Главред: Назад в СССР. Книга 3 бесплатное чтение

Пролог

Город шумел. Я бы даже сказал – бурлил. И причиной тому был репортаж Зои Шабановой с открытия второго блока АЭС в Удомле. Люди спорили на остановках, жадно выхватывая друг у друга газету, кто-то вслух зачитывал материал в автобусе… Я и не думал, что такое возможно!

Получилось как в будущем с популярными интервью на Ютьюбе, когда каждый спрашивал у друзей и знакомых, смотрел ли и что по этому поводу думает. Как потом станут говорить – хайп. Вот и у нас в газете получился хайп по-советски.

Я не пожалел и отдал теме целый разворот, благо там было не только о чем писать, но и что показывать. Леня подтвердил свое звание фотографа-профессионала, и с газетных полос на читателя смотрели не «говорящие головы», режущие красную ленточку, а сосредоточенно всматривающиеся в приборы атомщики в белых халатах и колпаках. А еще – величественные агрегаты, названия которых я никогда раньше не слышал и выговорить мог разве что со второго раза.

– Ну что, Евгений Семенович? – Краюхин отхлебнул ароматного кофе из дымящейся кружки, которую принесла вечно холодная секретарша Альбина. – Ты чувствуешь, какой ажиотаж накрутил?

– Чувствую, – улыбнулся я, потянувшись за ириской «Кис-кис». – И чертовски этому рад.

– Я вижу, – первый секретарь нахмурился. – Еще бы ты не радовался – весь тираж газеты раскуплен, люди друг у друга номер выпрашивают, как лишние билетики на концерт Пугачевой. Вот только я, дорогой ты мой товарищ, опасаюсь…

– Чего опасаетесь, Анатолий Петрович? – я по-прежнему держался уверенно и доброжелательно. Разумеется, такую реакцию я предвидел.

– Что народ перевозбудится! – Краюхин сжал кулаки и слегка постучал по столу, выпуская пар. – Мне сегодня уже докладывали, – он покосился на сидящего напротив меня Поликарпова, – что люди чуть ли не дискуссионные клубы прямо в автобусах устраивают!

– И не только, – добавил чекист.

– А мне расскажете, Евсей Анварович? – я посмотрел на этого скромного неприметного мужика в роговых очках и вновь убедился, что случайно опознать в нем конторского практически невозможно. Да и если стараться – тоже.

– Разумеется, Евгений Семенович, – он кивнул, слегка улыбнувшись и блеснув толстыми линзами. – С вашей подачи это все началось, так что вы… соучастник процесса.

Не нравится мне это слово. Всего-то слог лишний прибавили к «участнику», а уже полное ощущение какого-то предубеждения со стороны Поликарпова.

– Так вот, – продолжил чекист. – Люди спорят на производстве, на ЗКЗ сегодня вообще смена началась позже – все вашу газету обсуждали. А на цементном заводе даже драка случилась между одним из бывших ликвидаторов и его коллегой… К счастью, стороны быстро помирились. Но конфликт, попрошу заметить, начался именно из-за статьи.

– Ты понимаешь, Кашеваров? – Краюхин даже вспотевший лоб промокнул платочком. – И это может быть только началом!.. А вдруг народ на улицы выйдет, что прикажешь делать?

– Зачем ему выходить? – возразил я. – У людей желание подискутировать, поспорить… Тема болезненная, горожане хотят безопасности, понимания происходящего. Одним оказалось достаточно статьи Зои, другие еще не удовлетворены до конца, им мало. Но четкий процент, кто за и кто против, пока не понятен – помните про опросные листы в газете? Давайте дождемся, пока читатели пришлют в редакцию хотя бы половину из всего тиража.

– Разумно, – кивнул Анатолий Петрович, немного успокоившись. – Документальное подтверждение… Так сказать, глас народа. Срез мнений.

– Именно, – подтвердил я. – Мы запустили механизм общественной дискуссии, это уже свершившийся факт. И нам осталось только его контролировать. Узнаем, что еще беспокоит наших людей – сможем грамотно выстроить дальнейшую работу. Подобрать аргументы, усилить позиции… Информация работает на тех, кто ею владеет. И это мы.

– Значит, делай как планировал, – строго сказал Краюхин. – Узнавай, подбирай… Задачу ты знаешь, что я тебе объясняю… И смотри, чтобы все по плану пошло! Головой отвечаешь! И я вместе с тобой…

– Знаю, Анатолий Петрович, – серьезно кивнул я. – Все риски мне известны. Можете на меня положиться.

– Что ж, должен вам сказать, я не жалею о своем решении, – Евсей Анварович, все это время молча наблюдавший за нашей беседой со стороны, улыбнулся.

– Простите? – я вопросительно посмотрел на него.

– Рискнул, доверившись вам, и не прогадал, – пояснил чекист и легко рассмеялся. – Да расслабьтесь вы, товарищ Кашеваров. В области за вашим экспериментом с интересом следят, в Москве тоже. Из типографии сегодня утром спецрейсом отвезли… Подумать только, андроповскую районку на Краснопресненской набережной[1] читают. Так и до Кремля дойдет.

– Ой, не мути воду, Евсей Анварыч, – поморщился Краюхин. – Наверняка уже и там все увидели. Глядишь, будут к нам столичных журналистов на обучение присылать, если дело не завалим, конечно… А, Кашеваров? Готов опыт передавать?

– Кстати об этом, – оживился я. – Мне для вечерки новые люди нужны, мы уже говорили. Как раз и будет с кем опытом делиться…

– Дадим тебе пополнение, Евгений Семеныч, – первый секретарь благодушно махнул рукой. – Чуть-чуть подожди, прошу тебя. Новый год на носу, не до этого сейчас.

– Значит, как район прославлять – это пожалуйста, – я добавил в голос легкой иронии, но не отступил. – А как людей новых, так подожди, Кашеваров, у нас мандарины на праздничный стол не начищены.

– Да ну тебя, – немного нервно засмеялся Краюхин. Поликарпов же лишь задумчиво улыбался. – Так, ладно. Вопросы есть у тебя еще?

– Только пополнение кадров… – вновь ввернул я больную тему.

– Тогда пока свободен, – первый секретарь легонько хлопнул рукой по столу, словно ставя жирную точку в нашем разговоре.

Зато теперь точно мою просьбу не забудет. А то я иногда как бультерьер, своего упускать не собираюсь.

Я попрощался с обоими и вышел из кабинета. Планерку с утра я уже провел, сотрудники заняты в поте лица, а я после такого напряженного разговора, пожалуй, заслужил небольшую прогулку по морозному воздуху. Доберусь до редакции пешком. Жаль, Аглаю с собой не вытащить, у нее сегодня не только напряженный прием из-за сезонного роста простуд, но и дежурство на «скорой». Кстати, надо будет договориться о репортаже. Давно мечтал покататься с бригадой, а тут еще двойное удовольствие – любимую женщину сопровождаешь и работаешь.

У стенда с газетой, расположенного неподалеку от здания райкома, все еще толпился народ. Пенсионеры, отпускники, рабочие вечерних смен – дома людям не сиделось, а тут такой инфоповод. Казалось, совсем недавно гремел скандал с интервью Павла Садыкова, и вот продолжение темы. Но есть нюанс: слишком уж шумно дискутируют, даже спорят! Не как сегодня утром в автобусе, а гораздо жестче. Кто-то даже вдруг перешел на крик. Теперь точно надо бы остановиться, послушать. Не дошло бы до драки!

– Говорю же я, вранье это все! – вновь запальчиво выкрикнул паренек в необъятной меховой шапке и с усиками щеточкой. – Готовят нас к новой атомной станции, вот и пишут, что все безопасно…

Он увидел меня и тут же осекся. Разговоры в толпе тоже быстро прекратились – народ уже узнавал редактора газеты в лицо.

– Евгений Семенович, здравствуйте!

– Доброго дня, товарищ Кашеваров!

– Привет пишущим!

Компания оказалась в основном мужской, и немногочисленные женские голоса потонули в стройном рявке сильных глоток. Что-то было не так…

– Здравствуйте, товарищи, – я улыбнулся, подходя к стенду, люди расступились.

– Не иначе как вражеские голоса, – предположил кто-то.

– Да наши это, – еле слышно поправил другой.

Читатели еще о чем-то переговаривались, но я не слушал. Все мое внимание оказалось приковано к стенду: прямо на передовицу моей газеты кто-то прилепил испещренный машинописными строчками листок. Клея не пожалели, щедро полили. Судя по всему, недавно, так как бумага еще отходила с уголков, если потянуть.

– Самиздат, – густым басом сообщил грузный мужчина с типичным кавказским профилем.

Выглядела листовка убого по меркам моей прошлой жизни, но здесь она смотрелась нахально и смело. Неизвестный автор словно бросал мне в лицо свои домыслы, нещадно громя материал Зои о безопасности атомных станций.

…пропагандисты.

Наглая ложь…

…только мы скажем правду.

Весь мир отказывается от атома, но только в «совке»…

Распечатанный на машинке текст хлестал по глазам, пугая страшными сценариями повторения чернобыльской катастрофы. А внизу подпись: Смелый.

«Не такой уж смелый, – усмехнулся я про себя. – Что же свое имя настоящее не указал?»

Я повторил эту мысль уже вслух, стараясь рассуждать максимально спокойно. Уж мне ли, человеку из будущего, не знать методы таких вот диванных аналитиков?

– Сплошные громкие слова, – добавил я. – Но ни одного факта. Страшилки, оскорбления, обвинения. Сравните со статьей в «Андроповских известиях». Наши сотрудники были там, все описали, отсняли, привели экспертные комментарии. А тут человек пишет, основываясь исключительно на своих домыслах.

– А может, того… – несмело проговорил кто-то. – Наврали эксперты ваши?

Голос неизвестного скептика потонул в возмущенном гомоне, и тот поспешил уйти в себя, затаиться. Однако напряжение по-прежнему чувствовалось – народ все же начал сомневаться. Такое случается: кажется, что слова правильные, позиция твердая, и тут одна-единственная реплика все меняет.

– Что ж, – я внимательно оглядел присутствующих. – Вы подали мне хорошую идею. Как вы смотрите, товарищи, если в одном из следующих номеров мы новую статью опубликуем? Разберем несколько экстренных ситуаций на атомной станции и объясним, как они будут решаться. Привлечем физиков, наших опытных ликвидаторов… Распишем возможные сценарии.

– А не боитесь? – спросил кто-то из задних рядов.

– А чего бояться? – улыбнулся я. – Городские вон гусей в деревне поначалу пугаются, потому что не знают, как себя с ними вести. А мы-то готовы. Чернобыль нас много чему научил. А самое главное, распишем все подробно, чтобы понятно было.

– Что, и формулы будут? – вперед аккуратно вырвался мужик лет пятидесяти в круглых очках и с типичной профессорской бородкой. Кажется, я его видел на выставке в нашем НИИ мелиорации. Или в статье про андроповскую химическую лабораторию, уже точно не вспомнить.

– Будут, – уверенно ответил я. – Естественно, те, о которых можно писать, не секретные. Так что желающие сами все смогут проверить.

– Я бы такое точно почитал, – одобрительно закивал «профессор». – Так сказать, наглядности ради…

– Можно, чего уж тут…

– Напишите, пожалуйста!

– Да, Евгений Семенович, побольше узнать не помешало бы!

– Значит, так и сделаем, – резюмировал я. – Спасибо, товарищи! Спасибо за критику!

Удивительное дело. Общество в этом времени хорошо образованно и в то же время ждет какого-то чуда. Вот почему его так легко толкнуть в объятия шарлатанов, что и произойдет уже очень скоро. Но если подпитывать думающую жилку, то в будущем этих людей обмануть станет гораздо сложнее…

Больше мне тут находиться не имело смысла, пора в редакцию, особенно если я все еще хочу прогуляться пешком. Обратная связь по статье еще только набирается, это же не лайки и репосты в интернете, тут людям дать время нужно, чтобы бланки заполнили и на почту отнесли. А вот новая статья по горячим следам народного интереса – это вещь выигрышная. Надеюсь, наверху меня и в этом плане поддержат. Все же в наших общих интересах, в конце концов.

– Громко выстрелили, Кашеваров, – едва я сделал всего пару шагов, рядом раздался знакомый гнусавый и нудный голос. – Должен признать, с такой пропагандой сложно сражаться.

Напротив меня остановился, зажав в руках свежий номер «Андроповских известий», диссидент Алексей Котенок, будущий лидер городской оппозиции. Неприятный человек, но чего не отнять – говорить о своей точке зрения он не стеснялся. По крайней мере, со мной.

– Из ваших уст это комплимент, – усмехнулся я.

– Нельзя недооценивать противника, – Котенок смотрел на меня сквозь затемненные стекла очков.

– Ваших рук дело? – я указал большим пальцем себе за спину, примерно туда, где на свежем номере был приклеен подпольный листок.

– О чем вы? – диссидент оскалился, словно строптивая лошадь перед тем, как укусить незадачливого ездока.

– Я о самопальном воззвании.

– А я ничего не палил…

Нашей намечающейся перебранке помешал скрип тормозов милицейского «лунохода». Из машины, хлопая дверцами, вышли патрульные в длинных зимних шинелях и меховых ушанках. Форма неудобная, но все еще вызывающая уважение перед органами.

– Котенок, пройдемте, – угрожающим тоном произнес старшина.

– Что? – диссидент растерянно повернулся к нему. – Уже прямо так? Просто? Даже ничего не предъявите?

Котенок, похоже, снова ломал комедию, привлекая всеобщее внимание. Главное, чтобы милиционеры не сорвались на нем, потому что тогда они потерпят фиаско. Задержать-то его задержат, вот только со стороны это будет казаться произволом.

– Вы подозреваетесь в незаконной агитации против советского строя, – в голосе старшины сквозило раздражение, но он держался. – К нам поступил сигнал, мы обязаны отреагировать…

– Чего? – взгляд Котенка упал на газету в собственных руках, потом он близоруко прищурился, глядя на стенд позади меня.

– Пройдемте, пожалуйста, добровольно, – милиционеры встали по бокам диссидента. – Давайте не будем усложнять.

– Дайте мне посмотреть! – от голоса Котенка заложило уши, словно кто-то скребнул металлом по стеклу.

Он рванулся к стенду, патрульные от неожиданности выпустили его. Вот только худощавый диссидент и не думал удирать. Уткнулся носом в машинописную листовку, пробежался по тексту, развернулся с перекошенным лицом.

– Это не я! – проскрипел он, глядя попеременно то на меня, то на милиционеров.

– Разберемся, – уже более благодушно сказал старшина. – Пройдемте.

Двое рослых патрульных аккуратно, но уверенно схватили Котенка под руки и повели к «луноходу». Диссидент не сопротивлялся, лишь задержал на мне взгляд и отрывисто проговорил, задыхаясь от возмущения:

– Кашеваров, это не я! Я за честную борьбу! Ты мне веришь, Кашеваров?

– Бодрее идем, Котенок! – старшина чуть повысил голос, и диссидент понуро побрел к машине.

Я смотрел ему вслед, борясь с неожиданным ураганом в душе.

На столе стояла белая кружка с масляно-черным кофе. Уже третья за этот день или даже четвертая, надо бы остановиться. Но у меня не получалось. Я сидел за макетом следующего номера основной газеты и все никак не мог перейти к располосовке вечерки.

С одной стороны, Котенок был мне абсолютно несимпатичен. Особенно после выходки во время демонстрации седьмого ноября, когда он ради пиара собирался испортить людям праздник. А с другой… Обдумывая его слова, я понял, что он не кривил душой – действовать диссидент предпочитал и вправду открыто, словно нарочно испытывая судьбу. Я ведь давно предположил, что Котенка опекает контора, иначе трудно объяснить его непотопляемость. И тут вдруг уверенного в себе почти системного оппозиционера задерживают – как там сказал старшина? – из-за поступившего сигнала. Кому-то наш Котенок перешел дорогу? Или вдруг надоел КГБ, после чего от него решили избавиться самым топорным образом?

Кем бы ни был на самом деле этот загадочный Смелый, подписавшийся так в листовке, он не мог не учитывать, что Котенок автоматически подпадет под подозрение. Значит, его подставили? Вероятно. Теперь нужно решить, праздновать ли мне чужую победу над моим врагом или сделать так, чтобы восторжествовала справедливость.

– Евгений Семенович, разрешите? – в кабинет осторожно заглянула секретарша Валечка. – На крыльцо подбросили, Гаврила Михайлович передал.

