Миссия Врача: Андрей Каприн бесплатное чтение
© Млечин Л. М., 2023
© Издательство АО «Молодая гвардия», художественное оформление, 2023
Вместо предисловия
Одно название этой болезни вызывает страх. Люди избегают произносить его, просто делают печальное лицо и негромко говорят: «У него нашли худшее». Объяснять не надо. Все понимают, о чем идет речь, – о раке.
Недуг, природа которого и по сей день не до конца понятна, считается фатальным. Если заболел, спасения нет. Диагноз звучит как приговор. Но сегодня все меняется. И появляется надежда. Но поскольку мы стараемся не говорить о раке, пугаясь одного этого слова, то часто не знаем того, что следует знать обязательно.
Раковые заболевания не придерживаются государственных границ. Они поражают людей на всех континентах и во всех странах. Но ситуация повсюду разная. Отличается и подход врачей-онкологов к этой болезни. Скажем, вот уже много лет идет спор: говорить или не говорить больному, что он заболел раком и что его ждет? Близким хочется не пугать пациента, чтобы он не впал в отчаяние. Но медики настаивают: правильно говорить все, как есть.
Одни врачи считают, что испуг страшнее болезни. Другие больше верят в своих пациентов, в их мужество и готовность сопротивляться. Сегодняшняя медицина иногда способна творить чудеса. Создаются новые лекарства, разрабатываются новые методики. Главное – вовремя обнаружить болезнь и начать лечение как можно раньше.
Можно ли спастись от рака? И кто способен помочь?
Иногда пациент узнает, что болен, с большим опозданием.
Организм долгое время сопротивляется и держится за счет своих ресурсов. Когда они истощаются, человек, который только что чувствовал себя совершенно здоровым, превращается в глубоко больного. Выясняется, что болезнь зашла так далеко, что помочь трудновато.
Больной, согласившись на операцию, отдает свою жизнь в руки человека, которого почти не знает. Конечно, люди выбирают солидные медицинские учреждения, стараются попасть к хирургам с профессорскими званиями и докторскими степенями. Но высокое звание – не всегда гарантия высокого мастерства. А любая операция – это риск. Ведь на операционный стол ложится не здоровый, а очень больной человек. Человеческий организм хрупок, и медицина не всесильна.
Хороший хирург знает, что его ждет и что ему предстоит сделать. Современные методы диагностики помогают заглянуть внутрь человека, представить себе его медицинские проблемы. Но иногда и самая совершенная аппаратура не может приготовить хирурга к тому, что он увидит, начав операцию.
Очень часто уже на операционном столе выясняется, что больной находится в худшем состоянии, чем можно было предположить. Болезнь невероятно запущена. Потеряно драгоценное время, когда человека можно вернуть к полноценной жизни или хотя бы надолго продлить его дни на земле.
И опытный хирург видит, что шансов на успех немного. Он может отказаться от операции, чтобы не рисковать именем и репутацией. Ведь неудачный исход станет предметом формального разбирательства и косых взглядов коллег. Другие больные тоже испугаются операции, начнут отказываться, говорить, что не хотят под нож… А ведь они действительно нуждаются в срочном оперативном вмешательстве.
Словом, хирург вполне может позаботиться о себе. Тогда больной, судя по его состоянию, очень скоро уйдет в мир иной. Но никто ни в чем не упрекнет хирурга, он не виноват – к нему слишком поздно обратились.
Хирург может решиться на операцию. Если она закончится неудачно, то если не юридическая, то моральная вина будет возложена на него. Но если это талантливый врач, больной вернется к почти нормальной жизни.
Вот ведь выбор! Поражение будет громким. А кто узнает о победе? Разве что человек, который лежит на операционном столе, раздетый, недвижимый, погруженный в наркоз и беспомощный, еще поживет.
Конечно, хирург даже во время операции может подумать – минуту, другую. Ему это позволено. Бригада подождет, не проявляя признаков нетерпения. Умный хирург работает с умными ассистентами. Они готовы помочь всем, что умеют. Но решает он один. И отвечать ему одному. В операционной, где много людей, два человека страшно одиноки – больной на столе и хирург со скальпелем в руке…
Прежде чем молодой врач станет хирургом и получит право самостоятельно оперировать, пройдут годы. Десятилетия назад врачам меньше приходилось учиться. Развитие медицины и медицинской техники удлиняет срок обучения.
Начинающие врачи жалуются на свою тяжкую жизнь. Первый год работы они трудятся минимум 16 часов в день. Каждую третью ночь дежурят. Практически это означает 36-часовой рабочий день. Иногда ночь за ночью они спят всего несколько часов. Тяжелейшая работа. Как у конвейера.
Операции продолжаются часами. Тяжело, наверное, столько времени простоять на одном месте. Говорят, хирурги во время операции слушают музыку, о чем-то болтают или вообще рассказывают анекдоты.
Но опытные хирурги считают, что через эти трудности надо пройти. Хирург не может отработать свои восемь часов, все оставить и преспокойно отправиться домой. Он обязан не только оперировать, но и присматривать за своими пациентами и одновременно постоянно учиться всему тому, что уже освоили более опытные коллеги. Только тогда от него будет толк, и он многого добьется.
А если выясняется, что злокачественная опухоль дала метастазы? Операция откладывается, больному предстоит курс химиотерапии. Жизнь его меняется. Часто приходится оставить работу. Пережить все это физически и психологически…
И самое тяжкое. Как быть, если и химиотерапия не помогла, и операция бессмысленна? Медицина бессильна. Как сказать пациенту, который смотрит на тебя с надеждой, что помочь ему невозможно? Как посмотреть ему в глаза? Где найти на это силы?
В этом поединке с болезнью и смертью талантливый хирург постоянно что-то отвоевывает. Но ведь есть же границы возможного. И хирург испытывает страх перед тем, что человек, которого положили на операционный стол, не проснется…
Так что же делать: оперировать или не оперировать? Попытаться спасти больного или пожалеть себя?
Решение зависит от профессионального мастерства. И от заботы о больном.
