Крылья для полета бесплатное чтение

1.

Хармленд был городом, который исполнял сокровенные мечты. Расположенный в тропиках штата, принадлежащего больше раю, нежели к звездному полотну, он дарил полную свободу любому, кто приносил ему немало денег. Остальным лишь обещал – но они ждали. Свобода стоила того, чтобы ждать.

Кварталы развлечений пестрели горящими вывесками, бурной вьющейся зеленью, шумели музыкой и голосами. Богатые и бедные на время сплетались в толпе, чтобы здорово отдохнуть, а утром, вновь разойдясь по разные стороны общества, продолжали беспросветно трудиться. С самого детства они знали: насколько один обеспечен, настолько же другой будет обделен. Их устраивало положение, в котором бесправными считались другие, а те, в свою очередь, усердно стремились занять место получше – и не всегда сворачивали на честный путь. Появись где-нибудь в мире социальная справедливость, ей бы точно не нашлось места среди этих улиц, мерцающих по ночам от обилия неона.

Одна из ярких светящихся вывесок, приглашающих войти внутрь, и распрощаться с кругленькой суммой, утопая в алкоголе и рассматривая танцовщиц, горела экзотическим именем – «Исида». Следуя зову сердца, а точнее, гудящей головы, которая весь день обдумывала важные решения, гость открывал дверь в стиле ар-деко, поднимался по широкой лестнице и попадал в роскошную атмосферу. Ночной клуб был оформлен в египетской тематике – золото и бирюза, скарабеи и жезлы фараона, солнечный диск и царицы красоты… «Исида» принадлежала Гарольду Говарду – самому влиятельному бизнесмену Хармленда. Громкий восточный проект быстро пробивался на вершину, не имея себе равных. Гарольд гордился тем, что его репутацию ни разу не запятнали связи с криминалом – а для бизнеса на рубеже веков это казалось большой редкостью. Но, на удивление, все соперники Говарда неизменно падали, стоило им только помешать «Исиде» расправить крылья. Атмосфера клуба привлекала состоятельных людей и творческую элиту – провести вечер в золотых руинах Древнего Египта было удовольствием весьма недешевым и доступным не каждому. А кто имел при себе карточку клуба, тот считался избранным. Гарольд любил гонки; но больше ему нравилось, когда соревновались не машины, а люди.

Каждый вечер, каждую ночь посетителей развлекали танцоры и танцовщицы, певцы и певицы, но вряд ли кто-нибудь из гостей знал их имена. По большей части работниками клуба были эмигранты, которые соглашались на низкие заработки и сомнительные условия, лишь бы зацепиться в Хармленде. Любимицей публики признавали Бетси – афроамериканку, улыбчивую девушку, для которой жизненные трудности не представляли помеху. Кто хочет быть счастливым, будет им всегда. Однако Фáтима, ее подруга и напарница по ночным танцам, такого мнения совсем не разделяла. Низкие гонорары, положение эмигранток в неравном обществе, принадлежавшем белым богатым мужчинам, все же надолго объединили их. Они блистали на сцене клуба, демонстрировали гибкость своих молодых тел, развлекая зрителей восточными танцами в облачениях египетских жриц. В Фатиме и внешностью, и поведением легко узнавалась арабка. Что могло заставить девушку, выросшую в мусульманской среде, выступать в одном из ночных клубов Хармленда?

Электронные часы показывали из полумрака комнаты 3:25 утра, когда Фатима открыла тяжелую дверь съемной квартиры. Включив свет, она посмотрела в угол. Обуви не было. Значит, Фархат не вернулся. Странно, ведь еще в полночь он говорил ей, что его смена закончилась. Сил думать, где в такое время опять пропадает ее парень, не хватало. Фатима ненадолго присела на коробку из-под вещей, потерла ноги, уставшие от танцев на высоких каблуках, бросила ключи, поднялась и ушла спать, так и не погасив лампу.

Фархат вернулся домой только после рассвета. Вид Фатимы, снова уснувшей с нерасчесанными волосами и неумытым лицом со следами яркого восточного макияжа, вновь расстроил его. Он придерживался мнения, что деньги в «Исиде» зарабатываются внешностью, поэтому свою тщательно оберегал. Обнаружив на столе счета, требующие оплаты, Фархат помрачнел и разорвал бумаги. За три года они так и не научились распоряжаться и без того скромным достатком.

Фархат и Фатима родились и выросли в Египте, в семьях крепких середняков, и в детстве не знали бедности. Отцы обоих держали лавки на рынке, были приятелями, так познакомились и дети. Спустя годы невинная детская дружба переросла в серьезную влюбленность – по крайней мере, со стороны Фатимы. Но родители не захотели договориться о браке. Людям свойственно считать себя во всем лучше других и полагать, что уж они-то достойны иного, более добротного окружения. Несмотря на дружбу, оказалось, что они растили вовсе не для соседских шалопаев.

Семья, в которой рос Фархат, считалась очень религиозной, а вот сын оказался отщепенцем. Он плохо знал Коран, не уважал законы Аллаха и не желал чтить традиции. Свободный нрав звал его на Запад – этими идеями Фархат заразил и Фатиму. Он объяснял ей, что в другой стране, где нет диктатуры ислама, они смогут жить совсем иначе, а она впитывала его слова, безоговорочно веря в будущее. В настоящем же Фатима не видела ничего, кроме многолюдного рынка, грязно-желтых строений, палящего полуденного солнца и женщин, спрятанных под темнотой чадры. А ведь где-то ее ждал совсем иной мир. Там девушка могла ходить открытой и не прятать волосы, самостоятельно принимать решения и громко разговаривать. На Западе люди женились по любви, а не по приказу отцов. Замученный, усталый вид теток и кузин, их располневшие от многочисленных родов тела приводили Фатиму в ужас. Закрывая глаза, она мечтала, как однажды ее длинные волнистые волосы будут развеваться на ветру, тело освободится от бесформенных балахонов, и взамен им придут бриджи, – такой она видела жизнь в американских журналах, запрещенных, но втайне добываемых от туристов. Фархат же грезил о странах, где любовь свободна и непринужденна. Для нее не нужно долго разговаривать с отцом, общаться с возлюбленной через ее семью, не придется собирать деньги на махр, и тем более никто не скажет, что отношения вне брака – это харам. Не раз они с Фатимой тайком встречались и обсуждали, как ужасно им живется здесь, среди улиц, похожих на муравейники, кишащих удрученными людьми в зловонии мусора и висящих на солнце туш баранов. Сердца их рвались к свободе, но также разрывались, что своими недозволенными встречами они уже компрометируют себя и родителей, давая повод безликим, но злым языкам усомниться в их добродетели. Фархат предложил Фатиме безумную мысль – просто сбежать на Запад. Молодые загорелись этой идеей, но даже не представляли, как ее можно осуществить – у них совсем не было денег, и никогда они не покидали этих прожаренных солнцем окраин.

Выход нашелся довольно скоро. Судьба часто благоволит нам, посылая испытания, ведь справившись с ними, мы становимся на шаг ближе к мечтам. Однажды, проходя мимо лавки отца Фатимы, прохожий довольно странно поздоровался. «Я слышал от того каирца, что твоя дочь распутна», – сообщил он. «Приведи мне четырех благонадежных свидетелей!» – прогремел ответ. Торговец понял: в городе обсуждают его семью. Не дождавшись обеда, он кинулся домой, но не успев добежать, развернулся обратно и набросился на Мансура, отца Фархата. Парня следом притащили за уши; он все отрицал. Фатима же, испугавшись неотвратимого гнева отца, во всем созналась матери. Наверное, только Аллах ведал, какие сцены в тот день разыгрывались под крышей их дома. Не меньшую беду переживала и семья Мансура. Видимо, поэтому дети, дождавшись, когда сумерки укроют разгоряченный город, решились на последний шаг – между прочим, совершенно не сговариваясь, так как в тот день даже не виделись. Выкрав документы и часть денег родителей, за что потом Фатима долго молила у Бога прощения, влюбленные понеслись навстречу друг другу. Долго пришлось скитаться; в Хармленде они оказались только спустя год после побега. На берег далекой земли двадцатилетний Фархат и девятнадцатилетняя Фатима ступили уже совсем иными людьми, чем были дома, и с каждым днем, прожитым в Хармленде, все больше менялись, что однажды вовсе перестали друг друга узнавать.

Фархат расчесал длинные волосы, переоделся в ночную рубашку и лег на край кровати, проведя дистанцию между собой и Фатимой. Он так и не женился на ней. Какое-то время она надеялась, что возлюбленный исполнит обещание, но потом смирилась. Ее обижало отношение как к любовнице, но страх потерять Фархата был намного сильнее раненых чувств. А он не торопился связывать свою жизнь с подругой детства. Истинные желания проверяются не тем, как терпят преграды – они проверяются свободой.

2.

По светлому коридору делового центра не торопясь шла девушка, и пролетающие мимо работники громко здоровались с ней, но она даже не оборачивалась. Идущий рядом мужчина тоже игнорировал сотрудников – он не отводил от привлекательной спутницы взгляда. Уже не впервые он рассматривал ее ореховые глаза, тонкие аккуратные черты, светло-русые кудри до плеч, но с каждым разом они нравились и привлекали все сильнее, вызывая желание поцеловать. Джейн была дочерью Гарольда Говарда, а Эндрю – его первым помощником. Они отлично смотрелись вместе. На голову выше Джейн, Эндрю выглядел ухоженным и спортивным; темные волосы ювелирно причесывал, всегда гладко брился, источал свежий аромат. Только его веки очерчивали синеватые круги.

Дойдя до двери кабинета, они остановились. Наступила пауза нерешительности, и Джейн слегка помялась. Из-под ее свободного брючного костюма сверкала ткань серебристого блестящего топа, и Эндрю с удовольствием наблюдал за переливами.

– Ты уже поедешь?

– Да. Папа тащит меня к себе на работу, но мне здесь скучно.

– Как насчет сегодня вечером, Джейн?

Она задумалась.

– Мне нужно в университет, а потом я договорилась увидеться с подругами. Вечером побуду у родителей… Не сегодня, Эндрю. Может, завтра?

В ответ он понимающе, но удрученно кивнул.

Эндрю ухаживал за Джейн довольно долго, но она все не отвечала ему взаимностью. Зато он пришелся по вкусу ее родителям. У Эндрю Беллера никогда не было денег, связей; высокой должности к тридцати годам он добился сам – с низов, благодаря трудолюбию, исполнительности и надежности. А еще неисчерпаемым амбициям. Гарольд очень гордился своим птенцом. «Этот парень – моя правая рука! Он далеко пойдёт!» – отзывался он. Беллер был бы лицемером, если бы не признавался самому себе, что очень надеется однажды стать ему не только помощником, но и зятем. К слову, Джейн он любил достаточно искренне, оттого терпеливо ждал.

На парковке Джейн села в свой автомобиль и бросила сумку рядом. Глядя в зеркало, закурила сигарету, и ее мысли вновь набрели на тему, приносящую множество сомнений. Эндрю. Рядом с ним не ощущалось ни влюбленности, ни трепета сердца. Признаться, Джейн еще не знала подобных чувств. Любовь обходила ее стороной, словно берегла душу от потрясений. В ее жизни были увлечения, которые не обернулись ничем серьезным. Сердце Джейн осталось целым, нетронутым, но – увы – недоступным.

Она и сама не могла понять, как относится к Эндрю. Он всегда рядом. Он ухаживает, заботится о ней. Он приходится по душе ее родителям. Он, что называется, хороший парень. Почему же сердце тогда молчит?

«Мне нужно принять решение, – думала Джейн, докуривая сигарету. – Но какое?.. Сжалиться над Эндрю, ответить ему взаимностью? Или, сказать откровенно, что не могу полюбить его по-настоящему? Я не знаю чего хочу, оттого мучаю нас обоих. Мне хорошо одной, но в то же время невыносимо».

Эндрю вошел в кабинет Гарольда Говарда. Шеф уже пил горячий свежесваренный кофе. Эндрю вдохнул приятный запах, но одернул себя, вспомнив о вреде кофеина. Поздоровавшись и забрав документы, он хотел уйти, как Гарольд выглянул из-за компьютера и задержал его жестом.

– Эндрю, ты виделся с Джейн?

Тот обернулся через плечо.

– Да.

– Никак не могу пробудить в ней интерес к делам компании. С ее безответственностью она рано или поздно превратит мое детище в банкрота. Хотелось бы, чтобы некоторая сознательность проснулась в ней раньше, чем я окончательно состарюсь… Кстати, почему ты такой кислый? Джейн опять дала тебе от ворот поворот?

Эндрю смутился.

– Ничего я не кислый.

– Отчего вы думаете, что никто не видит ваших настоящих чувств? Отчего молодые всегда уверены, что они загадка, и ничего подобного ни с кем никогда не происходило?

– О чем вы, мистер Говард? – голос Эндрю уже зазвучал резко.

Гарольд снял очки и закусил дужку.

– Ты плохо выполняешь мои поручения.

– Прошу прощения, но я буду стараться.

– В последнее время ты растерянный и безответственный. Я что просил вчера сделать с этим? – очки Говарда указали на полку, заваленную разноцветными папками с толстыми связками бумаг.

Эндрю обернулся, и на лице его отразилась тень досады. Ну конечно! Конечно, он забыл об этих чертовых бумажках.

– Я разберусь с ними сегодня.

– Ты помнишь главное правило работы? Вчерашние незавершенные дела отомстят тебе сегодня: они не терпят быть забытыми. А на твои плечи свалится двойная нагрузка.

– Не знаю, что на меня нашло, – покачал головой Эндрю.

– Я знаю, – утвердительно произнес мистер Говард. В его присутствии порой создавалось ощущение, что подобный человек способен видеть других насквозь. Вот и Эндрю Беллеру казалось, что Гарольд сейчас, как нейрохирург, тонким острейшим инструментом проникает внутрь его головы, вытаскивая оттуда на кончике его самые сокровенные мысли.

– Я знаю, что мужчина не может работать только в двух случаях. Первый – он просто глупый. Но ты отнюдь не глупец, Эндрю. Второй – он влюблен. Конечно, перекликается с первым, но не совсем. Мужчины знатно теряют в разуме, если влюбляются. И это как раз твоя проблема.

Эндрю едва слышно усмехнулся.

– Чем влюбленность мешает человеку работать?

– Я не закончил свою мысль. Будь у тебя все в порядке в личной жизни, ты бы сейчас не стоял с потерянным видом. Влюбленность мешает, когда превращается в добровольное страдание. И для чего ты, Эндрю, сейчас добровольно страдаешь?

Он не понял вопроса.

– Разве я страдаю? Добровольно?

– Ты любишь Джейн? – прямолинейности Гарольду Говарду можно было не занимать.

– Ну… да… – боязливо протянул Беллер, немного страшась реакции босса.

– Она отвечает тебе взаимностью?

Вопрос, способный испортить настроение на весь день вперед, потому что сказать правду – значит услышать ее самому. Правда, наедине с которой не хочется оставаться – пока не произнесешь вслух, можно притворяться, что ее не существует. Молчание. Тяжесть тишины заполнила кабинет, что стал слышен гул работающего на улице кондиционера. Солнце уже давным-давно раскаляло улицы, и окна освещаемых сторон закрыли плотными белыми роллетами. Эндрю показалось, что его перепонки сейчас лопнут от напряжения, а глаза ослепнут от яркости окон.

– Нет. Не отвечает.

Признание – другим и самому себе. Но почему становится только тяжелее?

Гарольд, умышленно добравшийся до самой сердцевины проблемы, сделал вид, что вернулся к работе.

– И почему ты до сих пор не разобрался с этим? – с напускной небрежностью спросил он, когда понял, что Эндрю немного остыл.

– С чем?

– Вы ведь уже давно встречаетесь.

«Давно встречаемся? Да, мы уже долгое время иногда пересекаемся», – мысленно пошутил Эндрю. Люди, старше на поколение, обычно иначе воспринимают отношения, нежели молодые. То, что Эндрю ходил следом за Джейн, как приставшая на улице бездомная собака, и иногда проводил с ней вечер в ресторане, мистер Говард, по всей видимости, считал близкой связью.

– За это время уже можно было добиться взаимности, – пояснил он.

– Мистер Говард, по-вашему, я в силах заставить кого-либо полюбить меня? Кто же любит по принуждению?

– Для чего заставлять? Поверь мне, к сердцу каждого можно найти ключ. Значит, ищешь ты не в том месте. Либо ты просто плохо понимаешь Джейн, либо… Либо не способен донести до нее собственную ценность. Выбирай, что похоже на твой случай.

Эндрю помрачнел.

– Не подойду же я вечером к дочери и не скажу: «Джейн, дорогая, ты не могла бы сделать одолжение и без ума влюбиться в Эндрю? Он очень страдает и даже не может нормально работать»? Так ты себе это представляешь? Нет, это твоя ответственность. Ты мужчина или кто? Почему ты не отчаян в своих ухаживаниях? Почему ты не дерзок? Почему не головокружителен? Неужели ты неспособен даже на такую мелочь, как влюбить в себя женщину?

– Мистер Говард…

– Подумай на досуге над моими словами, Эндрю. Я уже говорил: ты хороший малый, и меня полностью устраиваешь как для работы, так и для семьи. Но есть вещи, в которые я принципиально не буду вмешиваться. Мое тихое благословение ты уже получил: тебе осталось всего лишь занять место в сердце Джейн, чтобы не упустить такую возможность. Моя дочь – завидная невеста, это даже невозможно оспорить; но смотри: вдруг кто окажется хитрее или умнее тебя… Теперь доказывай, что достоин, уже не передо мной, а перед лицом Джейн.

Кивнув, Эндрю, ошарашенный потоком странных советов от Гарольда, развернулся было уходить, как очки шефа вновь указали на полку вчерашних тягот и сегодняшних проблем. Забрав их долой с глаз Говарда, он закрылся у себя в кабинете и принялся разбирать. Работа пошла, но мысли неслись намного быстрее нее, все дальше уводя Эндрю в недры собственных переживаний. Доказать свою значимость для Джейн… Добиться ее любви… Но как? Ему казалось, что он делал все, чтобы заслужить ее симпатию. Но, быть может, ему следует не заслуживать, а именно добиваться? Быть «настоящим мужчиной» из голливудских фильмов – заняться исключительно собой, плевать сверху на головы всем женщинам, но тем не менее никогда не испытывать недостатка в их любви и страсти?

Как стать образцом холодного и надменного человека, когда внутри он сгорает от чувств?

Как вести себя иначе с Джейн, если он до ужаса боится, что и без того слабые лучи ее внимания скроются?

Тот, кто любит безответно, всегда окажется уязвлен.

Он несвободен.

Рядом с чужим безразличием ему невозможно оставаться собой.

Желая получить столь значимое расположение, он достает из карманов души услужливость, слабость, ранимость, поглубже пряча в них уверенное спокойствие и самоуважение. Туда же проваливаются собственные интересы, желания. Начиная жить для другого, он отдает алтарю любви дни и годы своей жизни, но молитвы обычно так и остаются не услышанными.

Фатима проснулась очень поздно. Не увидев в постели Фархата и не обнаружив его в квартире, она с тяжестью перевела дух и отправилась в ванную отмывать отекшее от сбитого режима лицо. Следы яркой и стойкой косметики забились в уголки глаз, засохли у линии роста волос, остались кое-где на шее и декольте. Душ не принес никакого облегчения. Тело ее болело от рабочей смены, за которую не удавалось присесть хотя бы на пару минут, а уголки рта и щеки саднило от бесконечной широкой улыбки, которую танцовщица никогда не могла снять, если двигалась по сцене. Гости очень не любят недовольных восточных красавиц – неужели они не рады, что танцуют для таких важных персон, как они? Неужели не хотят развлечь их зажигательными сценами в полуобнаженных нарядах после тяжелого рабочего дня? Неужели не считают за честь принять на себя роль Шахерезады и прошептать тысячу и одну сказку для своего господина, оставшись наедине в его съемной квартире, о которой не знает жена?

Грязь. Бесконечная липкая грязь, проникающая внутрь, под кожу, навсегда оставаясь в памяти.

От такой грязи не поможет никакой душ.

Фатима решила сделать уборку в квартире.

Мусор. Мизерное пространство, заваленное коробками от дешевой еды, пакетами, забитое пылью, нанесенной в открытое окно с иссохшей от жары улицы.

И всего лишь один выходной в неделю, которого никогда не достаточно, чтобы навести порядок в комнате – не считая в собственной жизни.

Фатима выкинула собравшийся за неделю убогий беспорядок нищеты (а также по пути вымыла полы, протерла стекла окон, разложила на полках еще свежую одежду, загрузила в стирку постельное белье, купила овощи и сварила бульон из готового набора), опустилась на кровать и расплакалась.

Она не знала, где все это время находился Фархат. Она уже запуталась, когда по графику следующий его отдых. Возможно, он в клубе? Или просто ушел из дома, чтобы не видеть ее уставшего лица?

Фатима с каждым днем превращалась в ту, что доставала из сердца услужливость и в освободившемся месте прятала поглубже саму себя.

