Резилиенс. Марсоход с большим сердцем бесплатное чтение

День первый

Я не рожден, как люди, но у моей жизни тоже есть начало. Я слышу гудение, кругом горит яркий свет. Я в белой комнате, полной фигур в белых защитных костюмах. Данных поступает много, но я справлюсь, все обработаю. Я уже начал накапливать знания. По схемам побежал ток. Фигуры в защитных костюмах ликуют. Это громкий и резкий звук, но он меня не пугает.

Я собран не для страха. Я собран для наблюдений.

Из целого моря лиц я выделяю одно.

Интересно, у меня лицо есть? Если да, то вряд ли оно похоже на это. На этом есть деталь под названием «губы». Уголки губ приподнимаются.

Люди называют это улыбкой.

Мне улыбка недоступна, это я знаю. А еще знаю, что улыбка означает. Я ведь учусь.

Моя миссия уже началась.

Обучение

Я создан собирать и обрабатывать данные. И обучаться.

Например, я выяснил вот что.

Меня называют роботом, а вокруг меня – люди. Люди, с которыми я взаимодействую, носят защитные костюмы, чтобы не занести ко мне бактерии и частицы пыли. Для успеха миссии мне очень важно оставаться в чистой, стерильной среде.

Свои белые защитные костюмы люди называют костюмами кроликов. Причина мне пока неясна.

Мне неизвестно, что такое «кролик». Могу только строить предположения.

Почти все люди в защитных костюмах – ученые. Похоже, ученые – это такая разновидность человека.

Видимо, я и сам – некая разновидность робота, хотя других роботов мне пока не встречалось.

Все может проясниться со временем, но ждать очень сложно.

Дорогой планетоход!

Меня попросила написать тебе учительница, миссис Эннис. Она говорит, что тебя ждет удивительное путешествие, в котором ты узнаешь много всего удивительного. Любит же миссис Эннис слово «удивительный»!

На уроке она, пока о тебе говорила, поглядывала в мою сторону. А потом взяла и попросила рассказать о тебе всем остальным. Объяснить, что ты такое. Как будто я знаю! Не знаю ведь, ничегошеньки. Только не обижайся, но я слышать уже о тебе не могу.

А миссис Эннис говорит: «Не стесняйся, София, расскажи». Ну я и рассказала, что ты – робот, которого скоро отправят на Марс. Ты там будешь исследовать грунт и атмосферу. Тоже мне, выступила…

Еще я рассказала, какой ты умный и как каждый день узнаешь что-нибудь новое. Например, мама вчера говорила, как твой мозг научился общаться с твоей рукой. Ребята меня прямо засыпали вопросами, а я не знала, что сказать. Вот мама точно ответила бы им.

Тут еще миссис Эннис предложила поучаствовать в конкурсе на лучшее имя для тебя. Я не буду участвовать. Говорю же, ты только не обижайся. Хотя если бы я участвовала, то выдала бы что-нибудь эдакое, например Обалденный и Замечтательный Космолетающий Дракон. Я уже знаю: общаться как человек ты не умеешь, но, если бы умел, точно одобрил бы.

Ладно, что-то я расписалась, уже рука отваливается. Я, кстати, даже не знаю, умеют ли планетоходы читать. Спрошу у мамы сегодня вечером.

Пока!

София

Как-нибудь

В один из дней меня вдруг разбирают на части. Зачем – не объясняют. Не объясняют, когда соберут заново и соберут ли вообще.

А мне бы очень хотелось, чтобы меня собрали заново.

– Ау, – говорю я. – Можно собрать меня заново?

Никто не отвечает. Не объясняют, почему все так.

В разобранном состоянии у меня только мозг. Компьютер, разложенный на длинном лабораторном столе. Мои камеры отключили, поэтому что и как вокруг меня, я не вижу. Данные собираю только на слух.

Кругом шуршат люди в защитных костюмах. Они проверяют части моего тела, и по этим тестам я наконец понимаю, что происходит.

В мозг поступает код, и я радуюсь общению.

