Норма II бесплатное чтение

Ужас воплощения мечты

«Все люди умирают. Моя мама умерла тоже.

Куча пустых склянок вокруг безжизненного тела. Совсем новеньких и пустых. Кино-дешёвка пощекотать нервы и дать понять: её жизнь была такой же вот склянкой. Ещё один чёртов обман по их паршивому сценарию».

Тому, кто не до конца презирает элементарный порядок, сюда лучше не соваться. Чтобы не нарушать существующий беспорядок. Груды бумаг, упаковки из-под снеков в мусорных корзинах и вокруг них, провода всех калибров, металлические кишки вытяжек; оцинкованные столы с нагромождением химической посуды, микроскопов, гипсовых слепков частей человеческого тела. Если же не вдаваться в детали, в картине здешнего хаоса определённо есть… своя гармония. Ничего лишнего.

Подземное пространство, подвал. Так было задумано с самого начала. Лучшее место для хранения тайны.

«Да просто здесь лучше работается, не отвлекают ни звуки, ни виды из окна, день, ли ночь – всё одно. Только ты и твой лучший друг Комп. Воздух будто бы и нагоняется кондиционером, всё равно ты как в громадной жаркой кастрюле, где варятся твои мозги. Безумие. Всё та же шизофрения, что была у родичей? Если они родичи. Сколько раз подступало – схватить своего единственного друга, выдрав его пуповину из розетки, и швырнуть в окно! Если бы оно здесь было.

Потом когда-нибудь… Я расскажу уже ей самой, что меня останавливало. Собственно, она. Девочка-младенец с фотографии. В белой пупсовой рубашечке. Уже умеет сидеть. Тянет к тебе крошечную ручонку с растопыренными пальчиками, будто хочет схватить что-то. Знать бы, что? Непонятную штуковину на штативе, нацеленную на неё единственным чёрным глазом? Девочка на фото хватает пустоту. Неправдоподобно высокий лоб, совсем не грудничковый, вроде улыбка, а в глазах слёзы. Почему ты плакала тогда? Ты так и не смогла ухватить то, что хотела. Всё, что потом шло тебе в руки охапками, самое невероятное, не доступное больше никому, оборачивалось мыльным пузырём. Пустотой, которая не могла наполнить ни душу, ни сердце. И даже твои сны были кошмарами. А я, я придурок… Мне так обидно за тебя!»

Тщедушного вида человек лет 60-ти перед большим монитором. Скрюченная поза при его росте выше среднего делает его почти карликом. Самое обычное для него дело – сидеть вот так, с согбенной от непосильного груза спиной, уставившись очками в светящийся экран. Служить ему. Быть одним целым с ним, и с приборами на столах. И не ждать помощи ниоткуда. В отшельничестве – единственный выход.

Встаёт ли он хоть иногда со своего кресла на колёсиках? Ест ли что-нибудь? Вот прямо сейчас, не глядя, движением автомата выгребает что-то из разодранного пакета и отправляет в рот. Как автомат жуёт. Фигура, будто тронутая пылью, как и вся обстановка вокруг, – продолжение беспорядка. Выгоревшая футболка когда-то синего цвета, одно плечо ниже другого, слуховой аппарат, делают человека старее, чем он есть. Седеющие волосы, давно не стриженные, падают на лицо, давно не бритое. И при этом его лицо, оно здесь… ошибкой.

Природа может позволить себе любую выходку: взять и присоединить к жалковатой фигуре лицо брутального красавца из доброй сотни фильмов. Гримёры могли бы особо не трудиться над выразительностью черт. Даже явные следы недосыпа им не во вред. В форме подбородка – сила характера, упорства. Или упёртости? Крупный нос; густые, но не отягощающие лица, брови; и «особая примета» – обширность лба. Диковатая шевелюра придаёт сходство с автором теории относительности. Нет ни времени, ни смысла лишний раз убирать космы с лица и глаз. Всё, что нужно видеть их хозяину, есть в мониторе.

За стёклами очков отрешённый взгляд тёмно-серых глаз, мрачные тени под ними – следы одержимости. Когда вопреки прежним законам из ничего, или из никому неведомого, из тьмы надо выдернуть… Он сам содрогался от того, что именно. От недовольства собой вечно сдвинутые брови, лоб, собранный в скорбные складки.

Перестав жевать, через заметное усилие, будто опасаясь чего-то, хозяин подземелья поворачивает голову в неосвещённый угол. Там у стены, позади столов с приборами, нечто вроде ниши, затянутой полупрозрачным материалом. Человек с трудом поднимается, опираясь на трость, и ковыляет в тот угол сложной походкой переболевшего полиомиелитом. Раздвинув молнию на ткани, входит в нишу, устало оседает на табурет рядом со стоящей вдоль стены кушеткой. На ней, накрытая лёгким покрывалом, лежит женщина. Голова и руки её опутаны проводами с датчиками. Ткань не скрывает, напротив, подчёркивает линии фигуры – те, что со времён греческих ваятелей стали каноном.

Подле кушетки стойки с капельницами, одна введена в вену лежащей. На металлической тумбе, какие бывают в больницах, именно больничный инвентарь: кислородная маска, упаковки шприцев и лекарств, ёмкости с водой, лотки с ватными тампонами. Застыв в позе, выдающей неуверенность, исследователь долго без выражения смотрит на лежащую, только не в её лицо. Не насмеливается останавливать взгляд именно на нём. Может, потому и не убирает пряди волос с собственного лица.

«Она почти готова. Её надо только включить. Боже!» Медленно протягивает свою тонкую, как у подростка, руку к её руке. Видит голубоватые жилки под нежной кожей, перевернув, нащупывает пульс на запястье, и… сотрясается, как от удара током. Срывается с места, едва не упав! Отчаянно хромая, выбегает из комнаты, в которой, как ему показалось, подскочила температура.

Так дышат спринтеры на последних метрах, когда ему удаётся преодолеть лестницу из подвала. Тяжёлая бронированная дверь с обратной стороны всего лишь полка с искусственными растениями. За ней большая комната, похожая на кабинет, с натяжкой на гостиную, со встроенным подобием кухни. Никакой привычной для неё техники, кроме ущербной плиты на две конфорки, микроволновки да кофеварки. Скудное освещение от единственного настенного светильника – хозяин не выносит яркого света.

Несколько дверей из этой комнаты ведут в другие комнаты и на улицу. Довольно просторное помещение пребывает во власти журналов и книг. Они на обеденном, рабочем столах, стопками на полу, на креслах перед камином, и даже на беговой дорожке, непонятно как здесь оказавшейся. В углу комнаты такими же чужаками – пара гантелей и турник. Вместо штор на окне сломанные жалюзи, инвалидски застрявшие где-то на середине.

Самым внушительным выглядит занимающий целую стену стеллаж с книгами и объёмными альбомами для фото. Притянутый к ним, учёный рывком достаёт один из них. И вздрагивает от окрика.

– Опять за своё! Мёдом тебе здесь намазано? Да? Самая высокая полка нипочём!

Он осторожно оборачивается. Ему чудится сладковатый запах зажжённых церковных свечей, их дымом, как бледной тканью, подёргивается пространство комнаты. Пожилая дама в старомодном платье и фартуке, с гладко зачёсанными на прямой пробор волосами, с лицом строгой учительницы, хватает за ухо… Не мужчину-учёного, а очкастого мальчишку лет семи. Вместо солидного стеллажа зыбкие очертания простенького книжного шкафа из прессованной фанеры, обычного для 60-х лет.

– П-почему? Почему я не могу смотреть на это? Что п-плохого? – выкрикивает мальчик, заикаясь, красный от гнева и обиды, хотя ухо его уже отпустили.

– Ну… плохого, может, и ничего, но… Но ты же не девчонка. Что тебе эти картинки? Что ты всё сидишь в этом углу? Пошёл бы…

– ….п-погонял в футбол, Да? С этой ногой! Д-да? – мальчишка, отпихнув «учительницу», пытается убежать, припадая на одну ногу.

Она успевает схватить его в охапку, усаживает на диван рядом с собой. Пленник вырывается, со злостью размазывая слёзы под очками.

– Ну, постой! Ну, дай же сказать! Ты не должен о себе думать, как о каком-то… хуже других. Наоборот, ты же первый по всем предметам, куда там всяким двоечникам, – дама крепко держит мальчика, прижавшись подбородком к его голове.

– Как будто ты не знаешь, тётя! Они все меня обзывают. Все до одного! И с кем мне играть?

Да. Велосипеды, ракетки, клюшки, мячи – все эти мальчишеские радости существовали для того, чтобы причинять ему боль. Своей недосягаемостью. Не только из-за ноги. То, что он начал ходить, вообще, было чудом – после врождённого частичного паралича. Оставались, однако, одышка, не позволяющая бегать, слабое зрение, сниженный слух.

Зато у него было другое.

Дня не проходило без того, чтобы его рука не потянулась – сама – к тому альбому, хоть и надо было сначала вытащить из угла тумбу, совсем не лёгкую, придвинуть её к шкафу и вскарабкаться на неё, сделав ступеньку из двух толстых словарей и Библии.

Альбом отличался от других в шкафу. Было в нём что-то уютное, родное – скруглённый переплёт, обложка обтянута пунцово-розовым шёлком. Стоило взять в руки, чтобы понять, что эта вещь создана для удовольствия. Удовольствия трогать. Под тонким шёлком был слой чего-то мягкого, податливого, пальцы слегка утопали в нём, оставляя чуть заметные вмятины. И большим удовольствием, чем всякий мёд, было – смотреть. Даже ещё не открывая, можно было любоваться узором обложки – вытканными золотистыми ромбами с бутонами цветов внутри.

«И не альбом то был, а волшебный замок, в котором жили заколдованные принцессы. Там была и она. Я не думал: «Вот бы! Была бы она моей мамой». Я смотрел на неё, нет, я поглощал этот образ, питался им. Подыхал от единственного желания, не понимая, понятия не имея, что это за наваждение – никого, а только её одну видеть, пролистывая остальных.

И что из того, что все обитательницы были собраны там одна красивее другой, в нарядах принцесс или королев – в струящихся шелках, драгоценностях, мехах. На наших улицах таких не увидишь. Нереальных, недостижимых, как радуга. Одна только среди них была реальной, потому что… Да я уже видел её раньше, может, где-то в городе, может, во сне. Она могла быть и мечтой и всё-таки настоящей – тёплой, без этого «не подходи ко мне, я звезда, а ты кто?!» Девушка на картонке была живой. На плоской никчёмной картонке, как и все те – и живая. А другие нет.

Из всех открыток любимых было три. Полукруглые вырезы на картонных страницах альбома, держащие фотокарточки, кое-где уже надорвались – так часто их вытаскивали. На одном фото она почти девочка – подросток. С закрытыми глазами, волосы треплет ветер, она слушает, что он говорит ей. И думает, что ему ответить. Но не знает. И вроде догадывается уже, что ветер в лицо – не самое страшное, что готовит ей судьба… Постарше: в летнем белом сарафане, тесно облегающем фигуру, сидя по-турецки с тетрадкой в руках. Кажется, что в этот момент она на каникулах и мысли её далеки от уроков… Ещё старше – с ромашкой в зубах, озорство в глазах, обещание в улыбке. Сладостное, но не слащавое.

Платья у неё тоже были эффектные, хоть и без дурацких перьев, вполне понятные, в которых могут ходить по городу нормальные девушки даже сегодня. И не они были главным, а… излучение. То, что излучали её счастливое лицо и все линии фигуры. Не излучали даже, а облучали. По неизвестным законам это облучение переходило от картонок на смотрящего, поглощая его целиком. Может, и было что-то болезненное в том восторге и удовольствии, с которым хотелось находиться в поле этого неизученного облучения, не выходить из него и возвращаться в него снова и снова.

Милая, милая тётя Ида. Все её строгости, принципы, партизанская верность тайне… Да не боялся я её ни капли. Без неё мне было и не выжить. Ну, прости меня, ничего я не мог поделать с собой после того, как в первый раз увидел тот альбом. Он стал единственным… Вроде острова спасения в мире, откуда меня постоянно гнали. Я убегал к нему, как к себе домой. Там я никого не боялся.

И зачем надо было устраивать сцены? Если бы тётушка по-настоящему хотела, чтобы я никогда не открывал того альбома, она сделала бы его невидимым. Но она и сама частенько застревала в нём. «В молодости я мечтала стать актрисой», – виновато подняв глаза, если её застукать, произносила она. Она актрисой? С её родителями, закоренелыми баптистами, ничего, кроме Слова божьего, в глаза не видевшими. И если она была сухарём и куском льда, как считали самые умные из соседей, что же ей взбрело в голову усыновить кучу детей, да ещё таких, как я, полукалек?»

Видение исчезает. Стеллаж на месте. В беспомощном оцепенении взрослый мужчина смотрит на альбом, который держит в руках, не решаясь его открыть.

– Нет, я не смогу, я свихнусь! – запихивает альбом назад на полку. Валится в кресло рядом, окончательно лишившись сил. Совершенно измождённый человек с воспалёнными глазами, не знавшими сна многие сутки.

– Слишком долго, слишком… И что теперь? Она будет благодарна? Ха-ха. Или захочет меня прикончить? Будет права.

Кое-как поднимается из кресла. Направляется вновь в подвал. Но вдруг застывает с гримасой досады.

– Ч-чёрт!.. Она ведь там совсем голая! Кретин! Раньше не мог подумать? Чёртовы м-магазины уже з-закрыты.

Скромный дощатый дом, совсем небольшой, но с пышным цветником перед входом. Розам, настурциям, ипомеям мало места на земле, они взбираются по аркам вверх, ближе к небу.

Подъехавшему на автомобиле учёному не до красот, всем телом припав к двери, он давит на звонок. Стоило двери открыться, он, пошатнувшись, делает движение, чтобы шагнуть в сторону и уйти, но его силой втягивают внутрь.

– Бог мой! Крис! Нет, гляньте на него! Ты откуда? Из преисподней? Э-ээ, только не падать!

Хозяйка дома – невысокая, средних лет, в не менее потрёпанной футболке, чем у гостя, старых джинсах; с неопознанной стрижкой на голове, должно быть, самодельной. Разной длины прямые пряди напоминают солому. Если бы не маленький настырно вздёрнутый нос, ничем не примечательное лицо. Неухоженность и очки на этом носу роднят её с гостем, отличает же заметно лучшая физическая форма. Подставив плечо, женщина способна помочь человеку крупнее себя не упасть, сделать несколько шагов и благополучно усесться.

– Чушь. Есть вещи пострашнее преисподней, – откинув голову на спинку дивана, Крис смахивает пот со лба. – Есть и типы похуже… Люцифера, – пот снова выступает на его лбу и висках, он шарит по карманам, не находя нужного. Вяло прикрывает ладонью глаза. – Хочешь, чтобы я ослеп от твоей иллюминации?

Хозяйка неохотно тянется к выключателю и гасит яркую люстру под потолком, оставив небольшое бра подле дивана. Нежданный гость, поставив трость перед собой, упирает в неё подбородок.

– Ничего-то ты не знаешь обо мне. Я и сам до ужаса мало знаю о себе.

– Удивил. Никто ничего о себе толком не знает, – собеседница сбита с толку столь драматичным заключением по непонятному поводу.

– Я слишком много знал о себе – раньше. С три короба рассказов про моих родителей. Хоть их и не было никогда, – кисло усмехается. – Тех, о которых рассказывали, – не было! Всё тётушкина работа, чтоб никто не догадался… Только доказательств у неё никаких не было, ноль! Потому что ничего, понимаете ли, не уцелело в огне. Ничего и никого. Один только я, счастливчик, – продолжая диковато усмехаться. – Не видел я никаких родителей, значит, их и не было, вот и всё!

Он вдруг замолкает. Окидывает придирчивым взглядом подругу, которая застыла в готовности номер один, вытащив из видавшего виды футляра тонометр. Он лежал тут же, на журнальном столике, видимо, на своём привычном месте. Не замечая прибора, гость обшаривает глазами всю комнату, что-то выискивая в ней.

– Слушай, дай мне какое-нибудь платье, я ничего не смыслю в этих тряпках. Не самое дерьмовое. У тебя рост подходящий. Вот именно… Хорошо бы и туфли.

– Платье?! Женское? Ты… серьёзно? У тебя что, завелась женщина? – откладывая в сторону тонометр.

– Заводятся, знаешь кто? – Крис, нервничая, перекладывает трость из руки в руку.

– Ну, ты сегодня… Я сейчас чайку…

– Не надо! Нет времени.

– Да что случилось-то? Пропал на неделю. Уж если ты выполз из своей… преисподней, значит что, конец света? Говори уже!

– После того, как ты дашь мне платье.

– Да за кого ты меня принимаешь? Не видишь, в чём я хожу? Одни штаны. И кто сейчас носит платья, подумал бы! – хлопает себя по лбу.

Он с досадой делает движение, чтобы подняться с дивана, но ему это не удаётся.

– Вот всю жизнь ты такая – типичная Ирэн! Само спокойствие и дотошность – взбесит любого. Уж если я выполз оттуда, откуда ты говоришь, значит мне нужно это чёртово п-платье! – ударяет в пол тростью.

Ирэн, приподняв брови, а заодно и без того вздёрнутый нос, не говоря больше ни слова, уходит в другую комнату и возвращается с ворохом тряпья. Бросает его на диван рядом с Крисом.

– Я просил только одно.

– Возьми лучше вот его. Можно и на улице и дома, – достаёт из кучи серо-голубой комплект спортивного вида с блузой-худи из мягкой трикотажной фланели. – И кроссовки на всякий…

Уже у двери Крис поворачивается к подруге.

– Ты извини меня. Я скотина. Нагрянул… Только тебя ведь и мог просить. И, наверно, одной тебе смогу и рассказать… потом. Во что, конечно, никто не поверит, – поспешно чмокает Ирэн в щёку.

– Побрился бы… Нет, тебе точно нужна женщина, хотя бы для этого. Чтобы не зарос окончательно.

Крис, махнув рукой, отрубает всякую возможность говорить с ним и выходит за дверь.

– Постой, давай я сяду за руль.

– Не надо. Но сильно не расслабляйся. Скоро ты мне понадобишься. Даже очень.

 Дома Крис открывает холодильник, чего крайне не любит делать. Ну да, источник жизни, куда без его содержимого. Или смерти? Зависимость от вездесущего стального шкафа выводила его из себя. Когда он распахивал его дверцу, свет, который был заперт там, холодный и мертвящий, вырывался, чтобы алчно впиться в его лицо такой же мертвящей маской. Это ли не знак того, что в этом аппарате гораздо больше не от жизни, а от смерти? Каждая новая трапеза не даёт умереть, но в то же время и приближает к концу. Неспособные ограничить число подходов к кормушке с уверенностью укорачивают этот процесс.

И потом, убивать такую массу времени на приготовление этих супчиков, салатиков… Держать запасы? Бред! Сухарики с имитацией самых разных вкусов, не отличишь от настоящих: сыра, бекона, грибов – жуй не хочу! Или же готовое блюдо подобрать у калитки и запихнуть в микроволновку – куда ни шло.

На этот же раз у хозяина кое-что припасено. Не для себя.

– Так, это пойдёт, – вытащив пару упаковок. – Вода есть. Что ещё? Фрукты? Нет, всё сразу нельзя.

В подвальной лаборатории горит только одна настольная лампа, которую он не погасил, убегая. Заглянув в монитор работающего компьютера, включает ещё два монитора, сравнивая то, что видит на всех трёх. Заносит руку над клавиатурой и… Замирает. С усилием сгребает волосы со лба назад двумя руками, как делают, чтобы вымыть голову, и, не давая себе опомниться, быстро нажимает несколько клавиш.

Вновь подойдя к кушетке, накидывает на плечи что-то среднее между врачебным халатом и робой грузчика синего цвета и опускается на табурет перед лежащей женщиной. Пристально смотрит на неё – из-за неяркого освещения чёткими выглядят только линии, как в чёрно-белом кино. Вдруг замечает: у героини дрогнули пальцы рук и на мгновение приоткрылись веки. Быстрым, неумелым движением Крис крестится, запоздало хватается за свой заросший подбородок: «Чёрт, так и не побрил!» То ли с мольбой, то ли со страхом продолжает смотреть на «пациентку». Осторожно, будто опасаясь обжечься об них, снимает с неё все датчики и убирает капельницу.

Резким движением, похожим на отчаяние, женщина запрокидывает голову, на шее вздувается артерия, лицо искривляется в безжалостной судороге, которая переходит на всё тело. Руки и ноги неистово дёргаются, бледное лицо становится пунцовым, минуту-две вдохнуть не получается, но когда всё же удаётся, дыхание сбивает надсадный кашель, рот открыт, воздух со свистом вбирается и вырывается наружу – крик! Режущий, обиженный и безысходный крик, каким кричат новорожденные, с лицом, собранным в складки, с посиневшими губами.

Кислородная маска уже у неё на лице, крик снова переходит в кашель. Крис суматошно приподнимает изголовье кушетки, подсовывает большую подушку под спину пришедшей в себя, чтобы она смогла сесть. Укутывает её получше в покрывало, оставив свободными только руки. Она срывает маску с лица, по щекам катятся крупные капли слёз. Но кашель постепенно стихает.

Заведомо приготовленный стакан с водой. Крис держит его двумя, заметно трясущимися, руками, и она пьёт, захлёбываясь, проливая на себя, зубы ударяются о стекло. Не выпив и половины, откидывается на изголовье, закрыв глаза. Он торопливо допивает за неё. Вновь ловит её запястье.

Она открывает глаза, цвет их неразличим, такое в них изнеможение и беспокойство, взгляд описывает круги то по потолку, то хаотично по всему, что есть в помещении. Натолкнувшись на «доктора», останавливается на нём.

– Что?!.. Кто… вы здесь делаете? – слабым, немного осипшим, и всё же на редкость мелодичным голосом.

– Я? – Крис смотрит на свою пациентку заворожённо, с робким подобием улыбки, поправляет очки и с минуту молчит. – Сам н-не знаю… Я… к-кажется… принимаю р-роды, – отпуская её руку, говорит он с видом человека, не понимающего, он ли это говорит.

Новый приступ кашля, слабее, чем первый. Чуть успокоившись, женщина медленно двигает рукой под покрывалом, нащупывая живот, осматривает своё ложе со всех сторон, и вскидывает уже негодующий взгляд на «врача».

– Вы изведаетесь?.. Из-ве… из-де-ва-е-тесь? Кто-вы-такой?

– Я… Я Крис.

– Ну да, я пебербала вчера… Пе-ре-бра-ла, – неуверенно. – Что со мной? – трёт лоб, вытаскивает проводок из волос. – Что за?.. Это вчера? И что вы делаете в моей спальне, я вас спрашиваю!

Она окидывает помещение уже другим взглядом.

– Это не моя спальня. Какой-то… уз-заж! Меня похитили?! Где телефон? –  Его нет! – в панике отталкивает мужчину, пытаясь встать. Покрывало норовит сползти вниз, она подхватывает его рукой.

– Поверьте, я совсем не… Вы даже не представляете, насколько… совсем наоборот. Меня зовут Крис Земски. Это была фамилия врача, без которого… в общем, меня записали на неё.

– Где телефон? Не знаю я никакого Криса!

– А… Тётю Иду?

Заплаканное лицо женщины чуть проясняется.

– Кто вы? Прочли все мои интервью? – уже спокойнее.

Он берёт с тумбы упаковку салфеток. Направляет свет лампы на подвижном штативе в её лицо. Свет тёплого оттенка, не раздражающий.

– Дайте-ка, я промокну… – «Вот так, спокойнее. Ну, что случилось?»

Она позволяет протереть себе лицо, сидя неподвижно, в послушном оцепенении, лишь иногда судорожно вздыхая.

В простой бумажной салфетке кроется сила магии.

Замедленно, как при проявке фотографии, искривлённые гримасой черты лица разглаживаются и проступают те, что известны любому на Земле, кто хоть раз бывал в кино. Все вместе черты эти смотрелись не просто «личиком», но за годы превратились в феномен, воплощение стихии, или загадки. Никем, впрочем, так и не разгаданной.

Чем она так манила, околдовывала, что, вообще, за стихия такая? Безудержной радости жизни? Упоения всеобщим обожанием? Такого сияющего счастья, что в его лучах хотелось обманываться, верить в его возможность, подчиняться ему. Ведь его источником была реально существующая девушка. Она занималась тем, что и миллионы других девушек: снималась в кино, танцевала, пела. Её звали Мэрилин.

Салфетка в руках Криса явила черты именно той, совсем ещё юной актрисы, в дни её невероятного взлёта. Но не со светлыми волосами, а каштановыми с золотистым отливом, только-только отросшими слегка волнистым ёжиком – без малейшего ущерба для женственности. Лицо предельно открыто, с налётом бледности, и кажется выточенным из слоновой кости тонкой работы, без всякого декора.

Внезапно она хватает руку доктора в свою, широко открыв глаза.

– Послушайте, мне или показалось, или вы похожи… Если снять ваши очки. Кто вы?

Крис снова поправляет очки, но не снимает их, устремив на девушку прямой взгляд, давшийся ему не без труда, столько в нём безысходности. И вынимает руку из её руки.

– Сейчас… Я… Нет, лучше скажите, а вы? Вы знаете, кто ВЫ?

– Представьте, знаю, – хоть и через короткую паузу, но с вызовом. – Если бы ещё… с головой что-то… её будто подменили. И тут вовсе не «Дом Периньон»… Ох нет, не снимайте очков, такие красные глаза… Ужасно… А я, знайте, я Норма… – стараясь говорить уверенно, оттого чуть агрессивно, – Норма Джин… Бейкер, – и тут же сникнув. – Не могу толком припомнить, что было вчера, чёрт! Кажется, какой-то кошмар. Я что, была без сознания?

– Вот именно. Без… сознания. Совсем. Больше п-полувека.

– Что, обязательно напоминать о возрасте, если даже я неважно выгляжу, – повысив голос.

– Я не про возраст!

– Довольно! Вместо вас тут бы должен быть Ральф1, раз мне было плохо. А вы, что вы нацепили этот халат? О господи, да кто вы?

– Вот-вот, о господи! Прости меня, если что… Не знаю, как можно меня назвать. Названия ещё не придумали. Да кто бы придумывал? О господи! На сегодня, я, кажется, и есть… – вот именно, Господи…

Он, как большой ребёнок, закрывает лицо руками и обречённо качает косматой головой. Норма смотрит немного испуганно и неприязненно. Натягивает покрывало до самых глаз, но затем резко отбрасывает его.

– Мне надо в туалет, – решительно спуская ноги с кушетки.

Заявление вмиг отрезвляет Криса.

– Стойте… Подождите, вот, я принёс тут… Наденьте. Я помогу…

– А где моя одежда?!

– Одежда?.. Она где-то… То есть, её д-давно всю раскупили, разные… ненормальные. Я п-потом… вам всё расскажу. Если смогу, – вид у Криса снова потерянный.

Помогает Норме влезть в костюм, взятый у Ирэн.

– Это что, пижама?

– Нет… Можно и дома и на улице. Сейчас все в таких…

Не с первой попытки, но приноровившись, засовывает ноги Нормы в кроссовки.

– Заботливый!

Сделав шаг, она теряет равновесие. Крис хватает её под руку, намереваясь сопровождать в туалет.

– Оставьте!

– Прошу вас, не спешите. Это вот туда, – машет рукой и сам идёт рядом.

– Да отстаньте же! Я вам не грудной ребёнок.

«Не грудной, конечно. А какой, какой?! Нет, ты не ребёнок, вовсе нет, я что, окончательно спятил?..» Он, то обессиленно присаживается на стул, то нервно подскакивает и начинает сновать из угла в угол…

Норма тем временем возвращается – довольно уверенной походкой, лишь по временам останавливаясь, не без удивления рассматривая в интерьере какую-нибудь диковину. Тонкие мониторы один за другим, принтер, непонятный аппарат, похожий на центрифугу, целый ряд широких холодильных шкафов и среди них металлический шкаф ещё большего размера.

– Что это? – с невольным страхом, приложив ладонь к дверце, спрашивает Норма.

– Это… дефрагментатор. На случай… неудачных опытов.

Норма с негодованием отдёргивает руку и быстро шагает прочь. Крис идёт ей навстречу, с беспокойством родителя, чей ребёнок только-только научился ходить.

– Всё нормально?

