Кьяра. Семь прях. Книга 2 бесплатное чтение

Черный ком

Мама разбудила меня на рассвете.

– Кьяра… Кьяра, проснись! Кьяра…

Я разлепила глаза. Мама стояла у моей кровати, одетая в дорожный плащ, с битком набитой сумкой. И с тревогой в глазах.

– Кьяра, мне нужна твоя помощь.

Я не стала задавать лишних вопросов, встала, оделась и пошла за ней. Я сразу поняла, что идти надо молча, незаметно и неслышно. Мама вела меня узкими переулками, темными и пустыми.

Мы обходили открытые пространства.

Мы прятались от стражей.

Мы шли к проливу.

Мама шептала на ходу:

– Сейчас на причалах никого, я смогу добраться на плоту до лодок, но плот надо будет отогнать обратно, а то его хватятся и заподозрят неладное, понимаешь? Ты сумеешь? Справишься? Только помни, милая, про огнёвок…

Я кивнула. Плот волновал меня больше, чем какие-то огнёвки. Даже если они оставляют смертельные ожоги на коже человека.

Мелкие красные медузы-огнёвки живут в прибрежной полосе, и вода Кругового пролива имеет красный оттенок. Об этом сложено, конечно, немало легенд, баллад и страшных сказок. И герои проливали свою кровь в эти воды, и короли, и прекрасные девы. Да-да, конечно, но когда ваши любимые предметы в школе – ботаника и зоология, а не риторика и стихосложение, то вы не увидите в ядовитых медузах ничего поэтического. И никакого мистического ужаса. Я точно знаю: если сумеешь, не касаясь воды, добраться до рыбацких лодок, что пришвартованы у дальних причалов, то никакие огнёвки тебе не страшны. Вода пролива очищается от них резко, будто кто-то провел невидимую границу, становится не красной, а ярко-синей. Но это днем. Рано-рано утром, в темноте, и красная вода у берега, и синяя у дальних причалов одного цвета – черного.

Рыбаки уходят в море на рассвете, когда солнце золотит шпиль храма Семипряха. Но нам нельзя ждать рассвета, мама должна плыть сейчас. Беда в том, что ни одна лодка не может подойти к берегу – слишком мелко. А плот может, у него плоское дно. Причалы стерегут стражи, и чтобы попасть на них, нужно особое разрешение, у нас его нет. А папин плот до сих пор привязан у самого берега: то ли дьензвур про него забыл, то ли еще не успел забрать. Папе нужен был плот, чтобы искать на дне пролива какие-то особые камни. У него и лодка была, и плот, потому что эти камни сносило течением то в полосу огнёвок, то дальше, в синеву.

Мы легко отыскали папин плот, осторожно шагнули на него, и мама повела плот вдоль пирса к лодкам. Она так тихо гребла шестом, что задремавший страж даже не шелохнулся. Скоро среди скопления лодок мы отыскали папину. Мама обняла меня, поцеловала в макушку, сказала шепотом:

– На закате приходи к причалам, дождись, когда все рыбаки разойдутся, и приплывай за мной. Будь осторожна. Справишься?

– Может, ты не поплывешь?

Мама прижала мою голову к груди.

– Я бы так хотела никуда не плыть… Но что делать, Кьяра? Умирать с голоду?

Я готова была разрыдаться, и сдержалась только ради нее. Было страшно.

– Кьяра, помни: стражи и огнёвки.

– Стражи и огнёвки, – повторила я.

– Дождись темноты.

– Да.

– Я люблю тебя.

– И я тебя.

Мама перешла в лодку, толкнула веслом плот. Сверкнул в темноте камень в ее одинокой сережке. Я осталась на плоту одна в окружении темной воды.

Я хорошо помню – и клянусь, что никогда не забуду, – время, когда мы еще жили счастливо. Время, когда папа был с нами. Помню, он казался мне очень большим, просто огромным. Настоящий великан! Когда он возвращался домой после работы, наша комнатка будто съеживалась. Тогда он сажал меня на плечи или на колени, чтобы не мешать маме накрывать на стол. Он вообще много носил меня на руках. И маму тоже. Он нас очень любил – вот что я помню точно. И мы его любили. У него было такое доброе лицо! Он никогда не злился, даже когда уставал. И даже если меня какая-нибудь сумасшедшая старуха приводила домой, выкручивая ухо за очередное безобразие, он темнел лицом, отводил чужую руку от меня, и все, я была в безопасности. Он никогда меня не ругал. Правда.

– Стекло разбила? – спрашивал он. – Нарочно?

– Нет! Просто камень отскочил, когда в дарилки играли!

– Ладно, завтра вставим. Болит ухо?

– Болит.

– Иди холодную воду приложи.

Вот и всё. Вся улица думала, что Кьяра Дронвахла самая избалованная девчонка на свете. Наверное, так и есть. Мама тоже меня ужасно любила. Мы жили, конечно, не очень богато, но и ни в чем не нуждались. Потому что у папы была одна из лучших ювелирных мастерских в нашем квартале, а мама… у мамы была тайна.

Папа всегда говорил: «Иметь дело в руках важнее всего. Если есть какое-то умение, тебе не страшен голод, не страшны никакие королевские указы, ты всегда сможешь себе на кусок хлеба заработать». Поэтому, когда он увидел, что мама скручивает из проволоки разных куколок для меня, он не рассердился, не стал читать ей нотации, не побежал докладывать дьензвуру, нет. Он посмотрел на маму внимательно (и я помню, как она замерла, будто ждала приговора) и сказал:

– Хорошо у тебя получается.

И он стал ее учить работать с металлом и камнем, делать куколок, зверюшек и разные простые украшения. Он был одним из лучших ювелиров Суэка, говорят, в его колье ходит сама королева, а диадема его работы украшает голову статуи Семипряха в храме. Мамины безделушки (простые колечки, браслеты, бусы) он сдавал вместе со своими дьензвуру и говорил:

– Вот навертел из остатков, чего добру пропадать.

За такое бережливое отношение к «добру» дьензвур назначил ему еще одну дьеноту. О том, что безделушки сделала мама, ни один человек, конечно, не знал.

Кто хоть месяц жил в Суэке, тот поймет.

Женщинам здесь нельзя владеть мастерством.

Никаким.

Можешь рисовать гениальные картины.

Лепить кувшины, которые сами ходят за водой.

Можешь шить невероятные платья.

Но никто ничего не должен знать об этом, если ты – женщина.

Мужчины о нас заботятся. Они делают всю работу за нас. Они нас хранят, оберегают, лелеют, потому что каждая девочка может стать однажды силой короля. А значит, она от рождения принадлежит королю. Конечно, потом, когда тебе исполнится тридцать лет и сила твоя пойдет на убыль, ты можешь выйти замуж, родить новых девочек, ну или мальчиков, как повезет, на тебе будет дом, дети, ты можешь шить им одежду и сама варить мыло, украшать свой дом безделушками или угощать соседку вкусными оладушками по своему рецепту, ты можешь даже врачевать! Или стать наставницей в школе для девочек. Или поварихой в королевском дворце. И все. Это все, что ты можешь в Суэке, если рождена женщиной.

Но моя мама… она была другая. Другая, и все тут. Это трудно объяснить. Понять, почувствовать – просто, а вот объяснить… Почти невозможно. В маме все было особенным. Глаза – сине-зеленые, как океан. Говорят, это королевский цвет глаз, ведь океан принадлежит королю. Говорят, у всех королей такие. Не знаю, я королей сроду не видела. Но думаю, что врут они всё. У меня вот такие же глаза, например. Да и не в глазах дело. Мама вообще была красивая. Очень. Темные густые волосы она заплетала в тугую косу и закручивала в клубок на затылке. Стройная, голову держит высоко, будто самая главная в нашем квартале и во всем Суэке. Мне всегда становилось немножко больно, когда я на нее смотрела. Такая она была красивая, что это было как бы немного неправильно.

Если честно, у мамы вообще было много странностей. Например, она очень любила разглядывать работы разных мастеров. Но в Суэке не существовало ни базара, ни торговых рядов, чтобы купить что-нибудь. Ведь все, что производили мастера, от меда до топоров, они отдавали в свой дьен. Дьензвуры каждого дьена сдавали все Мастеру, а он уже распределял по дьенотам и раздавал согласно Указу о дьеноте. Так каждый в Суэке получал все необходимое для жизни: простую одежду, простую еду, тетради и книги для учебы. Самая большая дьенота была у лучших мастеров, как мой папа, например, и у девочек до четырнадцати лет. А самая маленькая, совсем ничтожная, – у женщин после тридцати, которые нигде не работали.

Но моей маме хотелось большего. Ей хотелось красивых платьев, удобных башмаков и приятной глазу посуды. Ей хотелось украсить стены нашего бедного домика картинами, а на пол положить пестрые коврики. Что-то она делала сама, как все женщины в Суэке: сшила к моему рождению лоскутное одеяло, перешивала мне папины рубашки, плела браслетики из остатков ювелирной проволоки и мастерила соломенных кукол. Но душа ее жаждала разнообразия, а глаза – новых впечатлений. Поэтому мы очень часто ходили с ней за ворота.

Суэк – огромный город и единственный в нашей стране. Одним краем он жмется к Таравецкому лесу, а другим врезается в море, топчется в нем причалами, молами, мелями и мысами. Большой мыс ускользнул в море так далеко, что достает до синей воды, он вырвался бы из пояса огнёвок, красной клетки, в которую посадила Суэк сама природа. На этом мысу стоит королевский дворец и храм Семипряха, и красивее этого места нет в Суэке. Но и остальной город хорош: две реки протекают по нему, поэтому в городе много красивых мостов и мостиков. Величественные башни – Луны (дьен ищущих) и Солнца (дьен стражей) – высятся по обе стороны от Садов. Окружает Суэк бесконечно длинная стена с девятью фортами. Она была построена в незапамятные времена и оберегала город от дикарей, которые шли и шли на богатый Суэк через Таравецкий лес.

