От рядового до полковника бесплатное чтение

Редактор Александра Стрельникова

Редактор Марина Бузовкина

Фотограф Валерий Бузовкин

ISBN 978-5-0051-9646-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От рядового до полковника

Карантин

Ранним морозным утром 30 ноября 1966 года из общего вагона поезда, следовавшего в восточном направлении, на вокзальный перрон города Красноярска вышли два десятка молодых парней в немудрящей одежонке, не обремененных каким-либо иным переносимым или перевозимым имуществом. Это были призывники из сельских районов Томской области, получившие в данную минуту ответ на бывший до сих пор загадкой вопрос «Где будем служить?».

Сопровождающий офицер с перекрещенными пушками на петлицах построил группу на перроне и скомандовал: «В вокзал! Шагом марш!».

Так был дан старт моему марафону на долгие тридцать лет военной службы.

Вхождение в армейскую среду началось весьма оперативно.

Как только тронулся встретивший нас на привокзальной площади военный ПАЗик, по проходу между сиденьями двинулся нехилой комплекции боец в полушубке, внимательно, с легкой улыбкой на лице, оглядывая нашу «упаковку». В результате этого рейда он прибарахлился более или менее приличными аксессуарами из ранее принадлежавших нам, обосновывая свои действия вполне приемлемым аргументом «это вам все равно не пригодится». В частности, у меня он «выпросил» кожаные перчатки. Возражать никто и не собирался, несмотря на то, что еще на призывном пункте нам говорили о возможности отправки гражданской одежды домой посылкой, после прибытия к месту службы.

ПАЗик привез нас в расположение зенитного ракетного полка, где нам предстояло служить по шоферской специальности, поскольку каждый из нашей группы имел водительские права. Я получил права, пройдя курс обучения автоделу в процессе школьной учебы (в программу входило производственное обучение нескольким специальностям, по выбору).

Командиром этого полка был полковник Большаков, именуемый солдатами «Батей».

На первый день и последующую ночь нас разместили в ленинской комнате казармы, оставив без командирского присмотра и будто нарочно предоставив возможность более ранним ее поселенцам произвести детальную ревизию нашей одежонки. Бойцы второго и третьего годов службы заходили к нам познакомиться, поискать земляков, поспрашивать «как там на гражданке» и при этом забирали все, в чем еще можно было выйти «в свет», то есть в самоволку (это мы поняли несколько позднее). С меня ушла кроличья шапка, вместо ватной телогрейки мне дали старый замызганный бушлат, еще не плохие брюки заменили на чьи-то короткие штанишки, открывающие ноги почти до колена.

Последствия этой экспроприации, комичные и не очень, мы ощутили на следующий день, когда нас повели в баню. Представьте себе картину. На лютом морозе старшина ведет по городской улице толпу человек из тридцати молодых людей (к томской группе присоединили еще призывников из другого места) в немыслимом одеянии, дрожащих от холода, передающих друг другу шапки по очереди. Этакое дефиле клоунов под ироничными, и в то же время сочувствующими, взглядами горожан.

Отогревшись и смыв гражданскую пыль с ушей, облачившись в новенькое обмундирование, из бани мы вышли уже совсем другой колонной, готовые к испытанию тяготами и лишениями военной службы. Вскоре выяснилось, что тяготы эти не каждому оказались по силам. Приведу здесь только два случая, произошедших вскоре после начала нашей службы.

Сначала перерезал себе вены один паренек нашего призыва, еврей из Ленинграда. Его увезли в госпиталь, и больше мы его не видели.

Однажды вечером ко мне подошел боец, прослуживший уже два года, и попросил часы на одну ночь, якобы для похода в самоволку. Ну, какие могли быть возражения?

Следующим утром старшина не обнаружил в строю этого бойца и его дружка-приятеля, с которым они постоянно держались вместе. В итоге, эти ребята спустя две недели были выловлены в Кузбассе, на квартире родственников одного из них. Дослуживать им предстояло в дисциплинарном батальоне. Моя «Победа», равно как и некоторые вещи других ребят (это выяснилось позднее), предназначалась, по всей видимости, для продажи в Красноярске и покупки на вырученные деньги билетов на поезд.

В основном же ребята-сибиряки из сельской местности, не избалованные тепличными условиями жизни, воспринимали трудности армейской службы как должное, нюни не распускали, скрашивали общение незамысловатыми армейскими прибаутками, беззлобно подтрунивали друг над другом

Адаптация молодого пополнения к казарменной жизни начиналась с так называемого «карантина». Это примерно двухмесячный период интенсивной строевой муштры, изучения уставов, физподготовки, политзанятий, выполнения работ по обслуживанию и ремонту автомобилей. Особым удовольствием для наших командиров-сержантов, а также несказанной потехой для старослужащих солдат, было устройство для нас многократных тренажей по скоростному выполнению команд «Отбой» и «Подъем» за 45 секунд. Например, по команде «Отбой» нужно было за это время снять с себя обмундирование (ремень, гимнастерка, сапоги, брюки – их узкие штанины с трудом сползали с наших пяток), аккуратно уложить все это на прикроватной табуретке и нырнуть под одеяло. Из числа не уложившихся в этот норматив, как правило, формировалась команда для мытья туалета после отбоя на радость дневальным, избавившимся таким образом от сей почетной обязанности.

Несколько слов о других особенностях армейского уклада, не ведомых нам ранее.

Не быстро получалось привыкнуть к ежедневной утренней зарядке без шинелей на приличном морозе; холодно было спать в казарме при температуре +12; нашим молодым организмам не хватало солдатского питания (вот здесь возникла в памяти выбитая на некоторых ложках надпись «Ищи, падла, мясо»); нас неоднократно возили на ж/д станцию разгружать уголь при уже упоминавшемся беспощадном красноярском морозе; по вечерам мы подолгу чистили картошку в солдатской столовой. Неприятным фактором в солдатской жизни было неистребимое воровство. Успешно перекочевывали в чьи-то нечистые руки без согласия хозяина предметы обмундирования, туалетные принадлежности. Обнаружив пропажу, потерпевший объявлял во всеуслышание ядреным русским языком, что он думает о злоумышленнике. А потом вынужден был искать замену пропаже, либо обратившись к старшине за б/у-шным обмундированием, либо продолжить тенденцию перемещения вещей по этому порочному кругу.

Что касается наших взаимоотношений со старослужащими солдатами, то никаких серьезных притеснений, а тем более издевательств, с их стороны мы не испытывали. Наоборот, где-то ненавязчиво, а при необходимости и довольно убедительно, они помогали нам освоиться в армейской среде, а в дальнейшем – овладевать воинскими специальностями.

В начале февраля 1967 года «карантинный» период закончился. Мы приняли военную присягу.

Далее предстояли так называемые месячные сборы, целью которых было изучение материальной части автомобилей, состоящих на вооружении полка (транспортно-заряжающие машины на базе ЗиЛ-157 и мощные КрАЗы – седельные тягачи, предназначенные для транспортировки тяжелых кабин и пусковых установок зенитных ракетных комплексов), а также выработка практических навыков их вождения.

Однако мне было суждено пройти такое обучение уже в другом месте.

Однажды, после обеда, меня вызвал в штаб начальник автомобильной службы полка майор Алимов и предложил отправиться на 6 месяцев в школу младших автомобильных специалистов (на солдатском сленге – ШМАС) в г. Ялуторовск Тюменской области. Решающим фактором при отборе кандидатов на обучение в этой школе стало мое среднее образование, которого не было у большинства ребят нашего призыва. Конечно же, предложение товарища майора было с благодарностью принято, и я его прямо-таки зауважал. Сменить обстановку, изведать неизведанное – это было большой удачей для романтичного молодого парня, каковым я и был на самом деле.

Вскоре после этого мне и еще одному обладателю среднего образования Стёпе Федулову, ставшему моим хорошим другом, были вручены командировочные предписания и проездные документы, и мы вдвоем, без сопровождения, отбыли к месту назначения.

С тех пор минуло уже более пятидесяти лет, а в памяти четко хранятся лица, фамилии и имена ребят нашего призыва, да и других тоже, с кем довелось делить первые два месяца службы, самые трудные, переходные.

Учебка

10 февраля мы со Степаном благополучно прибыли в расположение нашей первой (для меня) военной альма-матер (слишком громко для ШМАС, но на солдатском уровне – сойдет).

Это была школа армейского подчинения, готовившая водителей специальных автомобилей и гусеничных тягачей для войсковых частей 14-й армии ПВО: зенитно-ракетных, авиационных, радиотехнических полков, дислоцированных на огромной территории всей Западной Сибири для защиты её крупных административно-промышленных центров, других важных объектов, а также населения от средств воздушного нападения вероятного противника.

Начальником школы был подполковник Лисин, человек спокойный, никогда не повышающий голоса, светловолосый, с простецким русским лицом. Таким он мне и запомнился. Являлся он пред наши очи только на общих разводах, проводившихся один раз в неделю, когда на плацу выстраивался весь личный состав части.

Все уставные команды на разводе для встречи командира и рапорт ему обычно подавал его штатный заместитель – бравый молодой майор с хорошей выправкой. В периоды его отсутствия эти обязанности исполнял начальник строевой части, уже немолодой капитан. Вот это, по какой-то дерзкой прихоти судьбы-злодейки, был полный антипод вышеупомянутому заместителю. Квадратного телосложения, с короткой шеей, толстыми кривыми ногами он печатал шаг навстречу командиру так, что плац сотрясался от его тяжелых шагов, а строй личного состава – от едва сдерживаемого хохота, начинавшегося ещё тогда, когда этот капитан, не умевший выговаривать букву «р», командовал: «Р-л-р-л-равняйсь! Смир-л-р-л-рно! Р-л-р-л-равнение напр-л-р-л-раво!».

Однако ж, после этого заскока вперёд, пора вернуться в казарму, где с первого же дня пребывания мы попали под плотную опеку и «отеческую заботу» наших ближайших начальников – командира взвода капитана Кривицкого и неутомимого, неподкупного блюстителя уставного порядка старшины Яблонского, всегда готового благословить нарядом вне очереди за малейшее нарушение этого самого порядка. Особо знаменит он был тем, что, затаившись в каком-либо укромном месте, высматривал и «подсекал» с поличным зазевавшегося бойца, курящего на ходу. Его побаивались, но уважали, так как на самом деле он был и опытным воспитателем, и заботливым хозяйственником.