– Вы про туалет? – слегка оторопев, спрашивает она, – В основном… Ну, сиденье было поднято. И зеркало… Мне показалось, я… помолодела. Руки… пальцы, не пойму, вроде стали утончённее. Странно. И когда меня успели подстричь? – трогая свой ёжик. – Я чем-то болела, чего не знала? И где моя помада и вообще, хоть что-нибудь моё?

– Подождите, подождите! Вы что, совсем по-настоящему… смогли помочиться??? Но ведь это же… фантастика! – Крис в мгновение ока оборачивается безумцем, запрокидывает голову, адресуя иступлённый взгляд сквозь все потолочные балки и облака, не иначе, самому создателю, и улыбку неимоверного, внезапно свалившегося счастья, ему же, взъерошивая и без того лохматые волосы, будто бы пританцовывая на месте, забыв о трости.

– А многие так и промучаются всю жизнь, не узнав в чём счастье, – без улыбки, но с некоторым любопытством взирая на Криса, произносит Норма, и её негромкий голос звучит проникновенно, почти нежно.

Крис застывает на мгновение, молча уставившись на девушку, но, сделав над собой усилие, подаёт голос.

– В следующий раз надо собрать в ёмкость для анализа. Такие есть специальные… Я растерялся… Вы просто совершенно не представляете! Можно я?.. – он протягивает обе руки к Норме в умильной невменяемости. – Я бы расцеловал вас сейчас. Или нет, давайте станцуем… Я же не танцевал ещё никогда, ни разу в жизни! – заикающийся смех слетевшего с катушек. – Получилось! Понимаете?

Норма смотрит взглядом медсестры, ко всему привычной, не трогаясь с места.

– Ну, разумеется, как иначе. Потанцуем… Так всегда и бывает, – и зачем-то опять трогает свой живот.

Крис опускает руки. И враз сникает. Концы бровей и губ опускаются, вся фигура съёживается, будто лишившись внутреннего каркаса. Ему трудно удержаться на ногах, но рядом нет стула.

– Ох, я совсем… – трёт лоб, – Вы ведь ничего не ели. Нам бы надо как-то сесть, что ли, чтобы я смог… рассказать. Только знаете, не думайте, что я сумасшедший, нет-нет, не в этом дело, вот именно, не в этом… хотя… – не глядя на Норму, старается придать лицу серьёзность, чуть ли не официальность. – Почти сорок лет на то, чтобы… вы сейчас были вот здесь, – он хихикнул. – Смешно, конечно, за столько лет не пришло в голову, как же… рассказать, с чего начать?

– Про еду вы что-то говорили… – с напряжённым недоверием глядя на хозяина, замечает Норма, при этом вполне грациозно усаживается на подозрительный по чистоте стул, хотя бы не заваленный книгами. С сокрушённым видом осматривается кругом. – Странно. Мне бы встать и пойти домой. Но у меня такое чувство, что нет у меня никакого дома. И, вообще, ничего нет.

Последнее она произносит пугающим по безнадёге шёпотом и больше не смотрит ни на Криса, ни по сторонам. Сидит неподвижно, сложив руки на столе, опустив голову, как школьница, пришедшая на урок без подготовки.

Крис, и без того нервничая, не находит слов в утешение или оправдание, лишь изо всех сил увеличивает суету. Смахивает со стола перед гостьей бывшую там одноразовую посуду в бумажный пакет. Без толку передвигает стулья. Приносит упаковки с едой, бутылки с водой, стаканы, вилки и тарелки. Наливая кипяток дрожащими руками, переливает через край. Норма вскрикивает, отшатнувшись от стола.

– С-сейчас я… н-найду мазь или… – в отчаянье протягивает ей целую пачку салфеток.

– Не надо! Почти не попало… – Норма отбирает у него пару салфеток, сама укладывает их на колени и сама же наливает себе полный стакан воды, вместо чая.

Не притрагиваясь к еде, Крис придвигает к ней тарелку.

– Всё-таки поешьте. Лучше пока что-то лёгкое. М-морковный салат, вы же любите? Не острый, почти без соли. Пока без соли… П-прошу вас, только не торопитесь. И… терпение. Как бы ни показалось вам диким то, что я буду говорить… Как человек с воображением, вы… Я попробую, в общем.

Норма пристально рассматривает пластмассовую вилку, недоверчиво тычет ею в морковь, не попадая. Откладывает её в сторону, берясь за стакан с водой.

– Послушайте, мистер… Земски? Скажите, наконец, что я делаю в квартире, если это квартира, у незнакомого мужчины, в чужой идиотской одежде… В состоянии паршивее похмелья! Если бы в голове у меня не было наковальни со свихнутыми кузнецами, я бы вам… я бы, не знаю… – схватившись за виски, в отчаянье мотает головой.

Крис взирает на неё с беспомощной мольбой. Стягивает с себя нелепый халат.

– Если бы ещё и я сам смог поверить, что всё это правда. Мне сейчас тоже нужна помощь, понимаете? Нет всё, точка! Будем исходить из того, что это самая настоящая правда. Вы ведь почувствовали, как обжигает горячая вода. Посмотрите кругом. Если бы это был сон, невозможно воспроизвести в нём столько подробностей: этот стол с крошками на нём, подплавленную ручку у чайника, всю эту обстановку… как после землетрясения. Мне просто некогда было наводить порядок, простите уж…

– Знаете, почему я ещё не закричала «Хелп!» – всё же кричит она. – Ваше лицо напоминает мне одного человека… вас бы ещё побрить. Только он был более решительным. И…когда-то в детстве я тоже немного заикалась… Признавайтесь наконец, что за… что здесь происходит? На психушку похоже, но не совсем, я там была, знаю…

– Ладно, – он вдруг становится внешне спокойным и даже уверенным в себе. – Тётя Ида. Можно начать с неё. Ты ведь помнишь её? – с надеждой.

И эти «Ида» и «ты» сразу стали простым и спасительным мостиком, перекинутым поверх недоверия, таким человеком была тётушка для обоих.

Удивлённая Норма смотрит уже без раздражения, с невольной улыбкой.

– Да. Тётя Ида, она хорошая. Хотела сделать из меня тоже хорошую, скромную девушку, чтобы я сидела в уголке и молилась. Такая была строгая. И смешная, до ужаса! «Ходить в кино – грех», – как же дальше у неё?.. – «А если конец света случится, когда ты будешь там? Сгоришь вместе со всеми этими испорченными пропащими людьми».

– Недалека была от истины… А мне она не разрешала смотреть на твои фотографии. Это когда о тебе уже вышли сотни книг… Больше написано только о Джоконде.

– Каких книг? О чём ты опять?

– И продолжают писать. Прямо в эту минуту кто-нибудь пишет…

– Уж конечно! О чём там писать? Я ведь не сделала ничего. Я ненавижу что-то делать. Все только и делают, что делают что-то, делают....  Актриса! Ну правда, из кожи лезла, старалась, училась… Никто просто не верил. И всё… Так что про Иду?

– Она стала и моей тётей. Прошу, только не перебивай. И… прости. Потому что против твоего желания… Но я надеялся, я хотел… Чтобы это стало чем-то невероятным… вообще, огромным счастьем. И это можно! Потому что ты теперь не будешь одна! Надо только настроиться… С самого начала, – Крис слабо улыбается, уже ничем не напоминая Криса пятью минутами раньше. – Взять и запрограммировать! Жёстко! Если бы были такие программы – на установку счастья. Но пока надо без программ, самим. А иначе… Нет мне прощения.

Крис трёт усталые глаза под очками и рассказывает. Почему до того, как попасть к тёте, он провёл годы маленьким подопытным существом в стерильном прозрачном ящике, почти гробике. Над ним корпели и врачи и учёные, потому что таких, как он, единицы. Операции на кишечнике, глазах, суставах, бесконечные вентиляции лёгких, переливания крови… Вопреки всему, с чем медицина сталкивалась до того, его решили выходить из плода, не банально недоношенного, а фатально – плода на сроке ниже минимально допустимого наукой того времени.

Норма меняется в лице, открывает рот, чтобы выпалить что-то гневное, даже приподнявшись на стуле, но Крис останавливает её жестом руки.

– Иначе я не расскажу никогда. Тётя Ида забрала меня. И спасла. П-потом у неё я увидел альбом с фотографиями и понял, что… что мне надо жить. Чтобы… т-та д-девушка с развевающимися волосами тоже жила, и чтобы она не знала тех бед, которые… – запинающейся скороговоркой твердит Крис всё быстрее и громче, не глядя на собеседницу, не желая видеть её реакции, которая могла свести всё на нет. – И я стал учиться, только и делал, что учился без остановки, как ненормальный. Химия, нейробиология, генетика, вычислительная биология, геномика… Это только основные. Сначала долго плутал… в с-смерти, да, потому что без неё не постичь зарождение жизни. Раз сто думал, всё, конец! Валюсь в чёрную дыру, всё бесполезно, я безумен. Но всё равно не останавливался и не отвлекался. Мне не на что было. В университете на меня смотрели так же как и в школе, «ах ты, бедненький хромоножка»… За всё время только один друг, подруга точнее. Но даже она ничего не знала о моих… исследованиях. Наследство тётушки, если бы не оно, мне бы не осилить…

Норма сидит, застыв в неестественно-напряжённой позе, уставившись на Криса в немом ужасе, сжимая в руке стакан с водой побелевшими пальцами. Крис же, быстро отхлебнув из своего, так же торопливо продолжает.

– Что она за м-молодец! Сохранила в шкатулке для ниток пряди твоих волос. Три всего! Как уже понятно, наши ДНК т-тождественны, в чём я и не сомневался. После этого остановиться уже было нельзя. И я… – внезапно он замолкает, посмотрев Норме в лицо, в её расширенные от потрясения глаза, отчего она ещё больше ошеломляет непререкаемой… не красотой даже, а неповторимостью. Никому, никогда не повторить ЕЁ! Его собственное лицо искажается мукой. – О боже, нет! Я не могу, это ведь совершенно… этого нельзя было!..

Роняет голову на руки.

– Что я наделал?!

Некоторые любят ходить сквозь стены

 Автомобиль несётся к вокзалу. Привычный для Криса маршрут невдалеке от дома. Он выбрал старый железнодорожный мост через пути для своих редких прогулок, когда было уже невмоготу сидеть затворником в подвале со стоячим воздухом. Здесь же воздуха было в избытке, и не застывшего, а самого буйного, пусть и злобного иногда, но живого, бьющего в лицо помощнее вентилятора, и кажется, проникающего внутрь под корку. Окончательно мозги он не выдувал, но ощутимо проветривал, что от него и требовалось. Их необходимо было проветривать хоть иногда.

Грохот железных колёс тоже был кстати – контрастом. Тишина может оглушить сильнее всякого шума и свести с ума. Прохожих в таком месте почти нет, ничьих взглядов, попыток заговорить.

«Не хуже ли это, чем убийство? Против её воли. Против… всего вообще, что было когда-либо. Кто-то дал мне право? Ни черта! Зато моей воли хватит на несколько миллионов. Ведь не меньше мечтали бы о её возвращении. Но она! Мечтала ли она? Бред! Как она могла о чём-то мечтать? И правда, схожу с ума? Перед такой задачей ещё никто не стоял. И я, идиот, при всём сумасшедшем желании, я просто до конца не был уверен, что это возвращение возможно. Не представлял, как это – вот она, здесь, ЖИВАЯ?! Она?! И что теперь? Покончить с этим сейчас».

В своей ветхой футболке, перечеркнув себя руками крест-накрест, он всё равно что без одежды на резком ветру, настоящем осеннем, в эти последние дни лета. Насквозь металлический мост не добавляет тепла, под ним оглушительный лязг грузовых составов. Пробирает дрожь. Но ему всегда нравилось созерцать сверху движение этих могучих километровых пресмыкающихся, развивающих пугающую скорость. Их неумолимая мощь в бездумном сокрушении живого на своём пути завораживала…

«Лев Толстой, хитрюга, ловко скрестил тонны измазанного мазутом железа с беззащитной человеческой плотью. Послать свою кружевную Анну в объятия многотонной мясорубки! Если бы не это, никто бы и не помнил имя – Каренина». Крис смотрит вниз, свесившись с перил. Пронзительный свисток. К нему бегут, вроде бы без особой охоты, двое в форме.

«Каренина недоделанная!» Собравшись с силами, пускается в обратном направлении, задыхаясь. На ходу прыскает в рот аэрозоль с лекарством, остановившись, с минуту напряжённо смотрит на баллончик, будто прощаясь с ним, и швыряет его вниз. Свесившиеь с перил, наблюдает полёт спасительной трубочки, явно намереваясь последовать за ней.

«Крис!», – откуда-то издалека.

«Чёрт! Им неизвестно моё имя». И понимает, что окрик не со стороны полицейских. Сощурившись, со злостью оборачивается в противоположную сторону. Сначала фигура выглядела неясной, но она так стремительно не шла, а летела к нему, что стали вполне различимы спортивный костюм, капюшон на голове… Даже в сумерках по очертаниям фигуры было понятно, кто это. Крис так и застывает, навалившись на перила, растеряв последние силы. Она! И она уже рядом.

– Как т-ты… Здесь?! – трясясь мелкой дрожью, но уже не от холода, выдавливает он, – Я на машине, а ты? Т-ты – как?

– Я вышла подышать… Там можно задохнуться, и я… тоже люблю мосты. А вот ты как? В такой холод!

Уставившись на девушку – перед ним явление сверхъестественного, – он сникает.

– О господи! Нам конец, они сейчас догонят нас! У тебя нет документов.

– Вон те? – беспечно заявляет Норма. – Не догонят, – и смотрит в сторону полицейских. Смотрит пристально, не мигая, с каменным лицом. Надвигает капюшон на лоб и выставляет обе руки вперёд, с силой растопырив пальцы. Преследователи замедляют шаг, начинают неловко пятиться назад, наступая друг другу на ноги.

– Это ещё что? Откуда?.. – бормочет учёный вконец подавленно.

– Я где-то читала, что так можно… отпугнуть… А ты разве не знал? – подхватив его под руку, Норма устремляется к его автомобилю.

Погрузившись в него, Крис некоторое время сидит без движения, со скрипом восстанавливая дыхание. Только изредка с несчастным видом поглядывает на спасительницу. Во взгляде его недоверие и вопрос. Наконец находит в себе силы заговорить.

– А входная дверь? Выйти без ключа невозможно!

– Дверь? Ты, наверно, не запер её, так резко исчез. А как бы я иначе прошла? – непонятно с чего повеселев, тихим невинным голосом говорит Норма.

Небольшой приземистый дом, будто без крыши. Зато тёмный, почти чёрный забор, которым он обнесён, необычно высок в сравнении с соседскими. Похож на деревянный, в действительности же из прочного металла. Входная дверь закрыта на замок. Крис, вроде и не удивившись, обречённо достаёт ключи.

– Чтобы ты знала: без ключа дверь в дом не закрыть. И не открыть. Это невозможно, если ты не медвежатник.

Норма выглядит безучастной и как бы ослабевшей, но не без вызова заявляет:

– Чтобы ты знал, то, что ты тут недавно наговорил, в бреду или нет…надо быть настолько же… не в себе, не меньше, чем ты, чтобы поверить.

– Нет, прошу, не сейчас, – гримаса страдания на лице Криса. – Я уже совсем ничего не понимаю! Мне вот что, мне просто надо поспать. Давно уже. И ты… тебе тоже надо отдохнуть. Вот именно… Даже компьютерным мозгам нужен отдых, а тут простые, кашицеобразные, на 80 процентов из воды…– язык его стал заплетаться, – ты знала, что наши мозги на 70-80 процентов состоят из воды?

В полутёмном кабинете-гостиной он валится на старый диван, со следами былой роскоши в виде натуральной кожи, теперь изрядно потёртой. Но тут же встаёт.

– Прости. Ложись здесь. Ох, нет. Вон там спальня, всё там найдёшь.

– Где телефон?! – слабым голосом спрашивает Норма, заметно обессиленная и побледневшая.

Крис нехотя достаёт из кармана мобильник, не глядя на неё, отдаёт его, вновь упав на диван лицом к спинке. Увидев в своей руке прямоугольный кусок пластмассы, Норма лишь открывает рот, чтобы что-то сказать, но взглянув на повёрнутую к ней спину, передумывает. С опаской и некоторой брезгливостью прикладывает тёмный прямоугольник к уху, затем, окинув его недоверчивым взглядом, обиженно кладёт на пол рядом с диваном.

Мелодия из фильма «Река не течёт вспять». Звонок телефона Криса, который он не слышит, хотя он звонит довольно долго. Прошло не больше часа, как он заснул. Очнувшись, обнаруживает телефон на полу, но поздно. Напяливает очки, чтобы прочитать, кто звонил. Прячет телефон в карман.

Норма с ногами в кресле у холодного камина, обложенная журналами, и это не журналы мод. Вид у неё хмурый и несчастный.

– Откуда это у тебя? – показывает Крису два журнала. – Они бракованные? Что за даты?! – голос, дрожа, едва не срывается на крик.

Он медленно спускает ноги на пол, по-прежнему воспалёнными глазами смотрит на Норму, видя её впервые – по растерянному выражению его лица.

– Нет, я не снюсь тебе! Спортивные туфли на босу ногу натёрли мне настоящую мозоль, можешь проверить… Такие подробности во сне не увидишь, как ты сам знаешь, – уже не сдерживая панических нот.

– Спортивные туфли называются кроссовки, – сонно бормочет Крис. – Зря ты не поспала, хорошо было бы убедиться, сможешь ли ты спать…

– Роботы тоже спят? Мне самой интересно, – задыхающимся, плаксивым от обиды голосом. – Думаешь, я ничего не понимаю? Как все они, думаешь, что я последняя идиотка? Этот твой лепет… Придумать такое! Да кем ты возомнил себя, по какому праву?! – в голосе близкие рыдания.

Крис вскидывает на неё ошеломлённый взгляд, но тут же отводит его, разглядывая обложки журналов, что лежат на полу, знакомые ему International Journal of Molecular Sciences, Biological Chemistry, Intelligent Robots and systems. Плечи его горестно опускаются, он вновь уменьшается в размере.

– Послушай… Что ж. Ты… вот ты и узнала. Да, я трушу. Но… только ты можешь помочь мне. П-пойми! Моя связь с тобой не прервалась тогда…

– Когда тогда? Когда я умерла? Скажи прямо! Или не я? Или она, та, о которой, непонятно почему, столько разговоров до сих пор, я тут читала. Ты вообще понимаешь, что такое смерть? И что такое жизнь? Второй ЕЁ не может быть! Никогда! Как не может быть две луны.

– Нет! Вот в этом-то и дело – нет, нет и нет! Я тебе уже говорил, я копался в этой чёртовой смерти, увязал по уши, но тут особый случай! Ты никогда не умирала – для меня. На той каталке под их грязной тряпкой была другая свёрнутая в рулон тряпка, не ты. Хоть я тебя и не видел ни разу, но я знал тебя. Я чувствовал… то, что терзало тебя, мешало быть тобой. По твоим фото, записям, стихам. Если бы не они, я бы, может, не стал… Но я всё это… я жил этим. И я думал, думал… о тебе, твоих днях, часах, – он безотчётно раскачивается, сидя на краю дивана, обхватив себя руками, будто защищаясь от холода. – Как ты просыпалась утром… так и я просыпался, и тебя-меня охватывал страх. Как ты билась о недоверие, неверие в себя. Ты была в моей голове, крови, лёгких постоянно – вся, как есть, вот здесь, – он выпрямляется и кладёт ладони себе на грудь. – И из всего, что было твоего во мне, ты перешагнула сюда.

– Перешагнула! И чем закончится перешагивание, если это я? Не знаешь? Той же идиотской гибелью. Ты этого хочешь?!

Он поднимает на неё медленный страдальческий взгляд.

– Как же всё… Неужели ты не понимаешь? Ведь я знаю, тебя мучило то же самое! Ты изо всех сил разыскивала своего отца, хотела встретиться с ним. А он послал тебя!.. И я просто… Я думал, будет праздник, сумасшедший… Мы оба будем праздновать, мы… обнимемся…

– Вот ты действительно сумасшедший. Вбил себе в голову, что ты мой сын, – Норма смотрит на него с сожалением. – Извини. Так не бывает. Ну, не бывает так после ничтожного срока беременности, любой, даже не медик тебе скажет.

– Так бывает! Посмотри в Интернете.

– В чём?! Ладно. Предположим, ты выжил. Почему тебя не отдали мне? Ведь я хотела ребёнка больше всего на свете! Да если бы это произошло, всё было бы иначе! – в отчаянье Норма со всей силы запускает в его сторону журнал. Отвернувшись, припадает к спинке кресла, сотрясаясь от рыданий.

Журнал распластанно, как умершая на лету птица, падает на пол к ногам Криса. Он смотрит мимо него пустым взглядом, не поднимая

– Послушай. Это всё было тайно. То, на что решилась тогда группка докторов, было не только на грани невозможного, но и незаконного. Один из них был так предан тебе, так хотел совершить чудо… Никто другой особо не верил. Ида забрала меня в критический момент, когда все смирились с невозможностью выходить меня. И… А когда стало ясно, что я… всё-таки человек, тебя уже не было.

Явственный звук ключа в замке входной двери. Крис, зло дёрнувшись, поворачивает голову на звук. Дверь медленно отворяется, крадучись входит Ирэн, озираясь по сторонам. В руках у неё медицинский кофр первой помощи, в который она вцепилась, как в спасательный круг, прижав к себе.

– Я звонила, ты не отвечал… А свет горит. Хорошо, что ключи… ты дал мне их, помнишь, на случай… – неуверенным тоном говорит она и замолкает, заметив в кресле Норму.

– Простите… Я не хотела… –  бормочет гостья, пятясь назад к двери, явно не веря своим глазам.

Крис, уперев локти в колени, обхватывает голову двумя руками. Но вдруг вскакивает и решительно хромает к Ирэн.

– Ничего, ничего… Нормально. Рано или поздно… Вот именно… – беря ошарашенную подругу под руку, подводит её чуть не силой к креслу у камина. Не успевает ничего сказать, как это делает Норма.

– Ох, я, наверно, в вашем костюме? Вы так смотрите…

– Подожди!.. – обрывает он её, – Ирэн, это Норма. Я очень надеюсь, что ваше знакомство… Я только на него и надеюсь, если честно. Вот именно. Норма, Ирэн – это удивительная, самая… это человек, который хронически всегда помогает…

– Крис! – досада Ирэн даже больше растерянности.

Норма, смахнув слёзы краем рукава, привстаёт из кресла, чуть пошатнувшись, протягивает руку Ирэн, которая даже не пытается выглядеть светски учтивой, не в состоянии припомнить положенной при знакомстве реплики. Говорит опять Норма.

– Костюм… в нём так мягко. Спасибо.

– Он вам к лицу, – механически говорит наконец Ирэн, еле шевеля языком, но довольно уверенно пожимает протянутую руку так, как если бы она принадлежала какой-то родственнице Криса, давно не навещавшей его.

– А спортивные… что? Кроссовки? Они мне натёрли… ох, о чём я? – Норма, прикрыв глаза, мучительно наморщивает лоб, говорит всё медленнее, почти неразборчиво. – Крис мне рассказывал… о вас. Лу… лучший друг?..

Ирэн, не выпуская руки, показавшейся ей прохладной на ощупь, с тревогой рассматривает её, видя бескровность и вялость той, глянув же в лицо Нормы, замечает капельки пота на лбу.

– Как вы себя чувствуете? – торопливо спрашивает она, и не получив ответа, берётся за запястье Нормы, – Крис!

– Что с моими руками? Они не такие… – произносит Норма еле слышно и валится обратно в кресло.

– Крис! Воды! – крик Ирэн, в котором слышно лишь одно: «На помощь!»

"Кто я? Или что?!"

Норма довольно быстро приходит в себя. Заметив рядом со своим креслом распахнутую сумку первой помощи, тонометр, склянки и озабоченные лица Ирэн и Криса, спешит сообщить.

– Со мной бывает…

– Этот изверг хотя бы покормил тебя?

– Да, он хотел…

– Крис, ты вообще хоть что-нибудь соображаешь? Откуда ей взять энергию? И ещё по улице гоняешь! Ей нужен покой и постельный режим хотя бы на первые дни. Провести обследования, анализы! И кормить, кормить!

– Он не гонял… Да мне уже нормально. Не зря же я Норма, – через бледную улыбку. – А вы всегда ходите в гости с этим чемоданчиком? – кивнув на сумку с медикаментами.

Вопрос хоть и отчасти смутил Ирэн, но отвечает она тоже с улыбкой:

– Н-нет. Только когда этот чокнутый гений не отвечает на звонки.

Отклонив порыв «гения» перенести её на руках из кресла на нормальную кровать, Норма осторожно поднимается сама. Поддерживаемая с двух сторон, благополучно водружается на кровать в спальне. Ирэн устраивает так, чтобы её ноги оказались выше головы, укутывает её в одеяло и отворяет окно.

– Пойду, приготовлю чаю покрепче и… чего-нибудь ещё.

Крис с виноватым видом бесцельно сидит у постели «больной». После нервной встряски, которая обошлась без фатальных последствий, на него с новой силой наваливается муть усталости, практически прострации, не оставляющей сил заговорить.

– Ты так и не поспал толком, пойди же, отдохни как следует, – слышит он обращённое к нему.

Ясный согревающий луч прорезал муть, такие это были слова. Сказанные не голосом, а шелестящим дорогим шёлком, какого не найти больше ни в каком уголке земли «Пойди, отдохни…» И Крис продолжает ошеломлённо молчать – от какого-то нового, хрупкого удивления. Боясь спугнуть. «Эт-то, вот именно, шёлк… Боже, Норма, ты хоть знаешь, какой у тебя голос? Как он… обволакивает? Убаюкивает…»

Ирэн, чай и ещё что-то. Пообещала – сделала. У этой женщины всё чётко, без заминок. Чуть вздёрнутый нос не мешает, а скорее, помогает, улавливать в воздухе моменты, когда кто-то нуждается в её, пусть и не широком, но надёжном плече. Заметив Криса, не согнувшегося, а откинувшегося на спинку стула с незнакомым выражением лица, то ли мечтательным, то ли смертельно-усталым, она качает головой.

– Ну, а с тобой-то что? Хватит с нас одного обморока. Чай очень горячий, я напою девочку, а ты нальёшь себе сам?

«Девочку»! Которой за 90». Очнувшись от грёз, Крис видит помимо чая, миску с чем-то вроде супа-пюре, и понимает, что Норма в надёжных руках. Послушно покидает

спальню, чтобы залечь на свой облупленный диван.

– Она заснула, представь! – врывается Ирэн. – Нет, ты молодец! У неё же давление упало до почти что ничего. Или ты так ошарашен успехом, что…

– Зато ты так спокойна – за двоих. Будто бы каждый день… поишь чаем Норму Джин, – бубнит Крис, отворачиваясь к спинке.

Ирэн подсаживается к нему на диван.

– Видишь ли, мой лучший друг и великий партизан. Ты настолько был увлечён своей конспирацией все эти годы, что она уже давно и не конспирация никакая, а так, ерунда полная и чушь собачья. Думаешь, я не знаю, чем у тебя забиты эти сотни альбомов? – она кивает на стеллажи. – Нет, я не подглядывала. Ты их то и дело оставлял открытыми тут на столе, думая, что я без глаз. Потом, если помнишь, ты иногда выдавал мне задания для обработки, которые наводили на определённые мысли… Ну и хотя бы сегодня, когда ты явился ко мне с ножом к горлу за платьем. Мне даже стало казаться, что ты нарочно… хочешь, чтобы я догадывалась.

– Так ты знала! – Крис рывком поворачивается к ней, но Ирэн не смотрит на него, а, закинув руки за голову, преувеличенно восторженно созерцает полки стеллажа с фотоальбомами.

– Тысячи изображений! Я знаю, так надо было – пропитаться ими до предела, собрать, оцифровать гигантскую базу для нейросети. Ну ладно, создать программную симуляцию, какой угодно дипфейк сегодня даже подросток в состоянии, но как перенести их… сюда, к нам?! Бог мой! Ведь даже голос у неё тот же, точь-в-точь… Крис, ты хоть понимаешь, что ты… сотворил? И теперь, судя по всему, хочешь всех оставить с носом, утаив своё открытие?

– Какое ещё открытие?! Ты что, с ума сошла? Да я тебя… придушу! Если ты посмеешь кому-нибудь… – забыв про усталость, Крис подскакивает, как на пружине, и даже тянет руки к Ирэн, но она быстро отсаживается от него подальше. Он снова без сил валится на диван. Сворачивается эмбрионом, подтянув ноги к подбородку, накрыв голову рукой.