Кто успел когда-то родиться здесь, тот жил внутри кольца фортов под охраной стражей и короля. Еще не так давно можно было прийти в город из любой, даже самой отдаленной деревни и жить здесь, не зная хлопот. Но потомзапретили свободный вход в город, и с тех пор, если ты так уж хотел жить под боком у короля, требовалось взять разрешение у Мастера, доказав свою нужность и полезность Суэку. Наверное, это было не так-то просто, потому что у ворот города, построенных в трех предместьях, все время толкались желающие поселиться в Суэке. Говорили, некоторые живут там долгие месяцы, ожидая решения Мастера. Мужчины зарастали щетиной, женщины реже мыли волосы, все ходили грязные и оборванные, с тоской в глазах. Хорошо, что моя мама успела попасть сюда до Эры Трех ворот!

В первую очередь разрешение на жизнь давали хорошим мастерам, тем, кто мог пригодиться Суэку. Поэтому возле всех ворот раскинулся настоящий базар, и каждый показывал все, на что способен. Кого здесь только не было! Стеклодувы, гончары, оружейники, портные и сапожники, кондитеры… Мастер приходил сюда раз в две недели и давал три-четыре разрешения, но каждый день новые люди прибывали и прибывали к воротам.

Однажды маму схватил за руку какой-то мужчина:

– Чера!

Мама охнула и бросилась ему на шею:

– Атик! Что ты здесь делаешь? Как ты сюда попал? Ты… ты тоже? Когда?

– Уже пять лет здесь, – радостно разулыбался он. – Меня прибило к Таравецкому лесу, и сначала я жил в Подкове. Женился. У меня отличные ребята, близнецы, мальчик и девочка. А это твоя? Красавица! Вы в Суэке? Мы вот тоже сюда решили податься, трудно в деревне… уже три месяца ждем разрешения на жизнь…

Я увидела, как помрачнела мама.

– Не надо, Атик, – сказала она. – Правда. Лучше вам оставаться в Подкове, поверь мне. И тебе, и твоим ребятам там будет безопаснее, ты же сам понимаешь.

И она положила ладонь мне на голову, будто закрыла от невидимого дождя. Долго потом я чувствовала тяжесть этой ладони. Когда мы возвращались домой, я спросила:

– А кто этот Атик?

– Мой старый друг… родственник.

– А почему ты не хочешь, чтобы они жили в Суэке? Мы бы ходили к ним в гости!

У нас не было никаких родственников вообще, и я очень завидовала всем, у кого они были. Даната каждые выходные отправлялась то к одной, то к другой бабушке, тетушке, кузине… Но мама не ответила, только грустно и как-то беспомощно мне улыбнулась.

Это была еще одна ее тайна.

А еще она носила непростые сережки. Все сережки, которые я видела у женщин Суэка, – в форме какого-нибудь цветка или листа. А у мамы были совсем другие. Прозрачный, как застывшая капля росы, камень в тонком милевировом ободке – вот какие у мамы были сережки. С одной странностью, которую никто, казалось, не замечал, только я. Может быть, потому, что каждый вечер, когда мы с мамой сидели у окна и ждали с работы папу, ее сережка качалась у самых моих глаз. И я понимала, что камень в маминой сережке – прозрачный, но сквозь него ничего не видно. Не видно маминой кожи, и если я возьму сережку в руку, через камень не будет видно моих пальцев. И вместе с тем – он остается прозрачным. Будто это какой-то туннель, ведущий в неизвестные миры, где плещется такая же прозрачная вода с золотыми искрами. Я не решалась спросить об этом у мамы, но мне хотелось разгадать эту загадку. Сережки мама никогда не снимала, даже спала в них. Никто так не дорожил своими сережками, как моя мама.

Каждой девочке прокалывают уши при рождении, потому что во время обряда силе короля надевают красивые длинные серьги. А ведь любая девочка Суэка может ею однажды стать, значит, у каждой должны быть проколоты уши.

У каждой, кроме меня.

Отец любил маму без памяти, он на все был готов ради нее, он убил бы ради нее не задумываясь! Наверное, он убил бы даже короля. Иногда я слышала, как они перешептывались, сидя вечером у окна, и он говорил:

– Какое счастье, что тебя не увидел король! Какое счастье, любовь моя, что он тебя не заметил! Наверное, он ослеп в тот день, когда проезжал по вашей деревне…

– Тише, тише… ты говоришь ужасные вещи, за которые тебя сгноят на рудниках… – отвечала мама, а сама тихонько смеялась.

Она рассказывала мне, что пришла в столицу из очень далекой деревни, такой далекой, что даже названия ее никто не знает, вот как она далеко. Я считала, и выходило, что случилось это, когда ей уже исполнилось тридцать два года. Значит, она не хотела стать силой короля? Если деревня ее так далеко, то ищущие могли и не добраться туда в поисках новой силы. Ох! Эти мысли лучше вообще держать при себе! Не хотеть стать силой короля? Такое, конечно, случается, если, например, кто-то дружит с детства, как мы с Данатой, и решил никогда не разлучаться, или если кто-то мечтает быть жрицей. Но специально скрываться в неизвестно какой деревне, обладая такой красотой, как у мамы, – это почти преступление. Но говорю же, мама – особенная. Не такая, как все. Например, она не позволила отцу проколоть мне уши. Не позволила, и все. Не представляю как, но она уговорила его сделать такие специальные штуки, похожие на сережки, они крепились к ушам особенными замочками, а уши при этом оставались целыми, без всяких дырок. Сначала я даже не понимала, что у остальных по-другому, ведь сережки у всех почти одинаковые (кроме мамы, конечно). Мне папа сделал их в форме алианского листа. Такие тоже многие носили. Только вот всем вставляли сережки в дырочки в мочке уха и закрепляли с другой стороны специальной бусинкой, а мои крепились к мочке особенным зажимом, совсем незаметным со стороны. Когда однажды я увидела, как у Данаты выпала сережка из уха, а там дырочка, я ужасно удивилась. Так удивилась, что не стала у нее ничего спрашивать, а вечером долго теребила свое ухо, разглядывала в зеркало, пытаясь разглядеть хоть крохотную дырку. За этим делом и застала меня мама. Пришлось пожаловаться ей, что со мной что-то не так, с моими ушами. Но мама только улыбнулась, посадила меня на колени и сказала, что все со мной так, просто прокалывать уши очень больно, а она слишком любит меня, чтобы делать мне больно. Но помни, что это секрет.

– Что ты меня так сильно любишь?

– Нет, глупышка, что у тебя нет дырочек в ушах. Очень большой. Самый большой на свете. Обещай хранить его.

И я хранила. Никто не знал. Даже Даната.

Мои уши и еще то, что мама втайне подреза́ла мне волосы каждый месяц, – вот единственное, из-за чего мама с папой ссорились. Каждый раз, когда мама рано-рано утром будила меня, сажала на высокий стул посреди комнаты, окна которой выходили во двор, и брала в руки ножницы, отец начинал сердиться.

– Ты попадешься, Чера. Говорю тебе, ты попадешься однажды и погубишь и себя, и дочку!

– Не попадусь, – спокойно возражала мама. – Я же знаю, что вы умеете хранить секреты. Правда, милая?

– Зачем вообще это делать? – сонно спрашивала я.

– Потому что ищущие всегда выбирают длинноволосых, а они не должны тебя выбрать.

– Я не могу быть силой короля?

– Да, милая. Это то, что никогда не должно с тобой случиться. Никогда, Кьяра.

Холодное лезвие ножниц касалось моей спины, я чувствовала его даже через ткань ночной рубашки и передергивала плечами.

– Почему? – спрашивала я.

– Чему ты учишь дочку? – вспыхивал отец. – Отдать свою силу королю – лучшая доля для любой девушки Суэка!

– Для любой, кроме Кьяры, – угрюмо отвечала мама.

– Можно узнать почему? – язвил тогда отец. – Разве она дурна собой? Или глупа? Или больна? Что с ней не так?

– А что не так с тобой? Иди, Кьяра, я закончила.

Но я продолжала сидеть, а они – спорить.

– Разве мы знаем, что происходит с теми, кого выбрал король или ищущие? Разве ты хочешь навсегда расстаться с дочерью? Забыть, как она выглядит? Не видеть, как она взрослеет? Разве не хочешь нянчить внуков, а? Других детей у нас с тобой нет! Нельзя, чтобы с ней это случилось! Только не с ней!

– Почему? – снова и снова спрашивала я, и однажды мама ответила:

– Потому что ты – моя дочь.

Отец всегда умолкал после таких вот маминых вспышек. А мама, бросив ножницы на пол, убегала из комнаты. Мы с папой молча убирали мои остриженные волосы, сжигали их в печке. Мама обрезáла мне их по чуть-чуть каждый месяц, чтобы это не бросалось в глаза.

Я красивая. Папа мог бы и не говорить мне этого по сто раз на дню, я и так знала, ведь я очень походила на маму, а красивее ее не было никого на свете! Но главное – я необычная. Смуглая и темноволосая, как папа, а глаза светлые, сине-зеленые, как у мамы. Все знали, что новый король выбирает девушек с необычной внешностью. Когда он взошел на трон и все увидели, кого он выбрал в первый, второй, третий год своего правления, мама стала нервничать еще больше. Да и папа тоже. Просто он хотел все делать правильно. Он не был бунтарем, хоть и прикрывал мамино умение мастерить украшения из серебряной проволоки, мои непроколотые уши и ежемесячную стрижку волос. Но делал он это просто потому, что очень любил нас. Только поэтому.

И еще одна тайна была у моей мамы, но о ней не знал даже отец, только я. Мама видела землю. Землю за Круговым проливом. Никто не видел ее, ни один человек. С какого бы места я ни посмотрела на Круговой пролив, я видела только море и море, до самого горизонта, без конца и края. Мама не понимала. Она тихонько спрашивала меня:

– Ну вот же, смотри! На самом горизонте встает тот берег. Как ты можешь не видеть? Может, у тебя глаза болят?

Но все в порядке было с моими глазами, я на всех, на ком могла, проверила: папа, Даната, Ульрас, все девчонки из класса, все учителя, которые водили нас на экскурсии по городу, – ни один не видел землю на горизонте. А мама видела. Я думала об этом очень долго. И поняла, что верю маме. Потому что если наше море называется проливом, то, значит, оно разделяет что-то. Течет между двумя кусками земли. Я поверила, что своими волшебными морскими глазами мама видит ту землю, другой берег. И надеялась, что я, когда вырасту, тоже увижу его.

Так мы и жили, любя друг друга и оберегая наши тайны.

