Книжный домик в Тоскане бесплатное чтение

Альба Донати
Книжный домик в Тоскане

Original title:

La libreria sulla collina

by Alba Donati

В тексте неоднократно упоминаются названия социальных сетей, принадлежащих Meta Platforms Inc., признанной экстремистской организацией на территории РФ.

Все права защищены.

Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

© 2022 Giulio Einaudi editore s.p.a., Torino Pubblicato in accordo con The Italian Literary Agency, Milano

© 2022 Alba Donati Published by arrangement with The Italian Literary Agency

© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2024

* * *

Моей несуразной семье, состоящей из путаницы дат и имен

– Романо, я бы хотела открыть книжный магазин у нас в деревне.

– Хорошо, а сколько у вас жителей?

– Сто восемьдесят.

– Так, если сто восемьдесят тысяч поделить на…

– Не сто восемьдесят тысяч, просто сто восемьдесят.

– Ты сумасшедшая.

Из телефонного разговора с Романо Монтрони, в то время директором сети книжных магазинов «Фельтринелли»

Жила-была однажды королева, и был у нее кукольный домик… такой чудесный, что со всех уголков мира люди приходили посмотреть на него^[1].

Вита Сэквилл-Уэст «Тайна кукольного домика»

Январь

20 января

Каждая девочка несчастлива по-своему, а что касается меня, то я была очень и очень несчастлива. Может, причиной послужила свадьба брата, потрясшая все мое существование в возрасте шести лет, а может, моя мать, которая придерживалась несколько устарелых взглядов, или, может, какое-то влияние оказала обычная недолговечность внимания со стороны подружек: сегодня я с тобой играю, а завтра уже не желаю водиться и играю с другой.

С тех пор как я открыла книжный магазин, в каждом разговоре рано или поздно возникает вопрос: как вам пришло в голову открыть книжный магазин в затерянной глухой деревеньке, где живет сто восемьдесят человек?

Сегодня я упаковала множество посылок. В Салерно живет одна синьора, которая празднует День святого Валентина таким образом: одной своей дочери она дарит книгу стихов Эмили Дикинсон, календарь Эмили Дикинсон и «Эмили» – духи на основе натуральной эссенции османтуса, а другой дочери – книгу Эмили, календарь Эмили и браслет, украшенный лепестками розы и гипсофилами. И, будто этого мало, синьоре нужен «Гербарий» нежно любимой Эмили и еще один календарь уже для себя самой.

Как мне пришла в голову идея открыть магазин? Идеи не приходят в голову – идеи прячутся в нас, бродят, осаждают наше воображение, пока мы спим. Они живут сами по себе и развиваются параллельно в каком-то дальнем уголке нашего существа, о котором мы даже не имеем ни малейшего представления, пока в один прекрасный момент они не предстают перед нами, мол, встречай нас, мы – твои идеи и хотим, чтобы ты нас выслушала.

И эта идея, похоже, так же покоилась где-то в глубине, запрятанная в складках того сумрачного и вместе с тем жизнерадостного уголка, что зовется детством.

Одним из питавших ее источников было дело Лаворини – первого похищенного ребенка, убитого на моей памяти и найденного затем в окрестностях Виареджо: его историю мне каждый день рассказывал дедушка, у которого был кассетный магнитофон. Дедушка Туллио не шел в ногу со временем, в отличие от моих теток, очень современных и распутных (как утверждала деревенская молва). Я немного стыдилась их, но в то же время обожала.

Их присутствие в моей жизни уравновешивалось на другой чаше весов теткой Польдой, сестрой моей матери, крестьянкой по роду занятий – доброй и отзывчивой женщиной, которая в числе прочего никогда не была замужем и очень этим гордилась. Я целыми днями любила играть с пуговицами у нее на кофточке, то расстегивая, то застегивая их, что давало мне предлог сидеть у нее на руках и слушать ее истории. Еще одна тетка, тетя Фени – в миру Фенизия – тоненькая, но сильная, робкая и мудрая, служила экономкой в чужих домах; это она, принося мне подаренные ей хозяевами книги, приобщила меня к чтению романов.

В честь нее я дала имя «Фенизия» школе языков культуры, которую несколько лет назад основала вместе с моим партнером Пьерпаоло. Заботливо взращивать знание мне представлялось столь же необходимым, как и заботливо готовить вкусный минестроне^[2] – такой, какой умела делать она.

Зато моя мама рассказывала истории, которые могли убить наповал даже динозавра эпохи плейстоцена. В самой ее любимой говорилось о девочке, задремавшей под деревом, пока мать работала в полях. О том, как в этот момент появилась большущая змея и заползла в горло малышке. Здоровой реакцией моего детского организма стал своего рода блэкаут, спрятавший эти воспоминания и законсервировавший то, что еще можно было спасти и что значительно позже, за двенадцать лет сеансов психотерапии спасет доктор Лючия.

Наша деревушка была маленькой, но я любила ее и рисовала холм напротив дома весной, летом, осенью и зимой, как если бы это была гора Килиманджаро. Небывалые места, как сказал бы философ, – это места, где ты никогда не бывала. И на тот холм напротив дома я до сегодняшнего дня так ни разу и не поднялась. Я обожала иней на полях, мне казалось, что это хрусталь, из которого сделан замок Спящей красавицы. А еще я обожала муравьев за упорство, с которым они боролись за выживание. В какой-то момент, если живешь в доме без отопления, без удобств, а твои глаза, руки и даже уши начинают одолевать разные хвори, вполне логично начинаешь думать, что умираешь.

На этой предваряющей повествование картинке не хватает папы. Мне и в самом деле очень его не хватает, ведь когда он сидел рядом с моей кроваткой – которая, как мне часто представлялось, должна была стать моим смертным одром, – все хвори глаз, рук и ушей отступали и мир снова становился достойным моего взгляда.

Этот дневник я по случайности завела 20 января – в день, с которого начинается «Ленц» Бюхнера и вокруг которого Пауль Целан, поэт, получивший премию Бюхнера 22 октября 1960 года (за девять лет, пять месяцев и двадцать девять дней до того, как броситься в Сену с моста Мирабо), строит свою торжественную речь на церемонии вручения.

Потому что даты очень важны, и у каждого из нас есть свое 20 января – день, когда Ленц бросает все и отправляется в путь. Также 20 января 1943 года в путь отправился и первый муж моей матери. Он, вместе с другими альпийскими стрелками^[3], оставшимися в живых, получил приказ оставить Дон и отступать. Это было эпилогом войны с Россией, которая только за эти дни унесла жизни пятидесяти одной тысячи солдат, убитых или пропавших без вести. Температура тогда опустилась до сорока градусов мороза, а у многих из них не было даже обуви.

Йоле, моей матери, было двадцать четыре года; Марино, ее мужу, – двадцать восемь; Джулиано, моему брату, – шесть месяцев. Семья, которой не стало, разлетелась на куски под Воронежем – городом, где жил Осип Мандельштам, прежде чем оказаться в заключении в сибирском лагере и там умереть.

Моя мать все ждала и ждала, но от Марино не было никаких вестей, как будто его поглотила бескрайняя степь. Официальные сведения в военных реестрах заканчиваются датой 23 января 1943 года, и после этого – ничего. Вместо этого пришла военная пенсия, предназначавшаяся женам всех пропавших без вести.

Мандельштам провел меня за руку по своей степи еще прежде, чем я узнала, что степь эта – та самая, над которой плакала моя мать.

Между тем я тоже все бросаю: прекраснейший в мире город, завидную работу, красивый дом рядом с Национальной библиотекой – и возвращаюсь в деревню, чтобы посмотреть, пропала ли змея, и узнать, не была ли случайно та девочка под деревом едва задремавшей Алисой в Стране чудес.

* * *

Сегодняшние заказы: «Изверг» Эмманюэля Каррера, «Жизни девочек и женщин» Элис Манро, «История одного мальчика» Эдмунда Уайта, «Покидая дом» Аниты Брукнер, «Между актов» Вирджинии Вулф, «Отель “Тишина”» Аудур Авы Олафсдоттир.

21 января

Идея открыть книжный магазин, уже готовая и перевязанная бантиком, постучалась ко мне в дверь ночью 30 марта 2019 года. В моем распоряжении был небольшой пригорок у дома, где мама сажала салат, а я на проволоке, протянутой между двумя ветхими столбиками, развешивала белье на просушку. Денег у меня имелось немного, поэтому нужно было что-нибудь придумать.

В детстве у меня был огромный чердак. Сам же дом, как зеркало, отражал нашу семью: наполовину жилой, наполовину провалившийся в пустоту. За входом сразу же располагалась кухня, направо – большая комната, поделенная моей матерью на две с помощью зеленой занавески с большими розовыми кистями (с той ее стороны, которая в разные дни становилась то моей спальней, то комнатой умирающей), а налево – небольшая гостиная, полностью обустроенная в стиле семидесятых годов, с полированными столом, стульями и сервантом из ДСП: их поверхности так сияли, что казались еще более фальшивыми, чем на самом деле. Дальше находились две двери. Одна вела в погреб – место, которое добавило как минимум пару лет к моим сеансам психотерапии с доктором Лючией и где, по всей вероятности, были написаны все самые страшные сказки, существовавшие испокон веков. Другая же вела на чердак.

В чердаке было кое-что, делавшее его совершенно особенным. Первый пролет ведущей наверх лестницы устилал перфорированный кирпич – эту работу начал мой отец, когда мы только обосновались в доме, – но стоило завернуть за угол, чтобы продолжить подъем, как новая лестница заканчивалась и начиналась другая, деревянная, построенная несколько сотен лет назад. Отцовская любовь в этом месте обрывалась. Когда я поднималась, то на этом месте всякий раз начинала молиться, чтобы деревянная лестница выдержала и не рухнула в тартарары, где, без сомнения, меня уже поджидала та самая огромная змея.

Эта лестница, разделенная на две части, – свидетельство начатой, но брошенной на полпути работы – стала местом, где рождаются мечты. Потому что когда я, повернув за угол и миновав эти пять окаянных шатких ступенек, добиралась наконец до чердака, то оказывалась в безопасности. Я смогла все преодолеть и теперь в своем царстве. Я обустраивала воображаемый класс с детьми – каждый со своей тетрадкой – и проводила урок. Я играла роль учительницы, исправлявшей ошибки в моих собственных старых домашних заданиях, тех, что делала год или два назад. Или же принималась читать своего рода личную Библию: энциклопедию «Хочу все знать» издательства Фаббри из двенадцати томов плюс и четырех приложений. Полагаю, что и мое представление о моде появилось оттуда. Там были три страницы, посвященные римской обуви, которые буквально сводили меня с ума от восторга. Поэтому я купила себе две пары сандалий на манер римских рабынь с ремешками крест-накрест, доходившими до колена. Одни золотые, а другие белоснежные. Мне было около двенадцати лет – возраст Лолиты. В остальном же речь в энциклопедии шла о крайне серьезных вещах:

Движение итальянских карбонариев^[5]

Святой Франциск Ассизский

От дерева к бумаге

Рим завоевывает Таранто

Джузеппе Мадзини^[6]

Реформа и контрреформа

Миндалины

Гений Леонардо

Данте

Пять дней Милана^[7]

Волокнистые растения

Япония

Даже знание о том, что женщин, входивших в общество карбонариев, называли «кузины садовницы», доставляло мне неожиданную радость: я как будто владела машиной времени и, открывая страницу, нажимала на ее кнопку. Я уносилась куда-то далеко, в небывалые места – мое любимое местопребывание. «Мы не вызываем ее к доске, мы боимся», – кажется, так говорили учителя моей матери, сменившей к тому времени сказку о задремавшей под деревом девочке и змее на всевозможные проклятия. Потому что к тому времени мой отец от нас ушел.

Я заканчиваю паковать посылки для синьоры из Салерно и двух ее дочерей. Вот как мне пришла в голову мысль открыть книжный магазин в маленькой деревушке в гористой части Тосканы, на вершине холма между горой Прато-Фьорито и Апуанскими Альпами. Эта мысль пришла мне, чтобы мама, живущая в Салерно, могла подарить своим дочерям две коробки, полные Эмили Дикинсон.

* * *

Сегодняшние заказы: «Ордеса» Мануэля Виласа, «Секрет Джейн Остин» Габриэлы Маргалл, «Саду я еще не сказала» Пии Перы, «Последний побег» Трейси Шевалье, «Гана должна уйти» Тайе Селаси, «Что видно отсюда» Марьяны Леки, «Да пребудет с тобой красота» Антонии Арслан, «Полое сердце» Виолы Ди Градо, «Эдвард Хоппер» Марка Стрэнда.

22 января

Одним из преимуществ, появившихся в результате перемен в моей жизни, стала возможность слышать во время дождя стук капель по крыше. В городе, если ты лежишь в постели, тебе нужно встать и отдернуть занавески, чтобы понять, какая на улице погода. А здесь ты ощущаешь ее всем телом. Сладостный звук дождя, как говорит Диана Атхилл в одном из своих рассказов, здесь, в деревне, – это порой нежный, порой властный, зовущий меня голос.

Сегодня у нас зазвонил телефон и равнодушный и невыразительный голос сообщил об ожидаемом резком ухудшении погодных условий с угрозой подъема уровня рек и схода оползней. Для книжного магазина это проблема, потому что в плохую погоду у людей нет желания рисковать, отправляясь в путь по горной дороге.

Лучиньяна находится на высоте пятьсот метров над уровнем моря: идеальное место, чтобы не чувствовалось ни большой жары, ни большого холода. Она была полностью построена из камня еще в первом тысячелетии нашей эры. Когда-то для защиты здесь квартировался гарнизон, стояли крепостные стены и замок, который, судя по всему, размером не сильно превышал большой дом. Сегодня словом «кастелло» – «замок» – мы называем один из участков нашей деревни.

В Лучиньяне мы идем или в Кастелло, или же в Пенну, в Шимоне, в Варикокки, на Пьяццу, на Пьяццоло или в Сарроккино; некоторые из названий со временем переиначены. Шимоне был когда-то Сан-Симоне, а Сарроккино назывался Сан-Роккино.

Сегодня в Кастелло живет Майк – безумно приятный англичанин, бывший военный на пенсии, один из тех, кто прошел Афганистан. У меня вызывает смех то, что он установил рядом с домом бассейн и летом блаженствует в саду в костюме Адама, смущая наших деревенских жителей. Когда я захожу к нему в гости, то прежде чем, усадив меня с видом на одну из красивейших панорам в мире, подать мне бокал спритца^[8], приготовленного по его собственному рецепту (то есть «Апероль» и много-много швепса), он с грехом пополам обматывает вокруг пояса полотенце и со множеством «сорри» бежит надевать шорты.

Его дом – это и правда дом с самым красивым видом, какой только бывает на свете. Прямо напротив возвышаются Апуанские Альпы, и, глядя на огненно-красные закаты, ты буквально ощущаешь, как солнце, едва опустившееся за вершины, медленно скользит в прибрежные воды Версилии.

Именно здесь много лет назад я хотела открыть дом для писателей и переводчиков. Вместе с моей подругой Изабеллой, которая, как и я, сотрудница издательства, мы несколько месяцев фантазировали и строили планы, но потом так ничего и не произошло. Дом, принадлежавший Лео и Эвелине Менкелли и их детям Антонио и Роберте, в конце концов попал в руки к англичанам. Я люблю англичан, понятное дело, потому что они покупают и со всем уважением реставрируют, а значит, улучшают то, что мы за все прошедшие годы только портили.

У Майка на втором этаже есть куча прекрасных книг на родном языке, и он подарил мне кое-что из Дороти Паркер и Сильвии Плат.

Майк купил дом в Кастелло у других англичан, но, по правде говоря, он купил его для своей жены, которая вскоре после этого умерла. Это именно она сказала: «Мы покупаем не дом, а вид». Книги наверху принадлежали ей.

Как-то Майк пришел к нам в книжный, уселся в саду на один из стульев – небесно-голубых адирондаков – и углубился в чтение «Обычного человека» Филипа Рота. Он достал его из рюкзака вместе с бокалом для аперитива, куда налил свой спритц, приготовленный с большим количеством швепса. Этакий рюкзак в стиле Мэри Поппинс, в котором есть все, что тебе нужно.

* * *

Сегодняшние заказы: «Ученик счастья» Пии Перы, «Мисс Остин» Джилл Хорнби, «Трилогия Холта» Кента Харуфа, «Дневник одиночества» Фаусты Гаравини, «Поваренная книга жизни» Алисы Бабетт Токлас, «Город живых» Николы Ладжойя.

23 января

Сбылись прогнозы спасательной службы. Лило целый день вместе с постоянными порывами ветра, то есть дождь как из ведра стекал по окнам и по большей части попадал внутрь. Я винила во всем Джованни, плотника, ремонтировавшего нам окна и ставни; но все-таки против дождя и ветра, похоже, сделать ничего нельзя.

Мысль моя без конца возвращается к моему маленькому коттеджу, наполненному книгами. Я знаю, что они страдают от холода и сырости, дрожат и иногда обложки у них скукоживаются, идут волнами – явный признак того, что им плохо, что они боятся оказаться брошенными. Зато в солнечные дни, когда мы иногда даже оставляем дверь открытой, я вижу, как они улыбаются мне и благодарят.

Заботиться о них стало моей новой работой. Около двадцати пяти лет я работала в мире книг и опекала множество писателей, но это было по-другому, ведь не я их выбирала, а их передавал мне на попечение редактор. Я читала по обязанности. И даже преуспела с точки зрения карьеры, вершиной которой стало предложение руководить пресс-службой одного большого издательского дома. Но было слишком поздно. У меня росла маленькая дочь, и жизнь в Милане приводила меня в ужас. Я сказала нет. Это было безумие. Предложение изменилось на внештатную занятость. Я была счастлива. Отмечать пропуски и соблюдать строгий рабочий режим не для меня. Анархистка во мне желала жить своей беспорядочной жизнью.

Мне поручали самых разных авторов. Я чувствовала себя баловнем судьбы: на мою долю достались Майкл Каннингем, Даша Дрндич, Эдвард Кэри.

Майкл – очень красивый мужчина. Как-то раз в Мантуе, в Вероне, он ночевал в роскошной комнате в одном из дворцов, расположенных прямо на Пьяцца-делле-Эрбе. У нас была договоренность о встрече для большого телевизионного интервью, и вот он на ней не появляется. Мне удается проникнуть во дворец, войдя вместе с уборщиками. Мы подходим к его комнате – и ничего, внутри полнейшее молчание. Поколебавшись и посовещавшись, мы решаем позвонить. Никакого ответа. Даже я, с моей склонностью оптимистично смотреть на вещи, начинаю предчувствовать плохое. Тогда, снова поколебавшись и посовещавшись, мы решаем войти. То, что увидела, я никогда не забуду. Неплотно занавешенное окно позволяло пробиться в комнату лучу света, ласково обливавшему полностью обнаженное тело Майкла, который спал блаженным сном, завернувшись в белую простыню в до невероятности помпезной постели. Мне вспомнились строки Джамбаттисты Марино, где Венера впервые видит задремавшего Адониса и влюбляется в него: «Улыбка страсти, роза, горний цвет»^[9], ^[10].

В другой раз – скорее всего, в июне 2014 года – Каннингем был в гостях в долине Вальдарно, где оказался по приглашению баронессы Беатриче, вдовы австрийского писателя Грегора фон Реццори. Мы собрались в чудесном саду, украшенном композициями из белых роз, чтобы отпраздновать очередное вручение литературной премии его имени. С нами была моя дочь Лаура вместе со своей подругой Матильдой.

– Пойдем со мной, я покажу тебе самого красивого в мире писателя.

– Да, но не будем строить иллюзий, нам все равно ничего не светит.

Вот, пожалуйста – две тринадцатилетние девчонки бегают за самым красивым в мире писателем, и их не волнует тот факт, что он, вероятно, как минимум на сорок лет старше них: я вижу в этом один из примеров магического действия литературы.

В книжном магазине у меня всегда в наличии по экземпляру его «Часов», «Дома на краю света», «Избранных дней» и «Плоти и крови». В этот самый момент, в такой дождь, я надеюсь, что и его книги, как Адонис, как сам Майкл в Мантуе, спят блаженным сном, ожидая, пока выглянет солнце, придет весна и появятся розы.

* * *

Сегодняшние заказы: «Дневник книготорговца» Шона Байтелла, «Саду я еще не сказала» Пии Перы, «Осень» Али Смит, «Бремя секретов» Аки Шимазаки, «Дуб Брейгеля» Алессандро Дзаккури.

24 января

Я отвела папу к окулисту. Он живет один, ему почти девяносто, и основное его времяпрепровождение – это чтение «Ла Нацьоне»^[11]. Мысль о том, что он может потерять зрение, приводит меня в такой ужас, что при первой же возможности я потащила его к врачу. Проблема оказывается со зрительным нервом левого глаза: во время последней ишемии мы его потеряли. Ему полагается быть розовым, а он белый. Мне хочется вызвать какого-нибудь электрика типа Луиджи, который ремонтировал нам проводку в коттедже, и попросить его заменить этот зрительный нерв. Пусть он подсоединит вместо него какой-нибудь свой проводок, ведь должен же быть способ починить зрительный нерв, разве нет? Но нет, такого способа нет. Но папа совсем не расстроился, более того – он сказал, что поход к врачу получился удачным. Мы сделали новые очки, и теперь он во всеоружии для чтения ежедневных новостей.

Папа имеет самое прямое отношение к книжному магазину. Это он, когда мне было пять лет, учил меня писать, так что в шесть я уже могла сама писать письма тете Фени, которая в то время служила экономкой в Генуе. Он родился, как и все в наших краях, в бедной семье, где был старшим из шести детей: Роландо, Валерио, Альдо, Марии Грации, Валерии и Рины. Один эксцентричнее другого.

Он родился в 1931 году и во время войны проявлял рвение не хуже взрослого партизана. Он слушал «Радио Лондон» и называл себя антифашистом. В деревне все были антифашистами. Лучиньяна с этой точки зрения совершенно особенная.

Никакого заискивания перед сильными мира сего. Любой, кто, появившись в деревне в том или ином качестве, начнет вести себя чванно, окажется в положении ученых врачей из «Пиноккио». Говорят, что во время фашизма Лучиньяна оказалась единственной деревней, где не было ни одного члена партии. Из округа то и дело наезжали местные партийные шишки в черных плащах и не находили в деревне никого, кем бы можно было руководить. Люди прятались в полях, отсиживались в сараях и сушильнях – и прощай, партбилет.

Папа очень гордится этим нашим местным характером и всегда радуется, когда ему удается закончить рассказ 8 сентября и объявлением перемирия, сделанным в эфире «Радио Алжир» в 18:30 генералом Эйзенхауэром и в 19:42 маршалом Бадольо в эфире Итальянской национальной радиовещательной компании. Подписание перемирия с американцами означало разрыв с нацизмом, и это для него, двенадцатилетнего мальчишки, была прекрасная новость. Лучиньяна взяла реванш, когда на седловине перевала Кановальо был зажжен огромный костер, чтобы внизу, в долине, там, где очень многие получили членские билеты фашистской партии, все его видели.

Однако маленького Роландо самое страшное ждало впереди. Ему предстояло еще пережить тот момент, когда история перестает быть Историей, становясь кровоточащей раной твоей собственной семьи.

