Аркан бесплатное чтение

0. Дурак

Ранняя весна в Айдахо всегда сурова и непредсказуема, но в этом году она действительно проверяет на прочность людей и животных. После двух теплых майских недель, встретивших новорожденных телят и жеребят ласковыми лучами солнца, нагрянули бураны и морозы, как в январе месяце. Фермеры выгнали на выпас скот не подозревая о надвигающийся катастрофе. Еще не окрепшие телята нескольких часов от роду, брели по грудь в снегу, выбиваясь из сил и замерзая на ходу. То и дело можно заметить неподвижную фигуру отставшей от стада коровы, склонившую голову над бугорком снега. Именно поэтому, в непроглядную бурю, меня вытащили из теплого дома и отправили на поиски отбившихся от стада коров и телят.

– Уведи Жнеца в бочку. Накрой тёплым одеялом и брось сена. Нужно освободить все стоила по левой стороне, – раздавал команды погонщикам старик Уилсон. Высокий и худощавый, старомодный и хромой, ничем не приметный старик с хриплым голосом. Он мягко подвязал Рыжего, бубня под нос, что ему надоели истерики природы. – Забери Рыжего, отведи к кобылам. Этот ветеран ничего не учудит.

Совсем ещё зелёный, погонщик, которого не пустили на поиски потерявшихся коров, взял под уздцы рыжего мерена и повёл из конюшни в соседний ангар. Старик провожал их взглядом, доставая помятую папиросу из нагрудного кармана. За сорок лет, что он владеет ранчо, происходило много неприятностей, но буран в середине мая был впервые.

– Эй, загоняй коров! – крикнул юнец уводивший Рыжего, размахивая лампой.

Всадник ждал отмашки у ворот. Тронул пятками бока своей гнедой кобылы и та, прижав уши, погнала корову в конюшню. Телёнок был совсем без сил и лежал на крупе кобылы подвязанный к следу. Из-за лампы в одной руке и поводьев в другой, он не мог перекинуть его перед собой. Когда они подошли вплотную к воротам, их аккуратно приоткрыли не выпуская воздух нагретый дыханием лошадей. Загнав корову внутрь он заехал следом, их ждали двое парней закрывших собой проход вглубь конюшни. Когда корова зашла в нужное стоило, всадник перевесился через седло и аккуратно сполз на деревянный пол. Если спрыгнуть прямиком на окоченевшие от холода ноги, боль пробьет током по всем костям до самой макушки.

– Поедешь снова? – спросил Киран, уже принявшись развязывать узлы державшие телёнка на крупе кобылы.

– Да, пожалуй меня хватит ещё на один выезд, – ответил всадник.

– Уже темнеет, возьми меня в напарники, старик боится, что я потеряюсь, но как я научусь чему-то таскаясь тут с молодняком?

– Не надо, я справлюсь сам. Да и свежих лошадей уже нет. Научу тебя чему-нибудь когда закончится этот кошмар, а сейчас помогай тут.

– Ловлю тебя на слове, Амиго, – усмехнулся тот и понёс телёнка в стоило.

Всадник развернул кобылу и повёл обратно во двор.

– Амиго! – снова раздалось из-за спины. – Старик сказал тебе взять карабин. Уже темнеет, волки могут выйти из леса даже в такой буран.

– Давай, лишним не будет. Он хоть заряжен?

– Полная обойма! – крикнул Киран, закрывая ворота.

Полоса света на снегу становилась все уже, пока не исчезла вовсе. Он запихнул карабин в седельную сумку и отправился обратно в долину, освещая путь тусклым светом лампы. Кобыла сама шла по совсем недавно проторенной тропинке несколькими работниками ранчо, которые так же уходили на поиски коров.

Всадник потерял счет времени, бесконечный снегопад затмевал все вокруг. С вечера он нашел и увёл на ранчо троих коров с телятами. Пока в лампе есть керосин можно найти еще парочку бедняг. Он работает на этом ранчо уже давно, хоть его прибыль не зависит от количества новорожденных, а в этом году выживших телят, он сильно привязан к этому месту, и чувствует, что обязан сделать все возможное.

Пока в лампе есть керосин.

Его гнедая кобыла покрылась снегом не хуже тех самых телят. Старушка знает, что пока они не найдут еще хотя бы одну корову, та не вернется в теплую конюшню жевать заслуженную долю овса, и отогревать бока. До тех пор она задирает ноги и пробирается сквозь снег прыгучей рысью, так же как и всадник, напряженно высматривая бугры снега рядом с одинокими рогатыми силуэтами.

Еще один. Не успели. Малыш совсем окоченел, ему уже не помочь. "Почему природа так жестока к ним…"– размышлял вслух всадник.

"Он еще не пробовал сочной травы, не сменил телячий пушок на лоснящуюся под солнцем гладкую шерсть, не рыл рогами землю перед боем, одурманенный весной."– к его усталости добавилось еще одно скверное чувство. Судя по следам его мать поняла, что малыш окончательно сдался и пошла в сторону ранчо одна. Лампа будет гореть еще час. Обратный путь займет по меньшей мере пол часа.

"Надо возвращаться, скоро от следов коровы ничего не останется."– снова сказал он вслух, смахивая снег с седла. Одной интонации было достаточно, чтобы старушка поняла, пришло время идти домой, и гарцевала еще более размашисто в предвкушении тепла и еды. Всадник тоже немного взбодрился. Горячая похлебка, это то, чего он хотел с первой минуты, как вышел из дома. Он уже мысленно чувствовал соленый вкус жирного бульона из пойманного поваром лосося. Бульон разольется теплом по всему телу и вернет его в хорошее расположение духа. Скорее всего Старик Уилсон велит приготовить запеканку с яблоками, чтобы поднять работникам ранчо настрой. "Да, это удар под дых, но жизнь продолжается и мы должны работать на совесть и дальше."– скажет он, а все согласятся.

"Кажется, прошло уже больше получаса, но мы еще не догнали корову."

Снега стало еще больше. От горячих боков и шеи кобылы снег таял и капал вниз словно капель с крыши теплым весенним днем. Следы коровы еле заметно выбивалась из снежной глади, сворачивая левее.

– Скот всегда знает как добраться до дома. Либо мы все время шли неверно и сейчас выправимся, либо мы свернём в сторону леса. Что думаешь старушка?

Кобыла жадно хватала холодный воздух, переводя дух. Пар валил из ноздрей, но его тут же сносило ветром в темноту.

"Уже не помню сколько лет я работаю у Уилсонов. Мне повезло попасть к нему еще юнцом, там я научился управляться со скотом и воспитывать из дичков настоящих рабочих лошадей. И так день за днем, сезон за сезоном, год за годом. Рождение телят, отлучение молодняка, клеймение, аукционы, зимовки и снова по кругу. Это ранчо стало для меня домом. Свой настоящий дом я уже и не помню. Давным-давно я ушел из родной деревушки в Мексике, в поисках лучшей жизни оставил мать, братьев и сестер. Я оправдывал себя тем, что я был средним ребенком. Старшие заботились о младших, и я решил, что это мой шанс уйти без чувства вины и ответственности за их жизни. Даже не помню их лиц, так давно это было. Сейчас они все уже взрослые и наверное растят своих собственных детей. Но я помню как мы пели, когда мама готовила нам похлебку из дичи, что я добыл на очередной вылазке. Наверное, я уже никогда не буду так ловко стрелять из лука, как в те годы. Лет в десять, перед сном, я услышал от матери истории о герое, который боролся за справедливость и помогал бедным, обращая в бегство богачей и злодеев с одним лишь луком. После этого я неделю выпрашивал у матери лук, не воспринимая ее доводы против. Я хотел, и я его наконец получил. Не знаю, чего стоило матери раздобыть тот лук. Но когда я стал приносить домой жирных уток и кроликов, все единогласно решили, что впервые мое упрямство пошло семье на пользу."– холод убаюкивал его, погружая в мысли о прошлом.

– "Да, сейчас я не помню их лиц и не чувствую тоски по ним. У меня есть новая семья на ранчо и я доволен своей сытой и наполненной честным трудом жизнью. Наш загонщик Тоби, любитель читать умные книги на досуге, однажды сказал, что труд из обезьяны сделал человека. Я долго смеялся, когда услышал это впервые, но сейчас я понимаю, что именно труд дает мне силы вставать с кровати каждый божий день. В любую погоду и в любом настроении. Есть то, что ты обязан сделать, и от того, как ты это сделаешь, хорошо или плохо, так или иначе зависит жизнь каждого работника ранчо. Мы как муравейник, в котором каждый выполняет свои обязанности, каждый знает, ради чего проживает сегодняшний день, и ради чего ему нужно проснуться завтра."

Кобыла запнулась от усталости, встряхнув седока.

Довольно, я замерз и поддался сладким грезам. В такую погоду любой зверь голодает, нужно быть начеку. Лучше достать карабин, – бормотал он стряхивая снег с куртки и седла.

Не успел он достать ружье из седельной сумки, как лошадь захрапела и словно волчок обернулась в противоположную сторону, едва не выбив его из седла. Она попятилась назад глубоко втягивая воздух, чтобы убедиться, что это "тот самый"запах. Всадник погасил лампу, слепившую его в темноте. Изо всех сил напряг зрение, чтобы разглядеть сквозь метель, чего же старушка так испугалась. Кобыла все еще пятилась прядая ушами во все стороны. Примерно в ста ярдах, на сколько вообще можно определить расстояние в такой непроглядной мгле, пять темных пятен пробирались по их следу.

– Волки, – кто-то из них набрел на эту ярмарку щедрости и теперь всадник с уставшей кобылой стали следующей целью.

«Гнать лошадь до ранчо бессмысленно, кобыла уже выдохлась и падет на середине пути. Звать на помощь бесполезно, в такой сильный ветер даже звуки выстрела едва донесутся до ранчо. Остается только отстреливаться. Благо, у меня с собой заряженный карабин – как раз для такого случая. Буду стрелять из седла, если кобыла взбесится и вырвав поводья бросится прочь, я труп. Решено, так и сделаю. Мало кто из волков любит свинец, достаточно будет их напугать выстрелами.» – размышлял он.

С момента, как он погасил лампу, и до того как вынул ружье, приложив прикладом к плечу, прошло пять секунд. За эти пять секунд кобыла не сдвинулась с места, потому что погасшая лампа позволила ей увидеть позади себя то, чего не видел всадник. Они уже были окружены.

Треск выстрела снова осадил кобылу, что стало знаком для начала действий. Притаившиеся позади три молодых волка не знали охотников и выстрел не напугал их. За два широких прыжка они настигли задние ноги кобылы. Когда всадник перезаряжал карабин, кобыла сжалась как пружина и отчаянно ударила задом, отчего всадника бросило вперед в седле. Как на родео, тут же последовал второй толчок уже спереди. Кобыла встала на дыбы. Всадник еще не вернул равновесие и сидел перевалившись вперед. Не успел он рукой ухватиться за рог, чтобы вернуть равновесие, как затылок кобылы мощным ударом расплющил ему нос. В глазах потемнело, и на следующий толчок от удара задними ногами он уже размякший рухнул в снег, застряв ногой в правом стремени.

Темнота и тишина сменились звоном в ушах и болью в переносице. Он смутно видел мелькающие ветки и плывущие звезды. Иногда его ударяло в бок, иногда он бился головой о что-то лежащее на земле. Его тошнило. Под куртку забивался снег обжигая спину. Кобыла с пеной у рта, из последних сил пыталась скрыться в лесу от преследователей. Она могла бы и спастись, но тело висевшее сбоку тормозило ее. Всадник волочился загребая снег и цеплялся за ветви кустов.

Темнота и тишина снова сменилась звоном. Удары в бок стали чаще и сильнее. Он открыл глаза. Кобыла уже лежала на боку. Задние ноги ее судорожно бились и скользили в снегу ударяя его по ребрам. Её горло было стиснуто в челюсти одного из волков. Хриплое ржание, больше похожие на человеческий крик, становилось все тише и прерывистей. Ноги стали двигаться медленнее, пока не перестали двигаться вовсе. Всадник тоже не шевелился. Волки сочли кобылу более лакомой добычей и принялись рвать ей брюхо, слизывая горячую кровь со снега, попутно огрызаясь между собой. Только один из молодых волков, не пробившись к брюху, робко ходил вокруг, пока не подошел к всаднику.

Его переносица была сломана, теплая кровь лилась по лицу стекая на шею. Молодой волк обнюхал его, попробовал кровь на вкус. То ли от ужаса, то ли от прикосновения горячего языка зверя, всадник дрогнул. Волк оскалился и сделал шаг назад. Всадник медленно потянул руку к ножу висевшему на поясе, не сводя глаз с волка. Тот оскалился еще сильнее. Волчьи губы подрагивали от напряжения обнажая белые клыки, каждый раз, как его рука предательски дергалась, из-за скованных холодом мышц. Когда он наконец нащупал рукоятку ножа напряжение достигло предела. Волк бросился к его горлу.

Всадник инстинктивно закрылся рукой, запихнув предплечье левой руки в разинутую пасть. Когда волк стиснул зубы лезвие ножа уже вошло в его грудь по рукоятку. Стая пожирающая лошадь шумела. Их измазанные кровью шкуры мелькали хаотично, как стая рыб. Кажется, он лежал неподвижно целую вечность. Его рука все еще была зажата в тисках. Зрачки волка медленно расширялись и сужались, а дыхание прерывалось бульканьем в легких. Он уперся правой рукой в нос волка и изо всех сил надавил. Пасть туго разжалась, волк уже не дышал. Отбросив его всадник руками вынул ногу из стремени и перевернулся на живот. В месте укуса под рукавом куртки разливалось тепло и тупая боль. Правая нога не болела, но и не шевелилась, тошнота усилилась от железного запаха крови. Он вынул нож.

– Я обречен. Надо ползти, это все что я могу. Если остальные меня не заметят, я хотя бы умру не разорванным заживо, а просто изойдусь кровью и замерзну, – он уперся руками в землю где-то под снегом. Каждый раз, когда он переносил вес на левую руку, в голову била новая вспышка боли и тошноты. Его собственная кровь смешалась с волчьей и разбегалась витиеватыми дорожками в снегу. После нескольких попыток сдвинуться с места, он сдался и больше не шевелился. Ужас сковал его настолько, что только капающие слезы из закрытых глаз, выдавали, что он жив. Где-то, отдаленно, будто из соседней комнаты, доносилась волчья возня. Резкими рывками его оттаскивало назад. Это другой молодой волк разрывал сапоги и джинсу брюк на голени, рывками оттягивая его в сторону, пока остальные пировали уже остатками кобылы.

Он уже не чувствовал боли. Он лишь чувствовал одиночество. Он ушел из дома за лучшей жизнью, а теперь умирает здесь. В глуши. Разорванный волками, там где никто не найдет его останков, чтобы почтить его память.

Он бежит к маме, она стоит к нему спиной, варит похлебку из рыбы. Он зовёт ее, но та не оборачивается. Он уже не помнит ее лица, а она не может отвлекаться по пустякам, ей нужно прокормить четверых детей. Две младшие сестры, два старших брата. Похлёбка из купленной рыбешки не такая вкусная как кролик. Младшие должны хорошо есть, чтобы вырасти здоровыми и достойными людьми. Людьми, чьи лица он не вспомнит.

Он бежит к ранчо, он зовет на помощь. Но никто не оборачивается. Каждый занят своим делом, а в конце дня пьет свой жирный бульон, и ест жаркое из недавно околевшего теленка, оставляя невзгоды в прошедшем дне. Завтра их ждет новый день и прежние обязанности. Жизнь муравейника продолжается после потери одного теленка. Работники ранчо проходят мимо него в свои хижины, ложатся спать, чтобы завтра продолжать делать свою работу.

Он снова один, тоска сжимает ребра адской болью. Теперь он почувствовал ее. Она скребла изнутри долгие годы. Он считал, что он часть чего-то, что он не один. Он – это род Буэнос, он – это ранчо Уилсона. Он – это… Никому не принадлежащий. Никем не оберегаемый. Один, в этом лесу.

– Ты помнишь мое лицо, мама!? Ты родила меня и вырастила. Каждый день кормила и пела песни перед сном, чтобы оставить здесь? Ты вспоминала обо мне, после того как я ушёл? – говорил он почти беззвучно в бреду.

Пальцы околели от холода, крепко сжимая рукоять ножа, тело его больше не слушалось. Волк рывками оттаскивал его все дальше. Он безвольно лежал лицом в снегу и бормотал: “Я не хочу… Я не хочу вот так… Как тот теленок… Не хочу… Пожалуйста… Не хочу…"

По холодному воздуху раскатился сухой треск. Он почувствовал, как по земле под его щекой разносятся тяжёлые удары подкованных копыт. Он почувствовал запах пороха и керосина.

Присутствие человека. Он не один.

Этого было достаточно чтобы всадник перестал сопротивляться и потерял сознание, лежа в снегу пропитанным кровью и слезами.

Милосердие

Стук в стекло. Едва заходился рассвет, воздух был холодным и влажным. Звёзды теряли свою яркость, все больше уступая лучам солнца.

– Проснись и пой! – бодро раздался голос за окном.

Дункан поежился в постели, проклиная тот час, когда согласился ехать на рыбалку. Но он знал, что спустя пару часов сидя на берегу реки под тёплыми лучами солнца, ни за что не захочет вернуться в постель. Осилив себя он перевалился на край кровати и открыл глаза.

– Проснулся! – недовольно прохрипел он, вставая на ноги и растирая глаза. Теперь уже стучали в дверь, так же бодро и настойчиво.

– Давай быстрей, я тут окоченел! – раздалось из-за двери.

Молодой ирландец переминался с ноги на ногу на пороге рабочего домика, где жил погонщик Дункан. Дверь открылась, Леон ввалился в дом загребая в медвежьи объятья сонного друга.

– Тебя только за смертью посылать! Если бы не я, спал бы как боров до обеда.

Дункан вяло и недовольно вырвался из объятий, пробухтел под нос что-то вроде приветствия и пошёл обратно в комнату. Леон, все с тем же энтузиазмом, разжег небольшую печь в углу кухни и поставил греться кофейник. Дом наполнился ароматом кофе. К этому времени из комнаты вышел Дункан уже в дорожной одежде и с кроткой улыбкой на губах. За десять лет, казалось бы невозможной дружбы, двух настолько разных людей, Леон узнал несколько способов развеять угрюмость товарища.

Кофе допивали уже у конюшни. Дункан седлал своего рабочего мерена. Стоило ему затянуть подпругу, как пегий ударил задним копытом в воздух, показав своё недовольство.

– Злится каждый раз, как в первый, – буркнул Дункан, заправляя ремни подруги.

Леон в это время наблюдал со стороны, облокотившись на стену конюшни и потягивал кофе. От услышанного он довольно хмыкнул, подметив, что в этом они с хозяином очень похожи. Его же рослая гнедая кобыла с примесью тяжеловозов, сладко дремала у дерева перед домом, где он ее оставил. На сколько позволяла длина веревки, она вышла из тени дерева подставив круп тёплым лучам солнца и прикрыла глаза. Из ноздрей еле заметно поднимались витиеватые клубы пара, ночи были все ещё по зимнему холодными.

Выехали они чуть позже, чем планировали, солнце уже поднялось из-за леса, растопив иней на траве. Путь лежал через долину к подножью Щербатой горы. Там, в двух часах езды от ранчо протекала горная река, где водилась жирная осетрина.

– Как твоя спина? – спросил Леон, когда они уже выехали с ранчо.

– Уже лучше.

– Хорошо тебя рыжий приложил об забор, тебе надо поберечь себя.

– Надо, только ты сам знаешь, что не могу.

– Завязывай с этими глупостями, ты ничего не должен отцу. Он хочет, что бы ты был жив и здоров, как и любой из его сыновей.

– Тебя меня не понять, давай не будем об этом.

– Опять ты… Ладно, давай сменим тему. А что хочешь дальше делать на ранчо?

– А что еще я умею так же хорошо, как объезжать дичков?

– Я могу показать тебе бухгалтерское дело. Будем вместе сидеть в кожаных креслах, а не на хребте этих зверей! – он хлопнул по холке свою кобылу, та была такой сонной, что даже не повела ухом.

– Бухгалтерское дело, тоже скажешь, это для таких пронырливых как ты.

– Не спорю, с твоей замкнутостью будет непросто, но может тогда ты выберешься из панциря и люди к тебе потянутся.

– Не надо ко мне тянуться, у меня и так все хорошо.

– Кроме ноющей спины от очередного падения.

Леон ехал чуть впереди и обернулся к другу. Он правда переживал за его здоровье, Дункан сидел в седле немного сместившись в бок, чтобы приглушить боль.

– Это не впервой, пройдёт, лучше следи за своей спиной, ты же сейчас не в кресле, – он хлестнул поводом гнедую кобылу друга по крупу, чтобы та взбрыкнула, но она лишь повернула голову и остановилась.

– И я еще пронырливый? – Леон засмеялся раскатистым смехом.

Дальше, до самого подножья горы Дункан ехал молча. Леон напевал ирландские песни, местами вставляя слова на английском, потому что начал забывать родной язык. Поднявшись на холм образующий обрывистый берег реки с одной стороны, Леон достал бинокль, что-то привлекло его внимание на другом берегу.

– Кобыла пришла на водопой одна, наверное отбилась, чтобы ожеребиться, хотя бока не сильно округлые. Точно, вон и жеребенок под деревом.

– Это Уилсона?

– Скорее всего. Не знаю никого в округе, кто держит аппалузу.

Дункан достал свой бинокль. На берегу жадно пила холодную горную воду белая кобыла с леопардовыми крапинами на крупе. Кобыла была рослой и изящной, вместо левого глаза у нее была пустая впадина. Инфекция или травма лишили ее спортивного или выставочного будущего, теперь она была трофеем Уилсона и приносила хороших полукровных жеребят. На этот раз под деревом спал ее бурый жеребенок трёх дней от роду. Они возвращались к табуну и кобыле нужно было набраться сил.

– Бурый, от Жнеца наверное.

– Жнеца?

– Да, Уилсон под старости лет ходит на сезонное родео как зритель, и однажды его покорил серый дичок, который выбивал всю дурь из тех, кто ему не нравился. А под теми, кто вызывал у него иные чувства, он брыкался как месячный козленок. Так он стал звездой нескольких сезонов, потому что те, кто ему не нравились, не смогли просидеть и трех секунд, настолько он был свирепый. За это его и прозвали Жнецом, он сам решал, кому собирать кости по арене, а кому забрать награду.

– Интересный он, теперь племенной?

– Да, весь выводок на ранчо Уилсона от этого красавца. У него какая-то тяжелая примесь, поэтому он ростом с тебя в холке. Огромная зверина. Зато его полукровные потомки отлично чувствуют скот и ни капли его не боятся.

– Тише, кобыла встревожилась, давай посмотрим.

Дункан снова поднес бинокль к глазам. Кобыла подняла голову от воды и с храпом втягивая воздух пыталась определить, что именно вызвало чувство опасности. Жеребенок находился слева от нее, в слепой зоне, поэтому ей пришлось вращать головой и проверять все ли с ним в порядке. Жеребенок спал. Наконец кобыла учуяла – кугуар.

