Выжить с Брэмом бесплатное чтение

© Владимир Уланов, 2024

ISBN 978-5-0062-5226-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ВЫЖИТЬ С БРЭМОМ

***

Город спал. Сентябрьский рассвет, осторожный и невнимательный, застрял в верхушках тополей, листва облетела, прикинувшись украшением земли. Прах стремился мимо жизни к праху через обман.

Первый утренний трамвай пустой и холодный, громыхая на стыках изношенным длинным телом, мчался наперегонки с будильниками, отмеряющими чудо сна. Этот механизм своими пружинками и колёсиками был приставлен сторожить время.

Снисхождения и жалости железки не обещали, укорачивая и разрывая без того не целый отдых.

Тысячи разбуженных казённым грохотом людей одинаково вытянули из тепла одеяла руки и, шаря в темноте, на ощупь с привычного места брали часы. Не доверяя глазам, подносили их к самому носу. Хозяин ночи через бесконечное тиканье щедро дарил оставшиеся два часа.

Отмеренную благость забирал жёстко, не соразмерно бодрым будильным звоном уходящего вперёд времени. День рождения, только наоборот.

Голова, заведомо понимая, что осталось совсем чуть – чуть кроватного уюта, мириться с этим произволом не хотела и тихо засыпала, лелея и нежа оставшееся такое личное, своё время.

В самом дальнем углу, за платяным шкафом, в «кресле – кровати» из чешского гарнитура совсем не спал очень счастливый мальчик двадцати двух лет от роду по имени Серёжа.

Через узкую тоненькую щёлочку он тихонько смотрел на беззвучно скользящую по кухне маму. Тихая улыбка освещала юношеское лицо и дарила радость наступающему дню.

Накануне, в огромном актовом зале Института иностранных языков при стечении кафедрального народа ему был вручён Диплом с отличием. За особые успехи в изучении английского и испанского языков, почётная грамота и сертификат переводчика-синхрониста. Из рук ректора, совсем молодого человека с генеральскими погонами, был получен очень важный документ. На фирменном министерском бланке – направление в аспирантуру Кембриджа.

Ректор за тёмными стёклами не пытался скрыть, а просто частично закрывал изуродованную левую половину лица. Страшный ожог лишил его глаза. Кисть левой руки прикрывала высокая кожаная перчатка светло – коричневого цвета. Владлен Юрьевич был военным переводчиком очень высокого ранга.

Серёжа откомандировывался в Лондон сроком на один месяц для оформления документов и составления рабочего плана аспирантуры. Отъезд во вторник, в ночь. Он уже дважды выезжал на рабочую стажировку после третьего и четвёртого курсов в Мадрид и Лондон.

Конец «зашкафной» жизни и трамвайного беспокойства, очень тихо оплакивала мать, рано поседевшая сорокалетняя с небольшим женщина. После трагической смерти мужа она уходила от себя, поднимая сына.

Серёжа совсем не помнил отца. Светлая полоска из-под двери кабинета и тонкая светловолосая женщина, на носочках выходящая с подносом в руках. Это всё, что отпускала память на суд.

Мама и только она была всем для Серёжи. Рос он хрупким, очень застенчивым ребёнком. Мир был поделён на школу и маму, работавшую учителем английского в той же гимназии. В жизни мальчика паритета с окружением не было.

Разговаривали дома они только на английском. Улица, не понимая, отвергала их, сотворя из обычной «недосемьи» иностранцев, в себя не пускала. Особая, скрытая форма отношений с мамой не предполагала проявлений искренности и тормозила нежность, « всё должно быть по – английски».

Мама, пытаясь быть «папой», держала сына на некой дистанции, невольно заставляя Серёжу уходить в себя, без всякой на то нужды.

Взаимное глубокое тепло одиноких не согретых сердец, тщательно скрываемая материнская любовь, подменявшая всё, поглощала принятый порядок вещей. Эта недосказанность изводила обоих, особенно страдала мать, искажённо понимая, скрывая глубоко в сердце неистовую любовь.

Серёжа, проживавший свою первую жизнь, не понимал происходящего, по-собачьи подставлял голову под тёплую материнскую руку и был безумно счастлив, получив свою долю причитавшейся ласки.

Время мчалось вперёд, не оглядываясь, а жизнь обычных людей стояла на месте, совершенно ничего не обещая, упрощение было нормой, как сигарета в двенадцать и пиво в четырнадцать лет. Большинство человечьих языков было черно от мата, примитив становился пугающе воинственным.

Обитание за шкафом и рядом с голосом мамы, постепенно формировало очень незащищённого человека с маминой спиной за худенькими плечами.

***

Многое изменилось после начала обучения в вузе. Факультет военного перевода открывал жизнь с неожиданной стороны. Обязательное по программе «дзюдо» сформировало крепкого парня с тонким лицом и ранимой душой матери.

