Сын утешения бесплатное чтение

«Старец». Поэма, или повесть в стихах

Перед блокадой Ленинграда

В спасительный и мирный тыл

Из начинавшегося ада

Последний поезд уходил.

Пар поднимая над перроном,

Пыхтел надсадно паровоз.

Звучал приказ: «По эшелонам!»

Жгла щеки боль прощальных слез…

А через весь огромный город

С еще не знавшими людьми,

Что впереди – бомбежки, голод,

Спешила женщина с детьми.

Она шагала все быстрее,

Доверясь чувству одному:

Бежать из города скорее,

Сама не зная почему…

И шла, не слушая советов.

На что надеялась она

Без пропусков и без билетов

В то время, как вокруг война?

Груз – чемодан с тремя узлами.

Точней, с двумя: один, спеша,

Пришлось оставить дома маме,

Чтоб взять на руки малыша.

Потом устала и малышка —

Трехлетняя больная дочь,

И хорошо еще сынишка

Шел сам и даже мог помочь…

Откуда прибавлялась сила?

Она бежала на трамвай

И только старшего просила:

– Не отставай!.. Не отставай!..

Глава 1. Пятьдесят на пятьдесят

Нехорошо подслушивать чужие разговоры. Даже если они касаются тебя лично. Но тут из приоткрытой двери заведующего хирургическим отделением послышалось такое, что я, проходя по коридору мимо, невольно приостановился.

– Завтра две операции, – говорил заведующий. – Первая – ничего сложного. А что касается старшего лейтенанта, здесь, как говорится, пятьдесят на пятьдесят! – Вот тогда подошвы моих больничных тапочек и приросли к полу. – Сама операция не столь опасная – на щитовидке, но сердце несколько месяцев проработало в таком жутком режиме, что у меня нет уверенности, сможет ли оно выдержать до конца. Но мы, конечно, насколько смогли, подкрепили его и, как говорится, будем надеяться на лучшее.

Нужно ли говорить, как я провел ту ночь – может, последнюю в моей жизни… Самым страшным было даже не то, что я могу умереть, а что навечно лишусь своего родного, единственного, неповторимого «я»! Откуда я, представитель третьего поколения людей, из которых выколачивались последние остатки веры предков, мог знать тогда о том, что смерть не конец, а только начало?

Утром в операционной я сразу увидел хирурга[1]. Он стоял у окна, скрестив на груди руки. Улыбаясь, словно нам предстояла приятная беседа, он взглянул на меня.

– Скажите, Георгий Иванович, – каким-то не совсем своим голосом выдавил из себя я. – А это надолго?

– Ерунда, каких-нибудь сорок минут! – нарочито бодрым голосом ответил хирург.

Велев медсестре готовить меня к операции, он зашел за матерчатую перегородку.

– Вас хоть тренировали лежать с запрокинутой навзничь головой? – спросила медсестра.

– Нет, первый раз слышу! – удивился я. – Зачем? Ведь всего каких-то сорок минут!

Медсестра как-то странно взглянула на меня и покачала головой:

– При такой операции под местным наркозом это бы не помешало!

– А почему же тогда не под общим? – спросил я и через силу пошутил: – Что, вам анестези, что ли, жалко?

– Да нет! Анестезии у нас хватает, – не принимая моего тона, серьезно ответила медсестра. – Это для вашей же пользы, чтобы вам случайно не перерезали голосовые связки. И для нашей. А то будут потом жалобы… Письменные, разумеется, потому что разговаривать вы тогда уже не сможете никогда!

Мне хотелось узнать про то, что меня интересовало больше всего: действительно ли все так опасно? Но тут из-за перегородки вышел врач, на этот раз не один, а с женщиной в халате и тоже в хирургических перчатках.

– Начинаем! – деловито сказал он.

– Ой! – спохватилась медсестра. – Я же ему укол не сделала!

– А это еще зачем? – спросил я, подставляя руку.

– Успокаивающее! – ответила медсестра и болезненно простонала: – Его за полчаса делать нужно!.. Хотя для кого-то он только через час действовать начинает!

– Ну? – нетерпеливо спросил врач и, указывая мне пальцем на ярко освещенный электрическими юпитерами стол, уже совсем чужим, командным голосом приказал: – Прошу!

С помощью медсестры я устроился на жестком ложе. Она помогла мне правильно лечь, поставила капельницу. И принялась старательно обрабатывать место, которое предстояло оперировать, йодом. Но тут ее случайно толкнула женщина-хирург, и она, ойкнув, выплеснула на меня едва ли не половину содержимого большого пузыря…

– Всё? – послышалось уже грозное.

– Да!..

Два хирурга встали по сторонам от меня.

И тут началось…

Было 24 июня 1980 года. В стране гремела Олимпиада. Люди жили своей обычной жизнью, слушая по транзисторам последние новости о наших новых спортивных рекордах. Где-то уже раздавались победные гудки машин… А я с запрокинутой навзничь головой и обнаженным горлом лежал на операционном столе под скальпелями, не в силах даже пошевелиться. Правая рука была привязана, очевидно, чтобы я не мешал хирургу. Левая – под капельницей. Ноги – и те были крепко связаны бинтом.

Хирург сделал первый надрез по коже, совсем еще не ощутившей наркоз. Что-то защелкало, затрещало, то тут, то там возникала острая боль. И женщина-хирург, чувствуя это, сразу же делала в это место укол и вводила туда новокаин. Никогда в жизни я не чувствовал еще такой почти непрерывной боли и не находился в таком совершенно беспомощном положении! Ну, прямо как бабочка, приколотая иголкой к стене! Хорошо, что это должно было продлиться каких-нибудь сорок минут – даже чуть меньше школьного урока…

Но не тут-то было!

За перегородкой раздался телефонный звонок.

– Вас! – позвала хирурга медсестра.

– Иду, – отозвался тот, и как и накануне, я стал прислушиваться. А как было поступить иначе, если речь снова шла обо мне!

– Нет, – говорил врач. – Сейчас не могу. На операции! Сколько-сколько… Часа три, не меньше, если только все раньше не кончится… – Тут он, очевидно, сообразил, что я все слышу, и уже громче добавил: – Но мы, как говорится, сделаем все возможное!

«Три часа!» – понял я и обмяк.

Хирург, чтобы видеть, где напрягаются голосовые связки, время от времени задавал мне вопросы, на которые я должен был коротко отвечать «да» или «нет». Потом, чтобы хоть как-то отвлечь меня, принялся задавать мне уже такие вопросы, над которыми я должен был думать. Например, зная, что я военный газетчик, мечтающий стать писателем, он спрашивал меня, в чем разница между корреспондентом и журналистом или между поэзией и прозой.

Это действительно слегка отвлекало. Но ненадолго. Боль становилась все острее и острее. К тому же через час пролитый йод начал печь меня так, словно я лежал на раскаленной сковородке! Голова, запрокинутая в непривычном положении, тоже напоминала о себе. Руками я по-прежнему не мог пошевелить, зато перебирал ногами, которые непонятно каким образом сумел освободить от бинтовых оков…

Наконец настал момент, когда хирург уже всей пятерней полез мне в разверстую шею, стал засовывать пальцы куда-то под яблочко – так делают, когда хотят задушить… Боль, удушье, страх, беспомощность – все это объединилось в одну пиковую точку. «Конец! – вдруг подумалось мне, и мелькнула вялая мысль: – Надо же, как все это, оказывается, просто!»

Но вдруг дало знать о себе желание жить! Жить!! Жить!!! Бежать бы!.. Но – куда?!

Я не знал, как быть, у кого просить помощи. Врачи, разумеется, все равно меня бы не послушали, а медсестра ни за что не стала бы им прекословить. Не было никого на всем белом свете, кто мог бы помочь мне!

И тут… Сам не знаю почему я – совершенно неверующий человек, никогда в жизни даже не задумывавшийся о Боге, уверенно сдававший в военном училище зачеты по научному атеизму, равнодушно, чтобы только заполнить пустое место, ставивший в номер под рубрикой «Религия – опиум для народа» атеистические статьи, регулярно присылавшиеся в редакцию газеты «сверху»… Я, и сам считавший себя убежденным атеистом, – разумеется, по привычке, потому что на самом деле никогда не задумывался о вере! – вдруг мысленно, молча, но, наверное, на всю Вселенную завопил: «Все святые! Помогите мне!!!»

Нет, ничего не произошло. Никто не спешил мне на помощь. По-прежнему продолжалось 24 июня 1980 года. Судя по гудку за окном, кто-то еще из наших, советских, стал олимпийским чемпионом… Но хирург вдруг перестал душить меня.

Время неожиданно свернулось так, что я просто перестал ощущать его. Возможно, прошел час или два… Наконец хирург сказал женщине:

– Зашивайте!

И уже без нарочитости, радостным тоном сказал мне, легонько похлопав по привязанной к столу руке:

– Ну, старший лейтенант, будем жить!

Только мне почему-то вдруг все стало безразлично. То ли устал от переживаний, то ли наконец-то подействовало успокоительное…

Глава 2. «Да» или «нет»?

Авторучка замерла в пальцах начальника военно-врачебной комиссии Хабаровского госпиталя на полпути к ждущему только его решающей подписи документу. Полковник в белом халате с нескрываемой жалостью взглянул на меня. Я только что сказал им, что решил отказаться от дальнейшей воинской службы.

– А может, все-таки передумаете? – спросил он. – Вы прошли, как говорится, все семь кругов ада! Столько перетерпеть и в самом конце – сойти с дистанции? Я понимаю, что теперь вы не сможете служить, как прежде. Поэтому готов пересмотреть ваш вопрос. Мы составим новое медицинское заключение и дадим вам максимальные, какие только можем дать, послабления!

Скучавшие за столом майоры и подполковники, тоже все в белых халатах, согласно закивали, а сидевший справа заместитель, пошептавшись с начальником, сказал:

– Ваша служба будет именоваться «вне строя». Вы будете ходить только в ботиночках – никаких сапог, учений, боевых тревог! Галстук – и то носить не будете, так как у вас была тяжелая операция на передней поверхности шеи!

Все это обрадовало меня. Ведь это совсем не прежня строевая служба! Я уже хотел сказать «да». Но тут какая-то спокойная, но очень уверенная мысль вдруг сказала во мне: «В армии тебе не выжить!» А мне после операции так хотелось жить!

И я, сам мало понимая, что делаю, прошептал:

– Нет…

– Что? – удивился полковник.

– Никак нет, – еще не научившись вновь говорить громким офицерским голосом, тихо повторил я.

– Зря упрямишься! – подал голос сидевший за дальним концом стола тучный майор и зябко передернул плечами. – Такой кормушки от государства лишиться! Ведь мы здесь на всем готовом!

– И потерять военную пенсию, так как вы не выслужили положенного срока! – поддержал его подполковник, сидевший рядом с начальником. – Дотяните хоть до самого минимума!

– Нет! – повторил я, уже почему-то совершенно ясно понимая, что если останусь в армии, то не выживу даже на самых льготных условиях.

– И это при такой завидной для каждого из нас перспективе – целых тринадцать лет выслуги всего в двадцать шесть лет! – добавил еще кто-то, на что я уже только отрицательно покачал головой.

И тогда полковник, который по годам годился мне в отцы, и, быть может, поэтому, заботясь обо мне как о сыне, сделал последнюю попытку уговорить меня.

– Армия без вас обойдется! – жестко сказал он. – А вот сможете ли обойтись без нее вы?

«Да!» – опять подсказала мне та спокойно-уверенная мысль. И я только повторил вслед за ней:

– Да!..

– Ну, тогда, можно уже сказать – старший лейтенант в запасе, пеняйте только на самого себя! Мы, медики и ваши старшие товарищи, как говорится, сделали для вас все, что смогли…

Перо авторучки коснулось листа бумаги, выводя замысловатую подпись.

Глава 3. Восьмой круг ада

Из блестящего офицера, которому завидовали многие сослуживцы, так как присяга была дана мною при поступлении на факультет военной журналистики в семнадцать лет, а после была служба там, где год шел за полтора, я превратился в инвалида 2-й группы с ничтожной (по сравнению с прежней зарплатой – военной, в местности, приравненной к Крайнему Северу) пенсией…

До этого я был обеспечен всем необходимым – от того, что надеть, и вплоть до продуктового спецпайка, куда была включена даже соль. А теперь все это нужно было зарабатывать, добывать. И так как здоровья на это не было, то для меня, прошедшего, как выразился начальник врачебно-военной комиссии, семь кругов ада, начался его восьмой круг.

Сравнение казалось мне подходящим, хотя ни в ад, ни в рай я тогда не верил. Конечно же, и полковник не придавал своим словам религиозного смысла. Тем более не относил я это выражение к тем кругам ада, которые описал в своей «Божественной комедии» Данте. А просто относился к нему как к удачной аналогии с теми жизненными невзгодами, которые меня ждали теперь. О Боге я по-прежнему так и не задумывался. Иногда, видя храм или едущих на церковную службу старушек, я вдруг вспоминал, как воззвал ко всем святым во время операции, и сам себе удивлялся, даже посмеивался над собою.

Правда, поводов для смеха становилось у меня все меньше. Произошел рецидив болезни, и начались сердечные приступы. Врачи «Скорой» сначала увозили меня в реанимацию, потом в кардиологию на лечение, но так как ничто не помогало, а приступы проходили сами по себе, то бригада просто уезжала, оставляя меня наедине с моим выпрыгивающим из груди сердцем в надежде, что и на этот раз мне удастся выжить… В такие моменты я больше всего на свете хотел жить и панически боялся смерти, точнее, я страшился уйти в полное черное небытие, навсегда забыть свое «я»…

Но очередной приступ проходил, и вновь нужно было думать, как жить дальше. Шли годы. Города и редакции сменяли друг друга с калейдоскопической быстротой. Я работал то штатным, то нештатным корреспондентом, но мечта стать писателем так и не оставляла меня. Вышедшая в толстом журнале повесть на армейскую тему, благодаря которой я автоматически становился литератором, не удовлетворила меня. Хотелось книги – именно книги, своей! – пусть самой тонкой, пускай минимальным тиражом!

Стихи и армейская проза особым спросом у читателей не пользовались. Других тем я не знал. Однако с детства благодаря стараниям мамы любил историю. Не зря говорят, что хобби выше профессии. С живым интересом изучив до тонкостей античность, я написал исторический роман-дилогию, с намерением сделать его в дальнейшем трилогией, и несколько повестей о римских императорах. Теперь не тоненькая книжечка, а толстый роман лежал передо мною. И издан он был тиражом в сто тысяч экземпляров – так же, как и первые повести!

Передо мной вновь открылись блестящие перспективы. Появились большие, даже огромные по тем временам деньги, а также возможность переиздать роман за рубежом, жить за границей… Один преуспевающий бизнесмен, который зарабатывал на том, что под видом горбыля переправлял за границу первоклассную древесину (потом он уехал в Америку), предложил стать его компаньоном. Другой начинающий коммерсант обещал, что я заработаю целое состояние на перепродаже крупной партии импортных сигарет «Мальборо». Третий, став «новым русским» и тут же решив заняться кинематографом, заказал сценарии художественных фильмов из времен античности на неприличные для слуха порядочного человека темы…

Все эти предложения (кроме сценариев скабрезных фильмов) звучали очень заманчиво. И я даже начинал двигаться по этому пути – обговаривались детали, я начинал что-то делать. Но каким-то совершенно непонятным образом в последний момент или все рушилось, или вновь в моей голове начинала звучать уже знакомая мне спокойно-уверенная мысль, подсказывавшая, что делать этого не следует, да так властно, что ей невозможно было противиться.

