Орден меченосцев. Противостояние немецких рыцарей и русских князей в Ливонии бесплатное чтение

Дух крестовых походов, рыцарский орден и цистерцианцы

Орден ливонских меченосцев родился из духа крестовых походов. В первую очередь необходимо помнить этот дух, если кто-то хочет оценить исторические силы, которые вмешались в судьбу Восточной Прибалтики в начале XIII века. Поэтому сначала мы поговорим об этом духе крестовых походов, а в то же время и о других наиболее важных рыцарских орденах, поскольку это лучший способ избежать опасности изолированного подхода. Вскоре станет очевидным, что необходимо учитывать также и цистерцианцев. Идеи крестовых походов и рыцарские ордена поддерживались культурно и социально влиятельным классом XI–XII веков – рыцарством романских и германских народов. Духовный мир этого рыцарства, составивший единый феномен Запада поверх национальных границ, соединил древнегерманское представление о радости боя и воинской службы с идеей христианского благочестия. Правда, это благочестие имело особый характер, оно исходило не столько от богословских учений церкви, сколько от мирской религиозности воинственной знати. Только в течение столетий мирские и церковные представления о воинах Божьих, вначале чуждые друг другу, вступили друг с другом в тесную связь.

Битва Божья, которой первоначально учила церковь, должна была быть отвращена от мира и представляла собой духовную брань Господа против бесов в душе человеческой, служение не только не имело никакого отношения к мирскому мечу, но даже считалось предосудительным. Именно в этом смысле впервые было употреблено словосочетание «miles Christi» (воинство Христово), в раннее Средневековье самым чистым его воплощением виделись монахи. В соответствии с учением Августина до XI века церковь в целом также отвергала идею насильственного обращения язычников. Однако несколько причин изменили это отношение. С одной стороны, христианству вскоре пришлось защищаться извне, откуда угрожали нападения неверных. А с другой стороны, церковь подвергалась и внутренней опасности, поскольку политический и социальный мир, в который она была встроена, в Средневековье стал явно феодальным. В развивающейся, постоянно дробящейся феодальной системе и времена военных междоусобиц церковь часто оказывалась беззащитной перед актами насилия. Поэтому ей нужна была мирская опора как внутри, так и снаружи. С этой точки зрения особенно понятны ее усилия духовно воздействовать на новый влиятельный класс – рыцарей. Цель состояла в том, чтобы облагородить мышление рыцарей, запечатлеть в их сердцах религиозные убеждения, углубить христианскую веру, которую до X века западный светский мир часто принимал только внешне. Особую роль в этом процессе сыграло церковно-реформационное движение, а именно клюнийские монастыри. Таким образом, рыцарство и церковь сближаются, потому что знать также признает новую область ответственности в служении духовной власти.

Если церковь видит значительные силы растущего сословия и направляет свою воинственную главную мысль в нужное русло, то рыцарство подхватывает необходимые христианские внушения, но, в духе своего мирского благочестия, продолжает их формировать в свое новое представление о «воинстве Христове». Этот тип ратника Божия теперь имеет буквальное значение рыцаря Господа: «воин Христа» – это тот, кто владеет мечом, служа Богу как своему сюзерену. Отношения преданности и верности понимаются совершенно естественно: рыцарь служит Богу, а Бог гарантирует ему взамен победу и небесную награду.

В тот момент, когда церковь принимает эту концепцию в своих официальных проповедях, идея рыцаря Христа, крестоносца с мечом, совершает прорыв и получает возможность стать образцом целой эпохи, санкционированной духовной и светской властью. Так и произошло на пороге XII века. Конечно, путь к этому был долгим и сложным, и не было недостатка во многих противоборствующих силах, однако решающим для нас здесь является только указанный результат, новая идея «воина Христа» стала духовным образцом не только для высшей и низшей знати столетий крестовых походов, но и для других социальных классов, а именно для буржуазии.

Наиболее заметным результатом новой идеи стал Первый крестовый поход, предпринятый для освобождения Гроба Господня от власти неверных. Религиозный энтузиазм ведет толпы рыцарей и представителей низших сословий за тысячи миль, через нищету и лишения, без единого руководства к успешной борьбе за землю, на которую «ступали стопы Господа». Здесь невозможно сказать о совпадении многих благоприятных условий, многих индивидуальных особенностей; следует только подчеркнуть, что одни мирские мотивы никогда не могли объяснить такого предприятия и также не были решающими. Это наблюдение относится ко всем этим дальним походам того времени в страны, бывшие почти неведомой землей, а позднее нечто очень похожее мы увидим в Восточной Прибалтике.

Успех Первого крестового похода вызвал эйфорию. Создается цепочка крестоносных государств от Армении до Палестины, и лишь через несколько лет идея «воина Христа» достигает своей наиболее чистой формы. Примечательно, что это, в свою очередь, происходит благодаря спонтанному поступку самих членов воинского сословия. Некоторые рыцари – говорят, первоначально их было двое, а вскоре к ним примкнули еще семеро – объединились на собственные скромные средства в сообщество с решимостью отречься от мира на монашеский манер и отныне посвятить себя защите совершающих паломничество пилигримов от посягательств мусульман. Рыцарская идея вступает в теснейшую связь с мыслью о посвящении себя служению любви ближнему. В то же время этика рыцарства Божия переживает свое наиболее чистое развитие: «воин Христа» как рыцарь ордена отходит от мира в духе богобоязненного монашеско-духовного образа, как того требовало раннее Средневековье, но при этом он остается деятельным в миру, отдавая свой меч на защиту веры.

Так в 1118 году возникли рыцари-тамплиеры, образец для всех остальных рыцарских орденов[1]. Следует, однако, помнить, что только восторженное одобрение ведущих представителей монашеских орденов привело поначалу скромное предприятие к быстрому подъему. Ведущими монашескими орденами того времени были цистерцианцы и премонстранты. В частности, в духовные отношения с новым рыцарством вступил цистерцианский орден. Тем не менее показательно, что это делает не орден в целом, а только отдельные лидеры из его рядов. Это явление повторится позже, нечто подобное можно наблюдать с появлением ордена меченосцев, а также в других местах. Цистерцианцем, с особой теплотой воспринявшим тамплиеров, был Бернард Клервоский, вдохновитель не только своего ордена, но и всей своей эпохи. В своем памфлете «Восхваление нового рыцарства», который посвятил тамплиерам, он красноречиво воспевает их решение. «Поистине бесстрашен, – восклицает он, – рыцарь, кто облачает свое тело железом, свой дух – верою. Вооруженный обоими видами оружия, он не боится ни демона, ни человека. В конце концов, тот, кто желает умереть, не боится смерти. Чего должен бояться в жизни и в смерти тот, для кого Христос означает жизнь, а смерть означает приобретение? Хотя он добровольно и уверенно стоит за Христа, он еще больше жаждет умереть и быть с Христом. Бейтесь без страха, рыцари, и с неустрашимым мужеством изгоняйте врагов креста Христова, зная, что ни жизнь, ни смерть не могут отлучить вас от благодати Божией, что в Иисусе Христе. Ты могучий воин веры, если живешь и побеждаешь в Господе, но еще более радуешься и прославляешься, если умираешь и соединяешься с Господом. Хотя жизнь плодотворна и победа славна, над обеими в священном праве стоит смерть. Ибо если блаженны те, кто умирает в Господе, то не гораздо ли больше те, кто умирает за Него?» Бернард развеивает опасения по поводу военной службы и кровопролития, ссылаясь на Луку 3, 14: «Если христианам вообще не разрешалось бить мечом, то почему глашатай Искупителя (Иоанн Креститель) призывал воинов довольствоваться их жалованьем в будущем, и не лучше ли было запретить им всякую военную службу? Но если… позволено всем, значит, и тем, кто предназначен для этого Божьим промыслом, а не просто решился на нечто иное, лучше, – кем еще, спрашиваю, должна быть сохранена твердыня нашей силы, Сион, как не их руками и силами?» Поэтому он рекомендует вести против неверных оборонительную войну, «чтобы язычники никогда не сказали: „Где же Бог их?“» (Пс., 113: 10).

В четвертом разделе своего памфлета он рекомендует правила совместной жизни тамплиеров. Это предписания, по существу взятые из цистерцианского устава: заповеди послушания начальству, бедности и простоты в еде и одежде, целомудрия и безбрачия. Когда они не сражаются, они должны заниматься починкой оружия и одежды и выполнением приказов магистра. Они должны быть полезными и уважать друг друга. Кроме того, конечно, есть заповедь о борьбе с неверными, а также требование держать сильных, быстрых коней. При этом монастырскими являются запреты на охоту и игры, а также на посещение спектаклей, наконец, монашеская заповедь молчать за трапезой и в других случаях. Видно, что именно эти законы должны были способствовать серьезному отбору.

Мы должны немного остановиться на Бернарде и тамплиерах не только потому, что это первый рыцарский орден, но и потому, что роль цистерцианца в качестве покровителя симптоматична, мы это еще увидим. Кроме того, через 74 года устав тамплиеров был принят меченосцами. Поэтому позже мы вернемся к нему и рассмотрим более подробно, а сейчас важно только то, что Бернард был вовлечен в детальную разработку этого устава почти одновременно с написанием De laude («Похвалы»). Это произошло в 1128 году на соборе в Труа. В то же время тамплиеры явно переняли у цистерцианцев их белый плащ, только другого покроя, приспособленного для рыцарской службы. Красный крест, украшавший всех вооруженных паломников в Иерусалиме, стал эмблемой ордена тамплиеров. Таким образом, немногие рыцари при содействии работы Бернарда вошли в западный мир и нашли восторженный отклик. В ходе своего вербовочного турне по Англии, Франции и Испании, которое первый магистр Гуго фон Пейн предпринял после собора в Труа, ему уже удалось привлечь многочисленных новых братьев-рыцарей. В ИЗО году орден также основывает первый опорный пункт в Испании, и, таким образом, идея рыцарского ордена также переходит на Пиренейский полуостров. И там мы можем собрать наблюдения, которые позже пригодятся для понимания учреждения ордена меченосцев. Но перед этим бросим беглый взгляд на иоаннитов. Этот второй великий орден вмешался в сражения на Святой земле в 1137 году. Его, несомненно, вдохновлял пример тамплиеров, но он происходил из более старой, широко разветвленной госпитальной организации, что способствовало его быстрому возвышению. Даже его черный костюм показывает отличие его происхождения, в середине XII века иоанниты переняли устав августинцев, однако устав тамплиеров тоже оказал влияние. Для того чтобы охарактеризовать этот орден, здесь достаточно указать на важность заботы о бедных и больных, которая всегда была в гораздо большей степени в центре деятельности иоаннитов по сравнению с другими рыцарскими орденами. И тамплиеры, и иоанниты благодаря пожертвованиям и подношениям вскоре стали богатыми собственниками, особенно в романских странах, сравнительно быстро получили автономию и установили прямые связи с римской курией. В 1139 году Иннокентий II издает буллу Onine datum Optimum, подчиняющую тамплиеров непосредственно папе римскому.