Пронзительным ржанием она будила жеребенка и стрелой поднималась к нему с каменистого берега. Жеребенок уже перебирал свои длинные и непослушные ноги, пытаясь скорее встать, как кусты позади дерева ожили. Гибкое тело кугуара растянулась в прыжке едва не касаясь когтями задних ног малыша, который уже поднимался с места в галоп. Тело кошки снова сжалось в пружину для решающего прыжка. Задние лапы оттолкнулись, узкие зрачки четко видели цель. Полет прервала кобыла налетевшая на кугуара, как каменный обвал. Снеся его грудью, она выиграла несколько секунда для малыша, который бежал прочь, широко разбрасывая длинные ноги, неуклюжие словно ходули. Кугуар быстро пришёл в себя и снова кинулся в погоню за жеребенком. Началась смертельная гонка. Кобыла неслась бок о бок с горным львом оскалив зубы. В момент, когда она опередила кугуара, ситуация играла не в ее пользу, тот снова оказался в слепой зоне. Кобыла резко остановилась взрыв копытами землю и еще более стремительно отбила задом. Удар был способен раскроить череп кошке, но пролетел мимо, едва задев шкуру у горла. Драгоценное время было потеряно. Пока кобыла вновь набирала скорость, кошка продолжала свой стремительный бег к цели. Едва настигнув задние ноги жеребенка, кугуар выбросил правую переднюю лапу и поставил точку в погоне. Когти, как мясные крюки, впились в мышцы задней ноги малыша. Жеребенка рвануло назад и вбок. Не успевая подставить длинные передние ноги под резко смещенный центр тяжести он повалился на землю. Кугуар вырвал когти из плоти и разинул пасть, чтобы замкнуть ее на горле жеребенка. Кобыла опоздала. Их разделяло еще два ярда. Клыки впились в мягкую шею жеребенка, как безжалостные тиски перекрывая кислород и раздавливая мышцы. Жеребенок бился и пронзительно визжал моля о помощи, когда половину головы кугуара снесло нечто со свистом пронесшееся в воздухе.

Кобыла Леона присела от раскатившегося треска выстрела. Засмотревшись в бинокль он не заметил, как Дункан вынул винтовку из седельной сумки. Свалился кугуар и теперь его тело с особой жестокостью топтала кобыла.

– Что происходит? Ты промахнулся? Зачем ты вообще стрелял? – Леон растерянно пытался понять случившееся.

– Мне как раз нужна шкура для выделки, кугуар подойдет.

– Шкура!? Ты в своем уме? Жеребенок теперь будет обливаться кровью и умирать еще несколько часов.

Дункан молча убрал винтовку и тронул лошадь в сторону переправы. Только спустя час они добрались до туши, кугуара уже разделывали мясные мухи и муравьи. Кобыла растоплата его внутренности и кости в кашу, окончательно испортив шкуру.

– Будем их искать? – спросил Леон.

Дорога на переправу проходила через небольшой пролесок, тогда всадники потеряли кобылу с жеребенком из виду. Но глубокая кровоточащая рана не позволит им уйти далеко, свалив обессиленного жеребенка на полпути к табуну.

– Нет.

– Отлично! Что ты творишь вообще? – Леон искренне недоумевал, а Дункан вынул охотничий нож и принялся разделывать тушу отмахиваясь от мух. – Знаешь, иногда лучше и не пытаться тебя понять, ты все равно не объяснишь, а я сам не додумаюсь. Жду тебя под деревом, поедем дальше, – разочарованно бросил он через плечо, уходя к лошадям под тень дерева, где раньше спал жеребенок.

Дункан молча срезал шкуру не стоившую и цента, стиснув зубы до боли в жеваках. Больше они этого не обсуждали и рыбалка выдалась скверной. Рыбы поймали много, но в основном молча, перекидываясь короткими фразами. Леон был зол, что так и не получил внятного ответа, а Дункан ушел в свои мысли и не придал значение молчаливости друга.

Фургон запряженный четверкой пегих тяжеловозов неспешно двигался по прерии. На козлах сидели двое людей и оживленно разговаривали.

– Расскажите о вашем муже, Мисс Роккайо. Да, вы и так много о нем рассказывали, но что с ним произошло?

– Он был матадором. Прекрасным матадором, насколько может быть прекрасным что-то в этом празднике смерти и жестокости, под названием коррида. Я лишь однажды была на фиесте и после мучений благородного животного, что мне довелось увидеть, я больше не появлялась там. Но в тот день мой муж был прекрасен. Даже несмотря на то, что его танец нес смерть и боль, он завораживал каждым своим движением. Считанные доли секунд отделяли его плоть от бычьих рогов, он всегда предсказывал в какую сторону нужно ускользнуть, будто мог заглядывать в будущее. После того как мы поженились и я осталась жить в его городе, он приносил мне ухо каждого поверженного быка, как знак любви. А я, каждый раз ждала пока он свалится в глубокий сон после бурного празднования победы и сжигала эти уши в камине с травами. Молясь о том, чтобы в следующий раз он знал в какую сторону ускользнуть от бычьих рогов. Хосе любил меня по-своему, а я его по-своему, – на мгновение женщина провалилась в воспоминания и взгляд ее стал грустным и безучастным, но наскочившее колесо на камень встряхнуло весь фургон вернув ее в реальность. Она продолжила рассказ. – Однажды ему наскучили бурные празднования и все обошлось посиделками в баре в кругу друзей. Когда он вернулся домой ему не спалось и он спустился вниз смочить горло, застав меня со сложенными руками в молитве, в комнате пропахшей паленой шерстью, мясом и травами. Он молча смотрел на меня стеклянными глазами, что-то в его разуме не находило себе места. Я тоже не решилась издать и звука, зная, что хоть он и женился на цыганке, никогда не верил в пророчества и колдовство. Так он и ушел, очертя комнату глазами, а на следующее утро будто и не помнил, о том, что видел. Но после очередного боя быков он вернулся с пустыми руками. В тот раз я не сожгла ухо убитого им быка и не молилась над амулетами и травами. А в следующую корриду его пронзил насквозь рог рыжего быка.

– Сочувствую вам.

– Не стоит. Матадоры не умирают в постели от старости. Если ему повезет завершить карьеру без смертельной раны, то каждый полученный им удар или едва заметный тычок, будут напоминать о себе с каждым годом все больше, пока не сведут в могилу. Я клялась быть с ним пока смерть не разлучит нас, я знала это. Но не могла устоять перед его красотой и силой духа. Для Хосе это была игра. Танец. Он всегда был уверен в свой неуязвимости даже когда это граничило с безумием.

– Возможно я задам глупый вопрос. Но не думаете ли вы, что это взаимосвязано? То что вы не провели ритуал и…

– Давно прошло то время, когда я рвала волосы на голове от отчаяния и ненависти к себе, за то, что не молилась за него в ту ночь в десять раз больше прежнего. Тогда я поняла его молчаливый упрек. Он не хотел и думать, что его неуязвимость может быть колдовскими чарами, это задело его достоинство. Потому он и не принес ухо. А это задело меня. И из гордости я легла спать чуть раньше не разжигая камин.

Едва договорив она пристально посмотрела в даль и остановила лошадей. Воздух нагретый солнцем поднимался теплыми потоками вверх, искажая все, что было в дали.

– Мне мерещится или там стоит белая лошадь?

– Нет, Мисс, вы правы, я тоже ее вижу.

– Почему она одна, мы же не видели ни единой лошади или человека поблизости?

– Может отбилась или потерялась, или совсем не может идти.

– Мне надо к ней.

– Что? Зачем она вам?

– Не знаю, но я чувствую, что мне надо к ней. Нило, распряги мне одну лошадь, я быстро.

– Да, Мисс. Но я не отпущу вас одну, подождите, пока я возьму себе вторую.

Мисс Роккайо лишь молча улыбнулась. С тех пор как она нашла его в лесу и выходила от ран нанесенных волками, ей стало намного спокойнее путешествовать.

Пять долларов

Полуденное солнце плавило воздух. Сухая трава еще не сменилась на свежую зелень и хрустела под тяжелыми копытами двух тяжеловозов. Мисс Роккайо и ее спутник приближались к одинокой кобыле.

– Нило, что там рядом с ней ?

Молодой всадник глухо стукнул пятками в бока тяжеловоза поднимаясь с места в галоп, чтобы первым осмотреться. С тех пор как Мисс Роккайо нашла его в лесу, зашила раны обмораживая руки на ледяном ветру, помогла пережить лихорадку не смыкая глаз несколько ночей, отгоняя смерть травами и амулетами, он всем своим существом был ей предан и не позволит даже крысе приблизиться и напугать её.

Кобыла напряженно выжидала. Уйти она не могла, жеребенок потерял много крови и проваливался в последний безмятежный сон. Рана уже не болела.

– Мисс, здесь жеребенок! – крикнул Нило. – И он кажется не жилец, – сказал он чуть тише, зная, что это ее расстроит.

Она подняла тяжеловоза в рысь и спрыгнула едва остановившись рядом с Нило. Кобыла прижала уши, давая понять, ни смотря ни на что, та будет защищать малыша. Нило отвел в сторону тяжеловозов и спутал им ноги поводьями. В это время Мисс Роккайо медленно подходила к кобыле протянув руку, в попытке завоевать ее доверие. Несмотря на конюшенное содержание, до того как она лишилась глаза и попала к Уилсону, десяток лет жизни в табуне укоренил в ней убеждение, что люди не приятнее пастушей собаки. Кобыла нервно била хвостом по бокам и рыла землю, в ней боролись два желания. Вцепиться зубами или позволить теплой руке коснуться лба. В ее памяти всплывали воспоминания, что иногда, после человеческого прикосновения, происходило что-то хорошее.

Пальцы едва коснулись храпа, как кобыла задрала голову косясь одним глазом. Мисс Роккайо не дрогнула, ее рука по-прежнему медленно тянулась уже к шее кобылы. Перебирая ногами на месте, та взвизгивая подавляла импульс накинуться и растоптать женщину. Спустя минуту кобыла все еще сжатая в пружину от напряжения позволила прикоснуться к себе. Тихий голос успокаивал её. Мисс Роккайо ласково говорила с ней, заглядывая в широко раскрытый глаз, мелькающий белком то слева, то справа. Кожа век была розовой и украшена черными крапинками присущими аппалузам. О них и говорила Мисс Роккайо.

– Тише, красавица. Дай полюбоваться. Я никогда не видела таких красивых пятнышек. У твоего малыша наверное тоже есть такие. Дай взглянуть и на него тоже. Мы не причиним вам вреда. Даю тебе слово, как женщина женщине, – она улыбнулась и более уверенно коснулась шеи кобылы, та была мокрой от пота.

– Осторожно, Мисс. Лучше прогнать её,– Нило, переживал не меньше. Подобно кобыле, он был готов броситься в любой момент на перерез угрозе.

– Она почти успокоилась, дай нам еще немного времени, не трогай пока малыша.

Нило отступил на два шага и отвел взгляд от кобылы понижая градус напряжения, но продолжая улавливать все ее опасные вздрагивания краем глаза. Жеребенок еле заметно дышал. «Чего так сопротивляться, и так много чести, сюсюкаться с ней» – ворчал он под нос, нервно покусывая обветренные губы.

После нескольких закидок головы кобыла начала успокаиваться. Нило опустился коленом на землю и осмотрел рану жеребенка. Его выражение лица выдавало скверность ситуации. Мисс Роккайо такой расклад не устраивал, в её сердце была непоколебимая уверенность, что все можно уладить.

– Смотри, там телега какого-то бакалейщика и кажется у него проблемы.

– И?

– И надо подъехать узнать, чем мы можем помочь.

– Тебе не терпится найти приключений на свою рыжую задницу?

– А тебе так хочется верить, что весь мир ждет момента, когда ты расслабишься, чтобы напасть на твою драгоценную персону? Поверь, за твою голову нет награды даже в пять долларов, никто не захочет тратить на тебя патроны.

– Горло можно перерезать без особых затрат.

Леон устало посмотрел на друга и тронул свою гнедую кобылу. "Боже милостивый, иногда мне кажется, что в его черепную коробку кто-то кинул пару камней, нагадил сверху и хорошенько встряхнул…"– бормотал он направляясь к фургону с распряженными лошадьми.

Дункан довольно ухмыльнулся и поехал следом.

Уотерфорд

С виду фургон был целым, но лошади распряжены и было их меньше, чем предполагала упряжь. Полотно образующее крышу было расписано растительными узорами со временем выгоревшими на солнце. Искусно обработанное дерево не поддавалось погодным условиям так же легко. Корпус фургона из темного дерева обрамляла резьба и множество створок, предназначенных для хранения и продажи лекарственных растений и снадобий. Рядом паслись два спутанных вороно-пегих тяжеловоза, необычайно гривастых для местных пород.

Подъехав ближе друзья заметили приближающиеся фигуры ещё двух таких же тяжеловозов с всадниками, скрываемых ранее фургоном. Спешившись они быстро осмотрели фургон вблизи. Дункан искал доказательства опасности. Леон же восхищался тонкой работой мастера и нарядностью лошадей.

Спустя несколько минут можно было разглядеть фигуры всадников. Первым ехал молодой мужчина, следом женщина, в длинной юбке покрывшей весь круп ее тяжеловоза. И ещё чуть позже стала заметна и белая кобыла, идущая следом за ними. Друзья переглянулись от осознания, что это та самая одноглазая кобыла. А молодой мужчина, уже с четко различимыми мексиканскими чертами, вез перед собой, свисающее по обе стороны длинными ногами, тело жеребенка.

С момента, как двое всадников вышли из-за фургона и спешились Нило не покидала тревога. Он не столько боялся нападения, сколько его тревожила ревность. Он не хотел этого признавать, но любой мужчина, приближающийся к Мисс Роккайо, вызывал у него ненависть и отвращение. В его случае все было ясно, цыганка не воспринимает его в серьёз. И тем больнее ему было осознавать, что у каждого встречного может быть шанс, которого он так хотел.

Когда они наконец достигли фургона, Нило не торопился спешиваться и взглядом указал на то же Мисс Роккайо.

– День добрый, амигос, – начал первым Нило.

– Добрый, дружище! – воскликнул Леон, озаряя незнакомцев улыбкой. – Не подумайте лишнего, мы лишь возвращались с рыбалки на ранчо "Уотерфорд"и заметили бакалейщика с неприятностями, как нам показалось, – обернувшись к Дункану, в поиске подтверждения его слов, он увидел, как тот стеклянным взглядом уставился на цыганку. Дункан не славился интересом к женщинам, чем озадачил друга.

– Ох, как любезно с вашей стороны. Действительно, произошла неприятность, но не у нас, у этого прекрасного малыша, раны которого мне нужно срочно промыть и зашить, – тронув пятками тяжеловоза, Мисс Роккайо выехала вперёд и продолжила разговор, как ей казалось, разряжая обстановку. Но в это время Нило уже мысленно проклинал обоих путников, за то драгоценное внимание, что она уделяет чужакам.

Дункан продолжал находиться в раздумьях не сводя с женщины глаз. Обладая врождённой эмпатией, Леон собственной кожей ощутил треск электричества исходящий от молодого мексиканца. Незаметно для других он ковырнул шпорой в бок свою кобылу, так, чтобы она приняла в лево и толкнула плечом мерена Дункана. Результата долго ждать не пришлось. Пегий мерен прижал уши и пнул в воздух задней ногой, угрожая кобыле расправой. Придя в себя от качки в седле, Дункан резко перевел взгляд на мексиканца, теперь напряжение почуял и он. Леон продолжал: – Тут недалеко ранчо моего отца. Можем проводить вас и показать жеребенка нашему врачу.

Обернувшись через плечо к Нило, Мисс Роккайо взглядом задала вопрос, как лучше поступить, на что Нило почувствовав долгожданную важность, ответил всем: – Он не дотянет. Мы сделаем все процедуры, что планировали, и если вы готовы ждать, то с радостью примем вашу помощь и поедем на ранчо вместе. Если вы спешите, можете нарисовать карту, мы приедем позже, – Нило не хотел принимать их помощь вовсе. Но выше его гордости было желание позаботиться о Мисс Роккайо. После трех дней пути, ей пойдет на пользу мягкая постель и горячая ванна. Как и ожидалось, его ответ обрадовал спутницу.

– Мы подождем, дружище, – ответил Леон, утвердительно взглянув на друга. Это не обсуждалось, Леон обожал гостей, как и его отец. Да и терпение по отношению к перепадам настроения Дункана на сегодня закончилось.

Расседлав лошадей они легли отдыхать в тени фургона. Одноглазая кобыла терпеливо стояла рядом. Нило приносил кипячённую воду и тряпки, пока Мисс Роккайо изогнутой иглой сшивала мышцы и жилы, еле слышно проговаривая заговоры.

– Что это было? – спросил Леон, откинувшись спиной на брошенное на землю седло, присоединяясь к другу.

– О чем это ты? – бухтел Дункан едва не проваливаясь в сон.

– Я о том, как ты таращился на эту циганку.

– Таращился? – он недоумевал и блуждая в мыслях пытался вспомнить ее лицо.

– Да-да, как полоумный, – понизив голос он продолжал. – Я думал этот мексиканец перережет тебе глотку за такую дерзость.

– А вот это я помню, но я не таращился. Говорил же, всегда найдется желающий перерезать мне глотку, – довольно хмыкнув он сильнее надвинул шляпу на глаза и притих.

Леону оставалось лишь смириться и поступить так же, его версия про камни в голове друга тоже подтвердилась.

По другую сторону фургона стоял запах крови и спирта.

– Что думаете насчёт этих бродяг? – спросил Нило, как бы невзначай, прижимая пальцами пульсирующую артерию, когда-то струей изливавшую кровь.

– Как провидица, или как женщина? – Мисс Роккайо знала о притязаниях парня, и обычно избегала этой щекотливой темы, но сейчас она была слишком сосредоточена на ране и отвечала прямо, чем сильно смутила его. Почувствовав себя раздражительным, Нило умолк. – Я думаю, что эта встреча не случайна, – добавила она.

Нило все ещё молчал, он уже пожалел о заданном вопросе, и чувствовал, как его лицо наливается свинцом от осознания своей глупости. Машинально накладывая швы Мисс Роккайо ушла в себя и продолжала размышлять над этим вопросом. В действительности она что-то почувствовала. Как в ту буранную ночь, когда кони понесли в лес. Что-то, что происходит вне зависимости от ее мнения. Что-то, что снова связано с "ней".

Закончив они уложили жеребенка в фургоне и вышли к отдыхавшим друзьям. После знакомства и небольшой беседы все понемногу расслабилась и общими усилиями запрягли тяжеловозов. Распалив детский восторг и воспоминания Леона об ирландских косматых лошадях, Мисс Роккайо подробно рассказала о четверке и фургоне, что ему так понравились. Это была четверка цыганских кобов. Все как на подбор пегие с длинными гривами и не менее длинными и пушистыми щетками на ногах. Так же как и фургон их подарили родственники Мисс Роккайо в день свадьбы, в память о жизни в таборе, и как возможность, в любой момент, словно через приоткрытую дверь вернуться к кочевой жизни, если что-то не заладится в городе.

Спустя час пути они настигли ранчо "Уотерфорд", названное так, в честь родного города семьи Леона. На первый взгляд, об Ирландии здесь напоминали разве что сами рыжеволосые члены семьи вышедшие во двор. Во всем остальном это было самое обычное ранчо в лучшие его времена.

Семья О'Кейнов шумно вышла встречать гостей. Глядя на них, безошибочно можно было заявить, что они ирландцы. Высокий рост, огненно рыжие волосы, широкие скулы и громкий раскатистый смех, выдавали их издалека. Кеган старший – глава семьи и владелец ранчо, был рад гостям, он широко улыбался предвкушая богато накрытый стол и интересные истории. Как и Леон, все члены семьи были в восторге от пегих тяжеловозов в упряжи. Трое парней бурно обсуждавших что-то на ирландском, были братьями Леона. Кеган младший и Райан, двойняшки на несколько лет старше Леона, прикидывали как можно будет выторговать этих нарядных лошадок. Самый младший сын в семье – Тиган, двадцати лет от роду, имел дерзкий нрав и уже представлял, как приглашает на свидание цыганку сидевшую на козлах. Хозяйка дома – Аверин, перебирала пальцами длинную огненную косу от волнения, и планировала грандиозный ужин, надеясь потом купить что-нибудь необычное у задобренных элем загадочных гостей.

Из рабочих домиков и хозяйственных построек тоже стягивались люди. На этом ранчо приезд гостей, или завершение значимых сезонных дел, означает всеобщее гуляние. В прошлом году черная корова, из такого же абсолютно черного стада, принесла белого теленка. Кеган старший, счел это благим знаком богов и подарил каждому работнику ранчо по собственной корове. Которые, в свою очередь, принесли новым хозяевам по теленку этой весной. Это событие тоже бурно праздновалось. За все время по собственному желанию с этого ранчо ушел только Дункан, но вернулся спустя два года, так и не найдя своего счастья за его пределами.

Чуть отложив подробное знакомство, гости в первую очередь позаботились о жеребенке. Леон привел врача и попросил Тигана принести из столярки мешки свежих опилок в самый тихий угол конюшни, где разместили жеребенка. Кобыла стояла рядом, через перегородку, сдержанно подпуская к малышу местного врача, по совместительству лечащего и животных ранчо.

– Рана чистая, швы отличные, сделаем компрессы от отеков. Будем доить кобылу и поить его с бутылки, что бы жеребенок лежал как можно дольше. Растущий организм быстро справится, через неделю будет бегать, вот увидите, – сказал врач поглаживая по шее спящего малыша. Это был мужчина в возрасте, с военной выправкой и добрыми глазами. Нило и Мисс Рокайо поблагодарив врача, вместе с Леоном вернулись во двор, где старшие сыновья Кегана распрягали четверку.

– Готов отдать сотню коров за этих красавцев! – крикнул Райан едва увидев гостей.

– Две сотни! – перекрикнул его Леон, уводя на развязки одного из коней, коваль уже получил распоряжение обновить подковы каждому, и ждал натачивая копытные ножи.

Стоя у фургона, глава семейства распутывал длинную гриву одного из коней, аккуратно разделяя белые и черные пряди, пока словно завороженный не засмотрелся на россыпь голубых крупиц в лиловом глазу тяжеловоза.

– Они словно из мифов, – тихо сказал Кеган старший, после чего обратился к Мисс Роккайо. – Сын уже рассказал мне, что это цыганские лошади. Мне действительно нужно привезти несколько таких для будущих внуков. Я понимаю, что вы не отдадите их не за какие деньги или стада.

Мисс Роккайо облегчено вздохнула. Ее кони всегда привлекают внимание. Их пытались выкупить и для разведения, и в цирк, и в экипаж одной состоятельной дамы, которая предлагала целый слиток золота за каждого.

– Они для меня дороже всего, – сердечно ответила цыганка. – Но если вдруг я осяду и займусь их разведением, вы первые получите жеребят, в благодарность за вашу доброту и гостеприимство.

Кеган старший расплылся в счастливой улыбке.

– Эти слова нужно срочно повторить за столом и закрепить глотком крепкого эля!

Радостный гул поднялся по всему двору хозяйства, все спешили завершить дела и скорее собраться в общем зале.