Но однажды в мастерской начался пожар, обвалился потолок, и папа остался там, в огне и дыме. Его нашли потом. Черный ком. Мама рыдала, упав на этот ком, стараясь его обнять. Ее оттащили. Кто-то подвел к ней меня, я помню, что прижалась к ней… И она положила мне руку на голову. Потом были похороны. Из листьев атьюкты связали носилки, положили на них черный ком. Единой ниткой, без узлов, сшили покрывало. Мама уже не плакала. Она перестала говорить, плакать, есть и спать сразу после того, как ее оттащили от черного кома. Вдруг она сняла одну сережку и положила ее под покрывало. Она сделала это так быстро, что, кажется, никто, кроме меня, не заметил. Я никогда в жизни не видела, чтобы она их снимала.

В ночь после похорон она легла спать со мной и полночи рассказывала мне истории. Про то, как пришла из своей далекой деревни без названия в Суэк, и все, что было у нее, – это два прозрачных камешка, доставшиеся ей по наследству. Она боялась их потерять. И она пошла к ювелиру, про которого все говорили, что он настоящий виртуоз своего дела и творит шедевры из милевира и драгоценных камней. Милевира у мамы не было, денег тоже, были только два прозрачных камешка да прекрасные глаза цвета моря.

– Я сказала ему, что буду прибирать в мастерской и готовить ему еду, если он сможет превратить мои камни в серьги. А он улыбнулся так ласково и спросил, сколько мне лет. «Тридцать два», – сказала я, понимая, что встретила свою судьбу. У него были такие лучистые глаза, такая улыбка! Будто солнце! Я влюбилась без памяти, на месте. И он тоже. Новые сережки я надела на свадьбу.

Потом мама меня крепко обняла. Я поняла, что вот так, через меня, она обнимает его. Ведь во мне целая его половинка. Потом мама тихонько запела мне свою колыбельную, я ни от кого больше ее не слышала, только от нее. Мелодия была очень красивая, а слова немножко странные, вот такие:

Но мы не спали до рассвета. Думали, как нам теперь жить. У мамы очень маленькая дьенота. Правда, дьен выплачивает дьеноту на мое содержание, раз я могу стать силой короля и не должна ни в чем нуждаться. Но дьензвур отказался выплачивать папину дьеноту за сгоревшую мастерскую, сказал, что папа сам виноват, неаккуратно работал с огнем. Неправда! Это все неправда! Он всегда следил за огнем!

– Им ничего не докажешь. Ничего. Мы придумаем что-нибудь. Мы справимся. Разве нам много надо с тобой? – говорила мама.

Сначала мы и правда справлялись. Соседи немного помогали нам первые недели. Пару раз мама относила дьензвуру украшения и проволочные игрушки, говорила, что вот, нашла у мужа на домашнем верстаке. За это ей давали немного продуктов. Но они быстро заканчивались. Моей дьеноты, по которой мы получали хлеб, масло, рыбу, крупу и одежду, тоже надолго не хватало. К тому же я быстро росла, мама уже и так перешила все отцовские рубашки в мои платья. Да и в школу нужно было покупать то одно, то другое. Мама пробовала устроиться на работу. Она просилась в мастерские. Просилась в рыбачки, в школу. Но ее нигде не хотели брать.

– Слишком уж ты красивая и молодая, никто не верит, что тебе так много лет, – сказала как-то ей наша соседка Ульрас, вдова ювелира Сура и мать одиннадцати детей. – Таких, как ты, во дворце любят, сходи туда.

Но во дворец мама не хотела. Я не понимала почему. Ведь правда же – она могла стать фрейлиной королевы! Это было бы так здорово!

– Нет, милая, это точно не для меня, – тоскливо улыбалась она и теребила свою одинокую сережку в левом ухе.

Даната говорила, что маму съест тоска, если мы что-нибудь не придумаем.

Даната была старше меня на два года, и она была такой хорошенькой! Прямо как солнце – радостная, звонкая, с ямочками на щеках и золотыми волосами. А смеялась она так, что вся улица хохотала следом! Не знаю, как мы с ней так сильно подружились, мы же были совсем разные. У меня скверный характер. Я не могу кивать и соглашаться, если мне что-то не нравится. Не могу, и все тут. А Даната – она умела. Вот, например, выйдет из своего дома жена столяра Кариса и заорет на нас:

– А ну, проваливайте живо отсюда! Нашли где играть! Своих дворов нет? Своей улицы мало?

Будто это только ее улица! Будто даже воздухом дышать нельзя рядом с их домом! И мне сразу хотелось закричать в ответ что-нибудь обидное. «Кариса – вонючая крыса!» или еще что похуже. Но Даната – она была не такая. Она только кивнет, улыбнется, сделает, как велят, а потом шепнет мне на ухо:

– Вот уродка!

– Да? А сама ушла как миленькая!

– Да ну! Легче согласиться, чем переубеждать каждого навозного жука.

Она была очень умная, моя Даната. Я любила ее без памяти! Больше, чем сестру, если бы она у меня была, честно! Потому что сестру ведь я не смогла бы выбрать, она была бы такой, какой родилась у моих родителей, а Данату я выбрала сама. Я увидела ее рано утром, когда ее отец-зеленщик грузил тележку, чтобы везти разные травы и молодые овощи своему дьензвуру, а Даната помогала ему. Она стояла на высокой скамейке перед тележкой и все красиво раскладывала: пучки узорчатой петрушки, пахучей кинзы, перышки укропа и зеленого лука, нежный салат, ароматный базилик, стручки зеленого горошка, тонкую оранжевую морковку… Я залюбовалась, как ловко она это делает, стояла как дурочка и смотрела!

И вдруг она мне улыбнулась! Эта удивительная девочка с золотыми волосами, которая старше меня и помогает немного отцу (совсем немного, конечно, и пока никто не видит), она заметила меня и улыбнулась! Я чуть не умерла от счастья.

Я стала ходить за ней следом. Мне было тогда пять лет, и поначалу Даната сердилась. Но однажды за ней погналась собака, огромная такая, а Даната ужасно их боялась, она бежала по переулку и визжала, а собака гналась за ней, и я взяла камень и бросила в нее, в собаку эту. Не попала, но она тут же затормозила. И смотрела на меня мутными глазами, огромная, злая, и тяжело дышала. Почти сразу же подскочил страж. Он схватил собаку за холку и перерезал ей горло. Тут уж мы обе заревели. Было страшно. И немного жалко собаку. Но понятно, что по-другому никак – собака угрожала девочкам. А вдруг они – будущая сила короля?

Так мы подружились с Данатой.

И всегда были вместе.

На улицах.

В садах для прогулок.

Даже в школе.

Мы уговорили родителей схитрить: Даната пошла в школу на год позже, а я – на год раньше, и мы оказались в одном классе. Даната была выше и умнее всех, все ее слушали, все ее любили. Мы придумали с ней, что никогда не попадемся на глаза королю, а когда нам исполнится тридцать лет и мы будем свободны, то отправимся в большое путешествие! Обойдем весь Суэк, может, даже до родной маминой деревни дойдем.

Правда, мама стала сильно беспокоиться, потому что после той истории с собакой на нашей улице слишком уж часто появлялись ищущие. Наверное, страж, что убил собаку, рассказал им про Данату. Трудно не заметить девочку, у которой волосы как расплавленное золото и ниже пояса, глаза веселые, а на щеках ямочки.

– Кьяра, теперь ты должна быть еще внимательнее. Если за Данатой приглядывают, то и тебя наверняка приметили, ты у меня такая красавица!

Сережка моей мамы

Прошло почти два года после папиной смерти, когда мама впервые разбудила меня на рассвете и мы пошли к причалам. Мне не надо было спрашивать зачем, я и так поняла, что она затеяла. Я видела, что в последний месяц по ночам мама мастерит из запасов проволоки игрушки и украшения, и теперь она, видимо, решила переплыть пролив, чтобы оказаться на том берегу. Мама уверяла меня, что там нет Мастера и ищущих. Там каждый может заниматься чем захочет, не важно, кем он рожден. И никто не властен забрать твою силу. Даже король. Не знаю, как по мне, все это ерунда, даже Семипрях не смог бы выдумать такого прекрасного мира, но мама так упорно в это верила, что я начала верить тоже. Я даже решила, что именно оттуда она и приплыла к отцу однажды, а вовсе не из очень далекой деревни в Таравецком лесу.

Вечером я пробралась к причалам, ходила вокруг, как голодная лиса, ждала темноты, ждала, когда разойдутся рыбаки, когда задремлет страж… Наконец я оттолкнула плот от берега, услышала шорох песка по его дну, плеск волн и увидела мерцание огненных медуз. Плот плохо меня слушался, юлил и крутился, но я все же смогла довести его до лодок и встретить маму. Она лежала на дне папиной лодки, укрывшись своим темным плащом. А когда плот ткнул лодку в бок, приподнялась и засияла, увидев меня. Она привезла столько разной еды! И настоящие башмаки для меня! И новые ножницы.

– Там так удивительно, Кьяра! Такой прекрасный город, такие улыбчивые люди! У меня все раскупили за полдня! Огромный базар, чего там только нет, и никто не требует плату, чтобы продавать свое. А сколько там торговок самых разных! Представь, я видела одну, она сама делает лодки и продает!

– Она, наверное, уже старуха?

Мама засмеялась:

– Как ты догадалась? Ну, в общем, да, довольно старая уже, но она всю жизнь их делает, Кьяра! Она сама мне сказала.

– Так не бывает. – Я перенервничала, устала и хотела спать.

– Мы обязательно там с тобой побываем!

Но и этому не суждено было сбыться.

Мы с Данатой иногда ходили за ворота смотреть на всех тех, кто ждал за ними. Они спали под телегами или в наспех построенных шалашах, многие тайком обменивали свои товары на хлеб или молоко, многие переселялись с детьми, и те целыми днями играли на обочине дороги.

– Здорово было бы побывать в их деревнях, да? – мечтательно говорила Даната. – Посмотреть, как они там живут, что едят на обед, какие танцы любят танцевать…

Даната обожала танцы!

По воскресеньям какой-нибудь дьен устраивал танцевальный вечер у себя на площади, и все окрестные улицы стекались на праздник – кто поглазеть, кто себя показать, кто насладиться игрой музыкального дьена. Нам с Данатой повезло – мы жили в квартале аж с тремя площадями: кондитерского, ювелирного и огородного дьенов, так что танцы у нас проводились чаще других.