Мысли о любви Фархата, что ускользает от нее с каждым днем все дальше, что растворяется в бесчисленном количестве тяжелых и бессмысленных вечеров в клубе, ни на минуту не покидали Фатиму. Что бы ни делала она, где бы ни находилась, рядом с ним или, как сейчас, в одиночестве, никогда не получалось расстаться с невыносимым ощущением пустоты, обманутости, оставляемых поведением Фархата.

Фатима пролежала на кровати до самой темноты, наблюдая сквозь вымытые стекла, как алое солнце заката ползет вниз, скрываясь за горизонтом остроугольных линий многоэтажек. Так и не дождавшись возвращения Фархата, она, не включая настольную лампу у кровати, чтобы сэкономить электричество, в темноте расчесала длинные волнистые волосы и заплела их в косы, переоделась и расстелила постель. Еще один потерянный день. Еще один день без любви. Где то счастье, что обещал ей Фархат, уговаривая сбежать из дома в чужую страну, к чужим нравам? Почему вместо рая из свободы они оказались в невыносимом одиночестве и нищете приезжих, для которых не оказалось ни единого уголка, готового их приютить?

Не позволяя пролиться очередной порции непрошеных слез, она несколько раз глубоко вздохнула и незаметно погрузилась в сон.

Увидев, что часы показывают поздний вечер, Эндрю встрепенулся. Почти весь день он просидел, не поднимая головы из кипы бесполезных бумаг, и опустившаяся на Хармленд темнота, невыносимо яркая от неоновых вывесок и рекламных баннеров, настигла его в самом разгаре работы. Ему не хотелось предавать доверие мистера Говарда, ведь он уже пообещал разобраться со всем в кратчайшие сроки, поэтому решил подняться из-за стола только тогда, когда закончит. Эндрю даже договорился с собой пропустить тренировку, лишь бы не показаться шефу ни на что не годным.

«Ты мужчина или кто?» – слова вертелись в голове, как пластинка со старой музыкой.

Вдруг мелодия сотового телефона растревожила его покой. Извлеченный из-под сваленных бумаг черно-белый экран горел самым неожиданным, но таким дорогим именем: Джейн.

Обычно Джейн редко звонила первой.

– Да, алло, Джейн? – ответил наспех.

– Эндрю.

– Что-то случилось?

– Эм… нет.

– Просто ты сама никогда не набираешь.

Она недолго помолчала.

– Я… у меня поменялись планы, Эндрю. Я свободна вечером. Точнее… уже почти ночью.

– Ты хочешь встретиться со мной? – удивленно переспросил он.

– Да, хочу. Сейчас. Теперь.

– Где ты, Джейн? Я скоро приеду.

Не веря происходящему, он быстро прибрался на столе. Завтра. Все это останется на завтра. Если Джейн отыскала для него свободные пять минут – значит, еще не все потеряно. Значит, нужно ехать, пока она не передумала, пока странное наваждение, заставившее вспомнить об Эндрю-мальчике-для-битья, не отпустило ее.

И чуть ли не бегом оставляя офис, Эндрю Беллер бросился навстречу своей любви и разрушающей боли – Джейн, в глазах которой он не находил ничего иного, кроме равнодушия.

3.

Подруги Джейн давно разъехались на глянцевых автомобилях класса «люкс» каждая по своим делам, когда она еще долго не могла заставить себя выйти из кафе. Навязчивая и совсем не расслабляющая бесконечная мелодия раздражала. Огни Хармленда множились в огромных стеклах окон, а свет помещения, слишком яркий для вечера, усиливал контраст. Взглянув на улицу, Джейн увидела только очертания кудрявых волос, блестящих от верхних ламп, и темное пятно в центре силуэта – там должно было быть лицо. Отражение размывалось, троилось, вновь сливалось в цельное. Посетители то и дело приходили, покидали зал; одни сидели вдвоем, другие собрались компанией больше, но не оставалось почти никого, кроме нее, кто был бы в одиночестве. Не выдержав то ли беспощадного завывания радио, то ли острого приступа тоски, Джейн закрыла счет, оставив щедрые чаевые – пусть хоть у кого-то из официантов вечер станет хорошим – и вышла на улицу.

И дело было вовсе не в радио.

Джейн набрала номер Эндрю, желая, чтобы хоть кто-нибудь оказался рядом. Ехать к родителям не хотелось – Патриция никогда не терпела беспочвенной грусти и раскисания, а Гарольд сводил с ума потоком разговоров, как ему казалось, о важных вещах – международной торговле или очередном военном перевороте где-нибудь на берегу Персидского залива.

Эндрю казался Джейн не самым лучшим человеком, способным развеять грусть, но, по крайней мере, оставался единственным, кто был готов примчаться по ее первому зову.

Знакомая машина пару раз подмигнула фарами, когда Джейн сидела на мраморной плите фонтана. Эндрю вышел навстречу к ней. Брючный костюм цвета фуксии ярким пятном блестел от падающей подсвеченной воды. Легкий ночной ветер набрасывал на лицо небольшие локоны, и она часто убирала их от виска.

– Я оставила свою машину на парковке, – быстро сказала, когда Эндрю приблизился. – Заберу позже. Давай покатаемся на твоей?

Эндрю взял Джейн за руки и нежно поцеловал кисти.

– Ты хочешь просто покататься? А посидеть где-нибудь?

– Нет, я насиделась везде за сегодня. Я хотела с кем-нибудь проехаться по ночному городу.

Он кивнул, хоть и вспомнил, что давно ничего не ел. Перекусить где-нибудь, где еще подают здоровую еду, вовсе бы не помешало. Но, когда ты безответно влюблен, твои желания всегда отправляются на второе место.

– Как университет? – поинтересовался Эндрю, когда они выехали на широкий проспект.

– Нормально. То есть скучно и ни о чем, – она развела руками.

Не клеился ни один разговор. Джейн выглядела невыносимо грустной, но спросить, в чем дело, он не решался.

Эндрю включил магнитолу, и заиграла медленная романтичная мелодия с высоким мужским голосом, который узнавал каждый случайный прохожий. Он украдкой бросил взгляд на Джейн и заметил улыбку на ее лице.

– Ты знаешь, как я люблю Майкла Джексона, – произнесла она.

– Конечно. Я хотел, чтобы ты улыбнулась.

Словно смутившись, Джейн опустила голову.

– Иногда мне кажется, что никто не понимает меня так, как ты. Не думай, что я не замечаю твоих стараний. Я все вижу. Я сегодня много думала о… нас. Мне нужно время, Эндрю.

Его сердце на мгновение замерло.

And baby through the years

Gonna love you more each day

So I promise you tonight

That you'll always be the lady in my life…1

«Слова, которые мне0 произнести не под силу, – думал он. – Так пусть песня говорит за меня. Джейн всегда будет единственной в моей жизни…»

– Эндрю! – вдруг закричала она.

Он безотчетно притормозил. Стоило только на секунду отвлечься на размышления и перестать следить за дорогой…

На дороге буквально у самого капота стоял человек. Встретившись взглядом с перепуганным Эндрю, он показал ему средний палец, что-то громко крикнул на незнакомом языке и пошел дальше. В свете придорожных фонарей Джейн рассмотрела на нем джинсовый костюм и копну длинных темных волос. Эндрю перевел дух.

– Чуть не стал убийцей из-за какого-то придурка.

– Забудь, все же обошлось. Поехали дальше.

В спину им уже сигналили нетерпеливые водители.

Радио напевало другую мелодию, более ритмичную, чем прошлая. Голос Майкла Джексона, доносящийся из магнитолы, выкрикивал одну и ту же фразу под смесь звуков, а потом резко понизился до шепота.

«Все же не понимаю, что в этом певце такого необычного, – впервые задумался Эндрю. – Кажется, у меня начинается аллергия на его крик. Чем он ей нравится? В нем так много женского…»

Выставив руку в приспущенное окно, Джейн ловила движения прохладного ветра, несущегося мимо на бешеной скорости. Дорога, яркие баннеры, свет фар – все это мелькало, то сливаясь, то разделяясь на множество мелких частиц. От движения Джейн казалось: ее грудь стеснила странная тяжесть, не давая свободно вздохнуть.

«Я словно потерялась в этом круговороте. Не знаю, куда мчусь и зачем. Быть может, однажды он вынесет меня к чему-то, что я так отчаянно ищу?»

Она задумалась о человеке, который чуть было не попал под колеса. Отчего люди так не ценят жизнь, что готовы рисковать в самый неподходящий момент? Все способно оборваться в любую секунду. То, с каким тупым безразличием незнакомец отправился дальше, хотя едва не пострадал, не отреагируй они моментально, что-то всколыхнуло в душе Джейн. Может, она так же ничтожно безразлична, не заинтересована в собственной судьбе, если сейчас едет неизвестно куда с мужчиной, о котором на самом деле мало что знает?

Что Джейн знает об Эндрю?

Он высокий, симпатичный, но… это известно всем. Он работает с ее отцом, мечтает о головокружительной карьере, но кто в Хармленде не желал бы приблизиться к Гарольду Говарду так близко, как это удалось Эндрю Беллеру? Он любит спорт, но… какой вид? Джейн помнила, что Эндрю ни дня не может прожить без тренировки, но понятия не имела, чем именно занимается. Футбол? Точно нет. Баскетбол? Возможно.

Джейн знала о нем многое и в то же время не знала ничего личного, сокровенного.

«Он так старается приблизиться ко мне, – думала, робко наблюдая, как Эндрю мягко вел машину, – и вряд ли дело только в отце. Неужели действительно влюблен в меня? Или в деньги? Какая разница: все хотят принадлежать кому-либо ради чего-либо… Но мне пора принять решение».

Ощутив едва преодолимое желание сделать нечто неожиданное, сумасшедшее, бесповоротное, такое, что поможет окончательно определиться с собой, с Эндрю, с будущим, Джейн тихо спросила:

– Ты помнишь, где я живу?

Эндрю заметил перемену в ее голосе и поехал медленнее.

– Да.

– Отвези меня туда.

– Хорошо.

«Быть может, то, что я ищу, или тот, кого я ищу, все это время находились рядом?»

– Я не хочу оставаться одна сегодня ночью.

Брови Эндрю взлетели вверх.

– Мне подняться с тобой?

– Да.

– Подожди, ты?..

В ответ она прикоснулась к его запястью, лежащему на руле. Эндрю почувствовал, как ее тонкие и длинные пальцы гладят его кожу. Автомобиль стоял, и с улицы доносился отсчет времени на светофоре. На миг происходящее показалось Эндрю совершенно нереальным. Разве могли быть настоящими эти дорога, ночь, едва знакомые улицы, Джейн рядом, чуть ли не говорящая «да»? Загорелся зеленый, прозвучал сигнал, и вновь он нажал на газ. Боясь неосторожно пошевелиться, чтобы не спугнуть руку Джейн, все еще сжимающую его, Эндрю произнес:

– Ты говорила, что тебе нужно время.

– Я ведь не сказала сколько.

Ее глаза в полумраке влажно блестели. Взгляд их пробирался внутрь, и Эндрю не хотелось возвращаться к дороге.

– Джейн, ты уверена? – переспросил он. – Я не тороплю тебя.

– Да. Я уверена. Поехали ко мне.

Ускорившись, пока Джейн не передумала, они помчались обратно к центру Хармленда. Эндрю все еще не мог осознать, что она так неожиданно сама бросается к нему в объятия. Один вечер… Раньше для него не находилось и последнего места в списке ее планов, а всего лишь за один вечер она уже согласна провести с ним ночь. Все выглядело таким… резким, ненастоящим, неправильным. Что, если от волнения он сделает что-то не так, и навсегда потеряет ее?

А что, если близость не имеет той же ценности для Джейн, какой представляется ему?

Эндрю был в курсе, что она спала со многими парнями. Среди них не было ни одного знакомого, поэтому злиться или обижаться на предательство даже не имело смысла. Джейн так развлекалась – встречала какого-нибудь мальчишку, желательно еще младше нее, желательно вчерашнего школьника, проводила с ним ночь, а наутро забывала его лицо. Конечно, она не рассказывала об этом Эндрю напрямую, но он, как безумно влюбленный, обладал одной противной чертой – желанием следить за объектом своей страсти. Он тщательно выяснял, где и с кем Джейн провела вечер, и хотя очередной смазливый мальчик и причинял ему боль, Эндрю словно стремился всласть помучиться от ревности.

Вдруг для нее он не больше, чем один из таких пареньков? Даже нельзя сказать, что они пользуются Джейн – это она их использует и выбрасывает вместе с порванными презервативами.

Машина продолжала мчаться по улицам большого города, который не собирался засыпать.

У самого порога Джейн неловкими движениями сбросила с уставших ног туфли и прошла в комнату, увлекая Эндрю следом. Он держал ее за руку и безвольно шел, стараясь приучить глаза к темноте и начать ориентироваться в незнакомом ему доме. Остановившись, он ощутил тепло ладоней на лице.

– Ты слишком высокий, – послышался ее шепот, – я не могу дотянуться к твоим губам.

Загорелся свет. Джейн сняла пиджак, откинув его яркое пятно в сторону, и осталась в широких брюках и обтягивающей фигуру белой майке с тоненькими бретельками. Эндрю заметил, что сквозь ткань просвечивались бугорки напряженных сосков. Наклонившись, он медленно и чувственно поцеловал ее в губы, одной рукой привлек к себе, а другой сжал грудь.

– Ты не носишь белье? – спросил он, оторвавшись от поцелуя.

– По настроению.

Страсть распаляла Эндрю, и, становясь более смелым, он снял с нее майку, оставив выше пояса только золотую цепочку с крошечной подвеской. Кожа Джейн вздрагивала под левой грудью – там, где билось сердце. Она нетерпеливо потянулась к ремню его брюк, но он жестом остановил.

– Я бы хотел принять душ. Ты покажешь мне, где?

– Вон та дверь, – она махнула рукой в коридор, уже явно чем-то недовольная.

– Джейн, пойдем вместе? – Эндрю подбирал слова. – Так мы привыкнем друг другу.

Она нехотя кивнула.

Струя воды мощно била сверху, создавая приятный расслабляющий шум. Освободившись от всей одежды, они вошли в кабину. Пар оседал на пышных волосах Джейн, оставляя крошечные капельки, похожие на росу. Эндрю заглянул в ее карие лучистые глаза – они горели требовательным желанием.

«Смотрит ли она так же на других? Или этот взгляд предназначен лишь для меня?»

Капли воды стекали по рельефному торсу. Джейн захотелось ощутить на себе тяжесть спортивного мужского тела. Отдаваясь чувствам, она прижалась к нему и со всей страстью впилась в губы. Эндрю тихо вздохнул. Тела сплетались все теснее, руки гладили вымытую кожу друг друга, и дыхание становилось чаще. Возбуждение разгонялось по артериям, и кончик горячей плоти коснулся живота Джейн. Стараясь не намочить волосы, она сделала шаг назад, потянув Эндрю за собой.

– Можешь не медлить, я готова.

– Хочешь остаться здесь?

– Мне нет разницы.

– Я возьму защиту.

– Я принимаю таблетки.

«Принимаю таблетки! – крутилось в голове Эндрю, пока они, не прерывая поцелуев, шли к кровати. – Неужели ей настолько плевать на собственное здоровье, что она спит с мужиками даже без презервативов? Откуда она знает, что они не больны никакой дрянью?»

Рухнув на постель, Джейн легла на спину и без смущения развела колени. Ощутив, как горячие губы Эндрю проскользнули вниз по внутренней стороне бедра, она расхохоталась и запрокинула голову, приготовившись получать удовольствие.

Томление, уверенные движения языка, руки Эндрю, крепко сжимающие ее грудь… Хотелось, чтобы время остановилось, замерло. Дыхание Джейн становилось глубже, быстрее, а на груди выступили крупные капли пота. Эндрю прислушивался к реакциям ее тела, подстраивался под них, изучал Джейн, старался удовлетворить. Напряжение внутри росло; Джейн чувствовала, как оно собирается в животе, вот-вот готовое разлиться, но чего-то не хватало. Она сильнее запрокинула голову и зажмурила глаза, пытаясь сосредоточиться на ощущениях. Вдруг Эндрю сделал непривычное движение, и сосуд эмоций внутри лопнул. Наслаждение наполнило Джейн, и из нее вырвался один-единственный стон. Отдаваясь потоку, она подтянула расслабленные онемевшие ноги к животу, как Эндрю вошел в нее. Из-за обостренной чувствительности толчок показался резким, почти причиняющим боль. Она недовольно вздохнула, но Эндрю уже навис над ней, не дав до конца насладиться и без того слабеньким оргазмом. Поцелуй его показался безвкусным, а движения – бесстрастными. Он убрал от лица ее волосы, пропустил локоны между пальцев и слегка сжимал их вместе с покрывалом, когда чувствовал, что теряет рассудок.

Джейн поняла, что ее возбуждение стихает, и попыталась представить на месте Эндрю какого-нибудь парня, кто трахал ее так хорошо, что она чувствовала себя влюбленной. Но на ум не пришел никто – все воспоминания о сексе сливались в сплошное серое пятно. Кажется, все мужчины совершенно одинаковы. Одинаковы их накачанные в зале мышцы, одинаковы движения, одинаковы сдерживаемые постанывания, одинаков бегущий по раскрасневшейся шее и груди пот…

Эндрю, похоже, испытывал неподдельное удовольствие от своих скучных подергиваний, и обида захлестнула Джейн. Ей не хотелось предоставлять кому бы то ни было услуги наслаждения, не получая своего взамен. Внезапно она почувствовала себя совершенно лишней, ненужной, пустой, одинокой в этой комнате, где мужчина, влюбленный в нее, занимался с ней сексом… Кое-как дождавшись, когда Эндрю закончит, она быстро вытерлась и убежала в душ, избегая взгляда нового любовника.

Вымыв разгоряченную и сухую кожу гелем со сладковатым запахом, Джейн выключила воду и присела на пол душа, потирая шею и стараясь не расплакаться. Ей хотелось переспать с Эндрю, чтобы хоть что-нибудь для себя прояснить, но в итоге она запуталась еще больше. Часы показывали около половины второго. Перед глазами пронеслись образы матери и отца, убеждающих ее, какой хороший парень Эндрю Беллер – такой никогда не обидит ее, не причинит никакого зла.

«Ну что у меня за сердце? – всхлипнула Джейн. – Почему я никак не могу полюбить хорошего человека? Я знаю, знаю, что он хороший… Только почему я ничего не чувствую?»

– Все в порядке? – внимательно спросил Эндрю, когда она вышла.

– Да. Конечно, – она уже расстелила половину кровати.

– Мне остаться или уехать?

Сердце Джейн сжалось.

– Останься.

Собственный голос показался ей чужим.

– До утра или…

– Насовсем.

В лице Эндрю мелькнуло облегчение. Лежа в постели, Джейн слушала звук льющейся воды из ванной. Огни города отражались на призрачно-бежевых стенах комнаты, погруженной во тьму. Вскоре она услышала шорох одеял и почувствовала, как Эндрю лег позади, обвивая руками ее тело.

«Только бы не снова… Не знаю, как перенесу это во второй раз…» – промелькнуло у нее в голове.

От осознания, что еще не раз придется спать с Эндрю, если уж она решила быть с ним, Джейн придавило непонятным бессилием.

– Я так счастлив, что ты позволила мне сблизиться с тобой, – прошептал он, целуя ее затылок. – Я люблю тебя, Джейн. Я никого еще не желал так, как тебя.

И почему же хороших людей никто не любит в ответ?

4.

Следующие пару месяцев Джейн вела себя так, будто окончательно смирилась – и с самим Эндрю, и с их спонтанными отношениями. Трудно ужиться с характером даже того, кого хотя бы немного любишь, и Джейн усилием воли пыталась принять Эндрю таким, какой он есть. Она бы хотела его полюбить, но не получалось, и ее сводили с ума противоречивые чувства – отвращение к обычным чертам Эндрю и бесконечная вина за то, что собственное сердце ей было неподвластно.

Джейн переехала к Эндрю; они жили в одном из модных районов, в квартире, за которую Беллер, между прочим, все еще выплачивал кредит. Хармленд называли «городом богачей», и это было правдой. Только вот никто не упоминал о том, что вся роскошь, дороговизна, все вещи, которые стоили дороже, чем заработок бедного за год, – все это приобреталось в кредиты. Не нашлось бы ни одного «богача», кто бы не поддался соблазну и не позаимствовал у себя же самого немного денег из будущего, чтобы с удовольствием потратить их в настоящем.

Поэтому Эндрю платил кредиты за машину и квартиру. И он не догадывался, что стал заемщиком еще одного капитала.

Джейн слишком быстро и необдуманно согласилась открыть для него сейф своих чувств, но никто из них не знал, как скоро они закончатся, и Эндрю вновь превратится в должника.

И в еще одном банке Хармленда неожиданно иссяк капитал – Фархат устал любить Фатиму.

С каждым днем они становились друг от друга все дальше и дальше. Некогда влюбленные, они не заметили, как перестали быть друг для друга кем-то большим, нежели просто партнеры по танцам. Все реже Фархат проводил выходные дома, и все реже Фатима ждала, что он вернется.

Сидя в небольшой квартире, в комнате, освещенной последними лучами заката, она погружалась в воспоминания. О доме, о матери, об отце, о родных краях – обо всем, что однажды оставила позади. Когда-то, будучи подростками, они с Фархатом договаривались о тайных встречах. Фатима садилась у окна и занимала руки книгой или вышиванием, то и дело поглядывая, когда же мимо решетчатых окон пройдет парень с роскошными волосами. Едва заметив его, она все оставляла, и, накинув на голову платок, выходила из дома.