Эвакуированные семьи начали возвращаться домой. В Лучиньяне жила одна семья, Терцони, у которой было много коров и утвари, и они искали возможность, как бы им спуститься в долину. Обратились за помощью к Аурелио Морикони, одному пятидесятилетнему крестьянину. Морикони – обычно его все называли по фамилии – согласился и взял себе в помощь маленького Роландо и малыша Валерио. Оба брата, наверное, были просто счастливы принести пользу и почувствовать себя взрослыми. Добравшись до долины, они столкнулись с препятствием: им нужно было перейти на другой берег реки Серкьо, а мостов нет. Но, к счастью, есть бразильские солдаты, которые, помимо того что раздавали сигареты и жевательную резинку, оказывали помощь во всем. И вот они начали возводить через реку переправу из бревен и коряг, затем перегонять через нее коров, которые соскальзывали с нее и поэтому, перепуганные, как курицы при виде лисы, упирались, из-за чего их приходилось тащить силой. Короче говоря, это была вовсе не такая веселая прогулка, как воображали себе маленький Роландо и малыш Валерио. Наступил их черед, и Морикони, держа их за руки, поднялся на сваи. И вдруг услышал грохот. Это не самолет и не танк – это вода. Вода, которая прибывала со скоростью света и опрокинула их. Немцы взорвали на севере плотину – и вода бурлящим потоком устремилась к устью. Маленький Роландо, остававшийся на шаг позади, видел все. Вот солдаты бросились в воду, и им удалось что-то выудить. Это Аурелио Морикони. Но руки у него пустые – в его руке нет ручки малыша Валерио. Его найдут три месяца спустя недалеко от Диечимо, где-то в десяти километрах вниз по течению, зацепившимся за противотанковое заграждение. Маленький Роландо той ночью не пришел домой ночевать, и больше не было ни одной ночи, которую он провел бы без боли и грусти.

Вот почему я думаю, что ему нельзя терять зрение – он всегда должен читать ежедневные новости в поисках выхода. История повторяется, и, возможно, если он будет наготове, то ему удастся изменить финал.

* * *

Сегодня заказов не было; я воспользовалась этим, чтобы дочитать «Почему ребенок готовится в поленте» Аглаи Ветераньи.

25 января

После мессы в книжный магазин пришли лучиньянские дети. Видеть, как они заходят стайкой, всегда радостно. Это же ради них все делается, ради того незримого моста, что перекинут от нашего детства к их.

Я взбиралась по лестнице, наполовину кирпичной, наполовину деревянной, чтобы оказаться на чердаке, где я была уже не маленьким человечком, слепленным из глины и страхов, а свободной личностью, желающей найти саму себя в книгах. Думаю, если бы у меня не было этого чердака, я бы умерла – может, даже под деревом со змеей в горле. Здесь, в этом месте, я хранила свои детские воспоминания: пальтишки, тетрадки, книги сказок, учебники, одежду, присланную родственниками из Америки (я ничего о них толком не знала), а еще там хранился амулет. Чемодан, куда, как я предполагаю, моя мать со злостью пошвыряла всю оставшуюся дома папину одежду. Я открывала чемодан каждый день, разглядывала туфли, сорочки, хлопчатобумажные майки. Я не знала, вернет ли мне этот чемодан отца или нет, но чувствовала, что он уберегает меня от боли, потому что так отец будто был рядом и защищал меня.

Лучиньяна сейчас в поиске своего похожего чердака. Открытие книжного магазина 7 декабря 2019 года стало в наших краях большим событием. Учительницы из школ близлежащего поселка Гивиццано рассказывали мне о гордости, переполнявшей даже трудных детей, таких как Алессио и Маттео. «У нас есть свой книжный магазин!» Деревушку, до вчерашнего дня неизвестную даже жителям ближайших поселков, теперь показывали по телевизору, писали о ней в газетах, и все о ней говорили. Люди собирались целыми автобусами, чтобы приехать к нам издалека. Например, из Реджо-Эмилии или из Виченцы. Они приезжали и в кемперах, но во всяком случае группами стекались со всей Тосканы. Тогда еще не было ковида – вернее, был, но мы об этом не знали.

Сегодня дети вошли к нам из сада, закутанные в шарфы и в нахлобученных шапках. София, голубоглазая блондинка, выбрала «Маленьких женщин» в подарок подруге на день рождения, ее брат Паоло, тоже голубоглазый блондин, – книгу про пиратов, маленькая Анна взяла «Лягушачью королеву» Давида Кали и Марко Сома, а Сара – «Алису в Стране чудес» с иллюстрациями Тенниела. Видеть, как они выходят из магазина с книгами под мышками, очень трогательно.

Еще среди них есть Эмма и Эмили. Когда они вместе идут по деревне, одна подле другой, на меня это всегда производит особое впечатление, как будто их шаг отличается от того, как ходят другие. Эмили знает это и каждый год покупает календарь Эмили Дикинсон. Она вошла в замок.

И потом есть еще Анжелика двенадцати лет. Анжелика – чтица. Анжелика – страсть. Она занимается художественной гимнастикой и часто приходит в книжный подежурить в качестве добровольной помощницы. Анжелика всегда ищет какую-нибудь «необычную» книгу, и когда она говорит «необычную», то прикрывает глаза и уносится из этого мира куда-то далеко в прошлое. Однажды она купила «Суси и Бирибиси», книгу, написанную племянником Коллоди.

«Эта книга напоминает мне о бабушке», – так она сказала.

Она обожает все от «Элинор Марианны»^[12]: тетрадки, ежедневники, «необходимый набор чтицы». «Элинор Марианна» придумали два гениальных ежедневника: «Книги, которые я прочел» и «Книги, которые я бы хотел». Разумеется, у Анжелики есть они оба.

Анжелика – это я сама, наконец без страха возвращающаяся в свое детство. Потому что детство обманчиво, в нем есть и хорошее, и плохое, только тебе нужно найти волшебную палочку, чтобы превратить одно в другое. Теперь у меня есть целая карета с книгами, так что все в порядке.

Мне вспоминается сообщение, которое мне послала Вивиан Ламарк – одна из моих любимых поэтесс. Оно гласит: «Какая красота! Какая прекрасная мысль пришла тебе в голову! Как будто чудесный сельский домик Вулф, но только Вулф крошечной, четырех или пяти лет…»

* * *

Сегодняшние заказы: «Лолли Уиллоуз» Сильвии Таунсенд Уорнер, «Последние вещи» Дженни Оффилл, «Научи нас сидеть спокойно» Тима Паркса, «Элизабет и ее немецкий сад» Элизабет фон Арним, «Сад Зеленой ведьмы» Эрин Мерфи-Хискок, «Безумные декабри» Эдны О’Брайен.

26 января

Снова позвонил равнодушный голос спасательной службы. Сообщил об ожидаемом снижении температуры ночью и последующем гололеде на дорогах. Такое впечатление, что мы находимся на съемках «Твин Пикс», между Соединенными Штатами и Канадой, как и задумано Дэвидом Линчем. Но только здесь, в Лучиньяне, Лора Палмер осталась жива и открыла книжный магазин. Она построила его из дерева, как второй из трех поросят.

Уже довольно много лет назад вышла книга под названием «Инструкция по использованию волка» молодого писателя Эмануэле Треви. Эта тоненькая книжица представляет собой необыкновенный концентрат энергии. В нашем книжном я бы выложила ей все стены. По сути, против волка, как он пишет, сделать ничего нельзя. Волк придет и разрушит дом всегда и при любых обстоятельствах. А значит, да здравствует первый из трех поросят, который сопротивляется дуновению страха при помощи хрупкой соломинки.

Однако книжный магазин из соломы я построить никак не могла. Поэтому позвонила Валерии, моей подруге-архитектору из Флоренции, у которой есть жених-англичанин в Лукке, дававшей новую жизнь всему жилью, что я ремонтировала. Я попросила ее обдумать проект книжного магазина из дерева.

Валерия приехала ко мне, и, когда увидела, где я хочу воздвигнуть свою маленькую, защищенную от волков крепость, лицо ее озарилось. Ей нравятся сложные задачи, из которых она всегда находит выход. Я просто влюбилась в нее, стоя у стены, где наносились на пробу разные варианты оттенков краски. Она всегда выбирала оттенок, который нравился и мне. И таким образом через ее руки прошли все мои дома, и мы всегда были во всем согласны. Приглушенные, бледные или размытые цвета и много-много света.

Но здесь клочок в два с половиной метра на крутом холме, где под обрывом на склоне растет множество согнутых от постоянного ветра оливковых деревьев. С нашей стороны – две вещи: любовь и мечта.

Я выкладывала у себя фото английских, французских, голландских книжных магазинов, виды садов со скамейками в прованском стиле, выкладывала калитки, дверные ручки, стулья, лампы, чашки, люстры, лестницы с цветами, выкладывала цветы и коробочки – я твердо верила в силу деталей. Валерии же, бедняжке, приходилось иметь дело с геологами, инженерами и металлическими опорами, тогда как я в три часа ночи слала ей фотографии цветущих улочек и коттеджей для эльфов.

В тот день, когда на железный помост, расширивший площадку, предназначенную для зарождающегося книжного магазина, плотник настелил доски из дерева и стали вырисовываться очертания стен и потолка, мы были счастливы как маленькие девочки. И потом, второй поросенок был не таким уж ленивым, у него имелся эстетический вкус, ведь дом из дерева – самый красивый. Вот этого Треви не написал. Надо обязательно ему сказать.

Однако во всем остальном он оказался прав: волк рано или поздно все равно появляется, и в коттедж «Сопра ла Пенна»^[13] он тоже придет уже совсем скоро.

* * *

Сегодняшние заказы: «Чудесная жизнь» Патриции Кавалли, «Мало-помалу» Беатриче Дзербини, «Книга Балтиморов» Жоэля Диккера, «Любовь и другие формы ненависти» Луки Риччи, «Долгое мгновение» Сары Фрунер, «Зимняя прогулка» Генри Дэвида Торо.

27 января

Год назад в этот день мы организовали мероприятие, посвященное Дню памяти жертв холокоста. На него записалось с десяток ребят. Элеонора, девочка, которая живет чуть ниже Лучиньяны и является своего рода местной Гретой Тунберг, прочитала своим нежным голоском одну историю, а потом дети рисовали то, что осталось после чтения у них в голове. Не считая Анжелики, чьей чуткости и внимательности можно только позавидовать, меня еще поразило то, каким образом на чтение реагировал один из детей, страдающий дефицитом внимания. Маттео слушал с широко открытыми глазами, как будто весь целиком превратившись в слух. Такие вещи – это тоже волшебство.

В наш сад ведет калитка шалфейно-зеленого цвета, и нужно спуститься лишь на одну ступеньку, чтобы оказаться в сказке. По крайней мере, так рассказывают наши посетители. Здесь растут дикие сливы и персики, глициния, пионы и розы. Столики и стулья – из железа, есть еще пара небесно-голубых адирондаков и пара тканевых шезлонгов в цветочек. Адирондаки очень востребованы, и есть даже люди, желающие зарезервировать «те стулья».

«Те стулья» родились благодаря фантазии Томаса Ли – архитектора, который в начале двадцатого века проводил летние отпуска в горах Адирондак неподалеку от города Уэстпорт, на границе между штатом Нью-Йорк и Канадой. Со временем они стали самыми знаменитыми садовыми стульями.

На деревьях развешаны перевернутые чайные чашки, а также лампочки, зажигающиеся, как только садится солнце. А еще здесь есть домик для птичек, выкрашенный моими руками в зеленый и небесно-голубой цвета. Но птички так и не пожелали в нем жить. Поначалу это сводило меня с ума, пока мой брат, давний охотник, не объяснил мне, что это из-за кошек: птички их опасаются и поэтому не заселяются.

Кошки живут у Луизы, чей магазинчик находится в нескольких метрах от книжного. У нее их довольно много. Днем их не видно, зато ночью сад становится их домом.

Луиза и ее сестра Анна были моими подругами детства. Была еще Альда, но это грустная история.

День памяти для меня – это память о Даше. Дашу Дрндич вверили моим заботам при подготовке итальянского издания «Триеста»^[14]. Даша была хорваткой, упрямой, красивой и коммунисткой в самом чистом и прозрачном смысле этого слова. Ей очень мало кто нравился. Когда-то у нее был роман с писателем старше нее, Данило Кишем; других писателей она называла избалованными. Между ней и мной завязались теплые отношения, она хотела переводить мои стихи на хорватский, но потом пропала. Она умерла 5 июня 2018 года. А за два года до этого приняла приглашение провести пару недель в доме писателей «Санта Маддалена»^[15], у баронессы Беатриче фон Реццори, в нескольких километрах от Флоренции. Восхитительное место, жаль только, что там есть прислуга, еще и одетая как прислуга, и что, говорила Даша, тридцатилетние писатели позволяют прислуживать себе за завтраком, обедом и ужином. Для нее это было немыслимо. От Даши у меня сохранилась фотография, где у меня дома она моет посуду после нашего совместного обеда.

В «Триесте» сорок три страницы с девятью тысячами имен итальянских евреев, убитых между 1943 и 1945 годами. Две страницы с фамилиями Леви. Даша описывает Ризиера-ди-Сан-Сабба – концентрационный лагерь в Триесте – и впервые проливает свет на темную страницу истории нацистской оккупации Северной Италии. Это книга, которую нужно прочитать. Когда она вышла, мне, к моему удивлению, пришлось спорить с подругами, отрицавшими существование лагерей смерти. Бывает, что дружба тоже может закончиться.

* * *

Сегодня заказов нет.

28 января

Вчера я позвонила во Флоренцию, в настоящий книжный магазин – по сравнению с нами просто гигант. Я хотела узнать, есть ли у них календарь Эмили Дикинсон. У меня они закончились, а его постоянно спрашивают, и не только маленькая Эмили. Я сама храню один такой календарь 2001 года, когда родилась моя дочь Лаура. Даже на «Амазоне» их нет в наличии, а значит, они и в самом деле везде закончились. Мой поставщик пишет: «Доставка ожидается», но по факту календарь так потом и не приходит.

– Добрый день, я бы хотела узнать, есть ли у вас экземпляр календаря Эмили Дикинсон.

Секундное колебание.

– Простите, календарь… кого?

Я всегда поражаюсь, когда обнаруживаю, что кто-то в книжном магазине не узнает, пусть даже и на слух, имя какого-нибудь классика. Это как если бы человек работал в кондитерской и не знал, что такое торт «Захер». Но, возможно, это была сотрудница отдела научно-популярной литературы, оказавшаяся в этот момент не на своем месте. Наверняка это так.

Сейчас пять утра. Воспользовавшись своим сравнением как предлогом, я спустилась на кухню, чтобы приготовить себе пару блинчиков с кленовым сиропом и чашку кофе, черного и некрепкого. Я вспоминаю, как в тот год, когда Тициано Скарпа выиграл премию Стрега^[16] со своим романом Stabat Mater^[17], мне довелось спросить эту книгу в одном из книжных Прато^[18]. Продавец был в полнейшем неведении. Если бы на эту должность требовалось сдавать экзамен, то его бы стоило отправить на переэкзаменовку. Я отдаю себе отчет, что Скарпа – это как мятный «Маркиз», но вот Дикинсон – это самый настоящий «Захер»! Я всегда говорю моим добровольным помощницам из деревни, когда они приходят в магазин подежурить: «Пробегитесь глазами по обложкам, аннотациям на обороте, по именам и секциям».

Как-то в сентябре в книжном магазине появилась девушка. Она вошла одна, через большую калитку в глубине сада. Очень милая, высокая, с длиннющими черными волосами. Без лишних колебаний она подошла ко мне и сказала: «Я мечтаю продавать книги и хотела бы работать здесь, хотя бы просто в качестве добровольной помощницы».

С той же просьбой она обращалась и к Шону Байтеллу, владельцу второго по размеру букинистического магазина в Шотландии, однако он – со своими девятью комнатами книг – ответил ей, что справится сам. Я же вдруг услышала легкий звон колокольчика и сказала: «Окей».

Ее зовут Джулия, в ней течет отчасти флорентийская, отчасти сицилийская кровь, а также кровь жителей Мареммы. Она учится инженерному делу, но чувствует, что это не ее путь; о книгах же она знает просто уйму всего. Ее нет в соцсетях, что затрудняет наше с ней общение; моментально ее относит к секции мифов и легенд. Ее появление в саду и упрямая настойчивость тоже составляют часть волшебства, происходящего в книжном магазине «Сопра ла Пенна». Время будто останавливается, и открывается портал в пространство, где случаются невиданные вещи – напоминания, советы, полки; где наводится порядок, авторы, начинающиеся на J, которые занимают свое место после авторов на I, а не после авторов на Y, Венди, отправляющаяся на бал вместо Золушки, Круэлла, кусающая отравленное яблоко, и принц, спасающий от замерзания девочку со спичками. Когда происходит волшебство, то может случиться все что угодно. Я ответила Джулии да. Она знает, что я буду искать календарь Эмили Дикинсон даже раньше, чем замечу, что они закончились. Иногда с высоты своих двадцати восьми лет она смотрит на меня и говорит: «Зачем у тебя тут Терцани^[19]? Слушай, надо вернуть его поставщикам».

И я возвращаю его поставщикам.

Ее ум в сочетании с молодостью меня покоряют. Но это же правда, Джулия права: у нас именно «наши книги», а не те, которые можно найти где угодно. Это как книги в домашней библиотеке: будь они изданы недавно или давно, но в них должен быть смысл, тот смысл, благодаря которому они оказались на нашей полке. Субъективный выбор? Может быть. Это как, например, отделить писательниц от писателей. У меня это вышло само собой. Но вообще-то, если поразмыслить, разве это не новшество последнего века – то, что женщины пишут? И если они начали писать после того, как столько веков молчали, то наверняка им есть что сказать и они скажут это как-то по-новому, по-своему. А значит, разве не логично, что им полагается пара полок, предназначенных только для них?

* * *

Сегодняшние заказы: «Пенелопиада» Маргарет Этвуд, «Полое сердце» Виолы Ди Градо, «Эдвард Хоппер» Марка Стрэнда, «Семья Карновских» Исроэла-Иешуа Зингера, «Книжная лавка» Пенелопы Фицджеральд, «Лучшие годы нашей жизни» Эрнесто Ферреро.

29 января

Вчера утром у меня возникло ощущение, что все может сложиться хорошо, даже несмотря на то, что пандемия вносит свои коррективы в наши обычные ежедневные дела. Пришел «Оракул литературных ведьм» – колода странных карт таро для гадания о будущем по картинкам, изображающим некоторых писательниц. Для начала я заказала один экземпляр, чтобы посмотреть, что все это из себя представляет, но сегодня сделаю заказ побольше. Я уверена, что подписчикам нашей странички, а вернее сказать, подписчицам (в процентном отношении среди подписчиков 85 % женщин и 15 % мужчин) этот оракул очень понравится.

Я пробую вытащить наудачу три карты: Анаис Нин, subconscious – «подсознание», Эмили Бронте, fantasy – «фантазия», Джамайка Кинкейд, history – «история».

Что ж, попытаюсь сходу подобрать толкование: достать из дальнего ящика наши разбитые мечты, не ограничивать полет фантазии и дать воплощение своим желаниям здесь и сейчас, в своей повседневной жизни.

Всего карт с писательницами тридцать, и их придумала Таисия Китайская, а нарисовала Кэти Хоран. Некоторые меня просто очаровывают. Сильвия Плат, например, одета в облегающую блузку и юбку, сотканную из красных ветвящихся ростков. Это могут быть корни, а могут быть и кровеносные сосуды – артерии, в которых пульсирует кровь. Ее слово dark – «тьма». Или же Фланнери О’Коннор, которая обнимает одного из своих павлинов: она соответствует слову humanity – «человечность». Они понравятся нашим посетителям, мне надо обязательно заказать их.

Но это не единственная хорошая новость на сегодня. Еще мне ответила Натали – синьора из Израиля, которая делает гольфы со словами из «Гордости и предубеждения» и из «Алисы в Стране чудес». Я написала ей неделю назад. Гольфы у нее приглушенных цветов: сплошь бледно-лунные тона. Сейчас я веду с Натали переговоры о том, чтобы взять для магазина пар тридцать. Знаю, что некоторые от них будут просто в восторге. Кто-нибудь типа девушки, появившейся у нас однажды в юбке точь-в-точь как обложка «Кошачьих проделок» Себастьяна Переза и Бенжамена Лакомба. Она набрала у нас подарков к Рождеству и ушла с двадцатью семью пакетами, не считая книги Переза и Лакомба, разумеется.

Вот так и наполняется мой книжный магазин книгами и предметами, с ними связанными. Я лазаю по интернету, все ищу и ищу, пока из его темных глубин не появляется нужная вещь.

А вот «немые» книги^[20] я открыла для себя в Музее современного искусства в Нью-Йорке. Они были восхитительны. Тетради из рисовой бумаги, прошитые шнуром явно вручную; обложка, повторяющая с точностью до миллиметра обложку какого-то классического издания – от «Завтрака у Тиффани» до «Моби Дика»; цветной обрез, закрашенный также вручную берлинской лазурью или жженой сиеной. Я уже прикидывала, насколько трудно будет заполучить их в Лучиньяне, как на сайте обнаружила, что они сделаны во Флоренции.

Вчерашний день включал в себя небольшую поездку. Мы с Донателлой посетили Корелью, местный административный центр. Мы отправились туда навестить Леонардо и Федерико, которые живут на вилле Ла Пенна: это место, где, едва переступив порог, ты оказываешься внутри Монк-Хауса – дома Вирджинии Вулф в Родмелле, в Восточном Суссексе. Это, так сказать, дом уже взрослой Вирджинии. Донателла – просто идеальная спутница для таких мест: нам нравятся одни и те же вещи, и она сфотографировала кучу деталей. В этом она большая молодчина: умудряется на самую простенькую камеру своего телефона делать совершенно невероятные снимки. По правде говоря, Донателла делает хорошо все, за что ни берется, и у нее бездна вкуса. А еще она очень красивая, самая красивая женщина в нашей деревне. Красиво все, что ее окружает: ее дом, сад, муж Грациано и дочь, которая кажется ее сестрой. Два года назад, после презентации моего последнего сборника стихов, она подошла ко мне и сказала совершенно особенные, проникновенные слова. Слышать их от нее было неожиданно, потому что она одна из тех, кто всегда держится в стороне от деревенских дел и событий, и то, как она со мной говорила, было для меня чем-то новым. Сегодня мы с ней как сестры. Я пробую вытащить карту, загадав на нее. Вышли Тони Моррисон и слово power – «сила». Мое же слово для нее – это «обожаемая».

* * *

Сегодняшние заказы: «Ордеса» Мануэля Виласа, «Аут» Нацуо Кирино, «Отель – мир» Али Смит, «Отель “Белла Виста”» Колетт, «Китти Фойл» Кристофера Морли, «Моя очередь заваривать чай» Моники Диккенс, «Пенелопиада» Маргарет Этвуд.

30 января

Сейчас 4:59. Год назад в это самое время наш книжный магазин горел, но я этого еще не знала. Оставалось недолго. В 5:30 кто-то под окном стал кричать: «Книжный в огне». Вот и пришел волк.

Алессандра, одна из моих добровольных помощниц, прибежала сообщить мне об этом. Клаудио, ее муж, у которого в шесть начиналась смена на фабрике, выйдя из дома, заметил идущий вверх дым. А у их сына Микеле смена, наоборот, как раз закончилась, и он возвращался домой. Один поручил другому: «Ступай посмотреть, что происходит в книжном, оттуда идет дым».

«Книжный в огне», – сказала Алессандра. «В огне». Она сказала именно так. И это не было главой «Жизни в мотеле» Вилли Влотена, довольно печальной книги, которую я читала накануне перед тем, как заснуть. Это была действительность, ворвавшаяся ко мне через маленькое, столь любимое мной окно.

Я спускаюсь, зная, однако, что сделать ничего не в состоянии. В полном оцепенении я смотрю, как Микеле открывает дверь книжного магазина, вижу вырывающиеся оттуда языки пламени, вижу Алессандру с ведрами воды. Совсем скоро все кончено.

Микеле, высокий красавец-блондин, – герой дня. Это он потушил пожар. Я оказалась способна лишь на то, чтобы послать сообщение Пьерпаоло, который находился во Флоренции, и еще одно – Донателле, которая сразу же примчалась вместе с Грациано.