Словно что-то отводило меня от всех этих дел, как, впрочем, быстро увело и от больших денег. Они просто сгорели в огне первых лет перестройки. Да и писать третью книгу трилогии и намеченные повести об остальных императорах я уже не хотел, не мог…

Все дело было в том, что буквально на следующий день после окончания своего романа я… крестился. До этого несколько лет меня уговаривали, упрашивали, но куда там! Даже слышать о том не хотел! Говорил: и некогда, да и незачем… А тут, в свой день рождения, сам не сознавая, что делаю себе самый лучший подарок в жизни, я – ноги словно сами повели меня – пошел в храм. Точнее, в Троицкий собор города Подольска. На следующий день во время проповеди игумен Петр, крестивший меня, сказал:

– Ну вот, уже и писатели пошли креститься!

Время-то еще было не совсем открытое для веры. Только год назад страна скромно отметила величайшую в своей истории дату – тысячелетие Крещения Руси…

Обязательность – черта, унаследованная мною от отца, – заставляла меня ежедневно вычитывать утреннее и вечернее правило, ходить в храм. На службах мне мешала теснота и мнимая, как выяснилось впоследствии, духота. Да и ощущение возникало, что все это только потеря времени… На что та уверенно-спокойная мысль отвечала: «Нет, так надо…» – и помогала мне оставаться в храме. Сердце поначалу позволяло стоять всего по пять, потом по десять, затем по пятнадцать минут. Но впоследствии я стал выдерживать и всю службу до конца.

Кроме этого, почему-то появилась потребность читать молитву преподобному Сергию Радонежскому. Молитва эта – длинная, несколько раз я хотел оставить ее, но все та же мысль, противиться которой я почему-то не мог, не давала мне этого сделать… И я читал ее – да не раз, а по три раза каждый день! Сначала по молитвослову, потом наизусть…

Теперь с живым интересом я мог читать только книги на духовные темы. И так как не быть писателем я уже не мог, появилось желание написать большой исторический роман о жизни самых первых христиан, ни много ни мало о самих первоверховных апостолах Петре и Павле! Особенно интересовал меня Павел, точнее, его длительные путешествия, которые давали большой простор для книги.

Почему-то сердце мое сразу расположил спутник апостола Павла в его первом путешествии – апостол Варнава. Именно он в свое время привел поверившего во Христа Павла к апостолам в Иерусалим. Это было видно даже из весьма скупых данных тех книг, которые имелись в моем распоряжении. А какова была сила его веры! Меня просто потрясло то, что он, продав оставшееся ему в наследство от родителей богатое имение, все деньги до единой лепты положил к ногам апостолов. (Ну как тут не вспомнить одобренный самим Христом поступок бедной вдовы, которая отдала Богу две свои последние лепты?) Как можно отдать все, ничего себе не оставив, – я тогда никак не мог понять…

А жизнь тем временем продолжалась. Сердечные приступы время от времени приходили вновь, правда, страх от них уже не был паническим. Я начинал верить в то, что не уйду навсегда, и знакомая уверенно-спокойная мысль, утешая меня, подтверждала: «Да, это действительно так!»

Снова замелькали разные города, куда я переезжал с тяжелой сумкой, в которой была моя неразлучная спутница – портативная печатная машинка… Словно кто-то вел меня по жизненному пути. Порой я даже удивлялся некоторым обстоятельствам и совпадениям, которые были самыми настоящими чудесами. Ища пристанища, хотя бы временного места для работы над задуманной книгой, я шел, ехал и одновременно размышлял о путешествиях главных героев по древним городам и царствам, словно в каком-то забытье…

И вдруг словно очнулся, обнаружив себя в небольшом, но необычайно красивом заснеженном городке Выкса, где в созвучии со своими рабочими мыслями вдруг совершенно неожиданно услышал уже ставшее мне родным имя Варнава…

«Старец». Поэма, или повесть в стихах (продолжение)

Трамвай промчался с трелью звонкой

Как раз у ближнего угла.

«А в этом доме я девчонкой, —

Вдруг вспомнила она, – жила!..»

И – словно яркий луч мгновенно

Ей память высветил до дна:

Да так, что прямо через стены

Даль детства сделалась видна!

Снег… смех… Рождественская елка…

Повсюду дамы, господа…

И – маски зайцев, белок, волка,

Совсем не страшного тогда!

На елках людям не до страха —

Всем было весело!.. Но тут

Отец с почтеньем ввел монаха,

Как тот сказал – на пять минут.

Взгляд – словно с ангельского лика

(Знать, так душа была чиста).

Он всех от мала до велика

Поздравил с Рождеством Христа.

Затих смущенно шум веселья,

И только слышалось вокруг:

«Смотри, монах!» «Да что здесь – келья?»

«Это же Старец!» «Как – сам, вдруг?!»

«Кто он такой, скажите, право, —

Я тут случайно приглашен!»

«Отец-утешитель Варнава!»

«И чем же утешает он?»

«Всем – и молитвой, и советом,

Как среди мира жить сего,

На жизненный вопрос – ответом.

Да разве перечесть всего?»

«Сам государь к нему недавно

В скит Гефсиманский приходил!

А уж народ туда подавно

Давно дорогу проторил!»

Все гости с радостью немалой

Взирали в трепете святом

На старца в рясе обветшалой,

С наперсным золотым крестом.

А тот – спеша, как обещался,

Покинуть вскоре этот зал,

Людей благословлял, прощался

И каждому совет давал.

Седой, уставший от дороги

И долгих многотрудных лет,

С трудом передвигал он ноги,

Хотя в глазах был бодрый свет.

Так он дошел до елки самой,

Теснимый множеством людей,

И оказался рядом с мамой,

А после мамы – перед ней.

Она была тогда «снежинкой»,

И батюшки Варнавы взгляд

С веселой, радостной лучинкой

Одобрил тот ее наряд.

Но тут же старец стал серьезным,

Как будто вдруг увидел то,

Что показалось ему грозным

И больше не видал никто.

Он поднял голову и ясно

Сказал, чтоб слышно было всем:

«Мы думаем, что все прекрасно

И правильно, а между тем

Грядут великие лишенья

И поругания святынь:

Повсюду скорби, кровь, мученья,

Куда лишь только взор ни кинь!..

Но – жив Господь! Когда уж станет

Терпеть совсем невмоготу,

Народ как ото сна воспрянет

И возвратится ко Христу!

В конце духовной этой драмы,

Хотя и не на много лет,

Восстанут из развалин храмы —

Перед концом придет рассвет!»

Сказал все это он, оставив

В недоумении гостей,

И, белый бантик ей поправив,

Стал обращаться только к ней.

«Когда найдет на город ночка

Средь бела дня, – он ей сказал, —

То, не раздумывая, дочка,

Беги скорее на вокзал!»

«Какой вокзал? – она спросила. —

И разве днем бывает ночь?»

«Да, здесь пойдет на силу – сила.

Но ты беги отсюда прочь!

Спасешь себя и своих деток!» —

Он с лаской на нее взглянул

И, улыбнувшись, напоследок

Тихонько на ухо шепнул:

«Ты вырастешь и все припомнишь…

И как случится что в судьбе,

Скорей зови меня на помощь,

Я буду помогать тебе!»

Она смотрела с удивленьем,

Не понимая ничего,

С обычным детским нетерпеньем —

Ведь было ей лет пять всего…

Да-да, тогда ей точно было

Немногим более пяти.

А надо ж – правда, не забыла,

Само вдруг вспомнилось в пути!

Глава 4. Два Варнавы

В Выксе при первой же возможности я отправился в большую светлую церковь, где исповедовался, причастился и благословился на пребывание в сем граде у настоятеля (который оказался еще и отцом благочинным) протоиерея Геннадия Колоколова.

Судя по фамилии, батюшка был из священнического рода. Раньше в семинариях часто давали соответствующие церковному сану фамилии: Рождественский, Преображенский, Успенский, Фаворский, Покровский… Отец Геннадий как будто сошел с пожелтевших фотографий царских времен, и в нем удивительным образом сочетались редкостная обстоятельность с живостью характера. К этому еще можно прибавить очень добрый, даже ласковый взгляд, сразу располагающий к себе.

Он с благодарностью принял от меня в подарок мои недавно изданные книги и сам в свою очередь стал показывать снимки, сделанные, судя по датам, совсем недавно. На них можно было увидеть, каким был храм до восстановления. Даже не верилось, что за совсем короткое время батюшке удалось поднять церковь из руин до такого благолепия! Но тут произошло то, что сразу развеяло все мои сомнения. За воротами церковной ограды показался цементовоз. Протоиерей, оборвав себя на полуслове, вдруг сорвался с места, выбежал на улицу и, став посреди дороги с риском для жизни, остановил машину.

– Отец родной! Стой! Не дави! – послышался его голос. – Грех-то, грех какой будет! Вовек не отмолишь! Лучше сотвори благое дело! Мне как раз цемент для воскресной школы нужен! Подай, благодетель! Твое начальство от этого не обеднеет! А мы за тебя с детьми молиться будем! Молитва детская, она знаешь какая – до небес доходит!

– Да слышал, слышал! – смеясь, ответил водитель. – И от покойной бабушки, и от вас! Вы ведь меня уже, наверное, десятый раз останавливаете!

Погасив улыбку, он выполнил просьбу священника, который тут же показал, куда выливать бетон, и отдал деловитые распоряжения работавшим там людям.

– Вот так и восстанавливаем! – вытерев пот со лба, сообщил отец Геннадий. – Первое время люди так и шарахались от меня, когда я в рясе с крестом шел по улице к отцам города, власть и деньги имущим, но потом ничего, привыкли! Вон какой храм помогли поднять! Осталось в жителях Выксы что-то от веры предков! – с любовью глядя на церковь, добавил он и принялся размышлять вслух: – А как не остаться! Взять этого водителя. Ведь копейки не взял, но молитв – попросил! Что ни говори, вера у здешних людей в самом сердце корни пустила, да так, что они до сих пор не засохли! Вот как научили верить людей! А как иначе? Ведь здесь женский монастырь был, один из крупнейших в России! Может, слыхали? Иверский Выксунский женский монастырь!

– Нет…

– Жаль, жаль… Сам старец Варнава его основал!

Услышав это имя, я даже вздрогнул от неожиданности: мысль о святых апостолах Павле и Варнаве не выходила у меня из головы. А тут – совпадение? Или ослышался?..

Но уточнять было некогда. Отец Геннадий пригласил меня к себе в гости – согреться и потрапезничать. И тут же, показывая дорогу, направился к двум стоящим за храмом большим каменным домам. Один, как выяснилось по пути, был выстроен для настоятеля, а другой, точно такой же, для второго священника, но так как тот предпочел остаться в своем небольшом доме с садом и огородом, то в этом жил отец диакон.

После молитвы мы пообедали.

Отец Геннадий расположился в удобном кресле и пригласил меня занять точно такое же, стоявшее в углу.

– Расскажите о себе! – попросил он.

И я, словно в продолжение исповеди, ничего не утаивая, поведал о своем детстве, курсантской юности, офицерской молодости, которые, увы, прошли без веры, без Бога… Вспомнил и операцию, не забыв про то, как впервые в жизни помолился всем святым, да так, как ни разу потом не удавалось! Как крестился и шел к вере; для чего-то сказал даже, что особо молился преподобному Сергию Радонежскому…

– С тех пор как будто помогает мне кто-то, словно ведет по жизни. Но только кто, разве теперь можно сказать?..

В этот момент зазвонил телефон – у строителей возникла какая-то проблема. Не вставая с кресла, отец Геннадий тут же решил ее, потом, уже несколько рассеянно, пролистал полученные от меня книги и задал традиционный в таких случаях вопрос:

– А сейчас вы над чем работаете?

Я, загораясь, стал отвечать. И так как мысли одного из нас были только о стройке, а другого – о своей книге, то разговор дальше пошел как бы параллельными путями. Я говорил о событиях начала – середины I века, а батюшка – конца XX-го.

Закончилось все это тем, что наши параллельные линии вдруг пересеклись.

– Да, если бы не Варнава… – уважительно качая головой, произнес отец Геннадий.

– Если бы не Варнава… – с не меньшим благоговением подхватил я.

– …то здесь вообще ничего бы не было!

– Простите, – не понял я. – Почему здесь? Ведь это же было в Иерусалиме, Антиохии, на Кипре, наконец!

– На каком еще Кипре? – в свою очередь с удивлением посмотрел на меня священник. – И вообще, вы о каком Варнаве говорите?

– Об апостоле! – ответил я и услышал в ответ:

– А я – о старце Варнаве!

– А что, разве был такой?

Отец Геннадий вздохнул и как-то печально сказал:

– Вот видите! Даже вы, писатель, занимающийся церковной историей, о нем ничего не знаете… А ведь когда-то вся Россия знала отца Варнаву! И не просто знала, а называла старцем-утешителем и за сотни верст – в каретах, на повозках, в лаптях – спешила к нему за помощью, которую и получала! Сам Николай II был у него на исповеди в труднейший момент управления государством – это было в мятежном 1905 году – и испросил у него совета…

Трудно сказать, что именно – то же имя, что и у дорогого моему сердцу апостола Варнавы, а может быть, тон, которым говорил отец Геннадий, или еще что-то, неведомое мне, но что-то сразу же расположило мою душу к этому пока неведомому мне старцу. Он словно стал для меня давно знакомым, более того, даже родным.

– А у вас есть о нем что-нибудь почитать? – тут же спросил я.

– Увы! – развел руками отец Геннадий. – Только то, что слышал от кого-то… Была, говорят, недавно в антикварной лавке дореволюционная книга о нем. Я, конечно, сразу туда, но кто-то уже опередил меня…

Священник помолчал и добавил:

– Так что если бы старец Варнава не основал в Выксе монастырь – а уж как трудно это ему далось, поверьте, я знаю на собственном опыте, – то тут так бы и оставалось крошечное село…

– И если бы апостол Варнава не привел Савла, которого все знали как гонителя христиан, к остальным апостолам и не сообщил, что он уверовал чудесным образом во Христа… – снова взялся я за свою тему.

– Простите! – остановил меня отец Геннадий. – А вы из каких источников черпаете материал для своей будущей книги?

– Да, честно говоря, откуда придется… – пожал я плечами. – Порой и из светских, далеких от православия трудов.

– Нет-нет, так не годится! – нахмурился священник, и тут стало ясно, что он может быть не только ласково-добрым, но и непререкаемо жестким, если дело касается богословских вопросов и чистоты православной веры…

Отец Геннадий встал, прошел к полкам с книгами и, взяв из большого собрания сочинения один том, сказал:

– Вот, у святителя Димитрия Ростовского описано житие апостола Варнавы так, что можно всецело доверять! – Полистав книгу, он нашел нужную страницу и, вдруг прищурившись, спросил: – Постойте-постойте! Так какого числа, говорите, была у вас операция?

– 24 июня, – ответил я.

– Это по новому стилю, – уточнил священник и забормотал: – Так-так, переводим на старый, точнее, на истинный стиль… И что же у нас получается? Так я и думал! – удовлетворенно воскликнул он.

– Что? Что?! – невольно заинтересовался я, почувствовав, что сейчас речь пойдет о чем-то очень для меня важном.

И не ошибся!

– Вот вы давеча говорили, что уже невозможно определить, кто именно из святых отозвался на вашу молитву и так помогает вам на жизненном пути. А вот – смотрите – день вашей операции пришелся как раз на тот самый день, когда отмечается день памяти святого апостола Варнавы!

– Что?! Не может быть! – ахнул я.

– Я ведь сказал, что этой книге следует доверять всецело, ибо она написана святым и одобрена Церковью! – строго напомнил отец Геннадий и продолжал: – Скажу вам больше. Этот день является днем монашеских именин старца Варнавы, который был пострижен в честь святого апостола Варнавы! И более того! Вот вы не понимали, почему по нескольку раз на день читали молитву преподобному Сергию Радонежскому?

