Нить наяды бесплатное чтение

Случайные любовники

Проснулась она от тяжести, давившей на грудь. Черт, что такое?

Кира разлепила правый глаз. Волосатая мужская рука устроилась на ее теле вполне по-хозяйски и здорово стесняла.

Пока она сквозь ресницы рассматривала ее, рука шевельнулась, соскользнула, и сильные мужские пальцы сжали левую грудь.

Кира зажмурила глаза.

Твою, блин, мать.

Борисоглебский прошел в салон бизнес-класса и убрал сумку. Посадка еще шла полным ходом, но на соседнем кресле уже лежала пассажирка и, судя по всему, крепко спала, с головой укрывшись пледом. Только беленькие носочки торчали.

Где, интересно, тетенька так умаялась? В ночном клубе перебрала?

Андрей попросил стюардессу принести воды и, усевшись, с наслаждением вытянул ноги.

Последний день в посольстве выдался суматошным и каким-то бестолковым. Пришлось сновать между кабинетами, разговаривать и договариваться, подписывать бумаги, потом провести еще пару встреч. В результате на рейс он чуть не опоздал.

Все. Можно расслабиться и до самой Москвы ни о чем не думать.

Он почти не почувствовал взлета, но когда самолет набрал высоту, открыл глаза и потребовал виски.

Возвращение на родину нужно отметить.

Он скосил глаза на соседку, и та, словно почувствовав, перевернулась на спину. Плед сполз с головы. Она скинула его и вздохнула во сне.

Так, собутыльника из этой сонной тетери не получится. Придется пить одному.

Андрей сделал пару глотков и от нечего делать стал рассматривать пассажирку.

Нет, на тетерю она не похожа. Скорее на… На кого?

Футболка натянулась, обрисовав крепкую грудь и обнажив плоский тренированный живот.

И талия, кстати, тонкая. Светская львица? Спортсменка? Нет, у тех обычно бедра узкие и ноги помосластей. У этой длинные и… ну, такие… правильные, в общем. Джинсы в облипочку, так что вся красота прямо перед глазами.

Андрей невольно залюбовался. Приятно все же смотреть на красивое женское тело, попивая дорогой алкоголь. Соседка повернула голову и, словно соглашаясь, кивнула, не открывая глаз. Андрей усмехнулся и стал рассматривать ее лицо.

Красивая баба. Определенно красивая. Высокие скулы, брови вразлет, губы такие… сексапильные. Наверное, все же светская львица. Жена богатого мужа и хозяйка какого-нибудь приятного бизнеса, вроде картинной галереи или фитнес-центра. Скорее всего, центра. Там и живот подкачала.

Забывшись, Андрей сунулся ближе и вдруг натолкнулся на пристальный холодный взгляд.

Он неожиданности Борисоглебский отпрянул и тут же разозлился на себя.

Как школьник, которого застукали у девчачьей раздевалки.

Соседка заметила его смущение, но даже не улыбнулась, продолжая молча изучать его темными, без блеска глазами.

Ну и чего она уставилась? Что он сделал? И взгляд такой… изучающий. Может, все же не львица, а какая-нибудь чиновница из международных структур?

– Кира, – низким голосом неожиданно произнесла соседка и протянула узкую ладонь.

– Андрей, – машинально ответил Борисоглебский и вдруг понял, что краснеет.

Черт! Вот конфуз! Хорошо еще, что в салоне в связи со входом в зону турбулентности погасили свет, иначе позор не скрыть!

– Выпить хотите? – торопясь переключить ее внимание, предложил он.

– Пожалуй, – ответила теперь уже не незнакомка и подняла спинку кресла.

Стюардесса принесла им по бокалу, они чокнулись.

– Вы с отдыха или на отдых? – поинтересовался Борисоглебский.

– Из командировки, – ответила соседка и заправила за ухо блестящую темную прядь.

Ого! Так она деловая!

– А где кровь проливаете, если не секрет?

Попутчица вроде хотела ответить, но тут к ним снова подошла бортпроводница с вопросом, не желают ли они закусить.

Они пожелали и активно принялись за еду. В результате ответа он так и не услышал.

Или она и не собиралась отвечать?

Переспрашивать Андрей не стал.

– Давайте выпьем за удачный полет, – подняла бокал Кира.

– Отличный тост, – улыбнулся Борисоглебский.

Она взглянула внимательно и вдруг едва заметно смутилась.

Ага! Зацепило! Он знал, какое впечатление производит на женщин, и все удивлялся: эта будто не замечает, что за мужик перед ней.

Борисоглебский спрятал самодовольную ухмылку и с простодушным видом предложил ответный тост. За знакомство.

Кира не возражала.

Лениво перекидываясь фразами, они поглядывали друг на друга со все большим интересом, который, впрочем, ни к чему не обязывал. Каких-нибудь пять часов, и они расстанутся навсегда, очень быстро позабыв странную пати в салоне самолета.

Однако получилось по-другому. Из здания аэропорта они вышли вместе и поехали в отель.

А наутро майор юстиции Смородина проснулась в постели с почти незнакомым мужиком.

Осторожно сняв с груди тяжелую руку, Кира поднялась и отправилась в душ. Торопиться, к слову, было незачем. С докладом ее ждут к четырем, так что время привести себя в порядок есть.

Вымывшись и высушив волосы, она не спеша оделась и заглянула в комнату.

Ее случайный любовник спал, разметав руки.

Красивый мужик. И отличный секс.

Однако больше они с ним не увидятся.

Кира бесшумно закрыла за собой дверь люкса и вызвала лифт.

Звонить мужу она не стала и сразу поехала в управление.

Доклад у генерала затянулся. Если фигурант дела находится за границей, все вообще усложняется. А тут еще и страна недружественная, значит, продумывать следует каждый шаг. Да и само дело, которое вела Смородина, было мутное, так что намучилась она основательно. Поэтому и заснула, едва усевшись в кресло, благо место было в бизнес-классе. Это, кстати, по личному указанию генерала. Так сказать, в благодарность за хорошую работу. А то сидела бы в экономе и упиралась коленками в спинку переднего кресла. Какой уж тут сон!

После доклада с пристрастием – любил Михаил Константинович это дело – Кира зашла в отдел поболтать с коллегами и узнать обо всем, что пропустила за две недели, поэтому домой отправилась в начале восьмого.

Пока ехала в машине, ловила себя на том, что весь день неосознанно оттягивала возвращение к семейному очагу. Неужели из-за попутчика? Как там его? Андрей, кажется. Даже фамилию узнать не потрудилась. Сразу в постель прыгнула. И это сотрудник Следственного комитета! Разврат!

Кира хохотнула и свернула с проспекта к дому.

Припарковавшись на привычном месте у скверика, она вскинула глаза на окна своей квартиры. Игорь дома и ждет.

В груди сразу неприятно заныло.

Просто ей не хочется возвращаться домой.

Уже давно.

И случайный любовник тут ни при чем.

Перевод как средствоот семейных проблем

Встреча с мужем прошла в лучших семейных традициях. Подозрительный взгляд, кривая усмешка при попытке поделиться впечатлениями и намек на то, что еще неизвестно, где она шлялась до самой ночи.

Смешно, но участившиеся в последнее время одинаковые – как под копирку – сценарии вовсе не означали приближение развода. Кира знала точно: мужа в их отношениях все устраивает, а эти мытарящие душу разговоры, взгляды, усмешки – лишь отработанные годами реакции, которые, по мнению Гречина, приучают ее к узде. Такой легкий – даже легонький – домашний абьюз, чтобы жена всегда помнила, кто в доме отвечает за микроклимат. Ну, то есть всегда чувствовала себя виноватой.

Она и чувствовала. Не в том роде, который устроил бы Игоря, но чувствовала. Не только вину, но и в определенной мере стыд.

Логика их с Игорем отношений с первого дня знакомства строилась от «это невозможно» через «а почему нет» до «именно так и надо». Жаль, в то время она слыхом не слыхивала про шесть ступеней окна Овертона, а то сразу бы доперла, что по наивности стала жертвой мастерских манипуляций. Однако, даже догадавшись, ничего менять не стала – именно тут всегда включался какой-то странный стыд. И на людях подыгрывала мужу, делая это столь достоверно, что Гречин был убежден: выбранный им стиль управления женой действительно дает результаты. Да и родители, кажется, верили: у девочки все хорошо.

Все, кроме Кириной бабушки. Вот кто не дал себя обмануть ни на минуту. Гордея Яковлевна внучкиного мужа не приняла, при встречах демонстративно делала кислую мину и не упускала случая сказать Кире, что у них с Гречиным априори разные заводские настройки, посему лучший вариант развития их брака – как можно скорее развестись, пусть даже без аннексий и контрибуций. В качестве последних подразумевались шикарная квартира в престижном районе Москвы и домик в Болгарии.

Как бы там ни было, ожидаемый перевод в Следственный комитет Петербурга Кира восприняла как возможность одним махом разрубить узел накопившихся проблем, в глубине души надеясь, что Игорь с нею не поедет. Или, по крайней мере, не сразу, чтобы дать ей время подготовиться.

Так и вышло. Он попробовал бунтовать, но скорее по привычке. Ясно же, что в случае с его женой перевод на новое место службы никто не обсуждает. Фыркал и злился неделю, а потом вдруг заявил, что еще подумает, надо ли ему вообще переезжать.

Кира перевела дыхание и ответила, что надеется на его благоразумие и будет ждать. Хорошо, что стояла она к мужу спиной, иначе он заметил бы облегчение на ее лице.

Но Игорь ничего не увидел и не почувствовал.

Бросил салфетку и вышел, хлопнув дверью. Громко, чтобы исключить недопонимание.

Андрей уже закрыл глаза, чтобы подремать последние десять минут, как вдруг водитель резко затормозил. Борисоглебский сунулся носом в спинку переднего сиденья, крякнул от боли, но возмутиться не успел. Сашка красочно выругался и, высунув голову в открытое окно, с чувством заорал:

– Куда тебя несет, побрякушка старая! Совсем ослепла тут дорогу переходить?

Старушка остановилась и выставила в сторону орущего ухо. Взбеленившись еще больше, Сашка открыл рот, чтобы разразиться потоком новых ругательств, но тут с тротуара к нарушительнице кинулась какая-то женщина и, схватив худенькую бабульку чуть ли не в охапку, потащила в безопасное место. Андрей перевел дух и вдруг с удивлением узнал в спасительнице Киру, свою случайную любовницу.

Она, точно. Замерев, он смотрел, как, успокаивая старушку, Кира поправила на бабулькиной голове лиловый берет и кивнула с улыбкой в ответ на ее слова. Машинально он приспустил стекло, хотя окликать ее вовсе не собирался, но тут Сашка рванул вперед, ловко, но несколько нервно перестроился в левый ряд, и Кира исчезла из поля зрения.

Андрей откинулся назад, ощутив что-то вроде сожаления. Итак, она в Питере. Это довольно неожиданно. Интересно, какими путями?

Он взглянул на часы и понял, что думать об этом некогда. На месте он окажется уже не через десять, а через четыре минуты, так что правильнее будет собраться с мыслями и выкинуть из головы всякие глупости.

Но как только он об этом подумал, эти самые глупости встали у него перед глазами во всей красе.

Причем в первую очередь он увидел не лицо, а совсем другие части тела и именно в том виде, в каком они предстали перед ним в номере отеля. Грудь, живот, спина, ноги. Разумеется, обнаженные.

Этого только не хватало!

