Ковка стали. Книга 1 бесплатное чтение

© Геннадий Раков, 2024

© Издательство BookBox, 2024

Об авторе

Раков Геннадий Евгеньевич родился в 1947 году в посёлке Стрелка Магаданской области. Инженер-строитель, образование высшее. Руководил большими строительными организациями. Возглавляемые им предприятия проектировали и строили крупные объекты по всей стране от Колымы до Ленинграда, от Салехарда до Сочи, в том числе и в Тюменской области, где он сейчас проживает.

В своей повседневной производственной деятельности он не забывает о простых людях: рабочих, инженерах. Заботится о них, воспитывает, сеет доброе, светлое. Сознательно созидал социализм.

При резком возврате государственной политики назад, в давно пройденную эпоху исторического развития, не принял её. Считает вынужденной необходимостью приспосабливаться к временно происходящему с целью сохранения и защиты работающих с ним, идущих за ним.

Поэзией занимался его отец, Раков Евгений Павлович (псевдоним Евгений Мраморов). Геннадий Евгеньевич, будучи полностью загруженным на производстве, с трудом выкраивает минуты из своего напряжённого графика для литературных зарисовок, рассказов, коротких повестей. Это его первый сборник избранных произведений.

Первый класс

В Алма-Ате и Актюбинске, после Колымы, жили мы недолго. Года два, не более. Помню, как язык зимой к железной ручке приморозил – отливали тёплой водой. Как Сталин умер и все плакали. Как наводнение было от резкого таяния снегов. И где? В степи, где до ближайшей реки больше тысячи километров. Как крупный град нашего телёнка, привязанного за колышек на полянке, во время страшной грозы чуть до смерти не заколотил…

В общем, не прижились. Собрались переезжать в Барнаул. Мы с мамой и сестрой первыми, по направлению «Гидрометцентра». Отец должен был дождаться замены, сдать метеостанцию – и тоже в Барнаул.

В Барнауле мы были в середине августа. Мне в школу, в первый класс идти. Сборы занимали много времени. Иногда удавалось на реку сбегать. Пристрастился на самодельную удочку рыбу ловить. Забредёшь по колено в воду и ловишь. Рыбка так себе, никакая: мальки да пескарики мелкие. Однажды шёл-шёл по воде – и нырк. Обрыв. Кругом вода, ничего не видно, стал захлёбываться. Плавать в степи не научился. Словом, хана.

Не успел ни о чём подумать, как чувствую – чья-то сильная рука за воротник вытащила меня из воды.

– Неместный, кажись. Наши сюда не суются, метра три глубиной яма. – Поставил меня на берег. – Мальчик, а если бы меня не было поблизости? Где твои родители? Почему одного на реку отпускают? Беги домой, пока не простыл, ишь как холодно. Вода холоднющая.

– Спасибо, дяденька. – Я стоял, приходя в себя от случившегося, и смотрел на своего спасителя.

– Марш, кому сказано.

До конца не поняв, чего сейчас избежал, я поплёлся домой без уплывшей удочки и убежавшей рыбы.

Жили мы недалеко от реки в маленьком, стареньком покосившемся домике в одну комнатку. Из мебели в нём было две железные односпальные кровати, на одной из которых спала пожилая хозяйка, на другой мама с сестрой; комод, стоявший около входной двери, на котором спал я; столик кухонный из отёсанных досок и иконка в углу, под потолком.

Мама была на работе. Хозяйка переодела меня, отогрела чаем. Пронесло, не заболел. Чтобы больше со мной не случилось чего – окрестили в церкви.

В школе по советской традиции первый класс начинался с первого звонка, знакомства учителей с учащимися. Всё как всегда. Я ходил в школу, вёл себя примерно. На уроках сидел тихо, запоминал, что говорила учительница. Дома делал домашние задания. Получалось хорошо. Когда кто-то из учеников был не готов и получал двойку, думал, как это можно не выучить урок? Сиди, слушай, запоминай – будешь всё знать.

Если вертеться, безобразничать – всё пропустишь, тогда и получишь двойку.

Учительница меня хвалила: «Талант, гений. Всё помнит. Не успею стих прочитать – уже руку поднимает и рассказывает наизусть. Божий дар в ребёнке, далеко пойдёт».

Полгода пробежало незаметно. Приехал отец.

– Не получилось направление в Барнаул. Отсылают в Усть-Кабырзу, в Кемеровскую область, начальником метеостанции, а тебя, Маша, – метеорологом. Собираемся. Там дом большой, лес, ягоды… Поживём сколько, потом, может, получше куда пошлют, в город.

Что собирать? Собирать-то и нечего. Пара чемоданов – и поехали.

Учительница, выдавая ведомость успеваемости с одними пятёрками, без устали восторгалась перед мамой моими успехами и талантом:

– Готовьтесь, станете мамой великого человека. Какой ум, какая память… Я вам говорю – далеко пойдёт.

На поезде добрались до Таштагола. Дальше? Это целая история. Дорога в Кабырзу (шестьдесят километров) была только зимняя. Ездили по ней только на санях, конях. Иногда трактор таскал грузы на санях. И что теперь делать? Зима, двое детей. Ни гостиниц, ни знакомых. Напросились переночевать у добрых людей. Отец где-то бегал, хлопотал.

– После обеда трактор едет, нас посадят в сани, доедем.

Дошли до какой-то конторы на краю Таштагола. Возле неё стоял в снегу маленький закопчённый тракторишка с прикреплёнными большими санями, изготовленными из остроганных топором брёвен. На санях уже был загружен груз.

– Залазьте в сани, садитесь здесь в уголок, тут поменьше ветра. – Дали два тулупа. – Не околеете. Хоть и не трескучий мороз, а за шесть часов на улице зимой не каждый выдержит. Малого в кабину посадите. Не совсем удобно, но теплее.

Мы отправились. Меня посадили в кабину трактора на сиденье рядом с трактористом, рычагами и какими-то железяками.

Трактор по-звериному взревел, поднапрягся – видно, полозья успели примёрзнуть – и пошёл. Посмотрел в заднее стекло, ничего не видно – замёрзло.

Тракторист не разговаривал, молча дёргал рычаги, внимательно смотрел вперёд. Быстро темнело. Включил фары. За светом фар было темно и страшно. В моём воображении виделись волки, медведи… Пошёл снег. Видимость уменьшилась.

– Спешить надо, – подумал тракторист вслух. – Снегом занесёт дорогу – хана будет. Неделю просидим, пока вытащат. Нам этого не надо. – Добавил газа.

К середине ночи показались огни, дым над трубами.

– Вот, кажись, ваша метеостанция. – Трактор остановился. – Прыгай, паря, приехали.

Я открыл дверь кабины, встал на гусеницу – вокруг был высокий снег, – в нерешительности остановился. – Привыкай, не город тебе.

Снег засыпался куда только мог. Отец с мамой и сестрой вылезли из тулупов, поблагодарили тракториста. Все вместе пошли к большому дому. Постучали. Оказалось, прибыли куда надо. Хозяйка напоила чаем с пирогами. В доме было тепло натоплено (видно, готовились к встрече). Легли кто где на стоявшие заправленные кровати и забылись крепким сном.

Утром отец пошёл осматривать своё будущее хозяйство. Мы с мамой и сестрой – в школу. Двухэтажная бревенчатая школа стояла через дорогу в центре посёлка. Нашли директора. На табличке двери было написано: «Директор Шайтанов». Постучали. Вошли в кабинет, поздоровались.

– Милости просим, голубушка, присаживайтесь. Ваши детки? Ну давайте документы, посмотрим, как они у вас учатся. О, это ваши документы, молодой человек? – Да.

– Смотрите-ка на него, сплошной отличник. Премного благодарен вам за усердие к наукам. Вы нам будете кстати. В нашем первом классе будете живым примером местным недорослям. Бедная Вера Ивановна, как она с ними мучается! Вы себе представить не можете. А это ваши документы, девочка Таня? Хорошо, хорошо. У нас есть такие успехи, вы к ним добавите свои… Очень рад, очень рад вашему приезду в наши отшельнические края. Не пугайтесь. Это у нас зима такая снежная в этом году. Я сам её недолюбливаю. Зато летом здесь – рай. Комары только, чёрт бы их побрал. Извиняюсь за излишнее сравнение. Тайга, река, рыба, дичь, ягоды, грибы… Какой воздух! Когда приезжаю из отпуска, санатория – голова кружится от избытка озона. Сколько меня ни приглашали в город, школу давали, не хочу уезжать. Сроднился с Кабырзой, что тут поделаешь… Да, не о том я. Документы оставляйте мне, я их помещу в архив. Пойдёмте со мной, покажу вам нашу школу, классы, где ваши детки, любезная…

– Мария Алексеевна.

– Мария Алексеевна, где ваши детки будут учиться, грызть науку.

Школа нам понравилась: тёплая, светлая, чистая. Каникулы закончились, ребятня потянулась в школу. Учительница посадила меня на самое почётное место – первую парту, рядом с Галей Рудаковой, тоже отличницей, симпатичной белобрысой девчонкой. Представила классу:

– Это Гена, из города. Будет у нас учиться. Круглый пятёрочник. Правду я говорю? – она строго посмотрела на меня.

Кивнул в знак согласия.

– Гена, возьми букварь и покажи нашим остолопам, как надо читать. Выходи к доске.

Я вышел с учебником в руках.

– Дай букварь, покажу что читать. – Она полистала, посмотрела. – Вот, – она ткнула пальцем, – этот стих.

Мне было непонятно, как можно читать стих, если его не прочитала учительница. В той школе, в Барнауле, всегда так было. Она читала, он запоминал, и потом хоть сколько угодно можно прочитать. Тут новости какие-то.

– Э… а… Прочитайте, пожалуйста, вы первая, потом и я прочитаю.

– Не поняла, кто у нас ученик? Ты или я? Новости какие-то. – Посмотрела подозрительно на меня. – За каникулы буквы забыл? Галя, иди сюда, почитай ему. Может, вспомнит.

Галя вышла, бойко прочитала стих.

– Молодец, садись. – Обратилась ко мне. – Что скажешь?

Я оттарабанил с выражением, не глядя в книгу.

– Поди же ты. Ну ладно, хорошо. Тут вот почитай.

Это был рассказ про деда Мазая.

– Вера Павловна, извините, я уже сказал, что могу читать после того, как это кто-то прочтёт вслух. Я потом.

Учительница была заинтригована моим феноменом. – Буду читать сама.

По окончании рассказа сказала:

– Давай «читай». Дети, слушайте.

Один урок читала она. Второй урок читал я. Она смотрела по книге. Несколько раз я сбивался, но поправлялся и «читал» дальше, не имея текста, по памяти. Когда закончил, дети захлопали.

– Погодите хлопать. Что у тебя хорошая память, мне понятно. Алфавит знаешь?

– Да. – Отчеканил одним махом.

– Какого же ты беса читать не умеешь?

– Умею – после кого-то.

– Садись, два. – Она подошла к моей парте, грубым указательным пальцем постучала мне больно по голове. – Это тебе не город. Учиться надо. Пусть мать придёт ко мне в школу.

Кончилась слава, наступили суровые будни.

Первая иллюзия

Лёд с реки ушёл. Первого мая нерабочий и неучебный день. Я собирался на завтра половить удочкой рыбу, а сегодня копал червей. Было прохладно, крапал редкий дождь со снегом.

– Гена, где ты там, иди сюда, – мама вышла из дома и позвала меня.

– Червей копаю, сейчас. – Подошёл.

– Заходи в дом, умойся, оденься как человек, пойдём концерт смотреть. В наш клуб артисты приехали. Концерт в честь праздника давать будут. У меня два пригласительных билета. Отец отказался, Таня тоже. Время есть ещё до вечера. Выглядеть по-человечески надо, соберётся народ.

За полчаса до начала мы были готовы. Проблема: что на ноги надеть?

– Чего непонятного, мама, – сапоги. Хоть туфли у тебя и есть – не пойдёшь в них: кругом грязюка.

Клуб был недалеко, но грязь была кругом. Без сапог и шага не сделаешь.

– Да, это уж точно.

Она посмотрела на белые туфли и сложила их назад в коробку. Вздохнула:

– Пошли уж, мужичок ты мой. В сапогах так в сапогах.

Народ толпился перед входными дверями. Пропускали сначала только по пригласительным билетам: начальство всякое деревенское, уважаемые люди… Мама была в художественной самодеятельности клуба, ей оттого и дали приглашение.

Сели на первый ряд. Сам клуб был небольшой, сидений штук сто – сто пятьдесят. Остальные, кто попадал, обычно стояли по стенкам, в проходах сидели на своих табуретках. Зал светился праздничными огнями. Было ярко и красиво. Над сценой висел плакат «Да здравствует 1 Мая».

Зал быстро заполнялся. Стоял гам. Я вертел по сторонам головой. Люди все свои, знакомые. Зал быстро заполнился. Народу было как сельдей в бочке.

Концерт начался. Для меня он был первым в жизни. Что мы здесь в глубинке видели? Радио и того не было. Кино – один раз в месяц, и то нерегулярно.

Шторы распахнулись. На сцене стояли неимоверно красиво одетые артисты. По углам у кулис стояли солдаты с винтовками в руках. Зрители захлопали.

– Мама, зачем здесь солдаты?

– Смотри, потом скажу.

Оркестр заиграл «Интернационал», артисты запели песню.

Все встали.

Мама скомандовала мне:

– Вставай.

– Зачем?

– Так надо.

– Песня закончилась. У кого было на чём сидеть – сели, остальные так и продолжали стоять.

Концерт мне понравился: стихи, песни, иллюзионисты, циркачи… Казалось, ему не будет конца. Зрители хлопали, вызывали «на бис». Артисты были веселы и дружелюбны.

Один из зрителей, видать в подпитии, сильно расчувствовался от очередного номера, полез на сцену обнять артиста. Солдат его вернул на место:

– Не полагается.

Некоторые артисты выступали не по одному разу, их уже узнавали, даже полюбили.

– Вот этого артиста я знаю, – мама сказала об очередном, вышедшем на сцену. – Это заслуженный артист, – она назвала его фамилию, я не запомнил, – лауреат Сталинской премии. Что он сделал? Боже мой! Боже мой! Никогда бы не подумала. – На её глазах выступили слёзы…

Концерт закончился. На улице было темно, холодно и сыро. Грязь? Да какая там грязь, когда я видел такое! Какие хорошие артисты! Если они такие на сцене, то как они живут в обычной жизни? Для меня это был не концерт, а прорыв в невероятный мир. Неужели так можно жить? Кто они, эти артисты? Сколько радости и счастья дают людям… Пробираясь в грязи, по лужам, в сплошной темноте, я был заполнен светом зала, творчеством артистов.