Мы все в пижамах. Присутствие Грациано, отвечающего за техобслуживание оборудования большой местной фабрики, придает мне уверенности. Он проверяет, чтобы все провода, спутанные между досками, были обесточены. И они обесточены. Вот так и заканчивается сказка о поэтессе, запустившей в интернете сбор средств и открывшей затем книжный магазин в маленькой горной деревушке.

Левая сторона коттеджа разрушена, кофемашина расплавилась, книжные полки сгорели, а книги – вернее то, что от них осталось – покрыты копотью. Это очень грустное утро. К восьми слух о пожаре уже разнесся, и друзья книжного все примчались туда. Потому что книжный родился именно так, в его появлении принимали участие 70 % жителей деревни: мои добровольные помощницы дежурили, сменяя друг друга, чтобы в магазине мы всегда были втроем. Одна за кассой, другая общалась с посетителями и еще я, занимающаяся всем сразу. От этого «всего» теперь осталось очень немного.

Потом происходит нечто неожиданное. Время – девять утра, новостные агентства уже раззвонили о происшествии, журналисты уведомляют о своем прибытии. Говорится об умышленном поджоге. Я иду в дом, чтобы сделать себе кофе. Приходят Барбара и Розита – обе они помогают мне с самого начала. Мы обнимаемся, в глазах у нас стоят слезы. Но это лишь момент слабости.

– Во сколько встречаемся для уборки?

Я смотрю на часы.

– В десять?

– Окей, до встречи.

Вот так, все вместе, мы начинаем все сначала; 30 января 2020 года стоит солнечный день. Барбара, Донателла, Розита, Мойра, Моника и Фабиола отмывают книжные полки – черные от копоти, но целые и невредимые. Книги разложены на столиках в саду, образуя множество мрачно-темных стопок. Тициана, которую мы зовем мэром Лучиньяны, занимается координацией работ. Среди нас есть и более юные помощницы: Ноэми, Марика и даже Элиза, мама Эмили, с восьмимесячным животиком.

Вооружившись губками и моющими средствами, мы выбрасываем то, что идет уже только на выброс, и отмываем одну за другой обложки книг, которые еще можно спасти. Потому что у нас уже созрел план по восстановлению магазина. Снова запустить кампанию по сбору средств и устроить пару воскресных выставок-продаж, предлагая забрать почерневшие, но пригодные для чтения книги за произвольное пожертвование.

В группе добровольных помощников есть Джулия и Джакомо, оба лет тридцати, дальние родственники. Она работает бухгалтером, а он архитектор; энтузиазм чистой воды. Для них нет невозможных задач. Кроме того, Джулия и Джакомо первые, кто в нашей деревне получил университетский диплом. Мне доставляет огромную радость видеть, как они деловито снуют по книжному магазину. Джакомо с голубыми глазами и светлой бородкой – это воплощенное спокойствие. Джулия со сверкающими черными глазами – та, кто в группе помощников всегда найдет решение для любой проблемы. Энергией для нашего возрождения я обязана именно им. Под книжным магазином для устойчивости были не только крошечные железные сваи, там находился целый невидимый мир. Дорогой волк, вот об этом ты и не знал.

* * *

Сегодняшние заказы: «Ученик счастья» и «Сад моей мечты» Пии Перы, «Голос брошенных домов» Марио Феррагути, «Память делает тебя свободным» Лилианы Сегре и Энрико Ментаны, «Одиночество островов. Литературный атлас островов и морей» Массимо Онофри.

31 января

Год назад, 31 января, мы были на страницах всех газет, занимали целые развороты, и дошло до того, что моя фотография с растерянным выражением лица красовалась на афишах в книжных магазинах по всей провинции Лукка. Барбара, мама Анжелики, была на всех фотографиях (это она-то, которая всегда стремится оставаться в тени). В группе моих добровольных помощников есть две Барбары, и обе «привозные», то есть приехавшие в Лучиньяну в качестве жен или подруг. Поэтому в деревне их различают между собой как «Барбара, которая с Даниэле» и «Барбара, которая с Маурицио». Появление книжного магазина послужило в том числе и тому, чтобы дать каждой из них собственную фамилию, а также установить более крепкие связи между уроженцами деревни и теми, кто, как и две Барбары, приехал в деревню жить.

Книжный магазин, открывшийся 7 декабря 2019 года, сгоревший 30 января 2020 года и сразу же вслед за тем восстановленный, явился дополнительной возможностью, которая позволила группе людей стать сообществом.

Сообщество – это что-то вроде семьи, где тебя всегда привечают в случае нужды, где вместе празднуют, когда у кого-нибудь праздник, помогают друг другу и чувствуют себя частью одного целого. В нашей семье нашлись почти все, кто был нужен: плотники, электрики, архитекторы, – и все взялись за дело, чтобы книжный смог вновь открыться как можно скорее. И действительно, в марте мы уже были готовы. Заодно к коттеджу пристроили еще террасу, благодаря которой появилось больше пространства, где книги можно выставлять, не боясь дождя или солнца.

На смену версии об умышленном поджоге постепенно пришла уверенность в том, что причиной пожара стало короткое замыкание, охватившее огнем кофемашину, а вслед за ней и все остальное.

В полдень 31 января год назад на пожарище появилась молодая женщина неопределенного возраста в джинсах и легкой не по сезону куртке. Она искала меня. Ее зовут Тесса. Вскоре я узнаю, что она наполовину итальянка, наполовину американка, то есть мать ее – американка с южноафриканскими и ирландскими корнями, а отец – итальянец немецкого происхождения. Потом я узнаю, что у нее есть муж, Кристиан, который должен приехать из Нигерии. То есть, если обойти вокруг нее, можно считать, что ты практически объехал полмира.

Тесса приехала из Лукки, ее машина стоит в двух шагах от книжного. Утром она встала, спустилась в бар выпить кофе и там прочитала о нашей истории в газете, которая лежала на стойке. Она как раз собиралась отвозить луккским букинистам восемь ящиков книг, принадлежавших ее матери, умершей несколько месяцев назад. Узнав о нас, она решила поступить по-другому и отправиться в Лучиньяну.

Книги уложены в ящики для сбора оливок – ей важно это отметить. Это все равно что сказать, что книги имеют отношение к сельскому труду, к посевным работам и сбору урожая, а не к умозрению и не к абстрактным идеям. В этом мы с ней согласны. Ключевой момент – это мать. Это свет, дающий жизнь всему и освещающий все, даже ящики для сбора оливок.

Мы принимаемся за работу и выгружаем ящики. Тесса обладает просто невиданной энергией и силой. Я немного беспокоюсь по поводу всех этих прекрасных книг, которые сейчас даже не знаю, куда поставить. Она это замечает.

– Я вижу, что ты грустишь. Что тебе нужно, чтобы стать радостнее?

Я улыбаюсь:

– В данный момент десять тысяч евро.

– Хорошо, сегодня днем ты их получишь.

– …

Она обнимает меня, и в ее голубых глазах блестят слезы.

– Это деньги, которые оставила мне мать. Она бы поступила точно так же. Она учила нас помогать тем, кто нуждается. Это было делом ее жизни.

Тесса подарила нам книжную закладку, которая стала официальной книжной закладкой нашего магазина. Сверху на ней написаны такие слова: «Это моя мама Джин Мартин научила меня заботиться о других людях. А еще мой папа Гренвиль: он всегда помогал несчастным и обездоленным, которых встречал на своем пути. А его в свою очередь научил этому его папа, несмотря на то что сам он рос в крайней бедности».

Под этими словами стоит подпись матери Тессы, Линн Холден Викманн. Да-да, именно Холден, ее зовут Линн Холден.

* * *

Сегодняшние заказы: «Эдвард Хоппер» Марка Стрэнда, «Женщины, покупающие цветы» Ванессы Монфор, «Полое сердце» Виолы Ди Градо, «Дикарь» Паоло Коньетти.

Февраль

4 февраля

Несколько дней я провела во Флоренции, но там ничего не писала – писать там, по сути, было просто невозможно. Там была Лаура, был Мирто, занявший место Кико, который покинул нас прошлым летом и похоронен теперь под дикой сливой за оградой книжного магазина. Вместе со смертью Кико из моей жизни исчезли и бесконечные радостные прыжки при каждой встрече, безумные гонки с внезапными виражами, еле слышное ворчание по утрам, чтобы меня разбудить. Мне его не хватает.

Мирто похож на волчонка с длинными лапами, крепко сбитого и сильного. Он не мой, он Лауры. Трогательно видеть, как благодаря Мирто у нее проявился материнский инстинкт. И так же меня трогает ее отношение к учебе, весь ее сбивчивый неровный путь, который она прошла сама. Я всегда была с ней рядом, но в схватке со своим страхом мы в конечном счете всегда оказываемся одни.

Глаза у Лауры миндалевидные, но при этом голубые. Может быть, именно это и спасало ее всегда: от больниц, от плохих подруг, от отсутствующих отцов или от их равнодушного присутствия.

Во Флоренции моя мать чувствовала себя прекрасно. После того как ей стукнуло девяносто, она стала проводить у нас по несколько месяцев подряд, с октября по май. Ей все очень нравилось, она преображалась, переставала выглядеть крестьянкой, борющейся с холодом и голодом, и становилась синьорой. Она совершала долгие прогулки до самой площади Питти, у нее были подруги, с которыми она проводила время. Потом, когда она возвращалась домой, там начинал звучать хор голосов ее старинных подруг. Телефонные звонки следовали один за другим, Лучиньяна продолжала жить в сердце каждой из них. Да, потому что старинные подруги все разъехались. Мери, нежная Мери, дочь Ромео, жила теперь в Массе, а Редента, женщина-старшина, – в Генуе. Мери и Редента без конца ссорились, а моя мать служила им отдушиной, чтобы выговориться и пожаловаться друг на друга.

Есть одна чудесная книга Раби Аламеддина, «Ненужная женщина», где героиня, находящаяся в полном одиночестве в разрушенном Бейруте, без всякой определенной цели переводит все книги, что ей нравятся. Она живет в заваленном листами бумаги доме, где книги, переведенные исключительно из любви к ним, разбросаны по всем комнатам. Этажом выше, в квартире у нее над головой, каждый день встречаются три подруги: они болтают, красятся, рассказывают друг другу новости о жизни снаружи. Хор их голосов служит фоном для ее одиночества. Так вот, этих трех женщин я воображала себе такими, как Йоле, Редента и Мери, их голос – музыка, иногда приглушенная, иногда лихорадочная, но являющаяся необходимым аккомпанементом. И «Ненужная женщина» – это один из тех романов, которые я не устану рекомендовать, хоть он и вышел уже добрый десяток лет назад.

* * *

Сегодняшние заказы: «Слишком много счастья» Элис Манро, тетралогия о Москардино Энрико Пеа, «Шум того, что начинается» Эвиты Греко, «Путешествующая налегке» Катарины фон Аркс, «Джейн Остин» Вирджинии Вулф, «Простые вещи» Луки Донинелли.

5 февраля

Со мной здесь живут тени – целая череда тетушек и дядюшек, приглядывающих за мной бдительным оком. Среди них есть тетя Польда, стоящая у окна, чтобы наблюдать за теми, кто проходит мимо; есть тетя Фени, греющаяся у камина, положив ноги на подставку для поленьев. Есть и дядя Фернандо: у него голубые глаза и в свои девяносто он гуляет, шагая по полям. Дядя Ферруччо, узнать которого мне не довелось, потому что, как говорят, он умер в молодости, случайно зацепившись за фуникулер, протащивший его за собой. Дядя Родольфо, чья ранняя смерть зависела от вопросов выживания. Дядя Альдо, эмигрант, похожий со своей сережкой в ухе на вечного Питера Пэна, заставляющего вздыхать о себе под бездонным австралийским небом бесчисленных Венди. Тетя Грация, загорающая в Виареджо на катамаране, в бикини и в широкополой соломенной шляпе, в шестидесятые годы – в то время женщины в Лучиньяне носили на голове завязанные узелком косынки. И наконец, Морандо – кузен, любивший выпить и по воскресеньям возвращавшийся из соседней деревни, преодолевая всю дорогу зигзагом.

15 октября 1895 года Джованни Пасколи^[21] вместе с сестрой Марией поселился в семи километрах от Лучиньяны. Датой 5 июня 1897 года подписано введение к «Первым стихотворениям».

«Неужели было такое время, когда нас не было здесь? Когда я, проснувшись утром, не видел Панию и Монте-Форато?»

«Но что это за голос? ‹…› Это река, то есть Серкьо. Скажи, Мария, нежная моя сестра, неужели было такое время, когда мы не слышали этот голос?»^[22]

С помощью такой чрезмерной риторики Пасколи говорит, что ему безумно нравится жить здесь. Ему нравится пейзаж и нравятся люди. Он знает, сколько страданий скрывается за этой красотой, за мирной повседневной жизнью. Знает об эмигрантах, об их одиночестве нью-йоркскими ночами, о крестьянах, которые шепчут в темноте «Недорого, недорого», обращаясь к своим корзинам, наполненным гипсовыми фигурками на продажу. «Чип, чип», – будто две маленькие птички, которые не могут найти своего гнезда и узнают друг друга по голосу. Эта его безумная любовь связана и с тенями. Он пишет: «Знайте, что долгая нежность ваших голосов рождается из отзвуков и отголосков, слышных из сокровенной глубины пережитого страдания». Я никогда не встречала более точного определения страдания. «Знайте, что я не увидел бы сейчас всей этой красоты, если бы прежде мне не пришлось видеть стольких ужасов».

Шеймас Хини, который познакомился с поэзией Пасколи в последние годы своей жизни, полюбил ее и стал его переводить, мог бы спустя сто лет сказать нечто похожее: что в поэзии ужасное и чудесное равным образом находят себе место.

Мне довелось познакомиться с Шеймасом Хини. Это настоящий человек, простой, без намека на самолюбование – это поэт. При выборе названия для книжного магазина я подумала о нем. В Лучиньяне никогда не было аристократов, только крепостные, испольщики, батраки и простые крестьяне. То самое перо, давшее имя улице и переулку, где стоит мой дом, не могло быть не чем иным, как простым куриным пером.

На заре своего творческого пути Хини написал удивительное стихотворение, где он вспоминает отца, с лопатой в руках копающего картошку, и деда, который лопатой же, «надрезая и разделяя», вынимает торф из земли:

Так думала и я. У меня не хватит сил разводить кур или выращивать овощи, но у меня есть перо – куриное перо, превратившееся затем в стальное, а затем в шариковую ручку, а затем и в гелевую. Теперь и я тоже копаю ей здесь, в книжном магазине «Сопра ла Пенна» – «Над Пером» – между Серкьо и Апуанскими Альпами. Добавлю к ним Прато-Фьорито, потому что это безумно красивая гора, но Дзвани^[25] не мог ее видеть: у него за спиной была Капрона^[26].

* * *

Сегодняшние заказы: «Трость Вирджинии Вулф» Лорана Сагаловича, «Искусство терять время» Патрика Манукяна, сборник живописных иллюстраций Марка Шагала к «Тысяче и одной ночи», «Сердце розы» Сердара Озкана, «Дневник книготорговца» Шона Байтелла, «Ученик счастья» Пии Перы, «Вегетарианка» Хан Ган, «Хокусай. Хиросигэ. Времена года» под редакцией Амели Балку, «Раненая птичка» Эв Эрманн, «Алиса, которая все время падала» Джанни Родари, «Навсегда…» Эммы Додд. Шесть календарей Эмили Дикинсон.

6 февраля

Сегодня суббота, день обещает быть солнечным, и в коттедже наверняка окажется много посетителей: читателей, скитальцев по историям, пилигримов слова. «Почему они забираются сюда наверх?» – спрашиваю я себя. Они ищут что-нибудь, чего нельзя найти под рукой. Одна девушка, которая все никак не может решиться, какую из двух книг выбрать, говорит: «Возьму эту, потому что я ее больше нигде не видела». Я наслаждаюсь таким чудесным преимуществом: я доверяю тем, кто поднимается сюда. Преимущество, предполагающее также большую ответственность. Ты не можешь их предать.

Помню, как если бы это было сейчас, ту апрельскую ночь два года назад. Начало всего. Справа на экране моего айпада, на моей страничке в социальной сети, появляется волшебное словечко: краудфандинг. Меня завораживала не столько вторая часть слова – funding, то есть поиск денег, финансирование и тому подобное. Мне нравилось crowd – слово, отсылающее прямиком к отцу американской поэзии, Уолту Уитмену. Crowd – толпа, множество людей. «Just as any of you is one of a living crowd I was one of a crowd»^[27]. Пытаюсь перевести: «Так же как и любой из вас является частью толпы, так и я был частью той же самой толпы». Я поудобнее устроилась на подушках и принялась писать.

Название: «Открытие книжного магазина в маленьком селении (Лучиньяне)».

«Хватило бы и пяти евро от каждого друга на “Фейсбуке”^◊[28], чтобы исполнить заветную мечту – заразить любовью к книгам маленькую деревушку, в которой нет даже школы. Поступить, как сделала в фильме “Шоколад” героиня Жюльетт Бинош с шоколадом с перцем. Открыть в Лучиньяне, в нескольких километрах от Гарфаньяны, небольшой книжный магазинчик, может быть, в простом деревянном домике, который будет принимать посетителей шесть месяцев в году и где дети, а заодно и взрослые, смогут выбрать себе книгу и вместе с тем полюбить это чуточку волшебное место, откуда можно наблюдать закаты над Апуанами».

Дальше шел номер банковского счета и ряд практических указаний. Требуемая сумма – семь тысяч евро. Было около шести утра, когда, как в слот-машине, вдруг начали сыпаться первые пожертвования. Очень скоро мы превысили нужную сумму. Только на «Фейсбуке»^◊ перечисления сделали сто семьдесят пять человек. Потом еще были люди, останавливавшие меня на улице и совавшие мне в карман по двадцать евро. Деньги приходили также по почте. Путем прямых зачислений на банковский счет. У меня оказалось примерно десять тысяч евро благодаря игрушке, название которой придумал папа Уолт. Crowd – какое замечательное слово.

«Я велик, во мне вмещается множество миров».

13 апреля поступило значительное пожертвование от синьоры с английскими или американскими именем и фамилией. Она писала мне на «Фейсбуке»^◊: «Мой отец родился в 1913 году и оставался в Лучиньяне до 1930 года. Ваша бабушка, возможно, его помнит… Энрико Паникали».

Книжный магазин был повсюду еще прежде, чем появился на свет. Он уже начал творить волшебство, когда представлял собой всего лишь крутой пригорок, на котором не было ничего, кроме грядки с несколькими кустиками салата и двух ржавых столбиков с проволокой, натянутой между ними для сушки белья.

* * *

Сегодняшние заказы: «Долгое мгновение» Сары Фрунер, «Послушай, какой ветер» Элеоноры Соттили, «Сестры» Ады Негри, «Ученик счастья» Пии Перы, «Ордеса» Мануэля Виласа.

7 февраля

Сегодня по прогнозу дождь будет идти целый день, так что мы будем закрыты. Зато вчера хватило и слабого лучика солнца, чтобы к нам добрались люди из Флоренции, из Пистои и из Пизы. Одна девушка приехала на разведку, собираясь потом вернуться с подругами. Что же представляет из себя типичный читатель, вернее даже, читательница книжного магазина «Сопра ла Пенна»? Прежде всего, она много читает, ей может быть от четырнадцати до семидесяти пяти лет, хотя большей части из них все-таки от тридцати до пятидесяти. И, потом, есть еще дети, но тут все просто: книжки-панорамы, лягушата с котятами, пираты и балерины. Что трудно, так это найти книгу для мальчиков-подростков. Что-нибудь, что их зацепит, привлечет внимание. Разумеется, мы делаем разные попытки, в числе которых «Гулливер», «Белый клык», «Дэвид Копперфильд», «Остров сокровищ», «Двадцать тысяч лье под водой», но в большинстве случаев не добиваемся успеха. Может быть, нам стоит попытать удачи со Стивеном Кингом. Не самое худшее решение. Мизери не должна умереть.

Вчерашние посетительницы были из числа идеальных. У нас взяли «Прогулки» Генри Торо, «Между актов» Вирджинии Вулф, «Тайну кукольного домика» Виты Сэквилл-Уэст, «Гордость и предубеждение» Джейн Остин, «Книгу Балтиморов» Жоэля Диккера.

«Жила-была однажды королева, и был у нее кукольный домик… такой чудесный, что люди со всего света приходили посмотреть на него»^[29], – так писала Вита Сэквилл-Уэст о невероятном домике, созданном в 1924 году для королевы Марии. Внутри него было все как в настоящем, только в миниатюре: действующий водопровод, сливные бачки в микроскопических туалетах, крохотные бутылочки с настоящими ликерами, книги Артура Конан Дойла, Томаса Харди и Сомерсета Моэма. Был даже свой тайный сад. Кроме того, Вита написала историю кукольного домика от руки на листочках размером в один сантиметр, и ее рассказ оставался в мини-библиотеке мини-книг кукольного домика вплоть до 2016 года, пока Фонд Королевской коллекции не решил опубликовать его с высочайшего соизволения королевы Елизаветы. Великая сказка в мрачных тонах, поместившаяся в совсем не великом пространстве.

Что ж, королев здесь нет, но невероятные вещи случаются. Осенью, когда землю перед входом в коттедж усыпали листья персикового дерева, я увидела сказку. И я была счастлива. Я дала жизнь Лауре и вписала свою страницу в книгу сказок – это не так уж мало.

В Лучиньяне нет королев, но вот фей здесь предостаточно. Прежде всего, чтобы попасть сюда, как говорит моя подруга Анна Д’Элиа, нужно пересечь Броселиандский лес^[30]. Конечно, для нее, привыкшей продираться сквозь дремучий лес слов, переводя Антуана Володина, это всего лишь легкая прогулка.

Помимо леса, есть еще феи: книжный магазин принадлежит им. Crowd.

В числе самых милых фей моя кузина Фабиола, которая живет в километре от деревни. Невысокого роста, пухленькая и со стороны выглядит не такой, какая она на самом деле. Со стороны она робкая, замкнутая и молчаливая. Ее бабушка Эгре, державшая всех в железном кулаке, вышла замуж за очень мягкого человека – моего дядю Родольфо, который вскоре умер, возможно, быстро сообразив, что лучше убраться отсюда пораньше. Мария Пиа – их дочь и мать Фабиолы – была чем-то средним между ними: решительная, но сильно не дотягивающая до бронебойной старой бабушки.

Фабиола приходила ко мне домой в те времена, когда училась в старших классах, чтобы попросить моего первого парня помочь ей разобраться с уроками. Он был архитектором. Она входила с тетрадкой по математике и в течение всего времени, пока длилось объяснение, оставалась стоять у двери, потупив глаза и не произнося ни слова. Потом она вышла замуж за Антонио – двухметрового длинноволосого мужчину из Филеккьо, горячего сторонника инноваций в сельском хозяйстве. Как-то раз на поле за домом он установил штук двадцать зеркал, так как, по его мнению, многократное отражение солнца должно было способствовать росту картофеля. В общем, это идеальная пара. Она беспокоится обо всем на свете, а он легкомысленный весельчак, она – чистюля и аккуратистка, а у него на голове гнездо из длинных кудрей, которые он пытается укротить с помощью резинки для волос. Дочь они назвали Андреа.

Фабиола, несомненно, одна из трех фей из «Спящей красавицы». Под гнетом злой силы Малефисенты они действуют, преодолевая смущение и страх, но в конце концов все трудятся и трудятся, пока не одержат победу. И не только. А пока именно они не станут истинным двигателем истории.

Из всех ее занятий самое прекрасное зрелище – это когда она плачет. Достаточно напомнить ей о каком-нибудь друге, живущем в одиночестве, о каком-то моменте из детства, о человеке, попавшем в трудную ситуацию, – и она начинает плакать. Фабиола – фея, назначенная заботиться о благе человечества.

