Донская история. Проблемы. Факты. Суждения бесплатное чтение

Образование казачьего субэтноса и его включение в сословно-правовое пространство Российского государства в XVI–XIX вв.

Первые достоверные сведения о существовании донской казачьей общности содержатся в документах государственной власти, так как само казачество самостоятельно не создавало текстов с указанием времени своего происхождения. Датировка появления самостоятельно действующих и обособленных казачьих общин в южнорусских степях XIV в. и ранними веками пока не выдерживает научной критики, хотя очевидно, что истоки генофонда казачества, как и всех народов, уходят в глубь веков. Большинство историков подчеркивает включенность казачьих общностей в той или иной степени в политическую орбиту функционирования Московского государства. Письменные упоминания о «молодеческих», «лихих», «гулящих» и т. п. на Дону имеются в наказе Ивана III 1502 г., в ответе Ивана IV («Грозного») ногайскому князю Юсуфу в 1549 г., в летописи о покорении Казани царскими войсками при участии казаков, о покорении Сибири отрядом казака Ермака и т. п. Практически все исследователи солидарны, что возникновение донского казачьего субэтноса и формирование основ его автономного самоуправления фиксируется именно в XVI веке, что связано с выходом казачества на более заметный уровень самоорганизации и военной деятельности, вызывавший определенное и достаточно противоречивое отношение Московского, а позднее Российского государства. Известное суждение о том, что якобы «казаки создали Россию» слишком абсолютизирует роль эпизодов участия казачества сначала в отдельных военно-политических акциях, затем в различных войнах в интересах Московского государства. Казачество активно участвовало в пограничном контроле и колонизации национальных окраин Российской империи, принимало все возрастающее участие в обеспечении национальных интересов государства, но главная заслуга в создании России принадлежит всему русскому народу и его самодержавным правителям. Хотя Московское государство специально не создавало донское казачество, однако оно имело достаточно непосредственное отношение и к его формированию, и к его развитию, и особенно к его подчинению.

Численность казачества колебалась в зависимости от внутриполитического положения в стране, международных отношений, возможностей для разбойных набегов и наличия природных ресурсов, необходимых для пропитания «лихих» людей, длительное время не желавших заниматься земледелием. Вероятно, здесь они слились с группами проживавших представителей каких-то автохтонных народов, усвоили их культуру жизнедеятельности и привнесли то, чем обладали сами: русский язык, православие, элементы социальной и материальной культуры и т. п.

В принципе ясно, что на Дону имелось три этнических фактора, обусловивших появление казачьего субэтноса: 1) местное автохтонное население; 2) пришлые восточные племена и остатки татаро-монгольской орды; 3) беглое русское крестьянство. Начиная с Н. М. Карамзина, ряд историков считает основой казачества тюркские племена. Е. П. Савельев зарождение казачества относит чуть ли не к эпохе Троянской войны, а П. К. Харламов и целый ряд эмигрантов-казакоманов описывали, как казаки нанесли поражение А. Македонскому, основали Киевскую Русь, и прочие легендарные деяния [1]. А. А. Гордеев уже более конкретно доказывал, что казаки получили распространение после распада Золотой Орды, частью которой они являлись. По его мнению, казачество являлось легковооруженной авангардной массы, набираемой из числа покоренных народов. С эти согласен современный историк И. О. Тюменцев, выделяя линию «татаровья-ордынские казаки» и даже расказачивание этих казаков [2]. Л. Г. Гумилев, Ю. В. Бромлей писали, что казачество следует рассматривать как субэтнос, сложившийся из аборигенов южных степей и части населения, выделявшейся из великороссийского этноса. Оно возникло как особый, исторически сложившийся тип этносоциальной группы, как особая форма коллективного существования людей, которая в дальнейшем существенно трансформировалась в социально-сословном плане. Целый ряд современных историков, в том числе В. П. Трут, также отдают предпочтение автохтонной теории казачества [3].

Традицию С. М. Соловьева, В. О. Ключевского, Н. И. Костомарова, признававших доминирование русского элемента в генезисе казачества, продолжили очень многие современные исследователи. В. Н. Королев подчеркивал славянские корни казачества. А. В. Венков согласился с тем, что устойчивое славянское (или скажем русское) в своей основе сообщество появилось на Дону в XVI в. и представляло собой сгусток пассионариев и постпассионариев». Известный геополитик А. Дугин убежден в том, что казаки были «носителями православной традиции и русской идентичности перед лицом иных цивилизационных тенденций и военных набегов» [4].

Как подчеркивает Г. П. Сопов, серьезным аргументом в пользу теории об общем происхождении великороссов и казаков являются выводы военных психологов о ментальной близости казаков и русского населения центральной России культ старшинства, отдельность мужской и женской сферы семейно-бытовых отношений, культ воинственности, удальства и молодечества безусловно указывают на схожесть некоторых ментальных особенностей. Но схожесть скорее всего не заимствование, а общая характерная черта всех традиционных обществ, связанная с «военно-полисной организацией общества», общей традиционностью культуры, доминированием форм коллективной жизни, дистанцированностью от власти и геополитическим положением. Стержневой казачьей ментальной идеей является отождествление мужчины и воина, что красноречиво говорит о принадлежности казаков к так называемой традиционной (архаической, патриархальной) культуре. Оружие для казака – необходимый атрибут полноценного, свободного человека. Не случайно праздничная одежда казака – военная форма. Для представителей современной цивилизованной Европы и Америки война – это беда, несчастье. Для казака война – неустранимый момент бытия, «религиозное действие, праздничное действие, своеобразная инициализация».

Интересна позиция уральского исследователя В. Ф. Мамонова, изучившего процесс казакогенеза не только на Дону, но и в целом на территориях двух восточно-европейских государств: Польско-Литовского и Московского. На основе сравнительно-исторического анализа он выделил характерные общие условия и черты возникновения всех казачьих общностей. 1. Эти государства занимали пограничное положение на рубеже европейского и азиатского мира и нуждались в охране пограничной полосы. 2. Быстрое расширение и колонизация «Дикого поля» диктовали сходную тактику освоения районов. 3. Национальный состав пограничных районов был очень схож, причем большинство населения было православное. 4. В Польше и России параллельно шел процесс закрепощения сельского населения, что обусловило приток населения в приграничные районы. Польское и Российское государства покровительствовали казакам, добиваясь их подчинения. В плане национальном в общинах казаков преобладали великороссы и малороссы, в плане социальном – крестьяне, бежавшие на восток и юг от прелестей крепостного права…» [5]. Поэтому говорить о казачестве как об исключительно русском феномене, по меньшей мере, некорректно.

Несмотря на свою специфичность и особенность, казачество не являлось абсолютно уникальным и неповторимым феноменом, так как имело приблизительные аналоги в других странах. Так, А. Тойнби считает, что казаки представляли собой полумонашеское военное братство наподобие братства викингов, эллинского спартанского братства или рыцарского ордена крестоносцев. Однако у казаков выработались в ходе борьбы с кочевниками степи некоторые признаки, скорее принадлежащие будущему, чем прошлому. В чем-то казачьи объединения напоминают колониальные власти современного западного мира, они поняли, что для победы в войне с варварами необходимы более высокий уровень вооружения и опора на более совершенную материальную базу. Соглашаясь с Тойнби, отметим, что параллели с казачеством можно увидеть в истории индийских сикхов, балканских граничаров и гайдуков, турецких янычар. И действительно, в реальной истории человечества многие народы выделяют из своих рядов наиболее активную, энергичную, как писал Л. Гумилев, «пассионарную» часть – передовую ударную силу, которая функционирует в пограничных зонах, живет по своим особым законам и в то же время выполняет миссионерскую и цивилизаторскую, в чем-то экспансионистскую миссию.

В принципе не вызывает сомнений, что в процессе образования донского казачества произошел этнический синтез коренных и пришлых «лихих людей». Вопрос о времени такого смешивания является чрезвычайно дискуссионным и, видимо, никогда не будет окончательно разрешен в силу отсутствия письменных источников. Многочисленные версии остаются только гипотезами. Ясно только одно, что в ходе этнического синтеза на Дону постепенно стало доминировать прибывшее с Севера русское, православное население, которое преобладало не только в численном отношении, но и качественном, так как, восприняв в какой-то степени наследие проживавших на Дону общностей, оно их русифицировало и в целом окультуривало. Повторяем, это ни в коем случае не означает отсутствия неких иноязычных и инородческих корней-компонентов, как-то «бродники», «черные клобуки», хазары, черкесы, татары, турки, грузины, армяне, калмыки, персы и т. п., но решающее значение в оформлении казачьего субэтноса приобрели именно выходцы из Московии.

Казачьи общности на юге России формировались в своей массе из маргинализированных элементов, выпавших или изгнанных из классово-сословной среды. Отторгнутые русским государством изгои, проштрафившиеся городовые казаки, беглецы из острогов, лихие разбойники, крепостные крестьяне, холопы, люмпены и маргиналы всех мастей, просто вольнолюбивые русские люди мигрировали на Дон, ставший их последним прибежище. Современные исследователи С. К. Сагнеева, Н. И. Мининков, Л. И. Футорянский и др. показали, что по мере усиления потока беглецов на Дон от крепостнических порядков возрастала роль активной маргинализированной части великорусского крестьянства, которое и обусловило славянизацию и русификацию немногочисленных автохтонных элементов местного населения. Испытывая чувство вражды, к помещикам и к крепостническому государству, она пыталась на свободных территориях установить альтернативные социальные порядки, и стремились активно сопротивляться интеграции земли «казачьего присуда» в состав русского государства.

Жили казаки свободно, но трудно и опасно, занимаясь охотой, рыболовством и разыскивая с оружием в руках добычу («зипун») на стороне. Известны факты грабежей, убийств и насилий, произведенных казаками в кварталах турецких городов и крепостей в ходе походов на османские владения. Некоторые историки в советское время пытались убеждать читателей в том, что казаки грабили-де только купцов да бояр, «считали зазорным грабить бедноту или причинять ей какой бы то ни было вред». Самое большое – признавалось, что в рядах казачества была и такая группа, которая, прикрываясь «вольностью», грабила и разоряла без разбору и помещиков, и крестьян», но она не считалась сколько-нибудь значительной. Некоторые современные идеологи казачьего движения в корпоративных интересах и теперь отрицают разбойничью составляющую жизнедеятельности казачества и более позднюю полицейскую составляющую функционирования казачьего сословия.

Н. А. Мининков пришел к выводу, что к концу XVI в. на Дону вели такую жизнь в основном выходцы из социальных низов России, причем имелись значительные вкрапления маргинальных представителей дворянства, мелких служилых людей южных городов, которых насчитывалось 8–10 тысяч человек [6]. После распространения семейной жизни на Дону и появления слоя коренного потомственного казачества в XVII веке численность поднялась до 20 тысяч человек. Организация военных нападений требовала периодических добровольно-принудительных мобилизаций на Дону мужского дееспособного населения, что, соответственно, приводило в итоге к многочисленным людским потерям. За свободу надо было платить короткой жизнью, впрочем, жизнь лихого человека в Диком поле не могла быть в принципе длинной и спокойной.

