Исток бесплатное чтение

Пролог

Я умер мгновенно.

Нет, в данном случае «мгновенно» – это не аллегория. Только что я был, был как живой объект, и вот меня не стало. Вот так сразу, без перехода, который выражается словом «умирал». Секунду назад я был, и сразу меня уже нет. Да какая «секунда», секунда – это чрезмерно много, в миллиарды раз больше, чем потребовалось, чтобы меня не стало. А вообще моя смерть – это частности. Почему? Потому как все умерли.

Точнее – все человечество.

Нет, не так. Умерли вообще все. Или… Нет, опять не так. Умерло вообще всё.

Опять не так. Умерла вся жизнь. Да, это более правильно. Но… Опять не точно. Умерла Земля и жизнь на ней. Да, вот так именно, но – нет. Опять – нет. Как небесное тело планета Земля осталась. Если можно назвать Землей оголенное ядро, единственный физический объект, который перенес внезапный Удар.

Удар пришел из глубин Вселенной. Удар, который по касательной задел небесное тело, до которого ему не было никакого дела. Его мощь способна была разорвать на части звезды, но по воле вероятности удар пришелся в планету, которую населяющие её разумные существа нарекли Землей. И планеты не стало. Как и населяющих её разумных и неразумных. Никто даже не понял, что человечество погибло. За несколько миллисекунд никто из людей просто не способен был осознать происходящее. А именно столько времени потребовалось пришедшему из Вселенной, чтобы не только испарить все живое, но и ободрать планету до железного ядра.

Так в один ничем не примечательный день, неожиданно для всех, все умерли. Да и даже если бы все знали о предстоящем катаклизме, то увы ничего бы сделать не смогли. Стихию Удара не по силам было бы остановить жалким силенкам рода Хомо Сапиенс, невзирая на всю кажущуюся такой великой мощь технической цивилизации начала двадцать первого века. По сути, человечеству хватило бы и астероида покрупнее, который упал бы на планету, чтобы перестать быть, а уж мощь Удара была нам точно не по силам.

В общем, все умерли.

Надо сказать, хорошая смерть. Нет никаких мучений, никто даже не осознал самого факта смерти. Просто кто-то повернул рубильник в положение «выкл». Даже выстрел в голову из крупного калибра – и тот менее гуманен.

Все умерли, и кто-то родился. И что самое обидное, родившись Новорожденный умер тоже. Он жил всего долю секунды, только успев себя осознать и умер, лишенный того, что дарило Ему жизнь.

Люди древности назвали бы Новорожденного Богом. И по сути своих верований, были бы правы. Он был всегда. Точнее, первый раз Он родился, как только зародилась жизнь на Земле. Люди двадцать первого века, назвали бы Его информационным полем Земли. Кто-то назвал бы Его всепланетным эгрегором. Кто-то, так же, как и древние, называл бы Его Богом. Второй раз Он родился в момент гибели Его колыбели. Точнее не так, не было второго рождения, в момент Удара Он осознал Себя, обретя разум, а впрочем, разве это и не есть рождение?

Сотни тысяч лет на Земле рождались и умирали разумные, вида Хомо. Сотни тысяч лет копился их вклад в энергетику всего живого. Капля за каплей «вес» разумных потоков энергий становился все весомее в Нём. Не будь Удара, Он бы осознал себя через пару сотен лет вполне естественным, эволюционным, способом. Но увы, этому не суждено было случиться. Осознав Себя, в результате уничтожения всего живого, Он не прожил долго. Только в отличие от нас, Он успел понять, что произошло. Понять и сделать попытку все исправить.

Единственным, кто мог остановить катастрофу, был человек. Нет, не какая-то конкретная личность, а все человечество в совокупности. Если бы цивилизация тех, кто породил в Нём разум, была более развита, то они могли бы остановить Удар, и Он бы остался в сущем. Но они не успели развиться до таких пределов, погибнув намного раньше, а вместе с человечеством погиб и Он.

Но в отличие от людей, у него были ресурсы и возможности. Нет, не для того чтобы выжить. Он сразу понял, что обречен, для Бога, пусть и Новорожденного, на такие выводы не потребовалось много времени. Он мог своей смертью дать второй шанс. Второй шанс человечеству и соответственно Себе самому. Для этого надо было «всего-навсего» Своей смертью открыть тоннель в глубины прошлого и…

Вот с этим «и» было сложнее. Сам он не мог туда переместиться. Ведь для открытия тоннеля, Ему надо было умереть. Только гибель Бога могла разорвать пространственно-временной континуум. И этот закон вселенной Ему было не обойти.

Оставался один шанс, который давал хоть призрачный, один на миллион, но реальный шанс. Закинуть разум одного из только что погибших разумных в далекое прошлое. Настолько далекое, насколько возможно.

Но даже Новорожденный был не всемогущ. Надо сказать Он был слаб, как только что родившийся. Чтобы стать полноценным Творцом, ему нужно было бы миллиарды лет эволюции из планетарного эгрегора, в эгрегор Вселенной. Миллиарды, которые отобрал Удар.

Не всемогущ. И поэтому, умирая, Он не был уверен в успехе. Но выбора не было. В прошлое отправилось сознание совершенно случайного человека. Сознание, которое первое погибло в результате Удара, пусть на миллиардную долю пикосекунды, но оно умерло раньше любого другого. Оно одно было в состоянии пройти через разрыв континуума. Случайное сознание. Столь хлипкий шанс на Возрождение, но иных вариантов не было вовсе.

А время? Гибнущий Новорожденный тянулся так далеко, как только мог, через открываемый Его смертью разрыв. Он был ограничен всего двумя постулатами. Первое: разум, который уходил через разрыв, принадлежал человеку и соответственно мог быть подселен только в тело того же вида. И второе: Он слабо «помнил» время. Точнее Он не осознавал время как таковое. Он тогда не был разумен, и отсчет времени заменяли ощущения. И самое яркое из ощущений – это боль. Боль столь яркая, столь всеобъемлющая, что Он помнил её до сих пор. Точнее «помнили» эту боль его частички, те энергосущности, что когда-то были людьми. А после своей смерти они стали частичками Его. Они помнили ту Боль. Боль столь чудовищную, что прошли тысячи, даже десятки тысячи лет, но Он её помнил! Тогда род человеческий чуть не прервался, из миллионов разумных остались тысячи. Будущее вида Хомо тогда висело на волоске. Тогда вид выжил, но был отброшен в развитии своей цивилизации на многие тысячелетия назад. Только через пятьдесят тысяч (!!!) лет человечество повторит те успехи, что были до той Боли! Пятьдесят тысяч потерянных лет. Даже десятой доли от этих тысячелетий хватило бы, чтобы человечество набрало достаточно технологической мощи, чтобы остановить Удар!

И к этой Боли тянулся умирающий Бог. Умирая, Он отдавал всего Себя, саму Свою Суть, только ради одного. Донести разум человека двадцать первого века через временной разрыв. На семьдесят пять тысяч лет смог Он протянуть Свою волю. На десять лет после Боли… Дотянулся и умер. Так погиб Бог. Погиб едва родившись, чтобы родиться снова. Мне все это кажется рекурсией, но кто я такой, чтобы об этом судить?

Откуда я все это знаю? Просто я и был «тот первый», кто погиб от Удара…

Глава 1

Ночь. Темная, почти непроглядная. Черные тучи заволокли все небо, низвергая неистовые водопады того, что дождем или даже ливнем не повернется язык называть у никогда не видящего тропического шторма человека. Истинный потоп.

В аллегорическом смысле конечно – потоп. А по сути, просто тропический дождь. Дождь холодный, яростный, как может быть только последний ливень в сезоне дождей. Это дождь дождей, показывающий, что сезон уходит, громко хлопая дверью. За минуты выплескивая из своих закромов месячную норму осадков.

– Аргырх!

Это рычу я. Точнее тот, кем я стал, рычит. Рычит, вцепившись в шею. О как, в человеческую шею! Зубами вцепившись! Но мне все равно. Я еще не осознаю себя как живого. Думать могу, а влиять на происходящие нет. И эмоций нет. Зато этих эмоций полно у того тела, в котором я себя осознаю.

Кровь обильно течет по подбородку. Наверное, артерию перекусил, отстранено приходит мне на ум. Тело врага в руках сперва бьется в конвульсиях, а потом затихает. Врага? Так считает тот, чей разум жил до меня в этой черепной коробке. Сейчас этот разум уходит, чтобы уступить свое место мне. Он не хочет такой гибели, но это уже не изменить. Моя сущность, моё «Я» уверенно замещает его «Эго».

Но пока он контролирует действия. И вот, отбросив от себя затихшее тело, он бросается на спину очередного противника, того, кто размахивая дубиной, только что разбил как плод ореха, голову соплеменника. И завязалась новая драка.

Краем сознания отмечаю, что таких схваток как наша, несколько. Кто и с кем сражается мне не понятно, я еще не поглотил память тела, и эта информация от меня скрыта.

На вид дикари сражаются с дикарями. Сражаются не за добычу, а войной на истребление. Вот кто-то, свернув голову женщине, отобрал её новорожденного ребенка и… Лучше бы я это не видел. И моя мольба услышана, сознание гаснет, всего на десять минут, но этого достаточно…

Я никогда не убивал. Не убивал людей. Судьба распорядилась так, что за все сорок лет моей жизни, не довелось. А тот, кем я теперь стал, в течение последнего получаса убил дюжину. И не просто убил, а буквально разорвал на клочки. Голыми руками и зубами разорвал. Если бы не водопады воды, что как будто ведрами изливалась с неба, смывая кровь, я бы сейчас был с ног до головы окрашен в красное.

Кажется, придя в себя второй раз, я могу контролировать то тело, в которое меня закинул Он. Разжимаю сведенные адреналиновой судорогой пальцы на правой руке, и на мокрую траву падает вырванная с мясом из плечевого сустава чья-то рука.

Я спокоен, но не в удивительном самоконтроле, неожиданно мной проявленном, дело. Я спокоен, потому как жив, но не осознаю этого и воспринимаю все вокруг как нечто нереальное, искусственное. Да, знаю, все, что меня окружает, – реальность, но что-то глубоко внутри не верит в это, ставя заслон чувствам и эмоциям.

Кто-то мелкий, едва по плечо, подскакивает с боку и пытается нанести удар сучковатой палкой прямо мне по лицу. Отмахиваюсь, как от назойливой мухи. Это так легко – драться, когда нет чувств. Нет страха, нет желаний, нет ничего, кроме разума. Моя отмашка тыльной стороной ладони легко сносит палку и держащие её хлипкие ручонки, а затем ломает шейные позвонки у неудачливого агрессора. Нет, Он не наделил меня сверхсилой и сверхспособностями. Да, моё новое тело было очень сильно, по меркам двадцать первого века. Хотя по правде, вспоминая недавний бой, понимаю, индивид, в которого меня занесло, силушкой не обижен. Поддубный местного разлива. Уникум, но не полубог. Таких периодически рождает природа. Он просто выбрал для меня наиболее удобное и перспективное вместилище. Не удивлюсь, если тело, в котором я оказался, самое сильное и самое здоровое из всех людей, что в данный момент населяют Землю. А их, людей, по прошествии десятка лет после Боли, осталось всего ничего, тысяч десять на весь земной шарик. И тот, в кого я вселился, только что убавил это количество еще на чертову дюжину.

Оглядываюсь. Благо больше врагов нет. Физически отсутствуют эти враги. Не считать же за врагов три неравные кучки испуганных женщин, общим числом пятнадцать. Они жмутся к поваленным деревьям, пытаясь своими телами закрыть детей. И детей этих едва ли не больше, чем женщин. Два десятка совсем малышей, от полугода до двух лет им, не больше. Остальные не выжили. Все, кто старше, – мертвы.

Женщины и дети. Которые в той реальности этой ночью погибли от рук того, кем я теперь стал. От рук берсерка впавшего в ярость, когда его племя было уничтожено.

Всего час назад перед самым закатом четыре племени встретились в этих непроходимых джунглях, на этой поляне, чтобы мирно решить, как им быть. Как жить, когда еды все меньше и меньше, а хищники все злее и злее. Да и плодоносные растения гибнут от непривычного холода, что несут темные тучи. Темные тучи, что закрывают небо вот уже десять лет. Они хотели решить все мирно, договориться. Ведь их племена кочевали рядом уже очень давно, до того, как небо стало цвета пепла.

Никто из этих племен не был убийцей или каннибалом. Это были мирные роды. Предпочитавшие не решать вопросы дубиной. Но сейчас кризис, вызванный тучами, был столь глубок, что одно из племен, наиболее многочисленное, решило устранить проблему кардинально, перебив конкурентов. И если бы не Одыр, так звали того, чье тело теперь моё, то у них, наверное, все бы получилось. И осталось бы в этой части африканских джунглей вместо четырех племен одно. Так они думали, но вышло все иначе. И теперь все это разгребать мне.

Почему мне это разгребать? Все просто, я четко осознаю, какой груз ответственности лег мне на плечи. Я не знаю, что надо делать, не знаю, как это что-то делать, но знаю одно: я должен что-то сделать. Увы, даже Он не знал или, что вероятнее, не смог вместить свои знания в мой разум. И вот теперь судьба всей Земли будущего зависит от моих действий и решений. А может именно поэтому я не хочу быть живым? Не хочу чувствовать это бремя? Я не ученый, не военный, не мастер по выживанию, я даже не геолог или…

Проще сказать, что я обычный городской человек, много чего знающий по книжкам, но, по сути, ничего не умеющий. И увы для будущего, Он не наделил меня ни знаниями, ни суперпамятью, ни иными сверхспособностями. Вот такой хлипкий шанс. Невеселое будущее какое-то. Я совершенно не верю, что у меня получится хоть что-то. Радует одно: в моем распоряжении память, навыки и рефлексы Одыра. Иначе я бы и дня не прожил в этом времени. Не выживет городской человек в джунглях Африки. Без подготовки, без снаряжения, без всего. И главное – в каменном веке! Хотя, такое понятие как «каменный век», точнее то время, что ассоциируется у обычного человека моего времени с этим понятием, с его каменными топорами, войнами с неандертальцами, отстает от того времени, в котором я оказался, как сам «каменный век» отстает от эпохи интернета. Даже еще дальше. Дата, которая не укладывается в голове. Семьдесят пять тысяч лет от моего рождения! Ну, плюс-минус тысячелетие, что, впрочем, при таких числах совершенно не важно.

Эти мысли проносятся буквально за секунду.

Женщины. Их глаза полны страха. Нет, даже не страха, а животного ужаса. И ужас этот направлен на меня. Точнее на Одыра, а впрочем, теперь это уже без разницы, для местных я и есть Одыр. И никто не заметит подмену, ведь племя того, в чье тело я перенесен Его волей, истреблено подчистую.

Ярость попыталась подняться в груди, но обессилено разбилась о холодное равнодушие разума. Женщины и дети, они из тех племен, что убили моих родичей. «Моих»? Что за чушь? Каких к черту «моих»? «Убить!!!» Что-то из глубины толкает меня, но я не испытываю никакой злости к выжившим, и только гулкий рык выдает побуждение тела. Прыгнуть и рвать эти беззащитные тела, пить их кровь, топтать их! Но от Одыра остались только воспоминания, и поэтому кроме рыка не происходит ничего.

Странно, я смотрю на выживших и совершенно не знаю, кто они. Нет, что удивительно, я каждую из женщин знаю по именам, даже вот тут сопливку лет тринадцати на вид. Я даже точно знаю, что ей и есть тринадцать. Я знаю по именам всех убитых, чьи тела лежат на поляне и её окрестностях. Я знаю, что каждая из кучек, в которые сбились женщины, это остатки племен и каждая кучка – остаток своего племени. И это не знание, дарованное Им, это память Одыра, он их всех знал в лицо. Но не знаю названия племен. Э! Я не знаю даже название своего племени. Точнее мое племя назвало себя тем словом, что в ближайшем переводе означает простое слово «люди».

Тотемы, имена собственные для человеческих родов и сообществ, их еще никто не придумал! Не было нужды. Вот, например, я смотрю на старуху, лет двадцати пяти, с отвисшими до пупа грудями, и знаю, что её зовут Бры, что она из «почти людей», что кочуют к закатному солнцу. А сопливка по имени Ла из «почти людей», что кочуют у дальних холмов.

Стоп! Старуха? Двадцать пять лет и старуха? Да, так думал Одыр, да и привлекательной её вряд ли кто бы назвал. Местная жизнь скоротечна. А ту, которую мой разум называет сопливкой, она уже полноценная женщина, ибо её уже выбрала кровь. «Выбрала кровь»? Немного повисаю на этой мысли, но тут же понимаю, что у неё просто начались месячные, а значит она пригодна для деторождения, а значит она взрослая. А мне сколько лет? Точнее Одыру. Или все же мне? Восемнадцать. Всего? Но это «всего» для века двадцать первого, для нынешних времен я давно мужчина, а учитывая физическую силу, добытчик не из последних. Почему-то эта мысль мне показалась сейчас важной.

Полный финиш! Человечество погибло. Умер Бог. Меня закинуло во времени на тысячи лет, а я думаю о том, можно ли назвать старухой двадцатипятилетнюю! И первой моей эмоцией в новой жизни стал смех. С отчетливой ноткой безумия был этот смех…

Глава 2

– Гыхр! – срывается с моих губ слово-рык.

И послушно замирают, готовые пуститься в бег, только бы подальше от страшного меня, четыре молодых девы из «почти людей», что живут у воды.

Вообще первобытные люди, как подсказывает мне память Одыра, далеко не трусливы. А женщины в особенности. Трусливые тут умирают от голода. Но что-то в тех, кто смотрит на меня сейчас, что-то в них надломилось. Так смотрят кролики на питона. А не женщины на мужчину. Да, я, конечно, понимаю, они видели, как «я» убивал, голыми руками разрывая тела. Но в этом мире смерть не то, от чего впадают в ступор.

Сверкнуло на полнеба и буквально через секунду ударил гром такой силы, что заложило уши. К ливню добавилась и гроза. И я стою под проливным дождем, весь в крови своих жертв и с улыбкой маньяка. Со стороны это, наверное, зрелище из тех, которые не скоро забудешь.

Хочу успокоить впавших в близкое к коматозному состояние представительниц слабого пола. Но тут я упираюсь в словарный запас. Точнее в тот факт, что местный язык чрезвычайно неразвит. Причем эта неразвитость имеет определенный перекос.

В голове со скоростью метеора, что разрезает ночную синеву неба, проносятся мысли. Язык – это основа цивилизации, основа бытия и социума. Именно его развитость показывает, насколько развит народ. Я, конечно, не ожидал, что местные говорят высоким слогом, не питал иллюзий, но все равно был шокирован.

Словарный запас местных племен был довольно обширен. Немногим более двух тысяч слов. На первый взгляд отличный показатель, но это если просто посмотреть на число слов. А если присмотреться к их составу, вот тут волосы на голове зашевелились! Я слышал миф, что в языке северных народов только слов, обозначающих снег, несколько сотен. На самом деле это ложь. В большинстве наречий северных народностей снегу, конечно, отводится огромная роль, но максимальное количество наименований для него – около сорока.

