Авианосцы адмирала Колчака бесплатное чтение

Анатолий Матвиенко
АВИАНОСЦЫ АДМИРАЛА КОЛЧАКА

Пролог

Курсант Качинской школы авиаторов мичман Рубцов заблудился в полете над Черным морем. Подобная напасть нередко поджидает и более опытных пилотов, в том нет ничего зазорного. Убедившись, что настигнутый им источник дыма принадлежит некоему торговцу, а не легкому крейсеру «Чемульпо», мичман выписал вираж и лег на северный курс.

Наставники говорили ему: в подобных случаях не отчаивайся, лети к берегу. Коли топливо на исходе — ищи место спуска. Лучше малый конфуз и срыв полетного плана, нежели разбитый «Сикорский» и загубленная жизнь.

Берег показался, и на нем знакомый белый маяк. Согласно вводной, «Чемульпо» с авианосной баржей на буксире ждет южнее в двадцати милях, курс 170 градусов. Мичман вытянул руку вверх и постучал по крыльевому баку, отозвавшемуся глухим звуком. Стало быть, бензин там еще не выработан, сливаясь самотеком к ровно гремящему движку. Рубцов глянул на часы. Не менее сорока минут полета в запасе. Морские машины летают далеко и подолгу.

Возможно, другой авиатор, не гневя Бога и не искушая судьбу, перемахнул бы невысокие горы, Севастополь и мелкую речку Качу, за которой спряталось летное поле школы. Но мичман, курсант из первого набора, специально подготавливаемого к морским полетам, обязан был подтвердить умение находить авианосец и совершать спуск на него. Австрия, Сербия и союзные с ними страны метали друг в друга свирепые ноты, словно молнии перед грозой. Ежели до начала военных предприятий свидетельство морского летчика не получить — жди списания в сухопутные. Все равно что офицера с мостика крейсера бросить в окопы командовать ротой пушечного мяса.

Легкий биплан С-10 отмахал на юг с небольшим уклоном на восток положенные двадцать и даже более миль. Дымов клубилось в достатке — слухи о скором приближении войны не сковали пока каботажное судоходство. Рубцов, закладывая виражи, метался меж ними, пока уверенность в способности найти авианосец не растаяла, как и резерв топлива. Теперь хватит разве что до Качи…

Пилот ошибся не только с поиском корабля. Через четверть часа после перекладывания машины на обратный курс он услышал «чиханье» двигателя — пропуски вспышек в цилиндрах. Не надо быть большим специалистом — сии звуки значат, что с остатками бензина мотор захватывает воздух.

Признавая вину за скорый спуск на воду, мичман погладил борт кабины, словно извиняясь перед крылатым другом за неизбежность купания. В теплом море человеку выплыть немудрено, вот только аэроплан обречен. Берег отчетливо проступил прямо по курсу, но «Сикорский» снижался, грозясь коснуться воды буквально через пару миль. Мотор совершенно заглох…

Человек, поднявшийся в небо на техническом аппарате, — его пленник. Он всецело зависит от него. Птицы — свободны. Им для подъема или спуска хватает изящного движения крыльев.

Распугав чаек, заполошенно брызнувших в стороны с сердитыми криками, аэроплан шумно грохнулся в черноморскую волну. В последние секунды до удара Рубцов изо всех сил потянул на себя управление, напрягшись так, что, пожалуй, смог бы взмахнуть крыльями.

Гибель мичмана породила бумажный хоровод в Адмиралтействе. Командиры авианосных кораблей получили строгий наказ: для приема самолетов на палубу плескаться в видимости береговых ориентиров, а местонахождение обозначить салютацией. Не сговариваясь, моряки засунули образчики очередной чиновной дури поглубже в сейфы, с глаз долой. Плавучая авиабаза рассчитана на действия в чужих водах. Прикажете вояжировать у линии прибоя под жерлами береговой артиллерии? Мало того, ракетами обозначить свое место, дабы вражьим пушкарям сподручнее целиться. Благодарим покорно.

Начавшаяся война похоронила большинство подобных инструкций. На войне главное убивать и не быть убитым. Не важно, насколько при том соблюдено соответствие циркулярам, разлетающимся по флоту от каменных набережных Невы.

Часть первая
НАЧАЛО ВЕЛИКОЙ ВОЙНЫ

Глава первая

В генеральных штабах сухопутных армий любовь к бумажной боеспособности пылает не менее, чем в гнездовьях паркетных адмиралов. Круглый год, в слякоть, в стужу или под солнцем штабисты всегда готовы к любой войне. Для проверки достаточно поднять среди ночи самого главного генерала и всполошить его известием о нападении некоего экзотического супостата на горячо любимое Отечество. Начштаба бодро заявит «не извольте беспокоиться». Затем из недр N-ского сейфа извлечет слегка запыленный план победоносной войны… ну, например, Российской империи с Португалией. Можете быть покойны, той Португалии в самом деле придется несладко. По крайней мере на бумаге.

Вероятность противостояния с Болгарией русские военные предполагали как сугубо умозрительную. Освобождение от османского господства, многолетняя поддержка против Австро-Венгрии вводили болгарского царя в круг естественных и верных друзей русской короны. Поэтому его поспешное вступление в войну на стороне Габсбургов вызвало оторопь в Зимнем дворце. Министр иностранных дел Сергей Дмитриевич Сазонов никак не смог объяснить Государю, отчего осрамилась российская внешняя политика на Балканах. Словно смертельно раненный Цезарь, воскликнувший «И ты, Брут?», наш император Николай Второй вправе был кричать: «И ты, Фердинанд?» Разве что великий римлянин умирал, а Россия не получила еще и царапины. Посему балканский Иуда проявил немудрую поспешность, объявив войну Сербии, тем самым де-юре вступив в войну и с большим славянским братом.

Южный театр военных действий отдали на откуп генерал-полковнику Брусилову, сделавшему головокружительную карьеру в малых войнах в Корее и на Балканах.^[1] Юго-Западный фронт против австро-венгерских войск возглавил генерал от артиллерии Иванов.

2 августа 1914 года огромный четырехмоторный аэроплан «Илья Муромец» развернулся над морем, вальяжно сбросил высоту над Сухим лиманом и произвел спуск на летном поле Одессы. Алексей Алексеевич Брусилов сошел с трапа, следом легко сбежал Петр Николаевич Врангель. Небольшой двухместный биплан, очевидно, доставивший Колчака, трепетал крыльями на ветру. Сам Александр Васильевич поспешил навстречу питерским генералам. Рядом с ним, видом похожий на побитую упитанную собаку, семенящей нестроевой походкой подтянулся Радко-Дмитриев.

Худой и жилистый Брусилов стиснул в рукопожатии вялую котлету болгарина. Балканский союзник обтекал потом на ярком летнем солнце и изображал крайнее несчастие от того, что безумный правитель его страны вздумал напасть на православного брата, к тому же непростительно сильного.

Это же он выразил словами, когда генералы засели за карты в штабе Одесского округа, превращенном отныне в штаб фронта.

— Бросьте истерику. Никто нападать и не думал, — грубо оборвал его Врангель. — Полно вам убиваться, точно гимназистка после матросских объятий. Фердинанд ваш мечтает отпилить кусок Сербии, пока Россия увязла в боях с Австро-Венгрией. Не только нападать не собирается, он и от нас удара не ждет.

— Именно, господа. Поэтому сил у нас не много, только две дивизии под Константинополем, Одесский военный округ и флот. Вновь развертываемые части пойдут на Галицию и против Германии. — Брусилов хищно улыбнулся, отчего усы его еще больше распушились. В этот момент он похож был на драчливого дворового кота, вздумавшего примерно наказать крупного хозяйского увальня и стащить у него сметану. — Готовим наступление, ждем атаки сербских позиций и наносим удар.

Указка ткнулась в карту.

— Александр Васильевич, у нас по довоенным планам десант к Варне расписан? Флот готов?

— Так точно, ваше высокопревосходительство. Однако же вам известна цена тех планов.

— Вот мы ее и проверим. Слышал о новом увлечении вашем — морской авиации. Чем порадуете?

— Не многим, Алексей Алексеевич. В строю лишь одна самоходная баржа, оборудованная в авианосец, да учебная буксируемая. Остальные в достройке на Николаевской верфи. Пока их на воду спустят, война-то и закончится.

— Дай бог. Что могут ваши баржи?

— С неба высадку десанта прикрыть, гранаты на врага сбросить, но больше для морального испуга.

— Ваше высокопревосходительство, там и испуга не надо. Не чаяли болгарские офицеры с русскими воевать, — скулящим тоном вставил Радко-Дмитриев, чем заслужил презрительный взгляд Врангеля.

— Это плюс, господа. А чтобы совсем ваших земляков всполошить, десант возглавит самый опытный и решительный генерал. Да-да, именно вы, Радко! — увидев вытянувшиеся лица Петра Николаевича и Александра Васильевича, Брусилов хохотнул и добавил: — Разумеется, с вами отправится Врангель. Его советов слушаться, как от самого Господа исходящих. Главное, болгары понять должны — их долг сейчас с русскими за сербов воевать, а не ловить рыбку в мутной воде. Сняв болгарскую угрозу, мы здорово сербам подсобим в удержании австрийцев. А те, глядишь, надорвутся на два фронта бороться. Слушайте боевой приказ…

Разумеется, сей приказ не был известен в болгарском штабе, для которого война с Россией показалась такой же нелепостью, как и муссируемый союз с Турцией. Фердинанд указал своим подданным главного врага на текущий момент — православную же Сербию, против которой и разворачивались болгарские дивизии, могучие, по балканским меркам, соединения. Россию как угрозу там не воспринимали — на австро-венгерском и германском фронте у нее без того хватит проблем. И назначению Брусилова, хорошо знакомого с Балканским театром военных действий, особого внимания не уделили: нет у него значительных войск. Оттого скромный болгарский флот остался в порту, дабы не раздражать русских, а владельцам коммерческих судов предложили на время забыть про плавание через Босфор и Дарданеллы. Их успокаивали: война через пару месяцев кончится, много — полгода, там наверстаете убытки. И, конечно, за Россией приглядывали. У русских границ в сторону Константинополя денно и нощно висел аэростат, а над Черноморским побережьем кружились два легких моноплана «Блерио».

В то утро, не сулившее воинственным подданным царя Фердинанда особых событий, летчик болгарских ВВС Васил Стойчев поднял свой моноплан над Варной и неторопливо взял курс на северо-восток. До Севастополя и Одессы менее трехсот миль. Боевые корабли русских достигнут Варны за полсуток, ежели будет приказ. Но Болгария не состоялась как морская держава, после войны с Австро-Венгрией у нее просто нет денег на флот. Оттого и не следует бояться русских крейсеров — им некого топить у болгарских берегов.

«Блерио» забрался вверх на добрых четыре тысячи футов. Яркое утреннее солнце поднялось из-за моря правее капота. Васил взлетел при полном безветрии, день обещал быть замечательным. После июльского пекла август — лучшее время на Черном море. Пилот вернется из полета, доложит об отсутствии русских и сможет покататься с ненаглядной Елицей на яхте. Война войной, но жизнь продолжается.

Ровно гудел роторный моторчик «Гном», устаревший, но надежный, наполняя матерчатое тело аэроплана тряской. Летчик поднес бинокль к глазам. Эх, подняться бы перед рассветом, пролететь дальше и выше — застать восход солнца над Кавказом. Но увиденное им отнюдь не соответствовало романтическим грезам. Дымы, много дымов. И как раз с северо-восточной русской стороны.

Он мог сразу повернуть, забить тревогу. Но что доложить ему по поводу состава и количества вражеских сил — много дымов? Засмеют. Стойчев приподнял нос аэроплана, набирая высоту, предельную для слабой машины, и отправился на сближение с эскадрой. Высь защитит от обстрела, но ему до сих пор не верилось, что с русскими предстоит воевать. Он впервые сел за штурвал в Севастопольской школе, там остались многие друзья… Некоторые — насовсем, кто не совладал со спуском или у кого мотор отказал над морем.

Тем временем корабли приблизились, различимые и без бинокля. «Блерио» — отвратительный разведчик, широкое единственное крыло затрудняет обзор. Болгарин опустил план^[2] и описал вираж, затем двинул к хвосту эскадры.

Первой дымит грозная «Императрица Мария», с высоты птичьего полета кажущаяся приземистой. Потом броненосцы поменьше, крейсера, стая «собачек»-эсминцев… А далее — самое ужасное, строй больших невоенных сухогрузов. Для чего они могут быть, кроме как для десанта?

Разворачиваясь к Варне, разведчик упустил одну деталь. Русский трехтрубный крейсер, то ли «Кагул», то ли «Память Меркурия», тащил на буксире нелепую баржу. Похожая баржа тянулась в строю своим ходом. И уж тем более пилот «Блерио» не увидел, что с одной из них в воздух взметнулась крылатая тень.

Берег был уже близко, когда к рокоту мотора примешался сухой треск. В каком-то десятке ярдов над головой пронесся биплан с русскими трехцветными кругами. От мощного воздушного удара хлипкий «Блерио» едва не перевернулся. Стойчев опустил нос машины в пологом пикировании и с беспокойством глянул на русского. Тот не унимался, заложил вираж и снова догонял с хвоста.

Выкручивая голову до хруста позвонков, дабы не упустить соперника из виду, летчик принялся лихорадочно вспоминать, что русские пробовали в Балканской войне. Они обстреливали австрийцев из «наганов», пробовали таранить ударом шасси по крылу… Шасси! Почему на русском нет поплавков? Откуда он взялся? Разве что из Румынии, заявившей нейтралитет.

На верхнем крыле биплана вспыхнул зловещий огонек, а в уши ударил знакомый по его первому заходу треск. Пулемет! «Блерио» вздрогнул от попаданий, а левую лодыжку пронзила зверская боль.

Стойчев выхватил револьвер и выстрелил вслед уходящему русскому. Бессильно сунул оружие в кобуру. Сбивать аэроплан револьверной пулей — что охотиться на слона с рогаткой. Болгарин, стараясь удержать сознание, норовящее угаснуть от невыносимого пожара в ноге, спустил машину к самой поверхности воды.

Неожиданно боль приутихла, а стопа онемела. Безжалостный русский, которому на терзанья пилота глубоко наплевать, начал третий заход. Снова очередь. В левой консоли что-то треснуло со звуком пистолетного выстрела. Гитарной струной лопнули расчалки, левый план сложился, а «Блерио» кувыркнулся в волны.

Биплан сделал круг. Обломки болгарской машины всплыли неровным светлым пятном. Может, летчик жив. Есть вероятность, что его вытащат и он сообщит об эскадре на час или два раньше, прежде чем русские дымы заполнят горизонт. Но… Константин Константинович Арцеулов не смог заставить себя дать еще одну очередь из «викерса» по останкам «Блерио». Благоев, Стойчев, Тодоров, Костадинов — любой из его качинских учеников мог быть в злополучном аппарате.

«Сикорский-18» вернулся к кораблям, опустив между шасси и хвостовым костылем длинный штырь с крюком на конце, именуемый по-морскому «гак». Развернувшись, выровнялся за авианосной баржей, затем искусно поймал крюком трос тормозного устройства, замерев на палубе. К нему бросились все — от командира авиаматки до механика — с единственным вопросом: сбил? Арцеулов поднял на лоб летные очки и показал большой палец вверх, потом резко повернул его вниз, словно римский вельможа в Колизее.

— Радуются, ваше высокоблагородие, — доложил вахтенный офицер командиру «Кагула». — Так что сбили болгарина.

— Ждем доклад по радио. Не торопитесь, лейтенант, — одернул его каперанг, нередко слышавший преждевременные реляции о победах, оказавшиеся пшиком.

А на авианосце впервые встал вопрос о признании воздушных побед. Кроме рапорта Арцеулова, никаких свидетельств нет и не будет. Разве что потом узнать у болгар, что в означенный день «Блерио» не вернулся на базу. Однако он мог заблудиться или упасть в море с забарахлившим мотором.

Во всяком случае, к приближению эскадры никакой суеты в порту замечено не было. Самый крупный болгарский боевой корабль «Надежда», громко именуемый крейсером, а по сути — канонерская лодка в каких-то семьсот тонн водоизмещения, стоял на бочке внешнего рейда с холодными котлами. Под дулами «Екатерины» его экипаж не сделал и попытки к сопротивлению, приняв призовую команду без единого выстрела.

Барон Врангель нервно проследил захват порта с мостика «Марии». Авантюра Брусилова с атакой на Болгарию основана на наглости и внезапности. Десант да вторгшиеся от Константинополя части насчитывают каких-то тридцать тысяч штыков и сабель, тогда как у Фердинанда одна только армия мирного времени в десять раз больше. Хорошо хоть танков им не оставили с Балканской войны, да авиации кот наплакал.

Высадка ничем не напомнила корейские события. Пехотный полк переправился на берег шлюпками. Затем танки, артиллерия и конница потекли на причалы, будто нет никакой войны, а русские части прибыли в дружественную страну. Радко-Дмитриев искусал пальцы до крови. Сколько раз в прошлом веке российская армия занимала Варну, однако то были войны с Турцией, вековечным врагом. Только избавившись от османской тирании, Болгария стала независимой. И вот — на тебе, впервые братья-славяне пришли захватчиками, а он свадебным генералом возглавляет десант.

Врангель прервал его грустные мысли:

— Пришло донесение — окружены казармы кавалерийского и пехотного полков. Ваши не отстреливаются, но и не сдаются. Отправляемся немедленно.

Радко-Дмитриев забрался на пристани в теплое нутро броневика «Путиловец», кое-как примостившись объемистым задом на сиденье пулеметчика. Барон по старой привычке полез в танк. Бронированная группа так и двинулась к казармам — впереди Б-3, потом броневик, замыкающими — пара легких Б-2.

Через щели и пулеметный прицел генерал пробовал разобрать, что творится в захваченном городе. Улицы словно вымерли, всюду казачьи патрули, на перекрестках танки. Но пожаров и грабежей, верных спутников штурма, не заметно. Русские ведут себя сдержанно. Однако это до первого выстрела в спину. Пролитая кровь всегда порождает водопад насилия.

К грохоту двигателя броневика примешался звук аэропланного мотора. Радко-Дмитриев осторожно приоткрыл верхний люк. С-18 пронесся низко над улицей и вновь забрался ввысь. Его пулемет молчал, не видно и аэропланных гранат. Страшно представить: обрушься огневая мощь эскадры на Варну, город был бы совершенно разрушен.

У казарм Врангель выскочил из танка, нацепил на шашку почти белую портянку и быстрым аллюром отправился к воротам. Тучный болгарин едва поспевал за ним вприпрыжку.

— Я — генерал-майор Русской Императорской Армии Петр Врангель, со мной — болгарский генерал Радко-Дмитриев. Мне нужны командиры обоих полков.

За маленьким окошком в железной двери началось смятение, донеслись звуки спора.

— Дозвольте, Петр Николаевич, я переведу им.

— Да все они поняли. Не мельтешите. А не то засвечу им с танковой пушки в караулку и внутрь заеду — сразу без перевода догадаются.

— Обождите хотя бы пять минут, не горячитесь, господин барон. Они же присягу Фердинанду давали.

— Через пять минут — что? Уже без присяги? А я у порога, что нищий, должен околачиваться?

Врангель врезал сапогом по двери.

— Полковников ко мне. Живо! А то разнесу караулку к… — Тут генерал произнес не уставное, но очень понятное и цветастое выражение.

— Да, да! — высунулся офицер, который быстро залопотал, что начальники «извикам», то бишь вызваны, и будут «брз».

— Ну ежели не борзо, пожалеют. — Петр Николаевич обернулся к спутнику: — Сразу осознали и прониклись. А вы про перевод талдычите.

Впрочем, внутри штаба кавполка, куда прибыл не только главный конник, но и мутного вида пехотный командир, барон изъяснялся предельно вежливо.

— Прошу верить не мне, а карте, господа офицеры, — он ткнул в большой настенный лист. Радко-Дмитриев тихо переводил отдельные, наименее понятные для болгар выражения. — Отчего Фердинанд полез в войну? С Австро-Венгрией границы нет. Надежда урвать что-либо — лишь от православных братьев-славян, Сербии и России. В спину выжидательно глядят Румыния и Османская империя. Ежели австрийцы раздавят сербов, а мы не вмешаемся, стало быть, нет у балканских народов российской защиты. Что захочет паша? Долго думать не надо — вернуть земли, столетиями Порте принадлежавшие. То бишь Константинополь и Болгарию. Как думаете, Габсбургам нужно Болгарию от турка беречь? Вряд ли. Отдаст на растерзание мусульманам, у Франца-Иосифа с Сербией хватит дел. России Балканы не нужны. Нам бы только царя вашего убедить выйти из союза с австрийцами, тогда Сербия удержится. И в Турции решимости поубавится.

— Большая политика — не наше дело. Да и присягу давали, — промямлил пехотный заморыш. Кавалерист смолчал.

— Фердинанд тоже в вечной дружбе клялся, от имени всей Болгарии. И от вас, господа, стало быть. А про большую политику растолковываю, чтобы вы поняли — от Варны судьба страны зависит. В порту три линкора. Ваши казармы они за четверть часа перемелют. Но я не хочу лить болгарскую кровь! Потому у вас выбор — влиться в освободительную армию Радко-Дмитриева или умереть. Есть и другой выход. Мы заберем у вас оружие, и сидите в своих казармах, что на курорте. Но это позор для военного — отсиживаться, когда Отечество в опасности. Я позора не приемлю и вам не предлагаю. Честнее уж лечь под снаряды «Екатерины». Мертвые сраму не имут.

Голос подал конник, спросивший на чистом русском языке:

— Можно узнать ваши планы точнее?

— В деталях только после вашего согласия, в коем, если вы разумный человек, я не сомневаюсь. А пока соединиться с нашими константинопольскими частями, которые сейчас занимают Бургас, и выйти на линию Хасково — Шипка — Плевен. Войны в два фронта ваш царь точно не чаял. Непременно сядет за переговоры. Вопрос в другом, — Врангель придвинулся к кавалеристу, явно более авторитетному. — На западе тысячи убитых болгар за первые дни боев. Нужна ли здесь подобная мясорубка, и лишь для одного дела: вразумить единственного человека, что война со славянами! — это зло?

Полковники переглянулись. От мечтателя-либерала такие слова — обычное дело. Но против войны призывает боевой русский генерал с кучей орденских планок и нашивками за ранение?

— Удивиться изволили. А я на трех войнах кровь лил, свою и чужую. В Китае, в Корее и на Балканах. Навоевался на три жизни. Ежели враг на мою Родину полезет — горло перегрызу. Но вот так, ради национального престижу и каких-то там стратегических соображений, — дудки! А сейчас ваш царь объявил войну Сербии, значит, и мне лично. Теперь два выхода: войну остановить или уничтожить вашего царя с половиной народа Болгарии! — Распаленный барон хлопнул ладонью по столу, глаза над вставшими торчком усами налились кровью, что у упыря. — Время вышло, господа! Вы со мной за независимую Болгарию или выбрали смерть себе и ей?

— Может, когда-нибудь об этом пожалею. Пламен, я с ними, — не без колебаний решился кавалерист.

— Стоян, опомнитесь! У вас семья в Софии!

— Русские вправе своем взять Софию штурмом, — горько вздохнул тот. — Тогда нашим семьям действительно тяжко придется.

Решился и пехотный:

— Я с вами, господа генералы.

Он сделал резкий жест головой вправо-влево, во всем мире понятый бы как отрицание. В Болгарии сие значит «да».

Глава вторая

Большой пресноводный залив, омывающий юго-западное побережье Восточной Пруссии, германцы называют Frische, что означает прохладный. Эту акваторию, отделенную от Балтийского моря длинной песчаной косой, поляки именуют по-другому — Висленский залив. Северная часть его с углубленным для морских судов фарватером, отделенным насыпными молами и дамбами, образует замечательную корабельную стоянку в устье реки Преголи. Там расположена столица Восточной Пруссии — Кенигсберг, первая крупная цель Русской Императорской Армии в начале войны с Германией.

Отдать команду на приступ сей твердыни предстояло Главнокомандующему всех сухопутных и морских сил Российской империи великому князю Николаю Николаевичу, к имени которого до сих пор присовокупляли «младший», хотя батюшка его, Николай Николаевич-старший, покинул грешный мир двадцать три года тому назад. Накануне войны по согласию с Императором Главнокомандующий Ставкой своей избрал городок Барановичи, прибыв туда сразу по объявлении войны Сербии Австро-Венгрией. Великий князь Александр Михайлович прилетел в Барановичи, как ему по штату положено, на «Илье Муромце», всего днем позже.

Начальник русских военно-воздушных сил пребывал в стойком раздражении, причину которого не смог бы объяснить и под страхом пытки. Точнее, поводов для беспокойства хватало, но мелких, коим большое внимание уделять несерьезно. Скорее, душу глодало мерзкое предчувствие, что все идет не так и Россия катится к большим неприятностям.

Большая и до зубов вооруженная Императорская Армия силами Военного министра Сухомлинова и того же Главнокомандующего превратилась в невообразимых размеров чиновный аппарат, мерзкий даже по российским меркам. Одни названия должностей чего стоят — начальник дивизии, начальник корпуса. Хотелось добавить — столоначальник — и вообразить дубовый письменный стол где-то на поле боя, с телефоническим прибором, пресс-папье, чернильницами и перьями. К начальнику подбегали бы чинуши поменьше. Подмахните рапорт, ваше превосходительство; здесь резолюцию поставьте — считать третий батальон совершенно погибшим и направить на его место пятый; смету потерь утвердите и циркуляр на их восполнение из тыла; кавбригаду позвольте списать в архив. Так шутил про себя Александр Михайлович, которому в самом деле было не до шуток — какого дьявола у нас Военный министр, которому нужно объяснять, что штаб армии и канцелярия суть разные вещи?

Николай Николаевич, именуемый в народе «Лукавый» или просто «НикНик», первым делом услал Брусилова на юг. Действительно, боевой генерал с тремя успешными кампаниями за плечами может хулу навести на командующего с фронтовым опытом ноль минут и столько же секунд. А критика и сомнения ведут к анархии и разброду. В армии главное — единоначалие, пусть даже единоначальник не понимает, что той армии надо.

С этими невместными и даже несколько крамольными мыслями Александр Михайлович 31 июля выслушал речь НикНика перед генералами и прочими главами канцелярий. Собственно, чего-то нового он услышать не мог. Начальник армии озвучил предвоенный план, с французами давно согласованный. Что с тех пор многое изменилось, НикНик и думать не мог. План утвержден высочайше — какие сомнения?

До войны полагалось, что армейская группа ударит с востока по северному краю Мазурских озер и болот, развивая наступление на Кенигсберг. Другая обойдет озера с юга, взяв германские силы в клещи. Так как на первом этапе войны кайзер главные силы двинул против Франции, пару недель боев, и Восточная Пруссия — наша, как при Елизавете Петровне.

— Ваше высокопревосходительство, — осторожно вставил Александр Михайлович. — А нужно ли атаковать германцев в лоб? Достаточно пробиться к устью Вислы, отрезав сухопутное сообщение с Центральной Германией, стать в оборону, а по морю блокировать Висленский залив. На атакующие действия у пруссаков точно не хватит сил, через несколько месяцев они запросят пощады.

К великому князю повернулись десятки голов. НикНик приблизился и навис эдакой глыбой. Он был ростом высок, подавляя штабных генералов объемом фигуры, но особенно ярко смотрелся в Зимнем дворце рядом с самодержавным недомерком, едва достающим Главнокомандующему до подбородка.

— Что вы смеете себе позволять? — рыкнул начальник главного стола. — Сие — не обсуждение. План утвержден, извольте узнать свое место в нем.

Александр Михайлович с тоской поглядел на августейшего родственника. Как мог Никки поставить командующим такого чурбана? Ему бы парады водить на Дворцовой площади. Не то что мундирные пуговицы заблестят — конские каштаны падут единовременно, по команде и уставного размера. Здесь же гибкость нужна, соображение. А рядом с Лукавым в большинстве своем точно такие же ветераны парадов.

— Итак, господа, — продолжил НикНик, подавив крамолу в зародыше. — Северо-Западным фронтом по высочайшему повелению командует генерал Жилинский. С севера от Ковно на Кенигсберг наступает генерал Ренненкампф, 1-я армия. Генерал Самсонов продвигается южнее и параллельно, затем обе армии соединяются.

Столь же кратко, веско и решительно Главнокомандующий поставил задачи Юго-Западному фронту, направленному против Австро-Венгрии. Вот еще один повод для раздражения, подумал Александр Михайлович. На военных совещаниях любого ранга предполагается, что перед командирами, пардон, начальниками корпусов и дивизий ставится задача разгромить такие-то противостоящие на данном участке фронта соединения вражеской армии. Но ведь Лукавый ни слова не молвил о составе войск противника! Только общее положение — мы сильнее, извольте порубать в капусту немцев и австрияков, случайно замеченных на пути. У нас совсем нет разведки? На уровне дивизий созданы разведывательные авиаотряды на С-10 и французских машинах, они решат оперативные задачи. Но вряд ли это поправит дело в масштабе фронта, когда общие указания даны абсолютно без учета сведений о германцах.

Удивительное дело, мы будем наступать сразу по всем направлениям — против Австро-Венгрии, Германии, Болгарии. Нельзя быть одновременно сильным везде — это азбука военной науки. Понимая, что радикально ничего изменить не в состоянии, Александр Михайлович покинул Ставку и вылетел в Ковно, прихватив Ренненкампфа и Самсонова.

Слушая разговоры двух генералов, перебиваемые ревом четырех моторов, великий князь почувствовал холодок. Да они же не настроены на взаимодействие! В репликах каждого сквозила тщательно спрятанная надежда, что именно его армия первой выйдет к городу Канта, а имя полководца украсится эпитетом «покоритель Пруссии».

Он попробовал достучаться до них, обещал разведывательные полеты сразу же по прибытии в Литву. Генералы вежливо поблагодарили. Что бы ни рассмотрели летчики — приказ о наступлении никто менять и отменять не собирается.

4 августа армии начали выдвижение, сразу обнажив огромное число препятствий, не учтенных в Ставке. Первой из них оказалась государственная национальная политика. Главной ударной силой Северо-Западного фронта — 1-й армией — командовал генерал с подозрительно немецкой фамилией Ренненкампф, а важнейшим соединением в ее составе — Хан Нахичеванский, единственный в своем роде мусульманский кавалерийский генерал, имевший множество наград и отличий… правда, на дипломатическом поприще. Единственный мелкий военный эпизод в войне против Японии дал основание Императору возвеличить этого деятеля и тем самым показать — не только русские православные в стране карьеру делают, Отечество заметит таланты из любых источников. Не то чтобы азербайджанский или иной кавказский народ не способен выдвинуть из своих рядов полководца, равного Суворову или Кутузову. Просто Хан Нахичеванский таковым и близко не был. Оттого 6 августа, ввязавшись в бой с прусской бригадой у Каушена, позорно отвел корпус назад. Мало того, что славный кавказский воин имел под своим началом многократно превосходящие по численности войска — у него были регулярные дивизии, а с прусской стороны противостоял ландвер из ополченцев второй очереди призыва. Вдобавок гениальным тактическим маневром Хан оголил правый (северный) фланг армии Ренненкампфа, заставив начальника приостановить наступление, дабы как-то навести порядок в своих рядах.

Самсонов, получив разведданные от летчиков Александра Михайловича, решил использовать преимущество в танках, кавалерии и артиллерии, проведя более глубокий охват, нежели поручил ему НикНик, изменив направление главного удара и отдалившись от 1-й армии. Он не был в Корее, потому не задумывался, что танки с кавалерией, прорвавшиеся в глубокий сил врага, — страшная сила. Вообще, он технике не очень доверял, кроме разве что привычной артиллерии. Танк пугал непонятностью, самолет тем более, да что увидишь с высоты? В итоге он направил бригады, усиленные Б-2 и Б-3, прямо на подготовленные артиллерийские позиции и убедился в своей правоте — бронемашины сгорели все, не нанеся пруссакам ощутимого вреда.

7 августа снова пробовал атаковать Ренненкампф, затеяв местную операцию, вошедшую в анналы как Гумбинен-Гольдапское сражение. Русские добились определенного успеха и могли развить его, если бы не печально известный Хан Нахичеванский. Четыре дивизии его корпуса не соизволили вступить в бой. Ренненкампф не слишком поверил данным воздушной разведки и не приказал преследовать изрядно побитые и отступавшие германские части. Так что командующий 1-й армией вроде как победу одержал, однако его нерешительность дорого обошлась. Из Центральной Германии в Восточную Пруссию начали поступать резервы. В период с 13 по 15 августа топчущиеся на месте и не соединившиеся 1-я и 2-я армии, столоначальникам которых казалось, что победа под Кенигсбергом уже в руках, получили несколько ощутимых ударов и отступили. Вскоре отступление превратилось в бегство, а по итогам августовских боев обе армии Жилинского потеряли в Восточной Пруссии вчетверо больше солдат и офицеров, нежели противник.

Самсонов не выдержал позора и покончил с собой, Хану Нахичеванскому Аллах не позволил. Жилинский и Ренненкампф продолжили доблестную службу, хоть и на иных постах.

Николай Николаевич вообще вышел победителем, разбив откровенно слабые австро-венгерские части и заняв часть габсбургских земель. Оттого Император не поставил ему в упрек прусский разгром.

30 августа великий князь Александр Михайлович вернулся в Санкт-Петербург и поразился. Такого уличного разгула город не видел, поди, с самого 1905 года. Только народное бурление на сей раз оказалось ура-патриотическое, и никто не думал унимать его шашками и нагайками.

Мирные обыватели шастали по городу с плакатами оскорбительного для Германии содержания. Как при еврейских погромах, толпы врывались в магазины, лавки, банки, ежели на вывеске красовалась немецкая фамилия. Впрочем, как водится, евреям доставалось по первое число. Не каждый разберется, кто такой Голдберг — пруссак или еврей? Для надежности лупили и громили всех похожих. И не очень похожих до кучи, на будущее и на всякий случай.

В день, когда высочайшим повелением столицу с неприлично германским названием переименовали в Петроград, Александр Михайлович навестил в больнице Брилинга.

— Как так вас угораздило, Николай Романович?

