Хроники закрытого города бесплатное чтение

Внимание! В книге встречается упоминание нетрадиционных сексуальных установок, но это не является пропагандой.

Все герои, места и события являются вымышленными. Все совпадение с реальными людьми, прошу считать совпадением.

***

Добро пожаловать в Североуральск-19!

Сокрытый от людских глаз храм секретов, несбывшаяся мечта советской науки за высокой бетонкой.

Город забытых людей. Тех, чьи судьбы сплелись воедино между утопией и жестокой реальностью.

Тех, кто каждый день сталкивается с чем-то необъяснимым и жутким. Кого Североуральск-19 навеки сковал незримыми прочными цепями, накрепко привязав к аномальному месту в необъятной Уральской тайге.

Они и хотят поведать нам мрачные тайны закрытого города.

Города, где у власти стоят военные, а в подземных лабораториях сумасшедшие учёные ищут иные миры, разрушая тем самым, свой.

Где ты видишь одно, слышишь другое, а чувствуешь третье.

Где нельзя верить даже самому себе.

Аномальное место, где с неба сыплются злые звёзды, а цвет ужаса не угольно чёрный, а ярко янтарный.

Североуральск -19 рьяно хранит свои тайны. Лишь иногда позволяя нам приподнять над собой вуаль сюрреалистических грёз.

Город сокрытый от всего мира Уральской тайгой сейчас вновь распахнул для нас свои аномальные недра.

Итак, ты готов… Тогда в путь!

Дар чужих Богов

Октябрь 1943 г.

 От криков и бабьего воя у него уже сводило челюсти и звенело в ушах. Желваки тугими узлами ходили по тщательно выбритым скулам, натягивая и без того бледную кожу. В голубых водянистых глазах, казалось, поселилась печаль. Ему ой как надоела эта война. Гораздо с большим удовольствием он сейчас бы стрелял в лесу родного поместья пестрых куропаток, а не босоногих крестьян.

 Сжав губы в тонкую линию, Курт снял фуражку и утёр ладонью потный лоб. Хоть на дворе и праздновал бал глубокий студёный октябрь, от пылающих всюду изб было нечем дышать. Пот стекал по лицу, оставляя влажные дорожки на овеянной пеплом коже. Пока отряд стоял с оружием на изготовке, двое солдат торопливо закрывали тяжёлую амбарную дверь. А внутри бесновалась толпа. Выли женщины, кричали дети, ругались и материли захватчиков старики.

 И вот, когда массивный засов с натужным лязгом уже готов был навсегда перечеркнуть сотни жизней. Из узкой щели вывалился малыш. Рука Курта дёрнулась, но сердце молодого офицера предательски ёкнуло.

– Не стрелять! – рявкнул он так вовремя замешкавшимся солдатам. – Подайте его мне…

 Мальчонка двух годочков отроду с зарёванным грязным личиком был грубо вздёрнут под мышки. Курт поморщился от густого амбре (пацан, видно, обгадился) и пристально вгляделся в ребёнка. Малыш испуганно замер, выпятив нижнюю губу и готовый вот-вот разреветься. Нахмурив брови, офицер долго осматривал вражеское семя и что-то прикидывал в уме. А вокруг творилась адская вакханалия. Окружив пылающий амбар, солдаты безжалостно добивали штыками сумевших выбраться из огня людей и швыряли обратно в голодное жаркое чрево бездыханные, а то и ещё вздрагивающие тела.

 Не обращая никакого внимание на творящийся ужас, Курт приоткрыл рот ребёнку, осмотрев редкие зубы, потрепал чумазую щёку и по-хозяйски взъерошил светловолосую макушку. В распахнутых голубых глазёнках мальчика отражалось неистовство пламени, окрашивая яркую радужку в оранжевые тона. Малыш всхлипнул. Забрав дитя у солдата, Курт поднял над головой тщедушное тельце и повернулся к своим.

– На штыки его? – услужливо обронил рядовой.

 Курт окинул подчинённого досадливым взглядом и покачал головой:

– Узрите, перед вами будущий герой великого Вермахта! Нарекаю тебя Гансом, дитя. – и уже тише добавил: – Но чем не истинный ариец? Накормить, привести в порядок. Заберём мальчишку с собой.

 И уже совсем едва слышно буркнул себе под нос, передавая ребёнка обратно:

– Это Судьба.

 Утерев со лба пот, офицер мельком взглянул на горящие останки села и, втаптывая в землю кровь высокими сапогами, пошёл прочь.

 Одёрнув пальто и поправив ремень, Курт поморщился. Впереди раскинулась вечнозелёная Уральская тайга, край лесов, болот и чёртовой кучи раскиданных по ней деревень, которые ему предстоит уничтожить. Этот русский медвежий угол пугал немецкого офицера и притягивал одновременно. Сколько пугающих историй, переходящих из уст в уста несмышлёных солдат, он пресекал. Сколько легенд и беспочвенных слухов. А теперь он и сам здесь, заброшенный самолётом в глухую тайгу во главе тщательно подготовленной диверсионной группы.

 По приказу Великого Фюрера они должны были как можно тщательней очистить леса. Подготовить почву для важной миссии, назначенной на февраль. Чем провинился он перед лидером? Чем не угодили вождю все члены группы, Курт не понимал, но подозревал, что это дорога в один конец. И сейчас, уничтожив очередную притаившуюся деревеньку, он почувствовал, что душу его будто накрыло гранитной плитой. Придавив и опустошив окончательно. Однако светлая мысль о спасённой крохотной жизни всё же согревала очерствевшее сердце немецкого офицера. И пусть от его руки пали сотни невинных людей, белобрысый мальчишка с наивными голубыми озёрами в глазах ещё поживёт. Долго ли, кто знает…

 Лицо перекосила гримаса отчаяния. Как бы он хотел оказаться сейчас в своём старом поместье. Среди высоких дубов и цветущих пахучих лугов, в объятиях славной синеглазой, как этот русский мальчишка, Гретхен. Однако судьба распорядилась иначе.

 Курт не понимал, чем, но этот ребёнок напомнил ему её. Такую же светловолосую, бледнокожую, почти прозрачную юную фройляйн. Как хотелось ему быть сейчас с ней. Вместо того, чтобы месить грязь в опостылевшей русской глуши, вымораживающей до костей лютыми ветрами. А ведь ещё не зима даже.

 ***

 Рвано раскачивались на ветру голые ветви деревьев, тонкие, чёрные, будто гниющие руки мертвецов неотмоленых. Хмурился капитан, жмурился от мутной хмари, но упрямо шагал вперёд. Лишь изредка вскидывая руку, обтянутую перчаткой, чтобы пресечь вольные шепотки и прислушаться к лесу. А тайга жила своей жизнью. Немилосердно зудел перед лицом мелкий гнус, заунывно токал в высоких кронах, глухарь, шелестели в кустах упитанные тетерева. Богата тайга живностью. Даже, и в это суровое время она не умерила своей щедрости. Совсем рядом качнулась ветка и взвился вверх по стволу красный хохолок в чёрном мундире. "Торопится пичуга, нервничает" – усмехнулся про себя Курт и бросил быстрый взгляд на ковыляющего рядом мальчонку. Тот нелепо закутанный чем пришлось, в пуховом платке, да растоптанных ботах, неуклюже шаркал слабыми ножками по упругому мху, да сырой хляби, то и дело поскальзываясь. – Эх, – хекнул немец и подхватив того на руки, недобро глянул вокруг. Но никто даже бровью и не повёл, услужливо отводя взоры. Что думали его солдаты, Курту было не важно, главное, чтобы помалкивали и держали свои руки на автоматах.

 Русоволосая девка, стянув с головы тёплый платок и вытерев со лба пот, запыхавшись согнулась, уперев руки в колени.

– Идут… Идут… Осеевку спалили, и Нетопово, и остальные все. Только мы и остались. Людей не жалели, всех извели. Бежать надо.

– Куда? – зароптал народ, окружив бедолагу. А та всё никак не могла отдышаться.

– Да хоть куда… В тайгу. Чай, не предаст, родная. Схоронит, – растолкав толпу, подошёл к девке суровый мужик.

– Что делается, батюшка… Ох, что же делается! Как Господь позволяет твориться такому? – в сердцах вырвалось у нее, а в наивных глазах синих, всему миру распахнутых, грусть плещется, того и гляди, из берегов пойдёт.

– Молчи, девка… – рявкнул мужик. – Не нам грешным мешать его помыслам.

– К Агафье надоть идти, – вышла вперёд высохшая старушка.

– Да… Да… – зашептался сгрудившийся люд, переглядываясь да глаза пряча.

 Местная ведьма, давным-давно изгнанная из села, осталась единственным шансом на спасение горстки людей. А поможет или нет, ей одной решать.

– Так, поди, погонит она, – буркнул седой старичок, – Агафья баба мстительная.

 Некоторые ропща закивали.

– Да, идти, просить, умолять, если надо, – всё громче понеслись шепотки.

– Что, вспомнили? Повинились? – пресёк галдёж зычный оклик.

 Толпа расступилась, лица повернулись к чёрной кромке нависающих над домами сосен. Там, опираясь на клюку, и стояла та самая злобная мстительница.

– Что киваешь, Матрёна? А не твоего ли Петьку я давеча от лихорадки спасла? А как твоя девка, Иван, разрешилась от бремени? Не я ли вам помогала и по сей скорбный час? Ты, Никодим, не серчай, не топорщи ус, а собирай народ. Тайга-матушка да древние Боги помогут нам, пока ваш Господь думы важные думает.

 Люди зашептались, заканючили, но бородатый мужик цыкнул на них да, тряхнув косматой гривой, скомандовал:

– Чего встали истуканами да языками сплелись? Не слыхали, что спасительница велела? Али гореть согласны? Собирайте всё, что можно нести, да айда за Агафьей.

 Шумных животных пришлось выпустить на волю. Спешно покидав скудные пожитки в мешки и погрузив те, кто в тележки, а кто и на плечи, пеший обоз двинулся в тайгу.

***

– Гер капитан, никого нет. – Гладковыбритый солдат неловко вытянулся перед офицером.

 «Ну хоть тут обойдётся без крови», – Курт зябко поёжился.

– Сжечь всё! – вяло скомандовал он и обернулся на окрик.

– Тут поломаны ветки, видимо, крестьяне ушли в тайгу.

– Поджигай и за ними, – устало произнёс Курт, не сводя белёсых глаз с закутанного карапуза. Тот, неловко покачиваясь на слабеньких ножках, склонился над упитанным полосатым котярой.

– Что, Ганс, нашёл себе друга, – губы сурового немца дрогнули, но улыбка так и не появилась. Ребёнок ещё не сказал ни слова с тех самых пор, как отчаянная мать выпихнула его из нещадного пламени прямо в руки к мучителям, надеясь на… А, впрочем, на что она надеялась? О чём думала, спасая своё безвинное чадо? А умел ли малыш вообще говорить? Такой маленький, худенький. Когда-нибудь и у них с Гретхен появится такой Ганс, но не сейчас, не сейчас, когда мир бьётся в агонии, а матеря бросают детей на милость врагам. Может, потом… Курт блаженно зажмурился, представив округлый живот своей милой. Но тут же вернулся к ребёнку. Молчит. Что ж, может, это и к лучшему. Негоже будущему защитнику Великой Германии знать холопский язык.

 Подхватив мальчонку на руки, Курт полной грудью вдохнул детский запах, и у него вновь защемило на сердце. Зачем всё? Кому нужна эта война? Но тут же отбросил крамольные мысли. За спиной его Родина. Его Арийская нация! Его семья. Его Фюрер. Его солдаты. Негоже показывать им слабину.

 Глаза Курта блеснули при воспоминании о родных местах, но тут же угасли, увязнув в синеве детского взгляда. Малыш потянулся к шершавой щеке немца. Его пухлые губы разжались, и тихое «папа» царапнуло слух.

– Да, маленький Ганс, теперь я твой отец, – голос его всё-таки дрогнул, а тонкие губы растянула скупая улыбка.

***

 Долго ли они шли, история об этом умалчивает. Когда уже грязные и взъерошенные люди совсем выбились из сил, перед ними раскинулась топь.

– Ты чего, Агафья, удумала?

– Извести нас решила, ведьма!

 Народ зашумел, зароптал во весь голос.

– А ну тихо! – рявкнул Никодим, скидывая поклажу с плеч и пытаясь придать голосу строгость. – Пущай сама скажет.

– А что говорить-то? Нужен охорон вам, али нет?

– Нужен…

– А то…

– Конечно…

– Сама знаешь, – бородатый разминал ручищами затёкшую шею.

– Значит, языки прикусили и молча за мной. Нога в ногу, шаг в шаг. Кто с тропы сойдёт, считай, утоп.

 Люди опасливо зашептали, но поперёк никто не съязвил.

 Достала Агафья кусок блестящего янтаря из-за пазухи да привязала к клюке. Засмотрелся Никодим на чудесный самородок, да чуть в яму не ухнул.

– Что бельма вылупил? – огрызнулась на него спасительница. – Ступай за мной.

 И смело шагнула в болото.

 Грязь чавкала, заливала следы мутной хмарью, но держала людей, не тянула на дно. Так и дошли они длинной цепью до твёрдой земли и приземистой хаты. Встала перед дверями Агафья, дождалась, пока все выйдут из топи, да сухо скомандовала:

– Схоронимся в избе пока, а как фрицы уйдут, дальше думать будем. А ну-ка, девка, ходь сюды, – подозвала она хмурую вестницу. – Говоришь, всех пожгли? Да чую я русский дух среди чужаков.

– Как? – опешила девушка.

– Ты не спеши, вспомни, видела кого с ними?

– Беляна, подумай, – буркнул Никодим, почёсывая бородищу да провожая взглядом исчезающих в хате сельчан.

– Да я всего краешком глаза видала их, батюшка. Серые, страшные, злющие. А командир у них белоглазый, самый свирепый из них. Что-то кричал не по-нашему, по-заморски, по-вражески.

– На вот, сожми в кулаке камень да вспомни! – отцепив янтарь от клюки, сунула его девке Агафья.

 Та дрогнула, но пальцы послушно сжала.

 Приятное тепло окатило волной девичье тело. В груди громко стукнуло суматошное сердце и успокоилось. В ушах утих шум, а напряжённые тугие узлы стянутых мышц потихоньку расслабились. Беляна прикрыла глаза и вздохнула. Перед мысленным взором возник густой лес. Пышные шапки высоких пихт и кедровых сосен почти не пропускали дневной свет, а по земле сизым змеем стелились клубы дыма. Притаившись за толстым шершавым стволом, она сквозь слёзы смотрела на пылающую деревню. Заткнув ладонями уши, лихорадочно мотала головой, от отчаяния прикусив губу до крови, чтобы не слышать жуткую какофонию воплей сгорающих заживо.

 Всех без разбора, стар или млад согнали проклятые за двери амбара и подожгли. Глаза топили горячие слёзы, но она продолжала смотреть. Сердце бешено колотилось о рёбра, вот-вот, и вырвется из груди, шлёпнется в жидкую грязь, в объятия родимой земли, насквозь пропитанной кровью. Алой, густой и дымящейся кровью её несчастных детей. Глаза сами зажмурились, а ноги понесли прочь. Туда, где, не подозревая о нависшей опасности, мирно жила её деревушка.

 Беляна покрепче стиснула камень и прислушалась. Что тогда она пропустила? Ладонь обожгло, а память вернула мгновение. Краем глаза всего на минуту она уловила маленький силуэт. Ребёнок?

– С фашистами был ребёнок! – не веря себе, воскликнула девушка. – Батюшки, – всплеснула она руками, так этот малец… Я знаю его… Вильнёвых сынок из соседнего Верхнего…Что изба с петухами.. Была…– синий взгляд девки налился слезами. – Спасать надо малого, видать извели родичей фашисты поганые, – скрипнул зубами Никодим, да запустил лапищу в волосы, злобно сверкая глазами.

– Вот и я чую, что-то не так. Спасти надо бедного. Пропадёт с обречёнными, – заволновалась Агафья. – Может, и много я зла в мир принесла, но дитя погубить не позволю, – при этих словах девушка вздрогнула и протянула Агафье янтарь. Та приняла его и побледнела. – Идут ироды… По следу идут. Недооценила я их. Ступайте в хату, а я попробую сбить их со следа.

– Ишь, чего удумала, глупая, толпу немчуры одна победить. Я с тобой иду, и не спорь.

– И мне позволь, батюшка, ребёночек там… Коли Богу угодно… – под тяжёлым взглядом ведуньи девка осеклась.

– Поди в хату, Беляна, – буркнул в усы Никодим.

– Коли Богам угодно, сами спасём обездоленного, – сдвинула брови Агафья, да так и пошла не оглядываясь. За нею след в след потянулся и хмурый мужик. Глядел он на спину воинственной женщины, а память безжалостно сжимала в тисках.

– Ах ты дрянь! – звучало ей вслед. А она, приподняв юбки, неслась прочь от взбешённой соседки. – Пошла прочь, шалава! И чтоб духу твоего у моей хаты не было! Гляди-ка, удумала, стерва, чужого мужа дитём приманивать. Чай, своя есть, других и не надобно. Люди добрые! Где это видано, чтоб при живой жене мужика из дома тянуть, – в голос вопила, подбоченившись, дородная баба. А сельчане шарахались да головами покачивали.

– Дура, Агашка, нашла с кем спутаться…

– С Маланьей свяжешься, костей не соберёшь…

– Да зачем Никодим ей, других в селе полно…

– Куда теперь ей деваться с бременем в пузе…

 Шептались, потупив глаза, сельчане. Ни для кого секретом не было, что, бывало, захаживал к Агафье Никодим, вот и последствия подоспели. Кто жалел, а кто и злорадно посмеивался. Только сам виновник сидел в хате ни жив, ни мёртв, бледный весь, что полотно отбелённое. Знать бы, что понесёт девка, не стал бы играть так. А теперь стыд грызёт да тоска. Хорошая Агафья девка, ласковая. А он дурак. Думал же, что Маланья не отпустит, а теперь и проходу не даст девке. Угораздило же лихую головушку.

– А ты, чёрт старый, куда глядел? Между ног, под пышные юбки? У, козлина… – погрозила кулаком Маланья неверному. Да пошла кричащую дочь успокаивать.

– О Белянке подумай, скотина! – пригвоздила ладонь к столу, да так, что тот жалобно скрипнул.

 Никодим стряхнул с ресниц скупую слезу, подкрутил русый ус да вздохнул обречённо. Не ласкать ему больше девичью грудь налитую, не подкидывать бёдрами упругое тело, не целовать пухлые уста сахарные. Ой, беда. Бесхребетный он червь, бесхарактерный. А червям место где? Правильно, на земле у ног властной супружницы. Повесил он голову да уставился в окно невидящим взглядом.

***

 Слёзы застили глаза, дыханье сбивалось, а она, содрав с распущенных чёрных кос белый платок, неслась прочь из деревни в лес, в родную тайгу ласковую. Туда, где не осудят, не очернят её честь девичью, не обольют грязью и не растопчут разбитое сердце. А он хорош, Никодимушка… Как ласкал её, как лелеял… Своей наречённой звал… Увещевал, уговаривал… Как поддалась она под натиском мужских рук, как растаяла её гордость в экстазе волшебном и как теперь горько и тошно душе.

 Она бежала, ревя белугой навзрыд, а ветки низких кустов цепляли за волосы, рвали одежду, царапали руки. Пышные кроны скрывали от солнца, и вдруг перестали.

 Агафья запнулась о срубленный ствол и, едва не свалившись, застыла. Впереди, куда не кинь взор, всюду стоял бурелом. Обломанные кроны беспомощно лежали, кое-как примостившись на влажной земле, зазубренные стволы коих жалобно поскрипывали, как бы делясь своей участью с забредшей душой. Тайга стонала.