Так вот, в местном языке из двух тысяч слов существительными были девяносто пять процентов! То есть основу языка составляли названия. Вот пальма справа от меня. Я как человек двадцать первого века не знаю, как она называется, но описал бы её примерно: «невысокая пальма, с толстым стволом у основания, цвет ствола светло-коричневый, крона раскидистая, не пышная, плодов нет». Так вот местный бы, глядя на это дерево, сказал бы: «Пхыахаль». Да, одно слово, но оно не означает «пальма». Прямой перевод слова «Пхыахаль» – это «невысокая пальма, с толстым стволом у основания, цвет ствола светло-коричневый, крона раскидистая не пышная, плодов нет»!!! А если бы на этой пальме были крупные плоды, при неизменных остальных характеристиках, то местный назвал бы это дерево словом «Отхачапа». А если бы плоды были мелкие, на таком же, по сути, дереве, то «Палыхаша»!!! Вот так и набирался кажущийся вполне приличным словарный запас. Только вот из тысяч слов, пятьсот существительных, обозначающих наименования деревьев, еще пятьсот отводилось различным лианам и кустарникам, несколько сотен травам и ягодам и так далее. А вот прилагательных почти не было вовсе! За исключением огромного числа, отведенного для описания цветовой гаммы. По мнению местных, судя из их словарного запаса, цветам уделялась огромная роль, только оттенков красного было около пятнадцати, а у зеленого все тридцать. Впрочем, в дикой природе все подчинено логике выживания, и раз такое внимание уделено оттенкам и цветам, значит так надо. Съел ягодку чуть более бордовую, чем та, которая точно съедобна, и все, кончилось твое существование в этом лучшем из миров.

А вот описательная часть языка, это был кошмар. Эта часть практически отсутствовала. Прилагательные, все крутились в диапазоне «съедобное», «несъедобное»! Единственное, что всплыло в памяти, отражающее настроение или какое-то реально ощущение, было слово «тача», что значит «вкусно»! А где слово «красиво», к примеру, или ему подобные? А нету их. С глаголами было примерно так же. Вот, например, когда четыре женщины хотели убежать, я их остановил рыком «Гыхр!» Я ведь хотел сказать «стой»! Но увы, нет слова «стой» или «стоять» в этом языке, все близкие по смыслу слова заменяются одним «Гыхр», что наиболее точно перевести как «замри» или «замереть». И так во всем. По сути, просто так поговорить о чем-то отстраненном на этом языке было фактически невозможно! Ну или мне так кажется по первости, а потом привыкну?

Вдруг откуда-то из папоротника неподалеку доносится слабый стон.

Тело реагирует на данный звук вполне однозначно. Чуть поднимаются колени, корпус поворачивается на источник, руки готовы хватать и душить. Едва пересиливаю в себе порыв кинуться в папоротник и… Но нет, если есть кто живой, то сейчас каждая жизнь – это больше чем золото! Я не могу себе позволить терять кого-то!

Обвожу жестом всех женщин и детей и руками показываю им собраться в одну кучу. Сперва они не понимают, что я от них хочу, пытаюсь объяснить, но выходит еще хуже, только запугиваю их еще больше. Начинаю злится и немного теряю контроль над телом.

– Зага! – тут же раздается рык из моей глотки.

«Зага» значит «вместе». И повторяя это слово Одыр, вернее то, что пока не угасло от него, начинает раздавать легкие подзатыльники не понимающим. И надо сказать, это имеет просто волшебный эффект. Пять выкриков, четыре затрещины, и вот все собраны в одну кучку.

– Гыхр! – эту команду все также понимают вполне однозначно.

Точнее – самые малые дети, конечно, её не воспринимают, но женщины сели в круг и детей из него не выпускают. Разумно, и ведь я их это делать не заставлял, надо сказать я о детях вообще не подумал в тот момент. И спасибо женщинам, что подумали они, но вот беда: я их даже поблагодарить не могу, нет слов благодарности в этом первобытном протоязыке!

Пока я отвлекался на то, чтобы собрать всех в одну кучу, из папоротника больше никто не стонал. Но вместо того, чтобы опрометью бросится в атаку, как того требует тело, я наоборот стараюсь быть как можно более острожным. Сгибаюсь так, что ладони касаются земли и как-то странно, немного по диагонали, эдакими галсами, ломаной линией, двигаюсь к зарослям. Это во мне говорит память тела. Я сам, ни за что бы не догадался двигаться так. Но в данном случае решил не противится инстинктам.

Впрочем, мои предосторожности были излишними, в папоротнике я нашел бесчувственного мальчишку. Поднапряг память Одыра. Ага, это Лащ, из почти людей, что живут у воды, ему примерно лет тринадцать, почти мужчина по здешним меркам. У паренька несколько ссадин, немного сорванной кожи на виске, а в остальном на вид он вполне здоров. Дыхание ровное, не прерывистое, сердце стучит равномерно. Сотрясение мозга максимум. Очнется уже скоро. И от этой мысли я так и сел прямо в мокрый папоротник.

И что мне с ним делать? Как быть?! Память Одыра требовала убить мальчишку, но этот порыв мне удалось легко погасить. Убивать глупо. В данной ситуации глупо вдвойне. Но что делать то? Что?! Как он себя поведет когда очнется? Я же убил его сородичей. А судя по памяти Одыра, на подобные поступки реакция была однозначная – месть. Неужели все же придется убить? Я не вытащу на своем хребте столько женщин и детей. А этот мальчишка, он пригодится. Черт, как плохо-то. Ведь оставлять его в живых значит все время опасаться удара в спину. А я себе не могу такого позволить. Слишком велика цена моей жизни, чрезмерно велика, настолько, что хочется найти веревку и повеситься от этой моральной нагрузки.

На несколько секунд ухожу в себя, пытаясь найти ответ на свой вопрос в памяти первобытного человека, чьим телом я завладел по воле Его. Местные племена, живущие в джунглях, именно те, что устроили сегодня эту бойню, были по своей сути мирными. И только крайняя нужда заставила «почти людей», что ходят по холмам, пойти на это нападение. Никогда раньше четыре племени не враждовали. Драки и споры случались, но смертоубийство… этого память Одыра не помнила. Да, были совсем чужаки, что приходили издалека, вот с ними, иногда, очень редко, по правде, приходилось и дубинками помахать. Но четыре племени жили мирно, им, по сути, не надо было ничего делить. Территорий и еды хватало, их кочевья почти не пересекались. Так было, пока не пришли серые тучи. Сперва на них никто не обратил внимания, но тучи не уходили, они стояли годами, заволакивая небо и превращая солнце в размазанный тусклый фонарь, а не в яркое светило. А потом пришел голод, и отношения между людьми стали стремительно портиться, все чаще то одно, то другое племя заходили в поисках пропитания на кочевые тропы соседей. По сути, сегодняшняя встреча и должна была решить «как жить дальше». В принципе она и решила, кардинально. Правда совсем не так, как рассчитывали те, кто её устраивал.

А вообще, я как человек двадцать первого века понимаю, что эта встреча нескольких племен в попытке договориться, нечто невероятное для этих времен. Нечто опередившее время на многие тысячи лет. И жаль, что все обернулось именно так. И мне искренне непонятно, почему меня не подселили до всей этой бойни. Ведь я мог попытаться её предотвратить в зародыше. Мог? И понимаю, что нет, не получилось бы.

Мои представления о каменном веке рассыпались в прах, чем глубже я погружался в слои памяти Одыра. Я всегда считал, что во главе первобытных племен стоит вождь или старейшины или совет старейшин. А оказалось, что местные вообще не понимали, что такое управление. В принципе. Не было в племенах ни вождей, ни старейшин. Не было!!! Как же они жили то? А вот так и жили, без руководства. Без указующей воли. Как?! У меня это не укладывалось в голове. Ведь даже обезьяны в своих стаях имели вожаков. А у людей их не было. Да, были те, кого уважали больше других, но их ни в коем случае не слушались, как командиров. Вообще, устройство местной внутриплеменной жизни ввергло меня в ступор. Нет управления, нет организации, нет структуры, нет даже семей. Дети не знают своих отцов. Да и не могут знать, так как матери их не знают! Да и мать понятие относительное. Как? А вот так, неважно, кто родил дитя, важно, кто кормит. То есть мать не та, кто родила, а та, кто еду дает. От этих «воспоминаний» у меня возникло ощущение, что я схожу с ума. Ведь так не бывает! Но так было.

Так как же они жили? А так и жили, кочевой толпой, по сути, не племенем, а стадом. Вот тут больше еды, туда все постепенно и двигаются. А если кто-то потребует идти в другом направлении, то его просто никто не послушает. Не племя, состоящее из индивидуумов, а амеба, что тянется за пропитанием. А еще в племенах было равноправие мужчин и женщин. Понимание сего факта ввергло меня почти в прострацию. Как же так, ведь палеолит, кто сильнее тот и прав! Но оказалось, все проще. Равноправие имело под собой экономическую основу. Да-да, именно экономическую. В это время женщина как добытчик еды ничуть не уступала мужчине. А посему не зависела от него. Точнее зависела, в той же мере, что и мужчина от неё. О небо! Как тут жить-то? Как?! Если я ни черта не понимаю в местном социуме?! Плевать на отсутствие металлов, инструментов, плевать на то, что из одежды одна повязка, едва прикрывающая гениталии, это все мелочи. Даже то, что еды нет, мелочи, её в конце концов можно найти. Но вот как жить-то там, где не понимаешь, как жить?! Где не понимаешь сути самой местной жизни – его социума.

Тот каменный век, который я знаю по школе, историческим кино, документальным фильмам, по тем немногим статьям, что довелось читать, тот каменный век еще не настал. И если я правильно помню, его время придет всего-навсего через сорок тысяч лет, от сего дня. Именно тогда составные орудия, разведение огня дали вторую производственную революцию, если за первую считать ту, когда обезьяна взяла палку в руки как инструмент. А пока… пока человеческое общество замерло в безвременье, в непонятном положении, которое не понять и правил которого уразуметь, у меня пока не получается.

Женщина и мужчина добывают одинаково пищи, но не могут прожить друг без друга. Не могут выжить в местном мире и одиночки. И нет страшнее наказания чем изгнание из племени, оно страшнее смерти. И вот это вынужденное сосуществование в одном стаде, где все зависят друг от друга в равной степени, привело к тому, чего так упорно добиваются феминистки в веке двадцатом и двадцать первом, к реальному равноправию. А всего-то надо работать одинаково. Но это меня куда-то в сторону мысли понесли. Напрягайся, память! Мне нужен ответ, нужна лазейка, чтобы не убивать этого мальчишку и не быть убитым им.

И о чудо, мне удается найти зацепку. Да, вождей у племен как таковых не было. Но в моменты кризиса или явной опасности таковой появлялся. Правда вождем такого человека называть было бы все же неверно, скорее подходило слово «лидер». Временный лидер, который после разрешения кризиса устранялся от руководства. У меня сразу возник вопрос, а как этот лидер самоустраняется и почему? Ведь вся память моя и все знания о человеке буквально вопили о том, что власть пусть мелкую, пусть мимолетную раз получив в руки человек уже не выпустит никогда. Добровольно не выпустит. А тут устранялись. Почему? Все оказалось элементарно. Современный человек ассоциирует власть с привилегиями, а если таковых нет, то власть это всего лишь бремя ответственности и нести это бремя без вознаграждения дураков мало. А таковых привилегий власть в первобытном стаде не могла дать в принципе. Ибо тут был принцип, высказанный в Евангелие: «кто не работает, тот не ест», был не лозунгом, а правдой жизни. Не могло себе позволить человеческое сообщество ни одного нахлебника, ни одного! Возможно, будь в племенах чуть побольше людей, то вожди и те, кто живет, отбирая у соплеменников, в конце концов появились, но все племена, которые знал Одыр, не превышали своей численностью двух десятков взрослых людей. Нет, были прецеденты, когда животное брало верх и лидер становился вождем, отбирая еду силой у соплеменников, и если такой «вождь» был достаточно силен, то он мог так жить. Но вот беда: так не могло жить то племя, которое было вынуждено его кормить. Не могли тут прокормить халявщика. Всех избытков, что были, едва-едва хватало на самое минимальное пропитание детей.

Тут же вспомнилось из той жизни, что читал, будто в пещерах первобытных людей были найдены кости калек и стариков. То есть могли прокормить взрослых иждивенцев племена. Да, через тысячи лет, когда будут известны каменный топор, копье с каменным наконечником, когда будет возможность развести огонь, тогда такие возможности у человеческого общества появятся, а сейчас, тут, в этом времени их не было!

И тут очень ценили человеческую жизнь. Точнее – жизнь соплеменников. Ибо потеря рук одного добытчика автоматически убивала голодом как минимум одного ребенка. Я бы весь испариной покрылся, если бы не дождь, от ужаса осознания, что на мои плечи легло два десятка детских жизней. И это показалось мне даже более страшным грузом, чем гипотетическое спасение будущего Земли. Будущее где-то там далеко, а дети – вот они, на поляне.

Мальчишка, что вот-вот очнется. Он не стал еще мужчиной, и в этом был мой шанс. Я взрослый, я полноценный добытчик. И если нет старших из его племени, он должен слушаться меня. Это закон выживания, не ставший мужчиной, а значит племя решило, что он еще не способен выжить самостоятельно, а значит, если он потеряется и заблудится, то не выживет один. А племя не может потерять почти взрослые руки, и следовательно, если он встретит на своем пути взрослого из «почти людей», то должен ему подчиниться, пока его не приведут к своим. Логика выживания, только она действует в этом суровом мире. А еще бывало, что племена объединялись. Когда одно племя теряло своих добытчиков или ослабевало до критической отметки, то его члены могли влиться в другое, более крупное сообщество. Как подсказывала память Одыра, меньше восьми взрослых не могли быть племенем, так как не могли обеспечить воспроизводство и прокорм детей, а следовательно, были обречены на вымирание. Нет, конечно, Одыр никогда не думал в таких терминах, это уже моё сознание на основе его информации делало такие выводы. И когда Лащ открыл глаза, я знал, что говорить!

– Лащ слушать Одыра! – не терпящим возражений тоном командую я, всем телом нависнув над лицом плохо понимающего, что происходит вокруг, паренька. – Везде смерть! – испуг в его глазах, видимо, сотрясение не столь тяжелое и он помнит, что происходило после заката. – Лащ жить! Одыр приносить жить Лащу. – Ну нет слова «дарить»! Пришлось подстраиваться. – Одыр, Тот, Кто Ведет! – бью себя кулаком в грудь. «Тот, Кто Ведет» – так называют тех лидеров, что берут ответственность. – Лащ слушать Одыра? – непроизвольно оголяю клыки, показывая угрозу в случае отказа.

Сейчас многое станет понятно. Прав ли я в своих размышлениях. Или мне придется его убивать?! Мальчишка сперва не понимает, что я от него хочу. И тут до меня доходит: нет слова «подчиняться», нет!!! А «слушать» это только «слушать», а не «слушаться» в понимании Лаща! О! Как все сложно!

– Одыр, Тот, Кто Ведет! – еще удар в грудь. – Лащ согласится? – а он меня вообще понимает, или я несу несусветную ересь?!

Уф-ф-ф. С моих губ едва не сорвался вздох облегчения, мальчишка согласно кивнул. Надо додавить, не оставить недосказанности.

– Лащ сказать, – тыкаю в него ладонью. – Одыр. – Ладонь на меня. – Тот, Кто ведет! – и хлопки ресниц в знак непонимания мне в ответ. – Сказать?

– Э-э-э?! – только доносится в ответ!

А-а-а! Как все сложно!!! И опять стоило мне проявить эмоции, как тело отреагировало само. Бац! Легкую затрещину. Бац! Подзатыльник. Но я не даю ярости взять верх и третьего, уже сильного, удара не следует.

– Одыр старший! Лащ идти за ним?!

– Да-а-а-а. – о, а я уже думал, он немой.

– Лащ повторять за Одыром? – заношу руку для еще одного аргумента.

– Да!

– Одыр, – а он молчит и опять глазами хлопает. А ладно, рано пока менять принципы воспитания. И я не сильно, но чувствительно хлопаю юнца по уху. – Повторять! Одыр!

– Одыр, – он не понимает, что я от него хочу, но угроза еще одного «аргумента» заставляет его все же повторить, хоть он и не понимает зачем.

– Одыр, Тот, Кто ведет! – с нажимом глядя в глаза мальчишке, произношу я.

– Одыр, Тот, Кто ведет! – послушно, хоть и едва слышно повторяет Лащ.

Уф-ф! Ну вот. Он признал моё старшинство. А значит подчинился. Тут еще нет понятия кровной мести, вся месть в понимании местных – это убить тут сразу, на месте, а мстить со временем, эта концепция еще неизвестна в мире.

Дальше с Лащем было полегче. Осмотрел его рану, сорвал лист какого-то папоротника, как память подсказала лечебного, и приложил к его ссадине на виске. А затем отправил парня к женщинам. Мне же предстояло очень неприятное действо.

Даже во времена развитого холодного оружия, даже во времена огнестрелов, на поле боя на одного убитого приходилось несколько раненых. Эта мысль посетила меня, как только Лащ открыл глаза. А если учесть, что сражение племен проводилось оружием не сложнее деревянной дубинки или грубо обтесанного копья без наконечника, то… Нет, те, кому досталось от Одыра, точно мертвы, а вот остальные… Не удивлюсь, если раненых и просто лежащих в отключке от удара дубинкой по голове на поляне и её окрестностях найдется немало.

Первого раненого нашел очень быстро, это был мой погодка из «почти людей», что ходят по холмам, по имени Чаха. На его теле было множество ссадин, но никаких глубоких ран я не обнаружил. Попробовал привести его в чувство, похлопывая ладонью по щекам. Но вот на что я не рассчитывал, так это на ту реакцию, которая последует, как только Чах откроет глаза. И был совершенно не готов к тому, что стоило ему открыть глаза и узнать меня, он тут же ударил. Кулаком прямо в нос! От боли у меня аж в глазах заискрило! И я потерял контроль. А когда смог взять себя в руки, то обнаружил, что от Чаха осталось тело без головы и оторванная голова без тела. Радикально. Но в то же время мне тут же стало понятно, что меня могли убить и все бы кончилось здесь и сейчас. Повезло, что Чах не сломал мне нос, а просто разбил его в кровь.

Следующего раненого мне пришлось удавить, пока он был без сознания. Это был Годад, Тот, Кто Ведет «почти людей» с холмов, тот, кто и придумал всю эту бойню. Он был ранен, но если бы я оставил его в покое, то несомненно выжил. Поэтому Одыр во мне его просто придавил. С чем, надо сказать, я полностью согласился. Этот «лидер» готов был угробить три племени, и во мне не возник внутренний протест против его убийства. Выхаживать местного Гитлера, это было за пределами как Одырской морали, так и моей. Так же удавил ровесника Лаща, у него была сломана нога в бедре, и он уже бредил. Я не мог ему ничем помочь, а память Одыра считала, что оставлять обреченного на смерть в мучениях совершенно неправильно. Всего в грандиозной для этого времени битве участвовало четыре десятка мужчин и около тридцати женщин, которые воевали наравне с сильным полом!!! Те, кто выжил, это «мамки», их вначале бойни старался никто не трогать. Не то чтобы детская жизнь тут была священной, совсем нет, но преднамеренное убийство ребенка было чем-то омерзительным в той протоморали, что утвердилась в четырех племенах. Хотя в запале битвы и были убиты все дети старше двух лет. А еще мои мысли о том, что выживших должно быть много, оказались неверны. В случившейся бойне убивали жестоко, все же война на истребление накладывала свой отпечаток. А потом по выжившим катком прошелся Одыр. Как оказалось, его личность не умерла и не истаяла с моим приходом, а была просто отодвинута моим разумом на задворки сознания. И стоило мне потерять контроль, как он брал управление телом на себя. А надо сказать, что этой ночью он конкретно двинулся умом, превратившись в натурального маньяка-убийцу. Видимо психологический шок от гибели своего племени его разум не вынес. Живых из «людей» мне найти не удалось. В результате, к середине ночи выжили только «мамки», детишки, Лащ и еще трое мальчишек которых мне удалось откачать, не имеющих переломов или иных серьезных ран, и привести их к своеобразной присяге мне.