– Ну да! – пробормотал я. – И до сих пор еще иной раз так молюсь. Если не молитву, то читаю хотя бы тропарь…

– А ведь 24 июня – это день памяти также и святого апостола Варфоломея! – торжествуя, продолжил отец Геннадий. – Не понимаете? Сейчас объясню! Именно Варфоломеем звали преподобного Сергия до монашества. То есть это был день его мирских именин! И, наконец, в этот же день чествуется икона Пресвятой Богородицу «Достойно есть», или «Милующая». Значит, не только святые, но Сама Владычица, Царица Небесная помиловала вас тогда. Вы представляете, что было бы с вашей душой, если бы вы ушли тогда некрещеным! Да и сейчас милует вас! Точнее, всех нас!

Священник, закрыв книгу, протянул ее мне.

– Вот, даю ее вам на несколько дней для работы, – сказал он и многозначительно поднял указательный палец. – А то, что вы написали, основываясь на других источниках, советую показать для богословской проверки нашему второму священнику – отцу Геннадию… Да-да, его зовут так же, как и меня, только, чтоб различать нас, все его зовут Геннадием Младшим. Мне уж, простите, некогда со своими строительными делами, а он как-никак в семинарии учится!

Глава 5. Антикварная лавка

Дорога от храма до квартиры, в которой я остановился, проходила как раз мимо антикварной лавки. Конечно, трудно было на что-то надеяться после того, как здесь уже пытался разузнать о книге отец Геннадий. Но – вдруг?.. Тем более что мороз крепчал, давая о себе знать…

И в надежде, что удастся найти хоть какую-то ниточку к безвестному покупателю, а также согреться, я открыл дверь и оказался хоть и в светлом, но насквозь пропахшем стариной помещении.

Антиквар, рослый, плечистый мужчина (почему-то подумалось: такому бы на стройке лучше работать), увидев в моих руках книгу, сразу грубовато предупредил:

– Книги не принимаем! Даже старинные, тем более такие, как у вас, – современные!

– Да я, собственно, по другому вопросу! – пожал я плечами.

В глазах антиквара сразу же появился живой интерес.

– И что же вам угодно приобрести из наследия наших предков? – уже совсем другим тоном спросил он.

Я осмотрелся. Всюду: на полках витрин, на подоконнике были иконы, в основном так называемого «деревенского письма». Большие храмовые иконы стояли прямо на полу. Все они, в отличие от тех, что продавались в московских антикварных магазинах, были самое раннее середины XIX века и недорогие (разумеется, с точки зрения дельцов-знатоков, потому что разве для верующего человека может быть какая-нибудь икона не дорога?). Много икон, и – увы! – ни одной затепленной перед ними лампадки…

На прилавке под стеклом лежали маленькие металлические и деревянные иконочки, раскрытые складни, потемневшие от времени образки и церковные книги.

– Скажите, у вас книга о старце Варнаве была? – я решил прямо без подготовки идти в атаку.

– Как вы сказали? – переспросил продавец и раскрыл тетрадь, куда записывал все, что им было продано.

– Того, который основал в Выксе монастырь!

– А! Так бы сразу и сказали! – Продавец отложил в сторону свою тетрадь. – Ведь благодаря этому монастырю и, как вы там говорите, старцу Бар… Вар…

– Варнаве.

– Вот-вот, я и приехал сюда, чтобы открыть свою лавку.

– То есть? – не понял я.

– Ну как же? – радуясь возможности поговорить с посетителем, принялся объяснять антиквар. – Мы ведь не просто так работаем, а перед тем как начать дело, все очень серьезно изучаем. Даже с историками разговариваем, по библиотекам сидим! Да! Вот я, узнав, что здесь был большой монастырь, приехал сюда и убедился: монастыря почти нет, одни развалины, а предметов из него – хоть отбавляй! Предки, может, конечно, и спрятали их от уничтожения, а потомкам, к счастью, они оказались не нужны. Вот и несут. В основном, конечно, вот это, – пренебрежительно кивнул он на свои товары и вдруг таинственно понизил голос. – Но бывает иногда и такое, что имеет немалую ценность даже в Москве! То есть приходится все это как через сито процеживать!

– Просеивать! – машинально поправил я.

На душе вдруг стало так неприятно от этого разговора о святынях, что мне даже захотелось побыстрее уйти, так и не достигнув своей цели. Но антиквар продолжал:

– Да, действительно, была такая книга! Страниц на двести пятьдесят, изрядно потертая, без родного переплета – только картон сверху приклеили. Судя по всему, конца XIX – начала XX века. Совсем не коллекционного вида и не представлявшая никакого коммерческого интере… Но, постойте. – Антиквар вдруг осекся на полуслове. – Про нее уже спрашивали священник и две женщины, тоже явно из церкви! Что, этот ваш Варнава был известным старцем?

– Не просто известным, а знаменитым на всю Россию! К нему сам Николай II за советом ходил! – охотно ответил я.

Лицо продавца болезненно искривилось.

– Да вы что! – охнул он. – Неужели же я дал такого маху? Ведь на ней, помнится, еще имя какое-то было написано, как это бывает в Псалтырях, – на память, о ком молиться. Я так и подумал, даже проверять не стал… А вдруг это был автограф?!

Антиквар даже за голову схватился.

– Простите, – осторожно спросил я. – А вы человека, который приобрел ее, случайно не знаете?

– Если бы!.. – простонал продавец. – Я бы сам сейчас бросился к нему и выкупил эту книгу! Но ведь я же нездешний, откуда мне его знать! Надо же, он ведь и не просил ее, я сам уговорил взять в нагрузку к самовару, который он купил для дачи!

– Как бы он теперь ее на растопку этого самовара не пустил! – не на шутку встревожился я.

А антиквар сокрушенно продолжал:

– Эх! Пожалел несколько рублей сдачи, когда речь, может, шла о десятках тысяч – разумеется, долларов! Если книга – с автографом, да еще такого знаменитого старца, то такие знаете по какой цене идут?! И даже на крупнейшие аукционы мира едут!

– Увы! – вздохнул я. – Это раньше старца Варнаву знала вся Россия и шла к нему за помощью, которую и получала. Иначе бы, сами понимаете, и не шла – к пустому колодцу, как говорит пословица, не ходят. А теперь о нем почти никто и не знает…

– Уф-фф! – с облегчением выдохнул антиквар. – Ну, это прямо бальзам мне на рану! Как хорошо, что про него позабыли! Я вот сколько всяких книг прочитал, а тоже не сразу имя его вспомнил…

Антиквар так обрадовался, что даже стал напевать какую-то песенку, поправляя на полках иконы.

«Странно! – вдруг подумалось мне. – Человек находится так близко к святыням и так далек от веры… Хотя, – остановил я себя. – А разве в городе, где прошло мое детство, не было церкви? И разве, когда я ходил в гости, не видел у своих знакомых в святом углу икон, где перед ними горели лампады? Да и во время курсантской стажировки в Мукачево, когда на противоположном берегу реки Латорица впервые в жизни увидел монастырь и монахинь – кажется, даже смеялся над ними, жалел их… Как же далек я был тогда от самого главного, что только есть в нашей жизни! Видно, каждый только в свое время отзывается на зов Христа, Который постоянно зовет нас. Если, конечно, человек услышит Его!..»

Но тут неожиданно антиквар, оглянувшись на дверь, сунул в нагрудный карман пальцы с характерными для тех, кто побывал в местах не столь отдаленных, наколками и… достал оттуда небольшую серебряную икону в серебряном окладе.

– Вот, – сказал он. – Она, можно сказать, жизнь мне спасла!

– Как это? – не понял я, видя на иконе лик преподобного Серафима Саровского.

– Ну, конечно, утверждать не могу. Я, как говорится, сам не верю, но и другим не мешаю. Но факт остается фактом! Выкупил я ее недавно в маленьком домике на краю Выксы у старушки, которая сказала, что она досталась ей от монахини из здешнего монастыря. Специально к ней ездил. Дал, сколько она попросила за икону и вот за эту книжицу, тоже принадлежавшую монахине… – Антиквар показал на лежавшее на прилавке маленькое Святое Евангелие красного цвета. – А на обратном пути, забывшись на радостях, попал на своей легковушке под «КамАЗ»! Машина – всмятку! Страшней раздавленной консервной банки была! Как все говорили, у меня не было никаких шансов остаться в живых. А я только чуть повредил руку, да и то левую! Я, конечно, в чудеса не верю, но… всякое ведь бывает, – задумался вслух продавец. – И потом, интересно, какой же это действительно великий старец был, если даже иконы и книги из его монастыря обладают такой силой?!

– Икону вы, конечно, теперь будете всегда носить на груди? – спросил я.

– Почему это всегда? – не понял антиквар. – Поношу, конечно, пока, а как в Москву поеду, предложу на продажу – там за такие немалые деньги дают! Все-таки серебро, проба! Возможно, дивеевская работа! Тогда вообще сумма в несколько раз может увеличиться!

– А Евангелие? – боясь дышать, спросил я.

– Что? – переспросил антиквар.

– Его тоже повезете?..

– Зачем? – Антиквар даже засмеялся. – Да здесь этого добра столько, что я и брать уже давно не беру. Судя по всему, старец на совесть обеспечил свой монастырь всем необходимым – храмами, иконами, книгами… Эту книжицу, признаюсь, я взял, только чтобы старушка икону отдала. Не хотел ее отпугнуть отказом! Хотите – уступлю в полцены?

Что? Неужели даже за полцены?! Хотя денег у меня было немного, я бы никаких не пожалел! Мало того, что это было старинное Евангелие, какое я давно мечтал иметь у себя, но оно еще так или иначе было связано с уже дорогим, если не сказать родным моему сердцу старцем Варнавой!

Я дал антиквару номер телефона моей съемной квартиры, попросив сразу позвонить, если покупатель книги вдруг снова появится. И хотя мне не удалось отыскать в тот раз тех сведений, ради которых заходил в антикварную лавку, вышел я оттуда, наверное, одним из самых счастливых в этот момент людей на Земле! Ведь в моей руке было красное старинное Евангелие!

Глава 6. Лик на окне

Когда я вернулся в свое временное однокомнатное жилище, был уже по-зимнему ранний темно-синий вечер. Положил книгу на стол, в углу которого стоял хозяйский аквариум. Покормил рыбок. Полюбовался ими, порадовавшись тому, что сам – не сеющий, не пекущий, не строящий – хоть кому-то в этой жизни могу сделать обычное житейское добро. Конечно, книги на духовные темы, которые я разрабатывал, – это совсем другое. Да, они гораздо важнее любой материальной работы – настолько, насколько душа выше тела. Но их еще нужно было сначала написать!..

Хотелось как можно быстрее приняться за чтение жития святого апостола Варнавы. Но куда на земле – без земного?.. Пришлось пойти на кухню, наскоро разогреть то, что осталось от завтрака. Поужинать. А после этого можно было и возвращаться в совсем уже темную комнату.

Включив свет, я подошел к окну, чтобы задернуть шторы, и ахнул. С оконного стекла на меня смотрело сотканное из морозных узоров мужское лицо – нет, святой лик! По-другому даже сказать нельзя, так это было похоже на иконописное изображение.

Я обошел окно со всех сторон, подходил ближе, отходил дальше, наклонял голову, чтобы изменить угол зрения, – нет, лик оставался ликом. Это не могло быть игрой воображения или какой-то случайностью. Все было очень реалистично, можно было разглядеть мельчайшие черты вплоть до седых волосков на голове и в бороде…

Несколько мгновений я смотрел, ничего не понимая. А потом бросился к соседям, позвав всех, кого только удалось. Те смотрели на лик и только диву давались. Так же, как и у меня, у них сразу сложилось впечатление, что это лицо какого-то святого.

– Может, это батюшка Серафим Саровский? – предположил кто-то.

– Нет! – решительно возразили ему. – Дивеево, конечно, недалеко от Выксы, но он на иконах совсем другой.

Да я и сам видел, что не похож…

– Но тогда кто же? – высказала одна из женщин мою мысль.

– Да, кто?..

И тут подала голос Надежда Васильевна – интеллигентная старушка, которой было уже за восемьдесят, заставшая, как выяснилось потом, в живых последних насельниц Иверского монастыря.

– Я осмеливаюсь предположить, что это не кто иной, как сам старец Варнава, – сказала она.

И тут словно плотину прорвало:

– Конечно же, он!

– Кому же еще быть?

– Ведь он для Выксы небесный покровитель был!

– Простите, а почему это, собственно, был? – выждав паузу, вежливо спросила Надежда Васильевна и сама же уверенно ответила: – Он и сейчас есть. И наверняка, как прежде, помогает Выксе. А может, как раньше, и всей России!

Как бы там ни было, все остановились на том, что в любом случае это бесспорное чудо!

Оглядываясь на окно, соседи один за другим вышли. Я остался один и увидел то, что им уже не удалось. Едва дверь закрылась за последним посетителем, как лик неожиданно стал быстро-быстро терять свои очертания и вскоре исчез – несмотря на то, что температура ни в комнате, ни на улице, судя по градуснику на балконе, не изменилась! Это было лишним подтверждением тому, что только что на глазах нескольких людей действительно произошло настоящее чудо! «Эх, жаль, антиквара здесь не было!» – подумал вдруг я, вспомнив, как тот говорил, что не верит в чудеса.

Долго еще вновь и вновь подходил я к окну, вглядываясь в него в надежде, что лик появится вновь. Ведь для меня самого было очень важно укрепиться в вере. Крестившись всего три-четыре года назад, имея за плечами безбожное прошлое, теперь я очень нуждался в утверждении не только ума, но и сердца в том, что Бог есть, что все, о чем говорит Церковь, правда, а не притворная ложь, как с детства научили мое поколение, наконец, в том, что я иду правильным путем. Ведь важнее этого не было и не могло быть в жизни, как я понимал уже совершенно отчетливо, – ничего! И – вот она, помощь Божия!

…Лишь под самую ночь, вспомнив наконец про апостола Варнаву, я сел в кресло, включил торшер и, перед тем как по выработанной рабочей привычке читать, стараясь находить самое главное, открыл книгу сразу на нужной странице! Книга была очень толстой, в ней было не меньше пятисот страниц. Вероятность такого точного попадания была невероятно мала, но тут уже не было никакого чуда. Просто отец Геннадий заботливо сделал в нужном для меня месте закладку из чистого листа бумаги…

Глава 7. Сын утешения

Вот что я прочел в книге свт. Димитрия Ростовского, которую дал мне отец Геннадий. Имя Варнава в переводе с древнееврейского языка означает «сын утешения»[2]. Правда, сначала апостола Варнаву звали Иосией или Иосифом. Именно так назвали его родители – проживавшие на Кипре евреи из левитского рода. Из этого рода левитов происходили такие древние великие пророки, как Моисей, Аарон и Самуил! Родители мальчика Иосифа были весьма богаты и имели свое село вблизи Иерусалима, изобиловавшее садами и украшенное большим зданием.

Когда отрок пришел в совершенный возраст, его отправили в Иерусалим к известнейшему в то время учителю Гамалиилу, чтобы он научился более совершенному пониманию еврейских книг и всего закона Божия. Здесь Иосиф подружился со своим сверстником Савлом – будущим первоверховным апостолом Павлом. Учась у Гамалиила, они преуспевали в разуме, понимании книг и в добродетельной жизни.

Но так было до тех пор, пока Иосиф не услышал об Иисусе Христе. Видя Спасителя и слыша божественные слова Его, юноша умилялся сердцем и весьма дивился чудесам, которые творил Христос. Увидев исцеление расслабленного человека при Овчей купели (см. Ин. 5, 1–15) и многие другие дивные дела Христовы, Иосиф так воспылал сердечной любовью ко Господу, что пал ниц к ногам Его и просил принять в число Своих учеников. Господь же, знавший все тайны сердец человеческих, увидел, что сердце Иосифа горело любовью божественной, и любезно благословил его и не запретил ему следовать за Собой.

