Транквилизатор бесплатное чтение

© Дмитрий Алексеевич Варламов, 2024

ISBN 978-5-0062-2147-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие автора

Книга содержит сцены курения, употребления алкоголя и наркотиков. Я хочу, что бы Вы ясно понимали, что все это описано исключительно с художественной целью и не является пропагандой. Позиция автора однозначна: любая зависимость (будь то никотиновая, алкогольная или наркотическая) Вас убьет, не дав ничего (абсолютно ничего!) взамен. Данные аддикции не принесут Вам облегчения или решения Ваших проблем, все, что человек субъективно испытывает под воздействием психотропных веществ, является изначально его собственным наполнением и переживанием, т.е. было в нем и с ним всегда независимо от вида, формы и количества употребленного.

Гордость, грусть и похмелье

Молодая ночь разносила тяжелые басы саббуфера. Частный двор был заполнен ватагой пьяной молодежи. Она сновала по участку от сельской уборной до террасы, кто-то изображал подобие танца в палисаде, куда вывели через окно музыкальный центр. Множество фигур подмигивали «глазками» сигаретных огней, поднимая в тёмное небо клубы терпкого дыма. Они громко переговаривались, тщетно пытаясь перекричать колонки. Фонарный столб через дорогу слабо освещал это бесчинство. Стояла ранняя осень, и в ночное время на свежем воздухе было уже прохладно, но компания была серьёзно разогрета, да так, что вылакала все запасы спиртного.

– Последняя! – прокричал белобрысый старшеклассник, Тимофей Шаламов, протягивая полуторалитровую бутылку мутной жидкости старшему брату. Тот выпучил залитые глаза, не поверив своим ушам. Они стояли в террасе, сквозь которую туда-сюда протекали гости. Он передал тару тому из них, что направлялся в дом, и прокричал в открытые двери:

– Стасян! Стасяяяяян!

Из хаотичной толпы проклюнулась худощавая физиономия хмельного брюнета, Станислава Шевчука, юноши восемнадцати лет, с модельной стрижкой и выразительными чертами лица.

– Яволь!

– Бяда! – заявил Шаламов старший, – обеспечение подводит. Последний снаряд на изготовке. Где бы нам запасы пополнить?

Шевчук окинул взглядом братьев, скрежеща проспиртованными извилинами, и загадочно изрёк:

– Есть место, но там подход требуется… творческий.

– Ну, так помчали! Ты же у нас по творчеству.

– Впрягай коня! – ответил Шевчук. – Я сейчас.

Тимофей, подсвечивая фонариком, помог брату выгнать из сарая на заднем дворе старенький байк. Они выкатили его за ворота и принялись насиловать лапку кикстартера. Двигатель не запускался. В свете уличного фонаря появился Шевчук с шестистрункой в руках.

– А это зачем? – кивнул Шаламов-старший на инструмент.

– Я ж говорю, творческий подход.

– Ладно, – махнул тот, – с толкача заведём. Садись.

Они со Стасом уселись на мотоцикл, и Тимофей пихнул их в темноту пригорка, под которым они, набрав нужную скорость, запустили двигатель и поехали вдоль железно-дорожного полотна.

Спустя полчаса, они прибыли к частному дому мирно спавшего пригородного квартала. Андрей заглушил байк и закурил, а Шевчук принялся безуспешно стучать в окна и высокую калитку.

– Ну и что? Облом?

– Я ж говорю, – напомнил Шевчук, – творческий подход.

На этих словах он вскинул захваченную шестиструнку и, грянув боем, запел:

Шаламов аж поперхнулся дымом от такого поворота дел. Глубокая ночь, частный сектор провинциального городка, а пьяный парень под окнами горланит песню, будто влюблённый трубадур серенаду.

Собаки у соседей начали подвывать в унисон припеву.

– Я те щас гитару в гузно затолкну, музыкант убогий! – прозвучало из форточки, а следом из неё выглянул нос картошкой и два круглых горящих злобой глаза.

– Дядь Миш, – робко отозвался Шевчук, прервав концерт, – а Лена дома?

– Чего? – раздражённо вытянул хозяин и исчез в темени.

Через мгновение дверь в летней террасе распахнулась, послышались быстрые нервные шаги. Незваные гости опасливо переглянулись. Из-за высокой дощатой калитки вырвался босой в одних трико высокий крепкий мужчина лет пятидесяти с огромной пепельно седой бородой.

– Какая к лысому телёнку Лена?! – негодующе выпалил он. Было видно, что едва сдерживал громкость собственного голоса. – Ты время видел, репей сортирный?!

– Дядь Миш, – вмешался Андрей, – не обессудь. Проводы у меня. В армейку ухожу, хотели напоследок погудеть, да запасы не подрассчитали.

Хозяин изменился в лице, оглядел пришельцев и неожиданно ответил:

– В армию, говоришь? Ну, пойдем.

Он зажег свет в летнике, суетливо вынул из тумбочки огромную стеклянную бутыль, (Шевчук даже не знал, что такие литражи существуют), с характерным звуком вынул деревянную пробку и наполнил вполовину гранённую посуду, что мельком протёр перед этим. Комната вмиг заблагоухала душным ароматом самогона. Хозяин – здоровый широкоплечий мужик с копной густых пепельных волос на медвежьей голове – взял стакан, будто рюмку, и внимательно осмотрел призывника.

– В морфлот пойдёшь! – заявил уверенно. – Ну, давай.

Он опрокинул мутно-белую жижу в рот и, выдохнув, пригладил кудрявую растительность на лице. Юноши, давясь, лакали алкоголь, словно котята молоко, хлюпая и причмокивая.

– Не труха́й, – продолжил Михаил, – сейчас не те срока́. Мамкины пирожки не высрешь, как на дембель возвернёшься. Знаешь, как в моряки посвящают?