– Сам ты сошёл с ума! Хотя особо и сходить было не с чего. Псих! – Ирэн вдруг осекается, глянув на горестно-беззащитную позу своего друга. Оглядев комнату, замечает скомканный плед в одном из кресел. Накрывает им Криса.

«Ну, и как их тут оставить?»

Устроившись на двух сдвинутых креслах, Ирэн сразу понимает, что не уснёт. И не кресла тому виной. Собирая в кучку разбросанные возле них журналы, она немало подивилась их тематике. «Вот уж действительно, ценная подборка для Нормы Джин – Evolutionary Bioinformatics. Боже! Да ведь она смекнула… Эта девушка, знакомая с химией благодаря краске для волос! Во-первых, она увидела год на этих журналах. Почитав, она оценила уровень открытий в науках, которые ещё даже не зародились полвека назад. Решила, что из неё сделали робота. Но старалась всё же держаться при мне. Да она умнее некоторых образованных с двумя университетами. Скоро он в этом убедится!

То что он одержим, было понятно, но… Господи, неужели это правда? «Правда», а никакой не робот, лежит в соседней комнате в моём худи. Ей надо было согреться. Как она?»

Ирэн у постели Нормы, легонько трогает её лоб. Никаких причин для беспокойства. Девушка лежит в той же позе, в какой заснула накануне. На спине, с лицом вполоборота к окну, запрокинув одну руку за голову, как на картине Модильяни. Дыхание ровное сквозь чуть приоткрытый рот, на лице еле заметный румянец и выражение безмятежности. «Немыслимо! Как он это сделал?»

Из роскоши в обстановке комнаты только ноутбук на рабочем столе. Конечно, не без книг и журналов – на подоконнике, столе, прикроватной тумбе. Из живого не слишком живой на вид кактус по соседству с компьютером.

Со знанием дела – никто, кроме неё, Ирэн, в этом доме такого не проворачивал – протёрла пыль в местах досягаемости и сложила книги в аккуратные стопки. Несколько раз за ночь она, не хуже примерной матери, вставала к Норме. Всякий раз картина была неизменной в своей безмятежности. «Интересно, и младенцем она была таким же образцовым? Эх, никто ведь этого теперь не подтвердит».

Так и не заснув, лучшая подруга поднимается первой совсем ещё ранним утром.

– Пора за работу. Работёнка, какой ни у кого и никогда ещё не бывало. Завтрак для девушки, которой… временно не было ни в одном из городов, ни вообще на земле – физически, а вчера она появилась. Что такого? Нефизически-то её было сколько угодно, куда не кинь. Если бы не это, может, и не смогла бы вернуться».

Деревянная лопаточка едва не выпала из рук Ирэн, и молоко чуть не убежало. В дверях спальни стоит Норма. В самом естественном виде – без косметики и без одежды. Обыкновенная девушка лет двадцати с небольшим. Не худощавая и не полная, не дылда и не коротышка. Грудь не большая и не маленькая. Талия – тонкая. Руки, ноги, живот. Кожа с нежно-молочным отливом, будто из мягкого флиса. Почему от вида этой обычной девушки случается столбняк? Линии? Контуры тела – они прочерчены с таким знанием дела… Кто чертил? Чёрт! Они такие нарочно, чтобы поймать тебя в ловушку. Чтобы твои глаза без малейшего напряжения, а единственно с жадным интересом, скользили по ним вверх-вниз и во всех направлениях, не уставая. Но удивляясь…

Откуда эти плавные чередования утолщений и сужений, ничего резкого, всё ласкающее! Старик Да Винчи сошёл бы с ума от торжества пропорций.

Приметив неподвижность и открытый рот Ирэн, Норма с трогательной улыбкой торопливо произносит:

– Мне вдруг стало ужасно жарко… Доброе утро!

– Доброе! – Ирэн вернулась к молоку. – Твой любимый завтрак, если верить разным журналам.

– Интересно, какой?

– Узнаешь. Посмотри там, в шкафу что-нибудь полегче из одежды, Крис всё равно не носит все эти рубашки.

Последовав совету, Норма появляется вновь уже в мужской белой рубашке, почти до колен. Закатывая рукава, она с сочувствием смотрит на Криса, сиротски накрытого пледом.

– Бедняжка, он ещё спит.

– Не называй его так, пожалуйста, – одёргивает её Ирэн, хочет сказать что-то ещё, но в этот момент у неё звенит в заднем кармане джинсов.

– Да-да, я помню. Тут у меня… Давайте, часа через два, – говорит Ирэн, приложив к уху пластмассовую плитку шоколада.

На лице Нормы восторг ребёнка, который видит живого кролика из цилиндра.

– Так это, правда, телефон?!

– Конечно. И не только телефон, фактически компьютер, который всегда с тобой. Тебе как можно скорей надо такой же.

– Ну да. Если учесть, что вся моя телефонная книжка – это… кладбище. Кому я буду звонить?

– Как это? Мне, например. И Крису. Уже двое. Да я же говорю, это гораздо больше, чем телефон. Это часы, фотоаппарат, видеокамера, словарь, карта города, банковская карта, книжка, кино, соцсети, интернет, любая информация… Без телефона теперь и не жизнь.

– Ты меня разыгрываешь. Как такое может быть?

– Да вот так! – щёлкает фотокамерой и показывает фото заворожённой Норме, подскочившей поближе. – Потом тебе всё объясню и покажу, а то сейчас молоко убежит.

– Я уже слышала это слово – интернет… Это что, колдовство какое-то? Запасные мозги? И здесь, пока я спала, как-то стало всё по-другому, как в сказке, – обводя комнату глазами. – Так чисто!

– Никакого волшебства, я прибралась, без потусторонней помощи. Прислуги у него нет. Не мог никого нанять из-за своих сверхсекретных… исследований.

– То есть, из-за меня? Я пока не пойму, шутки ли это, или какая-то постановка, но… ведь я дышу! Хожу, говорю… Вот проверь, – протягивает вдруг руку Ирэн.

Та, слегка удивившись, берёт руку Нормы в свою.

– Тёплая. Почти горячая!

– Нормальная температура… для робота?

– Ха! Ну всё! Конечно, робот! А кто же ещё? Мне тоже вначале показалось… Нет, подожди, может, я ещё тебя и разочарую. Вот помучаю разными анализами, понаблюдаю. Как ты спала, кстати?

– Ох, я, кажется, никогда ещё так не спала. Даже в детстве. Не то что вчера. Вот где был кошмар! Сначала я там где-то нежилась в спокойном тёплом море, которое мой дом, и вдруг – на холодный скалистый берег. Швыряют меня нагую, чужую всем на этих скалах, и отовсюду подползают какие-то твари с голодными глазами. Потому они так истошно и кричат, только появившиеся на свет?

– Даже не знаю. Никто ведь этого не помнит. Твари… Может, это фантазия твоя?

– Но сегодня утром совсем другое. Из темноты в свет, в блаженство, кто-то заботливый укутал меня в мягкую фланель, или… в любовь… Вы ведь ничем меня не пичкали, никакими снотворными?

Ирэн, стараясь скрыть потрясение, – так тронули её эти слова – продолжает на автомате помешивать содержимое кастрюльки.

– Нет, никто тебя ничем не пичкал. Обморок твой, к счастью, был минутным. Но тут на тебя, между прочим, успели пожаловаться. Замечена в антинаучном… сверхъестественном, – Ирэн понизила голос. – Сквозь стены ходишь…

Норма загадочно улыбается и прикладывает палец к губам.

– Тише! Мы разбудим Криса. Он ведь и впрямь не спал сто лет… Про стены я потом, когда он проснётся.

Она вновь обводит взглядом комнату, будто ища в ней что-то.

– А, поняла, чего не хватает. Ни одной пепельницы.

– Ты что, хочешь закурить?

– Нет. Но вдруг…

– Забудь! Лучше сразу. Вышло из моды. Сейчас почти никто не курит. Благодаря Голливуду, кстати. Во всём мире теперь куряк в сто раз меньше.

– Что ты такое говоришь?

– Помнишь Юла Бриннера?

– Да. Я знала его. Он-то как раз смолил, как ненормальный!

– Умер в 85-ом году от рака лёгких. На следующий день после его смерти показали ролик, завещание, где он всем говорит, что умер из-за того, что курил. И сказал, вот всё что хотите, делайте, только не курите! И Америка бросила курить – вся, в один день. Остались отщепенцы, конечно. Но не так много.

– Узнаю Юла! Мастер выкидывать номера. Но это, по-моему, лучший из его номеров.

– Согласна. Сейчас даже дико смотреть, до чего были задымлены эти ваши фильмы. Прямо закашливаешься. Крис тоже раньше курил, хоть ему и запрещали. Но после подумал, если он умрёт, кто же вытащит тебя?

Норма, грустно улыбнувшись, тихонько присаживается на диван рядом с Крисом, глядя на него с нежностью.

– Когда я увидела тебя тут у плиты, и Криса… я хотела сказать, но сбилась. Ирэн! Я, может, этого ещё никому не говорила. Знаешь, я сейчас чувствую… необыкновенное что-то, – чуть не шёпотом говорит Норма, прижав руки к груди. – Жаль, Крис спит. Я бы его расцеловала! Что-то начинается такое… Мне кажется, что я вдруг попала… что это семья. В детстве я любила играть «в дом». Только в играх он и был.

Ирэн отходит от плиты, готовая вот-вот прослезиться, и тоже осторожно садится на диван рядом с Нормой. Глянув на неё раз и другой, придвигается, и, как бы прося позволения, неуверенно приобнимает её за плечи, как делают матери со своим ребёнком. Скорее всего, обнимая так кого-то впервые.

– Вы ведь не отдадите меня им? – с мольбой оборачиваясь к Ирэн, продолжает говорить очень тихо Норма. – Я не выдержу во второй раз… эту ненависть… бездарь, тупица, сексуальная кукла… И её тоже не надо, пожалуйста, этой несчастной… Нилирэм. Не хочу даже произносить то имя, как… этикетка. Если бы я узнала вовремя! О том некрологе в газете: о смерти семнадцатилетней девушки по имени Мэрилин Монро – точь-в-точь, как моё!.. Мне сказали о нём уже через много лет после того, как я уже стала… Нилирэм Орном. Я просто Норма! Помните?

Вулканическое шипение на плите, молоко взрывом извергнуто из кастрюльки. Ирэн вскакивает, как на пожар, нечаянно двинув локтем Криса. Встрепенувшись, тот подтягивает к себе ноги, бормоча: «Что-то горит»…

– Ничего не горит, – Ирэн у плиты, Норма подле неё, помогает убрать следы сбежавшего молока.

– Думаете, я сплю? Я всё слышал. Про роботов, про тварей… Про чертовщину…

Норма терпеливо переносит процедуру взятия анализов, после чего и наступает завтрак… для неё с перерывом в несколько десятков лет. Взбитые по её рецепту яйца в горячем молоке у Криса и Ирэн энтузиазма не вызвали. Они обошлись обычной яичницей и разогретыми из замороженных круассанами. Стараниями кулинара не только стол оказался сервирован почти празднично – покрыт плотной тканой скатертью, с такими же салфетками возле каждого прибора, но и всё вокруг выглядело необычно для этой берлоги, очищенной от пыли и залежей хлама.

Аппетит у всех хороший, несмотря на то, что Крис не прочь совместить трапезу с научным заседанием.

– Так вот, об отклонениях… – остановив многозначительный взгляд на Норме. – Объясни нам, пожалуйста, как ты смогла догнать меня, когда я был на автомобиле, а ты нет. И дверь…

Девушка, слегка поперхнувшись, пытается сохранить невозмутимый вид, что ей не удаётся, и она с видимым удовольствием рассыпается звонким детским смехом. Первое в её жизни модельное агентство не ошиблось когда-то с характеристикой её зубов – «идеальные»!

– Вот как рождаются сенсации в научном мире. Новые сверхспособности у… у неизвестно кого! Когда ты вчера выбежал очень резко за дверь, я забеспокоилась – что с тобой? И пошла следом.

– Да как ты пошла следом сквозь закрытую дверь? – моментально выйдя из себя, чуть не кричит Крис.

Ирэн готова надавать ему оплеух – возмущённым взглядом, и только сокрушённо качает головой. Норма же, перестав смеяться, делает смиренное лицо и, молча, грациозным жестом указывает в сторону входной двери, на полочку с крючками рядом с ней. На одном из крючков висит связка ключей.

Теперь хихикает и Ирэн, искоса поглядывая на Криса. Он только ещё больше хмурится, в принципе плохо перенося шуточки в свой адрес.

– Я успела увидеть, как ты отъехал и остановила первую же проезжавшую мимо машину.

– Только этого не хватало! Значит, тебя уже видел ещё один человек – водитель?

– Ну, он видел мой костюм. В таком громадном капюшоне рассмотреть лицо… И вообще, не надо было так убегать. И вообще, всё это чепуха, а вот кто мне скажет, что теперь со всем этим делать? – Норма откладывает свою вилку. – Что делать со мной? Нет, не так. Это уже второй вопрос. А первый: кто я? Или ЧТО?

Тишина. Норма смотрит по очереди на Криса и на Ирэн.

– Как ни физиологично это звучит… – начинает Крис.

– Я уже пригрозила Норме, чтобы не надеялась… И без анализов понятно, что она КТО, а не что. Результаты нужны для того, чтобы выявить, не надо ли чем-то помочь организму, – вставляет Ирэн. – Другой вопрос – бюрократический. Надеюсь, ты думал о нём?

Крис тоже перестаёт есть.

– Да, я думал… – говорит он, комкая салфетку. – Серьёзно думал, – в подтверждение серьёзности насупив брови. – А как делают документы всякие беженцы? Из Мексики, например?

– Они делают на основании своих бумаг из Мексики.

– А если был пожар, у Нормы сгорел дом…

– Идеальная девушка из Мексики с её лицом и кожей. И ты что, не слышал про электронные базы данных? Просто, как дитя, ей богу!

– Я не дитя! И никогда им не был! То есть… Я действительно думал об этом. Если честно, надеялся на твою помощь, – глянув на Ирэн. – Ты ведь работала в этом, как его… Подкупить там кого-нибудь…

Ирэн молча взирает на Криса, в полной мере понимая, с кем имеет дело – человек не в себе.

– Ну что ты так смотришь? Да сотни путей можно найти! При желании. Норма – моя внебрачная дочь, которую я скрывал из-за… там, не знаю… А теперь хочу удочерить. Или она росла в отсталой стране, Румынии… Да что вообще устраивать из этого трагедию? В конце концов, я не сделал ничего противозаконного. В законах ничего нет о запрете на… восстановление. Вот именно, ни-че-го, – ожесточённо трёт глаза под стёклами очков. – Хотя… Они ведь тогда затаскают нас по шоу каких-нибудь… двухголовых.

И снова тишина. Её нарушает Норма.

– Можно уехать… Сначала создать такой кусочек страны, где нет паспортов, и нас никто не найдёт. Если ты смог создать человека, сможешь и это.

Крис сидит, уткнувшись взглядом в точку, видимую ему одному, не поднимая головы. Норме становится не по себе.

– Лучше бы я была роботом. Правда, почему бы не записать меня им? Какая разница, если и раньше я часто чувствовала себя чем-то вроде призрака.

Тебя убили люди

– Придётся тащиться в такой, где есть всё сразу. Только лучше загримироваться, – с тоской констатирует Крис.

Хоть Норме и действительно нужны одежда, косметика, блокноты, разные мелочи, она не горит желанием шляться по магазинам. Да и прежде это занятие её не увлекало.

– Из-за того, кстати, что надо маскироваться. И опять всё то же: появиться на свет, чтобы скрываться изо всех сил! – замечает она.

– Ну да. – мямлит Крис, – ничего нового. Ты и раньше это делала – парик, платочек, тёмные очки. Между прочим, костюм Ирэн идеален, чтобы слиться с толпой.

– Почему у меня его раньше не было? Слилась бы и спаслась, самой счастливой.

Смирившись, Норма напяливает капюшон, большие тёмные очки Криса и проходит в гараж – через дверь прямо из дома.

Крис впервые чувствует некоторую досаду, садясь за руль. Его Кадиллак ДеВилль кажется ему дико устаревшим драндулетом. Каковым он, в сущности, и является. Однако пассажирке, похоже, он как раз в пору, чуть ли не её ровесник.

– Если не запоёшь в торговом зале «Лучших друзей девушек», точно, спасёшься, – для собственного приободрения заявляет Крис, и хотя не бог весть как любит вождение, в странном для него приподнятом настроении выруливает на улицу.

– Браво, браво! Чувство юмора у тебя всё-таки есть, – Норма весело глянув на Криса, быстро чмокает его в заросшую щёку. Он крепче вцепляется в руль и усиливает внимание к дороге, не глядя на неё. – Я ещё утром хотела, но ты спал, – уже довольно бесцветным голосом, немного отодвигается от него и направляет взгляд в окно. – А ты уже думал, чем будешь заниматься теперь? Ведь я… готова…

Крис ошеломлённо оглядывается на Норму, желая убедиться, что именно она произнесла такие слова.

– Ты что, слышала, как я это сказал ТОГДА?

– Точно не помню. Но помню, что очнулась в каком-то… застенке.

– Ну уж, застенок. Хотя для меня так и было – добровольное заточение.

– Все сорок лет?!

– Нет, не все… Начинал я, когда мы ещё вместе с Ирэн работали в таком институте… Там был перебор всякой зауми, включая жизнь после смерти, но в итоге, стало ясно, что «светила» занимаются там страшной белибердой. Опираясь на основной закон – Священное писание. Я, конечно, ушёл оттуда. Потом вообще переехал из Калифорнии сюда, после смерти тёти Иды, – Крис с готовностью, не слишком похожей на него, идёт на разговор, лишь бы побыстрее сбросить с себя потрясение от свалившегося на него поцелуя. – Позже и Ирэн перебралась. Она, получается, единственная, кто меня как-то выносит. Но… – глянув опять на Норму. – Знаю, что ты хочешь спросить. Нет, про это я ничего не собираюсь говорить.

– И не надо. И так понятно, что у тебя за характер… не самый уживчивый. Ничего удивительного, если ты с детства считал себя… калекой, чего там, и тебя тыкали в это носом. Но Крис! Теперь у тебя нет папки с файлами «Норма», заведи себе новую – папку «Крис». Займись собой! Ведь ты изумительно красивый мужчина!

Он чудом удерживает в руках руль. Взрыв диковатого хохота! Даже не успев наброситься на это нелепое высказывание, изумительно красивый мужчина смеётся взахлёб, как не он, – тряся своей нечёсаной головой, став будто бы даже моложе. Может, оттого, что в смехе открылись его ровные белые зубы, не менее идеальные, чем у его… матери. Вдруг он резко обрывает смех.

– Постой! Папки, файлы… Откуда ты знаешь такие слова?

– Ну вот, только обрадовалась, что ты умеешь смеяться… От Ирэн я знаю. Ей ужасно хочется подсадить меня на ваш волшебный телефон, но сначала, она сказала, надо посадить меня за компьютер. Это то пианино, за которым я тебя видела?

– Вот именно! – Крис снова невольно улыбается, – в том числе, на нём можно и играть. Многие только это и делают. Можешь не сомневаться, засажу я тебя за него, у меня их… не один. Но сначала – да, телефон. Их же специально изобрели для того чтобы выбраться из супермаркета, если там заблудишься.

Настороженность Нормы улетучивается без следа, как только уже в магазине Крис вкладывает в её ладонь гладкую плоскую коробочку, которая, судя по всему, хотела лечь именно в её ладонь. А уж когда он показал возможности этой крошки…

– Ради такой игрушки можно было и попробовать… возвратиться! – на лице Нормы азарт не меньший, чем на её фото с полными горстями бриллиантов.

– Даже если не сможешь выбраться отсюда, можно здесь и… как-бы пожить, – Крис показывает, как найти фильмы, музыку, книги.

– Да, но стоит эта игрушка! Как бриллианты. Раз у меня нет денег, значит, что? Ты должен меня содержать?

– Что такого? В общем-то, это принято – помогать родителям. И потом… ты сама сможешь зарабатывать.

– Тебе тоже необходимо купить кое-что. Вот что у тебя на голове? – она смотрит с выражением старшей, делающей наставление младшему.

Крис в недоумении проводит по своей голове рукой, определяя эмпирически.

– Волосы, – не слишком уверенно говорит он.

– Расчёска! Она тебе нужна. Слышал про такой девайс? Или думаешь, что так тебя можно перепутать с Эйнштейном? Ох, взять бы да намылить тебе твою гениальную голову. На бездомного бродягу ты похож, вот на кого!

– Да мне всё равно на кого я похож! – он помолчал. – Было всё равно. А теперь у меня ещё больше работы, чем раньше. Я должен обеспечивать…

– Подзарядку?

– Перестань! Хватит этой чуши!

– Тогда я – копия? Искусственная копия той актрисы?

– Да нет же! Ты – она! Как ты можешь быть кем-то ещё, если нейроны твоего мозга сохранили память о том, кто ты. Ведь не отшибло тебе память?! Этот-то блок воспоминаний как раз недоступен никакой… фальшивке. Ну, как доказать тебе?.. Нет таких критериев, которые показали бы идентичность, некому ещё было их разработать. Но… Если бы не совпали наши ДНК и Х-хромосома, я бы не смог добиться… возвращения.

– Ты опять про то, что ты мой сын? – увидев, как Крис, жёстко сжав губы, резко отвернулся от неё, она добавляет чуть мягче. – Тогда ты должен показать мне папку «Норма», чтобы я хоть что-то поняла.

Есть такой спорт. Гонки на магазинных телегах. В огромных супермаркетах они подстать им так огромны, что на них можно прилечь верхней частью туловища, да так и ехать – особенно удобно тому, у кого с ногами не всё ладно. Но Крис не был в чемпионах. Даже с такой «каталкой» он совершенно выбился из сил, когда было куплено всё необходимое. Уж он-то вовсе не был шопоголиком. Как раз-таки ярым шопоненавистником.

В походе в магазин ему виделась пугающая первобытность: только раньше люди выходили в поле или в лес с копьём и каменным топором, а теперь в супермаркет с телегой и банковской картой. Его покупки обычно совершались виртуально с доставкой в реальность. И даже они тяготили его. Вся-то суета ради права переступать порог лавки с запасами еды, чтобы насытившись, в самозабвении продолжать суету.

Он близок к обмороку. Ряды и полки превратились во что-то уплывающее за горизонт и невозможное для восприятия, пёстрые этикетки слились в одно грязное враждебное пятно. «Где выход? Помогите!» Крис озирается по сторонам и вдруг понимает, что Нормы нет рядом. А только что была.

Отчаянные гонки без правил на каталке, расталкивая и наезжая на другие неповоротливые телеги, делая заезды в каждый из бесконечных рядов. Костюма с капюшоном серо-голубого цвета нет нигде.

«Я сейчас закричу!» Обливаясь потом, Крис катит тележку, доверху набитую тряпьём и упаковками, неведомо куда, чтобы только не упасть… когда вспоминает о телефоне.

Ответили не сразу. После того, как Крис раз в третий выкрикнул свой вопрос, с потерянностью и непониманием в голосе «чего от неё хотят?», Норма смогла наконец назвать свои координаты. «Отдел игрушек».

«Игрушек!?»

Сидя на корточках, ребёнок, предоставленный сам себе, перебирает одну куклу за другой, все они в одёжках королев бурлеска. С головёнками, оправленными в подобие причёсок кино-Мэрилин-Нилирэм и лицами-карикатурами на неё же.

– У неё… мои волосы. Ну да, у меня были такие, – показывает Крису экземпляр блондинки с неестественно пышными закрученными волосами и остекленевшим взглядом. – Как же это?..

Крис, тут же забыв про смертельную усталость при виде Нормы, пытается говорить почти бодрым голосом.

– Очень просто. Сделали специально, как у тебя, все ведь видели твои фотографии. Расхожий товар.

– Товар? – она непроизвольно хмурится, но тут же заявляет, – Давай, купим эту.

– Господи, ты что!? Ночью ведь не уснуть, так она безобразна!

«Вот этого бы точно не надо!»

– Именно потому. В ней всё уродство той жизни. Мой портрет самой пустой и отвратительной женщины. Они говорили, что я была такой.  Они видели только такую.

«Нет, этого нельзя допустить!»

– Послушай, если это так, на кой тебе напоминание об этом? Мазохизм? И к тому же она уродина сама по себе, эту Барби давно уже не покупают, если хотят вырастить девочек без отклонений.

Норма продолжает сидеть, глядя куда-то вдоль длинного ряда с игрушками, вряд ли слыша Криса. Безобразная подделка прижата к груди.

– Я помню это розовое платье. Вот оно-то бесподобное, правда? – умилённо поворачивает куклу так и сяк. – Шёлк назывался «Кожа ангела». Только подумай! Ангела! Где оно сейчас, моё платье? Хотя… не было оно моим. Оно принадлежало студии. И я принадлежала студии вместе с этим платьем.

Обратный путь был совсем не похож на путь «туда». Нет, путь был как путь, но попутчики из собеседников, которые не могли наговориться, переродились в глухонемых. Норма теперь не одна. На её коленях лежит пошлая коробка с дурацким окошком. В нём виднеется кусок пошлой пластмассы с пластмассовыми глазами и волосами. «Гнусное создание!», – Крис не смотрит в их с Нормой сторону, понимая, что может сорваться, схватить эту коробку и швырнуть её в окно. Норма погружена в свои мысли, не похоже, что радужные, смотрит прямо перед собой на незнакомую ей дорогу.

– Я не хотела по телефону… – толком не причёсанная Ирэн, очки вот-вот свалятся с носа, оглядываясь по сторонам, лепечет срывающимся шёпотом. – Это касается Нормы.

– Что ещё? Быстрей говори, пока она в ванной. Устали до одури от этого шизопинга.

– Биохимия крови… Я расстроена ужасно. Перепроверю ещё, лучше узнать наверняка, как можно раньше. Пока в лимфоцитах превышение как раз того, что указывает на предрасположенность…

– Нет, нет! Лучше молчи. Снова наследственность? Не может быть! Я же это обходил. Чёрт! Её мать дожила до 82-х, шизофреники столько не живут. Она всех обвела вокруг пальца, актриса чёртова, почище оскароносных. Лишь бы ни о ком не заботиться. Повесила проклятье над Нормой «не сойти с ума, как мать», и та погибала именно от этого страха – сойти с ума.

– Мало того, что бросила её, так ещё и обманула родная мать! Уж если алкашу-папаше, первому её мужу, позволили забрать у неё обоих детей, то какая же она была мать? Ты же знаешь, у Нормы были сводные брат и сестра?

– Знаю. И знаю, что её сестра росла настолько здоровой в другой семье, что прожила больше ста лет в абсолютно здравом уме. Я не допущу этого… – сжав кулаки, Крис меряет комнату неверными шагами.

– Чего?

– Не допущу этой отравы в таблетках, чтобы они во второй раз разрушили её. Тогда зачем я? Зачем всё это было? Я выжил, чтобы вернуть её, мою маму…

– Крис!.. – Ирэн прикрывает ладонью непроизвольно разинутый рот. Тихонько опускает руку, глядя на друга с сочувствием. – У меня были такие догадки… Зная, где ты родился и когда, и сколько боролись за твою жизнь. Это ни на что… Ну, и нечего раскисать! Может, не так и непоправимо, раз ты, как никто, владеешь, даже не знаю чем… – прислушивается к чему-то. – Слушай, что она там делает битый час? И шума воды не слышно.

На стук никто не откликается, Ирэн с опаской приоткрывает дверь в ванную комнату… Норма в новом купальном халате нежно-розового цвета сидит на полу перед полной ванной, одной рукой окунув в воду голую куклу, другой сосредоточенно пытается продрать щёткой её жёсткие капроновые волосы, которые не хотят поддаваться.

– Ненавижу эти кудри. Сама пошлость! Как я могла жить и терпеть их? Как я вообще могла жить… с этими никчёмными руками, которые никогда, ни разу не купали своего ребёнка. И никогда не будут! – роняет голову на руки, на край ванны. Отброшенная кукла отплывает к другому краю ванны и медленно идёт ко дну.

Ирэн садится на пол рядом с Нормой, обнимает её за плечи, вся в слезах, говорит сквозь всхлипывания:

– Я тебя понимаю. Если б ты только знала, как я тебя понимаю! Я ещё хуже… Пустоцвет. Как я мечтала о ребёнке! Всё… отмечтала. Но ты ведь ещё так молода…

В ванную хмуро входит Крис. Оценив обстановку, делает Ирэн знак, чтобы вышла.