Двое, Пат и Ват, были братьями лет двенадцати от роду из племени, что ходит у заката. А последний из выживших, Зак, из тех, кто живет у воды, ему от силы было одиннадцать. Больше живых эта ночь не оставила. Ночь и Одыр.

А если быть точным, то ночь и я. Нечего отстранятся от того, что совершил. Да, по морали века двадцать первого я поступил греховно, убивая беззащитных пусть они и были врагами. Но я теперь живу в веке первом, годе десятом. И век этот не нашей эры, да и год десятый не от рождества Христова, а от Боли. И пусть этим летоисчислением пока пользуюсь я один, зато оно дает мне точку отсчета, некий временной якорь. Десятый год первого века от Тобы…

Глава 3

Тоба.

Я вот, если честно, никогда не верил в этот катаклизм. Да, читал, видел фильмы, ученые в один голос утверждали, что это было! Но я не верил. Слишком масштабно, слишком грандиозно, чтобы быть правдой, думалось мне в веке двадцать первом. Теперь верю. Ибо ничем иным Боль быть не может.

Тоба.

Вулкан, принесший смерть. Извержение, равных которому не знало человечество за все время своего существования как вида. Даже Йеллоустон – сверхвулкан, дитя в маленьких штанишках по сравнению с Тобой. Взрыв каверны Тобы, чуть не уничтожил людей как вид, поставив буквально на самую грань вымирания.

Тоба.

Природный врыв мощностью в гигатонну тротилового эквивалента. Взрыв, в результате которого даже в Центральной Индии выпал вулканический пепел толщиной в шесть метров! А Малайзию накрыло девятиметровым слоем. Это притом, что Тоба – это вулкан в Индонезии! Непредставимая мощь! Самые мощные ядерные заряды, созданные разумом и руками человека, безобидные хлопушки, если сравнить масштаб.

Тоба.

Великий истребитель рода людского. Величайший, если смотреть на пропорцию от общего числа живых и мертвых по результатам катастрофы. Выжил один из тысячи.

Тоба.

Убийца цивилизаций. Ведь именно в результате этой катастрофы, человечеству пришлось заново проходить тот путь, на который оно уже потратило почти тридцать тысяч лет. Под слоем пепла археологи находили примитивные составные орудия и цветные, обработанные рукой человека, ракушки и ожерелья. Чтобы вновь выйти на такой уровень прогресса, человечеству пришлось начинать все с нуля. Но даже не в инструментах и украшениях дело. Все намного хуже и сложнее.

Тоба.

Крушитель надежд. Африка, колыбель человечества. В колыбели хорошо, в ней уютно, тепло и есть доступная еда. Все хотят жить в колыбели. Но есть и неудачники, те, кто не смог выдержать межплеменной конкуренции. Неудачники, которых другие племена вытеснили из-под крон джунглей. А в саванне человеку не выжить. Не выжить и не найти пропитания, саванна – это смерть. Да, так и было, потому как для людей без оружия, без огня, без лука, саванна и её хищники – это гибель. А огромные массы живого мяса, что бродят по африканской степи, они недоступны. И неудачники уходили дальше, к побережью. Где, как оказалось, жизнь ничем не хуже, чем в джунглях, а еда валяется прямо под ногами. Этой едой были моллюски, что выбрасывал на берег прилив. Моллюски, крабы, трупы рыб, еда, способная прокормить кочующее вдоль побережья племя, ничуть не хуже, чем джунгли. Так появились прибрежные племена. Ракушки, костяки рыб, суровые ветра, открытое небо над головой подстегнуло людей побережья развиваться чуть быстрее, чем развивались люди леса. Но даже столь богатая на еду местность как побережье океана не может прокормить бесконечное число людей. И среди людей побережья появились свои неудачники, что уходили дальше искать новые места кочевий. Уходили, так как привыкли жить вдоль кромки прибоя. Так, за сто тысяч лет до рождества Христова, люди вида Хомо Сапиенс Сапиенс вышли за пределы своей колыбели – Африки. Вышли, не ведая, что повторяют путь своих предков – хомо эректусов, что ушли почти миллион лет назад, тем же путем, ушли, не выдержав конкуренции с нашими более старшими кузенами, с теми, кого потом назвали неандертальцами и денисовцами. А потом ушли и кузены, почти триста тысяч лет назад, оставив Африку молодому, только что появившемуся виду Хомо Сапиенс Сапиенс, то есть нам, тем, кого мы привыкли называть людьми.

Тоба.

Она первый геноцид. Люди побережья, за каких-то двадцать тысяч лет они заселили всю кромку океана, от экваториальной Африки до Китая. Эректусам, нашим далеким предкам, потребовалось в десятки раз больше времени, чтобы пройти тот же путь. Кузены тоже шли медленнее. И вот тогда, восемьдесят тысяч лет назад, человечество могло начать свое развитие. Могло и начало. За каких-то пять тысяч лет создав протоцивилизации. Создав первые орудия труда, что сложнее простой палки или отколотого камня. Создав первые украшения – бусы, и даже произведения искусства – статуэтки. И вот тогда, когда человечество было готово перейти на другой уровень, тот, что ученые называют переходом из палеолита в неолит, на этой грани, на начале этого шага, на взлете, грянула она.

Тоба.

Она – сама смерть. От землетрясения, вызванного столь гигантским извержением, умерли сотни тысяч. А потом, когда люди еще не успели понять, пришла волна. Волна, младших сестер которой, потом, в далеком будущем, назовут цунами. А люди, они ведь жили в массе своей на тонкой прибрежной грани. И пришла волна волн, и не стало зарождающейся цивилизации людей побережья. Волна смела всех, от Индокитая, до африканского рога.

Тоба.

И живые позавидовали мертвым. Те, кто выжил, из людей побережья, а их было не так и мало, почти все населения западного берега индийского субконтинента, они пережили волну. Пережили, чтобы умереть под тоннами вулканического пепла, что низвергнулся с небес. Пепел, что забивает глаза, пепел, что разъедает легкие, волна – это легкая смерть, в сравнении с тем, как умерли они.

Тоба.

Это зима. Были те, кто выжил и после этого. Их было всего около сотни тысяч, жалкая горстка, по сравнению с двумя миллионами погибших. Но их ждала участь еще хуже. Огромные массы пепла, что выбросил в воздух вулкан, не весь он осел на землю. Мелкие песчинки образовали толстые темные облака, что заволокли все небо. И настала вулканическая зима. Зима настолько долгая, что дала начало новому ледниковому периоду. Холод, он убивал, убивал страшно, убивал голодом. Менялся климат, менялся стремительно, а у людей не было индустриальной и производственной базы, чтобы пережить его. Голод убивает вернее пули. Так не стало людей побережья. Так погибла первая волна тех из вида современных людей, кто рискнул покинуть гостеприимную колыбель человечества – Африку. Люди живучи, и кто-то выжил даже после всего этого, но выжить – это мало, надо остаться людьми, у выживших не получилось, они забыли все и стали зверями. Будь ты проклята.

Тоба.

Ты цепной замок человечества. Замок, который продержался почти десять тысяч лет! Именно столько времени потребовалось роду людскому, что в небольшом количестве остался в африканских джунглях, размножиться и выплеснуться своими изгоями в новый поход. В новый исход. Нам повезло, нам – это людям. Второй исход, начавшийся за шесть десятков тысячелетий до рождества Христова, тот исход не был уничтожен и дал восходы той цивилизации, что мы знаем, которая породила нас. Но теперь я знаю, что мы не успели, не успели развиться настолько, чтобы обезопасить себя. Обезопасить себя как вид от вымирания. Тоба, ты спусковой крючок, который, сработав, в результате убил нас – человечество. Тоба, ты причина гибели Бога. Тоба – ты Боль, что осталась в памяти Божества навсегда.

Тоба.

Ты не пощадила даже колыбель. Люди леса, люди джунглей, даже они ощутили на себе мощь сверхвулкана. Нет, их не убивало землетрясение. Их не коснулась Волна. Но Зима, она не пощадила и их. Нет, не было в африканских джунглях тех заморозков, что ощутили на себе люди побережья. По сути, среднегодовая температура упала всего на пять-семь градусов. Так малы кажутся эти цифры. Незначительны. И столь же катастрофичны они для всего живого. За несколько сотен лет этого похолодания площадь джунглей в Африке сократится на треть. Вымрет больше десятка тысяч видов живого. Осадки сократятся на четверть, саванна расширит свои пределы, а с севера придет пустыня. И люди леса, живущие почти без прогресса, как звери, стадами, для них этот удар окажется столь же сильным, как и та Волна, что смела людей побережья. Нет, люди выживут, мы живучи. Но то, что произошло с четырьмя племенами сегодня, только начало того процесса, что охватит все джунгли! В той истории нас-людей, после всего, что натворила Тоба, осталось не больше десяти тысяч, так, во все голоса, твердили ученые двадцать первого века, проанализировав генетический материал по всему миру. И я не верю, что могу хоть как-то предотвратить начавшиеся процессы. Когда ранее мирные друг к другу племена, гонимые голодом, будут убивать, убивать, чтобы выжить, убивать себе подобных. Я не верю. И мне страшно.

Одыр.

Ты маленькая Тоба. Память, частичка воспоминаний Бога, невесть как оказавшаяся в моей голове. Одыр, в той истории, что уже не случится, сойдя с ума, он убил всех: и женщин, и детей, и подростков. Он повредился рассудком. Его разум не справился с гибелью всех, кого он знал, и все люди стали для него врагами. Все люди! И этой ночью родился убийца убийц, сильный, умный, хитрый, коварный охотник на род людской. Он прожил сорок лет, до глубокой старости. Прожил один! Один без племени, без поддержки. Он жил, гонимый ненавистью. Он жил, чтобы убивать. Чтобы убивать людей. И делал он это превосходно. Больше пятисот трупов на его руках. Он убивал целыми племенами, нападая на ночные стоянки, убивал одиночек, отлучившихся за водой. Убивал, убивал, убивал. Вероятно, никто ни до, ни после Одыра, не сможет «похвастаться» тем, что уничтожил более пяти процентов человечества, за исключением конечно же библейского Каина. Одыр был гений убийства, а невероятная физическая сила служила ему отличным подспорьем. Холод сковал от пяток до макушек: «И он живет со мной в одной голове?!» Но мне придется с ним справиться, ведь выбора-то у меня иного нет!

Глава 4

Захотелось найти камень побольше и разбить себе голову. Тот, Кто Родился не дал мне знаний человечества, я не стал сведущим в металлургии, геологии, в растениеводстве, вообще не приобрел никаких полезных с точки зрения ускорения цивилизации знаний. Зато я обрывками помню, как в этой местности гибли люди. Помню то, что еще не стало.

Сперва, после того как я узнал, скольких убил Одыр, я обрадовался. Ведь даже чего я ни делай, но спасение пяти сотен жизней, в результате того, что мой разум не дал разгуляться безумию этого монстра, мне казалось достаточным. Это и правда по цифрам очень много. Если всего осталось людей немногим более десяти тысяч, то пятьсот – это весомый процент! Но увы, по сути, я ни на что таким образом не повлиял. Эти пять сотен все равно бы погибли, кто от голода, кто от рук соседей. В конце концов, вся популяция населяющих эти джунгли людей через какие-то пару сотен лет будет полностью вырезана племенами каннибалов, что придут с севера, гонимые голодом. Ну вот и зачем мне эти знания? Чем они мне помогут? Лучше бы в мою голову поместили знания о металлосодержащих рудах!

Усилившийся дождь прервал мои размышления о самоубийстве. Впрочем, как ни безумно и как ни сложно то, что мне надо совершить, никто за меня это не сделает, так что жить я обязан. Ради тех, кто погиб, чтобы их гибель не случилась!

Надо было выходить из джунглей на поляну. Выходить к толпе испуганных женщин и подростков. Выходить и что-то делать! А я не знал что! Совершенно не знал. И чем дольше я копался в памяти Одыра, тем безвыходнее казалась мне сложившаяся ситуация.

Пятнадцать женщин, четыре подростка и я, в диких джунглях первобытной Африки. По сути ничего страшного. В данное время женщины добывали еды ничуть не меньше мужчин, а подросток способен собирать ягоды и плоды ничуть не хуже взрослого. Вспомнился штамп из школьных времен, как называли первобытные общества в моем времени: «общество охотников-собирателей». Где женщинам выделялась роль собирателей, а мужчинам роль охотников. И если с женщинами и их ролью, ученые угадали, то с мужчинами попали впросак.

Я еще как только осознал себя в этом времени, удивился скудностью используемого людьми инструмента. А уж как охотиться деревянным копьем, с наконечником в лучшем случае из заостренного дерева, обожженного на огне… Таким убить какого-либо зверя очень проблематично. Дубинка из сучковатой палки тоже для охоты подходит слабо. О каменных инструментах, таких как скребки, протоножи и рубила, я вообще молчу, у них иное предназначение. На кого с таким убогим инвентарем можно охотится, а главное, если и можно, то насколько успешно?

Память Одыра подсказала, что можно. На всякую мелочь, не крупнее кошки, в основном на грызунов, очень похожих на морских свинок, но шустрых как городская крыса. Вот их и били дубинками. А вот для чего люди использовали копья, оказалось для меня откровением. По сути, копье оказалось не элементом охоты, а элементом войны. Причем войны не с другими людьми, хотя и использовалось для этого тоже, но основным предназначением копий было иное. Борьба с хищниками! Причем не с хищниками саванны, это было бы глупо, с таким копьем да на древнего льва, весом за триста килограмм или на еще одних гигантов, напоминающих медведей, только раза в полтора побольше своих сородичей из моих времен. Против таких зверей, даже с винтовкой-слонобоем выйти страшно, не говоря уж о любом не огнестрельном оружии!

Одыр и его сородичи боролись с хищниками джунглей, они были значительно меньше своих собратьев по ремеслу из саванны. Да и то с наиболее крупными представителями рода кошачьего, чем-то напоминающих кагуара-переростка, люди также не связывались. Зато почти всех остальных гоняли по джунглям славно. Именно гоняли, а не убивали. Люди, даже такие древние как местные племена, были намного хитрее всех остальных зверей. Мужчины племен следили за хищниками, а когда те убивали свою жертву, нападали толпой, используя копья на хищного зверя и отгоняли его от добычи, присваивая себе тяжелый труд охотника! Получается, что правильнее было бы назвать то общество, в которое я попал, не «общество охотников-собирателей», а «общество падальщиков-собирателей». Девяносто процентов мясного рациона в меню людей, составляло мясо, которое удалось отбить или у хищников, или у других падальщиков. Как результат, поступление мяса в племя больше зависело от удачи, чем от навыка охотника, и соответственно было величиной очень случайной.[1]

Получается, мужчина мог добыть много еды за раз, но также мужчина мог и несколько дней не принести вообще ничего. А женщины, собирая травы, корешки, плоды, ягоды, в итоге поставляли еду более предсказуемо. То есть теоретически, да, пожалуй, и практически, если удастся подавить панику, объединить испуганную толпу в племя, то выжить получится. Только вот есть одна деталь, которая рушит все эти замыслы на корню. В среднем, каждый человек из племен, мог беспрестанно трудясь прокормить себя и еще немного, настолько немного, что трое взрослых едва могли прокормить одного ребенка! Точнее, таких малышей, как остались в живых, можно прокормить и даже одному, надрываясь, работая на износ, но можно. Только вот для этого надо, чтобы с детьми кто-то сидел, отдельно выделенный человек. Сглотнул комок, который подкатил к горлу, перед глазами встала стайка копошащихся в круге мамочек деток, их было ровно двадцать. А я и все, кто остался жив, при всем желании, даже разорвись, даже все потратив на поиски еды, мы можем прокормить не больше двенадцати! И это с учетом того, что у меня не останется никакого времени ни на какое прогрессорство! А если я буду тратить время на достижение основной цели, то из этой дюжины, что может выжить, надо вычесть еще двух или даже трех. И от этой математики у меня волосы на загривке встали дыбом! Жертва малыша ради выживания взрослого, это норма здешней жизни. Это закон выживания. Взрослый может породить еще детей, а дите не выживет без взрослого, просто выживание. Норма тут, но я такую норму принять не могу. Для меня она еще более дика, чем безумие Одыра. Невзирая на то, что я должен совершить, что спасет в будущем миллиарды детей, я не могу поступиться теми детьми, что ради будущей цели должны умереть от голода здесь и сейчас. Понимаю, что не логично, что цивилизационную мораль надо оставить там, в веке двадцать первом. Понимаю, даже всю эту мораль готов зарыть и не вспоминать! Точнее почти всю, переступить через детей, я не смогу. Даже если на кону выживание человечества, когда-то там вдалеке времен это выживание, а дети, они здесь и сейчас, и они важнее всего. Я так решил и для этой цели я переверну здешний гребанный мир!

Легко вот так решить! Как настоящий мужчина, сказать самому себе – ты должен! Но как же обидно, когда понимаешь, что все твои решения, все это битьё самого себя в грудь, не более чем акт капитуляции. Я реально не знаю, что делать! Я безумно, до разбрызгивания своих мозгов от усилий разума, хочу что-то сделать! Но я не знаю что. И хочется сесть на упавшее дерево, обхватить голову руками и заплакать. Зарыдать навзрыд. За что мне это?! Почему мне не дали умереть вместе со всеми?! Зачем на мои плечи легла эта ноша?! Я не хочу! Верните меня назад! Но, конечно, никто меня никуда не вернул.

Еще со школы мне запало в память, что Африка и джунгли африканской сельвы в особенности – это буквально кладезь всего живого. Щедрый и обильный эльдорадо для жизни. Что еды здесь завались, что количество видов, населяющих сельву, идет счетом на миллионы. Но действительность оказалась куда суровее этих школьных знаний. Еды много, но та, что пригодна для людей, на неё огромная конкуренция. Например: вкусные и питательные плоды на деревьях. Люди на этот пир первыми не успевают, в основном уступая птицам или многочисленным приматам, что живут на верхнем ярусе, в кронах деревьев. Корешки, те, которые питательны и содержат много крахмала, их первыми обычно находят животные, похожие на свиней или бородавочников, только бегающие стаями и каждая размером с дворнягу. Питательные деревца, лианы и побеги, те в первую очередь съедаются гориллами или другими крупными обезьянами. И прогнать их сложнее, чем даже ягуара, так как они стайные и камнями тоже умеют кидаться! Червячки, жучки, личинки, тут конкуренция просто зашкаливает, столько желающих ими полакомиться. Мясо и животная пища. Так она мелкая, догнать её в условиях джунглей – задача более чем нетривиальная. А те, кто покрупнее, на тех выходить с деревяшками как-то боязно. Даже если сделать копья с кремнёвыми наконечниками, я все равно не рискну напасть на слона. Для такого нападения нужна слаженная и умелая команда. Да и то не рискну, местные слоники куда как крупнее своих потомков.