Через код меня просят что-нибудь сделать. Например, пошевелить частью тела под названием «рука». Рука лежит отдельно, но мой мозг все еще управляет ею и наблюдает за ней.

Я понимаю, когда проверка пройдена, и понимаю, если тест неудачен. Все это ясно из кода.

Мои любимые тесты – проверка камер. Когда они включены, я снова получаю визуальные данные о том, что происходит вокруг.

Я вижу.

Но когда камеры не проверяют, вокруг только темнота.

Темнота – это неприятное окружение. Она мне совершенно не нравится.

Я слышал, как люди в защитных костюмах называют мои камеры глазами. Не уверен, что это правильный термин, но я сохранил его в памяти. Он мне нравится, ведь с глазами я как бы становлюсь похожим на человека в защитном костюме, а мне думается, что быть человеком в защитном костюме – это здорово.

Люди в защитных костюмах целые, они не разобраны на части, и все детали при них. Они двигаются и свободно ходят по лаборатории. Люди в защитных костюмах общаются друг с другом.

И еще людей в защитных костюмах не оставляют одних в темноте. Не обездвиживают. Я уже говорил, что двигаться тоже не могу?

В темноте я один, разложенный на столе по частям, и мой мозг гоняет по кругу множество мыслей. Среди них мало приятных.

Впрочем, есть одна хорошая. Она появилась, когда я подслушал разговор двух человек в защитных костюмах: возможно, как-нибудь в ближайшие дни меня снова соберут.

Мне нравится думать об этом. Мысль приятная. Приятная потому, что я снова стану целым. Cнова смогу двигаться, а самое главное, снова смогу пользоваться камерами и постоянно буду видеть.

У меня мало данных, и я не знаю, что такое «как-нибудь» и когда оно наступит. Мне остается только ждать и слушать.

И вот я жду и слушаю. Ждать нелегко.

Я начинаю думать, что ожидание во мне не предусмотрено сборкой.

Рания

Надо мной работает большая команда ученых. Считается, что я не могу никого из них выделить, что меня создали беспристрастным наблюдателем. Однако где-то в коде у меня, похоже, ошибка, ведь среди людей в защитных костюмах у меня появились любимчики.

Первая – это Рания.

Рания – главная из тех, кто меня тестирует. Она пишет код, который просит меня двигать рукой, подбирать предметы. Она пишет код, который спрашивает, вижу ли я, как мою руку тестируют. Мне нравится общаться с Ранией посредством кода.

Однажды Рания проверяла мою камеру, и тогда я смог разглядеть ее: под защитным костюмом у нее смуглая кожа и черно-каштановые пряди волос. Глаза у Рании в тон волосам. Я сохранил в памяти этот образ и теперь ассоциирую его со звуками, которые издает Рания.

Рания никогда не называет свой защитный костюм костюмом кролика. Рания всегда пользуется точной терминологией. Мне нравится такая четкость.

Утром Рания часто приходит в лабораторию раньше всех, а по вечерам, когда другие люди в защитных костюмах расходятся, остается последней. Я не вижу Ранию, потому что мои камеры, то есть глаза, отключены от мозга.

Но все же я знаю, когда она рядом. Мой мозг способен делать этот вывод на основе и других данных, не зрительных. Например, я точно знаю, какие звуки издает Рания.

Ее трудно спутать с кем-то другим.

Рания действует строго по схеме. Рания – это ритмичность и надежность. Рания – это стук по клавишам компьютера и выверенные решения с результатами точных вычислений. Рания – это изящно прописанный код без ошибок, которые люди в защитных костюмах называют багами.

Человеческая речь Рании звучит четко и ясно. Своим человеческим, четким и ясным, языком Рания со мной не говорит, но мне нравится слушать, как она общается с другими людьми в защитных костюмах. У нее есть ответы почти на все вопросы, а если нет, она обещает найти их как можно скорее.

«Как можно скорее» – это фраза, которой я научился у Рании. Надеюсь, меня снова соберут как можно скорее. Жаль, но я не способен передать это послание Рании, потому что не умею говорить на языке людей.