Андрей, мужественно осилив свою порцию, отрицательно мотнул головой. Хозяин зачерпнул из кадки воды, высыпал туда содержимое солонки и, подав гостю, скомандовал:

– Пей! Морская вода, разве только йоду недостаёт. Ни капли не упусти! – пригрозил он напоследок и принялся повторять шоты.

Шаламов зыркнул на спутника.

– Творческий подход, говоришь?

Тот пожал плечами.

Спустя три четверти часа добродушный хозяин провожал изрядно хмельных гостей. Шевчук, не расставаясь, обнимал презентованную ему бутыль самогона литров на десять, что периодически пыталась выскользнуть из его объятий.

– И помни, комар тя забодай, – вторил Михаил Андрею, – морская грудь – не бабья ляжка!

Несмотря на свежесть глубокой осенней ночи, он был по-прежнему в одних трико и сланцах без единой мурашки на крепком теле. От него несло мужиком. Этим специфическим сочетанием пота, перегара и опыта, которого нет у парней, не разменявших хотя бы четвертый десяток, сколько бы они не брута́лились. На прощание хозяин пожал им руки своей мозолистой лапой и запер калитку изнутри. Друзья переглянулись.

– Это что такое было? – пытаясь собраться, спросил Шаламов.

– Борода, – едва передвигая языком, ответил Станислав. – Ленкин батя. Лютый мужик, но сэм1 у него отменный.

– Это точно, – икнув, согласился Андрей, поморщившись от едкой отрыжки самогона. – Доехать бы…

На этот раз мотоцикл завелся быстро, и друзья, сильно перегазовывая, отправились в путь. Обратный маршрут Шаламов решил построить по трассе, рассчитывая, что по асфальту добраться получится быстрее и проще, чем по просёлочной грунтовке, по которой они петляли сюда. Но не успел он толком разогнаться, выйдя на шоссе, как у поворота мелькнула тёмная фигура с черно-белым жезлом регулировщика. Сердце ёкнуло и упало куда-то вниз, кажется, в то самое место, куда Михаил грозил засунуть Станиславу инструмент. Андрей сбросил скорость и принял к обочине, повинуясь жестам сотрудника ДПС, но как только мотоцикл поравнялся с машиной полиции, а патрульный, ослабив бдительность, на миг отвернулся, он выжал ручку газа, перескочил на третью скорость и рванул в сторону. Жезл тут же полетел в колёса, но отскочил, два хлопка с эхом прозвучали следом, и по вороту раздувшейся от ветра олимпийки сидевшего позади Шевчука что-то с силой ударило. Шаламов начал вилять по пустой дороге меж своей и встречной полосами, все более набирая скорость. В спину завыла сирена. «По прямой не уйдем», – смекнул Андрей и крикнул пассажиру:

– Держись!

Станислав посмотрел на гитару в левой руке, бутыль в правой и едва успел поинтересоваться «чем», как байк, ухнув в кювет, юркнул в придорожную лесополосу. Они летели по посадке, виляя меж берёз и сосен, что мелькали в слабом свете фары, чудом расступаясь перед ними, но проблесковый маячок не отставал, ведя их по трассе. Когда до Шаламова дошло, что его выдаёт освещение, он принял в сторону, выскочил на перепаханное в зиму чёрное поле, выключил свет и растворился в окружении. Сирена умолкла, оставшись далеко позади. Байк тяжко пыхтел на нижних оборотах, преодолевая перепаханную землю, что сливалась с тёмным безлунным небом. Домой они вернулись, когда восток неохотно зацвел золотом.

– Как так-то? – вопрошал, почёсывая в затылке, Андрей.

Тимофей, заслышав знакомый звук мотора, вышел на задний двор, что бы открыть ворота, и застал такую картину. Байкеры глядели на огрызок гитары, что лежал на траве перед ними, барабан был снесён начисто, гриф кудрявился струнами.

– Вот как-то так, – пожал плечами Шевчук. – Пень затаился и нанёс удар.

– Андрей, – за их спинами появилась сонная мать, – пора.

Парни переглянулись. Действительно, было пора. Они поспешили внутрь, а Тимофей, не в силах загонять мотоцикл в гараж, закатил его во двор и поставил на «рогатку». Переднее колесо тут же отвалилось. Подросток округлил хмельные глаза, огляделся по сторонам, ища кого-то, кто найдёт, как это прокомментировать, но все уже были в доме.

Студёное утро натянулось кровавыми капиллярами глаз присутствующих. Те из гостей, что проявили бо́льшую стойкость, приняв на посошок, засобирались. Ранняя электричка привезла их на железно-дорожный вокзал города, откуда они сосновым бором двинулись к военкомату, растянувшись длинной вереницей по изъеденной корнями деревьев асфальтированной пешеходке. Бессонная ночь и алкоголь затуманили мозг, разговоры становились угловатыми, взгляды – туннельными. Поэтому воспоминания о том утре были очень похожи на статичные фотоснимки в сепии. Потерянная толпа призывников у двухэтажного здания из серого кирпича. Объятия провожающих. Комиссар. Инструктаж в классе. «Прощание славянки». Старый ПАЗик, из которого таращились молодые глаза, неумело скрывающие испуг. Объятия. Слёзы матери. Пластиковая посуда с самогоном.

Когда всё стихло, и автобус отправился, Тимофей обнаружил себя на старом плацу у здания военкомата с ключами от байка старшего брата на раскрытой ладони, которые тот оставил ему. Поднятый триколор свисал с флагштока. Толпа куда-то рассосалась. Мать высматривала такси. Вставшее солнце разогревало воздух, от чего в сон клонило ещё сильнее. Шаламов смотрел на брелок стилизованный под патрон семь шестьдесят два, не в силах понять, какие эмоции он испытывал. Какое-то смешанное чувство гордости, грусти и похмелья.