О, как желал Иосиф, чтобы к нему присоединился и Савл! Но тот, выслушав его, только посмеялся над ним…

Иосиф отправился вместе с Господом из Иерусалима в Галилею. Когда Христос восхотел отправить двенадцать Своих апостолов на проповедь к погибшим овцам дома Израилева (Мф. 10, 6), то увидел, что их мало. По этой причине Он явил миру и иных семьдесят учеников, и послал их по два пред лицом Своим во всякий город и место (Лк. 10, 1). В числе этих семидесяти учеников Господних одним из первых был и святой Иосиф, названный двенадцатью апостолами Варнавой, так как своей проповедью о Христе он утешал людей, с великим нетерпением ожидавших пришествия Мессии.

…За окном неожиданно просветлело. Я бросился к нему, вгляделся – но нет, это уже было не чудо. Просто начался густой неповоротливый снегопад… Полюбовавшись им, я вернулся в кресло и продолжил чтение, мысленно переносясь из XX века в столь дорогой для каждого верующего человека I-й…

После Вознесения Господа на небо, когда святые апостолы жили в Иерусалиме, апостол Варнава продал доставшееся ему в наследство от родителей село и все вырученные деньги принес к ногам апостолов, ничего не оставив себе.

Апостолу Варнаве часто случалось видеться с Савлом. Все свои усилия он прилагал к тому, чтобы обратить того к святой вере, но его друг был усердным ревнителем отеческих преданий и поэтому только посмеивался над святым Варнавой, как над человеком обольщенным, говорил даже хульные слова на Господа Иисуса Христа, называя Его Сыном плотника, Человеком простого звания, приговоренного к позорной смерти. Больше того, после убиения первомученика Стефана евреями, одежды которых охранял Савл, когда те побивали страдальца за веру камнями, Савл начал преследовать Христианскую Церковь.

Однако слезы и молитвы Варнавы, который усердно молился Богу, чтобы Он просветил душевные очи Савла и тот познал истину, были не напрасны. Когда наступило время милосердия Божия, Савл чудесным образом обратился ко Христу, будучи призван голосом Господним свыше на пути в Дамаск. И обратился волк в овцу; хулитель имени Христова начал прославлять Господа Иисуса Христа; бывший ранее гонителем сделался защитником Церкви.

Многие христиане в Иерусалиме и других городах не верили такому невероятному изменению и боялись Савла, думая, что тот только притворяется, усыпляя их бдительность. И только Варнава, узнав обо всем, побеседовал с Савлом и, удостоверившись, что это святая правда, привел его к апостолам, сказав:

– Вот тот, кто нас преследовал! Теперь он нашей веры и тоже верит в Христа!

Удивились, возрадовались и прославили Бога апостолы. Через какое-то время они послали апостолов Варнаву и Савла, который стал теперь Павлом, в Антиохию, откуда они принесли щедрую милостыню христианам Иерусалима, оказавшимся во время голода в трудном положении.

После этого друзья отправились в большое трудное путешествие, во время которого повсюду возвещали слово Божие. Их били, изгоняли – но и прославляли. Когда в одном из ликаонских[3] городов они исцелили хромого, страдавшего своим недугом с рождения, язычники приняли их за богов. Народ даже вознамерился принести им жертвы, называя Варнаву Зевсом, а Павла – Гермесом. И святые апостолы с большим трудом уговорили людей не делать этого (см. Деян. 14, 8–18)…

После этого тот же народ по наущению иудеев поднял мятеж на тех, кого только что считал богами. Побив Павла камнями, язычники извлекли его из города, думая, что он умер, но он, поднявшись, вместе с Варнавой возвратился в город и на следующий день стал проповедовать вновь…

Много людей обратили ко Христу святые апостолы. Спустя некоторое время каждый из них отправился в свое путешествие. Это случилось по усмотрению Божию, дабы они, идя порознь, спасли большее количество душ. Вполне достаточно было проповедовать одному великому учителю там, где намеревались идти два великих учителя.

Немалые труды предпринял святой Варнава в последующие годы. Умножив число верующих на острове Кипр, он отправился в Рим и, как говорят некоторые, первый проповедал Христа в столице империи. Затем, основав и утвердив в итальянском городе Медиолане[4] епископский престол, Варнава снова возвратился на Кипр, где во время проповеди в городе Саламин его побили камнями иудеи, пришедшие из Сирии и возмутившие против апостола и местных евреев [5].

Святые мощи апостола Варнавы чудесным образом были обретены спустя несколько веков, в V столетии [6], когда Христианская Церковь давно уже была официально признана во всем Римском мире. Сам император Зенон[7] весьма возрадовался тому, что во дни его царствования обретено было столь великое духовное сокровище. И в то время было установлено праздновать память святого апостола Варнавы в одиннадцатый день месяца июня [8], когда были обретены его святые мощи.

«Старец». Поэма, или повесть в стихах (продолжение)

Сидела женщина недвижно

С прижавшимися к ней детьми

И только старшему чуть слышно

Шептала: «Хлебушка возьми!»

Им нужно было сил набраться —

Кто знает, что там на пути?

Набраться сил и постараться

Доехать, добежать, дойти…

И в полуяви-полудреме

Она сейчас опять была

На празднике в старинном доме,

Как первый снег, чиста, бела!

Решив, что свет затмится тучкой,

Она дивилась лишь тому,

Что дедушка ее не внучкой

Назвал, а дочкой! Почему?..

Потом уже ей объяснили:

И барыни, и мужики,

И даже царь с царицей были

Для старца «дочки» и «сынки»!

Ну а тогда, вконец устало,

Как оказалось, навсегда,

Он вышел, и понятно стало,

Что надвигается беда.

Случайный гость так и опешил,

Соседу выразив упрек:

«Да, нечего сказать – утешил!

Он что, к тому же и пророк?»

«Он – старец, и всегда сбывалось, —

Ответил твердо тот ему, —

Что им когда-то предрекалось!

И это, судя по всему,

Осуществится без сомненья.

Всё – по грехам! Жаль лишь детей…»

Но были и иные мненья

Не знавших батюшку гостей.

Известный адвокат со спешкой

Надел пенсне на хитрый нос

И с нескрываемой насмешкой,

На дверь кивая, произнес:

«Позвольте, господа и дамы!

Нам обещали столько бед!

Но уже то, что рушить храмы

В России будут – просто бред!

Кто тронет их в такой державе,

Какая, к счастью, есть у нас?

Возможно, батюшке Варнаве

Чуть нездоровилось сейчас!

Да, в государстве зреет смута,

Но есть закон и государь.

И хоть не нравится кому-то,

Все образумится, как встарь!»

Глава 8. Важный совет

После того как я прочитал житие святого апостола Варнавы в изложении святителя Димитрия Ростовского, мне стало ясно, что особых расхождений с источниками, которыми я руководствовался в работе над историческим романом, нет. Судя по всему, их авторы пользовались этой же книгой.

Написано у меня было еще совсем немного и в основном нисколько не противоречащего святителю Димитрию, так что отдавать текст на богословскую проверку отцу Геннадию Младшему не виделось пока никакого смысла. Однако благословение отца Геннадия Старшего показать то, что уже сделано, второму священнику я воспринял как послушание, помня, что, как говорят монахи, послушание выше поста и молитвы. И с этим трудно не согласиться, особенно если принять во внимание, что грех непослушания закрыл перед нашими прародителями Адамом и Евой двери рая!

С отцом Геннадием Младшим мы встретились после службы в храме. Он был небольшого роста, стройный и с удивительно живыми, веселыми глазами. Что, впрочем, не мешало ему быть внимательным и серьезным. Выслушав меня, он взял папку с машинописью, полистал страницы и только вздохнул:

– Да я хоть сейчас прочитал бы, но – как? Когда? Ни минуты свободного времени. Сами видите: церковные службы, а кроме этого, семья с грудным ребенком, дом, хозяйство, сад, огород, да еще и учеба в семинарии!

Он немного помолчал и, чтобы сразу не огорчать меня отказом, деловито сказал:

– А давайте знаете как сделаем? Когда вы напишете всю книгу или хотя бы половину, вот тогда я и посмотрю! Глядишь, и знаний в семинарии еще поднакоплю, так что консультация будет более точной и правильной.

Это решение мне понравилось: и послушание не будет нарушено, и, действительно, для более полного восприятия лучше показывать не несколько страниц, а весь текст целиком!

Возвращая мне папку, священник сказал:

– Я тут успел заметить имя Варнава. Не о старце ли нашем собрались писать? Было бы очень хорошо!

– Нет! – к явному огорчению батюшки ответил я. – Это апостол Варнава. Собственно, книга об их совместном путешествии с апостолом Павлом, ну и еще там кое-что по сюжету…

– Нет, это тоже, конечно, очень важно! Люди, которые десятилетиями были лишены духовных знаний, должны знать об этом, – подумав, кивнул отец Геннадий Младший. – Но и о старце Варнаве тоже бы написали! Материал ведь о нем есть – книги, изданные в XIX и начале XX века. Недавно даже у нас в антикварной лавке одна была! Я вчера вечером заходил узнать, кто ее купил…

При этих словах я мысленно представил, какое лицо стало у антиквара, когда к нему после меня зашел еще и священник с вопросом об этой книге!

А отец Геннадий продолжал:

– Но не беда: нет ничего тайного, что не стало бы явным! Сегодня после проповеди я рассказал прихожанам про эту книгу и попросил их поразузнавать через знакомых имя ее покупателя, а то и найти его самого. Может, хоть на время даст ее почитать?

«Да-а… – подумалось мне. – Теперь к антиквару не два-три человека, а десятки пожалуют!» Увидев, что я улыбаюсь, священник сам повеселел.

– Ну вот и хорошо, что так ладно договорились! – сказал он и вдруг спросил: – А вы в Лавре давно были?

Вот те раз! От этого вопроса я просто опешил! Жил несколько лет совсем рядом с Москвой, усердно молился преподобному Сергию Радонежскому, а съездить на автобусе или электричке к нему самому, чтобы приложиться к его святым мощам, даже мысли не возникало!

– Увы, я вообще ни разу там не был! – признался я и почему-то спросил: – А старцы сегодня там есть?

– Да, – ответил отец Геннадий Младший. – И не один! Архимандрит Кирилл, архимандрит Наум, игумен Виссарион, – с уважением перечислил он и развел руками. – Правда, попасть к ним не так-то просто. Но на все воля Божия! Так что надо б, надо вам съездить в Лавру!

Лавра… Старцы, к которым хоть и не просто, но все же можно как-то попасть на прием, задать давно беспокоившие вопросы (например, где остановиться на постоянное жительство), наконец, благословиться на написание такой ответственной в богословском плане книги!..

Стоит ли к этому добавлять, что уже тем же вечером, доехав на автобусе из Выксы до Навашино, где была железнодорожная станция, я уже сидел в вагоне скорого поезда, следовавшего в Москву?..

«Старец». Поэма, или повесть в стихах (продолжение)

Не образумилось… Не вышло…

Взошла кровавая заря:

Закон сломали, словно дышло[9],

Казнили кроткого царя…

Отца убили на Гражданской,

Забрали под коммуну дом.

Залили кровью христианской

Страну, распятую с Христом…

И адвокат, став прокурором,

Надев пенсне на важный нос,

В кругу знакомых – приговором,

С усмешкой прежней, произнес:

«Ваш старец, господа и дамы,

Сулил перед концом расцвет.

Но уже то, что снова храмы

В России будут, – просто бред!»

И чем мешали новой власти

Иконы, крест, колокола?

Ответ один: она во власти

Сама у темных сил была!

Но это тщательно скрывалось

От взоров и умов людей,

Которым силой насаждалось

Зло богоборческих идей.

Везде трубили, что не сможет

Вернуться вера никогда,

И храм последний уничтожат

Уже вот-вот и навсегда!

Тянулись дни, мелькали годы.

Минуло двадцать, тридцать лет.

А избавленья от невзгоды,

И правда, не было и нет…

Лишь глядя на отца Варнавы

Совсем седых духовных чад,

Ей было ясно, что не правы,

Кто вел Россию прямо в ад.

Они за веру с убежденьем

Стояли и в СССР.

И самым лучшим подтвержденьем

Тому был их живой пример.

Кто жил, как старец заповедал,

Тот хоть, бывало, и тужил,

И много горестей изведал,

Но все-таки спасаясь жил!

А адвоката-прокурора,

Вдруг отстраненного от дел,

После суда и приговора

Ждал, как возмездие, расстрел…

Любая смерть – источник страха,

Неважно где: будь то кровать

Иль окровавленная плаха —

Повсюду страшно умирать.

Но главное в другом, конечно,

Размыслить если не спеша,

Вся суть – куда пошла навечно

Его бессмертная душа?..

Глава 9. Святые плоды

В электричке, которая шла из Москвы в Сергиев Посад, я познакомился с двумя пожилыми паломниками – мужем и женой, которые уже не первый раз ехали в Лавру.

В самом городе, на небольшой площадке, с высоты которой открывался величественный вид на Свято-Троицкую Сергиеву Лавру, они вдруг остановились. Помогая друг другу, принялись стряхивать с одежды снег и дорожную пыль, чистить складными щетками обувь. Мне, удивленному этой неожиданной задержкой, они объяснили, что такова древняя традиция. Издавна люди, идущие пешком и ехавшие в Лавру за сотни верст в повозках по печально известным своей разбитостью русским дорогам, именно на этом месте приводили себя в порядок после долгого пути и мысленно готовились к долгожданной встрече, настраиваясь на самое главное.

Быстро, по давней офицерской привычке, я одернул пальто, подтянулся, поправил лямку от сумки на плече. И, ожидая попутчиков и вводя мысли в духовное русло, стал смотреть вниз, на Лавру.

Мало сказать, что она потрясла меня. Она была словно небесный остров, сошедший на землю с небес. И такая мощь, защищенность, духовная сила чувствовались в ней, что сразу стало понятно, почему именно сюда в час смертельной опасности спешили, ища спасения, могущественные русские цари и находили здесь надежное прибежище. Не случайно те же поляки, осаждавшие Лавру в течение долгих месяцев в период Смутного времени, несмотря на все свои старания и немалую военную силу, так и не смогли ее взять!

В Лавре, как еще в электричке объяснили мне мои попутчики, первым делом нужно благословиться у преподобного Сергия на пребывание в основанной им обители Пресвятой Троицы. Так мы и сделали. Отстояв длинную, несмотря на мороз и пронизывающий ветер с редким колючим снегом, очередь, мы вошли в теплый Троицкий собор. Он поразил меня не менее, чем общий вид Лавры, а может быть, даже больше. В нем всё было так, что невозможно описать никакими земными словами, – как-то по-надмирному величественно, свято… А еще меня просто потрясли огромные древние иконы. Перед одной из них, которая именуется Нерукотворенный Спас, я невольно остановился, не в силах идти дальше, так что уже начал задерживать людей, следовавших за мною в очереди к раке с мощами преподобного Сергия.

Благословившись у игумена всей земли Русской и этой святой обители, мы походили по Лавре, зашли в храмы, помолились. Когда я наконец спросил о старцах, мои попутчики признались, что сами приехали к ним, и показали мне на небольшой деревянный домик-проходную, похожий на сторожку, где за стеклянным окном действительно сидел дежурный, к которому обращались с вопросами паломники. Справа была деревянная дверь, ведущая к двум старцам. Третьего, игумена Виссариона, как шепнули мне мои новые знакомые, можно было бы увидеть во время исповеди, но она давно закончилась, и он наверняка уже в своей келье.

Всего несколько ступенек вниз – и мы увидели два домика. В одном из них обычно принимал архимандрит Кирилл, но он в этот день почему-то отсутствовал, и поэтому даже снежок к его домику не был протоптан… Зато около второго стояло несколько десятков человек. И каждый из них горел желанием попасть на беседу к архимандриту Науму. Да только это было не так просто! Старец то и дело переходил с места на место, говорил то с одним, то с другим посетителем, причем исключительно по своему выбору.