Дома я долго подробно, восторженно рассказывал сестре и отцу о том, что видел, переживал.

– Гена, давай спать. Ты на рыбалку завтра собирался. Во сколько разбудить?

– В семь, пожалуй.

– Хорошо, в семь так в семь. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, мама.

Засыпая, я долго видел концерт, артистов, огни зала.

Утром с неохотой поднялся, умылся, оделся, перекусил. Взял удочку, червей, бидончик под рыбу – пошёл на реку. Далеко идти не было необходимости. Река вот она. Сел под берег. Вода мутная, клевало плохо. Хорошо хоть дождя нет. Не заметил, сколько прошло времени. Вспоминал концерт.

Наверху у берега постепенно усиливался непонятный шум, крики, лай собак. Посмотрел по сторонам. Ниже по течению на воде, метрах в тридцати от меня стояло с десяток деревянных лодок. Поначалу я на них не обратил внимания.

Вышел на верх берега и ужаснулся. Там шла колонна матерящихся заключённых, в сопровождении злых солдат и яростно лающих собак, овчарок. Люди несли в руках чемоданы, музыкальные инструменты. Одеты они были в зэковскую форму, кирзовые сапоги, шапки.

Кто это? Артисты? Это артисты? Кошмар. Вчера были они?.. Да, и того, и того помню. Неужели это возможно?

Я стоял, широко открыв глаза, рот, не мог пошевельнуться. Зэк с большим барабаном проходил мимо меня, изумлённого и убитого.

– Малыш, а я запомнил тебя. На первом ряду, рядом с мамой, чёрненькой такой, сидел. Красивая. Не переживай, увидишь меня ещё на большой сцене…

– Разговаривать запрещено. – Солдат бесцеремонно отодвинул меня в сторону.

Я стоял и безмолвно смотрел на происходящее. В лодки сложили музыкальные инструменты, чемоданы с одеждой. Надели лямки, соединённые верёвками с лодками, и, как бурлаки, потянули их вверх против течения реки.

– Пока, парниша. – Барабанщик, улыбаясь, помахал мне рукой.

Что было это? Что было вчера? Неужели такое возможно: быть зэком и так играть?

Между сценой и явью лежала пропасть. Вот тебе и наука на всю жизнь… Она может быть и такой вывороченной. Урок.

Было не до рыбалки. Быстро собрал удочку, взял бидончик с двумя пескарями и побежал домой.

– Что так быстро? – Сестра была на улице во дворе дома.

– Не клюёт. Пойду ещё посплю.

Дома разделся, залез под тёплое одеяло. Ничего не хотелось видеть. Долго думал о случившемся, но не нашёл ответа на вопрос: «Что есть жизнь? Она вся такая?..» Опыта было мало – вернее, совсем отсутствовал для ответа на прилетевший ниоткуда так неожиданно вопрос.

Кот Чумбока

На кухне мама готовила пельмени перед Новым годом. Отец с сестрой ей помогали, а так как мне было немного лет и усидчивостью я не отличался, про меня вроде как забыли. Лук почистил – и будь таков. Кот Чумбока из-за запаха мяса не отходил от стола. Перебегал от одного к другому, тёрся спиной и мордой о ноги, садился, распушив остаток наполовину отмороженного хвоста, поднимал с такими же отмороженными ушами и остатками усов морду, с любовью смотрел вверх, скромно мяукал, мол: «Дайте несчастному коту кусочек мяса». Ответа не получал, мяса тоже. В лучшем случае его кто иногда шугал или отодвигал ногой: «Не надоедай».

Мне стало жаль кота.

– Мама, ну дай ему маленько.

– Жалостливый какой. Посмотри на его брюхо. Он уж с килограмм, а может, и того больше слопал, пока фарш готовили. Луковицу лучше ещё одну почисти.

Внимательней присмотрелся к коту. Действительно, он и так был здоровенный, всех котов в деревне гонял, а теперь его живот был похож на футбольный мяч.

Лук почистить – пять секунд.

– Папа, скажи, почему Генки Ерина кота Проходимцем зовут, а нашего Чумбокой?

Все сидели, делали пельмени молча, и я решил завести «светский» разговор. Больно скучно: зима, темно, керосиновая лампа…

– Проходимец, сынок, это вроде шутливого слова – разбойник, или непослушник. Наверное, будучи котёнком, он был непослушным: писал где не надо, корябался, кусался… Ну, вроде такого. Вот и назвали его так, по заслугам, видно… А Чумбока, брат, это другое дело. Ты, конечно, не помнишь, как мы на Колыме жили. На Стрелке, где ты родился. Как начальнику метеостанции, мне приходилось с проверками, как и здесь, ходить по точкам, чумам, стойбищам для сбора месячных данных для составления сводок. Так вот, в одном чуме в стойбище среди местных жителей жил наш русский метеоролог. Кот у него был, и звали его Чумбокой. Рыжий такой, здоровенный. Только там он всегда удирал от собак. Они в тех краях ездовые и всегда злые. Жизнь кота была незавидной. В чуме всю зиму не усидишь. В туалет, к примеру, надо. Выскочит на мороз, нужду справит, а здесь уже собаки. Он на чум. Собаки окружат чум, прыгают, лают, обезумев. Хозяин выйдет, разгонит псов, снимет кота и опять вовнутрь. Что это за жизнь? Летом полегче. Собаки разбредаются по тундре, занимаются самопропитанием. Ни одной кошки ни у кого нет. Один он только и был на всю тундру… В общем, задрали собаки того Чумбоку. Когда вот этот у нас завёлся, я и назвал его так же. Жизнь у него – лафа, против колымского бедолаги: кошек – сколько угодно, котов и собак сам дерёт. Неделями дома не появляется…

– Не знал, что он такой знаменитый. А как ты думаешь, папа, наш Чумбока лук ест? – Очищенная луковица всё ещё была у меня в руках.

– Нет, конечно. Хотя погоди. Иди сюда, помажем его мясом. – Отец взял фарш, сдобно смазал луковицу. – Давай верёвочку.

Я побежал в другую комнату, нашёл шпагат. Привязали луковицу.

– Давай поиграй с ним.

Работа остановилась: все с любопытством наблюдали за мной и котом. Сначала он луковицу на полу долго обнюхивал, потом осторожно полизал. С пола за верёвочку луковицу я поднял над его головой. Он потянулся. Луковица поднялась выше. Кот подпрыгнул, попытался ухватить лапой. Лапа соскользнула. Тогда он распустил когти. Когти соскальзывали. Луковица раскачивалась, он затаился и смотрел на неё, поворачивая за ней голову. Выбрал момент, взвился, зубами и когтями поймал её. Шпагат под тяжестью кота вырвался из моей руки.

Чумбока придавил луковицу к полу, вцепился в неё зубами, лёжа на животе.

Я потянул за шпагат:

– Отдай.

Кот яростно тащил луковицу к себе и шипел.

Мама встала, взяла ложку фарша:

– Гена, хватит кота мучить. – Положила мясо перед котом на пол. – Ешь, отдай луковицу.

Кот зубы не разжимал, лежал на животе и жалостливо смотрел на маму, раздумывая, как быть.

– А ну, отдай. – Она взяла у меня шпагат и потянула. – Лук горький, тебе вредно.

Мы смотрели на Чумбоку. Его глаза сначала стали красными, потом покатилась слеза. Он нехотя отпустил луковицу, встал, прошёл мимо фарша, не тронул его, запрыгнул на табурет у печки – своё любимое место, лёг спиной к тёплой печке, закрыл глаза лапами и затих. – Да, Гена, не то мы что-то с тобой сделали, обидели кота.

– Виноват, не хотел. Извини уж нас, неразумных.

– Иди, Гена, от греха, поспи лучше, поздно уже. Завтра кот проснётся, забудет про этот случай.

Кот в доме – защитник от мышей. Это каждый в деревне знает. Но Чумбока думал иначе. Он считал – главное его предназначение: хорошо поесть, надрать соседним котам морду, поухаживать за деревенскими кошечками. Это он изо дня в день исправно и делал, живя припеваючи. Что ни говори – жизнь удалась.

Однажды летним тёплым вечером мы с Чумбокой вдвоём были в доме на кухне. Домашние разошлись по разным делам.

Я сидел мечтал на диванчике, а он на тёплой, протопленной вчера печи нагло спал на боку. Было тихо. Вдруг заскреблась в дальнем углу мышка. Я их не боялся, но как-то оно… так. Кот отреагировал: подёргал отмороженным ухом, открыл глаза. Голова его свисала с плиты. Мышка поскреблась-поскреблась и вылезла из щёлки у плинтуса, осмотрелась: «Ничего не грозит» – и нагло, не обращая внимания ни на меня, ни на кота, забегала по полу, собирая крошки, словно она хозяйка дома.

Я молчал, не двигаясь, наблюдал то за ней, то за котом. Думал про себя: «Чумбока, прыгай на мышку, пока не убежала. Ты ж здоровенный такой, поймай её».

Кот лениво перевалился на живот, свесил голову с плиты вниз. Мне показалось – он приготовился прыгать… Но не тут-то было. Он просто с интересом наблюдал за мышкой с высоты печки, и всё. Мышь шустро бегала по кухне, не обращая на нас никакого внимания. Пол был чистым – много не поживишься.

«Вот наглый кот, – думалось мне. – Правильно мама говорила, что толку от тебя нет, даже мышей не ловишь. Лови давай!»

Нет. Мышка обежала печку с другой стороны. Кот переполз вслед за ней и по-прежнему увлечённо смотрел, как та хозяйничает на его территории. Никаких движений поймать мышку не делал.

Сколько бы так продолжалось – не знаю. Моё терпение кончилось, запустил в мышку тапком:

– Пошла вон.

Та мигом юркнула в свою щель. Кот, с чувством выполненного долга, упал снова на бок и заснул. Ему просто интересно было наблюдать. Кто она? Был бы это кот соседский или собака – дал бы прикурить. А это так себе – мышка.

Летом Чумбока бегал без ограничений, неделями мог не появляться дома. Чем занимался в это время – никто не знал. Но иногда приходил домой драный, зимой подмороженный. Несколько дней отъедался, отсыпался. И по новой…

Моей обязанностью зимой было: если кота нет дома три дня – идти на поиски. Сам ходил по деревне, пацанов и соседей спрашивал. Когда находил – тащил домой, а когда и нет. Бывало, сам находился.

В этот очередной раз кот пропал. Всё обегал. День, два его нет. Как-то прохожу мимо чулана, пристроенного к дому, – вроде шорох какой оттуда.

– Может, тут.

Снял крючок, открыл дверь, осмотрелся. Нет никого. Так, вещи разные и бочка посередине. Большая, деревянная с крышкой. Крышка – это не крышка, а фанера, выпиленная по диаметру бочки и поставленная на ось – металлический прутик. На крышке прибит гвоздиком кусочек сала. Мышка прыгает на сало, крышка переворачивается, и мышка уже в бочке. Фанерка возвращается в своё прежнее состояние. И так далее.

Думаю, посмотрю, сколько мышек нападало. Кот не ловит, так хоть таким образом. Поворачиваю фанерку и вижу: кот лежит на дне бочки на животе и в охапке держит штук пять мышек. Глаза в темноте горят. Страх… Побежал я за отцом:

– Папа, там в бочке Чумбока сидит с мышами.

– Да ты что? Пойдём посмотрим.

Отец за шкирку вытащил кота:

– На, неси домой. С мышами потом сам разберусь.

Как он с мышами разобрался – не знаю. Да и нужны они были мне?

«Поздняя осень, грачи улетели…» Поздней осенью деревенские режут скот на зиму. Дело это замечательное. Запах палёной щетины. Кто соломой обжигает, кто раскалённой до красноты рессорой. Запах голову кружит… А потом жаркое из свежего мяса на сале…

Ноябрь, холодина страшная. Снова кот пропал. Где его носит? Кто его видел там, кто здесь. Словом, исчез. Проходит неделя – нет Чумбоки. Снова иду в чулан. Думаю, может, там опять в бочке, хотя знаю, что её убрали и капусту в ней на зиму засолили.

Захожу. Мама моя! На подвешенной туше свиньи наш Чумбока висит распластавшись. Жив не жив. Подёргал за хвост – гнётся.

– Как же это тебя угораздило?

Побежал за отцом.

– Папа, Чумбока опять в чулане, только на свинье висит.

– На какой свинье? Ах да, понял. Пошли.

Зашли в чулан.

– Вот, смотри. Сдох, нет?

– Посмотрим. – Отец внимательно осмотрел кота, пощупал. – Жив. Смотри, у него когти в мясо вмёрзли. Прыгнул, видать, зацепился, а отпустить жалко было. Так и вмёрз. Неси нож. Вырезать будем.

Кот неделю провалялся дома – и опять за своё.

Ягодные страдания

Одно из самых приятных времён года в тайге – август и сентябрь. Лес даёт всё. Не ленись, заготовляй – и зимой не помрёшь с голоду. Деревенские женщины знали, где когда что растёт.

Сейчас шла малина.

Кто брал таёжную малину, садовую уже не захочет: одно что большая, а эта… запашистая, сахаристая.

Бабы засобирались. Кучками по пять-шесть человек договаривались, брали с собой эмалированные вёдра (у кого нет – туеса из бересты), квас, что поесть и уходили в лес на свои знакомые места на весь день.

Пригласили маму. Она с обеда хлопотала со сборами. – Мама, куда ты засобиралась? – Какой мужчина не должен знать, что делает женщина?

– За малиной женщины пригласили. Завтра рано утром пойдём.

– Куда? – Мужчина должен знать, где его женщина. А вдруг чего?

– В какой-то Малый Азас.

– Знаю я. Там Генка Жарков живёт. Дядя Лёня, наш сосед, его дядя. Давай я с тобой пойду. Защищать буду. Звери там дикие ходят.

– Не знаю, собирайся, защитник. Завтра у женщин спросим. Если разрешат – пойдёшь.

На подготовку в поход времени ушло немного. Привязал к ручке бидончика верёвочку: повесить на шею. Так руки освобождаются, обеими больше ягод наберёшь. Сапоги резиновые – змей много кругом, за всеми не усмотришь. Штаны с заправкой в сапоги – малина колючая, все коленки обдерёт. Рубашку с длинными рукавами – комары в деревне жрут, не успеваешь отгонять. Не отогнал вовремя – уже крови напился. В тайге их ещё больше. Тогда препаратов от насекомых ещё не было. Обязательное дело – фуражка. По деревне целыми днями бегали без головного убора. Здесь дело серьёзное, а фуражка серьёзность придаёт.