От этих воспоминаний, так согревающих душу одиноким вечером, теперь не осталось ничего.

Фатима больше не покрывала голову. Родившаяся на Востоке, она мечтала жить, как женщины из журналов, которые ввозились контрабандой и читались украдкой в зашторенных спальнях. Она мечтала распускать волосы и носить открытую одежду. Познать радость любви с тем, на кого укажет ее сердце, а не ждать, когда старшие устроят брак с юношей, соблюдающим Священную Книгу и совершающим молитву пять раз в день.

Сердце Фатимы давным-давно указало на Фархата.

Она не представляла свою дальнейшую жизнь как-нибудь иначе. В мечтах и планах Фархат присутствовал неизменно и неоспоримо, – и даже недовольство отца не могло бы вычеркнуть его из этих надежд. У юношеских чаяний есть одна досадная черта – они сбываются настолько редко, что время превращает их в пыль. В сердце же след остается на долгие годы, как невидимая царапина, которая отзывается слабым жжением боли, стоит только неосторожно прикоснуться. Будучи совсем юной, Фатима мечтала о большом светлом доме, полном детских голосов и музыки. Чем старше она становилась, тем меньше простора оставалось в воображаемом доме, звуки стихали, танцы заканчивались – и Фархат заполнял собой все пространство.

Решение убежать на другой континент, на Запад, туда, где в воздухе пахнет не сладостями и маслами, а свежестью океанов и свободой духа, далось Фатиме непросто. Теперь, сидя на узком подоконнике старой съемной квартиры, которая, судя по глубочайшим трещинам на несущих стенах, могла быть свидетельницей Золотого века Голливуда, Фатима размышляла. Что именно заставило отречься от дома и пуститься в чужие края, сбросив по пути чадру, но оставшись практически босой?

Она сбежала вместе с Фархатом. Следом за ним. Ради него.

И почему те, кого мы так любим, никогда не ценят наши жертвы?

Объятые мягкой тишиной предрассветного города, двое молодых людей прогуливались по пустым улицам. Розовые лучи солнца, еще не видимые с высоты человеческого роста, уже отражались в стеклянных вершинах небоскребов. Наблюдая за их скользящими, пронизывающими, изгоняющими предутренний мрак движениями, Фархат шел, погруженный в свои мысли.

«В это время я бы принудительно совершал предрассветную молитву. Или нет?.. Здесь часы сильно отстают от Египта и Магриба. Получается, мусульмане, живущие в Хармленде, молятся неправильно? Нужно будет сказать Фатиме – в молитвах уже нет никакого смысла… Какой прок молиться в неподходящие часы? И какой прок молиться, если за все годы тебя так никто и не слышит?»

– Фархат, о чем ты так задумался?

Девушка с длинной косой светло-русых волос, перетянутой у лба узенькой повязкой, шлепала по пыльной обочине в пляжных сланцах. Широкая юбка скрывала ее небольшую хромоту. Она заинтересованно посматривала на Фархата, щурясь от бликов восходящего солнца.

– Я подумал, что могу не молиться. У этого есть веские основания.

– Что? – раздался ее смех. – Ты разве молишься?

– Уже нет. Но как только мы… я приехал сюда, я старался не пропускать молитвы.

– И зачем?

– Не знаю. Я привык.

Она щелкнула языком.

– Я ни разу не молилась. Даже когда помирала, все равно в голову не приходило. Зачем бы?..

– У вас это не обязательно. Вас больше не воспитывают так с самого рождения.

– А у вас?

– А у нас – обязательно.

– Тогда почему ты сегодня решил, что тебе можно не молиться?

– Потому что, – несколько растерянно ответил Фархат, – я уже запутался, где «вы», а где «мы». И что я должен делать, оставаясь как «мы», и что мне следует делать, как «вы», живя среди вас. Я даже не могу сказать, к кому я теперь принадлежу.

Они остановились и присели на низкую ограду парка, игнорируя табличку «НЕ САДИТЬСЯ».

– Кажется, ты слишком запариваешься из-за ерунды, Фархат.

Он обхватил себя за плечи джинсовой куртки, раскачиваясь на весу.

– Для тебя ерунда, что я запутался в себе?

Девушка легонько хлопнула его по плечу.

– Запутываются только те, кто много в чем-то путается.

Фархат вздохнул.

– Забудь.

– Это ты забудь, – продолжила она. – Сколько раз мы уже с тобой гуляли? Три? Пять? Почему опять чудаческим образом выруливаем к тому, что ты тоскуешь по родине?

– Кто? – удивился Фархат. – Я?

– Ну не я же. Кстати, я знаю, что ты живешь с подругой.

– Откуда?

– Мне рассказали.

Фархат недовольно повел плечами.

– И кто же?

– Неважно. Тебя знает здесь много отребья. Видно, ты общительный.

– Предпочитаю не умереть от тоски.

– Если что, – она аккуратным жестом отбросила черные пряди с его лица, – мне все равно, с кем ты там живешь. Даже если вы женаты. Вы же вроде женитесь с десяти лет, да?

– Неправда.

– Раз говорят, значит, правда. Даже если ты женат – я не обижаюсь. Я не ищу чего-то серьезного.

Он перестал крутиться и внимательно посмотрел на нее.

– А чего же ты ищешь?

– Легкости. Свободы. Кайфа. Удовольствия. А ты?

– А я, – протянул Фархат, – я ищу то, что не оставит меня равнодушным. Отчего мне вновь захочется жить.

– От меня тебе не хочется жить?

Ему пришлось честно ответить:

– Нет.

Солнечный диск из розового свечения превратился в светло-желтое пятно на безоблачном небе. Город просыпался – звуки проезжающих автомобилей, сигналы светофоров, разговоры утренних спортсменов доносились до Фархата и его подруги. Такие знакомые появлялись в его жизни с неизменной регулярностью, и каждая новая подружка чем-то походила на предыдущую. Все, что хотел сделать Фархат – сбежать вновь. Сбежать от Фатимы, от невыносимой тяжести ее любви, которая, словно ошейник, затягивалась, сдавливая горло. Он нарушил тысячу обещаний, данных Фатиме в порывах влюбленности, в моменты страсти, в минуты отчаяния, и ни одного из них так и не смог выполнить. Но готовность Фатимы верно ждать раздражала его, заставляла чувствовать себя виноватым.

Ведь так невыносимо – когда от тебя ждут того, что ты дать никогда не сможешь.

Услышав ответ, девушка только пожала плечами.

– Так и знала.

Она улыбнулась, и улыбка эта казалась искренней. В ней не читалось ни сожаления, ни разбитых надежд.

«Ей все равно, – подумал Фархат. – Ей все равно».

Совсем иначе улыбалась Фатима – за каждой ее эмоцией неумело пряталось разочарование. Даже когда слеза готовилась сорваться с ее темных ресниц, Фатима сглатывала, делала над собой усилие, и растягивала губы в широкой, открытой улыбке.

И выглядело это еще более ужасно, чем если бы она просто разрыдалась, обнаружив в действиях Фархата очередной обман.

– Хочешь увидеть настоящий восточный праздник? – он перевел тему, и голос его зазвучал веселее.

– А что для этого нужно?

– Ты наверняка уже знаешь, где я работаю?

– Вроде как в ночном клубе?

– Да. Я танцую в «Исиде». Хозяева немного помешаны на экзотике – и открыли заведение в арабо-египетском стиле.

– Ого! – удивилась девушка. – Я слышала, этот клуб для очень богатых людей. Как ты туда попал?

– Воля случая. Мои корни здесь пригодились. Я познакомился с человеком, который мне помог. Да, там тусуются одни богачи – они даже покупают абонементы. Я слышал от промоутера, что скоро готовится большой вечер. Кажется, в семье владельца будут что-то отмечать, глядя на танцы голых мужчин и женщин. Я могу провести тебя по черной лестнице, посмотришь из-за кулис – конечно, если не попадешься администратору.

– Не знаю. Ты тоже будешь танцевать?

– Конечно! Многим нравятся мои номера, – он демонстративно перешел на шепот и приложил ладонь к губам, – особенно мужчинам…

– Шутишь, что ли?

– Ничуть!

– А мы поместимся там все?

– Кто – все?

– Все те, кого тайно проведешь посмотреть на твои танцы…

Они рассмеялись. В компании друг друга ощущалась легкость – но легкость эта приносила пустоту. Они знали, что их отношения не продлятся дольше недели или двух… Но все равно продолжали встречаться: Фархат тайком от Фатимы, а девушка – тайком от никого. В жизни ее не было тайн, а значит, не было места и разочарованиям.

Каждое утро Эндрю просыпался на рассвете. Неважно, во сколько он засыпал вчера, чем занимался перед сном – наутро он старался покинуть постель как можно раньше. Беллер искренне считал, что нет никакой пользы валяться в кровати до самого обеда – гораздо правильнее было бы в это время сходить на пробежку или же съездить в тренажерный зал. В тот месяц погода еще позволяла по утрам заниматься на открытом воздухе, и Эндрю, просыпаясь по будильнику ровно в 4:45, отправлялся в сквер. Площадка с простыми тренажерами, доступная для всех желающих, свежий воздух, еще не пропитанный дневным зноем – кажется, даже в Хармленде можно найти бесплатные удовольствия. По крайней мере, Эндрю это удавалось.

Ранние подъемы невыносимо раздражали Джейн. Нет, она не любила спать допоздна, но вставать в пять утра ей казалось сущим издевательством. Конечно, Эндрю не звал ее с собой на турники, и даже старался не будить ее, но раздражающее «пик-пик-пик» электронных часов, шум воды в ванной, кипение чайника – все это Джейн слышала каждое утро сквозь сон, и накапливающаяся внутри нее ярость однажды вскипятила бы воду для Эндрю, не прибегая к услугам чайника.

Стараясь не скрипнуть шкафом, Эндрю аккуратно достал оттуда спортивную сумку. Конечно, приготовить ее можно было и с вечера, но почему-то все время забывал. Мимоходом он взглянул на спящую Джейн. Укрытая легким одеялом, она лежала на спине, закинув руку на лоб. Темно-русые брови нахмурились, а губы сжались в кривой линии.

– Куда ты опять? – вдруг заговорила она, когда Эндрю уже прошел к двери.

Он остановился.

– Разве ты не спишь, Джейн?

– Нет. Ты меня разбудил. Опять.

От ее тона Эндрю почувствовал себя паршиво.

– Ну можно собирать свою гребаную сумку с вечера? – возмутилась Джейн, нервным жестом отбрасывая от себя одеяло. Из-под серой майки виднелись красноватые полоски на коже, оставленные складками постели.

– Ты какая-то раздражительная в последнее время, – заметил Эндрю. – Ты не заболела?

Она промолчала. Только подошла к окнам и раздвинула плотные ночные шторы, все еще потирая лоб.

– Я устала от ежедневной головной боли. Когда я просыпаюсь не сама, а из-за твоего шума, у меня начинает ломить затылок. Лекции у меня только через пять часов. Я могла бы еще выспаться.

– Может, тебе следует ложиться раньше? – вырвалось у Эндрю.

Джейн обернулась.

– Да, – резко ответила она. – Наверное, мне стоит ложиться раньше. В соседней от тебя комнате.

Возможно, она имела в виду что-то большее, нежели просто разные режимы дня, потому что последняя фраза неприятно уколола Эндрю. Он еще немного постоял, пытаясь сообразить, что именно подразумевала Джейн, хотела ли задеть его специально, или же просто неудачно выместила раздражение. И все же нашлось в этих словах нечто, наталкивающее на весьма определенные мысли.

Джейн не хотела его.

Бросив напоследок, что потренируется до работы, Эндрю оставил ее одну. Как только за ним захлопнулась дверь, – более громко, нежели обычно, – Джейн почувствовала укол совести. Она старалась не устраивать истерик, не рыдать при ком-либо, не ругаться и не скандалить, переживать все тихо. Но с Эндрю из нее внезапно вырывались резкие слова, как в то утро, оставляя того в недоумении, а саму Джейн в сожалениях. Несложно было догадаться, что дело заключалось не в сумке или недосыпе. Всякая привычка Эндрю извращалась в глазах Джейн, доводилась до абсолюта и вызывала в ней отвращение – даже то, как он пил морковный сок, или что удовлетворяло его в постели.

Она обхватила себя руками за плечи и тревожно потерла их, словно замерзла. Время близилось к шести. Ехать куда-либо до университета ей не хотелось – в последние месяцы Джейн уже редко виделась с родителями и предпочитала не заезжать к отцу на работу. Мягкое солнце закрадывалось в спальню, и отчего-то его розовое свечение лишь навевало тоску. Она достала кассеты и включила музыку на небольшой громкости, стараясь отделаться от мысли, что ночью обязательно ляжет спать в другой комнате.

Вечер еще не начался, но «Исида» уже тонула в количестве посетителей. В основном все крутились в баре, так как танцы и выступления ждали значительно позже. Администратор приветливой улыбкой встречала на входе гостей и рентгеновским взглядом сканировала количество банкнот в их кошельках. В зале с приглушенным светом стоял тяжелый аромат благовоний, а искусственный дым создавал ощущение интимности и приватности обстановки.

Бетси, одетая в белое сценическое платье, состоящее из небольшой полоски лифа и длинной юбки, шла по залу, как взгляд ее зацепился за знакомое лицо.

– Эндрю! – воскликнула она, подходя поближе. Наряд ее сверкал от множества верхних ламп и свечей, словно сотканный из одних маленьких звездочек, а его белизна контрастировала с темной кожей танцовщицы. – Давненько ты не сидел здесь, да еще в такую рань!

Бетси и Эндрю знали друг друга еще давно. Liberian girl, как называли ее все друзья благодаря одноименной песне, встретила Эндрю, когда только перебралась в Хармленд и раздавала на улице рекламные буклеты недавно открывшегося фитнес-центра. Благодаря дружелюбному характеру и неунывающему оптимизму даже в самые трудные моменты своей непростой жизни, Бетси легко завязывала знакомства, часто весьма полезные. Дружба с Эндрю привела ее в «Исиду», и как она сама выразилась, дела пошли намного лучше – тут хотя бы не заставляли танцевать стриптиз и не принуждали к приват-встречам с оголодавшими по экзотике гостями.

Они обменялись небольшими приветствиями.

– Неужели ты бросил свои очень важные дела? Филонишь?

Эндрю рассмеялся.

– Нет. Я здесь как раз с поручением мистера Говарда. Я жду, когда освободится администратор – мне нужно с ней переговорить.

Она присела к нему за столик.

– Все шепчутся, что скоро здесь будет какое-то шоу.

– Слухи ползут быстрее слов: мы еще не успели ни о чем договориться, а уже все обо всем в курсе.

– Так что, если не секрет?

Эндрю помолчал, думая, готов ли поделиться всем накипевшим с Бетси.

– Не секрет, Бетси. Я женюсь на Джейн.

Взгляд танцовщицы заискрился, и она прижала руку к груди.

– Поздравляю! Я так рада! Наконец-то ты добился ее… Сколько лет ты ходил вокруг?.. Она полюбила тебя?

– Точнее, я только собираюсь сделать ей предложение, – хмуро пояснил Эндрю, – мистер Гарольд сказал, что Джейн любит эмоции, и просто надеть кольцо на палец не подойдет. Нужно что-то запоминающееся. А еще он хочет организовать встречу с партнерами, и…

– Совмещать помолвку с бизнес-делишками? Ужасно… – перебила Бетси. – Ты сам как на это смотришь?

Эндрю помрачнел еще больше.

– Не знаю. Я бы, наверное, хотел большей приватности… Любовь, она не терпит публичности, понимаешь? Все, что выставляется напоказ – обман, фальшь, пустота. К тому же, – он собрался с силами, – я не уверен, что Джейн вообще согласится.

– Да ладно?

– Да. Наши отношения как будто изменились, ведь она сама пошла ко мне навстречу, но в то же время все осталось по-прежнему. Все также я… на втором плане, да. Я словно запасной аэродром. Ладно, прости, что вываливаю все это на тебя. Я хочу выговориться.

– Нет, что ты, Эндрю, – понимающе ответила Бетси, – всем нам нужен слушатель. Невозможно беседовать с одним только отражением в зеркале, пока чистишь зубы. Почему ты думаешь, что Джейн тебя не любит?

– Я чувствую это.

– Ты говорил с ней об этом?

– Нет. Она избегает подобных тем. Я и так слишком много ей навязываюсь.

Бетси озадаченно вздохнула.

– Хочешь знать мое мнение? Этот старик Говард сверх меры посвящен в ваши отношения. Ему с его древними советами там нечего делать. Я бы на твоем месте так много ему не рассказывала.

– Бетси, но речь ведь идет о его дочери. Он беспокоится о Джейн.

– Поэтому лезет к вам в постель? – она жестом перебила возмущения Эндрю. – Эти Говарды – нарциссы. Он хочет, чтобы все посмотрели на помолвку его дочери и позавидовали. Да! Это делается не для вас двоих, а для него с женой.

– Возможно, ты права. Мне страшно, что Джейн откажет мне прилюдно. И все эти деловые люди будут знать, какой я болван.

Бетси печально взглянула на Эндрю и прикоснулась к его лежащей на столе руке.

– Эндрю, друг, ты ошибаешься. Это еще одна причина, почему Говард хочет устроить шоу из вашей помолвки. Если дела ваши действительно плохи, как ты говоришь, старик тем более понимает. Вряд ли Джейн откажет тебе на глазах у всех. У тебя среди них репутация «хорошего парня», а она… вряд ли захочет заработать звание «стервы». Поверь, насколько больно быть отвергнутым на публике, настолько же трудно отвергать самому…

Она заметила тревогу в глазах Эндрю.

– Я в ловушке, – невесело заключил он.

– Поговори с ней.

– Нет. Сегодня утром мы поссорились.

– Почему?

– Я, как обычно, рано проснулся и собирался на спорт. Ей это мешает, и она предложила спать в разных комнатах.

Бетси сильнее сжала его руку.

– А как ты представляешь свою жизнь с человеком, который не разделяет твоих увлечений, твоего образа жизни? Будете спать в разных комнатах?

Эндрю озадаченно смотрел по сторонам, чтобы избежать прямоты Бетси. Администратора все еще не было видно, а из-за сцены вышла девушка в сиреневом танцевальном костюме. Игнорируя присутствие мужской части посетителей, похотливо скользящей взглядом по ее телу, она сначала бросилась в сторону, затем обратно, а после просто ходила вдоль лестницы, одной рукой держась за пояс, другой нервно сжимая густые волосы на затылке.

– Эндрю, ты меня слышишь? – настойчиво повторил голос Бетси.

Он обернулся к ней.

– Да.

– Подумай обо всем, пока не поздно. Может, тебе не следует так торопиться?

– Бетси, я боюсь потерять ее.

– Невозможно потерять того, кто тебе не принадлежит.

Вдруг над ними прозвучал негромкий женский голос.

– Извините, что мешаю вам, – Эндрю поднял взгляд и увидел ту самую танцовщицу, что только что носилась по залу. Лицо ее дрожало, словно она пыталась удержаться от слез, а в речи звучал непривычный акцент. – Бетси, – чуть тише произнесла она, – ты не видела здесь Фархата?

Бетси быстро переглянулась с Эндрю и взяла Фатиму за локоть.

– Нет. А что, этот сучий пес до сих пор не пришел?

– Его нигде нет. Его не было дома, я надеялась увидеть его хотя бы в клубе… Наш номер стоит первым, скоро все начнется, а он бросил меня здесь одну…

Бетси поднялась к ней, заботливо обнимая за плечо.

– Ну, ну, не плачь, подруга. Ну даже если не придет? Скажем, чтобы поставили музыку для твоего одиночного номера. Ничего страшного…

– Дело не только в номере, Бетси, – она покачала головой, но уловив на себе взгляд Эндрю, смутилась. – Извините еще раз. Я пойду.

И быстро скрылась.

Бетси присела обратно.

– Кажется, я невольно стал лишними ушами, – произнес Эндрю. – У нее все нормально?

– Она не в порядке, но так происходит постоянно; соответственно, для нее это перешло в разряд нормального.

– Выглядит, будто сейчас разрыдается.

– Ее зовут Фатима, – пояснила танцовщица. – Она приехала сюда с парнем, они родом с Ближнего Востока. У них бесконечные проблемы, она каждый день не в духе. Мы дружим с Фатимой, но я не могу вдолбить в ее головушку, что она должна думать о себе, а не своем слюнтяе.

Она вытянула шею, вглядываясь куда-то в толпу.

– Эй! – крикнула она, не обращая внимание на гостей в баре. – А вот и ты!

Фархат остановился у лестницы, снисходительно глядя на Бетси.

– Где тебя носило, твою мать? Ты не знаешь, во сколько надо приходить на работу?

Он тряхнул волосами и ушел в сторону гардероба.

В голове Эндрю всколыхнулись случайные воспоминания.

«Где-то я видел его прическу, движения, джинсовую куртку… Ну конечно! Парень, которого я чуть не сравнял с асфальтом!»