Конечно, площади нужны были не только для танцев. Здесь дьен устраивал сходы, чтобы обсудить свои дела, здесь дьензвур выдавал ремесленникам дьеноту, здесь раз в неделю Мастер читал наставления народу. Здесь поощряли, объявляли волю короля, и казнили тоже здесь. Хотя казнили в Суэке очень редко, почти никогда. Это считалось бессмысленным. Лучше отправить преступника на рудники в Таравецком лесу, пусть приносит пользу.

В общем, площадь была главным местом дьена. И только новую силу короля каждый год провожали с главной площади Суэка, расположенной в самом центре города, – с площади Будущих королей. Она была окружена невысоким забором и выложена красным камнем, который добывали на той стороне Таравецкого леса, и в солнечные дни горела огнем. Не было места огромнее и величественнее. Во время обряда, который проходил в день, когда ночь лишь на миг открывала глаза, туда вмещался почти весь город, а кто не успевал занять хорошие места по периметру прямоугольной площади, тот забирался на заборчик или на крыши соседних домов.

В то утро мы с мамой припозднились, и когда пришли к причалам, уже занимался рассвет. Наверное, поэтому все и произошло. Мы торопились добраться до лодки и, может быть, слишком шумно гребли. А может быть, за ней давно следили. Мама шагнула в лодку. Махнула мне. Я оттолкнулась и повела плот назад, к берегу. Я прошла половину пути, когда услышала грубый оклик, брань, а потом мама вскрикнула и раздался всплеск. Я сразу поняла, что случилось: страж увидел ее, спустился по лесенке к воде и просто вытолкнул ее из лодки в море. Прямо к медузам-огнёвкам. Я развернула плот и как бешеная поплыла к маме. Страж меня окликнул и даже прицелился из арбалета. Потом, видимо, разглядел, что я еще девчонка, и стал просто орать как сумасшедший. Но я не обращала на него внимания. Я вытаскивала маму из воды, счищала с нее огнёвок, я гребла к берегу, стаскивала ее с плота, тащила на себе домой…

Огнёвки кусают человека, впрыскивая в него смертельный яд. От одного укуса можно спастись. Даже от двух. Но если тебя столкнули к ним в воду, если десятки мерзких красных медуз набросились на тебя… у тебя нет шансов. Я знала это. Все знали. Мама умрет. Может быть, она уже умерла. Я не могла посмотреть, я закинула ее на спину и тащила домой, а сумка с украшениями и игрушками волочилась по дороге, как хвост. Домой. Нам надо домой. Домой, мама, домой.

– Кьяра, – прохрипела она мне в ухо, – забери себе мою сережку и никому не отдавай. Что бы ни случилось.

Больше она ничего не сказала.

Не успела.

Когда мы добрались до дома, ее тело раздулось от яда огнёвок, а кожа покрылась волдырями. Я уронила ее на кровать и упала рядом. Мама умерла, а у меня не было сил даже заплакать.

К обеду пришла Ульрас. Увидев маму, она медленно осела на пол. Вот тогда я и заплакала.

К вечеру опухоль спала, и мама снова стала похожа на себя. Только следы от ожогов остались, пламенели на коже. Даната не отходила от меня целый день. Ульрас взяла на себя все хлопоты: оповестила дьен отца и соседей, приготовила листья атьюкты и все, что нужно для погребения. В какой-то миг мы остались с мамой одни, я вспомнила ее последние слова и аккуратно сняла сережку. Ухо было холодным.

На следующий день ее похоронили. Никто ничего не спросил у меня. В Суэке хоть раз в год, да кто-нибудь погибнет от укусов огнёвок. Кто в воду случайно упадет, кто полезет купаться, напившись в кабаке бражки. Никто меня ни о чем не спросил. И я никому ничего не сказала. Не сказала, что это было убийство.

У меня не были проколоты уши. Мамину сережку я повесила на шею, как кулон. Несколько раз я ходила на причалы, пытаясь узнать, кто же из стражей ее убил. Но тогда было сумеречно, я была внизу и довольно далеко, а форма у всех одинаковая. Я так никогда и не узнала, кто именно столкнул ее в воду.

Огонь в мастерской унес папу. Огненные медузы убили маму. Я осталась одна. Совсем одна. Обычно девочек-сирот забирали в Сады – самое прекрасное место на свете. Мы были там однажды, нас водили на экскурсию, чтобы показать, как прекрасен Суэк. И мы в этом уже не сомневались, побывав в Садах.

Нас привели туда на рассвете. Так делают всегда, потому что, когда солнце, поднявшись над башней стражей, роняет первые лучи на ограду Садов, она вспыхивает тысячами красок – это распускаются спящие ночью алекофы, нежные цветы разных оттенков, от белоснежного до темно-сиреневого. Они увивают забор Садов так густо, что совсем не видно решетки. Наставница показала стражам пропуск, и мы вошли в ворота. И будто попали в другой мир. Птичий щебет обрушился на нас, нежный запах цветущей кинеи вскружил голову, глазам стало больно от обилия красок – сотни оттенков зеленого с сочными вкраплениями красного, желтого, голубого, пурпурного. Во все стороны расходились тропинки, выложенные белым камнем, и ноги сами рвались побежать по ним. Наставница дала нам время прийти в себя – двум десяткам ошарашенных, придавленных красотой девочек из квартала ремесленников. Потом она рассказала историю Садов, и ей приходилось напрягать голос, чтобы перекричать птиц.

Вот что я запомнила.

– Сады заложили примерно сто лет назад по просьбе одной девушки, первой силы короля Рулаша. Мать ее умерла в родах, а отец всю жизнь работал королевским лесничим и жил на берегу лесного озера. Король Рулаш и дочь лесничего росли вместе и часто играли здесь, в лесу и у озера. Как вы помните из истории, королю Рулашу пришлось рано вступить на престол, потому что его отец, король Алион, погиб, сражаясь с дикарями в Таравецком лесу, и Рулаш был прекрасным правителем, как и все наши короли. Когда дочери лесничего исполнилось семнадцать лет, ее отец умер, и тогда она попросила короля Рулаша выбрать ее своей силой. У нее были длинные золотые волосы и красивое лицо. Король Рулаш согласился. Перед обрядом девушка сказала: «Мой король, я отдам тебе свою силу, всю без остатка, но пусть место наших игр у лесного озера превратится в цветущий сад. Пусть там круглый год цветут, сменяя друг друга, кинеи и атирисы; пусть поют птицы; пусть сюда приходят все, кому хочется полюбоваться красотой вечной весны».

И король обещал.

«Пусть на берегу озера построят красивый уютный дом для тех девочек, которые остались без родителей, как я. Пусть они живут здесь, любуются озером и садом, слушают пение птиц и мечтают стать твоей силой».

И король обещал.

«Пусть их обучают разным наукам и придворному этикету, чтобы тебе не стыдно было показать воспитанниц короны гостям из других королевств, пусть они ни в чем не знают нужды и вечно прославляют твое имя».

И король обещал.

«Пусть все короли сначала выбирают силу среди этих девочек и только потом ищут по стране. Пусть для этого организуют большой бал, где девочки смогут показать все свои умения, всю свою красоту. Пусть у них будет возможность стать фрейлинами королевы или принцессы».

И король обещал.

Он сдержал все обещания. Сразу после обряда заложили Сады. И своим потомкам король Рулаш приказал беречь Сады и дом у озера. Так и повелось с тех пор: никто из сирот Суэка не знает нужды. Не правда ли, красивая история?

Все девочки как завороженные кивнули, даже Даната. А я подумала, что история скорее грустная. А еще я подумала, что лесная девушка, наверное, была влюблена в своего короля. Интересно, любил ли король ее?

– С тех пор и поныне, – продолжала наставница, – бедные сиротки находят приют в этом дивном месте…

Тут тропинка вывела нас к тихому лесному озеру, маленькому и почти круглому. На его берегу стоял прекрасный дом из белого камня под красной черепичной крышей. Аккуратные цветочные клумбы, дорожки, беседки, скамейки окружали его. Из приоткрытого окна на первом этаже лилась музыка: кто-то играл на арфе грустную и нежную мелодию.

– Здесь девочек учат пению, танцам, игре на музыкальных инструментах, придворному этикету. Вырастая, они смогут пополнить свиту королевы или принцессы либо остаться здесь, в чудесных Садах, чтобы воспитывать новеньких. Каждая девочка живет в отдельной комнате, чтобы у нее было время для уединения. Комнаты роскошные, кровать украшена парчовым балдахином, а зеркало во весь рост – золотом. Ведь многие из девочек будут жить во дворце и должны чувствовать себя свободно в подобной обстановке. Также у девочек воспитывается утонченный вкус в еде и умение одеваться.

Судя по лицам моих одноклассниц, половина из них мечтала в этот миг осиротеть.

Но осиротела только я.

И лежа сейчас в родительской постели, я думала о том, что прекрасно ведь жить в белом доме на берегу озера, где сто лет назад играли юный принц и его лесная фея. Прекрасно не думать о том, где найти еду на сегодня и на завтра, сменить непонятное будущее на место фрейлины (я помню, мам, мне почему-то нельзя быть силой короля; если меня выберут, так уж и быть, утоплюсь в лесном озере). Да, наверное, прекрасно. Изучать всякие ненужные науки, научиться танцевать лучше Данаты. И кстати, я всегда мечтала играть на арфе…

Я лежала в постели своих родителей, глядя сухими глазами в чисто побеленный потолок, вспоминала Сады и понимала, что я вгрызусь в эти стены, но никуда отсюда не уйду. Потолок мы побелили с мамой две недели назад. На верстаке – ее игрушки и украшения для продажи там, на том берегу Кругового пролива. Папину лодку и плот до сих пор не забрали. Я смогу. Огнёвки? Я буду аккуратна. Я не попадусь.

В окно тихонько постучали. Я подскочила, будто обнаружила на подушке огнёвку. Ищущие? Не может быть, мне всего двенадцать. И сейчас еще весна, они не приходят так рано. Люди из Садов? Интересно, кто докладывает им о том, что какая-то девочка осиротела? И куда забирают сирот-мальчиков? Я подошла к окну.