– Чтоб им провалиться, этим супермаркетам! Рой Орбисон как-то раз пришёл из магазина и умер. И всё равно все ходят, ходят, только и знают, что ходят по этим чёртовым магазинам, – бормоча вполголоса, Крис наклоняется к Норме, довольно умело и мягко подсовывает под неё руки и осторожно тянет с пола. Вроде без напряжения, лишь лицо у него багровеет, и на шее вздуваются вены. – Больше не поедем туда, – выдавливает он.

Уложенная уже в свою кровать, Норма выглядит обессилившей, лежит, не шевелясь, отсутствующий взгляд в окно. Крис, отдышавшись, вытер пот со лба рукавом футболки и в нерешительности остановился.

– Если хочешь, оставайся в этой комнате. У меня там есть другая. Я только заберу свою одежду из шкафа.

– Здесь не хуже, чем там… Где прежде…

– Ты помнишь, где ты жила… до этого?

– Я жила? Ты настаиваешь? – неохотно поворачивается к нему, с подобием улыбки. – Там… там всё было заляпано… рекламными щитами, домами, неоном, перечёркнуто проводами, дорожными знаками… Город ангелов, – ухмыляется не без ехидства, – любой из ангелов повесился бы там через час. Не город, а… варикоз. Раздутый от вещей, машин, и тебя, вроде бы и нет, ну, или ты такой… меньше карлика с крошечным мозгом и не понимаешь – ты-то тут зачем? Ах, да… Чуть не забыла. Голливуд! Конечно! Воистину, Остролистный лес! – натянуто усмехается. – Околдует, заманит в чащу, да и нанижет на остриё.

– Да, но ведь… Весь мир засматривался… Видениями…

– Ты про конвейер? О да, волшебное искусство снов! Для толп карликов, чтобы забыть, что они карлики. Не хочу… То, о чём я действительно пытаюсь вспомнить, это… бог мой, если бы это тоже был сон, но это хуже! Что? Что было перед тем… как я очнулась вчера в барокамере. Ну, в этой твоей…

– Нет, вот уж про это… Нет, на сегодня достаточно. Это и так давно уже стало наваждением, все кому не лень расписывают тот последний день, будто дежурили тогда в твоей спальне.

– Нет, я должна попытаться… После молчания…во сколько лет? Не мешай, – Норма закрывает глаза, немного запрокинув голову, руки без движения поверх одеяла. – День тот был обычным до странности. Солнечный, спокойный, – сомнамбулически-ровным негромким голосом. – Кто-то мне звонил, приятный. И у меня были планы, тоже приятные. А к вечеру всё рухнуло. Ускользнуло что-то важное… Меня… Не взяли, куда мне очень хотелось. Захлопнули дверь. Зло, прямо в сердце. И мне стало плохо. Жутко плохо, не так, как всегда, гораздо хуже. Это я точно помню. И… я стала хвататься за что-то, за всё подряд, в панике, сама начала звонить, звонить, без толку. Всем было некогда. Некогда – такой зверь, пожирающий жизнь, понимаешь? Если бы только все знали, как он её пожирает! Превращает её в Никогда.

Крис, уже не в силах остановить этого рассказа, бессильно опускается на стул, как врач подле пациентки.

– Меня отрезало от всего. Я хуже всех на Земле, и кровать подо мной начала тонуть. Воздух выкачан. Кажется, перед тем, как потерять сознание… Или… это был бред. Кто-то вошёл, не знаю кто, показалось, что женщина, когда она подошла ближе, нет, не женщина… Таких жёстких рук не бывают у женщин, они схватили меня, как сноп сена, одним движением перевернули на живот лицом вниз. И держали. Думала, я под водой, дёргалась, извивалась… Крикнуть не могла. Кто-то ещё вошёл, я подумала – освободить, ведь я погибаю! Как-то успокоилась сразу и не сопротивлялась… Вот это было последним: ужас, обида, страх –  всё отлетело. Спокойствие, нет, равнодушие. Меня вытащат… И вот вытащили, – открывает глаза и вопросительно смотрит на Криса. – Ты? Вот оно что!

Крис сидит окаменело, зажав руки между колен.

– Не знаю. Эти психи… психоаналитики внушили всем, что надо обязательно вот это, что ты сейчас сделала – будто бы, если расскажешь, то и…вот оно, счастье. Никогда им не верил. Хоть раз тебе полегчало после сеансов с тем шарлатаном? Это не я придумал, что именно твой любимый доктор довёл тебя до того… о чём ты говорила сейчас.

Расцепив руки, Крис освобождается от оцепенения и обращает к Норме пристальный взгляд.

– Не тебе судить! Ральф старался, но… он просто не знал, что со мной делать. Иногда мне казалось, мы плутаем в лесу – я слепая, хватаюсь за него, незрячего, и не выйти… из остролистого леса никогда.

– Просто были те, кто позаботился о том, чтобы ты не вышла. – Крис с горечью посмотрел на неё. – Тебя убили, – опустив голову, совсем тихо говорит он.

Тусклый до того взгляд Нормы, будто бы, оживляется от его слов.

– О! Конечно же, меня убили. Выпивка, таблетки, опять выпивка… Это была казнь. Само-казнь, – горькая усмешка. – Если серьёзно… Всё же я не могла сделать это сама. Не могла перешагнуть… Этот ужас – твоё тело будут кромсать, потрошить, когда ты уже ничего не можешь. Если бы просто исчезнуть, бесследно…

– Тебя убили люди. Мужчины.

– Мужчины? Ты шутишь?

– Передозировка нембутала, отличная версия. Когда в желудке его не нашли ни грамма. Ты спрашивала, почему тебе меня не отдали. Можешь не верить, но уже в то время был план. Ты им мешала, братьям, – говорит тише, но озлобленнее. – Но это им так не сошло. Смерть их обоих была расплатой, в том числе, за то, что они уничтожили ту, по сравнению с которой, они жалкие… Все они просто бледные тени. Тени! И всё! Хоть один и президент, а второй сенатор. А ты нет, не тень! Ты пережила себя, всё это время ты существовала! Нетленной. Какие-то имена вспыхивают и гаснут постоянно, только не твоё…

– Крис!

– Ты знала, что они получили своё – такую же смерть жертвы? Оба брата из этой семейки Кеннеди?

– Боже! Ты и правда безумен? ТАМ никто ничего не знает. Как может что-то знать кучка пепла или… костей?

– Кто-то сделал так, чтобы ты была отомщена.

– Что такое месть, по-твоему? Что она даёт? Может сделать счастливым?

– Мне она даёт доказательство, что именно они были убийцами.

Норма собирается выпалить протест, но вместо этого, неуверенно произносит:

– Если и убили, то её… Нилирэм. И не они убили. А та… Про неё не знал даже Ральф. Она давным-давно вынесла мне приговор.

– Очередная серия ужасов? Лучше не начинай.

– Лишь бы не встретить мне её опять. Может, и заживу тогда, в самом деле?

– Если доверишься не очередному Ральфу, а…

– Тебе, да?

– Зря ты… И слышать не хочешь… о нашем родстве. А ведь у нас столько общего! Я, как и ты, рос по чужим огородам. Но думал, что толку, что другие дети растут в нормальных семьях. Сбежать подальше из своего прекрасного дома – мечтает каждый второй.

– Ты тоже зря. Я ведь не слепая. Кое-что вижу. Твой ум… Ты не способен на подлость, так мне кажется. Тебе тоже досталось в жизни. Но дитя – это тот, кого можно взять на руки, спеть ему колыбельную, рассказать сказку… Ну как я могу быть твоей матерью, ну, подумай! Или тебе надо было сделать меня 90-летней.

– На руки совсем не обязательно, у многих народов даже есть запрет на это. А сказки ты отлично можешь рассказывать, – он чуть улыбнулся. – Да, вообще, я теперь думаю, так ли это важно – сын, не сын… «Не родичи» могут быть в сто раз лучше некоторых кровных. Мне, возможно, не хватало отца. Но, может, я выдумал это, что мне его не хватает. Среди мужчин почти не бывает хороших матерей.

– Среди женщин их тоже не так уж много.

– Но… когда я вижу тебя, понимаю, что тебе надо помогать, всегда надо было, даже когда ты думала о себе, что сильна… как паутина на ветру. Твои стихи… они… кстати, люблю их. А сейчас – ты беззащитный росток. Дитя. Не смейся. Давай, я буду тебе отцом. Почему нет? А ты мне дочерью. Когда-то же надо побыть тебе дочерью.

Вскинув короткий взгляд на Криса, Норма тут же отводит его и смотрит прямо перед собой с оттенком сожаления.

– Думала, сумасшествие в нашем роду только по женской линии.

С горьким смешком она тихо поворачивается на бок, сворачивается клубком, подложив ладонь под щёку. Крис в волнении встаёт, рывками принимается шагать из угла в угол, размахивая руками в такт своим словам.

– Послушай, почему бы тебе не отнестись к этому, как… к путешествию? Вообще, как к радости, величайшей причём! А не как к какой-то драме или там к травме. Только подумай! Какой шанс! У большинства ведь не жизнь, а черновик к ней, который так и остаётся никчёмным наброском, паршивым черновиком. Вот именно, чёрт побери! И понимают это в последний момент, когда ни изменить, ни исправить уже – всё! Поздно! Ха-ха, ничего никто не может исправить. А ты можешь!

 От воодушевления щёки его розовеют, диковатые пряди волос делаются летучими, в волнении летят вслед за его стремительными движениями, каких прежде за ним не наблюдалось.

– И, думаешь, я не помню, твои же слова, что не выход это – умереть молодой, чтобы избежать старости. Тогда ты никогда полностью не узнаешь себя. Ведь так? Ты говорила это?

Обогнув кровать, обращает к Норме горящий требовательный взгляд.

Норма уютно лежит на боку, глаза закрыты, дыхание ровное сквозь чуть приоткрытые губы.

 В кресле, где накануне вечером сидела Норма, теперь Ирэн с ноутбуком на коленях.

– Опять уснула? Как же она ещё слаба. Ну а ты-то! Ты! Не представляю! Как в одном котелке сидят и такой интеллект и такая глупость? И не передерутся? Вот чего ты потащил её в торговый ад? Да ещё позволил купить… этот ужас!

Он к своему дивану.

– Ничего я не позволял! Она вцепилась в него, как… астматик в ингалятор. Не вытащить её было оттуда без этого «ужаса». Ну да, затея была идиотской. Но держать её, как в тюрьме, тоже…

– Ну, нельзя же допустить… Проделав такую работу, всё потерять. Надо принимать меры, пока не поздно.

– Ты, конечно, про барбитураты? Ни за что! Стоит только начать. Тут всё зависит от неё самой. Она не дура. Надо заронить в неё мысль, что у неё есть всё, чтобы не быть рабой своей идеи фикс. Как бы то ни было, она – новый человек. И может выстроить свою новую жизнь. Вот именно. Новую!

– С новыми лейкоцитами, добавь.

– Да, их обновления тоже можно добиться…

– Самовнушением?

Он тяжело вздыхает, встаёт и направляется к холодильнику.

– Теперь вас двое. Обе будете меня без конца поддевать?

 Достаёт из холодильника бутылку.

– На твоём месте я бы давно уже напилась.

– Не хочу при ней… напоминать. Не знаешь, где в этом доме стаканы?

Нервно распахивает дверцу за дверцей, ничего не находя.

– Стаканы ему! Которых никогда не было. Напечатал бы на 3D-принтере, – Ирэн внезапно поднимает голову от ноутбука. – Дует по ногам! Ты что, открыл окно у неё в комнате?

– Ничего я не открывал.

– Не чувствуешь? Дует! – отложив ноут, вскакивает и направляется к спальне. – Ей нужно тепло, а не холод.

Крис замирает с бутылкой в руке в предчувствии неладного.

– Её нет! – крик из комнаты Нормы.

Бросив бутылку, Крис врывается в спальню. Постель пуста, окно полуоткрыто.

Ирэн, высунувшись из окна, видит, что Нормы нет уже и во дворе.

Крис безвольно опускается на край кровати.

– Господи! Я никто для неё. Притворилась спящей…

– Я вдогонку, – выкрикивает на ходу Ирэн, устремляясь в гараж к своей машине.

Крис недвижим.

– Может, они и правы, эти психи-аналитики, надо разговаривать. Я разучился.

Головомойка во спасение

Их появление в прихожей безмолвно. Воспалённо-красная, сама едва держащаяся на ногах Ирэн, придерживает под локоть Норму, отрешённую и странным образом будто бы постаревшую, ведёт её назад в спальню. Держаться в позе «сидя» той не хватает сил. Она клонится прилечь.

– В ванной не было шампуня. Хотела купить, – еле слышно говорит Норма.

– У тебя же нет денег!

– Денег?.. – валится на постель, поджав ноги, и закрывает глаза.

Ирэн падает на стул рядом с кроватью Нормы, почти столь же обессиленная. Глаза заплаканы так, что пришлось снять очки. Как за спасение, хватается за графин с водой, что принесла сюда накануне не для себя.

Крис, войдя, не решается идти дальше дверной притолоки, подпирает её сгорбленной спиной.

– Я увидела её возле аптеки. Она везла коляску! Чужую детскую коляску с ребёнком везла по улице! Я выскочила… Я… не помнила себя! – старается говорить шёпотом, но голос срывается, пить из графина толком не удаётся, футболка на груди мокрая от пролившейся воды. – Догнала её, выхватила коляску, чуть ни с дракой, она крепко вцепилась, отвезла назад – у аптеки стояла ещё одна. Только поставила, выходит женщина… Как она не закричала, не знаю, видно голос потеряла. Только рот открыт и глотает воздух. Сразу к коляске, но ребёнок даже не проснулся. А я несу что-то… моя дочь, плохо видит, точно такая коляска… и бежать. Засунула Норму в машину… Еле-еле. Она была совершенно… как… не знаю кто. Как машина. Взгляд в одну точку, – Ирэн готова разрыдаться.

– Ну, всё. Прекрати! Тоже мне, скала! Она что-нибудь сказала про всё… Про коляску? – кивнув на Норму.

– Да. Что хотела только искупать ребёнка… хоть раз.

Скользнув по Норме виноватым взглядом, Крис опускает голову.

– А почему она опять спит? Ты всё-таки… Да? Ты дала ей транквилизатор? Говори! – он меняется в лице

– А лучше, по-твоему, что, в полицию? Она не хотела ехать со мной! – скала треснула окончательно, не сдерживая громкого вопля.

– Этого не будет! Я, кажется, уже говорил? Проклятье! Хватит твоей помощи! Хватит с меня тебя! Ты, т-ты… – он закашлялся, затрясся, став пунцовым.

Ирэн вскакивает, кинувшись было к своей спасательной сумке, но останавливается. Смотрит на друга без злобы, без укоризны.

– Кому надо бы успокоительного, так это тебе! Тройную дозу.

Решительным шагом идёт к двери, демонстративно оставив свой чемоданчик с медикаментами открытым. Крис было обернулся к ней, собираясь что-то сказать, но ничего не сказав, махнул рукой. Отрубив. Конец! В этом его жесте была конечная невозможность для кого-то другого вернуть его – в разговор ли, в нормальные ли отношения.

«Что теперь со всем этим делать?», – подавай ей ответ! «Задача не подлежит решению, если никто не знает, что делать с решальщиком». Крис в своей комнате за компьютером, на автомате опустошая пакет сухарей, изучает данные анализов, скинутых ему Ирэн. «В одном «лучшая подруга» права – нужен адаптационный период. Я всё объясню Норме, она умная девушка…»

Чья-то лёгкая рука ложится ему на плечо. Он вздрагивает, не скрывая испуга, оборачивается.

– Ну что ты? – голос из шёлка. – Когда же ты… Ты когда-нибудь спишь?

«Сплю ли?»

– Не знаю. Только знаю, что я ничего не успеваю и…

– Даже помыть голову. Ну, как так? У тебя даже нет шампуня в ванной!

«Опять! О, господи!»

– Да есть он, с чего ты взяла! Идём!

Из пыльной корзины подле ванны извлекается пластиковая бутылка с ядовито-зелёной жидкостью.

– Это? Но они же всегда были в стеклянных… – на лице Нормы недоумение, почти то же, что при виде смартфона. – А, ясно! Вот и хорошо. Раз уж мы здесь, теперь не отвертишься. Как я и обещала, устрою тебе наконец головомойку. Самую первоклассную.

– Ты не обещала, т-ты угрожала…

– Тем более. Снимай футболку. И бросай прямо в мусор.

Крис мнётся, собираясь что-то сказать, но вовремя спохватывается – сейчас лучше не перечить Норме. Она смотрит на него с нескрываемой иронией.

– Не бойся. Больно не будет. Садись поближе к раковине, у тебя тут и винтовой стул как раз.

С явным усилием он стягивает через голову свою замызганную футболку, под ней обнаруживаются на удивление не хилые бицепсы.

– Вот оно что… Понятно, почему тебе удалось поднять меня с пола.

Больше всего ему не хотелось остаться без очков и слухового аппарата, без которых это как будто уже не он – лицо его приобретает по-детски беспомощное выражение. Непроизвольно оборачивается раза два на дверь, затем, с оттенком страдания, к раковине. Наконец усаживается спиной к ней и запрокидывает голову. Душ на гибком шланге дотягивается до неё, Норма открывает кран, пробует рукой воду.

– Не горячо? Хорошо?

– Хорошо, – не слишком внятно, по-видимому, смирившись с неизбежностью.

Он закрывает глаза и… становится небольшим, но глубоким водоёмом. С тёплой, чуть зеленоватой водой. К его поверхности из глубины тянутся волнующиеся водоросли, сквозь которые неугомонно снуют дружелюбные рыбы, нисколько не раня. Все движения под водой плавные, ласкающие и разнеживающие.

Норма двумя руками вспенивает шампунь в его волосах… Его голова мягко наклоняется то немного вперёд, то запрокидывается назад, как в адажио несуществующего балета, под музыку бесконечно текущих струй. Ничего подобного Крис не мог представить. «Мыл ли кто-нибудь раньше мне голову? Может, это было совсем в раннем детстве?» Не вспомнил. При всей бережности рук Нормы в них чувствуется и сила. И ещё что-то странное для Криса – забота и… любовь.

– В салоне с тебя взяли бы двойную плату, одного намыливания мало. Чувствуешь, как промываются и светлеют твои мысли?

Крис молчит. Если бы не струи воды, падающие на его лицо, Норма различила бы на нём другие струи – блаженно текущих слёз.

– Когда-то, один раз всего, моя мама тоже мыла мне голову. Я просила, чтобы она это делала всегда-всегда, так хорошо это было. Но её вскоре забрали… от меня. И после уже никогда, – отклика от Криса так и нет. – Ну, уже всё, всё. Больше не мучаю тебя, – немного встревожившись, Норма выключает воду и закутывает его голову в полотенце.

Он ловит её руки, стягивает ими полотенце с головы и робко подносит их на мгновение к губам.

– Спасибо!

– Да нет же! Это наоборот, я тебе благодарна! Ты не вопил, что мыло попало в глаз. Хотя… оно попало? – испытующе смотрит в его лицо. Он торопливо ставит на место слуховой аппарат. Норма повторяет вопрос.

– Нет. То есть… совсем чуть-чуть, – старательно вытирая лицо краем полотенца.

– Я ведь давно хотела… сделать что-то такое, хоть что-нибудь нужное, приятное, – лицо Нормы расцветает радостью, почти гордостью. – Вот увидишь! Теперь всё пойдёт хорошо, – взъерошивает ему волосы полотенцем и прижимает ненадолго его голову к груди. – И у тебя, и у меня, – добавляет она,

Глаза его по-прежнему закрыты, черты лица смягчены, свободные от груза лет. Губы улыбаются, без намёка на осмысленность.

– Я ещё никогда… Вот только сейчас, с хорошо промытыми мыслями окончательно понял, что я, вообще, тупая скотина, грубиян. И мне так редко не хочется быть грубым. Но с тех пор, как ты… здесь, мне с самого начала… наоборот… помнишь, я хотел было расцеловать тебя, когда ты пришла из туалета…

– О, самое романтичное воспоминание! А я только сегодня утром хотела обнять тебя, когда ты спал…

– Но я, как дурак… не умею… Не научился этому.

– Да этому не научишься, просто нужен кто-то… кто-то такой, про кого ты знаешь, что он не расцепит и не отбросит твои руки, как что-то ненужное. Вот Ирэн, она такая…

Крис нехотя отстраняется от Нормы, встаёт и неуверенно направляется к двери, накинув на плечи полотенце..

– Нет, ты ошибаешься. Впрочем, конечно, она… поддерживала меня, подкармливала. И она не хуже меня разбирается в научных делах, а в медицине так и гораздо лучше. Но сейчас…

– Что сейчас?!

– Ну, мы с ней не сошлись в одном вопросе.

– Ох, Крис! Уж если с ней вы не… Ладно, не моё, наверно, дело. Я только собиралась приготовить ужин, я умею кое-что, и пригласить её. Подожди, вот научу её пользоваться косметикой, тогда заговоришь по-другому.

– Ну да, – хмыкнул он. – наверняка. Когда-нибудь… А пока, сама Ирэн, кстати, советовала тебе вот что: с большой осторожностью, вот именно, постепенно привыкать к среде и к общению… с кем-то новым. Что-то вроде карантина. И знаешь ещё что, – он глуповато-удивлённо смотрит на неё, проводя рукой по влажным волосам, – по-моему, я больше не заикаюсь.

Призрак Грушеньки

Это было не вполне заточение, скорее маленький мир, обособленный от мира большого. Дни, проведённые в нём, начали тяготить не сразу. Вначале время утопало и быстро растворялось в бесконечных разговорах – то воодушевляющих, то безжалостно пригибающих к земле. Невозможность побороть эту странность – ты есть в маленьком мире, но по законам мира большого тебя нет. И если тебя обнаружат без документов, то ты преступник.

Ирэн не показывалась. «В чём там они ещё не сошлись? О справедливости с его стороны нечего и думать. То-то у него такое огромное количество друзей». На звонок Нормы она ответила сразу, будто ждала его. По главному вопросу заверила, что вообще не стоит придавать ему значения: «Да хоть бы он сам верил, что ссорится со мной». Видно, не может простить, что сто лет назад она отвергла его из-за другого парня. Хотя, когда дошло до того предложения, возлюбленный Ирэн уже числился в без вести пропавших на войне на Балканах. Они были знакомы с ним ещё со школы и не разлучались до той войны. «Самый преданный мне человек», – и она продолжает ждать его. Прежде, чувствуя за собой какую-никакую вину, Ирэн первой делала шаг к примирению с Крисом, а сейчас не будет. «И так слишком его разбаловала».

«Ты ещё раньше его не знала – самый угрюмый и жёлчный тип. Это он с тобой ожил, даже вспомнил, что умеет шутить. Да что о нём, ты о себе лучше думай. Напомни ему: тебе нужен курс капельниц витаминов и аминокислот и физическая нагрузка. У него есть там беговая дорожка».

Крис помнил про капельницы, после них у Нормы вроде бы появлялись силы, проходили сонливость и вялость, она по примеру «учителя» могла часами просиживать у компьютера. Тем более, что каких-то других занятий у неё не было. Правда, начинала она с вопросов: «Ты не боишься? Что он утянет вас туда… неизвестно куда. Туда, где я часто оказывалась одна. Совсем. Пустота, гладкая немая пустота, ты в центре, и она разбегается от тебя во все стороны. Что за ним стоит, за этим вашим Интернетом? Или кто? Он живой?» И какое-то время отказывалась коснуться и взять в руку эту мерзкую мёртвую – мышь! «С детства их не терплю!».

Однако многое из того, что обрушилось на её голову из научных журналов ещё в первый вечер, было настолько не поддающимся пониманию, попросту фантастичным, что хотелось найти какие-то зацепки, доказательства, что всё это не выдумки, понять, к чему ведут шокирующие открытия.

Неисчерпаемость глубины, если копать вот именно вглубь… Какая из этих глубин больше – внешняя вселенная, или внутренняя? Никому не известно. В нас самих творится такое, что делает любого человека – галактикой. Как это осмыслить, если в клетках человека происходит что-то со скоростью в миллионы раз выше скорости света!

Наоткрывали такого, что после сами признавались в неспособности постичь до конца то, что открыли. А если открывателям удастся доказать правильность догадок, то всей привычной вековой физике – конец! Бедные Ньютон, Фарадей, Бор. Жаль будет их, старичков. Да и Эйнштейна тоже!

Непонятность. Несовершенное определение сознания. К нему с недоверием относится само наше сознание – смешно? Серьёзные сомнения в том, что реальность реальна. Да что там! Никто толком до сих пор не может ответить на детский вопрос, что такое электричество! Откуда берётся гравитационное поле?

Воображением Нормы овладело Неведомое. Она пыталась тянуть то за одну нить, то за другую, нити перепутывались, обрывались… Не давали покоя эти малопонятные кванты: квантовая механика, квантовый эффект сознания…

Это был настоящий голод. То, как она набрасывалась на новое, смахивало на попытку наверстать упущенное за годы… Выуживала из паутины статьи и об искусственном интеллекте, и о новомодных роботах, очеловеченных порой до… безобразия. Этого Норма понять не могла. Слишком точная идентичность приводила её в ужас. Она начинала соотносить себя с последними моделями, внешне совершенными красавицами, и ясно ощущала угрозу. Что если они превысят их «служебное положение» удачной имитацией личности? Есть ли гарантия того, что их упорное совершенствование не приведёт к тому, что они самостоятельно овладеют таким умением. Впрочем, эти опасения преследуют не её одну. Посему есть надежда, что «её родичи» не захватят планету.

В Интернете был мир, пусть и упакованный в чьи-то мнения разной ценности, но в целом ошеломительный мир. Он и восхищал и ужасал. Засасывал и держал. Заставлял забывать обо всём другом, даже о еде. Не заметила, как перешла на пакетики со снеками, которые они теперь уничтожали наперегонки с Крисом.

Из нагромождения статей и видео можно было добыть и что-то по-настоящему ценное. А уж такая чепуха, как изготовление фальшивых ID… Этого было на любой вкус и цвет. Однако Крис не шёл ни на что из такого, так и не придумав, как обзавестись настоящим. Идти законным путём – значит, открыть свою тайну. Выставить Норму на ярмарочное обозрение.

«Изменить её внешность? Кощунство! Я же собирался дать ей шанс. Сделать то, чего ей не дали сделать тогда. Надо сказать ей сегодня же».

Невиданная для его дома картина. Девушка стоит у окна. И вся комната будто бы погружена в задумчивость, в зыбкую поэтическую мечтательность. Девушка, обессиленная передозом информации, решила, пока не поздно, остановиться. И поняла, как хорошо, что она это сделала.

– Никогда не видела таких деревьев. Оранжевые, золотые… Смотри! Найдутся ли такие краски у художников? – не оборачиваясь, негромко говорит она, будто самой себе.

– Мы сейчас в другом штате. Подальше от того… Здесь есть весна, лето, осень и зима, все разного цвета.

– Не была здесь раньше, я бы помнила. Я ведь помню многое. Но почему-то мне не жаль ничего из того. Одна подделка, обман. Пустота, словно ничего и не было. Пустота в квадрате. В чёртовом чёрном квадрате! – она отворачивается от окна. – И не хочется вернуть. Даже моих… Боже, кем они были? Возлюбленные? Чужие люди. Уже в следующую минуту они становились чужими, почти все. Один только Джонни, может быть… Переживал за меня, как будто я ему родная. Он был ангелом для меня, не смейся! Но я-то! Как можно было быть такой безмозглой, не понимать, что таких людей не будет больше… И на мне вина его смерти, так все решили. – Крис явно хотел возразить, но она продолжала. – А все прочие… Господи, зачем они? Сейчас понятно – я их тоже не любила. А тогда сходила с ума. Разве это не ужасно? Но, по-моему, с этим всё! Во мне теперь… Почему-то я знаю, что мне больше не грозит всё это: не спать ночами, сидеть у телефона, мчаться куда-то по первому зову. Но… ведь это ещё ужаснее.

Она страдальчески смотрит на Криса, почти как он, наморщив лоб. Доводилось ли ему испытывать что-нибудь подобное? Он же демонстрирует занятость, расставляя принесённые чашки с чаем на свободные места на столе, затем всецело погружается в подсоединение колонок к ноуту и… помалкивает.

– Ты был прав, не надо было покупать ту куклу. Если бы у меня были деньги, я скупила бы всех этих бедняжек с моей причёской и… в огонь.

