже у двери, отбивает такт хвостом. Джулия идет за ними с фотоаппаратом в руке. Антуан оборачивается и раздевает ее взглядом.

– Так одеваются любительницы приключений? – веселится он, глядя на ее безупречно белые кроссовки. – На, бери. – Антуан протягивает ей пару сапог.

Джулия послушно обувается, испытывая неприятное чувство, что с ней обращаются как с ребенком. Так ли уж хороша эта идея с книгой? Над горизонтом сгущаются тучи. Пока ничего хорошего не намечается, и Джулия думает о Феликсе – будет что рассказать ему вечером.

Вслед за Антуаном она подходит к двум большим клеткам. Завидев людей, собаки мечутся и лают. Накануне Джулия прочла пару статей и знает, что без ищеек трюфели не найти.

– Это – Капи и Дольче^[32], – говорит он, гладя собак. – Они еще учатся.

В его голосе звучат ласковые нотки.

– Без этих собачек ничего не получится. А лучший нюх – у Зерба.

Джулия для вида чиркает в блокноте и делает несколько снимков. Антуан совсем другой, когда возится с собаками. Заметив ее взгляд, он смущенно поднимается.

Они молча отправляются в путь. Ряды дубов тянутся до самого горизонта. Джулия вспоминает, что гриб, который еще называют «черным золотом», растет под дубами, живет с ними в симбиозе и созревает ближе к зиме.

– Год выдался засушливый, и урожай будет неплохой, – говорит Антуан, глядя вдаль.

Он широко шагает, Джулия еле поспевает за ним.

– Старики говорят, что раньше трюфели росли даже под электрическими столбами. Их ели, когда кончалась картошка, это была еда бедняков, столько было грибов. А потом, непонятно почему, их становилось все меньше и меньше.

Зербино насторожился, вроде бы что-то учуял. Но тут же разочарованно побежал дальше. Так же молча они идут за псом, все дальше углубляясь в лес. Зербино радостно носится, постоянно подбегая к ним, чтобы убедиться, что они не потерялись. Джулия чувствует, что их молчание имеет смысл. Неспроста Антуан – молчун, сбор трюфелей похож на погружение в себя. Автор одной из только что прочитанных ею статей назвал трюфели одной из последних загадок природы.

Наконец Джулия решается спросить:

– Как ты занялся разведением трюфелей?

– Погоди, он что-то нашел.

Пес быстро роет землю и всего через несколько мгновений уже держит в зубах маленький черный гриб, гордо протягивая его хозяину.

– Молодчина, Зерб!

Антуан дает псу печенье и с чувством гладит его. Между ними такая связь, что Джулия почти чувствует себя лишней.

Антуан достает из кармана небольшой пучок зелени и кладет в ямку. На вопрос Джулии, что это, он отвечает:

– Листья оливы, вымоченные в дождевой воде. Нужно вернуть жизнь в ямку – иначе дуб больше не даст грибов.

Джулия начинает писать. Но Антуан уже идет дальше.

– Никому еще не удалось открыть тайну трюфеля. Мы знаем, что он любит холодные зимы с градом и известковый грунт. Но это не все. В одинаковых условиях одни дубы дают грибы, другие – нет. Поди разбери почему… У каждого трюфелевода свои суеверия. Кто говорит, что нужно оставлять часть гриба в земле, кто советует трясти ветки дерева, а еще – слушать лозоходов^[33], сажать в северном направлении, соблюдать фазы луны…

Он останавливается и скребет землю палкой.

– На самом деле трюфелеводы не выдают своих секретов. Я знаю только то, чему меня научил старик Флавио.

Антуан подходит к Джулии и внимательно смотрит на нее.

– Чтобы заниматься этим, надо слушать природу. Остальное не важно. Природа – не торговец. Это женщина. И она боится мужчин. Она отдается только тому, кто отдается ей.

Ручка Джулии бежит по бумаге. Она старается все запомнить и записать, как вдруг Антуан кладет руку на блокнот.

– Ты слишком много думаешь. Перестань.

Неожиданно он ложится на ковер из опавших листьев и закрывает глаза. Джулия с блокнотом в руках чувствует себя нелепо. Ей тоже лечь? Она мнется, потом аккуратно складывает вещи в сумку, одергивает платье и ложится на землю. Антуан молча глядит в небо, которое виднеется где-то там, над верхушками деревьев.

Съежившись, Джулия думает о насекомых и сырости, от которой стынет спина. Она дрожит, мысли в ее голове сменяют одна другую: ускользающее время, бабушкин дневник, Антуан… Что он о ней думает? Она тут же злится на себя, что придает этому такое значение, и делает глубокий расслабляющий вдох. В лесном воздухе слышится треск. Ветер в деревьях насвистывает легкую мелодию, поддержанную птичьим щебетанием. Джулия пытается улечься поудобнее, убирает веточку, которая царапает ей ногу. Понемногу сердце начинает биться тише.

– Послушай. Деревья разговаривают между собой, – шепчет Антуан.

Джулия закрывает глаза. В густой тишине ей кажется, что лес обнимает ее. Корни переплетаются, как пальцы. Она слышит, как потрескивают деревья, они дышат. Запах земли успокаивает, тело становится легче. Она открывает глаза, и от мешанины веток наверху начинает кружиться голова. Но спокойное дыхание Антуана убаюкивает. Она подстраивается под его ритм, ее грудь расслабляется. Она парит где-то между небом и землей, в самом сердце доброжелательной природы, которая ласкает ее, словно мать. Джулия могла бы остаться здесь на целые столетия.

Вдруг раздается резкий звук. С лаем прибегает Зербино. Джулия встает, отряхивает пальто, поправляет платье. Антуан протягивает руку к ее лицу. Сердце замирает. Лес смотрит на них. Ее ноги уходят в землю. Джулия вздрагивает, пальцы Антуана обжигают, когда он касается ее щеки. Он осторожно убирает застрявший у нее в волосах листок и пристально смотрит на нее своими темными глазами.

– Ладно, возвращаемся, – бросает он напоследок и свистом подзывает Зербино.

Список запахов, которые делают меня счастливой

Запах постельного белья, высушенного мистралем,

абрикосового варенья,

бессмертника под июльским солнцем,

камней после летнего дождя,

марсельского мыла, которым стирала мама,

талька на попке моего малыша,

оливок под прессом на маслобойне,

страниц моей старой кулинарной книги,

натертого воском буфета,

земли, приставшей к кабачкам,

жимолости после заката,

камфары на моих измученных коленях,

одеколона Жана.