Это была Даната. Я впустила ее и тут же накинулась:

– Ты сошла с ума? Ты представляешь, что я подумала?

– Тише, тише, дурочка! Ночь же!

– Вот именно! А ты в окна стучишься! А я…

Я разревелась.

Даната усадила меня на скамейку, обняла и дала выплакаться. Потом достала из сумки яблоки, сыр и бутылку сидра.

– Обворовала Ульрас? – усмехнулась я, вытирая слезы.

Ульрас варила самый вкусный сидр в нашем квартале.

– Тебя заберут в Сады, да?

Я же говорю: мы с Данатой были будто одно существо, даже думали одинаково.

– Наверное. Но я не хочу.

– Ты шутишь? – Она смотрела на меня с таким изумлением, что я сама удивилась: неужели не хочу? В самом деле не хочу? Стать одной из лесных девочек, купаться в озере на рассвете, слушать неумолчное пение птиц, любоваться цветами… Называть Сады своим домом.

– Нет. Не хочу. Я буду жить здесь.

– Одна?

– Да.

– Тебе не позволят.

– Может, они не узнают? Если не ходить за дьенотой… как думаешь? Может, они забудут обо мне?

– А что ты будешь есть? Во что одеваться?

– Да ладно, у меня есть запасы, – отмахнулась я. Почему-то не захотела рассказать о мамином ремесле даже Данате. – Мама позаботилась. Протяну как-нибудь. А там… может, король выберет меня, – усмехнулась я невесело.

Даната вздрогнула и опустила глаза.

– Что?

Она молчала.

– Что, Даната? – Ее молчание испугало меня сильнее стука в окно.

– Вчера меня остановил на улице ищущий, – шепотом и будто через силу сказала она. – Спросил, сколько мне лет.

– А ты?

Она молчала.

– Даната!

– Соврала, что тринадцать.

Даната спрятала лицо в ладонях. Я ошарашенно молчала. Даната обманула ищущего? Даната? Я вдруг поняла, что внутри меня такой комок чувств, самых разных и слишком противоречивых, чтобы суметь их выразить словами! Удивление, страх, непонимание и – облегчение. У нас есть еще год! Даже если ищущий не забудет ее и вернется. А потом… может, королю она и не понравится вовсе? Ищущий еще не король!

– Даната… – начала я осторожно, положив ладонь на ее спину. – Ты не хочешь быть силой короля?

Вдруг ее мама тоже обрезает ей волосы тайком? Я глянула на подругу. Когда Даната сидела, кончик ее косы подметал пол. Нет, вряд ли тетя Йена делает это.

– Не хочешь? – спросила я снова, потому что она все молчала.

– А ты хочешь? – огрызнулась Даната и тут же смутилась. – Хочу! Конечно, хочу. Все хотят! Я должна хотеть. Но… мне так страшно, Кьяра!

Я обняла ее за плечи.

– Что сказал ищущий? Ну, когда узнал, что тебе тринадцать?

– Поцокал языком и ушел. Раз пять оглянулся. Они узнают, да?

– Не обязательно. Спросят в школе, но ты же учишься как раз с тринадцатилетними.

Мы замолчали. И, я уверена, думали об одном и том же.

– Ну почему мы не родились мальчишками! – сказала Даната с отчаяньем.

– Или родились не здесь, – слабо улыбнулась я. – Давай спать? Ты отпросилась на всю ночь?

Даната кивнула, мы легли и долго еще шептались, мечтая о том, как бы нам поскорее дожить до старости и делать все, что хочется.

Каждый вечер я собиралась выплыть перед рассветом на папиной лодке к таинственной земле – и каждое утро откладывала. Ночами мне снились огнёвки. День проходил за днем, а я все не могла решиться. Так мы прожили весну. Я – одна в доме своих умерших родителей, растягивая остатки дьеноты и радуясь любой помощи от соседей, и Даната – в страхе перед ищущими и разоблачением во вранье. Мы обе старались не высовываться, не дерзить учителям, не ссориться с соседями. Потом я удивлялась: почему меня так долго никто не трогал? Почему ни учителя, ни соседи не отправили меня в Сады? Ответа я так и не нашла.

За нами пришли одновременно: ищущие – за Данатой, дьензвур Садов – за мной.

Мы с Данатой как раз возвращались из порта. Ходили туда, чтобы раздобыть мне рыбы на обед. Рыбаки часто выбрасывают мелочь, подкармливают кошек. Мне повезло в этот раз – я несла домой восемь свеженьких, еще живых тенёток. Рыбешка мелкая, но на уху пойдет. Мы свернули в проулок и увидели толпу у дома Данаты: ее родители, сестры, брат, соседи. И ярким пятном среди них – бордовое одеяние ищущего. Даната схватила меня за руку.

– Спрячемся у меня, – шепнула я, забыв, что за такое сразу же отправляют на рудники.

Но у моего дома стояла одинокая фигура – высокая женщина в белых одеждах служителей Садов. Даната тоже ее увидела и сразу разжала мою руку. Лицо ее напоминало восковых кукол.

– Скажи мне, что я не умру, – попросила она.

– Нет! Конечно, нет, ты что! – испугалась я.

Почему Даната все время думала о смерти? Никто ведь не собирался ее убивать! Но… но что мы знали про тех, кто отдал свою силу королю? Если король выбрал тебя своей силой, за тобой приходил ищущий, забирал куда-то и через два дня на площади Будущих королей перед всем Суэком тебя, одетую в прекрасное платье огненно-золотого цвета, с распущенными волосами, провожали по Дороге силы в храм Семипряха. И все. Что происходило потом? Что значило «отдать силу»? Куда девалась ты сама и могла ли жить без силы?

– Ульрас говорит, что король выпивает твою кровь. Всю до капли, – прошептала Даната.

– Слушай ты ее! Она вечно треплет своим длинным языком, как ее еще не сослали на рудники…

– Ты Кьяра Дронвахла? – услышала я мягкий и в то же время властный голос. Голос, которому невозможно не подчиниться. К нам подошла женщина в белом. Данату тоже увидели, и ищущий шел к ней, расплываясь в улыбке. Он был молодой и веселый, шутил и делал вид, что не замечает страха в глазах Данаты и слабые улыбки ее родных.

Дьензвуром Садов оказалась высокая молодая дама, слишком некрасивая, чтобы надеяться хоть когда-то стать силой короля, но слишком величественная, чтобы у меня хватило духу с ней спорить. Вся моя решимость растаяла. Но я сама не понимала отчего: от дьензвура Садов на пороге моего дома или оттого, что Данату выбрал король.

– Можно мне проводить подругу? – только на это меня и хватило. – Прошу вас, она мне как сестра!

– О, милая, ты хочешь порадоваться за нее вместе со всеми? – голос был прямо елейным, а глаза увлажнились от умиления. – Хочешь быть на площади Будущих королей?

Я кивнула.

– Мы вместе придем туда. Воспитанницы Садов обязательно приходят проводить новую силу.

– Но я…

– Довольно. Я дам тебе время собраться, если ты хочешь взять любимую игрушку или что-нибудь на память о родителях. Больше тебе ничего не понадобится, дитя. Сады дадут тебе все необходимое.

Мы зашли в дом, и я оглядела комнату. Что мне взять с собой? Мамина сережка висела у меня на шее, я никогда ее не снимала. Я положила в карман нож для резьбы по дереву – папа любил резать разные фигурки. Я взяла его просто на память о нем. Мамина сережка, папин нож… Я порылась в сундуке и достала свое детское одеяльце, сшитое из разноцветных лоскутов. Все. Больше брать нечего.

– Кто будет здесь жить теперь? – спросила я, глотая горький ком в горле.

– Это решит дьен твоего отца. Не думай об этом. Твой дом отныне несравненно прекраснее.

Мой несравненно прекрасный дом

Страж у ворот Садов почтительно поклонился дьензвуру и с интересом посмотрел на меня. «Совсем мальчишка», – подумала я и, кажется, поняла, куда попадают все мальчики-сироты. Ведь Суэк окружает стена с девятью фортами – там живут и охраняют нас стражи. Ловкие, волевые, бесстрашные. Те, которым нечего терять, одинокие мальчики-сироты, выросшие в фортах. «Зря ты хотела родиться мальчишкой, – мысленно сказала я Данате. – У них тоже не сильно-то большой выбор. А у тех, кто остался без родителей, и вовсе никакого». Мне стало нестерпимо грустно и обидно за всех простых мальчишек Суэка, которым уготовано лишь две дороги – дьены ремесленников или форты стражей. И я не замечала полуденной красоты Садов, пока дьензвур не сказала:

– Не правда ли, тут, под этими благоухающими деревьями, начинаешь совершенно по-иному смотреть на мир и сердце бьется сильнее, исполненное благодарностью королю и Семипряху за дарованную нам жизнь?

Я машинально кивнула, а сама подумала с раздражением: «Семипряху – еще может быть, но жизнь мне дали мама с папой, король тут вообще ни при чем».

– Может быть, тебя удивляет, что я сама пришла за тобой?

Нет, меня это не удивляло. Я вообще об этом не думала.

– Просто здесь, в Садах, совсем не то, что везде. У нас принято уважать каждую девочку, независимо от того, сколько ей лет и кто были ее родители. И та малость, что я сделала (пришла за тобой сама, хотя могла бы отправить одну из наставниц), – это лишь вежливость, дань уважения твоей утрате…

В ее словах я вязла, как в густом киселе. Блуждала глазами по парку, цеплялась взглядом за стражей, расставленных по дорожкам так, чтобы каждый был в поле зрения другого.

– Твой новый дом, дитя! – И дьензвур показала на белый дом, будто подарила мне весь мир.

Моя комната была на третьем, последнем, этаже. Она была маленькой и почти пустой. Узкая кровать у окна, небольшой столик с одним ящиком для личных вещей, стул – вот и все. Парчовые балдахины? Зеркала с позолотой? Мне стало смешно. На кровати лежало простое белое платье с алым поясом. Дьензвур велела переодеться, но не ушла, смотрела на меня внимательно и придирчиво, будто осматривала фрукты на рынке. Не с гнильцой ли? Свежие? Я тоже смотрела на нее. Тогда она улыбнулась своей сладкой улыбкой:

– Здесь чуть-чуть другие правила, дитя. Это Сады, мы все сестры, и я не оскорблю короля тем, что взгляну на тебя без одежды.