Как известно, официальное начало, т. н. «старшинство», было установлено царской властью Донскому войску 3 января 1570 г. Именно тогда боярин Иван Новосильцев привез на Дон грамоту донским казакам с царским обещанием выплачивать им за службу жалованье. Служба Московскому государству носила не всеобщий, а добровольно-вынужденный характер. Москва же надеялась, что сможет со временем перевести донцов в разряд имеющихся у нее служилых казаков. В феврале 1571 г. князь Воротынский разработал «Устав строевой и станичной службы», в котором произведено деление служилых казаков на городовых (полковых) и сторожевых (станичных). Городовые казаки имели много общего со служилыми людьми Московской Руси, хотя имели свои особенности. Казаки служилые – всадники с легким вооружением на службе русского правительства, которые управлялись через Разрядный и позднее через Казачий приказ. Эти казачьи подразделения формировались из выходцев из полунезависимых от государства казачьих общин и пользовались известной автономией, но и несли определенную ответственность перед государством. В отличие от них, донские казаки никакой ответственности не несли, и это вызывало сильнейшее раздражение московской власти. Ни сил, ни решительности для подчинения донских казаков у допетровских властителей не хватало. В итоге неизбежный процесс перевода вольного донского казачества в разряд военно-служилого сословия затянулся на полтора века.

Борьба, которую вели донские казаки против «басурманской» Османской империи и ее вассалов, была полезна России, но, с другой стороны, осложняла ее отношения с южными соседями. Тот факт, что казачество не имело легального и легитимного социального, политического и правового статуса, был на руку Москве. Права донского казачества на занимаемую территорию «дикого поля» не были законодательно признаны ни Россией, ни Турцией. Своевольная и агрессивная внешнеполитическая деятельность строптивых донцов зачастую ставила противоборствующие государства перед необходимостью реагирования на этот вызов. Россия объективно несла моральную ответственность за православных, в большинстве своем, русских казаков, и ей приходилось в своих внешних сношениях оправдываться и отказываться от казачества.

Великие князья Московские сформировали ядро независимого великорусского государства, которое, едва освободившись от татаро-монгольского ига, закономерно вступило в этап соперничества с мусульманскими государственными образованиями на юге. Русь объективно стремилась к естественно фиксированным геополитическим границам своего пространства – берегам морей и горам. Однако необходимых войск у Москвы для немедленного решения этих глобальных задач не было. Поэтому Московское государство было жизненно заинтересовано в сохранении контроля над южными территориями хотя бы со стороны православного русского казачьего населения, несмотря на его полуанархическое устройство и имманентную конфронтацию с крепостническими порядками на Руси. При этом московская власть всегда имела в виду, что рано или поздно Донская земля войдет в состав русского православного государства, а казачество будет включено в рамки сословного строя.

В итоге казачество стало на юге и позднее на востоке страны своеобразной живой «китайской стеной» между Русью и мусульманскими соседями. Собственно, и сама Российская цивилизация носит промежуточный евразийский характер и развивалась под влиянием Запада и Востока, миров модернизации и традиционализма. Взгляд на политические процессы с позиций цивилизационной парадигмы может многое прояснить в понимании специфики, как российского государства, так и самого казачества. На наш взгляд, какую бы версию происхождения казачества ни принять, очевидно, что казачество функционировало на самом стыке («разломе» по Хантингтону) цивилизаций и поэтому явилось смешанным евразийским феноменом, впитав в себя черты и особенности разных народов. Но, поскольку казачество в своем большинстве было русскоязычным православным субэтносом, его, на наш взгляд, следует признать вооруженной, относительно независимой частью русского народа, авангардом российский цивилизации. Ю. Д. Гражданов написал, что «происхождение казачества, несомненно, связано с проблемой культурного взаимодействия цивилизаций Запада-Востока (в иных вариантах Европы-Азии, леса-степи), а во-вторых, с историей возникновения и развития государственности и смены моделей эстносоциальной государственной политики в пограничной полосе контактов между названными цивилизационными комплексами» [7].

В политической истории России прослеживалось постоянное взаимовлияние этих в известной мере противоположных цивилизационных ценностей с преимуществом на каждом конкретном этапе того или иного элемента. Это приводило к деформации как традиционных, так и модернизаторских ценностей, что обуславливало изменение смысла явлений и процессов в ходе исторического развития. Такая социокультурная инверсия произошла, например, и со старообрядчеством, ставшим средой для взращивания предпринимателей; и со специфическим «средним классом» – интеллигенцией, ставшей поставщиком кадров для революционеров; и с русской буржуазией, уступившей роль гегемона в буржуазной революции своему антагонисту – рабочему классу. Ничего удивительного и в том, что социокультурную инверсию претерпело казачество, развивавшееся на основе социоприродного коэволюционизма и защищавшее свою свободу и архаичные ценности, а затем ставшее оплотом российской имперской государственности. Вольные вооруженные люди с традиционной русской вечевой (круговой) демократией, принимавшие участие во всех смутах России, постепенно подчинялись государственной власти и стали служить ей в качестве полурегулярного войска. Иначе говоря, с казачьим субэтносом произошла внутрицивилизационная специфическая мутация, и он стал народом-сословием, причем сословные черты с течением времени постоянно усиливались.

Освоив новые территории и защитив пограничные рубежи от постоянных нашествий и угроз со стороны кочевников, мусульманской Турции и других претендентов на славянские земли, казачество объективно выполнило функцию авангарда формирующейся Российской евразийской цивилизации. Эта уникальная роль не только не исчезла в связи с переходом казачества на службу государства и с ликвидацией своей самостоятельности, но еще более возросла в связи с созданием новых казачьих войск на обновленных границах Российской империи.

Казачество в новых условиях все больше выполняло функции проводника геополитической стратегии Российской империи, которая умело им манипулировала. На новых местах обитания казачество проводило постепенное оказачивание местного «туземного» неправославного населения и распространение традиционных качеств казачества как части великорусского этноса – общинности, соборности, государственного патриотизма. Казачество после интеграции в правовую систему Российской империи стало элементом механизма русской колонизационной стратегии, хотя сами казаки, как правило, малограмотные люди, вряд ли осознанно ставили такие цели. Казак как никто другой воплотил в себе евразийский характер Российской цивилизации и по месту проживания, и по роду деятельности, и по объективному значению [8].

Работая в рамках направления генетического государствоведения, представленного трудами Ю. А. Баскина, В. Г. Графского, И. Ю. Козлихина, А. И. Королева, О. Э. Лэйста, Г. В. Мальцева, И. Ф. Покровского, В. П. Сальникова, Л. Б. Тиуновой, А. М. Тимонина и др., Е. И. Дулимов показал, что на Дону на основе обычного права сформировалось уникальное протогосударственное практически независимое казачье образование. Это «Войско Донское» длительное время функционировало, находясь некоторое время на грани перехода к этапу оформления государственности, но в конечном счете, так и не перейдя ее. Приведенные в докторской диссертации Е. И. Дулимовым исторические факты доказывают, что существовала тенденция образования устойчивой государственности наряду с тенденцией развития субэтноса в полноценный этнос, однако ни первая, ни вторая тенденции в силу объективных причин не получили завершения. Инновационная концепция о значении обычного права в развитии казачьего управления и самоуправления, политическом суверенитете казачьего квазигосударственного образования была защищена им в диссертации на соискание ученой степени доктора юридических наук в Саратовской академии права. Спустя пять лет эти идеи получили развитие в работах Г. Г. Небратенко, Е. И. Куксенко и др.

Казачество было родоначальником собственной архаичной, военно-демократической (без родоплеменного компонента) квазигосударственности на территории Донской земли – ареале бассейнов рек Дон, Бузулук, Хопёр, Медведица и Северский Донец с центром в районе нижнего Дона. Хотя казачество всеми силами пыталось отстоять свою самостоятельность и независимость своей общности, нарастал процесс его политической интеграции в российскую государственность. При этом, втягиваясь в орбиту российского государства, казачество часто проявляло себя его противником-антагонистом, выступавшим в качестве зачинщика антигосударственных мятежей и даже казачье-крестьянских войн.

В известном труде С. Г. Сватикова «Россия и Дон» подчеркивается стремление донского казачества к независимости и самостоятельности. С. М. Маркедонов подчеркивает, что С. Г. Сватиков видел изначальное предназначение казачества в развитии русских традиций народоправства, а борьбу казачества он называл могучим протестом русского народа против тирании московских венценосцев [9]. Но в дальнейшем, по мнению С. Г. Сватикова, главным содержанием истории казачества стало развитие политических отношений с российским государством, в ходе которых казаки превратились в военно-поселенческую касту. Но существует и иная точка зрения, гласящая, что сведение процесса превращения казачества в сословие к политике самодержавия, социальным аспектам, превращает его в сумму одноактных действий, что обедняет представления о казачестве [10].

А. П. Пронштейн относит возникновение особой войсковой организации у вольного казачества к концу XVI – началу XVII вв., а завершение – к 30–40-м гг. XVII в. [11]. Выживание казачества в сложных природно-климатических условиях, часто враждебном социально-политическом и религиозном окружении было невозможно без корпоративной замкнутости, опиравшейся на иерархические принципы построения, прежде всего, подчинения и управления. Из истории мировой цивилизации известно, что практически все этносы, расселявшиеся в контактных зонах, вели полукочевой, полувоенный образ жизни. Для него типичной чертой являлось разделение общества на относительно легко управляемые численно-фиксированные структуры. Сотенно-десятичная организация восходила к временам военной демократии и имела распространение на обширной территории Руси, у южных славян, кочевников евро-азиатских степей, татаро-монгольских завоевателей.

Эти выводы имеют принципиальное значение, так как показывают реальное значение казачества как серьезного политического фактора в пределах Дикого поля между Доном, Волгой и Кавказом. Обширная и целостная территория Юга России в совокупности с природно-климатическими условиями послужила основой воспроизводства и сохранения казачьего субэтноса. Это наложило отпечаток на внутрихозяйственную организацию этносоциальной аморфной казачьей общности, образовавшейся в контактных зонах цивилизаций естественно-историческим путем. Такими были Донское, Запорожское, Терское и Яицкое казачества. В казачьих общностях, сформировавшихся по инициативе правительства в XVIII–XIX вв. (Астраханское, Семиреченское, Черноморское и другие казачьи войска), преобладали не этнические, а социальные процессы. Здесь доминировали не этнолингвистические признаки возникновения казачества, а функциональные принципы создания казачьих войск, несения сторожевой службы и охраны границ. Позднее некоторые войска, например, Азовское, Бугское, Чугуевское, были по мере решения поставленных задач ликвидированы политической властью.