Я не сразу сообразил, что речь идет о вахтере Михалыче, а потом быстро закивал девушке, чтобы несла добычу ко мне на стол.

– Спасибо, – поблагодарил я и придвинул поближе картонную папку с веревочными тесемками.

На ней через шрифтовой трафарет было жирно выведено: «Любгородский правдоруб. Журнал».

Интересные дела творятся в нашем городе!

Глава 1

На изучение второго за сегодняшний день самиздата у меня ушел час. Я буквально провалился в чтение сброшюрованных скоросшивателем листков писчей бумаги, погружаясь в теневую журналистику восьмидесятых.

В университете нам рассказывали о самопале времен цензуры, подробностей добавила старая гвардия, вспоминая, как кто-то доставал «Архипелаг ГУЛАГ», «Доктора Живаго» или «Мастера и Маргариту», а кто-то – эссе запрещенных философов. Но все это относилось к художественной литературе и публицистике. А тут прямо-таки настоящий журнал, еще и размноженный на несколько экземпляров, судя по следам от копирки. И мне зачем-то его подбросили, хотя явно понимали, что самопал и так дойдет до редактора официальной районной газеты. Планировали ускорить процесс?

Написано в «Правдорубе», к слову, было много всего шокирующего для советского человека. О действиях продотрядов и продразверстке, о периоде немецкой оккупации и наших местных коллаборационистах, о ГУЛАГе, о затоплении расположенной неподалеку от Любгорода-Андроповска Корчевы, исчезнувшего российского города. Как и Молога в Ярославской области, он погрузился в пучину рукотворного моря, после чего был предан забвению и оброс легендами. Но главное – таинственный автор (или даже целый коллектив) откровенно нападал на строительство новых АЭС в Союзе. Словно прямой вызов мне, причем уже второй за день. Я еще раз просмотрел последнюю статью.

Листы, на которых она была напечатана, немного отличались от остальных. И это давало повод предположить, что готовили ее наспех, вставляя уже в готовый «номер» самиздатовского журнала. Еще интересно, что вышла критика АЭС день в день с материалом Зои, опубликованным в официальной районке. Неужели так зацепило, что человек за несколько часов статью набарабанил? В принципе, технически это несложно, если твоя цель – исключительно удар по эмоциям. Или же кто-то знал о репортаже Шабановой… Так, ладно, что-то я глубоко начинаю копать. Мы же заранее готовились, информация могла и случайно просочиться. К тому же с момента запуска второго блока уже почти неделя прошла. Так что вовсе не обязательно, что это ответ на нашу статью. Вернусь к чтению.

Несмотря на откровенную чернуху, которая просто била ключом по моим мозгам, сама подача увлекала. Причем что-то мне даже показалось знакомым – я как будто бы уже читал подобное в своей прошлой жизни. Впрочем, неудивительно: наш холдинг вел сразу несколько исторических проектов о Любгороде и всей Тверской области. И… Мысль была совсем близко, но ухватить ее за хвост никак не получалось.

Трель звонка заставила вздрогнуть и вернуться в реальность.

– Евгений Семенович, на линии Анатолий Петрович Краюхин, – я схватил трубку коммутатора и услышал взволнованный голос Валечки.

– Евгений Семеныч? – я не видел первого секретаря, но хорошо представлял, что сейчас он подобен Везувию. Вот-вот взорвется и засыплет все вокруг пеплом. – Бери машину и немедленно ко мне! Ситуация безотлагательная!

Еще только собираясь, я уже знал, на какую тему будет разговор. Краюхину наверняка тоже попался на глаза номер «Правдоруба». И тоже вряд ли случайно – ощущение, будто кто-то специально разнес экземпляры едкого самиздата по всем ключевым фигурам нашего города. Интересно, уже нашли злоумышленников? А то есть у меня кое-какие мысли…

– Смотрите-ка, Евгений Семенович, в райкоме сегодня людно, – водитель Сева показал на забитую парковку возле бетонного здания.

Наверное, с десяток машин, и сплошь черные «Волги». Сомнений нет, собрание у Краюхина предстоит жарким. Едва я зашел в кабинет первого секретаря, мои подозрения тут же подтвердились. Сам Анатолий Петрович, второй секретарь Козлов, председатель исполкома Кислицын, главный комсомолец Жеребкин, полковник Смолин и еще ряд партийных деятелей рангом поменьше. Их имен я не знал или не помнил, да это и не важно. А вот чекист Евсей Поликарпов одной только своей персоной подчеркнул серьезность момента.

– Вот и Кашеваров, – Краюхин громогласно объявил мой приход. – Проходи, Евгений Семеныч, садись. Мы тут с товарищами уже немного подискутировали… Ты ведь это тоже видел?

Он швырнул на стол экземпляр «Правдоруба», и самопальный журнал со скрипом проехался по полированной поверхности. От него отделилась чуть смятая листовка – такая же, как и на стенде рядом с редакцией. Люди за столом обменялись репликами, кто-то покачал головой.

– Видел, – подтвердил я, взяв брошюру в руки и пролистывая, словно она могла как-то отличаться от той, что принесли мне. – И даже читал.

– Ну, и что скажете, товарищ Кашеваров? – спросил Кислицын, явно пытаясь развить бурную деятельность. – Как вам это… с профессиональной точки зрения?

– Если говорить откровенно, – начал я, и все моментально затихли, – написано хорошо. Я про журнал, если что, а не про этот листик.

По кабинету пронесся возмущенный ропот. Партийные деятели были недовольны.

– А что? – я обвел их взглядом. – Хотите дежурных фраз об антисоветчине? Да вы и сами все прекрасно понимаете. У меня спросили, что я думаю про журнал, и я ответил. Написано хорошо, человек явно подготовленный. А то и целый коллектив потрудился, что вернее всего.

– И вы со всем этим согласны?! – выкрикнул побагровевший Жеребкин, секретарь райкома ВЛКСМ. Нет, Вася Котиков определенно смотрелся бы лучше на его месте. Не того человека выбрали представлять интересы молодежи.

– Я сказал, что самиздат подготовлен грамотно, – вежливо и спокойно ответил я. – А признание качества формы еще не означает согласия с содержанием.

– Тихо все, – беззлобно сказал Краюхин. – Дайте Кашеварову договорить. Не маленькие тут собрались, так что будем разбираться без лозунгов, а по делу.

Жеребкин стыдливо отодвинулся назад, чтобы мне его было хуже видно, а я продолжил, собирая на себе изучающие взгляды опытных партийных бонз. Особенно внимательно смотрел Поликарпов, но он и так это по долгу службы обязан.

– Скажу честно, мне было интересно читать эту брошюру, пусть ее содержание и откровенно антисоветское, – говорил я. – Более того, я даже почерпнул для себя кое-что интересное в плане стилистики и подачи… Так что наш неизвестный идеологический противник силен, и недооценивать его точно не стоит.

– Да Котенок это! – раздраженно воскликнул второй секретарь Козлов. – Больше некому!

– Может, он и имеет отношение к «Правдорубу», – сказал я. – Но к листовкам – вряд ли. Я его видел перед задержанием, и он искренне негодовал, что на него хотят повесить безграмотные цидульки.

– Мало ли, что он там говорить будет! – вновь возмутился Жеребкин.

Его пышущее праведным гневом лицо было столь же красным, что и кулаки, которые явно чесались набить морду всем этим отщепенцам, вздумавшим порочить советский строй. Признаться, я думал, что во главе комсомольских райкомов должны стоять прагматичные личности вроде того же Краюхина, только моложе. Вот только у нас в Андроповске, судя по всему, думают иначе.

– Я его и не защищаю, – мой голос по-прежнему звучал уверенно и спокойно. – Но Котенок – журналист, был журналистом раньше… Если бы он и писал листовки, то точно не так топорно. Взять те же тезисы про обман с атомной станцией. Я подошел к людям, и из всей толпы они зацепили только пару человек, и это при том, что совсем недавно чуть ли ни каждый готов был наброситься на нее с критикой. И тут вдруг такое фиаско. А теперь вспомните, как слушают Котенка, если он начинает что-то рассказывать. Чушь порой городит, но не оторваться. Так что я скорее поверю, что он печатает журнал, а не расклеивает боевые листки. А во-вторых, на моей памяти он особо и не скрывал своих убеждений…

Я выразительно посмотрел на чекиста, параллельно обдумывая, что у него-то наверняка больше информации.

– То есть ты хочешь сказать, – пробурчал Краюхин, – что журнал и листовку делают разные люди?

– В этом я абсолютно уверен, – кивнул я.

– А ты что скажешь, Ефим Хрисанфович? – первый секретарь повернулся к полковнику Смолину. – Долго твоим архаровцам ловить этих… цеховиков от журналистики?

– Люди работают, – спокойно ответил главный милиционер. – Котенка допрашивают. С листовки и журнала криминалисты снимают отпечатки пальцев, ищут особенности печати, чтобы определить машинку. Опера и дознаватели опрашивают свидетелей. Ищем, Анатолий Петрович. Сроки называть не рискну, но приложу все усилия, чтобы они были минимальными.

– А что там, ты говоришь, с этим Котенком? – нахмурился Краюхин. – Он сознался?

– Свою причастность к листовкам яростно отрицает, – ответил полковник. – Про журнал говорит, что сам хотел бы такой выпускать, но кто-то его опередил.

– Понятно, – первый секретарь побарабанил пальцами по столу. – Значит, ждем новостей от милиции и КГБ. Журналы спрятать, попытки размножить – пресекать.

– А я считаю, что так делать не нужно, – сказал я, и все присутствующие в кабинете тут же воззрились на меня. Причем так, будто я в портрет Ильича плюнул. – И я объясню, почему.

– Нет, это возмутительно! – Жеребкин даже со стула вскочил. – Советскую власть поливают грязью какие-то недобитки, а редактор районной газеты собирается их покрывать? Не много ли вы о себе возомнили, товарищ Кашеваров?

– Что ж, – я усмехнулся и тоже встал, чтобы всем было хорошо меня видно. – Мы можем, конечно, все запретить. И делать вид, что никакого журнала не было, а листовки на стендах не висели. Но давайте представим, что будет дальше. Что скажут люди? А я могу подсказать – что нам нечего ответить, что правда глаза колет. Что подумают наши враги? Тоже могу подсказать… Им плевать! Но говорить они будут, что мы испугались. И будут использовать это, чтобы сделать свою брошюру модной.

– И что же? – поддержал главного комсомольца второй секретарь Козлов. – Пусть эта рвань и дальше выходит, а мы все на самотек пускаем? Даем диссидентам трибуну и тихо проглатываем?

Мужик он тоже оказался эмоциональным, хотя в целом вызывал у меня уважение. Ведь именно Козлов от райкома занимался проверками на заводе кожзамов. И такие люди нужны мне в качестве союзников. Жеребкин с его твердолобостью, кстати, тоже. Настроить его на нужный лад – и вот тебе готовый боец и глашатай твоих идей.

– С диссидентами милиция и КГБ будут действовать строго в рамках закона. Нарушили закон о печати? Получат штраф или срок, но когда это признает суд, – я пожал плечами. – Главное же, мы не будем прятать голову в песок. Враг подсказал, в какие болевые точки он бьет, обманывая людей. Так и прекрасно. Мы теперь сможем взять и проработать их, ответить на вопросы, которые раньше только на кухнях обсуждали. Напишем правду о тех событиях, расскажем, для чего были те или иные решения. А потом посмотрим, кому больше поверит народ.

– А если поверят им, а не вам? – Жеребкин буравил меня взглядом.

– Значит, я хреновый редактор и журналистов воспитал себе под стать. Если не смогу с фактами макнуть в дерьмо эти хайпожоров!

– Кого? – удивленно переспросил Жеребкин, и я поспешил продолжить. А то что-то действительно разволновался.

– Этих! – рявкнул я. – Вы сказали, что у них есть трибуна? Так у нас есть своя, а после нового года появится и вторая. Это наша война, и мы умеем сражаться, пусть и по-своему. Так что дайте мне два выпуска, и посмотрим, что будет. Тем более что с моими анкетами вы сможете в цифрах узнать, кто на самом деле победил. Так что?

Я разнервничался, возможно, наговорил лишнего, но… Как-то иначе сейчас было нельзя. А то бы меня не услышали, не поверили бы. Зато когда я поставил на кон голову, теперь, может, и взглянут по-другому. Эх, догадался бы раньше, что этот разговор будет – речь бы себе написал. Однако и так вроде бы получилось. Задумались важные головы, точно задумались!

– Так-так-так, – Анатолий Петрович снова забарабанил пальцами по столу. – Тихо, товарищи! Значит, в следующем номере твоей газеты выйдет опровержение «Правдоруба»?

– Именно, – кивнул я. – Ведь что фактически получилось? Мы написали статью в защиту АЭС, и тут же выходит материал в самиздате. Причем и в подпольном журнале, и в листовке. А это что означает?

– Что контроль ослаб, – пробурчал председатель райисполкома Кислицын. – Не досмотрели мы, не докрутили…

– А вот и нет, – я улыбнулся, все еще продолжая стоять, будто сам выступал с трибуны. – Это значит, что нас читают, нас опасаются, хотят ослабить наше влияние… А мы используем это, чтобы, наоборот, стать сильнее. Как в дореволюционные годы, когда партия не боялась спорить хоть с самим чертом.

– Ладно, – Краюхин подумал и принял решение. – Предлагаю попробовать. Что скажешь, Евсей Анварович?

Впервые за все это время первый секретарь посмотрел на чекиста, который словно бы отрешился от происходящего.

– Я доложу в управление, – ответил Поликарпов. – У товарища Кашеварова неплохое чутье, которое уже срабатывало. Уверен, получится и на этот раз.

– Тогда все свободны, – устало замахал руками Краюхин. – Продолжаем работать.

– Я это так не оставлю, – сквозь зубы процедил комсомолец Жеребкин, проходя мимо меня.

Я лишь улыбнулся ему в ответ, дождался, пока все выйдут, и негромко сказал чекисту:

– На пару слов.

Глава 2

Мы стояли недалеко от крыльца и курили. Вернее, курил Поликарпов, а я лишь вдыхал щекочущий ноздри дым и гордился собой, что справился с пагубной привычкой своего предшественника.

– Считайте, что вашу авантюру уже одобрили, – выдержав паузу, сказал чекист. – Вы у нас на хорошем счету, Евгений Семенович.

– Это радует, Евсей Анварович, – усмехнулся я. – Скажите, Котенок с вами сотрудничает?

Поликарпов смерил меня удивленным взглядом и даже затянулся дольше обычного. Выбросил окурок в урну, запалил еще одну сигарету.

– Что вас навело на подобные мысли?

– Слишком долго он остается безнаказанным. Недолгие задержания не в счет, нельзя их всерьез воспринимать.

Какое-то время Поликарпов думал, стоит ли со мной откровенничать или нет. Но потом все же принял решение.

– За Котенком мы действительно наблюдаем, – осторожно сказал чекист. – Есть вероятность, что он может вывести на кого-то посерьезнее. А еще, – Поликарпов неожиданно улыбнулся, – он как свисток у паровоза, понимаете?

– Свистит и пар выпускает? – прищурился я.

– Именно.

– Ну, а вы как думаете, – я решил продолжить, – это все-таки он самиздат запустил?

– Много будете знать, Евгений Семенович, скоро состаритесь, – Поликарпов ответил классической сентенцией. – Котенок не единственный, кто у нас на примете. Это могу точно сказать. Остальное, извините, не для ваших ушей. Возможно, пока.

– Что ж, и на том спасибо, – улыбнулся я. – А если я вам скажу, что у меня возникла еще одна идея?

– Отвечу, что с удовольствием ее выслушаю, – чекист внимательно посмотрел мне прямо в глаза, по обыкновению сверкнув своими толстыми линзами.

Идея у меня и вправду возникла, правда, я для начала хотел получше проработать детали, но сегодня… Момент сложился уж больно подходящий. Как пишут в книгах: большие проблемы – это еще и большие возможности. А все лишние как раз сейчас разъезжались на своих «Волгах», те же, кто нужен был для принятия нового опасного решения, наоборот, остались.

– Чего тебе еще, Женя? – Анатолий Петрович удивленно поднял брови, когда я вновь заглянул в его кабинет. – А, ты не один… Проходите, товарищи.

– Я хотел обсудить с вами расширенный план действий, – когда мы уселись, Краюхин попросил Альбину заварить нам на всех кофе. Похоже, сегодня я спать уже точно не буду…

– Вот ты прям генератор идей, Кашеваров, – поморщился первый секретарь. – Если бы не твое чрезмерное вольнодумство, я бы тебя на свое место рекомендовал.