Я пожала плечами и начала стягивать нижнюю юбку. Переодеваться при чужом человеке было неприятно, но я стерпела. Многое теперь придется просто терпеть. Белое платье сидело на мне как влитое. В белом могут ходить только те, кто живет в Садах; если я выйду в город в этом, любой поймет, откуда я, и меня тут же вернут обратно.

– Отдохни немного, скоро тебя позовут на ужин. Свою старую одежду бросишь в ящик в коридоре, она тебе больше не понадобится.

И дьензвур вышла, плотно притворив за собой дверь. Я упала на кровать лицом вниз – на свое домашнее платье. Выбросить в ящик? Не дождетесь! Я аккуратно расправила его и положила под матрас. Вряд ли они будут обыскивать комнату, мы же все такие послушные!

Я вспомнила Данату. Интересно, если бы мы сразу бросились бежать, вернулись в порт, украли бы лодку, переплыли пролив, оказались на том берегу, затерялись бы среди местных жителей… Стали бы нас искать? Я не верила глупой Ульрас, но ведь правда никто-никто не может сказать, что происходит с девушками, когда они отдадут свою силу королю.

Больше никто никогда их не видел.

В Садах жили восемнадцать девочек и вдвое больше взрослых. Девочек называли воспитанницами. Самой младшей, Тиате, было три года, самой старшей, Окелии, – восемнадцать. У нее оставался шанс стать силой короля, поэтому она еще носила алый пояс. Те, кому исполнилось тридцать, а значит, шансов исчезнуть бесследно не осталось, носили зеленый. Их называли хранительницами Садов. Среди них были старушки, которые за всю жизнь не покидали Садов, разве что на площадь Будущих королей раз в год ходили. А вот Асас, первая помощница дьензвура, ездила верхом в башню Солнца к стражам и к Мастеру и даже на рудники. Смелая, умная, она решала все вопросы, связанные с обеспечением Садов и их хранительниц всем необходимым. Мне нравилась Асас, она казалась честной и прямолинейной, иногда даже грубоватой, но это было лучше, чем елейные речи дьензвура, от которых ты забывал все, во что верил до сих пор.

В первый же мой день в Садах Асас пришла ко мне в комнату, протянула тонкую книжицу и сказала:

– Это свод наших правил. Ты уже взрослая и, я надеюсь, достаточно умная, чтобы понимать, как важно неукоснительно эти правила соблюдать. До ужина остался час, прочитай их и спускайся вниз. Я познакомлю тебя с твоей новой семьей.

Она сразу вышла и не заметила, как меня передернуло от этих слов. Мне не нужна была новая семья.

Книжку я пролистала. Может, ее написала не Асас, но уж точно не дьензвур: все правила были сформулированы предельно четко и понятно.

«День начинается в шесть утра».

«В девять вечера необходимо лечь спать».

«Все трапезы проходят в совместном зале в строго установленное время».

«Ни при каких обстоятельствах нельзя покидать Сады без письменного разрешения дьензвура».

«Запрещено общаться со стражами».

Ну и так далее. Ничего страшного. Ничего интересного. Я теребила мамину сережку. Какая тоска! Неужели мне нельзя будет уйти отсюда, даже когда я вырасту? Ну уж нет! Как только я сниму алый пояс, я сбегу из Садов и уйду из Суэка куда глаза глядят! Ненавижу Суэк! Он отнял все, что я любила. Отца, маму, мой дом и улицу, где прошло мое детство, свободу и даже Данату. Я просто не могу любить его.

Я спустилась на первый этаж, без труда нашла столовую. Пахло какой-то выпечкой, очень вкусно. Я теперь все время была голодная и за булочку с маком готова была убить. Но этого не понадобилось. В столовой стояло шесть столов, за каждым сидело по девять человек. Четыре стола занимали те, кто уже носил зеленый пояс, остальные два – те, что еще ждали своего тридцатилетия. Я удивилась, как много среди «зеленых» старух. Некоторые были совсем древними, шамкали беззубыми ртами, смотрели на меня слезливыми блеклыми глазами… Они казались равнодушными ко всему и совсем беспомощными. Мне стало не по себе.

– Ты новенькая? – окликнули меня.

Я оглянулась. Молодая девушка, пояс алый. Она была милая, но обычная; говорят, такие не нравятся новому королю.

– Меня зовут Окелия, я помогу тебе освоиться на новом месте. Можешь сесть рядом со мной вот за этот стол.

На ужин был густой фасолевый суп и чай с огромной булочкой.

– Это Вейна, Суэла, Ульрас, Ида, Тонта и Сви, – представила мне других девочек за столом Окелия. Я кивнула им всем и зачерпнула ложкой суп. Я так хотела есть!

Окелия мягко улыбнулась, будто извиняясь за меня перед остальными:

– Кьяра долго жила одна.

Я поперхнулась. Отложила ложку. Оглядела их всех. Да, я долго жила одна! Да, я голодная! И что? Мне ждать, когда они вдоволь на меня насмотрятся, что ли?

– Нам необходимо дождаться тех, кто опаздывает, – мягко сказала Окелия и кивнула в сторону пустующего места за нашим столом. – Этому учит нас придворный этикет.

Когда Окелия станет старше и сменит цвет пояса, ее речь будет такой же невыносимо приторной, как у дьензвура. Я посмотрела на остальных девочек. Аккуратные гладкие прически, ни один волосок не торчит, белоснежные платья без единой складки, ухоженные руки. Суэла и Ида опустили глаза, остальные разглядывали меня в упор, с осуждением. Все они были мои ровесницы или чуть постарше. Неужели здесь все такие? Я глянула на соседний стол, там собрались девочки помладше, но сидели так же тихо, чинно, бесшумно ждали разрешения взять ложки. Тоска навалилась на меня с новой силой.

Я не выживу здесь.

Вдруг дверь столовой с грохотом распахнулась. Я увидела огненный всполох, заметила, как поджала губы Окелия и как сдерживают улыбки Суэла и Ида… К нашему столу со скоростью шквала приближалась Рия.

Конечно, тогда я не знала, как ее зовут. Я не знала о ней ничего, но стоило мне увидеть эту растрепанную рыжую шевелюру, всю в мелких колечках, эту крепкую фигурку в белом платье, которое было испачкано травяным соком и землей, это курносое лицо с россыпью веснушек, эту стремительную походку – казалось, девочка прыгает-прыгает-прыгает и вот-вот взлетит… Я готова была ее расцеловать! Хоть один нормальный человек в этом храме порядка и чистоты!

– Рия Манопу.

Голос дьензвура был ледянее льда, никакой елейности не осталось. Девочка встрепенулась, глянула на дьензвура и тут же понурила голову. Подошла к столу, за которым сидели наставницы. Шла опустив голову, робко, но стрельнула в меня любопытным взглядом.

– Изволь сказать мне, во сколько у нас начинается ужин.

– В семь вечера, госпожа дьензвур.

– А сколько сейчас?

– Семь? – с надеждой спросила она.

– Семь часов двенадцать минут. Ты опоздала, Рия! А у нас новый член семьи! И что она подумает про тебя и про нас всех?

Дьензвур посмотрела на меня. И вслед за ней все посмотрели. Рия тоже. Украдкой мне улыбнулась. Я не понимала, что я должна делать в этой ситуации, но, похоже, все от меня чего-то ждали, смотрели не отрываясь.

– Я… ничего страшного, я… – пробормотала я, стараясь выгородить рыженькую.

– «Ничего страшного»? – прогрохотала дьензвур. – Нарушение правил – «ничего страшного». Вот! – теперь она смотрела на Рию, а палец ее тыкал в мою сторону. – Вот, Рия Манопу, полюбуйся, к чему привело твое поведение! Кьяра Дронвахла потеряла отца и мать, она только сегодня присоединилась к нам, и какой урок преподаешь ей ты, Рия? Нарушение правил – ничего страшного? Все могут ждать одного человека, который не удосужился прийти вовремя? Говори же, твоя семья ждет!

Я не знала, куда себя деть. Щеки мои горели, хотелось закричать. Я оглядела своих соседок. Суэла и Ида по-прежнему смотрели в стол, остальные девочки равнодушно разглядывали Рию и дьензвура.

– Я прошу прощения у моей семьи и готова понести любое наказание за опоздание к ужину, – протараторила Рия. Видимо, извиняться ей приходилось очень часто.

– Две дополнительных грядки, – бросила дьензвур. – Приступайте к трапезе, сестры.

Все шумно выдохнули и взяли в руки ложки. Рия села за наш стол. Она не выглядела ни униженной, ни удрученной. Что за наказание такое «две дополнительных грядки»?

Рия подняла на меня глаза и улыбнулась.

Даната

Давным-давно, может, тысячу веков назад, может, больше, великий король Дакриан создал государство Суэк. Оно простиралось от моря до моря и вобрало в себя столько народов, сколько могла вместить земля. Непросто было королю Дакриану бороться с дикими племенами, заселявшими леса и равнины, и присоединять новые земли к Суэку, но он был сильным правителем. Все подчинялось ему: люди, звери, деревья. Не было никого сильнее него. Но выпало ему столько войн и сражений, что и его силы истощились. Дикари сразу почуяли это и напали на Суэк. Они начали громить окраины, отвоевали обратно Оук, Фуж и Тиоту, богатые провинции Суэка. Они жгли, грабили, угоняли в рабство самых молодых и выносливых. Кровью и пеплом наполнилась земля. Но ничего не мог поделать король Дакриан: немощен стал он, растратив себя в боях и стараясь сделать жизнь своего королевства прекраснее. А дикари подбирались уже к Таравецкому лесу.

Тогда пришел к королю один старец. Был он неказист и никому не известен. Он привел с собой дочь, девушку невиданной красоты. Волосы ее живым потоком струились до пят, глаза сияли, как звезды, стан был гибок, а голос – нежнее капели.

– Вот дочь моя, – сказал старец, – возьми ее силу, король, и прогони дикарей с наших земель.

Так и сделал король Дакриан, и сила девушки стала его силой, и выступил он один против целого войска дикарей, и погнал их прочь от Таравецкого леса, освободив Суэк.