Борисоглебский выругался на Сашкин манер – цветисто и с чувством, – поправил галстук, достал из папки – непонятно зачем – текст выступления на завтрашнем совещании у министра иностранных дел и, хмурясь, уставился в него, не понимая ни слова.

Черт! Не вовремя эта Кира появилась! Сосредоточиться на делах теперь не удастся.

А с другой стороны, что, собственно, произошло? Подумаешь, увидел знакомую. Чего это он разволновался? Даже возбудился! Прям как мальчик в пубертатном периоде! Неужели все еще под впечатлением от проведенной с ней ночи? Единственной, между прочим!

Бред!

Чтобы вернуться в прежнее рабочее состояние, Андрей сделал несколько дыхательных упражнений, которые всегда помогали успокоиться. Диафрагмальное дыхание действовало лучше всех и обычно срабатывало сразу. На всякий случай он попробовал еще технику 4–7–8 и наконец почувствовал, что «незапланированная» Кира выскочила из головы.

Туда ей и дорога!

Совещание в Следственном комитете Петербурга ожидаемо оказалось скучным, и Борисоглебский стал думать о других делах, пытаясь сохранять сосредоточенный и внимательный вид. Впрочем, фиксировать ключевые позиции не забывал. Теперь он будет курировать северо-западное направление, а значит, в Питере появляться часто. Надо понять расклад, выстроить правильные траектории и не менее правильные связи. Без этого никак.

За трибуну пригласили очередного докладчика – фамилию он прослушал, – и Андрей поднял голову, когда тот заговорил. Вернее, та, потому что докладчиком оказалась эта самая Кира.

Теперь на ней была форма и майорские погоны. Андрей чуть не присвистнул от удивления. Дурацкая привычка с детства.

Так она в Следственном комитете работает? Хорошенькие дела!

Кашлянув, он выпрямился в кресле и вытянул шею. Кира докладывала о результатах того самого дела, к которому некое отношение имел и он сам. Выходит, они сотрудничали, не встретившись при этом ни разу.

Вот так сюрприз!

Борисоглебский нагнулся к соседу:

– Прослушал фамилию докладчика.

– Смородина.

– А она кто?

– Начальник отдела.

– Спасибо. Извините.

Итак, Кира – это не простая Кира, а… Кира сложная и потому еще более загадочная.

Странно, что там, в самолете, ему даже в голову не пришел такой вариант. Наверное, потому, что в ее красоте не было решительно ничего полицейского. Женщины, работающие в органах, все такие жесткие, такие суровые, такие закрытые. А эта, казалось, совершенно из другой оперы.

И вот те на!

Заканчивая выступление, майор Смородина обвела глазами аудиторию, на мгновение задержалась взглядом на нем и вышла из-за трибуны, сохраняя на лице отстраненное выражение. Ни одна жилка не дрогнула.

Может, не помнит его?

Это к лучшему.

Однако, подумав так, действовать он стал совершенно иначе: выяснил о майоре Смородиной все, что возможно.

Даже то, что живет она в служебной квартире на Васильевском и, между прочим, одна.

Саша уже свернул на Садовую, считая минуты, когда наконец высадит начальника у дома и поедет к себе, чтобы расслабиться с пивком и соленой рыбкой, присланной вчера батей из Астрахани, но тут Борисоглебский неожиданно скомандовал:

– Отвези меня на Васильевский и по пути заскочи в цветочный.

«Снова здорово! Никак у нашего гон начался!» – подумал Саша, но ничего не сказал, лишь равнодушным голосом поинтересовался, какой нужен букет.

– Шикарный, – ответил тот, и Саша понял, что не ошибся.

«Надо адресок запомнить», – сделал вывод умный водитель и прибавил газу.

Когда Андрей заявился к ней в десятом часу с букетом, Кира не удивилась. Бросила цветы на столик и вдруг обняла, да так, словно с войны дождалась.

Обалдевшему от неожиданности Борисоглебскому – а он-то слова красивые приготовил – ничего не оставалось, как подчиниться. Впрочем, ненадолго. Очень быстро он перехватил инициативу и…

На этот раз они проснулись одновременно.

– Привет, кофе будешь? – поинтересовалась Кира, заправляя за ухо спутанную прядь.

– Сначала в душ.

– Тогда полежи еще немного. В душ я первая.

Она хотела встать, но он не пустил. Этих нескольких фраз хватило, чтобы ужасно захотеть ее. Даже сильней, чем вчера. Сильней, чем всех женщин, которые были до нее. Сильней, чем он мог представить.

Хорошо, что на календаре была суббота, а за окном ливень. Никуда идти не нужно, да и не хочется.

Кофе был сварен, выпит и забыт. А вести разговоры они собрались ближе к обеду.

– Так ты замужем?

– И очень давно.

– А где же следы присутствия любимого мужа? Или я невнимательно смотрел?

– Внимательно.

– Не захотел уезжать из Москвы? Ценный специалист?

– И то и другое. Но дело не в этом.

– Ты не захотела?

Кира дернула плечом.

– Это не очень интересный разговор.

– Тогда давай об интересном. У тебя русская фамилия, а отчество Ахматовна. Откуда?

– Папу так назвали в честь деда по матери. Тот был настоящий героем. Две звезды еще на фронте получил.

– Дважды Герой Советского Союза? Ого!

– Его именем в родном селе улицу назвали. Чеченцы до сих пор помнят.

– Понимаю. Смородина – это от ягоды?

– Нет, – засмеялась Кира. – Это в женском роде такие ассоциации. Смородин – от «смород», то есть «смрад».

– Лучше пусть от ягоды.

– Не скажи. Мой предок глину обжигал под Новгородом. Запашок и дым стояли не очень приятные, но дело-то уважаемое.

– Откуда ты знаешь про свои корни?

– Моя бабка с маминой стороны – историк.

– А мать, отец? Тоже историки?

– Мама – врач. Терапевт. Отец следователем работал. Сейчас на пенсии по инвалидности после ранения. Розы выращивает на даче. Отличные, кстати.

– Так ты из потомственных?

– Из них. А ты против?

– Я – нет. А твоему мужу вряд ли нравилось. Угадал?

Кира усмехнулась.

– Я смотрю, тема мужа тебе покоя не дает. Все время возвращаешься.

– Да нет, это я так, из интереса.

– Ну я и говорю. Не нравилось, ты прав. Он заведующим отделением в больнице работает. У него все по расписанию. Есть время приема, есть время для дома. Так он говорит.

– А у тебя для дома времени нет?

– А у тебя?

– Начнем с того, что у меня и дома-то нет. В Москве живу у родителей. А в Питере в бабкиной квартире. По наследству досталась. Кстати, хочу тебя в гости пригласить.

Кира, которая как раз набрала полный рот чаю, чуть не подавилась.

– К себе? А ресторан? А Мариинка? А прогулка по Финскому? Или на худой конец Музей воды?

– А что, и такой есть?

– Есть. На Шпалерной. Ты мне зубы не заговаривай. Признавайся, что задумал!

Борисоглебский зачерпнул полную ложку варенья и отправил в рот. Кира смотрела, склонив голову и едва сдерживая смех.

– Я не хочу водить тебя по музеям, – признался Андрей.

– Так… Значит, ухаживания отменяются?

– Отменяются, – покаянно вздохнул он. – Я не хочу с тобой никуда ходить, потому что хочу…

– Чего же?

Андрей аккуратно положил ложечку на стол и вдруг сгреб ее.

– Хватит издеваться!

Стиснутая его руками, Кира охнула, но вырываться не стала. Давно никто ее не тискал. А это, оказывается, очень приятно.

После этого обед, который они уже надумали заказать, был забыт. И надолго.

В очередной раз беседа затеплилась в постели.

– А как ты узнала, что я в Министерстве иностранных дел работаю?

– Ну, ты же наводил обо мне справки. Вот и я тоже.

– Значит, тебе известно, что я не женат.

Кира так и зашлась от смеха.

– Да я об этом даже не спрашивала!

Борисоглебский почувствовал себя уязвленным. Обычно его семейное положение интересовало женщин в первую очередь.

– Разреши тебе не поверить, – вежливо сказал он, слегка отодвинувшись.

Кира закатила глаза.

– Какие вы, мужики, все-таки павлины.

Так он павлин?

Чтобы доказать обратное, Андрею пришлось постараться, поэтому к теме обеда они снова вернулись через час.

Курьер из культового ресторана – Борисоглебский решил шикануть – привез еду и марочное вино вкупе с фирменными бокалами.

Разливая его, Андрей кивнул на подоконник.

– Ты куришь?

– Нет, пепельницу для ребят держу. У нас в основном семейные, только я одна живу. Иногда устраиваем у меня мозговые штурмы.

– На работе времени не хватает?

– На работе ушей много, а водки нет.

– Ты пьешь водку? – с притворным ужасом воскликнул выпускник МГИМО.

– Обожаю, но не больше двух стаканов за раз, – ответила выпускница Полицейской академии. – А ты, конечно, пьешь только марочный коньяк двадцатилетней выдержки.

– Если честно, предпочитаю односолодовое виски.

– Один хрен, – констатировала Кира, пригубливая вино. – Что еще ты хочешь узнать обо мне? Почему я не развожусь?

Борисоглебского интересовало именно это, поэтому он округлил глаза и стал отпираться.

– Хоть ты и хороший дипломат, я в Следственном комитете тоже не дела подшиваю.

– Только не говори, что у меня на лице все написано, а то придется завтра же уволиться.

– На лице у тебя написано совсем другое, но за это я не буду тебя осуждать.

Они посмотрели друг на друга и стали целоваться.

Обед остывал.

Фотография на полке

Андрей хотел, чтобы она приехала к нему на следующий же день, но с утра в воскресенье начались звонки, и Кира поняла, что свидание откладывается.

Ну а в понедельник Борисоглебского вызвали в Москву. Он даже позвонить не успел, прислал смс.

Почему-то Кира решила: на этом их бурный и стремительный роман закончен, но в пятницу Андрей позвонил и сказал, что ждет ее у себя дома.

В девять вечера Кира сорвалась и поехала.

Квартира на Садовой была большой, но запущенной. Андрей сказал, что бабушка умерла шесть лет назад и с тех пор он наведывался сюда урывками.

– Не хотелось ничего менять, если честно. Мне всегда нравилось у нее. В этой квартире время как будто замерло. Тут даже мебель покупали еще до революции.

– Похоже, – согласилась Кира и ушла в ванную, которая – это поразило больше всего – стояла посредине огромной кухни.

– Как они в ней мылись? – пробурчала она, залезая внутрь.

Ванна жалобно крякнула, но ничего не ответила. Душевая лейка торчала с краю, и поначалу Кира осторожничала, стараясь не брызгать, потому что никакой занавески не было. Но вода все равно выливалась, поэтому, плюнув, она вымылась от души и взглянула на пол. Оказалось, что вода стекла под ванну, оставив пол лишь слегка влажным, а старая плитка с выщербинами не дает ноге скользить.

Возвращаясь в спальню, Кира краем глаза зацепилась за фотографию женщины на полке шкафа в коридоре, но успела сделать еще пять шагов, прежде чем замерла на мгновение, а потом повернула обратно.

Она знала эту женщину.

Ирина Золотова. Тысяча девятьсот девяносто шестого года рождения. Убитая неизвестным в две тысячи шестнадцатом.

Кира тогда только перешла в городское следственное управление из районного и считала себя бывалым сыскарем. Убийство Ирины Золотовой было ее первым делом на новом месте. И первой неудачей.