* * *

Сегодняшние заказы: «Назови меня своим именем» Андре Асимана, «Живерни. Сад Моне» Жан-Пьера Жильсона и Доминик Лобстайн, «Розы» Эллен Уиллмотт, «Счастье. Эссе о радости» Роберта Мизрахи, «Хладнокровное убийство» Трумена Капоте, «Дневник растерянности» Андреа Ди Консоли.

8 февраля

Более волнующим для меня стал второй сбор средств – тот, который проводился после пожара. Нужно было отремонтировать сгоревшую часть книжного магазина, снова купить книги, лампы, чайные и кофейные чашки, переделать электропроводку.

Я абсолютная самоучка в том, что касается использования социальных сетей. И всегда действовала по наитию. После пожара мне на «Фейсбуке»^◊ написал один из друзей, Лука, и сказал, что я могла бы устроить сбор пожертвований на GoFundMe. Это, как я потом поняла, одна из наиболее эффективных платформ по сбору средств на культурные и социально значимые цели.

Мы составляем заявку на восемь тысяч евро, хотя нам не помешала бы сумма в три раза большая. И за короткое время достигаем суммы 8422 евро.

В один прекрасный день я слышу от кого-то: «Ты на главной странице сайта GoFundMe! Обалдеть! А как ты это сделала?»

Я вообще ничего не делала и даже не представляла, что это так важно – быть на главной странице сайта. Потом я поняла. И могу только сказать спасибо. Спасибо и еще раз спасибо.

Я собрала много денег и вне интернет-ресурсов. Кроме случая с Тессой, был ряд довольно крупных пожертвований со стороны предпринимателей, к которым обратился Грациано.

Ко многим издателям я обратилась с просьбой подарить мне по десять книг для восполнения сгоревшего ассортимента. Откликнулись практически все, кроме двоих. Очевидно, у них были другие заботы, помимо спасения какого-то непонятного дома с книгами на холме. Я их понимаю, тогда уже начинал распространяться ковид.

Крупнейшая итальянская газета «Коррьере делла Сера» вышла с приложением «Буоне нотицие»: целых три страницы и обложка посвящены нам, это было 3 марта. На первой странице – фотография, на которой я толкаю тележку с книгами по виа Пиана, а Кико мне помогает.

9 марта премьер-министр Джузеппе Конте объявляет локдаун. Магазины, фабрики и школы закрыты, запрещены перемещения из одной коммуны в другую. Можно было бы подобрать для слова «локдаун» итальянский эквивалент, но требовалось что-то, что поймут сразу все во всем мире.

Нужно было какое-то чудовищное, очень значительное слово, чтобы смириться с фактом, что вереница грузовиков с гробами, выезжающих из больницы в Бергамо, стала теперь частью нашей жизни.

В Лучиньяне изоляция оказалась способом снова стать детьми. Чувствовать себя счастливыми, имея немногие и простые вещи.

Встречи за чаепитием с Донателлой и Тицианой превратились в привычку, так же как и рисование в саду, роспись мебели: столиков, скамеек, стульев. В то время со мной еще был Кико, как на первой странице «Коррьере делла Сера».

Шикарный подарок сделал мне кузнец. Он изготовил две калитки зеленого цвета из кованого железа, в точности такого оттенка «зеленый прованс», как мы с Валерией обожаем, совершенно в романтическом стиле. Они были даже красивее, чем те, что я слала Валерии среди ночи, лазая по «Пинтересту». Джованни восстановил торец дома и стеллажи для книг. В апреле мы вновь были готовы к открытию. Но мы находились в изоляции. Нужно было ждать.

Тем временем мы с Пьерпаоло строили планы. Деньги, пожертвованные Тессой, позволяли нам замахнуться на большее. Наши мысли крутились вокруг дома – три этажа плюс погреб, – окна которого выходили прямо на книжный магазин и окружающий его сад. Этот дом пустовал уже давным-давно, и из всех его обитателей я помню только Ромео, внушительного здоровяка, сидевшего у порога в повязанном на талии фартуке, с корытом между ног. Он шкурил гипсовые фигурки, те самые, что какие-нибудь Валентино в новой одежке^[31] или какие-нибудь Паникали, продавали на улицах Манхэттена.

Ромео был отцом Мери и мужем Терезины, портнихи, у которой моя мать училась портняжному ремеслу. Я воображала, будто Ромео – какой-то языческий бог, привратник деревни. Дом стоит на стратегически важном месте: на пересечении сбегающей вниз улицы делла Кьеза и переулка Сопра ла Пенна, идущего вверх до самого Кастелло.

Короче говоря, думали мы, думали и наконец купили его. В нашем воображении рисуется книжный магазин и при нем кафе, небольшая квартирка для нас и еще одна – чтобы была возможность приглашать с ночлегом писателей, переводчиков и самых разных друзей нашего книжного магазина.

* * *

Сегодняшние заказы: «Наши души по ночам» Кента Харуфа, «Кроха» Эдварда Кэри, «Лонгборн» Джо Бейкер, «Научи нас сидеть спокойно» Тима Паркса, «Кактус. Размышления, шутки, сатира» Альфонсо Берардинелли.

9 февраля

Идет дождь. Обещают похолодание и снег. Сейчас половина восьмого утра, и я пишу в комнатке на верхнем этаже. Раньше здесь был чердак, набитый всевозможным хламом – результатом той самой культуры, когда «мало ли что, пока оставим на всякий случай».

Ремонт дома, где я живу, провели быстро и неожиданно. Моя мать находилась во Флоренции и не знала о начале работ. Тех работ, что должны были полностью поменять устройство дома, унаследованного нами от тети Польды и тети Фени. Когда с помощью моей племянницы, Вани, мы разбирали чердак, то нашли пакеты с сотнями пуговиц, мотков веревок, застежек-молний и бутылочных пробок. Это трогало душу: за этим стоял целый уходящий мир. Моей матери сегодня сто один год и десять месяцев, и она упорно продолжает стирать хлопчатобумажные салфетки, полотенца, подгузники. Они расползаются, но она почти ослепла и не замечает этого.

И вот в том месте, где раньше было столетнее упорное выживание, теперь есть я со своим маком и есть замечательная терраса, откуда я могу видеть Прато-Фьорито.

Ночь – это мое царство. Я часто думаю об Альберто Мангеле в его амбаре, приспособленном под библиотеку в доме на юге долины Луары, о ночах, которые он проводит, бродя между своими тридцатью пятью тысячами книг, о самом амбаре, отбросившем свое очевидное земное предназначение, чтобы стать таинственным светящимся объектом, странствующим в нашей читательской ночи. Этот образ появляется у меня непосредственно из его книги «Библиотека ночью».

Альберто – мой маяк в ночи. Он открыл для меня Эдвидж Дантика, Энни Пру, Хелен Гарнер, Роуз Тремейн. Альберто был чтецом Борхеса в том смысле, что в возрасте девятнадцати лет ему довелось читать этой живой легенде, Борхесу, уже ослепшему, те книги, которые тот хотел прочитать. Все это он рассказывает в своей небольшой книжке «С Борхесом», которую непременно надо заказать для нашего книжного магазина.

Вскоре появляется Алессандра. Теперь по утрам она помогает мне ухаживать за матерью. Без нее я бы не справилась. Конфликты с матерью, ее неспособность ощутить мою любовь и моя неспособность – ее, уходят корнями в далекое прошлое. Это необъяснимо, но и неисправимо.

У Алессандры было трудное детство, она тоже была несчастлива по-своему. Но потом в один прекрасный день она вышла замуж за Клаудио, самого завидного жениха во всей деревне, и всем утерла нос. Они прекрасно подходят друг другу. Она со своими ругательствами, матерком направо и налево, смешными низкопробными картинками эротического содержания, которые она шлет в «Ватсапе» в группу «Красавицы» нашей деревни, и он – высокий, светловолосый, воспитанный настолько, что от него никогда не услышишь даже какого-нибудь «черт возьми». Они спасли наш книжный магазин от пожара тем прошлогодним утром 30 января. А этим летом на острове Джильо она прочитала книгу – возможно, первую в своей жизни. Клаудио был потрясен и, чтобы удостовериться, что его не обманывают глаза, сделал фотографию и отправил ее нам.

* * *

Сегодняшние заказы: «Увиденное и услышанное» Элизабет Брандейдж, «Моя жизнь. Записки суфражистки» Эммелин Панкхерст, «Мисс Остин» Джилл Хорнби, «Лолли Уиллоуз» Сильвии Таунсенд Уорнер, «Последние вещи» Дженни Оффилл, «Пенелопиада» Маргарет Этвуд, «Сердце розы» Сердара Озкана.

10 февраля

Дождь льет и льет без перерыва. Сад, должно быть, уже превратился в болото. Меня это печалит. Нужно позвонить садовнику, спросить, когда можно ждать нового появления травы, пионов, роз, и потом узнать по поводу обрезки веток у персиковых деревьев и диких слив. Об обрезке позаботится Фабио, мой племянник. В субботу и воскресенье обещали солнце. Будем надеяться.

В книжном магазине есть одна секция, которую я особенно люблю. Это биографии. Скажем так, между Прустом и Сент-Бевом я всегда была на стороне Сент-Бева. Тот, кто пишет, не занимается математикой, но пытается проникнуть в сокровенное, в навязчивые идеи, в зоны, выходящие за пределы существующего.

Почему Чезаре Гарболи^[32] помешался на Пасколи, поэте, которого он не любил? В его бумагах крылась какая-то тайна, и Гарболи должен был ее разгадать, поскольку именно там и зарождалась поэзия. У тайны было имя, и это Ида: ласточка Ида^[33], которая выходит замуж – и разражается конец света. Брат запирается дома, не идет на свадьбу, пишет ожесточенные и уязвленные письма, что Ида разрушила гнездо, которое он с таким трудом обустроил. Как только можно думать, что все это не имеет отношения к «Песням Кастельвеккьо»?

Чезаре Гарболи, как и Джованни Пасколи, в один прекрасный день покидает Рим, чтобы обосноваться в фамильном доме в Вадо, недалеко от Камайоре. Он умрет 11 апреля, в воскресенье на Пасху 2004 года. Пасколи же умер в субботу 6 апреля, накануне Пасхи 1912 года. Из этого переплетения их сложных, запутанных историй родились «Тридцать семейных стихотворений Джованни Пасколи» – шедевр Чезаре Гарболи.

Мы все были влюблены в Чезаре: Маринелла, работавшая в архиве Кастельвеккьо; Андреа, которая тогда была главой провинции и доверяла ему важные поручения, каждый раз рискуя, что коренные жители Лукки ее линчуют; Сабрина, моя задушевная подруга и коллега по прежним золотым временам.

– Мне нужно позвонить Гарболи, потому что его хотят кое-куда пригласить, а он не желает идти. Сделаю так: позвоню ему и притворюсь, будто это не я.

Сабрина набирала номер и, старательно изменив голос, произносила:

– Дорогой профессор, я звоню вам из театра «Политеама», мы вам будем очень признательны, если вы прочтете у нас лекцию о Мольере…

– Ну слушай, Сабрина, у меня столько дел…

Однажды летом я приехала его навестить в дом в Виареджо, и он отправил меня купить ему шесть бутылок воды. На фоне дома можно было увидеть место проведения фестиваля, с праздничными платформами, с реявшим в июньском воздухе Берлускони. Казалось, будто все так и рассчитано: литература постепенно умирала.

Среди биографий у нас всегда в наличии разные книги об Эмили Дикинсон, Сабине Шпильрейн, Джейн Остин, Вивиан Майер, Дафне Дюморье, Эмили и Шарлотте Бронте, Вирджинии Вулф, Вите Сэквилл-Уэст, Колетт, Зельде и Скотте Фицджеральдах, Виславе Шимборской, Фриде Кало, сестрах Митфорд.

Этой ночью я прочитала «Трость Вирджинии Вулф» Лорана Сагаловича. Странно, что я никогда ничего не желала знать о последних днях Вирджинии. Мне не хотелось узнавать подробности того, как закончилась ее жизнь. Где-то в предобеденное время 28 марта 1941 года Леонард на берегу реки Уз увидел ее трость. Вирджиния утонула. И лежала горизонтально. С карманами, полными речных камней. Но перед этим она воткнула в берег свою трость. Вертикально. Я не могу, но вы продолжайте. И мы пытаемся.

* * *

Сегодняшние заказы: «Благословение» Кента Харуфа, «Сумерки» Кента Харуфа, «Хорал» Кента Харуфа, «Отчаянно разыскивается Фрида» Иэна Кастелло-Кортеса, «Две жизни» Эмануэле Треви, «Путешествующая налегке» Катарины фон Аркс.

11 февраля

11 февраля – это всегда день траура. В доме номер 23 по Фицрой-роуд в Лондоне, незадолго перед рассветом 11 февраля 1963 года, Сильвия Плат открывает окно в комнате детей, плотно затыкает оконные щели на кухне и засовывает голову в духовку; 11 февраля 1996 года в Риме на улице дель Коралло, где она жила уже двадцать лет, Амелия Росселли бросается с балкона пятого этажа. Обе они уже пытались раньше это сделать, уже думали и писали об этом неоднократно. Амелия переводила стихи Сильвии Плат. Сильвии тридцать один год, а Амелии Росселли – шестьдесят шесть. Вирджинии Вулф было пятьдесят девять. Тот, кто остается, начинает очень внимательно относиться к числам. Кажется, будто они несут в себе некое таинственное послание, вроде письма в бутылке, зашифрованные символы судьбы, и наша задача – расшифровать их.

В Нью-Йорке я купила себе экземпляр романа «Под стеклянным колпаком» Сильвии Плат у букинистов, торгующих книгами вокруг Центрального парка. Это единственный написанный ею роман, и он подписан псевдонимом Виктория Лукас. Я поставила его на полку в нашем книжном рядом с двумя другими книгами, найденными все там же и составляющими вместе такую тройку тузов, что я чувствовала себя под надежной охраной. «Под стеклянным колпаком» стоял между «Годом магического мышления» Джоан Дидион и «Дверью» Магды Сабо в переводе Али Смит. То, что я нашла три культовые для меня книги в одном и том же месте, заставило меня задуматься о неизбежных путях любви, уже предначертанных в нашей жизни. А потом все заполыхало огнем и все было очень грустно. Но мы не забывали о трости Вирджинии. Которая держится вертикально, несмотря на хлещущий дождь и ветер.

Сегодня, разорвав монотонную мрачность серого дня, появилось солнце и вместе с солнцем появилась Донателла, очень поспешно, потому что ей хотелось застать меня до того, как я начну пить кофе с молоком. Ее улыбка, ее жизнерадостная энергия – хорошее противоядие против тягостных годовщин.

Сегодня еще и приезжают из Флоренции Пьерпаоло с Джулией. Они организовали «общественное мероприятие». На практике оно будет состоять в том, что я прочту кое-что из стихов Роберто Карифи, из сборника «Возлюбленная навсегда». Больше пятнадцати лет назад Роберто перенес тяжелейший инсульт; он живет в Пистое в доме, который уже стал фактически буддистским храмом. Тесный околопоэтический мирок полагает, что на свете существует только лишь алгебраический Валерио Магрелли или эзотерический Мило Де Анджелис, однако существует еще трагический Роберто Карифи. Как владелица книжного магазина, я стараюсь исправить заблуждения маленьких деспотов из издательств, заводя альтернативные стеллажи и крамольные витрины. Не великие поступки, но на постоянной основе.

Леонард Вулф после смерти Вирджинии, когда ему попадалась в доме у кого-то из друзей Библия, похищал ее, потихоньку пряча себе в сумку. Вернувшись домой, он бросал ее в огонь. Раньше он столько молился, а теперь больше не верил. Как здорово было бы красть книги, искажающие представление о ценностях, и швырять их в камин. Я знаю, что так делать нельзя. Однако мне хотелось бы потребовать этого в качестве символической компенсации – бесцеремонной, как хулиганская выходка в стиле Пеппи Длинныйчулок.

* * *

Сегодняшние заказы: «Конный почтовый» Винченцо Пардини, «Ирландская невеста» Мэйв Бреннан, «Годы» Вирджинии Вулф, «Джейн Остин» Вирджинии Вулф, «Темный путешественник» Джозефин Джонсон, «Никто меня не остановит» Катерины Соффичи.

12 февраля

Прямая трансляция поэзии Карифи прошла не лучшим образом: мы решили устроить ее на улице, поэтому было плохо слышно. Помимо шума деревенского воздуха, наполненного всевозможными вибрациями, тишину нарушали проезжавшие тракторы и визжавшие бензопилы. Хотя в городе это были бы машины скорой помощи и трамваи, но приходится довольствоваться тем, что есть. Мы решили, что следующее чтение устроим уже в самом помещении книжного. Чтобы утешиться, мы поднялись в дом приготовить себе чай.

Чай – это важнейший этап в посещении нашего книжного магазина. Горячий зимой и холодный летом. Зимой мы используем сорт, который производится в Испании и представлен бесконечным количеством вкусов. Прежде всего делается основной выбор: зеленый, черный, красный или белый. Затем нужно выбрать между ванилью, бергамотом, женьшенем, манго, лаймом, куркумой, имбирем, корицей, мандарином, медом и лимоном.

Упаковка выглядит очень по-мексикански: яркие, насыщенные, хорошо сочетающиеся между собой цвета. Мы прозвали его чай Фриды Кало.

И совсем другое дело, каким образом преподносит себя чай, поступающий из Кента. Английский чай в английской упаковке. Это настоящие коллекционные упаковки, украшенные сверху портретом какой-нибудь писательницы или писателя. Здесь есть Джейн Остин на черном китайском чае с лепестками розы, Шарлотта Бронте на зеленом китайском чае с цветками жасмина, «Алиса в Стране чудес» с большим количеством клубники и смесью фруктов: кусочками яблока, гибискусом, ягодами бузины, шиповником и ананасом. Совершенно особенный чай – с Мэри Шелли, рожденный из смеси черного шри-ланкийского чая и фиалок, а еще чай с «Маленькими женщинами», аромат которого навеян тортом «Красный бархат»: он изготовлен из смеси черного чая с шоколадом и ванилью.

Естественно, там, где есть превосходный чай, не может не быть отличного джема, и тут уж мы постарались. Все началось с одной очаровательной женщины. Кажется, будто она появилась из фильма Бернардо Бертолуччи. Ее зовут Анна, и она виолончелистка, с 1983 года играющая в оркестре на фестивале «Флорентийский музыкальный май». Анна любит готовить, и она использует два разных имени: одно для игры в оркестре и другое для тех блюд, что готовит. У нее серые глаза, благодаря которым ее красота остается неувядающей. Не знаю, что такого в ее руках и какое ими движет волшебство, что позволяет ей делать то, что она делает, но она придумала имя для этой своей страсти: «Новая музыка на кухне».

Ей идеально подходят слова Колетт: «Кухня – настоящая кухня – состоит из тех, кто пробует, вдыхает аромат, уносится на мгновение мечтой, добавляет капельку оливкового масла, щепотку соли, листик тимьяна; из тех, кто взвешивает без весов, отсчитывает время, не глядя на часы, следит за жарким лишь внутренним оком и смешивает яйца, муку и масло по вдохновению, как какая-нибудь добрая волшебница»^[36].

Вместе с ней мы изобрели литературные джемы. Я изучила, выяснила, разведала вкусы писателей или их персонажей, а Анна добавила к этому свою фантазию. Так она приготовила джем Вирджинии Вулф с горькими апельсинами и виски, джем Джейн Остин с яблоками, лаймом и корицей, джем Колетт со сливами и звездчатым анисом, джем, посвященный Дино и Сибилле^[37] – с грушами «вольпина», собранными с векового дерева на вилле Бивильяно, недалеко от Марради, где родился Дино Кампана, и томленными в красном вине с пряностями. Маленькие шедевры, которые очень полюбились нашим посетительницам. Из разных мест Анну просили выслать ее литературные джемы, но безрезультатно, потому что мы договорились, что их можно найти только у нас.

* * *

Сегодняшние заказы: «Осень» Али Смит, «Элизабет и ее немецкий сад» Элизабет фон Арним, «Поваренная книга жизни» Алисы Бабетт Токлас, «Сад Зеленой ведьмы» Эрин Мерфи-Хискок, «Игра» Карло Д’Амичиса.

13 февраля

Вчера, буквально сразу после того, как я написала об Анне, она мне позвонила. Мы редко созваниваемся, так что ее звонок прозвучал для меня одним из тех совпадений, что наполнены множеством знаков. Она рассказала мне о найденных ею каких-то особенных горьких апельсинах и маленьких-маленьких яблоках. Джемы Вирджинии и Джейн уже готовятся к приземлению.

После обеда к нам поднялась Ноэми и объявила мне, что беременна. Я уже несколько часов об этом знала – мне сказала Алессандра.

Ноэми двадцать три года, шесть из них она встречается с Валерио. Это моя племянница. Генеалогическое древо моей семьи достойно руки чертежника, хотя у нас в деревне не у всех есть ясное представление о своем родстве.

Между мной и моим братом девятнадцать лет разницы. Он женился, когда мне исполнилось шесть лет, потом родились Ваня и Дебора, мои племянницы, почти что сестры, если учесть нашу маленькую разницу в возрасте. Ваня впоследствии стала матерью троих детей: Фабио, Давида и Ноэми. Дебора – матерью одного, то есть одной: Ребекки. Фабио на сегодняшний день уже и сам отец годовалого Диего. Вместе с мамой они составляют пять поколений.

Утешительно видеть, как растет Лучиньяна. В прошлом году вместе с Диего на свет появился еще Самуэле, который 30 января сидел в животе у Элизы, помогая нам отчищать книги от копоти. Потом еще, чуть постарше них, есть Майкол (именно Майкол, здесь нет ошибки).

Коммуна собирается открыть маленький сад с площадкой для игр. Проблема в том, что единственное свободное место находится рядом с (уродливым) монументом павшим на войне. И поэтому мнения в деревне разделились, как это часто бывает: примерно 70 % за сад и 30 % против. Из щепетильности я даже позвонила моему приятелю Бернардо, аббату из аббатства Сан-Миниато-аль-Монте, и он сказал, что не видит в этом проблемы, скорее даже наоборот: если дети будут играть рядом с уродливой стелой, установленной в память погибших на войне, это станет прекрасным посланием мира. Но такова уж Лучиньяна: здесь всегда 30 % против 70 %. То же самое и в отношении книжного магазина. Кому-то он поперек горла. Но нужно набраться терпения. Вскоре после открытия кто-то позаботился о том, чтобы сбросить вниз все вазоны с цветами с нашего холмика, который мы называем Холмищем. Больше ничего такого не происходило, если не считать пожара.

Этой ночью шел снег, и все вокруг покрыто чудесным белым покрывалом в три сантиметра толщиной, на дорогах пусто, а сегодня обещали солнечную погоду. Мы в желтой зоне^[38], и я надеюсь увидеть в книжном много народу, а вот завтра мы уже станем оранжевыми, а значит, будет возможность расслабиться и почитать книжку.

Я заказала все книги Фэнни Флэгг, той, что написала «Жареные зеленые помидоры». Меня заворожили обложки в стиле деревенской романтики. Для меня она представляет облегченную версию Кента Харуфа. Он придумал городок Холт, находящийся в Колорадо, а она – Элмвуд-Спрингс в штате Миссури. Их придумали на бумаге, и теперь они существуют вне зависимости от любой карты. В обоих случаях там течет абсолютно нормальная жизнь: погруженная в сонное молчание в Холте и более суматошная в Элмвуд-Спрингс. Маленькие городки со своими проблемами. Со своими 30 %, с которыми всегда надо считаться.

Несколько часов назад, уже глубокой ночью, я пыталась решить одну проблему. Восхитительный чай, который приходит к нам из Кента, на этот раз не придет. Джули пишет мне душераздирающий мейл с сообщением, что итальянские таможенники отказываются пропускать чай и что все коробки с ним будут уничтожены в Центре международного почтового обмена.

Самая настоящая трагедия. Больше не будет чая с «Алисой в Стране чудес», с Джейн Остин, с Мэри Шелли – все уничтожат на таможне благодаря Брекзиту. Италия не импортирует чай из Англии. Но у меня есть Майк.