Петухи с ранья кукарекать начинают. Для верности поставили будильник.

Утром собрались в установленное время на краю деревни у Ребровой горы. Женщин было пять человек, шестая мама.

– Маша, сынок-то провожает тебя или как?

– Хочет с нами пойти, если разрешите. Если нельзя – пойдёт домой.

– Как, бабы, что скажете?

– Пусть идёт: хотя маленький, но мужичок, заместо охраны будет. Чем с пацанами пыль гонять – делом займётся.

– Далеко идти. Потянешь? Километров пятнадцать по горам да по тайге.

– Знаю, знаю, и больше ходил. – Я был рад положительному решению вопроса и предстоящему походу.

Когда ещё выдастся такой случай? Одному страшно уходить далеко в тайгу.

Двинулись в путь. Реброва гора имела долгий и крутой подъём. Женщины, пока его преодолели, отдыхали не один раз. Мне же было в радость, и я без передыха скоро был наверху, дожидался остальных. Картина с высоты горы завораживала: сопки с чёрным лесом уходили к горизонту, под горой – деревня, опоясанная рекой Мрас-Су. Воздух свободы, напитанный озоном, кружил голову.

Дальше было проще. Тропинка зигзагами шла к верху горной гряды без больших спусков и подъёмов. Наконец пошёл длительный спуск. У подножия горы, поперёк тропинки, бежал родник. Остановились передохнуть. Я руками раздвинул высокую траву над родником. Чистая, прозрачная вода била из-под земли.

Подошла мама:

– Вот так начинаются реки. Сначала родник, потом тоненький ручеёк. Видишь, бежит через тропинку. Дальше река, море, океан.

– Сомневаюсь, чтобы этот родник впадал в море. – Я явно не представлял такого оборота.

– Да, именно этот родник, ручей (дальше будет большой) впадает в реку Мрасс. Мрасс впадает в Томь. Томь впадает в Иртыш, тот в Обь. Обь очень большая река, по ней ходят корабли, так вот она и впадает в Северный Ледовитый океан. Не сомневайся. Вернёмся домой – покажу по карте. Пей давай – видишь, какая она чистая.

Я присел над родником на корточки. Песчинки шевелились под напором выходящей из-под земли воды. Сложил ладошки, зачерпнул воды, поднёс ко рту.

На меня пахнул запах свежей ивы. Никогда вода раньше не имела такого запаха.

– Мама, понюхай, – я поднёс ладошки с водой к её рту.

– Божественно! В нашем колодце чистая вода, но не такая. Именно отсюда русские люди черпают свою силу. Запомни, сынок, никогда не позволяй разорять родники. Их много на нашей земле, все они святые.

Женщины тоже попили святой воды, двинулись дальше. Тропинка бежала по логу. Справа бежал ручей. Впереди появился одинокий домик с тесовой крышей. Подошли. Переговорили с хозяйкой о малине.

– Тама, на горельнике, километрах в полутора. Токмо недавно дед медведя тамока видел. Оберегайтесь. – Хозяйка дома, белоголовая, седая бабушка, была рада вдруг прибывшим. – Заходите, отдохните от далёкого пути, перекусите, чем бог послал. Потома уж и пойдёте собирать. Может, дед подойдёт, проводит вас, охранит.

– У нас свой охранник. Вона, какой богатырь, – бабы заржали.

– Бабушка, скажите, где Жарковы живут?

– На кой они тебе?

– Друг Генка там.

– Друг, говоришь? Это хорошо, что друзей своих помнишь. Добежать хочешь?

– Ну.

– Пять их там, голопузых. И куда Петька их строгает? Их дом там, по ручью вверх километра три. Понимаешь, у нас деревня такая: шесть домов осталось и все вдоль ручья. Меж домами километра два-три. Хочешь к Генке слетать, так про малину забудь. Далековато будет. Покуда туда-сюда сходишь – бабы с малиной домой пойдут. Выбирай.

– Да ну его. Школа начнётся – сам придёт. Он у дяди Лёни живёт по-соседски. Пойду лучше ягоды собирать. Говорил – деревня. Не деревня, а дома в тайге. Не, не пойду.

Пока мы с бабушкой дискутировали, взрослые собрали на стол кто что с собой взял. Поели. Пошли по указанному направлению. Я знал, что такое горельник: упавшие обгорелые деревья, сучки, всё в беспорядке. Ободрались, но дошли.

Куда ни глянь – рослый малинник. Женщины разбрелись. Молча собирали малину. Дужки вёдер иногда позвякивали, указывая направление сборщицы.

Трава стояла выше головы, пекло солнце. Я с бидончиком на шее напал на огромный куст. Малины было много, крупная. Трёхлитровый бидончик быстро наполнялся. Вот повезло! С одного этого места можно не один бидончик собрать.

– Только бы никто не подошёл сюда.

А вот это напрасно – на противоположной стороне куста кто-то уже был. Трещали под ногами сухие ветки, доносилось чавканье. Я так не собирал – всё сначала в бидон, а уж потом… Пусть ест, я не жадный.

Собирал ягоды долго, двигаясь по краю кустов. Иногда задавал вопросы тому, кто напротив. Ответов, правда, не слышал. Ну и ладно. Занят человек.

Очередной раз передвинулся, вытянул шею, посмотрел за кусты. Кто же это там собирает?

О, ужас! Там был медведь. Самый настоящий, страшный, здоровенный. Стоял на задних лапах, передними прижимал к груди кусты и ел ягоды. Я отдёрнул голову. Душа ушла в пятки. Потихоньку попятился, отошёл от кустов и с воплем: «Медведь» – что есть мочи дёрнул в сторону бабкиного дома. Конечно, его не видно, он далеко, но направление я чётко помнил.

– Медведь, медведь… медведь, – я бежал и орал во всё горло. Ничего не слышал и не видел. Не замечая полуобгоревших стволов, сучков, летел, вытаращив глаза.

Вот дом. Убежал. Слава богу – жив. Остановился, пришёл в себя. Бидончик в руке. Женщин нет. Подошла бабушка:

– Чтой-то такой напуганный? Женщины где?

– Не знаю, меня чуть медведь не съел, – рассказал, как было дело.

– Вот и ладно. Жив остался – и хорошо. Хорошо, что убежал, мог бы и не бегать. Сейчас медведи добрые, еды много. Людей в это время они не трогают. Думаю, он сам тебя напугался и дал стрекача. А о маме не беспокойся, придёт вскорости. Пойдём в дом. Отдохни, успокойся, квасу попей.

– Может, лучше пойду маму поищу.

– Куда ты пойдёшь один в тайгу? Потом тебя искать. Бабы твои опытные, боевые. Посидим, подождём.

В стороне раздалось: «А-у».

– Говорила же. Покричи-ка.

С полчаса я без передыха орал, охрип, пока женщины в полном сборе были у дома. Мама подбежала ко мне, поставила ведро с малиной, прижала к себе:

– Ну как ты? Я очень переживала.

Женщины обступили нас:

– Рассказывай, защитник.

Пришлось повторно рассказывать случившееся. Женщины ахали, вздыхали, переживали за меня.

– Глядишь, Маша, и пригодился твой богатырь. Не факт, что было бы, если бы его не взяли. Кого бы и подрал медведь, если бы он нас не предупредил. Молодец. Может, и ягод меньше набрали, но на повтор не пойдём. У всех почти полные вёдра. Хватит.

На обратной дороге женщины вспоминали о том, кто как «драпал», по ихнему же выражению. Ржали друг над другом, надо мной, но с уважением. Только теперь я понял, как оказался ценен в данном походе, какой храбрый. Получалось, что я чуть ли не с самим медведем подрался, но спас остальных.

На самом деле ещё долго деревенские подтрунивали надо мной за этот случай. А что я мог? Хорошо вовремя сам удрал и других уберёг.

Прошло десяток дней. Те же женщины засобирались по красную смородину. Пригласили маму:

– Возьмёшь своего орла?

– Далеко идти в этот раз?

– Нет, вон гора за рекой. Ягода на том склоне.

– Ой, это совсем рядом. Конечно, пойду и Гену возьму. Ему нравится ягоды собирать. У него это ловко получается, словно комбайн гребёт.

Собрались у реки, когда солнце было уже высоко. Перебрели по перекату реку. Вода была по колено, чуть выше. Вода тёплая, чего не поплескаться в воде лишний раз.

На этот раз тропинки не было. Шли через тайгу, утопая в пахучей траве. Перелазили лежащие стволы. Словом, как всегда. Перевалили склон, опустились до половины горы. Начали появляться кусты с красной смородиной.

– Бабы, расходимся, собираем два часа.

Бидончик висел на привычном месте, на шее. Об дно застучали ягоды. Быстро разбрелись по лесу. Мама на этот раз старалась быть рядом. И всё же отстала.

Как и в прошлый раз, мне попался огромный кустарник вокруг вывороченных корней упавшего дерева. Ягод было много, свисали гроздьями, словно виноград.

– Вот повезло. – Я занялся промышленным сбором.

Бидончик был уже полон. Ягод ещё много на кусту. В середине куста ягода была самая красная, большая и крупная. Не оставлять же такую красоту. Решил до пуза поесть. Поставил бидончик на землю, на мох. Сунул голову в самые кусты, туда, где ягод больше.

Дальше произошло непредвиденное. Как мне показалось, медвежья лапа вцепилась мне в лицо. От боли я взвыл. И как в прошлый раз – с воплями: «Медведь, медведь» – кинулся куда глаза глядят. Глаза глядели под гору. Я туда. А это от деревни. Ветки хлестали в лицо. Валежины перепрыгивал одним махом, падал, орал и нёсся вниз с горы, не снижая скорости.

На этот раз женщины были недалеко. Бежали за мной следом. Я услышал голос мамы:

– Гена… Гена, постой, наконец. Куда так несёшься? – Догнала меня, посмотрела. – Ой-ёй! Где ты медведя видел? Осы это. Смотри, весь покусанный. – Она сорвала мох с сырой землёй. – Прикладывай к лицу. Земля яд вытянет, не то до дома не дойдём и себя не узнаешь – вздуешься.

Вокруг собрались женщины:

– Опять медведя увидел? Осы на тебя напали, а не медведь. На, возьми свой бидон с ягодой.

Мои руки были заняты землёй.

– На, Маша, возьми. Мы там проанализировали, что было. Сунул он голову в кусты, а там осиный рой, задел его, не заметив. Вот осы и разозлились, разом вцепились в то, что можно было… Смотри, какой красавец стоит. А мы, как дуры, за ним… Постойте, может, и тогда медведя не было?

– Был. – На моих глазах были слёзы от боли, отчаяния, стыда. – Был медведь. Сам его видел. Рассказывал же…

– Ладно, бабы, чего его критиковать, он на сегодня пострадавший. Пошли в деревню. Ягод вроде все набрали.

Всю дорогу назад я менял землю. Мама несла мой бидон. Налегке не заметил, как ушёл далеко вперёд. Спохватился тогда, когда оказался у реки.

– Домой идти? Нет, подожду у реки.

Разделся, покупался, позагорал. Смыл землю. Долго сидел на берегу, ждал. Женщин всё не было.

– Где запропастились?

Далеко под вечер увидел уставших понурых женщин, выходивших из леса одна за одной. Последней появилась мама:

– Ишь ты, гад. Вот он где. Мы его в лесу ищем, а он тут развлекается.

Мама остановилась, подняла голову, бросила ведро, мой бидончик, побежала ко мне. Я навстречу. Сгребла меня в охапку, целовала, плакала, приговаривая:

– Что же ты делаешь, сынок? Как можно так? Мы все ноги посбивали, искали тебя. Думали, потерялся. А ты вот здесь сидишь, купаешься.

– Мама, да я сам не заметил, как к реке вышел. Потом вот ждал вас.

– Увидела – хотела убить, честно. Теперь прошло. Не делай больше так никогда. – Погладила по голове, поцеловала в макушку. – Ой, а ягоды где?

– Бросила, Маша, ты их, как своего увидела. Поди рассыпались. Иди собери.

Мы подошли. Ведро и бидончик лежали на боку. Верха были предусмотрительно завязаны тряпицами. Ягоды не выпали.

– Ну вот и хорошо: ты нашёлся, не опух, ягоды целы. Пойдём домой, горе моё луковое. Женщины, вы извините нас, пожалуйста, за случившееся.

Бодливый козёл

Козочек и козлов в деревне раз-два и обчёлся. Один из них – очень бодливый, годовалый козёл жил у одинокой старой бабушки на другом конце деревни. Кто-то из местных подарил ей в прошлом году молоденького козлёнка, чтобы было ей с кем общаться. Когда тот вырос, бабушке стало не до скуки. Бодал всех подряд, кроме её самой. Понятное дело, бабушка по такому казусу держала своего козла в огороде, за крепкими воротами. Случалось, убегал, тогда к бабушке деревенские шли с жалобами.

– Баба Нюра, привязывай его, что ли.

– Да кто его знал, что перепрыгнет через забор. Демон, истинный крест. Сочувствую вам, деткам вашим. Может, отдать кому в добрые руки? Намаялась с ним, сил не хватает. В огороде всё пообъел.

– Привяжите на поляне у забора. Он и не убежит, и сыт будет вдоволь. Вечером домой, утром снова на кол. – Да делала я эдак. Не успела однось привязать – он меня на полдеревни протащил, окаянный. Еле жива осталась.

– Попросите соседа. Он бугай здоровый, поможет.

В один солнечный, жаркий день мы с Генкой Ериным шли купаться на реку мимо бабы Нюры. Козёл был на верёвочке, мирно лежал в траве, закрыв глаза, медленно жевал. Ничего не предвещало опасности.

Так думали мы, смеясь над непутёвым бабкиным козлом. Уже прошли было мимо. Но козёл был не прост. Прикрыв глаза, он наблюдал за нами. Как только мы приблизились к нему на расстояние верёвки (кто-кто, а он точно знал её длину), вскочил и стремглав бросился в нашу сторону. Я драпанул к реке, а мой друг почему-то назад, к дому.

Верёвка не выдержала рывка, лопнула. Когда я обернулся, то козёл летел что есть духа за Генкой, тот ещё быстрее молча удирал… Словом, навалял козёл моему другу. С синяками ходил долго.

После моего рассказа родителям, поскольку мог пострадать и я, отец пошёл к бабушке на разборки.

– Нюра, надо этому положить конец. Что на взрослых нападает, это ещё терпимо. Детей может на тот свет отправить – рожищи смотри какие. Делай чего-нибудь.