Убийцу не нашли, хотя на ушах стоял весь отдел, а там работали настоящие волкодавы!

Сверху тоже давили неслабо. Еще бы, дочь высокопоставленного чиновника. Кажется, даже из Совета Федерации.

Ирина поехала одна на свадьбу то ли двоюродной, то ли троюродной сестры в подмосковный дом отдыха, но не вернулась. Тело нашли неподалеку от въезда в город в леске за АЗС.

Для романтичной в те времена Киры самым ужасным было то, что Ирина погибла практически накануне свадьбы. Ее должны были сыграть то ли через два, то ли через три месяца, когда из Лондона вернется ее жених, сотрудник российского посольства. Его вызвали в Москву, но посольство заартачилось. В результате, когда жених приехал, показания с него снимал начальник управления, причем за закрытыми дверями. Результатами Кира не интересовалась. Было понятно, что жених ни при чем и его показания ничего не дадут. Не только потому, что до сих пор он находился за границей. В течение того же июньского дня в Москве были убиты еще две девушки.

Способ убийства одинаков: удушение. Но было кое-что еще. Все девушки были обнажены, хотя следов насилия не обнаружено, лежали на земле в позе распятия, и у каждой на груди был вырезан зигзаг молнии. У одной еще при жизни. Вроде ничего особо жуткого, и все же раскромсанные тела жертв стояли перед глазами еще долго.

Серия – это всегда головная боль. Особенно, если убийства носят ритуальный характер. Маньяка искали активно, ожидали новых случаев, но убийца как сквозь землю провалился. Просто исчез с лица земли.

Отпечатков он не оставил ни на одном из трупов. Ни ДНК, ни других следов. Словно маньяк был бестелесным существом и по воздуху летал.

Летал, летал, а потом растворился в эфире. Или улетел с попутным ветром.

После всего, что случилось, молодую сотрудницу, конечно, никто ни в чем не обвинял. Не только она, все проиграли.

Киру даже похвалили за тщательный сбор данных, но она себя так и не простила.

Плохая примета – начинать с глухаря.

Кира сняла фотографию с полки.

Гордо поднятая голова. Прямой, несколько надменный взгляд. Светлые локоны. Светская красавица. Богатая наследница. Весь мир в кармане. Живи да радуйся.

Фотография жениха в деле тоже была. Этакий мачо, лощеный красавец в костюмчике за десять тысяч фунтов стерлингов.

Они подходили друг другу. Хозяева жизни. Успешные и счастливые.

Как не похож Андрей на прежнего себя.

Пытается быть прежним, но глаза выдают. Нет в них незамутненной радости бытия.

Однако Ирина не забыта. Везде на полках после долгого отсутствия хозяина пыль, а на фотографии – нет. Значит, держал в руках. Смотрел. Вспоминал.

Кира поставила фотографию на место и вернулась в комнату.

– У меня есть тост, – объявил Андрей, увидев ее. – Предлагаю выпить за здоровье «Аэрофлота», который свел нас на одном рейсе в салоне бизнес-класса. Мы ведь еще не пили за это.

Он протянул Кире бокал, но она подошла и прижалась всем телом. Теплым, разогретым после горячего душа.

Борисоглебский вдруг почувствовал: что-то изменилось. Она изменилась. Иначе взглянула, иначе обняла.

Андрей мгновенно подобрался.

– Ты что?

Кира пожала плечами, взяла бокал и улыбнулась.

– Ничего. Просто давно тебя не видела.

Она не хотела расставаться с Андреем и в то же время ждала, когда он уедет в Москву. Нужна была холодная голова, а присутствие Борисоглебского не давало сосредоточиться.

Наконец выходные закончились. В понедельник Кира примчалась в отдел в начале восьмого и подняла материалы того самого дела. Разумеется, это не все, понадобится запрос в архив, но и того, что смогла найти, было достаточно, чтобы попытаться воспроизвести события.

Она снова и снова просматривала записи, хотя не смогла бы ответить на вопрос – зачем. Что-то тянуло, цепляло. Фотография как будто сковырнула рану, а та оказалась не до конца зажившей и стала кровоточить.

Ощущения были смутными, но от этого не менее болезненными.

Кира еле дождалась очередной встречи с Андреем и, сама не зная, для чего, выложила все начистоту.

Реакция Борисоглебского несколько озадачила. Вместо того чтобы начать расспрашивать, он налил себе виски и, усевшись на диван, включил телевизор.

Некоторое время Кира любовалась его угрюмой физиономией, потом подошла, села рядом и тоже стала смотреть на экран.

Борисоглебский игнорировал ее примерно минут двадцать, затем повернулся и зло поинтересовался, чего она от него хочет.

Кира пожала плечами.

– От тебя ничего.

– Ты что, собираешься вернуться к расследованию?

– Пока не знаю, – честно ответила она, – но я до сих пор мучаюсь. Если бы это было возможно, то да, хотела бы.

– Флаг тебе в руки!

– То есть тебе все равно, кто ее убил?

Кира начала раздражаться, а Андрей пожал плечами и бухнул:

– Я знаю кто.

Кира сжала губы. Что за глупый разговор? Или он просто шутит? Вовремя, нечего сказать.

– Что ты сказал?

– Я знаю кто, – упрямо повторил Андрей.

– Уверен?

– Скажу иначе: его вычислили.

– То есть точно ты не знаешь, но уверен, потому что его вычислили, – перевела Кира.

– Бездарная формулировка, согласен. Но так и есть.

Кира посмотрела на него и вдруг почувствовала, что нарастающее раздражение куда-то испарилось. А что, если…

– Сформулируй понятнее.

– Ты не поверишь.

– А вдруг?

– У полицейских мозги устроены иначе, у вас другая логика. Скажу, и ты будешь отрицать все на корню.

– Мозги у нас, может, и другие, но все же они есть. Надеюсь. Попробуй. Что ты теряешь?

– Это Кружилин.

– Олег Сергеевич Кружилин? – не веря своим ушам, уточнила Кира. – Знаменитый писатель, журналист, педагог, благотворитель?

– И попечитель богоугодных заведений. Так и знал, что ты не поверишь!

– Да подожди ты! Я просто пытаюсь вникнуть!

– Ничего ты не пытаешься! По лицу видно, что…

– Не надо меня считывать! Успокойся и расскажи подробнее.

– Стоит ли?

– Уфф! Андрей, ты точно дипломат? Обижаешься, как ребенок!

– Просто для меня это больно.

– Понимаю, поэтому прошу: объясни.

– Начать придется издалека.

– Я готова.

– Что ты знаешь о Зинаиде Гиппиус?

Кира опешила, но от восклицаний удержалась. Побоялась, что разрушит хрупкое равновесие эмоций в разговоре.

Кашлянув, она сказала, что знает в общих чертах: поэтесса, сатанесса и все такое.

– Еще ведьма и дьяволица. Но Блок называл ее зеленоглазой наядой и безумной гордячкой, Брюсов – Зинаидой прекрасной, а Петр Перцев считал ее наружность боттичеллиевской.

– А какое отношение противоречивость восприятия личности Зинаиды Гиппиус имеет к криминалу? – не удержалась от ехидства Кира.

– Абсолютно никакого, но позволь продолжить. Не перебивай только. Хорошо? В Петербурге они с Мережковским жили в доме Мурузи.

– На Литейном? Там еще Бродский жил.

– И не только Бродский. Мережковские жили в доме Мурузи с конца восьмидесятых годов девятнадцатого века вплоть до своего отъезда из России в двадцатом году.

Андрей остановился и потер лоб.

– Что-то не то я рассказываю. Подожди. А если так: Кружилин – потомок маньяка, который совершал точно такие же убийства сто лет назад.

Андрей взглянул на Киру и увидел, что та, хоть и замерла от неожиданности, смотрит внимательно и уже без ехидства.

– Учти, я знаю далеко не все, к тому же многое – просто плод умозаключений. Да и то не моих. Все началось с того, что из архива, в котором работала моя бабка, пропали ценные документы, связанные с одной из Гиппиус. Точнее, с Татьяной, родной сестрой Зинаиды. В основном дневники, воспоминания. Они никогда не издавались.

– Когда это случилось?

– В девяносто седьмом.

– Было расследование?

– И весьма громкое. Бабка в результате уволилась, хотя прямо ее никто не обвинял.

– Вора не нашли?

– Разумеется, но пропажа не давала бабке покоя всю жизнь. Она пыталась вести собственное расследование и вышла на след даже не похитителя, а заказчика. Им оказался Кружилин.

– Ты с такой уверенностью говоришь… Как она узнала?

– Не в курсе, но уже тогда ее интересовало другое: для чего ему понадобились эти записи.

– Ну понятно. Неопубликованные материалы можно продать дороже.

– Но он их не продал.

– То есть они и сейчас у него?

– Если только он их не уничтожил как доказательства, уличающие его в преступлении.

– Звучит категорично. Что было в тех дневниках?

– Бабка утверждала, что записи касались убийств.

– Татьяна Гиппиус была свидетелем убийств? Правильно я понимаю?

– Правильно, но не Татьяна, а ее сестра Зинаида.

Кира почесала бровь, но промолчала.

– Первое было еще в Грузии, где жили тогда Гиппиусы. Вернее, первые, потому что в один день, а именно шестого июня тысяча восемьсот восемьдесят шестого года в Тифлисе во время страшной грозы были убиты сразу три девушки. Всем было по двадцать лет. На теле жертв был вырезан зигзаг молнии.

Кирин взгляд вдруг стал цепким.

– В Евангелии от святого Луки говорится: «Он сказал им: я видел сатану, падшего с неба, как молнию». Молния – это его знак, – волнуясь, а потому торопясь, продолжал Андрей. – Зинаида стала свидетелем одного из убийств. Последнего. А через двадцать лет она снова увидела убийцу. Уже в Петербурге. Это был ее сосед по дому Мурузи. Зинаида называла его «серой обезьяной».

– Его поймали?

– Он… умер в тысяча девятьсот шестнадцатом.

– Так. До сих пор все выглядит вроде бы реалистичным, но…

– Что тебя смущает? Кружилин живет в Питере, а серии убийств шестого и шестнадцатого годов совершены в Москве? Сто лет назад убийства тоже состоялись в разных городах.

– Нет, не это. У нас, кстати, версия гастролера также присутствовала, но…

Кира помолчала.

– Ладно. Оставим пока. Ты сказал, что Кружилин – потомок того самого маньяка. Пусть так – хотя это утверждение нуждается в железных, даже железобетонных доказательствах, – но это не указывает, что он убийца. Это вообще ни о чем не говорит! Возможно, купив записи, изобличающие его предка, он просто хотел, чтобы этот факт не стал достоянием общественности и не вызвал ненужного резонанса?

– Нет. Кружилин хотел другого. Он решил повторить путь «серой обезьяны».

– Маньяком стать?

– Маньяками не становятся. Ими рождаются.

– То есть Кружилин при помощи девушек… сатану вызывал?

– Бабка Поля пришла к выводу, что Кружилин, как и его предок, хотел стать антихристом. Перевоплотиться. То есть обрести дьявольскую силу своего хозяина и бессмертие впридачу.

Кира помотала головой.

– Чистой воды… бредятина. Не может быть, чтобы Кружилин в это верил.

Андрей упрямо повторил:

– Эти записи были опасны для него. Если бы дневники прочли какие-нибудь упертые аспиранты, стали копать – а копать стали бы, ведь в них упоминается знаменитая Зинаида, – и установили, что великий Кружилин является потомком «серой обезьяны», это стало бы прямым доказательством его вины.