В этот период он в Брайтоне. Я пишу ему в «Ватсапе» в 3:01. Он тут же откликается. Говорит, что сделал прививку и что у них введен полный локдаун. Я объясняю ему ситуацию с литературным чаем, и он говорит, что, как только сможет, приедет в Италию на машине и привезет с собой чай. У него в тех краях живет друг, и – опять-таки при первой же возможности – он отправится к другу на ужин и по пути заберет чай. Обожаю Майка и его взгляд на мир, его бокал и бутылку со спритцем, выглядывающие у него из рюкзака.

* * *

Сегодняшние заказы: «Женщина взаперти» Колетт, «Саду я еще не сказала» Пии Перы, «Гана должна уйти» Тайе Селаси, «Что видно отсюда» Марьяны Леки.

14 февраля

Вчера я в конце концов не выдержала и на рассвете вышла пофотографировать книжный магазин с гирляндами огоньков, сверкавших в полутьме. Это было невероятное зрелище: снег накрыл пушистым покровом наши круглые столики и украсил цикламены сияющим белизной убранством. Я включила внутри магазина свет и едва успела, чтобы расслышать легкий гомон фей, тут же рассеявшийся за углом. Я бродила между столиков в мягких мохнатых тапочках, делала снимки и искала знаки волшебства.

Утром мы с Донателлой открыли книжный, но люди пришли уже после обеда, и снег растаял. Как жаль. В течение дня появилась еще одна хорошая новость. К нам в гости заглянул Фабио вместе с Диего, крошкой-племянником с самой озорной на свете рожицей, какую я только видела. Фабио пришел с официальным известием: он и Федерика ждут еще одного ребенка, пока неизвестно, мальчика или девочку. И что совсем уму непостижимо – это что у Федерики и у Ноэми все случилось абсолютно синхронно: они обе на третьем месяце и у обеих роды прогнозируются на конец августа. Число читателей стремительно растет. Смешно, думала я, эти дети даже не будут знать, что такое мир, где нет книжного магазина, и каким нужно быть сумасшедшим, чтобы открыть такой магазин в затерянной в горах деревеньке из ста восьмидесяти жителей. А я буду тетушкой из книжного магазина.

Сегодня мы в оранжевой зоне, и День святого Валентина придется праздновать дома. Ветер завывал всю ночь, наверняка обнаружатся какие-нибудь разрушения. Температура резко снизилась. Сурриккьяна – ручей, бегущий в долине, – звучал в унисон с ветром, отчего рождалась такая музыка, будто они были струнным дуэтом, состоящим из скрипки и контрабаса. Кто знает, какого страху натерпелись оленята и козлята.

Тем временем переговоры с Натали по поводу гольфов с цитатами Джейн Остин, Эмили Дикинсон и из «Алисы в Стране чудес» продолжаются неустанно. Я наседаю на нее, она дает понять, что согласна, а потом растворяется в воздухе вдоль линии электропередачи, связывающей Лучиньяну с Тель-Авивом. Но я просто так не отстану. У меня будут эти гольфы.

* * *

Сегодняшние заказы: «Добро пожаловать в мир, Малышка!» и «Стоя под радугой» Фэнни Флэгг, «Долгое мгновение» Сары Фрунер, «Путешествующая налегке» Катарины фон Аркс, «Две жизни» Эмануэле Треви.

15 февраля

Вчера в книжный магазин приходили две девушки из Терельо – это соседняя деревня. Одна пришла пешком: четыре километра вверх и вниз по пригоркам. Другая спрашивала у меня совета в отношении разных итальянских писательниц, в особенности Валерии Парреллы, Терезы Чабатти и Нади Террановы.

Терельо – деревня, которую я ощущаю как самую близкую к Лучиньяне. По рассказам моей матери, девушкой она ходила в Терельо на танцы, а тетя Польда носила туда на продажу масло.

Несколько лет назад в эту деревушку влюбились Массимо и Джованна из Лукки. Он бросил адвокатскую практику, и они купили и перестроили несколько домов, открыв затем постоялый двор; сегодня в Терельо полно таких людей, какие мне нравятся, – тех, кто ищет возможность почитать в спокойной, умиротворенной обстановке. Как-то вечером на площади в Лучиньяне Джованна рассказала мне, что оставила город тридцать лет назад и ни разу не пожалела об этом, ни на секунду. И даже сегодня, когда Массимо больше нет. У Джованны огромные голубые глаза и просто фантастическая харизма.

Мне нравится Терельо. Это деревня, построенная на горном кряже; в ней два ряда домов и единственная улица, то сбегающая по склону, то карабкающаяся на вершину, как на русских горках. Если бы Лучиньяна и Терельо заключили друг с другом пакт о сотрудничестве, то это было бы выгодно обеим деревням. Прежде всего нужно восстановить тропинку, по которой ходила моя тетя, когда носила в Терельо масло. Для этого следует углубиться в лес за домом Барбары (которая с Маурицио), спуститься к Сурриккьяне, заново установить деревянные мостки и подняться к Терельо, оказавшись в точности под постоялым двором «Ла Фаджана». Джованна предлагает собраться всем миром и прорубить дорогу в чаще ударами мачете. Есть еще вариант с объявлениями областных тендеров, но ни то, ни другое все никак не может стать действительностью, превратиться в реальную жизнь – в просеки, проселки, тропинки, стежки, дорожки. Объявления остаются объявлениями.

Сегодня в магазин приходила еще семья из Филикайи, деревушки в верхней Гарфаньяне. Семья вся читающая: читает отец, мать, одиннадцатилетняя дочь и семилетний сын. Почти целый час обсуждалось, какую книгу подарить маме на День святого Валентина, в то время как мама в саду наслаждалась солнышком и свежим бодрящим воздухом. В результате выбор пал на «Увиденное и услышанное» Элизабет Брандейдж. Сама мама взяла для себя «Годы наоборот» Нади Террановы.

Рабочий день завершился превосходным чаем с ароматом розы, печеньем в форме сердца, приготовленным Донателлой, и блинчиками Тицианы. Пандемия дарит нам – и это точно не входит в ее планы – новые привычки. Она дарит нам время отдохновения, время без обязанностей и поручений. Время, уделяемое чему-то.

Вчера у мамы тоже выдался хороший день. Ирма, наша соседка, уложила ей волосы при помощи бигуди, и в темных солнцезащитных очках, которые я подарила ей год назад, она производила шикарное впечатление. Каждый день она проводит послеобеденные часы с Эрнесто, другим нашим соседом.

Эрнесто – флорентиец, переехавший жить в Лучиньяну по ряду запутанных причин, вызванных не менее запутанными отношениями с женским полом. Ему около семидесяти пяти лет, у него крошечная пенсия, дом без отопления и невероятно огромное сердце. Он просто обожает мою мать и ежедневно – я повторяю, ежедневно – проводит по несколько часов, сидя рядом с ней на диване. Они держат друг друга за руки, и он поверяет ей свои страхи, делится воспоминаниями и забивает ей голову глупостями, говоря о правительстве Драги или пересказывая последнюю серию «Форума»^[39].

Днем с мамой случаются панические атаки, которые она называет «страх оставить тебя одну» (обо мне), «болит желудок» или «болит что-то внутри». После десяти капель успокоительного это проходит. Вчера, пока она с нежностью устраивалась головой на плече у Эрнесто, я слышала, как она что-то рассказывает о «Графе Монте-Кристо», книге, прочтенной ею много лет назад. Моя мать, с тремя классами образования, которая читает Дюма. Мне это передалось с ДНК.

Ей тоже довелось много времени провести с тенями. В двадцать лет она вышла замуж за Марино, брата Эгре, сына бабушки Фабиолы. Она сразу же забеременела, был 1942 год. Марино пришел с фронта, чтобы увидеть малютку Джулиано, но был подавленным и нервным. Он предпочел бы девочку, потому что их не отправляют на войну. Потом он снова уехал для участия в русской кампании^[40]. Никто не сообщал моей матери о его гибели. Да и кто мог вести точный подсчет всем этим тысячам умерших, что полегли среди многокилометровых снегов. Их называли «пропавшими без вести».

Однако слова «пропавший без вести» все же оставляют щелочку для надежды. Кто-то, кому повезло вернуться из России, сказал, что видел его живым. Правда, в условиях, невероятных для выживания. Мой брат вырос в окружении матери и многочисленных теток, но без отца. Сейчас он уже дед, большой и упитанный, но когда в деревне установили (крайне уродливую) стелу в память о павших на войне, то ему стало плохо и он упал в обморок. Однажды вечером, когда ему было где-то три года, он, придвинув стул к окну, вскарабкался на него и стал тыкать пальчиком в точку за стеклом: «Мама, мама, смотри, там паппа».

* * *

Сегодняшние заказы: «Приют» Патрика Макграта, «Детство диктаторов» Вероник Шалме, «Ненужная женщина» Раби Аламеддина, «Останься со мной» Айобами Адебайо, «Лягушачья королева» Давида Кали и Марко Сома.

16 февраля

Я часто спрашиваю себя об этом лоскутке северо-западной Тосканы, который говорит «паппа» вместо «папа», где завывает ветер и где лодырь – это или «луллороне», или «шабиготто»^[41]. Меня волнует вопрос: что же было в сердцах у жителей Лучиньяны, отправившихся на седловину перевала Кановальо жечь костер 8 сентября 1943 года, чтобы там, внизу, жители долины кусали себе локти из-за того, что взяли у фашистов партийный билет? Кем были предки моих односельчан? Да, они были антифашистами, все эти великие старики: Гиларди, Пизани, Пикки, Чирибео. И тетя Польда. Папа рассказывал, что когда из Корельи приезжали партийные боссы и маршировали по этой окаянной деревне, где не было ни одного, ни даже половинки фашиста, она ходила за ними по пятам и передразнивала их, взметнув руку в салюте и вихляя задом: «Смирно!» А Бруно Стефани, тридцатилетний парень, ушедший в горы к партизанам и потом убитый нацистами на улице делла Кьеза на глазах матери? Что такого было у них у всех особенного в крови?

Я знаю – как знают какую-то сокровенную тайну, – что между нами и Флоренцией нет родственных связей. По вечерам, когда солнце садится за Апуанскими Альпами, я чувствую, что являюсь частью этих гор. Никакого Древнего Рима, никаких этрусков с их вазами, никаких мягких, умиротворяющих холмов Вальдарно. Здесь жили апуаны – племя, обитавшее в горах между Лигурией и теми землями, что потом стали называться Луниджана и Гарфаньяна. Это был гордый, крепкий народ, много трудившийся, люди сдержанные и неуступчивые. Центром их территории была легендарная Апуа – вероятно, сегодняшний Понтремоли.

Что же сподвигло их подняться еще выше, проникая вглубь диких, необжитых Апеннин, по этим каменистым дорогам, где встречались лишь волки да разбойники, как имел случай упомянуть Лудовико Ариосто, назначенный в 1522 году губернатором Кастельнуово в Гарфаньяне? Апуаны бежали, чтобы спасти свою независимость, бежали от римлян, которые, осознав, насколько сложно будет их покорить, решили их уничтожить. В 180 году до нашей эры сорок семь тысяч апуанов окончательно сослали в Самний.

Но не всех. Кому-то удалось ускользнуть между горных ущелий и совершенно точно добраться до «Рокка Пекторита» – скалистого выступа, возвышавшегося над солнечной долиной. И там этот кто-то начал строить дом, но большой, вмещающий множество людей. Это было в конце первого тысячелетия. В эти места пришли лангобарды. Территория украсилась церковью. Она стала домом для многих отшельников: под арками крытой галереи устраивались на ночлег нищие и пилигримы, направлявшиеся поклониться святому лику, который сегодня хранится в кафедральном соборе Сан-Мартино, в Лукке.

Эта пустынная обитель называется Сант-Ансано, она находится на холме напротив Лучиньяны и, как и все у нас, не вошла ни в один туристический маршрут. Ответственных лиц в органах власти это мало заботит. Все, что можно было украсть, украли, и все же Сант-Ансано сохранил нетронутой свою красоту.

Есть одна дорога через дубраву, ведущая из деревни к Санктуарию. Внутри все так, как оставил последний отшельник. Лежанка, очаг, стол из каштанового дерева. Это очень душевное место. Мы с Бернардо уже давно планировали духовную прогулку от книжного магазина наверх к Сант-Ансано. Когда ковид позволит, мы это сделаем. Бернардо, помимо всего прочего, – аббат, которого папа Франциск выбрал два года тому назад для своих духовных упражнений на Пасху. Бернардо часто отталкивается в своих проповедях от поэзии: так же он поступил и в присутствии папы.

Прекрасный портрет обитателей здешних мест можно найти у таких писателей, как Винченцо Пардини из Фаббрике-ди-Валлико, Маурицио Маджани из Серавеццы и Фабио Дженовези из Форте-деи-Марми. Фабио в своем романе «Там, где нельзя прикоснуться к морю» рассказывает о многочисленных дядюшках и тетушках, и возникает впечатление, будто все они выдуманы, но они и в самом деле такие, у них есть все: невозможность приспособиться, бунтарский дух, в них живет самый непримиримый анархизм. Мы такие и есть. К тому же Фабио, высокий, худой, настоящая жердь, словно последний из отшельников Сант-Ансано. Если он окажется там – а он окажется! – то тут же влюбится в это место.

Еще говорят, что апуанские женщины были воительницами – гордыми, сильными и яростными, как мужчины. Конечно, с появлением христианства нравы смягчились, и все же многое от их характера осталось в нас и сегодня. Алессандра – воительница верхом на ситроене, Тициана обладает врожденной способностью снимать напряжение, Донателла побеждает всех своей улыбкой, равных которой нет в мире, две Барбары-амазонки, одна с открытым, а другая с закрытым характером, и Ваня – третья. В общем, целое войско под предводительством женщины сто одного года и десяти месяцев – моей матери.

* * *

Сегодняшние заказы: «Эдвард Хоппер» Марка Стрэнда, «Оливия Киттеридж» Элизабет Страут, «Токио весь год» Лауры Имай Мессины, «Книга вечной радости» Эмануэле Треви, «Книжная лавка» Пенелопы Фицджеральд.

17 февраля

Арктический холод миновал. Сегодня можно выйти на улицу в свитере. У меня одиннадцать коробок нераспроданного товара, который мне нужно вернуть поставщику из Генуи. Я должна ему слишком много денег, и заодно таким образом я избавлюсь от излишков на складе. Ковид снова решил наказать нас на Рождество, заставив закрыться.

Склад – это, конечно, громко сказано. Мы постарались обустроить под него один из этажей нежилого дома, который купили. Проблема в том, что внутри полярный холод, у окон петли все разболтаны, а под потолочными балками полно ласточкиных гнезд. И ласточки рано или поздно прилетят. И работы тоже, если Бог даст, начнутся. Я уже все устроила. Напротив книжного есть еще один нежилой дом. Владельцы согласились на мою просьбу использовать большую комнату на первом этаже под склад нашего магазина.

Это очень красивый, аристократический дом с фантастической террасой из камня. Я уже не первый год спрашиваю у трех его владельцев, что они собираются с ним делать. Они пока не знают. И он пока так и остается призраком того дома, где летом, когда я была маленькой, жили две необыкновенно элегантные сестры. Приезжая из Лукки, Норма и Дарма, в жемчужных ожерельях, туфлях на каблучках, сидели на каменном парапете у дома или на террасе и наслаждались прохладой, поднимавшейся от Сурриккьяны. Как только начнутся работы в нашем доме, мы все перенесем в этот.

Во всех наших приготовлениях к переезду и ремонту меня гложет одно сомнение. Что мы сделаем с чудесными ласточкиными гнездами, устроенными под потолком между деревянными балками? Существует ли ласточка, которая летит к нам из Африки и знает, что здесь ее ждет ее дом? А мы уничтожим ее гнездо? Существует ли ласточка, которая, преодолев около одиннадцати тысяч километров со средним темпом триста двадцать два километра в день, пролетев через Нигерию и Марокко, миновав пустыню и Гибралтарский пролив, совершив вираж над Пиренеями, окажется наконец в Лучиньяне, в переулке Сопра ла Пенна, и не найдет больше здесь своего жилища? Я навела справки: это так. Я должна поговорить об этом с Марко, нашим мэром, который раньше был советником по сельскому хозяйству. Нам нужно подготовиться к встрече ласточек, найти способ их принять. У нас еще есть полтора месяца.

* * *

Сегодняшние заказы: «Как любить осознанно» Тит Нат Хана, «Английские загородные дома» Виты Сэквилл-Уэст, «Прощайте, призраки» Нади Террановы, «Мир должен знать» Микелы Мурджи, «Увиденное и услышанное» Элизабет Брандейдж, «Путешествия Гулливера» Джонатана Свифта.

18 февраля

У нас в деревне случилась любовь. Как-то вечером, пока Джулия собирала чемодан, готовясь к возвращению во Флоренцию, я встретила на улице моего племянника Давида и пригласила его зайти повидаться с бабушкой. Фабио и Давид – два брата, первые красавцы на деревне; соперничать с ними может только белокурый Микеле, тушитель пожаров. Но если красота Фабио спокойная и внушающая доверие, то у Давида она опасная. Обаяние Давида таинственное, размытое. Его глаза – разломы, излучающие океанические вибрации. И если тебе случится упасть в это море, ты должен как минимум уметь плавать.

Тем вечером что-то двигало мной в определенном направлении: предначертание, ожидавшее своего времени, чтобы сбыться. Так и произошло. Они мельком взглянули друг на друга, не проявив особого интереса. Потом Джулия попросила его помочь ей донести чемодан до машины. Джулия тоже красивая, и плавать она умеет хорошо. Черные волосы, ниспадающие ниже спины, и горячая голова. Два дня спустя он переехал к ней.

Вчера Джулия сообщила мне по телефону, что больше не будет работать со мной, так как хочет открыть свое дело вместе с Давидом. Джулия не в себе, она плачет без повода, и в голове у нее полный сумбур. Это не та Джулия, с которой я познакомилась в сентябре. Ее решение мне кажется опрометчивым. Я услышала слова про какой-то книжный магазин в Пальма-де-Мальорке, но никак это не комментирую. Они молоды и правильно делают, бросаясь очертя голову навстречу неизвестности.

А вот ситуация с ковидом сильно меня беспокоит. Его британский штамм очень заразен, число случаев заражения и смерти не уменьшается, и есть риск, что нас ждет экономический кризис.

Оказаться в оранжевой зоне в начале весны – это трагедия. Займусь цветами, заново выкрашу плетеную тростниковую решетку, которая служит крышей книжному магазину, выложу камушками тропинку в саду, потому что трава не выдерживает бесконечного хождения туда-сюда и на ее месте появляется невыносимая грязь.

Донателла будет просто золотой помощницей в этих занятиях. Благодаря книжному магазину затянулась одна ее рана. По крайней мере, мне так кажется. В сорок лет она неожиданно забеременела. Должна была появиться ее вторая дочь. Как-то я встретила ее в Шимоне, и она сказала мне об этом с сияющими глазами. Но, к сожалению, этой девочке не суждено было жить, и для Донателлы начался очень трудный период. И я имею самонадеянность думать, что умение наводить порядок в книжном магазине – в этом она просто королева – помогло ей навести порядок и с этим воспоминанием. Может быть, она пристроила его на какую-нибудь полку в хорошей компании, хотя бы между книгами Кинкейд и Эрно, и оно превратилось в историю, которую можно рассказывать.

Донателла двигает ящики с книгами как заправский мужик и строго отчитывает меня за вечные опоздания. Ее дом – сплошное очарование; одно время в нем жила тетя Андже, старшая сестра моей матери. Из сада можно разглядеть Сант-Ансано, а за ним открывается вид на Апуаны, которые дарят нам один за другим восхитительные закаты во время летних аперитивов.

Грациано купил ей небесно-голубой адирондак. Она не хотела. По ее теории, в нашем книжном магазине все должно быть особенным, уникальным, и иметь еще один адирондак в деревне было бы неправильно.

В ее доме жила еще Дора, дочка тети Андже. Как и Эмили Бронте, Дора в тридцать лет умерла от туберкулеза. У мамы сохранилась одна ее фотография, естественно черно-белая: темные волосы, собранные в шиньон, мягкие черты лица. От нашего прошлого осталось так мало следов, что эта фотография значит для меня столько же, сколько целое генеалогическое древо, где нежные изгибы губ и носа представляют собой родственные ответвления, браки, детей. На генеалогическом древе всегда найдется кто-нибудь, кто растворяется в небытие, так и не вступив в брак и не родив наследников. И Дора так бы и канула в небытие, если бы не осталось этой фотографии, вписывающей ее имя в легион тех легендарных персонажей, кто умер молодым и удостоился вечной памяти. Грациано, я уверена, ничего не знает о Доре, но я должна сообщить ему, что его небесно-голубое кресло, оставленное среди роз и гортензий, оказалось очень кстати.

* * *

Сегодняшние заказы: «Страна гроз и примул» Пьера Паоло Пазолини, «Луг на склоне» Пьерлуиджи Каппелло, «Женщина» Анни Эрно, «Всякая страсть угасает» Виты Сэквилл-Уэст, «Писательница живет здесь» Сандры Петриньяни, «Его последнее желание» Джоан Дидион, «Дневник книготорговца» Шона Байтелла.

19 февраля

Уже несколько лет, как у нас не было такой по-настоящему зимней зимы – серой и дождливой. Я глянула на метеопрогноз погоды у себя в телефоне, и кажется, что, начиная со следующего воскресенья, хорошая погода установится наконец надолго.

Сад пребывает в плачевном состоянии, я просто больше не могу видеть его таким. Придется звонить садовнику, раз мне нельзя теперь позвонить Пии Пере. Но я читаю ее и усваиваю ее отношение «против сада» в пользу естественного, натурального сада. Я не буду срезать цветы, самопроизвольно выросшие в палисаднике, как я по-дурацки сделала в прошлом году. Пиа, которая была исключительно талантливой слависткой, перевела «Онегина» Пушкина, «Таинственный сад» и переписала «Лолиту»^[42], в какой-то момент тоже оставила Милан и отправилась жить в свой деревенский дом в Вакколи, недалеко от Лукки. И со временем стала главной над всеми окрестными сельскими жителями. Теми людьми, которые убивали змей у нее на глазах, тогда как она защищала их и их роль в экосистеме. Сорняки и змеи оказались ее способом идти до конца во всем, что она делала.

Я пригласила ее написать небольшой текст против смертной казни, и так мы и познакомились. Я помню ее пытливый взгляд, когда она смотрела на меня. Кто я такая? Вхожа ли я в высокие кабинеты или так, мелкая сошка? Можно ли мне доверять? Она не знала, куда меня поместить: среди друзей или нет. Я внесла ее в число моих подруг, хоть у меня и не хватило времени показать ей это.

Смерть отняла у нас возможность закончить то, что мы едва начали и что было для нас очень важно. Пиа в какой-то момент начала хромать и через несколько лет, 26 июля 2016 года, умерла, упав вместе с коляской со склона холма в своем саду. В саду, который не знал о ее мотонейронной болезни. Саду не сообщили. Все же она, сделав нечеловеческое усилие, написала книгу-дневник изнутри болезни, вооружилась тростью Вирджинии Вулф и теперь использовала ее почти как жезл, указывая на стебли порея или спаржи, которые нужно собрать. Потом трости уже стало недостаточно, как недостаточно было компьютера и мобильного телефона. Все же однажды сила этой лесной нимфы дрогнула, и мы вместе с ней. Книга носит название, взятое из одного из стихотворений Эмили Дикинсон: «Саду я еще не сказала». Она стоит и всегда будет стоять на прилавке моего книжного магазина вместе со всеми ее другими книгами.

