Дневник мамы неудобного ребенка бесплатное чтение

Глава 1

Окончание курса в школе раннего развития «Малышок» по традиции отмечают большим концертом. На концерт мы собрались всей семьей: надо же отметить первый выпускной шестилетней дочери! Но в последний момент Майка убежала на встречу с очередным кавалером, у Леши откуда ни возьмись вынырнул в расписании семинар, так что мы взяли с собой только трехлетнего Женьку. Взволнованные мамы со своими выпускниками собрались в актовом зале, торжественно украшенном шариками, плакатами и почему-то склеенными из бумаги туфельками.

Дана жевала пояс от платья. Сначала наматывала его на палец, потом осторожно прикусывала, а затем начинала увлеченно причмокивать. В общественном месте, зараза такая, а ей, между прочим, почти семь лет! Да у меня Женька в свои три года так себя не ведет!

Оглядываюсь: сын действительно сидел тихо и спокойно, незаметно отковыривая обивку сиденья.

– Степан Вылегжанин, – объявила директриса. Молодая и свеженазначенная, она сама сидела в комиссии конкурса чтецов в местном доме творчества – ей еще не надоело.

Степа был причесан, его красная бабочка сверкала, как маяк, хотя на дворе стоял белый день – кто же будет проводить конкурсы по ночам?

– «Мама». Стихотворение Агнии Барто.

Голос был звонким, а стихотворение – немного девчоночьим, но все хлопали. Степа старательно улыбнулся и ушел со сцены.

– Дан, когда будешь рассказывать стихотворение, не забудь назвать автора. Помнишь, кто написал?

– Да.

– Ну? Кто написал?

– Марина.

– А фамилия?

Дана засопела. Фамилия была прочно забыта.

– Цветаева. Повтори: Цве-та-е-ва. Ты вот Борохова, а она – Цветаева. Как можно не запомнить такую простую вещь?

Я, например, Марину Цветаеву сразу запомнила, еще в школе. И в институте закрепила за пять лет обучения, а потом еще в разговорах с мужем-филологом.

– Танк едет и стреляет: бдыщ! Бдыщ! Мам, ты не слушаешь! – Женька перешел от спокойного созерцания к диалогу.

– Я все слышу. Танк стреляет: пыш… пыш…

– Мам, пыш-пыш – это промывалка для носа. А танк – бдыщ-бдыщ!

– Дана Борохова! – объявляет директриса.

Как, уже? Торопливо расправляю платье, засовываю изжеванный пояс в карман.

– Удачи, солнышко, я с тобой!

Борюсь с желанием закрыть глаза. Хорошо бы сделать вид, что это не мой ребенок, я вообще сюда случайно зашла – перепутала центр детского творчества с детским садиком. Чтение стихов совершенно не для Даны: она путает слова, тараторит, как пономарь, и жует пояс. Я бы ни за что ее сюда не повела, но она хотела получить грамоту – их всем участникам дают. К тому же наша учительница сказала, что дочке будет полезно преодолеть страх сцены.

Героическим усилием держу глаза открытыми. Веки смыкаются, как намагниченные, а тщательно отрепетированная улыбка того и гляди отклеится.

– Стихотворение «Мы на даче», – объявила Дана и потянулась за поясом.

Я сделала страшные глаза и замотала головой, как будто у меня начался паркинсон. Дочь неуверенно вынула руку из кармана.

– Мы на даче: за лугом Ока серебрится, серебрится, как новый клинок…

Радостно киваю. Растопыриваю пальцы в разные стороны и прикладываю их к волосам, как пьяный олень.

– Наша мама сегодня царица, на головке у мамы венок!.. – облегченно выкрикивает Дана.

Улыбка перестает быть приклеенной и начинает излучать мегаватты счастья. Вцепляюсь руками в волосы, делая вид, что отбрасываю от себя довольно упитанных вшей величиной с мышь. Соседи на всякий случай отодвигаются подальше.

– Наша мама не любит тяжелой прически – только время и шпильки терять! – переводит дочь мои действия окружающим.

Падаю вперед как подкошенная, едва успеваю подставить руки, чтобы не стукнуться о соседку.

– Упал… Кто-то упал. Лучик? Это лучик упал! – догадывается чтица.

Директриса в растерянности смотрит на меня. Агнию Барто она могла подсказать по памяти, но не Цветаеву.

– Тихий лучик упал сквозь березки на одну шелковистую прядь!.. – выкрикиваю я с места, наплевав на правила.

– А-а-а-а, я забыла-а-а-а! – Дана закрывает лицо подолом. Колготки немного съехали, майка выбилась, и на животе видны синяки от уколов.

– А-а-а! – подхватывает рев сестры Женька. Я бросаюсь к сцене, не обращая внимания на ноги сидящих.

– Опусти платье, не сморкайся в него! Что за девка! Все дети как дети, а ты вечно что-нибудь выкинешь. Да слезай же ты вниз!

– Гра-а-а-моту-у-у, – выла Дана, – не да-а-а-али!..

Я хочу бросить ее здесь, и пусть хоть обревется! Хочу схватить за волосы и постучать ей об пол. Хочу, чтобы она не плакала и ей не было больно.

Наученная горьким опытом общения с нами, директриса бросается к столу и спешно выписывает грамоту.

– Вы б сахар померили, – с великолепным снисхождением советует мама Илюши. Илюша сидит рядом с ней – в отглаженной рубашечке, с идеальной прической волосок к волоску и с идеальным сахаром. Он тоже диабетик, как и Дана. Но во всем остальном мы как ад и рай.

Выволакиваю детей из зала. В кулаке Дана сжимает грамоту, поднимая ее над головой, чтобы Женька не дотянулся.

– Вот вечно одни проблемы от тебя, когда уже повзрослеешь?! Скорей бы тебя в школу отдать, там в рамки-то вставят! Что ты орешь, как двухлетняя? Сколько раз говорить, что юбку задирать неприлично? А?

Дрожащими руками раскладываю глюкометр прямо на подоконнике. Выуживаю тест-полоску из коробочки. Когда мы впервые столкнулись с диабетом четыре года назад, глюкометр был непонятным и пугающим – аппарат, похожий на телефончик, которому надо скармливать каплю крови. Вставляешь тест-полоску, тычешь в палец специальным прокалывателем – и вуаля, узнаешь уровень сахара в крови. На этот раз он неплохой – 8 ммоль/л. У здорового человека этот показатель должен быть от 3,8 до 5,9 ммоль/л, но для нас целевой диапазон – от 4 до 8,8 ммоль/л.

Уровень глюкозы неплох, но это еще хуже. Значит, на сахар не свалишь. Моя дочь – невоспитанная, безголовая, инфантильная дура. Как жить с этой мыслью?

– Н-на, переодевайся! – Ботинки врезаются в пол с такой силой, что подпрыгивают. – Глаза б мои на вас не глядели! Собирайтесь, ну? Почему вы в своем зрелом возрасте не можете одеться самостоятельно?

Сдержать децибелы мне помогает только возможное присутствие Валентины, Илюшиной мамы. Она в любой момент может вплыть в коридор со своей высокомерной улыбочкой и фальшивым сочувствием. Приходится шипеть, а не орать. Авось не услышит.