Можно было бы охотится иначе. Привнести в этот мир идею ловушек. Я даже встрепенулся от этой мысли! Вырыть яму на звериной тропе к водопою. Врыть в неё колья, сверху набросать настил из веток и ждать пока кто-то попадется. Ведь охотились так и не только в древности. То есть метод, как мне известно, точно рабочий. Идея захватила, но ненадолго, быстро рассыпавшись в прах, столкнувшись с суровыми буднями реальности. Все воздушные замки рухнули от одного вопроса: чем копать яму?! Палкой-копалкой? Так это работа на неделю, причем за эту неделю с той тропы будут согнаны все, и я останусь с носом. Может сделать лопату? Ха! Горько рассмеялся, я не знал, как и, главное, из чего её можно сделать! Металлов не было, магазинов тоже. Все, что я мог сделать из лопаты, – это черенок! А из чего делать рабочую часть? Из дерева? Ковырнул ногой почву, да тут корень на корне и корнем погоняет! Вспомнилось, из посещения одного из музеев в далекой юности, там я видел лопату, где рабочая часть была сделана из лопатки крупного зверя. Это, пожалуй, могло сработать. Но где я найду того зверя, что отдаст мне свою лопаточную кость и сколько такой кости мне придется потратить, прежде чем я смогу создать рабочий инструмент? Ох! Нет, идея перспективная, и в будущем, если оно у меня будет, к ней надо вернуться, но пока, пока эта идея только подтолкнет к неэффективным энергозатратам, без гарантированного результата. И её лучше отложить, пока я не найду скелет или труп слона или бегемота.

Но ловушки, эта идея сама по себе заманчива. Легче всего реализовать силки. Для этого надо только сплести веревку. А подходящих волокон для создания пеньки в этом лесу достаточно много. Вот странно, в этом времени люди додумались до плетения примитивных корзинок, до обработки кожи, чему свидетельствует кожаный ремешок на моем поясе. Но веревки не изобрели. Хотя это частности, я за сутки из волокон, что смогу ободрать с местных деревьев, сплести смогу. Пожалуй, идея хороша. Знания Одыра о жизни местных зверей и мои задумки, пожалуй, это должно сработать. Но силки – это все же элемент дополнительный, на него нельзя делать основную ставку, в один день может быть «густо», а иногда неделю никто не попадется. На такое шаткое авось, ставить свою будущее очень не хочется. Но и сбрасывать со счетов такой способ добычи пропитания, явно не стоит. Отложим пока его. К силкам я всегда смогу вернуться. Просто сейчас, быстро, они не способны мне помочь.

А может первое время есть тела людей? Что добру-то пропадать? Все равно похоронить мы их не сможем да меня и не поймут с этими похоронами. То есть этих мертвецов все равно съедят, не мы, так падальщики. Так почему бы не пустить их мясо на заготовки? Прислушался к памяти Одыра, четыре племени не занимались каннибализмом, но из какого-то морального барьера, на это не было. Не принято, но не запрещено, так можно было бы охарактеризовать их отношения к поеданию себе подобных. Но чем больше я думал об этой мысли, тем противнее она мне становилась. Я не мог перешагнуть через себя в этом вопросе. Точнее могу, если не будет уж совсем никакого выхода, совсем никакого! Но он должен быть! Должен. Просто я его не вижу. Я уверен, не просто так Тот, Кто Родился выбрал именно это место и это время. Значит Он посчитал, что тут наиболее идеальные условия из всех, что были на его памяти! Ну, я бы заслал именно в лучшие условия своего резидента, если бы от его успеха зависело моё существование, а считать, что Он глупее меня, – это вот то, что как раз и является глупостью!

А значит, выход есть. И просто я тупой или слепой, что его не вижу. Надо подойти к решению проблемы с иного ракурса. Задать тот вопрос, который еще не задавал, и найти на него ответ. Надо только точно сформулировать этот вопрос. В чем основная трудность выживания в тех условиях, в которых я оказался? Не индивидуального выживания, конечно, а группового. Две проблемы: еда и безопасность. Причем обе проблемы равно велики по значимости. Да, пока идет дождь и гроза, пока звери напуганы стихией и недавним сражением, нам ничего не грозит. Но потом, а смогу ли я один отгонять хищников? Ой, не уверен, одно дело пять или шесть мужчин с палками и криками, тут даже крупные кошачьи и гориллы отступают, а другое дело – я в одиночестве, даже с самой большой дубиной, тут напугать не получится, а боя я не выдержу. Как ни сильно этот тело, но даже до средней гориллы ему очень далеко! А главное, что в джунглях к нам может легко подкрасться кто угодно из хищников. Заросли закрывают обзор. Сейчас мы малочисленны и не сможем напугать толпой. Ой, как все плохо-то!!!

Ответ вроде есть, надо уходить из джунглей. Искать скалу или пещеру, или еще какое естественное укрытие. И нужен огонь! Точно – огонь, вот залог безопасности! Моё первое предположение, что местные не знали огня, оказалось неверным. Огонь племена знали и даже умели его поддерживать и переносить с места на место. Но только в сухой сезон, в дожди их костры гасли. Впрочем, если дожди тут такие, как тот водопад, что сейчас низвергается с небес, то тут трудно в чем-то обвинять предков. Каждое начало сухого сезона начиналось охотой за огнем. Дождь прекращался, а сухие грозы еще шли чуть ли не неделю. От ударов молний горели деревья, этот огонь и забирали люди. Но я-то знаю, как добывать огонь, без молний, без того, чтобы ждать милостыни от природы. Знаю, а главное умею: в юности на даче я разжигал костры на спор без спичек и зажигалок. С задачей добыть огонь я справлюсь, вот только дождь кончится и солнце хоть немного подсушит все вокруг. А то в такой влажности, даже спички не помогут костер разжечь, тут бензин нужен, да и тот залить может!

Огонь – это факелы, это сторожевые костры, это линия безопасности, которую не перейдет ни один дикий зверь! Огонь это не только тепло и горячая еда, это в первую очередь безопасность. Мне вдохнулось немного свободнее. Но второй вопрос никуда не делся.

Где взять еды?

В голову сразу вылез банальный ответ. Еду надо брать там, где её много! Даже посмеялся нервным смехом от такой банальности. Но смеялся я недолго. Ведь как ни прост ответ, по сути, он правилен. Еду проще брать там, где её много. А раз в джунглях её мало, то… Всего в паре километров от меня течет полноводная река, Вода, Которая Идет. А за этой рекой уже нет джунглей, за ней саванна. Река тут служит как бы границей разных биологических ценозов. И в этой саванне еды бегает – на миллионы людей хватит. В Северной Америке до того, как белый человек истребил ради шкур и развлечений бизонов, стада этих животных достигали нескольких сот тысяч голов. Каждого такого бизона хватит нам на месяц!!! Всем остаткам племен хватит на месяц одного убитого зверя! Нет, в африканской саванне не водятся бизоны, но и того, что там бегает, прыгает, скачет, настолько много, что у Одыра чуть слюни предвкушения не потекли, еле остановил этот порыв организма. Но было достаточно много причин, по которым местные в саванну не совались. Во-первых, хищники, они намного крупнее тех, что водятся в джунглях. Этих хищников не напугать толпой с палками. Порвут на лоскуты и не заметят. Но даже это вряд ли остановило древних людей. Голод побеждает страх, это аксиома эволюции. Но тут встает во всей красе «во-вторых». Не могли древние люди никого поймать в саванне. Ни антилопу, ни лошадь, а тут были похожие на лошадок создания. Не могли поймать! Ведь у них не было ни ружей, ни луков, ни металлических наконечников для дротиков. Да даже каменных наконечников не было, не дошла человеческая мысль до идеи составных орудий пока, не дошла. А метать деревяшки в антилопу или зебру, занятие совершенно бесперспективное[2]. Даже если попадешь, только спугнешь добычу. Получается еда под боком и её много, но нет инструментария, чтобы эту еду добыть. Да проблема огромная, но очень знакомая человеку века двадцать первого – проблема инструмента.

Второе место, где много еды, это вода. В такой полноводной реке, что протекает рядом, рыбы должно быть завались. Да и впадает она в огромное озеро, противоположенный берег которого не видно, рядом с тем озером и кочуют «почти люди», что живут о воды. Точнее кочевали, теперь-то племя уже не существует, как не существует ни одно из четырех племен. И эти остатки людей или погибнут, или я смогу создать из них новую общность. То есть по логике, рыболовство может решить все проблемы такой малой общности людей. Что я знаю о рыбалке? Спиннинги, удочки, все это не к месту. Возможно, я смогу сделать крючок из кости, даже скорее всего смогу. Я смогу сделать удилище из дерева. Грузило заменю камнем. Поплавок выточу из деревяшки. Наживку найду, это не проблема. Но из чего я сделаю леску?! Тут нет капрона или нейлона, тут нет тех материалов, что мне привычны! Нет, я знаю, что в каменном веке, через десять-двадцать тысяч лет, люди что-то придумают и смогут так ловить рыбу. Но я даже не догадываюсь, чем можно заменить леску[3]. Нет, если задаться целью, провести эксперименты, я думаю, что смогу сделать лескозаменитель, но вот на опыты могут уйти годы.

Но ведь есть еще много методов рыбалки! Например сеть. Если я смогу сплети веревки, то просмолив их я смогу сделать сети![4]

Да, даже сети – и те не обязательны. Можно из корзин сделать ловушки для рыб! Я помню, делал такие в детстве на речке, что протекала рядом с дачей! И пусть я ловил этим корзинами карасей и пескарей, но ведь работает! Значит можно сделать и тут, причем намного легче, чем сети или удочки. Но тут я понял, что Одыр вообще никогда не ел рыбу. И никто из племен рыбой не питался. И табу вроде не было никакого. Одыр просто не знал, что в воде бывает еда!

По его мнению, в воде была только смерть! И к большой воде люди племен не подходили. Ибо это было опасно. И не в мифических пираньях или хищных рыбах дело. Все гораздо прозаичнее. Тех, кто был неосторожен и позволял себе приблизится к реке, их очень часто съедали. И обратившись к памяти Одыра, я понял, кто не пускал людей к воде. Вся Большая Река буквально кишмя кишела крокодилами. Тут их было столько, что кажется, тут их рай. И эти крокодилы, они в среднем намного крупнее тех, кого я наблюдал в своем времени даже по телеэкрану. Огромные туши, зачастую больше десяти метров в длину и весом за тонну! Мне резко расхотелось приближаться к берегу реки даже метров на сто. Такой один раз челюсть сожмет и… Нет, лучше даже не думать! Фобия местных жителей по отношению к большим водным пространствам оказалась вполне понятной и объяснимой.

Только Одыр не страдал этим страхом. Он был любопытной личностью. Любопытным юношей, с атрофированным инстинктом выживания. Грубо говоря, его рубеж страха был сильно отодвинут, по сравнению с другими людьми. И в тринадцать лет он однажды пересек Большую Реку по каменистому броду. Он верно вычислил, что на быстрину, на камни, крокодилы не сунутся. Как он до этого дошел, я не знаю, но он и правда прошел по броду туда и обратно. Точнее не по броду, а по каменным порогам с безумным течением. И Одыр помнил одно очень замечательное место. Полуостров, на который он выбрался после своего пути. Погрузившись в воспоминания, я начал двигаться к тому времени, стараясь вспомнить как можно больше о том эпизоде в его жизни.

Большая Река – это мутный поток, что несет огромную массу воды с рассвета на закат. Там, где перешел Одыр, самое узкое место, быстрина, ширина реки всего метров сто. А вот за порогами она раздается вширь, и уже от берега до берега там почти километр. А перед этими порогами, огромная заводь, своеобразное озеро-запруда, крокодиловый рай. Заводь, что тянется на десяток километров в длину и в три-четыре в ширину. Виной такому разделению, служит каменистый, скальный в своей основе холм, что образует как бы полуостров с противоположенного берега и пороги с этого. Одыр перебирался на тот полуостров из любопытства и чтобы поглазеть на стада бегающего вдали мяса. И сейчас «просматривая» его память, я понял почему именно ЭТО место выбрал Он.

Полуостров. Больше всего по форме он похож на маленький Крым. Почти те же пропорции. В моменты, когда ливни становятся особенно злыми, под конец сезона дождей, этот клочок земли превращается в остров. Полноводная река перешагивала через узкий перешеек, что в сухой сезон соединял остров с берегом. Причем, чем больше воды было в реке, тем больше размывался узкий перешеек у другого берега. А когда вода спадала, в тот перешеек заносился песок, стволы деревьев и он быстро забивался. Тем самым, как ни парадоксально, чем больше было воды, тем легче было пройти по каменному броду, так как водный поток делился на две части. Общая площадь полуострова была довольно велика, около квадратного километра. А главное, остров-холм был наделен природой отвесными берегами, на которые не могли забраться крокодилы! А другие хищники были не дураки вообще подходить даже близко к заводи. Крокодилы, которые здесь живут, – опасный противник для любого зверя, и с ними предпочитали не связываться.

За порогами крокодилов было поменьше, и там уже устраивали свои водопои тучные стада саванны. Но даже там поставить сеть или плетеную ловушку было нереально. Всё, что там поймается, будет съедено зубастыми земноводными.

Меня очень заинтересовал этот полуостров. Он означал безопасность. Там нет хищников, там нет ядовитых змей. Единственное животное, что там обитает, по воспоминанием Одыра, это суслики-переростки, ну или что-то на них похожее. А эти суслики – еда на первое время! Сейчас, во время разлива, они никуда не денутся с холма, что стал временно островом. А то, что они ямы выкопали и в них живут, и прячутся, так их разрыть можно и палками-копалками!

Эта идея, переселиться в саванну, захватила меня. Тем более я теперь знал, что, по сути, у людей там может появится безопасный плацдарм. Осталось дело за малым. Перебраться через пороги самому, а главное перевести за собой женщин, подростков и детей! Это казалось невозможным.

Но чем больше я размышлял над этим вопросом, тем навязчивее у меня становилось желание захватить этот холм! К тому же, это и психологически сыграет на меня. Сейчас все женщины и подростки шокированы, они испуганы, их мир разрушился. Но чем дольше они остаются в привычной среде обитания, тем быстрее они будут приходить в себя. Я видел их глаза, так как на меня смотрят те, кто испуган настолько, что, если я скажу прыгнуть в пропасть, они прыгнут, потому как пропасть пугает их гораздо меньше Одыра.

А если их вытряхнуть из привычной среды обитания, то этот шок сыграет мне на руку! Во-первых: в новом месте новые правила приживутся лучше. Во-вторых: непривычная среда отодвинет на второй план произошедшую трагедию. В-третьих: я собирался присвоить себе место постоянного лидера, а это вполне возможно и на добровольной основе, если я буду знать, что делать в новых условиях лучше, чем местные. И еще набирается прилично плюсов по мелочи.

И вот тут впервые за все мое тут прибывание, проявилось то, что в дальнейшем станет основой моего нового характера. Мои решения и маниакальная упертость Одыра, который видел цель и готов был переть как танк ради её достижения, не считаясь ни с опасностью, ни с природой, ни с самой разрушительной стихией! Ушли куда-то сомнения и страх. Испарилась неуверенность. Я поднялся, расправил плечи, перехватил тяжелую дубинку, что подобрал у одного из убитых и ровным шагом направился к поляне, где меня ждало мое племя, которое еще не знает, что оно моё!

Глава 5

Немного подумав, решил, что сперва надо сделать одну вещь. Перед тем как вернуться на поляну, я собрал все съестные припасы, что принесли с собой племена на этот грандиозный сход. Надо сказать, продуктов нашлось немного, но сутки или двое на них протянуть можно будет. В основном это были корешки и плоды какого-то дерева или кустарника, напоминающие на вкус мыло, но очень питательные. Нарвал папоротник, сломал пару длинных жердин, к ним восемь палок покороче и связал всю эту конструкцию в жалкое подобие волокуши. На нее и погрузил все находки.

Моё появление было встречено вполне предсказуемо. Все сбились в кучу поплотнее и застыли. А это надо было прекращать, они так детей передавят! Тщательно подбирая слова команд, объяснил, что надо делать. А именно: всем подняться, женщинам взять детей на руки. Братьям поручил тащить волокушу, а Лаща обрядил следить, чтобы никто не отстал и не потерялся. А затем уверенным шагом повел людей к реке. Тут главное было не показать ни тени сомнения в своем решении и полную готовность отвернуть голову любому, кто хоть намекнет, что он против такого пути. Я бы не справился, но буквально на полминуты выпущенный на свободу Одыр быстро объяснил всем новые правила. Подействовало на все сто процентов. В этом времени, еще не придумали концепта религий, даже тотемы, и примитивные верования на их основе только зарождались, так что те, кто шел за мной, не могли четко ассоциировать своё отношение к тому, кем стал Одыр. Люди более позднего времени приняли бы меня за посланца дьявола, а греки назвали бы сыном богов. Именно такая покорность, покорность перед сверхъестественным, сейчас сквозила в жестах, в движениях, в звуках, что издавали люди за спиной. Покорность перед силой, которая неизмеримо выше и которую не понять. Фатализм. Что мне было как нельзя более кстати и чем я собирался воспользоваться на всю катушку!

По пути я раздобыл две лианы попрочнее, каждая длиной метров семь. Думал, что для того, чтобы их добыть, придется изрядно повозиться, ведь кроме каменного рубила-скребка, что удобно лежал в ладони, у меня не было никакого инструмента. Но на мое удивление, четыре косых удара, и лиана толщиной в два больших пальца перерублена. Правда рубило пришлось выкинуть в результате, так как я перестарался, не рассчитав силы на последнем ударе, а камень, из которого оно было сделано, был не из твердых пород. Обидно за инструмент, но Одыр знает, как их делать, так что невелика потеря.

К Большой Реке мы вышли примерно за два часа перед рассветом. В темноте, под аккомпанемент дождя и всполохи молний, было видно от силы метров на десять вперед. И брод, он не казался каким-то непреодолимым. Огромные валуны удобно расположились, примерно в метре друг от друга. С них можно было легко перескочить на один с другого, оставив бушующие потоки воды в полуметре ниже. Легко, так казалось Одыру, да и мне под его воздействием. Раз он смог преодолеть этот путь в тринадцать лет, то я-то точно смогу! А ночь, которая скрывала насколько трудным будет этот путь, только помогала уверится в этих мыслях.

Связал прочным узлом две лианы. Один конец обмотал себе на поясе и закрепил еще одним узлом. Подозвал Бры, завязал узел у неё на поясе. Еще в эту своеобразную цепь я включил Пата, он был замыкающим. Отобрал детей у Бры, она держала двоих, и посадил обоих себе на сгиб локтя. Доверить переноску детей я никому не мог. А если я упаду, то все напрасно, эти дети все равно не выживут, их погубит голод. Я все ставил на одну карту и, наверное, должен был понимать, что так нельзя, что такой риск чрезмерен. Но в этот момент я был уверен в успехе на тысячу процентов. И не в божественной благодати дело, это просто наследство – маниакальный синдром собственной правоты, что достался мне от Одыра.

Наверное, если бы я начал кричать, грозить или заставлять, все могло случится иначе. Но я сказал просто:

– Тут смерть, – и рукой показал в джунгли. – Там жизнь, – и взмах в сторону бурлящего потока. – Я знать, – и столько спокойствия и веры в свои слова было в моем голосе, что в ответ на мое «Бры, Пат, за мной. Повторять как я» двое безропотно ступили на скользкие камни, повторив мой первый шаг в темноту.