Да-да-да. Мы слышали все это сто тысяч раз, но сейчас, перед тем как идти на площадь Будущих королей, нас всех собрали у озера и снова напомнили то, о чем мы и так знаем. И опять я подумала: почему же в легенде ни слова не говорится о том, что стало с этой девушкой? И зачем королю Дакриану так нужно было сражаться один на один со всеми дикарями? Почему он не мог собрать войско? И зачем, в конце концов, он завоевывал Оук, Фуж и Тиоту и все дикие племена, заселявшие леса и равнины, горы и острова? Жил бы спокойно в своем Суэке! И тогда никому не надо было бы отдавать свою силу.

Но эти вопросы не имели ответов.

Нас построили парами и вывели за ворота Садов. Рия сунула мне в руку свою ладошку и робко улыбнулась. Она старалась всегда встать со мной в пару.

– Рия такая прилипала, – сказала однажды Тонта, впрочем, без всякой злобы, как старшая сестра сказала бы о младшей.

А мне нравилась Рия. Ее стремительное дерзкое имя, и большие карие глаза, и веснушки, и то, что она не такая безупречная, как все остальные девочки здесь. И я сжала ее руку в ответ.

Мы вышли в город. Я пробыла в Садах всего два дня, но мне казалось, что уже прошла вечность с тех пор, как я ходила по этим улицам. Мне хотелось сбежать и посмотреть, кто теперь живет в нашем доме, навестить родителей Данаты, зайти к Ульрас… Но надо было идти строем на площадь Будущих королей. Надо было идти, потому что хранительницам Садов полагались хорошие места, по левую руку от королевской семьи. По правую руку всегда стояли ищущие. Во второй линии – стражи и дьензвуры всех дьенов во главе с Мастером. Обычно, в своей прошлой жизни, я, как и все дети, не могла пробиться сквозь толпу и всю церемонию вынуждена была подпрыгивать, чтобы хоть что-то разглядеть за спинами взрослых. Нет, если я хочу увидеть Данату, я должна оставаться здесь, среди хранительниц.

Мастер читал наставления. Это были не те наставления, которые он читал для каждого дьена раз в неделю и в которых говорилось о новых законах и о том, как важно делать свое маленькое дело для общей славы и силы Суэка. Наставления Дня силы были совсем другими. Сначала по периметру площади чеканным шагом расходились стражи с барабанами. По знаку Мастера они поднимали палочки и начинали отбивать ритм. Я не раз замечала, что этот сухой дробный звук вводит людей в странное состояние. Те, кто еще шептался, – замолкали, кто витал в облаках – спускались на землю, кто разглядывал новый наряд соседки – вдруг вздрагивали и устремляли взгляд на Камень. Огромный плоский камень, что лежал у королевского края площади, служил трибуной. Мастер всходил на него, барабаны замолкали, а народ Суэка уже был строг, сосредоточен и готов слушать наставления. В День силы они всегда начинались с истории нашей страны. С истории королевской семьи. Истории войны. Истории обряда. Мы слушали это каждый год, но я видела, что многие ахают во всех положенных местах, замирают, утирают слезы там, где до́лжно.

Я держала Рию за руку, смотрела на людей. На ювелиров, кондитеров, стражей, наставников, портных, музыкантов, кузнецов, сапожников. Впервые видела их со стороны, стояла не с ними, а напротив; нас разделяла площадь и мое сиротство. Я больше никогда не могла вернуться туда, в мир дьенов, ремесел, уличных танцев, простых отношений. Я знала, что сейчас, на последних словах Мастера, выйдет из крытой повозки король. Встанет между хранительницами Садов и ищущими, и барабаны еще раз отстучат свою гипнотическую музыку, а потом замолчат. И толпа на противоположном от короля конце площади расступится, чтобы пропустить ее – новую силу.

Рия глянула на меня удивленно. Я поняла, что слишком сильно сжала ей руку, и виновато улыбнулась. Барабаны смолкли, заиграли каноке. Я посмотрела на короля. Впервые я видела его. Он был молод, высок и красив. Рядом стояла его жена. Королева показалась мне грустной. По другую сторону – королева-мать и король-отец. В Суэке королю не надо умирать, чтобы его сын взошел на престол, как в других странах, о которых нам рассказывали в школах. Поэтому у нас нет таких страшных и подлых отцеубийств и интриг. Все определяет возраст: когда сыну короля исполняется тридцать лет, он занимает место своего отца на троне, а король-отец остается при сыне советником и наставником. «Все очень разумно и достойно», – любила повторять по этому поводу наша наставница в школе.

Толпа затаила дыхание: на площадь ступила Даната.

В алом платье, расшитом золотыми нитями, с распущенными волосами и длинными серьгами, она медленно шла по площади Будущих королей, а позади нее, одетые в свои привычные багряные одежды, следовали ищущие. Их было много, очень много. И казалось, что кровавая река течет через площадь к королю, сверкая на солнце бликами золотых волос Данаты.

В эту секунду я вдруг вспомнила тот день, когда нас с Данатой поймали мальчишки у Третьих ворот. Это случилось незадолго до маминой смерти. Мы с Данатой решили после школы отправиться к Третьим воротам. Толстушка Гиома сказала на ботанике, что за ними стоит и ждет разрешения на жизнь целая семья карасимов – жителей горных отрогов Фужа. Карасимы огромны и заросли шерстью, будто медведи, у них даже у женщин волосатые руки и ноги, а у некоторых растут бороды. У них длинные звериные когти, а ступни такие, что в башмаке могло бы уместиться по ребенку, если бы только карасимы носили башмаки. Они довольно страшны на вид, но добры и миролюбивы, а главное – умеют вкусно готовить и рады всех угощать просто так, без всякой платы. В это, конечно, слабо верилось, но проверить стоило, тем более что я всегда была голодна.

И мы пошли.

Была ранняя весна, лучшее время года в Суэке. Весь город стоял в нежно-зеленой дымке – это лопнули почки на алианах и атратисах. Цвели кинеи. Бело-зеленым был Суэк и очень красивым. На самих улицах у нас мало деревьев, но те, кому посчастливилось иметь хотя бы крохотный кусочек земли около дома, засаживали его самыми красивыми весенними цветами. Пройдет всего недели две, и они завянут, деревья отцветут, пожухнет на солнце трава. Суэк опять станет сухим и пыльным, похожим на угрюмого старика. И только Сады будут благоухать…

– Кьяра, – толкнула меня в бок Даната.

Мы уже подошли к воротам, надо было предъявлять стражам звуру – особую дощечку, на которой написано твое имя, дата рождения, имена родителей и принадлежность дьену.

– И куда это мы собрались? – спросил старший страж, разглядывая нас с Данатой так, что будь тут ищущий – гнить этому нахалу на рудниках до конца своих никчемных дней.

– Купить семена аука. Отец приболел, а больше некому, – соврала Даната. – Он всегда покупает во-о-он у той женщины из Тиала.

Стражи хмыкнули и пропустили нас.

Сейчас я часто думаю: почему мы не ушли тогда? Ведь никто не следил, чтобы мы не вышли из круга, очерченного кибитками и телегами ожидающих права на жизнь. Мы могли бы сбежать! Мы могли бы затеряться в толпе, дождаться темноты, а потом дойти до Подковы и дальше через Таравецкий лес в другие деревни… Да, лес полон опасностей, но вряд ли эти чудовища страшнее обряда. Но мы не ушли. Даже мысли такой не возникало в наших головах. Дома нас ждали мамы. Мама… И мы с мамой, когда ходили на Сердце-озеро, всегда возвращались в Суэк, даже когда не к кому стало возвращаться. Будто больше нигде не было нам места.

Мы обошли тогда с Данатой весь круг ожидания, но никаких карасимов так и не нашли. Опять эта толстушка-врушка Гиома напридумывала всякую ерунду.

В унынии мы вернулись за ворота. Дорога спустилась с пригорка и нырнула под мостик. Здесь был полумрак, пахло близкой рекой. Вдруг кто-то одновременно дернул нас за руки, растащил в разные стороны: меня рывком прижали к каменной стенке, а Данату швырнули к другой, напротив. Их было пятеро. Наверное, еще школьники, а может, подмастерья. Меня держали двое: длинный, тощий и крепыш с бородавкой на носу. Я дернулась, и Бородавка сжал мне запястье так, что я чуть не взвыла. Кто держал Данату, я не могла разглядеть в полумраке под аркой моста, а самый главный прохаживался между нами. У него уже пробивались редкие усики. Был он высокий и весь какой-то… скользкий. Даже его голос. Но во всех них было неизвестное нам желание испугать, унизить, посмотреть, что мы станем делать…

– Какие красоточки, вы только гляньте!

– Не иначе обеих выберут!

– Как бы не подрались друг с дружкой, а?

Они загоготали. Я, ничего не понимая, смотрела на Данату. Что они такое говорят? Даната была белее мела и, казалось, вот-вот упадет в обморок. Главный-и-почти-усатый дотронулся до моих волос.

– Убери руку! – отшатнулась я.

Но он поймал меня, ухватил горячей рукой за подбородок и потянул к себе.

– Собственность короля, да? – тихо спросил он, щуря темные глаза. – А если я тебя сейчас поцелую?

– Сгниешь на рудниках!

Они загоготали опять.

– Да что ты? – усмехнулся Главный-и-почти-усатый. – И кто же узнает? Разве у вас хватит духу рассказать кому-нибудь? Интересно, что же с вами будет тогда, а? Ведь королю вы будете уже не нужны.

Кровь застыла у меня в жилах. И правда: что бы ни случилось сейчас, мы будем молчать. Мы не сможем рассказать даже родителям. Да и кто поверит, что какие-то мальчишки, жители Суэка, в двух шагах от стражей рискнули причинить вред девочкам?

Стража! Даната будто прочитала мои мысли. Она завизжала так пронзительно, что Главный-и-почти-усатый вздрогнул и оглянулся. Я со всего маху ударила ногой Тощего и оттолкнула Бородавку. Даната тоже вырвалась, и мы бросились наутек. Мальчишки улюлюкали нам вслед.

Мы остановились только на площади дьена жестянщиков. Я с омерзением терла подбородок и губы. Главный не поцеловал меня, но его дыхание будто прилипло к ним.

– Они правы, – сказала я. – Мы не сможем даже пожаловаться, если хотим и дальше получать свою дьеноту. Придурки! Они что, специально стоят там и ловят девочек? Зачем?