На улице Дана старается задобрить меня рассказом:

– А я недавно историю сочинила. Надо ее записать, сделать книжку с такой толстой обложкой. Там будет написано «Приключения в сладком городе». И рядом: «Композитор – Дана».

О господи! И эта туда же.

– Стихотворение сначала до конца доучи, композитор!

Это моя мечта – написать великий бестселлер. Моя, а не ее! И именно из-за этого проклятого диабета я ее не осуществила. Наверное. По крайней мере, когда в это веришь, становится не так обидно.

Дома раздетые дети просачиваются в комнату, а я бросаюсь к компьютеру. Пока бестселлера нет, надо как-то продержаться: муж хоть и профессор, но зарплаты в вузе совсем не означают золотые горы. Тем более Жене уже три года, и он начал ходить в садик, так что я вполне могу работать, пусть и удаленно. Даже профессию себе нашла подходящую – копирайтер. Это почти то же самое, что журналист, – те, кто пишет тексты за деньги, только журналисты пишут для народа, а копирайтеры – для конкретного заказчика.

Я пошла на специальные курсы и уже выполнила два первых задания, они простые, предначального уровня, но все же я старалась – это у меня в крови. С детства была отличницей. В школе золотая медаль – не специально, просто так получилось. В университете – красный диплом. У мамы тоже медаль и диплом. И у бабушки – медаль… Короче, вы понимаете.

Компьютер включался долго: охал, кряхтел, раздумывал… Я успела переодеться, проконтролировать, чтобы все вымыли руки, еще раз померить Дане сахар и отвлечь детей новой мозаикой, прежде чем моя почта соизволила открыться.

Первыми в глаза бросились два новых письма, в которых крупными буквами значилось: НЕЗАЧЕТ. Вот зачем писать такие вещи крупными буквами? Можно и мелким шрифтом обойтись.

Я поняла: это ошибка. Или тренер втайне меня ненавидит. Или я отправила неправильный текст. Или что? Что, в конце концов, могло произойти? Зашла в группу и прочитала ответ, который был отмечен как идеальный. Хотела бы сказать, что он был ужасен, но нет. Ответ был сносным. Ладно, отличный был ответ – про макбуки и пушистый плед. Но чем я хуже?

Собрав остатки самообладания, открыла извещение о незачетах. Оказалось, мой «Яндекс. Диск» недоступен для просмотра и домашку просто не смогли прочитать. Ура, я не самый ужасный лох во вселенной! А может, и самый. Если бы это был клиент, разве его волновало бы, почему рассылка не доставлена вовремя? Она не доставлена. Финита ля комедия. Можете попрощаться с заказом.

Я знала, что мой привычный вывих – компьютерная грамотность, иногда переходящая в компьютерную рассеянность. Увы, я не эксперт по макбукам. И прежде, чем посылать задание, надо было проверить, насколько удобно будет его получать.

Отправила переделанное домашнее задание и откинулась на спинку стула. Ничего-ничего. Уже в этом году Дана пойдет в школу, и всем будет легче. Я буду смотреть, как она учится, и тоже буду хорошо учиться. Она научится быть взрослой и соблюдать правила – у меня появится свободное время, и я начну писать бестселлер.

Глава 2

Данка – ребенок героический. Иногда мне кажется, что именно я в этом виновата – нечего было называть ребенка таким именем. Но я вовсе не имела в виду Горького с его Данко, который вырвал из груди собственное сердце. Надеюсь, у моей дочки с сердечно-сосудистой системой все будет в порядке, хватит ей проблем и с эндокринологией.

Мы с Даной загремели в реанимацию, когда сын только-только родился. До сих пор при воспоминании об этом с моих волос осыпается краска, обнажая широкие седые пряди. Сначала дочка начала писаться в постель, мы ее ругали и ничего не понимали. Потом она перестала быть веселым рыжим электровеником и легла полежать. Не стала есть обожаемые сырки, и сушки, и печенье. Даже воду не пила. Мы сразу вызвали врача, но та сказала – ротавирус. Кто мы такие, чтобы сомневаться во врачебных диагнозах? И мы сдуру дотянули до следующего дня. Тогда уж вызвали скорую и попали в больницу с диагнозом «диабетическая кома».

Точнее, попала не я, а моя свекровь, потому что у меня на руках был младенец пары месяцев от роду. Суббота. В детской реанимации чего-то не хватает – врачей? Лекарств? Коек? И Данюшу повезли во взрослую. До сих пор помню обжигающий уши телефонный звонок из реанимации:

– Они ее откачивают, говорят, может, и успеют, если бы до вечера подождали, то все. Иголки… Большие такие… Данюша кричала. Так кричала… Вену порвали.

Сама я попала в реанимацию только на другое утро, закупив маленьких иголок, лекарств и большую упаковку успокоительного, которое совершенно отказывалось действовать.

Диабет первого типа – «детский» диабет – является инсулинозависимым, то есть сразу после постановки диагноза нужно вводить инсулин. При этом типе диабета клетки поджелудочной железы, производящие инсулин, атакуют друг друга. Первая атака на бета-клетки происходит за много лет до появления первых симптомов диабета. К моменту диагностики диабета восемьдесят-девяносто процентов бета-клеток уже разрушено.

Мы со свекровью дежурили в реанимации по очереди. Она в основном ночью, потому что Женька отказывался спать без мамы. Молоко, конечно, сразу пропало, но это было последнее, о чем я беспокоилась в тот момент.

Потом мы лежали в разнообразных больницах и учились новой жизни – жизни с диабетом. Мы узнали, что теперь будет много уколов инсулина – не меньше десяти каждый день, и это не считая проколов пальца, чтобы измерить уровень сахара в крови. Перед каждым приемом пищи следует измерить уровень сахара и сделать укол инсулина, а питаться чаще, чем раз в три-четыре часа, невозможно: инъекции накладываются друг на друга, и просчитанные дозы начинают вести себя совершенно неправильно.

Гормоны работают как ключи, открывающие двери разным функциям организма. Один из них – инсулин – вырабатывается в поджелудочной железе особым типом клеток, бета-клетками. Эти бета-клетки находятся в части поджелудочной железы, которую называют островки Лангерганса. Когда человек ест, концентрация инсулина в его крови быстро повышается, и глюкоза из пищи доставляется в клетки организма. У здорового человека уровень глюкозы после еды не поднимается больше чем на 1–2 ммоль/л. Инсулин вместе с кровью поступает в разные клетки организма и позволяет глюкозе проходить внутрь клетки, так как клеточная мембрана становится проницаемой для нее. Оказавшись внутри клетки, глюкоза с помощью кислорода превращается в воду, энергию и углекислоту. Но у диабетика все не так, у него фактически нет своего инсулина…

Поэтому поджелудочной железой своей дочери стала я. И честно говоря, получалось у меня не очень. Мои гуманитарные мозги просто плавились, пытаясь рассчитать количество хлебных единиц в том или ином продукте, вычислить коэффициент утренней дозы инсулина или той, которую надо колоть вечером. Но все это мы освоили, хотя до сих пор бодаемся с мужем, как быки и медведи на бирже: Леша пытается максимально приблизить сахар Даны к норме, опасаясь высокого сахара и тех ужасных осложнений, которые он приносит, а я опасаюсь низкого сахара, поэтому предпочитаю держать уровень глюкозы повыше.