Новенький

С трудом отыскав нужный кабинет, Тимофей зашёл буквально следом за учителем, проскользнул в дальний угол и уселся за последнюю парту в гордом одиночестве. Две подружки спереди, распыляя приторный микс своих духов, смерили его оценивающими взглядами. Пакет с тетрадками вместо рюкзака, потёртая джинсовка старшего брата, бледное вытянутое лицо с красноватыми белками глаз. «Видимо, оценку не прошёл», – подумалось ему. Учитель, – невысокий мужичок в поношенном костюме и нелепых очках с толстыми линзами, – мямлил что-то про революцию семнадцатого и производственный подъём Советов. Парень на соседнем ряду тыкался в игровую консоль, прикрывшись книгой. Шаламов видел такой агрегат впервые, поэтому с нескрываемым интересом засмотрелся на экран.

– В фа́йтинги гама́ешь? – спросил тот, заметив любопытство. – Го по сети зарубимся.

Тимофей, припомнив свой треснутый по корпусу смартфон, скис и вежливо отказался. Сосед с другого ряда, – чудаковатый подросток с взъерошенной соломой вместо волос, – закусив от удовольствия язык, что-то старательно вырисовывал в школьной тетради, а когда закончил, вырвал страницу и протянул, робко улыбнувшись, Шаламову. На листке в клеточку красовалась весьма удачная карикатура на учителя с неестественно большой головой и очками. Надпись снизу гласила: «ВАСИЛИЧ».

– Вполне, вполне, – усмехнулся Тимофей, подняв большой палец вверх, и передал рисунок дальше по рукам, от чего смешки и перешёптывания вскоре заполнили весь кабинет. В дополнение к этому гаму дверь в комнату резко распахнулась, и в проёме появилась худощавая фигура пучеглазого смуглого брюнета с южным орлиным носом.

– Вы к кому? – растерянно спросил учитель.

– К деду своему! – передёрнул его тот и, быстро отыскав глазами девушку с каштановыми волосами, кивнул ей на выход.

– Можно? – лисой улыбаясь, привстала та. – Я на минуточку, – и, не дожидаясь ответа, выпорхнула из класса, прихватив с собой сумочку.

Учитель окончательно потерял контроль над подростками, и остаток урока прошёл кто во что. Шаламов даже мог поклясться, что слышал ягодный запах электронной сигареты, но его источника так и не нашёл.

От табака тошнило, поэтому Тимофей, миновав курилку, в которой проводили перемену практически все учащиеся, побрёл на второй этаж лицея. Едва осилив подъём, он остановился, что бы промочить высохшее горло минералкой, за которой ходил в магазин, как в толпе малознакомой молодёжи, мелькнула довольная физиономия Алексея Пирова, упитанного старшеклассника среднего роста с копной тёмных волос на круглой голове.

– Ооооо, – иронично вытянул тот, окинув взглядом приятеля, – сушнячки сбиваем? Как проводили?

– Как скорый поезд, – просипел Шаламов, – с горном и флажками.

– Вы ж позавчера собирались.

– А мути́т до сих пор.

– Это потому что лечишься не правильно, – заявил Пиров. – Меня тут местные на вписку тянут. Айда со мной, пивком заполируешь, и добре.

– Не. Я завязал.

– Шнурки на кроссах? – усмехнулся тот.

Одноклассница Тимофея продефилировала мимо них в обнимку со своим ухажёром, забравшим её с урока.

– Вот где-где, – присвистнул Пиров, – а у тебя в классе со́ски посимпо́тнее будут.

– Переводись.

– Нафига мне ваш инфомат нужен?! – фыркнул тот. – Я уж лучше с вэшками доучусь. Дочка замглавы города, кстати, – кивнул он на девушку.

– Да ладно!

– Ага. У тебя ещё и дочка участкового учится по Пригороду, – заявил разведчик, – Дашка, светленькая такая, мелкая.

– А это что за туз бубновый? – поинтересовался Шаламов, кивая на высокого смуглого парня, что обнимал его одноклассницу.

– Скорее уж пиковый, – хохотнул Алексей. – Вожак – погоняло его.

– Вожак? – саркастично улыбнулся Тимофей. – И где ж его стая?

– Нет у него никакой стаи. Так, два хвоста, и те – обрубки. Имя у него какое-то ихнее… Важа́ или как-то так. Короче, Вожаком прозвали. Мутный тип, мне тут местные поведали.

– Да все они тут какие-то мутные, – скуксился Шаламов, отвернувшись к высокому окну, выводившему во внутренний двор лицея. – Угораздило же нас так влететь! За год до выпускного.

– Мда, – согласился Алексей, опершись о подоконник, – нет больше легендарной «трёшки». Мы – последний выпуск.

– Неужели денег не было на содержание?

– Реально, – кивнул Пиров, – мамка у меня с директрисой общалась. С Гороно приказ пришёл, – он поднял палец вверх, приводя цитату, – о перераспределении и автоматизации бюджетных средств в сфере какого-то там образования.

– Автоматизаторы хреновы!

– Ладно, не бзди, – подбодрил он друга, – притрёмся как-нибудь. У меня сейчас мате́ша, а у них тут математичка, говорят, лютая, подпольная кличка – Колобок. Так что я пойду, нанесу ей свой приветственный визит.

– А и́нглишь у них тут где, не знаешь?

– По коридору и налево, – подсказал Алексей и посеменил в противоположенную сторону, окликнув кого-то очередной издевательской кричалкой.

Завидовал Тимофей белой завистью этой способности друга быстро вливаться в новый коллектив малознакомой среды, непринужденно погружаясь в неизвестные до того момента обстоятельства и связи. Сам он так не умел. Даже местоположение кабинетов давалось с трудом, так что на английский Шаламов тоже опоздал и, постучав в дверь, попросился в класс. Учительница смерила его внимательным взглядом поверх очков.