В это время Аверин располагала гостей по комнатам, учтиво поинтересовавшись, нужны ли им раздельные комнаты. Мисс Роккайо разместили на втором этаже ближе к лестнице, в комнате с ванной. Помощницы хозяйки уже наполняли ее горячей водой, аккуратно поднимаясь с ведрами по лестнице. Нило разместили чуть дальше по коридору. Оставив вещи Мисс Роккайо у ее двери, он вернулся к фургону за своим небольшим мешком вещей, которыми он успел обзавестись за несколько недель путешествий. Задержавшись во дворе, он проверил все ли ладно было с ковкой. На расчистке был уже второй конь из четверки, остальных поставили в стоила и раздали сена. Убедившись, что все в порядке, он поднялся в комнату, запер дверь и усевшись на кровать стянул сапоги. Задрав штанину он засмотрелся на шрамы, со временем они потеряли бурый оттенок. С тех пор как он пришел в себя в фургоне, ни один шов от руки Мисс Роккайо не болел. Даже щекотно не тянуло кожу при заживлении, она просто срослась. Проведя рукой по щиколотке, он невольно подумал о том, что ее руки прикасались к нему, и смутился от своих же мыслей. Откинувшись на кровать, он вынул книгу из мешка и принялся читать, ожидая вечера.

Мисс Роккайо в это время оставшись одна, добавила травы и масла в горячую воду. Распустила длинные волосы и погрузилась в воду с головой, растянувшись в ванной. Вода была горячей и жгла лицо, но она так скучала по чистой воде, что терпела боль сильно зажмурив глаза. Когда силы задерживать дыхания были на исходе, она приподнялась взявшись руками за борта, и уперевшись лопатками в стенку ванны легла чуть повыше. Все еще не открывая глаз она впитывала тепло и запах эфирных масел с травами, впервые за долгое время чувствуя настоящий комфорт. Когда наполняли ванну, она успела осмотреть комнату и разложить некоторые вещи. Отдавая должное вкусу миссис Аверин, цыганка открыв глаза, снова обводила взглядом комнату, задерживаясь, то на изящной кованой спинке кровати, то на шелковом абажуре лампы, глубокого синего цвета, то на подобранных по такту и размеру картинах со сценами охоты, пейзажами и фотографиями гор. В дальнем углу комнаты стояло зеркало, заглядывать в которое цыганка старательно избегала. Последнее время она редко испытывает полное одиночество и старалась не отвлекаться от отдыха.

1. Маг

В другой части дома, на первом этаже, в большой кухне, Дункана застали врасплох хлопоты кухарок, приступивших к приготовлению блюд для вечернего празднования. Суматошно бегая и громко распределяя обязанности они вынудили Дункана уйти разделывать рыбу на задний двор. Кинув осетрину на верстак, он бурчал под нос, как раздражен этим гомоном. Взяв наконец очередную рыбину и разрезав ей брюхо он сосредоточился и больше не отвлекался. К тому времени, как он выпотрошил весь улов, с кухни потянуло просто невероятными запахами. Дункан занес рыбу на кухню и через окно выходившее на конюшни увидел мужчин седевших на перекладинах бочки. Им явно было очень весело. Не то что бы Дункан был против веселья, но его челюсть снова сжалась от гнева и он решительно направился к бочке.

Очередной погонщик рухнул на землю подняв в воздух пыль и смех. Рыжий молодой жеребец покрылся пеной на груди и в паху. Его ноги дрожали от напряжения, но он был намерен высадить и следующего добровольца. Когда нога следующего парня оказалась в стремени и потянула седло вниз, рыжий приготовился к рывку. Он не знал, когда это закончится, но знал когда закончатся его силы, и решил играть по грязному, забыв про правила заездки. Он ждал когда вторая нога окажется в воздухе, чтобы рвануть в бок и раздавить седока об жерди бочки. Тело жеребца дрогнуло от напряжения, нога всадника оторвалась от земли, раздался крик.

– Какого черта тут происходит!? – Дункан был в бешенстве.

Веселье резко прекратилось, всадник спрыгнул на землю, рыжий вырвался и нервно бегал по кругу. Все молча переглядывались и закрывали глаза полями шляп опустив головы.

– Я еще раз спрашиваю!? Какого четра???

Самый младший из погонщиков, видимо, сильнее всех испытывал чувство вины и заговорил первым.

– Он же совсем дикий, даже тебя об забор швырнул, мы решили его проучить, друг. Еще немного и он бы сдался…

На этом его оборвал холодный взгляд Дункана. Поймав рыжего под уздцы, он расстегнул подпруги и швырнул седло на землю. Конь вертелся и перебирал ногами, но почувствовал облегчение в руках Дункана. Поравнявшись с погонщиками, которые уже разочарованно спускались с перекладин, он молча посмотрел в лицо каждому, презирая их глупость. Тот, что заговорил первым, почти беззвучно попросил прощения и открыл ворота бочки. Уже стемнело, когда Дункан отшагал разгоряченного жеребца и намазал растертым в кашу мылом припухлости на месте ерзавшей подпруги. По опустевшему двору стало ясно, что все приступили к празднованию приезда гостей.

Кеган старший с Аверин сидели во главе длинного стола, по левую сторону от них рядом сидели сыновья. По соседству с Леоном было пустое место для Дункана. По правую сторону сидели отдохнувшие гости. Еще около 20 мест занимали работники ранчо, шумно обсуждая свои дела. Под лестницей была организованна небольшая сцена с местными музыкантами, вокруг которых танцевали дети и молодежь, не заинтересованная застольями. Зайдя в дом Дункан словно дикобраз ощетинился, запах мяса и эля ударил в нос, громкая музыка и болтовня оглушили его. Немного растерянно он приблизился к столу в центре большого зала. Леон сразу отличил его напряженное выражение лица в радостной толкотне и размахивая руками позвал за стол. Замешкавшись на секунду, Дункан все же пошёл к другу. Кеган старший уже выпытывал подробности приключений у цыганки всем своим видом показывая насколько он восхищен. Его глаза горели, щеки были еще румянее от выпитого эля, а смех содрогал деревянные стены дома. Аверин и сыновья тоже внимательно слушали. Почувствовав напряжение Дункана, когда он отодвигал стул и присаживался за стол, все немного притихли. Кеган старший, резко переменился в лице, сменив озорство на отцовскую озабоченность, он мягко спросил, что случилось и почему тот задержался. Дункан, не долго думая, ответил.

– Разбирался с идиотами.

Кеган немного озадачился таким ответом, старшие братья перешептывались между собой, а остальные вопросительно смотрели на Дункана. Леон, решив не усугублять ситуацию расспросами, резко поднял стакан и предложил выпить за Дункана. Все радостно его поддержали, а Кеган встал, чтобы сказать тост. Дункан смутился от такого внимания и уставился в свой стакан, словно там крутили фильмы.

– Согласен, сынок! Нам нужно выпить за Дункана, за самого ответственного и талантливого объездчика лошадей, что я повидал на своем веку. За любимого сына, доброго и честного брата, за человека чести. За тебя Дункан! Скол!

В зале поднялся радостный гул и стук деревянных стаканов. Эль проливался на блюда, но от этого они становились лишь вкуснее. Заиграла новая мелодия и еще больше людей из-за стола отправлялись в пляс. Тиган на ходу допивая эль и выкрикивая имя Дункана отправился в хоровод. Все еще чувствуя себя неуютно, Дункан залпом опустошил свой стакан, встретился взглядом с цыганкой, которая все время сидела напротив и изучала его, и не зная куда себя деть, налил еще. Напряжение росло, в поиске поддержки он ткнул локтем в бок Леона.

– Что там случилось? – тихо спросил Леон. – Ты был похож зверя, когда вошел, даже я струхнул.

– Твои идиотские погонщики устроили родео с моим рыжим дичком. Теперь он неделю будет отдыхать от заездки и скорее всего сломает мне пару костей в отместку.

– Я поговорю с ними, но ты же знаешь, что они и на тебя работают. Если надо, увольняй их, найдем других.

Дункан промолчал. Леон ободрительно потрепал его по плечу и стукнул своим стаканом о его, предлагая забыться хоть на этот вечер. Дункан был не против. Опрокинув еще один стакан эля, он смелее выдержал взгляд цыганки, и прислушался к тому, что она говорила.

– Ох, это на самом деле глупая история. Когда я пересекла границы Америки, первые люди, встретившие меня, не говорили ни по испански, ни по мексикански. Они буквально на пальцах спрашивали, как меня зовут, я и сказала – Роккайо. На цыганском это означает роса – мое имя. А оказывается здесь принято звать по фамилии с приставками мисс и миссис. Так как я не замужем, они очень утвердительно заявили, что я теперь Мисс Роккайо. Так я и представлялась другим.

Пока сидевшие за столом внимательно слушали цыганку, Нило чувствовал, что его уши наливаются свинцом и увеличиваются в размере, от осознания, что он все это время обращался к ней по имени. Волна смущения и ликования заставила его ерзать на стуле и наигранно прочищать горло. Пытаясь привести себя в чувства он выпил еще несколько глотков Эля, даже не заметив того факта, что она умолчала о погибшем муже. Цыганка продолжала разговор. В этот раз вопрос задала Аверин.

– Ваш фургон, он полон лекарств и снадобий, вы врач или гастролирующий продавец?

– Я скорее целитель, в моем роду по женской линии передается дар врачевания и предсказаний будущего. Иногда я чувствую, что мне нужно быть в определенном месте, чтобы помочь страдающему. Так было с Нило, так было с жеребенком, что мы привезли. Сердце ведет меня и я иду на зов.

В глазах Кегана сверкнула искра понимания. Он верил в знаки, он полагался на интуицию.

– А вы можете предсказать будущее нашему ранчо? Свадьбы сыновей, снег посреди лета?

Аверин встревожилась и потянула за рукав мужа. Судьба не игрушка и она боялась услышать то, что знать не следовало. Цыганка заметила это, и словно ожидая разрешения Аверин, молча смотрела ей в глаза. Даже волнение не сдержало ее любопытство. Одобрительно кивнув, она все же продолжала держать мужа за рукав.

– Чтобы сделать точное предсказание мне нужны карты и тихая обстановка. Но еще на въезде, под вывеской, я видела благое знамение. Жеребенок и кобыла, что мы вам оставили, принесут вам огромную удачу, если вернете их хозяину.

– Отец, у кобылы тавро Уилсона, я могу заняться этим, – сказал Леон.

Кеган разразился раскатистым хохотом и снова поднялся для тоста.

– Вы слышали? Гости принесли нам удачу! Давайте выпьем за это!

Зал снова загудел и музыка стала еще громче. Разговаривать стало сложнее, поэтому все слушали Кегана, единственного, кто мог не напрягаясь перекрывать своим голосом шум. Так гости узнали про переезд семьи из Ирландии, про постройку ранчо собственными руками. Про предыдущих гостей—семью немцев едва говорящих на английском, которые спустя несколько недель поисков пристанища вернулись, чтобы осесть навсегда в Уотерфорде. И про белого теленка, и про внуков, которых они очень ждут. Зная все эти истории наизусть, Дункан улизнул на балкончик, выйти на который, можно было на втором этаже, в конце коридора. Там стояло его кресло и газовая лампа для чтения. Нило внимательно слушал всех за столом, даже разговоры среди рабочих, пока его мысли не начали путаться от крепости эля. Не смотря на мягкий вкус, в голову давало как от текилы. Мисс Роккайо, тоже утомившись, ближе к полуночи вежливо попрощалась, и в сопровождении Нило благополучно добралась до комнаты. Когда ее дверь закрылась, самообладание Нило было исчерпано настолько, что до своей комнаты он добирался перебирая рукам по стеночке, неуклюже уронив одну из рамок с фотографией на пол. Добравшись до комнаты, он какое-то время сомневался, действительно ли это его комната, но рискнул и провернул ручку двери. Останавливая ходившую кругами комнату он искал глазами свои вещи на кровати. Нило не ошибся, на кровати лежал его мешок с вещами. Столкнув его на пол он завалился на кровать даже не разуваясь.

Внизу еще стояли разговоры и тихо играла музыка, самые крепкие из собравшихся, не планировали расходиться до рассвета. Мисс Роккайо тоже не спалось, она ходила по комнате из угла в угол – что-то ее тревожило. В очередной раз проходя мимо зеркала она уловила черную тень в отражении. Обернувшись, уже в самой комнате, она увидела чёрный расплывчатый силуэт, настолько черный, что по краям он медленно втягивал свет в свою пустоту. Цыганка почувствовала, как за мгновенье протрезвела. Это была не первая их встреча, но страх сковывал каждый раз с ужасающей силой. Попятившись назад, она споткнулась о ножку ванной и едва не упав, врезалась спиной в дверь. Собрав все самообладание, она резко открыла дверь и вышла в коридор. Она не хотела спускаться вниз. Оглядевшись по сторонам, остановилась взглядом на комнате Нило. Подойдя ближе замерла на месте, ее мучали сомнения. Действительно ли это будет уместно по отношению к нему. Нило, конечно, будет ей рад, но может понять это неправильно. Вспомнив, что ждет ее в комнате, холод снова пробежал по всей спине, и рука невольно потянулась к дверной ручке. Что-то упало на пол. Не в комнате Нило. Цыганка посмотрела влево, под дверью мелькала слабая полоса света и тянуло холодным уличным воздухом. Сделав несколько шагов по коридору, она услышала ворчание. Дверь начала открываться и глаза ослепила лампа, которую нес Дункан. Он уснул в кресле и уронил книгу, закрыв нужную страницу, поэтому пошел укладываться в комнату. Увидев Цыганку он смутился, осмотрелся по сторонам, и прикинув, что помешал ей попасть в комнату к молодому мексиканцу, смутился еще сильнее. Так он и смотрел на нее молча, не зная, что сказать. Мисс Роккайо поняла по движению его глаз, что он подумал, и резко крикнула то, что первым пришло в голову.

– Крыса! Помогите, сэр, в моей комнате бегала крыса, я так испугалась…

«Она и правда выглядит очень напуганной» – подумал Дункан. Осознав, что кроме него поблизости никого нет, все же согласился помочь.

Оказавшись в комнате, цыганка с облегчением не нашла там тени. Дункан же, не нашел там крысы. После короткого неловкого разговора он стремительно вышел из комнаты. Цыганка растерянно села на кровать и хотела уже расплакаться от своего глупого положения, как в комнату постучали. Она радостно бросилась к двери, в надежде, что Нило услышал возню в коридоре и пришел ее проверить. Дверь открылась, а на пороге стоял Дункан с двумя толстыми котами под мышками.

– Вот, это вам охрана, – сказал он протянув их цыганке.

Коты лениво изворачивались. Мисс Роккайо растерялась еще сильнее, и не успела даже поблагодарить Дункана, как дверь закрылась и он снова ушел.

Стоя с двумя котами в руках она глубоко вздохнула и смирилась с тем, что произошло.

Спала она крепко, коты свернулись в ногах и грели ее. Тень больше не появлялась. Отпугнули ее коты, Дункан, или травы, что сожгла цыганка перед сном, так и осталось загадкой.

Дар богов

Следующий день проходил очень лениво. В доме наводили порядок, пока снаружи делали повседневные дела. Гости спали допоздна. Мисс Роккайо постучала в дверь Нило, тихонько сказав, что невежливо проспать еще и обед. На что в ответ услышала невнятное мычание. А когда Нило спустился вниз, по его помятому виду было ясно, почему он ответил именно так. Старшие братья— Кеган и Райан, предложили ему проехаться верхом к горной реке и искупаться, чтобы избавиться от похмелья. Нило согласился и отлично вписавшись в компанию братьев вернулся уже затемно. Мисс Роккайо ближе к вечеру спустилась на ужин, встретила ее только Аверин и помощницы, остальные мужчины задержались по хозяйственным делам. Аверин была очень открытой и мудрой женщиной, ее густые волосы немного выбивались из кос, давая понять, что она не любит сидеть сложа руки. Щеки были румяными, а улыбка излучала такое тепло, что не возникало вопросов, почему в этом доме столько доброты и заботы. После светской беседы она предложила прогуляться по ранчо, на что гостья с радостью согласилась. Взяв с собой несколько щенков охотничьих собак они вышли во двор.

– Видите вот это маленький амбар? Это первое, что построил Кеган. Там мы жили первый год после переезда. Когда мы обзавеолись скотом и наняли людей, Кеган начал строить дом. Тогда уже я была беременна Тиганом и большую часть времени гуляла с собаками по округе, первые месяцы верхом, потом уже на своих двоих. Мои мальчики запрещали мне заниматься какой-либо работой и привезли с города фотоаппарат.

– Так это ваши снимки в доме?

– Да, некоторые из них, потом я уже сама с энтузиазмом покупала картины и фотокарточки в лавках. Даже и не скажешь, но все это было построено за двадцать лет. Я много чего успела повидать за это время.

Мисс Роккайо испытывала чувство уважения и восхищения к этой женщине. Когда они вошли в конюшни, она продолжила.

– Вот это мой старичок Лоэхро. Ему уже 27 лет, все мои дети учились на нем ездить. Он нам достался от Генри – военного врача, вы его видели, после ухода из армии он обучился ветеринарии. Лоэхро прошел с ним всю службу и был списан на пенсию возрасте семи лет. Сам же Генри был немного потерян и не понимал, что делать дальше со всей жизнью, а когда повстречал Кегана, согласился переехать к нам и работать здесь. Вон там его домик,– она указала на один из опрятных и просторных домиков.

– Здесь в воздухе витает благодарность и почтение, – сказала Мисс Роккайо взяв на руки щенка дергавшего ее за подол юбки и поцеловала его в лоб.

– Поверьте, я отношусь ко всем этим людям с таким же уважением и благодарностью. Это огромный труд—содержать такое большое хозяйство. Мой муж щедрый человек и вознаграждает всех за этот труд. А что на счет вас? Вы хотели бы осесть и обзавестись чем-то подобным?

– Ох, даже не знаю. Это все великолепно, и я хотела бы иметь большую семью, но, кажется, я не могу иметь детей. И я чувствую долг, перед людьми, которым я могу помочь своим даром и знаниями. Поэтому продолжаю свои скитания. Пока что, фургон мой дом.

Тень грусти скользнула по ее улыбка. Аверин не стала расспрашивать, а лишь взяла цыганку за руку, чтобы поддержать ее.

– В жизни ведь все возможно, вы это лучше меня знаете. Если бы не чудо, в нашей семье не появился бы Дункан.

– Леон представил мне его как друга, а вы зовете его сыном. Почему?

– У него было очень тяжелое детство. Его отец имел большой конезавод в России, оттуда и его таланты в работе с лошадьми. Но во время гражданской войны одна из сторон обязала их завод снабжать армию верховыми лошадьми. За несколько лет процветающий конезавод разорили настолько, что в их хозяйстве осталась лишь одна хромая упряжная кобыла. Но их не оставили в покое, а приводили на «починку» израненных и изможденных лошадей армии. Однажды вернулась кобыла, которая выросла на заводе и была любимицей его отца. Ее распухшая и запущенная рана на ноге была безнадежной, пошло заражение крови. Это стало последней каплей. Отправив сына домой, он объяснил, что ему придется застрелить кобылу, избавить ее от мучений, и что сыну не стоит это видеть. Дункан, тогда его еще звали Демьяном, не хотел оставлять отца и спрятался на конюшне. Когда прозвучал выстрел, он услышал как упала кобыла. Не выдержав, он расплакался и побежал к отцу, но сразу же прозвучал и второй выстрел. – Аверин поправила воротник, переводя дух, глаза ее блестели от слез. – Он не прижился у родни своей матери и сбежал из дома. Не знаю, почему он решил так поступить, но он прокрался в вагон товарного поезда и проехал в нем аж до самой Англии. Когда его нашли, он был сильно истощен и напуган. На перроне инспектор и машинист поезда решали, что же делать с этим ребёнком. Мимо проходил Леон. Мы прибыли на тот же вокзал, и маленький негодник улизнул от меня. Он был слишком любопытным, чтобы сидеть на месте, я сама уже бросилась его искать, когда он на руках приволок тощего как скелет мальчишку. Я в ужасе начала спрашивать что случилось, на что Леон ответил: «я украл его у инспектора, который хотел отдать его в приют для бездомных». Тут я разволновалась еще больше. Кеган немного помолчав, сказал, что это может быть даром или испытанием богов, поэтому мальчика мы заберем в Америку, если тут он никому не нужен. Через какое-то время нас заметил инспектор. По его словам, ребенок попал в страну незаконно, из России. Депортировать его без документов никто не будет, поэтому лучшее, что он может сделать—это отдать его в приют. Кегану удалось договориться с инспектором. Тот даже помог нам пройти на корабль без дополнительного билета. В тот момент он и стал нашим сыном.

–А почему он продолжает звать себя другом Леона?

– Из-за сильного внешнего отличия, его часто задирали другие дети, называли подкидышем и гадким утенком. Леону не раз приходилось драться из-за этого, защищая честь брата. Но Дункан настоял на том, чтобы при чужих он был лишь другом семьи, так это и привязалось.

– А имя? Он сам поменял?

– Нет, это даже похоже на вашу историю. За время пути на корабле в Америку, Леон пытался разговорить его, но понятнее дело, он говорил только по русски и то, еле слышно. Леон счел движение губ имени Демьян похожими на имя Дункан и так его и называл. Несколько я знаю, Дункан никогда не был против этого имени.

– Они действительно как родные братья, я видела как Леон о нем заботится, это очень мило.

Аверин улыбалась еще теплее.

– Кеган был прав, это был дар богов. Надеюсь его родня не сильно тосковала по нему, здесь его очень любят и уважают, за его ум и порядочность. Он говорил, что все лошади здесь, кроме Лоэхро, обучены им? Он с десяти лет этим занимается. У него собственный подход к этим существам. Они становятся такими умными и надежными, что владельцы ранчо и погонщики привозят лошадей со всей округи на обучение. Сейчас он работает с рыжим дичком, что чуть не покалечил его. Но я уверена, к осени это будет лучшая рабочая лошадь на ранчо.

– Нет, не говорил. Он в целом не разговорчив. Но это звучит замечательно, и правда, дар богов. – Мисс Роккайо вспомнила вчерашних котов и засмеялась.

Аверин затаила теплую материнскую надежду, что Дункан и гостья приглянулись друг другу.

– Если хотите оставайтесь тут хоть навсегда. – Аверин говорила от чистого сердца, ей нравилась Мисс Роккайо. – Или приезжайте в любое время, вам здесь всегда будут рады.

– Я очень ценю ваше предложение, Аверин, и обязательно вернусь сюда.

Аверин понимающе кивнула и предложила гостье прогуляться в небольшой садик с аккуратной деревянной леткой. Для долгих посиделок было еще холодно, но они успели обсудить свою молодость, сравнивая жизнь на ветреных берегах Ирландии и в таборе на равнинах Испании.

У дуба

Когда начало темнеть, Дункан, как обычно, отправился на балкончик почитать книгу. Отдыхая у себя в комнате Мисс Роккайо слышала его шаги. Не зная, как его поблагодарить, она не придумала ничего лучше, чем снова попросить принести котов на ночь. Не дожидаясь, когда он примется читать, она следом вышла в коридор, застав его на пороге балкончика.

– Добрый вечер! Я хотела поблагодарить вас, и как бы странно это не звучало, попросить снова обеспечить меня охраной на ночь, – она кокетливо улыбалась. Это всегда срабатывало.