Перед началом учебных занятий капитан Кривицкий построил наш взвод, сформированный из 40 курсантов (отныне мы так стали называться), в колонну по четыре и, насколько оригинальным, настолько и простым способом назначил четырех командиров отделений. Просто посмотрел на стоящих первыми в каждом из четырех рядов колонны (естественно, самых высокорослых) и сказал: «Вот вы и будете командирами отделений», а от остальных потребовал беспрекословного подчинения вновь обретенным командирам.

Скажете: ну и что с того?

Кому-то ничего, а на мои плечи, торчавшие вместе с остальными частями тела впереди 3-го ряда колонны (рост-то 180), внезапно присели статьи уставов, возлагающие на командира отделения немало обязанностей по управлению подчиненными тебе людьми. С одной стороны, это быстрое начало карьерного роста польстило. Но в то же время осознаешь, что ты уже не сам по себе, и в случае любого нарушения дисциплины или уставного порядка кем-либо из подчиненных ты автоматически становишься «причём» и будь готов к ответу вместе с нарушителем. В таких обстоятельствах лучше не мямлить, типа «я-то не виноват», не прокатит.

Спустя всего несколько дней приказом по части нам, командирам отделений, были присвоены воинские звания «ефрейтор» и увеличено жалованье, аж на целый рубль, до 4—80.

Как восприняли наше повышение сослуживцы? Думаю, по-разному. Кто-то спокойно посчитал «везунчиками», кто-то завидовал втихаря. А один курсант из моего отделения по фамилии Серганов, с нескрываемой завистью глядя на эту одинокую красную полоску на моем погоне, тоскливо произнес: «Вот и первая лычка».

Вот не осознавали завистники, что как раз им-то, не обремененным дополнительными обязанностями, легче будет прожить эти полгода в учебке, а по окончании учебы всем будет присвоено звание «младший сержант».

Обучение курсантов в школе проводилось по трем профилям: младшие командиры, водители КрАЗов, водители гусеничных артиллерийских тягачей. Нашему взводу – будущим сержантам – предстояло учиться 6 месяцев, водители КрАЗов и тягачей учились 1 месяц, после чего убывали в свои части в том же звании рядовых солдат.

Знания по материальной части Уралов, ЗиЛов, КрАЗов, ГАЗ-66 втискивал в наши мозги капитан Кривицкий в классах, увешанных схемами и плакатами по устройству этих машин. Навыки вождения мы приобретали и совершенствовали на автодроме. В автопарке части осваивали премудрости обслуживания и ремонта машин.

Иногда, для набора необходимого количества часов практического вождения нас поочередно подсаживали в машину к кому-нибудь из штатных водителей части, выезжающих по хозяйственным нуждам в Тюмень или в другие не очень далекие рейсы. Мне довелось совершить такую поездку в Заводоуковск на бортовом Урале.

Немалая учебная нагрузка, да ещё периодическое несение караульной службы – вот эти двое «омрачали» нашу жизнь в течение всего периода пребывания в учебке. Да еще отнюдь не заслуживало похвалы питание: каша всегда размазня, сушеная картошка не лезла в горло, маленькие кусочки селедки или другой худенькой рыбки на ужин, мизерное количество мяса в соответствующих блюдах. Все это не радовало наши молодые прожорливые брюшки.

Все остальное вполне устраивало. Скоростные подъёмы и отбои остались в прошлом. Мы все во взводе были равны по сроку призыва, по образованию, не было оснований меряться какими- либо преимуществами, затевая на этой почве скандалы. Конечно же, мы не были единой аморфной массой цвета хаки. Стали выделяться небольшие группы ребят-земляков: во взводе оказалось четверо алтайцев и столько же коренных жителей из Красноярска.

Особенно выделялись алтайцы: Саша Иост, Толя Чикинда, Валера Ежелев, Ванька Совпель (предмет постоянных насмешек в своем же кругу из-за какой-то чудаковатости в поведении, белобрысый, и никогда ни на кого не обижавшийся). Все они были рослые, крепкие, с юмором. Они же были большими специалистами по «охмурению» местных девчат, когда бывали в увольнении.

Был среди нас один парень из Кузбасса, гармонист с неплохим голосом. Мы с удовольствием слушали его песни по вечерам в уличной курилке. Я надолго запомнил его «Шхельду» и «Черную розу» и даже пытался петь их, будучи под градусом, в какой-либо гуляющей компании (но это уже в других местах и в другое время).

Иногда мы ходили в увольнение, смотрели кино, посещали местные достопримечательностями, были и короткие знакомства с девушками.

Один раз в неделю наш взвод с песнями топал слаженным шагом по городской улице в баню. Зрелище это всегда очень нравилось горожанам, они высовывались из окон, калиток, стояли у дороги, сопровождая нас приветливыми, зачарованными взглядами. Мы же, гордые от такого внимания, ещё четче печатали шаг и вовсю драли свои глотки.

Во второй половине июня меня и трех ребят, призывавшихся из Красноярска, командировали во главе с одним капитаном всё в тот же Красноярск. Цель поездки – получить там группу свежих «рекрутов» и доставить в нашу школу. Красноярцев включили в группу сопровождения не случайно: во-первых, отпадал вопрос о размещении на время пребывания в городе; во-вторых, благосклонно предоставлялась возможность побывать дома. Я же, коренной томич, был пришвартован к данной команде в качестве этакой прокладки между капитаном и рядовыми курсантами, поскольку имел ефрейторскую лычку и в отсутствие старшего обязан был его замещать. Квартировал и столовался я в эти дни дома у Толи Шекшуева, в пригородной Песчанке. Тогда же впервые побывал на берегу могучего Енисея.

Кстати, по пути следования в Красноярск мы полюбовались на ещё одну великую сибирскую реку – Обь, просидев над ней несколько часов в Новосибирске в ожидании поезда, так как ехали с пересадкой.

28 июня возвратились в Ялуторовск с группой новобранцев.

В июле мы пару недель прожили в палаточном лагере, развернутом вблизи автодрома в березовом перелеске. Эти дни были наполнены интенсивными тренировками по вождению машин в разных условиях: выкрутасы по лабиринтам, «ласточкиным хвостам», эстакадам; езда задним ходом по коридору из подвешенных по сторонам болванок; езда и маневры с прицепом. И все это – на тяжелых, неповоротливых машинах.

Незадолго до выпускных экзаменов мы совершили многокилометровый марш большой автоколонной по проселочным дорогам. Проехать планировалось до Тобольска, но помешала погода: сильные дожди расквасили дороги, что не позволило выдерживать расчетную скорость движения колонны, некоторые машины увязали в грязи так, что их приходилось вытаскивать. В итоге было принято решение следовать в обратный путь, не доехав до Тобольска несколько десятков километров. Я проехал этот марш за баранкой ГАЗ-66. Отличная машина высокой проходимости с легким управлением.

В середине августа прошли выпускные экзамены, нам присвоили звания «младший сержант» и вручили документы на проезд к прежним местам службы.

Спасибо тебе, наш ШМАС. С твоей помощью на «салагах» появились первые пёрышки.

Старцево

По возвращении в свой полк (14 августа) нас со Степаном разлучили: он убыл в боевой дивизион, а меня направили в технический и назначили на должность водителя транспортно-заряжающей машины во взводе подвоза ракет. Назначение это было временным. Осенью, после «дембеля» командира нашего отделения сержанта Ярунгина, мне предстояло «восхождение» на его должность.

Дивизион находился в нескольких десятках километров от Красноярска, ближайший населенный пункт – колхозное село Старцево.

Командир дивизиона, подполковник Гаймоленко, был страстным футболистом; в любую свободную минуту, издав призывный клич, моментально собирал вокруг себя бойцов; и на небольшой вытоптанной поляне перед казармой начиналась беготня с топотом солдатских сапог, клубами пыли из-под них, ударами по ногам с пожеланием неуклюжему обидчику чего-нибудь такого-этакого на соответствующем лексиконе.

Основные задачи технического дивизиона: хранение запасов зенитных ракет, их сборка, заправка компонентами топлива, тестирование на исправность и доставка в боевые дивизионы. Каждому офицеру, солдату определено свое место в боевом расчете и своя доля ответственности за успешное выполнение боевой задачи всем подразделением.

В рамках повышения своей боевой выучки мы, водители ТЗМ, отрабатывали нормативы на скорость подъезда от исходной точки к прицепу для перевозки ракет, задним ходом, стремясь с первого же раза, без маневрирования, совместить сцепные устройства машины и прицепа и осуществить захват. Получаться стало лишь после многочисленных тренировок.

Кроме того, мы занимались техобслуживанием и ремонтом закрепленных машин и прицепов, строили придуманное командиром взвода сооружение для обогрева двигателей машин в морозное время; обливаясь потом, выдалбливали ломами и кирками в тяжелом скальном грунте аппарели (котлованы) для укрытия техники, в целях повышения ее защищенности от средств воздушного нападения, которые «супостат» в то время интенсивно наращивал.

Для поддержания нашего здоровья, кроме ежеутренней физзарядки, командование нередко устраивало трехкилометровые кроссы по пересеченной местности. А местность вокруг дивизиона была действительно таковой, с чередующимися ложбинами и возвышенностями.

Немало времени уходило на несение караульной службы.

Иногда выезжали на колхозное поле – убирать морковку.

Однажды поступило указание: доставить ракету в один из боевых дивизионов полка, расположенный с противоположной от города стороны в гористой местности. Машину с ракетой вел сержант Ярунгин, а мне поручалось следовать на своей порожней ТЗМ впереди, обеспечивая прикрытие. Для меня это было фактически первое боевое задание, и справился я с ним, признаюсь, не лучшим образом.

В назначенное время, ближе к вечеру, мы тронулись в путь. Проехав метров 300, нужно было выехать на трассу, повернув вправо, что я и проделал и покатил дальше. Сидевший рядом со мной начальник штаба дивизиона сказал: «Стоп. Ну и что ты сделал? Твоя задача – прикрывать машину с ракетой, а ты ее бросил». Дело в том, что когда я поворачивал, с левой стороны по трассе приближался грузовик, не давший Ярунгину возможности следовать за мной и, соответственно, вклинившийся между нами. А это категорически запрещено правилами перевозки ракет – очень дорогих и опасных «игрушек». Моя оплошность, конечно, была исправлена и более не повторялась, но неприятное чувство напоминало о себе еще долго.