Однажды он остановился прямо напротив меня! Я уже открыл было рот, чтобы выпалить все, что хотел спросить. Но отец Наум вдруг круто развернулся и исчез в домике… И только потом, когда мы с попутчиками уже решили уйти, старец снова встал перед нами и, крутя пуговицу на моем пальто, стал отвечать на мои мысленные вопросы… стоявшему рядом со мной мужчине. Тот ничего не мог понять. Судя по его робким возражениям, у него был свой дом и ему не нужно было искать место для постоянного жительства. И потом, при чем тут литературные дела, когда он водитель автобуса и после школы не прочитал ни одной книги?

А отец Наум продолжал:

– Какие-какие книги писать в первую очередь… Вот, к примеру, вы ведь прекрасно знаете, что монеты бывают золотые, серебряные и медные!

– Еще были железные – в Спарте, – невольно добавил я, не понимая, откуда отец Наум мог знать про мою давнюю страсть собирательства старинных античных монет, благодаря которой я так быстро освоил историческую науку, что сумел написать повести и роман о Древнем Риме!

– Ну, такие мы вовсе не будем брать в счет! – отмахнулся отец Наум.

И вновь, обращаясь к моему соседу, начал отвечать на мой так и не высказанный вопрос о том, что же мне все-таки писать:

– Вот я и говорю, монеты бывают медные, серебряные и золотые!

Перед тем как вновь уйти в домик, он добавил, обращаясь уже ко всем:

– А теперь советую вам поехать в скит!

– К старцу Варнаве, – сказал кто-то.

– К кому? – решив, что ослышался, переспросил я у своих попутчиков.

– Как, вы разве не знали, что в Черниговско-Гефсиманском скиту подвизался сам старец Варнава? – ответили они. – Это совсем рядом, всего-то десять минут на автобусе!

– Вот это да! – только и смог выдохнуть я.

Но оказалось, что это было еще не все… Только мы поднялись по ступенькам к выходу, так сразу увидели, что на площадке перед проходной стоит множество людей.

– Старец Кирилл! Старец Кирилл! – только и слышалось вокруг.

Паломники старались пробиться к худощавому старцу с длинной седой бородой, но того настойчиво уводил к двери проходной строгий монах. И надо же было случиться такому: они как раз проходили мимо меня! Как было не воспользоваться такой возможностью?!

– Батюшка! Отец Кирилл! – почти взмолился я и зачастил: – Я был журналистом, теперь писатель, издал исторические книги и вот хочу писать только на духовную тему! Чтобы даже далекие от веры люди, такие, которые никогда не зайдут в храм, чтобы купить церковную книгу, но любят исторические романы, возьмут такой – а в нем, на доступном им языке, – о Боге и вере! Глядишь, и задумаются о самом главном!

Архимандрит Кирилл остановился, коротко, но как-то по-особенному подумал и протянул мне руку для благословения… Словно огромная, невидимая, ласковая и в то же время могучая волна накрыла меня с головой!

– Пишите истину об Истине! – назидательно сказал мне старец.

И строгий монах завел его наконец в дверь проходной.

Я стоял, сам не веря тому, что только что произошло со мною. Собственно, я не получил точного ответа ни от одного, ни от другого старца… Но ведь даже мысленно я не задавал им вопросов с перечислением тем, сюжетов и названий задуманных книг. Однако этого, как оказалось, и не потребовалось. Мне вдруг все стало ясно и так.

Вот какие они – современные старцы! И плоды благословения преподобного Сергия!

А ведь мне еще предстояла поездка в скит, где сто лет назад жил и вот так же принимал приходивших к нему людей великий старец Варнава…

Глава 10. В скиту

Большую территорию Гефсиманского Черниговского скита давно уже занимал военно-ученый городок. Отобрав обитель у монахов, желавших еще большего, чем в Лавре, уединения, советская власть безжалостно уничтожила здесь все храмы и на их месте построила многоэтажные жилые дома и огромные, уходящие многими этажами в глубь земли, здания.

Словно духовный оазис, осталось пещерное отделение скита, которое долгое время также использовалось совсем не по назначению. Но тем не менее здесь стоял прекрасный храм, в котором теперь полным ходом шли восстановительные работы, очень высокая, без малого в сто метров, колокольня, где также требовалось немало работ, длинный двухэтажный братский корпус и просто каким-то чудом сохранившийся, хоть и потемневший от времени двухэтажный домик. Было непонятно, как это он сумел уцелеть, когда погибли каменные храмы!

– А это – домик старца Варнавы! – объяснили мне мои попутчики.

В храме нас встретил высокий молодой, чуть старше двадцати лет, человек в подряснике, который назвался послушником С. Не привожу его мирское имя, так как при постриге оно все равно было изменено на другое. У него было очень доброе интеллигентное лицо и мягкий голос.

Он предложил нам написать записки о здравии и упокоении, заказать сорокоусты, поминовение на полгода или на год, а то даже навечно, купить свечи, иконы, церковные образки… Мои попутчики тут же принялись писать записки, а я, отдав ему предусмотрительно заготовленные заранее, спросил, есть ли в продаже книги о старце Варнаве.

– Если бы! – вздохнул послушник С. – Почти все паломники, если не каждый, спрашивают о них. Но увы, пока нет… Пишет, правда, книгу о батюшке на основе изданий царских времен архимандрит Георгий в Лавре. По секрету скажу: говорят, что готовится канонизация старца Варнавы! Но когда это будет, мы, конечно, не знаем… А так хоть бы фотографию батюшки люди рады приобрести, и то нет! Ведь известны случаи, – понизил он голос, – когда очень тяжко болящие, или, как говорится, люте страждущие, получали исцеления, не только попросив старца о помощи, но и после того, как прикладывали к недужным местам его фотографии! Ведь какой старец был! – повысил он голос. – В день до пятисот, а то и больше человек приходило к нему, и он помогал им в самых безнадежных случаях! А, впрочем, что это я говорю! Почему это был? Он и сейчас есть и многим помогает!

Приняв записки от моих попутчиков, послушник С. сказал:

– Не хочу отпускать вас огорченными. Давайте-ка, по примеру батюшки Варнавы, утешу вас!

И с этими словами он повел нас по крутым ступенькам куда-то вниз.

– Это пещерный храм во имя архистратига Михаила, – включив свет, обвел он руками довольно-таки просторное помещение.

Затем подошел к иконостасу, на котором не было ни одной иконы, и поцеловал его левый край, покрытый густым белым мхом.

– Здесь, – сказал он, – находилась чудотворная Черниговская-Гефсиманская икона. По молитвам к Пресвятой Богородице перед ней получило исцеление множество приходивших сюда людей.

Потом он провел нас к проему в стене и посветил вниз фонариком. Там были уходящие в воду ступени. Много ступеней…

– Вот неверующие люди любили говорить, что монахи лентяи, дармоеды. А они тут всё так построили и содержали, что было совсем сухо. А как только новая власть здесь появилась, сразу стало ясно, кто дармоед и лентяй. Вся сложнейшая система, которая требовала огромных постоянных трудов, оказалась нарушена, а восстанавливать ее ни тогда, ни до сих пор никто не собирается. Даже подвалы всех стоящих рядом многоэтажных домов десятилетия полностью заполнены водой! А ведь монахи делали всё это, еще и молясь и постоянно ходя на церковные службы!

После этого послушник С. показал нам совсем крошечные кельи, в которые едва можно было протиснуться и встать, не то чтобы лечь, и сказал, что тут монахи молились. Проходя мимо чуть приметного отверстия в стене, объяснил, что здесь несколько лет подвизался в затворе старец иеросхимонах Александр. В это отверстие ему подавали записки, и он давал на них мудрые духовные ответы, которые актуальны и в наше время. Сюда же ему приносили и пищу…

– А это, – вводя нас в помещение, где уже могло уместиться десятка два-три человек, сказал С., – Иверская часовня. Здесь батюшка Варнава подолгу молился перед Иверской иконой Пресвятой Богородицы. Царицу Небесную он очень почитал и любил, и Она во многом помогала ему. Один Иверский женский монастырь, который, как говорит отец-настоятель, стоял на Выксе-реке, чего только стоил! Здесь же он был и погребен…

Послушник С. показал на большое черное мраморное надгробие в правом углу. Прочитав надпись, я обратил внимание на слова: «Он жил во славу Божию».

– Спасая святые мощи батюшки от глумления безбожных властей, его духовные чада, взяв их отсюда, переносили потом с кладбища на кладбище, – тем временем продолжал послушник С. – И теперь они покоятся на Северном кладбище Сергиева Посада. Вы можете быстро найти их – там рядом два белых креста, и один с овальной фотографией батюшки Варнавы… Все собираемся сфотографировать ее, чтобы сделать копии и раздавать их паломникам, да совсем нет для этого времени!..

Послушник С. хотел рассказать что-то еще, чувствовалось, что он сам рад был лишнюю минуту побыть в Иверской часовне, но в этот момент появился другой, еще более высокий послушник. Потом уже я узнал, что если у послушника С. рост был два метра пять сантиметров, то у послушника Д. – так звали вошедшего – два метра десять! И вот ведь как вышло – оба они, совсем еще в молодых годах и при могучей телесной крепости, так уверовали в Бога, что ради вечного спасения, оставив мир, ушли в монастырь, точнее, в этот скит.

– Ты давно на часы смотрел? Служба вот-вот начнется! – низким грубоватым голосом сказал послушник Д., показывая монашеские четки на своей исцарапанной, избитой в кровь строительными работами руке.

И послушник С., виновато пожав плечами, – мол, ничего не поделаешь, – сказал, что экскурсия завершена.

Мои спутники решили остаться на службу, так как приехали в Сергиев Посад на несколько дней. А мне – послушник Д. был прав – давно уже следовало самому посмотреть на часы, чтобы успеть на электричку и не опоздать к поезду, на который я – увы, по необдуманной на этот раз предусмотрительности! – заранее взял обратный билет. А на то, чтобы покупать потом новый, лишних денег у меня, пока издательство не сделало очередной выплаты за исторические книги, не было…

Глава 11. Книга с автографом

По возвращении в Выксу я сразу направился в храм. Служба там еще шла. После ее окончания я подошел к отцу Геннадию Младшему и от всего сердца поблагодарил за совет съездить в Лавру. При этом я сказал, что побывал еще в лаврском Черниговско-Гефсиманском скиту, где, оказывается, подвизался старец Варнава.

Вот что значит – не хватало мне еще веры! Господа надо было благодарить за великие благодеяния, которыми Он в который раз одарил меня! Преподобного Сергия Радонежского! А я первым делом пошел к отцу Геннадию. К счастью, он сразу же исправил мою ошибку – тут же повернулся лицом к алтарю и трижды, крестясь и кланяясь, произнес:

– Слава Тебе, Господи!

Спохватившись, я тут же последовал его примеру. После этого разговор наш продолжился. Я подробно рассказал про Лавру, про старцев, а также о том, что совершенно случайно (хотя, конечно, случайностей не бывает, а все происходит по Промыслу Божьему) узнал про скит…

– А я разве не сказал, что батюшка Варнава там подвизался? Простите! Совсем никуда память стала! Вот что значат непростые ночи с нашим младенцем Георгием, – посетовал священник. – Со вчерашнего вечера вообще было что-то из ряда вон выходящее! Меня-то матушка Марина пожалела – все-таки служить с утра, а сама ни минуты за всю ночь не поспала! Звонил ей перед службой… Удивительно ли, что теперь голова у нее просто раскалывается?..

Только тут я заметил, что сам отец Геннадий Младший выглядит очень усталым, и хотел уже было, благословившись, уйти, но священник вдруг оживился и с улыбкой сказал:

– А у меня ведь радостная новость имеется!

С этими словами батюшка ушел в алтарь и, вернувшись, протянул мне слегка пожелтевшую книгу в мягком переплете.

– Та самая книга! – едва ее увидев, ахнул я. – Неужели нашлась?!

– Да, прихожане сегодня принесли, – кивнул священник. – Причем насовсем!

Бережно открыл я обложку и на первом листе увидел написанное от руки: «“Пещер” Гефсиманского скита иеромонах Варнава». Дальше шла дата. Это действительно был автограф!

Несколько мгновений мы благоговейно смотрели на подпись, сделанную рукой самого старца Варнавы… Потом полистали книгу. В ней были снимки Иверского монастыря, фотографии батюшки Варнавы, его родной матери схимонахини Дарии…

– Знаете что? – сказал вдруг отец Геннадий. – А пойдемте ко мне домой! Вместе порадуем матушку. Она тоже так почитает отца Варнаву!

– Но ведь она плохо себя чувствует! – попытался отказаться я, но батюшка был настойчив.

– Ничего! Это, наоборот, ей может на пользу пойти! Развеется хоть немного.

Вдвоем с отцом Геннадием – надо ли добавлять, что все наши разговоры по пути были о старце Варнаве? – мы прошли по заснеженным улицам Выксы и остановились перед небольшим домом. Правда, как я потом убедился, таким он выглядел только снаружи, а внутри оказался весьма просторным. Сени так просто поразили меня своими огромными размерами.

– Матушка-а! – громко с порога предупредил отец Геннадий. – Я тут не один – с гостем!

– Милости просим! – послышался изнутри приглушенный дверью голос.

Матушка Марина встретила нас хоть и болезненной, но – улыбкой.

– Никак не проходит? – с таким состраданием, словно от боли мучился он сам, спросил отец Геннадий.

– Да нет, еще сильней стало! – ответила матушка. – Никакие таблетки на помогают.

Мы вошли в теплую уютную комнату.

– А вот и наш Георгий! – отец Геннадий показал на детскую кроватку, в которой лежал спящий младенец. Ручки его были забинтованы так, что напоминали маленькие белые боксерские перчатки.

– Обжегся? – с сочувствием спросил я.

– Нет, – ответила матушка Марина. – С руками-то как раз ничего. Это мы завязываем ему их так, чтобы он не расчесывал всего себя в кровь.

– Аллергия! – объяснил, видя мое недоумение, отец Геннадий.

– И на что же?

– А на все заморские продукты. И даже на наши, отечественные, если они вкусные!

– И еще на всякую красивую одежду, – добавила матушка. – Тут не так давно у нас в гостях монахи были. Узнав про это, они прямо сказали: наш! Давайте-ка я вас покормлю? – предложила она.

Но батюшка остановил ее.

– Успеется, – сказал он и достал из сумки книгу: – Вот, смотри!

– Что это? – не поняла матушка.

Она вытерла руки о фартук, взяла книгу, вгляделась и воскликнула:

– Ах! Да ведь это же про Иверский монастырь и о нашем родном старце!

– Точно! – смеясь, подтвердил отец Геннадий.

– Тем более идите завтракать, чтобы я могла пока полистать эту книгу!

– С автографом, – уточнил я.

– Где? Где?! – заволновалась матушка.

– Да вот, – показал ей отец Геннадий.

– Надо же… Сам батюшка своей рукой вывел, – утирая выступившую слезу, прошептала матушка.

Она провела нас на кухню, подала на стол завтрак и, по-монашески пожелав Ангела за трапезой, поспешила в комнату. А когда после трапезы мы с отцом Геннадием помолились и тоже зашли туда, то не узнали матушку! Она была веселая, просто счастливая, в глазах – ни следа боли!

– Прошло? – обрадовался священник. – Так быстро?!

– Не просто быстро, а мгновенно! – поправила его матушка.

– Как это? – не понял отец Геннадий. – Что, к фотографии батюшки голову приложила?

– Да нет, только к автографу, и сразу как рукой сняло!

Тут мне вдруг вспомнились слова послушника С. про фотографии старца для насельников скита и паломников. Я сказал об этом, и отец Геннадий, подумав, произнес:

– Так за чем же дело? У нас в городе есть неплохое фотоателье. Там можно с этой книги маленькие фотокарточки батюшкиного портрета сделать. Только вот, – замялся он, – у нас с матушкой совсем времени на это нет…

– Так давайте я сам все сделаю! – охотно предложил я и нетерпеливо протянул руку.