Инженер криво усмехнулся разбитым лицом:

— Обычно. Фрезе неделю на заводе сидит взаперти, мне надоело. За Нарвской заставой дорогу перекрыл казачий разъезд. За ним люди какие-то. Вахмистр потребовал документ, говорит — вылезай. Только я на мостовую ступил, он обернулся и кричит: немец это, фамилия Брилинг, бей шпиона!

— Какого числа? — Князь пометил в записях. — Будьте покойны, завтра же вахмистр отправится в арестантские роты. Хотя, конечно, вам от того здоровья не прибавится.

— Третьего дня. Пустое это, Александр Михайлович. Голодранцы да казаки не ведают, что творят. Кто истерию против германцев начал, а? Черносотенцы да иные думские патриоты. Их бы в арестантские роты строем.

— Тут я бессилен, хоть с вами и спорить не буду.

— А еще главного германца забыли. — Брилинг с трудом шамкал ртом, в котором основательно недоставало зубов. — Родственничка вашего. Даром что Романовы — все как один германцы, но фамилия-то русская. Да и кто вас тронет.

— Стоп! Говорите, но не заговаривайтесь. Не забывайте, кто перед вами.

— Да уж… Благодаря вам да великому князю Петру Николаевичу к правящей фамилии уважение имею.

Александру Михайловичу надоело.

— Так, мон шер. Вольнодумные речи отношу на удар головы и потому не восприемлю. Завтра же вам пропуск на имя… например, Брилова. И охрану. Не можем мы таких людей терять. Поправляйтесь.

Позорное поражение Ренненкампфа и его смещение с поста начальника армии повлекло реакцию против любых сомнительных личностей с германскими фамилиями на генеральских должностях, а тем более с приставкой «фон». Петр Врангель, носитель такой приставки, пребывал в то время в Болгарии, его неприятные вести ждали по возвращении на Родину. Степан Осипович Макаров, навещая могилу Александра Берга, увидел, что какие-то негодяи облили краской могильный камень за германскую на нем фамилию.

Пока оболваненные народные массы сражались с германскими именами как с ветряными мельницами, Балтийский флот приступил к практической работе. Он начал выполнять то самое, о чем крамольно заикнулся командующий авиацией на довоенном совещании в Ставке, а именно занялся перекрытием водного пути к Кенигсбергу. Вот только мера эта запоздала, да и действенность ее не та — вдоль балтийского побережья исправно работала германская железная дорога, которую обязаны были разрезать танки генерала Самсонова.

Первый рейд три русские лодки из Либавы провели в ночь на 17 августа, когда с очевидностью стало понятно, что попытка захватить Восточную Пруссию окончилась неудачей.

Ночь — союзница подводников. Она помогает им в главном — незаметно подобраться к врагу. А также и скрыться. Одна беда на Балтике: мелководна она. Субмарине требуется глубина куда большая, нежели линкору. По-хорошему, капитан спокоен, имея больше пятидесяти метров под килем. Там обычно перепад температур и плотностей, шумы винтов подлодки укрыты слоем воды. На поверхности субмарина быстра, однако весьма уязвима. Торговое судно догонит, но от эсминца или крейсера не уйдет. Посему походы в мелких водах для подплава смертельно опасны.

Командир «Акулы», названной так в честь предшественницы, наводившей страх на турок в последней черноморской войне, опустил бинокль. Молы прусского города-порта Пиллау, затемненные по случаю военных действий, оказались пусты.

— Готовим мышеловку, господа. Мичман, передайте на «Краб»: поставить заграждение и возвращаться в Либаву. «Форели» занять позицию милей южнее и ждать целей.

В прежние годы лодки переговаривались ударами колокола, однако время нынче не то. У пруссаков подводные акустические аппараты «Маркони» и «Телефункен» с ламповыми усилителями, враз засекут близость русских субмарин. Оттого на рубочном мостике «Акулы» замигал фонарь в узкой трубе, направленной в сторону моря. На «Крабе» и «Форели» его заметят, на берегу — никак.

Акустик доложил о слабых шумах электромоторов. «Краб» медленно двинул ко входу в Балтийский пролив. Спору нет, накидать бы мин под самой крепостью Пиллау, но там глубина меньше тридцати футов. И, к сожалению, цепочка рогатых подарков — оружие одноразовое. Лодка сможет поставить не более двух линий поперек судового хода. «Акула» и «Форель» приступили к самому нудному делу в подводной службе — ожиданию в засаде.

Днем на минах подорвался небольшой пароход, на глаз — менее тысячи тонн. Он пытался выйти со стороны Кенигсберга в открытое море. Командир «Акулы» лейтенант Гарсоев в перископ наблюдал агонию судна. В лучшем случае корыто перекроет фарватер, иначе толку с его гибели — чуть. По устоявшейся традиции командир передал перископ старпому.

— Медленно тонет. Стало быть, повреждения невелики. Подымут за трое-четверо суток, канал снова свободен. — Мичман оторвался от налобника. — Как думаете, Александр Николаевич, тралить начнут?

— Непременно. И тут ничего не попишешь. Не тратить же торпеды на тральщики. Их по-хорошему пушкой с «собачки» можно согнать, но кто пошлет корабли под дула береговых батарей? Так что до нового прихода «Краба» мины они расчистят. Разве что… — Командир с хитрым армянским прищуром глянул на помощника: — Ежели всплыть, врезать с «трехдюймовки» и быстро нырнуть? Пруссаки не ждут подобной наглости.

Офицеры в центральном посту замерли от таких слов Гарсоева. Это еще не боевой приказ — обсуждение. Однако все знали, что лейтенант ходил у японских берегов с адмиралом Макаровым, то бишь набрался авантюризма по самый рубочный люк.

— Простите, ваше благородие. Рисковать лодкой ради тральщика? — ужаснулся гардемарин.

— Не только. — Капитан снова приник к трубе. — Пруссаки что думают: русские мины бросили и ушли. Надо лодку им показать. Тогда как фарватер расчистят, конвой пришлют, а не одиночный сухогруз. Помните, господа, «Акула» — это и наживка, и засадный полк Дмитрия Донского. Ждем тральщиков, в их компании проверяем норматив экипажа на быстроту изготовки к надводной стрельбе и срочному погружению.

Портовые власти решились на траление лишь на следующие сутки, выслав в пролив пару деревянных лоханей, явно плоскодонных. Налети легкий шторм — и снаряды не понадобятся, реликты прошлого века просто разобьет волнами.

— К всплытию стоять! — приглушенно скомандовал Гарсоев, нервно дернув ногтями густую кавказскую щетину на щеке. Он ненавидел неопрятность, а окладистые адмиральские бороды считал маской, скрывающей обвисшие брыли и безвольные подбородки. Но, увы, в походе пресной воды мало, лица подводников покрываются порослью у всех, от матроса до командира. — Полный вперед! Всплываем. Орудийному расчету приготовиться.

Балтийская вода поднялась горбом, словно от подводного взрыва. Черный острый нос выметнулся вверх, на миг показав переднюю часть днища. Не успели потоки воды до конца освободить палубу, как отворился рубочный люк. Через секунду из него хлынули артиллеристы к носовому трехдюймовому орудию.

Они перекрыли самые строгие нормативы мирного времени. До береговых батарей Пиллау какая-то миля. По артиллерийским меркам — фуражкой докинуть. А прусским канонирам не надо всплывать и погружаться. Пушки давно пристреляны по морским квадратам.

Непроницаемый ящик на палубе, именуемый кранцами первых выстрелов, отдал в натруженные матросские руки первый заряд. Неожиданность сыграла свою роль. Первый султан воды поднялся в полукабельтове от лодки, когда «трехдюймовка» уже дважды пальнула в пароход.

Гарсоев до крови под ногтями стиснул леер рубочного ограждения. Сколько промахов сделают пруссы? Один, много — два. Потом непременно накрытие. Однако третьим выстрелом пушкари «Акулы» достали тральщика, подняв к небу фонтан досок и дыма.

— Срочное погружение!

Заглушки в ствол ввернулись за долю секунды, будто жили собственной жизнью. Подводники ссыпались в центральный пост, едва касаясь ногами лестницы, словно пожарные, спускающиеся по тревоге на шесте. Последний вращал еще маховик задрайки, в то время как волны закрыли переднюю палубу, врезавшись в рубку. Кучный удар накрытия всполошил воду, когда подлодка нырнула в спасительную глубину; неопасный толчок догнал ее сзади. «Акула» удирала на запад, развив наибольшие для подводного хода девять узлов, разряжающие аккумуляторы за какой-то час.

Минут через пятнадцать стихла артиллерийская истерия. Наводчики орудий окончательно потеряли представление, где скрылась русская субмарина с безумным командиром. Тот приказал сбросить ход, приподняться на перископную и обозреть результат хулиганства.

— Тральщик горит, ваше благородие, — отчитался старпом. — Не тонет.

— Однако мы их всполошили.

— И весьма. Вижу над берегом аэроплан, летит в нашу сторону.

— Убрать перископ! Средний вперед, погружение на сто двадцать футов.

Палуба центрального поста чуть накренилась, уходя из-под ног, лодка принялась забирать мористее, ныряя в глубину.

— К войне с аэропланом мы не готовы, господа, — тихим подводным голосом прокомментировал командир. — Ни перископа, чтобы вверх смотреть, ни зенитки, чтоб шрапнелью обстрелять. А он над нами круг нарежет, ракету пустит — тут береговые мальчики нас и накроют. Глубина-то уже хорошая, но береженого бог бережет.

Странно было это услышать от офицера, час назад приказавшего обстрелять тральщик под носом у фортов Пиллау.

— Ваше благородие, на какой глубине лодку с аэроплана видно?

— На ста двадцати вряд ли, а футах на тридцати — замечательно. Особенно ежели яркое солнце. В Кронштадте пробовали. Одно беспокоит — чтоб летуну «Форель» не попалась. Не отвернись от нас, Николай Угодник.

Лодку сгубил не аэроплан, а эсминцы конвоя. Потому на Гарсоева вышли сухогрузы, сопровожденные одним лишь миноносцем, другие корабли гоняли «Форель». Рискнув выстрелить с малой глубины, лейтенант едва увел «Акулу» от глубинных бомб и снарядов с береговых батарей, зато притопленный транспорт затруднил вход в защищенную акваторию. Когда капитан эсминца устал охотиться на субмарину, Гарсоев утопил второй сухогруз, крадущийся мимо лежащего на киле собрата, и благополучно ретировался.

Глава третья

В августе 1914 года на Балтике Кронштадтское адмиралтейство могло позволить себе лишь мелкие укусы да сплошное минирование акватории по главной узости Финского залива меж островом Норген и мысом Поркаллу. Тем самым оно готовилось к оборонительной войне против Германского флота открытого моря, ожидая вступления в строй четырех крупных кораблей — «Полтава», «Гангут», «Петропавловск» и «Севастополь». Зато на Средиземном морском театре военных действий Антанта имела хороший перевес. Кайзеровский флот был там представлен лишь «Гебеном» и «Бреслау» с кораблями сопровождения, имевшими базу в австро-венгерской Хорватии на Адриатическом побережье. Основную силу союзников составили броненосцы Австро-Венгерских военно-морских сил.

12 августа, когда болгарский правитель Фердинанд, зажатый с запада сербской армией и не имевший резервов остановить русское наступление с востока, до поры до времени колебался с выходом из войны, Брусилов и Колчак получили сообщение от русского военного атташе в Греции. Разведка сообщила о готовности к выходу из Сплита мощной смешанной германо-австрийской эскадры. Куда повернет она — к Франции для бомбежки Марселя, к Суэцу для блокирования главной межокеанской артерии или к русским берегам у Дарданелл, — атташе не знал.

Вообще, выход в море крупных линейных кораблей всегда представлялся событием чрезвычайным. Слишком дороги эти монстры, которые куда лучше справляются с задачей устрашения на стоянке в порту, нежели на морских просторах, где ненароком могут и утонуть-таки. Вернее всего, кайзер забеспокоился после неуспехов Франца-Иосифа на суше. Сербы остановили австрийские войска к югу от Дуная, русские войска генерала Иванова давили с востока, а Вильгельм не мог помочь главному союзнику, связанный во Франции и с трудом удерживавший Восточную Пруссию. Оттого Средиземноморский флот хотелось использовать быстрее, пока тамошние базы надежны.

Перед выходом флота из Сплита разгорелись невидимые баталии на дипломатическом поле. На юге оставались четыре страны, явно заинтересованные в конфликте, но не определившиеся, какую сторону выбрать.

Король Румынии Фердинанд I, именовавшийся так же, как и болгарский царь, по родственным связям принадлежал к дому Гогенцоллернов, приходясь родственником Вильгельму. Однако к началу войны буквально все правящие фамилии были повязаны родственными узами, а российский самодержец именовал кайзера не иначе как кузеном.^[3] Это ни в коей мере не мешало германцам и русским истреблять друг друга десятками тысяч. В августе четырнадцатого Румыния оставалась странным островком спокойствия, когда ее соседи неутомимо уничтожали себе подобных. Из Бухареста наблюдали за развитием событий. Ежели болгары не добьются успеха, а Сербия и Россия разобьют Австро-Венгрию, можно смело забыть о родственных узах и присоединиться к добиванию поверженных Габсбургов.

В Османской империи бурлили реваншистские настроения. Султан Мехмед Пятый и правящая партия «Единения и прогресса» любили припоминать обиды, причиненные в XIX веке и повлекшие утрату Балкан. В числе главных врагов назывались Россия с ее православными союзниками и Британия, постепенно обгрызающая османские земли в Африке и Азии. Ни с Германией, ни с Австрией давно уже не было столкновений. Вот только урок, полученный от русских в 1877 году и недвусмысленно говорящий — с ними воевать опасно, удерживал от безрассудных действий.

5 августа неизвестные подожгли османское посольство в Лондоне и убили посла. Затем пришли сведения об антитурецких погромах близ Константинополя и осквернении мечетей. Сам Аллах подталкивал к объявлению газавата русскому медведю и британскому льву. Хоть бы одно подтверждение их слабости…

Греция, не получившая ничего, кроме людских потерь и убытков во время прошлой войны с Австро-Венгрией, также не торопилась лезть в схватку, хотя и склонялась к стороне Антанты. Страннее всех вела себя Италия. Правительство подписало пакт с центральными державами, но после заключения не торопилось исполнять союзнический долг. Франц-Иосиф никогда не доверял ненадежным и спесивым «римлянам». Достаточно мощный австрийский броненосный флот Средиземного моря как раз и создавался для противостояния этим странным друзьям.

Брусилов не ждал, что австро-германская эскадра приведет конвой с десантом к южным российским берегам. У Франца-Иосифа сухопутных сил в недостатке, да и мобилизация не закончена. Но если их флот пройдется огневым шквалом по русским укреплениям в Галлиполи и триумфально вступит в какой-нибудь турецкий порт, у османских правителей изрядно прибавится решимости принять сторону центральных держав. Посему Алексей Алексеевич срочно связался с Колчаком. Против Румынии и Турции, ежели они ошибутся и поставят на Германию, в Черном море хватает кораблей. И Дарданеллы перекрыть не сложно. Наиболее уязвимое сейчас побережье — эгейское.

Затем командующий Южным фронтом отправил сообщения союзникам. Линейные корабли и броненосные крейсера есть у англичан на острове Гекчеада, подаренном британской короне в знак доброй воли по итогам войны 1879 года. Новейшие французские корабли базируются в Марселе. Выход в море вражеской армады — редкость, а в порту их не достать. Чем не случай отличиться в большой морской битве, устроить второй Трафальгар?

Самое страшное в войне коалиций — довериться ненадежному союзнику в деле, которое можешь осилить сам. Оттого русская армада, сопроводившая десант к Варне, усилилась отрядом, составленным из японских трофеев, и снова отправилась в поход, проследовав через Босфор и Дарданеллы. Морской путь, о владении которым мечтали тысячу лет, впервые пропустил надводную эскадру под Андреевскими флагами для фактических действий в Средиземном море, а адмирал Колчак нарушил главную заповедь — командовать издалека — и занял место на мостике «Императрицы Марии».

Когда на правом траверзе флагмана показался порт Гелиболу, адмирал получил сообщение по радио. Германо-австрийский флот обогнул Грецию и взял курс на северо-восток, к российским берегам. Британское адмиралтейство выслало навстречу VIII эскадру.

— Прибавим ход, ваше превосходительство?

Александр Васильевич понял, что имеет в виду командир линкора. Корабли в группе движутся со скоростью наименьшего из них. Капитан «Марии», как и многие другие на Южном флоте, со скепсисом относился к плавучим аэродромам, считая их невинной блажью командующего. Однако из-за барж эскадра еле тянется. Германцы с австрийцами или уйдут, или достанутся британцам.

Как всегда во время принятия нервных решений, заныло поврежденное колено. Адмирал растер его и постановил:

— Авианосцев бросать не будем, Евгений Петрович. Они — наши глаза и уши. К тому же из Седулбахира навстречу австрийцам вышли наши подлодки. Вы же знаете, для них семнадцать узлов — предел. И последнее. Есть у меня предчувствие, весьма тревожное. Нам с той эскадрой — как ни крути — встретиться придется, хочется или нет.

У южной оконечности Галлиполийского полуострова корабли получили с лихтеров запасы воды и угля. Для непосвященных сия операция кажется обыденной и несложной. А для матросов она вылилась в полусуточный аврал. Тысячи тонн топлива, перегружаемых с лихтеров, переносились вручную, в мешках, при самой мизерной механизации процесса. Не вступая в бой, эскадра потеряла шесть человек умершими, некоторая часть моряков заболела. Легкие остальных остались забитыми угольной пылью, вызывая кашель с мокротой антрацитового цвета. В такие дни матросы с броненосцев завидовали подводникам. Дизтопливо в субмарины поступает по шлангам, подплав не знает праздника угольной погрузки.

Пополнив припасы, эскадра отправилась в Эгейское море. Цвет воды изменился сразу, а вместо спокойных волн Дарданелл «Императрицу» окатили валы, разогнавшиеся на просторах Средиземноморья.

Посыпались сообщения от подводников. Субмарины минули Лемнос, но в поле видимости попали лишь британские корабли, которые и ретранслировали радиограмму.

Первым дымы австро-германской эскадры заметил вахтенный офицер русской подводной лодки «Омуль» к югу от греческого острова Айос-Эфстратиос. В эфир тут же полетели точки-тире морского кода, а сигнальный фонарь заморгал в беззвучном разговоре с «Аллигатором», следовавшим чуть севернее.

Старший лейтенант Николай Николаевич Ильинский, отличившийся на «Афалине» — убийце британского «Дредноута», приказал повторить радиограмму. С японской войны он не слишком доверял добрым отношениям с англичанами. От них можно ждать любой подлости, а уж заявления — мол, не весь текст приняли — запросто. «Омуль», большой океанский крейсер надводным водоизмещением в тысячу тонн и с шестью торпедными аппаратами в носовой части, продолжил сближение с противником.

— Засекут наши переговоры, Николай Николаевич, — промолвил глазастый гардемарин, первым углядевший австрийцев и не отрывавший бинокль от глаз.

Лодка неслась полным ходом, то зарываясь хищным носом в эгейские волны и подставляя рубку под их ладони, то выскакивая на пенистые гребни. Каждая крупная волна накрывала палубу, скрывая орудие, и разбивалась о надстройку, осыпая подводников мириадами теплых брызг.

— Трусить изволите? — Ильинский сочно затянулся трубкой, переняв манеру у знаменитого Конрада Ланге, бывшего командующего подплавом. — Право, не стоит. Они и первую нашу передачу поймали. Так что знают — обнаружены, а вокруг наши лодки снуют. Сблизимся, посчитаем дымы, снова передадим сообщение. А там, бог даст, пощиплем слегка за немецкие бока. Не отчаивайтесь, Павел. Когда эскадра строем несется, им не до беготни за лодкой. Эсминцы да легкие крейсера заход глубинными бомбами сделают — и снова в строй. Знают, что мы за ними не угонимся.

— Ваше благородие, а их лодки?

— Сегодня — вряд ли. Гансы узлов двадцать дают. U-боты у них наверняка есть, да только действовать они будут втихую, отдельно от эскадры. То есть как мы.

Последнюю радиограмму «Омуль» дал с пятидесяти кабельтовых от головного корабля, после чего Ильинский с командовал погружение. «Аллигатор» чуть поотстал и принял правее, готовясь включиться в атаку вторым номером.

Англичане на этот раз не подвели. Радист принес Александру Васильевичу расшифрованную депешу.

— Ваше превосходительство! С «Омуля» докладывают: неприятель следует двумя кильватерными колоннами. Левее линейные броненосцы в количестве не менее четырех, правее крейсера в количестве не менее трех. Командир лодки принял решение атаковать.

Началось!

Адмирал Колчак отнюдь не был трусом. Однако в морском бою не участвовал с Японской войны и тем более не командовал никогда таким соединением. А уж что на карту поставлено, знал лучше других. До врага миль семьдесят, британцы куда ближе к ним. В разных частях Эгейского моря еще четыре субмарины в патруле, ни одна из них не успеет. Построение противника говорит о том, что их командующий отрезал крейсера в отдельную подвижную группу. Соответственно выходить им навстречу классическим кильватерным строем негоже. Надо и крейсера отсечь, и по броненосцам огонь сосредоточить, и авианосные баржи укрыть. Есть, конечно, надежда, что британцы малость расстроят их ряды.

Главное командирское решение — до начала боя. Потом придется внести массу дополнений, но ошибочную расстановку кораблей быстро не исправить. С мостика понеслись приказы, а стройная кильватерная линия сломалась, разбившись на несколько групп.

Пока эскадра готовилась к бою, Арцеулов забрался в кабину «Шорта». Британский поплавковый биплан-торпедоносец, приспособленный нашими умельцами к взлету и спуску на авиаматку, уже проявил себя как истребитель и разведчик. Только ресурс мотора всего часов сорок, наполовину выработанный. Вот бы делать в России такой самолет да моторы к нему!

Взвыв на полных оборотах, движок превратил диск пропеллера в едва заметную пульсирующую тень. Самый ответственный момент… Недавно у коллеги мотор отказал прямо на взлете, и аэроплан рухнул в воду под форштевень. Даже тело не нашли. Чувствуя, что машина работает ровно и мощно, Константин махнул рукой в перчатке, давая знак отпустить хвост. «Шорт» резко разогнался по короткой площадке и взмыл в воздух, подпрыгнув на трамплине и оставив под брюхом опасно близкие волны. Кто говорит, что летать рискованно, не пробовал делать это на авианосце. Тут неизмеримо сложнее, чем над землей.

Без торпеды британец послушен и легок, набирает три тысячи футов менее, чем за четыре минуты. С этой высоты Арцеулов увидел дымы, поразившись: по его прикидкам, до австрийцев еще полчаса лету. Он приблизился, пронесся вдоль строя, опознав восьмую эскадру союзников… и глазам не поверил. Англичане полным ходом отправились на северо-запад, уходя от столкновения с противником. Ежели германо-австрийский флот многочисленнее, что мешает обстрелять издалека, миль с десяти? Австрийские утюги неповоротливы, им не угнаться. Либо соединиться с русскими, превратив наше преимущество в бесповоротное. Так и не разгадав хитрого замысла островитян, Константин улетел южнее, поднялся на пять тысяч футов и засек врага. Теперь главное — точно определить численность и класс кораблей.

Тренированный глаз пилота отметил две тени, скользящие под поверхностью в направлении эскадры. «Омуль», погрузившись на малых оборотах винта под перископ, дождался строя крейсеров.

— Берегутся. Впереди и по бокам крейсеров миноносцы идут, живые щиты. — Ильинский срисовал увиденное в память. Как только опустится перископ, он будет угадывать положение вражеских кораблей, исходя из нынешней расстановки, направления их движения и рапортов акустика. — Средний вперед.

— Залп по миноносцам? Увернуться не смогут, иначе торпеды по крейсерам достанут.

— Так точно, старпом. Но мы чуть хитрее поступим. Выстрелим, проскочим в хвост колонны, где обычно старые да легкие крейсера. Там второй раз счастья попробуем. Приготовиться к торпедной атаке!

Многое что изменилось в подводном флоте. Лодки стали крупнее, мощнее, носовым залпом выпускают шесть торпед. Главное, не нужно более целиться корпусом. Торпеда по выходе из аппарата ложится на заранее выставленный курс, надо только правильно ввести цифры в аппарат управления стрельбой. Но на всякий яд есть противоядие. Надводные корабли развивают от двадцати до тридцати узлов, выписывают зигзаги, корпуса имеют двухслойные, а то и трехслойные, с герметическими отсеками меж двойным и тройным дном. Под ватерлинией особые наделки (були), принимающие главный удар на себя. Бывает, и противоминные сетки спускают, хотя толку с них немного. В прежние годы случалось — достаточно одного попадания, и броненосец тонул. Ныне и два не всегда его ко дну пустят. Вокруг линкоров и крейсеров миноносцы-охотники кружат, а в них приборы для лодочного обнаружения — не чета прошлым годам. Обгонят эскадру, машину стопорят и слушают море. Оттого так редки удачи подводных волков в открытом море. Попробуй угадай место для засады, где противолодочный зигзаг выведет конвой прямо на тебя.

Ильинский ударил с мили от крейсера, пустив все шесть торпед веером. Уж хоть одна найдет цель. Лодка срочно нырнула, но не в сторону, как сделал бы любой трезвомыслящий капитан, а вдоль строя австрийцев встречным курсом. Потянулись тягостные секунды. Акустик прижал руки к наушникам. Прогресс и здесь проявился — усилитель аппарата (ограничит громкость, не оглушит даже при близком взрыве, который не заставил себя ждать. Еще торпеды не нашли цель, а в воду полетели снаряды. Звуки винтов двух миноносцев сменили мелодию, отколовшись от общего строя. Верно, шум и пузыри от торпед обнаружились сразу, по этим признакам охотники бросились в зону, куда, по их мнению, убралась субмарина. Море вспенилось взрывами, а затем заколотилось от глубинных бомб.

Ильинский не успел порадоваться, что сбежал в неожиданном направлении, как справа по борту ударило, встряхнув корпус.

— Это не снаряды, господа. Во что-то мы попали. Малый вперед!

Грохнуло снова, на этом везение кончилось. Два удачных пуска из шести — замечательный результат. На учениях за такие дела командиру лодки «аннушку» могут повесить, а Ильинскому, отмеченному за Японию, и что-то весомее.

— Ждем. Скорость, глубину и курс так держать.

Пока «Омуль» на самых малых оборотах скатывался к хвосту колонны, флагманский линкор поравнялся с «Аллигатором», чуть не таранив его на зигзаге. Сообразив, что вахтенные проморгали лодку, ее командир не сплоховал.

Не видимая подводникам Ильинского картина с результатами стрельбы обеих подлодок открылась Арцеулову, кружащемуся вокруг австрийских кораблей. У крейсерского строя быстро тонул эсминец, а головной дредноутный броненосец окутался дымом и получил дифферент на нос. Затонет ли — вопрос, но в ближайшие дни он точно не боец.

Вслед «Шорту» ударили снаряды, разорвавшиеся далеко. Адмиралам остается смириться, что через полчаса русские узнают о составе и построении эскадры. А пока у австрийцев другая забота — перенести вымпел командующего на следующий линкор.

Когда биплан превратился в малозаметную точку, с башни главного калибра вспорхнул маленький самолет-разведчик. Летчик с трудом подхватил машину на разгоне, потерявшую высоту и чуть не зацепившую волны перед носом корабля. Затем с натужным стрекотанием потянулся вверх. Аэроплан — одноразовый, ему предстоит посадка на воду, откуда спасатели извлекут только пилота. Ценой потери аппарата необходимо узнать, откуда пожаловал «Шорт» — с одного из островов или тоже с башни большого корабля, до которого считаные десятки миль.

Австриец упустил Арцеулова из виду, потому пролетел широкой дугой до Лемноса, близ которого увидел англичан. Вот и разгадка. В наличии только британская эскадра, численно уступающая, аэроплан, по всей видимости, взлетал где-то с этого острова, подрывая греческий нейтралитет. «Фоккер» развернулся к своим.

Колчак получил радиограмму с авианосной баржи и помрачнел. Он явно разинул рот на слишком большой кусок. Разведчик доложил о наличии у врага новейших линкоров «Принц Ойген» и «Тегетгоф», додредноутных линейных броненосцев «Эрцгерцог Фридрих», «Эрцгерцог Фердинанд Макс», «Радецкий», «Зориньи», несколько устаревшей «Марии Терезии», а также германских кораблей — дредноутного линейного крейсера «Гебен» и легкого крейсера «Бреслау». Они сопровождались эскадренными миноносцами и вспомогательными кораблями, итого не менее двадцати вымпелов.

Русская эскадра больше. Однако в бою с таким соперником неминуемы повреждения и потери. Александр Васильевич начал с самого простого — приказал нанести удар воздушными торпедоносцами.

Просто — это лишь на словах. Поплавковый «Шорт» взлетает с торпедой только при малой волне и встречном ветре. Свежий ветер и слабая волна — редкое сочетание, не правда ли? Обычно гидроплан пробегает до отрыва от воды не менее двух кабельтовых.

Русские «Шорты», разместившиеся как самые мощные самолеты морской авиации на самоходной барже, поднимались с торпедой совсем иначе. К шасси зацеплялся трос, соединенный с мощной лебедкой. Как только пилот взмахом руки давал команду «пуск», стартовая команда отпускала хвост, а лебедка яростно сматывала канат. Летчика натурально вжимало в сиденье. При отрыве от палубного настила трос соскакивал с буксировочного крюка, и «Шорт» в свободном полете набирал высоту… Теоретически.

Раз прихватило трос, и самолет упал в воду, потом его притянуло к лебедке, измочалив в хлам. Слава богу, человек пострадал не сильно, только воды наглотался на жизнь вперед. Другой раз лебедка не сработала. Хорошо хоть хватило реакции сбросить торпеду и выровнять едва не нырнувший аэроплан. Потому взлеты с торпедами и гранатами происходили только с самоходного аэродрома. Нестись в корму буксирующему российскому крейсеру с полутонной взрывчатой дурой под брюхом как-то в голову не приходило.

Даже при удачном взлете «Шорт» с торпедой летал, что беременная улитка бегает. Страшно представить, как думают воевать на них англичане — поплавки ухудшают и без того скверные летные качества аппарата. Адмирал знал это по опытам в Балаклаве и на Каче. Однако разве можно отказаться от использования любого шанса насолить врагу?

Арцеулов тянулся вторым, отставая на добрую милю и больше замечая густой выхлоп перегруженного мотора переднего «Шорта», нежели сам биплан. Обернувшись, он видел такой же шлейф и за своей машиной.

Эскадры сближались. Теперь на перелет потребовалось меньше времени.

В австрийских рядах тем временем произошли перемены. Раненый «Ойген» покинул строй, кое-как сохраняя плавучесть. Лейтенант Москаленко на первой машине, не долго раздумывая, нацелился прямо в нос новому флагману.

Дальнейшее Константин Константинович не любил вспоминать и рассказывать. Он видел издалека, как «Шорт» сбросил высоту, выходя в зону атаки. Чем ниже отпустишь торпеду, тем меньше шанс, что она вильнет с курса. Малая высота — слабее удар о воду, гироскоп не собьется.

Москаленко избавился от торпеды кабельтовых в шести от флагмана, рванул машину вверх и вправо… и попал под шрапнельный разрыв. Под тем же углом крена, опустив крыло вправо, он зацепил волны и скрылся под ними навсегда. Может, потом всплыли обломки, ничего от этого не изменится. К тому же торпеда не достигла цели.

На войне погибать — обычно. Многие умирают. Но хочется не за просто так, по-глупому. Куда веселее, ежели утянуть за собой теплую компанию из австро-венгерских моряков. Арцеулов повернул летающий утюг вправо. Он обратил внимание, что подбитый линкор отделился, возможно, вообще потерял ход. Около него — легкий крейсер и пара эсминцев. Их нужно занять спасательной операцией.

Константин зашел в борт, выцеливая в мидель. Выбрал пространство меж миноносцем и крейсером. На пуск торпеды нажал, когда, казалось, на броневых листах «Ойгена» впору заклепки считать.

По самолету ударило свинцовым горохом. «Шорт» нырнул в густое черное облако, поднявшееся над баком. Когда вылетел из него, бухнуло, в спину ударило теплым воздушным шаром.

Поврежденный мотор плевался маслом и пропускал вспышки. Константин лихорадочно схватил ручку насоса и подкачал топливо из резервного бака в главный. Судя по бензиновой и касторовой вони, топливная магистраль пробита, как и масляная.

Он оглянулся. Линкор начал медленно, но неуклонно заваливаться набок. Неизвестно, сколько торпед он получил от субмарин. Подарок «Шорта», бесспорно, оказался лишним.

Арцеулов не рискнул спускаться на палубу. Оборвало элерон, педали проворачивались свободно, без усилия — явно сбиты тросы руля направления. Машину трясло и бросало так, что пробовать ее удержать на палубе означает верное самоубийство. И качинский инструктор совершил то, от чего сотни раз предостерегал воспитанников. Он выключил мотор и опустился на волны кабельтовых в шести перед носом авиабаржи. В конце сентября Эгейское море теплое и ласковое.

Не дождавшись рапортов с воздушных торпедоносцев, лишь один из которых вернулся, нещадно дымя, Колчак осмотрел строй эскадры. Он расставил корабли вогнутым клином, намереваясь левой ветвью войти в створ между крейсерским и броненосным отрядом австрийцев и обеспечить одновременную стрельбу по флагману не менее чем с четырех главных линкоров — обеих «Императриц», «Александра III» и «Святителя». Далее в бой вступят четыре додредноутных корабля, вежливо изъятые у Японии, крейсера, а потом на добивание рванут миноносцы, подбираясь на дальность торпедного залпа. И до этой мясорубки остаются считаные удары сердца…

Для начала не удалось отсечь крейсера. Более того, опасаясь, что идущие четвертым и последующими номерами корабли окажутся на пересекающемся курсе с австрийцами, адмирал приказал перестроение уже на расстоянии прямой видимости. Русская эскадра получилась разделенной на две колонны, теряя преимущество сосредоточенного огня по головным броненосцам врага.