Это потому, что мой муж – профессор и занимается теорией литературы: он смотрит далеко вдаль и стремится предотвратить грядущий кризис. А я боюсь настоящего: когда слишком низкий сахар, то развивается гипогликемия. Если вовремя не засечь понижение сахара, то легкая гипогликемия может перейти в тяжелую, при которой человек теряет сознание и бьется в судорогах. Гипогликемия может даже привести к смерти, причем если рост сахара крови происходит постепенно в течение нескольких часов, то падение совершается стремительно. Если ты не успел дать ребенку глюкозу, когда его сахар крови равнялся 3 ммоль/л, то через пятнадцать минут можешь уже не успеть дать ничего, так как сахар упадет ниже 1,5 ммоль/л и чадо потеряет сознание.

Но все это были цветочки. Настоящие ягодки созрели только тогда, когда мы поняли, что наш ребенок не состоит из одного лишь диабета. Он, оказывается, хочет общаться, ходить на дни рождения, быть первым в кружке по рисованию и мечтает стать космонавтом.

– Даночка, но почему космонавтом? – удивлялась я. – Это вот твоя бабушка в детстве хотела им быть или дедушка, сейчас другое время…

– Лично я хотела стать балериной, – испепелила меня взглядом свекровь Клавдия Анатольевна.

– Интересно, – важно пояснила Дана. – Полечу туда и посмотрю, что было до того, как Бог создал землю.

– Тебя не возьмут по состоянию здоровья.

– Да? – дочь задумалась. – Тогда придется сначала стать врачом, быстро что-то изобрести для оздоровления, и потом уж космонавтом.

Вот только отбрыкаться от космонавтики оказалось легче всего. А раздражительность, плаксивость и неадекватное поведение дочери, которая отказывалась подчиняться каким-то рамкам, сопровождали меня постоянно. Муж отказался водить ее на кружки. «Мне стыдно», – кратко пояснил он.

А мне было больно, когда все дети выходили с занятия, неся шикарные работы, и только Дана выбегала самой последней, вся перемазанная красками, с какой-то калякой-малякой в руках.

– Мам, правда, у меня здорово получилось? Скажи?

– Конечно, дорогая, – врала я, заливаясь краской, и только самый неискушенный зритель принял бы его за румянец счастья.

Вот только, кроме меня, никто врать не хотел, и на конкурсах рисунков Данины работы не получали призовых мест. И на конкурсе чтецов тоже. И в клубе любителей роликов. Дочь рыдала. Взахлеб. «Ну что мы можем сделать? – отводили глаза педагоги. – С ней трудно. Она не умеет сосредотачиваться, ко всем лезет, не слушается. Очень неудобный ребенок».

Мне было очень стыдно. Я не могла сделать своего ребенка удобным. Я не могла обеспечить Дане первые места в конкурсах. Я не могла сделать так, чтобы ее это все не волновало. Я не могла даже нормально наладить чертов сахар!

Поведение, зависящее от уровня глюкозы в крови, – то главное неудобство, которое отделяет ребенка-диабетика от здорового человека. Моя жизнерадостная дочка начала просыпаться с плачем. Она сердится и хлопает дверями, обсуждая, что мы будем есть на завтрак. Ревет в ответ на предложение принять ванну, а после длительного согласования по поводу мытья попы и чистки зубов вдруг выясняется, что она ревет именно потому, что хочет купаться.

Вспышки раздражительности и плохого настроения, которые и взрослый человек далеко не всегда способен контролировать, у малышей выглядят особенно пугающе. «Прежде чем воспитывать, проверьте сахар», – внушает врач. И я так и делаю, после каждого хныка хватаясь за глюкометр. Дана тоже сердится: «Не трогай меня, у меня все нормально!» – вопит она, не давая проколоть палец. Я ору, а потом выясняется, что надо было не орать, а бежать за соком или леденцами, потому что сахар ниже 2 ммоль/л. И орать в таком случае бесполезно: человек почти ничего не понимает – мозг в это время выключается. Из-за отсутствия глюкозы он начинает плохо функционировать, люди становятся плаксивыми или злыми, сонными или рассеянными и начинают вести себя неадекватно.

Психологи говорят, что при любом хроническом заболевании родители стараются компенсировать ограничения, вызванные заболеванием, позволяя таким детям много того, что здоровым запрещается. Это не приводит ни к чему хорошему – устанавливать и держать границы во всех областях становится сложнее. Ребенок делается неуверенным, несдержанным, проверяя границы дозволенного, чтобы спровоцировать реакцию мамы и папы. Диабетиков тоже надо воспитывать.

Но что делать тому, чья фамилия не Макаренко и не Монтессори? Остается только надеяться на школу. В конце концов, там собралась куча специалистов, которых целенаправленно учили, как надо воспитывать детей и вкладывать в них знания. Там система, проверенная десятилетиями практики: реформы образования гремели на протяжении всего двадцатого века. Там опыт поколений. То, что нужно нам с Даной, разве нет?

Глава 3

Мой муж Алексей не любит, когда мы приходим за ним на работу. Видимо, он считает, что семья – такая компрометирующая штука, которую надо держать отдельно от взгляда начальства. В общем-то, он не так уж неправ, если учесть, что проректор по науке – моя свекровь. Но сегодня он забыл на работе паспорт и ключи, поэтому наша прогулка пролегает через университетскую кафедру.

Дана громко читает вывески. Особенно ей нравится парикмахерская – со смешными картинками и крупным шрифтом.

– Жен-сы-кий зал, – одолевает первую вывеску дочь.

– Умница моя! Посмотри, Леш, как она хорошо прочитала!

– Мур-р-р-рж-ской зал.

– Мужской, – поправляет муж.

– Муржской, – соглашается дочь.

– Дан, где ты там букву «р» нашла?

– В серединке должна быть.

– Да нет там ее! Посмотри внимательнее.

– Должна, – упирается Дана. – Такой сильный звук «р-р-р-р», как может быть мужской зал без сильного звука?

– Погоди-погоди, – заинтересованно поворачивается Алексей. – Так это у тебя осознанная стратегия, что ли? Не потому, что ты дебилка? И «гектианские шаги» ты говоришь вместо «гигантские», потому что…

– Они же большие. Гек-ти-ан-ски-е. Вон сколько букв! Гигантские – совсем не то.

– Твоя дочь – умный, прекрасный ребенок. И не говори ей плохих слов. Сам дебил!

Дана с Лешкой смотрят на меня как на ненормальную. Они не понимают, что это мама взъелась на пустом месте? Только начнешь интересно общаться об умном, как тут же лезут всякие воспитатели.

А я что? Я тоже могу об умном. Вот, например: сто-ма-то-ло-ги-я. Трудное длинное слово, а как я его прочитала? На отлично! И между прочим, вот уже институт.

– Заканчивайте филологические дискуссии. Леш, мы тут подождем?

– Нет, я с папой, – заупрямилась Дана.

– Хорошо, зайдем, давно я на кафедре не была, – вздохнула я.