– Спасибо, Анатолий Петрович, – я улыбнулся. – Приятно слышать. Но мне и на моем месте хорошо.

– И слава богу, – пробормотал Краюхин. – Давай рассказывай уже. И почему, кстати, раньше не сообразил? Или стесняешься кого-то?

– Я думаю, для начала достаточно нам все это обсудить втроем. А потом уже донести до остальных.

Первый секретарь и чекист пристально смотрели на меня. Каждый по-своему: Краюхин с надеждой, Поликарпов с интересом. Что ж, уверен, я не разочарую обоих.

– Эксперимент нужно расширить, – наконец, я решился. – Если мы будем работать исключительно на опровержение, получится, что мы только оправдываемся…

– Погоди, – Краюхин заиграл бровями, что у него означало сильную степень раздражения и непонимания. – Ты же сам тут при всех говорил, что мы должны в полемику с диссидентами вступить! А сейчас почему заднюю дал?

– На опровержениях я по-прежнему настаиваю, – я улыбнулся. – Просто это не должно стать нашим единственным оружием. Если хотите, это только оборона позиций, а нам нужна контратака.

– Так-так-так, – Краюхин забарабанил пальцами по столу. А вот это хороший признак.

– И как же мы должны контратаковать? – прищурился Поликарпов.

– В двух направлениях. Одно пока опущу, а второе… Мы должны перетянуть на свою сторону умных диссидентов вроде Котенка.

Первый секретарь и чекист молча слушали, не споря и не перебивая. Так что я продолжил, пока они не передумали.

– Вот только мы сразу должны принять, что у них будет совершенно иное мнение. Даже несколько мнений, причем довольно противоречивых. Плюрализм. Взять Котенка, – я посмотрел на Евсея Анваровича. – Он ведь вам нужен, чтобы выпускать пар, чтобы он выражал мнение меньшинства несогласных. Но если наше общество едино, то противники разрозненны. Котенок – либерал. А ведь наверняка же в городе еще есть монархисты…

– Есть, – подтвердил Поликарпов. – И «зеленые» есть, как их на Западе называют.

– Экологи? – уточнил я.

– Они самые, – кивнул чекист. – И самая яркая их представительница – Аэлита Ивановна Челубеева.

– Аэлита Ивановна? – Краюхин, услышав знакомую фамилию, поморщился. – Не к ночи будь помянута.

Я тоже сразу же вспомнил, кого имел в виду чекист. Бодрая активная старушка по кличке Кандибобер обивала пороги всех мыслимых учреждений, таская с собой сумку на колесиках, забитую воззваниями. Открытое письмо в защиту Каликинского леса, петиция против сброса сточных вод в Любицу – в целом Аэлита Ивановна мне нравилась как человек. Ничего плохого не делала, никого свергнуть не призывала, а жалела букашек и зверушек. Говорят, во дворе ее частного дома жило не меньше пяти барбосов и полтора десятка разномастных кошек. И всех она подобрала на улице.

С другой стороны, добейся она успеха, закрой хотя бы один завод, и что дальше? Без работы останется полгорода, и это в Союзе нас не бросят, а в девяностых сказали бы: выживайте, как умеете. И, возможно, через месяц голодовки собаки и кошки гражданки Кандибобер пообедали бы в последний раз уже ей самой. Ох, что-то не туда меня потянуло. Наверно, от напряжения. А с тетушками такими просто нужно работать: перенаправлять энергию в конструктивное русло, без максимализма. Пусть требует не полного запрета стока, а установки очистных сооружений. Чтобы и природу сохранить, и страну без промышленности не оставить, а людей без работы.

– Чудаков у нас, Евгений Семенович, много, – продолжил тем временем Поликарпов.

– А нам не нужны чудаки, Евсей Анварович, – возразил я. – Нам нужны люди, которые умеют отстаивать свою позицию. И ключевое определение – последовательно. Не как наверняка известный вам Электрон Валетов, который с тарелочками контактирует, а как тот же Котенок.

– И зачем нам именно сильные оппоненты? – Поликарпов не спорил, он хотел правильно уловить мою мысль.

– Они будут задавать вопросы, до которых на кухне или в курилке пока не додумались… – я поднял руку, чтобы меня не останавливали. – И тогда мы в свою очередь сможем на них ответить, успеем подготовиться.

– К чему? – уточнил чекист.

– К тому, чтобы если… вернее, когда что-то подобное скажет провокатор, наши люди сумели бы достойно возразить.

– Знать ответы недостаточно… – и опять Поликарпов не спорил.

– Это первый шаг. Если мы тоже последовательно будем работать, то научим людей и самих думать, разбираться, смеяться над теми, кто пытается навешать им лапшу на уши, пользуясь моментом.

– Хорошо… Тогда Голянтов, – чекист кивнул и, словно ничего и не было, вернулся к обсуждению возможных оппонентов. – В миру Вадим, а среди своих – Варсонофий. Служитель единственной в Андроповске действующей церкви.

– Не слышал о нем, – я покачал головой. – Чем он может быть интересен?

– Активный сторонник восстановления Успенского собора, – ответил Краюхин. – Того, что раньше стоял на месте городского парка…

– Тот самый парк на костях? – я понимающе кивнул. – Слышал. Значит, этот отец Варсонофий сможет стать голосом верующих.

– Женя, ты к чему, вообще, клонишь? – не выдержал первый секретарь. – При чем тут священники? Вы что мне тут устроить хотите? Дать высказаться? Всем этим клоунам?! Это уже перебор, Кашеваров. Тебе никто это не позволит сделать. Я! Не позволю! В первую очередь!

– А как же гласность, товарищ Краюхин? – напомнил я. – В партии ее разве просто так придумали?

– Опять ты за свое, Женя! – Анатолий Петрович рубанул воздух ладонью. – Мы ведь уже обсуждали с тобой перед тем, как ты историю того ликвидатора выдал!.. Как его там? Садыкова! Забыл уже? Гласность нужна не для того, чтобы страну грязью поливать или всякой шушере слово давать! Критика, Кашеваров! Здоровая адекватная критика, а не оголтелая антисоветчина!

– Я и говорю про критику…

– Помолчи! Я еще не закончил! Ты знаешь, чего Кандибобер добивается? Чтобы мы все заводы закрыли в городе! В Европе, говорит, уже ловушки какие-то на трубы ставят! А Андроповск, мол, чем хуже?

– Я так понимаю, она тоже предлагает эти… ловушки использовать? – уточнил я. Возможно, старушка не так плоха, как я изначально про нее подумал.

– Именно! – подтвердил Краюхин и неожиданно успокоился. – Да это все будут делать, Женя, будут! И выбросы постепенно снизятся… Просто она хочет все и сразу. Остановить производство, пока уровень вредных веществ не придет в норму. А куда я людей дену? Как я поставки продукции зарублю?

– Вот и надо это объяснять, – я снова терпеливо улыбнулся. – Каждый из этих людей – Котенок, Кандибобер, Голянтов – задают нам вопросы от лица части общественности. Пока они делают это адекватно, не переступают черту, мы с ними разговариваем. Отвечаем им, заодно разъясняем населению нашу позицию. Подробно рассказываем, что уже делается, что можно сделать, а что – просто популистская болтовня.

– Я так понимаю, что в основном это все будет идти через газету? – Поликарпов уже ухватил суть моей идеи, но не до конца. – Вот только не превратится ли тогда районка в поле для словесных баталий? Если каждую претензию так разбирать, полос не хватит… На ежедневку тогда предлагаете перейти?

– В идеале, – принялся объяснять я, – нужно открыть новую площадку для выражения мнений. Необязательно печатное издание, хотя вскоре это все равно потребуется… Пока я предлагаю оставить это на перспективу вечерки. А на постоянной основе – дискуссионный клуб. С жесткими правилами. Кто не вписывается, как этот Смелый из боевого листка, тот остается на обочине информационной повестки. И ответственность несет по всей строгости закона.

– Ты понимаешь, что тогда будет? – Краюхин одним махом выпил половину стакана крепкого горячего чая, который внесла Альбина. – Ты видел, что сегодня произошло после статьи в твоей газете. А что начнется, когда всем высказываться можно будет?

– Не всем, – я вновь покачал головой. – Только тем, кто примет наши правила игры. Знаете, как у детей… Нарушаешь – с тобой никто не играет. Единственное отличие – во взрослой жизни и ответственность взрослая. По всей строгости советских законов. И люди это увидят. Читатели, я их имею в виду. Адекватно критикуешь, доносишь свою позицию – к тебе прислушиваются. Грязью поливаешь – это твой выбор, пеняй на себя. Помните, я в начале сказал, что нам надо контратаковать в двух направлениях? Там вот, если одно – это трибуна для тех, кто готов сотрудничать, то второе – это война.

С минуту мы сидели молча, поглощая наваристый грузинский чай. Краюхин с Поликарповым обдумывали мою идею. Смелую для этого времени, даже опасную. Я это осознавал. Вот только еще я знал, до чего могут довести попытки закрутить гайки, как это было в Советском Союзе. Резьбу сорвет. Но и сильно ослабить тоже нельзя – все вразнос пойдет. А потому надо стремиться к золотой середине. Создать информационное поле, где вроде бы нет рамок, кроме одной, главной. Той цели, для которой мы всех соберем. Не разрушать, не призывать вредить, а искать что-то общее, какое-то новое решение, которое сделает мир лучше. При этом, если коммунизм – это по умолчанию более современная социальная и экономическая формация, то и правда будет на нашей стороне. Просто мы поможем людям узнать ее не как аксиому в школе, а самим набить шишки. Возможно, после стольких лет мира по-другому и не получится… Все это, почувствовав, что тишина затягивается, я уже рассказал вслух, чтобы окончательно склонить собеседников на свою сторону.

– Ты же понимаешь, Евгений Семеныч, что это уже политика? – медленно барабаня пальцами по столу, проговорил Анатолий Петрович.

– Понимаю, – кивнул я. – Но при этом моя идея может сработать. Надо только действовать с жестким контролем. И со стороны партии, и со стороны КГБ.

– Как сказали бы в двадцатых, это контрреволюция, – усмехнулся Поликарпов. – Фактически вы, товарищ Кашеваров, хотите создать в одном отдельно взятом городе многопартийную структуру со свободной прессой.

– С некоторыми оговорками, – пояснил я. – Повторю. Полностью под нашим контролем. Если мы получим разрешение создать некую свободную информационную зону… экспериментальную, конечно же.

– И где мы должны его получить? – прищурился чекист.

– В Москве, – улыбнулся я.

– Я подумаю, – нахмурился Краюхин. – Сам понимаешь, затея рискованная. Надо сначала в обкоме это проработать, посоветоваться. А потом уже и в Москву, в Центральный комитет КПСС.

– Но вы-то, я так понимаю, за?

– Мне это кажется интересным, – уклончиво ответил первый секретарь, покосившись на Поликарпова. – Ты вот что, Женя… Подготовь тезисы этой своей свободной информационной зоны. Пропиши все плюсы, продумай реакцию на риски, работу с последствиями. И мне на стол. А пока…

– А пока мы работаем на опровержение, – подхватил я. – Как и обсуждали.

Краюхин кивнул, а чекист словно бы погрузился в астрал – настолько серьезно задумался над моими словами. Главное, чтобы воспринял их не как мое желание изменить строй!

Глава 3

Следующим утром я назначил еще одну планерку. Сразу же, как только мне позвонил Поликарпов и подтвердил, что в областном управлении одобрили эксперимент, пусть и в усеченном виде. Ни о какой многопартийности речь пока не идет, пояснил чекист, слишком уж смелой получилась идея. Максимум дискуссионный кружок, чтобы диссиденты могли задавать свои щекотливые вопросы. А вот не арестовывать подпольную редакцию и дать ей возможность схлестнуться с официальным печатным органом – это разрешили. Мне как редактору районки дали зеленый свет на идеологическую борьбу, в том числе с привлечением адекватных инакомыслящих, а КГБ с милицией, разумеется, должны бдительно отслеживать ситуацию, чтобы не довести до греха.

И я, кажется, понимаю почему. Проверка – смогу ли я, как обещал, справиться с теми, кто будет готов конструктивно спорить, и уничтожить тех, кто попытается превратить дискуссию в игры свиней.

– Коллеги, концепция следующего номера меняется, – объявил я причину, по которой решил провести еще одно собрание на следующий день после планового. И потом рассказал подробно о самиздате, пустив по кругу экземпляр «Правдоруба» для наглядности.

Секретом, разумеется, это уже ни для кого не было. Все и так наверняка догадывались, почему я решил всех собрать, еще и внести изменения в план номера. Журналисты оживились и едва сдерживали разговоры, пытаясь одновременно слушать меня и вникнуть в содержание подпольного издания – все-таки достать его было довольно сложно, тираж крошечный, не в пример нашему. Особенно, как я заметил, вдохновился Бродов, в которого словно пять чашек кофе влили. Он ерзал на стуле, порывался что-то сказать, но мужественно терпел, ожидая, пока я закончу.

– Так что в номер от двадцать четвертого декабря мы поставим несколько новых статей, – я перешел к завершению. – Что-то придется подвинуть на тридцать первое, но это не критично. Зоя Дмитриевна, – я посмотрел на Шабанову, – вам предстоит подготовить продолжение вашего материала. Используйте контакты, что вы набрали на предыдущем задании. Потребуется экспертный анализ возможных аварийных ситуаций – нужно показать, что советские ученые готовы к новым вызовам и знают, как на них реагировать. Не стесняйтесь оперировать реальными городами, которые теоретически могут пострадать. Попросите физиков и инженеров привести парочку расчетов. Нужный доступ и все разрешения я вам обеспечу.

– Я поняла, Евгений Семенович, – сосредоточенно кивнула Зоя.

– И вот еще, – добавил я. – Ваш новый материал должен стать грамотным опровержением статьи в «Правдорубе» и… вот в этом.

Я передал ей скукожившийся листок, подписанный Смелым, и продолжил.

– Внимательно прочитайте все, что здесь сказано, отметьте, на что лично вы бы отреагировали. Пройдитесь прям по всем болевым точкам. Сделайте это сейчас, потом отдельно обсудим. А пока я перейду к другим материалам…

Сложно будет Зое, параллельно подумал я. Но по-другому никак не научиться. Надо брать и делать – только так можно перейти выше на следующую профессиональную ступень. Впереди, уже совсем близко, мрачный период вседозволенности, и мои журналисты должны уметь противостоять чернухе и огульным обвинениям. Как говорил мой главред из будущего Игорь, возможно, СССР не распался бы, если бы власти вовремя разрешили журналистам писать по-другому. А так официальные реляции государственных газет очень быстро ушли на свалку истории, проиграв желтухе и чернухе. В моем плане такого не должно случиться – для этого я собираюсь провести своего рода вакцинацию. Прививку от лжи и заодно от слишком жестокой правды. Естественно, я помогу Зое и остальным, используя свои знания будущего.

– Дальше, – я поискал глазами Метелину. – Людмила Григорьевна, вас я прошу подготовить ответ на статью о продотрядах. Вы хорошо разбираетесь в сельском хозяйстве и, уверен, совместите это со знаниями по истории.

– Я… – вредная старушка, которая то и дело вставляла мне палки в колеса, не ожидала такого доверия с моей стороны. – Хорошо, Евгений Семенович, я подготовлю опровержение!

– Важно, Людмила Григорьевна, – я поднял указательный палец, – чтобы вы писали открыто, не замалчивали факты действительных перегибов. Наша задача – обезоружить идеологического противника. Нельзя давать ему повод обвинить нас во лжи и укрывательстве.

– Я поняла, товарищ редактор, – сосредоточенно кивнула Метелина.

– У вас уже есть мысли на этот счет? – уточнил я. – На чем бы вы сделали акцент?

– На том, что продразверстка – это не изобретение большевиков, – моментально нашлась старушка. – Еще до февральской революции и свержения монархического строя царское правительство ввело соответствующие меры для оборонных нужд. Постановление подписал министр земледелия Александр Риттих.