– Новенький? С третьей школы?

– Ага, – подтвердил он, внутренне поёжившись от того количества глаз, что уставилось сейчас на него.

– Ваши обычно в «В» класс переходят. Ты ничего не перепутал?

– Нет, – уверенно ответил тот и хотел уже было занять последнюю парту.

– Куда собрался? – одернула его учительница, указывая на место ближе к доске. – Фейсом об тейбл тебя тут никто бить не будет, так что не прячься.

Шаламов неохотно послушался, подсев к художнику.

– Юра, – протянул тот тонкую руку с длинными пальцами.

– Тимофей. Англичанку тоже будешь рисовать?

На что карикатурист открыл последнюю страницу тетради, на которой учительница иностранного языка в откровенном латексном наряде, слабо прикрывающем её авторски преобразованные формы, хлестала кожаной плетью беднягу Василича. Шаламов аж присвистнул от творческой смелости своего соседа.

Хороший дрын

Коренастый подросток, Вадим Андропов напролом пёр через толпу молодёжи. За ним, держась на расстоянии, шли Тимофей и худощавый брюнет с узким разрезом восточных глаз по имени Сергей Нигматулин. Они внимательно осматривались по сторонам, братаясь со случайно встреченными знакомыми, подмигивая красными «зрачками» сигарет в зубах. Вокруг них кипела толпа тинейджеров студенческого городка, что выбрались пятничным вечером в парк на дискотеку, пользуясь, быть может, последней тёплой осенней ночью. Музыка гремела басами за высокой изгородью поросшей вьюном сетки, которая окаймляла танцпол. У входа сновала толпа безбилетников, тщетно пытаясь уговорить контролёршу пропустить их внутрь бесплатно. С другой стороны, где рабица примыкала к одноэтажному административному зданию-сцене, от угла, погружённого в тень за завесой светомузыки, коварно проползали через забор «зайцы-диверсанты». Большинство же, облепив парковые скамейки, что голуби провода, запивали время пивом и громкоголосо пустословили о насущном.

Андропов, под «ёжика» стриженный светловолосый парень, в чёрной кожанке, надув грудь колесом и широко раскинув плечи, шёл через толпу от лавки к лавке, высматривая знакомые лица, задерживаясь подолгу у каждой компании. Троица угощалась пивом, снеками, стреляла сигареты и, не завладев вниманием, брела дальше. Маленький провинциальный город был тесен настолько, что если ты не встречал кого-то лично, то совершенно точно видел того, с кем знаком твой оппонент. Друг твоего друга – твой друг, а поделиться с другом хмелем и табаком – священный долг каждого. По крайней мере, так рассуждали те, кто эти долги собирал.

Однако, добравшись до отдалённого угла парковой зоны, ширина плеч Вадима не протиснулась меж двух парней.

– Крылья не мешают? – пробасил один, невероятно высокий, но худой смуглый брюнет в красном спортивном костюме.

– Тебе что ль мешают? – уточнил Андропов.

Тимофей с Сергеем следили за ними со стороны.

– Мешают! Укоротить?

– Ну, пойдем, чё, отойдем, где поудобней будет, – бросил ему Вадим и, будто бы невзначай поддев плечом второго, направился за танцпол, где темнел сосновый бор.

Когда они свернули за угол здания, к которому примыкала изгородь дискотеки, там их уже поджидали Шаламов, Нигматулин и его дрын, которым он, недолго размышляя, саданул в висок самому бойкому из двоих.

– Ну, что, фраер? – зло ухмыльнувшись, ощерился Андропов. – Остался ты один, чё.

Низенький ничем ни примечательный паренёк южной внешности что-то промямлил в ответ, но Вадим быстро прервал его мощной оплеухой. Тот упал бы, если бы Шаламов не удержал его.

– Деньги есть у тебя?

Подросток начал испуганно лазить по карманам, в которых оказалось пара купюр, мобильный и презерватив.

– Ты кого переть собрался? – усмехнулся Сергей.

– Смотри как бы тебе самому не присунули! – заржал Вадим.

Он быстро распределил изъятое и, уходя, пихнул потерпевшего плечом.

– Другу своему помоги, бедолага.

Спустя четверть часа троица уже сидела на кухне однушки, ключи от которой в очередной раз Андропов умыкнул у бабушки, и, лакая пиво, ждали доставку.

– Ты где эту корягу нашёл? – улыбаясь, спрашивал Вадим.

– Под руку легла, – пожал угловатыми плечами Сергей.

Он закурил и выпустил из широких ноздрей острого, словно клюв, носа столбы сизого дыма. Андропов крутил в руках раздобытый смартфон. Тот был заблокирован и никак не хотел отзываться на команды.

– Давай шуми тёлкам своим, – обратился Вадим к Тимофею, – у тебя там, в лицее, по любому, отличницы пороться хотят.

– Ага, – кивнул тот, наливая пиво, – дочке участкового по Пригороду набрать? Или замглавы города?

Нигматулин аж дымом поперхнулся.

– Нафига ты туда попёрся? – брезгливо сплюнул Андропов. – Вон, Серёга к нам в шарагу подтянулся и не жалуется, и ты бы шёл.

– На каменщика? – иронично уточнил Шаламов. – Или на сварщика?

– А ты куда метишь? – Вадим искривился в насмешливой ухмылке. – В депутаты что ль? Думаешь, тебе твои дипломы в жизни помогут?

– А что поможет?

– Хороший дрын, – вставил Нигматулин, прищурив от сигаретного дыма и без того узкие восточные глаза.

– Связи, – вытянул, просмеявшись, Андропов. – У нас шарага-шарагой, но там все КМС-ники учатся, которые район на областных представляют и бандосы местные. А ты со своими мажорками только за соседними партами сидишь, их пялить надо, что б жар стоял, а ты… пятёрочник, – снисходительно закончил он.