Легко радоваться новым встречам, когда ты милый ребенок с неотразимой щербатой улыбкой и рыжими кудряшками. А вот если тебе уже на – дцать лет больше, и кофточка немного застиранная, и лишние килограммы норовят выбежать прямо из-под ремня джинсов, то радуешься несколько меньше.

– Здравствуйте!

– О, Алексей Семенович, привет! – На кафедре, кроме неизменного Кушнарева, оказывается Слава Полянских, переводчик, друг мужа по грантам и конференциям. – Доброго дня, прекрасные дамы.

Дана польщенно улыбается.

– А что это у вас такое? – Внимание к еде, видимо, навсегда будет для моей дочери основным инстинктом. Да и забавную деревянную баклажку трудно не заметить.

– Мед – самая полезная вещь в мире, – поясняет Кушнарев. – Надо его есть, пока можно. А то пчелы скоро вымрут.

– Почему вымрут? – хором удивляемся мы с Даной.

– Экология, говорят, плохая. Думают даже искусственных выводить для опыления растений, но это дело отдаленного будущего. А мед-то уже сейчас кончается, – разводит руками Александр Альбертович. – Зима опять же суровая. Они, наверно, уже и обгадились, бедные.

– Фу-у-у… Как вы только можете, Александр Альбертович, с ними возиться? Они еще и в мед гадят?

– Да они вообще-то всю зиму сидят и терпят. А потом вылетают весной на улицу – и там уже делают все свои дела. Но если зима долгая и холодная, мы их медом подкармливаем.

– Жизнь не сахар, – резюмировал Слава, перебираясь в кресло заведующего кафедры Асламзяна. – Прикинь, ты пчела. Сидишь в своем домике, трясешься, только и думаешь, как бы не обосраться. А тут вдруг крыша открывается, и тебе на голову медом – плюх!

Он опер худые локти о столешницу и вкусно расхохотался.

Как недавно рассказывал по телевизору один физиолог, существует не два, а три основных инстинкта. Кроме инстинкта размножения и инстинкта выживания, очень важен также инстинкт доминирования. Любой человек хочет получить как можно больше влияния там, где он находится. Это может выражаться по-разному. Например, если Кушнарев сидит в кресле Асламзяна в его отсутствие, это значит, что он, как молодой самец-волк, хочет разорвать горло старому и встать во главе стаи. Но когда Асламзян на месте, то Кушнарев скромно располагается на табуретке, потому что понимает – пока у него нет сил отхватить такой большой кусок власти. Подобное доминирование ему не по заслугам. Интересно, а Леша тоже старается угнездиться в кресле завкафедрой?

Поскорее выбегаем на улицу, пока нас не начали потчевать медом. Дане будет очень трудно от него отказаться – все сладкое влечет ее как магнит.

– А давайте…

Телефонный звонок обрывает мои благие намерения на полуслове. Незнакомый московский номер.

– Слушаю вас, – официальным тоном говорю я.

– Это Савелий Потехин, вы хотели занять вакансию копирайтера в моей компании.

Ух! Сердце делает кульбит, чувствую себя пчелой, на которую вывалили полную ложку меда, – теперь надо как-то осторожно расправить крылья, не растеряв небесного подношения.

– Да-да, вы правы. Что бы вы хотели обо мне узнать?

– Да я, в общем, уже все узнал – в фейсбуке пошарил, – хмыкнула трубка. – Есть тестовое задание. Возьметесь?

– Разумеется, – четко артикулирую я, пытаясь заглушить проезжающий мимо трамвай.

– Задание из двух частей. Первая часть: соберите обо мне информацию в Сети и напишите два текста. Маленьких. На абзац. В одном докажите, что я мировое зло, а в другом – что я супергуру и спасаю мир.

– Мировое зло? Супергуру?

Дана отвлеклась от очередной вывески и стала прислушиваться к разговору.

– Да. Это позволит мне оценить ваши навыки поиска информации и владение слогом.

Не маньяк ли он? С одной стороны, задание интересное, но мировое зло? Спаситель мира?

– Гхм… Поняла вас, Савелий. А вторая часть? – осторожно интересуюсь я.

– Надо взять интервью у одной девушки, которая прошла наш тренинг, и прислать мне план статьи. Все прописывать не надо, тезисно обозначьте основные моменты, о чем будет текст. Все ясно?

– Контакты? – успеваю пискнуть я, прежде чем Мировое Зло рассоединяется.

Пиликанье эсэмэски возвещает о том, что мои слова не пропали втуне: «Екатерина. ХХХ-ХХ-ХХ».

– У меня почти появился первый заказчик! – радостно заявляю я домашним.

– Почти?

– Там еще надо сделать тестовое задание и немного поразмышлять о мировом зле.

– Это что же за должность такая? – поражается муж. – Теолог?

– Копирайтер!

– Хм, а что ты про мировое зло скажешь? Посмотри вот «Книгу Страшного суда», Англия, десятый век. Там про то, как ждали второе пришествие и король велел составить перепись всего королевства, рассказать Богу, как жили его подданные. Не хотел в ад, видимо. Или вот еще средневековая мифика про гога и магога, а также…

– Леш, мне надо не про средневековое зло, а современное. И на самом деле это не зло, а мой работодатель.

– Он так играет? – уточнила Дана. – Я тоже хочу. Но только, чур, я буду драконом природы или феей огня.

– Как-то это подозрительно. Не забудь составить договор.

– Да я еще собеседование, то есть интервью, не прошла, а вы уже – фея огня, договор, – ворчу я. – Мы пойдем покупать портфель или нет?

Мы давно собирались пойти за покупками к школе, но все не было то времени, то денег, то нужного комплекта участников. И вот наконец-то звезды сошлись правильным образом и мы доехали до торгового центра.

Кроме портфеля, были запланированы теплые брюки – ходить зимой в школу, две сменные блузки, гора канцтоваров, которую предприимчивая Майка вписала в длинный список, напихав туда жизненно необходимые трехцветные ручки с перьями, ароматные резинки в форме фруктов, разноцветные ежедневники – три штуки – и прочую радующую подростковую душу канцелярию.

Дана придирчиво рассматривает все варианты сумок и чемоданов, больше всего ей нравится пушистый брелок, прикрепленный к молнии одного из рюкзаков.

– Мам, такой!

– Ты посмотри, он же маленький, а нам еще и вторую обувь в него сложить нужно, и глюкометр с инсулином, и перекус. Нет, давай вот тот – с большими карманами.

– Он коричневый! – возмущенно мотает головой Данка. – Это не годится. Я что, пойду в школу с какашковым рюкзаком?

– Тогда этот посмотри, оранжевый, – подсовываю я еще один более-менее приемлемый вариант, одновременно сохраняя в телефоне номер загадочной Екатерины. – В нем много отделений. Смотри, и под блокнотик есть, и маленькие кармашки…

Дана гладит рюкзак, который играет в ее руках всеми оттенками апельсина. Даже волосы из припыленно-медных начинают казаться огненными.

– Или вот этот фиолетовы…

– Добрый день, слушаю вас, – отзывается рюкзак приятным женским голосом.

– Э-э-э, добрый день. – Когда не знаешь, что сказать, действуй согласно этикету, это помогает даже в ситуации с говорящим рюкзаком.