– Добрый, Мисс. Да, я занесу их к вам. Чем-то еще могу помочь? – Дункан держался холодно, хоть и немного надеялся, что снова увидит ее здесь. Что уж там немного, он ждал момента, когда вновь пройдёт мимо ее комнаты весь день.

Мисс Роккайо немного растерялась. Почувствовав себя навязчивой, она тихо поблагодарила Дункана и отправилась в комнату.

Он сел читать, но волнение отдавало гулкими ударами сердца по-всему телу. «Да какого черта?» – захлопнул он книжку и уставился на месяц ярко светивший в сумрачном небе. «Как мальчишка, притащил ей котов, что за идиот…» – он встал с кресла и облокотившись на перила посмотрел на округу. На сервере от ранчо, недалеко от накатанной дороги, виднелось одинокое дерево. Дункан часто уезжал туда поразмыслить о жизни. Этим вечером ему снова захотелось успокоить свои волнения. Спустившись вниз он нашел в кладовой двух спящих котов, притащил их к двери цыганки. Гул уже отдавался в уши, словно что-то колотилось возле него снаружи. Беззвучно отругав себя за несдержанность, он постучал лбом в дверь. Мисс Роккайо с радостью приняла пушистых охранников, и готова уже была закрыть дверь, как Дункан заговорил.

– Я…– он было начал, но замешкался. – Я сейчас поеду на прогулку, тут неподалеку есть одинокий дуб, у дороги. Обычно я там останавливаюсь поразмыслить и отдохнуть от местной суеты. Если хотите поехать со мной, я подготовлю вам лошадь, – цыганка молча слушала. – Да, я понимаю, что ваш спутник ревнив, я и не смею предлагать что-то постыдное, просто поговорить в тишине. В общем, я могу подождать вас внизу… – ее молчание начинало нервировать Дункана, он переминался с ноги на ногу и интонация становилась все более сухой.

– Я еду, – решительно ответила цыганка. – Оденусь потеплее и спущусь к конюшне.

Дункан некоторое время смотрел на нее недоумевая. Придя к какому-то выводу у себя в мыслях он приподнял брови и развернувшись на месте отправился вниз по лестнице.

Мисс Роккайо следом отпустила котов и приложила руки к щекам – они горели. Или это руки были холодны. Или все одновременно. Уже не важно, надо было переодеться. Выключив свет в комнате она избежала лишних вопросов от Нило, решив, что она спит, не станет беспокоить.

Дункан привел двух лошадей. Одного из них Мисс Роккайо узнала, старый конь Аверин сонно стоял у входа.

– Вы думаете я не умею сидеть верхом?

– Остальные сегодня работали – ответил он абсолютно серьезно, не уловив ее подтрунивание.

Напряжение висело в воздухе.

До дерева они ехали молча. Время от времени Дункан поглядывал через плечо, все ли в порядке со спутницей. Цыганка уверяла себя, что это все равно лучше одинокого вечера в комнате. Добравшись до дерева она немного озябла. Дункан был очень хорошо подготовлен к отдыху. Он снял с седла попону и постелил на землю, следом поставил и зажег лампу, сбросил два шерстяных одеяла, термос с кофе и сверток с едой. Мисс Роккайо была немного удивлена. Она же взяла лишь колоду карт, и то, по привычке.

Неловко усевшись на толстую зимнюю попону, она ждала пока Дункан разольет кофе по металлическим стаканам.

– Вафли, яблочный пирог, вяленое мясо?

– Пожалуй, вафли.

Пили чай они тоже в тишине. Наконец ее терпение закончилось.

– Аверин мне многое рассказала о вас…

– Можно на ты, – перебил он. – Прости, продолжай.

– …она говорила, что у тебя особый дар, в работе с лошадьми.

– Правда?—он довольно хмыкнул.

– Да.

Она ожидала душещипательной истории, но Дункан лишь молча жевал вафли.

– Оно само так происходит, – наконец заговорил он. – Я просто слушаю их и пытаюсь понять.

Цыганка поняла, что «поговорить в тишине», означало, что большую часть времени тишина будет висеть между ними двумя. Решив, что игра не стоит свеч, она смотрела на звезды и молча потягивала кофе. «Я так могу хоть до посинения сидеть» – подумала она, устраиваясь поудобнее. Допив свой кофе, он тоже устраивался поудобнее и придвинулся ближе. Волна мурашек пробежала по ее правому плечу, почувствовав прижавшееся одеяло.

– Я не знаю, зачем я тебя позвал. Вообще я хотел ехать один, чтобы избавиться от волнения. Но именно это волнение дернуло меня за язык позвать тебя сюда.

Мисс Роккайо молча смотрела на звезды. Это означало, что он не рад ей, или что его волнение схоже с ее волнением?

– Ты жалеешь об этом? Теперь я знаю твое любимое место, – она медленно обернулась к нему и пристально посмотрела в глаза. Между ними было гораздо меньшее расстояние, чем она представляла.

Дункан стойко выдержал этот взгляд. И снова приподняв брови, после какого-то умозаключения, улыбнулся.

– Мне не жалко, это всего лишь дерево посреди прерии.

– Где твой дом? – неожиданно для себя спросила она.

– Там где я.

– А где твои мечты?

– Их нет.

– Не верю, – цыганка не сдавалась, она видела будущее, он что-то скрывал.

– Если их не видишь даже ты, с даром провидения, то я тем более бессилен, – в этот раз он говорил серьезно и даже разочарованно.

– Я могу посмотреть… в будущее, если ты позволишь.

Он наклонил голову в сторону, его глаза блуждали по ее лицу.

– А какое твое будущее?

– Этого я знать не могу. У меня есть предчувствия, но свое будущее я не вижу.

– А если ты мне предскажешь какой-нибудь ужас, как мне с этим жить?

– На это у меня ответа нет. Потому мне и нужно твое разрешение.

– Пан или пропал… – он понизил голос. – Удиви меня.

Цыганка не понимала, ей нравится его дерзость или нет. В его взгляде было что-то теплое, но слова обжигали холодом как металл. Достав из кармана жилетки мешочек с колодой, она немного отодвинулась назад, оставив между ними место для расклада. Первой картой был перевернутый Маг.

– В тебе есть огромный потенциал, но ты подавляешь его.

– Мама мне тоже так говорила, – он смотрел исподлобья, с издевкой.

Цыганка продолжала. Наблюдая за тем, как она вытягивает карту, он резко поймал ее руку, не позволяя перевернуть.

– Скажи, как я умру?

– Тебе не стоит это знать. Никому не стоит это знать, – он не отпускал ее руку и продолжал пристально смотреть.

– Скажи. Я не боюсь. Она ходит за мной по пятам, она не дает мне спать, я хочу знать чего мне стоит бояться, а чего нет.

Дункан больно сжимал запястье. Пытаясь освободиться она выронила карту – башня объятая пламенем. Едва открыв рот, чтобы возмутиться она подняла глаза и замрла. Дункан смотрел словно сквозь цыганку, стеклянными глазами. Обернувшись, туда же, куда был направлен взгляд Дункана, она снова увидела черноту затягивающую свет лампы.

Волчонок запертый в клетке.

Дункан не слышала звук, он его чувствовал у себя в голове. Как собственные мысли.

Маленькой волчонок трусливо ждет. Когда клетка откроется. Когда удавка затянется. Когда кровь прольется.

Дункан побелел. Стало тяжело дышать. Он пытался сорвать с горла то, что его сжимало, раздирая ногтями кожу и разрывая пуговицы рубашки. Но там ничего не было. Цыганка бросилась к нему, схватив его за лицо руками.

– Смотри на меня! Смотри на меня! Не слушай!

Зажав руками его уши, насколько хватало сил, она прижала его к себе. Тело Дункана билось в агонии. Во рту у него разлился железный вкус. Он чувствовал, как захлебывается собственной кровью.

– Потерпи… Она сводит тебя с ума… Потерпи…

Она плакала и крепко прижимала его к себе. Наконец, его тело начало расслабляться и отяжелело. – Я же говорила, ты не должен был этого знать…

Дункан уперся рукой ей в бедро и освободился от объятий. Все еще опустевший взгляд пытался различить реальность и бред. Он уставился на цыганку. Та, вытирала лицо рукавом куртки и содрогалась рыданиями. Оглядевшись вокруг, он ощупал себя, землю, пытался потрогать воздух. Цыганка молча наблюдала подавляя дрожь в теле, – «Неужели он сошел с ума?».

– Это была ты!?

– Что!? Что ты видел?

– Ты говорила о волчонке???

– Нет, я пыталась привести тебя в чувства!

– Я был в бреду? Что ты мне показала!? Я чувствовал, что… умираю!?– от его надменности не осталось и следа, он был в ужасе.

– Я не контролирую это, это мой дар и проклятье. Я не просила ее делать это… Я сама ее боюсь…– цыганка снова разразилась рыданиями.

– Ее? Так за тобой она тоже ходит!?

Цыганка лишь плакала. Дункан схватился за голову и сидел так некоторое время. Прийдя в себя, он поднял с земли одеяло, которое выбросил в бреду. Встряхнул его, накинул на плечи и встав на колени рядом с Мисс Роккайо, заключил ее в объятия, укрыв одеялом обоих. Когда тревоги утихли, время перевалило за полночь. Не зная как говорить о произошедшем, они продолжали сидеть молча обнявшись. Ее голова покоилась на его плече. Он смотрел на звезды. Он видел свою смерть. Снова и снова. Будто в этом таился какой-то ответ.

– «Она» сказала, «Маленькой волчонок трусливо ждет. Когда клетка откроется. Когда удавка затянется. Кровь прольется.» Что это значит?

– Не все ли равно. Ты сейчас жив,– цыганка чувствовала себя вымотанной. Она хотела вечно находиться под этим одеялом.

– Прости. Все это произошло из-за моего невежества. Легко говорить о смерти, когда чувствуешь лишь отголосок ее, – в его голосе звучала горечь. – Как ты с этим живешь?

– Иногда я задаюсь вопросом, а живу ли я вовсе? Почему «она» говорит именно со мной…

– Твой дар и проклятье… и правда. Он запустил пальцы в ее волосы и обнял еще сильнее.

Он не пытался найти исчерпывающего ответа, почему она стала так важна для него. Может потому, что она разделяла его проклятье. Или это произошло до того, как они заговорили в первый раз. В этот момент ему казалось, что умереть на ее коленях не самая страшная участь. Он даже беззвучно хмыкнул от этой мысли. Мисс Роккайо этого не заметила, она уснула, уткнувшись в его теплую шею. Дункан медленно подался назад и уперся спиной в ствол дуба, приготовившись к долгому ожиданию рассвета.

Клетка распахнулась.

Теплые ночи

Две недели пролетели незаметно. День проходил в ожиданиях вечера, а ночей катастрофически не хватало. Так бы длилось вечно, но мир не состоял из двоих влюбленных. Пока Дункан и Мисс Роккайо наслаждались каждой секундой проведенной наедине, Нило посвящали в дела ранчо сыновья Кегана, жеребенок уже самостоятельно потягивал молоко из вымени кобылы, а солнце всходило все раньше и грело все сильнее. Аверин, в отличие от остальных, замечала перемены. Более долгие взгляды за ужином, более поздние подъемы по утрам, некоторые работники ранчо даже видели их уход или возвращение под утро, но не предавали этому значения. Нило не терял времени и устроился на подработку, чтобы запастись провизией и деньгами в дорогу. Перегоняя скот он часто ночевал в прерии с остальными погонщиками. Все будто наладилось и он был счастлив. Все были счастливы.

Очередной закат обещал приближение долгожданной встречи. Дункан отработал всех лошадей и оставил на вечер рыжего жеребца. Несмотря на легкое нетерпение, занятия проходили как по нотам. Рыжий быстро учился новому, борьба и упрямство остались в прошлом. Набрасывая лассо на металлического бычка, Дункан учил жеребца упираться в веревку, и переносить вес тела в ожидании рывка. Бросок, рывок, бросок, рывок. Рыжий хорошо чувствовал веревку, можно было переходить к работе с настоящими бычками. Спешившись он невольно посмотрел на балкончик, цыганка читала в его кресле, солнце клонилось к горизонту и слепило глаза. Выдержав несколько секунд, он опустил голову, и нарочно поправил шляпу, скрывая полями довольную улыбку. Сердце больше не колотилось в ушах, оно мурчало как толстый кот наевшийся сметаны.

Леон с отцом отправились в город на аукционы, выставляя лучших бычков и присматривая лошадей. Разделить переживания Дункану было не с кем, от того он не думал о прошлом и не предполагал будущего, находясь словно в приятном сне, который боялся потревожить. Тоже можно было сказать о Мисс Роккайо, но ее тревоги не ограничивались прошлым и будущим, они даже не были в этом мире, ее беспокоила тьма. Чем дольше они оставались в Уотерфорде, тем чаще появлялась тень. Она появляется неподалеку, позади или в отражении. Беззвучно наблюдая и медленно поглощая свет своим силуэтом, она словно забирала весь воздух вокруг, затрудняя дыхание и вынуждая цыганку просыпаться в ужасе, или выходить на улицу. Мисс Роккайо тоже не делилась переживаниями, до тех пор пока тень не заявила свои требования.

Сидя на балконе и читая книжку цыганка между главами поднимала взгляд на работу Дункана в бочке у конюшни. Из далека было плохо видно, в чем именно заключалось упражнение, лошади менялись одна за одной. Ей было приятно находится его в любимом месте. Она обводила взглядом те виды, на которые каждый вечер смотрел он. Пытаясь почувствовать себя им, она словно прикасалась взглядом к каждому одинокому дереву, представляя, что он думает в этот момент. Она клала руку на деревянный подлокотник кресла, там где он обычно кладет левую руку, приподняв книгу в правой во время чтения. Запоминая как рисунок текстуру дерева, она вдумчиво водила пальцами по подлокотнику. Сиденье и спинка кресла промялись под весом его тела, она запоминала все отличия и сходства их фигур. Ей хотелось понять и почувствовать все, стать единым целым и насытиться его присутствием даже когда его нет рядом. Вечернее солнце растягивало длинные тени, на высоте второго этажа это выглядело забавно. У лошадей как у кузнечиков были длинные ноги. Заборы и перекладины расчерчивали рыжеватую землю длинными линиями. Тень упала на лицо Мисс Роккайо лишив его солнечного тепла. Это было необычно для небольшого козырька балкончика и открытых перил. Подняв глаза наверх цыганка увидела темноту. Стоя позади кресла силуэт тени склонился над головой цыганки. От испуга ее тело охватила нервная дрожь, сердце словно упало, глухо раздаваясь ударами в животе. Тошнота уже хотела сжать желудок, как воздух зачерствел и горло сжалось само собой. Тьма не шевелилась продолжая нависать. Мисс Роккайо замерла в той же позе, вжавшись в кресло и запрокинув голову наверх.

Уходи. Или мальчонка снова съедят.

Ты мне должна.

Сколько времени прошло с ее появления было не понятно. Когда тьма исчезла, рассудок помутнел и тело обмякло, оглушал звон в ушах. Сердце колотилось раскачивая желудок ударами и усиливая тошноту. Наконец, овладев своим телом она медленно огляделась, и убедившись, что осталась одна, тихо заплакала подпирая голову ослабленными дрожью руками.

Ожидая возвращения Дункана, цыганка нервно перебирала руками амулет и молилась за Нило, который в эту ночь был в рейде. Дверь тихо приоткрылась, весь дом готовился ко сну. Дункан кротко улыбался, пока закрывал за собой дверь и убирал книгу на столик. Встретившись взглядом с Мисс Роккайо, его радость резко сменилось тревогой.

– На тебе лица нет, – он присел на кровать рядом, обхватив ее лицо руками с обеих сторон.

– «Она» снова приходила. «Она» заставляет меня уйти, иначе пострадает Нило.

– Уйти отсюда?

– Да. Я не могу задерживаться, она гонит меня отовсюду.

Дункан судорожно думал, что он может противопоставить этой нечисти.

– Может нам поможет костел? Избавим тебя от этого. Откажись от своего дара! – он перебирал все возможные варианты. Он решил, что не отпустит ее.

– Это не сработает, поверь, я пыталась от нее избавиться… – она закрыла глаза, горячие слезы полились по щекам на ладони Дункана.

Он снова блуждал глазами по ее лицу, как каждый вечер ранее, наслаждаясь ее чертами. Легкими складками кожи в уголках глаз от улыбки. Мягкими манящими губами. Но сейчас он лишь видел безнадежность ситуации. Она и правда бессильна перед этим. Она сошьет любые жилы и мясо. Она убьет зверя из винтовки. Но она не может остаться.

– Я поеду с тобой, пока мы не поймем, что тени от тебя надо. Тогда уже будем действовать.

Мисс Роккайо зарылась лицом в воротник его теплой рубашки, подавляя желание закричать от боли и отчаяния. Она знала, чего хочет тень. Они заключили договор. Только тогда она и представить не могла, что в ее жизни появится что-то настолько важное и позволила этому договору случиться. Теперь же на кону жизнь Нило, а за ним жизнь всех, кто ей дорог. Тень не простит нарушения договора. Крепко сжав друг друга в объятиях, они как в первую ночь оказались лицом к лицу с неизвестностью и страхом. Приятный сон разбился о реальность.

День в пути

Собирались торопливо, с первыми лучами солнца. Нило был очень недоволен скорому отъезду по непонятным причинам, еще и с новым попутчиком. Новость об особом положении Дункана вызвала у него приступ боли в желудке. Так бывало, когда он не мог проглотить подарки судьбы. Нило слишком горд, чтобы оставаться с ними так близко. Но в то же время, слишком заботлив, чтобы отпустить Мисс Роккайо с первым встречным.

Дункан взял в дорогу Рыжего, теперь уже без пяти минут рабочего жеребца, с новым именем – Альдебаран. Кратко его звали – Альдо. Происхождение его было неизвестно. Крепкая, прямая спина, широкая грудь и мягкие аллюры, сулили ему долгую жизнь на ранчо. Обучение основам подходило к концу и Дункан достаточно ему доверял.

Оставив в недоумении семью О’кейнов, так и не придумав более внятного объяснения, чем поездка в город за одеждой, к полудню они двигались вверх по течению бурной реки, глубокой и быстрой от впадающих горных потоков талой воды. Единственное, в чем они были искренни – путь лежал в город. Дункан прожил там пару лет и был наслышан о целительстве одной старой девы. Роккайо не верила в эту затею, но карта Жрицы несколько раз выпадала из колоды, когда та ее перемешивала. «Вдруг эта встреча поможет мне?» – думала она сидя на козлах. Дункан ехал верхом у первого бока фургона. Фургон потряхивало и Нило корчился от боли, не в силах уже ее скрывать.

– Тебе нездоровится?

– Всего лишь приступ боли в желудке, такое бывает, иногда. Скоро пройдет.

Фургон снова наехал на камень и от очередной тряски Нило побледнел.

– Может я поведу? – обеспокоено спросила цыганка.

– Мисс… Я… – на этот раз его скрутило еще сильнее.

– Я понимаю, Нило. Мне очень жаль, – она приобняла парня за плечи.

– У меня есть лекарство, давай остановимся и ты приляжешь в фургоне.

Нило хотел вырваться, и как ребенок кричать, топать ногами, от отчаяния и злости, но лишь прорычал сквозь зубы мексиканские ругательства натягивая поводья, все еще скрючившись от боли. После долгого отдыха на ранчо четверка неохотно сбавляла ход. Добрые порции овса почти месяц копились пылкой энергией, которая наконец находит выход. Гарцуя на месте и запрокидывая головы кони наконец встали. Нило перебрался внутрь фургона пока Мисс Роккайо искала нужный чемоданчик с лекарствами. Дункан молча наблюдал не спешиваясь. Жуткие обстоятельства заметно охладили пыл, но не мешали ему с любовью наблюдать за ней со стороны. Когда цыганка взобралась на козлы он тронул пятками Альдо. Поравнявшись с ней, он поднял голову, но не успев что-то спросить резко опустил обратно. Яркие лучи солнца ударили в глаза, ослепив его на несколько мгновений. Сказав лишь: «Я сейчас», он на месте развернул рыжего и заехал за фургон. Роккайо в это время отодвинула ткань за спиной, скрывающую Нило внутри фургона, и убедилась, что парень немного расслабился и пытается уснуть. «Твоя преданность режет нас как обоюдный меч, ведь я тоже не могу тебя отпустить…», – подумала она. Размышления прервал Дункан, поднимаясь на козлы он качнул фургон.

– Что с ним?

– Схватило желудок, немного отдохнет и все пройдет.

– Не поел каши с утра? – самодовольно он занял место Нило и хотел уже взять поводья из рук Роккайо, как наткнулся на ее холодный взгляд. Нарочно прочистив горло он добавил: – Со всеми бывает, друг, главное чтоб не дизентерия.

Возможно, в его мыслях это и звучало как извинение, но никто не ответил на его слова.

Дункан храбрился и время от времени пытался рассмешить цыганку своими историями, но она лишь устало улыбалась. На обеденном привале двое расположились на земле, чтобы не потревожить сон Нило. Бросив одеяло на землю, Дункан принялся разводить небольшой костер, чтобы сварить кофе. Пока вода грелась, Роккайо легла отдохнуть, положив голову на колени Дункана, и тут же уснула. Дункан долго смотрел как выкипает вода из кофейника, не рискуя пошевелиться и добавить кофе. Засветло им нужно было добраться до ранчо Квиквелов, где можно было переночевать, и пора было двигаться дальше в путь. Но он так хотел, чтобы она была бойкой и оптимистичной, звонко смеялась и морщила нос от его глупостей и кривляний. Он хотел поверить, что все будет хорошо. Аккуратно перебирал локоны выбившиеся из-под платка. Цыганка часто повязывала платок плотной полосой на лбу, поддерживая густые кудри, от пленительного дня него падения на лоб и скулы. Перед глазами у него мелькнуло воспоминание, как свет лампы играл тенью от распущенных чёрных волн на ее ключицах, а глаза томно дразнили, когда она, смеясь, упиралась ему в грудь руками не позволяла прижаться всем горящим телом. Тогда весь мир умещался на одеяле. Его пальцы невольно повели линию по подбородку к шее. Сквозь сон улыбнувшись от щекотки, она поймала его руку и прижала к щеке. Он тоже улыбнулся в ответ, и подождав еще немного, более настойчиво погладил ее шею и плечо, чтобы разбудить.

Пока он складывал вещи и поил коней из ведра, Роккайо сварила кофе, постоянно оглядываясь и проверяя, не увидит ли он этого раньше времени. Быстро перелив кофе в термос, чтобы запах не успел разойтись по всей округе, она с нетерпением ждала момента, когда обрадует его. Нило хотел было вернуться на козлы когда фургон тронулся и разбудил его, но услышав как двое тихо смеются и заигрывают, решил отлеживаться всю дорогу, в надежде, что уснет и не будет этого слышать, или умрет, если повезет больше.

– Боже, я так рад, что ты отдохнула. Когда ты без настроения, мне кажется что небо рухнет на голову, или солнце взорвется.

– Я просто переживаю, прости, я не хотела портить тебе настроение, – она наконец заулыбалась тепло и живо.

– Не стоит извиняться. Я того не стою, – он в своей причудливой артистичной манере взял руку Роккайо и по-рыцарски поцеловал. – Если в моих силах заставить вас снова сиять, миледи, я сделаю все возможное.