В дверь позвонили.

– О! Хавка пришла.

Андропов открыл, готовый порадовать свой желудок, но на пороге стоял не похожий на курьера незнакомец двадцати с небольшим лет.

– Здорово, сосед! – обнажив свои идеально ровные зубы, начал тот, – не выручишь по-соседски?

Вадим жил в этой квартире всё детство, да и после переезда в деревню, к бабушке, бывал здесь не редко и знал весь подъезд наизусть, но гостя видел впервые.

– Откуда ты, сосед? – недоверчиво уточнил хозяин.

– Снизу! – хохотнул стоявший на первом этаже пришелец и, заметив напряженность, с которой его встретили, пояснил, – над тобой я квартирую, недавно заехал, вот новоселье празднуем. Выручи спичками по-соседски.

Парень был жилист, подвижен, одет просто, но стильно, тёмные с вороным отливом волосы были аккуратно уложены модельной стрижкой.

– Спички, говоришь? – переспросил Андропов, ослабевая бдительность. – Ну, угощайся, чё, – он протянул лежавшую в прихожей на обувнице зажигалку.

Просивший помялся с ноги на ногу и, скуксив лицо, уточнил:

– А есть именно спичечный коробок? И это… фольга пищевая?

– Фольга? – удивился Вадим. – Пищевая?

– Ну, да, – затараторил парень, – курочку запечь хотим, новоселье всё-таки.

Андропов, ощерившись хитрой ухмылкой, пригласил гостя на кухню. Здесь он, поприветствовав остальных, представился Романом и осмотрел скромный стол компании. Вадим тем временем выпотрошил пачку сигарет, бережно вынул фольгированную прокладку, что была внутри и, обернув ею коробок спичек, протянул соседу.

– Пищевой нет, но тебе, походу, и эта сойдёт, – ещё шире улыбнувшись, сказал он.

Парень окинул подростков лукавым взглядом и, натянув тонкие губы в беззубой ухмылке, подтвердил:

– Сойдёт. От души, – и, собираясь уже уходить, добавил, – так это… поднимайтесь к нам. Шкур-то у нас побольше, чем у вас, – хохотнул он и вышел.

Ребята переглянулись.

– Чё? Пойдем? – то ли спросил, то ли позвал Андропов. – Курнуть у него точно есть.

– А там ещё и тёлок обещали, – потирая руки, согласился Нигматулин.

Но Шаламов, допив своё пиво, отказался:

– Не, чую, зависнем мы там до утра, а у меня дела завтра.

– Какие у тебя дела? – снисходительно вытянул Вадим. – Делец! Иди хоть на женскую промежность посмотри, когда ещё удастся?

Сергей засмеялся, но Тимофей, не комментируя и не прощаясь, направился к выходу.

– Пятёрочник, – подытожил, раскладывая пожитки по карманам, Андропов.

Черпак самогона

Добравшись до пригородного посёлка глубоко за полночь, Шаламов шикнул на дворнягу, что собиралась уже залаять, аккуратно отпер скрипучую дверь и на цыпочках проник в сени. Дальше за легкой белой занавеской, спасавшей от мух, в полумраке просторной кухни сгорбленная фигура пристально вглядывалась в окно, выводившее в палисад. Тимофей вошёл внутрь.

– Бабуль, ты чего здесь? – шёпотом спросил он.

Пожилая женщина в одной ночнушке и босая повернулась к нему. Седые волосы были растрёпаны, подслеповатые глаза искали источник звука, от чего она неестественно вытягивала дряблую шею вперед.

– Кость, ты? – скрипучим голосом спросила старушка.

– Нет, бабуль, это я, Тимофей.

Он подскочил, что бы поддержать её под руку, видя, что она собирается шагнуть ему на встречу. Комната едва была освещена тусклым фонарным столбом с улицы.

– Ты чего не спишь?

Женщина оперлась дрожащей от тремора рукой, пристально посмотрев на внука, но взгляд её уходил как будто бы сквозь него. Вытянутое лицо было испещрено морщинами. Шаламов заметил, что стол был хаотично сервирован.

– Пойдем спать, – предложил он, – поздно уже.

– Нужно накрывать, – возразила старушка, потянувшись к ящику с посудой, – скоро Костя вернётся.

– Бабуль, – Тимофей остановил её, – дедушки уже второй десяток как нет.

Она выпучила на него заплывшие бельмами глаза.

– Как нет? А где ж он?

– Умер, – с видом произносящего очевидное ответил Шаламов, – пойдем спать.

– Ты что такое говоришь! – нахмурившись, возразила старушка и, одернув руку, принялась за сервировку.

Тимофей хотел ей воспрепятствовать, но на кухне зажегся свет, вошла его мать и занялась престарелой.

– Иди к себе, – с укором сказала она ему, – перегаром не дыши здесь.

Шаламов попытался помочь, но мать, строго посмотрев на него, продолжила громким шёпотом:

– Я же тебя просила так поздно не возвращаться!

– Она уже не спала, – возразил сын тоже зачем-то шёпотом, хотя все домочадцы уже бодрствовали, – я никого не разбудил.

– Какая разница? За ней уход нужен, я работаю, а ты не помогаешь!

– Я тут вот, – Тимофей неуклюже вынул из кармана свою долю в виде нескольких измятых купюр и мелочи, что не к месту звонко посыпалась по полу, – денег принёс.

Мать хмуро посмотрела на них то ли спросонья, то ли от сомнительности предполагаемых источников этого дохода, но промолчала.

– На следующей неделе я во вторую работаю, – добавила она, – посиди с ней после школы. Без этих твоих… гулянок.

Женщина силой повела свою престарелую мать, что растерянно округляла подслеповатые глаза, в спальную, невзирая на её протесты.

– Хорошо, – пообещал Шаламов.