В медицинском мире коллеги всё знают друг о друге. Между своими обычно известно, что этот профессор опасные операции поручает ассистенту, а тот профессор вообще оперирует только за деньги…
На Андрея Дмитриевича Каприна больные надеются.
Он один из самых известных людей в медицинском мире. У него множество титулов и почетных званий. Но к нему записываются на прием совсем по другой причине.
Верят: он спасет.
Академик Андрей Каприн – главный онколог страны.
Вот уже много лет он руководит Национальным медицинским исследовательским центром радиологии, объединившим три важных научных центра: Медицинский радиологический научный центр имени А. Ф. Цыба, Московский научно-исследовательский онкологический институт имени П. А. Герцена и Научно-исследовательский институт урологии и интервенционной радиологии имени Н. А. Лопаткина.
Кто виноват в том, что люди болеют?
Где черпать силы человеку, у которого обнаружили быстро растущую злокачественную опухоль? Каждый новый день приносит не облегчение, а ухудшение. Гнев и боль нарастают. Особенно в трудные ночные часы, когда родные, приходившие проведать, отправились домой, когда разошлись врачи, клиника опустела, и больной остался один на один со своей болью и страхом.
Только единение с близкими людьми способно помочь сохранить жизнь, одержать победу над недугом и выздороветь. Альтернатива – полная безнадежность и обессиливающее ожидание конца. Сочувствие и готовность близких помочь избавляют человека от одиночества, в котором оказывается тяжелобольной. Сопереживание говорит больному о том, что он часть сообщества, обладающего большей силой, большей надеждой, бо́льшим мужеством, чем один человек. Это позволяет мобилизовать внутренние резервы. И помогает врачу, который приходит на помощь.
Но почему вообще люди заболевают онкологическими заболеваниями? Отчего страдают и испытывают такую боль? Почему – даже при высоком уровне современного здравоохранения – они не в силах одолеть недуг и после тяжких страданий умирают?
Почему в мире вообще существуют болезни?
Мы считаем, что причина болезней – микробы и вирусы. Человеческий организм уязвим. Если человек много курил, у него может возникнуть эмфизема легких. Если поглощал много сладкого, не удивительно, что пришлось заняться протезированием зубов. Но отчего же еще вчера вполне здоровый человек, занимавшийся спортом и отказавшийся от вредных привычек, внезапно заболевает раком?
Предположение насчет дефектной хромосомы на самом деле ничего не объясняет. А откуда в хромосоме возник дефект? Надо сказать прямо: сегодня мы зачастую не знаем точного ответа. Но, вполне вероятно, будем знать его завтра. Человек несовершенное существо. Возможно, со временем мы станем лучше.
Разумеется, человечество могло бы пойти по пути животного и растительного мира. Если на свет появляется слабое животное или растение, оно редко дает потомство, поэтому следующее поколение, как правило, более крепкое и здоровое.
Человеческое сообщество поступает иначе. Люди с генетическими заболеваниями вступают в брак, рожают детей. И никто не может – и не смеет! – помешать этому. Вправе ли человеческое сообщество запрещать не очень здоровым людям вступать в брак и иметь детей или не помогать выжить новорожденным с явными дефектами? Ответ может быть только отрицательным. Ведь дети большей частью появляются на свет здоровыми, лишь с определенной предрасположенностью к тому или иному заболеванию.
Но вот вопрос, на который все еще нет точного ответа: почему вдруг в организме все начинает происходить не так, как должно? Что-то дает сбой. Ломается. И зарождается онкологическое заболевание. Почему?
Есть одна аналогия, которая напрашивается.
Это как на войне.
Хорошо обученный воин делает все, чтобы выполнить поставленную перед ним задачу и помешать противнику уничтожить себя. Но война есть война, и зенитный снаряд все-таки вдруг попадает в самолет, пилотируемый опытным и очень умелым летчиком…
Андрей Дмитриевич Каприн знает, как это бывает.
Его отец – военный летчик, фронтовик.
Похоронка оказалась ошибкой
В сентябре 1942 года молодой летчик Дмитрий Васильевич Каприн получил первое назначение – на Сталинградский фронт и был зачислен в штурмовой авиационный полк. Сталинградский опыт сыграет в его жизни особую роль.
Дмитрий Каприн родился 4 октября 1921 года в небольшом городке Кадом Рязанской области.
– Мама, – вспоминал много позже Дмитрий Васильевич, – поехала рожать в Рязанскую область, потому что, как известно, в Москве тогда условия были тяжкие. Потом, как немножко подкормился и окреп, перевезли меня в Москву. Так что рос в Москве, учился в Москве…
Он поступил в Московский энергетический техникум, учился в аэроклубе, летное дело было окружено романтическим ореолом. В 1940 году его призвали в Красную армию. Ему хотелось стать летчиком. Страна гордилась своей авиацией. Отечественные самолеты ничем не уступали иностранным, советские летчики ставили один рекорд за другим. Генералы-летчики были очень молодыми. О летчиках заботились. Даже существовали «ворошиловские завтраки» – установленное по приказу наркома обороны маршала Климента Ефремовича Ворошилова дополнительное питание для военных летчиков: кофе с молоком, булочка и шоколад, которыми в полдень угощали пилотов Рабоче-крестьянской Красной армии.
Каприн учился в Ворошиловградской военной авиационной школе пилотов имени Пролетариата Донбасса, созданной еще в 1930-м.
Дмитрий Васильевич вспоминал летную школу:
– Помню, как разгрузились – повели всех в столовую. Мы зашли… а там столы накрыты белыми скатертями. Оркестр! Только ложки взяли в рот – они как грянут! Оказалось, что это летная столовая для курсантов, а не какой-то там ресторан. А какой там был прекрасный клуб! В праздничные дни, в субботу и в воскресенье там были танцы, крутили фильмы, и прочее… Курсантам разрешалось выходить в город. Выписывали такую строевую записку – и мы могли поехать в город, купить там книги, тетради или еще что-то. Но дисциплина держалась высокая, все по порядку, организованно…
Когда началась война, летную школу перевели подальше от фронта, в Казахстан, в Уральск. А в мае 1942 года в школу перегнали новенькие штурмовики Ил-2. И начали готовить пилотов штурмовой авиации.