Хорошо известно, как падение Эдессы встревожило Запад и породило призыв ко Второму крестовому походу. И снова важную роль сыграл Бернард Клервоский, да, он был душой этого предприятия, это продолжительное плотное участие монаха в мирских делах и в войне для нас – нечто чуждое. Разве не цистерцианцы были единственным орденом, который хотел возродить строгий аскетизм и отвернуться от мира в противовес обмирщению бенедиктинцев? Разве его членам не запретили проповедовать и даже крестить? И тем не менее Бернард проповедовал, и тем не менее два цистерцианских епископа, Отто фон Фрейзинг и Готфрид фон Лангр, выступили в качестве предводителей армейских отрядов во Втором крестовом походе в сопровождении нескольких аббатов и монахов ордена! Действительно, знаменитость из Клерво оказался в разладе с законами своего ордена, и он болезненно этот внутренний конфликт осознавал. «Я, – признается он, – так сказать, химера века, не священнослужитель и не мирянин, ибо я уже не веду жизнь монаха, я только ношу рясу. То, чем я занимаюсь, через какие опасности и бездны мира меня гоняет, ты знаешь». Здесь чувствуется «бессознательное стремление врожденной силы к деятельности, появляющееся чувство превосходства над другими, духовной власти над людьми вообще и, наконец, тайные муки совести, что на дорогах мира сего скиталец запачкается прахом». Это прежде всего также проницательность, обретенная в тиши созерцания, и обостренный взгляд на опасности, угрожающие церкви изнутри и извне, взгляд на требования времени, желание исправить положение и предотвратить урон. Это снова и снова заставляет аббата выходить из избранного им самим уединения. Мы должны помнить о своеобразном душевном разладе Бернарда, потому что он же может быть позднее предположен и у других цистерцианцев, которые попадут в поле нашего зрения. То, что в этой роли всегда будут выступать цистерцианцы, вероятно, можно объяснить особенно резкой аскетической установкой ордена, составлявшего духовно молодой авангард монашества и способного привлечь в свой круг только серьезных, вдумчивых людей, ни к чему не стремившихся для себя, но пребывавших в плену мысли об усвоении и обновлении христианской жизни[2].

О самом Втором крестовом походе, о ходе которого мы здесь подробно не говорим, следует только отметить, что он впервые предусматривал единые действия против мусульман и язычников на трех границах Римской церкви: в Палестине, в Испании, Португалии и на южной окраине Балтийского моря. На этот раз походы на Святую землю провалились. В Испании произошло иначе. Здесь во взаимодействии с крестоносными флотами фризов, германцев и англичан в 1147 году были одержаны блестящие победы над мусульманами. Результатом стал обнадеживающий настрой, который, наверное, не был ни малейшей причиной возникновения цепи рыцарских орденов, появившихся на Пиренейском полуострове в 1147–1158 годах.

В частности, есть четыре важных ордена, на которые следует обратить внимание. В 1147 году, во время завоевания Лиссабона, король Португалии Альфонсо I с помощью белых монахов сформировал «новое воинство», первое местопребывание которого, как говорят, было утверждено в Коимбре. В 1162 году аббат Иоганн Цирита из цистерцианского монастыря Тарука передал ему устав, который в 1204 году утвердил папа Иннокентий III. Этот устав также был скопирован с цистерцианского устава. Аббат сохранял юридически закрепленную верховную власть над орденом, что в особенности свидетельствует о его большой заинтересованности в его учреждении. Магистр ордена даже должен был принести присягу на повиновение аббату. После завоевания в 1166 году города Эвора община называлась «Братья Святой Марии Эворской». С 1211 года они называли себя по имени города Авиш. Еще яснее роль цистерцианцев в процессе, происходившем в 1158 году в верховьях Гвадианы. Там тамплиеры охраняли оказавшуюся в большой опасности крепость Калаат-Раваа, на границе между королевством Кастилия и мусульманскими владениями на юге Испании. Тамплиеры посчитали, что не справятся с предстоящим масштабным наступлением, и оставили замок без боя, потому что король не мог обещать им никакой помощи. Король Санчо предложил знати своей страны большие земельные дары, условия, на которых он обещал богатство, были заманчивы, но никто не согласился бы отстаивать крепость, которую даже тамплиеры считали не обороняемой. Тут дело приняло неожиданный оборот. Аббат северного испанского цистерцианского монастыря Фитеро Раймонд Серрат, который в то время жил в столице Толедо, решил сам взять на себя организацию обороны Калаат-Раваа (исп. Калатрава). Снова появляется цистерцианец, проявляющий воинственные наклонности, снова принимается решение, неизбежно ведущее к конфликту с уставами и духом белого ордена.

В то же время Раймонд является одним из самых занимательных персонажей всего периода крестовых походов – позже причислен церковью к лику святых – и должен привлечь наше особое внимание, поскольку от него исходил импульс, которому вскоре суждено было оказать воздействие до нижней Вислы, то есть до края восточнобалтийского языческого мира. Аббат Фитеро был французом, родившимся около 1090 года в Сен-Годенсе в долине реки Гаронны, недалеко от Пиренеев. В 1140 году он был одним из первых цистерцианцев, по просьбе короля Альфонсо VII перебравшихся из аббатства Эскальдьё в Испанию. Уже в 1144 году он был настоятелем монастыря Нинцаба, а в 1157 году, после временной остановки в Кастельоне, перенес свой монастырь в Фитеро. Воспитанный в строгих традициях отшельнической монашеской жизни, Раймонд определенно приехал в Толедо без намерения стать воином. Его внезапное решение защищать Калатраву – это поступок, совершенный под влиянием Бернарда Клервоского. Они, вероятно, знали друг друга лично[3]. Ибо Бернард, вероятно, проповедовал крест, но всегда отказывался стоять во главе сражений, потому что это казалось несовместимым с его статусом монаха. Вполне возможно, что толчком к плану Раймонда послужил его компаньон, монах Диего Веласкес, о котором легендарное предание гласит, что он был рыцарем свиты короля Санчо в пору, когда тот был наследником. Но этот вопрос не столь важен, поскольку, во всяком случае, достоверно известно, что сам аббат завладел Калатравой и окрестностями и переселил туда всех здоровых монахов и послушников Фитеро. В то же время он поселил там крестьян и набрал вооруженных добровольцев, которые стекались к нему со всех сторон.

Но Раймонд еще не пользовался высокой репутацией Бернарда, а провал Второго крестового похода в Палестину и земли вендов, грозивший полной дискредитацией Бернарда и ордена, во Франции в 1158 году еще не забыли. Вот почему общий капитул аббатов, собравшихся в Сито, немедленно чутко отреагировал. Действия Раймонда, как только о его переезде в Калатраву стало известно из жалобы материнского монастыря Эскальдьё, вызвали резкое неодобрение. Потребовалось дипломатическое вмешательство королей Франции и Кастилии, а также герцога Бургундского, чтобы убедить белый орден уступить и без дальнейших церемоний предотвратить отмену перевода Фитеро в Калатраву. Новый монастырь перешел в Фитеро из Эскальдьё, старому было разрешено продолжить начатую им на Гвадиане работу. К этому времени Раймонд и его последователи пошли еще дальше. Аббат чувствовал себя обязанным объединить своих воинов в монашеской жизни, поэтому он дал им устав и костюм цистерцианцев, только с кое-какими изменениями, соответствующими рыцарской жизни. Однако все это остается у рыцарей чистой привычкой, лишь позже возникает постоянный орден. Раймонд умер в 1163 году, и монахи и рыцари поссорились из-за избрания аббата. Монахи недовольные возвращаются в Фитеро, но рыцари решают продолжить религиозную жизнь и принимают братьев-священников в качестве капелланов. В 1164 году по просьбе Сито они получили измененный цистерцианский устав, который папа Александр III сразу утвердил. Это еще не подчинение, а просто принадлежность цистерцианскому ордену. Так возник орден Калатравы. В 1187 году он был официально поглощен цистерцианским орденом – снова официально по петиции – и теперь передан аббатству Моримонд. В той ветви зависимых от него цистерцианских монастырей идея рыцарства должна была стать особенно близкой. Мы должны об этом помнить, потому что Моримонд был материнским аббатством большинства цистерцианских монастырей в Северной Германии! Приблизительно через поколение монастырь Калатравы внезапно появился в низовьях Вислы в Тимау (сегодня Тымава), недалеко от Меве (сегодня Гнев), еще до того, как Тевтонский орден закрепился в Пруссии[4].

Перевод, безусловно, был осуществлен при посредничестве соседнего Оливского монастыря под Данцигом (сегодня Гданьск), а задачей, безусловно, должна была стать защита Померании от языческих пруссов, которые в то время перешли в наступление. В этой связи следует отметить, что в Испании также существовал цистерцианский монастырь под названием Ла-Олива, который находился очень близко к Фитеро. Но это уже слишком далеко уводит в обстоятельства балтийской миссии, нам еще надо посмотреть на испанские ордена.

Между Эворой и Калатравой – согласно легенде, в 1157 году – образовался еще один орден. Здесь братья Суэро и Ломес впервые объединили свои силы в районе Сьюдад-Родриго для борьбы с мусульманами. Говорят, предложил это отшельник, что еще важнее, устав был издан цистерцианцем, саламанкским епископом Ордоньо. Этот устав тоже, естественно, был модифицированным цистерцианским уставом. Епископ также продолжает заботиться об учреждении, добавляя несколько цистерцианских монахов, которые действуют как братья-священники и знакомят рыцарей с уставом. Орден Святого Юлиана, как он первоначально назывался, утверждается папой в 1177 году. Позже, подобно иоаннитам и тамплиерам, ему удалось добиться автономии и прямого подчинения папе, но это продолжалось недолго. Были ли у братьев проблемы? В 1218 году орден Калатравы уступил крепость Алькантара к югу от нижнего течения Тахо рыцарям святого Юлиана из Перейро, хотя и на условиях постоянной зависимости. С тех пор орден был назван в честь нового замка и подчинялся магистру Калатравы и его пастырским визитам на протяжении всего Средневековья. Но разница между двумя орденами остается в их обычаях, оба носят белые облачения, но орден Калатравы с красным крестом в виде лилии, а орден Алькантары с зеленым. В 1202 году рыцари Алькантары также образовали внешнее братство с орденом Сантьяго.

Тем самым мы переходим к последнему важному рыцарскому ордену в Испании. Он тоже возник около 1150 года из свободного объединения дворян, которые, как говорят, решили искупить свою прежнюю жизнь добрыми делами, они хотели посвятить себя защите караванов паломников в Сантьяго-де-Компостела. Судя по всему, эта группа стала орденом только 5 июля 1175 года указом папы Александра III. Цистерцианцы здесь, очевидно, активно не задействованы, потому что рыцари получают устав августинцев. Но бросается в глаза другое: изначально орден называется Орден меченосцев святого Иакова и несет как отличие красный крест в виде меча с раковиной пилигрима на рукояти, и, таким образом, впервые как знак рыцарского ордена появляется красный меч. Паломничество в Сантьяго было также очень популярно среди пилигримов в Германии в то время и оставалось таковым в XIII веке, поэтому этот орден и его одежда также должны были стать известными многим нижненемецким паломникам[5].

Теперь мы можем попрощаться с Испанией. В кратком обзоре показаны шесть известных рыцарских орденов, возникших в римско-христианском мире к концу XII века. Четыре из этих орденов были основаны с помощью или даже по инициативе отдельных цистерцианцев. В случае орденов тамплиеров, орденов Алькантары и Сантьяго инициатива явно принадлежит самим рыцарям, то же самое касается госпитальеров и рыцарей Эворы, по крайней мере вероятнее всего. Белое духовенство, очевидно, никуда не вовлечено, что в порядке вещей.

Все шесть орденов объединяет стремление к автономии и прямому подчинению Римской курии, но лишь два (а позже и Тевтонский орден) достигли этой цели в долгосрочной перспективе. Четыре ордена носят белый плащ, унаследованный от цистерцианцев. Ордена, находившиеся под влиянием белых монахов, также переняли основные элементы их уложений. Однако все шесть орденов подчиняются основным заповедям – бедности, целомудрия, послушания и борьбы с врагами креста[6]. Что поразительно в испанских орденах, так это то, что они были чисто национальными организациями. Но это, безусловно, было естественным результатом географической удаленности района их действий и поощрялось тесными связями с Испанским королевством, благодаря которому эти ордена надеялись обрести автономное положение. Два ордена интернационального характера, тамплиеры и госпитальеры, явно сохранили свою направленность на романскую, особенно французскую языковую область.