Отец Геннадий посмотрел на матушку. Видно было, что она очень не хотела расставаться с книгой. Но возможность сделать благое дело, тем более для скитской братии и паломников, которые скорбят от того, что у них нет даже фотокарточки старца, пересилила. И она отдала мне книгу.

– Только ненадолго! – предупредил отец Геннадий и вдруг хитро прищурился: – Вы ведь наверняка и почитать ее хотите! Мы-то со слов местных жителей хоть немного про батюшку знаем, а вы, по сути дела, совсем ничего! Да и некогда нам пока, – показывая на заворочавшегося в кроватке сына, сказал он. – Два… нет, три дня, надеюсь, вам хватит?

– Конечно! – воскликнул я.

И, узнав, где находится фотоателье, не теряя времени заспешил по указанному адресу…

Глава 12. Необычный заказ

Работавшие в фотоателье две женщины встретили меня как самого дорогого гостя. Фотограф, молодая женщина, сидевшая в кресле и листавшая журнал мод, приветливо поздоровалась. А пожилая приемщица заказов даже привстала из-за стола и слегка поклонилась.

– Что будем заказывать? – сразу же спросила она и с надеждой уточнила: – Конечно, большое цветное фото в нескольких ракурсах – на память себе и знакомым? Или, – и без того сухие губы ее совсем поджались, – фото на паспорт или для пропуска на завод?

Я объяснил цель своего прихода, показал им книгу, и отношение ко мне сразу же изменилось.

– Не-ет, – разочаровано протянула приемщица, и женщина-фотограф, соглашаясь с ней, виновато развела руками. – Это нам не выгодно!

– К сожалению, изображение не очень четкое, работа сложная. Чтобы сделать более-менее приличную копию, нужно будет повозиться, – сказала она.

А приемщица желчно продолжала:

– И все – из-за каких-то копеек?

– Почему это копеек? – не понял я.

– Ну, сколько вам нужно экземпляров: один? два? четыре?

– Сто!

Хотя денег в кармане было явно недостаточно для этого, я назвал первую пришедшую в голову цифру, понимая только одно: иначе насельники скита и паломники останутся без желанных фотографий.

Фотограф отложила журнал, который снова было принялась листать, и с интересом посмотрела на меня.

– Сто-о?! – уже почти прежним тоном протянула приемщица, что-то подсчитала, шевеля враз ожившими губами, и сказала: – Ну, это уже кое-что!

– Но это еще не все! Потом будет продолжение заказа, может быть, даже не одно! – почувствовав надежду, быстро добавил я.

Приемщица недоверчиво взглянула на меня и проворчала:

– Ну, это журавль в небе, а нам сейчас синица в руке нужна. Ладно, оставляйте нам свою книгу.

– Но я никак не могу ее оставить! Она очень редкая и потом не моя! – поспешно возразил я.

– Ну вот, еще и условия свои начинаете ставить! – возмутилась приемщица. Чувствовалось, что она опять была на грани отказа.

К счастью, фотограф взяла книгу и сказала:

– Да я прямо сейчас могу попытаться перефотографировать снимок и сделать пробный!

– Ну, делай, – пожала плечами приемщица и обратилась ко мне: – А вы тогда оплачивайте весь заказ!

Тут я уже не знал, как быть… Язык не поворачивался сказать, что сейчас я никак не могу дать всю сумму. Что делать?!

«Батюшка Варнава, помоги!»

Помощь пришла неожиданно. И опять со стороны женщины-фотографа. Она изучающе посмотрела на меня и вдруг сказала:

– Анна Степановна, ты ступай на перерыв, тебе таблетки принимать давно пора. А я сама тут со всем управлюсь!

Что-то проворчав, приемщица, действительно болезненно морщась, с трудом встала из-за стола и заковыляла к выходу.

– Простите, – сказал я, когда за ней закрылась дверь. – У меня нет сейчас всей суммы…

– Ничего, – с понимающей улыбкой кивнула фотограф. – Главное, чтобы фото хорошо получилось! Вы уж на нашу приемщицу не сердитесь: больна она очень. Да и наше ателье тоже в критическом положении, того и гляди могут закрыть. Заказы резко сократились. Зарплату на предприятиях месяцами не выплачивают: люди сейчас больше хотят есть, чем фотографироваться! Мы даже от перерыва отказались – вдруг за это время клиент с выгодным заказом придет? Ходим с Анной Степановной по очереди домой. Раньше чем через час она все равно не придет. За это время я постараюсь успеть и пробный снимок сделать, и заказ оформить. А сколько у вас там не хватит – завтра принесете.

– Спаси Господи! – от всего сердца поблагодарил я, даже не заметив, что сделал это по-церковному в светском заведении.

И вдруг совершенно неожиданно для себя услышал в ответ:

– Во славу Божию! – Молодая женщина, увидев, как я опешил, сказала: – Да вы не удивляйтесь! У меня ведь прабабушка в нашем монастыре монашкой была! Даже старинная фотография сохранилась. И о батюшке Варнаве – ведь это же он, да? – я с самого детства слышала.

– Да, это старец Варнава, – подтвердил я.

– Ну тогда не будем терять времени! – спохватилась фотограф, включая свет в большом зале с фотоаппаратом на треноге посередине. – Я начинаю, а вы, пока пересниму да пока пленка проявляться будет, можете где-нибудь полчасика погулять.

– А можно мне это время здесь побыть и почитать книгу, как только она освободится? – спросил я и, получив кивок в знак согласия, с облегчением выдохнул и опустился в кресло…

Глава 13. Старец-утешитель

О жизни прп. Варнавы Гефсиманского Чудотворца[10]

Старец иеромонах Варнава родился в селе Прудищи Тульской губернии 27 января[11] 1831 года и во святом крещении был наречен Василием в честь святителя Василия Великого. Пример добродетельной жизни его родителей Илии и Дарии Меркуловых, их постоянное стремление памятовать о Боге, трудолюбие труженика и нищелюбца отца и благочестивой матери (оба они были крепостными крестьянами и работали на помещика) не мог не повлиять на впечатлительный ум и чистую душу отрока Василия. Благодаря своим родителям он уже с детства обнаружил склонность к духовной жизни: любил бывать в храме за богослужениями, старался заучивать наизусть церковные молитвы. Когда же он научился грамоте, то с особенным прилежанием стал заниматься чтением слова Божия.

Десница Всевышнего, предызбравшая отрока Василия служителем Себе и предначертавшая ему путь жизни во славу имени святого Своего, невидимо руководила им, охраняя жизнь его от опасностей. «Однажды, – рассказывала мать старца, будущая схимонахиня Дария, подвизавшаяся в основанном сыном Иверском женском монастыре, – будучи четырех лет, Василий, заигравшись со сверстниками на улице, был сбит лошадью, запряженной в тяжелый экипаж. Мальчик попал под колеса. Все бывшие при этом в ужасе подбежали к нему, подняли и, к немалому изумлению своему, увидели, что он совершенно цел и невредим».

В другой раз, будучи уже шестилетним мальчиком, Василий, слезая с печи, нечаянно оступился, сорвался с самой верхней ступени и сильно ударился об пол. Перепуганная и растерявшаяся мать подбежала, подняла окровавленного сына и, не зная, чем и как ему помочь, обратилась мысленно с горячей молитвой к Богу о сохранении жизни своему сыну. На другой день, к ее несказанной радости, ребенок был совершенно здоровым, только небольшой красноватый шрам, оставшийся на щеке, свидетельствовал о том, что с ним недавно случилось.

А какова была чистота сердца отрока! Вот что часто рассказывал о себе сам иеромонах Варнава: «Был я однажды летом в поле со своими товарищами-мальчиками, и там между двух березок я вдруг увидел Спасителя Иисуса Христа, Который поднимался к небу, возносился. И теперь я хорошо помню, как видел Его». Это не удивительно, ведь в Евангелии сказано, что чистые сердцем могут узреть Бога (см. Мф. 5, 8).

О своем характере в детстве сам отец Варнава говаривал, что он был мальчиком шустрым и подвижным. Свое недолгое обучение в школе псаломщиков он закончил изучением Часослова и Псалтири, получив, нужно думать, лишь самые начальные уроки письма.

Вскоре крепостные крестьяне Меркуловы всем семейством были проданы другому владельцу, в село Нару Фоминскую Московской губернии. Тогда-то, может быть, впервые глубокая скорбь сжала нежное сердце Василия, оторванного от милых родных полей и переселенного на чужбину, а юная душа его опытно познала страннический удел человека на земле.

Время шло. Отрок Василий рос и совершенствовался в христианской жизни. Он был не по годам серьезен, молчалив, избегал праздных разговоров. Все невольно обращали внимание на него. Когда Василий подрос и окреп силами, помещик приказал обучать его слесарному мастерству, к которому юноша имел большую способность.

Каждый свободный от занятий в слесарне день отрок проводил в расположенной неподалеку Зосимовой пустыни. Там ему нравилась монастырская служба, полюбилась и иноческая жизнь. Юный слесарь старался чем-либо послужить монахиням: одной исправит старый испорченный замок, другой ключик подберет, иной скобку или крючок к двери приделает… Так будущий инок, старец-слуга и отец великой обители инокинь еще в отрочестве был привлечен к выполнению своей жизненной задачи – служить Богу и ближним. А знакомство Василия со старцем монахом Геронтием послужило главной причиной решительной перемены его внутренней и внешней жизни. Среди множества посетителей, искавших совета и руководства в жизни, старец Геронтий особенно полюбил и приблизил к себе богобоязненного юношу, нередко подолгу оставляя его у себя для беседы.

Скоро случилось одно событие, которое имело решающее значение для Василия. Это произошло в 1850 году. Мать Василия, собравшись на богомолье в Троице-Сергиеву Лавру, позвала с собой сына. Вот там-то, у раки угодника Божия, Василий и сподобился воспринять вместе с великим утешением для своей души и некоторое таинственное уверение в том, что его неодолимое тяготение к жизни иноческой не было мимолетным увлечением юношеского сердца, но что здесь, в обители иноков, и есть его родная среда. Об этом потом он сам рассказывал так:

«Однажды, по окончании службы в Троицком соборе, подошел я приложиться к мощам преподобного Сергия и, когда прикладывался, почувствовал великую радость на душе. То чувство было тогда для меня необъяснимо, но так сильно охватило меня всего, что я тут же, у раки угодника Божия, окончательно решил, если Богу угодно будет, поступить под кров Его обители».

Старец Геронтий вполне одобрил и благословил Василия на подвиг иночества. И в 1851 году тот оставил суетный мир и, получив родительское благословение, удалился в обитель преподобного Сергия. Вслед за учеником туда прибыл и его наставник отец Геронтий, который принял схиму с именем Григорий.

Но только один месяц Василий и его старец-наставник прожили вместе, в одной обители. Множество братии и тысячи богомольцев не давали юному ревнителю благочестия и подвижничества возможности побыть в уединении, которого так искала его душа. Вследствие этого Василий, с благословения старца и монастырского начальства, перешел в Гефсиманский скит. Здесь у него появился еще один духовный руководитель – монах Даниил, у дверей кельи которого постоянно толпился народ, жаждущий слова истины из уст праведника-прозорливца. Схимонах Григорий также не оставлял Василия без своего отеческого попечения и полезных советов.

Новоначальный послушник Василий, перейдя в скит, сначала проходил послушание в слесарной мастерской. Ремесло, знакомое ему еще в миру, скоро сделало его известным в братстве под именем Василия-слесаря.

17 ноября 1856 года Василию Меркулову была выдана отпускная грамота от помещицы, вдовы генерала от инфантерии Софии Степановны Щербатовой, освобождающая его от крепостного права с предоставлением ему возможности избрать род жизни, какой сам пожелает, и Василий написал прошение об официальном принятии его в число послушников Гефсиманского скита. Спустя три месяца строитель Гефсиманского скита иеромонах Анатолий написал в учрежденный собор Лавры, сообщая: «Василий Ильич Меркулов поведения хорошего, к монастырской жизни способен, к послушанию и Церкви Божией усерден». 23 декабря 1857 года последовал указ с решением собора вписать Василия Меркулова в число послушников скита.

В слесарной мастерской послушник Василий трудился несколько лет. Его усердие и трудолюбие были замечены скитским начальством, и он был приставлен к свечному ящику. Кроме того, за богослужениями Василий читал Апостол и поучения из прологов.

Но сравнительно недолго пришлось Василию пожить уединенной жизнью. По воле начальства с великою скорбью он был вынужден оставить свою тихую Гефсиманию и переселиться к «пещерам». Промыслом Божиим Василий вновь оказался лицом к лицу с миром – на новом послушании проводника богомольцев в «пещерах». Как ни тяжко было ему лишение тишины и безмолвия, однако достойный питомец своих наставников хранил сердце свое в мире и на новом делании. А его благоговейная настроенность, неизменная кротость и благодушие при исполнении послушания вскоре распространили добрую славу о нем среди посетителей «пещер», и молодой послушник, сам того не ведая, мало-помалу становился для них старцем-утешителем.

Врожденная живость и восприимчивость, серьезность и духовная рассудительность, отеческие внушения старцев-наставников схимонаха Григория и монаха Даниила, – все это заметно совершенствовало духовную настроенность Василия. Не переставал он трудиться и в Гефсиманском скиту – то в качестве слесаря, то свечника, нес с любовью и послушание келейника у старца Даниила, но уже все соприкасавшиеся с ним понимали, что в этом послушнике рождался будущий старец-подвижник. В последние дни жизни монаха Даниила одна его духовная дочь спросила:

– Батюшка, кто же будет нас утешать без вас?

В эту минуту в келью вошел Василий, и старец, к большому ее недоумению, с улыбкой ответил:

– Вася будет утешать вас!

Василий по-прежнему навещал и старца схимонаха Григория в Лавре, всякий раз, впрочем, испрашивая на то благословение у начальства «пещер». В одно из таких посещений во время предсмертной болезни схимонаха Григория послушник Василий долго оставался у своего первого наставника и руководителя, в последний раз утоляя мудрыми его наставлениями свою жажду познания духовной жизни. В это время на него был возложен подвиг старчества, который он подъял после смерти обоих своих наставников. Завещая ему принимать с любовью всех приходящих и не отказывать никому в советах и наставлениях, старец Григорий дал ему две просфоры и сказал:

– Сим питай алчущих – словом и хлебом. Тако хощет Бог!

Затем он присовокупил, открывая Василию волю Божию, что им должна быть устроена женская обитель в местности, отдаленной отсюда и сплошь зараженной расколом, что обитель эта должна послужить светочем для заблудших чад Православной Церкви, о чем Сама Царица Небесная печется. Она и укажет ему место, где во имя Ее должна быть освящена обитель. При этом старец, с любовью и грустью взглянув на возлюбленного ученика своего, не скрыл от него, что много придется ему потерпеть и перенести скорбей и неприятностей…

Стоя на коленях перед одром умирающего старца, преданный ученик с горькими слезами внимал словам своего наставника. Припав к его груди, он просил не возлагать на него бремя, превышающее его силы. Старец, с любовью взглянув на него, ответил:

– Чадо, не моя воля есть на сие, но воля Божия да совершается над тобою! Не сетуй на тяжесть креста: тебе будет Господь помощник. Без помощи Божией он тяжел и непосилен, но ты, чадо, в день скорби возверзи печаль на Господа, и Той тебя утешит.

На следующее утро послушник Василий услышал, что старец Григорий, его дорогой наставник, разбит параличом и потерял дар речи, а через два дня тихо предал дух свой Богу.

В глубокой печали о потере своего отца и наставника и в большом смущении от его предсмертного завещания послушник Василий поспешил к старцу Даниилу и в тиши уединения излил пред ним всю скорбь своей души. Но и этот старец, к удивлению и большой печали Василия, убеждал его в необходимости с покорностью воле Божией исполнить возложенное на него послушание и с любовью служить страждущему человечеству.

– Да будет так, якоже хощет Бог! – закончил старец Даниил.