Мне казалось, что Одыр ошибся и тут не сто метров, а вся тысяча! Таким долгим и опасным казался этот путь. Я прыгал с валуна на валун, со скалы на скалу. Пару раз едва не сорвался. Один раз сорвалась Бры. Но мой выкрик позволил Пату подобраться, и он не полетел в воду вслед за ней. А потом мы, потянув за лиану, легко вытащили первую бабушку племени на большой камень. Все это время я думал не о себе, даже не о Пате или Бры. Я боялся за два комочка тепла, что прижались к моей груди и вцепились своими маленьким рученьками в меня. Я не мог их подвести. Не мог, даже если упадет небо, я их спасу! И мы дошли. Но я не успокоился на этом, а отнес детей и увел Бры с Патом с берега на холм. Забраться по отвесному, песчаному берегу с детьми на руках оказалось даже сложнее, чем прыгать с камня на камень.

– Тут нет злых зверей. Тут нет Тех, Кто Живет в Воде. Тут жить!

Отвязал лианы. Бры как подкошенная рухнула на траву. Но стоило мне сунуть ей в руки детей, как она тут же пришла в себя. Попросил крикнуть, что есть мочи, в сторону берега джунглей, что мы дошли и живы. Тут было важно, чтобы эта новость исходила не из моих уст. Надеюсь, что эти крики были услышаны на другом берегу.

Обмотав лианы вокруг груди и пояса, я направился в обратный путь. Все же тело мне досталось великолепное. Идеальное тело. Ни больше и ни меньше. Сила, реакция, ловкость, координация, все намного выше, чем в моем предыдущем теле. Жаль кончено, что все эти атрибуты не помогут справиться один на один даже с самой малой из саблезубых кошек, не говоря о ком-нибудь покрупнее.

Обратный путь занял не больше двух минут. Одыр мог бы пройти теперь этот маршрут с закрытыми глазами, его память тела была изумительной. Он точно помнил, как и куда ступала его нога, на какую часть камня прыгать, потому что там суше или поверхность более шероховатая. А теперь так умел и я. И вера в то, что все получится, обрела более весомые предпосылки.

Когда я вернулся, то легко понял, что крики Бры и Пата были услышаны. И мне осталось только повторить. Два человека в лиановую «цепь». Два дитя, мне на левый локоть. И вперед. Раз за разом, я водил такой своеобразный караван туда и обратно. Пару раз женщины срывались в поток, но мне удалось их вытащить, а пострадавшие отделались синяками да испугом. Второй раз я вздохнул посвободнее, когда все дети были перенесены на холм. Теперь мои руки ничто не сковывало, и я полностью уверился в том, что сегодняшняя ночная переправа пройдет без жертв и трагедий!

Впрочем, руки пришлось занять. Я чуть не забыл про собранную еду. Пришлось нарвать широких листьев и завернуть её в них так, чтобы можно было по частям перенести на другой берег. В последний переход мне предстояло взять с собой только Лаща, все остальные уже были на холме. Один переход остался. Из двух, уже изрядно измятых и измочаленных, лиан связал одну и уже привычно затянул её на поясе юноши. Тот, надо сказать, совсем не боялся предстоящего перехода, видимо, пример женщин и более младших парней подействовал на него хорошо. А то я именно Лаща хотел взять в первый переход, но увидев, что у него буквально ноги подкашиваются от страха, решил взять одного из братьев.

Символично должно было получится. Вот-вот должен был начаться восход и было бы замечательно подгадать его к тому моменту как последний из людей коснется новой для них земли. Почему-то Одыру эта идея очень понравилась.

Все шло просто как нельзя лучше. И я мог бы насторожится, ведь хорошо помню законы жизни. Нет, не физические, а законы подлости. И один из них гласит: «если все идет очень хорошо, то готовьтесь к крупным неприятностям!» Я расслабился, и резкий толчок, внезапно натянувшейся как струна лианы больно ударил по пояснице, скидывая меня в воду.

События разворачивались с молниеносной скоростью. Лащ так же упал в поток, но по другую сторону трехметровой скалы, что выступала из бурлящего потока. Тем самым лиана держала и меня, и его, не позволяя сорваться и быть утащенным быстрым течением. Но на этом хорошие новости закончились. Лащ, сорвавшийся первым и утащивший меня с собой, не просто оступился или поскользнулся, потеряв равновесие. Его падению была сторонняя и очень объективная причина. И причина эта, своим хвостом сбившая мальчишку в воду, сейчас открывала свою пасть буквально в десяти сантиметрах от моего лица! На нас напал крокодил!

Любой из древних людей не стал бы даже сопротивляться. А безропотно принял бы смерть. Как антилопа перестает брыкаться, когда ей в загривок впивается львица. Силы вроде есть и есть шанс на свободу и жизнь, но нет воли для борьбы, а есть чувство обреченности. Да и я, человек мира цивилизованного, только и смог, что в испуге широко распахнуть глаза. Да краем сознания подумать, что если захлопнуть пасть крокодилу, то её легко можно держать закрытой, так как у крокодилов неравномерно развиты челюстные мышцы. Они способны развивать колоссальное усилие при сжатии и очень слабы, когда требуется раскрыть пасть. Но эта мысль дала шанс действовать Одыру.

Сейчас, как в самом начале моего появления в этом времени, я не действовал, а смотрел за действиями своего тела, как сторонний наблюдатель. Вот Одыр захватывает челюсти крока, сжимая их двумя руками. Вот, через секунду, он уже подобрался и умудрился забраться крокодилу на загривок, и это преодолевая не только сопротивление рептилии, но и водный поток! Впрочем, своим сознанием я отмечаю, что все эти подвиги не нужны. Рептилия на грани смерти. Крокодил вовсе не собирался на нас нападать. Видимо он неосторожно приблизился к быстрине и его кинуло на камни. О таком выводе говорит то, что передняя лапа у него оторвана по сгиб и сильно кровоточит, а весь правый бок буквально рассечен чем-то острым, из метровой раны торчат кишки и еще какие-то органы. Видимо, он уже в конвульсиях дергается, и именно этим можно объяснить то, что крокодил, видимо, в отчаянной попытке выбраться с быстрины, развернул свое тело поперек течения, ударившись о скальный выступ, на котором по стечению обстоятельств находились я и Лащ. Смотри я этот сюжет по телевизору, то, наверное, посмеялся бы нелепости ситуации. Но увы, это был не телевизор, а реальность, которая меня окружала. И все могло кончиться очень и очень плачевно. Хорошо, что крокодил именно так ударился о скалу – боком. Пройди он своим узким телом в проток, то лиана страховки не смогла бы выдержать такой нагрузки, и меня бы сейчас уносило течением, избивая о камни. Впрочем, такое развитие событий по-прежнему было вполне возможно. Чтобы такого не произошло, мне надо было вернуть контроль над телом. Но впавший в раж убийства Одыр, ни в какую не хотел прерывать своего занятия, с упоением воюя уже с трупом крокодила. Если бы не державшийся с хвоста Лащ, меня бы давно унесло течением. А у паренька силы-то не бесконечные, сорвется – и противовес пропадет!

С огромным трудом мне удалось перехватить управление, вытеснив Одыра на задворки разума. Точнее я думал, что у меня это получилось. Но когда я выбрался из воды и вытащил побитого о камни, но без сильных ушибов и переломов Лаща и только собрался перепрыгнуть на тот валун, что прямиком бы привел меня на нужный берег… Тут Одыр буквально взорвался приступом ярости у меня в голове! Он не хотел бросать столько мяса! Причем его совершенно не волновало, как я буду вытаскивать мертвую рептилию весом за четыре сотни килограммов на берег!

Но напор Одыра был столь силен, а я настолько морально вымотался за этот, кажущийся бесконечным, день, что пришлось ему уступить, пообещав вытащить крокодила. Отправил Лаща за подмогой. Впрочем, мог этого и не делать, а просто крикнуть. В предрассветной полумгле я видел, как десятки пар глаз следят с холма за всем, что происходит. Впрочем, моя паника была преждевременна. Вот если бы крокодил убился бы на середине брода, то никаких сил не хватило бы его затащить на берег. А пять метров, при наличии десятков рук, пусть и женских, это было уже знакомой проблемой инструментов и приложения сил. Закрепил лианы под лапами рептилии, кинул их концы на берег. Попросив подержать их, но не тащить. Для того чтобы вытащить этого крокодила, нужно было гораздо больше лиан, одной еле хватало на то, чтобы крокодил не потерял своего шаткого равновесия и не перевесил ни в одну из сторон. Что привело бы к тому, что его туша, поддавшись течению, разорвала бы лиану, и наше мясо было бы снесено течением. Впрочем, еще полчаса, новые лианы, за которыми я сходил в лес, несколько неудачных попыток, все же завершились одной, которая удалась, и рептилию получилось вытащить на каменисто-песчаный берег полуострова.

Как оказалось, это только половина проблемы. Теперь предстояло решить иную задачу. Как поднять эту тушу по песчаному склону, угол наклона которого приближался к пятидесяти градусам? Это еще хорошо, что у страха глаза велики. На берегу я понял, что несколько переоценил размеры крокодила. Да, в длину он был около четырех метров, но вот с весом я ошибся, эта особь весила не более двухсот пятидесяти килограммов. Поэтому используя женскую помощь, невероятной силы Одыра хватило на этот подвиг.

И только поднявшись на холм, я осознал в свете утра, какой подвиг совершил. И по какому краю прошел, к тому же заставив идти за собой других людей. Какому риску я подверг всех! Смотрю на эти каменные пороги, которые называл бродом, и понимаю, что вот эти скалы, что торчат из воды иногда в метре друг от друга, а иногда и стоят почти вплотную, да, по ним можно перейти. Теоретически. Но то, что этот переход завершился без жертв, настоящее чудо. Насколько это чудо, достаточно посмотреть на то, что пороги сотворили с крокодилом! Вообще рептилии старались избегать порогов, перебираясь вверх по течению, если им это было нужно, по суше, по узкому перешейку, а не лезли в это буйство скал и воды. Хотя… присмотрелся внимательнее. Ой! Нет, не по ошибке попал этот крокодил на камни, судя по следам зубов на его хвосте, его пытался съесть более крупный сородич. Ну и или не съесть, а просто убить, кто этих рептилий поймет? Скорее всего, спасаясь, он заплыл на быстрину, и его увлекло дальше, к гибели. Но эти детали, судя по всему, видел только я…

Глава 6

Стоило мне оторвать взгляд от туши и посмотреть вокруг, то в глаза бросилось, как на меня смотрят. Если ночью, после устроенной бойни, в глазах выживших читался откровенный ужас, обращенный на Одыра, то сейчас ужас уступил место иному чувству. Так смотрят на идола, так, наверное, смотрели бы греки Эллады на Персея или Геракла. Это был не страх, не почитание, не преклонение, так смотрят на Чудо! На то, чего не может быть.

И тут до меня доходит, как всё происходящее смотрелось со стороны. Ночь, гроза, водопады воды буквально льются с небес. И в этом антураже сперва происходит бойня, в которой выживает только один взрослый самец. Причем не просто выживает, а на глазах женщин голыми руками буквально рвет противников на части. И потом явно собирается добить и всех остальных, но останавливается. Затем этот же убийца приводит в себя трех не-мужчин, или, иначе говоря, подростков и не убивает их.

Затем следует ночной переход к Большой Реке. Место, которое вызывает страх, так как в ней обитают Те, Кто Убивает в Воде! Переход по броду – так, незначительная деталь этой ночи. Зато финал! Представляю, как смотрелась со стороны в рассветных солнечных лучах битва Одыра с крокодилом. Никто ведь не знал, кроме меня, что рептилия была почти мертва при этой встрече. Люди на холме видели, что Одыр голыми руками убил Того, Кто Убивает в Воде! Немыслимо! Такое по мнению племен было просто невозможно. Этот труп под ногами, что я сейчас пнул, он для древних людей столь же чудесен и равнозначен по своей невероятности как падение неба на землю! А еще кончился дождь, одновременно с тем, как мы затащили крокодила на холм. Для меня эта деталь, не стоящая никакого внимания, совпадение, не более. Но древние так не считали, они видели в этом особый смысл, но никак не случайность.

Соответственно, в свете произошедшего, отношение ко мне изменилось кардинально. И мне еще предстояло понять это изменение. Но сейчас, сейчас надо было действовать и ни в коем случае не пускать на самотек происходящее. Надо было закреплять своё влияние. А главное, приучать меня слушаться. Сейчас они готовы сделать все, что я скажу, но пройдет время, и они придут в себя, и инерция мышления и быта попробует вернуть все на круги своя. Так что сложившаяся невольно иерархическая структура примитивного вида «я – ведущий, все остальные – ведомые», требовала закрепления.

Пяти женщинам из бывших «почти людей», что ходят у воды, я поручил следить за детьми. Еще четырех пристроил на сортировку той еды, что мы принесли с собой. Велев им сплести корзины и положить туда: отдельно ягоды, отдельно плоды и отдельно корешки с травами. Материал для корзин нашелся на холме. Вся его западная часть заросла густым кустарником с гибкими ветвями, очень похожим на мелкую рябину, но без плодов. Остальные, в том числе и юноши, им нашлось более трудное занятие. А именно – потрошить крокодила!

И надо сказать, Одыр, что живет где-то в глубине моей головы, был твердо уверен, что люди справятся с задачей освежевать тушу. Причем не только распотрошить, но и отделить съедобное мясо от кишок и костей. А главное – сделать это так, чтобы минимально повредить ценную кожу. Оказывается, в этом времени кожа очень ценный ресурс. В основном, людям доставалась плохая кожа мелких животных добытых, охотой или сильно порченая шкура тех зверей побольше, кого удавалось найти уже мертвыми. Древние даже знали о примитивной обработке кожи! До современного процесса выделки тут, конечно, не дошло, но результата определенного достигали, результата, который в будущем назовут сыромятной кожей[5]. Правда, для того чтобы данный процесс завершить, требовался костер для дыма и золы и человеческая моча, которой могло не хватить на такое большое количество кожи. Так что если память Одыра права, то вскоре я смогу получить в свое распоряжение прочные кожаные ремни, что меня очень сильно радует. Правда, для меня эта разделка крокодила умозрительно была очень трудоемким процессом, ведь самым совершенным инструментом было каменное рубило или каменный же скребок.

Хорошо быть молодым! Ночь не спал, причем не то, что не спал, а подвиги совершал, а сил еще вагон! Да и остальные, кроме деток, я смотрю, имеют усталый вид, но с ног не падают и вполне способны работать целый день. За эту мысль я зацепился. Надо не давать им спать! То, что я собирался совершить на закате, чем более затуманен будет их разум, тем больший эффект запланированное мной представление произведет!

Но даже запланированное на вечер, это все подождет, сперва надо осмотреться в свете дня. И я принялся обходить новую территорию. Полуостров, а точнее сейчас, при речном разливе, остров, был и правда довольно приличных размеров. В основе этого холма лежала скальная порода, выход которой хорошо просматривался на порогах. За тысячи лет на эту скалу нанесло или намыло водой, довольно мощный слой песка и ила. Судя по траве, что была мне почти по пояс, почва получилась очень плодородная. Хотя это не имело никакого значения, сельским хозяйством я даже не думал заниматься.

Нет, знай я, какие виды трав, растений или корнеплодов можно окультурить, то безусловно я бы взял курс на «изобретение» земледелия! Но я был полным профаном в этом вопросе. К тому же читал, что в Африке почти не было пригодных для окультуривания злаковых и клубневидных растений. А те, что есть, так отличны от того вида, в котором я привык их видеть, что я их точно не найду. Да и как подсказывают еще школьные уроки, процесс селекции может занять не одно поколение, что для меня не приемлемо, я столько не проживу. Кончено, если я решу все эти вопросы, то к этому вопросу безусловно вернусь. Но пока мне следует сосредоточиться на чем-то более реальном и досягаемом. Но и это все вопрос будущего, сейчас мне надо осмотреться и решить первоочередную задачу – обеспечение безопасности нового стойбища. Все остальное подождет, благо еды нам хватит на первое время.

Обошел холм по периметру и остался очень доволен увиденным. Это была природная крепость! Не в прямом смысле, сюда заберется любой лев или иной саблезубый кошачий. Степным медведям, также раз плюнуть преодолеть десять метров песчаного наклона. Но ни кошки, даже самые саблезубые и большие, ни гигантские медведи, что сейчас властвуют в саванне, ни один из этих хищников не полезет сюда, какая бы вкусная пища ни жила на холме. А причиной такого поворота служит то, что в избытке водится в реке и вот конкретно сейчас проползает по перешейку между холмом и берегом – восьмиметровая рептилия, от которой лучше держаться любому сухопутному хищнику как можно дальше! И подобных гигантов в заводи я только у холма насчитал три экземпляра, а сколько их плавает рядом, даже представить не берусь. И вот для этих земноводных монстров холм был полностью недоступен. Не умеют они ползать вверх по песку с таким уклоном! Вот совокупность этих факторов и делало этот холм просто идеальной крепостью каменного века! Еще бы крышу над головой от стихии, и никакие пещеры не нужны.

Холм по своей форме напоминал тяжелую каплю воды, что уже висит на тоненькой ножке, перешейке, и вот-вот упадет. На западе, по течению реки, господствовали заросли кустарника, о котором я уже упоминал. Почти пятая часть полуострова была под властью этого вида растений. В остальном, ничего крупнее травы на холме не росло. На севере были пороги, по которым мы прошли и за которыми стеной возвышались джунгли. На юге соответственно был выход к саванне. А вот восточная оконечность привлекла основное моё внимание.

Привлекла не тем, что с неё открывался изумительный вид на раскинувшуюся на восход заводь, в которой царили крокодилы. Не тем, что в восходящем солнце мелкая рябь речных волн буквально завораживала ту часть меня, что была Одыром. А сугубо с прагматической точки зрения привлекла. Многие века в реку падали деревья, сучья, ветки. Это происходит на любой реке, по берегам которой растет лес. И не важно, в джунглях эта река протекает, в субтропиках или в тундре. Деревья стареют и падают или их валит ветер, иногда ураганы или землетрясения. Это закономерность – когда дерево падет в воду. Так же, согласно законам природы, это дерево после падения в реку будет сносить течением. Полуостров оказался самой настоящей ловушкой для такой древесины. Веками течение наносило на его восточный берег упавшие стволы и ветки. И в итоге образовался самый настоящий завал гигантских размеров. Дров тут было, мягко говоря, много. Стволы тут копились столетиями, многие высохли до состояния трухи, но было много и тех, что заморились и стали твердыми как камень. Природный древесный склад. Правда тут за рекой нескончаемый запас дров в виде африканской сельвы, но сухое дерево прямо под рукой – это было неплохое подспорье.

Если бы на холме была еще и пещера, то идеальнее места было бы не найти. Впрочем, и то, что никаких пещер не обнаружилось, не сильно испортило моё впечатление от осмотра. Все же почти квадратный километр недоступного для хищников открытого пространства, это точно немало. А крышу над головой сделать можно, были бы руки и голова на плечах.