– С кем я разговариваю? – Телефон слегка вибрирует в руке, и я наконец-то догадываюсь отложить ни в чем не повинный рюкзак в сторону и поднести трубку к уху. Это же тот номер, который прислал Мировое Зло! Я что, случайно позвонила Екатерине? Проверим гипотезу:

– Меня зовут Елена, ваш номер мне дал Савелий…

– А-а-а, вы, наверно, о тренинге хотите поговорить? – приходит мне на помощь Екатерина.

Святая женщина! Если бы у меня еще было время разобраться, что это за тренинг такой… Но Екатерина уже тараторит, рассказывая, как несколько лет занималась копирайтингом, а также писала женские романы, которые выкладывала в Интернете. На скромную жизнь хватало, но хотелось большего. В конце концов, если не в тридцать пять, то когда?

– Ой, и я тоже вот копирайтингом… И романы хотела… – упоенно поддакнула я.

– Женщина, оплачивайте покупку! Оплачивайте, – продавщица тянула меня за плечо. – Девочка, вернись с рюкзаком обратно!

– Извините, мы тут рюкзак к школе покупаем, одну минуту… – Я вытащила деньги и закрутила головой, судорожно пытаясь найти взглядом Дану.

– Куда она ушла?

– Вот только что за дверь вышла. С нашим рюкзаком! – пылала негодованием продавщица.

– А муж?

– Про мужа ничего не знаю. Рюкзак оплачиваем, женщина.

Вот я и превратилась из девушки в женщину всего лишь после третьего ребенка, хотя это вопрос не физиологического свойства, а скорее эмоционального. Кто берет на себя ответственность, тот уже не может быть беспечным олененком Бемби, а быстренько превращается в Матрену Тимофеевну, осанистую женщину, широкую и плотную, лет тридцати восьми… или сколько бы там ни было.

Выскакиваю из магазина и натыкаюсь на Лешку с Даной, которые мирно меряют рюкзак, как будто не они только что сбежали из магазина самым возмутительным образом.

– Ну, ужо вам! – грожу им телефоном и, вспомнив про существование Екатерины, прикладываю гаджет обратно к уху. – Алло? Простите, это дочка моя… Ах у вас тоже дочка? А ей сколько?

Разговор становится самым приятным и интересным – про детей, школу, нелегкую родительскую долю. Машу руками, загоняя домашних к трамвайной остановке, как непослушных гусей.

Сейчас за Женькой в садик, потом я приду и сразу отпишу интервью, пошлю его Мировому Злу сегодня – пусть удивится моей оперативности. Забегая вперед, скажу: он действительно удивился, видимо, мой фейсбук не произвел на него впечатления. Зато Екатерина была довольна тем, как мы пообщались во время интервью, хвалила Савелию мою стрессоустойчивость. Это у меня-то стрессоустойчивость? У нежной маргаритки? Но согласно угумкаю в ответ на слова Мирового Зла – кто я такая, чтобы спорить с почти уже актуальным начальством?

Глава 4

Первого сентября мы старательно наряжаемся. Дане очень нравятся школьная блузка и новые туфельки, я в кои-то веки надеваю платье – оно темно-синее, в тон школьной форме дочерей, и я чувствую себя на одной волне с ними. Как будто тоже иду учиться в школу, не в первый класс, конечно, но, к примеру, в одиннадцатый. Там ждут подружки и мальчик, который тебе нравился, и есть ощущение всеобщей, сбивающей с ног надежды – этот год будет интересным, хорошим, добрым.

Майя наводит невообразимую красоту, отобрав у меня остатки косметики. У старшей дочери гораздо больше тюбиков, флакончиков и коробочек: я практически не пользуюсь ни тенями, ни тушью, ни помадой – все прихватизировала дочь. На мой вкус, ее юное лицо во всей этой куче декоративных средств не нуждается, в отличие от некоторых мам, но я еще не настолько деградировала, чтобы не понимать: стоять между подростком и его боевой раскраской – чревато.

Сначала мы идем на линейку к Дане, а потом Майя нас бросает и отправляется на свой собственный первый звонок.

– В шестом классе уже не думаешь об этой мишуре, – учит она сестру, тщательно прокрашивая ресницы. – У нас уже другие увлечения.

Дана восхищенно смотрит ей в рот. В буквальном смысле слова: во время нанесения туши Майя всегда складывает губы в виде буквы «О». Дана старательно гримасничает, повторяя.

– Нам пора! Опаздываем! Почему, если живешь далеко от школы, то всегда приходишь заранее, а если в двух шагах – вечно опаздываешь? – риторически вопрошаю я, хватая сразу три букета.

Совсем не помню, как вела Майю в первый класс. Мне кажется, было иначе: мы знали хоть кого-то в толпе новых учеников, стояли вместе с Лешкой в первых рядах. В будущем Данином классе мы с ней не знаем никого, даже учительницу. А нет, уже знаем – вот она стоит с табличкой 1 «А». Женщина выдающихся достоинств – не факт, что я бы обхватила ее в бедрах обеими руками, это настоящая валькирия, увенчанная тяжелыми косами.

Валькирия, видимо, на раз просекла мои теоретические измерения и сделала шаг назад.

– Здравствуйте, мы – Борохова. То есть вот она – Борохова. Дана.

– Очень приятно. Сейчас пройдем на торжественную линейку – вон туда, за угол надо повернуть.

– Спасибо.

Мы озирались, пытаясь заякориться хоть за что-то в толпе бантов, букетов и острых локтей.

– Вы тоже первый «А»? – к нам обратилась изящная дама с не менее эльфийской на вид дочкой: светлые косы сложнейшего плетения, дорогие ленты с серебряным напылением.

– Да. И вы? Это Дана.

– Мария.

Майя фыркнула и загарцевала на своих новых туфлях-копытах.

– Это моя старшая, – извиняющимся тоном пояснила я. – Она в шестой класс пошла.

– Что вы говорите? У меня сын тоже. А младшему четыре года.

– И моему младшему четыре.

Мы засмеялись и неторопливо подрейфовали к площадке, где должна была состояться линейка. Мама Марии мне нравилась, но девочки вряд ли подружатся: вон как идут – каждая по своей дорожке, опасливо меряя соседку взглядами. Почему-то приятные мамы и приятные дети редко совпадают. Если мне хочется общаться и дружить с мамой, то моим детям не нравятся ее отпрыски, и наоборот, родителей тех, кто становится друзьями моих непосед, я бы никогда не выбрала для общения.

Гимн гимназии. Речь почетного гостя. Речь представителя администрации. Речь директора. Первоклашки стояли плотно, почти упирая опостылевшие букеты в землю. Я быстро обежала толпу с другой стороны, чтобы увидеть Дану. Не упал ли сахар? Или, наоборот, поднялся? Как бы померить? Не бежать же через всю площадь, расталкивая учителей и директора. Раньше линейка не казалась настолько изнурительной. Зачем малышам, вчерашним детсадовцам, рассуждения заместителя мэра о реформах образования? Но это ничего-ничего. Просто мне, взрослой циничной тетке, речи навязли в зубах, а первоклашкам, наверно, интересно пихаться букетами и смотреть на неуклюжее вальсирование старшеклассниц.