Появление двух русских линий застало врасплох адмирала Миклоша Хорти, недавно перебравшегося на «Тегетгоф». Летчик докладывал совершенно о других кораблях. Зная, что мощные, но тяжелые дредноутные линкоры эскадры не разовьют более девятнадцати узлов, хоть котлы взрывай, командующий понимал, что от боя ему не уйти — русские и британские броненосцы и крейсера способны на гораздо большую скорость. Значит — только вперед, пройти вражескую эскадру насквозь, причинив им потери и повреждения, сберечь как можно больше кораблей и дотянуть до условно союзной Турции. Судовая радиостанция разнесла по эскадре приказы. Хорти решил пожертвовать «Гебеном», который заслонил бы флагмана с правого борта, оставляя ему равные шансы против русских линкоров. Уцелевшие крейсера получат потом другую задачу — ускориться и отработать иные цели. Да и «Гебен» — отнюдь не легкая добыча.

На пяти милях от противника «Императрица Мария» заложила левую циркуляцию, открывая сектор стрельбы для всех четырех башен главного калибра, расположенных по диаметральной плоскости корпуса. Мощные двенадцатидюймовые орудия, по три в каждой башне, приняли первые снаряды и большие цилиндры с пороховой начинкой, а смертоносные хоботы поползли вверх, примеряясь к дальности.

Александр Васильевич больше не вмешивался в действия капитана, наблюдая суету на мостике даже несколько отстраненно. Зазвучали десятки команд. В устройства управления стрельбой вносились цифры — дистанция, углы… То же самое творилось на «Екатерине», увалившейся вправо.

Когда загрохотали пушки, Колчак несколько обрадовался даже, что корректируется стрельба одного линкора. Двенадцать громадных фонтанов воды вздыбились перед «Гебеном». Ударь одновременно батареи другого корабля, и понять, где чье, корректируя прицел, стало бы совершенно затруднительно.

Непрестанно неслись доклады радистов, принимавших рапорты летнабов. С трех-четырех миль видны попадания и недолеты. С мостика брызги перелетов не разглядеть — они скрыты за трубами и мачтами австрийцев.

«Гебен» ответил, после чего сам попал под накрытие. «Мария» выровняла курс, сзади к общему оркестру присоединил свой голос «Александр III». Германский броненосный крейсер покрылся черными клубами пожаров, но не прекратил ответную стрельбу. И тут «Мария» приняла сразу два попадания.

Ужасное ощущение. Словно гигантский молот лупит по остову, встряхивая его куда сильнее, нежели отдача от залпа. Стальной настил мостика вздрагивает от разрыва снаряда где-то в глубине трюма, в заброневом пространстве, после которого начинается тревожное ожидание. Пусть пироксилин в орудийных погребах первых башен не сдетонировал сразу, там взрыв возможен и от пожара.

Понеслись доклады о повреждениях. Отказало охлаждение двух погребов. Скоро люди начнут там терять сознание от перегрева, а там и до возгорания недалеко.

«Гебен» выстрелил снова, добившись накрытия с сократившейся дистанции — кабельтовых двадцати. Снаряды рванули у бортов, слава богу, ни один из них не угодил в корпус. Гидродинамические удары неприятны, может открыться течь, но это не так страшно, как прямое попадание. 280-миллиметровые снаряды германца, не намного меньшие, чем у «Императрицы», способны повредить корпус и башни, надстройки они пробивают шутя. Пятнадцать, максимум двадцать попаданий, и новехонький линкор, вступивший в строй перед самой войной и даже не полностью избавленный от заводских недоделок, пойдет ко дну.

«Гебен» устал огрызаться после двух последующих успешных залпов «Марии», поддержанной «Александром». Башни германца перестали вращаться; дым валил столь густо, что австрийские линкоры за ним пропали из вида. Командир «Императрицы» повернул к Колчаку напряженное лицо, увидел одобрительный кивок и приказал перенести огонь на второй номер, следующий за «Гебеном». Немецкий крейсер угодил под дула бывших японских линкоров, устаревших, но вполне ощутимо гвоздивших его корпус десятидюймовыми снарядами.

До места гибели «Ойгена» канонада не донеслась. Бывший флагман, не успевший сделать ни единого выстрела по неприятельским судам, понемногу уходил бортом в глубину. Дымовые трубы коснулись волн. Стеньги с радиоантеннами, почти горизонтальные от немыслимого крена, напоминали исполинские удочки. Члены экипажа карабкались по ставшей почти отвесно палубе к борту судна и корме, пока вздымающимся над водой. В таком положении шлюпки не спустить. Люди бросались в эгейские волны, гребли к оставшимся для охранения кораблям, с которых спустили шлюпки.

— Душераздирающая картина, — съязвил Ильинский, разглядывая в перископ агонию линкора. — И пожалел бы их. Да только какого дьявола они на нас снова полезли?

На расстоянии кабельтова с двух сторон от туши погибшего «Ойгена» на плавучие якоря встали эсминец и легкий старый крейсер. Второй эсминец описывал круги, высматривая подлодку. Австрийцы рассчитали верно. Даже на экономичных четырех узлах «Омуль» за истекшие часы догнал теряющего ход подранка, ныне практически утопленника.

— Эсминец кружит быстро, достать его сложно. И не будем. Аккуратно утопим крейсер, благо он неподвижен, и тикать. Ваше мнение, мичман?

Старпом приник к перископу. Потом повернул взволнованное лицо:

— Николай Николаевич, там на борту почти наверняка половина экипажа линкора. Утопнут же все как один.

— А почему мы должны их жалеть, мичман? Они нам что — пирожки несли, как Красная Шапочка бабушке? Крейсер — вооруженный корабль, рядом два эскадренных миноносца. Не будьте кисейной барышней, офицер. Извольте собраться.

На малом ходу и по большой дуге лодка обошла крейсер, затем осторожно подкралась на милю. Убедившись, что эсминец достаточно далек, Ильинский скомандовал пуск сразу четырех торпед. Подводники содрогнулись, заслышав командирское решение. Старичку и одной хватит за глаза. Две утопят его враз, вряд ли кто выберется.

— Погружение на сто восемьдесят футов, право на борт, средний вперед.

Запахнув хищные жерла торпедных аппаратов, лодка провалилась во тьму. Ильинский сжал секундомер. До взрыва около двух минут, на второй заход нет возможности — эсминцы всполошатся.

Торпеды станут заметны примерно за минуту до удара в борт. Не исключено, что акустик услышит их секунд на тридцать раньше… которые ничего не решат. Крейсер — не лошадь, которую можно хлестнуть нагайкой, и она сорвется с места в карьер. Изначально не имея хода, увернуться от торпед невозможно. Противоминных сеток не видно. Австрийцам остается уповать, что стальные сигары пройдут мимо… Не повезло. Акустик «Омуля» не услышал винтов трогающегося крейсера. Зато три взрыва один за одним донеслись отчетливо и неотвратимо до каждого в отсеках. Русские моряки стянули форменные пилотки. Прими Господь их грешные души. Затем грянул четвертый, с некоторой паузой.

— Если торпеда мимо крейсера прошла, могла в «Ойген» угодить, — подал голос штурман. — Тогда с него точно никого не снять.

Эсминец прошумел винтами в миле или двух. Направление бегства подлодки он не угадал. Второй, очевидно, кинулся подбирать, кого возможно.

Уловив падение боевого духа, Ильинский повысил голос, насколько это позволили правила поведения под водой:

— Чего приуныли? Видели — «Аллигатор» их не добил, и винтов его не слышно. Мы только что отомстили за русский подплав. А впереди, полагаю, битва идет между главными силами австрияков и нашей эскадрой. Так что всем благодарность за отличную службу. Акустик, эсминцев слыхать?

— Никак нет, ваше благородие.

— К всплытию на перископную глубину стоять, — чуть тише Ильинский добавил только для офицеров в центральном посту. — Ежели и вправду с нашими схлестнулись, наверняка подранки назад потянутся. Вот и встретим их.

В одном командир угадал: «Аллигатор» не вернулся на базу.

Неизвестно, что страшнее — сидеть на допотопном крейсере, ожидая неминуемой торпеды в борт и не имея шансов спастись, или задыхаться в чернильной тьме отсека, когда погибшая лодка проваливается вниз в треске шпангоутов. Море не жестоко. Таким его делают люди.

Глава четвертая

В октябре погода к югу от Будапешта окончательно испортилась. Танковая группа генерал-майора Врангеля продвигалась практически вслепую, лишенная воздушной разведки. За месяц, непрерывных боев его соединенный корпус разбил австро-венгерские части, переправившиеся через Дунай восточнее Белграда, и форсировал эту крупнейшую реку, остановившись затем на трехдневный отдых и переформирование. Изрядно потрепанная в боях первая дивизия константинопольского корпуса отправилась назад; Брусилов отчаянно переживал, что русский анклав на западном берегу Босфора слабо защищен и вызывает неподдельный интерес у осман.

Остались болгарские добровольцы. Царь Фердинанд заявил о сепаратном мире с Сербией и, стало быть, замирился с Россией, но на войну с Австро-Венгрией не отважился. Потому пехотные и кавалерийские полки, которые Врангель успел собрать до Шипки и под Софией, превратились в «добровольцев» в рядах русского корпуса. Соединенными силами север Сербии был очищен, а армия этой страны развила наступление на Балатон.

Почуяв неотвратимый крах Габсбургов, войну объявил румынский король Фердинанд. После вторжения на восток мадьярских земель румынская армия потерпела сокрушительное поражение от войск генерала фон Хацаи и, преследуемая им, отступила в глубь своих владений. Австро-венгерская Дунайская флотилия атаковала румынский речной флот. Когда до Врангеля дошли эти вести, он обрадовался им, словно крупной победе. Путь на Будапешт открыт. Хацаи увяз в Румынии, а его дивизии, собранные из резервистов и ополчения, не на чем перебросить к мадьярской столице.

Главные австро-венгерские силы медленно, но бесповоротно истреблялись в Галиции. Наконец, при вести о разгроме в Эгейском море поднялось мощное антиимперское восстание в Хорватии и Боснии. Многие моряки были родом из Сплита и Триеста. Их родственники абсолютно не желали понимать, ради каких таких благ не вернувшиеся домой матросы и офицеры воевали и тонули у российских берегов.

Поэтому на пути к Будапешту передовая конно-моторизованная дивизия врангелевского корпуса почти не встретила сопротивления. Немногие оставшиеся в этой области страны австро-венгерские соединения стянулись к двум столицам. Франц-Иосиф рассчитывал только на германскую помощь, но Вильгельм не спешил. Кайзеровская армия увязла в боях с французами и англичанами на западе Европы, ландвер и вспомогательные части выбивали из Восточной Пруссии остатки русского Северо-Западного фронта. Помощь можно ожидать только к зиме… Если она еще будет нужна.

7 октября двенадцать танков Б-2 и Б-3, все, что осталось на ходу после боев и долгих маршей, медленно катились по пологому спуску к местечку Кечкемет. Впереди, на расстоянии прямой видимости, гарцевала конная полусотня.

В тысячный раз помянув слепоту танковых приборов, генерал-майор высунулся из люка и попробовал хоть что-то рассмотреть во влажной дымке, туманным облаком покрывшей островерхие черепичные крыши, ратушу и церковь, оседая на броне мокрой пленкой.

— Баранов, стоять! — Барон подтвердил команду тычком сапога.

Механик притормозил, потом по привычке снова дернул вперед. Так повелось с Дуная. Короткая остановка, выстрел — и снова газу, пока австрийские артиллеристы не прицелились. Кто стоял слишком долго, навсегда остался под Белградом.

— Стоять, я сказал!

От боевого охранения галопом скакал всадник.

— Что в городке?

— Так что танки, ваше превосходительство!

— Какие танки? Что вы мелете, вахмистр?

— Не могу знать, ваше превосходительство… Обычные… Гудят, стало быть. С пушками.

Врангель чертыхнулся. Где-то с северо-востока наступает армия генерала Иванова. Связи с ними нет. А может, австрияки получили несколько машин от германских союзников? С их самоходными гробами, увенчанными длинной трехдюймовой пушкой, Петр Николаевич встречался в Балканскую войну, в этой бог миловал. Панцеры опасны на дистанции, вблизи неповоротливы и уязвимы.

— Вахмистр! Передайте хорунжему: двоим спешиться, проникнуть в поселок и разведать. Живо!

Спустя час барон как родного обнял танкового подполковника. Через два месяца боев Южный и Юго-Западный фронты встретились, отрезав большую часть Венгрии от Будапешта и австрийских коронных земель. А дальше начались события, для генерал-майора совершенно нежданные.

Сначала офицер связи доставил пакет от Иванова сдать корпус генералу от инфантерии Алексею Николаевичу Эверту.

— Как вы себе это представляете, капитан? В корпусе шестнадцать тысяч болгар, которых я фактически взбунтовал против Фердинанда. Они идут лично за мной. Да и подчиняюсь я не Иванову, а Брусилову.

Штабист иронично поднял бровь:

— Вы в курсе, ваше превосходительство, ныне с Ивановым Их Императорское Высочество Николай Николаевич пребывают? Хотите лично от него приказ получить? От души не советую, поверьте.

Представив Эверту начальника штаба и начальников дивизий, тем фактически сдав дела, Врангель почувствовал себя голым. Или одиноким. Он столько прошел с этими людьми…

— А как же три болгарские дивизии, пусть и неполной численности? — изумился их отсутствию генерал.

— Извините, Алексей Николаевич, тут я бессилен. Волонтеры они, повоевали — и домой.

— Удручает, знаете ли. Рассчитывали мы на них, хотя бы во втором эшелоне. А как же Радко-Дмитриев?

— В Софии остался, ваше высокопревосходительство. На поле боя толку от него…

— Понимаю. Оставь вас начальником корпуса, болгары не покинули бы. Тут уж я бессилен.

— Мне в распоряжение Иванова?

— Пока — да, Петр Николаевич.

Разговор происходил в ратуше Кечкемета, не пострадавшей и приглянувшейся оттого Эверту под штаб.

— Честь имею!

— Обождите, Петр Николаевич, — новый начальник потрепанного войска преградил барону дорогу. — Многого-то вы не знаете. В России ныне настоящая охота идет на офицеров с германскими фамилиями. Меня и то едва утвердили, хоть немцы бог знает в каком колене затесались. Вам с приставкой «фон» в этой войне точно корпусами не командовать.

— Чушь собачья! Виноват, ваше высокопревосходительство.

— Не собачья, а августейшая. Сам Николай Николаевич осерчать изволили, когда барановичский полицмейстер пробовал антигерманские погромы остановить. А как в Закарпатье вышли — здесь наши совершеннейшее непотребство творят. Мадьяр и евреев тысячами хватают, объявляют в заложники и суют в лагеря. Ежели бунт, жандармерия грозит заложников расстрелять. — Эверт задумчиво погладил бородку. — Я исполняю приказы. Однако здесь мы словно не православные, а какие-то мерзкие дикари. Скоро скальпы снимать начнем с австрийских пленных. Среди них половина — славяне!

— Немыслимо…

— Да, любезный Петр Николаевич. Понятное дело, не для великокняжеских ушей. — Эверт глянул на начальников дивизий. — Раз меня с германской фамилией сюда заслали, наступлению конец. Получу приказ на позиционную оборону и Будапешт не брать.

— Всего доброго, ваше высокопревосходительство. Успешной обороны! — Врангель пожал руку генералу, а сам подумал, что ему германская приставка «фон» не помешала пройти от Варны чуть ли не к пригородам Будапешта. Дело не только в фамилии.

Эверт оказался прав. С объединением фронтов барону не предложили никакой должности, а прямиком отправили в Петроград. Николай Николаевич прогудел с высоты своего роста нечто одобрительное, да и только. Царь сочтет нужным — наградит. Или нет, на то его государева воля.

Прибыв в столицу, Врангель помчался домой, где застал супругу в расстроенных чувствах и мыслях. Кинувшись мужу на шею, она стиснула его безо всякого удержу, наплевав на вбитые годами чопорные манеры императорского двора.

— Жив, Петенька… — Потом отстранилась вдруг. — Но ничего ведь не кончилось, да? Тебя снова ушлют на фронт!

— Я и рад бы… В смысле — таков мой долг. Но из-за германской фамилии отправлен пока в распоряжение штаба.

Ольга рассказала об истерической германофобии, накрывшей столицу подобно лавине. Недели две она на улицу старалась не ходить, бывая дома или в Зимнем. Как будто кто-то специально дает народу спустить пары на носителях германских фамилий, отводя глаза от Романовых, в коих немецкая кровь преобладает.

— Но Государь — патриот, каких мало. И Александра Федоровна за Россию всей душой. Господи, какая разница! А в Восточной Пруссии не один Ренненкампф оконфузился. Там же Самсонов, Жилинский и этот, азиат, липкий такой… С непристойными намеками ни одну юбку не пропускал, от фрейлины до горничной. Странно, что никто на дуэль его не вызвал.

— Хан Нахичеванский. Не удивляйся, дорогая. Как же, любимчик Его Императорского Величества. Образчик, так сказать, веротерпимости и равенства народов. Это в русской православной стране? А видела бы ты равноправие за Карпатами… — Врангель вдруг переменился в лице и пристально глянул на жену: — Этот скот и к тебе приставал? Меня его шашни с царем не остановят.

— Нет, Петенька, нет! Я бы не позволила. А вот с Натальей, да с его грязными намеками по поводу Распутина…

— Ну, у нее свой муж имеется. Пусть покажет — офицер он или тряпка.

По большому счету, амурные поползновения толстого мусульманина были барону безразличны. Бездарные и трусливые действия ханской конницы в Пруссии раздражали куда больше. Однако к презрению примешалось чувство гадливости. Встретив раз генерала в коридоре Военного министерства, Врангель демонстративно отвернулся.

Хан Нахичеванский поостерегся раздувать из этого историю. Ныне барон — победитель австрийцев, а Хан… Ну да Аллах рассудит.

Октябрь пролетел незаметно, в каком-то нездоровом затишье. Главный очаг всеевропейской войны полыхал на Западе. Русская и сербская армии выдохлись в Австро-Венгрии, остановившись на линии Кечкемет — Балатон — Триест. Австрийцы перешли к позиционной обороне, а южные славяне ограничились местными операциями, добивая резервистов Хацаи на востоке Венгрии и в Румынии, а также очищая Хорватию и Боснию от последних имперских солдат. Государь и его Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич раздулись от гордости; последней, что елка мишурой, был осыпан орденами и почестями.

Брусилов и Врангель получили по следующей звезде и по ордену. Алексей Алексеевич с шумом и газетной трескотней, Петр Николаевич тихо и незаметно. Как он сам пошутил — что курей укравши.

В последних числах октября Брусилова и Врангеля вызвал к себе великий князь Александр Михайлович:

— Как оцениваете обстановку на фронтах, господа генералы?

— Ставка уверяет: состояние дел победоносно, Ваше Императорское Высочество.

Князь Сандро разозлился не на шутку:

— Извольте серьезно говорить, Алексей Алексеевич! Не надо тут мне газеты цитировать.

— Мы на грани поражения, — мрачно брякнул бесцеремонный Врангель.

— Другая крайность. Но мысль развейте. Обещаю жандармам на вас не доносить.

Генерал встал, привычно одернул форму. Краем глаза скосил на окно, за которым Дворцовая площадь и Зимний. Кареты, дорогие авто. Дворники метут листья, неизвестно как занесенные ветром в царствие камня. Парадный кабинет великого князя блестит роскошью, за дверью натасканные адъютанты и денщики с клеймом на челе «чего изволите-с?». Как все это шатко. Взмах прусского палаша, и позолота облетит, словно ее и не было.

— Кажущиеся успехи застят глаза, Ваше Императорское Высочество. Я дважды воевал с австро-венграми и знаю: они — не противник. Офицерский корпус отличный, из двух титульных наций, а рядовой и сержантский состав — смесь. Половина из них ненавидит империю, остальным наплевать. Военной промышленности — чуть, сложная техника сплошь из германских подачек. В Восточной Пруссии Жилинский воевал с ландвером равной численности и был разбит наголову. Вся кайзеровская армия на Западе. Под Кенигсбергом ни танков, ни самолетов, ни тяжелой артиллерии. Штыками да шашками наших опрокинули.

— Так и есть. Но ошибки Ренненкампфа учтены, господин генерал-лейтенант.

— Сомневаюсь. Простите, Ваше Императорское Высочество. Иначе бы он и Хан сидели в Петропавловской крепости. Сие не ошибки — преступления. Значит, не дана им оценка как следует.

— От оперативного управления войсками оба они отстранены. Их судьбу Государь решит. Далее!

— Вижу только одно: уходить в глухую оборону, пока есть время. Закапываться. Создавать подвижные танково-кавалерийские группы в тылу, перебрасывать их к местам прорыва обороны. Затаиться, пока союзники кайзера истощат.

Князь не это рассчитывал услышать, тем более от барона, малым корпусом прошедшего через многократно превосходящих врагов. Не от паркетных генералов, вроде того же Николая Николаевича или Хана Нахичеванского, а от боевых он ожидал получить особенный рецепт. После победы уходить в глухую оборону? Никки сие не одобрит политически и, возможно, будет прав.

— Алексей Алексеевич, сообщите наконец свое мнение.

— Мое расхождение с Петром Николаевичем в деталях. В генеральном смысле он прав.

— Вот как? Что ж за детали, позвольте спросить?

— Пока немец на Западе, имеем достаточно сил пробиться к вислинском устью, отрезав Восточную Пруссию. Там встать в оборону на истощение врага. В зимнюю кампанию пятнадцатого года снова идти на Кенигсберг.

— Получится ли блокада? — засомневался князь. — Сейчас подлодки столько германца утопили, что по Балтике уж плавать опасно. Да только две осталось в строю. К зиме появится тонкий ледок. Надводным кораблям он не страшен, а субмарине — смерть. Снесет перископ и мачту при всплытии.

— Я во флотских делах не мастер, — снова встрял Врангель. — Однако сейчас сразу четыре броненосных корабля в строй вступают. Если воевать по-макаровски или как Колчак в Эгейском море, Пруссия сядет на голодный паек. А ежели как обычно, в порту сиднем сидеть да кулаком издали грозить, Балтика германцу будет внутренним озером.

— Да, кстати, как там Степан Осипович на пенсионе?

Ответил Брусилов, знакомый с адмиралом накоротке:

— Здоров и бодр. В декабре ему шестьдесят шесть стукнет.

Князь задумчиво потер подбородок, украшенный холеной черной бородкой.

— Флот не в моем веденье. Но могу с Императором поговорить. Лучше старый лев, нежели молодой заяц вроде Хана Нахичеванского.

Неугомонный генерал-лейтенант еще соль на рану сыпанул:

— Ваше Императорское Высочество, а как авиация в Пруссии действовала?

У того совсем настрой испортился:

— Отвратительно. Особенно «муромцами» недоволен. Я добился отмены заказа на них Руссобалту.

Генералы терпеливо ждали продолжения.

— По цене «Муромец» как десять одномоторных, запчастей требует уйму, на два полета случается не меньше чем одна авария. Я предложил Императору их совсем с фронта убрать. Как ни печально сознавать, моряки нас обскакали.

Присутствующие поняли без слов, отчего сей факт особенно прискорбен. С началом войны морская авиация ушла, образно говоря, из-под крыла Александра Михайловича, а он соперничества не терпел. И сам же его себе создал. Потому вернулся к делам наземным.

— Верите ли, господа, именно так я предлагал поступить Главнокомандующему — наступать к устью Вислы, а не разевать рот на всю Восточную Пруссию разом. Бои во Франции не утихают, а у нас завершена мобилизация. Потому прошу вас, Алексей Алексеевич, соображения о прорыве к Балтике тщательнее проработать и письменно изложить.

— Обычным путем, Ваше Императорское Высочество, через штаб?

— Отнюдь. Снабдите сей рапорт неким мудрым заглавием: «Соображения о применении авиации при наступательных операциях» — и прямиком мне на стол. Государь наш, спору нет, к Николай Николаичу больше прислушивается. Но тот в Ставке, я — здесь. Может, что и выгорит. А вас, барон, я прошу осмотреть новый танк, коим ваш тезка великий князь Петр Николаевич занимается. — Сандро улыбнулся впервые за аудиенцию. — Пусть ваше следующее звание будет «генерал от танковых войск». Двадцатый век, господа. Моторы вытеснят лошадь.

По совету-приказу Александра Михайловича Врангель при первой возможности выехал в Гатчину. И неподдельно обмер при виде Б-4. Осторожно положил руку в перчатке на толстую шероховатую броню передка с запоздалым огорчением: появись у него месяц назад дюжина таких машин, и корпус ворвался бы в Будапешт!

Он оглянулся к довольному Романову:

— Впечатляет, ваше превосходительство?

— Да уж… Скорей бы в войска его. От одного вида враг побежит.

Главный танковый конструктор тоже прикоснулся к детищу.

— Рано пока. Он двигается хуже, нежели выглядит. — Романов кивнул на механиков, копавшихся в моторе: — Слишком велика на ходовую нагрузка от такой массы. Ломаются траки и пальцы, разбиваются втулки, срубаются гребни — и это только напасти с гусеницами. Шестерни коробки передач стираются в труху. Фрикционы дымят. Двигатель в триста лошадей для него слабоват, просили Фрезе и Брилинга увеличить до четырехсот, но куда там! Николая Романовича патриоты отколотили, он лишь на прошлой неделе из больницы выписался.

— Мерзавцы. Меня там не было. Я бы им показал… как Родину любить.

— Тише, барон. Вы и на своем месте справились. Через полчаса у меня запуск по плану. Изволите за рычаги сесть?

— Непременно.

— Вот и славно. Ваше мнение — самое ценное, поверьте.

Но не только танкисты нуждались в мощных моторах. С трудом сдерживая заводчика Шидловского, вымаливающего у Государя продолжение выпуска «муромцев», Александр Михайлович насел на Сикорского и Брилинга. Фронтовой авиации срочно и в большом количестве требовались машины не хуже того «Шорта» с моторами 250–300 лошадиных сил и двухмоторные бомбардировщики. Моторист заупрямился, авиатор задумался.

— Вы не понимаете разницу меж аэропланным и танковым мотором, князь, — как всегда, непочтительно заявил Николай Романович, у которого после побоев и без того низкий пиетет перед правящим режимом упал до нуля. — Для танков и грузовых авто двигатели тяжелые, с водяным охлаждением и большим ресурсом, больше ста часов. Авиационный — совсем другое дело. Там ресурс часов пятьдесят, зато вес малый. Лучше воздушного охлаждения, но на заводе «Фрезе» такого опыта нет. Да, по чести говоря, и оборудования.

— Ладно, — едва сдержался августейший авиатор. — А ежели двухсотсильный мотор для грузовиков — он подходящего веса — расточить или еще как усилить? Пожертвовать ресурсом, мощность нарастив?

— В технике сие называется форсированием. Подумаю. — Брилинг тут же сдержал обещание и сосредоточенно умолк секунд на пять. — Попробую. Все одно — другие сплавы нужны, чтоб он хоть часов пятьдесят выдержал.

— Когда ждать результат?

— Не знаю, — сварливо отрезал инженер. — Вы ж с меня требуете вещь, которую никто в Европе не делает. Они на роторных летают.

— Вам я от летчиков скажу, и Сикорский как конструктор подтвердит. Ротор — тупиковый путь. Слишком большая крутящаяся масса, вибрации. Да и управлять сложно, он как волчок или гироскоп. Особенно для малого самолета. Договорились, господин Брилов?

Он наступил на больную мозоль революционера. Николай терпеть не мог быть обязанным правящей семье. А тут один великий князь из тюрьмы вытащил, два трупа с рук сошли, второй справил паспорт с русской фамилией и охрану дал. Настанет день, когда они будут просить защиты и покровительства, вспоминая о тех услугах… Но в одном Сандро прав — надо сначала войну выиграть.

— Займусь. О сроках говорить сложно. К Рождеству разве что.

Князь и надеяться не смел. Новый мотор за два месяца? Не бывает чудес. Но мрачный карбонарий ни разу на ветер слов не бросал.

А Игорь Иванович заточил карандаш и закрепил на кульмане новый лист бумаги. Отечественный двигатель не менее чем в двести пятьдесят лошадей? И новый аэроплан под него? Чертовски заманчиво!

Глава пятая

Степан Осипович Макаров с самой отставки не посещал Зимний дворец. В бытность службы в Санкт-Петербурге он посмеивался над отставными генералами и адмиралами, норовившими надеть мундир, ордена и снова сверкать эполетами, тешась видимостью, что они опять — часть военной машины Империи. Увы! Иногда приходит срок писать воспоминания, нянчить внуков и тоскливо издали смотреть на корабли в Финском заливе. И ждать скорой отправки в последнюю гавань.

Потому приглашение явиться под высочайшие очи (как шутил Брилинг — в высочайший кабинет с высочайшей дверью) оказалось для отставного вице-адмирала полной неожиданностью. Собственно говоря, в военное время — не приглашение, а приказ. Роскошный «Роллс-Ройс» из императорской автомобильной конюшни подхватил моряка у дома близ Галерной заводи на Васильевском и отвез во дворец.

Император пребывал в задумчивости. В роскошном кабинете, из окон которого дед Государя любовался однажды на «Мурену», только спущенную на воду Бергом, присутствовал также Морской министр Иван Константинович Григорович. Он же первый подал голос, когда Макаров поприветствовал Императора:

— Замечательно выглядите, Степан Осипович. Отдых на пользу.

— Проходите. Присаживайтесь, — предложил Николай Второй, сразу переводя беседу в неформальное русло. Во время протокольных встреч в высочайшем присутствии сидеть не полагается.

— Благодарю, Ваше Императорское Величество.

В кабинете Григоровича он тотчас бы спросил: чем обязан? Здесь терпеливо ждал пояснений.

— Стало быть, Иван Константинович, вы поддерживаете великого князя? Тогда мне ничего не остается, кроме как просить вас вернуться на службу, Степан Осипович.

— Благодарю за доверие, Ваше Императорское Величество! Осмелюсь спросить, на какую должность?

Рассказал Григорович:

— Вы, вероятно, слышали про волнения после гибели «Паллады». Обвиняют начальников с немецкими фамилиями. Командовал на крейсере капитан 1 ранга Магнус Сергей Романович, даром что погиб. Пренебрег противолодочным зигзагом, да фамилия нерусская. Во главе Балтфлота адмирал Николай Оттович фон Эссен, как на грех, немец. Знаю, что вы можете возразить, и про вашу сердечную дружбу с германского происхождения адмиралом Бергом прекрасно помню. Но Государь Император не может пройти мимо чаяний подданных в трудное военное время. Так что извольте принять командование над Балтийским флотом России.

— Это большая честь для меня, Ваше Императорское Величество, ваше высокопревосходительство, — Макаров кратко поклонился обоим начальникам сразу, анфас к царю, на две трети оборота к министру. — Охотно приемлю. Однако на войне корабли гибнут, как и люди. Я броненосцы терял и подводные лодки.

— Несомненно, — прервал Григорович. — И вас потери не минуют. Только вы у нас — герой, победитель турок, англичан, японцев… Я никого не забыл? Потому вам простительно то, что Эссену народ не спустит. Государь Император полагают: у Макарова без пользы ни один корабль не погибнет, — министр изобразил полупоклон в сторону монарха, тот важно кивнул. — А на вас, дорогой Степан Осипович, особые надежды. Австрийский средиземноморский флот Колчак, почитай, весь утопил, остатки в Сплите и Триесте захвачены. Но корабли сплошь в ремонте, и наши, и трофейные. Отныне Балтфлот — главный в войне…

Министр вещал еще минут пять, Макаров на него таращился преданным взглядом, а сам слушал вполуха. Внутри словно льдина какая-то отогревалась и плавилась. Как там Григорович шутил — отдохнул в отставке? Дудки! Отставные адмиралы и генералы редко задерживаются в этом мире, когда из них вынули стержень — военную службу. Только что Государь подарил несколько лишних лет жизни. И легкая оторопь — справлюсь ли? Возраст — не шутка. Казалось, тогда, у Нагасаки, рисковал в последний раз, кидал себя и людей в смертоубийственные атаки. Смогу ли? Но вопрос не только в нежданном продолжении карьеры. Эссен неплохой адмирал, но звезд с неба не хватал. Отечеству нужен действительно мудрый командующий флотом. Посему нет права ни на ошибку, ни на отказ. Странно, кто из великих князей за меня слово молвил? Разве что Константин Николаевич из гроба восстал.

— …соответственно, вам высочайше присваивается звание полного адмирала, — закончил Иван Константинович, разграничив обязанности по флоту на две части. Он снабжает корабли всем необходимым, что волшебная фея, Макаров воюет.

Последний раз поблагодарив и откланявшись, он помчался принимать дела у Эссена. А затем затребовал к себе Колчака. Турки и итальянцы хвост прижали, об их вступлении в войну на стороне Австро-Венгрии и речи нет. Так что там любой командующий справится. Да и задача у него — флот восстанавливать. «Екатерина» затонула, «Мария» избита так, что едва дотянула к Николаеву. «Александр» меньше пострадал, но и ему нужно лечение от ран.

Австрийцы громко шумели по поводу последнего нападения «Омуля». Лодка, стреляя в неподвижную цель, попала всеми четырьмя торпедами. Крейсер, получив три из них и детонацию одного погреба, разломился на части и утонул за считаные минуты, утянув на глубину полторы тысячи моряков с «Ойгена», облепивших палубу кораблика как виноградные грозди. Одна торпеда прошла мимо и воткнулась в перевернутый на борт линкор, погубив, по словам командира уцелевшего эсминца, остававшихся там матросов. Тем самым капитана подлодки австрийцы объявили военным преступником и потребовали отдать под суд.

Колчак ответил перед выездом в Петроград, дав интервью местным газетам. То интервью перепечатали европейские издания. Если отбросить политесы, он заявил нижеследующее. «Омуль» торпедировал вооруженное судно страны, объявившей войну России. Больше подобное не повторится никогда, потому что у Австро-Венгрии не осталось ни флота, ни портов. С остальными врагами Отечества будет так же. Точка. Колчак.

Пока Макаров готовил последние в сезоне операции, рассчитывая успеть до льдин в Финском заливе, Императора охватил наступательный зуд, подогреваемый Николаем Николаевичем. Как только дороги просохнут, прихваченные первым морозцем, берегись, кайзер. Тот не стал беречься и приказал начать наступление по сравнительно хорошим европейским дорогам, опередив русских дней на десять. Две германские группы армий — северная со стороны Данцига и южная от Бреслау — обрушились на Варшаву, легко разбив противостоящие им русские дивизии, изготовившиеся для выдвижения, а не вкопавшиеся в глухую позиционную оборону.