Процесс становления и развития донского казачества протекал на фоне широкой неказачьей этнической среды, что не могло не сказаться на его составе и структуре. В казачество проникали различные этнические группы, с которыми оно находилось в естественном контакте. Общности казаков и неказаков часто смешивались, но не поглощали друг друга, а органично существовали один возле другого. На Дону проживали калмыки, которые в первой половине XIX в. начали привлекаться для несения службы, а также с XVII–XVIII вв. – старообрядцы, молокане и т. д.

В последнее десятилетие в литературе утвердилась точка зрения о возникновении в процессе формирования Донской казачьей общности феномена донской субкультуры – своеобразной, оригинальной культуры донского казачества как части русской культуры [12]. Характер и направление историко-культурного процесса на Дону, самобытность культуры донского казачества в период ее становления определялись следующими обстоятельствами. В эпоху позднего средневековья донские земли составляли юго-восточное пограничье русских земель. Населявшие их казаки жили в условиях постоянных контактов с соседями, по преимуществу, тюркскими народами, что порождало взаимовлияние и взаимопроникновение их культур, как результат, сформировался полиэтнизм донской субкультуры (при наличии ее русской основы в силу устойчивого русского большинства в казачестве). Не менее важным следствием указанного обстоятельства было формирование открытости культуры донского казачества в отличие от традиций изоляционизма, характерных для средневековой русской культуры.

Прямое воздействие на духовную жизнь казачества и развитие его культуры оказала атмосфера вольности и свободомыслия, господствовавшая на Дону. Ее формированию способствовали вольные казачьи порядки, позднее (конец XVIII в.) по сравнению со всей Россией (середина XVII в.), утверждение на Дону крепостного права.

Культура донского казачества, как воинского сообщества, формировалась в обстановке и под влиянием военизированного уклада его жизни и была проникнута воинским духом, прославлением военного искусства и доблести казаков, их верности законам военного братства.

Исторически одним из первых, образно говоря, «почвенных» элементов культуры донского казачества являлась его своеобразная бытовая культура. Появление на Дону в XVI–XVII вв. казаков и формирование их общин закономерно сопровождалось тем, что они начали обустраивать место своего обитания. Войско создавало вокруг себя, как пишет А. С. Козаченко, свою «пространственную культуру» [13]. За первыми казаками закрепилось название «камышников». В 1638 г., в ответ на требование крымского хана освободить захваченный Азов, казаки отвечали: «Дотоле у нас казаки место изыскивали в камышах – подо всякою камышною жило по казаку, а ныне де нам Бог дал город с каменными палатами да с чердаками…» В 1656 г. российские посланники сообщали, что донские казаки «живут что звери, ни градов, ни домов не имеют, а живут по камышам и по озерам…». С течением времени казаки стали сидеть на определенном месте и устраивать так называемые городки, представлявшие особый тип укрепленных поселений. Для защиты от вражеских нападений вокруг городков устанавливались плетенные из лозы двойные стены, внутреннее пространство между которыми заполнялось мокрой глиной. К концу XVI в. казачьих городков на Дону насчитывалось более тридцати, в 1670-х гг. – уже около сотни.

Постепенно у казаков сложился особый стиль поведения, особые обряды, традиции и т. п. Вопрос об истоках и природе бытовой культуры казачества, ее «характеристических» чертах ставили уже авторы XIX в. Первое достаточно развернутое их описание было дано в работе Е. П. Савельева «Древняя история казачества», написанной в начале XX в. Но для авторов XIX–XX вв. начальная история казачества являлась уже легендарным временем, скрытым в глубине веков. Иное дело – устное творчество народа, его былины и песни, рождавшиеся непосредственно в ходе событий и по их следам.

Устная народная поэзия Дона запечатлела многие события начальной истории казачества, сохранила имена таких ее героев, как Ермак Тимофеевич, Степан Разин и др. Донской фольклор – это важный источник и одновременно бесценный памятник истории и культуры казачества. Наиболее известным собирателем и исследователем донского фольклора, посвятившим этому всю свою жизнь, являлся уроженец донской земли A. M. Листопадов (1873–1949). Итогом его многолетнего труда стало самое полное собрание казачьих песен – походных, лирических, плясовых и др. (более 1200), отразивших разные стороны казачьей жизни и быта [14]. В XVII в. на Дону возникла и письменная литературная традиция. Она связана с таким выдающимся явлением русской средневековой литературы, как воинские повести о событиях на Дону 1637–1642 гг.: «Историческая» – о взятии казаками Азова в 1637 г.; «Поэтическая» – об Азовском осадном сидении 1641 г.; «Сказочная», объединившая оба этих события, а также «Особая» и «Документальная». Однако появление Азовского цикла не означало появления новой региональной ветви национальной литературы и устойчивого центра литературной деятельности. Больше литературных явлений такого уровня у казачества не наблюдалось.

Казачество постепенно трансформировалось из субэтноса в военно-служебное сословие, сохранившее свои субэтнические культурные и иные характеристики. Это мнение расходится с точками зрения тех исследователей, которые считают, что феодальные сословия сформировались в России только в XVIII веке. В частности, ряд авторов считает, что статус сословной корпорации не давался властью сверху, а вырабатывался самой корпорацией, существовал в виде неписаного регламента или традиционного обычая и только затем санкционировался в той или иной форме государством. В отношении казачества надо иметь в виду особый характер казачьего сословия, являвшегося исключением в российском социуме. Но, безусловно, казачья исключительность не имела абсолютного характера и сословность в России также не была изобретением казачества.

Вопрос о материальной обеспеченности донского казачества нельзя сводить к констатации факта наличия как «домовитого», так и «голутвенного» казачества. Как показал известный исследователь истории казачества Н. А. Мининков, основная часть донского казачества относилась не к этим группами, а занимала промежуточное положение, и более того, отличалась относительной самостоятельностью [15]. В обеспечении благосостояния казаков особую роль играла военно-разбойная добыча, т. е. «зипунные мотивы», которые прослеживались в каждом казачьем боевом предприятии. Но имелись также иные промыслы, так называемый фактор хозяйствования. Наконец, был принципиально важен фактор материальной поддержки со стороны московского правительства. Это объясняется тем, что на Дону практически отсутствовало земледелие, за занятие которым отступникам полагалось от самих казаков жестокое наказание. Это объясняется, на наш взгляд, тем обстоятельством, что казаки всеми силами стремились не допустить социальной дифференциации по типу московского государства. Этот аспект нуждается в особом осмыслении, так как именно отсутствие устойчивого земледелия на основе частной собственности тормозило процесс социальной дифференциации среди казачества и как следствие – отсутствие специального бюрократического аппарата казачьей республики, налогообложения и писаного войскового права. Первоначальная масса казачества была минимально обеспечена природными ресурсами и на базе этого сложилось стабильное устойчивое сообщество, которое развивалось без особых катаклизмов вплоть до середины XVII века. Только позднее стали обостряться социальные различия и противоречия, послужившие предпосылками повстанческих движений.

Донские казаки стремилось не терять тесной связи с православной Россией и центральным правительством, но одновременно не сливаться с остальными землями, вошедшими в состав Московского государства. Причем донские казаки не стремились, как правило, к экспедициям для расширения территории России. Хотя знаменитый Ермак был донским казаком, его дружина состояла из вольных людей, «казаковавших» на берегах Волги и Яика. После победы над ханом Кучумом дружина «воровских казаков» Ермака была взята на государеву службу. В дальнейшем вольные, «воровские» казаки включались в военные подразделения и в этом качестве выполняли свои службы. Более того, исследователи считают, что отводить вольным казакам «Дона, Волги, Яика и Терека решающую роль в продвижении России к Тихому океану неправомерно» [16]. Подчеркивается, что именно служилое, а не вольное, казачество при поддержке государства осваивало Сибирь.

Войско Донское длительное время стояло особняком и на начальном этапе развития сохраняло древнерусские, вечевые военно-демократические начала атаманско-кругового строя, которым подчинялась вся разноплеменная вольница, вошедшая в состав войска. Основу казачьей квазигосударственной демократии составляли институт атаманства, казачьи войсковые круги, институт войскового права и суда и другие государственно-правовые структуры и традиции казачьего общежития. Казачество вполне могло превратиться в условиях непрерывных военных действий и преодоления постоянных угроз в настоящее сообщество грабителей с деспотической властью по типу известных флибустьерских общностей, но это не произошло. Казачество считало себя не пиратами и разбойниками, а «рыцарским» сообществом и вполне осознанно представляло свою атаманско-круговую демократию как альтернативу российским крепостническим порядкам, что рельефно проявилось во время казачье-крестьянской войны под предводительством Степана Разина. Разбойничий клич казачьей голытьбы «Сарынь на кичку!» постоянно потрясал Дон и Волгу. («Сарынь» – толпа, сволочь; «кичка» – часть на носу судна. В целом получался призыв типа – к бою, на абордаж и т. п.).

Однако в системе казачьего самоуправления отсутствовали механизмы самозащиты в случае наступления неблагоприятных перемен и попыток отдельных групп казачества узурпировать власть и навязать свою волю войсковому кругу. Несовершенство войскового права, отсутствие писаного права и поста войскового судьи, юридическая неоформленность ведущих институтов казачества – атаманства и войскового круга – предопределили печальную судьбу казачьей квазигосударственности. Когда на Дону усилился приток беглых крестьян, увеличилось число голытьбы, и одновременно возросли амбиции казачьей старшины, казачья военная демократия стала давать сбои и вошла в состояние кризиса.

Московское правительство в ходе своей вынужденной политической экспансии на окружающие враждебные территории постоянно стремилось урезать и территории «казачьего присуда», как рассадник своеволия и бунтарства. При царе Борисе Годунове казаки отказались «замириться» с ногайцами и крымскими татарами. Уже в 1593 г. царь попытался наложить руку на донцов и превратить их в служилых казаков Московского государства. Однако донцы отвергли царское посольство во главе с Нащокиным, и в результате возникла непосредственная конфронтация с московской властью. Причем, донские казаки всегда вели себя дерзко и самоуверенно. Например, казаки на Волге ограбили экспедицию родственника царя окольничего Семена Годунова и передали власти вместе с отпущенными пленными: «Вот мы казаки, скоро придем в Москву» [17]. Борис Годунов даже угрожал Дону войной и прекратил поставки казачеству припасов, т. е. начал своеобразную блокаду Дона. Только пресечение царствующей династии и «великая смута», которую иногда называют «казачьей революцией», помешали самодержавию своевременно закончить этот процесс.