 Агафья вздрогнула. Так явственно послышался ей горестный плачь загубленных вековых сосен, смятых, изломанных пихт, поросших вездесущим лишайником, что девушку затрясло. Она помнила, знала, что где-то в тайге скрыто гиблое место, но не ожидала найти. Всё существо её испуганно сжалось, подчиняясь атмосфере необузданного горя и мёртвого сна. К горлу подкатил жгучий комок тошноты, живот скрутило жгутом, и, задохнувшись от пламенной боли, Агафья рухнула в раскуроченную колыбель стенающей матери лесов.

 В себя пришла она резко. Опустошённой и всеми покинутой. Живот жгло нудной болью, а между ног натекло алое море. Вскочив и осмотрев испачканную одежду, Агафья завопила, как раненая волчица, потерявшая свой приплод. Прижав к опустевшему чреву трясущиеся ладони, Агафья согнулась к земле. Ноги её ослабели, колени подогнулись, и она вновь тяжело опустилась в то место, где ещё недавно лежала. Влажная земля поглотила все следы недавнего несчастья, оставив бедной Агафье лишь сожаления о несбывшийся краткой мечте. А ведь она шла к Никодиму с надеждой, что он примет её, приголубит, признает родное дитя, а теперь…

 Теперь она здесь. Посреди гиблого, отчуждённого места. Одна. Всеми забытая и отринутая. Потерявшая крохотную искорку зарождающейся в её естестве жизни. Кому она нужна теперь?

 Мать с отцом ещё в детстве забрала к себе мудрая тайга, так, может, и её заберёт. Вскинув к синему небу заплаканное лицо, Агафья взмолилась:

– Господь Небесный Всеведущий! Прости прегрешения мои вольные и невольные! Простри длань свою ласковую! Открой сердце своё любящее! Помоги мне! Дай сил пройти через насмешки завистников, через проклятья обиженных! Дай крепости духа, чтоб не сломиться перед невзгодами и выдержать их с гордостью и твоей щедростью в сердце!

 Слёзы неиссякаемым потоком орошали израненную землю и смешивались с отринутой кровью.

 Долго ждала Агафья хоть какого-то отклика Вседержителя. Хоть какого намёка и знака, но всё зря. Уж и сумерки опустились, окутывая бурелом и одинокую фигурку среди исковерканных сучьев. И слёзы все уже выплаканы. И резь в опустевшем нутре улеглась. А Агафья всё ждёт. И ни звука вокруг. Ни такого знакомого птичьего пения, ни стрёкота крыльев сверчков, ни вездесущего жадного гнуса. Только сейчас до Агафьи дошло, что и Бога тут нет.

 Встала тогда девушка на слабые ноги и заставила себя переступить незримую черту. Медленно поплелась она вперёд, что-то тихонько шепча. Неведомые слова сами слетали с её языка, а ноги несли в искорёженную неизвестность. А с бархатно-чёрного неба ей путь освещала луна. Крупная, круглая, багровая. Покрыв мёртвую землю кровавой вуалью, она равнодушно смотрела на то, как хрупкая девушка ловко продирается сквозь изломанный лес. Подныривает под вывороченные корни исполинских деревьев, перепрыгивает через раскинутые кости ветвей, крошит тонкими ножками сухостой. Глаза её пылают неземным светом, а пунцовые губы горячо шепчут слова. Те срываются птицами и, круша раскинутый вокруг гиблого места незримый кокон безмолвия, летят ввысь, разрывая тишину на тысячи мелких лохмотьев.

– И падёт небо на землю.

И станут они враз едины.

И расколется солнце на миллиарды янтарных брызг.

И в каждом будет душа, повсеместно.

Горе тому, кто найдёт, да отринет Подарок Богов.

Богов древних и чужеродных.

Слава тому, кто примет сей Дар да приумножит великую силу.

И вот я пришла, готовая да открытая!

Всей душой своей бессмертной, всем телом бренным принимаю я Дар Богов древних, суровых, да справедливых.

Отныне нет для меня больше Триединого, гордого, да безответного.

Вам я готова служить всем существом своим век от века да по своей воле!

 Певучие слова лились жарким потоком прямиком из наивной души девичей, а ноги, словно чужие, вели её вдаль. Она и не заметила, как ровная земля сменилась крутым склоном, как бурелом исчез, а чёрную землю покрыли крупные глыбы. Там, в центре одной такой, она и узрела его. Ответ на свои богохульные мольбы. Угловатый, бесформенный камень, внутри которого, казалось, бушевала чуждая жизнь. Сотни мелких мерцающих искр хаотично метались в янтарном мареве, сталкивались друг с другом и вспыхивали, сгорая, чтобы вновь появиться в жидком золоте чрева дивного камня.

 Ярким сиянием мгновенно очаровал её Дар Богов. Окружил теплотой неведомой. Проник в душу ласковым шёпотом. И она приняла его. Открылась навстречу прекрасному, невероятному и волнующему. И покинули разум тревоги. И взглянула она со стороны на поступок свой нечестивый, неправильный. Да на Маланьи угрозы нелепые. На обещания Никодима обманчивые. И такая злость обуяла Агафью, что скрипнули зубы и стиснулись кулаки.

***

 Вернулась Агафья в деревню спокойная и умиротворённая. За пазухой белой рубахи ей душу грел мерцающий подарок древних Богов – угловатый янтарь.

 А потом понеслось…

 Тяжело захворала Маланья, да и отдала Богу душу, не дожив до следующего полнолуния. Косо сельчане стали смотреть на Агафью. Ну а той хоть бы хны. Ходит по селу лебёдушкой чернобровой. Изредка лишь нет-нет и обдаст вдовца жарким взглядом, но большего не дозволяет, да к себе не подпускает никого. Всё одна да одна. С каменюкой жёлтым всё носится, да спросишь, ни в жисть не покажет. Стали шептаться о ней люди. То Клавка на неё буркнула, а на завтра её бурёнка дубу дала. Или мужик лапищи к ней протянет, да так и сляжет на следующий день хромой да хворый. Справедливо сказать, немало и хорошего от неё люди видели. То младенца поможет принять. То девчонке на суженого погадает, да так, что как по писанному всё исполнится.

 Стал бояться Агафью неотёсанный люд. Не понимая её ворожбы, на дьявольщину грешить начали. Так и пришли однажды к её хате с факелами наизготове. Гнать ведьму с села, подобру-поздорову, да гнездо ведьмовское спалить.

 Видела всю честную компанию из окна девка, да успела сбежать. Вывел её, уставшую и оборванную, янтарь к домику на болотах, да так и осела Агафья там. Деревенские прознали про то, но вместо того, чтобы дальше гнать ведьму прочь, они тайком друг от друга стали снедь ей таскать да одежду, за помощью хаживать. Да грехи свои тяжкие перед девкой замаливать. Только один Никодим не ходил. Как желала вдовца девка, как звала ночами лунными шепотком при открытом окне, да так и не дождалась, не дозвалась.

 И вот теперь настало чёрное время, Агафья сама в деревню пришла. Всё такая же стройная да красивая. С длинными косами цвета воронова крыла да пухлыми коралловыми губами, которые так любил целовать Никодим. Только глаза её изумрудные поменяли свой цвет на янтарный. Словно пламя души непокорное взвилось в них и не спешит опадать.

 Еле сдержал Никодим первый порыв души своей. Кинуться в ножки ей стройные да молить слёзно прощение. Удержала его лишь смешливая русая девка. Юркая птичка Беляночка. Дочерь родимая да единственная. А теперь вот она! В душе верно хранимая. Грохотом в сердце воспетая. Ничейная желанная женщина. Жаром обдало тело и чресла вдовца, давно не помнящего нежных ласк. В ушах зашумела, забухала бурлящая кровь. А он шёл за ней шаг в шаг, хмуро понурив кудлатую голову, и клял себя за проклятую трусость. Только сейчас он осознал в полной мере, что любил её всю свою жизнь. Ждал и лелеял мечту о чувственной встрече. Не давал себе в ожидании совсем упасть духом. Хотя пасть духом нормально. Главное – суметь снова обрести себя. А сделать это можно только, если понять случившееся, смириться с ним и принять.

 Он осознал всё и принял.

 Его любовь к ней напоминала океан. Такая же безбрежная и необъятная. Даже когда на поверхности бушевала масса страстей, в глубине души, под толщей чувств она всё так же оставалась непоколебимой. И чем сильнее хотел позабыть Агафью, тем глубже он погружался в эту отвергнутую нечаянно любовь и тем плотнее она стискивала его своими тёплыми водами, будто лаская в объятиях.

 Болото закончилось неожиданно. И Агафья шустро юркнула за стволы. Поднажал и вдовец, боясь потерять ту из виду. Без неё назад не попасть. Да и не время сейчас отставать. В лесу бродит безжалостный враг.

***

 Лес жил своей жизнью. Трещали птицы, вороша зелёный покров высоких пихт. Где-то вдалеке ухал филин, отбивал дробь пёстрый дятел. Запах мокрой хвои будоражил чувственность, сводил сума, завораживал. Крякнул Никодим, замялся и принялся дергать себя за ус, все сильнее нервничая.

 Обернулась Агафья на обидчика своего долгожданного, и сердце предательски сжалось. В памяти всплыли моменты экстаза, когда, качаясь на волнах эйфории, она всецело отдавалась крепким рукам. Глаза женщины влажно блеснули. Истаяла уж давно обида в душе, рассыпалась в прах, ушла в небытие. Лишь страсть и желание не хотели покидать её сердце, с каждым годом укореняясь всё прочнее и глубже. Сколько раз она мечтала взглянуть в его синие очи, ощутить пряный вкус его губ, упасть в его ласковые объятия.

– Как же долго ты шёл, Никодим, – прошептала Агафья, не поднимая на него глаз.

– Да ты что, баба, рехнулась. Я же шаг в шаг за тобой…

– Да не о том я сейчас, – подняла она взор, и его окатило волной понимания.

– Агафья, – шагнул он к ней, не веря себе. Шутит ли? Издевается? – Смею ли я…

– Смеешь ли? – усмехнулась Агафья печально и прижала мужчину к шершавому стволу. – Тогда ты не спрашивал… – прильнула она к его напряженному телу.

– Тогда я был молод и глуп.

– А сейчас?

– А сейчас виноват и покорен.

– Хочешь ли?

– Безумно…

– Любишь ли?

– Безмерно. Но простишь ли меня?

– Попытайся…

 Слов больше не требовалось, и забывшие ласку уста слились в сказочном поцелуе.

 Миг откровения был грубо прерван громким треском сминаемых сучьев. Агафья отпрянула, неохотно отпуская внезапное долгожданное счастье, и торопливо сунула руку за пазуху.

 Непонимающим взглядом осоловелых глаз смотрел на неё Никодим, а чресла его сводили сладкие муки.

– Не время сейчас, Никодим. Приди же в себя, – придвинувшись ближе, шепнула Агафья. – Ты стой и смотри, я сама всё.

 Тот оторопело кивнул.

– Как же близко они подобрались… – застонала Агафья любимому в ухо.

 В ту же секунду из-за кряжистого ствола кедровой сосны вывалились в просвет деревьев пять высоких фигур с автоматами наперевес и одна в офицерской фуражке с дитём на руках. Никодима пронзил острый страх, и скрутило живот. О чем они думали, куда шли? С голыми руками на фашистский вооружённый отряд? Однако Агафья молчала и улыбалась. Глаза её горели янтарным огнём, а пальцы сжимали знакомый кристалл.

– Живой, кроха. Держись, малыш, мы тебя вызволим, – едва слышно выдохнула она.

 Диву давался мужик, не сводя глаз с Агафьи, а та смежила веки и, прижав разгорающийся камень к груди, зашептала:

– Войди в душу мою, свет истинный неукротимый.

Не позволь врагам лютым топтать землю кровную.

Вознесись над деревьями силой незримой.

Простри длань свою надо мной птицей вольною.

Пусть над миром кровавый дождь из слёз пройдёт,

А враг пришлый сам себя убивать начнёт.

Только того, кто счастье в руках несёт,

Несокрушимый приказ мой стороной обойдёт.

 Сказала и застыла недвижимой соляной статуей, лишь сжатые в узкую линию губы и подрагивание длинных ресниц выдавали её напряжение.

 А по земле пополз жёлтый туман. Немцы застыли, заозирались, тараторя на своём тарабарском. Офицер что-то рявкнул им, но они воспротивились и, вскинув оружие, закружили вокруг.

***

– Гер капитан, осторожнее. Они тут повсюду! – паниковали солдаты, водя по сторонам автоматами.

– Вы ополоумели, что ли? Тут нет никого, кроме нас!

– В сторону, капитан… – отчаянно заголосил ближайший и с разворота пустил очередь прямо в живот сослуживца.

 Мальчишка вскрикнул и заревел. Прижав к себе малыша, Курт кинулся к дереву и вжался спиной в широкий ствол.

– Да, – прошептал он на ушко мальчонке, пытаясь того успокоить. – Никогда б не подумал, что буду так прятаться от своих же. Да не реви, не реви, ты же мужчина, – повторял он, бездумно наблюдая за тем, как сам себя истребляет его хвалёный отряд. Справедливо рассудив, что у солдат от постоянного напряжения всерьёз поехала крыша, Курт отлепился от дерева и, опасливо озираясь, покинул убежище. Чем дальше бежал немецкий офицер от звуков стрельбы, тем беспокойнее становилось у него на душе. Что теперь делать в бескрайней тайге, в самом тылу врага одному, да ещё и с ребёнком? Куда бежать от своих же ополоумевших подчинённых?

 Дыхания не хватало, жар разрывал тело, пот струился ручьём. Остановившись, чтобы перевести дух, Курт опустил малыша на землю. Уставшие руки гудели, автомат перетянул плечо, и теперь оно нещадно болело. Сбросив ненужную железяку, Курт, шипя и ругаясь, начал разминать сведённые мышцы. Лишь на мгновенье выпустив Ганса из виду, он услышал чавкающий звук. Забыв обо всём на свете, Курт кинулся вслед за ребёнком и угодил прямо в трясину.

– Ну что же ты, Ганс? Как же так? – барахтался немец в грязи, пытаясь нащупать мальчишку. Вот, что-то наконец-то нашарив, он крепко вцепился в находку пальцами и изо всех сил дёрнул вверх, не замечая, что сам погрузился по пояс.

 Раз, ещё раз, и, наконец, трясина нехотя выплюнула заляпанный склизкий платок, грязные кудри и чумазое сморщенное личико крохи. Малыш не дышал.

– Нет! Нет! Дыши, Ганс, слышишь? Дыши, мать твою! Ты не имеешь права сейчас умирать, солдат.

 Курт уже погрузился в мутную хлябь по самую грудь, но ребёнка вытянул. Что есть силы он бил того по щекам и истошно орал. Вот мальчонка дернулся и заревел, давясь и выплёвывая чёрную слизь.

– Папа! – ревел он и цеплялся за ворот пальто, а фашист толкал того прочь из трясины. И когда Курт уже погрузился по шею, не переставая отодвигать малыша, из-за дерева показались фигуры. Офицер жалобно застонал, но тут же расслабился, не признав в подошедших своих ошалевших солдат.

 Черноволосая женщина тут же кинулась к мальчику и, выхватив того, отступила назад. А косматый мужик подхватил автомат и нацелился в немца.

– Ну, что, фриц, теперь повоюем? – рявкнул он и выстрелил.

 Боли Курт не почувствовал. Лишь досаду, что всё закончилось так, и острое сожаление, что никогда не родить ему с Гретхен себе такого же славного Ганса. Ах, Гретхен, простишь ли ты когда-нибудь своего потерянного возлюбленного.

 Курт умирал, с простреленной шеей потихоньку увязая в трясине, и видел её. Свою дорогую, любимую женщину. Она склонилась над ним, протянув тонкие руки, и он потянулся в ответ. Как легко он подался к ней, как свободно и радостно стало смятённой душе. Она обняла его и засмеялась, наполняя любовью и нежностью растерянный разум немецкого офицера.

 Он и не знал, что всего лишь два дня назад Гретхен не успела в убежище и погибла в бомбёжке. Покинула этот бренный мир, зная, что он любит её и, где бы он ни был, всегда будет думать о ней.

 И он думал. Каждый раз, глядя на русских дородных баб, на их круглые щёки, он вспоминал свою тонкую и изящную Гретхен. В кружевном пеньюаре, под полной луной в его горячих объятиях.

 Вот только сейчас последняя мысль его угасающего сознания была не о ней. А о том, что он всё-таки спас своего белокурого Ганса.

***

 Назад шли молча. Он ни о чём её не спрашивал, а сама она ничего не собиралась рассказывать. Мальчишка, на глазах которого утоп в болоте странный немец, всю дорогу ревел и звал папу.

– Ну надо же, папа… – не выдержал Никодим и заглянул в чумазое личико.

– Деда, – тут же выпалил малыш и ухватил усмехнувшегося мужика за усы.

– Вот и внучок у тебя, Никодимушка, – подхватила Агафья.

– А как же звать тебя, внучек?

– Тебя как зовут, Солнышко? – утирая грязь с впалых щёчек, спросила Агафья и ткнула пальцем ребенку в грудь. Тот быстро принял игру и ткнул пальцем в себя.

– Мия, – и тем же пальцем ей в щёку, – мама.

– Вот и познакомились, – рассмеялась женщина, покосившись на Никодима. – Как тебе, деда?

– Мия – это Михаил, знамо, ну а ты…

– Мама, – тонким голоском повторил Миша и потянулся к Агафье.

 Та замерла, переводя взгляд то на одного, то на другого.

– Мама! – требовательно повторил ребёнок и всем телом бесстрашно подался вперёд. Та неловко отпрянула, глаза её заблестели, а перед мысленным взором встала кровавая лужа на юбке.

– Он был бы старше, – прошептала она, а голос предательски дрогнул.

 Одним стремительным шагом Никодим преодолел расстояние между ними и прижал дрожащую женщину к себе. Малыш тут же обхватил её шею ручонками, но остался сидеть у мужчины.

– Ты прости меня глупого, милая. Как бы я хотел повернуть время вспять, чтобы переиграть, переиначить судьбу нашу. Сколько лет я корил себя за малодушие и трусость. Сколько слёз, как вода, утекло. А сейчас. Посмотри. Твои Боги послали дитя тебе, после стольких лет, не противься. Хоть в твоих руках сосредоточие силы немереной, но в душе ты всё та же девчонка.

 Плечи Агафьи подрагивали от рыданий, но руки сами потянулись к мальчонке. Одной рукой обняла она сынка своего названного, а другой – вновь обретённое счастье.

– А коли бросишь опять? Откажешься?

– Да не в жисть. Вот те крест… – осёкся Никодим, улыбнувшись в усы. Так, обнявшись, они добрели и до топи. Той самой, где нужно ступать уже точно след в след.

 Немного похныкав, Мишутка притих в руках Никодима, а Агафья, примотав опять камень к клюке, смело двинулась в путь.

 Никодим пригляделся и замер. Ни островка, ни домишки, как и не бывало. А на том месте гордо возвышается над трясиной громоздкий гранитный булыжник, на котором, словно приклеенный, серебром светится ёлочный шарик.

– А где ж хата-то? Не видать что-то.

– Так и не увидишь, пока топь не пересечёшь. На то он и охорон, что глазом не видно.

– Эко невидаль, Агаш, а поведаешь?

– Что ж с тобой делать-то, расскажу как-нибудь. Коль не шутишь.

– С тобой пошутишь, ведьма! Да шучу, шучу, – торопливо затараторил мужик, заметив взметнувшуюся вверх клюку.

 И, разрядив сковавшее их напряжение, оба расслабились.

 Дом встретил их шумной вознёй, ахами, вздохами и слезами прощения. С виду приземистая, внутри хата являла собой огромное пространство, что приятно удивило сельчан. Однако все единодушно решили потихоньку отстраивать на островке домики.