И смиренный ученик мало-помалу наконец успокоился, хотя и не переставал в душе ужасаться кресту предстоящих скорбей и высоте возложенного на него подвига.

В 1865 году послушник Василий лишился и другого своего наставника – монаха Даниила, который перед смертью завещал ему принять на себя подвиг старчества. Когда же послушник Василий просил со слезами снять с него это послушание, вдруг, к ужасу своему, увидел, что у старца Даниила пошла гортанью кровь, и он на руках возлюбленного ученика своего отошел ко Господу. «Много, – говорил потом старец Варнава, – пришлось мне перенести скорбей и напраслины в жизни. Не знаю, перенес ли бы я их, если бы не поддержка со стороны моих старцев-наставников».

Через год после кончины старца Даниила послушник Василий был пострижен в монашество с наречением имени Варнава (что значит «дитя милости» или «сын утешения») в честь святого апостола Варнавы. А через четыре с половиной года Промысл Божий приуготовил благочестивому монаху новое бремя служения. Он был рукоположен во иеродиакона, а вскоре и в иеромонаха.

Не могла укрыться духовная зрелость иеромонаха Варнавы от лиц, знавших его. Вскоре широкая известность его в народе побудила наместника Лавры архимандрита Антония утвердить его в звании народного духовника «пещер» Гефсиманского скита. Как ни отклонял от себя такую ответственную должность иеромонах Варнава, его начальство твердо решило: «быть по сему», и батюшка покорился.

Теперь посетители в еще большем количестве стали стекаться к отцу Варнаве за благословением, советом в каких-либо важных жизненных обстоятельствах, утешением в скорбях. Все дни – с раннего утра до глубокой ночи – он посвящал теперь служению им. Старушка, издалека пришедшая на богомолье, юноша-студент, ученый профессор, сановник, мастеровой, торговец, молоденькая девушка, монахиня, дети, – все шли к нему.

И для всех он был одинаково доступен, всех одинаково привечал словом отеческой любви и утешения, как истинный «сын утешения», всех называя «сынками» и «дочками». Лицо старца всегда было озарено светлой радостью несмотря на то, что он часто испытывал крайнее переутомление, так что порой беседовал с посетителями едва-едва слышным голосом.

Иеромонаха Варнаву навещала иногда его родная мать схимонахиня Дария, старица кроткая и смиренная. Придя однажды к своему сыну, она пробиралась с великим трудом через огромную толпу посетителей и богомольцев (а надо сказать, что старца посещало от пятисот до тысячи человек в день). Кое-как прошла почти до самых дверей его кельи, но была грубо оттеснена оттуда стоявшими там барынями, ожидавшими очереди для приема. И вот родная мать старца, услышав грубое: «Ты, монашка, жди своей очереди!», низко поклонилась оттолкнувшим ее от дверей сыновней кельи и тихо отошла в уголок коридора. Вскоре отворилась дверь, и старец, приветливо улыбаясь, окинул всех своим проницательным взором и громко сказал:

– Где-то тут монашка есть.

Увидев свою мать, стоящую в углу коридора, он обратился к ней со словами:

– Матушка, ты разве очереди дожидаешься? Зачем же ты отказываешься от своего сына? Я вот от тебя не отказываюсь!

Лишь слезы умиления и признательности были ответом старицы на слова ее сына. Войдя же в его келью, она прежде всего ходатайствовала перед ним за тех барынь, которые так грубо обошлись с нею…

В 1890 году иеромонах Варнава был назначен духовником братии. Новый подвиг, новые труды… Советы паломникам и монашествующим, наставления, многочисленные чудеса исцелений, случаи прозорливости, обширная переписка…

Старец Варнава в те годы, когда такое невозможно было даже представить, многим предсказывал будущие гонения за веру – иным прикровенно, иным совсем ясно – и давал советы, как жить в десятилетия скорбей. Предсказывал старец Варнава и грядущее возрождение Русской Православной Церкви: «Преследования против веры будут постоянно увеличиваться. Неслыханные доныне горе и мрак охватят все и вся, и храмы будут закрыты. Но когда уже невмоготу станет терпеть, то наступит освобождение. И настанет время расцвета. Храмы опять начнут воздвигаться. Перед концом будет расцвет».

Так год за годом продолжалось великое служение великого старца. А ведь все это время, начиная с начала 1860-х годов, он еще и с величайшим усердием занимался созданием новой обители, которая из маленькой общины превратилась в один из самых крупных и известных женских монастырей России, и окормлением ее многочисленных насельниц…

Старец Варнава, несмотря на крайнее изнеможение сил и болезни, продолжал всего себя отдавать Богу и людям, жить во славу Божию. Казалось, так будет всегда. Но наступила пятница 17 февраля (2 марта по новому стилю) 1906 года.

Келья старца с самого раннего утра была полна исповедников. Батюшка был уже на ногах и вышел на делание свое до вечера (Пс. 103, 23), последнего в жизни! И в храме Божием во время богослужения старец не прерывал своих трудов, только на несколько минут в самые важные моменты службы он отрывался от беседы с исповедниками для молитвы. А потом опять весь отдавался подвигу своего послушания. Уже еле говорил, еле двигался труженик Божий, а все принимал и принимал чад духовных, идущих к нему с покаянием.

«В день кончины, – рассказывал один из почитателей отца Варнавы, – при выходе из церкви подхожу я к батюшке и говорю:

– Батюшка, мне хотелось бы сегодня исповедоваться у вас.

А он отвечает:

– А вот погоди – через часок привезут меня сюда».

Старец торопливо собирался ехать в Дом призрения, так как его там ждали. Келейник батюшки иеромонах Порфирий спросил его, не приготовить ли чего-нибудь покушать.

– Нет, сынок, уже мне теперь ничего не нужно, – ответил батюшка.

С трудом уговорили его сменить белье, влажное от обильной испарины. Спешно одевшись, батюшка вышел к воротам в сопровождении своих «деток» и на вопрос их, когда он возвратится, ответил:

– Скоро, скоро меня привезут!

В половине седьмого вечера старец прибыл в Дом призрения и, не теряя ни минуты, приступил к исповеди. Первой исповедницей была госпожа Гончарова Е. И., только что принявшая на себя должность начальницы Дома призрения. Старец по совершении Таинства преподал ей краткое наставление и затем, ободрив и благословив, отпустил.

– Присылай следующего, – сказал старец, отпуская госпожу Гончарову. На замечание ее об усталости от дневных трудов во время исповеди батюшка сказал, что исповедовал человек четыреста, да еще человек сто пятьдесят ждут его в скиту, желая исповедоваться у него.

Второй должна была пойти на исповедь госпожа Нехведович С. А. «Но настало время совершиться другому таинству – смерти. И труженик Христов с крестом в руке, в крайнем изнеможении тихо склонился сначала на колена, а затем и совсем преклонился на пол к подножию святого престола. Крест, выпавший из ослабевшей руки его, лежал на конце епитрахили…»

По распоряжению наместника Лавры архимандрита Товии старец Варнава как был в епитрахили и поручах из черного шелкового муара с серебряным позументом, так и был положен на санитарные носилки. Снятая на время исповеди камилавка с крепом теперь тоже была надета на него.

Отец Варнава сам вполне приготовил себя к исходу в вечность, так что тело его по благословению наместника было положено в гроб во всем том одеянии, в каком застал его час смертный. «Пусть предстанет пред Престолом Всевышнего почивший в трудах в своем труженическом одеянии», – так высказался по поводу этого наместник.

А потом уже от митрополита Владимира из Петербурга архимандриту Товии пришла телеграмма следующего содержания: «Благословляю похоронить тело отца Варнавы за алтарем пещерного храма». При этом знаменательно само перенесение почившего. Гроб трудно оказалось пронести к могиле по узкому коридорчику, который вел в Иверскую часовню. Оставался прямой, более свободный ход через алтарь. И тело великого старца пронесли, как никого, через алтарь, мимо престола Божия.

Так угас светильник и был сокрыт под спудом, а на месте его вечного упокоения затеплились неугасимые лампады. Над могилой старца, у правой (южной) стороны пещеры, возвышалось каменное надгробие, выкрашенное черной краской, а поверх него была возложена массивная черная мраморная плита. На ней посередине выгравирован восьмиконечный крест, над которым полукругом были расположены слова: «Помяни мя, Господи, во Царствии Твоем». А под крестом – надпись: «Здесь погребен старец Гефсиманского скита и основатель Иверского Выксунского женского монастыря иеромонах Варнава, 75-ти лет. Скончался 1906 года февраля 17 дня. Он жил во славу Божию».

Глава 14. Больной вопрос

Пробное фото получилось – лучше и не придумаешь! Мне даже показалось, что оно выглядело четче оригинала! Скорее всего, так оно и было на самом деле, потому что при большом уменьшении качество изображения резко повысилось. Главное, теперь у меня была фотокарточка старца Варнавы! А завтра будут фотографии и для насельников скита и паломников!

Одно только омрачало мою радость: где взять денег, чтобы завтра утром расплатиться за весь заказ и не подвести фотографа, которая так помогла мне?.. Сумма была не столь велика, но когда совсем нет денег, она вырастает до внушительных размеров!

«Как быть?» – размышлял я по пути домой. В комиссионный магазин сдать нечего. Из всех ценных вещей у меня была только пишущая машинка, с которой я, разумеется, никак не мог расстаться, и несколько античных монет, которые оставались от некогда внушительной коллекции, которая собралась у меня, когда я работал над историческими романом и повестями. Да только толку-то от них в маленьком городе…

В Москву везти? Не успею, да и по опыту я уже знал: невозможно быстро продать то, что когда-то купил из старины. Только одна, самая дешевая монета могла уйти мгновенно. Ее вот уже несколько лет упрашивал меня продать один нумизмат, чтобы закрыть пробел в своей теме. Но я всегда очень неохотно расставался со своими вещами. «Мое – и всё!» – въелось в душу с самого детства. Попробуй так просто избавиться от этого… Тем более когда коллекция и так уже уменьшилась до предела! Или все же пересилить себя и предложить одну из монет антиквару? Но это совсем не по его теме!

Знакомых в Выксе у меня почти не было. Чаще других я общался с Надеждой Васильевной, живущей в квартире напротив. Приятно было общаться с интеллигентным человеком, с которым можно было поговорить и о вере. Правда, неловко было обращаться к ней с таким вопросом… Но не у священников же просить денег в долг! И я все-таки пошел к ней…

Увы! У старушки не было ни копейки!

– Всю пенсию только вчера дочке отдала – на продукты, чтобы зятя, внука и меня было чем кормить! – развела она руками. – А так – непременно бы выручила! Уж простите!..

Других соседей я почти не знал.

Была, правда, у меня одна «палочка-выручалочка», к которой я обращался всегда в случаях крайней нужды, никогда не получая отказа. Но эта женщина была в Москве и вряд ли бы успела помочь даже телеграфным переводом. К тому же она могла быть в командировке или сама находиться в стесненных условиях, так как занималась исключительно редким по тем временам – честным – бизнесом…

Чтобы у Надежды Васильевны не оставалось осадка от моего прихода, связанного с денежной просьбой, да и вообще хотелось порадовать ее, перед тем как попрощаться я показал ей фотокарточку старца.

– Ой, – обрадовалась она. – Батюшка Варнава! А я ведь раньше видела его портрет! Теперь точно вспомнила!

– Как вы полагаете, – спросил я, – это был его лик на стекле?

Надежда Васильевна принялась разглядывать фотокарточку то так, то эдак.

– Вроде да, а может, и нет… – замялась она и предложила: – А знаете что? Давайте спросим у тех, кто тогда его тоже видел!

И, выйдя вместе со мной, она принялась обзванивать соседние квартиры и стучать в двери, как это делал я в тот памятный вечер, когда на окне появился морозный лик…

Глава 15. Выше логики

Бывают вещи, которые трудно, а порой и просто невозможно объяснить с точки зрения логики. Вскоре на лестничной клетке стало тесно от собравшихся людей, и я показал всем фото старца Варнавы.

– Он? – в один голос спросили мы с Надеждой Васильевной.

Ответы были самыми разными.

– Ой! Он!!!

– Да нет, что вы!

– Почему это нет? Похож!

– Не совсем…

– Есть, конечно, что-то общее, но ведь все монахи из-за своих бород – на одно лицо!

Действительно, не так просто было сравнивать большой светившийся на окне лик с маленькой черно-белой фотографией. Сам я, не обладая хорошей зрительной памятью, – да и взволнован тогда был сильно – не мог дать однозначного ответа. Вот если бы лик появился вдруг снова, гораздо проще было бы определить сразу и точно!

А разговор тем временем перешел в другое русло. Разглядывая фото, люди оживленно говорили:

– Вот он, оказывается, каким был!

– Старенький!

– Совсем седенький!

– А глаза-то, глаза какие добрые!

– Ага, так и смотрят в душу!

– И еще усталые…

– А как ему было не уставать? – подала голос Надежда Васильевна. – Последние монахини обители рассказывали, что когда отец Варнава приезжал к ним, во всей Выксе был праздник! Представляю, какая радость царила тогда в самом монастыре! И ездил ведь он по несколько раз в год, даже в таком возрасте, до самого последнего зимой и летом, причем не на поезде, а в тряской повозке!..

– Это после того, как от пятисот до тысячи человек в день в скиту принимал! – добавил я то, что успел точно узнать из книги.

– Вот видите! – заговорили люди.

– Святой человек!

– Сколько же он послужил для Бога и для людей! – даже всхлипнула одна из женщин.

– Да, он наверняка спас свою душу! – поддержала ее другая. – А что с нами будет?

– Ой, не говори! Завтра же в храм пойду!

– А у меня и так Бог в душе! – авторитетно заявил мужчина с заметно помятым, испитым лицом, от которого так и разило запахом спиртного.

– Думал бы хоть, что говоришь! – накинулись на него обе женщины разом.

– А если у тебя душа от страха в пятки уйдет – где тогда будет Бог?!

– Тебе бы все только пить да спать без просыпу!

– Смотри, проснешься в аду – поздно будет!

– А все-таки похож тот, что был на окне, на старца или нет? – поспешил увести разговор от неприятного для него оборота мужчина.

И тут же послышалось:

– Да!

– Нет!

– Нет!

– Да!

И вот что интереснее всего: в итоге все – и те, кто утверждал, что похож, и кто решительно возражал против этого, – все как один пришли к единому мнению, что это был именно старец Варнава!

А кто же еще?..

Глава 16. Старец-утешитель

Чудеса по молитвам святого старца

Во исполнение завета своих старцев иеромонах Варнава с полным самоотвержением служил людям до конца своей жизни. Он был для всех отцом и учителем в жизни, врачом немощей духовных, а нередко и телесных. Тем, кто приходил к нему с жалобой на свои духовные немощи и телесные недуги, старец предлагал иногда довольно оригинальные лекарства, но никто не раскаивался, принимая их с полной верой. Он признавал необходимость обращаться и к врачебной помощи, но не всегда одобрял операции. Чаще же всего, ради двоякой пользы человека, старец советовал усерднее молиться Богу, почаще приступать к принятию Святых Христовых Таин, воздерживаться во всем от излишества и вообще быть повнимательнее к себе.

Крестьянин Ярославской губернии Михаил Яковлевич Сворочаев пролежал десять лет разбитый параличом. Приглашали врачей; осмотрев его, они сказали, что болезнь неизлечима. Убитая горем жена крестьянина отправилась в Троице-Сергиеву Лавру, а оттуда к старцу Варнаве и рассказала ему о болезни мужа. Батюшка, благословив ее, сказал:

– Молись, раба Божия, молись. Господь милостив – встанет твой муж.

И что же? Возвращается она домой и видит, что муж ее, до сего дня лежавший, словно пласт, вышел на крыльцо и встречает ее. Изумилась женщина и от всего сердца вместе с мужем возблагодарила небесного Врача, внявшего молитве достойного служителя Своего и оказавшего такую милость созданию Своему.