Наша колонна прибыла в дивизион глубокой ночью. Руки устали от тяжелого руля моего ЗиЛ-157 за время проезда по многокилометровой извилистой горной дороге. Однако отдыха не предвиделось. Оставив ракету и немного перекусив, выехали обратно, еще в темноте.

И опять не слава Богу (не в обиду ему будь сказано). Теперь впереди поехал Ярунгин, а начальник штаба пересел к нему. Моя задача вроде бы проста – пили себе за ними. Да не тут-то было. На порожней машине мой командир отделения неслабо притопил. До Красноярска мне еще удавалось гнаться за ними, но при въезде в город, часов в 5 утра, на улицах стали появляться машины и вклиниваться между нами. В результате я потерял из виду своего ведущего, выскочил на широкую площадь с трамвайными путями и несколькими отходящими от нее улицами. Поехал по одной из них, наугад, и метров через 500 увидел нашу машину стоящей у обочины. Возникшие было мысли о том, что в свой дивизион придется добираться самостоятельно, расспрашивая прохожих, счастливо отвалились. Дальше ехали спокойно, кое-кому дошло, что я еще мастеровит не настолько, чтобы мог действовать на их уровне.

Вспоминаются несколько забавных историй из этого периода моей службы.

И первая из них – о себе самом. Однажды, в холодную и беспроглядную ночь конца октября я стоял часовым на посту у автопарка. Стою себе, скучаю, прижавшись спиной к стене гаража, наблюдаю за противной крысой, то и дело шныряющей туда-сюда в кромешной темноте прямо у моих ног. А метрах в трехстах, вблизи казармы колышется огонек, это горит мусор на свалке. И так мне захотелось подойти к этому огоньку, хоть чуток постоять с протянутыми к теплу руками, что соблазн в конце концов взял верх над уставными обязанностями. Подошел я к вожделенному костерку, стал наслаждаться его теплыми лучами, и вдруг… услышал чьи-то шаги, а вскоре в отблесках огня обозначился он – дежурный офицер с красной повязкой на рукаве. Возмездие было неотвратимо: с наряда меня сняли, подполковник Гаймоленко провел душещипательную беседу, а шустрый редактор стенгазеты изобразил на ней подобие моей физиономии с соответствующим словесным приложением.

Как-то, в выходной день, двое бойцов третьего года службы убыли на машине в самоволку. За три-то года службы ребятам, видимо, надоел солдатский харч и захотелось отведать чего-нибудь вкусненького. А на ловца, как известно, и зверь бежит. На пути следования, неподалеку от одной деревни, увидели пруд, а в нем плавали красавцы-гуси. Поскольку гуси были домашние и не пугливые, то на отлов нескольких особей и скручивание голов потребовались считанные минуты. Гуси были зажарены на костре и со смаком употреблены под водочку.

Однако хозяин гусей оказался мужиком серьезным, отследил трассу машины по следам колес, нашел свидетелей и вместе с ними прибыл в дивизион для опознания воров, которое и выдало положительный результат. Оговорили сумму ущерба, командир дивизиона и хозяин ударили по рукам, а любители гусятины написали домой письма с просьбой прислать денег, якобы за нечаянно разбитый телевизор в казарме.

Один раз несколько «дембелей» решили откосить от утренней зарядки и, отколовшись от общего строя, залегли на солнышке около автотрассы, рядом с установленными вдоль обочины щитами снегозадержания. В это время по трассе с холма вниз катил грузовик с прицепом. Вдруг от прицепа отрывается колесо, и все больше увеличивая скорость на спуске, несется прямиком на наших дремлющих хитрецов. От удара в ближайшем щите образовался пролом, что сильно «удивило» и моментально сдуло ребят с лежбища. Муза трагедии в этот раз ограничилась предупреждением.

Так бы и служил я еще два года в этом дивизионе, однако судьба готовила мне иной расклад. Однажды на разводе командир дивизиона объявил, что проводится набор на офицерские курсы солдат и сержантов, имеющих среднее образование и прослуживших в войсках не менее года. По окончании курсов присваивается офицерское звание, и выпускник направляется для дальнейшей службы в Войска ПВО. Желающим предлагалось подать рапорт о предоставлении права поступления на эти курсы.

Осмыслив свое нынешнее положение, плюсы и минусы военной службы офицеров на основе тех примеров, которые уже познал за прошедший год в процессе общения с ними, а также задумавшись о перспективах своей будущей жизни после демобилизации, я рапорт подал.

Благословение от руководства было дано, некоторое время потребовалось для оформления документов и – в добрый путь! Шлагбаум поднят, открытая дорога ведет в ряды кадровых защитников Отечества. Курс – на Костерёво Владимирской области.

Уже устроившись в поезде, я на свой страх и риск, пользуясь моментом, решил заскочить в Томск, где на съемной квартире жила моя сестра Галина. Сойдя с дальнего экспресса на станции Тайга, на местном поезде приехал в Томск, и приятным сюрпризом возник перед своей сестрой (все-таки уже год не виделись).

Однако свидание с Галиной было не единственной и, пожалуй, не главной целью моего рискованного предприятия. Здесь мы встретились с Наташей.

Наташа

Ах, Наташа!

Негладкой была наша с тобой дорожка от первой встречи до ЗАГСа.

Открутив стрелку времени назад, в 1964-й год, окажемся у истоков этой истории.

Итак, первые теплые дни сентября 64-го, начало учебного года. На плоскую тесовую крышу дровяного сарая высыпало население школьного интерната с книгами, одеялами, а кто и просто позагорать. В этот интернат в поселке Батурино Асиновского района Томской области, где была средняя школа, съезжались для продолжения учебы в 9—11 классах школьники из многих окрестных поселков и деревень, где школы были только 8-летние.

Жили мы в интернате в течение всего учебного года. Ребята из ближних поселений могли на выходные ездить домой, а мы, дальние, уезжали домой только на каникулы.

Для меня этот год проживания в интернате был уже вторым, я «распечатал» 10-й класс.

Так вот, лежа в один из тех погожих дней на крыше сарая, я увидел незнакомую девочку небольшого роста, с книжкой в руках, и …что-то коснулось души. Именно этими словами из песни «Малиновый звон» точно описывается чувство, охватившее меня при этом первом взгляде на нее. От ребят я узнал, что девочка эта – Наташа Дарькина, девятиклассница, приехала из лесосплавного поселка Усть-Юл, расположенного километрах в 25 вверх по Чулыму. Своим чередом пробегали школьные дни, мне все чаще хотелось видеть Наташу, как бы невзначай оказываться рядом, делать что-то такое, чтобы обратить ее внимание на себя.

И уже к весне ярким светом вспыхнула моя любовь – чистая, волнующая все мое существо, без каких-либо греховных помыслов, и при полнейшем отсутствии планов на будущее. Наташа стала постепенно отзываться на мои ухаживания, с наступлением весеннего тепла мы с ней стали ходить на прогулки, держась за руки. Однажды мы вышли за черту поселка в лес. Наташа встала около берёзы, прижавшись к ней спиной. С внезапно закружившейся головой я приблизился и поцеловал её в губы. Она тихо произнесла:

– Меня еще никто не целовал.

Каким же бальзамом разлились в моей душе это её признание и наш первый поцелуй. На обратном пути из леса я чувствовал себя счастливейшим из людей. С тех пор поцелуи перестали быть в наших отношениях чем-то запретным и недосягаемым.

В один из майских вечеров мы стояли с ней на крыльце уже закрытого поселкового магазина. Воздух был наполнен дурманящим ароматом цветущей черемухи. Наташа вдруг спросила:

– Валера, ты любишь … (продолжением фразы был какой-то предмет или явление – этого я не помню)?

В ответ у меня вырвалось давно выстраданное:

– Я тебя люблю.

Реакция была мгновенной:

– Что-о-о?, – а затем тише, – один человек уже говорил мне это, Витька Перевалов.

Меня такой поворот не расстроил – знал, что Витька – персонаж из ее детства и ныне мне не соперник.

Тем временем, учебный год закончился. Кто-то радовался каникулам, а я с грустью ждал разлуки с моей Наташей на целых два месяца.

Настал неминуемый день прощания. Мы сидели с ней на скамейке, на верхней палубе теплохода, плывущего по Чулыму, целовались, обещали писать письма друг другу. Наташа сошла на пристань в Усть-Юле, а я поплыл дальше, в свою Копыловку.

Никогда в моей жизни больше не было такого лета, прожитого в состоянии эйфории, когда все вокруг кажется прекрасным, достижимым и не предвидится никаких барьеров на пути к счастью. Обмениваемся хорошими письмами с Наташей, уверяя друг друга во взаимном желании скорейшей встречи.

И не ведали мы, что уже близок край пропасти, который разлучит нас надолго.

То ли некий неведомый и невидимый режиссер счёл такое развитие сюжета слишком примитивным и решил устроить испытания на прочность нашей любви. То ли сам лукавый из зависти злорадно подставил подножку нашему тандему.

С первых же минут возвращения в интернат после каникул я с вожделением ждал встречи с моей любимой, горел желанием обнять ее и целовать, целовать. Но в хлопотах по первичному обустройству время шло, а увидеться все не удавалось, она почему-то не выходила из своей комнаты. Наконец, настал вечер, и наша интернатская молодь устроила игру в «почту». Суть игры заключалась в том, что ребята и девушки писали короткие, в основном анонимные, записки с какими-либо пожеланиями или иными сообщениями друг другу. Вручали их адресату не сами, а через посредника.

Получил такую записку и я. От Наташи.

Прочитав эту записку, я изумленно завис в глубоком ступоре и, казалось, с останавливающимся сердцем без сил опустился на кровать.

Наташа написала, что стала равнодушна ко мне и впредь нам встречаться не следует.

Вот это был сокрушительный «ядерный» удар по моей любви, надолго зачеркнувший (а в тот момент, думалось, и навсегда) мечты о возможной счастливой жизни с любимой женщиной.

Конечно, я потом пытался выяснить, что же произошло. Однако, получив от неё железное «нет» в подтверждение принятого ею решения и зная ее характер, признал бесперспективность дальнейших попыток восстановить нашу так жестоко и непонятно для меня разбитую любовную идиллию. По крайней мере, в ближайшее время. Тем не менее, я невольно, с не проходящей щемящей тоской, наблюдал за ней, и пытался как-то понять всё, что бы она ни делала в последующем.