– Да какой вины? – снова начала раздражаться Кира. – Убийства случились через девять лет после кражи!

– Вот именно! Дневники стали пособием, а заодно он и соломки себе на будущее подстелил!

Глаза Борисоглебского горели инквизиторским огнем, голос срывался, и Кира решила, что следует сбавить обороты.

– В том, что ты говоришь, нет логики, – как можно мягче произнесла она, – но, как я понимаю, именно к этому выводу пришла твоя бабушка.

– Да. Однако бабка пошла дальше и стала…

– Она даже не сомневалась, что Кружилин унаследовал семейное помешательство? – перебила Кира. – Неужели современный человек способен верить, что может стать… даже не произносится… дьяволом?

– А если он проверить решил? Ведь гибель его предка сто лет назад шестого июня шестнадцатого года во время ужаснейшей грозы так и не была расследована. «Серая обезьяна» просто исчезла. Тела не нашли.

– То есть Кружилин решил, что тот достиг цели и теперь из преисподней помогает своему потомку повторить его подвиг?

– Ты иронизируешь, потому что смотришь на все с точки зрения нормального человека.

– Никто еще не доказал, что Кружилин сумасшедший.

– Говорю тебе: он хотел эксперимент провести.

– И ради эксперимента стал убивать девушек?

– Среди которых оказалась Ирина.

– Уффф… Кошмар какой-то! Твоя убежденность просто ошарашивает!

Кира с силой потерла лицо, пытаясь нащупать в разговоре твердую почву.

– Ну хорошо. А каким образом Гиппиус могла стать свидетелем убийства? Она что, специально выслеживала маньяка?

– Нет, – помотал головой Андрей и наконец выключил телевизор. – Это произошло случайно.

– Зинаида рассказала о случившемся сестре, а та сделала записи?

– Ну да.

– А почему записи вела сестра, а не сама Зинаида?

– Не могу сказать. Но, в принципе, догадаться можно. Такое потрясение трудно хладнокровно описывать.

– Но ведь Татьяна могла и приврать. Добавить от себя.

– Да зачем ей это? Впрочем, позже Наталья тоже подтверждала описанные факты в разговорах.

– А Наталья – это кто?

– Еще одна сестра. Вообще сестер Гиппиус было четверо. Зинаида – старшая. Татьяна – следующая. Потом Наталья и Анна. Татьяна росла под сильным влиянием Зинаиды, которую вспоминала как личность тираническую. Но именно с ней та поделилась.

– Но записи об этом, как я понимаю, пропали. Выходит, доказательств нет?

– Сохранились воспоминания тех, кому об этом поведала Наталья.

– То есть даже не Татьяна. Игла в яйце, яйцо в ларце, ларец в зайце. Все очень запутанно и зыбко. Рассказы и пересказы к делу не пришьешь. Неубедительно как-то, если честно.

– Тому есть причины. Татьяна и Наталья не уехали вслед за Мережковскими в Париж, поэтому были арестованы и сосланы. Ясно, что на Соловках вести дневники было затруднительно. Потом они жили на поселении в Новгороде и ютились при алтаре закрытой церкви. Одна была художницей, другая скульптором. Голодали ужасно. В конце войны попали в Псков, потом в Германию. Узнав об этом, Зинаида выслала деньги и приглашение, но во Францию сестры не поехали. Вернулись в ту же келью при церкви. Там и умерли. Похоронены в Волхове.

– Так. И о чем нам это говорит?

– Все эти годы они были центром некоего кружка. Особенно Татьяна. Когда-то она написала портрет Блока, дружила с Андреем Белым. Не говоря уже о том, что обе были сестрами Зинаиды великолепной. К ним тянулись, о них говорили и, конечно, вспоминали. Бабка…

– Скажи лучше, как ее звали. А то все бабка да бабка!

– Апполинария Николаевна. Баба Поля.

– Уже хорошо. Но вернемся к нашему сказанию. Пока я не догоняю.

Андрей помолчал и сказал совсем другим тоном:

– Бабка Поля считала себя виновной в гибели Ирины.

– Это еще с какого перепугу? Из-за того, что не уберегла документы?

– Не только. Просто с кражи все началось.

– Да что началось-то?

– Кира, не наседай! Я и сам понимаю, что со стороны мое повествование выглядит полным бредом! Твои наводящие вопросы не помогают, а только сбивают!

– Не сердись, Андрей, я просто ничего ни с чем не могу связать. Гиппиус, ее сестры, маньяк и вдруг – Кружилин.

– Да я и сам не все пока связываю. Бабка Поля затеяла расследование и занималась этим черт знает сколько лет, а я узнал обо всем незадолго до ее смерти. Многие вещи начинаю понимать только сейчас.

– Ты продолжил расследование, так я понимаю?

– У меня нет однозначного ответа на этот вопрос.

– Фраза, достойная дипломата.

– Но это правда. Сначала баба Поля занималась пропажей документов и только. Но когда в две тысячи шестом случились первые убийства…

– Шестого июня две тысячи шестого в Москве были убиты три девушки, – кивнула Кира. – У всех на груди вырезан зигзаг молнии. Тела были положены как бы головой вниз и являли собой перевернутый крест.

– Бабка рассказала, что, узнав об этом, была потрясена совпадениями, ведь она видела документы до их исчезновения.

– Апполинария Николаевна решила, что документы похитил убийца?

– Она была уверена. И не только в этом. Очень долго бабка искала связь между тем маньяком и этим. И нашла.

– Ей бы сыщиком работать.

– Она работала в архиве. Этого было достаточно, чтобы найти необходимые доказательства.

– Она нашла доказательства прямого родства Кружилина с «серой обезьяной»? Где же они?

– Пока не знаю. В доме их нет. Но бабка была уверена: убийство девушек – точно его рук дело.

– Да как такое можно утверждать? Она что, рядом стояла?

– Почти. Помнишь, я сказал, что бабка пошла дальше?

Кира моргнула и уставилась на Борисоглебского.

– Хочешь сказать, что твоя бабушка стала свидетелем убийства?

– Последнего. Ирина была первой, а третьей – женщина в вечернем платье недалеко от театра.

– То есть бабушка видела, кто ее убил?

– Момент убийства она не застала, но видела спину убегавшего человека и была уверена, что это Кружилин. Он был в широкой накидке, но рост, фигура, форма головы, цвет волос…

Ниточка в руке

Кира несколько мгновений молчала, давая себе время успокоиться и начать воспринимать услышанное с профессиональным хладнокровием.

– Ты соображаешь, что сейчас сказал?

– Соображаю. Не надо включать прокурора. Просто послушай. Смерть Ирины… Поверь, о том, что после первой серии бабка просто прилипла к Кружилину, никто из семьи не знал.

– То есть в две тысячи шестнадцатом она уже…

– Да! Но предвидеть и предотвратить убийство Иры не смогла!

– Мать твою! Почему она ничего не сказала полиции, когда Ирина погибла?

– Да нечего было говорить. Ты же сама видишь, что для полиции все это никакие не доказательства. Просто пунктик выжившей из ума старухи.

– Что было дальше?

– Бабка… Не поверишь… В две тысячи шестом она стала одержима идеей повторить путь Зинаиды Гиппиус. Считала, что та дала ей в руки нить.

– Опять Зинаида?

– Ты же не дала договорить. Вскоре после того, как Гиппиус узнала в своем соседе того маньяка, они с Мережковским спешно уехали в Париж. Это было в феврале тысяча девятьсот шестого.

– Что за спешка? Испугалась, что маньяк тоже ее узнал?

– Гиппиус поняла, что вскоре последует новая серия.

– Почему она так решила? Ему нужны были три шестерки? Пресловутое «число зверя»? Три девушки шестьдесят шестого года рождения. Так? Шестой день шестого месяца и та же цифра на конце года. Шестерок прям завались! Даже больше, чем нужно. Все уже случилось в восемьдесят шестом.

– Вот именно, что нет. Не случилось.

– Маньяк понял, что не достиг цели, и собрался повторить фокус «на бис»?

– Но ведь он в самом деле не достиг! Наверное, решил, что что-то напутал в алгоритме. Не знаю!

– Подожди. Ты сказал, что Гиппиус ждала серии убийств в девятьсот шестом. Но между сериями прошло двадцать лет. А где тысяча восемьсот девяносто шестой? Значит, была еще одна неудача и Зинаида об этом знала?

– Знала. Бабка, восстановив по памяти тексты дневников Татьяны, утверждала, что в девяносто шестом подобных убийств не было ни в Тифлисе, ни в Петербурге. Что-то опять не срослось, и маньяк решил, что будет убивать, пока задуманное не свершится.

– Точно маньяк. Но Кружилин… Он же вполне нормальный.

– Баба Поля так не считала.

– Как она смогла убедить в этом тебя?

– Она прошла путем Гиппиус, не забыла? Но сначала о Зинаиде. Она вернулась в Россию, но «серую обезьяну» больше не видела. Уточнила у управляющего, и тот сказал, что жилец съехал. Но ровно через десять лет…

– Она снова его встретила?

– Именно! Тот опять появился в Питере!

– И Гиппиус стала его выслеживать?

– Нет, этот вариант не для нее. Сестре Татьяне она рассказала, что однажды совершенно случайно вновь увидела того самого человека. И не просто увидела! Она заметила его в тот момент, когда он следил за будущей жертвой. Ею должна была стать Инна Стравинская, племянница композитора, актриса Александринского театра. Родилась в тысяча восемьсот семьдесят шестом году.

– Так ей уже сорок лет на тот момент было!

– А кто сказал, что им должно быть по двадцать? Количество лет вообще не важно!

– Разве они не должны быть невинными девушками?

– Да как он мог это выяснить? Нет. Ему были нужны совсем другие цифры.

– Три шестерки?

– Нужная дата рождения, – кивнул Андрей. – К счастью, это убийство так и не свершилось. Убийца сам был убит.

– Ты говоришь так, будто знаешь, кто это сделал.

– Знаю.

Кира выдохнула и заправила за ухо непослушную прядь.

– Только не говори, что это была Зинаида Гиппиус.

– Она сама призналась сестре, хотя на самом деле убийством произошедшее назвать нельзя. Поняв, кто будет следующей жертвой, она задалась целью помешать маньяку. Ей казалось, что она в какой-то мере виновна в гибели тех женщин. Тогда Зинаида решилась следовать за Инной Стравинской, чтобы оказаться рядом в нужный момент. Она не сомневалась: все случится шестого июня шестнадцатого года. Спектакля в это день в театре не было, но вечером Стравинская отправилась прогуляться по набережной. Погода была неважная, накрапывал дождь, а через некоторое время началась гроза.

– Предугадать грозу вообще сложно, в Питере особенно. Гидрометцентра тогда и в помине не было.

– Понимаю, что ты хочешь сказать, – кивнул Борисоглебский. – Наверняка гроза – обязательная часть сценария, а ее могло и не быть. Возможно, именно по этой причине убийств не произошло в девяносто шестом.

– А в июне девятьсот шестого?

– Сведений об этом в записях не было, но раз все повторилось, то «серой обезьяне» опять не повезло, если можно так выразиться. Однако в тот день все сошлось идеально. Стравинская стала искать убежище и спустилась к реке. Там стоял навес. Маньяк последовал за Инной и уже собирался осуществить задуманное. Из-за грозы он не слышал шагов за спиной. Зинаида подошла и просто столкнула его в воду. Сестре потом сказала, что, пытаясь всплыть, убийца ударился головой о гранитный парапет.