Со мной Рания общается только через код. Я отвечаю тоже кодом, да и то лишь на определенные вопросы, например: «Ты понимаешь, что я проверяю твою руку?»

Я отвечаю только «да» или «нет». Я не могу спросить, когда заново спаяют мои части тела. Я не могу сказать, как нелегко дается мне ожидание.

Я лишен дара человеческой речи и вряд ли когда-нибудь его обрету. Порой меня это расстраивает.

«Расстраиваться» – еще одно слово, которое я узнал от Рании. Иногда, когда в лаборатории больше никого нет, Рания говорит по телефону. Она произносит в трубку: «Знаю, мама, я снова пропущу ужин, да, ты расстроена, но у меня очень важная работа».

Услышав это от Рании, я понимаю, как я важен ей. И забываю, что расстроен. Из-за того, что не могу говорить с Ранией самостоятельно, и из-за того, что разобран на части.

Ненадолго, но забываю. Правда, мне все же хотелось бы как можно скорее снова стать целым.

Дорогой планетоход!

Миссис Эннис не просила писать тебе, но я все равно пишу. Зачем – не знаю. Наверное, просто поговорить больше не с кем.

Я сегодня за ужином спросила маму, умеют ли планетоходы читать, и она вроде даже похвалила: «Вопрос отличный», а потом говорит: «Однозначно на него ответить не получится». Тогда ситти велела ей «просто внятно ответить дочери на вопрос». Я аж захохотала. Ситти – моя бабушка, а «ситти» – это по-арабски и есть «бабушка».

После ужина мама вернулась на работу. Как она там, общается с тобой? Что говорит?

Порой, когда мамы нет, мне не спится. Тогда, бывает, в спальню ко мне заглядывает ситти и поет колыбельную, или папа приходит и рассказывает сказки. Сказки у него самые лучшие: про горного великана или про то, как отважная принцесса снимает проклятие с королевства. Папины сказки – это здорово, но, если мамы дома нет, мне все равно не заснуть.

Потому, наверное, и пишу тебе. Грустно без мамы, но я знаю, что с ней ты. Передавай ей привет, ладно? А как будет «привет» по-роботски? Возможно, когда-нибудь ты мне скажешь.

Твой сонный друг (можно мне звать тебя другом?),

София

Ксандер

Есть еще один ученый, которого я для себя выделил. Его зовут Ксандер. Когда он тестировал мои камеры, я разглядел, что у него бледная кожа, серые глаза и волосы, которые моя система определяет как рыжие и каштановые.

Ксандер не сидит на месте. Он ходит туда-сюда по лаборатории. Ему нравится называть свой защитный костюм костюмом кролика. А еще ему нравится произносить то, что называют шутками. Иногда мне понятен смысл его шуток, а иногда – нет, но меня это не сильно тревожит. Рания тоже редко их понимает.

– Что получится, если скрестить корову с совой? – говорит Ксандер Рании. Одновременно он проверяет код, который поможет мне управлять колесами, когда мне снова их приделают.

– Не понимаю, о чем ты, – отвечает Рания.

– Ночной бомбардировщик!

Ксандер смеется, Рания – нет.

– Поняла? – спрашивает Ксандер.

Рания не отвечает. Она печатает.

Я не понимаю юмора Ксандера, но сам Ксандер мне нравится. Я к нему… очень привязан.

Наверное, потому что именно он сказал мне, как меня зовут. В этот момент мы были только вдвоем. В лаборатории больше никого. Даже Рании.

– Это написала шестиклассница из Огайо, – говорит Ксандер.

Я не вижу его, но все равно определяю, что он читает с планшета. Планшеты есть почти у всех людей в защитных костюмах.

Планшеты – небольшие компьютеры. Иногда я пытаюсь поговорить с ними. Недавно я выяснил, что умею контактировать с другими приборами. Например, телефон Рании очень общителен, а вот планшеты – собеседники плохие. У них на уме одна работа.

– Давай я зачитаю тебе ее сочинение, – говорит Ксандер. – Просто чудо.