А. Л. Станиславский показал противоречивость казачьего движения в то трагическое время. С одной стороны, Дон направил в центр страны свои отряды, с другой стороны, в результате «показачивания» сформировалось широкое казачье движение, ставшей одной из ведущих сил в развитии Смуты. Отдельные современные историки несколько идеализируют роль казачества, представляя его чуть ли не главным спасителем Отечества. Во время «великой смуты» казачество занимало позиции, которые одни историки называют антинациональными, другие – антигосударственными, третьи – разбойными или даже революционно-освободительными. В реальной действительности в этот период действовали различные группы казачества – служилое казачество польской Украины, «воровские» казаки, жаждавшие наживы, а также донские вольные казаки, стремившиеся не только к «зипунам», но и к народоправству и круговой демократии. Вообще исследователи выделяют в историческом пространстве России 7 типов казаков [18]. В рамках каждой группы казачества существовали свои противоречия и особенности, что также сказывалось на политической позиции. Говорить, что все они в это время уважали русского самодержца как национального вождя и Божьего помазанника можно только условно.

В 1601 г., когда объявился самозванец Лжедмитрий I, донское казачество первоначально увидело в его поддержке возможность укрепить свои позиции и победоносно выйти из конфликта с московским правительством. Круг отправил к самозванцу несколько тысяч казаков и выдал ему на суд ставленника Годунова Петра Хрущева. Атаманы Корела и Нежаков били челом самозванцу. Именно казаки во многом обеспечили временную победу Лжедмитрию 1-му. Однако, несмотря на то что самозванец подчеркивал свой демократизм и любовь к казачьей вольнице, казаки не присягнули ему на верность. После гибели самозванца казачество стало активным участником масштабного повстанческого движения под началом И. И. Болотникова, что объяснялось казачьими идеалами личной свободы и круговой демократии. Сам Болотников прожил часть своей полной приключений жизни в казачьей среде, был даже некоторое время атаманом и усвоил все стереотипы поведения казачьего атамана. Само казачество сыграло значительную роль в ряде побед Болотникова. Поражение движения Болотникова не означало отказа казачества от вооруженных действий. Когда объявился второй Лжедмитрий, казаки поддержали и его, выставив большой отряд под началом Заруцкого в его поддержку. Кстати, по мнению Р. Г. Скрынникова, новая самозванческая интрига была организована именно повстанцами Болотникова при непосредственном участии атамана Заруцкого. Именно тогда возник термин «казатчина», который отражал место казаков, и «воровских», и донских, и прочих, в общем политическом раскладе сил в русской «смуте». После убийства «тушинского вора» часть казаков пошла за атаманом Заруцким, но большая часть во главе с князем Трубецким поддержала в 1612 г. нижегородское ополчение К. Минина и Д. Пожарского, которое и сыграло самую главную роль в разгроме интервентов. После этого донские казаки приняли активное участие в сражении с поляками, в частности, взяли приступом Китай-город и отбили от Волоколамска отряды польского короля Сигизмунда. В целом донское казачество сыграло значительную роль в развитии Смуты, продемонстрировав боярской Москве свою опасную силу и социальную специфику [19].

Особенно ярко это проявилось в ходе избрания нового русского царя. 23 февраля 1613 г. ворвавшиеся в зал заседаний Земского собора простые москвичи и донские казаки решили исход выборов. Такое избрание царем 16-летнего подростка Михаила Романова не было актом особого государственного патриотизма, как пишут иногда публицисты. Избрание на царство не умного Ф. И. Мстиславского, не авторитетных вождей ополчения Д. Т. Трубецкого и Д. М. Пожарского, а «слабого умом Мишки», явившегося полезной компромиссной фигурой для противоборствующих боярских группировок, было полезно и для вольнолюбивых донских казаков, не желавших укрепления центральной политической власти и установления ее контроля над собой. Поэтому казаки отказались дать царю присягу на верность, и большинство из них ушло на Дон. По мнению ряда историков, этот уход казаков и оказаченных масс привел к образованию вольных казачьих войск не только на Дону, но и на Яике и Тереке.

Избрание такого царя вовсе не означало реального окончания Смуты. Пришедшие к власти бояре Романовы, Салтыковы, Шереметьевы, Михалковы отстранили от дел лидеров земского движения. Они не проводили политики национального возрождения, а использовали государственную власть для своего личного обогащения. Итогом таких действий стали новые социальные волнения, в том числе казачье движение атамана Заруцкого, которое принесло власти очень много неприятностей. После разгрома казачьих повстанцев их атамана Заруцкого посадили на кол. Не менее опасным было движение казаков-ветеранов земского движения во главе с атаманом Иваном Баловня. Царское правительство обманом заманило якобы для переговоров вождей повстанческого движения казаков и уничтожила их, а простых казаков просто расстреляли картечью. Весть об этом восстании деморализовала русские войска, пытавшиеся в это время освободить Смоленск. Польский король Сигизмунд подготовил новую интервенцию и одновременно на севере активизировались шведы. Михаил Романов был вынужден созвать новый Земский собор, на котором ему земцы высказали все, что думают о его совершенно бездарном правлении. Дело нового спасения русского государства было поручено возглавить вождям былого ополчения К. Минину (вскоре умершему) и князю Д. Пожарскому. За князем пошли казачьи станицы, дворянские сотни и служилые люди. С огромным трудом Д. Пожарскому удалось в 1617 г. заключить Столбовский мирный договор со шведами и начать борьбу с поляками. Когда войска Речи Посполитой во главе с гетманом Ходкевичем нанесли ряд тяжелых поражений русским войскам, Д. Пожарскому ценой огромных усилий, но без помощи казаков, пришлось отражать новый штурм интервентов Москвы в 1618 г. По итогам Деулинского перемирия Россия потеряла Черниговщину, Смоленщину, но королевич Владислав отказался от претензий на русский престол. Страной стал руководить вернувшийся из плена отец М. Романова, хитрый политик Филарет, ставший патриархом Русской православной церкви. Именно тогда, наконец, закончилось Смутное время. Донское казачество на этом действительно заключительном этапе Смуты не принимало большого участия, что сыграло свою позитивную роль.

Надеясь подчинить себе самовольных казаков, контролировавших южные границы России, новое правительство от имени царя Михаила направило в 1614 г. на Дон царское знамя, насеку, бунчук и др. регалии. В 1623 г. казаки поступили в ведомство Посольского приказа в Москве. С этого времени возникает целая наградная система, поощрявшая определённые слои казачества и их лидеров. С целью приручения казаков и их включения в политическую и военную систему правительство организовало поставки материальных средств жизнеобеспечения, которые казаки могли получать сами только в виде принудительного заимствования. В 1618 г. было установлено ежегодное жалованье («отпуска») казакам, которое составляло при царе Михаиле Федоровиче 2000 рублей, 400 четвертей хлеба, 50 ведер вина, 40 пудов пороха, 40 пудов свинца и сукна 40 поставок. Причем жалованье посылалось на Дон и после крупных военных походов, произведенных с санкции правительства. В последующем (в XVIII веке) атаманы и старшины Войска Донского получали земли, чины, оружие, утварь, предметы роскоши и т. д.

В своих грамотах казакам царское правительство взамен требовало: «В море на грабеж не ходите и тем нас с турецким султаном не ссорьте. Послушайтесь, тем службу прямую нам покажете. Если паче чаяния и после сего нашему делу с турками какую поруху учините, опалу на вас наложим, в Москву для ласки никогда не призовем, велим на место вашего раздора поставить свою крепость, изгоним с Дону». Несмотря на все это, войско еще полвека не присягало самодержавию на верность, предпочитая вольный режим своего функционирования в рамках системы добровольной и частичной (по избранным направлениям) службы Московскому государству.

Важнейшим источником существования казачества по-прежнему являлись пресловутые походы за «зипунами» (добычей) – грабежи торговых караванов, взимание дани с населенных мест по берегам Азовского, Черного и Каспийского морей. Донские казаки совместно с запорожскими братьями теперь совершали походы на Трапезунд и Синоп, в Молдавию и Силистрию, на персидские города и селения по побережью Каспийского моря [20]. По мнению ростовского историка В. Н. Королева, в течение всей первой половины XVI в. донские казаки вместе с запорожскими казаками провели ряд военно-морских операций, которые стали настоящей «Босфорской войной». [21].

Своевольные действия казаков стали больным местом для внешней политики Москвы. За беззаконные действия патриарх даже временно отлучил в 1630 г. казаков от церкви. Но уже в 1633 г. во время военных действий у Смоленска возникла новая «казачья вольница» под началом Болдина. Венцом своеволия и самостоятельности донцов является Азовская эпопея. В 1637 г. донские казаки после двухмесячной осады отбили у турок крепость Азов – крупное фортификационное сооружение с 200 пушками и 4-тысячным гарнизоном. Азов стал для казаков новым плацдармом для ведения морской войны с Турцией. Казаки самостоятельно защищали Азов около четырех лет, отразив 24 приступа. Это было высшее военное достижение казачьей охлократической республики, но это и стало ее концом. Силы казачества были истощены, и оно предложило царю «из рук наших» принять в свою государеву вотчину Азов-град и послать для его защиты людей ратных, в противном случае придется казакам «заплакав ева… покинута». Русское правительство не имело достаточных сил даже с помощью казаков отстоять этот важный стратегический пункт в борьбе против Османской империи и ее вассалов. Война с Турцией в этот период не входила в планы правительства, испытывавшего недостаток сил и средств в войне с Польшей. Взятие Азова полностью отвечало геополитическим устремлениям Русского государства к Черному морю, однако Земский собор в январе 1642 г. принял решение: войны с Турцией не начинать. Азова от донских казаков не брать, обязать их оставить город. Более того, ведший в Москве агитацию за принятие Азова и написавший «Поэтическую повесть об Азовском осадном сидении» войсковой дьяк Федор Порошин, бывший холоп князя Н. И. Одоевского, был задержан и сослан в Сибирь [22]. Слишком образованный и литературно даровитый казак мог стать настоящим идеологом донского казачества, что было очень опасно для российского самодержавия. На наш взгляд, именно отсутствие у донского казачества большого числа таких Порошиных во многом предопределило судьбу казачьей квазигосударственности, ибо однотакого образованца явно недостаточно для создания писаного права и развития собственной государственности. Например, в 1655 г. Иван Разин (брат Степана Разина) отказался воевать, просто поднял мятеж и самовольно увел с боевых позиций отряд казаков, за что был повешен.

К середине XVII в. произошло образование военно-политического объединения верхних и нижних казачьих юртов в единое Войско Донское, что имело принципиальное значение. С этого времени понятие «Войско Донское» стало означать все казачьи земли, примыкающие к Дону на всем его протяжении. Этот процесс объединения наметился еще в конце XVI в., Смута задержала его оформление, но централизаторская политика новой царской династии стимулировала объединительный процесс как в рамках территории «казачьего присуда» Дона, так и в плане присоединения Дона к московскому государству. По некоторым данным именно с 1645 г. земля Войска Донского стала рассматриваться царской властью как составная часть Московского государства.