Пиа купила в Терельо маленький домик, найденный ею при помощи Джованны. Однажды мы с Пьерпаоло отправились его посмотреть. Его оказалось совсем нетрудно узнать. Белый маленький домик с маленькими окошками, маленькими увитыми зеленью беседками, маленькими тропинками и маленькими воротами. На всем чувствовалась ее рука. Ей хотелось быть защищенной. Может быть, я сегодня дойду посмотреть, как там домик. Пиа – это наша Эмили: о местах, связанных с ней, мы уже не вспоминаем после того, как продали их, или полностью перестроили, или разрушили.

Сейчас у нас есть последняя книга Эмануэле Треви, рассказывающая нам о ней. Они дружили всю жизнь. Его роман «Две жизни» участвует в конкурсе на премию Стрега. Это было бы настоящее чудо.

Я же пока штудирую «Сад бездельника» как духовное руководство, чтобы знать, как обращаться с моим собственным садом.

* * *

Сегодняшние заказы: «Ирландская невеста» Мэйв Бреннан, «Прогулки» Генри Торо, The Overstory Ричарда Пауэрса, «Веди свой плуг по костям мертвецов» Ольги Токарчук, «Казалось красотой» Терезы Чабатти.

20 февраля

Уже месяц я ночую здесь, на четвертом этаже унаследованного от тетушек каменного дома. Он кажется башней. Мне на память приходят Монтень с Гельдерлином и та роль, которую играют дома в жизни пишущего.

А башни особенно. Башни скрывают обитателя от мира, и пишущий чувствует себя под защитой и вдали от всех: не от мира сего. Покинуть сады и уйти жить на гору – таким было указание Гельдерлина, который провел последние тридцать шесть лет своей жизни в башне дома одного плотника, Эрнста Циммера, на реке Неккар в Тюбингене. Плотник, в течение тридцати шести лет оказывающий гостеприимство шизофренику, – это само по себе произведение искусства. А вот Монтень оказался в более удобных условиях, вернувшись в свой родовой замок в ста километрах от Бордо, между Кастильоном и Бержераком. Там тоже была башня, ставшая его убежищем.

Меня же башня забрала с улицы. В ней я чувствовала себя как в доме с разделенной напополам лестницей. Это был дом, куда меня выслали после свадьбы моего брата, дом, который вместе с находящимися в нем женой и дочерью решил покинуть мой отец в одну из ночей 1972 года. Это был дом без ванной, без отопления и с матерью, обезумевшей от горя.

Я при первой же возможности умчалась оттуда со всех ног, выбрав после средней школы лицей, который – ну надо же, просто удивительно – был только во Флоренции. Я помню, будто это случилось сегодня, как мы с папой стояли в телефонной будке, снабженной справочником, и искали на букву «Л». Мы листали страницы, и вот она, «Л», и снова «Л»: Лингвистический лицей. Он был в справочнике! Улица Гибеллина! Он был частным, но папа говорил, что мы справимся. В школе нам дали адрес пансиона, где я могла бы остановиться. Дело было в шляпе. Я заявилась к монахиням в оранжевой плиссированной мини-юбке, сшитой моей матерью. Они сказали, что так мне ходить нельзя. Я купила себе юбку из шотландки, но лишь на время, чтобы адаптироваться и перейти к обязательной форме молодежи тех лет: парка, берет, джинсы и ботильоны без каблука.

По субботам я возвращалась домой и встречалась с матерью в образе Медеи, готовой бросить в меня утюгом. Я виделась с отцом, а она нет. Сорок лет прошли вот так, в ненависти и боли.

Потом как-то во Флоренции мама встретила Минг, китайскую девушку, родившуюся в Соединенных Штатах, из хорошей семьи и занимающуюся волонтерством. Ей доверили опекать мою маму. Между ними сразу вспыхнула любовь, выходящая за рамки условленного часа в неделю. Они нуждались друг в друге. Минг своим тоненьким голосом говорила ей о прощении. И вот мама сказала, что она хотела бы помириться с папой.

Когда моей матери исполнилось сто лет, в деревне устроили праздник. Все собрались в Клубе Зеленого Креста, в том числе и мэр с трехцветной торжественной лентой наискосок. Мама, невероятно элегантная, вошла под руку с моим братом. Я – ведущая на этом мероприятии. У меня микрофон. Спросила, хочет ли кто-нибудь что-нибудь сказать, и один из людей поднялся. Красивый, хорошо одетый, он медленно подошел к имениннице, протянул руку, а она, как зачарованная, встала, и рука попала ей между шеей и щекой. Он поцеловал ее и ушел. Теперь плакал мужчина, и этот мужчина – мой отец.

* * *

Сегодняшние заказы: «Веди свой плуг по костям мертвецов» Ольги Токарчук, «Долгое мгновение» Сары Фрунер, «Белый клык» Джека Лондона, «Рассказ служанки» Маргарет Этвуд, «Любящий Фрэнк» Нэнси Хоран, «Научиться разговаривать с растениями» Марты Орриолс.

21 февраля

Сегодня Алессандра приготовила блюдо, типичное в прошлом для кухни бедняков. Блинчики из каштановой муки с рикоттой.

Рецепт:

Каштановая мука – 200 г

Горячая вода – 250 мл

Кедровые орешки – 30 г

Мелкая соль – щепотка

Сухие дрожжи – щепотка

Смешать все ингредиенты, вымесить тесто и жарить на арахисовом масле. Есть, начиняя свежей рикоттой, желательно гарфаньянской.

Каштановая мука в течение многих веков спасала жизнь беднякам. Муку делали из каштанов, предварительно высушенных в «метато», своего рода сушильном сарайчике. Также каштаны можно было варить вместе с кожурой – в Тоскане такое блюдо называется «баллотта» – или жарить на огне, положив в специальную сковороду с отверстиями, чтобы получилась, как мы говорим, «бручата», или «мондина». И наконец, хлеб бедняков – лепешки из каштановой муки. Нужно смешать муку с водой и затем ложкой влить смесь в жаровню, распределив ее между двумя круглыми железными пластинами, смазанными картофелиной, которую предварительно обмакнули в оливковое масло. Жаровню всего раз переворачивают на огне – и лепешка готова. Когда-то приготовление было более сложным. Использовались специальные огнеупорные глиняные формы, называвшиеся «тесто»: сначала их ставили рядом с огнем очага, чтобы нагреть до нужной температуры, после чего, одна за другой, они помещались в особую вертикальную подставку, «тестницу». Сверху на каждую форму клали пару листьев каштана. Эти листья, которые собирались в начале лета, иголкой нанизывались на нитку, позволявшую им удерживаться длинными связками. На дно «тесто», то есть формы, укладывались листья, сверху вливалась смесь муки с водой, потом снова листья и затем опять форма. И так, пока не доходили до верха «тестницы». Это было полноценное и питательное блюдо, особенно если выпадала удача прибавить к нему рикотту или бирольдо – вкусную душистую колбасу, которую делают в Гарфаньяне и долине реки Серкьо.

От одного профессора агрономии я узнала, что лучшая каштановая мука, у которой самый насыщенный вкус, – это так называемая лучиньянская.

В нашем книжном мне нравится угощать тех, кто поднимается к нам снизу. В конце лета Алессандра приготовила бомболони, как у нас называют пышки, похожие на те, что миссис Клювдия приносила утятам Билли, Вилли и Дилли, то есть с дыркой. Было бы здорово устроить в книжном и чаепитие с рикоттой и блинчиками из каштановой муки.

Ковид продолжает бушевать. Сегодня мы открыты, но только для жителей нашей коммуны. Не слишком воодушевляюще.

* * *

Сегодняшние заказы: «Английский ботаник» Николь Фосселер, «Спиноза останется без кофе» Аличе Каппальи, «Воспоминания крестьянки» Льва Толстого^[43], «Токио весь год» Лауры Имай Мессины, «Женщины, покупающие цветы» Ванессы Монфор, «Летом» Луки Риччи, «Осень» Али Смит.

26 февраля

Три дня я провела во Флоренции. Я должна была их Лауре, которой внезапно пришлось жить без мамы, готовясь к выпускным экзаменам в школе и самостоятельно справляясь с домашним хозяйством. Мы обе всегда рады увидеться и крепко-крепко обняться. Но она не одна: у нее есть Джой, итало-бельгийская подружка, Мирто, собака на пружинках, и крольчонок. Мы решили продать наш дом, так как он слишком большой, чтобы купить квартиру поменьше и попрактичнее для нее и чтобы у меня, пожалуй, осталось немного наличных в кармане на этот столь тяжелый период. Представить только, что было время, когда Лаура умоляла меня найти работу, которая позволила бы нам жить в Лучиньяне. Я тогда к ней не прислушалась, а теперь уже поздно. К ней это желание потом еще придет.

Зато я, сказать по правде, только и мечтаю поскорее вернуться в Лучиньяну. Такова власть над тобой мест, возвращений, детских воспоминаний, достигшая максимального уровня. Такова власть Прато-Фьорито.

Прато-Фьорито – это две горы высотой около тысячи трехсот метров, вместе составляющие одно целое, с пологими склонами, лишенными растительности. Они возвышаются над Баньи-ди-Лукка и представляют собой панораму для нашего книжного магазина и в целом для Лучиньяны. В детстве я видела их из окна, и они представали моим глазам парой больших грудей, мягких и внушающих доверие. По весне они от подножия до вершины покрывались дикими нарциссами, и это было потрясающее зрелище. Если подняться до самой вершины, то с нее можно увидеть даже море. На них нет утесов, это сплошная мягкость, устремленная ввысь, сплошная округлость. Рассказывают, что ведьмы с Чертова моста несколько раз в год по вечерам – в ту же ночь на праздник Сан-Джованни, 24 июня^[44] – забирались на вершину, чтобы устраивать пляски и жечь костры. У меня же горы вызывали зависть и своими округлыми, мягкими изгибами напоминали мне, что мои собственные груди расти не хотят. Бывало, что я ходила в церковь на мессу – а это один из самых значительных моментов социализации в деревне – с салфетками, подложенными в лифчик. До появления пуш-апов было еще далеко. На самом деле горный массив состоит из Прато-Фьорито и горы Коронато, но никто здесь даже в мыслях не держит проводить подобное различие. Тот, кто их различает, или иностранец, или заезжий отдыхающий.

Закат на Прато-Фьорито творит настоящие чудеса. В то время как все вокруг уже покрывает тень, две вершины, будто под лучом прожектора на съемочной площадке, горят, освещенные солнцем, медленно садящимся с противоположной стороны, за Апуанскими Альпами. По сути, в моем решении вернуться в Лучиньяну и открыть книжный магазин две вершины сыграли очень большую роль. Мой дом стоит в переулке Сопра ла Пенна; и, выходя за дверь, я иду направо, по узенькой мощенной булыжником улочке, зажатой между древними стенами, в конце ее снова поворачиваю направо, и там, встречая меня, передо мной возвышаются две горы. Восхищение, которое вызывает во мне этот вид, полное и всеобъемлющее. Как будто ты прожил долгое время сдерживая дыхание, а теперь можешь наконец дышать полной грудью. Даже когда я поднимаюсь в свой дом-башню, бегу на последний этаж и выхожу на террасу, то испытываю то же ощущение освобождения. Воздух, звезды, небо, весь мир, расстилающиеся просторы, Леопарди^[45], всплывающий у тебя в голове, даже если ты о нем не думаешь, легкие, дышащие во всю свою мощь, уныние, слетающее с тебя в один миг.

Однажды, чуть более года назад, мы после окончания мессы все зашли в гости к священнику. Алессандра приготовила на всех бомболони. Я открыла айпад, и на экране появились фотографии нашей деревни. Все столпились вокруг меня, как будто никогда ее раньше не видели, как если бы это были какие-нибудь Сейшелы или Фиджи. Особенно Тициана – она казалась маленькой девочкой перед лотком с сахарной ватой.

– А это где?

– Это здесь?

– Нет, ты только посмотри, какая красота.

– Это вид от Сант-Ансано.

– Это вид от Пьяна-ди-Лукка.

– Это дом Вирджинии и Уильяма.

И тем не менее они здесь родились и провели много лет. Они здесь живут. Вот почему, когда кто-то мне говорит «заброшенная деревня», у меня это вызывает смех. Никогда еще деревня не была менее заброшена. Ради всего этого я должна была что-нибудь сделать.

Вчера, вернувшись из Флоренции, я обнаружила дом, сияющий безупречной чистотой. Алессандра превзошла себя. Совсем как маленькие девочки, которые, ожидая возвращения мамы, убирают и наводят порядок, чтобы показать, какие они молодцы. Я и сама тоже всегда так делала. Дом и все внутри него просто сверкают. Я рассказала об этом Пьерпаоло, оставшемуся во Флоренции из-за больной спины.

Маурицио (который с Барбарой) начал выкладывать каменную тропинку, ведущую через сад. Сегодня наконец придет садовник.

Мне пришла книга, о которой говорила Пиа Пера и без которой я не могу обойтись: «Сад» Дерека Джармена, последняя книга, написанная автором до того, как в пятьдесят два года он умер от СПИДа. Сад, о котором он говорит, был разбит им на бесплодном каменистом склоне перед атомной электростанцией на мысе Данджнесс, в графстве Кент.

Мне нравятся книги, побуждающие тебя читать другие книги. Цепь, которую нам никогда не следует прерывать. Единственная познаваемая нами на опыте форма вечности находится здесь, на земле, говорила Пиа. Сад – это форма вечности^[46].

* * *

Сегодняшние заказы: Compulsion Мейера Левина, «Музей невинности» Орхана Памука, «Ты, пейзаж моего детства» Альбы Донати, «Путь через лес» Лонг Литт Вун, «Рассказы южных морей» Джека Лондона, «Мы» Паоло Ди Стефано.

Март

1 марта

Вчера было солнечное воскресенье, и книжный магазин выглядел восхитительно, как на картинке. Сад ждет правильного садовника на следующих выходных.

Пандемия тем временем нас убивает – как физически, так и морально. Март будет очень непростым месяцем. Сейчас разрабатывают план карантинных мер с учетом уже отдельных провинций, не только областей. Мы здесь будем в белой зоне, но проблема в посетителях, которые обязаны безвылазно сидеть на своих местах, за пределами нашей коммуны. Ожидаем вакцины без особых надежд на спасение. Когда-нибудь мы узнаем – я имею в виду мы, люди, – действительно ли мы все это заслужили. Действительно ли мир слишком устал выносить наше с ним плохое обращение.

Я пригласила папу на обед, и мы оказались за столом втроем, как в старые добрые времена, когда были одной семьей. Он был очень рад, что видит людей. После обеда он спустился в книжный магазин, сел в саду на один из адирондаков и кучу времени проболтал с Грациано. Я из кожи вон лезу, чтобы найти ему здесь какой-нибудь домик, уютный и без лестниц, но надежды у меня мало.

Мама без конца целовала нас обоих, потому что каждый поцелуй мог оказаться последним. Я представляю себе папу, как он в тринадцать лет торчит у окна, за железной решеткой, а внутри красивая девушка кормит сынишку за столом, на котором лежат хлеб и сыр. У него дома практически не было еды. Их было слишком много – братьев и сестер, – и дедушка не мог их прокормить. Жалея его, красивая девушка приглашала его войти и давала ему поесть. Там, где есть еда для одного, хватит и на двоих. Но стоило Роландо разинуть рот, как в нем все исчезало, как в топке, да он бы мог съесть даже стол.

Девушке было двадцать пять лет, и она все ждала, когда ее муж вернется с войны из России. Надежда была слабой, но они с маленьким Джулиано продолжали его ждать.

Что касается Роландо, то он уехал в Лукку и нанялся в услужение в одну зажиточную семью, где учился писать и читать газету, которую ежедневно покупал хозяину. И этого контакта с другим миром было достаточно, чтобы в нем проснулось все то, что до поры до времени дремало. Стиль, тяга к знаниям, желание преуспеть.

Случилось так, что, достигнув подобающего возраста, примерно в двадцать семь лет, он попросил ту девушку из двора его детства выйти за него замуж. Муж так и не вернулся, и надежд больше не осталось. И случилось так, что моя мать вышла замуж за моего отца, который был моложе ее на двенадцать лет. Тетушки ужасно сердились, но потом родилась славная девочка, и все успокоились.

Когда папа снова поднялся в дом из сада у книжного магазина, он дрожал от холода. Он сел на диван, и мама укрыла ему руки пледом, положив их себе на колени. Как будто он снова был ребенком с разинутым, как топка, ртом. Кто я для этой чудесной картины, творец или просто статист? Не знаю, да это и неважно.

В наш книжный пришли две женщины, мама и дочка из Терельо. Они взяли такие прекрасные книги, что наполнили радостью весь мой день. Маму зовут Наталия, и у нее продуктовая лавочка в деревне.

* * *

Сегодняшние заказы: «Увиденное и услышанное» Элизабет Брандейдж, «Дом в Париже» Элизабет Боуэн, «С близкого расстояния: рассказы о Вайоминге» Энни Пру, «Тонкая материя» Франко Корделли.

4 марта

Сегодня придет садовник. На прошлой неделе он приезжал, чтобы все осмотреть, и сегодня он нами займется. Я купила семена мелкого клевера, чтобы разбросать их между камнями дорожки, которую выложил Маурицио. Которая, кстати, вышла замечательно, даже там, где она в самом конце перед воротами делает резкий изгиб.

Натали написала мне из Израиля, что посылки с гольфами готовы к отправке. Все прекрасно, за исключением ковида, который продолжает сеять панику и нужду. Похоже, что март мы проведем в локдауне. Число заражений растет, школы закрываются.

Вчера я водила папу на первую вакцинацию. Он говорит, что прекрасно себя чувствует. И это он-то, с самой тяжелой группой инвалидности. Просто невероятно.

Он поддерживал меня финансово вплоть до окончания университета, а затем попался в сети, сплетенные его адвокатом.

В то время, чтобы иметь возможность жить и платить за съемное жилье, я хваталась за любую работу, даже ходила зимой по утрам из дома в дом, продавая продукты, у которых заканчивался срок годности. Какая-то довольно мутная контора собирала нас в микроавтобус в районе Рифреди: все мы были девчонки, которым требовалось заработать немного денег. Мы садились, и нас везли куда-то между Луккой и Пистоей, а затем высаживали по одной в начале какой-нибудь улицы. Я волокла огромную сумку, набитую дешевыми стиральными порошками, по льду, по бесконечным широким улицам, в конце которых нас ожидал наш «сутенер», чтобы отвезти обратно на базу. Руки у меня коченели, превращаясь в ледышки, как будто мы были в России.

Потом я нашла работу в одном модном магазине в центре. Это был магазин Сандро П^[47]. – настоящий храм моды в восьмидесятые. Мне было двадцать восемь лет.

Сандро – очень приятный человек. Время от времени его навещала его подруга Вивьен Вествуд, которая вместе с мужем Малкольмом Маклареном изобрели английский панк, Sex Pistols и так далее. Она появлялась в своем пальто оверсайз и садилась в уголке магазина, чтобы немного согреться. Великая Вивьен Вествуд. Она напоминала одну из жительниц Лучиньяны.

Другим человеком, который тоже бывал у нас постоянно, но не напоминал жителя Лучиньяны, был Бой Джордж.

Но все же это был тяжелый для меня год. Работать продавщицей означает стоять восемь часов на ногах, и я просто не выдерживала. В обеденный перерыв я шла домой к одной моей польско-американской подруге и принималась плакать. И она, которая возможно, меня любила, неуклюже старалась приласкать меня, чтобы утешить.

Я снова видела себя девочкой в полях, когда все косили траву, наполняли ею плетеные корзины и несли в сарай, а потом возвращались обратно на поле, я же брала «Оливера Твиста» и устраивалась под деревом читать. Но там, в магазине, никакой Диккенс не мог прийти мне на выручку, потому что мы не имели права сидеть, только у Вивьен Вествуд было такое право.

К тому же по ночам я согласилась организовать несколько «мероприятий», то есть тематических вечеринок, на бывшей тогда очень популярной дискотеке, которая называлась «Манила» и находилась на окраине Флоренции. Я поставила на сцене «Алису в Стране чудес» Льюиса Кэрролла и «Владимира Ильича Ленина» Маяковского. Я отыскала девушек, напоминавших Алису Лидделл^[48] и девочек Кэрролла, польско-американская подруга изготовила костюмы, а ее молодой человек сделал для декораций фотографии мест, очень похожих на настоящие места действия. Мы искали заброшенные фабрики, разобранные постели, рушащиеся стены, соломенные стулья. В результате получилось нечто совершенно фантастическое, что осталось там, на дискотеке конца восьмидесятых. Мне нужно найти те фотографии и использовать их для оформления нового книжного магазина. А девушкам, которым в те времена было около двадцати, сегодня всем уже около пятидесяти, и кто знает, куда их занесла жизнь. У меня остались связи только с двумя из них: Эленой и Вероникой.

* * *

Сегодняшние заказы: «Столь веселы без всякой причины» Россаны Кампо, «Колдовской апрель» Элизабет фон Арним, «Нечто» Кьяры Гамберале, «Жареные зеленые помидоры» Фэнни Флэгг.

5 марта

Садовник привел в порядок лужайку, грозившую превратиться в заболоченную пустошь. Мы посеяли мелкий клевер вдоль каменного бордюра новой дорожки. Я уже представляю, как каждое утро буду спускаться, чтобы проконтролировать, не вырос ли он хотя бы на миллиметр. Лазая по «Фейсбуку»^◊, я нашла десятки постов о нашем книжном, написанных разными посетителями или, правильнее было бы сказать, посетительницами. Несколько дней назад в мессенджере одна из наших клиенток по имени Джулия в своем сообщении выразилась таким образом: «Знайте, что вы дарите нам моменты истинной радости. Успехов!» Адам написал: «Рай находится на земле. И он называется Гарфаньяна». А Катерина без лишних слов попросила: «Оставьте меня здесь». Одна девушка, оказавшись уже на выходе, у каменной лестницы с шалфейно-зелеными перилами, фонариками и цветами, остановилась как вкопанная: «Дайте мне насладиться этим мгновением, об этой лестнице я мечтала даже во сне».

Полагаю, что сад играет во всем этом немаловажную роль. Старое персиковое дерево, на котором росли мелкие невзрачные плоды, после обрезки принесло просто гигантские персики, свинчатка вымахала в два метра высотой. Я заказала одну очень важную книгу о силе цветов. Ее написал в 1907 году поэт и эссеист, нобелевский лауреат Морис Метерлинк, и она называется «Разум цветов». Эта книга прекрасна тем, что в ней нет стремления к научному описанию или классификации. Цветы как мы: они размышляют, ищут более простые решения, избегают сложных путей и борются, в них силен революционный дух. Метерлинк рассказывает о жизни цветов так, как если бы это были рыцарские подвиги, иногда не удавшиеся. Я думаю про бедную люцерну, которая помещает свои семена внутри спиралей из нескольких завитков, чтобы таким образом замедлить их падение и позволить ветру отнести их подальше. Самое трогательное во всем этом – бесполезность усилий. Люцерна растет слишком близко к почве, и в одно мгновение ока семена оказываются на земле.

Как-то один ребенок бегом добежал до нашего книжного и замер в восхищении у нижней ступеньки лестницы: «Не-е-ет, это же просто рай!»

Дерек Джармен напоминает нам, что слово «парадиз», то есть «рай», персидского происхождения и означает «зеленеющее место»^[49].

Зеленеющий и заросший – таков сад у Проспект-коттедж^[50] в Кенте и наш тоже. Если сад не заросший, то «лучше уже плюнуть».

Наш садовник – не знаю, читал ли он книги Пии Перы и Дерека Джармена, – тоже так думает. Он появился вместе с навозом и садовыми инструментами, которые будто попали к нам из какого-нибудь документального фильма о сельскохозяйственных принадлежностях конца девятнадцатого века. Мы остаемся заросшими, и нам это нравится.

* * *

Сегодняшние заказы: «Дом в Париже» Элизабет Боуэн, «Тысячу лет как я здесь» Мариолины Венеции, Compulsion Мейера Левина, «Мужчины без женщин» Харуки Мураками, «Автобиография моей матери» Джамайки Кинкейд.