Однажды произошёл такой случай. В минуту безделья я поднял с земли булыжник величиной с куриное яйцо и запустил его через крышу интерната на противоположную сторону. Раздавшийся оттуда вопль свидетельствовал об удачном попадании в некую одушевленную цель. Оказывается, злосчастный камень угодил в ногу не кому-либо, а моей избраннице. Прямо как в сказке о царевне-лягушке.

Ну да ладно. Этот учебный год так мы и прожили, избегая любого общения между собой: одна сторона – от равнодушия (уж не знаю, реального или показного, из принципа), а вторая – от бессилия что-либо изменить.

Весной ко всем моим переживаниям добавилась ещё и ревность. Наташа стала дружить с капитаном пассажирского теплохода, ходившего по Чулыму.

Как же мучительно мне было видеть её уходящей с этим капитаном с нашего выпускного вечера, а ещё хуже было, когда эти, двое, уединились в каюте того же теплохода, увозящего нас по домам по окончании школы.

Я же в тот выпускной вечер пошел проводить мою одноклассницу, Любу Казакову, с которой у нас были хорошие дружеские отношения. Подходя к дому, Люба неожиданно сказала:

– Валера, давай поцелуемся на прощание. Что мы и проделали и, думаю, неоднократно. После этого я направился в интернат спать. Однако не спал мой вышеупомянутый режиссер и, ради собственной забавы, надумал ещё потерзать мою душу.

Устроившись в своей кровати, я ещё не успел заснуть, как в комнату вошел мой сосед, Коля Павлов, с которым мы здесь жили вдвоем. Пришел не один, а со своей любимой девушкой, Лидой Алексеевой. Полагая, что я сплю (а я поддерживал эту иллюзию легким похрапыванием), ребята устроились на ночь на его кровати, перешептываясь, целуясь и обмениваясь клятвенными обещаниями.

Я же при этом подумал: вот так-то у людей. А у меня что?

Но, несмотря на всю трагичность случившегося в наших отношениях, НАДЕЖДА, мой компас земной, продолжала теплиться в моей подраненной душе, то затухая, то вновь до боли возбуждая в памяти светлые картины тех счастливых дней, поддерживая призрачный шанс на то, что всё еще можно вернуть.

Пусть впереди страдания, пусть боль в сердце, но это все надо преодолеть. Дорогу осилит идущий.

Просвет, хотя и робкий, обозначился в наших отношениях во время той самой встречи в Томске в ноябре 67-го. Мы договорились переписываться.

Воодушевленный встречей с Наташей и обретший надежду, что всё ещё можно вернуть, я уехал из Томска. Кто служил, тот знает, как окрыляет солдата и помогает легче выдержать неизбежные трудности военной службы вера в то, что дома тебя ждет любимая верная девушка. Эта вера, словно маяк, освещает твою нелегкую солдатскую дорогу.

Благополучно избежав встречи с военным патрулем (отклонение от маршрута-то было самовольным), я доехал до Тайги, сел на поезд дальнего следования и, с пересадкой в Кирове, прибыл в Москву, а оттуда электричкой добрался до конечного пункта – поселка Костерёво Владимирской области.

Но прежде хотелось бы еще немного дополнить эту часть моего повествования.

Начавшаяся между нами переписка через некоторое время вновь закончилась размолвкой, взаимными обидами, и следующая – решающая встреча – состоялась только по моём возвращении домой после окончания училища. И здесь уже лукавый, признав своё поражение, снял все засады на пути, ведущем нас к совместной семейной жизни.

Следует признать, что в годы разлук оба мы не были неприступными унылыми аскетами или затворниками. Я встречался с разными девушками, иногда и увлекался на короткое время.

У Наташи также были поклонники и обожатели, она впоследствии рассказывала о них. Я также не скрывал от неё своих былых похождений.

Такие честные взаимные признания только способствовали укреплению нашего семейного союза.

ЦОКК

ЦОКК – это 4-е Центральные офицерские Краснознаменные курсы – кузница офицерских кадров для Войск ПВО, с богатейшей славной историей и традициями. До 1967 года офицеры из действующих войск направлялись сюда на учёбу с целью повышения квалификации, изучения и освоения вновь поступающей на вооружение боевой техники. Сроки обучения ограничивались несколькими месяцами.

С начала 60-х годов началось интенсивное перевооружение частей ПВО на новую технику – зенитные ракетные комплексы разных типов, сложные технические устройства, вобравшие в себя новейшие достижения в области радиоэлектроники, радиолокации, ракетостроения. В этой гонке по скорейшему наращиванию зенитных ракетных войск закономерно возникла проблема дефицита специалистов, прежде всего – офицерского состава – по обслуживанию и боевому применению нового вооружения. Существующие военные училища были не в состоянии закрыть эту брешь своими выпускниками – их просто не хватало.

И тогда высшим командованием Войск ПВО было принято решение: организовать на базе 4-х ЦОКК курсы по ускоренной подготовке офицеров, для чего сформировать несколько учебных батарей курсантов из солдат срочной службы (как я упоминал ранее – прослуживших в частях не менее года), а также старшин и сержантов-сверхсрочников, изъявивших желание пройти обучение на этих курсах и далее продолжать службу, уже став кадровыми офицерами.

Обучаемым предлагалось два варианта обучения, на выбор:

– одиннадцать месяцев учебы – экзамены – звание младшего лейтенанта и убытие в войска со справкой об окончании курсов;

– те же 11 месяцев – успешный результат на экзаменах – месяц самостоятельной подготовки с участием преподавателей-консультантов – повторные экзамены по основным предметам уже в полном объеме учебной программы Ярославского зенитно-ракетного училища – диплом об окончании этого училища экстерном – погоны с двумя лейтенантскими звездочками и нагрудный знак с надписью «ВУ», именуемый его обладателями «бычьим глазом».

Учебные программы курсов были составлены с таким расчётом, чтобы курсанты максимально освоили боевую технику, овладели навыками её эксплуатации и правилами боевого применения. Что касается общевойсковых дисциплин, то им уделялось минимум внимания, поскольку каждый из нас познал их за время предыдущей службы. Также не грузили наши мозги и всяческим гуманитарным мусором, типа философии, политэкономии, никогда и никому не понятного научного коммунизма.

Этих наук я вдоволь нахлебался в дальнейшем: в академии, в ходе обязательных занятий по марксистско-ленинской подготовке офицеров, а также политзанятий с солдатами, во время всего периода моей службы, под неусыпным надзором наших вездесущих «угнетателей-инквизиторов», а именно политработников различного ранга. Неоправданно много времени и нервов затрачивалось на эти дела, в ущерб боевой подготовке. Я помню, с каким воодушевлением, самозабвенно, преподаватели академии, излучая словами и глазами великую гордость за свою принадлежность к элите проповедников идей партии, шлифовали нашу преданность делу Коммунистической партии и великого Ленина. Нам-то хотелось «настоящим образом учиться военному делу» (это слова Ленина, просто переставленные местами), а вместо этого тратили уйму времени на выслушивание этой никому не нужной белиберды на лекциях, обсуждение на семинарах, переписывали в свои тетради рефераты и доклады наших предшественников, выдавая их за свои.

Конечно же, представители этой профессии были разными. Офицеры-политработники низового звена, как правило, были настоящими помощникам командиров в работе с личным составом. Они не приходили со стороны, а выдвигались из своих же, имеющих склонность к такой работе.

О политработниках высокого ранга у меня сложилось другое мнение. Для них, по сложившейся у меня оценке, было присуще показное выпячивание своей значимости, неприкасаемости, высокомерие в отношениях с подчиненными, стремление взять себе больше власти, чем предусматривалось должностными обязанностями. Нередко это становилось причиной натянутых отношений между командиром полка и его начальником политотдела.

Но были и исключения. Самыми добрыми словами я вспоминаю генерал-лейтенанта Осипова Владимира Арташесовича, замполита нашего главка в Генштабе. Благодаря его решительному вмешательству, я, наконец, получил ордер на квартиру в Москве, прожив с семьей более трех лет на съёмных квартирах.

Извиняюсь за этот внезапный обходной маневр и возвращаюсь в ЦОКК.

21 ноября 1967 года младший сержант Хахунов В. В. переступил порог большой 3-х этажной казармы, расположенной в жилой зоне военного городка.

Первым моим собеседником здесь стал старшина сверхсрочной службы Поломарчук, осуществляющий прием подъезжающих оптом и в розницу соискателей офицерских званий и должностей. Слегка кивнув в ответ на моё «Здравия желаю» и, ознакомившись с моими документами, спросил:

– Почему опоздал?

Я пробормотал какую-то заранее придуманную легенду о якобы опаздывающих поездах, и на этом вопрос был закрыт. До начала занятий было ещё несколько дней, люди продолжали прибывать, и проверять моё алиби никто не собирался. На следующий день старшина собрал из нас группу человек в 15, провел в подвал и дал задание делать лопаты для уборки снега: прибивать к кускам фанеры черенки и окантовывать жестью. Работа не сложная и занимались мы ею дня три. Этими самыми лопатами мы впоследствии, в дни снегопадов, убирали снег с многочисленных дорог и дорожек городка.

Наконец, все съехались, были сформированы три батареи курсантов, каждая разместилась на отдельном этаже.

Поломарчук занял должность старшины нашей, 3-й батареи, отвечал за поддержание порядка в казарме и все виды хозяйственного обеспечения. Под его руководством в дни генеральной уборки мы сдвигали кровати, отдирали кусками стальной сетки пол до белизны, отмывали его, протравливали красящим раствором и, наконец, после высыхания, надраивали до блеска мастикой. Эта операция выполнялась с помощью «Маруси», огромной чурки, обтянутой шинельным сукном, с прибитой к ней длинной палкой. Эту «Марусю» тягали по полу вдвоем, а иногда, шутки ради, на ней восседал кто-нибудь третий. Наш старшина не мог терпеть халтуры в любом деле. Например, увидев швабру в чьих-либо руках при мытье пола, он отбирал ее, всучивал взамен обычную половую тряпку и требовал, решительно пресекая любые возражения:

– Вехтём, вехтём!

Говорил он на неком гибридном диалекте – этакой смеси украинского и какого-то южно-русского. Этим он веселил наш гораздый на шутки и выдумки курсантский контингент, а в общем, был хороший человек и заботливый хозяйственник.

Командиром нашей батареи был майор Плужник, человек замедленного действия, весом под сто кило, для нас совершенно безобидный. Службой себя не утруждал, ограничивался лишь ролью наблюдателя.