Казачество как субэтническая общность могло реализовать себя и свои интересы в Российском государстве только через феодально-сословный принцип организации общины, доминировавшей в средневековом обществе. Реализовавшийся путь развития обусловливался совокупностью объективных факторов, прежде всего, внутренним социально-экономическим положением субэтноса, неполитическим и экономическим давлением Московского государства, борьбой с мусульманской Османской империей, наконец, имманентной потребностью выражать интересы русского народа. Развитие донского казачества в Российском государстве осуществлялось за счет усиления связей с ландшафтом и изменения характера трудовой деятельности. Обретение казачеством сословных признаков, прав и привилегий не исключало развития субэтнических элементов, но отводило их на второй план.

Признание казачества в качестве самостоятельной военной и политической силы явилось первым шагом на пути превращения его в сословие. Противоборствующие политические силы – Московское государство и Османская империя – с разных сторон стали учитывать казачество как геополитический фактор, стараясь всеми силами привлечь его к достижению собственных целей. Закрепление за всеми представителями казачьего субэтноса личной свободы и имущественных прав, источников доходов (беспошлинная торговля, рыболовство, добыча соли и т. д.) становится необходимым условием материального обеспечения казаков. Данное развитие событий удовлетворяло и московское государство и казачество. Для правительства расширялись легальные и легитимные возможности использовать казачество в своих целях, а для казачества – права и привилегии служили юридической формой защиты от чиновничьего произвола, социально-экономических и политических притязаний других этносов и социальных групп. Уже первые приобретенные казачеством права и привилегии превратили его в соучастника государственной власти.

В XVII в. шел процесс формирования самосознания казачества как особой этно-социальной группы. Для него характерны, во-первых, общая историческая память, представления об общей судьбе и родстве казаков, во-вторых, представление о личной свободе казачества и независимости Войска Донского, в-третьих, представления о казачьих традициях, ставших характерными чертами казачьего менталитета. Это патриотизм, свободолюбие, преданность долгу и войсковому братству, общинный коллективизм, веротерпимость, ненависть к врагу при полной терпимости в своей среде к людям нерусской и нехристианской религиозной принадлежности. Когда казачество стало опорой самодержавия, то добавилась и преданность царской власти. Н. А. Мининков подчеркивает, что в основе мировоззрения казаков лежал средневековый провиденциализм, сочетавшийся с выраженными чертами рационализма нового времени. Свою роль казаки претенциозно видели в том, что бы быть защитниками православной веры, русского государя и народа от «басурман».

Однако казачья вольница имела и собственные эгоистические интересы.

Отдаленность казачьего края от центра обусловила определенную, исторически возникшую, относительную самостоятельность казачества, его известное противопоставление русскому крестьянству. После вынужденного перехода казаков во второй половине XVII в. к «легальному» скотоводству и земледелию, большие площади земель на Дону перешли к ним в исключительное пользование. Вследствие этого в дальнейшем укрепилось представление казаков о своих исторических, никем непоколебимых правах на донскую землю [23].

Особое значение имел складывавшийся механизм взаимоотношений Москвы и Дона, который был в основе политики царского самодержавия на Дону. История казачества развивалась параллельно с развитием государства российского, так как Москва постоянно стремилась привлекать казаков для решения своих задач на основе договорных отношений. Вслед за С. Г. Сватиковым, Н. А. Мининковым ряд историков считает, что это является вариантом отношений вассалитета-сузеренитета, несмотря на то, что в Европе в эти отношения включался личностный компонент, и они в целом были характерны для удельного периода, а не позднего Средневековья. Хотя в чистом классическом виде вассалитет-сюзеренитет наблюдался в Западной Европе, это не отрицает появления этого явления в превращенном и модифицированном виде и в российской истории. В условиях становления российской цивилизации и казачества, являющегося, по мнению Н. А. Мининкова, региональным компонентом русской цивилизации, произошла определенная инверсия этого явления, как впрочем, произошло со всем феодализмом, сословно-представительной монархией. Сущность отношений вассалитета-сюзеренитета заключается не просто в подчинении одного партнера другому, но и в сохранении свободы и относительной суверенности младшего партнера, что позволяет совершенно обоснованно применить это понятие в целях доказательства концепции постепенного подчинения Москве полунезависимой вассальной республики и ее превращения в составную часть русского государства. Решающим и поворотным пунктом в этом процессе стало принятие крестоцеловальной присяги донцами на верность московскому царю после подавления разинского восстания.

Казачество, конечно, преследовало свои специфические интересы особым положением, но это не исключало совпадения определенных интересов казаков и великорусских крестьян. В частности борьба казачества за сохранение своих прав и свобод позволяла сохранять Донскую квазигосударственность, являвшуюся убежищем для беглых крепостных крестьян и холопов, согласно квазисуверенному принципу «С Дона выдачи нет!» Впоследствии русские цари с особой решимостью ликвидировали это суверенное право Дона, нарушавшее сложившуюся социально-экономическую систему самодержавной и крепостнической России.

Московское правительство решало в этот период очень сложные задачи стабилизации внешнего и внутреннего положения. Отношения с казачеством, как впрочем и во все последующие годы, не являлось предметом первоочередного внимания и заботы правительства. Единственно, оно постоянно требовало активного участия казачества в войнах с Польшей и его отказа от проведения самостоятельной внешней политики в отношении Крыма и Турции. 26 сентября 1649 г. царь Алексей Михайлович пожаловал донским казакам еще одно знамя и для их усиления было направлено 3000 добровольцев с Украины для записи в казачество. Однако казаки по-прежнему сопротивлялись принятию на себя обязательств под присягой и настаивали на том, что они являлись слугами царю и России на добровольной основе как приверженцы общей православной веры и русского народа, оставаясь в рамках самостоятельного государственного образования – Войска Донского. Историки считают, что такой тип зависимости вполне можно обозначить как «протекторат» (Платонов), «вассалитет» (Сватиков). Об этом свидетельствует передача функции сношения Москвы с Войском Посольскому приказу. Это убеждало казаков в признании Москвой особой самостоятельности Дона, и Войско Донское иной раз позволяло себе акции, расходившиеся с политикой Москвы. Например, казаки казнили посланного Москвой дворянина Карамышева, а Москва не решилась примерно наказать самовольный Дон.

Казачий Дон пытался следить за сохранением своего квазисуверенитета и собственного войскового права, но истощенное пятилетним «азовским сидением» донское казачество было вынуждено просить о военной и материальной помощи Москву. Дон впервые согласился на посылку в свой край вспомогательных войск. Однако Москва была еще не в состоянии затрагивать самостоятельность войска во внутренних делах. На Дону по прежнему функционировало специфическое войсковое право (т. н. обычное право) – комплекс неписаных положений, обычаев, регулирующих деятельность круга, атаманов, предельно упрощенное судопроизводство и наказания провинившихся. Причем наказания по войсковому праву отличались крайней жестокостью – за большинство нарушений полагалась смертная казнь («мешок на голову и в Дон»).

Московское право, как правило, не распространялось на донских казаков. «Соборное уложение» 1649 г предусматривало наказания только служилым городовым казакам. Находившиеся в Москве в составе посольств («зимовые станицы») казаки пользовались полной неприкосновенностью и имели дело исключительно с Посольским приказом. Более того, все находившиеся на территории Войска Донского представители Московского царства подлежали «казачьему присуду». Свою политическую обособленность они традиционно подчеркивали принципиально важным смысловым выражением: «Здравствуй Царь в кремлевой Москве, а мы казаки – на Тихом Дону!» Это было неписанное общепринятое правило, означавшее по своему смыслу независимое от Москвы существование Донского казачества. Особой, не менее принципиальной чертой донского войскового права была возможность политического, социального и религиозного убежища всех беглых и изгнанных, что выражалось в чеканной неписанной формуле «С Дона выдачи нет!» Принимая беглых крестьян, казаки вызывали бурное негодование русских бояр, требовавших от правительства прекращения сложившейся практики укрывательства на Дону. Однако политическая необходимость и слабость государства после Смуты вынуждали Москву временно мириться с существованием донской, республиканской по характеру, казачьей государственности с совершенно чуждыми ей социальными порядками равенства и военно-демократического народоправства. Вопрос ликвидации таких альтернативных устоев и порядков был вопросом времени.

Во второй половине XVI в. на Дону начался социально-экономический кризис, вызванный неожиданно возникшей перенаселенностью Донского региона. Церковный раскол 1666 г. вызвал поток гонимых староверов на Дон. Андрусовское перемирие, расколовшее Украину на две половины, также стимулировало эмиграцию на Дон. Наконец, ужесточение феодально-крепостнических порядков в России, зафиксированное в Соборном уложении 1649 г., усилило традиционный выход крестьянства на Дон. В результате обострились социальные противоречия между зажиточным, «домовитым» казачеством, ориентировавшимся на Москву, и «голутвенным», беднейшим, а также «воровским» казачеством, которое резко выросло в количественном отношении. Природные ресурсы региона оказались не в состоянии обеспечить рыбой и зверем прибывших поселенцев, которым согласно традиционному войсковому праву было запрещено заниматься земледелием. Возникшая крайняя скудность жизни, доходящая до голода, вынудила «голутвенное» и «воровское» казачество осуществить грабительские походы на персидские берега Каспия. Поход на Москву отряда Василия Уса, набеги казачьей группировки Степана Разина на персидские земли в 1667–1670 гг. стали типичными разбойничьими походами «за зипунами». Правительство решило прекратить любой ценой такие разбойничьи походы, которые подрывали как внешнюю политику страны, так и ее экономическое положение. Казаки, напротив, решили выступить против «изменников бояр», посягнувших на исконные права казачества как защитника Руси от «басурман». Царская власть учитывала разницу интересов коренного и пришлого казачества, поощряя старшин, более обеспеченных казаков-«низовцев» (проживавших на Нижнем Дону) и ограничивая «верховых». Жалованье царя распределялось в основном среди «низовцев», которые в ответ принимали участие в походах против бунтующих казаков. Ю. Д. Гражданов подчеркивает характерный факт: в 1698 г. верхушка донского казачества пыталась навязать промосковскую позицию Яицкому войску, за что посланцы с Дона были здесь казнены по старому казачьему обычаю [24].

Возглавивший походы Степан Разин со своим казачье-крестьянским войском обрушился на российские территории вдоль Волги, освобождая крестьян и устанавливая там порядки по образцу «казачьего народоправства». В 1671 г. государево войско Ю. Барятинского разгромило движение повстанцев, а сам Степан Разин был предан и сдан власти казачьей верхушкой. Поход на Москву объективно был попыткой большой части вольнолюбивого донского казачества повлиять на социально-политическое устройство Московского государства. Разин созывал в свои ватаги всех «кабальных и апальных» и призывал их «изменников вывадить» и мирских «кравапийцев вывадить». Главной целью разинцев было разрушение государства и того, что его олицетворяло. Они убивали не только приказных людей, но уничтожали, например, в Астрахани, дела государственного управления, суеверно освобождаясь от делопроизводственных бумаг – символа крепостного порядка. Уничтожая архив астраханской приказной палаты, Разин приговаривал: «Вот так я сожгу все дела на верху у государя» [25].