 Сняв с крюка на потолке ёлочную игрушку, Агафья протянула его Никодиму.

– Вот, гляди, пока эта вещь находится в доме, ни пространство, ни время не властно над местом. Спадет морок с глаз лишь тогда, когда позволено будет хозяевами пересечь злую топь, – тот покрутил игрушку и так, и этак, но ничего странного не нашёл. Тогда женщина вынула из основания колпачок-рогатку и дала заглянуть тому внутрь.

 Отколотый кусочек сверкающего янтаря засверкал, ослепив непривычный глаз. Никодим неловко отпрянул, закрывая лицо широкой ладонью.

– Ну, баба… Я хочу знать всё.

 А уже ночью, когда спасённые мирно сопели на разостланных одеялах, а бархатную глубину неба усыпали яркие звёзды, Агафья ему поведала всё. Не таясь, не отнекиваясь, со слезами обиды и болью. Прижимаясь всем телом к мужицкой груди и вдыхая давно позабытый аромат первобытного счастья.

 В свою очередь и он рассказал ей про свою жизнь.

 Вдоволь наплакавшись и повинившись, не в силах сдержать больше жадный зов плоти, два обнажённых тела сплелись в жарком танце любви под розовыми лучами ночного светила.

 А наутро все проснулись седыми, как лунь. Так забрал свою дань с людей странный янтарь.

 Операция же, все-таки проведенная фашистами на Урале, в феврале 1944 года, едва только начавшись, провалилась с оглушительным треском.

 А осиротевший сызмальства маленький Мишка, взращённый невзгодами военного времени в сокрытом болотном углу. Вытянулся ясным соколом, и покинув селение, нашёл своё место за высокой бетонкой закрытого города – Североуральск-19.

Красный Код. Огонь на поражение

 Две дёрганые тени, сплёвывая и матерясь, двигались к угловатой заброшке, избегая освещённых участков. Удручённо согнувшись под тяжестью ноши, они нервно озирались по сторонам. Кто же мог подумать, что малахольный окочурится так быстро? С виду казался выносливым, а с пузыря так поплыл. Зачем им такой гемор на свои задницы? Скинуть его по-тихому, и дело с концом.

 Переждав, пока патруль пройдёт мимо, косматые мужики подхватили неподвижный мешок и торопливо нырнули в глубокую чёрную бездну подвала. Местным алкашам было невдомёк, зачем вооруженная охрана вертится у недостроенной высотки. Как, впрочем, и остальным жителям отчуждённого от мира закрытого городка.

 Сотни учёных трудились там, постигая запретные для остального мира невероятные тайны. Отработав свой срок и подписав кучу документов о неразглашении, некоторые покидали обнесённый бетонной стеной периметр, стремясь поскорее вернуться к своим семьям в большой мир. Однако подавляющее большинство всё же предпочитало доживать свой век на полном довольствии государства. Такими были и Михалыч с Петро, и незадачливый Сява, и множество других обитателей тщательно охраняемого и несуществующего для всего остального мира объекта.

 Натужно вздыхая, кряхтя и потея, они тащили мешок вглубь узкого туннеля, то и дело натыкаясь на обломки кирпичей, бетонное крошево рухнувших перекрытий и прочего строительного мусора. Охнув, один из носильщиков неловко подвернул ногу и, не удержавшись, растянулся на грязном полу. Второй же, не успев вовремя остановиться, с ходу налетел на упавший мешок и, выставив перед собой раскрытые ладони, нырнул в груду мусора, зарываясь по самые локти в колких обломках.

 Первый забыл о маскировке и шумно чертыхнулся, ругая по матушке тех, кто устроил здесь такой кавардак. Он надрывно закашлялся и, чиркнув зажигалкой, осветил перед собой небольшой пятачок. Поднятая пыльная взвесь лениво кружилась, забиваясь во все раззявленные отверстия и покрывая неловких гостей серым порошком. Зажигалка раскалилась и обожгла пальцы. Болезненно зашипев, мужик замахал рукой. Спикировав на пол, виновница торжества затерялась где-то в пучине острых осколков и налёта комковатой трухи.

– Ты чё там, Михалыч, живой? – прокаркал второй, судорожно отплёвываясь.

– Да чё со мной будет, пойди, посвети. Жигу просрал, сука, – и ожидаемо разразился трёхэтажным витиеватым.

 Фыркая и матерясь, второй обошёл мешок и достал свою зажигалку, крепко сжав её в пальцах. Знали бы, куда пойдут, фонарики бы прихватили, а теперь надо беречь то, что осталось. Белые пыльные руки его мелко дрожали, и огонёк весело плясал, отбрасывая на стены причудливые изломанные тени.

– Слышь, Петро, ты бы лопатой светильник прикрыл, а то ненароком охрану накличешь, – буркнул ему Михалыч, запустив пальцы в кучу хлама перед собой. Туда, куда, по его мнению, и угодила зажигалка.

 Гора мусора, о которую он споткнулся, возвышалась в тупике коридора и, казалось, была навалена тут неслучайно. Поднеся зажигалку к самой стене, Петро хмуро насупил брови.

– Михалыч, тупик тут. Куда же теперь? Давай его тут бросим, и дело с концом.

– Ты чего, Петро, испугался? Поворот должен быть, знамо, прошли мимо. Ща, жигу возьму, и найдём.

– Ага, найдём, – как-то неуверенно повторил второй.

– О, что-то там есть, – потянул назад руку Михалыч, и пол под ними внезапно дрогнул. Оба испуганно отпрянули, тараща друг на друга лупатые зенки.

– Эт чё было-то? – прохрипел Петро.

– А я почём знаю? – схватился за куцую бородёнку Михалыч, разукрашивая седой волос серыми хлопьями.

– Вроде как пол дрогнул… – прошептал косматый Петро, дуя на обожжённые пальцы. Зажигалка потухла, но осталась в мозолистых руках. Щелчок, и вновь огонёк заплясал, отгоняя прочь непроглядную тьму.

– Ага, – хитро прищурился Михалыч, не прекращая терзать бородёнку, видимо, черпая из неё свою смелость. Согнулся над кучей и принялся спешно раскидывать мусор.

 Петро молча следил за действиями кореша и с сомнением кусал губы. Дешёвая зажигалка неумолимо нагревалась, грозя вот-вот вновь обдать хозяина жаром. Внезапный радостный возглас Михалыча отвлёк Петро от созерцания пляшущего огонька, и тот потянулся к товарищу.

– Погреб, что ли? – с сомнением протянул он, когда взгляд упёрся в железный круглый люк с колесом, как на подводных лодках.

– Какой тебе погреб? – усмехнулся Михалыч. – Ты что, не въезжаешь? Теперь-то понятно, зачем тут охрана.

– Так это чё, сейф? – выкатил глаза Петро, перекладывая зажигалку в другую руку.

– В башке у тебя сейф, – раздражённо гаркнул Михалыч, обеими руками ухватившись за колесо.

– Почему в башке? – обиделся Петро и зашипел, отпуская клавишу зажигалки. Огонёк мгновенно погас, и воцарившаяся вокруг темнота гулко сдавила уши.

 Михалыч усердно толкал колесо, но оно, как назло, так и не сдвинулось с места.

– Петро, подсоби, – пропыхтел он, сдирая ладони об острую ржавчину. Что-то больно кольнуло в самое темечко. Давно ушедшее, страшное, то, что когда-то он предпочёл позабыть. Михалыч озадаченно почесал макушку, но щедро приправленная алкоголем память так и не дрогнула. Кустистые брови дёрнулись к переносице, заставляя затуманенный мозг слабо пошевелить извилинами, но тут в дело вступил Петро.

 Бормоча себе под нос нелестные эпитеты в адрес собутыльника, бугай грубо отодвинул товарища и, всунув ему в липкую ладонь зажигалку, ухватился за колесо. Природа наградила Петро недюжинной силищей, а алкоголь придал смелости, и дело шатко-валко двинулось с места.

 Вместе с потом из Петро вышел весь алкоголь, но всё-таки он сдюжил. Осилил, повернул проклятое колесо и, напрягая все мышцы, распахнул тяжеленный люк. Тут же оба отпрянули, пряча лица в ладонях. Жуткая вонь разложения, плесени и чего-то химического ударила в нос, заставляя желудки несчастных сжаться в конвульсиях.

– Бля!

– Твою мать! – заорали они, отворачиваясь от раскрытого чрева в зловонную утробу голодного хищника.

– Я туда не полезу! – просипел, утирая слёзы, Петро.

– Да ну нах! Я чё, смертник? – вторил ему Михалыч. – Тащи Сяву, – быстро смекнул он, хлопая по широкой спине товарища.

 Тот встрепенулся и кинулся за мешком. Вскоре оба стояли над люком, прикрывая ладонями рты, и смотрели туда, куда только что скинули труп своего горемычного собутыльника. Ни один, ни другой не были виноваты в его смерти, но закрытый военный городок существовал по своим строгим понятиям. Пока суд да дело, они могли и не дожить до конца разбирательств, а то и послужить отечеству в качестве добровольцев для каких-нибудь испытаний. С военными шутки плохи, а Североуральск-19 полностью подчинён военным.

 Закрыв за собой люк и закидав его сверху трухлявым хламом, они со спокойной душой заторопились поскорее покинуть это страшное место. Внезапно Петро замер, и Михалыч, не ожидавший такого подвоха, больно впечатался тому в спину.

– Ты чего, окаянный? – зашипел он.

– Колесо, – спохватился бугай, – я забыл закрутить колесо.

 С минуту подумав, Михалыч издал сдавленный смешок и глумливо шепнул:

– Так что, теперича Сява вернётся назад?

 Михалыч представил, как побледнел от страха Петро, и, не выдержав, закряхтел:

– Петроооо, я пришёл за тобой, отдавай мне свои мозгии!

 Резко схватив бугая за плечо, Михалыч рванул его на себя. Тот, жалобно пискнув, врезался в стену и шуганулся вперёд. Зажигалка погасла, и в кромешной пугающей тьме Михалыч зябко поёжился.

– Да ладно, Петро, я ж пошутил, – пытаясь нащупать шершавую стену, Михалыч опасливо двинул за ним.

 Благополучно покинув злосчастную заброшку, оба были на сто процентов уверены, что навсегда распрощались с покойным товарищем. Как же они ошибались…

– Напоминаем, что 27 марта с космодрома Байконур к Международной космической станции (МКС) отправился пилотируемый корабль «Союз». Он доставил на МКС трёх космонавтов: россиян Геннадия Падалку и Михаила Корниенко, и астронавта NASA Скотта Келли. Экипаж проведёт на орбите около 50 экспериментов.

 А в апреле текущего года был потерян грузовой корабль «Прогресс М-27 М», который должен был доставить топливо и продукты на МКС. В связи с этим 1 августа в России появился новый вид войск – Воздушно-космические силы, которые были объединены с Военно-воздушными силами. ВКС охраняют космическое пространство, управляют дежурными силами авиации, противовоздушной и противоракетной обороной, военными космическими аппаратами и системой предупреждения о ракетном нападении. Они созданы для того, чтобы сосредоточить в одних руках ответственность за формирование военно-технической политики по развитию войск, решающих задачи в воздушно-космической сфере. Отныне народ может спать спокойно, наше небо в безопасности.

 Андрей усмехнулся и, надавив красную кнопку, небрежно бросил пульт на диван.

– Опять космос, хоть бы на Земле разобрались сначала, – поправив на плече перекрутившуюся лямку тяжёлого рюкзака, он поспешно покинул квартиру.

 Впереди маячили отличные выходные, и, пока бабуля тихонько сопит в мягкой постельке, надо поскорее свалить из дома. А то завалит ненужными вопросами, тогда как друзья и так уже оборвали ему телефон.

 Нетерпеливо взъерошив макушку, Андрей спешно скатился по пыльным ступеням гулкого подъезда и, опережая эхо своих же шагов, вывалился за дверь.

***

 Небольшая компания состояла из шумных подростков с пузатыми рюкзаками за плечами. Они возбуждённо спорили между собой, стараясь перекричать друг друга и импульсивно размахивали руками.

 –Надо идти по трассе…– утирал испарину тучный паренёк. Поход ещё даже не начался, а он уже отдувался от непомерной тяжести своего рюкзака. Ну, зачем? Зачем он напихал туда столько вещей? А ещё одеяло… Ещё совсем недавно прихватить с собой этот мягонький плед казалось ему отличной идеей, но не теперь. Не теперь, когда жёсткие лямки больно впивались в мясистые плечи.

– Ага, – возражал ему чернявый приятель, – чтобы какой-нибудь сердобольный идиот засёк нас, или того хуже, вернул назад?

 Только худенькая девчонка молча топталась на месте, терпеливо ожидая, когда же парням надоест меряться пиписьками и они, наконец-то, двинутся в путь. Люська лениво щурилась, глядя на верхушки темнеющих сосен, и хитро улыбалась. В её аккуратненькой головке уже давно созрел план. И ни одному болтливому мальчишке не под силу его не изменить.

***

 Накануне один из них раздобыл таинственный артефакт – изломанную страницу несуществующей газеты. На пожелтевшем от времени листке говорилось о страшной трагедии, произошедшей в городе, который стал самой душещипательной легендой Свердловской области и якобы существовал до сих пор где-то в самой гуще уральской тайги. Городе, одно лишь упоминание о котором вызывало в глазах оппонента искреннее недоумение. Городе, который не указан ни на одной существующей карте.

 Североуральск-19 с ранних лет тревожил воображение маленького непоседы. Объяснялось это ещё и тем, что родители Андрея вроде как работали в мифическом городке то ли на сталеплавильном, то ли на нефтеперерабатывающем заводе. Детская память, увы, не сохранила подобных подробностей. В один из дней они просто не вернулись домой, оставив в душе пятилетнего Андрея необъяснимую пустоту. Бабуля, на попечении которой был вынужден взрослеть кудрявый малыш, возможно, когда-то и помнила некие печальные подробности внезапного исчезновения, но время безжалостно слизало их из старческой памяти.

 И вот старый школьный товарищ Эдик, поступая на журналистику, решил написать про родной край, и какой-то его дальний знакомый подсунул парнишке измятый пожелтевший газетный листок. Как у него оказалось сие невозможное чудо, он говорить отказался, так же, как и пожелал не светить своё имя. Эдик долго пытал мужичонку, но тот лишь косился на подростка бегающими глазками и усердно мотал головой. В конечном итоге ощетинился и затребовал назад своё хрупкое сокровище, мол, последняя память, разглашать нельзя, посадить запросто могут. Сконфуженный молодой человек тут же пошёл назад пятками и слёзно упросил дёрганого оппонента одолжить сие чудо буквально на часик. И вот теперь перед горящим взглядом Андрея Эдик гордо разглаживал бережно хранимый газетный листок:

 «Ужасная трагедия в Североуральске-19 унесла множество жизней. Редакция газеты "Таёжный искрень" скорбит вместе с родственниками погибших.

Вчера, примерно в 22.15, на газонефтеперерабатывающем заводе произошло внезапное возгорание, приведшее к взрыву огромной силы. Предположительно, всему виной человеческий фактор. Взрыв унёс жизни работников целой смены, буквально испепелив тела и изувечив их до неузнаваемости.

Расследование ещё ведётся. Мы будем держать вас в курсе событий по мере поступления новостей с полей».

 Как и предполагал Эдик, Андрей тут же загорелся идеей отыскать таинственное место, тем более что в детских воспоминаниях друга то и дело всплывало запоминающееся название города, тесно связанное с исчезновением родителей. И только сейчас, по прошествии двенадцати лет, трепетно сжимая в пальцах пожелтевший газетный листок, он мысленно сопоставил трагические даты. Предательски защипало глаза, когда Андрей с горечью в сердце наконец-то осознал, что на самом деле уничтожило его семью. И теперь, вместо того чтобы отбросить сомнительную идею, он с ещё большим азартом захотел отыскать место, где окончили свой путь такие родные и далёкие, совсем незнакомые люди, подарившие ему жизнь.

 Приятели расположились возле дома Андрея. Рассевшись на обшарпанной лавочке под кроной пушистого дерева, они так увлеклись беседой, что не сразу заметили юную слушательницу. Худенькая одноклассница в растянутой чёрной толстовке и рваных джинсах, навострив увешанные побрякушками ушки, жадно внимала каждому слову ребят. Тихонько подкравшись к тем со спины, Люська поначалу хотела их просто напугать, пока не услышала, о чём идёт речь.

 Неформалка как в душе, так и снаружи, она мгновенно просчитала ходы и решила затихориться, чтобы обмозговать свои коварные планы, но так некстати хрустнувшая под ногой ветка свела на нет все её помыслы, и две пары сердитых глаз вопросительно уставились на Люську.

– Чего вылупились? Или берёте меня с собой, или я сдам вас! –

 она небрежно дернула худеньким плечиком и, уже не скрываясь, плюхнулась рядом.

– А ну я как сейчас… – грозно сжал кулаки Эдик, но Андрей его удержал.

– Да пусть идёт. Жрать готовить умеешь? – повернулся он к девушке и увяз в озорных зелёных глазах с россыпью золотых искр.

 Худенькая длинноногая Люська всегда ему нравилась, а сейчас уж тем более. Повзрослевшая, где надо округлившаяся, но так и не растерявшая своей напористой дерзости.

– А чего там уметь, – фыркнула та. – Сорвал мухомор и в кипяток…

– Да она издевается! – снова дёрнулся Эдик. И вновь был осажен крепкой рукой.

– Не спеши, Эд, – а смешинка в глазах разгоралась, – она ж просто дразнит тебя.

– Хм, больно надо! – выдохнула девчонка и разорвала нить взглядов. – Ты чего, Исупов, завис?

 Андрей ухмыльнулся, но скрыл свою радость.

– Так что мы решили? – как ни в чём не бывало произнёс он, обращаясь сразу ко всем.

***

 Тщетно расспрашивали парни знакомых и соседей, никто так и не смог им ничего рассказать. Само название Североуральск-19 вызывало на лицах людей искреннее недоумение, однако даже те, кто что-либо знал, предпочитали молчать. Лишь один старичок, окинув долгим взглядом темнеющую у горизонта полосу леса, боязливо поморщился и пробормотал что-то похожее на «режимный объект». Затем истово перекрестился, не пожелав продолжать разговор.

– Вы ступайте отседова с Богом, – размашистым жестом перекрестил он подростков, да прищурив водянистые зенки, сдвинул куцые брови, – и не вздумайте блукатить в тайге. А ну как заплутаете там, вовек вас не сыщут. Эх, молодость… Мне б ваши годы, – и обречённо махнув сухопарой рукой, не оглядываясь, побрёл прочь. Голова старичка мелко дрожала в такт неровным шагам и раздражённому брюзжанию.

 В общем, любознательным семнадцатилеткам ничего узнать так и не удалось. Потому юным исследователям ничего не оставалось, как снарядить собственную экспедицию и попытаться самим отыскать следы таинственного места на просторах обширной уральской тайги. Хорошо хоть дедок, пусть и невольно, но всё-таки указал направление поисков, шарящим взглядом буравя самый отдалённый, чернеющий густым частоколом пушистых верхушек, участок леса.

 Внимательная Люська сразу сообразила, куда следует направить стопы в первую очередь.

 Туда, на обширные склоны Урала, где раскинулась первичная девственная тайга со своими страшными тайнами и секретами, и собрались тучный, вечно потеющий будущий журналист Эдик, подтянутый и спортивный парнишка Андрей, ещё не нашедший свой путь в жизни, и хитрая тоненькая девчонка с короткими, вечно взъерошенными русыми кудрями.