29

Решительным шагом Люсьена проходит мимо бакалейной лавки и заросшего травой фонтана.

Седые волосы прикрывает целлофановый пакет – сегодня обещали дождь. На руке у нее висит большая плетеная корзина. Она несет ее Камилле – розовощекая молодая женщина с веснушками на носу только что родила мальчика. По провансальской традиции роженице дарят «корзину новорожденного» с пятью подарками. Шагая по булыжной мостовой, Люсьена мысленно их пересчитывает. Пять даров – как пять пожеланий, которые произносят над колыбелью. Соль – чтобы малыш рос здоровым. Яйцо – чтобы он был осыпан материальными и духовными благами, мед – чтобы был нежным, как ангел, спичка – символ прямоты и честности, и хрустящий каравай, который старушка вручит Камилле со словами: «Que siègue bon coume dou pan»^[34].

Люсьена отщипывает кусочек корочки и кладет в рот крошку. Вот бы и ей кто-нибудь в свое время поднес мед со спичками! Но у Неба есть свои любимчики. Глядя куда-то вдаль, она отламывает краюху хлеба. Все одно мальчуган, которого сейчас балуют в лучших провансальских традициях, через пятнадцать лет будет среди ночи будить жителей Сент-Амура пальбой из выхлопной трубы своего мопеда, Люсьена голову дает на отсечение. Странное нынче время, как подумаешь…

Она садится на отшлифованный годами камень прачечной. У нее ноет бедро, а журчание воды немного успокаивает. В последнее время по ночам ее обступают темные призраки и бессонница забирает жизненную силу. А Люсьена не из тех, кто без конца меряет давление. «Не то что Мирей!» – думает она, растирая ногу узловатыми пальцами. «Работа – это здоровье», – любит повторять Люсьена.

Она боится себе признаться, что ее беспокоит странное ощущение в груди, как будто там застряла оливковая косточка и разбухает, разбухает. В ушах шумит, сердце часто бьется. Люсьена окунает руки в прохладную воду и, глубоко вдыхая, кладет их на щеки. Уже второй раз за этот день силы покидают ее. Утром в церкви, когда она присела на скамью перевести дух, в ризницу вошел отец Мариус.

Он так чуднó на нее посмотрел и спросил, как она себя чувствует. В тот момент она готова была все отдать, лишь бы он ушел. В последнее время у нее странное ощущение, будто он хочет из нее что-то вытянуть. Ей кажется? Или он заметил ее лихорадочное состояние? Суеверная Люсьена задумалась, не умеет ли кюре читать мысли.

Она боится ходить на исповедь, особенно после истории с фотографией. А если отцу Мариусу удастся ее разговорить? Она злится на себя. «Вот ведь дура!» – твердит она себе с утра до вечера. Надо же было выдумать кузена! Поль, погибший двоюродный брат, что может быть глупее!

Люсьена вынимает из-под поношенной блузки черно-белую фотографию и нежно гладит улыбающиеся лица. Как они были молоды… А она… Люсьена вспоминает, какой была в детстве. Взбалмошная уродина, не заслуживавшая ничего, кроме того, что дала ей жизнь! Люсьена стискивает зубы, ругая себя с новой силой. Чем все это кончится?

1944 год. Лето, когда мне исполнилось пятнадцать, выдалось знойным. Горожане потянулись в горы в поисках прохлады. У всех были ушки на макушке: из достоверного источника (отец состоит во Французских внутренних силах^[35]) стало известно, что союзники скоро высадятся. Американцы уже ступили на песок Нормандии^[36], но немцы по-прежнему удерживают наш Юг. Дни летят, неизвестность и пугает меня, и радует. Мне пятнадцать лет, и мое сердце так и колотится от предвкушения необыкновенных приключений.

Правду сказать, скучать не приходится! Часто звучит сигнал воздушной тревоги – мы выходим из убежища только на мессу, в кино и за покупками. Прильнув к радиоприемникам, считаем дни. Что принесет нам утро?

Как-то вечером в небо взлетают три красные сигнальные ракеты. Отец приказывает нам идти в убежище. Союзники предупреждают, что самолеты уже в пути! Деревня ликует. Но только не я. Я так ждала танцевального вечера 15 августа!^[37] Молча злюсь – теперь уж точно война нас лишила всего!

Отец требует, чтобы мы держались подальше от окон, а мама ставит на огонь рагу. Отец ее ругает. Она хочет, чтобы ее убили? «Мы и так редко едим мясо, не пропадать же ему», – отвечает мама. И между взрывами помешивает в кастрюле деревянной ложкой.

Наутро в деревне тихо, слишком тихо. Электричества нет, новости не послушаешь. Слухи ползут из деревни в деревню: поезда останавливают, дороги перекрывают. Бойцы Сопротивления заняли мэрию и раздают галеты. Это обнадеживает – часы ожидания меня вымотали. Мы с мамой стоим в очереди на площади, когда внезапно с быстротой молнии разносится слух: американцы идут, с холма уже видны их блестящие каски! Американцы в нашем Провансе? Меня охватывает сомнение: а вдруг это немцы хотят нас проучить? У отца такое же предчувствие, он хочет, чтобы мы спрятались в убежище. Деревня бурлит, и вдруг в ясном небе взрываются пулеметные очереди. В наших переулках идет бой! Война стучится в двери нашей деревни. Солдаты уже в прачечной, из дома мы слышим выстрелы. Пули свистят и отскакивают! Мы быстро залезаем под лестницу, мама и я садимся на колени к отцу. Он успел закрыть двери и окна, несмотря на приказ немцев держать их открытыми. Я рыдаю, сжимая мамину руку, она шепотом молится и дрожащими руками перебирает четки.

Мне кажется, бой шел несколько часов, и наконец наступила тишина. Под палящим солнцем снова запели цикады. Мы прислушиваемся, пытаясь уловить подсказку, угадать, кто же там сражается! Представляешь, милая Лили, в каком мы были смятении…

Под нашим окном раздаются шаги. Как страшно, сердце колотится. Что, если сейчас войдут фрицы? Отец закрывает мне рот рукой и достает из кармана нож.

Всего в нескольких метрах от нас разговаривают два солдата. «Где Рашид?» – спрашивает один. «Пошел к мэрии», – отвечает второй. Мы растерянно прислушиваемся. Это точно не немецкий и даже не английский! Отец в изумлении кричит: «Да это же французы!» Мы тихо подходим к окну, посмотреть, что происходит.

Увидев форму и каски, отец ликует. Нас спасли алжирские солдаты! С улицы все громче доносится: «Французы! Это французы!» А потом торжествующие крики: «Да здравствует Франция! Браво, солдаты!»