– Отлично, Людмила Григорьевна, – я был абсолютно искренен в своей похвале. Метелина верно ухватила суть и вместо ожидаемого отрицания исторического факта уравновесила большевиков с их идеологическим противником. Бывшей властью. – Но я бы закрепил…

– После Февраля продразверстка тоже практиковалась, – Людмила Григорьевна оседлала своего конька и прямо-таки лучилась гордостью, что способна на большее, нежели реляции о перевыполнении плана по осеннему севу. – Поначалу вопросами продовольствия занимался Андрей Шингарев[2]. Потом, когда временное правительство организовало профильное министерство, его возглавил Алексей Пешехонов[3]. Кстати, уроженец Старицкого уезда Тверской губернии, а еще наш коллега – журналист и публицист. Но вдобавок экономист. Как бы то ни было, планы заготовки все время срывались, население реагировало агрессивно, власти отвечали еще большей суровостью. Сменивший Пешехонова Сергей Прокопович[4] и вовсе крайне ужесточил меры…

– Но большевики ведь потом не отказались от продразверстки, – я попытался спровоцировать Метелину. Ведь именно так и должны, если рассуждать логически, отвечать создатели «Правдоруба».

– Не отказались, – широко улыбнулась Людмила Григорьевна. – И даже, увы, действительно кое-где перегнули… – а вот эта фраза явно далась старушке с большим трудом. – Но не стоит забывать и о том, что большевики стояли перед непростым выбором. Либо снизить нагрузку и допустить тем самым полный развал экономики, либо… жестким путем, но удержать страну от падения в пропасть. И, кстати… Сам Владимир Ильич Ленин потом признавал чрезмерность политики продразверстки. Говоря о замене ее на продналог, он подчеркивал, что это временное явление. Вождь честно писал, что власть не способна дать крестьянину за весь нужный хлеб промышленную продукцию, необходимую земледельцам. Продналог стал в этом плане компромиссным вариантом – изымалось только минимально необходимое для армии и рабочих.

Речь Метелиной все еще отдавала казенщиной и дежурными реверансами в адрес Владимира Ильича. Но основа была верна – большевики признали жестокость мер. Именно этого я и ждал от старушки. Впрочем, наши оппоненты вряд ли будут чересчур мягкими. Нанесу-ка я еще один хлесткий удар, покажу, чего ждать в будущем…

– Да, – кивнул я. – Все верно. Но именно при красных вспыхивали восстания крестьян, недовольных разорительной политикой продразверстки.

Метелина поджала губы, смерила меня гордым взглядом, будто бы я сейчас представлял не самого себя и газету «Андроповские известия», а подпольщиков из «Правдоруба». Кажется, все-таки поплыла бабушка.

– А вы не забыли, – вкрадчивым голосом начала она, – что народ к тому времени был и так разорен войной да революционными вихрями? Беда большевиков лишь в том, что на них чаша терпения переполнилась. Не победили бы они в октябре, и с восстаниями пришлось бы разбираться Керенскому сотоварищи. И не факт, – Метелина грозно повысила тон, – что не дошло бы до еще более страшной гражданской войны! И что Россия вообще бы осталась на карте мира как независимое государство! Неважно, в каком виде и под чьим флагом!

Под конец Людмила Григорьевна даже крикнула, словно выступая на митинге, да еще и с броневичка. Потом на несколько томительно долгих мгновений повисла густая тишина… и вдруг она моментально разбилась аплодисментами.

– Молодец, Григорьевна! – Шикин даже привстал со своего места и приобнял ее.

– Мое почтение, товарищ Метелина, – я закрепил доверительное отношение, пока еще слишком хрупкое, но уже явно намеченное. – От себя добавлю… Наши оппоненты подают продразверстку как преступление советской власти. Мы же не будем оправдываться, мы прямо скажем, что не было другого выбора. И монархический строй, и буржуазный не смогли ничего с ней поделать, в итоге только сами рухнули в хаос. А молодые советы смогли. И это с учетом двух войн и интервенции. Прошло чуть больше двух лет, и продразверстку при первой же возможности сменили продналогом, с которого началась новая экономическая политика. Так что это было сложное время, но я бы вспомнил о нем как о подвиге народа. Пусть и с грустью, но никак иначе. А теперь… Начинайте работать.

Старушка сразу же принялась что-то строчить в своей тетрадке, а я пошел дальше. Сразу все статьи самиздата опровергать нет смысла – будет выглядеть как откровенное оправдание. Так что поступим мудрее. Мол, мы обратили внимание, выразили свое несогласие с совсем уж жесткими материалами, но и других дел у нас тоже хватает.

– Аркадий… – я посмотрел на Былинкина, скромного молодого очкарика. – Вам нужно будет разобрать важную тему. Улицы нашего города, названные в честь революционеров и героев гражданской войны. Авторы «Правдоруба» пишут, что все они убийцы, и что их имена на табличках – это надругательство над исторической памятью…

– Да, я читал, – парень как раз листал страницы «Правдоруба». – Вот тут пишут, что при Урицком, когда он возглавлял Петроградскую ЧК, резко выросло число краж и убийств в городе. Но я знаю, что это не взаимосвязано. Петроград и другие города бывшей империи захлестнула волна преступности, был всеобщий хаос, нередко бандиты переодевались в чекистов…

– Отсюда во многом и обвинения в терроре, – подхватил я. – Нельзя сказать, что Урицкий был ангелом. Но и демонизировать его тоже не стоит. Насколько я знаю, он был резко против практики захвата заложников и внесудебных расстрелов. В общем, посидите над книгами, составьте достойный ответ. Постарайтесь, как и Людмила Григорьевна, предусмотреть возможные возражения и сразу найти на них контраргументы. Не стесняйтесь, если для этого придется написать об ошибках – думаю, ни у кого нет иллюзий, будто путь революции устлан розами. Наша задача – не стесняться этого, но выводы всегда делать о главном. Для чего все это было, для чего старались люди тогда, для чего работаем мы сейчас.

– Сделаю, Евгений Семенович! – Былинкин сверкнул стеклами очков, но вот понимания в глазах мне не хватило. Что ж, повторим.

– Мне нравится ваш настрой, Аркадий, – сказал я. – И все-таки… Давайте-ка я приведу пару примеров реакции на вашу статью.

– Это как? – настороженно уточнил парень.

– Смотрите, – я прокашлялся. – Мы скажем, Урицкий – ангел, он не совершал никаких злодеяний. Что это? Правильно, вранье, и нас ткнут в это носом, потому что бога нет, и ангелов, значит, тоже. Дальше. Напишем, будто Урицкий – демон во плоти, и мы признаем его злодеяния. А это что? Согласие с позицией оппонентов. Они будут очень рады. Или, третий вариант, Урицкий – фигура неоднозначная… Чем ответят нам в следующем номере? Словами восхищения и благодарностью за подробный разбор темы? Никогда! Они напишут, что на самом деле все гораздо страшнее, если мы пытаемся все замылить.

– И как тогда быть? – Былинкин так расстроился, что даже побледнел, а его голос заметно сел.

– У вас есть отличный пример профессионального подхода, – я улыбнулся и снова показал на Людмилу Григорьевну. – Вспомните, что мы обсуждали с товарищем Метелиной. Понимаете, к чему я веду?

– Кажется, да, – неуверенно улыбнулся Аркадий. – Когда говорят о красном терроре, забывают про белый террор.

– Именно, – подтвердил я. – Наберите фактуры о преступлениях царских силовиков. Напомните о Кровавом воскресенье. О Ходынке, где банально не предусмотрели безопасность людей. Но главное – обязательно добавьте о жестокости белых, которых рисуют освободителями. О тех же «баржах смерти»[5] расскажите… О восстании Чехословацкого корпуса, солдаты которого расстреливали не только красноармейцев, но и рабочих в Самаре. Напомните про Казань, где было убито свыше тысячи человек просто потому, что они представляли советскую власть. Разве это закон и порядок? Разве это лучшая жизнь для страны?

– Про гражданскую войну, кстати, в «Правдорубе» много написано… – Аркадий что-то строчил в блокноте. – Как раз там, где о красных командирах и комиссарах. У нас же не только улица Урицкого есть. Щорса, Чапаева… Вот они и пишут, что советская власть увековечила память бандитов, потрошивших страну. Что никакие они не герои, что убивали направо и налево…

– Что ж, – я прокрутил в голове недавно прочитанную статью. – Вижу, нам тут не обойтись без расширения темы. Убийцы, значит? Страну потрошили? Думаю, стоит напомнить еще кое-что. Разве не белые допустили международную интервенцию из четырнадцати стран? Напомните, что именно сторонники буржуазных перемен, как и монархисты, рассчитывали на помощь чужаков. Подумать только, на российскую землю высадился американский десант! Единственный случай за всю историю! А австралийцы? Что делали австралийцы у нас в стране? Задайте читателям и авторам «Правдоруба» этот вопрос. А вот тот же Николай Щорс, в честь которого названа улица в нашем городе, сражался как раз против оккупантов. И если вспомнить Чапаева, его противниками были не только белогвардейцы, но еще и солдаты Чехословацкого корпуса. Вряд ли они действовали из благородства по отношению к русским и другим населяющим нашу страну народам.

Не знаю, откуда я все это знал и помнил, но всплыло вовремя. Впрочем, я же знаю ответ – мой предшественник являлся ярым партийцем, и такие вещи ему были прекрасно известны. Даже в подробностях.

– Казаки атамана Дутова, – вдруг добавил обозреватель Шикин, воспользовавшись паузой, – живьем закопали пленных красноармейцев на Оренбуржье. А перед этим другой отряд казаков совершил набег на горсовет. Ночью. Рубили спящих, даже женщин с детьми… Запишите это, Аркаша. Я, если что, вам помогу. У меня дед из Оренбурга, он многое рассказывал.

Снова повисла гнетущая тишина. Журналисты переваривали услышанное. Конечно же, многое они знали и раньше. Но сейчас, когда мы начали вспоминать и перечислять, еще и Пантелеймон Ермолаевич своего предка в пример привел, добавив трагедиям живости… Страшно это все было, конечно. Кровь лилась с обеих сторон, которые словно бы соревновались в жестокости. И я, Женя Кротов из будущего, прекрасно понимал, что нет в истории черного и белого. Вот только моя задача сейчас – остановить поток однобокой чернухи. Неважно, идет речь о чекистах в Питере или о сражавшихся против интервентов красных комиссарах. И когда люди в Андроповске – хотя бы тут! – научатся слышать и понимать друг друга, принимая чужие ошибки и собственную вину… Вот тогда можно будет поговорить объективно о том же красном терроре.

– У остальных задания прежние, – резюмировал я, разбивая тяжкую печальную муть. – Зоя, с вами мы еще поговорим по статье отдельно. Сейчас пока можете быть свободны. Все, кто готовит опровержения, при необходимости советуйтесь с Кларой Викентьевной по партийным вопросам. Расходимся и работаем!

– Вот тут еще есть статья о репрессиях, – все, кроме Бродова, принялись вставать и собираться. – Разве не стоит выпустить опровержение?

– Очень хороший вопрос, Арсений Степанович, – похвалил я одного из своих замов. – И очень сложный. Мы обязательно этим займемся, но не сразу. У нас и так на ближайший номер три сильных темы.

– Я думал, это наиболее важный вопрос, – настаивал Арсений Степанович. – Может, дадим четвертый материал?

– Это будет выглядеть как сплошное оправдание, – мягко, но уверенно ответил я. – Мы еще вернемся к этой теме, спасибо, что обратили на нее внимание.

Мой толстый заместитель вздохнул, помялся, хотел было что-то возразить, но передумал. Встал из-за стола, поправил сбившиеся подтяжки и побрел в сторону выхода. Нет, что-то я, пожалуй, перегнул.

– Арсений Степанович! – окликнул я толстяка.

– Я! – он тут же обернулся, с надеждой глядя на меня.

– Послушайте, – начал я. – Я предлагаю не спешить с темой репрессий по одной простой причине. Вернее, наоборот, по сложной… Здесь самая высокая вероятность наделать ошибок, дав оппонентам карт-бланш. Это уже политика, причем глубокая. Но! – я многозначительно поднял указательный палец. – Вы можете, если близка эта тема, начать готовиться. Зайдите ко мне попозже, мы обсудим текст «Правдоруба». А пока работайте над основным материалом.

– Хорошо, – Бродов расплылся в улыбке и вышел за дверь.

В кабинете остались только мы с Кларой Викентьевной. Она-то явно не спешила уйти. Странно только, почему во время нашего разговора она ни разу не вступила в дискуссию. Все-таки политические темы обсуждались… С другой стороны, она человек грамотный в таких делах, понимает, что партия пока дала мне добро.

– Разрешите на пару слов, Евгений Семенович? – Громыхина подсела поближе, когда я кивнул, соглашаясь. – Я не хотела это озвучивать при всех… Мне кажется, одним из авторов «Любгородского правдоруба» может оказаться кто-то из наших сотрудников.

Глава 4

Честно говоря, у меня самого мелькали мысли, что кто-то из наших причастен, но я гнал их от себя. Спасибо нашей парторгше – сама того не подозревая, прочистила мне мозги. В конце концов, зачем бежать от очевидного? Город у нас маленький, пишущих не так много. Я имею в виду, конечно же, профессионалов. Так что шанс обнаружить подпольщика в редакции «Андроповских известий» очень даже высок.

– Согласен, Клара Викентьевна, – я кивнул. – Спасибо, что не стали об этом говорить на планерке. И у меня просьба: даже если мы вдруг кого-то на этом поймаем… не будем действовать необдуманно. А пока наблюдаем, фиксируем и – самое главное – боремся с дезинформацией.

– Надеюсь, вы знаете, что делаете, – покачала головой Громыхина. – То есть я понимаю, конечно, что все это согласовано. Но не открываем ли мы тем самым ящик Пандоры?

– Не думаю, – уверенно ответил я. – Наоборот, если мы будем давить и преследовать инакомыслие, сделаем только хуже. А так – не отрицаем очевидное и аргументированно опровергаем очевидную ложь. Это если коротко…

– А если подробно?

– Mea culpa[6], Клара Викентьевна, – я улыбнулся. – Надо было заранее вас поставить в известность…

– Не помешало бы, – кивнув, сухо сказала Громыхина. – Я понимаю, конечно, что вы напрямую общаетесь с Анатолием Петровичем без моего посредничества… Однако я думала, что у нас с вами более доверительные отношения. Профессиональные, разумеется.

Мне стало по-настоящему стыдно. Или как минимум неловко. Клара Викентьевна, за которой ухлестывал мой предшественник, не забыла об этом, а даже наоборот – пристегнула сюда мою рассеянность. Мол, я ей не доверяю из-за не сложившейся личной жизни. А я-то просто закрутился и забыл, что она вообще-то парторг и еще главлит, то есть отвечает за идеологию в нашем издании. Да уж, теперь выкручиваться придется.

– Вы уж меня простите, – я не стал городить огород, а просто признался в собственной невнимательности. – Столько всего произошло, голова просто пухнет. Мы с вами настолько сработались, что мне уже казалось, будто и так на одной волне. Расслабился, извините.

– Понимаю, Евгений Семенович, – строгая парторгша растаяла. – Вы уж будьте собранным… Время сейчас непростое, нельзя распускаться.

– И не говорите, – серьезно кивнул я. – Так, давайте вернемся к «Правдорубу» и вашим соображениям.

– Конкретных соображений пока нет, – пожала плечами Громыхина. – Есть только предположения. В частности, я бы на вашем месте присмотрелась к Никите Добрынину. Его дед был местным священником. Служил в Успенском соборе, который уничтожили в тридцатые годы.

– И что? – удивился я. – У нас, конечно, светское государство, но иметь родственника-священнослужителя не преступление. Разве это аргумент?

– Это еще не все, Евгений Семенович, – снисходительно улыбнулась Громыхина. – Деда Никиты арестовали за антисоветскую деятельность – как раз из-за ситуации с храмом. Звали его Амвросий, в миру Кирилл Голянтов…

Знакомая фамилия, вот прямо сегодня ее слышал. Точно!

– Отец Вадима Голянтова, действующего священника, который считается неблагонадежным, – закончила Громыхина. – А это родной дядя Никиты по матери. Вы не знали?

– Как-то вот не довелось… – от неожиданности у меня язык начал заплетаться. – Наверное, забыл. Но ведь Никита, насколько я знаю, комсомолец?

– Совершенно верно, – кивнула парторгша. – Причем характеристики у него хорошие. Но в связи с открывшимися обстоятельствами… Вы понимаете, – Громыхина выразительно показала глазами на экземпляр «Правдоруба». – Всякое могло случиться в молодой горячей голове. Комсомол комсомолом, знаете ли, но тут семейная память.

– Я учту, Клара Викентьевна, спасибо, – сосредоточенно нахмурился я. – И если еще что-то узнаете… Сообщите, пожалуйста, мне. Разумеется, неофициально.

Громыхина кивнула в ответ, затем, довольная собой, встала, вышла и закрыла за собой дверь.