О! Вот наша учительница. Как ее зовут? Акулина Акинфеевна? Анастасия Андреевна? А, вот, на бейджике указано – Александра Алексеевна. Надо законодательно запретить учителям со сложными именами преподавать в младших классах. Хотя вот у моей однокурсницы сын обожал двух своих садиковских воспитательниц: одну звали Алина Рамисовна, а вторую – Алена Мударисовна.

– Добрый день еще раз! А я мама Даны Бороховой. Просто хотела напомнить, что у Даны диабет, – заискивающе улыбаюсь я.

– Конечно, я помню, – снисходительно качает короной кос валькирия.

– Если что – вы мне сразу звоните. Может быть, Дане надо будет конфету съесть или, наоборот, инсулин вколоть. Она так-то все сама делает, но присмотр нужен.

Учительница забивает мой номер в мобильный, терпеливо выслушивая, как я уговариваю ее посадить Дану на первую парту, не давать ей есть, вовремя проверять, не упал ли сахар, отпускать в туалет и вообще. Что именно вообще, не знаю даже я сама. Быть вообще максимально внимательной к ребенку? Вообще все ей позволять? Вообще все запрещать?

Наконец валькирия спасается от нас в вестибюле школы, и мы идем домой. Дана прихрамывает: новые туфельки нежно-розового цвета неожиданно натерли пятку. Я двигаю лопатками, как аллигатор в линьку, – совсем забыла, почему не носила синее платье столько времени: оно кусается.

Дома счастливая Дана валится на диван, а я затеваю систематический обзвон. Почти вся моя семья и половина друзей имеют к первому сентября какое-либо отношение, и всех надо поздравить или, если не успеешь первой, выслушать поздравления самой. Почему все так любят поздравлять с первым сентября? По-моему, большинство причастных не радуются этому дню: учителя со вздохом волокут домой охапки ненужных цветов, школьники предвкушают неизбежную рутину, родители – разборки по поводу оценок. Может быть, все дело в магии смены сезона? Недаром раньше новый год начинали считать с сентября – это почти то же самое чувство безосновательной надежды на лучшее, которое кто-то заботливый и мудрый непременно насыплет тебе на голову просто потому, что начинается новый период. Ноль. Точка отсчета. Разве можно не верить, что отсчитывать придется победы и достижения, а не что-то противоположное?

Глава 5

Даже на занятия по копирайтингу, никак не привязанные к календарю, прошедшее первое сентября оказало свое разлагающее влияние: нам дали задание написать статью о смене сезонов. В процессе подготовки узнала одну забавную вещь. Оказывается, головные боли, периодические спады настроения, раздражительность, усталость – медицинская норма. А вот то, что мы таковой считаем: отличное самочувствие, хорошее настроение, избыток сил, – просто пиковое состояние организма, которое не может длиться постоянно. Если, конечно, его не подстегивать разными допингами. Впрочем, если подстегивать – тоже. Природой задумано так, что мы существуем в режиме синусоиды: взлет – падение, взлет – падение, точно так же, как происходит смена времен года.

В начале осени это ощущается особенно отчетливо: первое сентября будто разрубает жизнь на две неравные половинки – летнюю, полную тепла, морских брызг и полуденной истомы, и осеннюю, грозящую дождем, резиновыми сапогами и горящими дедлайнами. И пусть мы твердим себе, что есть время разбрасывать камни и собирать их, время гулять и составлять бухгалтерский отчет, мозг не хочет смиряться с тем, что наступила та, вторая половина.

Отглаживая третью блузку (когда у тебя две дочери-школьницы, неглаженые блузки – просто кара небесная!), задумалась: хотела бы я снова идти в первый класс? Да боже упаси! Нет уж, мне и во взрослой шкуре неплохо. Хотя чего я так ужасаюсь, по сути, я устраиваю себе первое сентября по нескольку раз в год, регулярно ввязываясь в новое обучение – копирайтинг вот, например. Но все-таки всему свой сезон.

На занятиях тренер объяснял нам, что надо подготовить читателя к получению услуги. Вы же не стоматолог, чтобы за вас говорила боль клиента. Надо сначала объяснить клиенту, что у него что-то болит, например, невыносимый свербеж от нехватки времени, и тут появляетесь вы: а давайте я вам освобожу два часа каждый день? Клиент: да ладно?! Вы: честное пионерское! Возьму на себя ваши соцсети-рассылки, и все за тридцать тысяч рублей. «Да за такие деньги я сам ваши сети буду вести!» – возмущается клиент, у которого разом проходит временная почесуха.

Дальше уже надо продавать цену – об этом нам обещали рассказать на следующем занятии. Наверно, это очень сложно. Если мне предлагают купить три тарелки за десять тысяч рублей, я ни за что не соглашусь. Вообще страшно бесит, когда ты спрашиваешь: «Сколько стоит?» А тебе: «Подождите, мы еще про тест на прочность не рассказали!» Вряд ли я научусь продавать цену, поэтому надо делать так, чтобы мой продукт и так все знали и любили. Скажем, мой будущий бестселлер. Пока его не существует в природе, можно просто готовить читателей к моему имени: пусть они сразу полюбят меня не на шутку и в дальнейшем, увидев на полке мои книги, будут сметать их, не глядя на аннотацию. Дело за малым – придумать, как это сделать.

– Леш, ты работаешь?

– А что? – подозрительно осведомился муж.

У него большой опыт семейной жизни, и он знает: если поручение простое – вытащить детей из-за компа или выбросить мусор, никакая работа препятствием для жены не станет. Но тут требовалось обсуждение деликатных моментов: я хотела, чтобы Алексей послал друзьям несколько образцов моих текстов. Вдруг это поможет найти хороших заказчиков? Но муж неожиданно ответил категорическим отказом.

– Почему нет? – удивилась я.

– Как тебе объяснить… – замялся Леша. – Понимаешь, сказать: «Моя жена – мать троих детей» – это круто. А признаться: «Моя жена пишет тексты на заказ» – как-то не комильфо. Сразу ждешь в ответ реакции типа «тоже мне, Пушкин нашелся!».

Понятно, с точки зрения мужских стереотипов книжка или работа копирайтером – это не статусно.

– Сказать: «Жена за месяц заработала на своих текстах сорок тысяч» – еще куда ни шло, – продолжает ликбез Алексей.

– Этого ты никогда не дождешься, гражданин Гадюкин, – хмыкаю я. – Ты ж их не рекламируешь. Откуда потенциальным читателям взяться?

В утешение вспоминаю Гумилева, который на комплименты поэтическому таланту жены, Анны Ахматовой, отвечал: «Она еще и по канве прекрасно вышивает». Если уж стихи Ахматовой ее мужем низводились на уровень женского рукоделия, то мне ли жаловаться? Тем более что Леша просто не склонен к излишней открытости.

– У нас и так пол-института твой блог читают! – жалуется он. – А я не люблю быть публичной фигурой. Вот на днях процитировал на кафедре ректора. Помнишь, он тебе в интервью рассказывал, мол, приоритетная задача вуза – «переварить» присоединенные к нему колледжи. А коллеги смеются: это он специально так выразился – «переварить», тоже, наверное, Ленин блог про детей и готовку читает.