– Я слышала о них, – нехотя сказала Даната, и ее передернуло. – Брат рассказывал. Я еще подумала: что за бред? Представляешь, если бы он и правда поцеловал тебя? Или меня. Или нас обеих.

– Не хочу об этом думать! Как хорошо, что ты догадалась завизжать! Я от ужаса вообще ничего не соображала.

– Знаешь, – задумчиво сказала Даната, – это все оттого, что мы совсем не общаемся с мальчиками. Ну, в обычной жизни. Учимся в разных школах, на экскурсии ходим в разные дни… Мы просто не умеем с ними разговаривать, не знаем как. Они для нас загадочнее карасимов.

– У тебя есть брат… – начала я.

– Повезло тем, у кого есть брат, – кивнула Даната. – А если нет?

Я помолчала. Что творилось в головах тех парней? Зачем они это делают? Чтобы испугать нас? Или позлить? А может, не нас, а… короля?

– Может, им и правда хочется целовать девочек, – вздохнула Даната.

Я с сомнением покачала головой. Целовать вот так, тайком, силой? Неужели мы с мальчиками такие разные? И как нам понять друг друга? Ждать тридцати лет? А потом выходишь замуж и будто попадаешь в другой мир, где все перевернуто с ног на голову, и ты не знаешь, как себя вести, ведь у тебя нет опыта, нет языка, на котором вы могли бы договориться.

Все это вспомнилось мне сейчас, когда я всматривалась в лицо Данаты. Она шла через площадь Будущих королей в окружении ищущих, которые все были мужчинами и вели ее к главному мужчине Суэка и всей ее жизни – к королю.

Я вглядывалась в ее лицо. Я хотела прочесть по нему, что она знает теперь, страшно ли ей, справится ли она? Даната смотрела под ноги. Губы сжаты, лицо бледно. Она всегда бледнела, когда очень волновалась. И мне так захотелось, чтобы она посмотрела на меня! Чтобы она знала, что я здесь, что я с ней в эту минуту, что я люблю ее всем сердцем, что каждый день вспоминаю все наши игры, разговоры, всю нашу жизнь… Я глянула на короля. Он смотрел на нее с нежной отеческой улыбкой, будто она была его выросшей дочерью и сегодня ее свадьба. Но «невеста» боялась. Боялась так, что я на расстоянии ощущала ее страх. Еще минута, две – и она станет шестой силой нового короля.

«Скажи мне, что я не умру».

– Даната! – закричала я во весь голос, не в силах пережить это молча. – Даната, я здесь!

Даната вздрогнула, но не подняла глаз.

Зато на меня посмотрел король.

Рия

Я думала, дьензвур и Асас убьют меня за выходку на площади, за то, что я выкрикнула имя Данаты, сбила ход церемонии. Но они, наоборот, были ласковы со мной и, казалось, очень довольны. И если бы я была такой же наивной, как Рия, я подумала бы, что они сочувствуют мне, ведь я говорила дьензвуру, что Даната моя подруга, почти сестра. Но я – не Рия. И я не верю в их сочувствие. Мне надо понять, почему они так себя ведут и что будет с Данатой. Они должны знать! Хоть кто-то должен знать об этом!

Жизнь в Садах была размеренной, подчиненной нехитрым, но строгим правилам. Каждое утро мы, те, что носили алые пояса, делали зарядку, потом плавали в озере, в любую погоду. Асас говорила нам, что плавание – лучший способ оставаться стройными и здоровыми. После завтрака мы шли на уроки: этикет, пение, танцы, музыка. Меня учили играть на каноке, тонкой деревянной дудочке, и это было несложно, а вот Рии досталась арфа. Но она играла волшебно и вся преображалась, когда садилась за инструмент. Занятия длились до обеда, а после него мы отправлялись на работу в Сады. Рыхлили грядки, пололи, сажали цветы и деревья. До самого ужина. Сады были огромны, работы там хватало всем нам каждый день, а наказание «две дополнительных грядки» было самым частым.

После ужина наконец мы отдыхали. Можно было побродить вокруг дома и по близлежащим дорожкам, поболтать с другими девочками или полежать в своей комнате, побыть одной. Чаще всего мы гуляли с Суэлой, Идой и Рией, мне нравились они все, но Рия все-таки больше.

Мы почти никогда не говорили о нашем будущем и о короле, только однажды Рия завела разговор об обряде. Мы гуляли с ней вдвоем вдоль реки, глубокой и очень быстрой. Она брала свое начало в Сердце-озере, текла через весь город и впадала в озеро в Садах. Вечер был тихий, нежный, солнце уже садилось за гребень Таравецкого леса, но розовые и рыжие его всполохи еще пламенели в небе, отражаясь в темной воде озера. Мы шли по самому краю берега, и от воды веяло холодом.

– Интересно, как проходит обряд, правда? – сказала Рия задумчиво. Ее веснушчатое лицо, казалось, светилось солнечным светом.

– Ну, у нас с тобой есть все шансы узнать. И ты, и я довольно красивые, можем понравиться королю, – хмыкнула я.

– Нет, я никогда не стану силой короля.

– Почему ты так уверена?

– Я дружу с его дочерью. Я дружу с принцессой.

Казалось, Рия сейчас лопнет от гордости.

– Только это секрет. Самый большой секрет. Пообещай, что никому. Совсем никому.

– Обещаю.

– Мы познакомились с ней прошлым летом. Она сбежала из дома погулять в Садах, представляешь? Она ужасно храбрая! А я была наказана – полола бесконечную грядку с саженцами алиана на дальнем участке. Такая скукотища! И вдруг – принцесса! Мы с ней сразу подружились! И она пообещала, что, когда мне исполнится четырнадцать, она попросит короля, чтобы я стала ее фрейлиной. Здорово?

– А разве так можно? Я думала, что мы все принадлежим королю, пока нам не исполнится тридцать.

– Конечно. Но раз я принадлежу королю, то разве он не может поделиться со своей любимой дочерью? Он ее просто обожает и выполняет любые ее просьбы! К тому же… у меня испорченная сила, ведь я ничья дочь.

– То есть?

– Ну, у меня нет никаких родителей. Сады – моя семья.

– Как такое может быть?

– Ну, я родилась сиротой, понимаешь?

– Никто не может родиться сиротой, кто-то же тебя родил.

– Ну да, конечно, это просто так говорят. Меня подбросили в Сады, спустили в корзине через забор. На рассвете, когда стражи меняются, есть такие полчаса, когда они не ходят вдоль забора. Вот в эти полчаса кто-то перебросил меня через забор.

– Ты только что сказала, что тебя спустили в корзине.

– О, ну настоятельницы так говорят. Я-то думаю, что меня просто перекинули. Я так орала, что всех тут перебудила. Это они тоже каждый раз говорят. Но если бы я лежала в корзине, с чего бы мне орать, да?

Она сбилась с шага и вдруг поскользнулась и ухнула в воду.

Рия не умела плавать. Да, с нами занимались, загоняли в озеро каждое утро, но она панически боялась воды, робко заходила по пояс и стояла там, обхватив себя за плечи. Как бы ни ругала ее Асас, сколько бы дополнительных грядок ни давала дьензвур, Рия не могла с этим справиться. Даже самые вредные девочки давно перестали дразнить ее за это. Течением Рию понесло вниз, к озеру, она беспомощно забила руками по воде и скрылась с головой. Я бросилась за ней. Вода обожгла меня, платье спутало ноги, но я быстро отыскала Рию и вытащила на берег. Мы рухнули в траву, тяжело дыша, и тут же услышали:

– С вами все в порядке? Эй!

Это был страж, совсем мальчишка, он выглядел растерянным и взволнованным, но не подходил к нам, держался на расстоянии.

– Да, – отрезала я. Мог бы и помочь, вместо того чтобы смотреть, как Рия тонет, а я стараюсь ее вытащить.

Он кивнул и отошел еще дальше, на свой пост. Я схватила камень и хотела кинуть ему вслед, но Рия удержала мою руку. Она наглоталась воды и теперь отплевывалась, а все-таки проговорила:

– Не злись. Нам нельзя разговаривать друг с другом. Если кто-то увидит, что он подошел к нам или – еще хуже – дотронулся, нам дадут столько грядок, что придется провести на них остаток жизни. А его будут пороть до бесчувствия.

Я уставилась на нее. Это что, правда? Рия оглянулась на дом. Мы, оказывается, сидели совсем близко, его тень расползлась холодным пятном по траве. Хранительницы могли видеть нас из окон.

– А если бы меня не было рядом? Он бы дал тебе утонуть? – сердито спросила я.

Рия кивнула:

– Скорее всего. Не знаю. Смотря что победило бы: страх или жалость.

Все считали Рию неуклюжей, несобранной глупышкой, но на самом деле она была очень мудрая.

– Почему так? – спросила я, помогая ей подняться. Нам надо было скорее вернуться в дом, чтобы не замерзнуть в мокрой одежде.

– Они боятся, что мы перевлюбляемся друг в друга, – хихикнула Рия. – Такое уже случилось однажды. Не слышала эту историю?

Я помотала головой.

– Однажды страж и девочка из Садов влюбились друг в друга. Они встречались тайком, по ночам. Сначала просто гуляли, держась за руки, потом даже поцеловались. Сама понимаешь, что бы с ними сделали, если бы кто-то узнал! Но они были очень осторожны. Они повзрослели, он возмужал, стал настоящим воином, она становилась все прекраснее, ее глаза светились счастьем. – У Рии стучали от холода зубы, но она продолжала рассказывать. – Не то что у остальных… И однажды король заметил ее среди других, и хотя она была не красавицей – рыженькая, с веснушками, ничего особенного, – но ее глаза, полные любви и счастья, понравились королю… Страж понял, что умрет сразу же, как расстанется со своей возлюбленной. И тогда они решили бежать. Они все правильно рассчитали и смогли выбраться из Садов, кто-то говорит, что река помогла им и они ушли к Сердце-озеру, кто-то – что они перелезли через забор.

– А на самом деле?

– А на самом деле… – Рия помедлила. – Их поймали. Его застрелили на месте, а ее отправили на рудники. Там она родила дочь. Но рудники – не место для младенцев, и добрые люди помогли пристроить малышку…