Всю следующую неделю Тимофей провёл в двух локациях: дом и школа, благодаря чему подтянул учёбу, выучил-таки расположение кабинетов в лицее и начал нормально высыпаться. После занятий он, покормив бабушку, брался за уборку урожая во дворе. Собирал оставленный в сарае для сушки картофель в мешки и спускал в погреб, сгребал и сжигал жухлые стебли томатов и огурцов. Вечером, подготовив домашнее задание, ковырялся в гараже с байком, который после своего последнего путешествия упорно отказывался заводиться. Подельники периодически названивали с однотипными приглашениями времяпрепровождения, но Шаламов стойко отказывался.

В один из таких дней, закончив во дворе, Тимофей вернулся в дом, перевести дух, и застал такую картину. Кнопочный мобильный трезвонил писклявой полифонией на всю кухню, а бабушка уже подсевшим голосом жалобно вопила над ним:

– Андрюш! Это ты? Андрей, я не знаю, как его включить! Андрюш!

Шаламов, иронично усмехнувшись, ответил на вызов. Это была его мать, и она справлялась, как дома идут дела, только и всего. Отрапортовав, подросток повесил трубку и повернулся к пожилой.

– Бабуль, сто раз тебе показывал, нажимаешь на зелёную кнопку и говоришь.

Старушка отмахнулась, присаживаясь на табурет:

– Очки где-то оставила, а без них не вижу я этих кнопок. Нажму ещё невесть куда.

Тимофей, не долго думая, открыл дверцу холодильника и попал в точно цель – очки с толстыми линзами лежали на контейнере с битками.

– Так, – строго посмотрел он на бабушку, – ты опять котлеты хомячила, пока никто не видит? Тебе доктор запретил жаренное есть.

Старушка виновато улыбнулась.

– Я чутка. Ну, хочется же.

– Вот живот прихватит и расхочется, – укорил он её и тоже присел за стол напротив.

Сегодня она казалась в здравом уме. Снежно-седые волосы были аккуратно собраны крабом на затылке, глаза ясны, даже осанка будто бы стала прямее.

– Помню, батюшка меня снарядил в путь-дорогу, – начала она вдруг. – Переехали мы токмо. Вещей – в узелок полезут. От войны бежали, чего уж там спасать? Самим бы спасться. На последнее эту избу выкупили. Ничего тут не было, ни сеней, ни хлева, – печь, да горница. Всё сами строили, благо люди подсобили, и решил батюшка стол накрыть, ну, и снарядил меня за самогоном. Колька-то тогда уже на фронте был, – с горечью в голосе обмолвилась она о пропавшем без вести брате, едва уронив слезу. – Дал мне грошик, да черпак жестяной. «Ступай», – говорит. Дошла я до шинка, подаю что вручили. «А сколько лить-то тебе, дочка?» – спрашивает. А я и не знаю, – развела бабушка руками. – Ну, и налила она мне по края. Молодая была, робко супротивить, взяла, как есть, да побрела. Крадусь, аки тать, расплескать боюсь. Эдак, я, думаю, к столу-то не поспею, а коли поспешу – пролью, и как быть? – бабушка лукаво улыбнулась. – Ну, и хлебнула чуток. Райкой закусила, ветка аккурат из околицы росла. Сподручней стало, но не шибко. Чего ж я там глотнула? Что клюнула. Ну, и ещё отведала, – беззвучно засмеялась старушка. – Несу, в общем, черпак к столу. Гости уже собрались, пол деревни ни́что. А батюшка посмотрел на меня грозно и говорит во всеуслышание: «Мать, гляди, дочь-то у нас хмельна!» Ой, стыдобы было.

Тимофей искренне улыбнулся. Это была одна из тех историй, которую он слышал не единожды, но она умиляла его всякий раз, хоть он и не признавался в этом. За окном, похожим на монитор черно-белого проектора, проехала запряженная кобылой телега, в которой веселые селяне, растягивая аккордеон, пели старую задушевную песню. Так рассказ бабушки оживал, выстраивая пространственно-временной мостик между эпохой, что жила лишь в воспоминаниях уходящего поколения, и современностью.

– Аки вчера всё это было, – задумчиво проскрипела старушка, глядя в окно, где расцветали её воспоминания. – А на руки глядь – все в морщинах. Вся жизнь в один миг.

Барыга

За минувшую неделю ночные показатели температур опустились еще ниже, листва в округе окрасилась пурпуром и охрой, а в воздухе стоял ни с чем несравнимый запах костров и сушняка. Осень снимала пальто в прихожей, готовясь войти. Крикливые стаи ворон кружили по округе, сколачивая компанию для долгого и опасного перелёта. Сумерки всё раньше окутывали посёлок, тянувшийся одной длинной витиеватой улицей на высокий холм, под которым серебрились заливные озёра.

Шаламов, за неимением бани, направился в летний душ, оборудованный в сарае, бодрясь от вечерней прохлады сентября, в одних трениках с ведёрком горячей воды в руках и мочалкой наперевес. За дощатым забором в глаза ему бросилась худощавая фигура, что густо дымила папиросой, и Тимофей полюбопытствовал, кто это отирается у его двора. Это был Шевчук. Он, молча пожав протянутую руку и глубоко затянувшись, продолжал смотреть на остановку железно-дорожного полотна, что пролегало в ста метрах от них. К платформе как раз прибыла вечерняя электричка.

– Ты чего тут? – недоумённо поинтересовался Шаламов.

– Барыгу видишь? – не отводя глаз от поезда, спросил тот, выпустив струю молочного дыма.

Тимофей вгляделся в редкие фигурки пассажиров в широких окнах, но ничего не понял.

– Нет.

– И я нет, а он есть, – усмехнулся Станислав.