– Намекаешь на то, что ректор старался говорить на понятном мне языке? Думает, я других слов, кроме «передай солонку», не понимаю? – обиделась я. – Все, теперь я твердо уверена, что мой имидж надо корректировать. Рассылай тексты!

Муж схватился за голову.

Хорошо, что в семейной жизни у каждой стороны есть свое оружие. У меня очень опасное – новые сенсоры Libre, которые мой муж боится устанавливать. Это такой прибор для контроля сахара – FreeStyle Libre. Раньше мы измеряли уровень глюкозы с помощью глюкометра, прокалывая пальцы по десять-одиннадцать раз в день. Но теперь-то, думала я, все проблемы будут решены. Я смогу прикладывать ридер к сенсору хоть каждые пять минут, наш уровень глюкозы будет ровным, как свежее асфальтовое покрытие. Но проблема с дорогами в нашей стране, вероятно, неизбывна.

– Если ты в меня не веришь, сам сенсор устанавливай, – фыркаю я. – Вот иди сейчас и учись, а то мало ли.

Алексей опасливо косится на веселую желтую коробочку.

FreeStyle Libre – система непрерывного мониторинга глюкозы. С помощью специального устройства-штампа небольшая белая таблетка сенсора должна впиявиться в предплечье и две недели исправно сообщать данные об уровне сахара. Хорошая вещь, в общем-то. Но ставить ее в первые разы страшно. Мы делаем уже в третий, но все равно никак не можем приноровиться.

– Ты не больно поставишь? – забивается в угол кухни Дана. – Почему у него такая большая иголка?

– Мам, что ты нажимаешь? А можно я тоже? – тут же материализуется в неположенном месте сын.

– Женя, не трожь! Леш, убери его!

– Марш в комнату!

– А если я нажму, что будет?

– Ле-о-оша-а-а!!!

Муж выходит из кухни с сыном наперевес.

Уф! Теперь как следует протереть предплечье спиртом, чтобы обезжирить и дезинфицировать. Говорят, что правильное обезжиривание – залог хорошего крепления сенсора. Если все сделано верно, сенсор прекрасно держится и его не надо дополнительно фиксировать повязками, пластырями или нарукавниками. Но у нас пока не получается. Хотя что можно сделать неправильно, просто протирая руку спиртом?!

– Не шевели! Замри вообще. Сейчас высохнет как следует, и я вколю. Авось на этот раз приклеится.

Не знаю, как у других, но мы уже дважды случайно срывали сенсор. Это порядка пяти тысяч рублей, выброшенных в мусорку. Но после Libre переходить на глюкометр уже как-то западло, поэтому приходится в срочном порядке заказывать следующий.

– Так, давай сюда руку. Вот здесь, повыше?

– Нет, там от пластыря подмышка будет чесаться, – сопротивляется Дана. – Ниже.

Выбираю максимально жирненькое место и нажимаю на штамп.

– Не больно?

– Не оче-е-ень.

Теперь самое сложное – отлепить штамп от маленькой круглой таблетки собственно сенсора, и можно звать Алексея – активировать. Смешно делить такую короткую процедуру на две части, но муж традиционно занимается взаимодействием с техникой, а я – с живыми организмами, например, разговором с соседкой или вызовом врача. Поэтому несколько раз нажать на кнопку ридера, подтвердив активацию нового сенсора, – дело Алексея.

Libre дает много новой информации, но не сказать, что она радует. У человека без диабета через час после начала еды пик глюкозы достигает 7,8 ммоль/л, а диабетикам добиться подобных результатов нелегко. Раньше мы, как правило, мерили уровень сахара перед едой, но никак не через час-два после. Поэтому информация о постпрандиальных пиках стала для нас неожиданной.

Когда в ваш отлаженный формат питания и уколов врывается новая информация, вы начинаете суетиться: подкалывать инсулин, пить сок, бьете крыльями, как колибри, и в конце дня чувствуете себя так, словно разгрузили вагон глюкометров. Кроме того, сенсор – это не глюкометр, он дает меньшую точность результатов и показывает уровень глюкозы в межклеточной жидкости, по сравнению с уровнем глюкозы в крови – запаздывает. То есть то, что мы видим на экране ридера, – картина из прошлого десяти – пятнадцатиминутной давности.

Иногда он вообще пишет Low, то есть низкий уровень сахара, а какой именно – понимай как хочешь. Может, 3,5 ммоль/л, а может, и 1,5 ммоль/л. В такие моменты лучше проверить данные сенсора с помощью глюкометра. Хотя вообще Libre любит завышать результаты, особенно на сахаре больше 10 ммоль/л. Пишет, например, 18 ммоль/л, а перемеряешь обычным способом – 13 ммоль/л, не так уж страшно.

Скажу честно, после того, как мы поставили Libre, я как-то незаметно прекратила вести дневник самоконтроля, хотя до этого держалась три года. Непрерывный график глюкозы, который выводит на экране ридер, дает иллюзию постоянного контроля. Теоретически в него можно добавлять комментарии о том, сколько кололи инсулина или сколько хлебных единиц вы съели, но в реальности делать это не очень удобно. И даже такой расширенный график не замена качественному анализу питания, который ты хочешь не хочешь делал на основе ежедневных записей в тетрадке.

Но моя ленивая натура обрадовалась сокращению нагрузки и придумывает тысячи причин забыть об анализе питания по записям в тетради навсегда. В конце концов, необходимость разбираться в новом приборе уже помогает моим гуманитарным мозгам не закиснуть в бездействии. Можно ли требовать от них большего? Может, косвенно Libre и от потенциального альцгеймера может помочь…

– Мама, Данка опять не хочет читать! – сбивает меня с позитивных мыслей Майя.

Она очень расстраивается, что Дана не соответствует ее тщеславным ожиданиям. Ей хочется выводить сестру, как собачку на поводке, чтобы все вокруг восхищались и аплодировали. В общем-то, я ее понимаю. Любой матери хочется так выводить своих детей, невзначай звеня полученными собачьими, то есть детскими, медалями и грамотами, демонстрируя отличный экстерьер, хороший уровень дрессуры и особенности редкой породы. Проблема в том, что Дана дрессуре поддается плохо. Она упрямая и слишком погружена в себя, кроме того, все внимание, которое уделяется ей, – это на две трети внимание к диабету. Но ведь «диабет» не равняется «ребенок».

Когда вчера в гости пришла моя коллега с дочкой Аней – Данкиной ровесницей, Майя занималась с девочками весь вечер. Аня, худенькая, наряженная в стильное модное платьице, отлично читала и на лету схватывала английские слова, которые пыталась вдолбить Майя.

– Все девочки как девочки, посмотри на Аню. А Данка ничего не может! – ругается моя старшая на сестру. – Ни на что не способна!

– Майя! – ахаю я.

– Посмотри, как она одевается. Как мальчик!

– Как ма-а-альчик!.. – начинает рыдать Данюша.