Отец стоял у забора со стороны дороги, баба Нюра с козлом в огороде. Козёл явно искал вариант защиты хозяйки и способ прогнать просителя.

– Успокойся, бедовый. – Она гладила козла по спине. И к отцу. – Мил человек, возьми его к себе. Осенью зарежешь – с мясом зимой будешь. Веришь, замаялась с ним. Сама уже не рада. Пока мал был, душа в душу жили. Теперь никакого сладу с ним нету. По-всякому с ним говорила и ремнём била – всё одно. Козёл и есть козёл. Незадорого отдам.

Отец подумал, помозговал: козёл справный, молодой. Всё одно осенью какую-то живность покупать под мясо.

– Знаете, если не жалко – возьму.

– Ох ты, мой спаситель, бери прямо сейчас. Деньги потом отдашь. – Бабушка засуетилась, побежала к воротам.

– Нюра, подождите. Осенью я его возьму, не сейчас. Вы уж до осени сами его подержите. Если я его возьму сейчас, он у меня всю метеостанцию разнесёт. Сами знаете, у меня там разные приборы, оборудование стоит.

– А как я? – И к козлу: – Никому мы с тобой не нужны. Слышь, пойдём, милай злодей. Чтоб тебе ни дна ни покрышки.

– Договорились?

Расстроенная бабушка кивнула головой:

– Договорились.

– Под ноябрьские приду за твоим злодеем. Готовьтесь.

В начале ноября был уже снег и под десять градусов с минусом. Отец сходил за соседом – дядей Лёней. Вместе они собрали две толстые длинные верёвки и ушли к бабе Нюре за козлом.

Через полчаса над деревней висел густой отборный мат.

Это дядя Лёня. Отец не матерился.

Я выглянул за ворота. Картина была, прямо сказать, – затейливая. Посреди дороги бодался из стороны в сторону и прыгал козёл, упирался, пытаясь на рог подцепить то одного, то другого обидчика, а мужики держали верёвки и пытались тащить его вперёд, шли по обочинам дороги на приличном расстоянии от козла. – Женя, удосужило же тебе связаться с бабкой. Та рада не рада, что отделалась от него, а мы с тобой, два дурака, вляпались с этим разбойником. Гори он ярким пламенем. – Это в коротком, но понятном нормальном для простого человека переводе. Потому как дядя Лёня слыл мастером ярких выражений.

– Лёня, держи крепче. Раз уж деньги отдали, не бросим. Завтра зарежем, и всё. Успокойся, это сейчас он такой наглый. Понимает, поди, что под нож пойдёт. Недалеко осталось, дотащим.

Смекнув, что через калитку козла не провести, я с трудом, но раскрыл большие ворота метеостанции, где мы и жили. Выбиваясь из последних сил, потные и грязные мужики вволокли упирающегося козла во двор. Двери сарая я тоже успел открыть.

Прежде чем втолкнуть беснующегося козла в сарай, пришлось его повалить. Верёвки так и остались на его рогах. Дверь захлопнули, приставили кол. Всю ночь козёл рогами бил по воротам, старался выбить их и смотаться. К рассвету поутих.

Утром пришёл дядя Лёня. У него имелся охотничий самодельный нож, которым он многим деревенским помогал резать скот: быков, свиней…

– Пошли, Женя. – Они подошли к дверям сарая.

Двери были на месте.

– Пятидесятка?

– Да, и потом кованые петли. Хлипкие бы точно разлетелись.

– Давай так: я кол помаленьку буду убирать, а ты в щель смотри верёвку. Как поймаешь её, заходи за угол, я бросаю кол, дверь открывается, ловлю вторую верёвку. Блокируем козла. Связываем ему ноги. Потом режу его.

– Пошли. – Отец заглянул в щель двери. Дядя Лёня не успел ещё ничего сделать, как козёл саданул по двери, по щели, куда смотрел отец, дверь отлетела в сторону, козёл рогами засадил отцу по лбу, тот перевернулся в воздухе от мощного удара, упал навзничь.

– Бог ты мой, Женя? – дядя Лёня кинулся к отцу. – Жив?

Отец открыл глаза:

– Да жив я. Где паршивец?

Козёл с двумя верёвками на рогах носился по огороду. – Никуда не уйдёшь, забор добрый.

Мужики стали загонять козла в угол. Немало намаялись, прежде чем завалили его… Наконец козла не стало. Мясом на зиму обеспечены. Отец до середины зимы залечивал свой пострадавший лоб, долго вспоминал бабушку Нюру с её неуравновешенным козлом.

Пельмень

В детстве, да ещё в деревне, все сезоны хороши. Была весна. Школа закончилась. Берёзовый сок, походы в горы, пионерские костры, картошка, запечённая на углях, «война» мальчишек – берег на берег, лазанье по скалам… Настоящий экстрим.

Кто меня однажды понёс на Реброву гору? От деревни гора как гора. От реки – вертикальная скала. Генка Ерин хвалился, что не один раз там лазил с низу до верха. Решил: «А чем я хуже? Попробую залезть».

Пришёл на место, глянул вверх. Лезть-то как? Наврал, наверное, Генка. Нифига тут не получится. Куда ни посмотри наверх – скалы и кусты. Зацепиться не за что. Постоял, покумекал.

– Попробую, что ли? Ну нет, так спущусь. Делов-то.

Подошёл к вертикальной скале, попробовал резиновые сапоги. Не скользят. Полез. Там ямка, там кустик, щёлка, за которую можно ухватиться. Дело пошло. Начал втягиваться. Иногда за камень возьмёшься, он вниз летит. Забрался уж порядком, как кто-то наверху скалы камни бросать начал. Какой мимо меня пролетит, какой выше меня ударится и оттого камнепад вызовет. Смотрю вверх – никого не видно. Вверх ещё высоко, падать – кости переломаешь. Наконец бросать перестали.

Влип так влип. Только сейчас осознал, во что ввязался. Отпусти руки, оступись – и конец. Спуститься возможности нет. У меня защемило внутри.

До верха скалы далеко, что делать? Одно – лезть вверх.

Медленно, изучая за что взяться, куда поставить ногу, я осторожно поднимался. Сил едва хватало, были на исходе, когда головой упёрся в козырёк – навес скалы. Что же дальше? В обход исключено: он широкий, справа и слева – гладкая скала.

– Приплыли. – Вниз старался не смотреть, страшно… Наверху скала.

Послышались голоса. Я узнал в одном из них голос друга.

– Генка, ты?

– Я, а ты где?

– Тут я, на скале, не видишь, что ли? Спасай, не то сорвусь. Вишу уж здесь сколько.

– Держись, Генка, понял, ты под козырьком. Сейчас брошу верёвку, зацепляйся за неё, мы тебя вытянем.

Конец пенькового каната попал мне в голову.

– Держите, – я вцепился в верёвку, – тяни.

Меня потащили вверх. С трудом вылез на площадку скалы. Посмотрел вниз:

– Ого, нифига! – Сел прямо на камень. Ноги и руки дрожали.

Генка вместе с товарищем смотрели на меня широко вытаращенными глазами:

– Ты это, того, как сюда попал?

– Залез, а что? Ты же сам мне говорил, что лазил здесь.

– Дурак ты, кто так лазает? Надо с верёвками, приспособлениями, напарником. Хорошо – мы подгодились, сами хотели полазать… Не было бы нас – слетел бы вниз. Пойдём домой, на сегодня харэ. Мамке своей не рассказывай. Скажет моей, та надерёт меня ни за что… Пойдём лучше в кино, сегодня киномеханик Пельмень приехал.

Перекусив дома горбушкой хлеба, я побежал в клуб. Там уже была ребятня: старше, младше меня. Взрослые покупали билеты и проходили вовнутрь. Денег, понятно, у меня не было. Некоторые, поменьше, подходили к контролёру на дверях, просили пропустить, и их впускали. Я тоже подошёл:

– Тётенька, пропустите, пожалуйста.

– Спроси Пельменя, разрешит – пущу.

Я оглянулся:

– Не знаю я его, где он?

– Вон, генератор заводит для электричества.

Пошёл в его направлении. Киномеханик был огромный, как медведь. Дёргал за верёвочку генератор, тот не заводился. Зло матерился, копался в нём, снова дёргал и ещё больше матерился. Наконец, устав, закурил. Тут я улучил момент, подошёл к нему и, глядя в глаза, спросил:

– Дядя Пельмень, можно в кино?..

Не успел договорить, его лицо исказилось, покраснело.

– Что? Что ты сказал? Кто Пельмень? – Резко дёрнул руку в сторону моего уха.

Я вывернулся, отскочил в сторону. Он ко мне. Я стреканул от него. Он за мной.

– Стой, гадёныш, я тебе покажу обзываться!

Мы оба бежали: он за мной, я от него. За спиной я слышал его матюки и хрипение… Наконец он остановился:

– Убью, поймаю. Сеанс сорвал, ядрёный корень. – Ссутулившись, пошёл под гору. – Надо же – Пельмень. Узнаю, кто меня так кликать начал здесь, – ноги повыдёргиваю.

Был вечер, я посмотрел по сторонам. Опять Реброва гора.

Больно много на сегодня для одной горы. Поплёлся домой.

Таймень

Без специального навыка и сноровки на лодке, на шесте, да во время большой воды, далеко не уйдёшь. Летом, по малой воде, у меня получалось кое-как. Но весной даже не пытался.

Генка Ерин пригласил меня саком рыбу половить. У него был сак, а у меня – нет. Сак – это вроде как сачок, которым дети летом бабочек ловят, только больше. Один шест метров пять в длину. На одном из концов перекладина метра полтора-два и сетка треугольником. Сетку забрасывают подальше с берега в реку и по дну тянут к себе. Рыба в мутной, по весне, воде попадает в сетку. Её выворачивают на землю и собирают рыбу. Сложного ничего нет, но и здесь без навыка не получится.

Генка мне давал иногда свой сак. Сам он им мастерски владел. Весной семью обеспечивал и пескарями, и чебаками.

Что, он будет ловить, а я по берегу бегать?

– Папа, попроси у дяди Лёни его сак. Генка зовёт на рыбалку. Своего-то у нас нет.

– Пойду спрошу. Едва ли даст.

Я тоже в это слабо верил.

И зря. Отец пришёл с соседским саком. Сак был раза в два больше Генкиного. И ячея уж точно не на пескаря с чебаком.

– Дать-то дал дядя Лёня, как ты с ним справишься? Самого вместе с саком в реку утянет. Течение сейчас о-го-го какое. Здоровому мужику не справиться.

– Справлюсь. – Примерил сак на себя. Зрелище со стороны было печальным.

– Может, с Генкой поменяетесь? Он вон какой бугай. Пусть возьмёт этот, а ты его.

– Не, порвёт ещё, мне отвечать. Сам буду.

– Смотри. Пошли.

Отец взял сак на плечо, и мы вместе пошли на реку.

Генка был уже там, сидел в лодке, ждал меня.

– Гена, может, поменяетесь?

Тот внимательно осмотрел соседский сак:

– Не-а. Мой лучше: легче и ячея как надо. В этом вона какая ячея – вся рыба уйдёт.

– Ну ладно, где ловить будете?

– На ту сторону махнём, пока не затопило. Завтра там уже вода будет. Так пройдём с километр по берегу – и домой. Скоро стемнеет.

Отец оттолкнул лодку от берега. Генка погнал лодку против мощного потока воды. Переплыли реку, вытянули её на берег. Генка уверенно приступил забрасывать сак, собирал в мешок рыбу, шёл вперёд меня вверх по течению.

У меня получалось хуже. С трудом забрасывал. Из последних сил доставал из воды соседский сак. Рыбы не было. Напрасный труд. Подошёл к очередной заводи. Вода была под самый верх берега, крутила, аж воронки шли.

– Всё, последний раз бросаю и пойду к лодке ждать Генку.

Закинул подальше, придавил ко дну, потянул. Не тянется. Что такое? Подёргал – не идёт. Ещё не хватало – наверное, за корягу зацепил? Получу от дяди Лёни. Он поди думал, что отец будет ловить, а тут я оказался. Безусловно, влетит на орехи.

Зевать некогда. Вода крутит, сак тянет в реку. Развернулся спиной к реке, положил на плечо шест, уцепился в него руками и давай вытягивать из воды. Потихоньку пошло.

– Слава богу, хоть вытащу. Дыры заделаются.

Чувствую, перекладина на берегу. Оборачиваюсь. Из сака торчит огромная голова толстого длинного чудовища. Голова открывает страшную красную пасть, наверняка готовится меня проглотить. Что делать? Кто это? Генка ушёл далеко за поворот. Покричал его. Где там? От греха подальше, тем же методом, за шест, с трудом уволок сак с содержимым в лес и бросил.

Зверь вылез из сака и начал прыгать, словно дракон разевать пасть. Надо с ним кончать, пока он меня не кончит.

Снял школьный ремень с железной пряжкой и стал бить его по голове. Ему это как слону дробина, пряжка – пропеллером. Пару раз меня хвостом саданул по голове. Постепенно стал затихать.

Не заметил, как подошёл Генка.

– Это ты поймал?

– Ну кто ещё? Что это за зверь? Я так испугался. Это не дракон?

– Какой дракон, Гена, это таймень. Большой таймень, очень большой.

– А… а… а…

– Такой огромной рыбины я в жизни не видел. Давай так: саки и мою рыбу унесём в лодку, потом заберём вдвоём твою рыбину.

Унесли, вернулись назад. Генка по-деловому смерил рыбу шагами:

– Четыре… Чё, я за голову, ты за хвост.

Рыба была скользкая, соскальзывала с плеч, из рук. – Давай голову на спину положу, возьму за жабры, а ты под брюхо вставай и тоже бери на плечо. Только в ногу иди.

– Ага, понял.

Мы подняли рыбу.

Тяжёлая. С грехом пополам добрались до лодки. Переплыли реку. Таким же образом взвалили на себя рыбину. Хвост бил по ногам, не давал попасть в ногу с Генкой. Саки побросали – потом заберём. Двинулись по деревне. Местные такого не видали, качали головами: «Повезло пацанам».

Не помню, кому сколько рыбы родители отдали: соседям, знакомым… Помню точно: икры насолили три трёхлитровые банки. Ни до меня, ни после никто больше такого большого тайменя в Кабырзе не ловил.

Жулик

Жили мы по приезде в Кабырзу и год, и два без собаки. Кот – это да, важный персонаж. Хотя мышей он и не ловил (это он считал ниже своего достоинства), но присутствовать – присутствовал.