Мы радостно выбегаем на улицу, и отец берет меня за руку. Он щурится под палящим солнцем, а по его впалым щекам катятся две огромные слезы. Кажется, даже цикады поют с большим воодушевлением, чем раньше! Жители обступают солдат. Протягивают им фрукты, галеты и вино. Солдаты отказываются от вина и просят немного простой воды. Все их трогают, как будто хотят убедиться, что они настоящие. Мне хочется их всех расцеловать!

Как приятно видеть алжирцев! Наше счастье еще больше оттого, что нас освободили французы! А мы-то ждали американцев, вот смех!

Поздно ночью все деревенские высыпали на площадь. Мы хлопаем в ладоши, поем, целуем и обнимаем солдат, гордо выставляем свои трехцветные ленточки. Мне кажется, я сплю! Неужели война, съевшая все мое отрочество, закончилась?

30

В сарае Антуан положил недозревший трюфель в корзину и открыл холодильник. Оттуда хлынул насыщенный аромат. Джулия восторженно вздыхает.

– Понюхай-ка, – Антуан протягивает ей коробку с огромными трюфелями.

Джулия закрывает глаза, взволнованная видом этого сокровища. В воздухе сталкиваются запахи мускуса, перегноя и лесного ореха. Вдруг со двора доносится хруст гравия под колесами машины. Слышны два коротких веселых гудка.

– А вот и патриарх, – говорит Антуан.

Через пару минут Джулия, сняв промокшие сапоги, идет в гостиную, к старику Флавио. Он сидит в кепке. Антуан подкладывает в камин полено и ставит на огонь кофейник.

– Сейчас вернусь, схожу за дровами, – говорит он и уходит, взяв большую корзину.

Дверь хлопает, в комнате повисла тишина, которую нарушает только потрескивание огня в камине.

– Он хороший парень, – наконец произносит старик. – Не слушай, что говорят в деревне… Местные трюфелеводы ревностно берегут свои секреты. Они хитрые, не всегда действуют честно и воображают себя Господом Богом. Антуан молчун, но не лежебока, уж ты мне поверь. Работать-то он еще как работает! А в последние годы зарабатывать стало труднее… Кабаны, понятно, так теперь еще и воры…

– Воры?

– Да, ходят по грибницам ночью, когда не возьмешь собаку, и воруют! А вот Антуан, ей-богу, приличный человек!

Джулия берет блокнот.

– В чем ваш секрет? Я про поиск трюфелей. Антуан сказал, что это вы его всему научили.

– Честно говоря, я давно бросил это дело. В моем возрасте, сама понимаешь… Когда я сюда приехал – мне было лет двадцать, – у меня это засело вот здесь, – он показывает на голову. – Решил заняться трюфелями. Люди мне ничего не рассказывали, в этом деле действует закон молчания, как у мафии! Я работал на одного старика-соседа. И он мне все передал. Трюфель, ему жизнь нужна. Прованские травы, насекомые, муравьишки, земляные черви… Без деревьев трюфелей не бывает. У деревьев есть энергия, аура. Ты знала? Té, в деревне даже есть лозоход, ищет трюфели своими палочками! Говорит про какие-то теллурические волны, не понимаю я этой тарабарщины! Аура корней, скажи пожалуйста…

Старик Флавио смеется беззубым ртом. За окном Антуан играет с собаками.

– Раньше, давным-давно, трюфель рос повсюду. Даже на площади Сент-Амура. Кюре оставалось только нагнуться, черт возьми! Запах в домах стоял такой, что аж тошнило. А сейчас у тебя в машине лежит десять кило, и ты думаешь, не забыл ли собрать трюфели!

Джулию забавляет, что от их разговора у старика заблестели потускневшие глаза, похожие на крупные серые жемчужины.

– Раньше трюфель был дешев! Черт возьми, я это видел и больше не увижу! А секрет, о котором ты говоришь, я так и не нашел – иначе меня бы здесь не было! Единственное, что я могу сказать, поверь мне на слово: чтобы были трюфели, нужна любовь…

«Бабушка тоже добавляла немного нежности в свой суп с базиликом», – думает Джулия.

– Ты знаешь Роже? У Роже был лучший в регионе участок, там, сразу за холмом. Голубые и вечнозеленые дубы давали трюфели без перерыва. И вот Роже заболел и умер. А когда его сын унаследовал участок, видишь ли, Джулия, земля перестала давать грибы. Так что Роже ушел вместе со своими трюфелями!

Разморившись у жаркого очага, Джулия сонно пишет в блокноте. Она не сомневается, что старик Флавио говорит правду. Несколько часов назад она сама ощутила эту энергию земли. В голове всплывают слова Феликса: делает тебя живым. Лежа на земле под деревьями, Джулия почувствовала силу жизни как никогда раньше.

– Как там Жанина? – спрашивает Флавио, по-доброму улыбаясь.

– День на день не приходится. С тех пор, как он�

Переводчик: Эльмира Зейнетдинова

Редактор: Татьяна Коршунова

Главный редактор: Яна Грецова

Заместитель главного редактора: Дарья Петушкова

Руководитель проекта: Анна Деркач

Арт-директор: Юрий Буга

Дизайнер: Денис Изотов

Корректоры: Елена Биткова, Елена Чудинова

Верстка: Кирилл Свищёв

Разработка дизайн-системы и стандартов стиля: DesignWorkout^®

Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

© Editions Albin Michel 2019

International Rights Management: Susanna Lea Associates

© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Альпина Паблишер», 2024

* * *

На эту книгу меня вдохновил дневник, переданный мне бабушкой в то лето, одно из последних, что мы провели вместе.

Ее память отправилась в далекие края, но я надеюсь, благодаря этой книге бабушка еще поживет в вашей памяти.

Бабуле. С бесконечной нежностью

Забвение – самое искреннее из всех прощений.

Анна Барратен. Шагая по дороге

• Танцуйте же, прошу вас,
• Под этим ясным небом
• На детские забавы мне радостно смотреть.
• И пусть не огорчают
• Вас бабушкины слезы –
• Под слоем льда подснежник
• Пробудится весной.

Софи д’Арбувиль. Бабушка

1

Эта история начинается в Провансе, в маленькой деревушке на холмах, окруженной виноградниками и залитой солнцем. По улочкам, между домами, крытыми круглой черепицей, плывет запах горячего хлеба, или душистого кустарника, или моря – смотря откуда дует ветер. На вершине холма стоит розовый домик, увитый глицинией и обсаженный оливковыми деревьями.