Да, платье мы надеваем редко и только с колготками, потому что бедра покрыты следами уколов и попади туда песок или земля – ничего хорошего не получится. Да и не шмотница я, честно говоря. Но мне кажется, Дана одета вполне приемлемо – чистенькая, аккуратная…

– Спит с игрушками! Не читает связно до сих пор! Я вот…

– На тебя одну приходилось четверо взрослых, – возражаю я. – Я только и делала, что с тобой занималась. И у Ани, кстати, та же самая ситуация. А с Данюшей мы, вместо того чтобы буквы учить, по больницам валялись.

– Так ведь она и не учится! Я ей каждый день говорю, а она не запоминает ничего! Она что – инвалид? Дур-ра?

– Я инвалидная ду-у-ура-а-а!.. – зашлась в плаче Дана.

– Как ты смеешь так говорить! – взвилась я, чувствуя, что слезы уже брызнули из глаз, сводя на нет все мои попытки быть спокойной и объективной. – Да она! Да ты!..

– Майя меня не люби-и-ит… А я ее так люблю-у-у…

– Любит! Любит! – прижимаю младшую дочку к груди, размазывая слезы по рыжим косичкам. – Майя, скажи немедленно, ведь я права? Правда? – испепеляю старшую дочь взглядом.

– Господи, я о важном, а вы о ерунде!

– Нет, скажи немедленно, что ты любишь Дану, – плюю на конспирацию я. – Это самое важное! Это! Ты что, не понимаешь?!

Плачем все вместе, обнявшись.

– Мы уже ходим в школу, мы обязательно выучимся читать как следует, завтра Майя подберет тебе самое красивое платьице, – невнятно бормочу я, давясь рыданиями. – И мы еще все будем гордиться тем, что являемся твоими родственниками. Самое главное, что мы есть друг у друга.

Дочери пока не понимают, но, утомленные плачем, кивают. Пока мне достаточно и этого.

Уложив детей, провожу рукой по шершавой поверхности клавиатуры. Комп чуть вибрирует под пальцами, будто кот, и утешительно подсовывает мне недописанную статью про пять языков любви Гэри Чепмена.

На копирайтинге задали домашнее задание написать статью для портфолио, причем сделать это надо было не просто так, а с дальним прицелом: каких заказчиков ты хочешь получить, о том и статью пиши. Я долго думала, каких клиентов стоит искать: понятно, что тех, которые платят деньги, но как это отразить в содержании статьи? В итоге решила: хочу, чтобы мне было интересно самой, а что самое интересное? Личная жизнь, конечно! Вот и выбрала текст про пять языков любви.

Есть такие темы, о которых можно говорить в любой обстановке и с любым собеседником. Например, о любви и браке. Редко когда встретишь человека, совершенно незаинтересованного в этом вопросе, ну, в крайнем случае, он знает множество примеров, которые подтвердят его позицию.

Гэри Чепмен писал, что существует пять способов дать понять человеку, что он тебе важен и дорог: слова, совместно проведенное время, подарки, материальная помощь, прикосновения. Естественно, пытаюсь сразу определить, кто в семье на каком языке любви говорит. Лично мне важны все языки: очень хочется чувствовать, что тебя любят, особенно заходит диалект «беседа», то есть когда мне не дают советов, а выслушивают и говорят, какая я молодец и как мне было тяжело, но я со всем справлюсь. Меня всегда раздражает стремление Лешки конструктивно решать возникшую проблему вместо того, чтобы сказать мне, какая я хорошая, и пожалеть. Мол, все дураки, а ты умница.

Для мужа, наверно, тоже важна беседа. Спрошу сегодня, как велел доктор Чепмен: «Я хочу наладить наши отношения. Что бы ты хотел, чтобы я делала?»

– Ле-о-ош! – шепотом кричу ему из кабинета. – Что ты хочешь, чтобы я сделала? Я хочу наладить наши отношения.

– Э-э-э…

Муж ошарашен. Он даже встал с кресла и заглянул мне в лицо, проверяя, все ли в порядке.

– Это такой важный психологический вопрос, – пояснила я. – Не отвлекайся. Представь, у нас идеальные отношения. Что в них есть из того, чего нет сейчас? Ну там, рубашки всегда отглажены, котлеты нажарены, каждый день обсуждаем международные отношения, я говорю, какой ты блестящий ученый…

Лешка продемонстрировал блестящие способности к анализу запутанной речи – еще бы, на студентах натренировался! – и честно ответил:

– Больше секса.

– А еще?

– Больше дикого секса.

Блин, сделать, что ли, юбку из пальмовых листьев?

– Нет, ты еще скажи – про жизнь, а не про секс, – допытываюсь я.

– Ну, тогда мне нужен постоянный рабочий контракт, и чтобы сахар у Даны ровно держался.

И как прикажете это интерпретировать?

С детьми тоже не все понятно. Майя любит дарить подарки и обижается, что мама дала ей мало денег на них, наверно, язык подарков для нее особенно важен. А еще – внимание. «Что тебе подарить на день рождения?» – спросила ее в прошлом году. «Целый день ты проведешь только со мной». Черт, а ведь это тоже язык подарков. Подарить себя!

Дана любит, чтобы ее хвалили. Когда что-нибудь сделает, то сразу спрашивает: а мне какая за это честь и хвала? Большая? В детстве часто говорила мне ласковые слова: «Ты мой сладкий пончик!» (в устах диабетика – высшая похвала), «Ты мой красный фонарик!» (звучит несколько сомнительно и фривольно, муж ехидно хмыкает, но Дана явно хотела сказать хорошее). Сейчас не говорит. Наверно, ей не хватает любви. Клятвенно заверяю себя, что завтра целый день буду говорить ей слова одобрения и поддержки.

Глава 6

Мы не сразу приноровились к новому – школьному – распорядку жизни. Но теперь он выглядит примерно так – подъем в шесть тридцать, завтрак в шесть пятьдесят. То есть это я вытягиваю себя из кровати после звонка будильника и за остатки воли тащу в ванную. Там просыпаюсь, иду мерить сахар крови и колоть инсулин Дане.

Проблема в том, что утром у нее происходит скачок сахара крови, специалисты связывают это с выбросом гормона роста. Так или иначе, нормальный показатель в 5–6 ммоль/л минут за сорок может подскочить до 10–13 ммоль/л. А так как хочешь не хочешь, но в это время приходится кормить ребенка завтраком, то ситуация оказывается совсем кислой.

Уровень сахара прет вверх, как паровоз, на одну хлебную единицу приходится две целых две десятых единицы инсулина, покормить ребенка больше чем на две единицы я просто не могу. Если вколю больше четырех с половиной единиц инсулина, через полтора часа сахар рухнет в тартарары. Но две единицы – мало для первоклассника, который к тому же отказывается есть безуглеводный творог, сыр и мясо. За три года Дане надоели практически все полезные белки, со снисхождением она относится только к яйцам, и то желток ест, скривившись. Но не будешь же есть яйцо каждый день!

Каждый день у нас каша: овсянка – ее можно налить целых сто граммов, и это будет всего единица, или гречка – девяносто граммов, что равно полутора единицам. К ней получается дать пару мандаринов или яблоко. Мандарины лучше – в паре штук всего ноль целых шесть десятых хлебной единицы, но если есть их каждый день, то у Даны вылезает аллергия – красные пятна на лице. Не лучшее украшение для девочки, которая хочет наладить отношения с одноклассниками.