Но дежавю быстро отступило. Те события уже ничего не значат – они даже не вспомнят друг друга.

– Как его зовут? Фар…

– Фархат, – отозвалась Бетси. – Я же говорила, что он сучий пес. Отвратительный человек. Мне жаль сумасшедшую Фатиму.

– Кажется, в этом мире нет людей, кто был бы счастлив в отношениях.

Бетси усмехнулась.

– Да уж! Пора это местечко из «Исиды» переименовать в «Клуб разбитых сердец».

– «Клуб одиноких сердец Сержанта Пеппера»…

– Точно!

Администратор подошла к столу Эндрю, готовая обсуждать заказ вечера, и Бетси ушла к другим танцовщицам. Музыка наполняла клуб, и каждый, кто слышал игру восточных инструментов, считал, что печальные мелодии берутся из его собственной души, а более воодушевляющие – из душ, сидящих за соседними столиками. Всегда кажется, что счастье навещает других намного чаще, нежели нас самих.

5.

– Понимаешь, Эндрю, – говорил Гарольд Говард, идя со своим помощником по длинному этажу делового центра к лифту. По пути он быстро здоровался рукопожатиями с другими подчиненными, но даже не смотрел на их лица. – В жизни все должно идти по определенному плану. Тебе следует думать наперед – на месяц, на два, на полгода или год… Люди, которые не просчитывают, не вырабатывают никаких стратегий, полагаются на «авось»… Я бы не хотел видеть рядом с собой таких. Течением их занесет неведомо куда, и, будь уверен, по пути они прихватят с собой половину не принадлежащего им добра, потому что в таких людях отсутствует стержень, а значит, в них нет никакой чести и совести… Ты ведь не такой человек, Эндрю? Я знаю, не такой.

Эндрю, слушая начальника вполуха, нажал кнопку нужного этажа. Дневной свет ярко бил сквозь огромные стеклянные окна.

– А раз ты нормальный человек, то перед любым поступком, событием уже должен четко понимать, как они повлияют на твою дальнейшую жизнь…

– Да, конечно, мистер Говард.

– И если перед заключением сделки ты не высчитаешь, на сколько цифр благодаря ей увеличатся счета твоей компании, и заранее не будешь знать, как поступишь в случае форс-мажора, то лучше бы тебе вообще ничего не заключать. А тем более, если ты знаешь, что прогоришь, но все равно лезешь на рожон, то… я даже не знаю.

– Понимаю, мистер Говард.

Эндрю не мог сообразить, к чему относятся рассуждения шефа, но, конечно, старался хотя бы поверхностно отвечать. Гарольд не любил, когда его не слушали, а тем более терпеть не мог, если поступали вразрез с высказанным суждением или пренебрегали советами. Вот только учитывать интересы других Говарду нужным не находил.

Лифт высадил их на несколько этажей выше.

– У тебя все готово, Эндрю? Ты ведь уже обо всем позаботился как следует?

Беллер спохватился, о чем зашла речь.

– Конечно. Я договорился, проконтролировал… Сделал все, что от меня зависело.

– Всегда нужно делать чуть больше, чем от нас зависит. Планы рушатся чаще всего по вине тех вещей, которые мы не предусмотрели заранее.

«Конечно, Иисус первым делом посоветуется с Гарольдом Говардом, – усмехнулся про себя Эндрю. – Весь замысел Божий должен быть лично заверен его печатями».

В последнее время шеф немного раздражал его. Возможно, Бетси узрела в корень – тот слишком грубо лез в интимную жизнь друга своей дочери.

– Ты купил кольцо?

– Конечно.

– Почему еще не показал мне?

Эндрю замялся.

– Зачем?

– Как зачем? Вдруг ты решил купить мою дочь кусочком стекла? – Гарольд, рассмеявшись с собственной шутки, хлопнул его по плечу.

– Оно лежит в сейфе в моем кабинете. Если хотите, я…

Впрочем, иных вариантов и не было.

Мистер Говард рассматривал камень кольца сквозь очки и лупу, словно что-нибудь понимал в ювелирных изделиях, кроме цифр на чеке. Тонкий аккуратный обруч из розового золота со вставкой небольшого бриллианта явно не очень восхищал его.

– Картье! – голосом диктора из новостей прочитал он название ювелирного дома на коробочке.

«Кредит. На десять недель», – с досадой в мыслях передразнил его Эндрю.

– Почему не платина?

Действительно. Почему не платина? Быть может, старина Гарольд пошел бы сам и выбрал кольцо, которым его дочери сделают предложение? Эндрю подумал, что тот мог бы пойти дальше и в принципе заменить жениха в момент помолвки, обойтись без него, но подобные шутки показались ему уж совсем подлыми, и он откашлялся, чтобы выбросить их из головы.

– Мне кажется, розовое золото больше подходит Джейн. У нее ведь лицо с веснушками.

Консультант в ювелирном объяснила ему, что девушки различаются по сезонным цветотипам, и каждому подходят определенные металлы и камни – но бриллианты, безусловно, к лицу всем.

– С веснушками, значит, – задумчиво повторил Гарольд, все еще держа кольцо между пальцами.

– Да. Совсем немножко. На щеках и на кончике носа.

– Эндрю, а ты получил от миссис Говард списки гостей?

Патриция Говард всего лишь за неделю успела проделать огромную работу – составить списки приглашенных на вечер. Страницы ежедневника запестрели фамилиями известных людей Хармленда – партнеров по бизнесу со стороны Гарольда, хороших друзей и знакомых семьи. Туда попали даже фамилии тех, кто был, что называется, «на побегушках» – людей, кто стояли в высшем обществе пока только одной ногой, но отчаянно пытались втиснуться и удержаться на узком пике. Для этого у них имелся неиссякаемый запас подхалимства и фарисейства. Занимательный парадокс: спросите кого угодно, и вы получите ответ, что лицемеров никто не жалует, но отойдите на несколько шагов, и вы увидите, что их везде охотно принимают. К тому же таким людям, как Патриция, пресмыкатели были выгодны – на их фоне они всегда выглядели значимее, а стоило оказать им пару незначительных знаков внимания, и подлизы обрушивали на своего благодетеля поток лести и обожания. И, конечно, помолвка Джейн Говард не могла бы обойтись без таких персон.

Следующим не менее утомительным занятием Патриции стала рассадка гостей за столами. Ей нужно было устроить все так, чтобы рядом случайно не оказались те, кто друг друга не жалуют, а сплетников и сплетниц она держала к себе поближе – чтобы услышать от них все обо всех, но не позволить обсудить свою персону. В то же время гости рассаживались по своему положению, и за дальними столами оказались бы те, кто был значительно далек от семьи Говардов – по дружбе или по богатству, хотя эти два условия обычно совпадали.

Справившись с нелегкими делами, упавшими на хрупкие плечи леди, Патриция отправила все рекомендации Эндрю, чтобы он согласовал количество столов, меню и места для гостей с администратором. К своему удивлению, миссис Говард обнаружила, что Джейн, призванная помочь ей, совершенно не разбирается в таких значимых деталях. Все время, проведенное с матерью, дочь только лениво кивала и сбрасывала чьи-то назойливые звонки на мобильном телефоне. Патрицию начало одолевать сомнение: кажется, Джейн была равнодушна к собственной помолвке.

Рабочая неделя пролетела незаметно для всех, кроме Эндрю. Для него она тянулась, как улитка по рыхлой земле, оставляя склизкий след ожидания. К тому времени они с Джейн уже помирились: она действительно ушла спать в соседнюю комнату, но через несколько дней тяжелого молчания внезапно вернулась к нему посреди ночи.

– Эндрю, – сказала она в темноте, – не обижайся на меня.

Он обнял ее тонкое тело, усаживая сверху и прижимая к себе.

– Ну, конечно, я не обижаюсь. И сумку теперь собираю с вечера.

– Нет, нет, дело не в сумке… Я запуталась в своих желаниях. Я совершаю поступки, в которых после раскаиваюсь. Мне захотелось поссориться с тобой, но как только ты уехал, я почувствовала себя одиноко.

– Может, тебе стоит прекратить пить эти противозачаточные таблетки?

– Зачем? – ее голос прозвучал испуганно.

– Не знаю. Кажется, они дурно влияют на твой гормональный фон.

– Мне одиноко.

– Я тоже в эти дни ощущал одиночество.

– Я больше не буду так поступать. Прости меня, ты… я знаю, что ты хороший человек.

Джейн уткнулась в подушку и закрыла глаза, чтобы представлять на своих бедрах кого-нибудь другого.

Путников, одетых в элегантные вечерние смокинги, «Исида» встречала двумя огромными стилизованными саркофагами. Блестящие от света, сине-золотые фигуры фараонов значительно превышали человеческий рост, чем, безусловно, производили на гостей впечатление.

– Это… это гробы фараонов? – послышался встревоженный вопрос. – Не плохая ли это примета – ставить гроб у самого входа?

Саркофаги провожали их в другой мир – мир горящих лампад, дымящихся благовоний, раскосых ветвей пальм, восточной музыки и танцев, захватывающих и откровенных, загадочных и раскрепощенных.

Смуглая женщина с ярко подведенными глазами, одетая всего лишь в легкую полупрозрачную белую ткань, с достоинством держала на голове корону Нефертити, на самом деле не позволявшую ей хотя бы немного наклониться. Она медленно танцевала одними руками, покрытыми браслетами от самых локтей до запястий. Колонны в форме раскрывшихся бутонов разделяли залы, наполненные дымом. Густые пальмы в черно-золотых горшках, гравюры на стенах, подсвеченные неоновым синим светом, свисающие с высокого потолка огромные люстры с восточной резьбой – все это погружало в атмосферу арабо-африканской дали. Многие люди тоскуют по чему-либо неизведанному, экзотическому, что заставит их сердце всколыхнуться и забиться совершенно по-новому.

Джейн прошла между колонн, рассматривая бесчисленные статуэтки сфинксов. Ее тонкие каблуки глухо постукивали по мелкой мозаике пола, в которой угадывались мифологические сюжеты.

– А это нормально, что мы топчемся по их божествам? – вновь спросил неугомонный голос, но потонул в льющейся отовсюду живой музыке.

Эндрю казался взволнованным и внутри чувствовал себя не лучше. Они прибыли с Джейн вдвоем, и всю дорогу (и весь предшествующий день) она мало разговаривала. Он сжимал в кармане пиджака кольцо, и решимость в нем то слабела, то, наоборот, с неистовой силой, словно пламя огней, освещающих стены «Исиды», вздымалась вверх. Внезапно ему показалось нелепым и абсурдным, что весь праздник устроен фактически для них двоих, и в то же время от этой мысли в груди распустились цветы страсти. Он забегал вперед, представляя, как все, совершенно все приглашенные гости, танцовщики и музыканты, официанты, все они замрут, затихнут и будут смотреть только на них, слушать только его. Эндрю пробовал представить себе реакцию Джейн – конечно, она знала, что этим вечером он сделает ей предложение, но обсуждать эту тему заранее никто из них не решался.

У сияющих земной роскошью саркофагов мелькнули фигуры Патриции и Гарольда.

Патриция, одетая в белый брючный костюм, с гладким пучком на голове и огромными очками модели «Одри», неспешно проходила вглубь зала. От нее веяло старыми деньгами и воскресным гольфом.

Джейн, заметив, как сжимались алые губы матери, растерянно приоткрыла рот и отвела взгляд. Еще одна танцовщица гостевого зала извивалась совсем рядом с ней.

– Джейн, милая, ты перепутала мероприятия? – раздался голос Патриции.

– Что-то не так? – отозвалась она небрежно.

– Мне не нравится твой внешний вид. Такая девушка, как ты, могла бы позаботиться немного лучше о том, как она будет выглядеть в глазах общества в столь значимый день.

Несколько ранее Патриция уже обсуждала с дочерью вопрос одежды. Она советовала Джейн платье кремового цвета с короткой пышной юбкой, открытыми плечами и спиной, лиф которого завязывался на шее, оставляя ленту, спускающуюся до изгиба поясницы.

Теперь она видела перед собой Джейн в длинном облегающем платье из черного бархата. Разрез юбки шел глубоко от бедра, а бретели имитировали золотые цепочки.

– Что с ним не так, мама?

– Я сказала, что ты должна надеть.

– В том платье я выглядела бы, как старлетка.

– Сейчас ты выглядишь, как старая дева, мечтающая вернуть молодость.

Джейн прыснула.

– Можно было хотя бы уложить волосы, – продолжила Патриция, – они кажутся не расчесанными.

– Это мои естественные кудри.

– Нужно было посетить салон и сделать укладку. Такие прически уже не носят. Ты опоздала на несколько лет. Впрочем, кудри позволительно оставить как раз с тем платьем, что мы с тобой выбрали. Так бы ты выглядела молодо и невинно. К этому наряду подходят другие прически, но сам он тебе не идет. Слишком старит.

– Выбрала ты, а не мы.

– Ты была бы умнее, если бы прислушивалась к моим советам. Черные платья не надевают в день своей помолвки, Джейн. Это вульгарно.

– Определись, – расхохоталась Джейн, – я вульгарна или все-таки старая дева?

– Старые девы всегда вульгарны.

Джейн оставила мать в толпе и двинулась куда-то наугад. Мимо нее несколько раз проскользнули официанты в стиле прислуг фараона, предлагая бокалы с напитками. Она проигнорировала их, рассматривая, как вдали сцены ходят танцовщицы – одни в шароварах с закрытыми плотными вуалями лицами, другие в длинных разноцветных юбках. Ей не терпелось дождаться арабских танцев под ритм барабанов и литавр, с летающими в воздухе платками роскошных женщин, умело владеющими телом. Гости прибывали и прибывали; отовсюду слышались обрывки разговоров, очевидно, важные для беседующих, но совершенно лишенных смысла для чужих ушей.

– А вот в Ираке…

– В Ираке?..

– В Ираке, в Ираке!..

Джейн поймала бокал с подноса следующего официанта и залпом выпила легкий алкогольный напиток.

– Вот ты где, – они столкнулись с Эндрю, – скоро все начнется. Я уже поговорил с Бетси; сегодня номера будут особенными – их готовили специально для нашего с тобой вечера.

Джейн растерянно смотрела по сторонам.

– Нашего? Мне кажется, этот вечер чей угодно, но только не наш.

Эндрю про себя согласился, что в ее словах есть доля правды. Их праздник – все же прикрытие для светской вечеринки, жаждущей и не терпящей взметнуть в воздух заработанные за неделю пачки долларов.

– Ты хотела бы, чтобы все прошло между нами наедине?

– Ты бы надел мне кольцо на палец, пока я надевала тебе презерватив?

Она рассмеялась, заметив, как Эндрю повел бровями.

– Я шучу. Хотя не отказалась бы. Все же веселее, чем крутиться среди этих песочных человечков.

– Почему песочных?..

– Старые, и от них хочется спать…

Администраторы зала начали рассаживать гостей. Патриция, делая вид, что поддерживает беседу о флористическом бизнесе в Хармледне, с удовольствием отмечала, как те выполняют ее рекомендации.

– Эндрю неплохо постарался, – тихо сообщила она Гарольду. – Все проходит идеально. Он отличный парень.

– Да он в щепку разобьется ради Джейн, – кивнул тот, – как хорошо, что она рассмотрела в нем мужчину. Кстати, где она?

– Эндрю, разве я выгляжу, как старая дева? – неуверенно спросила Джейн.

Он не согласился и покачал головой.

– На тебе ведь нет чепчика.

– Брось!.. Я серьезно.

– Конечно же, нет.

– Может быть, я выгляжу вульгарно?

– Да что за мысли у тебя такие? Мне очень нравится, как ты выглядишь сегодня. Любой твой образ мне всегда по душе, Джейн.

«О нет, – подумала она, чувствуя, как рука Эндрю спускается ниже по ее талии, – если ему нравится, значит, со мной точно что-то не то».

Джейн опустилась на стул, который Эндрю заботливо подвинул для нее. Голоса и шорох разговоров, словно ветреный песок, становились все тише и тише, и в тишине этой ощущалось то самое волнительное предвкушение, когда знаешь – вот-вот случится нечто.

Сцена «Исиды» по широкому подмостку уходила вглубь зала и превращалась в круг в самом центре. Танцовщицы с тяжелыми коронами уже стояли между колонн, соединив ладони перед грудью в почтительном жесте. Патриция и Говард также заняли свои места, расположенные за одним столиком с будущими женихом и невестой. Они о чем-то перешептывались, посматривая то на Джейн, то на Эндрю; заметив это, тот почувствовал себя неудобно, но Джейн не обращала никакого внимания на родителей, потому что отвернулась к сцене.

И вот, в зале «Исиды» зазвучала далекая восточная мелодия, незнакомая для собравшихся бизнесменов, управляющих, городских сенаторов, редакторов модных журналов, меценатов и всех-всех прочих «золотых» людей Хармленда.

6.

Глубокий женский голос пел на арабском языке, и льющаяся музыка казалась переполненной светлой тоской по чему-то важному, но забытому. Джейн увидела исполнительницу – звучала вовсе не запись. Женщина в бирюзово-золотом костюме с обнаженным животом полулежала на резной кушетке, покрытой прозрачной накидкой, а вокруг на полу сидели музыканты. Мягкие подушки были усыпаны лепестками, и тело певицы елейно изгибалось в неспешный ритм песни. И с последними ее словами музыка на секунду замерла, чтобы грянуть вновь, уже быстрой, громкой, мощной, собранной из множества инструментов. На сцене с криком появились танцовщицы. Их длинные юбки – красные, зеленые, желтые, голубые – всей палитрой цветов, сплетенных воедино, мелькали перед глазами Джейн. Женщина продолжала петь, танцуя руками и покачиваясь одними плечами. Эндрю с усилием разглядел среди девушек Бетси – и ему показалось, что она даже подмигнула. Патриция бесстрастно наблюдала за сценой, а Говард только похлопывал в такт ладоням танцовщиц. Сквозь песню прорывались звуки шелеста тканей и звона украшений – наряды каждой были расшиты монистами, блестками, стразами, которые позвякивали друг об друга в тряске тела, а руки их смешивались в сотню блестящих от сценической подсветки браслетов.

– Интересно, – прозвучал вопрос за соседним столом, – все эти украшения настоящие или бижутерия? Если это драгоценности, то на каждой мы сейчас наблюдаем целое состояние!

Крик вновь подыграл песне, и из рук танцовщиц посыпались розовые лепестки. Они неспешно падали на пол, и тут же их сметали босые ноги, но следом стелились новые. Певица уже поднялась на коленях среди россыпи шелковых подушек, протягивая последнюю фразу. Она повторила ее несколько раз, и музыка вмиг стихла в заключительном ударном аккорде. Свет почти погас, и благодаря редким оставшимся вдали зала лампам Джейн рассмотрела фигуры танцовщиц, покидающих сцену.

И вдруг она почувствовала, как ее берут за руку и ведут за собой, увлекая куда-то от стола. Сердце ее замерло, а дыхание на миг остановилось, когда Эндрю, все еще не отпуская ладонь, помог ей подняться по нескольким невысоким ступенькам. В тишине и полумраке она услышала стук собственных каблуков. На мгновение Эндрю сжал ее запястья, словно умоляя о чем-то, но тут же прикосновения исчезли, и резко вспыхнул свет. Мягкий и сиреневый, он освещал только их двоих, стоящих на сцене посреди «Исиды», и Джейн увидела в приглушенной дымке над столами множество глаз, с интересом наблюдающих за каждым ее движением и жестом.

За время первого танца Джейн успела выпить несколько рюмок коньяка, и то ли он так быстро погрузил ее в пелену, то ли мысли перепутались сами собой, но вдруг ее охватило смятение, что все происходящее было лишь странным и тяжелым сном.

– Джейн, – заговорил Эндрю, и, не помня себя, она отозвалась взглядом.

Нетерпеливые гости уже шепотом обсуждали ее платье и прическу, подсвеченную вокруг головы, как нимб. В волосах виднелся лепесток, который занесло потоком воздуха в дикую пристань кудрей, и Джейн, словно почувствовав, убрала его, сжимая нежную и прохладную тонкую плоть в падающей ладони.

– Джейн, песня, что звучала сейчас, – продолжил Эндрю, и голос его громко разлетался, скатываясь эхом с резных потолков по мозаичным стенам, – эта песня – поздравление. Mabruk с арабского переводится как “поздравляю”. Я хочу, чтобы ты запомнила эту ночь как священный праздник. Я надеюсь, что впереди нас ждет еще множество вечеров и годовщин, проведенных вместе. Пусть этот будет всего лишь первым из них. Джейн, – она увидела, как Эндрю опускается, а рука его, наоборот, тянется к ней, – я люблю тебя, – договорил он, уже стоя на одном колене, – будь моей женой.

По залу прокатилась волна едва сдерживаемых женских возгласов. Джейн смотрела на Эндрю сверху вниз, на раскрытую в его ладони мягкую коробочку с блеском кольца и чувствовала, как шумная волна в ее теле поднимается к голове, заполняя глаза и уши, оставляя покалывания в ногах и руках. Она слегка повернулась и заметила у кулисы сцены толпу из танцоров и музыкантов. Они, как и гости, словно надсмотрщики, ждали ее ответа. Джейн вновь опустила взгляд на Эндрю – его лицо немело в тревоге распахнутых глаз, а плечи с каждой секундой тишины вздымались все быстрее и быстрее. Ей почудилось, будто она слышит его частое дыхание, но то было лишь ее собственное.