Чего и следовало ожидать, она засмеялась, с наигранным укором посмотрела на рыцаря и подыграла его церемонности.

– О, благородный рыцарь, мое сияние лишь отражает вашу доблесть – как зеркало.

– Если и зеркало, то зачарованное, миледи. Не осмелюсь подумать, что способен на такое сияние. Ваши чары творят со мной чудеса, не иначе…

Она на секунду задумалась глядя ему в глаза: «Как это могло таиться в том, холодном, Дункане?». И не удержавшись от переполняющего чувства счастья рассмеялась прикрывая рот рукой, чтобы не потревожить Нило.

Дункан немного смутится, он с ней часто прикидывался дурачком, но вдруг сейчас перестарался? Не успел он взвесить тяжесть кривляния, по своей собственной клоунской шкале, как рука цыганки нежно обхватила его нижнюю челюсть и потянула к себе. Какое-то время четверка была предоставлена сама себе, долгий поцелуй отвлек пару на козлах. Желудок Нило не болел, но кажется с болью этот театр дался бы легче. Он даже подумал, не всадить ли себе один из скальпелей в живот, чтобы снова страдать из-за физической боли и притупить душевную. Чуть остыв, он решил подождать, а потом громко покряхтеть или зевнуть, чтобы напомнить о себе, и сбавить градус нежностей. Позже, времени у него было много, решил прикинуться еще более больным и заставить ее переживать о себе, но удовольствие от коварного плана скоро улетучились – совесть не позволила играть ее чувствами. Вернувшись к плану с зевком, он мрачно уставился в свод фургона и ждал подходящего момента, всем телом чувствуя свою неуместность в этой ситуации. «Я всегда стараюсь быть прямолинейным и искренним, но это так часто играет против меня. Они оба знают о моих чувствах, и сдерживаются, насколько это возможно с их одержимостью друг другом. Может если я буду строить из себя каменную стену, как этот чурбан, я не буду попадать в такие отвратительные ситуации…». Фургон наскочил на камень и Нило ударился локтем о стоящий рядом дорожный ящик. Раздался очень естественный, хоть и нарочно усиленный крик, а следом отборные ругательства на мексиканском.

– Нило? Все в порядке?

– Да, Мисс, мне уже лучше, ударился локтем, когда качнуло. Наш кучер плохо следит за дорогой, – раздалось из-за спины у Дункана.

Его лицо едва заметно вытянулось. «Глупо ссориться, малец очень дорог Роккайо, а я оставил его ни с чем. Даже кишечный приступ поймал из-за новости о нашей близости. Я вроде как рад, что он самоотверженно защищает и заботится о ней, но он мужчина. В какой момент он озлобится? Она предугадает это? Он оставит нас?», – размышлял Дункан, пока двое переговаривались о лекарствах и продвижении в пути. В голосе цыганки звучала преувеличенная озабоченность, она не знала когда Нило проснулся, и боялась, что причинила ему неудобства своим неосторожным счастьем.

Солнце склонялось к закату, как и планировал Дункан, на горизонте показались постройки ранчо Квиквелов. Вторая половина дня прошла уютно и тихо. Нило так и не показался из фургона. Роккайо все время сидела рядом и тихо ворковала, отвечая на вопросы Дункана, время от времени посмеиваясь. Они лишь раз остановились отдохнуть и выпить чудесный кофе. Дункан знал о нем, но не испортил сюрприз и терпеливо ждал этот жест любви, на его собственном языке. Напряжение испарилось и солнце косо освещало местный умиротворенный пейзаж. В близи реки росло больше кустарников, прерия была не такой пустой, как в скалистом районе Уотерфорда. Птицы ловко выхватывали гнус окруживший коров на подходе к ранчо. Одинокий погонщик вдали махнул рукой путникам в знак приветствия. Это ранчо выглядело исхудалым, доски выгорели, дома были поменьше. Роккайо смотрела на вывеску, точнее на место где она должна была быть, но их встречала простая арка из бруса. Цепи когда-то держали доску с названием ранчо, а сейчас дзинькали свободно болтающимися звеньями на ветру.

– Это старое ранчо? – спросила Роккайо, почувствовав легкую тоску витающую в воздухе.

– Не совсем. Эта семья пережила сложные времена и потихоньку встает на ноги. Теперь всем управляют дети хозяина, почти моего с Леоном возраста. – Он хотел рассказать, про их сумасшедшую мать, и то как Аверин забирала на зиму тех самых детей, чтобы они не умерли от холода и голода, забытые в очередном запое их старика. Но отогнал эти мрачные мысли, и переключился на воспоминания о тех зимах. – Один из братьев, Сэм, мой ровесник, и мы похожи по темпераменту. Помню, они гостили у нас зимой, мы залазили в сенник над конюшнями, и обустраивали там тайную берлогу. Леон был очень зол, когда узнал об этом месте. Полез в драку с криками, что мы предатели, но получив отпор расплакался. Сэм был крупнее, но с сильным чувством справедливости, потому отпихивал тогда еще щуплого Леона, не желая причинить ему вреда. А я замер и лишь сгорал от стыда. После этого пришлось объясняться и извиниться, Леон быстро вернулся в привычное озорное настроение и присоединился к тайным посиделкам. Его хватило на два раза, потому что мы с Сэмом часами читали книги в полнейшей тишине. Вскоре Леон сам забыл про это место, предпочитая быть в центре внимания, где-то в более шумной компании. Второй брат был чуть младше – Ори, примерно на пару лет. Он очень скучал по своей маме, которая сошла с ума, а потом и вовсе пропала, и сильно привязался к Аверин. Ори ходил за ней как утенок, а она не могла устоять перед его бездонными голубыми глазами, полными печали, и дарила всю любовь на что была способна. Мы первое время ревновали, но потом сами стали холить и лелеять его, замечая, как его глаза наполнятся счастьем. Но это заканчивалось с приходом весны, когда его отец приезжал и забирал братьев. – Дункан решил умолчать, что они с Леоном ненавидели их отца. Он всегда являлся весной, чтобы мальчики помогали ему работать. Опухший и пристыженный, он рассыпался в благодарностях, что его дети здоровы и сыты. Так повторялось каждый год, до тех пор, пока они не стали достаточно самостоятельными и не переняли все хозяйские обязанности. Мы были детьми, но желали ему смерти, чтобы Сэм и Ори остались с нами навсегда. – Сейчас их и не узнать. Серьезные трудяги, у Сэма уже есть трое детей, – продолжил он вслух.

Роккайо уловила в его голосе те же нотки тоски, что витали в воздухе. Взяв его за руку она ощутила боль… несправедливости, разлуки. А еще нежную братскую любовь, глубокое уважение и что-то еще… Стыд? Почему?

– Прекрасные воспоминания. Вы еще близки?

– Не совсем, каждый ушел с головой в хозяйство и беззаботные времена закончились.

Подросшие Сэм и Ори начали стыдиться своих родителей и нищеты, что им оставили в наследство. Они хотели бы отплатить за доброту Аверин и Кегану, но не могли, и появлялись все реже, стыдясь уже самих себя. Дункан с братьями навещали их, пытаясь вразумить и поддерживать дружбу, но те никогда не приезжали в Уотерфорд. Держать его за руку стало невыносимо. Волны злости, тоски, и стыда накатывались одна за другой. Роккайо не хотела поднимать этот разговор и спугнуть и без того хрупкий оптимизм. «Оставляю это на потом» – подумала она. Нило прислушивался к разговору и теперь думал о том, что возможно Дункан не так плох, как кажется, может они бы и подружились, будь они знакомы с детства. Фургон остановился у главного дома. Их встретил высокий парень с взъерошенными золотистыми волосами.

– Дункан?! Сколько лет, сколько зим?!

Дункан расслабился увидев его сияющие радостью бездонные глаза. – Малыш Ори уже совсем бравый мужчина! – со смехом он спрыгнул с козел и крепко обнял парня, потрепав его и без того торчащие во все стороны волосы.

– Рад тебя видеть! Кто твои спутники, вы в город? Нужны комнаты?

Роккайо внимательно наблюдала, обычно с незнакомцами говорил Леон, Дункан лишь многозначительно молчал. А тут, он был душой компании, что его так меняет? Отсутствие Леона его вынуждает тратить силы на разговоры? Или же он такой только с близкими? Хотя со своей семьей он тоже держится достаточно отстранено, хоть и с глубоким почтением и теплотой. «Может он рассказал мне не все?»

– Это мои драгоценные друзья, и да, нам нужно переночевать, если есть место, – он посмотрел на Роккайо. Сидя на высоких козлах, она внимательно наблюдала за происходящим, как гордая хищная птица. Но это не отталкивало, это его пленило. «В ее голове роятся сложные мысли, она знает так много о людях» – думал он, каждый раз наблюдая за ней со стороны. «Я рядом с ней как открытая книга, или даже буклет с закусками в баре, примитивный и неуклюжий, но она изучает меня как какой-то фолиант, бережно, медленно. Если я ей наскучу, она найдет другую книгу? Хотя малец ее не заинтересовал», – на этом моменте он довольно хмыкнул. Ори уже ушел за помощью.

Разобравшись с фургоном, лошадьми и комнатами, все успокоились и готовились ко сну. Дункан нашёл Ори и предложил выпить пива на веранде, как раньше. Ори устало согласился, он соскучился по другу, и решил пожертвовать сном ради посиделок.

– А Сэм не дома?

– Нет, он уехал в город, – немного подумав, говорить или нет, добавил. – За доктором, для Корнелии, ее лихорадит с утра.

– Это паршиво. Может надо было послать за Генри? До нас чуть ближе, и он хорошо ездит верхом. Добрался бы к этому времени.

– Ох, нет, Сэм бы… не стал, просить. – Он медленно глотнул пива, день выдался сложный, врать получалось плохо.

– Он все еще… Чертов упрямец, это ведь не его касается, ребенок важнее его дурацкой гордости.

– Давай не будем об этом, я устал. Расскажи, кто эти люди, что с тобой приехали?

Дункан глотнул холодного пива, его мысли словно ласково убаюкивали, на душе стало хорошо. Он любил Ори как родного брата, и эти его голубые бездонные глаза были так печальны, если он не улыбался. Его сердце сжималось, и хотелось обрадовать Ори, чем угодно, чтобы не видеть их глубину. Он кажется первый, к кому Дункан прикасался с нежностью, после переезда и долгой адаптации. У него не было младших братьев и сестер. Ему нравилось трепать золотые волосы малыша, трогать пальцем носик, как это делала Аверин. Он не любил прикосновения, и никогда к ним не стремился, но Ори притягивал его как котенок пахнущий молоком, так и хотелось обнять и прижать к щеке, подержать его теплую ручку…

– Мы с Леоном случайно их встретили по дороге с рыбалки.

Дункан рассказал о кобыле с жеребенком, о котах и рыжем. Ори смеялся и ужасался по ходу истории, он был невероятно счастлив, что Дункан нашел любовь. Когда его первый брак начал давать трещину, Дункан не раз приезжал выпить пива и попросить совета у Сэма и Ори. Сейчас же Ори заметил тот огонек, что надолго погас в друге. Дункан глотнул пива после долгого и эмоционального рассказа, резко что-то вспомнив, вдохнул пены и закашлялся. – Какой же я идиот! Она лекарь! Срочно покажи ей племянницу! – вытирая пену с губ он вскочил и побежал в комнату Роккайо.

Корнелия была миниатюрной девочкой лет пяти с фарфоровой кожей. В полу бредовом состоянии она то хныкала, то выгибала бровки, пытаясь понять кто все эти люди. Ее мать – Софи, была не менее измученной, под глазами образовались темные круги. Двое младших детей спали рядом, в кресле, она даже не могла уйти с ними в комнату и уложить их в пастели.

– Говорите, началось с утра?

– Да, Мисс. Она капризничала, и была вялой, а за завтраком ее чуть не стошнило.

– Она очень бледная, что-то хроническое, вы не пускаете ее на улицу?

Софи вопросительно посмотрела на Ори, что-то ее беспокоило. Ори посмотрел на Дункана обдав его волнами печальной синевы. Устало закрыв лицо ладонью и смяв брови, он повел рукой вниз оттягивая кожу лица, пытаясь снять напряжение, пока ладонь не сомкнулась на подбородке. Глубоко вздохнув он решил ответить сам.

– Наша мать вернулась, – он еще более устало посмотрел на Дункана.

– Что?! Как давно?

– Два года назад. Она была в монастыре, почти пятнадцать лет. Отец ее туда отправил. А сейчас сестры не могут с ней справиться и попросили забрать.

– Сэм… Он…

– Да, он избегал тебя и из-за этого тоже. Но суть не в этом. Она… Она нездорова, она говорит что видит правду, что читает мысли людей. При этом она очень агрессивна в своих суждениях. Она много раз доводила до слез детей и Софи, своими криками и обвинениями. Но иногда она бывает права… Что пугает нас не меньше. Сейчас мы построили ей отдельный домик, и не пускаем туда женщин, она их ненавидит почему-то, может из-за монастыря. Она говорила ужасные вещи про будущее Корнелии, и Сэм в какой-то момент начал верить… Он запретил дочке выходить из дома, чтобы обезопасить ее от всего, что наговорила… мать. – Последнее слово далось ему особенно сложно, он и сам не верил, что это чудовище – его настоящая мать. Не прекрасная Аверин, которую привык считать таковой.

Дункан переваривал информацию сопоставляя даты и поведение Сэма. Недоумевал, почему узнал правду только сейчас, и то, от безысходности. В это время Роккайо уже собирала нужные пропорции трав от лихорадки, и продумывала план лечения анемии.

– Лишая ребенка солнца, вы лишаете его всего. Ее кровь пуста, в теле нет нужных составляющих, нет защиты от болезней. Она ест сама себя, пока не живет полноценной жизнью. Вы уморите ее, погасите, как свечку под куполом – холодно произнесла цыганка.

Софи закрыла лицо руками и выжимала из себя молитвы.

– Я говорил Сэму, – ответил Ори. – Она не всегда была такой, раньше она светилась как солнышко, сейчас похожа на приведение. Но он так боится за нее. Сэм не слушает нас…

Ори положил руку на плечо Софи, пытаясь ее утешить, и внимательно наблюдал за действиями цыганки. Даже Нило спустился услышав суету и наблюдал стоя в дверном проеме комнаты. Он думал о своей семье, о том как мать обтирала их уксусом во время лихорадок, скулы свело от внезапно накатившего запаха виноградного уксуса. Потом подумал о том, как повезет детям Мисс Роккайо.

Спустя пол часа Корнелия мирно спала освободившись от лихорадочного бреда. Софи приняла успокоительные, которые дала цыганка, и ушла наверх с младшими. Нило помог отнести одного из мальчиков и бережно уложил в постель. Роккайо, грустно улыбнувшись пожелала всем спокойной ночи, после чего ушла в комнату писать рецепты и процедуры для будущего лечения. Ори и Дункан вернулись на веранду еще более вымотанными.

– Спасибо, брат, – тихо сказал Ори.

– Я рад, что смог помочь, но это заслуга Роккайо, она невероятная, правда?

– Дааа, – протянул Ори, откидываясь на спинку кресла. – Знаешь, я боюсь за Сэма, он слушает бредни старухи, и тоже становится злобным. Она рушит нашу семью.

– Это ужасно. Даже не знаю, как тут можно поступить. Сэм гордый упрямец. Всегда таким был, но безобидным.

– Он стал мрачным. – Ори потянул пиво. – Даже Софи досталось, он подозревает ее во всяких пакостях из-за чертовых «видений».

Дункан молчал. Он сам столкнулся с чем-то ужасным. Стоило ли ему рассказывать об этом. Пока он решался, Ори заговорил.

– Почему вы едете в город?

– Прикупить одежды, ингредиенты для лекарств. – Дункан все таки соврал, он не хотел вываливать свои страхи на чувствительного Ори, тот бы всей душой прожил его ужас, а глаза стали бы еще печальнее и совсем погасили бы. «Его свет нужно беречь», – подумал Дункан.

– Что думаешь делать этим летом?

– Не знаю, – он задумался, будет ли жив еще. – Роккайо так вскружила мне голову, что может и женюсь, начну свое собственное дело.

Ори расцвел улыбкой. Мысли о будущем его оживили. Он рассказал о младшей дочери Уилсона, красавице, что он встретил на городской ярмарке, она так лихо отплясывала под банджо, что тот не удержался и присоединился к ней. Счастливые и запыханные, они наконец познакомились. Всю зиму им пришлось общаться письмами, у Ори не было уверенности и подходящего приданого, чтобы просить ее руки у старика Уилсона, одного из самых состоятельных владельцев ранчо в округе.

– Знаешь, а ведь та одноглазая кобыла с жеребенком Уилсона. Хочешь, приведешь их вместо меня? У сосунка на всю жизнь останется след когтей на задней ноге. Я расскажу как все было, а ты уже расскажешь от себя, будто ты пуму подстрелил. Роккайо говорила, что если вернуть кобылу ее хозяину, она принесет большую удачу. У нее было видение.

На слове «видение» огонек в глазах Ори погас, это напомнило о старухе. Он был не так упрям как Сэм, и готов был принять подарок ради возможности повидаться с любимой, но боялся, что в противовес услышит еще о каком-то ужасном видении. Поэтому хотел держать свое счастье в тайне.

– Ты так добр ко мне. Я не знаю, как тебе отплатить за это. Мы не знаем, как отплатить вообще за все…

– Стой, прекрати. Я говорил это сотню раз и тебе и Сэму. Мы всегда вас любили и будем любить, потому что вы подарили нам… мне подарили столько счастья. Ты даже не представляешь! Мы часто говорим о вас, мы смеемся и грустим, когда вспоминаем те зимы, нам вас не хватает. Мне, мне вас не хватает… Вы меня понимали… – его голос дрогнул, Ори поднял глаза. – Я тоже не знаю как отплатить отцу и матери, я не знаю как отплатить Леону за этот шанс, на любовь и достаток… Я иногда готов сквозь землю провалиться от неуместности в этой семье. Злобный, мрачный, грубый. Я хочу закрыться от них, потому что не могу дать то же самое, я как инвалид…

Дункан сам удивился, что сказал это. Последнее время он много болтал с Роккайо, с ней было так безопасно и комфортно, что он расслабился, начал говорить то что думает без опаски. И обжегся о свои же слова. Он доверял Ори, но никогда не был таким откровенным по отношению к семье. Земля под ним горела от мысли, что его также забрали, в этот прекрасный дом, навсегда. Он отдаст за мать сердце, за любого брата, за отца – но сделает это молча. «Как верный пес, а не как любимый ребенок», – эта мысль его больно уколола. «Неужели то, что я не могу сказать семье, что люблю их, всю жизнь приравнивает меня к безмолвной собаке?»

Ори чувствовал, как мрак поглощает мысли друга с каждой секундой все сильнее. – Сколько лет ты носишь это в сердце?

– С тех пор как впервые взял тебя на руки и понял, что любить кого-то – это счастье. Это был мой выбор. Осознанный выбор. Я не был обязан тебе жизнью, просто был рад, что ты у меня есть.

– Ох, брат… Если бы ты не молчал. – Глаза Ори наполнились слезами, но это были слезы счастья. – Ты такой дурак! Ей-богу! – Он рассмеялся и растер слезы по щекам. – Такой глупец… А ты не подумал, что твоя семья так же рада, что ты у них есть?

Дункан потупил взгляд. И правда. Столько лет он не мог этого осознать. А тем более сказать. Даже Леону, самому близкому человеку за всю его жизнь. Это чувство неоплатного долга перед ним, убило так много… тепла в их дружбе. Казалось, что ни один его добрый поступок не мог покрыть тот долг. Лет в тринадцать плохие мысли начали одолевать его впервые: «Что бы я не сделал, всегда будет недостаточно. А если стараться слишком сильно, это будет выглядеть фальшиво. Да, они меня спасли, но тогда они были чужими людьми. Это лишь показывает их доброту, сидел бы там другой полумертвый мальчик, они забрали бы и его… Он был бы более благодарным? Он бы полюбил их как я? Или сильнее? А если бы меня забрали другие люди, я бы полюбил и их?». Все это годами крутилось в голове Дункана, который взрослея становился более замкнутым, но не менее преданным. Семья пережила о нем, Кеган и Аверин предполагали, что он тоскует по дому, что ему трудно найти свое место в другом мире, с другими по духу людьми. Но сидя здесь, сейчас, в компании Ори, зная, что завтра утром он крепко обнимет Роккайо, найдет решение их проблемы и вернется домой, но почувствовал невероятную теплоту в груди. Он хочет сохранить это все…

– Да, я идиот, – сказал Дункан и рассмеялся с облегчением.

– Нет, ты просто необычный, ты показываешь людям, что они особенные для тебя, своими поступками. Это даже более искренне. Но ты дурак, что так думаешь о своей семье. И я дурак, и Сэму нужно это понять… Ох, и дров мы наломали. Ей-богу! Столько лет глупостей…

Теперь смеялись оба, почувствовав облегчение и смелость исправить ошибки. Ори засиял улыбкой и поднял свое пиво приготовившись к заявлению.

– Знаешь, я прерву эту череду глупостей. Я отведу кобылу, женюсь на Элизабет, и позову всех О'кейнов на свадьбу!

Снова раздался смех и стук стекла. Дункан и Ори еще долго болтали, разрушив стену едва начавшую возводиться между ними. Когда они качались от хмеля и усталости, глаза щурились, а лица стали тяжелыми и глупыми, было решено идти спать. Они поднялись со стульев, покачиваясь и хихикая, и держась друг за друга побрели в дом. Дункан хотел зайти в комнату к Роккайо, но оставшейся крохотной долей ясного сознания представил, как завалится к ней с пивным перегаром. Эта картина напомнила об отце Ори и окатила волной отвращения. Дункан решил не опускаться так низко и прошел мимо.

2. Жрица

Проснись…

Проснись…

Роккайо проснулась от тревожного сна, не до конца понимая откуда доносится голос, словно что-то пыталось достучаться до нее из глубин сознания. Луна слабо освещала комнату, мебели было мало, кровать стояла напротив двери, вызывая неприятное чувство, будто она в любой момент откроется.

Она идет… не бойся…

Едва голос стих, дверь медленно сдвинулась с места. Черная полоса становилась все шире, по спине цыганки поползли мурашки от ужаса. Она хотела вскочить на ноги и закричать, но тело предательски обмякло, а горло сковал страх. Приподнявшись, она лишь больно вжалась в спинку кровати лопатками.

Не бойся…

Снова раздался голос. На этот раз он звучал знакомо, даже заботливо. Темная полоса поглотила уже половину дверного проема. Что-то мелькнуло в темноте. Блеск глаз? Фигура подалась вперед и свет луны придал ей форму. Безумно выкаченные глаза таращились на цыганку. Иссохшая кожа вваливалась во впадины черепа, рот блестел слюной как у бешеного зверя. Костлявая рука, дрожа и неестественно искривляясь от напряжения, поднималась указывая пальцем перед собой. Прерывистое хрипение заполнило комнату – старуха замерла.

Не бойся…

«Голос… был… чей?». Едва цыганка обрела способность мыслить, как старуха взревела и резко кинулась к кровати угорающей тыча пальцем.