 Люська с самого детства вела себя как мальчишка. Одевалась по-спортивному, коротко стригла волосы, и лишь нежные черты миловидного личика безошибочно выдавали в ней девочку. Задорный взгляд из-под пушистых ресниц не одного парня уже лишил сна, а ей всё нипочём. Казалось, бойкая и шустрая Люська совсем не замечает парней, но если вглядеться попристальней, то можно всё же поймать томные взгляды, адресованные никому иному, как Андрею Исупову.

 Как и договорились, в субботнее раннее утро Люська с Эдиком уже топтались на углу дома Андрея, зябко кутаясь в лёгкие курточки.

 На дворе было 1 августа, пятнадцать градусов тепла. Солнце, едва раскидав зыбкие лучи, ещё не вступило в полную силу, и в городе до сих пор господствовал свежий ветер с холмов. Однако чистое, безоблачное небо и звонкое пение птиц ненавязчиво предрекали если не палящий зной, то приятное, согревающее душу тепло. Пустынные улочки безразлично следили сонными окнами, как три сгорбленные под набитыми рюкзаками фигурки торопливо движутся по тротуару, стремясь поскорее покинуть чертоги родного города и углубиться в тайгу, рискуя навсегда затеряться в бескрайней бушующей чаще.

 Переругавшись, пока выбирали правильный путь, подростки наконец-то притихли. И теперь, шумно раздувая ноздри, молча шагали по трассе, насупившись и глядя перед собой тревожными взглядами. Лишь Люська постоянно вертелась, кого-то высматривая позади.

 Вскоре и впрямь до чуткого слуха удивлённых ребят донёсся глухой рокот автомобильного мотора. Оба парня, грозно сдвинув брови, вопрошающе воззрились на довольную девчонку.

– Что? – картинно закатила глаза Люська. – Вы же не думали, что в такую даль я попрусь пешком?

– Чего ты удумала? – разозлился Эдик, нервно сжимая и разжимая внушительные кулаки. – Всем разболтала?

– О, Господи, Галкин, не поздно ли о зарядке вспомнил? Боюсь, в твоём случае уже не поможет, – с иронией покосилась она на полные руки побагровевшего парня.

 Тот подобрался, нахохлился и сдулся.

 Сверкая отблесками задорных лучей на лобовом стекле, их догоняла белоснежная «Нива». Скажем так, она была бы белоснежной, если бы водитель потрудился помыть свой верный автомобиль. Сейчас же с бурым налётом дорожной пыли на кузове машина выглядела удручающе.

 Однако, не обращая внимания на недовольное бурчание обоих парней, обрадованная Люська выскочила на дорогу, энергично размахивая руками. «Нива» плавно затормозила, свернула к обочине и замерла, урча, как голодный разбуженный зверь.

– Ну, чего встали? – скомандовала девчонка и по-хозяйски распахнула пассажирскую дверь.

 Парни нервно переглянулись и угрюмо полезли за ней.

 Из колонок струилась «Энигма», а на водительском месте, барабаня в такт музыке по рулю длинными пальцами, восседала повзрослевшая копия Люськи.

– Здорово, братва! – приятный грудной голос заставил приятелей вздрогнуть.

 Ни живы ни мертвы они съёжились на заднем сиденье, с благоговением поглядывая на водителя. Девушка тряхнула головой, и блестящий каскад длинных, таких же русых, как и у Люськи, волос шелковистым водопадом рассыпался по плечам. Девушка с усмешкой в зелёных с золотистыми крапинками глазах глянула в зеркало заднего вида и весело подмигнула оторопевшим парням.

– Вы что, мужчины, языки проглотили? – подняла точёную бровку красотка.

– Нет…

– Нет, конечно, – расхорохорились оба, краснея, бледнея и перебивая друг друга. Люська, развалившись на переднем сиденье, переглянулась с водителем и прыснула, покосившись с сомнением на парней.

– Смотрите, а то пар из ушей пойдёт, мужики, – ехидно передразнила она, поправляя рюкзак на коленях.

 Девушка улыбнулась и, взъерошив мягкие волосы Люськи, щёлкнула ту по носу.

– Ай, ты чего?

– Ничего, систер, куда едем? – машина дёрнулась и покатила вперёд.

– Пока прямо, – важно скомандовала Люська и устроилась поудобней.

***

 Лес подступал к самой обочине, нависая разлапистыми ветками над пыльной грунтовкой. Прислонившись спиной к застывшей машине и скрестив на груди руки, девушка настороженно оглядывала подростков. Те, стараясь казаться уверенными в себе, невозмутимо напяливали рюкзаки, подтягивали лямки и с умным видом подпрыгивали на месте, проверяя правильность укладки.

– Люсь, вы хорошо подумали? – не выдержав, первой прервала молчание девушка.

– Не беспокойся, Алечка, я же с такими мужчинами… как за каменной стеной, – промурлыкала Люська и язвительно покосилась на вспыхнувшего Эдика.

 Того благоразумно придержал за локоть Андрей. Заглянув в глаза другу, он покачал головой. Ни сейчас. Ни потом. Никогда.

– Я бы на вашем месте отбросила эту затею. Искать мифический город в тайге! Что может быть глупее? – но, видя, что все её реплики лишь зря сотрясают воздух, раздраженно махнула рукой. – Сами смотрите… Мобильники зарядили? Мало ли что?

– Всё нормально, Аль, чего раскудахталась? Лучше подумай, что матери наплетёшь? – осадила сестру Люська.

 Худая и стройная, казалось, она вот-вот сломается под тяжестью рюкзака, но, вопреки всему, девчонка держалась решительно. И, строго выпрямив спину, устремилась вперёд, даже не покачнувшись.

– Иди уже, Жанна д’Арк доморощенная, – пошутила ей вслед Аля и повернулась к Андрею. – Смотри уж за ней, стена каменная.

 Тот не смутился, не опустил голову, а смело выдержал взгляд чудных глаз и степенно кивнул.

***

 Недолгие сборы, и вот уже трое отважных искателей приключений готовы к суровым испытаниям необъятной тайги. Северные джунгли встретили их переливами птичьего хора, ароматами терпких лесных трав и влажной земли. Вот уж действительно, человек в этих местах – редкий гость. Изредка бывают геологи, на сезон приходят сюда охотники-промысловики, но основная часть тайги до сих пор неизведана и сокрыта от человеческих глаз непролазной чащобой. Именно на эти первобытные дебри и указывал горящий взор испуганного старичка.

 С каждым шагом двигаться становилось всё труднее. Закусив губу, ребята упрямо, стиснув до ломоты зубы, шагали вперёд. Вырывая из цепких ветвей полы курток, они шёпотом чертыхались, увязая в рыхлой земле.

 Несмотря на то, что время близилось к полудню и солнце поднялось уже высоко, тут, под пышными кронами вековых елей, было сумрачно и свежо. Жужжащие тучи мелких насекомых вконец измотали отважных первооткрывателей, но те с покусанными лицами продолжали настойчиво плестись дальше. Никто не осмелился поднять вопрос о возвращении. Каждый опасался прослыть жалким трусом в глазах товарищей. Даже вредная Люська со слезами в красивых глазах молча хлестала себя по плечам сорванной веткой, спасаясь от кровожадного гнуса.

 Время перевалило далеко за полдень, но в глубине сумеречных объятий ребятам казалось, что оно вовсе замерло. Шагать становилось всё труднее, рюкзаки потяжелели и стали весить не меньше тонны.

 Едва не пригибаясь к земле, путники брели, сминая ногами лишайники, втаптывая их в мягкую землю, где нет ни дорог, ни протоптанных тропок, лишь бескрайний первобытный лесной массив. Он лениво покачивал колкими ветками, нашёптывал путникам мантры в посвисте лёгкого ветра, убаюкивающе шелестел кронами, поскрипывал вековыми стволами, похрустывал сухим валежником.

 И всё-таки Люська, не выдержав, первой жалобно взмолилась, без сил повалившись на пятачок мягкого мха.

– Ребят, ну давайте привал, а? Сил больше нет, – и, откинувшись на спину, закрыла глаза.

– Скоро темнеть начнёт. Место для ночлега искать надо, – как бы между прочим проронил Андрей, скинув рюкзак и блаженно расправив спину.

 Сзади подоспел Эдик. Лицо толстячка раскраснелось, он шумно сопел, раздувая щёки, и едва перебирал ногами.

– Садюги вы! Сколько можно блуждать на голодный желудок? Уже часа три, весь режим с вами насмарку. Вот нахрена я попёрся в эту глушь? Не иначе как черти меня понесли. А дома сейчас котлетки, картошечка! – закатив глаза, мечтательно протянул Эдик, аппетитно почмокав губами.

 Он по инерции просеменил мимо ребят и, неловко крутанувшись на ногах-тумбах, не удержал равновесия. Тучное тело неумолимо повело в сторону, левое колено подогнулось, и он всем своим весом завалился на неприметный пригорок, с хрустом разметая приземистый куст. Удар, пусть и о рыхлую землю, вышиб из Эдика дух, но вместо того, чтобы спешно подняться, он, в ужасе вытаращив глаза, принялся изо всех сил цепляться за землю, сгребая толстыми пальцами всё, что попадалось под руки.

 Раскрыв рты, его товарищи расширенными глазами наблюдали, как дородный здоровяк с громким криком стремительно исчезает у них из-под носа. Язвительный смешок застыл на губах Люськи. Позабыв о ломоте во всех мышцах, она кинулась туда, где только что видела искаженное ужасом толстощёкое лицо. Но твёрдая рука озадаченного Андрея не позволила ей повторить роковую ошибку Эдика.

– Стой, ненормальная! Хочешь за ним? – процедил он, властно притягивая к себе брыкающуюся Люську.

 Та, почуяв мужской захват, замерла, мгновенно затихнув в крепких объятиях. Ошеломлённая вскинула лицо и наткнулась на встревоженный взгляд Андрея.

– Надо проверить, что там, – прохрипел тот, с головокружительной скоростью утопая в искрящейся зелени.

 Ах, эти глаза… От внезапной близости с предметом тайных мечтаний у Андрея перехватило дыхание. Он невольно напрягся, наблюдая, как во взгляде Люськи испуг сменяется растерянностью, недоумением, а затем расцветает фейерверком сверкающих брызг. Уши предательски вспыхнули, руки дрогнули, а захват ослаб, но Люська не спешила покидать уютных объятий. Стараясь унять бурю в душе, она хитро прищурилась и, обхватив тонкими руками напряжённую шею мальчишки, непроизвольно облизала пухлые губы. От этого невинного жеста Андрей и вовсе поплыл. Неужели? Не веря себе, он всмотрелся в лицо вожделенной красавицы, и кровь зашумела в ушах. То, что он прочитал там, заставило его крепче прижать к себе стройное тело и жадно впиться губами в призывно приоткрытый рот.

 Неизвестно, во что бы вылился этот поцелуй дальше, если бы жалобный стон Эдика не вернул Андрея с Люськой в реальность. Мгновенно отпрянув друг от друга, они виновато переглянулись и медленной аккуратной поступью двинулись к кустам.

***

 Эдик сам не заметил, как земля ушла из-под ног, неумолимо потянув за собой грузное тело. Тщетно пытаясь уцепиться за жирную землю и безумно вращая глазами, он закричал. Всего лишь на миг он представил себе свою бренную тушку, пронзённую острыми кольями, истекающую алой кровью, и заорал сильнее в преддверии чудовищной боли.

 Зажмурившись, в одно мгновение осознал всю бедственность своего положения и отчаянно скривился. Тело его безвольным кулём шмякнулось на растрескивавшийся ломкий бетон.

 Удар был и правда силён. Вопль ужаса влажным комом застрял в горле, не позволяя вздохнуть. Тупая боль пронзила кинжалом, побежала от копчика вверх по позвоночнику, вырывая глухой стон из груди. Быстро вскочив на ноги, Эдик испуганно завертелся, стряхивая со спортивки землю. Рюкзак нелепо свисал с плеча, болтаясь на одной уцелевшей лямке, и больно хлопал его по боку.

 Это была вовсе не ловушка для хищников с острыми пиками, как предполагал он за долю секунды до «смертельного удара». Серые бетонные стены, сплошь уставленные стеллажами, угрожающе давили, возвышаясь над привыкшим к простору парнишкой. Позади сиротливо пылился письменный стол, впереди красовалась чуть приоткрытая, видимо, перекосившаяся от времени деревянная дверь.

 Успев уже попрощаться с жизнью, Эдик теперь глупо таращился по сторонам, до сих пор не веря в своё чудесное спасение. Зашуршали шаги, и комья земли посыпались сверху. Потирая ушибленный копчик, он топтался на месте, удивлённо оглядывая свою ловушку. Ребята что-то кричали ему, но Эдик их не слышал. Шумные молоточки в висках и учащённое дыхание мешали ему сосредоточиться и взять себя в руки. Вот только что он вместе со всеми продирался через угрюмый лес, а вот уже с головокружительной скоростью ухнул вниз, проломив своим весом подгнившие доски потолка непонятного подземного сооружения.

 В своеобразном тамбуре на стеллажах хранились многочисленные кипы заплесневелых от сырости папок с бумагами. Повсюду витал затхлый дух плесени. Поднятая падением пыль навязчиво лезла в глаза, забивала ноздри, царапала горло. Невыносимо засвербело везде, и Эдик согнулся в приступе неудержимого кашля. Едва разогнувшись, он посмотрел вверх, откуда на него пялились два встревоженных лица.

– Ты как там, Эд? Живой? – пискнула Люська, размазывая по щекам внезапные слёзы.

– Да что со мной будет? У меня же подушка безопасности есть, – продемонстрировал парень свой объёмный живот. Девушка нервно хихикнула, выдавливая из себя улыбку.

– Ты что там нашёл? – перегнулся через край Андрей, живот тут же свело от недоброго предчувствия.

– Тут, это… Бункер какой-то. Папки с бумагами. Дверь. Короче, спускайтесь.

 Друзья не заставили себя просить дважды и, спустив вниз прихваченную Андреем верёвку, вскоре уже вместе с напыщенным Эдиком восхищённо оглядывали странный подвал.

 Если в этой маленькой комнатке ничего интересного не было, то за скособоченной дверью открывался обширный туннель. Вот и пригодились так заботливо упакованные тем же Андреем мощные фонарики.

– Ух ты! – одобрительно присвистнул Эдик, вертя в пальцах блестящий металлический корпус. – Батарейки хоть новые?

– Новые, – успокоил Андрей товарища, показывая Люське, как пользоваться громоздкой игрушкой.

 Та, пожирая глазами его шевелящиеся губы, думала совсем о другом, с трудом понимая, чего от неё хотят. Ощущая возбужденную дрожь во всём теле то ли от близости девочки, то ли от таинственной находки, Андрей сунул Люське включённый фонарь и осторожно шагнул внутрь.

 Дверь, натужно скрипя и царапая пол, пропустила незваных гостей, оставляя позади неровный прямоугольник тусклого света. В нос ударил удушливый смрад, заставив незваных гостей брезгливо поморщиться.

 В чёрных недрах проёма громоздилось много разного хлама. То тут, то там на полу попадались груды мусора. В основном это были обломки трухлявых досок, пучки сгнившей соломы и мелкие сухие косточки нашедших тут свою смерть несчастных животных.

 Луч электрического света рассёк тьму, провалившись в неё, словно в бездонную яму. Не в силах достать до стен, он лишь расплывался тусклым пятном, суетливо прыгая с потолка на умощенный бетонными блоками пол странного сооружения.

 Едва заметный сквозняк слегка шевелил волосы настороженных путников. Подвал всё больше походил на широкий тоннель, уводящий попавших в его недра прямиком в преисподнюю. Глаза слезились от тяжёлого запаха, а точнее, от густой сладковатой вони разлагающейся плоти, экскрементов и гниющей травы. Зажимая руками носы, ребята старались держаться друг друга, опасаясь отстать и увязнуть в дышащей им в затылки тьме.

 Мрак стоял настолько густой и плотный, что его можно было ложкой черпать. Казалось, стоит оторвать от плотной завесы клубящийся шмат и скатать из него липкий клубок, и прореха мгновенно затянется. Тишина болезненно сдавила головы. Разинув рты, они медленно двигались вперед, толкаясь плечами, прислушиваясь к своим гулким шагам и то и дело спотыкаясь о груды битого крошева. Напряжённая атмосфера ирреальности, некоего потустороннего хаоса накрыла путешественников с головой, заставляя волоски на руках топорщиться, а ледяные мурашки – бешено скакать вдоль позвоночника.

 Всхлипнув, Люська поёжилась, теснее прижимаясь к парням. Даже жирный Эдик казался ей сейчас предпочтительней, чем вездесущий кромешный кошмар. Парни же, стиснув зубы, молчали, лихорадочно кромсая голодный мрак острыми клинками дрожащих лучей. Не покидало ощущение, что вот-вот, и жадная адская пасть навсегда погребёт в своём чреве любопытных искателей.

 Но тут лучи выхватили из кисельного марева серые стены. Тоннель словно сдвинулся, грозясь раздавить незваных вторженцев. Андрей облегчённо вздохнул, Люська тоже слегка расслабилась. Вид бетонного монолита не поверг путников в ужас, а, напротив, вселил в подростков уверенность, что они всё же в тоннеле, а не в бескрайней пучине преддверия ада.

 Вонь стала слабее, сменившись с гнилостной на сырую и затхлую. Ускорив шаги, ребята задышали немного спокойнее. Панический стук юных сердец заметно замедлил свой ритм. Люська вздохнула, Эдик издал нервный смешок, и тишину раздавило тихое шушуканье.

– Где это мы? – схватив рукав куртки Андрея, девчонка прильнула к нему.

– Какие-то подземные катакомбы, – прошептал тот, освещая фонариком стены.

 Только сейчас они разглядели толстые лианы витых проводов, тянущихся у самого потолка. Ощущение тоннеля исчезло, и подросткам стало казаться, что они бредут по длинному коридору. Кучи хлама и битого камня остались далеко позади в распахнутом чреве обманутой тьмы, сменившись на ровный, нетронутый временем пол. По сторонам стали попадаться железные двери, подёргав которые, Андрей убедился в их недоступности. Осветив потолок, к своей радости, он разглядел лампы.

– Эд, смотри, где-то тут должен быть и щиток.

– Странное место, – задумчиво выдала Люська. – Похоже на бункер из старых ужастиков.

– Ага, – хмыкнул Эдик, – или на лабораторию безумных учёных. Смотри, – луч его фонаря судорожно прыгнул вперёд, освещая широкий пролом в стене и груду сверкающих осколков.

 Все внимание ребят приковало к себе обширное помещение за разбитым широким окном, дверь в которое была также закрыта наглухо. Повсюду: в полу, на стенах и даже на потолке – виднелись глубокие выщерблины. Поковыряв одну пальцем, Эдик понюхал его, лизнул и вынес свой важный вердикт:

– Стреляли… Интересно, в кого?

– Господи, – выдохнула Люська, пятясь от жуткой дыры в помещении.

– Да не дрейфь, Люсиль! Никого тут уже быть не может. Оглянись, один хаос и разрушения. Вон, даже электричества нет, – углядел Эдик на стене выключатель. И тут же щелкнул.

 Вопреки его уверениям, свет неуверенно замигал, и с тихим жужжанием по всему коридору загорелись редкие лампочки. Помещение, некогда отгороженное толстым стеклом, равномерно осветилось голубым мягким светом, будто приглашая озадаченных путников в свои гостеприимные недра. Те нервно переглянулись и, избегая острых концов битого лаза, протиснулись внутрь. Ненужные больше фонарики сунули в сложенные у выхода рюкзаки и, устало разомкнув спины, принялись осматривать помещение.

 А там было на что посмотреть.

 Как правильно заметил Эдик, это и впрямь оказалась тайная подземная лаборатория безумных учёных. На железных столах громоздилось всевозможное оборудование. Старинные компьютеры безмолвно глазели на гостей чёрными дырами в ламповых мониторах, скрывая в своих электронных мозгах давно истлевшие тайны. С налётом грусти избалованные современной техникой подростки пялились на этот печальный анахронизм, стирая пальцами пыль на громоздких клавиатурах.