Пауза, очевидно, затянулась, и шепот недоумения в зале возрастал. Патриция медленным жестом скрыла лицо ладонью, а Говард резко поднялся со стула. Джейн услышала этот скрип и обернулась. Издалека взор отца казался не менее испуганным, чем у Эндрю, но в его замешательстве уже искрилась ярость.

– Что они делают? – шепотом спросил Фархат у Бетси, наблюдая за парой из тени кулис.

– Тебе не больно было приземляться, тупица? Очевидно же, что это помолвка.

– Бетси, почему девушка молчит? – встревоженно поинтересовалась Фатима.

Та пожала плечами. Она наблюдала за другом с еще большей напряженностью, нежели остальные. Ей было жаль Эндрю; освещенное лицо Джейн не давало никаких сомнений – мисс Говард не хотела обручаться с Беллером, но не находила в себе сил отказать. Поэтому Бетси повторяла:

– Она не откажет. Не откажет.

– Да ладно, молчит уже минуты три, – заговорила другая танцовщица, – влюбленные женщины не тянут так долго и соглашаются сразу.

– Она не влюбленная. Но она не откажет.

Эндрю уронил голову, готовый признать поражение и подняться. Тело его отдавало слабостью, но в груди неожиданно вспыхнуло отвращение, словно в ту минуту он возненавидел Джейн за ее потерянное лицо и молчаливый отказ. Встать с колена можно было только униженным, опозоренным. Она взяла его любовь – последнее, что он имел, – вытерла ею грязные ноги и распахнула испачканной на всеобщее обозрение, как окровавленную простынь после первой брачной ночи.

Джейн осознала, что Эндрю поник, и внутри нее все скомкалось от тоски и жалости. Сердце умоляло ответить «нет», убежать, а после – поговорить начистоту и попросить остаться хорошими друзьями, но разум твердил согласиться.

И одержал победу.

– Да, – ответила Джейн. Собственный голос показался ей слабым, поэтому она с нажимом повторила, – да, Эндрю. Я буду твоей женой.

Словно не веря услышанному, он быстро поднялся и поправил пиджак. Гул одобрения прошелся по столам, но был довольно вялым – замешательство невесты каждый истолковал совершенно по-своему, оттого запоздалое «да» звучало уже незначительно и скучно. Говард раздраженно выдохнул и оперся на спинку стула; Патриция даже не шевельнулась. Бетси заморгала и покачала головой, а Фархат, глядя на нее, усмехнулся.

– Чего ты давишься?

– Не знаю, Бетси, – он сузил глаза. – У меня такое предчувствие, будто что-то произойдет.

– Бросай курить шмаль, и будет меньше чудиться.

Вместо возражений Фархат закатил глаза. Лишь Фатима безотрывно, слегка приоткрыв губы, следила за обрученными, и в ее взгляде читалось разочарование.

Джейн протянула левую руку, и Эндрю надел кольцо.

«Прости», – шепнула она одними губами.

Он едва заметно кивнул. Джейн шагнула ближе и, коснувшись подбородка Эндрю, поцеловала его.

Гул одобрения набрал громкость.

Губы Эндрю хоть и оставались для Джейн пресными, но она, по крайней мере, могла не переживать, что однажды их вкус изменится или вовсе пропадет. Утраченная сладость всегда переживается острее, нежели ставшая привычной пустота.

Вновь зазвучала музыка – романтическая баллада, под которую танцевали многочисленные влюбленные пары и рыдали бесчисленные оставленные, покинутые, утратившие счастье одиночки, ощущая на кончике языка горечь ускользающей любви.

– Потанцуешь со мной? – предложил Эндрю.

– Прямо на сцене? – нерешительно шепнула Джейн.

– Да. Чтобы все видели нашу любовь, – в его голосе послышался вызов.

Нежность дуэта мужчины и женщины расслабляла, а печальная мелодия, словно шелковый платок танцовщиц, притягивала тела друг к другу. Они сплели руки в медленном танце. Не выдерживая сердитости Эндрю, Джейн положила голову ему на плечо, и почувствовала, как он обмяк в ответ – перестал злиться и притянул ее к себе ближе. Переступая короткими шагами, насколько позволяло узкое платье, она прижималась к жениху, вслушивалась в песню, вдыхала запах костюма и постепенно прониклась ощущением безопасности, которое излучал Эндрю. Жалость, которая все время скрывалась под чадрой возлюбленной, танцевала вместе с ними, не стесняясь, нежно хватала Джейн за волосы и толкала ее слиться с губами Эндрю, обнимая их обоих.

– Фатима, нет, не моргай, – Бетси тряхнула подругу за плечо, – о, ну все…

Она не послушалась, и слезы, застывшие на ресницах, крупными каплями покатились вниз по загримированной коже, оставляя за собой влажные следы и частички черной подводки.

Фархат искоса взглянул на безмолвное нытье и поплотнее скрестил руки на груди, передернув плечами.

– Ну почему ты плачешь? – говорила Бетси, вытирая ее щеки салфеткой. – Тебе скоро выступать, зачем ты…

Фатима повернулась к Фархату.

– Больно видеть, как твои мечты сбываются у других.

Из-за кулис она продолжала наблюдать за танцем Джейн и Эндрю, и горло ее сжималось от сухих спазмов обиды и несправедливости.

Фархат подошел к ней, и, взявшись за кончики длинных волос, начал перебирать их пальцами, словно расчесывая.

– Они не любят друг друга, Фатима.

– Откуда тебе знать?

– Я умею понимать людей.

– Все, что ты видишь сейчас, – добавила Бетси, – постановка. Эти люди платят тебе недостаточно денег, чтобы ты рыдала из-за их семейных драм, подруга.

Фатима тряхнула головой, стараясь освободить волосы.

– Я плачу из-за себя.

– Еще более глупое занятие, – заметил Фархат.

Ему было неприятно, что Фатима, которая всегда уныло улыбалась, неожиданно расплакалась перед всеми на вечере. Он понимал, что оплакивала она свадьбу, которая так и не случилась, и чувства, которые превратились в пепел, заставляющий кашлять от нехватки чистого воздуха рядом друг с другом. Теперь Фархат и думать не желал ни о какой свадьбе – девочка Фатима из дома торговца Зафира повзрослела и превратилась в Фатиму-танцовщицу из клуба «Исида». Она изменилась настолько, что Фархат думал, что где-то давно, еще на Востоке, когда они убегали от родителей и законов Шариата, ее украли, похитили – и подменили на совершенно другую девушку, ту, которая больше не смеялась и ничему не радовалась, которая вечно считала деньги, сообщая, сколько осталось до зарплаты и когда нужно будет платить за квартиру. Фархат понимал, что его любовь к Фатиме хоть и была искренней, но горела она тем ярче, чем больше преград встречала. Другой континент, другая страна – они вмиг разбили все ограничения, но тут же возвели новые; а с ними бороться уже не хотелось. Чувства бурные, когда вы не можете пожениться из-за несогласия родителей, но чувства намного тише, когда вы не можете заработать достаточно денег, чтобы жить в чужой стране.

Глядя на то, как она растрогана помолвкой дочери Говарда, Фархат вспомнил растерянное лицо Джейн, когда та разрывалась между «да» и «нет». Именно так он ощущал себя с Фатимой: любви не осталось, но и расставание было бы кощунством – ведь это он уговорил ее бросить все и отправиться на континент свободы. Что станет с Фатимой, если он уйдет? Вернуться на Восток она не сможет – отцы прокляли беглых детей, как неверных, и стоит им только показаться среди арабских кварталов, как их поволокут на площадь, чтобы сотню раз опустить на спины прелюбодеев жесткую плеть.

«Аллах, – обратился Фархат к небу, поглаживая волосы Фатимы, – помоги мне. Я знаю, я плохой мусульманин; но у меня нет выбора, и некому поддержать меня на чужой земле. Разреши мою проблему: как мне поступить с Фатимой? Я запутался».

Он вдохнул запах духов, исходящий от темных локонов.

– Пойдем, Фатима. Скоро наш номер. Нужно переодеться.

Уходя, она еще раз оглянулась на танец помолвленных. Невеста прижималась к плечу жениха, а тот ласкал ее волосы. Вновь острый спазм пронзил грудь. Фатиме отчаянно хотелось танцевать с будущим мужем на глазах у всех. И больше не быть любовницей, о свадьбе с которой думают разве что в контексте невозможного.

Танцы сменяли друг друга, как пестрые картинки калейдоскопа, пока свет вновь не погас полностью. Джейн устало двигала по столу последний осушенный бокал. Щеки горели от разговоров, звуков, музыки, горячих ламп, сытных и пряных восточных сладостей. Эндрю коснулся губами ее виска, справившись, не сильно ли она утомлена. Неопределенно покачав головой, Джейн отправила в рот финик, и тут резкая вспышка на сцене заставила вновь обернуться.

На самой середине дорожки появился мужчина. Он сидел на коврике, похожий на бедуина своим огромным тюрбаном, а у его колен стояла плетеная корзина. Вытащенный из рукава най уже издал несколько протяжных звуков. Крышка поднялась – длинное-длинное туловище удерживало ее на маленькой голове.

– О, змея, змея… – послышалось в зале.

– Как-то скучно. Этот трюк со змеей все видели тысячу раз, – лениво шепнула Джейн.

Мелодия ная неожиданно слилась с грянувшей музыкой оркестра. Света стало больше, и все увидели девушек, сидящих огромным полукругом. В руках каждой позвякивали бубны с колокольчиками. На сцене возникла фигура в темной длинной накидке; она прошла к заклинателю и резко опустилась перед змеей. Музыка рухнула на несколько тонов ниже, и внутри зрителей тоже что-то будто упало следом за происходящим.

– Бродяга, – запел сидящий бедуин на арабском языке, – ты путешествуешь по странам, бродяга…2

Змея покачивалась, повторяя его жесты.

Фигура сняла с ее макушки плетеную крышку и погладила тело. Патриция замерла, когда увидела шипящий раздвоенный язык.

– Остросюжетно, – без особого интереса прокомментировал Гарольд.

Бедуин продолжал петь монолог на незнакомом зрителям наречии. Человек выпрямился, и накидка его упала к ногам. Джейн с удивлением обнаружила, что змея исчезла – а та уже оказалась на теле артиста.

– Ловкач, я и не заметил, – сказал Эндрю.

Музыка вновь грянула; голос певца усилился. Джейн перевела взгляд на танцора, и ее сердце пропустило удар. Под плащом скрывался мужчина. Длинные-длинные волосы были собраны в высокий хвост, который равномерно перетягивали колечки, создавая схожесть с ниткой бус. Полуобнаженное тело покрывало бесконечное множество золотых украшений – огромные серьги, браслеты, кольца, ожерелья. Ни на одной танцовщице за вечер не блестело столько же драгоценностей одновременно. Из костюма на нем различались распахнутый жилет и неровная юбка – они сверкали, сотканные из люрекса, переливаясь одновременно сине-голубыми, золотисто-желтыми и зелено-бирюзовыми оттенками. Он отлично владел телом; свет, перемещаясь, то падал на него, то оставлял в тени, и Джейн показалось, что даже кожа его покрыта шиммером. Извиваясь, подобно питону в собственных руках, танцор неосознанно приоткрывал незримые ранее участки тела. Вид мужчины, его волосы до колен, ярко накрашенные глаза с золотыми тенями и египетскими стрелками до самых висков, питон, извивающийся по лоснящемуся торсу, сдавливающий шею – все это производило на Джейн непривычное впечатление. Она ощутила теплое приятное покалывание в животе и трепет в груди. Бешеный ритм музыки, отдающий вибрацией по всему залу, раскручивающаяся юбка, сильные ноги, увешанные звонкими колокольчиками, девушки на сцене, подпевающие, хлопающие ладонями по бубенцам, певец, разгоняющий слова – Джейн безотрывно следила за танцем, ощущая стук собственного сердца где-то под языком, и ей становилось жарко. Она мысленно молила танцора хотя бы на секунду поймать ее взгляд, но сама не понимала, отчего так сильно хочется протянуть к нему незримую ниточку. Где-то далеко Эндрю приобнял ее за плечи, и рука его отдавала неприятным холодом, совершенно неподходящим к этому фараону, к мелодии, к танцу.

– Неужели это мужчина так танцует? – в недоумении обратился мистер Говард к жене.

– Да, – кивнула Патриция, – мужчина.

– Господи, как же ярко он накрашен. И одет как женщина. И двигается тоже по-женски.

– Гарольд, это всего лишь номер. Постановка.

А позади них раздавалось:

– Питон! Огромный питон!

– Два с лишним метра, разве нет?..

– А он точно не ядовитый?

– Наверное, эта тварюга тяжелая, как жена Боба. Как этот парень так легко раскручивает ее на себе?

Джейн услышала над ухом вопрос Эндрю:

– Тебе нравится?

– Да, – не поворачиваясь ответила она, – это невероятно красиво. Танцор очарователен…

«Ну и что в нем особенного?» – удивился про себя Эндрю.

Он наблюдал за лицом артиста, и на ум ему пришел Фархат.

«Да, это точно он. Нужно будет спросить у Бетси. Чертяра…»

Припев закончился, и голоса сидящих девушек смолкли. Музыка стала более грубой, но цепляющей.

– Бродяга, ты путешествуешь по странам, бродяга, – бесконечно повторял певец-бедуин, – милая так далеко от меня…

Танцовщица, удерживая клинок сабли на макушке, быстрым шагом приблизилась к партнеру. Острие блеснуло перед его шеей – она страстным движением дернула его к себе. Костюм обнажал бедра по бокам, упругий живот прикрывала тончайшая сетка, платок с монистами закрывал волосы, а плотная вуаль от самых висков до груди скрывала лицо, оставляя зрителям только черные-черные линии глаз.

– Встретишь ее – передай от меня привет, бродяга…

Сочетание фиолетового и золотого цветов бедлы напоминало собой фиалку.

Бедра танцовщицы отбивали неистовый ритм, а сабля мелькала в руках, то и дело заигрывая с партнером. Они наступали друг на друга, сражаясь и поддаваясь, наклонялись и изгибались под гнетом танца. Воздух для Джейн раскалился, словно она оказалась посреди пустыни. Неподдельная страсть между партнерами заряжала «Исиду», интриговала зрителей, превращала игру софитов во вспышки молний. Фархат и Фатима, отдаваясь танцу, смотрели друг другу в глаза, и вся злость, вся боль, вся ненависть выходили через движения тел. Джейн едва сдерживала себя, чтобы не подняться – ей невыносимо хотелось видеть их лица поближе, почувствовать накал, двигаться, отдаваясь музыке. Они занялись любовью, даже не коснувшись друг друга – и все это происходило у нее на глазах…

– Бродяга, я не видел свою любимую много ночей…

Питон полз по животу Фатимы, пока она отклонялась назад.

– Бродяга, ты обошел так много мест, бродяга…

Орудуя саблей, она притягивала Фархата к себе, и он чувствовал мощную тряску ее широких бедер.

– Бродяга, скажи ей, что я все еще люблю ее…

Музыка стихла, и они отпустили друг друга, разойдясь по разные стороны. И страсть, что кипела, резко превратилась в прохладный дым, наполнивший сцену.

7.

Сославшись на плохое самочувствие, Джейн набросила на плечо длинную цепь клатча и пошла в сторону уборной. Люди уже поднимались из-за столов, музыка северо-африканского оркестра стала плавной, номера подошли к концу, и «Исида» утонула в разговорах об акциях и ценах на бирже. Эндрю хотел броситься следом за Джейн, испугавшись за ее состояние, но она уговорила его остаться в зале, пообещав, что скоро вернется.

Закрытые двери приглушили все звуки, превратив их в далекую вибрацию. Джейн прошла к раковинам, бросила сумку и оперлась на тумбу. Алкоголь, выпитый ею за вечер, смешивался внутри, давая о себе знать неприятной головной болью и сухостью во рту. Локти дрожали и разъезжались в стороны. Джейн дернула золоченый кран, и холодная вода заструилась в раковину. Она посмотрела, как та утекает в слив, и наклонилась, чтобы попить. Напиться никак не получалось, хоть желудок уже был готов разорваться.

В мыслях все еще мелькал танец египтянина и одалиски. Протяжное пение бедуина зацепилось в душе, как сладковатая шкурка финика пристает к нёбу. Апогей человеческого вожделения, что произошел на сцене, вызывал в Джейн острое чувство чего-то утраченного, потерянного, так и не случившегося с ней.

«Эту жажду не сможет утолить ни одна вода, – подумала она, поднимаясь от крана, – это тоска по страсти. Которой у меня теперь не будет…»

Рассмотрев в ярком освещении уборной кольцо, подаренное Эндрю, она взглянула на себя в зеркало и неожиданно расплакалась.

Ни холодная, ни теплая вода не останавливала слезы – глаза жгли, болели, щипали, но продолжали мокнуть, словно высохшая земля питалась ливнем, готовая утонуть, раскинуть, но только бы не страдать от засухи. Джейн несколько раз умыла лицо, но плечи все равно подрагивали от нового приступа рыданий. Она вытаскивала из сумки салфетку за салфеткой, все вытирала и вытирала уже и без того смазанные и опухшие веки, но никак не выходило успокоиться.

Почему каждый раз, когда ей хотелось отказать Эндрю, она растерянно соглашалась?

Джейн перестала мешать слезам изливаться и только включила кран на полную мощность, чтобы утопить в потоке свои всхлипывания и заикания.

Ей не хотелось выходить обратно в зал.

Непротивление эмоциям помогло куда больше, чем борьба с ними – выплакав их, она почувствовала некоторое облегчение.

Словно погрузившись в транс, она продолжала рассматривать в зеркале свое отражение и окружавшие ее стены. Даже уборная «Исиды» выглядела роскошно – мелкими битыми кусочками плитки были выложены восточные орнаменты, пальмы, кошки и люди с головами сокола, а на большой стене мозаичная крылатая женщина с бело-красной короной мощно развела по сторонам синеперые конечности.

Краешком глаза Джейн поймала движение дверей – кто-то собирался войти.

Она не успела собраться с мыслями и побоялась показаться в неудобном виде, поэтому вновь вытянула руки над раковиной и опустила кудрявую голову вниз.

Вошедший резко остановился. Шаркающие шаги и шлепанье обуви звучали чуждо, непривычно, и все же заставили непроизвольно выпрямиться.

Они встретились взглядом через зеркало, и Джейн узнала в мужчине танцора.

Его макияж казался еще ярче при другом свете, прическа оставалась нетронутой, но тело закрывал черный халат-туника, а ноги были обуты в сланцы – вот что шлепало по плитке. Он вздрогнул, и сделал шаг назад, посмотрев табличку на двери. Джейн продолжала рассматривать его в отражении, и непривычная для мужчины красота незнакомца изумила во второй раз.

Горечь опьянения во рту стихла, и она замерла, боясь спугнуть танцора.

Фархат узнал в заплаканной девушке Джейн – ту самую Джейн, дочь Говардов, ту самую Джейн, которая несколько минут стояла на сцене перед упавшим на колено парнем, ту самую Джейн, к которой от слепой и бессмысленной зависти Фатима прямо сейчас разрывалась в гримерной.

Они продолжали скользить друг по другу взглядом.

– Я думал, это мужской туалет, – наконец объяснился Фархат. – Я забыл, что для всех.

Комната с раковинами и зеркалами являлась общей, а найти кабинки можно было пройдя дальше и завернув за угол, но отчего-то ему не хотелось просто уйти, оставив ее в разбитом состоянии, – ему захотелось поговорить с ней.

– Я думала, вы не знаете нашего языка, – тихо ответила Джейн.

Фархат поднял подбородок.

– Я так плохо выгляжу?

– Нет, – она следила за тем, как он приближается за спиной, – вы смотритесь… как… Майкл Джексон из одного клипа… да.

– Из какого?

– «Remember the Time».

– И что там было?

– Ну… он попал в Древний Египет и увел жену фараона.

На его лице мелькнула улыбка.

– Тогда я согласен побыть… Майклом Джексоном. Судя по обстановке – мы и так в Египте.

Фархат стоял уже совсем близко к ней и вдруг протянул руку, коснувшись волос. От этого жеста ее словно пронзило током, но мягкое тепло тут же разлилось по телу, вынуждая расслабиться. Он гладил ее локоны, едва касаясь подушечками пальцев кожи головы, и наблюдал через зеркало, как глаза Джейн закрываются от удовольствия.

– У тебя такие мягкие волосы… так красиво вьются. Почему ты плачешь?

Она пришла в себя.

– Потому что я устала.

– От чего?

– От всего. От всех. От себя.

– Ты ведь скоро выйдешь замуж. Поздравляю.

Фархат почувствовал, как Джейн напряглась. Глаза ее вновь покраснели.

– Спасибо, – процедила она в ответ.

Он понял, что сможет разговорить ее.

– Мне не стоило тебя поздравлять?

– Лучше бы не надо.

– Почему?

Она промолчала.

– Ты не хочешь свадьбы?

Послышались всхлипывания.

– Прости, – ответила Джейн, пытаясь взять себя в руки, – я выпила, мне дурно.