Дмитрий Каприн:
«Решили выпустить шестерку курсантов на самолетах Ил-2. Мне довелось попасть в этот выпуск. Нас направили в летную школу в Белинском, что возле Каменки под Пензой. Решили нашу шестерку “форсировать”, то есть начать с нами плотно заниматься полетами. Провели по всем упражнениям. Правда, надо сказать, все это ускоренно шло. Глядишь, мы уже и самостоятельно начали летать. Из школы попали на Сталинградский фронт».
Очень быстро молодой летчик показал себя в бою.
Дмитрий Каприн:
«Командир полка вызывает и говорит: “Сегодня ты поведешь группу”. – “Да я же еще ничего толком-то не могу!” – “Сегодня на фронте полегче – поведешь группу”». – “Да честно сказать, я просто боюсь” – “Ничего, ничего. Нормально сходите…”»
Летом 1942 года на советско-германском фронте немецкие войска перешли в наступление и прорвали оборону в полосе около 300 километров. Наступление вел генерал Фридрих Паулюс. В роли начальника оперативного управления Генерального штаба сухопутных войск Германии он участвовал в разработке всех планов вермахта, в том числе нападения на Советский Союз. В январе 1942-го принял 6-ю армию. В мае получил Рыцарский крест. Наступление Паулюса поддерживала 4-я танковая армия генерал-полковника Германа Гота. 23 августа 1942 года танки Гота вышли к Волге.
31 августа генералу армии Георгию Константиновичу Жукову, командовавшему Западным фронтом, позвонил Сталин:
– Оставьте за себя начальника штаба, а сами немедля выезжайте в Ставку.
Вызов Жукова в Кремль почти всегда означал, что на фронте беда. Этот беспредельно жесткий и уверенный в себе человек вселял в вождя уверенность.
Сталин сказал:
– Плохо получилось у нас на юге. Может случиться то, что немцы захватят Сталинград. Решили назначить вас заместителем Верховного главнокомандующего и послать в Сталинград для руководства войсками на месте.
Ожесточеннее боев еще не было. Накануне перехода в контрнаступление советские войска удерживали лишь узкую полоску берега и небольшую часть города, от которого остались одни развалины. То и дело схватывались врукопашную. Дрались штыками и ножами. Но сбросить красноармейцев в Волгу и овладеть городом у немцев не получилось…
Немецкая разведка не сумела разгадать планы советского командования. За десять дней до начала контрнаступления под Сталинградом Адольф Гитлер преспокойно уехал в Мюнхен. Здесь каждый год руководители Немецкой национально-социалистической рабочей партии отмечали годовщину первой попытки взять власть в 1923 году.
8 ноября Гитлер выступал перед ветеранами партии:
– Я желал выйти к Волге в определенном месте. Случайно это город носит имя Сталина. Но не думайте, что я двигался туда по этой причине. Там мы перерезаем транспортные пути, по которым перевозятся тридцать миллионов тонн грузов, в том числе девять миллионов тонн нефти. Туда стекалась вся пшеница с Украины и Кубани. Все это я и хотел захватить. И мы это и получили. Там осталось всего каких-то несколько совсем мелких местечек. Некоторые спрашивают: а почему же вы не продвигаетесь быстрее? Да потому, что время не играет для меня никакой роли.
Он сильно ошибался. 19 и 20 ноября 1942 года три советских фронта перешли в наступление. Ключевую роль сыграли сосредоточенные на главных направлениях удара четыре танковых и два механизированных корпуса – в общей сложности 900 танков. За три дня наступающие советские войска окружили семнадцать дивизий 6-й немецкой армии и пять дивизий 4-й танковой.
Гитлер не понимал, что происходит. Почему вермахт терпит поражение? Для Гитлера победы вермахта были подтверждением его личного гения и очевидного величия германской расы. И вдруг Красная армия, которая еще недавно отступала, победоносно наступает.
Командный состав Красной армии набрался боевого опыта. А красноармейцы, узнав, что творят гитлеровцы на оккупированных территориях, увидели, что это особая война. Немецкие войска пришли с намерением уничтожить и государство, и народ. Поэтому сражались не за Сталина, не за райкомы и не за колхозы. Воевали за свой дом, за свою семью, за свою Родину.
«Надо было, чего бы это каждому из нас ни стоило, упереться, – вспоминал один из участников Сталинградской битвы. – И уперлись… Из мрака и ожесточения, которые были в наших душах (Пушкин, размышляя о том, что решило дело в 1812 году, назвал это “остервенением народа”), и родилась та сила сопротивления, с которой так победоносно наступавшие немцы справиться не смогли, сломались».
В нацистской Германии эсэсовская служба госбезопасности, СД, готовила для высшего начальства информационные сводки о положении в стране. После Сталинграда СД фиксировала упаднические настроения, сообщала, что члены нацистской партии перестают носить партийные значки и приветствовать друг друга партийным приветствием.
В сводке от 4 февраля 1943 года говорилось: «В обществе господствует убеждение, что Сталинград стал переломным моментом в войне… Широкие круги населения пребывают в глубоком пессимизме».
В 1943 году немецкие суды каждую неделю выносили сотню смертных приговоров за «пораженческие настроения».
Немцам так долго внушали: вы – лучшие, что они в это поверили. Ощутив свое превосходство и исключительность, превратили идеологические утопии в практическую политику. Ради расширения жизненного пространства устроили мировую войну. Во имя торжества расовой идеологии приступили к уничтожению других народов. В Сталинграде настало время рассчитаться. После Сталинграда нацистская Германия была обречена.
На рассвете 31 января 1943 года советские солдаты стояли у входа в сталинградский Центральный универмаг. Верхние этажи были разрушены, дом выгорел, но в просторном подвале, где до войны устроили склад, укрылись немецкие генералы во главе с командующим 6-й полевой армией Фридрихом Паулюсом.