 Люська не стала задерживаться тут и, обойдя парней, прошла дальше.

 Громкий возглас удивления заставил тех оторваться от созерцания древних останков техники и поспешить вслед за ней.

***

 Не задерживаясь на месте, Люська медленно обошла парней. Столы, мониторы, разбитый микроскоп, склянки, реторты и…

 Она остолбенела. Взгляд её прочно увяз в антрацитовой враждебной черноте. Тьма казалась живой, манила, завораживала. Затягивала в водоворот мириадов искрящих созвездий. Не сразу Люська сообразила, на что именно смотрит, а когда поняла, пришло твёрдое осознание, что жизни там быть не должно. И, тем не менее, ощущения были именно такими. Стайка мурашек скользнула по позвоночнику, поднимая дыбом волоски. Во рту пересохло, а к горлу подкатил липкий ком. Она сама не заметила, как скрюченными пальцами тянется к банке, где в гротескной позе застыл уродливый эмбрион. Маленькие корявые ручонки будто царапали выпуклое стекло острыми длинными коготочками. Оно казалось безвредным, но одновременно с тем самым опасным существом в мире.

 Размером с котёнка, голого, безволосого, с ощеренной иглами пастью, впалой костлявой грудью и серым раздутым животом, оно пугало и притягивало одновременно. У одеревеневшей Люськи не укладывалось в голове, как может существовать такая омерзительная пародия на крошечного невинного младенца с холодными миндалевидными глазищами.

 Она хотела закричать, тщетно стараясь выпутаться из сетей чёрного взгляда, но лишь проваливалась глубже. Язык стал мягким и неповоротливым. В голове зашумело, забухало, перед глазами разлилась пелена тёмных мушек. Покрывшись ледяным потом, Люська судорожно напряглась и наконец-то сумела разорвать незримую связь. Прислонившись к стене, она растёрла трясущимися ладонями щёки, встряхнулась и, прочистив охрипшее горло, сумела-таки позвать друзей.

 Когда те примчались на сдавленный стон, она стояла, нервно обхватив себя за плечи, впиваясь побелевшими пальцами в тонкую ткань лёгкой курточки.

– Люсь, ты чего? – подскочил к ней Андрей, торопливо ощупал на предмет ран и, ничего не найдя, заглянул ей в лицо.

 Слёзы дрожали на длинных ресницах, плотно сжатые губы её мелко тряслись, а лоб покрывала испарина. Проследив за очумелым взглядом подруги, Андрей грубо выругался.

– Грёб твою налево! Эдя, ты это видишь?

– Да, братан, – прогундосил толстяк. – Как бы развидеть теперь…

 На длинных вмурованных в стену стеллажах покоились многочисленные стеклянные банки. Но не это испугало Люську и вывело из равновесия парней.

 Из-под налёта пыли на выпуклых боках, болтаясь в удивительно прозрачной желтоватой жидкости, на ошеломленных гостей пялились чёрные миндалевидные глазища уродливых карликов. Кривые отростки крошечных конечностей коряво топорщились, застыв в умоляющих жестах. Казалось, они тянутся к людям в безмолвной отчаянной просьбе.

 Андрей судорожно сглотнул сухой ком, оцарапавший горло. Рядом дёрнулась отошедшая Люська.

– Что это? – жалобно пискнула она, отводя взгляд от тысяч пронизывающих чёрных глаз.

– Вот так я и думал, – всплеснул руками Андрей, ловя на себе удивлённые взгляды. – Ведь недаром по телеку талдычат о космосе.

– Точно, – встрепенулся толстяк, – я тоже заметил.

– Думаете, что это пришельцы? – Люська недоверчиво покосилась на банки и медленной поступью двинулась вдоль стеллажей.

– Смотрите, а этот похож на ребёнка, – ткнула она пальцем в банку, да, не рассчитав сил, едва не свалила ту на пол.

 Испуганно удержав посудину, она невольно смахнула со стекла пыль и внимательно присмотрелась к уродцу. Младенец размером с котёнка плавно покачивался в своей колыбели, не сводя с Люськи огромных антрацитовых глаз. Из вспученного живота тянулся обрывок синюшной пуповины, а крохотные ручки, казалось, вскинулись кверху в безгласном призыве.

 Наклонившись над банкой, Люська присмотрелась. Каждый крошечный пальчик эмбриона заканчивался розовым ноготком. Заострённые на кончиках они, однако, смотрелись так трогательно и невинно, что Люське стало нестерпимо жаль это несчастное создание, потерявшее свою жизнь, ещё даже не обретя. Что за чудовища ставили тут эксперименты над людьми? Какой ген мог так изуродовать человеческий эмбрион, что он стал походить на пришельца?

– Да тут их тысячи! – зачарованно пробормотал Эдик, заглядывая через плечо Люськи. – Что, Люсь, наконец-то нашла своего пропавшего сына?

– Да пошёл ты, дебил! – фыркнула Люська и отпихнула нахала.

– Эй, ребят, идите сюда! – позвал их Андрей.

 Отвернувшись от стеллажа, они поспешили на зов и совсем не заметили, как в глубине жёлтой смеси вспух пузырь воздуха и стремительно ринулся вверх. Крошечные пальчики дёрнулись, а в глубине чёрных глаз блеснул отголосок жизни.

 Андрей отыскался у самой стены. Присев, он над чем-то увлечённо склонился. Слышался металлический лязг и шумное сопение. Но стоило друзьям подойти, как раздался громкий щелчок, и с радостным возгласом Андрей поднялся им навстречу.

 Взглядам открылся огромный старинный сейф с уже гостеприимно распахнутой дверцей.

– Ого, – уважительно пискнула Люська, косясь на связку ключей в руках парня. – Твои отмычки?

– Мои, – смутился Андрей, стыдливо покрываясь румянцем. А вдруг она посмеется или, ещё хуже, посчитает его преступником и отвернётся? Сердце парня панически сжалось и ухнуло в пятки.

– Круто! – глаза Люськи вспыхнули интересом, а в голосе послышалось уважение, и Андрей облегченно расслабился.

– Ну-ка, что там? – нетерпеливо пыхтя, Эдик протиснул грузное тело между друзьями, распахнул железную створку в предвкушении скорой добычи и, улыбаясь, уставился внутрь.

 Там, на единственной полке, лежали тонкая папка бумаг и стеклянная, плотно закупоренная колба со светящейся янтарной жидкостью. Улыбка сползла с лица Эдика и, схватив толстыми пальцами хрупкое сокровище, он недовольно поморщился.

– Это ещё что за хрень? – потряс он сосуд и посмотрел сквозь жидкость на свет.

 Мириады сверкающих пузырьков закружились в крошечном водовороте, отвечая голубому освещению лаборатории жёлтыми всполохами.

– Ух ты! Как красиво! – восхищённо пробормотала Люська. – Как будто клочок солнышка запихнули в реторту.

– Чего? – поморщился Эдик, суетливо пряча в карман добычу.

– Эй, – недовольно дёрнула его за рукав Люська, – ты чего это присвоил флакончик? Это Андрей открыл сейф!

– А нечего хлебалом тут щёлкать, – злобно впился в глаза девочке Эдик.

– Ребят, не ссорьтесь, – попросил Андрей. – Люсь, не волнуйся, пусть у него будет. Если это что-то ценное, то продадим и поделим, а если нет, то пусть забирает. На что нам какая-то кислота? Ещё дырку в штанах прожжёт. А то и не только в штанах, – небрежно обронил он, и Эдик суетливо задёргался, извлекая из тесного кармана потеплевшую колбу.

 Зацепившись глазами за надпись на папке, Андрей позабыл, как дышать. «Североуральск-19», – пробежался глазами он снова, а в голове пульсировала лишь одна мысль: «Мы нашли! Город действительно существует!»

 Пока Андрей изучал ветхие, исписанные мелким почерком листки, толстяк попытался всучить Люське свою драгоценность. Но та, как и он, прониклась словами Андрея и ни в какую не соглашалась нести злополучный предмет.

 Углубившись в чтение листков, Андрей не обратил внимания на суетливую возню за спиной, на хрипение, гулкий удар и сдавленный вскрик. На то, как испуганно отскочила с перекошенным лицом от него Люська, на поднимающегося с пола растрёпанного Эдика, на его окровавленную ладонь, всё ещё сжимающую осколки мензурки, и густые шипящие капли жёлтого вещества, стекающего между скрюченных пальцев вперемешку с взбудораженной кровью.

 Вытаращив глаза, Эдик панически замахал кистью, стряхивая на пол перемазанные осколки и остатки дымящейся жидкости. Золотистые капли охотно летели по сторонам, путаясь в волосах Люськи, заползая ей за пазуху, покрывая удивлённое лицо Андрея жёлтыми кляксами.

 Жидкость внезапно стала тягучей и студенистой. Плотной перчаткой она облепила кисть вопящего Эдика и стремительно двинулась вверх. Золотым пульсирующим чулком охватила предплечье, плечо, плавными волнами перекатилась на грудь. Разрастаясь и разбухая, подобно гротескной опаре, сантиметр за сантиметром она захватывала враждебный организм, подчиняя себе каждую клеточку, изменяя и подстраивая под себя. Вытаращенными от первобытного страха глазами Эдик смотрел на то, как жидкое золото живым коконом покрывает всю его кожу, драгоценным воротником сдавливает горло, юркими змейками ввинчивается во все естественные отверстия грузного тела. От боли и ужаса толстяк окончательно лишился рассудка. Бессмысленным взором пялился он на то, как в золотых коконах извиваются его друзья. Выброшенной на берег безропотной рыбой мальчик хватал ртом воздух, а из уголка губ тянулась тонкая струйка густой желтоватой слюны.

 Силясь вдохнуть, обезумевшие подростки отчаянно хрипели и скребли пальцами, до крови раздирая шеи, смешивая вязкую слизь с алыми струйками, в ужасе сознавая, что задыхаются. Ещё минута, и три тела уже бились в конвульсиях на полу – там, где клубилось, источая свой смрад, чужеродное вещество, перемешанное с человеческой кровью.

 Они уже не слышали, как от неистовой тряски заходили ходуном железные стеллажи, как посыпались на пол стеклянные банки, разлетаясь на тысячи мелких осколков. Не видели, как выбирались из груды стекла серые карлики, скаля зубастые рты. Как, балансируя на тонких конечностях, они понюхали воздух и, не обращая внимания на три неподвижно лежащих тела, голодной стаей бросились прочь. Как серой шевелящейся массой уродцы накрыли мешок у подножия лестницы, ведущей наверх, и схлынули так же внезапно. Как сгрудились гудящим кольцом вокруг гниющих останков. Как лохмотья мешка резко дёрнулись и распались в прах, выпуская из стылой могилы зловонного мертвеца.

 Изломанной походкой, подволакивая истлевшую ногу, покойник двинулся к лестнице. Склизкими пальцами с чавкающим звуком вцепился он в скобу, другую, третью. Сверху на гудящую свору распухших уродцев сыпалась ржавчина вместе с кусками истаявшей плоти, но кадавр упорно стремился наверх.

 Вот и люк, так беспечно брошенный душегубами. Сява толкнул его раз, другой, и накиданная впопыхах сверху труха поддалась. Мертвец выбрался на поверхность, а вслед за ним в мрачный подвал заброшенной высотки хлынуло море исковерканных крошечных тел.

 Туда, где они безошибочно чуяли жизнь, туда, куда пока не добрались наши герои.

12 лет назад

– Профессор, а вы уверены, что это безопасно? – лаборант склонился над плотно закупоренной колбой.

 Мерцая золотистыми искрами, жидкость лениво вращалась за стеклом и, казалось, дышала янтарными всполохами, отражаясь в глазах лаборанта.

– Исупов, осторожнее с ней! – заволновался профессор. – Что ж вы криворукие такие? Ты ещё специально об пол её грохни, как раз и посмотрим, как искорёжит тебя! – сердито хмурясь, учёный обернулся на железные стеллажи с банками, где в желтоватой прозрачной жидкости плавали черноглазые плоды неудавшихся экспериментов.

– Ну что вы, профессор? Я сама аккуратность, – ничуть не смутившись, лаборант дрожащими пальцами подхватил колбочку и поднёс поближе к глазам, любуясь янтарными переливами в голубом освещении подземной лаборатории. С минуту следил он восторженным взглядом за игрой жидкого золота, а затем с разочарованным вздохом убрал ту подальше, в железный вместительный сейф.

– Даже представить себе невозможно, как должно выглядеть существо с такой кровью? Почему же нам не предоставили труп? Как мы должны в таких жёстких условиях вывести им жизнеспособный разумный гибрид?

– Голубчик, вы ещё так молоды и наивны! – глянул на лаборанта профессор из-под огромных очков. Как они только держатся на хищном носу? – Военным нет никакого дела до наших условий, им нужен лишь результат, и как можно скорей, – последние слова профессор произнёс настолько тихо, что молодой человек едва их расслышал.

 Виновато покосившись на стеллажи, он торопливо стянул перчатки и почесал вихрастый затылок. Безусловно, профессор прав, и тем не менее спонсорская помощь лаборатории бы не помешала. Обновить бы тут всё оборудование, заказать новенький цифровой микроскоп… А сейчас… Ну никаких же условий! Результаты им подавай, понимаешь ли… Глядишь, так и совсем прикрыть могут. С военных станется. Наверняка в городе понатыкана чёртова уйма таких вот подземных комплексов. Одним больше, одним меньше… Окинув придирчивым взглядом просторное помещение, Исупов обречённо вздохнул. Что ж, придётся работать с тем, что есть, пока вообще есть где работать.

 Профессор тем временем согнулся над микроскопом, в который раз внимательно наблюдая за тем, как лучистая кровь неведомого существа стремительно пожирает алые капли, перестраивая под себя человеческую ДНК. Как ни старался учёный муж, а всё никак не получалось создать сложное взаимодействие путём ослабления агрессивных импульсов и получить положительную динамику ускоренной в несколько тысяч раз эволюционной стратегии. Другими словами, внедрить чужеродную ДНК в ДНК человека так, чтобы получить симбиоз, а не полное поглощение человеческих клеток.

 Учёный глубоко задумался, наблюдая в окуляр, как медленно, но уверенно алый становится золотым. Он не заметил, как капелька пота скользнула по щеке вниз, на мгновение зависла на подбородке и плюхнулась, угодив прямо в хитросплетение клеток.

 Реакция не заставила себя ждать. В считанные мгновения субстанция зашипела, вспенилась и, едко дымя, расползлась за пределы предметного столика.

 Раздался хлопок, стекло лопнуло, брызнув осколками, и рассекло учёному бровь. Прежде, чем он успел отскочить, горячая кровь окропила стол, смешалась с пузырящейся жидкостью и стремительным бурным потоком сверзилась на пол.

– Код красный! – исступлённо заорал профессор, в ужасе пытаясь стряхнуть с ботинок янтарные брызги, но те лишь расползались и множились, заползали под брюки, внедрялись под кожу, радикально изменяя кровь. Учёный уже не кричал. Вытаращив глаза, он безмолвно разевал рот, безвольным кулём сползая по стенке.

 Ошарашенный лаборант, не сводя глаз с золотистой субстанции, пятился к выходу. Руки мелко тряслись, и ему не сразу удалось распахнуть дверь. Опрометью кинулся он по подземному комплексу, вопя «Красный код!» и натыкаясь на растерянных коллег в белых халатах, а дверь за спиной содрогалась от гулких ударов. В напряжённую атмосферу ворвался пронзительный звук сирены, это кто-то всё же додумался дёрнуть тревожный рычаг.

 Панический топот ног и механический вой перекрыл другой мощный звук – оглушительный звон бьющегося стекла. Янтарный поток, искрясь и играя в электрическом свете, разорвал изнутри, казалось бы, непробиваемое окно злополучной лаборатории и вырвался в коридор, настигая зазевавшихся работников и пополняя свою армию новыми марионетками.

 Кряжистые серокожие существа с огромными миндалевидными глазами ринулись вслед за людьми. Во взглядах мутантов горела лишь ярость, голод и жажда. Остатки человеческой сущности, безжалостно отброшенные на задворки изменённого разума, перекрыл близкий запах добычи и возбуждающий аромат тёплой живой крови бывших коллег. Быстрыми скачками неслись они за вопящими жертвами, растопырив длинные руки с суставчатыми когтистыми пальцами. Из раззявленных пастей с огромных клыков падала хлопьями жёлтая пена. Настигнутые бывшие сослуживцы дико визжали, но тотчас замолкали, пополняя стаю чудовищ новыми членами.

 У единственного выхода из подземного комплекса гудела толпа. Некогда степенные и воспитанные люди сейчас сами уподобились диким зверям. Ужас и паника лишили рассудка, соскребли лоск человечности, обнажив первобытный инстинкт – спасти свою шкуру любой ценой. И они напирали, давили друг друга, расталкивали и разбрасывали бывших друзей, слепо подчиняясь безусловным рефлексам.

 Двери лифтовой шахты дрогнули, мотор загудел, и лифт медленно двинулся вниз.

 Когда наконец-то раскрылись створки и толпа хлынула внутрь, их отбросило назад шквальным огнем. Несколько человек в костюмах биологической защиты безжалостно зачищали заражённый объект, разрывая железными осами всех без разбора.

 Янтарный поток дрогнул перед струёй огнемёта, и вскоре всё было кончено. Покидая пылающий ад, чистильщики с бледными лицами осматривали друг друга, чтобы, не дай бог, не принести в мир хоть частичку вырвавшейся на свободу чужеродной заразы.

 Сознание возвращалось медленно. Где-то на периферии упрямо пульсировала какая-то назойливая мысль, но каждый раз, когда он пытался ухватить её за хвост, беспомощно ускользала. Поднявшись на нетвёрдые ноги, Андрей уставился на товарищей.

– Эй, лежебоки, с вами всё нормально?

 Второй поднялась Люська и повернулась к Андрею.

– Да, всё отлично. Что это было? – покачнулась она и схватилась за стену.

– Да хрен его знает, – поморщился тот, тщетно пытаясь воссоздать в памяти последние события.

– Жрать хочу! – зарычал Эдик, суетливо вскакивая и отталкивая прислонившуюся к стене Люську.

– Тебе лишь бы пожрать! – возмутилась девочка, роняя на пол каплю вязкой жёлтой слюны.

 Но Эдик ей не ответил, он уже выскочил через дыру и неистово нёсся по коридору. Не сговариваясь, друзья припустили за ним.

 Андрей подскочил к лестнице, когда Эдик уже скрылся в просвете настежь распахнутого люка. Грохот стрельбы и резкие крики заставили парня поморщиться. Пропустив вперёд подоспевшую Люську, он ловко полез за ней.

 Подвал встретил их сырым тёмным чревом, но после жуткого подземелья такие мелочи их не беспокоили. Торопливо преодолев последний рубеж, они выскочили на улицу. Мимо с посвистом проносились пули, под ноги падали растерзанные, истекающие янтарной кровью тушки уродцев, а они как ни в чём не бывало смотрели на свой новый мир чернеющими глазами.

 Трепетно раздувая ноздри, Андрей впитывал возбуждающий аромат и щурился от удовольствия. Что-то тревожное царапнуло на задворках сознания, но он отмахнулся. Сейчас всё было уже неважно, ведь главное, что они дошли.

– Ты видишь его? – буркнула Люська, пытаясь выцепить взглядом тушу приятеля в безумном апофеозе кровавой жатвы.

– Да, вон он, – просипел Андрей, а перед глазами встала алая пелена ярости, когда он взглянул на то, как мелких адептов косят очереди вражеских калашей.

– Что-то я проголодалась, – рыкнула Люська и одарила Андрея антрацитовым взглядом. – Пожрём?