Полной противоположностью вышеупомянутому персонажу был начальник всего сформированного курса – подполковник Морозов. Невысокого роста, плотный, с жёсткими чертами лица, острым взглядом серых глаз, каким-то отзвуком металла в голосе, он был резок в движениях, целеустремлен, всегда серьёзен (я даже не представляю, как могла выглядеть улыбка на его лице). По большому счету, это был умный, крайне принципиальный, преданный военной службе офицер, достойный нашего уважения и подражания (в будущем). Он прекрасно понимал нашу курсантскую психологию, через какие-то свои источники получал информацию о наших проделках и моментально реагировал, выбирая меру воздействия адекватно степени вины, вплоть до исключения виновника с курсов. За несерьёзные проступки проводил воспитательные беседы так, что виновника пробирала дрожь, и возникало твердое желание «больше никогда этого не делать».

В числе наших начальников был еще замполит курса – майор. Фамилию его я не помню, а знаменит он был тем, что с наступлением сумерек коварно намазывал мазутом забор в наиболее вероятных местах преодоления его самовольщиками. А с утра пораньше приходил в казарму и собирал «улов», отыскивая пятна мазута на шинелях, аккуратно висящих на вешалке и оборудованных бирками с фамилиями владельцев.

Военный городок размещался в замечательном сосновом лесу и подразделялся на две зоны: жилую и учебную – режимную, обнесенную отдельным забором, вдоль которого проходила тропа наряда и стояли вышки для часовых. Южная и северная стороны ограждения жилой зоны упирались прямо в реку Клязьму. В режимной зоне находились учебные корпуса и боевая техника, включая и главное учебное пособие для нашей батареи – красавец зенитный ракетный комплекс С-125 «Нева». Помню, как при первом показе мы во все глаза таращились на эту громадину: несуразного вида антенный пост; огромную кабину управления, уставленную шкафами с аппаратурой; спаренные пусковые установки. С чувством гордости и всплеском патриотизма воспринимали слова «гида» о боевых возможностях этого ЗРК. Как тут было не возгордиться, узнав, что одна пущенная с него ракета сбивает воздушную цель с вероятностью около 90%, а очередь из двух ракет гарантирует почти 100%-ное поражение.

Вот этот-то комплекс и предстояло нам изучить и освоить.

Начались занятия: теория – в классах, практика – непосредственно на технике.

В первые дни и месяцы учебы нас усиленно накачивали основами электро-, радиотехники; давали немного прикладной математики. Далее началось изучение типовых схем и различных электронных и механических устройств, которые в совокупности и сращивались в грозную боевую единицу. Нелегко формировалось в наших мозгах понятие о принципах работы всех этих мультивибраторов, триггеров, блокинг-генераторов, фантастронов, клистронов, магнетронов, сельсинов и многих-многих других чудес техники. О себе могу сказать, что я с большим интересом изучал всю эту электронику, стараясь действительно разобраться в принципах её работы и назначении.

На следующих этапах обучения отдельные элементы и узлы стали складываться в цельные блоки, а те, в свою очередь, группировались в системы определенного назначения: СОК, УВК, УПК, СДЦ, УНВ, АПП и т. д. От расшифровки воздержусь, это было бы длинно и бессмысленно для непосвященного читателя.

По мере освоения нами материальной части ЗРК основное внимание было направлено на изучение документов по эксплуатации и боевому применению комплекса: Наставления по боевой работе, Правил стрельбы, инструкций по проведению регламентных работ. Финальный этап учебы был наполнен практическими тренировками по выработке навыков действий в роли того или иного лица боевого расчета в условиях «реального» налета воздушного противника, имитируемого с помощью тренажера.

Разумеется, наша курсантская жизнь не ограничивалась одной лишь учебой.

Бытовая составляющая этой жизни, несомненно, отличалась от обычной солдатской. Мы чувствовали себя вполне свободными, никто не пытался унижать наше личное достоинство, жили дружно, в одних и тех же условиях. Рацион питания по ассортименту, качеству приготовления пищи и габаритам порций был таким, что, проводя много времени «за партой», мы стали заметно набирать вес, физиономии округлились и посвежели. Мой вес перевалил за 80, стало трудно выполнять упражнения на перекладине, которые раньше я всегда проделывал с лёгкостью.

На присланные из дома деньги я купил «Командирские» часы и щеголял перед сокурсниками высочайшей точностью их хода. Да вот счастье это оказалось недолгим: вскоре после начала моей службы в дивизионе один боец, матерый «урка» из Одессы по фамилии Щукин, вероломно «приватизировал» часики, беспечно оставленные мною в комнате офицерского общежития. Я твердо знал, что это его рук дело, но доказать не мог.

В свободное время мы занимались спортом, ходили в кинотеатр, купались в Клязьме. В обязательном порядке несли караульную службу со всеми присущими ей трудностями и нарушениями нормального биоритма наших молодых организмов. Иногда по выходным руководство устраивало спортивные соревнования с непременным нашим участием. По очереди ходили в увольнение, знакомились с девушками (два таких знакомства закончились свадьбами). Одну из этих свадеб мы весело отгуляли в городке, на квартире нашего комбата Плужника, поскольку невестой была его родственница, а женихом – курсант Хакимов Ханафия Ханифович, наш сокурсник, татарин по национальности.

Справедливости ради, должен отметить, что мы не были такими уж рафинированными, безгрешными паиньками. Кое-кто похаживал в самоволки. Не возбранялись (нами, конечно, а не начальством) и поддерживались дружественные отношения с «зеленым змием». Однажды зимой мы втроём пропахали на лыжах по снежной целине километров пять в деревню Болдино (не пушкинское) лишь затем, чтобы «пивса пососать», как озаглавили эту вылазку наши пересмешники, когда узнали о ней.

Увольнения мы могли проводить не только в Костерево, но и с выездом в другие ближние населенные пункты. Один раз я, будучи в увольнении, съездил даже во Владимир. Надо признать, что не всегда увольнения завершались благопристойно и безмятежно.

Однажды наш общепризнанный ловелас Коля Остапчук возвращался вечерней электричкой с очередного свидания из поселка Лакинка, «очарованный» немалой дозой принятого спиртного. По этой причине Николай свою остановку проспал. А когда, очнувшись, взгрустнул по данному поводу, предпринял решительные действия с целью избежать кары за наметившееся слишком большое опоздание из увольнения. Ударом ноги высадил стекло в тамбуре и смело сиганул в темноту на полном ходу поезда. Слегка придя в себя от удара о земь, поковылял по шпалам в обратную сторону, в Костерёво. В часть наш Коля вернулся под утро, хромающий, со ссадинами на лице и, вероятно, не только на нем. От руководства он получил заслуженное, а от нас, курсантов – долгий период насмешек и похвал за такой «подвиг». Юмора в курсантской среде было хоть отбавляй.

Довелось и мне быть участником одного происшествия, связанного с увольнением. 7-го ноября, уже 1968 года, я и еще двое курсантов были назначены в состав военного патруля, возглавляемого капитаном из числа офицеров так называемого переменного состава, проходивших краткосрочное обучение на курсах повышения квалификации. Основным местом патрулирования был Костеревский дом культуры и прилегающие к нему окрестности. Задача – пресекать любые нарушения порядка военнослужащими. Здесь было с десяток солдат из подразделения обслуживания учебного процесса. Вечером, когда истек срок увольнения, начальник патруля попросил меня собрать их в патрульную машину и сопроводить в часть. Указание было выполнено, и мы поехали. Накануне выпал обильный мокрый снег, дорога очень скользкая. При выезде из поселка дорога делала крутой поворот вправо и далее тянулась в сторону части. Заметив, что солдат-водитель подъезжает к повороту, не сбавляя скорости, я попросил его «умерить прыть», так как сам имел определенный опыт вождения и реально оценивал ситуацию на дороге. Однако самоуверенный молодой лихач моему совету не внял, и тяжелый в управлении ЗиЛ-157 с будкой со всей дури ухнул в глубокую придорожную канаву, резко прилепив всех сидевших в нем бойцов к передней стенке будки. Все наши попытки общими усилиями вытолкать машину из канавы были безуспешны. И тут водитель вспомнил, что машина оборудована лебёдкой для самовытаскивания. Размотав трос, закрепил его на бетонном пасынке ближайшего столба линии электропередач и включил лебедку. Пасынок лопнул, вверху раздался треск, и посыпались искры, так как провода легли на другую линию, проходившую перпендикулярно. Погасли уличные фонари, к нам подбежала полупьяная бабка-сторожиха из стоявшей через дорогу сторожки с бранными словами и угрозой немедленно позвонить куда надо. Тут уж «командовать парадом» взялся я сам, более не слушая никого. Увидев впереди толстый деревянный столб без пасынка, и проникшись уверенностью в его прочности, приказал водителю зацепиться за него и повторить попытку самовытаскивания. Машина вылезла из канавы, а красавец-столб даже не колыхнулся. Незваную свидетельницу мы нейтрализовали, вручив ей бутылочку винца и заручившись клятвенным обещанием «никому ни слова, не видела, не знаю». И она его выполнила.

Мы доставили увольняемых в часть, договорившись с ними молчать под любыми пытками (а солдаты в подобных случаях своих не сдают), и вернулись к месту патрулирования. Капитану, естественно, я ничего не сказал. Водитель за ночь выправил погнутые детали машины.

Конечно же, местные власти на следующий день начали поиск виновников повреждения линии электропередач, однако благодаря принятым с нашей стороны мерам по сокрытию данного злодеяния дело было прекращено за отсутствием улик.

Ранним утром 16 июня 1968 года мы были подняты по тревоге, быстро экипировались по полной выкладке, получили сухие пайки и погрузились на бортовые машины. Лишь перед самым отъездом узнали, что едем тушить торфяной пожар в Шатурский район Московской области. Пункт назначения – деревня Соколья Грива. По прибытии на место узнали, что накануне по краю этой деревни пронесся огненный смерч, превратив в пепел пять домов, в одном из них сгорела пожилая женщина. Вблизи деревни и вообще везде, в пределах видимости, лежали серые очаги золы, во многих местах из-под земли выбивались струйки дыма. Наскоро обустроившись в каком-то административном доме, мы разделились на две группы: одна группа осталась тушить очаги горения вокруг деревни, другая погрузилась на открытые ж/д платформы, прицепленные к мотовозу. Туда же были погружены мотопомпы и ёмкости с водой. Этой группе поручалась ликвидация очагов горения на торфянике, в нескольких километрах от деревни. Прибыв туда по узкоколейке, мы были просто ошеломлены увиденным: до самого горизонта простиралась безжизненная серо-бурая пустыня, без единого обгоревшего кустика. Воздух сильно задымлен, трудно дышать, вокруг дымятся и пышут жаром оставшиеся очаги горящего торфа. Мы поочередно заливали их водой из брандспойтов, а мотовозик беспрестанно курсировал, подвозя воду из деревни.