Снова он прикоснулся к ней – теперь уже к шее, и прилив жара свел живот в приятной судороге.

– Зачем ты это делаешь?..

– Не знаю, – тихо проговорил Фархат, – ты мне нравишься. Ты такая нежная. Мне хочется касаться тебя.

– Как тебя зовут?

– Фархат.

«Фар-хат… Фар-хат», – она постаралась запомнить незнакомое имя, мысленно прокрутив его на языке. Оно отдавало чем-то мягким, обволакивающим – как густая беззвездная летняя ночь или ткань бархата, скользящая по телу.

– Джейн.

– Я знаю твое имя, Джейн.

– Что ты еще обо мне знаешь?

– Что ты не любишь своего жениха.

– Да какое тебе дело, черт подери?!

– Никакого. Это чувствуется. Ты плачешь из-за него. Ты плачешь, потому что не можешь избавиться от вины. Ты плачешь, зная, что к тебе хорошо относятся, но не получается ответить тем же.

Насколько же точно он прочитал ее мысли!.. Или просто озвучил рассуждения о себе самом?

– Ты… – удивленно прошептала Джейн, – откуда ты…

Ее тихий лепет свидетельствовал о том, что Фархат попал в самую цель.

Его руки скользнули ниже, по ткани черного платья, остановившись на талии, осторожно сжав ее. То, с каким желанием карие глаза Фархата рассматривали изгибы тонкого тела, то, как он обнимал ее, вынуждая слегка склониться над раковиной, разгоняло пульс Джейн. Страх, что они в общественном месте, и кто-нибудь может зайти, – даже тот же Эндрю, – отнюдь не парализовал желание, а только усиливал.

Коснувшись ее бедрами, Фархат наклонился и оставил аккуратный поцелуй на открытой коже плеча.

Оба понимали, что случится между ними дальше. Сердце Фархата разрывалось в груди не менее яростно, чем стучало сердце Джейн. Притяжение, которое охватило их при случайной встрече, было уже сложно игнорировать.

– Когда ты танцевал… ты показался мне таким страстным… таким живым… таким особенным. Ты очень красивый.

Она резко развернулась к нему, и губы их заныли от поцелуев – диких, запретных, порочных.

– Ты хочешь этого прямо здесь? – спросил он.

Джейн очнулась и вдруг рассмеялась.

– Боже, нет.

– Нас могут увидеть.

– Поедем ко мне. Там нам никто не помешает.

Дрожащими руками взявшись за сумочку, она остановилась.

– Фархат, если мы выйдем отсюда, нас действительно увидят.

– Дальше по этажу есть пожарная лестница. Ту дверь не закрывают. Мы можем спуститься по ней.

– Отлично. Меня проведет древнеегипетский фараон, который заблудился в современных туалетах клуба.

Фархат улыбнулся.

– Не знаю, зачем было делать общие раковины и коридоры с кабинками. Увидев женщину, я даже испугался, что попал не туда.

– Пожарная, говоришь? А что, если…

Джейн покопалась в сумке и достала зажигалку с пачкой сигарет.

– Что, если я покурю здесь? – она указала на датчик дыма под потолком. – Может, начнется шоу?

Он пожал плечами.

– Ты уверена?

Джейн закурила, налегая на сигарету, но ничего не происходило.

– Может, не достает?

Подняв узковатое платье над коленями, она забралась с ногами на тумбу с раковинами. Вытянувшись во весь рост, зажгла еще несколько сигарет, поднося их выше к потолку.

– Слабовато…

Фархат достал из кармана туники смятую бумажку.

– Попробуй ее зажечь в раковине. Если что, сразу можно будет залить водой.

Джейн, стоя над ним, протянула зажигалку.

Бумага загорелась. Они ехидно рассмеялись, словно шаловливые подростки, которые посадили лягушек в банку и наблюдали за их мучениями. Несколько секунд стояла та же тишина, и вдруг раздался оглушительный вой пожарной сигнализации.

Фархат обнял Джейн за ноги и осторожно спустил на пол. На мгновение она замерла в его руках и ее глаза пылали предвкушением.

– Никогда еще не сбегала с собственной помолвки с мужчиной в костюме фараона…

– Если не хочешь, чтобы нас поймали, нужно поспешить.

И они побежали вниз по пожарной лестнице, несясь к парковке. Никого не встретив по пути, прыгнули в машину Джейн. Возбуждение кипело в их телах, но им приходилось сдерживать огонь, чтобы позволить ему разгореться чуть позже.

Паника охватила гостей «Исиды». Эндрю, Патриция и Гарольд не могли найти среди толпы Джейн, а Фатима вновь потеряла Фархата. Спустившись к машинам, Говарды заметили, что дочь уехала. Эндрю, прождавший ее почти полчаса, с досадой кивнул подтвержденной мысли – Джейн не стало дурно. Джейн просто захотела сбежать.

Правда, он даже не догадывался, что невеста исчезла не одна.

Светлая ткань прозрачной занавески бесшумно колыхалась от легкого ночного ветра в полумраке комнаты Джейн. Огни улиц оставляли тонкие дорожки света на полу и на стенах. Джейн сделала несколько шагов назад, ощущая, как Фархат движется следом за ней. Он неспешно снял тунику – под ней оказался все тот же переливающийся янтарными, сапфировыми, изумрудными оттенками танцевальный костюм. Ткань мерцала в призрачном свете спальни. Джейн с нежностью провела руками по плечам Фархата, и жилет упал под ноги. Она ощущала его взгляд на себе даже сквозь темноту, и руки охватывала дрожь предвкушения.

Фархат почувствовал, как помолвочное кольцо на миг зацепилось о нити его украшений – а он успел рассмотреть в клубе, что кроме подарка жениха на руках Джейн ничего не было. Тут же захотелось сорвать кусочек чужого золота с ее пальца, оставив совершенно чистой перед собой. По тому, как губы Джейн смело доставляли ему удовольствие где-то внизу, Фархат понял, что она весьма опытна. От ее ласк веяло необъяснимой свободой, и, почувствовав себя непривычно счастливым, он не удержался и вновь сжал ее волосы.

Тихий звук расстегивающейся молнии – ее тело освободилось от тесноты вечернего платья. Их лица вновь находились на одном уровне. Против света он не мог разглядеть ее черты, но она видела его глаза – темные и по-восточному грустные. Блестящие от свечения окна золотистые тени, острые, как иглы, стрелки – то, что свело Джейн с ума еще в «Исиде». Их пальцы сплелись, и Фархат вновь дотронулся до злосчастного кольца. Не думая, он дернул за него, и откуда-то из темноты раздался быстрый глухой стук металла о пол. От этого неожиданного жеста, не поддающегося объяснению, Джейн окончательно потеряла контроль, и следующий шаг Фархата уронил ее прямиком на постель.

Страсть, яркая, неистовая, но безмолвная и тайная, словно цветок в ночных джунглях, распустилась, касаясь нежными лепестками их обнаженных тел. Каждый изгиб, каждая частичка тела Джейн говорили Фархату «да», когда его руки, губы, возбужденная плоть проходились по ним. Поцелуи отдавали вкусом медовых орехов, а объятия окутывали стойким запахом арабских масел. От самого клуба они не произнесли друг другу ни слова – для них не осталось места. Не требовалось ничего говорить и теперь, когда с каждым движением в темноте их тела соединялись все отчаяннее, сливались все глубже, даря Джейн распирающее ощущение наполненности. Она чувствовала себя раздетой по самую душу – настолько резко и безоговорочно Фархат проникал в ее тело, в ее мысли, в ее сердце, не оставляя места ничему другому. Низ живота изнывал от пульсации. Нехарактерные для мужчин негромкие стоны ласкали уши. Фархат почувствовал, что полное удовлетворение, незнакомое ему до ночи с Джейн, словно стена падающей с обрыва воды, накрывает его с головой.

Еще не осознавая, что он подошел к концу, Джейн ощутила на бедрах влажные поцелуи и горячие касания языка. Ее тело окончательно погрузилось в невесомость.

Лопасти вентилятора кружились под потолком с едва слышным шумом. Жар тел, насытившихся друг другом, постепенно стихал, и намокшая простынь остывала, отдавая приятной прохладой в спину. Пальцы любовников жадно сплетались, точно не желали расставаться.

– Что ты сделал со мной? – зашептала Джейн, все еще тяжело дыша. – Я влюблена. Я люблю тебя.

Ладонь Фархата погладила ее подбородок, проводя большим пальцем по губам.

– Я тоже, – тихо ответил он.

Она щелкнула прикроватную лампу, и мягкое желтоватое свечение вторглось в интимность сумрачной ночи. Колени Джейн судорожно вздрагивали на постели. Фархат, заметив это, залился незримой краской.

– Почему ты дрожишь? Тебе было больно?

Джейн засмеялась.

– Нет, нет… Наоборот. Ты сделал мне настолько хорошо, что я никак не могу прийти в себя. Так еще никогда не было… ни с кем, Фархат… кроме тебя.

Она перешла на нежный шепот, обвивая его тело. Влажная кожа теперь неравномерно сияла – как Джейн и подумала в клубе, на него действительно был нанесен золотистый шиммер.

– Ты попросишь меня уйти утром?

Джейн замерла.

– Не говори об этом сейчас.

– Я просто хочу знать, что будет дальше.

– Я сама не знаю. Я не желаю думать об этом, Фархат. Я лишь хочу провести остаток ночи рядом с тобой.

– А я намерен остаться не только на одну ночь, Джейн.

«Он упрямый, – с волнением подумала она, глядя в глаза любовника, – на него так странно действует оргазм, или это характер?»

Еще ни один мужчина после случайного секса не расспрашивал ее об отношениях. Потому что спонтанная вспышка, вызванная одиночеством, болью, алкоголем – чем угодно, но только не искренним чувством, – не могла привести ни к каким отношениям. Эти люди уходили, не оставляя о себе ни следа в памяти. Но то, что произошло между Джейн и Фархатом, выглядело совсем иначе.

«Это была настоящая страсть, – продолжала размышлять Джейн, чувствуя, как губы Фархата посасывают ее грудь, а пальцы сжимают, доставляя приятную боль, – та самая страсть, о которой я затосковала, глядя на его танец. Так скоро сбывшаяся мечта… Теперь, зная, что могу потерять голову только от одного его взгляда, я не смогу жить как прежде. Я люблю. Я не хочу, чтобы он ушел…»

Время летело незаметно. Молчание стали нарушать разговоры – сначала тихие признания, бесконечно повторяемые, словно молитвы, а после беседы друг о друге. На бешеной скорости их жизни столкнулись, и в считанные часы навсегда переплелись. Фархат рассказывал о себе – о родине, о побеге, о работе, о танцах. Джейн слушала его, понимая, насколько простой казалась ее судьба по сравнению с метаниями чужестранца. Они сидели на полу балкона; Джейн заботливыми движениями протирала лицо Фархата, снимая плотный сценический макияж. Он сам попросил об этом, и осторожные прикосновения к лицу ватного диска, пахнущего вкусной косметической пенкой, слабые руки Джейн, смущенно дрожащие ресницы – все это казалось намного более интимным, нежели то, что случилось в комнате, на простынях, до сих пор влажных от страсти. Он жадно ловил каждое ее движение, от которых тело покрывалось мурашками, а живот падал куда-то вниз. Фархат влюбился в Джейн – возможно, еще тогда, когда увидел ее на сцене «Исиды». Когда он столкнулся с ней позже, ему пришла в голову мысль просто заняться сексом с красивой девушкой, которая плакала от отчаяния, прячась в туалете. От таких совсем не сложно было добиться пустой физической близости. Невыносимая потребность хоть в ком-нибудь живом рядом вынуждала их стоять со спущенными колготками над унитазом общественной кабинки, опираясь руками о бачок, пока сзади их грубо трахал не менее пьяный парень. Он знал о таких девушках не понаслышке – он уходил с ними в ночь, убегая от Фатимы, во многом потому, что сам был похож на них – заблудившийся в лабиринтах собственной судьбы.

Но несколько мгновений изменили все.

Глядя на Джейн через отражение зеркала, рассматривая ее лицо, Фархат понял: она – то, что он искал на Западе. Она – свобода, она – вожделение, она – тот самый райский сад в пустыне, к которому сквозь пески и бури идет сказочный путник.

И это секундное осознание вынудило его пасть на колени перед ней, как он преклонялся на сцене перед змеей и бедуином.

8.

– Фархат, о чем была та песня, которую пел мужчина с тюрбаном в твоем номере?

Джейн бережно протирала его закрытые веки, избавляя от густого слоя черной туши.

– О бродяге, который обошел много стран. Герой просил его передать привет своей любимой, с которой их разлучило расстояние. Он надеялся, что однажды она обязательно повстречается бродяге.

– Но ты не был похож на кочевника.

– Правильно. Я просил его найти мою любимую, и мы с ней встретились в конце.

– Любимую… – повторила Джейн. – У тебя была когда-нибудь любимая?

– Теперь это ты.

Ее рука замерла, прижавшись к его виску. Фархат не хотел ничего упоминать о Фатиме – просто потому, что в тот миг, когда он заговорил с Джейн, бывшая подруга перестала для него существовать. Она умирала в его сердце слишком долго, мучительно, но теперь разом скончалась, погрузившись во мрак забвения. Конечно, физически Фатима повсюду оставалась рядом с ним – дома, на работе – и Джейн без труда могла бы узнать о ней, но Фархат, вновь уповая на небо, решил разобраться с этим позже. Ему казалось подлым откровенно обманывать Джейн, но и рассказывать о Фатиме тоже виделось лишним. Да, теперь у него были две женщины, – но и Джейн встречалась с двумя мужчинами, за одного из которых она собралась выходить замуж.

– Я как тот бродяга, Джейн, – продолжил Фархат. – Я странник, который путешествует по миру, но никак не может осесть на одном месте. Я даже не знаю, где и как мне суждено провести свою жизнь. Эта песня словно написана для меня.

– Бродяга… Как удивительно, что ты оказался именно здесь.

В ванной Фархат смыл с лица остатки грима. Джейн заметила, что волосы, собранные в конский хвост, их длина, украшения – все осталось нетронутым, только немного распушилось.

– Твоя прическа такая роскошная… Я понимаю, что это накладные волосы, но где заканчиваются настоящие?

– Мои волосы едва достают плеч.

– Мне очень нравится, когда мужчины отращивают волосы. Для меня это привлекательно.

– Но у твоего жениха короткая шевелюра.

Джейн прищурилась и метнула колкий взгляд.

– Почему ты пытаешься заговорить о нем?

– Потому что как только взойдет солнце, ты прогонишь меня и уйдешь к нему. Будто между нами ничего не произошло. Будто для тебя это ничего не значит.

– Неправда, Фархат. Ты… ты теперь навсегда внутри меня. Я не знаю, что со мной произошло. Мне хочется расплакаться и только говорить, как я люблю тебя.

– Это значит, что наша встреча была предначертана.

– Кем?

– Небом. Аллахом. Если мы встретились, целовали друг друга, значит, нам суждено было броситься в эти объятия.

– Но тогда получается, моя свадьба тоже предначертана заранее?

– Джейн, события, которые являются нашей судьбой, мы не сможем избежать, как бы ни старались. Если все же удастся, Аллах вернет нас на правильную дорогу. Никто не обманет собственную судьбу.

Джейн непонимающе помотала головой.

– Если Аллах не вписал свадьбу с этим человеком в книгу твоей судьбы, она не случится, – закончил Фархат.

В синеватом предрассветном небе появлялись первые лучи восхода. Даже без макияжа лицо Фархата выглядело очень ярким. Темные брови, длинные черные ресницы, смуглая кожа и острые скулы – красота эта казалась совсем не мужской. Джейн старалась избегать пристального взгляда его карих глаз, понимая – чем дольше она смотрит на него, чем ближе находится к нему, тем сложнее будет отпустить. Тем невозможнее будет вернуться к Эндрю.

Она растерла руки, словно ощущала боль, и резко вспомнила о брошенном на пол кольце.

– Я вызову тебе такси, Фархат.

– Джейн.

– Нет.

– Джейн… – умоляюще повторил он.

Джейн выглядела очень нервной, пока ходила туда-сюда, поднимала вещи с пола и бросала их обратно. Она заправляла падающие непослушные волосы за уши и потирала виски, оглядываясь вокруг себя.

– Что ты ищешь?

– Кольцо.

Фархат раздраженно вздохнул.

– Я не могу так поступить с Эндрю. Это нехорошо. Неправильно, – словно сама перед собой оправдывалась Джейн. – Я не хочу быть настолько жестокой к нему. Эндрю не заслужил такого предательства.

– Ты уже предала его.

– Замолчи. Собирайся. Я сейчас позвоню в такси.

– Ладно, – холодно ответил Фархат, – как тебе угодно.

Демонстративным жестом он схватил одежду с пола и отряхнул ее. Джейн присела на кровать и уронила голову на колени.

– Если ты хочешь… – скомкано заговорила она, – я дам тебе одежду.

– Зачем?

– Сейчас твой наряд может вызвать плохую реакцию. Здесь есть мужские рубашки. Наверное, можно найти и штаны.

Он вздернул голову. Тяжелая прическа начинала стягивать кожу.

– Хочешь одеть меня в костюмчик своего жениха? Откажусь.

Джейн промолчала и легла на другую сторону кровати, отвернувшись от него.

Вызванное такси приехало довольно скоро. Фархат пытался запомнить адрес Джейн – он собирался однажды вернуться и переубедить ее. Она даже не стала его провожать, не спросила адреса – просто вложила в руку деньги и объяснила, куда спуститься. Сидя в машине, Фархат поглаживал купюру, и в голове впервые промелькнуло осознание – Джейн богата. Ее высокое положение было очевидным, но захлестнувшие ночные чувства вытеснили мысль о нем. Она дала ему деньги с небрежным безразличием – те доллары, ради которых ему бы пришлось работать целую неделю. Они словно отрезвили его, вернули к обычной жизни, в которой он никак не мог получить гражданство и едва сводил концы с концами.

Обида на слепое упрямство Джейн, несправедливость жизни – эти волнения неожиданно стихли и уступили место другому чувству. Он, нищий эмигрант из страны третьего мира; он, танцор в клубе, вынужденный развлекать не только женщин, но и мужчин; он, не знающий, будет ли завтра на столе еда – сегодняшней ночью именно он переспал с одной из самых богатых девушек Хармленда. С дочкой жадного толстосума Говарда, считавшего, что работникам его элитного клуба в принципе можно обходиться без обедов. Душа Фархата устремилась ввысь от небывалого подъема, и по груди разбежались приятные мурашки – если он смог оказаться в постели с Джейн, значит, сумеет добиться и всего остального. Он получит не только ее тело – он получит ее любовь, ее образ жизни, ее состояние…

И чувство собственной значимости, которым одарила ночь любви с Джейн, окончательно вскружило ему голову.

Лучи проснувшегося солнца скользили по стене, и свежий ночной воздух прогоняло утреннее тепло. Тень кудрявой головы мелькнула на дверцах, и что-то мимолетно блеснуло в самом низу. Джейн опустилась на корточки и из небольшой щели между шкафом и ковром вытащила искомое кольцо. Она прижала его к губам, как целуют в минуты отчаяния распятие, неистово желая поверить в Бога, чтобы заручиться благословением. Ей очень хотелось полюбить Эндрю хотя бы в половину той силы, с которой она бросилась в объятия египетского танцора буквально через час после помолвки.

От мерзости собственного поступка кожа Джейн покрылась невидимой грязью. Изменить человеку, глаза которого блестят страданием безответной любви, мужчине, которому уже отдано согласие, – чудовищно и безнравственно, и лицо Джейн болезненно запылало от тревоги и стыда.

«Я поеду к Эндрю. Я буду хорошей и верной женой для него, – поглаживая кольцо на пальце, она клялась сама себе. – Я сохраню в тайне пережитое с Фархатом, но постараюсь забыть его. Я искуплю свое предательство».

Приняв долгий душ и переодевшись в рубашку с джинсами, Джейн причесала растрепанные волосы и поехала прочь из своей квартиры. Люрексовая лента пояса египетского костюма, случайно забытая Фархатом, осталась лежать незамеченной под кроватью.

Прямо у порога худые руки Джейн обвили шею Эндрю. Словно провинившийся котенок, она повисла на нем, и все упреки, что застряли за ночь в груди Беллера, остались невысказанными. Судя по опухшим и потемневшим глазам, Эндрю не спал ни минуты.

– Извини, – вдруг негромко произнесла Джейн, покрепче сжимая объятия.

– За что?

– Просто.

– Джейн, что случилось?

– Все нормально. Я уехала, потому что мне захотелось побыть одной. Я выпила больше, чем планировала, и меня затошнило.

– Ты села за руль нетрезвой?

– Эндрю…

– Это опасно. Могло произойти что угодно.

– Но все ведь в порядке.

От мысли, что Фархат видел ее состояние, но никак не предупредил и спокойно сел вместе с ней, возникло неприятное чувство пустоты и досады.

– И ты оставила меня без машины. Мы ведь приехали в клуб на твоей.

Джейн заикающимся голосом вновь начала просить прощения. Конечно, убегая, она вообще не думала об Эндрю – и то, что приехали они вместе, совершенно вылетело из головы.