Из шестимесячной стажировки в Лондоне Серёжа привёз удивительную книгу, открывшую его второе «я». Это была купленная на сэкономленные командировочные энциклопедия Брэма «Жизнь животных», подарочное издание на английском языке.

Восемьсот страниц огромного, размером с небольшой чемодан тома, едва пропустили через таможню. Прекрасные иллюстрации с очень живым сопровождением поражали своей основательной достоверностью. Погружение в иллюзорный мир было абсолютным.

Обратная дорога бесконечно радовала приближением к дому, милой маме. Столь длительная разлука совершенно перекроила его восприятие мамы. Годами не проявлявшаяся нежность разрывала сердце Серёжи горячим теплом невысказанной любви.

***

Стояние перед дверью в неурочное утреннее время нарушила соседка. Недоумение было сломано буднично и просто. Маму увезли на «скорой» три дня назад.

Сердце ёкнуло, но ничего не подсказало. Святая надёжность мамы, её тёплая, твёрдая рука просто случайно оказались в другом месте. Совсем скоро, уже через чуть-чуть они встретятся и всё будет по- прежнему.

Мутная тревога посетила Сережу только в пустынном больничном коридоре.

Постаревшая, неузнаваемая мама встретила сына на больничной кровати. Под казённым больничным одеялом совсем не оказалось тела. Апельсин на тумбочке почернел и высох.

– Дождалась -, пробормотала соседка справа.

Инсульт исказил родное лицо, отнял речь и обездвижил пожелтевшие беспомощные руки. Казалось, доброе и мудрое, запущенное ими в мир, отобрало у них само право на жизнь в этом мире. Лишь огромные глаза остались для любви и выражения тепла. Слёзы не пришли. Ясность материнского света грела Серёжу сухо и светло.

Ночи не было, просто явилась смерть и навела свой навечный порядок. Покой и запоздалое примирение с миром упростило лицо, убрало ранние морщины со лба, освободило углы рта. Мама исчезла из этого неправедного мира на второй день после возвращения своего ребёнка из благополучия и устроенности, а также иного уклада жизни.

Поддерживающая её существование пуповина порвалась с отъездом сына в первый день. Жизни в обычном понимании не стало, сплошное ожидание сломало её сущность и зародило калечащую болезнь в голове.

Одиночество, явившись элементом существования, породило странный эгоизм, отрицание всего окружающего. Действительность уродовала и ломала ее любовь к сыну. Выстроенный ими мир таких идеальных взаимоотношений стремился исчезнуть, прихватив что попало.

***

С похорон Серёжа вернулся в дом с неузнаваемым, нежилым миром. Степень отрешения болезненно напрягала своей реальностью. Эхо гуляло само по себе, соревнуясь в бестолковости со шторами, которые пузырились, убегая от незакрытой форточки. Лужа под пустым холодильником высохла, жёлтым краем обозначив границу начала конца дома.

Выбираться из своего «зашкафного» мира Серёжа не стал. Мамин диван, покрытый стареньким коричневым пледом, перетащил в сторону. Воспоминания были беспорядочными, пугающими своей ненужностью. Горя не было. И только ощущение пустоты и потери вдруг материализовалось через общую фотографию с отцом.

Очень молодые родители держали за руки совсем маленького мальчика в длинных шортах, панама закрывала глаза, голова повёрнута в сторону матери. Трёхколёсный велосипед лежал на боку.

Редкие капли из крана на кухне тишину не нарушали, напротив, творили из неё значимость и, казалось, наводили порядок в пустоте. Утро, зашедшее в комнату просто вместе со светом, ничего не обещало.

Наставший день застал Серёжу на могиле матери, изнуряющие слёзы сотворили из головы вязкую бессмысленность, болели грудь и горло.

Пугающий уход от дня сегодняшнего не позволял строить планы на жизнь, оцепенение стремилось стать самой реальностью. Поделиться, рассказать о бездне, открывшейся над головой, было не с кем, отец через стекло памятника смотрел в сторону и был отрешён.

***

Сдав отчёт о командировке в секретариат, Серёжа прошёл в свою любимую аудиторию. Массивная мебель из натурального дерева, чёрная доска, портреты покорителей океанов и континентов внезапно перестали манить к себе, сотворив из этого мира очень суровую действительную нереальность.

Пятый курс выстраивался день за днём, приближая триумф и дальние страны. Возникла и прижилась иная модель существования. Её странный тезис определял и во всём наставлял всех: « всё лучшее – потом».

Ходившая по курсу провокационная информация подтверждения не находила, но ошеломляла правдой жизни: отъезд специалиста на работу за рубеж только в составе полной семьи. Серёже оставался один год до приобретения статуса «семейный человек».