Но столкновение казачества и государства закончилось крахом казачьей вольницы. Разинцы не только были разгромлены, но спровоцировали новый этап огосударствления донского казачества. Самодержавие обвинило «домовитое» казачество в преступном нейтралитете и запоздалом вмешательстве в дело поимки С. Разина и на этом основании вынудило его принять от имени всего донского казачества «крестоцеловальную» присягу на верность царю [26]. 29 августа 1671 г. атаманы и старшины, казаки нижних и верхних городков поклялись «не щадить живота своего» в борьбе со всеми врагами и предателями государя. Став фактически подданными Москвы, казаки в то же время не лишились пока еще своих атаманско-круговых обычаев внутреннего управления. Но было серьезно ограничено право чисто политического убежища и право внешнеполитической деятельности. Это было только начало системного вторжения Московского государства в дела донского казачества.

В 1676 г. казачество вновь поклялось в верности новому государю Федору Алексеевичу, что положило начало регулярному порядку принятия присяги самодержцам. В новых условиях правительство усилило свое давление на Дон с целью полной отмены социального убежища для беглых крестьян. Под нажимом власти войсковая старшина во главе с Фролом Минаевым организовала преследование сторонников «старой веры», уничтожив их поселения. Бездомных бедняков («бурлаков»), бежавших на Дон, теперь перестали принимать в ряды казаков.

В последней четверти XVII в. земля становится непременным условием хозяйственной жизни в регионе. Получая землю в качестве пая от войска, казаки не всегда могли ее использовать сами и нанимали работников из пришлых людей. Они были свободны от государственных податей и повинностей, имели право на беспошлинную торговлю и получение жалованья от царя. Наконец, на Дону рельефнее обозначится социальный раскол на голутвенное и домовитое казачество. Это способствовало упрочению социальной базы для Московского государства в его взаимоотношениях с донской вольницей. Приведение казачества к присяге на верность московскому царю после разгрома казачье-крестьянской войны, означало его фактическое включение в политическую систему России.

Дальнейшее развитие казачества направлялось самодержавием в русло сословного строя в целях решения таких задач, как защита и заселение приграничных территорий, закрепление за ними военной службы в качестве государственной повинности и одновременно прав и привилегий на хозяйственную деятельность, стирание различий между войском Донским и вновь созданными по инициативе правительства новыми казачьими войсками.

Правление Петра I стало этапом окончательного превращения казачества в элемент государственной системы. Существует точка зрения о том, что преобразования Петра I в социальной сфере не форсировали, а затормозили развитие страны до середины XIX в. [27]. Петр I создал такую бюрократическую систему, которая выстроила в иерархическом порядке все социальные, этнические группы, сословия и т. п. Причем не следует переоценивать значение огосударствления казачества, которое, как и в предыдущие периоды истории государства, находилось на периферии большой российской политики.

В ходе знаменитых азовских походов нового самодержца Петра I была продемонстрирована сила и воинские умения донского казачества. В мае 1696 г. казаки на своих стругах в присутствии царя разгромили 20 судов Турции, а затем приняли участие в успешном штурме Азова. Первоначально довольный Петр увеличил в размерах поставки казакам традиционного «жалованья», приказал казакам заниматься земледелием и виноградарством и винокурением и т. п. Но вновь обнаружившееся своеволие казаков не вдохновило императора на развитие самодеятельности казачества. Отношение императора к казакам отразила новая печать войска, на которой был изображен голый пьяный казак с саблей, сидящий на винной бочке. В процессе превращения России в абсолютистскую империю в начале XVIII в. им было принято принципиальное решение о ликвидации самостоятельности Войска Донского.

В 1703 г. Петр I решил привести в покорность казачьи городки и выслать из них на прежние места тех пришельцев, которые поселились там после запретительных указов. Они должны были обязать атаманов и казаков не принимать впредь беглых людей, под угрозой смертной казни. Присвоение изюмскими городовыми казаками доходных соляных промыслов, принадлежавших всему войску, присылка на Дон регулярных войск под командованием В. Долгорукого и жестокие методы сыска и уничтожения городков вызвали возмущение казаков. Под командованием бахмутского станичного атамана Кондратия Булавина и его сподвижников Хохлачева и Некрасова, казачество выступило в 1707 г. против царских войск, а также против войскового атамана Л. Максимова и его преемника И. Зерщикова. Это было уже чисто казачье восстание против российского государства. Избранный войсковым атаманом К. Булавин пытался организовать взятие Азова, обеспечить распространение восстания на Украину и Поволжье. Но долго сопротивляться царским войскам повстанцы не смогли. После недолгого сопротивления повстанцев, последовавшей смерти К. Булавина от рук казачьей верхушки и уничтожения царскими войсками казачьих городков по Донцу и его притокам, казаки вынужденно смирились. В восстании непосредственно участвовало, по данным В. Долгорукого, 20 тысяч человек, 7 тысяч плененных казаков было казнено. Исследователи сделали вывод, что в восстании участвовало пришлое население. Причем наказание донского казачества носило демонстративно жестокий характер и имело геноцидальные черты. Треть казачьих городков была сожжена, плоты с повешенными казаками-бунтарями были пущены вниз по течению реки. Ушедшие на Кубань, во владения крымского хана, полторы-две тысячи участников восстания во главе с атаманом Игнатовым стали активными врагами русского самодержавия и России. Д. В. Сень в своем обстоятельном исследовании «Войско Кубанское Игнатово Кавказское. Исторические пути казаков-некрасовцев 1707–1920 гг.» показал, что они пользовались за свою верную службу поддержкой хана и в дальнейшем вообще переселились в Малую Азию. Данный эпизод свидетельствует о том, что субэтнические характеристики казачества были на данном этапе настолько сильны, что позволили пренебречь присягой 1671 г. и перейти на службу «царю-басурману».

Разгром казачьего восстания К. Булавина в 1708 г. стал рубежным событием в инволюции донского казачества как относительно самостоятельного субэтноса. Лишенный самостоятельности Дон был включен в состав Азовской губернии. Петр I запретил войску иметь своих послов, ограничил выборность войсковых атаманов, которые теперь утверждались самодержцем, подчинил в церковном отношении Дон воронежскому митрополиту, а не патриарху как ранее, ввел войско в подчинение Военной коллегии вместо Посольского приказа. На Дону строились крепости с гарнизонами для контроля над казаками. Как четко зафиксировал Сухоруков, с Петра I собственная история вольнолюбивого донского казачества закончилась, и наступила «власть старшин и атаманского всевластья, автономии окраинного сатрапа, раба самодержавного владыки». Впрочем, казак мог продолжать любить и провозглашать волю, но его шашка теперь принадлежала царю. А. И. Козлов подчеркнул, что если раннесредневековая Русь с ее неразвитой, но все-таки существовавшей феодальной демократией, чуть ли не создала вольный Дон, то российская империя с ее всеобъемлющей централизацией, авторитаризмом и абсолютизмом, урезала его казачьи вольности.

На наш взгляд, история донского казачества и до Петра Великого была настолько тесным образом связана с политикой московского государства, что не могла и тогда рассматриваться вне его интересов и потребностей. Можно предположить, что принципиальная разница заключалась в следующем: до Петра I казачество выполняло по нисходящей функции специфической (народной, охлократической, этнической, территориальной и пр.) оппозиции политической власти, а после трансформации в XVIII в., оно стало активным проводником ее политики. Донское казачество постепенно переставало быть субэтносом, относительно свободным в своем выборе, и превращалось в военно-служилое сословие. Оно, конечно, имело свои этнографические особенности, но их не следует преувеличивать, хотя бы потому, что подобного рода особенности имели все сословия России. Например, русское дворянство XIX в. говорило на французском языке, было приобщено к европейской культуре, имело такие права и привилегии, которые максимально выделяли его из основной массы русского народа. Но ведь никто не утверждает, подобно казакоманам, что российское дворянство – это особый народ, что дворяне произошли от викингов, римлян, греков… что дворяне всегда жили сами по себе и по своим законам, что дворяне от дворян «ведутся»…

Нельзя отрицать, что казачество стало сословием, может быть, субэносом-сословием, в котором сословные характеристики развивались, а этнические сокращались. Выдающийся ученый и организатор науки на Юге России Ю. А. Жданов, считал, что в существовании казачьего сословия нет ничего удивительного, как и в том, что это сословие исчезло. «Исторически сословный элемент всегда преодолевался в ходе общественного развития. В этом нет ничего специфически российского: сословное деление во всем мире обречено исторически. Оно почти повсеместно пало в Европе под влиянием Великой французской революции, вообще отсутствовало в истории США. В то же время преодоление сословности ни в коей мере не может задеть историко-культурного своеобразия казачьего субэтноса, культурных и передовых исторических традиций. Эти традиции в первую очередь связаны с освободительными движениями Степана Разина, Ивана Болотникова, Кондрата Булавина, Емельяна Пугачева. Казаки сыграли выдающуюся роль в освоении территории Российского государства (Ермак, Дежнев и др.), совершив свой исторический маршрут в глубины Северной Америки. В любом народе, в любом этносе замысловато переплетаются самые разнообразные исторические, социальные и культурные традиции. Встречаются среди них прогрессивные, жизнеутверждающие, творческие. Бывают и иные: архаические, консервативные, темные. Их соотношения и влияния могут по-разному оцениваться разными исследователями» [28].

Мы оцениваем соотношение прогрессивных и архаичных традиций исходя из того, что казачью судьбу, как и жизнь других сословий, определяли указы императорской власти. Утвержденные императором войсковые атаманы управляли всеми казачьими делами через войсковую канцелярию, в которой, кроме атамана, присутствовали все наличные старшины. Звание старшин, получаемое сначала теми войсковыми атаманами, которые оставляли свою должность, затем присваивалось всем лицам, имевшим в управлении казачьи отряды и полки, а также жаловалось войсковым кругом или высочайшею волею за заслуги. С 1754 г. производство в старшины было запрещено войсковому кругу без представления в Военную коллегию. Вся власть сосредотачивается в руках атамана и канцелярии войсковых дел. Войсковому атаману Даниле Ефремову за его заслуги было позволено передать атаманскую власть по наследству своему сыну Степану. Это привело к тому, что новый атаман стал практически самодержавным правителем Войска Донского. В 1771 г. атаман С. Д. Ефремов привез в Военную коллегию свой проект развития Донского войска. В нем предлагалось ликвидировать войсковой круг, подчинить всю войсковую администрацию атаманской власти, дать атаману право назначения членов войсковой канцелярии и вообще всех должностных лиц в войске. По существу Ефремов хотел полномочий такого высокого уровня, что неизбежно поставило бы вопрос не только о статусе самого войскового атамана, но и повышении статуса всей территориальной квазиавтономии Войска Донского. Слишком большие претензии С. Ефремова вызвали закономерную ответную реакцию центральной власти. Екатерина II поняла смысл предложений и достаточно жестоко наказала зарвавшегося казачьего атамана, забывшего настоящее место казачества в империи. От смертной казни Степана спасла его личная заслуга – участие в свое время в т. н. «петергорфском походе» по свержению Петра III и воцарению самой Екатерины.