– Не сможешь, их миллионы, – усмехается Крис.

– Значит, надо больше денег!

– Но тогда надо ещё выкупить постеры, календари, футболки, обои, целые дома… У одного прежнего начальника гостиная была, как входишь – твоё лицо во всю стену. И он не какой-нибудь там… Жена, двое детей. В Голливуде по главной улице, как заводная, расхаживает дылда в твоём белом платье и в парике, пострашнее кукольных, придушил бы! А в Палм-Спрингсе ты высотой с пятиэтажный дом, в том же платье. Есть дома с твоим портретом во всю высоту, в Каннах, где кинофестиваль. Норвежцы поставили тебе памятник.

– Какой ужас! Памятник? Я всегда удивлялась, стоило становиться памятником, чтобы на тебя потом сверху гадили. Нет, я против! Да и с какой стати памятник? Из-за того, что я умерла, не состарившись?

– Джин Харлоу, первая из платиновых, умерла вообще в 26 лет. И кто её помнит?

– Я помню. Видела все её фильмы. Когда по воскресеньям меня на весь день приводили и бросали в кино. Но такое ведь было не со всеми. Нет, всё же, если я вдруг оживу для всех, всё тут же пропадёт, лопнет, как тыква в полночь.

– Если толпе нравится этот образ, зачем его отбирать у неё? Собственно во всех этих сотнях книг и в фильмах каждый на свой лад и пытается ответить – почему? Почему именно ты? Вот уж чуть не сто лет ты – незабываема и незатмеваема. Никто так и не ответил.

– Разве тайна не лучше разгадки? Может, это самое простое, сваливать на колдовство. Я уже упоминала её. Не знаю, кто она. Колдунья? Но они ведь тоже рождаются людьми. А в той… в её взгляде было только уничтожение, ничего человеческого.

Норма отходит от окна и садится за свой рабочий стол с усовершенствованным ноутбуком. Берёт чашку с чаем, обхватив её двумя руками, как бы согревая их. Крис садится тоже – со своим чаем.

– Разыскать бы её и спросить, это ты? Твои проделки? Не колдунья, так… атомная ведьма. Я всё же расскажу, потерпи, – исподлобья глянув на Криса. – Мне было лет шесть. Я шла одна по нашей улице. К соседской девочке. Погода чудесная, и я себе нравилась, как никогда. В новом нарядном платьице, в руках сумочка, я летела! И вдруг стоп. Непонятно откуда, из-под земли выросла незнакомая, огромного роста – Она. Заслонила собой солнце. Красота её сияла, но… чем-то мертвенным. Или мертвящим. Её взгляд сразу подчинил меня и сковал, чуть не до смерти. Холодный, знающий наперёд… приговор, который никто не сможет отменить. Губы изогнуты в снисходительной не улыбке, подобии её. Показалось, что она что-то скажет. Но нет. Взгляд пронзил льдистым сверху вниз, сердце замерло. А перестать смотреть на неё не могла. Ужас и липкая сладость, как на ленте для мух. Я только прикрыла на миг глаза. А когда открыла, передо мной никого не было. Улица была совсем пустой, хотя только что по ней ходили люди взад и вперёд. Сумочка валялась на земле, пальцы были ледяными, от холодного пота платье прилипло к телу. Ужасная тоска внутри. Или яд? Тот взгляд был… Моментом пересадки моей судьбы из её всезнающей головы в меня. Насовсем.

Очки Криса запотели от пара из чашки. Сидя неподвижно и слепо, он даже не сознаёт этого, как не сознаёт и того, что в чашке у него чай, который надо пить.

– Это после встречи с ней тебе стали сниться кошмары?

Норма, чуть удивившись, не слишком охотно, но отвечает.

– Да, было такое. Как будто я умерла во сне, и мир исчез. Вообще. От меня ускользнуло что-то моё. Она выкрала его. Потом у меня было всё, и больше, чем у других, но не было того, ради чего все дары – у меня не было согласия с собой. Просыпалась утром пустой, чужой самой себе. Боялась открывать глаза. Как вообще что-то делать? Зачем? Ведь это делаю не я. Так могла лежать часами, глядя в потолок. А они возмущались, что я безбожно опаздываю. Мне надо было наполнить себя чем-то, чтобы примириться, осмелеть и потом идти… После такого никакой ад не страшен. И вот как… как мне было полюбить кого-то, если это не я? Самое ужасное… на одном своём фото я узнала в себе ЕЁ.

– Вот уж, полная чушь! Нет у тебя таких фото. Чтобы лёд… Всегда солнце, сияние… Фантазия у тебя, конечно… Но если она существовала, то это же прямо Люцифер в юбке. Или Мефистофель. Если не целиком всю душу, то часть её он у тебя оттяпал…

– В обмен на что? Вот на это, на то, что делают теперь с моими изображениями? Ходовой товар! Я не заключала такого договора.

– Так вот! Вот твой шанс доказать им всем, что ты не ходячий афродизиак, а Актриса с большой буквы.

– О, нет! Лучше не произноси этих слов: кино, актриса… Вот если бы ты сказал, давай уничтожим его раз и навсегда, это кино…

– Ты что же, не помнишь свою мечту? Не помнишь, чему училась у Михаила Чехова?

Норма вскидывает удивлённый взгляд.

– Откуда ты?.. Это правда. Миша научил… Что актёрство – это религия. Какими надеждами я тогда жила! И чувствовала, что я могу… А они подыхали со смеху, когда прослышали о Карамазовых – хороша же я буду в роли «братьев». Что там есть ещё и девушка, они были не в курсе, – она помолчала. – Я действительно хотела эту роль. Больше всего…

– Уроды! Тебе просто не дали. Ничего! Даже снимать на твои деньги, как ты хотела. А теперь дают! Потому что Достоевский писал Грушеньку с тебя. И ты сыграешь её. Ведь это ты!

– Боже! Зачем?

– Чтобы насытить голодных. Они до сих пор не могут смириться.

– Опять?! Скормить меня им? – она больше не улыбается. – Чтобы они растерзали меня во второй раз? До такого даже с Иисусом не додумались.

Крис встаёт и берёт из стеллажа одну из книг, быстро открывает на закладке. Очки его больше не мутны.

– «Эта девушка – это ангел, знаете вы это? Это самое фантастическое из фантастических созданий! Я знаю, как она обольстительна, но я знаю, как она и добра, тверда, благородна». – Разве это не о тебе?

Норма отпивает свой чай, не глядя на собеседника. Хмурится, но потом, глянув на книжку в руках Криса, вдруг неуверенно, но улыбается.

– Если я это она, то и играть ничего не надо. Когда я мечтала об этой роли, что-то такое я и чувствовала. Если мне никто не будет мешать… Ведь сейчас всё может быть по-другому? Я никому не собираюсь угождать!

– И не надо! Вот именно! Ты выйдешь на свет, не будешь же сидеть здесь, как… А чтобы тебе больше не повстречалась эта… этот Люцифер, не надо пока ходить по улице одной. Пока…

Меня зовут Норма Джин. Я живая

Почти ранящие своими красками, и в то же время тихие дни, прозрачные от необыкновенного состояния воздуха. Они для того, чтобы гулять по ним. И наслаждаться. В городе были и такие места. Крис повёз Норму внутрь шедевра, неподражаемого художественного полотна – в ближайший парк.

Пространство, раскрашенное багряным, жёлтым, золотым, показалось Норме нереальным. Ходить, загребая шуршащее золото ногами – такого развлечения она ещё не знала. Было непонятно, солнечные лучи ли так золотят листву, или же, отражаясь от них, всё вокруг пронизывает слепящий свет и тепло. Норма скинула свой капюшон – кого бояться? День был будничным, и безлюдные аллеи лишь добавляли сказочности.

Для усталых в парках расставлены скамейки. Часто в самых живописных местах, под сенью старинных раскидистых деревьев, или, как сейчас, на берегу озера, полного плавающих пернатых, маленьких и больших, забавных и царственных, и поголовно горластых. По-видимому, так они выражают восторг от владения столь изысканным по форме водоёмом – слегка вытянутого овала, по краям которого на безупречно-равном расстоянии друг от друга растут деревья в одинаково пышных округлых шапках крон. И все они хороводом отражаются в зеркале воды.

– «Она глядела как дитя, радовалась чему-то как дитя, она именно подошла к столу «радуясь» и как бы сейчас чего-то ожидая с самым детским нетерпеливым и доверчивым любопытством. Взгляд её веселил душу, – Алёша это почувствовал. Было и ещё что-то в ней, о чём он не мог или не сумел бы дать отчёт, но что, может быть, и ему сказалось бессознательно, именно опять-таки эта мягкость, нежность движений тела, эта кошачья неслышность этих движений».

Чтение на пленере было новым и пришлось Норме по душе. Знали всё же эти русские, как написать, чтобы и через сто лет тронуть струны. Текст воспринимался чуть ли не музыкой – полулёжа в непринуждённой позе, расслабленно вытянув ноги, закинув руки за голову. С лицом, доверчиво подставленным солнечным лучам.

Даже если Крис выступал в роли чтеца впервые, делал он это так вдохновенно, что было ясно, – взращивал в себе это искусство долгие годы. В одном его голосе можно было услышать речь разных людей, с разным настроением.

С давних пор единственным своим слушателем он воображал ту, что находилась сейчас рядом с ним. Священный момент. Портило его, пожалуй, только одно: слишком уж деятельные птицы на озере. Голос чтеца смешивался с их гомоном, что не помогало погружению в не самое лёгкое сочинение.

Крис вскоре понял это и закрыл книгу.

– Тут, конечно, замечательно, но как бы с непривычки не случилось у меня гипервентиляции лёгких.

– Гипер-чего?! Не пугай, я бы ещё немного побыла здесь. Оставь мне книгу. Если ты устал, я сама почитаю дальше.

Отирая пот со лба, Крис, похоже, и впрямь внезапно растерял все силы. Ему, днями не раскрывающему рта, ораторство далось не так уж и легко. И хоть он не в восторге от предложения Нормы, слегка подплавленный солнцем, не решается спорить.

– Подождёшь меня в машине? – книга уже у неё в руках.

– Только будь осторожнее, прошу. Помни о…

– О карантине. Разумеется, буду сливаться с деревьями. Неслышно… Не подпущу к себе ни одной… утки.

Оставшись одна, Норма неспешно встаёт, потягиваясь. «Похоже, всё-таки это правда… Что я это Я. Потягивающийся робот… да ещё с удовольствием в каждой своей молекуле, пожалуй, перебор». В порыве чувства она прижимает к себе книжку – в качестве партнёра, и импровизированно вальсируя, приближается к озеру.

У самой воды замирает. «Что за вид! Вот если бы кусочек этой природы в её гармонии был зеркалом моей собственной жизни! И будто бы всё тут появилось только теперь – для меня! Такое близкое мне. Озеро, деревья… Не было их здесь ещё вчера, точно. И этих невероятных птиц с оранжево-красными головками…» Утки, завидев её, забывают про важность собственников и наперегонки устремляются к ней в расчёте на угощенье.

– Ах, вы! Сколько вас тут, оголодавших…

И замерла. Потому что услышала… Нет, не их ответ, а такой знакомый и такой до дрожи желанный когда-то звук, пронизывающий всё её существо – пленительный звук затвора фотоаппарата. В каких-то метрах от неё стоял некто, создающий этот звук – высокого роста человек, кажется, молодой. Он делал ничто иное как фотографировал… её!

Одним рысьим прыжком она оказалась подле. В бешенстве вырвала фотоаппарат из преступных рук и швырнула в воду, с такой отчаянной прытью, будто то была боевая граната. Ни секунды не раздумывая.

– По какому п-праву вы шпионите? Снимаете меня? – хоть возмущение ещё и клокотало в ней, но, кажется, уже в ту самую минуту появилось и сомнение, правильно ли было настолько «не раздумывать»?

Фотограф в полном обалдении резко отступает на шаг, как бы спасаясь от дальнейшего нападения, от неожиданности даже не рассердившись, со всей искренностью поспешно роняет:

– Я не вас, я уток…

Всё ещё немного трясущимися от гнева руками Норма запоздало напяливает капюшон на голову, поправляет съехавшие очки, зажав книгу подмышкой. Смятение «шпиона» несколько гасит её воинственность.

– Я не верю… в уток, – не слишком уверенно говорит она.

– Здесь редкие по окраске… огари… – слегка заикаясь, сообщает «шпион», похоже, утратив нормальную способность не только говорить, но и двигаться. Даже не глянув в сторону затонувшего фотоаппарата, он застыл в одной позе с поднесённой ко лбу рукой. «Господи! Будто блеснуло… С чистого неба. Молния? Нет, не она. Ведь я жив, хоть и еле удержался, чтобы не рухнуть».

Норма, внезапно успокоившись, удостаивает его взгляда. И вскрикивает про себя «Ох!» Перед ней человек, которому явно нипочём фейс-контроль в самые труднодоступные для прочих места. Лет тридцати, светлые волосы зачёсаны назад, полностью открывая лицо. Оно того стоит. В нём благородство и аристократизм. Очень тёмные, в сравнении с цветом волос, густые брови, взметнувшиеся в этот момент вверх в крайней степени удивления, живые глаза, губы чуть тронуты улыбкой – растерянной от загадочности происходящего.

Человек с таким лицом никак не может быть мелким проходимцем или пронырой. Одет в замшевый пиджак тонкой выделки с мягкими отворотами, вельветовые джинсы, мокасины на толстой подошве.

«И голос у него такой приятный, мягкий, чёрт!..» Фотограф так и не пришёл как следует в себя от её налёта, во взгляде его светлых глаз что-то странное, похожее на удивлённое самозабвение. Он смотрит на Норму в такой жадной готовности слушать её, ловить каждое её слово, будто годами ждал такой возможности. Сам же больше ничего не говорит, и его растерянность уже тревожит Норму.

– Вы биолог? – извиняющимся тоном спрашивает она.

Этот простой вопрос, кажется, обрадовал его и, справившись с оторопью, он отвечает на него уже почти непринуждённо, только несколько торопливо, надеясь, видимо, что так будет убедительнее.

– Нет, я преподаватель. В здешнем университете читаю лекции. И у нас со студентами клуб, где мы делимся всем… – от радостной улыбки на молодом лице собираются лучи морщинок возле глаз. Теперь Норма заметила и довольно большие залысины на висках. Странное сочетание молодости и зрелости, тонкости и силы притягивает взгляд.

У Нормы опускаются руки, книга вываливается из них, она подхватывает её налету и прижимает к себе.

– Что же я наделала! Ваш фотоаппарат…

Молодой человек машет рукой.

– Он был стареньким, пришло его время, наверно…

– Всё же… Какой он был марки? Я спрошу у своего… у сына, может, у него есть такой. А… а если его достать? – она смотрит на воду, прикидывая. – Здесь ведь не так глубоко?

– Надо было сразу, но я… немного растерялся.

– Нет, всё равно плёнка уже испорчена.

– Плёнка?! – «шпион» смеётся, не скрывая недоумения. – Нет там никакой плёнки…

– Как нет? А как же вы… – с самым глупым видом Норма делает жест рукой, будто нажимает на спуск камеры.

Брови незнакомца снова поползли вверх, но, вроде что-то смекнув, он говорит скороговоркой, чтобы отсечь возражения:

– Да я же говорю, не о чем тут волноваться, зачем… лишать рыб такой находки. Вот что действительно интересно, я заметил вашу книжку, она вам нравится? – кивнув на ту, что она держит в руках.

– Да, – слегка удивившись.

– Здорово! Я автор, – скромно заявляет преподаватель университета, подавляя еле заметную улыбку.

Норма, озадачена, хоть и не всерьёз. Переворачивает книгу обложкой к нему.

– Вообще-то он умер, кажется, больше века назад, Фёдор Достоевский, – с наигранной печалью в голосе сообщает она.

– Ну, что в этом такого, все умирают, – вид у собеседника беспечен, как и ответ.

– Да, – говорит она уже без всякой наигранности, потухшим голосом. – Некоторые даже не по разу.

– Вы ведь простите мне это… хулиганство? С автором, – встревожился он, заметив изменение настроения Нормы. – Знаете, когда имеешь дело со студентами… да просто в нашем любительском театре мы часто вытворяем такое!.. Чтобы классика не обрастала мхом. Я и повторил сценку из наших «Братьев Карамазовых».

– Из ваших чего?! – глаза Нормы распахиваются, как цветы от внезапного солнца. – Нет, это невероятно! Вы поставили этот спектакль?

Не услышав ответ, она вздрагивает от дребезжания в её кармане. Неуверенно достаёт телефон, не зная, какой стороной держать его к себе. Он продолжает звонить, она слегка испуганно смотрит на него.

– Извините, – говорит она, глянув на незнакомца. – Он у меня недавно… – и продолжает умоляюще смотреть на парня. – Как вас зовут?

– Я Алекс Лардж. Вам надо ответить? На зелёненькую, – и легко касается поверхности телефона, – внимательно глядя на девушку.

Норма обрадовано подносит телефон к уху.

– Да, всё нормально. Уже иду, не беспокойся, – благодарно кивнув Алексу.

– Пока вы не ушли… Кстати, я провожу вас немного? Про спектакль не договорили. И… а вас как зовут?

– Меня… – она замялась. – Меня зовут Джин, – сказала она, поспешно направляясь к выходу. И нахмурилась, вдруг поняв, что не надо было ей говорить это и говорить вообще о чём-либо последние пять минут.

– Очень хорошо. Так вот, постановка наша в самом начале, не все артисты ещё набраны. А вам ведь уже наверняка говорили, что вы…

– Алекс! Извините меня… – она решительно останавливается, чтобы сделать всего одно короткое объявление: их встреча окончена, тоном – «раз и навсегда».

Пока эта фраза не прозвучала, светло-голубые глаза, не отрываясь, смотрят на неё, с почти детской радостью от того, что они видят, и с таким радушием, что… «Ведь это предательство – разочаровать их». Нахлынули разом сколь неутешительные, столь и противоречивые мысли: «Вот, я снова обманываю. Но если сказать ему правду, что будет с Крисом? И зачем надо было такое устраивать, если нельзя разговаривать с живыми людьми? Как тогда стать по-настоящему живой? Зачем, зачем? Какая-то ошибка!»

Отвернувшись от Алекса, она попыталась прикрыть лицо книгой. Но это не спасло, хлынувший поток из глаз было не остановить. Она вцепилась зубами в край рукава своего худи. «Господи! Как он это делает? Протирает глаза, не снимая очков».

В полной растерянности Алекс тихонько касается плеч плачущей девушки, как чего-то опасно хрупкого, и со всей осторожностью разворачивает эти плечи к себе.

– Ох, вы ничего не понимаете… – она на секунду приникает головой к его груди, с её ростом только так и можно, и тут же отстраняется. – Зачем всё это, когда люди говорят совсем не то, что хотят, – кое-как она всё же вытирает глаза ладонями. – Только минуту назад я поняла, что всё вообще зря, если ты… если у тебя нет никого, кого ты любишь и кому ты можешь это сказать. Никакая несчастная любовь не сравнится с этим несчастьем.

 Алекс неподвижен. Всё же решается взять её за руки. Смотрит ей в лицо. Она нерешительно в его.

– Джин – это ведь не настоящее твоё имя?

– Оно… настоящее… Норма Джин.

– Я так и знал!

– Что ты знал? Откуда ты мог знать? Так ты специально здесь… делал съёмку? – она пытается вырвать руки, но он держит крепко.

– Норма Джин, я пришёл сюда из-за озера и птиц. Увидел тебя издали у воды и этот танец… будто кружащийся лист, мне сразу показалось что-то… я раньше уже видел эту фигурку, изящную… как само изящество, но не хотел мешать, пока ты не подлетела ко мне, и я не увидел твоё лицо вблизи, – горячо отбивался Алекс. – И у меня под ногами трещина, то ли от молнии, то ли… Сейчас ещё. Будь я девушкой, грохнулся бы в обморок. Ты была без капюшона, хоть и в очках, но меня сразу под дых! Подросток с короткой прекороткой стрижкой, но это лицо не спутаешь ни с каким другим… Будь рядом хоть тысяча девушек!

– Говоришь мне «ты», – она слабо улыбнулась, – а ты не подумал, что я сумасшедшая, когда сказала про сына? – вынимает наконец свои руки из его.

«Боже! Что я делаю? Крис убьёт меня», – вновь отворачивается и идёт прочь заплетающимся шагом.

– Ну, постой же! Ведь мы не утки, мы можем рассказать всё друг другу, – останавливает он её. – Не уходи так. Пока есть ещё дружба, никто не отменял её, – он лезет в карман своей куртки и протягивает ей свою карточку с телефоном. – Позвони мне, это нетрудно, на зелёненькую, помнишь?

Она берёт его визитку и прячет в карман, беспокойно глядя в сторону ворот парка, не покажется ли оттуда фигура с палочкой.

– Он убьёт меня. Или я его.

«Странно. Да, всё в том парке было красиво. Вот именно, как на картине. И вдруг она стала… живой, без рамы. Всё, всё было живое: деревья, листья, хоть и опавшие, блеск воды, даже облака. И это вонзилось в меня, когда… да, в тот момент, когда я увидела его глаза. То, как он смотрел на меня. Я же ничего не делала, чтобы понравиться или тем более завлечь. Не то что раньше… Походка? Нет её больше той, вихляющей. Она была для «индустрии движущихся картинок», как называла это моя мать. Точнее, мать… Нилирэм. А о теперешней, выдуманной Крисом, надо говорить: «Она была помешана на ММ, поэтому дала своей дочери, то есть мне, такое имя – Норма Джин. Нелепое враньё!»

В конце дня. Норма всё с той же книжкой полулежит на небольшом диванчике в состоянии лёгкого плавления, переживая вновь ощущения прошедшего дня. Её даже не знобит, как обычно бывало по вечерам, из-за чего она и попросила перенести этот диван из спальни поближе к камину.

Крис же трудится над тем, чтобы развести огонь, делая это в крайнем раздражении. Тупые поленья не больно-то хотят разгораться, по-видимому, как раз из-за нервозности по отношению к ним.

– Ты не сказала ни слова за всю дорогу из парка. Что там у тебя стряслось? – он полуоборачивается к Норме, перестав издеваться над дровами.

Она в задумчивой медлительности прижимает раскрытую книгу к груди и смотрит перед собой в никуда.

– Удивительно… Как начинался сегодня день. Думала, съем его, этот день-торт, весь из замечательных слоёв. Порезали его кусочками поровну всем. Даже мне. А потом… – она перевела взгляд на Криса, – А потом я почувствовала себя динозавром, откопанным против его желания.

Крис отворачивается к камину, наугад шурудя кочергой. Кажется почти карликом, так сгорблена его спина.

– Я знал, что ты будешь меня винить. Но не в состоянии был побороть своею идею фикс – в этом да, моя вина. Уж прости. Неизлечимый эгоизм. Вот именно. Но я ещё и хотел… а, да я тебе уже говорил это, но ты, кажется, не слышишь или не хочешь слышать.

– Так и будем винить друг друга? Но я ведь тебе обещала, что теперь всё будет хорошо.

– Ну да, в голливудских фильмах после таких слов обычно кто-нибудь вываливается с двадцатого этажа.

– Ты вообще никогда никому не веришь? Я только собиралась сказать, твоя идея… гениальна! Хочешь верь, хочешь нет. Только сегодня я это поняла. И я захотела сыграть её, эту непонятную девушку, может быть, и правда, её непонятность похожа на мою в чём-то. Но как ты себе это представляешь, если мне нельзя видеться с людьми? Ведь кинопроизводство… это громадный завод с художниками, плотниками, электриками…

Крис распрямляется и вырастает в человека выше среднего роста. В глазах загорается сумасшедшинка. Садится верхом на стул, будто намеревается отправиться на нём вскачь через леса и горы – отважный рыцарь из романтичной сказки.

– Да, в старом заплесневелом кино это так. У нас всё будет по-другому. Сценарий я почти уже написал. Фактически всё это можно будет снять в одной комнате. Хоть даже в этой. Людей, которые будут задействованы с тобой в кадре – их всего трое. Запрячь дрон по полной, он снимет в лучшем виде, что и ходить никуда не надо.

– Дрон? Фамилия оператора? А ты будешь, режиссёром, продюсером, осветителем…  И правда, зачем усложнять. Ну, а вот как разгрести вот это: я ребёнок своего сына, а ты отец своей матери? А? Или, может, я из пробирки, внучка той ММ. А что? Это вариант. Ты доказываешь сначала своё родство, а потом моё с тобой – дитя от случайной связи или от суррогатной матери, или кибер-дитя? Ведь как-то всё же надо объяснить моё появление на белый свет, господин учёный!

 В досаде он тянет руки к глазам, чтобы их потереть, но останавливается и с непривычной уверенностью отчеканивает.

– Знаешь ли, самое главное – это твоё согласие. Вот именно! И желание. Нас уже двое, и это не мало. Остальное дело науки и техники. И чем нездоровее энтузиазм, тем легче заразить им ещё… человек сто. Ты права, на подготовительный период нужны люди. Это я беру на себя, – и опускает голову, смутившись, – и… лучше вместе с Ирэн. – Мы должны, должны сделать это! Такой образ! Куда там Анне Карениной, в нарядном платье под железный поезд, вся заслуга. А тут характер! Непостижимый! По повадкам – гулящая, на деле чистота, что и монаха не проведёшь. Корыстная? Всё благополучие отдаст за того, кого любит. Богохульствует, а заповеди не на словах чтит. Ну, может быть жестокой – к лицемерам и подонкам. Да никому больше её не сыграть! И ты ведь знаешь уже, они без ума от тебя даже через такую уйму лет.

Если основные тирады, Норма выслушала с некоторым воодушевлением, глядя на оратора, то последняя фраза, похоже, его погасила. Её взгляд вновь ушёл в пространство.

– И что с того? Без ума. Ерунда! Такая же ерунда, что и тогда.

Крис взрывается.

– А что, по-твоему, НЕ ерунда?

– Ничто! Ничто здесь НЕ ерунда, – отчеканивает она. – Закон Нормы: «Ничто не ерунда!», нормально сформулировано?

С подчёркнутым равнодушием смотрит мимо всадника, он в секунду теряет поводья, сделавшись потухшим. Опускает голову на сплетённые руки на спинке стула.

– Никакой это не закон! Если это ерунда, не знаешь, почему после смерти актрисы подскочило число самоубийств?

– Но это же бред! А после смерти Эйнштейна оно не подскочило?

– Конечно, нет. У Эйнштейна не было твоей фигуры. И твоего характера. Необъяснимого. На вид дитя, голос такой… слушал бы и слушал. От тебя не ждёшь ничего… злого. И вдруг…

– Но я не дитя! Сколько мне, кстати, лет? Двадцать? Сто? Или несколько дней?

– Всегда ненавидел эти подсчёты. Про себя-то не знаю точно. Всё тот же мальчишка, который подставлял тумбу, чтобы подобраться к полке… Ничего не изменилось. Ты как была мечтой, так и осталась. Я тебе никто, та же ерунда, раз незачем рассказывать мне, что с тобой случилось за те минуты, что я не видел тебя.

– Я не дитя, чтобы меня воспитывать, а ты не мой отец, если я ничего не путаю, – злится она ещё больше. – Так сколько же мне лет?

– Разве я не говорил? Двадцать два. Совершеннолетняя. И ещё не успела втянуться в… ни в какие поганые подпорки. Все эти чёртовы пузырьки и ампулы… Всё! Ничего больше не говорю. Если не меня, то послушай тогда хотя бы Фрэнсиса Бэкона.

– Кого?

– Почитай потом его, как закончишь «Карамазовых». Для восстановления душевного равновесия лучше всего математика, он говорил. А не какая-то дрянь в таблетках. Притом, что он не был математиком, в своём семнадцатом веке заложил основу кибернетики.

– Как это?!

– Не знаю уж, кому ему приспичило писать шифрованные записки, но он придумал шифр на основе двоичной системы. Кодирование алфавита всего двумя цифрами 0 и 1. Тебе в этом разобраться раз плюнуть. Я заметил, ты довольно быстро всё схватываешь.

 Она просияла.

– Тогда… папка «Норма»?

– Ну… С этим сложно. Памяти твоего ноута не хватит.

– Хотя бы частями. Если тебе лень подумать о себе, тогда придётся мне. А зачем тогда ребёнку мать? – улыбается, хоть и довольно злорадно. – Думаю сочинить тебе для начала здоровую ногу и новые лёгкие.

Крис встаёт со стула, с шумом задвигает его под стол.