Александр Михайлович посетил своего высокородного родственника, когда тот в поте лица провел полдня, по телеграфу уговаривая Главнокомандующего остановить немецкое наступление и спасти Варшаву. К сумеркам выяснилось, что вопрос стоит иначе — отводить ли на восток армейские корпуса, дислоцированные у столицы Привисленского края, или удерживать город, а потом подвести войска для попытки деблокирования. Сомнения в том, что германские челюсти сомкнутся глубоко на востоке за Варшавой, давно отпали.

Николай Второй выслушал очередное нерадостное донесение из Баранович, после этого изволил заметить великого князя. По лицу монарха скользнула тень неудовольствия. Он терпеть не мог вечерние дела. Пора домой, к семье, проведать вечно больного наследника — цесаревича Алексея, откушать чаю с императрицей. Война до завтра подождет.

— Сейчас ты мне второй раз скажешь, Сандро, что не нужно было в лоб атаковать, а выходить к морю и лежать в окопах. Так?

— Нет, Ваше Императорское Величество, — князь умышленно с родственного перешел на казенный тон. — В третий. Ровно то же я говорил Николаю Николаевичу перед катастрофой в Восточной Пруссии.

Царь нервно вышел из-за стола.

— И как, скажи на милость, страной править и воевать, когда каждый, от прапорщика до великого князя, лучше меня и Главнокомандующего знает путь к победе? Не перебивай! Твое дело — авиация. Зачем всюду лезешь? В стратегию, во флот!

— Я дал вам плохой совет относительно Макарова?

— Не о том речь, Александр! — Император хлопнул ладонью по столешнице. — Каждому сверчку свой шесток.

— План выхода к Балтике готовил Брусилов, у которого одни победы в послужном списке, а не Николай Николаевич, проигрывающий вторую битву подряд, — продолжил гнуть свою линию великий князь. — А коли о насекомых, то именно НикНик совершенно не на своем шестке.

Глаза Императора округлились:

— Ты в своем уме? Кем его заменить? Он — главный после меня в фамилии Романовых. Его сместить не хитрость. Прикажешь мне самому в Барановичи ехать?

— Воля ваша, государь. А только в большой войне должен командовать самый способный, а не самый родовитый. — Увидев гневно раскрывающийся августейший рот, князь спешно добавил, пока из промежности усов и бороды не вырвется очередная августейшая глупость: — Хоть себя назначайте Главнокомандующим, но решения пусть готовит Иванов. Или тот же Брусилов.

Промежность сомкнулась. Пока Николай переваривал идею, родственник вбил последний осиновый кол в спину НикНику:

— При нынешнем предводителе не только Варшаву, Питер оставим. Не в этом году, так в следующем.

Император принял решение сегодня ничего не решать.

— Нужно обдумать. Посоветоваться. Не тревожь меня до обедни. Прощай!

Пока монаршье тело облачали в шинель и фуражку, великий князь сбежал по лестнице к крыльцу, где ждало авто. По пути перебрал возможности. Так, начнутся советы и обсуждения. Сначала главный и самый надежный советчик — ненаглядная Аликс. Императрица, понятное дело, призовет святого старца Гришку Распутина, обговорит с ним государственные дела непременно в присутствии фрейлин. Почему с фрейлинами? А слухами столица полнится, сплошь неприличного содержания. Через Распутина рогат, говорят, наш император, что олень. Фрейлины — свидетельницы благопристойности, заодно разносчицы сплетен. Глупости, конечно, но зачем вести так себя, бросая тень на семью?

Распутин безумен и непредсказуем. Потом божественная Аликс по-своему да по-женски совет дурака перекрутит, добавит толику бреда и мужу в уши введет. Готов императорский указ. Завтра увидим. Звезды лгут не так — Император того юродивого в Главнокомандующие и выведет. Ваше высокопревосходительство Григорий Распутин…

Небесные светила что-то намудрили, потому как наутро Государь сместил НикНика, пораженного до глубины души черной неблагодарностью родственника, назначил себя главным воином Империи, поцеловал божественную в лоб и убыл в Барановичи, намереваясь лично армией военачалить или, как говорят авиаторы, рулевать. Слава Господу, Брусилова он прихватил с собой, а в соседнем вагоне уместился Врангель, старавшийся без нужды царю глаза не мозолить. Самодержец помнил китайский конфуз с англичанами и самоуверенного гвардейского ротмистра. Даже предписание в Барановичи оформили тайно.

Первой об отъезде Брусилова узнала, естественно, Ольга фон Врангель, попавшая в число фрейлин в разговоре «святого» с Государыней. Распутин, недолго думая, провозгласил, что Николай Второй — величайший ратных дел мастер, Наполеон и Цезарь ему не ровня, а из списка предложенных военных советчиков ткнул наугад пальцем в Брусилова, которого ни разу не видел. А звезды подсказали. Зачем безумцу удалять Императора из Петрограда — тайна сия великая есть.^[4]

Пока поезд ехал, а НикНик горевал, войсками никто не командовал. Соответственно, армейский корпус начал отступление поздно и на прорыв к своим ударил к северу от Варшавы, когда кайзеровские войска уже начали окапываться. К прибытию Брусилова, принявшего пост начштаба фронта, остатки корпуса, выползшие из окружения в районе Белостока без тяжелого оружия и техники, пришлось свести в неполную дивизию и отправить на переформирование.

Царь приуныл. Алексей Алексеевич в четвертый раз преподнес рецепт наступления на Гданьск.

— Теряем время, Ваше Императорское Величество. Они лишь чуть регулярных войск из Франции отвели, и сразу конфуз у нас вышел. Разведка доносит: северная группа от Данцига направлялась, фланг оголила. На небольшую операцию сил хватит. А там — в оборону, как и думали.

Николай нервно дернул щекой. Он не любил, когда ему одно и то же талдычили по нескольку раз.

— А не думаете ли, господин генерал, что резервы стоит к центру подтянуть? Ежели они Варшавой не утолятся и к Минску ударят?

Брусилов отрицательно качнул головой:

— Царство Польское в германские земли вдавалось уступом. Кайзер его срезал, мы прошли за Карпаты. Теперь линия фронта ровная. Зачем им выступ в нашу сторону? Резервов нет больших, к наступлению по всему фронту они не готовы.

Император тоскливо глянул на карту театра военных действий.

— Отдаете себе отчет, Алексей Алексеевич, что, перекрыв дорогу в Пруссию у Данцига, мы обрекаем защитников перемычки на смерть?

— Так точно. Ваше Императорское Величество. Германцы подтянут тяжелую артиллерию, танки, авиацию, морем подойдут линкоры, поддержав главным калибром. Могут газы применить. Задача — любой ценой удержать рубеж месяца четыре. Потом Кенигсберг падет, с ним исчезнет ценность прохода в Восточную Пруссию.

Самодержец еще больше нахмурился. Играть роль Главнокомандующего оказалось совсем не так легко, как убеждал Императрицу Распутин. Росчерк пера — и сотни тысяч православных подданных отправятся на верную гибель…

Он будет тверд. Увековечит рассказ об этом в дневнике, запись потом покажет Аликс. Она оценит его моральный подвиг. Милая, ненаглядная Александра Федоровна! Ради такого торжества не жаль ничего. Даже стотысячных потерь в Данцигском коридоре.

— Быть по-вашему, Алексей Алексеевич.

Глава шестая

Выпал снег. Изуродованная войной земля покрыта белой простыней как саваном, скрывающим безобразные раны покойника. Но снег не будит печальных мыслей, он не окрашен безысходностью смерти, он — сон природы.

Под утро снегопад унялся, вскоре ударил мороз, а с ним выглянуло солнце, рассыпав легкомысленные и неуместные блестки на инее, покрывшем колючую проволоку.

— Минус четырнадцать, ваше высокопревосходительство. Так что лед на Висле толщину наберет.

Хан Нахичеванский выдал цветастую фразу на непонятном для офицеров языке. Однако и без перевода ясно — мороз и крепкий лед на руку германцам. Форсирование реки и штурм русских позиций на всем протяжении Прибалтийского фронта состоятся в ближайшие дни.

— Коня!

Единственное, что успокаивало, была верховая езда. В полосе не шире пяти верст меж восточными и западными оборонительными позициями можно не опасаться, что залетит шальной вражеский снаряд. Начальники дивизий и офицеры штаба знали, что Хан называет ежедневные конные прогулки инспекцией войск, хотя поражались, как можно проверять их, катаясь взад-вперед по небольшому участку в пределах прямой видимости, не приближаясь ни к полевым укреплениям, ни к штабам частей и соединений. Генерал погружался в стратегические замыслы.

А подумать было над чем. Несмываемый позор в Восточно-Прусской операции и клеймо труса не только ставили крест на дельнейшем движении вверх по карьере, но грозили вообще изгнанием из армии или переводе в захудалый тыловой округ на должность, справлять которую пристало неудачнику не выше генерал-майора.

В тех же местах и меньшими силами, нежели соединенные армии Самсонова и Ренненкампфа, выскочка Брусилов добился успеха. Штабные льстецы так и называют его — Брусиловский прорыв. Чего добились? У отрезанной кенигсбергской армии продовольственных и прочих припасов не менее как месяца на три. Германских войск из Франции стянуто раза в четыре больше, нежели у Хана, да с востока подпирает прусский корпус ландвера, против которого надо держать не менее двух дивизий.

Брусилов дважды себя показал — на юге и здесь. А коли германцы прорвут Данцигский перешеек, кому отвечать? Ему — Хану Нахичеванскому. Августейший Главнокомандующий милость проявил, казалось бы: дал под начало три войсковых корпуса, по две дивизии в каждом. Только удержи перешеек, ни шагу назад, людей не щадить. Легко сказать! Авиаторы каждый день доносят — германцы гаубицы подтягивают. Последнюю неделю уж никакой разведки не надо — «шестидюймовки» восточный берег Вислы перепахивают как перед посевами, собирают саперные конструкции, чтоб на лед бросить и без потерь переправиться. Да лед ныне крепок, гаубицами да минометами нам его не разбить. Разве что лунок артиллерия наковыряет, а резон? Только глушеную рыбу по прорубям собирать.

Ошибаться нельзя. Государь снял с поста самого Николая Николаевича! И здесь его благоволение не бесконечно.

В натопленном штабном блиндаже Хан сбросил доху, папаху и сколупнул льдинку, пристроившуюся на пышных кавказских усах.

— Радиограмма с побережья, ваше высокопревосходительство, — доложил подполковник, выжидательно глядя: у командующего часто бывали приступы гнева внезапно и непонятно от чего.

— Читайте!

— Докладывают — у побережья к северу от наших позиций на удалении двух миль замечены три больших броненосца.

— И что? Каких броненосца? Названия, калибр орудий, на какую глубину могут простреливать наши позиции? Почему не обстреляли их? Запросить! Немедленно!

«И цвет исподнего белья у матросов выяснить непременно», — ругнулся про себя штабист, которому капризы и выходки кавказского самодура давно уж стояли поперек горла. Из полевых пушек обстрелять бронированные крепости? Позвать батюшку и проклясть их — куда больше толку выйдет.

— Разрешите, ваше высокопревосходительство? — так же осторожно, дабы не попасть под горячую руку, подал голос ротмистр. — Осмелюсь доложить: главный калибр дредноутных крейсеров и линкоров от десяти до двенадцати дюймов. От года постройки зависит.

— Много знаете, ротмистр! Скажите на милость, какого дьявола артиллерийскому офицеру знать про плавучие коробки, а? — Далее с присущей ему последовательностью Хан поинтересовался: — И на какую глубину они могут побережье простреливать?

— Верст на тридцать. Может, и поболее, коли корректировщик прилетит.

— Чушь нести изволите! Наш блиндаж в двадцати верстах от побережья. — Командующий на минуту задумался, затем отдал приказ: — Подготовить помещение под штаб изрядно южнее. Верст на пятнадцать. И смотрите у меня!

Начальник связи схватился за голову. Не буквально, конечно, а внутри себя. Наружной частью головы только «есть» сказал. Из-за легендарной трусости генерала столько линий заново тянуть! И до полевых радиостанций на побережье теперь не достучаться. Твою ж мать, вояка хренов… Но не пришлось. Внутри блиндажа появились люди, в корне ситуацию изменившие.

Сначала раздался стук сапог, с которых стряхивали снег. Толстая дверь отворилась, и в клубах пара с мороза шагнул высокий кавалерист.

— Генерал-лейтенант фон Врангель из Ставки Главнокомандующего, — весело представился вошедший.

Хан и без того узнал его. Вспомнил нарочитое пренебрежение в коридорах Военного министерства. Более того, наглец посмел опустить обращение «ваше высокопревосходительство», сунул в руки пакет и заявил:

— Засиделись в тепле у печек? Довольно, господа, готовимся к наступлению.

Приготовленные слова «извольте обратиться по форме» застряли в глотке командующего. Наступление? Врага в пять раз больше! Да еще флот! Тут и штабные офицеры вытаращились.

— Знакомьтесь, господа. Начальник «железной дивизии» генерал-майор Антон Иванович Деникин, — барон легким поклоном указал на своего спутника, круглолицего и краснощекого, у которого борода и усы торчали короткими одинаковыми стрелками. — Он принимает под командование части, занимающие оборону к востоку. Оставшимся велено совершить рейд для уничтожения германских войск на западном направлении. Вызывайте начальников дивизий и корпусов, разберем диспозицию. А я пока разденусь… Устраивайтесь, Антон Иванович.

— По какому праву… — Хан Нахичеванский сумел наконец вставить хоть что-то в словопоток пришельца, однако собственный голос плохо слушался от возмущения. — По какому праву вы раскомандовались в моем штабе?

— Плохо слышите? Я сказал — прибыл с приказом из Ставки. Пакет вручил. Мало? — Врангель повесил шинель, одернул китель и шагнул к толстяку: — Готовьте наступление. Или снова собрались труса праздновать, как в сентябре? Не выйдет!

Поведение генерал-лейтенанта было немыслимым, выходило за всякие рамки приличий. В армии запрещено младшего по званию унижать перед его подчиненными, а тут старшего так оскорбить!

— Не забывайте, здесь не ваш личный штаб, а Русской Императорской Армии. Стало быть, хозяин тут один — Государь, а в пакете его воля записана, — не унимался барон. — Собирайте начальников. Или арестую к чертям собачьим за отказ от исполнения императорского приказа.

— Объявите сбор, — проскрежетал Хан Нахичеванский, свекольно-красный. — А с вами, барон, я чуть позже разберусь.

— Всегда к вашим услугам. Предлагаю в первый же день мира стреляться, с пяти шагов. — Наглый барон, не растерявший хамские манеры конногвардейского ротмистра, обернулся к офицерам: — Кто начальник разведки? Пока собираются, потрудитесь доложить обстановку по вашим данным.

— Слушаюсь!

«Похоже, полковник рад, что я опозорил Хана, — подумал про себя Врангель. — И остальные тоже. Стало быть, выродок всем тут поперек горла».

Вопреки опасениям генерала, броненосцы не начали артподготовку. Пока разворачивалась «железная дивизия» Деникина, а это за час не делается, на западной германской стороне тем же занимались немцы. Готовились проходы, части скучивались. Для обороны такое построение не гоже, но у кайзеровских командующих и тени мысли не мелькало, что русские вздумают напасть. Их слишком мало, и это настораживает. Императорская армия давно отмобилизована и куда больше восточной германской группировки, ибо главные кайзеровские соединения по-прежнему на Западном фронте, тщетно пытаясь совладать с французами и британцами. Что задумали хитрые азиаты?

Ответ находился примерно в тридцати милях к северу от устья Вислы. Туда над замерзшей Балтикой не летали аэропланы и не пробивали дорогу ледоколы. Единственный уклонившийся в ту сторону «Фоккер» куда-то пропал. Если бы его пилот рассказал об увиденном, планы кайзеровских стратегов изрядно бы изменились. А так, в счастливом неведении, они ожидали деблокирования Восточной Пруссии.

Около трех часов ночи, темной и звездной, экипажи германских броненосцев услышали стрекот авиационного мотора. Вахтенные забеспокоились, начав обшаривать биноклями черное небо, надеясь увидеть, где звездные блестки скроются за тушей дирижабля. Аэропланы-то по ночам не летают.

Звук усилился, стал слышен в огромных башнях главного калибра, где канониры готовились перемешать русские позиции с мерзлой землей на глубину в двадцать миль. Он слишком быстро смещался. Так что наверху не дирижабль, а безумный аэропланный пилот.

Тарахтенье удалилось к побережью, у которого горели костры, и снова поплыло к броненосцам. Что может одинокий невидимый аэроплан против трех огромных линкоров?

Он смог их осветить.

Через несколько минут, пока рукотворные светляки на парашютах планировали к эскадре, а вредоносный ночной летун сбрасывал новые, раздался гул. Люди не поверили ушам. Русские могут быть настолько безумны, чтобы послать одиночку на смерть. Но соединенный вой десятка или двух машин в темноте казался чем-то мистическим. И ничем хорошим массовое самоубийство азиатских дикарей обернуться не могло.

— Прожекторы! — скомандовал вахтенный офицер, но приказ корветтен-капитана несколько запоздал.

Вокруг линкоров тонкий лед. Почти пресная вода Южной Балтики, разбавленная от впадения Вислы, Преголи и других рек, замерзает быстро, однако недавно поработал ледокол, окалывая корпуса дредноутов: корабли должны иметь оперативную свободу перемещения. В эту тонкую ледяную пленку полетели торпеды.

Орудия малого калибра затявкали вразнобой, большей частью бестолково. Кроме варварской атаки на полузатопленный «Ойген», авиация не воевала еще против кораблей. Соответственно, опыта не было у зенитчиков, как, впрочем, и у летчиков. Два аэроплана столкнулись и упали в пламени у борта флагмана.

Налет завершился столь же быстро, как и начался. Унесся разведчик, бомбивший эскадру светильниками, — в нем пропала нужда. Броненосцы озарились пожарами.

Вторая атака совершилась через какую-то пару часов, до рассвета. Возможно, нападавших осталось меньше, они наверняка понесли потери. Но урон получился чудовищный. Русские сбрасывали фугасные бомбы, легко пробивавшие палубный настил толщиной менее дюйма и звучно рвавшиеся внизу, среди машин и трюмных механизмов, в опасной близости от складированных снарядов и пороховых зарядов. Флагман принял критически много воды, погружаясь кормой и бортом, капитан приказал оставить корабль. На двух других продолжали бороться за живучесть, тушили пожары, заводили пластырь, откачивали тонны трюмной воды, когда с севера донесся приглушенный грохот.

Он повлек не меньшие неприятности, нежели авиаудар. В серой рассветной дымке показались силуэты двух ледоколов, за которыми проступили совсем не мирные корабли. На линкоре «Кронпринц» развернулась башня главного калибра, плюнув залпом по темным мишеням. В ответ заговорили двенадцать стволов русского дредноута, германским морякам пришлось срочно бежать к шлюпкам. На третьем броненосце решили не испытывать судьбу.

Грохот перестрелки из главных калибров разлетается в морозном утреннем воздухе более чем на десяток миль. На германских позициях его слушали с недоумением. Похоже, моряки начали артподготовку до рассвета, но как же быть с корректировкой? Бьют по русским наугад, по площадям? Солдаты кайзера не знали, что на балтийском берегу по русским позициям стрелять уже некому. Да и в штабы страшная правда докатилась не сразу.

Неожиданное для германского флота уничтожение кораблей далось русским торпедоносцам и бомбардировщикам дорогой ценой. Из двадцати одного «Шорта», бывшего в строю к началу вылетов, после двух атак на линкоры осталось лишь шесть. Трудно сказать, сколько из них погибло от зенитной стрельбы.

С вечера, не веря в возможность успешного ночного захода на авианосец, Колчак приказал спустить «Шорты» на лед, переобуть на лыжи и подготовить полосу, сколов неровности. Техники при помощи матросов совершили настоящий подвиг, воюя со временем: разведка донесла, что на рассвете германская эскадра может начать артподготовку.

Бипланы взлетали со льда, с полосы строго к северу от стоянки германских целей. Туда же и возвращались, с высоты засекая мазутные костры на жестяных листах. Один разбился на посадке. Видать, пилот не смог во тьме правильно рассчитать расстояние до поверхности. Сколько машин ушло под воду у горящих линкоров, а сколько сгинуло в просторах Балтики, промахнувшись мимо авианосного крейсера «Император Николай I» и огней вдоль полосы, одному Богу известно.

На рассвете, когда четверка русских броненосцев заняла исходную позицию, великий князь Александр Михайлович дал команду на взлет одинокому «Шорту». Вместо торпеды тот нес иной груз — радиостанцию.

Несмотря на десятки опытов, князь не мог поверить, что ее роль сыграет странное до нелепости устройство, обернутое в одеяло и втиснутое меж сиденьями членов экипажа.

— Адам Яковлевич, от вашего аппарата зависит судьба целого фронта. У нас есть аэроплан с передатчиком Маркони. Вы отдаете себе отчет, за что взялись? Последний раз спрашиваю.

— Так, прошу други аэраплан, джесли сувязь згине,^[5] — ответил человечек на странной смеси русских и польских слов, которая безмерно раздражала великого князя. Неужели подданные Империи не в состоянии выучить язык титульной нации?

— Потеряете связь — лучше не возвращайтесь. — Князь вдохновил поляка в своем командно-казарменном стиле и отправился лично проследить, чтобы исполнялась самая странная прихоть Наркевича-Иодко. А именно — увлажнялась палочка вербы, подключенная к радиоаппаратуре.

Об этой затее Александр Михайлович не докладывал никому. Полагал — засмеют, и за дело. Вместо проверенного и высочайше утвержденного оборудования Маркони, работавшего на тех же принципах, что и приборы Попова, князь позволил пану Адаму, как тот себя называл, вставить в аэроплан сюрреалистическую конструкцию из веточек и листиков.

Худосочный поляк лет сорока, с жидкими усиками и ранними залысинами, объявился перед Рождеством, представившись старшим сыном Якова Оттоновича Наркевича-Иодко. Великий князь проверил — действительно, трудился ранее в Минской губернии такой энтузиаст-одиночка, известный врач и любитель использования электричества для медицины и выращивания огородных культур. В то время подобные предприимчивые персоны толпами осаждали членов правящей фамилии, наперебой навязывая «гениальные» изобретения и требуя денег за них. Адам поразил скромностью. Он честно сказал, что понятия не имеет, как прибор работает. От покойного отца остались лишь обрывочные записки да десяток коробок с «раздельными телефонами», вполне еще действующими.

Под насмешливо-скептическим оком поляк разнес по двум кабинетам Военного министерства деревянные коробки, открыл их. Там в цветочных горшках зеленели растения, вызвав здоровый смех присутствующих. Невзирая на насмешки, Адам осветил их настольными лампами, побрызгал водой, затем дал штабному офицеру обычную телефонную трубку, соединенную с ящиком, увлек Александра Михайловича в другой кабинет и сунул ему такую же трубку, провод от которой пропал меж листьями.

Чувствуя себя жертвой мистификации и готовясь примерно наказать шутника, князь брякнул «Алло» и внезапно услышал: «Ваше Императорское Высочество?»

Он едва не уронил аппарат, наказал тщательно проверить — не соединил ли поляк аппараты тайным проводом. Велел затем перенести один из них в Зимний дворец. Пан Адам только плечами пожал — под Минском приборы на двадцать верст отстояли.

Собрав участников опытов, Александр Михайлович под страхом расстрела или, что хуже, позора и превращенья в посмешище приказал всем молчать. Поманил к себе Адама, спросив, когда это чудо появилось.

— Не ведаю, — честно ответил тот. — Пше прашем. Ешче маленьки я был. Так, году в девяностом, не поздней.

Великий князь натурально не верил глазам и ушам, слушая сбивчивый рассказ. После 1897 года Попов, Маркони и Тесла ломали копья за первенство в авторстве простейшего аппарата, передававшего щелчки в эфире, а в белорусском селе земский врач давным-давно воткнул провод в горшочек с кустом и разговаривал по беспроводному телефону, разъезжая по уезду на бричке!

— Бог мой, почему ваш батюшка не подал заявку на патент?

— Нема часу. Лекарил он.

Туберкулезная лечебница да опыты с животной гальваникой волновали Иодко-старшего куда более. Там — десятки статей и мировое признание. Радиосвязь между лечебницей, домом и опытной метеорологический станцией он придумал походя, особого значения не придав. Зато от души смеялся над потугами Попова и Маркони доказать, что их неуклюжие агрегаты — первенцы радиосвязи.

Самое скверное: никто потом не смог повторить аппарат Иодко. Растение, естественно, можно менять, на то Яков Оттонович дал ясные указания. И в электрической конструкции ничего не было особого — катушка Румкорфа, лейденские банки — сиречь конденсаторы, гальваническая батарея… Но разобранный и собранный снова аппарат не работал, хоть к елке его подключай! А собранные четверть века назад — вполне, только не забывай батарею заряжать да водой листики смачивать.

В радиорубке авианосного крейсера около станции Маркони, весившей добрую тонну, князь прошел к деревянному ящику, отпер его ключом и под недоуменным взглядом радиста плеснул внутрь воды из фляги. Потом взял трубу:

— Адам, слышишь меня?

— Так, ясновельможны пан!

Черт бы побрал их… Не может по-человечески обращаться.

— Пше прашем, Ваше Императорское Высочество, — поправился юродивый радист. — Вже подлетаем до берега. Розглендам позиции.

— Передать адмиралу Колчаку: есть связь с наблюдателем!

— Так точно, ваше высокопревосходительство! — Радист быстро закодировал сообщение и застучал ключом.

Буквально через три-четыре минуты издали донесся приглушенный расстоянием грохот. Орудия линкоров затянули смертельную песню, обрушив тонны взрывчатки из полусотни стволов на кайзеровские позиции. Александр Михайлович с самой важной миной слушал голос Адама из зеленого куста, отдавал команды радисту, иногда снова брызгая водой на листики. В общем — воевал.

А на западном берегу Вислы вскипела земля. Полсотни тяжелых снарядов, падая в квадрат, творили в нем невообразимое.

Здоровенная стальная чушка калибром двенадцать дюймов имеет твердый наконечник, выточенный под броневой пояс линкоров. Она уходит в мерзлый грунт, начиненная десятками фунтов пироксилина, и взрывается. Горе солдатам, сидящим в траншее неподалеку. Целый пласт земли сдвигается тем взрывом. Стенки окопа смыкаются, подобно челюстям живущего в земле хищного чудовища, расплющивая пехоту. Оставшиеся в живых непременно задохнутся — в грохоте канонады их некому спасать.

Осколки фугаса разлетаются на десятки метров, поражая готовые к форсированию Вислы войска. Кого-то бог миловал от осколка, те получают жуткий удар по ушам. В голове звон, все кружится, плывет, кажется нереальным. Потом контузия пройдет, но огромное количество ее подхвативших уже никогда не станут в строй и не будут здоровыми людьми — мозг не любит подобных встрясок.

Оставшиеся целыми переживают моральный удар не меньший, чем сотрясение мозга. Обещанная артиллерийская поддержка с моря молотит по своим! Ошибка? Вряд ли. Зона накрытия уходит на юг, потом вглубь, продолжая мешать тела солдат с ледяной землей.

Волной накатывается паника. Сначала тихо, а потом, перекрывая разрывы, тут и там звучат голоса: нас предали! Флот бьет по своим! Флот перешел на сторону русских! Нарушена связь, не проходят команды, а доставленные не исполняются. Каких-то полчаса назад образцово дисциплинированные «зольдаты» быстро превращаются в перепуганное стадо. Так жутко не было им даже на Марне. Чего дальше ждать? Их начнут давить собственные танки? Или газы пустят… Одно спасение — бежать! Но некуда, из окопа кажется, что воздух буквально унизан свистящими осколками. И всюду смерть.

— Ваше высокопревосходительство, — обратился Врангель к Хану Нахичеванскому, вкладывая в титулование наименее возможное уважение, — мне надлежит убыть к Деникину, вам — наступать на запад. Потрудитесь подготовить для передачи в Ставку рапорт о результатах вылазки.

Выскочив на свежий морозный воздух, барон с удовольствием услышал раскаты грома. Сейчас линкоры закончат на западе и повернут пушки на прусский ландвер. С юго-запада по прусской группировке ударят танки, а «железная дивизия», известная тем, что всегда выполняет успешно даже самый невозможный приказ, ударит в лоб. Окружение и разгром трети войск кенигсбергской группировки означают, что Восточная Пруссия обречена… Даже если Хан в очередной раз выкинет мерзкий фокус.

Кавказский генерал отправился в расположение 312-го Полтавского полка, в первую линию окопов у самого вислинского льда. Если германцы опомнятся, ударят из гаубиц, здесь — самое пекло. Однако не похоже, ныне туго кайзеровским орлам. По чести говоря, Хану Нахичеванскому надоели до чертиков пошлые насмешки Врангеля, отводимые глаза начальников дивизий. Он сейчас им покажет, как воюют настоящие кавказские мужчины. Аллах не оставит своей милостью.

На западном берегу стихли взрывы, однако прямо напротив землянки штаба полка поднялось облако невиданного ранее цвета — зеленоватое, не похожее на привычный дым. Что ж у них такое горит, рассуждали офицеры, когда генерал догадался первым:

— Это газы, господа. Какое у нас направление ветра?

Аллах и правда не оставил в беде. Слабая поземка тянулась с востока, а зеленая смерть поползла по германским позициям.

— Ждем, пока облако рассеется. Форсируем реку и берем врага на штыки. — Хан вдруг окончательно решился, удивив в первую очередь себя самого: — Я поведу вас в атаку.

Через полтора часа пехотный полк в полном составе, обнажив участок обороны, ринулся на лед. Солдаты и офицеры поскальзывались, падали, снова вставали и бежали дальше. С германской стороны не проснулся ни один пулемет, оружие русских тоже молчало. В первых рядах, размахивая шашкой и смешно выбрасывая кривые кавалерийские ноги, бежал генерал Хан Нахичеванский.

Глава седьмая

Неожиданный успех русских в Брусиловском прорыве и Привисленской операции имел внешнеполитическое продолжение. В Мадьярии началось восстание под руководством националиста Михая Каройи, пытавшегося провозгласить независимость страны от Австрии. Редкий случай, когда военное и внешнеполитическое руководство Российской империи отреагировало быстро и согласованно. Николай Второй объявил о признании Правительства Национального Спасения Каройи единственной законной властью в стране. Оборонявшие Будапешт войска пришли в смятение, так как в их рядах числилось множество офицеров австрийского происхождения. Под давлением русских войск, не вступивших, впрочем, в открытые бои, венграм удалось сравнительно бескровно выдворить австрийцев на коронные территории.

Дивизии Юго-Западного фронта вошли в Будапешт на правах союзников, на которых местные смотрели с настороженностью, переходившей в откровенный страх. Однако без русских Каройи обойтись не смог. Только с высочайшего позволения российского Императора он имел шанс восстановить суверенитет над восточными районами или хотя бы частью их, а также получить защиту от румынских территориальных претензий. Таким образом, главный союзник германского кайзера ссохся от великой империи до малого королевства. Кроме собственно Австрии, Габсбурги удержали еще западную часть Чехословакии.

Япония объявила войну Германии и аннексировала китайские колонии. Французы и англичане без церемоний поделили африканские немецкие владения. Таким образом, к февралю 1915 года кайзер обладал мощным флотом и самой сильной в Европе сухопутной армией, зато практически остался один против всего мира. Австрия мало уже чем могла помочь. Она кое-как сдерживала сербов от продолжения наступления да ожидала нападения Греции и Италии, посматривавших — не урвать бы себе кусочек габсбурговой плоти напоследок.

Главной слабостью России была ее чрезвычайно растянутая линия фронта — от Адриатического моря до Балтики и вокруг Восточной Пруссии. Столь протяженной зоны военных противостояний история не знала. Кайзеровский Генштаб сочинил несколько способов прорыва фронта на весенне-летнюю кампанию 1915 года.

Напрашивалось решение атаковать русские позиции вдоль балтийского побережья и деблокировать Восточную Пруссию, повторив февральскую попытку. Генералы поняли, что главной причиной той неудачи явилась недооценка противника. Совершенной неожиданностью свалилось на головы германских полководцев уничтожение эскадры броненосцев и, как следствие, мощный артобстрел изготовившихся к атаке частей.

Свою роль сыграла переменчивая военная фортуна. Корабельный снаряд по случайности угодил в сложенные к атаке баллоны с отравляющим веществом. Как назло, ветер дул на запад, а у находившихся там частей не было средств защиты: предполагалось употребить хлор как оружие наступательное, вытравливая врага из щелей, что тараканов, в то время как русские химию не пользовали. Далее произошла страшная вещь, объясняемая то ли азиатской дикостью, то ли сумасшествием. Целый русский полк перешел Вислу по льду и начал без разбора колоть штыками германских солдат — мертвых от хлорного удушья, раненых и оглушенных от артобстрела либо просто шокированных «неправильным» началом боя, в первые минуты которого не раздалось ни единого выстрела.

Отступали русские неорганизованно. От пулеметной стрельбы вдогон на висленском льду полегло не менее батальона, столько же осталось в германских окопах — хлебнувших хлора или погибших в рукопашной, да два десятка выживших отравленных попали в плен. Но они перекололи бригаду и около батальона соседей!

Среди жертв хлора похоронная команда нашла тело в форме русского генерала. Если страшная гибель тысяч пехотинцев привнесла смятение в солдатские ряды, то здесь задумались командные чины. В кайзеровской армии на передовой воюют офицеры не выше майора, остальные управляют. Русские нарушили все правила и победили.

После корабельного артобстрела, хлора, атаки безумцев и работы полевых гаубиц собранная под Данцигом армия атаковала вполсилы. Пара захваченных на восточном берегу плацдармов не продержалась долго — туда снова полетели снаряды с линкоров, а затем ударили мобильные резервы русских. Корпус ландвера, назначенный наступать с прусской стороны, сложил оружие, предрешив тем самым судьбу Кенигсберга.

В германском Генштабе отдавали себе отчет, что после весенней распутицы можно прорваться в Восточную Пруссию и вернуть ее, для этого перебросить еще войск с Западного фронта, а к Балтийскому заливу направить гораздо большие силы флота открытого моря, дабы не допустить повторного поражения. Но к тому времени Кенигсберг неизбежно падет. Стратегическая ценность района после безжалостного хозяйничанья русских станет близкой к нулю: повальная депортация германского населения и заключение его в лагеря в Закарпатье — наглядное тому свидетельство.