– Мертвец! Мертвец! – ревела она не моргая и брызжа слюной. – Привели в дом мертвеца! – ее рыбьи глаза на миг закатились, рот искривился подобием улыбки. – Так ты еще и убийца! – Мерзкий смех резал уши, старуха сделала шаг назад, будто готовилась к нападению. Позади нее из коридора послышался топот. Старуха этого и ждала. Когда Роккайо встретилась взглядом с мертвецки бледным Дунканом, старуха резко обернулась и пытаясь схватить его за нательную рубаху взревела: «О, ты следующий! Она убила своего муженька, ты следующий!». Дункан попятился назад испугавшись ее слов сильнее, чем безумного вида. Он посмотрел на Роккайо поверх старухи в ожидании… Чего? Отрицания этих слов? Но та, лишь застыла в ужасе, сидя на кровати как каменная статуя. Старуха размахивала тощими руками и истерически радуясь верещала: «Шрам! Шрам самоубийцы!». Не справившись с перевозбуждением она качнулась вперед и наконец схватила ткань рубашки в поисках опоры. Дункан отшатнулся назад и врезавшись в грудь подоспевшего Нило резко пришел в себя. Отпихнув старуху он проскользнул мимо Нило в коридор и помчался на улицу. Старуха, вопя, повалилась на пол. Нило же, не обращая на нее внимания, в два прыжка очутился у изголовья кровати и схватил цыганку за плечи. Та медленно перевела взгляд с вопящей на полу старухи на лицо Нило, капельки пота блестели на его лбу отражая лунный свет.

– Надо уходить, быстрее. Я позову хозяев, это их мать, наверное…

Он аккуратно стаскивал ее с кровати настойчиво повторяя, что нужно уходить. Старуха немного притихла лишившись внимания. Ее вопли стали походить на плач. Нило уводил Роккайо из комнаты, старательно закрывая ее собой от старухи, к его счастью, она неподвижно сидела на полу и вовсе замолчала. Едва они приблизились к выходу из комнаты, старуха очертя комнату пустым взглядом бросилась им в ноги. Холодная костлявая рука вцепилась в лодыжку цыганки.

– Помоги мне… – стонала она. – Я хочу лишь забвения… прошу… Избавь меня от этого…

Неожиданно, старуха обмякла и тихо заплакала, совсем как обычная женщина. Роккайо остановилась, вынудив Нило тоже задержаться в комнате. Его этот концерт вовсе не волновал, он очень хотел убраться подальше, и еще раз потянул за талию цыганку. Но Роккайо лишь утвердилась в своём намерении остаться, и собравшись с духом наконец заговорила.

– Мы же не можем ее так бросить.

– Я позову хозяев, они позаботятся об этом.

– Нет, тут что-то другое… – цыганка потянулась рукой к старухе, та лежала на полу и тихо плакала. Нерешительно замерев, едва коснувшись распластанного тела, она уже хотела податься давлению уверенной руки Нило, как снова услышала голос.

Не бойся… она все покажет.

Убедившись, что разочарованный ее решением Нило не изменился в лице, а значит ничего не слышал, она снова потянулась к плечу старухи.

Святой отец, я согрешил… – глухо доносилось из обветшалой исповедальни.

– Он снова ее избил?

– Вас это не касается, сестра.

– Но она каждое воскресенье приходит на службу и молится о спасении, неужели мы не можем спасти ее от мучений? Почему вы не вразумите его, Отец?

– Это последнее предупреждение, сестра. То, что вы подслушиваете исповеди, кажется мне более серьезной проблемой, чем личные дела этой семьи. Вы лишь думаете о бренном теле, забывая, что страдания – и есть земная жизнь.

– Избиения пьяницей, которому вы отпускаете грехи, тоже замысел божий? Где же его кара небесная?

– Как вы смеете осуждать замысел Творца своим низким человеческим умом?! Ваша гордыня ведет вас путем богохульства, я запрещаю вам нести службу и распространять ересь. Уходите, немедленно!

– Но…

– Немедленно!

– Думаешь, если ты была святошей, то можешь меня поучать?! Тебя прогнали в наш мир, мир безбожников, интересно за что?

– Не смей говорить со мной таким тоном! Я вышла за тебя и родила двоих детей не для того, чтобы ты разорил нас и смешал с грязью своим пьянством и воровством!

– О, неужели я одна паршивая свинья в семье? За что тебя выгнали?! Говори, или я вышвырну тебя как твои святоши!

– Ты не посмеешь!

– Кому поверят? Мне, хозяину Ранчо, мужчине, что взял тебя в жены несмотря на твое прошлое. Кто знает, как ты оступилась в тот раз? Воровство? Сбежала с мужчиной? За что гонят паршивых овец? Честно, мне было плевать, хоть ты прирезала кого, но сейчас ты стоишь на моей земле и уверяешь, что я конченый человек, не признавая при этом своей вины! В этом все вы святоши. Тычете людей в их пороки, пряча свои собственные за масками благодетелей. Мы уже разорены! Ты плохо молишься за наше благополучие, может за это тебя выгнали? Ты им, так же как и мне, принесла проклятье и неудачи? За это тебя выгнали? Может ты ведьма?

– Я никогда… Я всегда заботилась о тебе, о детях… Почему ты винишь меня?

– Мне ведь всегда везло, до твоего появления. Вот я и задумался, может это ты толкаешь меня к пьянству? Искушаешь как демон?

– Не смей перекладывать на меня свою слабость! Ты катишься вниз из-за своего невежества, а не злого рока! Ты сам портишь отношения с работниками, все избегают тебя, а не меня! Твой яд…

– Вот как ты запела. Я ждал этого, продолжай. Говори все что думаешь, говори как нужно правильно. Но сперва расскажи, за что тебя выгнали.

– Я лишь боролась… за угнетенных. Я требовала справедливости…

Он разразился смехом. – Справедливости?! – засмеялся еще громче. – Всего-то?! До самой границы придумывали наиболее грязные и чудные предлоги для твоего изгнания. Но ты лишь боролась за справедливость! – Он снова разразился смехом и закашлялся. – Я думал в тебе есть что-то от дьявола, мне это нравилось. Мысль, что даже в таком ангеле как ты, внутри сидит сам дьявол, нравилась мне. Я думал, это оправдывает меня, что нет идеальных, а ты… Ты сделала все еще хуже. Теперь я еще большее чудовище на твоем фоне. Лучше бы отпиралась и дальше, мне нравилась эта игра… Я представлял самые страшные злодеяния, и мне становилось легче. Но сейчас все стало еще хуже. Справедливость… Ты прижала даже святош своей порядочностью, как ты могла выйти за меня? Ты же всегда знала, что я картежник и конокрад, почему ты выбрала меня?

Ты боролась за справедливость, так скажи правду.

– Нет…

– Что? Отвечай, почему?

Скажи эту правду, и тебе откроется вся правда мира.

– Я… Ты… Ты был моим единственным шансом…

– Что?! Скажи громче, что ты там мямлишь?

Скажи.

– Ты был моим единственным шансом, я никогда не любила тебя, не уважала, не верила в тебя. Но мне нужен был дом, и я всегда хотела детей. Чистых и невинных, чтобы хоть кому-то верить…

– Ах, Рози, как поживаешь? Как твои сломанные ребра? Я бы тебя пожалела, но я слышала все, что ты говорила обо мне. Я слышала все, за что тебе стоит вырвать язык. Но у тебя уже свой есть палач.

– Доброе утро, Шериф! Я могу рассказать вам много занятных историй, но сперва, вам нужно получить заслуженное наказание за сделки с некоторыми преступниками.

– Здравствуй, мой нелюбимый муж. Снова пропил недельную ставку погонщика и будешь расплачиваться скотом? Я вижу слишком много твоих черт в моих сыновьях. В моих любимых крохах. Как же мне спаси их от твоего влияния?

– Ори, солнце мое, почему ты меня обманываешь? Я знаю, что это ты разбил окна на заднем дворе. Почему ты мне лжешь?

– Мама, это я сделал, – вмешался старший ребенок.

– Не лги и ты мне, я знаю правду!

– Мама, ты нас пугаешь, кто тебе все это говорит?

– Проваливай отсюда, жалкий коновал! Я мыслю яснее любого из вас! Если ты, Генри, еще раз притащишь кого-то в дом, чтобы назвать меня сумасшедшей, я спалю здесь все к чертям! И расскажу о всех твоих грешках!

– Доктор, вы же слышали, она опасна! Сделайте что-нибудь!

– Сэр, я не могу насильно ее забрать.

– Она жестоко наказывает детей в своем бреду.

– Наглая ложь!

– Прошу вас! Я заплачу сколько угодно, я не хочу вернуться домой и застать растерзанных детей! Умоляю, придумайте что-нибудь.

– Хорошо, сэр. Я свяжусь с коллегами, мне нужно это обсудить. Это необычный психоз, мне кажется им будет интересно.

– Скольких вы замучили доктор? Сколько слабоумных страдали от ваших методов? Я вот знаю сколько боли вы причинили, если тронете меня хоть пальцем, я расскажу и о вас всю правду!

– И так, Мистер Квиквел, даете ли вы согласие на изоляцию вашей супруги, Маргарет Квиквел, в лечебницу для душевно больных, при монастыре святого Стефана?

– Да.

– Даете ли согласие на лечение передовыми методами?

– Да, если ей это поможет.

– Подтверждаете ли вы, что ваша супруга – Маргарет Квиквел, будет находиться в лечебнице не менее 15 лет?

– Да, за это время вырастут наши дети.

– Тогда распишитесь здесь и здесь, а еще вот здесь, что вы даете согласие на подавление сопротивления в случае особо буйных пациентов.

– Вы не причините ей вреда?

– Лишь дадим успокоительный препарат на время переезда.

– Хорошо.

– Советуем вам увезти детей, туда где они будут чувствовать себя в безопасности. Мы госпитализируем ее когда вы будете готовы.

– К этом невозможно быть готовым… Я взял детей, мы уедем сегодня же, у нас тут есть друзья… Но она очень подозрительна, что если она сбежит?

– Мы свое дело знаем. Как думаете, куда она может направиться в таком случае?

– Эм… Она редко покидает наши земли. У нее не осталось друзей, родных тоже, весь город ее ненавидит. Свой бывший монастырь она презирает. Если только в лес. Но она долго там не протянет.

– Мы ее найдем, не переживайте.

– Дай мне больше! Я хочу знать, все что будет!

Ты не справишься с этим.

– Твоя сила привела меня сюда! Из-за тебя на меня охотятся с псами, как ты можешь меня бросить?

Это уничтожит тебя. Ты станешь никем и всем одновременно.

– Тогда я буду знать больше правды и добьюсь справедливости! Я слаба, меня никто не слушает, но я говорю правду! Мне нужна сила, чтобы меня услышали.

Больше не будет тебя и желания за что-то бороться. Ты будешь никем и всем одновременно.

– Плевать! – она расплакалась. – Я слышу псов… Я лишь хочу вернуться к детям… Давай же!

Псы громко лаяли подзывая всадников. По среди леса, на земле, в припадке корчилась женщина. Точнее оболочка, что от нее осталась.

– Осторожнее с ней. Она очень ценный экземпляр. Грузите в фургон.

– Я хочу лишь забвения… прошу… Избавь меня от этого… – Повторяла она все 17 лет остатками сознания. Эти слова предназначались той силе, что покинула ее, обременив знанием. Знанием, что стерло ценность любой жизни, даже собственной. Но волей судьбы, эти слова услышал единственный человек, способный понять это бремя.

– Нило, принеси мою сумку с ядами.

– Что? Вы хотите, буквально…

– Нет. Доверься мне. Прошу.

Озадаченный решением Роккайо, Нило выбежал на улицу к фургону. Неподалеку, в конюшне, кто-то в темноте седлал лошадь. Вернувшись в комнату, он застал Роккайо на полу, она погрузилась в свои мысли, обняв старуху как ребенка выбившегося из сил после истерики. Ее тощее тело теперь выглядело хрупким и невесомым, а расслабленное лицо и закрытые глаза показали ее истинный возраст.

– Боже, она так изменилась. Она же гораздо моложе… – сказал он тихо, стараясь не потревожить ее сон.

– Да, она пережила много боли, больше, чем мы можем представить.

Нило не стал расспрашивать, что это значит, лишь протянул сумку с маленькими бутыльками, которые прятались в фургоне самым тщательным образом. Цыганка аккуратно нащупала нужный бутылек в форме капли. Ее руки уже не дрожали, кто-то наблюдал за происходящим со стороны из темноты. «Я исправляю твои ошибки, не так ли?» – подумала она, мысленно обращаясь к тьме в углу комнаты.

Осторожно приподняв веко, она капнула в каждый глаз ровно по одной капле. Тело женщины обмякло. Нило все это время сидел рядом едва дыша, до тех пор, пока Роккайо не попросила его отнести женщину в соседний домик, о котором говорил Ори. Поборов брезгливость, он считал, что от стариков разит смертью, и что лучше к ним лишний раз прикасаться, чтоб не навлечь ее на себя, он смиренно поднял ее легкое тело на руки и пошагал во двор задаваясь вопросами: «Она же ее не убила?», «Как она в кромешной тьма поняла сколько было капель? Или это не важно?», «А где вообще хозяева? Как можно было не слышать таких криков?». Его Размышления прервал огорченный голос Роккайо.

– Дункан, ты уезжаешь?

Тот держал в руках поводья оседланного рыжего, нервно перебирая их в руках.

– Я не уеду, если ты скажешь, что все это неправда.

– Пусть катится отсюда, пришибленный, если слова сумасшедшей так его напугали. – Процедил сквозь зубы Нило, все еще оберегая сон женщины, что держал на руках.

– Это не твое дело, щенок, – ответил Дункан.

– Прекратите оба! – Повысила голос цыганка. – Если ты еще не понял во что ввязался, то да, она сказала правду обо мне. То, что она говорила о тебе, мне неизвестно! – выпалила она, поддавшись гневу нахлынувший из ниоткуда. До этого момента она и забыла, в каком положении находится, и как это выглядит со стороны. Но она слишком устала, чтобы нянчиться с его чувствами, когда он стоит одной ногой в стремени и собираясь ее бросить.

– Это слишком сложно… Я не могу, прости. Мне нужно подумать. – Он топтался на месте опустив голову. Все его мысли и чувства складывались в одно единственное слово – «Беги». Наконец, подняв глаза, он понял, что фигуры удалялись в глубь построек. Дункан ощутил резкую боль опустошения, словно из его груди что-то вырвали. Он медленно поднялся в седло, несколько раз хотел кинуться в сторону Роккайо, но страх смерти тянул поводья в обратную сторону. Альдо чувствовал смятение наездника и вертелся на месте, ничуть не помогая принять решение. Когда он наконец нервно взбрыкнул, пытаясь избавиться от боли во рту, повод ослабился, затем последовал посыл ногами в сторону дома. Через ночную прерию, едва освещенную луной.

Гвоздика

Ты был так спокоен. Даже не спросишь, что произошло?

– Я доверяю ей.

Вот так сразу?

– Наверное, это взаимно. Она тоже ничего не спрашивает.

Не задумывался почему?

– Может мы родственные души. С ней я такой же, как сам с собой, здесь.

Я знаю.

– Ты мне чудишься? Я снова пьян, или болен?

Смотри.

Привычная тьма заискрилась звездами, они плавно покачивались из стороны в сторону, потом спадали вниз, набирали скорость и превращались в снегопад. Снегопад напомнил о ночи с волками и сердце тревожно забилось. Из стены падающего света потянулись руки и нежно прижались к щекам. Все тревоги исчезли. Теперь чьи-то губы прижались ко лбу и искры света рассыпались по всей голове. Внутри. От лба они сыпались вниз, словно искры костра ударяясь о стенки оболочки по форме похожей на тело. Ударялись друг о друга, кружились, светили еще ярче, пока не заполнили собой все пространство. Стало светло, как ясным днем. Чистое синее небо пестрило вихрем звезд.

Прошлой ночью поднялся туман, а морозное утро превратило его в иней, покрыв весь лес белым покрывалом. Ветер снимал крошечные льдинки с деревьев и кружил в небе, яркими бликами отражая утренние лучи солнца. Повозка медленно ехала через лес, кусочек неба мерцал между приоткрытыми завесами позади козел, кони устало фыркали – «шли всю ночь» – подумал он. Лихорадка отняла все силы, глаза снова сомкнулись, сон продолжался.

А он заканчивался?

– Не ждите его. Он трус.

– Нам здесь рады, давай останемся еще на одну ночь?

– Не ждите, говорю же.

– Однажды ты меня поймешь, прошу, давай останемся.

– …

– Прошу.

– Хорошо. Давайте проведаем Миссис Квиквел, – Нило громко выдохнул.

– Прекрасная мысль, Нило, – Роккайо устало улыбнулась.

«Кажется, она превратилась в пустую болванку со вчерашней ночи. Неужто, это ничтожество способно отнять ее веру в себя. Жалкий подонок, надеюсь он свалился и свернул шею где-нибудь в овраге…». Нило стоял в дверном проеме, наблюдая за происходящим в комнате. Роккайо проверила сердцебиение, реакции на движения и голос. Это то состояние, о котором молила Миссис Квиквел, вчера, на полу ее комнаты. Она просила забвения, и кажется, она счастлива в нем. Закончив осмотр, Роккайо села в кресло.

Нило тихо спросил: – Она нас слышит? Выглядит очень спокойной, но кажется ей безразлично все вокруг.

– Матушка, ты нас слышишь? – Ори приблизился и осторожно коснулся руки покоившейся на подлокотнике кресла. Вчерашняя старуха осталась в прошлом, как страшный сон. В кресле качалке сидела женщина чуть старше пятидесяти лет. Ее лицо излучало безмятежность, мягкая улыбка не сходила с губ. Глаза словно поблекли и не обращали внимания на происходящее вокруг. – Как думаете, она в сознании? Говорите, вчера у нее случился приступ? Мы можем как-то ей помочь?

– Тело работает как положено, настроение хорошее. Возможно, со временем она пробудится, как от долго сна…

Если захочет.

…навещайте ее, разговариваете, чтобы ей не было одиноко. Такое случатся при нервных припадках. Нужно верить и ждать.

– Надеюсь, она обрела покой в этом сне, – с сочувствием сказал Ори.

Спряталась.

«Прекрати!» – вспыхнуло в голове у цыганки, едва не прорвавшись наружу. Ее кисть смяла ткань юбки, в поисках разрядки гнева.

– Даже не знаю как Сэм на это отреагирует. Он скоро приедет. Не останетесь еще на пару дней? – обернулся Ори.

Нило перехватил инициативу и ответил быстрее растерянной Роккайо, которая готова была согласиться. – Прости, нам завтра нужно выезжать в город. Уверен, все будет в порядке, может оставить письмо? Вроде диагноза и совета по уходу. Как вам идея? – Он нервничал. Дерзко было с его стороны вмешаться в разговор, но позволить ей остаться, то же самое, что послушаться лихорадочного, и пустить его голышом валяться в снегу, потому что это облегчит его жар.

– Да… пожалуй, так и сделаем, – она нехотя согласилась.

– Спасибо вам, я так рад, что вы оказались здесь, в эту ужасную ночь. И малышка в порядке и матушка… надеюсь, ей стало лучше, она выглядит лучше… В общем, я вам безмерно благодарен, и не смею просить еще о чем-то. Давайте решим все после завтрака. Уверен, все станет лучше после сытного и горячего завтрака. Схожу за Дунканом, сколько себя помню, он каждый раз последним приходит.

Роккайо и Нило молча переглянулись.

– Что-то не так? – Ори уловил тревогу.

– Он уехал, – ответил Нило.

– Когда? Он не собирался…

– Ночью, когда все случилось. Он испугался одного из пророчеств вашей матери.

– Пророчества? Боже… Что она ему наговорила?

– Что я его убью, – наконец заговорила цыганка, не веря своим словам.

И не только.

– Какой ужас! Он же… Он… Он вернется! Дункан многое пережил, и есть вещи, которые его тревожат не на шутку, но он был так счастлив вчера. Как же так?

– Не вернется, ставлю на это свою голов… – Нило осекся. Ори все таки друг этого подонка, и хороший человек, не стоило так разбрасываться словами.

– Даже если так, я должен извиниться перед ним. Я мирно спал, когда это с ним случилось… Как же плохо получилось. Я съезжу к нему, в любом случае. Уверен случилось недоразумение. – Ори почесал затылок, недоумевая от поступка друга. – Давайте не будем думать о плохом. Позавтракаем без него, что уж поделать, надеюсь он добрался до дома в целости и сохранности.

– У тебя очень доброе сердце, дружище, – в голосе Нило звучало разочарование. "Собой или Дунканом?"

– Если вдруг получится узнать его получше, ты меня поймешь.

«Всё-то я пойму потом. Когда? За что любят этого труса? Все прям двинулись на нем. Может тоже ее бросить, чтобы она убивалась по мне?». Нило лишь кивнул в ответ на слова Ори, и пытаясь прогнать дурные мысли вышел на свежий воздух. Вопреки его ожиданиям, злость и обида разгорались как пламя, лишь сильнее.

Хочешь сбежать?

– К черту все, я устал. Я вечно не на своем месте. Все проходит мимо меня.

А я думаю, ты наконец нашёл себя.

– Чуть не помер от волков, одержим своей спасительницей, для которой я несмышленый братишка, а не мужчина. Сижу в какой-то дыре, с сумасшедшей, которая зовет ее трупом…

Но ты перестал бежать. Впервые за много лет.

– Я искал нового, а не… Вот сейчас я действительно хочу сбежать, это невыносимо.

Но ты еще здесь.

– Она попросила. Что я мог сделать?

Ты все еще веришь ей?

– Да. Но она так легко сломалась, может она не та, за кого я ее принимал…

Нет. Она тоже перестала бежать. Только она бежит за кем-то, а не от кого-то.

– Это ее слабость?

Это ее сила. Но не принятая. Отвергнутая. Изуродованная.

– А в чем моя сила?

В доверии.

– Вроде как наивность? Э, не, я чую вранье и фальшь за милю. Я мало кому доверяю.

Речь не о людях.

– Нило, давай прогуляемся верхом? – Роккайо прервала диалог.

– Да, я бы проветрил голову… Сейчас приведу коней.

– Спасибо тебе. – Она коснулась лбом его плеча, прихватив за рукав, как это когда-то делала его младшая сестра, и словно одолжив немного сил, улыбнулась, отошла в сторону, посмотрела на него заражая ответной улыбкой, и наконец отправилась к дому. Нило немного постоял наполненный счастьем, его рукав на миг стал частью его души, иначе не объяснить, как он всей душой почувствовал эти прикосновения.

Рад, что не сбежал?

– И да, и нет. Рано или поздно, с ней окажется кто-то надежнее того чудилы, или надежнее и желаннее меня. И я снова останусь один. Но этот миг… Как он может быть дороже всех мучений? Почему я сам иду на плаху с глупой улыбкой?

У меня нет объяснения.

– Надо же. Никто не может объяснить мою глупость.

Нет, я не могу объяснить ценность этого мига.