Облазил весь холм, но кроме многочисленных нор «сусликов» больше ничего примечательного не нашел. По окончанию осмотра побрел смотреть, как справляются мои подопечные с теми заданиям, что я им выделил. Сразу пришлось отвесить пару тумаков, не сильных, а скорее профилактических, и немного покричать на Бры, она была старшая по яслям. Сделал я это потому, что дети копошились почти у самого обрыва. Пришлось брать руководство в свои руки и переносить всех детей ближе к кустарнику, там они не сломают шею, упав с песчаного откоса.

Затем посмотрел, как идет сортировка еды. И тихо ужаснулся. Нет, Одыр был прав, люди в это время умели плести корзины. Только вот эти корзины, да, конечно, они и правда были сплетены и даже чем-то, правда сильно отдаленно, корзины и напоминали. Но, это был такой примитивизм, с такими щелями и дырами, что… Что сортировка продолжаться могла до ночи. Так как из этих корзин все вываливалось, а не смея меня ослушаться, женщины поднимали рассыпанное и вновь складывали в дырявые корзины. А так как НЕ дырявых корзин вообще не было, то даже плотно проложенные по днищу и стенкам листья не всегда спасали положение.

Взяв в руки одну из корзин и приглядевшись, как их делают женщины, в раздражении бросил этот «шедевр» на землю, подобрал одно из лежащих в общей куче каменных рубил и направился к кустарнику. И пусть я плел корзины в глубоком детстве, под присмотром бабушки, но кое-что запомнил! Если быть честным, я сделал своими руками всего одну корзину до этого момента. Дед у меня был заядлым грибником и с помощью бабули, которая меня научила плести, я сплел на день рождения ему сей необходимый грибникам предмет.

Одно я не учел. Тогда, в том времени, у меня был и железный топор, и стальной нож, сейчас же все это заменяло грубое каменное рубило. Оно представляло собой речную гальку размером с кулак, которую раскололи, чтобы получить острую кромку, а потом еще немного обработали, сделав несколько мелких сколов, чтобы получить подобие лезвия. То, что я видел в музее палеонтологии, в который любил ходить, когда мне было лет четырнадцать, все те каменные орудия были как космические челноки в сравнении с деревянной телегой, по сравнению с тем, что я держал сейчас в руках. Так что банальная заготовка веток на корзину и изготовление лыка, заняло у меня больше трех часов времени! Конечно, по уму надо было потом приготовить эти прутья, замочить их, выпарить. Но на первое время и сырых заготовок хватит. Корзинка из них не прослужит десятки лет, но мне такой срок сейчас и без надобности.

Собрал вокруг себя тех, кто заведовал припасами. Долго объяснял, что я от них хочу. И мне удалось добиться понимания, не прибегая ни к крику, ни к тумакам – это был несомненный прогресс, даже несмотря на то, что большинство объяснений я выражал жестами. За три часа я заготовил достаточно прутьев, чтобы включить в процесс обучения всех четверых работниц. Сперва попытался объяснять, что я делаю и почему делаю именно так. Но быстро понял, что вместо того, чтобы пытаться донести до древних смысл: «сперва берем длинные и толстые прутья, так как они нужны для каркаса, который будет служить центром приложения…» и т. д. Когда нет и половины нужных слов, да и понимания нет в глазах слушательниц. Так что я быстро перешел на простое: «делай в точности, что и я». И процесс пошел! Да еще как! Эти женщины привыкли и умели работать руками, это не домохозяйки двадцать первого века! Да, они могли не понимать многого, но вот в точности повторить действие, с этим они справлялись великолепно. Через два часа племя имело целых пять почти современного вида корзин, только без ручек. Конечно, несмотря на все таланты древних, корзина, сделанная моими руками, сильно отличалась по качеству от поделок женщин, но, по сути, они справились! Надо будет, конечно, закрепить полученный результат, научить их самих и заготавливать лозу, и потом её обрабатывать. Но сам факт, что что-то из мира моего времени я сейчас держу руках, придало мне веру, что все может получиться!

За эти столь длинные сутки, меня не раз посещала мысль о том, что надо толкать технологический прогресс. Но даже в этих, весьма умозрительных и сказочных перспективах я не думал, что первым опытом прогрессорства станут плетеные корзины! А ведь одни они – уже огромный позитив в развитии цивилизации. Нет, не сами корзины, а то, что можно, например, на их основе соорудить заплечный короб! А это значительно увеличит переносимый человеком груз. Всего-то надо форму плетения поменять да кожаные ремни приделать!

Сверкая радостной, во все зубы, улыбкой, подошел к тем, кто разделывал крокодила. И был изрядно шокирован. Я думал, что на его разделку с помощью каменных скребков потребуется как минимум весь световой день[6]. А на деле рептилия была уже разделана! Мясо было аккуратно разложено на широких пальмовых листьях. Кишки и прочая требуха свалены отдельно, причем тоже разделены на съедобное, по мнению раздельщиков, и несъедобное. Сейчас все занимались чисткой шкуры, скребками очищая её.

Сильно пожалел, что не участвовал в процессе. Кровь крокодила мне бы пригодилась, в ней много соли, и она могла послужить природным консервантом. Впрочем, тары, способной её хранить, у нас не было, так что потеря невелика! Да и с костями местные жители поступали просто, они их выкидывали. Они не понимали ценности крокодиловой кости! Пришлось отозвать в сторону парней и объяснить им, что я хочу видеть все кости крокодила, от зубов до хрящей кончика хвоста вычищенными до блеска. Даже если эта работа займет день сегодняшний и еще несколько последующих. Зубы, кости и даже хрящи, всему найдется применение! Посмотрел, как женщины скоблят кожу и только довольно поцокал языком, я в этом не понимал совершенно ничего, а Одыру этот процесс был не интересен, но, судя по всему, все шло как надо.

Ладно, судя по проведенному осмотру, все шло своим чередом, и я мог заняться тем, что запланировал рано утром. Для приведения в действие моего замысла было важно, чтобы он сработал с первого раза. Я был полностью уверен в успехе, но вот то, что этот успех придет с первой попытки – нет. Для этого и нужна была подготовка.

Сперва спустился к древесному завалу, несмотря на то что с этой стороны склон холма был более полог, чем другие, тут было так же безопасно, как и на краю воды около порогов. Большие крокодилы редко заплывали в этот опасный лабиринт из нанесенных течением стволов, опасаясь быть зажатыми или раздавленными, если бревна вдруг посыплются. Надо сказать, инстинкты в этом рептилий не подводили, я бы сам не рискнул залезть в центр этого «бурелома».

Но мне не нужно было заходить куда-то вглубь завала. Собрал кучу щепок, наскреб пару ладоней трухи, а также много кривых веток. Разложил все это на солнце. Если не пойдет дождя, а судя по небу, его быть в ближайшее время не должно, то через час или два все это на жарком экваториальном солнце полностью высушится и высохнет.

Поднялся на холм и взял сделанную мной корзину, я в неё запретил складывать еду. Проложил дно и края чем-то похожим на лопухи, что в обилии росли тут. Затем этой корзиной натаскал с южного обрыва достаточно песка, чтобы засыпать им круг в метр диаметром, с толщиной слоя засыпки в десять сантиметров. Потом с берега принес массивных, размером с голову, гладких камней. Пришлось ходить много, но я своего добился, и вскоре почти в центре холма образовалась песчаная круглая площадка, по периметру выложенная камнями. Тех, кто интересовался, чем я занимаюсь, пришлось грубо отгонять, хмуря брови и страшно махая руками. Мне для успеха задуманного нужна была тайна и неожиданность.

Остаток дня провел за необходимыми приготовлениями и контрольным экспериментом. А еще периодически приходилось давать людям какие-то задания, не важно какие, главное, чтобы никто не спал. Мне надо было, чтобы к закату у всех было несколько затуманенное сознание. Когда Солнце уже начало клониться к горизонту, все собрались вместе, чтобы поесть.

И вот этот момент мне понравился особенно! Нет, тут не было стола и стульев, тут никто не готовил еду. Просто люди сидели в кругу, в центре которого стояли корзинки с принесенной еще из джунглей едой. Каждый подходил и брал, что считал нужным и сколько считал нужным. Но я не заметил ни одного, кто запихивал в себя еду насильно, так сказать, про запас. Жадность, этого слова еще даже не придумали. В мире, который я покинул, самое близкое сравнение – это отношение матери и ребенка. Мать никогда не объест свое дите, так и тут соплеменник никогда не съест лишнего, чтобы не голодал член его племени. Нет, дело тут, конечно, не в красивой морали. Все закономерно, те племена, люди в которых поступали иначе, в них часть людей слабела, а часть становилась сильнее, как закономерный результат в различном питании. И как следствие, те племена постепенно вымирали. Это позже в истории, когда появится хоть какой-то избыток еды, станет возможно обогащение, объедание и прочие негативные черты цивилизации.

Но радовало меня не это. Этот нюанс местной жизни я уже давно знал благодаря памяти Одыра. Вот Аша, взяв горсть мелких ягод, съедает половину и протягивает остаток ягод сидящей рядом Ла. Мелочь, обычное дело. А вот и нет! Не мелочь. А… Увидев это и подметив еще ряд похожих деталей, я готов был затанцевать от радости. Потому как Аша и Ла еще вчера были из разных племен.

Тут надо пояснить. Четыре племени часто встречались в своих миграциях друг с другом, раз в месяц такие встречи происходили примерно. И конечно, не в дипломатии или жажде общения был смысл этих встреч. Люди шли за едой и встречались, вот и все. Точнее не все, был еще и сексуальный аспект у этих встреч, но сейчас этот момент не важен. Важно то, что, конечно, при встрече племена, бывает, вместе и ели, устраивая совместный «стол». Так же сидели кругом, еда в центре, и ели. Но никто не делился взятой едой с членами другого племени! Только с соплеменниками так делились. А это значит, что Аша посчитала Ла своей соплеменницей, и та в свою очередь считает так же, раз приняла пищу. О! У меня, как говорят, камень с души свалился! Сколько я за сегодня дум передумал на тему: «как создать из этих напуганных людей новую общность, новое единое племя»? А тут получается, этот процесс объединения уже вовсю идет сам собой. Впрочем, слияние из нескольких племен в одно не было чем-то из ряда вон выходящим в этом времени. Бывало, одно племя слабело, теряя добытчиков, то ли от болезней, то ли от стихии или от хищников и было обречено на вымирание. Чтобы выжить, такое племя вливалось в более сильное. А бывало, что стихия ослабляла сразу несколько племен, и они объединялись. Вот чем ночная бойня не стихийное проявление? Так, что, если подумать, все идет, как и должно идти по разумению древних. И если бы я покопался в памяти Одыра побольше, то наверное и не ломал бы себе голову над проблемой, которой, по сути, нет!

Но все же, не отменять же мне то, на подготовку чего я потратил почти целый день! Так что как только трапеза завершилась, мне пришлось разрушить традиции этого времени. Обычно после вечерней еды все сразу ложились спать. Точнее искали место для ночлега, ведь закат в этих широтах длится всего минут пятнадцать и за это время надо было найти себе «кровать», пока еще не стемнело. Исключением было время, когда у племени был огонь, тогда некоторые взрослые сидели вокруг него еще долго. Но огня не было, и мой запрет на сон показался странным.

Еще более странным всем показались мои следующие действия и приказы. Я подвел всех к тому кругу камней, что выложил в центре холма. Развернул всех лицами к будущему костровищу. И выдал пространную речь о том, что все… Все как один должны просить у дневного светила, чтобы оно даровало НАМ свой луч. Надо сказать, что меня никто не понял. Нет, слова-то поняли, я подобрал подходящую мантру-молитву из слов: «луч, дневное светило, дать, нам». Но зачем это им надо делать, ни до кого просто не доходило. Но я был готов к такому непониманию. И как с ним справиться уже знал, на собственном опыте. Отстраняю свой разум, выпуская на свободу Одыра. Ненадолго, на пять минут. Этого хватает.

Я понимаю. Понимаю, что страх не лучший мотиватор, что с людьми надо по-доброму, уговорами, а не подзатыльниками. Но я слаб и иду по легкому пути. Для меня сейчас главное результат, если точнее – быстрый результат, а то, что он достигнут принуждением, что же, это мой грех.

По сути, я присутствовал сейчас при первой молитве, что звучит на планете Земля. Но мне было не до неё. Да, люди не понимали, что они делают, но тем не менее, уж я-то знаю, что это именно молитва. А моя задача не смотреть, за тем, как она проходит, а сделать так, чтобы она была не напрасна.

Все необходимое у меня было припрятано рядом. Сухая согнутая ветка, по форме напоминающая лук и длинной в локоть. К ней я привязал свой кожаный тонкий ремешок, привязал так, что получившаяся псевдотетива немного провисала. Это был основной инструмент. Тонкий и сухой прутик, его я искал дольше всего, потому как мне нужен был идеально прямой прут и толщиной максимум с мизинец. Его я отложил к «луку». Сел на колени, между ног положив найденную половинку небольшого бревна, диаметром с голень. Это половинка была расщеплена вдоль, и вся её сердцевина давно превратилась в труху – это было ложе. В него я накрошил труху и сухую траву. Поднял лук и на ослабленную псевдотетиву в один оборот обмотал середину прутика. Нижний конец прутика уперся в сухое дерево ложа. Верхний я прижал левой ладонью, точнее – каменной галькой, которая была зажата в этой ладони. Получить ожог или кровавую мозоль мне не хотелось и такой предмет, обеспечивающий прослойку между моей кожей и прутиком, был очень желателен.

Большинство людей в моем времени никогда не добывали огонь чем-то более примитивным нежели заводские спички. Но тем не менее, почти каждый хоть раз в жизни, но видел фильм или передачу о том, как огонь добывают трением. Палочку зажимают ладонями, упирают её в дерево и трут до появления дыма и угольков. Это самый примитивный из способов. Он действенен, но требует колоссальных трудозатрат, хотя в сухую погоду, при должном старании, этот способ гарантирует добычу огня. А еще это больно, ведь сама палочка, что трут руками, конечно же нагревается, и как результат, неопытный человек скорее получит мозоли или ожог, чем огонь. Чтобы снизить трудозатраты, увеличить эффективность и не страдать от мозолей, человечество очень давно, почти за тридцать тысяч лет до нашей эры, изобрело то, что я сейчас воссоздал – лучковое сверло. Левой рукой я прижимал прут к ложу, на котором лежал трут, а правой я делал поступательные движения вперед-назад. Эти движения заставляли псевдотетиву из моего ремешка крутить прутик при движении вперед по часовой стрелке, а при движении назад против часовой. Впрочем, если бы я закрутил ремешок по-иному, то и вращение прутика было бы в иные направления, тут было неважно по часовой или нет. Важно само вращение. И с помощью столь нехитрого инструмента прутик вращался в пять раз быстрее, чем при тех же движениях, если бы я тер прут между ладонями. А скорость вращения увеличивала и тепло, которое выделяется при трении прута и деревянного ложа. И как результат – не прошло и трех минут, как появился легкий дымок, а через еще минутку я заметил первый отблеск разгорающегося уголька. Пододвинул труху и сухую траву поближе к столь малому источнику огня и начал аккуратно раздувать уголёк. И вот первый язычок добытого человеком пламени осветил песок устроенного мной очага.

Когда солнце село за горизонт, с его последним отблеском, я поднял глаза от занявшегося костра. Поднял глаза и увидел широко распахнутые в немом удивлении глаза моих новых соплеменников. Не огонь они видели, а тот самый лучик заходящего солнца, что они просили оставить им. Таких больших глаз я не видел нигде и ни у кого ранее! Даже когда я, по их мнению, убил крокодила, не было столько удивления в их взгляде.

Вот так я стал Прометеем этого времени. Наверное, надо было гордиться собой, а мне хотелось только спать, такая невероятная усталость навалилась на меня. Усталость больше психологическая, чем физическая.

Но я не для того устраивал весь этот спектакль, чтобы разжечь огонь и заснуть. Ведь я планировал это действо именно в таком ключе только по одной причине. И причина эта казалась мне еще утром этого долгого дня основной.

Поднявшись с колен, я сделал широкий жест руками, как бы выделяя всех людей вокруг огня. Ох как трудно, было составить из имеющегося лексикона то, что мне необходимо было сказать. Это оказалось труднее, чем подготовить инструменты и, собственно, добыть огонь. Но я справился, не зря целый день думал. Моя речь, была коротка, ясна и, как это ни обидно, совершенно не нужна.

Это был шедевр ораторского искусства доисторического времени. То, как я все же умудрился объяснить, что все здесь собравшиеся теперь одно племя. Что мы теперь единое целое, и в этом нам благоволит само дневное светило! Что оно дало нам право огня, именно потому, что мы вместе.

В общем бесполезная трата времени. Эти люди, что провели всего одни сутки вместе, уже чувствовали себя единым племенем. Если бы я с самого утра удосужился повнимательнее смотреть, как они относятся друг к другу, как себя ведут, как разговаривают между собой. И не надо было для этого выдумывать какой-то ритуал, как это сделал я. Все шло так, как шло всегда, ослабленные племена объединились в одно, и не нужны были этому факту иные объяснения.

Безусловно, устроенное мной представление оказало огромное психологическое воздействие на людей. Оно также закрепило то, что де факто случилось, так сказать на официальном уровне. То есть, если до этого вечера люди вели себя как одно племя, но не осознавали этого, и в обычном режиме на это осознание ушли бы дни, а то и недели, то сейчас все кристаллизовалось мгновенно. Но цена! Цена, которую придется заплатить за эту «мгновенность», о ней-то я не подумал!

Глава 7

Вновь образованное племя, точнее все, кроме маленьких его деток, уселись вокруг костра. Это не было проявлением какого-то религиозного чувства. Просто так привыкли, есть огонь и дневное светило опустилось, всем собраться у костра и петь. Точнее завывать. Монотонно так, до дрожи. По мне, так собаки на луну воют более мелодично. Но что поделать, такова местная культура.

Точнее до самих понятий «культура» или «искусство» еще десятки тысячелетий. А вот такие посиделки у костра с завываниями – уже норма. Я завывал вместе с остальными, только чаще других, вообще не попадая в такт первобытной мелодии. И не потому, что Одыра обделила природа музыкальным слухом, а потому как мои мысли были заняты совершенно иным.

Я размышлял над последствиями. Да-да, над теми самыми, что несут мои поступки, действия или слова. Вот ведь, хотел сцементировать людей в единство, а что сделал на самом деле? Ой, не зря то, что я заставил говорить людей, когда разжигал костер, мне показалось похожим на молитву. По сути, ведь именно молитвой те слова и были. Что же я наделал-то? Я не собирался вводить никакую религию! Не считать же за религию небольшой культ самого себя! Который мне нужен был, чтобы мои слова и поступки не подлежали сомнению.

Не создал ли я новый культ? Новое религиозное начало?

Под монотонные песнопения я все глубже и глубже погружался в память Одыра. Этот раздел его воспоминаний я раньше боялся затрагивать, так как он касался мироощущения, восприятия мира, того, как видел этот мир древний человек по имени Одыр. И мои опасения, что я могу сойти с ума, так глубоко погрузившись в разум Одыра, были совсем не безосновательны.

Древние люди смотрели на мир совершенно иначе, чем я, человек двадцать первого века. Иначе не значит примитивнее или глупее. Иначе значит просто «иначе» – по-иному. Они видели мир цельным – единым. А не как я, разделенным на составные части. Ой, как трудно было это осознать и понять, чуть мозг не разорвался на части. И было от чего ему взорваться.