Но краткий обзор показал очень много: монашеская идея отречения от мира, обычно воплощаемая личностью цистерцианца, и идея защиты и битвы, выросшая из мирского благочестия и рыцарской натуры, слились воедино во всех рыцарских орденах нового образца.

По своей сути все рыцарские ордена возникли на линиях пограничья и боевого соприкосновения Римской церкви, поэтому неизбежен перенос идеи борьбы за Бога и на два языческих рубежа Запада. Одна из этих границ проходила в Юго-Восточной Европе, где Венгерское королевство противостояло наступавшим с востока половцам. Другая возникла в Прибалтике. Теперь наши взоры обращаются к ней.

Восточная Прибалтика и миссия борьбы с язычеством в конце XII века

Теперь мы должны задать себе два вопроса: как церковные влияния проникли в прибалтийские языческие земли и чем объясняется переход к миссионерству мечом?

Здесь тоже речь идет не о подробном изображении истории Прибалтики и Восточной Прибалтики, а лишь о главных линиях развития, ведущих к великому противостоянию с последним островком язычества в этом уголке Европы. В то же время мы вступаем в прямую предысторию ордена меченосцев.

К 1170 году силы остальных языческих земель на юго-западе Балтийского моря были существенно подорваны. Вендские племена бодричей и лютичей, веками удерживавшие позиции между Гольштинией, Эльбой и Одером в борьбе за власть между Германской империей, Польшей и странами Севера, уступили натиску датчан, Генриха Льва и Асканиев. Здесь можно лишь коснуться сложного процесса, в котором переплелись установление государственного правления, поселенческая деятельность и миссии. Политика светского княжества, распространение немецких поселений и немецких законов практически взяли первенство над миссионерской задачей. Во всяком случае, за эти десятилетия идея чистого крестового похода возникла только один раз, и это было в 1147 году, именно в уже упомянутом Втором крестовом походе. Здесь это осталось эпизодом, с самого начала лишенным энтузиазма, массовых насильственных обращений в стиле той борьбы, которая будет описана ниже, не происходит[7]. Страшные слова Бернарда Клервоского о «крещении или смерти» быстро забыли и по собственной инициативе отвергли соответствующие князья. Часть Второго крестового похода, проведенная здесь немцами, датчанами и поляками, провалилась. Когда в 1240-х годах страна перешла под власть Вельфов, Асканиев и датчан, миссия продолжила кропотливую, тщательную работу и связи с появлявшимися островами поселений сельских и городских немецких иммигрантов.

Восточная Прибалтика от Вислы до Финляндии была другая. Здесь в рассматриваемый период балтийские народы пруссов, литовцев, земгалов, селов и латышей, смешанные балтийско-западнофинские народы куршей и западнофинские народы ливов, эстонцев и собственно финнов вступают в более яркий свет предания. В их отношениях с Готландом, Швецией и Данией на западе, чередовавшихся между торговлей и войной, контраст в религиозных верованиях еще не стал определяющим фактором в XI веке, и христианство должно было сначала утвердиться в самих странах северогерманской империи. Став христианской, Польша рано признала задачу прусской миссии, но ее попытки закончились бесплодными приграничными боями. Предварительные попытки миссионерской проповеди в Пруссии Адальберта (умер в 997 году) и Бруно Кверфуртского (умер в 1009 году) остаются безуспешными, оба проповедника умирают.

Для тех, кто не знаком с историей Восточной Прибалтики, на данном этапе нелишне краткое объяснение. В то время как термин «Эстония» около 1200 года относился по существу к той же территории, что и сегодня, на территории современной Латвии около 1200 года существовало несколько независимых племен с разными языками. Современник Генрих Латвийский называл людей, проживавших в части тогдашней Латвии справа от Двины, латышами или латгалами, впрочем, за исключением участка побережья Рижского залива примерно до линии Венден – Ашераден, принадлежавшего угро-финским ливам. В Средние века латыши, или латгалы, населяли лишь часть сегодняшней латвийской национальной территории, и поэтому только эта часть в документах называется Леттией (Латвией). Так ее назвал М. Хеллман, чтобы облегчить определение понятия для этой средневековой латвийской области, введение термина «Латвия» не стало в исследованиях общепринятым.

Остаток сегодняшней латвийской территории слева от Двины и полоса сегодняшней Литвы к югу от нее в Средние века были завоеваны племенами земгалов, куршей и селов. Земгалы и селы говорили на языках, родственных латышскому, куршский язык также был связан с латышским. Однако в куршском племени была ливская (то есть угро-финская) примесь. Все упомянутые племена, за исключением ливов и эстов, принадлежали к балтийской языковой семье, как пруссы между Вислой и средним Неманом и литовцы, занимавшие область к востоку и северу от Немана.

Большое значение для бедной полезными ископаемыми Восточной Прибалтики с ее преимущественно лесохозяйственной структурой имел тот факт, что она подобно разделительному блоку лежала между скандинавской родиной викингов и местами, куда они стремились, княжествами Киевской Руси. Таким образом, основные пути сообщения викингов-варягов пересекали эту разделяющую территорию, особенно следует упомянуть водные пути Западной Двины и Финского залива. Не было недостатка в попытках завоевать разделяющие территории с запада и востока. Во второй половине XII века, после многочисленных предыдущих попыток, северорусские княжества Полоцк, Псков и Новгород подчинили себе часть восточнобалтийских народов. Полоцк контролировал все устье Западной Двины. Он правил непосредственно Восточной Латгалией и частью племени ливов, обосновавшегося в устье Двины вокруг городов Гольм, Икскюль, Ленневарден и Ашераден. Между ними лежало среднее течение Западной Двины, русские Кукенойсское и Герсикское княжества, зависимые от Полоцка, с преобладающим населением латышей и селов. К северу от этих княжеств располагались латышские земли Голова и Адсель, находившиеся в то время в даннической зависимости русских князей Псковских. Попытки новгородцев захватить эстонскую территорию до этого неоднократно терпели неудачу, но положение эстонцев и финнов стало осложняться, поскольку на западе активизировались датчане и шведы, которые с VII века часто осмеливались на морские походы в Восточную Прибалтику и на короткое время захватывали части территории.

Начало миссионерства в Восточной Прибалтике можно увидеть с обеих сторон. Русская церковь, продвигая миссионерство из Византии, возвела несколько церковных зданий в Герсике при княжеской резиденции, а в Кукенойсе, вероятно, была русская церковь[8]. Восточная миссия не имела возможности вести распространение из этих двух пунктов, да и среди латышей, похоже, значительного прогресса достигнуто не было, вероятно, еще и потому, что русские еще не желали проводить систематическую и всестороннюю прозелитическую работу в больших масштабах. Изначально путь для предварительных попыток с запада указывала торговля. Говорят, что в 1070 году купец-христианин на датские средства построил церковь в Курляндии. Для восточнобалтийских народов было самым естественным знакомиться с римско-христианскими обычаями через посещавших их страну западных купцов, и, наоборот, эстонские и куршские торговцы посещали Готланд, в то время самый важный торговый центр в Балтийском море, и некоторые из них также узнавали там новое учение. Около 1120 года шведская епархия Сигтуны уже рассчитывала на постоянные миссионерские районы Финляндии и Эстонии, до 1164 года уже происходила гонка между шведами и новгородцами за финскую миссионерскую область. Через шесть лет Римская курия уже была в курсе колеблющейся политики финнов-язычников между державами западной и восточной церквей. Стало ясно, что вопрос о включении последней европейской языческой территории в христианство теперь поставлен недвусмысленно, только еще не решено, будет ли победа принадлежать римской или византийской церкви.

В Скандинавских странах именно в эти десятилетия росла новая сила церкви, поскольку примерно в середине XII века там распространялся и цистерцианский орден. Один за другим быстро возникли монастыри Херревад в Скании (из Сито в 1144 году), Альвастра и Нидала (1143) и Эсром (1154) по линии Клерво, и это мы называем только самые важные из них.

Эсром основал Витскёль в Ютландии (1158) и Соре в Зеландии (1161). По мере распространения датского влияния на южном побережье Балтийского моря датчанами учреждались монастыри Даргун (1172), Эльдена (1188), Кольбац (1173) и Олива (1186), а также в Мекленбурге и Померании. Не случайно именно в это время в планы восточнобалтийской миссии впервые была включена идея крестового похода. Шведские экспедиции в Финляндию с насильственными крещениями имели место уже в 1156и 1164 годах. Архиепископ Лундский Эскил в 1164 году останавливался во Франции, где он рукоположил цистерцианца Стефана Альвастрийского в архиепископа Упсальского – это вообще основание данной архиепископии. Рукоположение происходит в Сансе в присутствии папы Александра III. Мы помним, что это тот самый год, когда магистр Калатравы предстает в Сито и Сансе перед генеральным капитулом и папой, чтобы утвердить свой орден, неизбежно, что два северных князя церкви узнали о том, что произошло в Испании, они, вероятно, сами видели магистра. В том же году на севере, как самый дальний восточный форпост, напротив восточнобалтийского побережья, основывается цистерцианский монастырь на Готланде. Весьма вероятно, что в Сенсе Эскил получил новые стимулы, поскольку ранее он лично встречался с Бернардом Клервоским. В любом случае это как-то связано с цистерцианскими предложениями, когда он вскоре после этого, до 1167 года, рукоположил монаха Фулько из цистерцианского монастыря Ла-Сель на севере Франции в епископы Эстонии. Фулько поступил в Ла-Сель только в 1162 году, и рекомендацией к датскому архиепископу он был обязан своему аббату Петру, который восхищался Эскилем. Очевидно, что дни случайных церковных миссий при посредстве торговцев подошли к концу, конкретных причин мы не знаем, но планировался крупный военный удар по эстонскому язычеству[9]. Остается неясным, был ли грабитель – ский рейд эстонского флота против шведского острова Эланд в 1170 году выражением силы самоуверенного язычества или уже превентивной войной, основанной на знании планов северных миссий.

В это время епископ Фулько уже останавливался в Риме, чтобы склонить курию к своим или, точнее сказать, к архиепископским планам[10]. Однако сначала потребовалось письменное ходатайство аббата Петра, чтобы получить согласие папы Александра III. Письма, подготовленные для Фулько куриальной канцелярией, показывают степень подготовки. Фулько должен был получить помощь монаха Николауса, жившего в норвежском монастыре и уроженца Эстонии. Епископу было дано право освящать храмы и рукополагать духовенство. Христиан Дании просят помочь в содержании – Фулько еще не был представлен в Эстонии. Ядром папской поддержки, однако, является призыв к крестовому походу от 11 сентября (1171 года), вызванный «великой горечью и болью», с которыми папа получил известие о зверствах эстонцев и других язычников тех областей против христиан, восставших всерьез и дико свирепствовавших, – вероятно, имелось в виду нападение на Эланд, – Александр призывает христиан королевств Дания, Норвегия, Свей и Гётар взяться за оружие против язычников. Грядущее прощение грехов равно даруется посетителям Гроба Господня, павшим в языческих войнах дается полное отпущение грехов. Вот первое уравнивание Римской курией северного театра военных действий с Палестиной и Испанией[11]. Судя по всему, крестовый поход тоже состоялся, первый в Эстонии, впрочем, об итогах этой кампании ничего не известно. Самое позднее к 1177 году все снова было кончено. Около 1180 года Фулько исчез из истории, вероятно, он навсегда вернулся во Францию.