Отношение к казачеству Екатерины II было двойственным. С одной стороны, она не могла не видеть, что казачья легкая кавалерия успешно участвовала во всех войнах ее империи, но в то же время императрица сделала принципиальный вывод из того факта, что немалая часть казачества по-прежнему склонна к анархии и бунтарству. Например, в ее царствование Яицкое казачье войско поддержало восстание под водительством донского казака Емельяна Пугачева, а запорожские казаки систематически и политически беспричинно грабили украинские города. Екатерина жестоко наказала Яицкое войско, раскассировав и лишив его даже названия, и ликвидировала казачью Запорожскую Сечь. Донские казаки, прежде всего старшина, сохранили верность присяге и, в отличие от яицкого казачества, не поддержали Емельяна Пугачева, несмотря на его значительные усилия в этом направлении. По этой причине донские казаки не подверглись непосредственным административно-репрессивным гонениям. Но под впечатлением мощного пугачевского казачье-крестьянского движения в феврале 1775 г. Екатерина II вводит на Дону и на территориях всех казачьих войск имперское право.

По докладу главнокомандующего легкой конницей и генерал-губернатора Астраханского, Новороссийского и Азовского графа Потемкина, было учреждено «войсковое гражданское правительство», которому вверили «все хозяйственное в пределах Войска Донского распоряжение, равным образом заведование всех установленных там доходов и расходов, также все до промыслов, торговли и прочее гражданскому суду подлежащие дела производить на генеральном во всем государстве установлении, с соблюдением данных оному войску привилегий, и состоять под управлением генерал-губернатора; в этой канцелярии, сверх Войскового атамана, присутствовать из тамошних старшин надежнейшим и знающим, по избранию генерал-губернатора, непременным двум, и по общему выбору погодно четырем, и производить им жалование из нынешних доходов, а военными делами управлять Войсковому атаману, которому и состоять ближайшим после главнокомандующего начальником Войска Донского». Донское казачество вписывается в механизм управления империи и выполняет функцию ее охраны на постоянной основе.

В целях обеспечения исправного функционирования этого механизма было необходимо четко зафиксировать его границы. Окружная граница Войска Донского изменялась несколько раз, при Петре I после Булавинского бунта и при Елизавете Петровне вследствие споров с запорожцами и присоединения калмыков к войску. Окончательно она была утверждена Екатериной II в 1786 г. Фактически это была граница уже не «земли», а «области» Войска Донского, управление которой сосредоточивалось в руках гражданского войскового правительства. Однако термин «область» получил законные права спустя столетие.

В этот период продолжался наплыв внешнего, т. е. неказачьего населения, в особенности из Малороссии (Украины), и преимущественно в западные части Донской земли. Крестьяне бежали на Дон значительными массами от вводившегося в Малороссии крепостного права в надежде поступить в казаки, но и здесь их постигала та же участь, от которой они бежали с Днепра. Все поселенцы были насильственно приписаны к станицам, где они могли жить и работать, но долгожданной свободы не получили. На самом Дону продолжались волнения и брожения, охватившие более половины станиц. Казаки выступали против «обращения в регулярство» и против переселения части казачества на Кавказ. Недовольство проявилось даже в дворянской верхушке казачества. 5 сентября 1800 г. был казнен полковник Евграф Грузинов, который провозгласил идеи свержения царизма. Но это было развитие бунтарской традиции по нисходящей. Казачество рассматривалось государством только как сословие, состоящее у него на службе.

С 1775 г. войсковой атаман, старшины и чиновники добились решения потемкинского войскового гражданского правительства по отводу донскому дворянству свободных войсковых земель вместе с приписными малороссийскими крестьянами («черкас»). С 1794 г. донские старшины и чиновники стали закрепощать крестьян вместе с полученными у войскового гражданского правительства для их поселения землями. Это закрепление было узаконено указом императора Павла I от 12 декабря 1796 г., который окончательно утвердил на Дону слой помещиков и многочисленное сословие крепостных крестьян, число которых достигало уже 286 тыс. человек, т. е. чуть меньше половины численности самих казаков. В конце XVIII в. были созданы казачьи команды для охраны царского двора, на базе которых возник знаменитый лейб-гвардии Казачий полк. Из числа донских казаков формировались переселенческие отряды для заселения опасных приграничных районов, в том числе на царицынскую линию, на Кубанскую линию и на Кавказ. В итоге казачество из вольнолюбивого народа или субэтноса превратилось окончательно в служилое полупривилегированное сословие, верхушка которого стала частью господствующего класса. Кроме того, на Дону значительно уменьшился запас свободных войсковых земель, составлявших собственность всего войска и являвшихся резервом для пополнения юртового довольствия станиц по мере увеличения казачьего населения. В ходе реализации имперских указов нарушился древний казачий обычай, по которому казачьи чины были только временным званием и не давали никому права на больший пай юртовой земли.

В итоге были искажены два принципиальных начала древнего донского демократического казачьего устройства: односословность и общее равноправное войсковое владение землею. В новых условиях по мере роста социальной дифференциации казачества появилось три неравноправных части казачьего сословия: станичные казаки, пользующиеся общим юртовым довольствием и продолжающие нести поголовную военную службу в нижних чинах; чиновники-офицеры, обеспеченные частным землевладением и дворянскими выборными правами, наконец, высшие офицеры – атаманы, входившие в ряде случаев в состав политической элиты империи. Казачья старшина постоянно стремилась использовать создавшуюся ситуацию, чтобы добиться увеличения своих привилегий, но больших протестов со стороны рядовых казаков не было. Вплоть до XX в. сохранялось известное мировоззренческое единство казаков, понимание своей общей роли как народа-сословия в обеспечении национальной безопасности Российской империи. Все они вместе стояли в социальном плане над остальным населением Дона, эксплуатируя в той или иной степени крепостных крестьян, принижая достоинство иногородних и даже коренных крестьян. Только спустя почти столетие крепостные крестьяне станут свободными, но будут наделены душевыми наделами в два-три раза меньше, чем паи казаков, что вызовет дальнейшее продолжение социально-сословного антагонизма на Дону.

Именно закономерности социального развития в XVIII в. обусловили появление казачьего дворянства, которое аннулировало прежнее казачье единство и братство. В эту категорию казачья старшина попадала в индивидуальных случаях за особые заслуги, по особому императорскому указу, но чаще всего – по списку, составленному войсковым атаманом, утвержденным императором. Затем Военная коллегия выписывала патенты или свидетельства на дворянский чин. В 1797 г. казачье дворянство получило основания для закрепления в воинской служебной иерархии. Павел I приравнял казачьи офицерские чины к армейским: войсковых старшин – к майорам; есаулов – к ротмистрам; сотников – к поручикам; хорунжих – к корнетам. От былой казачьей вольницы осталось одно название.

Пришедший на трон после убийства своего отца Александр I сразу обратил внимание на казачество. Начал он с освобождения из Петропавловской крепости М. И. Платова, который вскоре стал атаманом Войска Донского, основал Новочеркасск и превратил казачью автономию в образование губернского типа. Затем, по указу Александра I 1802 г., казачьи офицеры включались в «Табель о рангах», а следовательно, официально стали частью служилого российского дворянства. Этот самодержец издал указы «Об изменении порядка рассмотрения в Сенате гражданских дел из земли Войска Донского» (1810), «О запрете принимать на службу лиц неказачьего сословия»(1811), о создании при Сенате Комитета для изучения ситуации на Дону и выработки законодательных предположений для регулирования жизнедеятельности 320 тысяч казаков и казачек, проживавших в этом регионе к началу XIX в. Но завершению задуманных реформ помешала Отечественная война с наполеоновским нашествием.

В истории Отечественной войны 1812 г. казаки заняли заметное место. Наполеон и его генералы не имели в своем распоряжении легкой конницы типа казачьей и были до такой степени поражены ее маневренностью, что приписывали победу русских войск одному казачеству. Но это было в определенной степени лукавство, так как подобная оценка преследовала еще одну цель – дискредитацию русской регулярной армии и ее генералитета во главе с М. И. Кутузовым, великим полководцем, разбившим Наполеона. Сам фельдмаршал М. И. Кутузов не был поклонником ни казаков, ни атаманов, в частности, он был очень разочарован результатами рейда казаков Платова рейда в тыл французов. Казаки могли внести перелом в ход сражения, но не сделали этого, увлекшись освоением обоза французов. Авторы того времени отмечают специфику боевых действий рядовых казаков, не забывавших в самых сложных боевых ситуациях о «зипунных традициях». По мнению современного историка В. М. Безотосного, провозглашение Платова и казаков чуть ли не главными героями Отечественной войны было вызвано не реальными военными заслугами атамана, а пропагандистками причинами [29]. Не случайно Л. Н. Толстой в романе-эпопее «Война и мир» не показал ни одного значимого эпизода с участием Платова и казачества в целом. Но когда союзники, особенно англичане, стали непомерно превозносить атамана Платова, Александр I не стал возражать, так как это в принципе пошло на пользу авторитету его страны. Сами англичане, восторгавшиеся Платовым, приравнивали казачью конницу к типу монгольской кавалерии и называли архаичным придатком к русской регулярной кавалерии [30]. Знаменитые приемы донцов вроде казачьей лавы в атаке и преследовании, удары с флангов, быстрота ориентации и перегруппировки, на наш взгляд, не меняют предложенной типологии.

В целом казаки сыграли весьма положительную, хотя, повторим, отнюдь не самую решающую роль в войне. Они прикрывали отступление 1-й и 2-й Западных армий, воевали под Смоленском, Бородино, Тарутино, Малоярославцем. Казаки первыми ворвались в Москву при освобождении ее от наполеоновских войск, затем преследовали их в составе регулярной армии и летучих партизанских отрядов под командованием легендарного гусара Дениса Давыдова, а также Фигнера, Сеславина, Винценгероде и других командиров неказачьего происхождения. В целом Отечественная война 1812 г. показала сохраняющиеся боевые возможности казачьей легкой кавалерии для поддержки основных регулярных сил армии. Понимание этого заставило правительство заняться не ликвидацией самоуправления казачества как специфического сословия, а разработкой новых правовых основ его функционирования в условиях укрепившейся империи.