Дней через пять, ликвидировав все опасные очаги на закрепленной территории, мы возвратились в часть, чумазые, насквозь пропахшие торфяной гарью, но с чувством успешно выполненного важного задания.

Подняли нас по тревоге и в день ввода советских войск в Чехословакию, была объявлена повышенная боевая готовность. Однако вскоре, когда ситуация с этой «заварухой» прояснилась, нам дали «отбой».

Не одними лишь военными науками пополнились копилки моих знаний и ощущений в ту благословенную курсантскую пору. Навечно врезались в память залихватские соловьиные концерты в кустах за Клязьмой; мощное, волнующее молодую мою душу, цветение вишни в садах и палисадниках; терпкий аромат опавших листьев в дубовой роще, куда я зашел во время очередного увольнения и просто лежал, наслаждаясь этим ароматом и легким шумом осеннего ветра в кронах дубов. В такие моменты всегда возникал передо мной образ Наташи, той, молоденькой, горячо любимой. И так хотелось, чтобы она была сейчас здесь, рядом, и мы бы вместе радовались этим красотам. Ведь ни этих соловьев, ни вишни, ни дубов не было в наших родных сибирских местах.

Помню, как поразила меня громада Успенского собора во Владимире; как великолепен был вид сверху на долину Клязьмы.

Однако, пора вернуться к главному. В конце декабря 1968 года первый этап обучения был завершен. 7 ребят из нашей батареи, не будучи уверенными преодолеть неизбежные трудности второго этапа, покинули ЦОКК, удовлетворившись званиями младших лейтенантов и справками о прохождении обучения на курсах. Все остальные воспользовались возможностью добиться существенно больших результатов, и, в итоге, успешно сдали повторные экзамены, получили дипломы Ярославского училища ПВО и воинское звание «лейтенант».

Пара дней потребовалась на получение офицерского обмундирования, пришивание погон и петлиц, прикалывание звездочек, эмблем. Нам были вручены отпускные листы и проездные документы.

10 февраля 1969 года состоялся выпускной вечер, и уже следующим утром военные автобусы доставили на станцию Петушки многочисленную группу молодых лейтенантов. Отсюда наши пути широко разошлись по всей географической карте великой страны – от Дальнего Востока до Карпат, от Мурманска до Крыма и Средней Азии.

– Прощай, Костерёво, – сказали мы тогда. Однако, в дальнейшем, это «прощай» трансформировалось для меня в многочисленные «здравствуй» и «до свидания».

Первый отпуск. Павел

В тот же день ближайшей электричкой мы вдвоем с моим сокурсником Бато-очир Митаповичем Васильевым, чьё имечко никак не прижилось в курсантской семье, и все называли его просто Валерой, прибыли в Москву. По телефону договорились о встрече с бывшим однокашником, москвичом Сашей Байшевым, ранее изгнанным с курсов за неподобающее поведение. Затем купили билеты на самолет до Улан-Удэ. Ну, не совсем купили – просто доплатили разницу за скоростное перемещение из точки А в точку Б по воздуху, не желая колыхаться в вагоне суток этак пять. К сведению тех, кто не знаком с особенностями военной службы, добавлю, что проезд офицеров к месту отпуска и обратно по железной дороге был бесплатным. Деньгами, по тем временам – приличными – мы теперь располагали, получив отпускные в размере месячной нормы.

Вечер и ночь провели в компании Александра на его квартире, а поутру вылетели на Ту-104 в Улан-Удэ.

Первый и единственный до этого полет я совершил на Ан-2, когда, будучи еще школьником, пролетел из своей Копыловки в Батурино. Полет длился всего 15 минут, но этот «кукурузник» своими нырками в воздушные ямы, поднимающими твой желудок вместе с его содержимым к самому горлу, так истерзал мой организм, что я зарекся когда-либо сесть в него вновь.

И теперь я садился в самолет, предвкушая повторение неприятностей, испытанных в том первом полете. Однако огромный пассажирский самолет летел ровно, не замечая пресловутых ям, и лишь иногда резко дрожал, влетая в восходящие воздушные потоки. Полет с промежуточной посадкой в Иркутске прошел благополучно, за исключением сильного давления в ушах во время снижения. Летать мне довелось много, но упомянутая неприятность мне гарантирована в любом полете.

В Улан-Удэ жили родители «Валеры». Как прошла их встреча с сыном после длительной разлуки, догадайтесь сами, без моих подсказок. Мать нарезала круги вокруг сына со словами «очир, очир» с ударением на «о» (я понял, что это означает: сын, сынок). Гордый папаша откровенно любовался возмужавшим очиром и его новенькой военной формой.

Торжественный ужин прошел по типовому сценарию «выпили, закусили, поговорили». Номеров оригинального жанра, как то: скандал, мордобой, танцы в трусах из канцелярских скрепок (из репертуара «Уральских пельменей»), в этот раз не было.

Предвижу уместный вопрос: «А тебя-то каким ветерком задуло сюда, в Забайкалье, в то время, когда вся родня с нетерпением ожидала твоего явления в родные пенаты – в Копыловку?». Дело в том, что в этих краях, близ советско-монгольской границы, тянул срочную службу мой брат, Павел, средний из нас троих. Зная характер Павла, его какую-то скрытность и обособленность в поведении, затруднения в общении со сверстниками, склонность к совершению непредсказуемых поступков (В возрасте 15 или 16 лет он однажды исчез из дома, переполошив всю семью, был объявлен в розыск, и, примерно через неделю задержан милицией где-то на Урале. Ездил туда за ним наш отец), я понимал, что тяжело ему придется в армии. Вот поэтому и решил навестить его, надеясь, что наша встреча станет светлым пятном в нелегкой солдатской жизни, поднимет настроение и укрепит моральное состояние парня на весь оставшийся срок службы.

Пробыв в Улан-Удэ один день, 15 февраля мы вместе с моим приятелем выехали на автобусе в Кяхту. Долгая эта поездка, с остановкой на перекус возле придорожной кафешки, запомнилась изрядным морозом, мёрзнущими ногами в холодном автобусе и удивительным видом на огромное Гусиное озеро. Переночевали в Кяхте, в гостинице. На следующий день местным автобусом доехали до пограничной ж/д станции Наушки, затем на поезде добрались до конечной цели – посёлка с названием Джида.

В ответ на наш вопрос: «Как пройти в воинскую часть?» местный житель вытянул руку и произнес: «Туда». В указанном направлении мы видели лишь заснеженное ровное поле, но всё же пошли туда и через некоторое время вдруг оказались на взлетно-посадочной полосе аэродрома, а в отдалении заметили военные самолеты в капонирах. Ни людей, ни каких-либо строений в поле зрения не было, только небольшие холмики торчали кое-где. Наконец, словно гном из-под земли, неподалёку возник солдатик. Я окликнул его и спросил, где находится зенитная батарея. Услышав его ответ «Здесь», мы с Валерой недоуменно посмотрели друг на друга. Задав бойцу дополнительные вопросы, мы выяснили, что личный состав батареи, включая офицеров, квартирует как раз под теми самыми холмиками, в землянках.

Тот же боец проводил нас в землянку командира батареи, от которого мы узнали, что батарея переброшена сюда недавно с задачей охраны аэродрома, что брат мой служит в целом неплохо, но отличается от других какой-то замкнутостью. Кроме того, этот капитан живо интересовался высокими боевыми возможностями зенитных ракетных комплексов, многократно превышающих возможности его родных пушек. Заключая беседу, он распорядился привести сюда рядового Хахунова, и тут же выписал ему увольнительную на сутки.

Вошедший в землянку Павел конкретно оторопел, не веря глазам своим: перед ним стоял лейтенант с лицом родного брата. Что это – сон или явь? Шёл сюда по вызову комбата, чтобы получить какую-либо задачу по службе, а вместо этого – очевидное, невероятное! Тихой радостью осветилось лицо парня, глаза заблестели от напрашивающихся, но пока сдерживаемых слёз, когда он осознал, что все происходящее – реальность.

Попрощавшись с комбатом, мы втроём двинулись в Джиду, устроились в гостинице, прикупили продуктов и, потихоньку подбадривая себя «чем положено», до глубокой ночи вели разговоры, разговоры.

На следующий день Павел возвратился в часть, а мы с Бато-очир Митаповичем уехали на поезде в Улан-Удэ.

И тогда, в Джиде, и в дальнейшем, во время наших нечастых встреч, Павел неизменно вспоминал тот мой неожиданный визит и благодарил за поддержку, такую необходимую, придавшую ему сил для дальнейшей службы в тех невероятно сложных условиях. Представьте себе, каково это – жить в землянках при жестоких сибирских морозах.

Нефартовая «дорожная карта» из колоды человеческих судеб выпала на долю Павла.

Возвратившись из армии, отгуляв обычный в таких случаях некоторый срок в безделье, он устроился работать трактористом в леспромхозе, однако проработал недолго. Искусный соблазнитель и «враг человеческий» (тот самый – из бутылки) все настойчивее подчинял себе разум и волю моего брата. Однажды в затуманенной его голове возникла шальная затея – переехать речку Юксу вброд, рядом с мостом. Результат был предсказуем: трактор безнадежно увяз в речном иле, а Павел остался без работы. Спустя некоторое время, устроился на должность охотника в потребсоюз и здесь-то, будучи предоставленным самому себе, при отсутствии контроля со стороны руководства «конторы», находящейся в райцентре, в сотне километров от нашего поселка, он прижился надолго. От него требовалось лишь добывать дары сибирской природы и регулярно сдавать добытое в упомянутую организацию. В разные периоды года (всему своё время) отлавливал пушных зверьков: норок, ондатр; ловил рыбу, собирал грибы, ягоды, сосновые шишки; по весне драл лечебную кору с деревьев, высушивал её и одной-двумя машинами отправлял в райцентр. Такая деятельность лучше всего соответствовала его характеру. Иногда совершал труднообъяснимые для обычного человека поступки. Без всякой на то необходимости построил не то землянку, не то шалаш в лесу, километрах в шести от посёлка, и долгое время жил там отшельником.