Не обращая внимания на жару, которая своим нежным прикосновением уже нагревает камни, Жанина прячется от всех за закрытыми ставнями и пишет. О детстве, о войне, о партизанах. О Провансе, о танцевальных вечерах, о безудержном веселье. О нежности. Перед ней кожаный бювар, толстый дневник, черно-белые фотографии. Вот юноша обнимает за талию улыбающуюся девушку. Ей не больше пятнадцати лет, пухлые щечки, купальник в клетку. Темные волосы прихвачены по бокам скромными заколками. Влюбленные позируют на песке. Красивые и счастливые.

Часы бьют девять. Пора принимать лекарства. От чего все эти разноцветные таблетки? Непонятно. Но Жанина прилежно принимает их – надеется, что врач сочтет ее благоразумной пожилой дамой. И каждый раз будто снова слышит, как он бормочет себе под нос. Старческая деменция. Сперва она улыбнулась шутке. Но врач произнес фразу, полную длинных слов, за такие в скрэббл дают втрое больше очков. Альцгеймер. Нейродегенерация. Необратимая. Жанина пыталась обнаружить в глазах врача надежду. Напрасно. Ушла испуганная, сжимая в руке рецепт. Вечером, читая медицинскую энциклопедию, она поняла: по мнению врача, что-то в ней уже умерло.

Жанина представляет себе свою память как утес, который хотят повалить ветра. Как скалу, которую подтачивает каждая набегающая волна. И вот уже месяц каждое утро, помыв посуду и застелив кровать, Жанина пишет. Усевшись перед портретом обожаемой внучки Джулии. Пишет, чтобы внучка знала, откуда родом. А главное, чтобы пролить свет на тайны, которые терзают саму Жанину. Засвидетельствовать, рассказать, а может, и простить – насколько это вообще возможно. Когда умираешь, больше всего жалко тех, кто остается, ведь часть их жизни уходит вместе с тобой.

Жанина достает из обувной коробки фотографию – как будто участник телеигры «Мотюс»[1] вынимает из барабана черный шар и теперь должен пропустить ход. Тревожная музыка и расстроенные лица игроков. Ее отец. Ее черный шар.

Кто-то звонит в дверь. Жанина выглядывает в окно. Люсьена уже входит во двор. Жанина спешно собирает бумаги. Прячет коробку в шкаф и накрывает одеялом.

– Жанина, это я! Я приготовила тебе лазанью. Жанина, ты дома?

Жанина второпях закрывает шкаф и идет на кухню к Люсьене. Из-за больного колена та прихрамывает, но, увидев Жанину, улыбается. Люсьена стареет. Осунувшееся, изможденное лицо, юбка до полу – она словно сгибается под тяжестью лет. И все равно, сгорбленная, морщинистая, для Жанины она остается младшей сестренкой. Люсьена – родной человек. Она заходит два-три раза в неделю перед обедом. Два километра пешком после мессы. Дорога идет в гору, зато для ног полезно. Люсьена приносит пирог с инжиром или рататуй, журналы и лекарства. Обнявшись, они громко целуются, счастливые, что снова вместе. И, как обычно, садятся за стол, покрытый клеенкой. По кухне гуляет солнечный луч. Еще рано – та самая пора, когда женщины урывают свободный часок между утренними и дневными хлопотами.

Уткнувшись в газету, Люсьена изучает гороскоп. Ее жизнь определяют проповеди отца Мариуса, прогнозы погоды и астрологические предсказания. «По крайней мере, когда Люсьена окажется на небе, она там не пропадет», – думает Жанина.

– Ну что, милая Люс? Что там пишут в твоей газете? Умрем мы сегодня или еще подождем?

Люсьена поднимает глаза.

– Смейся! Планеты не врут. Послушай, что про тебя сказано: «Рыбы: неожиданное событие перевернет ваш привычный образ жизни. Настал момент признаться в своих чувствах».

Жанина хохочет.

– Это они про почтальона? Симпатичный паренек, будь я лет на тридцать помоложе, была бы не прочь перевернуть свой образ жизни…

Люсьена поглощена чтением и пропускает шутку мимо ушей. Жанина забирает у нее газету.

– А тебе что посулили? «Скорпион: события прошлого вернутся в вашу жизнь благодаря встрече или письму. Будьте осторожны». Ну и ну! Похоже, почтальону придется попотеть!

Люсьена ворча отнимает газету.

– Хорошие новости от Джулии, – говорит Жанина безо всякого перехода. – Работает над новой книгой. Наша девочка еще себя покажет, помяни мое слово!

– Если она такая же болтушка, как ее бабуля, я не удивлюсь, – бурчит Люсьена, глядя, как за окном падают листья.

Листок абрикосового дерева долго кружится, перед тем как улечься на террасу. Люсьена продолжает серьезным тоном:

– Старики боятся, что зима не наступит. Слишком тепло – плохо для трюфелей. А не будет трюфелей…

Жанина соглашается, скорее по привычке. Когда Люсьена не занята в церкви, она помогает в «Приюте путешественников», скромном гостевом доме у въезда в деревню. Не в сезон туристы здесь редкость.

– Что ж, во всяком случае почтальон никуда не денется! – веселится Жанина.

Она смеется от души. Люсьена – не так охотно. Из кладовки доносится сигнал таймера: стирка закончена. Жанина отодвигает стул, царапая плиточный пол. Медленно выходит из кухни. Люсьена ловко расстилает на столе газету и начинает чистить фасоль.

Жанина достает из стиральной машины ком белья. Несколько пар трусов, сиреневая ночная рубашка, два кухонных полотенца. Она все еще смеется над глупостями Люсьены. Признаться в своих чувствах! Жанина берет корзинку и идет в сад. Там пахнет хвоей, чабрецом и марсельским мылом. На верхушке дерева трещит сорока. Шаг за шагом Жанина поднимается по земляным уступам к бельевой веревке. И вдруг, ни с того ни с сего, у нее подворачивается нога. Жанина теряет равновесие, взмахивает руками. Отяжелевшее тело заваливается набок. Она пытается ухватиться за низкую каменную стенку, за ветки, за что-нибудь. Но этим утром природа бессильна. Жанина падает, ударившись головой о землю. Люсьена находит ее лежащей без сознания посреди выстиранного белья.

2

Три дня. Это все, что у нее есть. Три дня, выпрошенные у редактора с условием оставаться на связи. Джулия заходит на кухню и вздыхает. В доме все на своих местах. Клеенка на деревянном столе, фарфоровые котята, маленький телевизор, кружевные салфетки, купленный у почтальона календарь[2]. Джулия грустно улыбается. Она скучала по этому дому. «Почему я не приехала раньше?» В ответ – тяжелое молчание.