Одновременно начинаются новые эстонско-русские войны; восточный сосед снова ломится во врата оставшихся языческих бастионов, но без прочных завоеваний.

Военные походы на запад теперь идут туда и обратно: в 1184 году датская экспедиция сжигает Эстонию, в 1186 году пять кораблей под предводительством Эрика, сына норвежского короля, разоряют эстонский Вик. Восточные язычники мстят в 1187 году разрушением шведской Сигтуны, в 1194, 1196 и 1197 годах снова походы датчан на Эстонию, а также в Финляндию. Эта постоянная война продолжается и в новом столетии, когда в 1203 году эстонский флот разграбил датскую сельскую область Листрию, уводя людей, унося добычу и церковные колокола. Еще в 1226 году эстонцы из Эзеля были заняты этими набегами на датско-шведское побережье.

Тем временем в балтийской торговле появилась еще одна группа людей. Когда первые нижнегерманские купцы, а именно вестфальцы, отправились на Восток, остается открытым вопросом. Многочисленные находки немецких монет прошлых веков могут указывать на то, что немецкое участие в балтийской торговле уходит своими корнями в далекое прошлое. Тем не менее основание Любека как первого очень важного нижнегерманского порта на Балтийском море остается важной отправной точкой. Город, наконец, начал свое существование в 1159 году. Теперь под дипломатической защитой Генриха Льва немцы могли развиваться совсем по-другому, чем прежде. Опираясь на более крупные капиталы, большую грузоподъемность и безопасность кораблей и нововведения в торговых операциях, они быстро опередили других перевозчиков балтийской торговли, продвинулись через Готланд к Новгороду и Двине, установили связи со Швецией и южным берегом и вскоре оставили позади и главного конкурента, а именно крестьян-купцов острова Готланд. Стоит помнить об этих общеизвестных фактах, а также о том, что эти немецкие купцы еще в 1161 году образовали присяжную общину с печатью, известную как «universitas mercatorum Romani imperii Gotlandiam Frequencyantium», союз купцов Римской империи, посетивших Готланд, которая составляет ядро ранней Ганзы.

Одна из ветвей этой группы культивирует двинскую торговлю и вступает в контакт с ливами (не позднее примерно 1180 года), и здесь также снова происходят случайные миссии, потому что с торговцами есть священник, каноник-августинец Мейнард из Зегеберга близ Любека. Вскоре они получают для него миссионерское разрешение от собирателя дани с двинских ливов, русского полоцкого князя. Мейнард также добился успеха, в 1184 году смог купить участок земли в Икскюле и построить церковь. В начале 1185 года литовское войско врывается в область ливов, проповедник бежит с ливами в леса и познает все ужасы восточнобалтийских войн, в конце концов, враг отступает, забрав с собой множество детей и женщин. Мейнард пользуется возможностью, чтобы расширить свое небольшое сообщество, он обещает ливам строительство каменного защитного замка (восточнобалтийские народы знали только деревянно-земляные укрепления, двинские ливы в Икскюле, по-видимому, вообще не имели замка). Однако условием является то, что каждый может креститься в Икскюле. Это кажется ливам разумным предложением, но втайне они надеются избавиться от обета крещения, тем не менее заключается официальный договор. Строительство начинается летом, Мейнард приглашает каменщиков с Готланда и сам несет пятую часть расходов. Что касается нашей темы, мы также должны обратить пристальное внимание на эти события, потому что здесь, как будет видно, совсем скоро будут приняты судьбоносные решения. Часть ливов Икскюля крестится, другие торжественно подтверждают свое обещание, стены растут. Потому что, как только замок будет готов, крещеные отступятся, некрещеные откажутся принимать веру. Ливы считают, что они особенно хорошо справились со своей хитростью и задешево завладели отличным оборонительным сооружением. Соседние ливы из Гольма тоже преуспевают в той же игре, тоже получают замок и потом не сдерживают своего обещания. Признак терпения поседевшего миссионера, что он не пал духом после таких разочарований и продолжил кропотливую работу убеждения. Он даже использовал следующий флот немецких сезонных торговцев, которые приезжали и уезжали каждый год, для переправы в Германию и, надеясь на дальнейший прогресс в своей деятельности, в Бремене был рукоположен в епископы. Отсюда ясно, что поведение ливов после постройки замка отнюдь не привело к разрыву с их епископом. Мейнард, должно быть, очень хорошо понимал, что ливы не могли считать договор, заключенный в чрезвычайной ситуации, столь обязывающим, конечно, это оставалось нарушением добросовестности и доверия.

Обращение к миссии меча: Теодорих из Торейды, Бертольд Шульте и Бернхард фон Липпе

Теперь мы должны оставить ливов, чтобы последовать за Мейнардом для его епископской хиротонии в Германию. Примерно в это же время в окружении миссионера появляется личность, которая должна стать его самым важным помощником. Еще в 1187 году цистерцианский монах Теодорих проповедовал в Торейде (Турайде) на реке Гауе, второй миссионерской базе. Он должен привлечь наше самое пристальное внимание, поскольку позже ему приписывают основание ордена меченосцев. В 1187 году Теодорих был еще относительно молодым человеком – от 30 до 40 лет, потому что оставался активным еще 32 года и безвременно погиб насильственной смертью. Его биографические данные выдают бесстрашный характер сообразительности и практичности. Он обладал дипломатическими способностями, неутомимой деловитостью и с религиозной преданностью посвятил себя миссионерской работе, в служении которой он несколько раз рисковал жизнью и, в конце концов, стал мучеником. Как этот человек попал в Ливонию в сером дорожном облачении цистерцианцев? Его происхождение до сих пор остается загадкой для исследователей. Но здесь лежит первый ключ к происхождению ордена меченосцев. Йохансен подозревал, что монах прибыл с Рейна, поскольку впоследствии он несколько раз служил викарием в Кёльнской архиепископии. Это остается возможным, тем не менее аргумент не является убедительным, потому что другие ливонские викарии того времени работали в районах, отличных от их домашних церковных приходов. Так, преемник Теодориха, Германн, был викарием в Трирской епархии, хотя и был родом из-под Бремена.

Вопрос о происхождении, вероятно, можно поставить еще более узко: где Мейнард завербовал Теодориха?

Мейнард успел пожать первые небольшие плоды уединенных проповедей до 1184 года, в 1185 году он был всецело занят крещением и строительством замка в Ливонии, поскольку в 1187 году Теодорих уже был в Ливонии, Мейнард мог завербовать его только в 1186 году, именно во время путешествия в Бремен для епископской хиротонии! Потому что только сейчас бывший священник купцов почувствовал потребность в работниках.

Жизненный путь Теодориха слишком серьезен, чтобы думать о неприятном типе бродяги-монаха, сбежавшего из монастыря. Так что если он встретил Мейнарда на пути из Любека в Бремен и обратно, то, должно быть, случайно остался там по поручению своего аббата, потому что все цистерцианцы были связаны инструкциями своего начальства внутри и за пределами своих монастырей. На севере уже существовало несколько цистерцианских учреждений, но большинство из них следует исключить из нашего рассмотрения, поскольку они принадлежат к линии Клерво. Теодорих же вышел из моримундского отделения монастыря Альтенкамп на Нижнем Рейне, потому что только он впоследствии имеет отношения с Ливонией и потому что позже из него приходит братия монастыря для Дюнамюнде, а именно из аббатства Мариенфельд[12] в Вестфалии. Однако он не может происходить из самого этого аббатства, оно было основано лишь в 1185 году и еще не имело никакого отношения к северу. Однако после тщательного изучения цистерцианской традиции напрашивается неформальное и очень простое решение. Летом 1186 года делегация цистерцианцев появилась на дороге из Любека в Бремен, чтобы откликнуться на призыв Адольфа III графа Шауэнбурга и Гольштейна для выбора места для основания нового монастыря. Ей пришлось остаться там на некоторое время, и, в конце концов, она выбрала место на Траве недалеко от Любека, нынешний Райнфельд[13]. Молодой Теодорих, должно быть, принадлежал к этой «передовой группе», она происходила из монастыря Локкум, основанного в 1163 году близ Среднего Везера, с которым шауэнбургцы имели связи через свою родину. Это хорошо объясняет случайную встречу между проходившим мимо Мейнардом и монахом, он поговорил с цистерцианцами о своей работе и пригласил их посодействовать. Между прочим, с самим Теодорихом он мог встретиться и в Бремене, поскольку Локкум тоже имел там непосредственные связи. Архиепископ Зигфрид (умер в 1184 году) и настоятель его собора Отто уже передали Локкуму землю в Обернойланде близ Бремена¹, к 1187 году четыре бременских клирика и миряне сделали дополнительные пожертвования, а в 1188 году Хартвиг II дал Локкуму десятину и основал молитвенное братство между монахами и своим соборным капитулом: каждый год в день престольного праздника монастырь должен был посылать в Бремен две шестифунтовых свечи. Поэтому следует ожидать оживленного движения по удобным водным и наземным путям между двумя местами, расстояние между которыми по прямой составляет всего около 80 км.

Как только Теодорих оказался призванным на миссию, ему пришлось просить разрешения у своего аббата, которым в то время, возможно, был Бертольд[14] ^[15]. Осенью 1186 года, но не позднее весны 1187 года монах двинулся по Траве, чтобы переправиться из Любека в Ливонию с торговым флотом. Теперь вдруг становится ясно, почему аббат Бертольд восемь лет спустя оставил свой пост и сам присоединился к Ливонской миссии в 1194 году: Теодорих убедил его сделать это во время одной из позднейших поездок в Рим. Во-первых, оба цистерцианца исчезают из поля зрения своего ордена, это продолжается до 1199 года, пока известие об их действиях не вызовет жалобу в генеральном капитуле в Сито, но об этом позже. Тем временем мы возвращаемся в Ливонию, где возникли новые трудности для продвижения миссии.

Сначала из епархии Икскюль слышны только сообщения об успехах. Теодорих покупает некоторые поля в Торейде, возможно, уже думает о строительстве церкви, крестит ливенских старейшин Анно и Каупо и других. В 1188 году дождь губит урожай ливов, они хотят принести цистерцианца в жертву богам, потому что его поля дали лучшие всходы. Монаху спасает жизнь только то, что после запроса у оракула лошадь дважды ставит правую ногу перед ним. В том же году, 25 сентября, папа Климент III утверждает архиепископа Бременского, а также епископство Икскюльское, 1 октября он находит слова похвалы успехам Мейнарда. Уже в 1193 году, 27 апреля, посланник Мейнарда – вероятно, Теодорих – находится в Риме. Стареющий епископ, кажется, уже намекнул на печальный опыт, по крайней мере, папа Целестин III в письме о продолжении начатого проповеднического дела его увещевает, он также исполняет его желание освободить набранных и добровольно пришедших к нему помощников различных чинов от их правил питания и одежды и возложить на них проповедническое служение. За этим отчетливо чувствуется тормозящий запрет на проповедь для цистерцианцев и желание его устранить, Теодорих окажется перед той же дилеммой, что и Бернард Клервоский. Более того, Мейнард может принять в помощники любого, кто покажется ему подходящим для служения[16]. Несмотря на все трудности, жители Ливонии еще были полны надежд. Как же все-таки могло дойти до миссии меча на Западной Двине?

Вопрос имеет решающее значение для дальнейшего хода событий, от ответа зависит решение предстоящей схватки. В последнее время его исследованиями снова занялись.

Источники здесь весьма лаконичны, через некоторое время мы узнаем, что Мейнард – по всем признакам, с 1195 года – столкнулся с таким «упрямством» язычников, что посчитал свою дальнейшую работу бесплодной.