– Не надо так шутить! Я ведь, кажется, говорил, сколько лет я учился, а потом работал…

– Так то – ты-ы… – нараспев замечает Норма, вновь открывает и листает книгу с вполне беспечным видом. – Откуда тебе знать, может, я прирождённый… математик. Я, правда, и сама не знала. Компьютеров же раньше не было. Если бы моей колыбелью не был Голливуд, я бы использовала свои способности по-другому. Может, тебе как раз и передались мои тайные способности? Сегодня, кстати, я назвала тебя своим сыном.

Сражение с Горгоной монитора

Стихия, поглощающая с головой. Вал работы. «Он прав, основа всего – математика. Красивейшая из наук. Гармония и здоровье без математики невозможны. И странно. В школе… да её никто там не знал. Потому что училка была… ей не математику преподавать, а что-нибудь вроде: «Как стать кошмарной бабой и полным нулём в любой науке».

И вдруг такое! Ненасытность в поглощении всё новых теорем, интегралов, дифференциалов… Захватывающих своей непререкаемостью.

Начальный этап «Нормы» был уже у неё. Вслед за ним Крис подкинул и черновой вариант своего киносценария. А Ирэн прислала сведения о её парне и о месте его службы – выполняя просьбу Нормы и, в общем, не веря, что удастся найти что-то новое. Норма же уповала на свежий взгляд, которому дано высмотреть то, чего не замечает замыленный.

Если написанные слова так действуют на читателя, как же будет действовать ожившие герои на зрителя! В сценарии было всё полнокровным, реплики и ремарки заставляли то замирать, закусив губу, то смеяться жадным до радости смехом, то вскакивать и ходить по комнате, повторяя вслух отдельные фразы. И это сливалось с тем, как когда-то преподносил эту вещь с её персонажами учитель Михаил Чехов. Забытое воодушевление нахлынуло вновь, сильнее прежнего.

«Вот с кем надо его разделить…»

Карточка Алекса немного смялась в кармане, но телефон и емэйл были вполне различимы.

– Норма Джин! Я только собрался позвонить! – ликующий голос, каким говорят с давно не объявлявшимся другом. – У нас сегодня репетиция, тебе надо это увидеть, именно тебе! Не вздумай… Соглашайся! Я всё решил переделать.

– Я бы с радостью, у меня тоже есть кое-что… обсудить. Но… я смогу прийти, разве что в скафандре. Понимаешь, у меня тут… вроде карантина.

– Понимаю. То есть, не совсем, конечно… То что ты не хочешь, чтобы тебя видела толпа, это понятно. Но ты можешь прийти не к началу, в зале будет темно.

– Нет. Это в здании университета? Потребуется пропуск.

– Да какие проблемы, я сделаю!

– Нет, не сделаешь.

Он сразу замолкает. Но через минуту восклицает.

– Не беда! Я сниму репу на телефон и потом покажу тебе. Где ты захочешь.

– Хорошо бы… недалеко от дома.

– А где ты живёшь?

– Где я… живу?.. Я… здесь… То есть… Я не знаю. – говорит Норма убитым голосом.

Что-то дрогнуло в ней, и она нажимает не на зелёненькую, а на красненькую. Отложив телефон, сидит неподвижно с лицом, не отображающим ни одной мысли.

И возвращается к компьютеру.

Почтовый ящик Крис ей уже сделал, адрес электронной почты Алекса есть на его карточке. «Алекс Лардж, профессор по иностранной литературе». Её первое сообщение к нему состояло из слов извинения за внезапно прерванный разговор.

«Теперь… Сидеть и ждать, когда он позвонит? Но у меня ведь… мне больше не грозят все эти глупости». И всё-таки она именно сидит. И именно ждёт. Но нельзя же просто сидеть у компьютера, который может так много. Открывает один из намеченных сайтов о войне на Балканах. Что-то там в нём кроется, наводящее на след. Надо было уточнить кое-что у верной «невесты» пропавшего без вести.

Ирэн была искренне рада, услышав Норму. Немного удивившись вопросам, сообщила то, что требовалось. План же по починке Криса онлайн, а потом оффлайн приняла сначала за шутку. Но выслушав детали, немедленно загорелась идеей, пообещав поддержку.

– Вообще, нашего гения что-то явно гложет. Казалось бы, он добился того, чему, можно сказать, посвятил жизнь. И что? Он был счастлив минут десять в первый день, когда я вернулась из туалета, – вспоминает Норма, – и всё.

– Меня это не удивляет, – печально говорит Ирэн. – Всю свою жизнь он думал только об одной женщине – из альбома с артистами. Обвиняет меня в предательстве, себе в утешение, но… не так уж я ему была и нужна тогда. Иначе бы он боролся за меня.

– Вот-вот! За меня тоже никто и не думал бороться. Плевать им было. Они считали достаточно, глядя на тебя, истекать слюной, чтобы потом без соуса слопать. Это любовь, да? Может, один только Джо и боролся за меня. С кулаками.

– Послушай, не одна я, по-моему, все подряд удивлялись… Ну, знаешь ведь, женскому уму надо знать кто с кем, остальное не так важно. И как ты их только выбирала, своих мужей? Особенно последний, этот главный смотритель морга, не я это придумала, не думай. Боже, да от него просто оторопь, тем более, на фоне солнечной тебя – «ладно уж, постою рядом, но ты мне за это заплатишь!» Вурдалачище!

– Да… я и платила. Но образцовой женой я тоже не была. Хоть, вроде, и стремилась… Обижаться не на что. Прочитала случайно на днях, даже не сразу поверила, что это он написал обо мне. «Есть люди, настолько неповторимые, что, кажется, не могут исчезнуть из жизни даже после своей смерти». Только подумай! Он смог предвидеть?

– Может, просто хотел, чтобы ты его простила за ту запись в его дневнике, которая тебя… убила тогда, на съёмках в Англии. Как же всё… запутано. Сложно. А ведь есть такие, у которых всё просто. Идут по улице и встречают – свою судьбу, того единственного, с кем счастливы до конца дней.

– Я тоже… встретила на улице однажды… Рассказывала Крису. Потому, наверно, и стало всё так запутано… считай, до петли.

– Что ты! Никогда не говори такое! Особенно при Крисе. Почему бы тебе не поверить наконец, что он всё это сделал из-за одной только фантастической любви? Абсолютно безумной любви к тебе? Ну да, как последний эгоист, он не хотел провести свою жизнь, не увидев тебя. Но тут, да… Как всех фанатичных влюблённых, его убивает одна мысль… Стоит тебе показаться на люди, в тебя же непременно кто-нибудь влюбится.

– Как в воду… – тихо проговорила Норма.

– Что, уже!?

Ирэн можно рассказать всё. И про встречу в парке тоже. Дойдя до приглашения на репетицию, Норма вдруг сообразила – вот, кто ей поможет! Сославшись на визит к ней, можно и улизнуть из дома.

Ирэн ответила не сразу.

– Я не против выручить, но, послушай… это же обман. И потом всё будет накручиваться… Поговори лучше с Крисом.

Норма молчит. Но потом произносит, негромко, но решительно.

– Ты права. Выходит, в своё время я была наказана справедливо. Не достойна была быть матерью. Думала только о себе. И про свою мать… Называла себя сиротой, когда она была жива. Хоть и не признавалась себе, но не могла я ей простить её же слов, как она не хотела меня, и что я была… ошибкой! Так посмеяться надо мной с самого начала. Норма! Дать это имя мне! Ты видела кого-нибудь менее близкого к норме?

– Перестань! Ты же сделала всё для безбедного житья своей матери, и тогда… в первой серии – можно ведь это назвать и так? И даже после, с твоим наследством она не нуждалась до конца дней.

– Вот как? Хорошо, что ты сказала. Вообще, у меня не было таких людей, кому бы я желала зла. Но что это даёт? Ничего. Никому. Я не знала, за что зацепиться, за какой спасательный круг, чтобы выплыть в той жизни. Чтобы не поглотил океан Чужого. Чужих мнений, слов, рук, постелей. Ральф говорил, мне не давала… Нилирэм.

– Ох! Не зря Крис ненавидит этих психо…

– Не в нём дело. Может я уже тогда была… ненатуральной. Иногда я вела себя так, что сама ничего не могла понять. А уж они, мужчины, тем более. Соблазняла, увлекала, а после… подле них мне становилось вдруг темно и всё равно. И что ужасно… Когда я понимала, кто я… было ещё хуже.

Ирэн собирается что-то сказать, Норма же продолжает говорить, будто бы самой себе.

– И при всём при том, во мне всегда было… Я знала одно, чудесное. Что есть человек, с которым всё будет совсем не так! Как будто мы были с ним знакомы даже не сто лет назад. И что он свой до того, до такой простоты, что не надо ничего… придумывать, изображать. Не надо быть актрисой. Потому что и он знает меня – именно меня, настоящую… Такую, которая, может, даже лучше, чем я кажусь себе самой. Вот только я понятия не имела, где его найти, этого человека.

В это самое время в подвале дома… Там шла битва. Высококлассный рабочий комп вдруг уподобился самому дешёвому ноуту – так позорно он тормозил. Крис даже перестал жевать свои имитационные сухари, недоумевая и начиная злиться. Чистка и дефрагментация не давали заметного эффекта, хотя удалены уже были довольно массивные файлы. И дело было не только в зависании, но и в том, что с изображением на мониторе происходило полное непотребство. Его трясло, как на плохой дороге, всё рябило и мигало.

– Что за чертовщина! Такого ещё не бывало, – он в очередной раз перезагрузил систему. Безуспешно.

Нервничал он явно больше, чем из-за обычных неполадок техники. Норма что-то скрывает от него! Он старался не давать воли воображению, но уже видел её, покидающую его дом, в объятиях коварного незнакомца,. Прогонял видения, ругал себя и… продолжал думать об одном и том же.

Техника соревновалась с ним в схождении с ума, сгоряча он решил было отключиться совсем, но тут на мониторе появилось мутное пятно, напоминающее очертания какой-то фигуры. Внезапно фигура стала явной, – женской, изображение укрупнилось в области лица. Ему показалось, его обожгло, если обжечь может лёд. Таким леденящим был взгляд на демонически красивом лице, если красота может быть пугающей. Безупречные губы искривились в злобе, и послышалась речь. Но какая?! Тарабарщина! Не понять было ни слова.

Внизу экрана пошли титры: «По какому праву ты вернул ту, от кого мы уже избавились однажды? Она одна из нас, но с нарушениями: вышла за рамки ей определённые, не подчинялась контролю. Создана угроза всей системе. Необходимо удаление потенциально вирусного элемента. В случае невыполнения, это сделаем мы».

Рука Криса срослась с мышью, но та была мёртвой окаменелостью, не реагировала ни на какие нажатия. Неповиновение машины, которая до того верно служила ему, и пугала и повергала в ярость. Отшвырнув мышь, он невменяемо стал кричать в экран, чуть не набрасываясь на него с кулаками.

– Не знаю, кто вы. Вы с другой планеты? Представьтесь! Да, Норма отличается от обычной земной женщины. Теперь ясно, вы же и лишили её возможности иметь детей. Но вот вам! – кукиш в экран. – Я её сын! Возьмите меня вместо неё. Она сейчас – другая. Ей не надо поклонения, не надо, чтобы хоть кто-то видел её. Она хочет незаметно…

Титры: «Ложь. Её не только видели. Возможна первая жертва». На мониторе видео-сюжет. Качество плохое, но вполне различимы фигуры девушки и парня на фоне озера. Девушка – Норма.

– Это… это всё несерьёзно… Послушайте!.. Я виноват во всём. Я готов… Не трогайте её, слышите! – рубашка прилипла к его телу, покрытому холодным потом, дышать было нечем.

«Есть временные препятствия к действиям непосредственно в её поле. В любом случае при попытке вести жизнь обычной женщины с рождением ребёнка, будут удалены оба».

– Это мы ещё посмотрим! – слова вырвались со свистом, Крис бледен, уже не сознавая, что делает, размахнувшись, рукоятью трости ударяет по ненавистному пятну на экране и сражённый отдачей валится со стула на пол.

Сквозь приоткрытую в подвал дверь Норма слышит грохот, от которого вздрагивает и, оставив всё, бежит туда. Впервые после своего пробуждения она спускается в подземелье. Зловещая картина. Крис ничком на полу, стул опрокинут, рухнувший на пол монитор продолжает испускать мертвенный свет.

Откуда-то и у хрупких девушек берутся силы в критические минуты, Норма разворачивает Криса к себе – бескровное лицо, глаза закрыты, очки остались на полу, дыхания не слышно. Сама она чуть не в беспамятстве, не давая себе отчёта, трясёт его за плечи с каким-то рёвом, в котором его имя… Он открывает глаза.

– Ингалятор, – указывая глазами на карман.

Норма находит спасительную трубочку и сама впрыскивает лекарство, приподняв его голову. Он надсадно кашляет и снова закрывает глаза, но на бледном, как полотно, лице начинают проступать краски. После приступа кашля дыхание восстанавливается. Норма, оставаясь на корточках, прижимает голову Криса к себе – во второй раз после памятного мытья головы. Бережно проводит рукой по спутанным волосам, чуть заметно раскачиваясь из стороны в сторону. Но взгляд её прикован к исковерканному монитору, который продолжает злобно светиться и издавать чуть слышный тошнотворно звенящий звук.

– Пойдём отсюда. Пожалуйста, постарайся…

Крис послушно, ухватившись за металлическую ножку стола, начинает приподниматься.

– Да что же он светится, проклятый? Куда он подключён? – монитор действует ей на нервы.

– Он беспроводной… Завтра привезут новый.

Криса не надо уговаривать побыстрее выбраться из этой преисподней. Хотя бы в гостиную. Норма приносит туда чистую рубашку и велит Крису переодеть ту, что на нём, насквозь мокрую.

– У меня так вымокло платье только раз, когда мне повстречалась та… – и замолкает, прикрыв рот ладонью, в страшной догадке уставившись на него.

Крис рывком забирает рубашку, не глядя на неё.

– Зачем ты обманывала меня? То есть, не говорила, что в парке был кто-то, – нервными движениями пытается застегнуть пуговицы на рубашке и не попадает в петли.

У Нормы в удивлении приоткрывается рот, и только. Слова за этим не следуют. Удивление сменяется разочарованием, она быстро поворачивается, чтобы уйти. Но вдруг останавливается и выпаливает:

– А зачем ты!? Зачем ты сделал это со мной? Каким-то… котом Шрёдингера. Я и не я одновременно. Жива и не жива. Я не просила… таскать меня туда-сюда. Ни с кем ещё не посмели так… Ещё и воспитывать, как подростка! Откуда ты узнал про «кого-то»? Говорил с Ирэн?!

– Нет, конечно, мы с ней не разговариваем, – он понял, что зря задал свой вопрос, но поздно. – Ирэн ни при чём… Компьютер вис… Ну, я, наверно, слишком разнервничался из-за того, что ты молчала всю дорогу, будто у тебя появилась тайна.

Норма сочувственно прижимает руки к груди.

– Так всё неожиданно произошло…

В своём рассказе она особо напирает на совпадение – постановку спектакля.

– Что ж, может, и имеет смысл узнать его версию, – неохотно цедит Крис. – Надо подумать.

– Мне правда жаль… Но вообще-то… на месте кота я бы разодрала этого Шрёдингера в клочки. Хоть я и не эксперимент. Надеюсь. И… вот что. Пока не забыла. Это про Ирэн… Без неё у тебя не было бы дома. Она вот это непонятно что, – обведя рукой комнату, – делает похожим на дом. Крис, если, вообще, хочешь добра… Сделать что-нибудь хорошее, и чтобы я могла думать, что я сделала что-то хорошее в жизни, помирись с Ирэн.

Он перестаёт возиться с неподдающимися пуговицами рубашки.

– Ты про пыль? Ну, изничтожает она её, да. Забывая при этом, что пыль эта по природе космическая, и есть вероятность добиться её сияния. Ну ладно, ладно… Я и сам собирался… Без Ирэн, видно, уже никуда, – ухмыляется он. – Да и вы с ней, похоже, спелись.

Норма пробует помочь ему застегнуться, но не может – руки её дрожат. Что, если её догадка верна? Конечно, он не собирается признаваться ей, с кем повстречался, пусть и виртуально. Чтобы не подвергать шоку. Но сомнений быть не могло. И судя по тому, как его скрутило, его сразила не просто угроза и не от кого-то простого… Угроза ему или ей? А кому же ещё? И… Она в муке прикрыла глаза, и прорезавшимся вдруг непонятным чутьём или сверхслухом будто бы услышала в голове слово: «Рождение ребёнка». Вот оно что… Ей было заказано и тогда и теперь!

– Где ты её взяла? – Крис в раздражении возвращает Норме рубашку, отвернувшись от неё. Она берёт эту вещь ничего не чувствующими руками, такими же бледными, как и её лицо. – Всю эту одежду с дурацкими пуговицами давно надо отменить. Раз её невозможно закрыть, то невозможно будет и открыть потом. Принеси что-нибудь без них, через голову.

«Через голову. Или с завязками, как распашонку? Мой бэби». Его ненаблюдательность младенца, отсутствие привычки смотреть в лицо иногда бывают кстати. Вот и теперь Крис не замечает, с какой поспешностью Норма покидает комнату, закрывая ладонью лицо, чтобы никто не увидел, что оно залито слезами.

Одноразовая луна

В кои-то веки Крис вспоминает о том, что за домом у него есть сад. Пусть и одно название, – от сада там лишь живая изгородь, в которой мало живого. Диковатые полузасохшие кусты вокруг пятачка неподстриженной лужайки со старой заросшей мхом яблоней посередине. Под ней ему часто виделась идиллическая скамейка, аристократически белая, какая когда-то была в тётушкином саду, но… до неё руки не доходили. Пластмассовые кресла, которые он ставил вместо неё, всякий раз уносились непрошенными ветрами. Ум учёного изобретателен, и образ скамейки в конце концов приняли три упаковочных ящика, скреплённых скотчем. Вполне сгодятся, чтобы хоть ненадолго сбежать из дома, который подвергся атаке… Кого?! Эта напасть со свинцовыми глазами! Кому о таком расскажешь? Ясно, кому.

Примирение с Ирэн – неизбежность.

Сделав бестолковый кружок вокруг яблони, чтобы не выдать себя учащённым дыханием, Крис садится на «скамью». Но спокойно взять и набрать номер… не в силах. Рой назойливых мошек вьётся рядом, угрожая его носу, глазам. Он терпеть не мог такое и почти спасовал. «Хотел ведь по правде, но я не виноват, эти озверевшие не дают…» Продолжает, впрочем, сидеть, размышляя, правильно ли идти на поводу у каких-то мошек. Наконец принимает смелое решение – обозлённо машет рукой и отгоняет рой. Больше ничто не мешает, отступать некуда. Не слишком складно, но тоном искреннего раскаяния извиняется за свой срыв из-за транквилизаторов. Однако не забывает при этом подчеркнуть, что им с Нормой удалось-таки обойтись без них.

– И как же? – интересуется Ирэн.

– Ну, просто… я подставил голову под кран, а она её намылила… Сказала, что делала бы это постоянно, когда я был маленьким, если бы… можно было. Впрочем, это уже всё было давно… А сегодня! Такое тут, даже не знаю пока, что же это всё значит.

О происшествии с говорящей головой-горгоной Ирэн слушала, не прерывая, и даже, когда он замолчал, какое-то время продолжала хранить молчание.

– Эт-то, конечно… О господи! Нет, с вами не соскучишься. Инопланетное хакерство? – у подруги вырывается истерический смешок.

Крис тотчас выходит из себя, но Ирэн, почувствовав это, торопится опередить его тирады.

– Подожди, подожди, дай же мне хоть вздохнуть. И переварить. Такое не сразу переваришь. Лучше нам сесть, как-нибудь спокойно…

– Норме ни слова! В чёртов подвал теперь хоть не заходи. Вот думаю, переехать? Толку-то. В общем, да, если не боишься, приходи. По благоразумию ты абсолютный чемпион.

 Звонит Алекс. Увидев его имя на экране телефона Норма возвращается к жизни. В одну секунду сбрасывает оцепенение. Нажимает на «зелёненькую», и, не давая собеседнику опомниться, первая произносит свой монолог. Она не станет наматывать клубок из вранья, без предисловия делает признание в том неправдоподобном, что с ней произошло, как она очутилась в этом доме и в этом мире вообще, и по чьей вине.

Некоторое время в трубке была тишина. И только, когда Норма назвала имя учёного, Алекс чуть ли не вскричал:

– Его фамилия Земски? И он жив!

– Ну да, – обронила Норма, не ожидая такой реакции.

– Легендарная личность! Универсал, – продолжал Алекс с нешуточным энтузиазмом. – Только и знал, поражать заявками по нескольким отраслям сразу. Возмутил кучу маститых, и… исчез с горизонтов научного мира.

– Видно, он действительно порядочно повозмущал, раз ты даже не очень удивился его… достижению.

– Тут слово «удивился» мало чего значит. Это невероятно, и пока в это въедешь… Мы должны увидеться, – решительно заявляет он.

Норма уже успела разузнать свой адрес, который и называет Алексу, и говорит, что сможет встретиться с ним совсем ненадолго, так как у неё полно работы. То же самое она немного погодя сообщает Крису, думая при этом, как же хорошо, что он знает теперь об Алексе, и не надо ничего придумывать.

Крис не выглядит осчастливленным, но деться ему некуда.

– Если он заедет за тобой, это правильно, – натянуто говорит он. – Я пока не могу объяснить тебе причину, но поверь, лучше тебе пока не ходить по улице… просто так, вот именно, просто по улице…

– Я и не собиралась. Не манит не только просто по улице, но вообще никуда, вот именно, – она чуть улыбнулась, передразнивая его, – извини, это заразно. Вот именно, ни-ку-да! Не хочется никакой суеты. Раньше её было больше, чем на две жизни. И даже никаких встреч. Все эти вечеринки… Весело разве что на первых двух, потом скука. Ну, можно было появиться в сногсшибательном наряде. А теперь для меня вне конкуренции моё худи серого цвета. И как я раньше жила, вот именно, без капюшона?

Руки Ирэн имеют странную особенность: не выносят пустоты, когда она идёт навестить друга. Сам-то он чаще всего не в курсе его собственных нужд. На этот раз вместо дежурной сумки скорой помощи, гостья прижимает к себе обеими руками внушительных размеров коробку.

Хозяин же, по обыкновению даже не взглянув на вошедшего, отворив дверь, тут же идёт прочь. Если бы взглянул… Наверное, слегка оторопел бы, а может, и не узнал бы свою подругу. Вместо затрапезных штанов на ней узкая юбка с разрезом, шёлковая блуза в мягких складках с небрежно-элегантным бантом, и лицо… Совсем не то, что носилось вместе со штанами. По нему будто бы прошлась опытная рука, знающая секреты усиления красок, смягчения изъянов, расстановки акцентов. Косметика?! Старый боевой товарищ и косметика? Нет, ещё и настроение.

Преображённая Ирэн остаётся всё тем же простодушным человеком, и не считает нужным скрывать радости от примирения со своим не самым уравновешенным другом.

Победоносно водружает позвякивающую упаковку на кухонную стойку.

– Ужасно надоело есть и пить в этом доме из одноразового хлама. Эта одноразовость унижает, как ты не понимаешь? Она для одноразовых людей. А я тут толкусь у тебя годами…

Коробку Крис увидел, но Ирэн – по-прежнему нет.

– Подумать только, какая мания величия! Если даже нашу вселенную причисляют к одноразовой. Вовсе не циклична и летит в никуда одним концом вниз. Как вариант, ещё и внутри большой чёрной дыры. И почему я не астрофизик? Я бы ещё не такое сказал. Нет никакой вселенной, придумают тоже! Все эти звёзды, галактики – такая ткань с дырочками, занавес, а за ней просто свет. Много прожекторов, от самых мощных самые яркие прорехи. Для красоты. Когда мы им надоедаем, они задёргивают занавес. У нас ночь. Раздвигают – утро.

Ирэн перестала распаковывать коробку.

– А луна? – негромким голосом спросила она.

– Что луна? Не знаешь? Пришита к той тряпке нитками для сетей, самыми прочными. Потому только одной стороной к нам.

– Не приклеена? – ещё тише.

– Конечно, нет! – Крис возмущён. – Только полные профаны могут так думать. Под воздействием атмосферных явлений давно бы отклеилась. И что тогда? Она ведь тоже одноразовая. Что, и теперь будешь утверждать, что какие-то черепки могут повысить твою «разовость»? Все мы этим грешим, вот именно! Исключительно своей одно-разовостью. Не думала? Никому ещё не удавался второй заход. Хотя… да, – спохватившись, учёный потеребил подбородок, будто на нём росла борода. – Чуть не забыл…

– Вот-вот, договорился… Вместо того, чтобы просто признать: одноразовая посуда – отстой и дерьмо, человеку нужна нормальная человеческая посуда.

– Кто бы её ещё мыл, твою человеческую посуду.

– Про благодарность в этом доме мне давно всё известно, – достаёт из коробки три высоких стакана. – Наливай, я пить хочу!

Крис нехотя лезет в «замораживатель жизни», несёт пакет с апельсиновым соком и наливает в два стакана.

– А Норме?

– Её нет. Она укатила… с её новым знакомым, – не дрогнувшим голосом сообщает Крис.

Ирэн безмолвно открывает рот, удивляясь не тому, что он сказал, а тому – как.

– Уважаю… Впрочем, я про другое. Пока я ехала сюда, мне кое-что пришло в голову, только не смей кричать на меня! – сама почти кричит, зарядившись отвагой, не иначе, от апельсинового сока. – Девочка всерьёз вздумала заняться твоим… скелетом. Для начала. Судя по результатам, скоро можешь выкинуть свою трость. И хотя я немного… в шоке, но это… это здорово! Особенно в свете твоего рассказа о потустороннем, или межгалактическом. Чёртова башка сказала – у них сложности с… Ой! – она вдруг перешла на шёпот. – ОНИ не могут отслушивать нас?

Крис в безнадёге машет рукой.

– Как же я тебя всё-таки люблю! Несмотря ни на что. Валяй дальше по-китайски. Вдруг ОНИ не знают китайского.

– Дурак! Если б был умнее, подумал бы, а почему у них какие-то препятствия с Нормой – вот теперь, а раньше не было. Ты же мне рассказал про ту её встречу в детстве.

– Потому что теперь она не та!

– Вот именно! И если ты станешь «не тем», хотя бы частично, с той же новой ногой, им тебя не достать. Но! Надеюсь, папка «Норма» у тебя на внешнем носителе? Пока ума не приложу, какую защиту можно считать надёжной от «этих».

– Иногда… Чёрт! Твоя гениальность превышает мою! Процента на два.

Он вдруг вскочил, и зачем-то сжав кулаки, ринулся в комнату Нормы.

– Уф! Пришлось удалить часть файлов, которые я ей загрузил на днях, – выпалил он, возвратившись.

Сев на диван, опустил голову и замолчал.

– Чего ты? Может, есть какое-то вещество, от которого их глючит? Наверняка есть.

– А может, лучше взять, да изрубить их на куски, эти компьютеры?

– Очень прогрессивно. Тогда и телефоны, и планшеты, дорогой учёный.

– Почему ты такая… хотел сказать, ехидная, – наконец окинув её взглядом, не угрюмым или враждебным, а… почти нежным, – но это и так ясно, нет, ты сегодня какая-то… Как директор детского садика на утреннике. Даже причёсанная, кажется.

От неожиданности Ирэн слегка покраснела и бестолково стала трогать пряди волос на голове, ничем на этот раз не напоминающие солому, а изящно уложенные. Слышала ли она когда-нибудь прежде такие странные интонации в его голосе? Но долго умиляться было не в её характере.

– Да вот, приходится нянчиться с… переростками. Слушай, а как бы нам уничтожить эту медузу-Горгону, чтобы тварь сдохла наверняка?

Крису не удаётся сдержать улыбки, так ему пришлась по сердцу постановка вопроса,

– Самый ожидаемый подход для директора детского сада.

– Вот именно! – Ирэн довольно хмуро глянула на него. – Для этого надо знать, что она такое. Или кто.

 Степень гламурности автомобиля никогда не волновала Алекса, главным для него была его выносливость вне ухоженных дорог, будь то пустыня или гористая местность. Лет его «сверх-проходимцу» к тому же было не мало, и на своих боках он носил следы многих авто-передряг. По цвету же он был близок к тому песчано-бежевому, что и любимый замшевый пиджак. Потому, наверно, этот внедорожный монстр показался Норме вполне симпатичным. Алекс же, распахивая перед ней дверцу, делал это немного как во сне. «Да, это действительно она. Точь-в точь такая же, как и в тот раз… То видение у озера было реальностью. И сейчас – реальность?»