Несколько дней назад ей передали ключи и записку от отца: «Бабушка упала». В оцепенении она стояла с этим листком в руках перед клеткой с орангутаном в парижском Ботаническом саду. В своем убежище. Именно сюда она приходит, когда не пишется, а в последнее время такое бывает все чаще. Обезьяна разглядывала ее через стекло. В голове у Джулии вдруг прозвучал бабушкин голос: «Открой глаза, моя стрекозка». Несколько часов спустя она прыгнула в поезд.

Джулия ставит на пол чемодан в светлой спальне. Узнает лежащую на лоскутном одеяле подушку с вышивкой, обои в цветочек, на стенах по-прежнему висят ее фотографии, а полки заставлены книгами из серии «Розовая библиотека»[3]. Ей хотелось бы остановить время. Джулия включает отопление, грызет квадратики забытого в холодильнике шоколада, ненадолго задерживается в гостиной. Ее взгляд скользит по комнате и останавливается на кресле перед телевизором. Она словно видит на подлокотниках следы от бабушкиных рук. Горло сдавило. Она сдерживает слезы. «Только бы не расплакаться. Не сейчас, иначе не остановлюсь». Она берет себя в руки, возвращается в спальню и ложится в постель.

Ее обволакивает приятный запах стирального порошка. Кажется, что бабушка лежит рядом. Джулия так и слышит мерное дыхание, чувствует тепло ее тела. Раньше бабушка каждый вечер клала в постель грелку – и Джулия никогда не мерзла. А сегодня она дрожит от холода и, уже натянув свитер и носки, решает сходить еще за одним одеялом.

В соседней спальне тоже ничего не изменилось. Туалетный столик беленого дерева, войлочные тапочки. Изображения святых, портреты детей. На прикроватной тумбочке – родители Джулии в свадебных нарядах улыбаются фотографу.

В большом платяном шкафу пахнет розой и жасмином. Пальто, меха, платья и вязаные кофточки ждут счастливых времен. Джулия нежно гладит шелковую блузку и думает, как много та повидала на своем веку. Танцевальные вечера, маскарады. Танго, ча-ча-ча и вальсы на три счета. «Эта блузка слышала, как бьется ее сердце», – шепчет Джулия.

Она встает на цыпочки, чтобы достать одеяло. Одеяло падает, и что-то твердое ударяет ее по голове. Джулия чертыхается. На полу валяется выцветшая коробка с именем и телефоном парижского обувщика. Джулия удивляется, увидев на ней свое имя. Наверняка детские фотографии. Снимает крышку. Внутри – толстая тетрадь с фетровой обложкой. Джулия узнает бабушкин почерк. С любопытством открывает дневник и читает первую страницу.

1 апреля 2018.

Моя стрекозка!

Не знаю, когда ты это прочтешь. И не знаю, позволит ли моя несчастная голова довести до конца историю, которую я хочу тебе рассказать. Одно знаю точно: я этого уже не увижу.

Я долго не решалась написать. От застенчивости, стыда и, конечно, от недостатка храбрости. Но пришло время рассказать тебе то, о чем я раньше не осмеливалась говорить. Потому что моя голова прохудилась, воспоминания стираются, а память утекает сквозь пальцы. Потому что – и это самая главная причина – только зная, откуда ты пришел, узнаешь, куда идти.

Я храню свой секрет уже больше семидесяти лет. Если честно, даже не знаю, с чего начать. В моей жизни было столько бурь, потрясений, огорчений, трагедий и смеха! Все это сейчас кажется таким незначительным.

Итак. Я родилась в Сент-Амуре 24 февраля 1929 года под звуки опереточной арии о любви и отваге – и пронесла эту мелодию через всю мою жизнь.

3

Джулия не в состоянии читать дальше и закрывает дневник. От этого признания загорелось лицо, перехватило горло, она задохнулась. Почему бабушка ничего ей не говорила? Ошеломленная Джулия кладет дневник обратно в коробку и садится на кровать.

Я храню свой секрет уже больше семидесяти лет.

Какой секрет? Джулия обводит глазами знакомую обстановку, словно ответ прячется где-то между туалетным столиком и шкафом. Дрожь выводит ее из ступора. Она вновь берет толстый дневник и нежно проводит по нему рукой. Между страницами что-то заложено. Несколько фотографий, вырванный из блокнота листок, конверт, рецепт и даже список покупок. На то, чтобы все это прочитать, уйдет много часов. И что такого нового она узнает?

Смущенная – словно в неподходящий момент подглядывала в замочную скважину – Джулия натягивает рукава свитера на кисти рук и усаживается на замерзшие ступни. Дневник не дает ей покоя. Положить его на место как ни в чем не бывало? Но на коробке написано ее имя. Джулия медленно перечитывает первую страницу. Впитывает каждое слово, растроганная знакомым до боли почерком. Она будто слышит бабушкин голос.

Глаза наполняются слезами, живот сжимается. С горечью, тревогой и чувством вины она пытается вспомнить, на что могла не обратить внимания. Вдруг бабушка скрыла от нее самое главное?

Джулия подходит к комоду с фотографиями. На одной из них – пятнадцатилетняя Жанина с ослепительной улыбкой. Джулия проводит пальцем по ее лицу. Конечно же она знает о бабушке все! Ее страхи, радости, слабости, ее жизнелюбие, разбитые мечты. Знает каждую морщинку на лице, как каждый браслет на своих запястьях. Джулия могла бы слово в слово рассказать все бабушкины истории, слышанные по сто раз. Имена, приключения и даже секреты! Те маленькие тайны, которыми делятся только в женском кругу и которые делают мужчин такими уязвимыми. Жанина часто ей что-то рассказывала, вспоминала прошлое, глядя на деревья в саду. Казалось, будто бабушка видела, как там играет ее сын, слышала, как муж рубит дрова и как одним июльским вечером скорая увозит его тело.

Джулия еле сдерживает рыдания. Знаем ли мы тех, кого любим? Сидя в этой комнате, она вдруг начинает сомневаться во всем. Немного поколебавшись, не в силах противостоять искушению, она лихорадочно переворачивает страницу.