– Пожрём, – согласился тот и, раззявив клыкастую пасть, яростно клацнул.

 Как обычно, Петро и Михалыч бродили по улице в поисках мелочишки. В ушлых душонках нет-нет да всколыхнётся волна жгучей вины при взгляде на злополучный недострой, а точнее, на мрачный зев распахнутого подвала.

– Слышь, Михалыч, а может это… того, – нерешительно замялся Петро, зыркая исподлобья на старшего товарища.

– Чего «того»? – с кислой миной повернулся к нему Михалыч, неловко спотыкаясь на ровном месте.

– Да я чего… – затараторил Петро, почёсывая затылок огромной лапищей, а уши его предательски вспыхнули. – Колесо-то не закрутил… Чё теперь, а? Узнают же…

– Да кому ты нафиг нужен, болезный, – усмехнулся Михалыч, но тут же лицо его вытянулось.

– Эй, чего это ты? – вытаращился на него здоровяк, изумлённо разевая рот и наблюдая за тем, как стремительно бледнеет Михалыч. Тот так и застыл соляным столбом, не сводя расширенных глаз с подвальной дыры. Губы Михалыча мелко тряслись, а высокий лоб покрылся испариной. Вот оно, то, что острым гвоздём царапало темечко. Как он мог позабыть тот кошмар?

 «Их пятеро в тесном лифте. Пронзительно воет сирена «Красный Код»! В защитных скафандрах нечем дышать. Едкий пот заливает глаза, а сердце колотится так, что едва слышно рацию. «Приказываю остановить прорыв! Огонь на поражение! Как меня слышно? Повторяю! Огонь на поражение!»

– Слышно, слышно, – беззвучно шевелятся губы. Лифт медленно едет вниз. Руки сами передёргивают затвор. Вопли людей смешиваются с шумом крови в ушах, растворяя в диком гвалте шипение рации. Все пятеро переглядываются, ища поддержки во взглядах друг друга. Напрягаются, вскинув оружие.

 И двери лифта разверзлись в АД.»

 Проследив за расширенным взглядом Михалыча, Петро смачно выругался и дёрнул того за рукав.

– Б-бежать надо… шибче? – но старый вояка завис в калейдоскопе страшных воспоминаний, застыл каменной глыбой, а в голове всё быстрее вертелись колёсики – старые, ржавые и до боли знакомые.

 Военный всегда остаётся военным, даже выйдя на пенсию. Вот и сейчас первый шок отступил, и вместо того, чтобы послушать приятеля, Михалыч припустил к недострою. «Врёшь, не возьмёшь!» – заходили желваки на скулах уже не старого алкаша, а стремительного отважного воина.

 Немного помявшись, за ним поспешил и Петро.

– Вот те раз, – бормотал здоровяк, борясь с собственным страхом. Волосы на затылке его шевелились, а в животе разбухал комок льда. – Как же так-то, Михалыч? Как так? – хрипел он, сбиваясь с дыхания, но шаг не сбавлял, а навстречу им ковылял из адского чрева подвала, скаля зубастую пасть, гниющий труп Сявы.

 Патрульные не метались в панике, как могло показаться вначале, а грамотно выстроили заслон своими телами, не позволяя ни одной мелкой твари проскочить мимо них. Оглушительно ревели автоматы, разрывая в клочья серые тушки. Те едва успевали вывалиться из черноты, как падали замертво смердящими, истекающими жёлтой слизью обрубками.

– Код красный! Код красный! У нас прорыв! Как слышно? – бешено орал в рацию один из патрульных.

– Эх, вояки! – подскочил к связному Михалыч, вырывая из рук у того автомат. – А ну, дай сюды пукалку! Иди подмогу зови, а не бельмами хлопай! Понабрали тут, понимаешь. Петро, ты где? – выцепил взглядом он запыхавшегося здоровяка. – Хватай чё-нить, круши супостатов! – и с дикими воплями вскинул калаш.

 Непонятно как, но Сява сумел избежать пуль патрульных, да и тем было не до него. Четверо взмыленных раскрасневшихся парней, оставив страх на потом, яростно косили серую массу.

 Петро вздрогнул, когда громкая очередь у самых ушей заставила его испуганно сжаться. Он едва не обмочился от ужаса, почувствовав, как корявые, покрытые серым грибком длинные пальцы уцепили его олимпийку и дёрнули на себя. Сява, а точнее то, что было когда-то безобидным лысеющим собутыльником, злобно клацнуло мощными челюстями у самого носа ошалевшего приятеля и в радостном предвкушении раззявило пасть. Кусок серой кожи в желтеющей слизи сполз со щеки, обнажив щебёнку кошмарных зубов. Петро судорожно сглотнул, пытаясь протолкнуть в горло колючий ком и отводя взгляд от нелепого чудища. Кривя рот, он неловко махал руками, изо всех сил стараясь вырваться из капкана зловонного мертвяка, а желудок, казалось, вот-вот вывернется наизнанку. Тут-то он и вздрогнул, почувствовав, как горячими брызгами окропило лицо, а в ушах зашумело от близкого залпа. Голова Сявы лопнула, будто чудовищный мыльный пузырь, раскидав по округе зловонное месиво.

– Возьми себя в руки, боец, – хлопнул обескураженного Петро по плечу пробегавший мимо Михалыч. Ствол автомата дымился в привычном захвате, а кровь вновь кипела и жаждала битвы. Старый вояка, так небрежно отброшенный на задворки бытия безжалостной системой, вновь был в строю. Мышцы налились силой, алкоголь напрочь выжег адреналин, а в голове стало кристально ясно и чисто. На губах новоявленного Рэмбо засияла счастливая лыба. Сходу ввалившись в самую гущу локальной войны, он с жаром давил на гашетку.

 Серые карлики упрямо рвались в город, но подоспевшая вовремя помощь не позволила заразе и на этот раз вырваться. Гудящее пламя яростно пожирало уродливые огрызки ещё шевелящихся тел, испепеляя их в прах, сминая тяжелыми солдатскими берцами.

 За стеной шквального зарева чистильщики не увидели, как две худые фигурки бывших подростков, спасаясь от неминуемого уничтожения, торопливо нырнули в распахнутый люк, а замешкавшийся третий вспыхнул шипящим столбом и истаял бурлящей воняющей жижей.

 Неповоротливые фигуры в мешковатых костюмах биологической защиты скрылись за ними в бетонной глотке глубокого лаза, и ещё долго доносился оттуда басовитый гул пламени и звонкое хлопанье лопающегося стекла.

 Он лежал, разметавшись на склизком асфальте, а на искусанных губах его ещё блуждала улыбка. Покрытое потом и кровью расхристанное тело стремительно покрывалось серым налётом.

– Михалыч, ты это… чего? – недоверчиво косился на него Петро, тихонечко отступая.

 Грубо оттолкнув здоровяка, побитого героя окружили хмурые солдаты.

– Всё нормально, – прохрипел тот, провожая мутнеющим взглядом бывшего собутыльника. – Как мы им дали, ух! – лёгкие скрутил спазм, и Михалыч закашлялся. Военные совсем оттеснили Петро, не позволив тому и глазом моргнуть. Здоровяк отчего-то поморщился, на глаза навернулись слёзы.

– Михалыч? – дёрнулся он было назад, но на пути встал угрюмый солдат. – Вот и повоевали, – всхлипнул Петро, когда из-за ощетинившегося оружием оцепления раздался громкий хлопок. – Эх, Михалыч, говорил же, надо бежать, так нет… – побрёл Петро прочь, утирая тыльной стороной дрожащей ладони солёные капли непрошенной влаги.

***

 А со всех сторон периметр окружали военные.

 Такие прорывы уже случались в скрытом от мира научном режимном объекте, и, справедливо было предположить, не раз произойдут снова. Локальную вспышку, как обычно, погасят.

 Недаром Североуральск-19 – обособленный, надёжно сокрытый в таёжной глуши, окружённый болотными топями город был населён непризнанными гениями, в чьей крови непрестанно бурлит сумасшедший огонь безумных открытий.

12 лет назад

 Пять человек в грязно-жёлтых костюмах биологической защиты вывалились из подвала недостроенной высотки. Побросав ещё дымящиеся огнемёты, они лихорадочно стаскивали с себя густо заляпанные вязкой субстанцией комбинезоны и с вытаращенными глазами кидались в приземистую палатку, под толстые струи воды тут же развёрнутого рукава с обеззараживающей жидкостью. А позади голодное пламя из огнемётов подоспевших солдат уже жадно пожирало склизкие кучки зараженной одежды. Однако бойцов это уже ничуть не интересовало. С видом побитых собак они тупо пялились перед собой, едва шевеля губами. Нет, вода не была настолько холодной, скорее, слегка отрезвляющей. Однако на улице не май месяц, и зубы всех пятерых отчаянно отбивали незамысловатый мотив. А отрешённые выражения бледных лиц заставляли начальство озабоченно хмуриться.

– Михалыч! Доклад! Немедленно! – гаркнул седовласый вояка с генеральскими звёздами на плечах.

– Есть, товарищ генерал! – вытянув в струнку сухопарое тело, отозвался один из купальщиков. Глаза его вспыхнули сталью, и, энергично замахав руками, он волчком завертелся под тугими прохладными струями.

 Небольшой пятачок у старого недостроя сегодня прямо кишел важными шишками.

 В мгновение ока здесь был развёрнут мобильный командный пункт, едва только тишину улицы разорвал пронзительный вой сирены.

 Поджарый, уже немолодой военный, выбравшись из-под тугих струй, задумчиво почесал затылок и, сузив глаза, внимательным взглядом окинул своих парней.

 Четверо коротко стриженных, совсем ещё желторотых юнцов, дрожащими руками пытались одеться. Раз за разом неловко спотыкаясь, они топтались на месте, неуклюже тыча трясущимися руками то мимо рукава непослушной в онемевших пальцах рубахи, то мимо штанины форменных брюк. Цокнув языком, Михалыч озабоченно покачал головой и, растеревшись до красноты казённым полотенцем, привычным движением подкрутил пышный ус.

 Сиротливые остатки его отважного взвода – совсем ещё мальчишки с открытыми лицами. Сейчас они выглядели… нет, не испуганными, а скорее, обманутыми и обиженными.

– Как же так, командир? Как? – пролепетал ближайший бугай, жалобно заглядывая тому в глаза и пытаясь попасть в узкую петельку сверкающей пуговицей.

 Михалыч успокаивающе похлопал его по плечу, впрочем, так и не найдя нужных слов.

– Командир, – подскочил к нему худощавый солдат, взмахом руки указывая на подвал. – Это то? То самое? – щёки его пошли красными пятнам, а в глазах лихорадочно засияли пытливые звёзды.

– Не знаю, Вильнёв, – заколебался Михалыч, а стальной взгляд невольно дал слабину. Знал он! Конечно же, знал! А если не знал, то догадывался, несомненно. И сейчас, пытаясь увильнуть от ненужных вопросов, он строго сдвинул брови и отрывисто гаркнул:

– Отставить вопросы, боец!

 На что тот побледнел и потупил настойчивый взор.

– Есть отставить, капитан! – и, пригладив трясущейся пятернёй короткий чернеющий ёжик, еле слышно добавил: – А только ты не хуже меня понимаешь, отец, что это мы… Наша вина… Это мы их там всех… Мы… – губы солдата дрогнули, опущенный взгляд заблестел, и, слабо всхлипнув, он, крутанувшись на пятках и не дожидаясь реакции командира, пошёл прочь.

 Михалыч не стал его останавливать и, хмуро насупив брови, угрюмо смотрел сыну вслед.

***

 Вильнёв Михаил Михайлович – поджарый, уже перешагнувший своё 45-летие капитан. Военный до мозга костей, он встревоженным взглядом следил за парнишкой.

 Его сын, его гордость и всё, что осталось от некогда прекрасной, нежно любимой и рано почившей жены.

 Максимка с детства был хворый, щупленький и неприспособленный к суровым реалиям закрытого города.

 Североуральск-19, спрятанный от всего мира уральской тайгой – уединённый, самодостаточный объект.

 Довольно-таки прилично развитая инфраструктура за высокой бетонкой, увитой колючей проволокой, позволяла местному населению вполне комфортабельно существовать в своём ограниченном мире и даже создавать семьи и растить детей.

 Свежее дыхание близкой тайги и суровый уральский климат сызмальства закаляли каждое поколение, взращивая в горячих сердечках любовь и преданность к единственному и нерушимому, изолированному от всего мира родовому гнезду.

 Да только вот Максимка, увы, не такой. Ещё при живой мамке он был счастливым, весёлым мальчишкой, а как померла, так словно утянула ребёнка с собой. Сынишка, казалось, угас, сник совсем. Будто покинула мальчика жажда движения, вкус к жизни. Бесцветным угрюмым ростком дотянул он до восемнадцати, а там и призыв. Все свои связи мобилизовал тогда хмурый отец и всё-таки добился того, чтобы сын служил срочку под его бдительным оком.

 Разве мог заботливый родитель тогда знать, какой ужасный сюрприз готовит его роте судьба.

Месяц назад

– Рота, подъём! В полной выкладке на выход!

– Что…

– Опять?

– Да задолбали эти учения! – разноголосый недовольный ропот заглушил шелест одежд и торопливое шарканье ног.

– Митрохин, ну что опять-то? Куда марш-бросок? – недовольно скривился черноволосый бугай. Мартынову осталось служить всего месяц, а потом на гражданку. Он, конечно же, как и все, останется по контракту, но уже совсем на других, более мягких условиях. – Дядюшку дембеля, сержант, грех подымать, – подавил он зевок, обращаясь к горластому парню.

 Тот лишь угрюмо дёрнул плечом.

– Мне-то что? Все вопросы к Вильнёву.

– Вильнёв! – рявкнул Мартынов и уцепил за рукав щуплого парня. – Чего там опять?

– Да мне почём знать? – удивился солдатик, округлив изумлённо глаза. Тот поморщился и отпустил его. Парень и вправду выглядел таким же растерянным, как и все.

***

 Чуть больше полсотни взъерошенных срочников выстроились на плацу. Стараясь придать лицам серьёзность, они то и дело косились в сторону, а в глазах мельтешила тревога.

– Равняйсь! Смирно! Товарищ капитан, по вашему приказу рота поднята в полном составе! Разрешите стать в строй?

– Хорошо, лейтенант, разрешаю, – Михалыч привычным движением крутанул ус и, стянув с головы фуражку, вытер испарину с высокого лба.

– Товарищи! Бойцы! Сынки! – хриплым голосом заговорил он. – Сегодня Родина доверила именно нам сверхважное задание. Как вы уже успели заметить, – широким жестом руки он указал туда, куда и так невольно косили глаза всех солдат. Багряное зарево разукрасило горизонт в кровавые цвета. Где-то за кордоном бушевал пожар, только вот странно как-то – без дыма и треска сминаемых сучьев. – Все вы видите последствия падения коварного разведчика. Враг никогда не дремлет. И пока мы тут с вами сопим в тёплых кроватках, он облетает тайгу в поисках города! Но и наши пограничные ПВО не смыкают глаз. Вражеский разведчик был сбит недалеко от Угутки, и именно нашей роте был дан приказ прочесать местность от города до места падения самолёта. Первый взвод пойдёт лично со мной, второй – под командованием лейтенанта Петренко, третий поведёт лейтенант Яровой. Рота, вольно! Лейтенанты, ко мне! – уже зычным басом скомандовал капитан и, крутанувшись на пятках, пошёл к себе.

 Следом за ним метнулись и двое бойцов. Остальные расходиться не торопились, а уставились на красные всполохи, рвущие на клочки чёрный бархат ночного неба.

***

 Не прошло и получаса, как все три вооружённые до зубов группы выдвинулись разными тропами к берегам быстроводной Угутки.

 Первой на место падения прибыла третья группа.

– Птенец, Птенец! Вызывает Щегол! Как меня слышно?

– Щегол, я Птенец, слышу тебя хорошо.

– Товарищ капитан, докладывает лейтенант Яровой. Группа под моим командованием благополучно достигла места падения. Ох, бль… Что это? Всем назад! Не стрелять! – рация взорвалась треском помех, сквозь которые прорывались дикие крики и стрёкот стрельбы.

 Лицо капитана покрылось алыми пятнами и, смахнув со лба крупные капли пота, он сорвался с места нервной трусцой. Ошарашенные докладом третьей группы бойцы первого взвода молчаливыми тенями понеслись вслед за ним.

– Птенец, я Вьюрок! Как меня слышно? Птенец, не слышу вас! Капитан, на связи Вьюрок. Вторая группа на подходе к цели. Слышим крики и стрельбу. Жду ваших указаний! – сквозь свистящую трескотню вновь ожила рация голосом лейтенанта Петренко.

– Вьюрок! Лейтенант, что у вас за помехи? Пропадаешь. Мы уже близко! Приказываю рассредоточиться по местности и осмотреться. В бой не вступать! Повторяю, не вступать! В кого, чёрт возьми, они там стреляют?

– Есть, капитан! Осмотреться.

– И, Паша…

– Да, Михалыч…

– Будь осторожен!

– Есть быть осторожным! – радостно рявкнула рация, и голос Петренко проглотил сплошной треск.

– Откуда помехи в тайге? – прошептал капитан, тревожно оглядываясь на бойцов.

 На хмурых лицах застыла растерянность. Михалыч и сам мало что понимал в происходящем, однако его желторотики были в опасности. Тщетно пытаясь унять в голосе дрожь, он пробежал взглядом бойцов.

– Держать дистанцию! Вперёд никому не лезть! Всем соблюдать режим тишины!

 «Есть», тихим шелестом прокатилось по шеренге угрюмых солдат. На юные светлые лица набежала тень страха. Он ещё не овладел мальчишками полностью, но уже сжимал ледяными когтями бешено колотящиеся сердца.

 Такая родная и всегда приветливая тайга сейчас открылась им с совсем другой стороны. Ели злобно щетинились крошечными пиками на пышных лапах, а грозные кедры, гоняя в ветвях резкий ветер, надрывно скрипели, казалось, сердито шепча. Вечнозелёные можжевеловые заросли нервно подрагивали, провожая шеренгу притихших бойцов лёгкими взмахами, будто прощаясь и благословляя тех на ратные подвиги. И ни единого живого звука вокруг. Потревоженные пожаром ночные обитатели либо попрятались в свои глубокие норы, либо в спешке покинули страшное место.

***

 Таежный, всегда чистый, спокойный воздух насквозь пронизывало напряжение. Плотной цепью двигались двадцать пять человек, неслышной поступью лавируя между сосен.

– Слышь, Вильнёв, – резкий тычок локтем в бок заставил Максима поморщиться, – что-то пованивает, это не ты там от страха, а? – ощерив в усмешке толстые губы, Мартынов слегка приобнял за плечи худенького сослуживца.

– Отвянь, Мартынов, – проскрежетал сухо Максим, сбрасывая с плеча тяжёлую лапищу.

– Да не дрейфь, Максимка, – улыбка амбала стала ещё шире, – дядюшка дембель ребёнка в обиду не даст, – и, повернувшись к ближайшим парням, состроил забавную рожицу. Приглушённый смешок прокатился по строю заставив Михалыча сдвинуть брови. Он знал, что частенько Максима, за его болезненную худобу, доставали беззлобными шуточками, но старался не вмешиваться. Справедливо опасаясь ещё больше усугубить отношения сослуживцев к самому слабому в стае. Сын не жаловался, отец и не лез, горячо переживая в душе за любимое чадо.

– Отставить разговорчики! – прошипел он, прерывая глумливые шепотки. Это всё, чем он мог помочь, не вступаясь открыто.

 Впереди раскинула свои вечнозелёные листья брусника. Густые кусты её расплелись упругими лозами меж стволов, невольно преграждая разведчикам путь. Шутки были забыты, и, чертыхаясь, солдаты тараном вломились в мешанину гибких ветвей.