За день до этого фюрер и канцлер германского рейха Адольф Гитлер присвоил ему высшее воинское звание генерал-фельдмаршала. Адъютант командующего сделал запись в военном билете. Но положенный ему жезл и новенькие погоны сдавшийся в плен Паулюс получить не успел.
У схоронившихся в подвале офицеров вермахта оставалось личное оружие. Могли застрелиться. Но предпочли этого не делать. Взявшие их в плен советские офицеры презрительно говорили, что генерал-фельдмаршал Паулюс и его офицеры явно не хотели отдавать свою жизнь за Германию.
А они с изумлением разглядывали взявших их в плен советских солдат.
«Немцы, – вспоминал один из помощников Паулюса, – ободранные, в тонких шинелях поверх обветшалой форменной одежды, с запавшими, небритыми лицами. Солдаты Красной армии – полные сил, в прекрасном зимнем обмундировании. Это был облик победителей».
3 февраля 1943 года, на следующий день после окончания Сталинградской битвы, самый яркий публицист Великой Отечественной Илья Григорьевич Эренбург, статьи которого на фронте читали и перечитывали, писал в «Красной звезде»:
«Немцы называют окружение “котлом”. Что же, большой сталинградский котел откипел. Но немцам теперь приходится привыкать к окружениям: котлов и котелков довольно много и в каждом из них варятся немцы. Мы теперь тоже кое к чему привыкли: мы привыкли бить немцев оптом, и это дело мы доведем до конца».
В небе над Сталинградом обрел боевой опыт молодой летчик Дмитрий Каприн. Первые вылеты – самые опасные, но он очень быстро освоился за штурвалом ставшего знаменитым штурмовика Ил-2.
Говорят, что генералы всегда готовятся к прошедшей войне. Но развитие боевой техники сводит на нет многие предсказания. И очередная революция в военном деле ставит военачальников в трудное положение. Одни искренне верят, что новая система оружия совершит революцию на поле боя и изменит ход войны. Другие, напротив, считают, что новое оружие ничего не стоит. Лишь немногим удается предвидеть, что завтра понадобится на поле боя.
Одним из таких людей был выдающийся конструктор авиационной техники Сергей Васильевич Ильюшин. Созданный им штурмовик Ил-2 сыграл огромную роль в Великой Отечественной.
Самолет поля боя, летающий танк – штурмовики именовались по-разному. Ильюшин давно хотел сделать такой самолет. Он занялся штурмовиком, понимая, что войну выиграют на земле. И считал своей задачей помочь огневой мощью пехоте.
Сергей Ильюшин вспоминал:
«Я готовился примерно три года. До деталей проанализировал уже сделанные машины. Пришел к убеждению: главное – наилучше сочетать вес, броню, оружие и скорость. Конечно, кого не прельстит сделать надежнейшую броню, например, в 20 миллиметров? Или почему бы не поставить 50-миллиметровую пушку? Но подобный самолет никогда не взлетит. Значит, надо искать самое эффективное сочетание его боевых свойств».
Самолет, летящий с низкой скоростью и на небольшой высоте, – уязвим. А броня делала самолет тяжелым. Ильюшин нашел решение: не навешивать броню, а изготовить корпус из брони, но корпус сделать обтекаемым, чтобы попавшие в него осколки зенитных снарядов и пули словно скользили. Таких машин в мире еще не было. Ни у кого не получилось. Только у Ильюшина.
Вся советская промышленность была ориентирована на военные нужды. Уже в 1942-м оборонный комплекс дал вдвое больше самолетов, чем германская индустрия, вчетверо больше танков, втрое больше орудий! Новые типы советских самолетов превосходили немецкие.
Появившиеся в большом количестве штурмовики – Ил-2, способные поддержать пехоту и танки, – изменили ситуацию на поле боя. Всего выпустили 48 тысяч штурмовиков. Ил-2 сыграл в воздухе такую же роль, как танк Т-34 на земле. Каждый третий летчик, получивший в войну звание Героя Советского Союза, летал на штурмовике.
Потом Дмитрий Каприн воевал на Южном фронте. Помогал частям Красной армии форсировать Днепр, громить отступающие немецкие войска в Восточной Пруссии. Он стал опытным и умелым пилотом. Совершил 130 боевых вылетов. Точно исполнял боевой приказ и благополучно возвращался на аэродром. Звездочек на погонах прибавилось. Он был награжден орденом Красной Звезды, тремя орденами Красного Знамени, орденами Александра Невского и Отечественной войны I степени.
Но война есть война. И в самом ее конце его самолет попал под губительный огонь зенитной артиллерии противника. Он был сбит, ранен, но сумел выброситься с парашютом.
Дмитрий Каприн:
«При подходе к цели оценил ситуацию – насколько глубоко надо зайти. Дал команду – “Начинаем атаку”. Наклонил самолет, открыл огонь. Уже видел на земле немцев. И тут – хлоп! Управление перебито, самолет затягивает в пикирование. Я стрелку даю команду прыгать – тот не отвечает… У моего “ила” оторвало хвост. Надо прыгать. Получилось это не совсем удачно. Меня из кабины вытащило и как-то волоком по машине протащило. Но потом вроде распустил парашют. Меня резко вверх дернуло и тут же подняло. Приземлился плохо…»
Летчик оказался на вражеской территории и попал в плен. А домой в феврале 1945 года пришла похоронка – боевые товарищи видели, что его самолет подбили, решили: Каприн погиб…
Но он бежал из плена!
Уже в наше время Дмитрий Васильевич Каприн рассказывал Общественному телевидению России:
«Там было человек тринадцать летчиков, которых немцы взяли. Меня привели туда уже или четырнадцатым или пятнадцатым. Бежали днем. Взяли лопаты, порвали колючую проволоку и быстрым шагом, почти бегом пошли. Мы, когда шли по домам, поднимались на чердак, на чердаках у них – как правило, почти во всех, в некоторых домах не было, видно, съели уже – были свинина, колбасы. Дней десяток мы, наверное, шли, ночью тоже шли…»
История с похоронкой – еще один урок, хорошо усвоенный его сыном: не терять надежду, даже когда у всех вокруг опускаются руки. Качество, особенно важное для врача-онколога.