Нило тщетно искал подпруги способные обхватить бока тяжеловозов. На этом ранчо были только рабочие верховые лошади. Накинув одеяло на одного из коней, он запрыгнул на голую спину второго, с удовольствием отметив крепкие мышцы под собой, а не жестокий хребет. Поездка обещала быть спокойной, можно было и второго не накрывать, но пот пропитает юбки Роккайо, и это создаст ей хлопот со стиркой. Она уже стояла на террасе в окружении детей. Нило забеспокоился, что они попросятся на прогулку и испортят эти прекрасные моменты. К его счастью, вышла Софи, чтобы отдать Роккайо какой-то сверток, и заманила детей в дом сладким запахом пирога, который просочился вместе с ней с кухни.

– Софи любезно угостила нас пирогом. Я сбегаю за сумкой и можем ехать!

Роккайо заметно ободрилась за время сборов. Тень больше не появлялась, а привычные действия, вроде причесывания и переодевания, сконцентрировали ее на настоящем. Она не одна, женщина будто бы спасена от страданий, погода прекрасная, хозяева очень добры. Мысли успокаивались. Она забыла о Дункане, как о вчерашнем кошмаре. – «Может все это было сном?»

Они ехали больше часа погрузившись в собственные мысли. Живот Нило заурчал, время близилось к обеду. Солнце ласково грело, а прохладный ветер поднимал сладкий запах травы, превращая самую обычную поляну в сказочное место. Только гнус отвлекал своей назойливостью. Лез в глаза и уши, лошадям и людям с одинаковой силой. Роккайо была готова к этому. Она взяла с собой бутылек с маслом гвоздики и благовония. Окликнув Нило, она остановила своего тяжеловоза как можно ближе ко второму. Чуть наклонившись в сторону, потянулась рукой к лицу парня, и едва коснувшись его щеки, резко почувствовала как одеяло под ней съезжает вниз, утягивая за собой. Нило схватил ее за руку и подставил носок ботинка под ее скользящую вниз ногу. Она замерла, уперевшись в ногу Нило как в стремя, с задранной вверх рукой. Хрупкое равновесие держалась на его правой ноге, которая впилась в бок тяжеловоза, и звенела от напряжения. Конь так редко ходил под верхом, что долго не мог сообразить, что это давление ожидает его движения в том же направлении. Две секунды размышлений пегого тянулись вечностью. Наконец, он принял в бок, встав вплотную со вторым конем, и Роккайо окончательно выправилась. Оба громко засмеялись, не замечая, что Нило до сих пор держит запястье цыганки. Когда он это осознал, смех неловко прервался. Он нерешительно отпустил ее запястье, заметив небольшое покраснение, в том месте, где он сжимал ее руку. Только он хотел произнести извинения, как ее рука уверенно коснулась его щеки, оставляя немного жгучий след от масла. Затем на шее, под ухом. По спине и затылку побежали мурашки. Он оцепенел, и стал самым живым на свете, одновременно. Ее рука скользнула по виску, в голове вспыхнуло желание поймать ее руку снова, и не отпускать. Она провела пальцами по тыльной стороне его запястий. Все то же самое проделала с собой. Нило был околдован. Если бы кто-то сказал, что таким ритуалом забирают душу на веки, он бы не шелохнулся, и лишь наблюдал. От ее прикосновений сыпались звезды, наполняя тело светом, огнем. Как тогда, во сне. – «Это была она?» – Нило на миг представил, что она богиня, и именно поэтому касается самой его души, приходит в его сны.

Роккайо продолжила путь. Смех и спасение от гнуса еще сильнее подняли ей настроение. Она ехала впереди, подыскивая место для костра, хотела окурить лошадей благовониями и облегчить их жизнь тоже. В паре минут езды, виднелся раскидистый дуб, туда она и держала направление. Под этим дубом уже кто-то останавливался, трава была примята, недалеко от небольшого кострища, отгороженного камнями, под ботинком хрустнуло стекло. – «Надеюсь, те кто устроил тут попойку не вернутся» – Нило неосознанно начал прислушиваться к окружающим звукам. Ничего необычного.

День пролетел за разговорами, пирог давно закончился, напоминая о себе только липкостью рук. Воды поблизости не было. Нило ушел справить нужду, и поискать хоть какую-то лужу или ручей, ненадолго предоставив Роккайо самой себе. Солнце склонялось к закату, нужно было собираться в обратный путь, но этого так не хотелось делать. Все мысли и тревоги остались позади. Здесь было уютно и спокойно. Все просто и понятно, даже очевидно. Ей захотелось отправиться в путь, снова. Чтобы Нило был рядом, и она всегда была уверена в нем. Чтобы все кони были рядом, и всегда можно было изменить направление. Чтобы рядом был фургон, с лекарствами, оружием, стилетом… Уйти по собственной воле, если место совсем перестанет нравиться. Даже если это место – мир живых. Раньше эта мысль пугала, и хотелось затолкать ее как можно глубже, но сейчас, она была успокаивающей. Есть что-то манящие в безмятежном сне. Ведь именно туда люди и бегут, от боли, от страхов, разочарований. Просто они хотят возвращаться, они надеются, что что-то можно изменить…

Проснись.

– Боже… Нет, не сейчас!

Слушай.

Пение птиц смолкло, ветер замер. Доносились только крики о помощи. Кто-то был в полном отчаянии, бился и сопротивлялся тому несчастью, что с ним приключилось, умоляя прийти к нему на помощь.

– Что с ним? – Роккайо вскочила на ноги и пыталась уловить направление звука.

Он пытается спасти самоубийцу.

– О, боги, я не могу понять откуда доносится звук. Я могу ему помочь, если ты меня направишь!

Но он сделал свой выбор. Зачем продолжать страдания, если он от них сбежал? Тебе ли не знать.

Роккайо почувствовала как гнев и обида поднимаются в груди. – Ты поиграть пришла? – закричала она.

Я пришла удостовериться, что ты жива.

– Что?! С чего бы мне… – ее прервал очередной крик о помощи срывающийся на отчаянный вой. – Где он??? Говори!

В будущем. Он делает это в любом случае. Рано или поздно.

– Как?! О ком ты? Нет-нет-нет, не говори мне, что…

Он всегда просит позвать тебя, ты придешь?

– Веди меня! Сейчас же!

Нило застал ее спящей, прижавшись плечом к дереву. Когда подошел ближе, он увидел, как по ее щекам текли слезы. Он присел рядом, на торчащие из земли корни, и осторожно, едва касаясь ее скул, вытирал бегущие капли пальцами. Он вспомнил как его слезы капали в снег, перед глазами появились черные пятна крови. «Интересно, они были такими же горячими?»

Ты впервые не испугался воспоминания.

– Прошли месяцы, рано или поздно я бы привык. Почему она плачет?

Возьми ее за руку.

– Зачем?? А если она проснется и влепит мне пощечину за такую дерзость?

Ты нужен ей. Если тебя не будет рядом, она не проснется.

– Что за?! Что за идиотские мысли! Она просто спит. – Ее глаза забегали под веками словно что-то искали. Дыхание участилось, и все стихло. Она расслабилась и даже немного обмякла. – Ну вот, успокоилась. Все в порядке.

Это твой последний шанс.

– Кто это?! Что за чертовщина? – Нило испугался голоса, который появился из ниоткуда. Он был таким подавляющим и бесконечным, будто прозвучал на весь мир.

Возьми ее за руку, щенок!

– Дункан??? Да чтоб тебя… – Нило суетливо крутился на месте, пытаясь увидеть, или придумать, хоть какое-то объяснение этому голосу. За это время Роккайо затихла настолько, что не подавала признаков жизни. Он в панике провел потной ладонью по брюкам и взял ее ладонь в свою.

Клеймо

– Даже не буду спрашивать, что тебе занесло в город.

– И правда, лучше не спрашивай.

– Давно ты тут?

– Вчера приехал.

– Ну и видок у тебя. Словно не просыхал неделю.

– Всего-то вчера расслабился.

– Больше похоже на то, что ты хотел забыться.

– И то верно.

– Поедем завтра на охоту? В горах полно оленей. Отец взял все необходимое.

– Нет, спасибо.

– Без отца. Вдвоем поедем, возьмем виски. Ну? – Леон наклонился к стойке. От Дункана разило перегаром и рвотой. Спросить его прямо, что случилось, значит выйти на раненого медведя без оружия. Опыт говорит, что надо увести его подальше, в самое глухое и темное место, где он сможет снять свою толстую шкуру, и наконец, показать, где болит.

– Ладно. Договорились.

– Почему ты не нашел меня вчера?

– Я пытался расслабиться, говорю же.

Леон недоверчиво посмотрел на друга. – Насколько сильно ты хотел расслабиться?

– Настолько, что весь вечер охмурял официантку.

– И как успехи? Сегодня тут только зрелая женщина обслуживает, твои вкусы изменились? – Леон засмеялся.

– Нет, вчера тут была молоденькая. Возможно из переселенцев. Слишком уж светленькая и не застенчивая.

– Не томи! Что было? – Леон глотнул пива, предвкушая забавную историю, зная насколько неуклюж Дункан с девушками.

– Да может что-то и было бы, если бы не ты.

– А? – Леон аж взвизгнул от удивления. – Страшно представить, чем я мог помешать. Неужели… ты думал обо мне? – Леон залился смехом на весь бар и крепко ударил в плечо Дункана.

– Идиот. – Дункан толкнул его в ответ, впервые за все время улыбнувшись. – Все было хорошо. Мы ушли наверх, я уже начал раздеваться. Вот только когда снял рубашку она заметила шрам на боку.

– Шрам… Ты про тот шрам от клейма?

– Да, тот самый шрам от клейма, которым ты меня наградил. Она спросила, не клейменый раб ли я.

Леон подавился смешком. – Она имеет что-то против рабов? Ты оскорбился? – Дункан ожидал подкола и молча глотнул пива, подавляя улыбку. – Ладно, ладно. И что было дальше?

– Мне пришлось рассказать правду. О том, как моего криворукого брата изловчился лягнуть бык зажатый в клетке. А тот, скрючившись от боли, не выпустил раскаленного клейма из рук и припек меня в бок. Да так аккуратно, что ни у одного быка на нашем ранчо нет такой ровной буквы W на шкуре.

– Она стала тебя жалеть?

– Нет, она так сильно смеялась, что я уже и перехотел чего-либо.

Леон снова залился смехом, да так надолго, что Дункан успел выпить пол пинты пива.

– Дружище! Познакомь меня с ней! Мне кажется у нас много общего…

Барсук

Молодой олень лежал на камне. Его смерть была мучительной. Пуля попала в живот, и несколько часов, рана, медленно изливаясь кровью, давала надежду на бегство. Пока вторая пуля милосердия не прекратила преследование. Лошади, со слипшейся от дневного пота шерстью, тихо паслись в прохладной тьме. Ночь была безлунная, небо затянули тучи. Лагерь предусмотрительно разбили под дубом, Дункан был уверен, что это хороший знак, пока оленя не спугнул барсук, и пуля не пробила ему лоснящийся рыжей шерсткой бок.

– С псами было бы проще.

– Псы только нагоняют ужаса на весь лес.

– Да, если бы он не прыгнул, все бы быстро закончилось. – Леон привязал на крупе своего нового серого мерена тушу оленя. Железный запах крови и сладковатый запах лошадиного пота вызывали тошноту. Кровь оленя стекала по правой задней ноге серого, светлая шерсть которого, будто подсвечивала алый цвет и жестокость момента. – У тебя есть закурить?

– Нет. – Дункан был угрюм. Он ненавидел себя за промах. Знал, что у него не было шанса, и чистая случайность сыграла против всех, но это не мешало ему ненавидеть себя.

– А виски?

– Есть немного кофе. Тебя тошнит?

– Да, я отвык от этого запаха. Если не считать того кугуара, я к тушам не подходил уже года три.

– Ну да, ты же работаешь в кабинете.

– Нет, я не об этом… Я на охоте давно не был, к скотобойне я никогда и не приближался. Там царит сама смерть, мне не по себе, от одной только мысли, сколько скота там убили. Наверное, там земля уже проклята. А запах…

– По твоему, убийство на охоте не такое скверное?

– Тут мы тоже добыча. Если выйдет медведь, бежать придется нам. Конечно, мы с оружием, верхом, но это все же более естественно, чем растить их, защищать, лечить, водить на самые сочные пастбища, а потом предательски вести на бойню, еще и ставя в очередь дожидаться своего момента.

– На, – Дункан передал флягу. – И это говорит сын фермера, считающий его доход. – Он невольно вспомнил, как тогда, утром, перед костром, втягивал приятный аромат кофе, и был уверен, что день будет прекрасным, что все невзгоды забудутся. – Мы тоже в очереди, рано или поздно придет и наш час. Не грузи себя этим.

Леон хотел задать иное направление мысли, но молча согласился, им и так предстоял тяжелый разговор. Чем ближе солнце склонялось к горизонту, тем сильнее у него сосало под ложечкой от тревоги, ведь совсем скоро ему удастся узнать причину приезда брата.

– Как тебе мой Пегас? – он подогнал своего рослого мерена, чтобы сменить тему. Под ним размашисто шел практически белый конь, с едва заметными серыми яблоками. Он по-рысачьи высоко нес изогнутую шею и оживленно всматривался в редкие деревья, иногда спотыкаясь о корни. Мерен явно не ходил в лес раньше, но уверенно держался под строгим надзором пегого мерена Дункана. Эти двое, уже успели обменяться тычками и визгами, раз и навсегда решив, что главным будет пегий. Не претендуя более на главенство, серый поравнявшись игриво прикусывал за шею пегого, но тот лишь угрожающие щелкал зубами в ответ, пока серому это не надоело. Его снова занимал редкий лес, через который лежала дорога к лагерю. Незнакомые запахи щекотали ноздри, непривычный грунт путал ноги, а снующие белки и полевки, то и дело хотели его напугать, но пегий шел уверенно, значит все было в порядке. Его голова весело раскачивалась из стороны в сторону, а уши прядали во все стороны, казалось, он и не пробирался сквозь бурелом несколько часов, загоняя раненого оленя.

– Пегас? – Дункан немного задержался взглядом на сером и поймал его встречный изучающий взгляд. – Смышленый он.

Дункан любил лошадей с живыми глазами. Это было его главным критерием в выборе лошадей на обучение. Пегого он выбрал также, несмотря на его злобность ко всему живому, это был самый надежный рабочий конь, трезво оценивающий ситуации. Дункан не видел еще зверя, реки или кустов, способных его напугать. Лишь однажды он захрапел и заплясал от взрыва динамита, но тогда, сам Дункан припал к земле от испуга. Кеган – старший брат, решил с берега оглушить рыбу, не предупредив об этом остальных братьев.

– Да, Пегас, так в древнегреческих мифах называли летающих лошадей. Даже не спросишь где я его урвал? – Оба знали, что он сделает это в любом случае, и Дункан лишь кивнул, приглашая его к выступлению.

– На ярмарке этот красавец не хотел даваться ни одному покупателю, и летал от одного края бочки к другому, словно тот самый Пегас из мифов, даже не имея крыльев за спиной! Разумеется, я был восхищен! И использовал все свое обаяние, чтобы сторговаться с фермером, что его выставил, до цены в 200 долларов. Ссылаясь на то, что его конь дикий, и та пара новоиспеченных калек, что только что вылетели через ограду, не горят желанием забрать его даже даром!

– Кажется, для таких впечатлительных как ты, ему имбирь в задницу заснули. Он же спокоен как осел.

– Я по твоему совсем идиот?! Он стоял спокойно, ровно до тех пор, пока кто-то не садился ему на спину.

– Хм, если бы были проблемы со спиной, он бы тебя уже размазал по деревьям… Как ты увел его тогда?

– Я с ним поговорил.

– Что? Что ты такого наговорил бедной животине, что тот счел сопротивление бесполезным?

– Я просто поговорил с ним. Да, когда вел его с ярмарки к своей кобыле, я говорил о Пегасах. Потом, когда мы ехали в постоялый двор, я рассказывал ему об Ирландии. А когда…

– Я уже вижу как однажды ты приходишь домой на своих двоих. Потому что заговорил бедное животное до смерти.

– Иди к черту! Это животное знает о дружбе больше, чем ты! Ему было одиноко, его увели невесть куда и сажали всяких болванов на спину. Я бы тоже взбесился! – Леон наигранно изображал негодование и размахивал руками. Серый не сводил с него глаз и ушей, явно получая удовольствие от шумного всадника и пружинил на ходу от возбуждения.

– Можешь поговорить с моим мерином? Мне не нравится, что он пытается снять с меня скальп, как воин ирокез, каждый раз, когда расчищаю его задние копыта.

Леон залился смехом. – Вы друг друга стоите!

Впервые за день посмеявшись они почувствовали облегчение.

Никогда

– И что я по твоему должен был сделать ?

– Поговорить с ней. – Леон сидел у костра за походным столиком, вращая в руке стеклянный стакан с виски.

– О чем же?

– О своих чувствах. Не только ты страдал от всего этого. Тебе не кажется, что ты сам построил стену между вами?

– Хорошо. Будь по твоему. Я бы приполз к ней с моим обливающимся кровью сердцем в руках. Бросил бы к ее ногам, сказал бы, что это из-за неё. – Он держал перед собой перевёрнутую шляпу, изображая сердце, и швырнул ее на пол к ногам Леона. – Сказал бы, что из-за любви к ней я не способен жить спокойно? – Его челюсть сжалась до скрежета зубов. Леон знал, что делал. Перед ним был раненый зверь, с огромной запущенной раной. Вжимаясь в стул и стараясь не смотреть Дункану в глаза, он сделал глоток виски. Дункан продолжал, уже истерически посмеиваясь и расхаживая туда обратно у костра. – Нет, чтоб плюнуть и сказать: «Да, к чёрту! После зимы всегда приходит весна. Не наша с тобой, так с кем-то ещё», и пойти чинить забор, как в том дрянном фильме. Но нет! Вместо этого, я чувствую удавку на своей шее! И чем дальше она отходит от меня, тем сильнее петля затягивается! – Он схватил и сильно натянул платок на шее. Его лицо исказилось гримасой гнева и боли, а голос начал дрожать. – Понимаешь, какая шутка? Раньше, эта петля сжимала меня страхом потерять ее. Каждый раз, когда я уезжал на зимовку и оставлял ее одну. По ночам я думал: «А что если чужаки забредут в наши края? А если чертов медведь залез в дом?». Мое сердце сжималось от ужаса и я шептал себе под нос: «Боже, какой я кретин… Как я мог оставить ее одну?». – Он сжал в кулаке платок так, что костяшки рук побелели, и уставился в пустоту. – Эта петля сжималась каждый раз, когда меня выбивал из седла дичок, сотрясая все мои кости, словно они вот-вот поменяются местами сверху вниз и обратно. Душила меня, когда в темноте, куда не дотягивается свет костра, еле слышно рыскали волки. «А что если я не вернусь?». – Он уставился на Леона. Тот на секунду поднял глаза и снова отвёл вниз, к стакану. Дункан медленно перевёл взгляд на огонь костра. Пламя плясало в его остекленевших глазах. Спустя несколько мгновений он заговорил. – Когда я возвращался, я забывал обо всем этом, как о страшном сне. Мое сердце было спокойно и безмятежно рядом с ней. Только я был слеп. Я думал только о ней, а не о том, что все это время чувствовала она. Я и не замечал, что со временем эта удавка не ослабевала даже когда она была рядом. Другой взгляд, другая улыбка. Грустнее, чем обычно. Реже, чем обычно. Что я должен был с этим делать? – Он спрашивал уже сам себя, продолжая смотреть в огонь. – Я уже отдал ей сердце. Всю теплоту на какую я был способен. Я связал себя вечным страхом потерять ее. Я приплелся бы к ней через любую бурю, но я не выдержал ее же холода. – Он долго молчал, проглатывая ком, который годами распирал его горло. Но сегодня у него хватило мужества сказать все вслух. Даже после двух бутылок виски ему страшно было вскрывать эту старую рану. Слёзы душили его, пытаясь прорваться наружу. Несколько раз едва начиная говорить, но отворачивался и делал глубокий вдох. Он не хотел признаваться даже себе, в том, что хотел сказать сейчас брату. – Она имела право разлюбить меня в любую секунду, я знал это. Я даже думал, что я справлюсь с этим, потому что… Потому что, на то должны быть весомые причины… – Он покачал головой и с усмешкой, горькой, выдавливал из себя, казалось бы несвязные фразы: «Поговорить?», «Сказать, что мне необходимо то, чего у неё больше нет?», «Выпрашивать любовь?», «Как голодный пёс подбирать огрызки, даже если они были брошены из милосердия?», «Из жалости?». – Его плечи содрогались, дыхание сбивалось, а горло жгло огнём. «Какого черта так больно до сих пор», – подумал он. Леон молчал и смотрел в пляшущие языки пламени. Это лучшее, что он мог сделать. Дункан отвернулся, будто всматриваясь в черноту безлунной ночи. По грубой коже, выжженной солнцем и высушенной ветром, бежала слеза. Жгло уже во всей груди. Он очертил круг головой, пытаясь смахнуть эту слабость. Сжал переносицу пальцами, и сдавленно, едва слышно сказал:

– Кто, кроме меня, имеет право прекратить эти страдания, чтобы спасти свою душу? – Леон молчал, вращая в руке пустой бокал, не решаясь потянуться к бутылке. – Это точило бы меня, как вода точит камень. Это мое слабое место и сделать его прочным я не в силах. Так что я ушёл. Сбежал. – Он сорвался на крик. – Струсил! Называй это как угодно! И по сей день я избегаю новой удавки, как зверь познавший капкан… – Едва он замахнулся на бокал стоявший там, где его оставил, что-то екнуло в его груди, он замер. Через пару мгновений его рука расслабилась и медленно опустилась. – Может я слаб? Да, я слабак, Леон, я все понял! Но сейчас это не важно. Наверное, не всем дано это. Да… и неважно уже это всё. – Он вылил виски из бокала на землю, и сел за стол. Леон не поднял глаз и сейчас, казалось, он вовсе перестал дышать. – Мое сердце губит меня. Уж лучше я буду «черствым отшельником», как ты говоришь…

Той ночью они больше не проронили ни слова. Но это было единственным верным исходом. Дункан вскрыл гниющую годами рану и прижег ее огнём. Теперь нужно было лишь время. Мясо покроется коркой, а после рубцом.

Зачем ты меня позвал?

– Я прошу ответов.

Всего лишь ответов?

– Да. Прошу! Умоляю! Зачем я вообще здесь? Все что я делаю, это ненавижу себя! Я не способен быть один, но стоит поверить, что я кому-то нужен…

Ты прямо сейчас мочишься на плечи своего единственного близкого друга. Прямо сейчас ломаешь его жизнь на «до и после» этой ночи. Прямо сейчас обрекаешь его и родителей, что тебя приняли, задаваться вопросами без ответов: «За что?» и «Что мы сделали не так?». Ты стыдишься только того, что обмочился умирая? Нет, не стоит. Твой друг не замечает этого. Он надрывает голосовые связки, сотрясая лес нечеловеческими криками. Его колени предательский слабеют, под весом твоего тела. Он понимает, что в одиночку не снимет с тебя петлю и не перережет веревку. Он в ужасе. Он будет видеть твое багровое и распухшее лицо в кошмарах, твои слюни…

– Нет!!! Не надо… – Его голос пронзила боль. – Я хочу быть как они, честно! Я хочу быть добрым, счастливым… Но я словно проклятье, вечная боль и злоба, что пачкает все вокруг…

Там где есть любовь – всегда приходит боль. Там где есть боль – всегда приходит любовь.