Неудовлетворительность и несогласованность предшествовавших войне 1812 г. реформ в казачьем самоуправлении затрудняли как функционирование казачьего войска, так и управление им со стороны государства. Крупные реорганизации управления Войском Донским в 1775 г., 1800–1804 гг. все более приближали его к управлению губерний Российской империи. К началу XIX в. сложилась трехзвенная система – «войсковая канцелярия», «окружные сыскные начальства», «станичные правления». В результате проведенных реформ самодержавие добилось полного отстранения казачества от управления краем, ограничило произвол войсковой старшины, подчинило судопроизводство и делопроизводство имперскому законодательству. Должности войсковых наказных атаманов области Войска Донского занимали представители местной аристократии, позднее – генералы регулярной русской армии. В 1827 г. было установлено, что атаманом всех казачьих войск и шефом Донского атаманского полка является наследник престола, что априори жестко фиксировало место казачества в системе самодержавия. Иначе говоря, казачеству указали на его место и предназначение. Вместе с тем сохранялись особенности в местном управлении, в землепользовании и хозяйственной жизни, в быту, которые были фактически платой за отбывание пожизненной службы.

Установившиеся принципы организации Войска Донского определили систему комплектования, вооружения, боевой подготовки, снабжения продовольствием. В зависимости от направления, срока и цели собиралась в военный поход часть, а в случае необходимости выступало все мужское население, способное владеть оружием. До начала XVIII в. правительство не вмешивалось в систему комплектования и управления, до XIX в. – вооружения, боевой подготовки и снабжения казачьих войск. Эти вопросы решались преимущественно органами казачьего управления: станичными и войсковыми кругами, войсковой канцелярией и войсковым правлением.

Расселявшиеся в пограничных зонах империи и находившиеся в системе военного управления Российского государства казаки получили статус иррегулярных войск. Самодержавие пыталось использовать опыт функционирования иррегулярных казачьих войск России и создать систему военных поселений солдат-крестьян, но эта попытка провалилась, так как у населения западных территорий отсутствовал казачий менталитет. В то же время казачество показало во время многочисленных войн, что оно является надежным боевым компонентом кавалерии Российского государства и его нельзя унифицировать в правах с остальным земледельческим населением.

В 1819 г. император Александр I учредил местный комитет из войсковых чиновников для составления специального казачьего Положения, установившего внутренний порядок Войска Донского в соответствии с имперским правом. Был создан в Петербурге Особый комитет, в состав которого входил приближенный к императору генерал Чернышев – будущий военный министр Он многие годы готовил новый законодательный акт, в котором казачество рассматривалось как особое прирожденное военно-служилое сословие, обладающее специфическими правами и воинскими повинностями. Определив на основе донского казачьего войска такой характер государственного положения казачества, правительство на этой основе утвердило положения относительно других более малочисленных казачьих войск, которые находились в пограничных зонах России и выполняли функции замирения так называемых «инородцев».

Рассмотренное в Государственном Совете при императоре Николае I «Положение об управлении войском Донским» было окончательно утверждено 26 мая 1835 г. Оно подтвердило существовавшие границы территории войска, которая была разделена на 7 округов: Черкасский, 1-й Донской, 2-й Донской, Усть-Медведицкий, Донецкий, Хоперский, Миусский. Восьмой округ – Сальский – был образован из калмыцких кочевий. Что касается прав и свобод казаков, то они не получили сколько-нибудь серьезного развития. Но, несмотря на это, Положение имело большое значение, так как оно правовым образом закрепило существование особого военного казачьего сословия с определенными привилегиями и некоторыми правами. Несмотря на серьезные претензии, это Положение явилось в общественном сознании большинства казаков относительно лучшим изо всех правительственных преобразований, совершенных у них за два предыдущих века.

Положением 1835 г. донские казаки передавались как в военном, так и в гражданском отношении в ведение военного министерства, в котором они находились в 1721–1775 гг. В руках войскового наказного атамана и одновременно военного губернатора, управляющего военной и гражданской частью, сосредоточивалось главное начальство военного и гражданского управлений. Центральными органами были «войсковые дежурства» и «гражданское войсковое правление», находившиеся в Новочеркасске.

Гражданское управление области имело войсковое правление, состоящее под председательством войскового Наказного атамана из четырех экспедиций: исполнительной, хозяйственной с войсковым казначейством, поземельной и счетной, а также из рекрутского Присутствия, строительной и продовольственной комиссии и отдельных учреждений.

В станицах сохранялись станичные сборы, в которых участвовали как урядники и казаки, так и служащие, и отставные чиновники, живущие в станицах и пользующиеся юртовыми паями. Из них, каждые три года, в январе, производились выборы станичного атамана, станичных судей, заседателей из урядников и казаков в войсковые уголовный и гражданский суды и в окружные Судные и Сыскные начальства. «Положение об управлении Войска Донского» окончательно зарегламентировало все стороны жизнедеятельности казачества как военно-служилого сословия. Дон стал специфической российской провинцией с рецидивами автономизма. Донские полки, (численность от 500 до 800 сабель), формировались преимущественно из жителей нескольких, близко расположенных страниц и хуторов, т. е. на основе казачьей общины, и поэтому были спаянными, а, следовательно, и боеспособными. Вначале служба казаков длилась 30 лет, затем был установлен 25-летний срок, в течение которого они неоднократно выходили с полком на действительную службу, сменялись, пребывали на льготе и т. д. Входить на службу казак должен был «двуоконь», иметь свое снаряжение и вооружение. В случае отсутствия лошадей и снаряжения казаков собирали на «станичный кошт», т. е. за счет общественного капитала станичного общества. На период службы земельный надел отходил в пользование станичного правления и отдавался жителям в аренду.

Донской историк С. Г. Сватиков констатировал, что в «Положении» 1835 г. все черты исторической самобытности Дона были по существу тщательно вытравлены. Современный историк А. И. Агафонов подчеркивает, что включение казачества в социально-экономические, военные, культурные, конфессиональные отношения, господствовавшие в стране, способствовало формированию сословно-классовой структуры населения, мало чем отличавшейся от такой же в центральных и других губерниях страны, так как появилось донское дворянство, духовенство, купечество [31]. Царизм стал регулярно привлекать казаков для решения внешнеполитических задач на южном фланге. Роль казачества в военных действиях определялась высокими морально-патриотическими качествами, качественным уровнем кавалерийской подготовки, снаряжением, отвечавшем уровню вооружения турок, персов, горцев и др. Оно широко привлекалось для несения сторожевой и разведывательной службы, в боевых операциях – для отвлечения и заманивания противника. Наиболее эффективно казаки проявляли себя при выполнении таких тактических приемов, как разведка, засады, ловушки, внезапные атаки и т. д., но они уступали средней и тяжелой кавалерии противника на открытой местности.

Донские казаки участвовали в войнах на Кавказе, против Турции и Ирана, в Крымской войне 1853–1856 гг., в русско-турецкой войне 1877–1879 г. и в освобождении Болгарии. В последнее время появились интересные исследования А. В. Захаревича, в которых показано, что донские казаки стали принимать участие в Кавказской войне, начиная с 1803 г. и вплоть до 1820 г. играли решающую роль в боях с горцами [32]. Затем два десятилетия донские казаки, в отличие от терских и кубанских, не славились своими успехами, но с приходом на командные должности легендарного генерала Я. П. Бакланова донские казаки вновь стали соответствовать условиям кавказского театра военных действий.

Роль казачества в решении военно-оперативных задач оставалась большой вплоть до конца XIX – начала XX вв., несмотря на коренные изменения в вооружении, военной тактике и управлении. Общеизвестно, что регулярная кавалерия России и Европы заимствовала у казачества много тактических приемов в несении аванпостной и сторожевой службы, проведении разведки. Включение в XVIII в. казачества в систему военного, политического и экономического управления ускорило процесс его социализации. Войсковая старшина, заинтересованная в укреплении своей власти на Дону, поддерживала политику самодержавия, направленную на подчинение ему казачества, превращение его в служилое сословие и укрепление его позиций как донского дворянства. Но, хотя еще в 1798 г. правительство уравняло казачьи чины с армейскими, что открывало донским офицерам широкие возможности для приобретения дворянства, вплоть до празднования в 1870 г. 300-летия Войска Донского многие положения «Жалованной грамоты дворянству» не распространялись на донских офицеров и старшин. Это объяснялось условиями землевладения и землепользования на Дону, где отсутствовала юридически признанная частная собственность на землю. «Положение об управлении Войском Донским» допустило ее существование и развитие, но с определенными ограничениями. Во-первых, не разрешалась помещикам продажа земли лицам вневойскового сословия, а также запрещалось строительство иногородним торговцам и ремесленникам и покупка на войсковой, станичной земле домов, лавок, предприятий и т. д. Во-вторых, донское дворянство составляло костяк офицерского корпуса. Оно вместе с казаками несло полевую и внутреннюю службу, выступало в походы, участвовало в боевых действиях. Ему не были дарованы «вольность и свобода продолжать службу и просить увольнения от нее».

Тем не менее рост численности офицеров и дворян на Дону сопровождался захватами войсковой и станичной земли, покупкой и переводом в край крепостных из центральных и других губерний страны. Правительство пыталось регулировать эти процессы, издавало многочисленные указы о запрещении принимать беглых и переводить крепостных на Дон, разработало систему приобретения дворянства, получения земли в собственность и пожизненное владение. С 1845 г. права потомственного дворянства получили штаб-офицеры, находившиеся на действительной военной и чиновники, не ниже 5 класса на гражданской службе.

Реформы середины 1860-х гг. привели к дальнейшему укреплению государственной зависимости казачества. Созданное в 1858 г. Управление иррегулярных войск было переименовано в 1867 г. в Главное управление иррегулярных войск, а в 1879 г. – в Главное управление казачьих войск с сохранением своей главной директивно-командной функции. В этом ведомстве постоянно рос штат, повышались должностные категории и полномочия начальников. Считая, что главная обязанность казачества заключалась не в земледелии, а военной службе, управление постоянно и целеустремленно стремилось усилить военные функции казачества. Предпринимались меры по объединению военных и гражданских органов управления путем слияния. В ходе реформирования системы местного управления правительство стремилось добиться унификации административного устройства казачьих областей по образцу губернских территорий.

Следует иметь в виду, что казачье сословие в целом находилось в более благоприятных материальных условиях существования, чем крестьянство. Оно обладало исключительным правом собственности, на основе которого на станичных и войсковых землях лица неказачьего происхождения могли приобретать только постройки с правом пользования землей за плату. Зачислиться в сословие могли лица неказачьего происхождения только с согласия станичного общества, а также после разрешения, данного войсковым и наказным атаманами, которые должны были официально признать полезность для казачества соискателя данного звания. Если казак желал выйти из сословия, то он должен был отказаться от всех привилегий и довольствий казачьего сословия, которые практически составляли источник его существования. Причем сделать это можно было только при условии наличности всего служилого состава войска, а поскольку полное укомплектование строевых частей, особенно в военное время, практически не достигалось, то выход из казачьего сословия был невозможен. Усилиями власти казачье сословие было искусственно ограждено от размывания и резкого немотивированного сокращения. Обособленность казачьего сословия в Российской империи поддерживалась особым порядком управления и самоуправления в рамках политической системы, гарантированными вольностями, специальным порядком отбывания воинской повинности, эксклюзивными источниками доходов и финансовых средств, привилегированным землевладением и землепользованием и другими характеристиками.