Я вижу мир просто, для меня просто, я так привык. Но моё видение – это на самом деле вершина развития человека цивилизации. Именно то, как современный человек смотрит на мир, и позволило ему создать человеческую цивилизацию, расселившуюся почти по всей планете. Древний человек видит мир иначе. Смотрит теми же глазами, физически видит те же объекты, но воспринимает их не так! Древние видели мир единым. И это просто взрывало мозг. Я, человек далекого будущего, вижу мир как нагромождение составных частей. Они не делят мир на части. Трудно, почти невозможно оказалось в одной голове соединить эти два «взгляда», я не сошел с ума только чудом.

Вот странно. Да странно, я и они не отличаемся физически. Я и они один и тот же вид животных – Хомо Сапиенс Сапиенс. У нас одинаково устроены и глаза, и мозги. Но как же по-разному мы ощущаем бытие! Мир древних – это мир магии, мир будущего, это мир разума. Да, до самого понятия «магия» люди в этом времени еще не додумались, тут даже примитивнейших ритуалов нет. А только индивидуальные приметы их заменяют. И тем не менее, это магический мир. Мир, в котором вещественное и потустороннее не имеют разделения. И эту разницу не описать словами. Сказать, что каждый предмет, животное или дерево имело свою душу, значит ничего не сказать. Точнее, сказать формально верно, но исказить суть.

Вот пример. Взять, допустим, того из моего времени, кто выдает себя за магов и экстрасенсов. Они могут сказать: «этот камень имеет душу». Для древнего эта фраза не понятна. Так же не понятна, это звучит как абаркадабра. Потому как само понятие «камень» у древних включает в себя словосочетание «камень, имеющий душу». И сразу стало понятно, почему столько существительных в древнем языке. Это были не существительные в прямом смысле этого слова, это были имена собственные!

Вот тот пример о пальмах, что похожи, но называются по-разному. Я эти различия воспринял по формальному признаку. То есть называется иначе, так как у одной из пальм, допустим, плоды поменьше. А на самом деле, каждое наименование было именем собственным! Означающим не только внешние формальные признаки, но и то, что дух в каждом из деревьев был свой.

Есть два дерева. Я вижу, что они одной породы. Но вот древний человек видит, что у первого дерева ветки прямые, а у второго кривые. И ему даже в голову не придет, что, по сути, эти деревья одинаковые, ведь у них явно разный дух внутри. А так как древний не знает понятия «дух» и понятия «вещественный объект», то для него все это и выливается в придумывание массы имен собственных. Конечно, все назвать именами невозможно. Так они и не пытались. Именовали то, что чаще попадается на пути или то, что служит ориентирами. А все остальное объясняли жестами, тыкая пальцами[7].

Первое разделение, деление мира на части, произошло тогда, когда человек придумал концепцию души. То есть концепцию некоторого субъекта, который существует в объекте и отделим один от другого. А-а-а-а, как все сложно!

Древний человек смотрел на другого человека и видел его цельным – единой совокупностью из тела и того, что внутри – духа[8]. И конечно, называл другого человека именем собственным.

На заре времен человек думал: я – хочу. Когда пришло понятие души, то начал думать: телесное во мне хочет разврата, а душа требует поста. В веке девятнадцатом деление пошло дальше: телесное требует разврата, разум говорит, что изменять нельзя, так как поймают и конец карьере, а душа требует соблюдать заповеди. В моё время деление пошло еще дальше, разделив на мельчайшие части то, что раньше обозначало простое понятие «я-человек»: тело, разум, рефлексы, инстинкты, душу, воспитательные императивы и еще много чего.

Вот вроде мелочь. Но на самом деле, этот аспект современного мышления и сделал мир познаваемым! Воспринимая вселенную как единое целое, древние лишали себя возможности познать её! Потому как столь огромный кусок проглотить человеческий разум, каким бы он гениальным ни был, вот так сходу, не способен в принципе! Только научившись делить, смотреть на мир как на совокупность отдельных деталей, пусть и взаимосвязанных, человек начал свой долгий путь к познанию. В том времени, в котором я оказался, так «делить» не умели.

Да, это мироощущение по-своему прекрасно! Оно открывает мир совсем иначе, делает его более красивым, более живым, более загадочным, более сказочным, а значит менее познаваемым. Это мир художников, мир творцов. Когда люди научатся рисовать, они создадут великолепные полотна красочных охот, которыми распишут стены пещер. Когда научаться вырезать из камня и кости, то придумают статуэтки. Мир, где человек видит красоту.

Мир, который мне для достижения своей цели придется каким-то образом уничтожить. Убить эту сказку. Чтобы из его пепла возник мир новый – мир прагматичный.

Хорошо, что это было дело очень отдаленного будущего. Пока же, вот так с наскока, я ничего менять не собирался.

Когда открыл глаза, выпав из этого своеобразного транса, то понял, что сижу у костра один-одинешенек. Все уже спали. И опять я удивился, как все прагматично. Нет крыши над головой, нет стен и защиты деревьев, и много маленьких детей, как быть при ночевке? Оказалось просто, взрослые легли, образовав своими телами что-то вроде загона, в котором и устроили детей на сон.

Теперь я намного лучше понимал этих людей, тех, забота о ком теперь легла на мои плечи. Только от понимания этого мне легче не стало. А наоборот: грозило совершенно непредвиденными трудностями в достижении цели.

Глубоко зевнул. Мысли путались и роились в невыспавшейся голове. Надо о многом подумать, многое решить, сопоставить, но сейчас лучше просто поспать, а то с такой тяжелой головушкой я, конечно, много чего надумаю, но это будет откровенной чепухой. Все же народные поговорки и правда мудры, и я решил последовать одной из них: «утро вечера мудренее».

Подкинул дров в костер, подождал, пока они разгорятся, и положил в огонь два крупных бревна. По моим приблизительным подсчетам эти бревнышки должны были тлеть до утра, не погаснув. И с чувством выполненного долга улегся спать. Улегся почти там же, где и сидел, только немного отодвинувшись от разгорающегося пламени, чтобы не жарко было.

Уже засыпая, все же подумал о верованиях этого времени. И опять чуть голова не лопнула от чужих воспоминаний!

По сути веры, а тем более религии еще не существовало! Даже до таких простых и примитивных понятий как тотемы и вера в предков народ еще не додумался. Точнее были зачатки похожих верований, но именно зачатки. И этому было все то же объяснение – Целостное мышление. Да-да, опять оно самое. Если ты воспринимаешь мир единым организмом, где все взаимосвязано и ничего не бывает просто так, то это накладывает ощутимый отпечаток. К примеру: никакого потустороннего мира, даже самого понятия еще одного мира, отличного от того, в котором люди существуют, не было! Впрочем, если подумать, то логично, с таким-то мировосприятием. И этот факт, то, что мир цельный, приводило к удивительному казусу. Этим людям не было нужды выдумывать какие-то потусторонние силы. Их мир был органически прост и понятен.

Гром гремит? Значит шумит кто-то большой. Кто этот «кто-то»? А это не важно. Просто кто-то большой шумит. Вон иногда слон в джунглях пройдет в десяти метрах от тебя и его в зарослях не видно, только шум от ломающихся веток. Так и в случае с громом, объяснение простое: «кто-то большой шумит». И не надо для этого придумывать никаких богов.

Звери как прародители, до этой концепции с её тотемами и названиями племен от животных или птиц, до этого так же далеко. То, что мир кем-то создан и люди в нем так же созданы или произошли от кого-то, этими вопросами тут еще никто просто не задавался.

Вера же в предков. С этим сложнее. Можно сказать, что древние верили, что умершие рядом. Не их душа или тела, а просто рядом. Но вот нюанс, верой это заблуждение назвать тяжело. Это было иное, каждый просто знал, что умершие близко. Знал, а не верил. И пусть это знание ложно с моей точки зрения, но это все же знание, построенное на вполне логичной с их точки зрения концепции мироустройства. А можно ли назвать, пусть ложное, но все же знание, верой? Вопрос конечно философский и, по сути, сейчас для меня совершенно не важный.

Куда интереснее было понять, почему возникло такое заблуждение, что умершие рядом. И опять все упиралось в это гребанное цельное мышление. Если мир и все происходящее в нем едино, то… То очень любопытный казус намечается. Казус, который без умения разделять разрешить невозможно. И касается этот казус такого банального состояния человека как сон. А точнее – сновидения.

Ведь, что получается, если мир единый, то сны – это не плод разума человека, а часть мира и, соответственно, все, что в них происходит, так же реально, как и то, что происходит во время бодрствования. Вот это и приводило к знанию-вере, что умершие всегда рядом. Многим даже в современном мне мире снятся сны с умершими родственниками, особенно с близкими. Так было и тут, только если я такие сны закономерно считал просто снами, то древние считали эти сны закономерно своему мироощущению – реальностью.

Это приводило зачастую к просто невероятным коллизиям. Попробую разобрать на современном примере. Вот есть супружеская пара, муж и жена. И допустим, жене приснилось, что её муж ей изменил. Так вот в мире этого времени, если бы тут были бы супружеские пары, такой сон был бы реальным поводом для развода. И не важно, что мужу снилось в это время иное, совсем не важно. Как не важен и тот факт, что муж изменил не в своем сне, а в чужом. Обида, нанесенная во снах, тут приравнивалась к обиде в реальности.

Бардак страшный. Как представлю, как пробую вникнуть, как так можно жить, так страшно становится. Одно хорошо, тут уже понимали, что не все во снах является точно реальным. Вот, например, во сне ты убил оленя, а проснулся, и его рядом нет. Или пришиб соплеменника, а он утром ходит живой и здоровый. Это даже ребенок сообразит, что действия во сне несколько отличаются от реального. Так появились толкователи снов. В основном, ими были самые старые члены племени. Этакий прообраз шаманов. Точнее толковали сны все, просто у кого-то лучше получалось убедить других, что их толкование более правильное. Через несколько тысяч лет из этого безусловно вырастает шаманизм, а затем вера и намного позже религия[9]. Так что моё представление, конечно, оказало свое влияние на умы людей племени, но вот какое, тут я был бессилен что-то предугадать, слишком зыбкая почва для размышлений.

Я был бесконечно благодарен своему организму, что он все же уснул и избавил меня от дальнейших раздумий на эту тему. И слава всем богам, что мне ничего не приснилось!

Глава 8

Пробуждение наступило привычно для принявшего мой разум организма. А именно, с первыми лучами восходящего солнца. И самое удивительное, для меня прежнего, очень большого любителя поспать, это пробуждение принесло с собой и бодрость, несмотря на ночевку на голой земле, на отсутствие подушек, кровати и одеял, я и правда выспался. Впервые за многие годы я чувствовал себя утром действительно бодрым.

Буквально в течение нескольких минут проснулись и все остальные. Точнее, все остальные взрослые или претендующие на данный статус. Детки еще посапывали в своё удовольствие.

Я же, как только открыл глаза, раздул огонь из тлеющих углей. И порадовался, что ночью не шел дождь и эти угольки сохранились. На сегодня у меня было просто громадное количество планов. Первым пунктом, в которых было позавтракать. Но для этого пришлось этот завтрак готовить.

Можно было просто доесть то, что принесли из джунглей. Но меня этот поворот не устраивал, я предпочел бы сытно покушать мясо.

Велел братьям натаскать дров для костра из завалов на восходе. Точнее, сказал им принести «то, что кормит огонь» и где это взять. Понятия «дрова» тут не было. Сам же озаботился изготовлением прутиков, на которые нужно было накалывать мясо и держать на них его над углями. Впрочем, и тут я быстро переложил работу на чужие плечи. Лащ заготавливал прутики, а женщины рубили мясо на куски с кулак размером и насаживали их на эти импровизированные шампуры.

Я же занимался гораздо более важным делом. Смотрел, как все работают. Оценивал, присматривался, делал зарубки у себя в памяти. Нет, сам тоже, конечно, не бездельничал, но это было скорее для отвода глаз. Следить за мясом, что запекается на огне, не то, что отнимает много сил, а кому-то этим заниматься надо. Вот я и выбрал себе это занятие.

По уму надо было, конечно, зажарить мясо на углях, а не на открытом пламени. Но мне так хотелось есть, что ждать полчаса или больше, пока этих углей наберется в достаточном количестве, было выше моих сил. Так что получилось ужасно. Пришлось изрядно пережаривать мясо. А то я искренне боялся оставить кусочек сырого и потом подхватить каких-нибудь червяков, глистов или просто инфекцию. Тут нет больниц и поликлиник, и плохо прожаренное мясо вполне способно убить. О чем местные даже не подозревали, что отнюдь не увеличивало их продолжительность жизни.

Понятие «завтрак» для моих новых сородичей, не существовало. Но все мои действия не вызвали никакого отторжения. Они укладывались в привычную цепочку: проснулись, если есть еда – поели, нет еды – пошли её искать. И я с ужасом понял, что тушу крокодила будут есть и есть, без остановки, пока она не закончится. Будут жрать, пока не стошнит, а потом опять будут жрать. Ибо это мясо. А мясо это редкость. А главное, что мясо – это еда на сейчас. Толку нет его откладывать надолго, день-два – и по нынешней погоде мясо приходит в полную негодность, так что надо есть пока можно. Это корешки, орехи и зернышки можно отложить про запас, а вот мясо и фрукты нет. Нет тут холодильника и даже примитивного ледника не построить, так как я теперь живу почти на экваторе!

И все мои планы на ближайшую перспективу начали трещать по швам. Вот я, к примеру, прикинул, что мяса крока нам хватит дней на пять, а если постараться, то и на все шесть. А запасами из джунглей можно в то же время прокормить деток. И что теперь? А теперь я понимаю, что послезавтра мясо стухнет.

Древние видят только один выход: есть, есть, есть и есть, пока животы не вздуются. Они не думают о завтра. Им важно, что еда есть сейчас. Плохо. Для всех моих планов плохо! Надо срочно искать, как же сохранить мясо. Хотя бы на те же пять дней.

Это для моего времени вопрос простой, сохранить еду. Тут же о нем даже не задумывались. Вру, задумывались и даже хранили, но те же корешки и орехи, но никак не мясо. А что я знаю о способах хранения? Вот кажется, что много. И правда, память легко подсказывает слова: «копчение», «соление», «вяление» и прочее. Но стоило мне поглубже взглянуть на свои познания, как пришло понимание, что суть этих процессов не так проста.

Вот что может быть проще того же копчения? Но я, увы, совершенно не знаю, сколько времени надо коптить, каков температурный режим! Точнее, я закоптить мясо-то смогу, но вот в том, что смогу это сделать так, чтобы приготовленное мясо приобрело больший срок хранения, в условиях тропической Африки, ой, в этом я не уверен. С солением еще хуже, я не знал, где тут найти соль.

Можно было попробовать завялить. Но тут опять было не все так однозначно. А грубо говоря – опасно. Отложит в подвешенное мясо какая-нибудь дрянь свои личинки, а ты потом это съешь – и привет, загробный мир. Тут Африка, а не север, тут гадов ползучих и летающих видимо-невидимо!

Остальные способы выглядели, на первый взгляд, еще более ущербно. И что мне теперь делать? Может, не так и неправы древние, и наедаться впрок не столь уж глупое занятие? Но прикинув сколько мяса надо съесть, чтобы оно не испортилось, то быстро сообразил, что скорее случится у всех заворот кишок, чем мы это съедим за два дня.

Думай голова, думай! Но увы, голова придумывала только образ открытого холодильника. Что воплотить не представлялось возможным в принципе. Все планы на будущее сыпались как карточный домик при урагане. Толку от того, если я сумею каким-то чудом устроить добычу мяса. Толку-то ноль! Даже научись я охотиться и научи этому остальных, эффект будет на уровне близком к нулю. Мало того, что надо будет добывать мясо каждый день или два, что кажется маловероятным в исполнении, так еще и выкидывать гору мяса придется. Вот добудет племя, к примеру, бизона, тут я мечтательно закатил глаза, и почти всего придется выкидывать! Потому как столько не съесть…

И все мое время будет посвящено только одному – непрерывной добыче пропитания, чтобы прокормить все племя, а главное – детей. И ни о каком прогрессе не идет речь. Тупик. Тупик не тактический, а самый что ни на есть стратегический. Без решения которого невозможно решить задачу.

Пришло понимание, что человечество начало развиваться быстрее сразу, как только научилось запасать продукты. Вот даже сейчас, умей племена это делать, никакая война и резня не потребовались бы! Вот, например, в дождливый сезон еды много, а в сухой её почти нет. И если было бы можно набрать фруктов, ягод и запастись ими на условную зиму, то прокормиться можно было бы и большим количеством народа.

Запас еды давал людям возможность не только переживать голодное время. Но и само накопление пищи про запас меняло мышление, заставляло думать о завтрашнем дне. Что значительно расширило горизонты познания. Если я придумаю, как это делать и научу этому племя, то уже сдвину прогресс на тысячи лет вперед!

Впрочем, все, что я смогу сделать и закрепить в племени, сдвинет этот прогресс, так что радоваться не стоит. Благо пока получилось, по сути, одно: научить плести более совершенные корзины. Все. Так что радоваться рано, особенно тому, что еще не придумал, как решить.

Надо остановиться, что-то меня заносит в своих думах. И подойти к вопросу иначе. А то меня уже занесло в моих думах в экспедицию на поиски соли. Глобальное подождет. Решение вопроса с консервированием я вряд ли решу вот так, с наскока и под давлением охватившей меня паники. Поставить вопрос проще. Как здесь и сейчас сохранить мясо добытого крокодила еще на пять дней?

Может все же построить примитивную коптильню? Так надо искать глину. Надо копать яму для огня и отвода дыма. Надо… Ой, много чего надо. И делать все это с нуля, это задача не дней, а недель. Я был твердо уверен, что с первого раза у меня ничего не выйдет. Можно просто над костром подержать, но и тут был совершенно не уверен в успехе.

И опять, мысли побежали по второму кругу. Может как-то мясо завялить? Солнце тут такое, что легко справится с такой задачей. Что для этого надо? Нарезать тонкими ломтиками мясо и разложить их на камни. А также поставить дежурных, вооруженных какими-нибудь веерами или опахалами, чтобы те отгоняли жучков, мушек и разных иных насекомых. Пожалуй, если нарезать мясо достаточно тонко, примерно так, чтобы ломтик был прозрачен, то может и получиться! Но вот тут мне на глаза попалось местное каменное рубило, заменяющее такой инструмент как нож, и мне стало грустно. Этим можно нарубить мясо, разделать тушу, даже шкуру содрать, но вот нарезать тонким ломтиком, увы, это нереально. Точнее, опять я спешу, можно нарезать, но это будет очень кропотливая работа с огромным количеством брака. Если ничего иного не придумаю, то это будет основным вариантом. Но! Вот гадость какая! А как я буду хранить это вяленое мясо? В чем? Тут не побережье северного моря, где воткнутая деревяшка с рыбой на соленом ветру способна стоять годы и ничего с ней не случится. Тут даже на вяленое мясо найдутся охотники поживиться.

Вспомнил такой вид сохранения продуктов как маринование. На такой жаре, этот способ мог увеличить срок сохранности мяса раза в два, а то и в три, до необходимых мне пяти дней. Но я не знал, как мариновать в здешних условиях. Одно дело замариновать мясо в моем времени, это просто: зайти в магазин и купить, что необходимо. А тут? Как это сделать здесь? Единственное, что вспомнилось, что в моих широтах для сохранения продуктов использовали ягоды красной смородины или листья крапивы. Беспомощно огляделся на местное разнообразие всякого растущего из земли, но закономерно ни крапивы, ни смородины не нашел. А даже если и найду заменители, то у меня нет тары для сохранения готового продукта. Нет банок стеклянных, нет даже тазика жестяного. Я все стремительнее погружался в пучину уныния, в полной мере осознавая, в какую безвыходную ситуацию попал.