Нарочитость ломала такую удобную формулу «всё потом». Женское кафедральное окружение невольно становилось стойбищем невест. Ему казалось, что все особы на улице, в трамвае читают его грешные мысли и втайне посмеиваются над ним.

И только Брем за шкафом ставил всё на свои места. Его тонкие миры, рождённые в пытливой голове, ошеломляюще гармоничные и искренние поселились в незанятом сердце.

Всё свободное от занятий время Серёжа проводил с бездонным Бремом, именно он выносил откровения дремлющей души, щедро даря эмоциональную красоту живой природы.

В стране шла «перестройка», её порождением являлась гласность и сухой закон, и что-то там про экономную экономику.

Серёжа не вникал в происходящее в мире рядом с кафедрой, не примеряя окружающее к себе. Совершенно не представлял каким образом обернётся «новое мышление», и что оно сотворит с его жизнью, так мимоходом.

***

Оформление документов, необходимых для отъезда, было намечено на второе июня. Лето, не начавшись, уходило в холод, поздняя черёмуха, укрытая внезапным снегопадом, перемешала робкие белые грозди с заблудившейся на час зимой.

Резкий нездешний запах бодрости, усиленный почти морозом, обволакивал здание факультета, тревожа душу и суля неизведанное. Деканат был непривычно пуст, массивная дверь внутрь не пускала.

Перед кабинетом ректора толпилась небольшая, скомканная группа возбуждённых выпускников, они, тихо переговариваясь, кружили перед листом бумаги. В этом топтании на месте не было смысла, сквозила обречённость потерянных.

Староста группы, понукаемый сокурсниками, теребил ручку запертого кабинета. Возникший сквозняк хватался за неприкаянные тяжёлые шторы, усугубляя ощущение незавершённого коридорного хаоса.

Всё прояснилось как всегда внезапно и не обратимо. Факультет военных переводчиков расформировывается. Выпускникам надлежит явиться в областной отдел народного образования для получения направления на работу в качестве преподавателей иностранного языка.

Далее шёл список поимённо, в алфавитном порядке. Оглушённый Серёжа воспринял произошедшее головой, но не умом. Рухнуло всё и как обычно сразу.

Зародившаяся назойливая мысль трепала душу своей простотой «буду как мама», её вера в справедливость, избранность своей профессии, несущей понимание мира, передалась сыну.

Избавившись от растаявшего снега, черёмуха обрела иной, совсем не бодрящий запах. Осязаемо захотелось немедленно убраться от этой тошнотворной слякотной сырости.

Пустая, совсем чужая квартира, оттолкнула наваливающейся остротой утраты. Дом внезапно обрёл неузнаваемые обморочной памятью грани распахнувшегося горя. Возвратившаяся в голову сердечная боль, навсегда увела Серёжу от надёжного пристанища двух мятущихся душ из той жизни.

Снег, торопливо пытался исчезнуть из под вечно не успевающих ног. Мелкие, расползающиеся лужи спешили поглотить белую, совсем не весеннюю воду. Небрежно забытые на асфальте чёткие отпечатки множества убегающих от себя людей, творили суету бытия.

Время не желало идти вспять, лето вступило в свои права, хотя почему – то пахло ранней весной.

Серый могильный холмик обошла припозднившаяся, торопливая весна. Глянцевая эмаль кладбищенской фотографии старила мамино лицо, творило из него неузнаваемый облик.

Наступившие сумерки погнали замерзшего Серёжу из ограды. Он впервые уезжал надолго не от мамы, а просто в далёкую неизвестность сам от себя прежнего.

***

Бестолковая суета на затоптанной автостанции, толчея у затёртого окошечка кассы, тревога в глазах нездешних людей, все лепило не надёжность дня сегодняшнего.

Люди затихали только в автобусе, переставая теребить свои раздутые, пахнувшие колбасой сумки, они без конца переспрашивали, уточняя тот ли этот автобус. Успокаивались только когда находили своих земляков, пусть даже из соседней, совсем не близкой деревни.

Звучали милые сердцу названия придорожных сёл, крепла уверенность в правильности пути, наступало расслабление. Не- принуждённые разговоры сводились к поиску общих знакомых и видах на урожай картошки.

Люди не хотели признавать нумерацию и усаживались где придётся. Серёжа забрался в салон последним, досталось ему место между двумя огромными узлами на самом заднем сиденьи.

Норму можно понять только при достаточном опыте. Сумку, в которой изрядный объём занимал Брем, пришлось поставить на колени, всё пространство пола было заставлено немудрёной поклажей, местами даже в два этажа. Сидеть в автобусе предстояло почти десять часов, было понятно, что Воздвиженск встретит путников около семи вечера.