Рабочий день подходил к концу, но у меня из головы так и не шел разговор с парторгшей. Ее слова о Никите и его репрессированном дедушке… Могло ли это стать спусковым крючком и заставить парня участвовать в антисоветском самиздате? Теоретически – да. Но, если честно, причина, как любил говорить один мой друг из прошлой жизни, на тоненького. Сильно сомнительно, что юный пламенный комсомолец вдруг начнет мстить за репрессированного деда-священника.

А вот то, что Вадим Голянтов, он же отец Варсонофий, тоже родственник Никиты – это гораздо интереснее. Проще будет мосты наводить с оппозицией града сего. Правда, дядя племянника-комсомольца, скорее всего, не жалует. Да и по ту сторону, полагаю, отношение не лучше. Но все-таки уже что-то. Не удивлюсь, если Аэлита Ивановна Челубеева, она же Кандибобер, четвероюродная сестра нашего Бродова. Город-то маленький, все возможно…

Кстати, о Бродове. Интересно, почему его так завел материал «Правдоруба» о репрессиях? Тоже кто-то из предков попал в жернова государственной машины? С другой стороны, у меня вот тоже в роду были пострадавшие от советской власти. «У меня» – в смысле у Кашеварова, хотя у того, кем я был в прошлой жизни, тоже наверняка нашлись бы такие родственники. Просто я, к сожалению, этой темой, будучи Женькой Кротовым, не интересовался. А жаль. Но не обо мне сейчас речь, а о том же Бродове и, возможно, других журналистах, тайно сотрудничающих с «Правдорубом».

Как бы то ни было, я никого не собираюсь наказывать и сразу бежать в КГБ. Если, конечно, не произойдет ничего опасного или хотя бы угрожающего. Для начала мне нужно лучше узнать тех, с кем работаю и с кем буду вместе делать новую советскую прессу. Не зря говорят: предупрежден – значит вооружен.

– Евгений Семенович, можно? – в кабинет, вежливо постучав, заглянула Зоя Шабанова. – У меня возникли кое-какие вопросы, и я хотела их с вами обсудить. Или мне попозже зайти?

Скромность никуда не ушла от девушки, хоть она теперь и редактор новой вечерней газеты. Люблю таких людей – что на уме, то и на языке. А еще на лице.

– Заходите, Зоя, – я приветливо махнул рукой, предлагая сесть. – Рассказывайте.

– Я обдумала обе статьи, – девушка раскрыла блокнот, поправила очки. – Это сплошные эмоции, нам будет легко их рассеять…

– Зоя, Зоя, – я покачал головой. – Не попадайтесь в ловушку, которую нам заготовили. Помните, о чем мы говорили на планерке? Людмила Григорьевна не только рассказывает о признании продразверстки чересчур жесткой мерой, но и выбивает почву из-под ног противника. И Аркадий Былинкин со своими революционерами и героями гражданской войны… Вам нужно так же.

– Но ведь здесь совершенно глупые страшилки! – девушка возмущенно тряхнула головой, ткнув пальцем в уже изрядно помятую листовку на моем столе. – Полное бесплодие всех женщин СССР! Опасные мутации! Новые бактерии, которых не берут антибиотики! Нужно просто написать, что это антинаучно!

– А вам ответят, что вы прикрываетесь заумными формулировками, – безжалостно рубанул я. – Вот у жены друга племянника дед… – я даже весь воздух выпустил, договорив эту сумасшедшую конструкцию. – У него зять служит под Чернобылем, так вот он рассказывал, что целую роту ночью по-тихому вывезли. Те за ужином позеленели всего лишь, кто-то чихнул… А всех остальных – в карантин. И его туда же.

– Невозможно. Столь быстро развивающийся вирус моментально убил бы носителя. Если же рассматривать возможность радиационного заражения, то опять же скорость воздействия должна быть последовательной, иначе…

– А вам ответят, что сами трупы видели, – я улыбнулся, слушая, как искренне удивлялась девушка.

– Но так ведь можно любой бред приплести, – Зоя растерянно потерла лоб. – Всего же не предусмотришь!.. Как быть тогда?

– Смотрите, Зоя Дмитриевна, – я аккуратно потрепал отчаявшуюся девушку по руке. – Сильная сторона этого Смелого в том, что он использует дремучие человеческие страхи. Они простые, понятные, а потому легче воспринимаются на веру. И вот вам первый совет: не отступайте от изначального плана, который мы с вами обсуждали. То есть привлекайте экспертов, приводите формулы… Но делайте это так, чтобы понятно было даже самому суеверному деду из глубинки. Не стесняйтесь переспрашивать, просите объяснить на пальцах… Только простой у вас должна быть исключительно подача, понимаете? Это главное. Сами факты – научно подтвержденные. И вишенка на вашем тортике – уничтожьте самого крикливого соперника. Я сейчас говорю про Смелого. Того, кто написал этот безграмотный листок. Создатели «Правдоруба» выглядят серьезнее, и мы дадим им шанс на честную дискуссию. А Смелого нужно приравнять к его тезисам – показать его таким же дремучим и глупым. Вот, например, он пишет: «только в совке до сих пор доверяют атому». Если убрать это оскорбительное словечко… Смысл в том, что СССР, мол, настолько отсталый, что пляшет на горящем реакторе, пока все остальные страны улепетывают на безопасное расстояние.

– А разве не так? Ну, если говорить его языком…

Зоя смутилась от собственной неожиданной резкости, но не стала отворачивать взгляд и сейчас смотрела мне прямо в глаза. А ведь она искренне пытается разобраться, хочет понять для себя, а не только для того, чтобы написать статью. Что ж, поможем.

– Почему несмотря на Чернобыль в Чехословакии в сентябре этого года запустили второй блок на Дукованской АЭС? – к счастью, это произошло совсем недавно, и я видел новость то ли в программе «Время», то ли в «Международной панораме».

– Но ведь это Восточный блок, наши союзники, – возразила девушка. – Хотя…

На ее лице отразился ускоренный мыслительный процесс, и вскоре она уже довольно улыбалась. Кажется, Зою осенила идея.

– «Фламанвиль» во Франции! – воскликнула она и, засмущавшись, прикрыла рот ладошкой. – В начале декабря первый блок запустили, даже перед стартом нашей КАЭС в Удомле.

– Вот видите! – улыбнулся я. – Кстати, вы об этом откуда знаете?

– Мне ваш друг Николай Осокин информацию предоставил, – пояснила Зоя. – Когда мы с экспертами общались… Мне просто не пригодилось, я же про безопасность реакторов ВВЭР писала вместо РБМК. Так, там же что-то еще было…

Она смешно наморщила лоб, затем тряхнула головой и принялась что-то судорожно искать в блокноте. Нашла, откинулась назад на стуле, заулыбалась.

– «Суперфеникс»! – протянула она. – Это тоже АЭС во Франции. В восемьдесят втором году ее даже атаковали из реактивных гранатометов! Нападавшие остались неизвестными[7], но главное – атака не помешала запустить станцию! А после Чернобыля ее и вовсе могли закрыть, но нет!

– Может, еще что-то? – хитро прищурился я, добавляя Зое уверенности.

Она снова заглянула в блокнот.

– Брокдорф, Западная Германия, земля Шлезвиг-Гольштейн! – довольно произнесла она. – Станция называется KBR[8]. Запущена в октябре этого года. Снова после Чернобыля!

– Теперь понимаете, Зоя? – я развел руками. – Значит не только в «совке»… Западный мир спокойно запускает реакторы, и наш Смелый ткнул пальцем в небо. Уверен, вы легко найдете и другие слабые места в его писанине. Дерзайте!

Зоя ушла, окрыленная нашим разговором, а я, посмотрев на часы, решил в оставшееся время кое с кем поговорить. Если его, конечно, не отпустили и он не стартанул куда-нибудь в направлении Западной Европы.

Впрочем, нет. Я сам недавно отмечал твердость позиции этого человека, так что и самому нужно быть последовательным. Начну с него, потом выйду на остальных интересующих меня личностей.

– Добрый вечер, Евсей Анварович, – поприветствовал я чекиста, когда меня переключили на его кабинет. – У меня к вам дело.

– Рассказывайте, Евгений Семенович, – добродушно предложил Поликарпов. – Очередная идея пришла в вашу светлую голову?

– Пока идея все та же, – ответил я. – Разрешите мне неофициально поговорить с Алексеем Котенком? Думаю, я смогу найти с ним общий язык. Но мне нужны от вас гарантии.

– Я внимательно слушаю, – сосредоточенно сказал чекист.

Теперь главное все правильно объяснить.

Глава 5

Рабочий день уже завершился, и я не стал заставлять водителя ждать меня. Попросил высадить у отделения милиции и спокойно ехать домой. А я уж потом сам доберусь на автобусе. Разрешение на разговор от Поликарпова у меня было, примерный план тоже. Непонятной оставалась только возможная реакция Котенка, но я твердо решил добиться своего.

– О, Евгений Семеныч! – в коридоре мне попался Апшилава. – Какими судьбами к нам?

– Да знакомого проведать пришел, – я улыбнулся и протянул ладонь для рукопожатия. – Сидит тут один, скучает.

– Понятно, – ухмыльнулся Эдик. – А я уж думал, Величук пошутил… Говорит, Котенка нужно в отдельную комнату для допросов, какой-то важный тип приедет из КГБ. Сам полковник Смолин лично звонил, инструктировал. Так это ты, что ли, получается?

– Нет, товарищ следователь, полковник имел в виду меня, – послышался знакомый голос, и мы с Апшилавой, синхронно обернувшись, увидели Поликарпова. – Где задержанный Котенок?

Чекист предъявил Эдику развернутое удостоверение, чтобы не было вопросов, и следак вытянулся в струнку.

– Пойдемте, – кивнул он. – Дежурный его уже привел из КПЗ, так что сидит, дожидается.

– Постойте, Евсей Анварович, – я недоуменно смотрел на Поликарпова. – Мы же договорились?..

– И все по-прежнему в силе, – сдержанно улыбнулся чекист. – Пообщаемся с Котенком вместе, вы же понимаете, что речь идет о государственной безопасности…

– Евсей Анварович! – я начал раздражаться, и Поликарпов, недовольно взглянув на меня, повернулся к растерянному Апшилаве.

– Товарищ, оставьте нас, пожалуйста.

Эдик понимающе кивнул и, объяснив, как нам найти комнату с Котенком, спешно удалился. А я, едва Апшилава скрылся за углом, тихо обратился к чекисту.

– Евсей Анварович, разговора не будет, если мы пойдем вместе. Нашему подопечному не нужен еще один допрос, неужели вы не понимаете?

– Кашеваров, – устало вздохнул Поликарпов. – Вы всерьез думаете, что вам разрешили бы разговор с Котенком без присутствия кого-то из комитета? Скажите спасибо, что это я, а не кто-то, кому плевать на вас и на Котенка.

– Он не будет говорить с вами, – я упрямо помотал головой. – Или будет, но вряд ли откровенно. Разрешите мне пообщаться с ним один на один под мою личную ответственность. Ну, не знаю, хотите, я нашу беседу на диктофон запишу?

– Давайте так, – чекист подумал и, по всей видимости, решил предложить мне компромиссный вариант. – Мы беседуем втроем, и если он не идет на контакт, я буду говорить с моим руководством насчет вашей с ним встречи уже тет-а-тет. Согласны?

– Евсей Анварович, – я посмотрел Поликарпову прямо в глаза, искаженные толстыми линзами очков. – Зачем эти сложности? Все равно бы Котенка скоро выпустили, и тогда никто бы нам с ним не помешал встретиться просто так…

– А вот это вряд ли, – оборвал меня чекист и жестом предложил проследовать к комнате для допросов. – В связи с известными нам обоим обстоятельствами все активные диссиденты находятся под негласным наблюдением. Вы же понимаете, что эксперимент экспериментом, но без контроля комитет это все равно не оставит?

– Понимаю, – сухо ответил я, останавливаясь перед неприметной дверью, которую стерег рослый сержант.

– Вот и давайте не пороть горячку, играя в Штирлица, – Поликарпов смерил меня взглядом, – а будем работать сообща, как и договаривались. Откройте, пожалуйста.

Чекист показал караульному красную книжечку, и тот, отдав честь, пропустил нас в небольшую комнатенку со столом и привинченными к полу стульями. Вон оно как, значит.

– Тогда просто отдайте мне инициативу в разговоре и не вмешивайтесь, – быстро и тихо, чтобы меня услышал только Евсей Анварович, сказал я. – И подыграйте…

За дальним концом стола сидел нахохлившийся диссидент, с интересом рассматривающий меня и с подозрением – Поликарпова.

– Здравствуйте, Котенок, – вежливо произнес чекист. – С вами хочет поговорить товарищ Кашеваров. Вы же не против?

– С идеологическим противником? – скрипнул узник, сверкнув очками и зубами. – Что ж, дебаты в тюремной камере – это любопытно…

– Не ерничайте, Алексей, – сказал я, усаживаясь на жесткий стул. Черт, как неудобно! Хотел его придвинуть поближе и чуть равновесие не потерял, забыв, что тот привинчен к полу.

– Осторожнее, Евгений Семенович, – ухмыльнулся Котенок. – Моя милиция меня бережет – сперва посадит, потом стережет.

И он, довольный собой, засмеялся, откинувшись на своем стуле и брызнув слюной.

– Смешно, – улыбнулся я. – Но я не шутить пришел, товарищ Котенок…

– Гусь свинье не товарищ, – перебил меня диссидент. – Давайте без этих ваших обращений…

– Да я такой гусь, – я прищурился, – что с любой свиньей сойдусь. Дальше будем в остроумии упражняться или к делу перейдем? Меня, вообще-то, дома ждут.

– Так и шли бы, – Котенок отвернулся.

– И пошел бы. Вот только сначала с вами поговорю, – я гнул свою линию. Мы все же не в детском саду, чтобы на слова обижаться. – Итак, Алексей, для начала – я верю, что «Любгородского правдоруба» создали не вы.

– Да ну? – Котенок продолжал буравить взглядом стену. – И чем же я заслужил доверие редактора районной газеты?

– Тем, что вы идейный, – ответил я. – С вашими взглядами можно не соглашаться, но стоит признать, что вы отстаиваете их последовательно.

– И что? – диссидент все еще не повернул голову.

Я украдкой посмотрел на Поликарпова: он прислушался ко мне и не стал встревать в диалог. Просто сидел рядом и наблюдал за нашим противостоянием.

– А то, – улыбнулся я, отвечая Котенку, – что авторы «Правдоруба» могут действовать исключительно ради денег. Или из собственных политических амбиций. Еще и вас подставили, чтобы убрать конкурента.

Теперь Алексей с интересом повернулся ко мне. В глазах мелькало недоверие, но необходимое зерно уже было посеяно.

– За деньги? – наконец, переспросил он. – За чьи?

– Это выясняется, – я выразительно посмотрел на Поликарпова, и тот серьезно кивнул, как будто бы подтверждая мои слова.

У меня с души камень свалился. Честно говоря, я не предусмотрел того, что чекист пойдет со мной и будет участвовать в беседе. Поэтому план «Б» у меня родился буквально на ходу – я хотел использовать те же аргументы, что задумал для разговора наедине, а участие конторского добавляло моим словам правдивости.

– Ну, тут вариантов немного, – Котенок беспечно махнул рукой. – Или американцы, или британцы. Англичанка гадит, как говорится… Иного в нашей конторе не предусмотрено.

– Ошибаетесь, Алексей, – я покачал головой. – На самом деле и внутри страны могут быть силы, пытающиеся раскачать лодку и ждущие удобного момента, чтобы включиться в большую игру. Вы же умный человек, понимаете, что даже в такой однопартийной стране, как наша, есть люди с разными интересами. Даже среди тех, кто каждый день гуляет по площади из красного кирпича. И некоторые готовы ради них на любые жертвы.

Оба – и Котенок, и Поликарпов – сейчас внимательно смотрели на меня. И оба с искренним интересом. Чекист наверняка думает, что я тут сценку разыгрываю, и это отчасти так и есть. Однако мое послезнание будущего сидит в голове не просто так. Действительно же, именно сейчас, на волне перестройки, зреет раскол – уже очень скоро начнут появляться не только серые кардиналы внутри КПСС, но и общественные движения, а еще открытые политические партии вроде того же «Демократического Союза» Валерии Новодворской. А там и ЛДПСС не за горами, организация молодого Жириновского…

Только наивный может думать, что эти силы и другие, подобные им, вдруг возникнут из ниоткуда в восемьдесят восьмом. Разумеется, все это зреет годами, если не десятилетиями, и при первой же возможности протест выходит наружу.