– Я устал от жалости! Их любовь выжигает на мне клеймом мою ничтожность! Я ненавижу их! Ненавижу их жертвенность! Каждое их доброе слово – плевок мне в лицо! Я устал от этого!!!

Ты пришел за ответами?

– Да!

Тогда вернись.

– Что?! Нет, я не могу!

Здесь нет ответов. Ты задаешь вопросы, которые следует задавать живым.

– Что?! Это все что ты скажешь??? Я всю жизнь ждал этого момента! Я ждал ответов! Я влез петлю ради этого!!!

ЗДЕСЬ НЕТ ОТВЕТОВ. Ваш гнев…

– Наш гнев? Ну да, это чертовски разочаровывает! Ни кому не известно зачем родиться, страдать, и сгинуть без ответов. Наверное, многие в последний момент высказывают тебе свои ощущения.

По твоему, свеча живет, когда горит, или когда лежит на полке дожидаясь своего часа?

– Горит – значит умирает. Но в то же время, нет, хм… Свеча невредима на полке, но не имеет смысла пока не горит. Хотя, можно же сжечь и собрать ее заново, лишь фитиль заменить…

Так что по твоему, что в этом жизнь, а что смерть?

– Я не… Это одно и тоже?

Здесь нет ответов. Здесь свечи лежат на полке.

– Кажется, я начинаю понимать.

Значит твое тело еще борется. Иначе ты бы прекратил мыслить – здесь можно лишь помнить.

– Черт!! Я и забыл… Если я захочу вернуться… Это еще возможно?

Я не влияю на происходящие. Но я могу позвать ту, что сможет.

– Роккайо? Боже… Я знал, что будет не просто… Она ненавидит меня, за то что я сбежал.

Ты был прав на счет фитилей. Смотри.

– Дункан? Я чувствую, что ты рядом, что здесь происходит? Где мы?

– Роккайо?! Я так рад тебя слышать. Прости меня, что я сбежал. Я трус и слабак, поэтому я здесь. И поэтому мне нужна твоя помощь. Правда, я не совсем могу объяснить где мы.

– Та женщина… Она пришла в норму, я не думаю, что ее предсказаниям стоит верить. Мы все были напуганы, но я жду тебя. Я очень скучаю по тебе.

– Женщина? Предсказания?

– Да, это случилось пару дней назад, ты не помнишь?

– Д-да, помню, наверное… Ты ждешь, значит… Ты все еще любишь меня?

– Ох, Дункан, я хотела запрячь всех своих коней и вырвать с корнями дуб, под которым мы впервые заговорили о чувствах, так сильно ты меня разозлил своим уходом. Но я всем сердцем жду, когда ты вернешься, любовь моя. Я жду тебя.

– Это невозможно… Было невозможно… Не хочешь остаться здесь, со мной?

– Почему ты не веришь? Здесь так странно. Это сон?

– Да. Долгий сон, где нас никто не потревожит.

– Звучит прекрасно. Я устала от тревог. Где ты, покажись?

Покажи ей правду.

– Нет!

– Что-то не так? Где ты? Мне не по себе, Дункан.

– Останься, все хорошо. Здесь хорошо… Иди на мой голос.

– Дункан, здесь пахнет смертью. Я ничего не вижу. Только… Дуб?

– Да, иди ко мне, я тут!

– Ты вернулся, я знала!

Дункан уловил странный запах. Стоя в темноте, он неожиданно ощутил в руках свечу и зажигалку. Не раздумывая, он высек искру и пламя осветило что-то у его ног. Давая свече разгореться он сделал шаг назад и его ботинок в чем-то запутался. В чем-то опутывающем и длинном… Едва разглядев, что это было, он в ужасе выронил свечу и пламя быстро занялось на сухой траве. Под его ногами, окруженные ползущим пламенем, лежали два изуродованных выстрелами тела. Молодой, черноволосый мужчина навсегда остался лежать в объятьях женщины. Его голая спина, когда-то напряженная от страсти, зияла рваными дырами. На Дункана смотрели стеклянные глаза цыганки, навсегда запечатлевшие удивление и ужас.

– Это невозможно… Это не могут быть они!

Здесь нет ответов. Здесь только память. Память каждого, кто когда-либо горел.

– Я не понимаю… Я не понимаю!!!

– Дункан, мне страшно! Где ты?

– Не подходи! Я был не прав! Уходи отсюда, сейчас же!

– Я не уйду без тебя, где ты?

– Уходи, Роккайо! А ты! Сделай же что-нибудь?!

Я не влияю на происходящее.

– Сделай!! Ради все святого!

Здесь нет святого. Но мы можем попросить мальчонка… Он медлит.

– Возьми ее за руку, щенок!

Роккайо резко проснулась от кошмара, жадно хватая свежий воздух. Металлический запах еще витал в воздухе. Нило ошарашено смотрел на цыганку.

– Я слышал Дункана.

– Я тоже, Нило. Он перешел черту…

– Она в безопасности?

Да.

– Значит я отсюда не выберусь?

Твоя судьба изменилась. Скоро ты и не вспомнишь этого разговора, все будет иначе, но и этого ты не поймешь. Останется только легкое предчувствие.

– Что??? А как же, Леон, и… я, в петле?

Так же, как и убитые тобой мальчонка с цыганкой.

– Я не мог этого сделать!!! Я не убийца!

Не думай об этом, для тебя это не постижимо. Запомни только то, что она ждет тебя. У тебя есть шанс начать с начала.

– Но это тоже невозможно… Это место сплошная ложь! Ты рассказываешь мне сказки перед смертью?

Рассказываю их не я. Я лишь запоминаю, и хочу это исправить. Еще увидимся, волчонок, петля затянулась. Ты нам нужен.

Платок

Вопреки своим привычкам, Дункан переночевал под терновником. Он не рискнул ехать во тьме до самого Уотерфорда. После тяжелого пробуждения на рассвете, не в состоянии вспомнить, что именно ему снилось, он не мог отделаться от мерзкого чувства сдавливающего горло. Он несколько раз пытался прочистить горло и связки, вспоминая не мерз ли он ночью, и не простыл ли, но все безуспешно. Он даже проверил не саднит ли где пчелиный или змеиный укус, вдруг это аллергия на яд. Это тоже не внесло ясности, по ощущениям все было в порядке. Наконец, разозлившись, Дункан снял с шеи платок, и швырнул его в кусты позади дерева. Стало чуть легче. Он очень сильно хотел выпить чего-то горячего и, на удивление, еще сильнее, хотел увидеться с Леоном.

Утренняя прохлада постепенно прояснила голову. Вздрогнув от мурашек, он свернул попону, которую ночью бросил на землю для сна. Альдо спал стоя под деревом. Он был привязан к дереву за шею с небольшим колокольчиком под узлом, чтобы разбудить Дункана в случае опасности, гораздо раньше, чем ее смог бы заметить сам Дункан. Ночь была спокойной, не считая странного и тревожного сна, которого вспомнить он не мог. Только непонятное чувство ныло в груди. Иногда, оно было похоже на нетерпение, иногда, на страх, иногда, и вовсе, на тоску по чему-то важному… Кому-то важному? Его тревога росла, Альдо уже был оседлан. Желудок сжался от голода и волнения, руки немного дрожали. «Сейчас бы кофе, или сигарету.» – думал он. Поставив ногу в стремя, он представил путь домой, и чем дальше уносили его мысли, тем сильнее ныло в груди. Он выругался, сплюнул, перекинул поводья на шею Альдо и поставил ногу в стремя. В голове вспыхнуло отчетливое желание выпить пива. Во рту все словно наполнилось горьковатым вкусом ржаного хмеля. Волна удовольствия прокатилась вниз по горлу, желудок ответил урчанием.

– Может я тоскую по брату? – На последнем слове он почувствовал отголосок того странного чувства, что кажется притупилось мыслями о пиве. – По брату… – Повторил он, словно вспоминая, насколько это важное слово. – Леон еще в городе. К вечеру я тоже буду там, если выдвинусь сейчас. А почему бы и нет? – Он улыбнулся, и с усилием, но как обычно плавно, поднялся в седло, похлопал по шее рыжего за терпение, и двинулся в путь.

…

Дункан зашел в бар рядом с постоялым двором, что занимал его отец, из года в год посещая ярмарки и сезонные выставки. Его надежды оправдались, среди мужчин и женщин, окруживших барную стойку, в самой гуще, виднелась рыжая копна волос. Лавируя между зеваками и бывалыми гостями бара он, как и многие, прислушивался к истории, что рассказывал Леон. Он бурно жестикулировал изображая всадника родео, и его эпичное падание. Потом описывал восхищение конем, что высадил того бедолагу, и его щеки ярко румянились под ирландскими веснушками. Дункан подошел еще ближе и с улыбкой на лице слушал до тех пор, пока Леон не остановился на нем взглядом, явно недоумевая, от факта его присутствия. Еще немного помедлив, он бросился с объятиями к Дункану.

– Даже не буду спрашивать, что тебе занесло в город, но я так рад тебя видеть! – Леон по привычке стиснул Дункана в медвежьих объятиях, отметив, что тот стиснул его ни чуть не слабее.

– Я немного заскучал дома. Решил разделить с тобой пару пинт пива.

– Ооо, брат, парой не обойдется. Я уехал как раз когда оставил тебя одного с гостями. Я должен знать все!

– Тогда дай мне набить живот горячей едой и пивом, чтобы я не издох на середине рассказа от голода.

Дункан смеялся, а Леон ломал голову, что же так его обрадовало, какие новости он принес, какие перемены случились за месяц его отсутствия. «Словно подменили», – думал он, подставляя уже сытому и довольному Дункану пинту за пинтой, в ожидании заветного рассказа, сам он был уже крепко пьян.

– Я мечтал о полном брюхе весь день, – Дункан стер пенные усы и расплывшись от хмеля глупо улыбнулся.

– Давай пройдемся, от духоты я совсем дурею.

– Веди.

После заката люди рассыпались по барам и гостиницам, толкотня прекращалась, и можно было спокойно разговаривать. Спустя пару улиц они вышли на центральную площадь, рассеченную аренами и бочками. В некоторых из них еще устраивали импровизированное родео на лошадях и мулах, давно не трезвые наездники.

– Ну как тебе? Ты еще днем не видел какая тут суматоха. Музыка, крики, танцы со всех сторон.

– Как раз все то, чего я стараюсь избегать, – сказал Дункан с улыбкой.

– Ты выглядишь таким счастливым. Не томи, что там было, дома?

– Дома, все хорошо… – Они подошли к одной из бочек, ее перекладины тесно облепили шумные наездники и простые гуляки. Происходящее внутри, с каждой секундой все сильнее и сильнее, распаляло наблюдателей. Через спины и свисающие сверху ноги, вблизи уже можно было различить вздымающийся силуэт серого, рослого коня. Его тело в изящной ярости сокращалось и растягивалось ударяя ногами в воздух, раз за разом сильнее выбивая седока из седла. Когда зад паренька окончательно съехал в бок, конь сделал заключительный рывок. Его длинная и гордо изогнутая шея сложилось почти что пополам в противоположную сторону, мощным рывком выдергивая повод из рук седока, обрекая его на жесткую встречу костями с перекладинами бочки. С пылью поднялся смех и свист.

– Красавец не правда ли? Вообще он не для родео, его привели на продажу, но он никому не дается второй день.

– Пегас, – неожиданно для себя сказал Дункан.

– Пегас? Ты тоже так думаешь? Я хотел его купить, когда закончатся желающие его опробовать. Он словно из мифов.

– Да, он смышленый… – Дункана охватило чувство дежавю. – Давай купим его? Где продавец?

– Вот это я понимаю, пойдем! Посмотри его своим наметанным глазом, я уверен он великолепен, просто…

– Просто ему одиноко. – В ушах зазвенело, что-то накатывало волной, готовое прорваться, но Дункан лишь встряхнул головой, убеждая себя, что это кружит голову хмель, а может и тошнота.

Леон недоверчиво посмотрел на брата. Он ожидал чего угодно, но не такого ответа.

– Я уже говорил с торговцем, что его привел. Он просил четыреста долларов за этого рысака, я намерен торговаться до суммы вдвое меньше, раз уж второй день он калечит людей.

Торг был бурным, владелец, будучи разочарованным поведением серого рысака, гордости его ранчо, неохотно сбавлял цену. Леон наседал все сильнее, комментируя падения молодых парней, что до сих пор испытывали судьбу, в надежде, что конь наконец устанет и сдастся именно под ними. Но этого не случалось. Цена упала до заветных двухсот долларов. Леон гордо зашел в бочку, расстегнул подпругу под громкие улюлюкания и сбросил недоуздок для родео на землю. Конь громко дышал и выгибал шею, пока Леон вязал недоуздок с одного конца веревки прям на его длинной и изящной голове. Словно мурлыкая под нос, он говорил с конем отхаживая его в бочке. Зрители расходились, пока у перекладин не остался один Дункан.

– Я все еще жду, – сказал сияющий от счастья Леон, обвороженный своим новым рысаком, не переставая водить его под уздцы.

– Ах, да… – Дункан пытался сосредоточиться, в груди снова заныло, отвлекая его от рассказа. – Когда ты уехал, мы сблизились – не с Нило, с Роккайо. Если какой-то месяц и можно было назвать медовым, так этот точно. Я от нее без ума.

– Я знал, что так будет, – Леон усмехнулся, продолжая идти, тихо что-то мурлыкая рысаку. – Помнишь, как ты одурел в первую нашу встречу, я думал придется разжимать тисками челюсть мексиканца на твоей глотке. Как он вообще тебе это позволил?

– Нило? Нило хороший парень, я не сразу это понял. Да, он безгранично предан ей, но он уважает ее выбор.

– Вау, у него точно есть яйца. Я думал он как влюбленный ребенок за ней волочится.

– Я тоже так думал, пока… – Рысак поравнялся с Дунканом и его лиловый глаз пытливо всматривался в него. Темный, глубокий, он смотрел с укором, надменно. Дышать стало невыносимо тяжело, в голову ударила тошнота, ноги подкосились. Словно вспышка молнии, в голове пронеслись мысли, не его, чужие, он такого никогда не видел и не знал: Два трупа под деревом, и его нога запутавшаяся в ее волосах. Он роняет лампу, и яркое пламя освещает его самого, в судорогах, с петлей на шее, ноги дрыгаются в поисках опоры, из-под штанин на землю капает… Раскат грома за вспышкой ударил новой волной тошноты, вывернув его наизнанку прямо под ноги. Крик старухи гремел в его голове: «Она убьет тебя, беги!». Отражаясь от стен его сознания, это неравномерное эхо сливается в гул, из которого едва слышно прорывается: «Я жду тебя.». Снова и снова, пока не становится четким, мягким, спасительным. «Я жду тебя, Дункан.». Он повис на перекладине, оглушенный этими видениями. Колени подгибались от слабости. Его плеча коснулся Леон.

– Ну ты и набрался. Пойдём умоем тебя. Она ждет тебя.

– Что?! —Дункан не различал реальность и бред.

– Я говорю, пойдём тебя умоем в той бочке. Не надо было есть как волк, и пить как медведь. – Леон, смеясь, перекинул руку Дункана себе через плечо, помогая ему встать.

Дункану хотелось расплакаться. Он как ребенок, напуган, слаб, но его так легко прощают за это.

– Неужели, все всегда было так просто?

– Что, ты о чем?

– Может я сошел с ума, но кажется, мне дали чью-то другую жизнь. Жизнь, которой я не достоин.

– Ты и правда на себя не похож, но я думаю это из-за того что ты влюбился. Я так рад за тебя, Дункан.

– Почему тогда я здесь, и не помню, где я последний раз ее видел?

– Потому что ты нажрался до чертиков, до того, как начал рассказывать все что было. Будь ты умнее, сделал бы это сразу. – Леон умывал его, ни капли не испытывая отвращения от прикосновения к кусочкам рагу, что заказывал ему совсем недавно в баре. Не нащупав платок на его шее, он снял свой. – Где твой платок, я так старался выбрать его под цвет твоих глаз. – Дункана охватил ужас. Леон заботливо вытирал капли воды неприятно стекающие по шее, норовясь спрятаться под рубашкой. «Я никогда не носил платок. Я его не принял…». Его стеклянный взгляд начал беспокоить Леона. – Что-то ты совсем разучился пить, братец. Давай-ка, пойдем, тебе надо проспаться. Завтра утром мне все расскажешь.

Дункан смутно слышал, как Леон без умолку рассказывал кому-то о родном доме в Ирландии. О бесконечных каменных заборах, о туманах и дождях, о бурях и снегопадах, ледяных реках и ветреных фьордах. Дункан блуждал в картинах, что рисовали рассказы Леона в его сознании. Ему чудилось, что он стоит у обрыва, его одувает штормовой ветер разбивающийся о скалы. Ветер пахнет морем и грозой, гнет и без того кривые и приземистые деревья, бросает на волнах лодки. Но Дункан стоит, твердо, неподвижно. Он прикован взглядом к солнцу, что скрывается за тучами. Он чувствует его, чувствует как его лучи несутся на него, завлекая к себе навстречу, с огромной силой. Он чувствует его тепло, его непоколебимость. Он чувствует прикосновение, такое знакомое.

…

– Я слышал Дункана.

– Я тоже, Нило. Он перешел черту.

Нило бережно держал ее ладонь, она была холодной, хотелось ее согреть. Роккайо не противилась этому. Они просидели так какое-то время не нарушая тишину.

– Так что с этим подонком? – наконец, тихо спросил Нило.

– Мне многое нужно тебе рассказать, чтобы ты понял.

– Мы уложимся до заката? Если честно, я не хочу здесь задерживаться. – Нило обернулся, солнце склонялось к горизонту бросая длинные тени деревьев, которые угрожающие тянулись к ним по земле, как длинные руки. – Последнее время мне не по себе после закатов.

– Мне тоже, Нило. Давай переночуем у Квиквеллов, и там все обсудим.

Короб

– Давно его лихорадит?

– Второй день.

– Я сделаю все возможное.

– Спасибо, Мисс Роккайо, он крепкий парень, я верю в него

Он отчаянно стремится к смерти. Отпусти его.

– Он просил меня о помощи, ты сама об этом говорила. Я не могу его бросить там.

С тобой или без тебя, он рано или поздно делает это. Когда остается один. Обычно он остается один.

– Обычно? Если сейчас он со мной, и это необычно, как он может остаться один?

Он слаб. Настолько, что от отчаяния может прекращать не только собственную жизнь.

– Ты хочешь сказать, что он может и меня убить? Ему стоит поторопиться, мне самой пророчат запачкать руки в его кровью.

Вмешательство в судьбу приводит к путанице. Но разве не ты начала это?

…

– Долго ты спал. Я уже начала переживать.

– Роккайо… Если ты здесь, я все еще в бреду?

– Кто знает. – Она выглядела усталой. Свет прикроватной лампы отчетливо выделял морщинки вокруг глаз. Роккайо боролась за него трое суток лишь урывками засыпая в кресле.

– Где я?

– Дома у Ори и Сэма.

– Я же уехал… В город? Я видел Леона.

– Сэм нашел тебя утром в лесу, по дроге в ту сторону, и ты уже был без сознания.

– Это все еще бред… Сейчас меня ударит в голову всякими ужасами, потом вырвет, я все это проходил. Леон меня… А где он?

– Ты не доехал до города. Сэм нашёл тебя на следующее утро после нашего расставания. Но сейчас это не важно, тебе надо отдохнуть.

– Не может быть, мы купили ему коня! – Дункан хотел вскочить с постели, но лишь обессилено скривился. – Что со мной? – Его охватывала паника.

– Тише милый. – Она села на край кровати, и мягко прижала его плечи к постели, старательно игнорируя его слова. – Ты слаб. Тебе надо отдохнуть и набираться сил.

– Я хочу понять. Поговори со мной!

– Я сделала то, о чем ты просил, теперь мне нужно ехать дальше. Я бы взяла тебя с собой, но ты болен, а я не могу больше ждать. Ты сам знаешь, что она угрожает Нило.

– Что?! О чем я просил? Я хочу чтобы ты осталась со мной, дай мне время!

– Ты просил забрать тебя с той стороны. Я помогла тебе, теперь мне пора. Прощай Дункан, тебе нужно отдохнуть.

– Я не понимаю! Стой! Поговори со мной!

В комнату вошел Нило, в дорожной одежде и отличном настроении. Его ухмылка больно кольнула Дункана.

– Надеюсь это не дизентерия, дружище, – бросил он. Роккайо отошла от кровати на пару шагов.

– Я многое обдумала за эти бессонные ночи. И мне пора. Не ищи нас, прошу.

– Нет! Ты не можешь, так просто… Да, я струсил, но я так рад, что снова встретил тебя. Я хочу все исправить, останься! – Вялое тело не слушалось, злость и отчаяние накатывали волнами с безумной силой. Он извивался как червь из последних сил пытаясь спуститься с кровати. Роккайо обдала его взглядом, холодным, как штормовые ветра Ирландских островов. Дверь в комнату закрылась. В воздухе повис запах соли. Дункан неуклюже рухнул с кровати и рыдал от бессилия. – Ну давай!!! Выруби меня, сделай это очередным кошмаром! Я хочу чтобы это закончилось… – Он вырвал провода прикроватной лампы. Комната погрузилась во тьму. Он искал ее глазами в самых темных углах. Но никто не отвечал на его крики. – Я не верю. Я не верю… – Дункан перевернулся на спину и молил о пробуждении. Он кусал до крови щеки. Щипал себя и бил по лицу. Тьма оставалась непоколебимой. Тело словно таяло от усталости, просачиваясь сквозь пол. Каждое движение давалась все тяжелее. На секунду показалось, что эта слабость дает приятное облегчение и он поддался ей сильнее. Уже незаметно было, закрыты глаза или нет, тьма была густой и убаюкивающей. Боль и обида уходили куда-то далеко, словно он с ними родился, прожил всю жизнь, и настолько к ним привык, что поставил на каминную полку – как сувенир. Там же стоят его надежды, которые не жили дольше одного дня. Как букет полевых цветов они вяли к утру, не выдержав очередного ночного кошмара. Кошмары тоже стоят тут. Такие разные, колючие, увесистые, темные, но всегда об одном – об одиночестве. Они бы покрылись пылью, здесь они не нужны, как и пыль, поэтому просто стоят в ряд. Тут еще есть фото семьи. Такие красивые, гордые, чужие. Милые картинки: они молодые, взрослые, добрые, а тут злые – это было ужасно, казалось они навсегда останутся злыми. Но это проходило, кошмары немного отступали, и крепла осторожность. Вот она – сперва как тонкая мантия, укрывала все мысли и поступки, защищая от злости окружающих. Но с тем, как росли мысли и поступки, росла осторожность, костенея от вечного страха, пока не стала глухим коробом, в котором намертво закрыто все, что может поддаться сомнению. Но здесь он не нужен. Когда один, он ненужен. Под дубом хорошо, по ночам, без короба. В темноте хорошо. Ничто не поддастся сомнению, если на это некому смотреть. В темноте можно быть собой. В темноте можно просто быть.

Добро пожаловать, в мой мир.

Море

Дункан проснулся под дубом. Под тем, что на