Как-то осенью, снега ещё не было, вышел я из дому на улицу, у дверей сидел пёс. Страшный из себя. Ноги длинные, худой, шерсть серая, клочками. Ухо одно стоит, другое болтается, хвост в репье. Смотрит просительно в глаза: дай, мол, пожрать, вишь живот подвело?

Вернулся в дом, взял что попало под руку. Дал ему. Он не торопясь поел, заулыбался, завилял хвостом в знак признательности. Не уходил.

– Всё, нету больше. Поел – хватит, иди откуда пришёл.

Пёс и не думал уходить.

– Понравилось? – Мне некогда было заниматься с ним, пошёл по своим делам.

Пёс не отставал.

– Да иди ты от меня, чучело. Ещё подумают, что мой, позор один.

Пришлось топнуть ногой на него и даже замахнуться. Он и ухом не пошевелил. Весь день по деревне ходил за мной. Вечером ему вынес ещё кое-чего поесть. Когда он доел – объяснил ему, что он мне такой некрасивый не нужен, пусть идёт к своим хозяевам.

Утром наружная дверь крыльца не отворялась, будто подпёрта снаружи. Посмотрел в щёлку, так и есть: её пёс, мой новый знакомый, подпирал, свернувшись калачиком. Толкнул сильнее. Пёс вскочил, дверь распахнулась, он сел и, как вчера, подавал своим видом, что голоден.

– Я же сказал тебе уходить? Сказал. Почему не ушёл? Жить у нас собрался? Посиди, родителям скажу.

Отец кивнул:

– Пусть живёт, если хочет.

Мама выразилась более обширно:

– Нужен он нам? С Чумбокой драться будут. Кстати, где он? – Посмотрела по сторонам. – Вот ты где. Гена, возьми Чумбоку и вынеси к собаке – посмотрим, чем закончится их встреча. Если подружатся и пёс останется – пусть живёт. А то – сам уйдёт откуда пришёл.

Взял я кота на руки, вышел во двор. Пёс смело подошёл, начал обнюхивать кота. Тот залез повыше, на плечо. Не удирал и не шипел, как он это делал при подобных встречах. Посмотрел я на них обоих. Что держать здоровенного кота? Пусть сами разбираются. Скинул его на землю. Кот сел столбиком, пёс лёг на живот, стал подползать к коту. При приближении кот поднял лапу с выпущенными когтями. Пёс сдал назад. Смотрели с минуту друг на друга. Кот, с взъерошенной на загривке шерстью, оглядываясь, пошёл домой.

Пёс подошёл ко мне, сел, задрал голову, посмотрел мне в лицо. Его морда словно говорила: «Видишь, ты меня прогоняешь, а кот не против. Как мы с ним подружились, видел?»

– Ладно, оставайся. Зима скоро, будем тебе собачью будку колотить.

Назвали его Копельдрык. Почему, за что? Отец сказал – кличка к нему и пристала. Так он у нас прижился. Прожил зиму, поправился, а весной исчез. Пропал и всё. Говорили – мужики из расконвойки его съели. И даже кой-кто шкуру его видел, выброшенную за деревней.

К собаке мы уже привыкли. Месяц-два прошло, стали задумываться о другой. Как раз в это время отец решил себе галифе пошить. После войны это было модно. Достал отрез материи:

– Маша, сшей.

– Не умею я, Женя. Платье – пожалуйста, кофточку, юбку, халат… Галифе – не могу. Иди к Фросе. Она всем офицерам одежду шьёт.

Отец пошёл к Фросе. Приходит домой и говорит:

– Штаны сошьёт. А ещё у неё собачка маленькая, взрослая, и щенок от неё. В следующий раз пойду на примерку, могу договориться. Отдаст, зачем ей две собаки?

Никто против не был. Все – за.

Штаны готовы. Отец прямо в них идёт от Фроси. В руках маленький щенок.

– Берите, дети, воспитывайте. Отдала Фрося. Говорит: «Не обижайте, он очень умный, хотя и мал». И ещё назвала его Жуликом, потому что отовсюду всё тащит в дом. Каждый день отдавала ворованное соседям.

Большим он не вырос. Бегал по двору, спотыкался кривыми ногами и запутывался в траве, перекувыркивался через голову… Стал настоящим любимцем и семьи, и деревенских.

Рыжий, ушки торчком, хвост калачиком. Носился словно молния. Любил порядок. Любимое его занятие – гонять кур с грядок. Ходит курица в огороде – ходи, пожалуйста. Но стоит ей оказаться на грядке – Жулик тут же наводит порядок. У меня сразу проблем поубавилось, так как смотреть за грядками входило в мои обязанности, а тут тебе такой помощник.

Не любил он мамины красные туфли. Как только наденет она их, Жулик наскакивает на туфли, лает и грызёт их. Почему, никто понять не мог, и мама отложила их на лучшие времена.

– Может, со временем пройдёт?

По утрам к нам приходили люди за метеосводками. Наблюдать со стороны было комично, как это происходило из раза в раз.

Идёт человек по тропинке двора с жердиной к дому, от Жулика отмахивается одним концом жерди, другим стучит в дверь. Тот яростно лает, кусает палку.

– Хозяин, выходи, убери свою шельму.

Отбиваться отбивались, но бить его никто не бил. И даже не обижались, сводили к шутке. Грозный он был только с виду. Кусаться – не кусался.

Неделю люди походят – на один раз хватало печку протопить.

С котом были у них особые отношения. Поскольку Жулик был по росту вровень с Чумбокой, последний его за собаку не считал. Так себе животное. Живёшь и живи, только в чашку мою не лезь.

Жулик, наоборот, не считал кота выше себя: «Кот какой-то ободранный. Живёт – и ладно. Дома редко бывает, так это даже лучше, самому больше что перепадёт».

На улицу за забор Жулик не выходил. Проводит кого до калитки – и назад.

Весной случилось сильное наводнение, было не до Жулика, хорошо сами спаслись. Спохватились – где Жулик? Нет Жулика. Бежал же за нами. По всему видно, волна смыла…

После Жулика собаку мы больше не заводили. Чумбока опять остался один, пока в очередную холодную зиму не околел от холода, находясь в очередной вылазке.

Заводской крючок

Заводской крючок для ловли рыбы в деревне был на вес золота. У всех в основном самодельные, из проволоки или булавки. Чем хорош заводской? Рыба с него не срывается. Дёрнула рыба, подсёк, и она твоя. С самодельного зачастую рыба уходит. Сноровистым надо быть, чтобы её поймать.

Если заводской крючок зацепится в реке за корягу, никто не дёргает его и не тянет в надежде отцепить. Штаны снял и в воду – выпутывать.

Деревня – не город, два магазина: продовольственный и хозяйственный от потребсоюза. Хлеб да лопаты в основном, ну гвозди ещё, сахар, соль. А чтобы о крючках подумать – некому. У меня крючки из города были и большие, и маленькие. Мне много, штук десять. Считал себя богатым. Ловил в основном на большой – червяк солидный можно насадить, рыбу удобно снимать. Маленький возьмёшь, то червя некуда надеть, а если кого поймал – одна маета его вытащить из рыбы. Снять с крючка просто невозможно, хоть ножом разрезай рыбину.

Частенько ходил с удочкой один. Иногда кто из пацанов присоседится. Вот и на этот раз утречком пошёл к Ребровой горе в заводь, после валунов посреди русла. Там уже был Васька. Старше меня на год. Жил он в стареньком побелённом домике за школой, с бабушкой. Она была сильно стара. Родители его умерли. Как, при каких обстоятельствах – не знаю. Ходил во всём драном – и в школу, и просто так.

Сейчас он сидел в трусах, майке, босиком, скорчившись у куста. Вместо удилища в его руках была палка из талины с леской.

– Здорово, Васька, клюёт?

– Здорово, садись вон туда, рядом. Клюёт, да срываются много, сволочи. Не срывались бы, так бидон бы уже полный был. Видишь?

Заглянул в бидон с водой. Там плавали с десяток крупных пескарей. Мне такие редко попадались.

– Ничего, хорошие. – Сел рядом, забросил крючок с грузилом и толстым червяком. И удилище у меня было на славу.

Пока сидел, ждал поклёвку, Васька без устали дёргал рыбу.

Странное дело – из множества рыб он поймал одну. – Васька, почему они у тебя так часто срываются?

– Сам злой сижу. Всегда так. Бабушка пошлёт меня за рыбой, жрать хочется, дома ничего нет, а у меня крючок самодельный. Рыба клюёт, зацепа нет – вместе с червяком и удирает. Был бы у меня заводской крючок, сколько бы наловил. Где его возьмёшь? И деньги нужны. Спрашивал у Генки Ерина, у него есть, не дал, гад. Говорит: «У самого один», жмот.

– Не обижайся на него. У него и правда один. И тот я ему дал. У меня ещё есть дома. Хочешь – и тебе дам.

– Так и дашь?

– Ну.

– Не жалко будет?

– Не-а. Чё жалеть? Тебе вон кушать нечего. Я-то так ловлю, для интереса и коту. Полови моей удочкой, сгоняю домой, принесу.

Дом был в километре от места рыбалки. Смотался бегом.

– Вот, на.

– Гена, это мой крючок, правда? Никогда такого у меня не было. Вот бабушка обрадуется! Спасибо!

– Пожалуйста, лови больше рыбы, коли есть нечего.

Он ловко снял свой самодельный крючок, привязал особым узлом мой. Дело пошло на лад. Не прошло и получаса, его бидончик был полон рыбы. Кроме пескарей ему и чебаки попадались (редкие для меня). У меня было два пескаря.

– Ну я пойду, жрать охота. Бабушка пожарит, поем, прибегу к тебе назад, вместе быстро наловим.

Васька пришёл к обеду:

– Дров не было, пока наколол – время ушло. Сейчас не будет ловиться. Давай вечером пойдём на ту сторону. Места покажу, на каждый заброс рыба ловится. На вот пескаря жареного, – он развернул тряпицу.

Пескарь был очень вкусный, ещё тёплый.

– Давай вечером.

Собрал удочки, пошли домой.

Вечером Васька зашёл за мной со своей короткой палочкой вместо удилища.

– Удилище у тебя какое-то непутёвое. Не можешь хорошее, как у меня, сделать?

– Зачем, мне и так сойдёт. Своим ты крючок от берега далеко забрасываешь. Там рыбы нет. Гальки одни и усачи. Рыба у берега кормится. Зачем далеко бросать? – Знаешь, Вася, иди один, меня мама не отпускает. Извини.

– Да ладно, я привык один. Наловлю – завтра будет что есть.

– Давай.

– Давай.

Утром вышел из дома, смотрю – рыба в трёхлитровой банке, привязанной к ручке двери. Васька себе наловил, мне принёс. Так дело не пойдёт – взял банку, пошёл к Ваське.

Тот играл во дворе с котом.

– Вася, ты зачем свою рыбу мне отдал? Тебе нужнее.

– Привет, не боись – вона у меня вторая банка. Да ещё полопать успел. Рыба на твой крючок прёт, как дура. Давно столько не ловил. Бери себе рыбу – не то пропадёт.

На крыльцо вышла бабушка:

– С кем ты, Василёк, тут говоришь? Вот он кто – кормилец наш. Спасибо тебе, мальчик, за подарок бесценный. Теперя мы с Васильком завсегда сыты будем. Дай бог тебе здоровья. Хорошие, видно, у тебя родители, коли такого сына воспитали. Передай им поклон от меня. Отблагодарить-то мне тебя нечем. Были бы родители Василька живы, Господи, – она перекрестилась, – было бы по-другому. В дом пригласить и то не могу. Бедно живём… Помру как, внучка моего, Василька, кто на ноги поставит? Одна я у него, за него и живу, так бы давно за родителями его пошла…

Ох, грехи мои тяжкие. Вася, внучок, один остался. Василёк, делай, как сказывала тебе…

С банкой рыбы я вернулся домой, пересыпал её в тазик.

Банку сбегал вернул.

На второй, третий и ещё несколько дней утром рыба была на том же месте. Наконец мама не выдержала:

– Давай, сынок, сходим к Васе, скажем ему, что нам не надо столько рыбы.

Мы пошли. На дворе никого не было. Постучали в дверь.

Никто не откликнулся. Открыли её.

Бабушка лежала на лавке, Вася сидел рядом на табурете, кулаками тёр глаза и жалобно выл:

– Умерла бабушка.

Скоро Ваську забрали в городской детский дом.

Мамина картина

Дело было вечером, делать было нечего… В долгий субботний зимний вечер, после школы, от безделья слонялся я по дому. Телевизора тогда ещё не было, радио в деревне тоже не было. Был приёмник «Альпинист» на батарейках. Прислали из «Гидрометцентра», для служебного пользования. Батарейки быстро садились, и его включали по времени два раза в день: один раз утром послушать метеосводки, второй раз отец включал вечером новости.

Читать не хотелось.

– Гена, чего бездельничаешь? – спросила Таня. – Мне животное нарисовать в школе задали. В понедельник сдавать. Давай вместе подумаем, кого нарисовать? У всех дома коров держат, баранов, хрюшек… У нас никого нет.

– Ну уж и нет, а Чумбока? Он же кот, значит, домашнее животное. Рисуй его.

– А можно?

– Скажешь ещё, конечно можно.

Сестра из портфеля уже доставала альбом для рисования, цветные карандаши.

– Тащи давай его сюда. Будешь его держать, чтобы не убежал, а я рисовать.

Кота нашёл на его любимой табуретке на кухне у печи.

– Пошли, Чумбока, рисовать тебя будем. – Схватил его в охапку, пришёл в комнату, сел на кровать. Кота положил на колени, погладил.

Не избалованный такими нежностями кот замурлыкал, пригрелся на коленях, свернулся калачиком и тут же уснул.

– Гена, ну как ты его держишь? Как я его рисовать должна? Посади как-нибудь.

– Так, что ли? Давай рисуй. – Прижал кота к себе вверх головой.

– Гена, это же чучело какое-то. Посади его рядом с собой на кровать.

Кот сидеть не хотел, норовил улечься, болтал ногами, нервно дёргал хвостом. Наконец после очередного моего вмешательства – просто сбежал от меня.

– Вот же вредина! Ну его, какой из него рисунок. Уши отмороженные, хвост тоже. Некрасивый получится. Давай Жулика рисовать. Он тоже животное, и красивый. Все с коровами придут, а ты с Жуликом.

– Давай завтра, Гена, спать пора.

Назавтра после завтрака пошли на улицу искать Жулика.

– А, вот ты где, прямо в руки прибежал, пошли рисоваться. – Схватил его под живот и потащил домой.