Однажды ушел в деревню Нижняя Курья, уже обезлюдевшую, и сжёг наш дом, в котором мы родились и провели детство.

Радостей супружеской жизни не познал, всю жизнь прожил холостяком. Дружбу водил с подобными же приятелями-выпивохами. В совместных кутежах шло время, водка обеспечивала кратковременное приятное забытьё и при этом коварно подтачивала не слабый от природы организм. Трое моих сестер, проживающих в Кургане, многократно предлагали ему приехать туда и помочь устроить нормальную жизнь, но он всегда отказывался.

Немало досталось переживаний родителям от такой жизни сына. Он все более становился груб в отношениях с ними, а в конце 80-х, после смерти нашей матери, создал вообще невыносимые условия отцу для дальнейшего совместного проживания в нашем доме. И, в конце концов, вынудил отца уехать из родной Сибири. Незадолго до своей смерти Павел спалил и этот дом – умышленно, ни от кого не скрываясь. Шел по поселку с пучком смятых газет в руке и прямо говорил встречным односельчанам:

– Иду жечь свой дом.

Умер он в 2013-м в возрасте 64 лет от рака желудка.

Завершая эту историю о Павле, я хочу выразить сердечную благодарность моей племяннице, Наташе Малиновской, которая одна лишь в течение всего времени, когда он остался в одиночестве, всячески заботилась о нем. Уверен, без этой её бескорыстной заботы о родном человеке, каким бы он ни был, жизнь покинула бы его намного раньше.

А теперь возвращаемся в тот февраль 1969-го.

Попрощавшись с бурятской семьёй Васильевых, я сел на поезд и отправился домой, на встречу уже со своими заждавшимися родными. Во все три дня поездки я неотрывно торчал у окон вагона: то с одной стороны – из своего купе, то с противоположной – из коридора, впечатывая на скрижали своей памяти совершенно новые, не ведомые мне, уроженцу равнинных таёжных мест Западной Сибири, ландшафты: гористые берега Байкала, само великое озеро, заснеженные сопки Восточной Сибири, разбросанные вдоль магистрали города и прочие поселения. И всё-то мне было интересно, я впервые воочию ощущал, как велика Россия.

И думал, думал. Один пункт отпускного плана я уже выполнил. Как пройдет целый месяц в Копыловке – представить не трудно. Но в голове прочно зависли два уравнения, постоянно удерживающих меня, отпускника, в состоянии напряженного ожидания.

Первое из этих уравнений имело целый ряд возможных решений, и только одно из них я должен был узнать в последний день отпуска – где, в каких краях, состоится мой лейтенантский дебют. Выпускники ЦОКК обязаны были после отпуска явиться в штаб той армии ПВО, из которой прибыли на учёбу. И лишь оттуда направлялись в конкретные воинские части.

Второе уравнение имело только два решения: «да» или «нет». А именно: встречусь ли я с Наташей, и каким будет исход этой встречи.

20 февраля молодой лейтенант в новенькой военной форме переступил порог родного дома. Слёзы радости окропили глаза матери, отец прямым текстом высказал гордость за мой жизненный выбор, счастливы были многочисленные родственники (я стал первым кадровым военным в роду); уважительно здоровались со мной односельчане, как бы походя задавая вопрос о зарплате военных. Мой двоюродный брат Демьян Тюкалов, значительно старше меня, приняв чарочку, горько сокрушался:

– Дурак я, дурак! Ведь предлагали мне остаться на сверхсрочную, сейчас бы тоже был офицером.

Чередой проходили посиделки с возлияниями и бесконечными разговорами: у одних, у других, у третьих… Чем еще можно заниматься в деревне в феврале-марте?

А я ждал главной встречи. И она состоялась.

К нам зашла Люба Серебреникова, наша родственница. Сообщила, что приехала из Томска Наташа, и пригласила к себе домой на молодёжную вечеринку, где Наташа тоже будет.

Откровенно скажу, что шел я туда в тревожном ожидании: как всё произойдёт, что скажет мне первый наш взгляд в глаза друг другу после долгой разлуки. Я умышленно, напрягая силу воли, гасил возрождающийся порыв любви, чтобы не так больно было падать, если увижу в её глазах холод и равнодушие. Обжигала мысль, что за это время она могла связать жизнь с другим человеком, а мне осталось лишь навсегда зачеркнуть свою надежду.

А, встретившись, мы вместе зачеркнули ответ «нет» в нашем любовном уравнении.

Конечно, мы были уже другие, повзрослевшие, так или иначе определившиеся в жизни (пока каждый в своей). Возродившаяся наша любовь уже не была той ранней, безрассудной, ничему не обязывающей. Мы реально оценивали свои возможности, желания, перспективы.

Все еще было впереди: ЗАГС, свадьба и многое другое, но решение на будущую совместную жизнь было принято, как говорится, окончательно и бесповоротно.

Тот март врезался в память тревожными сводками о боях на советско-китайской границе. Существовала реальная угроза перерастания локальных боев в широкомасштабные боевые действия. К счастью, до этого не дошло. Мощным ударом с применением реактивной артиллерии советские войска погасили воинственный пыл китайцев.

20 марта я приехал в Новосибирск и сразу направился в штаб армии. Оттуда транзитом меня переадресовали в штаб дивизии ПВО, находившийся в Толмачёво. Поскольку времени в тот день на посещение этого штаба уже недоставало, поехал к моей сестре Галине, работавшей там по распределению после окончания Томского фармучилища и проживающей на съёмной квартире. Не сложно догадаться, как обрадовалась Галина моему неожиданному визиту.

Вот примерный текст диалога с офицером кадрового отдела дивизии:

– Какую технику Вы изучали?

– Зенитный ракетный комплекс С-125.

– К сожалению, в дивизии, и даже во всей 14-й армии, нет таких ЗРК; они дислоцируются, в основном, в приграничных районах. В каком из полков дивизии Вы хотели бы служить?

– А где они находятся?

Он назвал несколько городов на территории Западной Сибири. Я незамедлительно ответил:

– Томск.

– Что, к тёще поближе? (снайперский выстрел).

– И это тоже. К тому же я родом из тех краёв.

– На днях мы направили туда одного из ваших выпускников. Ну да ладно, поезжайте, вакансии там ещё есть.

На том и порешили. Получив командировочное предписание, я покинул штаб дивизии.

Таким образом, и второе моё уравнение разрешилось наилучшим вариантом ответа.

Кругом тайга – и мы посередине

24 марта 1969 года, в аккурат накануне дня своего рождения, я вернулся в Томск. Уже не помню, из какого источника я зачерпнул информацию о том, что штаб полка находится в закрытом городе, и сразу я не смогу туда попасть. Нужно городским транспортом доехать до остановки «Психбольница», а там любой встречный подскажет, где находится военная часть.

Этой частью оказался 3-й дивизион 393-го зенитного ракетного полка, дислоцированный вблизи городской окраины, я легко нашёл его. Представился командиру дивизиона, и после краткой беседы он доложил в штаб полка о моём прибытии. Спустя некоторое время меня вызвал к телефону начальник штаба полка Виктор Храпов. Первый его вопрос был тот же, что и в отделе кадров дивизии:

– Какой комплекс изучал?

– С-125.

– У нас таких нет, есть С-75 и новый (из соображений секретности он не назвал по телефону тип комплекса, а я и так знал, что это дальнобойный С-200, недавно поступивший на вооружение). Я бы тебе рекомендовал осваивать 75-й, он по техническому устройству и принципам работы во многом схож со 125-м. А на новом тебе придётся вариться в собственном соку (именно так и сказал).

Далее последовал вопрос: «Офицером наведения в 1-й дивизион пойдёшь?», на который я без колебаний ответил «Да». Я знал, что должность офицера наведения в составе боевого расчета самая трудная и ответственная, и в то же время самая перспективная.

НШ предложил мне побыть некоторое время в этом дивизионе, взяв тайм-аут на решение вопроса о способе доставки меня в 1-й дивизион, поскольку на прямой дороге туда стояла непреодолимая преграда – закрытый, обнесенный несколькими рядами колючей проволоки и охраняемый целой дивизией внутренних войск город со 150-тысячным населением. В народе бытовали три наименования этого города: Томск-7, 5-й почтовый, Северск.

Только на следующий день я получил указание ехать на автобусе в поселок Самусь (около 60 км от Томска) и на центральной площади ожидать прибытия военных.

Стоя в назначенном месте, я издалека услышал характерный лязг гусениц, и вскоре на площадь лихо выкатил уже ранее упоминавшийся мною АТС-712 – гусеничный артиллерийский тягач, прочертивший своими «башмаками» две линии в глубоком мартовском снегу по просеке вдоль ЛЭП.

На обратном пути следования по тем же колеям разговор с прибывшим за мной лейтенантом более соответствовал допросу, нежели диалогу: я спрашивал, он отвечал.

Дивизион оказался в восьми километрах от этого самого Самуся. На расчищенной от леса площадке была оборудована стартовая позиция, рядом – жилая зона. А вокруг этого оазиса – сплошная стена леса, преимущественно соснового.

Вкратце о позиции: посередине – насыпной холм с взгроможденной на него кабиной, обвешанной передающими и приёмными антеннами, рядом с холмом – аппаратные кабины станции наведения ракет (СНР) в подземных капонирах; по окружности, на расстоянии до 70 м от центра позиции – шесть пусковых установок ракет. Поодаль стояла радиолокационная станция кругового обзора П-12. Кроме того, технический арсенал дополняли средства опознавания воздушных целей, а также автоматизации управления.

В жилой зоне располагались: солдатская казарма со спальным помещением, умывальником, канцелярией, ленинской комнатой; 12-квартирный щитовой дом для офицерского состава (ДОС); солдатская столовая с большим залом, уставленным 10-местными столами, а также с крохотными отдельными помещениями офицерской столовой и магазинчика; общественная баня с утвержденным графиком помывки (солдаты, офицеры, жены и мелкие дети офицеров); котельная на угле, водонасосная станция со скважиной, обеспечивавшая водой все объекты, кроме ДОСа. Проживающие в нем семьи офицеров добывали воду из колодца, вырытого в нескольких метрах от него, а пресловутые «удобства» в виде двухместного дощатого сооружения располагались, по понятным причинам, на приличном удалении. Кроме всего упомянутого, в дивизионе был ещё автопарк, коровник на две персоны (некоторым солдатам, служба которых требовала больших физических нагрузок, полагалось выдавать молоко), а также трансформаторная подстанция.