– Я добрался на такси. Там началась суматоха – сработала пожарная сигнализация. Но это уже не важно. Просто не поступай так вновь, ладно? Мы волновались, но решили не искать тебя до утра.

– Я больше не буду обижать тебя, Эндрю, – щеки Джейн продолжали нездорово гореть, – дай мне шанс, верь мне – я буду заботиться о тебе так же нежно, как ты печешься о моей глупой голове. Я перестану совершать необдуманные поступки, я стану для тебя хорошей женой. Обещаю.

Клятвы, данные под натиском мучающей совести, способны растрогать кого угодно. По непонятной для Эндрю причине слова Джейн звучали совсем иначе, нежели обычно. Они словно настораживали, но в то же время умоляли верить еще сильнее. Разве может лгать тот, кто буквально силой отрывает от груди обещания любить тебя, заботиться и не предавать? Эндрю знал, как тяжело давались Джейн подобные вещи, отчего даже не предполагал, что однажды она произнесет их вслух. Не сказала бы Джейн того, чего не чувствует на самом деле. Значит, что-то незримое изменилось в ней, что-то пробудилось в ее сердце, что-то перестало быть прежним. Эндрю и не догадывался, что за поспешными признаниями стоит вовсе не долгожданная привязанность – за ними скрываются страх и раскаяние.

Джейн так сильно сожалела об измене, что каждый последующий день наполнился тревогой. Переживание, что тайна ее спонтанной страсти может быть раскрыта Эндрю, заставляло вести себя покладисто и осмотрительно. Джейн терзал даже не тот факт, что она занялась сексом с едва знакомым мужчиной, напрочь забыв о женихе, – ее сводила с ума вспыхнувшая к нему влюбленность.

Для Эндрю же наступили времена счастья. Джейн перестала спорить, убегать, даже ее холодность и равнодушие значительно смягчились. Они вместе завтракали на балконе, пока не разъезжались по делам, вместе выходили в свет вечером, либо же вместе плевали на всех и оставались в квартире. Вместе они проводили и каждую ночь, когда сумерки пробирались в спальню, сохраняя от предметов едва уловимые очертания. Нежные ласки и неторопливая близость – Эндрю и не предполагал, насколько Джейн может быть чувственной с ним. Словно ангел услышал тайные молитвы и решил одарить благословением. Чем слаще становилась жизнь, чем больше корицы ощущалось в кофе, тем шире хотелось распахнуть глаза, чтобы запечатлеть эти моменты, не пропуская ни единого мгновения.

Но как бы ни старалась Джейн, ей не удавалось вычеркнуть Фархата из памяти. Она мучилась, запрещая себе думать о нем, отлавливала каждую мысль, выгоняя его, а он возвращался вновь. Воспоминания преследовали ее ночью, настигали вечером, и от подобных притеснителей невозможно было нигде спрятаться, ведь существовали они разве что в собственной голове. Не представлялось сложным разыскать Фархата, и Джейн это знала – но дала себе обещание больше не встречаться с ним, не искать его. Она думала, что так забыть будет легче, но ничего не менялось, лишь раскручивалось, как запущенный маятник.

Порочный круг вины, словно венец позора, опустился на голову Джейн, запутавшись острыми шипами в волосах. После каждой промелькнувшей мысли о Фархате ей становилось ужасно стыдно, и нераскрытое предательство душило все сильнее. Думалось, что такой и будет дальнейшая жизнь – самообман и ложь близкому человеку, спокойный, но скучный брак, тайные сожаления о страсти и безумное желание отдать все, лишь бы пережить ее вновь.

Она не сомневалась, что Фархат уже давно не помнил о ней, но все же ошибалась. Каждую ночь, танцуя, он всматривался в лица гостей, мечтая увидеть знакомые черты. Но Джейн не появлялась в «Исиде», и больно обжигала мысль, что все сказанные ею слова были пустыми. От тоски она переспала с ним, а после вернулась к жениху – с Эндрю Беллером они все-таки принадлежали к одному миру, где царили богатство и успех. Получая расчет за неделю, Фархат ненавидел этот мир, но лишь потому, что не мог стать его частью. Несомненно, клуб приносил Говардам огромные деньги, ведь в Хармленде ничто не могло сравниться с «Исидой», но платить несчастным работникам больше денег, видимо, не приходило в голову. Это ранило сильнее, чем предстоящая свадьба Джейн. Она использовала его, чтобы развлечься, но предпочла вернуться к стабильной жизни. Самолюбие Фархата всерьез задевало, что Джейн сочла его недостойным себя. Он думал о ней все несколько недель, что оставили позади то утро, когда такси увезло его прочь, и в нем боролись одновременно влюбленность и неприязнь. Неприязнь из-за ее богатства, а влюбленность… разве нужны какие-либо причины, когда просто теряешь от человека голову?

Фатима заметила, что Фархат стал более тихим и задумчивым, но накопленные обиды не позволяли ей спросить о причинах. Иногда, прислонившись затылком к прохладному кафелю кухни, наблюдал, как та готовит, и боролся с порывами во всем признаться. С каждым днем Фархату все больше казалось, что упусти он время, не найди Джейн как можно скорее, она выйдет замуж и точно будет для него потеряна. Он пытался осторожно выяснить у Бетси, когда же будет свадьба ее знакомого клерка.

– Какое твое собачье дело? – возмущенно отвечала она. – Тебе что, не доехало приглашение?

Бетси не переваривала Фархата – то ли из-за солидарности к заметным страданиям Фатимы, то ли видела его намного глубже, нежели другие, и сокрытое в нем совсем не радовало.

До свадьбы оставалась всего пара недель. Патриция еще раз составила списки гостей – с учетом, кто как повел себя в вечер помолвки. Расположение таких персон, как миссис Говард – бабочка: из-за одного неосторожного жеста взмахнет крыльями и улетит с нашей ладони.

Эндрю и Джейн испытывали жуткое волнение.

В тот день, когда они поехали выбирать свадебный костюм для Эндрю, и машина застряла в пробке, музыку из кассеты начал перебивать телефонный звонок.

Джейн дотянулась до сумки, лежавшей на заднем сиденье, и вытащила сотовый.

– Какой-то номер незнакомый, – сказала она, рассматривая цифры на экране. – Еще и на стационарный похож.

– Ответь. Может, это из университета.

– Я не пропускаю.

– Мало ли. Раз кто-то звонит, значит, ему нужно.

Джейн неохотно взяла трубку.

– Да?

– Алло? – голос показался ей знакомым. – Джейн?

– Что вы хотели?

– Джейн, это я.

– Кто?

– Фархат.

Рука, что держала мобильный, будто ослабла. Джейн зажмурилась. От одного только произнесенного имени грудь покрылась мурашками, вынуждая неровно дышать. Не понимая, что с ней происходит, она отняла телефон и много-много раз нажала на красную трубочку. Пытаясь не выдать себя Эндрю, она облокотилась на мягкий выступ двери и прикрыла рот ладонью, стараясь успокоить разогнавшееся сердце.

Однако Эндрю посматривал на нее через зеркальце и, конечно, заметил побледневшее лицо.

– Что-то случилось? – поинтересовался он.

– Нет, нет, все… в порядке.

– Странно. Ты как будто расстроилась. Или испугалась.

«Я очень напугана! – промелькнуло в голове у Джейн. – Где взял мой номер? Откуда он звонил? Зачем? Чего хотел? Еще и при Эндрю… Господи!»

– Все нормально, – она сделала над собой усилие и постаралась ответить как можно спокойнее.

– А кто звонил?

– Да так… реклама какая-то.

– А, ну вот и номер стационарный.

Звонок Фархата смутил ее практически на весь день. Без интереса она помогала Эндрю примерять костюмы, неохотнее, чем девушки в салоне, давала советы по поводу фасона и отделки.

«Если он позвонил, значит, еще думает обо мне, – сердце все сильнее стучало от этой мысли, – он не забыл меня. Но как мне связаться с ним?.. Нет, мне нельзя. Я пообещала, что вычеркну его из памяти. Пресвятая Дева, ну зачем решил напомнить о себе?.. Когда молчал, мне было намного легче…»

Сброшенный звонок разозлил Фархата. Он потратил время, разыскивая сотовый номер Джейн, пытался поговорить с ней из телефонной будки, так как средства не позволяли иметь мобильный, и все ради того, чтобы оказаться проигнорированным.

«А что, если она не могла разговаривать? – думал Фархат, неспешно идя в сторону дома. – С ней кто-то был рядом? Женишок? Если бы я ничего для нее значил, она бы ответила что-нибудь спокойное, а не поспешно бросила трубку».

Фархат и Джейн жили в одном городе, но словно находились невыносимо далеко друг от друга. Так бывает, когда наша любовь стоит на другом конце социальной лестницы.

9.

– Вот, о чем я тебе говорю. Смотри, смотри сюда, Эндрю.

Эндрю нехотя наклонился к экрану компьютера и уперся локтями в кожаную спинку кресла. Свет монитора неприятно бил по глазам в полутьме каморки без окон – вся мебель, что в ней находилась, состояла исключительно из экранов, стульев, столов и множества проводов.

– Знаешь, мне уже не нужно.

Кресло резко крутанулось, лишив его опоры. Парень, выглядевший значительно младше своих лет, закутанный в толстовку, скрестил руки на груди и прожег Эндрю шутливым недовольным взглядом.

– Ты как-то звонил мне в четыре утра и требовал срочно просмотреть записи с камер, словно от этого зависела жизнь твоей двоюродной бабушки, а теперь говоришь, чтобы я шел к чертям? И это после того, как я три часа пялился, кто сколько раз за вечер посетил туалет?

На лице Эндрю мелькнуло смущение.

– Да, я просил, но теперь это не имеет значения. Я был на взводе. Прости, Стив.

Тот развернулся к компьютеру и застучал по клавиатуре.

– Я думал, Отелло в тебе все еще жив, друг.

– Что? Не такой уж я и ревнивый, – обиженно возразил Эндрю, – а теперь я вовсе предпочитаю строить отношения на доверии.

– Я бы не бросался в крайности на твоем месте…

– Не понял?

Когда Джейн убежала из клуба сразу после помолвки, но объявилась на следующее утро, Эндрю пообещал себе не придавать ее странностям особенного значения. Тем более, поведение невесты резко улучшилось, поэтому предшествующие сложности легко объяснялись переменами в жизни и стрессом. Видимо, то время, которое она просила с самого начала, прошло, разрешив все внутренние противоречия.

Джейн с той ночи не возвращалась в собственную квартиру, чтобы не погружаться в воспоминания. Но один раз вышло так, что Патриция принуждала ее посетить день рождения подруги семьи в строго определенном костюме, а он оказался там. Эндрю предложил:

– Хочешь, после работы заеду и заберу?

Джейн развела руками.

– Пожалуйста, если ты надеешься еще больше понравиться моей маме. У меня полный шкаф одежды. Я не считаю нужным кататься туда-сюда в поисках того самого костюма, который придумала мама. Мне наплевать.

Конечно, Эндрю не заботили наряды. Но так он нашел причину побывать в квартире Джейн одному. Мысленно ругая себя, ведь зарекался следить за ней, Эндрю с тревогой вел машину. Необъяснимое подозрение не давало ему покоя. Все складывалось слишком хорошо, чтобы обойтись без подвоха. Он не знал, что собирался искать – просто шел на нелепый голос интуиции.

Ровный слой пыли на поверхностях давал понять, что в квартиру действительно давно не заглядывали. Эндрю осмотрелся. Вытащив из шкафа костюм, застегнул на нем чехол и бросил на кровать.

«Ну и что я тут надеялся найти? – размышлял он, проходя из комнаты в комнату и потирая от напряжения шею. – Кажется, я идиот. Джейн теперь всегда рядом, а мне никак не удается привыкнуть к этому».

Собираясь уходить, он забрал чехол и расправил складки на постели. Ему показалось, что деревянное изголовье как-то неровно прилегает к стене, и внимательность к подобным мелочам сыграла свою злую роль. Эндрю двинул край кровати от себя, чтобы выровнять ее положение, как вдруг на освободившемся кусочке ковра показалась цветная ткань. Он поднял ее, желая рассмотреть поближе: блестящие цвета переплетались, мелко сверкая в руках. На ум не приходила ни одна вещь из гардероба Джейн, к которой мог относиться этот пояс. Выглядел он, мягко говоря, странно – слишком ярко, слишком не повседневно.

И почему лежал под кроватью?

Поддавшись порыву, Эндрю опустился на колени и заглянул туда, но больше ничего не обнаружил. Пульс глухо стучал в ушах.

«Успокойся. Это не мужская вещь. Но чья? Как оказалась здесь?»

Что, если просто спросить у Джейн?

Но тогда он упадет в ее глазах до безумного ревнивца.

Дрожащими от нервов руками, Эндрю свернул найденный пояс и засунул в портфель. Уже закрывая дверь, он выругался, возвратился в квартиру, забрал злополучный костюм и уехал домой.

– А после того раза ты больше не бывала у себя? – спросил у Джейн за ужином, притворившись, будто невзначай.

– Какого – того?

– Ты говорила, что уехала из «Исиды» в свою квартиру.

– Да, – ответила она, жуя листья салата, – тогда последний раз. А что?

– Да так. Ничего… – протянул Эндрю как можно более неприятным тоном. Таким говорят люди, у которых определенно что-то случилось, но собеседник должен сам обо всем догадаться.

Он специально не поворачивался, но боковым зрением заметил, как Джейн перестала есть. Кровь прилила к лицу – ощущалось, как долго и удивленно она на него смотрела. Резко обернувшись, поймал ее взгляд и обнаружил в нем испуг. Джейн тут же опустила голову, разорвав напряженный контакт. Эндрю мрачно вернулся к еде. Если вопрос застал ее врасплох, значит, было что скрывать. Тот случай придал Эндрю сил, словно подтвердил сомнения – что-то таилось за этим безоблачным счастьем. Оно не могло быть настоящим.

– Ты не хочешь смотреть, потому что и впрямь отпала надобность, или просто боишься увидеть что-то не то? – спросил Стив.

Он заметил, как Эндрю напрягся.

– Черт с ним, показывай давай.

Стив начал отматывать видеозапись.

– Я посмотрел камеры у туалетов и камеры у входа. Смотри, – он ткнул пальцем в экран, – вот время, когда она зашла в туалет. А вот, – перемотал вперед, – приблизительно то время, когда сработала сигнализация. Что скажешь?

– Я не знаю, что говорить. Ты мне скажи.

– Она не выходила из туалета.

– Как это? – удивился Эндрю.

– Обычно. Если бы она не вернулась, можно было бы считать ее жертвой канализации, – Стив ехидно загоготал.

– Заткнись.

– Ой, ну тебя, зануда. Может, я тут вообще последний день сижу – Говард как узнает, что я контролировал по камерам активность мочевого пузыря его дочери, так из туалета уже не выйду сам.

– Во сколько она ушла из клуба, Стив?

– Ну не могу я тебе сказать, черт возьми. Я посмотрел все записи у входа – она не появилась и там.

– Ну не в окно же она вылезла?

– Через пожарную лестницу. Там нет камер. Выход туда как раз через туалеты.

– Я и не знал, что там все так устроено, – протянул Эндрю.

Он оторвался от кресла Стива и начал недовольно расхаживать по каморке.

– Не создавай мне ветер. Хочешь, еще кое-что покажу, или на сегодня все?

– Показывай.

Курсор на экране вновь перетаскивал ползунок времени.

– Примерно через десять минут после нее зашел вот этот человек.

Эндрю всмотрелся в запись.

– Он тоже оттуда не вышел, – добавил Стив.

За несколько быстрых секунд на видео Эндрю пытался разглядеть вошедшего.

– Короче, он тоже, скорее всего, свалил по пожарной лестнице. Не знаю, увидел ли ты, что хотел, но я не могу ответить на три вещи: во сколько она ушла – раз, было ли это до пожарной тревоги или после – два, и… ушли ли они вместе – три.

– Вместе? Ты на что намекаешь? – возмутился Эндрю.

Стив закатил глаза.

– Как будто ты пришел смотреть Джейн по камерам просто так от скуки. Ясно, что дело у вас темное.

– Покажи мне его еще раз.

Эндрю вновь напряг зрение, рассматривая незнакомца. Очертания длинного хвоста на голове вызвали неудобное стеснение в груди.

«Это же тот танцор. Фархат?»

Пояс, что так и лежал в портфеле, резко всплыл в памяти. Странная картина начинала складываться в мыслях, отравленных ревностью – неужели Джейн могла уйти из «Исиды» с танцором? Казалось бы, абсурд, но откуда тогда в ее квартире взялась эта блестящая ерунда? Эндрю не хотелось верить разуму – хотелось, чтобы тревожащие факты оказались просто совпадениями.

– Я пойду, – бросил он другу.

Тот задержал его.

– Куда?

– В зал, искать Бетси.

– Ты узнал этого человека? Нет, я не хочу вмешиваться, – оправдался Стив, заметив потерянное и сердитое лицо Эндрю, – просто вдруг ты пошел делать глупости…

Эндрю опустился на соседний стул и потер уставшие глаза.

– Узнал.

– И…

– Это здешний.

Стив прыснул.

– И ты всерьез думаешь, что…

– Не знаю! – Беллер перебил его. – Я ничего не знаю! Я только пытаюсь разобраться!

Отвращение к себе снедало Эндрю – вновь он оказался в дураках при свидетелях.

Стив подъехал на стуле к нему поближе и положил руку на плечо.

– Друг, – тихо сказал он, – кажется, эта девушка делает тебя несчастным.

Эндрю неопределенно покачал головой.

– Может, она того не стоит? И Говард вместе с ней? Зачем унижаться перед их семейством?

– Я люблю Джейн, Стив. Если ты намекаешь, что я с ней из-за денег, то катись тогда к черту. Действительно, стоило бы страдать ради бумажек? Залезать в кредиты, чтобы пытаться хоть немного сойти за достойного? Потратить несколько лет, чтобы добиться от нее ответа на чувства? Мириться с ее поведением? Все это ради Говарда, ты думаешь? Я просто влюбился. У меня уже не получится дальше без Джейн. Я сотню раз думал порвать с ней, но не смогу. Теперь, когда мы начали встречаться, когда свадьба через две недели…

– Какая-то это больная любовь, Эндрю.

– Думай обо мне, что хочешь.

– Ну хорошо. А что, если она действительно ушла вместе с танцором – просто допустим?

Эндрю поднял голову.

– Надо посмотреть камеры на улице и на парковке.

– Ну так, а если я возьму записи, а там они вместе? Что дальше?

Эндрю задумчиво промолчал.

– Так может и не надо ничего смотреть, никого разыскивать, если ты не будешь разрывать помолвку? Зачем делать себе хуже?

– Ты прав.

– Вы бываете тут вдвоем?

– Нет.

– Почему?

– Без понятия, – Эндрю пожал плечами, как вдруг его осенило. – Точно! Я приглашу ее в клуб.

– Эндрю…

– Возьму тебя с нами…

– О нет…

– Посидим в баре и проследим, как она поведет себя. Если этот Фархат ей знаком, то Джейн быстро попадется.

Стив фыркнул.

– Слушай! Ну, даже если они переспали как-нибудь, в чем я пока что очень сильно сомневаюсь. Где он, а где она! С чего бы ей как-то выдавать себя? Подумаешь!

– Молчи! Нет, ты не понимаешь. Она очень изменилась в последнее время…

– Ну так у вас свадьба на носу.

– …и я думал, что все наладилось. Но на днях она уронила маску. Ее перепугал простой вопрос, когда она была в своей квартире! Я ни разу не видел, чтобы она так вздрагивала на пустом месте, Стив. Мне стало ясно: Джейн притворялась, будто все хорошо, что-то от меня скрывая. Не бывает так, что женщина тебя динамила несколько лет, потом внезапно согласилась жить с тобой, а после резко полюбила! Все это оказалось фальшивкой – вот что меня оскорбляет больше всего.

– Короче, я запутался, – сдался Стив.

– Ты пойдешь, если я смогу вытащить ее в клуб?

– Не брошу вашу тонущую лодку в беде.

– Спасибо.

Эндрю поднялся в зал «Исиды». Запах благовоний немного дурманил голову, но в то же время приятно расслаблял напряженный разум. Поймав себя на внезапном желании выпить – и непременно чего-нибудь крепкого! – он слегка растерялся. Эндрю ценил здоровый образ жизни и старался обходиться без алкоголя даже на праздниках. Время для томной активности в клубе было довольно ранним, поэтому посетителей удавалось пересчитать по пальцам. В основном там сидели серединные менеджеры, обед которых затянулся, либо уже собирался плавно перейти в ужин. Наверняка они знали, что вечером те же самые блюда, те же самые напитки значительно вырастут в цене. В хармлендском мире капитализма ценность вещей заключалась не в сути, а в том, в какое время и в каком месте их подавали.

Стоя у бара, Эндрю боролся с жаждой к спиртному и искал глазами Бетси. Liberian girl нигде не было – возможно, она ушла на выходной. Девушки с прямыми челками и острыми линиями каре выписывали плавные движения руками в воздухе. Решив еще подождать, Эндрю бросил портфель на высокий стул и забрался на соседний, как вдруг почувствовал, что за ним наблюдают. Он резко обернулся в зал и заметил Фархата. Тот стоял в противоположном конце у стены, но, даже несмотря на расстояние, Эндрю узнал его глаза – хищные и колючие, как у сокола. Они злобно смотрели исподлобья в полумраке. Смотрели прямо на него.