Дома он вывернулся из рук. Погонялся за ним, прежде чем поймал. Навели дома беспорядок. Ошейника у него никогда не было, поводка тоже. Жил он без всяких ограничений: бегал куда хотел, когда хотел. Тут его поймали и потащили в дом – невиданное дело.

Силой посадил на кровать, дал горбушку, пока ел – сидел.

– Рисуй скорее. Не могу же я с ним драться. Ай-ай! Куснул. Видишь, из пальца кровь пошла. Не буду я его держать. Так рисуй, по памяти. – Жулик выскочил из рук, забился под кровать.

Пришла мама с кухни:

– Дети, вы что тут творите?

– Жулик палец укусил. Танька хотела его нарисовать, я держал.

Мама строго осмотрела палец:

– Давай засыпем стрептоцидом и завяжем, заживёт.

После спасения пальца и исчезнувшего Жулика непонятно было, кого рисовать.

– Поди корову лучше. Стоит, сено жуёт – рисуй не хочу. Иди к Алке Пугачёвой, через дорогу живёт, разрешит, поди.

– Постой, постой, Таня, тебе кого нарисовать надо?

– Да хоть кого. Сказали – домашнее животное.

– Сынок, принеси свои последние фотографии, подберём из них и нарисуем.

В фотоальбоме была очень красивая фотография, конечно, чёрно-белая: Таня на тропинке на одном колене гладит Жулика между ушек, тот смотрит внимательно в объектив. Кругом снег.

– Вот тебе и животное, и его хозяйка. Перерисуй с фото, не связывать же его за лапы. Он нас тут всех перекусает. – Мама вытащила из альбома фотографию от любителя, шесть на шесть, маленькую. – Садись и рисуй.

Сестра долго сидела, рисовала, стирала резинкой. К обеду, после улицы, посмотрел:

– Не получился у тебя Жулик. Зови маму, может, что подскажет.

Пришла мама:

– Боже мой, Таня, что это? Какое безобразие! Ты совершенно не умеешь рисовать. Что за задания вам задают? Давайте пообедаем, потом помогу.

После обеда мама села за стол, взяла простой карандаш и… забыла про нас. К вечеру в альбоме красовалась картина – точная копия фотографии: Жулик и Таня. Картина была лучше фотографии: большая, чёткая… И всё это одним простым карандашом.

Я, как «ценитель» искусства, был повержен, если бы дома ещё кто был, можно было подумать, что этот ещё кто-то нарисовал. Но кроме нас с сестрой и мамой никого не было.

– Мама, ну ты и даёшь! Как это у тебя получается?

– Раньше рисовала гораздо лучше. Сейчас рука не та.

– Таньке не поверят, что это она нарисовала, пару поставят.

– Что делать? Пусть несёт, хоть что-то.

После обеда сестра вернулась из школы и сразу к маме:

– Мама, учитель всем поставил оценки, а мне нет. Спросил, кто рисовал? Ну я и сказала. Он оставил альбом у себя и сказал, чтобы ты вечером, после второй смены, пришла к нему. Он в кабинете астрономии на втором этаже.

Вечером мама засобиралась. Оделась как на праздник, поприличней.

– Мама, можно я с тобой?

– Пойдём, веселее вдвоём-то.

Быстренько накидал на себя одежду, какая попалась под руку.

Школа рядом, по тропинке между сугробами, – были в школе через пять минут. Кабинет астрономии, постучали.

– Войдите.

Мы вошли. Это был кабинет астрономии, оборудованный плакатами, стендами, глобус неба…

– Здравствуйте, Михаил Иванович, приглашали?

Преподаватель средних лет вышел навстречу маме:

– Помогу вам раздеться. Это ваш сынок? Садись, мальчик, вон туда в уголок. Мы с твоей мамой поговорим.

В кабинете было тепло и светло. Я тоже разделся. Мама присела за первую парту.

– Мария Алексеевна, что вы, право, как ученица, садитесь рядом, – он поднёс стул. – Вот так. Я был поражён вашим рисунком. Чувствуется рука мастера. Одним простым карандашом. Так прекрасно… Где вы учились? Честно скажу – сам так не могу. Дочка, собачка, природа – всё идеально, живо…

– Где училась? Нигде. Где уж там, раньше лучше рисовала. До войны в Алма-Ате ходила в кружок рисования. Первые места на выставках занимала. В войну закончила девять классов, выучилась на радиста. Отправили на войну. После войны родила дочь, сына… С Колымы (туда нас перебросили после войны с эскадрильей) направили вот сюда. Десятый класс не успела закончить. Вот и вся моя учёба.

– Небогато. Я тоже в Москве окончил детскую художественную школу. Увлёкся звёздами. Выучился на астронома. Потом… Ну, словом, как у многих – сослали сюда. Три года ещё здесь буду. Женился здесь на красавице, Тамаре Жарковой, дочь родили. Может, и дольше бы здесь пожил, да умерла моя Тамара полгода назад. Что мне здесь делать? Уедем с дочерью домой. Там квартира… Да что это я? О другом хотел поговорить с вами. Вам нет и тридцати. Со следующего года мы откроем школу рабочей молодёжи. Есть ещё с десяток желающих учиться. Вы её окончите, получите аттестат. Поступите в институт в Кемерово или Новосибирске, на заочное отделение. Как поступите, я с директором школы договорюсь, он вас примет преподавателем. Будете деток учить рисовать.

– Но… – мама хотела что-то сказать, он, не обращая внимания, продолжил:

– Погодите, сессии по десять дней, два раза в год. Пять лет пролетят быстро. Получите высшее образование. Отправим вас на повышение в академию художеств. Словом, жизнь наладится, разовьёте свой талант. Меня замените.

– Постойте, постойте, Михаил Иванович, вы за меня уже всё рассказали. А семья, дети, работа?

– Никуда они от вас не денутся, уверяю. Давайте начнём с аттестата о десятилетнем образовании.

– О десятилетке сама думала. Негде было учиться после войны.

– Видите, вот и хорошо. Школу вечернюю для вас мы организуем.

– Почему для меня?

– Извините, я неверно выразился – конечно, для желающих. Договорились?

– Договорились.

– Попрошу вас, нарисуйте ещё одну картину, покажу директору, для убедительности. Он меня поймёт.

А тебе, молодой человек, подарю вот эту картину, написанную мной маслом прошлой осенью. – Он подошёл к стене, с гвоздя снял небольшую картину с изображённым молодым берёзовым подлеском с жёлтыми, красными, зелёными листьями. – Нравится? Бери на память. Жизнь у тебя долгая. Куда занесёт – никто не знает. Посмотришь на картину, вспомнишь Кабырзу, может, и меня.

Мы поблагодарили за картину, оделись, вышли.

Картину мама нарисовала, отдала учителю. Десятилетку окончила. Дальше… не случилось.

Сплав

Зимой с Ребровой горы любил я смотреть на деревню. Мороз, яркое солнце, радуга. Внизу маленькие дома. Из труб вертикально вверх в небо тянутся сизые полоски дыма.

Сколько дров приходится заготавливать местным мужикам? Это у кого какая печка, какой дом, какие дрова: осина или берёза (ель, сосну, кедр – не давали рубить). И всё одно это в два раза меньше, чем заготовлял отец. Дом у нас был большой, в две печи.

У деревни заготовлять дрова запрещалось. Ходили в лес за десять-пятнадцать километров. Отец ходил в пару с соседом, дядей Лёней. Иногда один.

В этот раз я уже окончил шестой класс, считал себя взрослым, запросился с ними. Раньше тоже хотел, но мама меня не отпускала:

– Мал ещё, подрастёшь – тогда.

Сейчас за меня вступился дядя Лёня:

– Маруся, отпусти, большой уже. Мы в его возрасте сами лес сплавляли. Посмотрю за ним. На плоту со мной поплывёт, понятное дело не с Женей. Мы с ним завтра уже дома будем. Он, – кивнул на отца, – твой, дня три проплавает.

– Лёня, ты того, я ничем не хуже тебя с рекой справляюсь. Будем одновременно.

– Ладно, моряк, пошли.

К обеду, через горы и лес, были на месте. Взрослые взяли с собой топоры, полезли в гору. Гора была крутая и высокая. Я увязался за ними. Поднимались мы с большим трудом. Кругом был густой лес: берёзы, осины, кусты. Под ногами редко была земля, в основном мелкие скальные камни.

– Начинаем. Гена, будь рядом со мной.

Дядя Лёня выбрал осину средней толщины, топором начал её перерубать. Пару раз передохнул.

– Берегись. Зайди повыше. Ещё пару рубов – и повалится вниз по горе. – Осина падала с шумом и треском, как и было предусмотрено вниз по склону горы. – Отрубим сучки, вершину, спустим вниз. Пока передохну – сруби несколько сучков.

Взял я топор. Сучки были толстыми и рубиться не хотели. Дядя Лёня с интересом смотрел за моими трудами. Улыбнулся:

– Вот так надо. – Два маха, и сучка нет. – Так вот, паря.

Мои глаза выражали восхищение.

– Ловко у вас получается.

– Не грусти, подрастёшь – так же будешь. Сколько себя помню, столько и лес валю… Так, теперь будем спускать к воде.

Дядя Лёня вонзил топор вдоль ствола и покачал вправо-влево:

– Нет, не пойдёт. Вырубим вагу.

Он подобрал нетолстую берёзу, срубил, сделал шест. – Попробуем. – Подсунул под бревно, покачал. Спустился к вершине, приподнял.

Бревно потихоньку сдвинулось. Потом ещё, ещё и как стрела полетело вниз, к реке.

Шум стоял адский. Вся тайга ревела.

– Слушай: если быстро затихнет, значит, застряло бревно. Придётся идти по следу – видишь, какая борозда осталась, смотреть, что там, где застряло. Если гудит дольше, я точно определяю, значит, на берегу. Слышишь – тихо. У реки. Пошли следующее дерево выберем. Это только первое, надо пятнадцать. До вечера успеем.

Дядя Лёня рубил, я лазил вокруг него по лесу. Он кричал: «Берегись», я лез в гору, очередной ствол уезжал со страшным шумом.

Уже под вечер сказал:

– Надо же, последняя лесина застряла. Давай передохнём да пойдём по следу. Отец, слышишь, пятнадцатую пустил.

Посидели прямо на камнях. Комары жрали без стеснения.

– Запомни: когда бревно летит вниз, невозможно определить, где оно пройдёт. Потому, пока последнее не ушло – никто вниз не спускается. Всякие случаи были.

Пошли по следу застрявшей лесины. Это была борозда глубиной на полствола. Спускались мы долго. Бревно застряло в грунте у подножия скалы, идущей по краю лога. Пришлось его отрубать от застрявшего конца и по новой спускать, изменив направление хода. Здесь мне с дядей Лёней пришлось вместе поработать вагами.

Только мы управились с бревном, продолжили спуск, как тайга загудела.

– Гена, в сторону, к скале! Отец у тебя ненормальный, ещё одну лесину пустил.

Я убежал к скале, а он стоял и смотрел на гору. Что он там видел – не знаю. Только я усёк, как огромная лесина проскочила между его ног, не задев его, и оставила под собой огромную борозду.

– Ну, сукин сын. Говорил же я ему: пятнадцать и вниз. Пусть спустится. Всё ему скажу, о чём думаю. Чуть не угробил. Видал, что делает, подлец?

Мы спустились к берегу. Наши бревна как попало валялись по всей округе, некоторые воткнуты в землю. Спуск крутой, они как летели, так и повтыкались со всей силы.

Отца долго не было. Мы поотрубали воткнувшиеся вершины.

– Завтра сколотим плот и пойдём.

Появился отец с потрескавшимися губами:

– Пить хочется. Едва добрался. – Сел на бревно, посмотрел на брёвна. – Ничего себе нарубил.

– Голову бы тебе отрубить, Женя. Договаривались – пятнадцать.

– Я и срубил пятнадцать.

– Получается шестнадцать.

– Виноват, просчитался. Во всяком случае, не хуже. У тебя одна печка, у меня две.

– Женя, чем ты думал, когда рубил свои лесины? Мало что берёзу, ещё такие толстые. Ты соображаешь, как их сплавить? По пути пороги, скалы, мели. Думаешь, я не мог таких же навалять? Мог, но сплав знаю наизусть. Говорил тебе, с такими брёвнами, да ещё с берёзой – не дойдёшь ты до дома.

– И что теперь?

– Давай помогу ближе к воде спустить. Плыви как знаешь. Это тебе не Амур твой, батюшка.

Выполнили работу, развели костёр. Утром каждый свои брёвна скатывал в воду самостоятельно. Стволы сколачивали скобами.

Плот у дяди Лёни был внушительных размеров, весь над водой. У отца шире в два раза и весь под водой. Из воды торчали только горбушки стволов.

– Понял разницу, «морской волк»?

– Как-нибудь доберусь, не впервой.

Отчалили. День стоял жаркий. Дядя Лёня работал шестом. Мускулы на его открытом теле напряжённо ходили. Постепенно вышли на середину реки. Был плёс. Я смотрел, как справляется отец. Ничего, прилично. Между плотами было метров сто.

– Дядя Лёня, кто это плывёт? – Между нашими плотами поперёк реки плыло нечто. Такого я раньше не видел.

– Где?

– Вон, – показал рукой.

– Ишь ты, змеюка. Не повезёт твоему отцу. Примета такая. Кошка чёрная, змея – всё одно. Женя, – крикнул он, – нет тебе сегодня удачи, змеюка перед тобой плывёт. Крепись.

– Да иди ты.

Постепенно отец отстал. Скоро его не было видно. Красота: проплывали горы, скалы…

– Держись, – дядя Лёня заработал шестом, – смотри, валун впереди. Сейчас сядем. На него так и тянет.

Валун торчал из воды на несколько сантиметров, вода поднималась на нём…

Плот налетел на огромный отшлифованный камень, его развернуло поперёк реки. Как ни старались его снять шестами, ничего не получалось.

– Глубоко, будем разбивать плот. – Он выдернул из бревна воткнутый топор, направился к скобе. – Так. Сидим здеся, скобу эту и выдерем.

Он ловко вытащил из бревна скобу. Брёвна расшаперились, плот сошёл с валуна. Брёвна соединились, и скобу вновь заколотили на место.

– Это первая проверка, самая простая. Дальше будет ещё интересней.

Не успели отойти от подводного камня, как впереди показалась высокая отвесная скала, уходящая прямо в воду, и поворот реки под девяносто градусов.

– Тут смотри в оба. Вода несётся быстро, устье узкое. Влипнем прямо в скалу. Если начнёт плот переворачиваться – прыгай подальше от плота, плыви к берегу вон на ту косу. Там встретимся.