По сути, мне для любого способа хранения нужна была посуда. А вот эту проблему я совершенно не знал, как решить! Мне не сделать даже деревянную бочку! Нет, я уже, конечно, задумывался, что в будущем мне придется как-то решать эту проблему. В принципе, вопрос, конечно, решаемый. Я даже теоретически представляю, как его решить. Вроде даже знания есть какие-то поверхностные на эту тему. Керамика. Одна из технологий, которая перевернула человеческую жизнь. Посуда из обожженной глины. Только вот я пока не видел поблизости глину и процесс получения из глины керамики представлял в очень общих чертах.

Вот процесс лепки и создания из глины всяких сосудов, тарелок, кувшинов представлял себе хорошо. Все же как недавно это было, еще в школьные годы, но в кружок лепки я в свое время отходил чуть ли не два года. Правда, все равно процесс превращения глины в керамику, в мое время все было проще, учитель у нас брал детские художества и загружал в печь для обжига. Увы, но такого хайтека как та печь, в этом мире не появится еще очень долго.

Опять, опять мои мысли куда-то понесли меня. Настолько задумался, что едва не обжег себе пальцы. Приготовилась очередная порция крокодилятины на огне. Вот вроде мясо без специй, без соли, пережаренное на огне, а все его трескают так, что аж гул за ушами стоит! И вот уже каждый за это утро сожрал не меньше килограмма, но никто не собирается останавливаться. Так все племя и сляжет с заворотом кишок. Только вот остановить это «пиршество» я могу, только применив силу. Слов тут не поймут. Не поймут, как можно не есть мясо, когда его много. Впрочем, я сам занят тем же, усердно набиваю желудок. И чем дольше мои мысли заходят в тупик, тем усерднее это делаю. Мне и правда жаль выкидывать столько мяса, если то испортится!

Стоило подумать о тухлятине, как в голове сразу зароились различные мысли. Ведь помню, что слышал или смотрел про то, как народы севера и индейцы осознанно доводили мясные продукты до тухлятины. Одни народы закапывали в землю добытое мясо, другие «консервировали» в болотах. И так мясо «хранилось», потихонечку разлагаясь иногда месяцами. А потом получившийся продукт[10] откапывали и ели.

Меня аж передернуло от таких воспоминаний. Есть тухлятину?! Впрочем, даже в моё время в Швеции тухлая треска считается деликатесом. Также вспомнился один из фильмов, в котором герой подвесил пойманного глухаря веревкой за шею и оставил висеть, пока тот не стухнет настолько, что его шея оторвется и тушка глухаря упадет на землю. И после этой процедуры, длящейся несколько дней, мясо глухаря по мнению героя кино должно было стать очень нежным и особенно деликатесным. И тот фильм, насколько я помнил, повествовал не о первобытных временах, а о семнадцатом веке, и герой был представителем далеко не дикарской цивилизации[11].

Медленно пережевывая очередной, на треть килограмма, зажаренный кусок крокодила, подумал, что шанс травануться продуктами такого сохранения чрезмерно велик. Что-то сделаю не так, и все племя перемрет. Да и не уверен я, что заставлю тут кого-нибудь жрать совсем уж тухлятину, даже насильно. Для такой пищи нужна привычка, а вот так – с места в карьер? Нет, тухлятина, как подсказывает память Одыра, её тут не ели, закономерно опасаясь последствий.

И вообще, как люди жили без холодильника? Мне начало казаться, что самым главным изобретением человечества был именно он – холодильник! Краем сознания я понимал, что это не так, но чем больше я бился над вопросом сохранения пищи, тем больше в эту мысль верил.

Воспоминания о домашнем холодильнике натолкнули меня на воспоминания о деревне. О далеком детстве, в котором каждое лето мои родители, отправляли меня отдыхать к бабушке в деревушку. И там были частые перебои с электричеством. Иногда на неделю или две вырубало свет. И ведь жила моя бабка как-то без этого технологического чуда, что дарует холод. Правда та деревня в совсем других широтах, чем экватор. Но все же летом и там часто бывало за тридцать градусов в тени.

И, как слайд, как фотография, четкое воспоминание из того времени. Я намазываю масло на хлеб. Обычное сливочное масло. Оно мажется легко, так как едва сохраняет свою форму, оно растаявшее. Но я помню, что стоит оно на столе уже третий день, третий день не в холодильнике, на тридцатиградусной жаре. И сохраниться этому маслу позволила обыкновенная вода. Когда отключили электричество, бабушка взяла крынку, налила туда воды и положила в эту крынку кусочек масла. И тот кусочек сохранился три дня![12]

Мысли сразу же скакнули в тематику воды как охладителя. Что делает компания, приехавшая попить пива на озеро или реку? Конечно, ставит свои напитки в прохладную воду, чтобы те охладились! Я понимаю, что воде далеко до холодильника. Но у меня под боком бурно текущий водный поток! В заводи, где крокодилы, что-то сохранять бесполезно, там помимо самих крокодилов, которые все съедят, и температура воды ненамного отличалась от температуры воздуха. Но вот скальный брод. Там ситуация меняется, быстрое течение охлаждает воду. Плюс сам эффект проточной воды, он тоже пойдет на пользу сохранности мяса.

Конечно, такой способ хранения, он не на недели. Но вполне может увеличить срок сохранности раза в два. С совершенно меня не устраивающих двух дней, до вполне приемлемых четырех, а то и пяти суток! Эта мысль заставила меня буквально подпрыгнуть.

Огляделся, уже час как прошел с рассвета, а все по-прежнему только и делают, что жрут, да вполглаза за дитятями поглядывают. Оставил их предаваться обжорству, а сам, схватив два последних рубила, ринулся в кустарник, мне нужна была лоза!

Через час, когда я заготовил нужное мне количество материала, то, вернувшись к костру, увидел, что все, кроме двух оставленных дежурить женщин, спят! Осоловели и дрыхнут! Пришлось все бросать и заниматься детьми. Все объевшиеся сейчас были не работники, главное, чтобы не помер никто от обжорства.

Дети! Ужас! Точнее, когда столько детей, и все они в возрасте, когда уже умеют ходить и ползать, но еще не имеют разума, понять, что опасно, а что нет. Через три часа я уже был готов рвать на себе волосы. Детки довели меня до состояния бешенства. И ведь, гады какие, баб слушаются, а меня игнорируют напрочь! Пришла мысль поставить забор и сделать для детей что-то вроде загона. И я ведь ими не занимался, не играл, а просто смотрел, чтобы никто никуда не уполз и не покалечился. Но даже столь простейшие действия отнимали все мое внимание и силы без остатка. Ну не воспитатель я! Хоть и вырастил, в том далеком времени, сына и дочь. Вырастил, но я не учитель, не нянька и никогда не умел ими быть.

Когда осоловение от обжорства прошло, и остальные женщины все же соизволили проснуться и сменить меня на этом посту, я уже почти утратил способность соображать. И мне все труднее было сдерживать Одыра, которого дети довели настолько, что он все порывался всех их передушить, лишь бы унять их крики и суету.

Но все проходит, прошло и это мучение. И мои злость и раздражение выплеснулись не на деток, а на взрослых женщин и юношей. О! Как я орал! В итоге мне удалось остановить обжорство и с помощью повышенных тонов и рукоприкладства заставить всех делать то, что мне надо. Я всегда был мирным человеком и редко даже кричал на кого-то, не говоря уже о физическом насилии, но сейчас не испытывал ни малейших угрызений совести. Наверное, это на меня так личность Одыра влияет. Главное – все же держаться в рамках и не переступать черту, за которой начнется зверство и насилие ради насилия.

Результат моего воспитательного процесса был налицо. Юноши выполняют приказ нарубить ВСЕ оставшееся и пригодное мясо на небольшие куски. Десяток женщин занимается детьми, а оставшиеся пять под моим руководством осваивают урок о том, что плести можно не только корзины. А еще и короба. По моим планам мы должны были сплести три короба. Но так как я желал, чтобы женщины плели сами, только следуя моим указаниям, а я лишь подсказывал и показывал, то на брак ушло треть прутьев и лыка. Через два часа все приготовления были завершены. В два плетеных короба, каждый размером полметра на метр и шириной также полметра, были загружены куски порубленного мяса. Мясо я прокладывал сорванной травой.

Коробы были сплетены так, что расстояние между прутьями плетения было сантиметра четыре, это позволяло свободно протекать воде, но и не давало кускам мяса вывалиться из них. Начал загружать мясо и понял, что оно просто свалится и спрессуется в одну кучу и это не позволит воде обтекать каждый кусок, что приведет к гниению основной массы. Хорошо, что в данном случае решение пришло быстро. В короба были вплетены прутья, на которые накалывали мясо, а потом их плотно закрепляли, связывая лыком. На эту кажущуюся простой процедуру ушел еще один час.

Все это время я пытался объяснять свои действия. Пытался, невзирая на скудность языка, донести до соплеменников, что и зачем. Почему я заставляю их делать именно так. Иногда я даже подбирал правильные слова. Но вот в том, что меня понимали, что смысл моих слов до них доходит, этого я не заметил. Зато с плетением наоборот: вышло намного лучше, чем я даже мечтал. Женщины настолько быстро и легко усвоили этот процесс, что пока я связывал из лозы веревку, чтобы закрепить короба в камнях, Ла сумела меня удивить.

Да так удивить, что у меня чуть челюсть не упала. Эта девчушка уловила принцип плетения веревки из лыка. И пока я занимался своим делами, сделала себе пояс! Затем она собрала отходы лозы и сплела из них себе маленькую корзинку. Нет я понимаю, что она видела, как я делал веревку, я понимаю, что она наблюдала за тем, как я крепил веревку к коробам и проверял, держит ли она вес. Но эта девчонка сумела к тому же все это соотнести с моим вчерашним рассказом о том, что к корзинам можно приделать лямки и их носить за спиной. Она умудрилась из двух вещей сделать одну, пояс с висящим на нем небольшим лукошком! Это что, в этом мире первые карманы появились раньше, чем каменные топоры? Куда-то я не туда толкаю прогресс, эта нелепая мысль упорно засела в голове, несмотря на то что мне надо было радоваться тому, что кто-то из племени проявил смекалку.

Пока я с парнями занимался насадкой мяса на пруты и размещением этого запаса внутри коробов, Ла насыпала в свое поясное лукошко орехов из запасов племени и пошла следить за детьми. Время от времени девчушка опускала ладонь в лукошко и доставала оттуда орех, съедая его сама или угощая детей. И на все это с огромным любопытством смотрели все остальные женщины. Но я был слишком увлеченный своими трудами, чтобы акцентировать на этом свое внимание.

Подгоняя мальчишек, я все же сумел осуществить свой замысел. И вскоре короба были полностью укомплектованы, осталось их только закрепить погруженными в бурный поток. Это действо оказалось чуть ли не труднее предшествующих приготовлений. Короба все норовили сорваться или под действием течения всплывали наполовину. А когда пробовал это исправить, догружая их камнями, то они ложились на дно, и бились о камни, что грозило быстрым их разрушением. В итоге, конечно, все получилось, как надо. Если не сдаваться, искать решения, то подобную примитивную задачу решить можно. Просто времени на её решение методом тыка нужно много.

Оглядев результат своих трудов, с облечением вздохнул. Несколько часов мучений, и водный охладитель готов. Короба погружены в воду, их не бьет о каменюки. До мяса не доберутся крокодилы и крупная рыба, а мелочь не сможет съесть много. Тем более теперь, имея опыт такого рода действий, повторение всего процесса не займет у меня в дальнейшем столько времени и сил. Правда оставалось непонятным, принесет ли вся эта затея дивиденды или окажется провальной. Это могло показать только время.

Отправил парней вычищать крокодильи кости до блеска. Себе же я нашел не терпящее отлагательств занятие.

Глава 9

Солнце уже перевалило через зенит, а я, вместо того чтобы двигать прогресс, вынужден заниматься тем, что срочно нужно племени. Сейчас такая нужда была в каменном инструменте. Все запасы рубил закончились. Последними скребками юноши сейчас чистят кости.

Мне предстояло озаботится изготовлением инструмента в замену поломанного. В принципе, этим мог заняться кто угодно – от мальчишек до женщин. Но я хотел заготовить инструмент сам.

Нет, я пока был далеко от мыслей о совершенствовании орудий труда, сейчас надо было просто восполнить запас. Но все равно собирался приложить знания цивилизованного, обученного в школах и институтах человека. Моя уверенность в том, что изготовленный с помощью моего разума инструмент будет намного превосходить все, что было сделано до этого дня, эта уверенность была непоколебима.

И она истаяла очень быстро. На этапе подбора подходящей для обработки каменной гальки. Я вот был твердо уверен, что сейчас найду кремень и наделаю не примитивных скребков и рубил, а острые каменные лезвия и прочее. Ага, щаз-з-з-з. Кремня не было. Вообще все попадающиеся мне камни, делились на два вида. Похожие на гранит, их было больше всего, и камни с какими-то разводами, этих было поменьше[13].

Эти цветные камушки вообще не подвергались обработке. Их было не расколоть. Я пытался цветную гальку разбить о скалу, но добился только того, что эта скала начала крошится в месте ударов. Пришлось забраковать эти явно полудрагоценные плоды земли. Оставался гранит или то, что я за этот гранит принял.

Через час мне только и оставалось, что горько усмехаться. «Примитивные скребки», «древние рубила», ага, не спорю, я так и думал, еще некоторое время назад. Но теперь, сам попробовав, понимаю, что ничего лучшего на этой базе «полезных ископаемых», сделать просто физически невозможно! И может быть, будь тут поблизости выход кремневых пород, древние давно бы уже щеголяли каменными ножами. Но с этим «гранитом», ничего совершеннее сделать было просто невозможно. Он раскалывался, где хотел, а не там, где я желал. Ровную кромку получить было невозможно. Мелкие сколы удавались в одном случае из десяти. И техника ретуши, когда, получив приемлемый скол, можно сбивать дальше мелкими кусочками, тут не годилась. Материал для этого оказался не тот. Мягко говоря, совершенно не подходящий материал.

А я-то губу раскатал, что, применив доступные мне знания, «угол падения равен углу отражения» и прочие, смогу усовершенствовать изготовление каменного инструмента. Ничего подобного. Из чистого упорства до самого вечера не прекращал попыток. И только поняв, что закат менее чем через час, прервал это занятие. В итоге, конечно, справился с задачей обеспечить племя каменным инструментом. Только вот сил и времени потратил на это больше, чем за то же время сделал бы Одыр. А в качестве разницы не было, мне не удалось ничего усовершенствовать. Что заставляло буквально скрежетать зубами от злости на себя и на несправедливость окружающего мира.

Собрал получившиеся в результате моих усилий скребки и рубила и отнес их к костру. Затем принялся готовить себе ужин из мяса, оставленного на сегодняшний день и не загруженного в короба. И надо сказать, по этим кускам уже ползали какие-то неаппетитного вида жучки. Нарубил это мясо потоньше и отбил его камнями о дерево, сделав своеобразные отбивные.

В своих действиях я руководствовался не гастрономическими причинами, а тем, что такое мясо легче полностью подвергнуть температурной обработке, а следовательно, шанс заразиться какой-нибудь гадостью был намного меньше.

Присмотрелся, все были чем-то заняты. Парни чистили кости, причем им этой работы еще на дня два хватит. Кто-то занимался детьми, кто-то плел что-то. Вздохнул с облегчением, никто не ругался и не конфликтовал. В одиночестве поджарил свой кусок мяса. Тут не было принято принимать пищу в зависимости от времени суток. Ты голоден и есть еда, ты берешь и ешь. Утром, конечно, бывало, что возникали спонтанные сборища одновременно поглощающих пищу людей, но это было именно спонтанно. Просыпались-то все примерно в одно время и просыпались, в основном, голодными, поэтому и ели часто вместе. Иногда перекусывали орехами и прочим, во время вечерних, заунывных «посиделок» у костра. А так, в основном, каждый ел, когда хотел, при условии достаточности еды, разумеется. Не знаю, стоит это менять или нет? С одной стороны незачем, есть еда, есть свободное время, иди кушай, зачем этому мешать? По мне – так незачем. Но есть и иная сторона медали, любая совместная трапеза – это еще один кирпичик в здание объединения социума. И игнорировать еще одну возможность сделать из нас единое племя также не стоило.

Сам не заметил, как солнце склонилось к закату, пока я мерно пережевывал третий по счету кусок поджаренного до хруста крокодильего мяса. Идея совместной трапезы всё же не совсем своевременна, вот устаканится быт, будет налажена добыча и приготовление пищи, и тогда к этому вопросу несомненно стоит вернуться. Впрочем, если… Мелькнула одна мысль, которая, в принципе, решала этот вопрос. Но придется отложить её реализацию до завтра. Все просто: если хочешь общей трапезы, приготовь её сам. Надо и правда завтра перед закатом попробовать такой вариант.

Край солнечного диска навис над горизонтом и вокруг костра начал собираться народ. Опять эти заунывные посиделки? Так и оказалось. Не понимаю, почему они собираются? Глянул в память Одыра, тот тоже не знал ответа на этот вопрос. Это было само собой разумеющимся, вот так на закате, если есть огонь, собираться всем племенем у костра. Кто и зачем принес этот прообраз ритуалов в четыре племени, этого память древнего не хранила. Может и был какой-то начальный смысл в этом сборе, но сейчас это просто привычка, наверное, самый первый ритуал этого мира.

Женщины опять замычали что-то, каждая на свой манер. Вот странно, вчера я этого не заметил! Не каждая на свой манер, а мотивы заунывного мычания не были индивидуальными, это были групповые мотивы. Три заунывные протомелодии смешались у огня на закате. И если вчера, после всех перипетий и шока, это прошло мимо как моего внимания, так и всех остальных. То есть на это различие тогда никто не обратил внимание, то сейчас, сейчас назревал самый настоящий конфликт. Пока он был скрыт и выражался во взглядах недоумения, что бросали женщины пришедшие из разных племен друг на друга. Они не понимали, почему все «поют» разное и на разный ритм.

И мне это очень не понравилось. Кто-то скажет ерунда, мелочь, чушь! Но я-то знаю, что вот такие на вид незначительные детали, маленькие различия и становятся причиной самых разрушительных внутриколлективных конфликтов. Тех конфликтов, которые вроде как незаметны, которые долгое время сидят где-то внутри людей, прячутся, чтобы потом взорваться, сметая доверительные отношения и даже дружбу.

Надо было что-то предпринять, пока непонимание не перешло в злость или, что еще хуже, обиду. Но вот беда, ни я, ни Одыр не обладали музыкальным голосом. Впрочем, можно было просто замычать что-то ритмичное. Благо популярных и привязчивых мелодий в моей голове кружилось неимоверное количество. Замычать достаточно громко и настойчиво, так, чтобы мной заданный ритм был воспринят как единственно верный. А тот, кто будет настаивать на своём «пении», просто получит затрещину. Это было осуществить легко. И я уже сложил губы, чтобы издать первый звук из мелодии незабвенного хита группы Queen «We Will Rock You», как мне в голову пришла другая идея.