Я появилась на свет в 1929 году в Провансе в узком домике, зажатом между прачечной[4] и церковью. Моя мать Генриетта была скромной и набожной женщиной. Мой отец Жозеф – гордым и честолюбивым корсиканцем. На главной площади Сент-Амура он держал скобяную лавку – похожий на кунсткамеру лабиринт, в который мне позволялось входить, держа руки за спиной. Чтобы скоротать время, я гуляла вдоль полок, вполголоса называя по именам все эти чудные вещицы. Кофейник. Дуршлаг. Масляная лампа. Кастрюля. Бриолин. Терка для сыра. Там были даже деревянные санки, каждую зиму вселявшие в меня напрасную надежду. Как я мечтала увидеть покрытые снегом кустарники!

Отец любил свое дело, и в его лавку приходили даже издалека. С клиентками он был галантен, к их детям – внимателен. С его лица не сходила улыбка, даже когда неуклюжие малыши опрокидывали коробки с шурупами и переворачивали все вверх дном на полках. «Хорошего дня, мадам!» – и его губы слегка касаются руки покупательницы. «Милая шляпка!» – и конфетка опускается в карман ребенка.

Поглаживая усы, он окидывал взглядом магазин, как любуется своей империей маршал, объезжая ее с инспекцией. «Каждая вещь на своем месте, каждое место – для определенной вещи», – бормотал он, выравнивая по линейке коробочки с гуталином. Под Рождество он проводил инвентаризацию, склонив лысеющую голову над гроссбухом и цокая языком. А я сидела в углу, затаив дыхание, и молилась, чтобы ему не попалась сломанная кукла, или облезлый оловянный солдатик, или плюшевый мишка с разошедшимся на животе швом. Зря старалась! Каждый год отец клал под елку непроданные испорченные игрушки, из-за них моя комната была похожа на средневековый Двор чудес[5].

Отец ругал меня: «Было бы на что жаловаться! Деревенские дети и апельсину радуются!»

Я скрепя сердце молчу. Апельсин гораздо лучше одноглазого медведя.

4

Джулия ставит машину возле белого здания и делает глубокий вдох. В каком состоянии бабушка? Положив руки на руль, Джулия собирается с силами. Она думает об отце. Сейчас он, должно быть, спит. Впервые она злится, что отец устроил свою жизнь по ту сторону океана. Дочери его отчаянно не хватает.

Джулия входит в залитый солнцем холл. В углу вещает телевизор. Миниатюрная старушка сидит в кресле и вяжет, на коленях у нее кошка. Рядом маленькая компания играет в карты. У всех на головах шерстяные шапочки. Толстые и пестрые. А на улице довольно тепло. Через приоткрытое окно врывается легкий ветерок. В саду копаются две рыжие курицы. Что это за место? Джулия встречается глазами с вязальщицей, та ей подмигивает, и Джулия невольно улыбается. Появляются два старика:

– Пьеро! Неужели это ты!

– Фернан? Ну и ну! Что ты здесь делаешь?

В объятия толстяка со слезами на глазах падает худой верзила в вельветовых штанах, протертых на коленях, и с пучком седых волос на недобритой щеке.

– Сколько лет прошло? Шестьдесят, не меньше?

– Не верится! Как вчера это было!

Толстяк, приложив руку к уху, просит повторить. Открываются двери лифта. Выходит пожилая женщина в поношенном пальто и длинной юбке. У нее все серое – от туфель до цвета лица. Джулия застыла, лицо кажется ей знакомым.

– Люсьена?

Бабушкина подруга детства не сильно изменилась. Строгий пучок, компрессионные чулки, затхлый запах нафталина. Люсьена не здоровается, качает головой, глядя на стариков:

– Как же грустно видеть здесь Жанину… Я прихожу сюда каждое утро. И каждое утро один и тот же цирк!

Джулия обнимает ее. Люсьена добавляет, будто о самой себе:

– Да, старость – не радость! Как это все печально…

Старики никак не могут прийти в себя. Низенький при каждой фразе хлопает себя по ляжке в совершенном восторге от встречи со старым другом.

– Как поживаешь? – спрашивает Джулия. – Я приехала вчера и…

Люсьена перебивает:

– Это я ее нашла. В саду, возле бельевой веревки. Как же так…

Она в расстройстве смотрит вдаль. Джулия не успевает ответить, как Люсьена восклицает:

– А вот и командирша! Убегаю. Если останусь – свихнусь.

Подходит медсестра лет пятидесяти, полная и жизнерадостная. Глаза так и сверкают. Джулия оборачивается – Люсьены уже и след простыл.

– А вы – внучка Жанины!

Джулия краснеет от удивления.

– Меня зовут Элиана. Вам разве не говорили, что вы на нее похожи? Идемте, я вас провожу.

Джулия идет за ней в лифт.

– У вас тут весело.

– Это точно. В первый раз все удивляются. Дом престарелых ничем не хуже клуба, вы уж мне поверьте. Надо только получше присмотреться. У нас есть такие кадры! Те двое, Пьеро и Фернан, вместе воевали, когда им было по восемнадцать, и случайно встретились здесь.

– Невероятно!

– Да, потрясающая история! И они ее проживают не меньше трех раз в неделю. У слабой памяти есть свои преимущества… Пришлось запретить им пить вино в обед – они требовали шампанского, чтобы отпраздновать встречу. А еще есть Марсель, который запевает «Марсельезу» всякий раз, как из бутылки вылетает пробка…

Джулия удивлена. Она не ожидала такого веселого приема. Элиана указывает на большую деревянную дверь:

– Вон та, в конце. Разберетесь?

Джулия кивает. Слова застревают у нее в горле. Она не успевает постучать, дверь открывается, за ней появляется смущенное лицо медсестры.

– Здравствуйте, мадемуазель. Если вы пришли к Жанине, то сейчас неудачное время. Простите, я позову кого-нибудь помочь.

5

Взволнованная, Джулия входит в комнату. Это не крошечная больничная палата, а хорошо обставленные апартаменты. Вот ведь, отец хоть и далеко, а обеспечил для Жанины самый лучший уход.

Посреди гостиной маленькая фигурка в кресле-каталке.

– Бабушка…

Жанина сидит лицом к полукруглому окну. Спина сгорблена, седые завитые волосы поредели. На ней блузка в цветочек, из слишком блестящей ткани.

– Бабушка, это я.

Жанина поворачивается и замирает. Испуганно разглядывает гостью. Джулия нежно кладет свою руку на бабушкину. Ее лицо озаряется.

– Лили! Вот и ты!

Джулия прячется в ее объятьях. Бабушка приятно пахнет, у нее мягкая кожа. Джулию накрывает волна счастья и меланхолии. Она пододвигает стул и садится рядом с Жаниной. На столе белая скатерть, букет тюльпанов и еще теплый пирожок на тарелке в цветочек. Но ничто не может скрасить картину острого одиночества.