Электричка, издав протяжной гудок, тронулась в путь, а на перроне остался смуглый под «бокс» стриженный темноволосый восемнадцатилетний парень, Евгений Казакин по кличке Казак. Он, быстро спустившись по бетонным ступеням с гравийной насыпи, подскочил к компании.

– Ну что? Ты подмылся? – вместо приветствия со смехом уточнил он у Тимофея, пожимая руку. – Или только собрался?

– Как прошло? – перебил его вопросом Шевчук.

Казак растянулся в хитрой улыбке, блеснув золотой коронкой на резце зубов, что на его загорелом лице казались белоснежными.

– Клиент доволен, – ответил он. – Товар уехал, барыши остались, – и, переведя взгляд на Шаламова, предложил: – ну, что, младшо́й, пошли в бане тебя подмоем! Получше, чем в сарае в тазике плескаться.

Тот, соблазнившись, задумался.

– Давай пива возьмём, – потирая в предвкушении руки, вставил Станислав.

– Конечно, возьмём! – ответил Евгений. – Вот младшо́й и сгоняет, – кивнул он, ощерившись, на Тимофея и всучил ему купюру. – А мы баню пока растопим.

Сумерки охотно занялись в закоулках улицы. Закупив в сельском магазине алкоголя и снеков, Тимофей проник на задний двор большого дома в центре деревни. В хлеву справа, грузно переминаясь с ноги на ногу, не громко мычала корова. Душный запах навоза доносился оттуда. Слева асбестовая труба над кровлей попыхивала грязно-сизым дымом, а в закопчённом предбаннике характерно потрескивали дрова.

– Дёшево отдали, – сетовал Казакин, закрывая дверцу топки, в которую только что подкинул свежих поленьев. – В следующий раз дороже скинем.

– Ты прилавок что ли открывать собрался? – саркастично уточнил Шевчук.

– Дают – бери, а бьют – беги.

– Вот нам по голове и дадут.

– Ну, и сливайся! – громкоголосо урезонил Евгений, принимая протянутую ему полторашку хмеля. – И пива моего не пей!

– С чего это оно твоё? – возмутился Станислав, выхватив бутылку. – Вместе замутили, вместе и выпьем!

Казакин, нагло ухмыльнувшись, откинулся к бревенчатой стене на широкой лавке, крыльями раскинув по-молодецки сильные руки. Он был коренаст и в меру атлетичен, но его манеры выдавали в нём того ещё гопника.

– Вы вообще о чём? – спросил, наконец, Шаламов.

Те молча переглянулись.

– Всё те надо знать! – закичился Евгений.

– Да ладно, – ответил Шевчук. – Тимон – свой.

– Свой, говоришь? – растянулся в улыбке тот, повернувшись к подростку. – Ну, снимай трусишки. Посмотрим, какой ты – свой.

И, оголив молочные в сравнении с тёмной спиной ягодицы, нырнул в парилку. Здесь, подкинув колодезной воды на камни, банщики расселись по лежанке.

– Чего ты там прибеднился? – ухмыльнувшись, спросил хозяин у подельника, севшего ниже.

– Мне и тут хорошо, – ответил Стас.

– Не шаришь ты! Привык в своем амбаре мерзнуть.

– Чем тебе моя баня не нравится?

– Полы у тебя холодные! – заявил Казакин. – А тут, – он указал на плинтуса, – вдоль заваленки землёй просыпали. С умом делали, не то, что у тебя!

– И кто же делал? – сыронизировал Шевчук. – Ты что ль?

– Ну, не я, – поправился тот, смочив от жара кончики торчащих ушей. – Дя́хан строил.

– Вот-вот, – кивнул Станислав. – Делали-то по уму, да не по-твоему́.

– Ты что ль плотник?

– А я и не отрицаю, дед нашу баню строил.

– Фигню ваш дед построил! – уверенно заявил Евгений. – Кто ж из шпал парилку делает? Креозотом дышите!

– Нет там никакого креозота! – вытянул Шевчук. – Два раза протопил нормально, все испарилось.

– Ага, – закичился тот, – испарилось… Эту баню, – горделиво махнул он рукой на тёмные стены, – строили, когда ещё помнили, как строить… по старинке, – значимо выделил парень.

– Ну-ну, – саркастично ощерился Станислав. – Типа, раньше и брёвна были крепче и мастера ловчее…

– А то ж нет?

– Чего ж тогда твои бравые предки бетон не лили?

Казакин завис на мгновение, а Шевчук ещё более расплылся в издевательской ухмылке.

– А потому что не надо было! – отрубил он, наконец. – Дерево – самый лучший материал, чистый, его и выбирали.

– Да ни черта они не выбирали, – раздражённо отвечал Станислав. – Что было под рукой, из того и строили. – Он, зачерпнув из кадки колодезной воды, плеснул на толстокожую бочину котла, от чего тот зашипел, как старый экспресс, насытив комнату горячим паром. – Понапридумывал себе… технологии древних русов. Что тогда, что сейчас, Женёк, лепят из того, что есть… Чем бедны, тем и родны.

Возникла пауза, воспользовавшись которой Шаламов снова спросил:

– К слову… о том, что есть… чего у вас там есть-то?

Евгений кичливо ухмыльнулся, смерив младшего хитрой миной.

– Планта́рь2, короче, мы нашли, – начал он.

– Угу, – иронично кивнул Станислав, особенно выделив следующее слово, – «мы».

– Да ты! Ты! Ты нашёл! – поправился рассказчик.

– На сенокос с батей гоняли, – перебил его Шевчук, стирая влагу, набегавшую в глаза, – я его приметил. Походу, кто-то сажал в своё время, она семена кинула, но не ослабла.

– Мы её всё лето на железке3 шаби́ли4, – продолжил Евгений, – пару раз городских угостили, и гусь один взять захотел.

– Корабль5 загнали, – закончил Станислав.

– В тамбуре, пока собака6 стояла, – с гордостью добавил Казакин, – что бы не повязали. Это я придумал.