Нарушенные обетования крещения 1186 года, как минимум, не могло быть единственной причиной. Должно быть, имелось что-то, что мешало многим ливам смириться с новой верой. Несомненно, что на первый план здесь выдвигались ситуации, оказавшие наиболее сильное влияние на практическую повседневную жизнь. Различные силы природы, которым поклонялось племя, скорее всего, были бы преодолены обычаями христианства и верой в единого Бога примирения и милосердия. Иное дело брачное право и наследственное право. По свидетельству источников, у эстонцев и пруссов была полигамия (в форме многоженства), а также покупка женщин и похищение невест, то же относилось и к близкородственным эстонцам ливам, особенно запрещенные каноническим правом браки с родственниками до четвертой степени родства и прямо засвидетельствованный левират[17]. Генрих Латвийский негодует, что «дерзкое упрямство женщин» мешает ливу креститься, они должны были считаться с разводом и лишением наследства, также их дети, вероятно, лишились бы права наследства, если бы новая вера восторжествовала. После миссии Мейнарда во многих семьях возникло множество разногласий.

Но церковь никоим образом не могла бездействовать или даже одобрять старые обычаи. До сих пор многократное отступление ливов от своих обещаний креститься зачастую представлялось слишком просто. Не все из них действовали так, несомненно, малая часть из них осталась верна своему намерению и была привержена Мейнарду с большей преданностью. Именно из этой общины вышли первые туземные священники, а также те, кто желал преемника после смерти Мейнарда.

Но рядом с этим стоит толпа равнодушных и откровенно враждебных людей. Среди них все те, кому приходится опасаться лишений семьи и имущества, а также те, кто всегда был равнодушным к религии, и ливы, фанатично цепляющиеся за старые обычаи. Таким образом, должны были быть постоянные трения, и Генрих Латвийский очень рано сообщает, что противники начали грабить имущество епископа и избивать его слуг[18]. По-видимому, языческая реакция, в конце концов, стала настолько сильной, что он решил уступить ее давлению и покинуть страну, вероятно, в 1195 или 1196 году. Если бы он это сделал, то зачатки Икскюльского епископства погибли бы без защиты. Теперь впервые с купцами-христианами рассматривается мысль армейского похода для защиты небольшой ливонской общины. И едва ли стоило рассчитывать на Мейнарда, чье снисходительное и терпеливое поведение мешало ему попрощаться с мирной работой. Скорее – как показывает параллель с событиями в Испании и Франции – обращаться следовало к двум цистерцианцам как к авторам идеи. Купцы обещают войско, об этом узнают ливы, и им снова удается со слезами и увещеваниями убедить епископа вернуться, но только для того, чтобы поиздеваться над доверчивым человеком иудовым приветствием после отплытия флота. Обманутого держат в стране угрозами смерти, но Теодориху дипломатической хитростью удается бежать, он достигает Рима и получает индульгенцию крестового похода (1195–1196 годы.).

Таким образом, поворот к настроению крестового похода наконец свершился. Трагическим образом судьба преподнесла малочисленному, едва насчитывавшему 15–20 тысяч человек ливскому народу внутреннее решение, последствия которого они не могли понять. Представляя все восточнобалтийские народы, они должны были повести борьбу с христианством, которому принадлежало будущее. Не следует упрекать большинство ливов в том, что они не обладали дальновидным пониманием этой неизбежности, человеческое упорство в старом образе жизни понятно[19]. Вместе с тем после 15 лет горького опыта миссионеры столкнулись с трудным решением. Им пришлось оставить, как безнадежную, попытку убедить большинство людей. Праздный вопрос, было ли еще возможно сосуществование, к чему стремилась папская булла 1201 года, хотя и под защитой светского оружия.

Поскольку у Мейнарда не было никакой защиты, его успехи могли быть в любой момент сокрушены языческой реакцией. Однако совесть проповедников не позволила им бросить собрание крещеных и оставить Икскюльскую епархию на погибель. В конце концов, им нужно было увидеть всю проблему с точки зрения церкви в гораздо более широком контексте. Продолжающиеся морские экспедиции эстонцев и куршей против христианских берегов севера также требовали ответных действий. Так последовал призыв защитного меча.

И снова была пауза для передышки. Зимой 1195/96 года Теодорих представил все свои переживания папской курии. Папа Целестин, по-видимому, руководствовался желанием не только защитить тех, кто остался верен, но и принудить к исполнению своих крестильных обещаний всех тех ливов, которые ранее добровольно дали обещание креститься. Неизвестно, где Теодорих завербовал небольшой немецкий отряд, который повел на север. Возможно, летом 1197 года он соединил силы со шведской армией во главе с ярлом Биргером Бросой, кажется, что его собственные силы были еще слишком малы, чтобы продвигаться в одиночку.

Шведы изначально были озабочены отражением куршской угрозы, поэтому движение было направлено в сторону Курляндии. Потрепанные штормом в Северной Эстонии, они высадились в местности Вирланд. После трех дней грабежа вирландцы пообещали креститься, и герцог удовлетворился данью, поднял паруса и отплыл, к большому неудовольствию немцев.

Это дало ливам передышку. Тем временем Мейнард преставился в Ливонии 14 августа 1196 года. На смертном одре на вопрос старейшинам двинских и турайдских ливов он еще раз получил заверения, что им нужен преемник. Они его жалели? Или боялись армии? То, что в отношении большинства ливов ничего не изменилось, стало очевидным, когда в 1197 году Бертольд, бывший аббат Локкума, прибыл в Икскюль в качестве новоизбранного епископа в Бремене. Ливы обвинили его, согласившегося вступить в должность в Бремене только после долгих уговоров архиепископа, в стремлении к богатству, что, конечно, было необоснованно. Когда он узнал, как обсуждается способ его убийства, он немедленно вернулся домой. Даже отсрочка закончилась, теперь окончательно восторжествовала идея крестового похода.

Через Готланд и Саксонию Бертольд поспешил к папской курии. Снова была выпущена булла крестового похода, в Саксонии, Вестфалии и Фрисландии цистерцианский епископ начал вербовать вооруженных паломников.

Вербовка Бертольда уже была предприятием большего масштаба, чем предыдущая вербовка Теодориха из Торейды. Она образует непосредственный предварительный этап к основанию ордена меченосцев, потому что сейчас или в крестовом походе епископа Альберта два года спустя в Ливонию прибывают рыцари, и некоторые из них затем учредят орден в 1202 году. Армия была явно сильнее немецкого контингента 1196 года. Ядро составляли несколько аристократов из Нижней Германии, а также несколько прелатов, основная масса воинов состояла из рыцарей-министериалов и купцов, их оруженосцев и слуг, всего отряд паломников оценивается примерно в 1000 человек. Для вербовки у Бертольда были только осенние и зимние месяцы 1197/98 года, поскольку весной армия уже собиралась в Любеке.

Несомненно, Бертольду в его приготовлениях очень помогло то, что в 1197 году, впервые после трех лет голода, в Германии был обильный урожай и цены на зерно упали[20]. Тем не менее его поход был под мрачными знамениями. 28 сентября 1197 года в Италии скончался император Генрих VI. Ранняя неожиданная смерть Штауфена была самой страшной катастрофой в истории средневековой Германии. Сразу же после того, как новость стала известна, по всей империи вспыхнули междоусобицы и беспорядки, в отсутствие сильной власти кайзера конфликт Штауфенов – Вельфов угрожал превратить Северную Германию в раздираемую распрями территорию войны. Этому предшествовали тревожные предчувствия. На Мозеле некоторые люди утверждали, что видели гигантскую фигуру Дитриха Бернского на угольночерном коне, который возвестил империи еще большие напасти и бедствия. «Всякий, – девять лет спустя резюмировал воспоминания о своих тогдашних впечатлениях король Филипп, – жил теперь без судей и без закона и делал, что хотел». При таких обстоятельствах неудивительно, что ни северогерманское епископство, ни князья и графы не принимали участия в ливонском предприятии[21].

Короткое время, около полугода, отведенное Бертольду на вербовочные поездки, должно быть, заставило его поискать соратников, особенно среди влиятельных покровителей и друзей круга знакомых. Подобно тому как миссия к язычникам началась среди ливонской знати, так и подготовка к военной кампании должна была основываться на нижнегерманском высшем сословии, что гарантировало самые быстрые успехи. Таким образом, Бертольд сначала ищет помощи у архиепископа Бремена, а затем у хильдесхаймского епископа [22]. Там он также сблизился с графами Халлермунд и дворянами Аденуа, он также был знаком с графами Дассель со времен своего аббатства[23]. Его связи простирались до Гослара[24], и он смог найти лучшую базу для своих планов в Локкуме, на своем старом месте работы. Отсюда у него также были собственные старые связи с Вестфалией. Арнольд Любекский сообщает, что Бертольд нашел некоторых из своих товарищей по оружию в рядах ранних ганзейских вестфальских купцов, ведших заморскую торговлю, в основном граждан Дортмунда, Мюнстера и Зоста, из последних он, вероятно, даже знал членов некоторых ведущих семей лично со времени пребывания в Локкуме, других – с ливонских лет[25]. В частности, купцы уже пообещали Мейнарду армию, их контингент должен был быть особенно большим, как это обнаружится в следующем походе. Однако особое значение имела встреча Бертольда с дворянами Шваленберга и в особенности с Бернхардом цур Липпе.

Здесь мы сталкиваемся с группой людей, которая заставляет нас копнуть немного глубже, поскольку это семьи, которым суждено было сыграть важную роль не только для Ливонии, но и для ордена меченосцев. Жизнь сеньора Бернхарда II цур Липпе была богатой событиями и уже неоднократно становилась предметом исследования. Поэтому достаточно вспомнить некоторые даты. Родившийся около 1140 года, он был определен отцом Германом в духовенство. Поскольку его старший брат умер, ему пришлось рано отказаться от должности каноника и обратиться к рыцарской жизни. Как обладатель относительно скромного наследства между Липпе и Обервезером, он разделил судьбу многих меньших династий, будучи втянутым в борьбу в Северной Германии между Генрихом Львом и его противниками, в частности архиепископом Кёльна. Сторонник и генерал Генриха Льва, он получил широкую известность благодаря храбрости и умелому владению военной техникой и фортификацией, но особенно двукратной (1167? и 1181) твердой и предусмотрительной защитой Хальденслебена. Он понял ценность гражданской обороны во время неудачной осады Зоста (1179–1180). После падения Льва (1181), повинуясь смене власти, он обратился к победоносному правителю Кёльна, стал его сюзереном и основал Липпштадт (1185–1190) на наследственной земле в Липпе. Ему также приписывают основание Лемгоса (1186–1200).

Бернхард разделяет добродетели и пороки знати своего времени. Враждебный голос позднейших времен считает его «замечательным разбойником», но не следует судить об этом слишком негативно, о его кёльнских противниках также говорят, что они бесчинствовали в его краю, как «сыновья Велиала». В более поздние годы вместе со своим родственником и другом Видукиндом, бейлифом Реды, и дворянами Шваленберга он закладывает важное благочестивое учреждение: в 1185 году они основали цистерцианский монастырь Мариенфельд. Бернхард всегда с живым вниманием относился к этому учреждению, в целом в 1190–1194 годах в его действиях наблюдается все большее смирение, это вполне правдоподобно объясняется первыми симптомами начинающегося у него в то время паралича ног. Его воинственный дух не угас, когда болезнь лишила его возможности ездить верхом, он приказывал нести себя в бой в паланкине, чтобы подбодрить своих воинов. В конце концов, однако, болезнь изменила его настрой, он поклялся принять крест и отречься от мира. Когда он дает этот обет, происходит чудо его выздоровления, о котором он потом время от времени рассказывал. Затем он вступил в цистерцианский орден, в монастыре, который помог основать, провел несколько лет, изучая богословские труды и живя в уединении. Затем в 1211 году он покинул Мариенфельд и отправился в Ливонию, где позже стал аббатом и епископом и какое-то время тесно сотрудничал с орденом меченосцев. Но это вступление и не имеет значения для нас в данный момент.