Уже в машине Норма поспешила выложить свои условия поездки, исключающие прогулки по улицам, появление в людных местах, включая и университет.

– Если не в универ, то можно поехать на берег реки, это ведь не улица, – привыкая к реальности, предложил Алекс.

– Нет, это тоже улица. Посидим здесь, в машине, – они остановились на обочине дороги неподалёку от университета. – Ну что делать, у меня всё не как у людей. И тогда, и сейчас.

– Ладно, что такого? Можно и здесь…

– И тогда сразу к «Братьям». Знаешь, книга эта какая-то ненормальная. Там такая буря из чувств, что… тебя завихряет и начинаешь немножко жить в этом, переживать за них за всех. Поэтому надо скорее переносить это в постановку, пока не исчезло. Послушай только: «Эта девушка – это ангел… Это самое фантастическое из фантастических созданий!» Значит, и фильм с ней должен быть фантастическим! Ой! Я сказала «фильм»! Да, Крис носится именно с идеей снять фильм… со мной. Он, собственно, ради этого… Хотя, может, и нет.

– Так он что, стал режиссёром?! – тёмные брови Алекса привычно взлетели.

– Н-нет… Но он… по-моему, он может всё! И не обязательно на экране. Посмотри на меня… – она улыбается и делает это так, как может улыбаться редко кто – всем своим существом, а не одними губами. Этот «кто» понятия не имеет о существовании подлости, предательства, кошмаров войны или эпидемий.

«Откуда в ней столько греющего чего-то? Из глаз? От всего лица? От отсвечивающих золотом прядей вокруг него?», – Алекс задерживает дыхание. И прикрывает глаза, как от жгучего света. Потому что они у него начинают подозрительно слезиться. Машинально берётся за руль.

– Норма Джин! Ты фантастичнее самого фантастичного из фантастичных созданий. Поверь! И я… Я просто не знаю, что делать.

– Ну вот ещё… Алекс! Я тоже тогда не знаю… – она трогает его за плечо. – Значит, так и есть, я… не от мира сего?

– Не знаю. Мир тут, может, и ни при чём. Ты сама мир. Непонятный, хотя всем, наверно, кажется, что они тебя немножко знают, когда видят твои фото. И в голову им не приходит, что ты могла бы стать… неживой, – вновь смотрит на неё. – Не лицо, а само… – «Сказать, счастье? Глупо». – Ты смотришь в камеру, на нас, то есть, будто для тебя это всё! Ни намёка на… отраву жизни, на падение. Загадка. Если знать твою жизнь.

Она прислоняется головой к его плечу поверх своей руки, он берёт другую её руку в свою.

– Я тут уже начиталась такого… Совсем скоро любой сможет загружать свою личность в искусственную разумную симуляцию, и, в общем-то, стать бессмертным. Так что я не фантастика, я – курьёз. Меня взяли и законсервировали, только не в спирту, как уродца, а в картинках, посуде, всякой ерунде – зачем-то. Тётя Ида считала это греховным – поклонение кумирам.

– И почему? Ты сама не пыталась разгадать – почему именно ты стала кумиром? Откуда это берётся – просто фотография, если на ней твоё лицо и фигура, то это уже чувство, чувство поклонения, а?

Она поднимает голову, и её сияющий взгляд доказывает – да, лицо может быть счастьем.

– Ну, это же так просто, чего тут гадать, – чарующая, не без лукавства, улыбка. – Я с обратной стороны луны. Вот свалилась сюда… – про лунную теорию Криса она была ещё не в курсе.

Выдав признание, лунный пришелец заливается счастливым детским смехом. Алекс, малость озадачен, но улыбка всё же прорывается – лучи морщинок возле глаз.

– Я тебе не верю! Ты путаешь, не с луны, а с солнца.

– Если серьёзно… – Норма больше не смеётся. – Я и сама для себя загадка. Может, это из-за болезни. Болезнь – сам не знаешь, чего хочешь. Когда появляется всё – просто опускаются руки, и сразу не надо ничего. И… понятно, хочется покончить со всем этим.

– Ну вот! Это уж совсем… Разве у тебя уже есть всё? – он продолжает смотреть на неё таким взглядом, от которого не уйти, в котором знания и уверенности больше, чем в собеседнике. – Вот сделаем спектакль или фильм. О тебе, – Норма лишь неопределённо улыбается. – Да, да, именно! Ты будешь центральной фигурой. И значит… нам надо встретиться с режиссёром. Я внаглую предложу ему свою кандидатуру на роль Алёши, потому что знаю её, готовил для постановки.

Норма выпрямляется и чуть отодвигается от него.

– С режиссёром… Даже не знаю. Он… Нет, он чудный человек, но… Впрочем, надо с ним поговорить.

– Привет, Алекс! Вижу, не торопишься ты на заседание кафедры, – к окну со стороны Нормы неожиданно прилепляется мужская голова. С выражением лёгкого пренебрежения на темноватом от модной щетины лице, будто его появление – нечаянная радость любому из смертных. В резких, небанальных чертах все признаки самовлюблённого плейбоя. – Прости, если помешал, – бесцеремонно вперяя взгляд в пассажирку, тут же нацепившую огромные тёмные очки. Но поздно.

Самоуверенность вмиг слетает с лица «плейбоя». Он замолкает на полуслове, оторопело уставившись на почти сверхъестественное существо в потрёпанной машине коллеги.

Не слишком обрадованный Алекс поворачивается к подошедшему.

– Придумал бы что-нибудь получше заседания. Нет его сегодня. Но раз так… Всё равно я завтра собирался это сделать. Знай, теперь она есть у нас. Знакомься: это Грушенька, Грушенька, это Дмитрий.

«Дмитрий» присвистнул, Грушенька, на мгновение став вдруг прежней повелительницей сердец, царственно вскинула голову, но тут же опомнилась и глянула на Алекса с укором, неохотно протянув руку через окно.

– Чёрт! Никакому Достоевскому не снилось! – приходя в себя, выдохнул «Дмитрий». – Ну всё! Нам конец, – на секунду он даже воздел взоры к небу, с силой отбросив назад длинные, жёсткие на вид, по-вороньи тёмные волосы. – Всё так и пойдёт по писаному, по шизоидному. Поножовщины, обмороки, летальные исходы, то что надо!

– Что за… ерунда! Ещё ничего не решено и… Мы опоздаем, ты забыл? – Норма нетерпеливо поворачивается к Алексу, в знак окончания разговора.

Тот, спохватившись, что на самом деле дал маху, коротко прощается с «Дмитрием» и резко выворачивает со стоянки.

– Да подождите вы! – Дмитрий в отчаянии хлестанул ладонью по кузову внедорожника. – Что это было? Голограмма? Расфокусировка зрения? Я не понял…

Автомобиль однако набирает скорость, водитель хмурится и молчит какое-то время. Норма, покачав головой, отворачивается от него.

– Прости, пожалуйста! – наконец сказал он, – Я знал, что этот парень… не образец скромности. Но, как актёр, он находка. У него есть всё: талант, напор, внешние данные, смелость…

– Наглость, ты хотел сказать? – «Грушенька» заметно сникла, опустив плечи и подперев щёку рукой. – Нет сигареты?

– Нет, – удивлённо сказал Алекс, – Я не курю.

– Ах, да. Вы ведь теперь здесь не курите. Хоть какая-то польза от Голливуда.

– Бывает и жаль, что не куришь. Не ожидал, что Дем так «выступит»… Он, конечно, влюблён в себя, и при этом хорошо знает, чем покорить зрителя. И материал он знает.

– А сделать своё объявление сначала для меня ты не мог? Предупредить?

Алекс молчит, в досаде глядя перед собой. И вдруг решительно поворачивается к Норме.

– Так… ты же сама сказала, что надо быстрее. И я за то же. Послушай! Ведь тебе надо как-то выбираться из подполья? Наша труппа – ребята молодые, романтичные…

– Доверчивые? У тебя уже готова легенда для подпольщика?

– Да, я думал… Правдивым тут быть… Даже не знаю, к чему это может привести. К шумихе и скандалам, точно.

– Вариант Криса: я его внебрачная дочь. Искал меня сто лет… Матери нет в живых, и кем она была, он не намерен открывать. Договориться бы о деталях. Едем к нему?

Плетью её! На эшафоте!

Звонок от Нормы застигает Криса врасплох. Какой-то незнакомец в его дом?!

– Прямо сейчас?!

За десять лет не Ирэн и не курьер! «Но … Теперь ведь это и её дом. И нам предстоит работа… Ничего с моим домом не сделается».

…Дом остался стоять на прежнем месте, и вещи в нём не пострадали. А вот хозяин… После ухода Алекса он удалился в свою комнату, которую занял после того, как уступил свою спальню Норме, сел перед одним из «неглавных» ноутбуков да так и сидел, вперившись в черный экран, не нажимая на клавишу пуска. Пытаясь переварить. Жизнь его изменилась бесповоротно, и его славному отшельничеству раз и навсегда пришёл конец.

Молодой человек его «дочери» не вызвал в нём ни ревнивых, ни каких-либо ещё разрушительных чувств. Несмотря на некоторую, почти детскую, восторженность, в разговоре он показал себя совсем не глупым, увлечённым человеком, без каких-либо завихрений. Крис, пожалуй, даже был ему благодарен за его деликатность. Зная о «происхождении» Нормы, он ничем себя не выдал.

«Этот одержимый человек всего лишь немного опередил других. Давно известно, что вычислительная мощность будущего позволит симулировать существа, которые будут ощущать мир таким же реальным, как и мы», – рассудил Алекс, с поправкой на то, что Норма никакая не симуляция. Он и не думал скрывать своего восхищения Крисом как учёным. Заметив на стеллаже одну из его давних книг с коммерческим названием «Бесконечность конечного», выпросил её, попросив ещё и автограф. Когда Алекс только поступил в университет, эта книга ходила по рукам.

«Не всегда стоит доверять книгам, в том числе этой, ставшей конечной точкой в моей карьере учёного», – потерзав глаза под очками, со вздохом написал Крис на титульном листе.

Ирэн, будто знала, когда надо было принести в этот дом новую посуду – к коллективному просмотру видео репетиции и дебатам относительно будущего фильма. Хозяин и понятия не имел, какое количество хорошего вина у него скопилось за годы «исследований», зачем-то он заказывал его онлайн, забывая выпивать оффлайн. Может, и не сознавая того, лелеял надежду на день, когда можно будет распить это вино с кем-то… близким.

Новоиспечённые киношники не занимались такими мелочами, как утверждение кого-то в должности режиссёра, продюсера – это будет полностью коллективное творчество. Главная опора – молодые люди из студенческого театра, среди которых не только актёры, но есть и способные IT-шники, и художники и… экономисты. От них нужен такой бизнес-план, при котором за сумму чуть большую, чем на покупку автомобиля, можно было снять бесспорный полнометражный шедевр.

– Если задача сформулирована верно… Кредит. Не слишком в теме, ни разу в жизни не брал его. Посему, большая вероятность, мне дадут.

Криса не пугал артхаусный дух их будущего детища, не столько в плане ограниченной аудитории, сколько в средствах и приёмах. Он всегда был убеждён в том, что и сотни миллионов часто не спасают от того, чтобы снять дерьмо, и при скромном бюджете можно создать произведение искусства.

А… Норма? Её имя? Любая из прежних фамилий – скандал. Нет, теперь она – Норма Земски. Дочь профессора Кристофера Земски.

«Говорят, моя мать назвала меня в честь ММ. Судьба её, однако, ещё печальнее, чем матери той актрисы – она погибла в автокатастрофе, когда мне не было и года, даже не успев известить отца о моём рождении. Мать была довольно беспечным человеком и, переехав в другой город, не оставила своего адреса Крису. Он сам несколько лет занимался её поисками, наконец, вместо неё нашёл меня, свою дочь».

Внучка самой себя. Минуя собственных детей.

 Не зря Норма потратила время на отыскание следов жениха Ирэн. Необычайная настойчивость в этом вопросе объяснялась просто. Ей не нравилось, что этот герой войны, за столько лет уже не просто «бывший» Ирэн, а ставший мифом, стоит на пути у них с Крисом. Откуда-то она знала или чувствовала непонятным чутьём, что за святостью этого образа ничего не стоит. И вот, даже не поняв, каким чудом, но она получила ответ на свой запрос.

– Ирэн, смотри, что мне прислали. Твой Джорджи жив, но уже не Джорджи. Под другим именем…

Ирэн недоверчиво протягивает руку к распечатке, так же недоверчиво посматривая на Норму. «Муниципалитет города Сараево… Проживаёт с 199… года, женат, трое детей…», – зачитывает она. Поднимает взгляд от листка, делает глубокий вдох… И так с полной грудью, ничего не говоря, немного размышляет. Лицо её не печально и не весело. Странное чувство, будто с неё от ветхости свалилось любимое, но очень старое платье, которое, она и не заметила, давно перестало быть ей в пору, мешало двигаться. И не давало видеть окружающее таким, каким оно есть.

– Из муниципалитета? – непослушным языком произносит Ирэн чуть не по слогам. – Но ведь это разглашение данных об иностранном военнослужащем! Они не должны были этого делать.

– Не знаю. Может, за давностью лет? А вообще, иногда вредно знать слишком много. Я вот не могла знать, чего они там должны, чего нет, просто написала. Ну, не совсем просто, а так… ну, как крик по сути, и его услышали?

У притихшей же Ирэн вид человека, потерявшего враз всю свою энергию борца и даже немного поглупевшего. Она старается улыбнуться – не слишком убедительно.

– Какая же ты… – она посмотрела с каким-то особым вниманием в лицо Нормы. – красавица! Нет, посмотрите только, как быстро у тебя отросли волосы! Такие чудесные, волнистые, – легко провела ладонью по этим волосам и улыбнулась теперь уже просто, без натуги. – Наверное, только ты и могла такое провернуть.

– Да что там волосы! Я ведь расстроила тебя. И как теперь? Не напишешь ему?

Ирэн в удивлёнии уставилась на Норму.

– Расстроила? В первую минуту, может… Мне следовало догадаться самой, почему-то ты вот сообразила, как это сделать. И ради чего. Ну что, пойти прямо к Крису? Спросить, не забыл ли он о своём предложении всего-то двадцатилетней давности? – сняв очки, трёт глаза, совсем как он. – Не смешно ли? Да и смысл? Всё равно ведь я всегда рядом, чуть что. И потом… он тогда взвалит на меня мытьё посуды. Вот именно, этой чёртовой посуды!

– Представить Криса женихом, конечно… А жаль. Я так давно не была на чьей-нибудь свадьбе. Ох, что вы за… В вас обоих какое-то… отсутствие признаков стариковства. Как дети! Два дурака, в общем. Вот именно! Друг друга стоите. Но учтите, я так просто от вас не отстану. Вам придётся в конце концов…

– Что?!

– Там, там тарам там там там… – Норма с чувством пропела затёртый до дыр фрагмент из марша Мендельсона.

– Ну-ну. Браки заключаются на небесах… Что надёжного может быть на небе? Для идеального брака нужны идеальные участники. Идеальные люди? Это же скучные люди. Без вывихов, без промахов, слишком разумные. Разумом разве можно любить?

С минуту Норма молчит.

– Ну вот, взяла и испортила мелодию. Да любить можно всем. И сердцем, и душой, и разумом – когда ты только о нём и думаешь, и глазами, и ушами, и… Слишком длинный список будет. Всем своим существом можно и нужно любить!

Бескрайняя пустыня, занесённая снегом. Снежные вихри носятся в воздухе, из-за них не видно горизонта, лишь смутные очертания тёмного леса вдоль дороги, по которой несётся тройка лошадей…

– Нет-нет, стоп, не было у Достоевского никакой тройки, это у другого писателя… – спохватывается Крис.

– Но ведь это Россия, там… это вообще царство стужи и снега. Из-за него-то у них всё так… на грани жизни и смерти. Вот вы можете представить, что в Калифорнии человек замерзает от холода, просто замерзает насмерть? Живой человек превращается в замороженный… бройлер? – горячо парирует Алекс. – Давайте смотреть дальше.

…В санях, запряжённых тройкой, двое седоков, больше похожих на два больших ковровых свёртка. Закутаны так, что не видно лиц. Внезапно один из свёртков освобождается от своего кокона, оказавшись молодой дамой, одетой в меха, с меховой муфтой на руках. Она порывисто встаёт во весь рост и, размахивая муфтой, кричит, соревнуясь с вьюгой.

– Эта девушка – это ангел, знаете вы это? Это самое фантастическое из фантастических созданий! Я знаю, как она обольстительна, но я знаю, как она и добра, тверда, благородна…

Второй кокон приходит в движение, из него несколько нерешительно показывается голова юноши в небольшой чёрной шапке-скуфье.

– Чего вы так смотрите на меня, Алексей Федорович? Может быть, не верите мне? Аграфена Александровна, ангел мой! – кричит она кому-то в метель, – подите же к нам, этот милый человек, это Алёша, он про нас всё знает, покажитесь ему!

Тройка замедляет бег. Впереди сквозь пелену снега виднеется огонёк. Ближе: огонёк в круглом стеклянном фонаре в руках создания, как бы заключённого в сферу, переливающуюся белым перламутром, края её неровные, ветер треплет их, с силой вытягивая в стороны, превращая в очертания перьев трепещущих крыльев.

– А я только и ждала, что вы позовете, – нежный женский голос.

Алёша приковывается к видению взглядом, не в силах отвести глаз. – Вот она, эта ужасная женщина – «зверь», брат Иван только полчаса назад про неё … – шепчет он.

Лошади останавливаются, «женщина-зверь» приближается к повозке плавной неслышной походкой. И вьюга, будто приручённое животное, послушно стихает. Ветер больше не задевает её одежд, которые и не кокон уже, а великолепное платье до пят с широкой шелестящей юбкой тёмного шёлка и роскошная ажурная шаль, накинутая на плечи. Алёша, с трудом отрывая взгляд от её лица, с удивлением силится заглянуть ей за спину в надежде отыскать чудесные белые крылья, видимые в метель. Но их больше нет.

– Ох, вы ведь совсем замёрзнете! – опомнился он и подал ей руку, чтобы помочь забраться к ним в повозку.

Она уселась, смеясь.

– Мне не холодно. Да и вам не должно. Ведь уже весна! – с сияющей улыбкой окинула взглядом лес слева и поля справа, они на глазах покрываются нежной молодой зеленью, вдали розовеют облака цвета лепестков только что распустившихся цветов яблони.

Повозка вновь тронулась в путь. Катерина Ивановна, в упоении продолжала:

– Поверите ли, Алексей Федорович, на днях я захотела узнать ее, думала идти к ней, но она по первому желанию моему пришла сама. Всё мне разъяснила. Вот и сейчас, вы видите? Она, как ангел добрый, слетела сюда… Обаятельница, волшебница! Посмотрите, как она смеется, Алексей Федорович, сердце веселится, глядя на этого ангела.

Алеша же опустил глаза.

– Нежите вы меня, милая барышня, а я, может, и вовсе не стою ласки вашей.

– Не стоит! Она-то этого не стоит! – воскликнула с тем же жаром Катерина Ивановна, – знайте, Алексей Федорович, что мы своевольное, но гордое-прегордое сердечко! Мы благородны, Алексей Федорович, мы великодушны, знаете ли вы это? Мы были лишь несчастны. Был один офицер, мы его полюбили, мы ему всё принесли, давно это было, пять лет назад, а он нас забыл, женился. Теперь он овдовел, писал, что едет сюда, – и знайте, что мы одного его только любим до сих пор! Он приедет, и Грушенька опять будет счастлива.

– Очень уж вы защищаете меня, – протянула опять Грушенька.

– Да что вы! Грушенька, ангел, дайте мне вашу ручку, она мне счастье принесла и воскресила меня, и я вот целовать ее сейчас буду, и сверху и в ладошку, вот, вот и вот! – И она три раза как бы в упоении поцеловала руку Грушеньки.

– Не устыдите ведь вы меня, милая барышня, что ручку мою при Алексее Фёдоровиче так целовали. И, может, вы меня не так понимаете, милая барышня. Я Дмитрия Фёдоровича, бедного, из-за насмешки одной тогда заполонила.

– Но ведь теперь вы же его и спасёте. Вы дали слово. Вы откроете ему, что любите другого, который теперь вам руку свою предлагает…

– Ах нет, я вам не давала такого слова. Вы это сами мне всё говорили, а я не давала.

– Я вас не так, стало быть, поняла, – тихо и как бы капельку побледнев, проговорила Катерина Ивановна. – Вы обещали…

– Ничего я вам не обещала, – тихо и ровно всё с тем же веселым и невинным выражением перебила Грушенька. И вдруг, отложив в сторону свой фонарь, быстро расстегнула сбоку лиф платья и освободилась из него, как новый росток из отжившей луковицы, оставшись в спортивном костюме из мягкого трикотажа голубоватого цвета с металлизированными вставками. – Вот и наряд мой был, чтобы показаться… славной, милой. Но мне лучше в этом – в нём можно и дома и на улице…  И что я сейчас подумала: вдруг он опять мне понравится, Митя-то, раз уж мне он очень понравился, целый час почти даже нравился. Я, может быть, пойду да и скажу ему, чтоб он у меня с сего же дня остался…

– Давеча вы говорили… совсем не то… – едва проговорила Катерина Ивановна, расстегнув у ворота свою тёплую шубейку.

Грушенька вспоминает о фонаре, который всё ещё продолжает светиться, и взяв его в руки, держит у груди. Свет его падает на лицо Катерины Ивановны.

– Эх, барышня, какая вы предо мной добрая, благородная выходите. Дайте мне вашу милую ручку, ангел-барышня, – нежно попросила она и как бы с благоговением взяла ручку Катерины Ивановны одной рукой, в другой держа фонарь. – Вот я вашу ручку возьму и так же, как вы мне, поцелую. Вы мне три раза поцеловали, а мне бы вам надо триста раз за это поцеловать, чтобы сквитаться.

Она медленно понесла эту ручку к губам своим, Катерина Ивановна не отняла руки: она с робкою надеждой напряженно смотрела в глаза Грушеньке и видела в них всё то же простодушное, доверчивое выражение, всё ту же ясную веселость… Но у самых губ Грушенька вдруг ручку задержала на два, на три мгновения, как бы раздумывая о чем-то.

– А знаете что, ангел-барышня, – вдруг протянула она самым уже нежным голоском, – знаете что, возьму я да вашу ручку и не поцелую. – И она засмеялась развесёлым смешком, – так и оставайтесь с тем на память, что вы-то у меня ручку целовали, а я у вас нет. – Что-то сверкнуло вдруг в ее глазах. Она пристально глядела на Катерину Ивановну.

– Наглая! – проговорила Катерина Ивановна, как бы вдруг что-то поняв, вся вспыхнула.

– Так я и Мите перескажу, как вы мне целовали ручку, а я-то у вас совсем нет. А уж как он будет смеяться!

– Мерзавка, вон отсюда!

– Ах как стыдно, барышня, как стыдно, это вам даже и непристойно, такие слова, милая барышня.

– Вон, продажная тварь! – завопила Катерина Ивановна. – Остановите, выкиньте её!

– Ну уж и продажная. Сами вы девицей к кавалерам за деньгами в сумерки хаживали, ведь я же знаю.

Катерина Ивановна вскрикнула и бросилась было на неё, но её удержал Алеша: Она вцепилась лишь в фонарь и швырнула его с силой на обочину дороги.

– Ну и мне пора, – проговорила Грушенька, подхватив с сиденья свою шаль и шелестящее чёрное платье, легко спрыгнула с повозки. – Алёша, голубчик, а я ведь это для тебя сцену проделала. Знай! – и набросила на себя шаль поверх костюма.

С "ангелом-барышней" сделался припадок. Рыдания, спазмы душили её.

– Это тигр! – вопила она. – Зачем вы удержали меня, Алексей Фёдорович, я бы избила её, избила! Её нужно плетью, на эшафоте, чрез палача, при народе!

Поднялся вдруг опять злобный ветер, повозка истерично рванула с места. Алёша, полный и отчаяния и досады на себя – так безвольно наблюдать этот лицемерный спектакль, со страдающим лицом оглянулся, невольно желая показать, что не осуждает ту, которую хотели «через палача, на эшафоте…»

У дороги оставалась фигура в развеваемом ветром чёрном одеянии – резкими порывами края его вытягивались в два чёрных крыла. Фигура стремительно уменьшалась по мере удаления повозки, и, подхваченная ветром вдруг поднялась в воздух. Не успев ужаснуться или удивиться, Алёша со стоном прикрыл рукой глаза, будто кто-то швырнул в них целую горсть придорожной снежной пыли с песком. Больше он не оглядывался.

Дерьмо не навсегда, хоть оно и золото

Стать полноправной личностью, то есть, обзавестись пластиковой карточкой, подтверждающей, что ты не просто так, а законно существуешь на свете, оказалось в итоге проще простого. Если не считать затянувшегося этапа прицеливания, страхов и сомнений. С новеньким ID Нормы Земски стало возможным приходить в университет, где было договорено приступить к работе над фильмом.

Задача сплочения кино-коллектива, доведение до сознания каждого, что хотел сказать писатель и как воплотить идеи классика, пропущенные черезвосприятие режиссёра, легла на плечи Алекса. Он уповал на то, что не первый день знаком с актёрами, и прежде у них вполне получалось сотрудничать. Крис работал удалённо, просматривая отснятое.

Пробная съёмка сцены знакомства Катерины Ивановны с Грушснькой с целью убедиться в способности актёров к взаимодействию, стала неожиданностью. Просмотрев материал, Алекс показал его Крису, и оба они заключили, что и переснимать ничего не надо.

Ярость Катерины Ивановны была убедительной настолько, что Алекс в образе Алёши чуть было не сплоховал, сдерживая бешеную атаку соперницы, лишь на какой-то миллиметр не дотянувшейся хорошо заточенными ногтями до лица Грушеньки.

Норме же как можно быстрее захотелось оказаться на безопасном расстоянии от Эмили, так звали исполнительницу. Это была воистину Катерина Ивановна – высокая девушка с чем-то не просто властным, а скорее, хищным в ухоженном по последнему слову косметологии лице. Искусственно накаченные, пренебрежительно выпяченные губы, искусственный рисунок бровей и век, отчего лицо это казалось полностью нарисованным, выражающим лишь одно – собственное превосходство. «Инфернальница», владеющая, когда надо, и искусством прятать когти, представая безобидной овечкой. Только через некоторое время Норме открылась причина её ненаигранной жажды крови.

Девушка была студенткой Алекса и была в него влюблена, как она сама считала. Естественно, что и у него нет другого выхода, как только любить её – как опять же считала она.

«И что теперь, я должна спокойно смотреть, как всё, чего я добилась за два года, уплывает из рук, из тех самых рук, к которым, я уже почти приручила мою любовь. О, Алекс! Единственный твой недостаток – идиотская сверхпорядочность. Тебе прекрасно удавалось прятаться за этим твоим «Ведь я твой преподаватель! За пределами университета каждый из нас идёт своей дорогой». Но ты же прекрасно знал, какая это фальшь! А правда в том, что я тебе всегда нравилась! Это дошло даже до тех неудачниц с курса, которые непонятно с чего возомнили и себя твоими избранницами. Почему-то не с ними, а со мной ты задерживался дольше всех за разбором роли. И давал почитать разные книжки. Ну, не все их дочитывала до конца, но всегда могла поговорить о них. Ведь для того ты их и давал мне! И что, что у нас не было свиданий и свой личный мобильный ты не больно-то кому сообщаешь, можно и понять. Те же завистницы первые начнут распускать слухи. А это совсем тебе ни к чему. Но то, что ты согласился устроить репетицию не где-нибудь, а в моём доме, это ли ни победа? Я уже всё придумала в деталях: как расставлю стулья в кабинете у отца, где есть шкаф с книгами, как испеку своё коронное шоколадное печенье, какое надену платье. И тут!.. Да откуда она взялась, эта Норма? Да ещё и Джин? Переделала кучу операций, чтобы добиться сходства? Самозванка!»