Чуть не забыл ещё упомянуть про беседку около казармы, откуда в часы досуга беспрерывно раздавались щелчки бильярдных шаров. Бильярд был любимым занятием для офицеров, особенно холостых, в долгие часы вынужденного безделья. И сам я был активным участником этого «клуба» бильярдистов.

Ближайшим поселением (в двух километрах от дивизиона) была деревня Чернильщиково, вытянувшася более чем на километр по высокому берегу Томи и населенная, в основном, доживающими свой век старичками. Для нас важно было, что здесь на Томи стояла пристань, и в период навигации к ней швартовались речные теплоходы местного сообщения. Тем самым обеспечивался самый короткий и удобный проезд до областного Томска.

Также на удалении двух километров от нас было большое озеро Баранчуково. Будучи рожденным в сибирской деревне, я с детства познал толк в рыбной ловле. Немало приятных и волнующих душу рыбака минут подарило мне озеро, радуя неплохими уловами и позволяя хотя бы на время избавиться от надоедающего однообразия дивизионного бытия. При этом добытая рыба очень даже кстати вписывалась в наш небогатый рацион. Ловил я зимой – со льда, летом – с берега или с лодки. Иногда знакомый дед из Чернильщиково давал мне на время свои сети. В них-то рыбка попадала покрупнее.

Однажды этот дед презентовал мне несколько копченых лещей, пойманных им самим сетями в Томи немного пониже Северска. Имея подозрение, что эта рыбка может быть с «сюрпризом», я решил сначала проверить её с помощью радиометра-рентгеномера, и не напрасно. Характерным треском при сближении с любой из проверяемых рыб прибор засвидетельствовал наличие радиационного излучения. И хотя мощность излучения была небольшая, дедушкин подарок пришлось утилизировать. Моё сообщение деду об этом «открытии» ничуть его не смутило, он спокойно сказал:

– Да мы всю жизнь едим эту рыбу – и ничего.

«Чёрные» дни для рыбалки наступали, когда дивизион становился на боевое дежурство, на целый месяц. Вот тут уж, уважаемый офицер наведения, сиди и не рыпайся. Даже за пределы ограждения не имеешь права выйти, срок прибытия на рабочее место – не более 5 минут.

Предварительно ознакомив читателя с некоторыми географическими, а также бытовыми условиями, в которых мне с семьёй довелось жить четыре с половиной года, я рассчитываю меньше уделять места данной тематике в дальнейшем повествовании.

Итак, 25-го или 26 марта (точно не помню) 1969 года я въехал на грохочущей махине АТС-712 на территорию 1-го зенитного ракетного дивизиона славного 393-го зенитного ракетного полка 19-й дивизии ПВО. На вооружении полка состояли четыре огневых и один технический дивизион системы С-75 «Десна», а также группа дивизионов системы дальнего действия С-200 «Ангара» в составе трех боевых и одного технического дивизиона. Боевая задача полка – не допустить ударов средствами воздушного нападения вероятного противника по Томску и Северску. Говоря об этом, я не рискую раскрыть военную тайну, поскольку этот полк уже давно расформирован.

Командовал полком полковник Пищалёв Анатолий Алексеевич. Это был умный, тактичный, ответственный, высокообразованный человек со спокойным характером, никогда не позволяющий себе грубым словом нанести обиду кому-либо из подчиненных. Если обстановка требовала жёсткого вмешательства командира, требовательного тона в его голосе вкупе с появляющимся металлическим оттенком было достаточно, чтобы субъект воздействия моментально проникся готовностью «ещё вчера» выполнить волю командира. Лет через шесть после начала моей службы в полку, в связи с приближением к выходу на заслуженный отдых, его перевели на должность начальника военного училища куда-то в европейскую часть России.

Заменил Анатолия Алексеевича на этом посту его заместитель – капитан Демидов Владимир Александрович, примерно год назад прибывший в полк после окончания Калининской академии ПВО. Имея ещё невысокое воинское звание, будучи значительно моложе многих, отныне подчиненных ему офицеров, он сразу рванул под уздцы и понесся вскачь по прямой, не глядя по сторонам. Амбициозный, не терпящий возражений, он стремился добиться непререкаемой власти надменным выпячиванием своего должностного превосходства над всеми остальными, в отношениях с офицерами зачастую был резок и груб. Если он кого-то вызывал к себе, то у вызываемого возникало тревожное ощущение обзавестись в процессе встречи незаслуженным обидным нагоняем. Не избежал подобного общения с новым командиром и пишущий эти строки.

Перемещаясь вниз по «Табели о рангах», возвращаюсь в свой 1-й дивизион, всё в тот же март 69-го.

В этот период обязанности командира дивизиона временно исполнял начальник штаба майор Бубнов Аркадий Егорович. Штатный командир, подполковник Журиков Владислав Иванович, сдавал выпускные экзамены в академии, где заочно учился.

Войдя в канцелярию к Бубнову с единственным чемоданом в руках, я представился, коротко рассказал о себе. Он, в свою очередь, поведал об особенностях службы и быта во вверенном ему «хозяйстве», после чего указал курс на офицерское общежитие, «устраиваться». Офицерскими общежитиями были две двухкомнатные квартиры в ДОСе, по две солдатских кровати в каждой комнате. Проживали в них холостяки, а также офицеры, имеющие квартиры в городе. Эти, из второй категории, шесть дней в неделю несли службу в дивизионе, а на воскресенье уезжали к своим семьям в город и только при условии, если дивизион не стоял на боевом дежурстве. В одном из общежитий я и занял единственную свободную кровать.

Продолжить повествование я хочу воспоминаниями о моих начальниках, о друзьях-товарищах офицерах, с кем бок о бок прошли первые годы-версты на моей долгой офицерской стезе.

Итак – по ранжиру.

Командир дивизиона подполковник Журиков. После окончания академии он недолго продолжал командовать дивизионом и был переведён куда-то с повышением. Однако образ его нашёл свою ячейку в моей памяти. Это был волевой, требовательный, уверенный в самом себе и в своих действиях, обладающий высочайшим чувством ответственности, не терпящий разгильдяйства в любом деле, уже немолодой и закаленный в перипетиях воинской службы, боевой командир. Заняв свое рабочее место в кабине управления, он уверенно руководил боевыми действиями дивизиона в ходе тренировок по отражению воздушных ударов авиации, как виртуальной (имитируемой тренажёром), так и реальной. Под руководством такого командира и весь боевой расчёт кабины управления действовал, как правило, чётко и слаженно. Этого человека я уважал.

На смену Журикову прибыл майор Буслович Александр Дмитриевич, выпускник кафедры Минского училища, на которую принимались уже послужившие в войсках и хорошо зарекомендовавшие себя офицеры. Срок обучения, если не ошибаюсь, составлял два года; по окончании учёбы они направлялись уже на более высокие должности. Этот жизнелюбивый, с сильным характером, переполненный созидательной энергией человек, сразу же взял «быка за рога», не тратя времени на предварительную «пристрелку». Боевую работу вёл твёрдой рукой, в технические вопросы сам не вникал, справедливо считая заботу о поддержании её боеготовности уделом подчиненных. За упущения по службе, за провинности спрашивал строго, громко, для пущей убедительности украшая свою воспитательную речь ядрёными «спецэффектами». Быстро освоившись с состоянием дел в дивизионе, он с неукротимой энергией и напором развернул совсем не характерную для боевого подразделения хозяйственную деятельность, втянув в неё не только личный состав дивизиона, но и командование полка. Уговорив командира полка, привез в дивизион полковую пилораму, пылившуюся на складе с незапамятных времён. Чудесным образом добился разрешения местного лесничества на вырубку прекрасных сосен на отведенной делянке (чудеса стали проясняться, когда с нашей пилорамы пошли машины с пиломатериалом в то же лесничество и в распоряжение «отцов» города Северска). Я в этом процессе принимал участие, осваивая профессию вальщика леса. Дело в том, что у меня была личная бензопила «Дружба», подаренная мне отцом. Однажды в разговоре с ним я обмолвился, что наша квартира слабо отапливается от центрального отопления и приходится подтапливать печку, а дрова готовить, притаскивая сушняк из леса и распиливая его вручную, на пару с молодой женой (за это меня даже укоряли офицеры: «Что, у тебя солдат нет?», а моя Наташа держалась молодцом, не считая такую работу чем-то зазорным для женщины). После этого разговора с отцом я и вернулся на свою «точку» с бензопилой.

Когда пилорама была смонтирована и подготовлена к работе, процесс пошел. Я валил сосны, бойцы цепляли хлысты к АТСу, и он тянул их к пилораме – на разделку и распил. Надо заметить, что это была не какая-нибудь маломощная циркулярка, а серьёзный рамный агрегат с шестью или семью режущими полотнами, способный с высокой производительностью выдавать разный пиломатериал: брус, доску любой толщины, рейку. Конечно же, этот материал, главным образом, предназначался для внутренних потребностей как нашего дивизиона, так и других подразделений полка. В дивизионе была построена прекрасная новая баня взамен старой развалюхи, обновлены другие хозяйственные постройки, замполит напилил себе реек для обновления «убранства» ленинской комнаты. И тут в самый раз упомянуть о нём, замполите. Именно его, капитана Валерия Николаевича Фисенко, Буслович назначил руководителем работ на пилораме. Валерия уважали, он был приятным во всех отношениях человеком, легко ладил и с офицерами и с солдатами, активно вникал во все насущные проблемы подразделения, не ограничиваясь лишь чисто «замполитскими» делами. И вот, при исполнении обязанностей «главного пилорамщика», его настигла беда. Представьте себе школьную забаву, когда вы в одной руке крепко держите линейку, второй рукой оттягиваете свободный конец линейки, и, резко отпустив его, отправляете скатанный из бумаги шарик в спину сидящего впереди одноклассника. В случае с Валерием роль линейки выполнила резко разогнувшаяся доска, ударив плашмя по его ноге. В результате большая берцовая кость была переломлена в двух местах. Этот удар надолго уложил нашего замполита на больничную койку, очень надолго. Кости никак не хотели срастаться.

Продолжение книги