В 1197 году Бернхард все еще мирянин. Возможно, он встречался с епископом Бертольдом Ливонским еще в 1185 году, когда он и другие свидетельствовали на законном основании о подтверждении права собственности в Эделуме для монастыря Локкум. Наверняка оба виделись 2 октября 1188 года в Брауншвейге, поскольку достоверно известно, что тогдашний аббат Бертольд лично получил от Генриха Льва важный подтверждающий документ об одном и том же имуществе в Эделуме, и Бернхард снова был среди дворян свидетелем[26]. Точек соприкосновения было достаточно, прежде всего интерес Бернхарда к цистерцианцам, между Локкумом и Мариенфельдом было всего полтора дня пути, друзья Бернхарда и соучредители Мариенфельда, Шваленбергеры, были давними друзьями и покровителями Локкума еще до 1183 года [27]. Кроме того, сам Бернхард был также хорошо знаком с семьей основателя Локкума графа Халлермунда[28].

После всего этого становится ясно, какое преимущество должен был приобрести Бертольд, если ему удастся заполучить этого героя войны, известного на всю Вестфалию и Саксонию, с его далекоидущими связями, для своего Ливонского крестового похода. Принимал ли Бернхард участие в походе 1198 года?

Апокрифическая традиция XVII века, происхождение которой еще точно не установлено, с большой уверенностью утверждает связь Бернхарда с Бертольдом. Говорят, что он даже ездил с епископом в Рим в 1197 году. Нет никаких подтверждений последнего, и нельзя без оговорок полагаться на такую позднейшую традицию, хотя есть вероятность, что она была взята из ныне утерянного источника. Тем не менее есть свидетельство Бернхарда, говорящее о его участии. Прежде всего, укажем, что в 1197 году Бернхард еще фигурирует в документах как мирянин, но в 1207 году он, по папским свидетельствам, уже был монахом в Мариенфельде. Между двумя датами он принял свой крест и чудесное исцеление и поступил в монастырь. Около 1220 года он, в то время уже епископ, еще раз предоставил жителям Липпштадта муниципальную хартию в память об основании города, последнее предложение которой гласит: «Scriptum hoc sigillo Herimanni filii mei communivi, cui et mea omnia resignavi, eo tempore, cum ab uxore mea Heiewige licentia accepta, Livoniae partes Deo militaturus intravi» – то есть «Я заверил эту копию печатью сына Германа, которому также оставил все свое имущество в то время, когда, получив разрешение жены Хейльвиг, отправился в Ливонию, чтобы служить Богу в качестве воина». Из этого Шеффер-Бойхорст заключил – как мне кажется, убедительно, – что Бернхард совершил поход в Ливонию мирянином. Потому что Бернхард говорит здесь во время своего отречения в пользу сына Германа, что идет в Ливонию, однако известно, что это могло быть только до поступления в монастырь, то есть до 1207 года. То, что он еще был мирянином, показывает ссылка на разрешение жены: как монаху, ему такое разрешение испрашивать не требовалось.

Если более поздние исследования датируют привилегию муниципальных прав 1220–1221 годами, это никак не влияет на упомянутый отрывок, поскольку Бернхард ссылается на время, когда он принял крест и отрекся от мира. Это произошло между 1197 и 1207 годами, поэтому поход Бернхарда в Ливонию в 1211 году не рассматривается[29]. Однако в архивах генерального капитула Сито есть до сих пор оставшаяся незамеченной запись, позволяющая еще точнее определить время обетов Бернхарда, отречения от мира и первого ливонского похода. Прежде всего, мы должны помнить тот факт, что до 1211 года Бернхард получил от папы разрешение проповедовать, чего монахам белого ордена делать не разрешалось[30]. Мы помним далее, что папа Целестин III уже дал разрешение Мейнарду принимать монахов для служения. Тот факт, что Бернхард получил особое папское одобрение своего единичного случая, уже экстраординарен. Более глубокая причина остается скрытой, но о внешней причине мы узнаем из документа Сито 1200 года, где говорится: «Монах из Мариенфельда в Вестфалии, отделившийся [от ордена] принятием рукоположения, не должен совершать богослужение или повышаться в должности, кроме как по папскому указу». Подобный случай специального разрешения папы не мог повториться несколько лет спустя в одном и том же монастыре, так что эта запись, скорее всего, о нашем Бернхарде: где-то в последующие годы (1201–1210) он своим поступком заслужил папское уважение. Но становится ясно другое: прежде чем стать священником, человек прошел четыре низшие и три высшие степени рукоположения.

Бернхард получил низшие рукоположения самочинно – это полностью соответствует своевольной манере, свойственной ему и в других отношениях, вспоминается многократное строительство замков на чужой территории, его более поздние посягательства на чужие епархиальные права, его стремление к прозелитизму, его восхождение даже до высших санов аббата и епископа! Отсюда сразу же могли быть решены загадки, которые до сих пор задавал исследуемый документ, выданный Бернхардом после 1211 года и законно заверенный печатью его аббата. Он свидетельствует о юридической сделке, которая якобы имела место недалеко от Стромберга в Вестфалии в 1201 году, во время правления короля Филиппа (1198–1208). В этом документе, выпущенном не ранее чем через десять лет после происшествия, его составитель Бернхард именует себя «нареченным аббатом в Ливонии» – очень необычный титул, поскольку в Германии нареченные аббаты были неизвестны. Запись Сито от 1200 года, как видим, запрещала монаху высшие степени рукоположения, то есть он когда-то к ним стремился! Не следует ли предположить, что, когда он был рукоположен в священники в Мариенфельде около 1200 года, ливонцы пообещали ему, что он станет настоятелем монастыря, который будет основан в Ливонии? Поскольку папского разрешения изначально не было, аббатом Дюнамюнде стал Теодорих, но Бернхард смог сменить его в 1211 году. Это также объясняет новость в хронике Лаутерберга о том, что Бернхард уже был сделан аббатом в Мариенфельде, и то же самое сказал Альберт фон Штаде. Особенно метко о низшем рукоположении говорит хроника каноника из Лана: «Он стал монахом цистерцианского ордена, из которого после выздоровления был отпущен архиепископом Майнца, чтобы, минуя низшие рукоположения, возвыситься до священника. И без промедления. По приказу папы он рукоположен в проповедники в Ливонии». Мы не сможем вдаваться в подробное обсуждение всех этих исходных документов, которые до сих пор были окружены догадками, но теперь вырисовываются совершенно новые связи. В любом случае можно сказать, что вельможа, видимо, в 1200 году был монахом. Тогда для ливонского похода мирянином остается только 1198 год! То, что болезнь Бернхарда должна была исчезнуть сразу же после того, как он принял обеты, также ясно из того факта, что в 1200 году он уже настаивал на миссионерских проповедях[31].

Между прочим, дух крестоносцев был хорошо знаком вельможе. Даже его отец Герман мог принять участие во Втором крестовом походе. Но особым напоминанием и призывом к действию была для него могила его лучшего друга и родственника Видукинда фон Реды, отправившегося в Святую землю в 1189 году и отличившегося перед Акрой, чья слава впоследствии была воспета в стихах:

Кости и сердце человека, погибшего при возвращении, были привезены домой из Сирии верным соратником, они покоились в Мариенфельде с 1191 года. Также Видукинд думал о мирском крестовом походе только как о прелюдии к своему вступлению в цистерцианский орден, поэтому понятно, что друг стремился в обоих случаях ему подражать. И Видукинд был не единственным из круга знакомых Бернхарда, кто подавал такой пример. Один из родственников из дома Шваленбергер, Видукинд фон Вальдек, тоже участвовал в том же крестовом походе, и сам Бернхард в Падерборне помогал ему в подготовке к путешествию. Подобно Шваленбергерам, отправились в путь два графа Людольф и Вильбранд фон Халлермунд, сыновья основателя Локкума, оба умерли в Сирии, а один из них – странная параллель – нашел последнее пристанище в монастыре Локкум[32]. Одни только эти ассоциации должны были еще прочнее связать два этих также близко друг к другу расположенных монастыря, но еще и закрепить традицию крестоносцев в Мариенфельде и Локкуме – тут вспоминается, что это были те самые годы, когда аббат Бертольд организовывал поход в Ливонию.

Еще у Бернхарда цур Липпе и Видукинда фон Реды мы знакомимся с архетипами вестфальских, так сказать, «воинов Христовых», в которых так странно сочетаются благочестие и своевольное упорство в борьбе, уже здесь говорит дух, который скоро пропитает насквозь и наполнит весь Ливонский орден меченосцев!

Именно с такими людьми епископ Бертольд прибыл в Ливонию в начале лета 1198 года. Поскольку ему пришлось оставить тяжелые морские корабли в устье Двины, он потерпел неудачу в атаке на стоявший на острове посреди реки ливский замок Гольм (подарок Мейнарда). Не добившись успеха, ему пришлось вернуться к кораблям, которые стояли на якоре перед обычным полем сезонного рынка, все еще незаселенным местом, которое позже стало Ригой. Ливонское ополчение, не намного сильнее армии пилигримов, выдвинулось и заняло позиции по другую сторону Сандберга. Возобновляются переговоры. Ливонский эмиссар спрашивает епископа, зачем он привел с собой армию. «Причина, – ответил епископ, – в том, что они, как псы на блевотину, все возвращаются от христианства к язычеству». После многолетнего опыта Бертольд уже не мог доверять ответу ливов о том, что они теперь будут добросовестно выполнять обещания, и в качестве гарантии потребовал заложников. Хотя ливы отказались, все же продолжалось перемирие. Чувствовалась драма, наступает черед пустить в ход мечи, напряжение может разрешиться в любой момент. И тут ливы убили несколько немцев, которые искали корм для лошадей. Теперь сдерживаться стало невозможно. В разгар лета – 24 июля – саксы взялись за оружие и пошли в атаку, а ливы обратились в бегство. Бертольд, не удержав коня, из-за его быстроты замешался в массу бегущих. Тут двое схватили его, третий, по имени Имаут, пронзил сзади копьем, а прочие растерзали на куски. Арнольд Любекский говорит, что епископ пылал жаждой жертвенной смерти[33]. Хотя ливы проиграли сражение – они бежали в полном беспорядке, – смерть вождя означала провал крестового похода, явление, часто наблюдаемое в рыцарских армиях[34]. Правда, теперь рыцари принудили ливов к миру и массовому крещению 150 человек, к принятию священников и хлебному налогу походом разбойничьим, но все это осталось пустым обещанием без гарантий. Как и следовало ожидать, после ухода флота пилигримов последовала немедленная языческая реакция. Духовенство было посажено в тюрьму, имущество и поля разграблены, а церкви нанесен ущерб примерно 200 марок серебром. Ливы смыли крещение купанием в Двине, а вырезанную одним паломником на ветке дерева голову, приняв за наводившего на них наводнение и мор христианского бога, погрузили на плот и отправили на Готланд вслед за саксами. Около 3 марта 1199 года изгнали всех священников, которые под страхом смерти должны были уйти к Пасхе. Единственный оставшийся на зиму торговый корабль – купцы откупились дарами – принял духовенство на борт и отправился в плавание. Прискорбно, что никто не узнает, как повела себя в этом споре ливонская христианская община. Для них борьба должна означать серьезные внутренние конфликты, а именно дихотомию между племенной и религиозной лояльностью. Мы не знаем, воевали ли они, как и позже, на стороне армии, фактически переброшенной для их защиты, стояли ли они на стороне своих соотечественников или сохраняли нейтралитет. Однако внутренне они не были апатичны, о чем свидетельствует их радость, когда позже духовенство вернулось, а также их последующая помощь христианскому делу.