7 марта

В книжном магазине своеобразный режим работы. Мы открыты каждую субботу и каждое воскресенье^[51]. Прошлым летом, которое стало нашим первым летом, мы были открыты с четверга по воскресенье. Каждый четверг, несмотря на обязательную предварительную запись, улица заполнялась десятками людей, которых не было в списке. Поэтому в этом году, если, конечно, мы вернемся в желтую зону, мы будем открыты всю неделю. По вторникам выходной, иначе мы не выдержим.

Вчера заглянули несколько посетителей – и нам уже было веселее. Еще приходил Андреа, мэр Кастельвеккьо, вместе с президентом фонда Пасколи. Они говорили со мной о новой работе в качестве арт-директора фонда, где, как мне кажется, бродит много идей и проектов. Треугольник Кастельнуово – Барга – Лучиньяна может оказаться очень интересным. Фантазия Ариосто и гений Пасколи, перенесенные в романтический коттедж третьего тысячелетия.

Чем больше я о нем думаю, тем больше осознаю громадность Пасколи. Критика в отношении него ошибалась настолько сильно, насколько это только можно вообразить. Они видели в нем занудного идиллического поэта, декадента, целиком принадлежащего девятнадцатому веку, и не замечали в его стихах психоанализа, который, между прочим, тогда еще не изобрели, не видели авангардных тем: реалий эмиграции, центрального места природы и зверей, – не говоря уже о его новаторском языке, который впоследствии станет темой дипломной работы Пазолини. Думаю, что я соглашусь на эту должность, хоть времени у меня и не хватает.

Сегодня мы начали одну социальную игру. Из печати вышла книга «Замолчи» Микелы Мурджи, где она с привычной убедительностью пишет о десяти фразах, которые мы, женщины, больше не желаем слышать в свой адрес. Игра состоит в том, что каждые четыре часа мы выкладываем пост с фотографией одной из лучиньянских женщин, одной рукой показывающей книгу, а другой – приставляющей палец к губам, как бы говорящей: «Молчи!» На фотографии, кроме фразы «Книжный магазин “Сопра ла Пенна” ко дню 8 Марта», появляется также имя и место работы той, кто на ней изображена. Всем надо бежать домой краситься и переодеваться; в книжном сумятица.

Первой для фотографии позировала моя мать, профессия: столетняя.

Я лично эти десять фраз слышала в свой адрес все до одной, начиная от «Так ты отпугиваешь мужчин» и заканчивая замечанием типа «Это же был всего лишь комплимент»^[52]. Но если хорошенько подумать, то я уверена, что фраз нашла бы гораздо больше. Типа «Какая же ты старомодная», сказанная очередным женатиком очередной девушке, отвергающей его ухаживания, и так далее, вплоть до уже навязшей в зубах психотерапевтической мантры: «Ты слишком зажатая, ты не способна раскрепоститься, ты не проживаешь свободную часть себя».

Так или иначе, но сегодня я продолжу игру с фотографиями тех женщин, которые не сфотографировались вчера, так как должны были привести себя в порядок.

* * *

Сегодняшние заказы: «Наши души по ночам» Кента Харуфа, «Двенадцать рождественских рассказов» Джанет Уинтерсон, «Сладостный звук дождя» Дианы Атхилл, «Лонгборн» Джо Бейкер, «Сестры Митфорд. Биография необыкновенной семьи» Мэри Ловелл, «Увиденное и услышанное» Элизабет Брандейдж, «Кроха» Эдварда Кэри.

11 марта

Я снова три дня провела во Флоренции и в результате пришла к тому же выводу, что больше не хочу жить в городе. Я вижу в нем сплошной негатив: грязь, шум, проблемы с тем, чтобы куда-то добраться. Что в нем хорошего, так это моя дочь со своим щенком девяти месяцев от роду – собакой на пружинках, как я его называю. Что-то среднее между Адриано Челентано и Розовой Пантерой.

Вчера вечером, заглянув в холодильник и обнаружив достаточное количество сливочного масла и яиц, я решительно принялась печь торт «Маргарита»^[53], отмеряя ингредиенты на глаз, без весов. Я сказала себе: «Если так могла делать Колетт, то я тоже смогу». И вот я взяла три яйца, немного сахара, немного муки, пакетик сухих дрожжей, немного теплого молока с растопленным маслом. И вуаля! Тридцать минут в духовке – и получилась просто сказка. И я была счастлива, что поняла, из чего состоит это «немного». «Немного» в понимании того, кто «взвешивает без весов» – это то, что сводит с ума критиков, филологов, потому что это чистое наитие, врожденное чувство меры, которому ты не можешь научить, повесить на него ярлык и вывести правило. Капелька масла «по вкусу» – это поражение академических знаний. А значит, да здравствуют такие, как Джордж Стайнер, Чезаре Гарболи, Колетт и Вирджиния Вулф, Эльза Моранте, и все те, кто знали, что благодаря капельке масла рождается литература.

Вместо сухой теории гораздо лучше пытаться понять что-то о капельке масла. «Откуда берется такая уверенность и точность, такая способность к анализу у того, кто выбирался дальше ближайшего городка в лучшем случае два-три раза в году?» – так спрашивала себя Колетт, думая о своей матери.

Шеймас Хини рассказывает^[54], что в первые годы, когда он только начал преподавать в Белфасте, у него рождались тексты, которые были технически интересными, но в которых не ощущалось той возникающей еще прежде слов энергии, которая и является источником поэзии. Он написал много и так ни к чему и не пришел. Ни к чему, что было бы живым: это были не более чем литературные экзерсисы. И только когда одно слово станет без конца крутиться у него в голове, вот тут-то все и начнется. Omphalos, omphalos. Это греческое слово, означающее «пуп», но именно благодаря тому, что оно крутится в его голове, слово становится образом, звуком, воспоминанием. Становится кем-то, кто качал воду из источника напротив дома его детства. Omphalos, omphalos. Все кроется в глубине, все рождается прежде слов. И если у нас получится спуститься туда, вниз, куда не может добраться техника, тогда наш язык сможет передать детство, отца, пейзаж, торфяники, историю Ирландии. Роберт Фрост говорил: «Стихи начинаются как комок в горле, как ностальгия по дому или по любви».

Я было хотела снова испечь торт, но кончились яйца. Придется отложить на завтра.

Из Флоренции я вернулась на поезде, скрытая от мира за моей карантинной маской с Джейн Остин. Донателла приехала на вокзал в Гивиццано, чтобы встретить меня. Я была уставшей и издерганной, но когда увидела ее, плещущую жизнелюбием, то воспряла к жизни.

Мы зашли в наше любимое кафе «Де Серви» и выпили горячего шоколада со взбитыми сливками. На улице, как повелевает ковид.

Начинается период ужесточения карантинных мер. Страх «массовых сборищ» (какие отвратительные новые слова!) ведет к локдаунам, объявляемым на выходные и на праздники. Пасха, 25 апреля^[55], 1 Мая. Это будет настоящий финансовый крах.

Вчера моя мать по телефону, в лучшем трагическом воплощении из всех, что я видела, определила себя как «мертвая живая». Любопытна последовательность, которая логически должна бы быть «я живая, но как будто мертвая». Однако нет, она мертвая и, непонятно почему, как будто еще живая. Моя мать невыносима, но некоторые творческие способности у меня явно от нее, это уж точно.

Натали написала мне из Израиля, что гольфы отправились в путь 3 марта. По расчетам они должны прибыть около 28 марта. Если все будет в порядке, то к Пасхе они у нас будут, хотя бы для заказа онлайн.

* * *

Сегодняшние заказы: «Душа на свободе» Эмили Дикинсон, «Молчаливый вулкан, жизнь» Эмили Дикинсон, «Стихотворения» Эмили Дикинсон, «Миссис Дэллоуэй» Вирджинии Вулф, «Отель “Белла Виста”» Колетт, «Дом в Париже» Элизабет Боуэн, «Умами» Лайи Юфресы.

12 марта

Идет дождь. Совсем слабенький, но идет. Он будет на пользу моим семенам, посеянным перед книжным магазином. Вчера вместе с Донателлой мы ходили прогуляться в долину, в Форначи, под дождем. Она была вся в заботах, потому что ее кузины Барбара (которая с Маурицио) и Тициана заболели и ей нужно было сходить за покупками для обеих, следуя подробному списку. Она выскочила из машины со своим маленьким изящным зонтиком, и я видела, как она быстро лавирует между людьми, избегая луж, в кашемировой шапочке, украшенной маленьким бантиком на затылке, в широком сером пальто, доходящем до щиколоток. Ее фигурка, казалось, вышла со страниц какого-то романа. Она, словно Одри Хепберн в «Завтраке у Тиффани», выпрыгнула из машины с той же легкостью, с какой Холли выходила из такси на Пятой авеню. Потом вернулась с кучей пакетов и свертков, сияя радостью. Ничто ее не давит, не тяготит, она все делает как бы между прочим. Но вот книжный магазин для нее, как и для меня, – дело первостепенной важности.

Вчера забронировали посещение нашего книжного две девушки, которым пришлось добираться из Вальдарно. Чтобы приехать к нам, они взяли выходной. Идеальные читательницы, из тех, что берут книги, которые нравятся тебе самой; из тех, кто сразу навостряет ушки, едва замечает, что ты снимаешь с полки какую-то книгу. Из тех, кто покидает магазин с улыбкой, заметной даже из-под маски; из тех, кто непременно вернется.

В числе прочего они взяли «Ненужную женщину» Раби Аламеддина и «Полое сердце» Виолы Ди Градо. Это две книги, вышедшие несколько лет назад, которые мы включили в разряд «вечнозеленых». Мне безумно нравится бродить по интернету в поисках пополнения резервов новыми экземплярами книг, нашедших своих владельцев.

Что я заметила в качестве продавщицы книг, так это то, что культ автора – вещь не слишком распространенная. Нельзя сказать, чтобы многие люди ждали новую книгу Пола Остера или Зэди Смит, но в то же время есть многие, кто прочитал незабываемые книги и не помнит их автора. Люди ищут истории, и неважно, кто их написал: истории нужны им, чтобы отвлечься, чтобы перевоплотиться в кого-то другого, перенестись куда-то в другое место. Просят такие истории, которые не причинят боли, которые послужат тому, чтобы затянулись раны, а душа наполнилась верой и красотой. Когда меня спрашивают, о чем рассказывается в книге, я трепещу. Я в своей жизни не запомнила ни одного сюжета, даже «Белоснежки и семи гномов». После книги мне запоминается другое, и полагаю, что это другое и есть литература. Тот, кто пишет, сражается против сюжета с тем, чтобы в сердце читателя откладывалось самое важное. Я скольжу взглядом по полкам и знаю, что в книгах, которые выбрала, всегда есть боль, есть поражение. И что теперь я предложу той, которая просит у меня книгу без боли? В этом случае я обращаюсь к обложкам. Романтичные и ободряющие, достаточно ироничные – по вкусу как соль, перец и оливковое масло. «К этой книге меня тянет», – сказал мне один человек, имея в виду книгу, лежавшую сверху одного из стеллажей. Очевидно, что в этой книге есть это «по вкусу», достаточное, чтобы забрать ее домой. Этой книгой был «Завтрак у Тиффани» Трумена Капоте.

* * *

Сегодняшние заказы: «Деревья» Стива Марша, «Вокруг света за 80 дней» Жюля Верна, «Вещи как они есть» Сильвии Веккини, «Анни. Ветер в кармане» Роберты Балеструччи Фанчеллу, «Робин Гуд» Александра Дюма.

14 марта

Сегодня снова холодно, дует ветер, и обещают, что температура опустится ниже нуля. Как будто нарочно для контраста, сливовое дерево просто великолепно в своем цветении: оно покрыто маленькими розовыми лепестками, частично осыпавшимися и образовавшими воздушное ложе у его ног. Когда с той стороны светит солнце, это просто живая открытка. Надеюсь, что после недели холодов уже можно будет говорить об окончательном приходе весны.

Сегодня мы открылись – я и Донателла, – но морозная погода навела на нас уныние, и мы быстро снова закрылись. Вчера пришло где-то с десяток людей, все из соседних деревень: Гивиццано, Калаворно, Пьяно-ди-Корельи. Мы в оранжевой зоне, и если можем перемещаться, то только в пределах коммуны.

Вчера еще была девушка в мини-юбке, коротеньком пальтишке, с голыми ногами в сапогах на высоченных шпильках. Она сделала кучу фотографий, снимала себя где только можно. Казалось, она пришла только для этого. Хотела какой-нибудь «локейшн», где будет много «шарма». Хорошо, хоть ее подругу интересовали книги.

Сейчас нужно запастись терпением и ждать поступления вакцин и снижения роста заболеваемости, которые ожидаются где-то в мае, и люди захотят выйти из дома, и многие приедут к нам, в книжный магазин. Со всей Италии. Как и год назад.

Сегодня заходила Анжелика. Она спустилась по ступенькам, почти не касаясь земли, как стрекозка. У нее ноги, которые служат ей, чтобы летать над землей, а не ходить по ней. С ней была ее мать Барбара (которая с 

Моей несуразной семье, состоящей из путаницы дат и имен

– Романо, я бы хотела открыть книжный магазин у нас в деревне.

– Хорошо, а сколько у вас жителей?

– Сто восемьдесят.

– Так, если сто восемьдесят тысяч поделить на…

– Не сто восемьдесят тысяч, просто сто восемьдесят.

– Ты сумасшедшая.

Из телефонного разговора с Романо Монтрони, в то время директором сети книжных магазинов «Фельтринелли»

Жила-была однажды королева, и был у нее кукольный домик… такой чудесный, что со всех уголков мира люди приходили посмотреть на него[1].

Вита Сэквилл-Уэст «Тайна кукольного домика»

Январь

20 января

Каждая девочка несчастлива по-своему, а что касается меня, то я была очень и очень несчастлива. Может, причиной послужила свадьба брата, потрясшая все мое существование в возрасте шести лет, а может, моя мать, которая придерживалась несколько устарелых взглядов, или, может, какое-то влияние оказала обычная недолговечность внимания со стороны подружек: сегодня я с тобой играю, а завтра уже не желаю водиться и играю с другой.

С тех пор как я открыла книжный магазин, в каждом разговоре рано или поздно возникает вопрос: как вам пришло в голову открыть книжный магазин в затерянной глухой деревеньке, где живет сто восемьдесят человек?

Сегодня я упаковала множество посылок. В Салерно живет одна синьора, которая празднует День святого Валентина таким образом: одной своей дочери она дарит книгу стихов Эмили Дикинсон, календарь Эмили Дикинсон и «Эмили» – духи на основе натуральной эссенции османтуса, а другой дочери – книгу Эмили, календарь Эмили и браслет, украшенный лепестками розы и гипсофилами. И, будто этого мало, синьоре нужен «Гербарий» нежно любимой Эмили и еще один календарь уже для себя самой.

Как мне пришла в голову идея открыть магазин? Идеи не приходят в голову – идеи прячутся в нас, бродят, осаждают наше воображение, пока мы спим. Они живут сами по себе и развиваются параллельно в каком-то дальнем уголке нашего существа, о котором мы даже не имеем ни малейшего представления, пока в один прекрасный момент они не предстают перед нами, мол, встречай нас, мы – твои идеи и хотим, чтобы ты нас выслушала.

И эта идея, похоже, так же покоилась где-то в глубине, запрятанная в складках того сумрачного и вместе с тем жизнерадостного уголка, что зовется детством.

Одним из питавших ее источников было дело Лаворини – первого похищенного ребенка, убитого на моей памяти и найденного затем в окрестностях Виареджо: его историю мне каждый день рассказывал дедушка, у которого был кассетный магнитофон. Дедушка Туллио не шел в ногу со временем, в отличие от моих теток, очень современных и распутных (как утверждала деревенская молва). Я немного стыдилась их, но в то же время обожала.

Их присутствие в моей жизни уравновешивалось на другой чаше весов теткой Польдой, сестрой моей матери, крестьянкой по роду занятий – доброй и отзывчивой женщиной, которая в числе прочего никогда не была замужем и очень этим гордилась. Я целыми днями любила играть с пуговицами у нее на кофточке, то расстегивая, то застегивая их, что давало мне предлог сидеть у нее на руках и слушать ее истории. Еще одна тетка, тетя Фени – в миру Фенизия – тоненькая, но сильная, робкая и мудрая, служила экономкой в чужих домах; это она, принося мне подаренные ей хозяевами книги, приобщила меня к чтению романов.

В честь нее я дала имя «Фенизия» школе языков культуры, которую несколько лет назад основала вместе с моим партнером Пьерпаоло. Заботливо взращивать знание мне представлялось столь же необходимым, как и заботливо готовить вкусный минестроне[2] – такой, какой умела делать она.

Зато моя мама рассказывала истории, которые могли убить наповал даже динозавра эпохи плейстоцена. В самой ее любимой говорилось о девочке, задремавшей под деревом, пока мать работала в полях. О том, как в этот момент появилась большущая змея и заползла в горло малышке. Здоровой реакцией моего детского организма стал своего рода блэкаут, спрятавший эти воспоминания и законсервировавший то, что еще можно было спасти и что значительно позже, за двенадцать лет сеансов психотерапии спасет доктор Лючия.

Наша деревушка была маленькой, но я любила ее и рисовала холм напротив дома весной, летом, осенью и зимой, как если бы это была гора Килиманджаро. Небывалые места, как сказал бы философ, – это места, где ты никогда не бывала. И на тот холм напротив дома я до сегодняшнего дня так ни разу и не поднялась. Я обожала иней на полях, мне казалось, что это хрусталь, из которого сделан замок Спящей красавицы. А еще я обожала муравьев за упорство, с которым они боролись за выживание. В какой-то момент, если живешь в доме без отопления, без удобств, а твои глаза, руки и даже уши начинают одолевать разные хвори, вполне логично начинаешь думать, что умираешь.

На этой предваряющей повествование картинке не хватает папы. Мне и в самом деле очень его не хватает, ведь когда он сидел рядом с моей кроваткой – которая, как мне часто представлялось, должна была стать моим смертным одром, – все хвори глаз, рук и ушей отступали и мир снова становился достойным моего взгляда.

Этот дневник я по случайности завела 20 января – в день, с которого начинается «Ленц» Бюхнера и вокруг которого Пауль Целан, поэт, получивший премию Бюхнера 22 октября 1960 года (за девять лет, пять месяцев и двадцать девять дней до того, как броситься в Сену с моста Мирабо), строит свою торжественную речь на церемонии вручения.

Потому что даты очень важны, и у каждого из нас есть свое 20 января – день, когда Ленц бросает все и отправляется в путь. Также 20 января 1943 года в путь отправился и первый муж моей матери. Он, вместе с другими альпийскими стрелками[3], оставшимися в живых, получил приказ оставить Дон и отступать. Это было эпилогом войны с Россией, которая только за эти дни унесла жизни пятидесяти одной тысячи солдат, убитых или пропавших без вести. Температура тогда опустилась до сорока градусов мороза, а у многих из них не было даже обуви.

Йоле, моей матери, было двадцать четыре года; Марино, ее мужу, – двадцать восемь; Джулиано, моему брату, – шесть месяцев. Семья, которой не стало, разлетелась на куски под Воронежем – городом, где жил Осип Мандельштам, прежде чем оказаться в заключении в сибирском лагере и там умереть.

• Пусти меня, отдай меня, Воронеж:
• Уронишь ты меня иль проворонишь,
• Ты выронишь меня или вернешь, –
• Воронеж – блажь, Воронеж – ворон, нож[4]…

Моя мать все ждала и ждала, но от Марино не было никаких вестей, как будто его поглотила бескрайняя степь. Официальные сведения в военных реестрах заканчиваются датой 23 января 1943 года, и после этого – ничего. Вместо этого пришла военная пенсия, предназначавшаяся женам всех пропавших без вести.

Мандельштам провел меня за руку по своей степи еще прежде, чем я узнала, что степь эта – та самая, над которой плакала моя мать.

Между тем я тоже все бросаю: прекраснейший в мире город, завидную работу, красивый дом рядом с Национальной библиотекой – и возвращаюсь в деревню, чтобы посмотреть, пропала ли змея, и узнать, не была ли случайно та девочка под деревом едва задремавшей Алисой в Стране чудес.

* * *

Сегодняшние заказы: «Изверг» Эмманюэля Каррера, «Жизни девочек и женщин» Элис Манро, «История одного мальчика» Эдмунда Уайта, «Покидая дом» Аниты Брукнер, «Между актов» Вирджинии Вулф, «Отель “Тишина”» Аудур Авы Олафсдоттир.

21 января

Идея открыть книжный магазин, уже готовая и перевязанная бантиком, постучалась ко мне в дверь ночью 30 марта 2019 года. В моем распоряжении был небольшой пригорок у дома, где мама сажала салат, а я на проволоке, протянутой между двумя ветхими столбиками, развешивала белье на просушку. Денег у меня имелось немного, поэтому нужно было что-нибудь придумать.

В детстве у меня был огромный чердак. Сам же дом, как зеркало, отражал нашу семью: наполовину жилой, наполовину провалившийся в пустоту. За входом сразу же располагалась кухня, направо – большая комната, поделенная моей матерью на две с помощью зеленой занавески с большими розовыми кистями (с той ее стороны, которая в разные дни становилась то моей спальней, то комнатой умирающей), а налево – небольшая гостиная, полностью обустроенная в стиле семидесятых годов, с полированными столом, стульями и сервантом из ДСП: их поверхности так сияли, что казались еще более фальшивыми, чем на самом деле. Дальше находились две двери. Одна вела в погреб – место, которое добавило как минимум пару лет к моим сеансам психотерапии с доктором Лючией и где, по всей вероятности, были написаны все самые страшные сказки, существовавшие испокон веков. Другая же вела на чердак.

В чердаке было кое-что, делавшее его совершенно особенным. Первый пролет ведущей наверх лестницы устилал перфорированный кирпич – эту работу начал мой отец, когда мы только обосновались в доме, – но стоило завернуть за угол, чтобы продолжить подъем, как новая лестница заканчивалась и начиналась другая, деревянная, построенная несколько сотен лет назад. Отцовская любовь в этом месте обрывалась. Когда я поднималась, то на этом месте всякий раз начинала молиться, чтобы деревянная лестница выдержала и не рухнула в тартарары, где, без сомнения, меня уже поджидала та самая огромная змея.

Эта лестница, разделенная на две части, – свидетельство начатой, но брошенной на полпути работы – стала местом, где рождаются мечты. Потому что когда я, повернув за угол и миновав эти пять окаянных шатких ступенек, добиралась наконец до чердака, то оказывалась в безопасности. Я смогла все преодолеть и теперь в своем царстве. Я обустраивала воображаемый класс с детьми – каждый со своей тетрадкой – и проводила урок. Я играла роль учительницы, исправлявшей ошибки в моих собственных старых домашних заданиях, тех, что делала год или два назад. Или же принималась читать своего рода личную Библию: энциклопедию «Хочу все знать» издательства Фаббри из двенадцати томов плюс и четырех приложений. Полагаю, что и мое представление о моде появилось оттуда. Там были три страницы, посвященные римской обуви, которые буквально сводили меня с ума от восторга. Поэтому я купила себе две пары сандалий на манер римских рабынь с ремешками крест-накрест, доходившими до колена. Одни золотые, а другие белоснежные. Мне было около двенадцати лет – возраст Лолиты. В остальном же речь в энциклопедии шла о крайне серьезных вещах:

Движение итальянских карбонариев[5]

Святой Франциск Ассизский

От дерева к бумаге

Рим завоевывает Таранто

Джузеппе Мадзини[6]

Реформа и контрреформа

Миндалины

Гений Леонардо

Данте

Пять дней Милана[7]

Волокнистые растения

Япония

Даже знание о том, что женщин, входивших в общество карбонариев, называли «кузины садовницы», доставляло мне неожиданную радость: я как будто владела машиной времени и, открывая страницу, нажимала на ее кнопку. Я уносилась куда-то далеко, в небывалые места – мое любимое местопребывание. «Мы не вызываем ее к доске, мы боимся», – кажется, так говорили учителя моей матери, сменившей к тому времени сказку о задремавшей под деревом девочке и змее на всевозможные проклятия. Потому что к тому времени мой отец от нас ушел.