Пока германские штабные стратеги двигали линейки по картам, втыкали в них острые циркули, пачкали цветными линиями и всячески издевались над безответными на бумаге русскими дивизиями, в Лондоне произошли незаметные пока события, довольно круто поменявшие ход войны.

Начиная с ноября четырнадцатого года на столичных приемах засверкала новая звезда — русская баронесса Ольга фон Врангель, вздорная и ветреная блондинка лет двадцати пяти. Она не любила о себе распространяться, говорила лишь, что муж много старше ее; они расстались.

Британские кавалеры обозвали русскую an exotic prize (экзотический приз) и открыли сезон охоты. Какие бы ни были у нее отношения с супругом, сам факт наличия такового есть гарантия отсутствия хлопот — никто не обвинит в совращении девственной леди. Да и случись беременность, в первую очередь отвечает законный муж, как бы далеко он ни находился от жениных прелестей во время зачатия.

Ольга флиртовала охотно, но не пускала никого ближе четко установленного рубежа обороны. Увы, чересчур далекого от вожделенной цели. Джентльмены заключали пари, тратили несметные суммы, пытаясь произвести впечатление, — тщетно. Глядя на их усилия, русский посланник в Лондоне посмеивался: направь они толику растраченной амурной энергии на войну, британцы маршировали бы уже у здания Рейхстага.

В январе счастье, кажется, улыбнулось юному сэру Энтони Идену из замечательной графской семьи, члены которой назывались одним из столпов Консервативной партии. Несколько намеков, взмахов ресницами, тайное послание, переданное суровым бородатым мужиком вида KAZAK, и Энтони удостоился свидания… Первого в его жизни настоящего свидания с настоящей взрослой и ослепительно красивой женщиной!

Впрочем, самого главного опыта, о котором втайне вожделел будущий граф, не случилось. Как и не прозвучало, что подобное невозможно в дальнейшем. «Вы же понимаете, сэр, я не такая, как многие предпочитают считать», — заявила баронесса. Замужняя женщина вдалеке от супруга может легко быть скомпрометирована, оттого обязана остерегаться неосторожных поступков. Разве что любовь — страшная вещь, иногда она толкает на самые необдуманные порывы… В общем, за тот вечер юноша услышал несколько «да», означавших твердое «нет», столь же решительное «нет», под которым подразумевалось «возможно да, но не сейчас», и десятки других слов, могущих значить все что угодно — от далеко идущих намеков до цен на мандарины в Шанхае. Вдобавок красотка не слишком хорошо владела английским и, не смущаясь, списывала на это любые свои обмолвки. Даже Yes и No могла перепутать!

Русский акцент, считавшийся многими в лондонском свете неэстетичным, казался сэру Энтони завораживающим. После второй подобной встречи, когда юный джентльмен удостоился чести поцеловать не только перчатку, но и узкую полоску кожи над ней, он пропал с потрохами, готовый продать душу дьяволу, а семью в рабство на плантации ради минуты с обожаемой баронессой!

Опасаясь за репутацию недотроги, Ольга взяла с Энтони честное благородное слово джентльмена никому и ни при каких обстоятельствах не говорить об их встречах. Юный сэр прекрасно это понимал. Отправленный на стажировку из Оксфорда помощником к министру иностранных дел Артуру Бальдурфу, он также не хотел огласки связи с дамой, подданной дружественной, но все-таки иностранной державы. Хотя до дрожи в коленях юноша страдал от невозможности бросить небрежно в клубе: «Вчера, во время нежного рандеву с леди фон Врангель…» Пожалуй, не менее чем от неутоленного желания близости.

Выделяемые Идену средства без остатка ушли на подарки и украшения. Он влез в долги, а вскоре с ужасом узнал о порочной страсти своего предмета обожания. Баронесса страдала неуемным карточным азартом.

Ее партнеры собирались по вечерам в уединенном особняке на окраине Лондона и сидели там до пяти утра. Ольга учила Энтони разным премудростям, коими владела в совершенстве, позволяла следить за игрой, однажды разрешила сыграть с ней в паре. И успех не заставил себя ждать! Первые значительные деньги, легкие да вдобавок полученные от слияния душ и разумов с любимой женщиной, окрылили, просто вознесли к небесам! Нет нужды говорить, что вместо отдачи долгов сэр Иден купил очередное украшение из бриллиантов и гранатов. И был вознагражден — страшно сказать — поцелуем в лоб!!

Трагедия случилась через неделю. Они проигрывали, повышали ставки, делали их уже в долг, ошибались. В шестом часу утра вышли к авто в туманную сырость, особенно противную, когда на улице около нуля. А внутренняя температура молодого Энтони опустилась до антарктической. Он едва разбирал, куда ставить ноги.

— Don't worry, my honey!^[6] — утешила Ольга. — Деньги — тлен, главное — чувства.

Этого «тлена» срочно требовалось двадцать тысяч фунтов стерлингов. Как кавалер и истинный джентльмен, сэр Иден написал расписку от собственного имени, не имея ни малейшего представления, откуда взяться у него подобной сумме.

Заспанный и расстроенный, он отправился в Форин-Офис на Кинг Чарльз-стрит, кое-как отбыл канцелярскую повинность и на пути домой был остановлен ирландцем из числа удачливых ночных партнеров, сопровождаемым двумя уголовными типами.

— Деньги с собой?

— Помилуйте! — испуганно и как-то по-овечьи проблеял юноша. В отличие от распространенного английского животного, с него абсолютно нечего было стричь. Он испуганно огляделся по сторонам. Неподалеку прогуливается бобик. А толку звать констебля? Стоящие перед ним джентльмены в своем праве, в кармане рыжего картежника расписка на двадцать тысяч. Ежели захотят убить или избить, для этого дела есть темные подворотни.

Чувствуя, что мочевой пузырь может предательски отказать, Энтони как милость божию получил вдруг отсрочку на три дня. Что будет, если деньги не сыщутся, он не осмелился спросить. Ясно же — ничего хорошего.

Мрачный, с ввалившимися глазами и бледностью на лице, которая отдавала не интеллигентностью, а мертвечиной, юный сэр встретился с баронессой. Он заявил, что не может покрыть долг, не может навлечь позор на семью. В общем, пришел сказать Ольге последнее good by my love.

— Хорошенькое дело! — воскликнула она. — Те громилы и ко мне приходили. Это страшные люди. Когда с ними по-честному, они порядочные и всегда держат слово. Но обманывать их смерти подобно. Я же верила — ты мужчина! За твоей спиной уютно и надежно. Даже строила планы на длительные отношения… Боже, какая дура!

Энтони что-то пролепетал, но женщина его и слушать не стала.

— Струсил! Пуля в лоб — самый малодушный путь бегства. Ирландцы и от меня не отстанут, и от твоих родных. Подумай о клейме позора на графе Идене, если выяснится, что сын застрелился от отчаяния, что не может сдержать слово джентльмена.

— Придется открыться отцу, — всхлипнул ухажер.

— И он за оставшиеся сутки легко найдет тебе двадцать тысяч?

Юноша окончательно потух.

— Пожалуй, нет. Граф — старой закалки. Скорее всего выгонит меня из дому, лишит наследства и права на титул, передав его младшему брату. Иными словами, отречется.

— Значит, выход нужно найти самим, — холодно и рассудочно обрубила Ольга.

— Но как?!

— Сутки у нас в запасе. На тебя надежды нет, — она глянула на него уничижительным взглядом. — Приходи завтра в это же время через заднюю дверь. Придется мне на время изменить пол. Должен же хоть кто-то из двоих быть мужчиной.

Граф Воронцов из русского дипломатического корпуса, знакомый сэру Энтони по приему на Даунинг-стрит, холодно выслушал призывы Ольги о помощи и сбивчивый лепет джентльмена.

— Ежели б мы воевали, а вы предали свою страну, разглашая ее важные секреты, я мог бы выручить вас изрядной суммой, сэр Иден. Однако Британская империя — дружественная к России страна, а ее интересы мы блюдем как свои. Разве что вы поможете подготовиться нам к следующему раунду переговоров о военных поставках, дабы заключить соглашение к наибольшей обоюдной пользе. Но, при всем уважении, это не стоит подобных денег.

— А ско… сколько?

— Пару тысяч я вам дам. Не более.

Энтони потерянно глянул на Ольгу.

— Принимаем, — решила она за двоих. — Я поговорю с ирландцами.

Воронцов сухо обсудил тонкости, как Энтони скопирует нужный протокол. Впоследствии вышло, что копия не понравилась графу, и он заявил — джентльмен должен выносить документы с Кинг Чарльз-стрит не менее чем на два часа, в фотографическое ателье поблизости. Если, конечно, деньги по-прежнему нужны.

Ольга договорилась с ирландцами. Они не только не тревожили больше Энтони, но и позволили отыграться. Стоит ли говорить, что их долг не сократился, а вырос, благодаря чему у неприметного фотографа прибавилось работы.

Кое-как рассчитавшись с карточными долгами, измученный юный дипломат получил, наконец, намек, что его старания будут вознаграждены высшей наградой. Громом среди ясного неба прозвучало: баронесса устала от Лондона и намеревается переехать в Стокгольм, там начать новую жизнь.

— Но я не могу покинуть Лондон!

— Приезжайте ко мне в Стокгольм. Не навсегда, на пару дней… или ночей! Там и решим, есть ли у нас совместное будущее, дорогой.

Проведя сутки в беспросветной пустоте, изнемогая от одиночества без встреч со смыслом всей его жизни, Энтони наскреб денег на краткий вояж и сел на пароход под шведским флагом. Кайзеровский подводный флот, чье командование провозгласило тотальную войну для блокады Британских островов, не трогал пока нейтралов, даже заходящих в устье Темзы. В холодном Стокгольме сэр Иден получил самый горячий прием и провел упоительную ночь, где осуществились самые смелые мечтания, а также выпало много разных неожиданностей, о которых он и думать не смел. Оказывается, единственный муж баронессы чрезвычайно многому ее научил на ложе любви, чем она охотно поделилась с юным поклонником, несколько утомившим даму полной неосведомленностью в интимных утехах.

На утро Ольга собралась и отправилась на вокзал: не приглянулся ей Стокгольм. Она возвращалась в Россию. Расстроенного Энтони тут же в шведской столице перехватил граф Воронцов и предложил дальнейшую работу с приятной перспективой заработать довольно средств и переехать к баронессе. Или вывезти ее в какую-то приятную часть света, война-то скоро закончится. Бедный сэр Иден согласился. А что ему оставалось делать? Тело хранило еще жар объятий прелестницы, дома ждет промозглый Лондон, блестящая, но тоскливая карьера и одиночество с сознанием того, что ни одна англичанка не сравнится с русской богиней.

В Гельсингфорсе женщину встретил подполковник в партикулярном сюртуке, который завербовал ее в одном из губернских городов. В ту мрачную пору талантливая актриса натурально голодала после распада труппы, время от времени получала средства от небогатых любовников и откровенно подумывала сменить паспорт мещанки на унизительную бумагу бордельной девки. Отдаваясь за пятерку в провинциальной глуши, в Лондоне Глафира Поликарповна несколько месяцев ощущала себя действительной баронессой, сколотив небольшое состояние на подарках Энтони и подношениях других притязателей на ее благосклонность. Увы, никто из других претендентов не имел достаточной вхожести к премьеру или хотя бы к главе Форин-Офис.

— Россия признательна вам, леди, — учтиво и без тени насмешки заявил жандарм.

— Полноте, офицер. Здесь-то чего паясничать? Хм, леди… Вы прекрасно знаете, кто я и что я.

— В трудное время главное другое — какую пользу вы принесли Отечеству. Поверьте, добытые с вашей помощью сведения стоят для победы больше, чем отряд линейных броненосцев.

— Казна выделит мне хотя бы на канонерку? — Бывшая губернская актриса вопросительно подняла бровь.

— Несколько меньше. Вы получите новые документы и новое имя, с ними потрудитесь уехать подальше, лучше во Владивосток или в Мукден. Через какое-то время британцы начнут искать баронессу Ольгу фон Врангель.

— А таковой нет.

— Отчего же? Но внешне она выглядит решительно иначе, детьми обременена и из Петрограда в войну не выезжала ни на день.

«И для подобной жизни настоящей Ольге не пришлось зарабатывать передним местом», — вздохнула про себя Глафира.

Страшное оружие, добытое для России женским коварством, граф Воронцов использовал там же, в Стокгольме, а ему на помощь в качестве тяжелой артиллерии прибыл великий князь Александр Михайлович. Николай Второй сам бы не прочь стяжать очередные посольские лавры, а после подписания мира с Японией он считал себя непревзойденным дипломатом всех времен и народов. Но Император заигрался в солдатиков, не желая назначить ни Брусилова, ни Иванова Главнокомандующим вместо себя. Потому князь оставил на время авиационные заботы и отправился в секретный вояж.

Они встретились с германским военным атташе в неприметном особняке, принадлежащем датскому дипломатическому представительству. Дания, союзная России, формально осталась нейтральной по отношению к кайзеровскому Рейху, посему могла сыграть роль посредника между воюющими сторонами.

— Господин полковник, мы люди военные и не связаны дипломатическим протоколом. Позвольте, я вас без предисловий и обиняков ознакомлю со сведениями, которые добыла наша разведка. Прошу ознакомиться с фотографическими копиями британских подлинников. Оставить их, к моему величайшему сожалению, не могу, — Александр Михайлович протянул визави толстую пачку фотокарточек.

Барон бегло проглядел их, потом начал тщательно просматривать по одной. Несмотря на природную скупость мимики и большую жизненную практику, в полной мере своего гнева он скрыть не смог. Яростью засиял даже его монокль.

— Давайте вместе разбираться, — предложил князь. — Вот неоспоримое свидетельство, что «Черную руку» и убийство эрцгерцога в Сараево устроили англичане. Они обещали сербам, что вовлекут Россию в войну и поддержат, отчего Австро-Венгрия уступит часть территории. Выходит, джентльмены выполнили обязательство.

— Убийство не было главной причиной начала войны, — констатировал германец.

— Горячо согласен, господин барон. Однако наши друзья с Альбиона подстроили так, что она началась в самой удобной для них форме. Итак, они добились вовлечения Австрии и Сербии в бойню. Смотрим дальше. Англичане обещают французам сдержать обязательства по Антанте и послать войска в Европу, одновременно дают вам ручательства невмешательства, если кайзеровская армия ударит на Восток. Не буду показывать документы, но поверьте мне на слово — на Россию также оказывалось давление к объявлению мобилизации. Вы не воспользовались гарантиями и главные силы бросили на Запад. Получается, британцы достигли своих целей и никому не нарушили обещания.

— Справедливо, — кивнул германец, добавив недипломатическое выражение, в коих немецкий язык уступает разве что русскому.

— Вот на Марне возникла угроза катастрофы. Британский кабинет срочно вырабатывает план сепаратного мира с кайзером. Франция отдается вам на растерзание, Германия и Британия честно делят пополам французские колонии, после чего джентльмены обещают помощь против России. Случилось «чудо на Марне», предложения не последовало, хотя предварительные прощупывания могли иметь место. — Великий князь пристально всмотрелся в немца, но не смог ничего уловить, довольствуясь, что тот не стал отрицать подобных попыток.

— А здесь мы видим отчет об использованных средствах на убийство турецких подданных ради возбуждения ненависти к Британии и России. Далее — секретная рекомендация Средиземноморскому флоту не встревать в бой с германо-австрийской эскадрой, следовавшей к русским берегам и рассчитывавшей на заход в турецкий порт ради демонстрации флага и мощи. Цель очевидна: втянуть в войну заведомо слабого соперника и отрезать у него кусок Ближнего Востока.

— А при отступлении австрийских разбитых кораблей к Адриатическому морю они набросились, словно шакалы.

— И потребовали у нас за это половину трофеев как соавторы победы. И не только. — Великий князь указал на копию донесения британской разведки о хорватском восстании. — Как видите, приписали себе успех в расчленении вашего главного союзника, практически не воюя с Австро-Венгрией.

— Здесь документы о подобных дипломатических провокациях в отношении Италии, Греции, Испании, Дании, — добавил Воронцов. — Самая впечатляющая бумага касается США. Форин-Офис рекомендовал Роял Нави в случае очевидного утопления германской субмарины срочно торпедировать большое пассажирское судно под американским флагом и свалить вину на эту безответную немецкую подлодку.

Повисла пауза. Высокие стороны осознали, что, заключая договоры с британской короной, никто не потребовал от островитян гарантии порядочного отношения — незаключения сепаратных сделок с врагом. Англичане постоянно презюмировали собственную благонадежность. С этим покончено. Отныне слова «джентльмен» и «порядочный» не совместимы в одной фразе, разве что как противопоставление.

— Я немедленно доведу эти сведения до кайзера.

— Передайте Его Императорскому Величеству главное послание российской Государя — мы уничтожаем друг друга сотнями тысяч и не подозреваем при этом, что пляшем под британскую дудку. Англичане любят повторять — у них нет постоянных союзников, есть лишь постоянные интересы. Не кажется ли вам, что они заигрались?

— Да, Ваше Императорское Высочество. — Немец вернул фото. — Поразительно. Как вам удалось добыть столь ценные сведения?

Князь предпочел не рассказывать о постельной стороне предприятия.

— Англичане пали жертвой собственных мифов, искренне считая, что они — главная нация на свете, на своем острове они в полной безопасности. Гипертрофированное восприятие максимы «мой дом — моя крепость». Убийственные документы хранились в сейфе Форин-Офис, запираемом на несложный замок. Действительно, кто посмеет залезть в святая святых самой великой империи на Земле?

Барон вежливо улыбнулся одними кончиками губ:

— Мы знали кое-что. Но ваши фотокопии впервые показали нам картину британской подлости всеобъемлюще. Какой бы выход предложили вы?

— Решать будут монархи. Лично мне видятся два пути — обрезать ниточки или устранить кукловода, и второе куда больше по душе. Но для начала нужно срочно прекратить взаимное истребление.

Глава восьмая

Сепаратное перемирие между Николаем Вторым и Вильгельмом Вторым грянуло мировой сенсацией. Ради скорейшего прекращения огня стороны не начали даже обсуждать территориальные притязания — русская область Польши осталась большей частию у Германии, а Российская империя продолжила владеть Восточной Пруссией. С Габсбургами пришлось сложнее, бывший император, а теперь фактический королек небольшого клочка земли не хотел признавать потери. Он уступил под давлением очевидного факта — лишившись германской поддержки, Австрия остается лицом к лицу с трехмиллионной русской армией Юго-Западного фронта.

Пока кайзеровские фельдфебели понукали зольдат, снова загружая их в вагоны для отправки на Запад, с которого они прибыли лишь в прошлом месяце для борьбы с русскими, постоянно проклиная непоследовательность штабов, в войне наступила пауза. Она не касалась войны на море. В Канале, в Северном море и в Бискайском заливе германские подлодки чуть ли не ежедневно топили британские и французские суда, сами погибали десятками от снарядов эсминцев и глубинных бомб.

Россия отдыхала от войны, частично демобилизовав армию, чем вызвала гневные вопли из-за Ла-Манша. Вернуться к численности мирного времени, когда вражеские войска оккупируют русские привисленские земли, Военное министерство пока не могло себе позволить. Однако по временному соглашению между двумя воевавшими империями в Варшавском губернаторстве и Кенигсбергской губернии установился сравнительно мягкий режим. Жители Восточной Пруссии свободно сообщались с Германией, варшавяне — с родственниками в России. Жизнь постепенно налаживалась.

Прекратилась антигерманская истерия, пусть друзьями немцы не стали. Ушли на второй план вчерашние фавориты Императора. В частности, великий князь НикНик, посрамленный тем, что Государь отвоевался лучше него, отправился командовать на Дальний Восток, с глаз долой. Тяжелейшей потерей для главного Романова обернулась ужасная смерть Распутина: царица не могла уже давать ценные советы, опираясь на просвещенное и уважаемое мнение юродивого. На фоне этого Николай Второй приблизил Александра Михайловича, занимавшего по-прежнему ту же странную должность команд�

Пролог

Курсант Качинской школы авиаторов мичман Рубцов заблудился в полете над Черным морем. Подобная напасть нередко поджидает и более опытных пилотов, в том нет ничего зазорного. Убедившись, что настигнутый им источник дыма принадлежит некоему торговцу, а не легкому крейсеру «Чемульпо», мичман выписал вираж и лег на северный курс.

Наставники говорили ему: в подобных случаях не отчаивайся, лети к берегу. Коли топливо на исходе – ищи место спуска. Лучше малый конфуз и срыв полетного плана, нежели разбитый «Сикорский» и загубленная жизнь.

Берег показался, и на нем знакомый белый маяк. Согласно вводной, «Чемульпо» с авианосной баржей на буксире ждет южнее в двадцати милях, курс 170 градусов. Мичман вытянул руку вверх и постучал по крыльевому баку, отозвавшемуся глухим звуком. Стало быть, бензин там еще не выработан, сливаясь самотеком к ровно гремящему движку. Рубцов глянул на часы. Не менее сорока минут полета в запасе. Морские машины летают далеко и подолгу.

Возможно, другой авиатор, не гневя Бога и не искушая судьбу, перемахнул бы невысокие горы, Севастополь и мелкую речку Качу, за которой спряталось летное поле школы. Но мичман, курсант из первого набора, специально подготавливаемого к морским полетам, обязан был подтвердить умение находить авианосец и совершать спуск на него. Австрия, Сербия и союзные с ними страны метали друг в друга свирепые ноты, словно молнии перед грозой. Ежели до начала военных предприятий свидетельство морского летчика не получить – жди списания в сухопутные. Все равно что офицера с мостика крейсера бросить в окопы командовать ротой пушечного мяса.

Легкий биплан С-10 отмахал на юг с небольшим уклоном на восток положенные двадцать и даже более миль. Дымов клубилось в достатке – слухи о скором приближении войны не сковали пока каботажное судоходство. Рубцов, закладывая виражи, метался меж ними, пока уверенность в способности найти авианосец не растаяла, как и резерв топлива. Теперь хватит разве что до Качи…

Пилот ошибся не только с поиском корабля. Через четверть часа после перекладывания машины на обратный курс он услышал «чиханье» двигателя – пропуски вспышек в цилиндрах. Не надо быть большим специалистом – сии звуки значат, что с остатками бензина мотор захватывает воздух.

Признавая вину за скорый спуск на воду, мичман погладил борт кабины, словно извиняясь перед крылатым другом за неизбежность купания. В теплом море человеку выплыть немудрено, вот только аэроплан обречен. Берег отчетливо проступил прямо по курсу, но «Сикорский» снижался, грозясь коснуться воды буквально через пару миль. Мотор совершенно заглох…

Человек, поднявшийся в небо на техническом аппарате, – его пленник. Он всецело зависит от него. Птицы – свободны. Им для подъема или спуска хватает изящного движения крыльев.

Распугав чаек, заполошенно брызнувших в стороны с сердитыми криками, аэроплан шумно грохнулся в черноморскую волну. В последние секунды до удара Рубцов изо всех сил потянул на себя управление, напрягшись так, что, пожалуй, смог бы взмахнуть крыльями.

Гибель мичмана породила бумажный хоровод в Адмиралтействе. Командиры авианосных кораблей получили строгий наказ: для приема самолетов на палубу плескаться в видимости береговых ориентиров, а местонахождение обозначить салютацией. Не сговариваясь, моряки засунули образчики очередной чиновной дури поглубже в сейфы, с глаз долой. Плавучая авиабаза рассчитана на действия в чужих водах. Прикажете вояжировать у линии прибоя под жерлами береговой артиллерии? Мало того, ракетами обозначить свое место, дабы вражьим пушкарям сподручнее целиться. Благодарим покорно!

Начавшаяся война похоронила большинство подобных инструкций. На войне главное убивать и не быть убитым. Не важно, насколько притом соблюдено соответствие циркулярам, разлетающимся по флоту от каменных набережных Невы.

Часть первая

Начало Великой войны

Глава первая

В генеральных штабах сухопутных армий любовь к бумажной боеспособности пылает не менее, чем в гнездовьях паркетных адмиралов. Круглый год, в слякоть, в стужу или под солнцем штабисты всегда готовы к любой войне. Для проверки достаточно поднять среди ночи самого главного генерала и вспугнуть его известием о нападении некоего экзотического супостата на горячо любимое Отечество. Начштаба бодро заявит «не извольте беспокоиться». Затем из недр N-ского сейфа извлечет слегка запыленный план победоносной войны… ну, например, Российской империи с Португалией. Можете быть покойны, той Португалии в самом деле придется несладко. По крайней мере, на бумаге.

Вероятность противостояния с Болгарией русские военные предполагали как сугубо умозрительную. Освобождение от османского господства, многолетняя поддержка против Австро-Венгрии вводили болгарского царя в круг естественных и верных друзей русской короны. Поэтому его поспешное вступление в войну на стороне Габсбургов вызвало оторопь в Зимнем дворце. Министр иностранных дел Сергей Дмитриевич Сазонов никак не смог объяснить Государю, отчего осрамилась российская внешняя политика на Балканах. Словно смертельно раненный Цезарь, воскликнувший «И ты, Брут?», император Николай Второй вправе был кричать: «И ты, Фердинанд?» Разве что великий римлянин умирал, а Россия не получила еще и царапины. Посему балканский Иуда проявил немудрую поспешность, объявив войну Сербии, тем самым практически вступая в войну и с большим славянским братом.

Южный театр военных действий отдали на откуп генерал-полковнику Брусилову, сделавшему головокружительную карьеру в малых войнах в Корее и на Балканах.(1) Юго-Западный фронт против австро-венгерских войск возглавил генерал от артиллерии Иванов.

(1). Читателям, не знакомым с двумя первыми романами цикла – «Миноносцы адмирала Макарова» и «Танки генерала Брусилова», сообщим, что события в данной альтернативной истории происходят в мире, где Россия в результате нескольких успешных войн владеет бывшими турецкими европейскими территориями вдоль Босфора, Мраморного моря и Дарданелл, а также Маньчжурией. К началу войны с Германией и Австро-Венгрией имеет развитое машиностроение, а на вооружении передовой подводный флот, легкие танки и морскую авиацию.

2 августа 1914 года огромный четырехмоторный аэроплан «Илья Муромец» развернулся над морем, вальяжно сбросил высоту над Сухим лиманом и произвел спуск на летном поле Одессы. Алексей Алексеевич Брусилов сошел с трапа, следом легко сбежал Петр Николаевич Врангель. Небольшой двухместный биплан, очевидно, доставивший Колчака, трепетал крыльями на ветру. Сам Александр Васильевич поспешил навстречу питерским генералам. Рядом с ним, видом похожий на побитую упитанную собаку, семенящей нестроевой походкой подтянулся Радко-Дмитриев.

Худой и жилистый Брусилов стиснул в рукопожатии вялую котлету болгарина. Балканский союзник обтекал потом на ярком летнем солнце и изображал крайнее несчастие от того, что безумный правитель его страны вздумал напасть на православного брата, к тому же непростительно сильного.

Это же он выразил словами, когда генералы засели за карты в штабе Одесского округа, превращенном отныне в штаб фронта.

– Бросьте истерику. Никто нападать и не думал, – грубо оборвал его Врангель. – Полно вам убиваться, точно гимназистка после матросских объятий. Фердинанд ваш мечтает отпилить кусок Сербии, пока Россия увязла в боях с Австро-Венгрией. Не только нападать не собирается, он и от нас удара не ждет.

– Именно, господа. Поэтому сил у нас не много, только две дивизии под Константинополем, Одесский военный округ и флот. Вновь развертываемые части пойдут на Галицию и против Германии. – Брусилов хищно улыбнулся, отчего усы его еще больше распушились. В этот момент он похож был на драчливого дворового кота, вздумавшего примерно наказать крупного хозяйского увальня и стащить у него сметану. – Готовим наступление, ждем атаки сербских позиций и наносим удар.

Указка ткнулась в карту.

– Александр Васильевич, у нас по довоенным планам десант к Варне расписан? Флот готов?

– Так точно, ваше высокопревосходительство. Однако же вам известна цена тех планов.

– Вот мы ее и проверим. Слышал о новом увлечении вашем – морской авиации. Чем порадуете?

– Не многим, Алексей Алексеевич. В строю лишь одна самоходная баржа, оборудованная в авианосец, да учебная буксируемая. Остальные в достройке на Николаевской верфи. Пока их на воду спустят, война-то и закончится.

– Дай бог. Что могут ваши баржи?

– С неба высадку десанта прикрыть, гранаты на врага сбросить, но больше для морального испуга.

– Ваше высокопревосходительство, там и испуга не надо. Не чаяли болгарские офицеры с русскими воевать, – скулящим тоном вставил Радко-Дмитриев, чем заслужил презрительный взгляд Врангеля.

– Это плюс, господа. А чтобы совсем ваших земляков всполошить, десант возглавит самый опытный и решительный генерал. Да-да, именно вы, Радко! – увидев вытянувшиеся лица Петра Николаевича и Александра Васильевича, Брусилов хохотнул и добавил: – Разумеется, с вами отправится Врангель. Его советов слушаться, как от самого Господа исходящих. Главное, болгары понять должны – их долг сейчас с русскими за сербов воевать, а не ловить рыбку в мутной воде. Сняв болгарскую угрозу, мы здорово сербам подсобим в удержании австрийцев. А те, глядишь, надорвутся на два фронта бороться. Слушайте боевой приказ…

Разумеется, сей приказ не был известен в болгарском штабе, для которого война с Россией показалась такой же нелепостью, как и муссируемый союз с Турцией. Фердинанд указал своим подданным главного врага на текущий момент – православную же Сербию, против которой и разворачивались болгарские дивизии, могучие, по балканским меркам, соединения. Россию как угрозу там не воспринимали – на австро-венгерском и германском фронте у нее без того хватит проблем. И назначению Брусилова, хорошо знакомого с Балканским театром военных действий, особого внимания не уделили: нет у него значительных войск. Оттого скромный болгарский флот остался в порту, дабы не раздражать русских, а владельцам коммерческих судов предложили на время забыть про плавание через Босфор и Дарданеллы. Их успокаивали: война через пару месяцев кончится, много – полгода, там наверстаете убытки. И, конечно, за Россией приглядывали. У русских границ в сторону Константинополя денно и нощно висел аэростат, а над Черноморским побережьем кружились два легких моноплана «Блерио».

В то утро, не сулившее воинственным подданным царя Фердинанда особых событий, летчик болгарских ВВС Васил Стойчев поднял свой моноплан над Варной и неторопливо взял курс на северо-восток. До Севастополя и Одессы менее трехсот миль. Боевые корабли русских достигнут Варны за полсуток, ежели будет приказ. Но Болгария не состоялась как морская держава, после войны с Австро-Венгрией у нее просто нет денег на флот. Оттого и не следует бояться русских крейсеров – им некого топить у болгарских берегов.

«Блерио» забрался вверх на добрых четыре тысячи футов. Яркое утреннее солнце поднялось из-за моря правее капота. Васил взлетел при полном безветрии, день обещал быть замечательным. После июльского пекла август – лучшее время на Черном море. Пилот вернется из полета, доложит об отсутствии русских и сможет покататься с ненаглядной Елицей на яхте. Война войной, но жизнь продолжается.

Ровно гудел роторный моторчик «Гном», устаревший, но надежный, наполняя матерчатое тело аэроплана тряской. Летчик поднес бинокль к глазам. Эх, подняться бы перед рассветом, пролететь дальше и выше – застать восход солнца над Кавказом. Но увиденное им отнюдь не соответствовало романтическим грезам. Дымы, много дымов. И как раз с северо-восточной русской стороны.

Он мог сразу повернуть, забить тревогу. Но что доложить ему по поводу состава и количества вражеских сил – много дымов? Засмеют. Стойчев приподнял нос аэроплана, набирая высоту, предельную для слабой машины, и отправился на сближение с эскадрой. Высь защитит от обстрела, но ему до сих пор не верилось, что с русскими предстоит воевать. Он впервые сел за штурвал в Севастопольской школе, там остались многие друзья… Некоторые – насовсем, кто не совладал со спуском или у кого мотор отказал над морем.

Тем временем корабли приблизились, различимые и без бинокля. «Блерио» – отвратительный разведчик, широкое единственное крыло затрудняет обзор. Болгарин опустил план (2) и описал вираж, затем двинул к хвосту эскадры.

(2) Планом на заре авиации называли несущую плоскость.

Первой дымит грозная «Императрица Мария», с высоты птичьего полета кажущаяся приземистой. Потом броненосцы поменьше, крейсера, стая «собачек»-эсминцев… А далее – самое ужасное, строй больших невоенных сухогрузов. Для чего они могут быть, кроме как для десанта?

Разворачиваясь к Варне, разведчик упустил одну деталь. Русский трехтрубный крейсер, то ли «Кагул», то ли «Память Меркурия», тащил на буксире нелепую баржу. Похожая баржа тянулась в строю своим ходом. И уж тем более пилот «Блерио» не увидел, что с одной из них в воздух взметнулась крылатая тень.

Берег был уже близко, когда к рокоту мотора примешался сухой треск. В каком-то десятке ярдов над головой пронесся биплан с русскими трехцветными кругами. От мощного воздушного удара хлипкий «Блерио» едва не перевернулся. Стойчев опустил нос машины в пологом пикировании и с беспокойством глянул на русского. Тот не унимался, заложил вираж и снова догонял с хвоста.

Выкручивая голову до хруста позвонков, дабы не упустить соперника из виду, летчик принялся лихорадочно вспоминать, что русские пробовали в Балканской войне. Они обстреливали австрийцев из «наганов», пробовали таранить ударом шасси по крылу… Шасси! Почему на русском нет поплавков? Откуда он взялся? Разве что из Румынии, заявившей нейтралитет.

На верхнем крыле биплана вспыхнул зловещий огонек, а в уши ударил знакомый по его первому заходу треск. Пулемет! «Блерио» вздрогнул от попаданий, а левую лодыжку пронзила зверская боль.

Стойчев выхватил револьвер и выстрелил вслед уходящему русскому. Бессильно сунул оружие в кобуру. Сбивать аэроплан револьверной пулей – что охотиться на слона с рогаткой. Болгарин, стараясь удержать сознание, норовящее угаснуть от невыносимого пожара в ноге, спустил машину к самой поверхности воды.