19 апреля 1945 года указом президиума Верховного Совета СССР за «образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом мужество и героизм» гвардии капитан Каприн был награжден медалью «Золотая Звезда» Героя Советского Союза.
После войны он не демобилизовался, а продолжил службу в военно-воздушных силах. Окончил Высшие офицерские летно-тактические курсы (прежде – Высшая офицерская школа воздушного боя военно-воздушных сил в Липецке), освоил новый вид боевой техники – вертолет. Начиная с войны на Корейском полуострове, широкое использование вертолетов позволило изменить тактику боевых действий. Войска стали мобильными, способными наносить удар там, где враг этого не ждет. Вертолеты перебрасывали пехоту, уничтожали боевую технику противника, доставляли боеприпасы, вывозили раненых и даже выручали своих из плена.
Полковник Каприн много лет командовал вертолетным полком. А это было время активного освоения космоса. Вертолетчики Каприна прилетали за приземлившимися после исполнения своей миссии космонавтами и доставляли их в научно-исследовательские институты. Его полк помогал и в освоении целины. Казахстан – это огромные расстояния, и вертолетчики были очень полезны. Каприн прибавил к боевым наградам медаль «За освоение целинных земель».
Дмитрий Васильевич ушел в мир иной в 2015 году в возрасте девяносто четырех лет.
В октябре 2021 года на здании Учебного авиационно-спортивного центра Добровольного общества содействия армии, авиации и флоту России (ДОСААФ), носящего имя Каприна, открыли памятную табличку:
«К 100-летию со дня рождения воспитанника московского аэроклуба, летчика-штурмовика, Героя Советского Союза гвардии полковника Каприна Дмитрия Васильевича».
На торжественной церемонии его сын, главный онколог Министерства здравоохранения России академик Андрей Дмитриевич Каприн, сказал:
– Для меня он всегда был и останется примером. И для моих детей тоже.
Какие качества необходимы летчику, чтобы успешно выполнить задание и благополучно вернуться?
Все видеть и замечать. Не бояться, не испытывать страха, не поддаваться панике. Нужна быстрота реакции. Смелость и решительность. Спокойствие и хладнокровие.
Всему этому не научишь, это, скорее, природное.
И, надо понимать, передается по наследству.
Когда Андрей Дмитриевич Каприн станет хирургом и окажется в операционной, возьмет в руки скальпель, склонится над пациентом и примет на себя ответственность за его жизнь и здоровье, выяснится, что ему понадобятся, в сущности, те же качества, что и отцу, когда тот сидел за штурвалом штурмовика.
Конечно же, хирургу за операционным столом, как и летчику в воздушном бою, не следует ошибаться. Поэтому к операции готовятся так же тщательно и долго, как к боевому вылету. Но хирург Каприн, как и его отец, военный летчик, понимает: предусмотреть все невозможно. Так что понадобится, ясное дело, и удача!
Но главное: необходимо быть готовым к любой неожиданности, самой неприятной, огорошивающей. И готовиться к этому испытанию каждый день. Всю свою профессиональную жизнь. Раковые клетки, может быть, еще коварнее и опаснее, чем авиация и зенитная артиллерия врага.
Почему онкология?
– Онкология – это специальность, где врачи каждый день встречаются с бедой, – скажет потом академик Каприн в интервью «Аргументам и фактам». – Поэтому, с одной стороны, важно уметь сопереживать, с другой – назначить пациенту лечение, которое ему поможет. Поскольку большинство методов достаточно агрессивны, важно, чтобы пациент был готов к борьбе и сотрудничеству с врачами.
Пациенту деваться некуда. А что заставляет медика выбрать такую специальность? Всю профессиональную жизнь к тебе обращаются за помощью люди, а ты понимаешь, что далеко не всех удастся спасти. И вообще предстоит иметь дело с бедами и трагедиями.
Или можно научиться все это не замечать? Пропускать мимо себя? Всем страшно пролить кровь, а хирург же каждый день берет в руки скальпель…
Никто не учится так долго, как современные врачи.
Восемь лет – это образование плюс ординатура – всего лишь минимум для подготовки хорошего врача. Будущему онкологу надо разбираться и в других направлениях медицины.
Каприн как-то заметил:
– Медицинская специальность требует длительного обучения – это судьба врача.
Андрей Каприн твердо захотел стать врачом в старших классах. Так что это осознанный выбор.
В интервью «Военно-медицинской газете» его спрашивали:
– Кто больше повлиял на ваше становление и воспитание – отец или мать?
– Безусловно, отец. Для меня он был безоговорочным авторитетом. Можно сказать, и другом, и старшим товарищем, и уважаемым, мудрым наставником. Пальцем никогда не тронул. Был как-то случай, когда мама в сердцах двинула меня. Отец вмешался и строго так маме сказал: «Таня, мальчика бить нельзя!» – «А почему?» – «Да потому, что он будет страх испытывать в драке. А он не должен бояться!»
– У вас не было желания пойти по стопам отца? Стать военным.
– Честно говоря, особого желания не было. Хотя мать хотела, чтобы я стал военным летчиком. А отец старался не вмешиваться в мой выбор жизненного пути.
– Почему тогда выбор пал на медицину?
– Трудно сказать почему. К выбору профессии исподволь подталкивают различные ситуации, случаи, встречи, впечатления от увиденного и услышанного.
Я спросил академика Каприна:
– Почему хирургия? Обычный человек видит кровь и падает в обморок…
– Я смотрел фильмы и спектакли о врачах. Помните, был такой фильм «Дорогой мой человек» с Алексеем Баталовым… И вот, конечно, во всех фильмах герои – хирурги. И я пришел к папе и говорю: «Хочу быть хирургом». Он мне сказал: «Как здорово! Я тебя поддержу». Я подумал: ну если выбирать специальность, то хотя бы с каким-то риском.