Плот боком влетел в скалу. Остановился. Вода давила на другой бок, и плот пошёл дыбом. Я не прыгал, меня самого подхватила вода и понесла дальше от плота. Теперь было не до него. Как мог по течению добрался до берега. Плот стоял вертикально, прижатый к скале.

Дядя Лёня вылез из воды после меня, подошёл:

– Нормально. Плот постоит маленько, потом упадёт, мы его ниже по течению поймаем. Главное, чтобы топор уцелел да вага, я её привязал на всякий случай верёвкой.

Мы пошли по берегу вниз по течению. Берега сплошь были из камней, идти было неудобно. Сколько прошло времени – не усёк.

– Хорош, здесь подождём. Нормальный плёс, тихий.

Посидели, отдохнули.

– Смотри, наш идёт. Пойдём встречать. – Мы вброд зашли в реку, подождали, пока плот сам не подошёл к нам, забрались на него. – Топор на месте, хорошо я его вогнал. – Отвязал вагу. – Впереди перекат будет. Тактика такая. Мы садимся на мель. Я отбиваю одно бревно, протаскиваю мель, метров двести, отдаю тебе. Ты его держишь. Я иду за вторым, отбиваю, притаскиваю, сколачиваю их, иду за третьим и так далее. Готовься.

После недолгого беззаботного плавания мы, как и говорил дядя Лёня, сели на мель. Воды ниже колена. За час плот сколотили по новой.

– Дядя Лёня, а как папа со своими брёвнами будет?

– Кто его знает, он ни разу здесь не ходил. Возомнил себя морским капитаном. Я ему говорил, когда пошли. Не послушал. Умный он у тебя. Пусть похлебает теперича водицы.

Повозились, прежде чем столкнуть плот. Поплыли дальше. Прошли ещё несколько сложных мест. К ночи были в деревне. Зацепили верёвкой плот за берег, пошли домой.

– Одни, – мама не спала, – где отец?

– Позже будет. Река такая, знаешь… – Я не стал говорить, какая река. – Плот он большой нарубил…

– Ешь, ложись спать.

Ни назавтра, ни послезавтра отца не было. Мама ходила к дяде Лёне, плакала. У него один ответ:

– Говорю же тебе, на третий день появится, не с плотом, так пешком.

И действительно, на третью ночь отец приплыл. Весь мокрый, ободранный, худой, голодный. Как он справился – никому не говорил, но брёвна в плоту были все.

Юный герой

Хорошими в сибирской глуши дороги бывают только зимой: когда реки скованы льдом, снег растолкан трактором с клином. Конечно, это только напоминало дорогу. Но пешком, в санях на лошади или на том же тракторе – вполне можно передвигаться до очередного снегопада, или заноса. А потом… Потом опять трактор с клином. И так – до весны.

Хорошо весной, после холодов плохо – дороги «падают». И так – до осени.

В этом году лёд с реки Мрас-Су в Усть-Кабырзе прошёл рано, за десять дней до майских праздников. Вода росла вверх. На период ледохода жизнь в деревне замирала. Справили праздники: Первое, Девятое мая. Пора работать, идти в школу. На той стороне деревни стояли одни жилые дома. На этой – и лесопилка, и школа, и ОЛП, и сельсовет, и клуб. Всем надо сюда. А как? Для таких случаев после ледохода устанавливают паром. Для кого, может, это так себе, ничто, но не для деревенских.

Что бы без него делали? Ни в школу тебе, ни по работным делам. Паром хоть и представлял из себя две деревянные большие лодки, соединённые между собой брусками и настилом поверх них с ограждениями, но функцию свою исполнял исправно вот уже не один десяток лет.

На противоположных берегах реки стояли толстенные вкопанные в землю столбы, поверх столбов над водой натянут трос, заякоренный на вечные времена. По тросу бегал блок, за который тросом потоньше привязан паром. Вот и всё. Посмотрели бы вы, как он прекрасно работает. Бегает от берега к берегу без всякого мотора, от одного движения руля, вырубленного из сухого бревна и прикреплённого на корме парома, который вот и сейчас заправляет паромщик. Старенький дом его стоит на берегу, прямо напротив парома. Как скопятся люди у причала или кто шуметь начнёт – паромщик идёт и переправляет. Бесплатно. Вот и вся наука.

В это утро всё было как всегда. На той стороне помаленьку скапливались люди. Никто не орал. Паромщик не спешил: «Пусть накопятся, что лишний раз ходку делать?» Хозяйством занялся, увлёкся: навоз от коровы выносил из стайки, сена дал… Словом, когда заорали, там уж народу было на два парома. Правда, в основном мелюзга школьная.

Он степенно отцепил паром от пристани, руль положил налево. Паром послушно пошёл за беззвучно бегущим по тросу, смазанным солидолом блоком.

Ученик восьмого класса Неумывахин Витя был крепким не по годам юношей. Круглолицый, розовощёкий, с голубыми, всегда серьёзными глазами, сегодня по привычке рано утром бодро проснулся, умылся из навесного умывальника, надел заплатанные, но чистые и выглаженные штаны, рубаху. Выпил чай с пирогом из рыжиков, набросил наверх телогрейку, вышел в сени, надел на портянки кирзовые сапоги, вернулся в дом.

– Что-то забыл, сынок? – Мать, воспитывающая его одна (муж надорвался на работе и рано умер), подошла к нему, погладила по волосам, посмотрела, улыбаясь. – Вот какой ты стал у меня большой, весь в папу. – Да вот портфель оставил. Подай, пожалуйста, мама. Пойду в школу, давно занятий не было.

Он вышел за калитку, прикрыл её аккуратно и по грязи, вместо дороги, пошёл на паром. Мать смотрела ему вслед, думала о своих делах.

Утро было солнечным, прохладным. Когда он подошёл к причалу – паром только-только подошёл. Люди, в основном школьники вместе с редкими взрослыми, толпой повалили на паром.

– Стой, куда прёшь? А ну, половина давай назад. Вишь, как осел паром? – Паромщик пытался осадить толпу назад, да где там. Все, кто был на берегу, были уже на пароме и никто выходить назад не хотел. Стояли тесно, словно сельди в бочке.

Паром стоял.

– Плыви, чего ждёшь? Первый раз, что ли?

– Не поплыву, вылазьте половина. Вон борта воду черпают. Не положено. Течение не видите какое? Вода так и прёт. Сказал вылазьте. – Он орал, страшно выворачивая глаза, матерился, посылая всех по матушке.

После долгой перепалки некоторые взрослые вышли. – Ладно, охламон, отвези хоть детей в школу. Долго там не задерживайся, скорее возвращайся, нам тоже работать надо.

– Чё орать-то, отвязывай паром, стоишь там. – Паромщик направился к рулю. – Пацанва, все плавать умеете, если что?

– Умеем.

– Ну беритесь, кто за перила, кто друг за друга. Не ручаюсь чтой-то за паром. В случае чего – прыгайте в воду да плывите до берега. Шубейки токмо расстегните заранее. Чувствую – не к добру сегодня день. Вона краснота какая на небе.

Паром отчалил, быстро набирая скорость, перешёл середину реки. Витя стоял в углу парома, впереди у правого носа лодки, смотрел, как нос разрезает воду, немного захлёбывая воду через борт.

Вдруг нос нырнул под встречную волну. Он оказался в воде. Паром встал дыбом, дети посыпались в холодную воду. Паром постоял так несколько мгновений, перевернулся и упал настилом вниз. Многие оказались под паромом. Витя держался на воде невдалеке, со стороны наблюдал страшную картину.

Через минуту, кого паром не прихлопнул, беспомощно барахтались в воде, звали о помощи. Раздумывать некогда. Витя подхватил первоклассницу, барахтавшуюся рядом с ним, схватил за воротник пальтишка и потащил её к берегу. Та судорожно хваталась за его голову, затрудняя движения.

– Ладно ты, затихни. Брошу сейчас, так затопнешь. Поняла? Греби лучше, малявка.

С грехом пополам дотянул до берега, оставил на земле девчушку. Обернулся на реку. Стало страшно. Вокруг, в кипящем потоке, торчали головы школьников – многие, видно, тонули. Что делать? Почему нет взрослых, где лодки?

Он сбросил тяжёлую телогрейку, сапоги, вошёл в реку. Холодная водя обжигала тело.

– Вон там кто-то поближе. – Витя вразмашку как можно быстро догнал уносимую течением ещё одну девочку. Та уже нахлебалась воды, держалась из последних сил, вцепилась в руку, жадно хватала воздух.

– Витя, Витя…

– Успокойся, возьми меня за плечи и дрыгай ногами, а то вместе утонем.

Девочка послушно вцепилась ему в воротник рубахи, забулькала ногами.

– Молодец, плывём. – Своими не по-детски сильными руками он отталкивался от воды и относительно быстро был у берега. Девочку положил на гальку. Чувствовал, что устал, готов был сам упасть без движений.

По берегу бегали мужики, бабы. Орали, матерились. Лодок не было, и никто тонущих не спасал. Витя посмотрел на реку, на редкие мелькающие головы детей и ринулся вновь. Снесло течением и его, и утопающих далеко вниз по реке, он не знал, сколько прошло времени. Головы над водой взывали о помощи. Рассекая реку, Витя догнал очередного школьника, тот вроде держался на воде, но к берегу не плыл.

– Ты чё к берегу не плывёшь?

– А… тону. – Его руки были под телогрейкой, он их пытался вытащить, не получалось.

Витя рванул телогрейку у него на груди, пуговки поотлетали:

– Плыви.

Мальчик поплыл.

– Сам доберёшься до берега? А то я другого подхвачу?

– Сейчас да. Спасибо, что освободил от этой телогрейки. Как попали руки вовнутрь – не знаю. Пойдём вместе к берегу, всех не спасёшь.

– Давай двигай. Вон две головы торчат. – Он подплыл.

Это оказались его одноклассницы, сёстры-близнецы Милостных. Они беспорядочно махали руками, уходили под воду, всплывали.

– Девочки, давайте ко мне. – Те уже ничего от страха не соображали, их и без того большие глаза были безумными. Обе вцепились в него. Он начал тонуть вместе с ними. – Девочки, отпустите руки, возьмитесь за плечи…

Опускаясь ко дну реки, сестрёнки тянули его в глубину, не выпуская его рук. Он начал захлёбываться…

«Как же мама без меня? Где мужики, где лодки?»

Мужики тащили лодки с отстоя, бабы рвали волосы на головах, но никто, кроме Вити, так и не спасал детей… Кто спасся сам, многие утонули. Через полчаса лодки уже были не нужны.

Прошло пятьдесят лет, но ни памятника, ни простой таблички юному герою в школе так и не поставили.

Потерянный год

Ностальгия по городу, ежегодные весенние ожидания нового большого наводнения, судьба сестры – она оканчивала девятый класс, через год десятый, потом институт да и многое другое – всё это висело на маме большим грузом.

Как-то весной она затеяла разговор о переезде:

– Закончите в мае школу, будем переезжать в Алма-Ату. Там у меня есть дом, от родителей остался. Школа рядом. Работа найдётся. Зацепимся, а там как бог даст. – Вроде и всё, больше разговоров на такую тему не вели.

Посредине лета мама сказала:

– Собираемся, дети. Поедем через неделю. Пожарник, дядя Юра, даёт нам лошадь с телегой и своего помощника.

– А папа когда?

– Папа будет сдавать метеостанцию: когда новый начальник приедет, тогда и он поедет.

– Понятно. Давай собираться.

Я начал прикидывать, что взять, куда положить. Получалось: брать нечего, класть некуда. В школьный ранец, если что под руку попадёт. Картину, подарок художника, можно и в руку взять.

За неделю обегал вокруг деревни все свои любимые места. Когда ещё буду здесь? Понимал – никогда. Мне стало жаль расставаться с деревней, ставшей родной, любимой рекой, лесом, ребятами, дядей Лёней…

Через неделю, поутру, подошла лошадь с бричкой. Забросали в неё, что собрали: пару чемоданов, несколько авосек.

Провожать нас пришли соседи, Генка Ерин. Посидели по обычаю на чурках.

– В добрый путь вам. Езжайте уж. – Дядя Лёня хлопнул по холке лошади: – Пошла.

Генка шёл со мной до конца деревни.

– Пиши, что ли, – подал мне руку на прощание, – пойду я.

– Давай, пока. Ещё увидимся. – Я побежал догонять телегу.

До города Таштагол шестьдесят километров. Двигались медленно. Дороги как таковой не было. Как говорят – одно направление. Дождей давно не было, потому грязь была только в топких местах, в логах. Реки и ручьи пересекали вброд или на телеге, остальной путь шли пешком. Самой крупной рекой была Пейзас. Текла она километрах в трёх от деревни и буквально недалеко от переправы впадала в Мрас-Су.

Мне вспомнилось, как на ней, повыше по течению, с начальником пожарки, дядей Юрой, ловили на «кораблик» хариусов. Ох и увлекательно это было! Идёшь по берегу, держишь леску с крючками на поводках, штук пятнадцать, а у противоположного берега специальный кораблик, привязанный к леске, сам бежит против течения. Крючки, на которые прикреплён мех, подшёрсток от медведя, прыгают, дразнят хариусов. Те хоть и очень пугливые, но обманываются, прыгают на крючки с приманкой и ловятся. Бывало, помногу ловили. Такой кораблик был только у пожарника. Правда я попробовал сделать себе такую же хитрую снасть, да что-то не удалась она у меня. Забросил, вернулся к удочке.

Так я предавался воспоминаниям о пережитом в удаляющейся с каждым шагом деревне, шёл за лошадью, обгонял её, садился на брёвнышко, ждал, когда подойдут остальные…

В обед сделали остановку. Лошадь щипала траву. Мы перекусили тем, что мама взяла в дорогу. Передохнули. Особенно устала сестра. Мама тоже, но меньше. Мне было всё нипочём, натренирован.

– Маша, пойдём, к вечеру надо дойти до деревни. В лесу не заночуешь. – Помощник пожарника засобирался в путь. – Сорванцу твоему всё нипочём, носится туда-сюда, втрое больше прошёл. Не унимается. Ищет чего-то по сторонам, любознательный больно.

– Пойдёмте.

Дорога шла по берегу реки. Русла как такового не было: ямы, омуты, горы породы тянулись много километров. Это драгой старатели добывали золото. Разворотили реку, бросили и ушли. Сколько лет они здесь работали? А может, была целая артель. Лишь в конце разработок появились остатки заброшенной драги. Вот, пожалуйста, взяли от природы всё что смогли и забросили. Ушли на другое место портить природу.