Неожиданно боль приутихла, а стопа онемела. Безжалостный русский, которому на терзанья пилота глубоко наплевать, начал третий заход. Снова очередь. В левой консоли что-то треснуло со звуком пистолетного выстрела. Гитарной струной лопнули расчалки, левый план сложился, а «Блерио» кувыркнулся в волны.

Биплан сделал круг. Обломки болгарской машины всплыли неровным светлым пятном. Может, летчик жив. Есть вероятность, что его вытащат и он сообщит об эскадре на час или два раньше, прежде чем русские дымы заполнят горизонт. Но… Константин Константинович Арцеулов не смог заставить себя дать еще одну очередь из «викерса» по останкам «Блерио». Благоев, Стойчев, Тодоров, Костадинов – любой из его качинских учеников мог быть в злополучном аппарате.

«Сикорский-18» вернулся к кораблям, опустив между шасси и хвостовым костылем длинный штырь с крюком на конце, именуемый по-морскому «гак». Развернувшись, выровнялся за авианосной баржей, затем искусно поймал крюком трос тормозного устройства, замерев на палубе. К нему бросились все – от командира авиаматки до механика – с единственным вопросом: сбил? Арцеулов поднял на лоб летные очки и показал большой палец вверх, потом резко повернул его вниз, словно римский вельможа в Колизее.

– Радуются, ваше высокоблагородие, – доложил вахтенный офицер командиру «Кагула». – Так что сбили болгарина.

– Ждем доклад по радио. Не торопитесь, лейтенант, – одернул его каперанг, нередко слышавший преждевременные реляции о победах, оказавшиеся пшиком.

А на авианосце впервые встал вопрос о признании воздушных побед. Кроме рапорта Арцеулова, никаких свидетельств нет и не будет. Разве что потом узнать у болгар, что в означенный день «Блерио» не вернулся на базу. Однако он мог заблудиться или упасть в море с забарахлившим мотором.

Во всяком случае, к приближению эскадры никакой суеты в порту замечено не было. Самый крупный болгарский боевой корабль «Надежда», громко именуемый крейсером, а по сути – канонерская лодка в каких-то семьсот тонн водоизмещения, стоял на бочке внешнего рейда с холодными котлами. Под дулами «Екатерины» его экипаж не сделал и попытки к сопротивлению, приняв призовую команду без единого выстрела.

Барон Врангель нервно проследил захват порта с мостика «Марии». Авантюра Брусилова с атакой на Болгарию основана на наглости и внезапности. Десант да вторгшиеся от Константинополя части насчитывают каких-то тридцать тысяч штыков и сабель, тогда как у Фердинанда одна только армия мирного времени в десять раз больше. Хорошо хоть танков им не оставили с Балканской войны, да авиации кот наплакал.

Высадка ничем не напомнила корейские события. Пехотный полк переправился на берег шлюпками. Затем танки, артиллерия и конница потекли на причалы, будто нет никакой войны, а русские части прибыли в дружественную страну. Радко-Дмитриев искусал пальцы до крови. Сколько раз в прошлом веке российская армия занимала Варну, однако то были войны с Турцией, вековечным врагом. Только избавившись от османской тирании, Болгария стала независимой. И вот – на тебе, впервые братья-славяне пришли захватчиками, а он свадебным генералом возглавляет десант.

Врангель прервал его грустные мысли:

– Пришло донесение – окружены казармы кавалерийского и пехотного полков. Ваши не отстреливаются, но и не сдаются. Отправляемся немедленно.

Радко-Дмитриев забрался на пристани в теплое нутро броневика «Путиловец», кое-как примостившись объемистым задом на сиденье пулеметчика. Барон по старой привычке полез в танк. Бронированная группа так и двинулась к казармам – впереди Б-3, потом броневик, замыкающими – пара легких Б-2.

Через щели и пулеметный прицел генерал пробовал разобрать, что творится в захваченном городе. Улицы словно вымерли, всюду казачьи патрули, на перекрестках танки. Но пожаров и грабежей, верных спутников штурма, не заметно. Русские ведут себя сдержанно. Однако это до первого выстрела в спину. Пролитая кровь всегда порождает водопад насилия.

К грохоту двигателя броневика примешался звук аэропланного мотора. Радко-Дмитриев осторожно приоткрыл верхний люк. С-18 пронесся низко над улицей и вновь забрался ввысь. Его пулемет молчал, не видно и аэропланных гранат. Страшно представить: обрушься огневая мощь эскадры на Варну, город был бы совершенно разрушен.

У казарм Врангель выскочил из танка, нацепил на шашку почти белую портянку и быстрым аллюром отправился к воротам. Тучный болгарин едва поспевал за ним вприпрыжку.

– Я – генерал-майор Русской Императорской Армии Петр Врангель, со мной – болгарский генерал Радко-Дмитриев. Мне нужны командиры обоих полков.

За маленьким окошком в железной двери началось смятение, донеслись звуки спора.

– Дозвольте, Петр Николаевич, я переведу им.

– Да все они поняли. Не мельтешите. А не то засвечу им с танковой пушки в караулку и внутрь заеду – сразу без перевода догадаются.

– Обождите хотя бы пять минут, не горячитесь, господин барон. Они же присягу Фердинанду давали.

– Через пять минут – что? Уже без присяги? А я у порога, что нищий, должен околачиваться?

Врангель врезал сапогом по двери.

– Полковников ко мне. Живо! А то разнесу караулку к… – Тут генерал произнес не уставное, но очень понятное и цветастое выражение.

– Да, да! – высунулся офицер, который быстро залопотал, что начальники «извикам», то бишь вызваны, и будут «брз».

– Ну ежели не борзо, пожалеют. – Петр Николаевич обернулся к спутнику: – Сразу осознали и прониклись. А вы про перевод талдычите.

Впрочем, внутри штаба кавполка, куда прибыл не только главный конник, но и мутного вида пехотный командир, барон изъяснялся предельно вежливо.

– Прошу верить не мне, а карте, господа офицеры, – он ткнул в большой настенный лист. Радко-Дмитриев тихо переводил отдельные, наименее понятные для болгар выражения. – Отчего Фердинанд полез в войну? С Австро-Венгрией границы нет. Надежда урвать что-либо – лишь от православных братьев-славян, Сербии и России. В спину выжидательно глядят Румыния и Османская империя. Ежели австрийцы раздавят сербов, а мы не вмешаемся, стало быть, нет у балканских народов российской защиты. Что захочет паша? Долго думать не надо – вернуть земли, столетиями Порте принадлежавшие. То бишь Константинополь и Болгарию. Как думаете, Габсбургам нужно Болгарию от турка беречь? Вряд ли. Отдаст на растерзание мусульманам, у Франца-Иосифа с Сербией хватит дел. России Балканы не нужны. Нам бы только царя вашего убедить выйти из союза с австрийцами, тогда Сербия удержится. И в Турции решимости поубавится.

– Большая политика – не наше дело. Да и присягу давали, – промямлил пехотный заморыш. Кавалерист смолчал.

– Фердинанд тоже в вечной дружбе клялся, от имени всей Болгарии. И от вас, господа, стало быть. А про большую политику растолковываю, чтобы вы поняли – от Варны судьба страны зависит. В порту три линкора. Ваши казармы они за четверть часа перемелют. Но я не хочу лить болгарскую кровь! Потому у вас выбор – влиться в освободительную армию Радко-Дмитриева или умереть. Есть и другой выход. Мы заберем у вас оружие, и сидите в своих казармах, что на курорте. Но это позор для военного – отсиживаться, когда Отечество в опасности. Я позора не приемлю и вам не предлагаю. Честнее уж лечь под снаряды «Екатерины». Мертвые сраму не имут.

Голос подал конник, спросивший на чистом русском языке:

– Можно узнать ваши планы точнее?

– В деталях только после вашего согласия, в коем, если вы разумный человек, я не сомневаюсь. А пока соединиться с нашими константинопольскими частями, которые сейчас занимают Бургас, и выйти на линию Хасково – Шипка – Плевен. Войны в два фронта ваш царь точно не чаял. Непременно сядет за переговоры. Вопрос в другом, – Врангель придвинулся к кавалеристу, явно более авторитетному. – На западе тысячи убитых болгар за первые дни боев. Нужна ли здесь подобная мясорубка, и лишь для одного дела: вразумить единственного человека, что война со славянами! – это зло?

Полковники переглянулись. От мечтателя-либерала такие слова – обычное дело. Но против войны призывает боевой русский генерал с кучей орденских планок и нашивками за ранение…

– Удивиться изволили? А я на трех войнах кровь лил, свою и чужую. В Китае, в Корее и на Балканах. Навоевался на три жизни. Ежели враг на мою Родину полезет – горло перегрызу. Но вот так, ради национального престижу и каких-то там стратегических соображений, – дудки! А сейчас ваш царь объявил войну Сербии, значит, и мне лично. Теперь два выхода: войну остановить или уничтожить вашего царя с половиной народа Болгарии! – Распаленный барон хлопнул ладонью по столу, глаза над вставшими торчком усами налились кровью, что у упыря. – Время вышло, господа! Вы со мной за независимую Болгарию или выбрали смерть себе и ей?

– Может, когда-нибудь об этом пожалею. Пламен, я с ними, – не без колебаний решился кавалерист.

– Стоян, опомнитесь! У вас семья в Софии!

– Русские вправе своем взять Софию штурмом, – горько вздохнул тот. – Тогда нашим семьям действительно тяжко придется.

Решился и пехотный:

– Я с вами, господа генералы.

Он сделал резкий жест головой вправо-влево, во всем мире понятый бы как отрицание. В Болгарии сие значит «да».

Глава вторая

Большой пресноводный залив, омывающий юго-западное побережье Восточной Пруссии, германцы называют Frische, что означает прохладный. Эту акваторию, отделенную от Балтийского моря длинной песчаной косой, поляки именуют по-другому – Висленский залив. Северная часть его с углубленным для морских судов фарватером, отделенным насыпными молами и дамбами, образует замечательную корабельную стоянку в устье реки Преголи. Там расположена столица Восточной Пруссии – Кенигсберг, первая крупная цель Русской Императорской Армии в начале войны с Германией.

Отдать команду на приступ сей твердыни предстояло Главнокомандующему всех сухопутных и морских сил Российской империи великому князю Николаю Николаевичу, к имени которого до сих пор присовокупляли «младший», хотя батюшка его, Николай Николаевич-старший, покинул грешный мир двадцать три года тому назад. Накануне войны по согласию с Императором Главнокомандующий Ставкой своей избрал городок Барановичи, прибыв туда сразу по объявлении войны Сербии Австро-Венгрией. Великий князь Александр Михайлович прилетел в Барановичи, как ему по штату положено, на «Илье Муромце», всего днем позже.

Начальник русских военно-воздушных сил пребывал в стойком раздражении, причину которого не смог бы объяснить и под страхом пытки. Точнее, поводов для беспокойства хватало, но мелких, коим большое внимание уделять несерьезно. Скорее, душу глодало мерзкое предчувствие, что все идет не так и Россия катится к большим неприятностям.

Большая и до зубов вооруженная Императорская Армия силами Военного министра Сухомлинова и того же упомянутого Главнокомандующего превратилась в невообразимых размеров чиновный аппарат, мерзкий даже по российским меркам. Одни названия должностей чего стоят – начальник дивизии, начальник корпуса. Хотелось добавить – столоначальник – и вообразить дубовый письменный стол где-то на поле боя, с телефоническим прибором, пресс-папье, чернильницами и перьями. К начальнику подбегали бы чинуши поменьше. Подмахните рапорт, ваше превосходительство; здесь резолюцию поставьте – считать третий батальон совершенно погибшим и направить на его место пятый; смету потерь утвердите и циркуляр на их восполнение из тыла; кавбригаду позвольте списать в архив. Так шутил про себя Александр Михайлович, которому в самом деле было не до шуток – какого дьявола у нас Военный министр, которому нужно объяснять, что штаб армии и канцелярия суть разные вещи?

Николай Николаевич, именуемый в народе «Лукавый» или просто «НикНик», первым делом услал Брусилова на юг. Действительно, боевой генерал с тремя успешными кампаниями за плечами может хулу навести на командующего с фронтовым опытом ноль минут и столько же секунд. А критика и сомнения ведут к анархии и разброду. В армии главное – единоначалие, пусть даже единоначальник не понимает, что той армии надо.

С этими невместными и даже несколько крамольными мыслями Александр Михайлович 31 июля выслушал речь НикНика перед генералами и прочими главами канцелярий. Собственно, чего-то нового он услышать не мог. Начальник армии озвучил предвоенный план, с французами давно согласованный. Что с тех пор многое изменилось, НикНик и думать не мог. План утвержден высочайше – какие сомнения?

До войны полагалось, что армейская группа ударит с востока по северному краю Мазурских озер и болот, развивая наступление на Кенигсберг. Другая обойдет озера с юга, взяв германские силы в клещи. Так как на первом этапе войны кайзер главные силы двинул против Франции, пару недель боев, и Восточная Пруссия – наша, как при Елизавете Петровне.

– Ваше высокопревосходительство, – осторожно вставил Александр Михайлович. – А нужно ли атаковать германцев в лоб? Достаточно пробиться к устью Вислы, отрезав сухопутное сообщение с Центральной Германией, стать в оборону, а по морю блокировать Висленский залив. На атакующие действия у пруссаков точно не хватит сил, через несколько месяцев они запросят пощады.

К великому князю повернулись десятки голов. НикНик приблизился и навис эдакой глыбой. Он был ростом высок, подавляя штабных генералов объемом фигуры, но особенно ярко смотрелся в Зимнем дворце рядом с самодержавным недомерком, едва достающим Главнокомандующему до подбородка.

– Что вы смеете себе позволять? – рыкнул начальник главного стола. – Сие – не обсуждение. План утвержден, извольте узнать свое место в нем.

Александр Михайлович с тоской поглядел на августейшего родственника. Как мог Никки поставить командующим такого чурбана? Ему бы парады водить на Дворцовой площади. Не то что мундирные пуговицы заблестят – конские каштаны падут единовременно, по команде и уставного размера. Здесь же гибкость нужна, соображение. А рядом с Лукавым в большинстве своем точно такие же ветераны парадов.

– Итак, господа, – продолжил НикНик, подавив крамолу в зародыше. – Северо-Западным фронтом по высочайшему повелению командует генерал Жилинский. С севера от Ковно на Кенигсберг наступает генерал Ренненкампф, 1-я армия. Генерал Самсонов продвигается южнее и параллельно, затем обе армии соединяются.

Столь же кратко, веско и решительно Главнокомандующий поставил задачи Юго-Западному фронту, направленному против Австро-Венгрии. Вот еще один повод для раздражения, подумал Александр Михайлович. На военных совещаниях любого ранга предполагается, что перед командирами, пардон, начальниками корпусов и дивизий ставится задача разгромить такие-то противостоящие на данном участке фронта соединения вражеской армии. Но ведь Лукавый ни слова не молвил о составе войск противника! Только общее положение – мы сильнее, извольте порубать в капусту немцев и австрияков, случайно замеченных на пути. У нас совсем нет разведки? На уровне дивизий созданы разведывательные авиаотряды на С-10 и французских машинах, они решат оперативные задачи. Но вряд ли это поправит дело в масштабе фронта, когда общие указания даны абсолютно без учета сведений о германцах.

Удивительное дело, мы будем наступать сразу по всем направлениям – против Австро-Венгрии, Германии, Болгарии. Нельзя быть одновременно сильным везде – это азбука военной науки. Понимая, что радикально ничего изменить не в состоянии, Александр Михайлович покинул Ставку и вылетел в Ковно, прихватив Ренненкампфа и Самсонова.

Слушая разговоры двух генералов, перебиваемые ревом четырех моторов, великий князь почувствовал холодок. Да они же не настроены на взаимодействие! В репликах каждого сквозила тщательно спрятанная надежда, что именно его армия первой выйдет к городу Канта, а имя полководца украсится эпитетом «покоритель Пруссии».

Он попробовал достучаться до них, обещал разведывательные полеты сразу же по прибытии в Литву. Генералы вежливо поблагодарили. Что бы ни рассмотрели летчики – приказ о наступлении никто менять и отменять не собирается.

4 августа армии начали выдвижение, сразу обнажив огромное число препятствий, не учтенных в Ставке. Первой из них оказалась государственная национальная политика. Главной ударной силой Северо-Западного фронта – 1-й армией – командовал генерал с подозрительно немецкой фамилией Ренненкампф, а важнейшим соединением в ее составе – Хан Нахичеванский, единственный в своем роде мусульманский кавалерийский генерал, имевший множество наград и отличий… правда, на дипломатическом поприще. Единственный мелкий военный эпизод в войне против Японии дал основание Императору возвеличить этого деятеля и тем самым показать – не только русские православные в стране карьеру делают, Отечество заметит таланты из любых источников. Не то чтобы азербайджанский или иной кавказский народ не способен выдвинуть из своих рядов полководца, равного Суворову или Кутузову. Просто Хан Нахичеванский таковым и близко не был. Оттого 6 августа, ввязавшись в бой с прусской бригадой у Каушена, позорно отвел корпус назад. Мало того, что славный кавказский воин имел под своим началом многократно превосходящие по численности войска – у него были регулярные дивизии, а с прусской стороны противостоял ландвер из ополченцев второй очереди призыва. Вдобавок гениальным тактическим маневром Хан оголил правый (северный) фланг армии Ренненкампфа, заставив начальника приостановить наступление, дабы как-то навести порядок в своих рядах.

Самсонов, получив разведданные от летчиков Александра Михайловича, решил использовать преимущество в танках, кавалерии и артиллерии, проведя более глубокий охват, нежели поручил ему НикНик, изменив направление главного удара и отдалившись от 1-й армии. Он не был в Корее, потому не задумывался, что танки с кавалерией, прорвавшиеся в глубокий сил врага, – страшная сила. Вообще, он технике не очень доверял, кроме разве что привычной артиллерии. Танк пугал непонятностью, самолет тем более, да что увидишь с высоты? В итоге он направил бригады, усиленные Б-2 и Б-3, прямо на подготовленные артиллерийские позиции и убедился в своей правоте – бронемашины сгорели все, не нанеся пруссакам ощутимого вреда.

7 августа снова пробовал атаковать Ренненкампф, затеяв местную операцию, вошедшую в анналы как Гумбинен-Гольдапское сражение. Русские добились определенного успеха и могли развить его, если бы не печально известный Хан Нахичеванский. Четыре дивизии его корпуса не соизволили вступить в бой. Ренненкампф не слишком поверил данным воздушной разведки и не приказал преследовать изрядно побитые и отступавшие германские части. Так что командующий 1-й армией вроде как победу одержал, однако его нерешительность дорого обошлась. Из Центральной Германии в Восточную Пруссию начали поступать резервы. В период с 13 по 15 августа топчущиеся на месте и не соединившиеся 1-я и 2-я армии, столоначальникам которых казалось, что победа под Кенигсбергом уже в руках, получили несколько ощутимых ударов и отступили. Вскоре отступление превратилось в бегство, а по итогам августовских боев обе армии Жилинского потеряли в Восточной Пруссии вчетверо больше солдат и офицеров, нежели противник.

Самсонов не выдержал позора и покончил с собой, Хану Нахичеванскому Аллах не позволил. Жилинский и Ренненкампф продолжили доблестную службу, хоть и на иных постах.

Николай Николаевич вообще вышел победителем, разбив откровенно слабые австро-венгерские части и заняв часть габсбургских земель. Оттого Император не поставил ему в упрек прусский разгром.

30 августа великий князь Александр Михайлович вернулся в Санкт-Петербург и поразился. Такого уличного разгула город не видел, поди, с самого 1905 года. Только народное бурление на сей раз оказалось ура-патриотическое, и никто не думал унимать его шашками и нагайками.

Мирные обыватели шастали по городу с плакатами оскорбительного для Германии содержания. Как при еврейских погромах, толпы врывались в магазины, лавки, банки, ежели на вывеске красовалась немецкая фамилия. Впрочем, как водится, евреям доставалось по первое число. Не каждый разберется, кто такой Голдберг – пруссак или еврей? Для надежности лупили и громили всех похожих. И не очень похожих до кучи, на будущее и на всякий случай.

В день, когда высочайшим повелением столицу с неприлично германским названием переименовали в Петроград, Александр Михайлович навестил в больнице Брилинга.

– Как так вас угораздило, Николай Романович?

Инженер криво усмехнулся разбитым лицом:

– Обычно. Фрезе неделю на заводе сидит взаперти, мне надоело. За Нарвской заставой дорогу перекрыл казачий разъезд. За ним люди какие-то. Вахмистр потребовал документ, говорит – вылезай. Только я на мостовую ступил, он обернулся и кричит: немец это, фамилия Брилинг, бей шпиона!

– Какого числа? – Князь пометил в записях. – Будьте покойны, завтра же вахмистр отправится в арестантские роты. Хотя, конечно, вам от того здоровья не прибавится.

– Третьего дня. Пустое это, Александр Михайлович. Голодранцы да казаки не ведают, что творят. Кто истерию против германцев начал, а? Черносотенцы да иные думские патриоты. Их бы в арестантские роты строем.

– Тут я бессилен, хоть с вами и спорить не буду.

– А еще главного германца забыли. – Брилинг с трудом шамкал ртом, в котором основательно недоставало зубов. – Родственничка вашего. Даром что Романовы – все как один германцы, но фамилия-то русская. Да и кто вас тронет.

– Стоп! Говорите, но не заговаривайтесь. Не забывайте, кто перед вами.

– Да уж… Благодаря вам да великому князю Петру Николаевичу к правящей фамилии уважение имею.

Александру Михайловичу надоело.

– Так, мон шер. Вольнодумные речи отношу на удар головы и потому не восприемлю. Завтра же вам пропуск на имя… например, Брилова. И охрану. Не можем мы таких людей терять. Поправляйтесь.

Позорное поражение Ренненкампфа и его смещение с поста начальника армии повлекло реакцию против любых сомнительных личностей с германскими фамилиями на генеральских должностях, а тем более с приставкой «фон». Петр Врангель, носитель такой приставки, пребывал в то время в Болгарии, его неприятные вести ждали по возвращении на Родину. Степан Осипович Макаров, навещая могилу Александра Берга, увидел, что какие-то негодяи облили краской могильный камень за германскую на нем фамилию.

Пока оболваненные народные массы сражались с германскими именами как с ветряными мельницами, Балтийский флот приступил к практической работе. Он начал выполнять то самое, о чем крамольно заикнулся командующий авиацией на довоенном совещании в Ставке, а именно занялся перекрытием водного пути к Кенигсбергу. Вот только мера эта запоздала, да и действенность ее не та – вдоль балтийского побережья исправно работала германская железная дорога, которую обязаны были разрезать танки генерала Самсонова.

Первый рейд три русские лодки из Либавы провели в ночь на 17 августа, когда с очевидностью стало понятно, что попытка захватить Восточную Пруссию окончилась неудачей.

Ночь – союзница подводников. Она помогает им в главном – незаметно подобраться к врагу. А также и скрыться. Одна беда на Балтике: мелководна она. Субмарине требуется глубина куда большая, нежели линкору. По-хорошему, капитан спокоен, имея больше пятидесяти метров под килем. Там обычно перепад температур и плотностей, шумы винтов подлодки укрыты слоем воды. На поверхности субмарина быстра, однако весьма уязвима. Торговое судно догонит, но от эсминца или крейсера не уйдет. Посему походы в мелких водах для подплава смертельно опасны.

Командир «Акулы», названной так в честь предшественницы, наводившей страх на турок в последней черноморской войне, опустил бинокль. Молы прусского города-порта Пиллау, затемненные по случаю военных действий, оказались пусты.

– Готовим мышеловку, господа. Мичман, передайте на «Краб»: поставить заграждение и возвращаться в Либаву. «Форели» занять позицию милей южнее и ждать целей.

В прежние годы лодки переговаривались ударами колокола, однако время нынче не то. У пруссаков подводные акустические аппараты «Маркони» и «Телефункен» с ламповыми усилителями, враз засекут близость русских субмарин. Оттого на рубочном мостике «Акулы» замигал фонарь в узкой трубе, направленной в сторону моря. На «Крабе» и «Форели» его заметят, на берегу – никак.

Акустик доложил о слабых шумах электромоторов. «Краб» медленно двинул ко входу в Балтийский пролив. Спору нет, накидать бы мин под самой крепостью Пиллау, но там глубина меньше тридцати футов. И, к сожалению, цепочка рогатых подарков – оружие одноразовое. Лодка сможет поставить не более двух линий поперек судового хода. «Акула» и «Форель» приступили к самому нудному делу в подводной службе – ожиданию в засаде.

Днем на минах подорвался небольшой пароход, на глаз – менее тысячи тонн. Он пытался выйти со стороны Кенигсберга в открытое море. Командир «Акулы» лейтенант Гарсоев в перископ наблюдал агонию судна. В лучшем случае корыто перекроет фарватер, иначе толку с его гибели – чуть. По устоявшейся традиции командир передал перископ старпому.

– Медленно тонет. Стало быть, повреждения невелики. Подымут за трое-четверо суток, канал снова свободен. – Мичман оторвался от налобника. – Как думаете, Александр Николаевич, тралить начнут?

– Непременно. И тут ничего не попишешь. Не тратить же торпеды на тральщики. Их по-хорошему пушкой с «собачки» можно согнать, но кто пошлет корабли под дула береговых батарей? Так что до нового прихода «Краба» мины они расчистят. Разве что… – Командир с хитрым армянским прищуром глянул на помощника: – Ежели всплыть, врезать с «трехдюймовки» и быстро нырнуть? Пруссаки не ждут подобной наглости.

Офицеры в центральном посту замерли от таких слов Гарсоева. Это еще не боевой приказ – обсуждение. Однако все знали, что лейтенант ходил у японских берегов с адмиралом Макаровым, то бишь набрался авантюризма по самый рубочный люк.

– Простите, ваше благородие. Рисковать лодкой ради тральщика? – ужаснулся гардемарин.

– Не только. – Капитан снова приник к трубе. – Пруссаки что думают: русские мины бросили и ушли. Надо лодку им показать. Тогда как фарватер расчистят, конвой пришлют, а не одиночный сухогруз. Помните, господа, «Акула» – это и наживка, и засадный полк Дмитрия Донского. Ждем тральщиков, в их компании проверяем норматив экипажа на быстроту изготовки к надводной стрельбе и срочному погружению.

Портовые власти решились на траление лишь на следующие сутки, выслав в пролив пару деревянных лоханей, явно плоскодонных. Налети легкий шторм – и снаряды не понадобятся, реликты прошлого века просто разобьет волнами.

– К всплытию стоять! – приглушенно скомандовал Гарсоев, нервно дернув ногтями густую кавказскую щетину на щеке. Он ненавидел неопрятность, а окладистые адмиральские бороды считал маской, скрывающей обвисшие брыли и безвольные подбородки. Но, увы, в походе пресной воды мало, лица подводников покрываются порослью у всех, от матроса до командира. – Полный вперед! Всплываем. Орудийному расчету приготовиться.

Балтийская вода поднялась горбом, словно от подводного взрыва. Черный острый нос выметнулся вверх, на миг показав переднюю часть днища. Не успели потоки воды до конца освободить палубу, как отворился рубочный люк. Через секунду из него хлынули артиллеристы к носовому трехдюймовому орудию.

Они перекрыли самые строгие нормативы мирного времени. До береговых батарей Пиллау какая-то миля. По артиллерийским меркам – фуражкой докинуть. А прусским канонирам не надо всплывать и погружаться. Пушки давно пристреляны по морским квадратам.

Непроницаемый ящик на палубе, именуемый кранцами первых выстрелов, отдал в натруженные матросские руки первый заряд. Неожиданность сыграла свою роль. Первый султан воды поднялся в полукабельтове от лодки, когда «трехдюймовка» уже дважды пальнула в пароход.

Гарсоев до крови под ногтями стиснул леер рубочного ограждения. Сколько промахов сделают пруссы? Один, много – два. Потом непременно накрытие. Однако третьим выстрелом пушкари «Акулы» достали тральщика, подняв к небу фонтан досок и дыма.

– Срочное погружение!

Заглушки в ствол ввернулись за долю секунды, будто жили собственной жизнью. Подводники ссыпались в центральный пост, едва касаясь ногами лестницы, словно пожарные, спускающиеся по тревоге на шесте. Последний вращал еще маховик задрайки, в то время как волны закрыли переднюю палубу, врезавшись в рубку. Кучный удар накрытия всполошил воду, когда подлодка нырнула в спасительную глубину; неопасный толчок догнал ее сзади. «Акула» удирала на запад, развив наибольшие для подводного хода девять узлов, разряжающие аккумуляторы за какой-то час.

Минут через пятнадцать стихла артиллерийская истерия. Наводчики орудий окончательно потеряли представление, где скрылась русская субмарина с безумным командиром. Тот приказал сбросить ход, приподняться на перископную и обозреть результат хулиганства.

– Тральщик горит, ваше благородие, – отчитался старпом. – Не тонет.

– Однако мы их всполошили.

– И весьма. Вижу над берегом аэроплан, летит в нашу сторону.

– Убрать перископ! Средний вперед, погружение на сто двадцать футов.

Палуба центрального поста чуть накренилась, уходя из-под ног, лодка принялась забирать мористее, ныряя в глубину.

– К войне с аэропланом мы не готовы, господа, – тихим подводным голосом прокомментировал командир. – Ни перископа, чтобы вверх смотреть, ни зенитки, чтоб шрапнелью обстрелять. А он над нами круг нарежет, ракету пустит – тут пушкари нас и накроют. Глубина-то уже хорошая, но береженого бог бережет.

Странно было это услышать от офицера, час назад приказавшего обстрелять тральщик под носом у фортов Пиллау.

– Ваше благородие, на какой глубине лодку с аэроплана видно?

– На ста двадцати вряд ли, а футах на тридцати – замечательно. Особенно ежели яркое солнце. В Кронштадте пробовали. Одно беспокоит – чтоб летуну «Форель» не попалась. Не отвернись от нас, Николай Угодник.

Лодку сгубил бы не аэроплан, а эсминцы конвоя. Потому на Гарсоева вышли сухогрузы, сопровожденные одним лишь миноносцем, другие корабли гоняли «Форель». Рискнув выстрелить с малой глубины, лейтенант едва увел «Акулу» от глубинных бомб и снарядов с береговых батарей, зато притопленный транспорт затруднил вход в защищенную акваторию. Когда капитан эсминца устал охотиться на субмарину, Гарсоев утопил второй сухогруз, крадущийся мимо лежащего на киле собрата, и благополучно ретировался.

Глава третья

В августе 1914 года на Балтике Кронштадтское адмиралтейство могло позволить себе лишь мелкие укусы да сплошное минирование акватории по главной узости Финского залива меж островом Норген и мысом Поркаллу. Тем самым оно готовилось к оборонительной войне против Германского флота открытого моря, ожидая вступления в строй четырех крупных кораблей – «Полтава», «Гангут», «Петропавловск» и «Севастополь». Зато на Средиземном морском театре военных действий Антанта имела хороший перевес. Кайзеровский флот был там представлен лишь «Гебеном» и «Бреслау» с кораблями сопровождения, имевшими базу в австро-венгерской Хорватии на Адриатическом побережье. Основную силу союзников составили броненосцы Австро-Венгерских военно-морских сил.

12 августа, когда болгарский правитель Фердинанд, зажатый с запада сербской армией и не имевший резервов остановить русское наступление с востока, до поры до времени колебался с выходом из войны, Брусилов и Колчак получили сообщение от русского военного атташе в Греции. Разведка сообщила о готовности к выходу из Сплита мощной смешанной германо-австрийской эскадры. Куда повернет она – к Франции для бомбежки Марселя, к Суэцу для блокирования главной межокеанской артерии или к русским берегам у Дарданелл, – атташе не знал.

Вообще, выход в море крупных линейных кораблей всегда представлялся событием чрезвычайным. Слишком дороги эти монстры, которые куда лучше справляются с задачей устрашения на стоянке в порту, нежели на морских просторах, где ненароком могут и утонуть-таки. Вернее всего, кайзер забеспокоился после неуспехов Франца-Иосифа на суше. Сербы остановили австрийские войска к югу от Дуная, русские войска генерала Иванова давили с востока, а Вильгельм не мог помочь главному союзнику, связанный во Франции и с трудом удерживавший Восточную Пруссию. Оттого Средиземноморский флот хотелось использовать быстрее, пока тамошние базы надежны.

Перед выходом флота из Сплита разгорелись невидимые баталии на дипломатическом поле. На юге оставались четыре страны, явно заинтересованные в конфликте, но не определившиеся, какую сторону выбрать.

Король Румынии Фердинанд I, именовавшийся так же, как и болгарский царь, по родственным связям принадлежал к дому Гогенцоллернов, приходясь родственником Вильгельму. Однако к началу войны буквально все правящие фамилии были повязаны родственными узами, а российский самодержец именовал кайзера не иначе как кузеном. Это ни в коей мере не мешало германцам и русским истреблять друг друга десятками тысяч. В августе четырнадцатого Румыния оставалась странным островком спокойствия, когда ее соседи неутомимо уничтожали себе подобных. Из Бухареста наблюдали за развитием событий. Ежели болгары не добьются успеха, а Сербия и Россия разобьют Австро-Венгрию, можно смело забыть о родственных узах и присоединиться к добиванию поверженных Габсбургов.

В Османской империи бурлили реваншистские настроения. Султан Мехмед Пятый и правящая партия «Единения и прогресса» любили припоминать обиды, причиненные в XIX веке и повлекшие утрату Балкан. В числе главных врагов назывались Россия с ее православными союзниками и Британия, постепенно обгрызающая османские земли в Африке и Азии. Ни с Германией, ни с Австрией давно уже не было столкновений. Вот только урок, полученный от русских в 1877 году и недвусмысленно говорящий – с ними воевать опасно, удерживал от безрассудных действий.