– Это правда, Евсей Анварович? – Котенок неожиданно обратился к Поликарпову, будто к старому знакомому. Впрочем, сам же чекист говорил, что Алексей у них на крючке.

– Это вполне вероятно, – туманно, но в то же время уверенно ответил конторский.

– Та-ак… – протянул диссидент. – И вы думаете, что кто-то решил меня таким образом устранить? А не слишком ли сложно? Ради меня одного – и целый журнал выпустить! Да еще и этот… листок.

– Журнал – это не средство вашей нейтрализации, – я покачал головой. – Это попытка занять информационное поле знающими и циничными людьми. Я не исключаю даже, что они могут использовать таких же, как вы, людей с иной точкой зрения. Пока мы не знаем их конечную цель, они пока не задекларировали никаких взглядов. Но есть у меня предположение, что они просто хотят занять место руководящей роли КПСС. Вот и все.

– Заменить жабу на гадюку? – понимающе закивал Котенок, а Поликарпов заметно побагровел, но сдержался.

– Если проводить столь грубую аналогию, то да, – подтвердил я. – И им просто не нужен тот, кто будет представлять третью силу. Четвертую, пятую и так далее.

– И почему вы мне это все рассказываете? – вдруг усмехнулся Котенок. – И что за третьи-четвертые-пятые силы имеете в виду?

– Вот вы у нас кто? – я ответил ему вопросом на вопрос. – Демократ? Либерал? Анархист? Видите, у нас уже несколько вариантов. А ведь в нашем городе есть монархисты, есть «зеленые» вроде гражданки Кандибобер… то есть Челубеевой. У нас есть христианская община, мусульманская, иудейская, и у каждой группы есть свои вопросы и проблемы.

– Очевидные вещи, – поморщился Котенок. – Что дальше-то? Суть где?

– А суть – в договоренностях, – улыбнулся я. – В Андроповске создается дискуссионная площадка, где можно будет обсуждать городские проблемы. И вам мы предлагаем стать одним из ее модераторов…

– Кем? – удивился диссидент, и такой же немой вопрос я увидел в глазах Поликарпова.

– Одним из руководителей клуба, – пояснил я.

– А кто второй? Сколько всего руководителей будет? И кого вы туда еще кроме меня пригласили?

– На начальном этапе больше двух руководителей нам не нужно. И второй – это я. Остальные станут просто участниками, трансляторами идей, претензий, вопросов и критики. Мы же с вами будем это все собирать, накапливать и разруливать. Слышали про систему сдержек и противовесов?

Диссидент кивнул.

– А теперь самое интересное, – пришло время главного козыря. – Адекватным ораторам будет предоставлена печатная площадь в районной газете.

Молчание длилось как минимум минуту. А потом Котенок подался вперед, в глазах его плясали безумные огоньки.

– А что будет с «Правдорубом»? – осторожно уточнил он, едва сдерживаясь от напряжения.

– Если продолжит в том же духе, мы его уничтожим, – ответил я. – И «Правдоруба», и боевой листок.

– Мне нравится, – уже не сдерживаясь, ухмыльнулся Котенок. – Но у меня тоже свои условия.

Мы с Поликарповым переглянулись.

Глава 6

– Так какие же у вас условия, Алексей? – чекист хотел было что-то сказать, но я его опередил.

Поликарпов, конечно, умеет держать себя в руках, но сейчас он вряд ли собирался говорить что-либо доброе. Вон, аж венка на шее запульсировала.

– Для начала… – диссидент оскалился, вновь став похожим на лошадь. Надо бы мне, пожалуй, завязывать с такими ассоциациями, мешают нормально людей воспринимать. – Для начала я хочу для себя неприкосновенности.

– Не наглей, Котенок, – спокойно, но с явной сталью в голосе сказал Поликарпов. – Тебя и так особо не трогают, хотя с твоими выходками ты уже давно сидеть должен…

– Не сказал бы, что не трогают… – пожал плечами диссидент, нарочито покрутив головой, словно впервые рассматривает тесную комнатку для допросов.

– Думаю, что мы с Евсеем Анваровичем, – я выразительно посмотрел на чекиста, – подумаем, что тут можно сделать. Согласны, товарищ Поликарпов?

– В разумных пределах, – ответил тот. – Если будешь соблюдать правила, Алексей, то и трогать тебя особо не за что будет.

– Ну, хоть на этом спасибо, – ухмыльнулся Котенок. – Еще… если я один из председателей этого клуба, или как вы там хотите должность назвать, значит, я должен иметь право влиять на происходящее.

– Будете, – пообещал я. – Так же, как и я. Но только в тех случаях, когда это касается внутренней кухни клуба… Участники, их права, обязанности и так далее. Темы для обсуждения.

– А если не придем к общей точке, скажем так, соприкосновения? – Котенок подался вперед, словно хотел переползти к нам через стол.

– Будем выбирать компромиссное решение, – ответил я. – А если все же тупик… Тогда просто откажемся от своих изначальных вариантов – принципиально – и будем искать что-то новое. Третий путь, который, возможно, по-другому и не заметишь. Но самое главное… нужность и важность наших идей будут определять люди. Жители города и района.

– И как же это будет происходить? – диссидент недоверчиво прищурился, склонив голову набок.

– А вот детали, Алексей, уже после того, как вы примете решение, – кинув ему наживку, я дал возможность выбирать.

– Мне нужно подумать, – Котенок отвернулся к стене.

– Только побыстрее, Алексей, – все так же спокойно, но с еле заметной угрозой в голосе сказал Поликарпов. – Тебе и так условия, как в малиннике, предлагают.

Диссидент не ответил, все так же безучастно глядя на зеленую облупившуюся краску. Я кивнул Поликарпову, и мы молча вышли. Идею мы Котенку высказали, назвали свои условия, он – свои. А дальше плясать вокруг него мы не намерены. Уж я-то точно.

– По лезвию ходим, Евгений Семенович, – тихо сказал мне чекист, когда мы отошли от комнаты для допросов на приличное расстояние. – Вы правильно сказали, это идейный человек. И действовать он, если что, будет исходя из собственных взглядов. А на что он способен – вы видели.

– Пока я видел, что он разве что под грузовики бросается, – улыбнулся я. – Поверьте, если все сделать грамотно, он нам очень хорошо послужит.

– Рассчитываю на вас, – серьезно сказал Поликарпов, когда мы попрощались с Апшилавой и оказались на заснеженном утоптанном крыльце. – От вашего успеха и моя карьера зависит, Евгений Семенович.

Он выразительно посмотрел на меня.

– Понимаю, Евсей Анварович, – я ответил так же серьезно. – И очень ценю, что вы мне доверились. Я сделаю все возможное.

– Дискуссионный клуб нужно будет собрать где-нибудь на нейтральной территории, – Поликарпов жестом предложил мне немного прогуляться. – Курите?

Я отрицательно покачал головой. Занятия спортом в качалке Загораева и ставшие обязательными пробежки возымели эффект. Если раньше я чувствовал неприятные тянущие позывы при упоминании сигарет или запахе табачного дыма, то теперь это меня никак не трогало. Вот что значит здоровый образ жизни!

– Тогда я тоже пока повременю, – улыбнулся Поликарпов. – Так вот, есть у вас на примете какое-нибудь помещение?

– Сперва я думал, чтобы в редакции их собирать, – хрустеть свежевыпавшим снежком было весело и приятно, как в детстве. – Но потом подумал, что это моя территория, им там не расслабиться. А вот, к примеру, в районном ДК…

– Понимаю ход ваших мыслей, – кивнул чекист. – Директор Сеславинский – потомок «бывших». С ним всей этой братии будет комфортнее. И еще.

Поликарпов повернулся ко мне и встал. Я тоже остановился.

– Как мы и обсуждали, все эти сборища должны быть под контролем, – спустя томительную паузу вновь заговорил он. – Понятно, что их материалы, если до этого все же дойдет, будут отдельно вычитываться…

– Если дойдет? – переспросил я. – Но, позвольте, мы ведь уже обсуждали, что авторские колонки будут печататься, пусть и после тщательной проверки. У вас там, в комитете, опять передумали и решили перестраховаться?

– Не переживайте, Евгений Семенович, все по-прежнему в силе. Просто, зная этих людей, лично я сомневаюсь, что они примут правила игры. Будут требовать, спорить, друг с другом еще передерутся.

– Так для этого и правила существуют, – напомнил я. – Думающие люди, даже если у них радикальная точка зрения, будут действовать в рамках, чтобы добиться результата. Это в их же интересах. А интересы газеты и партии отстаивать буду уже я.

– Разумеется, – кивнул Поликарпов. – Тут мы, ясное дело, рассчитываем на вас. Да и вообще, с газетой проще. А вот сами беседы… Нашего человека в небольшом городе добавить сложно, поэтому дискуссионный клуб будет под постоянной прослушкой.

Я уплетал макароны по-флотски и жалел, что в Андроповске нет моих любимых острых кетчупов или перчиков халапеньо. Да их и в принципе во всем Союзе пока еще нет… Зато есть стол с накрахмаленной скатертью, любимая женщина напротив, пузатый кот, развалившийся на полу у чугунной батареи.

– Ты не думаешь, что вся эта затея может выйти боком? – спросила Аглая.

Перед тем, как сесть ужинать, я рассказал ей о жаркой дискуссии в райкоме, беседе с Котенком и обо всем, что я планировал из этого сделать.

– Думаю, – честно ответил я. – Это все в принципе рискованно. Однако закручивать гайки, как этого хотят, например, Кислицын с Жеребкиным, еще хуже. Ты же в больнице работаешь, куча народа мимо тебя проходит каждый день, наверняка же люди стали чаще неудобные вопросы задавать.

– Неудобные вопросы люди и при Сталине задавали, мне еще бабушка рассказывала, – кивнула девушка. – Но мы всегда чем-то недовольны, это нам всем свойственно по природе. Рыба ищет, где глубже…

– А человек – где рыба, – подхватил я, закончив фразу рыбацкой пословицей.

– Да ну тебя, – нахмурилась Аглая. – Я с ним серьезно, а он в бирюльки играет. А вдруг они под твоим чутким руководством переворот замыслят, а ты и знать не будешь со своим благородством? Отвечать-то в итоге тебе придется. Еще в организаторы запишут…

– Все же циники вы, товарищи медработники, – притворно вздохнул я. – Тут, может быть, судьбы страны решаются, а ты, дорогая, о моей заднице печешься.

– Ты знаешь, – прищурилась Аглая, и в воздухе повисла напряженная тишина. – Я действительно в этом плане циник, и твоя задница мне дороже, чем возможность высказаться для Котенка и бабушки Кандибобер.

– Я не могу по-другому, – твердо сказал я.

Встал, подошел к ней и крепко обнял.

Декабрь в этом году выдался невероятно снежным. Метель обрушивалась на Андроповск в ежедневном режиме, и с городских улиц практически не уходили лаповые снегопогрузчики, похожие на больших красных крабов.

Я смотрел в окно своего кабинета, завороженный безумным танцем снежинок, и потягивал терпкий обжигающий кофе. Понедельник был в самом разгаре, журналисты сдавали мне свои материалы, я вносил правки, отдавал на доработку и вновь перечитывал переделанное. Номер готовился серьезный, мне не хотелось допустить даже малейшей халатности. В итоге мы буквально зашивались, параллельно готовя не только «Андроповские известия», но и вечерку.

Старушка Метелина оказалась действительно классным профессионалом, и я не ошибся, когда начал подозревать, что ей просто не хватает творческого полета. Статью о продразверстке она подготовила безупречно, и правок с моей стороны был минимум. Не подкачала и Зоя, создавшая, на мой взгляд, аналитический шедевр с использованием всей имевшейся у нее информации по АЭС. Справки, ссылки на авторитетные источники, комментарии экспертов, эмоциональные диалоги с ликвидаторами… Причем девушка сама, без моей подсказки, вышла на людей из Андроповска, которые совсем недавно вернулись из чернобыльской зоны по причине ротации, и набрала фактуры от них. Еще и фотографиями разжилась.

Сложности вышли с Аркадием Былинкиным, которому досталась действительно непростая тема. Но тут я сам виноват – начал с названий улиц в честь революционеров, а в итоге задал ему сложнейшую аналитику на тему взаимного террора. В итоге, рассмотрев и обсудив три версии статьи, мы с ним все же решили остановиться на изначальной концепции. Пусть сперва несколько улиц рассмотрит, а уже в следующем номере используем его наработки по аналитике.

– Евгений Семенович, к вам товарищ Бродов, – задумавшись, я не сразу взял трубку.

– Пусть заходит, Валечка.

В дверь боком протиснулся Арсений Степанович. В своей неизменной рубахе и мощных подтяжках. Неуклюжий, полный, противоречивый, но очень умный мужик.

– Рассказывай, Арсений Степанович, с чем пожаловал? – улыбнулся я. – Чаю хочешь?

– Спасибо, Жень, – он махнул рукой и покачал головой.

Прошел к столу, грузно присел на скрипнувший стул. Только сейчас я заметил, что он прижимает к боку пачку бумажных листов.

– Я тут набросал кое-что, – начал Бродов. – Помнишь тот наш разговор о репрессиях?

– Арсений Степаныч… – я вздохнул. – Помню, конечно. Только давай все-таки после этого номера подробно обсудим? У тебя же есть сейчас основная статья? Ты с Пеньковым поговорил?

– Поговорил, – кивнул Бродов. – Уже все с ним согласовал, причешу немного и тебе на суд…

– Вот и давай, – я отзеркалил его кивок. – У нас тут, кстати, читательская обратная связь накопилась. Поможешь разобрать? Я Бульбаша тоже планировал позвать.

– Это по тем вырезкам? – оживился мой зам, отвлекаясь от своего вопроса.

– По ним, – подтвердил я и, нажав кнопку на коммутаторе, попросил секретаршу принести мне подборку, а заодно пригласить Бульбаша и Зою.

В нашей редакции, как и в сотнях других районок, был свой отдел писем, и работу со вкладышами, по идее, нужно было отдать им. Но мне хотелось лично почитать отклики на материалы, чтобы к планерке в среду уже иметь представление, в каком направлении вести подготовку номера. Понятно, что в основном он будет посвящен Новому году, так как выйдет аккурат тридцать первого декабря… Но забивать всю газету елочками и шариками, как это станут делать некоторые коллеги в будущем, я не собираюсь. Даже в праздник найдется место серьезным вещам.

Секретарша Валечка поставила на стол внушительную картонную коробку, заполненную вырезанными и исписанными бюллетенями на газетной бумаге. Я улыбнулся, достав сразу несколько. Когда я разрабатывал макет, то вспомнил, как в детстве мне было обидно вырезать из «Пионерской правды», «Феньки»[9] и «Черного кота»[10] всякие интересности – потому что на другой стороне порой тоже был хороший материал. Вот я и придумал, что бюллетень должен быть двусторонним, чтобы выкромсать его из газеты без лишних потерь.

– Ну что, коллеги? – я обвел интригующим взглядом своих заместителей и главреда вечерки. – Готовы заглянуть в глаза правде?

Мне показалось, что в этот момент жаднее всего смотрел на коробку с бюллетенями Бродов.

Глава 7

Бюллетень составлялся по довольно простому принципу: в первой части респондентам нужно было рассказать о себе, чтобы мы могли лучше узнать своего читателя, а во второй уже требовалось оценить содержание номера.

С самого начала я вынашивал мысль сделать опрос анонимным, поэтому сразу исключил строку ФИО. В итоге портрет читателя состоял из пола, возраста, образования и рода занятий. Для удобства это было размещено на одной стороне бюллетеня. На оборотной же было несколько общих вопросов и голосование за материалы по уровню интересности.

Мне, прежде всего, хотелось узнать, достаточно ли читателям одного выпуска в неделю, а еще чего, на их взгляд, газете не хватало – тут требовался развернутый ответ. И, наконец, каждую статью нужно было оценить по пятибалльной шкале, основанной на школьной системе. То есть пятерка – это отлично, а кол – отвратительно. То же самое требовалось в плане фотографий – оценить снимки каждого из наших фотокоров.

Нам оставалось лишь систематизировать бюллетени, которых оказалось приятно много. Я вывалил их из коробки прямо на стол, засыпав его с горкой, и мы вчетвером принялись их обрабатывать – выписывать данные в заранее заготовленные бланки. Потом несложные арифметические подсчеты – и вуаля. Обратная связь, пусть и предварительная, готова.