Вероятно, всегда будет оставаться неясным, планировал ли епископ Бертольд создать в Ливонии постоянную армию. Он не мог скрыть того факта, что войска служащих в течение года паломников не могли иметь стабильные условия. Его требование ливонских заложников указывает на то, что он уже начал продвигаться в тех же направлениях, на которых его преемник добьется победы. Мы не узнаем, обдумывал ли цистерцианец, как его брат Раймонд Серрат тридцать пять лет назад, идею основания собственного рыцарского ордена, – эту тайну он унес с собой в могилу. Его воинственный настрой показывает, что он вполне мог это сделать.

Крестовый поход 1200 года и учреждение ордена

Весть о смерти Бертольда достигла Германии вместе с крестоносцами осенью 1198 года. В начале или в конце марта 1199 года каноник Альберт из семьи министериалов Буксгевден был рукоположен новым епископом Ливонии в архиепископском городе Бремене. Если этому человеку удалось, в конце концов, привести начатую им миссионерскую работу к успеху, то благодаря трем основным причинам: своим дипломатическим способностям и организаторскому таланту, своему крепкому здоровью и энергии и, что не менее важно, удаче, поскольку в отличие от предшественника, он прожил долгих тридцать лет. В начале лета он сразу же отправился в путешествие на Восток. На Готланде он узнал о крахе Ливонской церкви, сразу же пошел на соглашение с купцами раннего Ганзейского союза и в качестве меры предосторожности завербовал в крестовый поход около 500 человек. Затем он бросился к королю Дании Кнуду VI и архиепископу Абсалону Лундскому, что может означать только то, что он хотел обезопасить свое предприятие с этой точки зрения. Ведь Дания и Лунд были традиционными вожатыми старой восточнобалтийской миссии, с которыми приходилось договариваться. Назревала схватка датчан с графом Шауэнбургским, а в Северной Германии вспыхнула гражданская война. Король и архиепископ были настроены дружелюбно, внимание датчан теперь было полностью сосредоточено на делах Северной Германии, и они могли только приветствовать облегчение на востоке. Таким образом, новый Ливонский крестовый поход был уже наполовину обеспечен. Чего пока не хватало, так это поддержки Римской курии. Булла о крестовом походе была особенно важна, потому что только ее индульгенция могла придать паломнической кампании необходимый вес. Тот факт, что воззвания папы были изданы только 5 октября 1199 года, свидетельствует о том, что Альберт не отправил в Рим гонца, что он мог бы предпринять немедленно весной 1199 года, а взял дело в свои руки и лично хотел присутствовать в Италии. Это полностью перекликается с поздней легендарной традицией ливонской рифмованной хроники, а также согласуется с его маршрутом, поскольку только в декабре 1199 года мы снова встречаем его в Германии, явно уже обладающего папскими буллами.

В Риме в начале 1198 года на престол святого Петра взошел Иннокентий III. Всего 37 лет, полный неутомимого рвения к труду, настойчивый и юридически образованный, он проникся целью вывести церковь из зависимости от светских князей, а именно Штауферов, на вершину власти. С самого начала он совсем иначе включился в северо-восточную миссию. 5 октября 1199 года он издал в пользу Ливонской церкви три буллы. Единого содержания, они призывают христиан Саксонии, Вестфалии, Славии (Мекленбург) и Саксонской Эльбеландии сражаться в защиту новообращенных.

Некоторые фундаментальные аспекты содержания будут затронуты позже, мы пока будем следовать за Альбертом. На Рождество он находится на магдебургском придворном собрании короля Филиппа Штауфера, где имперским указом получает защиту товаров ливонских паломников на время их отсутствия в Германии. Отсюда он, должно быть, повернул в Вестфалию, переправившись через Везер, потому что вербует[35] в крестовый поход паломников в Дортмунде и в епархии Оснабрюка, и, наконец, появляется в Дутинхеме в качестве викария епископа Дитриха Утрехтского. Это был зять Бернхарда цур Липпе, выступал ли Бернхард для Альберта посредником, когда тот посещал Везерланд?

Весной Альберт в Любеке, и с флотом из 23 торговых судов он со своей армией переправился в Ливонию. Борьба с ливами не нуждается в подробном рассмотрении, происходят мелкие стычки, а сражения нет. Грабительский набег фризов освобождает осажденного в Гольме епископа, мир заключен, и теперь бескровный конец борьбы удается благодаря уловке: ныне Альберт платит ливам их же монетой, во время пира он внезапно захватывает ливонских старейшин и заставляет их передать в заложники тридцать их сыновей. В то же время он уступает пустошь в устье Двины с местом, где позднее будет основана Рига. Видно, что все это рассчитано на то, чтобы создать в стране независимую базу. В конце лета или осенью флот возвращается домой.

С весны 1201 года по весну 1202 года Альберт снова находится с группой паломников на Двине, теперь он строит Ригу в виде небольшого укрепленного епископства и жалует двух рыцарей ленами с ливенбургскими замками Ленневарден и Икскюль. Это лишь программное пожалование ленами без юридического права владения, замки все еще вне досягаемости Германии, но здесь распознается начало ливонского вассалитета. Альберт создает боевую силу, постоянное войско, но о рыцарском ордене речи не идет.

Только в 1202 году, после его отъезда, в Ригу прибыл Теодорих из Торейды, и в том же году Генрих Латвийский сообщает: «В это же время брат Теодорих, предвидя вероломство ливов и боясь, что иначе нельзя будет противостоять массе язычников, для увеличения числа верующих и сохранения церкви среди неверных учредил некое братство рыцарей Христовых, которому господин папа Иннокентий дал устав храмовников и знак для ношения на одежде – меч и крест, велев быть в подчинении своему епископу»[36].

Внезапное учреждение вызывает целый ряд вопросов. Произошло ли оно с одобрения Альберта? Где Теодорих набирал рыцарей? Когда было принято решение? Вопросы множатся, когда для учреждения в источнике употребляются дополнительные утверждения. Предложение приписывается самому папе Иннокентию, который, в свою очередь, называет учредителем епископа Альберта, другой современник изображает все так, как если бы речь шла о стихийном объединении самих рыцарей. Преодолеть эти противоречия можно только путем исследования свидетельств на предмет их исходной ценности. Хорошим подспорьем в оценке станет то, что удалось выяснить ранее о других рыцарских орденах. Ближе всего к учреждению документ папы Иннокентия III от 12 октября 1204 года.

Это призыв к крестовому походу к архиепископу Бременскому, его викариям и прелатам. В нем папа мимоходом упоминает, что Альберт пытался, среди прочего, задействовать цистерцианцев, регулярных каноников и «верующих мирян», чтобы они оказывали сопротивление язычникам «в соответствии с образом жизни тамплиеров». Регулярные каноники и цистерцианцы в Ливонии уже существовали во времена Мейнарда, и это могут быть только меры по увеличению их числа. Позже мы увидим, что это действительно верно в отношении цистерцианцев, только Теодорих, вероятно, берет на себя все хлопоты с одобрения Альберта. Таким образом, это свидетельство не является окончательным для основания ордена Альбертом, оно только показывает, что орден существовал в 1204 году и был одобрен Альбертом.

Следующим по хронологии свидетельством является хроника Арнольда Любекского. В разделе о Ливонии (о весне 1211 года) сказано: «Многие также дали обет безбрачия и желали сражаться за одного Бога. От всего отрекшись подобно тамплиерам, они посвятили себя рыцарскому служению Христу и носили на одежде знак своих обетов в виде меча, которым сражались за Бога; они возросли в мужестве и численности и в немалой степени стали страшны врагам Божьим». Арнольд, должно быть, сам видел рыцарей ордена на улицах транзитного порта Любека, добровольное объединение, имени учредителя не называет.

Далее следует процитированный выше рассказ Генриха Латвийского (запись 1225/26 года), сообщение французского цистерцианца Обри де Труа-Фонтена, сделанное почти два десятилетия спустя, с ним совпадает. Но эти двое и Арнольд не исключают друг друга. Если вспомнить события при учреждении других орденов, то нет никаких сомнений: Теодорих из Торейды в своей роли основателя ордена стоит в одном ряду с аббатом Раймондом фон Фитеро, аббатом Бернардом Клервоским, аббатом Иоганном Цирита из Таруки и сала-манкским епископом Ордоньо. Само собой разумеется, что он должен был действовать в сотрудничестве с группой рыцарей, чьи желания соответствовали его желаниям. Нужно попытаться пройти по стопам Теодориха в период с 1198 по 1202 год, возможно, тогда окружавшая подготовку учреждения завеса станет прозрачнее.

Хроники молчат. Монах не упоминается ни в крестовом походе Бертольда, ни в крестовом походе Альберта, как будто в те решающие годы он вернулся в свой монастырь. Построить мост помогают обходные пути.

В сентябре 1199 года среди аббатов генерального капитула Сито раздались жалобы на «монаха Локкума, который, по слухам, проповедует язычникам». Здесь не могли иметь в виду Бертольда, потому что он, во-первых, был епископом, а следовательно, уже не подчиненным ордена, и к тому же уже больше года как мертв. Прусская миссия еще не началась и к Локкуму тоже никакого отношения не имеет. Речь может идти только о Теодорихе. Расследование обвинения было поручено аббату Альтенкампа. По какой причине? По-видимому, Теодорих снова появился в Германии после смерти Бертольда и произвел нежелательное впечатление в одном или нескольких цистерцианских монастырях. Это не просто предположение. Вскоре после этого, примерно в начале апреля 1200 года папа Иннокентий III обратился к цистерцианцам с тремя наказами в пользу Ливонской миссии. В первом он обращается к аббатам и монахам ордена в целом: «Поскольку милостью Божией в вашем ордене есть много достойных этого служения (имеется в виду проповедь язычникам), мы помним, что просили, и все еще решительным повелением неоднократно побуждаем и увещеваем, в чем на нас возлагается обязательство апостольскими писаниями, чтобы вы не только позволили своим монахам и послушникам, которым наш почтенный брат, епископ, или его посланники прикажут идти туда на работу сего (проповеднического) служения, но сами туда отправлялись». Второе письмо под тем же числом просит неназванного цистерцианского аббата направить запрошенных монахов к епископу (Ливонии) для проповеди там Слова Божия. Также в то же время папа заставляет аббата Риддагсхаузена послать некоего монаха из его монастыря в Ливонию проповедовать язычникам. Видно, что это крупное дипломатическое наступление против сопротивляющегося ордена в пользу предприятия епископа Альберта, и человек, получивший письма от курии в апреле 1200 года, вряд ли может быть кем-то иным, нежели нашим цистерцианцем Теодорихом! По-видимому, Иннокентий уже давал ему подобные письма в 1198–1199 годах (здесь мы наталкиваемся на следы более давнего, еще совершенно неизвестного визита в Рим миссионера из Торейды), отсюда жалобы на монаха из Локкума, отсюда также самовольное принятие в 1200 году священнического рукоположения монахом из Мариенфельда, в котором мы видим Бернхарда цур Липпе.