– Да это прямо дворец! – с наигранной веселостью восклицает Джулия.

– Да! Твой отец хорошо обо мне позаботился!

Джулия с трудом сглатывает слюну. Жанина подносит морщинистую руку к опухшему лицу.

– Видишь, какая я теперь некрасивая. И как это меня угораздило!

Внезапно она уходит в себя. Вернувшаяся медсестра спрашивает нарочито громким голосом:

– Ну что, Жанина, вы рады видеть внучку? Вы хоть немного поели?

– Оставьте меня в покое! Я хочу домой!

Джулии не по себе. Медсестра разрезает пирожок.

– Я пожалуюсь директору! Немедленно позовите его! – кричит Жанина.

Ее бьет дрожь. Джулия берет бабушку за руку, пытаясь успокоить. В гостиную быстрым шагом входит мужчина. Огромные зеленые глаза, бритая голова, кожаная куртка, под мышкой – шлем.

– Феликс! Слава богу, вы пришли! Скажите этой потаскушке, чтобы она убиралась отсюда!

– Надо же, Жанина, вы успели по мне соскучиться?

Феликс улыбается и делает медсестре знак, чтобы она ушла. Джулия в недоумении наблюдает за этой сценой. Кто такой этот Феликс?

Моя стрекозка!

Когда врач сказал, что у меня не все в порядке с мозгами, я рассмеялась ему в лицо. Хотелось верить, что это лишь временная усталость, сказывается приближение зимы или простая рассеянность. Но несколько недель спустя мне пришлось признать очевидное: голова отказывает, а мои воспоминания вот-вот скроются в голубой дали.

Я уже давно хотела рассказать тебе о своей жизни и о значимых для меня людях. Но всегда находились другие дела: то к врачу надо сходить, то белье постирать, то пирог испечь. А если честно, моя дорогая, я просто боялась. Окунувшись в воспоминания, можно ведь и утонуть.

И вот однажды я шла к врачу и встретила Симону – соседку, с которой мы иногда играли в бридж на стариковских посиделках. Мы с ней виделись пять месяцев назад, и она была в прекрасной форме, с нетерпением ждала свадьбы внука. Я подошла поздороваться и спросила, как поживают молодые. Бедняжка долго смотрела на меня и не могла понять, о ком я говорю. У Симоны поехала крыша! И тут я перепугалась. Милая Лили, что же у меня останется, если ты тоже исчезнешь, – если я забуду твое имя, твой голос, твое лицо? От этой мысли у меня защипало в носу. А я-то собиралась дать болезни карт-бланш и сидеть сложа руки. После врача я поскорей пошла в канцелярский магазин и купила эту тетрадь – самую толстую, какая была. И поклялась не оставлять ни одной пустой страницы и держать оборону, сколько смогу.

Правильно ли рассказывать обо всем вот так, чтобы ты прочла это потом без меня? Мне хотелось бы видеть тебя, держать за руку, отвечать на вопросы, успокоить, когда ты будешь гневно хмурить брови. Но время играет против меня, так что самый верный и уж точно самый нестрашный способ – доверить свою историю дневнику.

Начав писать и открыв ящик Пандоры, я настроила свою старую башку на последний бой. Мои нейроны стараются изо всех сил, в шкафу не должно остаться ни одного скелета. Весенняя генеральная уборка! Чтобы не терять нить, я взяла за правило гулять с блокнотом и карандашом, который точила так часто, что он стал совсем крошечным. Я делаю заметки и составляю самые разные списки. На обороте конвертов, на бумажках для заметок, а вчера так даже на рекламном буклете, пока сидела в очереди к ревматологу. Я их вкладываю между страницами, чтобы ничего не забыть, надеюсь, они не помешают тебе читать.

Вчера ты мне позвонила, и от твоего голоса на сердце стало тепло. Когда я слышу в трубке твой голосок, у меня в груди словно взлетает стая птиц. Милая Лили, когда я тебя слышу, каждый раз наступает весна. Я с упоением слушаю о твоей жизни в Париже и безгранично горжусь тобой. Хотелось бы выразить все это лучше, с большим пафосом, но у меня нет твоего дара слова. Ты ведь простишь, что я скрывала от тебя и этот дневник, и причины, из-за которых он появился…

Звонят в дверь, надо идти открывать. Наверняка это Люсьена пришла из церкви.

Целую тебя, моя сладкая.

Бабушка

6

– Привет, я Феликс, помощник Жанины, – говорит он, снимая куртку.

«А он молодой, – думает Джулия, пробормотав свое имя. – Притом очень милый. И работает помощником?»

– Ах вот ты какая, Жанина много о тебе рассказывала!

Он наклоняется к Жанине:

– Я заезжал на рынок! Мадам Абелло отложила для вас камамбер с трюфелем – уверен, вам понравится, – говорит он, открывая рюкзак. – А это колбаса с оливками от старика Флавио.

Он поворачивается к Джулии и шепчет:

– Старик Флавио к ней неравнодушен!

Его веселье заражает. Феликс продолжает болтать, вынимая из рюкзака свежий багет и ту самую колбасу. Рассказывает о погоде, кого встретил на улице, о кошке мадемуазель Мели и о мимозе у дома Мирей. Эти двое отлично ладят. Жанина смеется, радуясь новостям. Она сжимает руку внучки, словно боится, что та улетит. «Что-то изменилось в бабушке, – думает Джулия, – лицо излучает почти детскую нежность. И взгляд другой. Более отрешенный и менее серьезный».

Феликс, раздвигая по дороге кресла, идет в другой конец гостиной, к старому патефону. Джулия широко открывает глаза. Он-то как здесь очутился?

Вдруг вспомнилось детство: маленькая гостиная, она танцует, стоя на бабушкиных ногах, на шее – боа. Жанина умела играть на пианино и иногда могла что-нибудь спеть, но танцы… Ах, танцы! От горшка два вершка, Джулия была ее лучшим кавалером. Они кружились под песни Трене, Жозефины Бейкер, Мистингет и, конечно, Фреэль[6]. От этого воспоминания у Джулии начинает щемить сердце.

Она оглядывается и замечает знакомые вещи: кружевную салфетку на подголовнике кресла, несколько фотографий, коллекцию ложечек. Феликс поднимает крышку красного дерева, старательно крутит рукоятку. Берет пластинку, потом другую, кладет на диск и подносит к краю иглу. Слышится приятный треск. Феликс делает изящный поклон перед сидящей в кресле Жаниной и поворачивается к Джулии:

– Вы позволите?