Нетамошний облик, абсолютно непрактичная одежда, а самое главное – блестящие чёрные ботинки, вызывали абсолютно нормальное человеческое любопытство.

Вскоре не заснувшая часть попутчиков переключилась на Серёжу. Через доброжелательные вопросы и додумывание, весь автобус проникся участием к юному учителю.

На заднее сиденье потянулись, передаваемые через головы спящих, пирожки, завёрнутые в промасленную бумагу, разноцветные крепкие яблоки, здоровенные помидоры, ломти не городского хлеба.

В руках забултыхала бутылка молока. Всё оказалось очень кстати.

– Какая у нас гостиница? Сроду ничего не было, – пояснил разговорчивый мужичок в клетчатой кепке, – есть Дом колхозника, только в это время он будет заперт, у меня переночуешь, чай места хватит.

Пассажиры одобрительно загудели. Серёжу, не знавшего простого человеческого общения, плохо понимавшего происходящее вне кафедры и материнских рук, глубоко тронуло нормальное людское участие.

Оно было очень неожиданно и столь же необходимо ему, напряжённо сжавшемуся человеку, большому знатоку английского и испанского языков.

Из необязательных разговоров и коротких реплик попутно выяснилось, что посёлок Лесной, а по другому «Линейка» находится в сорока километрах от райцентра, ехать надо через «Больничную» деревню, иной дороги нет.

«Линейкой» это большое село называется по линии электро-передачи, протянутой, по столбам двадцать лет назад, только ток пустили в прошлом году.

– Уж не заблудишься, если по столбам идти, – обнадёжил сосед сбоку.

– Детишек там много, как же без языка в теперешние времена, – добавила суровая с виду женщина с соседнего сиденья.

Участливое внимание незнакомых людей тронуло Серёжу, сумку наконец пристроил в ногах. Отмякшая душа принимала поворот судьбы через добрую надёжность этих искренних, простых людей, живущих на своей земле.

Образ мамы, такой далёкий и очень близкий убрал тревогу и поселил веру в истинность происходящего.

Спал он очень крепко и долго. Сон спугнул ускользающий из – под головы узел, торопившийся в руки своей хозяйки.

Пробуждение было бесцеремонным, отрезвление напрягло очнувшуюся память. Извлечение поклажи из – под головы учителя было торопливым и хозяйским. Голова перестала кататься по сторонам по осознании себя.

***

Автобус замер у покосившегося деревянного забора. Народ, потоптавшись, расходился по своим домам, встречающих не было.

***

Августовская прохлада отпустила сумерки, бледная луна отнимала день у конца лета, ночь готовилась вступить в свои права. В окнах домов свет придерживали замершие занавески. Через тени рассказывали о происходящем внутри.

Около автобуса топтался молодой парень, в руках держал стопку книг, перевязанных почтовой бечёвкой. Смазанная тревога дополнялась сползающими на нос очками.

Наступивший вечер позднего августа прибил дорожную пыль к земле, потерявшая самостоятельность – она перестала волочиться за ногами, следы приобрели видимость аккуратности.

Низкая бледная луна, привлекая внимание, смазывала окрестности, придавая им реально одинаковую окраску закулисья. Августовский стремительный звездопад запрокидывал голову, уходя от равновесия. Серёжа повесил сумку на забор, достал пирог с капустой и бутылку подкисшего молока. Попутчик с интересом поглядывал в его сторону. Отломив половину пирога, Серёжа молча протянул здоровенный кусок незнакомцу, от молока тот отказался, сказав, что прокисшее молоко может вызвать отравление.

Из тёмной полосы насторожившихся пыльных кустов показался хозяин клетчатой кепки, он с трудом волочил за собой упиравшуюся козу, своим огромным выменем она умело чертила дорогу к дому. Угостившись пирогом, слегка притормозила около стопки книг, пробуя их на вкус мягкими волосатыми губами.

В облике её было что-то от дьявола, изогнутые рога со скрежетом чесали спину, вертикальные зрачки светились жёлтым фосфоресцирующим блеском. Картину дополняли раздвоенные копыта, дурацкая сизая борода, скверный упрямый характер завершал портрет

Сопровождаемый грохотом кузова на ухабах, бензиновым перегаром, скрежетом коробки передач, в шлейфе разбуженной пыли материализовался одноглазый «уазик». Правая фара болталась без света, сама по себе, на кабине мерцал красный крест.

– Это за мной, – встрепенулся парень с книгами в руках.

Водитель спешно покинул кабину, направляясь кривой дорожкой к ближнему столбу. Он был пьян, его безликость усугублялась засаленной кепкой. Хозяин козы прикрутил животное к забору и кинулся к кабинке, вернулся он очень довольный собой.