– Мгновенная карма.

– Не мгновенная. Тридцать лет. Столько прошло после первой серии. И вот что еще важно: убийство Стравинской должно было стать первым из трех. То есть Зинаида спасла не только Инну.

Андрей взял стоявшую на журнальном столике миниатюрную фарфоровую вазочку, неизвестно как очутившуюся в служебной квартире, перевернул и стал постукивать по донышку. Кира посмотрела на его нервные движения и отвернулась.

– Ты сказал, что документов, доказывающих причастность Кружилина к этим событиям, в доме нет. Почему ты уверен, что они вообще сохранились?

– Не уверен. Но у меня есть на этот счет предположение.

– Не понимаю. Если обо всем ты узнал от своей бабки, то почему она не сказала, где хранит доказательства?

– Хотела сказать, только… я ведь тоже не сразу поверил в эту историю. Или просто духу не хватало во все это влезть.

Андрей повалил вазочку и стал катать по поверхности.

– Что случилось потом?

– Потом она умерла.

– Ты сказал, шесть лет назад.

– Да.

– И что?

Андрей поставил страдалицу-вазочку и взглянул Кире в лицо.

– Андрей… Ты намекаешь, что смерть бабушки…

– Не намекаю.

– Господи! Да не тяни уже!

– Она гипертоником была. Во время очередного криза сама сделала себе укол и… умерла.

– Не то вколола?

– Она болела гипертонией сорок лет. Как она могла перепутать лекарство?

– Так все же перепутала?

– Доза была слишком большая.

Борисоглебский схватил вазочку и сжал так, словно масло собирался выдавить. Кира стиснула зубы.

– Мне клещами из тебя вытаскивать?

– Соседка потом рассказала мне, что накануне к бабке приходил газовщик. Больше ни к кому, только к ней.

– Полиция знала?

– У соседки с перепугу все вылетело из головы. Вспомнила позже, но решила: раз бабку уже похоронили и с тех пор к ним никто из полиции не приходил, можно об этом забыть.

– Поняла. Полиции даже в голову не пришло искать криминальный след.

– Не пришло.

– Соседка видела газовщика?

– Видела. Говорит, был в форменной одежде и с чемоданчиком. Все честь по чести. Никаких особых примет она не запомнила.

– А узнать смогла бы?

– Понятия не имею. Фото Кружилина я ей показывать не стал.

– Понимаю. Вряд ли он сам стал бы рядиться в форму газовщика.

Кира произнесла это так, что Андрей понял: она поверила.

– Можешь сказать, какие документы пропали после его посещения?

– Кое-что пропало, но позже.

Кира решила набраться терпения.

– Подробнее можно?

– Бабку нашла соседка. У нее хранился запасной ключ на всякий пожарный. Она уверяла, что в квартире был обычный порядок, все вещи на своих местах. Но когда через три месяца я впервые вошел, то понял – тут побывали.

– Может, это сердобольная соседка?

– Исключено. В день похорон она вернула ключ моим родителям.

– Могла сделать дубликат.

– В принципе, да, но… Понимаешь, в шкатулке прямо на столе лежали деньги и украшения. Баба Поля любила брошки и умела их носить.

Андрей улыбнулся и наконец оставил вазочку в покое.

– Все, что могло заинтересовать соседку, было на месте, а из компьютера, например, забрали жесткий диск.

– Твоя бабушка работала на компьютере?

– В своем деле она была профессионалом. Или ты думаешь, что в архивах ведут записи в амбарных книгах?

– Бумаги какие-то были?

– Были, но все самое важное она хранила в компьютере.

– Однако бумаги, как я поняла, тоже забрали.

– Не все. Кое-то осталось.

– Ты должен мне их показать.

– Как раз на следующие выходные я собираюсь к деду Паше. Если хочешь, поедем вместе.

– Это куда и кто у нас дед Паша? Муж бабы Поли?

– Ее брат. Живет в тридесятом царстве среди мхов и болот. Я у него не был сто лет. Обещал навестить.

– Документы у него?

– Надеюсь.

– А где это? Скажи точнее.

– На границе с Вологодской областью. Километров шестьсот отсюда.

– Ого! К такому вояжу, наверное, подготовиться надо.

– Готовься. Сшей мешочек для сухарей и купи болотные сапоги.

– Все так серьезно?

– Шучу.

Но шутить он вовсе и не думал.

Ночные бдения

Он не мог спать в темноте и ненавидел себя за это. Даже более, чем ненавидел. Презирал. Впрочем, временами ему удавалось утешиться тем, что подобные фобии появляются в раннем детстве, когда существо еще не самоидентифицировалось, поэтому не стоит искать в его слабости некий сакральный смысл. Помогало, но ненадолго. А в последнее время эти уговоры самого себя просто бесили.

Его избранность не терпела полумер и полутонов. Он должен воплотиться весь, без остатка, а значит, изжить все, что роднило его с теми, кого он презирал больше, чем свои слабости.

Людей он видел насквозь и умел мастерски расковыривать их мерзкие души. До самой сути, до такой глубины, о которой не знали и они сами. И чем дальше, тем меньше ему хотелось родниться с ними даже в малом.

Даже в такой ерунде.

Он заставил себя выключить ночник и долго лежал с закрытыми глазами, пытаясь силою воли отключить сознание.

Сегодня был суетный и энергозатратный день. По идее, он должен просто вырубиться в первую минуту, как голова коснется подушки. Почему же не отпускает?

Может, потому, что в последнее время в продуманную и тщательно выстроенную модель его пути стали вторгаться какие-то непонятности. Словно посторонние и пока еще невнятные шумы. Откуда? От кого?

Он повернулся на спину. Может, эта смутная тревога есть послание от НЕГО? Или не просто послание, а предупреждение?

Он невольно открыл глаза, и рука тут же непроизвольно потянулась к выключателю.

Ярким пятном лампа отразилась в черном прямоугольнике монитора.

О чем ОН может предупреждать?

Об осторожности?

Или о том, что в его алгоритме учтено далеко не все?

О том и о другом он и так думал беспрестанно. Каждый день, каждое мгновение.

Иной раз начинало казаться, что он в тупике и выхода из него нет.

Дай мне силы! Я же твой! ТВОЙ!!!

Не в силах больше оставаться в постели, он встал и включил компьютер.

Если заблудился, вернись к началу. Так, кажется, говорят в безумном надземном мире?

К началу? То есть к тому, что случилось сто лет назад?

Что еще он не знает о тех событиях?

А если он что-то упустил? Не увидел? Не понял?

Надо начать сначала. Надо. И пусть делает он это в тысячный раз, однажды ему откроется суть.

Да будет по воле твоей!

Он глубоко вздохнул, посидел немного, вглядываясь в ровные ряды файлов на рабочем столе, потом открыл один и углубился в чтение сканов рукописного текста.

«В свои семнадцать Зиночка уже числилась записной красавицей и весьма жадной до увеселений барышней. Она обожала верховую езду. Больше, чем живопись и музыку. Даже больше, чем танцы. Хотя сегодня ради танцевального вечера она отказалась от прогулки с одним весьма интересным субъектом, хваставшимся своими каурыми.

Зала была большая, но сегодня в ней собралось немало молодежи из числа приезжих, поэтому уже через час стало невероятно душно.

У золотоволосой и зеленоглазой Зинаиды не было отбоя от кавалеров. То и дело вокруг слышалось: русалка, нимфа, наяда! Она делала вид, что не обращает на восторги и комплименты внимания, но на самом деле просто купалась в них.

И все же она переоценила свои силы. Ей казалось, что она может танцевать до утра, но внезапно почувствовала непонятную усталость. Да и голова разболелась. То ли от шума, то ли все же от спертости воздуха.

Она станцевала еще один танец с высоким симпатичным кадетом, а потом незаметно выскользнула наружу.

Сразу стало понятно, откуда духота. Обычно такие яркие кавказские звезды спрятались в мутную темень туч, ветер утих и затаился. Вдалеке уже поблескивало молниями, хотя раскаты грома сюда пока не долетали.

Зинаида оглянулась. Лучше бы кто-то проводил ее. Обычно так и бывало – желающих пройтись под ручку с очаровательной девушкой прибавлялось с каждым днем, – но нынче она только передернула плечами и решительно отправилась домой одна.

Надоели эти глуповатые и легкомысленные хлыщи. Хуже только их смазливые подружки с вечной ревностью и злословием. Знали бы они, что никто из ухажеров ей по-настоящему не нужен! Она любит быть одна. Сама с собой. Сама в себе.

– Я не умею жить с людьми, – прошептала Зинаида и зашагала по тенистой тропинке к дому.

Под деревьями было еще душней. Плотная крона хранила дневной жар и сделала воздух таким горячим, что у Зинаиды зачесалось между лопатками и по спине поползла капля пота.

В ожидании грозы притихли птицы, попрятались, кто куда, осторожные люди.

Девушка прибавила шагу. Тоненькая и легкая, она двигалась почти бесшумно, перескакивая через камешки и вылезшие на поверхность толстые корни имеретинских дубов.

Тропа свернула влево. Зинаида подобрала спереди платье, готовясь к крутому подъему, как вдруг где-то впереди, прямо за поворотом, послышался короткий вскрик.

Замерев лишь на мгновение, Зинаида кинулась на звук, но в темноте ничего не разглядела. Она уже решила, что ей почудилось, но сбоку, в самой чаще каштановой рощи послышался то ли рык, то ли вздох, и, нырнув под кроны, девушка двинулась вперед, пригибаясь под толстыми ветками и отводя от лица тонкие.

Наверное, она так ничего и не увидела бы, если бы луна не выскользнула из-за туч, облив мертвенным светом ложбинку между пышными кустами бересклета.

От того, что открылось ее взору, веяло таким ужасом, что она застыла на месте, не в силах сделать ни шагу.

Вдавленная в землю, лежала, раскинув руки в стороны, обнаженная девушка, а над ней склонился кто-то серый – она не сразу поняла, что существо тоже обнажено – и бесформенный. В руке у него был нож, которым он что-то остервенело чертил на теле жертвы. Из-под лезвия по белой коже ручейками бежала темная кровь и стекала в черную землю.

И в тот миг, когда серое существо выпрямилось, отпрянув от своей жертвы, прямо над ним сверкнула молния, ее зигзаг пронзил пространство, и все содрогнулось от сильнейшего удара грома. Как будто разверзлись небеса и кто-то метнул сверкающую стрелу, метя в убийцу, но не попал, извергнув вопль отчаяния.

Серое существо вскочило и выпрямилось, как натянутая струна.

– Ну! – крикнуло оно кому-то.

Следующая вспышка осветила его ликующее в предвкушении чуда лицо, и Зинаида вздрогнула.

Это человек! Живой человек, а не восставший из ада мертвец!

Снова громыхнуло, и человек содрогнулся всем телом, подставляя небу свое странно серое тело.

И тут раздался стук копыт. Звук был такой, словно всадник находился в двух шагах.

Зинаида судорожно оглянулась, а когда снова посмотрела вперед, то увидела, как убийца большими скачками удаляется в сторону, странно нагнувшись и раскачивая длинными руками, словно…

– Серая обезьяна…

Зинаида и сама не поняла, как смогла выговорить что-то членораздельное, – губы ее не двигались, сведенные судорогой, а сознание, потрясенное увиденным, отказывалось служить.