Эндрю заерзал на стуле.

«Какой неприятный тип, – подумал он, – таращится так, как будто знает меня. Что, если действительно?..»

Нет, вряд ли это могло быть правдой. Паренек в непонятной одежде, с длинными волосами и слегка подведенными веками – разве есть что-либо общее у него с Джейн?

А пояс ведь все также лежал в портфеле – неясно зачем, Эндрю носил его с собой, не желая доставать дома. Позабыв о Бетси при встрече с предполагаемым соперником, Беллер решил поступить иначе. Не прекращая переглядываться с уже опротивевшим ему Фархатом, он потянулся к сумке, небрежно положил ее на колени, словно хотел незаметно для публики достать носовой платок, и в его руках блеснула ткань.

Глаза Фархата на долю секунд расширились, но после он с вызовом вздернул подбородок. Эндрю чуть было не выронил портфель – тело ослабло; Фархат узнал свою вещицу. Значит, он был в квартире Джейн. Значит, в ту ночь они ушли вместе.

Губы Фархата медленно расплылись в неприятной снисходительной улыбке. Он насмехался. Сердце Эндрю заколотилось от злости. Ему хотелось подойти и задушить наглого араба его же поясом, но он только засунул ткань обратно в портфель – такую улику можно было предъявить и Джейн. Это вызвало еще больший смех у Фархата, и Эндрю спрыгнул со стула и вышел из «Исиды» прочь.

Ночью он впервые сам оттолкнул от себя Джейн.

Образ Фархата не выходил у него из головы. Взглянув на худенькое тело Джейн, одетое в легкую ночную рубашку, он представил их вместе, и ему стало противно.

– Что-то случилось, Эндрю? – растерянно спросила Джейн, когда тот, отвернувшись, вытер щеку после ее поцелуев.

– Нет. Просто нет желания.

– Не знала… что у мужчин так бывает.

– У кого-то, может, и не бывает, – с ядом ответил он, – кто-то, может, всегда в настроении.

Джейн расстроилась. В последние дни она все чаще заставала Эндрю в грубом расположении духа. Страх, что он что-то знает, стал намного сильнее. Почувствовав себя униженной отказом в близости, которая, между прочим, приносила ей самой не так уж много удовольствия, Джейн обиженно отодвинулась и легла на другой бок. Уснуть не получалось, а дыхание Эндрю стало тихим и размеренным – он уже спал. Вдруг ночную темноту спальни нарушили свет мобильного телефона и гудящая вибрация. Она дотянулась до тумбочки и посмотрела на беззвучный экран – вновь звонил стационарный номер. На цыпочках выскользнув из спальни и прикрыв дверь, Джейн прижала сотовый к уху, уже боясь услышать тот самый знакомый голос.

– Это снова я, Джейн, – сказал Фархат.

Она вздохнула и прошептала:

– Что тебе нужно?

– Я звоню из уличной будки, только чтобы услышать тебя.

– Я не могу с тобой разговаривать.

Во рту пересыхало от неровного дыхания и волнения.

– Он спит?

– Послушай, – она прошла дальше от спальни, прикрывая рот ладонью, чтобы звучать громче для Фархата и тише для Эндрю, – зачем ты звонишь ночью? Зачем ты… зачем пытаешься разрушить мою жизнь?

– Я не могу выбросить тебя из головы. Я бесконечно вспоминаю нашу встречу. Ты вошла в мое сердце, Джейн.

Она почувствовала, как глаза защипало от рвущихся наружу слез.

– Я скоро выйду замуж.

– Клянусь Пророком, ваша свадьба не состоится. Джейн, он обо всем догадался.

– О чем?!

– О том, что мы были вместе.

– Не может быть!

– Он знает меня и уже ненавидит.

Ей стало дурно.

– Но откуда…

– Джейн, нам нужно увидеться.

– Нет, – отрезала она. – Нет! Если я увижусь с тобой, все полетит к чертям! Я пообещала себе, что забуду и вернусь к нормальной жизни. Не пытайся… не пытайся.

– Получается, ты чувствуешь то же, что и я, – произнес Фархат. Его легкий акцент приятно щекотал слух.

– Да. Но это не имеет значения. Не звони больше. Пожалуйста…

– Я не хочу, чтобы ты оставалась с ним.

– Я кладу трубку.

– Джейн…

Она сбросила звонок и выключила телефон. Вновь стало темно. Слова, сказанные Фархатом, оставались в мыслях, кружились и цеплялись за ее сердце не отпуская. Джейн опустилась на пол и тихо расплакалась. Если бы они встретились с Фархатом хоть на несколько месяцев раньше, все могло сложиться иначе. Не пришлось бы обманывать Эндрю. Любовь к другому мужчине, как позорная петля, все туже затягивалась вокруг ее шеи. Джейн понимала – один шаг, и опора под ногами исчезнет, а веревка порочной привязанности, как змея, окончательно задушит ее.

Или на самом деле Эндрю был тем, кто первым завязал узел, а теперь дергает за него, заставляя подчиняться ради нескольких свободных вдохов?

10.

– Как ты смотришь на то, чтобы вечером сходить в «Исиду», Джейн? – поинтересовался Эндрю, застегивая пуговицы на манжетах рубашки. Каждое утро он проделывал эту процедуру в одном и том же темпе в одно и то же время, что в его квартире уже расценивалось как новый часовой эталон.

Йогурт, который пила Джейн, показался ей прокисшим.

– А как же твоя работа? – она сделала вид, что удивлена, и подтянула ноги на стул.

– Уйду пораньше. Мы же должны проводить больше времени вместе, да?

– Я не хочу идти в клуб.

– А почему это?

Упрек, подозрение – невидимая, но ощутимая острота пряталась в голосе Эндрю, настигая Джейн и не давая скрыться. Словно нуждаясь в защите, она прижала колени к груди и обхватила их руками. Эндрю начинал злоупотреблять своим положением. Оставалось неясным: он действительно в курсе ее проступка, или же только хочет обрести хрупкую власть над ее сердцем, потому что пока чувствует лишь собственную слабость?

«Он подозревает… подозревает, – Джейн следила за утренними сборами Эндрю, стараясь уловить ход его мыслей, – не зря так уделяет внимание «Исиде». И Фархат ночью пытался меня предупредить. Думаю, Эндрю хочет загнать меня в ловушку. Но я должна опередить его, должна предугадать поведение… Если он хочет унизить меня, я унижу его первая. Если все знает, я не буду врать и порву с ним сама. Но не позволю, чтобы последнее слово осталось за ним».

– С нами еще может быть Стив, – примирительно добавил Эндрю, увидев ее замешательство.

Он сел за стол, собираясь позавтракать, но напряжение перебивало весь аппетит.

– Тебе нужен переводчик с языка твоего друга на человеческий? – грубо отозвалась Джейн. – Извини, мне неинтересно общаться с такими людьми.

– Зря ты так. Он нормальный парень.

– Я не требую, чтобы ты сопровождал меня на встречи с моими друзьями.

– Если мы планируем стать семьей, – Эндрю зацепил кусок яичницы вилкой, но не торопился отправлять его в рот, – у нас должны быть общие друзья.

– Нет. Мы собираемся стать семьей, но не сиамскими близнецами. Кажется, ты не видишь различия.

– А мне кажется, – он посмотрел на нее, – у тебя есть некие причины, по которым ты избегаешь бывать в клубе.

Джейн выдержала взгляд, и Эндрю опустил глаза первым.

– У меня нет причин, по которым я бы избегала ходить в клуб собственного отца.

«Если ему так принципиально… что ж, я пойду. Только… только нужно увидеться с Фархатом. Да! Для начала увижусь с ним. Я все ему объясню. Мне нужно найти его и все рассказать – и тогда я смогу поставить Эндрю на место».

– Мы можем пойти завтра, – продолжила она после паузы, – с тобой и твоим Стивом.

– Почему завтра?

– Сегодня я меряю платье.

– Почему ты ничего не говорила об этом раньше? – удивился Эндрю. – Его уже пошили?

– Говорю сейчас. Эндрю, не могу же я сообщать тебе о каждом шаге… Ты просишь от меня какого-то безраздельного слияния – я не умею так. Мне нужно пространство. Ты… – Джейн запнулась, подбирая слова, – ты душишь меня.

– Я просто спросил о платье.

– Вечером мы с матерью поедем в свадебное ателье. Сегодня пятница, а значит, пойти в клуб завтра намного удобнее в первую очередь для тебя.

– Хорошо, – ответил Эндрю, недоумевая, что Джейн в принципе согласилась. Неужели его догадки – следствие ревнивой паранойи? Что-то было неправильно понято? Но как же?..

Часы показывали пятиминутное отставание от привычного графика, и он, быстро поцеловав Джейн в шею, уехал – и вместе с ним уехала тяжесть.

Джейн вздохнула и потерла место поцелуя. Предвкушение новой встречи с Фархатом приятным нетерпением разлилось внутри, наполняя опустошенную грудь теплой волной. Она сложила ладони и прижала их к губам, словно в молитве. Но как его найти? Где он живет? Почему дважды звонил с городских телефонов?

Единственное место, на которое оставалось положиться – клуб «Исида».

Появляться там именно сегодня, одной, было опасно, и Джейн это прекрасно понимала. Если Эндрю встревожился, он вполне мог начать и следить за ней. От этой мысли на языке стало мерзко и захотелось сплюнуть. Кого любят – тем не ограничивают свободу.

Но и те, кто любят – не обманывают и не предают.

Джейн утвердилась в понимании, что на самом деле они с Эндрю друг друга не любят, и необъяснимая легкость расслабила уставшее от тревоги тело. Словно где-то за спиной начали расти невидимые крылья.

Излишняя конспирация могла привести к худшим последствиям или поставить в еще более неудобное положение, поэтому Джейн решила вести себя максимально естественно. В конце концов, разве не имеет она полноценного права явиться в клуб отца, когда ей вздумается? Разве должна она прятаться и скрываться? Конечно, ее визит вызовет излишнее внимание, но выход обязательно найдется. А если не удастся застать Фархата – что ж. Значит, так будет правильнее.

– Добрый день, мисс Говард, – администратор улыбнулась, показав тщательно отбеленные зубы со следами красной помады. – Мы так удивлены, – шепотом добавила она, провожая Джейн к столику, – что вы не предупредили о визите заранее. Конечно, наш сервис всегда на высшем уровне, но…

– Я пришла просто посидеть. Посмотреть. Послушать музыку, – перебила Джейн. – Я не нуждаюсь в каком-либо особенном сервисе. Если пункт «оставить меня в покое» есть в вашем меню, я предпочту заказать его первым.

– Как скажете, – натянуто ответила администратор и, развернувшись, сняла с лица маску улыбки.

«Возможно, это было грубо, но зато честно, – принялась размышлять Джейн, оглядывая зал в надежде заметить знакомое лицо. – Терпеть не могу лицемерие, поданное в виде вежливости… Это любит моя мать. Они себя так ведут, потому что она приучила, выдрессировала их подхалимство. Может, его сегодня вообще не будет? Вдруг он давно уволился? Нет, тогда Эндрю не вел бы себя так неадекватно… Пресвятая Дева, а ведь мне даже не у кого спросить что-нибудь о Фархате…»

Узнаваемость существенно ограничивала ее поведение. Любой вопрос мог повлечь за собой ненужные пересуды, и Джейн терпеливо сидела на одном месте, стараясь не привлекать к своему столу внимание. Она делала вид, что ест десерт, но от волнения с трудом могла проглотить хотя бы кусочек.

«Я сумасшедшая. Но я не уйду, пока не увижу его, даже если придется просидеть до поздней ночи».

Мог ли Эндрю представить, чтобы Джейн пришла куда-либо ради него, желая встречи и даже не зная, застанет ли, сможет ли поговорить?

– В зале почти никого, – хлопнула по коленям Бетси, присаживаясь в гримерной на диван рядом с Фатимой. Арабка пришивала к лифу бедлы искусственные жемчужины и стразы. – Но я увидела малышку Джейн. Сидит грустная.

– Джейн?

– Та девушка, которой мой знакомый делал предложение. Дочка нашего хозяина.

– Ааа… – безучастно протянула Фатима, не отрываясь от работы, – с чего бы ей тогда грустить.

Бетси наблюдала, как быстро снует иголка в смуглых пальцах подруги.

– Мало ли почему.

– Мне кажется, Бетси, люди, у которых все хорошо, просто не имеют права гневить Аллаха и жаловаться на судьбу.

– Откуда нам знать, что там у нее случилось?

– Ее родители живы и здоровы, они обеспечены до конца жизни. Ты сама говоришь, что ее будущий муж – хороший парень…

– Я бы даже сказала – слишком хороший, – рассмеялась Бетси.

– …и сама она здорова. Они поженятся, и у них родятся такие же здоровые и обеспеченные дети, Бетси. Я не вижу причин грустить, когда тебе не нужно думать, чем оплатить квартиру, – она со злостью ткнула иглой в складки лифа.

– Богатые тоже плачут. Читала такой роман?

– Первый раз слышу.

– Наверное, потому, что здесь не любят латиноамериканцев.

– Здесь и нас не любят.

– Это точно, – кивнула Бетси. – А знаешь, я счастлива и при такой жизни.

Фатима бросила на нее недоверчивый взгляд.

– А что ты смотришь, Фатима? Пусть я бедна, пусть моя родина в ужасном состоянии, пусть меня презирают здесь за то, что мои предки были рабами – пусть! Пока я плачу, моя жизнь проходит. Что я вспомню, когда встречу старость в Либерии? Тоску? Слезы? Несчастливые дни? Унижения? Нет – я хочу помнить только хорошее. Разве мало хорошего случается каждый день, Фатима?

– Завидую я твоему оптимизму…

– Попробуй посмотреть на жизнь иначе. Ты говоришь: они здоровы. Ты здорова? Здорова. Ты хочешь семью? Гони вон своего накуренного приживальщика и ищи порядочного человека. Мало денег? А у кого их много? Говарды не в счет.

– Фархат куда-то потратил кучу денег. Я не знаю, где он ходит, я не знаю, чем он занимается, Бетси! Нужно будет платить за квартиру – чем? Он все спускает непонятно на что! Он совсем не думает обо мне и о будущем…

– Так, – Бетси прервала ее рукой, – я даже не хочу в сотый раз говорить одно и то же…

– Но что делать, если в сотый раз все остается прежним?!

– Фатима. Если тебе сложно, если твой друг тебя бесконечно подставляет – может, ты вернешься домой?

Она отложила костюм и потерла лоб.

– Я не могу уже вернуться. Я ведь рассказывала тебе.

Бетси развела руками.

– Тогда нужно просто идти дальше. Самой.

– Нет, – покачала головой Фатима, – женщина не должна жить без семьи. Она должна опираться на мужчину.

– И сильно ты опираешься на своего мужчину? – воскликнула Бетси. – Им даже дверь не подпереть!

– Бетси…

– Я о том и говорю, что я бы на твоем месте не мучилась, а ехала домой. У тебя мышление восточного человека – но ты на Западе, Фатима. Пока ты не поймешь, что здесь каждый один и каждый сам за себя, ты не сможешь. Ты думаешь, вас с Фархатом двое. Но нет. Ты сама по себе, он сам по себе. Ты уже одна, Фатима.

Бетси думала, что подруга сейчас вновь расплачется, но она только глянула на дверь, и лицо ее изменилось.

– Все настраиваешь мою девушку против меня? – не успела Бетси обернуться, как услышала голос Фархата. – Заметно.

Он прошел к столику и забрал с него яблоко.

Бетси скривилась. Фархат, с хрустом кусающий зеленую кожицу оставленного ею фрукта, казался самым отвратительным существом на земле.

– Это женская раздевалка, твою мать, – огрызнулась она. – Чеши отсюда к себе.

– Я не вижу здесь сильно раздетых.

Они смерили друг друга острыми взглядами, отчего Фатима почувствовала себя неуютно. Страх вновь поссориться с возлюбленным и в то же время боязнь потерять подругу заставляли ее молчать и ни в коем случае не принимать чью-либо сторону. Одиночество ощущалось для Фатимы невыносимым – она предпочитала видеть рядом хоть кого-нибудь, только бы не слышать эха пустоты. Во многом это объясняло ее неспособность закончить отношения с Фархатом. Правота Бетси казалась очевидной, но разве есть смысл в правде, когда она не приносит ничего, кроме разочарования?

Бетси демонстративно отбросила подушку и вышла из гримерной, оставив Фатиму и Фархата вдвоем.

– Зачем ты так с ней? – спросила Фатима, когда шаги ушедшей стихли в коридоре. – Зачем ты так со мной?

Огрызок съеденного яблоко выписал в воздухе кривую и приземлился мимо мусорной корзины, заставив Фатиму громко выдохнуть и закрыть глаза.

– Эта афроамериканка паршиво влияет на тебя. Стоит поговорить с ней – и я сразу становлюсь плохим. Сразу появляется куча упреков.

– Где ты ночуешь, Фархат? Почему я вижусь с тобой на работе чаще, чем дома?

– Я ночую на улице, – невозмутимо ответил он. – Что ты замолчала? Ну? Скажи? Я ночую на улице, потому что мечтаю дышать свежим воздухом. С тобой – извини, Фатима – невозможно дышать полной грудью.

– Что ты такое говоришь, Фархат? О чем ты? – ее брови опустились в печальной дуге.

– Вот видишь. Ты даже не можешь меня понять. Ты никогда меня не понимала.

– Фархат…

– Некоторые люди неспособны понять друг друга. Мы с тобой – как раз из них.

Медленно поднявшись, она подошла к нему. Ее рука нерешительно замерла в воздухе, желая прикоснуться к волосам Фархата. Но то, как он едва заметно отпрянул, обожгло сердце. Всего один жест, практически неощутимый для незаинтересованного взгляда, но такой существенный для любящего – всего один жест, сказавший больше слов.

Фатима неуверенно спрятала руки за спину, потирая ту, что приняла на себя удар отвержения.

– Я сделала очень многое, чтобы понять тебя, Фархат, – упавшим голосом произнесла она.

– Чтобы понимать, не нужно даже ничего делать, Фатима. Ты либо понимаешь, либо нет. Либо чувствуешь другого, либо…

– Получается, я могу заявить о том же? Что меня не понимаешь ты?

– Я же сказал: у нас это взаимно.

Спустя несколько секунд молчания добавил:

– И это единственное, что нас связывает.

Не дожидаясь ответа Фатимы, Фархат вышел из гримерной, вновь оставив ее разочарованной. Горькое послевкусие, которое ощущалось после каждого разговора, стало давно привычным для Фатимы. Все, что она могла теперь сделать – это запрокинуть голову, не давая пролиться слезам, не позволяя им испортить уже нанесенный сценический макияж. Пересилив себя, вернулась к костюму – стразы и бусины блестели, сквозь пелену слез расплываясь в крупные мерцающие капли на темно-сиреневом полотне ткани.

Идя в зал, Фархат вспомнил об Эндрю – и о поясе от костюма, что тот ему продемонстрировал. Они не обменялись друг с другом ни словом, ни фразой: они поняли друг друга молча. Эндрю знал – а о том, чего знать не мог, уже определенно догадался. Жажда соперничества, адреналин, разгоняющийся пульс от созерцания чужого падения – все это подстегивало Фархата, распаляло его. Никакого страха не было: вожделение к Джейн только усиливалось. Обладать ею, отринув Эндрю в сторону, стоило бы Фархату дорогого – ведь по меркам Хармленда он во многом уступал сопернику. В фантазиях часто возникали образы неосуществимого будущего: Джейн, расторгнутая помолвка, разорванная по причине и ради него, несостоявшаяся свадьба и еще одна свадьба, уже случившаяся – и случившаяся с ним.

Вновь захваченный сладкими мечтами о любви невыносимо далекой для него девушки, Фархат прошел мимо колонн, и случайное видение заставило его замереть. Он увидел женщину в белом, пышные кудри которой светились в розовом неоне. Она сидела за столиком совершенно одна, сидела к нему спиной – но не узнать в ней Джейн было невозможно. Боясь пошевелиться и развеять мираж, Фархат на мгновение затаил дыхание.

«Джейн», – невольно шепнул он. Конечно, на таком расстоянии призыв не мог быть услышанным, и Фархат это прекрасно знал.

Но вдруг она обернулась.

На ее лице мелькнул испуг, но быстро сменился облегчением и воодушевлением. Она покрепче сжала пальцами спинку стула, словно подавляла порыв сорваться с места и броситься к нему.

Они не видели друг друга несколько недель – такой долгий срок, чтобы забыть случайную связь, но невыносимо короткий, чтобы избавиться от чувства, поразившего сердце. Глаза Джейн стали шире, а губы расслабились – и Фархат ощутил невыносимую тягу прикоснуться к ним, прижаться к тонкому белокожему телу, убрать со лба локоны, влажные от неудержимой страсти. Не помня себя, не думая о камерах, посетителях, администраторе, Фатиме, Бетси, он проделал череду медленных бесшумных шагов, оказавшись от Джейн на расстоянии вытянутой руки.