В доме Ш-вых в Петербурге в ожидании приезда старца собралось однажды (как, впрочем, и всегда это бывало в таких случаях) много народу – своих и чужих. Во всех комнатах и на лестнице толпы гостей, званых и незваных – все «детки» батюшкины. Раздался звонок. Быстро вошел старец, поддерживаемый хозяевами под руки, и на ходу благословлял, спрашивал, выслушивал, утешал… Одна женщина, пришедшая с девочкой, со слезами просила старца помолиться: ей предстояла операция по поводу рака груди. С ласковой улыбкой выслушал старец печальные слова больной женщины и вдруг, взяв платок, накинутый на ее плечи, весело улыбаясь, сказал:

– Да на что тебе операция? У тебя ведь ничего и нет!

Та удивленными глазами смотрит на батюшку и повторяет ему, что у нее рак груди и операция необходима. А старец, опять повторив:

– У тебя же ничего ведь и нет, и никакой операции не нужно, – благословил ее и пошел далее.

И что же? В тот же день женщина пришла опять в дом Ш-вых и объявила, что боли в груди нет. Спустя некоторое время она уверилась наконец в своем исцелении.

Известно немало и других случаев исцеления от различных болезней по молитвенному ходатайству блаженного старца. Особенно же поразителен один из них, рассказанный самой исцелившейся, вдовой генерала У-го:

«В 1883 году я была близка к смерти: рак в пищеводе не позволял мне принимать твердой пищи. Я питалась исключительно лишь несколькими глотками воды в сутки. Мои врачи назначили мне операцию как единственно возможную помощь мне. Выбирать было нечего – и я согласилась, для чего и приехала из имения в Москву. Перед операцией я отправилась в Сергиеву Лавру, а оттуда и на “пещеры” к Черниговской[12]. Здесь-то и посетил меня Господь Своею великою милостью.

Я была настолько слаба, что уже без посторонней помощи не могла и двигаться. Моя дочь и прислуга едва были в состоянии поддерживать меня, когда мы выходили по темной узкой лесенке из пещерной церкви, где мы молились пред святой Черниговской иконой Божией Матери, вверх на площадку – вход в бывшую тогда малую надпещерную церковь, на месте которой воздвигнут величественный каменный храм. Только что поднялась я наверх – гляжу: предо мною стоит какой-то средних лет иеромонах в мантии и епитрахили и осеняет меня с головы до ног иерейским благословением, а затем произносит слова:

– Матерь Божия исцеляет тебя, раба Божия. Будешь здорова!

Потом, обратившись к стоявшему рядом с ним монаху, вдруг говорит ему:

– Не плачь, она теперь будет ездить к нам!

Я невольно взглянула на того монаха и вижу, что он совсем и не плачет, но, взглянув потом на говорившего это, увидела, что его глаза были полны слез. При такой необычной обстановке состоялось мое первое знакомство с отцом Варнавой.

Принятая им тогда же в келье, я долго беседовала с ним на исповеди, готовясь к святому причащению. Отпуская меня в гостиницу, батюшка как-то особенно настаивал на том, чтобы я непременно подкрепилась хлебом с чаем, хоть сколько могу принять. И к немалому удивлению своему и бывших при мне родных я действительно довольно свободно съела немного белого хлеба с чаем, чего давно уже не могла принимать.

И на следующий день, по принятии Святых Христовых Таин, я уже спокойно ела и другую твердую пищу. После этого я провела целых шесть недель при батюшке, живя в гостинице, и уехала домой тогда, когда совсем не осталось и следов страшного моего недуга».

Заехал однажды старец в дом своих духовных «деток»-петербуржцев и застал хозяйку дома на одре болезни. Уже полторы недели она лежала в жару без сознания. Кусочки льда лишь несколько облегчали ее состояние.

Отец Варнава подошел к больной и положил руку ей на голову. Женщина открыла глаза и, узнав старца, просила его святых молитв, едва внятно говоря, что ей уже теперь не встать. Старец долго стоял около нее молча, не отнимая руки, а потом, поводя рукой по ее голове, лицу и груди, сказал:

– Ты встанешь, дочка, и будешь здорова, а болезнь твою я беру и кладу себе в карман и увезу с собой.

Затем, благословив больную, старец отбыл из дома. По уходу отца Варнавы больная впала в продолжительный сон, а затем почувствовала себя гораздо лучше и в скором времени совершенно поправилась.

Подобных случаев было много. Но обычно старец облегчал болезни не открыто, а под покровом юродства или обычной в его устах ласковой шутки. Жалуются, бывало, ему на боль в спине от простуды или от усиленных трудов, а батюшка, как бы в шутку, раза два ударит по больному месту, а потом посоветует свой обязательный горчичник – «и тогда все пройдет». Кто верил, по вере своей получал желаемое здоровье. Голова ли болит у кого, батюшка и по голове постучит пальцами или возьмет ее обеими руками и крепко-крепко, до боли, сожмет, а сам все улыбается да приговаривает:

– Ну, вот теперь и не будет болеть!

И действительно, нередко боль вскоре прекращалась.

Живая вера в Бога, глубокое самопознание, ум, просветленный Божией благодатью, опытность, приобретенная долговременным навыком общения с людьми всех возрастов, званий и состояний, – все это сообщало живому слову старца Варнавы силу, убедительность, проникновенность, часто прямое прозрение неизвестного прошлого, настоящего и будущего из жизни собеседника.

Пришла однажды к батюшке женщина и со слезами просила его благословения развестись с мужем, который почти всегда был нетрезв и причинял ей много горя. Измучилась она за все двенадцать лет замужем.

– Успокойся, успокойся, дочка, не плачь! – стал утешать старец бедную женщину. – Поверь мне: он скоро, очень скоро будет на коленях просить у тебя прощения за все и сам отстанет от вина!

И сбылись слова старца: женщина эта приходила благодарить своего утешителя за молитвенную помощь.

Московский торговец Б-в задумал прибавить свету в своей лавке и просил благословения у старца прорубить со двора окно. Батюшка же советовал ему прорубить окно с улицы, а со двора никак не благословлял. Б-в рассудил, однако, по-своему и сделал окно со двора. И пострадал за ослушание: чрез это окно забрались в лавку воры и причинили ему значительные убытки, похитив из кассы немалую сумму денег.

Московский купец Иван Федорович Рубцов сообщил следующий случай. Его сын, воспитанник среднего учебного заведения в Ярославле, во время Англо-бурской войны[13] сбежал из дома с товарищами, чтобы ехать в Африку на помощь бурам.

«И вот мы с женою, – рассказывал купец, – три дня были в страшном горе, во все концы России разослали телеграммы о поимке сына и уже отчаялись найти его. Я решился съездить в Сергиеву Лавру к отцу Варнаве и попросить его молитв и совета, что делать. Вместе со мной туда же ехал один студент-атеист, который, узнав о цели моей поездки к иеромонаху Варнаве, стал уговаривать взять его к сему чудотворцу – и я взял.

Войдя в келью отца Варнавы, я со слезами взял у него благословение, а он, не выслушав еще ни слова, сказал:

– Ну, что ты плачешь?! Твоего сына завтра же привезут в Москву с другими восемнадцатью его товарищами на такой-то вокзал.

А к студенту подошел и, благословляя его, сказал:

– Ты окончишь курс первым, женишься, будешь прекрасный семьянин и уверуешь в Бога.

И все это исполнилось в точности!»

«Русское спасибо тебе, добрейший батюшка и утешитель в скорбях наших, отец Варнава, – писала старцу его духовная дочь Евфросиния, оставшаяся известною только по имени. – Письмо твое мы получили, в котором ты посоветовал нам молиться о здравии пропавших солдатиков, о которых нам писали, что они убиты. Мы их записали в поминанье, но как получили твое письмо, то начали поминать о здравии. И вот недавно они нам письма прислали. Они все, слава Богу, живы, только в плену у японцев…»

В июне 1901 года жительница Полтавской губернии Т-ва писала, что она, выезжая в поле и видя, как все гибнет от бездождья: и хлеб, и трава, и скот, – решилась послать телеграмму отцу Варнаве с просьбой помолиться о дожде. И вот 5 июня пролил по всей степи такой обильный дождь, что лучшего и желать трудно.

«В 1904 году, – вспоминает М. Д. Усов, – я встретил батюшку на вокзале железной дороги и усадил в свой экипаж. Дорохгой старец и говорит мне:

– Ты, сынок, возьми для меня билет на обратный путь с вечерним поездом, я сегодня уеду.

Посланный мною приказчик мой принес проездной билет, и я положил его в свою выручку. Около часа дня отец Варнава зашел ко мне в лавку и всех благословил. На мое замечание, что проездной билет готов, он улыбнулся и сказал:

– О, нет, сынок, меня не посадят на поезд.

– Не имеют права не посадить, – возразил я.

Батюшка молча вышел из лавки и уехал. Я растерялся и не знал, чем объяснить столь загадочные слова его. Открыв же выручку, смотрю на билет – и что же? На нем вместо сегодняшнего числа помечено завтрашнее… Конечно, служащий тотчас же отправился поменять билет. Но каково же было наше общее удивление происшедшему!»

В 1905 году в Оренбургской области был неурожай, так что многие из казаков не знали, как прожить их семьям во время надвигающегося голода. К тому же многих из них по случаю войны с японцами отправили на Дальний Восток. Находясь в затруднительном положении, один из оренбургских казаков написал своему брату, монаху Гефсиманского скита отцу Сергию, письмо, в котором просил известить отца Варнаву о своем тяжелом положении и попросить совета, как быть ему теперь и продавать ли домашний скот за неимением корма. Отец Сергий сообщил обо всем старцу. Батюшка на это спокойно ответил:

– Бог пошлет – все будет.

– Да время-то уж прошло ведь, батюшка, когда же это будет?

– Ах, какой ты маловерный! У Бога время не прошло – и в сентябре урожай будет!

И что же? Оказалось, когда отец Сергий получил письмо от брата, с того времени пошли дожди, трава и хлеб поднялись, и был хороший урожай. К сентябрю, по уведомлению от брата отца Сергия, вся станица запаслась хлебом, кормом для скота и семенами…

Как уже говорилось, всех приходящих старец называл «сынками» и «дочками» и никогда никого не называл на «вы» – всегда на «ты». Среди «сынков» был, например, обер-прокурор Святейшего Синода В. К. Саблер[14] и даже император Николай II, пришедший с покаянием к старцу в начале 1905 года. О содержании беседы императора со старцем Варнавой точных сведений нет. Достоверно известно лишь то, что именно в этот год Николай II получил благословение на принятие мученического конца, когда Господу угодно будет этот крест на него возложить…

Кроме устных наставлений иеромонах Варнава вел обширную переписку, едва успевая давать необходимые ответы, касающиеся неотложных нужд вопрошающих. Получаемую со всех концов России и даже из-за границы корреспонденцию, содержащую в себе по большей части исповедь или открытие сокровенных тайников скорбящих душ, батюшка после просмотра всегда уничтожал. Но случалось, что иные письма старец и не распечатывал, говоря, что «отвечать на них не нужно»…

Глава 17. Ржавое золото

Телефонный звонок оторвал меня от книги. За чтением я позабыл про деньги для фотоателье; у меня даже появилась уверенность, что все обойдется, хотя оснований для этого не было никаких, скорее, наоборот…

И вот этот неожиданный звонок. Звонил антиквар. Он извинился, что звонит не по поводу книги и ее покупателя, просто у него есть для меня нечто интересное. Что? Большая старинная литография с изображением Иверского Выксунского монастыря. Ведь я же им так интересовался!

– Зачем мне литография? – не понял я.

– Как это зачем? – удивился антиквар. – На стену повесите! Она потертая, конечно, и с небольшими потерями, но зато – из обители и относительно дешево!

«Ну, допустим, повешу я ее на стену, – подумал я. – А потом как? Буду перевозить с места на место? Она же вовсе рассыплется!»

И тут вдруг как осенило: мне-то она явно ни к чему, а вот архимандриту Георгию из Лавры, который пишет книгу о старце Варнаве, может понадобится в качестве иллюстрации! Все эти потери при значительном уменьшении совсем не будет видны! Заодно будет прекрасный повод познакомиться с этим батюшкой и узнать еще что-нибудь о старце… Хотя… денег-то на литографию все равно сейчас не было!

Но тут антиквар назвал сумму, и вдруг у меня появилась новая мысль: а что, если предложить ему ту монету, которую гарантированно можно продать в Москве? Она тоже относительно дешевая, но все равно в полтора раза дороже литографии, и мне как раз хватило бы выплатить долг за фото и на билеты в Сергиев Посад и обратно. А по пути, в Москве, можно было бы еще раз попробовать попросить издательство выплатить наконец мне весь гонорар или хотя бы часть за вышедший большим тиражом исторический роман. По телефону я решил ничего не объяснять, чтобы не отпугнуть сразу антиквара, который не любит давать сдачи деньгами. Все равно другого выхода у меня не было. К тому же хорошо было бы пройтись, чтобы сделать небольшой перерыв в чтении.

Антиквара я застал в состоянии радостного возбуждения.

– Только что привезли несколько икон, – довольно потирая ладони, сообщил он. – Времени у парней совсем не было, предложили почти за бесценок, взяли деньги и сразу уехали. В Москве такие в десять раз дороже продать можно! А если постараться, то и больше!

– А почему они сами туда не поехали? – спросил я.

Антиквар слегка нахмурился:

– Вот это-то и меня самого тревожит! Но, – успокаивая себя, продолжил он, – этих ребят вполне можно понять. У них свой бизнес: скупают иконы по селам и деревням. Времени на поездки в Москву совсем нет, это для них в убыток, и им нужен скупщик поближе. Риск, конечно, нарваться на что-нибудь ворованное, но зато если дело и дальше у меня с ними пойдет, то это же золотая жила! Лишь бы только она не оказалась со ржавчиной… Поэтому я взял на первую пробу совсем немного, осторожно проверю у столичных знатоков, что и как, а там – как пойдет!

Он взглянул на меня и показал на прилавок, где стояла литография:

– Ну что, покупаете?

– Да у меня денег нет, – честно сказал я.

– У-у, – сразу поскучнел антиквар.

– Но у меня есть обмен – античная монета!

– Да я в них совсем не разбираюсь, – пожал плечами антиквар.

– И не нужно! Это – обмен с полной гарантией! – заверил я его и попросил набрать по его телефону московский номер.

Антиквар переговорил с моим знакомым нумизматом, убедился, что тот немедленно выкупит монету, повысил немного от себя сумму – за проезд и этот телефонный разговор. И, довольный тем, что обеспечил себе бесплатный проезд в Москву, протянул мне литографию, а затем, вздохнув, и так нужную мне сдачу!

Я был так благодарен ему за неожиданную помощь, хотел хоть чем-то помочь… Ведь он так выручил меня в материальном плане! Но что я мог? Пожалуй, только помочь ему в духовном, спросив:

– Скажите, вот ваша лавка всего в нескольких минутах ходьбы от храма, вы окружены иконами и церковными книгами…

– А сам не хожу на церковные службы, не молюсь и не читаю? – перебил он меня.

– Ну да…

– Так это чтобы работы не лишиться!

– Как это?! – не понял я и услышал вот что:

– По вашему взгляду на мои наколки на пальцах я еще в нашу первую встречу понял: вы догадались, что я сидел. Ну да, отбыл свой срок. Немалый. Между прочим, за иконы! Правда, это было, как говорится, в безбожное время, когда закон строго-настрого запрещал это. Так что можно сказать, я даже пострадал за иконы, распространяя их людям! – криво усмехнулся он. – Но речь о другом. Вот к примеру, вор-карманник… Ну что вы на меня так смотрите? Нет, лично я этим никогда не занимался, просто был у меня один знакомый из них. И он мне как-то сказал, что если случайно встретится глазами с намеченной жертвой, то никогда не полезет к ней в карман. Не сможет! Так и тут… Если я начну молиться иконам…