Она привалилась к стволу и медленно сползла на землю.

В то же мгновение хлынул безумный и страшный в своем неистовстве ливень.

Лишь через два часа бесчувственное тело Зинаиды обнаружили и принесли в дом.

Она пролежала в сильнейшей лихорадке и беспамятстве неделю. Родные беспокоились, что произошедшее спровоцирует развитие чахотки, опасность которой грозила девушке с рождения, но Зинаида пришла в себя и стала поправляться.

О том, что случилось с ней, она говорить отказывалась, и близкие решили, что девушка ничего не помнит.

Но Зинаида помнила.

Каждую секунду и самый краткий миг».

Он собирался продолжить, но тут засветился экран мобильника, и прилетевшее сообщение заставило машинально закрыть файл. Не ответить было нельзя, но ему понадобилось время, чтобы вернуться в настоящее.

Сколько бы он ни читал написанное, впечатление всегда было одинаковым: он переносился на ту самую поляну, чувствовал в руке тот самый нож, вспарывающий податливую плоть, и содрогался от ожидания решающего мгновения, которое так и не наступило.

Когда же? Когда?

Бабки с характером

Разговор с Борисоглебским оставил в голове сумбур из мыслей, образов и непонятных ощущений.

Андрей давно ушел, а она все продолжала думать и удивляться.

Совершенно непостижимым образом дело о ритуальных убийствах оказалось связанным с историей столетней давности, где были зеленоглазая наяда Зинаида Гиппиус, старый Тифлис и дом Мурузи.

Вот только не выдумка ли та история? Не плод ли воображения экзальтированной девицы?

– Пойди разберись, – вслух сказала Кира, глядя, как по оконному стеклу струятся длинные нити дождя, и решила, что попробовать стоит.

Подумав еще немного и выпив пару чашек кофе, Кира набрала номер своей замечательной во всех отношениях бабушки – Гордеи Яковлевны.

Кирины родители любили дочь, но каждый по отдельности и в своем роде. Собравшись вместе, родители тут же начинали ссориться, ибо во взглядах на воспитание расходились кардинально. Мама мечтала вырастить из дочери прямо девочку-девочку, чтобы все розовое и сверху бант, а папа – своего парня, чтобы ссадины на коленках и секция бокса.

Устав от их противоречащих друг другу указаний и советов, Кира избрала спасительный вариант: во всех сложных случаях обращаться за помощью к маминой маме, которая всегда была рада приветить внучку.

– Привет тебе, любовь моя Кирюша, – весело откликнулась Гордея Яковлевна.

– Бабуль, можешь поговорить?

– Отчего же не поговорить в час ночи, – хмыкнула бабушка. – Делать-то все равно нечего.

Кира кинула взгляд на часы. Блин! Вот кретинка! Разбудила!

– Да ладно, не парься. И прекращай на людях называть меня бабулей.

– Ой, прости, бабуль! Я, кстати, одна.

– А где же соломенный человек? Сгорел на работе?

«Соломенным человеком» Гордея иногда называла Игоря, но вовсе не из-за желтых волос и бледного лица. Таким образом она демонстрировала свое неприятие его бесцветности в широком смысле слова и слабости – в глубоком.

– Он пока не может переехать в Питер, – ровным голосом ответила Кира, опасаясь, что разговор сразу свернет в неприятную для нее сторону.

– Да и хрен с ним! – констатировала Гордея Яковлевна и собралась было развить мысль, но Кира торопливо спросила:

– Расскажи все, что знаешь о Зинаиде Гиппиус.

– Святые угодники! Это с какого перепугу?

– Мне нужно по работе.

– О! – поразилась бабушка. – У нас следователи уже осваивают символизм. Наверное, как основу для нетривиальных выводов по уголовным делам. Похвально.

Кира забралась с ногами на диван и приготовилась. Она не сомневалась, что разговор получится нескучным. Гордея Яковлевна не только была историком по образованию, но и поэтом в душе, поэтому о литературе могла говорить часами.

– А ты знаешь, что брак Гиппиус с Мережковским был духовно-платоническим? – с ходу залепила та.

Не готовая к такому началу, Кира опешила.

– Как? То есть… без секса?

– Совершенно.

– Да не может быть? Еще скажи, что она умерла девственницей.

– За это не поручусь, но точно известно, что конкретно с мужем она не спала.

– То есть брак был фиктивным? По моде?

– Тьфу ты! Почему сразу фиктивным! Нет, брак был настоящим, но… специфическим. Как писала Зинаида Николаевна, они прожили пятьдесят два года, не разлучаясь ни на один день. А Мережковский утверждал, что Зинаида – это он сам, только в женском обличье. Понимаешь?

– Нет, не понимаю, – призналась Кира.

Бабушка задумчиво посопела.

– Честно говоря, я тоже. Ведь Гиппиус была красавицей, да еще такой… роковой. Дьяволица, сельфида, ведьма, даже сатанесса! Как только ее не называли! Неужели у мужа ни разу нигде не дрогнуло? Не идиот же он!

– Может, дело не в нем, а в ней?

– Вот! Я тоже так считаю. Именно в ней. Это не фригидность. Что-то глубинное. И корни кроются где-то в детстве или ранней юности.

– Хочешь сказать, что у нее была психическая травма? – насторожилась Кира.

– Откуда я знаю! Я же не клинический психолог!

– Ну бабуль…

– Не нуди, Кирюха. Не стану наговаривать на уважаемую поэтессу. Найди настоящего специалиста и проконсультируйся, а я помогу с материалами. Гиппиус ведь вела дневник, причем с самого детства. Можно там кое-что поискать.

– Серьезная девочка.

– Непростая, я бы сказала. Да и жизнь у нее была довольно сложная. Безоблачных лет выдалось немного, пожалуй, только в Нежине Черниговской губернии, и то недолго. Представляешь, совсем маленькой ее отдали на обучение в Киевский женский институт, а через полгода забрали. Девочка так тосковала по дому, что практически все время провела в лазарете.

– Повышенная чувствительность?

– Как у всех поэтов. Зина с семи лет писала стихи и уже тогда довольно взрослые. Ее отец умер, когда девочке было двенадцать, а вскоре выяснилось, что она тоже больна туберкулезом. Мать с дочерьми – их было четверо – переехала сначала в Москву, затем в Ялту, а потом к брату в Тифлис. Там, уже девятнадцатилетней, Зинаида встретила Мережковского и через полгода вышла за него замуж.

– Торопилась покинуть родной кров? Бежала от чего-то?

– Говорю же: я не психиатр! К тому же кроме серьезности и глубины в ней было много всего. Она не только стихи писала, но и музицировала, танцевала, отлично ездила верхом!

– Как все девушки ее круга в то время.

– Конечно! То есть была и легкомысленной, и шаловливой, и кокетливой! Разной! Да еще и красавицей! Зеленоглазой наядой ее, кстати, Блок назвал. Уверена: мужики штабелями падали!

– Бабуль! Тогда не мужики были, а молодые люди!

– Один хрен! Но из всех претендентов на ее руку она выбрала неказистого мужичонку, правда с недюжинными интеллектуальными способностями.

– Такое ощущение, что искала того, кто будет безопасен в сексуальном плане.

– Только не умничай, Кирюша! Может, и так, но пусть тебе скажут об этом специалисты. Сама Гиппиус писала, что Дмитрий произвел на нее впечатление широкими энциклопедическими знаниями и тем, что умел говорить интересно – об интересном.

– Точно, покорил умом и сообразительностью. Убедительная причина для замужества!

– Почему нет? Я твоего деда тоже не за экстерьер выбрала.

– А за что? Неужели…

– Только не надо пошлостей! Твоя работа действует на тебя разлагающе!

– Прости, бабуль, но я не верю в такой брак. За ум человека можно ценить, уважать, можно с ним дружить, но замуж!

– Э, да ты у нас романтик…

– И что в этом плохого?

– Да ничего, собственно. Не пойму только, почему тогда ты вышла за Гречина.

– Во всяком случае, не потому, что у него имелась трехкомнатная квартира.

– Неужели по любви?

– Если хочешь знать, то да! По любви!

– Бедняга.

– Ну, завела пластинку. Эту тему мы давно обмусолили. До каких пор ты будешь об этом говорить?

– До свидетельства о разводе, хотя, боюсь, не доживу.

– Это я не доживу, потому что ты меня в могилу вгонишь своими приставаниями.

Кира злилась и очень правдоподобно, хотя на самом деле втайне ей нравились эти бабушкины заходы.

Гречина Гордея, конечно, ненавидела, но ненависть свою порой выражала оптимистично и даже весело, чему Кира искренне удивлялась. Будто бабушка ни минуты не сомневалась, что, наигравшись в брак, внучка в конце концов взбрыкнет и сбросит с себя надоевшие путы.

Их разговоры на данную тему напоминали пинг-понг и никогда не оставляли тягостного впечатления. Даже наоборот. Поговорив об этом, Кира как будто утешалась. Хотя было неясно, чем именно.

– У меня есть старинная подруга, – вдруг сказала бабушка и почему-то хихикнула. – Отличный психиатр. Сброшу тебе ее телефон. Позвони. Только на меня не ссылайся.

– Почему?

– Мы уже тридцать лет не разговариваем.

– Из-за чего поссорились?

– Она хотела отбить у меня любовника.

– Дедушку?

– Какого дедушку! Да за твоего деда я бы ее убила! Нет, речь совершенно о другом человеке.

– Подожди-ка, – наморщила лоб Кира, – но тридцать лет назад ты уже была моей бабушкой.

– И что?

– Ну как что? Какие любовники?

– Не знала, что ты ханжа и шовинистка.

– Я не ханжа, но…

– Тогда прекрати держать меня за нимфоманку. Лучше мотай на ус насчет Ляли. Если сумеешь ее заинтересовать, она разложит эту Гиппиус по полочкам. Впрочем, сильно напрягаться не придется. Ляля обожает поэзию Серебряного века, но терпеть не может Ахматову.

– Блин! Ахматова тут с какого боку?

– А с такого, что Гиппиус ее тоже не любила.

– А кого она вообще любила, эта Гиппиус?

– Из женщин однозначно никого, хотя ее подозревали в том, что она латентная лесбиянка. Ведь и с мужиками у нее не очень ладилось. С Акимом Волынским она возилась довольно долго, но, кажется, до грехопадения дело так и не дошло. Одно время они вообще жили втроем: Зинаида Николаевна, Мережковский и Дмитрий Философов. Последний, кстати, был двоюродным братом Сергея Дягилева.

– Это который «Русские сезоны» в Париже устраивал?

– Он. Дягилев с Философовым были любовниками.

– И зачем мы об этом говорим?

– Несмотря на то что все считали отношения в триаде Мережковские – Философов извращенными, интимной связи там не было и быть не могло.

– Что-то я вообще ничего не понимаю про эту Зинаиду. Она, что ли, весталка была? Идейная девственница?

– Так, а я о чем? Было в ее жизни такое, что породило отвращение к отношениям некоторого типа.

– Какого именно?

– Кирюха, не беси меня! Ты же в академии училась!

– При чем тут мое образование?

– Оно формирует способность к анализу, синтезу и обобщению.

Кира закатила глаза.

– Ты меня уморишь научными терминами. Лучше расскажи, кого там увела у тебя подруга?

– Всего лишь попыталась! Всего лишь! Но не на ту нарвалась! Чужой земли не нужно нам ни пяди, но и своей вершка не отдадим!