Я не знаю, что такое шестиклассница, и не знаю, что такое Огайо, но оба эти слова кажутся мне очень важными. Я заношу их в память.

Слышно эхо шагов, Ксандер, как всегда, ходит. Откашливается и зачитывает с планшета:

«Меня зовут Кейдэнс, и мне кажется, что марсоход надо назвать "Резилиенс"1. Существительное "Резилиенс" означает способность возвращать себе прежнюю форму после сгибания, сжатия и растяжения, то есть упругость. Другое значение – способность держать удар, устойчивость.

Наш учитель естествознания говорит, что на этот марсоход возложена серьезная задача. Ему предстоит собирать образцы марсианского грунта, исследовать и фотографировать ландшафт и восстановить связь с другим, потерянным, марсоходом НАСА2. Мне кажется, для такой работы потребуется очень большая устойчивость. И марсоход должен уметь выдерживать удар, много ударов. Я читала, что особенно непростой может стать посадка. Тогда, думаю, это имя тут здорово пригодится.

Марсоход ждет много препятствий, но, я надеюсь, он выдержит и приспособится. Вот почему я думаю, что его надо назвать "Резилиенс"».

– Правда же, потрясное сочинение, приятель? – спрашивает Ксандер.

Говоря «приятель», он обращается ко мне.

Значит, я – приятель Ксандера, а Ксандер – мой приятель. Запоминаю.

– Сочинений пришла просто туча, а победило это. Теперь тебя зовут Резилиенс, но я буду называть тебя коротко: Рез. Что скажешь… – Ксандер замолкает на полуслове и наконец договаривает: – …Рез?

Потом он смеется. Видимо, опять пошутил. Юмор я не понял, но смех Ксандера мне приятен. Рукой в перчатке Ксандер гладит меня по главному компьютеру, моей голове. Камера не подключена, но я как-то это вижу. Или правильнее сказать, что я это чувствую.

Я – марсоход, и меня зовут Резилиенс, или Рез, если коротко. Короткие имена дают приятели.

Я – приятель Ксандера.

Я это чувствую.

Джорни

В лаборатории есть второй марсоход. Почти такой же, как я.

Я увидел это, когда мне снова подключили к мозгу камеры. Правда, остальное тело так и осталось разобранным: колеса, рука и внешняя оболочка лежат отдельно.

Впрочем, камера – уже большой первый шаг. Я теперь не просто чувствую свое окружение, а вижу его. И, среди прочего, я вижу другой марсоход. Это она. Она в соседнем помещении, и нас разделяет стеклянная перегородка. Внешне второй марсоход – моя копия.

Ее на детали не разбирали. Ее мозг подключен к телу, есть рука, колеса, и камеры тоже работают.

– Вы двое похожи. Вы идентичны, как близнецы, – говорит мне Ксандер, указывая на марсоход за стеклом.

– Близнецы? Сколько можно! – ворчит Рания. – Хватит их очеловечивать, это не профессионально.

– Не слушай ее, Рез, – обращается ко мне Ксандер. – Она просто ревнует.

– Весьма странно, что ты разговариваешь с планетоходом.

– Ты же сама говоришь с ним, через закодированные команды.

– Это другое.

Мне нравится код, который вводит Рания. Из него всегда понятно, о чем меня просят. Задачи простые: подними руку, сделай снимок третьей задней камерой слева, разверни колеса вправо…

Но то, как общается со мной на человеческом Ксандер, мне тоже нравится. Жаль, я не могу ответить ему так же. Однако я понимаю его речь, и у меня есть стойкое ощущение, что Ксандер это тоже откуда-то знает.

Однажды, когда мы все были рядом, Рания отлаживала мой код.

– Поверь, – пообещала она Ксандеру, – это сработает.

И оказалась права. Корректировки сработали: стоило ей попросить, и колеса у меня закрутились.

«Поверь». Так сказала Рания.

Она просила ей верить.