5 августа неизвестные подожгли османское посольство в Лондоне и убили посла. Затем пришли сведения об антитурецких погромах близ Константинополя и осквернении мечетей. Сам Аллах подталкивал к объявлению газавата русскому медведю и британскому льву. Хоть бы одно подтверждение их слабости…

Греция, не получившая ничего, кроме людских потерь и убытков во время прошлой войны с Австро-Венгрией, также не торопилась лезть в схватку, хотя и склонялась к стороне Антанты. Страннее всех вела себя Италия. Правительство подписало пакт с центральными державами, но после заключения не торопилось исполнять союзнический долг. Франц-Иосиф никогда не доверял ненадежным и спесивым «римлянам». Достаточно мощный австрийский броненосный флот Средиземного моря как раз и создавался для противостояния этим странным друзьям.

Брусилов не ждал, что австро-германская эскадра приведет конвой с десантом к южным российским берегам. У Франца-Иосифа сухопутных сил в недостатке, да и мобилизация не закончена. Но если их флот пройдется огневым шквалом по русским укреплениям в Галлиполи и триумфально вступит в какой-нибудь турецкий порт, у османских правителей изрядно прибавится решимости принять сторону центральных держав. Посему Алексей Алексеевич срочно связался с Колчаком. Против Румынии и Турции, ежели они ошибутся и поставят на Германию, в Черном море хватает кораблей. И Дарданеллы перекрыть не сложно. Наиболее уязвимое сейчас побережье – эгейское.

Затем командующий Южным фронтом отправил сообщения союзникам. Линейные корабли и броненосные крейсера есть у англичан на острове Гекчеада, подаренном британской короне в знак доброй воли по итогам войны 1879 года. Новейшие французские корабли базируются в Марселе. Выход в море вражеской армады – редкость, а в порту их не достать. Чем не случай отличиться в большой морской битве, устроить второй Трафальгар?

Самое страшное в войне коалиций – довериться ненадежному союзнику в деле, которое можешь осилить сам. Оттого русская армада, сопроводившая десант к Варне, усилилась отрядом, составленным из японских трофеев, и снова отправилась в поход, проследовав через Босфор и Дарданеллы. Морской путь, о владении которым мечтали тысячу лет, впервые пропустил надводную эскадру под Андреевскими флагами для фактических действий в Средиземном море, а адмирал Колчак нарушил главную заповедь – командовать издалека – и занял место на мостике «Императрицы Марии».

Когда на правом траверзе флагмана показался порт Гелиболу, адмирал получил сообщение по радио. Германо-австрийский флот обогнул Грецию и взял курс на северо-восток, к российским берегам. Британское адмиралтейство выслало навстречу VIII эскадру.

– Прибавим ход, ваше превосходительство?

Александр Васильевич понял, что имеет в виду командир линкора. Корабли в группе движутся со скоростью наименьшего из них. Капитан «Марии», как и многие другие на Южном флоте, со скепсисом относился к плавучим аэродромам, считая их невинной блажью командующего. Однако из-за барж эскадра еле тянется. Германцы с австрийцами или уйдут, или достанутся британцам.

Как всегда во время принятия нервных решений, заныло поврежденное колено. Адмирал растер его и постановил:

– Авианосцев бросать не будем, Евгений Петрович. Они – наши глаза и уши. К тому же из Седулбахира навстречу австрийцам вышли наши подлодки. Вы же знаете, для них семнадцать узлов – предел. И последнее. Есть у меня предчувствие, весьма тревожное. Нам с той эскадрой – как ни крути – встретиться придется, хочется или нет.

У южной оконечности Галлиполийского полуострова корабли получили с лихтеров запасы воды и угля. Для непосвященных сия операция кажется обыденной и несложной. А для матросов она вылилась в полусуточный аврал. Тысячи тонн топлива, перегружаемых с лихтеров, переносились вручную, в мешках, при самой мизерной механизации процесса. Не вступая в бой, эскадра потеряла шесть человек умершими, некоторая часть моряков заболела. Легкие остальных остались забитыми угольной пылью, вызывая кашель с мокротой антрацитового цвета. В такие дни матросы с броненосцев завидовали подводникам. Дизтопливо в субмарины поступает по шлангам, подплав не знает праздника угольной погрузки.

Пополнив припасы, эскадра отправилась в Эгейское море. Цвет воды изменился сразу, а вместо спокойных волн Дарданелл «Императрицу» окатили валы, разогнавшиеся на просторах Средиземноморья.

Посыпались сообщения от подводников. Субмарины минули Лемнос, но в поле видимости попали лишь британские корабли, которые и ретранслировали радиограмму.

Первым дымы австро-германской эскадры заметил вахтенный офицер русской подводной лодки «Омуль» к югу от греческого острова Айос-Эфстратиос. В эфир тут же полетели точки-тире морского кода, а сигнальный фонарь заморгал в беззвучном разговоре с «Аллигатором», следовавшим чуть севернее.

Старший лейтенант Николай Николаевич Ильинский, отличившийся на «Афалине» – убийце британского «Дредноута», приказал повторить радиограмму. С японской войны он не слишком доверял добрым отношениям с англичанами. От них можно ждать любой подлости, а уж заявления – мол, не весь текст приняли – запросто. «Омуль», большой океанский крейсер надводным водоизмещением в тысячу тонн и с шестью торпедными аппаратами в носовой части, продолжил сближение с противником.

– Засекут наши переговоры, Николай Николаевич, – промолвил глазастый гардемарин, первым углядевший австрийцев и не отрывавший бинокль от глаз.

Лодка неслась полным ходом, то зарываясь хищным носом в эгейские волны и подставляя рубку под их ладони, то выскакивая на пенистые гребни. Каждая крупная волна накрывала палубу, скрывая орудие, и разбивалась о надстройку, осыпая подводников мириадами теплых брызг.

– Трусить изволите? – Ильинский сочно затянулся трубкой, переняв манеру у знаменитого Конрада Ланге, бывшего командующего подплавом. – Право, не стоит. Они и первую нашу передачу поймали. Так что знают – обнаружены, а вокруг наши лодки снуют. Сблизимся, посчитаем дымы, снова передадим сообщение. А там, бог даст, пощиплем слегка за немецкие бока. Не отчаивайтесь, Павел. Когда эскадра строем несется, им не до беготни за лодкой. Эсминцы да легкие крейсера заход глубинными бомбами сделают – и снова в строй. Знают, что мы за ними не угонимся.

– Ваше благородие, а их лодки?

– Сегодня – вряд ли. Гансы узлов двадцать дают. U-боты у них наверняка есть, да только действовать они будут втихую, отдельно от эскадры. То есть как мы.

Последнюю радиограмму «Омуль» дал с пятидесяти кабельтовых от головного корабля, после чего Ильинский с командовал погружение. «Аллигатор» чуть поотстал и принял правее, готовясь включиться в атаку вторым номером.

Англичане на этот раз не подвели. Радист принес Александру Васильевичу расшифрованную депешу.

– Ваше превосходительство! С «Омуля» докладывают: неприятель следует двумя кильватерными колоннами. Левее линейные броненосцы в количестве не менее четырех, правее крейсера в количестве не менее трех. Командир лодки принял решение атаковать.

Началось!

Адмирал Колчак отнюдь не был трусом. Однако в морском бою не участвовал с Японской войны и тем более не командовал никогда таким соединением. А уж что на карту поставлено, знал лучше других. До врага миль семьдесят, британцы куда ближе к ним. В разных частях Эгейского моря еще четыре субмарины в патруле, ни одна из них не успеет. Построение противника говорит о том, что их командующий отрезал крейсера в отдельную подвижную группу. Соответственно выходить им навстречу классическим кильватерным строем негоже. Надо и крейсера отсечь, и по броненосцам огонь сосредоточить, и авианосные баржи укрыть. Есть, конечно, надежда, что британцы малость расстроят их ряды.

Главное командирское решение – до начала боя. Потом придется внести массу дополнений, но ошибочную расстановку кораблей быстро не исправить. С мостика понеслись приказы, а стройная кильватерная линия сломалась, разбившись на несколько групп.

Пока эскадра готовилась к бою, Арцеулов забрался в кабину «Шорта». Британский поплавковый биплан-торпедоносец, приспособленный нашими умельцами к взлету и спуску на авиаматку, уже проявил себя как истребитель и разведчик. Только ресурс мотора всего часов сорок, наполовину выработанный. Вот бы делать в России такой самолет да моторы к нему!

Взвыв на полных оборотах, движок превратил диск пропеллера в едва заметную пульсирующую тень. Самый ответственный момент… Недавно у коллеги мотор отказал прямо на взлете, и аэроплан рухнул в воду под форштевень. Даже тело не нашли. Чувствуя, что машина работает ровно и мощно, Константин махнул рукой в перчатке, давая знак отпустить хвост. «Шорт» резко разогнался по короткой площадке и взмыл в воздух, подпрыгнув на трамплине и оставив под брюхом опасно близкие волны. Кто говорит, что летать рискованно, не пробовал делать это на авианосце. Тут неизмеримо сложнее, чем над землей.

Без торпеды британец послушен и легок, набирает три тысячи футов менее, чем за четыре минуты. С этой высоты Арцеулов увидел дымы, поразившись: по его прикидкам, до австрийцев еще полчаса лету. Он приблизился, пронесся вдоль строя, опознав восьмую эскадру союзников… и глазам не поверил. Англичане полным ходом отправились на северо-запад, уходя от столкновения с противником. Ежели германо-австрийский флот многочисленнее, что мешает обстрелять издалека, миль с десяти? Австрийские утюги неповоротливы, им не угнаться. Либо соединиться с русскими, превратив наше преимущество в бесповоротное. Так и не разгадав хитрого замысла островитян, Константин улетел южнее, поднялся на пять тысяч футов и засек врага. Теперь главное – точно определить численность и класс кораблей.

Тренированный глаз пилота отметил две тени, скользящие под поверхностью в направлении эскадры. «Омуль», погрузившись на малых оборотах винта под перископ, дождался строя крейсеров.

– Берегутся. Впереди и по бокам крейсеров миноносцы идут, живые щиты. – Ильинский срисовал увиденное в память. Как только опустится перископ, он будет угадывать положение вражеских кораблей, исходя из нынешней расстановки, направления их движения и рапортов акустика. – Средний вперед.

– Залп по миноносцам? Увернуться не смогут, иначе торпеды по крейсерам достанут.

– Так точно, старпом. Но мы чуть хитрее поступим. Выстрелим, проскочим в хвост колонны, где обычно старые да легкие крейсера. Там второй раз счастья попробуем. Приготовиться к торпедной атаке!

Многое что изменилось в подводном флоте. Лодки стали крупнее, мощнее, носовым залпом выпускают шесть торпед. Главное, не нужно более целиться корпусом. Торпеда по выходе из аппарата ложится на заранее выставленный курс, надо только правильно ввести цифры в аппарат управления стрельбой. Но на всякий яд есть противоядие. Надводные корабли развивают от двадцати до тридцати узлов, выписывают зигзаги, корпуса имеют двухслойные, а то и трехслойные, с герметическими отсеками меж двойным и тройным дном. Под ватерлинией особые наделки (були), принимающие главный удар на себя. Бывает, и противоминные сетки спускают, хотя толку с них немного. В прежние годы случалось – достаточно одного попадания, и броненосец тонул. Ныне и два не всегда его ко дну пустят. Вокруг линкоров и крейсеров миноносцы-охотники кружат, а в них приборы для лодочного обнаружения – не чета прошлым годам. Обгонят эскадру, машину стопорят и слушают море. Оттого так редки удачи подводных волков в открытом море. Попробуй угадай место для засады, где противолодочный зигзаг выведет конвой прямо на тебя.

Ильинский ударил с мили от крейсера, пустив все шесть торпед веером. Уж хоть одна найдет цель. Лодка срочно нырнула, но не в сторону, как сделал бы любой трезвомыслящий капитан, а вдоль строя австрийцев встречным курсом. Потянулись тягостные секунды. Акустик прижал руки к наушникам. Прогресс и здесь проявился – усилитель аппарата ограничит громкость, не оглушит даже при близком взрыве, который не заставил себя ждать. Еще торпеды не нашли цель, а в воду полетели снаряды. Звуки винтов двух миноносцев сменили мелодию, отколовшись от общего строя. Верно, шум и пузыри от торпед обнаружились сразу, по этим признакам охотники бросились в зону, куда, по их мнению, убралась субмарина. Море вспенилось взрывами, а затем заколотилось от глубинных бомб.

Ильинский не успел порадоваться, что сбежал в неожиданном направлении, как справа по борту ударило, встряхнув корпус.

– Это не снаряды, господа. Во что-то мы попали. Малый вперед!

Грохнуло снова, на этом везение кончилось. Два удачных пуска из шести – замечательный результат. На учениях за такие дела командиру лодки «аннушку» могут повесить, а Ильинскому, отмеченному за Японию, и что-то весомее.

– Ждем. Скорость, глубину и курс так держать.

Пока «Омуль» на самых малых оборотах скатывался к хвосту колонны, флагманский линкор поравнялся с «Аллигатором», чуть не таранив его на зигзаге. Сообразив, что вахтенные проморгали лодку, ее командир не сплоховал.

Не видимая подводникам Ильинского картина с результатами стрельбы обеих подлодок открылась Арцеулову, кружащемуся вокруг австрийских кораблей. У крейсерского строя быстро тонул эсминец, а головной дредноутный броненосец окутался дымом и получил дифферент на нос. Затонет ли – вопрос, но в ближайшие дни он точно не боец.

Вслед «Шорту» ударили снаряды, разорвавшиеся далеко. Адмиралам остается смириться, что через полчаса русские узнают о составе и построении эскадры. А пока у австрийцев другая забота – перенести вымпел командующего на следующий линкор.

Когда биплан превратился в малозаметную точку, с башни главного калибра вспорхнул маленький самолет-разведчик. Летчик с трудом подхватил машину на разгоне, потерявшую высоту и чуть не зацепившую волны перед носом корабля. Затем с натужным стрекотанием потянулся вверх. Аэроплан – одноразовый, ему предстоит посадка на воду, откуда спасатели извлекут только пилота. Ценой потери аппарата необходимо узнать, откуда пожаловал «Шорт» – с одного из островов или тоже с башни большого корабля, до которого считаные десятки миль.

Австриец упустил Арцеулова из виду, потому пролетел широкой дугой до Лемноса, близ которого увидел англичан. Вот и разгадка. В наличии только британская эскадра, численно уступающая, аэроплан, по всей видимости, взлетал где-то с этого острова, подрывая греческий нейтралитет. «Фоккер» развернулся к своим.

Колчак получил радиограмму с авианосной баржи и помрачнел. Он явно разинул рот на слишком большой кусок. Разведчик доложил о наличии у врага новейших линкоров «Принц Ойген» и «Тегетгоф», додредноутных линейных броненосцев «Эрцгерцог Фридрих», «Эрцгерцог Фердинанд Макс», «Радецкий», «Зориньи», несколько устаревшей «Марии Терезии», а также германских кораблей – дредноутного линейного крейсера «Гебен» и легкого крейсера «Бреслау». Они сопровождались эскадренными миноносцами и вспомогательными кораблями, итого не менее двадцати вымпелов.

Русская эскадра больше. Однако в бою с таким соперником неминуемы повреждения и потери. Александр Васильевич начал с самого простого – приказал нанести удар воздушными торпедоносцами.

Просто – это лишь на словах. Поплавковый «Шорт» взлетает с торпедой только при малой волне и встречном ветре. Свежий ветер и слабая волна – редкое сочетание, не правда ли? Обычно гидроплан пробегает до отрыва от воды не менее двух кабельтовых.

Русские «Шорты», разместившиеся как самые мощные самолеты морской авиации на самоходной барже, поднимались с торпедой совсем иначе. К шасси зацеплялся трос, соединенный с мощной лебедкой. Как только пилот взмахом руки давал команду «пуск», стартовая команда отпускала хвост, а лебедка яростно сматывала канат. Летчика натурально вжимало в сиденье. При отрыве от палубного настила трос соскакивал с буксировочного крюка, и «Шорт» в свободном полете набирал высоту… Теоретически.

Раз прихватило трос, и самолет упал в воду, потом его притянуло к лебедке, измочалив в хлам. Слава богу, человек пострадал не сильно, только воды наглотался на жизнь вперед. Другой раз лебедка не сработала. Хорошо хоть хватило реакции сбросить торпеду и выровнять едва не нырнувший аэроплан. Потому взлеты с торпедами и гранатами происходили только с самоходного аэродрома. Нестись в корму буксирующему российскому крейсеру с полутонной взрывчатой дурой под брюхом как-то в голову не приходило.

Даже при удачном взлете «Шорт» с торпедой летал, что беременная улитка бегает. Страшно представить, как думают воевать на них англичане – поплавки ухудшают и без того скверные летные качества аппарата. Адмирал знал это по опытам в Балаклаве и на Каче. Однако разве можно отказаться от использования любого шанса насолить врагу?

Арцеулов тянулся вторым, отставая на добрую милю и больше замечая густой выхлоп перегруженного мотора переднего «Шорта», нежели сам биплан. Обернувшись, он видел такой же шлейф и за своей машиной.

Эскадры сближались. Теперь на перелет потребовалось меньше времени.

В австрийских рядах тем временем произошли перемены. Раненый «Ойген» покинул строй, кое-как сохраняя плавучесть. Лейтенант Москаленко на первой машине, не долго раздумывая, нацелился прямо в нос новому флагману.

Дальнейшее Константин Константинович не любил вспоминать и рассказывать. Он видел издалека, как «Шорт» сбросил высоту, выходя в зону атаки. Чем ниже отпустишь торпеду, тем меньше шанс, что она вильнет с курса. Малая высота – слабее удар о воду, гироскоп не собьется.

Москаленко избавился от торпеды кабельтовых в шести от флагмана, рванул машину вверх и вправо… и попал под шрапнельный разрыв. Под тем же углом крена, опустив крыло вправо, он зацепил волны и скрылся под ними навсегда. Может, потом всплыли обломки, ничего от этого не изменится. К тому же торпеда не достигла цели.

На войне погибать – обычно. Многие умирают. Но хочется не за просто так, по-глупому. Куда веселее, ежели утянуть за собой теплую компанию из австро-венгерских моряков. Арцеулов повернул летающий утюг вправо. Он обратил внимание, что подбитый линкор отделился, возможно, вообще потерял ход. Около него – легкий крейсер и пара эсминцев. Их нужно занять спасательной операцией.

Константин зашел в борт, выцеливая в мидель. Выбрал пространство меж миноносцем и крейсером. На пуск торпеды нажал, когда, казалось, на броневых листах «Ойгена» впору заклепки считать.

По самолету ударило свинцовым горохом. «Шорт» нырнул в густое черное облако, поднявшееся над баком. Когда вылетел из него, бухнуло, в спину ударило теплым воздушным шаром.

Поврежденный мотор плевался маслом и пропускал вспышки. Константин лихорадочно схватил ручку насоса и подкачал топливо из резервного бака в главный. Судя по бензиновой и касторовой вони, топливная магистраль пробита, как и масляная.

Он оглянулся. Линкор начал медленно, но неуклонно заваливаться набок. Неизвестно, сколько торпед он получил от субмарин. Подарок «Шорта», бесспорно, оказался лишним.

Арцеулов не рискнул спускаться на палубу. Оборвало элерон, педали проворачивались свободно, без усилия – явно сбиты тросы руля направления. Машину трясло и бросало так, что пробовать ее удержать на палубе означает верное самоубийство. И качинский инструктор совершил то, от чего сотни раз предостерегал воспитанников. Он выключил мотор и опустился на волны кабельтовых в шести перед носом авиабаржи. В конце сентября Эгейское море теплое и ласковое.

Не дождавшись рапортов с воздушных торпедоносцев, лишь один из которых вернулся, нещадно дымя, Колчак осмотрел строй эскадры. Он расставил корабли вогнутым клином, намереваясь левой ветвью войти в створ между крейсерским и броненосным отрядом австрийцев и обеспечить одновременную стрельбу по флагману не менее чем с четырех главных линкоров – обеих «Императриц», «Александра III» и «Святителя». Далее в бой вступят четыре додредноутных корабля, вежливо изъятые у Японии, крейсера, а потом на добивание рванут миноносцы, подбираясь на дальность торпедного залпа. И до этой мясорубки остаются считаные удары сердца…

Для начала не удалось отсечь крейсера. Более того, опасаясь, что идущие четвертым и последующими номерами корабли окажутся на пересекающемся курсе с австрийцами, адмирал приказал перестроение уже на расстоянии прямой видимости. Русская эскадра получилась разделенной на две колонны, теряя преимущество сосредоточенного огня по головным броненосцам врага.

Появление двух русских линий застало врасплох адмирала Миклоша Хорти, недавно перебравшегося на «Тегетгоф». Летчик докладывал совершенно о других кораблях. Зная, что мощные, но тяжелые дредноутные линкоры эскадры не разовьют более девятнадцати узлов, хоть котлы взрывай, командующий понимал, что от боя ему не уйти – русские и британские броненосцы и крейсера способны на гораздо большую скорость. Значит – только вперед, пройти вражескую эскадру насквозь, причинив им потери и повреждения, сберечь как можно больше кораблей и дотянуть до условно союзной Турции. Судовая радиостанция разнесла по эскадре приказы. Хорти решил пожертвовать «Гебеном», который заслонил бы флагмана с правого борта, оставляя ему равные шансы против русских линкоров. Уцелевшие крейсера получат потом другую задачу – ускориться и отработать иные цели. Да и «Гебен» – отнюдь не легкая добыча.

На пяти милях от противника «Императрица Мария» заложила левую циркуляцию, открывая сектор стрельбы для всех четырех башен главного калибра, расположенных по диаметральной плоскости корпуса. Мощные двенадцатидюймовые орудия, по три в каждой башне, приняли первые снаряды и большие цилиндры с пороховой начинкой, а смертоносные хоботы поползли вверх, примеряясь к дальности.

Александр Васильевич больше не вмешивался в действия капитана, наблюдая суету на мостике даже несколько отстраненно. Зазвучали десятки команд. В устройства управления стрельбой вносились цифры – дистанция, углы… То же самое творилось на «Екатерине», увалившейся вправо.

Когда загрохотали пушки, Колчак несколько обрадовался даже, что корректируется стрельба одного линкора. Двенадцать громадных фонтанов воды вздыбились перед «Гебеном». Ударь одновременно батареи другого корабля, и понять, где чье, корректируя прицел, стало бы совершенно затруднительно.

Непрестанно неслись доклады радистов, принимавших рапорты летнабов. С трех-четырех миль видны попадания и недолеты. С мостика брызги перелетов не разглядеть – они скрыты за трубами и мачтами австрийцев.

«Гебен» ответил, после чего сам попал под накрытие. «Мария» выровняла курс, сзади к общему оркестру присоединил свой голос «Александр III». Германский броненосный крейсер покрылся черными клубами пожаров, но не прекратил ответную стрельбу. И тут «Мария» приняла сразу два попадания.

Ужасное ощущение. Словно гигантский молот лупит по остову, встряхивая его куда сильнее, нежели отдача от залпа. Стальной настил мостика вздрагивает от разрыва снаряда где-то в глубине трюма, в заброневом пространстве, после которого начинается тревожное ожидание. Пусть пироксилин в орудийных погребах первых башен не сдетонировал сразу, там взрыв возможен и от пожара.

Понеслись доклады о повреждениях. Отказало охлаждение двух погребов. Скоро люди начнут там терять сознание от перегрева, а там и до возгорания недалеко.

«Гебен» выстрелил снова, добившись накрытия с сократившейся дистанции – кабельтовых двадцати. Снаряды рванули у бортов, слава богу, ни один из них не угодил в корпус. Гидродинамические удары неприятны, может открыться течь, но это не так страшно, как прямое попадание. 280-миллиметровые снаряды германца, не намного меньшие, чем у «Императрицы», способны повредить корпус и башни, надстройки они пробивают шутя. Пятнадцать, максимум двадцать попаданий, и новехонький линкор, вступивший в строй перед самой войной и даже не полностью избавленный от заводских недоделок, пойдет ко дну.

«Гебен» устал огрызаться после двух последующих успешных залпов «Марии», поддержанной «Александром». Башни германца перестали вращаться; дым валил столь густо, что австрийские линкоры за ним пропали из вида. Командир «Императрицы» повернул к Колчаку напряженное лицо, увидел одобрительный кивок и приказал перенести огонь на второй номер, следующий за «Гебеном». Немецкий крейсер угодил под дула бывших японских линкоров, устаревших, но вполне ощутимо гвоздивших его корпус десятидюймовыми снарядами.

До места гибели «Ойгена» канонада не донеслась. Бывший флагман, не успевший сделать ни единого выстрела по неприятельским судам, понемногу уходил бортом в глубину. Дымовые трубы коснулись волн. Стеньги с радиоантеннами, почти горизонтальные от немыслимого крена, напоминали исполинские удочки. Члены экипажа карабкались по ставшей почти отвесно палубе к борту судна и корме, пока вздымающимся над водой. В таком положении шлюпки не спустить. Люди бросались в эгейские волны, гребли к оставшимся для охранения кораблям, с которых спустили шлюпки.

– Душераздирающая картина, – съязвил Ильинский, разглядывая в перископ агонию линкора. – И пожалел бы их. Да только какого дьявола они на нас снова полезли?

На расстоянии кабельтова с двух сторон от туши погибшего «Ойгена» на плавучие якоря встали эсминец и легкий старый крейсер. Второй эсминец описывал круги, высматривая подлодку. Австрийцы рассчитали верно. Даже на экономичных четырех узлах «Омуль» за истекшие часы догнал теряющего ход подранка, ныне практически утопленника.

– Эсминец кружит быстро, достать его сложно. И не будем. Аккуратно утопим крейсер, благо он неподвижен, и тикать. Ваше мнение, мичман?

Старпом приник к перископу. Потом повернул взволнованное лицо:

– Николай Николаевич, там на борту почти наверняка половина экипажа линкора. Утопнут же все как один.

– А почему мы должны их жалеть, мичман? Они нам что – пирожки несли, как Красная Шапочка бабушке? Крейсер – вооруженный корабль, рядом два эскадренных миноносца. Не будьте кисейной барышней, офицер. Извольте собраться.

На малом ходу и по большой дуге лодка обошла крейсер, затем осторожно подкралась на милю. Убедившись, что эсминец достаточно далек, Ильинский скомандовал пуск сразу четырех торпед. Подводники содрогнулись, заслышав командирское решение. Старичку и одной хватит за глаза. Две утопят его враз, вряд ли кто выберется.

– Погружение на сто восемьдесят футов, право на борт, средний вперед.

Запахнув хищные жерла торпедных аппаратов, лодка провалилась во тьму. Ильинский сжал секундомер. До взрыва около двух минут, на второй заход нет возможности – эсминцы всполошатся.

Торпеды станут заметны примерно за минуту до удара в борт. Не исключено, что акустик услышит их секунд на тридцать раньше… которые ничего не решат. Крейсер – не лошадь, которую можно хлестнуть нагайкой, и она сорвется с места в карьер. Изначально не имея хода, увернуться от торпед невозможно. Противоминных сеток не видно. Австрийцам остается уповать, что стальные сигары пройдут мимо… Не повезло. Акустик «Омуля» не услышал винтов трогающегося крейсера. Зато три взрыва один за одним донеслись отчетливо и неотвратимо до каждого в отсеках. Русские моряки стянули форменные пилотки. Прими Господь их грешные души. Затем грянул четвертый, с некоторой паузой.

– Если торпеда мимо крейсера прошла, могла в «Ойген» угодить, – подал голос штурман. – Тогда с него точно никого не снять.

Эсминец прошумел винтами в миле или двух. Направление бегства подлодки он не угадал. Второй, очевидно, кинулся подбирать, кого возможно.

Уловив падение боевого духа, Ильинский повысил голос, насколько это позволили правила поведения под водой:

– Чего приуныли? Видели – «Аллигатор» их не добил, и винтов его не слышно. Мы только что отомстили за русский подплав. А впереди, полагаю, битва идет между главными силами австрияков и нашей эскадрой. Так что всем благодарность за отличную службу. Акустик, эсминцев слыхать?

– Никак нет, ваше благородие.

– К всплытию на перископную глубину стоять, – чуть тише Ильинский добавил только для офицеров в центральном посту. – Ежели и вправду с нашими схлестнулись, наверняка подранки назад потянутся. Вот и встретим их.

В одном командир угадал: «Аллигатор» не вернулся на базу.

Неизвестно, что страшнее – сидеть на допотопном крейсере, ожидая неминуемой торпеды в борт и не имея шансов спастись, или задыхаться в чернильной тьме отсека, когда погибшая лодка проваливается вниз в треске шпангоутов. Море не жестоко. Таким его делают люди.

Глава четвертая

В октябре погода к югу от Будапешта окончательно испортилась. Танковая группа генерал-майора Врангеля продвигалась практически вслепую, лишенная воздушной разведки. За месяц непрерывных боев его соединенный корпус разбил австро-венгерские части, переправившиеся через Дунай восточнее Белграда, и форсировал эту крупнейшую реку, остановившись затем на трехдневный отдых и переформирование. Изрядно потрепанная в боях первая дивизия константинопольского корпуса отправилась назад; Брусилов отчаянно переживал, что русский анклав на западном берегу Босфора слабо защищен и вызывает неподдельный интерес у осман.

Остались болгарские добровольцы. Царь Фердинанд заявил о сепаратном мире с Сербией и, стало быть, замирился с Россией, но на войну с Австро-Венгрией не отважился. Потому пехотные и кавалерийские полки, которые Врангель успел собрать до Шипки и под Софией, превратились в «добровольцев» в рядах русского корпуса. Соединенными силами север Сербии был очищен, а армия этой страны развила наступление на Балатон.

Почуяв неотвратимый крах Габсбургов, войну объявил румынский король Фердинанд. После вторжения на восток мадьярских земель румынская армия потерпела сокрушительное поражение от войск генерала фон Хацаи и, преследуемая им, отступила в глубь своих владений. Австро-венгерская Дунайская флотилия атаковала румынский речной флот. Когда до Врангеля дошли эти вести, он обрадовался им, словно крупной победе. Путь на Будапешт открыт. Хацаи увяз в Румынии, а его дивизии, собранные из резервистов и ополчения, не на чем перебросить к мадьярской столице.

Главные австро-венгерские силы медленно, но бесповоротно истреблялись в Галиции. Наконец, при вести о разгроме в Эгейском море поднялось мощное антиимперское восстание в Хорватии и Боснии. Многие моряки были родом из Сплита и Триеста. Их родственники абсолютно не желали понимать, ради каких таких благ не вернувшиеся домой матросы и офицеры воевали и тонули у российских берегов.

Поэтому на пути к Будапешту передовая конно-моторизованная дивизия врангелевского корпуса почти не встретила сопротивления. Немногие оставшиеся в этой области страны австро-венгерские соединения стянулись к двум столицам. Франц-Иосиф рассчитывал только на германскую помощь, но Вильгельм не спешил. Кайзеровская армия увязла в боях с французами и англичанами на западе Европы, ландвер и вспомогательные части выбивали из Восточной Пруссии остатки русского Северо-Западного фронта. Помощь можно ожидать только к зиме… Если она еще будет нужна.

7 октября двенадцать танков Б-2 и Б-3, все, что осталось на ходу после боев и долгих маршей, медленно катились по пологому спуску к местечку Кечкемет. Впереди, на расстоянии прямой видимости, гарцевала конная полусотня.

В тысячный раз помянув слепоту танковых приборов, генерал-майор высунулся из люка и попробовал хоть что-то рассмотреть во влажной дымке, туманным облаком покрывшей островерхие черепичные крыши, ратушу и церковь, оседая на броне мокрой пленкой.

– Баранов, стоять! – Барон подтвердил команду тычком сапога.

Механик притормозил, потом по привычке снова дернул вперед. Так повелось с Дуная. Короткая остановка, выстрел – и снова газу, пока австрийские артиллеристы не прицелились. Кто стоял слишком долго, навсегда остался под Белградом.

– Стоять, я сказал!

От боевого охранения галопом скакал всадник.

– Что в городке?

– Так что танки, ваше превосходительство!

– Какие танки? Что вы мелете, вахмистр?

– Не могу знать, ваше превосходительство… Обычные… Гудят, стало быть. С пушками.

Врангель чертыхнулся. Где-то с северо-востока наступает армия генерала Иванова. Связи с ними нет. А может, австрияки получили несколько машин от германских союзников? С их самоходными гробами, увенчанными длинной трехдюймовой пушкой, Петр Николаевич встречался в Балканскую войну, в этой Бог миловал. Панцеры опасны на дистанции, вблизи неповоротливы и уязвимы.

– Вахмистр! Передайте хорунжему: двоим спешиться, проникнуть в поселок и разведать. Живо!

Спустя час барон как родного обнял танкового подполковника. Через два месяца боев Южный и Юго-Западный фронты встретились, отрезав большую часть Венгрии от Будапешта и австрийских коронных земель. А дальше начались события, для генерал-майора совершенно нежданные.

Сначала офицер связи доставил пакет от Иванова сдать корпус генералу от инфантерии Алексею Николаевичу Эверту.

– Как вы себе это представляете, капитан? В корпусе шестнадцать тысяч болгар, которых я фактически взбунтовал против Фердинанда. Они идут лично за мной. Да и подчиняюсь я не Иванову, а Брусилову.

Штабист иронично поднял бровь:

– Вы в курсе, ваше превосходительство, ныне с Ивановым Их Императорское Высочество Николай Николаевич пребывают? Хотите лично от него приказ получить? От души не советую, поверьте.

Представив Эверту начальника штаба и начальников дивизий, тем фактически сдав дела, Врангель почувствовал себя голым. Или одиноким. Он столько прошел с этими людьми…

– А как же три болгарские дивизии, пусть и неполной численности? – изумился их отсутствию генерал.

– Извините, Алексей Николаевич, тут я бессилен. Волонтеры они, повоевали – и домой.

– Удручает, знаете ли. Рассчитывали мы на них, хотя бы во втором эшелоне. А как же Радко-Дмитриев?

– В Софии остался, ваше высокопревосходительство. На поле боя толку от него…

– Понимаю. Оставь вас начальником корпуса, болгары не покинули бы. Тут уж я бессилен.

– Мне в распоряжение Иванова?

– Пока – да, Петр Николаевич.

Разговор происходил в ратуше Кечкемета, не пострадавшей и приглянувшейся оттого Эверту под штаб.

– Честь имею!

– Обождите, Петр Николаевич, – новый начальник потрепанного войска преградил барону дорогу. – Многого-то вы не знаете. В России ныне настоящая охота идет на офицеров с германскими фамилиями. Меня и то едва утвердили, хоть немцы бог знает в каком колене затесались. Вам с приставкой «фон» в этой войне точно корпусами не командовать.