– Не знала, что ты такая собственница, бабуль.

– Ты вообще плохо меня знаешь, – гордо заявила Гордея Яковлевна и понизила голос, как будто их мог слышать кто-то еще: – Ладно, расскажу, только матери своей не передавай. Она такая нетолерантная.

Кире оставалось только диву даваться.

А бабуля-то, оказывается, у нее – огонь!

После бабулиных признаний на рандеву с Лялей Исааковной Бутман Кира шла с особым любопытством. Ей не терпелось посмотреть на ту, с которой гордая Гордея билась не на жизнь, а насмерть из-за мужчины. Она даже представила несостоявшуюся разлучницу. Должно быть что-то сдобное, пышное и блондинистое. Во всяком случае, в прошлом. То есть совершенно противоположное бабушке.

Каково же было ее удивление, когда ей навстречу вышла Гордея дубль два. Та же сухопарость, тот же пучок на затылке. Крупные черты лица, узкие губы. Даже пристальный изучающий взгляд тот же самый. Черт! Да они как двойняшки! Стоило неведомому бабушкиному любовнику менять одну на другую?

– Майор Смородина, Следственный комитет, – представилась Кира и пожала сухую твердую ладонь знаменитого психиатра.

– Вы внучка Гордеи? – тут же спросила Ляля Исааковна.

Кира, которая уже открыла рот, чтобы начать излагать суть просьбы, заткнулась и в смятении заправила за ухо прядь волос.

Ну и бабка! Рентген!

– У вас ее скулы и лоб, – усмехнувшись, сообщила та.

Кира криво улыбнулась, полагая, что сейчас получит от ворот поворот. Но, похоже, Лялю ее появление по непонятной причине обрадовало.

– Давайте продолжим в моем кабинете, – предложила она и, идя по коридору, кинула через плечо:

– Признайтесь, Гордея просила на нее не ссылаться?

Кира пробормотала нечто невнятное.

– Так я и думала, что она все еще несет ту историю в голове.

«А вы нет?» – чуть было не ляпнула Кира, но прикусила язык. Вдруг ударит по больному?

– Я подготовила для вас подборку, Ляля Исааковна. Тут выжимки из дневников разных лет, отрывки из воспоминаний знавших Гиппиус людей.

– Хорошо. Посмотрим, – усаживаясь за компьютер, произнесла та, открыла флешку, стала листать материалы и вдруг усмехнулась.

– Она подбирала?

– Как вы догадались? – не удержалась Кира.

– Знает, что меня может интересовать. Когда-то Гордея уже делала подобную работу. По моей просьбе. Могли бы не скрывать.

– Не думала, что вы настолько проницательны.

– Как-никак, пятьдесят лет в профессии. Грешно не научиться. Вот, например, очевидно, что для вас это дело – не просто работа. Примешивается что-то личное, так?

Не бабка, а Следственный комитет в миниатюре! И как она догадалась?

– Да ничего сложного, поверьте, – усмехнулась Ляля. – Вы смотрите не выжидающе, а ожидающе. Чувствуете разницу?

Кира дернула уголком рта и промолчала. Просить содействия – одно, а играть в навязанные, пусть даже знаменитым психиатром, игры – совсем другое, и на это она подписываться не собирается. Не в той весовой категории уже.

Ляля Исааковна оторвала глаза от компьютера, коротко взглянула и, кажется, поняла.

– Насколько это срочная задача?

– Не очень срочная, но важная, – честно ответила Кира и взглянула собеседнице прямо в глаза.

Она умела бросать «правильный» взгляд, то есть такой, который точно передавал нужную мысль. Сегодня он говорил: я при исполнении, поэтому веселиться за мой счет никому не позволю.

– Я позвоню, когда буду готова к разговору, – сухо сказала Ляля Исааковна.

Кира поднялась и, попрощавшись, вышла из кабинета.

Может, не надо было ставить знаменитого психиатра на место? Все же бабка ей помогает и за просто так.

А впрочем, никто ее не заставлял. Это первое. А второе – старушка, кажется, старается вовсе не для нее.

И это весьма интересная мысль.

Ляля Исааковна оказалась особой весьма обязательной – или просто заинтересованной? – и позвонила буквально на следующий день.

Как только Кира вошла в кабинет, она объявила:

– Несомненно, у Зинаиды была психическая травма, и случилось это лет в шестнадцать-семнадцать.

– Почему вы так решили?

– Долго рассказывать, милая. Считайте, что это профессиональный секрет.

Кира растерялась. Ей казалось, что простого заключения в данном случае явно недостаточно.

Ляля Исааковна почувствовала Кирино разочарование.

– Среди представленных мне для анализа материалов были свидетельства, достойные доверия. Я – как и вы, догадываюсь, – человек с развитым критическим мышлением, но… Можно не верить этим девиантам – поэтам и поэтессам начала века, – однако я вполне доверяю, например, Павлу Флоренскому. Его сестра Ольга дружила с Мережковскими и некоторое время даже жила у них. Вот что писал отец Павел.

Ляля Исааковна нацепила на тонкий крючковатый нос очки и, покрутив колесиком мышки, прочла: «Я хорошо знаю, что бывают такие люди, которые, боясь неестественности, надевают маску ее – такую неестественность, которая не искажает подлинную природу личности, а просто скрывает ее».

Сняв очки, Ляля взглянула на посетительницу с застенчивой улыбкой, так не идущей к ее строгому лицу.

– Вполне грамотное заключение для священника, знаете ли. Своего рода ключ к натуре Зинаиды Николаевны. Конечно, он не мог знать, где истоки этой скрытности, потребности играть роль, а себя настоящую прятать под маской. Как там ее называли: ломающейся декадентской дивой с лорнеткой?

Профессор еще раз взглянула на Киру и откинулась в кресле.

– Поверьте, подробности тут излишни. Все признаки налицо. У меня было достаточно материала, к тому же диагноз не такой уж редкий. Нужно было лишь определить, в каком именно возрасте произошел слом и что стало триггером. Утомлять терминологией не буду, но Гиппиус в юном возрасте столкнулась с чем-то ужасающим, что оказало на ее неокрепшую психику сильное влияние.

– Это могло быть убийство?

– Разумеется. Причем оно имело сексуальный характер или подтекст, связанный с насилием над женщиной.

– Что это значит?

– Даже если Гиппиус непосредственно сцену насилия не видела, то почти наверняка это было убийство женщины мужчиной. И такое, знаете, впечатляющее. После подобного стресса у человека часто меняются гендерные установки. Вы знали, что все, написанное Гиппиус, было от лица мужчины? Антон Крайний, Лев Пущин – так она себя именовала. И это вовсе не псевдонимы, а ее способ уйти от страха быть женщиной. Поймите меня правильно. Тут не было ничего противоестественного. Никаких извращений. Она была женщиной до мозга костей, но страдала от беззащитности. Поэтому хотела спрятаться от жестокой силы. Отсюда – всякие крайности, эпатаж. Много чего.

– Спасибо, Ляля Исааковна, – с чувством произнесла Кира.

– Всегда пожалуйста. И… – знаменитый психиатр помедлила и вдруг улыбнулась, – приходите, если понадобится моя помощь.

Кира кивнула и подумала, что Гордея не права. Ее соперница давно отпустила ту ситуацию с неподеленным любовником. Просто слишком гордая, чтобы первой протянуть руку.

А что касается Зинаиды Гиппиус, то версия Борисоглебского уже не казалась ей такой уж утопичной.

Потомственный русский леший

Рассказывать о своих изысканиях Борисоглебскому Кира не стала. Решила не торопиться, чтобы зря не обнадеживать. Она не была уверена, что вина Кружилина – не плод воображения бабки Андрея, да и его самого, если честно. Ведь ясно же, что оба горели желанием найти убийцу Ирины. А чересчур сильное желание часто приводит к абсолютно ложным выводам.

Всю дорогу до тридесятого царства Андрей рассказывал о деде Паше. Он и воевал, и грудь вся в наградах, и после войны трудился геройски. В общем, по всему выходило, что дед боевой и такой замечательный, что бояться его не стоит.

– А с чего ты взял, что я могу его забояться?

– Ну… как сказать… по-разному к нему люди относятся, – уклончиво ответил Борисоглебский.

– То есть?

– Он с соседями не очень дружит и пришлых не любит.

– Ясно. Поскольку я и есть пришлая, то выкладывай все сразу. И лучше не виляй. Не на дипломатическом рауте.

– Да понимаешь…

Договорить он не успел. Внедорожник неожиданно обиженно хрюкнул и ухнул в яму. Автоматически Кира нажала на газ, машина натужно взревела, рванулась и, несколько раз кашлянув, заглохла.

Кира открыла окно и высунулась наружу. С тех пор как свернули с шоссе, прошло минут сорок, и все это время они тащились со скоростью старой кобылы. Рытвины, ямы – еще куда ни шло. Но теперь под ними разверзлась воспетая Гоголем настоящая Миргородская лужа, которую Кира, увлекшись разговором, благополучно не заметила.

– В России дорог нет, одни направления, – философски заметил Борисоглебский. – Это, кстати, Бонапарт сказал. И лично проверил. Как видишь, с тех пор ничего не изменилось.

– Восхищена энциклопедичностью твоих познаний, – сердито буркнула Кира и полезла в бардачок за перчатками. – Сиди и не вылезай. Сейчас попробую что-нибудь сделать.

– Лучше послушай меня, девочка. Сама сиди и сама не вылезай. А лучше – перелезь-ка.

Кира даже удивиться не успела. Бесцеремонно подтолкнув под зад, Борисоглебский запихнул ее на заднее сиденье и уселся за руль.

– Только под руку не говори, – предупредил он и осторожно повернул ключ зажигания.

Неизвестно, по какой причине, но машина завелась и сурово зарычала, готовясь к борьбе за жизнь.

Андрей поерзал, устраиваясь поудобнее, потыкал в кнопки бортового компьютера и ласково произнес:

– А теперь, моя душенька, давай.

И машина послушалась. Кира с удивлением наблюдала, как, мягко урча, автомобиль вылез из лужи и поехал.

– И что ты сделал? – спросила она, когда Борисоглебский уступил ей место водителя.

– Просто отключил ESP.

– Чего?

– Систему стабилизации. Ну или противобуксовочную систему.

– У меня и такое есть?

– Ты что, только вчера на права сдала?

– Я двенадцать лет за рулем, – обиделась Кира, услышав в его голосе отголоски мужского шовинизма.

– И все на внедорожнике?

– Нет. Эту машину… Короче, ей всего полгода.

– Тогда обойдемся без нравоучений, хотя за шесть месяцев…

– Спасибо, что обошелся без нравоучений.

Андрей посмотрел на ее надутую мордашку и вдруг подумал, что они с дедом Пашей понравятся друг другу.

И еще – ему никогда и в голову не приходило привезти к деду Паше Ирину.

Странно, почему?

И все-таки, предвкушая первую встречу с дедом, он недооценил Киру. Вернее, майора Смородину. Увидев перед собой настоящего лешего, она не вздрогнула, не вытаращила глаза и ни на секунду не замешкалась, она тепло улыбнулась и сказала:

– Доброго здоровья вам. Меня Кира зовут.

И протянула деду руку.

Андрей почувствовал, что начинает гордиться этой женщиной.

А вот дед Паша растерялся. Он-то как раз рассчитывал на другую реакцию и уже приготовился чудить: ухнуть филином, свистнуть соловьем-разбойником или на худой конец гусем зашипеть и пройтись перед заезжей городской кралей гоголем. На Кирину улыбку он ответил робкой ухмылкой, почесал затылок и сердито взглянул на двоюродного внука.