 Вот уж и до алого зарева осталась лишь пара шагов. Капитан поднял руку, призывая взвод быть осторожными, и махнул ладонью вперёд, разрешая продолжить путь.

 Стрельба стихла. С порывами ветра долетали до слуха лишь слабые стоны и хрипы, заполняя дыханием ужаса тревожную тишину. Уже на подходе в нос ударил удушливый смрад свежей крови и пороха. Лица окутала густая вонь разорванной плоти и рваных кишок. Бойцы закашлялись, зароптали, ладони вскинулись к лицам. Кого-то уже громко рвало, следом другого и третьего.

– Слабаки, – пробормотал капитан, отыскивая глазами щуплую фигурку солдата. – Вильнёв, ко мне!

– Рядовой Вильнёв по вашему…

– Тихо, Максимка, – перебил сына Михалыч. – Вишь, оно как тут? Держись со мной рядом.

– Есть! – привычно ответил Максим, с щелчком передёрнув затвор.

 Капитан вскинул руку, и паника тут же утихла. Мало-мальски пришедшие в себя молодые бойцы, взяв на изготовку оружие, медленно выдвинулись вперёд. Идти приходилось всё трудней с каждым шагом. Повсюду валялись куски сломанных толстых стволов, цепляясь острыми щепами за одежду. Ступни увязали в поднятом крошеве голых ветвей, мха и земли. А впереди, за срубленным зверской рукой кривым частоколом, перед буйно разросшимися кустами кедрового стланика на когда-то пологом, каменистом берегу шустрой Угутки словно бы разверзлись врата в истинный АД.

 Земля вздыбилась вперемешку с вывороченными булыжниками и едва вылезшей мартовской травкой. Грубо перепаханная и перелопаченная чьей-то гигантской рукой, она нелепо застыла мрачной картиной, словно бы выхваченное мгновение из безумства сюрреалистичного Армагеддона. Всё пространство покрывала кипящая жижа, а у самой реки, нависая над быстрыми водами, возвышался покорёженный странный объект. Изломанный, серебристый он пульсировал алыми всплесками, испуская в бездонную гладь звездного неба багряное зарево.

 Множество тел в окровавленных ошмётках одежды беспомощно барахтались в бурлящей субстанции и натужно кряхтели.

 Не раздумывая, первая линия солдат кинулась вперёд, а вторая, следовавшая по пятам, уверенно шагнула за ними, сердито щетинясь стволами. Внимательно следили они за периметром, ловя взглядами любое движение. Но нависшую тишину разрывали лишь тихие стоны. Никто из них так и не обратил внимание, как янтарная слизь, забираясь по ботинкам наверх, стремительно заползала под брюки, оплетая кожу ног тонкими золотистыми жгутиками.

 Михалыч стоял в стороне, рядом с единственным нетронутым кусочком растительности, зорко осматривая такую знакомую и такую чуждую теперь местность. Искореженная земля, казалось, дымила в янтарном вареве, и проснувшийся в командире отец властно удержал сына, не позволив тому ступить в склизкую массу. Глядя на это, рядом застыли ещё три бойца.

 С раскрытым от удивления ртом взирал Мартынов на мерцающий алым объект.

– Не видал я прежде таких самолётов, – присвистнул он, ещё крепче сжимая цевье. – Сдаётся мне, товарищ капитан, что этот вражеский гость совсем не пендосский.

 Последние слова, вылетев словно плевок, заставили Михалыча поморщиться. Обернувшись, он заметил, как мелко дрожат губы Максима, и с хрустом сжал кулаки. Нет, он не позволит эмоциям взять над собой верх.

– Режим тишины, боец! – шепотом скомандовал Михалыч. – Враги могут быть рядом. Вильнёв, Летяга, следите за тылом! Мартынов, твой левый фланг, Осипов – правый.

– Есть.

– Есть.

– Слушаюсь, – зашелестело в ответ, и парни слаженно рассредоточились.

– Стоять, руки! – гаркнул напряжённый голос.

 Михалыч вздрогнул и повернулся туда, где, раздвигая трясущимися руками ветви кедрового стланика в ярком свете пылающих отблесков, друг за другом, словно медведи из берлоги, повылазили испуганные бойцы. Один, второй, третий… На десятом Михалыч сбился и с изумлением взирал на растрёпанных пацанов. Да-да, именно пацанов, потому что на солдат эта жалкая горстка никак не тянула.

 Исцарапанные, измятые, в разорванных горках, они стыдливо прятали от командира глаза и топтались на месте, старательно избегая шипящую жижу.

– Паша? – не поверил своим глазам капитан. – Это что за маскарад?

 Широким жестом руки обвёл он растерянный второй взвод. «Ну, хоть живые…» – невольная мысль мазнула хвостом и растворилась в круговороте эмоций.

 Крепко сбитый, потрёпанный, с болтающимся на соплях рукавом камуфляжной куртки, понурый лейтенант выдвинулся вперёд.

– В-в-вин-новат, т-т-товарищ к-капитан…

– Возьми себя в руки, боец! – за грудки встряхнул его командир и тут же разгладил куртку. – Какой ты пример подаёшь своим пацанам? – покосился он на взъерошенных срочников, которые испуганно таращились перед собой.

 Внезапный крик в хлам разорвал нависшее напряжение, и все бледные лица повернулись туда, где, побросав оружие, один за другим рядом с лежащими телами падали бойцы. Этого Михалыч стерпеть не смог и дёрнулся в сторону своего взвода. Цепкие пальцы тут же больно впились ему в плечо, не позволив ступить в бурлящие лужи.

– Нет, командир, – отчаянно вырвалось у Петренко, и, махнув головой, он указал на кусты.

 Готовое было сорваться ругательство застряло у Михалыча в глотке, когда, обдав лейтенанта яростным взглядом, он заглянул вглубь раздвинутых веток. Лицо его исказилось, рот приоткрылся, а уголок губы, нервно подрагивая, невольно сполз вниз. Глаза округлились так, что казалось, вот-вот и они стеклянными шариками вывалятся из орбит. Он одарил лейтенанта ошалелым взглядом и дрожащей рукой стянул с головы фуражку. Не обращая внимание на растерянные взгляды пятерых, оставшихся от первого взвода солдат, он напряженно сглотнул.

– Это что?

– Товарищ капитан, – хрипло выдавил Петренко. – Вы не поверите, но это третий взвод.

– Что? – подобрался Михалыч. Так нагло врать себе прямо в лицо он не позволит. Как могут эти уродцы быть мальчишками его роты? Молодыми, задорными… Эти серые твари! – Ты что, Паша, белены объелся? Где тут бойцы? Я тебя спрашиваю? – вновь схватил за грудки капитан лейтенанта.

 Тот молча стоял, твёрдо глядя в глаза командиру. И от этого взгляда у Михалыча свело челюсть, а в животе заворочались льдинки. Пальцы вдруг ослабели и разжались, отпуская многострадальную ткань.

– Как? – прокаркал он, не смея отвести взгляда от глаз лейтенанта. А позади его, напирая, напряжённо сопели любопытные парни. Лишь взглянув в побелевшее лицо сына, он растерянно покачал головой. Как в такое поверишь…

– Когда мы достигли цели, третий взвод в полном составе уже был там, – лейтенант многозначительно покосился туда, где копошились тела, покрытые янтарной слизью. – Десятка моих так же кинулась в самую гущу, да так там и увязла. Мы словно опешили, глядя на это, но ступить в странную грязь побоялись. Вторую десятку я отправил прочёсывать местность, а пятеро остались со мной. Ты только представь себе, Михалыч, наше удивление, когда парни третьего взвода начали подниматься! Но это были уже не бойцы. Эта жёлтая мерзость… Она как-то повлияла на них… Лица их вытянулись, посерели, глаза расширились, словно чёрные жерла, а клыки… Михалыч, ты видел эти клыки? Таким нет места в человеческих ртах! Спины уродливо сгорбились, но даже в таком виде они были выше нас всех. А руки? Серые, сморщенные и такие длинные, что буквально загребали землю когтями. Если бы лохмотья одежды не болтались на тощих телах, едва ли кто смог бы поверить, что это когда-то было людьми. И пока мы с открытыми ртами глазели, не в силах и с места сойти, они кинулись на нас, как безумные. Спасибо десятке, что ушла в лес. Парни вовремя подоспели. Если бы не они, бродить бы и моему взводу в уродском обличии.

 Только вот двоих отбить нам так и не удалось. Вот они, посмотри, там и лежат, где их настигли твари, – Петренко печально кивнул.

 Проследив за его взглядом, Михалыч с ужасом увидел, как фигуры в окровавленных лохмотьях медленно ворочаются на траве, а вокруг них пузырится жёлтая жижа.

– А эти? – командир обвел настороженным, всё ещё не верящим взглядом остальные тела. Они уже не стонали. Густо заляпанные золотистыми кляксами, они тихонько лежали, едва вздрагивая.

 Разумеется, Михалыч не поверил столь бредовому рассказу свихнувшегося лейтенанта и быстрым шагом подошел к двум ближайшим – тем самым, из взвода Петренко.

 Надо сказать, что суровый вояка вообще не воспринимал ничего сверхъестественного и необъяснимого за данность. Он свято верил, что всему есть разумное объяснение. И теперь, наклонившись над подрагивающими телами своих парней, он внимательно всматривался, а кожа его покрывалась липким и холодным потом.

– Невероятно! – выдохнул он и почувствовал движение за спиной. Все четверо бойцов его взвода, которым посчастливилось не вступить в контакт со странным веществом, сгрудились рядом и возбуждённо сопели.

 У лежащего ближе солдата была вырвана с мясом рука. Не отрезана, а именно вырвана. «Это ж какую силищу надо иметь?» – пронеслось в голове у Максима. С рваных ошмётков на месте предплечья в примятую почерневшую траву капала вовсе не кровь, как должно было быть, а янтарная вязкая жидкость, в глубине которой хаотично метались сверкающие искорки: сталкивались, вспыхивали и вновь стремительно уносились вглубь странного вещества.

 Как зачарованные парни смотрели на это чудо и растягивали бледные губы в глупых улыбках, пока Петренко с остатками своих солдат не оттеснили их от начавшего подниматься посеревшего тела.

 Только после первого выстрела Михалыч пришёл в себя и растерянно захлопал глазами.

 Впереди начинался хаос. Мирно лежащие солдаты начали вставать, но, как и говорил Паша, это были уже не люди.

– К оружию! – завопил командир, передёргивая затвор и опасливо отступая от всё уверенней наступающих бывших солдат.

 Щеря страшные пасти, они уже ничем не напоминали людей, и в чёрных глазах их пылала голодная жажда.

– Огонь! – рявкнул Михалыч, –  Огонь на поражение! – и мир взорвался оглушающей увертюрой кровожадной симфонии.

 Лихорадочно соображая на ходу, командир медленно пятился от вопящих и лающих тварей, что есть силы давя на гашетку. Рядом с ним были его бойцы – треть от всей роты, испуганные и растерянные мальчишки, которых он должен вывести из этого ада непременно живыми.

– Мочи! Бей гадов! – орал справа Мартынов. Слева судорожно сопел взмокший Максим.

 Михалыч готов был поклясться, что мальчишка не выдержит и сбежит, но нет. Вот он, упрямо стиснув зубы, бок о бок пятится с грозным отцом, щедро поливая свинцом из автомата бывших товарищей. И рука его не дрожит, не скользит по цевью, твёрдо сжимая горячую равнодушную сталь. Его сын, его гордость!

 Краем глаза Михалыч уловил движение и проворно пригнулся. Серый урод, изловчившись, с немыслимой скоростью сиганул на него, но был срезан точной очередью и отброшен изломанной кучкой назад, сбивая с ног тварей.

 Грохот стрельбы оглушал, но звучал музыкой для ушей, перекрывая свирепый вой чудищ.

 Вскоре всё было кончено, и перед ошарашенными взглядами бойцов валялись серые трупы чудовищ, истекавшие искрящейся жидкостью. Они словно таяли, медленно исчезая в объятиях бурлящего янтаря. Едкая химическая вонь шибанула в лицо, заставив желудок подпрыгнуть, и, зажимая ладонями нос, Михалыч попятился. Уронив под ноги автомат, он, едва продышавшись, устало прислонился к шершавому стволу искромсанной ели. Рядом с ним сгрудились, зажимая носы, и жалкие остатки его славной роты.

– Петренко, соедини меня с базой, – сглотнув колючий ком в горле, прохрипел командир.

– Есть, капитан! – взбудораженный полной победой, лейтенант вытащил рацию. Отойдя в сторону, он бойко затараторил, едва сдерживая улыбку. Вызывая базу, Петренко с облегчением привалился к стволу под пушистой вечнозелёной кроной, вытирая рукавом со лба грязный пот.

 Шушукающий ветерок в наступившей тишине, расслаблял, убаюкивал. После грохота канонады, он казался блаженством натянутым нервам.

 И вот тут, совсем потерявший бдительность, лейтенант не успел даже вскрикнуть, как воздух мгновенно перестал поступать в мозг. Закатив глаза, он изо всех сил впился скрюченными пальцами в гибкую конечность сдавившую шею и захрипел. Серая тень, вся в янтарных прорехах, бесшумно свесилась с дерева и молниеносно настигла беспечную жертву. Прежде чем солдаты успели среагировать, Петренко конвульсивно засучил ногами, судорожно дёрнулся и вытаращив глаза, сполз на землю. Тень отступила так же бесшумно.

– Паша, ты что? – рявкнул Михалыч, кидаясь к поверженному и не замечая в ветвях чужака. Бойцы нервно повскакивали, вскидывая еще не успевшее остыть оружие. Настороженные взгляды заметались вокруг, силясь поймать хоть какое-то движение. Всё напрасно.

 Склонившись над неподвижным бойцом, Михалыч внимательно осмотрел того и, не найдя жёлтой слизи, озадаченно нахмурился. Вытаращенные бельма стекленеющих глаз покрылись мелкой сетью лопнувших капилляр, а сплющенная шея несчастного лишала всякой надежды.

 Злые слёзы застили взор, и капитан, яростно вытаращив глаза, заорал:

– Выходи, тварь! Где ты прячешься? Будь мужиком! Я тебя, сволочь, голыми руками! – и, отбросив прочь автомат, рванул на груди рубаху.

– Товарищ командир? Не надо, отец! – кинулся было к нему Максим, но взбешённый мужчина небрежно его оттолкнул.

 А в это время Мартынов поднял рацию, выпавшую из рук лейтенанта, и быстро заговорил:

– Гнездо. Гнездо. Я Птенец. Как меня слышно? – помехи шипели, не давали сосредоточиться, и боец завертелся на месте, стараясь поймать частоту.

 Внезапно серая тень размазанным пятном метнулась за толстый ствол, и Мартынов от неожиданности едва не выронил рацию. Не раздумывая, он вскинул автомат и рявкнул:

– А ну выходи, тварь! Сюда, капитан! Здесь!

 Дважды повторять не пришлось, и настороженные бойцы столпились возле дембеля. Михалыч и пара солдат медленным шагом двинулись вокруг ствола, не убирая пальцы с пусковых крючков.

 Шаг, ещё шаг… Пот градом катился ему за пазуху. Шаг третий, четвёртый… И челюсти свело до хруста в ушах. Казалось, вот-вот, и зубы посыплются изо рта острым крошевом.

 Пятый, шестой… Глаза защипали, словно под веки сыпанули песок, но он боялся моргнуть и увидеть перед собой уродливую морду чудовища.

 Седьмой… Серая тень метнулась навстречу, растопырив когтистые руки. Последнее, что отразилось в расширенных зрачках Михалыча – клочья жёлтой пены на оскаленных клыках. Палец на курке дрогнул. Грохнули выстрелы. Так и не добравшись до очередной жертвы, тварь скрюченной куклой рухнула замертво, орошая кусты янтарными брызгами.

 Михалыч всё давил и давил, яростно скрипя зубами. За Пашку, за всех пацанов, нашедших свою смерть в жутких объятиях чужеродной заразы, за своего сына и за себя! Он давил, пока не закончились патроны, а по бледным щекам текли слёзы.

– Птенец, ты меня слышишь? На связи Гнездо! Куда вы пропали? Птенец? Гнездо вызывает Птенца! – ожила рация, и, выронив бесполезную железяку, Михалыч без сил грохнулся на колени, пряча в ладонях лицо.

– Гнездо, я Птенец, как меня слышно? – опомнился Мартынов.

– Ну наконец-то! – облегчённо вздохнули на том конце. – Что там у вас?

– У нас двухсотые… Запрашиваем помощь…

– Повторите, Птенец, вас не слышно! – и, прежде чем Мартынов открыл рот, Михалыч вскочил и ловким движением выхватил у него рацию.

– Гнездо, я Птенец. Запрашиваю помощь огня! Нам нужен огонь, сожжем здесь всё к чёртовой матери!

– Не понял… – обескураженно отозвалась рация обиженным голосом.

– Что не понятного, боец? Немедленно доложи генералу «Красный код». Запрашиваем зачистку огнём. Выдвигаемся к базе.

 На том конце произошла заминка, и уже другой голос басовито ответил:

– Капитан Вильнёв, на связи генерал Коршунов. Доложите обстановку!

 Тяжело вздохнув, Михалыч печально повесил голову.

 Когда он закончил свой сбивчивый рассказ, на том конце воцарилась гнетущая тишина. Ещё с минуту оба молчали, затем генерал недоверчиво хмыкнул:

– Принеси мне то, что вы курили, Михалыч. Забористая трава…

– У нас сорок двухсотых… – перебил его капитан. – Ты думаешь, я буду этим шутить? – несмотря на всю абсурдность ситуации, голос Михалыча звучал вполне серьёзно, и генерал поперхнулся своим смешком.

– Ну, раз ты настаиваешь, высылаю тебе взвод чистильщиков. Заразу следует уничтожить. Говоришь, этот последний отличается от других?

 Михалыч взглянул на уродливый труп и согласно кивнул:

– Да, этот другой. Шарообразная лысая башка, миндалевидные чёрные глазищи, бесцветные тонкие губы и клыкастая пасть. Ушей и вовсе нет. Весь какой-то непонятный, тощий и складчатый. Худые длинные руки с когтистыми пальцами, тонкие ноги. Думаю, это и есть наш пилот.

– Кстати, что там с… Объектом?

– А что с ним будет? Лежит, мерцает… К нему не подобраться пока. Повсюду эта жёлтая мерзость.

– Интересно… Очень интересно, – прогнусавил задумчивый голос, перемежаясь с лёгким постукиванием, и Михалыч представил воочию, как генерал нервно стучит ручкой по гладкой столешнице. – Если верить твоему докладу, капитан, – а я, заметь, тебе верю – эта инопланетная жидкость как-то странно ведёт себя при контакте с человеческой кожей. Я бы на твоём месте хорошенько осмотрел своих бойцов. Да, – выдержав паузу, генерал невозмутимо продолжил: – И возьми-ка ты образец… – не дослушав, капитан вздрогнул, лицо его окаменело.

– Степан… Товарищ генерал, ты уверен, что хочешь впустить эту заразу в город?

– Не волнуйся, Михалыч, – поспешно, словно бы только и ждал этот вопрос, успокоил генерал подчинённого. – У нас в лабораториях гениальные умы прозябают без новых идей. Пора бы подкинуть им работёнку.

– Ну, как знаешь! Твоё дело приказать…

– Вот-вот, выполняй, капитан, пока чистильщики не подоспели.

– Есть выполнять! Конец связи! – отчеканил Михалыч и виновато покосился на парней.

 Что ж, как бы ему ни хотелось оставить тут весь ужас сегодняшней вылазки, а приказ есть приказ. И, вылив остатки воды из своей фляжки, он брезгливо скривился и поднёс её горлышко к сочащейся ране неведомого существа.