Я перебирал аккуратно вырезанные листочки, ощущая радостный перестук в груди. Моя идея сработала, она получила отклик – а значит, людям не все равно. Судя по количеству заполненных бюллетеней, это не меньше двух третей тиража. А то и больше. Уже одно это говорило, что газету на самом деле читают. Не просматривают, как в моей прошлой жизни ленты новостей в соцсетях, а вдумчиво разбирают каждую статью. Соглашаются, возмущаются, спорят.

Изначально мне казалось, что обратная связь не получится столь массовой. Думал, люди будут лениться заполнять бумажки и потом еще отправлять их по почте. Но я недооценил энтузиазм жителей советского Андроповска. И не только самого города, а еще и целого района. Читатели на предприятиях, в магазинах, конторах, колхозах искренне поддержали призыв газеты выразить мнение. Этого я не учел как раз при добавлении вопроса о том, чего не хватает «Андроповским известиям». Люди столько всего настрочили… Некоторые даже к вырезанным бюллетеням скрепочками подкалывали исписанные тетрадные листы с замечаниями и советами.

Оказалось, что люди читают газету от корки до корки, но больше всего им нравятся человеческие истории. Те же интервью – не только с героями-ликвидаторами, но и партийцами вроде Краюхина. Читателей захватывали расследования Сони Кантор, обзоры кино от Никиты Добрынина, репортажи о работе милицейских патрулей от Виталия Бульбаша. Некоторые обижались на рубрику о профессиях – мол, почему не пишете о нас? Журналистов звали доярки, комбайнеры, пожарные, газовики, ветеринары, экскаваторщики, бульдозеристы, строители. У меня даже голова закружилась от одного только огромного списка будущих статей о людях труда. А еще… мы без всякого преувеличения попали в яблочко с атомным страхом.

– Итак, – начал я, когда мы спустя несколько часов перебрали все бюллетени. – Поздравляю вас, Зоя Дмитриевна, ваша статья про безопасность АЭС набрала больше всего баллов. Отрыв от всех остальных просто огромный. Вы даже Софию Адамовну обскакали, хотя криминальные истории наш народ любит.

Слабым звеном оказалась Евлампия Тимофеевна Горина, подружка Метелиной, в отличие от нее не желавшая расти в профессиональном плане. Потом шли несколько внештатников, печатавшихся в газете в основном по старой памяти и по требованию райкома. Чуть выше разместились Катя и Люда, молоденькие журналистки, которым не хватало опыта и которых, кстати, обскакала Юлька Бессонова со своими «модными приговорами».

Тройка лидеров прошлого номера была следующей: Зоя Шабанова, София Кантор и Виталий Бульбаш. Затем уже шел Никита Добрынин со своими фильмами, Аркадий Былинкин, Пантелеймон Шикин и мой второй зам Бродов. Бесспорным лидером среди фотографов, как я и был уверен заранее, стал Леня Фельдман. Хотя у кадров Андрея тоже хватало поклонников. И еще я по-новому открыл для себя одного из внештатников – Вольдемара Сеппа, милицейского фотографа-криминалиста.

– Давай-ка, Степаныч, подтягивайся, – Бульбаш потрепал по плечу Бродова, понурившегося от довольно низкой, по его мнению, оценки.

– Арсений Степанович, у вас очень хорошие статьи, сильные, – попыталась приободрить его Зоя.

– Я абсолютно уверен, что вы можете лучше, – внес и я свою лепту.

– Ладно, – тяжко вздохнув, махнул рукой Бродов. – Пойду я интервью с Пеньковым доделывать…

И он побрел шаркающей походкой к двери. Мне его стало жалко, но утешать и поддерживать в нем умонастроение жертвы я не собирался. Пусть сам делает выводы. А я ему, если что, потом помогу. Когда сам захочет.

– Евгений Семенович, на проводе Поликарпов, – сообщила мне Валечка, когда я уже дочитывал последний на сегодня готовый материал. – Сказал, что вы поймете…

– Да-да, соединяйте, – попросил я.

– Радуйтесь, товарищ Кашеваров, – сказал чекист сразу после приветствия. – Котенок согласился на наши условия. Особенно он заинтересовался возможностью официально публиковаться… Его требования тоже в целом оказались приемлемыми.

– Это действительно хорошая новость, Евсей Анварович, – сдержанно ответил я. – А что насчет других кандидатов, которых мы обсуждали?

– Челубеева и Голянтов, – чекист назвал только две фамилии. – Пока могу предложить вам этих двоих.

– Но этого же мало! – я постарался, чтобы голос не прозвучал слишком разочарованно. – Я, Котенок, Голянтов и старушка Кандибобер – вряд ли у нас получится полноценная дискуссия на общегородские темы. Кворума нет.

– Не спешите, Евгений Семенович, – успокоил меня Поликарпов. – У нас, разумеется, есть и другие активные диссиденты на примете. Вот только давайте начнем с малого. Вы же не собираетесь сразу всем давать печатную площадь?

– Справедливо, – согласился я. – Но даже если в клубе будет сто человек, я все равно не планировал публиковать сразу всех. Помните опросники в газете?

– Конечно.

– Так вот, напомню, их заметок они тоже будут касаться. И читатели так же станут голосовать за лучших.

– Разумно, – чекист словно ждал от меня чего-то еще. – А лучших не так много, и они не всегда на виду…

– Вы хотите, чтобы их предложил Котенок? – догадался я. – Чтобы все выглядело естественно, а не как принудиловка от КГБ? А он пока молчит, правильно?

– Он хитрый, – чекист рассмеялся. – Хорошо знает принцип «разделяй и властвуй», и потому с этими двумя ему проще. С Челубеевой они в контрах, и ее, если что, ему не жалко, а Голянтов хоть и идейный, но спокойный. Все-таки священник, он за мир между людьми. Так что каких-то действительно интересных личностей Котенок нам выдаст после того, как увидит результаты работы клуба. Ну и первые публикации, разумеется. Бережет себя, прикрывает тылы. Так что, еще раз говорю, просто потерпите. Главное в любом деле – начать.

– Понятно, – я побарабанил пальцами по столу, напомнив сам себе Краюхина. – И, в общем-то, предсказуемо. Я ведь могу теперь поговорить с Котенком отдельно? Так сказать, успокоить, усыпить его паранойю?

– Разумеется, – подтвердил Поликарпов. – И, кстати, еще вопрос. Я помню, что мы говорили не только об инакомыслящих. С вашей стороны ведь тоже люди будут? Те, кому мы можем доверять в отличие от Котенка и компании?

– Будут. Как раз составляю список.

– Вот и отлично, Евгений Семенович. А пока давайте организационные вопросы решим. Жду через тридцать минут у районного дома культуры. У вас получится?

– Успею, – коротко ответил я и положил трубку.

Сейчас меня в первую очередь интересовали именно городские диссиденты. Лояльных советскому строю спикеров мы и так уже с Зоей составили, когда обсуждали авторские колонки. Вот они-то как раз и должны составить костяк центристов. Тот же профессор Королевич, к примеру, который лечил ликвидатора Павла Садыкова. Сам чернобылец, кстати, тоже. Еще в моем списке кандидатур был Вовка Загораев, владелец полулегальной качалки и будущий андроповский предприниматель, один из первых. В клубе я, кстати, видел вариант будущего для Петьки Густова – моего знакомого афганца. Ему я готовил роль представителя ветеранов локальных войн. В общем, народ подбирался разношерстный, и это как раз то, что нужно.

У массивных колонн РДК, где всего пару месяцев назад загорелась скандальная звезда группы «Бой с пустотой», я очутился уже через пятнадцать минут. Поликарпов улыбнулся моей оперативности, мы пожали друг другу руки и направились в здание. Там, как выяснилось, шел ремонт – пахло краской и цементной пылью, сновали рабочие, перемежаясь с пышно разодетыми кружковцами.

– Евгений Семенович? – обрадованно воскликнул директор ДК Константин Сеславинский, узнав меня. А потом быстро помрачнел, увидев, что я не один. – Доброго дня, любезный Евсей Анварович. Чем могу служить?

– Товарищ Кашеваров вам все объяснит, – уклончиво ответил чекист, тем не менее, вежливо улыбнувшись.

Мы прошли в тесный кабинет Сеславинского на первом этаже. Все тот же столик из ДСП, календарь с голубем мира, шкафчик с наградными кубками и маленькая аккуратная скрипка. Инструмент работы мастера Льва Горшкова, принадлежавший отцу директора – земскому депутату Филиппу Андреевичу Сеславинскому. Вспомнив все это, я сразу же понял, откуда Константин Филиппович знает, кто такой Поликарпов, и почему сразу же так напрягся.

– Присаживайтесь, судари мои… то есть, простите, товарищи, – засуетился директор.

– Не переживайте, Константин Филиппович, – добродушно сказал Поликарпов. – За обращение «сударь» в советской стране не наказывают.

– Да я и не переживаю, – Сеславинский все же смутился. – А то просто молодых людей смешит порою моя старорежимность… Вот и поправляюсь сразу на всякий случай. Кофию?

Мы с Поликарповым синхронно кивнули, и директор ДК принялся хлопотать с напитком. Достал все тот же кипятильник, трехлитровую банку… Я улыбнулся.

– Константин Филиппович, мне нужно помещение для нового дискуссионного клуба. Вы сможете помочь?

– Осмелюсь спросить, почему не в редакции? – уточнил Сеславинский, покосившись на Поликарпова.

– Единственное свободное помещение – это библиотека, которая сейчас также используется как опорный пункт народной дружины, – ответил я. – Позже нам обещали поставить специальный киоск во дворе, а пока…

– Я понял, – кивнул директор. – Помещение есть, оно совсем маленькое для танцевального или, скажем, театрального кружка. Могу посодействовать, Евгений Семенович, для вас – почту за честь.

– Спасибо, Константин Филиппович, – искренне поблагодарил я.

– Туда, правда, перевезли архивы избы-читальни из Дятькова, – развел руками Сеславинский, а потом принялся заваривать нам свой фирменный «кофий».

Я сразу понял, о чем он говорит: Дятьково – это деревня на границе с Андроповском. Ее недавно снесли для строительства новых городских домов, сломали и старую избу-читальню. Интересно, что там за архивы? Всегда было интересно копаться в старых бумагах… Столько открытий можно совершить, не сходя с места!

– Нас это не смущает, Константин Филиппович, – кивнул я. – Если нужно, мы и приберемся.

– О, не утруждайтесь, прошу вас! – Сеславинский смешно всплеснул руками. – Когда вам потребуется помещение?

– Завтра, – ответил я. – После сдачи номера в половину седьмого вечера.

– Тогда, быть может, сходим осмотреться? – тут же предложил директор. – Попьем кофию и направимся…

С напитком мы закончили быстро – подспудно всем хотелось поскорее освободиться. Я торопился домой к Аглае, Сеславинскому просто было неприятно общество чекиста, хоть он это и старательно скрывал. Сам Поликарпов относился к нашей беседе как к части работы и вряд ли испытывал к потомку «лишенцев» что-то личное. Просто не хотел рассиживаться по причине конторской прагматичности.

Комната и впрямь оказалась маленькой, но для собраний вполне подходящей. Еще и напоминала нашу редакционную библиотеку книжными стеллажами. Только здесь они были заставлены наспех – сразу видно, что содержимое привезли недавно и еще не успели отсортировать. Я подошел к одной из полок, с интересом разглядывая корешки старых книг. Задел плечом какую-то папку и…

Со звуком, напоминающим плеск воды, на пол посыпались фотокарточки и отрезки пленки. Я попытался удержать лавину, но сделал только хуже. Старая папка окончательно развалилась, накрыв меня дождем снимков. Подобрав один из них, я с любопытством всмотрелся в старую фотобумагу. Карточка пожелтела, на ней почти ничего не было видно. С сожалением отложив ее, я взял один из отрезков пленки. Она была испачкана чем-то серо-синим, но кадры можно было разобрать.

– Что это? – с интересом спросил Поликарпов, подбирая еще один отрезок.

Я посмотрел на свет – со старой фотопленки на меня смотрели люди в старомодных тулупах, косоворотках, платьях… Это же не просто какой-то архив!

– Позвольте-ка, – попросил Сеславинский, надевая на нос очки. – Это же… это… Я могу ошибаться, но это похоже на фотографии Тюлькина!

– Кого, простите? – уточнил чекист.

– Народный фотограф! – выдохнул я. – Константин Филиппович, вы знали об этих снимках?

– Нет! – воскликнул директор. – Их… привезли совсем недавно, я планировал разобрать архив. Только дел сейчас с празднованием Нового года, сами понимаете…

– Евсей Анварович, вы на машине? – я повернулся к чекисту. – А то я свою отпустил…

– Да, меня ждет водитель, – сказал Поликарпов, непонимающе глядя на меня.

– Нам нужно срочно ехать к развалинам Дятькова! – заявил я. – Константин Филиппович, вы с нами?

– Разумеется! – воскликнул директор ДК.

– Евсей Анварович, это очень важно! – я повернулся к чекисту. – По дороге все объясню.

В будущем Россию и нашу Тверскую область захлестнула мода на частные музеи. Как правило, они создавались местными активистами – краеведами, историками и просто неравнодушными людьми. Мне доводилось бывать во многих, когда я готовил спецматериал. Например, в селе Михайловском под Тверью – там работал Музей гвоздарей. Местные просто взяли в аренду здание, привели его в порядок и подготовили экспозицию со старыми вещами. Патефоном, маслобойками, ткацкими станками, самодельными игрушками. И получился музей старого деревенского быта, посвященный местным ремесленникам – васильевским и михайловским гвоздарям.

У нас в Любгороде тоже открыли похожий музей, и среди экспонатов там было несколько пожелтевших снимков деревенского фотографа Архипа Тюлькина. Их случайно обнаружили в районном ДК почти полностью сгнившими и рассыпавшимися… А основное собрание, как впоследствии выяснилось, погибло в развалинах дятьковской избы-читальни. Той самой, о которой мы только что говорили столь буднично. А я-то ведь и не сразу об этом вспомнил! Но главное, что все-таки сознание Женьки Кротова из двадцать первого века вовремя выдало нужную информацию.

Обо всем этом, разумеется, скрыв источник своих знаний, я рассказал Поликарпову, пока мы мчались на серой кагэбэшной «Волге» в сторону разрушенной деревни Дятьково.

– Это же достояние нашей малой истории! – не переставал восклицать Сеславинский. – Евгений Семенович, как хорошо, что вы тоже знали о Тюлькине! И хорошо, что вспомнили!

– Неужели он настолько ценен, этот ваш Тюлькин? – спросил чекист. – Что такого в этих старых фотографиях?

– Пройдет время, Евсей Анварович, – сказал я, – и за этими кадрами будут охотиться, чтобы восстановить память о нашем прошлом. А мы сейчас с вами эту память спасаем.

Машина затормозила возле разрушенного деревенского дома, присыпанного ярко-белым снегом.

Глава 8

Номер сдавали в бешеном темпе. И это с учетом того, что у нас почти все было готово еще вчера! Однако меня словно накрыло самоедством – я без конца лакировал тексты, чтобы не ударить в грязь лицом, и с той же целью несколько раз менял фотографии. Замучил и корректуру, и верстку, но в итоге сдал почти идеальную газету. Почти – потому что нет предела совершенству.

Параллельно с этим я бегал к нашим фотографам – Андрею и Лёне – проверял качество проявки почти рассыпающейся пленки. Вчера нам с Сеславинским и Поликарповым удалось спасти остатки архива Тюлькина, и парни весь день занимались тем, что бережно тиражировали старинные фотокарточки. Увы, некоторые кадры безвозвратно погибли. Слишком долго архив пролежал под снегом.

И все равно – то, что удалось проявить, пусть и с огрехами, было настоящим сокровищем. На нас смотрели дятьковские крестьяне, позирующие для деревенского фотографа. Надевшие, как водится, все лучшее, словно на праздник. Были у Тюлькина и пейзажи, которые уже давно канули в Лету, подобно разрушенной деревне. Но в основном он снимал людей. Свадьбы, семейные праздники, сельскую жизнь… В какой-то момент меня осенило.

Я собрал внеочередную, даже можно сказать экстренную планерку, причем не у себя в кабинете, а в ленинской комнате. Метранпаж Правдин пока еще терпеливо ждал моей отмашки для запуска газеты в печать, но я знал, что скоро его ожидает еще одно изменение. Небольшое, но очень важное.

– Коллеги, – обратился я к журналистам. – Наша с вами редакция запускает особый проект…

– Евгений Семенович, когда вы все это успеваете придумывать? – захлопала ресницами Люда, тут же ойкнув и извинившись за то, что перебила меня.