Подыгрывая ему, Джулия позволяет – и бабушка в восторге высвобождается из кресла с помощью своего кавалера.

Высокий голос эхом разносится по гостиной, они начинают танцевать. Бабушкина рука – в руке Феликса, другая – на его плече. Джулия узнает это положение головы. Движения Жанины правильны, точны. Подняв подбородок, Феликс уверенно ведет свою даму. Пара медленно вальсирует в солнечных лучах.

Говорите мне о любви, повторяйте нежные речи…[7]

Жанина закрывает глаза. Она кружится, улыбается и изящно тянет носки тапочек. Молодая, легкая, витающая в воспоминаниях. Джулия всю жизнь могла бы смотреть, как танцует эта пара. Но игла патефона неумолимо движется к центру. Звучат последние ноты нежно плачущего пианино.

Феликс провожает старушку до кровати.

– Жанина, за вами не успеть! Неудивительно, что в вашей бальной книжке расписаны все танцы!

Жанина мягко отталкивает его. Только теперь Джулия наконец увидела медицинское оборудование. Кровать с ограждением и подъемным механизмом, тревожные кнопки. Сердце сжалось. Феликс закрывает ставни, комната погружается в мягкий полумрак. И вдруг Жанина беспокойно спрашивает:

– Феликс, когда я смогу вернуться домой?

– Как только я вам надоем.

И он бесшумно уходит.

Список того, что надо не забыть (для меня самой)

Меня зовут Жанина Полетта Паоли.

Я живу в Сент-Амуре в доме 20 по Сосновой аллее.

Мне восемьдесят девять лет.

Моего сына зовут Ив. Он живет в Лос-Анджелесе и работает в кино. Он родился 24 января. Мою внучку зовут Джулия, она живет в Париже, родилась 10 июля (дальше список телефонных номеров).

Подругу, которая меня навещает, зовут Люсьена. Она любит абрикосовый пирог, у нее день рождения 18 ноября. Надо будет подарить ей какой-нибудь сантон[8] – она их собирает.

Я люблю: песни Азнавура, танцы под аккордеон, расследования журнала «Пари-матч», программы Наги[9], телеигру «Интервилль»[10], печенье с инжиром «Фиголю» и все романы Агаты Кристи.

Я не люблю грейпфрут с сахаром, фильмы ужасов и спагетти.

По утрам я пью сладкий кофе с цикорием «Рикоре» и ем два хлебца «Кракотт» с маслом.

Мясника зовут Серж, булочницу – Фанетта. Багеты я люблю румяные, а ветчину – тонко нарезанную. В первый четверг месяца я хожу в парикмахерскую к Мари-Белль. Не люблю холодную воду и когда лак попадает в глаза.

Почтальона зовут Ноэль. Чтобы быть в курсе новостей, дать ему денежку.

ПИН-код моей банковской карты – 2430.

Деньги я держу на кухне в третьем ящике сверху.

Мне не нужны: новый набор кастрюль, кондиционер и новые окна.

7

– Ты куришь? – спрашивает Феликс.

Джулия отрицательно мотает головой, но с удовольствием с ним за компанию выходит на террасу. Он прикуривает, а она не отрывает глаз от его лица с тонкими чертами. Феликс выпускает несколько колечек дыма.

– Надеюсь, ты не собираешься в меня влюбляться? Мое сердце принадлежит Жанине – это ты и сама поняла.

Она прыскает от смеха.

– С ума сойти! У тебя мимика точь-в-точь как у бабушки!

– Похоже на то.

Вдали виднеется деревня с церковью и оранжевыми крышами. Феликс и Джулия молча наслаждаются солнцем. Вдруг кто-то стучит в дверь. Феликс извиняется и вскоре возвращается с миниатюрной вязальщицей, за которой вышагивает кошка. Джулия вспоминает, что видела их в холле.

– Знакомься, это Мадлена и Пушинка.

Джулия про себя улыбается, услышав, как зовут толстенькую кису. Старушка уставилась на девушку своими черными глазами.

– Я здесь только на лето, – небрежно бросает она и начинает копаться в пластиковом пакете. – Я медсестра.

Она достает из пакета вязаную шапку и натягивает ее на голову Джулии.

– Голубая! Как ваши глаза! Она принесет вам удачу.

Озадаченная Джулия наблюдает, как Мадлена принимается вязать, а кошка укладывается у нее на коленях.

– Мадлена здесь с прошлого года. Она очень любит твою бабушку, – объясняет Феликс.

Мадлена кивает. Ее пальцы перебирают спицы с невероятной скоростью. Только их легкий стук нарушает сельскую тишину.

– Да уж… старость не красит, – заявляет вязальщица. – Интересно, какой я буду в ее возрасте?

Джулия удивленно смотрит на Феликса.

– Пока молодые, надо ловить момент, – добавляет старушка.

– А сколько вам лет? – спрашивает Джулия.

– Двадцать пять! Со вчерашнего дня! Мне нравится работать с Феликсом.

Джулия не может сдержать смех. Тихое помешательство Мадлены так очаровательно, что Джулия гонит прочь мрачные мысли и опасения. Она поворачивается к Феликсу, которому, похоже, так же весело, как ей.

– А ты давно здесь работаешь?

– Нет. И попал сюда почти случайно. Я из Коломбье – с другой стороны Вердонского ущелья. Моя деревушка еще меньше, чем Сент-Амур, и там непросто любить парней…

Он украдкой смотрит на Джулию.

– Я уехал оттуда, когда мне исполнилось восемнадцать. Не хотел смущать отца. Он думает, я бухгалтер! Тоже мне занятие… Мне больше по душе танцы и сцена.

Его глаза загораются, он улыбается и смотрит вдаль.

– Об этом доме мне рассказала знакомая медсестра. Им нужны были люди. Я встретил Жанину и больше с ней не расставался. С директором мы договорились: за ней присматриваю только я. Иногда меня подменяет медсестра, но, как видишь, любимчик здесь я!

Феликс берет еще одну сигарету.

– Ты здесь выросла?

– Да и нет. Я выросла в Париже. Но все каникулы проводила у бабушки.

Она вспоминает их с Жаниной прошлое, бабушкин смех, ее ласку и поддержку, которые были для нее настоящей опорой.

– Сейчас живу в Париже.

– Чем занимаешься?

Джулия разглядывает стол – нет ли чего съестного.

– Пишу.

В последнее время только мягкий бисквит и хрустящий шоколад спасают от странного расплывчатого недомогания. Недавно у нее появилась беспричинная тревога – раздражающий фоновый шум, с которым, похоже, справляется только сладкое.