– То есть каким-то образом вы были к этому предрасположены? Все-таки не каждый человек может стать хирургом, скажем прямо….
– Не знаю, был ли я расположен… Сначала было очень нелегко. На самом деле и опытные хирурги вам скажут, что не каждый раз даже кожу можно разрезать спокойно: ведь перед тобой живой человек! Потом уже, когда ты уже начал операцию и целиком в нее вовлекся – о другом думаешь. Но когда делаешь первый разрез…
Особенно это ощутимо в экстренной хирургии, которой мы занимались. Тогда же не было компьютеров, не было магнитно-резонансной томографии, в основном диагностика – простой фонендоскоп… Ультразвуковые исследования еще были слабо развиты, и ночью специалисты со своей техникой иногда не дежурили… Все равно ты открываешь живот человеку скальпелем, и надо, чтобы был диагностический поиск высокого уровня… И учителя нас учили этому…
И все равно – ты от ошибки не гарантирован. Случалось, что начал операцию и видишь: нужды в ней нет. Такое тоже бывало в той хирургии. Но лучше сомневаться в пользу больного, как нас учили: открыть, и, если оперативного вмешательства не требуется, зашить. Максимум, что останется, – это рубец. Но не произойдет катастрофы, если пропустишь опасную и быстро развивающуюся болезнь…
Одно можно сказать: выбор оказался удачным. Для всех. Андрей Дмитриевич посвятил жизнь медицине и тем самым спас многим людям жизнь, вернул им здоровье. А себя сделал счастливым и успешным.
В 1983 году, после школы, он поступил на лечебный факультет Московского ордена Трудового Красного Знамени медицинского стоматологического института имени Н. А. Семашко[1]. В Москве его называют «3-й мед»: в столице всегда существовали два института, где будущих медиков учили всем специальностям, и отдельно учебное заведение для стоматологов.
Государственный институт зубоврачевания открыли еще в 1922 году, ему присвоили имя первого народного комиссара здравоохранения РСФСР Николая Алексеевича Семашко; врачом он работал мало, но был пламенным большевиком.
Конкурс в медицинские вузы всегда был очень высоким. Туда поступали дети начальства, отпрыски известных медиков. А когда в 1968 году в стоматологическом институте открыли лечебный факультет (где учили в том числе и хирургии), сюда устремились молодые люди, у которых не было высокопоставленных родителей или родственников – медицинских светил.
Уже на первом курсе Андрей Каприн начал трудиться – сначала санитаром, потом медбратом в отделении урологии городской больницы. Работал на скорой помощи. Будущий академик считал, что обязан сам зарабатывать, а не сидеть на шее у родителей. Но дело еще и в другом: в медицине, как, собственно, и в любой профессии, надо начинать с самого начала, чтобы знать и понимать, как все устроено, – и не с чужих слов.
Ведущему программы «Моя история» на Общественном телевидении России (ОТР) Дмитрию Кириллову академик Каприн рассказал:
– Я решил отделиться от родителей, жить отдельно. Меня родители поняли. И чтобы у меня было служебное жилье, я пошел наниматься дворником.
Дмитрий Кириллов поинтересовался:
– В каком районе вы мели?
Андрей Каприн:
– Я убирал угол улицы Герцена с улицей Грановского. Рядом был Российский институт театрального искусства (ГИТИС), и многие ребята, известные актеры, работали тоже дворниками, и мы соседствовали по участкам. И были очень талантливые и толковые ребята. Таких вечеров, как, например, у меня в квартире и у ребят, – вы знаете, это вспомнить приятно… Многие капустники переносились туда. Я с теплотой вспоминаю, это известные люди. Мы с ними поддерживаем отношения.
Дмитрий Кириллов уточнил:
– Коллеги?
Андрей Каприн:
– Коллеги по уборке, да. Мы даже друг друга подменяли иногда на участках. Такая была взаимовыручка, потому что если техник утром придет, и у тебя не убрано в таком месте, то, конечно, тебя накажут и выгонят, и ты останешься без квартиры. И я иногда дежурил на скорой, и надо было выходить утром, когда снег, и за меня ребята выходили. Но если мы знали, что кто-то приболел, то мы тоже ходили на эти участки.
А дважды за меня убирал участок отец. Будучи знаменитым человеком! У меня не было возможности выйти на участок, и чтобы меня не подвести, он ходил и убирал. Это незабываемая юность, прекрасная совершенно. Я вспоминаю с такой теплотой. Меня назначили старшим техником на несколько участков. Я подумал: «Надо уходить»…
В 1989 году Андрей Каприн сдал выпускные экзамены и получил красный диплом. Проходил интернатуру (то есть осваивал будущую специальность) в Городской клинической больнице № 33.
Я поинтересовался у Андрея Дмитриевича:
– Почему урология? Почему не тихая, приятная терапевтическая стезя: «Больной, вы чихаете ужасно, но через три дня пройдет»? А вы беретесь лечить урологические заболевания. Больные тяжелые, работа тяжелая… Зачем?
– Я ведь изначально хотел быть хирургом. Но в хирургической специальности тоже очень много ветвей… И в нашем деле, я уже потом это понял, очень все зависит от учителя. Я попал в 33-ю больницу в ученики к замечательным хирургам.
Потом будущий академик перешел в Городскую клиническую больницу № 50, в отделение урологии врачом-ординатором (важная ступень, необходимая для самостоятельной работы).
Академик Каприн:
– В 50-й больнице были очень сильные ребята, много оперирующие, и там урология уже вышла за пределы стандартной урологической службы, и я увидел, что они очень продвинуты и в научном смысле. Я ощутил этот дух творчества. И я просто полюбил своих новых коллег… В нашем деле начинаешь влюбляться в людей, которые мастерски делают свое дело.
В 1993-м Андрей Дмитриевич поступил в аспирантуру своей alma mater – родного Медицинского стоматологического института имени Н. А. Семашко. Научный руководитель – доктор медицины Олег Борисович Лоран, заведовавший кафедрой урологии лечебного факультета.