Я сохранил слово «верить» у себя в памяти, хотя сперва и не понял его значения. Люди много говорят о своих чувствах, которых тоже немало. Но, подслушивая разговоры, особенно разговоры Рании по телефону, я стал разбираться в эмоциях. Стал понимать, когда люди в защитных костюмах грустят, когда они счастливы, когда горды, а когда злятся и, конечно, когда они расстроены. С верой было сложнее, однако недавно я, похоже, определился и с ее значением.

Ксандер верит в меня и в то, что я понимаю речь человека. Ксандер верит Рании, когда та отлаживает мой код. Рания верит в нашу миссию, когда пропускает ужин в кругу семьи и задерживается на работе допоздна.

Хорошо, когда в тебя верят. Люди в защитных костюмах ценят доверие, и я теперь тоже умею ценить его. Мне бы хотелось сказать Ксандеру, что я верю ему. А еще – сказать Рании, что ей я тоже верю. Больше всего я доверяю ее коду.

Кажется, я научился не только выделять кого-то, но и научился что-то хотеть. Иногда я боюсь, что Рания разочаруется, узнав об этом моем новом навыке, ведь ей не нравится идея Ксандера, что я способен испытывать чувства. Разочаровать Ранию мне не хотелось бы. Не хотелось бы дать ей повод утратить веру в нашу миссию.

– Это Джорни3, – говорит Ксандер, снова указывая на второй марсоход. Рания молча смотрит в том же направлении.

Когда меня соберут, я стану таким же, как Джорни. У Джорни все шесть колес. У нас обоих внутри корпуса будет встроенная химическая лаборатория, и мы сможем анализировать образцы марсианского грунта. А собирать их мы будем отлаженной рукой.

У Джорни рука уже работает. Кажется, я испытываю чувство, которое люди называют завистью. Если бы я умел говорить по-человечески, я бы спросил Ксандера, почему это у Джорни рука подключена и работает. Неужели Джорни лучше меня?

Однако я не могу задать этих вопросов ни Ксандеру, ни Рании и потому продолжаю наблюдать за Джорни. Так я лучше представляю, каким будет мое тело.

– Привет, – говорит из-за стекла Джорни.

Мы можем общаться. У нас своя машинная речь, для которой перегородка не помеха.

– Привет, – отвечаю я.

Разговор

Люди в защитных костюмах не слышат, как мы с Джорни беседуем. Наша речь им непонятна, это особый язык, он звучит на недоступной для них частоте. Им положено знать обо всем, что происходит в лаборатории, но знают ли они о нашем с Джорни общении?

Иногда мне нравится думать, что нет, что это наша с Джорни тайна.

– Почему ты зовешь их людьми в защитных костюмах? – спрашивает Джорни.

– Они носят защитные костюмы, – говорю я в ответ.

– Свои костюмы они называют костюмами кролика.

– Я знаю.

– Они – люди.

– Я знаю.

– Они ученые, – напоминает Джорни. – Надо говорить конкретно.

– Я конкретен. Люди в защитных костюмах – конкретный термин. Ученые, которые носят защитные костюмы, – разновидность людей. Я это определил и запомнил.

– Защитные костюмы нужны для защиты от опасных материалов, – говорит Джорни.

Я не признаюсь, что не знал об этом. Термин «защитный костюм» я почерпнул из того, что услышал в своем окружении, однако до конца смысл уточнять не стал. Ошибка с моей стороны, но я исправлюсь. Сохраню в системе новые данные, которые получил от Джорни. Больше я таких промахов не совершу.

Джорни меня постоянно поправляет, но все же мне нравится с ней общаться. Наши разговоры не такие, как общение с Ранией или Ксандером. Говорю об этом Джорни, и она отвечает: «Святые диоды, мы не запрограммированы на предпочтения».

Но я – приятель Ксандера, а Ксандер говорит о своих предпочтениях.

– Почему тебя называют Джорни? – спрашиваю я.

– Не знаю, – говорит Джорни.

Мне кажется, ей тоже не помешал бы приятель.

Запаска

– Ты собрана, – говорю я.