– Когда любишь свое дело, на него всегда есть время, – улыбнулся я, взволнованно перебирая в руках распечатанные снимки. – Для начала поднимите руки, кто слышал о фотографе Тюлькине.

Я, конечно, не ожидал единодушия, но результат меня, откровенно говоря, расстроил. Руки подняли только старики – Шикин, Горина и Метелина. Даже мой друг Бульбаш, к сожалению, не знал о талантливом самородке из уничтоженной деревни Дятьково.

Впрочем, теперь я зато понимаю, почему в будущем этого человека почти забудут и лишь в начале две тысячи двадцатых запоздало начнут собирать по крупицам уцелевший архив. А сколько ведь таких Тюлькиных жило и творило в первой половине гремучего двадцатого века! Их снимки потом будут массово лежать на помойках вместе со старыми семейными альбомами людей, не помнящих своего родства и не ценящих прошлое. А многое просто сгниет и рассыпется пылью в заброшенных деревенских домах. Корни подобного отношения растут отсюда, из противоречивой истории нашей страны… Страны, как сказано в грустной шутке, с непредсказуемым прошлым. После семнадцатого мы боролись с пережитками царской власти, и старая Россия с хрустом французской булки превратилась в Атлантиду. А очень скоро в такой же затерянный континент превратится и Советский Союз. Если, конечно, сидеть сложа руки и ничего не делать!

– Посмотрите на эти снимки, коллеги, – я передал несколько фотографий в аудиторию, и портреты людей прошлого пошли по рукам.

– Ого, это же мой дедушка! – неожиданно воскликнул Никита Добрынин и тут же запнулся, с осторожностью взглянув на меня.

А я понял, что произошло, и примерно догадывался, какой ураган бушует сейчас в душе парня. Кирилл Голянтов, он же Амвросий, репрессированный любгородский священник, предок андроповского комсомольца. Именно он, как выяснилось, смотрел с одного из снимков.

– Отлично, – кивнул я. – Лучшей иллюстрации моим словам и не придумаешь. На этих кадрах, как вы понимаете, чьи-то родители, бабушки с дедушками. И наш новый проект поможет всем желающим найти своих родственников. А возможно, и просто получше узнать историю собственной семьи.

– По старым фотографиям? – удивилась Катя.

– Именно, – улыбнулся я. – Здесь, в ленинской комнате, мы откроем выставку, куда можно будет прийти любому. Печатать снимки в газете было бы слишком сложно и затратно, а тут у нас огромное помещение…

– Но в газете ведь можно не сразу все публиковать, – возразил Аркадий Былинкин. – Например, в каждом номере по одному портрету…

– Все равно долго и неудобно, – я покачал головой. – Да и без каких-либо вводных это не так интересно… Как доска объявлений получится. А вот если к снимку будет прилагаться история, то это уже совсем другое дело. Понимаете, о чем я?

– Люди будут искать своих предков, узнавать их на фотографиях и рассказывать какие-нибудь семейные предания? – первой догадалась Соня Кантор.

– Именно, София Адамовна, – подтвердил я. – И лучшие такие истории мы будем публиковать. Что-то в вечерке, что-то в основной газете. Ведь представьте: кто-то из этих людей, возможно, был героем первой мировой. Или революционером. Кто-то вернулся из Берлина с Победой… Да это же фактически бездонный кладезь!

– Как назовем рубрику? – Зоя Шабанова подняла руку.

– Семейный альбом, – тут же ответил я.

Это простое название пришло мне в голову только сейчас. А раньше мысли крутились вокруг всяких невыразительных сложностей вроде «Народного хронометра» или «Фотохроники».

– А теперь, коллеги, пока досдается номер, я попрошу вас помочь оформить выставочный зал, – улыбнулся я. – Иван, а вы подготовьте виньетку для вставки анонса в газету. Нужно успеть в течение двух часов. Завтра выйдет свежий номер, и жители города сразу узнают о выставке. И еще… После виньетки разработайте стенд, где мы разместим информацию об экспозиции.

– Сделаем, – кивнул художник.

Бывший муж Аглаи по-настоящему прижился в коллективе и даже, как я заметил, начал ухаживать за одной из подружек-хохотушек – Катей. Вот что значит занят человек делом, а не страдает от ушедшей любви. Работать он, кстати, гораздо лучше стал. Думаю, здесь не только отсутствие ограничений играет роль, а именно востребованность, нужность.

– Коллеги, кто не занят сегодня в патруле народной дружины, помогите, пожалуйста, Ивану с оформлением.

Первой отозвалась Катя – предсказуемо. Вместе с ней развешивать фотографии согласилась Люда, что тоже не стало неожиданностью. А потом уже и остальные подтянулись, так что я со спокойной душой завершил планерку. Правдин сейчас тяжело вздохнет, когда я ему сообщу, что одну из полос придется переделать, но такова жизнь.

Уходя из ленинской комнаты, я задержал взгляд на Никите – тот отложил фотографию деда и сейчас с любопытством рассматривал портрет совсем молодой девчонки в белой косынке. Каким-то седьмым чувством он понял, что я на него смотрю, вздрогнул и принялся помогать Люде, оставив снимки на стуле.

Подписав номер у Громыхиной, я отправил его в печать, и метранпаж Правдин не сумел скрыть своей радости. Видимо, я сильно его сегодня замучил. Поблагодарив весь отдел верстки, я помчался собираться – время уже поджимало, и мне не хотелось опаздывать на первую встречу дискуссионного клуба «Вече». Именно так я решил его назвать, вспомнив аналог из истории. Разумеется, собрание городских активистов – это еще не народный сход, как в Новгороде и Твери. Но если идея получит развитие, мы наш кружок до настоящего вече и расширим. А то и до новой газеты – официально независимой, но фактически подконтрольной…

Схватив со стола листок с правилами, я оделся и, попрощавшись с Валечкой, поспешил вниз. Водитель Сева подбросит меня до РДК, а домой я потом на автобусе доберусь. Или на такси, если все это слишком затянется.

Андроповск по-прежнему заметало снегом, и у дома культуры работала уборочная машина. Площадь перед зданием расчищали широченными лопатами дворники. Разумно, отметил я. Если все оставить на утро, сложностей будет гораздо больше, потому как за ночь такие сугробы навалит… Да уж, и куда потом подобная предусмотрительность денется? Почему зима в средней полосе России станет неожиданностью для чиновников и коммунальщиков?

Размышляя о подходе к ЖКХ в Союзе и в постсоветских странах, я буквально ворвался в ДК и увидел мирную картину. Директор Сеславинский беседовал с бородатым мужчиной в рясе, а главный городской возмутитель спокойствия Алексей Котенок с любопытством разглядывал детскую стенгазету.

– Евгений Семенович! – Сеславинский и на этот раз первым увидел меня, сразу же поспешив поздороваться. – Я как раз ожидал вас!

– Здравствуйте, – поприветствовал я сразу всех троих.

Котенок обернулся и осклабился, священник вежливо кивнул, и только директор ДК с жаром потряс мою руку.

– Я бы хотел попросить вас… – начал Сеславинский, и поп сразу же перебил его.

– Не унижайтесь так, Константин Филиппович, – сказал он густым басом. – Насколько я понял, мы не на партийное заседание собираемся, вход желающим не воспрещен. Так ведь, уважаемый Кашеваров?

– Евгений Семенович, – я вежливо склонил голову. – А вас как лучше называть? Варсонофий или Вадим?

– Правильней – отец Варсонофий, – поправил меня священник. – Но если вам удобно, можно и Вадим.

– Пройдемте? – предложил я. – И да, Константин Филиппович, вам тоже можно поучаствовать.

Пока Сеславинский рассыпался в благодарностях, в фойе вкатилась со своей неизменной тележкой Аэлита Ивановна по кличке Кандибобер и, покрутив длинным острым носом, уверенно направилась к нам.

– Доброго вечера, господа-товарищи! – высоким скрипучим голосом сказала она. – Я не опоздала?

– Вы вовремя, – кивнул я. – Идемте.

Первыми шли мы с Сеславинским, остальные в напряженном молчании следовали в паре шагов позади. Не доверяют и не понимают еще, действительно ли стоит овчинка выделки. И наверняка подозревают какую-нибудь провокацию со стороны КГБ. Если честно, я и сам этого опасаюсь. Поликарпов, конечно, на моей стороне. Вроде как. Но с чекистами нужно в любом случае держать ухо востро.

– Располагайтесь, – я пропустил городскую оппозицию в комнату и зашел следом.

Интересно получается – рядом сели только директор ДК со священником, а Котенок с Кандибобер демонстративно отдалились сразу ото всех. В том числе друг от друга. Вот поэтому большевики в свое время и победили, подумал я. Пока остальные занимались перетягиванием одеяла, те выступили с понятной большинству программой. Эти, видимо, тоже на старые грабли хотят наступить, воюя со всеми и не желая объединяться ни с кем.

А что будет, когда и остальные инакомыслящие подтянутся? Ладно, не будем забегать вперед, может, еще все и обойдется. Правила я составил простые, мои собеседники люди неглупые, сразу должны понять, что к чему.

Я вспомнил, что нас откровенно прослушивают, и внутри все упало. Понимаю, что без этого не обойтись, но все равно как-то… не по себе. А вдруг они сейчас, по закону вселенской подлости, возьмут и все испортят? Достаточно ведь одной провокации, единственной свары…

– Ну что, Котенок? – сварливо обратилась к моему сопредседателю Кандибобер. – Расскажешь, наконец, во что ты нас втягиваешь? Что нам тут будут рассказывать? О том, что советская промышленность – самая чистая в мире, и угарный газ в атмосферу не выбрасывает?

– Вы бы, Аэлита Ивановна, помолчали для начала, – тот едва не испепелил ее взглядом. – А то приглашение ваше можно и отменить…

Кажется, свара все-таки намечается. Может, правы Кислицын с Жеребкиным, и с этими господами впрямь каши не сваришь?

Глава 9

Прочь сомнения, все зависит от меня – от того, как я поведу дискуссию. С этими мыслями у меня как будто бы сил прибавилось.

– Итак, начнем, – я приступил к делу, проигнорировав перепалку Котенка и Аэлиты Ивановны. – Вам уже сообщили, что в городе начинает работать дискуссионный клуб под названием «Вече». Меня вы наверняка все знаете, но все же представлюсь. Кашеваров Евгений Семенович, редактор андроповской районной газеты. По совместительству один из председателей клуба и ведущих. Мой напарник – Алексей Котенок. Как нетрудно догадаться, я представляю официальную точку зрения, он – альтернативную. Для равновесия.

– А мы тогда вам на что? – хмыкнула Кандибобер. – Вот и дискутируйте друг с другом, нас-то зачем позвали?

– Потому что каждый из вас представляет не только определенный взгляд, но и интересы части общества, – напомнил я. – Мы хотим учесть всех, чтобы никто не ушел обиженным.

– Не поздновато ли? – спросил священник.

– Прийти к соглашению всегда уместно, – улыбнулся я. – А чтобы у нас с вами не оставалось лишних вопросов, предлагаю ознакомиться с правилами дискуссионного клуба. Они простые, – я пустил по столу распечатанные листы, которые заранее вынул из портфеля вместе с газетами. – Выступаем по очереди. Темы для выступлений оговариваются заранее. В перспективе начнем приглашать сторонних спикеров… то есть выступающих. И, соответственно, слушателей. Не членов клуба, а просто тех, кому интересно. Это потом, когда докажем, что способны на адекватную дискуссию. Регламент – пятнадцать минут. Еще по минуте – у каждого, кто захочет задать вопрос. На ответ – тоже минута. Перебивать друг друга нельзя. Увеличение регламента возможно, если согласны оба председателя, и участники не нарушили правила. Эти технические моменты. Теперь основное. Каждый должен уважать мнение других. Разделять не обязан, но уважать – однозначно. Как бы мы с вами ни спорили по разным вопросам, запрещаются оскорбления и переход на личности.

– А обсуждать-то что будем? – Кандибобер аж подпрыгнула от нетерпения. – И для чего?

– Уверен, у каждого из вас есть наболевшая тема, – невозмутимо ответил я. – О них мы и будем говорить. Но если вам проще, первую тему могу обозначить я. Например, вопрос безопасности атомных электростанций. Наверняка вы читали статью Зои Шабановой с комментариями экспертов, но я на всякий случай все равно привез экземпляры газеты.

– А «Правдоруба» принесли? – Аэлита Ивановна, похоже, решила сегодня поговорить сразу за всех.

– Его мы тоже обсудим, – сухо заметил я. – Только дайте закончить. Говорить мы с вами будем не просто так. И не обо всем подряд. Наверняка вам известно о том, что в стране объявили гласность. Партия готова идти на контакт и обсуждать сложные вопросы. В том числе публично. И от того, как вы будете себя вести, зависит будущее нашего эксперимента. Начнете хаять и критиковать без разбору – ничего хорошего не получится. Первое предупреждение – как желтая карточка в футболе. Второе – как красная, и влечет за собой удаление из дискуссии. А станете аргументированно обозначать острые углы – глядишь, и придем к чему-то общему. Каждому, кто внятно обозначит проблему, я, как редактор районки, готов предоставить печатную площадь. И уже от того, как вы напишете, как выскажетесь, будет зависеть, единственный ли это ваш выход в свет или первый в длинной череде публикаций.

– А судьи кто? – Кандибобер изрекла пафосную цитату из классики. – Кто и как будет определять, что можно печатать? Если вы, товарищ редактор, то все сразу понятно…

– Председателей, хочу напомнить, у нас двое, – терпеливо пояснил я. – Но даже мы с Алексеем не судьи, а скорее посредники. Решать, кто будет высказываться, а кто нет, станут читатели. Откройте газету на восемнадцатой полосе.

Собравшиеся, как прилежные школьники, зашуршали бумагой. На Сеславинского я изначально не рассчитывал, поэтому ему экземпляра не хватило, и он подслеповато подглядывал в газету священника.

– Обратите внимание на бюллетень, который можно заполнить и отправить по почте в редакцию, – я начал объяснять принцип обратной связи. – Каждой статье и заметке читатели ставят оценку по школьной пятибалльной шкале. Те, кто набирает минимум, вылетает.

– То есть, простите, как вылетает? – директор ДК поднял на меня удивленный взгляд. – Куда?

– Перестает публиковаться, – пояснил я. – Газетная площадь, как вы понимаете, не резиновая, так что печататься будут лучшие. Хотите публично делиться мнением – набирайте лайки…

– При чем тут лайки, товарищ редактор? – удивилась Кандибобер. – Не овчарки, не таксы… Это какой-то журналистский жаргон?

Вот опять я не уследил за собственными мыслями, которые поспешили оказаться у меня на языке… Просто я в этот момент думал, как уместить на газетных страницах больше контента без ущерба для основного содержания. И на ум пришел «Твиттер», который в моей прошлой жизни уже стал называться просто «Икс», после того как его купил Илон Маск. Краткость – сестра таланта! Вот и на газетной полосе можно втиснуть не одну-две колонки, а пять. Так даже интереснее, когда пишущий ограничен объемом своего произведения.

– Прошу прощения, – я не подал виду, что сказал нечто из другого времени. – Это действительно из профессиональной среды… Означает одобрение читателя. От английского like – нравится, понравилось.

Котенок усмехнулся – он понял мою оговорку по-своему. Видимо, решил, что мне не чуждо низкопоклонничество перед Западом.

– Так вот, – продолжил я, – как уже сказано, оценивать вас будет самый неподкупный судья – читатель. Если ему будет интересно, мы добавим опцию комментариев… То есть будем публиковать самые интересные письма в редакцию на тему ваших авторских заметок. Фактически это будет дискуссия на популярной городской площадке…

– А какова цель всех этих дискуссий? – раздался бас отца Варсонофия. – Создать видимость свободы суждений?

– Цель, дорогие участники клуба, заключается в пользе для города, – я не поддался на откровенную провокацию. – Чтобы в споре рождалась истина.

– Возможность выступить с газетной трибуны… – Котенок, молча до этого наблюдавший за разговором, впервые подал голос. – Это неплохая перспектива, друзья.

– Не друг ты мне, Лешка, – хихикнула Кандибобер. – Разные у нас с тобой цели.

– Что вы имеете в виду, Аэлита Ивановна? – невозмутимо улыбнулся Котенок. – Если вы о защите природы, то я тоже ратую за снижение выбросов. Озоновый слой под угрозой, об этом уже все говорят…