Каприн учился и писал кандидатскую диссертацию, которую в 1996 году успешно защитил. И его сразу взяли старшим научным сотрудником Научно-исследовательского института урологии Министерства здравоохранения. Этот институт создал самый известный в ту пору уролог Николай Алексеевич Лопаткин, доктор медицинских наук, академик, Герой Социалистического Труда.
И сегодня Каприн неизменно повторяет: «Мне посчастливилось не только работать с ним, но и быть его учеником».
Молодой кандидат медицинских наук, конечно же, и предположить не мог, что меньше чем через два десятилетия именно он будет руководить и этим коллективом. Институт впоследствии получит название НИИ урологии и интервенционной радиологии имени Н. А. Лопаткина и войдет в состав Центра радиологии, который возглавит академик Каприн… Но не будем забегать вперед. В Институте Лопаткина он тогда проработал сравнительно недолго.
Я спросил академика Каприна:
– И все же: почему онкология? Есть заболевания, которые можно вылечить, пациент ушел счастливый и будет жить еще сто лет. А в онкологии, прямо скажем, прогнозы бывают всякими… Зачем вы выбрали такую невеселую профессию?
– Опять же из-за учителей. Я работал в Институте урологии, уже заведовал отделением у Николая Алексеевича Лопаткина. У меня была сложная проблематика: я занимался тяжелыми травмами у женщин, связанными с разрушением мочевого пузыря, это уже хирургия приличная… Все вроде было неплохо. Но как-то мне показалось тесновато, знаете, в Институте урологии, тесновато. Не потому, что там ко мне плохо относились, а потому, что хотелось попробовать что-то новое.
А я учился в институте на одном курсе с Наташей Харченко, дочкой известного очень онколога. И вдруг мне Наташа звонит: «Отец хочет заняться онкологической урологией, она сейчас очень развивается. Приходи». И я пришел и увидел, что это совершенно иная специальность, что хирурги-онкологи оперируют иначе. Словом, заинтересовался.
Академик Владимир Петрович Харченко, к которому пришел Андрей Каприн, учился в аспирантуре Онкологического института имени П. А. Герцена (его потом возглавит Каприн), защитил докторскую диссертацию на тему о хирургических методах лечения рака легкого, стажировался в Соединенных Штатах, трудился в Институте рентгенорадиологии, который возглавил и со временем превратил в Российский научный центр рентгенорадиологии.
Харченко сказал Каприну: «Мы о тебе слышали давно. Но я тебя специально не трогал эти годы, чтобы ты определился».
Академик Каприн:
– Я в 1990-м окончил институт, а в 1996-м он меня забрал к себе. Говорит: «Это чистая поляна. Попробуй. Если получится, клинику тебе здесь откроем. А начнешь с нескольких коек в отделении». Он отдал мне в хирургическом отделении несколько коек.
Я ходил к нему на операции. Он, конечно, оперировал, как бог. Причем оперировал все подряд, кроме головы, вот от шеи начиная… Таких хирургов, к сожалению, почти нет. И я напросился к нему: «Можно я, пока у меня там всего две-три койки, буду стоять с вами на операциях?»
А он ко мне очень хорошо относился, прямо по-отечески, хотя характер у него был жесткий. И конечно, я влюбился в онкологию и стал с ним оперировать. На всех операциях старался к нему попасть. Если он даже меня не брал, то я все равно стоял и смотрел, а потом уже занимался своей лечебной работой. И так продолжалось, наверное, лет пять… Так я и оказался в онкологии – из-за людей, с которыми работал. Хирургия – это командная работа, ты в одиночку ничего не сделаешь.
Я спросил Андрея Дмитриевича:
– Вы так интересно рассказали про вашего учителя… А в чем заключается это искусство хирурга? У него какие-то особые руки, как у музыканта? Или вы, что называется, видите больного насквозь? Каким-то образом ясно представляете себе то, что не видно остальным?
– Ну это приходит с опытом. Вообще говоря, нужно наладить работу над ошибками у диагноста. Если нормально хирургическая клиника работает и выясняется, что при постановке диагноза произошла ошибка, надо разобраться. Я заставляю ребят звать лучевых диагностов, тех, кто делает компьютерную томографию и МРТ, чтобы они пришли в операционную и посмотрели, сравнили реальность со снимком.
У много оперирующего хирурга, конечно, большой опыт созерцания – изучения сделанного при обследовании снимка. Поэтому еще до операции я отчетливо представляю, как все это может выглядеть. А потом я это еще и руками начинаю чувствовать… А снимок у меня вот висит на экране… Сейчас операционные у нас, как космические корабли. Прямо супер! Там все видно: можно расширить картинку, можно сделать 3D-картинку…
Если сложная операция, начинаем крутить 3D-картинку прямо в организме так, чтобы было видно, как прилегает, например, опухоль к сосудам жизненно важным. Тогда видно, какой подход необходим и откуда примерно надо подойти к опухоли… Определить угол хирургической атаки… Разрезом нужно сразу пытаться выйти на опухоль. Она же растет, не подчиняясь никаким законам и программам, дико.
В Институте имени Герцена существовала традиция – но я уже ее не застал – когда еще не было КТ и МРТ, по приказу академика Валерия Ивановича Чиссова после операции на подносе ординаторы приносили удаленную опухоль, чтобы все внимательно на нее посмотрели.
То есть созерцательный опыт имеет большое значение. И тактильные ощущения, тоже сформированные большим опытом… Иногда вслепую можно обойти опухоль рукой и точно решить, как действовать. Знаете, у хирургов говорят: «Лучший инструмент – это палец». Иногда ты чувствуешь лучше, чем видишь…
Все это постепенно вырабатывается. Знаете, приходишь в хирургический зал медицинского института, поднимаешься в аудиторию – когда преподаешь на старших курсах, и видишь, что под партами все в нитках: ребята сидят и вслепую вяжут. Кто хочет стать хирургами, вслепую вяжут узлы. Это совершенно необходимо для хирурга. Навыки и опыт. Считается, что если хирург делает меньше полусотни операций своего профиля в год, то ложиться к нему на операцию не стоит…
– Когда вы оперируете, и ситуация понятна, неожиданностей нет, то руки сами работают, а вы о чем-то размышляете?