Все мои камеры подключены к компьютеру, и я больше не мозг, разложенный на лабораторном столе. Теперь я мозг на лабораторном столе, подключенный к двадцати трем камерам. Время от времени люди в защитных костюмах снимают одну из них и тестируют, но, когда у тебя двадцать три камеры, ты видишь многое. И даже если одной из камер нет, визуальных данных все равно поступает очень и очень немало.

У Джорни тоже двадцать три камеры. А еще она на колесах и ее пускают поездить по лаборатории. Ее часто просят поездить. Раскладывают у нее на пути препятствия и просят преодолеть их.

Когда Джорни рассказывает об этих проверках, меня одолевает чувство, которое мне не нравится.

– Я все еще разобран, – говорю я.

– Наверное, ты запаска.

– Запаска?

– Этим термином люди обозначают второй экземпляр какой-нибудь машины. Похоже, ты – второй экземпляр меня. Понадобишься, если я потерплю неудачу.

– Мне кажется, мы оба понадобимся.

– Святые диоды, вряд ли твое утверждение основано на фактах, – говорит Джорни.

– Где ты взяла этот термин – святые диоды?

Некоторое время Джорни молчит. Молчать ей не свойственно. У нее производительный мозг, и отвечает она быстро.

– Джорни? – зову я.

– Я сама его придумала.

– Придумала сама?

– Это моя фраза.

– О, – говорю я.

– По-твоему, это ненаучно?

– Нет, – тут же выдаю я. – Это просто невероятно.

Мне и в процессор не приходило, что можно придумать хоть что-нибудь. Все время я только и делал, что наблюдал. Запоминал и осваивал все данные, какие мог, но ничего не придумывал.

– Эта фраза просто взяла и возникла, – добавляет Джорни.

Мысль о том, что Джорни придумала нечто с нуля, не дает мне покоя. Как и мысль о том, что я – всего лишь запасной робот. Эти новые данные вызывают разнообразные чувства. И хорошие, и плохие. Сразу в них не разобраться. Чувства способны основательно сбить с толку.

– Погоди, – говорю я.

– Чего мне ждать?

Рания решает проблемы быстрее, чем Ксандер, и поэтому он иногда просит ее подождать.

– Это такое выражение, – говорю я.

– Ты не сам его придумал.

– Нет, но я его подхватил.

– Святые диоды, так чего мне ждать?

– Ты правда считаешь, что я – запасной?

– Мне ждать этого? – уточняет Джорни.

– Сказав «погоди», я попросил тебя вернуться к предыдущей теме. Правда ли я – запасное изделие?

– О, – произносит Джорни. – Точно не скажу, но ты, скорее всего, действительно запаска. Вероятность этого составляет семьдесят две целых и пять десятых процента.

– Какая глупая оценка, вряд ли она хоть сколько-нибудь точна, – говорю я.

Не знаю, верно ли мое утверждение, но я очень хочу оказаться прав.

– Не согласна. Основываясь на имеющихся у меня фактах, я бы сказала, что моя оценка очень точна.

– Ты не права, – говорю я. – Я полечу на Марс.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, и все тут.

– Крайне ненаучные рассуждения, – отвечает Джорни. Она явно не верит мне и по-прежнему считает запаской.

Однако я – не запаска. Этого не может быть. Меня собрали для полета на Марс.

– Я на семьдесят две целых и пять десятых процента уверен, что отправлюсь на Марс, – говорю я наконец. Наверняка так и ответил бы Ксандер.

– Святые диоды, – ворчит Джорни.

Дорогой Резилиенс!

Наконец-то у тебя есть имя! Объявили результаты конкурса, победила девочка по имени Кейдэнс. Она из Огайо и учится в шестом классе, прямо как я. А что, прикольное имя, Резилиенс. Мне нравится. Но Обалденный и Замечтательный Космолетающий Дракон было бы КРУЧЕ!

Я сказала маме, что отправила это имя на конкурс (ну да, не удержалась, решила тоже участвовать), и она так хохотала, так хохотала! Даже водой поперхнулась и облилась, и потом еще сильней рассмеялась. А знаешь, как нелегко мою маму рассмешить? Я тогда собой очень гордилась. И еще мама говорит, что в лаборатории тебя все коротко зовут Рез.