– Будет нужно, они тебя в этом тамбуре и скрутят, – заявил, усмехнувшись, Шевчук.

– Где?! – громкоголосо возразил Евгений. – Собака на расписании! Они её тормозить что ли будут?

– Да никого они тормозить не будут. Выйдут и на остановке примут.

– Хрен они мой за щеку примут! – даже привстал с лежанки Казакин. – Я тут всех в лицо знаю, левых срисую, палево скину. Докажи, что моё.

– Ты даже понять не успеешь. Они на это натасканные.

– Ну, и сливайся! Ссыкло! – отрезал Евгений и вышел из парилки.

Станислав, усмехнулся, подмигнув Тимофею, когда они остались вдвоём.

– Мы на вписке типу́ этому по синей писану́лись, что загоним, вот и замутили, – пояснил он откровенно. – Сказал – делай, но на поток это ставить нельзя. Дело даже не в палеве, – Шевчук брезгливо причмокнул, – па́зырная тема – барыжий движ. Одно дело угостить, и совсем другое – продавать. Не уважаю я это.

Вместе с паром в воздухе повисло молчание.

– Ну, так угощай, – улыбнулся Шаламов.

– Да, без проблем. Напомни, на обратном пути отсыплю.

– О! Вы чего там зашарились? – прокричал из-за двери Казакин. – Яйца друг другу мылите? Пойдем бухать, я у бати самогона слил! В бане пиво, что вода, толку никакого.

Гостеприимный хозяин соорудил на лавке предбанника фуршет из переспелых огурцов, в которых семян больше, чем мякоти, а шкурка жёсткая, как каблук, и томатов, брызгавших ароматным соком при каждом укусе. Гвоздём шведского стола был душный самогон, оставлявший незабываемое амбре.

– Блин, – посетовал Стас, – опять этом сэм…

– Чего ты за мой сэм хочешь сказать? – с угрозой накатил Казакин.

– Ну, во-первых, не твой, а бати твоего, – вкрутил Шевчук, усаживаясь на скамью. – А, во-вторых, я с Бородой, отцом Ленкиным, задолбался его пороть. Вот тут уже стоит, – он ткнул себя в кадык.

– А ты как думал? – усмехнулся Евгений. – Хочешь бабе засадить, надо с тестем залудить.

Он, наполнив рюмки через край, без тоста и лишних церемоний скомандовал:

– Бухаем.

Спустя пол литра креплёного, когда парилка уже начала остывать от интереса банщиков, парни докатились до темы, которая рано или поздно возникает в каждой мужской компании.

– Короче, шкуру одну пёр намедни, – хвастливо начал Евгений. – Она мне в резинку, прикиньте, косточку от вишни закинула. «Люблю, – говорит, – когда что-нибудь выпирает».

– Фига она гейша, – хохотнул Шевчук.

– Ну, типа, как клин у плуга, – продолжал рассказчик. – Я так понял, влагалище форму члена принимает, и ты порожняком гоняешь. А если есть какая-нибудь загвоздка, она, типа, как целину пашет изнутри, и тёлка балдеет. Поняли что ль?

– Ну, – переглянулись парни, пошловато ухмыльнувшись.

– Чего «ну»? На зоне, мне сиделец один затёр, шарики под кожу загоняют.

– Под какую кожу? – уточнил Станислав, округлив захмелевшие глаза.

– Под телячью! – передернул тот. – Ты чего тупишь-то? Под верхнюю кожицу на члене. Рана заживает, и получается постоянная шишечка такая.

– Нафига такие танцы с бубном? – нахмурился Шевчук. – Есть же там… презики рельефные всякие.

– Это все не то! – отмахнулся Евгений. – Они беспонто́вые, да и не всегда под рукой, а хочется прям отжарить так отжарить! Что бы когти ломала!

– Вот ты – маньяк.

– И опасно, это, наверное, – вставил Шаламов.

– Если не по уму делать, – согласился Казак. – Окатыш должен быть идеально гладким. На лагерях они его за губой месяцами для этого гоняют. Ну, у них там времени полно, а я на станке полировал. ХБ-эшку вместо шкурки натянул и прогнал с десяток раз. Зацените.

С этими словами Евгений вынул из кармана спортивок маленький матерчатый мешочек, из которого явил гостям прозрачный яйцевидный камушек неизвестного происхождения.

– Ну, чего? Замутим?

Парни опасливо переглянулись.

– Сейчас что ли?

– А чего?

Хозяин опрокинул в рот рюмку, сжавшись комком жил, сдержал накатившую тошноту, втянув носом влажный воздух, и, уняв позывы, решился:

– Короче, давайте! – Он вскочил и, держась о стены, вышел из бани в стоявший рядом гараж, вернувшись через минуту со столовой ложкой, край рукояти которой был хорошенько заточен до хирургической остроты.

– У неё и форма овальная и ширина какая нужна, – пояснил Евгений. – Ну, что? – он окинул взглядом парней. – Стасян, поможешь?

– Я – синий, я не берусь, – тут же отказал тот, взявшись разливать по стопке.

– Значит, ты будешь бить, – заявил Казакин Тимофею и, смахнув одним движением полотенце с бёдер, вывалил своё достоинство на лавку.

– Может, ну, его нафиг, Женёк, – опешил Шаламов. – По синей кровь не остановить.

– А я по трезвой очкую, – признался тот. – Если под самую кожицу ударить, крови немного будет. Давай.

Он, нещадно оттянув свой прибор по скамье, как жвачку, указал мизинцем:

– Вот сюда бей. Только сразу насквозь! А я шарик загоню.

Шевчук плеснул самогоном на член товарища:

– Для дезинфекции, – с умным видом пояснил он, – и ложку окуни.

– Щиплется, блин! – зашипел Евгений.

– Тебе подуть что ли?