Я заканчиваю паковать посылки для синьоры из Салерно и двух ее дочерей. Вот как мне пришла в голову мысль открыть книжный магазин в маленькой деревушке в гористой части Тосканы, на вершине холма между горой Прато-Фьорито и Апуанскими Альпами. Эта мысль пришла мне, чтобы мама, живущая в Салерно, могла подарить своим дочерям две коробки, полные Эмили Дикинсон.

* * *

Сегодняшние заказы: «Ордеса» Мануэля Виласа, «Секрет Джейн Остин» Габриэлы Маргалл, «Саду я еще не сказала» Пии Перы, «Последний побег» Трейси Шевалье, «Гана должна уйти» Тайе Селаси, «Что видно отсюда» Марьяны Леки, «Да пребудет с тобой красота» Антонии Арслан, «Полое сердце» Виолы Ди Градо, «Эдвард Хоппер» Марка Стрэнда.

22 января

Одним из преимуществ, появившихся в результате перемен в моей жизни, стала возможность слышать во время дождя стук капель по крыше. В городе, если ты лежишь в постели, тебе нужно встать и отдернуть занавески, чтобы понять, какая на улице погода. А здесь ты ощущаешь ее всем телом. Сладостный звук дождя, как говорит Диана Атхилл в одном из своих рассказов, здесь, в деревне, – это порой нежный, порой властный, зовущий меня голос.

Сегодня у нас зазвонил телефон и равнодушный и невыразительный голос сообщил об ожидаемом резком ухудшении погодных условий с угрозой подъема уровня рек и схода оползней. Для книжного магазина это проблема, потому что в плохую погоду у людей нет желания рисковать, отправляясь в путь по горной дороге.

Лучиньяна находится на высоте пятьсот метров над уровнем моря: идеальное место, чтобы не чувствовалось ни большой жары, ни большого холода. Она была полностью построена из камня еще в первом тысячелетии нашей эры. Когда-то для защиты здесь квартировался гарнизон, стояли крепостные стены и замок, который, судя по всему, размером не сильно превышал большой дом. Сегодня словом «кастелло» – «замок» – мы называем один из участков нашей деревни.

В Лучиньяне мы идем или в Кастелло, или же в Пенну, в Шимоне, в Варикокки, на Пьяццу, на Пьяццоло или в Сарроккино; некоторые из названий со временем переиначены. Шимоне был когда-то Сан-Симоне, а Сарроккино назывался Сан-Роккино.

Сегодня в Кастелло живет Майк – безумно приятный англичанин, бывший военный на пенсии, один из тех, кто прошел Афганистан. У меня вызывает смех то, что он установил рядом с домом бассейн и летом блаженствует в саду в костюме Адама, смущая наших деревенских жителей. Когда я захожу к нему в гости, то прежде чем, усадив меня с видом на одну из красивейших панорам в мире, подать мне бокал спритца[8], приготовленного по его собственному рецепту (то есть «Апероль» и много-много швепса), он с грехом пополам обматывает вокруг пояса полотенце и со множеством «сорри» бежит надевать шорты.

Его дом – это и правда дом с самым красивым видом, какой только бывает на свете. Прямо напротив возвышаются Апуанские Альпы, и, глядя на огненно-красные закаты, ты буквально ощущаешь, как солнце, едва опустившееся за вершины, медленно скользит в прибрежные воды Версилии.

Именно здесь много лет назад я хотела открыть дом для писателей и переводчиков. Вместе с моей подругой Изабеллой, которая, как и я, сотрудница издательства, мы несколько месяцев фантазировали и строили планы, но потом так ничего и не произошло. Дом, принадлежавший Лео и Эвелине Менкелли и их детям Антонио и Роберте, в конце концов попал в руки к англичанам. Я люблю англичан, понятное дело, потому что они покупают и со всем уважением реставрируют, а значит, улучшают то, что мы за все прошедшие годы только портили.

У Майка на втором этаже есть куча прекрасных книг на родном языке, и он подарил мне кое-что из Дороти Паркер и Сильвии Плат.

Майк купил дом в Кастелло у других англичан, но, по правде говоря, он купил его для своей жены, которая вскоре после этого умерла. Это именно она сказала: «Мы покупаем не дом, а вид». Книги наверху принадлежали ей.

Как-то Майк пришел к нам в книжный, уселся в саду на один из стульев – небесно-голубых адирондаков – и углубился в чтение «Обычного человека» Филипа Рота. Он достал его из рюкзака вместе с бокалом для аперитива, куда налил свой спритц, приготовленный с большим количеством швепса. Этакий рюкзак в стиле Мэри Поппинс, в котором есть все, что тебе нужно.

* * *

Сегодняшние заказы: «Ученик счастья» Пии Перы, «Мисс Остин» Джилл Хорнби, «Трилогия Холта» Кента Харуфа, «Дневник одиночества» Фаусты Гаравини, «Поваренная книга жизни» Алисы Бабетт Токлас, «Город живых» Николы Ладжойя.

23 января

Сбылись прогнозы спасательной службы. Лило целый день вместе с постоянными порывами ветра, то есть дождь как из ведра стекал по окнам и по большей части попадал внутрь. Я винила во всем Джованни, плотника, ремонтировавшего нам окна и ставни; но все-таки против дождя и ветра, похоже, сделать ничего нельзя.

Мысль моя без конца возвращается к моему маленькому коттеджу, наполненному книгами. Я знаю, что они страдают от холода и сырости, дрожат и иногда обложки у них скукоживаются, идут волнами – явный признак того, что им плохо, что они боятся оказаться брошенными. Зато в солнечные дни, когда мы иногда даже оставляем дверь открытой, я вижу, как они улыбаются мне и благодарят.

Заботиться о них стало моей новой работой. Около двадцати пяти лет я работала в мире книг и опекала множество писателей, но это было по-другому, ведь не я их выбирала, а их передавал мне на попечение редактор. Я читала по обязанности. И даже преуспела с точки зрения карьеры, вершиной которой стало предложение руководить пресс-службой одного большого издательского дома. Но было слишком поздно. У меня росла маленькая дочь, и жизнь в Милане приводила меня в ужас. Я сказала нет. Это было безумие. Предложение изменилось на внештатную занятость. Я была счастлива. Отмечать пропуски и соблюдать строгий рабочий режим не для меня. Анархистка во мне желала жить своей беспорядочной жизнью.

Мне поручали самых разных авторов. Я чувствовала себя баловнем судьбы: на мою долю достались Майкл Каннингем, Даша Дрндич, Эдвард Кэри.

Майкл – очень красивый мужчина. Как-то раз в Мантуе, в Вероне, он ночевал в роскошной комнате в одном из дворцов, расположенных прямо на Пьяцца-делле-Эрбе. У нас была договоренность о встрече для большого телевизионного интервью, и вот он на ней не появляется. Мне удается проникнуть во дворец, войдя вместе с уборщиками. Мы подходим к его комнате – и ничего, внутри полнейшее молчание. Поколебавшись и посовещавшись, мы решаем позвонить. Никакого ответа. Даже я, с моей склонностью оптимистично смотреть на вещи, начинаю предчувствовать плохое. Тогда, снова поколебавшись и посовещавшись, мы решаем войти. То, что увидела, я никогда не забуду. Неплотно занавешенное окно позволяло пробиться в комнату лучу света, ласково обливавшему полностью обнаженное тело Майкла, который спал блаженным сном, завернувшись в белую простыню в до невероятности помпезной постели. Мне вспомнились строки Джамбаттисты Марино, где Венера впервые видит задремавшего Адониса и влюбляется в него: «Улыбка страсти, роза, горний цвет»[9], [10].

В другой раз – скорее всего, в июне 2014 года – Каннингем был в гостях в долине Вальдарно, где оказался по приглашению баронессы Беатриче, вдовы австрийского писателя Грегора фон Реццори. Мы собрались в чудесном саду, украшенном композициями из белых роз, чтобы отпраздновать очередное вручение литературной премии его имени. С нами была моя дочь Лаура вместе со своей подругой Матильдой.

– Пойдем со мной, я покажу тебе самого красивого в мире писателя.

– Да, но не будем строить иллюзий, нам все равно ничего не светит.

Вот, пожалуйста – две тринадцатилетние девчонки бегают за самым красивым в мире писателем, и их не волнует тот факт, что он, вероятно, как минимум на сорок лет старше них: я вижу в этом один из примеров магического действия литературы.

В книжном магазине у меня всегда в наличии по экземпляру его «Часов», «Дома на краю света», «Избранных дней» и «Плоти и крови». В этот самый момент, в такой дождь, я надеюсь, что и его книги, как Адонис, как сам Майкл в Мантуе, спят блаженным сном, ожидая, пока выглянет солнце, придет весна и появятся розы.

* * *

Сегодняшние заказы: «Дневник книготорговца» Шона Байтелла, «Саду я еще не сказала» Пии Перы, «Осень» Али Смит, «Бремя секретов» Аки Шимазаки, «Дуб Брейгеля» Алессандро Дзаккури.

24 января

Я отвела папу к окулисту. Он живет один, ему почти девяносто, и основное его времяпрепровождение – это чтение «Ла Нацьоне»[11]. Мысль о том, что он может потерять зрение, приводит меня в такой ужас, что при первой же возможности я потащила его к врачу. Проблема оказывается со зрительным нервом левого глаза: во время последней ишемии мы его потеряли. Ему полагается быть розовым, а он белый. Мне хочется вызвать какого-нибудь электрика типа Луиджи, который ремонтировал нам проводку в коттедже, и попросить его заменить этот зрительный нерв. Пусть он подсоединит вместо него какой-нибудь свой проводок, ведь должен же быть способ починить зрительный нерв, разве нет? Но нет, такого способа нет. Но папа совсем не расстроился, более того – он сказал, что поход к врачу получился удачным. Мы сделали новые очки, и теперь он во всеоружии для чтения ежедневных новостей.

Папа имеет самое прямое отношение к книжному магазину. Это он, когда мне было пять лет, учил меня писать, так что в шесть я уже могла сама писать письма тете Фени, которая в то время служила экономкой в Генуе. Он родился, как и все в наших краях, в бедной семье, где был старшим из шести детей: Роландо, Валерио, Альдо, Марии Грации, Валерии и Рины. Один эксцентричнее другого.

Он родился в 1931 году и во время войны проявлял рвение не хуже взрослого партизана. Он слушал «Радио Лондон» и называл себя антифашистом. В деревне все были антифашистами. Лучиньяна с этой точки зрения совершенно особенная.

Никакого заискивания перед сильными мира сего. Любой, кто, появившись в деревне в том или ином качестве, начнет вести себя чванно, окажется в положении ученых врачей из «Пиноккио». Говорят, что во время фашизма Лучиньяна оказалась единственной деревней, где не было ни одного члена партии. Из округа то и дело наезжали местные партийные шишки в черных плащах и не находили в деревне никого, кем бы можно было руководить. Люди прятались в полях, отсиживались в сараях и сушильнях – и прощай, партбилет.

Папа очень гордится этим нашим местным характером и всегда радуется, когда ему удается закончить рассказ 8 сентября и объявлением перемирия, сделанным в эфире «Радио Алжир» в 18:30 генералом Эйзенхауэром и в 19:42 маршалом Бадольо в эфире Итальянской национальной радиовещательной компании. Подписание перемирия с американцами означало разрыв с нацизмом, и это для него, двенадцатилетнего мальчишки, была прекрасная новость. Лучиньяна взяла реванш, когда на седловине перевала Кановальо был зажжен огромный костер, чтобы внизу, в долине, там, где очень многие получили членские билеты фашистской партии, все его видели.

Однако маленького Роландо самое страшное ждало впереди. Ему предстояло еще пережить тот момент, когда история перестает быть Историей, становясь кровоточащей раной твоей собственной семьи.

Эвакуированные семьи начали возвращаться домой. В Лучиньяне жила одна семья, Терцони, у которой было много коров и утвари, и они искали возможность, как бы им спуститься в долину. Обратились за помощью к Аурелио Морикони, одному пятидесятилетнему крестьянину. Морикони – обычно его все называли по фамилии – согласился и взял себе в помощь маленького Роландо и малыша Валерио. Оба брата, наверное, были просто счастливы принести пользу и почувствовать себя взрослыми. Добравшись до долины, они столкнулись с препятствием: им нужно было перейти на другой берег реки Серкьо, а мостов нет. Но, к счастью, есть бразильские солдаты, которые, помимо того что раздавали сигареты и жевательную резинку, оказывали помощь во всем. И вот они начали возводить через реку переправу из бревен и коряг, затем перегонять через нее коров, которые соскальзывали с нее и поэтому, перепуганные, как курицы при виде лисы, упирались, из-за чего их приходилось тащить силой. Короче говоря, это была вовсе не такая веселая прогулка, как воображали себе маленький Роландо и малыш Валерио. Наступил их черед, и Морикони, держа их за руки, поднялся на сваи. И вдруг услышал грохот. Это не самолет и не танк – это вода. Вода, которая прибывала со скоростью света и опрокинула их. Немцы взорвали на севере плотину – и вода бурлящим потоком устремилась к устью. Маленький Роландо, остававшийся на шаг позади, видел все. Вот солдаты бросились в воду, и им удалось что-то выудить. Это Аурелио Морикони. Но руки у него пустые – в его руке нет ручки малыша Валерио. Его найдут три месяца спустя недалеко от Диечимо, где-то в десяти километрах вниз по течению, зацепившимся за противотанковое заграждение. Маленький Роландо той ночью не пришел домой ночевать, и больше не было ни одной ночи, которую он провел бы без боли и грусти.

Вот почему я думаю, что ему нельзя терять зрение – он всегда должен читать ежедневные новости в поисках выхода. История повторяется, и, возможно, если он будет наготове, то ему удастся изменить финал.

* * *

Сегодня заказов не было; я воспользовалась этим, чтобы дочитать «Почему ребенок готовится в поленте» Аглаи Ветераньи.

25 января

После мессы в книжный магазин пришли лучиньянские дети. Видеть, как они заходят стайкой, всегда радостно. Это же ради них все делается, ради того незримого моста, что перекинут от нашего детства к их.

Я взбиралась по лестнице, наполовину кирпичной, наполовину деревянной, чтобы оказаться на чердаке, где я была уже не маленьким человечком, слепленным из глины и страхов, а свободной личностью, желающей найти саму себя в книгах. Думаю, если бы у меня не было этого чердака, я бы умерла – может, даже под деревом со змеей в горле. Здесь, в этом месте, я хранила свои детские воспоминания: пальтишки, тетрадки, книги сказок, учебники, одежду, присланную родственниками из Америки (я ничего о них толком не знала), а еще там хранился амулет. Чемодан, куда, как я предполагаю, моя мать со злостью пошвыряла всю оставшуюся дома папину одежду. Я открывала чемодан каждый день, разглядывала туфли, сорочки, хлопчатобумажные майки. Я не знала, вернет ли мне этот чемодан отца или нет, но чувствовала, что он уберегает меня от боли, потому что так отец будто был рядом и защищал меня.

Лучиньяна сейчас в поиске своего похожего чердака. Открытие книжного магазина 7 декабря 2019 года стало в наших краях большим событием. Учительницы из школ близлежащего поселка Гивиццано рассказывали мне о гордости, переполнявшей даже трудных детей, таких как Алессио и Маттео. «У нас есть свой книжный магазин!» Деревушку, до вчерашнего дня неизвестную даже жителям ближайших поселков, теперь показывали по телевизору, писали о ней в газетах, и все о ней говорили. Люди собирались целыми автобусами, чтобы приехать к нам издалека. Например, из Реджо-Эмилии или из Виченцы. Они приезжали и в кемперах, но во всяком случае группами стекались со всей Тосканы. Тогда еще не было ковида – вернее, был, но мы об этом не знали.

Сегодня дети вошли к нам из сада, закутанные в шарфы и в нахлобученных шапках. София, голубоглазая блондинка, выбрала «Маленьких женщин» в подарок подруге на день рождения, ее брат Паоло, тоже голубоглазый блондин, – книгу про пиратов, маленькая Анна взяла «Лягушачью королеву» Давида Кали и Марко Сома, а Сара – «Алису в Стране чудес» с иллюстрациями Тенниела. Видеть, как они выходят из магазина с книгами под мышками, очень трогательно.

Еще среди них есть Эмма и Эмили. Когда они вместе идут по деревне, одна подле другой, на меня это всегда производит особое впечатление, как будто их шаг отличается от того, как ходят другие. Эмили знает это и каждый год покупает календарь Эмили Дикинсон. Она вошла в замок.

И потом есть еще Анжелика двенадцати лет. Анжелика – чтица. Анжелика – страсть. Она занимается художественной гимнастикой и часто приходит в книжный подежурить в качестве добровольной помощницы. Анжелика всегда ищет какую-нибудь «необычную» книгу, и когда она говорит «необычную», то прикрывает глаза и уносится из этого мира куда-то далеко в прошлое. Однажды она купила «Суси и Бирибиси», книгу, написанную племянником Коллоди.

«Эта книга напоминает мне о бабушке», – так она сказала.

Она обожает все от «Элинор Марианны»[12]: тетрадки, ежедневники, «необходимый набор чтицы». «Элинор Марианна» придумали два гениальных ежедневника: «Книги, которые я прочел» и «Книги, которые я бы хотел». Разумеется, у Анжелики есть они оба.

Анжелика – это я сама, наконец без страха возвращающаяся в свое детство. Потому что детство обманчиво, в нем есть и хорошее, и плохое, только тебе нужно найти волшебную палочку, чтобы превратить одно в другое. Теперь у меня есть целая карета с книгами, так что все в порядке.

Мне вспоминается сообщение, которое мне послала Вивиан Ламарк – одна из моих любимых поэтесс. Оно гласит: «Какая красота! Какая прекрасная мысль пришла тебе в голову! Как будто чудесный сельский домик Вулф, но только Вулф крошечной, четырех или пяти лет…»

* * *

Сегодняшние заказы: «Лолли Уиллоуз» Сильвии Таунсенд Уорнер, «Последние вещи» Дженни Оффилл, «Научи нас сидеть спокойно» Тима Паркса, «Элизабет и ее немецкий сад» Элизабет фон Арним, «Сад Зеленой ведьмы» Эрин Мерфи-Хискок, «Безумные декабри» Эдны О’Брайен.

26 января

Снова позвонил равнодушный голос спасательной службы. Сообщил об ожидаемом снижении температуры ночью и последующем гололеде на дорогах. Такое впечатление, что мы находимся на съемках «Твин Пикс», между Соединенными Штатами и Канадой, как и задумано Дэвидом Линчем. Но только здесь, в Лучиньяне, Лора Палмер осталась жива и открыла книжный магазин. Она построила его из дерева, как второй из трех поросят.

Уже довольно много лет назад вышла книга под названием «Инструкция по использованию волка» молодого писателя Эмануэле Треви. Эта тоненькая книжица представляет собой необыкновенный концентрат энергии. В нашем книжном я бы выложила ей все стены. По сути, против волка, как он пишет, сделать ничего нельзя. Волк придет и разрушит дом всегда и при любых обстоятельствах. А значит, да здравствует первый из трех поросят, который сопротивляется дуновению страха при помощи хрупкой соломинки.

Однако книжный магазин из соломы я построить никак не могла. Поэтому позвонила Валерии, моей подруге-архитектору из Флоренции, у которой есть жених-англичанин в Лукке, дававшей новую жизнь всему жилью, что я ремонтировала. Я попросила ее обдумать проект книжного магазина из дерева.

Валерия приехала ко мне, и, когда увидела, где я хочу воздвигнуть свою маленькую, защищенную от волков крепость, лицо ее озарилось. Ей нравятся сложные задачи, из которых она всегда находит выход. Я просто влюбилась в нее, стоя у стены, где наносились на пробу разные варианты оттенков краски. Она всегда выбирала оттенок, который нравился и мне. И таким образом через ее руки прошли все мои дома, и мы всегда были во всем согласны. Приглушенные, бледные или размытые цвета и много-много света.

Но здесь клочок в два с половиной метра на крутом холме, где под обрывом на склоне растет множество согнутых от постоянного ветра оливковых деревьев. С нашей стороны – две вещи: любовь и мечта.

Я выкладывала у себя фото английских, французских, голландских книжных магазинов, виды садов со скамейками в прованском стиле, выкладывала калитки, дверные ручки, стулья, лампы, чашки, люстры, лестницы с цветами, выкладывала цветы и коробочки – я твердо верила в силу деталей. Валерии же, бедняжке, приходилось иметь дело с геологами, инженерами и металлическими опорами, тогда как я в три часа ночи слала ей фотографии цветущих улочек и коттеджей для эльфов.

В тот день, когда на железный помост, расширивший площадку, предназначенную для зарождающегося книжного магазина, плотник настелил доски из дерева и стали вырисовываться очертания стен и потолка, мы были счастливы как маленькие девочки. И потом, второй поросенок был не таким уж ленивым, у него имелся эстетический вкус, ведь дом из дерева – самый красивый. Вот этого Треви не написал. Надо обязательно ему сказать.

Однако во всем остальном он оказался прав: волк рано или поздно все равно появляется, и в коттедж «Сопра ла Пенна»[13] он тоже придет уже совсем скоро.

* * *

Сегодняшние заказы: «Чудесная жизнь» Патриции Кавалли, «Мало-помалу» Беатриче Дзербини, «Книга Балтиморов» Жоэля Диккера, «Любовь и другие формы ненависти» Луки Риччи, «Долгое мгновение» Сары Фрунер, «Зимняя прогулка» Генри Дэвида Торо.

27 января

Год назад в этот день мы организовали мероприятие, посвященное Дню памяти жертв холокоста. На него записалось с десяток ребят. Элеонора, девочка, которая живет чуть ниже Лучиньяны и является своего рода местной Гретой Тунберг, прочитала своим нежным голоском одну историю, а потом дети рисовали то, что осталось после чтения у них в голове. Не считая Анжелики, чьей чуткости и внимательности можно только позавидовать, меня еще поразило то, каким образом на чтение реагировал один из детей, страдающий дефицитом внимания. Маттео слушал с широко открытыми глазами, как будто весь целиком превратившись в слух. Такие вещи – это тоже волшебство.

В наш сад ведет калитка шалфейно-зеленого цвета, и нужно спуститься лишь на одну ступеньку, чтобы оказаться в сказке. По крайней мере, так рассказывают наши посетители. Здесь растут дикие сливы и персики, глициния, пионы и розы. Столики и стулья – из железа, есть еще пара небесно-голубых адирондаков и пара тканевых шезлонгов в цветочек. Адирондаки очень востребованы, и есть даже люди, желающие зарезервировать «те стулья».

«Те стулья» родились благодаря фантазии Томаса Ли – архитектора, который в начале двадцатого века проводил летние отпуска в горах Адирондак неподалеку от города Уэстпорт, на границе между штатом Нью-Йорк и Канадой. Со временем они стали самыми знаменитыми садовыми стульями.

На деревьях развешаны перевернутые чайные чашки, а также лампочки, зажигающиеся, как только садится солнце. А еще здесь есть домик для птичек, выкрашенный моими руками в зеленый и небесно-голубой цвета. Но птички так и не пожелали в нем жить. Поначалу это сводило меня с ума, пока мой брат, давний охотник, не объяснил мне, что это из-за кошек: птички их опасаются и поэтому не заселяются.

Кошки живут у Луизы, чей магазинчик находится в нескольких метрах от книжного. У нее их довольно много. Днем их не видно, зато ночью сад становится их домом.