– Нет, ни о чем другом не думаю, кроме операции, это точно. Можете не сомневаться. Более того, если вы забыли зайти в туалет, а так тоже бывало – переходишь из операционной в операционную, и в обычной жизни за семь-восемь часов уже пару раз бы заглянул, а в операционной обо всем забываешь. Выходишь, и еще некоторое время ничего не хочется. А если операция была напряженная, то ничего не помнишь.
Но ты же не один работаешь, и, если тебе нравится бригада, можно что-то обсудить… Такой бывает, знаете, момент спокойный. Вот, например, убрали орган или, наоборот, уже сделали пластику, видно, что основное позади, хотя все может быть… Но тут с ребятами перекинешься парой слов. Кто-то расскажет что-то интересное, заодно и узнаешь, что ребята читают и смотрят. Но пустые разговоры затевать не стоит. Потому что, если спросишь, как ты оперировал, они скажут: «Шеф, отлично!» Спросишь иногда, как в семье? Знаешь же ребят, обычно с тобой стоят одни и те же… Бригады меняются, но старший ассистент все равно один и тот же, да и заведующий отделением…
– А если прямо перед операцией вам позвонили: «Как освободишься, немедленно приезжай к начальству!» или, не дай Бог, кто-то близкий заболел, эти мысли вас преследуют во время операции?
– Если болеют близкие, да… Когда болеют близкие, я к этому вообще очень тревожно отношусь. Но, если вызывают к начальству и не знаешь, зачем, иногда в голове это покрутится, но быстро забываешь. Потому что понимаешь, что, если даже снимут с должности, из хирургии-то не выгонят. Это, кстати, одна из причин, почему выбрал хирургию, – надежное ремесло. Если можешь оперировать, все равно будешь нормально работать и жить.
– То есть вы способны полностью переключиться? И, несмотря ни на какие внешние обстоятельства, сосредоточиться только на операции?
– Я думаю, что сама физиология хирургии заставляет переключиться. Когда стоишь со скальпелем, выделяется адреналин, и он, конечно, влияет. Мы же знаем, что адреналин является хорошим обезболивающим. И чем больше адреналина, тем меньше ощущений. Адреналин же мы колем при травме – вместе с обезболивающими. Если адреналин выделяется – а это же защитное свойство организма – не чувствуешь всего внешнего. То есть эта сосредоточенность физиологически легко объяснима, это очень закономерно и нормально. Мне говорили реаниматологи: когда случается сердечный приступ, тоже надо адреналин колоть. И когда хирургам колют, говорят, приходится давать дозу побольше…
Но сейчас наше дело тоже очень меняется. Вот у нас в Институте урологии стоит видеокомбайн по изучению сокращения мочевого пузыря у женщин до родов, после родов. Это огромная установка, умнейшая. Ее данные еще надо уметь расшифровать, потому что она собирает большой объем информации. Но это уже совсем другая работа! В нашем деле можно найти то направление, к которому лежит душа.
У нас в Центре поколения меняются, и мы уже чувствуем, что есть молодые ребята, которые все делают очень хорошо. Оперируем вместе, и молодежь говорит: «Андрей Дмитриевич, да мы сделаем!» И правда делают, и делают иногда лучше, чем я. По-человечески думаю: если мне самому понадобится хирургическая помощь, то точно знаю, к кому можно обратиться.
Мы – наши хирурги – сейчас делаем только в МНИОН имени П. А. Герцена сорок операций, в Обнинске сорок операций, и еще три десятка в Институте урологии. Во всем Центре получается сто двадцать операций в день! И что важно: сейчас система оплаты стимулирует хирурга – чем интенсивнее работает клиника, тем больше зарабатывает, потому что деньги идут за каждого больного, так что есть и конкуренция.
В 1997 году Андрей Дмитриевич возглавил лабораторию урологии в Российском научном центре рентгенорадиологии и отделение онкоурологии, которое сам и создал.
Каприн всегда говорит: «Урология – моя любимая дисциплина, которой я посвятил бо́льшую часть своей жизни».
Параллельно Каприн читал курс урологии на кафедре хирургии родного мединститута. Почему практикующие хирурги считают своим долгом учить студентов? Думаю, ими руководит здравый расчет: когда за операционным столом понадобится хороший ассистент, пусть это будет твой студент, которого ты сам учил.
При этом убеждении он остается и по сей день. Руководя ныне огромным Центром, невероятно перегруженный, продолжает преподавать. Андрей Дмитриевич согласился заведовать кафедрой онкологии и рентгенорадиологии имени В. П. Харченко медицинского факультета медицинского института Российского университета дружбы народов – читает курс онкоурологии. И возглавил кафедру медицинской радиологии Инженерно-физического института биомедицины в Национальном исследовательском ядерном университете, который раньше назывался – Московский инженерно-физический институт.
В июле 1999 года в Гематологическом научном центре Академии медицинских наук Раисе Максимовне Горбачевой диагностировали лейкоз. Жена первого советского президента, разумеется, находилась под постоянным медицинским присмотром. К ее услугам – лучшие медики… Но врачи ничем не могли ей помочь. Ни отечественные, ни иностранные. Ее повезли в Федеративную Республику Германия, но и немецкие врачи оказались бессильны. Неизлечимая болезнь убила ее всего за несколько месяцев.
20 сентября 1999 года Раисы Максимовны Горбачевой не стало. Ее печальная история произвела впечатление и привлекла внимание и к самой болезни, и к врачам-онкологам. Жертвой рака может стать любой человек. И откуда же ждать спасения?
В 2000 году Каприн защитил докторскую диссертацию. Тема актуальнейшая: лучевая диагностика и лучевая терапия. Для него все это не абстрактные научные изыскания, а база практической лечебной работы. Надо отметить: Андрей Дмитриевич проявил редкую способность сочетать успешную хирургическую практику с научно-преподавательской работой и с умелым администрированием. Такие люди наперечет, их сразу замечают.