– Смотри, Гена, на неправильные действия человека. Одно дело – лес порубить для печки, другое – такое безобразие устроить. Могли бы вернуть реку после добычи в прежнее состояние. Так ещё и машину свою оставили, – мама остановилась возле драги. – Наказал ли кто их? Нет, наверное.

Солнце шло к закату. У невысокой сопки, покрытой лесом, на берегу ручья, появились шесть домиков.

– Вот она, ночёвка. Заедем к бабке, я её давно знаю. Сколько езжу – всегда у неё останавливаюсь. Живёт небогато, но ни разу не выгоняла. Сейчас это что – лето, а зимой на дворе несладко. Хата у неё тёплая, когда потопить.

Телега заехала во двор древнего домика. К нам вышла благообразная бабушка из староверов:

– Милости просим. Куда путь держите?

– Бабуля, примешь на ночь на постой? В Таштагол везу. Семья нашего начальника метеостанции в город перебирается.

– Проходите в дом.

Мы вошли. На столе из плах стояла керосиновая лампа. Были ещё две лавки и две кровати. Посреди дома русская печь. Икона в переднем углу. Больше в доме не было ничего, даже половика.

– Располагайтесь. Пацан будет спать на печи; вы, дама с дочкой, вот на этой кровати; мужик на лавке. Подушку и подстилку дам ему.

– Хорошо, поняли.

– Чего есть покушать – доставайте, садитесь за стол. Кипяток заварганю быстро.

Пока закипел на дворе чайник, я осмотрел внимательно внутренности дома, обошёл дом снаружи.

Неважно живёт бабуля, одна. Как дрова заготовить? Кто от зверей охраняет? Ладно ещё рядом дома есть, а не было бы?

Сели пить чай – вернее, вместо чая заварили бабушкину чагу.

– Дамочка…

– Маша.

– Маруся, любознательный у тебя сынок. Высматривает, выглядывает всё, интересуется, как живу. Так вот и живу, как видите.

Мама попыталась поддержать разговор:

– Бедно живёте, бабушка. Уехали бы куда?

– Скажешь, куда мне, к кому? Были бы сынки живы. Трое их у меня, да война забрала. Деда медведь в тайге задрал ещё до войны. – Помолчала. – Говоришь, уехать… Помирать собралась. Сколько протяну? Скорее бы Бог забрал. Устала мучиться. Летом ещё жить можно. Зимой… Не переживу я эту зиму. – Она смахнула слезу.

– Успокойтесь, Бог милостив, поможет.

– Поможет, милая, поможет. – Она подошла под иконку, встала на коленки. – Спаси и сохрани… – Помолилась. – Устали с дороги, спать хотите, а я, дура, свои тяготы рассказываю.

Я забрался на печь. Там лежала овчинная шуба и подушка; пока не затушили лампу – осмотрелся по сторонам, на потолок. Кругом бегали тараканы. Как спать? Конечно, я их видел и раньше, даже ловил у шорцев для рыбалки. На них хорошо клевал хариус. Но вот так, чтобы спать с ними? Как можно?

– Мама, подойди ко мне, – сказал шёпотом на ухо, – тараканы здесь. Съедят меня за ночь. Может, я на улицу пойду? Ночь тёплая. – Видимо, я шептал громко. Бабушка услышала:

– Не бойся, милок. Таракан – это даже хорошо. Живёт там, где ему не мешают. Не смотри, уснёшь, они тебя не тронут. Не то что комар, мошка на улице. – Задула лампу.

За день намаялись и быстро заснули.

Ближе к городу попадалось больше деревень. С непривычки маленький городок, добывающий руду для выплавки металла, на самом деле больше похожий на большую деревню, поразил меня своим шумом, лязганьем вагонов, экскаваторов.

Люди куда-то шли, были сосредоточены, не здоровались, не улыбались друг другу. По щебёночной дороге ездили машины, сигналили на зазевавшихся. Другой, незабытый мир.

Приехали на железнодорожный вокзал. Разгрузили телегу.

– Спасибо за помощь.

– Удачи. Не забывайте нас.

Мама сходила в кассу, купила билеты на поезд до Новокузнецка. Там пересадка на Алма-Ату. Поезд уходил вечером. Масса свободного времени.

– Можно посмотреть, как экскаватор грузит вагоны с рудой?

– Давай вместе посмотрим. Таня, посиди посмотри за вещами.

Вагоны грузились совсем рядом. Огромный экскаватор с большим ковшом черпал руду, поворачивался к вагону и сбрасывал щебень, закрывал ковш. Снова к террикону. Снова зачерпывал и грузил, грузил, грузил… Вагоны, сцепленные в длинный состав, по мере заполнения передвигались, и так бесконечно.

Меня увлекла картина технического прогресса, его мощь, полезность. Сколько стали будет сделано из этой руды. Спутники полетели… В Кабырзе об этом не думалось.

– Пойдём, Гена. Интересно не только это. Много ещё чего увидишь, – мама потянула меня за руку к вокзалу. – Неудобно, бросили Таню и развлекаемся.

Вечером сели в вагон, конечно, в общий – других и не было. Отправились «покорять» мир под руководством «капитана»-мамы.

В Новокузнецке пересели в поезд на Алма-Ату. Мама дала телеграмму брату: «Встречай…». Большую часть пути за окнами была степь, пустыня. Как казахи здесь живут? До горизонта дерева не увидишь. Куда мы едем? – Мама, теперь всё время так будет?

– Что ты, сынок. Там, куда мы едем, будет рай против этого.

На пятый день, утром, мы прибыли. Нас никто не встречал.

Телеграмма не дошла или ещё что?

Мама знала город с детства. Пошли на трамвай. Скарб поместился в руках. От нужной остановки шли недолго. Среди одноэтажных домов нашли нужный, подошли к воротам, постучали. Никто не вышел. Толкнули калитку – не заперта. Зашли во двор. Никого нет.

– Постойте, дети, зайду в дом.

Дом был небольшой, побелённый. Дворик опрятно обустроен и прибран. Лавочек не было. Стояли минут десять, прежде чем появились мама и за ней высокий молодой мужчина с помятым лицом.

– Саша, это мои дети. Дети, это ваш дядя Саша, мой брат.

– Большие какие? Сколько же мы не виделись, а, Маша? – Он взял два чемодана, вошёл в дверь дома. Мы последовали за ним. – Извиняюсь, выпил вчера, будильник поставил пораньше. Уснул и не услышал, как он звонил.

В доме было две комнаты и небольшая кухонька.

– Выбирай, Маша, любую, мне всё равно. В одной – вы, в другой я. Дом твой, как и мой. Поживём пока, мне веселее будет.

– Смотрю, братик, ты не очень-то скучаешь. Напился, проспал, не встретил.

– Вчера причина была, заплатили за работу. Барыгам тут печку клал, дым пустил… Сама понимаешь… Пойду досплю.

В комнате стояла кровать, диван, шкаф. На стене висело зеркало, на потолке простая лампочка.

– Таня, ты спишь на кровати, я на диванчике. Тебе, Гена, сегодня купим раскладушку.

В тот же день уютно обустроились. Жить можно. К вечеру на кухне мама готовила ужин. Вкусно пахло.

– Пойдёмте есть, дети, Саша.

Проспавший весь день, дядя Саша вышел из комнаты:

– Вы садитесь, я сейчас сбегаю в магазин. Надо же отметить приезд по-человечески.

– Зачем, не надо, кто пить будет: я да ты? При детях? Нет, уволь, я без тебя не пила и с тобой не буду. Садись.

Тот вышел. Пришёл быстро с бутылкой водки. Мы ещё сидели за столом. Сел рядом со мной, напротив мамы. С полочки взял две рюмки, открыл бутылку, налил в обе до краёв:

– Не обижай, сестрёнка, давно не виделись, выпей. Уснёшь, отдохнёшь.

– Нет, Саша, я сказала. Завтра в школу с детьми идти, записывать, работу найти. И тебе бы не надо было.

– Ну как хочешь, а я выпью за встречу, за тебя, за детей. – Он выпил, утёрся рукавом.

– Закусывай.

– Давай, всё подряд съем. Давно варёного не ел.

Мы допили чай, ушли в свою комнату обживать новую жилую площадь. Конечно, тесно после Кабырзы, но это на какое-то время. За дверью был слышен разговор мамы и дяди Саши.

– На сколько, Маша, вы приехали?

– В дом или Алма-Ату?

– И то, и другое. Я тут жениться собрался. Есть одна, комнату снимает. Из деревни, местная, на кондитерской фабрике работает. Уехала домой на неделю. Как приедет – поженимся.

– Не знаю, надолго ли приехали в Алма-Ату. Бог его знает. У тебя, будешь пить, не задержусь. В отца пошёл? Тот до старости, до самой смерти рюмку не забывал. Он хоть по малой рюмочке перед едой. А ты что? Только принёс бутылку и тут же выпил. Мой отец хоть и умер рано, но в рот не брал зелье проклятое. Мама вышла потом замуж второй раз за отчима, твоего отца. Немного пил. Потом разошёлся. Мама боролась с его пьянством, да так и умерла. – Перекрестилась. – Пусть земля ей будет пухом. Кончай, Саша, говорю тебе. Хорошим это не кончится.

– Маша, ну что ты, на самом деле? Вы приехали, на радость выпил. Пойдём спать.

Утро было солнечным, тёплым. Собрались в школу. Вышли из ворот, повернули в сторону гор. Горы заслоняли половину неба. Казались такими близкими – протяни руку, и дотронешься. Весь путь до школы не смотрел на дорогу – только на горы. Странно, сколько мы прошли, горы ближе не стали. Впечатление от их близости оказалось обманчиво.

Директором школы была пожилая женщина.

– Елизавета Афанасьевна, это вы? Ещё работаете?

– Постой, постой, да ты же Машенька…

– Кулагина.

– Кулагина, да. Какой дамой стала! А это кто? Вижу, детки. Ну садитесь, располагайтесь поудобнее. Водички хотите? – Мы отказались. – Рассказывай, как живёшь. Кто по профессии? Как семья?

– У меня как у всех. Как ушла во время войны после девятого класса, окончила курсы радисток, на войну послали. Выучилась на техника-метеоролога, десятилетку окончила. Замужем. Муж пока на старой работе. Уехать нельзя, ждёт замену. Он начальник метеостанции в Сибири. Вот детки. Вчера приехали, сразу в школу записываться. К вам, в свою школу. Дом мой рядом. С братом будем жить.

– Прекрасно.

– Старшая, Татьяна, пойдёт в десятый класс. Хотелось после школы – в институт. Гена в восьмой класс пойдёт.

– Давай, Машенька, документы, посмотрю… Девочка неплохо учится. Повезло ей. Пертурбацию правительство затеяло. Этот год десятый класс – последний. Потом будет одиннадцатилетка. Программы у девятого, восьмого, седьмого уже с прошлого года другие. С мальчиком твоим что делать, в голову не возьму. В восьмой отправить – не будет успевать, потому как вас учили в деревне, я смотрю, по старой программе. Мы своих учим по новой… Даже не знаю. Наверное, в седьмой придётся идти.

– Но ведь это год потеряем.

– Машенька, я-то не виновата. У них в Москве спрашивай. И вашим деревенским всыпать надо. Два года, как программы по всей стране изменили, а они по старым детей учат. Безобразие.

– Что же делать, Елизавета Афанасьевна? Как скажете, так и будет.

– Не буду спешить. Завтра схожу в гороно, посоветуюсь.

Мы с сестрой сидели у стенки на жёстких стульях директорского кабинета, никуда не вмешиваясь, слушали взрослый разговор.

– Рада, рада, Машенька, тебя видеть. Ты стала такая красивая, в пору картины с тебя писать. Заходи послезавтра. Всё, что смогу, для тебя сделаю.

Вечером Шурик опять пил водку, мама его критиковала.

Мы с Таней начали осваиваться вокруг дома. Сходили на реку Алматинку. Оказалось, это и не река вовсе, в нашем понимании, а пересохший ручей, заваленный крупными камнями. Попытались дойти до гор. Прошли в их направлении несколько километров, но они ближе не стали. Скоро поняли оптический обман, вернулись домой. Мама ходила искать работу в Республиканский гидрометцентр. Приняли.

На третий день снова пошли в школу. Директор поприветствовала нас:

– Машенька, с дочкой ты поняла, мы её записали в десятый класс «Б». С сыном получается хуже, идти он должен в седьмой класс.

– Но…

– Не беспокойся, мы попробуем в первой четверти в индивидуальном порядке, экстерном пройти необходимое и принять зачёт. Справится – переведём в восьмой. Договорились?

– Если не сдаст зачёты?

– Не будем о грустном…

Мама долго и действительно грустно смотрела на меня, думала, как быть. Прикидывала варианты.

– Давайте так, Елизавета Афанасьевна, ни вам, ни учителям, Гене забивать лишним голову. Пусть учится в седьмом, как все. Восьмой закончит, там посмотрим. Ещё и выгадаем время.

– Правильно, Машенька, ты всегда умницей была, хорошо училась, рисовала, пела, в художественной самодеятельности занималась… Не война, была бы большим человеком: артисткой в Москве или учёной. Мало, мало теперь таких талантов. Жаль, не получилось. Не получилось у самой – деток выучи. Пусть наверстают.

– Мы пойдём? Спасибо вам.

– За что же спасибо? Я ничего не сделала такого. За деток не беспокойся. В школе посмотрим за ними. Никто пальцем не тронет.

– До свидания. – Мы цепочкой вышли из кабинета. – Видишь, сынок, как нас подвела Кабырзинская школа. Шайтанов – он и есть Шайтанов. Напишу отцу, пусть переговорит в районо, другие дети чтобы не попали, как мы.

Мы пришли домой, Шурик на кухне сидел за столом. На столе стояла недопитая бутылка водки. Был противный запах спирта. На улице жара.

– Саша, ты опять? – Мама взяла со стола бутылку.

Мы зашли в свою комнату.

– Поставь.

– Нет, пить ты больше не будешь. Детей постесняйся. Который день пьёшь?

– Поставь, я сказал, – он повысил голос.

Мама поставила бутылку назад:

– Мне говорили соседи, что ты не просыхаешь. Не верила, а зря. Как так можно? Значит, можно, они правы. Завтра поеду к своей подруге, Зинке, у неё свой дом. Живёт одна с матерью, сдаёт в аренду одну комнату. Видеть тебя пьяного не могу. – Вышла из дома, села на дворе на табуретку и заплакала.

Мы затихли.

– Ну, Маша, ну не надо так. Захочу и брошу. Эту вот допью, раз уж стоит на столе, и всё. Больше ни рюмки, вот увидишь. – Допил бутылку и ушёл спать.