– Чушь собачья! Виноват, ваше высокопревосходительство.

– Не собачья, а августейшая. Сам Николай Николаевич осерчать изволили, когда барановичский полицмейстер пробовал антигерманские погромы остановить. А как в Закарпатье вышли – здесь наши совершеннейшее непотребство творят. Мадьяр и евреев тысячами хватают, объявляют в заложники и суют в лагеря. Ежели бунт, жандармерия грозит заложников расстрелять. – Эверт задумчиво погладил бородку. – Я исполняю приказы. Однако здесь мы словно не православные, а какие-то мерзкие дикари. Скоро скальпы снимать начнем с австрийских пленных. Среди них половина – славяне!

– Немыслимо…

– Да, любезный Петр Николаевич. Понятное дело, не для великокняжеских ушей. – Эверт глянул на начальников дивизий. – Раз меня с германской фамилией сюда заслали, наступлению конец. Получу приказ на позиционную оборону и Будапешт не брать.

– Всего доброго, ваше высокопревосходительство. Успешной обороны! – Врангель пожал руку генералу, а сам подумал, что ему германская приставка «фон» не помешала пройти от Варны чуть ли не к пригородам Будапешта. Дело не только в фамилии.

Эверт оказался прав. С объединением фронтов барону не предложили никакой должности, а прямиком отправили в Петроград. Николай Николаевич прогудел с высоты своего роста нечто одобрительное, да и только. Царь сочтет нужным – наградит. Или нет, на то его государева воля.

Прибыв в столицу, Врангель помчался домой, где застал супругу в расстроенных чувствах и мыслях. Кинувшись мужу на шею, она стиснула его безо всякого удержу, наплевав на вбитые годами чопорные манеры императорского двора.

– Жив, Петенька… – Потом отстранилась вдруг. – Но ничего ведь не кончилось, да? Тебя снова ушлют на фронт!

– Я и рад бы… В смысле – таков мой долг. Но из-за германской фамилии отправлен пока в распоряжение штаба.

Ольга рассказала об истерической германофобии, накрывшей столицу подобно лавине. Недели две она на улицу старалась не ходить, бывая дома или в Зимнем. Как будто кто-то специально дает народу спустить пары на носителях германских фамилий, отводя глаза от Романовых, в коих немецкая кровь преобладает.

– Но Государь – патриот, каких мало. И Александра Федоровна за Россию всей душой. Господи, какая разница! А в Восточной Пруссии не один Ренненкампф оконфузился. Там же Самсонов, Жилинский и этот, азиат, липкий такой… С непристойными намеками ни одну юбку не пропускал, от фрейлины до горничной. Странно, что никто на дуэль его не вызвал.

– Хан Нахичеванский. Не удивляйся, дорогая. Как же, любимчик Его Императорского Величества. Образчик, так сказать, веротерпимости и равенства народов. Это в русской православной стране? А видела бы ты равноправие за Карпатами… – Врангель вдруг переменился в лице и пристально глянул на жену: – Этот скот и к тебе приставал? Меня его шашни с царем не остановят.

– Нет, Петенька, нет! Я бы не позволила. А вот с Натальей, да с его грязными намеками по поводу Распутина…

– Ну, у нее свой муж имеется. Пусть покажет – офицер он или тряпка.

По большому счету, амурные поползновения толстого мусульманина были барону безразличны. Бездарные и трусливые действия ханской конницы в Пруссии раздражали куда больше. Однако к презрению примешалось чувство гадливости. Встретив раз генерала в коридоре Военного министерства, Врангель демонстративно отвернулся.

Хан Нахичеванский поостерегся раздувать из этого историю. Ныне барон – победитель австрийцев, а Хан… Ну да Аллах рассудит.

Октябрь пролетел незаметно, в каком-то нездоровом затишье. Главный очаг всеевропейской войны полыхал на Западе. Русская и сербская армии выдохлись в Австро-Венгрии, остановившись на линии Кечкемет – Балатон – Триест. Австрийцы перешли к позиционной обороне, а южные славяне ограничились местными операциями, добивая резервистов Хацаи на востоке Венгрии и в Румынии, а также очищая Хорватию и Боснию от последних имперских солдат. Государь и его Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич раздулись от гордости; последней, что елка мишурой, был осыпан орденами и почестями.

Брусилов и Врангель получили по следующей звезде и по ордену. Алексей Алексеевич с шумом и газетной трескотней, Петр Николаевич тихо и незаметно. Как он сам пошутил – что курей укравши.

В последних числах октября Брусилова и Врангеля вызвал к себе великий князь Александр Михайлович:

– Как оцениваете обстановку на фронтах, господа генералы?

– Ставка уверяет: состояние дел победоносно, Ваше Императорское Высочество.

Князь Сандро разозлился не на шутку:

– Извольте серьезно говорить, Алексей Алексеевич! Не надо тут мне газеты цитировать.

– Мы на грани поражения, – мрачно брякнул бесцеремонный Врангель.

– Другая крайность. Но мысль развейте. Обещаю жандармам на вас не доносить.

Генерал встал, привычно одернул форму. Краем глаза скосил на окно, за которым Дворцовая площадь и Зимний. Кареты, дорогие авто. Дворники метут листья, неизвестно как занесенные ветром в царствие камня. Парадный кабинет великого князя блестит роскошью, за дверью натасканные адъютанты и денщики с клеймом на челе «чего изволите-с?». Как все это шатко. Взмах прусского палаша, и позолота облетит, словно ее и не было.

– Кажущиеся успехи застят глаза, Ваше Императорское Высочество. Я дважды воевал с австро-венграми и знаю: они – не противник. Офицерский корпус отличный, из двух титульных наций, а рядовой и сержантский состав – смесь. Половина из них ненавидит империю, остальным наплевать. Военной промышленности – чуть, сложная техника сплошь из германских подачек. В Восточной Пруссии Жилинский воевал с ландвером равной численности и был разбит наголову. Вся кайзеровская армия на Западе. Под Кенигсбергом ни танков, ни самолетов, ни тяжелой артиллерии. Штыками да шашками наших опрокинули.

– Так и есть. Но ошибки Ренненкампфа учтены, господин генерал-лейтенант.

– Сомневаюсь. Простите, Ваше Императорское Высочество. Иначе бы он и Хан сидели в Петропавловской крепости. Сие не ошибки – преступления. Значит, не дана им оценка как следует.

– От оперативного управления войсками оба они отстранены. Их судьбу Государь решит. Далее!

– Вижу только одно: уходить в глухую оборону, пока есть время. Закапываться. Создавать подвижные танково-кавалерийские группы в тылу, перебрасывать их к местам прорыва обороны. Затаиться, пока союзники кайзера истощат.

Князь не это рассчитывал услышать, тем более от барона, малым корпусом прошедшего через многократно превосходящих врагов. Не от паркетных генералов, вроде того же Николая Николаевича или Хана Нахичеванского, а от боевых он ожидал получить особенный рецепт. После победы уходить в глухую оборону? Никки сие не одобрит политически и, возможно, будет прав.

– Алексей Алексеевич, сообщите наконец свое мнение.

– Мое расхождение с Петром Николаевичем в деталях. В генеральном смысле он прав.

– Вот как? Что ж за детали, позвольте спросить?

– Пока немец на Западе, имеем достаточно сил пробиться к вислинском устью, отрезав Восточную Пруссию. Там встать в оборону на истощение врага. В зимнюю кампанию пятнадцатого года снова идти на Кенигсберг.

– Получится ли блокада? – засомневался князь. – Сейчас подлодки столько германца утопили, что по Балтике уж плавать опасно. Да только две осталось в строю. К зиме появится тонкий ледок. Надводным кораблям он не страшен, а субмарине – смерть. Снесет перископ и мачту при всплытии.

– Я во флотских делах не мастер, – снова встрял Врангель. – Однако сейчас сразу четыре броненосных корабля в строй вступают. Если воевать по-макаровски или как Колчак в Эгейском море, Пруссия сядет на голодный паек. А ежели как обычно, в порту сиднем сидеть да кулаком издали грозить, Балтика германцу будет внутренним озером.

– Да, кстати, как там Степан Осипович на пенсионе?

Ответил Брусилов, знакомый с адмиралом накоротке:

– Здоров и бодр. В декабре ему шестьдесят шесть стукнет.

Князь задумчиво потер подбородок, украшенный холеной черной бородкой.

– Флот не в моем веденье. Но могу с Императором поговорить. Лучше старый лев, нежели молодой заяц вроде Хана Нахичеванского.

Неугомонный генерал-лейтенант еще соль на рану сыпанул:

– Ваше Императорское Высочество, а как авиация в Пруссии действовала?

У того совсем настрой испортился:

– Отвратительно. Особенно «муромцами» недоволен. Я добился отмены заказа на них Руссобалту.

Генералы терпеливо ждали продолжения.

– По цене «Муромец» как десять одномоторных, запчастей требует уйму, на два полета случается не меньше чем одна авария. Я предложил Императору их совсем с фронта убрать. Как ни печально сознавать, моряки нас обскакали.

Присутствующие поняли без слов, отчего сей факт особенно прискорбен. С началом войны морская авиация ушла, образно говоря, из-под крыла Александра Михайловича, а он соперничества не терпел. И сам же его себе создал. Потому вернулся к делам наземным.

– Верите ли, господа, именно так я предлагал поступить Главнокомандующему – наступать к устью Вислы, а не разевать рот на всю Восточную Пруссию разом. Бои во Франции не утихают, а у нас завершена мобилизация. Потому прошу вас, Алексей Алексеевич, соображения о прорыве к Балтике тщательнее проработать и письменно изложить.

– Обычным путем, Ваше Императорское Высочество, через штаб?

– Отнюдь. Снабдите сей рапорт неким мудрым заглавием: «Соображения о применении авиации при наступательных операциях» – и прямиком мне на стол. Государь наш, спору нет, к Николай Николаичу больше прислушивается. Но тот в Ставке, я – здесь. Может, что и выгорит. А вас, барон, я прошу осмотреть новый танк, коим ваш тезка великий князь Петр Николаевич занимается. – Сандро улыбнулся впервые за аудиенцию. – Пусть ваше следующее звание будет «генерал от танковых войск». Двадцатый век, господа. Моторы вытеснят лошадь.

По совету-приказу Александра Михайловича Врангель при первой возможности выехал в Гатчину. И неподдельно обмер при виде Б-4. Осторожно положил руку в перчатке на толстую шероховатую броню передка с запоздалым огорчением: появись у него месяц назад дюжина таких машин, и корпус ворвался бы в Будапешт!

Он оглянулся к довольному Романову:

– Впечатляет, ваше превосходительство?

– Да уж… Скорей бы в войска его. От одного вида враг побежит.

Главный танковый конструктор тоже прикоснулся к детищу.

– Рано пока. Он двигается хуже, нежели выглядит. – Романов кивнул на механиков, копавшихся в моторе: – Слишком велика на ходовую нагрузка от такой массы. Ломаются траки и пальцы, разбиваются втулки, срубаются гребни – и это только напасти с гусеницами. Шестерни коробки передач стираются в труху. Фрикционы дымят. Двигатель в триста лошадей для него слабоват, просили Фрезе и Брилинга увеличить до четырехсот, но куда там! Николая Романовича патриоты отколотили, он лишь на прошлой неделе из больницы выписался.

– Мерзавцы. Меня там не было. Я бы им показал… как Родину любить.

– Тише, барон. Вы и на своем месте справились. Через полчаса у меня запуск по плану. Изволите за рычаги сесть?

– Непременно.

– Вот и славно. Ваше мнение – самое ценное, поверьте.

Но не только танкисты нуждались в мощных моторах. С трудом сдерживая заводчика Шидловского, вымаливающего у Государя продолжение выпуска «муромцев», Александр Михайлович насел на Сикорского и Брилинга. Фронтовой авиации срочно и в большом количестве требовались машины не хуже того «Шорта» с моторами 250–300 лошадиных сил и двухмоторные бомбардировщики. Моторист заупрямился, авиатор задумался.

– Вы не понимаете разницу меж аэропланным и танковым мотором, князь, – как всегда, непочтительно заявил Николай Романович, у которого после побоев и без того низкий пиетет перед правящим режимом упал до нуля. – Для танков и грузовых авто двигатели тяжелые, с водяным охлаждением и большим ресурсом, больше ста часов. Авиационный – совсем другое дело. Там ресурс часов пятьдесят, зато вес малый. Лучше воздушного охлаждения, но на заводе «Фрезе» такого опыта нет. Да, по чести говоря, и оборудования.

– Ладно, – едва сдержался августейший авиатор. – А ежели двухсотсильный мотор для грузовиков – он подходящего веса – расточить или еще как усилить? Пожертвовать ресурсом, мощность нарастив?

– В технике сие называется форсированием. Подумаю. – Брилинг тут же сдержал обещание и сосредоточенно умолк секунд на пять. – Попробую. Все одно – другие сплавы нужны, чтоб он хоть часов пятьдесят выдержал.

– Когда ждать результат?

– Не знаю, – сварливо отрезал инженер. – Вы ж с меня требуете вещь, которую никто в Европе не делает. Они на роторных летают.

– Вам я от летчиков скажу, и Сикорский как конструктор подтвердит. Ротор – тупиковый путь. Слишком большая крутящаяся масса, вибрации. Да и управлять сложно, он как волчок или гироскоп. Особенно для малого самолета. Договорились, господин Брилов?

Он наступил на больную мозоль революционера. Николай терпеть не мог быть обязанным правящей семье. А тут один великий князь из тюрьмы вытащил, два трупа с рук сошли, второй справил паспорт с русской фамилией и охрану дал. Настанет день, когда они будут просить защиты и покровительства, вспоминая о тех услугах… Но в одном Сандро прав – надо сначала войну выиграть.

– Займусь. О сроках говорить сложно. К Рождеству разве что.

Князь и надеяться не смел. Новый мотор за два месяца? Не бывает чудес. Но мрачный карбонарий ни разу на ветер слов не бросал.

А Игорь Иванович заточил карандаш и закрепил на кульмане новый лист бумаги. Отечественный двигатель не менее чем в двести пятьдесят лошадей? И новый аэроплан под него? Чертовски заманчиво!

Глава пятая

Степан Осипович Макаров с самой отставки не посещал Зимний дворец. В бытность службы в Санкт-Петербурге он посмеивался над отставными генералами и адмиралами, норовившими надеть мундир, ордена и снова сверкать эполетами, тешась видимостью, что они опять – часть военной машины Империи. Увы! Иногда приходит срок писать воспоминания, нянчить внуков и тоскливо издали смотреть на корабли в Финском заливе. И ждать скорой отправки в последнюю гавань.

Потому приглашение явиться под высочайшие очи (как шутил Брилинг – в высочайший кабинет с высочайшей дверью) оказалось для отставного вице-адмирала полной неожиданностью. Собственно говоря, в военное время – не приглашение, а приказ. Роскошный «Роллс-Ройс» из императорской автомобильной конюшни подхватил моряка у дома близ Галерной заводи на Васильевском и отвез во дворец.

Император пребывал в задумчивости. В роскошном кабинете, из окон которого дед Государя любовался однажды на «Мурену», только спущенную на воду Бергом, присутствовал также Морской министр Иван Константинович Григорович. Он же первый подал голос, когда Макаров поприветствовал Императора:

– Замечательно выглядите, Степан Осипович. Отдых на пользу.

– Проходите. Присаживайтесь, – предложил Николай Второй, сразу переводя беседу в неформальное русло. Во время протокольных встреч в высочайшем присутствии сидеть не полагается.

– Благодарю, Ваше Императорское Величество.

В кабинете Григоровича он тотчас бы спросил: чем обязан? Здесь терпеливо ждал пояснений.

– Стало быть, Иван Константинович, вы поддерживаете великого князя? Тогда мне ничего не остается, кроме как просить вас вернуться на службу, Степан Осипович.

– Благодарю за доверие, Ваше Императорское Величество! Осмелюсь спросить, на какую должность?

Рассказал Григорович:

– Вы, вероятно, слышали про волнения после гибели «Паллады». Обвиняют начальников с немецкими фамилиями. Командовал на крейсере капитан 1 ранга Магнус Сергей Романович, даром что погиб. Пренебрег противолодочным зигзагом, да фамилия нерусская. Во главе Балтфлота адмирал Николай Оттович фон Эссен, как на грех, немец. Знаю, что вы можете возразить, и про вашу сердечную дружбу с германского происхождения адмиралом Бергом прекрасно помню. Но Государь Император не может пройти мимо чаяний подданных в трудное военное время. Так что извольте принять командование над Балтийским флотом России.

– Это большая честь для меня, Ваше Императорское Величество, ваше высокопревосходительство, – Макаров кратко поклонился обоим начальникам сразу, анфас к царю, на две трети оборота к министру. – Охотно приемлю. Однако на войне корабли гибнут, как и люди. Я и броненосцы терял, и подводные лодки.

– Несомненно, – прервал Григорович. – И вас потери не минуют. Только вы у нас – герой, победитель турок, англичан, японцев… Я никого не забыл? Потому вам простительно то, что Эссену народ не спустит. Государь Император полагают: у Макарова без пользы ни один корабль не погибнет, – министр изобразил полупоклон в сторону монарха, тот важно кивнул. – А на вас, дорогой Степан Осипович, особые надежды. Австрийский средиземноморский флот Колчак, почитай, весь утопил, остатки в Сплите и Триесте захвачены. Но корабли сплошь в ремонте, и наши, и трофейные. Отныне Балтфлот – главный в войне…

Министр вещал еще минут пять, Макаров на него таращился преданным взглядом, а сам слушал вполуха. Внутри словно льдина какая-то отогревалась и плавилась. Как там Григорович шутил – отдохнул в отставке? Дудки! Отставные адмиралы и генералы редко задерживаются в этом мире, когда из них вынули стержень – военную службу. Только что Государь подарил несколько лишних лет жизни. И легкая оторопь – справлюсь ли? Возраст – не шутка. Казалось, тогда, у Нагасаки, рисковал в последний раз, кидал себя и людей в смертоубийственные атаки. Смогу ли? Но вопрос не только в нежданном продолжении карьеры. Эссен неплохой адмирал, но звезд с неба не хватал. Отечеству нужен действительно мудрый командующий флотом. Посему нет права ни на ошибку, ни на отказ. Странно, кто из великих князей за меня слово молвил? Разве что Константин Николаевич из гроба восстал.

– …соответственно, вам высочайше присваивается звание полного адмирала, – закончил Иван Константинович, разграничив обязанности по флоту на две части. Он снабжает корабли всем необходимым, что волшебная фея, Макаров воюет.

Последний раз поблагодарив и откланявшись, он помчался принимать дела у Эссена. А затем затребовал к себе Колчака. Турки и итальянцы хвост прижали, об их вступлении в войну на стороне Австро-Венгрии и речи нет. Так что там любой командующий справится. Да и задача у него – флот восстанавливать. «Екатерина» затонула, «Мария» избита так, что едва дотянула к Николаеву. «Александр» меньше пострадал, но и ему нужно лечение от ран.

Австрийцы громко шумели по поводу последнего нападения «Омуля». Лодка, стреляя в неподвижную цель, попала всеми четырьмя торпедами. Крейсер, получив три из них и детонацию одного погреба, разломился на части и утонул за считаные минуты, утянув на глубину полторы тысячи моряков с «Ойгена», облепивших палубу кораблика как виноградные грозди. Одна торпеда прошла мимо и воткнулась в перевернутый на борт линкор, погубив, по словам командира уцелевшего эсминца, остававшихся там матросов. Тем самым капитана подлодки австрийцы объявили военным преступником и потребовали отдать под суд.

Колчак ответил перед выездом в Петроград, дав интервью местным газетам. То интервью перепечатали европейские издания. Если отбросить политесы, он заявил нижеследующее. «Омуль» торпедировал вооруженное судно страны, объявившей войну России. Больше подобное не повторится никогда, потому что у Австро-Венгрии не осталось ни флота, ни портов. С остальными врагами Отечества будет так же. Точка. Колчак.

Пока Макаров готовил последние в сезоне операции, рассчитывая успеть до льдин в Финском заливе, Императора охватил наступательный зуд, подогреваемый Николаем Николаевичем. Как только дороги просохнут, прихваченные первым морозцем, берегись, кайзер. Тот не стал беречься и приказал начать наступление по сравнительно хорошим европейским дорогам, опередив русских дней на десять. Две германские группы армий – северная со стороны Данцига и южная от Бреслау – обрушились на Варшаву, легко разбив противостоящие им русские дивизии, изготовившиеся для выдвижения, а не вкопавшиеся в глухую позиционную оборону.

Александр Михайлович посетил своего высокородного родственника, когда тот в поте лица провел полдня, по телеграфу уговаривая Главнокомандующего остановить немецкое наступление и спасти Варшаву. К сумеркам выяснилось, что вопрос стоит иначе – отводить ли на восток армейские корпуса, дислоцированные у столицы Привисленского края, или удерживать город, а потом подвести войска для попытки деблокирования. Сомнения в том, что германские челюсти сомкнутся глубоко на востоке за Варшавой, давно отпали.

Николай Второй выслушал очередное нерадостное донесение из Баранович, после этого изволил заметить великого князя. По лицу монарха скользнула тень неудовольствия. Он терпеть не мог вечерние дела. Пора домой, к семье, проведать вечно больного наследника – цесаревича Алексея, откушать чаю с императрицей. Война до завтра подождет.

– Сейчас ты мне второй раз скажешь, Сандро, что не нужно было в лоб атаковать, а выходить к морю и лежать в окопах. Так?

– Нет, Ваше Императорское Величество, – князь умышленно с родственного перешел на казенный тон. – В третий. Ровно то же я говорил Николаю Николаевичу перед катастрофой в Восточной Пруссии.

Царь нервно вышел из-за стола.

– И как, скажи на милость, страной править и воевать, когда каждый, от прапорщика до великого князя, лучше меня и Главнокомандующего знает путь к победе? Не перебивай! Твое дело – авиация. Зачем всюду лезешь? В стратегию, во флот!

– Я дал вам плохой совет относительно Макарова?

– Не о том речь, Александр! – Император хлопнул ладонью по столешнице. – Каждому сверчку свой шесток.

– План выхода к Балтике готовил Брусилов, у которого одни победы в послужном списке, а не Николай Николаевич, проигрывающий вторую битву подряд, – продолжил гнуть свою линию великий князь. – А коли о насекомых, то именно НикНик совершенно не на своем шестке.

Глаза Императора округлились:

– Ты в своем уме? Кем его заменить? Он – главный после меня в фамилии Романовых. Его сместить не хитрость. Прикажешь мне самому в Барановичи ехать?

– Воля ваша, государь. А только в большой войне должен командовать самый способный, а не самый родовитый. – Увидев гневно раскрывающийся августейший рот, князь спешно добавил, пока из промежности усов и бороды не вырвется очередная августейшая глупость: – Хоть себя назначайте Главнокомандующим, но решения пусть готовит Иванов. Или тот же Брусилов.

Промежность сомкнулась. Пока Николай переваривал идею, родственник вбил последний осиновый кол в спину НикНику:

– При нынешнем предводителе не только Варшаву, Питер оставим. Не в этом году, так в следующем.

Император принял решение сегодня ничего не решать.

– Нужно обдумать. Посоветоваться. Не тревожь меня до обедни. Прощай!

Пока монаршье тело облачали в шинель и фуражку, великий князь сбежал по лестнице к крыльцу, где ждало авто. По пути перебрал возможности. Так, начнутся советы и обсуждения. Сначала главный и самый надежный советчик – ненаглядная Аликс. Императрица, понятное дело, призовет святого старца Гришку Распутина, обговорит с ним государственные дела непременно в присутствии фрейлин. Почему с фрейлинами? А слухами столица полнится, сплошь неприличного содержания. Через Распутина рогат, говорят, наш император, что олень. Фрейлины – свидетельницы благопристойности, заодно разносчицы сплетен. Глупости, конечно, но зачем вести так себя, бросая тень на семью?

Распутин безумен и непредсказуем. Потом божественная Аликс по-своему да по-женски совет дурака перекрутит, добавит толику бреда и мужу в уши введет. Готов императорский указ. Завтра увидим. Звезды лягут не так – Император того юродивого в Главнокомандующие и выведет. Ваше высокопревосходительство Григорий Распутин…

Небесные светила что-то намудрили, потому как наутро Государь сместил НикНика, пораженного до глубины души черной неблагодарностью родственника, назначил себя главным воином Империи, поцеловал божественную в лоб и убыл в Барановичи, намереваясь лично армией военачалить или, как говорят авиаторы, рулевать. Слава Господу, Брусилова он прихватил с собой, а в соседнем вагоне уместился Врангель, старавшийся без нужды царю глаза не мозолить. Самодержец помнил китайский конфуз с англичанами и самоуверенного гвардейского ротмистра. Даже предписание в Барановичи оформили тайно.

Первой об отъезде Брусилова узнала, естественно, Ольга фон Врангель, попавшая в число фрейлин в разговоре «святого» с Государыней. Распутин, недолго думая, провозгласил, что Николай Второй – величайший ратных дел мастер, Наполеон и Цезарь ему не ровня, а из списка предложенных военных советчиков ткнул наугад пальцем в Брусилова, которого ни разу не видел. А звезды подсказали. Зачем безумцу удалять Императора из Петрограда – тайна сия великая есть.(4)

(4) Злые языки говаривали, что Брусилов старцу взятку дал. Для того времени оно было типично. «Огромной империей правил безграмотный, пьяный и разгульный мужик, бравший взятки за назначение министров. Императорская фамилия, Распутин, двор, министры и петербургская знать – все это производило впечатление какого-то сумасшедшего дома» (М. Д. Бонч-Бруевич. Вся власть Советам. М., 1958. Цитируется по источнику: http://militera.lib.ru).

Пока поезд ехал, а НикНик горевал, войсками никто не командовал. Соответственно, армейский корпус начал отступление поздно и на прорыв к своим ударил к северу от Варшавы, когда кайзеровские войска уже начали окапываться. К прибытию Брусилова, принявшего пост начштаба фронта, остатки корпуса, выползшие из окружения в районе Белостока без тяжелого оружия и техники, пришлось свести в неполную дивизию и отправить на переформирование.

Царь приуныл. Алексей Алексеевич в четвертый раз преподнес рецепт наступления на Гданьск.

– Теряем время, Ваше Императорское Величество. Они лишь чуть регулярных войск из Франции отвели, и сразу конфуз у нас вышел. Разведка доносит: северная группа от Данцига направлялась, фланг оголила. На небольшую операцию сил хватит. А там – в оборону, как и думали.

Николай нервно дернул щекой. Он не любил, когда ему одно и то же талдычили по нескольку раз.

– А не думаете ли, господин генерал, что резервы стоит к центру подтянуть? Ежели они Варшавой не утолятся и к Минску ударят?

Брусилов отрицательно качнул головой:

– Царство Польское в германские земли вдавалось уступом. Кайзер его срезал, мы прошли за Карпаты. Теперь линия фронта ровная. Зачем им выступ в нашу сторону? Резервов нет больших, к наступлению по всему фронту они не готовы.

Император тоскливо глянул на карту театра военных действий.

– Отдаете себе отчет, Алексей Алексеевич, что, перекрыв дорогу в Пруссию у Данцига, мы обрекаем защитников перемычки на смерть?

– Так точно. Ваше Императорское Величество. Германцы подтянут тяжелую артиллерию, танки, авиацию, морем подойдут линкоры, поддержав главным калибром. Могут газы применить. Задача – любой ценой удержать рубеж месяца четыре. Потом Кенигсберг падет, с ним исчезнет ценность прохода в Восточную Пруссию.

Самодержец еще больше нахмурился. Играть роль Главнокомандующего оказалось совсем не так легко, как убеждал Императрицу Распутин. Росчерк пера – и сотни тысяч православных подданных отправятся на верную гибель…

Он будет тверд. Увековечит рассказ об этом в дневнике, запись потом покажет Аликс. Она оценит его моральный подвиг. Милая, ненаглядная Александра Федоровна! Ради такого торжества не жаль ничего. Даже стотысячных потерь в Данцигском коридоре.

– Быть по-вашему, Алексей Алексеевич.

Глава шестая

Выпал снег. Изуродованная войной земля покрыта белой простыней как саваном, скрывающим безобразные раны покойника. Но снег не будит печальных мыслей, он не окрашен безысходностью смерти, он – сон природы.

Под утро снегопад унялся, вскоре ударил мороз, а с ним выглянуло солнце, рассыпав легкомысленные и неуместные блестки на инее, покрывшем колючую проволоку.

– Минус четырнадцать, ваше высокопревосходительство. Так что лед на Висле толщину наберет.

Хан Нахичеванский выдал цветастую фразу на непонятном для офицеров языке. Однако и без перевода ясно – мороз и крепкий лед на руку германцам. Форсирование реки и штурм русских позиций на всем протяжении Прибалтийского фронта состоятся в ближайшие дни.

– Коня!

Единственное, что успокаивало, была верховая езда. В полосе не шире пяти верст меж восточными и западными оборонительными позициями можно не опасаться, что залетит шальной вражеский снаряд. Начальники дивизий и офицеры штаба знали, что Хан называет ежедневные конные прогулки инспекцией войск, хотя поражались, как можно проверять их, катаясь взад-вперед по небольшому участку в пределах прямой видимости, не приближаясь ни к полевым укреплениям, ни к штабам частей и соединений. Генерал погружался в стратегические замыслы.

А подумать было над чем. Несмываемый позор в Восточно-Прусской операции и клеймо труса не только ставили крест на дельнейшем движении вверх по карьере, но грозили вообще изгнанием из армии или переводе в захудалый тыловой округ на должность, справлять которую пристало неудачнику не выше генерал-майора.

В тех же местах и меньшими силами, нежели соединенные армии Самсонова и Ренненкампфа, выскочка Брусилов добился успеха. Штабные льстецы так и называют его – Брусиловский прорыв. Чего добились? У отрезанной кенигсбергской армии продовольственных и прочих припасов не менее как месяца на три. Германских войск из Франции стянуто раза в четыре больше, нежели у Хана, да с востока подпирает прусский корпус ландвера, против которого надо держать не менее двух дивизий.

Брусилов дважды себя показал – на юге и здесь. А коли германцы прорвут Данцигский перешеек, кому отвечать? Ему – Хану Нахичеванскому. Августейший Главнокомандующий милость проявил, казалось бы: дал под начало три войсковых корпуса, по две дивизии в каждом. Только удержи перешеек, ни шагу назад, людей не щадить. Легко сказать! Авиаторы каждый день доносят – германцы гаубицы подтягивают. Последнюю неделю уж никакой разведки не надо – «шестидюймовки» восточный берег Вислы перепахивают как перед посевами, собирают саперные конструкции, чтоб на лед бросить и без потерь переправиться. Да лед ныне крепок, гаубицами да минометами нам его не разбить. Разве что лунок артиллерия наковыряет, а резон? Только глушеную рыбу по прорубям собирать.

Ошибаться нельзя. Государь снял с поста самого Николая Николаевича! И здесь его благоволение не бесконечно.

В натопленном штабном блиндаже Хан сбросил доху, папаху и сколупнул льдинку, пристроившуюся на пышных кавказских усах.

– Радиограмма с побережья, ваше высокопревосходительство, – доложил подполковник, выжидательно глядя: у командующего часто бывали приступы гнева внезапно и непонятно от чего.

– Читайте!

– Докладывают – у побережья к северу от наших позиций на удалении двух миль замечены три больших броненосца.

– И что? Каких броненосца? Названия, калибр орудий, на какую глубину могут простреливать наши позиции? Почему не обстреляли их? Запросить! Немедленно!

«И цвет исподнего белья у матросов выяснить непременно», – ругнулся про себя штабист, которому капризы и выходки кавказского самодура давно уж стояли поперек горла. Из полевых пушек обстрелять бронированные крепости? Позвать батюшку и проклясть их – куда больше толку выйдет.

– Разрешите, ваше высокопревосходительство? – так же осторожно, дабы не попасть под горячую руку, подал голос ротмистр. – Осмелюсь доложить: главный калибр дредноутных крейсеров и линкоров от десяти до двенадцати дюймов. От года постройки зависит.

– Много знаете, ротмистр! Скажите на милость, какого дьявола артиллерийскому офицеру знать про плавучие коробки, а? – Далее с присущей ему последовательностью Хан поинтересовался: – И на какую глубину они могут побережье простреливать?

– Верст на тридцать. Может, и поболее, коли корректировщик прилетит.

– Чушь нести изволите! Наш блиндаж в двадцати верстах от побережья. – Командующий на минуту задумался, затем отдал приказ: – Подготовить помещение под штаб изрядно южнее. Верст на пятнадцать. И смотрите у меня!

Начальник связи схватился за голову. Не буквально, конечно, а внутри себя. Наружной частью головы только «есть» сказал. Из-за легендарной трусости генерала столько линий заново тянуть! И до полевых радиостанций на побережье теперь не достучаться. Твою ж мать, вояка хренов… Но не пришлось. Внутри блиндажа появились люди, в корне ситуацию изменившие.

Сначала раздался стук сапог, с которых стряхивали снег. Толстая дверь отворилась, и в клубах пара с мороза шагнул высокий кавалерист.

– Генерал-лейтенант фон Врангель из Ставки Главнокомандующего, – весело представился вошедший.

Хан и без того узнал его. Вспомнил нарочитое пренебрежение в коридорах Военного министерства. Более того, наглец посмел опустить обращение «ваше высокопревосходительство», сунул в руки пакет и заявил:

– Засиделись в тепле у печек? Довольно, господа, готовимся к наступлению.

Приготовленные слова «извольте обратиться по форме» застряли в глотке командующего. Наступление? Врага в пять раз больше! Да еще флот! Тут и штабные офицеры вытаращились.

– Знакомьтесь, господа. Начальник «железной дивизии» генерал-майор Антон Иванович Деникин, – барон легким поклоном указал на своего спутника, круглолицего и краснощекого, у которого борода и усы торчали короткими одинаковыми стрелками. – Он принимает под командование части, занимающие оборону к востоку. Оставшимся велено совершить рейд для уничтожения германских войск на западном направлении. Вызывайте начальников дивизий и корпусов, разберем диспозицию. А я пока разденусь… Устраивайтесь, Антон Иванович.