Внезапно выясняется, кто устроил хиротонию в Мариенфельде, должно быть, это был епископ Альберт или Теодорих во время вербовочной поездки в Вестфалию, мы подозревали, что Бернхард выразил бы свою признательность, порекомендовав Альберта своему шурину, епископу Дитриху Утрехтскому. Особенно поразительно, что диспенсация для Бернхарда, по-видимому, была получена от архиепископа Майнца. Снова в сентябре 1200 года из Сито раздались жалобы: «Монахи и послушники, приехавшие проповедовать и кажущиеся привносящими некое новое легкомыслие, должны быть отправлены в другие монастыри их собственным аббатом и не возвращаться, кроме как по распоряжению генерального капитула».

Чувствуется волна возмущения, прокатившаяся по рядам аббатов, из-за активной деятельности среди ливов религиозная дисциплина рискует поддаться искушениям извне.

Возможно, в некоторых монастырях порой случались бурные сцены, лишь отблеск которых дают сухие записи в протоколах. То же самое относится к прусской цистерцианской миссии несколько лет спустя, и жалобы белого ордена все еще эхом отзываются о Ливонии в 1209, 1213 и даже 1224 годах!

Но у Теодориха были и другие причины для путешествий, помимо вербовки проповедников. Именно в это время было принято решение построить на Двине цистерцианский монастырь. Не следует забывать, что многоопытный миссионер Теодорих в 1199 году, наверное, был расстроен, когда в преемники Бертольда рукоположили Альберта, а его отодвинули, но теперь он утешился тем, что станет аббатом задуманного нового учреждения. Давняя связь с Мариенфельдом (1198–1200) была для проекта выгодна, и здесь предварительные переговоры должны были быть завершены, когда епископ Альберт весной 1203 года назначил Теодориха аббатом[37]. Однако с весны 1202 года Теодорих находился в Ливонии, поэтому встречи с аббатом Мариенфельда Флоренцем он мог проводить только в 1200–1201 годах, ведь отсюда в новый монастырь в Ливонию должна была перейти монастырская братия, а Мариенфельд должен был стать для Дюнамюнде материнским монастырем.

Теперь у нас есть четкие указания на местонахождение Теодориха в сомнительные годы основания ордена. В 1199 году он путешествует по монастырям Германии и находится в Риме, сопротивление цистерцианцев в 1199 году побуждает его нанести второй визит в курию в апреле 1200 года, тогда он, должно быть, уехал в спешке, чтобы успеть в Любек к отправлению флота крестового похода в мае или июне. Вероятно, с ним он отправился на Двину, поскольку епископ Альберт отослал его обратно в Рим после успешно совершенного осенью 1200 года крестового похода для получения новой буллы на крестовый поход и папского запрета на гавань для земгалов. Это путешествие произошло зимой 1200/01 года, возможно, и папское письмо епископу Альберту от 19 апреля 1201 года было взято Теодорихом.

В те напряженные «учредительные годы» монах, очевидно, трижды за короткий промежуток времени сталкивался с лидером римского христианства, его неугомонность должна была произвести большое впечатление на папу, любившего это качество. Никакие известные ныне источники не прояснят, предлагал ли сам Иннокентий на конфиденциальной аудиенции основать новый рыцарский орден. Конечно, сам папа был связан с тамплиерами и впоследствии часто поддерживал орден меченосцев. Но в его документе от 1204 года, в котором он упоминает орден, отсутствует какое-либо указание, даже позже он не делает акцента на братьях в своих высказываниях и не отождествляет их с тамплиерами. Вместе с тем сам Теодорих, поскольку он происходил из моримундской ветви цистерцианцев, един духом с основателями ордена. Никто так хорошо не знал о бедственном положении Ливонской церкви. Вот почему поверим прежде всего свидетельству его почитателя Генриха Латвийского, знавшего его лично: идея основания ордена меченосцев исходила из прозорливой идеологии монаха.

Возможно, он впервые замыслил этот план во время подготовки к походу, примерно летом 1199 года. Возможно, он также первым установил контакт с рыцарскими кругами, возможность для этого предоставила вербовка крестоносцев. Но можно было надеяться на одобрение только тех рыцарей, которые видели Ливонию своими глазами. Только они могли быть готовы посвятить свою жизнь и будущее этой земле. Известие об учреждении Тевтонского ордена в Акре было обнародовано в Бремене и Любеке только этим летом, вероятно, это помогло Альберту и его помощнику изучить первые возможности.

Однако Теодорих применил рычаг в том месте, к которому его влекли собственные планы, – в Мариенфельде. Аббат Флоренц, видимо, поначалу не очень ценил ливонца, как иначе он мог жаловаться на своего собственного монаха (Бернхарда), самовольно принявшего священнический сан в 1200 году? Бернхард цур Липпе, с нетерпением ожидавший разрешения папы, смог предложить гораздо лучшие отношения. Так что первые рыцари ордена легко могут быть связаны с ним. Теперь мы должны с ними познакомиться.

Круг братьев меченосцев, естественно, на момент основания компании был очень маленьким. Рыцари-тамплиеры начинали с двух рыцарей, к которым в первые годы присоединились еще семеро. То же самое относится и к ордену Алькантары. У Добринского ордена, более позднего цистерцианского учреждения на Висле, было всего четырнадцать братьев-рыцарей. По этой причине у нас есть веские основания предполагать, что основателями являются немногие братья меченосцы, имена которых передавались по наследству примерно до 1210 года, и почти все они занимали лидирующие позиции. Было десять человек, их имена: Венно (Винне), Арнольд, Вигберт фон Зост, Бертольд, Хартмут, Фольквин, Рудольф фон Кассель, Рюдигер, Эверхард и Константин. Среди них два более поздних магистра, Венно и Фольквин. Прежде всего следует сказать, что нет никаких указаний на происхождение Рюдигера, Хартмута и Константина и возможны только предположения относительно Арнольда, Бертольда и Эверхарда. Остальные четверо отличаются. Вигберт родился в Зосте; Бернхард цур Липпе имел связи с высшим классом Зоста и всего за несколько лет до основания Липпштадта дал права Зосту, здесь легко прослеживается тесная связь. В то же время найдена первая географическая привязка к региону происхождения – Вестфалия. Рудольф фон Кассель, напротив, отыскивается дальше на юго-восток, уже в приграничном районе северного Гессена. Точно известно, что он приехал из Касселя или его ближайших окрестностей. Фамилия де Касселе, встречающаяся здесь около 1200 года, не имеет прямого отношения к Мариенфельду, но к его материнскому монастырю Хардехаузен, старейшему цистерцианскому монастырю в Вестфалии![38] Теперь связи оживают, аббат Хардехаузена Николаус (с 1185 до 1204 года) – старый друг Бернхарда цур Липпе, тот побудил его в 1185 году перевести конвент на учрежденную им обитель в Мариенфельде. Согласно уставу белого ордена, он должен был каждый год посещать свое дочернее аббатство; само собой разумеется, что Бернхард пользовался таким большим уважением этого человека, что мог рассчитывать на его помощь. Но если в процессе учреждения участвовал аббат Николаус, он также мобилизовал связи своего монастыря, которые простирались до Падерборна, Зальцкоттена, Димельталя и на юг до Вальдека и Фрицлара.

Если мы проследим за аббатом по его пути, то найдем его в 1196 году в компании человека, который должен требовать нашего пристального внимания. Это граф Фольквин фон Наумбург из небольшого городка на севере Гессена, на территории нынешнего района Вольфхаген. Этот человек не только знаком с семьей Липпе – его отец Фольквин был вассалом при кёльнском дворе вместе с Бернхардом цур Липпе, – но и Наумбург находится всего в 12 километрах пути от Вальдека, чей хозяин, благородный Видукинд из дома Шваленбергов, родственник Бернхарда, и 5 апреля 1189 года он с ним простился в Падерборне перед походом в Палестину. Имена Видукинд и Фольквин являются традиционными именами как для Наумбургов, так и для Шваленбегов, что даже предполагает еще недоказанные брачные отношения. Но бывает и лучше: Фольквин-младший из Наумбурга со своим старшим братом Видукиндом, в 1196 году уже правившим, сделали первые в Германии пожертвования на Рижскую церковь, еще во времена папы Иннокентия III и до 1214 года![39] Права попечительства приходской церкви Имменхаузена с ее часовнями в Иппенгхаузене, Альтендорфе и Херберге являются владениями, которые епископ Альберт, должно быть, получил между 1201 и 1214 годами (точный год, к сожалению, неизвестен). Примерно в то же время были расширены эти права Риги, тогда в Германии совершенно изолированной, до 1219 года Ливонская церковь приобрела владения в Альтенштадте, Гемюнде (вероятно, Ганноверш-Мюнден), Брюндерзене, Хаттенхаузене и Герсхаузене, кроме того, покровительство монастыря Фоль-кхафдингехаузене. Затем разбросанные земельные владения перескакивают также в Гарц на Харбке и Шматцфельд, но это для нас не имеет значения.

Как можно объяснить эти опекунские пожертвования Риге, очень изолированной во внутренней Германии? Мы знаем, что в последующие годы именно ливонские паломники пытались таким образом помочь молодой, еще бедной церкви[40]. Фольквин фон Наумбург, должно быть, сам был ливонским крестоносцем. Если посмотреть на даты его жизни, то заметно, что в 1194 году он фигурирует в источниках в юном возрасте, в 1197 году женат и имеет несколько несовершеннолетних детей. В 1202 году он в последний раз появляется на родине; таким образом, все время его деятельности охватывает восемь лет! В 1214 году уже правил его взрослый сын Видукинд, второй сын, Людвиг, вступает в Тевтонский орден и в 1265 году еще жив (умер до 1271 года)[41].

Случайно ли, что Фольквин, знакомый семьи Липпе, сосед или даже связанный брачными узами с Шваленбергами, известный аббату Николаусу фон Хардехаузену и живший на родине Рудольфа фон Касселя, делает раннее пожертвование Ливонской церкви, а затем в 1202 году исчезает из дома? Случайно ли, что в Ливонии из ниоткуда появляется Фольквин и в 1209 году избирается вторым магистром меченосцев? Невольно напрашивается соединительная линия! Есть также свидетельство, которое может дать окончательную связь. В 1207 году Генрих Латвийский сообщил о прибытии Шваленберга – графа Готтшалька фон Пирмонт, который вместе с другим неназванным графом совершил крестное паломничество в Ливонию[42]. Позже Шваленберг носил на своем гербе красный паломнический крест, но теперь почти точно известно, что неназванный граф был не кем иным, как его соседом Фольквином фон Наумбургом. Если позже посмотреть на планы города, эта точка зрения будет еще более убедительной.

Прежде чем в поле зрения появятся города, нужно начать поиск Венно. Как первый магистр, он особенно важен. Исследования выигрывают от того факта, что это имя, которое также пишется Вено, Вино, Винне, Уино, встречается крайне редко. Насколько я понимаю, за XI, XII и XIII века в Северной Германии до Майнской линии оно встречается только восемь раз. Вторым по старшинству из носителей этого имени является аббат Вино фон Хельмарсхаузен, который в 1033 году был уполномочен епископом Падерборнским Мейриверком отправиться в Иерусалим, чтобы получить план храма Гроба Господня, который должен был стать образцом для церковных зданий в районе Падерборна. Вино построил церковь в Бусдорфе после возвращения в 1036 году. Помимо аббата Хельмарсхаузена, в Хильдесхайме с 1019 по 1022 год был пресвитер Вуина. С 1015 и с 1123 по 1145 год в Падерборне есть два священника собора Вено или Вино, второй в сообществе свидетелей со Шваленбергами. Пятый носитель имени, которого можно найти, – это аббат аббатства Флехтдорф в Вальдеке, Вайно, между 1278 и 1297 годами. Стоит отметить, что Шваленберги также имеют связи с этим монастырем, они являются фохтами.