Поди предупредил, гаденыш!

Андрей сделал невинное лицо и, подхватив вещи, понес их в хату.

– Дед, у тебя баня топлена?

Дед Паша сплюнул и утерся рукавом.

– Дурак, он завсегда и вопросы дурацкие задает, – ответил он, глядя на гостью.

– А веники?

Тут дедово терпение лопнуло, поэтому отвечать он вообще не стал, а сплюнул еще раз, подтянул широченные портки – где только взял такие? – и почесал куда-то за угол.

«Сами, как хотите, разбирайтесь тут», – перевела Кира и пошла вслед за Андреем.

– Ну как тебе мой дед?

– Отличный дед, а что?

– Не испугалась?

– Это ты про бороду, тулуп и штаны? Так дело обычное. Человек в деревне живет, сам себе хозяин. Как хочет, так и наряжается.

Андрей подошел, обнял ее сзади и потерся носом о теплые волосы.

– Ты молодчина.

– Лучше скажи, почему насчет бани не предупредил. Мы же вроде по делу.

– Одно другому не мешает.

– То есть делами завтра займемся?

– Только не утром. Утром у деда всегда грибы. Уклонистов он не уважает.

Кира покрутила головой. Такое ощущение, что на самом деле ее привезли не дела делать, а на смотрины. С какой стати?

Она уже хотела спросить напрямую, но тут на крыльце раздался топот, в комнату ввалился дед Паша в трухлявом заячьем тулупчике и, почесав мокрую, до невозможности спутанную бороду, пробурчал:

– Идите, что ли. Стынет уже.

Баня по-черному произвела на Киру впечатление. Такого ей видеть еще не доводилось. Да и Андрей удивил, показав себя заправским банщиком. Кира только охала, припадая к земляному полу, и кряхтела, когда Борисоглебский охаживал ее веником.

Оказывается, дипломаты вовсе не белоручки, как про них думают.

И совсем не такие снобы, какими кажутся.

Ночью, когда они забрались по шаткой лестнице на чердак – дед Паша почему-то называл его «гостиной» – и улеглись на пахнущий сеном матрас, Кира попросила рассказать про деда.

– Бабкина семья тут испокон веку жила. Прапрадед лесничим служил еще при царе. А так как рождались в роду все мужики, то другой судьбы и не искали. Бобылем только дед Паша остался. Остальные женились. Бабка Поля родилась, когда детей уже не ждали. К тому же девчонка. Ей-то что в лесу делать? Думали-гадали, да и выслали ее, семилетку, к троюродной тетке в Питер. Приживалась она туго. Пять раз сбегала обратно, но дед Паша – он тогда только с войны вернулся – ее назад выпроваживал. У них разница большая в возрасте, поэтому Паша ее опекал и не хотел сестренке судьбы лесной лешачихи. В результате она выучилась на архивариуса и осталась в городе. Замуж вышла, родила и всегда благодарила брата за то, что заставил в цивилизацию податься.

– Ты говоришь, как деревенский сказитель, – усмехнулась Кира, гадая, сколько еще сюрпризов преподнесет ей Андрей.

– Это просто я бабкин рассказ повторяю. В детстве любил слушать эту историю, вот и запомнил почти слово в слово. Тебе смешно?

– Нет, интересно. Очень. Но, честно говоря, я была уверена, что ты из правильной московской семьи.

– С папиной стороны так и есть. Он из бывших. Из дворян. А в остальном… Мои родители оба всю жизнь в МИДе проработали.

– То есть твоя мать тоже окончила МГИМО?

– Институт международных отношений, только ленинградский. Я не уточнил, но бабка Поля замуж вышла не абы за кого, а за будущего проректора этого самого института.

– Ясно, – усмехнулась Кира. – То есть ты тоже из потомственных.

– Как выяснилось, это неплохо. Мой отец, кстати, про существование деда Паши долго не знал. То есть знал, что есть у жены какой-то дальний родственник в каком-то захолустье, но увидел его только лет через десять после свадьбы. Не представляешь его реакцию! Я маленький был, а все помню!

– Напугал его дед?

– Ужасно! С тех пор отец о нем и слышать не желает. А Паша – он добрый, просто людей не любит. У них в роду все мужики такие были.

Кира тихонько засмеялась и залезла Андрею под мышку.

– Выходит, он тоже из потомственных. Из потомственных леших.

И вдруг спросила совсем не то, что собиралась:

– У тебя после Ирины были женщины?

И тут же пожалела. Глупый вопрос задала. Разумеется, были. На монаха Борисоглебский не похож ни разу.

– Была женщина в Лондоне, – без паузы ответил Андрей. – Работали вместе.

– Она тебя ждет?

– Нет.

Кира надеялась, он скажет что-нибудь еще, но Андрей молчал.

Да, собственно, какое право она имеет лезть ему в душу? Он же не спрашивает про Гречина. И хорошо, что не спрашивает. Ей есть, что сказать?

Она немного подышала ему в подмышку и сама не заметила, как уснула.

Вечером рассмотреть Киру как следует дед не успел, но когда утром она вышла к ним с растрепанными волосами и румянцем во всю щеку, только крякнул. А уж когда городская краля, засучив рукава, приготовила отменный завтрак, вообще размяк.

– Садись, девонька, со мной. Конфетку хочешь? – спросил он, протягивая Кире подушечку «дунькина радость» всю в хлебных крошках.

«Сейчас откажется», – подумал Андрей, но Кира взяла.

– Спасибо. Мои любимые.

И засунула за щеку.

Андрей улыбнулся в кружку с чаем, а дед Паша – глазки масленые – предложил еще и меду. Липового, из тайных запасов.

Андрей только диву давался да чай с привезенным из города печеньем пил.

После завтрака дед сразу засобирался по грибы и велел всем одеться так, чтобы об их планах никто не догадался.

– А кто догадается? Тут же на сто километров ни души, – шепнула Кира.

Андрей дернул ее за рукав и скорчил рожу.

– Русский человек на хороший гриб падок. И завистлив, – обстоятельно пояснил дед. – Чуть увидит у кого в корзинке, сразу следом бежит. Иначе слюной захлебнется или его кондрашка хватит. Это уж проверено. Поэтому уходим задами, а возвращаемся огородами.

С этими словами дед Паша намотал на голову женский платок, а сверху пристроил кепку.

– Кепка выдаст, лучше бабкин плащ надень, – авторитетно заявил Андрей. – Он длинный, мужских штанов никто не увидит.

– Точно. Выдают портки-то, – огорчился дед Паша, но кепку снимать не стал.

Покрутившись, он нырнул куда-то в закуток и вытащил женское пальто.

– Надену Полькино. Она еще в седьмом классе его нашивала. Авось налезет.

Расправив пальто, дед с силой встряхнул его. Борисоглебский с Кирой дружно чихнули.

– Ага! – возликовал дед. – Нафталином прет! Ну так будут знать, как за мной шпионить!

– По запаху они тебя и обнаружат!

– Ну и пусть! – нашелся старик. – Как кого увижу, тут же из рогатки пальну, чтобы неповадно было!

Кира сделала вид, что собирается чихнуть, и отвернулась. Губы сами разъехались в улыбку.

Ну что за дед!

Киру он обрядил в белый в горошек платок – Полька в нем в церковь ходила – и байковый халат, а внуку протянул свой старый «капелюх» – истертую до безобразия меховую ушанку.

– Никто не признает, честное слово, Андрюх.

– Не сомневаюсь, – принюхиваясь к капелюху, согласился тот.

Кира с трудом сдерживала смех. В бесформенной то ли шапке, то ли вороньем гнезде Борисоглебский выглядел просто уморительно.

Видели бы в МИДе!

Дальнейшее стоило пера Ильфа и Петрова. Уходили в самом деле задами. Впереди с рогаткой наперевес и с воинственно торчавшей в окружении женского платка бородой дед Паша, за ним след в след – как велено – они с Борисоглебским.

Кира забавлялась от души. В ее жизни никого подобного деду Паше отродясь не бывало, поэтому от грибной охоты она получила ни с чем не сравнимое удовольствие.

Вернулись они с полными корзинами и уселись чистить, мыть и жарить щедрые дары леса. Потом к грибам прибавились картошка в мундире, соленья, деревенский хлеб и водка. Оказалось, что дипломаты вовсе не только односолодовое виски уважают. Водочка тоже неплохо идет.

В результате до документов, оставленных бабой Полей, добрались к вечеру.

– Слушай, у меня глаза слипаются. Я, наверное, ничего не пойму в этих бумагах, – пожаловалась Кира, ныряя вслед за Андреем в отгороженную занавеской каморку за печкой.

– Ну не поймешь, так не поймешь. Все равно их надо брать с собой. Тут работы не на один вечер, – согласился Борисоглебский, снимая с огромного сундука кучу тряпья – оказалось, постель хозяина дома – и доставая из него папку, набитую бумагами.

«Так зачем ты меня сюда волок?» – чуть не крикнула Кира и прикусила язык.

Неужели в самом деле на смотрины?

– Давай все просмотрим бегло и решим, – развязывая тесемки, предложил Андрей.

– Я спать хочу, – закапризничала она.

– Не выйдет. Дед хочет тебе Награду показать.

– Так он же вчера их надевал. Все до одной.

– Награда – это лошадь. Она сейчас на выпасе. Вечером вернется, – не отрываясь от документов, пояснил Борисоглебский.

– Как на выпасе? Кони, они разве…

– Кира, не глупи. Лучше взгляни профессиональным глазом. Стоит с этим возиться или нет.

Кира взглянула, и хмель вкупе с усталостью мигом вылетели у нее из головы.

На листе бумаги, который держал Андрей, глаза выхватили одну фразу. «Маньяк Кружилин», – вот что было там написано.

Кира уткнулась в бумаги и с каждой страницей все больше убеждалась, что Апполинария не зря работала в архиве. Она знала толк в своем деле. Никаких сомнений в том, что Олег Сергеевич действительно был прямым потомком того, кого Гиппиус считала маньяком, не осталось.

– Все это очень убедительно, но вовсе не доказательство.

– Почему?

– Начнем с того, что того маньяка тоже не поймали. Получается, единственным уверенным в его виновности была Зинаида Гиппиус. Прямых свидетельств она не оставила. Вся версия строится на ее словах, к тому же пересказанных сестрами. Как вообще к этому можно относиться серьезно?

– Бабка Поля считала это веским доказательством.

– Андрей, мне даже смешно спорить с тобой по этому поводу.

– С тем, что родство нашего Кружилина с «серой обезьяной» не является доказательством его вины в убийстве Ирины, я согласен.

– Неужели? Недавно ты говорил совсем другое.

– Я готов идти на уступки на данном этапе расследования.

– Расследование – слишком громко звучит. Пока я просто изучаю материалы, которые могут иметь отношение к делу. Подчеркиваю, могут. Но пока не имеют. Понимаешь, само основание шаткое. Почему вы начали с родословной? При чем тут родственные связи, если не доказано даже, что надворный советник Иннокентий Кружилин и маньяк – одно и то же лицо?

– Кира, наверное, я дилетант и все такое…

– Андрей, дело не в этом, – прервала она. – Просто вы с бабушкой слишком хотели найти убийцу, поэтому убедили себя в том, что это Кружилин, и стали подтягивать факты к своей версии.

– Да я не спорю! Просто…