– Подкинем работёнку учёным… – бурчал недовольно он, глядя на то, как тощая фигурка пришельца неумолимо тает, растворяясь в своей же мерцающей крови. – Ну, хоть тело они не получат. Безумные гении…

 Вскинув голову, Михалыч увяз в осуждающем взгляде родных серых глаз.

 Но приказ есть приказ!

Месяц спустя

 Теперь он смотрел сыну вслед, не зная, что и сказать. Со стыдом понимал, что Максим прав, это целиком и полностью их вина. Не притащи они тогда эту чуждую янтарную жидкость – ничего бы сегодня не произошло. Но что толку жалеть, знал бы, где упадёт – соломки бы постелил. Ничего, перебесится парень, переживёт. Как и тогда пережил. Хоть и стал он немного угрюмым, всё же держался молодцом.

 Тяжело вздохнув, Михалыч одёрнул тёплую куртку и, обречённо понурив голову, поплёлся в генеральскую палатку на доклад. Ну почему все парни как парни, а у него не солдат родился, а кисейная барышня…

 Взлохматив ежик волос – когда-то блестящих, подобно крылу дикого ворона, а сейчас густо присыпанных ранним пеплом – он судорожно сглотнул подкативший к горлу колючий ком и мимолётно смахнул с ершистых ресниц скупую мужскую слезу.

 А утром ждал новый удар.

 Из глубокого сна его вырвал настойчивый звонок в дверь. Матерясь на все лады, в одних трусах, не потрудившись даже одеться, Михалыч распахнул дверь. Максим промчался мимо отца как торнадо: взбешённое, дёрганое, возмущённое.

– Вот, вот, смотри! Да как? Как они могут? Это же неправда! Всё ложь! Кругом одна ложь! – тыча газетным листком в лицо ещё не совсем проснувшемуся отцу, Максим взбудоражено брызгал слюной.

 Михалыч взял протянутую газету и, проморгавшись, внимательно прочитал:

 «Ужасная трагедия в Североуральске-19 унесла множество жизней. Редакция газеты "Таёжный Искрень" скорбит вместе с родственниками погибших.

 Вчера, примерно в 22.15 на газонефтеперерабатывающем заводе произошло внезапное возгорание, приведшее к взрыву огромной силы. Предположительно, всему виной человеческий фактор. Взрыв унёс жизни работников целой смены, буквально испепелив тела и изувечив до неузнаваемости.

 Расследование ещё ведётся. Мы будем держать вас в курсе событий по мере поступления новостей с полей».

– Ты понимаешь, отец? Какой взрыв? Мы их просто убили! Перестреляли и заживо сожгли под землёй! Какой ещё завод? Почему везде ложь! Как жить дальше, отец? Я не могу! Не хочу так! Я пойду и скажу, скажу всем, что это не так, не правда! Скажу, что это мы, мы принесли в город заразу, мы сожгли тех людей, и пусть нас осудят, пусть! Это мы, мы, отец… – и, спрятав в ладонях мокрое от слёз лицо, Максим упал на колени.

 Глухое рыдание сына ранило душу родителя, и он, присев рядом, обнял вздрагивающие плечи своего уже большого, но всё ещё несмышлёного ребёнка.

– Нельзя, Максимка, нельзя говорить это. Надо молчать. Понимаешь? Иначе ведь нам не жить с тобой! Иначе ведь смерть.

– И пусть, пусть лучше смерть, чем так жить! Они тоже хотели, а мы их…

 И Михалыч вдруг с ужасом осознал: слабая психика сына не выдержала зачистку лаборатории. Не стоило его брать туда. Ох, не стоило! Что же он, старый дурак, натворил? Как теперь быть? Как уберечь своё единственное чадо от трибунала? А ведь он не будет молчать, просто не сможет. И тогда… они заставят… Они умеют заставить молчать…

 Понимание пришло резко и так внезапно, что старый вояка вздрогнул.

– Максим, тебе надо бежать.

– Что? Как? – отстранился от широкой груди худенький срочник.

– Сейчас оставайся тут, тебе нельзя возвращаться в казарму. Сиди тихо, не шуми. Кто придёт, дверь не открывай, на телефон не отвечай. И свой отключи. Понял?

– Понял, – шумно всхлипнул парнишка, растирая по щекам слёзы. – А ты куда?

– Готовить нам с тобой побег в большой мир, – усмехнулся Михалыч и озадаченно почесал подбородок, глядя на то, как в глазах сына запылал совсем другой огонёк.

 «Господи, – пронеслось в голове, – какой же он всё ещё ребёнок!»

***

 Когда за окном потускнели краски и монохромная пелена опустилась на город, Максим успел уже успокоиться и как следует выспаться. Отца дома ещё не было.

 Слоняясь из угла в угол, он мял в руках злосчастный листок и раз за разом прокручивал в голове памятные картины. И каждый раз, как и тогда, желудок его конвульсивно сжимался.

 Перед глазами возбужденного юноши так ясно вставали живописные сцены того страшного дня, что он от волнения буквально забывал, как дышать. И только когда лёгкие вспыхивали невыносимым жаром, он судорожно вздрагивал и беззвучно глотал воздух ртом.

 «Мучнистые, рыхлые лица сослуживцев, блестящие антрацитом глаза. Серая морщинистая кожа… Голодные рты с щебёнкой острых зубов и пена… Везде жёлтая, мерцающая искрами чужой жизни, жижа: на траве, на кустах, на одежде солдат… Она как живая ползла по штанинам, заползая под брюки, под кожу, под плоть…»

 Как же больно смотреть на то, как у тебя на глазах с солдатами происходят разительные перемены. Ужасные метаморфозы искажают черты, превращая товарищей в жутких монстров. Как вообще это возможно?

 В наше время передовых технологий такой первобытный анахронизм… В душе просыпаются древние страхи перед монстрами под кроватью или в шкафу, или в огромной и чёрной пещере. Стоишь перед входом и не знаешь, что тебя ждёт. Смотришь на то, как впереди дышит тьма, а ледяные мурашки колючими стайками скачут по телу. А затем ты всей кожей, всем существом своим чувствуешь взгляд: тяжёлый, внимательный злобный – взгляд твари из бездны. Ноги слабеют, становятся ватными, и тебе уже не убежать.

 Максим тяжело задышал, с головой погрузившись в омут жутких фантазий. Безвольно упал в кресло и глухо завыл, прижав лоб к коленям и обхватив взмокшими ладонями бритую голову.

 Так и застал сына Михалыч. Жалкого, скрюченного и чертовски похожего на покойную мать. Сердце сурового вояки ёкнуло, пропустило удар и вновь упрямо забухало в рёбра.

 Михалыч склонился над поникшей фигуркой и лишь слегка коснулся плеча, как парень испуганно вздрогнул.

– Ну-ну, сын, не глаши, это я, – до чего же он нервный. – Вот, – он сунул сыну пакет в руки и отступил к окну. – Переодевайся, живее. Я всё обдумал. Сейчас пересменка на КПП. Надо успеть. А там, сам понимаешь, – Михалыч замялся.

– А как же ты, отец? Тебя же посадят! – искра разума вспыхнула в покрасневших глазах паренька. Только сейчас до него стал доходить весь ужас последствий его поведения.

– Не дури, Максимка, – нахмурился Михалыч. – Кому нужен старый побитый конь? А вот тебя могут и вовсе того… Это же тайна, понимаешь, сын? Государственная тайна. Мы с тобой и подписку давали о неразглашении, что, позабыл? А ты на весь свет… Эх, – махнул Михалыч рукой, – Зачем ты поднял в части шум? Шёл бы сразу ко мне. А теперь тебя ищут. С особистами не пошутишь. Уходить тебе надо, Максимка, и как следует прятаться, даже там, – метнул заблестевший солёной влагой взгляд отец поверх кедров и сосен, за ночной горизонт. Потупился виновато солдатик и торопливо стал стаскивать ненавистную форму с тщедушного тела.

***

 Улица встретила их ночной свежестью. Лишь едва ощущался привкус химии на губах, оседал на волосках в носу, поскрипывал на зубах сухим пеплом.

 Закутавшись в чёрный пуховик и натянув шапочку до самых глаз, Максим зябко ёжился, невольно стискивал челюсти, чтобы не дай бог громко не клацнули. Подоспевший апрель в тайге не спешил радовать своим благодатным теплом. Хотя снег уже растаял, и молодая травка нет-нет, да и тянула к солнышку свои изумрудные пёрышки, всё же по ночам ещё было довольно студёно.

 Михалыч в привычном военном бушлате и вовсе не чувствовал холода, его до костей пробирал страх за сына. В своей родной части сейчас он чувствовал себя чужаком, хитрым, преступным лазутчиком.

 Быстрыми короткими перебежками они добрались до КПП. Стараясь избежать столкновений с коллегами, Михалыч хмуро следил за периметром.

– Так, вроде тишина. Тебя не должны тут искать. На вот, спрячь, – и, сунув сыну полиэтиленовый свёрток, поспешно того обнял. – Давай, Максимка, не поминай лихом, – шёпот родителя сорвался глухим всхлипом, а глаза наполнились влагой.

– Ты чего, бать? Не на войну ж провожаешь, – попытался разрядить обстановку Максим, но затих, сдавленный в медвежьих объятиях.

– Чай не увидимся больше! – затараторил Михалыч. – На первой тебе хватит. Заляг на дно, пока всё не утихнет. Долго искать не будут, если будешь молчать. Не мути воду, сын. В большом мире тебе не поверят, а если и поверят, то быстро закроют болтливый рот. Иди с Богом, Максимка, и не забывай, кто воспитал тебя. Мамку помни и живи, как учили, по совести. Ну всё, хватит сырость тут разводить, – лёгким движением Михалыч коснулся холодной щеки сына, ловя на палец горячую каплю. – Вон, гляди, пересменка. Сейчас я их всех отвлеку, а ты ступай потихоньку.

 Незаметно подкравшись к приземистому зданию контрольно-пропускного пункта, Максим скинул тяжёлый рюкзак с плеч и прижался спиной к бетонной стене. С ноющей болью в груди в последний раз взглянул в глаза сына Михалыч и, проглотив застывший ком в горле, скупо кивнул. Поймав робкий ответный кивок, он гордо выпрямил спину и уверенно отвернулся от сына.

 Он знал, что бросает его, делает именно то, чего пытался всегда избежать. Выпускает своего мальчика – единственного родного человечка – одного в большой и безжалостный мир. Лишь только мысль, что тем самым он даёт сыну шанс, грела разбитое отцовское сердце. Шанс на жизнь без оков милитаризма, без строгих рамок системы замкнутого, погрязшего в своих склочных интригах закрытого мира. Что ждёт его там? Это зависит теперь лишь от него самого.

– Дежурные? – командный окрик заставил вальяжно развалившихся в тесной каморке парней испуганно дёрнуться.

 Спешно похватав оружие, они выскочили за дверь и, торопливо поправляя сбившиеся бушлаты, вытянулись в струнку.

– Дежурный Ковальчук по вашему приказанию прибыл! – доложил первый.

 И так далее, все по одному, четверо парней отчеканили речитативом. Капитан слушал, кивал, а сам провожал взглядом метнувшуюся в распахнутые двери тень, запечатывая в душе каждый изгиб хрупкой фигурки.

 Ещё чуть-чуть, и он навсегда потеряет из виду родной силуэт, но зато Максим будет свободен. Будет жить и, может быть, вспоминать иногда своего старого батю. Плотно сжатых губ коснулась улыбка.

 Рыжий Ковальчук беспокойно всмотрелся в лицо командира и без задней мысли проследил его взгляд.

– А ну, стоять! – Михалыч вздрогнул и вывалился из размышлений в тот самый момент, когда дежурный уже лихорадочно вскидывал автомат.

– Нет! – из груди вырвался крик и, ни минуты не сомневаясь, отец заслонил грудью исчезающую в тайге спину сына.

 Сухая очередь слилась с отчаянным криком, резанула слух, и голова взорвалась резкой болью. Срубленным кедром рухнул Михалыч на землю лицом к настежь распахнутым сквозным дверям КПП, и сквозь алый горячий туман в угасающем мире ему мерещилась благодарная улыбка спасённого сына. Уголок губ капитана судорожно дёрнулся, и наступила тьма.

 Беглеца тогда так и не поймали. Да и кому было ловить, когда четверо молодых солдатиков соляными столбами испуганно замерли над недвижимым телом своего командира, вместо того чтобы торопиться за помощью и докладывать старшему по званию о произошедшем ЧП.

 Конечно, ребят наказали, но это было потом, а сейчас…

 Максим, услышав выстрел, резко остановился. В душе его боролись два противоречивых желания: вернуться и помочь отцу или бежать что есть сил в надежде уйти от погони. Победило второе. Отец не какой-то там рядовой и сумеет сам постоять за себя. Тем более выстрелов больше не слышно.

 Нащупав за пазухой полиэтилен, Максим вытащил свёрток и посветил телефоном, только на это сейчас и годился кусок чёрного пластика. Свою симку он выбросил ещё в городе.

 Что ещё ему сунул отец? Разорвав шелестящую плёнку, Максим уставился на знакомые, до боли раздирающие юную душу, строки лживой, продажной заметки. По иронии судьбы старый вояка именно в новый выпуск местной газеты «Таёжный искрень» и завернул все свои сбережения.

 Толстая пачка новеньких хрустящих банкнот на ранящих сердце абзацах. Как безумный пялился беглец на прощальный подарок, а глаза щипали от слёз. Дрожащими пальцами он бережно завернул купюры обратно и медленно спрятал за пазуху. Только тогда Максим понял, что всё это время он не дышал.

 И тут парня накрыло. Неподъёмным грузом на плечи легло осознание произошедшего. Чувства вины, опустошения и потери с чудовищной силой пригнули к земле. Сжали и придавили, скрючили и скрутили все мышцы, жилы и суставы. Дикий крик сумасшедшей боли исторгла горящая грудь. Срывая саднящее горло, кричал Максим, пока не закончился воздух, и даже тогда он продолжил тихо скулить, свернувшись жалким калачиком на колючей перине холодной безразличной хвои.

***

 Как ни странно, но Михалыч смог выкарабкаться, правда, всё же не без последствий. Злополучная очередь прошла по касательной, лишь незначительно поразив мозг и частично лишив памяти государственного преступника. Однако за заслуги перед отечеством и безупречную долгую службу под трибунал его не отдали, а просто по-тихому вышвырнули вон, обеспечив, опять-таки, неплохой пенсией.

 Своего непутёвого сына старый вояка позабыл напрочь, как и те жуткие события, приведшие его на больничную койку.

 Лежа беспомощным овощем на застиранных простынях, он неожиданно обзавёлся друзьями.

 Чернобровый амбал Петро и щупленький Сява от нелёгкой житухи подрабатывали тут санитарами. Они-то и помогли выкарабкаться Михалычу из нахлынувшей вместе с потерей памяти унылой тоски.

 Семьи у него не осталось, армия отказалась. Лишь единственный раз тучный генерал с бегающими глазками посетил пациента. А как выяснил анамнез безумной выходки бравого капитана, бесследно исчез без объяснения причин. Что взять с седого, поникшего старика, не помнящего даже своё имя?

 Так и оказался потомственный военный и заботливый отец на обочине жизни в уютной компании здоровенного детины Петро и вертлявого, тщедушного Сявы.

 Тем не менее, нет-нет, да и защемит усталое сердце рано одряхлевшего мужика при взгляде на КПП. Будто бы что-то зовёт его, манит в большой неизвестный мир за кордоном. Будто бы кто-то ждёт его там, в переплетении тысяч дорог, помнит и словно скучает.

 В такие моменты душа Михалыча наполнялась меланхолией и апатией. Но долго хандрить ему не давали, вытягивая буквально за уши из депрессивного состояния.

 Жизнь, конечно, не искрилась яркими красками, но всё же была довольно-таки сносной до тех самых пор, пока внезапно у Сявы не остановилось пропитое сердце…

12 лет назад

 Максим бежал сквозь тайгу, изредка подсвечивая телефоном себе под ноги. Мысли об отце не давали ему покоя. Как он там? Сумел ли избежать наказания? Справился ли?

 Под ногами хлюпнуло раз, другой, третий, и беглец в ужасе замер. Только сейчас Максим осознал, что сбился с пути и совсем не имел понятия, куда привело его бездумное бегство.

 Телефон выскользнул из вспотевшей ладони и упал на землю. Лихорадочно зашарив вокруг себя, Максим нашел его и дрожащими пальцами надавил кнопки.

 Экран вспыхнул, скупо выхватывая из густой темноты пышный багульник.

 Значок батареи предательски замигал, и у парня защемило в груди.

 Как же так? Он же заряжал его буквально перед выходом. Что за непруха такая?

 Под ногой снова чавкнуло, и, будто по команде, заголосили лягушки.

– Боже! – облизав ставшие сухими и шершавыми губы, парень стянул с головы шапку и прижал её к взмокшему лицу.

 Несмотря на холодную ночь, Максима прошиб пот.

 За всю свою жизнь в ненавистном городе он столько наслушался баек об уральских гиблых местах, непроходимых топях, болотных наваждениях, что теперь у взрослого парня сводило скулы от кислого привкуса первобытного страха.

 Вот тебе раз, ни с того ни с сего угораздило же его самому оказаться посреди этой пыхтящей, зловонной мерзости. Хорошо ещё, что апрельские ночи не кишат мелким гнусом, а то бы вообще… Врагу не пожелаешь.

 Напялив вязаную шапочку обратно на стриженый затылок, он ещё раз посветил вокруг, внимательно приглядываясь к очертаниям скудного пейзажа.

 Глаза жгло от напряжения, но, кроме обширной поляны с редким багульником, ничего интересного он не увидел.

 Когда густую тайгу успело сменить болото, Максим не заметил и теперь искренне удивлялся, глядя назад, где, кроме чахлых голых веток, торчавших из гнилостной жижи, и болотных жиреющих кустиков, не было ничего.

– Мистика, не иначе, – прохрипел он и сам испугался своего голоса.

 Недалеко шумно захлопала крыльями птица. Максим испуганно вздрогнул и невольно шагнул в сторону.

 Нога тут же по колено провалилась в трясину. Не удержав равновесия, парень упал навзничь, увязая руками в ледяной воде. Прикусив до крови губу, он кое-как поднялся, поднатужился, но вырвать ногу из цепких оков топи не смог, лишь сильнее увяз. Воя раненым зверем, Максим задёргался, затрепыхался в кисельном зловонии, отчаянно пытаясь освободиться, тщетно нащупывая второй ногой мало-мальски твёрдую землю. Бессильные слёзы текли по щекам, капали с подбородка в бурлящее варево, а жадная трясина всё плотнее стискивала добычу, всё глубже утягивала в безмолвную бездну. Вот и вторая нога, соскользнув, провалилась вслед за первой. Сорвав с головы шапку, Максим яростно закричал, молотя кулаками по вздувающимся пузырям. Но тем хоть бы хны. Радужным жемчугом всплывали они над болотом и радостно лопались под сведёнными судорогой пальцами. Брызги орошали искажённое от ужаса лицо обречённой жертвы. И Максим надрывно вопил, срывая глотку. Вытаращив в панике глаза, он лихорадочно рвал на себе короткие волоски. Казалось, вот-вот и пальцы крепко уцепятся, дёрнут и, словно Мюнхгаузена, спасут его из проклятой пучины. Но это не сказка, и Максим не барон, а ледяная жижа всё выше ползла вверх по окоченевшему телу. Вот уже куртка болоньевым пузырём надулась вокруг тщедушной груди, а руки бессмысленно зацарапали ткань, загоняя ту в вязкую глотку болота. Бессильно крича, он скалил зубы в гримасе отчаяния, проклиная свою роковую беспечность.