Она была вне себя ещё и оттого, что её заставили расстаться с её гордостью, результатом неусыпной заботы – ногтями, каждый с небольшую совковую лопату. «Ещё какой-то остряк или острячка посмели распространить шуточку – будто с моими ногтями не страшно оказаться в одиночной камере, можно ими прорыть подкоп». Эмили так негодовала, что добилась уступки: было разрешено оставить их, но избавиться от их прямоугольности. Она избавилась. Заострив их так, что это уже были не ногти, а когти кого-то из кошачьих, не меньше, чем тигрицы.

Стоило набранной группе впервые собраться в аудитории, где до того репетировал любительский театр, как эта площадка превратилась в настоящую горячую точку. Материал ли был причиной накала, или присутствие актрисы по имени Норма Джин? Не помогли вводные беседы Алекса с коллегами о новой актрисе с интригующей внешностью и именем, воззвания к их деликатности по их поводу, просьбы не донимать её расспросами. Победить любопытство было невозможно. Ему же и выпало отбиваться от самых любопытных. Он не отступал ни на шаг от сочинённой и утверждённой ими легенды.

Не так-то просто оказалось добиться того, чтобы люди, занятые общим делом, стали, если не единым организмом, то хотя бы были объединены взаимным уважением. Чтобы в один прекрасный день это подобие «организма» не рассыпалось в пух и прах до окончания съёмок. С удивлением Алекс замечал в себе, вполне миролюбивом человеке, черты, прежде ему самому неведомые. Срываться на крик? Это полбеды. Приходилось прибегать и к угрозам, а кое-кого и просто гнать.

Озеро… То озеро в парке и так внезапно оборвавшаяся фотосъёмка казались теперь чем-то… с ним ли произошедшим? Вспоминая о том дне, Алекс всякий раз задавался вопросом, на который, он понимал, ответа быть не может. Как могло произойти такое стечение обстоятельств? Как могли встретиться они, в обыкновенном парке, в обыкновенный будний день, два человека – из разных, по сути, миров? Его тянуло в тот парк давно, но вечно что-то мешало. И в тот день, когда он уже ехал в машине, ему позвонили из стоматологической клиники с напоминанием, что он записан на приём. На это у него вырвалось «Чёрт!» – прямо в трубку. Невольно он чуть притормозил, но в следующую секунду уверенно вернул прежнюю скорость и произнёс с неожиданной для самого себя жёсткой интонацией: «Очень жаль, но мне срочно пришлось уехать…»

Всего за какие-то несколько минут, едва они увиделись, между ним и Нормой произошло необъяснимое. Она, оставаясь недосягаемой, получается, доверилась ему – первому из людей «нового» для неё века, приоткрыла свою тайну. И… Фёдор Достоевский, как он вовремя оказался в нужном месте! Если бы не он… Колдун? Но когда он стал работой, пусть и их совместной, то произошло уже другое.

С началом съёмочных дней Норма, а скорее всего, ещё раньше, в предвкушении, вроде бы ничего специально для того не делая, плавно и бесповоротно воплотилась в Грушеньку. Ничьи советы или помощь ей были не нужны. Общение на площадке – его почти не было. Что можно было говорить или объяснять Грушеньке? Да Алекс и не хотел. Прежние её гуру с непревзойдённым мастерством сумели внушить ей, что без них она не только не актриса, но и не личность вообще, полное ничто.

Тупицы! Обучать её чему-то всё равно, что заставлять джазового виртуоза гонять гаммы. Будто бы все годы её отсутствия она пробыла той непонятной девушкой из романа, таким огромным было её желание сделаться Грушенькой ещё тогда.

Эта приверженность вымышленному образу, не имеющему связи с реальностью, могла и напугать. Как и явная отстранённость от реального в угоду нереальному – причинить боль. Алекса спасало то, что он тоже успел пропитаться идеей поставить это сумасшедшее произведение, сделав центральной фигурой её, эту немыслимую девушку. «Дышать полной грудью – вот что для меня значит быть в этом образе», – однажды сказала Норма. И он боялся спугнуть то редкое, что сложилось само собой: не исполнение роли, а врастание в неё душой и телом, всем своим человеческим существом. Потому он и молчал. Даже наедине, когда подвозил «Грушеньку» до дома в конце дня.

Неизменно в такие минуты выглядела она отрешённой и усталой, часто умудрялась засыпать по дороге, хоть ехать было и недалеко. Когда её сонная голова случайно находила приют на его плече, его обволакивало чувство покоя, к которому он стремился годы, чего-то похожего на тихое довольство старинной семьи, прошедшей через многие испытания. Их редкие реплики касались, если не погоды, то музыки из радио. Норма не переставала сокрушаться, какой океан музыки она пропустила, многое из него ей нравилось, и Алекс был рад рассказать о тех группах или солистах, которых и сам любил.

– Ну, этих-то ты можешь знать, – когда звучала битловская Hey Jude, и Норма в упоении подпевала невероятный бескрайний припев, позабыв про сон.

– Нет же, я не слышала раньше ничего подобного!

– Ну да, они наделали шуму в Штатах только в 64-ом, когда приехали…

– Немного не успела. Спеть бы с ними. Площадки у них, наверное, были не меньше, чем у меня в Корее?

Когда же играло не то, что ей нравилось, она грустнела и готова была вновь погрузиться в сон. Редко сама заговаривала о чём-то. Разве что однажды вдруг окунулась в рассуждения о том, как не похожа её теперешняя жизнь на прежнюю.

– Тогдашняя пестрота, толкотня, омары, браслеты, сколько я их перетеряла, ведёрки с шампанским, веселье взахлёб… вот именно. Они прямо захлёбывались, избранные тех вечеринок, только их смех я часто путала с рыданиями.

– Может, это они и были?

– В любом случае всё было кучей лжи и лицемерия. Не зря же учёные придумали объяснение для нефизиков, как частицы приобретают массу. Двигаясь сквозь хиггсовское поле, они делают это таким же образом, как знаменитости на вечеринке обрастают толпой поклонников.

– Зато теперь…

– Да уж. Всех, с кем я вижусь, человек десять. Ни приёмов, ни театров, ни выставок. Ничего!

– Не много и теряешь. Даже если кто-то и восхищается какими-нибудь новинками, это чтобы про него не подумали, будто он какой-то отсталый лох.

– Нет, это неизбежно, искусство должно куда-то идти. Но из того, что в сети, я заметила, что идёт оно как-то кривовато и чаще всего вниз… в основном, в задний проход. Бывшие проктологи пошли в искусство? И потом, я прямо чувствую, что двух полов теперь явно недостаточно. Ну вот, предположим, переделался ты в женщину, побыл ею, и опять скука. И что дальше делать-то? Переделаться больше не в кого!

– Да, бедный я! То есть, они. Надо их как-то выручать.

– Можно снять фильм о… тринадцатиполой любви.

– Тринадцати? Где же их взять?

– Ну… Съёмные органы, к примеру. Разные. Животных можно… Хоть каждый день меняй свой пол.

– Э-ээ… А если не можешь выбрать?

– Очень просто. Можно в лотерею. Или в рулетку.

Алекс посмотрел на неё с сомнением.

– Видишь, как я старомодна. И зла. Нет, педики были всегда, но они немного… шифровались, и я им сочувствовала, а сейчас, если пьеса или фильм без них, то вроде как пусто, неприлично даже. А современная галерея не галерея без кучки дерьма. Кроме него там мало чего живого. И театр, и литература с ним заодно. Ну и понятно. Они же связаны – эти кучки с задним проходом.

Тут она рассмеялась – не слишком весело и не слишком продолжительно. И, вздохнув, добавила: «Стоит ли так уж задирать нос перед дерьмом. В нём ведь частицы золота есть. Не знал? Нет, всё-таки, если они смотрят на мир через ту дырку, то зачем им такой мир?»

Что он мог сказать на такое?

– Просто некогда задуматься, почему именно так? Некогда или неохота. А вообще-то, раз оно ко всему ещё и приносит золото, то это и есть главное. Для рабов успеха. А кто пытается делать что-то своё, отличное, тот мимо мейнстрима, неудачник. Но всё равно такие художники есть. И дерьмо не навсегда. Так ведь? – и лучи морщинок у его глаз.

– Прекрасный тост, – оживилась Норма. – Скажешь его на презентации нашего фильма. «Дерьмо не навсегда. Хоть оно и золото».

– А к тому же ещё и потенциальное удобрение для чего-то нового, недерьмового!

Они посмеялись вместе.

Но смех быстро затих. Норма прервала молчание.

– Если честно, не очень-то я верю в презентацию. У меня такое чувство, что мы делаем это для себя, для собственного удовольствия.

– И что? Ван Гог работал исключительно ради собственного удовольствия. А мы… По моему ощущению, мы делаем что-то нужное не только нам. Иначе, почему я так устаю?

Норма вскинула на него взгляд, полный теплоты.

– Сколько же в тебе чистой… детскости.

Алекс мотнул головой, отвернувшись от неё, чуть ли не возмущённо. Норма тронула рукой его руку.

– Ну что ты? Если бы не это, я бы, может, и не поддалась на эту авантюру.

– Для кого это всем авантюрам авантюра, так это для меня! На подготовку к лекциям остаётся только ночь. Скоро, наверно, с кафедры выгонят. Пойду в прорицатели. Прорицание первое: презентация будет, хочешь ты этого или нет.

Норма лишь повела плечами.

– Иногда упрямством напоминаешь мне Криса.

«Ты ещё не знаешь, – думал Алекс, – как тебе везёт, что ты нигде не бываешь. И без того с десяток ТВ каналов и газет изнывают от зуда заманить тебя на интервью. Ничего у них нет, кроме дурацких слухов о новоявленной Норме Джин, что только подстёгивает любопытство и азарт. Остаётся только кормить их обещаниями – после окончания съёмок фильма».

Кое-кого их поездки не оставили равнодушными. Эмили, отследив раз и два, что Алекс подвозит «самозванку», не смолчала. «Личным шофёром подрабатываешь? Им не положено интересоваться с кем их пассажиры проводят остальное время. Все уже знают, кроме тебя, наверно, про Дмитрия». Девушка шла ва-банк, зная нрав этого неуёмного парня и видя его красноречивые взгляды на партнёршу.

– Им предстоит сыграть такой накал… э… эмоций, что хорошо бы узнать друг о друге побольше, чем имена, – без выражения сказал Алекс, чувствуя внутри онемение, готовое перейти на язык.

Эмили говорила ещё горячо и много, не сдерживая высоких дребезжащих нот. Алекс же не проронил больше ни слова, укладывая в кейс распечатки сценария, которые не желали укладываться. Приходилось запихивать их силой, комкая так, что местами листы рвались.

«Ничего! Вот закончатся съёмки… Терпение!» Чем-то же надо себя успокаивать. «Одно знаю точно, тогда у озера не могло это быть случайной, ничего не значащей встречей! И не могла ведь и она не прочувствовать, что такие встречи – дар. Ни за что ни про что, неведомо от кого, и когда он накрывает, не понимаешь ещё, что он – один-единственный такой супердар в жизни.

Наложение каких-то травинок, умопомрачительных узоров ярко-жёлтого на голубом, криков голодных уток – понимаешь, что это всего лишь фон – когда проходит время. Но она? Понимает ли она, что с того дня жизнь его стала ожиданием одного. Увидеть её в наступившем дне, услышать её голос, вновь испытать эту радость – видеть её живой, дышащей, весёлой или грустной, застывшей в одной позе или кружащейся в танце… Жалкие самозванцы, корчащие из себя целителей, не знают, что действительно может лечить – один только её голос. Он говорит, что в мире нет ничего такого, окончательно плохого, чего нельзя было бы оборотить в хорошее. А взгляд поможет подняться тому, кто, не услышав её голоса, свалился в канаву. Ни одного дня без тебя не хочу, слышишь, Норма?»

 Порой же доходило до безжалостного и тупого разноса самому себе. Почему он никогда не может дать отпор тому, кому следует? Этой девушке, студентке своей. Слишком уж… предприимчивой. Столько всего предпринимает, что ничего не остаётся, как чувствовать себя паразитом. Алексу же всегда виделся правильным первый шаг – его собственный. Таких, как Эмили, он не то чтобы побаивался, они быстро гасили интерес к ним – сами. Все их стремления были как на ладони. По какому праву, его, мужчину, лишают возможности самому проявлять инициативу? Как назло, на его пути постоянно оказывались именно такие девушки, даже если поначалу это не бросалось в глаза. Может, это как раз из-за него? Излишняя мягкость или деликатность толкали их к этому?»

И другое почему. Почему он… На самом деле… боится? Вообще-то обычно это делают, не задумываясь – целуют того, кого хочется поцеловать. Но нет, не с ней. Не с этой девушкой, сидящей в его автомобиле. Как такое объяснить? В ней чувствуется, если не запрет, то… То что?! Неготовность? Неодобрение? В глубине даже самого ласкового её взгляда был слой, непонятный ему. Понятно было одно – он не может поцеловать Норму Джин.

Она покидала его автомобиль, пожалуй, чуть более поспешно, чем требовала простая вежливость. Может, и не давая себе в том отчёта. Порой, правда, её настигало чувство раскаяния, что она не выказала побольше тепла при прощании с Алексом. «Но… Разве может быть иначе? Это ведь идёт с самого начала. Когда я произнесла при нём это своё – «мой сын». Какой удар я нанесла самой себе! Я, почти столетняя, и он – дитя. Как его укололо, когда я ляпнула про его «детскость». Понимает ли он, что я, того не желая, сама прокопала эту пропасть между ними?»

Сексуальность без словарей

Прежде ничего подобного молодым актёрам испытывать не доводилось. От них теперь требовалась полная безоглядность, спонтанность, порывистость на грани истерии и… сдержанность в отношении главной героини, точнее, исполнительницы. Её видели на площадке считанные часы, необходимые для съёмок эпизода. И в её поведении по отношению к остальным было заметно лишь одно: стать чем-то вроде элемента обстановки, частью сочинённой истории без собственного характера, судьбы. Всегда в одном и том же серо-голубом костюме-худи, без косметики, без изысканной причёски. Она и не нужна была для её отросших волос с естественной волнистостью и блеском.

Ни с кем актриса не заводила разговоров, держа перед собой, как щит, листки с текстом сценария. Как можно меньше старалась находиться на виду, исчезая с глаз в крошечной гримёрной. Собственно, только так она вела себя и прежде.

Только так и можно и было себя вести в так называемом коллективе, отмеченном образцовой разобщённостью. Кроме студентов были набраны и актёры со стороны. Как паутина по углам, висели всегда над главной героиней завистливые или разоблачительные разговорчики, часто откровенно уничижительные. Вновь привыкать к такому? «Они просто не знают, что творится под всеми этими костюмами и шелковистой кожей. И слава богу!»

Стоило ли влюблённой Эмили так волноваться? Приметы бури, хоть и замеченные Нормой, всерьёз не овладели её вниманием. Оно уже было поглощено другим.

На первой же репетиции, задолго до их общих сцен, в короткий перерыв, когда остальные разошлись кто покурить, кто выпить кофе, к креслу Нормы, где она сидела, уткнувшись в сценарий, подошёл тот, на кого она толком даже не глянула в их первую встречу. Демиан, или Дем, он же Дмитрий – именно так и не иначе продолжал он себя именовать вне площадки, в длинном тёмно-сером, почти чёрном, сюртуке, в каких хаживали модники конца девятнадцатого века, бесшумно, как охотник, возник откуда-то сбоку. Уставился на неё немигающим взглядом, молча и бесповоротно отобрал у неё листки бумаги, переложив их на соседнее кресло, сжал её руки повыше кистей и плавно поднял из кресла. С уверенностью, в которой не было ни малейшего зазора для протеста или возмущения.

– Ты ведь не думаешь, что мы будем как все? Терять здесь время на эти вопли в пустоту, на это якобы искусство, чтобы потом навязывать его всем подряд – купите, пожалуйста! Стоящее искусство только одно – для двоих.

Её собственные руки показались ей странно тонкими. Она с удивлением посмотрела на одну и на другую. Он не так уж сильно сжимал их, но почему-то она знала, что если попытаться их вырвать, то наручники из его рук сомкнутся сильнее. В полутёмном зале оставили только один источник света, чтобы можно было видеть текст сценария – софит за спиной Нормы, который теперь светил прямо в лицо Дмитрия. От избытка света в этом лице появилось что-то искусственное – бледность, отливающая металлическим, глаза… Посмотрев в них, Норма замерла и почувствовала, как одежда прилипла к телу. Звуки её голоса застыли где-то то ли в груди, то ли внизу живота.

Металлический блеск в его глазах… Она рванула руки, и да, наручники сомкнулись сильнее. Дмитрий склонился ниже над ней, на лицо больше не падал холодный свет, и оно переродилось – в полное красок, насыщенных, чуть не до осязаемости. Избыточные губы в треть лица, формой повторяющие рот фараона Эхнатона, загадочнейшего из царей, порозовевшие под щетиной щёки, неспокойное мутновато-зелёное горение глаз… В них не было ни колебания, ни сомнения, одна насмешливая уверенность. Норма забыла, что надо освободить руки, ноги в коленях держали плохо, и, оставаясь в наручниках, она медленно осела назад в кресло.

В зал тем временем просочился кто-то с перерыва. Дмитрий нехотя выпустил её руки из своих, вручил ей её листки и тут же исчез.

Шевелиться ей не хотелось, или она не могла? Автоматически потёрла каждую из рук выше запястий.

– Тебе уже говорили, что ты дьявол? – выговорила она негромко, глядя ему вслед.

Вместо реплик очередной сцены, голову Нормы заполонили слова, не принадлежащие классику. «Для таких, как ты, чувства других та же пустота, плевать ты на них хотел. Наглость ли, смелость? Я это видела. Я знаю таких. Знаю тебя. Шутя привык первенствовать среди мужчин, запросто соблазнять женщин – даже не ради спорта. Какой спорт? Там надо что-то делать, а тут само идёт в руки. Но… Я не собиралась никуда идти!»

На репетиции ей всё же удалось не перепутать слова, но по её окончании она улучила момент, когда возле Алекса не толпился народ, и подошла к нему уже с собственной репликой: «Можешь сегодня не торопиться из-за меня. Хочу немного пройтись. Проветриться», – так именно и сказала. Он было удивился, но потом подумал – что такого в конце концов, каждому иногда хочется побыть одному. Работать приходится в таком напряжении. «Хорошо. Мне как раз надо тут ещё… Кое с кем… Только позвони потом из дома».

Не успела за Нормой закрыться дверь, как возле Алекса очутилась Эмили. В лице её не было и тени хищника, была лишь чарующая улыбка обожания и торжества.

Примкнуть к тем оригиналам, которые передвигаются по улицам с помощью своих собственных ног, Норме показалось не такой же экстравагантностью, она ещё раньше приметила, что в этом городе сохранилась такая непопулярная традиция. Их, конечно, было не много, но они встречались – сторонники пешего хода. Странно было другое, делали они это не совсем… вменяемо. Многие из них воображали, что гуляют не в одиночестве, а в компании с кем-то близким, громко разговаривая с пустотой возле себя, залепив при этом уши пластмассой.

Норма, впрочем, тоже продолжала беседу. Молча. «Мужчинам с его внешностью ничего не остаётся, как с юных лет становиться сердцеедами. Театральные замашки, умение блеснуть будто бы остроумием – успех обеспечен, даже при самом ненасытном аппетите. А его аппетит написан на лице. Аспирант кафедры прикладной физики. Так ему нужна какая-то физика».

Зачем? Зачем ей думать о таком? Об этом она не спрашивала себя. Просто шагала, шагала… Это попеременное переставление ног на автомате только немного удивляло – каким редким для неё было оно ещё тогда, в «первой серии». Однообразное движение ног, однообразные мысли… Ряд довольно однообразных домов вдоль дороги, занятых какими-то конторами, банками, магазинами.

Неожиданно она почувствовала на себе чей-то взгляд. Сквозь стекло витрины на неё внимательно смотрели двое мужчин и одна девушка. Чем-то напоминали они семью: все в комплектах худи, отличающихся только по цвету, выражение лиц одно на троих, не нейтральное или идиотское, вполне осмысленное. В их взглядах явное неодобрение, чуть ли не негодование – кто она, и по какому праву преспокойно ходит по улице, когда они должны торчать за стеклом в раз-навсегда заданных позах? Она хотела было улыбнуться не без злорадства, но тут спохватилась, не слишком ли бездумно это было на самом деле – «пойти по улице, вот именно по улице просто взять и пойти?»

Она остановилась, кажется, в секунду потеряв все силы. С трудом всё же заставила себя отвести взгляд от гладких пластмассовых лиц, и тогда смогла продолжить свой марш.          День хоть и клонился к закату, но солнце ещё светило. Было безветренно и по-летнему тепло. Никто из городских сумасшедших с законопаченными ушами, однако, не попадался навстречу. Норма была одна, провожаемая взглядами семьи в худи, и вдруг её оглушило – скрежет тормозов совсем рядом. Она успела отскочить от края тротуара, вплотную к нему прижался автомобиль, из окна которого на неё уставились насмешливые глаза.

– Ловко я тебя выкрал?

Норма, отступив ещё на шаг, лишь печально выдохнула:

– О чём ты?

Дмитрий распахнул перед ней дверцу.

– Об этом.

«Ловко. Если учесть, что у тебя есть пособники. Те, что подговорили меня пойти пешком, а не ехать в машине с Алексом». Она без лишнего усилия, молча захлопывает дверцу, и продолжает своё размеренное шагание дальше. Он на минимальной скорости тащится за ней.

– Заработаю штраф из-за тебя.

Она чеканит шаг, пристально глядя перед собой.

«Может, он лучше, чем та, ОНА? А может, они – ОДНО? Эти его глаза…»

Машина вдруг резко набирает скорость и вскоре исчезает за поворотом.

«Одна по улице…» Но, оказалось, недолго. Чуть ли не из-под земли перед ней вновь возник он, теперь бесколёсный. И вроде, в отличие от той, что когда-то сделала точно так же, в его глазах не было металла. Они опять смеялись, будто бы даже не зло. Всё равно никакой безопасности рядом с ним не было и в помине. С этими его преступными губами.

Как ни в чём ни бывало он пошёл рядом с Нормой расхлябанной, вызывающей походочкой. Всё у него было в движении, не только ноги – плечи, голова, длинные волосы чуть не до плеч, руки, он размахивал ими, будто читал продолжение прерванной лекции.

– Мне, вообще, нравятся все эти сумасшедшие у Фёдора. Такая одна большая лечебница для душевнобольных, где и сам главврач не так чтобы сильно нормальный. Да кому интересна норма? – он осёкся. – Ох, извини, я не о присутствующих, – с хамоватой улыбочкой.

Она даже приостановилась. И наконец посмотрела ему в лицо.

– А если я больше не хочу быть интересной? Вот именно! – слегка задрав подбородок. – Это бывает слишком вредно… для здоровья. И жизни, – уже иным тоном, и больше не глядя на собеседника, который после этих слов ничего не говорил.

Взгляд её скользнул по унылым липам вдоль тротуара, ещё не пожелтевшим, но посеревшим от пыли, и поплыл дальше, через дорогу. Глянула туда и обмерла.

На другой стороне улицы была уже законченная осень. Кто-то полностью выкачал из деревьев всю их зелёную кровь и заменил на жёлтую. «Ох!» – вздох непонятного страха остался внутри, глаза могли бы выдать этот страх, но они были спрятаны за очками.

– Не повезло тебе. Чтобы не быть интересной, тебе надо сначала умереть, а потом родиться вновь, – изрёк наконец Дем, медлительно берясь за тесёмки её капюшона, будто бы ненароком расположив руку у неё на груди.

Пауза.

– Не всегда это работает, – еле слышно, убирая его руку.

Но он слышит.

– Ты что, уже пробовала?

Норма поднимает на него молящий взгляд поверх тёмных очков и тут же жалеет об этом. Поздно. Когда целуются взгляды, поцелуй губ уже неизбежен. Очки куда-то исчезают с её лица, тётя Ида, Алекс, Крис смываются мутным ураганным потоком и, переворачиваясь, летят в тар-тарары. Исчезает и серое на этой стороне улицы, и жёлтое на другой. Его руки больше не расхлябаны, объятие прочнее капроновой сети, укол щетины в незащищённую щёку, ненасытные губы, не увернуться, аромат незнакомого парфюма ещё одной сетью… Он вытащил с её дна тяжёлую вязкую сладость, заменившую на мгновение тело и мозг. Сладость, наполовину состоящую из яда. После… выжатую и отравленную выпускает её из рук, почти ненавистную самой себе. Возвращает ей очки. Она вспоминает о капюшоне, которого нет на голове, еле-еле выбирается из тумана. С некоторым усилием делает шаг, другой. Движения уже не те, что минутами раньше. Надо продираться сквозь что-то.

– Почему рядом с тобой какая-то муть?

«Рядом с ним муть. Чем не оправдание? Не различимо, не видно толком, куда идёшь… Да и нет сил идти. Была бы скамейка…»

Отвечать на вопрос? Не его, не фараоново это дело. Его дело – шагать рядом, точно такой же небрежной походкой, что и пять минут назад, слегка приобняв спутницу за талию.

«Тебе ведь это нравится, его рука на твоей талии. Ну да, а зачем тогда талия? И так запросто он нашёл её в этой бесформенной хламиде».

– Это круто, что ты не побоялась добиться сходства с ней. И хирург крутой. Не хуже, чем она, получилась… Даже родинка. Не нарисована? – он беспардонно касается пальцем её щеки над уголком губ. – Богиня, загадка… Я тоже, когда смотрел фильмы с ней, представлял разное… Или фантазировал, что я её фотограф, то есть, твой… Я бы, конечно, только ню шлёпал. С богиней, наверно, интересно? – склонившись ближе к её лицу, слащаво понизив голос.

– Наверно. Но не значит, что и ей интересно со всяким. Если бы только в одном интересном было дело…

– Брось! Сексуальность, больше, чем она сама! В энциклопедиях не надо никаких определений, её фото, и всё. Сексуальность – вот! Она же не отделима от греха. Яблок – тонны на её счету. Моя бабушка, тогда работала как раз на Фоксе, рассказывала как-то, что в этом деле снобом она не была, ничего не стоило даже какому-нибудь гримёру или гримёрше…

– Враньё! Как звали твою бабушку? Я её знала? – разъярённая, она резко остановилась, и его рука слетела с неё.

– Н-не уверен. Хотя…

«Хотя я не знаю всех её знакомых», – не успел сказать он, а только опять схватил Норму за руки, потому что они обрушились на него со сжатыми кулаками. Лицо её исказилось, и вся она была пружиной, готовой распрямиться и выстрелить на поражение.

– Опять! Опять всё то же! Ведь я больше не виляю задницей. Не корчу эти рожи приторные! Почему? Ну почему… – кричала она, вырывая руки.

– Тебе и не надо ничем вилять. Я же говорю, ты… сногсшибательна… и в этой серятине!

Она опускает руки, потерявшие силу. Отворачивается от него, идёт дальше быстрым шагом.

– Знала бы, сколько о тебе болтают всякого. Уцелеть от зависти не каждому дано. В нашем деле это главная из удач. Считай, народ у нас пока ещё не профи, не изъеден молью, желанием «добра» коллеге ближнему своему. Ты – компьютерный дубль, не знала? Эксперимент на спор, из пробирки… Но могу их и разочаровать, если хочешь, я ведь уже протестировал – сначала руки, потом губы – не пластик, точно! Если дубль, то наука шагнула…

– Всё! Мы пришли.

Они остановились у металлической изгороди дома.

– Вот это?! Ну и домишко. На тюрягу похож.

Норма больше не смотрит на него.

– Пока.

– Привет! И зачем я, спрашивается, шёл? Да ещё пешком! Не пригласишь зайти? – не веря такому, делает шаг вперёд, почти прижав её к изгороди.

– Нет. До завтра. Забыл? Завтра наш эпизод. С утра.

– Лучше бы Кама Сутра. И ты ведь обязана опаздывать, забыла?

– Нет, я не хочу. Не хочу опять… – посмотрела вдруг на него в упор. – Ты не сказал, кем была твоя бабушка.

– Бабушка, бабушка!.. Это что, пропуск такой? Тогда пригласишь? – ухмыляясь, он всё не верил в отказ.

– Она была высокой, очень красивой с пронзительными ст… светлыми глазами?

– Ну, хотя бы! Да отвяжись уже с этой бабушкой! Я же тебя не спрашиваю, ты правда его дочь? Этого… инвалида? – он энергично вскинул руки на изгородь, взяв её в кольцо. Оглушающий рёв сирены. Он отпрянул назад, ошарашенный, отдёрнув руки, как от раскалённого железа.

Она хмуро глянула на него в упор.

– Нет, я не его дочь. Я его мать.